Ангел с железными крыльями Виктор Иванович Тюрин
        Ангел с железными крыльями #1Боевая фантастика
        Сознание умирающего юноши переносится в тело потерявшего память поручика-артиллериста. Идет 1915 год. Вначале герой воспринимает новое тело как подарок судьбы, ведь, пролежав большую часть жизни на больничной койке, он получил в свое распоряжение целый мир и теперь ему надо наверстать все, что было упущено в той жизни. Герою придется схватиться с уголовным миром Петербурга и действовать за линией фронта, в тылу германской армии, под Сморгонью. Вольная жизнь одиночки устраивала до того дня, пока не пришлось столкнуться с тем, мимо чего невозможно пройти. Несчастье, случившееся с сестрой, заставило его по-другому взглянуть на жизнь и задуматься о том, что через год Россия, с ее душой нараспашку и милым самоварным уютом, утонет в крови братоубийственной войны, забрав с собой миллионы человеческих жизней. Только у него есть шанс изменить ход истории. Кто, если не он?
        Виктор Тюрин
        Ангел с железными крыльями
        
* * *
        Пролог
        Я умирал. В некогда прочитанной книге было написано, что в такие моменты сознание словно перелистывает всю твою жизнь, словно книжку с картинками, перед глазами, но это правило, похоже, не распространялось на меня. В чем причина, мне трудно судить, но, наверное, все потому, что в нормальном мире, среди людей, я прожил недолго. Экзамены за девятый класс мне пришлось сдавать экстерном, а затем была больничная палата. Белые простыни. Белый потолок. Я ненавидел этот цвет, так же как и свою болезнь. Все мои чувства и ощущения проходили через призму боли, давая совсем другой спектр внешнего мира - от серых оттенков к черному цвету. Слова из песни «Белый снег», некогда услышанные мною, полностью отражали мое состояние: «…Господи, за что мне это, все забрал, всего лишил, душу вынул - боль вложил…»
        Я ждал смерть и вот сегодня, наконец, почувствовал ее приближение. Тонкая-претонкая ниточка, удерживавшая меня на этом свете, сейчас натянулась до такой степени, что дрожала от напряжения. Откуда во мне родилось это чувство, я не знал, да и знать не хотел - еще несколько мгновений, несколько секунд, может минута, и она оборвется. Если бы смог, то оборвал бы ее уже давно, но сейчас мне только и оставалось, что ждать. Мне было не привыкать. Первые несколько лет прошли в ожидании чуда, а потом… смерти. И вот сейчас все должно кончиться. Прямо сейчас… Даже сквозь быстро гаснущее сознание я услышал, как звонко лопнула, пусть даже воображаемая, последняя ниточка, соединявшая мою душу с телом, и…
        Глава 1
        Когда мой разум, пробившись сквозь забытье, вызванное «химическим» сном успокоительных препаратов, стал пробуждаться, начиналось время перехода в реальный мир. Не открывая глаз, внутренне напрягся, ожидая появления волны боли, но… ее не было.
        «Я умер?!»
        Этот вопрос был логическим продолжением мысли, давно определившей суть моей сегодняшней жизни: я жив, пока во мне сидит боль. Раз ее нет, то…
        «Но тогда как я… мыслю?»
        Новый вопрос заставил меня открыть глаза. Мысль о смерти сразу скукожилась и исчезла, стоило мне увидеть над головой плохо побеленный потолок. Он не удивил и не испугал меня, а просто поставил в тупик своим непонятным появлением. Не двигая головы, повел глазами по сторонам, потом крепко их зажмурил, выждал какое-то время, снова открыл, после чего, приподняв голову, стал в растерянности озираться. Широкая железная кровать, стоявшая в небольшой комнатке, занимала почти треть помещения. Рядом с ней находилось окно с деревянной рамой и низким деревянным подоконником, покрытым белой, местами облупившейся, краской. Окно наполовину закрывали короткие белые плотные занавески. То, что я сейчас видел, просто не могло быть. Эта мысль промелькнула на задворках моего сознания и пропала, потому что в следующую секунду на меня навалились ощущения реального мира. Пальцы вдруг почувствовали фактуру материала, голова - плотность подушки. Сердце бешено застучало, разгоняя кровь по всему телу. Ощущение нереальности происходящего захлестнуло меня, заставив усомниться в подлинности окружающего меня мира.
        «Сон? Галлюцинации?»
        В следующий миг в носу нестерпимо зачесалось, и я, не выдержав, чихнул. Рука автоматически дернулась по направлению к носу и замерла. Уставившись на поднявшуюся руку, как на чудо, я даже не сразу понял, что она не моя. Она просто не могла быть моей! Толстое запястье, широкая и тяжелая ладонь.
        «Это… что же такое…? - поднял и подержал какое-то время на весу вторую руку. - Я… в чужом теле?»
        Вместе с этой невероятной мыслью снова вернулось ощущение нереальности, правда, сейчас мое замешательство длилось недолго. Откинув теплое одеяло, я увидел, что одет в белую просторную рубаху и кальсоны с завязками. Все, что я видел, чувствовал и ощущал, было за гранью нормального мироощущения, но даже это не могло поколебать меня. Я получил то, о чем только мог мечтать! Болезнь вместе с парализованным телом осталась там, а я здесь! Для меня сейчас только это было главным! Приподнявшись, я неловко сел, спустив ноги на пол. На деревянном полу стояли войлочные тапки серого цвета. Секунду поколебавшись, всунул ноги в тапочки, потом рывком встал. Утвердившись на ногах, сделал шаг, за ним другой. Ощущения человека, вставшего на ноги, пусть даже чудесным образом, после семи лет полной неподвижности, меня не просто захлестнули, они заставили забыть обо всем на свете. Боли нет, я здоров, я могу ходить! - пела каждая жилка, каждая клеточка моего тела. Сердце, не переставая, радостно стучало в груди, словно барабан на праздничном параде. Сколько времени я так простоял, не знаю, но в какой-то миг из-за двери
послышались какие-то звуки. Я замер, словно меня поймали на чем-то непристойном, но уже спустя несколько секунд понял, что выгляжу, по меньшей мере, глупо, стоя в нижнем белье посреди комнаты.
        «Ну не придурок ли ты?»
        После этого риторического вопроса снова огляделся по сторонам, но теперь уже не вскользь, а цепко и внимательно оглядывая помещение. Без сомнения, это была больничная палата, но при этом абсолютно непохожая на стерильные и ослепительно белые помещения, в которых мне доводилось лежать. Деревянный пол с пятнами облупившейся краски. Железная кровать. Тумбочка. Табуретка. У самой двери на стене висел рукомойник со стоявшим под ним ведром, над которым висело помутневшее от времени зеркало. Не раздумывая, сразу направился к нему, после чего несколько минут вглядывался в лицо чужого человека. Это было не просто странное, это было непередаваемое ощущение. Да и как можно передать словами то, что ты смотришь на себя в зеркало, а там отражается чужой человек.
        Отражение показало высокого атлетически сложенного мужчину с обычным лицом и густой шевелюрой. Завернув рукав, с удовольствием покачал бицепсом, после чего задрал рубаху и какое-то время любовался мощью, слегка огрузневшего от долгого лежания тела. От этого занятия меня отвлек новый шум за дверью, заставив вернуться в реальный мир.
        Теперь, когда я осознал, что получил новое, здоровое тело и нахожусь, пока условно, в каком-то другом месте, то просто принял это к сведению, не став терзать мозг вопросами на тему: что со мной произошло? На данный момент меня устраивала подобная ситуация, к тому же моему внутреннему спокойствию способствовал самоконтроль сознания, ставший неотъемлемой частью меня.
        Когда стало окончательно понятно, что болезнь прогрессирует, передо мной встала дилемма: сдаться болезни (к этому времени мне уже было известно, что я приговорен) или хоть как-то попробовать ей противостоять. Выбрал второе. Взяв за девиз слова Карлоса Костанеды: «Человек побежден только тогда, когда он оставляет всякие попытки и отказывается от себя», я принялся бороться за себя. Сначала это были просто отчаянные попытки обуздать боль, но страх и жалость к самому себе сводили их к нулю. Тогда мне пришлось спросить себя: зачем живому трупу эмоции, вроде жалости и сострадания? Интернет предоставил мне возможность изучить различные методики психологического тренинга, после чего я занялся организацией работы мозга. Первоначально передо мной стояла задача научиться отключать боль, но позже понял, что подходил к проблеме слишком узко, и принялся учиться подавлять мешающие борьбе эмоции. Невероятно трудно стать жестоким по отношению к себе. Со стороны могло показаться, что я объединился вместе со своей болью против своего собственного «я», но это было не так. Спустя какое-то время я выиграл сначала один
маленький бой с болью, затем другой. Она больше не могла опираться на расслабляющие меня эмоции и стала отступать, сдавая позиции. Так постепенно мне удалось ее контролировать, пусть не всегда и не полностью, но это была лично моя победа. Уверовав в свои силы, я решил не останавливаться на достигнутых успехах и пошел дальше.
        Жизнь на больничной койке научила меня выжидать и наблюдать, оставалось только научиться делать правильные выводы, и я принялся изучать науку невербалику, которая изучает жесты, позы, мимику человека. Умение работать с сознанием и жесткий самоконтроль скоро дали отличные результаты, сотни раз проверенные мною на практике.
        Вот и сейчас мозг перешел в рабочий режим, привычно взяв эмоции под контроль. Пробежав глазами по палате, я решил начать с тумбочки, в которой могли находиться документы и личные вещи пациента. Подойдя к ней, открыл. Ничего. Только на верхней полке лежали мыло и бритва. Взяв ее, открыл, после чего провел острым лезвием по указательному пальцу. Из надреза выступила кровь, при этом боли я не почувствовал. Просто неприятное ощущение. Я невольно усмехнулся. Просто детская сказка какая-то… Лизнув порез, ощутил солоновато-сладковатый привкус. Вкус настоящей крови. Он окончательно утвердил меня в мысли, что все вокруг меня - реальность. Сложив и положив бритву на место, я выпрямился и подошел к стоявшей у стены ширме. За ней оказался вбитый в стену крючок, на котором висел больничный халат и одежда. Тщательно обшарив все карманы, мне не удалось найти даже обрывка бумаги. Оглядел одежду. Черное пальто, костюмная пара, рубашка. Все вещи имели поношенный вид. Давно нечищенные ботинки с носками я нашел под кроватью. Выпрямившись и дотянувшись через кровать до окна, отодвинул занавеску. За окном была ранняя
весна во всем своем великолепии. Солнце, яркое, густо-синее небо, ноздреватый, уже с наметившимися проталинами, лежавший на земле, снег. Пару минут полюбовавшись простой и незатейливой для взгляда нормального человека картиной, я отвернулся от окна и сев на кровать, стал анализировать.
        «Железная кровать, опасное лезвие, кальсоны, старорежимные фасоны пальто и пиджака. Плюс тело другого человека. Все это говорит о том, что меня куда-то забросило. Фантастика. То есть мне предложили другую жизнь. За что, интересно? Просто так ничего не бывает. Или есть какая-то высшая справедливость? Не знаю. Хочется верить… Все! Определяемся с местом, а там уже будем решать как себя вести».
        Поразмышляв подобным образом, я решил, что самый простой способ узнать, куда меня забросило - одеться и пойти прогуляться. К этой мысли меня подтолкнула висящая на вешалке одежда.
        Моя палата находилась в одном конце длинного барака, рядом с хозяйственными помещениями, а вторую его половину, как мне стало известно позже, занимал временный изолятор для инфекционных больных. Пройдя темным коридором, я толкнул дверь, а в следующее мгновение яркое солнце ослепило меня, а резкий и холодный ветер заставил поежиться. В мелкой луже возле деревянного порога, схваченной утренним морозцем, блестела корка льда.
        «Даже не помню, когда сам выходил на улицу. Наверное, в восемь-девять лет… А хорошо-то как!»
        Глубоко вдохнув в себя сырого весеннего воздуха, я сошел со ступенек. Передо мной высилось четырехэтажное каменное здание больницы в виде укороченной буквы «П», с левой стороны которого, вдоль забора, располагался мой барак. Со своего места мне был виден флигель у широко распахнутых ворот. В десяти метрах от меня два бородатых мужика разгружали дрова из телеги, стаскивая их в полуподвальное помещение центрального здания больницы. Лошадь, запряженная в телегу, скосила на меня карий глаз, потом фыркнула и опустила голову. От людей и лошади пахло как-то необычно. Уже позже я понял, что это была смесь лошадиного пота, махорки и дегтя, но сейчас смог различить лишь запах дерева. Обойдя телегу, я неспешно направился к воротам, а добравшись до середины двора, остановился и осмотрелся. Массивное здание больницы с колоннами напоминало мне, виденные в исторических фильмах барские усадьбы, украшенные лепниной и рельефными колоннами. Широкая лестница вела к большой желтой двери с медными блестящими ручками. Затем мое внимание сместилось на одноконный экипаж с кучером. Сознание сразу отметило непривычные для
меня детали: густая борода, лежащая поверх длинного тулупа с большим воротником, валенки и зимнюю шапку мехом наружу. С минуту разглядывал непременный атрибут исторических фильмов, а уже в следующее мгновение мое внимание привлек человек, садившийся в этот экипаж. На нем было надето длинное пальто с широким меховым воротником и шапка, а в руке он держал саквояж. Я почему-то сразу решил, что это врач. Только он уселся, как кучер как-то особенно звонко хлопнул вожжами и вскрикнул: «Но, милая, трогай!
        Под цокот копыт и скрип деревянных полозьев по схваченному легким морозцем подтаявшему снегу экипаж направился к воротам. Невольно проводив его взглядом, я неожиданно подумал, что пора прекратить сравнивать виденные кадры из исторических фильмов с окружающим меня миром.
        «Будем исходить из того, что есть. Из фактов. Если судить по тому, что видел, то меня, похоже, угораздило попасть в прошлое России. Или ее альтернативный вариант. Вот только почему в этот период истории? Хм. Думаю, что на этот вопрос я вряд ли когда-нибудь получу ответ».
        Мое спокойное восприятие переноса в прошлое, которое должно было вызвать сильнейший эмоциональный шок у любого человека, было основано не только на эмоциях, находящихся под контролем, но и на прагматизме данной ситуации. В той моей жизни у меня не было будущего, и я ничего не терял там, оказавшись здесь. Вторая причина являлась основной и главной - этот мир подарил мне новое, здоровое тело, и уже поэтому я был готов его принять. Получить здоровое, полное сил тело после стольких лет неподвижного лежания на больничной койке - вот это величайшее чудо из чудес! Я радовался всему: упругой ходьбе, движениям рук, поворотам головы. Вынырнув из захвативших меня мыслей, я двинулся дальше. Обогнув еще одну телегу с дровами, въезжавшую во двор больницы, вышел на улицу. Кое-где из-под утоптанного и подмерзшего снега проглядывал серый камень брусчатки. По обеим сторонам улицы двух-трехэтажные дома. Мне они показались непривычными по виду. Глаз не режет, но чувствуется в них что-то тяжеловесное и вычурное. Гипсовые гербы, фигуры кариатид, массивное и в то же время ажурное плетение оград и ворот, завитушки на
дверных ручках и дверных молотках. Людей было немного. Скользнул взглядом по двум мужчинам, идущим по противоположной стороне улицы. На них были надеты шапки, сапоги, мешковатые штаны и плотные куртки, похожие на обрезанные пальто.
        Вдруг неожиданно раздался звон колоколов. Женщина, шедшая по моей стороне улицы, остановившись, начала креститься на видневшиеся над домами церковные купола. Посмотрел в ее сторону. Молодая женщина с круглым, румяным лицом, одетая в приталенное пальто, которое выгодно облегало ее пышную фигуру. Выглядывавшие из-под пальто края длинного платья колыхались у самой земли. Она, видно, заметила мой интерес к ней, потому что, когда пошла дальше, то не замедлила бросить на меня быстрый кокетливый взгляд, но я не ответил на него, а развернувшись, уже шел на звуки большого города. С каждым шагом они становились все сильнее, но, только выйдя на широкий бульвар, я смог разделить их по роду местного транспорта. Стук и грохот деревянных колес телег, шуршание прорезиненных шин экипажей, ржанье и цокот копыт лошадей, сигналы клаксонов, лязг и пронзительные звонки трамваев. Мне сразу подумалось, что к подобному сочетанию звуков еще придется привыкнуть, но стоило мне пробежать глазами по идущим мимо людям, как меня заполонили новые впечатления. Зимние шапки, широкие и тяжелые пальто с меховыми воротниками, изящные
женские пальто с лисьими воротниками, кокетливые меховые шапочки, женские руки, засунутые в муфты, трости в руках мужчин. Непривычно было видеть бороды и усы почти у каждого второго мужчины. В толпе также было немало людей в форме. Офицеров можно было сразу отличить по золотистым погонам, портупее и шашке, а вот люди в шинелях темно-синего и темно-зеленого цвета поставили меня в тупик, и только разглядев у них в петлицах и на кокардах эмблемы, наподобие скрещенных молоточков, предположил, что это инженеры.
        Проезжавшие мимо машины, дымя, оставляли за собой резкий бензиновый запах, от которого фыркали и мотали головой лошади. Вдруг неожиданно раздался резкий и пронзительный звонок, заставивший меня повернуть голову в его сторону. Как оказалось, это электрический трамвай звонком расчищал себе дорогу, которую ему преградил зазевавшийся мужик, ехавший на телеге. Какое-то время я вместе с другими зеваками наблюдал, как возчик, испуганно тараща глаза и смешно надувая щеки, нахлестывает свою лошаденку, стараясь поскорее убраться с трамвайных путей. Стоило трамваю продолжить путь, как мое внимание привлекли уличные торговцы, сновавшие в толпе. Таская подвешенные на груди лотки, они весело и задорно кричали во все горло, зазывая покупателей:
        - Пирожки, горячие!! С пылу, с жару!! Хватай сразу пару!! Папиросы «Пушка», «Дукат», «Заря»!! Налетай, не робей, разбирай веселей!!
        Нескольких минут хватило, чтобы удовлетворить свой интерес, после чего снова бросил взгляд по сторонам, но теперь внимание уделил вывескам и товару, выставленному в витринах магазинов.
        «Молочная торговля от финских и эстляндских ферм». Солидно звучит. «Булочная - кондитерская. Свежий хлеб, бублики, пирожки, пирожные. На все вкусы». Дальше - «Бакалея, мануфактура и прочие колониальные товары». О! Винно-водочный магазин! Только название у него какое-то нерусское. «Латипак». А! Теперь понятно. Так это сокращенное название акционерного общества… А это…
        - Свежие новости! Свежие новости! - пронзительный и звонкий голос мальчишки-газетчика, врезавшись в городской шум, заставил меня оторваться от чтения вывесок. - Подвиг казака Степана Тамцова!! Герой взял в плен десять германцев!! Георгиевский кавалер Сергей Долматов снова награждён Георгиевским крестом!! Выказывая пример мужества и храбрости, он уничтожил неприятельский пост!! Покупайте газету!! Самые свежие новости с фронтов!! Покупайте газету!!
        «Война с Германией?! То есть первая мировая война? Так-так-так. Интересно, какой сейчас год?»
        Подойдя к мальчишке, который сейчас брал деньги у молоденького офицера, я бросил быстрый взгляд на верхний газетный лист. Резко бросились в глаза крупные буквы: «САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКIЯ ВЪДОМОСТИ» и дата «1915 годъ».
        - Берете, барин?!
        Отрицательно покачал головой. Мальчишка резко развернулся и побежал по улице, стуча разбитыми ботинками и размахивая газетой:
        - Самые свежие новости с фронтов!! Подвиг казака Степана Тамцова!! Герой взял в плен…!!
        Каким-то образом год, отпечатанный на желтой газетной бумаге, снял с меня налет эйфории, заставив ощутить себя чужаком в совершенно незнакомом для меня мире. Страха и растерянности не было, но чувство тревоги и настороженности поставил организм на «взвод», наверное, поэтому я резко и зло среагировал на чужую руку, шарящую в кармане моего пальто. Схватив ее у запястья, резко развернулся к вору. Им оказался щуплый паренек лет двенадцати - тринадцати, с худым лицом и бегающими глазами, одетый в рваную куртку, из прорех которой торчали клочки ваты, серые бесформенные штаны и разбитые ботинки.
        - Пусти, дяденька! Я ничего…
        В следующую секунду воришка, получив полновесную затрещину, катился по булыжной мостовой. Проходившая мимо молодая женщина в сером пальто и ярком платке, повязанном на голове, увидев концовку сцены, вскинулась на меня возмущенно:
        - Ирод окаянный! Что ж ты над мальчонкой издеваешься! Креста на тебе нет!
        Молодой парень, одетый в папаху и тулуп, сидевший на телеге, стоявшей у обочины, неожиданно вступился за меня:
        - Чего разоралась, молодка! Это ему за дело! Крысеныш хотел у господина кошелек спереть!
        Женщина, смутившись, негромко сказала:
        - Так не бить же его в кровь, а городового надо было кликнуть.
        Парень засмеялся:
        - Так он и прибежит! Вот ежели ты юбки свои повыше задерешь, то тогда мигом примчится!
        Судя по вспыхнувшему ярким румянцем лицу и разом насупленным бровям, грубая шутка всерьез задела женщину:
        - Ах, ты ж черт бесстыжий! Ты своей женке юбки задирай, а на чужих не заглядывай!
        Воришка тем временем вскочил и бросился бежать под возгласы и улюлюканье уже собравшейся вокруг нас небольшой группы зевак. Стоило ему исчезнуть за углом, как внимание любопытных сразу переключилось на перепалку возчика и женщины.
        Я повернулся и пошел по улице. Меня уже не интересовал окружающий мир - я задумался о своей довольно жесткой реакции.
        «Отреагировал инстинктивно. Так, может, сработала мышечная память бывшего хозяина тела? Пусть так. Но теперь в любом случае пора ставить вопрос: что ты за человек?»
        Прежде в этом не было нужды, да и глупо заниматься изучением своих наклонностей человеку, чей мир был ограничен больничной койкой и не имел будущего. Только вот сейчас все изменилось.
        «Знания, интересы, эмоции. Все это придется проанализировать и понять, что пригодится, а что нет. Пока можно только сказать, чего у меня нет. Жизненного опыта и специальных знаний. Возможно, мне сможет помочь бывший хозяин тела. Хм. Впрочем, чего гадать на пустом месте? Будут факты - будем работать».
        Спустя полчаса, немного поплутав по улочкам, я наконец вышел к больничным воротам. Немногое изменилось во дворе за время моей прогулки. Разве только уехала телега, с которой разгружали дрова, да около флигеля коренастый и бородатый мужчина, одетый в штаны, заправленные в сапоги, и телогрейку, с громким хеканьем рубил дрова. В ожидании у лестницы главного корпуса стоял экипаж, на облучке которого сидел кучер в тулупе. На верхних ступеньках лестницы стоял врач в белом халате. Он курил папиросу и, видно, рассказывал нечто смешное женщине, одетой в ярко-желтое пальто, потому что с ее лица не сходила веселая улыбка. У самых ворот шаркал метлой дворник. Поверх мешковатого, явно не по росту, пальто, на нем был надет длинный передник, а на груди тускло блестела бляха. Пройдя мимо него, я направился к своему бараку. Я находился в двух шагах от входной двери, как та вдруг резко распахнулась и на порог выбежал долговязый мужчина в белом халате. Чтобы не столкнуться с ним, сделал шаг в сторону, но врач, увидев меня, на мгновение замер, затем, радостно всплеснув руками, обратился ко мне:
        - Сергей Александрович! Голубчик! Как вы нас напугали! Думали опять… - но наткнувшись на мой вопросительный взгляд, вдруг замолчал и стал с какой-то тревогой вглядываться в меня.
        - С вами что-то произошло?!
        Я неопределенно пожал плечами.
        - Вы сегодня какой-то не такой, Сергей Александрович. Сами вернулись.
        - Конкретнее сказать можно, доктор?
        - Конкретнее… Это вы мне сейчас сказали? Вы… Вы понимаете, что говорите?! Да вы…! - лицо доктора от волнения пошло пятнами.
        - Что вы так переживаете! Да, я вернулся и стою, здесь, перед вами.
        - Вы… Когда с вами случаются приступы, вы становитесь потерянным… Теперь… теперь я чувствую себя… потерявшимся. Смешно, да? Бог ты мой! Вы пришли в себя! Сергей Александрович, вы помните, что чувствовали, перед тем как прийти в себя?! Это очень ценно! Для медицины! Для науки! Вспомните, пожалуйста, голубчик!
        - Нет. Ничего такого не помню. А что со мной такое, доктор?
        Растерянность врача была настолько явной, что меня она даже несколько позабавила. У меня был богатый опыт общения с людьми в белых халатах, теперь только оставалось им воспользоваться, пустив беседу в нужное русло, и тогда информация потечет сама собой. Таким образом в свое время мне удалось выудить немало информации о своей болезни от молодого, но очень тщеславного доктора, который собрался сделать на мне диссертацию.
        - Вы как-то странно говорите. Где вы были?!
        - Гулял.
        От этого простого слова доктора чуть кондрашка не хватила. Он покраснел и тяжело задышал.
        - Погодите! Так к вам вернулась память?!
        «Амнезия. То, что и требовалось!»
        - Знаете… трудно так сказать, - я попытался изобразить на лице мучительное раздумье. - Где-то помню, а что-то… словно черный провал.
        Врач смотрел на меня с нескрываемым удивлением.
        - Странно как-то это все, - протянул он. - С подобным феноменом медицина еще не сталкивалась. По крайней мере, о таких случаях мне ни читать, ни слышать не доводилось.
        - Может, мы все-таки зайдем в помещение, а то вы в халате. Не май месяц, того и гляди - простудитесь.
        Какое-то время он ошеломленно смотрел на меня, потом словно бы очнулся и сказал растерянно:
        - Да. Да! Вы правы. Идемте!
        Мы, наверно, минут пять сидели в его кабине в полной тишине. Я пытался вспомнить, что знал о потере памяти, а врач, вглядываясь в меня, похоже, пытался понять с медицинской точки зрения, что сейчас произошло. Видно, у него это не получалось, судя по его обескураженному взгляду и словам:
        - Даже не знаю, что сказать. У меня такое ощущение, что мы с вами поменялись местами. Гм! Скажите, как вы ощущаете… окружающий вас мир?
        - Как чужой и в то же время знакомый. Чувство одиночества и какой-то размытой опасности. Мне известно, что вы доктор. На вас надет белый халат. Только вот ваше лицо вижу впервые, так же как не знаю вашего имени-отчества. Не знаю, где я нахожусь.
        - Этого просто не может быть… потому что, так не бывает, - произнес доктор растерянно. - Если судить по вашим словам, ваш мозг каким-то образом частично, можно даже сказать выборочно, восстановил свою работоспособность. Но это больше похоже на чудо! Не знаю… Просто не знаю, что предполагать и что думать!
        Какое-то время мы снова провели в молчании, затем врач меня спросил:
        - Когда вы пришли в себя, что вы сразу вспомнили? Или это была ассоциация с чем-то?
        - Да. Была тонкая-тонкая ниточка. Она какую-то секунду была натянута до предела, а затем лопнула, - это не было попыткой запутать доктора, потому что я говорил правду. Именно это ощущение было последним пронзительно-ярким воспоминанием, оставшимся от той жизни.
        - Ваши слова, голос, выражение лица… Вы это так сказали, что я ее тоже увидел. Она держала вас в темноте, а лопнув, вернула вас к жизни. Знаете, Сергей Александрович, такой беспомощности, как сейчас, я еще никогда не ощущал. На моих глазах случилось нечто, способное перевернуть все наши знания о мозге человека, а я это не могу объяснить. Даже просто не могу понять, что и как с вами произошло!
        - Извините. Вы не могли бы представиться?
        - Господи! Это вы меня извините. Николай Никандрович Плотников. Приват-доцент и заведующий неврологическим отделением больницы. Вы, наверное, хотите узнать о себе?
        Спустя полчаса мне стало известно, что артиллерийский подпоручик, воевавший чуть ли не с первого дня на фронте, в бою получил ранение головы, которое вызвало не только потерю памяти, но и непонятные приступы, заставлявшие его время от времени отправляться в необъяснимые медицинской науке путешествия.
        Отец, дворянин, отставной офицер и помещик, умер за два года перед первой мировой войной. Мать проживает в поместье, где-то под Тулой. Младшая сестра заканчивает здесь, в Санкт-Петербурге, институт благородных девиц. Сам же, Сергей Александрович Богуславский, пошел по пути отца, закончив с отличием Михайловское артиллерийское училище. Спустя месяц после выпуска началась война. При разрыве австрийского снаряда получил двойное ранение. В плечо и в голову. Воевал подпоручик Богуславский неплохо, раз был награжден орденом св. Анны 4-й степени. Правда, за что именно, доктор не знал, как и многое другое, но это и понятно, ведь лечащего врача больше интересовала болезнь человека, а не его биография.
        Это было все, что мне удалось выжать из доктора Николая Никандровича Плотникова, как я уже потом узнал, милейшего человека и истинного последователя клятвы Гиппократа. Теперь надо было разложить полученную информацию по полочкам и понять, как ей лучше воспользоваться.
        Доктор, закончив свой короткий рассказ, снова засыпал меня вопросами о том, что помню, как себя чувствую, но когда понял, что больше ничего нового не добьется, растерянно замолчал. Воспользовавшись паузой, я поинтересовался возможной выпиской, на что он замахал руками и сказал, что об этом еще рано говорить. Две недели стационара, как минимум, так как столь необыкновенный феномен требует тщательного наблюдения. Меня такой расклад вполне устраивал, так как давал время осмотреться в новом для меня мире.
        - …затем, батенька, на основании моего заключения вас должна будет освидетельствовать военно-медицинская комиссия. Никак не иначе. Вы же военный. Уж как она решит, милейший Сергей Александрович, так и будет.
        - У меня еще один вопрос. Скажите, Николай Никандрович: раз я офицер, то почему лежу здесь, а не в военном госпитале?
        - Вы там лежали до того дня, пока вам не поставили диагноз: неизлечим. Чисто случайно узнав о вашем случае, я приложил все усилия, чтобы перевести вас к нам, хотя главный врач был против. Пришлось настоять.
        - Спасибо вам, доктор!
        Всю последующую неделю я старался проникнуться жизнью человека России образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. Читал подшивки газет, разговаривал с медперсоналом и больными. Недоумение, появлявшееся на лицах моих собеседников от моих наивных вопросов, сразу рассеивалось, стоило им намекнуть о потере памяти. Бессовестно пользуясь этим, я старался как можно больше накопить информации, при этом старательно изучая речевые обороты, а также запоминал, а то и заучивал, новые для себя понятия, выражения и слова. Когда мне хотелось расслабиться, пролистывал рекламу, которой было полно в местных газетах. С точки зрения современного человека все эти объявления были написаны настолько простодушно, с таким неприкрытым восхвалением товара, что они поневоле читались, как забавные рассказики.
        Первым резким диссонансом в моей новой жизни стало неожиданное появление «сестры». В воскресенье, ближе к обеду, в мою палату неожиданно вошла симпатичная девушка и села у кровати. С минуту, молча, смотрела на меня, а потом начала говорить:
        - Здравствуй, милый Сережа. Пришла рассказать тебе новости и передать привет от маменьки. К доктору я сегодня не заходила, но, думаю, ничего нового о тебе не расскажет, ведь ты по-прежнему лежишь на больничной койке. Посмотри, я принесла тебе твоих любимых бубликов и пирожное. Помнишь, мы их ели во французской кофейне на Невском, перед твоей отправкой на войну. Господи, как давно это было! Временами мне кажется, что вся наша веселая и яркая жизнь осталась в далеком прошлом. Почему все так случилось, Сережа?! Когда ты уходил, то сказал, что не пройдет и полгода, как вернешься домой героем. Вернулся. И кем? Как мы теперь будем жить, милый братик?
        Ее глаза наполнились слезами. Покопавшись в сумочке, она достала кружевной платочек и стала промокать глаза. Я напрягся, не зная, что сказать, так как мой жизненный опыт ничего не мог подсказать, манеру поведения с девушкой и к тому же с «моей» сестрой.
        Когда спустя несколько минут девушка успокоилась, я облегченно вздохнул. Какое-то время мы молчали, а потом Наташа продолжила:
        - Знаешь, Сережа, на прошлой неделе на балу я познакомилась с молодым человеком. Он такой веселый и так интересно рассказывает! Его зовут Алексей, и он служит по почтовому ведомству. Знаю, что ты скажешь! Настоящий мужчина должен быть военным. А я вот тебе так отвечу: как насчет тебя? Где тот мужчина?
        Ее голос перехватило, а глаза снова повлажнели.
        «Хм. Деваться-то некуда, надо представляться и налаживать отношения».
        - Может, хватит сырость разводить, сестренка?
        При моих словах та неподвижно застыла. С минуту смотрела на меня широко раскрытыми от изумления глазами.
        - Сережа?
        - Да, Наташа. Да. Доктор меня вылечил. Правда, частично. Памяти нет, зато все понимаю.
        - О, чудо! Доктор… Сережа!
        Сначала она задохнулась от полноты чувств, потом вскочила на ноги и бросилась обнимать меня. В этот самый момент появился доктор.
        - Наталья Александровна, голубушка! Что же вы ко мне сначала не зашли?! Вы на себя посмотрите! Как вы разволновались! Ну-ка глубоко вздохните, а затем медленно выдохните. Еще раз. Может, сестру позвать, пусть вам валерьянки накапает?
        - Нет, Николай Никандрович! Не надо! Это все чувства! Спасибо вам, дорогой наш доктор! От себя и нашей маменьки! От всей души! Не знаю даже, как мы вас сможем отблагодарить! Боже мой! Радость-то какая!
        - Да успокойтесь вы! Видите ли, память Сергею Александровичу до сих пор не вернулась…
        - Так вернется же! Как и сознание! Сережа уже все понимает и говорит внятно! Он вернулся из того мрака, в который был погружен долгие месяцы! Это главное! Я верю, что он на пути выздоровления, так же как верю в вас, славный доктор! Вы можете! Вы уже один раз доказали!
        В ее голосе было столько убежденности и веры, что на лице доктора появилась смущение, причем не показное, а настоящее.
        После ухода сестры я стал думать о том, что мне теперь придется, как ни крути, а соответствовать роли брата. Весь мой опыт общения с девушками имел чисто созерцательный характер. Все, что мне было известно, было взято из книг или интернета, а как оно на самом деле, приходилось додумывать самому. Впрочем, первый урок в обращении с женщинами мне дали уже через пару дней.
        После ужина я лежал на кровати, как ко мне в палату неожиданно вошла сестра-хозяйка нашего барака. Миловидная женщина, лет тридцати пяти - сорока. Высокая грудь, мягкие, округлые руки, ямочка на подбородке. Мне уже приходилось сталкиваться с ней. Даже как-то мельком слышал, что у нее мужа недавно убили на германском фронте.
        Она решительно вошла, хлопнув дверью, но сделав пару шагов, вдруг неожиданно остановилась. Сев на кровати, я с недоумением посмотрел на нее, но уже в следующий момент почувствовал, как от нее сильно пахнет спиртным. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом она, краснея, произнесла тихим голосом:
        - Господи, что я делаю?
        Ее слова объяснили мне, зачем она здесь. Я видел, что она смущена, растеряна и уже начала сомневаться в правильности своего поступка, но упускать подобный шанс я не собирался. Мне хотелось узнать, что такое близость между мужчиной и женщиной. Я несколько замешкался. Причем дело было не в стеснительности, да и как ее может испытывать человек, чье тело в течение последних пяти лет обмывали чужие руки, а в полном отсутствии опыта общения с женщинами. Подойдя к ней, я сказал первое, что пришло на ум:
        - Вы красивая, Варвара Тихоновна.
        - Я…
        Чисто инстинктивно я почувствовал, если прямо сейчас не удержу ее, то она просто развернется и уйдет.
        - Хочу тебя. Сильно и страстно.
        Эта фраза была единственной, что пришла мне сейчас в голову. Я замер в ожидании ее реакции, но женщина, услышав мои слова, только тихо ахнула и густо покраснела. Не давая ей опомниться, я обнял ее и впился ей в губы долгим, требовательным поцелуем. Она напряглась, упершись руками мне в грудь, но уже спустя минуту ее тело обмякло и губы ответили на мой поцелуй. Чуть отстранившись, я скользнул губами по ее щеке и стал целовать в шею. Она чуть слышно произнесла:
        - Господи. Что вы со мной делаете? Пожалейте…
        В следующее мгновение наши губы слились в страстном поцелуе. Когда мы оторвались друг от друга, она тихо произнесла:
        - Вы только не подумайте… Я не такая….
        - Ничего не надо говорить.
        Положив руку ей на грудь, я даже под плотной тканью почувствовал, как набухает сосок. Она попыталась отшатнуться, но я не дал. Спустя минуту короткий стон вырвался из ее пухлых губ, а уже в следующее мгновение, закинув руки мне на шею, она стала меня жарко целовать.
        У меня не сразу все получилось, чем я немало удивил женщину, видно, ожидавшую от мужчины большего опыта в любовных играх, но когда после третьего раза, мокрая от пота, она откинулась на подушки, то в ее взоре читалось нечто похожее на восхищение. Мне хотелось еще. Жадно глядя на нагое тело, я стал гладить полную грудь. Наши глаза встретились.
        - Саша. Сашенька, ненасытный ты мой, - повернувшись, она прижалась ко мне всем своим телом и тут же смутилась, почувствовав, как начало подниматься мое мужское естество.
        В эту ночь мы так и не заснули. На следующий день я пытался найти ее и вскользь поинтересовался ее отсутствием, как мне вдруг сказали, что она здесь больше не работает, а вчера приходила в больницу, для того чтобы попрощаться, так как с санитарным поездом уезжает на фронт.
        «Вон оно как. Жаль, конечно…»
        Когда утром медсестра сказала, чтобы я явился к доктору Плотникову, у меня даже и тени сомнений не было, что разговор пойдет о выписке, но, как оказалось, интерес к моей особе был вызван совершенно другим обстоятельством.
        - Сергей Александрович, здравствуйте! Гм! У меня к вам… скажем так, приватная беседа.
        - Слушаю вас, Николай Никандрович.
        - Дело в том, что я вас, голубчик, долго наблюдал. Дважды вас обследовали мои коллеги, которые пришли к тому же выводу, что и я: этого просто быть не может. Вчера мы собрали консилиум и спустя несколько часов пришли к единому мнению: мы не знаем, что с вами произошло. Это выходит за пределы наших знаний о человеческом мозге, Сергей Александрович. Гм! Правда, можно еще сказать и так: чудо, господа! Кстати, так заявил вчера на нашем совещании мой коллега, Тихомиров Валентин Владимирович. Он также сделал предложение пройти у него в клинике обследование…
        - Извините, что перебиваю, но больше лежать не хочу!
        Доктор понимающе покивал головой:
        - Я ему так вчера и сказал. Собственно это все, Сергей Александрович. Завтра мы вас выписываем. Да-с. Погодите, что-то еще… Ага! Во вторник вы должны присутствовать на военно-медицинской комиссии, - он покопался в бумагах на столе, вытащил лист и подал мне. - Вот уведомление. Прочитайте и распишитесь.
        - Это все?
        - Да. Это все. Физически и умственно вы полностью здоровы, если можно так говорить о человеке, превосходящего силой троих людей.
        - Почему троих?
        - Тут у нас, рядом с воротами больницы, как-то телега застряла. Загородила проезд. Ни выехать, ни проехать. Послали на помощь вознице истопника и дворника. Стали втроем выталкивать телегу, а та - ни в никакую! Тут вы во дворе появились. Видно, сестра недоглядела, вот вы и отправились в свое очередное путешествие. Я как раз стоял у лестницы главного здания в ожидании извозчика и вдруг увидел вас. Сначала вы остановились и смотрели, а затем неожиданно подошли к телеге, отодвинули мужиков в сторону, после чего схватили ее за задок, подняли и переставили на другое место. Вот как! После этого случая как-то поинтересовался у вашей сестры, где вы взяли такую силушку, и она рассказала о вашем, с самого детства, увлечении французской борьбой, английским боксом и атлетической гимнастикой. Вот такой вы силач, Сергей Александрович!
        Выйдя из кабинета Плотникова, я отправился к себе в палату, но стоило мне открыть дверь, как увидел сидящую на кровати сестру. Неожиданность заключались в том, что воспитанницы пансиона могли покидать его стены только в воскресенье, а сегодня был четверг.
        «Что-то случилось? - я вгляделся в лицо девушки. Оно было взволнованным, бледным, но не заплаканным. - Значит, ничего страшного».
        - Здравствуй, сестренка! Что случилось?
        - Сережа! Мама прислала вчера письмо! Она хочет, чтобы я как можно быстрее приехала к ней!
        - Зачем? У нее что-то со здоровьем?
        Наташа отрицательно замотала головой, словно маленькая девочка, а потом тихо сказала:
        - Она нашла мне жениха.
        Ее слова поставили меня в тупик. Я смотрел в большие карие глаза девушки и просто не знал, что сказать. Это хорошо или плохо? Утешать или поздравлять?
        - Гм. А… ты его знаешь?
        - Познакомились в прошлом году, когда я приезжала на каникулы.
        Она замолчала. Ее поведение совсем не походило на поведение прежней жизнерадостной разговорчивой девицы.
        - Он что старый или уродливый?
        - Ему тридцать три года. Он не уродливый. Обычное лицо.
        Ее вид и голос говорили об одном: он ей не нравится.
        - Гм. Так что прямо сейчас свадьба будет?
        - Какой ты смешной, Сережа! Сначала будет помолвка, а уже потом свадьба! Ты что забыл: у меня выпуск только через четыре месяца! Я буду уже совсем взрослая! - она улыбнулась своим словам, но потом снова поскучнела.
        - Так ты сейчас едешь на помолвку?
        Сестра сделала несчастное лицо и сказала:
        - Да. Мама очень хочет тебя видеть и просила, чтобы ты меня сопровождал, если не будет ущерба твоему здоровью.
        - Наташа, у меня на следующей неделе военно-медицинская комиссия. Никак нельзя не явиться.
        - А я так на тебя рассчитывала, - девушка погрустнела еще больше. - Ладно. Но ты хотя бы меня на вокзал проводишь?
        - Думаю, да. Нет, точно провожу. Скажи, а ты как-то обмолвилась о молодом человеке. Ты с ним как… - я специально сделал паузу.
        - Как ты мог так обо мне подумать!
        Лицо девушки вспыхнуло красным густым цветом.
        - Эй! Я же ничего такого не хотел сказать! Просто хотел узнать: ты с ним видишься?
        Сестра опустила голову и тихо сказала:
        - Да. Дважды. Мы гуляли с ним по городу.
        - Он тебе нравится?
        - Не… знаю.
        Девушка была в явном смущении, а значит, здесь были замешаны чувства. Что делать? У меня не было ответов на подобные вопросы, потому что даже у этой девчонки было больше жизненного опыта, чем у меня, поэтому мне пришлось сделать умный вид и изобразить, что думаю над тем, как ей помочь. Наташа уже оправилась от смущения и сейчас смотрела на меня в надежде, что я помогу найти ей выход. Дальше молчать было уже неудобно, поэтому я спросил ее:
        - Так ты не хочешь ехать?
        - Не хочу, но не поехать - значит огорчить маму.
        - Тогда… может, тебе заболеть?
        - Ты думаешь, что так будет правильно?
        - Не знаю. Я только в одном уверен, что человек, будь он мужчина или женщина, должен быть хозяином своей судьбы. У него должен быть выбор.
        Наташа некоторое время изучала мое лицо, потом опустила глаза и задумалась. Ее пальцы автоматически стали разглаживать платье на коленях. Наконец она сказала:
        - Даже не знаю. Мама может написать письмо хозяйке пансиона, мадам Жофре, и тогда все откроется. Мне очень не хочется причинять ей хоть какую-то боль, Сережа. Ей и так трудно без папы.
        Я вспомнил измученные внутренней болью глаза своей матери, и у меня невольно вырвалось:
        - Забудь мой совет. Мама - это… святое.
        Еще пара минут прошла в молчании, потом сестра встала, отвернулась и некоторое время смотрела в окно.
        - Я еду завтра пятичасовым поездом. Приезжай к четырем часам, к пансиону. Буду ждать тебя.
        Сказав, она повернулась, затем подойдя ко мне, поцеловала в щеку (так она делала каждый раз) и пошла к двери.
        - До завтра, братик.
        - До завтра.
        Она ушла, а я продолжал смотреть на закрытую дверь, так как ее приход дал толчок моим мыслям в новом направлении. Удачное начало моей новой жизни теперь мне таким не казалось. У меня была сестра и мать. Со всеми их проблемами. И от этого никуда не деться.
        Встал с кровати и стал смотреть в окно. Небо было затянуто серыми тучами, из которых сыпал мелкий, противный дождик. Несколько минут неподвижно стоял и смотрел на унылую картину заброшенного сада, пока не пришел к мысли:
        «Не торопи события, парень. Все придет само собой».
        Глава 2
        Во вторник я предстал перед военно-медицинской комиссией, которую, к некоторому моему недоумению, почему-то возглавлял не военный медик, а старенький генерал - артиллерист. Согласно двум представленным комиссии медицинским заключениям, окончательный вердикт был однозначен: к военной службе подпоручик Богуславский Сергей Александрович не годен.
        На комиссии я был в офицерской форме. Мне нравилось ее надевать. Скрипящая кожа ремней, золото погон, блеск стали офицерской шашки. Все это давало мне возможность чувствовать себя мужчиной, умеющим самому решать свои собственные проблемы.
        «Пусть это не мое, - думал я, глядя на свое отражение в офицерском мундире, - но кто тебе мешает стать таким же».
        Вживаться в роль офицера мне в немалой степени помог Плотников, принеся книгу - своеобразный свод нравоучений офицеру, определяющий правила его поведения на службе и в общественных местах, а также подписку журналов «Офицерская жизнь» за 1913 - 1914 годы. Естественно, что за столь короткое время мне не удалось приобрести настоящей выправки кадрового офицера, но зато я научился разбираться в званиях и чинах, щелкать каблуками, отдавать честь, при ходьбе придерживать шашку рукой и правильно носить перчатки.
        Спустя неделю после комиссии мне пришло письмо-приказ: явиться в Военное министерство за официальным свидетельством об отставке. Прибыв и получив бумаги, я принялся их изучать. При прочтении заинтересовался такой фразой: «…согласно определенному военно-медицинской комиссией ранению, как второго класса тяжести, пенсия вам будет назначена в размере 60 % оклада денежного содержания». Далее я прочитал, что, поскольку нахожусь под патронажем Александровского комитета, мне полагается дополнительная пенсия в размере 225 рублей в год. Тут же быстро посчитал в уме, сколько буду иметь в месяц. Оказалось, около 55 рублей.
        «Здорово! А на что прикажете жить, господа хорошие?»
        Мой скептицизм проявился не просто так. Дело в том, что я уже успел поинтересоваться ценами на съемные квартиры в приличных районах. Они начинались от 18 рублей 50 копеек за комнату, причем платить надо было авансом за месяц вперед.
        «Можно, конечно, снять комнату или квартиру в пригороде. Будет почти вполовину дешевле. Или уехать к матери в имение. Так, наверное, поступил бы настоящий Богуславский. Только мне что там делать? Ладно, что у нас там еще за бумаги? О! Хорошая новость! Меня в звании повысили. Теперь я поручик! Так, а это что? Приглашение на бал для раненых офицеров-фронтовиков. Когда? Ага… в эту субботу. Отчего не сходить. Сходим».
        Узнав о новом звании, я сразу отправился покупать себе другие погоны, но, узнав, что они мне обойдутся в шесть рублей, решил обойтись одними звездочками. Прикрепил их собственноручно, причем получил при этом немалое удовольствие. Надел мундир, встал перед зеркалом - эх, хорош! В плечах косая сажень, высок, подтянут. Может, это звучит и по-детски, но мне чертовски нравилось быть человеком, чье отражение я сейчас видел в зеркале.
        Мое приглашение взял один из двух лакеев, стоящих на входе, мельком пробежал по нему глазами, потом показал рукой в правую сторону от широкой лестницы, ведущей наверх:
        - Гардероб там, ваше благородие.
        Кивнув головой, я пошел в указанном направлении. Народа в вестибюле было немного: сдающий шинель румяный подпоручик, с рукой на перевязи, и у большого зеркала стояла с матерью прихорашивающаяся девушка в розовом платье. Сдав шинель, я пошел вслед за ними по широкой лестнице, навстречу громкой музыке оркестра, играющего какой-то бравурный марш. Не успел я подняться, как ко мне подошла женщина в пышном платье желто-лимонного цвета. Большие серые глаза, рыжеватые волосы, полноватая фигура, но еще не потерявшая изящества форм - портрет женщины, которой далеко за сорок лет.
        - Господин поручик?
        - Сергей Александрович Богуславский. Прибыл по приглашению.
        - Мария Степановна Селезнева. Член женского комитета «Женщины - Отечеству», который организовал этот благотворительный бал. Прошу вас, идите за мной, Сергей Александрович.
        Она повела меня по залу, заполненному людьми. Отсветы громадной люстры, висящей под потолком, играли на золоте погон, драгоценностях дам и начищенной меди оркестровых инструментов. Продвигались мы очень медленно, потому что моей провожатой постоянно приходилось отвлекаться, здороваясь или отвечая на вопросы окружающих нас людей. Наконец мы оказались у длинного стола, стоявшего на правой стороне зала. На нем, в связи с сухим законом, стояли только бутылки с лимонадом, фруктовой водой и сельтерской содовой, в окружении множества блюд и тарелок с различными холодными закусками. Как я успел заметить, такой же стол стоял у колонн с левой стороны зала.
        - Сергей Александрович, сейчас я вам кратко изложу программу нашего вечера. В половину восьмого… - тут она посмотрела на изящные часики, - через пятнадцать минут краткую речь произнесет глава нашего комитета Анастасия Александровна Шумнина, затем будет молебен во славу победы нашего оружия. После чего будут танцы. Буфет с закусками перед вами. У вас есть ко мне еще вопросы?
        - Никак нет.
        - Тогда, с вашего разрешения, я буду вынуждена покинуть вас.
        - Не смею задерживать вас, Мария Степановна. И большое вам спасибо.
        Женщина мягко улыбнулась и пошла к группке женщин, которые с нетерпением поглядывали в нашу сторону. Какое-то время я осматривался. Большая часть офицеров-одиночек находились у столов с закусками, в то время как семейные офицеры, объединившись в группы, вели оживленные беседы. Сразу отметил, что офицеров, которых можно было отнести к раненым, на мой взгляд, было немного.
        За моей спиной неожиданно раздался мужской голос:
        - Поручик, вы выглядите как юнкер, попавший в первый раз на бал воспитанниц пансиона!
        Я повернулся. Передо мной стоял штабс-капитан, держащий в руке бокал с лимонадом. Судя по легкому румянцу и чуть мутному взгляду, тот был явно в подпитии. Я снова оббежал глазами стол, но ничего похожего на алкоголь не нашел.
        - А если и так?
        Офицер озадаченно смотрел на меня, ожидая дальнейших объяснений. Я же со своей стороны посчитал разговор законченным, после чего повернулся к столу и налил себе фруктовой воды. Отпив, стал оглядывать блюда с закусками.
        «Чего бы… Балычка или ветчинки? Наверно…»
        От выбора меня отвлекла неожиданно наступившая тишина, а затем женский голос громко и решительно произнес:
        - Господа и дамы! Прошу вас всех собраться в центре зала, как можно ближе к оркестру!
        Когда присутствующие собрались в центре зала, на возвышение взошла женщина с костистым, резко очерченным лицом, в скромном платье. После короткой, но яркой и эмоциональной речи, которая кончилась под аплодисменты и восторженные крики присутствующих, начался молебен, завершившийся государственным гимном Российской империи. За это время лакеи обновили ассортимент закусок на столах, заменили пустые бутылки и кувшины. Приглашенные окружили столы, а военные оркестранты снова заняли свои места и заиграли вальс. В центр зала стали выходить одна за другой танцевальные пары. Встав у одной из колонн, я стал наблюдать за танцующими парами, время от времени бросая взгляды вокруг. Неожиданно в поле моего зрения попала молодая и очень даже привлекательная молодая женщина.
        «Очень даже ничего. Попробовать познакомиться?»
        Но эта мысль явно запоздала, так как к ней уже подходил смазливый капитан с бокалом лимонада. Она приняла его с улыбкой и что-то ему сказала, а я опять продолжил наблюдать за танцами до тех пор, пока не наступил перерыв. Музыка стихла, и разгоряченные танцоры сгрудились у столов, чтобы утолить жажду. Отойдя от шумливых, возбужденных людей подальше, я вдруг неожиданно обнаружил, стоящую за колонной, замеченную ранее, красивую женщину. Она стояла в одиночестве, обмахиваясь веером.
        «Почему бы и нет?»
        Подойдя к ней, я спросил:
        - Приятный вечер, не правда ли?
        Некоторое время она с чуть заметным удивлением рассматривала меня, а потом спросила:
        - Мы знакомы?
        Сообразив, что нарушил общепринятые правила знакомства, сразу поспешил исправиться:
        - Разрешите представиться: поручик Сергей Александрович Богуславский.
        Она, как мне показалось, томным голосом сказала:
        - Вы не слишком торопитесь, поручик?
        Мне было непонятно, что она имела в виду, но тон и эти слова показались мне кокетством привлекательной женщины. Незаметно для себя я перешел на современный язык разговора.
        - Не думаю, - ответил я. - Вы красивая, я вроде недурен. Это ли не повод для нашего знакомства?
        - Вы за кого меня принимаете, поручик?!
        Ее васильковые глаза потемнели от гнева. Нетрудно было понять, что мною совершена ошибка, но в чем она состоит, понять не мог. Попытка разобраться в ситуации заставила меня задать прямой вопрос:
        - Что я не так сказал?
        - Вы мужлан, поручик!
        После чего окатив меня взглядом, полным злости и презрения, неспешно развернулась и ушла. Я посмотрел ей вслед и подумал: «Прямота отношений, похоже, здесь не в чести. Придется подучить правила местного этикета. Ладно. Посмотрел, теперь можно и идти».
        Обогнув колонну, я только направился к лестнице, как вдруг наткнулся на изучающий меня взгляд женщины. В нежно-голубом платье, с глубоким вырезом, она выглядела довольно эффектно, несмотря на то, что ее пышная, но не потерявшая стройности, фигура и чуть наметившиеся морщинки у глаз говорили о вполне зрелом возрасте. Какое-то время она пристально смотрела на меня, а затем вдруг жеманно опустила глаза.
        «Хм! Вроде, похоже, на нехитрое приглашение к близкому знакомству. Попытка не пытка!»
        Призвав на помощь скудные запасы любезных обращений, подойдя, я обратился к даме: - Извините меня, сударыня, за вольность. К сожалению, у нас нет общих знакомых, которые могли бы представить меня вам, поэтому я собственноручно рискнул исправить это недоразумение. Разрешите представиться: Сергей Александрович Богуславский. Боевой офицер. Был ранен, теперь в отставке.
        - Александра Станиславовна Запольская. Княгиня. Вдова.
        - Извините, как мне к вам обращаться? Ваше сиятельство или…
        - Бросьте, поручик. Вы что на дворцовом приеме?!
        - Гм! Как вы посмотрите на то, Александра Станиславовна, чтобы покинуть это шумное общество и познакомится поближе, скажем так… в более спокойной обстановке?
        - Однако, поручик. В прямоте изложения вам не откажешь. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, глядя на вашу попытку знакомства с Машей Крупининой.
        - Порицаете?
        - Вы, похоже, плохо разбираетесь в женщинах, Сергей Александрович. К каждой из нас нужен свой подход. Вот смотрите. Видите сейчас рядом с Машей смазливого офицерика?
        Я бросил быстрый взгляд в их сторону, а затем кивнул головой в знак согласия.
        - Так вот, он сейчас будет пожинать плоды ваших необдуманных действий. Вы меня понимаете?
        - Понимаю, княгиня, но может, вернемся к разговору о нас. Или я опять действую слишком прямо?
        - Скажу вам так, поручик. Я женщина прямая и открытая, а благодаря опыту двух замужеств настолько здраво оцениваю мужчин, насколько это возможно, оставив душевные нюансы институткам. Правда, исходя из моего опыта, мужчины становятся… гм… циниками в более зрелом возрасте, поэтому вы для меня пока являетесь некоей загадкой, которую будет интересно разрешить, - княгиня окинула меня оценивающим взглядом, усмехнулась краешками губ и, вздернув подбородок, сказала: - Идемте!
        Мы только успели спуститься по лестнице, как меня остановил резкий возглас:
        - Поручик, стойте!
        Я развернулся. Нас догонял смазливый капитан. Подскочив ко мне, он тут же выпалил:
        - Вы оскорбили даму! Я требую, чтобы вы прямо сейчас извинились перед ней!
        - Это ее просьба?
        - Нет, это мое требование!
        Этот хорошо сложенный мужчина с аккуратно уложенными волосами и ухоженными усиками, в звании капитана, представлял собой этакий вариант писаного красавца - гусара с лубочной картинки.
        - Вы больше ничего не хотите?
        - Вы забываетесь, поручик! Перед вами стоит старший по чину офицер!
        - Да ну? - я нагло усмехнулся.
        При виде моей усмешки красивое лицо капитана просто перекосило.
        - Ты мне сейчас за все ответишь, подлец, - сейчас он уже не говорил, а шипел наподобие змеи. Не знаю, что он собирался делать, но только успел поднять руку, как получил удар в челюсть и рухнул на пол. Его глаза закатились, а тело безвольной куклой раскинулось на полу. Я оглянулся на княгиню, ожидая ее реакции. Та перевела взгляд с распростертого тела капитана на меня и удивленным голосом спросила:
        - Вы дворянин, поручик?
        - Да.
        - Что ж вы тогда выясняете отношения, как мужик? - но наткнувшись на мой непонимающий взгляд, махнула рукой и произнесла: - Ладно. Что сделано, то сделано. Идемте!
        Наверху бал, под гремевшую музыку военного оркестра, только набирал силу, поэтому свидетелями нашей стычки стали лишь слуги. Взяв в гардеробе манто княгини, я помог ей одеться, затем надел шинель, и мы вместе пошли к дверям. Капитана тем временем один из лакеев стал приводить в чувство смоченным водой, платком. Вдоль тротуара, напротив входа, стояло полтора десятка личных экипажей, возле которых попыхивали папиросками, собравшись в кучку, кучеры. При виде вышедшей княгини один из них тут же подбежал к ближайшему экипажу и вскочил на козлы. Кучер, насколько я мог разглядеть его в неверном свете фонарей, был крепким мужчиной с простым, невыразительным лицом и аккуратно расчесанной бородой, лежавшей на груди.
        - Ваша светлость, карета подана!
        «Карета? А, по-моему, это просто рессорная коляска с откидным верхом. Впрочем, не мое это дело».
        Княгиня подошла к повозке и остановилась.
        - Поручик!
        Я бросил недоуменный взгляд на княгиню, но уже в следующий миг понял, чего от меня хотят и, подойдя к ней, подал руку под ее насмешливым взглядом. Таким, наверное, люди смотрят на маленьких неуклюжих щенков, ковыляющих вперевалку. Опершись на нее, женщина поднялась, затем уселась, при этом продолжая с насмешкой смотреть на меня. Под ее взглядом мне стало неудобно уже второй раз за этот вечер, но только стоило мне сесть рядом с ней, как княгиня тесно прижалась ко мне, и в тот самый миг чувство неловкости исчезло, сметенное горячей волной будущих удовольствий.
        - Василий, домой! - раздался голос княгини.
        Экипаж качнулся, а затем зашуршал резиной шин под цокот копыт. Я не заметил, как от стены здания рванулась к дороге, ранее незаметная, мужская фигура и, подскочив к стоящей в стороне двуколке, негромко сказала к нагнувшемуся к нему человеку, сидевшему на козлах.
        - Пиво, живо за ним. Проследишь, затем вернешься.
        - А как же…
        - Я сказал: живо!
        Больше ничего не говоря, извозчик хлестнул лошадь. Легкая пролетка рванула с места и понеслась вслед за нашим экипажем.
        Проснувшись утром, я удостоился от уже проснувшейся княгини довольно сомнительного комплимента:
        - Вы, поручик, истинный жеребец, ей-богу! Умеете доставить женщине удовольствие! Все же есть у меня к вам один интересный вопрос, Серж. Ответите без утайки?
        Княгиня выглядела очень сексуально и соблазнительно в свои тридцать девять лет: крупная грудь, широкие, крутые бёдра и стройные ноги. Некоторая полнота нисколько не портила её фигуру, даже наоборот, добавляла своеобразный шарм в плавные изгибы женского тела. Увлеченный разглядыванием фигуры княгини в кружевном белье, состоявшем из короткой кружевной кофточки и таких же панталончиков, которые не столько скрывали тело, сколько потакали распаленному мужскому воображению, я отстраненно сказал:
        - Спрашивайте, княгиня.
        - Не обессудьте, Серж, я человек прямой, поэтому объясните: как вы можете сочетать в себе мальчишку и зрелого мужчину, не говоря уже об остальных странностях. Поясните столь непонятный факт любопытной женщине.
        Я перевел взгляд с ног княгини на ее лицо.
        - Все дело в моем ранении, Александра. После ранения в голову я долгое время находился… м-м-м… в полубессознательном состоянии, а когда пришел в себя, оказалось, что частично потерял память.
        - Бедненький! И что?!
        - М-м-м… скажем так… одно помню, а другое не помню.
        Княгиня, по большей части пренебрегающая обывательской моралью и отличающаяся практичным, мужским складом ума, вначале попросту решила пойти навстречу своим естественным инстинктам и заполучить физический образчик мужского пола в постель на ночь. Ей всегда нравились большие и крепкие мужчины, но теперь где-то в глубине нее неожиданно шевельнулся материнский инстинкт. Мальчик - мужчина. О нем можно было заботиться как о ребенке и одновременно предаваться любовным ласкам со сложенным, словно античный бог, мужчиной.
        - О! Так ты, мальчик, получается, заново родился! - она задумалась на короткое время, затем усмешка скользнула по ее губам, и княгиня продолжила:
        - Теперь мне стало понятно твое… скажем так, необычное поведение. Впрочем… для меня сейчас главным является то, что твое ранение никак не сказалось на работе твоего детородного органа! Тебя не шокирует моя прямота?!
        Я равнодушно пожал плечами.
        - Вижу, что нет, - и она усмехнулась. - Впрочем, у нас еще будет время обо всем этом поговорить. Серж, вы так и будете сидеть голым на кровати или мы сходим куда-нибудь позавтракать?!
        После ее слов я вдруг внезапно понял, что зверски голоден. Быстро привел себя в порядок, затем оделся. Перед парадным входом нас уже ждала коляска. Не успел я помочь княгине сесть в коляску, как к нам вдруг неожиданно подскочил молодой человек в темно-синей студенческой куртке и фуражке с кокардой.
        - Вы хам! Мерзавец! Вы оскорбили достойную женщину и думаете, что вам все сойдет с рук! Нет! - и он яростно зажестикулировал, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. - Вы ответите за свой низкий и подлый проступок!
        Несколько секунд я оторопело смотрел на него, затем, повернувшись, удивленно взглянул на княгиню, так как сразу подумал, что речь идет о ней, но когда увидел в ее глазах изумление, сообразил - она здесь ни при чем! Резко повернулся к студенту, который тут же попытался меня ударить, причем это выглядело настолько нелепо и неуклюже, что даже мне, человеку, не имеющему опыта в драках, показалось, что он сейчас играет какую-то роль. Легко отбив его удар, я толкнул студента в грудь. Тот упал, но почему-то не торопился вставать, продолжая кричать. Только я открыл рот, чтобы спросить его, что он от меня хочет, как из начавшей собираться толпы ко мне кинулось трое крепких молодцев с криками на тему: пошто маленьких забижаешь!
        Не ожидавший столь резкого проявления народного гнева, я все же оказался на высоте. Когда кулак одного из бандитов, на пальцах которого блестели стальные кольца кастета, взметнулся и полетел мне в лицо, я интуитивно ушел от удара, а затем ударил в ответ. Под моим кулаком что-то влажно хрустнуло, и противник, отчаянно взмахнув руками, с диким воплем рухнул на камни мостовой. Впрочем, это была бы моя первая и единственная победа в этой драке, если бы не неожиданная помощь кучера Василия и… княгини. Свист кнута - и один из налетчиков, схватившись рукой за левую щеку и завыв от боли, отскочил в сторону. Последний из нападавших уже готов был опустить мне на голову дубинку, обтянутую кожей, как вдруг из-за моего плеча к его лицу метнулось острие зонтика княгини. Бандит инстинктивно отпрянул, дав мне тем самым несколько секунд форы. Удар, пришедшийся ему прямо в челюсть, швырнул моего второго противника на булыжники, а спустя секунду, из уже собравшейся вокруг нас толпы раздался истошный женский крик:
        - Батюшки!! Убили!! Истинный крест!! Убили!!
        Не успев перевести дух, я резко повел головой в сторону кричащей женщины. Это была молодая баба в теплом платке и пальто, прижавшая руки к груди и смотревшая куда-то на землю. Проследив ее взгляд, я увидел, что бандит, которого только что ударил, лежит неподвижно, а из-под его головы натекает кровь.
        «Убил?» - не успела эта мысль появиться у меня в голове, как его неподвижное лицо дрогнуло, а из губ вырвался стон. Наступившая было тишина мгновенно взорвалась криками:
        - Да жив он!! Жив!! Вот баба - дура, только зазря крик подняла! Городовой!!
        На дружные крики толпы уже спустя минуту откликнулись трели полицейских свистков. Я быстро огляделся и кое-кого недосчитался. Третий бандит как в воду канул. Бросил взгляд на кучера. Тот без слов понял, что мне хотелось знать, и сразу ответил:
        - Убег. Как вы второго разбойника на кулак взяли, ваше благородие, так сразу и убег.
        - А студент? - поинтересовался я.
        - Тот еще раньше в толпу шмыг… и больше его не видал.
        - Спасибо тебе за помощь, Василий.
        - Да что уж там, ваше благородие. Если на чаек…
        - Василий, - негромко, но веско произнесла княгиня.
        - Я что? Я ничего, - тихо пробурчал кучер, отворачиваясь.
        Спустя несколько минут на место происшествия прибежали два полицейских. Шагавший первым из них городовой, с сединой на висках и в усах, пройдя сквозь толпу, сначала бросил быстрый взгляд на распростертые на брусчатке тела, а затем поднял голову и, отдав честь, вежливо поздоровался с княгиней:
        - Доброго вам здравия, ваше сиятельство.
        - И тебе того же, Николаевич. Как жена? Как дети?
        - Спасибо. Бог миловал. Все живы-здоровы. - Затем он повернулся к своему напарнику, громко гаркнул: - Степан! Ну-ка возьми пару свидетелей и волоки их в участок! Пусть дадут там показания!
        Любопытные горожане, до этого во все глаза следившие за происходящим, услышав приказ, тут же начали быстро расходиться. Молодой городовой успел схватить за рукав одного из зевак и теперь пытался тащить его в участок, но тот сразу начал кричать, что он ничего не видел.
        - Не видел, так не видел. Отпусти его, Степан! - неторопливо сказал седоусый. - А сам беги в участок. Пусть дежурный вызовет медицинскую карету, затем доложишь по начальству, что на госпожу княгиню было произведено разбойное нападение. Ведь так, ваше сиятельство?
        - Так, Николаевич.
        - Да, и еще. Пусть пришлют парочку постовых, потому как я узнал одного из разбойников, напавших на княгиню. Это Митька Оглобля. Он, анафема, в розыске уже год находится. Степан, давай живо! Одна нога здесь - другая там!
        Молодой городовой, подхватив шашку, со всех ног кинулся бежать, а Николаевич повернулся к нам:
        - Вынужден вас спросить, как все это произошло?
        Этот вопрос ни к кому конкретно не обращался, но отвечать на него все же пришлось мне, после ехидного замечания княгини:
        - Поручик, вы их били - вам и речь держать.
        Рассказав, как все произошло, я вопросительно посмотрел на городового. Судя по его задумчивому виду, он явно что-то знал или, по крайней мере, догадывался. Некоторое время полицейский молчал, неторопливо разглаживая усы, и только потом сказал:
        - Похоже, это шайка Ивана Хмеля. Сталкиваться с ними не приходилось, но описание этих разбойников у нас в участке есть. Вот только что странно: в них говорится, что они уличными грабежами промышляют, а тут…
        - А чего тут странного? - тут же поинтересовался я.
        - Странности аж целых две получаются, ваше благородие. Уличные грабежи, это да, но вот в чем курьез - их шайка по ночам работает. И второе. Они, по вашим словам, вроде как в драку полезли, так?
        - Да.
        - Тогда скажите мне, зачем грабителям за какого-то прощелыгу заступаться? Вот то-то! Несуразица выходит. И еще. Будь вы простой человек, а так… вы офицер. Воры остерегаются таких, как вы, трогать.
        Я задумался над его словами. Если все так обстоит, как говорит городовой, то логики в их действиях не было даже на копейку. Тогда в чем дело? Но обдумать мне не дал неожиданно раздавшийся голос княгини:
        - Николаич, подойди ко мне, любезный.
        Тот неторопливо подошел к коляске.
        - Слушаю вас, ваше сиятельство.
        - Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы мое имя звучало в городских сплетнях… гм… в связи с этим делом. Мы договорились?
        - Как скажете, ваше сиятельство.
        - Держи, любезный, - и княгиня протянула городовому десять рублей. - И закончи это дело сам. Объясни, что даме стало дурно и она поехала… в больницу.
        - Ваше сиятельство, а бумаги? Их же подписать нужно.
        - Ты забыл, где я живу?!
        - Будет сделано, ваше сиятельство!
        Ни по дороге в ресторан, ни во время еды меня никак не хотела отпускать мысль о столь непонятном и нелогичном нападении.
        «Меня с кем-то спутали? Хм! А может, это какой-нибудь отверженный любовник княгини?»
        Я посмотрел на княгиню и наткнулся на ее внимательный взгляд. Вытерев губы салфеткой, она откинулась в кресле и спросила:
        - О чем вы все думаете, Сергей Александрович?
        - Не выходит у меня из головы это нападение.
        - Серж, да бросьте вы! Они грабители! Как у них там? А! Кошелек или жизнь!
        - Слишком уж заумно… Сначала какой-то… мальчишка обвиняет меня в оскорблении женщины…
        - Может, это весточка из вашего прошлого, которого вы не помните?
        - Я с первого дня войны на фронте. Потом два с половиной месяца в госпитале. Выписался чуть больше недели тому назад, - я помолчал, потом спросил. - Может, этих людей нанял какой-нибудь ваш тайный воздыхатель?
        Несколько секунд княгиня смотрела на меня, а потом звонко рассмеялась:
        - Вы что меня ревнуете?!
        - Насчет этого не волнуйтесь, княгиня. Вы женщина приятная во всех отношениях, но…
        - Можете не продолжать. А в дальнейшем, милый Серж, постарайтесь не забывать, что я хоть и лишена большинства душевных нюансов, присущих легковерным дурочкам, но при этом остаюсь женщиной!
        - Понял.
        - Вот и хорошо, а насчет моих любовников не волнуйтесь. У меня нет привычки играть в любовь. Приятная интимная близость - вот что надо женщине моего типа. Не больше. Учтите это на будущее.
        - Учту, ваше сиятельство, - при этом я учтиво улыбнулся, стараясь, чтобы ехидство не выползло наружу.
        - Учтите-учтите, поручик. Кстати, силища в вас отменная. Удар - и разбойник повержен! Вы прямо богатырь земли русской!
        - Не без вашей помощи, княгиня. Кстати, я вас так и не поблагодарил за…
        - Отблагодарите меня этой ночью, и мы квиты, - и княгиня захихикала, как девчонка, потом резко оборвала смех и неожиданно спросила: - Серж, а вы как-то обмолвились, что серьезно занимались боксом и атлетикой.
        - Знаю об этом со слов сестры. А что?
        - Мне тут в голову пришла одна идея. Не хотите продолжить обучение?
        - Честно говоря, не думал об этом. А вот стрелять точно хочу научиться.
        - Отлично! Мне знаком человек, владелец спортивный зала, который называется «Атлет».
        - Откуда?
        - Какая разница. Знаю и знаю. Так вот, у него при зале есть тир.
        - Тир? Так это что: стрелковая школа?
        - Не знаю, как это все правильно называется, Серж, но там стреляют из пистолетов! Анатолий, не только спортсмен, но и хороший коммерсант. Четыре года тому назад он заключил договор с городским полицейским управлением, и теперь у него тренируются агенты полиции. Еще там есть японец. Он преподает какую-то борьбу.
        - Каратэ? Кун-фу?
        - Как-то иначе звучит. Впрочем, вы сами сможете спросить у него, если будет желание. Ну как?
        - Александра, я вас обожаю! Мне это очень-очень интересно. Когда мы сможем подъехать к Анатолию?
        Мой неподдельный интерес к физическому совершенству лежал на фундаменте из мыслей безнадежно больного человека, который мечтал стать сильным, ловким и непобедимым.
        Княгиня на минуту задумалась над моим вопросом, а потом сказала:
        - Поедемте сейчас, милый друг. Думаю, потом у меня просто не будет времени. Сегодня я обещала своей подруге, баронессе Штауфенберг, помочь с выбором платья. И на завтра у меня назначено два визита… Все! Едем сейчас!
        Помещение «Атлета» находилось на окраине города. Длинный кирпичный барак и ряд больших немытых окон. Темно-красный кирпич проглядывал сквозь обвалившуюся, серую от времени и погоды, штукатурку. За ним можно было видеть подворья небольшой деревеньки.
        На входе в зал пахнуло смесью сырости, крепкого запаха мужского пота и еще чего-то специфического, чего разобрать мне так и не удалось. Княгиня сначала сморщила носик, потом, достав надушенный кружевной платок, закрыла нижнюю часть лица. Длинный барак оказался разбитым на помещения, разделенные кирпичными перегородками. В первом зале мы наткнулись на группу молодых парней, которые занимались с гантелями и гирями. Они нам объяснили, где следует искать хозяина зала. Анатолия мы нашли в борцовском зале, где тот, похоже, исполнял роль тренера. Три пары атлетов, одетых в синее трико, сжимали и давили друг друга в объятиях, изо всех сил напрягая бицепсы. Я имел настолько малое понятие о приемах французской борьбы, что их усилия мне ни о чем не говорили. Впрочем, тренировка разом прекратилась, стоило лишь владельцу зала увидеть княгиню. Он радостно воскликнул:
        - Ваше сиятельство, здравствуйте! Какой случай загнал вас так далеко от дома?! - после чего быстро подошел к ней и, низко согнувшись, поцеловал руку и, выпрямившись, замер. Одет он был в белую широкую рубаху без воротника и шаровары, но даже под этой свободной одеждой можно было наблюдать, как его тело бугрится мышцами. Его голова была наголо обрита и теперь матово поблескивала от света, излучаемого лампами в жестяных абажурах, висевшими высоко под потолком.
        - Здравствуй, Анатоль. Ты еще помнишь меня? - томно произнесла княгиня.
        - Ваше сиятельство, да как можно забыть все то, что вы для меня сделали? Я в неоплатном долгу перед вами!
        - В таком случае у тебя есть сейчас возможность вернуть часть этого долга.
        - Все что угодно, ваше сиятельство!
        - Дело в том, Анатоль, что господину поручику пришла блажь научиться драться.
        - Блажь, говорите? Что ж, посмотрим! - он повернулся ко мне и, протянув руку, сказал: - Давайте знакомиться. Масютин, Анатолий Павлович.
        - Богуславский Сергей Александрович.
        Как только наши руки соединились, он стал сжимать мою ладонь со всей силы. Я ответил ему не менее сильным пожатием. Княгиня и борцы, замерли, не дыша, наблюдая за нашим поединком. Спустя полминуты лицо Масютина напряглось и начало багроветь, и только когда у него на лбу появились капельки пота, хозяин зала разжал хват. Окинул меня удивленным взглядом и, массируя помятую кисть, сказал:
        - Силушки вам немало отмерено, господин поручик. Пожатие у вас, что кузнечные клещи. Вот только хочу полюбопытствовать: с чего это у вас желание такое странное появилось? Вам бы по чину пойти в фехтовальный или конный клуб, находящийся под покровительством кого-либо из членов императорской фамилии. Достойно и престижно.
        В его голосе чувствовалась легкая издевка. Не успел я открыть рот, как заговорила княгиня.
        - На это у меня есть ответ, Анатоль.
        Здоровяк перевел взгляд на княжну. - Сегодня на нас напали разбойники, так Серж двумя ударами уложил их обоих.
        - Разбойники?! Среди белого дня?! Как же это могло быть?!
        - Не волнуйтесь, милый Анатоль. Разбойники арестованы и сейчас в полиции. К чему все это я тебе говорю: это по моему совету мы сюда приехали.
        - Лестно! Даже очень! - взгляд хозяина зала стал внимательно-доброжелательным. - Чем желает заняться, господин поручик? Французской борьбой? Боксом?
