Шаг во тьму. Дилогия Иван Тропов
        Иван Тропов
        Молот ведьм. Дилогия
        Молот ведьм - 1
        Шаг во тьму
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        Глава 1 ГНЕЗДО
        Не хотелось мне туда лезть.
        Дом нависал из темноты, как корабль. Флигели двухэтажные, задняя часть еще выше. Все это с пятиметровыми потолками, по дореволюционным стандартам (когда?то это была усадьба). Да еще приподняты над землей, под всем домом полуподвал.
        Стены в пятнах и трещинах, штукатурка местами отвалилась. Старый дом, почти заброшенный… Только вот все стекла на местах.
        И не просто целые, а хорошие стеклопакеты стоят, вполне современные. Еще бы разглядеть, что там внутри, за этими стеклопакетами…
        В доме ни огонька. Снаружи света тоже кот наплакал. Месяц только взошел, едва выбрался из?за деревьев. Голые верхушки дубов отражаются в стеклах, как в черных зеркалах. Ни черта не разглядеть. И еще эта тишина…
        Здесь нет ни гула машин, ни далекого перестука электричек, ни лая собак. Ничего. До ближайшей деревни четыре версты.
        Хотя и в ней никого нет. Совсем пустая, будто люди из нее бежали. Брошенная. Как и еще три деревни вокруг этого места.
        На восемь верст вокруг ни души.
        Все признаки гнезда…
        Я расстегнул плащ, чтобы не сковывал движений. Медленно пошел вокруг дома, ныряя от ствола к стволу, прячась в тени.
        От узенького месяца света немного. Но когда вокруг ни фонарей, ни рекламного неона, вообще, ни огонька, даже под этим скудным светом чувствуешь себя, как на освещенной сцене, и лучше держаться тени.
        Дождя не было уже вторую неделю. Под дубами скопился толстый слой листвы - сухой и жесткой. Я шел медленно, ставил ноги осторожно, и все равно листва под ногами предательски шуршала.
        Ни ветерка. Ветви дубов голые и оттого еще корявее, неподвижно замерли в холодном воздухе, как на картинке. Здесь никто не шумит - ни птицы, ни волки, ни мыши. Никто. Все убрались отсюда подальше.
        Листья под каблуками шуршали и щелкали, как сотни крошечных цикад. Неподвижный холодный воздух разносил звуки далеко?далеко. Если в доме кто?то есть и он случайно услы…
        В окне второго этажа, где была приоткрыта фрамуга, за отражениями ветвей бледнело лицо.
        Сердце ударило в ребра и провалилось. Я замер под стволом дуба, вжался спиной в морщинистую кору. Вглядываясь в темное стекло, в отражения ветвей, в то, что за ними, - внутри дома…
        Если там кто?то и был - теперь его не было.
        Показалось?
        Хотелось бы надеяться…
        Я следил за домом две ночи подряд. Эта - третья. Хозяева дома спят днем, бодрствуют ночью. Сегодня вечером они отлучились. Надеюсь, я выследил их всех, и сейчас дом пуст. Надеюсь… В этом деле никогда нельзя быть уверенным до конца.
        Но кто?то должен это делать.
        Я заставил себя отлипнуть от дубового ствола, выйти из тени - такой надежной! Двинулся дальше. Обходя дом с правого крыла, постепенно приближаясь.
        Впервые за три дня я рискнул подойти так близко.
        Крался к дому, каждый миг ожидая почувствовать холодок, налетающий как порыв ветра, - только холодит не кожу, а изнутри, в висках. Налетит - и скользнет дальше, но через миг вернется. Как возвращаются пальцы слепца, наткнувшись на вещь, которой здесь не место. Вернется ледяным порывом, превратившись в цепкие щупальца, обшаривающие тебя изнутри, перебирающие твои ощущения, чувства, желания…
        Я сглотнул. Втянул холодный воздух - глубоко, до предела. Задержал его в легких, очень медленно выдохнул. Стараясь хоть немного успокоиться.
        Да, я трус. Я ужасный трус. Я вообще не понимаю, почему еще не бросил все это. Наверно, только потому, что еще страшнее мне представить, что будет, если однажды я и такие, как я, перестанем делать то малое, что еще в наших силах…
        Теперь я шел совсем медленно. Ставил ногу на листву всей ступней и только потом, медленно?медленно, переносил на нее вес. Но даже так высохшая листва шуршала, хрустела, трещала…
        За черными стеклами ни огонька, больше никаких бледных пятен - лиц, вглядывающихся наружу… Но это ничего не значит. Ни черта не значит! Эти твари хитрые.
        Надеюсь, мне просто показалось. Надеюсь.
        Дубы впереди почти кончились. До следующего - открытый участок, пронизанный лунным светом. Совсем близко к дому.
        Оскалившись, молясь, чтобы в листве под ногами не оказалось высохшего сучка, я быстро зашагал к спасительному стволу. Ощущения не из приятных. Словно идешь по залитой светом сцене, а рядом черный провал зала, где может быть кто угодно. Тебя прекрасно видят, а ты ни черта не замечаешь…
        Я обнял ствол, вжался в кору. Уф! Почти добрался.
        Слева - еще одно здание, маленькое рядом с громадой дома. Когда?то конюшня, теперь гараж. Длинное одноэтажное строение. Ближний угол более?менее приведен в порядок. Стены оштукатурены и выкрашены, новенькие алюминиевые ворота.
        Но мне не сюда, мне дальше. Вдоль дальней части, без штукатурки, с выпятившимися кирпичами, черными от времени, - почти руины. За угол.
        Между кустами, потерявшими листву и похожими на перевернутые метелки. Они заполонили весь задний двор, остался только пятачок у колодца и проезд к гаражу. И еще вот эта вот проплешина за конюшней…
        Кусты расступились. Почти круглая площадка. Шагов шесть в ширину. Толстый слой опавших листьев скрадывает неровности, но заметно, что по краям полянки есть холмики. Небольшие: полшага на шаг.
        На самом деле не только по краям. Не первый раз я вижу такие полянки… Знаю, что там, под слоем опавших листьев. Маленькие холмики - они по всей проплешине. Только в центре они старые, слежались, расплылись, потому сразу и не заметить.
        Но я?то такие полянки уже видел, и не раз. Чего я еще не видел, так это чтобы полянка была таких размеров. Максимум, что мне встречаюсь, - это сорок два холмика.
        Холмика…
        Да, холмика. Так проще. Если каждый раз пропускать все через себя, не хватит никаких сил.
        Я вышел в центр. Потоптался, нащупывая под слоем листвы холмик - тот, который в самом?самом центре. Встал на него, повернулся к дому спиной. И сделал длинный шаг.
        Как раз на верхушку соседнего холмика, спрятавшегося под дубовыми листьями. Повернул налево и опять шагнул. Снова на вершину холмика. И еще шаг, только теперь забирая влево не так сильно…
        Длинными шагами. По спирали, что медленно раскручивалась от центра к краям поляны. Каждым шагом на очередной холмик. Проходя их в том же порядке, в каком эти холмики появлялись здесь. Один за другим, медленно, но верно отвоевывая место у кустов.
        И конечно же не забывая считать. К кустам на краю проплешины я дошел на семьдесят пятый шаг.
        Семьдесят пять шагов. И значит, семьдесят пять холмиков.
        Холмиков…
        Я поежился. Шесть часов на холоде нормально выдержал, а теперь вот пробрало. Семьдесят пять…
        Чертова сука! С такими я еще не сталкивался.
        Правда, есть крошечный шанс, что под холмиками всего лишь котята?ягнята. Вон они какие маленькие, эти холмики. Вполне может быть, что это всего лишь животные. И оттого их так много.
        Логично?
        Я вздохнул. Есть вещи, в которые очень хочется верить - но…
        Можно бы раскопать одну из могил. Если это ягнята, то ничего страшного не случится.
        Но вот если нет… Если это вовсе не ягнята и хозяева заметят, что кто?то раскапывал могилы?
        Семьдесят пять…
        Если там, под холмиками, не ягнята?щенята, то завалить эту чертову суку и так?то будет непросто. А уж если она еще и всполошится… Ч?черт! Нет, копать нельзя.
        Но как тогда узнать, что в могилках?
        Я облизнул пересохшие губы. Способ, конечно, есть. Способ всегда есть. Только этот способ мне не нравился. Очень не нравился.
        Я медленно обернулся.
        Дом глядел на меня черными окнами?зеркалами.
        Большой, старый, с потрескавшейся штукатуркой и щербатыми углами, на них штукатурка облетела, виднелись кирпичи… и с новенькими чистенькими стеклопакетами, в которых все отражается. Трухлявый череп в зеркальных очках.
        Как же мне не хочется туда лезть…
        Только месяц поднимался все выше. Месяц горбом влево. Старый - идет на убыль, скоро новолуние. А если взошел старый месяц, то скоро будет и светать. Значит, и хозяева вот?вот вернутся.
        И черт его знает, когда их не будет в следующий раз.
        Я глядел на дом, дом пялился на меня своими окнами?зеркалами. Предчувствие накатило удушливым жаром.
        Паршивое предчувствие. Очень паршивое. Этот дом может оказаться последним, что я увижу в своей жизни.
        Не знаю почему, но это так. Такое уж предчувствие. А своим предчувствиям я привык доверять.
        На миг мне захотелось просто уйти. Убежать, поджав хвост, и забыть обо всем, что я нашел здесь. Об этом доме… о чертовой суке, которая выжила всех в округе… Об этом заднем дворе с семью десятками холмиков…
        Холмиков.
        Да, холмиков. Наверно, в этом все дело. Я вздохнул и пошел к дому.

* * *
        Вблизи он выглядел еще больше.
        Арочные окна полуподвала, издали казавшиеся у самой земли, были мне по грудь. Все наглухо забиты досками, черными от времени.
        Вблизи стены выглядели еще хуже. Все в паутине трещин и трещинок. Кажется, ногтем можно расколупать.
        Может быть, потому, что я слишком старательно разглядывал эти стены, пока обходил дом… Я все надеялся, что предчувствие поутихнет. Но оно не отпускало.
        Я вздохнул и пошел быстрее. Обогнул правый флигель и вышел к парадному входу. Здесь подвальный этаж выступал широким эркером, становясь крыльцом?террасой. С боков две лестницы.
        Я медленно двинулся вверх. Чугунные перила обеих лестниц аккуратно выкрашены белым, матово светятся в лунном свете, а вот каменные ступени щербаты от времени. На третьей - плита с трещиной, под моей ногой она дрогнула и глухо стукнула. Вот почему хозяева всегда ходили по левой…
        Последние ступени. В груди молотило сердце, предчувствие становилось все острее. Паршивое предчувствие…
        Я заставил себя перешагнуть последнюю ступеньку, заставил себя пройти через площадку к двустворчатым дверям. Толкнул.
        Высокие, тяжелые и - незапертые. Неохотно, но подались.
        Из дома дохнуло теплом, восточными благовониями и… За пряно?дымным ароматом пряталось что?то еще. Что?то очень знакомое, но никак не ухватить, приторные благовония забивали остальные запахи. Но ассоциации не из приятных.
        Месяц висел прямо за моей спиной. Свет его падал в приоткрытую дверь, в серебристом прямоугольнике на полу лежала моя тень. А дальше - только темнота.
        Черт возьми, мне совсем не хочется идти туда!
        Я оглянулся. Перед крыльцом была лужайка, за ней пруд. Неподвижная вода казалась застывшей черной смолой. Вдоль берега слой опавших листьев. Темные - осиновые, светлые - дубовые…
        В сердце кольнуло. Господи, как же красиво… Почему?то красота особенно чувствуется вот именно в такие моменты, когда предчувствие говорит, что через несколько минут для тебя все может кончиться…
        Ну и трус. Вы только посмотрите, какой трус!
        Я отвернулся от пруда и резко выдохнул. Сбил пальцы домиком, и еще раз, и еще, туже натягивая перчатки. Шагнул внутрь.
        Где?то над моей головой невидимые пружины медленно, но уверенно притянули створки обратно. Лунный прямоугольник сжался в щель, пропал.
        Я постоял, давая глазам привыкнуть. Оказалось, здесь не так уж темно: слева и справа на полу лежали лунные призраки окон.
        Холл просторный и совершенно пустой. Штукатурка на стенах, лепнина под потолком почти такие же потрескавшиеся, как и стены снаружи, но тщательно побелены.
        Паркет очень старый и какого?то странного рисунка - двойная спираль из клиновидных дощечек, ни разу такого не видел. Дерево потемнело, но вычищено и навощено до блеска. Ох, и скрип сейчас будет на весь дом…
        Я шагнул, заранее сморщившись, но пол… не скрипел. Совершенно. Звук был такой, словно под ногами толстая каменная плита. И ощущения такие же. Лиственница? Со временем почти окаменела?
        Я двинулся дальше.
        По краям холла, слева и справа, - двойные двери. Это в крылья, мне туда не нужно. Еще одни двери - прикрытые - сбоку от широкой лестницы. В главный корпус. Туда мне тоже не нужно. По крайней мере пока. А вот лестница…
        Широкий пролет с ковром и золотисто светящимися в темноте шарами перил ведет вверх. Но справа за ним - неприметный, если не искать, узкий путь вниз. Вот это то, что нужно. Я зашагал туда, на этот раз увереннее, не опасаясь ужасного скрипа…
        Замер.
        Подошвы ботинок у меня из натурального каучука. Обычно медленные шаги почти бесшумны. Но здесь…
        То ли из?за каменно?твердого пола, то ли из?за этих голых каменных стен, высокого потолка и огромного, но совершенно пустого холла… акустика здесь сумасшедшая. Звук каждого шага несколько раз отлетал от стен, никак не желая умирать. Будто где?то в другой комнате по паркету цокали звериные коготки. В такт моим шагам. Маскируясь.
        Я усмехнулся. Маскируясь, как же…
        Это все безлюдье и тишина.
        И три дня слежки. И сон днем - посреди пустой, заброшенной деревни…
        Все это давит на психику. Ну и еще врожденная трусость, конечно, куда же без нее. Безлюдье, тишина - и врожденная трусость. Только и всего.
        Тварей, хитрых настолько, чтобы маскировали свои шаги за чужими, нет, таких тварей в природе не бывает.
        Но ведь это в природе… А здесь… Здесь живет чертова сука, у которой на заднем дворе семьдесят пять холмиков. И если это не котята?ягнята, а…
        Стоп. Хватит. Не надо становиться параноиком. Не первый раз на охоте, верно?
        Я двинулся дальше. Ловя себя на том, что изо всех сил прислушиваюсь к эху шагов.
        Но то ли здесь, в центре холла, акустика изменилась, то ли раньше мне просто почудились… На самом деле не такое уж оно и сильное, это эхо. Вовсе не напоминает стук когтей.
        Ступени лестницы сливались в темноте. Я осторожно нащупал ногой первую, медленно перенес вес. Ступени, как и пол, совершенно не скрипели. Словно камень под ногами. А вот запах изменился.
        Теперь ясно, зачем в воздухе столько благовоний. С каждой ступенькой вниз пряная ширма ароматических палочек истончалась. Уже не скрывая тот, другой, запах. Прогорклость жженого жира, кислинку ржавчины, затхлость сырого камня… и за всем этим запах очень слабый, но тяжелый, давящий в самое основание носа, за глазами…
        Запах, какой бывает в дешевых мясных лавках, где убираются редко и плохо. Или слишком долго работают без ремонта. Так долго, что запах пропитывает стены - запах застарелой крови, вонь мертвой плоти.
        Ступени шли не прямо, а закручивались влево, под широкий верхний пролет. Изгиб поглотил остатки света. Теперь я шел в полной темноте, вытянув перед собой руки. Пальцы наткнулись на что?то гладкое. Лакированное дерево? Похоже.
        И только теперь я заметил красноватый отблеск внизу. Под дверью пробивался свет. Я нащупал ручку, повернул. Толкнул дверь. Здесь тоже не заперто. Эти суки вообще почти не запирают дверей - им как бы и незачем…
        Я приоткрыл дверь шире и скользнул внутрь.
        Весь полуподвальный этаж - один огромный зал. Никаких внутренних стен, только арочные опоры. Откуда?то из?за них лился теплый свет живого огня, тихое потрескивание свечей…
        Где?то там, за колоннами, огоньки задрожали, и тени от колонн заметались по полу. Постепенно успокоились… Это нормально. Всего лишь завихрения воздуха оттого, что я распахнул дверь, не сразу добрались в дальний угол. Ничего необычного.
        И все?таки я помедлил у порога. Предчувствие, черт бы его побрал! Оно никуда не пропадало. Не желало убираться.
        А может быть, это из?за запахов. Кислинка коррозирующего металла, тяжесть старой крови… Может быть, в них все дело.
        Но я всем телом, кожей чувствовал что?то еще. Что?то было не так.
        Еще бы понять что…
        Внимательно оглядываясь, я медленно зашагал вперед, стараясь держаться в середине проходов. Впритык к колоннам лучше не проходить. Мало ли…
        Здесь пол был каменный. Шаги отдавались громче. Эхо опять походило на цоканье звериных коготков.
        Нервы, чертовы нервы…
        Я размял пальцы. Руки - это сейчас мое единственное оружие. Револьвер, мой любимый Курносый - в девичестве Chief's Special с титановой рамкой - в четырех верстах отсюда. Нож там же. Сейчас со мной ни пистолета, ни ножа. Ничего нельзя, когда идешь против этих чертовых сук.
        Только руки - и то, что у тебя в голове. То, что обычные люди изо всех сил стараются забыть…
        Медленно вперед, всматриваясь в тени колонн. Держась на равном расстоянии между ними. Никогда не знаешь, что тебя ждет.
        Дверь осталась далеко позади. Из?за колонн показалась одна свеча, другая… Краешек камня над полом, потом и все остальное. Я такое уже видел.
        Мраморные глыбы, сложенные под последней колонной, как пьедестал. В три ступени. На каждой ступени сотни свечных огарков. Горят далеко не все, но даже так света более чем достаточно.
        На вершине пьедестала огромная, размером в раскинувшегося человека, круглая пластина, сплошь покрытая патиной. На ближнем краю патина благородно?изумрудная. На дальнем, упершемся в колонну, - темная, почти бурая. Там патина в нескольких местах содрана: несколько длинных узких царапин, в них тускло светилось серебро.
        С колонны на все это взирала козлиная голова. Здоровый козлина был при жизни, под центнер, если не больше. Рога очень длинные, похожи на узкий штопор. Capra falconeri, козел винторогий.
        Я уже стал специалистом в этих чертовых полорогих, будь оно все проклято…
        Редкий экземпляр, между прочим. Обычно сарга falconeri рыжеватые, а этот черный, как уголь. И рога отменные, без единого скола. Да и таксидермист свое дело знал, хорошее чучело получилось. Даже слишком хорошее…
        В глазницах вместо стандартных желтых стекляшек рубины. Когда огоньки свечей вздрагивали, языки света скользили по козлиной морде, заглядывали в кроваво?красные камни - и рубины оживали. Словно и не камни это вовсе, а две тонкие стеклянные чешуйки, за которыми чьи?то внимательные глаза…
        Я мотнул головой, прогоняя наваждение. Усмехнулся и подмигнул морде:
        - Привет, блохастое.
        Но никакого облегчения не испытал. То ли из?за освещения снизу, то ли в том были виноваты руки таксидермиста, настоящего мастера, но казалось, что чучело подмигивает мне в ответ. В чуть подрагивающем свете свечей ухмылка гуляла по морде. Едва заметная, но ощутимо злая. Мстительная.
        И - глаза…
        То есть рубины. Не просто стоят в глазницах. Смотрят - и именно на меня. Словно тот, кому приносились жертвы на этом алтаре, сейчас здесь. Прямо за этими рубиновыми чешуйками.
        Я облизнул пересохшие губы. Нервы, чертовы нервы! Конечно же ничего подобного не бывает. Просто камни!
        Просто красные стекляшки, и больше ничего. Конечно же.
        Но говорят, что морды, под которыми приносились жертвы, как намоленные иконы. Нельзя глумиться без последствий. А под этой мордой…
        Семьдесят пять холмиков. И теперь я точно знаю, что это не ягнята?поросята. Серебряная пластина алтаря слишком велика для овечек?хрюшечек…
        Я натянул перчатки туже. Нарочито шумно выдохнул - от души, давая выход раздражению.
        Говорят… Мало ли что говорят!
        Верить в некоторые вещи - первый шаг к концу!
        А сделаем?ка мы вот что - для успокоения. Я шагнул к изголовью алтаря. К самой колонне, к взирающей на меня морде. Невысоко висит…
        Черная блестящая шерсть усеяна мелкими темными пятнышками. Случайно забрызгали. И я даже знаю чем.
        Но я все равно поднял руку, чтобы потрепать эту козлиную морду как безобидную домашнюю шавку, дернуть за бородку…
        Не дернул.
        Замер, а сердце в груди дрогнуло и провалилось куда?то.
        Глухое рычание…
        Утробное, басовитое, на самом пределе слышимости, но очень недовольное…
        Очень медленно я обернулся.
        Не дыша. Обратившись в слух.
        Дрожа. Чувствуя жар в груди, но боясь вздохнуть. Не решаясь шелохнуться.
        Но если рычание и было, то теперь из темноты ни звука. Лишь треск свечей вокруг алтаря. Показалось?
        Я стоял, глядя назад, в темноту подвала. Слушая тишину и все больше злясь на себя. Трус, чертов трус!
        Рычание… Кроме меня здесь никого нет! И не могло быть! Нервишки шалят.
        По крайней мере, лучше убедить себя в этом, чем поверить в то, что… Я помотал головой, отгоняя предательские мысли. Обернулся к алтарю.
        Козлиная морда все так же глумливо ухмылялась. Многообещающе.
        - Хочешь сказать, это еще не все?
        Огоньки свечей, все как один, дрогнули. Несильно, но заметно.
        Я невольно шагнул назад.
        По рубинам в глазницах пробежала тень, будто козлиная морда моргнула.
        Это что?.. Знак согласия?..
        Я тряхнул головой. Нет! Не надо сходить с ума. Всего лишь случайный сквозняк. Ветерок. Я же оставил дверь сюда приоткрытой, в этом все дело.
        - Моргай, не моргай, а глазки твои я вырву и продам.
        Я снова потянулся к морде, чтобы дернуть за бородку.
        - Ну? Что на это скажешь, образина блохаст…
        Только сейчас заметил. Сбоку в постаменте, у самой колонны, не было камня - небольшая полочка. И здесь кое?что было. Матово светилась серебряная рукоятка, усыпанная темными камнями, - в тени не понять, какими. А за кинжалом…
        Корешок книги. Виднелся лишь самый краешек, и там не было букв. Скорее всего, на обложке вообще нет ни одной буквы, но тут и никаких букв не надо.
        Я слишком хорошо знаю такие металлические переплеты. В три слоя, один из?под другого: красное золото, белая платина, зеленая от патины медь… Узор из разнокалиберных шестеренок, сцепленных в спирали, вьющиеся в сумасшедшем клубке…
        Все в жизни вот так вот переплетено. И паршивое, и хорошее.
        С одной стороны - семьдесят пять холмиков. Но с другой стороны - этот вот переплет. Этот узор…
        Плывет в глазах, словно шестеренки и спирали из них вращаются в разные стороны. Вращаются, оставаясь совершенно неподвижными. Если тронуть пальцами, то ясно, что неподвижны. Но для глаз - шестеренки и спирали вращаются… Как живые… И на этом переплете так отчетливо, так явно вращаются…
        С таким переплетом я еще не сталкивался. Ни тогда, когда сам забирал книги чертовых сук, у которых перед этим забрал их жизни. Не видел такого и у Старика, у которого целый стеллаж старых книг, и из них полторы полки вот таких вот, взятых возле алтарей. Там есть похожие переплеты, с такими же живыми обложками, постоянно плывущими в глазах. Можно палец приложить, и будешь чувствовать, что ничего там не вращается, конечно же. А глаза говорят: вертится…
        Только ни одна из тех книг с этой даже близко не лежала. Здесь ощущение того, что кусочки обложки движутся друг относительно друга, при этом странным образом оставаясь на месте, просто сводит с ума. Будто сама ткань мироздания рвется на этой обложке, открывая путь во что?то иное…
        Из Старика можно будет веревки вить.
        Я шагнул к полочке в постаменте, чтобы вытащить книгу в живом переплете, и в тот же миг совершенно ясно понял, что эхо от моего шага слишком сильно походит на стук когтей по камню.
        Скорее почувствовал, чем услышал движение. Мощное, тяжелое. За самой спиной. Ох, не надо было мне сюда лезть… Предчувствие, у меня же было предчувствие! Ну почему же я не поверил самому себе…
        Я упал на колени, заваливаясь вбок и пригибая голову, и что?то большое пролетело надо мной, чиркнув острым по плечу, вспоров твердую кожу плаща. Пролетело едва выше меня - там, где миг назад была моя шея.
        Что?то клацнуло по алтарной плите, потом за алтарем - цок?цок?цок по каменному полу…
        Я перекатился и вскочил на ноги. Замер, пригнувшись.
        Язычки свечей метались как сумасшедшие. Мешанина теней и света по подвалу… Казалось, будто все вокруг ходит ходуном. Ни черта не рассмотреть. То, что вызвало эти вихри в воздухе, затерялось в мечущихся полутенях.
        Или спряталось?.. За черные, надежные тени ближайших колонн. А может, и еще ближе…
        Хуже всего то, что у меня с собой никакого оружия. Не разгибаясь, я медленно пошел вокруг алтаря. Что за этим трехступенчатым пьедесталом с другой стороны?..
        Но и колонны я старался не терять. Бочком. Вполоборота к алтарю, вполоборота к колоннам. Черт его знает, куда упрыгали эти быстрые цок?цок?цок…
        Я сглотнул. Тело дрожало, как натянутая струна. Обострившиеся чувства ловили каждый треск свечей, каждое поскрипывание кожаного плаща, мягкое касание подошв о каменные плиты - я ступал медленно и очень мягко, Но все равно слышал свои шаги. Звук есть всегда. Даже если пальцем прикоснуться к листу бумаги. Всегда…
        Я слышал свои шаги, а еще - на самом пределе - эхо от них.
        Чертовски похожее на мягчайшую поступь крадущихся лап. Лап, когти которых не убираются в подушечки между пальцами, потому что слишком большие…
        Я различал эти мягкие касания, маскирующиеся под эхо моих шагов. Но что толку? В огромном зале, полном арочных колонн, звук шел отовсюду. Прилетал со всех сторон.
        Невозможно понять, где он рождается: в дальнем конце зала или в трех шагах от тебя, за ближайшей колонной.
        Я остановился.
        Если эта тварь настолько умна, что не набросилась на меня сразу, а кралась, подстраиваясь под мои шаги, пока не подобралась мне за спину, чтобы наверняка ударить мне в шею, в самое уязвимое место…
        Если эта тварь настолько умна, что она сделала после того, как свалилась по ту сторону алтаря?
        И что она делает сейчас?
        И главное, что собирается сделать?..
        И что надо сделать мне, чтобы снова стать охотником, а не жертвой? Может быть, оружия у меня и нет, но руки?то остались. И голова.
        Я двинулся дальше вокруг алтаря, теперь не спуская с него глаз. Уже не бочком, развернулся к нему совсем.
        Тихо, осторожно… Шаг за шагом…
        Уже у изумрудного края пластины. Еще шаг - и увижу все, что по ту сторону высокого пьедестала.
        Я сделал этот шаг и в тот же миг упал на колени, одновременно разворачиваясь назад и вскидывая левую руку…
        Колени коснулись камня еще раньше, чем я услышал движение. Даже раньше, чем ощутил это движение, его жаркое начало, - почувствовал тем особым предчувствием, что не раз спасало мне жизнь…
        Левую руку пронзило болью, меня швырнуло назад. Я рухнул на каменный пол, а что?то огромное и тяжелое обрушилось на меня. Ударило в грудь, врезало прямо в солнечное сплетение, выбив из меня воздух и заткнув глотку невидимой пробкой. А левая рука - как в тисках. В тисках, унизанных шипами…
        Огоньки свечей метались, решив спрыгнуть со столбиков жира. По полу прыгали тени, и все вокруг вздрагивало и качалось.
        В этой мешанине - два серебристых глаза. Прямо надо мной. Уставились на меня в упор. Целеустремленно и невозмутимо. Шляпки двадцатисантиметровых гвоздей, приготовленных для распятия… Совсем близко.
        Были бы еще ближе, если бы не мое левое запястье, угодившее в пасть. Клыки вжали толстую кожу плаща в руку, давя мышцы, ломая лучевую кость… Рука ниже локтя превратилась в один сплошной комок боли, и все?таки каким?то чудом я удержал эту тварь. Не дал ей вгрызться в шею, а именно туда она целилась.
        В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха, но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь, как двухпудовые гири.
        Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.
        Воздух… хоть глоток воздуха…
        Тварь нависла надо мной, надвигаясь на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…
        Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло - мышцы были как камень. Куда уж их пережать…
        Воздуха, хоть глоток воздуха!
        Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это неважно, одну руку придется перекусить или две. Все равно дело рано или поздно дойдет и до шеи…
        Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, да только знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая упадет на грудь, открыв путь к горлу.
        Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза, и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать - это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая - по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.
        Я хватал ртом воздух, но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…
        Серебристые глаза совсем близко.
        Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки - прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…
        Серебристые глаза дрогнули - больше не смотрели в упор. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать, и нырнет мне под подбородок…
        Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь над собой за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, а голову!
        Левая рука не выдержала, упала на лицо, но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться всего на миг, она уже дернулась обратно…
        Я успел рубануть туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из?под растянувшихся жил…
        Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню, но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.
        Серебристые глаза расширились, может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг, но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.
        Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.
        Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок и безвольно соскользнула. Ниже локтя как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот?вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что?то еще могу этой рукой…
        От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света, но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…
        Я ударил локтем левой и попал, куда целил. Туда, где у твари было ухо.
        Изо всех сил вжал локоть в ушную раковину, а правой рукой вцепился между глаз в нос. В большой нос, мокрый и холодный. Стиснул его в кулаке и обеими руками, как мог, локтем и ладонью, рванул голову вбок…
        Четыре лапы ударили в меня снизу, швырнув вверх и назад. Свод подвала, плывущий в тенях… и каменный пол врезал мне по спине, выбив из груди последние крохи воздуха. Я врубился затылком в камень, но на миг раньше, чем лапы подбросили меня, я услышал, почувствовал под руками: позвонки твари хрустнули.

* * *
        Язычки свечей давно успокоились, а я все лежал на полу, свернувшись калачиком. Боль в груди пульсировала, то накатывая, то чуть отступая. Уходила медленно, неохотно. А на смену ей разгоралась боль в левой руке.
        Серебристые глаза стекленели, но упрямо смотрели на меня. Жизнь по капле уходила из них, из неподвижного тела. Теперь я мог рассмотреть, что это было…
        Грязно?серая шерсть. Собачья морда - слишком длинная для собаки. Мощные лапы - сейчас безвольно распластавшиеся на холодных плитах… Волк. Матерый волчара. Огромный. Больше меня, наверно. Килограммов под девяносто. Ни разу еще таких не видел.
        Наверно, я должен был бы чувствовать радость, что завалил такую тварюгу… Что мне повезло, что я все еще жив…
        Наверно. Но радости не было.
        Я люблю собак. Особенно вот таких здоровых, похожих на волков. Похожих даже не по внешнему виду, не только тем, что снаружи, а тем, что внутри головы… Этот сплав независимости и верности, преданности хозяину до последнего вздоха. Обожаю таких зверюг! Если бы у меня был тотем, моим тотемом были бы волки…
        Этот был верен своему хозяину. Я видел это в его глазах - в серебристых шляпках гвоздей, нацеленных на меня… Он бы не убежал, даже если бы у меня был нож или что?то посерьезнее. Нет, этот бы не убежал. Этот за своего хозяина, за его дом, за его вещи не пожалел бы жизни.
        Он и не пожалел… Только не за хозяина - за хозяйку…
        Я поморщился. Ведь был же уверен, что в доме никого нет!
        Два дня подряд за домом следил. А до этого было еще два захода по три дня, когда присматривался издали, осторожненько… Точнее, по три ночи. Это меня и подвело. Ночами?то волк, выходит, спал, носу из дома не высовывал. Охранял окрестности днем, когда спят его хозяева. И вот этой ночью он тоже лежал в доме и дрых, свернувшись где?нибудь на коврике, как обычный пес…
        Боль в левом предплечье расцветала. Прокатывалась по руке с каждым ударом пульса. Даже подумать страшно, что будет, если рукой шевельнуть.
        Вообще двигаться не хотелось. Навалились усталость и напряжение, копившиеся последние три дня. Болела спина, вспухала от боли рука, а надо было вставать и что?то делать с волком. Если хозяйка найдет его - вот так вот, возле алтаря, с переломанным хребтом, все, конец охоте. Она будет настороже. А с ней и так?то непонятно, что делать. Она же…
        Я приподнял голову и замер.
        Звук был тихий?тихий.
        Если бы я двигался, я бы его не услышал. Но в полной тишине, которая была и в подвале, и во всем доме, и еще верст на пять вокруг… Низкий звук. Похожий на рокот мотора.
        В зале было холодно, но я почувствовал, как по всему телу выступила испарина. Вот хозяева и вернулись. И среди них та, что сумела превратить волка - умное животное, спора нет, но все же далеко до человека - в тварюгу, которая не бросается в атаку, а терпеливо ждет, когда можно будет ударить наверняка. В шею со спины. И крадется, пряча стук когтей в эхе чужих шагов…
        Это конец.
        Звук мотора чуть изменился. Машина, должно быть, уже совсем близко и сейчас объезжает дом. Ползет к старой конюшне, которая превратилась в гараж. Сколько до машины - отсюда? Метров тридцать… Пусть сорок, все равно этого слишком мало. Если эта чертова сука смогла так перекроить сознание волка, то сорок метров для нее ничто. Она сделает со мной что угодно. Жаль, что я не поверил предчувствию…
        Боясь вздохнуть, чтобы не потерять тихий, на самом пределе слышимости звук мотора, я лежал и ждал, когда накатит первый порыв холодного ветерка. Не по коже, в голове.
        Интересно, она убьет меня сразу или превратит в своего слугу? Такого же, как эти двое, что живут с ней в доме.
        Вряд ли. Они оба здоровенные и красивые. Кавказец хорош грубой животной уверенностью самца. А тот, что помоложе, блондин, - вообще, ну просто красавчик с обложки глянцевого журнала. Куда мне до них с моими?то метром семьюдесятью и трижды сломанным носом. И еще глаза разноцветные…
        Оно и к лучшему. Уж лучше лежать в земле, чем, как марионетка, прислуживать этой чертовой суке…
        Медленно ползли секунды, но холодного касания не было. Козлиная морда над алтарем мрачно глядела на меня. Расстроенно.
        Неужели…
        Открыв рот, чтобы бесшумно втягивать воздух, я слушал.
        Может быть, они не все вернулись? А только кто?то из ее слуг?мужиков? А самой этой чертовой суки здесь еще нет?..
        Звук шагов. Далекий?далекий, тихий?тихий, но все же громче, чем был рокот мотора. Кто?то вошел в дом и шагал по холлу, по тому странному спиральному паркету, твердому, как камень.
        Шаги тяжелые, медленные. Явно мужские. Уверенные, размеренные - и вдруг замедлились, сбились… Совсем остановились.
        - Хари? Эй, Хари!
        Голос густой и низкий, с легким акцентом и капелькой удивления.
        - Харон! Ну ты где, морда серая? Иди ко мне, я тебе барашка привез…
        Тишина. Он прислушался к тишине огромного дома. Я тоже замер, обратившись в слух.
        Уж лучше бы был тот гламурный красавчик. А этот… Лет тридцати пяти, широкоплечий и тяжелый в кости. Густые черные волосы и на голове, и на сильных руках, обычно голых по локоть, несмотря на осенний холод.
        Где?то наверху он расстроенно крякнул.
        - Опять в подвал залез? Намазано тебе там, что ли, сукин ты сын…
        Шорох - он что?то поставил на пол; сумки? - и опять шаги. Два таких же, как раньше, а потом в другом ритме и куда громче…
        Он спускается по лестнице! Сюда!
        Идет прямо сюда. К алтарю и к любимому Хари с переломанным хребтом… Ко мне.
        Я замер на полу с непослушной левой рукой. Совершенно никакая, даже шевельнуть больно. К нервным окончаниям, пережатым под челюстями, медленно возвращалась кровь, и при малейшем движении сотни игл пронзали руку. Если этот здоровяк примется за меня этими своими огромными лапищами, поросшими шерстью…
        Звук шагов странно менялся. Словно с каждым шагом он приближался не на шаг, а на десять… Причуды лестницы. Тот виток… Он перед самой дверью!
        Закусив губу, чтобы не взвыть от боли, я приподнялся.
        Губу я прокусил, но едва заметил это, боль прокатилась по руке в несколько волн, наслаиваясь одна на другую. Я замер, встав на колени, боясь шевельнуться еще раз. Мне бы хотя бы минутку, чтобы кровь разошлась по капиллярам, чтобы нерв в руке начал работать нормально… Ну хотя бы четверть минуты, дьявол все побери!
        Язычки свечей вздрогнули: качнулись туда и обратно.
        - Хари?
        Голос гремел отовсюду. Колонны и голые каменные стены рассеивали и спутывали звуки. Если бы я не знал, в какой стороне вход, ни за что бы не понял, где рождается звук… Он уже здесь. За дверью.
        Кусая губы, чтобы хоть немного отвлечься от простреливающей боли в левой руке, я правой схватил волка за лапу и потащил. Двинулся было к колонне позади алтаря, но вовремя понял, что это будет ошибкой. Вот уж туда?то он точно заглянет!
        - Харон!
        Шаг… Шаг… Шаг…
        Он не старался ступать мягко, и подошвы его ботинок были не из мягчайшего каучука. Каждый шаг разносился под сводами, дробясь эхом.
        Слишком громко после целой ночи тишины. Каждый его шаг бил по моим нервам, как пилой по струнам.
        Я пятился прочь от алтаря, боясь скрипнуть плащом, вздрагивая при каждом его шаге, он вот?вот выйдет из?за колонн к алтарю! Я совершенно запутался, сколько ему еще осталось пройти! - я пятился и тащил за лапу волка, стараясь удержать его на спине, не дать завалиться вбок. Не дать лапам волочиться по полу, но согнутые передние лапы развалились в стороны… Только бы когти случайно не заскрипели по каменным плитам!
        Шаг… Шаг…
        Черные волосы блеснули в свете свечей в каких?то двух метрах от меня!
        Мой плащ скрипнул от резкого движения, но я задушил этот предательский звук - сдержал себя, не отшатнулся.
        Перестав дышать, я прижался к колонне. Кавказец прошел дальше, но нервы не отпускало. Натягивало все туже. Оттащить волка от алтаря за колонну, в тень - это я успел, но…
        Та чертова сука смогла сделать из обычного волка то, что сделала. Это как же надо было влезть в голову волку. Волку! Во что же она превратила этого, который был гораздо умнее волка?..
        Он застыл в паре шагов перед алтарем, поводя головой из стороны в сторону. Принюхивается?.. Как?то ссутулился, став еще шире в плечах. Расставив руки, он сжимал и разжимал кулаки.
        А я пытался понять, на что он глядит. Перевел взгляд с него, с его мохнатых лапищ дальше. На колонну с козлиной мордой, на алтарь…
        И тут я понял, что мне не уйти.
        На этот раз мне не выпутаться. Никак. Алтарь…
        Я совсем забыл про него! Про эти чертовы свечи! Когда я пришел сюда, на ступенях горело больше свечей. Гораздо больше. Чертов волк своим махом через алтарь погасил многие…
        Кавказец тоже смотрел на алтарь. И все не переставал поводить головой из стороны в сторону, словно что?то пытался заметить, но это что?то ускользало от него. Ускользало снова и снова, раз за разом…
        Его движение было таким плавным, что я не сразу понял, что он двигается. Вот он стоял неподвижно, сгорбившись, как горилла, сжимая и разжимая крупные кулаки, а вот уже скользит вбок, обходя алтарь… Прямо на меня.
        Но смотрел он на алтарь. Пытался смотреть…
        Теперь я видел его глаза, но лучше бы я их не видел.
        Черт возьми, я дурак! Маленький самоуверенный идиот, если решил залезть сюда! Эта чертова сука мне не по зубам. Совершенно.
        Черные и блестящие, как лоснящиеся маслины, глаза кавказца раз за разом пытались уставиться на алтарь и раз за разом отдергивались в сторону, невидимая рука толкала зрачки прочь от алтаря.
        Так оно и было. Только невидимая рука была не снаружи, а в его голове. Чертова сука здорово там покопалась…
        Он не видел алтаря.
        Похоже, он даже не знал, что здесь вообще что?то есть - кроме гулких стен и арочных колонн. Стены, колонны, и свет, льющийся непонятно откуда…

* * *
        Он ушел, а я все стоял, прижавшись к колонне. Потом медленно отпустил лапу Харона. Пока кавказец был здесь, я боялся шевельнуться. Скрип плаща, скрежет волчьих когтей по камню… Кто знает, что может выдать? Где еще в его голове покопалась та сука?
        Бежать. Бежать отсюда, и побыстрее, пока не вернулся второй слуга и их хозяйка. Забыть это место, как страшный сон, и никогда сюда не соваться. Я все равно ничего не смогу здесь сделать.
        Только, боюсь, просто убежать - это меня уже не спасет…
        Я стоял у колонны, не зная, что теперь делать.
        До этой ночи я думал, что уже видел самое страшное. Был уверен, что уже познал, сколь обманчива внешняя идиллия мира…
        Оказывается, я совершенно ничего не знаю. Прав был Старик, прав. Даже соваться сюда нельзя.
        Совершенно не представляю, на что еще способна эта чертова сука. Кавказец, его глаза… Харон… Что, если это не просто кличка? Может быть, однажды этот волк уже побывал в царстве мертвых?..
        Есть много вещей, в которые я не верю… Не верил до этой ночи.
        Что, если эта сука умеет заглянуть в голову и мертвому? Что, если сумеет разглядеть последние минуты волка и увидит то, что видели его глаза?..
        Сможет она меня найти?
        Не знаю… Но проверять это не собираюсь!
        Я встряхнулся, сбросил, отогнал трусливое оцепенение. Надо двигаться. Шевелиться - и побыстрее, если хочу пережить эту ночь!
        Я подошел к алтарю. Слуги его, может быть, и не видят. Но скоро сюда придет их хозяйка, а уж она?то знает, сколько горело свечей вокруг алтаря, когда уезжала.
        Слава богам, я тоже это знаю. У одних церковная десятина, у других чертова шестая. Когда я пришел, здесь горел каждый шестой огарок.
        Я отломил от камня один из огарков. Надо запалить погасшие свечи. Каждая шестая должна гореть - только стояли огарки не в ровную линию, а как придется. Я мог угадать, где приблизительно была погасшая свеча, но которая именно…
        Можно, конечно, пробовать пальцем все подряд, под фитильком. На тех, которые погасли, воск на вершинках должен быть еще теплым. Пока свеча горит, там маленькие прозрачные лужицы. Сейчас они застыли, но должны быть теплыми…
        С верхнего этажа доносились шаги, шелест, стукались створки шкафов. Кавказец поторапливался. Это может значить только одно.
        Я стал запаливать наугад, выискивая места, где черных фитильков собралось больше пяти. Надеюсь, чертова сука сама делает так же: просто считает до шести, чтобы запалить очередную свечу. Не вспомнит, какие именно свечи зажигала. Их тут столько, этих свечей…
        Я шел вокруг алтаря, шаря глазами по огонькам и мертвым фитилям, боясь пропустить темное скопление или запалить больше, чем нужно.
        Козлиная морда ухмылялась надо мной. Рубины светились в темноте.
        Мертвые камни?.. Как же! Нет, не только руки таксидермиста потрудились здесь…
        Но мне бы сейчас выбраться. Просто выбраться!
        Морда с ухмылкой следила за мной, а я терпеливо и старательно, как преданный адепт, зажигал свечки на ее алтаре. Каждую шестую.

* * *
        С волком было еще хуже, чем со свечами.
        Слева от алтаря я заметил крышку погреба. Приподняв тяжеленный щит из дубовых досок, обитый по углам медной лентой, я заглянул в затхлую темноту…
        И тихо опустил крышку обратно. Нет. Не здесь. Не так близко.
        Если эта сука в самом деле может копаться в голове свежего трупа, то бросить его сюда все равно что оставить прямо перед алтарем. Почувствует.
        А если не почувствует сразу, позже найдет. По запаху через пару дней. Никакая крышка не спасет.
        Левая рука болела и не слушалась. Пальцы едва сгибались, как окоченели. Пустую чашку не удержат. Пришлось тащить волка одной рукой, волоком - сначала по залу, потом по ступеням вверх… Прислушиваясь, как кавказец хозяйничает где?то в правом крыле. Там у них столовая, за ней кухня. Часто?часто стучал нож по доске, шипело масло, запахло мясом, пряностями.
        В животе заурчало. Я вдруг почувствовал, как жутко голоден. Рот наполнила слюна…
        Теперь нас разделял только холл. Широкий и совершенно пустой. Впереди выход. Справа - двери в крыло. Распахнутые. За ними полутемная столовая, край стола, стулья, а дальше - светлый проем еще одних дверей. В кухню.
        Отблески разделили холл светлой полосой. Всего несколько шагов, а потом - снова спасительный сумрак, и уже у двери… Всего несколько шагов. Но если из дверей кухни всего один взгляд - просто случайно, краем глаза заметит движение…
        Судя по быстрому тяжелому стуку по доске, сейчас в его поросших волосом лапищах большой нож. Профессиональная поварская штука с длинным тяжелым лезвием и хорошей рукоятью. Не хуже боевого тесака.
        Светлая полоса лежала передо мной, в дверях кухни я видел край стола. Он где?то там. Всего один шаг в эту сторону, случайный поворот головы…
        Но разве у меня есть выбор?
        Я шагнул в светлую полосу, и чертов волк отомстил. Где?то за моей спиной одна из лап упала на пол, и когти царапнули по полу. В тот же миг нож перестал стучать. Стало тихо?тихо. Даже шипение масла едва угадывалось…
        Тихо?тихо…
        Назад? Обратно в темноту? Но чертова лапа опять скрипнет когтями, и теперь в тишине…
        Вперед? Наплевав на звук, к дверям? Но проклятая туша волка не даст мне быстро двигаться…
        Бросить? Но что дальше? Что потом, когда вернется та сука?..
        Тихо?тихо. Я расслышал ясно, как он шагнул. Сюда! В холл, где прямо напротив дверей кухни, в светлой полосе застыл я, с лапой Харона в правой руке…
        Надо было обернуться, попытаться как?то поднять раскинувшуюся лапу волка, чтобы не скребла пол, и нырнуть обратно. Только чем схватить его лапу - левой рукой, которой я боялся шевельнуть? И еще больше я боялся отвести глаза от кухонных дверей, от этого светлого проема. Даже на миг. Ему не надо много времени, чтобы увидеть меня. И незаметно скользнуть через порог и в сторону… А потом тихо добраться до меня, пока я буду стоять на лестнице и, дрожа, прислушиваться, боясь шевельнуться, загнанная в угол мышь…
        Масло зашкворчало с новыми силами, снова стукнул нож по доске - на этот раз несильно, не рубя, а скобля, сбрасывая нарезанное в сковороду.
        Я сообразил, что стою, закусив губу и не дыша. Замер, как истукан, когда звуки заполнили кухню и ему за шипением масла совершенно ничего не слышно!
        Я втянул воздух и бросился вперед. Промчался оставшиеся до двери метры, толкнул плечом ближнюю створку, вывалился наружу и, разворачиваясь, бросая плечо и правую руку как можно шире, на инерции выволок через порог волка.
        В осенний холод. Господи, господи, господи! Не дай ему почувствовать дыхание холодного воздуха с улицы, не дай ему отвлечься от плиты! Я отпустил волчью лапу, поймал створку и притянул ее на место, не дожидаясь, пока это сделает пружина.
        Снова схватил волчью лапу и бегом слетел по левой лестнице, чтобы даже близко не маячить перед светлыми окнами правого крыла. Повалился на землю. Выступ цоколя отрезал меня от светлых окон, от входа.
        И лежал, уткнувшись лицом в загривок Харона, чувствуя запах его мускуса, но не решаясь отвернуться, даже просто пошевельнуться, ожидая вот?вот услышать, как открывается дверь и шаги кавказца по площадке, а потом по лестнице, следом за мной - шаги, переходящие в бег…
        Трус! Чертов трус!
        Но я ничего не мог с собой поделать. Лишь лежал, боясь шевельнуться, и втягивал холодный воздух сквозь пахучую шерсть Харона.
        Минуты через две рискнул подняться. Поглядел на окна. Светлые проемы правильны - пусты. Никто меня не высматривал. Я поглядел на пруд. Метров тридцать до берега. Только теперь мне предстояло идти не по ровному полу, а по сплошному пологу высохших листьев.
        Если волочь Харона по ним, останется след, как кильватер за кораблем. Только вода сходится и успокаивается, а вот листья…
        Лестницу, меня, Харона вдруг окатило светом.
        Все?таки почувствовал что?то! Все?таки решил выглянуть на крыльцо и проверить! Чертов кавказец!
        Выпустив лапу Харона, я крутанулся к лестнице, вскидывая руки, готовясь встретить удар тяжелого ножа…
        Но двери были закрыты. Фонарь над крыльцом не горел, и внутри холла света не было. Лишь в окнах кухни.
        И моя тень, легшая на ступени… Свет падал…
        Свет на миг пропал, а потом снова окатил меня, лестницу и фасад дома.
        Я обернулся. За прудом, далеко?далеко, сквозь голые верхушки дубов плыли два белых огня. Далекие, но яркие, злые, колющие. Фары дальнего света.
        И на этот раз уже без вариантов - она. У нее всего две машины, а гости сюда не ездят. Она!
        Фары плыли за ветвями, подмигивая. Ушли куда?то вниз, снова появились.
        Выходит, до них уже меньше версты. Это там холмисто… Но дорога ужасная. Может быть, у меня есть в запасе пара минут? Может быть, я еще…
        Первым порывом было рвануть прочь, бросив волка прямо у ступеней. И я бы убежал, если бы не был таким трусом. Но я трус. Маленький жалкий трус. Я слишком хорошо запомнил черные глаза кавказца - его зрачки, вздрагивавшие, уходившие в сторону, куда угодно, лишь бы не взглянуть прямо на алтарь, который был прямо перед ними, в трех шагах…
        Не знаю, на что еще способна та чертова сука. Не знаю и не хочу проверять.
        Я упал на землю, лег на левый бок - руку пронзило болью, но другого выхода не было - и прижался спиной к мертвому зверю. Перекинул его правую лапу через свое правое плечо, схватил ее правой рукой, встал на колени.
        Пошатываясь под тяжестью трупа, поднялся на ноги. Волк повис у меня за спиной. Холодный нос - уже не мокрый, теперь это был холод смерти - уткнулся мне в ухо. Тяжелый, зар?раза…
        Тяжелее меня, а мне приходилось держать его тушу одной правой. Труднее, чем подтягиваться на одной руке. Лапа выскальзывала из пальцев.
        А впереди, сквозь голые ветви деревьев, снова показался свет фар. На этот раз гораздо ближе.
        Я пригнулся, чтобы часть веса легла на спину, побежал к пруду. Ноги дрожали под двойной тяжестью, но до берега всего тридцать шагов. Это я выдержу… Выдержал. Вот только что дальше?
        Вдоль берега скопился слой листьев, не желавших тонуть.
        Вправо, влево… Черт бы их побрал! Вдоль всего берега. Идеально ровной полосой. Если свалить труп с берега, будет брешь. Застывшие следы. И черт его знает, когда ветерок или новая листва укроет эти следы. Прекрасно заметные. А уж когда хватятся волка…
        Я сообразил, что остановился в полосе света от кухонного окна. Если он выглянет в окно… К черту кавказца! Впереди, сквозь ветви деревьев, все ближе свет фар. И там - она!
        А я замер на берегу пруда, с трупом волка за спиной, и от воды меня отделяла полоса листьев.
        Думай, думай, думай!
        Уже не только свет фар, теперь и шум мотора на дороге. А если учесть, что это или «ягуар», или «мерин», обе машины у этой чертовой суки в превосходном состоянии…
        Листья были и на берегу. Поддев носком листья, я ощупал ногой склон. Уклон есть, но устоять можно. Должен устоять. Я шагнул еще ниже, к самому краю и закрутился волчком. Один оборот, второй… Быстрее, быстрее!
        Тело волка уже не касалось моей спины. А вот лапу из руки вырывало. Только бы не выпустить раньше времени… Только бы не ошибиться, в какой момент разжать пальцы, и так уже почти разжавшиеся! Еще один оборот, и рвануть его рукой дальше, подтолкнуть вслед спиной, левым плечом… толчок левым плечом…
        Мех проскользил под пальцами, туша улетела в одну сторону, я отлетел в другую. Упал, цепляясь пальцами за землю, чтобы не слететь в воду. Не пробить ногами плавучий слой листвы, ради сохранения которого так старался.
        Плеск за спиной был громкий - ужасно громкий в этой неживой тишине!
        Свет из?за деревьев уже не робко пробивался, - светил, бросая дубовые тени на пруд, на подъездную дорожку перед домом, на покрытый листьями газон.
        Трава еще почти зеленая. Я видел это, пока крутился на каблуках, раскидывая сухие листья. Я откатился в сторону, встал на колени и стал сгребать листья обратно.
        Впереди, между мной и слепящими фарами, по поверхности пруда гуляли туда?сюда волны, дробясь о берег. В лунном свете черное стекло воды вздрагивало и вздрагивало, волны не желали умирать…
        Но хотя бы Харона я кинул достаточно далеко. Слой листьев я задел, но по самому краю. Чуть?чуть. Лапой задел? Или просто волной подбило листья плотнее. Но тут уж как получилось. С этим уже ничего не поделать. Заметят - значит, заметят. Судьба такая поломатая, как Старик говорит…
        Я поднялся. До машины осталось метров двести, может, меньше. Еще несколько секунд - и фары зальют светом и пруд, и эту полянку. Если они меня заметят, ей даже не придется копаться в голове мертвого волка, не потребуется искать меня. Захомутает сразу, как марионетку.
        И я побежал.

* * *
        Я успел отбежать от дома шагов на восемьдесят, когда машина обогнула пруд и встала перед домом. Мотор затих.
        Я повалился на листву, затих - и тут же щелкнула дверца машины. Снова была тишина - на версты вокруг - и только мое дыхание, шумное как пылесос, нарушало ее. Стискивая зубы и задыхаясь, я старался всасывать воздух реже и тише. Мне нужен слух. Восемьдесят метров с такой сукой - это мало. Слишком мало…
        Попытаться отбежать еще дальше?
        Я развернулся, стараясь не шуметь листвой, поднял голову. Чертовы дубы! Раскидистые ветви слишком высоко, под ними ничего нет. И сами?то голые! А месяц совсем низко. Пронзил все под ветвями, покрыл все вокруг лоскутками желтоватого света.
        Как на ладони. Попытаешься подняться и бежать - и кто знает, не станет ли это последней ошибкой в твоей жизни?..
        Погасли фары дальнего света. В доме осветились окна по сторонам от двери. Вспыхнул наружный фонарь, окатив оранжевым светом лестницы, машину, пруд - до самых деревьев по ту сторону. И даже здесь стало светлее…
        Я вжался в листву.
        Пурпурный «ягуар» в неестественном свете фонаря казался кроваво?вишневым. Передняя дверца открыта, водитель обходил машину.
        Сейчас я его не очень хорошо видел - лишь высокий и худощавый темный силуэт, но за проведенные здесь ночи прекрасно успел рассмотреть. Лет двадцати двух, молодой и стройный, вьющиеся светло?русые волосы и идеально правильные черты лица. Слащаво?красивые, до приторности. Может, конечно, я пристрастен: с моей?то даже зимой веснушчатой мордой, трижды ломаным носом и шрамом через всю скулу от перстня на кулаке одного типа, чтоб ему переломанные пальцы перед каждым дождем ломило…
        Опять щелкнул замок, блондин распахнул правую дверцу, протянул руку.
        Я сглотнул. Вот ее я еще не видел. Она все ночи дома сидела.
        Знаю только, что женщина - почему?то они все женщины, эти чертовы твари. По крайней мере, мужиков таких еще не встречалось и, надеюсь, не встретится. Старик говорит, мужики ни на что такое не способны. Черт его знает, почему, но не умеют так. А по?моему, это даже к лучшему, что мужики такие неполноценные. Если бы еще и мужики были такие - этих тварей было бы вдвое больше. На черта надо?!
        Интересно, сколько ей лет - с семью?то десятками холмиков на заднем дворе… Ту, у которой было сорок два, я не видел, с ней справились другие. Я тогда был слишком мал. Так, зрителем отсиделся, условно на подхвате - никогда не знаешь, как оно обернется…
        Но других видел. Больше, чем хотелось бы. Кое?что знаю. До тридцати холмиков доходят годам к тридцати с хвостиком. А у этой - семьдесят пять. Получается, совсем старуха должна быть.
        Они, правда, чертовски хорошо сохраняются, больше двадцати пяти мало кому дашь… Но все равно, время должно брать свое. Оттого и любовь к смазливым молоденьким мальчикам, наверно. Так что рука протянута не из вежливости, в самом деле пригодится…
        Сначала я решил, что просчитался дважды. Не только с волком.
        Похоже, кроме хозяйки, двух слуг и волка в доме есть еще и девчонка?служанка. И вслед за стройным женским силуэтом - она едва коснулась протянутой руки и выскользнула из машины мягким, почти кошачьим движением, и таким же легким и упругим шагом пошла дальше, взмахнув руками и сладко потягиваясь, - сейчас появится еще одна, настоящая…
        Но блондин развернулся и глядел на девушку.
        Узкая юбка чуть ниже колена, приталенный жакет из черного бархата, под ним что?то белое с подобием банта между отворотов. А движения… Лет на двадцать с хвостиком. Ну, пусть двадцать пять. Ну, пусть тридцать - иногда и лучше сохраняются. Но никак не больше тридцати пяти!
        Ни черта не понимаю…
        Она остановилась, не дойдя до лестницы. Оглянулась, словно не находила чего?то.
        - Харон!
        Я вздрогнул. В этой неживой тишине сотня метров ничего не значила. Голос, на удивление грудной для такой худощавой фигурки, будто над самым ухом.
        В доме открылась дверь, в светлом проеме чернела фигура кавказца.
        - Ты кормил его? - спросила женщина.
        Темный силуэт мотнул головой.
        - Нет его в доме, бегает где?то…
        - Хм?..
        Она чуть склонила голову. Наверно, и бровь взметнула, этаким отточенным движением. Но издали не видно - и, честно говоря, увидеть не хочется. Никогда. Только бы убраться отсюда…
        - Харон!
        На этот раз она не просто назвала имя, а позвала. В ленивом прежде голосе прорезались стальные нотки. Окрик вышел хлесткий, как щелчок хлыста.
        Она, блондин и кавказец постояли, слушая. Но тишину ничто не нарушало. Никакого треска сухих листьев под лапами волка, несущегося на зов. Только тишина.
        Женщина уткнула кулачок в бок, нетерпеливо переступила ногой. И стала медленно разворачиваться, окидывая взглядом вокруг - будто пыталась высмотреть волка, несущегося к ней из?за деревьев. Только я знал, что она не смотрит…
        По крайней мере, не глазами. А я был от нее меньше чем в сотне метров.
        Странно, но страха не было. Может быть, потому, что теперь от меня мало что зависело. Я знал, в чем мой последний шанс, и отдался на волю рефлексов, давно вбитых в голову.
        Закрыв глаза, уткнулся лицом в листву и расслабился. Полностью, до последнего мускула. И выгнал из головы все мысли, все опасения…
        Лишь темнота и запахи листвы, земли, осени…
        Запахи, только запахи вокруг - и больше ничего. Ни страха, ни мыслей, ни меня самого…
        Лишь запах листвы…
        А потом повеяло холодком.
        Холодное касание по вискам изнутри. Мимолетное, как пальцы слепого, привычно обегающие давно знакомые предметы. Чуть коснулись и тут же пробежали дальше… и вернулись.
        Потому что наткнулись на что?то, чего тут не должно было быть. Чему тут не место.
        Зацепились внутри моей головы. Коснулись тверже, с интересом…
        Я еще сильнее уткнулся лицом в листву. Зарылся в нее носом до самой земли, где пахнет сильнее. Нырнул в запах, отбрасывая от себя все прочее… Во всем мире нет ничего, кроме этого прелого запаха.
        Только этот запах, распадающийся на разные струйки: дубовая листва, кислинка земли, далекий?далекий, едва заметный привкус засохшей травы…
        Холодок в голове изменился… и пропал.
        Но всего лишь на миг. И тут же виски стиснуло ледяными тисками. И накатил страх. Дикий, чудовищный страх. Я забыл про запах, я забыл про все.
        Тиски разжались, касание пропало - я едва заметил.
        В мире не осталось ничего, кроме ужаса. Все тело напряглось, мышцы стянулись в натянутые тросы, готовые швырнуть меня с места, унести прочь.
        Бежать отсюда, прочь! Быстрее! Прямо сейчас!
        Я дернулся от земли, вскакивая - тело само поднималось, чтобы унестись прочь, но я заставил себя остановиться.
        Бежать! Прочь отсюда!
        Нет, нельзя. Обратно на землю лечь!
        Я попытался плюхнуться обратно на землю, уткнуться лицом в листву, стать незаметным - тело не слушалось меня. Руки и ноги мелко дрожали от перенапряжения, мышцы вот?вот лопнут, работая друг против дружки, колючий жар наполнил все тело. Вскочить! Вскочить - и бежать!!!
        Прочь! Как можно дальше! Это плохое место! Очень плохое!
        И все?таки я заставил себя не сдвинуться с места. Удержался. Не побежал, не вскочил. Нельзя!
        Нельзя забыть обо всем и броситься наутек. Всюду сухая листва. Шуму от меня будет, как от пьяного кабана. А этого нельзя. Иначе чертова сука поймет свою ошибку.
        Она заметила меня, но пока я обманул ее. Закрыв глаза и сосредоточившись на запахах, только на своем носе, чего люди обычно не делают, доверяя больше глазам и ушам, на какие?то мгновения я избавился от сложных мыслей и образов, провалился в простые ощущения. Туда, где сознание человека мало отличается от животного. От какой?нибудь сонной лисы, невесть как сюда забредшей, или запасливой белки, прибежавшей за желудями, или глупой полевки…
        Она не стала разбираться. Лишь убедилась, что это не ее волк, и отмахнулась - брезгливо, как от надоедливой мухи. Так, как умеют отмахиваться эти чертовы суки. Коснулась в моей голове нужного места - всего?то. Коснулась быстро, мельком - но…
        Слепая паника ушла, я контролировал тело, мог мыслить, и все?таки мне было страшно. Я хотел бежать отсюда.
        Знаю, что на самом деле все хорошо. Потому что пронесло. Кажется, и на этот раз я выберусь живым. А это главное. И значит, все хорошо…
        Но это на уровне мыслей. А глубже - там, где я ничем не отличаюсь от полевок, белок и волков, - у меня все дрожало, толкало прочь отсюда.
        Это плохое место. Отсюда надо убираться. Быстрее! Прочь!
        Так, как убралась из этих дубовых рощ вся прочая живность.
        Так, как бежали люди из окрестных деревень.
        Чтобы та, которая может заглядывать в головы, не натыкалась на их назойливое соседство.
        И я бы убежал, если бы мог. Да только нельзя. Я не лиса и не полевка. От меня шума будет куда больше - и эта сука, ее блондин и кавказец, прожившие в этом доме, в этом лесу, в этой полной тишине черт знает сколько времени, сразу заметят. Проклятая листва, хрустящая от малейшего движения!
        Чуть приподнявшись, я на низеньких четвереньках, очень осторожно двинулся назад. Тело просило бега - развернуться и броситься прочь со всех ног, но я сдерживал себя. Медленнее движения… Медленнее…
        Она еще не ушла в дом. И тот красавчик. И кавказец. Они все слышат в этом чертовом лесу, в котором не осталось ничего живого, и даже ветер отсюда убежал.
        В машине, оказывается, были не только она и красавчик. Блондин распахнул заднюю дверцу «ягуара», и женщина позвала:
        - Вот мы и приехали. Выходи, моя прелесть.
        Из машины выбрался мальчик лет двенадцати.
        Движения точные и аккуратные, вроде бы обычные с виду… Но какие?то замороженные. Неправильные. Как у заводной куклы.
        Вылез и встал, глядя на женщину. Волосы прямые, прилизанные. Гладко лежат на лобастой голове, только над левым ухом встал клок. И очень странный костюмчик - голубые горошины на ядовито?желтом фоне.
        Следом из машины выбрался еще один мальчишка - точная копия первого. Такие же волосы, такой же костюмчик…
        Я не сразу понял, что это пижама. А на ногах у обоих - тапочки. С желтыми помпонами на носках.
        - С?сука…
        Прямо из постели подняла детей. Я почти увидел, как это было.
        Дорогая машина, замершая перед новым домом в каком?нибудь небольшом городке. Мальчики, проснувшиеся среди ночи ни с того ни с сего. Медленно садятся на кроватях. Нащупывают тапочки, встают, выходят из комнаты.
        Оглядываются на спальню родителей. Дверь приоткрыта, и они тщательно прикрывают ее. И идут к выходу. Медленно, осторожно, чтобы случайно не клацнули замки, отпирают дверь.
        Выходят в холл, к лифту. Там холодно, мурашки бегут по коже, но они этого не замечают. Они лишь знают, что должны вызвать лифт и спуститься вниз. И они терпеливо ждут, пока лифт поднимется с первого этажа. В уснувшем подъезде тихо, только гудит мотор лифта, натягивая канаты. Они дрожат под пижамами, но не замечают этого. Наконец двери лифта открываются, и они спускаются.
        Выходят из подъезда в ночную тишину, сейчас особенно гулкую - тишина и спокойствие волнами расходятся от пурпурного «ягуара», терпеливо ждущего перед подъездом, растекаются на кварталы вокруг.
        Мальчики медленно спускаются по ступеням. Блондин уже ждет их у машины, гостеприимно распахнув заднюю дверцу. Захлопывает, возвращается на водительское кресло и ведет машину прочь из городка…
        Кто?то привозит из города барашков для волка, а кто?то - детей. Для черной морды с винтовыми рогами и рубинами в глазницах.
        Сука. Чертова сука!
        Я глядел туда, а сам переставлял ноги и руки, пятясь назад. Дальше от этого дома и от нее…
        Страх уходил, но медленно, очень медленно. Я с трудом сдерживал руки, желавшие порывисто оттолкнуть землю - чтобы двигаться быстрее. Чтобы уйти отсюда быстрее. Даже так, на четвереньках, я бы понесся прочь отсюда с дикой скоростью, если бы не эта чертова листва всюду вокруг, шуршавшая при малейшем движении…
        - Идите в дом, милые дети, - сказала женщина. - И во всем слушайтесь его. Она подтолкнула ребят к ступеням и кавказцу, терпеливо ждавшему в дверях.
        - Обед почти готов, Диана Львовна.
        - Прекрасно, Игорь. Я пока не голодна, а вот этих милых детей накорми прямо сейчас. И корми их часто, много и сытно. Через четыре дня они должны пыхать здоровьем. Правда, мои милые?
        Мальчики секунду смотрели на нее, не понимая. Только какая?то тень прошла по их лицам. И они взялись за руки. Нащупали руки друг друга, не глядя… Наверно, и из своего родного дома они выходили, вот так же взявшись за руки…
        Лабораторные мышата, чувствующие, что грядет что?то нехорошее, но смиренно подчиняющиеся большой руке, которой привыкли покоряться. Совершенно покорные, пока их вытаскивают из родной пластиковой клетки и несут туда, где их жизнь понадобится для чего?то большего…
        Глядя на женщину, мальчишки синхронно кивнули. Выражение на их лицах осталось таким же отсутствующим, как и раньше. Едва ли они понимали, с чем соглашаются. Едва ли они вообще что?то понимали. Просто почувствовали, что должны согласиться. И кивнули.
        И можно спорить на что угодно, следующие четыре дня они будут одержимы диким голодом - даже если дома их мамаше с трудом удавалось скормить им по лишней ложке манной каши…
        Чертова сука!
        Затрещали листья, ломаясь в моем кулаке, и еще что?то маленькое, но твердое… Я разжал пальцы, но слишком поздно. Маленький сучок громко треснул. В тишине пустого леса, без единого касания ветерка, словно пистолетный выстрел.
        Там, у машины, все замерли. Оглянулись сюда. И она тоже…
        Прямо сюда.
        Я упал на землю, распластался по листве. Лежащего ничком, с такого расстояния, при одном лунном свете, ей меня не заметить, будь у нее совиное зрение. Вот только не ее зрения я опасался больше всего…
        Сколько до нее? Было порядочно, и еще метров на двадцать я отполз… Нет, не достанет. Не должна! Не бывает чертовых сук, способных достать на таком рассто…
        Холодный ветерок мазнул по вискам, закружился прямо в голове.
        Чертова сука! Даже здесь достает?! Должны же быть пределы и ее способностям! Это же… Я оттолкнул прочь все мысли и зажмурился. Вжался лицом в листву и изо всех сил втянул воздух. Полную грудь воздуха, наполненного запахами тления. Листвы, земли…
        Только на этот раз холодное касание в голове никуда не ушло. Холодок в голове лишь усилился.
        Я цеплялся за запахи, а холодной ветерок окутывал меня все плотнее. Ледяные пальчики сомкнулись, ощупывая. Пытаясь различить мои желания, мои мысли, мои воспоминания… Пытаясь понять, что я такое.
        Только не было у меня никаких мыслей. Я оттолкнул их все прочь. Все побуждения, все ощущения, даже прелый запах разложения. Все стало далеким и слабым… Я проваливался в темноту сна без сновидений, где ничего этого нет…
        Ледяные пальчики дернулись следом.
        Потекли за мной ледяными струйками, пытаясь зацепиться за меня, раскрыть, как половинки ореха…
        Только слишком слабы они были. Слишком далеко была их хозяйка и…
        Ледяные пальчики вцепились в мою мысль - и я тут же оттолкнул ее прочь. Нырнул еще глубже в темноту без мыслей и ощущений, прочь от этих студеных струек, заползших в мою голову.
        Струйки стали липкими, сплелись в Паутинку, гуляли бреднем туда?сюда, пытаясь зацепиться за что?то. Подслушать. Сообразить, что же я такое… Ледяные пальчики попытались сомкнуться на мне, вытащить меня обратно - заставить чего?то захотеть, что?то сообразить, что?нибудь вспомнить…
        Но я забился на самое дно, даже эти ледяные касания едва чувствовал. Холодные струйки проходили надо мной, не в состоянии достать по?настоящему.
        И к ледяным струйкам примешалось что?то еще. Раздражение. Призрачное и далекое. Не мое. Тень ее мыслей…
        Пальчики попытались сомкнуться сильнее, но снова прошли мимо. Слишком слабые. Слишком далеко их владелица…
        Раздражение стало сильнее. Повеяло усталостью - не моей, ее усталостью. Обрушились обрывки образов: лица, дома… Дорога, вечный городской шум, пропахший гарью и бензином… Длинный день, полный хлопот, сомнений и споров - неудачных споров! - и раздражения, копившегося все эти часы, когда надо было сдерживаться, и вот теперь, когда, казалось бы, приехала домой, вдруг нет Харона, и еще это непонятно что, застывшее на самом краю чувств. И еще больше раздражающее тем, что не получается сообразить, что это такое… А ведь мазнула же по нему страхом минуту назад. Кто бы это ни был, должен был убежать прочь! Но еще лежит… Лежит и никуда не убегает, хотя мазнула же по нему страхом и была уверена, что этого хватит с лихвой… Что же? Теперь даже зверя отвадить не в состоянии с первого раза?
        Раздражение превратилось в злость, ожесточилось ледяными баграми…

* * *
        Я бежал, ветви хлестали меня по лицу и рукам. Теперь вокруг были не дубы, а какие?то осиновые кусты, березовая поросль. Я задыхался, с хрипом втягивал воздух в пересохшее горло, но бежал, бежал, бежал дальше.
        Прочь! Это плохое место. Очень плохое! Прочь!
        Я продрался сквозь кусты на опушке, сбежал по голому глинистому пригорку - и тут под ногу мне что?то попало. Я рухнул.
        Попытался вскочить. Подняться на ноги не было сил - я задыхался, легкие горели, а сердце молотило в грудь, в уши, в глаза, заставляя вздрагивать весь мир вокруг, но и задержаться здесь я не мог, даже на миг. Сил хватило, чтобы подняться на четвереньки. Так и понесся дальше, на коленях и ладонях…
        Оперся на правую руку, потом на левую…
        Запястье опалило болью, игла проткнула руку до самого локтя, отдалась вспышкой в глазах. Я взвыл и повалился на правый бок, высвобождая левую руку. Волна боли ходила туда?сюда от локтя до запястья. Туда?сюда, туда?сюда… Я замер, боясь шевельнуться и вызвать новый прилив боли.
        Но хотя бы в голове прояснилось.
        Теперь я мог уже что?то соображать, теперь я был человек, а не просто кусок мяса, полный страха и паники, забывший обо всем, способный лишь слепо нестись по лесу.
        Плохое место… Надо встать - и бежать дальше… Это плохое место!
        Чертова сука! На этот раз она врезала мне от души и, кажется, зацепила всерьез.
        Из памяти будто вырезали кусок. Я помнил, как накатила эта дикая паника, а потом?..
        Сколько я ломился через лес очумелым кабаном? Минуту? Десять? Час?
        Слава богам, что я успел отползти подальше. И успел открыться до предела - так, что, кажется, и во второй раз она приняла меня за зверя, как ни вглядывалась.
        Прочь! Это плохое место!
        Принять?то приняла, да только из?за этого и я принял удар как животное. Открытое и глупое животное. Теперь - напуганное до предела.
        Хватит разлеживаться! Надо подниматься - и бежать! Дальше! Быстрее!
        Я стиснул правый кулак, замотал головой. Черт возьми! Даже не понять, где кончаются мои собственные мысли и начинается беспричинный страх, навязанный ею!
        Прочь! Прочь отсюда!
        Боль в руке стала тупой, потом затаилась, но я чувствовал, что это ровно до тех пор, пока не шевельнешь рукой. А стоит двинуть или, еще хуже, случайно задеть ей за что?то…
        Не опираясь на левую руку, я осторожно привстал на колени. Поднялся на ноги, стараясь не тревожить ни руку, ни плечо. Пошел, побежал дальше. Все еще задыхаясь после сумасшедшего спурта, жадно глотая воздух пересохшим ртом, но не останавливаясь.
        Прочь, прочь, прочь!
        Забыть это место как страшный сон. Навсегда. Никогда больше даже близко не соваться.
        Вон и крайний дом деревеньки… Господи! Почти четыре версты пробежал - и даже не помню как… Чертова сука!
        Я добрел до стены. Когда?то этот дом был зеленый, сейчас грязно?серый. Бревна покрылись плесенью. Доски, которыми заколотили окна, превратились в труху. А на углу избы срезы бревен подгнили и разлетелись. Такие щербатые, будто их зайцы грызли. На краю крыши не хватает двух железных листов. Давно ветер сорвал и унес куда?то…
        Я шел дальше. Остальные дома не лучше. Те же покосившиеся заборы, такие же грязно?бесцветные стены…
        Все вот?вот рухнет, источенное гнилью, дождями и временем.
        Лишь в центре деревни стоял крепкий дом из хорошего кирпича. Крыша, конечно, и здесь прохудилась, но спасало наличие второго этажа. Его пол - запасным потолком. Здесь?то, в дальней комнате, я и коротал последние три дня. Ночью ходил к усадьбе, а днем спал здесь.
        Сейчас я хотел есть, хотел согреться, хотел повалиться на спальный мешок и закрыть глаза, но еще больше я хотел убраться отсюда.
        Я обошел крыльцо, свернул за угол. В огород. К терпеливо ждущему меня темно?серому уазику. Забрался внутрь и трясущейся рукой повернул ключ зажигания.
        От толчков левая рука снова разболелась, но не сейчас, милая. Не сейчас!
        Стискивая зубы от боли, я кое?как захлопнул дверцу правой рукой, переставил передачу и тронул «козлика» вперед. Через огород, прямо по рухнувшему старенькому забору и дальше - на главную улицу. По давно растрескавшемуся асфальту, развалившемуся на куски. Мимо брошенных домов. Прочь!

* * *
        Бетонка от деревни до шоссе казалась еще старше самой деревни. Плиты повело вверх?вниз и из стороны в сторону. На каждом стыке мой «козленок» то ухал вниз, то бился в выступающий край плиты.
        Но я не сбрасывал скорость, гнал вперед как можно быстрее. Только бы выбраться отсюда! Только бы выбраться!
        Прочь, прочь, прочь!..
        Из этой гниющей деревни, из этого безлюдья, из этой тишины… Прочь из мертвого и холодного царства этой чертовой суки!
        Уже недалеко осталось по этой бетонке, вон и мостик через ручей. За ним щебенка, а через полверсты и нормальная дорога, а там и до трассы рукой подать…
        Я уже въезжал на мостик, когда вспомнил, что опора под крайней плитой шатается. Когда я ехал сюда, под колесами плиту накренило, «козлика» дернуло вбок, но это был уже конец мостика и по инерции я все?таки выкатил на твердую землю. Теперь же, в обратную сторону… Под колесами стукнула плита, накренившись на просевшую опору, «козленок» подпрыгнул и дернулся к краю плиты. Теперь инерция несла его с моста прямо в середину ручья.
        Руль вырвало из руки. Я вцепился в него обеими, рванул, выравнивая машину, - и левую руку пробило болью. Да такой, что в глазах отдалось вспышкой…
        Не помню, как проехал мостик. Каким?то чудом удержался, не слетел в глубокий ручей. Помню лишь, что выл от боли, а на том конце моста все?таки вылетел с дороги и передние колеса ухнули в придорожную канаву.
        Машина встала, а я, все еще воя от боли, дотянулся до аптечки. Зубами сорвал хрустящую упаковку шприца, стянул пластиковую шапочку с иглы и вколол в левую руку - прямо через плащ. Откинулся на кресло, стискивая зубы…
        Секунды через три что?то стало меняться. Боль медленно, но отступала.
        И в голове тоже чуть прояснилось…
        Господи, да что же это со мной! Куда я несусь как угорелый по этой раздолбанной дороге?! До дома чертовой суки уже верст семь, если не больше. Здесь она меня не достанет. Да даже в той деревне я уже был вне досягаемости! Еще там должен был вколоть обезболивающее и нормально поехать. Медленно, осторожно, удерживая руль обеими руками.
        Но даже здесь, в шести с лишним верстах, мне до одури хотелось забыть про осторожность и бежать дальше. Как можно быстрее!
        Прочь! Это плохое место!
        С?сука… Здорово она меня! А ведь она даже не в полную силу била. Собственно говоря, она вообще не била. Это был не удар на поражение, нет. Так, раздраженный шлепок, чтобы гулял в другом месте и не путался под ногами. Она приняла меня за какую?то птичку?зверушку, не посчитала опасным…
        А если бы посчитала?
        Я вспомнил черные глаза кавказца, когда он хотел посмотреть на алтарь и никак не мог. Его зрачки раз за разом отбрасывало прочь. А ведь ее тогда даже рядом не было…
        Боль в руке стала далекой и тупой. Я медленно поднял руку, стал осторожно стягивать кожаный рукав к локтю.
        Как она сказала, эта чертова сука? Четыре дня? Через столько мальчишки должны быть румяными и откормленными, как поросята перед званым обедом?.. Я прикрыл глаза, вспоминая, каким был месяц этой ночью. Меньше половины, но больше четверти. Ну да, где?то четыре седьмых половинки и есть… Четыре дня - это, выходит, до новолуния. А потом на заднем дворе дома прибавится еще пара холмиков.
        Ну и запястье… Без слез не взглянешь. А ведь это мое запястье!
        Жесткая кожа плаща спасла, крови почти не было. Лишь четыре небольшие ранки с запекшейся кровью, две сверху и две на внутренней стороне руки. Зато все вокруг… Подкожные кровоподтеки и сплошной сизо?багровый синяк, уже распухший. Не рука, а верхняя конечность трупа, неделю плававшего в вонючей городской речушке.
        Ноет ужасно, но это пройдет. Заживет. Мало ли у меня всяких разных отметин на теле? Бывало и хуже. И эту переживем, не страшно. Что такое шрамы на коже? Куда хуже другие. Те, что внутри… У меня уже немаленькая коллекция. И знаю, скоро к ним добавится еще парочка.
        Я опустил рукав, завел мотор и стал потихоньку подавать назад, выбираясь из кювета на дорогу.
        Мальчишки… Я знаю, что с ними будет. Все знаю, но ничего не могу сделать. Ни черта не могу сделать, будь оно все проклято! Потому что есть вещи, с которыми мы бороться не в силах.
        Я даже пытаться не буду.
        Верно?
        Глава 2 МЕТКА
        Через полчаса я выбрался на шоссе.
        Небо в зеркале заднего вида светлело, рассвет потихоньку выгонял ночь. Навстречу понеслись фуры, обдавая светом фар и ревом моторов. Я встречал их с радостью. Хоть такая, грубая, а жизнь. Нет той оглушающей тишины и пустоты, того холодного безлюдья…
        Я надеялся, что с первыми признаками дня, с первыми касаниями жизни уйдет и та пустота, что засела внутри. Но меня не отпускало.
        Не в мальчишках уже дело. Не в мальчишках…
        Страх. С каждой минутой гнездо чертовой суки оставалось все дальше, но страх не спешил уходить.
        Убежать?то я убежал… Но волк со свернутой шеей остался. В пруду, совсем рядом с домом.
        И похоже, эта чертова сука любила своего волка. Любит. Она не знает, что его уже нет. Она будет ждать его, недоумевая, куда же он пропал. Недоумевая вдвойне, ведь она?то не обычная хозяюшка. Она точно знает, что творилось в голове у ее волка…
        Она будет ждать его. Потом искать. А когда денька через три?четыре Харон всплывет в пруду…
        Кто?то другой, может быть, и не заметит, что у вздувшегося трупа сломана шея, - вообще не станет его рассматривать. Поплачет и закопает, стараясь не смотреть, не убивать в памяти образ живого друга - только не она. Она слишком часто сама забирала чужие жизни, чтобы бояться вида смерти. Она заметит, как убили ее волка. А если не она, то кавказец, любитель барашков. И тогда…
        Когда она узнает, что ее Харон не убежал, не утонул, а дрался до последнего, защищая ее дом, и - убит…
        Вспомнит она про непонятную зверюшку, которую отогнала в тот самый день, когда Харон пропал? Зверька, убравшегося лишь после второго, мощного шлепка страхом - тогда как обычно хватает и одного и куда более легкого?
        В зеркале заднего вида из светлеющего неба брызнул яркий луч. Я скосил глаза - наконец?то солнце!
        Это был всего лишь свет фар. И черный силуэт машины на светлеющем небе. Не фура - легковая. Какой?то полуночник вроде меня. Выехал еще до рассвета, ближайший крупный город верстах в сорока позади по трассе. Я?то понятно почему оказался здесь в такое странное для путешествий время, а как его угораздило? И ведь тоже летит на приличной скорости, торопится куда?то.
        Я вздохнул. Мне бы его проблемы…
        Чертова сука вспомнит, уверен. И про двойной шлепок, и про то, что это было в тот же день. Сообразит, что кто?то был в ее гнезде, кто?то следил за ней.
        В этом можно не сомневаться. Вопрос лишь в том, что она сделает дальше? Сможет она меня как?то выследить?
        Очень хотелось верить, что нет. Не должна. Сейчас я уже в двух сотнях верст от нее, а буду еще дальше. И никаких зацепок, чтобы она могла меня выследить, я не оставил. Так что нет у нее способов что?то сделать. Нет…
        Но что?то не давало мне покоя.
        Может быть, то, что я совершенно не помню тех минут - между вторым шлепком и краем деревни. Три версты сумасшедшего спурта и несколько минут жизни пропали из памяти начисто. Ни черта не помню!
        Что, если после ее шлепка, когда от страха и наведенной паники я забыл обо всем, вскочил и понесся через лес, ломясь как кабан, потеряв над собой всякий контроль - и над телом, и над мыслями, - вдруг она успела что?то подслушать? Вдруг заглянула глубже, чем я позволял ей, пока контролировал себя? Что, если она смогла заглянуть слишком глубоко?
        Подцепила обрывки памяти, желаний, образов… Что?то такое, что дало ей понять, кто я и откуда…
        Бред, бред! Я помотал головой. Нет!
        Если бы она заглянула в меня так глубоко, тогда не дала бы уйти. Сразу бросилась бы следом. И догнала бы. Легко. Русый красавчик, может быть, кроме смазливой рожицы, мало что за душой имеет, а вот кавказец явно жизнь повидал. Чертова сука знает, какими людьми себя окружать. Уж в людях?то она разбирается…
        Нет, не залезла она в меня. Этого можно не опасаться. Если бы она хоть что?то узнала, сейчас меня здесь бы не было. Нагнали бы еще в деревне. Или я ломился слишком быстро, не поспели? Тогда бы на машине нагнали. Еще час назад, еще до Вязьмы. Навстречу промчалась очередная фура, ослепив фарами. Окатила светом легковушку, идущую следом за мной, почти нагнавшую…
        Сердце бухнуло в груди и куда?то провалилось.
        Пурпурная!
        «Ягуар»!
        Я уставился в зеркало заднего вида, но фура уже унеслась далеко назад, только габаритки краснели. Легковушка снова превратилась в темный силуэт на светлеющем небе и две слепящие фары.
        Едва фура прошла мимо нас, «ягуар» пошел в обгон. Я оцепенел. Пальцы вцепились в руль, а сам я сжался внутри, ожидая, когда же накатит холодный ветерок. Который на этот раз не отпустит - о нет, на этот раз не отпустит.
        «Ягуар» прошел слева вперед, попал под свет фар «козлика»… Я зарычал от злости. На фуру, на легковушку, на себя. Черт возьми! Тряхнул головой, снова посмотрел вперед, на уходившую вперед машину. Все еще не веря своим глазам. Никакой он не пурпурный. И никакой это не «ягуар»!
        Вишневая «девятка». Самая обычная.
        Ушла вперед, но я все никак не мог прийти в себя. Пальцы на руле дрожали.
        Я свернул на обочину, встал. Глядел вслед удаляющейся «девятке» и не мог понять, как же мог спутать ее с «ягуаром». Да у них же совершенно разный силуэт! У «ягуара» - зализанный, благородный. А здесь - рубленый, неказистый.
        И все?таки спутал… Спутал, и даже цвет другой примерещился!
        С?сука… Как же глубоко она меня зацепила?то, тварь! Ведь уже несколько часов прошло. Первый слепой ужас отступил. Я надеялся, что и остатки вымоет из меня за пару часов… А выходит, не вымыло. Что?то зацепилось в глубине, пустило корни.
        И это всего шлепок… Простой шлепок, издали… А я…
        Я поежился, хотя в машине было тепло. Раньше со мной такого не случалось.
        И таких сук - одним дальним шлепком так зацепила! - я тоже раньше не встречал.
        Рука сама потянулась к бардачку. Я отбросил крышку. Нащупал рукоять. Привет, Курносый. Один раз ты спас мне жизнь. Может быть, и еще раз сможешь?
        Я посидел, лаская пальцами деревянную накладку на рукоятке, гладкий титановый барабан. Металл под пальцами отзывчиво согревался. Мало?помалу и я пришел в себя. По крайней мере, руки перестали трястись.
        Я сунул Курносого в карман плаща - теперь можно, теперь эта сука далеко! - и тронул передачу. Вырулил на дорогу.
        Чем быстрее доберусь до города, тем лучше. Там будет легче.
        Там - легче!

* * *
        Солнце залило светом и согрело осенний мир, когда по краям трассы пошли пригороды Смоленска. Потом и сам городок. Наконец?то!
        Я сбросил скорость до почти черепашьей - верст сорок в час, не больше. И медленно полз по городу. С почти физическим наслаждением, - после трех дней пустоты, тишины и холода.
        Теплый дом. Скопление жизни…
        Вроде бы неказистый городок. Муравейного типа: малоформатный, насквозь панельно?прямоугольный - долгая память о войне, которая почти стерла старый город… Но мне нравится. Бог его знает, почему - уютный он, что ли.
        Может быть, как раз из?за этой панельной простоты и скученности. Все квартирки крошечные, похожи одна на другую, как близнецы?братья. Всё близко?близко, все бок о бок, круглые сутки шум, гам, суета… Жизнь.
        Здесь есть жизнь. Есть что?то согревающее душу - что?то теплое и родное, во всех этих неказистых житейских мелочах.
        Я медленно вел «козлика» по городу, всем телом впитывая это живое тепло. По капле выдавливая из себя страх, стянувший внутренности в тугой холодный комок. Это всегда помогало. Вымывало из меня и холод отчаяния, и последние крупинки страха - если они еще оставались к тому времени. Всегда, но не сейчас. Страх никуда не уходил.
        Только хуже, второй волной накатывал. Потому что, быть может, не такой уж он беспричинный. Если эта сука легко смогла так глубоко зацепить меня…
        Да, если сразу не догнала, то теперь, в Трех сотнях верст, меня не отыскать другой чертовой суке. Любой из тех, с которыми я сталкивался раньше. Те не смогли бы. А вот эта…
        Ох, достанет меня эта сука. Достанет…
        Я дернул головой. Бред, бред, бред! Ну как она меня достанет здесь, в трех сотнях верст?! Бред! Выкинуть из головы и забыть.
        Только забыть никак не получалось. Достанет она меня. Достанет…
        Я раздраженно врезал ладонями по рулю и зашипел от боли. Удар отозвался в левом запястье, словно спицу вдоль руки воткнули. Обезболивающее отработало свое. Только неловко шевельнись - и боль тут как тут.
        Слава богу, вот и родная двухэтажка. Старые стены цвета морской волны, с серыми пятнами отлетевшей штукатурки. Но сам дом еще крепкий. Добротный: его ведь еще пленные немцы строили, сразу после войны. И даже сейчас, через полвека - куда надежнее тех современных, которые в центре тяп?ляпают привозные турки.
        Я притормозил возле дома, выключил мотор и распахнул дверцу. В машину ворвался воздух - свежий, холодный, пахнущий опавшей листвой и перегнивающей травой. Осенний.
        Но все же не такой, как там, откуда я уезжал. Почти такой же, а все?таки иной. Неуловимо отдающий асфальтом, бензином, где?то далеко пекущимся хлебом…
        Запах жизни.
        Здесь, в городе, тысячи людей. Сотни тысяч.
        Здесь она меня не найдет. Даже если каким?то чудом узнает, откуда я, все равно не найдет. Здесь столько сознаний… Даже если она запомнила меня и способна узнать, как собака узнает знакомый запах, как я узнаю лица людей, которых когда?то видел… Все равно! Здесь столько людей, столько сознаний… Для нее быть в городе - каждый миг находиться посреди стотысячного стадиона, где каждый вопит во все горло.
        Именно поэтому эти чертовы суки и не любят скопления людей. Особенно днем, когда мы живем, когда мы думаем.
        А вот безлюдье и ночь - их время…
        Но здесь?то город и начинается день, полный жизни.
        Приободрившись, я выбрался из машины, осторожно - одной правой рукой - выволок рюкзак с заднего сиденья, поставил на землю, чтобы закрыть дверцу. Двинуть левой рукой я не рисковал. Даже шевельнуть. И так каждое движение отдавалось тупым толчком боли.
        Я захлопнул дверцу, подхватил с земли рюкзак и зашагал к крыльцу. Одним пальцем, остальными удерживая лямку, подцепил ручку двери, дернул ее на себя и быстрее проскочил внутрь, пока тяжелая дверь не врезала сзади по пяткам.
        А дальше пришлось притормозить.
        Всем хороши эти домики, кроме одного: подъезд и лестница на второй этаж крошечные, окон не предусмотрено. А лампочку опять какая?то зараза вывернула… Когда дверь захлопнулась, я остался в полной темноте.
        И - страх. Он был тут как тут. Никуда не пропал.
        И еще - предчувствие.
        Будто бы выше, наверху, вовсе не пустая лестничная площадка. Кто?то ждет меня. Затаившись в темноте, в которой хоть глаз выколи, а все равно ни черта не рассмотреть…
        Я раздраженно фыркнул и тряхнул головой. Бред!
        Во?первых, здесь город. И утро! Вокруг пробуждаются сотни тысяч людей. А это миллионы мыслей и мыслишек, желаний, эмоций, воспоминаний, планов на день…
        Правда, та чертова сука тоже не погулять вышла. Кое?что умеет, не так ли?
        Ну и что! Даже если бы она могла различить меня среди этих сотен тысяч других сознаний. Даже если бы и могла - все равно! Она ведь не знает, что меня надо искать именно здесь, в Смоленске. Пока она вообще не знает, что кто?то следил за ней. Харон?то еще не всплыл, верно?
        Верно. Только холодок в груди никуда не девался.
        Я чертыхнулся и нарочито громко затопал вперед. По памяти прошел площадку первого этажа, повернулся и стал подниматься, считая ступеньки. На двенадцатой сделал разворот, оставив за спиной крошечный лестничный пролет, нащупал ногой новую ступеньку…
        Невольно ускоряя шаг, будто это могло бы спасти меня от кого?то, поджидавшего здесь, в темноте.
        Но никто не набросился на меня сзади. Без всяких приключений я преодолел еще двенадцать ступенек, шагнул вправо и уперся в дверь, знакомую даже на ощупь. Замочная скважина, ключ. Открыл дверь, и темнота кончилась. Вот и утренний свет, льющийся из окон…
        Дом, милый дом. Рюкзак я бросил в коридоре. Стянул ботинки и, на ходу сдирая плащ и одежду, пошел в ванную…
        Движение я почувствовал раньше, чем услышал.
        Но все равно слишком поздно. Ствол уперся мне в спину. Под основание шеи и очень плотно. Не рыпнуться.
        Все?таки выследила, сука!
        Как?то выследила… Но как?! Я же…
        Мысли мельтешили, обрывая одна другую, в голове было мутно, словно июньский вихрь тополиного пуха, забивающий глаза и ноздри… А правая рука сама собой отпустила отворот плаща, дав ему вернуться на грудь.
        Пальцы потянулись вдоль бока, вниз. Есть у меня маленький сюрприз… Только бы тихонько вытащить…
        Потихоньку опуская руку, я нащупал разрез кармана, скользнул туда кончиками пальцев, нащупывая рукоятку…
        По руке шлепнули, выбив пальцы из кармана. Заставив опустить руку вдоль тела.
        Вот и все. Вот и все… Только как же выследили?то? Неужели все?таки заглянула в меня, пока бежал от нее? Успела выцарапать что?то из моих воспоминаний… Вот и все!
        - Все настолько плохо? - пробасило за спиной.
        С плохо скрываемой иронией.
        Я захлопал глазами, уже узнав голос, но в голове все никак не складывалось… Потому что… Потому что…
        - Гош… - пробормотал я. - Гош, твою мать! - рявкнул я, разворачиваясь.
        Но он уже предусмотрительно отступил назад и выставил руку - длинную и сильную. Через нее мне не проскочить, чтобы врезать ему по уху. А стоило бы за такие шуточки!
        Никакого пистолета у него, конечно же, не было. Всего лишь указательный палец и мои перепуганные фантазии.
        - Гош… - процедил я сквозь зубы, а потом без сил плюхнулся на пол, прямо на рюкзак.
        Гош перестал ухмыляться.
        - Прости. Я думал…
        Гош замолчал. Вместо него говорили глаза - внимательные, чуть прищуренные. За него всегда говорят или глаза, или лицо, или руки. Молчун он, наш Гош.
        Но, похоже, сейчас у меня были очень болтливые глаза. Гош разлепил губы:
        - Думал, ты рад будешь… Новой книжкой похвастаешься… Два рейса прицельных, этот основной…
        Шутник, чтоб его…
        Хотя, надо признать, этот фокус он проделывал не в первый раз: ведь некоторым людям вовсе не нужны ключи, чтобы открывать запертые двери. Только раньше я успевал сообразить, что, кроме Гоша, ждать меня здесь некому. Раньше на этот «ствол» под шею я в притворном удивлении присвистывал наше с ним ритуальное: «Нехилый библиофил пошел!»
        И уж чего я точно не делал - так это не тянулся в карман за пистолетом. Кого расстреливать?то? Гоша, который со мной с девяти лет нянчится, лучше любого старшего брата?
        А вот в этот раз потянулся…
        Может быть, потому, что на этот раз никакой новой книжки я не привез. Нечем хвастаться. Новая книжка осталась в полочке алтаря. И, что еще хуже, так там и останется.
        Гош присел на корточки передо мной. Вгляделся мне в лицо.
        - Без подарков? - Не то спросил, не то подвел итог.
        Я кивнул. Невесело усмехнулся.
        - Ну, почти. Один?то подарочек я привез… - Я поднял левую руку, стянул рукав.
        - О, черт… - Гош побледнел. - Жаба?!
        Обеими руками схватил мою левую и стал задирать рукав.
        - Осторожнее, Гош, - прошипел я.
        И типун тебе на язык. Если бы рука у меня пострадала так от жабы… Пара дней мне бы осталась, не больше. Я закусил губу, чтобы не взвыть от боли, пока он закатывал рукав.
        Он делал это бережно, почти нежно - для таких?то огромных ручищ, как у него.
        Я вдруг почувствовал, что страх отступил. Я был в городе, я был дома, а рядом был Гош - такой надежный и здоровый. Правда, с тех пор как он вот так же сидел передо мной на корточках, а все равно возвышаясь и нависая - и смазывал йодом очередную ссадину на моем локте или коленке, прошло уже много лет. Теперь, когда он садился, я видел его сверху, видел наметившийся просвет в черных волосах. И все равно. Несмотря на все это, несмотря на боль в руке, мне стало уютно и хорошо. Надежно…
        Только если я и на этот раз ждал сочувствия - не тут?то было. Гош покосился на следы от укуса, потом задумчиво склонил голову набок, потом нахмурился… а потом с силой дернул рукав обратно. Да так, что рука врезалась в коленку.
        - А! - До плеча проткнуло иглой боли. - Да Гош! Какого черта?!
        - Три дня, - жестко заговорил Гош, - три дня от тебя ни слуху ни духу. Даже записки не оставил. Теперь являешься размазня размазней и суешь свою руку. На волка он в лесу наткнулся, видите ли! Ах, ох! Не больно ли тебе, девица красная? Не собрался ли ты помереть от укуса собачки, крошка?
        Гош умел быть и ласковым, и внимательным старшим братом, а умел быть и жестоким отчимом. Когда надо. Я отвел глаза.
        - Молчишь?
        Молчу. Все?таки он прав…
        Как всегда, впрочем.
        Что он должен был подумать, когда я ему вместо объяснений руку сую? Он ведь не знает, за кем я следил, что там паучиха, а не жаба… И что он должен решить, когда я сую ему руку как объяснение всего? Что меня жаба задела. И я уже несколько часов, ничего не сделав, добирался до города. Так что теперь у меня даже теоретических шансов не осталось.
        - Платочек не нужен? - предложил Гош. - Носочки не постирать? Молочка тепленького не согреть, крошка?
        Ну да, не маленький уже. Ну да, должен был и о его чувствах подумать… Но все?таки мог бы и пожалеть! Неужели я заслужил лишь вот это?
        - Между прочим, - сказал я, - ты сейчас говоришь, как Старик…
        - Между прочим, - отозвался Гош, - сказал бы спасибо, что я не докладываю Старику о всех твоих похождениях.
        Я отвел глаза.
        Гош помолчал. Потом вздохнул, ткнул меня в плечо кулаком.
        - Ладно, оболтус… Из?за этого укуса у тебя сорвалось?
        - Ну… Да, - пробормотал я. - Можно сказать и так…
        Слишком устал я сейчас, чтобы рассказывать.
        - Что случилось?то?
        Я посмотрел на него и опустил голову.
        - Давай потом… - попросил, разглядывая его ботинки.
        А главное - что рассказывать?то? Про тех двух мальчишек, которых теперь уже ничто не спасет, про них тоже рассказывать?..
        - Что?то серьезное? - снова напрягся Гош.
        Серьезнее некуда. Только…
        Я вздохнул. Для тех мальчишек этот рассказ уже ничего не изменит. В общении с чертовыми суками, вроде той, что…
        Плохое место!
        …там, я сильнее Гоша. И если уж она меня так - издали, не особенно напрягаясь… Гош и подавно ничего не сможет. Так что для мальчишек это ничего не изменит. А вот для Гоша…
        Надо ли ему это знать?
        Зачем? Чтобы он тоже три дня не находил Себе места? Чтобы каждый вечер по сто раз поднимал глаза к небу, к умирающему месяцу и считал часы до новолуния, когда в трех сотнях верст отсюда оборвутся две жизни?
        - Как?нибудь потом… - поморщился я, не глядя на него.
        - Влад!
        - Ну, паучиха… - Я наконец?то перестал пялиться в пол и посмотрел ему в глаза. - Очень сильная для меня. Слишком. Понимаешь?
        - Паучиха… - глухо повторил он.
        И уставился на дверцу шкафа за моей спиной.
        А я сидел на рюкзаке и попытался вспомнить, когда это Гош в последний раз отводил глаза, разговаривая со мной. Кажется, всю жизнь я видел лишь его чуть прищуренный, очень внимательный взгляд, следящий за каждым мускулом на моем лице, то и дело вскидываясь к моим глазам. Это у него профессиональное. По лицу, по тому, как движутся зрачки, можно лучше любого детектора лжи узнать, врет человек или нет. Гош мне рассказывал, как это важно - постоянно следить за глазами собеседника.
        А теперь вот сам взял и отвел взгляд.
        Гош все молчал, тяжело вздыхая. А я глядел на него, и вдруг показалось мне, что я что?то упустил. Что?то важное… Что?то такое, что все время было у меня перед глазами, а вот как?то не замечалось…
        Вот взять Гоша. Прикрывает меня от Старика, ничего ему не рассказывает. А раньше, я знаю точно, сам охотился втихомолку от Старика. Раньше. Охотился, охотился, а потом как отрезало.
        - Ладно, как?нибудь потом расскажешь… - пробормотал Гош и поднялся.
        Хлопнул меня по плечу, перешагнул через раззявившуюся лямку рюкзака и вышел. Тихо прикрыл дверь.
        А я остался сидеть, слушая, как он спускается вниз по лестнице. Хлопнула внизу дверь. Потом, через минуту, под окнами кухни раздалось урчание мотора.
        Звук мотора стал Тише, удаляясь. Потерялся за другими звуками - и вдруг стало одиноко.
        А может быть, зря я не рассказал все Гошу?
        Как бы не оказалось, что это ошибка. Самая большая в моей жизни - и последняя…
        Я поежился, обхватил себя руками - вдруг стало зябко. И на коже, и на душе. Страх снова был со мной. Тут как тут.
        Черт возьми!
        Я вскочил и, на ходу срывая одежду, сунулся в ванную. Сбросил последнее, забрался в ванну, от души задернул пластиковые шторки, чуть не сорвав их вместе со штангой, и до отказа рванул ручку крана. Горячие струи ударили в тело - три дня мерзшее, превшее в одной и той же одежде, пропахшее потом, грязью и страхом…
        Горячие струи били в кожу, согревая меня и очищая. Хорошо?то как!
        Жмурясь от удовольствия, я облил себя гелем и стал сдирать мочалкой всю эту грязь и страх.
        Грязь - что… Главное - страх этот с себя содрать! Смыть обжигающей водой!
        Словно пометила она меня этим страхом…
        Я потянулся к флакону, чтобы капнуть еще шампуня в волосы, да так и замер.
        Пометила…
        А вдруг этот страх и вправду как метка?
        Может быть, после столь плотного касания, пробудившего во мне такой страх, может быть, теперь она сможет почувствовать этот страх даже здесь, в сотнях верст?
        А по страху - и меня, помеченного им надежнее любой черной метки.
        Как найдет Харона, так сразу и сообразит все - и потянется к метке, оставшейся на мне…
        Я тряхнул головой. Не бывает чертовых сук, способных на такое! Не бывает! Ни одна из тех, с которыми мы встречались, не могла такого!
        Но ведь ни у одной из них не было и семидесяти пяти холмиков на заднем дворе…
        Я сделал воду еще горячее, чтобы обжигала. И с новыми силами принялся драть кожу мочалкой. Прочь, прочь, прочь! И этот страх, засевший внутри, и эти мысли…

* * *
        Из наполненной паром ванной я вывалился в коридор и прошлепал на кухню. Хотелось пить. Распахнул холодильник, нашел пакет с обезжиренным кефиром, сорвал крышечку и присосался прямо к пластиковому горлышку…
        Глотал кефир и, по мере того как отступала жажда, чувствовал, какой зверский голод прятался за ней. Завинтив пакет с кефиром, я потащил из холодильника все, что там было. Упаковку нарезанной шейки, морковку по?корейски, тарелочку с шинкованным кальмаром в масле…
        Щелкнул чайником, чтобы нагревался. Уже исходя слюной, на ощупь выудил из пугливого целлофана кусок хлеба и набросился па еду.
        В окно било утреннее солнце, за форточкой щебетали воробьи, и я так же весело чавкал, отъедаясь за последние три дня, проведенных на одних галетах с консервированным тунцом…
        Потом - как?то вдруг - оказалось, что живот уже набит и есть не хочется.
        Я заварил чаю, сдобрил его парой ложечек коньяка - и оказалось, что страх ушел. Улетучился, как не бывало!
        Я глотал горячий чай, слушал щебетание воробьев под окном… Накатило желание спать, глаза слипались, а в голове словно бы прояснилось.
        Конечно же, никаких меток не бывает. Бред это все. Правильно, что не поддался, не бросился прямо из ванной к телефону, чтобы, захлебываясь, вывалить все на Гоша.
        Это всего лишь отзвуки удара. Вроде эха. Ведь я не животное, не могу просто испытывать страх - без причины, без объяснения. Мне надо найти причину. Перевести голый страх во что?то осмысленное. Вот мое бедное подсознание и попыталось, чтоб его…
        Я улыбнулся, жмурясь солнцу, и тут холодный голосок возразил: а что, разве мое подсознание никогда не оказывалось право? Разве не бывает у меня предчувствий, которые спасают мне жизнь?
        Да вот хотя бы сегодня ночью. Ведь было же предчувствие - там, у самого дома. Я не послушался. И тот волк чуть не порвал мне глотку, бросившись сзади.
        Но солнце согревало лицо, щебетали воробьи, от еды и горячего чая по телу расползалось тепло, и трусливому голоску было не сбить меня с верного пути.
        Уйди, маленький предатель. Сгинь, трус! Ты всего лишь второе эхо удара. Разбирать твои доводы - пустая трата времени. Разоблачишь тебя, так ведь прибежит еще одно эхо удара, твоя тень, тень тени ее удара, еще один червячок сомнения…
        Я одним глотком допил чай и, уже засыпая на ходу, побрел в комнату. Забрался в кровать. Последние годы она стоит не вдоль стены, как раньше, а поперек, прямо у окна. Ногами к батарее под окном, изголовьем к центру комнаты.
        Я вытянулся на мягком матрасе, натянул одеяло. Холодное, но быстро теплеющее от моего тела. Поерзал, Удобнее устраиваясь. Поправил подушку, чтобы голова лежала повыше.
        Чтобы солнце светило прямо в лицо. Для этого я и кровать так поставил. Чтобы солнце - в лицо, пробивая веки. Наполняя все сиянием, в котором купаешься…
        В котором нет места ночи, безлюдью и страху…
        Лишь золотистый свет. И еще - веселое щебетанье воробьев за окном. Деловитые пичуги, полные жизни и бодрости…
        Кажется, я улыбался, когда провалился в сон.