        - Боюсь показаться привередливым, но ее светлость в разговоре со мной упомянула о японце, как об учителе рукопашной борьбы.
        - Да, так и есть. У нас проходят тренировки японской борьбы под названием дзю-дзюцу. Но разрешите сразу мне высказать свое личное мнение: это занятие не для благородного человека, так как я считаю, что любой поединок должен быть честным и открытым. Этим понятиям соответствует высокое искусство французской борьбы. Причем это не мое личное мнение - это всемирное признание! Но тут, помилуйте… Удушения, удары в уязвимые места… Да как так можно?! - чувствовалось по голосу, что это был крик души, вопиющей о явной несправедливости по отношению к честным видам спорта. - Мы неоднократно говорили с господином Окато о разных путях борьбы, но…
        - Анатоль, вы, похоже, увлеклись!
        - Извините, ваше сиятельство! Вы же знаете мою любовь к французской борьбе, поэтому, надеюсь, сможете простить меня. Добавлю только одно: единственное, что оправдывает Окато, так это то, что он преподает эту варварскую борьбу для полицейских агентов. Нечестные приемы против подлых людей! На этом я умолкаю. Идемте, господин поручик, я вас представлю господину Окато. Ваше сиятельство, а вы как?
        - Иду с вами!
        - Ради бога, извините меня, ваше сиятельство! Но я не думаю, что жестокость японской борьбы вам может понравиться. К тому же господин Окато… гм… своеобразный человек… Скажу прямо: он не любит присутствия посторонних людей. Вы меня простите, ваше сиятельство, но не я придумал эти правила.
        Княгиня нахмурилась. Ей явно не по вкусу пришлись объяснения владельца зала, но проявлять характер не стала, а ограничилась только недовольным тоном:
        - В таком случае доберетесь сами, поручик. До свидания, Анатоль. Серж, с вами я не прощаюсь.
        Его руки и ноги рассекали воздух в самых разных направлениях. Японец, похоже, дрался сразу с несколькими невидимыми противниками. Мы простояли минут пять, наблюдая за ним, пока Окато не закончил серию ударов и не повернулся к нам. Лицо неподвижное, словно высеченное из камня. Его мощное и сильное тело, казалось, было свито из стальных канатов. Выслушав просьбу владельца зала, он подошел к нам, ступая при этом мягко и бесшумно, с грацией большого хищного зверя. Какое-то время смотрел мне прямо в глаза, а затем, не отрывая взгляда, молниеносно ударил где-то в область груди, а уже в следующее мгновение нестерпимая боль попыталась скрутить мое тело.
        Сила боли была такая, что заставила память на какую-то секунду перенести меня в свою прошлую жизнь, на больничную койку, во время очередного приступа. Там я боролся с невидимым противником, а здесь источник боли стоял передо мной, в своем физическом воплощении. Выбросил кулак вперед, целя ему в челюсть, но удар ушел в пустоту. Японец легко ушел от удара, играючи перехватил мое запястье, взяв на болевой прием. Попытка вырваться только увеличила боль в плече. Я не произнес ни слова, а просто замер, тем самым давая понять, что проиграл схватку. Он понял это и отпустил меня. Выпрямившись, я повернулся к нему. Желание набить морду японцу никуда не исчезло, вот только как его лучше достать? Видно, японец сумел прочитать это на моем лице, потому что неожиданно вскинул руку в примиряющем жесте и спросил:
        - У вас еще осталось желание изучать дзю-дзюцу?
        Я замер. Экзамен был сдан.
        - Так вы согласны взять меня? - ответил я вопросом на вопрос.
        Японец тонко, краешками губ, усмехнулся и коротко ответил:
        - Да.
        - Спасибо, господин Окато.
        - Тренировки три раза в неделю. Понедельник, среда, пятница. Оплата - десять рублей в месяц. И еще. Как у вас со временем, господин офицер?
        Вопрос был неожиданный, поэтому я ответил не сразу:
        - Как вам сказать. После ранения вышел в отставку и пока нигде не служу. Так что, могу сказать, что время у меня есть.
        - Ранение? Куда?
        - В голову.
        Японец насторожился:
        - Ваша болезнь сопровождается припадками?
        - Нет. Все ограничилось исключительно частичной потерей памяти.
        - В таком случае предлагаю вам приходить еще и по субботам. До свидания, господин офицер.
        - До свидания, господин Окато.
        Вид у хозяина спортивного зала «Атлет», пока он провожал меня к выходу, был отрешенно-задумчивый. Мне показалось, что оно было вызвано его неприятием японской борьбы, которая теперь распространялась на меня, но все оказалось не так, как я думал.
        - Вы меня, признаться, приятно удивили и порадовали, господин поручик.
        Я недоверчиво уставился на него, уж больно неожиданными оказались слова человека, еще полчаса тому назад негативно отзывавшегося о японской борьбе.
        - Чем же я вас сумел порадовать, Анатолий Павлович?
        - Все просто! Этим его ударом он укладывал всех до единого человека, кто только не приходил к нему! А вы… выстояли! Не посрамили Русь! Если надумаете настоящей борьбой заняться, милости прошу ко мне! Я из вас чемпиона сделаю! Второго Ивана Поддубного!
        - Спасибо за предложение, но вы мне лучше другое скажите: у вас есть тир?
        - Есть. Он отделен от остальных помещений. И дверь отдельная. Там полицейские агенты два раза в неделю стрельбы свои проводят. По вторникам и субботам. Только у них оружие и патроны свои.
        - А есть у вас человек, который может научить стрелять?
        - Как-то странно получается. Офицер, а стрелять не умеет. Это как?
        - Будто вы не слышали. Я был ранен в голову. В результате - частичная потеря памяти.
        - Извините меня! Точно, говорили! Приходите. Только вам придется сговориться с их инструктором. Честно говоря, это несложно. Любит он деньги. Впрочем, кто их не любит. Негоже так говорить, но при этом говорят, стрелок он от Бога. Господи, прости меня грешного! Все, дальше не провожаю. До свидания, Сергей Александрович. Ее сиятельству от меня нижайший поклон и наилучшие пожелания.
        - Передам. До свидания, Анатолий Павлович.
        Первые две недели я ходил к Окато, пытаясь понять: нравиться мне заниматься борьбой или нет? Японец предельно требовательно и жестко подходил к занятиям, не давая своим ученикам никаких поблажек. В особенности это касалось субботних тренировок. Придя в первый раз, я несколько удивился, увидев, что группа состоит только из четырех человек, но недоумение ушло, стоило мне узнать, что они являются не просто агентами уголовной полиции, а членами летучего отряда, который являлся прообразом спецназа того времени. Их Окато тренировал на захват особо опасных преступников.
        Умение контролировать эмоции и боль, большая физическая сила и спортивный азарт помогали делать мне определенные успехи в дзю-дзюцу. Мне нравилось испытывать себя, подвергая предельным нагрузкам. Наливать тело силой, делать его крепче и мощнее стало для меня таким же естественным желанием, как утоление голода. Оставался только один вопрос: зачем японцу вводить меня в состав группы специальной подготовки?
        Спустя неделю к занятиям дзю-дзюцу я прибавил стрельбу. Мне удалось договориться с инструктором за три рубля в месяц приходить дважды в неделю, но при этом было выставлено условие, что оружие и патроны у меня будут свои. Выправить разрешение на ношение оружия, как бывшему офицеру, оказалось несложным делом. По совету Степана Петровича Плавунца (так звали инструктора) я пока остановился на нагане. Конечно, мне хотелось стрелять из парабеллума или маузера, но стоило полистать оружейные каталоги и узнать их цену, как мысль сразу исчезла, и я остановился на предложении Плавунца - офицерском револьвере системы Нагана с сотней патронов за восемь рублей. Несмотря на то, что револьвер был не новый, я был рад и такому оружию, потому что даже такая сумма пробивала в моем бюджете немалую брешь. Дело в том, что выписавшись из больницы, я пожил несколько дней в гостинице и снял комнату в доме, находящемся сравнительно недалеко от «Атлета». Она мне обошлась в месяц - 10 рублей 50 копеек, к тому же в стоимость входили завтрак и ужин. Потом пару раз пришлось сходить по магазинам и купить кое-что из одежды, так
как у меня из приличной одежды только и было, что офицерский парадный мундир, а того, что осталось, по моим расчетам, мне должно было хватить на питание до следующей пенсии. Именно поэтому мне пришлось просить инструктора об одолжении:
        - Четыре рубля отдаю прямо сейчас, а остаток - через месяц, Степан Петрович. По рукам?
        Тот пару раз погладил свои пышные усы и согласился. Несмотря на свои пятьдесят лет, Плавунец был жилист, подтянут и проворен. В отличие от замкнутого на себя японца, он любил поговорить, но только на общие темы, но так ни разу и не упомянул о своем прошлом. Первое время он присматривался ко мне, но потом, видно, увидел во мне не просто любителя пострелять, а нечто большее. Именно поэтому наши занятия приняли систематический характер. Он учил меня прицельно стрелять на дистанции свыше двадцати метров. На расстоянии от десяти до двадцати метров тренировал меня навскидку и с бедра, а в стрельбе до десяти метров особенно упирал на скоротечность боя. Эта стрельба, говорил он, требует индивидуальности, интуиции и автоматизма.
        - Когда в мозгу ревет сигнал тревоги, у тебя включаются наработанные рефлексы и навыки, повинуясь инстинкту самосохранения. Ты выхватываешь оружие, как тебя учили, и начинаешь стрелять, - поучал меня инструктор. - Вот только, насколько ты будешь быстр и точен, будет зависеть не только от тебя, но и от того как ты усвоил мои уроки.
        В свободное время я много гулял, знакомясь с жизнью и бытом России, читал книги и статьи из газет и журналов. Один раз, чисто из любопытства, зашел в синематограф, но уже через десять минут ушел. Дважды ходил в театр. Так я проводил время с понедельника по субботу, только воскресенье было отдано полностью сестре.
        Сегодня была среда и после тренировки я, как обычно, зашел в трактир, где имел привычку обедать. Зал был уже наполовину заполнен мелкими купчиками и лавочниками, которые, хлебая горячие щи, обсуждали свои дела. Сев за ближайший пустой стол, стоящий недалеко от входа, я заказал подлетевшему половому холодной свинины с хреном, щей и кваса. Уже через минуту кувшин стоял у меня на столе, а я, откинувшись на стуле в ожидании еды, стал прихлебывать из кружки шипучий напиток. Неожиданно мое ухо уловило обрывок разговора из-за соседнего стола:
        - Не трясись ты так, деревянная твоя душа! Никто не обратит на тебя внимания, а меня там знают. Смекаешь?
        - А ежели поймают, дяденька?
        Общение с агентами уголовной полиции не прошло даром, сразу дав повод заподозрить в этих словах намек на какое-то преступление, к тому же дополнительной уликой для меня стал резко оборвавшийся разговор соседей при появлении полового, который мне принес заказ. Принявшись за щи, я продолжал прислушиваться в надежде, что еще что-нибудь услышу, но смог уловить только несколько обрывков из их тихого разговора.
        - Закопаешь в огороде… В участок… Полиция на них думает…
        Их слова для меня стали намеком на приключение, которое я не собирался упускать.
        Почему я за это зацепился? Наверное, потому, что первые впечатления от своего чудесного воскрешения и нового мира ушли, и моя жизнь потекла в размеренном темпе. Тренировки, княгиня и воскресное общение с сестрой. Мне этого уже было мало, хотелось резкости, разнообразия, активных действий.
        Быстро доев, я расплатился и вышел из трактира почти следом за преступниками. Один из них был крепким бородатым мужиком, средних лет, в потертой одежде, со злыми и недоверчивыми глазами, второй - совсем молодой, вертлявый мальчишка - подросток.
        Спустя какое-то время эта парочка привела меня за окраину города к нескольким покосившимся от старости домишкам, стоявшим на берегу речки. Судя по полусгнившему остову лодки, лежащей на берегу вверх дном, и обрывке сети, некогда повешенной для просушки, здесь когда-то жили рыбаки. Сейчас этот поселок представлял собой жалкое зрелище. Ветхие крыши, потемневшее от сырости дерево стен, слепые окна. Жалкие полуразвалившиеся лачуги! Здесь жить невозможно! Так можно было сказать, увидев эти жилища, но эти слова сразу опровергали пьяные крики, звуки гармошки и визгливый женский смех, несущиеся из приоткрытой двери одной из развалюх.
        «Хм. Живут. Причем весело».
        Продолжая следить, я с некоторым удивлением увидел, как мужчина и мальчишка, крадучись, обошли лачугу и скрылись за обломками забора у задней стены дома. Проделав точно такой же маневр и выйдя с обратной стороны дома, я только успел заметить, как мальчишка что-то забросал землей на пустыре, а затем, согнувшись, словно солдат под обстрелом, кинулся опрометью к углу дома, из-за которого выглядывал его сообщник.
        «И что все это значит?»
        Минута замешательства не прошла даром. Когда я решил кинуться за ними следом, от преступников не осталось и следа. Чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, мне осталось пойти и вырыть то, что закопал в земле мелкий уголовник. Раскопав тайник, я увидел полотняный мешочек. Взяв его в руку и ощупав, сразу понял, что тот битком набит монетами.
        «Может, золото?»
        Даже не подумав о нелогичности подобной мысли, я отошел подальше, развязал тесьму и вытряхнул себе на ладонь несколько старинных монет, но не золотых, а медных и бронзовых.
        «Похоже, ворюги украли коллекцию старинных монет. Тогда какой смысл закапывать ее часть на огороде? Ведь каждая такая монета хороших денег стоит, а их здесь не менее четырех десятков будет. Непонятно. Если только не предположить, что они в нумизматике полные нули… Тогда они отобрали для себя золотые и серебряные монеты… М-да… Приключение только что превратилось в банальное воровство. А мне это надо?»
        Этот далеко не праздный вопрос возник у меня в голове сразу, стоило только понять, что я держу руках часть воровской добычи, а значит, автоматически становлюсь сообщником преступников.
        «Выкинуть и забыть? Нет. Не стоит торопиться. Так, что я имею? Эти монеты были подброшены для полиции в качестве улики, чтобы навести тех на ложный след и свалить кражу на жильцов этой лачуги».
        Вернувшись домой, я приступил к детальному обследованию содержимого мешочка. Как я и предполагал, в нем не было ни одной золотой или серебряной монеты. Что делать? Решение пришло быстро. Спрятав мешочек с монетами под матрас, я поехал в публичную библиотеку. Пролистав подшивки газет за две недели, я быстро нашел то, что искал.
        «Жестокое ограбление известного профессора Петербургского университета! Украдена уникальная коллекция монет! Так-так. Ага! Без убийства. Уже легче. Ого! Так тут премию предлагают! Три тысячи рублей! Это все меняет! Так и какие мои действия? Пойти в полицию? Нет! Деньги мне самому нужны! Для начала поговорю с профессором. Что он преподает? Ага! Русский язык и литература. Профессор, я иду!»
        Прикрытие для визита нашлось быстро: молодой писатель - любитель, загоревшийся желанием написать научно-фантастический роман о будущем России. Сказано - сделано. Спустя полчаса я уже подошел к дому, где проживал Иконников Антон Павлович, профессор словесности Петербургского университета. Не раздумывая, позвонил. Дверь мне открыла уже пожилая женщина с мягкими чертами лица и добрыми глазами, в темно-синем платье, поверх которого был надет белый кружевной передник.
        - Что вам угодно, сударь?
        - У меня разговор к господину профессору.
        - Как вас представить?
        - Мошанский Сергей Александрович. Литератор.
        Посторонившись, она сделала приглашающий жест рукой. Я прошел, снял пальто, потом отдал его вместе со шляпой прислуге. Она повесила мои вещи на вешалку, стоящую у самой двери, потом сказала:
        - Подождите немного, я предупрежу хозяина.
        Спустя несколько минут она вернулась и сказала:
        - Следуйте за мной, пожалуйста. Антон Павлович примет вас в своем кабинете.
        Не успели мы пройти через зал, как распахнулась дверь одной из смежных комнат и в коридор выбежала девушка с веселым криком:
        - Павловна! Я…
        Тут она увидела меня и замолчала, потом вымолвила:
        - Вы?!
        Передо мной стояла та красивая девушка, с которой я так неудачно пытался завести знакомство на балу. Наша встреча стала неожиданностью для нас обоих.
        - Я.
        - Как вы смели сюда явиться?!
        - Только потому, что понятия не имел о том, что вы здесь живете!
        Мою прямоту, естественно, не только не оценили, а, наоборот, приняли за оскорбление. Если у девушки от такой наглости не хватило слов, то горничная не замедлила заступиться за свою хозяйку:
        - Сударь! Оскорблять хозяйку в ее доме - это просто верх неприличия!
        Наш разговор на повышенных тонах привлек внимание хозяина квартиры. Открылась дверь, и на пороге появилась осанистая с приличным брюшком фигура мужчины. Густые, с проседью волосы, породистое лицо с аккуратно подстриженной бородкой, близорукие глаза за стеклами пенсне. Он сначала внимательно оглядел нас всех, а затем негромко спросил:
        - Что здесь собственно происходит?
        «Не я скандал поднял - не мне объяснять».
        Определив сам себе позицию поведения, я демонстративно промолчал. Девушка метнула в меня гневный взгляд, затем повернула голову к профессору.
        - Дядюшка, помните, я вам говорила про благотворительный бал? - Тот величаво и благосклонно кивнул головой в знак согласия. - Так это он!
        - Он? Кто он?!
        - Я же вам говорила. Это тот нахал! Он еще Андрею Валентиновичу тогда челюсть сломал!
        Профессор с минуту внимательно смотрел на меня, а потом неожиданно сказал: - А так и не скажешь. С виду вполне приличный молодой человек. Вы действительно литератор или…?
        Тут он сделал паузу, что дать мне объясниться, но рта мне не дала открыть девушка: - Дядюшка! Как вы можете разговаривать с ним?! Он, он…
        - Погоди, Машенька. Может, молодой человек пришел извиниться перед тобой под предлогом визита ко мне?
        - Нет! Он сам только что об этом заявил!
        Я так и не успел воспользоваться невольной подсказкой профессора, как раздался громкий, хорошо поставленный, преподавательский голос:
        - Милостивый сударь! Вы прямо сейчас должны покинуть мой дом! Степанида Павловна, проводите нежеланного гостя к двери!
        Надев пальто и шляпу в передней, я уже был готов перешагнуть порог, как чуть не наткнулся на паренька, тянущегося к звонку. Сначала он замер, вытаращив на меня испуганные глаза, и только спустя несколько секунд сообразил, что перегораживает мне дорогу. Отскочив в сторону, он уже был готов сбежать, как в самый последний момент его остановил громкий окрик Павловны:
        - Митька! Ты пошто пришел?!
        Тот замер на месте. Сделав вид, что не узнал воришку, пройдя мимо него, я пошел по улице. Сделав несколько шагов, я успел услышать его ответ:
        - Так это… Степан Митрич просил передать рисунок книжного шкафа с поправками. Как господин Иконников заказывали.
        - Так чего стоишь, идол! Входи быстрей!
        «Так он ученик столяра! Теперь понятно, почему его подельник в трактире назвал: деревянная душа. Вот кто навел воров на коллекцию… Так что, профессор? Похоже, наш разговор будет иметь продолжение».
        Перейдя улицу, я огляделся по сторонам лениво и вальяжно, с таким видом, словно решал, куда пойти молодому человеку, вышедшему на прогулку. Но так должно было казаться посторонним людям, а на самом деле я искал укромное местечко, чтобы иметь возможность наблюдать за дверью профессорской квартиры. Короткий обзор улицы сразу выделил пункт наблюдения - проходную арку между домами. Долго мне ждать не пришлось, Митька спустя короткое время вышел из дверей профессорской квартиры. С минуту он стоял, крутя головой по сторонам, пытаясь понять, следят за ним или нет, потом резко повернулся влево и торопливо, с оглядкой, зашагал по улице. Отпустив его на приличное расстояние, я последовал за ним, только другой стороной улицы, прячась за спинами прохожих. Настроившись на дальний путь, ведущий на городскую окраину, именно там по моим понятиям должна находиться воровская хаза, я вдруг неожиданно увидел, что ученик плотника остановился у распахнутых ворот одного из доходных домов. Кинув пару взглядов по сторонам, он нырнул во двор и быстрыми шагами направился к… поленнице, сложенной под навесом у стоявшего в
глубине двора флигеля. Наблюдая за ним, я был вынужден пересечь улицу и остановиться за створкой полуоткрытых ворот. Было видно, как он идет к флигелю, но, не доходя до него, оглянулся, после чего метнулся за поленницу дров, стоявшую под навесом во дворе, где и затаился.
        «Ишь ты, умник! Наблюдательный пост себе устроил. А мне теперь что делать? - не успел я озадачить себя подобной мыслью, как во дворе появились новые действующие лица, появившиеся, судя по направлению пьяных голосов, со стороны полуподвала. Щель не давала полного обзора двора, поэтому в поле моего зрения только через минуту попали двое слегка покачивающихся мужчин, которые, судя по всему, тоже направлялись к поленнице. Один из них был дворником, второй, похоже, жильцом этого дома. Сделать такой вывод помогла его фраза, с которой он обратился к своему собутыльнику:
        - Степаныч, веришь? Заела меня, моя змеюка. Жизни никакой нет. Вот и бутылку от нее в поленнице спрятал.
        Подойдя к штабелю дров, оба пьяницы только успели за него сунуться, как сразу раздались крики: - Ирод! Вор! Украсть хотел! Сейчас ты у нас получишь!
        Но стоило им вытащить мальчишку из-за штабеля, как тот вырвался и опрометью кинулся к флигелю. Подбежав, заколотил в дверь, крича:
        - Дядька, пустите! Это я, Митька!
        Узнав, где прячутся воры, я вышел из-за ворот и быстро зашагал прямо к флигелю. По пути угомонив пьяниц затрещинами, я уже собрался схватить ученика столяра, который сейчас, вжимаясь спиной в дверь, смотрел на меня полными ужаса глазами, как вдруг дверь широко распахнулась и подмастерье, потеряв опору, просто ввалился спиной в помещение и упал на мужчину, стоявшего на пороге. Тот сумел устоять на ногах, но уже в следующую секунду после моего удара в челюсть спиной вперед улетел в полумрак. Не теряя времени, схватив за шиворот сидящего на пороге мальчишку, я рывком вкинул его внутрь, затем шагнул следом сам и замер, оглядываясь по сторонам. Давно немытое окно света давало мало, но и его хватило, чтобы уловить резкое движение и тусклый отблеск на лезвии ножа. Даже толком не разглядев нападающего, я подхватил за ножку стоящую в шаге от меня табуретку и кинул ее в метнувшуюся ко мне фигуру. В результате столкновения головы и моего метательного снаряда, бандита отбросило к печке. Треснувшись об нее затылком, он потерял сознание, тело обмякло и сползло на пол. Из разжатой ладони с глухим стуком упал на
пол нож.
        Снова огляделся по сторонам, но теперь уже внимательно и цепко. Почти четверть помещения занимала большая печь, остальное место занимали стол, две табуретки и топчан, укрытый грубым солдатским одеялом. На столешнице были разбросаны монеты, а на окне стояла керосиновая лампа, нескольких свечных огарков и моток веревки. Мужик, которого я ударил у двери, ворочаясь на полу, глухо мычал от боли, прижимая руки к лицу.
        «Не мешало бы их связать».
        Подобранным с пола ножом я нарезал изрядные куски бечевки и сначала спутал руки и ноги у потерявшего сознание бандита, в котором узнал мужика из трактира, затем спеленал его подельника.
        - А ты… Митька, не стесняйся и сядь на пол рядом со своими приятелями. Кстати, вот этот мужик, с кем ты в трактире сидел, он кто?
        - Не знаю. Ей богу, добрый барин, не знаю! На кресте поклянусь! Не знаю! - голос мальчишки дрожал, а из глаз струились слезы.
        - Верю! А ты кто? - спросил я мужика с разбитым лицом.
        Тот зыркнул на меня исподлобья и уставился в пол.
        - Похоже, ты мало получил, - при этих словах тот живо поднял на меня глаза. В них сейчас клубился неприкрытый страх. - Добавить?
        - Не. Не! - бандит от большого испуга даже замотал головой из стороны в сторону. - Я Авдей Дмитрич Кокошкин. Из деревни Коробеевки Саратовской губернии. Крестьянин я. У меня и пачпарт имеется. Все честь по чести. Тута я случайно оказался. Зашел к приятелю, который тут по дворницкой части работает. Матвей Охримчик. А тут они.
        - Как насчет монет на столе?
        - Ни при чем. Ей-богу, ни при чем! Не знаю ничего про эти самые монеты! Ничего не знаю!
        Я саркастически хмыкнул, подошел к столу и только тогда увидел лежащие на самом краю стола полтора десятка пустых мешочков. С минуту смотрел, потом стал набирать горстями монеты и ссыпать в мешочки до тех пор, пока не наполнил последний из них. После чего достал из внутреннего кармана свой мешочек с монетами и поставил его рядом с остальными. Только я так сделал, как в дверь постучали. Причем условным стуком. Сначала два раза, затем пауза, потом три раза, затем еще одна пауза и снова двойной стук. Подойдя к двери, резко ее открыл. На пороге стоял плотно сбитый, невысокого роста, мужчина в костюме и шляпе. Тщательно выбритое лицо, только под носом красовались маленькие, напомаженные и тщательно завитые усы, делавшие его похожим на приказчика. Только гость открыл рот, как я бесцеремонно схватил его за плечо и резко втащил в помещение. Затем захлопнул дверь и резко развернулся, причем сделал это весьма вовремя, так как новый посетитель флигеля оказался далеко не безобидным гостем, каким мог показаться на первый раз. Не успела его правая рука нырнуть во внутренний карман, как я схватил его за запястье
и сжал со всей силы. Тот обжег меня злым взглядом, попытался освободить руку, но уже спустя десяток секунд, вскрикнув от боли, закричал:
        - Все! Все! Отпустите! Ваша взяла! Достаю осторожно!
        Под моим внимательным взглядом он осторожно, двумя пальцами, достал из кармана небольшой пистолет и протянул его мне. Я взял его и положил в карман своего пальто. Нежданный гость, болезненно морщась и потирая запястье, быстро прошелся взглядом по сидевшей на полу троице, потом повернул лицо ко мне. Взгляд злой, цепкий и настороженный, но страха в нем не было. И это было странно.
        - Договоримся? - и он кивнул на мешочки с монетами. - Сколько?
        - А в рыло не хочешь? - поднес я свой массивный кулак к его носу.
        - Значит, не договорились, - довольно спокойно прореагировал на мою угрозу «приказчик», затем, скользнув глазами по мешочкам, посмотрел на меня и тоном полного сожаления, сказал:
        - Монеты не простой товар. Ох, и намучаешься ты с ними…
        - Заткнись, подними руки и повернись ко мне спиной! Дважды не повторяю!
        После того, как он выполнил мою команду, я начал его обыскивать. Спустя несколько минут в мои карманы перекочевал нож и пухлый кошелек.
        - Сядь рядом с ними! - проследив за выполнением своего приказа, я стал осматривать кошелек. Никаких документов, кроме толстой пачки денег, обнаружить мне не удалось. Пересчитал. Пять тысяч пятьсот рублей.
        - Ого! - невольно воскликнул я при виде такой большой суммы.
        - Половина ваша, и я пошел, - последовало новое предложение «приказчика».
        - Я тебе слово давал?!
        Не успел я так сказать, как в дверь дернулась, а затем распахнулась.
        «Блин! Забыл закрыть ее на засов!»
        Только я успел так подумать, как в помещение ввалился полупьяный дворник и сразу закричал: - Кто мне обещался нынче три рубля дать?!! Гоните!! Душа пить просит!!
        Покачиваясь, он сделал еще два шага и тупо уставился на сидящую на полу четверку. Стоило ему понять, что он видит, дворник попытался сбежать, но схваченный за плечо, развернулся ко мне и увидел кулак, поднесенный к его носу. Резко побледнев, работник метлы сразу начал трезветь.
        - Да. Все! Понял. Я пойду. Хорошо?
        - Пойдешь, когда скажу! Понял?
        - Понял. Никому ничего не скажу! Не убивайте! Христом Богом заклинаю…
        - Не ной! Слушай меня! Сейчас пойдешь и приведешь сюда городового, а лучше двух. Все понял?!
        - Да. Да! Я живо! Так я пошел?
        - Ты еще здесь?! - и я скорчил злобную физиономию.
        Ничего непонимающий и вконец перепуганный дворник пулей вылетел из флигеля. Еще некоторое время сквозь открытую дверь я слышал дробный топот его сапог. Вдруг я заметил, как на меня с явным удивлением уставился «приказчик».
        - Ты чего?
        - Был уверен, что ты не филер. Сразу срисовал бы… Не та масть у тебя, зуб даю. Так кто ты?
        - Прохожий.
        - Слушай, прохожий, отпусти меня. Лопатник мой забирай и отпусти. Тебе же нужно было коллекцию отыскать, так ведь? Ты свое дело сделал. Премию свою заработал. Что тебе еще?
        - Это ты полицейским объяснять будешь, мне не надо! Теперь лови свой лопатник! - и я кинул ему бумажник, но, к моему удивлению, покупатель коллекции даже пальцем не двинул, чтобы подхватить свой бумажник, и тот просто шлепнулся на пол.
        - Не понял.
        - Это не мой бумажник. Никогда его раньше не видел. Так и скажу на следствии: ты мне его подкинул, - вдруг неожиданно с кривой улыбкой заявил «приказчик». На какие-то мгновения я оторопел от наглого заявления, но как только до меня дошло, что с помощью своего кошелька он мог меня подставить, я слегка разозлился. Подойдя к нему, я от души врезал ему кулаком в живот. По лицу мошенника словно провели кистью с сине-багровой краской, затем его глаза выпучились, и он, с глухим и надсадным стоном, стал медленно сгибаться. Я схватил его за подбородок и резко вздернул голову вверх.
        - В чем подвох? - но почти сразу понял по его мутным от боли глазам, что мой вопрос так и не дошел до его сознания.
        Попытку понять самому, в чем заключалась уловка уголовника, сорвал стук сапог, а затем громкий с хрипотцой голос, снаружи выкрикнул:
        - Полиция!! А ну выходь все во двор! Не подчинитесь - будем стрелять!
        Выложив маленький пистолет и нож на край стола, я закричал в ответ:
        - Эй!! Полиция!! Смело заходите! Разбойников я уже повязал!
        Перед входом раздался невнятный шепот, видно, полицейские решали, кому идти, после чего снова раздался тот же голос:
        - Вхожу, но как увижу в руке оружие - сразу стреляю! Так и знайте! У меня револьвер наготове!
        Наступила секундная тишина, затем раздался громкий вздох, а за ним громкий шепот:
        - С Богом, Степаныч…
        И в дверном проеме показалась грузная фигура в шинели. В правой руке городовой держал револьвер. Сделав два шага, остановился, затем огляделся и, оценив обстановку, негромко окликнул своего напарника:
        - Микола! Иди до мене!
        Спустя несколько секунд через порог перешагнул второй полицейский. Тот был помоложе и в два раза худее своего напарника. Он также огляделся, а потом спросил:
        - Что тут, Степаныч?
        - Может, лучше меня спросить? - предложил я.
        Худой городовой недоуменно посмотрел на меня, а толстяк, громко хмыкнув, сказал:
        - Ждем от вас, гражданин хороший, всяческих объяснений по этому делу.
        Я вкратце обрисовал им ситуацию, соврав только в одном, сказав, что увидел парнишку на улице, который странно себя вел и постоянно оглядывался, и как добропорядочный гражданин решил проследить за ним. Толстяк снова хмыкнул, но теперь уже саркастически. Видно, немало пожив на белом свете, он перестал верить в подобные сказки, но при этом ничем не высказал свое сомнение, затем повернувшись к напарнику, скомандовал:
        - Микола, дуй на улицу и посвисти там! Нам самим не разобраться! И оставайся там, пока начальство не придет!
        Второй городовой тут же выбежал на улицу, а еще через минуту воздух прорезала пронзительная трель.
        - Так значит, это та самая коллекция монет, за которую обещали награду? - и городовой кивнул головой в сторону стола.
        - Да, - подтвердил его слова я.
        - Как говорится, в ногах правды нет, поэтому господин хороший, давайте пока сядем.
        Я согласно кивнул, и мы сели - городовой на топчан, я на табуретку. Ждать пришлось долго.
        Приехавший следователь снял с меня предварительные показания, после чего отпустил, при этом предупредив, чтобы я явился к нему завтра, в три часа дня.
        Прибыв в назначенный час, я нашел хозяина кабинета в приподнятом настроении. Как оказалось, подследственные уже признались и теперь давали показания. Стоило мне услышать их полную историю, как стало понятно, что я взял не шайку закоренелых бандитов, а крестьян - лапотников, которые впервые в жизни решились на преступление. Единственный из них, главарь, в какой-то мере тянул на преступника. Бывший крестьянин был призван в армию, но по дороге сбежал и пробрался в столицу, где, как он знал, третий год проживает его двоюродный брат и односельчанин. Случайно в их компанию затесался парнишка, ученик столяра-краснодеревца. Как-то в их компании мальчишка рассказал, что в доме у одного из их заказчиков есть целая куча золотых и серебряных монет. Услышав это, крестьянские головы закружились от подобного богатства, и дезертир, которому терять было нечего, решился на ограбление, подбив на это дело двоюродного брата. Узнав, кого взял, я почувствовал себя несколько неловко, так как в мыслях считал себя в какой-то мере героем.
        - Так я пойду?
        - Погодите, не спешите! Я вам еще не все рассказал. Вы знаете, Сергей Александрович, что один из ваших задержанных, покупатель коллекции, это довольно известный в воровских кругах аферист по кличке Броня. Когда-то имел антикварную лавку. Довольно хорошо разбирается в старинных монетах, коллекционной посуде, фарфоре. Так вот, он собирался развести этих лапотников, как последних лохов. Деньги, которые у него были с собой, все как одна, фальшивки.
        - Фальшивки?! Хм! Сколько ему лет дадут?
        - Нисколько. Броня заявляет, что бумажник не его, и он о нем ничего не знает. Он жулик опытный, бумажника при нем не взяли, так что мы ему ничего объявить не сможем.
        - И вы его просто так отпустите?
        - Увы! К сожалению, никаких прямых улик по отношению к этому преступнику не имеем.
        - На нет, как говорится, и суда нет!
        Следователь, по его виду, видно хотел что-то спросить или сказать мне, но вместо этого достал часы, щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат, а потом сказал:
        - Знаете, у меня для вас еще кое-что есть. Где-то… минут через десять приедет профессор за своей драгоценной коллекцией. Он очень хотел вас лично поблагодарить. К тому же вы не забыли, что вам полагается награда?!
        - Не забыл.
        За время ожидания мы успели выпить по стакану чая с сушками, которыми вперемешку с городскими сплетнями потчевал меня следователь, пока не открылась дверь и не вошел Антон Павлович Иконников. Увидев меня, он остановился в явном замешательстве. В следующую секунду из-за его спины раздался перестук легких каблучков, и в проеме двери появилась… его родственница. В воздушном белом платье, с легкой улыбкой на лице, но стоило ей увидеть меня, как улыбка сразу померкла.
        Следователь, вскочивший с места и собравшийся представить нас друг другу, увидев реакцию профессора и его племянницы, растерянно молчал, не понимая создавшейся ситуации. Первой вышла из оцепенения девушка. Нахмурившись, она раскрыла свой ридикюль, резким жестом извлекла из него конверт, сунула его в руки профессора, развернулась, бросила на ходу:
        - Я жду вас, дядюшка, в экипаже, - вышла из кабинета следователя. Затянувшуюся молчаливую паузу прервал крайне удивленный следователь:
        - Господа, а что собственно происходит?
        Я промолчал, поэтому отвечать пришлось профессору:
        - Э-э… Извините ее невежливость, господа и давайте вернемся к цели моего прихода, - он повернулся ко мне. - Нас так толком и не представили друг другу. Иконников Антон Павлович. Член-корреспондент, профессор. Читаю лекции в Петербургском университете по курсу словесности.
        Я вытянулся, щелкнув каблуками, хотя был одет в гражданское платье, затем вскинул подбородок, развернул и без того широкие плечи, а затем представился: - Богуславский Сергей Александрович.
        Профессор бросил на меня удивленный взгляд.
        - Мне кажется, когда вы приходили ко мне, то назвались… Впрочем, это неважно. Главное, что вы сделали для меня! Большое вам спасибо, Сергей Александрович. Причем даже не столько лично для меня, сколько для русской нумизматики! Вы вернули… - и он, от избытка захлестывающих его чувств, махнул рукой. Затем после короткой паузы продолжил: - Впрочем, что вам мои стариковские восхваления! Держите! Это вам! Вы заслужили!
        При этих словах он вручил мне конверт.
        - Эх, голубчик! Меня сейчас просто переполняет чувство признательности! Может, нам опрокинуть по этому случаю пару рюмочек коньяку?!
        Я отрицательно покачал головой.
        - Тогда, может, в другой раз? Скажем… как насчет вечера пятницы.
        - К сожалению, никак не могу. Извините меня.
        Профессор искренне огорчился, затем дал мне свою визитку и попросил телефонировать ему, как только найдется свободное время, после чего попрощался и ушел. Я посмотрел на следователя, а тот в свою очередь посмотрел выразительно на мой конверт, который я до сих пор держал в руках.
        - С прибытком вас, Сергей Александрович.
        По его выражению лица и хитрой улыбке было нетрудно понять, но что он намекает.
        - Нет вопросов. Куда и когда?
        - Да прямо сейчас. Время самое что ни есть обеденное. Знаю тут недалеко одно местечко, где мясо готовят просто божественно.
        Дома я посчитал деньги, лежащие в конверте. Их там оказалось намного больше обещанной премии. Целых пять тысяч рублей.
        «Не думаю, что они перепутали. Видно, решили подобным образом спасителя коллекции отблагодарить. А мне и лучше!»
        Глава 3
        Утром принесли телеграмму от сестры, в которой сообщалось, что та прибывает на следующий день, утренним поездом. Выглянул в окно. Весь вчерашний день бродили из стороны в сторону хмурые тучи, обрызгивая улицы мелким, частым дождем, а сегодня на всю ширь небес сияло весеннее солнце, отражаясь в подсохших лужах.
        Приехав на вокзал, я только успел выйти на перрон, как издалека раздался приглушенный расстоянием протяжный свисток и люди, все как один, повернув головы в сторону сигнала, застыли в ожидании. Спустя несколько минут, когда состав стал медленно подходить к перрону, все вдруг начали суетиться, перебегая с места на место. Наконец паровоз, окутанный парами, остановился. Станционный смотритель трижды ударил в медный, начищенный до блеска колокол. Я неторопливо направился к нужному мне вагону, но только начал искать сестру глазами, как увидел, что она уже сама бежит мне навстречу. С разгона кинувшись на грудь, она уткнулась лицом мне в пальто.
        - Привет, сестренка! Как доехала? - сказав заготовленную фразу, я замер, так как понял, что это отнюдь не вспышка радости. Выждав немного, осторожно спросил:
        - В пути все нормально было?
        В ответ раздалось еле слышное сопение. Осторожно погладив ее по спине, я тихо сказал:
        - Наташа, здесь не самое удобное место для разговора. Можем поехать ко мне, а если хочешь, закинем твои вещи в пансионат, после чего посидим в кафе или ресторане. Там обо всем и поговорим. Идет?
        Оторвавшись от меня, она подняла полные слез глаза и, кривя рот, хотела что-то сказать, но не смогла и только кивнула головой. Я подозвал носильщика, который забрав ее вещи из вагона, пошел следом за нами к стоянке прокатных экипажей. По дороге она немного успокоилась и сказала:
        - Извини, Сережа. Я крепилась, а как увидела тебя, так и…
        - Ты так по мне соскучилась, что при виде меня от счастья расплакалась?
        Она попыталась улыбнуться, но потом покачала головой и с какой-то тоской в голосе ответила:
        - Нет, Сережа.
        - Так в чем дело?
        Наташа отвела взгляд, и некоторое время молчала, потом посмотрела на меня:
        - Понимаешь, Сережа… мне кажется, что я никогда не смогу его полюбить. Никогда! Дома, с тоской, я ждала его прихода и наполнялась радостью, когда он уходил. Теперь же со страхом думаю, что мне придется жить с ним бок о бок долгую-долгую жизнь. Знаешь, от этих мыслей у меня в душе все переворачивается и слезы наворачиваются на глаза. Я становлюсь просто сама не своя! Радости нет…
        - Ясно. А что мама?
        - Она за меня переживает. Я вижу и чувствую это, но при этом все время твердит, что он выгодный жених, что он станет поддержкой и опорой на моем жизненном пути… Я понимаю, что она хочет мне добра… Но я не люблю его! И все тут! Помнишь, ты тогда говорил, что у каждого должен быть выбор?
        - Говорил.
        - Так вот. Я тоже хочу, чтобы у меня был выбор. Леша говорит… - тут она резко замолчала, потом стала медленно краснеть, при этом старалась не смотреть на меня.
        - Так что говорит Леша? - спокойно спросил я, старясь смотреть на спину извозчика, чтобы как можно меньше ее смущать.
        Минуту она собиралась с духом.
        - Он как-то сказал мне, что надо отбросить старорежимные правила и устои, которые ставят женщину в унизительное положение рабы своего мужа. Еще он говорил, что самодержавие скоро рухнет и на его обломках будет построен новый мир, где все будут равны. Как ты думаешь, Сережа, такое может быть?
        - Знаешь, Наташа, не думаю, что это правильные мысли. Гм! Как тебе сказать… Идея может и неплохая, только вот ее исполнение будет настолько грязным, что после этого переворота нескольким поколениям людей придется отмываться от грязи и крови.
        Какое-то время она внимательно на меня смотрела, а потом вдруг спросила:
        - Ты не согласен с его словами?
        - Просто так это не объяснишь, поэтому скажу тебе по-другому: нельзя строить свое счастье на несчастье других людей. Ничего хорошего из этого не получится. Теперь понятнее?
        - Извини, но я в этом совсем не разбираюсь. Может, ты и прав, - какое-то время она молчала, потом сказала: - Хоть я и привыкла к тебе другому, но когда ты так говоришь, то кажешься мне совершенно чужим человеком.
        - Наташа, я и есть не тот человек, которым был твой брат. Пойми это.
        - Извини меня, Сережа, ради бога! Я… я все время забываю о твоем ранении! Ой! Господи! Какая же я страшная эгоистка! Все о себе и о себе! - и она вдруг начала копаться в своей сумочке. Наконец она извлекла конверт и протянула мне. - Там письмо от мамы и деньги. Пятьдесят рублей.
        Довольный от того, что мы ушли от неудобной и тяжелой темы, я залез во внутренний карман и достал пачку денег.
        - А это тебе. Держи.
        - Ой! Откуда у тебя столько?!
        - Все вопросы потом, а пока спрячь.
        - Все же, сколько здесь? - не удержалась от вопроса сестра.
        - Триста рублей. А маме деньги я уже отослал.
        Наташа тут же решила, что в пансион она поедет завтра, а сегодня ей просто необходимо пройтись по магазинам. Отвезя ее вещи в гостиницу, мы сначала поехали по магазинам, а затем пошли в ресторан. После обеда, за десертом я рассказал сестре в общих чертах, как получил премию. Когда восторги сестры утихли, я осторожно и как бы невзначай перевел разговор на ее знакомого Алексея. По нескольким обрывкам, оброненным Наташей, мне стало понятно, что ее приятель по уши влез в революционную борьбу.
        Дело в том, что мне нравился этот степенный, неспешный, с душой нараспашку и милым самоварным уютом мир. И не нравилось то, что будет с ним через два года. С другой стороны мне было наплевать на политику, но только если она каким-либо боком не коснется меня. Или Наташи.
        - Сережа, ты чего помрачнел? Ешь мороженое, пока оно не растаяло!
        - Да нет, все нормально. Тебе когда надо в пансион?
        - Завтра с утра надо будет обязательно явиться.
        - Значит, сегодня гуляем с размахом!
        - Как здорово! Сережка! Я тебя безумно люблю, братик!
        - Какая ты все-таки девчонка, Наташа!
        - Да! Я такая! - и она показала мне язык.
        Сейчас ее глаза искрились от радости, а сама она чуть ли не подпрыгивала на стуле от радостного предвкушения, а ведь где-то полтора часа назад ее душа страдала, а глаза были наполнены болью.
        «Господи, да она еще совсем ребенок!»
        Утром, проводив сестру до пансиона, я попрощался с ней, затем отпустил извозчика и отправился пешком домой, размышляя о том, что за сестрой придется присмотреть. Из мыслей меня выдернул пронзительный детский крик. В пяти метрах от меня верзила, с пьяным смехом, в куртке нараспашку, из которой выглядывала синяя ситцевая рубаха, выкручивал ухо щуплому мальчишке лет двенадцати. Парнишка, стоя чуть ли не на цыпочках, судорожно цеплялся за руку своего мучителя и тонко выл, на тонкой и болезненной ноте, словно щенок. Сцена издевательства происходила в двух метрах от входа в трактир, в дверях которого сейчас стояло несколько пьяных мужиков, которые веселились, глядя на происходящее, как на развлечение. У меня на этот счет было другое мнение.
        - Отпусти мальчишку.
        Мучитель поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами.
        - Ты хто такой? - от мужика пахнуло сивушным запахом.
        - Без разницы.
        - Ось какой храбрый! Гляди на него! - и пьяница бросил взгляд в сторону зрителей, судя по всему, его приятелей. - Видать из благородных. Костюмчик. А туфельки, глянь, ишь как блестят!
        В ответ раздался смех, но негромкий и сдержанный. Несмотря на хмельной кураж, все они уже успели оценить ширину моих плеч и внушительного размера кулаки. Верзила, судя по всему, сильно надеялся на поддержку своих приятелей, наверное, поэтому он продолжил ломать комедию.
        - Господин, верно, добрый? А может, и богатый? Так за пять рублев я согласен оставить этого заморыша в покое. Как?! По рукам?!
        - По рукам!
        - Смотри! Ты слово дал. Если назад задумаешь поворотить, то гляди… - недоговорив, он кивнул в сторону своих приятелей. Отпустив ухо паренька, он тут же отвесил ему такой сильный подзатыльник, что парнишка, не удержавшись на ногах, просто зарылся лицом в грязь. Мужик шагнул ко мне с протянутой рукой: - Давай обещанное!
        Неторопливо достав бумажник, я достал пять рублей. Тот взял бумажку, затем повернулся к своим приятелям и, скорчив рожу, сказал:
        - И почему я такой добрый?! Ведь мог и пятьдесят рублев попросить?!
        - Мы в расчете?
        Верзила повернулся ко мне. На его губах играла глумливая улыбка. Судя по его виду, он уже решил, что здоровяк струсил.
        - Это ты со мной рассчитался, а моим братанам? Вон Митька и Петро стоят, - и он ткнул пальцем сначала в одного, затем другого своего брата, стоящих с ухмылками на лицах. - Да Савка со Степкой, хоть не прямые нам, но все одно родня. У тебя в бумажнике, я видел, много бумажек. Дай еще пару штук. С тебя, господин, не убудет, а нам в радость. Да, браты?!
        Уверовав в свою безнаказанность, он расслабился, а зря. В этот самый момент я вбил кулак ему в солнечное сплетение. Он издал хрип, словно неожиданно поперхнулся, после чего согнулся, подставив лицо под мое колено, чем я не замедлил воспользоваться, резко выбросив его вперед. Склоненную голову верзилы мотнуло вверх, и не удержавшись на ногах, он рухнул на землю.
        - Сам напросился. Или есть возражения?
        Мог бы и не спрашивать - на меня уже несся его брат Митька. Оскаленный рот, в глазах бешенство.
        - Убью!! - раздался над улицей его дикий крик. Словно в ответ, где-то недалеко, за моей спиной, раздался пронзительный свисток. Четко, словно на тренировке, заученным движением поймал руку отморозка еще в воздухе, затем резким движением вывернул ее, выламывая из сустава.
        - А-А-А!! Рука!!
        В следующее мгновение на меня обрушилась лавина ударов. Я пытался контратаковать, но, получив несколько довольно ощутимых ударов в лицо и живот, ушел в глухую защиту.
        - Отступи, дьяволы!! Кому сказал!! - неожиданно раздался резкий крик, вслед за ним сразу резко уменьшилось количество ударов, а затем они и вовсе прекратились. Я опустил руки, которыми прикрывал лицо, и огляделся. Один из нападавших на меня братьев сейчас сидел на земле, завывая и размазывая по лицу кровавые сопли, другого держал в силовом захвате городовой, с которым мы вместе тренировались в спортзале «Атлет».
        - О, как! Так это вы! - узнал меня полицейский.
        - Я. Спасибо большое. Вы вовремя подоспели, - при этом я быстро огляделся. На поле боя было четверо моих противников. Пятого не было.
        Городовой правильно понял, что я хотел увидеть.
        - Сбежал. Только пятки сверкали, - ответил он на мой невысказанный вопрос. - Как вы?
        - Нормально.
        - Что хотела от вас эта шваль?
        - Мальчишку били, а когда я за него заступился, предложили выкупить за пять рублей.
        - Дальше мне понятно. Что с этими двумя? - и полицейский кивнул в сторону главного затейника и его брата.
        - Получили, что положено. Хотя я бы еще добавил. А этот что на земле сидит? - спросил я его в свою очередь.
        - Мы тоже не лыком шиты. Давно мне уже хотелось с этими братьями Фроскиными разобраться, да они повода серьезного не давали. А тут увидел, ну и приложил от души. Вы не уходите, сейчас пристав придет. Он тут как раз посты проверяет. Надо оформить эту шантрапу, как полагается.
        - Не уйду. А где мальчишка, не видели?
        - Да я с ходу в драку полез. Не до него было, - тут он оглянулся и добавил: - Так мы сейчас узнаем. Извините, Сергей… не помню как вас по батюшке…
        - Зовите просто по имени.
        - Меня - Павел. Здешний околоточный надзиратель. Будем знакомы.
        - Взаимно, Павел.
        - Вы тогда этого мерзавца попридержите немного, а я пока с народом пообщаюсь.
        Задержанный попробовал у меня из рук вырваться, но, получив по ребрам, затих, а тем временем городовой обратился к высыпавшим на улицу посетителям трактира:
        - Эй, люди! Кто видел, где мальчишка?!
        - Тык убежал уже! А на што вам малец?! Он и так натерпелся! Тимофей с братьями еще те изверги, с пацаненком словно со зверьком играли! - раздались выкрики из толпы. Судя по восклицаниям братья, похоже, достали местный народ до печенок.
        - Это как, уважаемые? - поинтересовался полицейский.
        Люди, чуть ли не наперебой, стали рассказывать ему историю мальчишки. Оказывается, парнишка приблудился к этому трактиру ранней весной. Его, изможденного и голодного, нашли рано утром у двери трактира первые посетители. Среди них нашлась сердобольная душа, которая купила мальчишке тарелку горячих щей. Так он и остался. Сначала половые парнишку гоняли, но со временем хозяин увидел, что люди его все равно подкармливают, сменил гнев на милость и поставил на уборку помещения. Денег не платил, только кормил. Где он спал, никто не знал, но рано утром, с открытием трактира, он уже стоял у двери. Тимофея с братьями всегда избегал, вплоть до сегодняшнего дня, не подходил к ним, особенно когда те были пьяные.
        - Вот только сегодня, дурачок, повелся на сладкие пирожки, которые эти разбойники ему пообещали, а оно вон как вышло, - подвел итог истории мальчика один из посетителей, пожилой мужчина, по виду приказчик. - То, что этих аспидов побили, так это правильно. Шага человек не сделает мимо них, чтобы эти охальники не задели. И хорошо если только словом, а то и кулаком бывало.
        Спустя какое-то время прибыла полиция. Пристав и двое городовых. Вслед за ними приехала санитарная карета, и врач с медсестрой стали оказывать первую помощь пострадавшим. Последним приехал следователь. За это время вокруг нас образовалось кольцо из зевак, которых, несмотря на усилия трех городовых, так и не удалось разогнать. Щелкая семечки, обыватели шумно обсуждали происшествие, а некоторые из них, наиболее нахальные, даже стали давать скабрезные советы молоденькой медсестре, от которых ее щеки загорались румянцем. Следователь сначала опросил с десяток свидетелей, затем взялся за меня. Пристав, поначалу не разобравшись, хотел взять меня под стражу, как зачинщика драки, но Павел вступился за меня, объяснив, что произошло, и меня отпустили с обещанием, что завтра приеду в участок. Я дал согласие, затем зашел в трактир. Вытерев мокрым полотенцем кровь с лица и кулаков, вышел и отправился кратчайшим путем к трамвайной остановке, не желая привлекать своим видом лишнего внимания. Не успел свернуть за ближайший угол, как ко мне навстречу кинулся паренек, которого я спас от издевательств. Подбежав ко
мне, он протянул пятирублевую бумажку, за которую был выкуплен у мучителя.
        - Вот, дяденька. Возьмите. Мне чужого не надо.
        Только сейчас я смог его толком разглядеть. Худой, замурзанный мальчишка, в грязной одежде с чужого плеча. Его правое ухо было опухшим и ярко-красным.
        - Оставь себе.
        Обойдя его, я уже отправился дальше, но почти сразу услышал шлепанье босых ног за спиной. Остановившись, повернулся к нему. Мальчишка тут же замер, словно зверек, настороженно следя за каждым моим движением.
        - Чего тебе?
        Но он только молчал и смотрел на меня. Выждав минуту, я сказал:
        - Или ты говоришь, или я ухожу.
        Он сделал пару шагов вперед, не спуская при этом с меня настороженного взгляда:
        - Я знаю, кто убил сторожа на складе Мытьева.
        Он сказал это настолько тихо, что я еле его расслышал.
        - Мне это зачем говоришь?
        - Я слышал, как главный полицейский говорил, что вас надо посадить под стражу.
        - Ничего мне не будет.
        - А если все же арестуют?
        Я пожал плечами.
        - Это был Тимофей с братьями. Он сам дядьку Осипа убил, а после с братьями склад ограбил. Еще я видел, куда они все спрятали.
        - Как ты мог все это видеть?
        - Так я на тех самых складах ночую. Иногда дядька Осип пускал ночевать, иногда - старик Макарыч, только тот уже вторую неделю болеет.
        - Гм. Так иди в полицию.
        - Нет, дяденька! Не пойду! Тогда меня Фроскины из-под земли достанут и мучительной смертью убьют.
        - Слушай, а от меня-то ты чего хочешь? Чтобы я вместо тебя в полицию пошел?
        - Вот и я о том. Вы им скажите, как и что. Место покажете. Вам и послабление выйдет.
        - Дурачок ты. Тогда меня точно в тюрьму закатают. Хм! Защитник, блин!
        Не хотелось мне связываться с этим делом, но речь сейчас шла не о простом хулиганстве, а об убийстве.
        - Тебя как зовут?
        - Лешкой.
        - Идем, Алексей.
        - Куда?
        - С одним полицейским поговорим.
        - Не. Вы дяденька один идите. Мне без надобности.
        - Неволить не буду. Бывай!
        Мальчишка сразу посмурнел лицом. Я уже начал разворачиваться, чтобы уйти, как он тихо сказал:
        - Если это вам только надо, дяденька.
        - Не мне, а нам обоим. Пошли!
        Нам повезло, околоточный надзиратель еще не ушел, беседуя с двумя женщинами. Увидев, все трое с любопытством тут же уставились на нас.
        - Павел, у меня к тебе дело.
        Городовой сначала внимательно посмотрел на мальчишку, потом только спросил:
        - Серьезное?
        - Серьезней не бывает.
        - Так мы пошли, Павел Васильевич? - тут же спросила городового одна из женщин.
        - Идите. Потом договорим.
        Стоило им отойти, как я повернулся к пареньку:
        - Рассказывай, Алексей.
        После его рассказа Павел минуту думал, а потом спросил:
        - А нож где? Тимофей Фроскин его выкинул?
        - Нет. Он его в землю зарыл, - ответил Лешка.
        - Зачем? Он что, полный идиот? - удивился я безмозглому поведению убийцы.
        - Как сказать, - усмехнулся Павел. - Нож отменный, с красивой, резной рукоятью. Был бы у меня такой, берег бы его как зеницу ока. Вот и он пожалел. Если он им Осипа зарезал, ему не отвертеться! Сгниет, сукин сын, на каторге!
        - Им, дяденька полицейский! Им!
        - Тогда так. Для начала я поговорю с одним сыскарем… - полицейский задумался. - А пока… Надо что-то с мальчишкой решать. Придержать его где-то, пока дело сладим.
        Мы одновременно посмотрели на мальчишку. Под нашими взглядами он съежился, стараясь вжать голову в плечи. Потом мы посмотрели с городовым друг на друга. Тот отрицательно покачал головой и неожиданно усмехнулся.
        - На меня не рассчитывай! Ни дома, ни жены, а в казарме, сам понимаешь, его не поселишь.
        Я вздохнул.
        - Ладно. Со мной побудет. Пока!
        - Всего хорошего!
        По дороге мы зашли в магазин готового платья. Затем в баню. Потом к портному. Когда мы шли к дому, у парня стал такой разнесчастный вид, что мне пришлось его спросить:
        - В чем дело, парень?
        - Дяденька, зачем вы на меня потратились? В баню сходил бы и все. А на деньги, что вы мне дали, сам бы все купил. Ей богу!
        - Хватит ныть. Сейчас поедим, потом я уйду, ключ тебе оставлю. Хозяйку тоже предупрежу.
        - Можно, я провожу вас немного?
        - Как хочешь.
        Сегодня в спортзале «Атлет» был стрелковый день, к тому же я договорился со Степаном Петровичем, что приду пораньше и принесу, купленный на прошлой неделе, американский кольт М1911, который для того тоже был в новинку. Некоторое время он осматривал оружие, потом несколько раз разобрал и собрал пистолет и только после этого попробовал стрелять. Некоторое время мы развлекались, стреляя по мишеням, потом я начал пристреливать кольт, причем так увлекся, что не заметил, как пролетело время, и спохватился уже тогда, когда начали собираться на учебные стрельбы полицейские. После чего попрощавшись с инструктором, отправился в обратный путь. Не успел пройти и половины дороги, как вдруг из-за дерева, стоящего близко к обочине дороги, раздался детский голос:
        - Дяденька! Дяденька! Не ходи домой! Там тебя ждут!
        Резко развернувшись на голос, я увидел выглядывающего из-за ствола мальчишку.
        - Алексей?! Ты о ком?
        - Дяденька, говори потише. Они тут недалече. Их Фроскины прислали! Чтобы нас убить!
        - Да ну? Фроскины? Ты, парень, случаем не забыл, что они сейчас в тюрьме сидят?
        - Тимофей в трактире сколько раз похвалялся, что у него полно друзей среди душегубов. Вот они и пришли.
        - Хватит дрожать, говори толком, сколько и где они прячутся.
        - Двое. У одного револьвер есть. Он его из кармана куртки доставал, сам видел. Они там, где дорога заворачивает, спрятались. Там еще кривая ива растет.
        - Знаю. Так почему ты решил, что они пришли по мою душу?
        - Так они приходили в дом и стучались, а я в это время во дворе с хозяйской кошкой играл, - лицо мальчишки при этом приняло виноватое выражение.
        - Что еще случилось?
        Голова паренька опустилась.
        - Ну!
        - Они меня спросили о вас, дяденька. При этом сказали, что ваши приятели. Ну, я и сказал, куда вы пошли.
        - Что дальше?
        - Выйдя со двора, они остановились за забором и стали о чем-то спорить. Мне стало любопытно, ну и прокрался с другой стороны. Тут-то я услышал, что они говорят на воровском языке. Мне уже приходилось слышать его, дяденька. Стоило понять, что они вам не приятели, а даже наоборот, пошел за ними, а после, когда они выбрали место, побежал вперед, чтобы упредить вас.
        - Понял. Как они выглядят?
        - Один из них, чернявый такой, весь из себя прилизанный, с маленькими усиками. Второй его Красавчиком кличет. Это у него револьвер. Другой душегуб худой и быстрый. Его кликуха - Жало.
        - Спасибо, Алексей.
        На лице мальчишки от похвалы расцвела улыбка.
        - Значит, так. Ты остаешься здесь, а я пойду, посмотрю, какие у меня там приятели завелись.
        - Так, может, лучше кого на помощь позвать?
        - Сам разберусь.
        Поворот, указанный Алексеем, я знал, поэтому быстро нашел. Оба бандита прятались за сросшимися деревьями, стоящими в нескольких метрах от дороги. Место засады давало хороший обзор по обе стороны дороги. Сейчас, стоя за стволом дерева, они оба курили, поглядывая на дорогу, проложенную по мелколесью. Впрочем, даже не дорогу, а широкую хорошо утоптанную тропу. Осторожно подкравшись, я встал за деревом, в метрах семи от них.
        - Слышь, Жало, сколько нам тут еще мерзнуть? - спросил своего подельника бандит с приятным лицом, аккуратно подстриженными усиками и шапкой кудрявых волос. - У меня уже все нутро задубело.
        - Сколько надо, - негромко, но веско ответил второй бандит с худым лицом.
        - Слушай, а чего этого фраера нам приказали поломать? - никак не мог успокоиться его напарник. - Давай ему перо под ребро засадим…
        - Хорош хавальник разевать, Красавчик. Стихни, - тихо, но с плохо сдерживаемой злобой осадил бандит своего разговорчивого подельника.
        «Действительно. Уголовники. Убивать меня пришли».
        Вытащил из кармана кольт. Ни страха, ни сомнений не было, зато была холодная, злая уверенность, что, если будет необходимость, я их убью.
        Выскользнув из-за ствола дерева, мне удалось сделать по направлению к бандитам только два неслышных шага, но на третьем оба резко обернулись. В руке у Жала сверкнуло длинное лезвие ножа, а Красавчик уже почти выхватил из кармана куртки револьвер, как раздался щелчок снятого предохранителя. Он прозвучал достаточно громко в весенней тишине леса. Наемники сразу замерли, молча, глядя на меня. Лица жесткие, напряженные, а в глазах злость и растерянность. Не такой они видели встречу со своей жертвой. Молчание прервал Жало, попытавшись выкрутиться из сложившейся ситуации.
        - Мы к тебе ничего не имеем. Давай разойдемся по-хорошему, парень.
        - Револьвер - на землю. Нож - на землю.
        Голос негромкий, спокойный. В глазах и в голосе холодное равнодушие. Звериное чутье подсказало Красавчику, что они сильно ошиблись, взявшись за это дело, так как перед ними стоял не фраер дешевый, а матерый зверь. Даже понимая это, бравада и гонор бандита, замешанные на кокаине, толкнули импульсивного бандита испытать судьбу.
        Резким движением он выдернул револьвер из кармана, но направить уже не успел. Грохнул выстрел, и его правое плечо обожгло словно огнем. Боль на какие-то мгновения смяла его сознание, заставив невольно вскрикнуть и выронить револьвер. Отключившись на несколько секунд от внешнего мира, он даже не видел, как Жало, решив воспользоваться моментом, попытался сбежать. Новый выстрел встряхнул Красавчика, и он видел, как его подельник, захрипев, рухнул лицом вниз на мокрую, раскисшую землю, усыпанную хвоей. Судорога свело тело в последний раз, после чего хрип резко оборвался.
        Я подошел к раненому бандиту. Тот, болезненно кривясь, в эту самую секунду попытался зажать кровоточащую рану рукой, но видно неудачно, так как вскрикнул от боли.
        - Кто заказал?
        Он бросил взгляд на лежащий под ногами револьвер и только тогда посмотрел на меня.
        - Жить оставишь?
        - Все будет зависеть от твоего ответа.
        - От ответа, говоришь?! Пусть так. Это Кистень! Сашка Кистень! У него трактир за Николаевским вокзалом!
        За несколько секунд я выстроил логическую цепочку, в которой нашлось место всем нападениям, но главного ответа там не было.
        «Где я мог этому Кистеню дорогу перейти? Ума не приложу!»
        - Тогда ответь мне…
        Мой допрос прервали приближающиеся громкие и тревожные голоса людей, услышавших выстрелы. Бандит, услышав их, заметно приободрился, по его губам даже скользнула легкая ухмылка, но сразу сбежала, стоило мне вскинуть руку с пистолетом. Он уже открыл рот, как хлопнул выстрел, оборвав так и не родившийся крик. Пару секунд смотрел в его мертвые глаза и удивился сам себе из-за того, что не испытал даже секундного приступа вины или сожаления. Я даже не воспринял их как людей, а как движущиеся мишени в тире. После чего я еще минут двадцать петлял по лесу, пока звуки погони не растворились в вязкой сырости весеннего леса.
        «Если и верна истина, - думал я, выбираясь из лесу, - что к страху смерти нельзя привыкнуть, но это, похоже, не в моем случае, так как этим искусством я овладел в совершенстве, оттачивая его годами на больничной койке».
        Мальчишку я нашел в состоянии тихой паники. Услышав выстрелы, он подумал, что бандиты меня убили и сейчас его ищут. Успокоив, повел его домой, при этом думая о том, что нам надо срочно менять место жительства. Только поздним вечером, собираясь ложиться спать, я подумал о том, что со мной что-то неправильно, раз я ничего не чувствую, застрелив двух человек. Несколько минут я пытался понять, что со мной не так, но стоило голове коснуться подушки, как мысль тут же потеряла очертания и смылась из сознания наступившим глубоким сном.
        Рано утром, собрав чемодан, я отдал ключ от комнаты домоправительнице и сказал, что меня не будет с неделю, объяснив это тем, что надо отвезти мальчишку его родне. Старуха равнодушно кивнула головой в черном платке, а затем, повернувшись ко мне спиной, направилась к себе.
        Переселились мы с Лешкой в небольшую гостиницу, расположенную в трех минутах ходьбы от трамвайной остановки. Я заприметил ее еще в то время, когда искал жилье в этом районе, но в то время она казалась мне дорогим удовольствием. Мальчишке тоже пришелся по душе переезд. На его счет у меня были подозрения, что он не сильно поверил моим объяснениям о том, что бандиты, устроившие засаду в лесу, никакого отношения к братьям Фроскиным не имеют.
        Глава 4
        На следующее утро, вместе с Лешкой, мы отправились в полицейский участок. Павла не застали, но стоило мне объяснить дежурному, зачем мы пришли, как нас направили к сыскному агенту, который вел дело об убийстве сторожа. Это был молодой и жизнерадостный человек, лет двадцати пяти - двадцати семи. Звали его Аристархом Степановичем Волошиным. Это был не только первый год его службы в полиции, но и первое дело, связанное с убийством. Услышав рассказ мальчишки, он просиял и чуть ли не бегом кинулся за экспертом и следователем. Спустя какое-то время, на двух пролетках, в сопровождении следственной бригады и полицейского в форме, мы отправились к месту, где было закопано награбленное и орудие убийцы.
        Оба тайника находились на пустыре, сразу за складами. Место, где убийцы спрятали ворованное, было хорошо замаскировано, значит, его мог найти только тот, кто знал тайник. Потом Алексей показал место, где был зарыт нож. Оно находилось метрах в сорока от первого тайника, в зарослях лопуха. Если тайник с ворованными вещами был осторожно вскрыт, то нож отрывать не стали, так как сыщикам вполне хватило представленных доказательств, что мальчишка говорит правду. Когда закрывали тайник, Волошину в голову пришла неожиданная мысль, которой он тут же поделился со следователем и экспертом. Те подумали и сказали, что это довольно необычно, но должно сработать.
        Тимофей Фроскин, будучи хроническим алкоголиком, не спал с самого раннего утра, мучимый жаждой, головной болью и остальными похмельными синдромами. Когда он стал стучать в дверь и требовать воды, а на его стуки никто не отозвался, в нем невольно начал расти страх. Когда наконец дверь в камеру распахнулась, вместо надзирателя в камеру неожиданно вбежали два полицейских и без каких-либо объяснений, скрутив ему руки, куда-то поволокли. Страх еще сильнее сжал сердце, когда его вывели на улицу и посадили в экипаж между двух конвойных. Он попытался с ними заговорить, но вместо этого один из полицейских ткнул ему под ребра стволом револьвером и предупредил, что при малейшей попытке к бегству тот будет застрелян. От этого предупреждения руки у убийцы затряслись, а на лбу выступил холодный пот.
        - Ради бога, скажите: куда вы меня везете?
        - На казнь, - негромко сказал второй полицейский и засмеялся.
        Убийца побледнел. В висках застучали молоточки. Мысли заметались подобно стае воронья, но спустя какое-то время он сообразил, что это была только злая шутка, и уже начал успокаиваться, как вдруг увидел, что пролетки свернули к складам, к месту убийства. Тут грубая шутка конвоира приобрела в его голове особый смысл, а стоило пролетке остановиться на том самом пустыре, где он увидел полицейских, стоящих около тайника с ножом, его мозг просто взорвался. Он попытался вырваться из рук конвойных, а когда не удалось, громко с надрывом закричал:
        - Суки!! Иуды!! Продали!! Петька, тварь!! Паскуда!! Нет!! Один не пойду на каторгу!! Все!! Все ответят!!
        Его исповедь длилась не более пятнадцати минут, после чего он сел на землю и заплакал.
        Об этом мне рассказал сияющий Волошин, вернувшийся после своего эксперимента в участок. Поинтересовавшись сроками, которые получат бандиты, я был несколько удивлен, когда узнал, что убийце грозит срок до семи-восьми лет каторжных работ, а его братьям дадут вполовину меньше, как соучастникам.
        «Мягкие, однако, законы в Российской империи».
        Вернувшись в гостиницу, я обрадовал этой новостью Алексея. Мальчишка сначала прыгал от радости от того, что Фроскины навсегда исчезли из его жизни, а затем вдруг остановился и присел на краешек стула с унылым видом.
        - Эй! Что опять с тобой? - решил я поинтересоваться его столь резким переходом настроения.
        - Ничего, дяденька.
        - Говори.
        - Теперь я вам не нужен, да?
        - А, вот ты о чем! Гм. Да живи пока, а там посмотрим.
        Лицо мальчишки сразу просветлело.
        - Слушай, Алексей, а где твои родители?
        - Мамка умерла. Еще два года тому назад. Отец… на каторге, - голос его звучал глухо и тоскливо.
        - Вот оно как! За что?
        Паренек отвернул лицо и стал смотреть куда-то вбок.
        - За… убийство.
        - Не бойся. Сын за отца не ответчик. Как жили, так и будем жить дальше.
        Парнишка поднял на меня блестевшие от подступающих слез глаза, глядя на меня с каким-то обожанием. Возникшее внутри меня чувство неловкости заставило меня буркнуть:
        - Хватит сырость разводить. Думай лучше, куда обедать пойдем.
        Парнишка проглотил комок, стоящий в горле, и наконец сдавленным голосом сказал:
        - Спасибо вам за все, дяденька.
        - Пожалуйста, племянничек, - съязвил я в ответ, потом подумал и добавил: - Завтра встречаюсь со своей сестрой, не хочешь составить компанию?
        - Даже не знаю, дяденька. Может, я все же лучше дома посижу? К утреней схожу, матери свечку поставлю.
        - Одно другому не мешает.
        - Ну, если не стесню, то составлю.
        - Договорились.
        Церковь явно требовала хорошего ремонта. Сквозь облупившуюся штукатурку стен проглядывал кирпич, а многочисленная ржавчина, как видно, уже не один год разъедала металлическую ограду. На мощенном камнем дворе кое-где пробилась трава пополам с сорняками. Из-за церкви выглядывал старый деревянный дом с зеленой крышей и прислонившейся к нему неровно сложенной поленницей дров. Посреди двора непонятно зачем стояла телега с запряженной в нее лошадью. Та грустно опустила голову и изредка помахивала хвостом.
        Быстро оббежав глазами грустно-унылую картину, я прошел через ворота во двор.
        «Что тут скажешь! Окраина. Фабричный район».
        Подойдя к церкви, снял шляпу, перекрестился, после чего мы вошли в приоткрытую дверь. Несмотря на то, что было воскресенье, народа набралось немного, по большей части пожилые люди. Перед ними с проповедью выступал молодой попик со строгим лицом и совсем несолидной редкой бородкой.
        По окончании службы я вышел вместе с другими прихожанами во двор. Алексей, увидев крутившегося во дворе щенка, подбежал к нему. Тот встретил его веселым тявканьем, а затем стал прыгать, приглашая поиграть. Мальчишка оглянулся на меня.
        В его глазах читался вопрос: можно я немного поиграю? Я кивнул.
        «Время есть», - лениво подумал я, глядя на игры мальчишки и щенка.
        Вдруг я услышал голос у себя за спиной:
        - Не видел вас раньше, сын мой. Так что вас привело ко мне?
        Я повернулся к священнику. Узкоплечий, среднего роста, со спокойными и добрыми глазами, он никак не походил на осанистых и важных попов с лоснящимися физиономиями, которых мне уже немало пришлось видеть за это время.
        Он отчего-то подумал, что это его я дожидаюсь во дворе.
        - Извините, отец…
        - Елизарий.
        - Извините меня, отец Елизарий, но у меня к вам нет вопросов. Просто мальчик так хорошо играет с собакой…
        - А, это! Пусть играет. Тузик любит детей. Когда те приходят учиться, так сразу начинают с ним играть. Не оторвать. А щень и рад.
        - Погодите. Вы сказали, что к вам приходят учиться дети?
        - Да. Так и сказал. А что?
        - Может, у вас найдется место в школе еще для одного ученика?
        - Да мы только рады будем с матушкой. Хотите своего сына учить наукам?
        - Нет. Воспитанника. Зовут его Алексей… - и я коротко рассказал историю нашего знакомства с мальчишкой.
        - Вот оно как. По-христиански вы поступили. Правильно. «От щедрот своих воздай ближнему своему». К этому нас призывает Господь. У многих людей есть деньги, а вот щедрости душевной - нет. Печально это видеть. Мельчает душой народ, перестает бояться отца нашего, Создателя. Вот вам пример. Посмотрите! - и священник показал рукой в сторону телеги, перейдя на гневный, обличительный тон. - Видите это непотребство?!
        - Гм! Не совсем понимаю ваши слова.
        Священнику, похоже, надо было выговориться, и через пять минут я узнал, что на этой телеге лежит било - язык колокола, который еще вчера вечером должны были затащить наверх колокольни. Подряженные на эту работу два мужика его привезли, но по неопытности священника, который дал им задаток, сразу отправились в близлежащий трактир, где напились до невменяемости.
        - Дело к обеду второго дня идет, а от этих нехристей ни слуху, ни духу! Что делать, ума не приложу! А ведь колокольный мастер скоро должен прийти.
        - Погодите. Двое ваших балбесов смогли бы занести его наверх?
        - Да. Для этого и подрядились. Как же иначе?
        - Идемте, посмотрим на ваш язык.
        Мы подошли к телеге. Глубоко вдавив солому, на ее дне лежал отлитый стержень с шаром на конце. Поддев его руками, я попробовал приподнять и тут же понял, что не только подниму, но и затащу на колокольню.
        - Тогда, батюшка, давайте займемся работой. Я несу эту железку, а вы показываете мне дорогу. Алексей!
        Мальчишка подбежал ко мне, а за ним примчался весело тявкающий щенок. Я снял шляпу, пиджак, жилет и отдал ему, после чего повернулся к священнику, который, похоже, не все понимал, глядя на меня округлившимися глазами:
        - У вас есть фартук или что-то в этом роде. Не хочется рубашку пачкать.
        - Погодите! Вы что хотите один отнести било на колокольню?
        - Так и есть!
        - Но вы не можете! Вы надорветесь!
        - Так есть у вас что одеть?
        - Есть. Фартук есть. Остался от богомаза, - голос молодого священника был настолько растерянный, что даже Алексей решил его пожалеть.
        - Да вы не волнуйтесь. Дядя Сережа очень сильный! Вы бы посмотрели, какие он железки таскает! Мне их от пола не оторвать!
        На отца Елизария слова мальчишки, похоже, произвели впечатление, и на его побледневшем лице снова появился легкий румянец. Он еще раз пробежал глазами по моим плечам и спросил:
        - Атлетической гимнастикой занимаетесь?
        - Есть немного. Так, я жду фартук.
        Доставка колокольного языка на колокольню прошла без особых приключений. Когда я спустился вниз, то рядом с батюшкой уже стояла его жена, миловидная женщина, которая в отличие от своего субтильного мужа имела пышную фигуру.
        - Моя супруга, Анастасия Никитична.
        - Рад с вами познакомиться. Сергей Александрович.
        Отец Елизарий только что не светился от радости.
        - Большое спасибо вам, Сергей Александрович! Вы так меня выручили, что просто слов нет! Теперь прошу к столу! Чем богаты, тем и рады!
        - Не надо! Я просто…
        - Не обижайте нас, - поддержала мужа супруга. - Попробуйте наше скромное угощение. Это то малое, что мы можем вам предложить за вашу работу!