* * *
        …Сознание толчками возвращалось ко мне. Я словно выныривал из глубины и все никак не мог вынырнуть. Все было как в тумане, обрывками.
        Колышущийся свет…
        Запах горелого жира и еще какой?то, тяжелый и тошнотворный, но не различить, запах горелого жира все забивает…
        Непонятные слова, плетущиеся в медленный распев, усыпляющий, окутывающий все вокруг туманом, сбивающий мысли…
        Это не дом! Не мой дом!
        И холод. Я был совершенно гол, а воздух вокруг был холоднее льда. И только снизу что?то теплое, и я жался к нему, жался, находя там крупицы тепла…
        Мысли колыхались в голове, как драные тряпицы на ветру. Я никак не мог понять, где я, что вокруг, почему…
        Почему я здесь? Почему не дома, где заснул - так хорошо заснул только что?..
        Свет от свечей. Сотни свечей. Чуть подрагивающие оранжевые язычки - справа, слева, впереди. А на ними…
        Я дернулся назад, попытался отскочить, но тело меня не послушалось. Ни один мой мускул не дрогнул. Я так и остался лежать, раскинув руки и ноги, распятый без гвоздей и веревок.
        Над свечами из темноты выплывало на меня что?то мерзкое, покрытое шерстью, и два глаза, горящих красных глаза… Я хотел закричать, но мой рот не открылся. Язык прилип к небу, забившись в самое горло.
        Теперь я различил рога, черный нос. Вдруг понял, что это - голова козла. Огромного козла с горящими глазами.
        И еще одни глаза - голубоватые и прозрачные, как вода.
        Они притягивали меня, они были важнее всего в мире, эти глаза.
        Глаза и лицо. Лицо женщины. Очень красивое. Просто ослепительно прекрасное, - вот только глаза…
        Холодные и безжалостные.
        Я понял, что же согревало меня снизу. Женское тело. Ее тело.
        Она лежала на спине, а я на ней. Чувствовал под своей грудью ее груди, твердые соски. Видел ее глаза… Внизу, странно далеко… Моя голова откинута назад. Под взгляд козла, наплывающего из темноты…
        Я не мог шевельнуть ни одним мускулом, мое тело стало как чужое, но моя голова не падала на ее лицо. Кто?то держал меня за волосы. А ее глаза следили за моими. Губы двигались. Это она выводила непонятный напев.
        И с каждым звуком я все сильнее чувствовал ее тело. Теплую кожу, упругую, бархатистую. Толчки ее пульса…
        Непонятное бормотание, распевное, затягивающее меня, оплетающее, как паутина…
        И - глаза. Теперь я не мог оторваться от них. Они были всюду, большие, огромные, прозрачно?голубое море. Я тонул в них.
        А мое тело… Будто невидимые нити связали нас с ней в одно целое. Удары ее сердца отдавались через ее и мою кожу - через нашу кожу - в меня, в унисон с моим сердцем… Мы стали одни телом. Общее тело, общая жизнь.
        Она моргнула - медленно, с нажимом. Словно дала кому?то ответ: да, теперь.
        И что?то изменилось. Где?то далеко сбоку, за пределами ее огромных глаз. Там, где прыгали тени, и я ничего не мог различить…
        Я попытался взглянуть туда, но не мог оторваться от ее глаз. Мои глаза не слушались меня. Я вдруг понял, что очень хочу моргнуть, но даже моргнуть не могу. Ни один мускул не двигался. Глаза слезились, их резало, но я мог смотреть только в ее зрачки, огромные, как темнота воды в глубине колодца.
        Связанный с ней в единое целое. И сейчас невидимые Пуповины напряглись до предела. Что?то продиралось из нее в меня, а из меня - в нее. Кожу пронзили мириады крошечных игл…
        А за мной что?то менялось. Что?то двигалось.
        Рука, державшая меня за голову, дернулась, а в следующий миг что?то появилось под моей шеей. Холодное и острое.
        Нож! Это нож! Сейчас он…
        Я хотел вырваться из его руки, соскочить с голого женского тела, броситься бежать, но было не шевельнуться. Даже не моргнуть, чтобы унять резь в глазах. Невидимые пуповины проткнули меня всего, каждый кусочек моего тела - я падал куда?то…
        Лезвие прижалось к шее.
        Ее глаза не отпускали меня. Она даже не взглянула вбок, но я понял, что вот сейчас что?то опять изменится. И на этот раз измениться могло только то, что…
        Я закричал, но крика не было. Язык лежат во рту дохлой лягушкой, безвольный и чужой. Губы не раскрылись, голосовые связки не задрожали. Я хотел закричать, я до безумия хотел позвать - должен же быть кто?то, кто может это остановить! Кто?то, кто спасет меня!
        Так не должно быть, не должно! Так не может быть! Спасите меня! Спасите!
        Я не издал даже урчания. А она снова моргнула - медленнее и сильнее, чем обычно. Отдавая еще один приказ.
        И лезвие вжалось в мою шею.
        По коже потекли теплые струйки. Все больше, все быстрее - я уже чувствовал, как горячие струйки сбегают с шеи мне на грудь, растекаются по животу, перескакивая на ее твердые соски, на ее груди, на ее тело. И вместе с этими струйками крови, задрожали нити, связавшие нас. Миллиарды игл вошли в меня глубже, пронзив с каждой стороны, каждый кусочек, всего целиком. В полной неподвижности, не двигая ни одним моим мускулом, что?то выкручивало меня, выворачивало наизнанку…
        Она уже не пела, лишь тихо шептала. Губы едва двигались, слова давались ей с трудом.
        А глаза - так близко, такие огромные…
        Лезвие медленно ползло по моей шее, вспарывая кожу и погружаясь все глубже.
        Я кричал, хотя ни звука не вырывалось из моего плотно закрытого рта. Я кричал… я кричал… я кричал, но горло наполнило что?то горячее и густое, и в груди стало тяжело, а в горле было все больнее и больнее…
        …два задушенных мычания, два неродившихся крика о помощи - вот что вынырнуло из сна вместе со мной.
        Хватая ртом воздух, я сидел на кровати, а сердце в груди выдавало бешеное стаккато, отдаваясь в ушах и висках.
        Во сне я кричал - пытался.
        Как и тогда, девятьлет и половину моей жизни назад…
        Тогда крики тоже не родились. Потому что навстречу воздуху, выбрасываемому из легких, текла кровь, моя же кровь. Воздух и кровь. Булькали в горле и пузырились на губах…
        Темно, лишь едва заметно белеет проем окна.
        Я хватал ртом воздух и дрожал. Все тело наполнил тяжелый, колючий жар - перегоревший адреналин после испуга. Ныла левая рука, а правой, сам того не соображая, я еще во сне стиснул себя за шею, прикрывая давно заросший шрам.
        В горле все ссохлось, но стоило дернуть кадыком, сглатывая слюну, которой не было, во рту тоже сухо?сухо, горло будто наждаком продрали.
        Я выбрался из кровати - попытался. Простыни намокли от пота и липли к ногам. Запутались вокруг веревками, я чуть не рухнул на пол. Оскалившись, выдрался из них, свалив комок простыней на пол.
        Нащупал дверь и выпал в коридор. Добрался до двери ванной, щелкнул выключателем и ввалился внутрь, жмурясь от нахлынувшего со всех сторон света. Согнулся над раковиной, повернул кран и припал к холодному ручью…
        Потом, когда горло отпустило, долго держал голову под ледяной струей. Плескал воду в лицо…
        Но все это не помогло. Когда я поднял лицо к зеркалу, оттуда на меня глядели два диких глаза. Разных: один серо?голубой, другой серо?зеленый, но одинаково полных страха. Бессмысленного, звериного страха, против которого нет спасения. Два совершенно сумасшедших глаза.
        Господи… А я ведь так верил, что распрощался с этим воспоминанием навсегда. Что оно затерялось в глубине памяти, слежалось. Стерлось!
        И уж совершенно был уверен, что прошло то время, когда этот кошмар преследовал меня почти каждую ночь…
        Сука… Чертова сука! Глубоко же она меня зацепила. Разбередила даже это…
        Это все из?за нее, из?за ее вчерашнего тычка. Можно вытеснить страх из сознания, но это вовсе не значит, что страх уйдет. Иногда он просто отступает с верхнего этажа, чтобы засесть глубже.
        Я до сих пор дрожал. И мне было страшно. Без причины, но до одури страшно. Хотелось закрыть дверь ванной - на всякий случай, подальше от темноты, что была в коридоре, - и привалиться спиной к кафелю. Чтобы со спины не напали. И еще поджать ноги, подальше от темного провала под ванной.
        Мышь, забившаяся в свою норку, но понимающая, что что?то в мире сдвинулось с места и теперь даже в этой норке не спастись…
        Трус! Чертов трус!
        Я стиснул зубы, прикрыл глаза и попытался вытащить из памяти противоядие. Оно есть. Есть где?то глубоко во мне. То, чем закончилось…
        …Старик и его ребята, ворвавшиеся в подвал. Лица, мелькающие в темноте, крики. Выстрелы, отлетающие от каменных стен, оглушающие меня.
        Я захлебывался собственной кровью, но тело вдруг отпустило. Я снова мог моргнуть, мог даже закрыть глаза, мог двигаться. Я уже не лежал на женщине. Меня, как щенка, отбросили за алтарь, к дальней стене.
        А женщина вскрикнула и захлебнулась своим криком. И тот, который держал меня за волосы - тоже замер, растянулся черной тенью на полу по ту сторону алтаря…
        Кто?то приподнял меня, прижал комок ткани к шее…
        - Все будет хорошо, малыш, - шептали мне в ухо. - Теперь, малыш, все будет хорошо…
        Я пытался вытащить это из памяти, сделать эти воспоминания как можно ярче…
        …теплые касания рук, когда меня обнимали за плечи, и хрипловатый голос, шептавший мне в ухо. Сильные мужчины, кружившие вокруг меня, как няньки. Бинтовавшие мне шею и старавшиеся не шуметь, лишь ободрительно ухмылявшиеся мне, хотя у них у самих руки еще дрожали от пережитого волнения…
        Я пытался снова почувствовать все это - только вместо этого из памяти выскакивали другие кусочки.
        …рука Старика, который для меня еще не Старик, а деда Юра, и будет только им еще долгие годы, на моем плече, пока мы входим в дом… в то здание, что я считал домом девять лет, пока жил там, вместе с мамой… когда она еще была…
        …сидела на нашей кухоньке. Выпрямившись, сложив руки на коленях, словно прилежная школьница. Левый глаз широко открыт, безумно уставился на стену перед собой. А правая половина лица перекошена и посинела…
        - Инсульт. - Тихий шепот Старика за моей спиной, не мне, кому?то из его ребят…
        Та чертова сука была другая. Не такая, как та, вчерашняя. Она не могла влезть в голову. Но она могла…
        … Тири лежал в моей комнате, у самой кровати.
        Только это был не тот Тири, которого я помнил - шустрый и пронырливый, помесь Лабрадора с огромной дикой дворнягой. Тири, еще совсем щенок, но уже здоровенный и так похожий на волка - очень доброго волка…
        Теперь - и навечно - на его морде застыл оскал, превратив Тири в отвратительное чудовище. Нос сморщился, как гармошка, и в широко открытой пасти торчали клыки, над ними противно?розовые десны.
        А все, что ниже головы, - комок скрученной плоти. Тело, лапы, хвост - едва можно различить, где что. Чудовищная судорога скрутила моего Тири, лишив возможности двигаться.
        Он пытался меня защищать. Он рычал на нее, он бросился на ту чертову суку, но…
        Она убила его одним касанием.
        Как и мою мать.
        Просто коснулась и отключила в них жизнь. Чтобы не мешали…
        …Я плеснул в лицо ледяной водой, яростно потер лицо. Снова посмотрел в зеркало. Оттуда на меня по?прежнему глядели два глаза, до краев полные страха. Совершенно дикие.
        И дернулись в сторону. Скосились за спину: нет ли кого за приоткрытой дверью в ванную? Кого?то, кто подкрался ко мне сзади, пока я брызгал в лицо водой, и кто теперь готов напасть на меня…
        Я знаю, что никого там нет. Конечно же нет!
        Сам запирал дверь. Услышал бы, если кто?то попытался бы влезть. В окна тем более не забраться без шума…
        Но глаза сами собой скашивались туда. Хотелось развернуться боком, чтобы постоянно держать проем перед глазами.
        А еще лучше - захлопнуть дверь. И держать ее, крепко вцепившись в ручку. Здесь, в ванной, светло, а там, в коридоре, так темно… И в этой темноте…
        Это было бы смешно, если бы мне не было так страшно.
        Сам себе не противен?
        Противен, и еще как. До одури. Но ничего не могу с этим сделать. Ни?че?го. Самое мерзкое чувство.
        Ненавижу! Ненавижу!!!
        Я врезал по кафельной стене. Стиснул края раковины. Заставил себя не коситься через зеркало себе за спину.
        Ненавижу!
        Всех этих чертовых сук.
        Этот страх.
        И себя, когда такой! И то, что с этим страхом невозможно бороться.
        Как бороться со страхом, которому нет причины? Который приходит из сна. С которым ничего не поделать, потому что это в самом деле было…
        Не?на?ви?жу!!!
        Хоть причина?то есть… Если не самому страху, то его появлению. Чертова сука! Ее касание.
        Чертова тварь! Ты мне за это ответишь. За все ответишь…
        За этот страх.
        За то, что ты делаешь с людьми.
        За то, что собираешься сделать с теми мальчишками.
        И за то, что я струсил почти. За то, что почти решил забиться в норку, предоставив всему идти своим чередом…
        А главное за этот сон. За то, что он вернулся ко мне после стольких лет, когда я верил, что он навсегда оставил меня.
        Вот за это ты мне точно ответишь, с?сука!

* * *
        Сначала я включил свет - в коридоре, в кухне, в обеих комнатах. Пусть будет светло!
        Проверил руку - убедился, что ничего там не воспалилось. Не дождешься, сука! На мне все царапины заживают лучше, чем на собаке.
        Нашел в шкафу свежую рубашку, натянул парадные Джинсы - вельветовые, с лайкрой. Потуже затянул ремень с серебряной пряжкой - люблю серебро. Набросил мою любимую косуху. - ту, что с автографом Криса Джонсона на рукаве.
        Сам красный маркер, конечно, давно стерся. Но, прежде чем он стерся, размашистую роспись прошили серебряной нитью. Я потрогал выступающие стежки, металлические на ощупь. Прохладные, приятно жесткие.
        Как и я сейчас внутри.
        Ты думала, сука, шлепок отгонит меня?
        Ну?ну.
        Оставив свет - пусть горит! пусть дома будет светло, хоть меня здесь и не будет! - я захлопнул дверь и побежал по темной лестнице вниз.
        С болезненным любопытством прислушиваясь к себе - не вернулся ли страх?
        Страха не было. Правда, это не значит, что он не вернется. Например, через час, когда боевой настрой потихоньку схлынет. А уж через день - следующей ночью, во время сна…
        Я скрипнул зубами, распахивая дверь, и вышел на улицу, в холодный осенний воздух. За сон ты мне ответишь, сука. Ответишь!
        Сверху, из окна моей второй комнаты, падал квадрат теплого света. «Козлик» притаился за его границей в темноте.
        Я забрался в машину, захлопнул дверцу, завел мотор, но сразу машину не тронул. Сначала включил магнитолу. Подождал, пока процессор пробежит все оглавление флэшки с эмпэтришками. Заранее поднимая громкость. В приятном ожидании гадая, что же выбросит наугад…
        Из динамиков грянула бравурная иноходь Crowning of Atlantis. To, что надо! Exactly!
        Я тронулся, лихо развернулся и выбрался на дорогу - совершенно пустую сейчас. Третий час ночи. Даже светлых окон в домах почти нет. Лишь темное небо, пустые улицы и рыжий свет фонарей.
        Я прибавил газу и понесся к центру под бушующий Therion.
        Коронацию атлантов сменил божественный Мидгард. С тихого распева взмывающий к небесам…
        Музыка наполняла машину, заполняла меня, весь мир вокруг сплетающимися мелодиями и голосами. Ловила в переплетение тем, утягивала в себя… Туда, где ты - пуп вселенной и все боги мира сейчас рядом, кружатся вокруг, разыгрывая прекраснейшее представление - все для тебя одного.
        Какая же я люблю его музыку. Тонкая и бушующая, полноводная и многоголосая, и мелодичная, и так изумительно выточенная… Красивая в каждой мелочи, точно слаженной с другими…
        Так великолепно. Так совершенно. Так, как должно быть.
        Словно дыхание другого мира - иного, более совершенного. Такого, каким должен был бы быть этот мир…
        Должен был бы…
        Я вздохнул. Здесь не так, как в его музыке. Далеко не так… Но музыка прояснила голову окончательно.
        Все стало четко, ясно, понятно, что я должен делать.
        Ясно же как божий день.
        С этого и надо было начать! Даже странно, как это сразу в голову не пришло. Из?за страха, наверно. Да, из?за страха. Это он сбил меня, лишил возможности размышлять нормально.
        Что ж. За это ты мне тоже ответишь, сука.
        Я проверил в карманах, есть ли деньги, - они мне сейчас понадобятся. Проспал я часов четырнадцать, снова чертова ночь, и почти все магазины уже закрыты. В это время работают только дешевые ларьки с горячительным да парочка дорогущих супермаркетов в самом центре. Ларьки меня сейчас не устроят. Нет там того, что мне надо.
        Отлично!
        Я перестал бесцельно гнать по улицам, стал выбираться к центру. Вдали показалась яркая вывеска супермаркета. Сначала туда, а через час, пожалуй, я уже буду там. где надо…
        И все?таки, как ни противно было это чувствовать, но я чувствовал, что боевой настрой потихоньку уходит.
        Черт бы его побрал, но отступал мой боевой настрой. Улетучивался. Уже не такой уж и боевой.
        Потому что решимость - это, конечно, хорошо. Вот только одну мелочь осталось утрясти. Сущую малость. Пустяк практически: понять - как. Как именно мне ее достать, эту суку.
        Один я не справлюсь.
        И хуже всего то, что не только я с ней в одиночку не справлюсь. Боюсь, никто из наших с такими тварями еще не сталкивался. Даже Старик.

* * *
        К дому Старика я подрулил минут через сорок.
        Казалось бы, почти центр города, а ощущение такое, будто окраина какого?нибудь поселка.
        Сначала скопление гаражей, непонятных складов, черт знает к чему относящихся заборов, а потом и вовсе пустырь. Ухабы, засыпанные битым кирпичом и поросшие кустами.
        Фонари остались позади, у последней развилки на краю пустыря. А дальше - темнота и выбоина на выбоине. Если асфальт здесь и клали, то один раз и полвека назад, когда строили сам дом.
        Я едва полз, потихоньку лавируя между выбоинами и огибая холмики, пытаясь рассмотреть, где сворачивать. Дом Старика такая же двухэтажка, как и та, в которой живу я. Сейчас Старик, скорее всего, не спит и его окна должны гореть. Вот только где они, эти окна…
        Он ведь на первом этаже обосновался, а холмики, покрытые метелками кустов, метра на два все наглухо закрывают.
        Есть еще, конечно, второй этаж. Только, в отличие от меня, Старик здесь без соседей. На весь дом всего два человека. Если, конечно, второе существо вообще можно назвать человеком…
        Первое дыхание холодного ветерка - прямо в голове - я почувствовал еще далеко от дома. Миг дезориентации - в голове появился кто?то чужой - и череда быстрых, ловких касаний. Чьи?то душисто?прохладные, как бергамот, пальцы ощупывали меня, как статуэтку в темноте, пытаясь понять, что же это.
        Прежде чем я успел собраться и вытолкнуть их прочь, сами ушли. Меня узнали, и шаловливые пальчики убрались прочь, не пытаясь пробраться поглубже в мои мысли и ощущения, почувствовав мое раздражение этой бесцеремонностью.
        Дорога умерла. Осталась лишь едва приметная колея, ныряющая то вправо, то влево, огибая очередной холмик.
        Наконец?то я различил огоньки, прыгающие за невидимыми прутьями кустов. На первом этаже горит свет. Я выбрался к дому, приткнул «козленка» на крошечной полянке перед крыльцом и заглушил мотор.
        Посидел, слушая музыку. Надо было выключать, но я никак не мог оторваться от мелодии - такой совершенной, так чудно переливающейся из одной сладости в другую…
        Или побаиваешься того, что придется сделать?
        Может быть.
        Но и мелодию дослушать хотелось…
        Потом развернулся к соседнему креслу, подтянул к себе большой бумажный пакет с продуктами, обнял его правой рукой и очень осторожно вместил в объятия левой. Рука тут же отозвалась тупой болью. Осторожнее надо будет…
        Поворачиваясь всем корпусом, чтобы левая рука работала с плечом как неподвижное целое, осторожно выбрался из машины, захлопнул дверцу и взошел на крыльцо.
        В левой руке разгоралась боль, но держать пакет надо ей. Правая мне еще понадобится.
        Я встал под массивной металлической дверью, резко выбивавшейся из облика всего домика - такого старенького и заброшенного с виду, - и позвонил.
        Ждать пришлось минуты две.
        Сначала в окне сбоку, за горизонтальными полосками жалюзи, в светлых линиях мелькнула тень. Через несколько секунд громко щелкнул замок. Я потянул на себя тяжелую металлическую дверь и вошел.
        - А, Владик…
        На миг я увидел его улыбку, но она тут же спряталась жестких складках его лица.
        Старик… У него всего один клок седых волос на левом виске, а остальные черные, как смоль. На самом деле ему пятьдесят один, а в силе рукопожатия он даст фору любому из нас. Да и не только в телесной силе - он куда опытнее любого из нас. Старик давил этих чертовых сук, когда я еще с горшка под стол бегал.
        Давил их умело и много. До тех пор, пока не потерял обе ноги и левую руку.
        - Вот, к чаю попить привез… - начал я.
        Голубые глаза старика буравили меня, и я знал, что он прекрасно читает все мои мысли.
        - Ага, к чаю… Знаем мы ваш чай. Нет чтоб хоть раз в год просто так старика навестить. Куда там!
        Он раздраженно хлопнул правой рукой и протезом левой по колесам кресла, от души дернул ободы. Развернул кресло и покатил по коридору обратно. Пробурчал, не оглядываясь:
        - Ты так совсем мою девочку ухайдакаешь, Крамер… Который уже раз за месяц?
        Я ничего не ответил. Просто прикрыл дверь и пошел следом.
        Нам сегодня предстоит серьезный разговор, но не сейчас. Старик может брюзжать, может злиться, но он человек дела. И поэтому…
        - Продукты пока разгрузи, - скомандовал Старик и повернул влево.
        Туда, где когда?то была другая квартира, пока Старик не объединил весь первый этаж в одну. Он покатил в дальний конец дома, а я прошел на кухню и стал разгружать пакеты.
        Потом пошел в гостиную, но не удержался, заглянул в кабинет. Как всегда, здесь пахло книгами, а на столе - огромном, как бильярдный, письменном столе в четверть комнаты - кавардак из исписанных листов бумаги, раскрытых книг вверх и вниз разворотами, чтобы не перелистывались и не захлопывались, томов побольше и огроменных томищ.
        Поверх всего - одна из их книг. Издали разворот, если не всматриваться, похож на обрывки жирной паучьей сети. Ближе к краю стола разложен еще какой?то старинный фолиант…
        Здесь вообще много книг. И современных - самых разных, от медицинских словарей до лингвистических пособий, и старых. Три стены в книжных полках, и все забиты книгами. Самые старые собраны в углу слева от окна - там, где их никогда не настигнет прямой солнечный свет.
        Здесь у Старика есть все, о чем только может мечтать библиофил?старьевщик, и даже больше. Особенно много трактатов по черной магии, в основном пражских изданий. Впрочем, не уверен, что от этих пыльных старинных фолиантов есть какая?то польза.
        Но имеются и стоящие вещи. На средних полках, куда старику удобнее всего дотягиваться, сидя на кресле?каталке. Здесь настоящие черные псалтыри. Всего на двух полках. Не так много, как мне хотелось бы. Каждый черный псалтырь, вставший на эти полки, это теплое напоминание о том, что еще одна из этих чертовых сук - из действительно опасных чертовых сук! - больше никогда не будет приносить жертвы под винторогой мордой.
        Были и вовсе уникальные - вроде «Malleus Maleficarum».
        То есть оба. И та подделка, которая выдается за «Malleus Maleficarum».[1] Этих «Молотов» даже несколько, разных изданий - на верхних полках, среди прочей старинной макулатуры, от которой почти никакой пользы.
        Но у Старика есть и другой «Malleus Maleficarum» - настоящий. Написанный теми, кто вправду знал, что из себя представляют эти чертовы суки, чем они действительно опасны, а главное - как их бить. Потому что они на самом деле дрались с чертовыми суками…
        Дрались до тех пор, пока чаша весов не склонилась в другую сторону. Пока эти чертовы суки не подмяли под себя сначала церковных иерархов, их руками раскурочили инквизицию изнутри, а потом сами стали невидимыми хозяевами всей Европы… А теперь, похоже, и всего мира.
        Теперь охотников почти нет. Архивы инквизиции сожгли, вместо них распространили странные якобы пособия для инквизиторов, полные чепухи и бреда, вроде того подложного «Молота». Чтобы даже те немногие, кто соприкоснулся с этими чертовыми суками, но каким?то чудом вырвался, уцелел, что?то понял и решил бороться, все равно оказались беспомощны, как слепой котенок. Попытаешься разобраться, что к чему, как с этими чертовыми суками можно бороться, попытаешься найти хоть какие?то крупицы знания - получишь записки сумасшедших женоненавистников, которые в лучшем случае собьют с толку, а в худшем - запутают так, что сразу же и попадешься…
        Я оглядывал все эти ин?фолио и ин?кварто с «живыми» обложками, узоры на которых плывут в глазах. Особенно те, на которых узор не просто выгравирован, а набран из разных металлов, как мозаика. Эти сделаны искуснее, и эффект сильнее.
        Я пытался отыскать такой же, как видел ночью, но ничего подобного не было.
        Разве что… В самом углу, возле крошечного томика «Молота» на старославянском - перевода того исходного, первого «Молота» - стояла большая книга в металлическом переплете, и она…
        Я прищурился, приглядываясь. Рисунок похож, те же спирали из шестеренок и ощутимо плывут в глазах, но вовсе не с той сводящей с ума силой, что была у книжки в алтаре. Хотя… Может быть, если развернуть переплет лицом…
        Я вцепился в холодный переплет, чтобы вытянуть с полки тяжелый том.
        За спиной скрипнули колеса.
        - Поставь книжку, Крамер. Сколько раз повторять: руки надо мыть, прежде чем трогать такие вещи! Мыть руки надо! Сколько раз говорить?
        Я смутился и задвинул книжку обратно на полку. Мыть… Мыть руки надо после того, как потрогал эту дрянь.
        - Дед Юр, я все хотел спросить…
        - Ну?
        - Сколько лет было той, с сорока двумя?
        Старик подозрительно разглядывал меня.
        - А с чего это такой интерес?
        - Ну так… Вдруг сообразил, что не знаю. А надо бы. Если хочу стать когда?нибудь таким, как ты.
        Я улыбнулся, но Старика на телячьих нежностях не проведешь. Он поднял указательный палец и прицелился в меня:
        - Ты мне это брось, Крамер! Таким, как я… Ты что, всю жизнь собираешься только этим и заниматься?
        - «Тонкое искусство охоты требует постоянного совершенствования, вплоть до самоотреченья», - процитировал я из «Молота».
        Старик хлопнул ладонью по подлокотнику.
        - Охоты! На кого охоты? Мы вычистили и город, и все вокруг. Здесь их больше нет. А если какая?то случайно и забредет к нам, в нашу глухомань, то это будет мелочь. Тебе с лихвой хватит того, что ты уже можешь. И… - Он осекся. Внимательно поглядел на меня. - Или ты опять кого?то из другой области собираешься, засранец?!
        - Ну, почему сразу из другой области… Можно же и просто учиться. На всякий случай. Кто?то ведь должен…
        - Ты жить должен! Жить! Вот чему тебе надо учиться!
        - Но, деда Юра, я же…
        - Ты на остальных наших посмотри, - перебил меня Старик. - У Гошки вон уж вторая девчушка родилась. Серебряков тоже времени даром не теряет, кобелина, уж полгорода девок перепортил, наверно… А ты?
        - Что - я?
        - А то, что ты уже не живешь! Ты уже фанатиком стал. Это уже болезнь. Ну сколько тебе можно объяснять, что охота - она ради жизни. Чтобы убрать то, что мешает, и спокойно жить дальше. Жить! Охота ради жизни, а не жизнь ради охоты! Понимаешь?
        Я прикрыл глаза, прислушиваясь к себе:
        - Пора, кажется…
        - Ты меня не слушаешь! - Старик врезал кулаком по подлокотнику.
        Но тоже замер. Поморщился, нехотя кивнул.
        - Да, пора… Но учти, Крамер. Это последний раз вне расписания. Две недели я тебя к ней больше близко не подпущу! Понял?
        Я кивнул, слушая уже не Старика, а то, что творилось во мне.
        Глубоко в голове родился холодный ветерок.
        Эти холодные мазки по вискам изнутри лишь на первый взгляд схожи. Если знать, на что обращать внимание, легко заметить, что каждый налетает по?своему. Все разные, как и лица их хозяек.
        Эти ледяные пальчики - холодящие не как лед, а как душистый бергамот - принадлежали той же, что касалась меня на дороге перед домом. Только на этот раз касание было не заискивающим, а чуть удивленным. Озабоченным.
        Все еще по?доброму. Пока еще так, как вы удивляетесь, когда хороший знакомый вдруг взял и сделал вам какую?то гадость. Сделал, но вы все еще отказываетесь поверить в это. Не хотите…
        Глава 3 РУЧНАЯ ДЬЯВОЛИЦА
        Она все еще была красива.
        Несмотря на то что было ей уже за сорок и лицо ее - крупные, правильные черты, породистое немецкое лицо - сейчас застыло. Угрюмое, жесткое, тесанное из камня.
        Несмотря на полное отсутствие макияжа и простую, грубоватую одежду - дешевенькое синее платье прямоугольного покроя, едва прикрывшее колени, на щиколотках пятна зеленки, голые ноги.
        Несмотря на два шрама на лбу, справа и слева у самого основания волос. Округлые бляшки, от которых раскинулись лучиками во все стороны маленькие шрамы - звезды исковерканной кожи.
        И все равно она была красива. Очень.
        Она лежала на широком дубовом столе, прикрученном к полу. Поверх запястий, щиколоток, шеи и лба - кожаные ленты?захваты, прижимавшие ее к столешнице.
        Над левой рукой капельница. По пластиковой трубке медленно струился физраствор, а вместе с ним что?то зеленоватое. И, по мере того как это втекало в ее вену, в комнате становилось тяжелее и тяжелее. Холодный ветерок в моей голове превратился в два ледяных обруча, стиснувших виски.
        Можно начинать.
        Я прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Вытаскивая из памяти все те приемы, которым научился здесь же, в этой самой комнате…
        Здесь пахло женским телом, которое можно было бы мыть и чаще. Был в воздухе привкус хлорки, оставшийся после уборки. Но куда сильнее всего этого аромат кокоса.
        И еще непрестанная возня справа от стула. Там вдоль стены протянулся ряд маленьких клеток. Четыре из них были заняты.
        Не открывая глаз, я провел рукой по верхушке клеток, по холодным стальным спицам. Щелк, щелк, щелк следом за моими пальцами. Крысиные резцы хватали воздух, где только что был мой палец, клацали по стальным прутьям клетки, но едва ли чувствовали боль.
        Слишком голодны, чтобы обращать на нее внимание. Третий день без еды. И теперь этот запах кокосового масла. Он сводил их с ума…
        Та, что лежала на столе, посмотрела на меня.
        Теперь ее лицо не было бесчувственной маской манекена. Теперь там были чувства. Даже слишком много.
        Её глаза… Ярость… Ярость…
        Я почувствовал, как ее внимание сосредоточилось на мне. Ярость, что душила ее и не находила выхода и усиливалась оттого, что она вдруг обнаружила, что не может двигаться, теперь нашла выход.
        Порыв холода в висках - и ледяной волной меня обдал ужас. Беспричинный, но ему и не требовалось причин, так жутко мне стало - рефлекторно я замер, затаил дыхание, внутренности сжались в комок…
        Всего на миг. Я был готов к этой ледяной волне и тут же вынырнул из нее.
        Прошлой ночью возле дома той чертовой суки я был раскрыт. Чтобы она не заметила, а если заметила, то не поняла. Чтобы посчитала лесной зверюшкой, тварью бессловесной, не понимающей, что откуда берется…
        Но сейчас я не старался прятаться, сейчас я принимал бой. Сейчас я не отступал, а закрылся. Вытеснил ее вторжение, выдавил из себя то, что она пихала в меня.
        И следил за своими эмоциями, чувствами, мыслями. Я неплохо выучил механику моей души - по крайней мере, то, что плавает по поверхности. Это я знаю не хуже, чем мышцы своего тела. И сейчас я следил за малейшими изменениями, которые она пыталась вызвать, и тут же гасил их.
        И так же, как в качалке, на тренировках тела я слежу за ритмом дыхания, за тем, чтобы движение шло правильно, - так сейчас я поддерживал в себе нужный букет эмоций, помогавших мне держать в узде мой ум.
        Она чувствовала это. Для нее моя голова - прозрачный аквариум, где вместо рыбок мечутся обрывки мыслей и эмоций, а на дне колышутся водоросли памяти и ассоциаций. Для нее, когда?то пользовавшейся людьми, как вещами, было очевидно, что я сопротивляюсь ее попыткам влезть в меня. Яснее ясного. Обычный человек никогда не бывает в таком состоянии, в котором сейчас находился я. Пытался удержаться. Балансировал…
        Она чувствовала, что я сознательно задушил приступ паники. Чувствовала, что мне далось это без труда. Чувствовала и то, что я не собираюсь впускать ее, не собираюсь подчиняться. И вся ярость, занесенная в ее вены той зеленоватой дрянью, обратилась на меня.
        Ярость и все то, что у нее еще осталось после того, как ей пробили лобные доли.
        А умела она многое. До того как попала на этот стол, она прекрасно научилась копаться в головах людей. Заставлять других чувствовать то, что хотела она. Направлять их делать то, что угодно ей… Желать того же, чего хотела она…
        И - ярость. Ярость душила ее сейчас, подстегивая, наполняя силой, требуя выхода. Точки приложения…
        Невозможно было поверить, что всего четверть часа назад это же существо касалось меня легко, так легко, что я едва заметил! Призрачный ветерок в голове был легким и дружелюбным, тактично убирался прочь, едва чувствовал, что его встречают без радости. То была заискивающая улыбка, не встретившая ответа…
        Сейчас в моей голове вращались ледяные жернова. Тяжелые, яростные, неумолимые. Перемалывая все, до чего дотягивались. Выдергивая из моей защиты то одну эмоцию, то другую и - изничтожая.
        Огонь, который я так старательно раздувал в себе - давай, сука! попробуй! тебе не сломать меня! не испугать! - вдруг стал прозрачным, наигранным, неуверенным. У меня уже не было этого злого куража - я лишь цеплялся за него, за память о нем. Цеплялся из последних сил, и уже не за что было цепляться, лишь тень…
        Уверенность в том, что я куда сильнее этих человеческих остатков, разложенных на столе, выдохлась, растворилась, пропала…
        Знание, что я владею множеством приемов противостояния этим чертовым сукам, сменилось растерянностью. На самом деле я же ничего не умею, совсем ничего…
        Накатило ощущение, что меня предали, будто я потерял что?то, что?то очень важное… Ну, разве не смехотворно: я, дурак, надеялся, что смогу противостоять ей. Ей, которая сейчас шутя пробивала все мои щиты, раскидывала заслоны, а я?то так настраивался, так выверял нужные эмоции, так раздувал их - все то время, пока зеленоватая отрава струилась в ее кровь и начинала действовать…
        Только я знал, что это шло не из глубины меня, а просачивалось снаружи. Ее жернова почти смололи мою защиту - вот что это такое.
        Блеснула злость - как же легко я ломаюсь! - и я встряхнулся, зацепился за эту злость, раздул ее. Пусть злость на себя самого, но главное, что это - злость. Яркая, колкая злость - спасительное чувство! Не столь хорошее, как уверенность в себе, но хоть что?то. Выставить ее впереди, щитом!
        Я еще могу сопротивляться! А ты, сука, все еще не можешь делать со мной все, что тебе хочется…
        Жернова давили все тяжелее, но я еще выдерживал ее удары, не давал ей разорвать мою волю на сотни бессмысленных обрывков. Я еще держался…
        Зеленоватая дрянь, разбавленная физраствором, все струилась в ее вены. Лицо становилось все жестче. С каждым вздохом - злым коротким всхлипом - резко поднималась грудь, натягивая платье. Жилы на шее натянулись, она вздрагивала всем телом, вырываясь из кожаных захватов. И скрежет…
        Ее пальцы сжимались и разжимались - единственное движение, доступное ей, - и длинные ногти скребли стол, царапали дерево.
        Злоба и ярость - ее ярость! - я кожей чувствовал их. Жернова в моей голове стали невыносимо тяжелы, разрослись, расползлись во все стороны, подминая мои чувства и мысли, - мне уже не хватало сил выталкивать ее. Я не успевал выправлять все те вмятины, все сбои в моей душевной механике, которые она вызывала. Все равно что пытаться молоточком выправлять вмятины на машине, когда вокруг носится амбал с кувалдой и крушит, крушит, крушит…
        Я уже был выжат до предела. Руки дрожали, глаза заливал пот. Я еле дышал. А она…
        Зеленоватая отрава и мое противодействие только сильнее раззадоривали ее. Уже не два жернова, не пять, не дюжина - они были со всех сторон, оглушительный шторм ледяных глыб. И еще несколько минут будет только хуже. Это еще не пик ее ярости, далеко не пик…
        Пора. Пора, иначе будет слишком поздно!
        Моя правая рука лежала на рычаге, соединенном с дверцей клетки. Я нажал на него.
        Несколько секунд, мне нужно выдержать всего лишь пару секунд…
        Скрежет петель, пока поднимается дверца. Звон тонких длинных цепочек, разматывающихся с бешено вращающихся барабанов, и еще быстрее стук маленьких лапок…
        Серые тельца одно за другим вылетали из клетки, проносились через комнату к столу и вспрыгивали на него. К обнаженным ногам, смазанным кокосовым маслом.
        Она взвизгнула, когда первая крыса приземлилась прямо на ногу, вонзив в кожу коготки, пытаясь вонзить и Клыки, - и тяжесть свалилась с меня.
        Ледяные жернова в моей голове рассыпались, пропали, словно их и не было. Сука переключилась на крыс.
        Я получил передышку, чтобы восстановить свою защиту. Собрать перемолотые ею ощущения, мысли, эмоции - этих трусливо разбежавшихся с поля боя солдат - и вновь построить их в нечто боеспособное. Залатать все бреши. И сделать это быстро, очень быстро. Передышка вот?вот кончится.
        Крысы вспрыгивали на стол, к ее ногам, и одна за другой заходились в визге, больше похожем на крик. Пулей слетали со стола и неслись прочь, забиться в угол подальше, но поводки рвали их назад, к клетке.
        Издали я чувствовал накаты страха - шлепки, которыми она потчевала голодных крыс. Но если я знал, что это наносное, мог этому сопротивляться, не пускать в себя - глупые твари не могли. Укол паникой - и они неслись прочь, забыв обо всем.
        И тяжелые жернова вгрызлись в мою голову…
        Скрип ногтей по столу, ее ярость - этой ярости было все больше и больше. Цепная дьяволица переплавляла ее в тяжесть ударов, которые обрушивались в меня, в труху перемалывали все мои попытки противостоять…
        Моя защита трещала по швам - и тут давление ослабло.
        Крысы. Серые твари опять штурмовали стол. Голод, пахнущие кокосом ноги женщины… А теперь еще из ранок от их коготков выступили капли крови. После трех дней голода эти запахи сводили их с ума.
        Она колола их ударами паники, крысы визжали и слетали со стола, прочь от ее ног, но через секунду снова лезли на стол. Голод вытеснял страх.
        Они лезли, она отгоняла, они опять лезли, она опять отгоняла…
        Но теперь жернова в моей голове не пропадали. Она уже приноровилась отталкивать крыс, едва обращая на них внимание - примитивные животные душонки, предсказуемые, легко управляемые. А вот я… Ее бесило, что она не могла подмять меня. И еще она чувствовала, что это я привел этих маленьких кусачих тварей, вывалил их на нее. Отмахиваясь от них, она пыталась сосредоточиться на мне…