        Пришлось идти за стол. Еда была обильной, сытной, но небогатой. Щи, вареное мясо, картошка, огурцы, капуста. Из питья - квас. За столом я поинтересовался школой, которую организовал священник. Как оказалось, на занятия, проводившиеся с понедельника по субботу, сейчас ходило шестеро местных детей. Под занятия отводилось три часа в день, правда, количество перечисленных предметов было весьма скудным. Закон Божий, арифметика, письмо и чтение. Уходя, я вручил священнику двадцать пять рублей на карандаши и тетрадки, так как в разговоре матушка случайно обмолвилась, что им приходится покупать все для занятий на свои деньги.
        Когда мы все четверо вышли во двор, то увидели пьяного мужика, тупо смотрящего, в пустую телегу. Увидев нас, он развернулся, покачнулся, но, ухватившись за телегу, все же сумел устоять на ногах. Глядя на нас пьяно-удивленными глазами и что-то невнятно бормоча, стал тыкать пальцем в пустую телегу. Его вид был так потешен, что сердито сжатые губы отца Елизария сами собой раздвинулись в улыбке, а попадья и Алексей просто покатились от смеха.
        В моей жизни появился Алексей и почти в то же время из нее исчезла княгиня. На нашей последней встрече она сначала сказала, что через неделю уезжает в Англию на три месяца к родственнице, а потом четко и даже по-деловому сообщила о разрыве наших отношений. У меня не было возражений. Единственное, о чем она меня попросила, так это проводить ее на поезд. Просьба подразумевала демонстрацию любовных отношений перед своими подругами. Так все и произошло. Пышный букет цветов, легкие объятия и небрежные поцелуи. Традиция была соблюдена, после чего я повернулся к уходящему поезду спиной и пошел в город. Выйдя на привокзальную площадь, достал часы, щелкнул крышкой.
        «Времени в обрез. Надо брать извозчика, иначе не успею».
        Быстро пробежал глазами вокруг. Площадь была буквально затоплена шумливой и пестрой вокзальной толпой. Торговки цветами, носильщики, железнодорожные служащие, кучка веселых студентов в темно-синих фуражках, что-то оживленно обсуждавших. Недалеко от них неровным строем куда-то шла группка девочек - воспитанниц в сопровождении двух классных дам. Мальчишка-газетчик, громко крича, продавал газеты. В привокзальной толпе было много офицеров, которые легко делились на две группы. У тех, кто отправлялся на фронт, вид был помятый после прощальной попойки, а взгляд злой и какой-то отчужденный, зато другие, в парадных мундирах и начищенных сапогах, с довольными лицами, вышагивали под ручку с дамами.
        «Народу - море! И куда они все? Впрочем, чего это я! Ведь сегодня воскресенье!»
        Сегодня был особый день. Правда, не столько для меня, сколько для сестры, которая наконец отважилась познакомить меня со своим Лешей. Через месяц ей исполнится восемнадцать лет, а это значит, ее ждет выпуск из пансиона и выход во взрослую жизнь. Ей надо было на что-то решиться. Или поехать к матери и выйти замуж за человека, который был старше ее на пятнадцать лет или остаться в Петербурге с Лешей, которому она явно симпатизировала. Она боялась, страдала и не знала, что ей делать. Наконец она решила снять со своей души часть тяжелой ноши и переложить на мои плечи. Именно так она выразилась. Мы договорились, что после того как заберу ее из пансиона, мы с ней поедем в парк, где члены рабочей ячейки проводили свое собрание под видом пикника. Алексей предложил ей прийти, так как хотел познакомить со своими товарищами. Она мне все это выложила, даже не сознавая, в какое положение может поставить своего кавалера, на что я с усмешкой подумал, что тот вряд ли будет в восторге, когда увидит меня рядом с Наташей.
        «Впрочем, там видно будет».
        Сегодня Наташа выглядела особенно хорошо. Легкое весеннее полупальто с большими светло-серыми перламутровыми пуговицами вместе с белой шляпкой отлично оттеняли василькового цвета платье. Черные изящные полусапожки довершали ее элегантный наряд. Она была привлекательна и сознавала это, но стоило ей увидеть мой восхищенный взгляд и невольно вырвавшийся возглас: «Какая ты у меня все-таки красавица, сестренка!» - как она смутилась и покраснела. Окончательно вогнал ее в краску проезжавший мимо поручик - драгун, ехавший во главе конной группы из шести солдат:
        - Эх, хороша девица! - при этом он подмигнул и залихватски подкрутил ус. После этого громкого заявления люди, идущие по улице, тут же стали смотреть на девушку, приведя ее тем самым в еще большее смущение. Усмехнувшись про себя, я тихо сказал:
        - Правду не скроешь, сестричка, особенно когда она у тебя на лице написана.
        Она вскинула на меня глаза:
        - Ты! Ты бессовестный… - Причем в ее голосе почти не было возмущения, если, только, совсем чуть-чуть. Я не дал ей договорить.
        - Милая барышня, вы не позволите сопроводить вас в парк?
        Наташа сделала строгое лицо, показывая тем самым, как она на меня сердится, и сказала сердитым голосом:
        - Идемте, сударь.
        Я заглянул ей в глаза и увидел, что в их глубине пляшут веселые чертики.
        - Не притворяйся, я же вижу, что тебе приятно, красотка.
        - Ты просто невыносим, Сережка, - и на ее губах появилась лукавая улыбка. - Как был в детстве вредным, таким и остался.
        Как я и думал, Алексей Станиславович Луговицкий оказался совсем не рад моему появлению, а особенно, когда понял, что мне известно об их ячейке. Это был высокий, чуть сутуловатый, молодым человеком с приятным лицом. Чуть вьющиеся волосы и правильные черты лица вполне могли привлечь женщину и опытнее Наташи. Когда он узнал, кто перед ним, то растерялся, но Наташа не замечала ни его замешательства, ни его укоризненных взглядов, пытаясь понять по моему выражению лица, какое впечатление произвел на меня ее сердечный друг.
        Еще когда мы подходили к группе, я бросил несколько взглядов на людей, входивших в состав рабочей ячейки, и удивился, насколько она разнородна. Молоденькая еврейка, трое или четверо студентов, полтора десятка фабричных рабочих мужчин и женщин самого разного возраста. До того, как мы подошли, все они внимательно слушали молодого рыжего человека в пенсне, похожего на клерка, но стоило нам приблизиться, как сразу разбились на маленькие группки людей, принявшихся делать вид, что пришли сюда только ради природы и свежего воздуха.
        «Наивны, как малые дети», - подумал я, наблюдая за их маневрами.
        Стоило мне представиться при знакомстве с Алексеем офицером в отставке, как я увидел недоверие и настороженность в глазах революционеров. Луговицкий побледнел и неловко улыбаясь, предложил нам отойти в сторону. Наш разговор с самого начала был принужденным и скомканным. Сестра, по своей наивности, все никак не могла понять, что только что подорвала доверие соратников к Луговицкому и теперь боялась, что этот сухой и неловкий разговор означает неприязнь между братом и милым ее сердцу другом.
        Мне он был безразличен, но так как он имел определенное влияние на сестру, то существовала опасность, что он может втянуть сестру в свои политические игры. Именно этого мне хотелось избежать, для чего нужно было понять, что он за человек.
        - Так вы изволите служить по почтовому ведомству, Алексей Станиславович?
        - Не совсем так, Сергей Александрович. Я инженер-телеграфист. И у меня бронь.
        Я усмехнулся про себя, так как его последняя фраза прозвучала как оправдание перед офицером-фронтовиком.
        - Сестра хорошо отзывается о вас.
        - Мне приятно это слышать. Надеюсь и у вас сложится такое же мнение.
        - Тогда объясните, что привело вас к революционерам?
        - Почему вы решили, что я революционер? - при этом он инстинктивно понизил голос.
        - Знаю, но вы мне так и не ответили на вопрос.
        - Извините, а при чем здесь мои политические взгляды? Не вижу связи.
        - Да вы не волнуйтесь так. У меня нет симпатий и антипатий к различным политическим движениям, а значит, и нет предвзятости. По крайней мере, мне так кажется.
        - Сережа, мы пришли не для этого! - вклинилась в нашу беседу сестра. - Я просто хотела тебя познакомить с Алексеем Станиславовичем, а ты какой-то… допрос устраиваешь!
        - Вы тоже так думаете, Алексей Станиславович?
        - Я думаю, что Наталья Александровна выбрала не самое лучшее время для нашей встречи, поэтому давайте перенесем его… - он оглянулся на своих товарищей и, вдруг резко оборвав фразу, замер, глядя куда-то вдаль. Проследив за его взглядом, я увидел около дюжины людей, одетых во все черное, идущих в нашем направлении. На них сейчас смотрели все остальные члены рабочей ячейки. Я просто чувствовал, как разлившееся среди замерших людей напряжение растет с геометрической прогрессией.
        - Кто они? - спросил я Луговицкого.
        - Черносотенцы. Я должен быть вместе со своими товарищами. А вы уходите. Пожалуйста.
        - Идите, товарищ Луговицкий, идите. Революция в опасности.
        В ответ на мое ехидное замечание инженер бросил на меня возмущенный взгляд, но говорить ничего не стал, просто развернулся и быстро зашагал к своим товарищам.
        Дюжина плечистых и рослых мужчин с пудовыми кулаками подошли и стали напротив сбившихся в кучку революционеров.
        Какое-то время обе группы мерили друг друга ненавидящими взглядами, пока один из черносотенцев, некрасивый малый лет двадцати, с большим губастым ртом, не воскликнул:
        - О! Глянь, братцы! Жидовка!
        Стоящий рядом с ним осанистый мужчина с густой аккуратной бородой и решительным взглядом усмехнулся и сказал:
        - Так чего ты смотришь, Фадей? Хватай ее за сиськи, пока не утекла!
        Тот сразу оскалился во весь свой широкий рот, выставив напоказ желтые прокуренные зубы:
        - А чо?! И то верно! - и тут же широко зашагал к девушке.
        Вместо того чтобы спрятаться за спины мужчин или убежать, она замерла, глядя с ужасом на приближающегося здоровенного детину. Двое рабочих, сжав кулаки, кинулись было вперед, но их остановил окрик рыжего:
        - Товарищи! Не поддавайтесь на провокацию!
        Только один из студентов, стоящих рядом с девушкой, вышел вперед и заслонил ее, но плечистый бугай только громко хмыкнул при виде проявленного геройства, а затем, схватив его за отвороты куртки, просто отбросил в сторону. Ноги студента скользнули по траве, и он, не удержавшись, упал на землю, что вызвало громкий смех и грубые шутки со стороны «черных». Фадей тем временем схватил девушку за руку, притянув к себе, начал грубо щупать, не обращая внимания на ее крики. Напряжение достигло предела, как вдруг неожиданно раздался громкий женский голос:
        - Здесь есть настоящие мужчины или нет?!
        Как и все остальные, я оглянулся на голос.
        «Петербург - большой город, да и парк не маленький. И вот на тебе - опять нос к носу столкнулись!»
        В компании двух женщин, невдалеке от нас, стояла Мария Крупинина. Сделав шаг вперед, она четко и громко заявила губастому парню:
        - Убери от нее руки, хам!
        Громила какое-то время пребывал в растерянности, тупо глядя на богато одетую красивую девушку, но затем повернул голову в сторону своих приятелей, словно прося совета, что ему делать. Главарь, обладатель окладистой бороды, оценив обстановку, криво усмехнулся.
        - Вы бы, барынька, шли себе гулять куда-нибудь в другое место. Так оно лучше будет!
        - Я сама решаю, что для меня лучше! Отпустите девушку, или я вызову полицию!
        Ее угроза только вызвала громкий смех у черносотенцев.
        - Думаете, испугали, барыня? А вот уж нет! Мы в своем праве, так как выступаем за царя и отечество! Теперь идите, милая барышня, и не оглядывайтесь! Не про вас это дело! Да и всякое, неровен час, может случиться! Гляньте на себя! Прям наливное яблочко! А кругом мужиков много, глядишь, кто-то и захочет полакомиться!
        Не вмешиваясь, я исходил из принципа: каждый должен сам решать свои проблемы, но сейчас обстоятельства изменились. Местные придурки прилюдно оскорбили знакомую мне девушку.
        - Наташа, стой здесь и ни шага в сторону.
        - Сережа!
        - Я сказал. Стой и жди, - после чего быстрыми шагами направился к Фадею.
        - Эй, господин! Шли бы вы отсюда, пока бока не намяли! - предупреждающе крикнул стоящий рядом с главарем высокий и крепкий мужчина.
        - Свои побереги!
        - Мое дело предупредить! - усмехнулся он, идя мне наперерез. Вместе с ним пошли еще двое громил.
        Делая вид, что не обращаю на них внимания, я подошел к Фадею и сказал:
        - Отпусти ее. Живо!
        Тот, явно ободренный присутствием трех соратников, окруживших меня, нагло улыбаясь, заявил:
        - Становись в очередь, любитель жидов!
        В следующее мгновение, получив жесткий тычок пальцами в солнечное сплетение, он начал сгибаться, утробно хрипя. Почти одновременно я врезал каблуком правой ноги в пах стоявшему сзади черносотенцу.
        «О-о-о-ох!» - раздавшийся за моей спиной стон, возвестил меня о точном попадании в цель.
        Дернув головой влево, я ушел от удара кулака, летящего мне в лицо, а затем носком правой ноги, ударил бьющего между ног, но уже в следующую секунду на меня обрушилась лавина кулаков. Боль появлялась и пропадала, добавляя во мне ярости, пока вдруг в затылке будто что-то взорвалось. Я еще успел услышать донесшийся, словно издалека, крик сестры:
        «Сережа!!» - после чего окончательно потерял сознание.
        Очнулся я уже в больнице. За окном только-только начали опускаться сумерки. Сильная головная боль заставила меня ощупать голову, и когда пальцы наткнулись на плотную марлевую повязку, непроизвольно произнес:
        - Похоже, меня хорошо отделали.
        Вдруг неожиданно из легкого полумрака возникла легкая фигурка.
        - Сереженька, милый, я так за тебя боялась! Ты как?!
        - Наташа? Ты… почему здесь?
        - А где мне еще быть, братик? Тебе больно?!
        Ее голос дрожал, а в глазах стояли слезы.
        - Немного. Как… все закончилось?
        - Это было страшно! Эти люди били тебя, даже когда ты упал. Ты был весь в крови…
        - Наташа!
        - Что Наташа?! Ты зачем ввязался в эту драку?! Кто тебя просил?! А если бы тебя убили?!
        - Меньше эмоций. У меня и так голова болит.
        - Как ты можешь так говорить! Меня прямо всю колотило, когда мы в больницу ехали!
        - Чем все закончилось?
        - Женщины и я начали кричать, и к тебе на выручку наконец бросились рабочие, которые отогнали этих бандитов. Потом прибежали городовые, и народ стал разбегаться. Я…
        - Сестричка, извини, что испортил тебе выходной день. И дай мне, пожалуйста, воды.
        Напившись, я почувствовал себя легче.
        «Теперь пора боль на поводок брать».
        Пока я занимался самоконтролем, Наташа делилась своими собственными впечатлениями.
        - Ты так их бил… Это было очень страшно. Люди лежали, словно мертвые, и ты среди них. Везде кровь. Сережа, почему ты стал таким? Раньше ты был другой. Стихи читал. А сейчас… Может, это все твоя борьба? У тебя от нее постоянно руки сбиты и на лице синяки.
        - Стихи? Как тебе такие строки?
        Каждый выбирает для себя
        Женщину, религию, дорогу.
        Дьяволу служить или пророку -
        Каждый выбирает для себя.
        - Кто их написал?
        - Юрий Левитанский. Понравились? Вижу, что не очень. Теперь ты мне скажи: почему меня в отдельную палату определили?
        - Мария Владимировна так распорядилась.
        - Какая Мария Владимировна?
        - Странно… - протянула сестра удивленным голосом. - Мне почему-то показалось, что вы знакомы.
        - Когда кажется - креститься надо, сестренка. Теперь езжай. И никаких возражений. Берешь извозчика и в пансион.
        - Сережа! Я не могу тебя так бросить. Ты нуждаешься в…
        - Ты еще здесь?!
        - Хорошо, но я тебя завтра навещу.
        - Нет. Через пару-тройку дней я уже буду на ногах и сам к тебе заеду. До свидания, Наташа.
        - До свидания, братик.
        На следующий день после утреннего осмотра и последующих за ним процедур я с наслаждением замер на кровати. Неожиданно за дверью раздались невнятные голоса, но затем дверь приоткрылась, и я услышал, как мой лечащий врач с кем-то спорит.
        - Господа, вы, что не понимаете! Он еще вчера, как труп, лежал!
        - Доктор, нам надо только поговорить! И все!
        - Ему сейчас нужен покой! Понимаете, полный покой!
        - Доктор, пропустите их! - громко сказал я. - Пожалуйста!
        На какое-то мгновение наступила тишина, затем дверь широко распахнулась и на пороге появилась плотно сбитая фигура в полицейском мундире. За ним виднелся еще один человек средних лет, подтянутый, жилистый, в темно-синем костюме из английского сукна. Усики аккуратно подрезаны, густые волосы расчесаны, аккуратно лежат. Стоило ему войти, как в палате запахло хорошей парфюмерией. Лицо приятное, а вот глаза холодные, как у змеи. Полицейский мне понравился больше. В возрасте, но ещё крепкий и подтянутый, он имел цепкий и внимательный взгляд. Усы и коротко стриженная бородка в сочетании с носом картошкой и круглым лицом делали его немножко похожим на лубочного Деда Мороза. Пристав поискал глазами стул, но, не найдя, оглянулся на дверь. Как только стало понятно, что он искал, я сказал:
        - Стул в углу, за сложенной ширмой.
        - Спасибо.
        Сел пристав аккуратно, без излишней барственности.
        - Разрешите представиться: Дмитриев Степан Валерьянович, участковый пристав, в чье ведение входит и парк.
        - Смокин Илья Степанович, - вслед за ним представился человек в штатском платье.
        Я сразу отметил, что он официально не представился.
        «Следователь? Нет, тот бы представился. Скорее всего, жандарм».
        - Богуславский. Сергей Александрович.
        - Сергей Александрович, не могли бы вы рассказать, что случилось вчера в парке.
        - Извольте.
        После моего короткого рассказа на некоторое время воцарилось молчание.
        - Итак, по вашим словам получается, Сергей Александрович, что вы вступились за честь женщины.
        В голосе пристава не было ехидства. Да и глаза, в отличие от его напарника, смотрели на меня в большей степени благожелательно.
        - Да, Степан Валерьянович.
        - Это все, конечно, хорошо, но в драке, которую вы учинили, серьезно пострадало три человека, которые сейчас лежат в больнице.
        - Не учинил, а просто выполнил работу полицейских: спас девушку из рук хулигана. Или вы как-то по-другому можете назвать действия черносотенца?
        - Господин Богуславский, вам бы адвокатом работать. Уж больно ловко вы уходите от ответа на вопрос, а заодно и от ответственности! - неожиданно вступил в разговор Смокин.
        - Илья Степанович, а вы, в каких чинах служите?
        - Это неважно. Здесь я нахожусь для того, чтобы оказать посильную помощь Степану Валерьяновичу в расследовании этого происшествия, если мне покажется, что оно выходит за обычные рамки.
        Слова «мне покажется» были особенно выделены в его фразе.
        - Зря туман наводите, господин из жандармов. Для меня ваше появление очень даже ясно и понятно. Пояснить мои слова?
        Пристав понятливо молчал, понимая, что вопрос не ему предназначен. Жандармский офицер сначала скривил губы в иронической улыбке, но потом нехотя процедил:
        - Извольте, господин частный сыщик.
        - Для начала вы уж как-нибудь определитесь, господин из жандармов, кто я. То ли адвокат, то ли частный сыщик, - мои слова вызвали легкую улыбку на лице пристава, благо, что жандармский офицер не мог ее заметить, так как продолжал стоять за его спиной. - Ладно, оставим эти препирания. Черносотенцы специально пришли, чтобы спровоцировать рабочих на драку. Дальше, по вашему сценарию, должна была появиться полиция и всех арестовать, после чего парней в черном отпускают, а рабочих начинают запугивать. Глядишь, вместо одного иуды в группе их станет двое или трое. Вы тут же победный рапорт по начальству отправите: не зря деньги получаю - работаю. Вдруг все ваши планы пошли коту под хвост, и вы, понятное дело, разозлились. Будет этот Богуславский у меня плакать горькими слезами! И вот вы здесь. Если что не так, поправьте меня, господин Смокин.
        Тот какое-то время внимательно смотрел на меня, потом спросил:
        - Это же надо такое придумать!
        - Так я не прав или нет? - ответил я вопросом на вопрос.
        - Не мне судить, ведь это ваше предположение, а не мое, - ушел от ответа жандармский офицер. - Только ведь эти пустопорожние домыслы к протоколу не подошьешь, а вот факт драки, учиненной вами в общественном месте, основан на показаниях живых свидетелей! Да-с! Что вы на это скажете, сударь?!
        Я посмотрел на полицейского.
        - Даже так? - я деланно удивился. - Степан Валерьянович, вы что на это скажете?
        Участковый пристав чувствовал себя несколько неловко под моим настойчивым взглядом.
        - Официального документа пока нет, Сергей Александрович, но есть заявления, скажем так… пострадавших. Пока мы пытаемся обосновать дело на их свидетельствах.
        - А кроме пострадавших, других показаний свидетелей драки у вас нет?
        Полицейский тяжело вздохнул. Ему явно не хотелось играть роль марионетки, навязанную ему жандармом.
        - Так показания есть или их нет? - уже напрямую спросил я его.
        - Есть, - ответил мне пристав, глядя в сторону. - Девять показаний в вашу пользу.
        Я посмотрел на Смокина.
        - Господин жандарм, что вы там говорили насчет протокола и зачинщика драки?
        - В моем понимании все так и происходило, сударь.
        - За клевету можно и к ответу привлечь. Вы об этом не подумали, Смокин?
        - Господа, господа, успокойтесь, - пристав резко встал со стула, разведя руки в примиряющем жесте. - Не надо сгоряча бросаться резкими словами.
        - Ко мне еще вопросы будут?
        - Нет, - сразу и с видимым облегчением ответил мне Дмитриев. - Сергей Александрович, я потом пришлю полицейского для записи показаний. Поправляйтесь.
        - Спасибо. Всенепременно.
        Следом за ним сухо откланялся жандарм.
        - Честь имею, - он коротко кивнул мне и первым вышел из палаты.
        Не успела дверь закрыться за приставом, как ее снова открыли и в проеме появилась голова медсестры:
        - К вам посетительница, Сергей Александрович.
        - Ну, сейчас я задам этому неслуху! Давайте ее ко мне живо!
        Сестричка хихикнула и исчезла. Дверь медленно открылась, и на пороге показалась… родственница профессора.
        - Вы?! - не удержался я от удивленного восклицания. - Извините, ради бога! Я думал, что это моя сестра.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. Я так и поняла. Как ваше здоровье?
        - Здравствуйте. Нормально. Не ожидал вас увидеть.
        - Почему? Или есть другой способ выразить благодарность, кроме визита вежливости?
        У меня в голове сложился ответ, что у женщины есть пара-другая способов, как по-настоящему отблагодарить мужчину, но, естественно, говорить об этом не стал, а вместо этого, показав на стул, вежливо сказал:
        - Не изволите присесть, Мария Владимировна?
        Та села, расправила платье на коленях и вдруг неожиданно спросила:
        - Почему вы сразу не пришли на помощь той еврейской девушке?
        - О как! Второй допрос за утро! Как вы считаете, Мария Владимировна, это много или мало?
        - Мне принять ваши слова за оскорбление?!
        - На вас не угодить, милая барышня. Но сначала прошу вас ответить мне на один маленький и простенький вопрос. Вы пришли, чтобы задать только этот вопрос и уйти, или мы с вами можем еще о чем-нибудь поговорить?
        - Знаете, поручик, вы очень странный и непонятный для меня человек.
        - Это хорошо или плохо?
        - Еще не знаю.
        - Хорошо, отвечаю на ваш вопрос. Считал, что у нее и так много защитников. Там, кроме меня, было не менее дюжины ее соратников.
        - Боюсь, что не совсем понимаю вас. Объяснитесь, пожалуйста.
        - Там происходило собрание группы… революционеров. Она одна из них. По моему разумению, ее товарищи и должны были прийти на помощь своей боевой подруге.
        Она посмотрела на меня долгим взглядом, потом какое-то время раздумывала и, наконец, сказала:
        - Тогда… если я все правильно понимаю, то ввязавшись в драку, вы таким образом вступились за меня.
        - Вы все правильно поняли.
        - Но почему? Или вы, как благородный рыцарь, решили вступиться за честь дамы?
        - Все правильно. Только одно маленькое дополнение. За честь прекрасной дамы.
        Щеки у девушки порозовели.
        - Я вам благодарна… очень благодарна. Вы поступили как настоящий мужчина, но то, что произошло, там, в парке… Это было… дико. Извините меня, но по-другому это никак нельзя назвать.
        - Вы полагаете, что мне нужно было вызвать их на дуэль?
        - Нет, конечно. Они этого не достойны. Просто их надо было… жестко отчитать и тем самым поставить на место.
        - Как вы себе это представляете, Мария Владимировна?
        Девушка задумалась, потом спустя минуту сказала:
        - Да… я понимаю. Они не те люди. Могли просто не понять, и все опять бы кончилось дракой.
        - Вот видите, как просто. Вы пришли к такому же мнению, как и я.
        - Нет! Все-таки вы не правы. Нельзя решать все кулаками! Это неправильно!
        - Если вы не против, то давайте поговорим о чем-нибудь другом. Кстати, чуть не забыл. Сестра сказала, что это вы мне организовали отдельную палату. Это так?
        - Да.
        - Спасибо вам за заботу.
        - Не за что. Поправляйтесь.
        - Как ваш дядюшка поживает?
        - Хорошо. Преподает. Возится со своей коллекцией. Тут ему на днях пришло письмо от какого-то научного общества из Англии, в котором сообщили, что сделали его своим почетным членом, а он недоволен. Говорит, что они сделали неверные выводы из какой-то его монографии и опубликовали их в своем научном журнале. Теперь он собирается написать им гневное письмо.
        - Гневное письмо? Гм! На мой взгляд, он мягкий и добродушный человек.
        - Так оно и есть. Студенты его очень любят. А про письмо он уже, наверное, забыл. Просто временами он хочет показать, какой он строгий и требовательный преподаватель и ученый.
        - А вы? Какая вы, Мария Владимировна?
        - Я? - девушка несколько смутилась. - Какой-то необычный вопрос, не кажется ли вам?
        - Не хотите, не отвечайте. Я вот что хочу вам сказать… Вы меня извините за мое поведение на благотворительном балу.
        - Вы тогда вели себя не самым лучшим образом. Да еще сломали челюсть Александру Осиповичу, который вступился за меня.
        Мне был совершенно безразличен капитан с его сломанной челюстью, но чтобы не нарушать наладившихся отношений, я принял покаянный вид. Видно, мне удалось сыграть свою роль, потому что девушка с легким чувством вины в голосе сказала:
        - Я вас уже давно простила, Сергей Александрович.
        Продолжая изображать раскаяние, пришлось спросить:
        - Как он сейчас?
        - Хорошо. Он заботливый и хороший, при этом глубоко любит искусство. Театр хорошо знает и умеет роли разыгрывать. Несмотря на то, что он происходит из древнего дворянского рода, он в юности сбежал от родителей и выступал на сцене. С ним мне легко и просто.
        - А со мной?
        - Вы не такой. Мне кажется, что вы сильный, жесткий и своевольный человек.
        - Если судить по вашим словам, то такие люди вам не особенно нравятся. Я прав?
        - У меня уже был опыт… Впрочем, это неважно. Извините, но мне уже надо идти. До свидания.
        Девушка поднялась и пошла двери. Конец нашего разговора был настолько неожиданным, что я только и успел сказать ей в спину:
        - До свидания.
        Глава 5
        Перед тем как выйти, я остановился в больничном вестибюле перед зеркалом. Бровь рассечена. Подживающая ссадина на скуле. Левый глаз окружало цветное пятно уже начавшего сходить кровоподтека. В довершение этой безобразной картины - белая повязка, охватывающая голову.
        «Гм… Тот еще красавец».
        Выйдя из больницы, увидел внизу широкой лестницы ожидающую меня сестру и Алексея. Мой вид поумерил их восторги, но чувство радости в глазах обоих нельзя было не заметить.
        - Господа и дамы, как насчет того, чтобы отметить мой выход?
        Выбирать ресторан не стали, а зашли в первый попавшийся нам по дороге. Правда, у официанта, вышедшего нам навстречу, при виде моей побитой физиономии возникли законные сомнения, но демонстрация наличности в бумажнике сразу отмела их прочь. Пир удался на славу, после чего мы отвезли Наташу в пансион. Только я отпустил извозчика, как сестра протянула мне конверт.
        - Что это?
        - Возьми! Это от мамы. Почитай.
        Быстро пробежал глазами густо заполненный мелким почерком матери листок, затем поднял на сестру глаза.
        - Так что? Тебя можно поздравить?
        - Да, Сережа, да! Правда, не хорошо радоваться чужой беде, но… Надеюсь, ты меня понимаешь?!
        - Твой жених попался на воровстве. Кем он был, напомни?
        - Точно не знаю. Чиновник в департаменте. Какие-то поставки.
        - Следствие, потом суд… Все! Можешь его вычеркнуть из своей жизни. Кстати, мама хочет, чтобы ты приехала к ней.
        - Конечно, я поеду! Знаешь? Я решила! Скажу ей об Алексее!
        Я пожал плечами:
        - Тебе решать, сестренка. Твои восемнадцать лет не за горами, и ты станешь совсем взрослая! Кстати, а как будем праздновать твой день ангела?
        Я уже ожидал вороха самых необычных предложений и пожеланий, как она вдруг покраснела и несмело спросила:
        - Сережа, можно мне пригласить Алексея?
        - Почему бы и нет? Так на сколько персон мне заказывать ресторан?
        - Таня. Варя. Маша. Алексей. Это все.
        - С моей стороны еще один Лешка. Пойдешь, парень?
        Мальчишка покраснел, а потом буркнул:
        - Позовете - пойду.
        - Вот и отлично.
        - Сережа, я завтра, с Варей, еду платье забирать у портнихи. Оно такое красивое! Ты просто не представляешь!
        Я уже начал кивать головой, тем самым демонстрируя внимание к ее восторгам, как вдруг она неожиданно спросила:
        - Сережа, ты не хочешь пригласить Марию Владимировну?
        - Нет.
        - Она мне сказала, что навестит тебя больнице. Разве не приходила?
        - Приходила.
        Сестра внимательно посмотрела на меня и хитро по-женски, краешками губ, улыбнулась.
        - А она красивая, Сережа.
        - Может быть. Ну что будем прощаться?
        Придя на тренировку, я неожиданно узнал, что в субботу будет выпускной экзамен, а другой новостью стало то, что сдавать его мне придется вместе с ними, и это притом, что я пришел в группу на полтора месяца позже остальных. Экзамен был прост и одновременно сложен. Поединок с мастером. Закончиться победой он, естественно, не мог, но как сказал мастер, через схватку он поймет, насколько хорошо подготовлен его ученик. Испытание прошли все, после чего агенты на радостях пригласили меня, как положено, обмыть успех.
        Я хотел уже попрощаться с японцем, как тот вдруг неожиданно сказал ожидавшим меня у входа полицейским:
        - Вы идите, а я ненадолго задержу господина Богуславского.
        Один из агентов, Дмитрий, веселый холостяк, подмигнул мне и сказал:
        - Сергей Александрович, мы идем не торопясь, а если припозднишься - ты знаешь, где нас искать!
        С минуту мы стояли с Окато друг против друга, и все это время тот смотрел на меня, твердым, неподвижным, казалось бы, безразличным взглядом, но я знал, что это не так. Предстоял какой-то серьезный разговор.
        - Мне сказали, что вы схватились в рукопашной схватке с дюжиной человек. Это правда? - вдруг неожиданно спросил он.
        - Гм. Да.
        - И в результате оказались в больнице. Это очень плохо. Неужели я вас так плохо готовил?
        - Вы забываете о том, что я обучался у вас всего три с половиной месяца.
        - Речь идет не об этом, а о вас самом. У вас хорошие задатки. Невосприимчивость к боли, хорошая реакция, мощный удар. Все это надо правильно использовать, а вы не сумели.
        «К чему это он клонит?»
        - Мне сорок шесть лет. Из них девять лет я живу в России. Вы сейчас думаете, к чему я это рассказываю?
        - Да. Мне интересно, - не стал я отрицать свой интерес к неожиданной исповеди японца.
        - Гордыня и безответная любовь привели меня к поединку с родственником императорского дома. Я убил его и должен был дать ответ по всей строгости закона, но тут началась война. Мне было предложено с честью умереть на поле боя, и я дал согласие. В бою под Мукденом меня тяжело ранили. Русский солдат вынес меня с поля боя, затем врач сделал все возможное, чтобы я мог жить. Когда пришла пора выписываться из госпиталя, война закончилась. Лежа на больничной койке, я многое передумал и понял, что получил шанс начать жить заново. Может быть, поэтому ко мне пришла новая любовь к девушке - медсестре, которая ухаживала за мной. Перестав жалеть о прошлом, я стал жить настоящим. Сейчас у меня две дочери.
        - То есть у вас все в жизни сложилось хорошо, господин Окато?
        - Не могу так сказать. Жить вдали от родины и близких мне людей - тяжкое испытание, но речь сейчас идет не обо мне, а о вас, - он помолчал немного, потом продолжил.
        - Двадцать семь лет я изучал искусство рукопашного боя под руководством трех известных мастеров своего дела. Потом сам стал мастером и долгое время пытался привнести свое в технику рукопашного боя. Кое-что мне удалось сделать, кое-что нет. Все это время мне казалось, что рано заводить ученика, так как самому еще надо многое познать и сделать. Теперь я так не думаю.
        - Погодите, мастер! Ведь я и так ваш ученик.
        - Вы меня не поняли. Разговор идет не о самозащите, а об изучении боевого искусства, которое называется: коппо-дзюцу.
        - Это другой вид борьбы?
        - Запомните раз и навсегда! Коппо-дзюцу не борьба, а искусство рукопашного боя.
        - Верю вам на слово, господин Окато. Но на чем основан ваш выбор?
        - В вас есть внутреннее спокойствие, которое говорит о гармонии с окружающим миром. Человек, приступающий к изучению коппо-дзюцу, должен находиться в равновесии с окружающим миром и с самим собой, иначе человечество пополнится не истинным воином, а изощренным и опасным убийцей. Именно поэтому наше искусство предназначено только для избранных.
        - Лично мне это ни о чем не говорит.
        - Чтобы понять, надо познать самого себя, а для этого нужно время, - он помолчал, словно не зная, продолжать говорить или нет. - К моему удивлению, у вас уже есть то, что приобретается годами специальных тренировок. Взрывная энергия удара. Если к ней добавить ваше хладнокровие, стойкость, хорошую реакцию, то вы уже сейчас являетесь слепком сильного бойца.
        - Вам виднее, господин Окато.
        - Вы правы - мне виднее, но последнее слово все равно останется за вами.
        - Гм. А что собой представляет коппо-дзюцу?
        - Его иногда еще называют искусством ломания костей, так как основными целями являются кости и суставы. Несмотря на то, что основное направление школы мощные, поражающие человека удары, в этой технике есть большое количество специальных приемов, направленных на нервные узлы и болевые точки противника. Есть вопросы?
        - Мне тоже придется ее изучать… гм… годами?
        - Вы уже сейчас испугались трудностей?
        - Нет, но я не могу обещать, что изучение коппо-дзюцу станет целью моей жизни.
        Молчание японца продолжалось несколько секунд, но для меня они тянулись невероятно долго. В голове уже даже мелькнула мысль, что сказанное было лишним и японец передумал брать меня в ученики, как мастер неожиданно сказал:
        - Твоя прямота делает тебе честь. Скажу так: долгие годы изучения и совершенствования рукопашного боя - мой личный выбор. Свой выбор ты сделаешь сам. И последнее. Коппо-дзюцу сочетает в себе максимальную эффективность с простотой обучения. Кстати, это одна из причин, которая не допускает широкого распространения этого вида рукопашного боя. Правда, начинающим учебу не советуется делать скороспелых выводов, так как слова «простота обучения» в устах мастера может иметь далеко не то значение, что может подумать ученик, - выпустив «парфянскую стрелу», японец в первый раз позволил себе чуть-чуть улыбнуться. Краешками губ. Похоже, это показалось ему очень смешным, а вот мне - нет, потому что я уже успел убедиться на своей шкуре в предельно жесткой требовательности Окато на тренировках. - Еще вопросы?
        - Как будут проходить занятия?
        - Начнем с завтрашнего дня. Придете в восемь утра. Пока занятия будут проходить в утреннее время, через день.
        - Сколько времени будут длиться тренировки?
        - Сколько посчитаю нужным. Теперь идите.
        Потом мне не раз вспоминалась его фраза про «простоту обучения», когда я возвращался домой на негнущихся ногах с ободранными до крови кулаками.
        События последних дней временно отодвинули планы по поиску таинственного врага, но стоило мне прийти в норму, как тот снова стал моей первоочередной задачей. Зная кличку бандита, мне было нетрудно выяснить его местонахождение от агентов сыскной полиции, с которыми тренировался. Оказалось, что за Николаевским вокзалом имеется местность под названием Ольховцы. Название она берет от Ольховской улицы, где находится трактир, хозяином которого является главарь этих мест Васька Кистень. Агент, рассказавший мне о нем, склонялся к мнению, что того скоро уберут. На мой вопрос, почему его должны убить, ответил, что тот был неоднократно уличен блатными в несоблюдении воровских законов и сейчас остается на своем месте только из-за разброда, царящего среди уголовников. Когда придет бандит, добавил он, представляющий определенную силу, этот день станет последним для Кистеня. Теперь, когда я узнал все, что мне надо, осталось прогуляться в те места и осторожно разведать, как можно лучше подобраться к бандиту. Мне нередко приходилось слышать от полицейских агентов, что сброду, собранному в подобных человеческих
отстойниках, перерезать человеку горло, что стакан водки выпить, поэтому я решил действовать со всей осторожностью.
        Мы вышли из гостиницы вместе с Лешкой, который шел на уроки. Договорились, что идем вместе до церкви, а потом каждый - по своим делам, но не успели мы расстаться, как за спиной послышался топот быстрых ног. Оглянулся, так и есть - меня догонял мальчишка. Я остановился.
        - В чем дело?
        - Сегодня занятий не будет! Анастасия Никитична приболела!
        - Что там с матушкой случилось?
        - Не знаю. Отец Елизарий только сказал, что ей нездоровится, а поэтому занятий не будет. Дядя Сергей, можно мне с тобой пройтись?
        Хотел отослать его домой, но в последнюю секунду передумал:
        - Пошли.
        Несмотря на свой малый возраст, мальчишка столько лиха успел хлебнуть, что на три взрослых жизни хватит. После смерти матери, в восемь лет, он отправился через треть России в столицу, только потому, что соседи по деревне сказали, что в Петербурге живет его родная тетка, шесть лет тому назад переехавшая в город. По детской наивности, он решил, что непременно ее там найдет. У судьбы пути извилисты: родственницу он так и не нашел, зато встретился со мной.
        Спустя полчаса блуждания по улицам мы вышли к фабричным баракам и остановились у чайной. Где-то за ней, в конце улицы, должен был находиться нужный мне трактир.
        - Все, парень! Теперь иди домой.
        - Ладно. Когда вас ждать, дядя Сережа?
        - Часа через два. Эй! Ты чего?!
        Мой вопрос относился к неожиданно напрягшемуся лицу мальчишки, который замерев, сейчас смотрел куда-то мне за спину. Я резко обернулся. Судя по всему, пристальное внимание мальчишки привлекла троица крепких мужчин, среди которых особенно выделялся один богатырской статью. Они, судя по всему, только что вышли из чайной.
        «Встречался с кем из них раньше…» - но отгадку мне дал сам мальчишка, сорвавшись с места с истошным криком:
        - Батя-я-я!!
        Движение на улице, казалось, замерло на несколько секунд, настолько громким и неожиданным был крик Лешки. Народ, кто с любопытством, кто с потаенной тревогой, следил за бегущим мальчишкой. Идущие впереди нас мужчины, как и остальные прохожие, обернулись на крик, но уже в следующее мгновение один из них резко развернулся и замер.
        - Лешка. Ты?
        Его голос чуть подрагивал, что никак не вязалось с его мощной фигурой. Потом, в какой-то момент осознав, что это ему не видится, подхватил на руки ребенка и со счастливой улыбкой прижал его к груди под одобрительный гул зевак, уже начавших собираться вокруг них. Быстро оглядев всю троицу, я сделал вывод: матерые бандиты. Глаза жесткие, злые и полные настороженности. Именно такими взглядами они меня встретили, стоило мне подойти к ним.
        - Леха, он кто? - наконец обратил на меня внимание счастливый отец.
        - Это дядя Сережа. Он мне здорово помог, батя.
        - Помог, говоришь, - здоровяк поставил сына на землю, но его руку так и не отпустил, после чего внимательно и цепко стал меня оглядывать. С ног до головы. Мне не понравился его взгляд, и я сказал:
        - Вместо того чтобы разглядывать меня, словно товар в лавке, лучше бы спасибо сказал.
        Отец Алексея криво усмехнулся, но при этом кивнул головой, соглашаясь, и сказал:
        - Твоя правда. Спасибо тебе за сына. За то, что уберег, кормил и поил. Ежели чем могу, то помогу.
        «Может, и впрямь поможет…»
        - Кистеня знаешь?
        - Может, и знаю. Что у тебя к нему за интерес?
        Я помолчал, прикидывая за и против, а потом все же решил сказать неопределенно:
        - Поговорить надо.
        - Ты не наш, так какой у тебя может быть к нему разговор?
        - Уже сказал, чего повторяться.
        В наш разговор вдруг неожиданно влез стоявший слева от отца Алексея гибкий и жилистый, бандит:
        - Два Ивана, у него волына в кармане.
        «Приметливый, гад. И кличка у отца Лешки интересная. Два Ивана. Это же надо придумать».
        Второй уголовник, коротко стриженный бугай с седой прядью, тут же откликнулся на его слова:
        - Какой-то мутный этот фраер. Может, подсадка полицейская?
        - Ша, братья. Сам разберусь. Ты кто по жизни будешь, а то что-то мне невдомек?
        - Батя, он хороший, - попытался вступиться за меня Лешка.
        - Я не из полиции, насчет своего интереса скажу так: он мне кое-что должен.
        - Ты хоть знаешь, кто такой Кистень, паря? - с усмешкой в голосе спросил меня отец Лешки.
        - Знаю!
        - Резкий! Может, от того, что силушка в тебе играет? Ты подумай…
        - Уже подумал.
        - Ладно, парень, не кипи, - примирительно сказал главарь. - Мы тебя просто проверяли.
        - Проверили?
        - Кто ж словам верит, вот ежели бы в деле… Ты как, парень? Труса не сыграешь? Он там не один. С ним его людишки, и крови они не боятся.
        - Сколько с ним?
        - Четверо-пятеро. Так не боишься, что на перо поставят?
        - Мы идем или как?
        - Твоя жизнь. Тебе ей и распоряжаться. Ты, Леха, пока беги домой.
        - Батя…
        - Все будет хорошо, сын. Иди, потом увидимся.
        Спустя десять минут блужданий по извилистым грязным улочкам мы вышли к перекрестку, на котором стоял трактир - логово главаря бандитов здешних мест. Некогда золотистые буквы вывески под действием времени, ветра и дождя стали грязно-желтыми тенями бывшего великолепия, как и сам дом. Через многочисленные дыры обвалившейся и серой от потеков штукатурки грязными пятнами виднелся темно-красный кирпич. Довершали эту убогую картину валявшиеся недалеко от входа двое пьяных. Один из них, молодой мастеровой, спал, сидя, прислонившись спиной к стене, в грязной с оторванным рукавом куртке и радужным синяком на пол-лица, а в двух шагах от него, в жидкой грязи, лежал пьяный мужик в одной рубахе и подштанниках. В нескольких шагах от них стояла группка бродяг, которые скользнули по нам взглядами и снова вернулись к своему тихому разговору. Два Ивана, это прозвище, как я уже понял, было дано ему на каторге за силу, мотнул головой влево. Идем за угол. Как только мы свернули, я сразу ускорил шаг и обогнал идущих чуть позади уголовников. Так было между нами оговорено заранее. Те шли медленно и как бы стороной, я же
прямиком направился к черному входу, у двери которого на страже торчал громила. Картуз, сдвинутый на затылок, пиджак, рубашка в полоску, темно-синие штаны, засунутые в сапоги. При моем приближении он бросил быстрый и настороженный взгляд, но судя по всему, я не показался ему опасным.
        - Гражданин, вы не подскажете, как пройти в библиотеку?
        - Чево?! Каку-таку билитеку…
        В следующую секунду, кулак, вонзившийся в солнечное сплетение бандита, согнул его пополам. Хватая ртом воздух, он упал на колени, а уже в следующее мгновение заваливался на бок от удара, нанесенного ему сапогом в висок Сивым головорезом с седой прядью. Я бросил взгляд на отца Алексея. В ответ тот криво усмехнулся и качнул головой в сторону двери. Сунув руку во внутренний карман, я выхватил револьвер, затем ударом ноги распахнул дверь и вбежал в полутемное помещение. Тусклого света, идущего от давно немытого окна и двух свечей на столе, вполне хватило, чтобы разглядеть, а главное - оценить обстановку. За столом сидели три человека, играющих в карты, а вот четвертый, подпиравший плечом стену в двух шагах от меня, был, судя по всему, еще одним охранником. Он только начал разворачиваться в мою сторону, как получил рукоятью револьвера в висок и, хрипя, стал сползать по стене. Бандиты, до этого сидевшие за столом, только и успели что вскочить со своих мест, как в помещение уже ворвался Два Ивана со своими подельниками. В результате жесткой и короткой схватки в живых остался только один игрок: заплывший
жиром верзила, с черными сальными волосами, падавшими на плечи просторной рубахи. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Несмотря на бледное лицо и кровавые пятна на рубахе, в его глазах полыхала дикая злоба. Отец Лешки, стоявший в шаге от него, ткнул окровавленным ножом в его сторону:
        - Вот тебе Кистень.
        Весь этот нехитрый план нападения был его идеей. Он рассудил просто: вид у меня приличный, из местных никто не знает, а значит, особых подозрений не возникнет. Мне не были известны отношения двух уголовников, но, судя по всему, Два Ивана пришел к такому же мнению, что и полицейский агент: пришла пора скидывать Кистеня.
        Обойдя стол, я поднял опрокинутую табуретку, затем сел на нее. Чуть наклонившись, спросил, глядя прямо в мутные от боли и злобы глаза главаря:
        - Кто тебе заказал меня убить?
        - Кто ты?
        - Богуславский.
        - Богу… А-а-а… Было дело.
        - Так кто?
        - Пошел ты… - в следующее мгновение его лицо передернула гримаса боли, и он громко застонал.
        Я уже стал приподниматься с табуретки, чтобы освежить его память, как меня остановил отец Алексея:
        - Погоди, парень.
        Я повернул голову в сторону, ожидая, что он мне скажет.
        - Тебе здесь не след оставаться, а разговор с ним долгий будет. Поэтому так решим. Ты сейчас иди, я сам все у него узнаю… - Не знаю, что он прочел на моем лице, потому что поспешил добавить: - За мной должок, так что не волнуйся. Сделаю все как надо!
        - Хорошо. Когда я узнаю?
        - Встретимся через два дня.
        - Чего так долго?
        - Есть желание этот гадюшник немного почистить.
        Я усмехнулся:
        - Свой порядок будешь наводить?
        Тот вернул мне ухмылку и сказал:
        - Можно сказать и так. Подойдешь…
        - Давай в чайной, из которой вы сегодня вышли, - перебил я его.
        - Договорились. В семь вечера. Сивый тебя проводит до фабричной слободы.
        - Хорошо.
        Мальчишка за эти два дня прямо извелся в ожидании назначенной встречи и сейчас, обогнав меня, замер на пороге, высматривая в зале отца, а только стоило ему его увидеть, как он опрометью бросился к нему.
        - Батя-я!
        - Сынок!
        Отец подхватил сына на руки, а тот крепко обнял его шею обеими руками. Несколько минут они так стояли, потом беглый каторжник опустил сына и начал расспрашивать его о жизни. Какое-то время они были настолько увлечены друг другом, что не замечали ничего вокруг себя, пока Алексей в своем рассказе не коснулся меня. Два Ивана словно очнулся.
        - Погодь, сын. Мне тут надо одно дело закончить. Чаю пока попей с кренделем сахарным.
        После чего подался ко мне и негромко сказал:
        - Ты не наш. Если бы сына моего не спас, в жисть не сказал бы, а так слушай. Тебя со свету хочет сжить Сашка Артист. Есть такой хлыщ, работающий по бабам. Красивое личико, изящные манеры, хорошо подвешенный язык. Люди говорят, что он даже в театре представлял. Сам по себе он ничего не стоит, но его взяли в дело серьезные люди. Они тут, в Питере, что-то проворачивают. Мне тут на ухо шепнули, что в их шобле еще Степка Душегуб и Пантюха Живодер ходят. Слышал о них?
        - Нет.
        - За ними обоими не один десяток убиенных душ будет. Их кликухи сами за себя говорят. Это все, что я узнал. Сын теперь со мной будет. Мы в расчете. Прощай!
        Распрощавшись с Лешкой, я шел обратной дорогой и раскладывал по полочкам полученную информацию.
        «Хлыщ. Работает по богатым женщинам. Княгиня? Кстати, Красавчик тогда сказал, что они начали меня отслеживать от дома княгини. Может, на нее я им перебил охоту? Хм! Да она вроде не тот человек, чтобы польститься на дешевого альфонса. Они точно не в ее вкусе. Хм! «В театре представлял…» И Мария Владимировна сказала, что ее поклонник был когда-то артистом, и зовут его Александром. Сашкой. Точно! Сашка Артист. Вот теперь все сходится. Значит, вот ты какой красавец-капитан! Так она, выходит, богатая наследница? Интересно, что эти ублюдки задумали? Впрочем, если в их банде есть два убийцы, то выводы можно сделать соответствующие… Надо срочно предупредить Машу, да и полицию поставить в известность не помешает. Гм! Дома ли она? Хм! Зато профессора я точно найду в университете!»
        Взяв извозчика, я поехал в университет. Мне повезло даже больше, на что я мог рассчитывать. Только подъехал, как увидел его выходящим из университета, в окружении студентов. Отпустив извозчика, дождался, когда Иконников остался один, и подошел к нему.
        - Антон Павлович! Здравствуйте!
        - О! Сергей Александрович! Здравствуйте, голубчик! Как вы поживаете? Краем уха слышал, что вы вступились за Машу и оказались в больнице.
        - Видите, Антон Павлович, уже выписался. Разрешите я вас немного провожу.
        - Ради бога! Идемте! Шустовским коньячком побалуемся. Вы как?
        - Извините, как-нибудь в следующий раз. Мне бы с Марией Владимировной поговорить. Она сейчас дома?
        - Не знаю. У нее своя жизнь. То портнихи, то балы. Она многое может себе позволить, ведь ее бывший муж миллионером был. Гремел на все Забайкалье.
        - Погодите, Антон Павлович, так она была замужем?
        - Вы этого не знали? А то, что женихи за ней толпами бегают, - тоже нет? Как-то даже странно, Сергей Александрович.
        - Странно что?
        - Знаете… просто мне показалось, что вы и Маша больше подходите друг другу, чем эта неприятная личность, ее ухажер. Он ей стихи читает, слова приятные говорит, и физиономия у него, как у херувима, но… не нравится он мне и все тут.
        Когда мы подошли к дому профессора, уже начало вечереть, но фонари еще не горели. Только-только начало темнеть. С самого утра хлестал дождь, превратившийся сейчас в мелкую, противную морось, да еще подул резкий и сырой ветер с Невы. Экипаж, стоящий у подъезда, первым заметил профессор:
        - Интересно, куда это она собралась?
        Мы подошли в тот самый момент, когда Мария Владимировна садилась в экипаж, поддерживаемая Артистом.
        - Маша, ты куда собралась?
        - Я скоро буду, дядюшка…
        - Здравствуйте, Мария Владимировна. Вы не могли бы отложить поездку? Мне срочно надо с вами поговорить.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. Извините, мне сейчас надо ехать. Давайте завтра?
        - Тогда поговорим прямо сейчас! - с этими словами я вскочил на подножку и посмотрел в лицо брачному аферисту. - Сашка Артист мне ничего не хочет сказать?
        Тот сначала растерялся, тем самым выдав себя, но затем все-таки попробовал изобразить возмущенный вид:
        - Как вы смеете, сударь?!
        Его голос при этом явно дрожал. Было похоже, что он отлично осведомлен о судьбе всех наемных шавок, которых подсылал ко мне.
        - Сам слезешь или тебя вытряхнуть?
        Раздавшийся за моей спиной легкий, шелестящий свист заставил меня замереть и насторожиться. Почти сразу раздался резкий и испуганный вскрик профессора, который заставил меня резко развернуться в его сторону. Я успел увидеть только его вскинутую руку, как огненная вспышка опалила мой правый висок, и тело сразу стало ватным и неуправляемым. Проваливаясь в темноту, я еще успел услышать испуганный женский вскрик и хриплый голос мужчины:
        - Пиво! Гони, мать твою!
        Глава 6
        В голове звенело, в горле было сухо. Хотел приподнять голову, как боль, словно ее включили, опалила огнем правый висок.
        «Началось».
        Сознание, заторможенное действием сильнодействующих лекарств, медленно и лениво просыпалось. Вдруг где-то недалеко от своей головы я услышал шорохи, а затем раздался отчетливый мышиный писк. Только хотел удивиться, откуда в больнице могли взяться мыши, как услышал тихое всхлипывание.
        «Мама. Но… разве она говорила, что сегодня придет…» - мысль оборвалась в тот самый момент, когда я осознал, что лежу ничком, причем не на больничной кровати, а на холодном деревянном полу. Руки и ноги я чувствовал, вот только голова… На автомате я принялся загонять боль в самый дальний угол своего мозга, одновременно пытаясь вспомнить, что со мной случилось, как вдруг раздались тяжелые шаги и послышался скрип ступенек. Я замер. Фактора неожиданности еще никто не отменял. Многократный громкий скрип дощатых половиц и внезапно смолкнувшая девушка подсказали мне, что наши похитители спустились в подвал и сейчас топчутся, осматриваясь.
        - Глянь, Пантюха, как труп лежит, - раздался грубый мужской голос. - Говорил же тебе: моя гирька на цепочке бьет без промаха. Ежели еще живой, то вот-вот помрет. Я по молодости как-то одному купчишке голову ей проломал, да так, что меховую шапку ни капельки не забрызгал.
        - Закрой хайло, Степка, - голос другого бандита был вроде спокойный, но при этом в его тоне было что-то от шипения змеи, перед тем как укусить. На некоторое время воцарилось молчание, но затем он снова заговорил, но теперь уже обращаясь к девушке: - Вы барынька, не волнуйтесь сильно и извините нас за столь плохое обхождение. Дураки они, что с них взять. Не разобравшись ни в чем, глупость сморозили большую. Если обида у вас на них большая, говорите, не стесняйтесь. Накажем дураков.
        - Вы, почему привезли нас сюда?! По какому праву?! Вы кто?!
        - Кто мы, вам знать не положено. Да и не нужно, потому что в этом случае судьба вас ждет незавидная.
        - Вы…!
        - Ну-ка, охолони, милая барышня! У меня к тебе есть вопрос, который сейчас все разрешит. Ответь правдиво и иди на все четыре стороны! Вопрос простой…
        - Меня уже полиция ищет! Если вы сейчас же не отпустите меня, вас сошлют на каторгу!
        - Не пугай! Был я уже там, а теперь, как видишь, здесь перед тобой стою. Мне нужен лист с нарисованной картой, который достался тебе от мужа. Где он?!
        - Вы понимаете что сделали?! Убили человека! Вас уже ищет полиция!
        - Не надо нас пугать, дамочка! Сами кого хочешь, испугаем! Итак, я снова спрашиваю: где карта?!
        - Вы совершили преступление! Вас ждет суд!
        - Не доводи до греха, сука! - из голоса бандита исчезла вся напускная вежливость. - Говори, как на духу! Где карта?!
        - Как вы смеете так со мной обращаться?!
        - Тьфу! Дура! Не понимаешь по-хорошему! Что ж, тебе решать! У тебя еще есть время подумать, но только до того часа, пока хозяин не начнет решать твою судьбу. Ох, и долго ты умирать будешь, деваха! Вон посмотри на Степку с Пантюхой, на их душегубские рожи, и подумай, что они могут сделать с твоим мягким, нежным телом.
        - Нет! Вы не можете со мной так поступить! Я… - тут ее слова захлебнулись в громких рыданиях.
        - Вы, парни, разберитесь с этим молодцом. Если мертв - уберите, а если жив, допытайте у него, откуда он про нас узнал. Что хотите, делайте, но узнайте имя иуды. Сам его на нож поставлю.
        Потом послышались тяжелые шаги, затем раздался скрип ступеней, а с ним - шорох и писк потревоженных мышей.
        - Ну что, Степка, проверим твоего покойника?
        - Чего его проверять? Как кинули, вон так и лежит.
        Сдвоенный стук подков сапог замер около меня.
        - Переворачивай. Взяли!
        - А тяжелый, как тот боров!
        Меня перекатили на спину. В нос ударила смесь из едкого пота, перегара и резкого запаха прокисшей, давно не стиранной одежды. Когда гнилая вонь ударила прямо в нос, а грубые руки прошлись на ощупь по моим карманам, я решил, что пора открывать глаза. Открылся только один, но и его хватило, чтобы увидеть нависшую надо мной голову с низким лбом и густой неряшливой бородой. В черных глазах бандита застыло удивление. Дальше все произошло чисто рефлекторно. Мощным ударом кулака я смял только начавший рваться крик вместе с гортанью. Бандит, хрипя, еще только начал заваливаться на спину, как я уже вскочил на ноги. Второй головорез, находясь в ступоре, инстинктивно отскочил в сторону, все еще тараща на меня глаза. В отличие от него, я не стал терять времени, нанеся мощный удар ногой. Толстая подошва ботинка врезалась ему в голень. Бандит с воплем согнулся, дав мне возможность нанести многократно отработанный на тренировках резкий и короткий удар в голову. Раздался хруст, и конвульсивно дергающееся тело с тяжелым шлепающим звуком рухнуло на пол. В следующее мгновение тишину прорезал истошный женский вопль,
и тут же следом раздался частый стук тяжелых сапог.
        - Если что с девкой случится, на куски вас, аспиды, покрошу! Вы меня знаете!
        Последние ступеньки бандит перепрыгнул, громко стукнув сапогами в пол и тут же замер, увидев меня. Когда удивление из его глаз ушло, он уже ничего не выражающим взглядом оглядел тела двух своих подельников. Один из них был уже покойником, а второй, дергаясь в последних приступах агонии - на пути к смерти.
        Только теперь мне удалось разглядеть главаря. Внешним видом он походил на мелкого лавочника или купеческого приказчика. Возраст 45 - 50 лет. Черные сальные волосы, расчесанные на пробор, мясистый нос и пухлые щеки, наполовину закрытые густой, аккуратно подстриженной бородой. Крупное тело заплыло жиром, и только глаза выдавали его волчью натуру. Несколько мгновений мы мерили друг друга взглядами. Несмотря на его внешнюю невозмутимость в его глазах плескался страх, который он сдерживал усилием воли. Его можно было понять. Неизвестно кто, почти труп, взял и с ходу положил двух его матерых убийц.
        - Шустрый ты, парень, как на тебя поглядишь. Двух таких зверей завалил. Их полиция который год ищет, а ты их разом положил. Ты кто?
        - Конь в пальто!
        - Вижу, не из наших ты. Гм. Может, шпик? - он оценивающе бросил на меня взгляд - Нет. Тех насквозь вижу. Ты другой… Денег хочешь?
        - Нет.
        - Почему-то так и подумал. Что ж, каждый сам идет своей дорогой и только Господь видит его жизненный конец. Видно, пришло время проверить, чей срок длиннее.
        С этими словами он выхватил из-за голенища сапога нож. Я замер, затем сжал кулаки и встал в стойку боксера.
        «Он должен знать о боксерах или, по крайней мере, о кулачном бое. Значит, ему надо представить такого бойца».
        Вслед моим мыслям по губам убийцы скользнула понимающая усмешка. Похоже, он попался на мою грубую уловку. Я стал осторожно подбираться к нему, забирая немного влево. Матерый бандит стоял на месте, настороженно ожидая моей атаки. Не доходя до него двух метров, я остановился и, покачивая корпусом, сделал вид, что готовлю атаку.
        «Удар наноси вовремя. Жди своего благоприятного мгновения и лишь тогда вступай в бой. Если нет благоприятного стечения обстоятельств - создай их сам. Ты хитер. Отвлекай внимание противника. Затем атакуй. Молниеносно. Решительно. Без предупреждения».
        Последовав словам мастера, я так и сделал. Бросившись на нож, я заставил его думать о прямой атаке, а сам в тот же миг, резко отпрянув, нанес мощный удар ногой по голени. Убийца издал вопль и непроизвольно согнулся, подставившись под удар. В эту самую секунду я нанес удар ребром ладони по шее. Лицо бандита побагровело, он покачнулся и с глухим стуком рухнул на пол.
        - Господи. Господи. Господи, - неожиданно зачастила скороговоркой Маша.
        Я повернулся к ней. С остановившимся взглядом, направленным на трупы, она все продолжала бормотать:
        - Господи. Господи.
        «Шок. Некрасиво, конечно, получилось. Но что тут поделаешь?»
        - Мария Владимировна! Посмотрите на меня!
        Она резко подняла голову. В ее глазах стоял страх. Дикий и неуправляемый.
        «Мне только истерики не хватало!»
        - Все кончилось! Они мертвы и больше не опасны!
        - Они… мертвы? - неожиданно переспросила меня девушка.
        - Да! - ответил я более чем резко, так как у меня сильно болела голова, а если сказать точнее, то просто трещала от боли. Напряжение начало сходить, и боль, на какое-то время запертая на замок, теперь вырвалась на волю. Я притронулся пальцами к правому виску и ощутил плотную корку засохшей крови.
        - Не трогайте! Это может быть опасно! - неожиданно резко выкрикнула Мария Владимировна. - Вам надо к доктору!
        Я автоматически отдернул руку, а потом недовольно буркнул:
        - До него еще дойти надо.
        - У вас половина лица кровью залита. Вам больно?
        Я не ответил, а вместо этого стал стирать слюной засохшую корку крови, стягивающую правое веко.
        - Так лучше?
        Маша кивнула головой.
        - Не знаете, есть кто-нибудь наверху?
        - Не знаю.
        - А где Сашка Артист?
        - Они его высадили по пути.
        - Посидите здесь немного, пока я… - Но по ужасу, исказившему красивые черты лица, понял, что она ни за что не согласится на мое предложение. - Хорошо. Идемте со мной, только держитесь сзади.
        Она кивнула головой, затем поднялась, сделала два шага и остановилась около лестницы и посмотрела на меня. В ее глазах стоял страх. Мне почему-то показалось, что какая-то его часть теперь относится и ко мне. Подойдя к лестнице, прислушался. Наверху было тихо, и я стал осторожно подниматься. Выйдя наружу, быстро огляделся. Судя по большому количеству пустых полок, висящих на стенах, эта комната когда-то была кладовой. Стараясь как можно тише шагать, прошел через настежь открытую дверь. Передвигаясь из комнаты в комнату, я никого больше не нашел. Дом на окраине был убежищем только для двух убийц, что нетрудно было определить по матрацам и одеялам, лежащим на двух топчанах.
        «Значит, третий бандит здесь не жил».
        Только я направился к выходу, как вдруг понял, что упустил одну очень важную деталь, которая, вполне возможно, сможет навести меня на след, и я снова кинулся к люку в подвал.
        - Мария Владимировна, побудьте здесь! Я скоро!
        Девушка, еще не отойдя от приключившегося с ней ужаса, бросила на меня испуганный взгляд.
        - Я же сказал - скоро буду! - и стал спускаться.
        Сначала обыскал карманы убийц и ничего не нашел, за исключением мелкой монеты и пуговицы от пальто, после чего приступил к обыску их главаря. Находки меня порадовали. Около тридцати рублей монетами и мелкими купюрами в кармане штанов, которые оставил себе, затем вытащил из жилетного кармана массивные старинные золотые часы на толстой золотой цепочке. Какое-то время думал: брать или не брать, но потом решил вернуть их на место. В тот момент, когда я вкладывал их обратно, мои пальцы вдруг коснулись бумаги. Извлек ее. Это был обрывок листка бумаги, старый, сильно потертый, свернутый вчетверо. Развернул. На ней был написан корявым почерком адрес. Улица, дом и квартира.
        «А город? Если это не Питер, то будет очень смешно».
        Засунул бумажку в карман, поднялся с колен, быстро прошелся глазами по подвалу. Полумрак, пыль, мыши. Стоп! Сундук. Подойдя к нему, я откинул крышку, на дне лежало истлевшее тряпье. Перебрал его, но ничего не нашел. Захлопнул крышку и уже собрался отойти, как заметил несколько царапин на деревянном полу, рядом с сундуком.
        «Зачем эту рухлядь двигать? Если только там не лежит…».
        Отодвинув его, нашел сломанную доску, а под ней - небольшую жестяную коробку из-под леденцов. Открыл. Половину объема коробки занимали золотые монеты. Поднялся наверх. Девушка тут же вопросительно уставилась на коробку. Стало даже немного неловко под ее взглядом.
        - Наследство оставили…
        - Так вот почему мы из этого страшного дома не уходим? Вы деньги ищете? Неужели вы не понимаете?! На них человеческая кровь!
        «Тон какой резкий и обличительный! Теперь еще по морали пройдись, совсем славно будет!»
        - Уважаемая Мария Владимировна, вы внимательно слушали человека, который вам угрожал?
        Какое-то время она смотрела на меня, не понимая, к чему был задан этот неожиданный вопрос, но затем ответила:
        - Да. Слушала. К чему вы все это говорите?
        - К тому, уважаемая Мария Владимировна, что какому-то мерзавцу, натравившему на вас этих бандитов, нужна карта. И мне почему-то кажется, что так просто он от вас не отстанет. Сейчас я пытаюсь найти след, который сможет привести меня к нему. А это, - и я потряс в воздухе коробкой, и под глухой звон монет продолжил: - издержки моих поисков. Я доходчиво объяснил то, чем занят?
        - Я… Ради бога, извините меня! Не подумала! Просто этот страшный дом меня пугает до дрожи.
        - Без нужды мы не задержимся здесь ни одной лишней минуты. Обещаю вам.
        Пройдя на кухню, оббежал глазами все вокруг и уже собрался выйти, как вдруг резко обернулся. На лавке, стоявшей вдоль стены, лежал пиджак.
        «Блин! Точно, старый бандюган был только в одной жилетке! Как я сразу не сообразил!»
        Резко развернувшись, я подошел и взял пиджак. Обшарил его карманы, выкладывая их содержимое на лавку. Бумажник и… ключ. Некоторое время я изучал содержимое бумажника. Там были только деньги, около четырехсот рублей. Рассовав все это по карманам, подошел к окну. За стеклом было настолько темно, что можно было только увидеть расплывчатую черноту забора, окружавшего дом.
        - Вы не знаете, куда нас привезли?
        Девушка только покачала головой. Я достал из кармана часы. Щелкнул крышкой. Было половина десятого вечера. Спрятав часы, подошел к входной двери, осторожно открыл ее и стал вглядываться в темень.
        «Кто-то должен быть еще. Или он на извозчике приехал?»
        Порыв сырого ветра заставил меня запахнуть пиджак. Спустившись с крыльца, я уже подходил к полуоткрытым воротам, как увидел стоящую бричку. Кучер, в свою очередь, услышав шаги, повернул голову в мою сторону. Стоило нам встретиться глазами, как он замер, а затем стал быстро-быстро креститься, повторяя одни и те же слова:
        - Сгинь нечистая сила, сгинь нечистая сила…
        Только сейчас до меня дошло, что это тот самый экипаж, на котором нас сюда привезли. Я кинулся к нему, но кучер, выйдя из ступора, хлестнул кнутом лошадь и экипаж растворился в темноте. Еще с минуту был слышен затихающий вдали цокот копыт, после чего наступила тишина. Кто-то вздохнул. Я резко повернулся. За моей спиной стояла девушка.
        - Придется пройтись пешком, Мария Владимировна. Вы как?
        - Со мной все хорошо, но только, ради бога, давайте уйдем отсюда как можно скорее.
        Не успели мы пройти и ста метров, как ее начала бить крупная дрожь.
        - Накиньте мой пиджак.
        Она резко затрясла головой и сделала шаг в сторону.
        «Что это с ней?»
        Только теперь стало заметно, как она старается держаться от меня, как можно дальше. Впрочем, мне нетрудно было понять, что это была реакция на «гладиаторские бои» в подвале.
        «Интересно, а как бы ты сам отреагировал на подобное?» - задал я сам себе этот вопрос, но спустя несколько секунд понял, что для меня он не имеет смысла.
        - Сейчас мы поедем в гостиницу, в которой я сейчас проживаю. Она, конечно, не хоромы вашего дядюшки, но вполне сносная. Поживете там пару дней.
        - Зачем это?! Я могу снять номер в приличной гостинице!
        - Как хотите, но если вас продолжат искать, то будут искать именно в таких местах. Впрочем, это ваше дело. Вы девушка самостоятельная…
        - Еще раз извините меня, Сергей Александрович. Сказала, не подумав. Вы правы.
        - Закрыли вопрос. Так вы, оказывается, были замужем?
        - Вы этого не знали?
        - Нет. Да и зачем мне подобными вещами интересоваться? Мне вполне хватало знать, что на свете существует красивая девушка по имени Маша.
        - Странно. Так вы не знали о том, что я очень богата?
        - Нет.
        - Значит, там, на балу…
        Она замолчала. Какое-то время я ждал продолжения, но когда понял, что его не будет, продолжил разговор сам:
        - Я вообще странный человек, поэтому не сильно обращайте внимание на мои… гм… чудачества.
        Она только бросила на меня вопрошающий взгляд, но ничего говорить не стала, при этом ее лицо оставалось несчастным и задумчивым.
        «Ты хоть бы мозгами шевелил изредка, кретин. Это же надо такое ляпнуть! Убил трех бандитов голыми руками и назвал это чудачеством. Догадываюсь, что она сейчас про меня думает».
        Спустя несколько минут она подтвердила мои мысли:
        - Вы били их так, чтобы убить. Без жалости. И сейчас не испытываете по этому поводу никакого сожаления.
        Нет, она не ждала ответа, так как даже не посмотрела на меня, чтобы понять, как я отреагирую на ее слова. Просто сказала, глядя перед собой, и ее слова прозвучали словно приговор.
        «Благородного рыцаря из меня не получилось. Придется переучиваться на маньяка-убийцу».
        Так мы и шли, молча и не глядя друг на друга, пока прямо на нас из-за угла не выехал свободный экипаж.
        - Извозчик! Стой!
        - Куда прикажете ехать, барин?!
        - Мария Владимировна, скажите адрес вашего дядюшки, - наткнувшись на ее недоуменный взгляд, пояснил: - Успокоим профессора, а вы заодно возьмете необходимые вам вещи.
        Мне подумалось, что знакомая обстановка ослабит ее напряжение, но этого так и не случилось. Во время короткого разговора с дядюшкой она говорила невпопад, затем судорожно металась по комнатам, собирая вещи. Антон Павлович, когда увидел мою разбитую голову, позвонил своему приятелю врачу, и тот согласился принять необычного пациента в неурочное время, поэтому из-за всех задержек мы приехали в гостиницу только около часа ночи. Я заказал чай. В номере у меня были сушки и вишневое варенье, баночкой которого меня как-то одарила жена отца Елизария. Сели за стол. По неподвижному и бледному лицу Марии Владимировны чувствовалось, что та до сих пор находится в шоке. Да еще мысли путает непонятный человек, который пару часов тому назад совершил тройное убийство, а сейчас сидит как ни в чем ни бывало и сушки размачивает в горячем чае. Я видел, что Маша совсем запуталась, пытаясь понять, кто я такой: благородный рыцарь или подлый убийца?
        - Пейте чай, а то остынет.
        - А… Да. Спасибо. Пью, - она автоматически взяла чашку, сделала глоток и поставила ее на стол с отсутствующим видом, снова забыв о ней.
        - Может, вы ляжете, Мария Владимировна? И время уже позднее.
        - Нет. Нет! Не хочу оставаться одна, - она бросила на меня жалобный взгляд. - Давайте поговорим. Хорошо? Бедный дядюшка! У него даже голос дрожал, когда он со мной разговаривал. Вы сказали ему, чтобы он сообщил в полицию про тот страшный дом?
        - Да. Думаю, завтра утром полиция разберется, кому он принадлежит.
        - Знаете, мне давно хотелось съездить за границу, но все никак не могла решиться. Да вот несчастье помогло. Теперь поеду… - При этом она попыталась улыбнуться, но лучше бы она этого не делала. Уголки рта дрогнули, и она зарыдала навзрыд. Я просто смотрел на ее вздрагивающие плечи, на сбившиеся волосы, на лицо, спрятанное в ладонях, но делать ничего не стал. Какой смысл утешать человека, которому ты неприятен.
        - Мария Владимировна, успокойтесь. Все закончилось. Поедете за границу, получите много новых и ярких впечатлений, после чего сегодняшний кошмар забудется как дурной сон.
        Спустя какое-то время рыдания прекратились и перешли во всхлипывания, потом она убрала ладони и, глядя куда-то в сторону, стала вытирать влажные глаза платком. Встала, подошла к зеркалу, горестно вздохнула, поправила волосы, потом воротник платья, после чего вернулась и села за стол.
        - Вы сказали: забудется. Нет. Это на всю жизнь, Сергей Александрович. Как шрам, только не на лице, а в душе. Я даже подумать не могла, что нечто подобное со мной может произойти! - хотя ее голос подрагивал, но следов истерики в нем не было. Она подняла на меня глаза. - Господи! Я ведь вас толком даже не поблагодарила. Большое вам спасибо!
        - Не за что, Мария Владимировна!
        - Знаете, вот вы сейчас сидите и с аппетитом чай пьете, а ведь недавно вы… Скажите мне правду: вы же не собирались их щадить?!
        - Или я их, или они - меня.
        - Да! Я понимаю, вы не такой, как они! Вы убивали во имя спасения. Вы спасли мне честь и жизнь! Я это ценю и очень вам благодарна! Знаете, тогда в парке вы встали на защиту моей чести, а сейчас рисковали жизнью, чтобы спасти меня… А я…
        - Можете не продолжать, Мария Владимировна. Мне все понятно. Я вам нравился, вы мне нравитесь, но между нами ничего не может быть. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Я все правильно изложил?
        - Да… Но вы как-то это резко… сказали. Наверное, обижаетесь на меня? Извините, ради бога! Вы спасли меня, а я… Извините меня, мысли путаются… и я просто не знаю, что говорю!
        - Все будет хорошо. Вы, главное, успокойтесь.
        Какое-то время мы сидели молча, затем, чтобы разрядить напряженную, давящую на нас обоих атмосферу, я спросил:
        - Не знаете, о какой карте тот тип говорил?
        - Не знаю. Да и завещания никакого не было. Когда его домой принесли, муж два дня пролежал, а потом умер. Как сейчас его вижу на кровати. Лицо бледное, губы синие, не дышит, а хрипит. И Библию свою в руках держит.
        - Богомольный был?
        - Какое там! Да и библия была из дешевых. Затертая такая книжка, с желтыми страницами.
        Какое-то время я прокручивал в голове полученную информацию, пока не выстроил цепочку происшедших событий, связавших наши судьбы - мою и Крупининой.
        «Артиста готовили в мужья Маше для того, чтобы тот без помех занялся поисками карты. Но зачем такая сложная комбинация? Заслать воров в дом, чтобы те все перерыли. Или устроить налет на квартиру профессора. Гм. Карта. Клад, что ли? Зарытые сокровища? Все одно непонятно».
        Больше у нас разговоров на эту тему не было, а если и общались несколько дней перед ее отъездом, то чисто по деловым вопросам. Последний наш разговор состоялся уже на перроне, перед самой посадкой на поезд. Сначала она долго наедине о чем-то беседовала с Антоном Павловичем, потом подошла ко мне и долго смотрела мне в лицо, после чего, наконец, сказала:
        - Странно сошлись наши пути-дорожки и так же разошлись. Даст бог, увидимся, Сергей Александрович.
        - Не грустите, все образуется, Мария Владимировна.
        - Я всячески надеюсь, что мир снизойдет в мою душу, - она помолчала. - Знаете… после тех событий… в том доме… Тогда в моем сознании вы словно слились с моим покойным мужем. В свое время его холодная жестокость сводила меня с ума. И мне показалось, что вы чем-то схожи. Но это не так! Вы не такой! Тогда я проявила черную неблагодарность по отношению к вам! И я хочу извиниться за свое…
        - Не надо лишних слов. Я все понял.