* * *
        …время иногда становится другим.
        Я знаю, что прошло около четверти часа, но кажется, что все это длится уже вечность.
        Женщина на столе, скребущая дерево ногтями… Я, замерший на стуле, взмокший от напряжения… Крысы, неутомимо штурмующие стол…
        Теперь, правда, не четыре - всего лишь две. Двух других я затащил обратно в клетку.
        Ярость по?прежнему душила ее, и казалось, что она никогда не устанет. Жернова были все такими же тяжелыми, все такими же быстрыми….
        Но уже не такими опасными. Выдержав ее первый натиск, затем второй, потянув время с крысами, я дал памяти пробудиться окончательно, дал рефлексам развернуть свои боевые порядки. Теперь я не вспоминал ее ухватки, а чувствовал их. Видел, куда будет следующий укол. Знал ее следующий шаг. Угадывал, как еще она попытается влезть в меня вот сейчас… Приноровился. Успевал выправлять то, что она меняла во мне, успевал быстрее, чем мололи ее жернова.
        Сначала с четырьмя крысами, на которых ей приходилось отвлекаться.
        Потом с тремя.
        Теперь…
        Я положил руку на клетку, нащупал ручку маленького барабана и стал вращать. Наматывая стальную цепочку, что тянулась к ошейнику крысы.
        Сначала шла легко, потом натянулась… Крысе дел не было до моих желаний. Она рвалась к столу, к ногам жен?Шины.
        Жернова стали чуть проворнее. Теперь ей приходилось отгонять от себя всего одну крысу.
        Вторая, чей поводок я вытягивал, яростно пищала и рвалась к столу, пытаясь перетянуть. Ехала когтями по паркету, цепляясь, не желая удаляться от стола, и визжала, визжала, визжала…
        Потом метнулась к клетке, дав поводку провиснуть, вцепилась в него зубами. Зазвенел металл. Она молотила зубами стальную цепочку.
        А я стискивал пальцами барабанчик, тянул ее к клетке и сбрасывал ледяные щупальца, лезшие в меня.
        Они чуть ослабевали, когда оставшаяся крыса бросалась на ноги, но крыса с визгом слетала со стола, металась по полу - и жернова наваливались, наваливались, наваливались… А крыса уже неслась обратно к столу, к кокосовым ногам… Снова и снова…
        Но за всем этим, за всей ее яростью я чувствовал и ее удивление.
        Обычно я не выдерживал долго с одной свободной крысой. Обычно я лишь чуть оттягивал вторую, а потом опять отпускал. Чтобы опять бежала к столу, чтобы дьяволицу отвлекали две крысы.
        Но сегодня я выдерживал и с одной. Все еще выдерживал…
        То ли наконец сказалось то, что таких схваток я провел не один десяток, выучиваясь управлять своими эмоциями. А может, из?за того, что случилось прошлой ночью. Да, мне вчера досталось, но ведь не сломало же! И сон, опять этот чертов сон… И теперь на донышке души теплилась, никуда не пропадая, злость на ту чертову суку. Злость и знание, что я выдержал ее удар страхом, переборол его. Может быть, в этом все дело. Ведь то, что нас не убивает, делает нас сильнее…
        Всего одна крыса отвлекала ее, но я уверенно держал ее удары. Это было нелегко, но все?таки я блокировал все ее попытки залезть в меня туда, куда я не хотел ее пускать.
        Никто из наших в мои годы - ни Виктор, ни Гош, а уж новенький и подавно - такого не мог. Есть повод для гордости. Но…
        Ведь никто из них и с той сукой не сталкивался. Никто из них не убивал ее волка, который всплывет через несколько дней, и тогда она поймет, что не просто так ее песик пропал, не убежал он по зову крови, о нет. И начнет искать того, кто это сделал…
        Старик, может быть, сталкивался с такими. Только все это осталось далеко в прошлом, и сейчас?то он мне ничем не поможет. Он не в состоянии отправиться в гости к той суке. Как он будет скакать по лесу вокруг дома - с его?то одной правой рукой из всех четырех конечностей?
        А это значит, что я должен рассчитывать только на себя. И даже одна крыса, отвлекающая дьяволицу, - это много. Слишком много. Больше, чем я могу себе позволить, если хочу на что?то надеяться там.
        Там ту суку никакие крысы отвлекать не будут.
        А скорее всего, она сама найдет меня. Здесь, в городе, когда я меньше всего буду готов. Найдет, чтобы отомстить за своего волка…
        И кто мне тогда поможет? Кто мне поможет, кроме меня самого?
        Одна крыса…
        Что изменится, если убрать и последнюю? Если остаться с дьяволицей один на один?
        Давление станет сильнее. Но насколько?
        Сейчас она куда злее, чем была вначале, а она уже тогда чуть не разделала меня под орех!
        Но ведь и я разогрелся. Вспомнил все нюансы ее атак, которые забываешь, даже на день лишившись практики… Ее жернова станут давить чуть сильнее, но я это выдержу.
        Должен выдержать. Если хочу, чтобы у меня был хотя бы один шанс, когда за меня примется та чертова сука.
        Но я еще ни разу не пробовал остаться с дьяволицей один на один…
        Всегда рядом был кто?то, кто отвлекал ее. Сначала кто?то из наших, Виктор или Гош, потом крысы.
        А если лишь она и я?
        Она почувствовала, о чем я думаю. Не сами мысли, а их отголоски, прорастающие эмоциями… Что?то она поймала. За ее яростью я почувствовал презрение и насмешку над трусом, который сам, в одиночку, ни на что не способен. Маленький жалкий трус. Умудряется отсидеться даже за крысиными спинками…
        Я поставил барабан третьей крысы на стопор. Теперь не размотается, сколько бы она ни рвалась. Как и две других, мечущихся по клетке на поводках слишком коротких, чтобы они могли выскочить. А четвертая…
        Вот она в очередной раз взлетела на стол, жернова чуть ослабли, крысиный писк - и жернова навалились с новой силой. Давили все сильнее, сильнее…
        Я взялся за крайний барабанчик. Начал медленно крутить его, выбирая последний поводок. Очень медленно. В любой момент готовый выпустить поводок обратно.
        Крыса прыгнула к столу, но натянувшийся поводок бросил ее на пол.
        На этот раз тяжесть в голове не ослабла. Сука терзала мою защиту, вновь целиком сосредоточившись на мне. Только на мне.
        Как тогда, вначале. Только теперь все было иначе. Я держался.
        Теперь, вспомнив все мелочи, все маленькие хитрости, все ее ухватки, я сделал защиту крепкой, как стена. Ледяные порывы налетали на меня, расшатывали защиту по камешку, но я успевал подправить. Суке не хватало сил, чтобы пробиться.
        Накатила злая радость - все?таки смог! смог! но я тут же подавил ее, убрал. Нельзя расслабляться и терять контроль над собой. Пока все хорошо, но…
        Уже не было хорошо. Что?то было не так.
        Я не сразу понял, что же, - мои мысли запаздывали, спотыкались, отставали от ритма ее ударов…
        Не понять, почему, но обдумывать сейчас не время! Если она пробьется через мою защиту и подомнет меня, подомнет сейчас, сама не своя от ярости… Она не просто подчинит меня. Она не ограничится тем, чтобы заставить меня что?то сделать, - она сама не знает, что хочет сделать! Ярость душит ее. Ярость. Если доберется до меня, она просто раздавит меня. Мою волю, мою душу, все. Сделает из меня пускающего слюни идиота, который даже ходить не умеет.
        Я отпустил барабан, давая поводку размотаться. Разматывайся! Лети! Кусай!
        Но шишечки барабана все еще жались к моим пальцам, не давая барабану крутиться. Пальцы не слушались. Я чувствовал руку, но не мог ею пошевельнуть. Пальцы застыли на барабане, стискивая его. А потом я почувствовал, как они напряглись и стали подкручивать барабан, убирая поводок еще больше.
        Мои же пальцы. Мои! Только теперь ими управляла та часть меня, которая мне больше не подчинялась…
        И в голове… Мысли путались, нужные эмоции истончились, накатил страх, желание покаяться, поверить, подчиниться…
        И за всем этим - эхо ее чувств. Ярость, струйка удовлетворения.
        Она сделала, что хотела. Господи, какой дурак, какой же я дурак… Мне показалось, что я знаю все, на что она способна! Что я выстроил надежную защиту. Что выдержу, если она усилит давление… Но ее атака стала не просто тяжелее. Она стала другой. Проворнее, тоньше…
        Я поверил, что моя защита непреодолима, но это не так, где?то в ней есть дыра, которой сам я не вижу. Она тоже не видела, пока ее отвлекали крысы. И я поверил, что это стена. Сплошная стена. Но, оставшись один на один…
        Где?то был расшатанный камень. И теперь, когда ярость наполнила силой ее удары, а крыса больше не отвлекала, она выбила его. Протиснулась туда своим ледяным щупальцем, а я даже не заметил, где, как, когда…
        Ужас обдал меня удушливой волной, и на этот раз я не смог уклониться. Она дергала за ниточки моей души как хотела. Она хозяйничала в моей голове…
        Я хотел все бросить, я хотел все забыть и просто убраться отсюда! Просто убраться!
        Это была игра, в которой я проиграл, а теперь хватит, отпусти, я уйду! Отпусти!
        Но она не отпускала, и ужас засасывал меня, утягивал глубже, откуда мне уже не выбраться. Я не мог убежать… И не смогу. Уже никогда!
        Теперь я четче чувствовал отзвуки ее мыслей. Она меня не отпустит. Не отгонит прочь, как тех крыс. Слишком долго она грызла мою защиту, слишком долго бесилась, что не может ее пробить, - не могла ни сегодня, ни десятки раз до этого. А ведь это из?за меня с ней делали так, чтобы ее душила ярость, она чувствовала, что из?за меня, о, как хорошо чувствовала! Это слишком много, чтобы теперь просто окатить меня страхом и отпустить. Нет уж. О, нет!
        Жернова все глубже вгрызались в меня.
        Вихрь воспоминаний, ассоциаций, ощущений…
        Сознание вспыхивало и гасло, как под качающимся на ветру фонарем, выдергивая на свет то один осколок памяти, то другой…
        Я уже ничего не хотел. Я уже не мог хотеть: она разорвала мою волю на тысячи клочков и пустила по ветру. И теперь взялась за то, что было глубже. Долбила мою память, мои мечты, саму способность мыслить. Ледяным ломом курочила тонкую механику души, с наслаждением врубаясь все глубже…

* * *
        - Дурак! Мальчишка! Щенок!
        Мне было уже легче.
        Где?то вдали - весь мир был от меня вдали, - словно через толстый слой ваты, я слышал, как вокруг стола носились крысы, запрыгивая туда и тут же с писком срываясь прочь.
        А еще рядом был Старик, он отвлек на себя часть ее ярости…
        Да и сама ярость стала не так сильна. Над ухом скрипели колеса, а самого меня волокло по полу, унося все дальше и дальше от ручной дьяволицы.
        Шею холодили стальные пальцы протеза - им старик подцепил меня за воротник. А правой рукой крутил колеса, откатываясь назад. Оттаскивая и себя, и меня.
        - Что за детский сад, Крамер! Силушки у него немерено, видите ли. Он уже и без крыс может ее держать, видите ли… Да она могла тебя раздавить, как гнилую виноградину! Дур?рак… Вырастил, на свою голову…
        - Все, все, я сам… - пробормотал я.
        Старик не обратил внимания. Он еще ниже нагнулся ко мне, приобнял протезом и легко оторвал от пола. Правой рукой он упирался в подлокотник, и кресло предательски скрипело, а вот для Старика мои четыре с половиной пуда ничего не значили. Он поднял меня еще выше, толкнул, и я повалился в кресло.
        Здесь, в двадцати метрах от дьяволицы, ее нажим я отбивал без труда. Да и четырех крыс старик выпустил.
        - Спасибо…
        Старик разглядывал меня, но сейчас эти голубые глаза не буравили. Сейчас в них была тревога и еще что?то. Что?то совсем иное.
        Я вдруг почувствовал, что щеки у меня запунцовели.
        - Дурак… Вот ведь щенок сопливый, а… - Он не ругался, он жаловался. Вздохнул и обреченно покачал головой: - Ох, дурак… Сиди, горе, я сейчас чаю принесу.
        И он укатил на кухню.
        А я сидел и слушал, как зашипел электрочайник, хлопнула дверца холодильника, скрипнула дверца шкафчика, звякнули ложечки о металлический поднос…
        Ярость в дальней комнате стихала, стихала, стихала и вдруг совсем пропала.
        Вдруг сменилась удивлением и… Да, клянусь, оно было там - чувство вины.
        Ручная дьяволица чувствовала себя виноватой.
        С пробитыми лобными долями она стала непосредственной, как ребенок. Ее можно привести в ярость той зеленой дрянью, но, когда она приходит в себя, она едва ли что?то помнит. Она не затаивает злобу - она вообще никаких планов не строит. С пробитыми лобными долями не выйдет.
        Она как инфантильный ребенок. Без всей той скорлупы, которой обрастает взрослый человек, не раз битый жизнью. Сейчас она подвластна лишь тому, что будят в ней чужие мысли и чувства, которые она подслушивает, и еще - голосу сердца. Тому, что в глубине ее души. А по натуре она…
        Я чувствовал ее тревогу. Ее касание было мягким и робким, как заискивающая улыбка. Она не помнила, что делала, но чувствовала, что могла что?то натворить. И ей было стыдно. Она боялась, что виновата. Она хотела узнать, не сделала ли она больно…
        Я дал ей заглянуть в себя. В ту часть меня, где я прятал свое желание ободряюще улыбнуться ей и стискивал зубы, чтобы на глаза не навернулись слезы. Я не могу злиться на это существо, даже если пять минут назад она чуть не превратила меня в идиота, способного пялиться в одну точку и пускать слюни.
        Да, когда?то она оборвала не один десяток жизней под винторогой мордой. Но, ей?богу, она сполна расплатилась за то.
        Она медленно - лучше медленно, вдруг я в самый последний момент передумаю? - потянулась туда, куда я ее пускал. И я почувствовал ее радость, тут же сменившуюся смущением. Ей было приятно, что я не злюсь на нее. Но она боялась, что не заслуживает такого хорошего отношения. Что я слишком хорошо к ней отношусь. И она очень хотела оправдать это.
        На миг ее касание ослабло, а потом…
        Накатила сладкая расслабленность и чувство спокойствия.
        Я почувствовал, как я люблю это место. Здесь надежно. Если бы я мог забыть обо всем… Обо всем, обо всем. Забыть. Навсегда. И просто сидеть вот так.
        Тут к Старику даже та чертова сука не сунется. Старик даже ей не по зубам. Здесь хорошо и надежно…
        Я встряхнулся.
        И осторожно, но решительно вытеснил ее из того кусочка себя, куда позволил ей забраться. Да, она умеет играть не только на больных струнках души. Она умеет отблагодарить за теплый ответ на ее робкое касание, и иногда это очень приятно.
        Но всегда сидеть здесь я не смогу.
        А если та чертова сука найдет меня, когда я буду один? Один и далеко от этого плюшевого кресла, сладковатого запаха старинных книг и Старика…
        В коридоре зазвенело, в комнату вкатился сервировочный столик, потом и сам Старик.
        Хмурый.
        - Зачем ты это сделал, Крамер?
        Я пожал плечами.
        - Мне показалось, что я могу выдержать и без…
        - Не морочь мне голову! Показалось ему! Виктор тоже выдерживает ее при одной крысе, и с запасом. Но он же не пытается делать больше, чем я ему разрешил!
        Я не удержался и фыркнул. Виктор! Опять этого пижона мне в указ ставят…
        - А ты? Зачем тебе больше, Крамер? Зачем тебе такой навык? У нас здесь нет таких сук, для которых это может понадобиться. И быть не может. Мы всех более?менее сильных в округе вычислили и зачистили… Так к чему тебе это? Она же тебя чуть не добила! Что нам будет толку от психа вместо охотника?!
        - А ты?
        - Ты меня с собой не ровняй! Не дорос ишшо. Нашелся мне тоже крутой охотник… - Старик сделал круг по комнате и встал напротив меня. Прищурился: - За пределы области лазил, сволочь конопатая? Опять за свое?
        И я вдруг понял, что Старик уже не шутит. Это был уже не тот человек, что собирался отпаивать меня чаем, как любимого родственничка?оболтуса. Нет, теперь это был тот, прежний Старик. Который расплатился за свою ошибку двумя ногами и левой рукой.
        Какая?то чертова сука успела коснуться его, но старик выдержал. У него не разорвалось сердце, у него не отказали почки. Только это еще ничего не значит. Потому что после таких касаний долго не выживают - начинается рак, съедает человека за несколько дней.
        Старик нашел в себе силы расплатиться за ошибку. Он отрезал себе ноги под коленями - чертова сука схватила его за ноги. Ножом. Без наркотика, чтобы смягчить боль, без всего. Одну задругой. Перетянул. И отпилил кисть левой руки - ей он отрывал от себя чертову суку.
        Он не потерял сознания от боли. Он затянул правой рукой и зубами тряпку на обрубке левой руки, и еще смог доползти до дороги…
        Глядя сейчас в эти прозрачно?голубые глаза, очень трудно было поверить, что в них вообще может быть хоть искорка теплоты.
        - Что у тебя с рукой, Крамер? - Голос вспарывал воздух, как нож.
        Я удивленно вскинул брови: о чем речь?
        - Ты мне глазки?то не строй, щ?щенок… Опять за область лазил? Ну?!
        Я вздохнул и отвел глаза.
        - Далеко?
        Я кивнул.
        - В какую? Курская? Псковская?
        - Московская…
        - Дур?рак!
        Взвизгнули колеса, Старик подкатился ко мне и врезал костяшками пальцев мне в лоб:
        - Уп?пертый! Уп?пертый щенок! - Костяшки пальцев еще два раза стукнули мне в лоб.
        Больно, но я терпел. Старик - единственный человек на всем белом свете, кому я позволю еще и не такое. Потому что он имеет на это право. Уж он?то имеет…
        Да и за дело опять же. Это был не первый разговор. Далеко не первый. Так что да, очень даже за дело.
        Хотя я, конечно же, не согласен.
        - Ты на меня волком?то не смотри, не смотри, образина конопатая! Ишь… Тоже мне, выискался, последняя надежа мира… Я тебе сказал: не лезь! Понял, нет?
        Старик раздраженно крякнул, откатился от меня, сделал круг по комнате. Сказал уже спокойнее:
        - Руслана помнишь?
        Я вяло кивнул. Помню, но не очень хорошо. Я был слишком мал, когда в последний раз видел его. Лет тринадцать мне было. А Руслану под тридцать. Так что я его только издали и видел - здрасьте?досвиданья, и все дела…
        - А Пятиглазого?
        Вот Пятиглазого я помню куда лучше. С ним я часто болтал. И дело не только в том, что тогда я был уже постарше и на меня смотрели уже как на одного из равных.
        У Пятиглазого тоже были предчувствия. И он им тоже доверял, как и я…
        - Знаю, этого помнишь. - В голосе Старика прорезалось недовольство. - Тоже был рыжий и упертый…
        И, как и я, Пятиглазый старался поменьше говорить со Стариком об этих предчувствиях, вдруг накатывающих в минуты опасности. Для Старика это все - чушь и ерунда, которую надо выбить из головы. Хотя бы и костяшками пальцев…
        - Вот уж на что везунчик был, а и тот с концами. Сунулся за пределы области - и с концами. Понимаешь, нет? Тоже так кончить хочешь?
        Я покачал головой.
        - А зачем тогда лезешь?
        Я вздохнул.
        Я уже пытался объяснить ему, что не могу, как остальные: сидеть в городе и ничего не делать, утешаясь тем, что в нашем Смоленске этих чертовых сук больше нет, нет ни одной, даже самой завалященькой.
        Сидеть, не высовывая носа за пределы области. Довольствуясь тем малым, что есть. Я так не могу…
        - Уп?пертый… Вот ведь упертый, а… Убил?
        Я вздохнул и уставился в чашку. Почувствовал, как щеки наливаются жаром:
        - Нет…
        Старик озадаченно крякнул. Сделал еще один круг по комнате, остановился напротив меня и выпалил:
        - Рассказывай!

* * *
        - Значит, не убил… - Старик потер правую бровь и вдруг усмехнулся: - Первая хорошая новость от тебя за последний месяц, Крамер.
        А вот мне было не до смеха.
        - Но я убил ее волка.
        - Какого еще волка? - нахмурился Старик.
        - Заместо пса у нее был. И теперь она меня достанет.
        Старик поморщился:
        - Крамер…
        - Достанет, - упрямо повторил я.
        А может быть, и не достанет. Но Старику об этом знать не следует, верно?
        - Либо я успею достать ее, пока не всплыл волк, либо она достанет меня, - убежденно сказал я.
        - Вот ведь упрямый, а! Ну как, как она тебя достанет? Ну, всплывет собака через пару дней, и что? За три дня в ее псином мозгу не останется ни одной целой клеточки. Из такой головы никто ничего не вытащит. Успокойся…
        Я помотал головой.
        - Прекрати, - приказал Старик. - Ну?ка взял себя в руки и прекратил этот детский сад. Некромантия, еще скажи… Выдумает, тоже мне…
        Но я снова упрямо помотал головой. Стараясь не смотреть в глаза старику - актер из меня и так?то никудышный, а Старик меня знает как облупленного. Пол моей жизни у него на глазах прошли.
        - Я не знаю как, - сказал я. - Но я знаю, что она меня достанет.
        - Хватит, Крамер! - Старик врезал ладонью по подлокотнику. - Хватит! Да, я вижу, та девочка не просто так погулять вышла, раз так тебя приложила. До сердца, до печенок прочувствовал, что такое хороший удар паникой, да по совсем открытому, а? Но не сходи с ума. То, что ты ее так боишься, - это потому, что ты был открыт. Вот тебя и зацепило. Маскировался под зверюшку? Вот теперь и не ной, что так страшно. Зверям всегда так. Ну а все твои предположения, что она тебя достанет… Ты ведь не зверюшка, да? Вот и пытаешься рационально объяснить тот страх, что она в тебя засадила. Это понятно…
        Старик вздохнул, пожал плечами:
        - Тебе надо просто развеяться. Через неделю этот страх пройдет, и ты поймешь, что эта паучиха не страшнее прочих…
        Я упрямо тряхнул головой, потом взял заварочный чайник и стал разливать уже остывшую заварку по чашкам. Хмуро.
        - Ну нельзя нам туда лезть! - не выдержал Старик. - Нельзя! Как ты этого не поймешь!
        Я поставил заварочный чайник, стал разливать кипяток. Старик всегда делает чай по старинке: крепкую заварку и кипяток отдельно, вместо того чтобы сразу делать чай.
        - Думаешь, мне это нравится? - говорил Старик. - Думаешь, мне не хочется извести их всех до одной?
        Я молчал. Я не собираюсь ему помогать уговаривать меня, а главное - себя. Нет, не собираюсь.
        - Да пойми же ты… Нам просто повезло. Просто повезло, понимаешь? Здесь же глушь. Кому интересно тут жить? Вот у нас и водилась всякая мелочь. Мы смогли эту мелочь зачистить. Но лишь потому, что это была мелочь! Неорганизованная. Ее мы завалили. И в городе, и в округе. Но дальше… В крупных городах все совсем иначе. Там они держат масть, понимаешь?
        Я упрямо молчал.
        Старик в сердцах махнул на меня:
        - А?а!.. Ну как тебе еще объяснить, упертому… Это здесь мы их зачищаем. А там они нас будут зачищать! Думаешь. Руслан или Пятиглазый хуже тебя были? Нельзя нам туда соваться! Нельзя эту муравьиную кучу ворошить!
        Я опустил глаза:
        - Тогда она меня доста…
        - Ты меня не слушаешь! - Старик врезал ладонью по подлокотнику. - Хватит в облаках витать!
        Он запыхтел, как паровоз, еле сдерживаясь. Потом буркнул:
        - Покажи руку…
        Я осторожно задрал рукав.
        - Да… Хороший песик. Был… Не начинай! - Старик метнул на меня взгляд, останавливая. - Лучше скажи, вот тут боль…
        - Сш?ш!
        - Угу… А вот тут?
        Я стиснул зубы, чтобы не взвыть.
        - Ясненько… Ну что. Лучевая кость цела, локтевая цела. Уносите.
        - У нее мальчишка, - сказал я.
        - У них у всех мальчишки, - тут же отозвался Старик. Был готов. - Вот когда встретишь такую, которая таскает на алтарь девчонок, вот тогда другой разговор.
        Вместо ответа я поднялся и - совершенно невзначай, ясное дело - побрел в кабинет.
        - Крамер?..
        Я услышал, как скрипнули колеса. Старик развернулся, но не поехал за мной.
        Но я не оглядывался. Добрел до кабинета, в угол, куда солнечный свет не падает никогда.
        - Я с кем разговариваю, зараза конопатая?! Ну?ка вернись и сядь!
        - У нее книжка есть… - тихонько отозвался я. Ненавязчиво так.
        - У них у сильных у всех по книжке в алтаре. И книжек этих всего две разновидности. Либо для паучихи, либо для жабы. У тебя, говоришь, паучиха была… Тебе паучихин псалтырь нужен? Могу подарить. Вон их целая полка для паучих. Различия кое?какие есть, но все больше по мелочам. В главном все одно и то же. Нужна книжка? Выбирай любую.
        Я повел пальцем по стеклу, будто бы выискивая среди корешков за стеклом нужный.
        - Выбрал? А теперь иди сюда, - позвал Старик.
        - Здесь такой нет.
        - Да сядь, когда с тобой гово… - Старик осекся. А когда заговорил, был он уже в дверях кабинета и говорил совершенно другим тоном: - Что? Как ты сказал?..
        Это был третий Старик. Старик?Навостривший?Уши. Кто бы мог подумать, что в этом плечистом великане, который когда?то был металлургом, вдруг проснется такая любовь к старинным фолиантам?
        Впрочем, это ведь особенные фолианты…
        - Какая книжка, ты говоришь? - Голос Старика стал мягким?мягким, почти заискивающим.
        - Да так, раскладушка какая?то старинная, потертая вся…
        - Какая книжка?! - Старик снова набрал обороты. Заскрипели колеса. Он подкатился ко мне. - Не тяни кота за яйца, сволочь конопатая! Какая книжка?
        - Да я же в этих рунах ни черта не понимаю… А обложки такой здесь даже близко нет… - сказал я с самым невинным видом. Даже плечами пожал для убедительности.
        - Ах ты, зараза рыжая…
        Старик дернулся ко мне, выбросив руку, но я ждал этого и увернулся. Легко отскочил в сторону.
        Но Старик за мной не погнался.
        - Крамер!
        Я перестал придуриваться. Все, теперь можно.
        Когда Старик зовет меня по фамилии - это серьезно. Значит, заглотил наживку.
        С какого?то момента эти книги стали для него большим, чем просто старая рухлядь. Много больше. Иногда мне даже кажется, что теперь они значат для него больше, чем я, Виктор или Гош. Больше, чем все мы вместе взятые.
        Но не мне его осуждать. У меня есть руки, у меня есть ноги. У меня есть молодость и здоровье. Я не прикован навечно к инвалидному креслу, не заперт в одном доме с сумасшедшей паучихой…
        - У нее особенная обложка, - сказал я.
        - Что за особенная?
        - Ну… - Я повернулся к полкам. - Похожа на эта, но…
        - Что значит - похожа на эти?! - рявкнул Старик. - На какую именно похожа? На паучью? Или на жабью? Видишь же, два совершенно разных узора!
        Я вздохнул, покусал губы. Как бы это ему объяснить?то…
        Узор на обычных черных псалтырях паучих и жаб между собой различается, но… Но оба узора как бы одинаковой сложности.
        - А у той, что была в алтаре, узор словно бы сложнее. Спиралей из шестеренок больше, и между собой они сцеплены хитрее, чем на обычных псалтырях.
        Старик врезал ладонью по подлокотнику:
        - Да можешь ты нормально говорить или нет! Му?му без языка! На какую именно похожа?то? На паучью или на жабью?
        Я внимательно оглядывал корешки псалтырей. Честно пытался сравнить, на какую больше похожа. Но проблема была в том, что…
        - Она… Она и на ту похожа, и на другую. Одновременно. А главное, она еще «живее», чем эти. Гораздо «живее».
        - Хм… - Старик задумчиво склонил голову, потом сделал круг по комнате. Кажется, пытался унять волнение.
        Снова подъехал ко мне. Потребовал:
        - А ты уверен? Как именно ты ее видел?
        Я пожал плечами:
        - Как обычно, у алтаря.
        - Да дураку ясно, что у алтаря! Свет какой был? Только от свечей? Или лампу включал еще?
        - Только от свечей. Но у нее там столько свечей, что лучше любой люстры. На свечах она не жадничает и обновлять, когда догорают, не ленится…
        - Хм… То есть ошибиться ты точно не мог?
        Я помотал головой.
        Старик вздохнул.
        - Хых… - Он задумчиво потер подбородок, затем потер щеку, потер шею сзади. - Значит, мальчишка у нее, говоришь…
        - Угу, - подтвердил я. - Мальчишка. Точнее, два. Близнецы.
        - Даже два… - задумчиво пробормотал Старик, все глядя на полку с псалтырями для паучих. - Мальчишки, говоришь, да еще два сразу… Н?да… И далеко ее гнездо в Московскую область?
        - Да на самой границе, - с готовностью отозвался я. Даже рукой махнул для убедительности.
        - На самой границе… - с сомнением повторил Старик.
        - Практически на краю нашей.
        Старик тяжело вздохнул.
        - Мальчишки, говоришь… - рассеянно проговорил он. Его палец скользил по корешкам псалтырей, лаская металлические узоры.
        Глава 4 В ПАУТИНЕ
        Это плохое место.
        Когда мы выезжали, я был уверен, что все будет хорошо. Когда мы съезжали с трассы, я тешил себя надеждой, что здоровая ярость защитит меня от страха. Я все еще убеждал себя в этом, когда мы ползли через вымершую деревню. Но теперь…
        Я почти физически чувствовал темноту вокруг. Ни одного живого огонька. Луны нет - новолуние, сейчас луна вместе с солнцем глубоко под землей. На небе лишь колкие точки звезд, от которых никакого толку. Да и те почти пропали, пока мы шли от деревни, скрылись под невидимыми облаками. С неба сеялись крошечные капельки, холодя кожу.
        Тихо?тихо, только шуршание наших плащей да чавканье листвы под ногами. Днем прошел дождь, лиственный ковер превратился в сочный пружинящий матрац. Воздух плотен от тяжелого запаха прелости.
        Я шагал за Виктором, за шумом его шагов. Да еще иногда мелькал изумрудный светлячок - стрелка компаса в его руке.
        Только я бы и без компаса здесь не заблудился, хотя и ни черта не видно: я чувствовал, как мы приближались к дому чертовой суки. До него еще далеко, но с каждым шагом все ближе и ближе…
        Это плохое место.
        И может быть, это чувство вовсе не эхо ее удара, а крик моего собственного подсознания? Которое честно пытается мне помочь и спасти. Потому что что?то не так. Что?то очень важное.
        Чем меньше оставалось до дома паучихи, тем отчетливее я чувствовал, что не просто так я здесь. Ох, не просто так… Словно какие?то ниточки связали меня с этим гнилым местом. Не в последний раз я его вижу. Нет, не в последний…
        Пропаду я здесь…
        - Эй, Крамер!
        Я вздрогнул, как от пощечины.
        - Это ветер колышет ветви, или твои поджилки трясутся? - спросил Виктор. - То громкий там?там стучит за далекими горами, или то бьется твое отважное сердце, Храмовник?
        Я закусил губу, но смолчал. Сердце мое, может, и молотится, как у загнанной мыши, но он?то этого слышать никак не может. Лица моего ему тоже не разглядеть. Просто угадал, черт бы его побрал. Или сообразил. Знает, что такое эхо удара, которым отваживали от места.
        - Очень страшно? - спросил Виктор.
        Судя по голосу, он остановился. Да, вон он - его черный силуэт всего в нескольких шагах впереди, на фоне остатков звездного неба. Здесь деревья не закрывали горизонт. Мы дошли до вершины холма.
        - А, Храмовник?
        - Я с собой как?нибудь сам справлюсь!
        - Значит, не страшно… - пробормотал Виктор.
        - Нет!
        - Ну и дурак, - сказал Виктор, на этот раз совершенно серьезно и с какой?то даже грустью.
        - Слушай, Вить… - начал я в сердцах, но не договорил.
        Я забрался вслед за ним на гребень холма, и лощина лежала передо мной. Огромная чаша темноты, ничего не рассмотреть, но чувствуется, что впереди нет стволов деревьев, есть лишь пустота, темнота и тишина. Деревья ниже, когда спустишься. Угадывался только противоположный край лощины - там кромешную чернь пробили несколько звезд, туда тучи еще не добрались. Идти дальше - это вниз, погружаясь в эту застоявшуюся темноту и ватную тишину, как в омут. Но я видел это раньше и был готов к этому.
        Но вот чего я раньше не видел, так это яркого оранжевого огонька в самом центре лощины. После полной темноты сжатый оранжевый огонек резал глаза, тьма вокруг него казалась еще гуще.
        - Это еще что?.. - пробормотал Виктор.
        Я прищурился, пытаясь разглядеть хоть что?нибудь рядом с огнем, чтобы сориентироваться. Кажется, рядом еще одно пятнышко света, не такое яркое, желтоватое.
        Виктор скрипнул плащом, потом глухо щелкнуло. Раз, второй. Крышки, защищавшие объективы бинокля.
        - Фонарь над крыльцом, похоже, - сказал Виктор.
        Я прикинул, как расположен дом. Сейчас мы смотрим на него сбоку, со стороны правого флигеля. Оттого и не видно стены дома, хотя фонарь должен освещать ее.
        - И чуть светится окно…
        - Кухня, - сказал я.
        - Допустим. А фонарь зачем?
        Сам бы хотел знать. Все ночи, пока я следил за домом, фонарь зажигали только два раза - в последнюю ночь. Сначала, когда чертова сука садилась в машину, подогнанную к крыльцу. Потом, когда приехала… с мальчишками.
        - Крамер! Я с тобой разговариваю, Храмовник! Ты говорил, вокруг дома темно. Говорил, можно без проблем подобраться к самому крыльцу.
        - Не было фонаря! Они его включали, только когда она в машину садилась.
        - Н?да?.. - с сомнением протянул Виктор. - Что?то я не вижу ни одной машины. Вообще ни души. Так чего же горит фонарь?
        Я потуже натянул перчатки. Можно подумать, это я виноват, что они сегодня решили включить фонарь!
        - Может быть, ездили куда?то? - сказал я. - Только что вернулись, а погасить забыли.
        - Угу… Сам?то себе веришь?
        Я не мог различить его лица, но этот тон я прекрасно знал. Усмехается своей чертовой фирменной улыбочкой, с этаким вежливым сочувствием. Будто знает что?то такое, чего ты не знаешь - и мало того, что не знаешь, так вообще никогда не поймешь…
        - Если боишься, так и скажи!
        - Я не боюсь, я опасаюсь, - сказал Виктор.
        - Чего? Что мы ее вчетвером не завалим? Вчетвером - одну суку?
        - Сука суке рознь, Храмовник.
        - И что же в ней такого особенного?
        Только я знал, что в ней такого особенного… Это плохое место. Очень плохое… Только к черту это предчувствие! Если разрешить себе поверить в него - все, пиши пропало. Не охотник ты будешь, а трясущаяся от страха марионетка…
        - Ты знаешь, Храмовник, что в ней такого особенного… - пробормотал Виктор.
        Злость.
        Злость, вот единственная соломинка, которая не даст мне утонуть в страхе. И я с радостью отдался ей.
        - Может быть, это ты ее выследил? Ты к ее алтарю ходил?! Ты ее волку хребет сломал?!
        - Мальчишки, - сказал Виктор.
        - Что - мальчишки?!
        - Ты говорил, их двое.
        - И что?!
        - Они никогда не приносят в жертву двоих сразу.
        Никогда… Много ты знаешь, отсиживаясь в городе!
        - Мы с такими никогда не сталкивались, - уточнил я.
        - Да нет, Храмовник, - сказал Виктор. - Таких вообще не бывает…
        Очень мне хотелось возразить что?то, но что? В отличие от меня, Виктор ходит к Старику не только ради ручной дьяволицы. Он вместе со Стариком корпит над сучьими фолиантами. Может быть, сейчас он прав.
        - И фонарь… - пробормотал Виктор. - Не нравится мне это… А! Вот и наши мишки косолапые на хромой махинке.
        Я оглянулся. Под холмом, откуда мы пришли, медленно ползли два красноватых огонька.
        От Виктора щелкнуло пластиком - раз, два, - и тихо зачмокала листва под его каблуками. Я бросил последний взгляд на фонарь и тоже пошел к машине.
        Два красных огонька медленно ползли под холмом. Озарили задницу моего «козленка», подъехали почти в упор и остановились. В отраженном от «козленка» свете обрисовалась рубленая морда Гошева «лендровера». Хлопнули дверцы, в мутном красноватом свечении появились два силуэта.
        - Медведь?сибарит и мишка?оторва… - прокомментировал Виктор. - Ну разве не похож? Шатун, отощавший шатун и есть…
        Он сразу прозвал Бориса Шатуном. Хотя в самом деле похож… Особенно сейчас, когда он и Гош ходили в красноватых отсветах подфарников. Неверный свет делал силуэты больше, чем они были на самом деле. А они и при дневном?то свете оба не маленькие.
        Да и верно - похожи на медведей. Гош - на матерого из лета, плотного и тяжелого. Борис - на огромного шатуна, выбравшегося из?под снега ранней весной - отощавший, злой и опасный. Высокий, даже выше Гоша и шире его в плечах, но какой?то плоский. Костяк медведя?великана, еще не обросший мясом и жиром. Длинные руки и ноги - огромные рычаги, с которых убрали все лишнее, оставив лишь кости да тугие веревки жил. Но даже такой, тощий и не раскачанный, Шатун был сильнее нас всех. И меня, и Виктора, и даже Гоша.
        Идти вниз было легче, мы с Виктором почти сбегали с холма, только успевай подтормаживать на мокрой листве. С каждым шагом дальше от вершины - и я чувствовал себя увереннее.
        Если бы еще метров пятьсот пройти вот так, прочь от дома, это предательское чувство отступит. А если на машине, к трассе - где?то там отпустит по?настоящему. А потом совсем пройдет…
        Я стиснул зубы и мотнул головой. Нагнал Виктора.
        - Так что? - спросил я.
        - По жесткой, само собой.
        Мы почти спустились к Гошу и Борису, я спросил тихо и быстро:
        - Ты?..
        Вместо ответа Виктор шагнул к ним:
        - Ну что, господа хорошие! Неприятности у нас…
        Сволочь…
        Но деваться некуда. Я вздохнул, кивнул Гошу с Шатуном и полез в «козлика».
        - Что случилось? - спросил Шатун за спиной.
        В зеркало заднего вида я видел его лицо - красное от света подфарников, худое и напряженное. Натаскивает Старик его уже давно, больше года, но пока весь его опыт - возня с ручной дьяволицей. Всех паучих в городе и в округе мы перебили раньше, а соваться дальше Старик запретил.
        - Именно, - отозвался Виктор. - Случилось. Вся Диспозиция к черту.
        Примостившись на краю сиденья, я дотянулся до бардачка и достал Курносого. Пока Виктор объяснял, я выщелкнул барабан. Стержень барабана тут же выкинул из камор патроны. Скрепленные плоской обоймой воедино, они вывалились мне в руку гроздью металлических виноградин.
        Я сунул их в карман и снова полез в бардачок. В уголке, обтянутая тряпицей, чтобы не перепутать в темноте, лежала еще одна железная гроздь. Вот эти?то пять патронов, скованных такой же обоймой?снежинкой, я и вставил в барабан. Защелкнул револьвер и вылез из «козленка».
        - Что, Шатун? Мандражит? - пытал Виктор Бориса.
        Тот кивнул.
        - Есть немного…
        Он улыбнулся - неуверенно, ловя наши взгляды.
        Странное это ощущение, когда огромный мужик, на две головы выше, килограммов на сорок тяжелее и на десять лет старше, заискивающе заглядывает тебе в глаза, словно нашкодивший мальчишка…
        Даже не подозревая, что ему предстоит пройти еще один, последний урок. Жестокий, как и все наше ремесло.
        - Держи. - Я протянул ему Курносого.
        - Chiefs Special… - пробормотал Шатун, принимая.
        - Пользоваться?то умеешь? - спросил Виктор.
        - Да, конечно… Но… - Шатун нахмурился. Протянутая рука замерла, едва коснувшись пальцами рукояти, так и не взяв револьвер из моей ладони. - Но Юрий Александрович говорил, что…
        - Все верно, - сказал Виктор. - Но сейчас случай особенный. Пойдешь с оружием.
        - Но ведь я…
        - Чуть сзади пойдешь, - говорил Виктор, не обращая внимания. - Она будет давить на нас, тебе будет полегче. Сможешь выстрелить.
        - А если у меня не получится? - Голос Шатуна, и без того низкий, вдруг охрип. Он облизнул губы. - Я ведь еще никогда…
        - Должно получиться! - рявкнул Виктор. - Выхода другого у нас нет… Парень ты крепкий, так что должен взять на себя самую трудную работу.
        - Да, хорошо…
        Даже в неверном свете подфарников было заметно, как запунцовели щеки Шатуна. Не ожидал он, что вечно ехидный Виктор так высоко его оценит… Шатун закусил губу, но все?таки краешек смущенной улыбки просочился.
        - А можно, я со своим? - осмелел он. - У моего рукоятка нормальная, тяжелая. А то этот совсем маленький и легкий, отдача, должно быть, как молотком по пальцам…
        Виктор пожал плечами - уже прежний, ехидный и равнодушный:
        - Никто и не обещал, что будет легко.
        - Нет. Придется с этим. Патроны специальные, - сказал я.
        Достал из кармана гроздь патронов и присел к подфарнику, чтобы лучше было видно. Борис пригнулся к моему плечу, вглядываясь. Я щелкнул ногтем по красновато отливающей головке пули. На полированном металле чернел крест.
        - Пуля подпилена, видишь? Когда входит в тело, раскрывается цветком. Четыре куска свинца да еще медный задник. Раздирает так, словно не одна пуля, а всю обойму туда всадил. Главное, суметь подобраться к ней и выстрелить. Хотя бы один раз.
        Шатун кивнул. Очень серьезно.
        Виктор за его плечом отвернулся, пряча косую ухмылку.
        - А запасную… можно?
        - Нет. Если пяти патронов тебе не хватит, то…
        Я замолчал. Просто покачал головой.
        Шатун гулко сглотнул.
        - А если…
        - Пора, - сказал Гош.
        В его руках красновато блестел серебряный медальон - на самом деле, крошечная музыкальная шкатулка. Скрипнула пружина, заводя механизм, и тихо полились звуки. Серебристые постукивания, выстраивающиеся в ритм.
        Не очень быстрый ритм, с довольно сложным рисунком… если бы я не слышал его тысячи раз.
        Я знаю его наизусть. Каждый жесткий щелчок основной темы, каждый колокольчатый звяк контртемы, каждый металлический присвист третьей линии, висящей где?то далеко позади за первыми двумя, но помогающей им сплестись в единое целое…
        Я шел, слушая его, предугадывая каждый звук, и отдаваясь на волю ритма. Пусть обволакивает, пусть пропитывает меня. Мои мысли, движения, пульс - весь я привычно подстраивался под этот ритм, и рядом со мной так же пропитывались этим ритмом Гош, Виктор, Шатун. Все. Мы все - четыре части одного целого…

* * *
        Едва мы перевалили через холм, зарядил дождь.
        Капли мелкие, но частые и жутко холодные. Лицо сразу одеревенело. Тихий шелест заполнил все вокруг, скрадывая звуки…
        Небо заволокло, лишь над дальним краем лощины - узкая полоса, где еще просвечивают звезды, но и их уже съедали верхушки первых дубов. Мы спускались. Темнота вокруг казалась густой и плотной. Это плохое место.
        Это плохое место!
        Меня почти трясло, мне хотелось развернуться и бежать прочь… и лишь серебристый перезвон удерживал меня. Я хватался за него, как за соломинку, заставлял себя идти вперед.
        Шаг за шагом вперед.
        Чувствуя, что это место плохое, что мне туда нельзя, но я шел. Потому что должен.
        Шел я так уже, кажется, целую вечность…
        Шаг, еще шаг и еще один. За едва заметным силуэтом Виктора.
        Слева и чуть сзади Шатун, под его ногами то и дело шуршали листья. Гош где?то справа - его шагов я не слышал, и если бы не перезвон шкатулки в его руках, то Гоша вообще не заметить.
        Фонарь все ближе, все ярче. То пропадал, то появлялся за невидимыми ветвями дубов, подмигивая, - колкий всевидящий глаз…
        Мы шли не прямо к дому, а обходили его правее. Так, чтобы пересечь подъездную дорожку метрах в двухстах от дома.
        Теперь вокруг фонаря была видна и стена дома, которую он освещал. И терраса с двумя лестницами, и земля под ними. Если даже они забыли фонарь горящим случайно, то кавказец, или кто там сейчас на кухне, должен видеть, что весь двор под окнами залит светом как днем. Уж сто раз мог бы пойти и выключить…
        Мы вышли на дорогу и повернули к дому. Теперь фонарь бил прямо в глаза.
        - Не нравится мне это, - сказал Виктор. - Не нравится… Гош! Чего молчишь?
        Гош шагал совершенно бесшумно - тихий перезвон музыкальной шкатулки летел сам собой в темноте справа от нас.
        - Надо сдвигать время атаки, - сказал Виктор. - Ровно в полночь начнем, не раньше.
        - А мальчишки? - наконец?то отозвался Гош.
        - Мальчишки… - прошипел Виктор сквозь зубы.
        - Без четверти, - сказал Гош. - Тогда успеем вытащить.
        - Да к черту мальчишек! - не выдержал Виктор. - Достали меня эти телячьи верования! Идиотизм какой?то: мальчишку им надо спасти, и хоть весь мир вдребезги… Хватит! На одной чаше весов - те мальчишки, а на другой - мы! Чем их две жизни ценнее наших? Четырех наших жизней?!
        - Тебе этого не понять, - сказал я.
        - Да, - неожиданно спокойно сказал Виктор. - Боюсь, мне этого не понять, Храмовник. Или, может, они, когда вырастут, станут не двумя обычными мужиками, а кем?то особенными? - почти вкрадчиво осведомился он. - Крылышки прорежутся, перышки и нимб?
        Я промолчал. Гош тоже.
        - Гош! Лучше начать позже, когда она будет занята ритуалом. У нас будет больше шансов… Гош, твою мать! Слышишь ты меня или нет?! В полночь. Ровно. И ни минутой раньше.
        - Без четверти, - отозвался Гош. - Мы их вытащим.
        - Да не их спасать нас Старик послал, а за книжкой! - не выдержал Виктор. - Книжка нам нужна, а не мальчишки. Она этих мальчишек, если Храмовник не напутал, больше полусотни уж в землю положила. И двумя больше, двумя меньше - роли не играет… Хватит в благородство играть, Гош! Нам самим бы живыми остаться!
        - Мы их вытащим, - сказал Гош.
        - Гош…
        Перезвон шкатулки больше не двигался, замер на одном месте.
        До дома осталось метров сто пятьдесят. Соваться ближе пока не стоит.
        - Гош!
        - Все, - отрезал Гош. - Не суетись. Идите.
        Он остался на дороге, а мы пошли влево.
        Здесь дорога проходила впритык к косогору. Небольшой - метров пять в высоту, но почти отвесный. Пришлось карабкаться, хватаясь за кусты. Мокрые прутья скользили в руке, изгибались, норовя вырваться.
        А когда поднялись вверх, оказались в темноте. В сторону дома холм поднимался еще выше, закрыв фонарь. Снова опускается уже у самого пруда.
        Темно стало, хоть глаз выколи. Из ничего сгущались стволы, толкаясь в выставленные руки. Серебристый ритм, за который я цеплялся, как за соломинку, остался позади вместе с Гошем. Пропал, растворившись в шуршании дождя…
        Что?то мазнуло по щеке - чьи?то мокрые, окостеневшие от холода пальцы.
        Я шарахнулся в сторону, чуть не заорав, но тотчас сообразил, что это просто ветка. Низкая ветка и мое переполненное страхом подсознание…
        - Что?.. - шепнул Шатун.
        Над самым моим ухом. Я едва не налетел на него.
        - Да ничего, это у Храмовника нервишки шалят, - бросил Виктор. - А, Храмовник? Что, совсем мурашки замучили? Каждый миг за пять?
        - Зато тебе явно полегчало, - пробормотал я. - Ничего… Сейчас фонарь появится, и мои мурашки на тебя перескачут.
        - Зря смеешься, Крамер… - уже мрачно сказал Виктор. - Уж больно этот фонарик на приманку похож… Будто приглашает она нас…
        Фонарь, будто ждал, вынырнул справа от нас. Запрыгал за стволами, подмигивая.
        И правда - будто приглашение… Билет в одну сторону.
        - Если они о нас знают, если она нас ждет, то фонарь бы не зажигали, - сказал я. - Если сука настороже, она заметит нас без всякого фонаря. И предупреждать нас ей незачем.
        - Предупреждать - незачем, - согласился Виктор. - Вопрос в том, предупреждает ли она нас или…
        Виктор замолчал.
        - Или?.. - нервно отозвался Шатун.
        - Или отвлекает.
        - От чего? - спросил я, с трудом скрывая злость.
        Господи! Только его опасок и предположений мне еще и не хватало для полного счастья! И так?то хочется все бросить и бежать… Нестись обратно к машинам. Прочь! Как можно дальше, и гори оно все синим пламенем! Это плохое место. А тут он еще, со своими страхами…
        Фонарь подмигивал из?за ветвей, высматривая каждый наш шаг.
        Мы медленно обходили дом по широкой дуге. Ближе нельзя. Как бы не почувствовала нас раньше времени…
        - Да от чего угодно… - снова подал голос Виктор. - Может быть, от тебя, Храмовник?
        - Ты это о чем? - раздраженно отозвался я.
        - Да о том же… - мрачно сказал Виктор. - Гоша можно понять, он на детях помешанный. А ты?то?
        Господи, как же он меня достал!
        - Что - я? - процедил я сквозь зубы.
        - Тебя?то почему так тянет туда? Будто била она тебя не отгоняя, а приманивая. Чтобы ты вернулся сюда несмотря ни на что. Да не один, а привел вместе с собой всех своих. Чтобы ей накрыть всех разом и больше уж не беспокоиться… А, Храмовник? - Виктор перестал ухмыляться. - Тебя?то туда что так тянет?
        Что тянет…
        Лицо в зеркале - мое собственное лицо! - которое не сразу узнать. Потому что не хочу я узнавать себя в этом перепуганном до ужаса мальчишке. Потому что та чертова сука, сама того не желая, докопалась, достала туда, где…
        Я тряхнул головой.
        Я знаю что. Только объяснять это ему - черта с два! Перетопчется.
        - Кажется, тут. - Я остановился.
        А Виктор с Шатуном должны идти дальше, за дом. Виктор останется напротив черного выхода, а Шатун пойдет еще дальше, пока не окажется напротив меня через дом.
        Но Виктор тоже остановился, не спешил идти дальше.
        - Так что же, Храмовник?
        - Я тут. А вам дальше.
        - Да? - Виктор хмыкнул. - Ну?ну… Мы?то пойдем дальше, конечно… Но дело, может быть, и в другом, - сказал он неожиданно спокойно, почти вкрадчиво. - Ты ее песика пришиб, да? Так, может быть, она его уже нашла. С переломанным хребтом. И кое?что сообразила. А? И другого себе завела. И вышколила его еще покруче первого. Чтобы он и по ночам вокруг дома прогуливался, А?.. Вот для того фонарь и нужен - наше внимание отвлекать, пока песики к нам сзади будут подбираться. Чтобы в отсветах фонаря не так были заметны их желтые глазки. В полной темноте они слишком заметно светились бы…
        В косом свете далекого фонаря я видел, что он ухмыляется. Не верит он в это все, конечно же. Так, на нервах моих поиграть… Знает, что это такое - эхо прогоняющего удара.
        - За три дня даже ей не вышколить еще одного волка.
        - Да ну?.. И кто сказал, что одного? Может быть, парочку? Или сразу трех. Двое на руках виснут, третий рвет горло уже без всяких проблем… - Он хмыкнул и взял Шатуна за руку. - Пошли, мишка?оторва. Не будем мешать нашему Храмовнику представить этих трех милых волчат…
        Несколько шагов я еще различал их, потом они перешагнули линю тени, угол дома прикрыл их от фонаря. Потерялись.
        Я остался один.
        Это плохое место…
        Я знал, что они где?то там, идут в темноте. Знал, что Гош по другую сторону дома, на дороге. Знал, но чувствовал, что я здесь один.
        Есть только дом, нависающий над фонарем, надо мной, надо всем миром. И чертова сука в нем.
        Это плохое место!
        Глаз фонаря, следящий за каждым моим движением. И шелест капель, в котором тонут все прочие звуки…
        Я один. Совсем один. И…
        это плохое место.
        Я вдруг явственно почувствовал чей?то взгляд. Сзади, в спину.
        К черту, к черту! Это все шутки подсознания! Эхо ее удара - и рикошет дурацкой шутки Виктора! Нет там никого, просто не может быть. За три дня ей не выдрессировать волков. Да она даже того Харона еще не нашла, скорее всего. Не должен был он еще всплыть - вода?то сейчас почти ледяная…
        Но я ничего не мог с собой поделать. Кусая губы, злясь на себя, но все?таки поджался и резко обернулся. Цепко хватая взглядом все, что позади: отсветы фонаря на мокрых стволах дубов, черные тени за ними, отсветы на земле, неровной от взмокших листьев… выискивая два сияющих глаза, внимательно наблюдавших за мной.
        И медленно выдохнул. Злясь на себя еще больше. Конечно же никаких глаз не видно. Потому что нет никаких волков. Нет!
        И не могло быть. Она не всемогуща. Одно дело - заставить кого?то делать что?то нужное ей, когда она рядом. Когда она запустила в голову свои ледяные щупальца… Но стоит ей отпустить человека - и он снова станет самим собой.
        И после второго раза в себя придешь.
        И после третьего… Наверно…
        Чтобы надолго подчинить человека и заставить его делать в точности то, что ей хочется от него, когда ее самой уже нет рядом, для этого нужен не один десяток вторжений. Не одна неделя упорного труда, и даже не один месяц. Потому они и заводят себе постоянных слуг.
        А изменить животное еще сложнее, чем человека. Мозг у волка устроен проще, конечно, но ей от этого не должно быть легче. Волк почти не сопротивляется вторжению. Но, подчинив его, что с того пользы? Вариантов поведения у него куда меньше. Что?то сложное - надо создавать заново, с нуля. Но сначала сломать врожденные варианты поведения, а у волка они закреплены куда тверже, чем у человека…
        Так что изменить волка так, как она изменила Харона, еще сложнее, чем сделать слугу из человека.
        Вроде бы…
        Вроде бы так. А может быть, и нет. Я ведь не чертова сука. Могу только слушать размышления Старика да сам потихоньку догадываться. А как уж оно на самом деле…
        К черту, к черту эти предательские мыслишки!
        Я сдвинул рукав, поймал отражение фонаря на часах. Без двадцати девяти. Еще четырнадцать минут…
        Чертова сука, должно быть, уже в подвале. Запаливает свечи вокруг алтаря. Обычно там горит каждая шестая свеча, но этой ночью будут гореть все.
        Секунды тянулись медленно и тяжело. Стрелка часов будто замерла.
        Без двадцати семи…
        Я стоял, глядя на стрелку и облизывая губы - почему?то жутко хотелось пить. Все бы отдал за глоток воды! В кармане есть фляжка коньяка, но как раз сейчас нельзя ни капли спиртного.
        Без двадцати пяти…
        Можно. Теперь можно, не опасаясь перегореть раньше времени.
        Я облизнул губы, сухие как бумага, отлип от дерева и стал расстегивать плащ.
        Ну вот, сейчас и узнаем, на что она способна.
        Я медленно - пока еще символически, больше не ногами, а глазами, мыслями, нутром - двинулся вперед. Готовясь, нацеливаясь, чтобы осталось лишь спустить курок.
        Отбивая в голове серебристый ритм. Собирая - не столько сознательно, сколько рефлекторно, в дальней комнате души - букет эмоций, которые должны быть во мне, когда все начнется. Вытаскивая их из себя, лелея, защищая от невыносимого ветра…
        это плохое место!
        Выкинуть эту дрянь! Выжать из себя! И приелушиваться к тому, что останется. Вот?вот в голове повеет холодок - настоящий холодок. Знак, что она нас заметила.
        Только бы новичок не вошел слишком рано. Или не запоздал. Дело даже не в нервах, просто мы с Гошем и Виктором уже привыкли к ухваткам друг друга, а вот он…
        Я остановился. Сердце в груди бухнуло и - замерло. Воздух в горле застыл непробиваемой пробкой, не давая вдохнуть. Мысли вышибло, в голове стало пусто?пусто.
        Справа от меня - два ярких огонька.
        Мигнули, скрывшись за стволами дубов, и снова сияют. Ярче и ближе…
        Я попятился назад и чуть не заорал - что?то ударило меня в спину.
        Лишь через миг понял, что это дуб. Всего лишь ствол. И в тот же миг наваждение пропало. Огоньки слишком далеко, слишком яркие. Не волчьи глаза.
        Нахлынуло облегчение, но всего на миг. Потому что если это не волчьи глаза…
        Огоньки нырнули вверх, снова опустились. Но не так, как подпрыгивали бы глаза бегущего зверя. И не фонарики в руках людей. Больше всего это походило…
        Черт возьми! Я оглянулся влево, где дом, - на фонарь, сияющий в темноте. Ярко, слепя, заметно даже издали. Как приглашение.
        Поглядел вправо. На два желтых огонька, то и дело пропадающих за стволами далеких дубов. Там же дорога!
        И мальчишек - двое… Виктор сказал: не бывает, чтобы одна сука приносила в жертву двух мальчишек за один раз…
        Озарение было ярким, как удар в ухо. Я до боли закусил губу. Ну да, второй мальчишка… Чертов пижон! Накаркал!
        Теперь понятно, почему их двое. Один для себя, второй для подружки. Еще одна чертова сука. Едва ли сильнее той, которая в доме, - куда уж сильнее?то?! Но если она подружка той… Близка до такой степени, что они вместе совершают ритуал… Если она слабее, то самую малость.
        Сквозь ветви опять сверкнули фары - машина ехала быстро.
        Гош! Он ведь должен заходить к дому с той стороны, как раз по дороге! Та чертова сука, что в машине, заметит его. И если она хотя бы вполовину сильна, как та, в доме…
        Я развернулся и побежал. Не сдерживая движений, не стараясь ступать бесшумно, не обращая внимания на громкое чавканье мокрой листвы.
        И все равно бежать быстро не получалось. Чертово новолуние! Я бежал выставив руки, то и дело натыкаясь на шершавые стволы дубов, выраставшие из темноты. Далекие блестки фар только мешали.
        Нарастающий шум машины, дубы, выпрыгивающие из темноты, скользящие за деревьями фары…
        Не успеть. Она уже подъезжает к пруду. Она там, где Гош должен начинать атаку. И убежать на сотню метров он не мог…
        Двигатель сменил тон, машина тормозила.
        Ну вот и все… Едва ли бы мы и вдвоем с ней справились, но одному у Гоша точно никаких шансов. Она уже заметила его, она его уже сломала…
        Надо остановиться. Надо поворачивать. Ему уже не помочь.
        Это плохое место.
        Остановиться… Назад…
        Ноги налились свинцом, не желая идти вперед, в груди была холодная пустота. Тело знало, что вперед нельзя. Только назад. Назад!
        Стиснув зубы, я наклонялся вперед, кидал вперед непослушные ноги… Вперед, где все темнее и темнее. Пригорок слева закрыл меня от дома, от фонаря. Обрезал последние крохи света. Лишь темнота.
        Это плохое место.
        Я бежал, натыкаясь на стволы, выскакивающие из темноты, а подъем все не кончался. Я бежал вперед, а вокруг была одна темнота. Ни фонаря у дома, ни фар машины. Я ничего не видел. Я потерял и звук мотора. Где она? Проехала? Успел Гош ее заметить и уйти с дороги? Или…
        Где машина?! Если они заметили и остановились, то где?!
        И где Гош?!!
        Это плохое место.
        Кажется, я уже минуту, час, вечность бегу через темноту, натыкаясь на вырастающие из ниоткуда стволы, мокрые и шершавые, - и значит, где?то совсем передо мной обрыв. До самой дороги. Только где она, черт бы ее побрал?! Сколько до обрыва осталось?!
        И еще я ждал, искал холодное касание у себя в голове. Ледяной ветерок, стискивающий голову изнутри. Мои мысли, чувства, желания… Но ничего этого не было.
        Словно ее уже не было поблизости. Будто она в один миг сломала Гоша, раздавила его, как мышонка, и уехала дальше к дому, даже не остановившись… Гош ведь был у самой дороги. Если он не заметил их вовремя и оставался, пока фары в упор не осветили его… Он даже не успел подумать о том, чтобы отбежать от дороги. Паучиха взялась за него с нескольких метров… Один на один… Сломала его…
        Нет, не может быть! Как бы ни была сильна эта чертова сука, но не могла же она сломать его за несколько секунд?!
        Или могла?..
        Это плохое место.
        Зачем я пришел сюда во второй раз? Я ведь чувствовал, что пропаду здесь. Знал это. Мы все пропадем здесь, прямо сейчас…
        Стиснув зубы, я бежал вперед. Где кончается этот чертов подъем?! Ни черта не видно! Если они остановились на дороге прямо под обрывом, и Гош уже не сопротивляется, и тут я вывалюсь к ним из леса - на те же несколько метров, тоже один, да еще, не дай бог, навернусь с обрыва…
        Страх накатил новой волной. Стоять, стоять, стоять! Только сам погибну, Гоша уже не спасти…
        Но я бежал. Вперед. Вперед. Если остановлюсь - то все. Тогда уж точно не побегу дальше. Нет, не верю, что она смогла сломать Гоша так быстро! Не хочу верить!
        Я бил по ветвям, налетающим из темноты, и рвался вперед, мотая головой, чтобы отогнать эти мысли, рыча от злости на все вокруг, на самого себя - пусть ярость, только не дать страху захватить меня!
        Что?то налетело на меня из темноты, я ткнул руками, защищаясь от очередного дубового ствола… но под руками была не шершавая кора, а что?то гладкое… И спереди, и слева… И что?то схватило меня сзади за плащ…
        Я закрутился на месте, пытаясь вырваться, но вокруг была лишь темнота, и руки упирались лишь во что?то мокрое и гладкое, а за плащ схватили еще крепче, и вокруг меня суетились, большие и сильные… куда сильнее меня…
        Это плохое место.
        Я не мог понять, что это окружило меня, наваливаясь со всех сторон из темноты… Я словно провалился из леса, ночи и шума дождя во что?то похожее, но иное. Оно затягивало меня, как затягивает взгляд узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность словно истончается, открываясь во что?то иное, в то, что обычно отгорожено…
        Я бы закричал, если бы у меня не перехватило от ужаса горло.
        То, что хватало меня, надвинулось еще ближе. Дыхание, сильное движение, прямо передо мной…
        А потом - через миг и вечность - я различил шепот.
        - Влад, Влад! - дышали мне в ухо. - Стой!
        Я перестал отбиваться. Замер.
        Словно окатили ледяной водой. Сумасшествие схлынуло так же быстро, как и накатило. Я хватал ртом сырой воздух. То, что представлялось сплошным нечто, окружившим меня и хватающим со всех сторон, вдруг снова оказалось лишь лесом, дождем, темнотой и сильными руками Гоша. Его куртка. Вот что было этим мокрым и гладким под моими пальцами.
        Он стоял сбоку и крепко держал меня, вцепившись в мой рукав. Я чувствовал, как сильно натянулась толстая кожа плаща под его цепкими, как хватка бультерьера, пальцами.
        - Влад?..
        - Там машина… - только и смог выдавить я.
        - Проехала, - тихо сказал Гош. И не было ничего слаще того спокойствия, что звучало в его низком голосе. - Пошли быстрее.
        Куда? - хотел я спросить, но Гош уже тащил меня.
        Кажется, мы развернулись и теперь шли обратно. Туда, откуда я прибежал.
        - Гош, она заметила тебя?
        - Не знаю.
        Чувство пространства постепенно возвращалось. Похоже, я добежал почти до самого обрыва. От того места, где Гош перехватил меня, до дороги не больше метров десяти, наверно. Ну, двадцать от силы… Слишком мало, чтобы сука не заметила Гоша, который был еще ближе… Или он сзади меня нагнал?
        - Ты успел отойти?
        Успел отбежать, а потом снова подошел, когда перехватил меня?
        - Нет, - сказал Гош.
        - Но тогда…
        - Не знаю! - отрезал Гош, таща меня вперед. - Спала?
        Спала…
        Об этом я не подумал. А зря. Они ведь тоже люди - ну, отчасти, по крайней мере. Если дорога была долгой, вторая паучиха могла и уснуть. Если эта сука такая же, как та, что живет в доме - со своим водителем и красавчиком на побегушках, - то она ведь не водит машину сама. Развалилась на заднем сиденье, размякла от долгой езды по бездорожью, разморило ее, да и уснула. Если и заметила Гоша сквозь сон, то пока проснулась, пока разобралась, что ее разбудило, - машина уже проехала дальше, унеся чертову суку на безопасное расстояние.
        Впереди справа показался свет. Фонарь. Чертов фонарь. Мы уже обошли холм.
        - Вик с Шатуном! - вспомнил я и остановился. Надо повернуть еще правее и быстрее бежать в обход дома, потому что… - Они же сейчас…
        - Здесь, - перебил Гош, осадив меня за плечи. Сунул мне в руки что?то. - Смотри!
        Я обернулся к Гошу, но он уже растворился в темноте, где?то слева от меня.
        Прошуршала ветка по его кожаной куртке, и остался только шум дождя. И бинокль, который он сунул мне в руки.
        Посреди темноты фонарь резал глаза, слепил. Я прищурился, чтобы рассмотреть хоть что?то кроме фонаря. Поискал ближайший ствол дуба, чтобы присесть за ним.
        Шагнул туда - и вдруг снизу вынырнул еще один фонарь - низко?низко, откуда?то из?под самой земли, наверно…
        Какой?то миг я не мог понять, откуда этот свет. Там же вперед везде ровно, а дальше дом, и там просто неоткуда…
        Дьявол! Это же отражение фонаря в воде! Пруд сейчас как раз между мной и домом.
        Глаза привыкли, теперь я хорошо различал и стену дома, и две красные точки где?то посередине между верхним фонарем и нижним.
        Я сбросил с бинокля защитные крышечки, поднял его к глазам. Двадцать крат в бинокле - это довольно много, чтобы глядеть в него без подставки. Сразу становится заметно, что даже самые твердые и спокойные руки на самом деле постоянно дрожат. Я шагнул к дубу, присел, вжал край бинокля в твердую кору.
        Лучше. Огоньки - это габаритные огоньки машины. Черная «ауди», крупная, представительского класса. Окна затемнены, что внутри, не рассмотреть.
        Я чуть поднял бинокль. Туда, где за машиной лестница, вход в дом. Сейчас выйдут встречать, сразу всех и рассмотрим.
        Но под фонарем было темно. Двери закрыты. Гости уже давно внутри?..
        Теперь я мог только ждать. Больше мне сейчас нечего делать - смотри в бинокль, но смотреть не на что. Ждать. Пауза. Хуже которой ничего сейчас быть не могло… Я пропустил встречу гостей, но я хотя бы видел фары машины. А сейчас вижу саму машину, пусть и пустую. А Виктор с Шатуном?
        Им даже этого не видно. И если они не заметили фары машины, пока она подъезжала… И сейчас начнут атаку, не зная, что все изменилось…
        Или уже бегут? Прямо сейчас?!
        Я судорожно вздернул рукав, кинул взгляд на циферблат. Поймал отражение фонаря. Без шестнадцати. Одна минута.
        Вокруг шел дождь, но во рту было сухо?сухо. Я облизнул губы, кожу вокруг, насколько дотянулся, слизывая капельки дождя. Поглядел влево - туда, где за морем темных ветвей сейчас несся Гош, обходя по широкой дуге дом. Успеет?..
        В доме горели окна справа от фонаря - кухня. Но в светлых проемах не проходил ни один силуэт. Горели и окна под ним - там холл. Но и там силуэтов не было. Такое ощущение, что, хотя свет горит, везде пусто.
        Может быть, так и есть. Они либо в подвале, либо в задней части дома, не поделенной на этажи. Парадные залы должны быть там.
        Я опустил бинокль и еще раз поглядел на часы. Кончик минутной стрелки показывал на три четверти часа.
        Успел Гош?
        В окнах по?прежнему никакого движения. Свет горит, но никого нет.
        Случайно? Ушли в заднюю часть дома, позабыв выключить свет? Или…
        Или Гош не успел?..
        Горели фонари над дверьми и отражение в пруду, светились окна, два красных светлячка габаритных огней, шуршал дождь, заполнив весь мир стуком своих капель, и ничего не двигалось. Здесь, по эту сторону дома.
        А на той стороне? Виктор и Шатун должны были идти оттуда. И обе чертовых суки сейчас либо в залах - в том конце дома, либо в подвале - у алтаря, в самом конце подвала, под той, задней частью дома…
        Я стиснул кулаки.
        Гош, Гош, Гош! Успел ты или не успел?!
        Я же здесь ни черта не узнаю, даже если там мир будет рушиться! Дождь сеялся с неба миллионами капель, топя мир в тихом шорохе, скрадывая все звуки.
        Время остановилось. Мир застыл, залитый дождем, как нафталином.
        А минутная стрелка уже на без пяти…
        Если Гош перехватил их до начала атаки, они бы уже успели вернуться сюда?
        Наверно.
        И если его здесь еще нет, значит…
        Это плохое место.
        Я тряхнул головой, отгоняя предательскую мыслишку, но все равно почти видел: Виктор и Шатун, начинающие атаку, как и договаривались. И натыкающиеся на двух падучих. Вот, наверно, почему та, вторая, не тронула Гоша. Такая сильная, что смогла взглянуть в него, даже не дав ему этого почувствовать. Распотрошила его, все его мысли, все наши планы - и оставила. Пока оставила. Чтобы неспешно разделаться сначала с Виктором и Шатуном, а потом добить нас с Гошем. Разбить на два боя. Разбить нас на части. Два в два и еще раз два в два. Вместо четырех к одному, как мы надеялись…
        Это плохое место!
        Что сделал Гош, когда понял это? Бросился им на помощь?
        Бросился. Иначе бы он уже вернулся…
        Стрелка завершила круг. Полночь. С неимоверной четкостью, будто шоры упали с глаз, я вдруг понял, что остался один. Здесь. Отрезанный от всего мира. И уйду отсюда тоже один. Если вообще уйду…
        Это плохое место.
        Старик же говорил, что это не шутки… Что однажды…
        Я ведь знал, что сюда не стоит соваться? Ведь знал же - где?то в глубине души… Знал, верно?
        Стрелка отмерила еще пять минут. И еще десять. Уже полчаса сверх того, когда должна была начаться атака… Когда она и началась.
        Надо было забыть про это место. И ничего не говорить ни Гошу, ни Старику. Просто забыть…
        Я вдруг понял, что глаза у меня мокрые не только от капель дождя, скатывающихся полбу. Но надо уходить. Последнее, что я еще могу сделать, - это успеть уйти. Если те две чертовы суки взяли Гоша, Виктора и Шатуна, то уж перед смертью?то они успели распотрошить их до конца Они знают, что я здесь.
        Я попятился, не отрывая взгляда от дома.
        Надо бежать. Если не ради себя, то ради Старика. Про него ведь чертовы суки теперь тоже знают.
        Я развернулся назад и - налетел на человека.
        - Тихо, тихо… - зашептал Гош.
        За ним зашуршал еще один плащ. И чуть дальше мелькнуло еще одно бледное пятно в темноте - чье?то лицо.
        - Гош! Какого дьявола! - Я с трудом удержался, чтобы не заорать в полный голос, чтобы не врезать его в грудь кулаком. И не по?дружески, а от души. Со всей дури. И лучше - в живот. Чтобы до печенок понял, как такие кунштюки выкидывать! - Что вы там шлялись столько?! Я уже…
        Я закусил губу, заставив себя замолчать. Кажется, Виктор усмехался в темноте.
        - Мужик вышел из дома, - подал голос Шатун. - Ходит сбоку, будто что?то почуял.
        - Пришлось тихо, - сказал Гош.
        - Он вас заметил?
        Гош скептически сморщился. Качнул головой. Это значит: надеюсь, нет.
        Виктор просочился между Гошем и Шатуном.
        - Ну и где ваша машина? - Он скрипнул плащом, щелкнули крышки бинокля. - Та?ак… И правда машина. - Он раздраженно цокнул. - Черт возьми… Должен был сообразить, почему мальчишек двое…
        - Все должны были сообразить, - сказал я.
        - Ну вы?то ладно, а вот я должен был… - пробурчал Виктор и замолчал, разглядывая дом.
        Лишь шуршал дождь да мерцал фонарь над входом.
        Две суки, а теперь еще и мужик что?то почуял…
        И - еще хуже - я трус. Трус. Как же быстро я сдался… Как легко уговорил себя, что спасти никого нельзя, что надо просто бежать… Трус. Маленький жалкий трус.
        Виктор вздохнул. Заскрипел плащом. Мне показалось, что он обернулся к нам, но я видел лишь его черный силуэт против света фонаря.
        А вот он наши лица мог разглядеть. Снова вздохнул. Абрис головы печально покивал. Все?таки на дом смотрит, не на нас. Абрис головы сомкнулся с поднятым биноклем, и вновь воцарилась тишина, лишь накрапывал дождик.
        Первым не выдержал Шатун:
        - Так что? Мы сегодня не будем?..
        Он не договорил. Не знаю, чего в его голосе было больше: облегчения, что ему не придется сегодня идти на суку, или разочарования. Столько возились, возились, а теперь готовы судорожно разбежаться, как стайка тараканов, застигнутых посреди ночи кухне…
        Виктор только скептически хмыкнул, пожал плечами не отрываясь от бинокля: а что, есть другие варианты, кроме как отходить, и пошустрее?
        Шатун вздохнул. Но спорить с Виктором не решился. Гош, как всегда, молчал.
        И я представляю, что скажет Старик, когда узнает, что мы чуть не напоролись на двух чертовых сук сразу…
        Вик опустил бинокль:
        - Надо уходить.
        Щелкнули крышки на объективах. Да, я слишком хорошо знаю, что скажет Старик, когда узнает, что здесь было…
        - Если мы уйдем сейчас, - сказан я, - то больше уже сюда не вернемся. Никогда.
        - Очень может быть, - сказал Виктор. - Но против двух чертовых сук, да еще паучих, вчетвером не попрешь. - Его силуэт двинулся, оборачиваясь. Теперь он смотрел мне в лицо. - Надо уходить.
        Он сунул бинокль в карман, шагнул вбок, обходя меня, но я стиснул его плечо.
        - Подожди, Вить.
        Виктор дернул плечом, сбрасывая мою руку.
        - Чего ждать? Пока они нас почувствуют? Или тот мужик наши следы заметит и их позовет? Уходить надо. И побыстрее, пока…
        - Эй! - шепнул Шатун.
        - Что?
        Шатун протянул руку к дому.
        Там стало светлее. Под фонарем распахнулась дверь. В желтом проеме чернели силуэты.
        Я поднял к глазам бинокль. На террасе перед входом стоял мальчишка - на этот раз один, но все в той же пижаме - и женщина… Не та паучиха, которая здесь живет. Гостья. Вот только из всей одежды на ней - короткая накидка, едва достающая до колен, из тончайшего черного шелка. Ткань струилась по телу, ничего не скрывая. Тонкая талия, высокая точеная грудь. Капюшон укрыл волосы от света, но тонкий шелк просвечивал, абрис различим: волосы сложены в замысловатую прическу?кокошник, а личико…
        На личико света хватило. Они почти все красивы, эти чертовы суки, особенно жабы. Эта паучиха не уступала любой из них. Даже не верится, что это паучиха…
        - Какая бля?адь, - восхищенно протянул Виктор.
        Я ждал, что за ними из дома выйдет еще кто?то: должны же их проводить? Если не сама хозяйка, та черноволосая паучиха, то хотя бы ее красавчик?блондин или тот кавказец. Но никто не вышел. Женщина прикрыла дверь, взяла мальчика за руку и повела вниз по лестнице. По левой. Случайность - или она тут далеко не в первый раз? Знает, что на правой одна из ступеней разбита?
        Из «ауди» вылез водитель. Пошел в обход машины, навстречу женщине и мальчишке.
        Виктор мечтательно простонал, сладко прицокнул. Похоже, он больше смотрел на суку. Я же смотрел на водителя. Как он идет, как кивает своей хозяйке, как распахивает дверцу перед ней и мальчишкой… На те крошечные нюансы поведения, на которые обычный человек не обратил бы никакого внимания.
        Как собака обретает черты хозяина, так и слуги паучих становятся чем?то неуловимо похожи на свою хозяйку. У той суки, что живет в этом доме, именно так. И блондин, и кавказец, даром что совершенно разные, казалось бы, а все равно - есть в них что?то похожее. Пропитались своей хозяйкой, копающейся в их головах каждый день, обрели общие черты.
        Но вот этот водитель…
        Не очень высокий, но крепкий. Коротко стриженные черные волосы - волосок к волоску, чуть лоснящиеся от бриолина. Тонкие щегольские усики. Красивый мужик, Даже очень красивый, как и его хозяйка. Вот только движется совершенно иначе. У нее движения медленные, Ровные - как удобно, так и иду. А у этого шаг упругий и чуть вразвалочку, с оттяжкой. Такой же щегольский, как и его усики. Словно краем глаза любуется на себя в зеркало.
        Что?то сказал женщине, и та помрачнела. Ответила.
        Мальчишка стоял возле нее, такой же покорный мышонок, каким я видел их с братом три ночи назад. Только теперь еще и одинокий. Тогда он хотя бы мог схватиться за руку брата, теперь у него и этого не было. Стоял, ссутулившись и безвольно свесив руки. Глядел себе под ноги и терпеливо ждал, пока про него вспомнят и скажут, что делать теперь.
        Мужчина опять что?то спросил, женщина повернулась к мальчишке и оглядела его - неспешно, внимательно, с ног до головы. Словно фрукты на рынке выбирала. Оглянулась на мужчину, улыбнулась ему чуть виновато, уговаривая. Что?то сказала.
        Водитель раздраженно дернул головой и пошел обратно на свое место. Всю галантность с него как ветром сдуло. Ждать, пока женщина заберется в машину, чтобы захлопнуть за ней дверцу, он не стал.
        - Хороша, с?сука, - снова пробормотал Виктор.
        - Идет… - шепнул Шатун из?за спины.
        Из?за дома появился кавказец. Шел он быстро, почти бежал. Нахмурившийся и целеустремленный. Мельком кивнул отбывающим гостям и быстро зашагал по лестнице к дверям.
        - А, дьявол! - сказал Виктор. - Неужто на наши следы наткнулся? Все, пора! Не дай нам бог угодить между двумя паучихами, да еще когда они…
        - Это не паучиха, - сказал я. - Это жаба.
        - Блажен верующий, - пробормотал Виктор.
        - Это не паучиха! Это жаба!
        - Какая, к дьяволу, жаба?! Жабий ритуал - в полнолуние, идиот! Уходим, быстро!
        Да… Тут он прав. В новолуние - паучихи, в полнолуние - жабы. Но…
        Этот усатый водитель, как он двигался рядом с этой сукой…
        - Все равно! - сказал я. - Не похожа она на паучиху…
        - Много ты их живых видел, специалист?
        - Я…
        Я прикусил губу. Гош знает о всех моих похождениях, даже о тех, о которых Старик ни сном ни духом, а вот Виктору знать не следует. От него ниточка быстро до Старика дотянется, и тогда мне мало не покажется.
        - Все, уходим! - сказал Виктор.
        - Подожди, Вить…
        - Чего ждать?! Пока этот горец крик поднимет? Пошли, пошли!
        - Да он, может, просто по своим делам бегает!
        - Каким делам?! Гулял, гулял и вдруг со всех ног побежал?
        - Она его позвала, может быть! - Я ткнул пальцем в дом. Где?то в подвале его хозяйка, та черноволосая паучиха.
        - Может быть… - передразнил меня Виктор. - Все может быть! И наша смерть - тоже! Уходим, я сказал! Старик что сказал? Если хоть что?то не так, уходим. Надо было уходить сразу, как этот фонарь заметили!
        Он шагнул назад, но я положил руку ему на плечо:
        - Подожди, Вить… Подожди…
        Если мы отсюда сейчас уйдем, то больше уже никогда не придем. После сегодняшней возни Старик запретит сюда соваться. Я?то, конечно… Но что толку от меня? Даже от меня с Гошем? Виктор Старика слушается, Шатун Виктору в рот заглядывает. А меньше чем вчетвером нам с той паучихой точно не справиться. А у нее еще, оказывается, такие подружки время от времени случаются…
        - Ну что ты на меня вылупился, как кошка на живодера?! Чего ждать?то?! Если эта сука, - он кивнул на «ауди», уже начавшую разворачиваться, - отъедет от дома и тут та, - Виктор кивнул на дом, - вызвонит ей, что возле дома мы ходим, а? Что тогда будет, представил?!
        - Здесь нет сотовой связи, - сказал я.
        - Вот так ты и будешь думать, когда она на тебя с тыла выйдет и тепленьким возьмет! - рявкнул Виктор. - Им что, так уж необходим сотовый, этим сукам?! Они тебя могут читать с сотни метров, как раскрытую книгу! Тебя, когда ты сопротивляешься изо всех сил! А тут две паучихи! Сильные! Может быть, подружки не разлей вода! Знающие друг друга не первый год! На сколько они могут друг друга чувствовать, а?! На полверсты? На версту? На десять? Ты знаешь?! - Виктор ткнул мне в грудь пальцем. - Ты знаешь, на сколько, а?! Да как ты можешь быть уверен хотя бы в том, что та, - он кивнул на дом, - этой, - он дернул подбородком на машину, - прямо сейчас не пересказывает, что ей ее кавказец наговорил?! Без всякого сотового!
        Он прав. Конечно же прав. Только…
        Я почти увидел, что будет потом, если мы сейчас отступим. Если я сейчас отсюда убегу во второй раз.
        Во второй - и последний. Тот страх, что она запустила в меня, он не пройдет, если я и сейчас убегу отсюда, поджав хвост, чтобы никогда больше не вернуться, но знать, что здесь… Страх не заглохнет, страх только пустит ростки. Расцветет. Везде мне будет мерещиться эта недобитая паучиха, этот кавказец, принюхивающийся к чему?то, этот дом, этот пруд, этот давящий страх и холодок вдоль спины, словно я вот?вот влипну в паутину, которая, как обложки живых книг, разорвет ткань мира, утянет меня за нее, туда, где…
        Я стиснул зубы, пытаясь выкинуть это из себя. Иногда даже просто представить - слишком много…
        Если мы сейчас отсюда уйдем, через месяц или два я не то что сюда, вообще никуда из города не сунусь! Всю оставшуюся жизнь буду сидеть там, как Старик. Только у Старика есть его книги, а что есть у меня?
        Тот чертов сон, от которого, я думал, избавился навсегда, да только рано попрощался с ним. Чертова сука докопалась до него… Вот что будет со мной до конца жизни. Днем город, ставший для меня клеткой, и холодок вдоль спины - ведь всюду за его пределами царство чертовых сук, куда мне не сунуться, а вот они?то могут. Запросто… Страх к ним - и отвращение к себе. А ночью… Ночью вместо передышки будет тот сон. Раз за разом. Каждую ночью. Год за годом…
        - Уснул? Да посмотри! Вон! - Виктор ткнул пальцем на дом.
        Машина уже развернулась и медленно катила мимо пруда. Уходя из?под света фонаря. Дорожка проходила вдоль пруда, делала поворот и ныряла в лес. Замелькали стволы, выхваченные из темноты фарами, а потом все оборвал горб холма.
        - Дождался?! Теперь мы даже не знаем, где она! Может, на сто метров отъедет и остановится! Или сделает крюк, выедет на трассу и будет ждать нас там! А может, и еще кого?нибудь вызвонит на подмогу - там?то у нее и сотовый будет работать!
        Он прав. Черт бы его побрал, он тысячу раз прав. Как всегда.
        Но если мы отсюда уйдем сейчас… Больше уже никогда не выберемся из города. Никогда не соберемся атаковать. Ни ее, ни любую другую из этих чертовых сук…
        - Может быть, она просто уедет.
        - А?а, дьявол! - Виктор от души махнул на меня рукой. - Ладно! Хочешь подохнуть здесь? Валяй. Дураку закон не писан. Но только без нас! А мы уходим, пока она не успела сделать крюк и перекрыть выезд на трассу. Гош, Шатун, пошли!
        Он развернулся и шагнул мимо меня, задев меня плечом так, что я чуть не плюхнулся на спину, задницей в холодную грязь и мокрые листья.
        - Пошли, Шатун, - командовал Виктор. - Гош… Гош!
        - А Гош… - неуверенно подал голос Шатун.
        - Куда он делся?!
        Я обернулся. Свет фонаря, хоть и очень слабый здесь, давал рассмотреть их фигуры.
        - Туда. - Шатун дернул подбородком вправо.
        На холм. В сторону дороги, где сейчас едет «ауди». Или, если Виктор прав, уже не едет, а остановилась, и чертова сука ждет, пока мы начнем атаку. Чтобы ударить с тыла, взять нас в клеши, из которых нам уже не выбраться.
        - Черт бы его побрал! - зашипел Виктор сквозь зубы.
        - Он, наверно, к доро… - начал Шатун, но Виктор крутанулся к нему:
        - Следи за домом! Вот все, что от тебя требуется! - Громко щелкнули крышки бинокля. Их не закрыли, вбили в борта объективов. - Что за люди… Детский сад, штаны на лямках… При этом каждый себя Фейнманом мнит, не меньше… Аналитики доморощенные, в хрупь нахрапом…
        Смотрел он уже на меня. Я оглянулся на дом. Кавказца не видно. Молоденького красавчика тоже. Свет в окнах не вспыхивает, никто шум не поднимает.
        Но это не значит, что они не вышли все вместе, тихонько, через черный вход… С оружием. С паучихой, что еще хуже. Может быть, и с волком - новым. А может быть, и с тем…
        Я тряхнул головой. Не сходи с ума! Но…
        Я глядел в темноту, правее холма, где вдали проходит дорога, где сейчас была литая тьма, пытался различить шум машины. Проехала? Встала?
        Дождь скрадывал звуки. Ни огонька там. И
        это плохое место.
        Гош, Гош, что же ты задумал? А может быть…
        Я поежился. Может быть, это не он задумал. А та сука, что приезжала. Вовсе не спала она, а прекрасно заметила Гоша. Разом проникла в него, все увидела, все поняла, все сообразила и потому не стала трогать его. Дала Гошу вернуться. Чтобы мы думали, что ничего не случилось. А теперь они возьмут нас в клещи. Удавят всех. Чтобы ни один не убежал.
        А может быть, она не только прочла Гоша, но и прибрала его к рукам?.. Быстро, даже не останавливая машину. Такая сильная, что сразу смогла его сломать. Прибрала к рукам, и не по своей воле Гош вернулся. А теперь не по своей воле ушел - как раз тогда, когда Виктор потянул нас уходить. Ушел, чтобы мы чуть задержались. Ждали, когда Гош вернется, а он вернется не один, а…
        - Вон, - шепнул Шатун, вскинув руку.
        Справа, сильно правее холма, далеко?далеко, показалась красная точка. Пропала, но рядом подмигнула другая такая же, пропала, снова показалось, вынырнула и вторая… Габаритки. Далеко?далеко за деревьями.
        Слева, между стволов деревьев, где тень холма легла границей между тьмой полной и мраком с куцыми отсветами далекого фонаря, влажно блеснул плащ Гоша.
        - Не паучиха, - сказал Гош.
        Виктор ответил не сразу. Голос его был хуже ледяного дождя.
        - Ну, допустим. А если бы это была паучиха?
        Но Гоша?то ему не пронять. Гош просто отмолчится. Когда можно ответить, а можно и промолчать - Гош всегда выбирает промолчать. Говорит, только когда без слов не обойтись.
        - Была бы паучиха, тогда бы и проверили… - пробурчал Гош.
        Я поглядел на Гоша, пытаясь разобраться в его лице. Похоже, и он не выдерживает. Даже он. Как и я, и Виктор, и Шатун. Тоже сам не свой, раз на риторические вопросы отвечать начал…
        - Но если это не паучиха, а жаба… - начал Шатун.
        - Я лишь сказал: допустим!. - оборвал его Виктор. - Я не сказал, что это не была паучиха! С чего ты взял, что эта сука его не заметила? Лишь потому, что он не заметил ее касания?.. - Виктор раздраженно выдохнул. - Пойми, мы с такими еще не сталкивались! И я не знаю, на что они способны. И Гош не знает! Может быть, она его прекрасно заметила? Еще в первый раз! Когда проехала мимо него к дому. Оттого и уехала она так быстро - получаса не прошло! Не маловато для ритуала, а?.. Вот?вот. Подумай. Что, если она его сразу заметила? И сейчас опять заметила, но пропустила… Чтобы был уверен, что она уехала. А может быть, она его еще и тихонько подтолкнула к уверенности, что она жаба. А? Об этом ты подумал, мишка?оторва?
        Я поежился. Мне вдруг стало холодно.
        Этот пижон может мне не нравиться, но голова у него соображает. И если его логика дает то же, что и мои предчувствия… Я очень хотел надеяться, что это мое предчувствие - лишь отзвук удара паучихи, но…
        Нет, нет, нет! Не надо сходить с ума!!!
        Я стиснул кулаки. Чертова сука! Неужели я для нее как тот мальчишка, которого она отдала подружке? Всего одно касание - и я уже как дрессированный мышонок? Куда подтолкнули, туда и семеню, поджав хвостик?..
        - Так что все, господа охотники, - сказал Виктор. - Объявляю на сегодня сезон охоты…
        - Гош? - позвал я, и голос показался мне чужим.
        Я не различил, кивнул ли Гош, но в темноте металлически заскрипело, будто на болт навинчивали ржавую гайку. А потом тихонько застучал ритм, набирая силу, раскрываясь всеми тремя линиями - и щелканьем, и колокольчиками, и почти свистом, - выводя пролеты ритма.
        - Гош, не дури… - сказал Виктор.
        Гош не остановил. Ритм совершил круг, началось заново. Пропитывая мои мысли, мышцы, удары сердца… и наполняя меня самим собой.
        Тем, каким я должен быть. Хотел быть.
        Сколько раз я слышал ее? Тысячу? Десять тысяч? Малую долю перед атаками, куда чаще там, в городе. От этого ритма веяло домом - моим настоящим домом - домом Старика и им самим. Его цепкая рука сильнее моих двух. Внимательные глаза. И запах старых книг из его кабинета, мешающийся с ароматом чая, тихий звон чашки о блюдце, спокойствие, уют и уверенность, что все будет так, как должно быть, потому что иначе и быть не может…
        Я оглянулся влево:
        - Шатун?
        Его лицо едва угадывалось в темноте, но мне показалось, что он покосился на Виктора…
        Но через секунду голова дернулась: вверх и вниз.
        - Тогда держись за мной.
        - А мне ваша честь какое место отведет в предстоящей битве? - спросил Виктор. Голос выдавал усмешку. Все еще не верит, что мы начнем атаку без него.
        И пожалуй, тут он прав… Втроем мы… Тут и вчетвером?то…
        Я ответил как мог спокойнее, в тон ему, до обиды равнодушным голосом:
        - О чем вы, мой верный вассал? Разве вы не остаетесь ждать нас здесь? Потом расскажете Старику, что взяли на себя самое сложное, спасли нас от той дьявольски расчетливой суки, которая должна была вернуться, чтобы ударить нам в тыл, да испугалась одного вида вашей доблести.
        - Зубки режутся… - пробормотал Виктор с ленцой и скукой.
        Наигранной, надеюсь.
        Я шагнул вперед.
        Позади справа прошуршал по стволу дуба плащ - Гош. Слева хрустнула ветка - Шатун. А вот за спиной, где стоял Виктор…
        - Все, выключай шарманку, - позвал он прямо за моей спиной.
        Через секунду шкатулка смолка. Остались лишь шум ветра в ушах, хруст веток под торопливыми шагами да привкус ритма, все вертящийся в голове, пропитавший мысли, чувства, движения…
        Дубы кончились.
        Тяжелая, словно нефть, гладь пруда осталась позади, а касания все не было.
        Неужели Виктор был прав и они нас давно заметили? И та чертова сука сейчас вовсе не в доме, а где?то в лесу? А вторая вернулась и заходит на нас с тыла…
        И тут дохнуло холодом, словно лбом налетел на ледяную глыбу. Дохнуло и прошло дальше, как проходит дальше рука, случайно чуть задевшая что?то в темноте.
        Уходит, чтобы тут же вернуться!
        - Ритм! - рявкнул Виктор. - Держать ритм!
        Я и так выбивал его - внутренним слухом, мыслями, пульсом, каждым движением… Холодное касание вернулось. Накатило, стискивая виски ледяным обручем…
        И соскользнуло, как соскальзывает рука, промахнувшись мимо предмета.
        Гош, Виктор и Шатун тоже выводили ритм. Пропитались им, как и я. Все мы - четыре части одного, четыре копии, похожие друг на друга…
        Холодное касание попыталось сомкнуться на мне, ухватить мои мысли, желания, ощущения… и снова соскользнуло. На миг я почувствовал эхо ее самой - ее недоумение: что это?.. Мы двоились, троились, четверились для нее. Сливались. Выскакивали из ее хватки, как выскакивают четыре облитых маслом стальных шарика, когда их пытаются схватить одной рукой в темноте, все сразу, даже не зная толком, сколько же их…
        Я выводил ритм так точно, как только мог.
        Надвигающийся фонарь, режущий глаза… Ритм - и ее ледяные накаты, пытающиеся объять меня - всех нас…
        Ритм… Холодные порывы в висках…
        Все остальное, словно призрачное отражение на стекле. Фонарь… Пролетела и кончилась пустая полоса между прудом и домом… Ступени, ведущие на площадку перед входом…
        Опять холодное касание в голове. Только на. этот раз она не пыталась ухватить меня, а оттолкнула прочь, чтобы не мешался.
        В три прыжка я взлетел по лестнице под слепящий свет фонаря. Холодный ветерок в голове вообще пропал. Навстречу мне, по противоположной лестнице, взбежал Гош и вдруг встал.
        Три шарика она оттолкнула, а в последний вцепилась крепко.
        Его повело, словно после тяжелого удара в голову. Лицо потеряло выражение, глаза опустели, как у рыбы…
        Я почувствовал, как вдоль хребта вздыбились мурашки. Если бы она вцепилась не в него, а в меня… Вперед! Дальше!
        Я пнул дверь.
        - Шатун, со мной!
        И скорее почувствовал, чем услышал, - Шатун за моей спиной встал как вкопанный. Глядя не на меня - на Гоша. Он медленно крутился вокруг себя, вскидывая руки. Виктор, следом взбежавший по лестнице, влетел ему в спину, оба рухнули.
        Не глядя, я выкинул руку назад, вцепился в плащ Шатуна.
        - Держи ритм!
        Вместе с ним влетел внутрь. На миг глазам стало легче, фонарь остался снаружи и больше не слепил. Здесь был ровный свет, смягченный перламутровыми плафонами. И открытые двустворчатые двери, ведущие в заднюю часть дома. Огромный зал, который я успел лишь угадать, потому что в пяти шагах за дверями был кавказец. Бежал к нам, на ходу заряжая ружье. Внутрь ствола ушел толстый красный цилиндр, похожий на огромную распухшую батарейку, и еще пара была у него в руке.
        Он вскинул глаза, заметив движение…
        Я…
        Я ничего не успел сделать. Холодный ветерок вернулся, и теперь это было не случайное касание, как раньше, пока она путалась в нашем хоре и ее хватка соскальзывала с нас.
        Всего миг, а я уже чувствовал, как она забирает контроль над моим телом, над моими желаниями. Время вдруг стало рваным и путаным - обрывки фотографий, взбитые порывом ветра.
        Кавказец глядел на меня. Он остановился у входа в зал. Последний патрон заполз в ружье. Быстрое движение рукой вперед и назад. Клик?клик. Первый патрон занял место в стволе.
        А холодные поводья у меня в голове стягивались сильнее, путая мои мысли, разрывая на кусочки мою волю… Я с трудом удержал ее напор. Выправил там, где она смяла меня, собрался с мыслями…
        Ее движение было таким быстрым, что я едва его почувствовал. Я даже не успел понять, куда она целит, что она хочет со мной сделать, но сработал рефлекс. Три дня назад, когда я остался с ручной дьяволицей один на один, она ударила меня именно так. Тогда я едва успел сообразить, что же она сделала… Сейчас я уловил это лучше, но эту атаку я не смог бы остановить никак…
        Я и не пытался. Я вскинул глаза к люстре, свисавшей с высокого потолка. Уставился на дюжину слепящих электрических свечек, вцепившись в них глазами. На миг выкинув из головы все прочее: сбив с хода мыслей и себя, и ее, висевшую на хвосте моей души…
        Когда ее путы стянулись, чтобы раздавить меня, она промахнулась. Я не потерял свою волю, я все еще помнил, что должен сделать. Лестница, вон она, справа, и темный провал, ведущий вниз, к этой чертовой суке…
        Вот только кавказец уже вскинул ружье к животу, поднял ствол - огромная черная дыра.
        Я был прямо перед ним, в жалких десяти метрах. Идеально, освещенный, посреди совершенно пустого холла. Ни на полу, ни на стенах - нигде нет ничего, за чем можно было бы спрятаться…
        В спину уперся Шатун - мои пальцы, оказывается, все еще стискивали его плащ, хотя я давно забыл.
        Сука опять вцепилась в меня…
        Кавказец… Я словно вечность стою здесь, перед его ружьем, распятый как бабочка перед булавкой энтомолога…
        Надо уйти…
        Надо уйти, но мысли в голове путались. Вправо, влево - тут везде светло и негде спрятаться, он достанет меня, расстреляет, как в тире. И назад не дернуться - там Шатун, давая на мою руку, сгибая ее, все ближе ко мне, все еще двигаясь следом… А мое собственное тело, словно чужое. Холодные нити в голове, отрывающие меня от тела, рвущие на кусочки…
        Время стало медленным и густым, движения кавказца казались чудовищно, неправдоподобно медленными, но мои мысли были еще медленнее. Осталось только удивление, что я ничего не могу сделать. Никогда не думал, что я, охотник на тех, кто сильнее людей, умру вот так вот - уставившись на нацеленное на меня ружье, словно загипнотизированный удавом кролик.
        Я чувствовал, что должен что?то сделать. Что?то изменить. Спастись! Только дальше мысль обрывалась. Я был гостем в своих мыслях… Гостем, от которого оставалось все меньше и меньше. Меня лишили возможности управлять собственным телом, лишили возможности сообразить, что надо сделать, чтобы спастись, а теперь добрались и до моей воли. До того, что я хотел сделать. Меня стирали кусок за куском, пока совсем ничего не останется…
        Пальца кавказца на спусковом крючке не видно, но выше на руке, под кожей дернулась жилка, заставляя палец тянуть крючок. Вот и все…
        Что?то ударило меня сзади, я рухнул вниз, и что?то ужасно тяжелое обрушилось на меня сверху, вместе с оглушительным грохотом выстрела. В глаза брызнула вспышка. С треском лопнуло деревянное позади - закрытая половинка входных дверей получила заряд дроби.
        Эхо выстрела прыгало между стен из оштукатуренного камня, звеня в голове. Я вдруг понял, что еще жив. И, что еще важнее, я - снова я. Холодные путы в голове пропали. Мои мысли, мои желания, мое тело снова были моими.
        Шатун скатился с моей спины, я смог приподняться и уперся взглядом в кавказца.
        Если он и был разочарован или удивлен - я сам едва верил, что еще жив! - в его лицо это не просочилось. Рука с ружьем дернулась вперед и назад. Клик?клик. Новый патрон на месте.
        А я, приподнявшись на руках, глядел на него с пола. И Шатун слева от меня, тоже еще не вскочивший с пола. И где?то сзади Виктор. Вот кто толкнул Шатуна, свалил его на меня.
        Я не видел, угадывал его самым краем глаза: Виктор замер в дверном проеме, растопырив руки. Идеальная мишень. Да мы все трое - идеальные мишени в пустом тире, прекрасно освещены…
        Гулко щелкнуло, и свет вырубился. Так вот что он делал растопыренными руками! Искал выключатель!
        В наступившей темноте ослепительно полыхнуло пламя выстрела, ударил по ушам грохот и снова затрещала дверь. На этот раз заряд дроби вышиб из нее целую горсть щепок.
        Но, по крайней мере, все целы.
        И тут Виктор заорал.
        В первый миг я решил, что его зацепило. Но потом понял, что кричит он где?то сбоку, в нескольких шагах от двери, где я видел его в последний раз. Все?таки успел нырнуть в сторону. И кричит он не от боли, а от ярости.
        Теперь чертова сука вцепилась в него. Курочит и ломает…
        Пыхтя и постанывая, в дверь ввалился Гош - медвежий силуэт в отблесках снаружи.
        - Суку… - прохрипел он. - Где сука…
        Виктор уже не орал, выл сквозь стиснутые зубы. Почти безумно, но выл. Все еще держится и отвлекает суку от других…
        Клик?клик - из глубины холла, из темноты, куда не достают отсветы от фонаря снаружи. Новый патрон в патроннике.
        А Гош замер в дверном проеме, еще не оправившийся от удара чертовой суки. Пытаясь понять, что тут происходит, куда пропал свет, и откуда выстрелы, и почему орет Виктор…
        Я лягнул Гоша по ногам и откатился с того Места, где лежал. Туда, где видел Шатуна, когда свет еще горел.
        - На пол! - рявкнул я Гошу, а сам шарил руками.
        Что?то скользкое… Кожа мертвая - и кожа живая…
        - Эй… - голос Шатуна.
        Плащ… Складка… Вцепиться! Шаги спереди, на меня…
        Бум!!!
        По голове словно кирпичом врезали. Пламя от выстрела полыхнуло над макушкой, грохот ударил по лицу, в уши… Я едва различил вопль Виктора - на этот раз совершенно животный. От боли. На этот раз кавказец не промазал…
        И еще это значит, что чертова сука опять свободна и готова бить.
        Я вскочил, разворачиваясь вправо и таща за собой Шатуна. Где?то там лестница. Где?то там… Сквозь окна должны падать отсветы снаружи - достаточно, чтобы рассмотреть холл, найти лестницу, но перед глазами прыгала вспышка от выстрела.
        Тащить стало легче: Шатун встал на ноги.
        - Следом! - крикнул я, не отпуская его. - Не отрывайся! Только не отрывайся!
        Клик?клик.
        Пол под ногой вдруг кончился, я оступился и упал вниз, потеряв плащ Шатуна, - и тут сзади грохнуло. Ударило в стену надо мной, лопнул камень, с визгом срикошетили дробинки, загрохотали по изгибу лестницы, по ступеням… Щеку обожгло каменное крошево. Следом посыпались куски штукатурки, пыль, а за спиной рык кавказца.
        Не от боли, от ярости.
        Он не мог видеть нас, темнота и ослепительные вспышки выстрелов мешали ему никак не меньше. Но у него была его чертова сука. Которая чувствовала всех нас. Наши мысли, желания… Нашу боль, если есть.
        Клик?клик!
        Но я уже на локтях и коленях слетел на несколько ступеней ниже, следом топот Шатуна. Когда ударил выстрел, вспышки я не увидел - отгородил изгиб лестницы. Ногу обожгло дробинкой, сзади хлынула еще одна волна пыли от развороченной стены, но это все было уже неважно.
        Прямо передо мной, чуть ниже - полоса света.
        Попытавшись подняться, но не попадая в ступени, то и дело оскальзываясь, я ссыпался туда и врезал в дверь руками.
        - Не отставай! - назад, не оглядываясь.
        Скользнул в приоткрывшуюся дверь.
        Лабиринт колонн, красноватых отблесков - живых, колеблющихся - и подрагивающих теней… и холодного ветерка, что закружился вокруг меня вихрем, стягиваясь, набирая силу. Она почувствовала, что я ближе всех.
        Ледяные струи ударили в меня, сбив с мысли, вышибив из меня ритм…
        Не струи - струя. Она опять била так же, как била ручная дьяволица, когда крысы не нападали на нее и мы остались один на один. Лезла в ту же дыру в моей защите.
        С третьего раза я уже почти чувствовал, как именно они делали это… Я сосредоточился на этом кусочке, на этой пробоине, выталкивая холодные касания прочь, прочь, прочь, выравнивая себя.
        Только эта сука лезла не к моим пальцам, не к руке, нет, она не разменивалась на пустяки. Ей нужно было больше. Все! Сразу!
        Волнами на меня накатывало ощущение того, что вокруг уже не зал, в котором я был три дня назад и что?то рассмотрел, но теперь это не важно, теперь это было что?то чужое, распадающееся на колонны, на пятна света, теряющее цельность, значение, смысл…
        Что это? Где я? Кто я? Зачем?..
        Я знаю - зачем. Я иду к тебе, сука.
        Конец зала - туда. Ты там.
        Вперед!
        Она снова навалилась на меня, но я ждал ее. Я тянул свои мысли, свою волю вперед - сквозь ее ледяной шторм, рвущий меня на клочки.
        Хаос вокруг - я сам снова обретал форму, сливался в привычный мир, с порядком и смыслом. Вытолкнул.
        Я вытолкнул тебя, сука! Вытолкнул начисто! Лишь едва?едва, как далеко эхо, долетали отзвуки ее собственных ощущений. Удивление… Растерянность…
        Да она паникует!
        Ты боишься, тварь! Боишься и растеряна!
        Я успел сделать несколько шагов, прежде чем понял, что не смог. Нет, не совсем я выдавил ее из себя. Что?то она успела сделать. Где?то всадила в меня крючок, зацепилась и теперь легко скользнула по этой ниточке опять в меня. И взялась за меня по?настоящему.
        Теперь это был не сметающий ледяной шторм, нет. Я чувствовал, как ее холодные щупальца скользят в меня, осторожные и внимательные, что?то отыскивая, выщупывая…
        Я понял, куда она лезет… Понял, но слишком поздно.
        Туда, где все мои приемы почти ничего не стоят. Туда, откуда я не смогу выдавливать ее - мне не во что упереться, не за что зацепиться. Три дня назад она врезала по мне, когда я был беззащитный. Пробила меня, как бессловесного зверя, и на этом месте я еще долго не смогу выстроить оборонительных укреплений…
        Ее холодное дыхание - прямо сюда, выхватывая из моей памяти миг, который я забыл, потому что несся сквозь листву, ничего не соображая…
        Нет, нет, нет!!!
        Кажется, я взвыл так, как выл Виктор там, в темноте возле двери. Стискивая зубы, напрягая все силы. Заставляя себя не думать о страхе. Забыть страх! Забыть тот день. И забыть, что вообще есть оно, это место - плохое место.
        Нет ни места, ни мира, ничего - есть лишь этот свет от свечей и тени. И я. И чертова сука, которую я должен достать… И больше ничего нет. Никаких мест.
        На миг я смог убедить себя в этом - потому что холодные щупальца перестали давить здесь, скользнули дальше.
        На миг накатило облегчение. Я сообразил, что почти не дышу, и втянул полную грудь воздуха. Сам того не заметив, я почти остановился… Вперед! Я уже близко! Это уже середина подвала, вот?вот появятся камни алтаря и свечи!
        А потом я понял, куда она скользнула. Не в сторону, а глубже. Под это воспоминание… Все еще лезла в мою память, той же тропинкой, опять в то, что я старался забыть, только еще глубже…
        Запах горелого жира.
        Он и раньше был здесь, но я его почти не замечал. Не до него… Но сейчас он заполнил мои ноздри, стал реальнее всего, что я чувствовал. А подвал, колонны…
        Подвал, колонны, дом в дубовой лощине - это все был сон. Всего лишь сон. Я понял это в одном мгновенном приступе отчаяния. Мне все это привиделось, привиделось за один миг - это всего лишь сон. А реален лишь этот запах горелого жира, запах свечей. Свет этих свечей…
        Сотни свечей.
        Чуть подрагивающие огненные язычки со всех сторон от меня.
        И холод. Я совершенно голый, и мне жутко холодно.
        Непонятные слова, плетущиеся в медленный распев, усыпляющий, окутывающий все вокруг туманом, сбивающий мысли…
        …грохот выстрела, налетевший откуда?то сзади. Этоже…
        …но это тень, призрак, ничто. Есть только голубые глаза на прекрасном лице и твердые соски, упершиеся мне в грудь.
        И еще что?то сзади, где я не могу видеть. Что?то стискивало меня за волосы. Дернуло мою голову выше - и что?то блеснуло снизу, под моей шеей. Прижалось. Холодное и острое.
        Я хотел вырваться, хотел отскочить, но все, что у меня получилось, это задрать голову еще выше. Там, над свечами, из темноты выплывало что?то покрытое шерстью и два глаза горящие огнем.
        Я различил черный нос, полоску рта, бородку… Козлиная морда с красными, будто огонь, глазами. Рога отливали желтоватым, похожие на два маленьких бивня, растущих почему?то из лба…
        Они могли бы быть другими - куда больше, и закрученными, словно штопор. И без сколов…
        Я вдруг понял, что рога и есть такие - винтовые. И морда куда больше. И…
        Рога простые, я видел их, различал каждый изгиб, каждый скол, но и те, другие рога, не пропали…
        Морда была не одна - их было две, и словно не настоящие, а во сне… И свечи, и напев, и рука, сжавшая мое горло, - на миг мне показалось, что все это лишь кошмар… Я вдруг понял, что ножа под моей шеей нет, нет его, нет!
        Холод навалился на меня с новыми силами, сжимая, словно тиски, но я знал, что могу его стряхнуть с себя, как остатки сна, только ледяные путы были сильнее. Что?то тянуло меня, загоняя обратно в замерзающее тело, окруженное свечами и непонятным распевом. Нож впился в мое горло. Боли почти не было, но что?то теплое, почти горячее заструилось по моей коже. Это реально! Только это и реально.
        Но за миг до того, когда ничего, кроме этого, не осталось, я перестал сопротивляться ледяным путам. Перестал вырываться. А вместо этого потянулся сам, потянулся вместе с путами, увлекая их за собой, чуть в сторону. Совсем чуть?чуть, но мне ведь далеко и не надо… Лишь чуть?чуть дальше… Туда, где…
        Половина свечей погасла, остальные метались, как сумасшедшие, а женщина была на полу, прижатая к нему тремя гарпунами. Стальные пики с крючьями проткнули ее живот насквозь, но крови почти не было…
        Все дрогнуло, поплыло, пропадая…
        Ледяные путы уже не стискивали меня, обвисли, а я все тянулся, увлекая их за собой, к телу женщины на полу. К каждой малейшей детали, что отпечатались в моей голове. Она снова была реальна, прямо здесь, передо мной. Как подогнулась ее нога, рассеченная на колене, но и там крови не было. А ее руки все еще сжимались, длинные ногти скребли по полу. Этот звук… Я так хорошо его помню…
        И выражение ее лица - даже сейчас она не верила, что может умереть. Что это произойдет с ней. Что это происходит с ней… Это не со мной! Со мной такого не может быть! Это же я! Я! Я! - кричали ее голубые глаза, но и это уходило, гасло, затягивалось мутью. Ее грудь, испачканная моей кровью, больше не вздымалась. Пальцы все медленнее скребли пол, все медленнее, медленнее…
        Я снова стоял в подвале.
        В голове пусто и легко. И странное ощущение, что миг назад по вискам изнутри проехалось что?то холодное и шершавое, судорожно отдергиваясь.
        Не что?то, а кто?то.
        Еще шаг - и из?за колонны показался край алтаря, первый огонек свечи.
        С каждым мигом, с каждым шагом мне было легче. За колонну! Дальше! Быстрее, пока сука не пришла в себя!
        Здесь все было в крови. Тела не видно, но я знаю, чья это кровь… Его кровь была на полу, на каменных глыбах алтаря, на серебряной плите поверх них. Свежие брызги на козлиной морде над алтарем. И корочка застывшей крови на коже чертовой суки.
        Она стояла на четвереньках на алтаре совершенно голая. Вся в крови. Длинные волосы растрепались. Чужая кровь застыла в них, превратив в слипшиеся космы. Ее лица почти не видно - только блестят глаза из?за полога волос. Она смотрела на меня, но словно бы не видела…
        Предчувствие накатило на меня. Еще сам не понимая, зачем - только зная, что так надо, сейчас же! - я отшатнулся, и мимо моих глаз пронеслась стальная молния.
        Рука с ножом провалилась в воздухе, не встретив цели. Человек, вложивший в удар всю силу, пролетел мимо меня, нож лязгнул о каменную колонну. Человек влетел в нее лбом, бедром задев меня, лишив равновесия.
        Блондин, про которого я совершенно забыл… Тоже голый, тоже испачканный в крови.
        Грохнулся коленями мне на носки, а я вцепился в его плечо, стараясь устоять на ногах, отталкивая его. После такого удара о каменную стену долго в себя не приходят, а он не боец, на минуту про него можно забыть, сейчас главное сука, до нее надо добраться, а все остальное потом… Но блондин не орал от боли, и отшвырнуть его прочь не получилось.
        Свежая кровь залила его лоб, но он даже не зашипел от боли. Из его горла вырывалось только шумное дыхание. Его рука вцепилась в мое запястье.
        Я дернулся, вырываясь - до чертовой суки всего два шага! - и понял, почему совсем не чувствую ее.
        Шатун держался там, где ему и был велено. Сразу за мной. Отстал всего на пару шагов и даже про пистолет не забыл. Курносый был в его руке, и он мог бы выстрелить в чертову суку - ему до нее пять шагов, невозможно промахнуться. Но и ей до него было пять шагов…
        Он еще сопротивлялся - в его глазах был испуг. Он чувствовал, что она ломает его.
        Она сильнее, чем он мог бы выдержать. Но он все еще сопротивлялся. Она не смогла сразу заставить его захотеть делать то, что ей нужно. Этого он ей не дал. Но его защиту она разметала в клочья…
        Шатун замер. Лицо - безжизненная маска манекена. Только глаза остались живыми, и там был ужас. Он понимал, что она делает с ним. И понимал, что теперь уже не в силах помешать ей…
        Его правая рука напряглась так, что костяшки побелели, пальцы казались деревянными. Двое боролись за то, кто будет управлять этими мышцами, и рука разгибалась маленькими судорожными рывками. Чуть приподнимала пистолет - и застывала… И снова приподнимала пистолет. Ствол Курносого уже глядел мне в бедро…
        Я попытался отскочить в сторону, но блондин висел на моей руке. Я пытался вырвать руку, разжать его пальцы, но это было бесполезно. Чертова сука держала их обоих - и Шатуна, и блондина. Его мышцы тоже были напряжены до судорог. Мне казалось, что я чувствую, как они звенят и как его пальцы вот?вот раздавят мое запястье, оторвут кисть.
        А рука Шатуна поднималась. Курносый глядел мне в живот. Рука замерла, напряженная, неподвижная. Как и все его тело. Лишь его глаза и пальцы на рукояти Курносого еще жили…
        Указательный палец дергал курок, но не нажимал до конца. И я видел в его глазах, чего это ему стоило. Указательный палец дернул курок сильнее, еще сильнее…
        Я перестал разжимать пальцы блондина - все равно бесполезно. Я вцепился в его волосы, дернул голову на себя, а потом рванул к колонне. Врезал виском о камень. И еще раз, и еще! Пока его глаза не закатились, а пальцы не ослабли. Я выдернул из них руку и в тот же миг забыл про нее.
        Боль налетела справа, оттуда, где стоял Шатун. В ухо будто вбили гвоздь, а огонь окатил щеку, висок, глаз… Я заорал, слепой от боли и грохота.
        Я знал, что он будет стрелять снова. Я мог бы дотянуться до его руки и попытаться выбить пистолет… Но не это я должен был сделать.
        Спиной к Шатуну и шаг к алтарю.
        Она смотрела на меня сквозь черные сосульки волос. В ее глазах удивление…
        Второй выстрел обрушился на меня сзади. Горячие крошки пороха ужалили в шею, по спине ударил, прямо в почку…
        Я тоже ударил. Вложил в удар всю силу, все свои семьдесят килограммов, помноженные на толчок ног. Пальцы зазвенели от боли, а чертову суку сдуло с серебряной плиты. Она грохнулась на пол, несколько раз перекатилась и замерла, уткнувшись лицом в руки.
        И мир стал легче.
        Дышать стало легче. В голове легко и ясно, все тело словно невесомое…
        А в следующий миг боль вернулась. Щеку жгло. Господи, как больно… Словно кипятком обварило…
        А ведь это только раскаленным газом из ствола. Не самое страшное, что бывает от выстрела. Колени вдруг поплыли куда?то сами по себе, и я схватился за алтарь, чтобы не упасть. Оглянулся.
        Шатун так и стоял. Курносый в его руке все еще глядел в меня. Лицо застывшее, а глаза мутные?мутные… Кажется, в конце она все?таки достала его. Поимела не только тело, но и его самого. Заставила захотеть то, что нужно было ей.
        Палец снова вжал курок, и я зажмурился от грохота и вспышки выстрела.
        А Шатун вдруг пробудился. Он затряс головой, стиснул виски кулаками, все еще мотая головой, а когда поднял на меня глаза, это был прежний Шатун. Потрясенный, растерянный, жалкий, но все?таки прежний. Свой.
        - Она меня… - пробормотал он, и его губы тряслись. - Она… Я не смог… Она…
        - Все в порядке. - Я заставил себя улыбнуться.
        - Но я стрелял… - Его глаза опустились вниз. Он глядел на край плиты, залитой кровью, где я прижался животом. Он стрелял с двух метров, а с двух метров не промахиваются. А потом в спину. Прямо в почку. Он отшвырнул пистолет и рванулся ко мне. - Господи! Я сейчас…
        Я поднял руку, останавливая его.
        - Потом… Там ребята…
        Я чувствовал себя слабым, уставшим так, будто на мне поле вспахали, а потом выжали всю кровь, до последней капли, но дело еще не кончено. Вон он, пистолет, который бросил Шатун. Мой милый Курносый. Я заставил себя оттолкнуться от алтаря и выпрямился.
        - Но… - Шатун глядел на мой живот. Плащ в следах крови. На меня - не веря.
        - Потом, - сказал я.
        Обошел его, нащупывая в кармане «снежинку» с пятью патронами. Вот ты где, кисточка стальных виноградин. Подобрал Курносого, ткнул клавишу выброса барабана. Старая обойма с двумя патронами и тремя гильзами вылетела и лязгнула о камень под моими ногами. Сразу и не различить, где тут патроны, а где расстрелянные гильзы… Над краем гильз пули не выступают, надо заглядывать внутрь. Три гильзы уже пусты, а в двух других должны быть красноватые втулки. Но и эти два мне не нужны.
        Я бросился назад, к началу подвала, на ходу впихивая в каморы ту обойму, которая была в Курносом, когда я сюда приехал. С черными окатышами пуль над верхушками гильз.
        Стараясь не задеть дверь - скрипов сейчас не надо! - шмыгнул на лестницу. Остановился, ослепленный темнотой. Сзади был жаркий свет стен свечей, а здесь ни черта не видно…
        Наверху кто?то стонал, и еще какой?то звук. Шумное дыхание, возня… Прямо за изгибом лестницы. У самого ее начала.
        Я тихонько взвел курок и двинулся вверх, стараясь не шлепать по каменным ступеням.
        Засопело громче, натужнее, перешло в рычание и вдруг оборвалось с хрустом. Я сморщился. Ненавижу этот звук.
        Но внутри отпустило. Хоть и ненавижу, но знаю, что это такое. Я опустил пистолет и стал подниматься, уже не боясь неловкого звука. Темнота распадалась на куски. Вот светлее, конец лестницы.
        В холле по?прежнему не горел свет, но в окна падали золотистые отсветы фонаря. На полу, прямо у лестницы, растянулось тело кавказца. Щека уперлась в паркет, шея вывернута под невозможным углом, но ему уже все равно.
        Гош стоял над ним на четвереньках, тяжело отдуваясь. Поднял голову, мутно глянул на меня, развернулся и также на четвереньках, едва переставляя руки и ноги, двинулся назад.
        Виктор лежал тут же, навалившись на ноги кавказца. Гош перевернул его на спину, и Виктор зашипел сквозь зубы.
        - Извини, - пробормотал Гош, взял его за воротник и потащил к стене.
        Я прошел к дверям, нащупал выключатель. Вспыхнул свет.
        Гош привалил Виктора спиной к стене и стал расстегивать жилет и рубашку. Виктор взвыл сквозь зубы. И было отчего. У кавказца?то патроны были не холостые. Слава богам, что заряд только задел нашего пижона, кажется. Живот, по крайней мере, цел. Правда, весь правый бок и рука…
        Виктор завыл, когда Гош стал сдирать рукав, отдирать рубашку от бока. Стараясь не глядеть туда, я достал фляжку с коньяком, открыл и приложил к губам Виктора. Он вцепился в нее целой рукой, опрокинул, и его кадык жадно запрыгал.
        - Не все, - сказал Гош и отобрал фляжку. Нюхнул из горлышка и, кажется, остался доволен. Кивнул сам себе и щедро плеснул остатками на оголенный бок.
        Виктор взвыл в полный голос, врезал по фляжке, та с жестяным грохотом покатилась по паркету, - да только она и так уже была пуста.
        - Тихо, тихо… - бормотал Гош.
        На меня вдруг навалилось отупение.
        Не знаю, сколько это все длилось - с того момента, как мы почувствовали ее первое касание, и до тех пор, как хрустнули позвонки кавказца. Разум говорил, что пара минут. Ну, три. Пять от силы.
        Только тело было тяжелое?тяжелое, а в голове было ватно, мутно. Едва волоча ноги, я добрался до фляжки, поднял ее, не очень?то понимая, зачем это делаю - неужели нет дел поважнее? Надо чем?то помочь Гошу, принести ему что?то, наверно, чтобы Виктора… Но мысли путались. Глаз зацепился за фляжку, и я подобрал ее. Мое. Надо подобрать.
        Повертел ее в руках, с трудом соображая, что с ней надо делать теперь - надо сунуть в карман, вот что. Но что?то с фляжкой было не так.
        Наверно, с минуту я вертел ее в руках, прежде чем понял, что надо закрыть крышку. Вот так, да. Теперь с фляжкой все в порядке, и она удобно войдет в карман…
        Я шагнул к стене, привалился спиной и сполз на пол Совершенно без сил.
        Господи, как же эта сука измотала?то меня, оказывается. Сломать не сломала, но пока ломала мою защиту много чего покорежила, похоже. До гипоталамуса добралась или еще глубже что?то задела. Не знаю, где именно, но сбила она все настройки моего организма. Тело было неподъемное и чужое…
        Зато впервые за последние дни я чувствовал легкость на душе. Полную. Совершенную. Абсолютную!
        Где?то на донышке все еще гуляло предостережение: это плохое место, очень плохое. Эхо самого первого удара чертовой суки…
        Но сама сука уже никогда и никому не сделает ничего плохого. Мне в том числе. И если раньше я уговаривал себя в этом, мог лишь хотеть этого, то теперь я это знаю, абсолютно точно. И где?то в подсознании, где раньше гуляло это предательское эхо, подтачивая меня изнутри, теперь дул ровный теплый ветер, выдувая из меня чувство страха. Лодочка пережила шторм, расправила паруса и набирает ход на ровном попутном ветре. Потрепало здорово, но худшее уже позади, и трудяга?подсознание уже правит снасти и наводит порядок в трюме. Что нас не убивает, делает нас сильнее.
        Я оказался сильнее ее. И, надеюсь, не только ее… Уверен в этом!
        Я заметил, что Гош озабоченно покосился на меня. С трудом заставил себя мотнуть головой - не бери в голову, все в порядке. Паучиха не жаба. Пусть не сразу, но нервы успокоятся и тело придет в норму. Должно.
        - Крамер…
        Я повернул голову. Виктор подмигнул мне.
        - Здорово ты ее, Храмовник, - хмыкнул он и тут же сморщился от боли. - А ты, оказывается, не такой уж щенок, Крамер.
        Я удивленно глядел на него.
        - Девушка в самом деле ничего себе попалась, - говорил Виктор. - До сих пор не верится, как ты ее там, внизу, в упор смог удержать. Она меня тут?то чуть по стенке не размазала, до сих пор все в голове плывет…
        - Больше в городе сиди.
        Виктор вздохнул. Печально покивал:
        - Ага… Клыки отросли, а лапы?то еще косолапят… Если ты не понял, Храмовник, мы сейчас прошли по самому краешку. По самому?самому. В следующий раз все может быть совсем иначе.
        Я дернул плечом. Слышал уже это все, и не один раз. Надоели эти трусливые отговорки…
        Виктор разочарованно покачал головой. Поглядел в сторону.
        Я тоже. С лестницы послышались шаги - тяжелые. Не усталые, не грузные, а именно тяжелые, далекий грохот подступающей грозы… Шатун шел ощерившись, на скулах пятна румянца. Выставив руку. На длинной ладони с жилистыми пальцами - та «снежинка» с тремя гильзами и двумя патронами.
        Он остановился, переводя глаза с нас на холостые патроны и снова на нас. На меня.
        - Это же…
        - Спокойно, мишуля! - рявкнул Виктор, в его голос вернулись стальные нотки. - Не клюй Храмовника, он сегодня больше любого из нас сделал!
        - Это же холостые! - взревел Шатун.
        - Конечно, холостые, - сказал Виктор. - А ты думал?
        - Я… - Шатун замолчал, стиснув челюсти, лишь желваки гуляли под кожей.
        - Ты, ты… - невозмутимо говорил Виктор, спокойно, размеренно. - Вот и она тоже думала, что ты. А теперь подумай, что было бы, если бы она на тебя с револьвером не переключилась? Она меня по стенке чуть не размазала, и это еще здесь, на подходах… - Виктор поглядел на меня.
        - Холостые… - сквозь зубы шипел Шатун.
        - Холостые, холостые… - пробормотал Виктор. Прищурился, вглядываясь в меня. - Храм Храмыч, У тебя щека обожжена, что ли? - Виктор снова поглядел на Шатуна. - Значит, в упор стрелял… Учти, холостые патроны еще никого не убивали. А вот если бы ты знал, что они холостые… И она знала бы, что это холостые… Если бы она заставила тебя не стрелять, а кулаком Храмовника? В затылок? А?
        Я поежился. Шатун и так?то меня выше, и в кости шире, и тяжелее килограммов на сорок. А эта сука заставила бы все его мышцы напрячься так, как он сам никогда не смог бы их напрячь, даже если бы очень захотел. И звезданул бы он мне своим кулачищем в затылок…
        - А еще лучше рукоятью, чтобы с гарантией, - заметил Виктор.
        - Но вы же меня вслепую! Использовали!.. Будто я не с вами шел, а…
        - Не ори, Шатун. Да, использовали. Надо было, и использовали! И вслепую, да! Потому что мы здесь не в бирюльки играем. А на войне как на войне. Тут все средства хороши… Какой бы толк был от твоего пистолета, если бы ты знал, что патроны холостые? Да она бы поняла это в первую же секунду, как взяла тебя под контроль!
        - Нет! Я бы…
        - Ой, не надо! - поморщился Виктор. - Ты… Ничего бы ты не смог. И я бы не смог. И он! - Он ткнул в Гоша. - И он! - В меня. - Не думать о белой обезьяне не так?то просто, когда на нее все ставки, а на кону твоя жизнь…
        Шатун раздраженно выдохнул, но Виктор невозмутимо продолжал:
        - А заодно запомнишь, что значит идти с оружием против них.
        - Старик и так мне все объяснил!
        - Объяснил?то объяснил… Только наверняка ты думал, что это не про тебя. Что это для прочих, для слабаков. А вот ты?то, если б уж крайний случай, ты бы смог противостоять ее воле. Пошел бы с оружием и хлопнул бы ее раньше, чем она тебя заставит сунуть ствол себе в рот и на курок нажать. Скажешь нет? Не было у тебя такой мыслишки?
        - Нет, - сказал Шатун. Мотнул головой для убедительности, но на скулах опять проступил румянец.
        Виктор лишь хмыкнул.
        - Вот?вот. Именно так ты и думал. Так что заодно и урок тебе будет.
        - Но я…
        - Всех так использовали, - осторожно вставил я.
        Виктор, наверно, уже почти не помнит, каково это. Его по жесткой схеме пользовали, когда меня с ними еще не было. А вот я?то помню. В последний раз такой трюк делали именно со мной. Хотя кажется, что было это не два года назад, а в другой жизни…
        Но я еще очень хорошо помню, каково это. И черт его знает, что больнее: знать, что какая?то сука может загнать тебя в дальний угол в своем собственном теле, оставив лишь наблюдать, как твоя собственная рука наводит пистолет на твоего друга, или вдруг сообразить, что те, кому ты верил, кого считал братом по оружию, тихо хмыкали за твоей спиной, пока ты пунцовел от гордости, что тебе поверили самую важную роль…
        Шатун удивленно развернулся ко мне:
        - Всех?..
        Я кивнул.
        - Меня?то уж точно.
        - Все через это проходят, - сказал Виктор. - Не всегда в первую охоту, правда… Но тут уж другого выхода не было. И так?то по самому краешку прошли. Считай, это твое боевое крещение было…
        Виктор вдруг нахмурился. Шатун издал какой?то невнятный звук. Гош вскинулся.
        Я тоже почувствовал.
        Виски стянуло холодком, а в голове стало тяжелее. Мысли словно застревали в чем?то густом и вязком…
        - Она жива! - воскликнул Шатун.
        Через миг удивление на его лице сменилось яростью. Кулаки сжались так, что в правом жалостно скрипнули друг о дружку патроны, с хрустом лопнула тонкая «снежинка». Он швырнул остатки о стенку.
        - Все еще жива, сука…
        - Но не опасна, - сказал Виктор спокойно. Усмехнулся: - Расслабься, Шатун. Все нормально.
        Я отлип от стены и поднялся.
        - Сейчас доделаем, - сказал я и пошел к лестнице.
        Странно. Всего несколько минут назад я казался себе бессильным стариком, а теперь чувствовал себя так, будто проспал часов двенадцать: свежим, бодрым и. внимательным. Даже обожженная щека не так уж болит. Наверное, потому что освободился от того трусливого шепотка, не оставлявшего меня ни на минуту. В этом все дело.
        Шатун нагнулся за дробовиком, разжал кулак кавказца - мертвая рука все еще стискивала пару красных цилиндров. Зарядил их в ружье, передернул затвор.
        - Я с тобой.
        - Закатай губу, желторотик, - посоветовал Виктор.
        Шатун удивленно обернулся к нему.
        - Это его сука, - сказал Виктор. - Он ее нашел, ему и убивать.
        - Но…
        - Потом поймешь, - сказал Гош.
        Я едва слышал их - уже спустился по лестнице. Снова перед дверью в подвал, в тени и красноватый свет свечей…
        На этот раз я вошел не спеша. Прикрыл дверь за собой. Сейчас мне нужна тишина. Тишина и сосредоточенность.