        Какое-то время она смотрела на меня, а глаза были грустные-грустные.
        - Еще я хотела сказать… Нет. Это все. Прощайте, Сергей Александрович.
        - Неправильно вы говорите, Мария Владимировна. Лучше - до свидания.
        - До свидания.
        После того, как поезд отошел от перрона, Иконников, обратившись ко мне, попросил приехать к нему вечером.
        - Что-то срочное?
        - Не очень, но мне хотелось бы закончить с этим делом как можно скорее.
        Я бросил на него вопросительный взгляд, но тот отвел глаза и продолжил:
        - Так я могу вас ждать сегодня вечером?
        - Хорошо. В семь - половину восьмого вас устроит?
        - Буду ждать вас, Сергей Александрович.
        За те несколько дней, пока Мария Владимировна готовилась к отъезду, я внимательно отслеживал все, что печаталось в газетах по поводу происшествия в заброшенном доме на окраине Петербурга. Как оказалось, полицию кто-то опередил. Полицейские прибыли туда уже после приезда пожарных, которых вызвали местные жители, под самое утро, когда огонь уже охватил весь дом. После тщательных поисков на пепелище были обнаружены восемь обгорелых трупов, причем большая часть из них, как определили эксперты, умерли давно. Золотые часы, которые я обнаружил на главаре, были опознаны и, как оказалось, принадлежали купцу Кукушкину, зарезанному в собственном доме два с половиной года тому назад. Судя по всему, в этом доме было логово банды убийц, что подтверждали опознанные трупы Степана Докукина, по кличке Душегуб, и Пантелеймона Мухина, по кличке Живодер. По одной из версий, бандиты чего-то не поделили между собой, после чего началась драка, во время которой и была опрокинута керосиновая лампа.
        «Дурацкая версия, но даже если полиция думает иначе, им все равно не докопаться до истины».
        Теперь, когда Маша уехала, я мог съездить по адресу, найденному мною в жилетном кармане главаря. Выйдя из вокзала, я обернулся и посмотрел на большие часы, висящие на здании станции. Было тридцать пять минут второго. Пошарив в кармане, достал ключ. Минуту смотрел на него, потом сунул обратно в карман и направился к стоянке извозчиков, а спустя двадцать минут уже стоял напротив нужного мне дома. Каменное пятиэтажное здание знавало когда-то лучшие времена. Сейчас часть фигурной лепнины, некогда украшавшей дом, была разрушена, а железная ограда с завитушками местами начала ржаветь. Пройдя через распахнутую настежь калитку, вделанную в ворота, огляделся. Двор был небольшой. В глубине был навес, под которым лежала в два ряда поленница, в половину человеческого роста. Парадный вход находился между двумя колоннами, поддерживающими козырек над входом. В подъезде было чисто, но и ничего лишнего: ни лепнины, ни медных блях на перилах, на потолке не люстра - обычная лампочка. Поднялся на второй этаж. Подойдя к двери, остановился и прислушался. Кругом ни звука. Впрочем, это было и не удивительно. Двери были
толстые, дубовые, хорошо пригнанные. Мне почему-то подумалось, что в таких домах, как этот, доживают свой век вышедшие на пенсию чиновники и служащие. По утрам пьют кофе, днем перемывают кости соседям, а по вечерам выгуливают болонок. Достал ключ и попробовал открыть замок, и… вдруг понял, что дверь не закрыта. Осторожно потянул на себя, затем несколько мгновений прислушивался, вглядываясь в полумрак прихожей, и только потом вошел, прикрыв за собой дверь. Сделав несколько шагов в глубь квартиры, ощутил какой-то странный запах. Он был слабый и плохо различимый, но при этом не имел никакого отношения к обычным бытовым ароматам. Что он собой представляет, стало понятно, когда я открыл дверь в гостиную. Он шел от трупа «студента», лежавшего в проеме двери, ведущей в спальню. Судя по всему, он лежал здесь не менее суток. Хмыкнув, я огляделся. Несмотря на то, что тяжелые плюшевые шторы на окне были раздвинуты только на треть, света хватало, чтобы увидеть: в гостиной явно что-то искали. Мебель была сдвинута с места, ящики комода выдвинуты, а вещи выброшены на пол. Осторожно обойдя тело, вошел в спальню и
увидел второй труп, лежащий у распахнутого настежь одежного шкафа. Это был Сашка Артист.
        «Интересно, кто их так уделал?»
        - Что за…!
        Мое восклицание было чисто непроизвольной реакцией на внезапно оживший труп Артиста. Впрочем, он не совсем ожил, а только открыл глаза. Какое-то время мы смотрели друг на друга, потом Артист тихо и не совсем внятно произнес: - Ничего… не… чувствую. Руки… не… поднять.
        - Позвоночник перебит.
        - Я… умру?
        Я пожал плечами. В одной руке Артиста была зажата залитая кровью пачка денег, во второй он держал окровавленный нож. Рядом валялась еще одна пачка денег, а вместе с ней - полотняный мешочек. У его развязанной горловины лежало несколько высыпавшихся золотых монет. Снова посмотрел на Артиста:
        - Что, твари, добычу не смогли поделить?
        - Врача…
        - Кто такой Хозяин?
        - Нож… знал.
        «Значит, Нож. Круг замкнулся. Может, оно и лучше. Хм. А может… и нет».
        Наклонившись, взял лежащую на полу пачку денег и сунул ее в карман, затем собрал золото в мешочек и пощупал монеты через материал.
        «Где-то под двадцать кругляшей будет. Неплохо».
        Несколько секунд, раздумывая, смотрел на залитую кровью пачку денег, зажатую в руке Артиста, но затем решил не брать, после чего приступил к обыску квартиры в поисках бумаг, способных вывести на след Хозяина. Мне удалось обнаружить тайник, но увидев, что в нем, с легким чувством брезгливости, вернул сверток на место. Это были бывшие женские золотые украшения, из которых вытащили камни, а затем молотком превратили в лом.
        Спустя час я вернулся в гостиницу. Сосчитал добычу. В пачке оказалось три тысячи пятьсот рублей, а в мешочке - двадцать четыре золотые монеты.
        «Продолжать искать Хозяина? А смысл? Артист умер или умрет, а Хозяину я без надобности. Все же, что это за карта такая таинственная? Может, клад?»
        Через два дня прочел в газетах статью о таинственной квартире и двух трупах. Как оказалось, в квартире был еще один тайник, в котором нашли мешочек с тремя десятками драгоценных камней.
        «Логично. Золотой лом был, теперь нашли камни».
        Глава 7
        - По рюмочке коньяка, Сергей Александрович?
        - Спасибо, Антон Павлович, но я лучше попью чая.
        - Вот чайничек с заваркой, вот - сахар. Угощайтесь, а я, с вашего разрешения, коньячку выпью.
        Профессор взял графинчик, аккуратно налил в рюмку, затем выпил. Спустя пару секунд на его лице появилась радостная, даже какая-то блаженная улыбка, а затем он залихватски воскликнул:
        - Эх! Хорошо!
        Судя по всему, это было давно сложившейся традицией для профессора. Даже то, как он взял с блюдечка ломтик лимона, покрутил его и положил обратно со словами: «Настоящие мужчины после первой не закусывают!» - говорило о том, что проделывал он это не один раз. Мне оставалось только улыбаться, глядя на своеобразное представление.
        - Зря вы, батенька, отказываетесь вкусить амброзии! Зря! Хороший коньяк не только снимает хандру и тяжесть с души, он встряхивает человека, заставляя его жить и радоваться жизни! Поверьте мне!
        - Верю вам, но только на слово. К тому же у меня завтра, прямо с утра, тренировка.
        - Спорт! Это правильно! Наверное, боксом увлекаетесь?
        Бросил мельком взгляд на свои кулаки и не стал его разубеждать:
        - Вы правы, Антон Павлович. Немножко боксирую.
        - Знаете, мне это как-то странно. Вы, молодой человек, воспитанный, увлекаетесь таким, извините меня за прямоту, грязным видом спорта, как в Древнем Риме, где гладиаторы бились насмерть на арене. Вы мне скажите: ведь чтобы бить человека по лицу, не только сила и ловкость нужна, а особого рода жестокость требуется. Ведь так?
        - И это тоже, Антон Павлович. К этому можно прибавить волю, решительность, хитрость.
        - Даже так?! Ну-ну! А вот у народа есть такая поговорка: «Набить морду - дело нехитрое». Ладно. Тут как говорится: на вкус и цвет товарища нет, - он замолчал, некоторое время смотрел на янтарную жидкость в графинчике, потом сказал: - С вашего позволения, еще рюмочку выпью.
        Маленький спектакль снова повторился, правда, с небольшим изменением в финале. Профессор съел присыпанный сахаром ломтик лимона, затем выдвинул ящик письменного стола, достал из него конверт, после чего положил его на стол, рядом со мной. Я сначала посмотрел на конверт, затем на Антона Павловича:
        - Это что?
        - Это то, ради чего я вас, Сергей Александрович, позвал. Маша просила вам его передать.
        Я криво усмехнулся:
        - Дайте угадаю. Оплата услуг наемника.
        - Сергей Александрович! Как вы могли только подумать о подобном! - несмотря на возмущение, в нем чувствовалась какая-то фальшь.
        - Не надо никаких денег. Я их не приму, и Мария Владимировна могла бы догадаться, что…
        - Она мне так и сказала, когда переоформляла купчую! - перебил меня Иконников.
        - Купчая?! На что?!
        - На квартиру! Ей эта мысль пришла, когда она увидела, где вы живете.
        - Какая разница! Деньги, квартира! Не приму!
        - Молодой человек, может, вы все-таки меня выслушаете, не перебивая?!
        - Извините меня, Антон Павлович. Слушаю вас внимательно. Говорите.
        - Маша, когда приехала в Петербург, сразу стала подыскивать себе квартиру. Два месяца тому назад, наконец, нашла то, что ей понравилось, и купила для себя. В ней сделали ремонт, привезли мебель. Где-то, через неделю, уже думала праздновать новоселье, а тут это… Даже не знаю, как назвать, что произошло. Просто поверить не могу! Извините. Так вот, после того, что случилось, Маша заявила мне, что ее ноги больше не будет в этом страшном городе и квартира ей больше не нужна, после чего была переписана купчая.
        - Извините, Антон Павлович, но подачки мне не нужны. Надеюсь, мы друг друга поняли?
        Неожиданно профессор как-то весело и озорно, усмехнулся и сказал:
        - Вот такой муж Машеньке и нужен! И вы, Сергей Александрович, и она, ну просто круглые дураки! Ей-богу!
        - Интересные вы выводы делаете, Антон Павлович, - затем я посмотрел на конверт, лежащий на середине стола. - С этим все?
        - Нет, Сергей Александрович! Не все!
        Судя по его довольному виду, профессор получал какое-то, мне непонятное пока, удовольствие от происходящего. Когда человек чувствует, что над ним потешаются, а он не знает причины, а значит, и смысла шутки, его начинает злить подобное положение вещей. Я не был исключением. Правда, в моем случае это была не злость, а раздражение.
        - Объяснитесь, пожалуйста.
        - Ради бога, Сергей Александрович! Знаете, Маша оказалась права во всем! Да ладно, не хмурьтесь! Простите старику его спектакль! Знаете, когда столько лет общаешься со студентами, этой веселой и безалаберной молодежью, поневоле чему-то у них научишься. Заигрался! Еще раз извините меня! Теперь к делу. Так вот, эта купчая переписана не на вас, а на вашу сестру. У нее скоро день ангела, не так ли? - Мне только и осталось согласно кивнуть головой на столь неожиданный поворот дела. - В этом конверте, кроме документов, лежит письмо, адресованное Наталье Александровне Богуславской.
        - М-да. Переиграла меня Мария Владимировна вчистую.
        - Извините, а что означает только что сказанное вами?
        - Это… такой спортивный термин.
        - Понятно. Теперь пришло время для третьей рюмочки. Точно не хотите?
        - Нет. Спасибо.
        Когда профессор завершил процедуру поглощения коньяка, я спросил его:
        - Вы не расскажете мне о муже Марии Владимировны?
        - Отчего же, расскажу, что знаю.
        Как оказалось до пятидесяти лет об Иване Трофимовиче Крупинине практически ничего не было известно. Был такой мужик в Забайкалье, бил зверя, работал на приисках, сам мыл золото, приказчиком в лавке был, а потом - раз! - стал богатым. По слухам жилу богатую нашел, а затем очень выгодно ее перепродал. С того дня и стал богатеть не по дням, а по часам. Стал купцом первой гильдии, а со временем заимел в Забайкалье власть не хуже царской. Получил государственные подряды на лес и доски, стал поставлять пушнину в Европу. В области торговал водкой и кирпичным чаем, что приносило ему большие деньги. Купил несколько приисков. Потом начал где строить, а где перекупать гостиницы, трактиры, лавки.
        - Их у него было не менее десятка. И в Чите, и в Томске. Слышал краем уха, что немалые доходы приносила ему контрабанда да скупка похищенного золота с казённых приисков. Об этом мне Маша рассказывала, правда, со слов других людей. Уже потом полистал газеты и узнал, что на него даже дело завели как на фальшивомонетчика.
        - Деньги печатал? При его богатстве?
        - Нет, дело тут совсем в другом: из украденного золота он монеты штамповал. Причем монеты хоть и поддельные, но содержание драгоценного металла в них больше, чем в государственной монете. Маша привезла несколько таких монет в подарок, я, конечно, первым делом их проверил у знакомого ювелира. И знаете, что самое первое я от него услышал? «Антон Павлович, вы их продавать не собираетесь?» Ха-ха-ха! Вы представляете? И это фальшивая монета! Судя по газетам, дело тогда раскрутили серьезное. Много важных лиц в нем оказалось замешано, причем не только в Забайкалье, но и в Москве, и в Петербурге. Расследование длилось около года, но потом его прикрыли, арестовав полтора десятка второстепенных лиц. Сам Крупинин так в свидетелях и прошел все расследование. Даже обвинения ему не представили. Вот такие-то дела, Сергей Александрович.
        - Бывший крестьянин на старости лет сумел провернуть такую аферу? Что-то мне в это верится с большим трудом.
        - Мне, честно говоря, тоже сомнительно, но, судя по всему, деловая хватка у него была, да и денег много. Вы и сами знаете, как у нас делается: купил кого надо, а те прикрыли его вину. Еще люди говорят о том, что он был очень жестким человеком.
        - Интересно, как Марию Владимировну угораздило стать его женой?
        - Маша по происхождению столбовая дворянка. Из обедневшей семьи. За год до их знакомства умер ее отец, а еще через полгода тяжело заболела мать. В это самое время судьба и столкнула ее с Крупининым в Томске. Она тогда, как назло, работы лишилась, вот от отчаяния и вышла за Крупинина. Представляете, жениху шестьдесят седьмой год, а невесте только-только двадцать один исполнилось. Прожили они недолго, с полгода, потом купец ушел в очередной пьяный загул, который его окончательно добил. Пролежал дома пару дней и умер.
        - Богатая, красивая миллионерша! Ай-я-яй! У меня как раз в хозяйстве острая нехватка парочки-другой миллионов!
        - Вы действительно необъяснимый человек, Сергей Александрович. Другой бы человек на вашем месте расстроился от того, что от него уплыла красавица - жена с миллионами, а вы шутки шутите.
        - Я - не другой, Антон Павлович. Теперь скажите мне: вы ничего не знаете о завещании ее мужа?
        - Насколько я мог понять со слов Маши, то никакого официального завещания тот не оставил. Просто все, что после него осталось, перешло ей по наследству.
        - Погодите, а кто тогда занимается ее делами?
        - Тоже как-то у нее поинтересовался. Оказалось, что у Крупинина было доверенное лицо, которому он всецело доверял. Семен Маркович Макиш. Он и сейчас заправляет всеми делами Маши. Она мне сказала, что это честный и добропорядочный человек.
        - Ей и Сашка Артист представлялся порядочным человеком.
        - Не гневите Бога, Сергей Александрович. Главное, что все хорошо закончилось!
        Через день наступил большой праздник для моей сестры - именины. К одиннадцати часам я заехал в пансионат, чтобы забрать Наташу и ее подруг. Все они как на подбор оказались милыми и жизнерадостными барышнями, впрочем, какими им и положено быть в неполные восемнадцать лет. Все вместе мы поехали к ресторану, где нас должен был ждать Алексей. Еще несколько дней тому назад я заказал столик в отдельном кабинете, попросив его украсить, а также прикрепить за нами официанта на все время праздника. Кабинет, как и сам стол, украшенный цветами, перевитыми разноцветными лентами, выглядел ярко и нарядно. Когда после первых восторгов мы расселись, началась торжественная часть. От подруг были горячие поздравления и маленькие, пахнущие парфюмом и перевязанные бантиками подарки. Алексей преподнёс имениннице большой букет из восемнадцати роз белого и красного цвета. Я внес свой вклад в виде заказанного столика ресторана. Из приглашенных гостей не пришел только Лешка. Так как стол был девичий, то я заказал овощные салаты, телячьи котлеты, торт и фрукты, но самым главным моим сюрпризом стали две бутылки настоящего
шампанского и бутылка французского вина. Вначале все имели чинный вид, но под влиянием шампанского девушки вскоре весело смеялись и перешучивались со мной и Алексеем. Так продолжалось некоторое время, пока вдруг неожиданно портьеры, отделяющие нас от зала, не раздвинулись и в проеме не показалась стройная фигурка молодой девушки.
        «Симпатичная, только что-то в ее лице… от куклы. Неподвижность? Бледность?»
        Пока я рассматривал неожиданную гостью, девчонки чуть ли не хором восторженно закричали:
        - Сашенька! Наша Сашенька приехала!
        Эта девушка явно знала себе цену, судя по важности и холодности взгляда, которым она одарила меня, правда, уже секунду спустя ее лицо озарилось милой улыбкой.
        - Здравствуйте, господа и дамы! Мне будет позволено присоединиться к вашей компании?
        Именинница первая вскочила на ноги и с криком: «Сашка! Как тебе не стыдно!» - кинулась к незнакомке, за ней следом последовали остальные девушки. Нам с Алексеем только и осталось наблюдать за горячей встречей, полной восторгов и теплых слов. Подруга Наташи оказалась не только довольно красива, но и богата. Этот вывод нетрудно было сделать из ее ответа на вопрос одной из своих подруг, как дорого стоят ее серьги и колье.
        - Ой, Варенька, даже не помню! Это мне муж подарил. Тысяч пятьдесят, наверно.
        «Хм. Так она еще и замужем».
        Когда мне уже начало казаться, что их восторги и комплименты никогда не кончатся, Наташа наконец вспомнила о нас.
        - Ой, Саша! Так обрадовалась тебе, что совсем забыла о правилах приличия! Давай, я вас представлю друг другу! Александра Владимировна Варакова! Ой, забыла, ты же сейчас… Берг! Прошу любить и жаловать, графиня Александра Владимировна Берг! Выпускница нашего пансиона и наша добрая подружка! А это мой брат!
        Я встал, поклонился и представился:
        - Сергей Александрович Богуславский.
        Вслед за мной встал и поклонник сестры:
        - Алексей Станиславович Луговицкий.
        Графиня слегка наклонила голову, а затем негромко сказала:
        - Рада нашему знакомству, господа, - после чего повернулась к моей сестре и протянула ей длинную кожаную коробочку. Та открыла ее, а в следующее мгновение из ее горла вырвался вопль восторга: «Ох!»
        Ее подруги, только начавшие рассаживаться по местам, не сдержав своего любопытства, тут же кинулись к Наташе. Следующие несколько минут ушли на шумные восторги, посвященные кулону на золотой цепочке, после чего все наконец расселись по своим местам. Когда восторг от прихода гостьи и ее подарка стал стихать, я решил, что пришла пора вручить свой второй подарок. Встав, торжественно произнес:
        - Господа и дамы, позвольте забрать чуточку вашего внимания! - Когда установилась тишина, я достал из внутреннего кармана конверт, после чего протянул его Наташе: - Большой сюрприз! С днем ангела тебя, сестренка!
        Все напряженно ждали, пока Наташа распечатает конверт, а затем прочитает письмо. В полном молчании прошла минута, вторая… Вдруг на ее глазах наворачиваются слезы, она вскакивает, резко отодвигает стул, а затем кидается ко мне. Такой реакции никто, и я в том числе, от нее не ожидал. Обняв меня, она зарылась лицом мне в жилетку.
        «Блин! Что же там эта… написала?!»
        - Наташа! Ты что?!
        - Она пишет, что ты спас ее жизнь и честь! Ты подвергался смертельной опасности?!
        - Ты что, глупенькая! Ничего подобного! Она просто преувеличила мои заслуги! Решила изобразить меня героем! Пустые женские фантазии! Ты лучше расскажи, что она там еще пишет!
        - Не уходи от разговора, Сережа! Я хочу знать, как все было, потому что она пишет, что пребывала в смертельной опасности!
        «Ну, писательница! Надо было сначала письмо самому прочесть! Так кто ж знал!»
        - Давай поговорим как-нибудь потом, а за это время я постараюсь вспомнить все подробности смертельной битвы, а то они что-то стали забываться. - Наташа только открыла рот, чтобы что-то сказать, но я не дал ей говорить. - Так что там, в письме, больше ничего не написано?
        - Написано! - сердито воскликнула она. - Там написано, что она дарит нам квартиру!
        Тишина тут же взорвалась десятками вопросов:
        - Наташа, где ты будешь жить?! Она большая?! Какая ты счастливая!
        В следующее мгновение на хмуром лице сестры расплылась счастливая улыбка.
        - Девочки, вы не поверите! Пять комнат!
        - А где?!
        Когда сестра назвала улицу, по кабинету прошла новая волна восторгов, после чего тут же начали строиться планы по поводу новоселья. Они даже втянули в эти обсуждения Алексея, которого хотели заставить сделать им праздничную иллюминацию.
        Нетрудно было заметить, что, несмотря на одинаковый у нас с Луговицким возраст, подруги сестры обращались с инженером довольно фамильярно, а вот в отношении меня придерживались четкой дистанции, словно в их компанию затесался пожилой и солидный господин.
        На следующий день, возвращаясь из Публичной библиотеки, я вдруг неожиданно увидел Лешку, сидевшего на лавочке возле гостиницы. Стоило ему меня увидеть, как он сразу подбежал ко мне.
        - Дядя Сережа! Здравствуйте!
        - Привет, парень! - я быстро оглядел его. Чистая рубашка. Ботинки хоть не новые, но крепкие. - Соскучился?
        - Нет, дядя Сережа. По делу пришел.
        - Так, может, пойдем ко мне, почаевничаем?
        - Нет. Мы сейчас по-быстрому все сладим, - с этими словами он полез в карман и вытащил тряпицу, затем развернул и показал мне. У него на ладошке лежало простенькое серебряное колечко с прозрачным камушком.
        - Это тете Наташе в подарок. На день ангела.
        - Почему не пришел, не спрашиваю, хотя мы тебя ждали, - я взял колечко, покрутил его и, припустив радости в голосе, сказал, как можно более естественно. - Наташе оно понравится. Приходи как-нибудь в обед.
        - Спасибочко за приглашение. Только вы не думайте ничего плохого. Колечко я у Матрены Лузгиной купил. У них лавка в Сенном переулке. Она сказала, что оно обязательно понравится. Так я пойду?
        - Погоди минутку. Расскажи хоть, как ты живешь? К отцу Елизарию в школу ходишь?
        - Не хожу. Времени нет. Иногда по делам отца бегаю. Нет, вы ничего такого не подумайте! Я работаю. Большую часть дня в «Рюмке» буфетчику Сеньке помогаю.
        - Вам бы уехать с отцом отсюда. Страна большая, может, и найдете себе место.
        - Да я сколько раз отцу так говорил, а он мне в ответ: без денег мы ничто и звать нас никак! Правда… у меня появилась надежда… - несколько мгновений он сомневался, говорить мне или нет, но в какой-то миг желание выговориться перевесило, и он продолжил: - На днях… я уже засыпал, как в дверь постучали. Отец открыл. Пришел Червонец с каким-то мужиком. Поднявшись с кровати, я прильнул к щелочке между занавесями. Второй был рыжий мужик в золотых очках. Он принес план банка и стал рассказать отцу, как его можно ограбить, а на следующий день батя мне и сказал: «Все, Лешка! Скоро заживем, как люди!» Не знаю, как оно будет, дядя Сережа, но я третий день молю Господа, чтобы все было хорошо и мы уехали отсюда далеко-далеко!
        Какое-то время мы молчали, потом я сказал:
        - Ладно, Лешка. Твоему отцу ничего желать не буду, а тебе - удачи в жизни!
        - Спасибо, дядя Сережа на добром слове! Ну, я побежал!
        «Интересно, что мне с этой новостью делать? А! Пусть все идет, как шло!»
        Несмотря на сложившиеся отношения с сестрой, меня устраивала жизнь одиночки, поэтому я не торопился переезжать на новую квартиру. Хотя переезд имел свои весьма весомые преимущества. Во-первых, удобства. Ванна из полированной меди на толстых ажурных ножках с душем и теплый ватерклозет. Вторым фактором стал неожиданно прорезавшийся кулинарный талант сестры. В первый обед сваренный ею борщ оказался выше всяких похвал. Густой, душистый, наваристый. Съев две большие тарелки вкусного варева, я сказал ей:
        - Все, сестренка, не будет тебе никакого мужа. Не собираюсь ни с кем тобой делиться, сам буду есть твои кулинарные изыски.
        - Я и не говорила о замужестве!
        - Не говоришь, зато думаешь! Или скажешь: не так? - и я уставился с хитрой улыбкой на сестру.
        - Нет - не так! - резко ответила она, залившись краской.
        - Почему тогда щечки краснеют? Ой! Совсем красные стали. И ушки тоже!
        - Ты… Ты просто… невозможен! - После чего она схватила со стола мою грязную тарелку и убежала с ней на кухню.
        Теперь три-четыре раза в неделю я приезжал к ней обедать. Вот и сегодня приехал на разрекламированный сестрой необычайно вкусный суп с клецками. Открыл дверь, вошел, готовый к тому, что сейчас прибежит Наташа и прямо в прихожей вывалит на меня ворох свежих новостей, но вместо этого я вдруг услышал со стороны столовой тихое хлюпанье.
        «Так-с. Что у нас сегодня? Суп пересолен или котлеты подгорели?»
        Войдя в гостиную, увидел сидящую за столом Наташу с красными мокрыми глазами. А главное, стол был не накрыт, что означало: обеда может и не быть.
        - И что это значит?
        - Алексей хочет уехать. Совсем. Из города.
        - Что за срочность?
        - Это тайна.
        - Ты мне толком можешь сказать, что произошло?!
        - Не могу.
        - На нет и суда нет. Тогда давай будем обедать.
        - Ты бесчувственный человек! От тебя я никак не ожидала такого! Как ты можешь набивать живот, когда…
        Вдруг неожиданно послышались шаги, и из кухни появился Луговицкий. Он выглядел смертельно усталым - под измученными глазами набрякли мешки, щеки покрывала двухдневная щетина. В руке он держал скрученную газету. Я нарочито медленным взглядом обвел его с ног до головы и только затем спросил:
        - Вы что, в загул пустились Алексей Станиславович?
        - Нет…
        Договорить ему не дала моя неугомонная сестрица:
        - Он скрывается. Его ищут убийцы.
        Эти две фразы она произнесла каким-то ненатуральным шепотом, очевидно, переняв его из какого-нибудь спектакля, до которых, как я уже успел убедиться, сестра была большой охотницей.
        «Заговорщики. Великая тайна. Убийцы. Господи, чего только люди не придумают!»
        За мое время знакомства с поклонником Наташи нетрудно было его проанализировать и понять, что инженер-телеграфист представляет собой тип обычного русского интеллигента, который способен много говорить, но на решительные действия абсолютно не способен.
        - Алексей Станиславович, почему бы вам не снять пальто и не присесть к столу, как обычно делают приличные люди, приходя в гости?
        Луговицкий явно растерялся, никак не ожидая такого обыденного предложения, очевидно, предполагая, что я, как и Наташа, с ходу проникнусь его бедственным положением. Сестра, наоборот, разозлилась, решив, что это новый способ поиздеваться над ее ненаглядным Алексеем. Это было видно по нахмуренным бровкам и сердитому взгляду, брошенному на меня. Она уже открыла рот, как ее опередил «социалист-революционер»:
        - Извините меня, ради бога! Действительно, невежливо… Гм! Но мне лучше уйти. Собственно говоря, я пришел проститься с Натальей Александровной. Прошу еще раз извинить меня…
        - Нет, Алексей! Вы остаетесь у нас! - строгости и категоричности в голосе сестры было хоть отбавляй. - Вам надо привести себя в порядок и поесть. К тому же вы нуждаетесь в помощи! В нашей помощи!
        - Наташа, я не могу вас подвергать опасности! Поймите это!
        - Хватить разыгрывать сцену из дешевой пьесы! Бегство. Убийцы. У кого-то, похоже, фантазия сильно разыгрались. Делаем, как я скажу. Вы, Алексей Станиславович, снимаете пальто и присаживайтесь к столу, а ты, сестренка, готовь обед. Пока она будет возиться в кухне, вы мне расскажете о том, что случилось. Кстати, Наташа, ты купила мне бритву и мыло? - Когда та утвердительно кивнула головой, я продолжил: - Отлично. Значит, сейчас, господин инженер, вы идете в ванну и приводите себя в порядок. После поговорим. Кстати, оставьте мне газету. Почитаю от нечего делать. Она сегодняшняя?
        - Нет. Вчерашняя.
        - Сойдет и такая.
        - Там статья об ограблении банка. Внимательно прочитайте ее, я вас прошу.
        - Не хотите ли вы сказать, что принимали в нем участие?
        - Нет, но я знал о нем! - На лице «ярого революционера» снова появилось страдальческое выражение.
        - Хорошо, почитаю. Да идите же! - прикрикнул я на инженера, которому, похоже, очень хотелось выговориться.
        Спустя полчаса я, сытый и умиротворенный, откинулся на спинку стула. Оглядел несчастную парочку, которая все это время только и делала вид, что ест, после чего сказал:
        - Рассказывайте, Алексей Станиславович! Подробно и не торопясь.
        Уговаривать перепуганного инженера не пришлось. Как оказалось, неделю тому назад к ним приехал товарищ из какого-то там центра и сказал, что на основе их группы необходимо организовать боевую дружину, так как следующий, 1916 год, будет переломным для страны, а это означает, что будущей революции будут нужны подготовленные бойцы. Кроме этого, заявил он, партия нуждается в деньгах и оружии, которое кроме них самих им никто не даст. После его ухода состоялось экстренное совещание, на котором было решено ограбить банк. Путем голосования отобрали проверенных товарищей и назначили день. Грабители сумели без помех проникнуть в банк, взять деньги из сейфа, но на выходе их ждала полицейская засада. Это я уже узнал из газеты, как и то, что в перестрелке двое из пяти налетчиков были убиты, один ранен и схвачен, а еще двум удалось скрыться. С ними исчезла и большая часть захваченной суммы.
        - Так вы здесь при чем, если утверждаете, что не принимали в ограблении никакого участия?
        - Понимаете, какое дело… Я знал об этом ограблении. Знал! Хотя и был против! На том собрании, когда решался вопрос о налете, я выступил и сказал, что мы должны завоевывать сердца людей, а не убивать их! Человек должен решить сам, за кого он…
        - Не увлекайтесь! Значит, вы выступили против ограбления банка. Что дальше?
        - Мне сказали, что раз я против линии партии, направленной на вооруженное восстание, то должен уйти. Ну… я и ушел.
        - Вы дворянин?
        - К чему этот вопрос? Впрочем, да. Я дворянин, но не горжусь этим. Мои предки из польской шляхты, которые переехали в Россию и прижились. Если вы думаете, что я это скрыл от своих товарищей, то глубоко заблуждаетесь! Я все рассказал о себе! Все! Ничего не скрыл!
        - Что вы так волнуетесь, Алексей Станиславович! Вы же не на допросе в жандармерии. Так что успокойтесь и дышите ровно.
        - Сережа, при чем здесь жандармерия?! И какое отношение Алексей может к ней иметь?!
        В глазах Наташи снова проступил страх.
        - Это ты у него потом спросишь, а теперь, пожалуйста, не мешай мне.
        Наташа бросила на меня растерянный и недоуменный взгляд, но возражать не стала. Я повернулся к Луговицкому.
        - Рассказывайте дальше.
        - Об ограблении банка я узнал через несколько дней из газеты, а к концу работы меня вдруг вызвали на проходную. Выйдя, я увидел Розу. Она мне сказала, что вчера ночью состоялось совещание ячейки, на котором меня обвинили в предательстве и… приговорили к смерти.
        - Алексей Станиславович, а почему именно она пришла к вам?! - сейчас в голосе сестры звучало не любопытство, а плохо скрытое раздражение.
        - М-м-м… Я с ней когда-то встречался, - инженер произнес это растерянно и с неохотой, ему было неприятно говорить об этом, но уйти от столь прямого вопроса не представлялось возможным. - Но поверьте мне, Наталья Александровна! Очень вас прошу! Мы всего несколько раз с ней встречались. Это было давно! Чем угодно могу вам поклясться!
        Сестра приняла недовольный вид, всем своим видом показывая, что не собирается его так быстро прощать. Инженер бросил на нее пару умоляющих взглядов, затем все же продолжил свой рассказ:
        - Я спросил ее: как такое могло получиться? На что она ответила, что руководству ячейки стало известно о том, что я предатель и тайный агент охранки. Потом она ушла, а я вернулся на работу. Написал там заявление, что несколько дней буду отсутствовать, а затем поехал к приятелю. У него и переночевал, так как домой, на съемную комнату, возвращаться опасался. Сегодня утром я забрал из банка свои накопления и зашел попрощаться с Натальей Алексеевной, твердо решив уехать. Моя специальность везде востребована, поэтому…
        - А документы и вещи? Они же остались в квартире.
        - Я их заберу! На меня никто не подумает!
        Мы, вместе с Луговицким, одновременно повернули головы и уставились на Наташу.
        - Тебя давно не шлепали по попке, ребенок? - с ехидной ухмылкой осведомился я.
        В ответ сестра покраснела, словно маков цвет.
        - Нет, Наташа! Что вы! - торопливо и взволнованно заговорил Алексей. - Вы не должны подвергать свою жизнь…
        - Хватит пустых разговоров! Алексей Станиславович, кто определял выбор банка?
        Инженер некоторое время молчал, а затем нехотя, явно переступая через себя, сказал:
        - Боткин. Андрей Маркович. Он работает помощником кассира в этом банке.
        - Какое место в ограблении ему отводилось?
        - Ну… не знаю. Наверное, указать, где охрана стоит… Сигнализация… Конечно, план банка, - нехотя и неуверенно промямлил инженер.
        - Сам он в ограблении не участвовал?
        - Конечно, нет! Он должен был остаться вне подозрений.
        - Алексей Станиславович, почему бы вам не пойти в жандармерию и не рассказать там все? Сразу решите свою задачку!
        - За кого вы меня принимаете, милостивый сударь! Я дворянин!
        - У вас дворянство вроде бумажки с печатью. Нужно - достаете, не нужно - пусть в кармане лежит. Так, что ли?
        Луговицкий, смутившись, опустил глаза и некоторое время собирался с мыслями. Я ждал.
        - Вы не так меня поняли! Дело не в звании дворянина, а во внутренней честности человека. Просто я стараюсь быть честным! Именно поэтому на том собрании…
        - Ясно, - оборвал я его. - Теперь так. Сейчас мы сходим к вам на квартиру и заберем документы, затем поселитесь в гостинице.
        - В твоей гостинице. Хорошо, Сережа? - при этом лицо моей сестры приобрело умильно-трогательное выражение.
        - Хорошо. Этот банковский клерк случайно не рыжий?
        - Откуда вы это знаете?! - удивленно воскликнул инженер.
        - Вы не ответили.
        - Да. Рыжий. Андрей еще носит очки в золотистой оправе.
        - Значит, это его я видел тогда в парке?
        - Его! Но он здесь при чем?!
        Несколько секунд я раздумывал: сказать ему или нет, а потом решил не говорить. Как говорится: меньше знаешь - лучше спишь.
        - Пока не знаю. Разберусь - скажу.
        - Хорошо. Как мы теперь будем действовать? - Переложив на чужие плечи ответственность, Луговицкий разительно переменился. Исчезла бледность и нервозность. Приободрившийся «агент охранки» был готов действовать.
        - Идем к вам. Там видно будет.
        После того, как забрали документы и необходимые вещи, мы отправились в гостиницу. Узнав адрес его рыжего товарища по классовой борьбе, я приказал инженеру безвылазно сидеть в номере. Спустившись вниз, я на выходе вдруг неожиданно столкнулся с Лешкой. Вид у него был растерянный и испуганный.
        - Дядя Сережа! Я к вам!
        - Привет, парень. У меня времени мало, поэтому давай по пути поговорим.
        - Дядя Сережа, с вами батя поговорить хочет.
        - Он хочет! Вопрос: хочу ли я с ним говорить?!
        - Дядя Сережа! Я вас очень-очень прошу!
        Сопоставив имеющиеся у меня факты, нетрудно было догадаться, что Боткин, не надеясь на умения товарищей по партии, усилил их профессиональными бандитами. Ими и стал отец Лешки со своими подручными. Прокрутив все это в голове, решил, что встреча с налетчиком, к тому же находящимся в розыске, мне абсолютно не нужна.
        - Извини, парень, но у меня действительно нет времени.
        - Он ранен, - хлюпнул носом мальчишка. - Тяжело.
        - Я не доктор.
        - Он обо мне хочет поговорить.
        - О тебе? А ты сам объяснить не можешь?
        - Да я не знаю! Правда, не знаю!
        - Прямо сейчас?
        - Да. Тут недалеко.
        - Пошли.
        Идти оказалось действительно недалеко. Раненый бандит скрывался в бывшей рыбацкой деревеньке, в одном из полуразрушенных домиков. Когда-то меня к этим развалюхам привели воры, укравшие у профессора коллекцию старинных монет. Правда, сейчас никто здесь песни не орал и на гармошке не играл.
        «Интересно, почему он здесь прячется? - подумал я, переступая порог ветхой хижины. - Впрочем, какая мне разница!»
        Не успел я войти в сырой полумрак жилища, как мне дорогу заступил плечистый детина, с рожей профессионального убийцы. Раньше мне его видеть не приходилось.
        - Батяня, я привел дядю Сережу, - высунулся из-за моей спины мальчишка.
        - Кулак, пропусти. Это ко мне, - раздался хриплый голос из-за широкой спины громилы. Тот медленно отошел в сторону, открывая топчан и лежащего на ворохе тряпья Лешкиного отца. Бледное лицо, плотно сжатые губы и замотанная бинтом грудь говорили о тяжелом ранении.
        - Сергей… Александрыч, подойди.
        Подойдя, я сказал:
        - Слушаю вас.
        - Просьба есть. Возьми на время к себе моего сына.
        - Об этом он и сам мог сказать!
        - Потому что не щенок он какой-то, а сын мне! Сам хотел убедиться в твоем согласии! Вот еще, - он пошарил рукой в тряпье, на котором лежал, и вытащил небольшой тряпичный сверток. - Держи! Здесь деньги!
        - Из банка?
        - Откуда про банк знаешь? - глаза бандита сощурились, словно у зверя готового к прыжку.
        - Во всех газетах про ограбление банка и раненых налетчиках пишут, а тут ты с дыркой в груди лежишь. Что еще думать?
        - Хм! Ежели так… Что делать будешь?
        В этом вопросе было все - скрытая угроза, просьба, надежда.
        - Меня это не касается.
        - Пусть так. Эти деньги не из банка. Мы оттуда пустые ушли. Ну, так что - берешь?
        - Нет. Лешка, пошли.
        - Дядя Сережа, я с отцом пока посижу. Позже приду.
        - Держи ключ от номера. Вечером буду.
        Выйдя из наполовину развалившейся хижины, я сразу отправился по указанному мне инженером адресу, но на полпути остановился, достал часы. Посмотрел время и решил, что Боткин еще на работе. Изменив маршрут, я по пути принялся увязывать в одну цепочку имеющиеся у меня факты. Не было сомнений, что агентом охранки и предателем является сам Андрей Маркович Боткин и что, скорее всего, пропавшая часть денег осела в его карманах. Этот сукин сын прекрасно понимал, что в первую очередь товарищи начнут спрашивать с него, как организатора и разработчика плана ограбления. Как тут не подставить романтика Луговского? Тот великолепно подходил к роли агента охранки: сам дворянин, ухаживает за дворянкой, а у той брат - офицер и монархист.
        «Действительно, кому еще предателем быть? Народ простой, незатейливый, поэтому и проглотил сразу, не разжевывая».
        Мне недолго пришлось ждать Боткина у банка. Довольный жизнью, что нетрудно было понять по безмятежному выражению его лица, тот вышел из массивных дверей банка. Неторопливой походкой прошел до конца улицы, где зашел в кафе, перекусил, после чего отправился в трактир и два часа играл в бильярд. Судя по тому, как его приняли, кассир был там завсегдатаем. Проиграв около пяти рублей, он наконец, пошел домой, при этом вид у него был далеко не расстроенный. Этот факт только подтверждал мое подозрение - именно он взял деньги, исчезнувшие после ограбления. Я проследил его до доходного дома Войкова, где Андрей Маркович снимал полуподвальную, но зато отдельную квартиру. Об этом и многом другом я узнал после разговора с общительным татарином - дворником, после чего поблагодарил его рублем. Распрощавшись со служителем метлы, спустился по лестнице, ведущей в полуподвал, и постучал в дверь. Пару минут за дверью была тишина, потом раздался осторожный голос:
        - Кто там?
        - Андрей?
        - Ну, Андрей. А вы кто?
        - Александр. Меня ваш сосед Венька Герасимов прислал. Мы тут у него в картишки перебрасываемся. Я новенький в вашей компании, так проставляюсь. Ты как? С нами?
        - Гм! Чего Веня сам не пришел?
        - Когда я за бутылкой собрался бежать, он сказал, чтобы на обратном пути я забежал к тебе. Говорит, у меня к нему есть дело.
        - Да отдам я ему долг, отдам, - раздался недовольный голос хозяина квартиры. - Ладно. Скажи, приду.
        - Ну, пока, - и я старательно затопал по ступеням, имитируя свой уход, а сам отпрянул к стене и замер. Спустя минуту дверь, с легким скрипом, осторожно приоткрылась. Как только в проеме показалась голова, я схватился за ручку двери и дернул на себя. Вслед за широко распахнувшейся дверью вылетел хозяин квартиры и, с ходу наткнувшись на мой кулак, отправился в обратном направлении, в полумрак квартиры. Шагнув за ним следом, я тщательно закрыл дверь, после чего огляделся. Спертый воздух, в основе которого лежал ядреный мужской пот, смешанный с приторным запахом дешевого одеколона, заставил меня поморщиться. Сам вид месяцами неприбранной квартиры полностью соответствовал этому запаху. Свет, падавший через давно немытое окно, освещал только стол, оставляя большую часть помещения в полумраке. Мое внимание сразу привлекла изящная шкатулка, которая своим видом резко выбивалась из общей картины беспорядка.
        Подтащив кассира к кровати, бросил его на скомканное одеяло, а затем подошел к столу. Но стоило мне прикоснуться к крышке ларца, как хозяин квартиры умоляющим голосом запричитал:
        - Нет, пожалуйста, нет. Не трогайте. Это мое.
        Не обращая внимания на его нытье, откинул крышку и сразу увидел две банковские запечатанные упаковки бумажных купюр, номинал каждой составлял 25 рублей. Вытащив их, обнаружил на дне шкатулки около десятка золотых монет, после чего повернулся к Боткину.
        - Где остальные деньги из банка, падаль?! Два Ивана шутить не любит! Пасть порвет и глазом не моргнет! - при этом постарался изобразить на лице свирепую гримасу.
        - К-к-то в-вы? Ч-что в-вам от м-меня нужно?! - прошептал, заикаясь, кассир трясущимися губами.
        Не отвечая, я подошел к нему.
        - Отвечать только на мои вопросы, - схватив его за волосы, вздернул его голову вверх. - Дошло?!
        - Да-а.
        - Где деньги?! Отдашь - будешь жить!
        - Погодите! Вы меня с кем-то спутали! - несмотря на страх, Боткин сделал отчаянную попытку выкрутиться.
        - Как скажешь. Два Ивана сказал, что не отдаст деньги, - отпустив волосы предателя, я достал револьвер, - пускай его в расход.
        - Нет! Нет! Вы не можете так поступить! - банковский клерк побледнел как мел, но уже в следующее мгновение гримаса страха стала сползать с его лица. - Я вас узнал! Вы же тот офицер, брат девушки Луговского! О, Господи! Так это он вас прислал! Да! Это он! Я точно знаю!
        - Может и так, но тебе это уже без разницы, - выдержав демонстративно паузу, я взвел курок. Щелчок вышел особенно звонким в наступившей тишине. - Есть желание, молись.
        Боткин отпрянул и упал на кровать. Он сжался, закрыв голову руками и истерически зарыдал.
        - У меня их нет! Нет! Они у Смокина! Он их забрал!
        Меня трудно удивить, но кассиру это удалось.
        - Деньги… у жандарма? Каким образом?!
        - Вы его знаете?! - предатель поднял на меня глаза.
        - Как они к нему попали?
        История оказалась простой и банальной. Как оказалось, Андрей Маркович Боткин уже с год числился агентом охранки. Пришел в жандармерию и предложил свои услуги в качестве платного агента, когда понял, что окончательно запутался в карточных и бильярдных долгах. Он не считал свой шаг предательством по отношению к товарищам, так как для него они были одной из ступенек лестницы, по которой ему предстояло взобраться наверх и стать одним из лидеров в новом, построенном после свержения монархии, обществе. Но это все будет потом, а пока ему были нужны деньги. Много денег. И какая разница, от кого их брать.
        Какое-то время получаемые в охранке деньги помогали латать дыры в его бюджете, но азартная натура игрока подвела его в очередной раз. В один прекрасный день он проиграл крупную сумму денег людям, которые не любят прощать долги. Терять ему больше было нечего, и он решился на ограбление собственного банка, тем более что план был уже готов. Те люди, которым он был должен, свели его с отцом Лешки. Был уже назначен день и час налета, как Боткина охватил приступ панического страха. Он прекрасно понимал, что если что-то пойдет не так, его кураторы из жандармерии сумеют связать нападение на банк с ним самим, и тогда он станет не просто рядовым социалистом в их картотеке, а уголовным преступником. О таком раскладе ему даже думать не хотелось. Не находя выхода, он побежал к своему куратору, ротмистру Смокину, и повинился перед ним во всех грехах.
        Жандарм сразу учуял выгоду и быстро организовал появление товарища из центра, который был представлен рабочей ячейке ярым революционером. Как они могли ему не поверить?! С не меньшим энтузиазмом они приняли его план экспроприации богатств у кровавых капиталистов. Участие социалистов придавало политическую окраску банальному налету, предотвратив который, жандарм мог смело заявить начальству, что не зря ест свой хлеб. Все прошло, как он и задумал. В результате он получил благодарность начальства, а так же… свою долю от ограбления. Часть денег, которые не смогли унести раненые бандиты, были припрятаны Боткиным, а через день вынесены из банка и поделены со своим жандармским опекуном. Сорок тысяч забрал себе Смокин, двенадцать тысяч ушли на оплату долга, после чего на руках у предателя остались семь тысяч рублей.
        Услышав его историю, я задумался. Она весьма осложнялась участием ротмистра жандармерии. Смокин был сильной фигурой в сложившейся ситуации. «Этому гаду Луговицкого прижать раз плюнуть, тем более что с подачи кассира на него, наверное, уже дело в охранке заведено. Как же его устранить? Впрочем, есть одна идея!»
        - Садись к столу!
        - Зачем?!
        - Напишешь два письма. В одном расскажешь своим товарищам, что это ты предатель, а не Луговицкий, а во втором письме опишешь, как ты с жандармом ограбил банк.
        По его напряженному лицу и неподвижному взгляду было видно, что он судорожно пытается просчитать ситуацию, потом посмотрел на меня. В его глазах уже не было панического страха.
        - Хорошо. Напишу.
        Правда, ему потребовалось около десяти минут, чтобы прийти в себя и унять дрожь в пальцах, после чего он принялся писать. Закончив, он пододвинул мне два исписанных листа и тихо сказал:
        - Я уеду. Насовсем. Мне бы только… немного денег. На дорогу.
        Секунду подумав, я отсчитал ему сто рублей из его денег, которые он торопливо засунул во внутренний карман пиджака.
        - Чем дальше уедешь - тем лучше.
        - Да-да. Уеду. К тетке, в Рязань.
        - Приведи себя в порядок и пошли.
        Час ушел на то, чтобы добраться до фабричной окраины, зато никого нам искать не пришлось. Курившие рабочие, стоявшие у входа в барак, сразу окликнули его:
        - Андрей, здорово! Какими судьбами? Случилось чего?
        Лицо предателя напряглось, он кинул на меня быстрый взгляд, потом быстро подошел к окликнувшим его фабричным рабочим.
        - Эй! Ты чего?! Что-то случилось, Андрей?!
        - Это вам письмо. Там все - правда. Если сможете - простите! - и, развернувшись, предатель бросился бежать.
        - Ты куда?! Да что случилось, Андрей?! Может, догнать? Бросьте! Лучше, давайте читать письмо! Да не здесь же! Пошли ко мне!
        Вернувшись в гостиницу, я нашел в номере Лешку. Лицо заплаканное, глаза красные.
        - Держись, парень.
        - Я-то что, дядя Сережа. А вот батя… Говорил же ему: давай уедем… Эх! Не послушал меня.
        - К отцу Елизарию на занятия будешь ходить?
        - Буду.
        Достав из кармана деньги, я передал мальчишке 25 рублей:
        - Отдашь ему. Что объяснить, сам знаешь.
        - Знаю. Дядя Сережа, я тут колбасу и булки купил, да с коридорным Федором сговорился насчет самовара. Чай пить будем?
        - Еще спрашиваешь! Кстати, держи еще деньги. Это тебе на хозяйство, а теперь мне надо отойти минут на двадцать. С человеком переговорить надо. Хорошо?
        - Дела - в первую очередь, а то я не знаю, - солидно заявил мальчишка. - Буду ждать.
        Поднявшись на верхний этаж, я кратко изложил Луговицкому, что произошло за последние несколько часов. Тот внимательно выслушал меня, а затем неожиданно спросил:
        - А как же Андрей?
        - Вам-то чего беспокоиться об иуде, который вас предал?
        - Так-то оно так, но все равно это неправильно, Сергей Александрович.
        - Нет вопросов. Идите к своим товарищам и скажите, что заставили писать его письмо под дулом револьвера. Как вам идея?
        - Гм! Я все понимаю… Вы человек действия и все делали, как считали нужным, но…
        - Скажите мне спасибо, и я пойду.
        - Извините меня, Сергей Александрович. Ведь я даже не поблагодарил вас за то, что вы для меня сделали. Большое вам спасибо! Вы спасли мне не только жизнь, но и честь!…
        - Алексей Станиславович, - оборвал я его поток благодарностей, - мне действительно надо идти!
        - Так что мне дальше делать?!
        - Пару дней пересидите здесь, а потом сходите к Розе и узнайте новости. До свидания.
        - До свидания.
        Глава 8
        После этих событий прошел месяц. Казалось, жизнь вернулась в свою колею, но спустя три дня после того, как Алексей Луговицкий сделал предложение моей сестре, его нашли убитым. Два выстрела в грудь были сделаны почти в упор. Карманы вывернуты. Часы, бумажник, даже серебряная заколка из галстука исчезла. Сестра узнала об убийстве первой. Ничего не подозревающий о постигшем ее горе, как обычно, я пришел на обед и в первый миг даже не узнал ее. Лицо серое, глаза тусклые и безжизненные, словно яркий и веселый огонек, озарявший все ее порывы, притух и сейчас чадил, не давая ни радости, ни тепла.
        - Что случилось?!
        - Лешу убили.
        - Как убили? За что?
        - Ничего не понимаю. Ничего не знаю. Меня, как позвонили, словно черной волной накрыло.
        - Погоди! Может, это не так!
        - У меня еще с вечера сердце ныло, Сережа. Я как знала! Боже мой!
        - Собирайся, мы едем в полицию!
        Спустя час в участке мне рассказали все, что знали об этом убийстве, а потом попросили опознать тело. После чего мы отправились домой, где я уложил Наташу в кровать и заставил выпить снотворное, потом убедившись, что она заснула, вышел из квартиры. Выйдя на улицу, медленно пошел, пытаясь понять, что могло стать причиной его смерти. Первой пришла мысль, что это дело рук революционеров, на втором месте стояло ограбление, но две пули в грудь, выпущенные в упор, явно не соответствовали стилю работы уличных грабителей. Так мне сказал и следователь, занимавшийся этим делом.
        «Пойдем по очереди. Где живет Роза? Гм! Луговицкий что-то такое говорил. А! Вспомнил!»
        Мне повезло, и Роза оказалась дома. Открыв дверь, она с удивлением уставилась на меня.
        - Вы?!
        - Мне надо знать, кто убил Алексея Луговицкого?
        - Вы в своем уме?!
        - Повторяю еще раз, кто из ваших мог его убить?
        - Погодите! Алексея убили? - видно до девушки только сейчас дошел смысл моего вопроса. - За что?! Он такой мягкий и добрый человек. Как это могло произойти?
        Ее глаза наполнились слезами.
        - Мне нужен ответ! Прямо сейчас!
        Роза вздрогнула, словно ее кнутом ударили.
        - Не знаю. Правда, не знаю. Он ушел от нас. Перед этим заявил, что выходит из наших рядов. После предательства Боткина наша ячейка распалась, но я точно знаю: никто из наших не желал ему зла. Даже наоборот…
        - Будем надеяться, что вы сказали правду.
        По дороге домой так и так я раскладывал факты, но пока все сводилось к одному - к ограблению с убийством. И все равно, что-то внутри меня протестовало против этой версии.
        «Что-то здесь нечисто».
        На скамейке, врытой у входа в гостиницу, я увидел Лешку, который весело болтал с парнишкой, своим ровесником, служившим при гостинице мальчиком на посылках. Увидев меня, подбежал и радостно прошептал:
        - Мне отец весточку прислал.
        При этих словах у меня внутри что-то вздрогнуло.
        «Вчера убили Луговицкого, а сегодня появился гонец от отца Алексея. Совпадение?»
        - Весточка, это хорошо. Где он сам?
        - Не написал. Зато батя на словах передал, что он уже почти вылечился и скоро заберет меня. Правда, здорово?
        - Правда. А кто весточку принес?
        - Ленька Червонец. Вы его знаете, дядя Сережа. Он с батей, - мальчишка сделал таинственное лицо и уже совсем тихо добавил: - тогда в банке был. И еще. Помните, я тогда вам про рыжего говорил? В золотых очках?
        - Рыжего? Помню.
        «Вот все и стало на свои места».
        - Я его сегодня видел. Тут недалеко. Он по улице шел.
        «Теперь я знаю, кто убил Алексея. Червонец. А навел на него Боткин. Вот только почему они оказались вместе?»
        - Дядя Сережа, вы что?
        - Ничего. Задумался. Червонец еще придет?
        - Вечером. Мы договорились, что я письмо напишу и передам через него отцу.
        - Отлично. Мы его вместе встретим.
        Бандит пришел около восьми часов вечера. Зашел нагло, не здороваясь, мазнул по мне глазами, затем подойдя к Лешке, протянул руку:
        - Гони письмо, шкет.
        - Входя, здороваться надо! - с этими словами я шагнул к нему и с разворота ударил, зло и резко, в бок. Под кулаком что-то хрустнуло. Лицо бандита побледнело и свело гримасой боли. Отшатнувшись, он попытался выхватить нож, но новый удар в грудь бросил его на стену. Его глаза помутнели от боли, но сознания бандит не потерял.
        - Дядя Сережа! Что вы делаете?!
        - Стой и слушай!
        Я снова повернулся к уголовнику, который продолжал держаться на ногах только благодаря стене и силе воли.
        - Зачем ты убил Луговицкого? Он не предатель. Вас предал Рыжий.
        - Пошел ты!
        От тычка в нервный узел он, как подрубленный, рухнул на пол.
        - Это он убил дядю Лешу? - голос мальчишки дрожал, как и его тело, мелкой дрожью.
        - Да. Вчера вечером.
        - Зачем?!
        - Ты сам не догадываешься?
        - Вы хотите сказать, что ему приказал мой отец?! Это не так! - и он бросился к бандиту, который только что пришел в сознание: - Червонец! Червонец! Это отец приказал убить?! Ну, скажи! Скажи!
        Тот некоторое время смотрел на мальчишку, потом медленно повернул побелевшее от боли лицо ко мне.
        - Тебе… это… зачем?
        Вместе с этими словами на его губах выступила кровь.
        - Человек, которого ты убил, жених моей сестры.
        Какое-то время он смотрел на меня, потом тихо сказал:
        - Рыжий. Он, падла, навел. Я думал его подрезать, а Рыжий струсил. Пришлось… стрелять. Первым… я. Второй раз… Рыжий. Я его… заставил.
        - Где сейчас твой пахан?
        - Дядя Сережа! Я вас прошу! Так уж случилось!
        Парнишка стоял передо мной с побелевшими губами, судорожно прижимая кулаки к груди.
        - Просто так ничего не случается, запомни, парень. И каждый должен держать ответ.
        Умирающий бандит скривил окровавленные губы:
        - Да он тебя порвет…
        - Где сейчас Рыжий?! - перебил я его.
        - Ждет меня… в трактире. «Дубок».
        - Что ж. Поговорим.
        - Что… со мной… будет?
        - Ты уже мертвец. Где отец Лешки?
        Бандит какое-то время смотрел на меня, а потом качнул головой, дескать, нет, затем скосил глаза на мальчишку и сказал:
        - Малец, подойди. Тебе скажу. На ухо.
        Спустя пару минут Алексей выпрямился и вызывающе посмотрел на меня.
        - Не скажешь?
        - Нет, дядя Сережа! Бейте меня, режьте - не скажу!
        - Дело твое. Иди, держать не буду. Только не забудь ему передать: увижу - убью.
        Мальчишка кинулся к двери.
        - Погоди! Вещи свои сначала собери. И еще, - я достал бумажник, достал купюру в двадцать пять рублей и протянул Алексею. - Возьми!
        После того как закончил собираться, мальчишка остановился у порога, явно не зная, что мне сказать. Я посмотрел ему в глаза и сказал: - Иди. Чего встал.
        - Прощайте, дядя Сережа. Век буду вас помнить.
        Когда дверь за ним закрылась, я повернулся к умирающему бандиту.
        - Полиции расскажешь, что мне сказал?
        - Нет.
        - Где нож?
        - В сапоге.
        - Револьвер?
        - Выбросил.
        Достав из-за голенища сапога финку, я вложил ее бандиту в правую руку. Червонец попытался ухмыльнуться, дескать, понял, что ты хочешь сделать, но это было его последнее движение в жизни. В следующую секунду судорога пробежала по его телу, он дернулся в последний раз и замер. Выйдя из комнаты, я первым делом нашел коридорного Федора. Зная, что я жилец не жадный и не заносчивый, он услужливо вытянулся передо мной:
        - Что изволите, Сергей Александрович?
        - Несчастье случилось. На меня, Федор, прямо сейчас грабитель напал. С ножом.
        Тот растерянно оглядел мой мощный торс, затем выдавил из себя бледную улыбку:
        - Шутить изволите?
        - Зайди ко мне в номер и посмотри, потом полицию вызови. Я пока на улице побуду, что-то мне дурно стало, - после чего развернувшись, пошел к выходу.
        Нужный мне трактир находился в десяти минутах ходу от моей гостиницы. Подойдя к нему, внимательно огляделся по сторонам и только после этого открыл дверь и зашел. Зал был заполнен только на треть. Большая часть посетителей сидела за столиками вдоль стен и перегородок, в центре практически никого не было, за исключением нескольких случайных посетителей, забежавших по-быстрому перекусить. Среди них за стаканом чая сидел второй убийца Луговицкого. Стоило ему меня увидеть, как его лицо исказилось в гримасе страха. В следующую секунду он попытался вскочить, но видно ноги его не держали, и он плюхнулся обратно на свой стул. Я неторопливо подошел к его столу, затем чуть наклонился и тихо сказал:
        - Тебе привет от Луговицкого.
        Кровь от лица предателя отхлынула. Мелкие капли пота покрыли лоб.
        - Я… Я… не хотел. Это Червонец. Все он! Он мне в руки револьвер сунул! Я в него уже мертвого стрелял!
        - Но не об этом речь. Ты мне лучше скажи, иуда: зачем тебе была нужна смерть Луговицкого?!
        - Я… не виноват! Бандиты меня заставили! Запугали! Хочешь жить, сказали, выдай нам… человека, что нас предал. Мне куда деваться?! Нет, я понимаю, что совершил подлость! И все сделаю, чтобы искупить вину! Приму наказание! Пойду на каторгу!
        Было ясно, что он будет врать и изворачиваться до последнего, а правда мне и так была известна. Боткин решил отомстить Луговицкому руками бандитов, решив, что это он виновник всех его бед.
        - Как скажешь. В полицию, так в полицию. Пошли.
        Предатель, пытаясь сохранить свою драгоценную жизнь, не обратил внимания на мой холодный и равнодушный тон и поэтому не понял главного: ему был только что подписан смертный приговор.
        - Про их разбойничью шайку все как есть расскажу! Их пятеро…
        - Заткнись!
        Выйдя из трактира, мы пошли по улице, потом завернули в проулок и пошли среди глухих стен лабазов. Боткин стал нервно оглядываться по сторонам.
        - Куда мы идем?!
        - Путь сокращаем.
        - Нет! Я вам не верю! - он попытался остановиться, но я схватил его за плечо и волоком потащил за собой. Иуда почему-то даже не сопротивлялся, шел, куда его вели и только непрестанно, без перерыва, говорил, вымаливая себе жизнь. Слова из него текли потоком. Сначала я не обратил внимания, а потом понял, что они пустые. Без эмоций. Без надрыва.
        - Пощадите меня! Христом Богом прошу! Он же уже мертв! Не берите грех на душу! Умоляю! Что вам в моей смерти! Заклинаю всеми святыми! - его бормотание сейчас больше походило на безжизненный голос автоответчика.
        Мы остановились на пустыре. За спиной у меня остались купеческие склады и лабазы. В ста метрах уже начинался лес. Окраина города. Я несильно толкнул его. Он по инерции сделал шаг назад. Повернулся ко мне. У него были глаза человека, чья душа надломилась, а разум отключился, не выдержав пережитых потрясений.
        - Готов к смерти, иуда?
        Мои слова его словно встряхнули, выведя из полубессознательного состояния. Он быстро оглянулся по сторонам, затем уставился на меня. Лицо помертвело, глаза наполнились ужасом.
        - Нет! Не убивай! Я жить хочу! Жить! Что тебе в моей смерти?! Что?! Я сознаюсь! Пусть меня судят! Пусть на каторгу! Куда угодно…
        Я ударил. Предатель, хрипя, схватился за горло. Разбитая гортань еле-еле, с большим трудом, пропускала воздух. Его лицо побагровело, глаза полезли из орбит, затем он стал медленно оседать на землю. С минуту я наблюдал за ним, а затем, склонившись, тихо сказал:
        - Ты будешь умирать еще минут… пятнадцать - двадцать, так что, начинай отсчитывать секунды.
        Вначале мне показалось, что он прислушивается ко мне, но спустя несколько секунд понял, что ошибался. Это был бессмысленный взгляд в пространство, за которым стоял умирающий мозг, полностью переключившийся на мучительную борьбу за каждый, с таким трудом проникающий, глоточек воздуха, дающий ему еще несколько следующих секунд жизни.
        Дождавшись его смерти, я вернулся в гостиницу. Вызванный на место преступления полицейский агент уже узнал в убитом грабителя и убийцу Матвея Дувинова по кличке Червонец, сбежавшего с каторги полтора года тому назад, поэтому следователь не стал усложнять себе работу, с ходу приняв мою версию, после чего снял с меня показания и отпустил.
        Несмотря на то, что убийцы понесли заслуженную кару, во мне не было чувства завершенности. И дело было не в отце Лешки, который по сути дела стал главным виновником гибели Луговицкого, а во мне. Непонятное чувство вины, засевшее занозой в моем сердце, не давало мне покоя. Я словно раздвоился. Своим появлением ты вмешался в ее жизнь и тем самым взял ответственность за ее судьбу, говорил я себе, а значит, вина лежит на тебе. Но мне возражала логика: как можно отвечать за поступки других людей, действия которых ты просчитать не можешь? Нет, нельзя.
        Спустя три дня состоялись похороны. Венки, панихида, мертвый, застывший взгляд сестры и заплаканное, опухшее от слез, лицо матери.
        «Отойдет, очнется, ведь еще совсем девчонка», - успокаивал я себя до того дня, когда вдруг узнал, что сестра со вчерашнего дня стала ходить на курсы медсестер.
        - Тебе это зачем?! - спросил я ее.
        - Хочу уехать. Здесь все мне напоминает о Леше, - голос сухой, безжизненный.
        - Доченька, поехали со мной, - предложила мать. - Сережа присмотрит за квартирой. Отдохнешь, развеешься. Ты еще молода. У тебя все впереди.
        - Ты не понимаешь, мама. Мне надо вырваться из всего того, что напоминает мою прежнюю жизнь.
        Только теперь та поняла, что хочет сказать ее дочь.
        - Наташа, ты хочешь поехать на войну?!
        - Да, мама, я все решила: еду на фронт.
        Ее слова прозвучали тяжело и сухо. Мать охнула, побледнела, затем какое-то время смотрела на дочь остановившимся, безжизненным взглядом и только потом заплакала. Я, в свою очередь, сделал несколько попыток изменить ее решение, но на все мои доводы сестра отвечала одинаково: «Я все решила. Еду на фронт».
        Войдя в подъезд, я вежливо поздоровался с консьержкой и уже начал подниматься по лестнице, как увидел спускавшегося мне навстречу, одного из моих соседей. Этакий представительный мужчина, лет шестидесяти с небольшим хвостиком. Полное, румяное лицо, обрамленное аккуратно, коротко стриженой бородой и такими же усами. Теплые карие глаза дышали добродушием. До этого, проходя, мимо друг друга, мы только здоровались, но в этот раз он вдруг остановился и сказал: - Мы не знакомы, но я слышал о несчастье, случившемся с вашей сестрой. Молю бога и надеюсь, что эта юная, полная жизни, девушка найдет в себе силы стряхнуть с души то горе, которое на нее навалилось.
        - Спасибо за сочувствие….
        - Миллионщиков Савва Лукич. Издатель, меценат и владелец этого дома.
        - Очень приятно. Богуславский. Сергей Александрович. Поручик в отставке.
        - Знаете, Сергей Александрович, я уже слышал о вас от нашего общего знакомого, Иконникова Антона Павловича.
        - А-а! Понятно. Герой-богатырь.
        - Ха-ха-ха! Вы правы. Где-то такой образ был им нарисован. Знаете, я очень интересуюсь Востоком. Китай. Япония. Тибет. Так вот он сказал, что вы владеете каким-то видом восточной борьбы. Это так?
        - Можно сказать и так.
        - Очень интересно. Знаете, у меня к вам есть любопытное предложение. Я и мои друзья-сподвижники собираемся устраивать вечер, посвященный Востоку. Гвоздем нашей программы будет демонстрация чайной церемонии. Так же будет выставлена частная коллекция старинного японского оружия. Поверьте мне, все будет очень красиво! Вы могли бы прийти к нам, в качестве гостя. Будут очень интересные люди. Попробуете новые сорта цветочного китайского чая! Правда, не пожалеете! Если соберетесь прийти, то возьмите с собой сестру! Надеюсь, это отвлечет ее от мрачных мыслей!
        «Хм! Хорошая идея! Оружие точно надо посмотреть. Да и хватит сестре дома сидеть наедине с мрачными мыслями!»
        - Принимаю ваше предложение с благодарностью, Савва Лукич!
        - Тогда жду вас в следующий вторник в шесть часов вечера в помещении карточного клуба «Пиковая дама». Мы сняли его на вечер. Я вас внесу в запись приглашенных гостей. Когда придете, назовите свои фамилии и вас пропустят. До встречи, Сергей Александрович.
        - До встречи, Савва Лукич.
        Во вторник мы с матерью чуть ли не силком заставили Наташу привести себя в порядок и отправиться со мной на вечер.
        Большой зал и прилегающие к нему комнаты - кабинеты клуба - были украшены китайскими фонариками и развешанными на стенах различными репродукциями из бытовых сцен Китая и Японии. Гостей собралось около сорока человек, и все они, по большей части, были степенные, пожилые люди, давно знавшие друг друга, пришедшие вместе со своими семьями. Это было нетрудно определить по тем фамильярным приветствиям и шуткам, которыми они обменивались при встрече. Савва Лукич, проведя меня по комнатам, заочно знакомил с некоторыми из них. Из его слов стало ясно, что здесь собрались богатые люди, владельцы доходных домов, магазинов, ресторанов, которых в тех или иных форматах интересовала история, искусство и культура Востока. Толстые золотые цепочки часов на груди, золотые оправы очков и сигары в зубах говорили о богатстве и солидности собравшихся гостей. Завсегдатаи, когда мы проходили мимо, окидывали нас мимолетными взглядами, чтобы тут же вернуться к своим разговорам. Савва Лукич познакомил Наташу со своей женой, полной и добродушной женщиной, которая взяла ее под опеку, а меня подвел к одной из компаний. Несколько
минут ушло на знакомство, после чего продолжился разговор на тему войны. Когда стали спрашивать мое мнение о военных действиях, я тут же сослался на ранение головы и потерю памяти, поэтому после понимающих кивков и сочувствующих взглядов дальнейший разговор уже продолжился без меня. Увидев, что я не вписался в компанию, Миллионщиков взял меня под локоть и повел на противоположный конец зала, а по дороге постарался заинтриговать:
        - Я познакомлю вас с очень-очень интересным человеком. Поверьте мне. Не разочаруетесь!
        Мы подошли к небольшой группе, которая с большим интересом слушала человека с азиатской внешностью, рассказывающего им о сверхъестественном случае, которого тот стал непосредственным свидетелем. После того как меня представили, рассказ продолжился. Если я правильно уловил суть, то речь шла о предсказании китайского монаха-провидца, которое сбылось через три дня.
        «Думаю, что монах сам подстроил это чудо. Впрочем… Ты-то сам как здесь оказался?»
        Моя невольная ухмылка, предназначенная собственным мыслям, была замечена рассказчиком, который принял ее на свой счет и посчитал, что молодого скептика необходимо поставить на место:
        - Ваши ухмылки неуместны, молодой человек. Обычный человеческий разум не может видеть дальше реальности нашего мира, так как не все поддается пониманию, скрываясь за пеленой загадок и тайн, неподвластных уму человека.
        Его слова отдавали пафосом, к тому же прозвучали, как нравоучение, что не могло не повлечь за собой отпора, который вылился в следующем утверждении:
        - Вы, наверное, и не догадываетесь, господа, но я тоже оракул.
        После этого заявления я сделал несколько нелепых предсказаний, среди которых с некоторыми подробностями упомянул реальный факт, который остался в истории Первой мировой войны, как «атака мертвецов». Такое название впоследствии получила контратака защитников крепости Осовец 6 августа 1915 года при отражении немецкой газовой атаки, которая должна была произойти через четыре дня. Закончить мою речь мне не дал солидный господин в золотых очках:
        - Молодой человек, если хотите глупо шутить, то найдите себе для этого другое место!
        Предельно вежливо откланявшись, я отошел в сторону и, внутренне усмехаясь, стал представлять себе, с какими удивленными лицами эти чопорные господа сначала узнают об этом факте, а затем сами, придав таинственности и с придыханием в голосе, будут рассказывать об этом случае своим родственникам и знакомым. Даже если меня кто-то примет всерьез и начнет приставать с расспросами, то я вполне могут сказать, что это просто совпадение. И уж точно в тот момент я не думал, что это предсказание в корне изменит мою жизнь.
        Неспешно идя через зал и оглядываясь по сторонам в поисках сестры, я вдруг услышал, как гостей стали созывать на театрализованное представление чайной церемонии, после чего всех нас пригласили посмотреть на антикварную коллекцию японского оружия, которую представил на всеобщее обозрение один из гостей, владелец антикварного магазина господин Завадский. Гости тут же разделились на две части: мужчины окружили два длинных стола, на которых было выложено оружие, а женщины направились к столам, накрытым для банкета.
        Стоило прозвучать первым оценкам, как сразу началось шумное обсуждение и споры. Не являясь знатоком коллекционного оружия, но, как и любой мужчина, я с удовольствием разглядывал выставленные образцы, при этом не забывая внимательно прислушиваться к разговорам, которые касались цен. Дело в том, что у меня с некоторого времени появилась мысль сделать подарок Окато в благодарность за обучение, и им по моему мнению должен был стать старинный японский меч. Вот решил так, и все тут! Правда, цены, которые мне довелось сейчас услышать, несколько охладили мое горячее желание.
        «Да уж, без десяти тысяч мне, похоже, в антикварный магазин и соваться не стоит. Так, а где сестра?»
        Быстро окинув взглядом зал, я вдруг обнаружил новых гостей, двух японцев. Несмотря на то, что они пришли недавно, чувствовалось, что они завсегдатаями, потому что японец, шедший впереди, постоянно останавливался и вежливо раскланивался, чуть ли не с каждым из остальных гостей. Впереди шел невысокий, худенький азиат в отлично пошитом костюме, следом за ним шествовал высокого роста и мощного телосложения телохранитель. Цепкий, шарящий по сторонам взгляд, широкие плечи, выпуклая грудь, говорившие о его немалой силе, и наконец, ороговевшая кожа на костяшках пальцев, которая подсказала мне, что этот японец владеет одним из видов рукопашного боя. Судя по настороженному взгляду, брошенному в мою сторону, в отношении меня он сделал точно такое же заключение. Когда они прошли мимо меня, я наконец увидел сестру, разговаривающую в глубине зала с женой Саввы Лукича. Направившись к ней, по дороге я зацепил краем уха разговор, из которого узнал, что идущий первым японец - дипломат, к тому же признанный авторитет в области японского холодного оружия.
        - Ну, как ты тут, сестричка? - подойдя к Наташе, поинтересовался я.
        - Хорошо, Сережа. Еще минут пятнадцать и будут звать к ужину.
        Только я хотел продолжить разговор, как к нам подошел Савва Лукич. На его лице плавала хитрая улыбка.
        - Сергей Александрович, не хотите испытать силу молодецкую?
        - Вы это к чему, Савва Лукич? - ответил я вопросом на вопрос.
        - А вы посмотрите вон туда!
        Я обернулся и увидел японца - телохранителя, который в окружении людей сейчас демонстрировал свою силу. Сейчас он пальцами скручивал в кольцо толстый гвоздь. Меценат оглянулся через плечо, проследив за моим взглядом, а затем несколько сконфуженно сказал:
        - Не судите меня строго, Сергей Александрович. Обидно до глубины души. Уж который раз этот азиат показывает такие штуки, а у нас словно нет истинных богатырей! Мы как-то наняли силача из цирка. Двухпудовой гирей мог легко перекреститься, а все равно не сдюжил против япошки. Может вы?
        - Что он еще может, кроме того, что пальцами гвозди сворачивает?
        - Доску кулаком и ребром ладони рубит, а руку может так сжать, что из ногтей кровь выступит. Сам его хват испытал. У него пальцы твердые, словно из дерева выточены. Так что, Сергей Александрович, уважите общество?
        - Пойдемте.
        Японский дипломат в это время разговаривал с несколькими знатоками холодного оружия, но стоило нам подойти, как он замолчал и бросил на меня оценивающий взгляд. После короткого осмотра у него на губах появилась холодно-презрительная улыбка.
        «Похоже, он меня уже приравнял к цирковому атлету».
        Сначала мы на пару с телохранителем свернули кольца из гвоздей, потом разбили по нескольку толстых досок. К этому моменту ехидные смешки зрителей уже переросли в восторженные крики, заставив недовольно кривить губы японского дипломата. Последним испытанием стало сжатие друг другу ладоней. Мы сцепились руками, напряглись. Казалось, вот-вот у кого-то хрустнут пальцы, но ни он, ни я и не думали ослабить хватку. Нашла коса на камень… Две минуты, три, пять, а мы все стояли друг против друга, пока не поняли, что наши силы равны, тогда мы разжали захват, после чего японец, приложив руки к бокам, коротко мне поклонился. Я ответил ему таким же вежливым полупоклоном, отдавая уважение силе соперника. К этому моменту вокруг нас собрались все приглашенные гости. Меня поздравляли и трясли сразу за обе руки. Одна из молодых женщин, подскочив ко мне, расцеловала в обе щеки под одобрительные крики присутствующих. Когда восторг стих, сияющий, как начищенный самовар, Савва Лукич закричал:
        - Господа и дамы!! Прошу всех к столу!! Первый тост мы поднимем за русских богатырей!! Ура-а-а!!