* * *
        Холодок в голове был уже не просто густой смолой, отяжелявшей мысли. Теперь этот холодок обретал форму. Из него вылеплялись ледяные щупальца.
        Еще не выйдя к алтарю, я увидел ее сквозь колонны.
        Она уже не валялась, словно тряпичная кукла. Она стояла на четвереньках возле алтаря и мотала головой, будто собака, вытряхивающая воду из ушей, - только очень медленно. Вдруг вздрогнула всем телом, почти уткнувшись лбом в пол. С шумом втянула воздух, и ее снова скрутило…
        Удар не прошел для нее даром. Ее мутило, и мутило тяжело.
        Она подняла голову. Очень медленно, но уже не так бесцельно, как мотала головой, не зная, куда деваться от боли и тошноты.
        Левый глаз заплыл - вся щека вспухла сине?багряным, но правый уставился на меня. Ледяные щупальца у меня в голове обрели силу и уверенность.
        Я улыбнулся.
        Отбить эту атаку было совсем нетрудно. Сейчас ей не то что с чужими мыслями управиться, ей бы свои собрать.
        - Уйди, - прохрипела она.
        - Когда?то приходится отвечать. За все, что делаешь.
        - Не подходи…
        Я медленно шел к ней. Наконец?то не крался, не бежал, не спешил. Шел так, как удобно мне. Подошвы постукивали по каменному полу, в гулкой тишине подвала звук долго не умирал. Прыгал между каменными колоннами, сводчатым потолком и полом, превращаясь в неразборчивый шорох, словно шум далекого прибоя. Вымывая из меня страх перед этой тварью.
        Страх, поселившийся в тот день, когда я крался по этому же подвалу, крался едва ступая, затаив дыхание и боясь лишний раз вдохнуть, с ужасом прислушиваясь к эху своих шагов, похожему на стук когтей за спиной…
        Я шел медленно. Пусть это выйдет без меня. Пусть.
        Она облизнула губы, оттолкнулась дрожащими руками и поднялась с четверенек на колени. Стиснула пальцами виски. Ее правый глаз внимательно следил за мной.
        Холодные щупальца в голове задвигались быстрее.
        Но я успевал выталкивать их. Успевал поправлять все, что она изменяла во мне - пыталась… Я подходил к ней, и с каждым шагом щупальца наливались силой, но я держался. Я шел к ней.
        Она никак не могла сосредоточиться, скоординировать свою атаку. Выстреливала разными приемами, но ее ударам не хватало силы. Она продавливала мою защиту, но лишь самую малость. Не успевала развить успех. Я реагировал быстрее.
        - Не подходи ко мне…
        За ее касаниями я чувствовал отголоски ее эмоций. И сейчас там было…
        Улыбка растягивала мои губы, и я ничего не мог с этим поделать. Она боялась меня.
        Она продолжала атаковать, щупальца раз за разом обвивали меня, пытались зацепиться во мне, стянуться, разорвать мою защиту, но я без труда сбрасывал их. Раз за разом.
        И шел все медленнее и медленнее. Я не спешил добивать ее. Сама того не ведая, она давала мне то, чего мне не получить больше нигде.
        Сейчас она не пыталась управлять своими слугами, не пыталась взять контроль над кем?то, кроме меня. Один на один. Она и я. И сейчас у нее было время, чтобы вспомнить все, что она умеет… Я дал ей это время. Я не спешил.
        Я хотел, чтобы она показала все, на что способна.
        Сложные, хитрые атаки - только слабые, медленные, неточные… Как неуловимые финты мастера?шпажиста в замедленном показе.
        Если бы не сотрясение мозга, я бы ни за что не справился ни с одним из этих приемов. Но сейчас я различал каждое движение ледяных щупальцев, каждого по отдельности и всех вместе, понимал то, что она пыталась делать, и даже успевал сообразить, как с этим бороться… И запоминал. Все, что она делала. Каждую мелочь.
        Жизнь не кончается сегодняшней ночью. Для меня не кончается. Мне еще придется сталкиваться с этими чертовыми суками, с холодным ветром в голове, с цепкими и Рвущими на части ледяными щупальцами…
        Давление вдруг пропало.
        Ее пальцы бессильно сползли по щекам, руки упали вниз. Она засмеялась сквозь зубы. Сначала едва?едва, а потом захохотала, закинув голову, обреченно, не скрывая отчаяния. Смеялась над собственным бессилием. Потом, не переставая смеяться, уронила голову на грудь…
        Я остановился над ней.
        Она медленно подняла лицо.
        Очень серьезное. Ни злости, ни презрения. Лишь холодная отрешенность.
        - Хорошо, делай свое дело. Только, ради всего, что тебе дорого, сделай это быстро. Там, на алтаре, лежит нож.
        Она наклонила голову вбок, откинула назад волосы, обнажив шею. Жилка пульсировала под кожей.
        Я усмехнулся:
        - Вы меня с кем?то путаете, сударыня. Я вовсе не святоша. Не рыцарь и не джентльмен. Я - охотник. И от лишней удавки для твари вроде тебя никогда не откажусь.
        Она медленно?медленно подняла голову. В голове потянуло холодком. Она не давила - просто шла, куда ее пускали.
        Я пускал ее к тому, что сейчас будет.
        На миг я встретился глазами с ее правым глазом - и ее лицо исказилось. Может быть, там было презрение. Может быть, отвращение. Может быть, отчаяние…
        Не знаю. Ее кулак выстрелил в меня сильно и резко. Но я ждал чего?то такого. Дернулся в сторону, защищаясь рукой, и кулак не ударил меня в пах, как она целила. Только я забыл, что левая рука у меня сейчас не в лучшей форме…
        Кажется, я взвыл от боли - не знаю. Боль в руке ослепила меня.
        А она уже вскочила на ноги и навалилась на алтарь, пытаясь дотянуться до ножа. И дотянулась бы, если бы не сотрясение мозга. Ее шатнуло в сторону, рука с длинными ногтями, сейчас черно?бурыми от засохшей под ними крови мальчишки, царапнула пластину в десяти сантиметрах oт ручки ножа.
        Стискивая зубы, чтобы не выть от боли в левой руке, я шагнул за ней следом, навалился на нее, не давая двинуться, а правой рукой схватил за волосы. Намотал их на руку до предела, до скрипа, не давая ей даже шевельнуть головой.
        - Сволочь!.. - взвизгнула она.
        Вцепилась в мою руку, всаживая ногти, но мою кисть защищали ее же волосы, а запястье под толстой кожей плаща. Даже Харону она была не по зубам, а тут всего лишь какие?то жалкие ногти.
        Она попыталась упереться ногами, но каменные плиты были ровные и гладкие. Я легко тащил ее. Прочь от света, от сотен пылающих свечей, окруживших алтарь и козлиную морду. Мимо первой колонны и левее. Туда, где, как я помнил, в полу крышка погреба.
        Она рычала, пыталась вырваться, но не могла даже отодрать мою руку от своих волос. Я повалил ее лицом на пол, придавил коленом в спину. Отпустил ее голову, но поймал руку и вывернул. Левой рукой уже вытащил моток лески. Накинул ей на руку петлей, потом скрутил вторую руку. Прижал их, запястьями к локтям. Еще одна петля лески…
        Старательно стянул ее руки леской. От кистей до локтей. Будто невидимая муфта за спиной, не выпускающая руки. Подтягивай ноги под себя, не подтягивай, а вывернуть руки так, чтобы они оказались впереди, невозможно.
        - Нет… Не надо… Нет… Прошу тебя…
        Она побывала там, куда я пустил ее. Она увидела, что я хотел ей показать. Она знала, что ей предстоит.
        Лягнула меня ногами, но я легко уклонился. Откинул крышку погреба, схватил ее за волосы и потащил вниз. Грубо, но аккуратно. Не для того я ей связывал руки, чтобы сейчас случайно размозжить ей голову о каменную кладку или уронить с лестницы. О нет…
        Она отвадила от этих мест всех, кто мог мыслить. Людей, животных, птиц… С ней были лишь двое ее слуг да прирученный волк. Но и их здесь больше нет. Она здесь одна. Она может кричать, может выстреливать своими ледяными щупальцами так далеко, как только сможет, но ее никто не услышит, она никого не зацепит.
        Она будет одна, со связанными руками, в каменном мешке. До конца своей жизни. Несколько мучительных дней, пока жажда будет медленно убивать ее…
        - Нет, не надо… Прошу, нет…
        Да, сука. Да.
        Мне нужно воспоминание этого.
        Слишком много я ношу в себе того, чего никогда не хочу вспоминать, - предательская червоточина во мне. И любая чертова сука, если сможет, изо всех сил ткнет туда своим ледяным пальчиком, бередя рану, заставляя проваливаться в застарелый страх.
        Когда пропускаешь такой удар, остается только одно спасение. Убежать от памяти нельзя, но можно соскользнуть - не совсем туда, куда хочет скинуть чертова сука. Можно повернуть туда, где ее обдаст страхом. Где она сама дрогнет, невольно дернувшись прочь…

* * *
        Я выбрался из погреба, толкнул крышку. Тяжелая дверца из дубовых досок гулко ухнула, отрезав причитания суки. Словесные. Те, что ледяным ветром в висках сами стихли раньше. Ей хватило двух картинок, которых она не ждала и не желала.
        Все?таки есть хорошее в старых домах: на крышке был засов, и не какая?то символическая защелка в гвоздь длиной, а кованый брус в локоть. С трудом вошел в тугие дужки. Ну, теперь?то точно не выберется, даже если каким?то чудом избавится от лески.
        Вот и все…
        После удара суки левая рука опять разболелась. И еще я вдруг почувствовал, как сильно здесь пахнет горелым жиром. И это не свиной жир, нет. Человеческий. Это я точно знаю… Гадкий запах, и словно оседает во рту. Я потянулся к карману, где фляжка, чтобы сделать глоточек и перебить мерзкий привкус, но фляжка была пуста.
        На серебряной пластине под козлиной мордой лежал нож, до которого она не дотянулась. Я шагнул к алтарю, взял нож. От сотен горящих свечей поднимался теплый воздух, смрад горелого жира здесь был еще сильнее. Я ткнул кончиком ножа в фитиль крайней свечи, утопил нитку в лужице расплавившегося жира на вершинке свечи.
        Стал гасить свечи одну за другой.
        Козлиная морда взирала на меня с колонны, странно живая в свете свечей. Конечно же, игра света и полутеней. Будь она живой, морда, по крайней мере, была бы расстроенной. Неважно сегодня для вас обернулось, а, козлорогое? Но морда была спокойна и благодушна.
        Хотя… Если подумать, с чего бы этому козлу выглядеть расстроенно? Это ведь хозяйка дома ему жертвы приносила, а не он ей прислуживал… Может быть, тот, кому поклонялась эта чертова сука, - он если и отвечал ей на жертвоприношения, то без всякой признательности, на одном холодном расчете. Баш на баш. Как хозяин к дойной корове… Но ведь с коровы, кроме кровавого молока, один раз можно поиметь и мяса.
        Если так, то у козлины сегодня воистину сытный день. Сначала жизнь мальчишки, потом жизни двух слуг, а теперь еще и десерт - медленная смерть самой суки… Вот уж этим?то блюдом тебе, образина, до сих пор не доводилось полакомиться, а?
        Морда глядела на меня, и то ли игра теней была тому виной, то ли мое расшалившееся воображение - да только морда явно усмехалась. И не злобно, а почти по?дружески. Как прощаются с приятелем, ожидая встретиться снова, если не завтра, то через пару дней. Мы с тобой, парнишка, встретились раз - и ты подарил мне волка и зажигал свечи на моем алтаре; встретились второй раз - и ты принес мне еще три жизни; и хоть теперь ты гасишь мои свечи, но я на тебя не в обиде - с нетерпением жду следующей встречи, которая обязательно будет…
        Я тряхнул головой. К черту эти свечки, к черту эти глупости! Я отшвырнул кинжал и шагнул к изголовью алтаря. Присел перед полочкой в основании. Вытянул книгу и, даже не разглядывая ее - будет еще время, насмотрюсь! - развернулся и пошел прочь.
        Но дошел только до первой колонны. Остановился над телом блондина.
        Он так и лежал под колонной. Одна рука вывернулась, другая поджалась под грудь так, что живой человек не выдержал бы и минуты. Через всю голову застыли струйки крови из разбитого темени. Глаза открыты, но зрачков не видно, закатились. Одни белки.
        Мертв. Я его так бил головой о камень, что любой человек бы…
        Человек… Любой… Я хмыкнул. Слишком хорошо я помнил, как здесь вел себя простой волк, над которым поработала чертова сука.
        Я присел, положил книгу на пол и взял его за руку. Пульса нет, рука уже холодная, будто с мороза. Но…
        Я покосился на крышку погреба. Поглядел на тело блондина.
        Жить нормальной человеческой жизнью он уже не будет, это ясно. Но ногти и волосы продолжают расти даже у трупов. А мышцы, если в нужном месте прижать контакты, будут сокращаться даже у отрубленной ноги или руки…
        Я снова посмотрел на крышку погреба. Самой паучихе ее не открыть, конечно. Та кованая задвижка удержит внизу слона. Но это если он внизу…
        Я вздохнул. Осторожно сунул книгу под мышку левой руки, а правой взялся за запястье блондина и потащил его к дверям.

* * *
        После горелого смрада в подвале свежий воздух опьянял. Даже сырость и навязчивый привкус прелой листвы не портили этот воздух.
        - Туда, - кивнул Шатун.
        Он повернул чуть правее, я повернул вместе с ним. За нами шуршало по листве тело блондина. Я тащил его за одну руку, Шатун за другую. Тащить мог бы и один, но вдвоем все равно удобнее. Правильнее.
        Над задним выходом тоже была лампа, ее зажгли, но света от нее было едва?едва. Тускло синела в темноте стена конюшни. Раньше конюшня, теперь с одного бока гараж, где синеет новая краска, а с другого развалюха… Нам туда. Вдоль черного от времени кирпича, едва выступающего из темноты, к дальнему углу.
        А Шатун?то на меня все еще дуется. С таким же успехом дать ему пистолет мог бы Виктор. Или Гош. Но дал я, и дуется он на меня…
        - Борь…
        - Да ладно, - отмахнулся он. - Я все понимаю. Это я сам чего?то… Просто в первый раз… А главное, не думал, что она так легко…
        Бухнул выстрел. Совсем рядом, за углом конюшни.
        - Сюда тащите, - позвал Гош.
        Мы свернули за угол, продрались между голых кустов.
        Та полянка. Я здесь уже был. Дождь отяжелил опавшую листву, холмики выступили отчетливее. А с краю, на конце раскручивающейся спирали, в земле была еще черная дыра. Из нее торчали густо поросшие волосом руки кавказца. Мала ямка для него оказалась…
        Над ним стоял Гош с дробовиком в руках. Рядом Виктор. Его правая рука белела в темноте, - пока я разбирался с сукой, Гош успел сделать ему перевязку, и вполне профессионально.
        - Так вот чего он тут ходил, - пробормотал Шатун. - Копал яму…
        Виктор кивнул:
        - Для мальчишки. - Дернул головой в сторону - у стены конюшни стояла лопата. Рядом лежало испачканное в крови тельце.
        Кожа белая?белая, до синевы. И весь он скукоженный, ссохшийся, плоть натянулась на кости затвердев. Руки, ноги - словно от гипсовой статуи. Ни кровинки.
        Виктор шагнул ко мне и выхватил книгу.
        - Эй!
        - Не блажи, Храмовник…
        На меня он уже не смотрел. От света здесь было одно название, но он все же пытался что?то рассмотреть, ласкал пальцами резной переплет, будто надеялся хоть так разобрать, насколько же он «живой». У них со Стариком это общая любовь, копаться в сучьих книгах.
        Гош тронул меня за плечо. Кивнул на тело блондина, потом на яму.
        Стараясь не смотреть на то, что осталось от головы кавказца после выстрела дробью в упор, мы с Шатуном протащили тело блондина через яму, пока он не оказался на кавказце. Сказать, чтобы он упал в яму, - нет: ямку копали на куда меньшие размеры, и всего на одно тело.
        Гош ногой запихнул руки блондина в могилку, затем кое?как впихнул туда и ноги. Приставил к голове дуло…
        Я отвернулся. Грохнул выстрел.
        - Теперь мальчишку, - сказал Виктор.
        - Нет! - сказал Гош.
        - Что - нет?
        - Не в одну же могилу их… - пробормотал Гош. - Его - и этих…
        - Ему уже все равно, - сказал Виктор.
        Гош тяжело поглядел на него.
        - Нет, я не возражаю. Копай, если хочешь. Вот лопата… Гош, перестань валять дурака!
        Гош опустил на землю ружье, присел над мальчишкой и осторожно взял его на руки, словно тот еще что?то мог чувствовать. Повернулся, на краю могилы на миг замер, сморщившись.
        Я в могилу не смотрел, но вполне себе представляю, что осталось от головы блондина.
        Гош шаркнул ботинком, присыпав листьями изголовье могилы. Осторожно уложил мальчишку…
        А я глядел на полянку с дюжинами холмиков, и почему?то мне казалось, что что?то я не доделал. С чертовой сукой разделались, с ее слугами тоже, книгу забрал, но что?то я не сделал. Хотел сделать, да забыл.
        Стукались комья сырой земли, с чавканьем втыкался в землю штык лопаты, я пытался вспомнить и никак не мог. Может быть, и не было ничего такого? Просто кажется, что забыл? Вроде дежавю наискось?..
        Наверно. Наверно, так.
        И все?таки чувство было неприятное, как ноющий зуб…
        Вдруг стало темно.
        Я поднял голову, огляделся. Оглянулся на дом.
        Оттуда не падало ни лучика света. Дом стал темным, без единого огонька. Луны тоже не было, и вокруг было темно?темно. Только звезды над головой, а все вокруг - едва различимые тени… Все?таки скоро рассвет. Теперь, когда фонарь погасили, небо на востоке было светлее.
        Выходит, несколько часов здесь провозились. Кто бы подумал… Здорово она меня зацепила, тварь. Всех нас. Вроде ничего и не делали, а времени ушло…
        - Эй! - Виктор подтолкнул меня плечом. - Уснул? Пошли, Храмовник.
        Могилка превратилась в маленький курган из земли и листвы. Гош и Шатун уже шагали к дому. Виктор шел за ними, я двинулся следом.
        Обошли дом вокруг правого крыла. Вышли к пруду, теперь нам лучше всего было вправо и через дубовую рощу, к краю лощины, к ожидающим по ту сторону машинам… Но Гош остановился. Обернулся ко мне, мотнул головой на парадный вход.
        Теперь фонарь там не горел, не слепил глаза. Не шуршали листья под спешащими ногами, не сеялся дождик - тихо?тихо…
        Между висков гулял холодный ветерок. Бесцельный, не пытающийся что?то изменить во мне. Но вместе с этим ветерком накатывало отчаяние и безысходность. Холодная, тоскливая, страшная…
        Гош глядел на меня:
        - Так и оставишь?..
        Я замешкался.
        На миг мне захотелось вернуться и просто добить ее. Охота охотой, но всему есть пределы…
        Но под этой жалостью к ней - и презрением к себе, что делаю это, - было еще что?то.
        Что? Я знаю, что так правильно, но и это еще не все. На слой глубже было какое?то странное чувство, в котором я никак не мог разобраться…
        Виктор хлопнул меня по плечу:
        - Все верно, Храмовник. Лучше клыкастого щенка только клыкастый щенок без сердца.
        - Опасно, - сказал Гош.
        - Если те гости вернутся сюда вскоре или кто?то еще… - подал голос Шатун.
        - Не гундите, мишки, - сказал Виктор. - Все верно Храмовник делает. Правильно, что добивать ее не стал, а раненой подыхать оставил. Пусть помирает медленно. Зная, что умрет, зная, что будет умирать медленно… Лучше получше впитывайте, чтобы потом припомнить.
        Ранил? Я хмыкнул. Он слишком хорошо обо мне думает. Нет уж.
        Пусть помучается, сука. Пусть подыхает долго. С чувством, с толком, с расстановкой. От голода и жажды.
        И пусть эта моя жестокость отольется в еще один кусочек брони, когда мне придется встретиться с другой такой же тварью. Пусть обломает зубки об ужас своей предшественницы, сука. Об ужас, который станет предвиденьем ее собственного ужаса…
        - Опасно, - сказал Гош.
        - А волков бояться, так в лес не ходить, - сказал Виктор.
        Я вдруг вспомнил, что хотел сделать, да забыл.
        Глаза!
        Глаза этой козлиной морды. Рубины, гранаты или что там таксидермист вставил вместо глаз. Хоть пластинки из красного пластика, все равно. Надо было выколупать их ножом. Очень мне этого хотелось - еще в тот, первый раз.
        Но не возвращаться же теперь.
        Глава 5 КОНЕЦ
        За ночь небо очистилось. Ни единого облачка. И сияло солнце, пронзая все вокруг ослепительными лучами… Я знал это даже сквозь опущенные веки. Это теплое касание на лице… Господи, как же хорошо!
        - Влад… - Шатун осторожно потормошил меня за плечо. - Приехали.
        Я уже и сам проснулся, когда машина замерла, оборвав усыпляющее покачивание, а потом стихла и дрожь двигателя, к которым успел привыкнуть. Я пригрелся, не хотелось ни вылезать из машины, ни вообще двигаться.
        В голове удивительно свежо и чисто.
        Сколько я спал? Часа четыре, обратно мы ехали быстро… Но впервые за три последних дня я выспался по?настоящему.
        Наверно, потому, что теперь мне не снился тот чертов сон. Я вообще не помнил, чтобы мне что?то снилось… Разве что в самом конце всплыло лицо - мордашка второго близнеца, когда его увозили…
        Наяву я не видел это лицо так близко - никак не мог. Сто с лишним метров было до него. Но во сне его лицо было совсем близко, он смотрел на меня. И его глаза… Эти были мои глаза - тогда в зеркале, когда проклятый сон вернулся ко мне три ночи назад…
        - Влад? - снова тихонько позвал Шатун.
        Словно к маленькому малышу, о котором надо заботиться… Я не выдержал, хмыкнул.
        - Что? - Он тоже улыбнулся. Неуверенно.
        Видать, не слишком веселая усмешка у меня вышла.
        - Пошли, - сказал я.
        Первым выбрался из машины. Воздух обжег меня даже холоднее, чем было ночью. А может, просто я разнежился в тепле машины.
        Я зевнул, от души потянулся, хрустя суставами. Встряхнулся.
        Это даже хорошо, что свежо, - будто холодной водой лицо сполоснул. Бодрость мне сейчас понадобится. Бодрость и решительность. Старик так просто не сдастся.
        Но теперь?то, после всего того, что там было… После того, что смог я, почти в одиночку прижав ту суку…
        Теперь ему некуда деваться. Должен признать, что мы можем продолжать охоту за городом. Можем - и должны.
        Так что уломаем. Хотя постараться придется…
        Гош и Виктор уже выгрузились из «лендровера» и ждали у крыльца. С первого взгляда казалось, что у Виктора обе руки перебиты: правая подвязана, а другую он сам согнул, баюкая книгу. Можно подумать, это он ее из подвала вынес…
        - С добрым утром, мессир Храмовник! Хорошо спал. Не иначе в прошлые ночи храброе сердце успокоиться не могло?
        Я прищурился, разглядывая его. А мне?то показалось, что после того, что там было, в нем проснулось что?то человеческое…
        В окне дрогнули полоски жалюзи. Старик нас заметил, сейчас откроет дверь…
        Он не только заметил, он даже в кои?то веки выкатил из дверей наружу. Сделал круг, цепко оглядывая каждого. Остановился перед Виктором:
        - Жить будешь? Будешь, вижу… - Но смотрел Старик уже не в лицо Виктору и не на перебинтованную руку, а на вторую.
        Подкатился в упор, почти наехав Виктору на ноги, вырвал книгу, жадно вгляделся в переплет. Под лучами солнца узор из стальных чешуек плыл, живой, затягивал взгляд.
        Старик плюхнул книгу себе на колени, откинул обложку, кончиками пальцев провел по странице, потом жадно зачерпнул сбоку, пропустил под пальцами плотные страницы, тяжело хлопавшие друг о дружку, совсем не так, как шелестит современная бумага из целлюлозы.
        - Молодцы, ребятки, молодцы… Ну, давайте в дом.
        И он первый укатил в дверь, через раз толкая рукой колесо и поправляя книгу, чтобы не слетела с колен.
        За ним шагнул в дом Виктор, потом Гош. Шатун покосился на меня, пропуская, но я еще постоял. Под солнцем, ярким и еще чуть греющим, несмотря на осень. Закрыв глаза, подставив ему лицо, - чтобы согрело кожу и забралось глубже, вытопило налет горечи.
        Конечно, Старик ждал книгу. То, что мы целы, все у нас получилось и книга наконец?то у него - это, конечно, хорошо, это главное… И все?таки он мог бы спросить и про мальчишек. Мог бы…

* * *
        А за порогом обрушилась тень.
        Не только потому, что солнце осталось позади, - это холодок на коже. Но и под кожей, глубже потянуло по вискам студеным ветерком, невнятно?тревожным.
        Ее эмоции. Ей не нравилось, что вокруг много людей, людей, которые умеют управлять тем, что у них в голове, не хуже, чем своими телами. Едва ли она отчетливо могла бы сказать, почему ей это не нравится, - связно мыслить она едва ли может. Лобные доли ей перебили. Но это шло из ее памяти.
        Именно такое скопление людей, умеющих сопротивляться, она должна была почувствовать в день, когда еще могла связно мыслить. Последнее внятное воспоминание ее прежней…
        - Я сейчас, - сказал Старик.
        Он снял со стола бутылку вина, пристроил ее в корзиночке сбоку на своем кресле?каталке, затем положил туда один из бокалов и выкатил из комнаты.
        Посредине стола высились высокие бокалы?тюльпаны из бордово?фиолетового хрусталя. Минуту назад - плотный круг из шести сдвинутых друг к другу. Теперь с брешью. Будто его ручная девочка не тренажер, а полноправный член нашей стайки. Можно подумать, она тоже в охоте участвовала…
        Тревога вдруг сменилась тихой волной… встречи? теплоты? дружбы?
        Странно, она должна бы ненавидеть Старика, ведь это он превратил ее в то, что она есть, но она радовалась, что он приближался к ней. Вообще?то она его постоянно должна чувствовать. Они же оба постоянно здесь, а длина дома слишком мала, чтобы заглушить его мысли. И все?таки она была рада.
        Или это уже от вина? Ее эмоции обволокли все вокруг приятной мягкостью… Стало почти как снаружи, где светило солнце, и не было места ни одной сумрачной мысли.
        А под этой теплотой встречи было и еще что?то. Куда более глубокое…
        Я подобрался и потихоньку выстроил защиту, чтобы не очень замечать ее эмоции. Она не давила, это были просто ее собственные эмоции, но в том?то все и дело. Будто подглядываешь за ней… За ней и Стариком…
        Борис тоже казался смущенным.
        А я вдруг сообразил, что ведь даже не знаю, как же она стала его девочкой.
        Когда я появился здесь, она уже была. И почему?то так я ее и воспринимал - как данность. Словно она была в этом доме и до меня, и до Старика. Появилась здесь вместе со стенами…
        Я хмыкнул. Странно, конечно, но раньше я об этом не задумывался. Старик тоже не рассказывал.
        Понятно, что должны были брать ее несколько человек сразу - иначе бы как такую взяли? Даже с перебитыми долями она слишком сильна, чтобы кто?то из нас мог выдержать ее в одиночку. Разве что Старик. Хотя… Черт его знает… Она ведь не пытается отбиться от него. Она просто живет тут, где?то в комнатах в той половине дома, как растение в кадке. Ни расчетов, ни планов, ни мечты. Лишь самые простые желания и эмоции. Она ведь не давит на Старика, вообще ни на кого не давит, пока ее не разозлишь крысами и той зеленой дрянью, что Старик варит из трав.
        Но что было потом? После того, как ее взяли?
        Почему именно ее Старик оставил в живых и превратил в обучающее пособие?
        Была ли она самой сильной из тех, кто ему встретился? Не знаю… Черт возьми! А я ведь не знаю толком даже того, какие суки им встречались до того, как я оказался здесь. Да если уж на то пошло, я не знаю даже того, во сколько лет Старик стал охотником! И как. И с кем. И кто его обучал. Не родился же он охотником?
        И почему он относит ей бокал вина, будто она одна из нас?.. Хотя… Может быть, бокал вина просто для того, чтобы она не тревожилась, не портила своими эмоциями наш праздник.
        Я отгородился от ее эмоций, но все равно чувствовал ее - весь мир стал мягче, добрее. Лучился радостью, как облитые солнцем голые березки за окном. Будто это я сам пригубил вина.
        Виктор не стал дожидаться Старика. Сбросил салфетку, прикрывавшую вторую бутылку, уже вскрытую. Разлил по пяти бокалам и поднял свой.
        - За охоту! - провозгласил он и пригубил. Отставив бокал, почмокал, ловя послевкусие. Поднял бокал на уровень глаз, подставил солнцу на просвет. Даже с перевязанной рукой и в разодранном на боку плаще он умудрялся выглядеть элегантно. - За нашу последнюю охоту!
        Он снова отпил маленький глоточек и зажмурился от удовольствия, а вот у меня удовольствие как корова шершавым языком слизнула.
        Последнюю?.. Вот тебе и союзничек в уламывании Старика.
        - А мальчишка? - спросил я.
        - Какой мальчишка? - Виктор посмотрел на меня так, будто и в самом деле не понимал, о чем я.
        - Второй мальчишка! Которого увезли!
        - Ах, это… - Виктор поморщился. - Забудь…
        - Да? - с вызовом ответил я.
        - Лучше забудь, - посоветовал Виктор. Без своего привычного высокомерия, непривычно мягко сказал. В самом деле посоветовал.
        - Это еще почему?
        - Потому, что там, где ты его найдешь, там?то тебя уж точно раздавят. Сам подумай. Мы вчетвером с этой?то едва справились, а какого уровня должна быть та…
        - Она жаба, - сказал я, но Виктор, не обратив внимания, продолжал:
        - …если мы даже не знаем, зачем ей понадобился мальчишка. Даже представить не можем.
        - Для чего и другим! Для ритуала!
        Виктор хмыкнул:
        - Ты точно выспался, Храмовник?
        Опять эта его фирменная усмешечка, будто понимает что?то такое, чего мне никогда не понять.
        - А для чего еще?
        - Вот и я говорю: для чего? Если бы ей нужен был мальчишка просто для ритуала, она поступила бы так же, как поступают все прочие жабы, когда им нужен мальчишка для ритуала… Как именно, думаю, уж тебе?то рассказывать не надо?
        …мать, замершая на стуле…
        …я очень хотел двинуться, но тело не слушалось меня, будто чужое…
        Я тряхнул головой:
        - Может быть, ты прав. Может, и не для ритуала. Ну и что? Она жаба!
        С жабами куда проще, чем с паучихами. С этим?то он не будет спорить.
        - У нее могут быть слуги, - сказал Виктор.
        - С жабой можно взять оружие… - осторожно вставил Шатун.
        Виктор резко развернулся к нему, вино в его бокале едва не перехлестнулось через край.
        - Тебе лично, мишка?оторва, еще за то оружие сейчас надают розовыми слонами…
        Шатун запунцовел и откинулся назад. Вжался в спинку кресла, словно хотел просочиться под обивку.
        Да уж. За то, что он так легко взял оружие, когда мы шли на паучиху, Старик его по головке не погладит… Старик ему год вдалбливал, что с оружием на паучих нельзя никак и никогда. Что бы ни случилось. Никак и никогда.
        - Но эта?то жаба, - сказал я. - На нее можно идти с оружием.
        - Эта жаба дружила с паучихой, Храмовник, - сказал Виктор. Фирменная ухмылочка всезнайки, снизошедшего до милости убогим духом, опять гуляла на его губах. - Отчего бы ей не дружить с еще одной паучихой?..
        В коридоре хлопнула дверь, послышался скрип колес.
        - Лучше забудь, - тихо бросил мне Виктор вдруг неожиданно серьезно. От его глумливой ухмылочки не осталось и следа. Он поймал мой взгляд, словно хотел дать знать что?то…
        И вдруг закрылся. Подобрался, уставился на свой бокал. Старик вкатился в комнату. Подозрительно оглядел нас:
        - Притихли?то как сразу…
        Он поставил на стол бокал с капельками вина и ополовиненную бутылку. Еще раз внимательно оглядел нас и приказал:
        - Рассказывайте.

* * *
        - Засранцы, - сказал Старик.
        Выслушал он молча, глядя в стол перед собой, лишь мрачнел все больше. Даже про бокал с вином забыл.
        Я про свой тоже. Мне кажется или в самом деле праздничные поздравления, толком не начавшись, перешли в разбор полетов?..
        Виктор рассказал все быстро, гладко и четко. Язык у него подвешен как надо. Когда надо, умеет четко и по делу, без ерничанья и выпендрежа. А некоторые детали, надо отдать ему должное, Виктор опустил. А кое?что подал так, будто само самой разумелось, будто так и должно было быть…
        Только Старика не проведешь.
        Очень медленно он поднял глаза на Гоша. Гош тут же уставился в стол, насупившись, будто перехватив у Старика эстафету.
        - Да?а, Георгий, - сказал Старик, - не ожидал от тебя… Зачем на дорогу полез второй раз?
        Гош заерзал на кресле, не поднимая глаз.
        - Чего молчишь? - спросил Старик.
        - Ну… - сказал Гош и снова замолчал.
        - Все понимал, значит? - покивал Старик себе. - Что было бы и с тобой, и с ними, окажись она тоже паучихой… Понимал, но полез… Это еще хуже.
        Гош закрутил головой, будто воротник ему жал, запыхтел. Взгляд на Старика не поднимал.
        - Не ожидал от тебя, - повторил Старик холодно. И поглядел на Шатуна. Тот заранее вжался в спинку кресла. - С оружием, значит? На паучиху? И пяти минут не поломавшись, когда они тебе револьвер совали?.. Ничему?то не научился. Здоровый лоб, а хуже дитяти малого…
        Старик перевел взгляд на Виктора, и Виктор тут же уткнулся в бокал с вином.
        - А ты? - спросил Старик. - Когда Гош вернулся с дороги, почему ты не увел их?
        Мы сидели здесь все четверо, так же, как были там, но почему?то Старик обращался к Виктору так, будто он в самом деле мог увести нас тогда. Можно подумать, Виктор нами командовал! Гош, между прочим, со Стариком даже больше, чем Виктор…
        - Ну эти ладно, хотя от Георгия я такого не ожидал… Но ты?то? Ты?то с головой! Должен был думать! Или такой же дурак, как они все?
        - Я пытался, - пробормотал Виктор.
        - Что? - прищурился Старик, подался к нему ухом. - Как?как? Пытался?..
        - Я хотел их увести, - тверже сказал Виктор. - Но…
        - Так почему не увел?! - рявкнул Старик. - Если понял, что все пошло наперекосяк, ни в чем нельзя быть уверенным и риск слишком велик! Если понял, то почему не увел?
        - Уведешь их… - буркнул Виктор и бросил на меня злой взгляд.
        - То есть ты пытался их остановить?
        - Пытался.
        - Это уже интересно… И кто же не согласился?
        Я думал, он опять поглядит на меня - на этот раз открыто. От этого пижона только этого и можно ждать…
        Но он не поглядел.
        - Кто первый пошел вперед, я спрашиваю?
        Все молчали.
        - Ну?!
        Не поднимая глаз от бокала, Виктор пробормотал:
        - Ну кто мог пойти вперед, когда ему сто раз объяснили, что нельзя…
        - Та?а?ак… - Старик медленно повернулся ко мне.
        Только я глаз не опущу! Если он думает, что я чувствую себя виноватым за то, что начал атаку - то он сильно ошиба…
        Я лишь наткнулся на его взгляд - и мои глаза сами собой уставились вниз.
        - Ты, - сказал Сатирик.
        Я заставил себя поднять глаза, выдержать его взгляд:
        - Но мы же смогли! Мы же все?таки смогли ее…
        - Щ?щенок!
        - Но…
        - Все! Теперь пока сам не приглашу, к моей девочке близко не подойдешь! Понял?
        Я опешил. К девочке?то почему? Как же я тогда тренироваться?то буду?
        - Ты меня слышал? - сказал Старик. - Чтобы потом без дурацких вопросов «почему?».
        - Но почему?! Мы же…
        - Потому! Если ты, щенок спесивый, сунешься за пределы еще раз, напорешься на такую же суку, но только теперь тебе не повезет и ты не сбежишь? Что тогда будет? Об этом ты подумал?!
        - Но я же…
        - Цыц, щенок! Ты… А кроме как о себе ты думаешь? Ну ладно, сам сгинешь. Своя жизнь не дорога, черт с тобой, горбатого могила исправит… Но только ты зря думаешь, что если ты не выберешься, то она тебя сразу прибьет. Зря!
        Старик от души врезал кулаком по подлокотнику, кресло жалостно заскрипело.
        - Что ты с ней делал, прежде чем бросить ее помирать? А?
        Я неуверенно поднял глаза. Вроде вот уж там?то я все делал так, как он учил… Он же сам… Вот и я… Не стал сразу добивать, а выжал из нее как можно больше ее сучьих ухваток…
        - Вот?вот! - сказал Старик. - Так и с тобой будет, когда попадешься. Если она тебя и прибьет, то не сразу. Сначала распотрошит.
        - На что я ей? Какие у нас особые приемы?.. Ну, шкатулка перед началом…
        - Да не на приемы она будет тебя потрошить! А на то, что ты знаешь. Про него, - Старик ткнул пальцем в Гоша, - про него, про него, про меня! - Его палец обошел всех по кругу. - Про всех нас! Вытащит из тебя все, что ты знаешь. И придет за нами. Когда мы меньше всего будем ее ждать. И передушит нас поодиночке, как котят. Всех. Это ты понимаешь?!
        - Но я же смог выдержать ее один! И потом, когда она выдавала все свои приемы… Я же все запомнил! И если я потренируюсь на этой, - я кивнул на левую половину дома, - с одной крысой, а потом…
        - Год к ней не подойдешь! - рявкнул Старик. - Понял?!
        Но на этот раз я выдержал его взгляд.
        - Подойду, деда Юра. Пустишь. Сам позовешь…
        - Это еще почему?
        - Потому что знаешь, что после этой ночи я на многое способен, если буду работать с твоей девочкой. Теперь я с ней, наверно, и без крыс смогу, один на один… И еще большего смогу добиться. Сам знаешь.
        - А тебе оно надо?
        - Тебе надо.
        - Да ну? - Старик ухмыльнулся.
        - Да. Потому что если они такие сильные, как ты говоришь… Что одна может приехать и как котят всех нас тут раскидать… Что мы будем делать, если одна такая случайно здесь окажется? Проездом. И кого?то из нас случайно заметит…
        Старик прищурился, но молчал.
        Я поежился. Но если отступлю сейчас…
        - На том уровне, какой у нас всех сейчас, она нас перебьет, сам говоришь. И что тогда? Она дальше уедет, но город?то пустой останется. Снова без охотников. И опять всякая мелочь появится. И даже здесь снова будут они…
        - А ты, значит, сможешь всех нас спасти? - усмехнулся Старик. Обвел остальных взглядом.
        Виктор ухмыльнулся в ответ. Поддакивая Старику, но только без обычного шаловливого блеска. Кажется, даже чуть неуверенно… Словно уловил в словах Старика что?то такое, что там было, но ни я, ни Шатун, ни даже Гош не замечали… А Виктор вот догадался, только на самом?то деле ему от этого не весело…
        Вот это меня напугало по?настоящему. Но отступать… Что там у него в глазах, могло и показаться. А если отступить сейчас, то все. Потом будет поздно. Это я знаю точно.
        Я посмотрел Старику в глаза.
        - Всех, конечно, не спасу, но сам спасусь. И вытащу всех, кого смогу. Может быть, придется убежать, но мы хотя бы сможем вернуться, когда она уберется отсюда. Живые. Обратно в город. И начать все заново. Чтобы город остался чистым.
        - Не много на себя берешь, Храмовник? - спросил Виктор. Хмыкнул мне пренебрежительно… но, кажется, было за его усмешкой что?то еще. Не оскорбительное вовсе, а… - Не надорвешься, Храмовник?
        - Не знаю, - сказал я. - Но знаю, что если буду заниматься с ней, и не раз в месяц, а раза два в неделю, то смогу гораздо больше. Тогда, может быть, смогу.
        - Звучит убедительно, Крамер… - сказал Старик. И что?то в его голосе мне не понравилось. И обычно он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил, а сейчас почему?то уставился на свою руку, на обрубки ног. - Очень может быть, что так оно и будет, если я допущу тебя до моей девочки два раза в неделю. Но…
        - Что - но? - быстро спросил я, пока Старик не передумал и не ушел в глухую оборону.
        - Но тогда?то ты ведь точно не усидишь в городе. - Старик поднял глаза. - Так?
        - Ну… - Я не удержал улыбки. Теперь уже я опустил глаза.
        Все?таки сдался Старик?! Неужели?! Даже не верится…
        - Так, - сказал Старик, подтверждая. И в голосе его не было радости. Тоска и обреченность.
        Я вскинул на него глаза: отчего он говорит так? Неужели он вовсе не сдался?
        - Ты не усидишь в городе. Но и выпускать тебя из города я тоже не могу себе позволить. И остается что?
        - Что? - переспросил я, холодея.
        - Остается единственный выход. Позволить тебе заниматься с моей девочкой, чтобы ты стал тем, кем ты, безусловно, можешь стать. Но при этом сделать так, чтобы ты не выбирался из города. Не мог выбраться из города, даже если я, Виктор и Гош одновременно свалимся в беспамятстве и не сможем за тобой следить. Гарантированно не мог.
        Я поежился.
        Покосился на Виктора - тот уже не усмехался. А когда наткнулся на мой взгляд, отвел глаза.
        - Это как же? - спросил я.
        - Очень просто. - Старик вдруг проворно перегнулся через подлокотник и стукнул ребром ладони мне по бедру, а потом по второму, будто отсекая. - Вот так! Обе! Будешь на колясочке кататься возле меня. Девочка моя тебе нужна? Два раза в неделю? Будешь каждый день рядом с ней!
        - Деда Юра…
        Я пытался поймать его взгляд, чтобы убедиться - он шутит! Он просто не может говорить это всерьез!
        - Сможешь заниматься с ней сколько хочешь. Вон там поселишься! - Старик мотнул головой на потолок. Второй этаж был пуст уже долгие годы. - А заодно точно будешь со мной, если какая?то сука случайно заявится в наш город. Вместе?то мы, дай бог, и правда выдержим…
        Он вдруг повернулся к Гошу, словно вопрос был решен.
        - Гриш, ты найдешь обезболивающее, или на водке продержится?
        А может быть, и не словно… Может быть, и не пугает он меня…
        Вопрос в самом деле решен.
        - Ты не сделаешь этого… - прошептал я.
        - Я не сделаю этого? - Старик опустил глаза, положил ладонь на обрубок ноги.
        Я сглотнул.
        Старик поднял на меня глаза. Холодные?холодные.
        - Шутки кончились, Крамер.
        Я молчал. И вокруг было тихо?тихо. Так тихо, что кажется, я мог слышать, как скребутся крысы в своих клетках в том конце дома.
        - То, что ты говоришь, - сказал Старик, - это верно. Все так и есть. Если будешь заниматься с моей девочкой регулярно, многое сможешь… Но и я, и ты сам знаешь: тогда ты точно не усидишь в городе. И я вижу лишь один выход.
        Я сглотнул.
        Посмотрел на Гоша, но Гош отвел взгляд. Виктор… Шатун, красный как вареный рак, глядел на свои стиснутые пальцы.
        Если Старик скажет, они это сделают. Сделают…
        - Ты все понял, малыш? - спросил Старик. В его голос вернулась капелька прежней теплоты. И еще там была горечь. Потому что сейчас он проявлял слабость. Делал не так, как подсказывал ему холодный расчет…
        Эта горечь напугала меня больше холода, что минуту назад был в его глазах.

* * *
        Старик давно укатил в кабинет, к книге этой чертовой суки, а я все сидел сам не свой, вывернутый наизнанку.
        Как в тумане слышал остальных - таких знакомых и почти чужих…
        - Так… - Голос Виктора. - Книжки мне сегодня больше не видать, это ясно как божий день… А вот сучий подарочек со мной еще надолго… - Он осторожно потрогал руку. Побаюкал ее. - Гош, сколько еще будет действовать та штука, которую ты мне вколол? Когда кончится?
        Гош задумался, покосился на часы. Разлепил губы:
        - Скоро.
        - Угу… А вторую подряд можно? Или…
        Гош мотнул головой.
        - Ясненько… Тогда подъем, Шатун! Труба зовет. Довезешь меня до дома, пока рука не разболелась.
        Неужели это конец?
        И накатывал стыд, жгучий стыд. Опять струсил, чертов маленький трус… А надо было идти до упора. Спорить до конца…
        Но готов ли я идти до конца? Или все еще надеюсь, что это был блеф?
        Только со Стариком шутки плохи. Он?то не шутил. Не шутил, черт бы все побрал! В этом все дело. Не шутил…
        И если сунусь из города, а он узнает… Он не будет ждать, когда я к нему явлюсь с покаянием. Нет, не будет. Не даст себе остыть, не даст жалости растопить себя.
        Он позвонит Виктору и Гошу, и они выловят меня. Сразу, как приеду в город. Гош открывает любые двери. И будет держать меня за ноги, пока Виктор будет связывать руки. А потом отвезут к Старику. Не знаю, кто будет пилить, может быть, Старик и сам будет пилить. Его одна рука сильнее моих двух…
        И от них не спрятаться. Гош умеет находить где угодно.
        Разве что бросить все и сбежать. И никогда не возвращаться сюда.
        Но… Но ведь в одиночку мне ни одной сильной суки не завалить! Даже эту, последнюю - в конце я был с ней Почти один на один… Почти. Но что было бы, если бы она вцепилась по?настоящему в меня не в подвале, а чуть раньше? На входе?..
        Сколько я стоял между колонн, почти утонув в воспоминаниях? Миг? Секунду? Минуту?
        Если бы кавказец не отвлекся на Гоша с Виктором, он бы успел подойти ко мне и всадить заряд дроби в упор. Сделал бы из меня решето.
        Или, если Старик прав, просто оглушил бы, а потом переломал руки?ноги, но убивать сразу не стал, и сейчас бы я не здесь сидел, а лежал в одной из комнат того дома, привязанный к кровати, как девочка Старика. А та сука не спеша вытаскивала из меня все, что я знаю…
        Черт возьми!
        Что ни делай выхода нет! Нет выхода! Никакого!
        Неужели это конец?!
        Я огляделся, пытаясь найти… Кого? Что? Гоша? Его взгляд? Не знаю.
        Наверно, да. Последняя надежда. Гош всегда прикрывал меня, даже против Старика…
        Но я был один в комнате. И даже стол убран.

* * *
        Внизу одной машиной стало меньше. Правда, пропала не синяя «девятка» Шатуна, а красная «итальянка» Виктора, такая же выпендрежная, как он сам, с закрывающимися глазками. Выходит, этот пижон совсем обнаглел. Мало того, что его довезут до дома, так потом еще Шатуну придется сюда возвращаться за своей машиной… А, к черту! К черту его, этого подлизу и подпевалу!
        Гош был еще здесь. Я бросился к нему, пока он не успел захлопнуть дверцу.
        - Гош! Но у нее ведь остался мальчишка…
        Но Гош, не останавливая движения, размашисто захлопнул дверцу перед самым моим носом. Только… Или показалось? Его губы…
        Джип заурчал и тронулся прочь, ноги обдало теплой струей выхлопа, а я все стоял, пытаясь понять - показалось или…
        Была ли то просто досадливая гримаса, или он что?то шепнул мне?
        Я обернулся к дому. В одном из окон неуловимо дрогнуло, краем глаза я зацепил какое?то движение, но что - не рассмотрел. Какая?то створка жалюзи, наверно. Придерживали, чтобы было лучше видно. Вон в том окне, кажется.
        Ну да. Там же кабинет Старика…
        Движение Гошевых губ вдруг сложилось: не здесь.
        Я потер лоб. Поглядел вслед «лендроверу».
        Я правильно тебя понял, Гош? Или зря обманываю себя надеждой?

* * *
        На выезде с пустыря на дорогу я чуть не проскочил задницу «лендровера», залезшего в кусты.
        Затормозил, сдал назад. Сердце било в груди сильнее, чем урчал двигатель «козленка». Подрагивающими пальцами вырубил мотор. Вылез.
        В осеннем воздухе, чуть мягко?прелом на вкус, резало табаком. Гош, прислонившись спиной к дверце, ритмично и глубоко затягивался, в несколько глотков приканчивая сигарету.
        Гош… Гош курил!
        Сладковатый запах, но в горле запершило. Я сглотнул. Неужели…
        Я ужасно хотел в это поверить и еще больше боялся ошибиться. На ватных ногах подошел к нему.
        Гош встретил меня мрачным взглядом, снова от души затянулся. И тут же, пока сигарета еще не догорела, закурил от нее вторую.
        - Ты же бросил, Гош.
        В молодости он курил, но потом бросил. Иногда мял сигарету в пальцах, нюхал, но и только.
        - Закуришь тут…
        - Гош, когда ты во второй раз бегал на дорогу…
        Я замолчал. Облизнул губы. На чьей он стороне? На моей или Старика?
        Может быть, это Старик ему сказал… Проверить. Понял ли я.
        Или не понял.
        Но если не сейчас, то когда?.. Господи, только бы не ошибиться. Только бы не ошибиться, господи…
        - Гош… Эта «ауди»… У нее же номер на заднице был подсвечен, да? Ты его рассмотрел, да?
        Гош шумно выдохнул, выплюнул окурок, швырнул на землю вторую сигарету, только что прикуренную, от души втоптал в землю. Поднял глаза на меня.
        - А зачем я туда лазил?
        Я открыл рот, но слов не было.
        Выходит, наш договор в силе? Он и дальше будет прикрывать меня? Несмотря на все, что только что было?..
        Гош поглядел на меня, покачал головой и цокнул. Безнадежно, как с малолетним идиотом. Но ничто в мире не могло быть лучше этого.
        - Гош… - только и смог выговорить я.
        Гош, Гош, милый Гош! У меня в горле застрял комок, в глазах поплыло.
        - Сиди в городе и никуда не высовывайся, - сказал Гош. - Никуда.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        Глава 1 ЧЕТВЕРТЬ
        Чертова луна…
        Саму ее с кровати пока не видно, но по стене справа вытянулась полоса холодного света. Скоро и сама луна покажется из?за рамы. С каждой ночью она висит перед моим окном все дольше и дольше, ярче и ярче. Уже не узенький серпик - увесистая половинка.
        И с каждой ночью я просыпался все раньше, лунный свет будил меня. Не помогали даже тренировки, если так можно назвать те выматывающие марафоны с железом, которые я устраивал в тренажерном зале.
        Два часа утром: грудь и ноги. Час перед обедом: пресс, спина. И три часа вечером: плечи и велотренажер. Каждый день.
        Мужики в качалке косились на меня, ухмылялись, хлопали по плечу: полегче, парень. Так мышечную массу не набирают. Надо давать мышцам отдохнуть день, а лучше два…
        Верю. Знаю.
        Но продолжаю делать так, как делал. Прорабатывать все мышцы за один день, и так ежедневно. И велотренажер. И молотить в грушу. Упрямо, до посинения, до полного изнеможения. До тех пор, пока после вечернего занятия можешь только плюхнуться на скамейку и тупо глядеть в стену, почти достигнув самадхи. Чтобы даже на мысли сил не оставалось…
        Первые дни это срабатывало, теперь нет.
        Тело подстроилось. Вместо двенадцати часов в первую ночь теперь я спал прежние девять. Раньше лег - раньше проснулся. Чертова луна будила меня.
        Ненавижу эти ночные лунные часы, а потом предрассветную маету, когда уже не уснуть. Тело больше не лежит пластом, ошалело переваривая вчерашние перегрузки, не утягивает в сон. В голове свежо, мышцы лишь приятно потягивает, как бывает всегда после хорошей тренировки.
        Даже рука почти прошла - чем сильнее нагрузка, тем быстрее заживают все ссадины и ранки. Тело в норме. А вот на душе…
        Гош, Гош! Где ты? Почему не звонишь, не заглядываешь?
        Неделю сижу, не высовывая носа из города, из дома - только в магазин да в качалку. Восемь ночей дома. Я не лез выслеживать ту суку, но я наделся.
        Гош сказал мне сидеть в городе. Это значит…
        Я хотел верить, что это что?то значит. Но девять дней…
        Девять дней ни визита, ни звонка.
        Не изменил ли Гош своему обещанию - не высказанному, но подразумевавшемуся? И подразумевал ли он вообще что?нибудь? Или мне только показалось - так сильно я хотел в это верить?
        Может быть, это все мне вообще приснилось… Привиделось в холодном свете луны, от которого во рту металлический привкус и никак не улечься в постели. Полоса света толстеет, крадется по стене, подбирается ко мне все ближе…
        Слева на столе замигал красный огонек. Кто?то звонил.
        И я даже знаю, кто. Знаю это, не поднимая трубки, не глядя на определитель номера.
        Виктор. Старик велел ему присматривать за мной - вот он и присматривает.
        Автоответчик перестал подмигивать, но через пару секунд опять замигал. Неутомимо. Минута, вторая…
        Ну?ну. И звонок, и звук я отключил. Хочет слушать гудки, пусть хоть до утра их слушает.
        Автоответчик все подмигивал красным огоньком. Виктор не сдавался. Упрямый, зараза. Но я еще упрямее.
        Я отвернулся к стене, чтобы не видеть назойливого огонька. Хочет проверить, что я не шляюсь где?нибудь за городом, чтобы потом доложить об этом Старику и заработать еще одно почесывание за ушком? Его выбор. Его право. Только помогать ему в этом я не собираюсь. Решил выслуживаться, так пусть посуетится. Пусть понервничает, сволочь…
        Я лежал, придавленный лунным светом, старался провалиться в сон, забыться, хотя бы просто ни о чем не думать, но это было не так?то просто.
        Если Гош… Если те его слова ничего не значили… Не значат…
        Что дальше?
        Сколько можно обманывать самого себя и ждать непонятно чего? Хватит! Надо…
        Только ведь Старик не шутил.
        Но и сидеть сиднем в городе день за днем, год за годом, все жизнь, до самого конца, - не выходя на охоту… Все зная, но ничего не делая…
        Хуже всего то, что тут и думать?то особо негде. Надо лишь выбрать из двух. Всего два пути. Только оба они… Про них даже не скажешь, что какой?то лучше. Про них Даже не поймешь, какой хуже. Какой сможешь вынести…
        Прямоугольник лунного света сполз на пол, за голову, и из?за рамы показался край луны.
        Нетерпеливая, настырная, лезущая в окно - и рвущаяся из?под терминатора. Уже перевалила за половину. Уже ближе к полнолунию, чем к новорожденному месяцу…
        Девять дней…
        Может быть, послать все к черту и рискнуть?
        Ну не могли же они все это всерьез? В самом деле? Ну не могли же. Не могли…
        Это всего лишь угроза. Всего лишь слова, пустые слова. Куда призрачнее снов, что приходят ко мне…
        Мальчишка… Я слишком хорошо знаю, что его ждет.
        Полнолуние - это тот предел, что отмерен ему. Еще шесть ночей, если считать эту. Пять дней.
        И я могу что?то сделать. Мог бы, если бы не сидел безвылазно, припугнутый. Запуганный. Трус.
        Я слез с кровати и стал натягивать одежду. К черту все их угрозы! И к черту Гоша, так и не выполнившего обещания. К черту их всех! Я буду делать то, что могу. То, что должен делать.
        Я сунул голову под свитер, но так и не натянул. По стене мазнули лучи фар.
        У соседей машин нет. У нашего дома вообще никто не останавливается, кроме меня и наших…
        Машина остановилась прямо под окнами. В ночной тишине через приоткрытую фрамугу было слышно тихое бормотание мотора. Хлопнула дверца, шаги.
        Приехал Витюша, не поленился. Решил проверить, просто так я не беру трубку, из упрямства, играя у него на нервах, или в самом деле смотался из города. Убедиться решил. Прежде чем закладывать Старику.
        Я замер, прислушиваясь. Ага. Угадал. Шаги по лестнице. Сюда.
        Тренькнул звонок. Тихонько так, ненавязчиво. Будто тот, кто пришел, уверен, что его ждут, и не хочет перебудить соседей, долго трезвоня посреди ночи. Будто ему уже бегут открывать.
        Ну?ну.
        Звонок еще раз тренькнул, но я не спешил. Ничего, постоит.
        Звонок коротко тренькнул в третий раз, а потом зазвенел не смолкая. Звук бил по нервам. Я сморщился и натянул свитер. Черт бы его побрал!
        Звонок зло трещал, не смолкая ни на секунду, но я не спешил открывать, еще злее звонка. Медленно нащупал в сумраке джинсы. Потом открыл шкаф, нашел чистую пару носков, не спеша натянул и только после этого пошел к двери. Неспешно. Стискивая кулаки, подрагивая от возбуждения, наполнявшего меня. Если он думает, что он сейчас мне что?то раздраженно гавкнет, а я это тихо проглочу… Я дернул запор, от души рванул дверь, готовый выдать все накопившееся, и - осекся.
        Яркий свет коридорной лампочки резал глаза, но этот тяжелый, высеченный из глыбы силуэт трудно не узнать.
        - Гош?..
        Я поморгал. Посторонился, пропуская:
        - Привет, Гош…
        Но он не вошел. Лишь разлепил губы:
        - Одевайся.
        Вид у него был мрачный донельзя, чтобы не сказать - злой.
        - Гош, что…
        - Быстро.
        Я сглотнул. Попытался разглядеть в его лице хоть что?то, но это был задраенный люк. Глаза - две стальные заклепки.
        - Быстрее.
        На негнущихся ногах я поплелся обратно в комнату. Виктор нажаловался Старику? Мог?
        Запросто, с этого предателя станется. Сказал ему, что телефон не беру, дверь не открываю. И тогда сейчас…
        Выволочка от Старика… в лучшем случае. А в худшем…
        Я не заметил, как оделся. Оказалось, что я снова стою в прихожей, уже натянув ботинки и застегивая плащ, и пялюсь на Гоша. И мне все больше не нравилось выражение его лица. Может быть, это и не злость - ожесточение. И Не столько на меня, сколько на самого себя - за то, что…
        Я облизнул пересохшие губы.
        - Гош…
        - Пошли, - сказал он. Развернулся и стал спускаться по лестнице.
        Едва соображая, что делаю, я кое?как запер квартиру и побежал следом.
        - Гош!
        Но он будто не слышал. Молча залез в свой «лендровер» и распахнул изнутри правую дверцу.
        Сам не свой, я забрался в машину. Словно под гипнозом.
        Если Старик решил, что время выволочек прошло и осталось только…
        Мне нужно бежать! Нестись прочь! Выскочить из машины прямо на ходу и бежать!
        Но я сидел, оцепенев. Ночные улицы проносились за стеклами - быстро, слишком быстро, хотя Гош и не гнал машину. И впервые мне было неуютно от вида ночного города, скользящего вокруг. Слишком быстро его улицы оставались позади.
        - Гош, куда мы едем? - спросил я. Голос показался чужим.
        Гош промолчал.
        От западной окраины, где стоит мой дом, мы уже добрались до центра и объезжали кремль. Еще два излома стены, и надо будет свернуть влево. Потом перелив улиц спального района, лабиринт гаражей, через пустырь - и дом Старика…
        Я не сразу сообразил, что мы пронеслись мимо нужного поворота, объезжаем кремль дальше.
        Лишь когда мы повернули прочь от стен на восток, оставляя дом Старика все дальше и дальше, направляясь к восточному выезду из города, до меня дошло.
        Я медленно, еще не веря своим глазам, обернулся к Гошу. Он ухмылялся.
        - Гош, сукин кот!
        Я от души врезал кулаком в его плечо. Но ему это было как укус комара, ухмылка только стала шире.
        - На нервах играл, гад! Сразу сказать не мог!
        - Дверь будешь веселее открывать, щусенок, - сказал он. - И трубку брать.
        - Так это ты звонил?..
        Мимо пронеслась заправка, которую я всегда воспринимал как границу города. Гош прибавил. Сейчас шоссе было совершенно пусто, мы стрелой мчались на северо?восток. К Москве.
        - Так ты нашел ее?..
        Гош кивнул.
        Просто кивнул! Спокойно и деловито. Словно речь шла о том, что его просили заехать в булочную за половинкой черного.
        Теперь, когда мои страхи перестали висеть шорами на глазах, я словно заново его увидел.
        Я поморгал, отказываясь верить своим глазам. Мне казалось, что я знаю Гоша. Что уже привык к спокойствию и невозмутимости. Но…
        Он был свежевыбрит, ежик волос зачесан волосок к волоску - и часа не прошло, как он был под душем. А это значит, что вчера утром - или сегодня утром, как сказал бы нормальный человек, который спит по ночам, - он вернулся с охоты. Найдя ее. Но не пошел делиться новостями. А спокойно лег спать. Потом встал, принял душ, побрился, позавтракал и вот только сейчас, свежий и бодрый, пришел ко мне.
        Даже не позвонил вчера!
        - Где ты нашел ее гнездо?
        Вот теперь Гош вздохнул и нахмурился.
        - Ее… - неохотно буркнул он.
        - Не понял?.. Ты нашел ее гнездо или нет?!
        - Я нашел ее.
        Я снова не понял, что он имеет в виду.
        Ох уж эта его привычка беречь слова, как слезинки обиженного ребенка! Когда важно, он, конечно, скажет все, что нужно, и так, что все понятно. Но вот когда время терпит, или он считает, что можно обойтись без уточнений, черта с два от него добьешься толкового ответа!
        - Что значит - ее? Ты ведь искал их по машине, так? Нашел машину? Нашел ее гнездо? Где она живет?
        Гош скривился, как от зубной боли, но ничего не сказал.
        Мне захотелось еще раз врезать ему в плечо, но я сдержался. Похоже, Гош просто не знает, как ответить на этот вопрос. Оттого и сморщился весь, как печеное яблоко.
        Странно…
        Гош мог быть рассержен, мог быть зол, мог быть мрачен, но поставить его в тупик доселе не удавалось ни одной чертовой суке.
        - А мальчишку? - спросил я. - Его нашел?
        На этот раз Гош кивнул. Мрачно.
        Та?ак… И с этой стороны какие?то неприятности.
        Но, по крайней мере, мальчишка еще жив.
        - А… - начал я, но Гош раздраженно дернул подбородком, словно отгонял муху.
        - Сам увидишь, - сказал он.
        Больше я от него ничего не добился.

* * *
        Луна опустилась за верхушки деревьев, бегущих вдоль дороги, какое?то время подмигивала в просветах, потом совсем пропала. Начал накрапывать дождик, превратив дорогу в блестящую черную ленту, а «лендровер» Гоша несся все дальше на северо?восток.
        Эту трассу я знаю отлично. Сколько раз я катался по ней - сначала, пока искал подозрительные места, а потом целенаправленно - следить за домом той чертовой суки…
        Съезд с трассы, где я сворачивал, чтобы добраться к ней, я тоже узнал. Мы промчались мимо.
        Я поежился. Гош гнал дальше на восток, все глубже в Московскую область. Что бы сказал Старик, узнай, куда мы забрались…
        Я с тоской глядел на обороты цифр в счетчике. Верста за верстой, все ближе к Москве. Прям хоть задний ход давай… Я покосился на Гоша, но он смотрел вперед.
        - Гош, нам еще далеко?
        Он дернул плечом, поморщился, но ничего не сказал. Сам все прекрасно понимает. Может быть, в чем?то Старик и преувеличивает опасность чертовых сук, обитающих в этих местах. А может быть, не так уж и сильно преувеличивает…
        Я плотнее запахнулся в плащ и включил обогрев: мне вдруг стало холодно.
        «Ровер» сбросил скорость, замер на перекрестке, хотя вперед был зеленый. Съезжаем? Наконец?то!
        Все?таки не у самой Москвы, и то спасибо… Но нервы не отпускало. Съехали с трассы - значит, теперь близко.
        Фонари вдоль дороги стали чаще, по сторонам пошли домики, потом замелькали панельки - невысокие, еще дремучих советских времен. Но Гош не притормаживал, не приглядывался к перекресткам. По главной улице, совершенно пустой, мы промчались через городок насквозь и снова оказались на шоссе, зажатом между лесными скелетами.
        Я чувствовал - уже близко.
        Сейчас свернем и начнем забираться в глушь… Чертовы суки всегда живут в глуши, подальше от людей. Впереди показалось ответвление, я указал Гошу рукой, чтобы не пропустил и сбросил скорость, но Гош только мотнул головой.
        Следующий съезд мы тоже миновали.
        - Далеко еще, Гош?
        - Почти приехали, - сказал Гош.
        Почти… Хм… Почти - это значит до следующего съезда, а оттуда уже совсем недалеко… Почти у дороги?
        Странно. Все?таки днем эта дорога должна быть оживленной…
        Я всматривался в темные деревья, отыскивая еще один съезд в сторону. Но вместо этого фонари пошли чаще, промелькнула заправка - и мы въехали в еще один маленькой городок.
        Ничего себе - почти приехали! То есть еще этот городок проехать, а только после него какой?то съезд. Вот почему Гош по сторонам особенно не всматривался…
        Но вместо того, чтобы промчаться по центральной улице насквозь, Гош сбросил скорость. Свернул вправо. Не на боковое шоссе, уходящее от городка в другую сторону, а на какую?то мелкую улочку.
        Дорога, и до этого?то так себе, стала совершенно ужасной: рытвина на рытвине. Такое ощущение, что еще от немецких танков остались…
        И дома под стать. Даже не панельные, а кирпичные - старые?старые. В два?три этажа, редко в пять. Обшарпанные до ужаса.
        Мы уже не ехали - ползли. Но даже так машину дергало и подбрасывало, ухало вниз, кидало из стороны в сторону. На ином бездорожье глаже, чем на этой дороге.
        Впереди явно нет выезда на шоссе. Такие дороги если чем?то и заканчиваются, то тупиком, а еще чаще просто растворяются, так что даже непонятно, куда же она вела?то.
        - Гош, куда мы едем?
        Ни одна чертова сука не станет жить в городе. Да еще в таком.
        - Здесь, - сказал Гош.
        Вывернул вправо на обочину, впритык к забору из литого чугуна - старый, тут и там не хватало кончиков старомодных завитков. Заглушил мотор.
        - Здесь?.. - тупо повторил я, оглядываясь.
        По ту сторону забора чахлые кусты, уже голые. За ними старые тополя, дорожка, пара сломанных скамеек, постамент без бюста - выходит, какому?то революционеру был. Явно не здесь. Впереди?
        Там дорога растворялась в рытвинах, кустиках, березовом молодняке, дальше лес. Слева?
        Слева и чуть сзади - Гош проехал мимо въезда, чтобы мы не загораживали, - тоже заборчик, хотя и не литой, а сборная штамповка: пролеты - две поперечины, в которые вдеты прутья. Где?то погнутые, где?то и вовсе недостает. Да и столбы давно покосились. Пролеты повело в разные стороны, как зубы при цинге. А за ними…
        Я поморщился. Нахохлился. Стало холодно и тоскливо.
        Больница. Старая, как и весь этот городок, почти заброшенная. Хотя в некоторых окнах свет горит, но все равно - дом?призрак. На краю города?кладбища.
        Я поглядел на Гоша.
        - Здесь - где?
        Городок остался позади. Мы на окраине. Недостаточно глухой, чтобы здесь жила сука. Разве что парк только кажется маленьким, а где?то в глубине есть какой?нибудь домик?
        Гош дернул подбородком влево. Я проследил за ним взглядом и снова уперся в больничный корпус. Широкий подъезд со ступенями, сточенными ногами, временем и морозами. Ряд дверей. Кривая урна с краю.
        Я повернулся к Гошу:
        - Это больница!
        Гош невозмутимо кивнул, соглашаясь.
        - Но… - Я еще раз поглядел на больницу. Потер бровь.
        Больница… Никак у меня не складывались воедино чертова сука и больница.
        Может быть, потому, что я ни разу не видел ни одной чертовой суки, которая была бы больна. Да что там больна - я их даже старыми не видел. Словно все они, когда достигают какого?то возраста, уезжают куда?то… Уходят?
        Я поежился. Даже думать не хочется, куда они могут уходить.
        - Подожди, Гош… Ты хочешь сказать, что она была здесь ради больницы?
        - Ее машина стояла здесь. - Гош дернул подбородком назад. На обочину перед воротами больницы, мы чуть проехали их.
        - А сама она? Ты видел, как она входила в больницу?
        - Выходила, - поправил меня Гош.
        Так… Значит, он нашел машину, когда она стояла здесь. А сука была в больнице…
        - Бред какой?то… Зачем ей больница?
        Больница… Какая ей, жабе, может быть нужна больница, когда ее не то что болезни - пули не берут! Подпиливаешь их, чтобы раскрывались в теле, чтобы рана была больше, но даже это не всегда помогает. Если в голову не попал, а жаба сильная, то даже подпиленные пули могут не спасти. Хоть всю обойму в нее всади… Старик уж сколько этих чертовых сук передавил, а спалился именно на жабе.
        И вдруг вот такая же вот жаба, а то и не такая же, а еще покруче, чем наши, провинциальные, - и вдруг ей понадобилась больница? Это даже не смешно.
        Но даже если и понадобилась. Почему она выбрала эту? Древняя развалюха у черта на куличках. С соответствующими врачами, можно не сомневаться. Почему ее выбрала?
        Чертовы суки живут, как им нравится. Берут от жизни все, что хотят. Лучшее. У нее же в подружках паучиха! Ну, была в подружках… С помощью паучихи она могла бы без особого труда получить врачей из лучших столичных клиник. Или из каких?нибудь швейцарских. Паучихе какая разница, кого хомутать…
        Могла бы. Но почему?то выбрала эту провинциальную развалюху.
        Почему?
        Я поглядел на Гоша. Гош невозмутимо наблюдал за больницей.
        - Ты говорил, что мальчишка жив. Он был с ней?
        Гош кивнул.
        Та?ак… Час от часу не легче…
        В конце концов, можно было бы предположить, что хотя пули их не сразу берут, но какие?то болезни им все же страшны… Но зачем ей мальчишку?то с собой сюда тащить?
        Это он заболел? Допустим. Хотя ей он нужен ровно на две недели, до ритуала, а выглядели они с братом совершенно здоровыми, но - допустим. Вдруг простудился, воспаление легких, мало ли… Но почему, дьявол ее задери, из всех больниц она выбрала эту?! Какая тут, к черту, быстрая квалифицированная помощь?!
        - А тот усатый? Был?
        Гош кивнул.
        - Да Гош, в самом деле! Где он был? В машине сидел или с ней ходил?
        - С ней.
        И он тоже в больницу ходил…
        Хм… Может, она все свое с собой возит? Тогда это хоть что?то объясняет.
        - И долго она здесь была?
        - Сорок минут, - сказал Гош. Поглядел на меня, нахмурился и на всякий случай добавил: - При мне.
        Мне снова захотелось врезать ему. И не обязательно в плечо. Но я сдержался.
        Так… Он нашел ее машину здесь. Как именно - спрашивать бесполезно, я из него это и за сутки не выпытаю с его манерой отвечать на очевидные - для него очевидные! - вопросы. Но в принципе понятно. Их, когда он в конторе работал, этому учили.
        Главное, нашел. Неделю искал, но все?таки нашел. Тут, у входа. Сорок минут машина стояла, потом из больницы вышла та жаба с тем усатым водителем, а может, и не только водитель он для нее, - и вторым близнецом. Села и уехала.
        - Ты ее выследил?
        Гош оторвался от больницы и уставился на меня. Скептически, чтобы не сказать подозрительно.
        - Тот мужик? - сообразил я. - Из?за него? Думаешь, заметил бы?
        Гош невесело покивал. Похоже, он того мужика высоко оценил.
        - Думаешь, он тоже… из ваших?
        Я был почти уверен, что Гош опять кивнет.
        Но Гош мотнул головой. Сразу и уверенно. Нет, не из их.
        Черт возьми… Все веселее и веселее!
        - А тогда чего? - раздраженно спросил я. В самом деле перестал понимать Гоша. - Если тот мужик не из ваших, то чего ты его так боишься?
        - Не боюсь, - сказал Гош. - Опасаюсь. Он не из наших, но… - Гош сморщился и замолчал.
        - Повадки?
        Гош, поморщившись, склонил голову к плечу. Прислушивался к чему?то в глубине себя, взвешивая.
        - Ухваточки, - наконец нашел он ярлычок.
        Мне показалось, что он еще что?то хотел сказать - была у него какая?то догадка. Но нет. Если и была, Гош не стал ею делиться.

* * *
        Я умею ждать.
        Но одно дело ждать, когда у гнезда, когда уверен, что рано или поздно она появится… А вот сюда, вернется ли…
        Время тянулось невыносимо медленно. Дождик то сходил на нет, то припускал с новыми силами. Потемнели последние окна в двухэтажном доме сбоку от больницы.
        Пару раз подъезжали «скорые», санитары утаскивали внутрь носилки. Вышла парочка - судя по специфическому виду, врач с медсестрой после дежурства, - погрузились в старенькую «девятку» и укатили.
        Пришагала молоденькая тетка, спешным, но твердым шагом, совсем не больная. Подъехали новенькие «жигули». Выгрузился поджарый молодой человек, уверенно взбежал по ступеням и скрылся в больнице.
        Ни чертовой суки, ни ее усатого, ни мальчишки.
        Ни просто подозрительной машины.
        Ни?че?го.
        - Во сколько ты ее видел?
        - С половины до часу.
        Я покосился на приборную панель. Половина третьего. Поглядел на Гоша.
        - Уже не приедет сегодня, думаешь?
        Гош, конечно же, промолчал.
        Я уставился на больницу. Сегодня… А что, если она вообще больше сюда не приедет? Что тогда?
        Гош искал ее машину неделю, пока вышел на это место. Что теперь? Еще неделю?
        Это будет уже после полнолуния. После жабьего ритуала. Он у паучих в новолуние, у жаб - в полную луну. После полнолуния мальчишка будет мертв.
        Слева что?то двинулось, я обернулся, вгляделся, но по ту сторону забора никто не прятался. За кустами по дорожке задумчиво брел молодой человек, длинноволосый, в черном длиннющем кожаном плаще, лишь носки ботинок со стальными набивками поблескивали из?под пол. Рядом с ним грустно семенил розовомордый питбуль, в кожаной жилетке и в подобии строгого ошейника наизнанку - в темноте молочно светились хромированные шипы.
        Погуляли и ушли.
        «Скорые» больше не подъезжали.
        Все замерло.
        Белесые отсветы в холле за стеклянными дверями, робкий голубоватый из бойниц меж лестничных пролетов и три ярких желтых окна во втором этаже казались ошибкой. Просто забыли погасить свет, когда все уходили.
        Еще одно окно горело за углом справа. Самого окна не видно, но вбок на землю падал длинный прямоугольник света. Облепил и пустую клумбу, и голый газон, и косой забор…
        Дальше, за забором, когда?то была дорога в объезд больницы. Ныне такая же символическая, как и сам забор. От дороги остались лишь невнятные куски растрескавшегося асфальта да проплешины щебенки, занесенные землей и гнилой листвой. Не обновлялась с самого строительства больницы, наверно. Скоро кусты, наступающие со стороны леса, съедят и ее останки…
        Я поглядел назад. Слева от больницы, между ней и домом, тоже шла дорога. Я думал, это ради дома - отгородить от больницы. Но если и справа от больничного здания была дорога, за него… Куда?то же она вела?
        Если Гош не ошибается насчет усатого, может быть, это и есть ответ?
        - Гош…
        Гош молча покосился на меня. Я кивнул на дорожку.
        - Может, они за больницей встали?
        - А въехали как? - спросил Гош. - Мимо нас?
        - Ну… С той стороны вроде не лес - так, полоса деревьев. Там вроде метров через сто шоссе проходит?
        Если бы мы ехали прямо по той дороге, по которой въехали в этот городишко, выехали бы как раз куда?то туда. А если ехать в ту сторону еще дальше, то упрешься куда?то в северо?западные пригороды Москвы. Не самое плохое местечко, как я слышал. Может быть, чертова сука как раз оттуда и приезжала?
        - Там нет съезда, - сказал Гош.
        - По карте? - уточнил я. Карты, бывает, устаревают еще до момента составления, особенно у нас, особенно теперь.
        - Ножками, - сказал Гош. - Вчера.
        - А если…
        - Посиди, - сказал Гош и вылез из машины.
        - Ты куда?
        Но он уже захлопнул дверцу, лишь дернул рукой, чтобы я не высовывался.
        Обошел машину, протиснулся в решетку парка - возле столба, где литье то ли скололось, то ли лопнуло от зимних морозов. Пошел выгуляться до ближайших кустиков…
        Но Гош прошел мимо кустика, прошел и мимо второго. Пересек дорожку и ушагал в глубину парка, потерялся в сплетении голых ветвей и темноты.
        Чертов Гош! Весь он в этом - вот так вот взять и уйти, не предупредив! Ничего не объяснив. Ни куда пошел, ни когда вернется. А что, если эта сука прямо сейчас приедет?
        Но она не приехала.
        Гош вернулся, плюхнулся на сиденье и вздохнул.
        - Ну и куда ты ходил?
        - Подозрительный он был.
        - Тот парень?
        Гош не ответил. На очевидные вопросы он не отвечает, особенно когда в плохом настроении.
        - И чего ты там нашел?
        Гош вздохнул и завел мотор.