        Все присутствующие поддержали его с таким воодушевлением, что у меня даже в ушах зазвенело, после чего толпа устремились к столам, где веселье продолжилось уже с чисто русским размахом.
        Спустя три недели мы с матерью простились на вокзале с Наташей, уезжавшей на фронт, а на следующий день я посадил на поезд мать. Оставшись один, вдруг неожиданно подумал, что, несмотря на то, что сестра и мать уехали, ответственность, которую я несу за них, никуда не делась. Она тут, со мной. Для меня это было странно, так как возникшие между нами связи, с моей стороны, никак не подходили под понятие родственная любовь, хотя я старательно принимал участие в их жизни.
        «Может, просто привычка?»
        Так и не придя ни к какому выводу, я занялся своими привычными делами. Тренировки, тир, Публичная библиотека… Жизнь вошла в колею и, казалось, что будет катиться по ней привычно и дальше, как вдруг неожиданно пришла срочная телеграмма. Содержание ее было лаконичным: «Ваша сестра тяжело больна. Санитарный поезд выходит из Петербурга 25 - 26 сентября. Обратитесь к штабс-капитану Челищеву. Павленко».
        Стоящий на дальних путях поезд я быстро нашел благодаря пожилому солдату - санитару, дымящему самокруткой, на которого мне посчастливилось наткнуться прямо у здания вокзала.
        - Провожать кого собрались, ваше благородие? - напоследок спросил меня санитар. - Ежели так, то не торопитесь, мы только завтра отправляемся.
        - В какое время?
        - Не скажу. Только было всем сказано, чтоб в восемь утра были на своих местах. Папироски не будет у вас?
        Я достал пятирублевую бумажку и дал ему.
        - Благодарствую, ваше благородие!
        - Челищева знаете?
        - Как не знать! Он комендант нашего поезда. Правильный человек. С пониманием. Вы к нему по какому делу?
        - Где его найти? - проигнорировал я вопрос.
        - Найдете вагон с надписью «Аптека-Амбулатория», а рядом с ним жилой вагон, там врачи и медсестры. Там же и комендант.
        - Спасибо.
        Возле указанных мне вагонов я увидел группку из трех молодых людей, одетых в офицерские мундиры, только погоны у них были нестроевые, а серебряного галуна с зеленой выпушкой и просветами. На груди у них блестели нагрудные знаки с буквами «З.В.». Зауряд-врачи. Мне уже приходилось о них слышать. Студенты - добровольцы последних курсов медицинских университетов. Подошел к ним.
        - Господа, не подскажете, где можно найти штабс-капитана Челищева?
        Они с любопытством посмотрели на меня, потом один из них, яркий брюнет, ответил:
        - Второе купе от входа.
        Взобравшись по лесенке, я быстро нашел нужное мне купе и постучал. Спустя секунду щелкнул замок и дверь откатилась. У двери купе стоял офицер. Худощавое лицо, строгие светло-серые глаза, аккуратная короткая стрижка. Ворот гимнастерки был расстегнут, портупеи не было. На груди висел орден и крест, а на левой руке надета черная перчатка.
        «Инвалид. Боевой офицер».
        - Штабс-капитан Челищев?
        - Судя по всему, вы это и так поняли. А кто вы?
        - Богуславский. Сергей Александрович.
        - Что вас привело ко мне?
        Я протянул ему телеграмму. Он пробежал ее глазами, потом некоторое время смотрел на меня оценивающим взглядом.
        - Почему вы не в армии? - тон его голоса была довольно холодным.
        - Воевал с первого дня войны. Получил ранение в голову. Частичная амнезия. Теперь в отставке.
        - Звание?
        - Поручик.
        - Что же это за ранение такое? Извините за сравнение, но при таких плечах вы вместо лошадей пушку потянете и при этом даже не вспотеете.
        Своими словами комендант показывал, что не верит мне. Понимая и признавая за ним право говорить подобное, я решил сразу объясниться:
        - Можно пройти в купе?
        Комендант сделал шаг в сторону, не сказав ни слова. Войдя, снял шляпу и приподнял волосы с левой части головы над ухом, где находилась впадина - шрам от осколка австрийского снаряда, размером с детский кулачок трехлетнего ребенка. Капитан не только посмотрел, но и потрогал его пальцами, после чего спросил:
        - Так что вы от меня хотите?
        - Возьмите меня с собой!
        Челищев потер правой рукой тщательно выбритый подборок:
        - Поезд полностью укомплектован. Мест нет. Да и зачем вам ехать? Привезем мы вашу сестру. Через четыре-пять недель будем обратно в Питере.
        - Мне надо сейчас.
        - Я обязан Михаилу Дмитриевичу Павленко жизнью. Только поэтому вас возьму. Поедете в моем купе. Вещи?
        - Мне собраться, что голому подпоясаться. Когда прийти?
        - Поезд отойдет завтра утром в восемь тридцать. Оружие есть?
        - Наган и кольт, американский.
        - Возьмите запасные обоймы. Когда вас ждать?
        - Завтра, в семь утра я буду у вас.
        Глава 9
        Поезд пришел в Минск в пять часов утра. Несмотря на столь ранний час, санитарный эшелон уже встречали. Десятки повозок с ранеными и санитарные машины заполонили пространство вокруг вокзала. Я вышел, постоял в тамбуре, потом опять зашел в купе. Где-то спустя полчаса появился штабс-капитан.
        - Сергей Александрович, нужна ваша помощь.
        - Я готов.
        Следующие несколько часов я переносил раненых в вагоны и вместе с санитарами и сестрами милосердия устраивал их на полках вагонов. Стоны, скрип зубов, вид окровавленных повязок и ампутированных конечностей вместе с тошнотворным запахом гниющих ран, лекарств, потной и грязной одежды - все это, пусть даже касательно, дало мне первое понимание войны, как о некоем грязном и отвратительном деле. Наконец поток раненых иссяк. Выйдя из вагона, я спустился по лесенке. На платформе стоял пожилой санитар с наброшенной на плечи шинелью и дрожащими руками пытался закурить. Я подошел к нему в тот момент, когда ему это наконец удалось. Тот несколько раз жадно затянулся и только тогда обратил на меня внимание.
        - Вы молодец, Сергей Александрович.
        - Спасибо, Степан Дмитриевич. Теперь все?
        - Побойтесь Бога! Это только начало! Сейчас раненые потоком пойдут. Мы их тут будем сортировать. Кого на операцию, кому перевязки и лекарства, а увеченных солдат - комиссовать и в Минский госпиталь, на дальнейшую поправку. Вы остаетесь?
        - Нет. Мне надо узнать, где сейчас моя сестра находится.
        - Дело святое! Помощь родной душе Богу угодна, - он тяжело вздохнул. - Что ж это на свете делается?! Человек на человека смертоубийством идет. Разве так можно? Вы видели наших врачей, с которыми вместе ехали? Мальчишки сопливые совсем! И медсестры такие же! Половина из этих лекарей сегодня ходили бледные, как та простыня! А у Порошиной, медсестры, даже истерика была. Эх! Что тут говорить! Вы только сейчас не езжайте, а дождитесь сначала нашего коменданта, Сергей Александрович. Он наверняка уже что-то для вас узнал.
        Не успел он так сказать, как из рассветных осенних сумерек послышался голос молодого парнишки - санитара Прошки:
        - Сергея Александровича не видели?!
        - Он в соседнем вагоне вроде был. Посмотри там, - ответил ему голос старшей медсестры Анастасии Никитичны, рассудительной и уверенной в себе женщины.
        - Здесь я! Здесь! - откликнулся я.
        - Уф! Насилу отыскал вас! - он подбежал ко мне. - Его высокоблагородие вас кличет! Идемте!
        Спустя несколько минут я уже входил в купе коменданта поезда. Лицо капитана было суровое и напряженное.
        - Прошка проводит вас на вокзал. Там стоит машина, которая повезет врачей и медикаменты в ту дивизию, где возглавляет медико-санитарную часть Павленко, - тут он протянул мне вещмешок. - Это передадите Михаилу Дмитриевичу. Теперь собирайте вещи и идите.
        Когда я уже уходил, он мне вдруг неожиданно сказал:
        - Война не прощает глупостей, поручик, поэтому постарайтесь их не совершать. С Богом!
        Не успели мы выехать из города, как водителю пришлось снизить скорость, потому что ведущая к фронту дорога была просто забита телегами с грузами, накрытыми брезентом, санитарными повозками, отрядами солдат, которые шли неровными рядами, скользя по залитому жидкой грязью шоссе. Иногда, по полям, обгоняя тяжело катящиеся обозы, скакали отряды кавалерии. Водитель, громко ругаясь, лавировал в этой толчее, как только мог. С риском завязнуть, он обходил по краю дороги неспешные обозы, затем обогнал артиллерийский дивизион, который с металлическим лязгом медленно тащился по размытой дороге. Огромные лошади-битюги с трудом тащили за собой подпрыгивающие на неровностях пушки.
        Грохот орудий я услышал задолго до того, как мы въехали в город, где находился полевой лазарет. Местных жителей почти не было видно, а вот людей в шинелях и фуражках с кокардами было изрядно. Наглухо заколоченные магазины, выбитые окна, разрушенные заборы и бродячие собаки на пустынных дворах говорили о войне, разрухе и бегстве жителей из города. Где-то впереди, не переставая, гремела артиллерийская канонада.
        Поплутав по улицам, машина наконец подъехала к каменному зданию с фальшивыми колоннами и аляповатыми украшениями из лепнины. Над его крышей вился белый флаг с красным крестом, а перед главным входом кружился людской водоворот, состоящий из раненых, сестер и врачей. Чуть в стороне стояло около десятка телег, на которые сейчас укладывали и рассаживали раненых сестры и санитары. Машина, объехав их, остановилась напротив центрального входа. Спрыгнув с кузова, я спросил первого попавшегося мне на глаза санитара, где найти главного врача. Тот, не замедляя шага и не глядя на меня, махнул рукой в сторону госпиталя и быстро сказал:
        - Там спросите!
        Войдя в холл, я почти сразу наткнулся на группу из трех врачей. На мой вопрос откликнулся мужчина выше среднего роста, широкоплечий, с большой седой головой и резкими чертами волевого лица.
        - Это я. А вы кто?!
        - Богуславский Сергей Александрович.
        - Гм! Я вас не таким представлял. Вы прямо… как медведь, батенька! Вон плечищи какие!
        - Что с Наташей?! У нее горячка?
        - Тут такое дело вышло… нехорошее. Даже не знаю, как и сказать! Знаете, солдатам правду-матку режу! Говорю, как есть! Без ноги будешь или без руки, а тут…
        - Говорите!
        - Вашу сестру изнасиловали.
        - Кто?!
        - Немцы. Пятнадцатого сентября, ближе к вечеру, в Сморгонь ворвался немецкий кавалерийский полк. Наши, в спешке, начали отступать. Шесть телег с ранеными, врач и две медсестры попали в плен. Видно, ездовые, в спешке да в потемках, с дороги сбились. Спустя три дня подошло подкрепление, и в тот же день город был отбит. Тогда их и нашли. Наташа после случившегося полностью ушла в себя. К тому же простудилась сильно. Несколько дней была высокая температура, бредила, кричала. Вот я и дал телеграмму.
        - Где она?!
        - Идемте!
        Полевой госпиталь находился в здании усадьбы. В комнатах с высокими потолками пахло лекарствами и мочой, а на койках, стоявших почти впритык друг к другу, лежали и сидели раненые. В женском отделении, в самом дальней комнате, за отделенной ситцевой занавеской в углу стояла кровать сестры. В первый момент мне даже показалось, что это не она, а какая-то другая девушка. Свалявшиеся волосы, худое изможденное лицо, почти сошедший синяк на правой скуле. Но хуже всего были ее глаза. Они были потухшими и пустыми, словно та Наташа, которую я знал, умерла.
        - Сестренка! Ты как?
        Она словно очнулась, посмотрела на меня. Взгляд сначала был настороженным, но потом снова стал прежним, равнодушным.
        - Сережа. Приехал.
        - Как ты себя чувствуешь?!
        - Душа болит, - в следующее мгновение ее глаза наполнились слезами и она заплакала. Она не закрывала лицо руками, не кричала, а просто лежала, а по ее худым щекам текли слезы. Не зная, что делать, я развернулся к Павленко, но тот только пожал плечами и сказал:
        - Тут я помочь бессилен. Давайте лучше Людмилу Сергеевну приглашу. Она с ней вроде нашла общий язык.
        Он ушел, а я повернулся к Наташе.
        - Успокойся, хорошая моя, - я попытался погладить ее по руке, как она вдруг вскрикнула:
        - Не надо! Не трогай меня, пожалуйста!
        - Хорошо, Наташа. Хорошо. Ты, как только встанешь на ноги, мы с тобой поедем домой. Будешь варить мне борщи, и заживем мы, как прежде.
        - Как прежде уже никогда не будет. Никогда! Ты понимаешь - никогда! - в ее голосе звенела приближающаяся туча-истерика, которая вот-вот должна была пролиться новыми слезами. - Я не могу спать! Каждую ночь вижу их…
        - Наташа, здравствуй!
        Я обернулся на голос, раздавшийся за моей спиной. В двух шагах от кровати стояла стройная и довольно симпатичная женщина, лет тридцати пяти. У нее были внимательные и добрые глаза, но еще в них была боль. Тщательно скрываемая душевная боль, которую мне нередко приходилось видеть в глазах моей матери, когда та сидела у моей постели. Я поднялся.
        - Сергей Александрович. Брат Наташи.
        Она внимательно оглядела меня, а потом сказала:
        - Где-то таким я вас и представляла. Наташа рассказывала мне о вас. Говорила, что я сразу вас узнаю: в плечах косая сажень и кулаки крепче железа. Меня зовут Людмила Сергеевна. Вы выйдите пока, Сергей Александрович, и подождите меня за дверью.
        - Хорошо.
        Я стоял в коридоре и ничего не чувствовал, только в голове, как метроном, стучала одна мысль: убить, убить, убить… Видно, нечто подобное этим мыслям отразилось и на моем лице, потому что, когда врач вышла, она бросила на меня теплый, сочувствующий взгляд и тихо сказала:
        - Не сжигайте себя, Сергей Александрович. Судьба так сложилась, и поправить что-либо уже не в наших силах.
        - Я спокоен. Вы лучше о Наташе расскажите.
        - Хорошо. Идемте к окну. Там поговорим.
        Я ожидал, что она начнет говорить, но врач молчала, глядя через стекло на серое осеннее небо и мокнущие под мелким секущим дождиком голые деревья. Ее поведение показалось несколько странным, но чем оно вызвано, мне стало понятно только в процессе нашего разговора.
        - Скажу вам прямо, - начала говорить она, продолжая смотреть в окно, - у вашей сестры сильнейший психологический надлом. Насколько мне известно, у нее два с половиной месяца назад был убит жених, теперь она сама подверглась насилию и издевательствам. Под таким грузом и более сильный человек может сломаться, а тут хрупкая девушка. Как вы могли отпустить ее на фронт? Не понимаю!
        - Я не уменьшаю своей вины, но скажите: как можно удержать человека, который просто игнорирует ваши слова и доводы. Силой? Закрыть на ключ?
        - Извините меня. Это ваши семейные дела, и я не должна была это говорить! Я не психиатр, а врач-терапевт, но при этом считаю, что по приезде в Петербург ей нужно будет лечь в больницу. В психиатрическую клинику.
        - Когда она сможет встать на ноги?
        - Через три-четыре дня, а вот насчет психики тут все намного сложнее. Для начала дам совет: не торопитесь с отъездом. В Минске, в госпитале, есть врач такого профиля. Очень хороший специалист, но ему надо будет заплатить.
        - У меня есть деньги.
        - Тогда езжайте в Минск и договаривайтесь с ним. Христофоров Сергей Осипович. Если, даст бог, все будет хорошо, через неделю вы сможете увезти ее домой.
        - Вы не знаете, как все случилось?! Наташа не говорила?
        - Нет. Подобные вопросы вызывали у нее плач и истерики, но и без нее я знаю, что произошло, - она с минуту молчала, потом продолжила: - Второй изнасилованной девушкой была моя младшая сестра. Мы с ней на фронте с февраля пятнадцатого года, поэтому она много чего видела и перенесла. У нее есть жених, поручик Мелентьев Иван Васильевич. Если хотите, можете с ним поговорить, он командует третьей ротой.
        - Где сейчас ваша сестра?!
        - С оказией отправили домой. Теперь извините, мне надо идти работать, а вы идите, посидите с ней.
        Я сидел у кровати сестры, пока та не уснула, затем вышел в коридор и встал у окна. Серое небо, мокрые унылые деревья. На душе у меня была такая же серая, жидкая, холодная грязь.
        «Где мне их искать? Немцев там тысячи… Погоди! Ведь врач назвала мне фамилию жениха своей сестры. Мелентьев. Иван Васильевич. Точно! Может, он что-то конкретное знает?!»
        Выйдя из госпиталя, я сразу обратился к молоденькому прапорщику, в новой, еще не обмятой, топорщащейся шинели, который куда-то спешил с деловитым видом.
        - Извините! Как мне попасть в третью роту?
        Он резко остановился, окинул меня слегка удивленным взглядом, потом спросил: - А вы кто будете?
        - Богуславский Сергей Александрович. Поручик в отставке.
        - Хм! Где-то я вашу фамилию уже слышал. Только вот не помню…
        - Наталья Богуславская - моя сестра.
        - Ах! Извините! - на его щеках появился легкий румянец. - Это настоящая трагедия! Мы все переживаем за нее! Идемте со мной! Я как раз иду в ту сторону и провожу вас.
        По дороге он мне рассказал, что впереди, в ста пятидесяти метрах, проходят германские окопы. Но вот странное дело: немцы первое время стреляли целыми днями, а теперь только постреливают. Видно, снаряды берегут, предположил прапорщик. В подтверждение его слов, словно щелкнули кнутом, с той стороны хлестнул одиночный выстрел, за ним вслед послышалась частая стрельба. Вслед винтовкам застучал пулемет, а за ним другой, и уже последними ударили пушки. Только мы соскочили в окоп, как в мокрую землю рядом со мной с чмоканьем впились несколько пуль, после чего стрельба начала затихать и, не успели мы пройти и тридцати метров, как совсем прекратилась.
        - Кто идет? - неожиданно впереди раздался голос.
        - Свои, братец, свои, - поспешно ответил прапорщик.
        Из-за угла поворачивающей в сторону траншеи появились два бородатых солдата в мятых шинелях с винтовками в руках.
        - Ваше благородие, а кто с вами?
        - Ему надо переговорить с поручиком Мелентьевым.
        - Так он в штабной землянке, с господами офицерами, ваше благородие. Прикажете сопроводить?
        - Благодарю, братец.
        Прапорщик повернулся ко мне:
        - Вас проводят, господин Богуславский.
        - Спасибо вам большое…
        - Максим Сергеевич Лещев.
        - Спасибо вам, Максим Сергеевич. Удачи вам.
        Дальше я шел, в сопровождении солдата, по окопу, полному людей с серыми, уставшими лицами, в такого же цвета шинелях, пока мы не свернули в ход сообщения, ведущий к офицерской землянке.
        Поручика я нашел в компании двух офицеров. Они курили и о чем-то тихо беседовали. Стоило мне войти, как разговор прервался и все трое с явным удивлением уставились на человека в гражданской одежде.
        - Здравствуйте, господа. Мне нужен поручик Мелентьев.
        - Я Мелентьев. Чем обязан? - подал голос офицер с седой прядью на виске.
        - Я брат Натальи Богуславской.
        - Извините нас, господа, - обратился к офицерам поручик. - Нам надо поговорить.
        Он встал, накинул на плечи шинель.
        - Идемте. Поговорим на свежем воздухе.
        Мы вышли в траншею. Несколько секунд мы вглядывались друг в друга, потом я спросил:
        - Расскажите, как все произошло, Иван Васильевич?
        Поручик говорил короткими, рублеными предложениями, тщательно скрывая эмоции. Из его слов стало ясно, что на отступавший санитарный обоз наскочил отряд конной немецкой разведки. Сразу не разобравшись, в сумерках, уланы сгоряча застрелили двух ездовых, после чего оставили несколько солдат с унтер-офицером в качестве охранников и поскакали дальше. Германцы завернули телеги и погнали их в тыл, после чего разделили. Раненых куда-то увезли, а четырех ездовых, мальчишку-фельдшера и медсестер заперли в сарай, где они просидели до вечера, пока не пришел полупьяный офицер. Оглядев всех, развернулся и ушел. Спустя полчаса пришли солдаты и отвели девушек в дом местного старосты. Там, как оказалось, праздновал свой день рождения какой-то полковник, а русских санитарок «пригласили» украсить мужской стол женским присутствием.
        - Потом они перепились, и тогда случилось то, что случилось. Под утро их снова заперли в том сарае, а через двое суток наши выбили германца и освободили пленных. Вот такая трагическая история приключилась. Вы-то зачем приехали?
        После короткого рассказа я спросил поручика:
        - Ваша Таня ничего не говорила о приметах… насильников?
        - Вам это зачем?! - недовольно спросил он.
        - Вдруг дорожки пересекутся? Всякое бывает.
        - Послушайте, Сергей Александрович, вы чисто штатский человек, поэтому ваши дорожки никогда не пересекутся. Вы по какому ведомству служите?
        - Не служу. Поручик в отставке. Воевал. Получил двойное ранение. Частичная потеря памяти.
        - Пусть так! Но это все равно ничего не меняет. У вас все?
        «Он явно что-то знает, но не хочет говорить».
        - Нет. Мне надо знать все то, что знаете вы.
        - Я уже все сказал, что вам положено знать, - это было сказано твердым и жестким голосом, отметающим всякие возражения.
        «Разозлить. Вывести из себя. Возможно, проговорится».
        - По вашему лицу видно, что вы сами не прочь отомстить, да видно что-то не складывается.
        При моих словах лицо поручика затвердело, а глаза потемнели от гнева.
        - У вас все?!
        - Вы обращались к командованию, а вам строго-настрого запретили идти в тыл германца? Я прав? - продолжал я на него давить.
        Мелентьев, видно, посчитал мои слова за издевательство. Ожег бешеным взглядом, рука метнулась к кобуре, но затем медленно опустилась. Смысла в дальнейшем разговоре не было, но я не хотел, чтобы мы расстались врагами, и поэтому, как только он начал разворачиваться, чтобы уйти, я сказал:
        - Удачи вам, Иван Васильевич!
        Вернувшись к госпиталю, некоторое время пытался найти место, где можно будет переночевать, пока не наткнулся на санитара, который предложил мне свою койку, так как уходил в ночь дежурить. Решив вопрос с ночевкой, пошел навестить сестру, но меня к ней не пустили, сказав, что ей дали снотворное и она сейчас спит.
        Рано утром, с попутной машиной, я уехал в Минск. Найдя в госпитале Христофорова, я объяснил ему ситуацию. Он согласился мне помочь, оценив свою помощь в три золотые монеты. По случайной фразе, проскочившей в нашем разговоре, мне стало понятно, что именно он наблюдал Татьяну, младшую сестру Людмилы Сергеевны.
        В госпитале мне удалось узнать, что после обеда в нужном мне направлении поедет машина, которая повезет вылечившихся солдат обратно в часть. Найдя шофера, я договорился с ним о месте для нас с доктором. Так как до отъезда у меня оказалось около трех часов свободного времени, я решил их посвятить знакомству с городом, в котором был впервые. Первое, что сразу бросалось в глаза, так это отсутствие нервозности в жителях города, словно фронт не проходил в пяти часах езды от Минска. Пройдясь по улицам, вышел в центр. Проходя мимо бюста Александра II в центре Соборной площади и гостиницы «Европа», вдруг увидел большие стеклянные окна ресторана. В животе сразу заурчало. Войдя, сел за столик возле окна, огляделся. Народа было немного. Официантка приняла заказ, и в ожидании, когда принесут обед, я принялся рассматривать публику. За соседним столиком о чем-то негромко говорили средних лет мужчины, облаченные в полувоенную форму с вензелями ВЗС на чиновничьих погонах. Этих типов я порядком навидался в Петербурге.
        «Земгусары. Об отчизне радеют. Конечно, в ресторане защищать отечество проще, чем на фронте. А ты сам разве не такой? Ты почему не на фронте? - и внутри меня появилось чувство неловкости. Чтобы отвлечься от него, снова принялся разглядывать посетителей ресторана. Через два столика от меня сидела пожилая пара, за ними группа о чем-то шумно спорящих офицеров. Неожиданно до меня донесся громкий выкрик одного из спорщиков:
        - Пока идет война, и враг топчет нашу землю, долг каждого настоящего мужчины - защищать свою родину! Хватит заниматься выяснением, что делать и кто виноват! Пусть этим займутся политики!
        Я отвернулся к окну. Когда мне принесли заказ, я быстро поел, допил минеральную воду под цветочным названием «Фиалка», а затем отправился в госпиталь. Машина уже стояла во дворе.
        На этот раз до передовой мы добрались сравнительно быстро. Проводив врача к сестре, я хотел остаться, но тот резким жестом приказал мне выйти. Осмотр Наташи длился около часа. Наконец доктор вышел из женской палаты.
        - Как она?!
        - Плохо. У нее ярко выраженный психоз, поэтому ей нужно лечь в клинику под наблюдение опытных врачей, и чем быстрее, тем лучше. Сделаем так. Поскольку случай очень сложный, то я прямо сейчас заберу ее в Минск. Вы согласны?
        - Доктор, деньги у меня есть. Скажите: сколько?
        - Сергей Александрович, я не собираюсь наживаться на вашем горе, но мне придется купить довольно специфические лекарства, поэтому дайте мне еще сто рублей. Все остальное я сделаю сам.
        Переезд в Минск оказался очень тяжелым. К тому же доктор, стоило ему увидеть реакцию Наташи на меня, сразу заявил, что сейчас я являюсь лишним раздражителем, после чего посоветовал мне не появляться в ближайшие два-три дня. Делать в Минске мне было нечего, и на следующий день, с попутной машиной, я отправился обратно к линии фронта. Меня все никак не оставляла мысль о новом разговоре с поручиком. Мне нужно было знать то, что знал он. Добравшись до расположения роты, я уже хотел начать расспрашивать о Мелентьеве, как вдруг увидел его самого.
        - Вы опять здесь?! Я думал… - секундная растерянность исчезла, и он зло рявкнул: - Какого черта вы делаете в расположении моей роты?!
        - Остыньте! Или вы сегодня не с той ноги встали, господин поручик?
        - Я еще раз спрашиваю…
        - Не надо меня спрашивать. Просто шел мимо и зашел поздороваться. Не более того.
        После моих слов из него словно стержень выдернули, глаза потухли, плечи опустились.
        - Извините.
        - Ничего. Как вы?
        Поручик кисло усмехнулся:
        - Вы только за этим пришли?
        - И за этим тоже.
        Какое-то время он смотрел на меня, потом спросил:
        - Как ваша сестра?
        - Плохо. За внимание - спасибо.
        Какое-то время мы мерили друг друга взглядами, потом Мелентьев сказал:
        - Извините. Налетел на вас… Ночь не спал. Вот и сорвался.
        Я видел, что его мучает желание выговориться, посоветоваться или просто поговорить, но он изо всех сил сдерживал себя, поэтому я решил слегка подтолкнуть его к откровенности:
        - Буду в расположении санитарной части еще дня три. Будет желание поговорить, найдете.
        - Так вы не уезжаете?
        - Нет. Отвез сестру в Минск. Доктор сказал, чтобы не было рецидивов, ее нужно лечить уже прямо сейчас. Значит, неделю, а то и больше, пробуду в этих краях.
        - Значит, не уезжаете… - поручик задумался на мгновение, а затем неожиданно спросил: - Где мне можно вас найти?
        - Пока нигде не остановился. Так что…
        - Тогда так. Связь будем держать через Люду. Как устроитесь, дайте ей знать. Хорошо?
        - Договорились.
        Вопрос с моим ночлегом решила сама Людмила Сергеевна, когда я к ней пришел. Как оказалось, в подвальном помещении вместе со всякой рухлядью были свалены старые матрацы. На них я провел следующую ночь. Наутро, только успел привести себя в порядок, как меня разыскал солдат.
        - Ваше благородие, вас господин поручик кличет!
        Столь ранний гонец дал мне понять, что у Мелентьева есть какое-то предложение ко мне, поэтому, не став терять времени, я поспешил в расположение третьей роты. Лицо у поручика было усталое и помятое, но, в отличие от вчерашнего дня, в его глазах не было лихорадочного отчаянно-злого блеска.
        - Здравствуйте, Иван Васильевич.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. У меня к вам есть предложение.
        - В чем оно состоит?
        - Как вы отнесетесь к тому, чтобы снова пойти на службу?
        В некотором недоумении я уставился на поручика, так как не ожидал именно от него подобного предложения.
        - В качестве кого?
        - Добровольцем. «Охотником».
        Мне сразу захотелось поинтересоваться, от чего он стал таким добрым, но вместо этого сказал:
        - Согласен. Что надо подписать?
        - Идемте со мной, там все и решим.
        До расположения охотников мы добирались под не вовремя зарядившим холодным секущим дождем, и, каждый раз ступая на размокшую землю, я с трудом обратно выдирал ботинки из чавкающей грязи. Поручик шел рядом и смотрел вперед, совершенно не обращая на меня никакого внимания, словно меня и не было рядом, и только подойдя к баракам, проглядывающим через серую завесу дождя, удосужился сказать одно слово: «Пришли».
        Подойдя к одному из них, он открыл дверь, и мы оказались в коридоре, где увидели при тусклом свете фонаря, висящего на стене, двух сидящих на скамье солдат. При виде поручика они встали, причем сделали это неспешно, не вытягиваясь картинно перед офицером. Только теперь я разглядел их погоны и лица. Один из них был седоусым гигантом в унтер-офицерском мундире, второй - ефрейтор, плотного сложения, с хитрым взглядом балагура и пройдохи.
        - Здравия желаю, ваше благородие, - поприветствовали они поручика, потом унтер-офицер сказал: - Господин капитан на месте. Заходите.
        В них не чувствовалось внутреннего страха, что, как мне уже удалось заметить, было свойственно нижним чинам, зато спокойной уверенности и чувства внутреннего достоинства - хоть отбавляй. Поручик кинул руку к козырьку фуражки, пройдя мимо них к широко открытой двери, я же задержался на секунду, чтобы поздороваться.
        Получив в ответ небрежное: «Здравия желаю», - зашагал вслед за Мелентьевым.
        Переступив порог помещения, оказался в комнате, где помимо стола и нескольких табуреток стоял, топчан, железная печка с небольшой поленницей дров и вешалка для одежды. Как только мы вошли, капитан скинул с плеч шинель и поднялся с места. У него было гибкое и жилистое тело гимнаста и цепкий взгляд решительного человека.
        - Здравствуйте, господа, - поприветствовал он нас.
        Поручик подошел к нему. Они поздоровались за руку, как хорошие знакомые, после чего Мелентьев сказал:
        - Дмитрий Иванович, это человек, о котором я вам говорил.
        - Богуславский. Сергей Александрович, - представился я.
        - Махрицкий. Дмитрий Иванович. Командир охотников. Присаживайтесь, - когда мы с поручиком сели, он продолжил, глядя на меня: - Давайте сразу объяснимся. Разговариваю я с вами исключительно из уважения к Ивану Васильевичу. Искренне сочувствую вашему горю, но мне нужны решительные и храбрые солдаты, но никак не герои-мстители. Надеюсь, Сергей Александрович, вы меня правильно поняли?
        - Правильно, Дмитрий Иванович.
        - Вот и хорошо. Вы умеете стрелять?
        - Из личного оружия.
        - Гм. Хорошо?
        - У вас на столе стоит три свечи. Разрешите показать на них?
        - Почему и нет?
        - Тогда отойдите, пожалуйста, немного в сторону. И вы тоже, Иван Васильевич.
        Сам я, пройдя до порога комнаты, резко развернулся, а затем, вскинув руку с пистолетом, трижды выстрелил, не целясь. Комнату мгновенно окутал полумрак.
        - До свечей две сажени, и я гасил пламя навскидку. Могу это проделать с трех саженей и погасить, как минимум, две свечи из трех, расставленных в разных концах комнаты. Так же могу стрелять в полной темноте, на звук.
        Сначала я услышал, как капитан сначала хмыкнул, а затем крикнул:
        - Ерошин! Свечи тащи!
        Капитан с минуту изучал затушенные пулей свечи при неверном, мерцающем свете, потом несколько иронично посмотрел на меня и спросил:
        - В цирке не пробовали выступать с этим фокусом?
        - Нет. Не пробовал.
        - Что вы еще можете?
        - Убить человека ударом кулака.
        Командир охотников бросил на меня испытующий взгляд и неожиданно крикнул:
        - Василий Степанович, ты как, дух из него вышибешь?!
        На пороге появился гигант в унтер-офицерском звании. Окинув меня быстрым взглядом, сказал:
        - Вышибу, ваше высокоблагородие! Только повозиться придется! Вон, какой здоровый, как тот медведь!
        - Вы как? - с легкой усмешкой спросил меня капитан.
        - Постараюсь его не сильно бить.
        - Вы так уверены в себе? - ухмыльнулся в ответ командир «охотников».
        - Может, перейдем к делу?
        Капитан встал, затем хлопнул ладонью по столу и неожиданно скомандовал:
        - Начали!
        Я поднялся и развернулся к силачу, который сейчас неторопливо, вразвалку подходил ко мне. Несмотря на видимую неспешность, было видно, что он уже готовиться к схватке. Тело напряглось, а шаг стал упругим. Шаг. Еще шаг. Может, он и был хорошим бойцом, но с моей молниеносной реакцией ему не тягаться. Я успел опередить его нападение, выбросив вперед обе руки одновременно - жесткий блок левой руки погасил удар в самом зародыше, а пальцами правой железной хваткой вцепился гиганту в кадык. Унтер-офицер, багровея на глазах, захрипел, попытался снова меня ударить, но в следующую секунду был просто отброшен в сторону и упал бы, если бы не стена. Повернувшись в сторону офицеров, я сказал:
        - В настоящем бою он бы уже лежал, корчась, со сломанным горлом.
        Сейчас капитан смотрел на меня так, словно видел впервые. Было видно, что моя молниеносная победа в схватке произвела на него должное впечатление.
        - Где вы подобному научились?
        - Один японец научил.
        - Только этому или еще и другим приемам?
        - Другим тоже. Могу показать, - и я многозначительно посмотрел на красного унтер-офицера, стоявшего сейчас у стены и осторожно массировавшего себе горло. Судя по выражению лица, тому явно не хотелось новой схватки.
        - Верю, - усмехнулся капитан. - А ты иди, Василий Степанович.
        Когда тот вышел, командир охотников продолжил:
        - Саенко сильный боец, так что скажу не таясь: поразили вы меня. Теперь скажите мне: человека сумеете убить?
        - Надо будет, убью.
        - Спокойно так сказали, без надрыва. Значит, приходилось убивать?
        - Приходилось.
        - С ножом умеете обращаться? Заряд заложить? Лежать на промерзлой земле часами?
        - С ножом не работал, так же как и со взрывчаткой. Насчет остального - у меня терпения и воли хватит на трех человек.
        Махрицкий посмотрел на поручика, потом перевел взгляд на меня.
        - Иван Васильевич, сказал мне, что вы поручик в отставке.
        Я достал из кармана документы и протянул их капитану. Тот несколько минут внимательно их изучал, потом поднял на меня глаза.
        - Когда вышли из госпиталя?
        - Четырнадцатого марта этого года.
        - У вас указана полная потеря памяти, но при этом вы явно не похожи на слюнявого идиота. Странно, не правда ли?
        - Согласен. Несколько странно.
        - Даже не знаю, что и сказать, - он какое-то время крутил мои документы, а потом сказал: - При всех ваших достоинствах у вас нет военного опыта. Отрицать не будете?
        - Нет, но думаю, что для солдата опыт дело наживное.
        - Вы правильно меня поняли, Сергей Александрович. Сейчас идите в штаб и подайте прошение. При этом не забудьте там сказать, что заручились моим согласием. Ерошин! - на пороге двери возник ефрейтор. - Отведи нового охотника в канцелярию. Подождешь его там, а потом поставишь на довольствие!
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
        - Сергей Александрович, идите с ним.
        Я поднялся.
        - Слушаюсь, господин капитан!
        В ответ на мое уставное обращение Махрицкий только укоризненно покачал головой. Стоило нам с ефрейтором выйти, как тот стрельнул по мне быстрым взглядом и осторожно спросил:
        - Не пойму, как к вам обращаться?
        - По имени. Сергей.
        - Так-то оно так, но вы вроде бы…
        Я посмотрел на него:
        - Тебе какая разница?
        - Как скажете. Здорово вы приложили Саенко! Раз - и он как рак стал! Красный и глаза навыкате!
        Я промолчал. Ефрейтор, поняв, что новичок не имеет желания говорить, замолчал. Сначала я оформил в штабе документы, потом Ерошин привел меня в барак, где мне предстояло жить. Запах пота и несвежего белья перебивал крепкий запах солдатской махорки, зато не в пример солдатам на передовой здесь было тепло и сухо, благодаря трем железным печкам.
        - Парни! - сразу с порога крикнул Ерошин. - Я вам новичка привел!
        Все как на подбор здоровые и плечистые охотники, до этого занятые своими делами, сразу поднялись со своих мест и окружили меня. За пять минут мне довелось узнать о себе много нового.
        - Ну и бычара! Вон плечи какие! Поле вспашет и не вспотеет! На нем не одну оглоблю сломаешь!
        - Может, потом поговорим, парни?! Ночь плохо спал, отдохнуть хочу!
        Вперед вышел крупный, мускулистый парень. Чернявый, с шалыми глазами. Вылитый цыган.
        - Не торопись! Место еще заслужить надо!
        - Как?
        - Мимо меня пройдешь, значит, заслужил! - по его лицу скользнула уверенная ухмылка.
        Охотники вокруг меня сразу подались в стороны, расчищая место для схватки. Я оглянулся на ефрейтора. Тот пожал плечами, дескать, тебе решать. Цыган перехватил мой взгляд, но понял по-своему:
        - Никак забоялся?! Не бойся, сильно забижать не буду! Скажите, парни, я ведь добрый?!
        Охотники весело рассмеялись, с удовольствием глядя, как этот забавник ломает комедию.
        - Люблю, когда кругом одни добрые дядьки, - решив подыграть им, я скорчил глупую рожу. - Так, где моя койка?
        Под новый взрыв смеха я шагнул к цыгану. Тот попытался сделать подсечку, но я ушел в сторону, одновременно ткнув весельчака в нервный узел. Заводила взвыл от дикой боли. Шок скрутил его тело, на глазах выступили слезы боли, но он все же сумел устоять на дрожащих ногах. Смех мгновенно оборвался. Лица у охотников посуровели. Они так и не поняли, что произошло, поэтому смотрели на меня, кто настороженно, кто с опаской.
        - Парни, вы чего! Я добрый! Мухи не обижу!
        - Ага! Мы твою доброту только что видели! - криво усмехнулся один из охотников. - Мишка Цыган один против трех выходил победителем, а ты его в раз скрутил!
        - Так я это с испугу!
        - Ага! С испугу! Ударил так, словно лошадь копытом лягнула!
        Кое-кто засмеялся вслед этим словам, но даже этот смех прозвучал невесело. Видно, «цыган» был душой и заводилой их компании, а пришел чужак и одним ударом побил их непобедимого бойца. Неправильно и как-то даже обидно. Двое парней, подхватив под руки Цыгана, отвели его к койке, а затем осторожно посадили. Остальной народ, не глядя на меня стал медленно расходиться по своим местам.
        - Люди, так где моя кровать?
        - Вона. Тот, - и один из охотников небрежно ткнул пальцем в рядом стоящий с его топчаном деревянный лежак.
        Улегшись на указанный мне топчан, на котором даже лежал матрац, я укрылся своим пальто и, несмотря на суматошно-дерганый день, почти сразу уснул.
        Глава 10
        Проснулся я от того, кто-то тряс меня за плечо. Мне даже толком не удалось разглядеть человека, разбудившего меня, как он уже повернулся ко мне спиной и пошел к двери. Уже с порога раздался его голос:
        - Вставай, Копыто! Тебя капитан к себе кличет!
        Сел на топчане. Растер руками лицо.
        «Уже и прозвище придумали. Шустрые ребята!»
        Махрицкий стоял у входа в свою избу, набросив на плечи шинель, и курил папиросу.
        Подойдя к нему, я встал по стойке «смирно».
        - Ваше высокоблагородие, явился по вашему приказанию!
        - Бросьте, Сергей Александрович! - поморщился тот. - Даже мои охотники передо мной не тянутся! Я зачем вас позвал! У меня к вам серьезный разговор есть.
        - Слушаю вас внимательно, Дмитрий Иванович.
        - Поступили сведения, что завтра утром немцы наступать будут. Наши генералы решили дать ему пойти в наступление, затем контратаковать и на его плечах ворваться в окопы, а в случае успеха… Впрочем, не об этом речь. Есть сведения, что в тылу у германцев стоят, не разгружаясь, несколько эшелонов. Один из них особенно важен. Там находятся аэростат наблюдения и самолеты-разведчики. Понимаете, о чем говорю?
        - Если немцы разовьют наступление, то эшелоны поедут дальше, если нет, то начнут строить долговременные укрепления, а также и аэродром.
        - Авиаразведка германцев будет у нас как кость в горле. Это понимают все. Именно поэтому командование дало разрешение на формирование особой команды из моих охотников. Восемь-десять человек. Возглавит группу поручик Мелентьев. Это он предложил вас включить в группу, хотя я был решительно против вашего участия. Вы совершенно не готовы к походу в тыл противника. Надеюсь, причины вам перечислять не нужно?
        - Нет.
        - К моему великому сожалению, он не оставил мне выбора. Идете вы - идет он.
        - Странно все это, - при моих словах командир охотников с нескрываемым удивлением посмотрел на меня. - Поясню. До сего дня как-то не замечал особой расположенности ко мне со стороны поручика. Это раз. Второе. Мелентьев вроде как командир третьей роты. Почему он идет во главе группы охотников, если задание дано вашей команде?
        - Да будет вам известно, что у нас на отряд охотников всего два офицера. Я и подпоручик Буланов, который сейчас находится в госпитале. Разрыв случайного снаряда и три осколка в плече и руке. Я сказал, что сам возглавлю группу, а мне в ответ… Короче, отругали и дали какого-то прапорщика Пашутина. Говорят, ставьте его во главе. Опытный человек, ходил в тыл германца, великолепно знает немецкий язык. Мне что с этого? Я его позавчера впервые в жизни увидел. Как я могу доверить ему своих людей? Нет. Так и сказал. А тут Мелентьев. Ну, его-то я хоть знаю, да и парни с ним охотно пойдут. Вы спросите: почему так получается? Да все потому, что согласие на отправку группы я могу получить лишь в том случае, если найду офицера на это задание.
        - Погодите, Дмитрий Иванович. Этот самый Пашутин - военный разведчик?
        - Мне что докладывали?! Просто, когда встал вопрос об эшелоне с самолетами, его на следующий день прислали ко мне для усиления группы. Из разговора с ним выяснил, что он не кадровый военный. В свое время преподавал на кафедре в университете немецкий язык. Знает несколько немецких диалектов. Дважды, еще до войны, был в Германии. Когда началась война, без вести пропала его семья. Жена и двое детей. После чего он пошел на фронт вольноопределяющимся. Недавно присвоили звание прапорщика.
        - И что, кроме этого прапорщика во всей дивизии не нашлось офицеров-разведчиков?
        - Почему нет? Есть. При штабе полка. Допрашивают пленных, разбирают документы и карты, то есть работают с тем, что мои парни из немецкого тыла притащат.
        - Погодите. Вы хотите сказать, что никто кроме вас в тыл к немцу не ходит? - я задал вопрос и тут же понял, что сказал лишнее, так как на лице капитана все больше разливалось выражение недоумения.
        - Сергей Александрович, вы что, с луны свалились?! У нас понимание подвига со времен разгрома тевтонов на Чудском озере новгородцами никак не может поменяться! В понимании русского офицера воевать нужно благородно, по-джентльменски. Ударить в спину врагу - это позор! Э! Да что тут говорить! За последние полгода я подал две подробные докладные записки о создании особых отрядов в тылу врага! И что? Даже ответа не получил! Только вот теперь обо мне вспомнили, когда подперло под самое горло!
        - Разве уничтожая вражеский штаб или арсенал, вы не спасаете жизни сотням наших солдат?! Разве это не подвиг?
        - Вы, поручик… чем-то похожи на одного человека.
        - На кого?
        - Моего хорошего друга. Он… Это произошло в конце четырнадцатого года. Подпоручик Вольский, под покровом ночи, с тремя добровольцами снял пулеметный расчет австрияков, который, находясь на высотке, не давал днем головы поднять, простреливая окопы. И что получилось в результате?! Офицеры полка вместо благодарности отказались с ним общаться, выказав тем самым презрение к его действиям, как недостойным мундира русского офицера. Он, видите ли, не сошелся с ними грудь в грудь в чистом поле, а ударил в спину, по-воровски… Эх! Да что тут говорить! Оказавшись в положении всеми презираемого человека, Миша не выдержал и застрелился.
        - Дебилизм в чистом виде, - почти автоматически отреагировал я на невероятную для меня историю, но, увидев удивленный взгляд командира охотников, пояснил: - Медицинский термин. Касается душевнобольных. Гм. Пока лежал в больнице, всякого нахватался.
        Не будучи специалистом в этом вопросе, я наивно считал, что партизанские и диверсионные отряды в тылу врага - это естественно, не говоря уже о разведгруппах, посылаемых за линию фронта, а на поверку оказывается, что в русской императорской армии ничего подобного нет и в помине. Впрочем, как и у наших врагов.
        - Вот и вы задумались, Сергей Александрович. Вижу, понимаете, что война - это бойня, кровавая и грязная, а потому допускает применение нечестных приемов. Вот вам еще пример. Мне как-то довелось разговаривать с полковником Генштаба. Он к нам с проверкой приезжал. Ему тоже задал вопрос: отчего не действовать в тылу германца малыми отрядами? Так он на меня посмотрел с возмущением, а потом заявил, что, у вас, капитан, неприемлемое понятие о чести офицера. Неприемлемое, вы слышите?!
        Впрочем, не нам с вами решать эти вопросы, поручик, поэтому перейдем к делу, по которому я вас позвал. Скажите Мелентьеву, что не хотите идти. Мне своих ребят жалко. У них без вас больше шансов будет!
        - Пойду и, надеюсь, помехой не буду.
        - Вы что не понимаете?! Из-за вашей мести могут погибнуть люди! Сорваться операция!
        - Если вы этого не заметили, то сейчас скажу: я всегда знаю, что делаю. К тому же у меня нет привычки, принимать необдуманные решения.
        Махрицкий некоторое время молчал, пристально глядя на меня, потом сказал:
        - Надеюсь, что все так и есть.
        - Разрешите идти?
        - В полдень, у меня, общий сбор. Идите!
        Спустя четыре часа я явился в избу, где квартировал командир охотников. Меня несколько удивило одно обстоятельство, что молодых добровольцев в ней было всего трое. Остальные пятеро были люди среднего возраста, в возрасте до сорока лет.
        - Знакомьтесь, - и Махрицкий указал на меня. - Богуславский, Сергей Александрович. Поручик-артиллерист. Воевал. Получил тяжелое ранение головы, после чего был отправлен в отставку. Владеет приемами японской борьбы, отлично стреляет из личного оружия. Вопросы есть?
        - У меня есть, ваше высокоблагородие! Можно? - со своего места поднялся коренастый, плотно сбитый солдат.
        - Давай, Лещенко.
        - Извините, господин, не знаю, как к вам обращаться? - обратился ко мне солдат.
        - Сергей. Иду в группе не как офицер, а как рядовой. Вы это хотели спросить?
        - И это тоже. Но мой главный вопрос в другом. Рука у вас не дрогнет, когда придется один на один германца убивать?
        - Мне уже приходилось убивать.
        - Сразу прошу извинить меня, господин Богуславский, за мой вопрос, - теперь уже подал голос прапорщик. - Наталья Богуславская ваша родственница или жена?
        - Сестра.
        - Разрешите представиться. Пашутин Михаил Антонович.
        Плотно сбитая фигура, массивные кулаки, короткая прическа, твердо очерченный подбородок, сердито-сосредоточенный взгляд. Он мне чем-то напомнил настороженного бульдога в человеческом образе. Правда, это было мое внутреннее впечатление, потому что его большие голубые глаза, правильные черты лица и губы, которые, казались, вот-вот расползутся в улыбке, придавали ему вид приятного человека, но даже при этом знаток немецких диалектов никак не походил на рыхлого кабинетного профессора. Наоборот. Плотного сложения фигура прапорщика с широко развернутыми плечами больше подходила борцу классического стиля.
        - Рад знакомству, Михаил Антонович.
        - Так! - Махрицкий громко хлопнул ладонью по столу, призывая к вниманию. - Слушать меня внимательно! Ставлю задачу перед группой…
        После того как мы досконально разобрали поставленную перед нами задачу, а также распределили обязанности, капитан неожиданно предложил:
        - Неизвестно сколько времени вам придется провести среди германцев, поэтому предлагаю всем переодеться в немецкую форму.
        После слов капитана наступило молчание. Я не сразу понял его причину и, бросая косые взгляды на разведчиков, пытался понять, что происходит. В это самое время охотники украдкой бросали взгляды на поручика Мелентьева, чтобы узнать его мнение, но тот, молча, сидел, глядя куда-то в пространство. Первым откликнулся прапорщик Пашутин:
        - Мне можно подобрать унтер-офицерскую форму?
        - Будет вам форма. Кто еще?
        Только теперь до меня дошло, что это было своеобразное проявление честности по отношению к врагу.
        «И в то же время идут в тыл взрывать эшелон. Ну, ни странно ли это?»
        - А мне германской шинели не найдется? - спросил я.
        Капитан криво усмехнулся:
        - Среди немцев таких здоровяков не водится, поэтому придется вам в своем пальто идти. Кстати, форму вам подобрали?
        - Нет такого размера. Сказали, что закажут.
        - Больше желающих нет? - он оглядел всех. - Что ж, никого неволить не буду.
        После собрания Пашутин вышел вместе со мной.
        - Сергей Александрович, хотя нас познакомили, хотелось бы знать больше о человеке, с которым придется идти в тыл германца. Там нам придется, без излишнего преувеличения, спину друг другу прикрывать. Мне бы…
        - Не волнуйтесь. У меня спина широкая - прикрою, - оборвал я прапорщика, давая тем самым понять, что не хочу разговаривать.
        Тот окинул меня внимательным взглядом, затем сказал:
        - На нет и суда нет, - после чего зашагал в сторону штаба.
        Этим вечером я зашел в лазарет и, найдя там Людмилу Сергеевну, сказал:
        - Ухожу с «охотниками» в тыл германцу, поэтому у меня к вам будет большая просьба. Если не вернусь в течение десяти дней, отправьте мою сестру в Петербург с санитарным поездом. И еще. Возьмите деньги, а здесь, на бумажке, я написал адрес нашей матери. Дайте ей телеграмму за несколько дней до отправки Наташи.
        - Денег не надо.
        - Не спорьте.
        - Хорошо. Все сделаю, как вы сказали. С Богом, Сергей Александрович!
        - Не поминайте лихом, Людмила Сергеевна!
        После ужина я прилег и незаметно для себя уснул. Разбудил меня рано утром унтер-офицер Саенко.
        - Сергей Александрович, поднимайтесь! Вашей группе с передовой приказано в тыл отбыть.
        - Зачем?
        - Если, как говорят, сегодня германец на нас попрет, то в восемь часов утра жди обстрела. Часа три, не меньше, будет утюжить наши позиции. Не ровен час какой-нибудь шальной снаряд накроет. Кому тогда к немцу идти? Так что, извольте идти в тыл, Сергей Александрович.
        Спустя полтора часа, без пяти восемь, ударил первый выстрел. Вслед ему ударило сразу несколько пушек. Выйдя из сарая, я увидел, как впереди, в метрах ста, в воздух с грохотом взметнулся черно-огненный столб. И это было только начало. Снаряды били не только по передовым позициям, но и в глубину. Временами я чувствовал, как дрожит земля, содрогаясь от многочисленных взрывов. Все чаще между залпами становились слышны истошные крики людей и ржание испуганных лошадей. Вслед за мной наружу вышло несколько охотников. Со злыми лицами они смотрели на вереницы носилок с ранеными, которых доставляли в раскинувший рядом с нами временный лазарет.
        Когда спустя три с половиной часа немецкие пушки умолкли, я тогда понял, что такое ощущение тишины на фронте. Не успел я дать определение этой невесомой хрупкости, как залпами ударили ружья, застучали пулеметы, а следом загрохотали, перекрыв все остальные звуки, русские батареи.
        «Похоже, немцы пошли в атаку».
        Вернувшись в сарай, сел на лавку и стал ждать. Только спустя шесть часов, во второй половине дня, германское командование поняло, что наступление захлебнулось, и приказало отойти на прежние позиции. Мы это поняли, когда над землей разнеслось громкое и раскатистое: «Ур-р-р-а!!!»
        Почувствовав, что сидение заканчивается, люди зашевелились. Кто-то вышел покурить, другие стали проверять оружие или амуницию. Люди волновались, но суеты и нервозности ни в лицах, ни в движениях охотников заметно не было. Еще спустя полчаса прибежал молодой солдат, путаясь, в большой и длинной, для него, шинели:
        - Охотники?! Мне нужен поручик Меленьев!
        До этого Махрицкий с трудом упросил поручика снять погоны с шинели, поэтому сейчас в полумраке барака тот мало чем отличался от разномастно одетых охотников. Поручик встал:
        - Это я. Слушаю.
        Солдат вытянулся.
        - Ваше благородие, поручено передать, что первая линия германских окопов захвачена. Вам надлежит выступать немедля.
        - Спасибо. Можешь идти.
        - Слушаюсь, ваше благородие!
        Не успел солдат развернуться к выходу, как все стали собираться. Поручик подождал, потом оглядел нас всех, сказал: «С богом!» - и развернувшись по-строевому, через левое плечо, зашагал к двери.
        Выйдя из барака, мы быстрым шагом пошли среди повозок со снарядными ящиками, санитарными двуколками и ротами солдат, стоящих наготове, в случае прорыва фронта.
        Когда проходили нашу первую линию окопов, по которой пришелся основной удар немецкой артиллерии, мне впервые пришлось увидеть настоящий фарш из земли, обломков бревен, металла и человеческих тел. Особенно меня поразил развороченный крупнокалиберным снарядом блиндаж. Вокруг ямы, перемешанные с землей и досками, лежали не менее десяти изувеченных тел, причем у половины из них были оторваны руки или ноги. Хватило одного мельком брошенного на них взгляда, чтобы отвести глаза, но уже спустя какое-то время стало понятно, что отворачиваться - дело бессмысленное, так как трупы, русских и немцев, лежали вперемешку по всему изрытому снарядами полю.
        Впереди нас продолжал громыхать бой. Было видно, как русские и немецкие солдаты стреляли друг в друга, падали раненые, ползли, вскакивали, пробовали бежать и снова падали уже замертво. В пылу боя никто не замечал ни шрапнели, ни пулеметных очередей, ни раненых и убитых. Когда всё перемешалось в смертельной схватке, боясь поразить своих, примолкли пушки с обеих сторон, и теперь был слышен только лязг железа, выстрелы, предсмертные крики, стоны.
        - Торопись, ребята! - торопил нас Мелентьев. - Наша цель тот лесок! За мной!
        Мы побежали вслед за ним по промерзшей земле среди воронок и трупов. Вдруг неожиданно с немецкой стороны заговорило сразу несколько пулеметов, скашивая всех подряд, но спустя несколько минут послышались разрывы гранат и пулеметный треск утих. Крики: «Ура-а-а!!» то затихали, то усиливались. Мы с ходу проскочили первую линию вражеских окопов, занятую русской пехотой, и теперь уже перебежками приближались ко второй, за которой в ста метрах начиналась нужная нам лесополоса. Вдруг с фланга снова застучали пулеметы немцев. Я видел, как наши солдаты падали десятками и оставались лежать на мерзлой земле. Вдруг неожиданно кто-то рядом со мной вскрикнул. Я обернулся. Двое наших охотников неподвижно распластались на земле.
        - Залечь! - последовала команда Мелентьева.
        Разобрались быстро. Случайной немецкой очередью был убит один и ранен второй охотник. Забрав у убитого подрывной вьюк и предоставив раненому самому возвращаться обратно, мы двинулись дальше, но теперь намного осторожнее, передвигаясь короткими перебежками от воронки к воронке. На наше счастье, на землю упали осенние сумерки, сгущавшиеся с каждой минутой. Несколько минут короткого отдыха в вырытой снарядом яме, а затем последовала команда поручика: «Последний рывок! Пошли!» - и мы, выскочив из окопов, кинулись со всех сил к темневшей полосе пролеска.
        Углубившись в лес, перешли с бега на быстрый шаг. Еще какое-то время были слышны звуки затихающего боя, но стоило им пропасть, нас словно ватой обложила кругом промозглая тишина леса. Пока еще можно было что-то различать, мы продолжали торопливо идти, но когда стало совсем темно, поручик приказал остановиться.
        - Надо определиться с направлением, иначе забредем не туда, куда надо.
        После короткого отдыха мы двинулись дальше, но уже медленно, почти на ощупь. Переход через лес запомнился мне сучьями, хлещущими по лицу, корнями, цепляющими за ноги, холодной и липкой сыростью, проникающей под одежду. Именно она разбудила меня на рассвете, не дав толком выспаться. После короткого завтрака двинулись дальше. Шли, держась по возможности леса, избегая дорог и деревень, пока не добрались до железной дороги. Переход прилично всех вымотал, и когда мы остановились, все просто повалились в мокрую, пожухлую траву. После короткого отдыха Пашутин обратился к Мелентьеву:
        - Господин поручик, разрешите мне отправиться на разведку.
        - Вам будут нужны люди?
        - Нет. Сначала я пойду один.
        Он скинул грязную и мокрую шинель и надел немецкую, которую достал из мешка, начистил сапоги, после чего зашагал в сторону железнодорожной станции. Вернулся он уже поздно вечером. Причину своего длительного отсутствия объяснил так:
        - На станцию прибыл новый эшелон. У германцев началась суматоха, и я решил ею воспользоваться, чтобы проникнуть на территорию станции. Оказалось, что с новым поездом прибыл инженерно-строительный батальон, который встал на соседнем пути с нужным нам эшелоном. Теперь самое главное: в этом поезде находится специальный вагон со взрывчатыми веществами. Я слышал, как лейтенант приказывал фельдфебелю установить возле него специальный пост.
        - Значит, германцы решили зимовать, - сделал вывод из его слов поручик. - Гм! Теперь о нашем деле. Михаил Антонович, выскажите ваше мнение.
        - В данный момент станция полна солдат, к тому же им подвезли горячее питание, поэтому присутствует определенный беспорядок. Но это временно, так как при немецкой дисциплине и организованности, думаю, уже завтра с утра к станции нельзя будет подобраться. Поэтому предлагаю действовать прямо сейчас.
        - Предлагаете взорвать вагон со взрывчаткой?!
        - Да!
        Я не видел лица поручика, но даже по той паузе, которая возникла, можно было судить, что ему не по душе это предложение.
        - Пусть будет так. Кто пойдет - решайте сами. Дело сугубо добровольное.
        Наступило молчание. Понять охотников можно было, лезть на станцию, полную немцев…
        - Я пойду. - Только я успел это сказать, как следом раздалось сразу несколько голосов:
        - Я. Я пойду. Меня считайте.
        - Прапорщик, вы лучше владеете обстановкой. Распределите сами людей под выполнение задачи.
        - Слушаюсь. Для начала мне нужен человек, который сумеет тихо, без малейшего звука, снять часовых. Он пойдет со мной. Также мне нужен человек, который сможет быстро заложить заряд. Остальные должны быть готовы поддержать нас огнем и дать возможность уйти в случае провала.
        Спустя короткое время мы распределили обязанности для каждого. Я шел в паре с Пашутиным. Его выбор, похоже, удивил опытных солдат, судя по их бросаемым на меня взглядам.
        В связи с неразберихой, вызванной приходом нового состава, появление незнакомого унтера, немузыкально напевавшего фривольную немецкую песенку, не вызвало у часового особого волнения. Он решил, что тот новичок и еще не все знает, поэтому, не сдергивая ремня винтовки с плеча, просто предупредил:
        - Хальт! Сюда нельзя!
        - О! Я понял! - тут же согласился с ним унтер-офицер и, развернувшись, пошел обратно к станции.
        Солдат, глядя ему вслед, только укоризненно покачал головой, дескать, откуда такой непонятный унтер-офицер взялся, что стало последним его в жизни движением. Он только начал разворачиваться, как мощный удар проломил ему височную кость, вбив осколки в мозговую ткань.
        Подхватив покачнувшееся тело, я осторожно засунул труп под вагон и только после этого быстро огляделся. Пашутин уже развернулся и направился в мою сторону. Подойдя, тихо сказал:
        - Вагон со взрывчаткой - второй от конца состава. Часовой у самого вагона и еще один в конце состава. Плохо, что они недалеко друг от друга. Малейший шум и… Сам понимаешь.
        Я пожал плечами, дескать, как скажешь, так и сделаю.
        - Идем.
        Обойдя состав, мы осторожно выглянули из-за последнего вагона. Часового у крайнего вагона не оказалось на месте. Отойдя от своего поста на несколько метров, он сейчас вел оживленную беседу с часовым, стоящим у вагона со взрывчаткой. Пашутин толкнул меня в бок. Я посмотрел на него.
        - Пойду назад и пролезу между вагонами. Увидев унтер-офицера, они тут же разойдутся. Пока я буду отвлекать часового у вагона, ты, тем временем, снимешь своего немца. Действовать надо быстро.
        План мне не понравился, но Пашутину было, похоже, плевать на мое мнение, так как в следующую секунду он уже развернулся и пошел. Мне ничего не оставалось, как только последовать его указаниям.
        Часовые, до этого мирно болтавшие, как и предположил прапорщик, тут же разошлись по своим местам. Мой немец так торопился занять свой пост, что почувствовал меня только в самый последний момент. Он повернулся, но не настолько быстро, чтобы успеть хоть как-то отреагировать. Я убил его прежде, чем он успел закончить движение, после чего осторожно зашел за спину второму часовому. Удар - и мертвое тело мешком стало оседать на землю. Пока я устраивал труп под вагоном, Пашутин добежал до крайнего вагона и трижды щелкнул зажигалкой. На вспыхнувший трижды огонек из леса сразу выбежали две черные фигуры и бросились к нему. Двадцать минут понадобилось взрывникам, чтобы поставить заряды, после чего мы все вместе, сломя голову, помчались в лес. Присоединившись к остальной группе, мы стали быстрым шагом удаляться от станции. Несмотря на ожидание взрыва, тот невообразимый грохот, который раздался за моей спиной, поразил меня своей силой и мощью. Сначала дикий сплав из скрежета, лязга и треска ударил по ушам, а уже потом мы почувствовали, как вздрогнула под нашими ногами земля. Остановившись и разом
развернувшись, мы уставились на гигантский столб огня, который, казалось, своей верхушкой достиг осеннего ночного неба.
        - Уходим! - резко скомандовал поручик спустя минуту, и мы торопливо зашагали дальше. После совершенной диверсии мы двое суток прятались на болоте, при этом, несмотря на холод и слякоть, все казались довольными, за исключением поручика. Впрочем, это было заметно, наверно только мне. Все это время я ждал, когда поручик объяснит, для чего он взял меня с собой. В конце вторых суток, во время обсуждения, где лучше переходить линию фронта, все стало на свои места.
        - Наше задание выполнено. Старшим группы назначаю прапорщика Пашутина. Выйдете на рассвете, с тем, чтобы вечером оказаться у второй линии немецких окопов. Я остаюсь здесь. Объяснять ничего не буду.
        Солдаты с недоуменными лицами уставились на своего командира. Они знали о том, что случилось с его невестой, но подходили к этому чисто житейски, не делая из этого драму. Вот и сейчас они догадывались, что его решение связано с местью, но по их глазам было видно, что они считали это господской блажью.
        - Ваше благородие, а что сказать командованию? - разорвал наконец тишину голос Лещенко. - Нас же спросят.
        - Я передам с прапорщиком письмо. Он отдаст его командиру полка.
        Некоторое время все, молча, в тяжелой тишине, сидели у огня, а потом, не глядя друг на друга, стали один за другим укладываться спать. Утром, когда охотники уже были готовы выступить, я сказал:
        - Я остаюсь.
        Не успели солдаты удивленно переглянуться между собой, как подал голос Пашутин:
        - Я тоже остаюсь.
        Поручик нахмурил брови и резко сказал:
        - Вы что не слышали приказ, прапорщик?!
        - Своим отказом возвращаться, поручик, вы сняли с себя звание командира особого отряда и более отдавать приказы не можете. Или вы по-другому думаете? - это было сказано уверенным и спокойным тоном.
        Поручика от этих словно передернуло, на скулах заходили желваки, а рука интуитивно потянулась к кобуре. В военное время невыполнение приказа каралось смертью, и у кадрового офицера, выжившего в аду войны, рука бы не дрогнула его исполнить, но в данном случае Пашутин был прав. Мелентьев сознавал, что занявшись личным делом, он становится частным лицом, а значит, у него нет права что-либо приказывать или требовать, но отступить сразу он не мог, это было не в его характере. С минуту оба мерили друг друга взглядами, после чего поручик негромко сказал:
        - Так тому и быть. Ефрейтор Лещенко, вы назначаетесь старшим группы. Прапорщик, передайте ефрейтору письмо.
        Мы смотрели им вслед, пока последний солдат не растворился в предрассветных сумерках, затем поручик повернулся к нам. Скользнув по мне взглядом, сопровождавшимся кривой усмешкой, он обратился к прапорщику:
        - С Богуславским все понятно, а вы, прапорщик, почему остались? Ведь если вам удастся вернуться в расположение наших частей…
        - Вы сделали свой выбор, поручик, а я свой. И готов за это ответить хоть перед командованием, хоть перед Богом.
        - Что ж, вы сделали свой выбор. Теперь, для начала, я вам обоим кое-что объясню. В сарае вместе с ездовыми и медсестрами был заперт мальчишка-фельдшер, который неплохо знал немецкий язык. Именно он из разговоров часовых узнал не только имя офицера, который приходил в сарай, но и имя именинника - оберста фон Краузевица, командира уланского полка. Неделю тому назад от немца, которого притащили охотники, мне стало известно, что в деревне недалеко от станции квартирует именно тот самый уланский полк. Все мои сомнения исчезли. Судьба сама привела меня сюда для свершения святой мести!
        При этих словах с лица поручика сошла угрюмость, на щеках появились слабые пятна румянца, а в глазах заплясали огоньки какого-то ненормального веселья.
        «Похоже, эта месть стала его навязчивой идеей», - но так я только подумал, а спросил его о другом:
        - Где они квартируют?
        Но вместо Мелентьева мне неожиданно ответил Пашутин:
        - Если я правильно уточнил наше местоположение, то полк стоит от нас в четырех-пяти километрах. Рядом с деревней находится поместье. Думаю, что именно в нем остановились на постой офицеры полка. Я прав, поручик?
        Мелентьев посмотрел на Пашутина с каким-то настороженным любопытством.
        - Правы настолько, что я просто вынужден спросить: откуда у вас такие подробные сведения о том, чего вас не должно касаться?
        - Ничего удивительного в этом нет, Иван Васильевич. Две недели до того, как оказаться на передовой, я находился в штабе, изучая район боевых действий. Плюс к этому у меня очень хорошая память. Вы удовлетворены?
        - Вполне. Так вот, господа, предлагаю отправиться туда прямо сейчас, чтобы затем, ближе к ночи, проникнуть в поместье.
        Пашутин сразу отреагировал на предложение поручика - поднявшись с земли, он стал завязывать вещевой мешок.
        Добравшись до места, мы поочередно наблюдали за поместьем в бинокль, пока окончательно не стемнело. Большое здание с пристройками, чьи крыша и обветшалые стены требовали хорошего ремонта, было окружено забором. У ворот находился флигель, в котором немцы поместили караул. Кроме офицеров в доме жили денщики и повар.
        Спустя десять минут, после смены караульных у ворот, со стороны деревни появился шатающийся из стороны в сторону унтер-офицер. Когда те попытались его остановить, он начал что-то путано объяснять, а потом вдруг споткнулся и рухнул в дорожную грязь. Часовые попытались выяснить у него, как тот здесь оказался - и не заметили за своими спинами появления другого человека. Два удара - и тела, с разницей в несколько секунд, рухнули на землю со звуком, весьма похожих на падение тюков мокрого белья. Поднявшийся с земли прапорщик и подбежавший Мелентьев помогли мне убрать трупы с дороги. Следующим пунктом в нашем плане было уничтожение солдат во флигеле. Осторожно подкравшись к домику, я заглянул в окно. Унтер-офицер и солдат, со скучными сонными лицами, при свечах, играли в шашки. На топчанах, стоявших в глубине комнаты, спали солдаты. Неожиданно рядом со мной появилась фигура поручика. Заглянув в комнату, он посмотрел на меня и кивнул головой в сторону. Дескать, давай отойдем! Подошли к Пашутину, который сейчас стоял у входной двери, прижимаясь к стене.
        - Что там? - шепотом спросил нас прапорщик.
        - Ворваться не можем - шум будет, - высказал я свое мнение.
        - Полностью согласен, - поддержал меня поручик.
        - Значит, будем ждать, - подвел итог Пашутин.
        Впрочем, ждать нам пришлось недолго. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел унтер с дымящейся папиросой в руке. Не успел он закрыть за собой дверь, как ему на голову обрушился страшный удар прикладом винтовки, которую Пашутин использовал как дубину. Подхватив тело, я осторожно отволок его за угол и положил у стены, после чего осторожно подобрался к окну и заглянул внутрь. Солдат, до этого игравший в шашки, продолжал сидеть за столом, но теперь он положил голову на скрещенные на столешнице руки. Выждав несколько минут, я осторожно поскреб по стеклу, но тот никак не отреагировал на звук. Я вернулся к остальным.
        - Пошли.
        Спустя пять минут в комнате, кроме нас троих, никого в живых не осталось. Втащив в помещение труп начальника караула, мы затушили две свечи, оставив только одну из трех для маскировки, а затем вышли из флигеля. Путь в поместье был открыт. В этот самый миг вдруг неожиданно вдали послышался шум двигателя автомобиля.
        «Неужели сюда?» - подумал я.
        Мы замерли. Поручик отреагировал на изменение ситуации первым:
        - Будем изображать часовых у ворот. Богуславский, прячьтесь за стеной! - и он бросился к флигелю. Спустя несколько минут он уже выбежал одетый в шинель немецкого солдата, держа в руках винтовку. Только успел встать у ворот, как к поместью подъехал, освещая фарами дорогу, легковой автомобиль. Сразу возник вопрос: они ехали мимо или именно сюда, в поместье? Если здесь ждут приезда гостей, то выйдут их встречать, если же нет, то вопрос будут решать при помощи начальника караула. Первым из машины вылез шофер. Открыв заднюю дверцу, солдат вытянулся в струнку. Из чего можно было сделать вывод, что он привез какого-то важного чина, звания которого я не мог различить в темноте. Одновременно с ним, с переднего сиденья, выбрался еще один офицер. Обогнув капот машины, он быстрыми шагами подошел к Пашутину и что-то ему сказал. Отдав честь, Пашутин четко отрапортовал, но что-то пошло не так, потому что уже в следующее мгновение прапорщик ударил офицера в висок. Выскочив из своего укрытия, я двумя ударами оглушил растерявшегося майора и солдата-шофера. Только я начал их связывать, как подошел Пашутин:
        - Обратно решил на машине ехать?
        - Почему бы и нет.
        Прапорщик усмехнулся краешками губ и кивнул головой в знак согласия. Втащив во флигель труп лейтенанта, а затем майора и шофера, мы направились к центральному зданию. Дверь была закрыта. На осторожный стук нам открыл сонный и недовольный денщик. Стремительное движение руки Пашутина солдат еще увидел, но среагировать на него не успел. Нож вошел ему в горло. Он даже захрипеть не успел, как перчатка «унтер-офицера» запечатала ему рот, а затем последовал новый удар - лезвие ножа пробило сердце. Подскочив, я помог уложить на пол сползающее по двери тело. Помимо него, при обходе первого этажа, мы обнаружили шестерых спящих солдат. Перед тем как подняться по лестнице на второй этаж, Мелентьев вдруг снял шинель без погон и бросил ее на пол, оставшись в парадной форме русского офицера. На его груди тускло блеснули два ордена. Мы с Пашутиным переглянулись и уставились на поручика, ожидая объяснений. Ответ не замедлил себя ждать:
        - Хватит подлых действий. Пусть германцы видят, что по их души пришел русский офицер, а не подлый убийца.
        Не сознавая, а может и специально, он своими словами оскорбил как меня, так и Пашутина. Я тут же мысленно пообещал себе, что, когда мы доберемся до своих, то у меня к поручику будет отдельный разговор по поводу этих слов.
        Немецких офицеров было восемь человек: полковник, майор, два капитана и четыре лейтенанта. Согнанные в гостиную, в наброшенных на плечи кителях и кальсонах, заправленных в сапоги, уланы, молча, таращили на нас глаза. В их взглядах был страх, смятение и удивление. Их нетрудно было понять. Перед ними стояла такая разношерстная компания: русский офицер в парадном мундире, немецкий унтер-офицер в перепачканной шинели и здоровяк в грязном коричневом пальто. В их глазах проявилось понимание ситуации только тогда, когда поручик достал из нагрудного кармана фотографию, затем сделал пару шагов вперед и на вытянутой руке показал ее им.
        - Помните ее?! Вижу, что помните! Это моя невеста! Теперь вы понимаете, почему я здесь?!
        Пашутин перевел его слова немцам, после чего последовало несколько секунд полнейшей тишины, а затем раздались выкрики. Мне даже перевода не надо было, чтобы их понять. Они понятия не имеют, о чем говорит этот русский офицер, и никогда не видели эту девушку. Мелентьев какое-то время слушал перевод Пашутина, потом натянутым, как струна, голосом сказал:
        - Значит, вы все утверждаете, что у нас нет доказательств?! Хорошо! Будут вам доказательства! В ночь на семнадцатое сентября вы надругались над двумя русскими медсестрами. Это случилось на дне рождении командира уланского полка Дитриха фон Клазевица. Полковник, скажите мне: когда день вашего рождения?!
        Тот ничего не ответил, глядя презрительно и высокомерно куда-то в пространство над нашими головами. Наступила тяжелая, тягучая тишина.
        - Теперь посмотрим документы господина полковника. В них написано, что он родился именно семнадцатого сентября. Очень странное совпадение. Не правда ли, господа офицеры? А приходил тем вечером в сарай обер-лейтенант Генрих Краузе. Это ты! - и поручик указал стволом револьвером на плотного немца с вытянутым лицом и кривыми ногами кавалериста. - Ты! Наш фельдшер, который сидел в сарае вместе с девушками, очень хорошо описал мне тебя!
        Немец, увидев направленное на него оружие, подался назад, при этом инстинктивно выбросил вперед правую руку в жесте защиты.
        - Думаете, откуда я все это знаю?! Все очень просто! Ваши болтливые часовые у сарая, где держали пленных, не знали, что один из них знает немецкий язык. Что вы на это скажете?
        - Скажу, что вы разыграли глупый спектакль, поручик! Что вы собираетесь этим добиться?! Не понимаю! - Это было сказано по-русски, причем на неплохом языке, капитаном, имеющим римский профиль, усы а-ля кайзер и жесткий взгляд врага. Попадись такому в руки, подумал я, пощады не жди. Он, полковник и еще пара офицеров выглядели относительно спокойными, что говорило об их силе воли.
        - Значит, вы все не совершали насилия над беззащитными девушками?! Вас так можно понять, герр капитан?! А ты?! - он ткнул стволом в молоденького лейтенанта. - У тебя тоже совесть чиста?! Обер-лейтенант Генрих Краузе, ничего не хотите мне сказать?! Капитан Мольтке, вы тоже там были! Так я слушаю вас, господа! Говорите! Оправдывайтесь!
        После перевода Пашутина сразу раздалось несколько выкриков, причем это были не слова оправданий, а возмущение по поводу подлого поведения русских. Я неожиданно понял, что немцы, похоже, еще не осознали ужас своего положения, и решил это исправить. Неприкрытый страх в глазах одного из лейтенантов подсказал мне его кандидатуру для психологического эксперимента, который я решил поставить прямо сейчас. Подойдя к нему, я, вытащив его из группы немцев, поставил на колени и, ткнув ему в затылок стволом пистолета, сказал: - Одно слово лжи и ты мертв!
        Когда Пашутин перевел мои слова, продолжил:
        - Кто из присутствующих был на дне рождения полковника?
        - Все были.
        - Кто насиловал девушек?!
        - Я был пьян! И ничего не помню! Не помню! - в его голосе звучали истерические нотки.
        - У тебя минута. Помолись перед смертью! - и я щелкнул предохранителем.
        - Нет! Нет! Я скажу! Шестеро было! Краузе, Мольтке…
        Только он закончил свой список, как воцарилась тишина. Тяжелая, давящая тишина. Я убрал пистолет от его затылка и, обернувшись к остальным немецким офицерам, сказал:
        - Вот мы и определились с актерами на главные роли в нашем спектакле. Остальные у нас будут зрителями. Теперь дело за вами, поручик.
        Мелентьев, до этого отрешенно наблюдавший за этой сценой, коротко кивнул мне головой и обратился к немцам:
        - У кого-то есть вопросы или пожелания?
        - Что вы собираетесь с нами делать?! - резко и зло спросил у него майор, чья фамилия была так же в этом списке.
        - То же самое, что мы проделали с дюжиной ваших солдат, пока не добрались до вас! - ответил я ему.
        Холеное лицо майора вытянулось и побледнело:
        - Вы не смеете так с нами поступать! Мы офицеры германской армии!
        - Для меня вы бесчестные и подлые люди, разбойники и насильники! - резко и зло ответил ему Мелентьев. - Я здесь для того, чтобы восстановить справедливость! Так, как мы, русские люди, ее понимаем! Око за око, зуб за зуб!
        После перевода Пашутина неожиданно заговорил до этого молчавший полковник:
        - Ваши действия не соответствуют международной конвенции о пленных. Вы можете обращаться с нами не иначе, как только с пленными. Если вы выйдете за рамки этого соглашения, то вы уже не офицер русской армии, а преступник. Подумайте над этим, поручик!
        Его голос был сухой, ровный и почти бесстрастный.
        - Тогда нам интересно знать ваше мнение, герр оберст, в отношении чести ваших офицеров, которые насиловали девушек?
        Пашутин сначала произнес свой вопрос на русском языке, потом перевел его на немецкий язык.
        - Это не вам и не мне решать, а имперскому суду! - последовал сухой ответ.
        - Я здесь суд, полковник! Михаил Антонович!
        Пашутин достал из кармана люгер, аккуратно положил его на пол и толчком ноги отправил к немцам. Оружие скользнуло по лакированному дубовому паркету и остановилось, стукнувшись о сапог капитана. Мелентьев обвел тяжелым взглядом немецких офицеров и сказал:
        - Это ваш шанс с честью уйти из жизни!
        - Это ваш шанс с честью уйти из жизни, - продублировал его слова по-немецки прапорщик.
        Немцы громко, чуть ли не все разом, зашумели. В их лицах, глазах, голосах был неприкрытый страх. Никто из них не хотел умирать. Неожиданно сделал шаг вперед капитан, хорошо говоривший по-русски. В его глазах была непримиримость, ненависть и еще презрение.
        - Перед тем, как вы совершите непоправимую ошибку, хочу вам сказать, что если наши офицеры и совершили оплошность, но не такую, за которую платят смертью, - он сделал паузу. - Мы готовы заплатить за понесенный вами ущерб. Озвучьте сумму компенсации.
        Мне захотелось его убить. Взять и пустить ему пулю между глаз.
        - Вы… Вы мерзавец! Подлец! - поручик еле сдерживался, чтобы не нажать на курок.
        Я уже знал, что последует за этим, и быстро вмешался:
        - Ты, крыса в погонах! Михаил Антонович, быстро переводи! Хочешь умереть, так я тебе, немецкая сволочь, сейчас это устрою! Тебе куда вбить пулю? В правый или в левый глаз?! Не хотите выбирать, пусть будет правый!
        Немцы в гробовом молчании слушали мои оскорбления, при этом искоса поглядывая на побледневшего от гнева капитана.
        - Вы оскорбили меня и ответите за это! Но прежде я хочу знать, кто вы?!
        - Дворянин и поручик в отставке! Этого достаточно?!
        - Я вызываю вас на дуэль, поручик!
        - Извольте! Здесь и сейчас! Оружие лежит у вас под ногами!
        Спустя несколько минут мы уже стояли на позиции. Прозвучал отсчет, и я нажал на спуск, как видно, чуть быстрее, чем мой противник. Капитан упал на спину, и все увидели на его лице черный провал вместо правого глаза. На лицах некоторых из них проступил откровенный ужас.
        - Кто первый? - подтолкнул офицеров к действию Пашутин сначала по-русски, а затем перевел на немецкий язык.
        Его вопрос вызвал новый взрыв криков:
        - Нет! Мы здесь ни при чем! Нас не за что убивать! - они кричали это по-немецки, но смысл их слов легко читался и без перевода на искаженных страхом лицах.
        «Похоже, до них дошло, что с ними не шутят».
        В следующее мгновение офицеры уланского полка получили новое подтверждение тому, во что им так не хотелось верить. Мелентьев, до этого стоящий впереди нас, сделал два шага назад и стал вровень с нами:
        - Не желаете?! Значит, вы свой выбор сделали! За действия, недостойные чести офицера, приговариваю вас к расстрелу! Переведите, прапорщик!
        После перевода на несколько мгновений наступила мертвая тишина, которую прервал оберст:
        - Вы сказали, что мои офицеры преступники, опорочившие честь немецкого мундира! А вы сами?! Кем вы будете, спустив курки?! Палачами!! Как вы будете дальше жить с таким клеймом?! Или офицерская честь русских из другого материала сделана?!
        - Мне недолго носить это клеймо. Мое бесчестье, так же как и ваше, будет смыто кровью. Надеюсь, я достаточно ясно выразился, господа?
        Он сказал это негромко, так же тихо перевел его слова Пашутин. Для меня эти слова стали неожиданностью, впрочем, как и для немцев.
        - Полковник Дитрих фон Клазевиц и вы, лейтенант Дитер Фанциг, отойдите в сторону. Вон туда.
        Лейтенант быстро сделал в указанном направлении несколько шагов и только тогда понял, что полковник остался на месте. Растерявшись, он остановился.
        - Полковник, не играйте в героя, - сказал я ему. - Если не пойдете сами, то я вас просто оглушу и оттащу в сторону.
        Когда он выслушал перевод, то посмотрел на меня с презрением, а затем что-то быстро сказал Пашутину.
        - Он хочет, чтобы ему дали возможность застрелиться, - перевел его слова прапорщик и посмотрел на меня.
        Мы оба не поверили словам полковника хотя бы потому, что тот явно был из породы хищников, которые если и умирают, то, только сжав клыки на горле своего врага, но возражать никто из нас не стал - мы просто промолчали. Командир уланского полка медленно прошелся по нашим лицам взглядом, затем наклонился, взял из руки мертвеца пистолет и выпрямился. Его движения было нарочито медленные, а главное, в них не было нервозности человека, приговорившего себя к смерти. Он сделал вид, что подносит руку с оружием к виску, но уже в следующее мгновение быстро выбросил ее в сторону поручика, только нажать на курок не успел. Пораженный двумя пулями в грудь, полковник, захрипев, повалился на пол, а уже в следующее мгновение Мелентьев рывком поднял руку с наганом и направил ствол на молодого немца, лейтенанта. Тот попытался отшатнуться, невнятно бормоча непослушными губами одно и то же слово: «Найн, найн…» - но его оборвал грохнувший выстрел. Следом за ним я нажал на спуск, а спустя минуту все было кончено. Поручик, расстреляв патроны, резким порывистым движением засунул наган в кобуру, после чего вдруг размашисто
перекрестился и, склонив голову, неподвижно замер. Я бросил взгляд на прапорщика, но тот в ответ только пожал плечами. Перевел взгляд на молодого лейтенанта - улана, который сейчас смотрел помертвевшим взором на тела своих товарищей в лужах крови.
        - Что с ним делать? - спросил я Пашутина.
        - Оглушить и связать.
        - Так и сделаем.
        Закончив с этим делом, я обратился к стоящему неподвижно поручику:
        - Иван Васильевич, время уходит.
        Мелентьев поднял голову, перекрестился и повернулся в мою сторону. Лицо бледное, а взгляд нехороший, неподвижный, почти как у мертвеца.
        - Кто вас здесь держит, Богуславский?! Идите!
        - А вы что?! - резко, отрывисто бросил Пашутин.
        Поручик резко развернулся всем телом в его сторону.
        - Здесь, господа, наши дороги расходятся!
        - Война еще не закончена, поручик, - попытался я его вразумить. - И у вас будет возможность умереть достойно, на поле боя.
        - Для меня она закончена. Мне сначала казалось, что восстановлю справедливость и обрету хоть какое-то спокойствие, но это не так! Душа по-прежнему горит… Нет, я все для себя решил! - я только открыл рот, чтобы попробовать его образумить, как Мелентьев уже шагнул к прапорщику.
        - Михаил Антонович! Возьмите! - Он протянул Пашутину фотографию своей невесты вместе со сложенным листом бумаги: - Все это перешлите моей невесте.
        Прапорщик, ни слова не говоря, взял фото и письмо, затем спрятал их под шинелью. Я тоже не стал ничего говорить. Человек сам себе подписал смертный приговор. Это явственно читалось в лице, в глазах и жестах поручика. Даже в том, как он сейчас перезаряжал наган. Четкие, уверенные движения.
        - Прощайте, господа!
        Я поднял с пола сумку с документами и картами, какие мы нашли при немецких офицерах, и пошел к двери. Когда мы начали спускаться по лестнице, раздался одиночный выстрел. Пашутин задержал шаг:
        - Сергей Александрович! Может, он… - он не договорил.
        Я пожал плечами:
        - Если хотите. Я здесь подожду.
        Спустя несколько минут прапорщик вернулся. Лицо мрачное, губы сжаты. Ничего не говоря, прошел мимо меня и стал быстро спускаться по лестнице. Войдя во флигель, мы забрали воинские книжки мертвых солдат, после чего Пашутин долго допрашивал майора, который оказался офицером-инспектором из управления тыла.
        Спустя полтора часа на захваченном автомобиле мы выехали в сторону фронта. Шинель майора и фуражка оказались впору Пашутину, поэтому он сел на переднее сиденье рядом с шофером, а я сзади. Нас останавливали дважды, но майорская форма, командировочное удостоверение офицера тыла и безупречный акцент Пашутина - все это дало нам возможность добраться до прифронтовой полосы. Избавившись от машины, которую вместе с шофером похоронили в болотистом пруду, мы вошли в лес, через который шли восемь дней назад.
        Наше везение закончилось, когда мы пересекли нейтральную полосу и уже подползали к передовым окопам наших частей. Я приподнялся, чтобы посмотреть, сколько еще осталось ползти, как с нашей стороны, очевидно, заметили наше движение и дали осветительную ракету. Немцы тут же среагировали, выпустив ракеты в нашем направлении, а уже следом ударил длинной очередью пулемет. Мне в спину вдруг вонзилась огненная игла. Крик боли непроизвольно вырвался из моей груди, и я упал. Рядом вскрикнул Пашутин и уткнулся лицом в землю. Несколько минут я лежал, хрипя и хватая ртом воздух, чувствуя, как внутри меня разливается жгуче-острая боль. Скосил глаза в сторону прапорщика. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, и глухо стонал.
        Как я прополз эти полсотни метров, таща за собой раненого Пашутина, мне так и не удалось вспомнить. Просто что-то мне преградило путь. Только спустя минуту, словно сквозь вату, в мой мозг пробился вопрос:
        - Ты кто?
        Стоило мне понять, что слышу русскую речь, ответил:
        - Свои, - и в следующее мгновение провалился во тьму забвения и уже не чувствовал, как чьи-то жесткие руки схватили меня и потащили по мерзлой земле к окопам.
        Очнулся уже в госпитале. Какое-то время лежал и пытался вспомнить, как я добрался до своих окопов, но ролик воспоминаний упорно обрывался на ощущениях боли, темноты и холода, не давая при этом никакой картинки. Неожиданно я услышал рядом с собой голос:
        - Ой! Наш богатырь, оказывается, очнулся!
        Я попытался повернуть голову, но резкая боль в области груди заставила меня тихо охнуть и замереть.
        - Тихо-тихо, миленький! Тебе нельзя двигаться! - стоявшая передо мной сестра явно испугалась. - Часов шесть как из операционной привезли. Ты полежи пока, мой хороший.
        - Что… там?
        Ответ был неопределенный, но сестра прекрасно поняла, что я хотел спросить. Видно, уже сотни, если не тысячи раз, она отвечала на подобные вопросы.
        - Не знаю, миленький, но раз ты глаза открыл и спрашиваешь, значит, у тебя все хорошо. Ты не волнуйся. Врач, как только освободится, к тебе обязательно зайдет и все расскажет. Теперь, извини, мне бежать надо.
        Где-то через час пришел оперировавший меня хирург. Под глазами мешки. Лицо серое от усталости и недосыпания. Некоторое время осматривал меня, трогал, щупал, потом накрыл одеялом, несколько раз огладил свою бородку и только потом сказал:
        - Знаете, молодой человек, у вас здоровья на троих хватит и еще немного останется! К тому же вы очень удачливы. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца, не задев ни одной крупной артерии! Несколько дней полежите у нас, а затем поедете в Минск, в госпиталь. Выздоравливайте! А мне идти пора!
        - Погодите. Спасибо вам, доктор. И еще вопрос. Не знаете, как там прапорщик Пашутин?
        - Пашутин?
        - Его со мной должны были привезти. Или он умер?
        - Извините, у меня столько раненых, что я просто не в силах…
        Впрочем! Сейчас! Сестра!
        К нему тут же торопливо, чуть ли не бегом, подошла та самая женщина, с которой мне довелось говорить раньше.
        - Валентина Тимофеевна, у нас есть раненый по фамилии Пашутин?
        - Есть, Аркадий Валерьевич! Они вместе прибыли. Только тот в инфекции лежит. Кроме пули в плечо, он вдобавок застудил еще бронхи. В горячке, бедный, мечется.
        Спустя два дня врач решил, что моя жизнь в безопасности, и дал разрешение пускать ко мне посетителей. Первыми навестить меня пришли охотники, с которыми я ходил в тыл. Им повезло больше, чем нам с Пашутиным. Прошли через линию фронта, как пошутил Лещенко, словно нитка сквозь игольное ушко. Еще спустя пару часов явились два офицера из разведки, которые попытались получить от меня дополнительную информацию по документам и картам, которые мы притащили. Следом за ними пришел капитан Махрицкий. Расспросив о здоровье, он, сразу перешел к делу:
        - Я здесь по прямому поручению генерала. Он хочет знать, что произошло на самом деле.
        - Спрашивайте.
        - Вы с поручиком Мелентьевым нашли и убили немецких офицеров, которые надругались над вашей сестрой и его невестой?
        - Да.
        - Значит, то, что написано в письме поручика, правда?
        - Не знаю, не читал.
        - Нескольким офицерам, в том числе и мне, оно было лично зачитано командиром дивизии, с просьбой о неразглашении. В нем Мелентьев пишет, что решил осуществить святую месть, поэтому всю ответственность берет на себя. Ни о вас, ни о Пашутине в нем нет ни слова. К сожалению, содержание письма стало известно офицерам дивизии. После некоторого расследования выяснилось, что охотники просто отдали его в полковую канцелярию, а там, не найдя адреса, вскрыли. А слухи, сами понимаете…
        Только теперь мне стало понятно, почему обслуживающий медперсонал и больные смотрели на меня с таким нездоровым любопытством.
        - К чему вы клоните, Дмитрий Иванович?
        - Не могу одобрить убийства безоружных людей, но и судить вас не считаю вправе так, как в таких делах судьей может быть только сам Господь. К сожалению, далеко не все наши офицеры, рассуждают, так как я, при этом считая, что ваш проступок ложится позорным пятном на нашу дивизию. Они уже разузнали, что вы офицер в отставке и дворянин, поэтому часть из них требует над вами суда офицерской чести, а другие хотят, чтобы вы убрались из полка, а если не уйдете сами - извольте, милостивый сударь, к барьеру!
        - Не думаю, что это пойдет на пользу их здоровью.
        - Может быть, может быть, - сказал Махрицкий задумчиво, потом встал. - Пойду, доложу генералу. Вечером приду, расскажу, что решили.
        Второй раз командир охотников пришел ко мне уже поздно вечером.
        - Да, Сергей Александрович, заварили вы кашу. Всколыхнули вы наше офицерство, скажем так, до основания. Они уже петицию написали и генералу подали, поэтому он решил не доводить дело до крайности и отдал негласный приказ избавиться от вас и Пашутина, отправив обоих не в Минский госпиталь, а санитарным поездом - прямо в Петербург. Вам также отказано в прошении о зачислении на военную службу из-за медицинских показаний, согласно которым вы были отправлены в отставку. Истинную причину отказа, думаю, вам не надо объяснять. Теперь о хорошем. За выполнение приказа командования всю вашу разведывательную группу представили к Георгиевским крестам, так что, когда встанете на ноги, не поленитесь сходить в наградной отдел.
        Глава 11
        Мать встретила санитарный поезд, который привез обоих ее детей, а затем почти месяц разрывалась между госпиталем и клиникой, куда положили Наташу. Хорошо, что у меня оставались еще кое-какие деньги, так как за содержание сестры и специфические лекарства для ее лечения нужно было платить.
        Выписавшись из госпиталя, я вышел на улицу. Вдохнул свежий морозный воздух. Хорошо! Некоторое время постоял, потом неторопливо двинулся в сторону дома. Я специально попросил мать, чтобы не приезжала, а ждала меня дома вместе с Наташей, которую выписали еще неделю тому назад. Сестра вместе с матерью встретила меня в прихожей, но близко не подошла, поздоровавшись со мной издали. Она изменилась не только внутренне, но и внешне. Настороженно-пугливый взгляд, запавшие глаза, бросающаяся в глаза худоба. На ней было надето глухое черное платье с высоким стоячим воротничком. За столом она сидела молча, не поднимая глаз, а на вопросы отвечала сухо и однозначно. В конце обеда, отказавшись от чая и десерта, вдруг неожиданно поднялась и сказала, что идет в церковь. Я проводил ее удивленным взглядом и, только когда хлопнула дверь, спросил у матери, что ей там понадобилось. Оказалось, что еще лежа в больнице, сестра приобщилась к религии и с первого дня выписки целые дни проводит в церкви. Прошло какое-то время, и сестра заявила, что уходит в монастырь. Мать на этот раз не плакала, а только сказала ей тихим,
сухим, безжизненным голосом:
        - Видно Бог так решил за тебя, моя деточка.
        Прощание вышло напряженным и скомканным. Мы с сестрой расстались, словно два чужих человека. Она даже не захотела, чтобы я ее провожал до монастыря, и уехала с матерью. На следующий день я проводил мать на вокзал, после чего переехал в опустевшую квартиру.
        Японец встретил меня обычным, непроницаемым выражением лица, но после моего короткого рассказа о поездке на фронт заставил обнажиться до пояса. Какое-то время осматривал рану, потом категорическим тоном заявил, что завтра мы начинаем тренироваться, а стоило мне заикнуться о врачебном запрете на физические нагрузки на ближайшие три недели, мастер снова, но теперь медленно и отчетливо повторил, что с завтрашнего дня начинаются тренировки. Правда, порядок проведения занятий Окато изменил. Во-первых, сократил время до двух часов и уменьшил нагрузки, а во-вторых, теперь наши занятия начинались с того, что японец мазал входное и выходное отверстия раны какой-то вонючей и жгучей мазью. В первую неделю было адски трудно, но потом все же постепенно втянулся, и к исходу третьей недели мы вернулись к прежнему графику тренировок.
        Степан Петрович, в отличие от Окато, встретил меня радушно, а когда узнал, где я пропадал, то два часа, положенные на стрельбу, ушли у нас на разговор о войне.
        Все как бы вернулось на свои места, только с деньгами было плохо. Все, что у меня было отложено на черный день, ушло на лечение сестры, поэтому я сейчас жил на пенсию, которую получил за три последних месяца.
        В конце ноября мне пришла бумага, предлагавшая явиться в наградной отдел. Я рассчитывал получить солдатский Георгиевский крест, но неожиданно узнал, что награжден офицерским орденом Георгия 4-й степени. Когда попытался выяснить, не закралась ли здесь ошибка, мне показали бумаги, согласно которым поручик Богуславский был награжден за героизм, проявленный и т. д…
        «Поручик? Хм! Выходит… что мое прошение в качестве добровольца благополучно похоронили, и у них осталось то, что лежало на поверхности. Поручик в отставке, который совершил подвиг. Поручик Богуславский. Что ж, орден, так орден. Я его честно заслужил».
        Прикрепив орден, надел мундир, встал перед зеркалом, но уже спустя минуту понял, что не испытываю ни малейшей радости, снял китель и повесил его обратно в шкаф. Только собрался сесть в кресло, как раздался звонок в дверь. Подошел, открыл. На пороге стоял солидный мужчина в хорошо пошитом пальто и начищенных ботинках. Неужели… Пашутин?!
        - Гостей принимаете, Сергей Александрович?!
        - Михаил Антонович! Рад видеть вас живым и здоровым!
        - Благодаря вам, мой друг! Только благодаря вам! Вы не считаете, Сергей Александрович, что это дело надо отметить?! Кстати, у меня все с собой! - и он сделал шаг в сторону. За ним я увидел переминающегося с ноги на ногу знакомого приказчика из магазина, расположенного напротив нашего дома. Тот в обеих руках держал большие свертки с продуктами.
        - Здорово, Федор! - поздоровался я с ним.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович! Всегда рады услужить!
        - Заноси, братец! - скомандовал ему прапорщик.
        После того, как приказчик ушел, мы стали накрывать стол, потом уселись друг против друга.
        - Хорошо живете, Сергей Александрович. В самом центре. Дорого, небось, такая квартира стоила?
        - Это подарок. От одного хорошего человека.
        - О как! Кто бы мне такой подарок сделал!
        - Какими судьбами оказались в Петербурге? - вежливо поинтересовался я.
        - Чуть позже. Хорошо?
        - Как скажете.
        - Как рана? - в свою очередь проявил вежливость Пашутин.
        - Все хорошо. А вы как?
        - Гм. Знаете, у нас с вами какой-то не такой разговор идет. Словно два чужих человека встретились и не знают, о чем им говорить. Предлагаю разлить водочку по рюмкам, выпить, потом еще раз выпить и начать разговор заново! Вы как?!
        - Спасибо, но я лучше обойдусь клюквенным морсом. У меня завтра тренировка.
        - Та японская борьба? Удары у вас… - он покрутил головой, словно от избытка чувств, - …что надо! Так о чем это я? А! С вашего разрешения я сам буду исполнять намеченный мною план. Вы не против?
        - Нет.
        Пашутин быстро опрокинул пару рюмок, закусил, потом поинтересовался состоянием сестры, затем мы перескочили на воспоминания о вылазке в германский тыл, после чего тот стал расспрашивать о моей жизни. Кивал головой, поддакивал, уточнял и снова спрашивал, пока, наконец, я его не прервал:
        - Что это, Михаил Антонович, мы все время говорим обо мне. Вы как сами-то? Как здоровье?
        - Сам? Да все нормально. Месяц в госпитале и сейчас как огурчик!
        - Неловко спрашивать, но все же: как обстоят дела с вашей семьей?
        - Хм! Все так же.
        Небрежность ответа меня несколько обескуражила. Он явно не подходил человеку, который отправился на германский фронт для того, чтобы мстить за свою семью.
        «Собственно, что ты о нем знаешь? Только то, что о нем говорили другие люди. Преподаватель немецкого языка. И в то же время профессиональные навыки работы с ножом и пистолетом. Хм. Думаю, что подобную практику вряд ли ведут на кафедре иностранных языков».
        - Скажите, Михаил Антонович, вы ведь не случайно ко мне зашли?
        - Почему вы так решили? Ведь вы мне как-никак жизнь спасли! Если это не повод для встречи, то мне тогда вообще не понятно, для чего существует у людей чувство благодарности!
        - Повод. Не спорю. Но судя по вашим действиям там, за линией фронта, сдается мне, что вы свои профессиональные навыки явно не на кафедре иностранных языков оттачивали. Да и вопросы ваши больше на допрос смахивают. Чем-то я вам интересен. Ведь так?
        Пашутин с минуту смотрел на меня с непроницаемым лицом, потом сказал:
        - Знаете, я еще на фронте подметил вашу цепкость к деталям, умение подмечать мелочи и делать правильные выводы. Ваша способность далеко не рядовая даже для нормального человека, а уж для того, кто после тяжелого ранения потерял память, совсем запредельная. Читал я ваше медицинское заключение. Вас ждал приют для душевнобольных, а вы вместо этого сейчас сидите за столом, здоровый, вполне нормальный человек, и при этом проявляете такие умственные способности, что даны далеко не каждому. Так как насчет вашей маски?
        - Вы поинтересуйтесь у доктора Плотникова. Николая Никандровича. Он делал доклад на каком-то медицинском собрании о моем феномене. Там как раз и говорится об остаточной памяти, которая может проявиться у больных, подобных мне. Очевидно, именно она помогла мне восстановить функциональные основы моей памяти, - я специально ввернул специфическую фразу из тех заметок, по которым Плотников готовил свою речь и дал мне в свое время почитать. - Кстати, я кое-что почитал из медицинской литературы о работе мозга. Так там прямо сказано, что науке неизвестно, как он функционирует.
        Пашутин усмехнулся:
        - Считайте, что вы меня убедили. Правда, есть еще кое-что. Ваш высокий болевой порог и необычайная сила. Еще у меня создалось такое впечатление, что у вас полностью отсутствует понятие страха. И мыслите вы совсем по-другому, чем обычный человек.
        - Вы, похоже, собирали обо мне сведения.
        - Даже сейчас вы этому не удивились. Нет в вас ни напряжения, ни испуга. Не засыпаете меня вопросами, - Пашутин сделал паузу, потом продолжил: - Я ведь говорил о вас со многими людьми. Для многих из них вы человек-загадка. Кстати, для меня тоже. Мне очень хочется понять, что вы за человек. Может, вы сами, Сергей Александрович, мне это скажете?
        - Думаю, что вы подошли к своей работе настолько добросовестно, что я вряд ли смогу добавить что-либо новое.
        - Шутить изволите.
        - Какие тут шутки. Готов понести заслуженное наказание. Конвой за дверью ждет?
        Секунду Пашутин смотрел на меня, потом заразительно рассмеялся. Не натужно, а весело и звонко.
        - Ха-ха-ха! Ну, непонятный… вы человек. При этом почему-то верю вам, как никому другому. Почему так, Сергей Александрович?
        - Кому как не вам это знать. Это же вы меня изучали.
        - Ха-ха-ха! Господи, да перестаньте меня смешить. Уже живот болит. Ладно. Вы тот, кто вы есть. Теперь разрешите мне представиться. Бывший жандармский ротмистр, а ныне подполковник Пашутин Михаил Антонович, который ныне связал свою судьбу с разведкой. Пять раз ходил в тыл врага. В последний раз - с вами, Сергей Александрович. Имею три награды. Теперь насчет моей семьи. У меня она была, но не в том изложении, в котором вам пришлось слышать. И я никогда не преподавал на кафедре, но при этом владею в совершенстве тремя языками.
        - Вы меня не сильно удивили своей исповедью. Значит, вы разведчик, - я помолчал. - Похоже, своей наградой я обязан вам?
        - Только отчасти, потому как вы ее честно заслужили.
        - Теперь, после представления, вы можете перейти к делу, ради которого ко мне пришли.
        - Извольте. Вы весьма подходите к нашей работе. К тому же я вас видел в деле. Такого сочетания хладнокровия и смертельных ударов мне еще в жизни не приходилось видеть. Если к этому добавить рассудительность и умение замечать детали, то вам цены нет. Вот только иностранными языками вы не владеете. Да?
        - Увы! Не владею.
        - Как вы мыслите о том, чтобы продолжить военную карьеру в разведке?
        - Вы меня заинтриговали.
        - Вы подумайте, Сергей Александрович, подумайте над моим предложением, а я пока выпью за победу нашего оружия.
        - Пейте на здоровье, - сказал я, а сам подумал: «Может это начало нового пути? Да и Пашутин вроде ничего мужик. Мне почему-то кажется, что мы с ним сработаемся».
        - Нельзя ли поподробнее, Михаил Антонович?
        Пашутин прожевал ветчину, которой закусывал, и только тогда сказал:
        - Сначала пойдете на курсы. В их основе лежит работа с немецкими документами и картами. Там же вас научат правильно вести допросы, сопоставлять полученные факты и делать выводы. Дадут навыки по работе с населением, как и с возможными агентами. Ну и всякому такому-прочему.
        - Экзамены есть какие-нибудь?
        - Как не быть. Вот раньше у нас действительно была проверка, а сейчас… так, для проформы. Проверят политическую благонадежность, денежное состояние и физическое здоровье. Будет письменный экзамен, затем владение оружием… Чепуха, одним словом. Вы все это с закрытыми глазами пройдете.
        - Денежное состояние - это как понять?
        - Чтобы не было карточных долгов, имущества в залоге. Да мало ли что! Ведь человека, обремененного долгами подкупить проще простого!
        - Я подумаю.
        - И на том спасибо.
        После того, как неожиданный гость ушел, я собрал со стола посуду, затем сел и стал думать, что мне делать со столь неожиданным предложением.
        Мне нравилось, когда адреналин заставляет бежать кровь с удвоенной силой, нравилось рисковать. Все это мне могла дать предложенная работа. Или не могла? Судя по тому, что видел, фронтовая разведка императорской армии занималась по большей части сбором и анализом информации, но никак не заброской диверсантов или рейдами по тылам противника, но есть вероятность, что придется работать с Пашутиным. Правда, только вероятность. Ведь, если поступлю на службу, у меня кончится вольная жизнь, и я начну жить по уставу, выполняя чьи-то приказы. И кто сказал, что мне все это понравится?
        С другой стороны, мне нужно было определяться в этой жизни, искать свое место среди людей. Вот только, что я могу? А предложение Пашутина как раз снимало все эти проблемы.
        Но это было еще не все. Если в самом начале появления в этом времени я представлял собой волка-одиночку, жившего по своим законам, то последние события все изменили. Нельзя было не заметить, что моя жизнь тесно переплелась с судьбами других людей, при этом я продолжал руководствоваться своими собственными интересами, за что и расплатился несчастьем, случившимся с моей сестрой. Хотя это была не только моя ошибка, усиленная совпадением случайностей, чувство вины осталось сидеть во мне глубокой занозой, и теперь через призму роковой ошибки я по-другому стал смотреть на многие события, происходящие вокруг меня. В первую очередь на войну. Я и раньше читал сводки с фронтов, видел на улицах столицы раненых и увеченных солдат и офицеров. Однажды пришлось увидеть, как истошно кричала на улице мать, в окружении родных и знакомых, получившая на сына похоронку. Если раньше все это я пропускал мимо себя, считая привычными атрибутами войны, то постепенно все изменилось. Теперь война из абстрактного образа зла превратилась в конкретных людей: покончившегося с собой поручика Мелентьева, командира охотников
Махрицкого, врачей госпиталя, мою сестру Наташу и многих других людей. Ее надо было остановить. Но не только эти соображения вынудили меня принять такое решение, но и знание будущего. Ведь, кроме меня, никто не знал, что ужасы первой мировой войны - это только преддверие ада, в котором окажется Россия после революции. Развал империи, гражданская война, голод и разруха. Мои родные, сестра и мать, неприспособленные выживать в таких условиях, погибнут одни из первых в этом хаосе.
        Если раньше меня вполне устраивала роль одиночки, способного решать свои проблемы, не утруждая совесть моральной стороной дела, то теперь пришло время вернуться в мир людей, из которого я добровольно изгнал себя, лежа на больничной койке. Пока я взял на себя ответственность за судьбы двух женщин и не представлял себя в качестве вершителя истории. Стоило мне об этом подумать, как у меня вдруг появилось ощущение раннего детства, когда, будучи у бабушки, я заглянул в колодец. Черная мрачная глубина, вызывающая холодок где-то внутри тебя. Нечто подобное я ощутил и сейчас, просто представив, что мне придется взять на себя решение судьбы целой державы, сотен миллионов людей. И вдруг я совершу ошибку? Не успел я прийти к подобной мысли, как вдруг зазвонил телефон, что стало для этого дома большой редкостью, после того как Наташа ушла в монастырь. С готовностью вскочил с кресла, так как звонок давал мне возможность уйти от решений, а значит, и от взятия обязательств, истинная сущность которых мне пока довольно смутно представлялась. Подойдя к телефону, взял трубку.
        - Сергей Александрович, здравствуйте! - раздался в трубке голос профессора Иконникова. - Сколько мы с вами не виделись?
        - Добрый вечер, Антон Павлович. Месяцев восемь. Как у вас дела?
        - Все по-старому. Да и что у меня, старика, может поменяться? Университет и моя коллекция. Этим и живу. А как вы все это время жили?
        - По-разному, Антон Павлович.
        - Впрочем, можете не рассказывать. Кое-что слышал. Как-то звонил вам и попал на вашу матушку, поэтому знаю о трагедии с вашей сестрой. Как она сейчас?
        - Ушла в монастырь.
        - Такая молодая? Да у нее вся жизнь впереди! Зачем себе жизнь… Ох! Извините меня, старика. Вечно лезу не в свои дела. Как там, в Евангелии от Матфея: «Не судите, да не судимы будете»… А вы-то как сами?
        - Пока все хорошо.
        - Вы что завтра вечером делаете? - последовал неожиданный вопрос.
        - Ничего.
        - Отлично! Завтра вечером жду вас у себя в гости!
        - Что за повод? - поинтересовался я.
        - Мне вам кое-что передать нужно. Вас семь часов вечера устроит?
        - Вполне.
        Я оказался не единственным приглашенным в этот вечер. Был еще один гость. Хороший и добрый друг, как отрекомендовал его Иконников. Ему было приблизительно столько лет, сколько и самому профессору, где-то в районе шестидесяти лет, но при этом он выглядел намного крепче и здоровее профессора словесности. Этакий гриб-боровик. Еще он обладал редким оттенком волос - его волосы, борода и усы были пшеничного цвета.
        - Разреши тебе представить моего молодого друга: Богуславский Сергей Александрович, о котором я тебе уже рассказывал. А это Пороховщиков Николай Тимофеевич. Прошу любить и жаловать! Профессор химии, два десятка опубликованных работ, солидный возраст, но при этом большой любитель фантазировать. Такие проекты в его голове бродят - только держись! Встречал я в жизни выдумщиков, но таких, как наш Николай Тимофеевич, еще поискать надо! Ну-ну! Не хмурьте свои брови, профессор. Умолкаю. Что будем пить молодой человек? Или опять чай?
        - Чай, Антон Павлович.
        - Николай Тимофеевич, - профессор обратился к своему приятелю, - извините нас, извините ради бога! Мне надо поговорить с Сергеем Александровичем. Мы отойдем ненадолго.
        - Сколько угодно, Антон Павлович. Сколько угодно! - ответил тот.
        Уже входя в кабинет, Иконников начал извиняться:
        - Поверите, Сергей Александрович?! Опять чуть не забыл! А тогда напрочь забыл. Мне Маша отдельно наказала: обязательно передайте…
        - Погодите, Антон Павлович. Вы с самого начала начните, пожалуйста.
        - С самого начала? - профессор, подойдя к письменно столу, открыл ящик, а затем достал из него небольшую потрепанную книжку. - Вот. Держите это самое начало.
        Я взял ее. Это было дешевое издание Библии.
        - Зачем мне она?
        - Не знаю. Ради любопытства полистал ее, но никаких странностей не нашел. Хм! За исключением того, что на внутренние стороны обложки наклеены дешевые лубочные картинки на библейские сюжеты. Маша попросила передать ее вам сразу после своего отъезда за границу. Хотел отдать вам еще при той встрече, но забыл.
        - Почему тогда она сама мне не отдала?
        - Не знаю, а я и не спрашивал. Да вспомните те суматошные дни, до того ли было! Покушение на Машеньку, полиция, потом ее срочный отъезд… А тут на днях Маша письмо прислала и спросила, передал ли я вам сей предмет. Знаете, я полдня думал, что это может быть такое, а потом вдруг вспомнил. Точно! Библия!
        - Когда пришло письмо?
        - Три дня назад. Аккурат в среду. Хотел я его вам показать, но оно куда-то пропало.
        - Пропало?
        - Гм. Может, не пропало, а я сам его куда-то засунул, но мне кажется, что вроде оставлял… в кабинете на столе.
        - Что-то еще странное было?
        - Было, но уже давно. Стоит ли обращать внимание…
        - Стоит!
        - Ну, если вы так ставите вопрос… - профессор задумался. - Вспомнил! После нашей последней встречи приходила женщина, вся в слезах, представилась хорошей знакомой Машеньки и хотела узнать, где ее можно найти. Дескать, та пообещала ей помочь в одном щекотливом деле. Уже после ее ухода я понял, что она никакая не знакомая. Потом слежку за собой заметил. Впрочем, не я сам, а мои студенты. Они меня еще потом, в качестве охраны, с неделю провожали домой.
        - Что вы мне раньше не сказали об этом, а только сейчас?
        - Да я звонил вам пару раз, но не застал, а потом все как-то само утряслось. Гм. Сами знаете, как бывает. Лекции, педагогические советы да ученые заседания.
        Уже дважды за время нашей беседы я перелистал Библию и ничего странного в ней не нашел, но при этом мысль созрела и, подтвержденная профессорскими словами, окрепла окончательно: «Продолжение той истории. Однозначно. И самое интересное в этом то, что Крупинина что-то знала обо всем этом, но не сказала ни слова. Даже решила передать ее через профессора. Что тут может быть? Клад? Счета в зарубежных банках? Местонахождение золотой жилы?»
        Мои мысли перебил хозяин квартиры:
        - Сергей Александрович, голубчик. Письмо я потом найду, а теперь идемте в гостиную. Неудобно, Николай Тимофеевич ждет.
        - Идемте.
        Вернулись за стол. Профессора выпили по рюмочке, правда, каждый пил свой напиток. Иконников - коньяк, а Пороховщиков - водочку, настоянную на смородинном листе. Неспешно шел разговор о том, что делается в стране, о войне, потом как-то сам собой разговор перешел на работу, и тут Пороховщиков напомнил хозяину квартиры о книге, которую когда-то ему дал для чтения. Хозяин тут же вскочил из-за стола, а еще спустя минуту принес и подал ему книгу, при этом на его лице было нечто вроде стыдливого раскаяния.
        - Признаюсь честно! Пробовал читать, Николай! Но не мое это! Понимаешь, не мое! Художественный образ - это мое! Роль героя произведения - это мое! Я только предисловие и смог осилить! Уж извини!
        Я бросил взгляд на обложку: Н. Жуков «Алюминий и его металлургия». 1893 год. Москва.
        Затем перевел удивленный взгляд на профессора словесности. Уж точно не его книжка.
        - Да знаю я, Антон. Знаю! Просто подумал… А, ладно! Забудем! - теперь начал оправдаться профессор химии.
        Может, на этом разговор и закончился, если бы не выпитый коньяк, который подтолкнул Иконникова к продолжению.
        - Вот видите эту книгу, Сергей Александрович! Так вот, исходя из нее, наш дорогой профессор химии уверяет, что в будущем дома будут собираться на легких металлических каркасах.
        - Да, так оно и будет! - с ходу ввязался в спор Пороховщиков. - Такой дом можно будет легко разобрать и перенести на другое место. Вот возьмите алюминий…
        - Алюминий - мягкий металл, - чисто автоматически возразил я, все еще мысленно прокатывая в голове варианты с Библией, - а для ваших конструкций только дюраль подойдет.
        Химик резко повернул голову и удивленно уставился на меня. Не менее удивленный взгляд я поймал и от Иконникова.
        - Что еще за дюраль?
        «Странный вопрос. Вроде ошибки не должно быть. Сдавал по химии экзамен, и там был тот же вопрос. Немец придумал этот сплав в 1909 году. Хм. Может, он под другим названием у них проходит?»
        - Дюралюминий - сплав алюминия, магния, марганца и меди. М-м-м… - Глядя на удивленное лицо химика, я понял, что дал промашку, вот только где и как, не мог понять.
        Состав дюраля действительно уже открыт немецким химиком в 1909 году, но о нем не знали в России, потому что немцы засекретили его состав и технологию термообработки, так как посчитали дюраль стратегическим конструкционным материалом. Об этом я не знал.
        - Молодой человек, вы читали эту книгу? - и Пороховщиков ткнул пальцем в лежащий перед ним том.
        - Нет. Не читал. А что?
        - А то, что нового у нас в этой области так и не появилось. Нет тут такого сплава. Нет.
        «Не понимаю. Немец придумал. 1909 год. Название пошло от его родного города. Дюран. Дюрен. Где-то так. Нет! Ничего я спутать не мог!»
        - Алюминий. Медь - 4,5 %, магний - 1,5 процента и марганец - 0,5 процента. Сплав должен еще пройти несколько этапов термообработки, своего рода закалки.
        - Откуда вы все это знаете, а я, профессор химии, не знаю?! - сейчас в голосе профессора химии звучали прокурорские нотки.
        - Я тоже не знаю, почему вы не знаете.
        - Молодой человек, вы говорите о химических процессах, которые мне не знакомы. То есть вы о них знаете! Так откуда вы взяли состав этого сплава?
        «Откуда? Из учебника химии. Но так не скажешь. Надо врать. Вот только что? А что думать? Как обычно».
        - Тяжелое ранение головы, затем потеря памяти, а спустя какое-то время частичное восстановление… - я многозначительно помолчал, потом продолжил: - Что-то такое иногда проскакивает в голове…
        Я понимал, что несу полную чепуху, но ничего другого просто в голову не приходило.
        - И что дальше? - требовательно спросил меня Пороховщиков.
        - Это все.
        - Нет! Все-таки я хочу знать: откуда вы все это взяли?! Вы что, химик? Гений-одиночка?!
        - Без эмоций никак нельзя?!
        - Антон Павлович, что это за человек?! Вы его хорошо знаете?!
        - Да успокойся, Николай! У него действительно было тяжелое ранение головы. От этого вполне могут быть странности. Я где-то читал, что мозг человека - до сих пор загадка. Ученые до сих пор…
        - Николай Тимофеевич, - перебив Иконникова, обратился я - профессору химии, - чем попусту возмущаться, вы лучше проверьте мое предположение. А там поговорим.
        Пороховщиков бросил на меня сердитый взгляд и уже был готов разразиться очередной отповедью, но в следующую секунду, видно, передумал, потом спросил:
        - У вас есть рабочие записи по термообработке сплава?
        - Нет.
        - Хм! Тогда давайте вернемся к этому разговору… гм… через неделю.
        - Вот и отлично, - обрадовался хозяин квартиру наступившему миру. - Ну что, Николай, еще по рюмочке?
        Но тот не откликнулся, полностью уйдя в свои мысли, затем посмотрел на своего приятеля.
        - Ты что-то сказал? Впрочем, это неважно. Знаешь, мне нужно проверить кое-что, причем прямо сейчас. Извините меня, господа!
        - Погоди! А стол… Николай, мы же еще по третьей рюмочке не выпили, - растерянно принялся его упрашивать Антон Павлович.
        - Да-да! Обязательно, - рассеянно буркнул профессор химии, которого, похоже, обуял азарт гончей, почуявшей след. - Честь имею кланяться, господа.
        Хозяин квартиры проводил его, а когда вернулся, то спросил меня:
        - Вы с каждым разом удивляете меня все больше и больше, Сергей Александрович. Вы сумели с ходу озадачить милейшего Николая Тимофеевича. А он, поверьте мне, большой знаток своего дела. Причем не кабинетный мыслитель, как мы в своем большинстве. Он начинал с малого, инженером на литейном производстве. Металлургия, сплавы - это его конек! А действительно, откуда вы взяли этот сплав?
        - Из головы, Антон Павлович, а теперь извините меня. Я тоже вынужден откланяться.
        Расстроенный профессор без особых возражений, так как считал меня виновником развалившейся компании, проводил меня до двери. Выйдя на улицу, я по привычке огляделся по сторонам. На улице не было ни души. Ближайший фонарь горел в пятидесяти метрах. Холодный, сырой, пронизывающий ветер так и норовил забраться под пальто. Резкий переход из тепла на холод заставил меня передернуть плечами и снова оглянуться по сторонам, но уже в поисках извозчика. Не обнаружив ничего похожего в тусклом свете фонарей, я направился в сторону своего дома, надеясь поймать пролетку по пути. Не успел я пройти и полсотни метров, как за моей спиной послышался стук копыт и шуршание шин по промерзшей мостовой.
        «Экипаж. Похоже, мне повезло».
        Извозчик, заметив меня, подъехал, я уселся и назвал адрес. Спустя двадцать минут мы были на месте.
        - Приехали, барин. Не накинешь гривенник? Душа насквозь промерзла, чаю горячего просит.
        Получив деньги, извозчик тронул с места под традиционное выражение:
        - Благодарствую, барин.
        Сбросив ботинки и пальто, я первым делом сделал себе горячего чая и только после нескольких обжигающих нутро глотков, которые прогнали внутренний холод, приступил к осмотру Библии. Как и в первый раз, не обнаружив ничего подозрительного, я осторожно отодрал картонные картинки с обложки. Не обнаружив никаких записей или наметок под ними, вплотную взялся за картинки и почти сразу нашел, что искал. Листочки папиросной бумаги, сложенные вчетверо, лежали внутри склеенных по краям двух картонок. Осторожно развернул их и стал рассматривать. Это был грубый чертеж какого-то острова, судя по всему, находящегося посреди болота, а также очертания протекающей рядом реки и неровного ряда крестиков. Они сначала шли вдоль реки, потом резко сворачивали к болоту и там уже, судя по всему, обозначали тропу, ведущую через топь на остров. В левой части острова стоял отдельный крестик, который явно подразумевал тайник или клад. Надписей было только две, и обе короткие. Буквы корявые. Сразу было видно, что их выводила непривычная к письму рука. В конце одной стрелки, ведущей от самого первого крестика, было написано
«сломанная береза», а на конце второй, указывающей на крестик у самого края болота, - «старая гать».
        «Где это, бог его знает, но судя по всему, должна быть вторая половина плана, и я даже знаю, что она есть у пресловутого Хозяина, который с таким упорством ищет эту карту. Какой отсюда можно сделать вывод? Это доверенный человек из ближайшего окружения Крупинина, который знал его тайну. Или случайно узнал?»
        Правда, тут сразу возникло множество вопросов. Почему поиски начались только год тому назад? Хозяин узнал о его тайне уже после смерти купца? И почему действует таким окольным путем? Вместо того чтобы силой выпытать из девушки сведения, он старается подсунуть ей жениха-прохвоста. Все это выглядело более чем нелогично.
        «Почему, узнав из письма о карте, сразу не напали на квартиру профессора и не обшарили ее сверху донизу?»
        Взял кружку и сделал глоток. Чай, оказывается, давно остыл. Посмотрел на часы. На них сейчас было двадцать пять минут одиннадцатого.
        «Так. Что я имею? Карту… и Хозяина, который, скорее всего, уже знает о карте из письма, которое явно украли, а значит, и обо мне. Под подозрением у него сейчас два человека. Профессор и я. Действовать главарю придется быстро, поэтому он пойдет на крайние меры. И, думаю, начнет с профессора. Его проще запугать, а вот со мной все намного сложнее, и Хозяин это знает. Вот только как развернутся события?»
        Пока я просчитывал варианты развития событий, в гостинице, расположенной недалеко от Николаевского вокзала, состоялся разговор, который как раз имел непосредственное отношение к моим мыслям.
        В номере, который обычно снимали купцы средней руки, было много лепнины, вроде ракушек и амфор, а тяжеловесная и помпезная мебель была украшена грубой резьбой в виде резных завитушек. Тяжелые бархатные шторы, массивные рамы развешанных по стенам картин и плюшевая обивка мебели довершали убранство номера, которое импонировало приезжим купцам, простодушно считавшим все эти детали интерьера признаками роскоши. Сейчас в этом номере, снятом на имя господина Задунайского Аркадия Ипполитовича, за столом сидели друг напротив друга два человека. Хозяин номера, одетый в костюм, пошитый явно в дорогой мастерской, курил папиросу. Его серый шелковый галстук выглядел нарядно на фоне белоснежной, отлично накрахмаленной рубашки. Три мелких бриллианта в зажиме для галстука и драгоценный камень в перстне на левой руке должны были говорить о его богатстве. Гость, в отличие от хозяина сидел в тяжелом черном пальто, застегнутом на все пуговицы. Снял только меховую шапку, которая сейчас лежала перед ним на столе. На его лице, худом и потасканном, как у человека, не знающего границ своим страстям, лежала печать злобы и
жестокости.
        - Мы все решили, Пиво, - твердо сказал хозяин номера.
        - Решили, Хозяин. Адреса знаем. Не фраера, сработаем как надо!
        - Уже один раз сработали, и что от той кодлы осталось?
        - Да это все Артист. Он, видите ли, месть задумал. Да и бугай этот шустрым оказался. Теперь пусть только взбрыкнет, Солдат из пушки его враз завалит.
        - Этот Богуславский, ты сам говорил, что троих в подвале положил. Не мало вас будет?
        - Не. В самый раз. Мы теперь осторожные. У нас с Солдатом по шпалеру, а Бардым лихо с ножом работает. Правда, по мокрому делу он не ходил, но так и не в нем вопрос. Провернем дело, не сумлевайся, а теперь, Хозяин, насчет денег перетрем. Ведь мы запросто так не работаем.
        - Вот, как и обещал, - рука Хозяина скользнула за отворот пиджака, вытащила мешочек и бросила на стол. В нем глухо звякнул металл. Золото.
        Бандит взвесил мешочек на ладони и, глядя на своего собеседника, спросил:
        - Остальные когда?
        - Как договаривались.
        - Тогда до завтра.
        Выйдя из дверей с зеркальными стеклами и перейдя на другую сторону улицу, бандит покосился на гостиницу, презрительно сплюнул, затем влился в толпу и быстро зашагал к месту встречи со своими подельниками.
        Утром, собираясь на тренировку, я решил, что профессора надо взять под опеку с сегодняшнего дня, так как бандитам нет смысла мудрить и затягивать с этим делом. Только как это сделать? Иконников, насколько я мог его изучить, был человеком спокойным и добродушным, но при этом крайне самолюбивым и, если решит, что охрана ему не нужна, то недовольства и упреков будет столько, что через край начнут литься.
        Заскочив после тренировки по дороге перекусить, я затем намеревался забежать домой, чтобы переодеться, а уже затем отправиться в университет, чтобы приступить к его охране, хочет он этого или не хочет. Но все пошло не так. Телефонный звонок раздался, когда я в прихожей уже снимал с вешалки пальто. Поднял трубку. Звонила приходящая прислуга Иконникова Анастасия Павловна. Голос дрожащий и испуганный.
        - Сергей Александрович! Беда-то какая! С Антоном Павловичем плохо! Он хочет, чтобы вы приехали. Прямо сейчас!
        Связь оборвалась. Я собрался перезвонить, но тут же передумал. Надо ехать и все разузнать на месте. Надев пальто, положил в карман наган, в дополнение к пистолету, находящемуся у меня в подмышечной кобуре, потом подошел к двери и повернул ключ. Только я распахнул дверь, как увидел стоящего на пороге мужчину, а за ним чуть сбоку второго. Пока сознание отмечало неожиданный факт появления незнакомцев, участок мозга, отвечавший за боевые рефлексы, сработал первым, вычленив главную опасность - занесенный для удара кулак с надетым на него кастетом. Спустя несколько секунд напавший на меня бандит уже падал на пол, а его подельник, не ожидавший столь быстрой и резкой развязки, инстинктивно попятившись назад, только сейчас выдергивал из кармана оружие. Ему не хватило какой-то пары секунд, чтобы направить на меня наган и нажать на спуск.
        Когда я затащил второе тело в квартиру, щелкнул замок у моих соседей и в проеме двери появился заспанный и зевающий во все горло генерал-отставник Багиров Валерий Сергеевич. Они с женой нередко засиживались за картами допоздна, после чего спали полдня.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович.
        - Здравствуйте, Валерий Сергеевич. Вы чего-то хотели?
        - Супруга на кухню пошла и вдруг шум услышала. Меня растолкала и говорит: иди, глянь. Ничего не слышали?
        - Да это я. Вышел, а потом вспомнил, что забыл одну вещь. Пришлось вернуться. Ну, и с досады громко хлопнул дверью. Вы уж извините великодушно.
        - Так и скажу супружнице. Сила у вас немалая, а двери у нас дубовые… Осторожнее надо быть, батенька, а то ведь так весь дом ненароком развалите, - и отставник усмехнулся в пушистые усы.
        - Первый и последний раз, Валерий Сергеевич. Низкий поклон и самые глубочайшие извинения за причиненное беспокойство передавайте от меня Наталье Никитишне.
        Сосед кивнул головой, дескать, передам, и, зевнув напоследок, скрылся за дверью. Я, в свою очередь, закрыл за собой дверь. Незваных гостей я сначала обыскал, а затем примотал веревкой обоих к стульям. Оба имели по кастету и нагану. Пару минут разглядывал их бандитские рожи, после чего привел в чувство. Один из них был широкоплечий, ширококостный мужчина, лет сорока, с простым и грубым лицом. Второй был такого же возраста, но при этом жилистый и худой. Его серые навыкате глаза смотрели на меня с волчьей ненавистью.
        - Отвечать коротко и четко. Иначе будет очень больно. Вы меня поняли?
        Широкоплечий бандит, глядя мне в лицо, не разжимая губ, длинно сплюнул на пол. В следующую секунду я ткнул его фалангами пальцев под кадык. Он закашлялся, глаза побелели и вылезли из орбит. Он задергался в веревках изо всех сил, хрипя от боли и нехватки воздуха. Второй бандит с ужасом смотрел на бьющегося в судорогах подельника.
        - Теперь твоя очередь. Или скажешь все, или… Погоди, а я ведь где-то тебя видел. Точно. Ты ведь Пиво?
        - Узнал все-таки, - обреченно сознался он.
        - Что с профессором?
        - Если все как на духу выложу, отпустишь?
        - Нет. Таким, как ты, место на кладбище, но есть и другой вариант. Расскажешь, сдам полиции. Выбор за тобой.
        - Хорош выбор, - бандит скривился. - Ладно. Колюсь. Нам от тебя документ нужен. Карта, план или что-то вроде. Решили тебя по-хитрому взять. Значит, выманить из квартиры и взять в оборот. На квартиру профессора пошел Бардым. Это он заставил кухарку профессора телефонировать, а теперь ее сторожит, ждет нашего звонка.
        «Профессору ничего не угрожает, как и Степановне, так что время есть».
        - Кто Хозяин?
        Головорез громко сглотнул слюну.
        - И про него знаешь? От кого, если не секрет?
        - От Сашки-Артиста.
        - Вот же падаль продажная! Из-за него, шкуры, все так вышло! И он… Погоди, да ты меня на понт берешь! Мне потом верные люди сказали, что кончили Артиста на квартире Ножа… - тут бандит неожиданно замолк, какое-то время как-то странно смотрел на меня и потом неуверенно спросил: - Ты… его, что ли?
        Я промолчал. Пусть думает, что хочет.
        - И Шкета… там же положили. Значит, это ты их обоих. Засаду устроил. Я-то голову ломал, как оно могло так сложиться.
        - Тебе тогда повезло, - вскользь заметил я, ничего не утверждая, но и не отказываясь. - Вот только, думаю, насколько твоего везения еще хватит?
        Бандит, окончательно понявший, что нарвался на такого же зверя, как и он сам, только еще более крупного и матерого, окончательно перепугался. Юлить и обманывать не было никакого смысла, так как перед ним стоял человек, который один, почти голыми руками, расправился с целой бандой. И он действительно может себя считать счастливчиком.
        «По всему выходит, что лучше мне на каторгу пойти, чем потом со сломанной шеей в канаве найдут, - подвел итог своим мыслям Пиво и начал рассказывать:
        - Начала всего не знаю. Меня Нож нашел, когда уже Сашку-Артиста к делу пристроили в качестве жениха к Машке. Потом мне уже рассказали, что задумал Хозяин, я тогда только его кличку знал. Очень ему хотелось подобраться к документам этой самой вдовушки, вот только зачем, мне невдомек. Все шло хорошо, пока ты Артисту дорогу не перешел. Тот, видно, полностью в роль благородного вошел, вот и захотелось ему мести. Никому не сказал, падла. На стороне людей нашел, сучонок. И все пошло к чертям! Как только ты со всеми разобрался, Машка исчезла, а вслед за ней и Хозяин. Потом спустя пару месяцев меня нашли. Как оказалось, Хозяин всех нас в лицо знал. Нож ему издали нас всех показывал. И где найти, тоже рассказал. Подкинул мне денег, приказал найти пару людей и следить за профессором. Дескать, когда письмо придет или сама Машка приедет, чтобы знать дал. А сам наездами сюда приезжал, неделю-другую поживет и уезжает. Так и с письмом получилось. Я ему сразу телеграмму отбил. Потом Бардыма в квартиру профессора наладил, он то письмо нашел и мне передал. Осталось ждать. Когда ты в гости пришел, окончательно стало
ясно, что ты в это дело не просто так ввязался. Вчера приехал Хозяин. Мы с ним перетерли и думали сегодня все кончить, а оно вон как обернулось.
        - Где его найти?
        - В гостинице «Купеческая», за Николаевским вокзалом. Семнадцатый номер. Он сейчас там сидит и моего звонка ждет.
        - Фамилия?
        - Задунайский. Только липовая она, а настоящей я не знаю.
        Подойдя к бандиту, я отвязал его.
        - Телефонируй Бардыму: пусть уходит. Хватит ему старуху пугать.
        После того, как бандит положил трубку, в его глазах снова появился страх, рассосавшийся во время разговора. Он понимал, что уже не нужен, а значит… Я увидел этот страх в его глазах и сказал: - Что обещал, то сделаю, а теперь ответь мне на несколько вопросов.
        Узнав, что мне было нужно, я сказал:
        - Садись. Привяжу.
        После того, как основательно его привязал, я ударил его ребром ладони под ухо, надолго приведя в беспамятство. То же самое проделал и со вторым бандитом. Проверил еще раз узлы и вышел из квартиры. До гостиницы добрался быстро. Подойдя к номеру, осторожно постучал. Ответил Задунайский не сразу, спустя пару минут после моего второго стука.
        - Кто? - раздался из-за двери глухой голос.
        - Я от Пива.
        - Не знаю такого! Будете еще стучать - полицию вызову! - голос за дверью стал тонкий и ломаный, явно от испуга.
        - Его малость покалечили. Сам не мог прийти. Просил передать: бумагу взяли. Ну, я похилял.
        - Погоди!
        Я знал, что сейчас в душе Хозяина, стоящего за дверью, боролись страх, жадность и осторожность.
        - Бумага с тобой?
        - Нет.
        - Где сейчас Пиво?
        - Лежит у подруги. Сказал, что ты знаешь, где его найти.
        - А что с бугаем?
        - Солдат его порешил, - кличку второго головореза я узнал от Пива. - Все. Хорош бадягу разводить. Мне хилять надо.
        - Пиво сейчас у Машки с Басманной?
        - Какая Машка, фраер! Там Таська борделем заправляет. У нее он.
        Щелкнул ключ в замке.
        «Похоже, проверочный тест я сдал».
        Не успела дверь открыться, как я сходу шагнул через порог. Хозяин номера чисто автоматически отступил назад. При виде меня в его глазах заплескался ужас. Он меня знал или, если точнее сказать, видел со стороны. Я усмехнулся, а затем неожиданным и быстрым движением ударил стоявшего передо мной хозяина номера в солнечное сплетение. Задунайского сразу согнуло пополам от жуткой боли в животе. Судорожно хватая ртом воздух, он скорчился. Повернувшись, я закрыл за собой дверь, потом вытащил ключ. Подойдя к столу, уселся за стол, а ключ положил перед собой. Какое-то время разглядывал полусогнутую фигуру, стоявшую у двери. Этот человек, лет тридцати пяти, произвел на меня двойственное впечатление. Хорошо пошитый костюм и в тон подобранный галстук великосветского хлыща и тут же напомаженные волосы и нафабренные усики, от которых откровенно несло деревенским лавочником. Закончив его разглядывать, я сказал:
        - Давай знакомиться, господин хороший. Вижу, ты меня знаешь, а я тебя - нет. Как-то нехорошо выходит.
        Задунайский с кряхтением разогнулся, затем доковылял до стула и сел. Вытер слезы на глазах. При этом он старался смотреть не на меня, а в пол, пытаясь выглядеть как можно более незаметным и безобидным. Я смотрел на него с усмешкой, так как понимал, что он сейчас пытается что-то лихорадочно придумать, чтобы оправдаться во всей этой истории.
        «Ну, давай, давай. Послушаем твою сказку».
        Бросил скучающий взгляд по сторонам. Ракушки, завитушки, плюш, бархат. Все то, что обычно любили купцы. Снова посмотрел на хозяина номера:
        - Ну, что Хозяин, говорить будем или мне тебе сразу начинать ребра ломать?
        Тот поднял голову. В глазах затаившийся страх, но чувствуется, что он уже взял себя в руки.
        - Мы можем договориться? - вдруг неожиданно спросил он.
        Я даже слегка опешил от такой наглости. Думал, что начнет плакать, предлагать деньги, говорить, что исправится, а этот оказался прожженным дельцом, сразу предложив мне сделку. Отвечать не стал, а вместо этого задал новый вопрос:
        - Твоя настоящая фамилия?
        - Вы просто не понимаете, насколько это большие деньги… - он начал говорить, но я его перебил новым вопросом:
        - Что тебе сломать?
        Он отвел от меня взгляд, снова опустил голову и глухо произнес:
        - Макиш. Николай Семенович.
        «Где-то я уже слышал…» - но додумать мне так и не дали, так как Хозяин вдруг решил сменить покаянную позу, постаравшись себе придать как можно более раскованный и уверенный вид. Он откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки.
        - Мне больше нечего терять! Расскажу, все как на духу. Я единственный сын Семена Марковича Макиша, доверенного приказчика купца первой гильдии Крупинина, ныне покойного. С самых малых лет…
        Рассказчик из Макиша оказался плохой, потому что, несмотря на его показную уверенность, он сильно нервничал, сбивался и терял нить повествования, но даже в таком виде стала ясна суть его рассказа.
        Вся эта история началась с того, что Крупинин в одном из своих странствий за золотом случайно набрел на зарубки, оставленные на дереве каким-то человеком. Сначала он подумал, что их оставил какой-то старатель, причем очень давно, так как метки были уже едва заметны. Решив, что эти следы могут привести его к золотой жиле, он постепенно стал расширять круг поисков, ища другие следы. Его упорство принесло свои плоды - спустя неделю он вышел к болоту, а спустя двое суток, благодаря настойчивости и почти звериной интуиции, нашел остатки гати, ведущей в глубину болот. Почти два дня он осторожно, многократно проверял топкую тропинку, ведущую через трясину, так как большинство некогда оставленных вех давно сгнили или ушли под воду, пока наконец не вышел на твердую землю. Это оказался остров, находящийся посреди болот. Немного передохнув, золотоискатель бросился обыскивать остров и уже спустя час стоял возле обрушившейся от времени большой землянки. Взвинченный до предела, он с таким диким остервенением вкопался в землю, что уже спустя несколько часов его лопата наткнулась на прогнивший сундук. Откинув
крышку, он чуть не сошел с ума от счастья. Бегал, прыгал и орал во все горло. Два дня у него ушло, чтобы полностью раскопать клад.
        Четыре больших сундука и около десятка ларцов различной величины, заполненных золотыми монетами, серебряной и золотой посудой, женскими украшениями и доспехами, инкрустированными золотом и серебром. Помимо этого было около двух дюжин золотых и серебряных статуй божков различной высоты. Из самых больших старатель отметил отлитую из золота статую величиной более полуметра. Прожив на острове почти неделю и поняв, что продукты на исходе, Крупинин стал собираться в обратный путь. Что с собой взял Крупинин, младший Макиш не знал, но именно с этого капитала и началось его богатство. Видно, действительно оборотистым да удачливым торговцем оказался бывший крестьянин и старатель, сумевший за несколько лет превратить то, что принес с острова, в миллионы. Он все собирался снова съездить на остров и забрать все, что там лежало, но сначала работа, а затем пьяная и разгульная жизнь так и не дали ему это сделать, к тому же денег у него и так хватало. Все метки и вехи для прохода через болото он обновил и нанес на карту, которую разделил на две части и засунул в картонные лубочные картины, а уже потом приклеил их
на Библию. Никто его тайны не знал, до того момента, когда по пьяному делу он не открыл ее своему единственному другу, Семену Макишу. Раньше они были друзьями не разлей вода. Вместе зверя били, на приисках работали, а однажды Семен спас жизнь Крупинину в пьяной драке. Разбогатев, он нашел своего старого товарища и сделал своим доверенным лицом в торговых делах. Тот оказался под стать Крупинину, докой в торговых делах, но при этом остался верным, честным и надежным человеком. Спустя годы, когда Крупинин стал купцом-миллионером, он решил открыть своему давнему другу тайну. Причина была проста. Дескать, он уже в возрасте, ни жены, ни детей, а у Макиша сын растет, деловой да оборотистый. И рассказал ему о месте нахождения клада, но карты с метками не дал. Прошел год, и все изменилось. Крупинин неожиданно женился, а спустя восемь месяцев умер. Макиш был тогда в отъезде по торговым делам и не успел проститься со своим благодетелем. Мария Крупинина была официально признана владелицей всего состояния покойного, а Макиш, как был, так и остался доверенным лицом при хозяйке. Спустя какое-то время отец Николая
настолько сильно заболел, что уже подумывали звать священника, но он сумел выкарабкаться. Все эти несколько дней, пока отец находился между жизнью и смертью, сын просидел у кровати отца. Именно тогда, в горячечном бреду, отец рассказал ему то, что, скорее всего, он никогда бы не узнал. О кладе, как его найти, и о карте.
        Мать Николая умерла рано, и он всю жизнь прожил в тени отца, властного и скорого на расправу человека. Он его как уважал, так и боялся. Его первая попытка выбраться из-под власти отца, совершенная им в двадцать лет, стала и последней. Макиш-младший тогда познакомился с девушкой и хотел на ней жениться, но в ответ на свою просьбу услышал, что отец сам решит, на ком и когда ему жениться, а чтобы слова не показались сыну пустым звуком, жестоко его избил. И вот спустя двенадцать лет, услышав о кладе, он наконец решил, что это его шанс стать независимым человеком. Он строил различные планы, как пробраться в дом и найти карту, но сам был на это не способен, а просто поговорить с Марией Владимировной не решался, так как между ними сложились хорошие, добрые отношения и он не хотел все испортить. Правда, больше всего он боялся, что разговор с Крупининой дойдет до ушей отца, и тогда… О последствиях ему даже думать не хотелось. Спустя какое-то время судьба свела его с матерым уголовником Ножом. Именно тогда план Николая приобрел реальные черты, и он же поставил жесткое условие: Машу Крупинину и пальцем никто
не смеет тронуть. Нож подобрал нужных людей, где главную роль отвели Артисту. Все шло хорошо до того момента, пока наши дорожки с Артистом не пересеклись. Уже начавший работать план рухнул в мгновение ока. Узнав об уничтожении банды, Макиш перепугался так, что в течение двух последующих месяцев не показывался в Петербурге и только потом, приехав, нашел ее последнего члена - Пиво. От него он узнал, что это дело рук некоего Богуславского, знакомого Марьи Владимировны. Николай сразу решил, что это его соперник в поисках клада, поэтому он дал денег бандиту и приказал установить за профессором и бывшим поручиком слежку. Когда от Пива пришла телеграмма, его снова охватил охотничий азарт. Наконец свершится его мечта! Он станет богатым и независимым человеком! Обуреваемый подобными мечтами, он бросил все дела и выехал в Петербург. А в результате… Результат был налицо: вместо вожделенной карты он получил визит Богуславского, который, в понимании Макиша, убил уже столько людей, идя к той же цели, как и он, что для него одним трупом больше или меньше разницы не было.
        Несмотря на напускную браваду, которой он пытался показать, что ему больше нечего терять, страх сжигал его изнутри.
        - Я все рассказал. Что со мной будет?
        - Не все. Где это место, указанное на карте?
        Услышав мой вопрос, Николай даже сумел усмехнуться, правда, гримасу, скользнувшую по его губам, назвать ухмылкой было трудно.
        - Позвольте узнать: вы меня как убьете?
        Он, видно, считал себя приговоренным к смерти, но даже при этом, пусть с трудом, но держал себя в руках. Я не знал, что ему сказать, так как шел с намерением убить настоящего главаря банды душегубов, а им оказался человек, который придумал все это, чтобы только уйти из-под опеки отца-самодура и зажить самостоятельной жизнью. Да, он мог мне соврать, но только в мелочах, потому что чувствовалась, что рассказанная им история его жизни правдива. Горечь и боль, звучавшие в его словах, шли от души, их нельзя было подделать. Какое-то время я молчал, думая над всем этим, а потом решил: пусть все останется, как есть.
        - Будешь жить. Рассказывай о месте, а еще лучше напиши на бумаге.
        Спустя двадцать минут я получил полное описание местности, нарисованной на карте, причем со всевозможными пояснениями. И тут выяснилось, что Николай Макиш дважды был в тех местах, пытаясь найти метки, оставленные Крупининым. Аккуратно сложив лист бумаги, я положил его во внутренний карман, после чего встал, взял ключ и пошел к двери. Щелкнув замком, обернулся:
        - Не дай бог нам снова свидеться. Второй раз не прощу.
        Так я неожиданно получил наследство от Марии Владимировны Крупининой. Почему она так поступила, оставалось только догадываться. Видно, все-таки муж, будучи при смерти, рассказал ей о кладе, но только в тот момент она приняла все это за предсмертный бред, а, оказавшись у бандитов в подвале, поняла, что он действительно существует. После своего спасения, перепуганная до смерти и, не желая повторения подобных ужасов, она решила избавиться от карты, отдав ее мне, но не напрямую, а через Иконникова. Освобождаясь от карты, она видно считала, что таким образом награждает меня за свое спасение и вместе с тем навсегда избавляется от возможного преследования темных личностей.
        Мысль, чтобы съездить в те места и поискать клад, как появилась, так и исчезла. У меня были более важные дела, здесь, в Петербурге, которые нужно было решать как можно быстрее.
        Глава 12
        В начавших сгущаться сумерках зимнего вечера, возвращаясь с тренировки, я неожиданно встретил отца Елизария, с которым мы не виделись около полугода. Поначалу я даже не сразу его узнал. Щеки округлились, да и борода стала окладистее. Спасаясь от порывов холодного ветра, он кутался в длинное черное пальто, подняв воротник.
        - Здравствуйте, отец Елизарий. Как ваш колокол? Отбивает все что положено?
        - Доброго здравия и вам, Сергей Александрович. Колокол в порядке, а как вы сами? Смотрю, лицом похудели, да и глаза изменились. Вот только не пойму: в хорошую или плохую сторону?
        - Трудно сказать, потому что в последнее время у меня жизнь, что тот маятник. Качается то в одну, то в другую сторону.
        - Образно сказали. Значит, было и хорошее, и плохое. В церковь не хотите прийти, душу облегчить?
        - Свои личные дела не намерен ни с кем обсуждать.
        - Гордыня - смертный грех, Сергей Александрович. Не забывайте об этом. Я сейчас домой иду. Может, заглянете к нам? Матушка недавно о вас вспоминала. Желает одарить вас вареньем. Шесть сортов! А какое душистое! От аромата аж голова кружится! Идемте! Анастасия Никитична борщ отменный сварила! Прошу вас, не побрезгуйте!
        Услышав про борщ, мой желудок требовательно заурчал.
        - Уговорили!
        Спустя полчаса я с аппетитом ел наваристый красный борщ, приготовленный умелыми руками попадьи. Разговор за столом был почти семейный, спокойный и тихий. О погоде, о войне, о жизни. Поинтересовался, как идут дела в школе.
        - Теперь на наши занятия ходит три десятка ребятишек, - радостно сообщил мне отец Елизарий, а затем добавил: - Еще по моей просьбе нам учительницу новую прислали. Аккуратная и вежливая девушка. Ведет у нас географию, историю и арифметику. Матушка - чистописание, а я, как и прежде, веду закон Божий.
        - Рад за вас! Знаете, мне хотелось бы внести пожертвование на школу. Если вы не против, то я загляну к вам на днях.
        - Как мы можем быть против того, что угодно Богу, - несколько высокопарно произнес отец Елизарий.
        - Так приходите к нам в среду, Сергей Александрович, - пригласила меня Анастасия Никитична. - Щи будут из кислой капустки. Да еще думаю пирожки сделать.
        - Раз пирожки - обязательно буду.
        В назначенное время я постучал в дверь отца Елизария. Открыла мне матушка. По ее расстроенному лицу и мокрым глазам было видно - что-то случилось.
        - Ох! Это вы!
        - Я некстати?
        - Даже не знаю, Сергей Александрович! Ох, извините! Говорю, не подумав! У меня от всего этого прямо голова кругом идет! Да, проходите! Проходите! Вот веничек, отряхните снег! Пальто снимайте!
        Матушка, расстроенная и взволнованная, засуетилась вокруг меня. Раздевшись, я сел за стол.
        - Успокойтесь и расскажите, что случилось.
        Попадья замерла, прижала сложенные вместе руки к пышной груди и плачущим голосом, при этом не совсем внятно, принялась рассказывать:
        - Беда приключилась! Тут вот какое дело! У нас в школу мальчонка ходит. Головастый, все с первого раза хватает… Только вот родители его безбожники и разбойники! Пьют беспробудно, целыми днями, а сына своего заставляют на улице милостыню просить. Ироды окаянные! Вот и сегодня пришел на занятия без шапки, с синяком под глазом. Говорит, еле вырвался… Я его чаем горячим с вареньем отпоила, и сейчас он на занятиях.
        Я пожал плечами. Таких случаев сотни тысяч по всей России. В чем проблема?
        - Анастасия Никитична, вы ведь не все мне рассказали?
        Та замялась, опустила глаза.
        - Петенька не велел говорить.
        - Какой Петенька? - спросил я и только тут понял, что она назвала гражданское имя своего мужа. - Извините. А как его по батюшке?
        - Петр Николаевич.
        - Вы мне все-таки расскажите. Хуже не будет.
        - Вы правы, Сергей Александрович. Хуже не будет.
        Оказалось, что священник уже ходил к родителям мальчонки, чтобы усовестить их, и заработал там синяк под глаз.
        - Вы уж не говорите ему этого. Пожалуйста. Он очень гордый, хотя и пытается бороться с этим грехом. Хорошо?
        - Ничего не скажу. Чаем с вареньем не угостите?
        - Ох, господи! Совсем с этими заботами забыла о гостеприимстве!
        Когда я уже пробовал второй сорт варенья, пришел грустный и какой-то поникший отец Елизарий. Поздоровался и, не раздеваясь, как был в теплом пальто, сел за стол. Отодвинул в сторону чашку, поданную ему матушкой, сказал: - Пойду, наверное, я к Степану Пантелеичу. Он городом поставлен закон поддерживать! Правду я говорю?!
        Супруга согласно закивала головой, правда, при этом радости на ее лице не прибавилось ни капли.
        - Он кто? Городовой? - спросил я священника.
        - Да. Наш околоточный надзиратель. Я уже ходил к нему, но он только руками разводит. Они, дескать, семья. Говорит, это их дитя и как желают, так и воспитывают. Но, похоже, мне придется идти снова, так как Светлана Михайловна настроена решительно и собирается отвести его домой, чтобы поговорить с родителями. Я собрался идти с ней, но подумал, что может быть лучше, если с нами пойдет Степан Пантелеевич.
        - Зачем вам городовой? Я сам с вами схожу.
        - Нет, Сергей Александрович, не надо! Вы правильный человек, но нет у вас любви к людям, как нет в сердце сострадания, а насилие только порождает еще большее зло!
        - Петр Николаевич, я могу вас так называть?
        - Давно уже пора, Сергей Александрович. Ведь мы с вами общаемся не как духовник с верующим, а как хорошо знакомые люди.
        - Вот и хорошо. Тогда, Петр Николаевич, разрешите мне сопровождать вас вместе с учительницей. Ночи темные, народ нынче озорной. К тому же обещаю, что слова лишнего не скажу без вашего согласия.
        - Даже не знаю, Сергей Николаевич, что и сказать. Хотя… может, ваш богатырский вид устрашит иродов, и снизойдет на них страх Божий, - священник некоторое время обдумывал эту мысль, и было видно по легкой улыбке, что с каждой секундой она ему нравилась все больше. - Хорошо, идите с нами, но только очень вас прошу: не изливайте на них гнева своего.
        - Как скажете, Петр Николаевич.
        Священник даже просветлел лицом. Порывисто вскочил.
        - Одевайтесь, а я пойду и предупрежу Светлану Михайловну!
        С этими словами он вышел из комнаты. Я посмотрел на его супругу. Та мягко улыбнулась и сказала:
        - Вы уж там, пожалуйста, присмотрите за ними.
        - Не волнуйтесь, Анастасия Никитична, все сделаем в лучшем виде.
        Попадья при этих словах весело и как-то легко засмеялась. Одевшись, я вышел, чуть не столкнувшись на входе со священником, уже шедшим за мной, вдруг неожиданно вспомнил, зачем пришел.
        - Петр Николаевич, совсем забыл!
        Тот недоуменно смотрел на меня, пока я не достал из кармана сто рублей и не протянул ему.
        - Это вам на школу.
        Он осторожно их взял и бережно засунул во внутренний карман пальто.
        - Благодарю тебя, сын Божий, от лица церкви за столь щедрое подаяние. Эти деньги пойдут…
        - Извините, Петр Николаевич, но нас там ждут.
        - Да-да. Вы правы, Сергей Александрович. Идемте.
        На улице мы прождали недолго, спустя несколько минут из барака, где проводились занятия, вышел мальчишка в шапке, которая была ему большая, поэтому все время сползала на глаза. Вместе с ним вышла высокая и стройная девушка. Разглядеть ее толком в темноте зимнего вечера не было возможности из-за меховой шапки и шали, закрывающей половину лица.
        - Здравствуйте. Разрешите представиться: Богуславский Сергей Александрович.
        - Здравствуйте. Антошина Светлана Михайловна. Вы вызвались нам помочь?
        - Да. Тебя как звать, парень?
        - Сенька. Ну и плечи у вас дяденька! Вы, наверное, боком в дверь входите?
        - Смотря какие двери, Сенька! Ну, пошли! Показывай, где живешь!
        До двухэтажного обветшалого дома, длинного как барак, мы дошли быстро, минут за десять. Когда-то это были производственные помещения, которые со временем кто-то из изворотливых дельцов разбил на комнаты и стал сдавать внаем. Зашли в полутемный и холодный подъезд, в котором отчетливо пахло мочой, кислой капустой и чем-то только что подгоревшим. Стоило подойти к обшарпанной фанерной двери, из-за которой неслись громкие и нетрезвые голоса, как мальчишка съежился и виновато взглянул на нас.
        - Может, я один пойду?
        - Нет, Сеня, мне необходимо поговорить с твоими родителями. Ты умный и талантливый мальчик, и они должны это понять. Я скажу им… - тут учительницу перебила громкая изощренная ругань, раздавшаяся из-за двери. Она вздрогнула и, словно ища помощи, бросила на нас со священником испуганный взгляд.
        «Глаза у нее красивые. Да и вообще…» - только я так подумал, как она решительно толкнув дверь, вошла в комнату. Следом вошли мальчишка и отец Елизарий.
        Я же остался стоять у двери. Стоило им войти, как в комнате воцарилась тишина. С высоты моего роста мне все было прекрасно видно, при этом сам я оставался невидимым во мраке коридора. За колченогим столом, накрытым вместо скатерти газетой, при неровном свете свечей сидела пьяная компания, состоявшая из двух мужчин и двух женщин. В центре стола сковорода с остатками жареной картошки. Рядом с тарелкой, где лежало несколько кусков селедки, стояла литровая бутыль с каким-то мутным пойлом. Завершал натюрморт кувшин с квасом и несколько разнокалиберных стаканов. Первой нарушила воцарившееся молчание учительница:
        - Меня зовут Светлана Михайловна. Я учительница вашего сына и пришла сказать…
        Ее перебил противный скрип табурета, с которого приподнялся костлявый мужчина, одетый в черную косоворотку. Лицо худое, запавшее, а взгляд пустой, мутный.
        - Сенька… ты деньги принес? Или быть тебе сегодня драным… Шкуру спущу…
        - Вы не смеете бить и издеваться над ребенком! Он тянется к знаниям!
        - Ты откуда такая выискалась?! - резко и зло оборвала ее болезненно худая, с запавшими глазами, женщина, одетая в длинную черную юбку и домашней вязки растянутую кофту. - Своих нарожай, тогда и командуй!
        - Бога побойтесь, люди! Во что вы себя превратили?! Пока вы беса тешите, вы тем самым душу свою безвозвратно губите! Опомнитесь! - воззвал к ним священник.
        - Шел бы ты от греха подальше, святоша! Смотри, осерчаю как прошлый раз! - голос угрожавшего мужчины был глухой и тяжелый, идущий, словно из нутра.
        Да и сам он был под стать своему голосу - грузная фигура, бритая голова, массивная шея, переходящая в широкие плечи. Картину довершало грубое лицо со сломанным носом.
        - Ты мне не страшен. Господь мне заступник! Он не даст меня в обиду!
        - Это мы сейчас проверим!
        Похоже, бугай не привык бросать слова на ветер. Он порывисто поднялся и стал огибать стол.
        Учительница инстинктивно прижала к себе мальчишку и замерла. Священник, наоборот, гордо выпрямился. Только здоровяк успел приблизиться к отцу Елизарию, как я вошел в комнату, слегка отодвинув священника в сторону, затем коротко и сильно ударил под ребра замершего от неожиданности драчуна. Тот, словно поперхнувшись, захрипел и как бы нехотя, боком завалился на грязный пол. Не глядя ни на кого, я тихо развернулся и вернулся в коридор.
        - Вы это, что… произвол творите? - спустя минуту робко подал голос уже начавший трезветь отец Сеньки.
        - Не гневайтесь на Сергея Александровича, - стал извиняться за меня священник. - Он пытается найти истину Божью, но пока ходит во тьме, яко слепец, а вы Бога от себя отринули и теперь водке проклятой молитесь! Подумали, чем жизнь закончите?! Покайтесь, пока не поздно, и отриньте свои грехи!
        - Брось причитать, поп! - вдруг резко оборвала его женщина с опухшим, нездоровым лицом цвета муки. - Это вы вместе с кровопийцами-фабрикантами нас до такой жизни довели! Мой сосед Мишка - он социлист, все доподлинно о вас поведал! Кровь нашу пьете, паскуды!
        - Хотите жить на помойке - живите! Но зачем ребенка за собой тянете! Сеня - умный мальчик! Ему учиться надо, а вы ему жить не даете! - подала свой голос пришедшая в себя учительница.
        - Пошли из нашего дома, защитники! Мой сын! Что хочу, то и делаю с ним! Уходите!! - вдруг неожиданно закричала мать Сеньки. - Ненавижу!! Чистенькие все!! А нам дерьмо жрать!! Вон!!
        После ее истеричных выкриков наступила вязкая, напряженная тишина, прерываемая короткими, утробными стонами корчившегося на полу бугая.
        «Все бесполезно. Взывать к совести, бить. Поздно».
        Видно, к подобному выводу пришел и отец Елизарий. Он тяжело вздохнул, нарисовал в воздухе крест, затем сказал: «Мир вашему дому!» - после чего развернулся и вышел. За ним переступила порог учительница, окинув меня признательным, мне так показалось, взглядом.
        «Красивые у нее глаза. Большие, черные, словно бархатные. И стройненькая. Надо будет с ней поближе познакомиться».
        Как только они пошли к выходу из барака, я шагнул обратно в комнату. Причем момент выбрал удачный. В эту самую секунду отец мальчишки вставал с табурета.
        - Ну, Сенька, паскуда, ты у меня сейчас…
        В следующую секунду после удара в подбородок он отлетел в угол и там, закатив глаза, неподвижно замер. Несколько мгновений я стоял в ожидании реакции женщин, но те, бросив на меня по опасливому взгляду, сейчас старались смотреть куда угодно, но только не в мою сторону.
        - Не обижайте мальчишку, а то ведь могу еще раз прийти, - с этими словами я быстро вышел.
        Только успел выйти из барака, как попал на шумный диспут о пьянстве и несчастной судьбе русских людей, который сразу оборвался при виде меня. Священник с ходу переключился на меня:
        - Сергей Александрович, вы же мне обещали! Я вам поверил!
        - Петр Николаевич, что я вам обещал, то все выполнил.
        - Как же так? Вы же ударили его бесчеловечно!
        - Я вам что обещал? Вспомните. Не изливать гнева своего. Так я его без гнева ударил, а про кулаки у нас уговора не было. Вам и матушка подтвердит мои слова.
        Священник некоторое время обескураженно молчал, потом сказал:
        - Может, и так. Но все одно скажу: нельзя вложить силою в сердце человека правду Божию. Только добрым словом…
        - Извините, Петр Николаевич, но у меня на этот счет иное мнение. Теперь пойдемте. Время позднее.
        Спустя какое-то время мне позвонил профессор Иконников и сказал, что его друг, Николай Тимофеевич Пороховщиков, прямо рвет и мечет.
        - Извините, Антон Павлович, не понял, что вы сейчас сказали.
        - Это я так образно выразился. Судя по его возбужденному виду и нечленораздельным высказываниям, вы оказались правы. И теперь он хочет вас непременно видеть.
        - Зачем?
        - Если честно говорить, то не совсем его понял. И проще будет, если он это сам вам объяснит! Вы эту кашу заварили, вы ее и хлебайте, молодой человек! - по тону было видно, что он меня все еще не простил за тот вечер.
        - У меня к вам просьба есть. Не будет ли среди ваших знакомых знатока легенд, связанных с кладами.
        - Тут и думать нечего! Антошин. Михаил Васильевич. Он даже книгу хотел написать на эту тему, да вот все не собрался. Вам к нему.
        - А где его можно найти?
        - В его магазине. Он антиквар. У них с братом семейное дело. Владеют несколькими антикварными магазинами в Петербурге, а также в Москве и Нижнем Новгороде. Может, и еще где. Найду его телефон, а потом позвоню ему и договорюсь о встрече, а завтра, когда вы придете, скажу результат. Вас это устраивает?
        - Вполне.
        - Буду вас завтра ждать. До свидания.
        В назначенное время я позвонил в дверь. Открыл мне хозяин квартиры, но стоило мне войти, как я сразу наткнулся на стоящего в прихожей Пороховщикова. Усталое лицо, всклокоченная борода, да и костюм на нем был явно рабочий, судя по его заношенному и мешковатому виду. В прошлый раз профессор химии выглядел куда импозантнее, в темно-синем костюме, белой накрахмаленной рубашке со стоячим воротничком и галстуке-бабочке.
        - Здравствуйте, господа!
        - Здравствуйте, Сергей Александрович, - поздоровался со мной хозяин квартиры. - Раздевайтесь. Мерзкая сегодня погода, не правда ли?
        Не успел я ему ответить, как ко мне, оттеснив хозяина квартиры, протиснулся Пороховщиков и, ухватившись за лацканы моего пальто, которое я еще только расстегнул, начал возбужденно говорить:
        - Скажите, а режим термообработки…
        В этот самый момент вмешался Иконников:
        - Николай Тимофеевич, мы же с вами договорились! Все разговоры за столом, за стаканом горячего чая.
        - Договорились, договорились, - недовольно пробурчал профессор химии, отступая в сторону, с весьма недовольным видом. - Я только…
        Иконников замахал на него руками, и Пороховщиков, что-то бурча про себя, скрылся в проеме двери, ведущей в столовую.
        - Никакого с ним сладу нет последнее время. Сам на себя стал не похож. Одна надежда на вас, Сергей Александрович. Угомоните наконец этого старика.
        - Вы мне обещали телефон антиквара. Вы помните?
        - Сейчас прямо вам и отдам, а то забуду, - он порылся в кармане жилетки и протянул мне визитную карточку. - Звоните ему на работу. У него кабинет при магазине и там же хранятся все его записи. Он будет рад поговорить с вами. И идемте, наконец.
        Как я и предполагал, тихого чаепития не получилось. За столом говорил только один человек. Николай Тимофеевич Пороховщиков. Проведя ряд экспериментов, которые по большей части подтвердили правильность моих слов, он желал знать, откуда мне стало известно об этом сплаве.
        - О каком сплаве вы говорите? Ничего такого не помню! Вы точно уверены, что это я вам о нем рассказал?
        Тут оба профессора вытаращили на меня глаза. Сейчас они даже были у них не круглые, а квадратные, от изумления. Я же продолжал ковать, пока горячо:
        - Честно говоря, я об этом вам раньше должен был сказать, господа. У меня время от времени появляются провалы памяти.
        При этих словах я сделал самые честные глаза, на которые был способен. Первым пришел в себя Иконников:
        - Вы не помните того, что рассказали об этом металле… как его…
        - Не о металле, а о сплаве мы говорим, - подправил своего приятеля профессор химии. - Вы его еще тогда назвали дюраль, Сергей Александрович.
        - Тогда? Простите меня, господа, но, честное слово, не знаю о чем речь. Мне очень неловко, но вы меня премного обяжете, если мы больше не будем об этом говорить.
        Если Антон Павлович смотрел на меня с жалостью, то его приятель, похоже, начинал злиться.
        - Этому господину, видите ли, неловко! Антон, ты только на него посмотри! Он же просто увиливает от ответа!
        - Друг мой, не горячись ты так! А если все так и есть, как говорит, Сергей Александрович! Мозг ведь…
        Я встал.
        - Господа, извините за то, что принес вам беспокойство. Разрешите мне откланяться.
        - Погодите, Сергей Александрович! - вскочил вслед за мной со стула хозяин квартиры. - Не обижайтесь на нас, ради бога! Я вам искренне верю! А Николай пусть так и остается Фомой неверующим!
        - Я не обижаюсь, Антон Павлович. Просто говорить о том, чего не помню… - при этом я специально затянул паузу.
        Пороховщиков, лишенный поддержки, и уже начиная чувствовать себя виноватым, в свою очередь, сделал попытку извиниться.
        - Гм! У вас давно такое… происходит?
        - Да нет. Сцепился с разбойниками, а один меня гирькой на цепочке приголубил.
        - Так это тогда случилось?! - ахнул Иконников. - Голубчик вы мой! Почему вы сразу не сказали?!
        Пороховщиков теперь уже с удивлением посмотрел на своего приятеля.
        - Я же тебе об этом рассказывал! Сергей Александрович Машеньку тогда спасал! Да вспомни: ты мне еще сказал, что мне пора приключенческие романы начать писать!
        Затем на еще не опомнившегося Пороховщикова был обрушен энергичный и красочный пересказ хозяина квартиры про чудесное спасение его племянницы. После чего подозрительность Пороховщикова постепенно увяла и, хотя был менее доверчивым, чем его давний друг, но даже он проникся ко мне сочувствием, что было видно по его взглядам. О моем гениальном прозрении больше не вспоминали. После пространного разговора ни о чем и двух чашек чая я наконец распрощался и ушел.
        Придя домой, я посмотрел на часы и решил, что время не самое позднее и можно позвонить антиквару. Так и сделал, в результате чего мы договорились о встрече завтра вечером в его магазине.
        Укутанный в белые одежды Петербург, несмотря на холод и густой снег, стал для меня прообразом родного дома. Нет, я не воспылал к нему горячей любовью, просто стал относиться к нему как месту, куда всегда могу вернуться. На пересечениях улиц я несколько раз проходил мимо разведенных костров, которые как островки тепла, охраняемые городовыми в занесенных снегом шинелях, сулили тепло и приют бездомным и случайным прохожим. Из снежной завесы то появлялись, то скрывались за ней освещенные витрины магазинов, яркий свет ресторанов и приглушенный шторами свет, идущий из окон квартир. Проезжающие мимо экипажи и автомобили скользили темными тенями на белом фоне зимней ночи.
        Подойдя к антикварному магазину, я чисто автоматически оглянулся по сторонам. Только невдалеке, в снежной пелене, мелькнула фигура прохожего в шубе с поднятым меховым воротником и шапке, надвинутой на глаза. Толкнув дверь, вошел в магазин. Яркий, искрящийся свет, идущий от двух больших люстр, вместе с ощущением тепла и окружившими меня различными старинными предметами создали внутри меня на какие-то мгновения ощущение другого мира. Картины, оружие, статуэтки, шкатулки висели на стенах и стояли на многочисленных полках, в то время как напольные вазы, часы, массивные фигуры слонов и каменных идолов разместились на полу. Подошел к одной из ближайших витрин. На черном бархате были выставлены различной формы медальоны. В этот момент откуда-то сбоку раздался голос мужчины:
        - Сударь, вы что-то хотели? Подарок жене? Или на Рождество?
        Я повернулся в его сторону. Чуть в стороне от входа находилась конторка, за которой стоял невысокий, полный, с сединой в густых волосах и бороде мужчина. Лицо спокойное, открытое, но худое, а под глазами мешки. Одет он был во все черное, как приказчик из похоронной конторы: пиджак, брюки, жилетка, туфли.
        - Мне нужен Михаил Васильевич.
        - Вы с ним договаривались о встрече?
        - Да.
        Приказчик отошел к дальней стене, где я только сейчас заметил дверь, искусно скрытую портьерой, и, чуть приоткрыв ее, негромко сказал:
        - Михаил Васильевич, к вам пришли.
        - Сейчас подойду, - раздался голос хозяина магазина.
        Продавец вернулся на свое место и повторил:
        - Он сейчас подойдет.
        Я кивнул головой и отошел к развешанному на стене оружию. В основном это были шпаги и сабли, среди которых из огнестрельного оружия присутствовало несколько старинных пистолетов, заряжавшихся с дула. Один из них привлек мое внимание своей узорчатой насечкой, я уже хотел снять его и рассмотреть поближе, как раздался голос хозяина:
        - Сергей Александрович, здравствуйте! Я полностью к вашим услугам!
        - Здравствуйте, Михаил…
        Меня перебило резкое треньканье дверного колокольчика. Дверь широко распахнулась, и в магазин почти вбежал грабитель в маске и с обрезом в руках, следом за ним на пороге появился еще один налетчик в маске. Последний держал в руке револьвер, направленный на меня и на хозяина антикварной лавки. Сделав два шага, он остановился, держа нас под прицелом, в то время как бандит с обрезом подскочил к приказчику и ударил того стволом по голове. Старик со стоном упал на пол. Спустя несколько секунд дверь снова распахнулась, и в проеме появился третий налетчик. В длинном пальто, в маске и с пистолетом. Именно его я видел перед тем, как войти в магазин. Аккуратно закрыв дверь, он щелкнул задвижкой, затем неторопливо развернулся в нашу сторону. Не спеша осмотрелся, словно пришел в гости, сделал несколько шагов вперед, остановился.
        - Здравствуйте, господа. Просьба не волноваться! Никого убивать не будем! Это просто ограбление! Теперь займемся делом! Михаил Васильевич, пройдемте в кабинет! У меня к вам есть приватный разговор!
        Хозяин антикварного магазина бросил на меня жалобный взгляд. Что делать? Я ничем в этой ситуации не мог ему помочь, поэтому ограничился словами:
        - Делайте, что вам говорят.
        Главарь в ответ на мои слова осклабился:
        - Вот и правильно. Слушайся здоровяка и все будет хорошо! Семен, смотри в оба! Воробышек, на дверь!
        Налетчик с револьвером в руке, подойдя, встал в трех шагах от меня, второй бандит с обрезом занял пост у двери, а тем временем хозяин магазина под конвоем главаря скрылся за портьерой своего кабинета. Кольт, с патроном в стволе, сейчас лежал в кармане моего пальто, но попробовать его выхватить, значит, стопроцентно получить пулю в грудь. Оставалось стоять и ждать, пока какая-нибудь случайность не изменит расклад. Спустя несколько минут я услышал громкие выкрики Антошина из-за полуоткрытой двери:
        - У меня нет таких денег! И никогда не было!
        Судя по всему, это был ответ на заданный ему вопрос. В свою очередь разозленный отказом грабитель так же повысил голос:
        - Жирная тварь! Может, ты решил, что я тебя просить пришел! Нет! Я здесь, чтобы забрать свое!
        - А-А-а!!
        Как только раздались громкие крики боли, перемежаемые стонами, на верхних ступеньках винтовой лестницы, соединяющей первый и второй этажи, показалась фигурка молоденькой девушки. Она еще ничего не поняла и с криком: «Папочка! Что случилось?! Папочка!» - стала быстро спускаться вниз, но вдруг неожиданно увидела бандитов с оружием и застыла как вкопанная. Видно, услышав шум, в проеме двери появился главарь:
        - Чего там?!
        - Девка его! Видно, дочка! - и Семен ткнул револьвером в сторону замершей в испуге девушки. На его жест невольно отвлекся и второй бандит, стоящий у двери. Мне этого вполне хватило, чтобы выхватить пистолет и начать стрелять. Пуля, ударив в лицо Семена, развернула его и отбросила назад. Он еще только падал спиной на стенд со старинными монетами, как я выстрелил в Воробышка. Пуля пробила ему правое плечо, и выпавший из руки обрез звонко ударился о плитку, а в следующую секунду раздался дикий вопль. Налетчик даже не закричал, а заверещал как свинья, которую режут. Главарь, не раздумывая, быстро вскинул руку с оружием, выстрелил в меня и тут же скрылся за занавесью. Он промахнулся, я же побоялся стрелять, так как мог случайно попасть во владельца магазина. Продолжая держать под прицелом дверь кабинета, бросил быстрый взгляд на подстреленных мною бандитов. Семен лежал на боку, привалившись к ножке стола - витрины, среди осколков стекла и разлившейся крови. Его глаза были широко открыты и слепо смотрели в стену. Второй бандит сидел на полу, и с всхлипами и стонами баюкал свою раненую руку. Дробовик
лежал в метре от него. У главаря, оказавшегося в ловушке, не выдержали нервы:
        - Падла, дай нам уйти!! Ведь порешу хозяина!! Мне его кончить, что полуштоф махнуть!!
        Ответом на его слова стал истерический плач девушки, у которой сдали нервы, а затем раздался голос ее отца:
        - Лизонька! Девочка! Успокойся…!
        - Заткни пасть, жирный урод! - сейчас в голосе главаря были хорошо слышны истерические нотки. - Девка, ты меня слышишь?! Если хочешь увидеть отца живым, скажи бугаю, чтобы бросил пистолет! Считаю до пяти!!
        - Папочка!! Мне страшно!!
        - Девка, ты что, меня не слышала?! Я убью…
        В этот самый момент в кабинете раздался громкий шум, затем портьера резко отлетела в сторону, и из кабинета стремглав выскочил Антошин. Бандит в горячке схватки кинулся за ним, но, оказавшись на пороге, получил пулю в плечо и выронил пистолет. Антошин, не глядя по сторонам, кинулся к дочери. Схватив ее в объятья, прижал к себе. Подойдя к главарю, я сначала откинул ногой лежащий на полу пистолет как можно дальше, а затем от души врезал ему рукоятью пистолета по зубам. Бандит, не удержавшись на ногах, упал. В этот самый миг в дверь магазина стали громко стучать.
        - Полиция!! Откройте! Полиция! - послышались приглушенные толстым стеклом голоса.
        Спрятав свой кольт, я подошел к двери и открыл ее. На меня из-за порога смотрели три ствола. Я протянул руки ладонями вверх.
        - Ни с места! Кто стрелял?! - спросил меня один из городовых.
        - Заходите и все узнаете, - пригласил я полицейских внутрь, одновременно делая шаг назад.
        Осторожно, с оглядкой, они вошли в магазин вслед за мной. Не успели они переступить порог, как раздался злой крик владельца магазина:
        - Как деньги брать на лапу, так вы тут как тут, а когда нужно - никого нет!! Бездельники!! Все сообщу вашему начальству! Все скажу! А ты, Перфильев, только попробуй прийти ко мне на Рождество за красненькой! Фиг тебе, а не деньги! Понял?! Дулю с маслом ты от меня получишь! Дырку от бублика!
        Полицейские, опустив глаза в пол, молча слушали кипящего от злости Антошина. Только когда тот замолчал, один из них осмелился сказать:
        - Михаил Васильевич, помилуйте, как мы могли знать?! Как только дворник услышал выстрелы и прибежал ко мне, так мы сразу кинулись на выручку!
        - Он к тебе прибежал! Так ты чего сразу сам не побежал?! Страшно стало?! За подмогой побежал?!
        - Гм! Налет со стрельбой… дело серьезное. Тут… думать надо, - невпопад и неуверенно промямлил городовой, понимая, что выдал себя с головой.
        - Он думать решил! А деньги брать…!
        - Михаил Васильевич! - позвал я вошедшего в раж хозяина антикварного магазина. Когда тот повернулся ко мне, я спросил. - Может, мы все же займемся делом, ради которого я пришел?!
        - Э-э… - возбуждение, хлеставшее через край, сейчас мешало ему адекватно воспринимать ситуацию, поэтому он несколько секунд растерянно смотрел на меня, вникая в мои слова. - Да. Да! Вы правы. Я сейчас. Лизочка, побудь пока наверху. Хорошо, девочка? Я скоро.
        Спустившись вниз, он остановился возле своего приказчика, все еще лежащего без памяти, и обратился ко мне:
        - Погодите еще немного, мне сначала надо оказать помощь Андрею Лукичу.
        Городовые, тем временем, уже суетились, стараясь показать служебное рвение. Быстро и ловко обыскав преступников, сорвали со всех троих маски, затем кое-как перевязали раненых, посадив их рядышком, недалеко от входа. Все трое налетчиков оказались довольно молодыми людьми, а Воробышек, так и вовсе выглядел подростком.
        Один из полицейских, Перфильев, пытаясь загладить свой грех, старательно помогал хозяину магазина перевязывать голову приказчику, уже пришедшему в себя, но стоило им поставить его на ноги, как тот вдруг издал крик, полный негодования:
        - Паршивец! Негодяй! Разбойник! Ты что наделал?! Что ж я теперь твоей матери скажу?!
        Все замерли, глядя на бледное, искаженное не столько от физической боли, сколько от душевной муки лицо приказчика.
        - Как же ты мог! Я же тебя, стервеца, на руках качал! Ты же мне как родной…
        - Погоди-ка кричать! - прервал его истошные вопли один из полицейских. - Он что тебе сродственник?!
        - Егорка?! Он мой племяш! Как я овдовел, так к сестре перебрался. У нее муж уже как девять лет помер, а у меня желудок больной, мне без хорошей пищи никак нельзя. А Антонина, она в этом деле мастерица. Бульончик там говяжий наваристый… Э! Не о том речь! Старший ее сын, Анатолий, уже давно своим домом живет, а этот, Егор, сам по себе, квартиру снимает. У матери редко является, вот только в последнее время зачастил. И вчера был. Ох! - он вдруг резко повернулся к хозяину, стоящему в двух шагах от него, и упал перед ним на колени. - Какой я дурак! Прости меня, Михаил Васильевич! Это я! Я его привел! Вчера, за чаем, сестре рассказывал, что дела неплохо идут. При нем рассказал, при гадине подколодной! Виноват! Угораздило меня на старости лет!
        - Андрей Лукич! Вы успокойтесь! Вставайте! - Антошин помог подняться приказчику. - Да я вас знаю больше двадцати лет! Нет у меня ни малейших сомнений насчет вашей честности! И хватит об этом!
        К этому времени один из городовых дозвонился до участка, и вскоре прибыла бригада сыскной полиции. Агент, прибывший с ними, мне был хорошо знаком по тренировкам у Окато. Он поздоровался со мной, потом быстро оглядел налетчиков, постоял какое-то время рядом со следователем, снимавшим показания у Андрея Лукича и снова подошел ко мне.
        - Как вы нам помогли, Сергей Александрович, просто сказать не могу! В одиночку взяли «банду в масках»! За ними уже три ограбления и одно убийство числятся, только тут вот одна странность имеется. До этого они ювелирные магазины грабили, а тут почему-то решили антиквариатом разжиться.
        - Владимир… Семенович, рад, что помог, а теперь, извините, мне надо своим делом заняться.
        - Погодите! Это как?! Вы же взяли налетчиков! Я собирался представить начальству соответствующий доклад, где вы…
        - Нет! Вы представьте доклад в таком виде: благодаря умело организованной полицейской засаде банда налетчиков была схвачена на месте преступления.
        - Гм! Если вы настаиваете…
        Было видно, что мое предложение его больше чем устраивает. Кому не хочется похвалы начальства, славы и премиальных?!
        - Настаиваю.
        - Спасибо вам большое, Сергей Александрович! Если что - обращайтесь! Помогу чем смогу и даже больше!
        Когда все уехали, Михаил Васильевич собственноручно закрыл дверь магазина, потом поднялся наверх, посмотрел, как там его дочь, спустился и пригласил меня в заднюю комнату. Сел в кресло за столом, я сел напротив. Хозяин магазина нагнулся, достал графинчик и две серебряные стопочки.
        - Спасибо, - сразу предупредил его я. - Не пью.
        - Вы меня извините, но мне просто необходимо. Внутри зажало. Никак не отпускает.
        После чего налил и выпил подряд два стограммовых стаканчика, затем откинулся в кресле и замер. Спустя пару минут сказал:
        - Уф! Вот теперь лучше.
        Налил в третий раз, но пить не стал.
        - Пережить такое… во второй раз мне точно не захочется. Каков подлец этот Егорка! Дядьку своего не пожалел! А вы! Вы молодец! Ей-богу! Прямо слов нет! Спасли! - и он молодцеватым движением отправил третью стопку в рот. - Теперь к делу.
        Он выдвинул ящик письменного стола и достал пухлую потрепанную тетрадь, затем хлопнул по ней ладонью и сказал:
        - Вот где мои истинные сокровища. Мечтаю книгу написать. Здесь более полусотни легенд и сказаний о кладах. Причем нередко они встречаются в семейных преданиях, что придает им больше достоверности, чем народным легендам. Могу смело утверждать, что в них больше достоверных фактов, которые подтверждаются проверкой исторических реалий по тем временам. Вот, например… Извините меня! Вы, как я понимаю, хотели узнать нечто конкретное. Так я слушаю вас.
        - Меня интересуют сказания и легенды, связанные с Сибирью. Собираюсь в те края, вот и заинтересовался.
        - Понятно. Их у меня более десятка. Вас все интересует?
        - Может, я сам почитаю ваши записи? - предложил я, но получил твердый отказ:
        - Извините, но не хочу отдавать их в чужие руки. Я лучше вам вкратце расскажу, а что вас больше заинтересует, на это сделаю выписки.
        - Мне не хотелось бы вас утруждать, Михаил Васильевич.
        - Бросьте! Я и дочь, мы вам жизнями обязаны, а это… просто мелочь.
        Спустя два часа для себя, мысленно, я остановился на легенде о сокровищах хана Кучума. Она во многом совпадала с теми данными, что у меня имелись. Когда я это понял, то нашел довольно вежливую причину и стал прощаться. Хозяин магазина проводил меня до двери, потом какое-то время смотрел на меня и, наконец, сказал:
        - Я вам поражаюсь! Вы просто невероятный человек! Спокоен! Выдержан! Как будто ничего не случилось! Что я для вас могу сделать?!
        - Вы уже мне помогли.
        - Нет! Я ваш должник! И еще. Сергей Александрович, жду вас к нам на обед, в это воскресенье. Отказа не приму!
        - Хорошо. Приду.
        Добрался я до дома Антошиных буквально за двадцать минут быстрым шагом. Здание, насколько хватало моих знаний в архитектуре, было выдержано в стиле барокко и, несомненно, являлось одним из самых красивых домов Петербурга.
        «Недаром говорят, что Антошины далеко не самые бедные люди в Петербурге».
        Попасть в особняк оказалось не так просто. Сначала мне путь преградил дворник, стоящий у кованой калитки, а затем лакей, открывший парадную дверь.
        - Как прикажете доложить?
        - Богуславский Сергей Александрович.
        Холеное лицо слуги тут же расплылось в приторной улыбке.
        - Проходите. Вас уже ждут. Я провожу.
        Тщательно закрыв дверь, лакей сначала повел меня по широкой лестнице, затем через анфиладу богато обставленных комнат. Остановились мы на пороге большого зала, после чего слуга отошел в сторону, поклонился и тихо сказал:
        - Прошу вас. Михаил Васильевич ждет вас.
        Первое, что я увидел, когда вошел, это был большой стол, уставленный множеством тарелок, блюд, бутылок и графинчиков, на фоне изящных изумрудного цвета обоев. Все остальное толком мне не удалось рассмотреть, так как в этот самый миг ко мне кинулся хозяин дома:
        - Сергей Александрович, наконец-то! А мы вас уже заждались!
        Я открыл рот, чтобы поздороваться, как вдруг замер, увидев человека, которого никак не ожидал увидеть в этом доме.
        - Это мои любимые дочурки! Разрешите представить вам свою старшую…
        Хозяин дома, оборвав фразу, недоуменно обернулся, решив проследить за моим взглядом, направленным ему за спину. В следующее мгновение я уже пришел в себя.
        - Здравствуйте, Михаил Васильевич! Здравствуйте, Светлана Михайловна! Здравствуйте, Лизонька! Светлана Михайловна, надеюсь, вы простите мое удивление, так как я меньше всего ожидал увидеть вас здесь.
        Старшей дочерью Антошина оказалась та самая учительница, которую мне довелось сопровождать на прошлой неделе вместе с Сенькой и отцом Елизарием. Обстановка нищего района как-то не вязалась с роскошью этого дома, но даже не это поразило меня, а ее красота.
        Миндалевидный разрез глаз в обрамлении пушистых ресниц придавал ей особое очарование, а тонкий изгиб бровей делал их настоящим произведением искусства. Правильные черты лица, чуть припухшие губы, тонкая талия… Сказать, что она была красива - значит не сказать ничего! Я мысленно облизнулся. Увидев мое неприкрытое восхищение, девушка слегка покраснела.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. Вы знаете, я тоже не ожидала вас здесь увидеть, хотя о вашем подвиге уже наслышана.
        Хозяин дома растерянно посмотрел на дочь:
        - Ты мне ничего об этом знакомстве не говорила.
        Та перевела взгляд на отца и с укором сказала:
        - Папа, я уже взрослая. К тому же с Сергеем Александровичем мы только общались по делам школы.
        - Хорошо-хорошо, дочка. А это наша самая маленькая…
        - Я не маленькая! Здравствуйте, Сергей Александрович! Антошина Елизавета Михайловна. И еще! Мне нравятся большие и сильные мужчины!
        - Лизавета, прекрати сейчас же свои выкрутасы! У нас гость! - одернул ее отец.
        - Папа, я тоже, как и Света, самостоятельный человек, а значит, могу иметь свое мнение!
        - Здравствуйте, Елизавета Михайловна! - поздоровался я с задиристой девчонкой и спросил наугад: - Как скоро вы будете праздновать свое пятнадцатилетие?
        - Через четыре с половиной месяца. Считайте, что вы приглашены.
        - Приму за честь, Елизавета Михайловна!
        Михаил Васильевич оказался не только радушным хозяином, но и отменным рассказчиком. Как оказалось, он в свое время немало попутешествовал по миру, так что ему было о чем рассказать. Лиза, в свою очередь, с детской непосредственностью пробовала со мной кокетничать, веселя всех, а стоило ей заметить мое внимание к своей сестре, как тут же не замедлила наябедничать:
        - Сергей Александрович, вы не сильно заглядывайтесь на Светлану, у нее уже есть жених.
        Та сразу покраснела и тут же принялась отчитывать младшую сестру:
        - Что ты постоянно не в свои дела лезешь! Еще маленькая, чтобы рассуждать…
        - Нечего считать меня маленькой!
        - Девочки, перестаньте! Извините нас, Сергей Александрович! Сегодня Лиза что-то разошлась!
        - Хорошо, я буду паинькой, если Сергей Александрович расскажет о себе.
        - Хм. Да, в общем, нечего рассказывать. Детство в поместье под Тулой. Военное училище. Война. Ранение. Отставка.
        - А награды у вас есть?
        - Два креста.
        - Ого! Так вы герой! Много германцев убили?! - все никак не могла успокоиться юная девица.
        - Не без этого.
        - Вы на фронте научились так стрелять?! Я видела! Бац-бац - и все разбойники лежат!
        - Лиза, а ты помнишь, как испугалась?
        Похоже, отец решил приструнить свою дочь подобным способом.
        - И что? Я девочка, мне положено бояться. А храбрые мужчины должны нас защищать. Я правильно говорю, Сергей Александрович?
        - Правильно, - но тут неожиданно вспомнил о сестре и добавил: - Только не всегда так выходит.
        Разговор у нас перескакивал с антикварных редкостей на войну, потом на школу, где преподавала старшая дочь Антошина, затем на погоду, на театральные премьеры и все такое прочее, о чем было желание поговорить. Несмотря на роскошь и богатство, Антошины показались мне в общении простыми, добрыми и душевными людьми. Уходил я от них уже довольно поздно, провожаемый всей семьей.
        - Вы когда снова к нам придете? - спросила меня Лиза.
        - Когда пригласите, - чуть усмехнулся я.
        - Папа! - тут же развернулась к отцу дочь.
        В ее возгласе было одновременно требование и просьба.
        - Что папа?! Сергей Александрович - человек занятой. У него тренировки…
        - Ой! Папа как-то упомянул о японцах, которые могут необыкновенные вещи! Так тот кулаком здоровенную доску разбивает! Вы так можете?!
        - Хватит, Лиза! Дай человеку уйти домой. Уже поздно. Сергей Александрович, когда у вас найдется свободное время, позвоните. Вот вам моя визитка. Ждем вас в любое время. До свидания.
        - До свидания.
        Не успел я раздеться, надеть домашний халат и сесть в кресло, как раздался стук в дверь.
        «Блин! Ну, кого еще несет на ночь глядя!»
        Не торопясь встал и пошел к двери, надеясь, что незваный гость сам уйдет, без излишних напоминаний, но моим надеждам было не суждено сбыться. Стоило мне подойти к порогу, как снова раздался стук. Я широко распахнул дверь. На пороге стоял домовладелец Савва Лукич. При виде меня на его лице появилась довольная улыбка.
        - Я уж думал, что опять впустую пришел! Слава тебе, господи! Наконец застал вас дома, Сергей Александрович!
        - Зачем я вам так срочно понадобился, Савва Лукич?! На новую битву с японцами зовете?!
        - С японцами?! Ах, вы о том вечере! Нет. Здесь все проще! Помните, я вас с Бадмаевым познакомил?! Там на вечере?!
        - С Бадмаевым?! Тот, который про монаха-ясновидца рассказывал?
        - Он! Петр Александрович! Он мне уже дважды телефонировал, а также вчера сам приезжал! Хочет срочно с вами увидеться!
        - Хм…! Зачем я ему понадобился? - и я принял удивленный вид.
        - Не говорит! - тут он порылся в кармане, затем достал и подал мне визитку. - Вот тут его адрес и телефон. Извините за беспокойство и спокойной вам ночи!
        Закрыв дверь, я первым делом пошел посмотреть на часы, висящие в гостиной. Стрелки показывали половину одиннадцатого вечера.
        «В принципе, можно телефонировать и сейчас. Зачем я ему понадобился, тоже понятно. Мое предсказание… Хм. Вот только, готов ли я сам попытаться изменить ход истории? И главное, во имя чего?» - я задумался, но уже спустя минуту ответ на все эти вопросы пришел сам по себе. Его мне подсказало чувство вины перед сестрой, до сих пор занозой сидевшее в моем сердце.
        «Я не могу повернуть вспять судьбу Наташи, но попытаться исправить судьбы миллионов других людей и тем самым спасти Россию обязан».
        Сомнения развеялись окончательно: свой выбор я сделал. Подошел к висящему в коридоре телефону, снял трубку. После того, как меня соединили, только спустя минуту мне ответил заспанный голос:
        - Вы знаете, сколько сейчас времени?!
        - Простите. Я вам лучше завтра перезвоню.
        - Нет уж! Раз я уже встал с кровати, то для начала хотел бы знать: с кем имею честь разговаривать?
        - Богуславский. Сергей Александрович.
        - Богуславский… погодите… Да! Точно! - из голоса разом исчезли сонно-ленивые оттенки, и он стал живым и энергичным. - Мне очень надо с вами увидеться! Если вы не против, то жду вас… во вторник. После пяти… Нет. Лучше в семь часов вечера. Диктую адрес…
        - Не надо. Он есть на вашей визитке.
        - Так вы приедете?!
        - Да, Петр Александрович. Спокойной вам ночи.
        Глава 13
        Царский лекарь встретил меня в прихожей.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович! Раздевайтесь! Как там, на улице: снежок все еще идет?
        - Здравствуйте, Петр Александрович! Закончился. Если только излишнюю сырость убрать - вообще благодать будет!
        - Что тут скажешь! Кругом вода! Да вы проходите! Кстати, у меня есть водочка, настоянная на травах. При нашей погоде самое то! Вы как?
        - Спасибо. Не пью. Вот если только чаю предложите. Не откажусь!
        - И правильно делаете! - неожиданно раздался чей-то громкий голос из глубины квартиры. - Чай у Петра отменный! Обязательно надо испить!
        Я вопросительно посмотрел на хозяина квартиры, тот в ответ добродушно усмехнулся:
        - У меня там еще один гость сидит. Проходите!
        Пройдя в столовую, я увидел стоящего рядом со столом, на котором возвышался самовар, высокого мужика с длинными волосами, расчесанными на пробор, одетого в черную рубашку навыпуск и широкие штаны, заправленные в лаковые сапоги. Больше всего он смахивал на купеческого приказчика, разодетого по случаю какого-то торжества. Вот только рубашка на нем была шелковая, да поясок изящный, наборный. Да и взгляд никак не подходил к сложившемуся образу. Открытый и чистый, в то же самое время он настораживал притаившейся в глубине глаз цепкостью и пристальным вниманием. Словно пытался заглянуть человеку в душу. Мне не нужно было его представлять. Григорий Распутин. Он протянул руку, я пожал ее.
        - Сил-е-ен! - протянул царский любимец, разглядывая меня. - Наслышан о том, как ты япошку наказал! Хвалю! Отстоял честь русских людей! Кто я, тебе ведомо. Вижу. А ты, значит, тот самый Богуславский?
        - Тот или не тот - решать мне! Вас как по батюшке кличут?
        - Отца Ефимом звали.
        - Рад с вами познакомиться, Григорий Ефимович.
        - И я хорошим людям всегда рад, - он повернул голову к хозяину квартиры. - Петр, а не испить ли нам твоего знаменитого чайку?! На травах.
        - Как же, Гриша! Конечно, сделаю, а вы пока, гости дорогие, присаживайтесь. Варенье себе накладывайте, которое по душе придется.
        Не успел Бадмаев скрыться на кухне, как я негромко, глядя прямо в глаза Распутину, сказал:
        - Ждет вас смерть в конце этого года. Сначала вас тяжело ранят, а потом еще живого спустят под лед в Неве.
        Лицо у Распутина как-то сразу окаменело, а взгляд стал тяжелый, невидящий и какой-то сверлящий, словно он пытался вскрыть, а затем заглянуть внутрь моей черепной коробки.
        Какое-то время мы стояли друг напротив друга, глядя глаза в глаза, затем он заговорил глухим и безжизненным голосом, словно вещал:
        - Не вижу лжи в этих глазах. Говорит твердо, не сомневаясь, будто знает все наперед.
        «Транс или…»
        Додумать мне не дал сам Распутин, придя в себя. Сделал шаг назад, снова посмотрел на меня, словно видел впервые, и потом просто, даже как-то буднично сказал:
        - Похоже, ты сейчас правду мне сказал, мил-человек.
        Мой предварительный план заключался в том, чтобы через царского медика попасть на прием к императору и попробовать его убедить в необходимости сепаратного мира с Германией. Я понимал, что, скорее всего, мне придется столкнуться с Распутиным. Даже не столкнуться, а схватиться с царским любимцем, который всеми силами постарается избавиться от новоявленного оракула. Конкурентов никто не любит. Но все получилось с точностью наоборот.
        - Правду, - подтвердил я его слова.
        - Только не всю. Ты же не ради меня это сказал. Не так ли?
        Он оказался не хитрым шарлатаном или искусным лицедеем, каким мне представлялся, а волевым человеком, сильным своей верой. Вот только, из чего складывалась эта его духовная сила, я пока не мог понять, поэтому раскрывать свои планы пока не торопился.
        «Вроде поверил мне. Почти сразу. Как-то даже странно. Мешать мне, похоже, тоже не собирается, но в союзники его записывать пока рано».
        - Не ради вас, а ради будущего России.
        - Коли так, поведаю я тебе свое, сокровенное. Было мне видение, которое не дает покоя уже который день. Сердце щемит, как только оно снова встает перед глазами. Мнится мне, что кровавая туча нависла над Россией-матушкой. Тень ее падает на корону нашего государя, затемняя блеск ее величия. Несет от нее смертью и разрушениями неисчислимыми народу русскому. Как понять такое?
        - Гражданская война в России, - но уже в следующее мгновение понял, что он не понимает мною сказанного, и сразу решил исправить свою ошибку. - Это когда брат идет на брата, заливая родной кровью землю русскую. Так оно и будет, если не остановить сейчас войну с Германией.
        - Вон оно как, а я-то думал, что это германец нас подомнет под себя. А царь?
        - Не будет царя.
        Царский фаворит недоверчиво покачал головой.
        - Это хуже, чем мне даже виделось.
        Мы замолчали, уйдя каждый в свои мысли. Так и сидели, пока в проеме двери не выросла фигура Бадмаева с заварным чайником в руках.
        - Это ж надо! Гости нерадостные сидят! Ничего, сейчас чайку горячего попьем, взбодримся!
        Судя по тому, что Бадмаев ничего не стал спрашивать, его уход на кухню был заранее запланирован для того, чтобы дать Распутину время для разговора со мной наедине.
        Аромат свежезаваренного чая поплыл над столом, неожиданно напомнив запах летнего луга в солнечный полдень. Я даже не успел понять, откуда мне в голову пришла подобная ассоциация, как Распутин похвалил хозяина:
        - Хороший ты чай, Петр, завариваешь. Не только нутро, но и душу греет. А какой ароматный!
        Разливая чай и пробуя варенье, мы какое-то время перекидывались ничего не значащими фразами, словно только для этого и собрались за столом. Все, что мне надо было, я сделал, поэтому, выждав для приличия какое-то время, стал прощаться. Вслед за мной сразу засобирался Распутин.
        Выйдя на улицу, я предложил:
        - Может, немного прогуляемся. Нам, похоже, есть о чем поговорить.
        - Речь у вас, Сергей Александрович, необычная, слишком правильная. Вы словно учили наш язык, перед тем как прибыть из дальних стран. Мне доводилось говорить с чужеземцами, так они вроде вас говорят. Но вы русский. Я вижу.
        «Блин! Подметил, а главное, сделал правильное логическое заключение».
        - Хотите объяснений?
        - Нет. Мне вполне достаточно того, что я внутренним взором вижу. Странно? Для меня нет. Голос твой, лицо твое, сердце твое - все они говорят, что ты истину изрекаешь. Вот только разумом не могу понять: в чем корысть твоя?
        - Думаете, что я из-за денег или власти…
        - Думал бы так, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Тогда спрошу по-другому: во имя чего?
        - Не могу ответить. Не готов.
        - Не готов, - задумчиво повторил за мной Григорий Ефимович, потом тяжело вздохнул. - Прозревать наперед уже само трудно, а осознавать, что скрывается за завесой грядущего, неимоверно тяжело, так как по большей части оно непонятно и страшно. Хочется понять и объяснить людям, а не знаешь как. Слов нет. Смута ложиться на душу, терзает сердце… Ты-то как видишь?
        На этот раз я понял его сразу, так как готовился к подобному вопросу.
        - Сны. Одни из них ясны и понятны, другие - нет. В одних видениях мне все незнакомо и понять, что происходит - не могу, а некоторые места и люди мне известны, тогда и произошедшее могу понять. Так и с вами, Григорий Ефимович.
        После моих слов наступило молчание. Какое-то время мы так и шли, соблюдая тишину, пока Распутин резко не остановился и не спросил:
        - Кто убивать меня будет, знаешь?
        - Только двух из ваших убийц.
        Я ожидал дальнейших расспросов, но вместо этого он зашагал дальше, а я вслед за ним. Так мы шли, пока Распутин не заметил пролетку, неторопливо плетущуюся нам навстречу. Остановившись, он махнул и громко крикнул извозчику:
        - Эй! Ванька! Давай сюда! - потом повернулся ко мне и спросил: - Поедешь?
        - Прогуляюсь. Мне тут недалеко.
        - Как знаешь. Только вот ты мне скажи напоследок: нужна ли правда человеку, который ее знать не хочет?
        - Не хочет, значит, ему так лучше жить. Удобнее.
        - Суть изрек. Удобнее. Так мы и живем, как нам удобнее, а нет чтобы жить по правде. Ведь человек - в большинстве своем существо ленивое, живет ради хлеба насущного и зрелищ скоморошьих, а дальше ничего видеть не хочет. Трудно с этим бороться. Меня и самого эта трясина затягивает. Все бесы, проклятые, в ухо нашептывают, суля злато и другие мирские соблазны! А что человек? Он слаб… - помолчал, потом, словно нехотя, сказал: - Слыхал, небось, как я свой день ангела отпраздновал? Да что я спрашиваю? Весь город знает! И как в газетах про меня писали: «…пьянства и блуда было немерено». Эх! Не о том говорю. Ты завтра подходи к цареву дворцу. Вечером. В семь часов. Там, у входа тебя встречу.
        Попасть к царю оказалось непросто, даже несмотря на пропуск, подписанный начальником царской охраны, и сопровождавшего меня Григория Распутина. Слуги, дворцовые гвардейцы, даже казаки из личной охраны царя старались выказать свою нелюбовь к царскому любимцу, останавливая нас на каждом шагу и интересуясь моей личностью. Пройдя длинную анфиладу залов и комнат, мы наконец переступили порог кабинета российского самодержца.
        Правитель громадной империи выглядел почти так же, как на портретах и фотографиях, за исключением выражения усталости и хмурого взгляда, которых не было на страницах газет. Борода, усы, полковничий мундир. И, что меня несколько удивило, тлевшая между пальцев папироса.
        - Здравия желаю, ваше императорское величество! Богуславский Сергей Александрович! Поручик артиллерии в отставке! - при этом я встал по стойке смирно, несмотря на гражданскую одежду.
        - Здравствуйте, поручик. Да не тянитесь вы так. Не надо. Подойдите ближе. Так что вас привело ко мне?
        - Видения, если можно так выразиться, ваше императорское величество.
        После моих слов по лицу императора расплылась гримаска раздражения. Его можно было понять. Царю меньше всего сейчас был нужен новый ясновидец.
        - Они не всегда четки и понятны, но часть из них вполне ясно показывают на некоторые события, которые имеют место быть в будущем. То, что смог увидеть и понять, я изложил на бумаге. Могу я вам ее передать?
        - Давайте.
        Император затушил папиросу в пепельнице, затем взял и развернул бумагу. Пробежал глазами по строчкам наполовину заполненного листка один раз, второй и только потом посмотрел на меня. В его глазах не было ни страха, ни озабоченности, а вместо них читалось нечто вроде неприязни, словно они напомнили ему о том, что государь так упорно хотел забыть. Зная о завете императора Павла I, который оставил письмо своим потомкам с пометой: «Вскрыть Потомку нашему в столетний день моей кончины», я догадывался о возможной ее причине. Мне было известно, что Николай II вместе с императрицей Александрой Федоровной прочли это послание 12 марта 1901 года. О чем оно извещало - осталось неведомым, но вернулась императорская чета к придворным сильно взволнованная. Александра - бледна, Николай, напротив, красен, как вареный рак. Ни слова не говоря, монархи прошли мимо притихших придворных и удалились к себе, а вечером гатчинский истопник по секрету рассказал, что государь сжег в камине какие-то старинные бумаги. Достоверно узнать, что написал в послании к потомку Павел, пересказывая пророчества, которые поведал ему
опальный монах Авель, сейчас уже невозможно. Но несколько намеков на его содержание оставило свой след в истории. Вот что записал в мемуарах приближенный ко двору литератор С.А. Нилус: «6 января 1903 года у Зимнего дворца при салюте из орудий от Петропавловской крепости одно из орудий оказалось заряженным картечью, и часть ее ударила по беседке, где находилось духовенство и сам государь. Спокойствие, с которым государь отнесся к происшествию, было до того поразительно, что обратило на себя внимание окружавшей его свиты. Он, как говорится, и бровью не повел, а в ответ на осторожные вопросы ответил весьма странными словами: «До восемнадцатого года я ничего не боюсь».
        - Вы все это видели в своих снах?
        - Да, ваше императорское величество.
        - Часть того, о чем вы пишите, описано довольно расплывчато, но при этом упомянуты некоторые детали. Не кажется ли вам это странным?
        - Это объясняется тем, ваше императорское величество, что мои видения иной раз повторяются, принося с собой дополнительные подробности. Где мне знакомы люди, которых я вижу, то тогда нетрудно представить цельную картинку, а вот в тех случаях, когда они не известны, то, естественно, смысл предсказания остается для меня темным. В таком случае могу только сказать, что кто-то убил кого-то. И все.
        - Хм. У вас, когда эти… видения… проявились?
        - Около двух месяцев тому назад, когда лежал в госпитале с простреленной грудью.
        - Вы же только что сказали, что в отставке. Тогда где вы могли получить ранение?
        - На германском фронте, недалеко от белорусского городка Сморгонь. Ходил в тыл к немцу и по возвращении получил пулю.
        - А почему поручик-артиллерист ходит в тыл германцам?
        Пока я рассказывал ему историю своей сестры, Николай II смотрел на меня, изучая, потом сказал:
        - Судя по вашему рассказу, мне видится, что вы храбрый и уверенный в себе человек. Пусть даже это так, но почему я должен доверять вашим словам? Вы можете сознательно искажать истину! Как в пользу себе, так по наущению моих врагов!
        - Прекрасно понимаю, что доверие нужно заслужить, ваше императорское величество, поэтому не все написал. Вы уж извините меня за эту хитрость. Другими словами, я предлагаю вам способ проверить меня.
        Император достал новую папиросу. Не спеша прикурил, потом выпустил изо рта струю дыма и только после этого сказал:
        - Слушаю вас.
        - Я знаю, когда и где произойдет большое сражение, которое унесет очень много человеческих жизней с обеих сторон. Свыше полумиллиона.
        - Где и когда оно произойдет?
        - Оно напрямую не касается русских войск, поэтому знание о нем ничего не даст нашему главному штабу, зато благодаря этой информации вы сможете проверить меня на ложь.
        - Если я правильно вас понимаю, то вы хотите сообщить об этой битве сейчас, чтобы спустя какое-то время можно было бы удостовериться в истинности ваших слов?
        - Не совсем так, ваше императорское величество. При вас я запишу все на бумаге, запечатаю в конверт и отдам вам. Записи будут храниться у вас до назначенного времени.
        - Почему это не сделать прямо сейчас?
        - Мне хотелось бы, чтобы такой же конверт получил германский император.
        Государь окинул меня испытующим взглядом.
        - Не понимаю вас, поручик.
        - Все очень просто, ваше императорское величество. Чтобы не сбылись плохие пророчества, о которых вы только что прочитали, нужно исключить Россию из этой затяжной и кровопролитной войны.
        - Как вы это себе представляете?!
        - Думаю, что если ваше императорское величество найдет общий язык с германским императором, то сообща это можно сделать.
        - Царь-император, - неожиданно заговорил молчавший все это время Распутин, - прислушайся к его словам.
        Император бросил на него недовольный взгляд, ясно говоривший: не лезь не в свое дело, потом снова повернулся ко мне.
        - Почему вы решили, что окончание войны может изменить ваши предвидения? Может, мне с семьей просто надо будет уехать на некоторое время?
        - Нет. В моих предсказаниях все взаимосвязано между собой. А главное, ваше императорское величество, еще задолго до кровавой развязки вы просто уже не сможете повлиять на ожидающий вас конец.
        Мои слова явно не пришлись по душе государю Российской империи. Ему очень хотелось как-то меня задеть, и поэтому он задал мне неожиданный, но вполне предугадываемый вопрос:
        - А как насчет вашей судьбы?
        - Ничего не знаю, ваше императорское величество. Боюсь, что никогда так и не узнаю.
        Император сердито ткнул папиросой в пепельницу. Он был раздражен.
        - Григорий, ты знаешь, что написано на этом листке? - вдруг неожиданно спросил он Распутина, ткнув пальцем в лежащий перед ним лист бумаги.
        - Нет, царь-император, зато знаю, что беда большая грядет на Россию-матушку. А с германцем замириться надо, не он наш главный враг!
        - А кто наш главный враг?
        - Не мне судить, убогому, но ведь все в России есть: и умные головы, и богатство, но почему-то мы все больше нищетой прирастаем.
        - Опять ты о своем, Григорий, - император поморщился, потом повернул голову ко мне. - Пока я вам ничего не скажу, поручик. Теперь скажите мне: кто еще, кроме Распутина и меня, знает о ваших… пророчествах?
        - Никто, ваше императорское величество.
        - Пусть будет так и впредь. Идите.
        Так буднично закончилась моя первая встреча с Николаем II. Честно говоря, я ожидал более острой реакции на мои предсказания, в особенности на строчки, касающиеся расстрела царской семьи в 1918 году. Я даже вспомнил и написал, что с ними будет расстрелян личный врач Е. С. Боткин, вместе с их прислугой. Мне казалось, что будут вопросы, потребуются уточнения и детали, но ничего этого не было. Почему?
        Мне недолго пришлось думать над этими вопросами, потому что спустя сутки за мной приехали два человека в штатском, имевшие при этом военную выправку. На этот раз меня провели не парадным входом, а какими-то закоулками и темными коридорами. Император, как и прошлый раз, сидел за столом в кабинете с папиросой в руке, почти на том же месте стоял Распутин, но теперь в кабинете самодержца присутствовал третий человек. Его жена. Лица у всех троих были уставшие, осунувшиеся.
        Уже позже мне стало известно, что у царевича в эту ночь был очередной приступ болезни, но, не зная этого, я сразу задался вопросом, касающимся лично меня: «Что было сделано неправильно?» Впрочем времени на анализ супруга императора мне не оставила, накинувшись на меня сразу:
        - Кто вы такой?! Вы нам враг?! Если так, то скажите нам это прямо и открыто, в лицо!
        - Наоборот, ваше императорское величество. Я только хотел предостеречь…
        - Ваши предсказания пронизаны злобой и жестокостью! - не дала она мне договорить. - Почему я должна вам верить?!
        Сейчас в ее голосе были слышны истерические нотки.
        - Извините меня, ваше императорское величество, но я изложил только то, что видел и понял. Ни больше, и ни меньше.
        В свои слова я постарался вложить как можно больше твердости и убеждения, так как было совершенно непонятно ее столь явное проявление ко мне агрессии. Только со временем, разобравшись в хитросплетениях царской жизни, стало ясно, чем была вызвана эта вспышка. Оказалось, что Александра Федоровна сильно любила и при этом так же сильно ревновала мужа. Причем ревновала его ко всем - и мужчинам, и женщинам. Стоило государю привязаться к кому-либо - она удаляла его от двора, стоило завести длинный разговор с кем-либо, как тут же императрица находила предлог, чтобы прервать его. Постоянные роды, нетерпеливое ожидание сына-наследника престола, разговоры за спиной о том, что у нее сына не будет, волновали и делали ее несчастной. Императрица стала бояться, что ее любимый Ники может в какой-то момент от нее отвернуться. Именно тогда она ударилась в мистику. Она хотела чуда. Таким образом, у трона появился Григорий Распутин. Он стал для Александры Федоровны, и опорой, и прорицателем, и советником, а тут вдруг неожиданно появляется еще один оракул, который претендует на место ее Григория - святого старца. Надо
дать ему отпор, решила она, но неожиданно не получила в своем благом порыве поддержки ни от мужа, ни от Распутина, на которую рассчитывала. Бросила взгляд на Распутина, словно ожидая от него помощи, но тот вместо этого укоризненно покачал головой, после чего императрица окончательно растерялась. Какое-то время царило неловкое молчание, и царице пришлось самой прервать его:
        - Григорий верит в ваш дар, но и святые старцы могут ошибаться. Так почему мы должны вам довериться?!
        - У меня с собой есть два письма, о которых я уже говорил вашему супругу. Они не запечатаны. Вы можете их прочесть сейчас или вскрыть после даты, написанной на конвертах. Это как вам будет угодно, ваше императорское величество. Если то, что там написано, окажется неправдой, вы можете смело считать меня шарлатаном и в дальнейшем поступить со мной, как считаете нужным.
        Императрица повернулась к мужу.
        - Я не знаю! Просто не знаю. И не верю никому. А мне так хочется верить… - тут ее голос задрожал.
        Государь встал с кресла и, подойдя к жене, погладил ее по плечу.
        - Я прошу тебя. Успокойся, милая.
        Александра Федоровна повернулась к мужу. Ее глаза влажно блеснули. Она хотела что-то сказать, но тут подал голос до этого молчавший Распутин:
        - Все в руках Божьих! А Алексею уже лучше! Не надо себя так изводить, царица!
        Император повернулся ко мне:
        - Поручик, оставьте ваши конверты на столе и можете быть свободны. О наших намерениях вам будет сообщено особо.
        В свое время я прочитал об этом сражении статью в интернете, чисто случайно наткнувшись на заманчивое название «Верден. Мясорубка дьявола». Начав читать, понял, что речь идет об историческом сражении между Германией и Францией в Первую мировую войну, но так как статья была написана не сухим, канцелярским языком, а живой, хорошей речью, то сначала прочитал ее до конца, а затем просмотрел документы за тот период войны. Меня не интересовала ни политические идеи, двигавшие армиями, ни тактика и стратегия сражений, а описание больших эпохальных сражений, унесших десятки и сотни тысяч человеческих жизней. Пытался понять: каково было людям умирать в мучениях? Именно тогда я пробежался по сражениям Первой мировой войны, после чего переключился на Великую Отечественную войну. Некоторые факты, цифры и даты, как оказалось, остались в моей памяти.
        Оставив конверты на столе, я вышел из кабинета, а где-то спустя месяц, 22 февраля, вечером, раздался телефонный звонок из канцелярии императора. Меня желали видеть. На этот раз император принял меня, не сидя за столом, а меряя свой кабинет шагами по диагонали. Стоило мне показаться на пороге, как он резко развернулся ко мне. В его лице, глазах, движениях явственно читалась растерянность и настороженность. Мне было прекрасно известно, что личная религиозность государя, и в особенности его супруги, была чем-то бесспорно большим, чем простое следование традициям. Он истово верил в Бога, а значит, был легко восприимчив к принятию различных чудес и явлений.
        - Здравствуйте, ваше императорское величество.
        - Здравствуйте, поручик.
        Некоторое время мы стояли друг против друга и молчали, потом император сказал:
        - Мне почему-то кажется, что вы знаете, о чем я вас хочу спросить?
        - Не знаю, ваше императорское величество, но если разговор идет о Вердене, то возьмите этот листок. Там дополнительно написано то, что я мог увидеть и понять.
        Царь осторожно взял протянутый мною листок, так же осторожно развернул его и стал читать. Там было написано все, что я смог выудить из своей памяти: впервые примененные в мировой войне немцами штурмовые отряды, огнеметы и газовые снаряды, падение форта Дуамон, но главное там говорилось о просьбе помощи французского главнокомандующего Жоффра - в начале марта начать наступление на русском фронте. Император внимательно изучил написанный мною текст, потом обошел письменный стол, уселся в кресло, почти автоматическим жестом он достал из коробки папиросу и уже хотел закурить, как вдруг передумал и отложил папиросу.
        - В том письме, что было отправлено моему кузену, говорится то, что я сейчас прочитал?
        - Да, ваше императорское величество. И кое-что о судьбе самого германского императора.
        - Что именно?
        - Прошу извинить меня, ваше императорское величество. Невежливо отвечать вопросом на вопрос, но я все же спрошу. Когда германский император получил письмо с моими предсказаниями?
        Николай II нажал кнопку электрического звонка, в тот же самый миг дверь распахнулась и на пороге появился гвардейский офицер. Он сделал шаг вперед и замер, в ожидании приказа.
        - Мне нужна вчерашняя телеграмма из Швеции.
        Спустя несколько минут на стол императора лег листок, и как только дверь за дежурным адъютантом закрылась, император пробежал глазами текст и коротко сказал:
        - Два дня назад вручили.
        - Отлично. В моем послании указано начало Верденской битвы, затем год отставки кайзера и падения германской империи.
        - Германская империя тоже падет?!
        - Да, ваше императорское величество. Вильгельм умрет в изгнании, где-то в Голландии.
        - Кто же тогда станет победителем в этой войне?!
        - Франция, Англия, Америка. Они получат все лакомые куски после развала четырех империй, - и, предваряя вопрос, сразу дополнил только что сказанное мною: - Также падут Австро-Венгерская и Османская империи.
        Император какое-то время смотрел на меня неверящим взглядом, а потом тихо и растеряно произнес:
        - Это же крушение целого мира.
        Задолго до этого дня внутри императора росло ощущение, которое уже не раз охватывало его с начала войны. Видения, когда, словно в кошмарном сне, он летит в пропасть, чтобы где-то там, во мраке, разбиться насмерть, стали приходить все чаще и чаще, усиливая с каждым разом его внутренний страх. Все началось спустя полгода после начала войны с Германией. Человеческие потери, отступление, противоречащие друг другу доклады генералов, невнятные донесения, в которых говорилось о заговорах против него и его семьи. Потом до него дошли слухи, что народ считает его жену немецкой шпионкой. Это было противно, мерзко, гадко. Временами хотелось спрятаться, скрыться от всех, но чувство долга заставляло его постоянно быть на виду, особенно в это тяжелое для России время. Ощущению падения способствовали предсказания монаха Авеля и приступы его сына - цесаревича Алексея. Именно поэтому императору очень хотелось чуда, которое спасет его, его семью и Россию. Он уже не надеялся на себя, а на высшее милосердие… Неужели этот сильный человек ниспослан им свыше?
        Император встал из-за стола, достал папиросу, прикурил, затем выдохнул дым и попросил:
        - Это можно остановить?
        - Насколько я все это понимаю, то судьба России сейчас зависит от того: выйдет она из войны или нет. Если нет, то это означает развал страны и гибель монархии. Тут есть еще один вопрос: как отреагирует кайзер на мое письмо? Мне кажется, что после моих доказательств, он даже если не поверит, то хотя бы должен прислушаться к ним, а значит, проявить интерес. Думаю, что это произойдет далеко не сразу, но так даже лучше. К моменту начала переговоров Германская империя должна в должной степени ослабнуть. А потом пусть Германия и дальше воюет с Францией и Англией, а Россия тем временем постоит в сторонке, копя силу.
        - Вы понимаете, что говорите?! Это предательство! Нет! Я никогда не пойду на это! Никогда! - и император стал тыкать папиросой в пепельнице, стараясь погасить ее. Движения были нервные, поэтому он не только раскидал старые окурки вокруг пепельницы, но и испачкал пальцы. Несколько секунд смотрел на них, потом достал платок и стал с каким-то ожесточением их вытирать, после чего бросил платок на стол и резко встал.
        - Вы свободны, поручик!
        Не успел дежурный офицер передать меня лакею, чтобы тот сопроводил меня к выходу, как появился Распутин.
        - Здравствуй, Сережа.
        - Здравствуйте, Григорий Ефимович, - поприветствовал я царского фаворита.
        - Идем со мной, - без всяких предисловий заявил Распутин. - Тебя царица-матушка видеть изволит.
        Я пожал плечами.
        - Идемте.
        Насколько я понял из внешнего вида, комната, куда меня провели, была нечто вроде дворцовой часовенки. Алтарь, лики святых, глядящие со стен, свечи, а воздух прямо пропитан ладаном.
        - Сергей Александрович, поклянитесь перед ликом нашего создателя, что все то, о чем вы говорили и писали - правда.
        - Клянусь, ваше императорское величество. Все мои слова - сущая правда.
        - Вы сегодня говорили с моим мужем.
        - Да, ваше императорское величество.
        - На нем и так лежит огромная ответственность за страну. А еще эта война! Все это вместе тяжким грузом легло на его плечи. Вы должны это понять. Ему сейчас очень трудно.
        - Понимаю, ваше императорское величество.
        - Я очень хочу мира с Германией и не потому, что немка. Просто мне хочется вернуть доброе и понятное мне время, видеть каждый день мужа прежним. Эти неудачи на войне, грязные слухи… Все это разъедает душу. Мы теряем искренность и любовь. Мы теряем сами себя. А впереди нас ждет… ужасная смерть. Господи, как это тяжело! - она какое-то время молчала, потом неожиданно спросила: - Скажите, Сергей Александрович, а помимо ваших страшных предсказаний что-то хорошее и светлое вам снится?
        - Ваше императорское величество, к моему великому сожалению, я вижу только такие сны и поверьте мне, не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Просыпаться в холодном поту, среди ночи с колотящимся сердцем… - помолчав, я продолжил: - Но самое отвратительное во всем этом: не только помнить ночной кошмар, но и знать, что он сбудется.
        - Как это печально, - тихо произнесла императрица. - Такой сон, словно тяжело больной ребенок. Душа болит, сердце разрывается на части. Остается только надежда. А когда и она начинает таять… - не досказав, она замолчала, уйдя в себя, в свои мысли. Ее бледное лицо, казалось, потеряло последние здоровые краски.
        Честно говоря, мне в свое время казалось, что если поставить царственную чету перед отвратительной картиной смерти, которая их ждет, они пойдут на все, лишь бы изменить предначертанную им судьбу, но, похоже, это было ошибкой. Они не выглядели сильными и энергичными людьми, готовыми порвать судьбе горло за жизнь своих детей, наоборот, они больше походили на уставших от жизни неудачников.
        - Я поговорю с мужем. До свидания, Сергей Александрович.
        Прощаясь с императрицей, я подумал: «Все, что мог, я сделал. Моя совесть чиста».
        Тяжелая дубовая дверь кабинета открылась, и на пороге вытянулась фигура дежурного адъютанта.
        - Ваше величество, прибыл начальник генерального штаба генерал Эрих фон Фалькенгайн.
        - Пусть войдет.
        Генерал переступил через порог кабинета и остановился. В руке он держал большой конверт. Когда дверь за его спиной захлопнулась, он вздернул подборок и стал рапортовать:
        - Ваше величество, генерал…
        Император коротко махнул рукой, останавливая официальный рапорт, после чего устало произнес:
        - День был долгий и трудный, так что давай, Эрих, обойдемся без этого. Вы, мой товарищ по детским играм, можете обойтись и без официального доклада. И так почему вы здесь?
        - Не волнуйтесь, ваше величество. Мой повод для визита - вот этот конверт.
        Генерал сделал несколько шагов и остановился перед письменным столом хозяина кабинета.
        - Конверт? Что в нем?
        - Не знаю. Он был передан почему-то мне лично от барона фон Краузевица. Получен из России девять дней назад с условием, что я обязательно передам его в руки вашего величества вечером двадцать первого февраля.
        Император с возрастающим любопытством еще раз оглядел конверт, который держал в руке генерал. Теперь, вблизи, он видел, что конверт не просто залит сургучом с печатями, но и прошит суровыми нитями, а также на нем стоят два штемпеля с датами.
        - Я заинтригован. Что за даты стоят на нем?
        - Одну дату поставила моя канцелярия, после чего конверт я положил в свой сейф, а вторая дата означает, когда конверт оказался у барона. Девятого февраля.
        - Что все это значит, Эрих?! Объяснитесь!
        - Не знаю, ваше величество. Барон уже много лет работает на нас, не раз проверен в деле, да и возраст у него не тот, чтобы глупо шутить. Думаю, что там важные сведения, касающиеся завтрашних событий.
        - Если они важные, то почему вы их не доставили мне двенадцать дней назад?!
        - Потому что в зашифрованной записке, приложенной к письму, говорилось…
        - О, майн гот! Да просто вскройте конверт!
        - Слушаюсь, ваше величество.
        Процедура открытия конверта заняла немного времени, по выражению глаз и лица было видно, что императора переполняет любопытство. Он подался вперед, не сводя глаз с конверта.
        - Вы сами будете…
        - Нет. Прочтите мне.
        Генерал достал из конверта два сложенных листка. На одном была надпись «Лично императору». Начальник штаба показал надпись императору и вопросительно посмотрел на хозяина кабинета.
        - С ним потом. Читай сначала, что написано на первом листке.
        Генерал положил пустой конверт вместе со вторым листком на край стола, развернул лист бумаги и быстро пробежал по нему глазами. Затем еще раз. Потом недоуменно нахмурился.
        - Что там, Эрих?! Что?! - нетерпеливо воскликнул германский император.
        Генерал четко и медленно прочитал о секретной операции под Верденом, которая должна была начаться только завтра. О длительном и кровопролитном сражении, которое продлится почти девять месяцев и не даст никаких значительных результатов ни одной из сторон. О сотнях тысячах убитых, об огнеметах, газовых снарядах и штурмовых отрядах, которые применят германские войска.
        - Так об этом было известно еще две недели тому назад? Я правильно понял? - при этом кайзер гневно взглянул на своего начальника генерального штаба. - Как это могло произойти?!
        Император еще секунду смотрел на Эриха фон Фалькенгайна, а потом резко протянул руку и схватил сложенный листок со стола. Развернув его, он прямо впился в него глазами. Перечитав содержимое листочка несколько раз, он нахмурил брови. С минуту невидящим взором смотрел в пространство, затем очнулся, снова пробежал глазами текст и вдруг неожиданно протянул листок генералу:
        - Читайте вслух, генерал.
        Начальник генерального штаба осторожно взял листок и прочитал:
        - В 1916 году Германия запросит мир, но так его и не получит. 1918 год станет смертельным для Германской империи. В 1919 году Вильгельм II будет объявлен военным преступником и главным виновником мировой войны.
        Генерал поднял глаза и посмотрел на императора:
        - Что это?
        - Не прикидывайтесь дурачком, Эрих. Это предсказание.
        - Гм. Это так, ваше величество, но оно какое-то странное. Все пророчества, что мне довелось слышать, были туманными и расплывчатыми. И вообще, вся эта мистика, спиритизм, по моему мнению…
        - Эрих, речь идет о точном и ясном предсказании. Другой листок о начале наших военных действий под Верденом должен был их подтвердить. Вы говорите, что конверт пролежал в вашем сейфе девять дней?
        - Да, ваше величество. Курьер барона, обер-лейтенант Данциг, передал мне письмо из рук в руки. Печать в канцелярии ставили при мне.
        - Гм. Барон фон Краузевиц, насколько я помню, имел своих агентов при русском дворе?
        - Да, ваше величество. Именно он наладил качественный канал сведений, поступающих к нему прямо из окружения русского императора. Это письмо было получено через его людей.
        - Так, может, это русская хитрость?
        - Думаю, что это наиболее верное решение для загадки. У них сейчас дела из рук вон плохи. Могу вкратце, если желаете, изложить ситуацию на русском фронте.
        - Генерал, уж поверьте мне, что надо, я уже знаю, - в голосе императора появились нотки злости и раздражения.
        Начальник генерального штаба, знавший императора с детства, понял, что тот принял все написанное близко к сердцу и сейчас нервничает. В такие минуты его нельзя было успокаивать, потому что тогда он начинал еще больше злиться. Лучшим вариантом было помолчать и дать ему прийти в себя. Но долгое молчание так и не сняло напряжения, царящего в кабинете. Генерал видел это по выражению лица Вильгельма. Ему не хотелось говорить, но письмо требовало принятия четких и конкретных, а самое главное, немедленных решений.
        - Извините, ваше величество… - генерал сделал паузу, как бы спрашивая разрешения на продолжение фразы.
        - Говорите, Эрих. Я вас слушаю.
        - Мне тут в голову пришла одна мысль. Меня не зря выбрали курьером для доставки этого послания. Если это письмо действительно пришло от русских, то они знают, что я не хотел войны с Россией, отсюда легко напрашивается вывод…
        - Ваша мысль понятна, генерал, - голос кайзера выдавал его крайнюю задумчивость. Даже торчащие усы не придавали ему обычного грозного и залихватского вида. - Знаете, Эрих, я тут прикинул по датам, стоящим на конверте… Получается, что оно написано за три недели до сегодняшнего дня.
        - Ваше величество, все же я думаю, что это какая-то хитрая игра русской разведки. Правда, мне пока не понятны ее цели.
        - Об этом мы узнаем в течение пары недель, после нашего наступления. Нам об этом дадут знать французы. Если они не в курсе этого послания, то… надо будет все тщательно обдумать.
        - Вы хотите сказать, что это шаг русских к примирению?
        - Как по-другому можно это истолковать?! Если это так, то французы запросят помощи у союзников и, в первую очередь, у русских. Нам надо только подождать.
        - Если я вас правильно понимаю, ваше величество, то мне надо дать соответствующие указания нашей разведке.
        - Вы правильно понимаете, Эрих. Сформулируйте задание как можно нейтральнее, чтобы нельзя было догадаться о его сути. Тут есть еще одна странность. Заметили?
        - Попробую предположить, ваше величество. В письме нет ни шантажа, ни угроз. Кто-то, ничего не требуя взамен, сообщает нам, что произойдет в грядущем.
        - Что вы думаете по этому поводу?
        - Извините меня, ваше величество, но мои сомнения насчет подобных предсказаний никуда не делись. Мне проще допустить, что наши планы каким-то образом оказались известны русским, чем признать факт ясновидения!
        Кайзер встал, прошелся по кабинету, потом остановился рядом с генералом.
        - Эрих, мне нужно все знать об этом прорицателе. Результаты докладывать мне лично! Идите!
        Генерал резко развернулся и зашагал к двери.
        «Его голос. В нем чувствуется страх. Дьявол! А я? Что будет со мной, если Германия падет?!»
        Глава 14
        Весна полностью вступила в свои права. Морозы сменила противная слякоть, галоши прохожих противно зачавкали в жидкой грязи. Мелкий противный дождик сек лица горожан, заставляя их прятаться под зонтами и поднимать воротники пальто. Я стоял у окна и смотрел на серые тучи, висящие над городом, готовые вот-вот разразиться очередным дождиком на мокрую брусчатку, и лужи, которые старательно обходили прохожие.
        «Почти год, как я нахожусь в этом времени. Хм. Как-то странно звучит. Да и как вообще подобное заявление звучать должно? - тут начало моих рассуждений было прервано длинным, напористым звонком в дверь. Я не стал задаваться вопросом о том, кто это может быть, так как почти на девяносто пять процентов был уверен, что это Пашутин. Как-то так получилось, что мы с ним сошлись, несмотря на 14 лет разницы в возрасте. Судя по тому, что мне пришлось видеть за линией фронта, он был не только хладнокровным профессионалом, хорошо владеющим оружием, но и человеком, умеющим думать и взвешивать последствия своих поступков. При его кажущейся открытости и хорошо подвешенном языке у него была масса приятелей, но вот насчет друзей, наверное, этого нельзя было сказать. Насчет семьи я тоже ничего не мог сказать. Мне даже было неизвестно: в разводе он с супругой или просто живут порознь. Как не знал, есть ли у него дети. Мы не лезли друг другу в душу, что обоих вполне устраивало, зато новости, политику и военные действия обсуждали оживленно и с определенным удовольствием, причем все чаще приходя к тому, что наши мнения
по большей части совпадают. Именно поэтому он был у меня хотя нечастым, но всегда желанным, гостем.
        - Здорово, Сергей! Гостей принимаешь?
        - Здравствуй! Заходи.
        Не успел я закрыть дверь как он, понизив голос, спросил меня:
        - Ты знаешь, что за твоим домом следят?
        - Нет.
        - Ты куда-то влез?
        - Что влез - знаю, а вот на счет слежки впервые слышу. Впрочем, это можно было предсказать.
        - Так-так, это становится интересным. Расскажешь? - тревога из глаз исчезла, сменившись любопытством.
        - Пока не могу. Слово дал.
        - А потом, значит, сможешь? Я правильно понимаю?
        - Правильно.
        - Так-так. А когда меня на допрос как уличенного в связи с тобой потащат, знаешь?
        - Как только выйдешь от меня. Процедура стандартная. Сырой каземат, пытки, а потом… Но ты мне вроде как друг, поэтому закину за тебя словечко. Надеюсь, что ко мне прислушаются и заменят тебе виселицу - расстрелом.
        - Очень смешно, но скажу тебе сразу - филеры, которые за тобой ходят, явно не рядовые. Опытные агенты.
        Его вторая натура разведчика, даже не столько из любопытства, а сколько чисто автоматически пыталась выжать из меня хоть какую-ту крупицу информации. Я внутренне усмехнулся и спросил:
        - Ты лучше скажи, каким ветром тебя ко мне занесло? Наверное, недели три прошло, как мы с тобой виделись в последний раз.
        - Погоди! - тут он стал шарить по карманам своего пальто, по очереди извлекая из них бутылку коньяка, лимон, три яблока, шоколадку, поочередно суя мне в руки. - Неси в гостиную. Я сейчас.
        Выложив все это на стол, я пошел на кухню нарезать ветчины и сыра. Спустя несколько минут появился Пашутин с лимоном.
        - Сыр и ветчина?! Мне и невдомек было, что ты такой хозяйственный. Строгай, строгай, только не забудь потом лимончик порезать.
        Спустя десять минут мы сели за стол.
        - По-прежнему не пьешь? - поинтересовался ротмистр, наливая себе коньяк.
        - Нет.
        - За наше с тобой здоровье! - и Пашутин залпом влил в себя сто граммов коньяка, после чего лизнул дольку лимона и положил ее обратно на блюдце. - Эх, хорошо!
        С минуту мы разглядывали друг друга, потом он спросил:
        - Так и живешь один? Не скучно? Мамзельку какую-нибудь взял бы на постой! И в хозяйстве поможет, и постель согреет. Или уже есть?
        В ответ я пожал плечами и в свою очередь спросил его:
        - Ты-то как сам?
        - Весело живу! Пришел нам на днях приказ: принять все необходимые меры для усиления работы разведки и контрразведки, дабы искоренить повсеместно шатание вражеских шпионов, шастающих в наших прифронтовых зонах. А к нему приложена интересная бумага: рассмотреть вопрос о создании северной школы разведчиков. Вот ты мне скажи, почему эта светлая мысль не пришла в голову нашему высокому начальству, когда война только начиналась? - Его лицо на мгновение сморщилось, словно он надкусил лимон, потом махнул рукой. - Наши почесали в затылке и отдали другой приказ: набрать людей из полиции и армии, а затем организовать для них курсы разведчиков! Ты человек со стороны, вот и скажи мне: чему можно обучить человека за три месяца, который к тому же относится к подобного рода службе с брезгливостью?
        - Почему именно северная школа разведчиков?
        - Потому что будет и южная школа.
        - Для Турции?
        - Для нее, родимой. Но это пока не скоро.
        - Хорошо, но ты-то здесь при чем?
        - Да притом! - Пашутин кисло усмехнулся. - Две недели тому назад меня срочно вызвало начальство и заявило, что хватит мне прохлаждаться - надо готовить разведчиков. Я тут же скромно так спрашиваю, а как насчет моего прошения об отправке на фронт, а мне говорят: у нас нет привычки разбрасываться опытными кадрами, поэтому извольте, господин офицер, выполнять приказ! Как тебе это нравится?
        - Ты что, теперь преподаешь на курсах?
        - Угу. Вхожу в комиссию по отбору кандидатов и одновременно преподаю на курсах! Это что-то! Ты бы видел это сборище идиотов! И при этом я ничего удивительного не вижу! Армейцы сознательно подсовывают нам тех, от которых хотят избавиться!
        - Сочувствую. У меня где-то жилетка была. Сейчас достану, одену, и ты в нее всласть поплачешься.
        - Ха-ха-ха! Ты все такой же, парень! Холодный, рассудительный, но при этом не обделен чувством юмора! Очень редкое качество! Знаешь, собственно, из-за твоих качеств я и пришел.
        - Никак решил меня на свои курсы затащить?
        - Думал. Теперь даже не знаю. Слушай, может, это не слежка, а, наоборот, охрана?
        - Им виднее.
        - Точно! Попробовать узнать? У меня есть кое-какие знакомые…
        - Не надо!
        - Как хочешь! Хм! Слушай, а чего мы сидим, словно бедные родственники, приглашенные в гости к богатому дяде?! Давай выпьем и закусим! Эй! Может, хоть раз, из уважения ко мне ты выпьешь рюмочку?!
        - Уговорил.
        Я встал и достал из буфета графинчик и стопочку, затем поставил все это на стол. При виде графинчика Пашутин всем телом подался вперед.
        - Это что?!
        - Вишневая наливка.
        - Хе! Я-то думал… Ладно, пей свой сладкий компот, а я по Шустову пройдусь. Подняли! Так пусть удача всегда сопутствует нашим делам!
        Мы чокнулись и выпили.
        В газетах написали, что Николай II снова отправился в Могилев. Мне, честно говоря, уже мало верилось, что царь примет мои доводы. Правда, несмотря на это, за внешней политикой и за событиями на фронтах я продолжал следить с неослабным вниманием. Так, я прочитал в газетах, что перед поездкой в ставку царь принял французского посланника и пообещал помочь своему союзнику, оказавшемуся в трудном положении.
        «Что ж, гражданин Романов, вы тут на хозяйство поставлены и вам решать, как дальше жить».
        Именно поэтому телефонный звонок, раздавшийся спустя две недели, стал для меня в некоторой степени неожиданностью. К этому моменту я уже пришел к мнению, что туманные и невнятные предсказания старца для царской четы более приемлемы, чем мои. Они указывают на какую-то неопределенную угрозу, о которой толком неизвестно: сбудется она или нет. Их можно было понять: так жить спокойнее, чем, рвя жилы, бороться за свою судьбу.
        - Сережа, жду тебя завтра, - раздался в трубке голос Распутина. - Приезжай к девяти утра. Встречу.
        - А есть смысл, Григорий Ефимович? Эти пустые разговоры ни к чему…
        - Царь хочет тебя непременно видеть.
        - Буду.
        Нетрудно было догадаться, что это приглашение так или иначе связано с французами. Распутин встретил меня у входа во дворец, как это бывало и раньше. На нем была голубая шелковая рубашка, поддевка, высокие лаковые сапоги. Провел в кабинет российского самодержца. Царь стоял и смотрел в окно, но стоило нам зайти, как он сразу повернулся к нам.
        - Здравствуйте, ваше императорское величество.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. Вы, вероятно, догадываетесь, почему приглашены?
        - Французы попросили помощи.
        - И это тоже. Так же получены сведения, что германский император проявил немалый интерес к вашим предсказаниям.
        Я молчал, ожидая, что он еще скажет. Царь подошел к столу, но садиться не стал.
        - У вас есть для меня новости? - поинтересовался он.
        - Нет, ваше императорское величество.
        - Пусть так. Зато мне есть, что вам сказать.
        - Внимательно вас слушаю, ваше императорское величество.
        - Я хорошо знаю своего царственного кузена и не сомневаюсь, что он захочет новых доказательств.
        - Не даете ли вы мне таким образом понять, что мои слова о сепаратном мире с Германией вы приняли благосклонно?
        - Александра Федоровна просила меня, чтобы я без предубеждения отнесся к вашим предсказаниям. К тому же в кое-чем я с вами согласен. России нужна передышка. Полгода, а лучше год. Но как ее получить, не поступаясь честью? Наши обязательства перед союзниками, как цепи, связывают меня.
        - Ваше императорское величество, разрешите вас спросить?
        - Спрашивайте.
        - Военная операция в Белоруссии, в районе озера Нарочь, была лично вами отменена?
        Император бросил на меня сначала удивленный взгляд, но уже спустя пару секунд понимающе ухмыльнулся сквозь усы.
        - А я только хотел удивиться! Да, действительно, для того чтобы оттянуть германцев, по просьбе французского командования, был разработан этот план. Наше наступление началось, как мне помнится, девятого марта, но спустя двое суток завершилось из-за непогоды. Дороги - сплошная жидкая грязь. Окопы, землянки - все залито водой. Что тут сделаешь! Стихия на этот раз победила человека.
        Император говорил вполне искренне, и все же, он, похоже, прислушался к моим словам.
        «Надо проверить».
        - Можно еще вопрос?
        Царь утвердительно кивнул головой и потянулся к папироснице.
        - Сколько погибло солдат во время этой операции?
        Николай II только хотел поднести пламя спички к папиросе, но отвел руку, затем достал папиросу изо рта и с нескрываемым удивлением сказал:
        - Мне докладывали, но точно не скажу. По-моему… около двух тысяч. А что?
        - Если бы эта операция не была вовремя остановлена, то в ходе ее погибли бы около восьмидесяти тысяч русских солдат и офицеров.
        Император нахмурился, потом прикурил, стараясь не смотреть на меня. После долгой паузы бросил на меня уничтожающий взгляд и сказал осуждающе:
        - Вы поступили бесчестно. Все знали, но ничего мне не сказали.
        - Во время нашей предыдущей встречи вы мне ясно дали понять, что ничьи советы вам не нужны. Я принял это как должное, ваше императорское величество, предоставив вам свободу выбора.
        Царь сделал подряд две глубокие затяжки, потом медленно загасил папиросу в пепельнице и, избегая встречаться со мной глазами, повернулся в сторону окна. Некоторое время смотрел на низкие, темные тучи, висевшие над городом, потом произнес, так и не повернувшись ко мне лицом:
        - Вы свободны, поручик.
        Распутин вышел вместе со мной, не сказав за все это время ни слова. Только когда я, надев пальто и шапку, был готов выйти на улицу, негромко сказал:
        - На днях еду домой. Вернусь ли - не знаю. Прощевай, Сергей.
        - Даст бог, свидимся, Григорий Ефимович.
        - Не знаю. Не знаю. Душу чего-то щемит. Словно навсегда уезжаю.
        Не знаю, насколько повлиял наш последний разговор на правителя России, но когда в ставку прибыли французские министры с просьбой прислать русских солдат на помощь Франции, их приняли довольно сдержанно. Отголоском этого стали статьи в газетах, в которых писали, что французам и англичанам, если они хотят победить в этой войне, надо не сидеть за колючей проволокой и держать оборону, а наступать. В результате союзники уехали ни с чем.
        В его следующий приезд из ставки я был вызван к царю телефонным звонком из императорской канцелярии. Николай II на этот раз был улыбчив и явно чем-то доволен. Даже поздоровался со мной первым и сразу задал ставший уже привычным вопрос:
        - У вас есть что-либо новое для меня?
        - Да, ваше императорское величество. Как для вас, так и для германского императора. С чего начать?
        - С моего кузена.
        - Морская битва между флотами Германии и Англии произойдет 31 мая - 1 июня 1916 года, в Северном море близ датского полуострова Ютландия. В ней примут участие около двухсот кораблей с обеих сторон, причем ни та, ни другая сторона не добьется большого успеха.
        - Это все?
        - Да, ваше императорское величество.
        - Хорошо, - и он нажал кнопку электрического звонка. На пороге буквально спустя мгновение появилась фигура дежурного офицера.
        - Бумагу, письменные принадлежности, конверт. Да и подготовьте сургуч, чтобы письмо запечатать.
        Когда мое письмо было вложено в запечатанный конверт и унесено для отправки в Швецию, император снова обратился ко мне:
        - Порадуете чем или снова опечалите…
        Недоговорив, он держал паузу, выжидающе глядя на меня.
        - Порадую, ваше императорское величество. Луцкий прорыв, намеченный на двадцать второе мая, принесет большой успех русской армии. Наибольшего успеха достигнет армия под руководством генерала Каледина.
        - Я рад, что вы на моей стороне, Сергей Александрович, потому что враг из вас получился бы серьезный. А новость действительно хорошая. Даже что там - отличная! Что вы мне еще скажете?!
        - Ваше императорское величество, вам не хотелось бы стать народным героем?
        Император посмотрел на меня, будто видел впервые.
        - Что за блажь вам пришла в голову?
        - Не блажь, а принятие кое-каких мер для возвеличивания образа царя в глазах народа.
        - Не понимаю. Будьте любезны, объяснитесь.
        Неожиданный успех русской армии, по моему мнению, являлся неплохим способом подправить имидж царя в народе, который в последнее время стал сильно тускнеть. Раз появилась возможность, то просто глупо было ее упускать.
        - Просто нужно ваше присутствие на участке фронта, с которого начнется и будет развиваться наступление. Несколько дней. Максимум - неделя. Пару раз выступите с речью перед солдатами, уходящими на фронт. Посетите фронтовой госпиталь, поговорите с ранеными, вручите награды достойным. Еще. Если есть такая возможность, ваше императорское величество, то пусть будет вокруг вас поменьше свиты. Без ваших генералов солдаты почувствуют и поймут, что вы не где-то там, а здесь, с ними, рядом.
        Император задумался. Я уже подумал, что зря сказал насчет его свиты, как царь поднял на меня глаза:
        - Я прикажу внести соответствующие изменения в распорядок моей предстоящей поездки на фронт.
        На рассвете 22 мая по всему Юго-Западному фронту загремела артиллерийская канонада. Снаряды сметали проволочные заграждения врага, уничтожали блиндажи и укрепления. Вслед за этой подготовкой началось наступление по всему Юго-Западному фронту. Войска одерживали победу за победой, захватывая пушки, пулеметы, пленных.
        Российский император все это время проводил среди частей, идущих на фронт, посещал полевые госпитали, беседовал с ранеными солдатами, хвалил их за смелость и стойкость. Были проведены две торжественные службы за победу русского оружия. Одна из них прошла в Минске, в госпитале, другая - на передовой, где царь, без свиты, стоял среди солдат и истово молился. Он также участвовал в награждении первых отличившихся в сражениях солдат и офицеров, но апофеозом стало его выступление перед одной из пехотных дивизий перед самой отправкой в бой. Помимо солдат и офицеров поодаль стояли толпы крестьян, пришедших из местных деревень, чтобы увидеть и послушать царя. Николай II, без свиты, сидя на коне перед строем, окруженный лишь казаками из конвойной сотни, только закончил свою речь, как какой-то, совсем молоденький, прапорщик, стоявший в первом ряду, выхватив из кобуры револьвер, выстрелил в него с криком: «Умри, сатрап!»
        Грохнул выстрел, и на какое-то мгновение все замерло, а затем так же стремительно пришло в движение. Казаки только рванулись вперед, выхватывая шашки, как ближайшие к прапорщику солдаты, в стихийном порыве, сбив ряды, буквально втоптали в жидкую грязь неудавшегося цареубийцу. Минута, другая… и бушующая в своем неистовстве солдатская масса дрогнула, замедлила движение и стала медленно растекаться по сторонам, открывая взору государя втоптанную ногами и вбитую прикладами в грязную землю темную фигуру, размытыми очертаниями напоминающую человеческое тело. В лицах и глазах солдат только начали проступать растерянность и страх за содеянное, как вдруг чей-то голос затянул гимн Российской империи. Солдатские лица посветлели и, обратив взгляд на царя, все как один, подхватили слова: «Боже царя храни!!»
        Все произошло настолько быстро, что царь, не успев даже осознать всю опасность, при виде столь явного проявления народной любви, как написали в газетах, был растроган до глубины души и слушал, как поют солдаты, украдкой вытирая слезу. Закончив петь, солдаты снова развернулись в шеренги, после чего раздались команды офицеров, и дивизия, построившись в походный порядок, торжественно промаршировала мимо императора, отправляясь на фронт.
        Мне стало известно об этом случае из газет, которые за последние недели написали множество хвалебных статей о государе. На фоне победоносного наступления действия царя смотрелись не хуже, чем геройские подвиги солдат и офицеров на фронте. Прямо по ходу рождались легенды, сплетни и различные истории, где император прямо являл собой символ победы русского оружия. В церквах городов и сел, под звон колоколов, наперебой шли службы во здравие царя-победителя. По его возвращении в столице прошел слух, что Гришка Распутин не сам уехал из столицы в Тобольск, а царь его туда сослал за недостойные проделки и пьяные выходки. В этом была определенная доля правды.
        Зная, что Александра Федоровна одно время очень сильно настаивала на возвращении старца в столицу, я попросил государя не делать этого, хотя бы в ближайшие месяцы, объяснив тем, что большая часть сплетен пристает к царской чете именно через разгульные похождения Распутина. Судя по всему, между супругами произошел разговор на эту тему, ставший затем каким-то образом достоянием чужих ушей. Мнимая ссылка Распутина с восторгом была принята двором, либеральной интеллигенцией, а главное, народом, еще больше подняв имидж правителя России.
        Николай II, чувствуя себя триумфатором, купался в лучах славы. После черной полосы поражений вот она - славная победа русского оружия! Это мнение в нем поддерживало и его ближайшее окружение, льстиво утверждая, что только его блестящий ум командующего сумел указать путь победы для России. Я же считал, что это пустая трата времени. Сейчас, когда в народе вновь воспрянула вера в царя-батюшку, наступало самое подходящее время для укрепления власти. Для этого сначала требовалось убрать внутреннюю оппозицию, чтобы искоренить любую возможность проявления каких-либо массовых движений с намеком на государственный переворот. Ряд жестких мер должны были не только укрепить власть царя, но и показать всем, что время игры в демократию кончилось, при этом одновременно попытаться прийти к согласию с Германией. Если все пойдет как надо, то миллион демобилизованных крестьян, вернувшихся домой, быстро пригасят разжигаемое оппозицией недовольство в народе. Получив передышку, можно начать реорганизовывать армию, исходя не только из опыта войны, но и из того, что мне было известно. Снайперы, диверсанты, железные
дороги, автомобильный транспорт, моторизованные части, танки, самолеты. Усилить контроль по качеству армейских поставок. Улучшить условия рабочих и крестьян. При этом постепенно подбирать людей, которые должны были бы стать опорой для трона в настоящее время, а в будущем заложить основы нового правительства России, когда монархия, как власть, сама себя изживет. К сожалению, у моего плана был весьма существенный изъян, так как его основной двигающей силой был Николай II, а вот понимания с его стороны пока что-то не наблюдалось.
        Мои расчеты встретиться с ним сразу по приезде из ставки не оправдались, так как прошло уже две недели, как царь прибыл в столицу, но звонка из дворца так и не было. Было похоже, что император так до конца и не осознал особенностей складывающейся ситуации, а также ценности отпущенного ему времени.
        «Какими еще словами ему можно внушить…» - тут мои мысли прервал телефонный звонок. Звонили из дворца.
        - Господин Богуславский?
        - Да. Слушаю.
        - Вам телефонируют из личной канцелярии его императорского величества. Пропуск заказан, вам необходимо явиться к десяти утра.
        - Хорошо. Буду.
        В отличие от Распутина дворцовая охрана, конвойные казаки и слуги относились ко мне приветливо, не чиня никаких препятствий. Причину подобного отношения мне удалось узнать из чисто случайно подслушанного разговора. Оказывается, во дворце обо мне распространилось мнение как о человеке, по наущению которого император отправил всем ненавистного старца в ссылку. Поздоровавшись, я сразу заметил, что император не в настроении, и это меня несколько удивило, так как дела на фронте пока складывались неплохо. Неважно выглядела и его жена. Когда меня провели в кабинет, она сидела на подлокотнике кресла мужа. На обоих лицах лежала печать усталости и тщательно скрываемой тревоги.
        Глядя на них, я видел не царскую чету, сильной и властной рукой управляющую великой державой, а супружескую пару, любящих друг друга людей, к тому же замкнувшихся на собственной, домашней драме - болезни наследника, что сильно мешало им обоим воспринимать окружающую действительность.
        Поздоровавшись, стал ждать объяснения вызову. Ответ не заставил себя долго ждать. Александра Федоровна встала, теребя в руках кружевной платочек, потом сказала:
        - Сергей Александрович, Григория сейчас нет. Он был единственным, кто мог пролить бальзам на мое израненное сердце, успокоить мои мятущиеся мысли…
        Не договорив, она замолчала, судорожно прижимая руки к груди. Ее глаза повлажнели.
        - Аликс, я прошу тебя… - раздался голос императора.
        - Хорошо, Ники, я буду сильной.
        Мне уже доводилось слышать, что они так называют друг друга между собой, но при мне подобное происходило впервые.
        - Сергей Александрович… прошло столько времени, может, хоть сейчас вы можете сказать… о судьбе нашего сына.
        - До июля 1918 года он был жив. Более мне ничего неизвестно, ваше императорское величество.
        - Они же дети! За что их…! - императрица не договорила и, не сдерживая больше слез, заплакала, прижимая к глазам платок.
        - Аликс, дорогая, пожалуйста, успокойся. - Николай II поднялся и прижал жену к себе.
        Спустя несколько минут раздался ее подрагивающий голос:
        - Все хорошо, Ники. Мне уже лучше.
        Спустя несколько секунд императрица отстранилась, затем отняла от лица платок и посмотрела на мужа.
        - Ники!
        Царь взял ее за руки и, глядя ей в глаза, сказал:
        - Дорогая, что бы ни произошло, я верю, что мы встретим все невзгоды и ненастья с любовью в сердце друг к другу и нашему Создателю!
        - Да, Ники, да!
        В их словах было столько теплоты и любви, что мне стало немного неудобно, словно я случайно подсмотрел за любовной сценой.
        - Будь сильной, Аликс. Ради будущего наших детей.
        - Хорошо, дорогой. Я взяла себя в руки, - она слабо улыбнулась, после чего повернулась ко мне. - Сергей Александрович, у меня к вам есть еще один вопрос.
        - Я внимательно вас слушаю, ваше императорское величество.
        - В послании Павла Первого своему потомку, в ряде предсказаний были такие слова: «Путь твой на Голгофу будет устлан волею некоторых твоих подданных, но и заморским золотом». Вы не знаете, как понять их?
        - Возможно, ваше императорское величество.
        - Как вас понять? - напряженным голосом спросил меня царь.
        - В тот самый ответственный момент, когда будет решаться судьба России, многие из вашего ближайшего окружения предадут вас, причем не из личной ненависти к вам, а потому что искренне будут считать, что этой стране нужно новое правление. Другие же, купленные за английское и американское золото, будут сознательно клеветать на вас, желая вашей скорейшей смерти.
        - Господи, почему?! - воскликнула императрица. Сейчас в ее голосе звучал неприкрытый страх. - Мы же никому ничего плохого не сделали! Старались помогать… Не понимаю. Просто не понимаю!
        - Почему именно английское и американское золото?
        - Мне можно говорить открыто, ваше императорское величество? - обратился я к Николаю II.
        При моем вопросе на его лице проскочила тень раздражения, но возражать он не стал:
        - Мы вас слушаем.
        - Потому что от развала России и Германии именно эти страны смогут получить наибольшую прибыль. Начиная от политического влияния в мире и кончая заморскими владениями. Вы не представляете, сколько они золота получат, поставляя оружие, боеприпасы и товары первой необходимости в разоренные войной страны… Они, как стервятники, будут жировать на трупах павших империй.
        - Империй?! - воскликнула императрица, глядя почему-то не на меня, а на мужа. - Как это понять?!
        - Аликс, дорогая, я не хотел тебя беспокоить понапрасну. Зачем тебе знать лишнее?
        - Это не лишнее! Я хочу понять, что будет с нами! Мне страшно! Я не хочу жить в безликом страхе, ожидая чего-то ужасного! Ты это понимаешь?! Я хочу знать!
        - Хорошо. По предсказаниям Сергея Александровича падет не только Россия, но и Германия вместе с Австро-Венгрией. А еще Османская империя.
        - Что с ними будет? - теперь вопрос Александра Федоровна уже адресовала мне.
        - В Германии будет республика. Кайзер отправится в изгнание. Австро-Венгрия распадется на отдельные государства. То же самое произойдет и с Османской империей.
        - Боже, как такое может быть? Ники?!
        Царь бросил на меня быстрый взгляд, потом перевел взгляд на супругу и сказал:
        - Думаю, что планы относительно нашего будущего уже имеются у Сергея Александровича.
        - Вы знаете, что среди членов Государственной думы идут разговоры о свержении власти? - неожиданно спросил я у императора.
        - Хм! Да… - тот несколько смутился. - Мне докладывали о подобных настроениях. Только, поверьте мне, их разговоры не стоят и выеденного яйца. Они не изменники, а обычные болтуны с длинными языками. Во все времена на Руси принято ругать власть. Не более того.
        - Вы не правы, ваше императорское величество. Разговоры идут о государственном перевороте, причем ведут их люди, обладающие определенной властью и влиянием. Если не принять мер сейчас, то в дальнейшем их разговоры выльются в революцию, которая расколет Россию надвое, сведя русский народ в братоубийственной войне.
        - Это должно произойти в восемнадцатом году?! - вмешалась в разговор Александра Федоровна.
        - Раньше, ваше императорское величество. Все начнется в 1917 году.
        - Так скоро? - императрица растерянно и тревожно посмотрела на мужа. - Надо что-то делать! Прямо сейчас!
        - Успокойся, дорогая. У нас есть время. Поверь мне, мы обязательно что-нибудь придумаем! А сейчас, пожалуйста, иди к сыну.
        Императрица бросила сначала взгляд на мужа, потом на меня и тихо сказала:
        - Я верю вам, Сергей Александрович. Не бросайте нас на произвол судьбы.
        После того как за ней закрылась дверь, император сердито заявил:
        - Зачем вы лишнее говорите?! Она и так вся на нервах! У сына снова…
        Он раздраженно махнул рукой и замолчал.
        - Извините меня, ваше императорское величество.
        В кабинете стояла тишина, пока император сам не прервал затянувшуюся паузу:
        - Что будет с великими князьями и их семьями?
        - Здесь точно я вам не скажу. За исключением одного, кто придет в Думу и тем самым спасет себе жизнь, все остальные великие князья с семьями будут расстреляны. Или почти все, - я сделал паузу, не зная, говорить ли дальше, глядя на расстроенное донельзя лицо императора, но потом решил резать правду-матку дальше. - На союзников не рассчитывайте. Когда наступит сложное для вас и вашей семьи время, ни французское правительство, ни ваш двоюродный брат Георг Пятый не протянут вам руку помощи. Более того, английский король откажет вам в приюте на своей земле, когда над вами нависнет смертельная опасность.
        Император замер, глядя на меня. В глазах неверие и испуг. Своими словами я разрушал в нем то, во что он хотел и продолжал верить - преданность и верность своей родни.
        - Нет. Нет! Я не могу подобному верить! Ваше провидение неверно, поручик! - и он бросил на меня взгляд. В нем читался страх, недоверие, сомнение и еще… надежда. Императору очень хотелось, чтобы я как-то смягчил свое предсказание, сделал его расплывчато-туманным, чтобы можно было и дальше верить тому, что его царственный кузен - благородный рыцарь без страха и упрека. Я же просто промолчал.
        «Хватит строить воздушные замки, господин Романов. Принимай все как есть или оставайся наедине со своей судьбой!»
        Судя по неприязненному взгляду императора, ему очень хотелось сказать нечто жесткое и нелицеприятное в отношении меня, но он сдержался. Взял папиросу, поднес спичку, потом подойдя к окну, какое-то время сосредоточенно курил, глядя куда-то вдаль.
        - Если все так, как вы говорите, то кому тогда вообще можно верить?! - так же продолжая стоять ко мне спиной, резко и отрывисто бросил мне царь.
        - Людям, с которыми вы будете связаны одной идеей, одной целью, ваше императорское высочество.
        - Как тогда жить, если не верить людям? - словно не слыша меня, задал новый вопрос, император.
        Посчитав этот вопрос риторическим, я предоставил ему самому отвечать на него, может, хоть так правильные выводы для себя сделает. После еще нескольких минут молчания царь отвернулся от окна, подошел к столу, аккуратно положил затухшую папиросу в пепельницу и только потом снова посмотрел на меня.
        - Кто еще меня предаст?
        - Государственная дума. Генералы. Ваш двор. Интеллигенция. И, наконец, народ.
        - Не понимаю. Просто не понимаю. Россию и людей, которых, мне казалось, знал… - голос императора стал глухим и усталым, а в глазах тоска. - Вдруг все разом стали для меня непонятны. За что? Ведь я всего себя отдавал, полностью и без остатка, выполняя свой священный долг перед русским народом и Богом. Не понимаю.
        - А вы уверены, ваше императорское величество, что действительно знаете Россию?
        Ответом на мой вопрос стал гневный огонек в глазах царя. Он был готов обрушить на мою голову гром и молнию, но в последнее мгновение все же сдержался и после длинной и тяжелой паузы спросил:
        - Кто из великих князей… придет в Думу?
        - Ваш двоюродный брат, великий князь Кирилл Владимирович, с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече явится 1 марта в Государственную Думу, чтобы предложить свои услуги новому правительству.
        - Значит, это он останется жив?
        - Да.
        После моего короткого ответа император, видно автоматически, пару раз качнул головой, словно бы в подтверждение своих мыслей. Похоже, эта кандидатура на будущее предательство у него не вызвала особых возражений. Прошло довольно много времени в молчании, пока Николай II, глядя куда-то в пространство, обдумывал то, что я ему сказал.
        Видно привыкал к мысли о всеобщем предательстве. И делал выводы. Наверное, поэтому, вынырнув из своих мыслей, он задал мне этот вопрос.
        - Мое отречение… пройдет добровольно?
        - Можно сказать и так, ваше императорское величество.
        Судя по его жадному, испуганному взгляду он хотел и в то же время боялся услышать подробности своего отречения, но я ничего говорить не стал по одной простой причине. Я не знал их сам. После короткой паузы он открыл рот, явно для того, чтобы расспросить меня более подробно, но в последний момент передумал, видно, подумав о том, что мое молчание было явно не без причины.
        Император отвернулся от меня. Сейчас у него было лицо уставшего, измученного человека. Он будто разом постарел на десяток лет.
        - Я бы уехал. Отрекся, забрал семью и уехал. Но как бросить Россию в такой момент?
        Идет война, а впереди грядет, как вы говорите, революция, которая зальет кровью страну. Ведь я не просто русский человек, я самодержец российский, не просто отвечающий перед богом за свой народ, но и готовый разделить его судьбу, какой бы она не была.
        - Вы правы, ваше императорское величество, но сейчас речь идет не о вашей жертве на благо родины, а о возможности изменить судьбу. Как свою, так и России.
        - Во всем да будет воля Божья, и противопоставлять ей себя великий грех, - после того как я ничего не ответил, государь очевидно принял мое молчание как немое отрицание своим словам и поэтому спросил: - Вы атеист, Сергей Александрович?
        - Не верю в Бога в обычном понимании этого образа, но что помимо нас существует какая-то мощная, непознаваемая и необъяснимая сила - допускаю. За примером далеко ходить не нужно, взять хотя бы мои сны-предсказания.
        - Хм! Значит, вы признаете, что дар вам дан свыше, а Бога не желаете признавать. Вы сами себе противоречите, Сергей Александрович.
        - Нет, ваше императорское величество. Просто мы верим по-разному. В первую очередь, я верю в человека, в его волю и разум, а вы - в неведомую мощную силу, которая направляет вас по жизненному пути. Чувствуете разницу?
        - Если так, как вы говорите, то почему мы живем по законам Божьим, а не людским? - при этом он бросил на меня быстрый, острый и вопрошающий взгляд.
        - А вы не задумывались над тем, что все законы божьи писаны человеческой рукой, а не ангельским пером? - я сделал короткую паузу. - Извините, ваше императорское величество, но давайте больше не будем говорить на эту тему, ведь как бы, не закончился этот спор, каждый из нас все равно останется при своем мнении.
        - Жаль. Но, наверное, вы правы. Изложите ваши мысли, как вы понимаете, что надо сделать, чтобы изменить… - он запнулся, а потом продолжил: - жизнь Российского государства.
        - Основную угрозу для власти на данный момент представляют различные революционные движения. Их представители, свободно и открыто, начиная от Думы и кончая агитаторами-революционерами в рабочих бараках, болтают о свержении самодержавия, тем самым развращая человеческие умы. Их лозунги, в отличие от речей ваших министров, просты и понятны простому человеку. Власть - народу. Заводы - рабочим. Землю - крестьянам. К сожалению, эта агитация уже сделала свое черное дело и всплеск народного гнева рано или поздно произойдет, но у вас, ваше императорское величество, сейчас появилась возможность повлиять на него, уменьшить его силу, - я сделал паузу, дав царю освоить сказанное мною. - Для этого надо прямо сейчас дать больше прав Отдельному корпусу жандармов. Одновременно предельно ужесточить ряд законов, касающихся наказаний социал-демократов и радикалов всех толков. Сформировать, в первую очередь, в Москве и Петербурге, а так же в ряде крупных промышленных городов, отдельные воинские части под командованием надежных офицеров, своего рода штурмовые отряды, которые можно будет бросить на подавление любого
мятежа. Одновременно с этими мерами приложить максимум усилий, для того чтобы заключить сепаратный мир с Германией.
        - Я не сторонник жестоких мер, несмотря на данное мне прозвище «Николай кровавый», но если сделать все то, что вы предлагаете, думаю, они придадут ему истинное значение.
        - Бунты и мятежи усмиряются не уступками, а вооруженной силой. Решиться на это нужно прямо сейчас, а уже в дальнейшем не отступать ни на шаг. Впрочем, решать только вам, ваше императорское величество.
        - Как часто я слышу эту фразу! От министров, генералов, Думы! Все почему-то думают, что только мне под силу решить все проблемы и ответить на все вопросы. Но я лишь только человек! Понимаете, Сергей Александрович, человек! Мне трудно, но я честно стараюсь нести груз ответственности на своих плечах! Честно! Я… - тут он оборвал сам себя, шагнул к столу, взял новую папиросу, прикурил. Сделав несколько быстрых затяжек, стряхнул пепел в пепельницу, снова повернулся ко мне. - Извините меня за эту вспышку. Устал. Очень хочу на море поехать. Просто сидеть, смотреть на синие волны и на своих детей, играющих на песке.
        Наступило молчание. Император смотрел куда-то в пространство. Судя по отсутствующему выражению его лица, он ничего перед собой не видел, полностью уйдя в себя. Я тоже стоял и думал о том, что государь, похоже, так и не воспринял масштаб опасности, нависшей над страной. Прошла минута, другая, папироса дотлела, и столбик пепла упал на пушистый ковер, только тогда государь очнулся и бросил на меня усталый, виноватый взгляд.
        - Давайте отложим наш разговор, Сергей Александрович. Устал я, а думать, тем более что-то решать, надо на свежую голову. Вы согласны со мной?
        - Да, ваше императорское величество, но перед тем как уйти, хочу вас попросить об одной услуге.
        - Слушаю.
        - Пусть с меня снимут наблюдение… или охрану, не знаю, какое название будет правильным.
        - Нет. И не просите. До свидания.
        Выйдя из дворца, я сразу отправился на рынок, так как пообещал супруге отца Елизария, будучи у них в гостях на прошлой неделе, принести в следующий раз отменных карпов. Благодаря знакомству с этой супружеской четой я теперь всегда был в курсе постов и мало-мальски известных религиозных праздников. Вот и сейчас пошел за рыбой, так как уже больше недели длился Петров пост и ничего скоромного есть было нельзя. Рыбу я купил у веселого, говорливого, под хмельком, мужичка, затем прогулявшись по рядам, купил сладких пирожков, до которых большой охотницей была Анастасия Никитична, а к чаю - печенья и связку бубликов с маком. Последнее, что купил, это были два десятка леденцов - петушков на палочке. Эти конфеты выдавались в качестве награды ученикам школы за хорошую учебу. Меня в доме священника никто не ждал, так как день моего прихода мы заранее не оговаривали, но в то же время я знал, что кого-нибудь из супругов обязательно застану. Войдя за подновленную ограду церкви, я увидел Светлану Михайловну Антошину, беседующую с женой священника. Вокруг них носились дети.
        «Большая перемена».
        В свое время я пытался углубить знакомство со старшей дочерью Антошина, но все наши встречи с ней ограничивались прогулками и легкими, ничего незначащими беседами. От нее я узнал, что помимо занятий в школе она дважды в неделю, по вечерам, вела кружок грамоты для фабричных рабочих, поэтому у нее было мало личного времени, и даже субботы и воскресенья она посвящала домашним хозяйственным делам.
        Насколько можно было судить по нескольким нашим встречам, я ей был не сильно интересен, поскольку романтики во мне было ровно ноль, зато рационализма - выше крыши. Только мои непредвзятые взгляды на те или иные события, людей или предметы привлекали ее внимание, и тогда мы могли долго спорить. К сожалению, я практически не знал классиков того времени, не разбирался в музыке и театре, а синематограф был мне смешон и неинтересен. Из-за всего этого я, очевидно, виделся ей узколобым прагматиком, так что теперь по большей части мы встречались у отца Елизария. Его жена оказалась отменной поварихой, и я, время от времени, забегал к ним обедать. К тому же у меня самого времени было не так уж много. Окато перенес наши тренировки на природу, доведя время занятий до шести часов в день. Визиты во дворец хоть и были редки, но при этом требовали немало времени на подготовку. Приходилось разбираться в вопросах, о которых я имел довольно отдаленное представление. Теперь мои походы в библиотеку были не просто пополнением общих знаний об окружающем меня мире, но и получением специфических сведений по конкретным
предметам.
        Стоило женщинам увидеть меня, как обе сразу замолчали, с любопытством уставившись на меня. Ученики, бросив на меня равнодушные взгляды, продолжили свои игры, за исключением одного мальчишки по имени Семен. Тот подбежал ко мне.
        - Здравствуйте, дядя Сережа!
        - Привет, парень. Как успехи?
        - Меня все хвалят!
        - Молодец! Держи награду! - и я вручил мальчишке леденец под восхищенные взгляды остальных детей.
        - Спасибо! - восторженно выдохнул парнишка.
        - Как дома?
        Глаза Сеньки тут же погасли, затем он опустил голову.
        - Понятно. Проводить после учебы домой?
        - Нет. Не надо. Батька тогда еще больше злобится.
        Порывшись в кармане, я достал пятьдесят копеек и отдал парнишке. Тот с жалкой улыбкой осторожно взял монету.
        - Беги.
        Мальчишка сорвался с места, а я подошел к женщинам и поздоровался.
        - Здравствуйте, Сергей Александрович, - чуть ли не хором сказали обе и, поняв это, весело рассмеялись.
        - Держите, Анастасия Никитична, обещанное! - и я протянул ей купленное мною на рынке.
        - А карпы, какие! Великаны! Ой! Пирожки! Балуете вы нас, Сергей Александрович! Идемте к столу! Без Петеньки сегодня будем обедать.
        - Отчего?
        - Вызвали его. Старуха Анисья Лазаватина преставилась. Часа через два только он будет, не ранее. Так я вас жду. Минут через десять приходите, а я пока на стол накрою.
        Когда попадья, нагруженная покупками, пошла к дому, я поинтересовался у Антошиной:
        - Как живете, Светлана Михайловна?
        - Могу пожаловаться только на время. Его постоянно не хватает.
        - Да и у меня его, особенно в последнее время, избыток не ощущается. Как Лизонька?
        - Завела себе гимназиста - верзилу и вертит им как хочет. Никакого слада с ней нет.
        - Может, это любовь?
        - Упаси бог! У него, по-моему, одни мышцы, а вот разумом Бог обделил.
        - Точь-в-точь, как я.
        - Не юродствуйте, Сергей Александрович. Вы… - она на короткое время задумалась, и в этот момент я ее перебил.
        - Оставим это. Лучше скажите: как ваш жених? Вы говорили, что он на фронте. Жив-здоров?
        - Валентин уже неделю как приехал домой.
        - Так что вы мне сразу не сообщили эту радостную новость?
        - Даже не знаю.
        В ее глазах появилась грусть.
        - Что-то случилось?
        - Вот вы, Сергей Александрович, тоже на войне были. Скажите: вы, когда вернулись, тоже озлобились на людей, на весь мир?!
        - Вот оно что! Сколько времени он провел на фронте?
        - Десять месяцев. Из них больше месяца пролежал в госпитале. Рана была тяжелая, он до сих пор хромает. Ему на три недели отпуск выписали по случаю ранения. Но вы мне так и не ответили.
        - Мой пример вам ничего не даст. К тому же второй раз мне недолго пришлось быть на фронте. Приехал, получил пулю в грудь и вернулся обратно. Он добровольцем пошел?
        - Да. Валя с последнего курса университета ушел в школу прапорщиков, а затем на фронт.
        - Мне все ясно, но вот объяснить вам будет трудно. Понимаете, у людей есть стержень, на котором весь его характер держится. При сильном давлении он может согнуться, а у некоторых людей сломаться. Это в том случае, когда человек долгое время переносит день изо дня сильные физические и психологические нагрузки. Был веселым, жизнерадостным парнем, а сломавшись, становится озлобленным, мрачным типом, с какой-нибудь манией. Обычно такие люди пытаются все это объяснить… Гм. Извините, я не психиатр, поэтому на этом моя короткая лекция заканчивается.
        - Вы понятно и хорошо мне все объяснили. Спасибо вам большое. А это как… Излечимо?
        - Я не доктор, Светлана Михайловна, а теперь, извините, мне надо идти. Голодный - сил нет.
        - Одну секунду! Сергей Александрович, вы не хотите пойти в «Привал комедиантов»?
        - Куда?!
        - Это такой театр-кабаре. Он пару месяцев как открылся. Попасть туда - почти невозможно, но папа сумел достать три входных билета. Вы как?
        - Несколько неожиданное предложение.
        - Я собиралась идти с Валентином и подругой, но та… внезапно заболела. Теперь один билет пропадает.
        - Схожу. Где и когда?
        - Завтра вечером. Представление начнется в семь тридцать. Марсовое поле, дом семь.
        - Где встречаемся?
        - Приходите к нам в шесть.
        - Договорились. До свидания.
        Глава 15
        «К середине 1916 года почти в каждой семье люди или носят траур по своим родным, павшим на поле брани, или думают о близких, воюющих на фронтах. О скорой победе давно уже никто больше не говорит. Начальные успехи наступления Брусилова на австро-венгерском фронте были лишь временным подъемом духа народа. Англичане и французы не торопятся атаковать, зарывшись в землю. Отгородившись от немцев десятками рядов из колючей проволоки, они ничего не предпринимают, чтобы оттянуть хотя бы часть неприятельских сил с русского фронта. Атаки «в штыки» и голой шашкой против превосходящего по вооружению германца обходятся русским войскам очень дорого, так как не хватает винтовок, патронов и снарядов, не говоря уже об элементарной организации тыла, нехватке медикаментов и перевязочных материалов. Но это только полбеды, так как в тылу русских войск развернуто свое, только политическое, сражение. Здесь партии различного толка воюют за умы народа, растлевая его, толкая на борьбу. Стачки, митинги, прямой саботаж. Это притом, что русский народ, который так и не понял, зачем нужна эта война, все же воспринял ее словно
бедствие, подобно большому пожару, который надо было тушить всем миром. Пришла беда - дадим ей отпор! Но бороться надо всем, как на фронте, так и в тылу, на пределе сил. Простым людям надо показать жертвенную готовность верховной власти пойти на все ради России, а что они видят вместо этого? Вялость, неуверенность и равнодушие в высших правительственных кругах и министерствах. Резкое возвышение неизвестно откуда взявшихся людей, которые занимают ответственные и важные посты в государстве, обходя знающих и уважаемых людей. Великие князья, за исключением геройской гибели князя Олега Константиновича, ничем себя не проявили, предпочитая оставаться в Петрограде и ничего не делать. В высшем придворном кругу не перестают плестись интриги за положение при дворе, за влияние и за материальные интересы. Все это создает благодатную почву для разного рода самых невероятных и в большинстве своем лживых слухов. Причем они, передаваемые из уст в уста, настолько искусно переплетены с правдой, что только наблюдательный и думающий человек мог задуматься о том, что это непросто народные выдумки, а самая настоящая
агитационно-провокационная война, ведущаяся «патриотами» России. Все идет в ход. Распутин. Нехватка сахара и хлеба. Императрица - немецкая шпионка. Цель всех этих слухов и нашёптываний совершенно ясна. Расшатывание умов. Подготовка к свержению власти. Народ, подавленный поражениями на фронте, потерями родных и близких людей и нехваткой продовольствия, склонен к поискам причин своих несчастий, а социалисты всех мастей уж постараются направить его в нужном направлении. Император, вы - безвольный человек, ваши представления о людях, составляющих окружение, не соответствуют действительности. Вы верите болтунам и пустозвонам, а они вас предадут, сделают жертвенным агнцем на алтаре буржуазной революции. Да хоть бы этим кончилось, государь! Ведь ничего у них не получилось, потому что, крича с трибун «Долой самодержавие!», Гучковы и Милюковы расшатали не основы самодержавия, как считали, а всю страну. Итог сказал сам за себя. Война, трудности, разброд и шатание спровоцировали кровавый и жестокий бунт, который сумели направить в нужное русло революционеры, появившиеся в нужное время. Хм! Речь неплоха, но…
неправдоподобна для слуха императора. Он по-другому смотрит и видит Россию, какой ему хочется ее видеть. Славные солдаты, желающие умереть за веру и отчизну. Добрые крестьяне, почитающие царя-батюшку. Прямо королевство кривых зеркал какое-то! Все! Хватит мыслить. Они уже выходят»
        Придя немного раньше назначенного времени, заходить в дом я не стал и, остановившись недалеко от входа, продолжил репетицию речи, которую готовил для императора. Следующая наша встреча, судя по всему, должна была определить, внимет царь моим доводам или останется верен своим принципам.
        Калитка в воротах отворилась в пять минут седьмого, пропустив сначала девушку, а за ней подпоручика. Тот слегка прихрамывал, опираясь на трость. Мне сразу показалось, что он слегка пьян. Когда они подошли, мои наблюдения подтвердились в виде мутного и злого взгляда, а также запаха. На груди парадного мундира висел крест. Подпоручик окинул меня злым, презрительным взглядом с ног до головы, а затем заявил вызывающим тоном:
        - Вы, милостивый сударь, почему не на фронте?!
        Не обращая на него внимания, я поздоровался с девушкой, после чего она растерянно представила меня своему спутнику:
        - Валентин, это человек, о котором я тебе говорила. Сергей Александрович.
        - Так вы мне так и не ответили на мой вопрос?! - не отводя от меня злого взгляда, резко выкрикнул Валентин.
        - Валентин, перестань сейчас же!
        - Погодите, Светлана Михайловна, - и я повернулся к ее жениху. - Кто вы такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?
        - Я тот, кто проливал кровь в окопах, пока ты просиживал штаны в тылу! Это тебе понятно?! Крест у меня на груди и трость в моей руке дают мне право спрашивать любого шпака, почему он не на фронте! Я достаточно ясно выразился?!
        - Вполне. И чтобы успокоить ваш патриотизм, скажу: я поручик в отставке. Имею два креста и два ранения. Вы удовлетворены?
        - Вы… фронтовик?! Почему вы мне сразу не сказали?! На каком фронте воевали, поручик?!
        - Об этом как-нибудь потом, - я повернулся к девушке. - Мы не опоздаем?
        - Да-да, идемте! Хотя спектакль начинается в половину восьмого, лучше прийти пораньше. Мы сможем выбрать себе места получше.
        Его взгляд на окружающий мир, на который подпоручик теперь смотрел через призму войны, виделся ему черно-белым. В каждом штатском мужчине, который попадался нам по дороге, ему виделся трус и дезертир. Он говорил об этом громко, во всеуслышание, бесцеремонно отвергая робкие попытки девушки успокоить его и перевести разговор на более легкую тему. Он много говорил о патриотизме, братьях по оружию, о тяжелых условиях, которые закаляют мужчину. Слушая его, мне нетрудно было понять, что война сломала его, превратив в озлобленного, зациклившегося на войне человека. Теперь мне стало понятно, почему девушка пригласила меня пойти на спектакль, а не свою подругу.
        Артистическое кафе располагалось в громадном подвале, разделенном на три зала. Фрески с гротескными изображениями гуляк и трактирщиков в первом зале, такие же арлекины в другом помещении, а вот третий был полностью черным, только потолок украшен мерцающими знаками зодиака, сделанными из осколков зеркал.
        Вычурные и надуманные наряды у большинства присутствующих посетителей соответствовали всей этой обстановке. Декорации, как сам сюжет и роли, недалеко ушли от оформления театра.
        Нимфы, эльфы и какие-то непонятные звери. Впрочем, полуобнаженные героини и эротические сцены кое-как поддерживали мой интерес к спектаклю, к тому же я откровенно развлекался, бросая взгляды на Светлану во время особенно игривых сцен.
        Уровень красной краски иной раз просто зашкаливал на ее лице, особенно, когда при этом она ловила мои взгляды. Обратно, мы ехали на извозчике. Сначала я отвез девушку домой, потом доставил в отчий дом подпоручика.
        Повернув ключ и открыв дверь, я услышал трель телефонного звонка. Подошел, снял трубку.
        - Господин Богуславский?
        - Да.
        - Канцелярия его императорского величества. Завтра в девять тридцать вас ждут во дворце. Утром без десяти девять за вами заедут.
        - Я и сам могу доехать.
        - Передаю, что приказано, господин Богуславский. Извольте быть готовы к этому времени, - сухим и казенным голосом отчеканили на другом конце провода.
        - Хорошо, - ответил я и повесил трубку.
        Когда без десяти девять я вышел на улицу, там меня уже ждал экипаж. Поодаль стояла пролетка, в которой сидела моя охрана. Не успел я сесть, как экипаж сразу тронулся. По дороге, от нечего делать, разглядывал прохожих, вывески и различную рекламу до тех пор, пока мне на глаза не попался яркий плакат о военном займе. Агитационными плакатами различного рода был оклеен почти весь город. На одних были нарисованы карикатуры, издевающиеся над германцами, австрияками и турками, на других просили отдать все свои силы для победы русской армии, а на третьих - как этот плакат, где на фоне солдата-пулеметчика, стоящего в окопе, призывали купить облигации военного займа.
        Мне уже доводилось видеть подобные плакаты о займах, но с пулеметчиком увидел впервые. Я собирался отвести от него взгляд, как неожиданно вспомнил то, что раньше ускользало от моего внимания, и все, наверное, от того, что ряд прочитанных некогда статей в Интернете выходил за рамки моих обычных интересов. Когда моя болезнь находилась на промежуточной стадии, я целыми днями лазил по сети, стараясь отвлечь себя от лишних мыслей, читая обо всем, что мне казалось интересным. Тематика была самая разная, в том числе и об истории оружия.
        Меня не интересовали конструкторские особенности или технические характеристики, а просто было интересно читать историю создания различных видов оружия, а так же короткие биографии их создателей. Вот только в памяти почему-то только сейчас всплыли фамилии конструкторов: Василия Алексеевича Дегтярева и Георгия Семёновича Шпагина.
        «Еще и Владимир Григорьевич Фёдоров. Ведь тогда я отметил, что все они перед Первой мировой войной жили. И вроде… вместе работали. Или нет? Гм. Конструкторское бюро? Не помню. Изобретали они, по-моему, автоматическую винтовку. Или кто-то из них? Пулемет Дегтярева появился уже после войны. В двадцатых-тридцатых годах. А автомат Шпагина уже в ВОВ. Впрочем, автомат можно купить у американцев. Он появится у них лет… через пять. Как его… «Траншейная метла». Еще…Токарев. Пистолеты ТТ. Как я мог забыть! Федор Васильевич Токарев. Еще Калашников. Нет! Тот родился уже позже, в советское время. Для начала и этих хватит».
        Захваченный новой идеей, я даже не заметил, как доехал до дворца. Меня встретили и провели уже привычным маршрутом в кабинет императора. Государь, как обычно, сидел за столом. Не курил, но в пепельнице, стоявшей на столе, уже лежало три окурка. Поздоровавшись с ним, сразу отметил, что вид у него какой-то странно-взволнованный. Прямо перед ним лежала темно-вишневого цвета папка из сафьяна.
        «Серьезный разговор грядет?»
        Подтверждением этой мысли стали первые слова царя:
        - Тот наш разговор все никак не дает мне покоя, Сергей Александрович. Все думаю о том, как Россия отвергнет и предаст меня. Как такое может быть?!
        «Вместо того чтобы скрутить своих врагов в бараний рог, как и надлежит истинному правителю, он решил поплакаться мне в жилетку! Будет тебе сейчас жилетка!»
        - Мои слова покажутся вам резкими, ваше императорское величество, но я думаю, что они необходимы.
        Царь бросил на меня недоуменный взгляд. Судя по началу разговора, ему хотелось рассудительной и задушевной беседы, а не новых нелицеприятных откровений, но отступать было уже поздно после того, как он сам вызвал меня на этот разговор.
        - Говорите, - в его голосе чувствовалось недовольство.
        - Все дело в том, ваше императорское величество, что вы далеки от действительности, глядя на Россию глазами своих царедворцев, которые используют вас в своих корыстных целях. Взять хотя бы крупные поставки военной амуниции и продовольствия. Сапоги с гнилыми подошвами и консервы, где мясо с душком, - не редкость в армии. Скажите, чем заслужил солдат, идущий на смерть за веру и отечество, такое обращение?! А ведь те, кто подписывает миллионные контракты и получает свою долю, наживаясь на страданиях людей, находятся рядом с вами, ваше императорское величество! Простым чиновникам к таким большим деньгам не подобраться. Но и они воруют, только по мелочи! Теперь об армии. Не буду говорить о нехватке ружей и патронов, зато скажу об организации службы тыла. Почему не хватает санитарных пунктов и лазаретов? Я уже не говорю об острой нехватке лекарств и перевязочных материалов, а ведь это первейшая необходимость для воюющих армий. А средства гигиены? Не хватает бань и прачечных. Вы никогда не задумывались над этим, ваше императорское величество?
        Царь не ответил, но зато теперь недовольство выражала вся его сущность, его каждое движение. Я усмехнулся про себя и продолжил:
        - Теперь самое главное: солдаты, в большинстве своем крестьяне, просто не понимают, за что воюют. Вы им говорите, что нужно помочь братьям-славянам на Балканах, а простой крестьянин не понимает, зачем ему это нужно. Он вырос в деревне, и ему понятны только такие слова: земля, пашня, сенокос, жатва. Зато находящийся рядом с ним агитатор-революционер говорит ему просто и доходчиво: пойдешь с нами - получишь землю! У тебя ружье, брат. Возьми и пырни штыком в брюхо богатею - капиталисту, министру, царю. Это они сидят на твоей шее, это они загнали тебя в окопы! Это они не хотят отдавать тебе землю! И что после этого думать крестьянину, которому из дому пишут родители и жена о том, что все дорого, что у крестьян реквизируют хлеб, что без мужчины невозможно прокормить семью!
        - Мне не нравится ни ваш тон, ни то, о чем вы говорите! - сейчас в голосе императора звучал гнев. - Вы не подумали о том, что ваши слова ничем не отличаются от речей этих, как вы выражаетесь, агитаторов!
        «Правду о себе никто не любит! Теперь только осталось позвать слуг, чтобы высекли на конюшне излишне болтливого холопа!»
        Царь несколько секунд смотрел на меня в ожидании моей реакции, но, не дождавшись, достал папиросу, закурил. Спустя минуту, после нескольких глубоких затяжек, спросил:
        - Почему вы молчите?!
        - Вижу, что вам не нравятся мои слова, ваше императорское величество, поэтому молчу, чтобы больше вас не раздражать.
        - Да вы, похоже, обижаться умеете. До этого как-то не приходилось замечать за вами такого. Даже удивительно, - сейчас в его голосе чувствовалась издевка.
        - Извините, ваше императорское величество, но чувство обиды, как и некоторые другие человеческие эмоции, мне не доступны, - увидев в его глазах недоумение, попробовал объяснить: - Видно, сказываются последствия ранения головы.
        Только я подумал, что эти объяснения излишни и могут вызвать ненужные вопросы, как вдруг увидел, что Николай II как-то переменился в лице.
        «Что-то гражданин Романов сегодня совсем странный. Прямо сам на себя не похож. И взгляд какой-то цепкий и ищущий».
        Император затушил папиросу, потом, после короткой паузы, начал говорить:
        - То, что вы сейчас сказали, Сергей Александрович, для меня не ново. Мы принимаем меры, нещадно наказывая мздоимцев и корыстолюбцев. О недочетах в военных поставках и работе служб тыла мне постоянно докладывают из главного интендантского управления. Да, я должен признать, что мы оказались не готовы к столь кровавой и затяжной войне. Но я верю в свой народ! Крепкий, выносливый, сильный верой, он не подведет ни меня, ни Россию! - государь видно хотел продолжать в том же духе, но, заметив иронию в моем взгляде, решил резко поменять тему. - Вы говорите о вооруженном мятеже, о революционерах, подстрекающих к свержению власти, о том, что Россия похожа на кипящий котел, готовый взорваться. Так вот, смею вам заметить, что в поступающих ко мне сведениях нет той опасности, о которой вы говорите. Есть много подобных случаев, но они все разрозненны. Есть социалисты, есть анархисты… Вон в Думе - целый блок оппозиции, который именует себя прогрессивным. Они поставили своей целью сформировать новое правительство, так как, видите ли, царь и его правительство не справляются со своей работой. К чему я вам все это
говорю. Вы ведь исходите только из своих снов-предсказаний, которые являются вам отдельными видениями, поэтому не можете видеть всю полноту картины, которая предоставлена мне. Донесения, что поступают ко мне, составляют люди, облеченные властью и имеющие большой опыт государственной службы. Вот вы говорите, что солдаты слушают агитаторов и настроены против меня, но позвольте мне вам не поверить. Я часто бываю на фронте, постоянно с ними общаюсь, разговариваю. Поверьте мне, солдаты любят меня. Я это чувствую. И я их люблю. Они видят это, понимают и ценят, - царь замолчал, а мне только после этой отповеди осталось тяжело вздохнуть. Похоже, я снова выстрелил холостым патроном.
        - Вы исходите из того видения, где в 1917 году рушится Россия. А правильно ли вы видите путь, которым она придет к великому бедствию? Нет. Вы не можете это видеть. Вы только предполагаете, как и я. Или, судя по некоторой уверенности в ваших словах, вы знаете нечто большее, но мне не говорите. Нет, упаси боже, я не подвергаю сомнениям ваши предсказания, но у меня есть подозрения другого рода.
        - В чем они выражаются, позвольте узнать, ваше императорское величество?
        - Мне хочется знать, что вы за человек.
        - Что именно вы хотите знать?
        - Не все сразу, Сергей Александрович. Давайте начнем по порядку. Доктор Плотников, лечивший вас после ранения в голову, утверждает, что вы просто уникальный случай в медицине, - он раскрыл сафьяновую папку и прочитал. - «Я не верю в чудеса, но в случае с Богуславским оно произошло, по-другому это никак назвать не могу». Это его слова. Другие врачи, обследовавшие вас, вторят ему, утверждая, что человек с подобным повреждением мозга никогда не может вернуться к нормальной жизни. А вы вернулись. Ничего не хотите сказать по поводу подобной странности?
        Сказать мне было нечего. Отрицать очевидное бессмысленно. Но и рассказывать правду о человеке из будущего у меня не было ни малейшего желания. Да и не имело это никакого смысла.
        - Наверное, меня хорошо лечили, ваше императорское величество.
        - Пусть так. В течение двух месяцев были опрошены десятки людей, с которыми вас, так или иначе, сталкивала судьба. Профессор Иконников считает вас истинным русским богатырем, а, по словам командира охотников, капитана Махрицкого, для него такой офицер, как вы, что большой золотой самородок для старателя. Говорили также с вашей сестрой, - тут император переложил листы в папке, потом пробежался газами по строчкам. - Вот! Суть ее слов такова: Сережа - очень хороший человек, но он совсем не похож на моего родного брата. Странно, не правда ли, Сергей Александрович, когда подобные слова говорит единокровная сестра.
        Николай II откинулся на спинку кресла, не сводя с меня взгляда. Некоторое время мы молчали.
        - Правда ли, что вы обладаете просто невероятной, нечеловеческой силой?
        - Силушка есть, отрицать не буду, ваше императорское величество.
        - То, что вы одним ударом можете убить человека, тоже правда?
        - Правда, ваше императорское величество.
        - Ничего не хотите сказать о спасении Марии Владимировны Крупининой?
        - Ничего, ваше императорское величество.
        - Странно, а ведь именно вы приняли непосредственное участие в ее судьбе. Похищение девушки произошло на глазах ее дяди, который сразу заявил об этом в полицию. В его показаниях упоминались и вы, но уже спустя пару дней он их изменил. Там же, в полицейском деле, упоминается о поджоге дома и большом количество трупов, которые нашли на пепелище. Затем, каким-то чудесным образом, Мария Крупинина оказывается дома, жива и здорова. И вы тоже. В то время как матерые преступники, за которыми полиция гонялась годами, были найдены мертвыми. Причем, все они были убиты без оружия, голыми руками, - цепкие глаза императора по-прежнему были неотрывно устремлены на меня. - Я бы сказал, что скромность украшает героя, если бы не свидетельства других людей, согласно которых вы выглядите как жестокий и хладнокровный убийца. Вы действительно участвовали в расстреле безоружных немецких офицеров?
        - Да, ваше императорское величество.
        - Ничего не хотите сказать в свое оправдание?
        - Нет, ваше императорское величество.
        - У меня в папке лежит отчет о некоем изобретении в области химии. По некоторым данным новый сплав, - тут император раскрыл папку и, найдя нужный лист, прочитал: - легкий и прочный, может быть весьма полезен в промышленности и технике. Есть мнение использовать его в конструкциях аэропланов.
        Николай II поднял голову и посмотрел на меня. В его глазах стоял большой знак вопроса. Его удивление можно было понять: оракул оказался мастером на все руки.
        - Об этом что можете сказать?
        - Ничего, ваше императорское величество.
        По лицу государя скользнула тень раздражения. Это было понятно. Такой ответ никак не мог удовлетворить самодержца России, привыкшего к тому, чтобы все перед ним выворачивались наизнанку, лишь бы ему угодить.
        - Вы сами видите, Сергей Александрович, насколько странно выглядит все то, что с вами связано. Вы же не станете этого отрицать?
        За этими словами последовал новый настороженно-испытывающий взгляд.
        «Хороший доклад ему состряпали. Вот только к какому итогу Романов сам придет?»
        Царь достал папиросу, прикурил и, сделав несколько затяжек, вдруг неожиданно сменил тему:
        - Аликс недавно письмо получила от Распутина, а в конце его неожиданная приписка: «Верьте Сережке, и Господь не оставит вас!»
        Не зная как расценивать новое свидетельство моей загадочности, я предпочел промолчать. Царь докурил, потушив окурок в пепельнице, продолжил:
        - Мне думается, что я хорошо знал Распутина, поэтому совершенно непонятно, как вы сумели получить над этим человеком такую власть! Что еще более странно: на призывы моей жены вернуться в столицу он отнекивается, придумывая различные причины. Это вы приказали остаться ему в Тобольске?
        - Нет, ваше императорское величество.
        - Пусть так, но мне кажется, что это все равно как-то связано с вами, - император помолчал. - Знаете, в последнее время он часто говорил, что Россию может спасти только чудо, а потом привел вас.
        Я снова промолчал.
        - Что еще более мне непонятно, так это перемена отношения моей жены к вам. Сначала она вас невзлюбила из-за вашей резкости и прямоты, а с какого-то времени вдруг неожиданно поменяла свое мнение… Император протянул руку к папироснице, но затем вдруг резко отдернул ее. Все его поведение говорило об одном: он нервничает. - На днях ей довелось присутствовать на одном спиритическом сеансе… и, как любая женщина, она, естественно, поинтересовалась своей судьбой. Вызванный графиней дух Максимилиана Робеспьера неожиданно ответил ей, что ее семье больше не грозит никакая опасность, так как у них появился ангел-хранитель… с железными крыльями.
        Новый испытующий взгляд. В нем явно читалось: подтверди или опровергни.
        «Ангел-хранитель. Причем здесь эта мистика?! Погоди… Господи! Так он…».
        Весь этот непонятный до этого момента разговор вдруг выстроился в полноценную логическую цепочку. В России процветали мистика и спиритизм, не обошли эти оккультные науки и двора Николая II. Мне уже приходилось слышать об этом пристрастии царской четы.
        «А если эту мистику наложить на их глубокую веру в Бога и чудеса, ей сопутствующие, то, судя по всему, они решили, что я послан им откуда-то свыше. Хм. Как скажете, гражданин Романов. Хотите ангела, так я вам его представлю. Вот только как?! Стоп! Ну, конечно!»
        Мне не надо было ни в чем убеждать самодержца. Этого он и не требовал. Ему просто хотелось получить хоть какое-то подтверждение своим мыслям. И он получил, что хотел.
        «Кругом измена, трусость и обман» - такую фразу в своем дневнике оставит последний русский император Николай II спустя несколько часов после своего отречения.
        Подготовленный документами и свидетельствами множества людей, говорящих о странных поступках и необъяснимых фактах, начиная с моего чудесного исцеления и кончая даром видеть будущее, глубоко верующий в Бога император признал за мной некую сверхъестественную сущность. Это было видно по его растерянно-испуганному выражению лица. Ему явно хотелось спросить меня: кто ты, поручик? Ангел или демон? Но он так и не решился. Спустя несколько минут натянутого, как струна, молчания император продолжил разговор, негромко спросив меня:
        - Вы мне ничего нового не скажите?
        - Битва на Сомме. Начнется первого июля. С одной стороны Германия, с другой - Франция и Британия. Будут большие потери с обеих сторон.
        Мое сообщение о битве, которая должна была развернуться через две с половиной недели, не произвела на императора особого впечатления. Судя по его отрешенному лицу, он еще оставался под впечатлением нашего разговора. Я же выложил свой последний козырь. Это было последнее, что мне было известно из истории Первой мировой войны. Теперь оставалось только надеяться, что он прислушается к моим словам. Если нет, что ж…
        «Вольному - воля, спасенному - рай!»
        - Как вы думаете, стоит об этом уведомить германского императора?
        - Думаю, что стоит. Пусть ему придет это сообщение за четыре-пять дней в невнятном изложении: битва на Сомме. Большие потери.
        - Хорошо. Так и сделаем, - сказал он спустя пару минут молчания и нажал кнопку электрического звонка.
        Когда процедура отсылки письма была закончена, император спросил:
        - У вас все?
        - Нет, ваше императорское величество, - и я изложил ему свои мысли о перевооружении армии.
        Государь сначала с явным удивлением, но затем уже с интересом слушал меня. Услышав фамилии конструкторов, сначала переспросил, а потом записал. Немного подумал, перечитал фамилии и сказал:
        - Федорова Владимира Григорьевича я знаю. Указ ему не так давно подписывал на звание генерал-майора. Насчет трех других отдам приказ выяснить.
        - Тогда с вашего разрешения я пойду, ваше императорское величество?
        - Ступайте, Сергей Александрович.
        Спустя два дня мне позвонили из императорской канцелярии. Генерал Федоров, Василий Дегтярев и Федор Токарев нашлись на Сестрорецком оружейном заводе, где работали над автоматической винтовкой. Я уже хотел повесить трубку, как меня неожиданно спросили: есть ли у меня желание поехать и пообщаться с ними на месте? Тут мне пришлось задуматься. Я ничего не мог им дать, ведь даже сейчас они знали намного больше меня. Сказав, что перезвоню, я достал лист бумаги и карандаш. Я видел картинки и фотографии, но почему-то более или менее четко мне запомнились детали автомата АК с откидным прикладом в разобранном виде. Как смог, так и изобразил их на листе. Посмотрев на свое художество, подумал, что у семилетнего ребенка с задатками художника получилось бы в десять раз лучше, после чего порвал свои каракули.
        «Нет, не мое это. Пусть сами придумывают. Они конструкторы, а значит, люди сообразительные. Им идею подбросить, да создать условия… Вот это правильно! Создать КБ и пусть усиленно работают в дружном коллективе! Вот только как осуществить все это? Обратиться к императору? Хм. Другого пути, видимо, нет. Хоть дело ускорю, а то пока еще царь раскачается».
        Когда меня соединили с канцелярией, я только успел обрисовать свою проблему, как мне сказали, что согласно полученному распоряжению они всячески готовы способствовать в моей поездке в Сестрорецк. А еще через три часа мне был доставлен билет на поезд вместе с сопроводительными документами, в которых я числился генеральным инспектором, откомандированным на завод по делу особой государственной важности. Курьер, привезший бумаги, так же сообщил, что на завод о моем прибытии императорской канцелярией уже доложено и меня там ожидают. В девять утра я сел в вагон, а уже спустя полтора часа меня встретили на вокзале. Похоже, они были информированы о моей негласной охране, потому что на привокзальной площади меня ждали три экипажа, из которых один был лично для меня, второй - для моих телохранителей. На третьей пролетке, впереди, поехали два заместителя директора завода, которых прислали на вокзал для торжественной встречи. Звонок из канцелярии императора, моя каменная физиономия, телохранители - все это явно нагнало на заводское начальство страху.
        Меня провели в хорошо обставленный кабинет директора, который судя по ничего непонимающим и испуганным глазам, пребывал сейчас в тихой панике. Сначала он робко поинтересовался: не хочет ли господин инспектор осмотреть завод, но после моего резкого отказа испугался еще больше. Нетрудно было представить ход его мыслей. Может, не доглядел и брак обнаружился? Или с немецкими шпионами что-то связанное? Время военное. Завод военный. Ведь не помилуют, загонят куда Макар телят не гонял. Вон как этот инспектор волком смотрит! Пронеси, Господи!
        - Господин Богуславский, не желаете коньячку с дороги?
        - Благодарю вас, я не пью спиртное. У вас есть удобное помещение, где я мог бы поговорить с людьми?
        - Э… Помещение? Так это… Мой кабинет вам подойдет?
        - Отлично. Пусть пригласят всех этих людей. Вот список. Прямо сейчас.
        - Сейчас все будет сделано. Что еще я могу для вас сделать?
        - Вы свободны.
        Спустя двадцать минут, после его ухода три человека собрались в кабинете директора завода. Если генерал смотрелся на фоне директорского кабинета естественно, то двое других в рабочей одежде выглядели черными кляксами на белом фоне.
        - Господа, разрешите представиться. Богуславский Сергей Александрович. Генеральный инспектор его императорского величества.
        При этих словах все трое застыли в напряженном ожидании. В глазах растерянность, любопытство и чуть-чуть страха.
        - Представляться мне не нужно, так как я уже знаю вас. Собрал вместе для того, чтобы вы сообща занялись одним делом, очень необходимым России. Вы все умные и талантливые люди. Оружейники от Бога. Кому как не вам приумножать славу российского оружия! То, чем вы сейчас занимаетесь, очень важно для победы, но то, чем вам предстоит заняться, - еще важнее! Автоматическая винтовка - это хорошо, но еще больше нужен легкий пулемет. Надежное, компактное, не боящееся грязи и непогоды оружие! Вы способны сделать! Именно вы! Я это знаю! - тут я словно почувствовал какое-то вдохновение и неожиданно сам для себя спросил: - Есть у кого-нибудь карандаш?! И где можно найти в этом кабинете бумагу?
        На листе я нарисовал, как помнил с картинки, пулемет Дегтярева.
        - Сошки - ножки, сверху диск с патронами, удобный приклад. Вот где-то так.
        Какое-то время смотрел на их недоумевающие лица и понимал, что они смотрят на меня как на какого-то недоумка.
        - Вижу. Я и сам себе сейчас дураком кажусь. Поэтому давайте перейдем сразу к делу. Господин генерал-майор, как вы думаете, если вам дадут деньги, помещение, время на станках для изготовления образцов, а к ним квалифицированных рабочих, вы смогли бы возглавить конструкторское бюро и начать работу над новыми видами вооружения?
        - Разрешите мне открыть вам глаза, господин инспектор. Завод работает в полную силу, почти на износ, делая оружие для армии. Часть рабочих, хороших специалистов, забрали в солдаты. И последнее. Казна не выделяет денег даже на то оружие, что прошло испытание и признано военной комиссией, а вы мне сейчас говорите…
        - Вы не ответили на мой вопрос, господин генерал-майор, - резко оборвал я Федорова.
        - Да, смог бы. Если это не будет противоречить обеспечению основных поставок для армии. Но почему вы собрали нас в таком составе? И главное, в чем будет заключаться наша работа?
        Первый вопрос Федорова я просто проигнорировал, а на второй ответил:
        - По поводу работы. Я предложил бы построить вашу работу так: одну половину дня вы отдаете своим обычным рабочим обязанностям, а вторую половину времени будете посвящать чисто конструкторской работе - разрабатывать легкий пулемет. Теперь о насущном. Денежное содержание у вас остается таким, как и прежде, но плюс к этому вы будете получать усиленные продовольственные пайки. И последнее. Все ваши идеи, получившие практическое применение, будут щедро вознаграждены. Теперь о пополнении. Скоро к вашему коллективу присоединится один молодой человек, Георгий Шпагин. Помогите ему как можно быстрее освоить профессию оружейника.
        Я обвел глазами троих, пока еще ничего не понимающих людей и внутренне усмехнулся. На их месте я бы тоже только хлопал глазами и пытался безуспешно понять, что сейчас происходит.
        «Теперь - Токарев».
        Оказалось, что в моей памяти нашелся еще один обрывочный клочок информации, связанный с пистолетом Colt 1911, системы Браунинга. Применив схему Браунинга для патрона 7,62?25, Токареву удалось создать необычно мощный и компактный пистолет.
        - Господин Токарев и вы, господа, приглядитесь, пожалуйста, к пистолету Colt 1911, - и я, достав из кармана, выложил на стол свой собственный пистолет. - На его основе вполне можно сделать отличный пистолет для русской армии. Обратите особое внимание на чрезвычайно удачную систему запирания затвора пистолета.
        Напоследок я сумел козырнуть этой единственной фразой, которую запомнил почему-то дословно из некогда прочитанного текста.
        - До свидания, господа!
        - До свидания, господин Богуславский! - вразнобой ответили мне настоящие и будущие конструкторы, вскочив на ноги.
        Выйдя, оставил их, недоуменно переглядывающихся между собой, но в еще большем страхе и недоумении остался директор, с которым я даже не простился, уехав на вокзал. Позднее его несколько успокоил разговор с генерал-майором Федоровым, но следующие пару суток тот пробыл в большом беспокойстве, не зная, что ему ожидать от посещения непонятного инспектора. Потом тревога улеглась, но ненадолго, так как спустя несколько дней он был вызван в столицу вместе с генералом Федоровым, после чего началась организация конструкторского бюро. Сначала нашли деньги и помещение, затем пришла очередь станков и рабочих. Спустя три недели на заводе стали появляться демобилизованные с фронта квалифицированные рабочие. Вся организация и подготовка бюро к работе заняла три недели. Так как я не собирался бросать на самотек такое ответственное дело, на завод была отправлена команда опытных агентов.
        Две недели спустя после начала работы бюро отыскался Георгий Шпагин, который будучи призван в армию, служил в полковой оружейной мастерской. Он тут же был демобилизован и отправлен на Сестрорецкий оружейный завод.
        Больше я ничего не мог сделать. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что моя мысль создания подобного конструкторского бюро была правильной.