* * *
        В зеркалах заднего вида светлело небо, уже подступал рассвет, когда мы добрались до Смоленска.
        До дома он меня не довез. Приткнулся к обочине сразу на въезде в город, дернул головой, чтобы выматывался.
        Может быть, и правильно, что решил выкинуть меня здесь.
        Машина замерла, но я не спешил вылезать.
        - Гош, ты это…
        Я покосился на него. Он глядел на меня и терпеливо Ждал.
        Ох, не хотелось мне ему говорить. Как бы не передумал Гош выслеживать эту тварь, если узнает, что здесь не просто запрет Старика, но еще и…
        Гош выжидающе глядел на меня.
        Я втянул побольше воздуха и выпалил:
        - Виктор следит за мной. Звонит, даже заезжал.
        Я ожидал хмурых бровей, я ожидал тяжелого вздоха. Мгновенного опасливого прищура, а потом убегающего от меня взгляда… Чего угодно, только не пренебрежительного хмыканья.
        - Не понял… Так ты знал, что он за мной приглядывает?
        - Мы, - сказал Гош.
        - Мы?..
        - Мы за тобой приглядываем, - сказал Гош.
        Я потер лоб, пока в голове укладывалось.
        Чувствуя, как накатывает волна облегчения - и надежды… Гош, Гош, мой надежный Гош! Все?таки обвел этого пижона вокруг пальца?!
        - Так теперь ты за мной следишь?
        Гош кивнул. Потом уточнил:
        - Сегодня - я.
        - А завтра? Вы через день за мной будете присматривать, или он тебя только на день попросил?
        - Вместе, - сказал Гош таким тоном, будто опять поправлял меня.
        - Вместе - это как получится, что ли? Гош, ты можешь его… ну, чтобы и завтра ты за мной приглядывал?
        Гош подумал. Кивнул, не очень?то радостно.
        - Но только так, чтобы он ничего не заподозрил…
        Гош поглядел на меня, но ничего не сказал. Дернул подбородком на дверь.
        Дрянная погода добралась и сюда. Моросил дождик, но я несся к дому, едва замечая его, - завтра я опять выберусь из города!
        Из города - и вместе с Гошем!
        Мы выследим тебя, тварь. Выследим. Скорее бы вечер.
        Скорее бы ночь.
        Глава 2 СВИРИСТЕЛЬ
        Луна светила в окно, неотлучная подружка.
        Несколько сладких минут я лежал, еще половинкой во сне, под поверхностью яви… Большей частью еще там. Доверчивый, купаясь в теплом ощущении, что все как надо, все правильно…
        Потом спохватился и сел в кровати. Уставился на автоответчик. Красные огоньки, зеленые цифры. Уже глубокий вечер.
        Выспался я отменно. Сны были, но теперь совсем другие - не было в них того мальчишки, что глядел на меня последнюю неделю… Только это аванс. Я еще ничего не сделал.
        Если учитывать, что ехать туда три часа с хвостиком, как раз пора выезжать. А предусмотрительный Гош, с его?то привычками перестраховщика всегда и во всем, должен был разбудить меня час назад, чтобы я не забыл - будто я мог такое забыть! - и не спеша собрался. Чтобы уже был готов.
        Или я так со вчерашнего дня и не включил его? Звонок не звенит, сообщения не принимаются?
        Нет. Вон в ряду огоньков темный провал - значит, звонков вообще не было. Странно…
        Сквозь приоткрытую фрамугу донесся шелест шин, какая?то машина разворачивалась возле дома. И я даже знаю, какая!
        Пулей вылетел из кровати, дробью заметался по комнате, натягивая штаны, рубашку, носки. Подхватив охотничий рюкзак, высыпался в прихожую, влез в ботинки и как раз натягивал плащ, когда за дверью послышались шаги на лестнице.
        Щелкнув замком, я вывалился навстречу Гошу… И встал.
        Что?то я хотел у него спросить, но это вылетело из головы, да и не важно теперь. За дверью стоял Виктор, покручивая на пальце брелок с ключами.
        Он глядел на меня, и по его лицу расплывалась ухмылка.
        - Немая сцена, - прокомментировал он. - Свиристель, убитый влет подложной далью. Взятый в оборот…
        Он поднял руку и ткнул меня пальцем в грудь, освобождая проход. Переступил порог, мягко прикрыл за собой дверь.
        Покрутил головой, снова ткнул меня пальцем, отстраняя еще дальше, и прошелся по квартире, заглядывая в комнаты. Покручивая на пальце брелком, вернулся ко мне. Склонив голову к плечу, оглядел и меня.
        - Великий заговор людей и книг скрыл истину, чтоб я в нее не вник… Далеко собрался?
        - Погулять, - сказал я. - Можно?
        - Погулять… - протянул Виктор, разглядывая мой рюкзак. Хмыкнул. - А это зачем?
        - Перекусить, если проголодаюсь. Термос, бутерброды. Проверять будешь?
        - Ах… Так гулять мы будем не вокруг дома? Дальняя прогулка у нас?
        - Точно.
        - За город, выходит… - Он покивал в притворном понимании. - Но и не очень далеко? Не до Московской области, я надеюсь?
        - Опять в яблочко.
        - Угу… - Виктор все разглядывал меня, буравил взглядом, но я держал каменную маску. Он вдруг ухмыльнулся. - Там дождик вообще?то, Храмовник.
        Я пожал плечами. Если и вымокну, его какое собачье дело?
        - Ну, что ж… В самом деле! Отчего бы двум благородным донам да и не прогуляться на ночь глядя? Ну, пошли! - Он развернулся, пальцем с брелком прочертив приглашающую дугу, и вышел. - Погуляем…
        Он стоял за плечом, с ухмылкой глядя на меня, пока я запирал дверь. Пропустил вперед и, как конвоир потыкивая пальцем в спину, подгонял меня вниз по лестнице. Черт бы его побрал! Если сейчас Гош…
        За дверью налетел ветер, полный ледяной мороси. Прямо с крыльца я бодро рванулся вбок, вдоль стены к углу дома… Цепкие пальцы поймали меня за плечо. Стиснули. Подтолкнули к черному «пежо» перед крыльцом.
        - Залезай. Вместе покатаемся.
        Черт бы его побрал! Если пока мы с ним будет кататься, за мной приедет Гош - станет он меня ждать, или…
        Или он вообще не приедет? Собирался бы заехать, позвонил бы.
        - Чего замер, Храмовник? - Виктор вопросительно глядел на меня из?за машины, облокотившись на крышу и все поигрывая ключами. - Или тебе еще и дверцу открыть? А ну лезь, я сказал! Гул?ляка…
        Я вздохнул и полез в машину.
        Мотор он не выключал, внутри было жарко, пахло каким?то восточным маслом - сандаловым? И музыка, как всегда. Очень тихо, чуть громче мотора, но великолепная система держала звук кристально?чистым и на таком низком уровне. Различимо все, до последней мелочи.
        Какой?то меланхоличный дум. Сначала звуки сливалась в нудную невнятицу, но пока Виктор разворачивался, пока выезжал двориками к шоссе, мелодия раскрылась передо мной. Неспешная, грустная, но - чертовски красивая.
        - Что это?
        - The Sins of Thy Beloved… Я же тебе давал вроде?
        Я пожал плечами. Он мне много чего давал. Все, что они издают и ему сколько?нибудь нравится, он мне дает. Из этого слушать можно максимум одну десятую. А так, чтобы зацепило, чтобы проникнуться, и того меньше.
        - Это их первый, девяносто восьмого… Второй был Побыстрее, но… Нет, не то чтобы плохой. С изюминками, Хотя и иными. Кое?что даже очень?очень. Но что?то потерялось. А потом вразброд пошли и вообще заглохли… Но ты мне зубы не заговаривай, морда рыжая. Ты почему трубку не берешь?
        - Кто соглядатаем вызвался, тому и дергаться.
        - А?а, вот оно что… Твоя мстя будет ужасной?
        Я отвернулся и стал глядеть в окно, на плывущие ночные улицы. Куда он меня везет, кстати?
        Куда?то на запад. Не к дому Старика. И на том спасибо.
        - А прошлой ночью трубку почему не брал?
        Я уже открыл рот, да вовремя прикусил язык. Снова уставился за стекло.
        Гош сказал, что прошлой ночью Виктор не обязан был следить… но ведь мог?
        Мог заезжать. Мог узнать, что я не просто не брал трубку, а меня вообще не было дома. Для того и спрашивает, чтобы на явном вранье поймать?
        - Ну так что? - спросил Виктор.
        - Гулял.
        - М?м! И прошлой ночью гулял! Это уже интересно… И что же, всю ночь гулял?
        - Почти…
        Я пытался сообразить, куда он меня везет. Не к Старику и не к себе. Уже окраины города, скоро выезд. Да, куда?то на запад… Но куда?
        За городом он еще прибавил. Машина понеслась по пустынной ночной трассе на полутора сотнях.
        - Ну и где же ты гулял почти всю ночь, Храмовник?
        Краем глаза я видел его ухмылочку - всегдашнюю его ухмылочку всезнания, что каждый раз выводит меня из себя. Будто знает он что?то такое, чего мне в жизнь не узнать.
        - В лесу, - сказал я.
        - В лесу!
        Он явно веселился, только я не мог понять, чему.
        - А до леса ты как добирался, чудо? Если машина в гараже стояла…
        Я глядел на него, пытаясь забраться под маску шута. Он в самом деле проверял гараж? Или блефует? Лучше не рисковать.
        - Ножками.
        - О, ножками! Так ты, выходит, всю округу тут исходил? М?м? Целыми ночами тут гулять… Поди каждую сосенку выучил?
        Я неопределенно мотнул головой. Понимай как знаешь.
        Он свернул с трассы - верст двадцать от города мы уже отмахали. Пока я крутил головой, пытаясь понять, что это за дорога такая темная с обеих сторон, он еще раз свернул.
        Какая?то просека не просека… Машину затрясло. Швыряло из стороны в сторону по разбитой колее, но Виктор упрямо забирался в мокрую темноту, в выскакивающие под свет фар лапы молодых елочек и голые стволы берез.
        - А куда мы едем?
        - А мы уже приехали. Вылезай.
        Я глянул по сторонам. Темнота да невнятные стволы деревьев, ни одного огонька, насколько хватает глаз. Я неуверенно взялся за ручку. Куда он меня привез?
        - Эй?эй! - окликнул меня Виктор. - Рюкзачок?то прихватывай.
        Я взял рюкзак и вылез, пытаясь разглядеть хоть что?то. Ветер шумел ветвями, дождь застучал по плащу. Я запахнулся покрепче.
        - Дверь! - скомандовал Виктор.
        Чертов аккуратист… Можно подумать, за те несколько секунд, что дверь распахнута, дождь ему всю машину зальет…
        Едва я захлопнул дверцу, тут же тихо щелкнул замок. Через стекло я различил, что он не тянулся к моей дверце. Выходит, блокировал всю машину сразу. Интересно, как он теперь собирается вылезать, не нарушив…
        Прошла секунда, прошла вторая, но его силуэт был неподвижен. Он, похоже, и не собирался вылезать из машины. Я подергал ручку, но дверца была заперта. Я не ослышался. Это щелкали замки. Какого черта?
        - Эй!
        Я постучал в стекло, и оно послушно поехало вниз.
        - Ну чего тебе? - сварливо спросил Виктор.
        - Так а… - Я мотнул головой назад. В темноту, где ни огонька. - Куда мы…
        - Как - куда? Ты же гулять собирался? В лесу? Почти всю ночь? - Он дернул подбородком вверх, требуя от меня подтверждения. Повел рукой: - Лес. Ночь… Вперед! Гуляй не хочу!
        - А…
        Но стекло уже ехало вверх.
        Машина заурчала громче, взвизгнули шины, обдав меня клочьями грязи, и машина пошла назад.
        Я стоял, прикрывшись рукой от слепящих фар, а они уползали назад, назад, назад, пока не скрылись за изгибом просеки.

* * *
        Оказалось, перчатки я забыл дома. Идти с рюкзаком за плечами и руками в карманах неудобно. Махая - холодно. Сплошное мучение.
        Но хуже всего был дождь. Капли холодные и крупные противнее снега. Ветер слизывал с лица остатки капель и последние крохи тепла. Через минуту лицо замерзло, через пять онемело. Особенно скулы, лоб…
        Я утирал ледяную влагу со лба и бровей, тер щеки - ничего не помогало. Кожа промерзла, стала чужой. Лоб под кожей, кость, саднило от холода.
        И еще колючие лапы елок. Хлестали то справа, то слева из темноты. Ни огонька вокруг…
        Минут двадцать я месил грязь, увязая чуть ли не по щиколотку, пока выбрался на дорогу.
        Но движения здесь сейчас не было. Вообще. Я брел в полном одиночестве…
        Гош сейчас уже там. Только почему, когда выезжал, мне не позвонил - сказать, что с Виктором не сложилось?
        Теперь ему одному придется следить. А у чертовой суки тот усатый. Усатый и глазастый…
        Я брел час с лишним, пока вышел к трассе.
        На обочине встал, скинул рюкзак, с наслаждением расправил плечи, втянул полную грудь воздуха. Наконец?то! Дошел.
        Растирая лицо, дыша на онемевшие пальцы, я стоял и ждал. Когда вдали показались мощные фары и накатил грохот фуры, я вытянул руку. Залитый слепящим светом, стоял, сощурившись, терпел, даже улыбку выдавил, но фура пронеслась мимо, обдав меня тугим ударом ветра.
        И вторая.
        И третья…
        На московской трассе машин должно быть больше, но и там… Не то что днем. Пустынно. Сможет Гош выследить жабу, не всполошив усатого? На почти пустой?то дороге…
        Еще фура прошла мимо.
        Дождь все не кончался, а ветер озверел. Здесь он набирал силу вдоль дороги и бил наотмашь. Рвал полы плаща, продувал меня насквозь.
        Зубы начали выбивать дробь, я пританцовывал, чтобы согреться, но все это было не то. Нужно настоящее движение. Я подцепил рюкзак, закинул одной лямкой на плечо и пошел.
        Медленно брел по обочине, то и дело оглядываясь назад, и выбрасывал руку при каждой машине, - фуры, в это время на этом шоссе только фуры, идущие из Белоруссии с товаром.
        Ни одна не остановилась.
        Минут пятнадцать я еще пытался поймать попутку. Потом бросил. Представляю, как я выгляжу в глазах ребят, гоняющих фуры: парень в коже, с рюкзаком, бредущий посреди ночи к городу…
        Одно дело, когда просятся днем или вечером и у крупного перекрестка. А еще лучше в деревне или поселке. Там ясно. А тут? Человек?проблема, а вовсе не попутчик для развлечения. Да и дорогу мы с ними воспринимаем по?разному. Это мне пехом двадцать верст - приличное расстояние. А им - какие?то пятнадцать минут дороги, на которой часы?то пролетают, словно и не было…
        Я плюнул, продел руку во вторую лямку, поправил рюкзак на спине и перешел на походный шаг. Не замедляясь в надежде, не оглядываясь на эти чертовы фуры, от которых только рев да волны солярного перегара.
        Ничего, переживу. Только бы Гош эту суку выследил - по?настоящему, до самого ее логова…
        Выследил…
        А что, если ее и сегодня там нет?
        Что, если ее и сегодня нет - и завтра не будет?..
        Вообще не будет. Тогда что?
        Гош искал ее неделю, пока нашел. Что теперь? Еще неделю? Это будет уже после полнолуния. Мальчишка будет мертв…
        И кто его знает, что вообще будет после полнолуния. Может быть, после ритуала чертова сука будет благостно сидеть у себя дома - дома, до которого Гош ее так и не выследил! А она будет сидеть там безвылазно. Месяц. Или два. Или год. И ее машины не будет на дорогах. Оборвется ниточка к чертовой твари…

* * *
        Усталый и злой я добрел до города только через четыре часа.
        Я замерз, зуб не попадал на зуб, а ноги уже ощутимо ныли, но тут уж недалеко. Мой дом всего?то в пяти минутах от западного въезда.
        Я так вымотался, что даже не заметил шум машины, пока она не вынырнула сбоку от меня. «Пежо». Черный.
        Полз вдоль тротуара за мной, не обгоняя. Тихо вжикнуло окно, убираясь в дверцу, на меня полились рояльные прострелы?переливы. В глубине, на водительской стороне, показалось лицо Виктора. Еще и ухмыляется, сволочь.
        - Быстро ты, не ожидал… Я думал, у меня еще минут пятнадцать в запасе… Как прогулка, Храмовник?
        - Отлично. - Я постарался улыбнуться непробиваемой улыбкой манекена.
        Это было легко. Кожа на скулах и губы онемели, лба я вообще не чувствовал.
        - То есть понравилось?
        - А то…
        - То есть готов меня поблагодарить, что я устроил тебе такой праздник жизни?
        - Само собой… - Я старался, чтобы моя улыбка не скатилась в жалкую, чтобы оставалась холодно?благожелательной, как зеркальное стекло.
        Кажется, у меня это неплохо получалось. Может быть, потому, что половина мышц едва работала.
        Но Виктора мне было не пронять. Его улыбка только стала шире:
        - Так, значит, тогда завтра повторим?
        Я шумно втянул воздух, но сдержался. Развернулся и пошел прочь от дороги, прямо через кусты.
        Уж лучше кусты! Я продрался через цепкие прутья, выбрался к стене, обогнул угол, уже поднимая руку, чтобы поскорее вцепиться в ручку и рвануть дверь, но Виктор был тут как тут.
        Тим?тимкнула сигнализация, щелкнули замки на дверце машины. Он повернулся ко мне. Под мышкой - бумажный пакет с продуктами, на лице - добродушная улыбка, с какой навещают старого приятеля.
        - Чаю попить пригласишь?
        Господи, как же он меня достал! Остряк недоделанный…
        Я ограничился тем, что придержал ему дверь. Пошел по лестнице. Он шагал следом. Вощеный пакет в его руке шуршал от малейшего движения.
        Я отпер замки и распахнул дверь. Дохнуло теплом… Хотелось плюхнуться на пуфик в прихожей и минут пять просто сидеть, впитывая тепло и ничего не делая, ничего не думая, только чувствуя, как уходит тяжесть из натруженных ног…
        Но следом шел Виктор.
        Я взял себя в руки и стал как ни в чем не бывало шустро раздеваться. Виктор с косой ухмылкой следил за мной.
        Но когда я шагнул на кухню, чтобы и дальше играть роль гостеприимного хозяина, он остановил меня и подтолкнул в большую комнату, которая у меня одновременно и библиотека, и музыкальная, и кинозал, и гостиная.
        - Иди уж, веротерпец…
        Все еще стараясь не расслабляться, я уселся в одно из двух больших кресел, краем глаза следя, как он разделся в прихожей, сунулся в кухню… Тут уж я не смог сопротивляться. Я вытянул ноги и расслабился, проваливаясь в мягкие подушки и теплый шерстяной плед. Хорошо?то как…
        Я закрыл глаза, так хорошо было…
        Виктор шуршал на кухне, гремел чашками. Зашумела вода, зашипел чайник…
        Потихоньку тяжесть отступала, переплавляясь в дрему…
        Я встряхнулся и открыл глаза. Сколько я так уже сижу? Минут пять. А то и все четверть часа.
        А он все на кухне. Хотя чайник уже отшипел, звякнул и выключился. А он все там… И уже не гремит почти…
        Вот чмокнула дверца холодильника, пара секунд тишины, и снова чмок - закрылась. Могу поспорить, ничего он оттуда не достал. Я уже слышал минутой раньше, как он лазил в холодильник. А может быть, и то был не первый раз.
        Да и зачем ему в мой холодильник лазить? Видал я, с каким выражением он туда глядел, когда случайно залез…
        Минуты через две он все?таки пришел. С моим самым большим подносом, сейчас нагруженным под завязку. Стал переставлять на столик.
        Порезанная ветчина. Шмат севрюги в слезинках и желто?оранжевых прожилках жира, розетка с икрой. Сыр в зелено?голубоватой плесени, поломанный на куски багет. Вазочка с виноградом и бутылка его любимого красного. Два бокала.
        Он наконец?то сел в кресло напротив и поглядел на меня. От его веселости не осталось и следа.
        Черт бы его побрал! Старик дубль два? Опять будет рассказывать, насколько же это опасно - соваться за пределы области, туда, где мы толком не знаем, на что способны суки?
        - О чем гадаешь, Храмовник? Рассказал я Старику о твоих похождениях или не рассказал?
        - О каких похождениях?
        Виктор сморщился. Играть в прокурора он явно не собирался. Плеснул вина в один бокал, потянулся к другому, но я прикрыл его рукой. Не люблю вина.
        Виктор пожал плечами. Заговорил, не глядя на меня, покручивая вино в бокале:
        - Ничего я Старику не сказал, Храмовник. Но не обольщайся. Это не потому, что я собираюсь беречь твою задницу. Нет, Храмовник. Не ради тебя я ему ничего не сказал…
        - Тогда почему?
        - Почему… - пробормотал он и снова замолчал, уставившись в бокал.
        А я разглядывал его и никак не мог понять, что у него на душе. Странное выражение…
        Там явно была досада на меня, но было и что?то еще… На миг мне показалось, что ему будто неловко за что?то…
        Никогда его таким не видел.
        Виктор тяжело вздохнул, на что?то решаясь. Покивал сам себе. Заговорил, не поднимая глаз:
        - Не в тебе дело, Храмовник. Не только в тебе… Старик… - Виктор опять замолк, но сжал губы, словно делал физическое усилие, и продолжал: - Старику уже пришлось однажды делать выбор, очень тяжелый выбор. Выбирать между тем, что было ему дорого, очень дорого - ты даже не представляешь, насколько! - и тем, что он должен был сделать. Между сердцем и делом. Нашим делом. Понимаешь?
        Он посмотрел на меня.
        Я неопределенно дернул головой.
        - Выбор между сердцем и долгом… И он сделал этот выбор. Вырвал из сердца, выкорчевал из себя то, что было ему дороже всего… Отрубил кусок себя, но сделал то, что должен был сделать. Выбрал долг. А теперь… Теперь ты снова ставишь его между выбором. Тяжелым выбором.
        - Выбор… А у меня, у меня разве есть он, этот выбор?..
        Но Виктор не смотрел на меня. Он говорил, словно не слышал, уставившись в стол перед собой.
        - Но я предупреждаю тебя, Крамер: не обольщайся. Старик любит тебя, для него это тяжелый выбор, но тот был тяжелее. - Виктор кивнул, не поднимая глаз. Сам себе. - Тот был тяжелее. Старик выбрал долг. И в этот раз… - Он посмотрел на меня. - Некоторые выборы тянут за собой другие, Храмовник. Сейчас он тоже выберет долг.
        Теперь он не прятал глаз, ловил мой взгляд.
        - Тебе, может быть, наплевать на себя, Храмовник. Это твое дело. Но подумай о Старике, Крамер. Ему уже пришлось однажды делать выбор - выбор, хуже которого нет. Не заставляй его делать это снова. Не рви его сердце еще раз…
        - Еще раз… - процедил я сквозь зубы. - При чем тут тот раз?! И при чем тут я?! Если бы он не отрезал себе ноги, разве не было бы только хуже?! Ну, месяц бы он еще протянул. Ну, год… Но потом?то…
        Я осекся.
        Виктор так смотрел на меня…
        Потом покачал головой, отказываясь верить.
        - О господи! С кем я разговариваю… - Виктор уткнулся лбом в ладони. Помотал головой. - С каким щенком, господи… Что я ему пытаюсь объяснить…
        Он убрал руки, поглядел на меня. Почти безнадежно пробормотал, будто и не мне вовсе:
        - Да при чем здесь ноги…
        - Тогда о чем ты?
        - Ты в самом деле не понимаешь? - Он, прищурившись, смотрел на меня. Кажется, в самом деле пытаясь разобраться, что творится со мной.
        На миг мне даже показалось, что сейчас в его глазах есть что?то такое, чего раньше никогда не было, - настоящее, человеческое. Показалось, что сейчас с ним можно открыться - открыться совсем, до самого донышка, - и потом не пожалеть об этом… Виктор вздохнул и отвел глаза.
        - Какой же ты все?таки еще щенок, Крамер…
        - Да о чем ты?! Можешь ты, черт тебя возьми, говорить по?человечески?!
        Но он только обреченно покачал головой. Огляделся, будто что?то вспомнил. Похлопал себя по карманам.
        - Подожди, я сейчас…
        Он вышел в коридор, погремел замками и утопал вниз по лестнице.
        Вот вечно с ним вот так. Все с ним вот так вот - через одно место! Когда только?только показалось, что с человеком разговариваешь, а не с шутовской маской…
        Через пару минут он вернулся со стопочкой дисков и конвертом. Всегдашний конверт с корсарскими пиастрами; всегдашняя стопочка, их выработка за месяц, ну не совсем все, а что потяжелее и ему самому нравится.
        Я глядел на его лицо, ожидая продолжения. Он упрямо глядел на диски.
        - Вот на эти обрати внимание, качественный симфо, должны тебе понравиться. Немного девчачьим, правда, отдает, но не совсем попсятно… Вот эти потяжелее, придумленные, но не тупо. Раньше тебе такое не нравилось, но сейчас… Может, дорос уже… Да и ребята реально хорошо играют… Даже тексты не смешные…
        Я пропускал все это мимо ушей. Ждал, пока под этой словесной рябью набежит новая волна - настоящая.
        Он наконец?то положил стопку дисков на книжную полку и поглядел на меня.
        - В общем, я тебя предупредил. Не лезь из города.
        Я мог бы ему сказать, что сегодня он сам меня вывез отсюда, но я видел, что сейчас не время словесных игр.
        - Мне бы не хотелось, Храмовник. Хоть в тебе и гонору не по годам, и дурости многовато, но… Не хотелось бы. Все?таки… - Он поморщился, вздохнул. Пожал плечами. - А главное, Старик тебя любит. Правда любит, дурья твоя башка… Не заставляй его делать это, Крамер. Ему будет тяжело, ему будет больно, очень больно, если до этого дойдет… Но я скажу ему, Храмовник. Я не буду предавать его ради тебя.
        Он помолчал, вглядываясь в меня. Проверяя, дошло ли.
        - Я не собираюсь играть в кошки?мышки, Храмовник. Если ты еще раз сдуешь из города, не предупредив, не доложившись мне, куда едешь, я расскажу Старику. А он сделает так, как сказал. Даже разбираться не станет, куда именно ты ездил. Не надейся, Храмовник. Не станет. Он не из тех, кто режет хвост по кусочкам, если ты этого еще не понял. Сделает так, как сказал. Потому что это не игра, Храмовник. Вовсе не игра…
        Он шагнул в коридор, но на пороге еще раз обернулся. Почти попросил:
        - Не вынуждай меня, ладно?
        И он утопал вниз, даже не прикрыв дверь. Я слышал его шаги по лестнице - раздельные и тяжелые, словно не вниз он сбегал, а тащился вверх под непосильным мешком.
        Я так и стоял у окна, под приоткрытой фрамугой. Снаружи стукнула дверь подъезда. Тим?тимкнуло, открылась дверца машины, а потом от души захлопнулась. Шурша шинами по лужам, отъехала машина.
        Я доплелся до двери, закрутил замки. Вернулся в комнату.
        Севрюга, ветчина, сыр… Нетронутые. Бокал вина, из которого он так и недопил.
        Я подошел к полкам. Сдвинул стопочку дисков веером, но это были всё новые названия, ничегошеньки мне не говорившие. Полиграфия, впрочем, на этот раз не подкачала, хоть и корсарская. Обложки оригинальных дисков уменьшились до размеров марок, чтобы всем уместиться, но рисунки хорошо различимы. Этот вот, черно?белый, с далекими кладбищенскими крестами, совсем не готичными, а деревянными и косыми от старости, даже цепляет чем?то. Может, потому, что на душе сейчас такие же вот кресты. С него и начнем…
        Когда начнем.
        Я отложил диски. Не до них мне сейчас.
        Заглянул в конверт, пропустил трещоткой пачку купюр. Красненькие наши, серенькие заокеанские. Все скопом ссыпал в мою денежную шкатулку, дно которой уплывало все глубже: не успевал я тратить с такой скоростью, с какой он подвозил. Надо будет сказать ему потом или отдать…
        Я от души грохнул крышкой. Двинул шкатулку так, что она скользнула через всю полку и грохнулась о стену.
        К черту! К черту это все!
        Себя?то чего обманывать?! Все равно не обманешь…
        Я ведь знаю, зачем он приходил. Чтобы облегчить Душу, предатель. Чтобы его предательство теперь стало моей виной…
        Это значит, что он для себя все решил. Действительно Решил. Один раз сунусь из города - и это будет мой последний раз.
        Еще хуже был какой?то обрывок разговора. Не укладывался в голове, все ворочался недобитой змеей… Старик… Его выбор…
        Выбор сейчас - это я понимаю. Но что за выбор был тот, другой, первый? О чем Виктор говорил? Ноги? Но нет, тогда не было у Старика никакого выбора. Да Виктор и сам же…
        Я замер, осененный новой мыслью.
        Или… или он всего лишь играл в откровенность?! Чтобы сильнее меня запугать?
        Неохота ему каждый день за мной следить, вот и решил напустить страха. Страха и тумана. Чтобы мог перестать следить за мной, но с чистой совестью. Бросить слежку, но быть уверенным, что я не полезу на рожон. Так?
        Вот оно что… Да, в этом все дело. Гош поговорил с ним. Убедил, что они могут приглядывать за мной через ночь, и Виктору вовсе не обязательно тратить на меня каждую ночь, как он пообещал Старику. Оттого с Виктором этот приступ рвения и случился - напоследок?
        Надеюсь.
        Не собираюсь я здесь сидеть, пока чертова сука - там.
        Не могу. И не буду.

* * *
        Если только она все еще там.
        А если ее и сегодня не было?
        Я кружил вокруг телефона, глядя на часы.
        Эх, позвонить бы ему на мобильный… Но мобильный у него отключен.
        Перестраховщик Гош всех нас заставляет отключать, когда на охоте, - конторская привычка.
        В принципе он прав. Работающий мобильный - это ошейник с радиоколокольчиком. Даже когда по нему не разговариваешь. Достаточно того, чтобы просто был включен. Если охрана серьезная, то все, уже спалился.
        Человек с подходцем к операторам связи - ну и с головой на плечах, разумеется, и с кое?какими навыками - сразу заподозрит что?то неладное: дремучая больница на краю крохотного городка, глубокая ночь, чертова сука занимается своими делами - и вдруг вокруг нее кто?то нарезает круги. С номером мобильного из другой области. То терпеливо сидит неподалеку, то с одной стороны подползет, то с другой и опять сидит тихо… Тут большого ума не надо, чтобы все сообразить и взять за шкирку обладателя этого мобильного, с номером из Смоленской области.
        А ведь могут и не сразу взять, а проследить до города. До дома, до друзей, до всех контактов - до самого конца. Нашего конца…
        Силы воли у меня хватило до рассвета. Едва стрелка переползла семь часов, я схватил трубку и набрал домашний номер Гоша.
        Гудок. Гудок.
        Я сопел, переступал с ноги на ногу, ногтями выбивал дробь из полированного столика - ну давай же, давай же, давай!
        Гудок…
        Сняли! Ну, наконец?то!
        Я ждал сухого гошевского «да», но по ту сторону о трубку что?то прошуршало, потом раздался вздох. Неспешный, с сонным зевком, женский… Я оскалился еще раньше, чем услышал голос тети Веры. Мог уже не спрашивать, дома ли Гош. Если бы был дома, взял бы сам. Кто еще будет звонить в такое время?
        Он и сам мне позвонит, когда приедет, - только я не мог ждать. Вдруг он решит сначала душ принять и чаю попить? Вполне в его стиле.
        Я ходил из комнаты в комнату, щелкал на кухне чайником, чтобы заварить чай, но почему?то так и не заварил. Мысли скакали. Чайник то все еще шипел, никак не желая закипеть и звякнуть, а то уже слишком давно тишина, и можно бы его еще раз вскипятить, чтобы не едва теплой водой чайные листья заливать…
        А он точно позвонит, если приедет? Он ведь может не только душ принять и позавтракать, но и спать лечь. И совершенно спокойно проспать все положенные восемь часов, а только потом мне звонить. Ведь звони не звони, а до вечера все равно никуда не поедешь, верно?
        Гош такой. Запросто может и спать лечь…
        Шипел чайник, я таскался из комнаты в комнату, небо за окном светлело, а телефон все молчал.
        Второй раз моя сила воли прорвалась в половине девятого. Четыре гудка, и снова трубку взяла тетя Вера. Не случилось ли у меня чего?
        У меня! Нет, ничего, у меня все просто замечательно… Но пусть Гош перезвонит, когда придет. Сразу же, хорошо? Хорошо.
        Хорошо… Ни черта не хорошо! Уж почти день, а его все нет и нет!
        Когда зачирикал телефон и определитель выдал домашний номер Гоша, на часах было полдвенадцатого. Выходит, он сидел у больницы до самого рассвета, до последнего. Собственно, он уже мог ничего не говорить.
        Глава 3 ИЗНАНКА
        - А если и сегодня ее не будет?
        Гош вздохнул.
        Сегодня мы приехали рано, еще застали луну - как она скользила по верхушкам деревьев. Запуталась в ветвях парковых лип, утянулась под землю… А справа, у больницы, все без изменений. Как и вчера, как и позавчера. Чертовой суки не было.
        Приехали рано, а толку?то? Стрелка часов отмеряла четверть за четвертью, пошла на третий круг…
        Приехала «скорая». С мертвой мигалкой. Водитель и санитар неторопливо вылезли из кабины. Водитель, закурив, вразвалочку обошел машину и распахнул задние дверцы, санитар, так же неспешно, побрел к больнице. Скрылся в неприметной дверце слева от ступеней ко входу.
        Вышел с каталкой. Вместе с водителем они перетащили на нее неподвижное тело из глубин машины, поправили простыню на голове и повезли куда?то в обход главного корпуса.
        Минут через десять появились - какие?то странно задумчивые. Погрузились и быстро отъехали.
        Я покосился на часы. Стрелка неумолимо ползла вперед, стирая ночь. А чертовой суки как не было… Ну где же ты, тварь?!
        В парке появился парень в плаще до пят. Брел, глядя в землю, подергивая головой и плечами в такт невидимой музыке. Сегодня питбуль тащил его вперед, как буксир. Тыкался розовой мордой в кусты по краям дороги. Влево?вправо, влево?вправо - как маятник.
        Приехала еще одна «скорая».
        И третья. Обе с неспешными санитарами.
        - Прям эпидемия какая?то, - пробормотал я.
        В прошлый раз за всю ночь была всего одна «скорая», да и та не с трупом. Гош пожал плечами.
        - Как вчера, - сказал он, не оборачиваясь. - Пять машин.
        - Пя?ать?
        Гош поглядел на меня. Его пять машин не удивляли.
        - А тебе не странно? Пять трупов за одну ночь…
        Гош молча глядел на меня, ожидая продолжения. Или - смущения, что брякнул глупость. Интуиция интуиции рознь. Пустую «интуицию» Гош терпеть не может.
        - Ну… - Я потер ухо. Честно попытался разобраться, что меня смутило. - Нет, ну, правда, Гош. Многовато для такого городка… Сколько здесь, тысяч тридцать живет? Ну, сорок от силы… Шестьдесят лет, двадцать тысяч Дней… Должно быть по смерти?две в день, плюс?минус. А тут за два часа уже третья машина. И вчера, ты говоришь, пять за ночь.
        Гош склонил голову к плечу, задумчиво глядя на меня. Потом кивнул. Согласился.
        - Можно подумать, - сказал я, - их со всего района сюда свозят. В эту развалюху…
        Гош покивал, но, кажется, уже не слушал меня, обдумывал что?то более важное. Может быть, то, как лучше искать жабу. Заново.
        Надеюсь, до этого не дойдет.
        Стрелка часов неутомимо ползла вперед, небо затянуло, стал накрапывать дождик. Постукивали капельки по корпусу машины, едва слышно щелкала секундная стрелка часов. Круг за кругом, круг за кругом…
        Третья ночь, и все впустую. И если честно, если себя не обманывать… Но, черт возьми, как же будет жаль, если мы ее упустили!
        Во?первых, жаба. Жаб искать сложнее, чем паучих. А главное, какая жаба! С паучихой ручкалась, даже ритуал ей помогала проводить. Теперь здесь, в больнице… Что делала? И второй мальчишка…
        Для ее собственного ритуала? Но она сама не хуже паучихи может взять то, что ей нужно. А взяла именно того, который у паучихи побывал…
        Нет, что?то здесь не то. Это не обычная одиночка, не тихая отшельница. И если ее найти и на хвост тихонько сесть… Аккуратно, незаметно… Если эту ниточку осторожно размотать…
        Гош вздохнул, покачал головой - нет, бесполезно это все - и заерзал, поудобнее усаживаясь в кресле. Потянулся к ключу, но я перехватил его руку.
        - Подожди, подожди! Ты что, думаешь - все?..
        Гош грустно, но твердо кивнул. Снова двинул рукой, но я повис на ней, как клещ, всем весом.
        - Подожди, Гош!
        Он поглядел на меня: чего еще?
        - Давай подождем хотя бы до рассвета!
        Вместо ответа - косая ухмылка. Я сам прекрасно знаю, что это ничего не изменит. Хоть до рассвета жди, хоть до Нового года.
        - Но… Можно в самой больнице выяснить! Жабы не паучихи, копаться в чужих головах не могут. Если ей здесь что?то было нужно, должна была договариваться по?человечески. Значит, могли остаться какие?то записи - в регистратуре, карта, видел ее кто?то… Можно узнать, что ей было нужно! А если повезет, и откуда она сама.
        Гош вывернул руку из моих пальцев:
        - Нет.
        - Но почему?!
        - Пока - нет.
        Пока… Я внимательно поглядел на Гоша. То усатый ему не нравится, то за тем парнем в парк бегал…
        - Думаешь, усатый мог тебя заметить?
        - Или уже ловит. На живца.
        На живца… Это чтобы мы пошли выяснять внутрь, для чего она там была, а потом тот усатый приедет и осведомится, не спрашивал ли кто?то об их визите? И постарается сам нам на хвост сесть?
        В принципе такое возможно… чисто теоретически. Как возможно и то, что прямо сейчас на нас рухнет метеорит.
        Я вздохнул. Иногда мне кажется, у его навыков есть и обратная сторона. Профессиональная болезнь.
        - Ты переусложняешь, Гош. Это жаба, не паучиха. У нее всего один прислужник. Может быть, у него и есть какие?то ухваточки, но с чего ты взял, что он…
        - Нет, - отрезал Гош.
        Положил руку на ключ, но не заводил мотор. Глядел в боковое зеркало.
        Водитель и санитар вернулись к последней «скорой», но не спешили уезжать.
        Когда?то дорога перед больницей позволяла разъехаться, но те времена давно закончились. Слева, вокруг люка водоснабжения, асфальт опал вниз на локоть. Рытвина для «лендровера» не смертельна, но сам люк остался на месте. Вершина бетонного колодца возвышалась посреди ямы противотанковым надолбом. Только с краю другой полосы и протиснуться.
        Санитар достал сигареты, водитель зажигалку. Они закурили. Многозначительно косились друг на друга, будто хотели переговорить о чем?то, да оба не знали, с какого краю подойти.
        И слава богу. Пара минут у меня есть?
        - Гош…
        Он только досадливо дернул головой. Это значит, что больше мне от него и слова не добиться.
        Обычно. Обычно не добиться, но сейчас я отступать не собираюсь!
        - Гош, ну сам подумай…
        Из?за дома перед больницей вынырнул конус света - яркого белого света, не такого, какой был у «скорых»… Я сглотнул, но, когда машина вывернула из?за дома и, переваливаясь на разбитой дороге, покатила к больничным воротам, оказалось, что это еще одна «скорая», только другой марки. Поновее.
        Ткнулась было в объезд еще не отъехавшей, но тут фары высветили пролом в дороге, машина вильнула и встала позади.
        Эта «скорая» и была поновее и выглядела почище. Помоложе были и водитель с санитаром. Такие же опрятные, как и их машина. И даже каталка у них нашлась своя, раскладная.
        Но и они особо не спешили. Выгруженное тело с головой не накрывали, но это было именно тело. Уже не человек. Перекинулись парой слов с курящими коллегами - как?то не очень по?приятельски, словно в первый раз друг друга видят, вообще просто что?то спросили, - покатили свежий труп за угол больницы…
        Гош нетерпеливо постукивал пальцами по рулю, глядя в зеркало на неспешных санитаров.
        - Гош, ну посмотри! Их тут сейчас много, одна за одной, а внутри кто?то все эти трупы должен принимать, оформлять, возиться… Наверняка там сейчас бардак! Можно и без разговоров с дежурным добраться до регистратуры…
        Гош не отвечал, но я знаю его слабое место.
        - Гош, ты сейчас перестраховываешься, а тот мальчишка…
        Полоснув по мне взглядом - я редко такие видел от Гоша, - он резко дернул ключ и, не дожидаясь, пока мотор прогреется, тут же тронул машину. Не разворачиваясь обратно, а вперед, по остаткам обрывающейся дороги, уходящей под кусты и первые березки.
        - Гош, ты куда?..
        Не включая фары дальнего света, только с одними слабыми подфарниками, Гош все разгонялся - лес, темный и неразличимый, надвигался, летел на нас…
        - Гош!
        «Лендровер» резко свернул влево. Перескочил через остатки бордюра, прошел впритирку с угловым столбом забора и понесся по той убитой дороге, что обходила больницу со стороны леса.
        Вот как. Решил объехать за больницей, лишь бы не ждать. Закончить спор пусть так, лишь бы не слышать того, чего не хочет слышать.
        - Гош, если ты надеешься…
        Но тут машину затрясло так, что я заткнулся и стиснул зубы, чтобы не прикусить язык. Гош, не пытаясь смягчать болтанку, гнал машину вперед, вдоль забора. С моей стороны по корпусу били кусты, но он гнал вперед. Темный силуэт больницы слева осел с трех этажей до двух, стал еще ниже, мелькнули горящие полуподвальные окна, и снова - только темная стена да звон ветвей справа.
        Гош гнал до угла забора, резко повернул - и тут дернулся в кресле назад, врезал по тормозам.
        Мне показалось, что мы неминуемо влетим в высокий бортик, невесть откуда взявшийся посреди останков Древней дороги, но мы успели затормозить.
        Потом Гош, снова невозмутимый, недоверчиво хмыкнул.
        Я молчал. У меня просто не было слов.
        Со стороны больницы толпились «скорые» на раздолбанной дороге, а здесь, на заднике, была широченная площадка идеально уложенного асфальта.
        Асфальт возвышался над останками прежней дороги на добрую ладонь - жирный, плотный, совсем свежий. Под слоем воды чернота была почти глянцевой.
        Гош осторожно забрался на этот слой - джип жалобно чиркнул днищем и медленно пополз вперед.
        Справа, где, по уверениям Гоша, был пустырь, а за ним лесополоса - без просеки, без тропинки, - под склон уходила дорога из такого же идеального асфальта, разрезав пустырь, заросший высокими кустами. Шагов через сто закругляясь вправо. Что там, за изгибом, не видно, но тут угадать несложно.
        - Значит, нет съезда напрямую?
        - Не было… - пробормотал Гош.
        Слева было еще интереснее.
        В больничной ограде вырезали длинный кусок, пролета четыре. Площадка свежего асфальта простерлась внутрь больничных земель. Только не к заднему крыльцу морга и не к сарайчику с покосившейся вывеской «ЗАО «Плутолюкс», ритуальные услуги».
        Впритык к стене морга было пристроено новенькое здание: малиновый кирпич - плотный?плотный, под пленкой влаги такой гладкий, что его хотелось погладить, - аккуратненькие ступеньки с резными перилами, металлическая дверь с медной ручкой, крыша из красной металлической черепицы.
        Два фонарика по бокам обливали его ярким желтым светом, теплым и праздничным. Черепица будто светилась изнутри. Лужи под фонарями - черное стекло.
        Домик?игрушка. Впритык к стене морга.
        - Этого не было, - пробормотал Гош.
        Между фонарями даже разлиновали места под стоянку - всего на два места. Одно из них было занято. Черная «ауди». Даже не глядя на номер, я знал, чья эта машина.
        Свет фонаря пронзал лобовое стекло, внутри никого. Но Гош все равно прибавил, когда мы поравнялись со стоянкой и яркими фонариками. Словно вылезли из темноты зрительного зала на сцену, под свет ламп, - и черт его знает, кто сейчас на тебя пялится оттуда, куда свет не достает…
        Гош быстрее проехал мимо, а когда «лендровер» соскочил с пятачка свежего асфальта, опять сбросил скорость.
        Доползли до угла забора, опять налево и тут же вправо, к обочине. Гош затормозил и выключил мотор. Теперь справа был не лес и не пустырь, а дом. Под его окнами вид вполне невинный. Кто?то из жильцов оставил машину на ночь.
        Неприметно, и все видно. Забор из прутьев ничего не скрывал, «ауди» и домик как на ладони. Было бы на что смотреть…
        Домик?игрушка, но со странностями. И дело не только в том, что стоит впритык к стене старого морга. Было и еще кое?что - окна. Окон не было.
        Машина, домик, свет фонарей и - черт его знает, что внутри этого домика.
        Хорошо, что ниточка не оборвалась. Нашли.
        Но что именно нашли?
        Я смотрел на этот домик, и в голове было пусто?пусто. Ни одной мысли. Все они рассыпались, как зернышки в жерновах.
        Один жернов: чертова сука - и вдруг в городе, среди людей. Не робким наездом, а регулярно, основательно. Да так открыто, так нагло…
        Второй жернов еще хуже: ну, допустим, чертова сука решилась. Переборола свои привычки, решила справить какое?то из своих дел здесь. Но как она смогла все это устроить - домик, дорогу, - и всего за каких?то пару дней? Ведь Гош проверял, не было этого всего. Она организовала. Но как? Одно дело - быстро отстроить домик где?то на отшибе, где никому нет никакого дела, и совсем другое - в пределах городка, вырубив просеку, снеся часть забора и вторгнувшись на территорию больницы впритык к моргу!
        Деньги? Нет, здесь пахло не деньгами. Здесь пахло паучихой.
        Выходит, та встреча жабы с паучихой на прошлой нашей охоте не случайность? Здесь опять жаба с паучихой?
        И здешняя куда наглее…
        А хуже всего то, что совершенно не понять: что им двоим тут могло понадобиться? Даже не в больнице, как выясняется, а в морге… Ни черта не понимаю!
        Я стукнул себя кулаками по коленкам, потряс головой, но сумбур в мыслях никуда не уходил. Нет, ни черта не понимаю. Ничего не складывается.
        Я поглядел на Гоша. Гош смотрел в сторону домика, на лице хмурая отрешенность.
        - Гош, ты что?нибудь понимаешь?
        Гош медленно повернул голову ко мне, поглядел, но как?то сквозь меня, и снова отвернулся к домику.
        - Ясненько… Я тогда пойду пройдусь вниз, Гош. Посмотрю, что там.
        Выскользнув из машины, я перемахнул через полосу газона к стене дома, вдоль нее до угла. Кроме узкой дорожки, ничто не отделяло меня от густого кустарника, а дальше и деревья начинаются.
        Между кустов, не выходя к дороге, плавной дугой повторяя ее заворот, и через двести метров она вывела меня к шоссе. На съезде новенький автоматический шлагбаум неприветливо полыхал красными огнями.
        Прищурившись, я постоял, глядя на неутомимые вспышки. Самоуверенные и наглые. Такие же, как и те суки, что поставили здесь этот шлагбаум.
        Будто не они здесь незваные гости, а те, кто всю жизнь прожил в этом городишке. Овечки, которым достаточно поставить вот такое красное пугало, и никто даже не поинтересуется, куда ведет эта дорога, почему здесь нельзя проехать напрямик - по новенькому?то асфальту, а надо по старым раздолбанным дорогам тащиться в объезд нескольких кварталов…
        Мигающий красный свет, самодовольный и резкий, бесил меня, как бесило и то, что я не понимаю, что здесь творится ни черта не понимаю!
        Я выбрался из кустов на обочину шоссе. Поглядел вдоль дороги.
        Ну, хоть тут угадал. Влево - первые дома, вправо метрах в ста была заправка, там же и кафе. Крошечное, но мне сейчас не нужен шик, мне нужно что?то горячее и с кофеином - прочистить мозги.
        Машин не было ни на заправке, ни перед кафе.
        Я толкнул дверь, звякнул колокольчик. Синие стены, три высоких столика - для еды стоя. Но не пусто. За столиком у окна стояла девушка. Хохлилась, как мокрый воробей, над стаканчиком кофе, обжав его обеими руками, грела пальцы.
        На звук колокольчика выглянула женщина из прохода за прилавком, отирая сырые руки о фартук.
        - Добрый день. Поужинать? Что?нибудь поплотнее?
        - Да нет… - Я смущенно улыбнулся. - Я бы, скорее, позавтракал. - Я кивнул на кофеварку.
        Женщина разочарованно кивнула. Заурчала кофеварка, потек запах кофе.
        - Сахар? Сливки? - почти безнадежно спросила она.
        - И того, и того.
        На этот раз женщина кивнула довольно. Покосилась на девушку, будто ставя меня в пример. Та пьет пустой черный?
        На меня девчонка не глядела, но с интересом разглядывала мое отражение в стекле, это я заметил.
        Сама одета как моя сестра?близняшка. Тоже высокие, под солдатские, ботинки на высоких подошвах, тоже длинный черный плащ - правда, мой из грубой кожи, у нее же из очень тонкой, даже на вид мягкая, как замша. И не до середины лодыжки, как у меня, а еще длиннее, до самых пят. Если бы не высокая подошва ботинок, полы мели бы пол.
        Темные волосы до плеч, сейчас сырые и спутанные. Лицо бледное, глаза, кажется, светлые. Немного насупленная. Густые брови, и без того вразлет, сомкнулись на переносице, как раскинувшая крылья чайка.
        Поймав мой взгляд в стекле, отвела глаза и от отражения. А может, просто решила заглянуть сквозь отражение на улицу, узнать, на какой машине приехал. Я хмыкнул.
        Получил кофе, сахарницу и крошечный кувшинчик со сливками - и вот тут нахмурился. Машину, на которой я сюда приехал, она, конечно, не увидит. Нет ее на стоянке. Но на стоянке вообще нет машин. И как же она сама?то сюда попала? В это крошечное кафе у выезда их города. Не пешком же сюда шла, посреди ночи, ради чашечки кофе?
        Я оглянулся, но слишком поздно. Лишь звякнул колокольчик и тихо чмокнули резиновые уплотнители двери. За столиком у окна остался пустой стаканчик да сотенная бумажка под ним.

* * *
        Силуэт Гоша сквозь стекло был неподвижен и невозмутим, как остывший труп. Даже не оглянулся, когда я открыл дверцу. Как смотрел на домик с крышей из красной черепицы, так и глядел дальше.
        Машина жабы была на месте. Здесь, слава богам, все в порядке.
        - Там внизу шлагбаум.
        Гош чуть кивнул. Это его не удивило, похоже.
        - Гош… - Я замялся. От осторожности до паранойи иногда всего один шаг. Но все же… - Гош, я пока был в кафе, там…
        Гош вскинул руку, и я заткнулся. Тоже увидел.
        Внизу на дороге, вдоль которой я только что пришел, посветлело. Из?за изгиба протянулись лучи фар, поползли к нам, поворачивая.
        Окатили, ослепляя даже через боковое зеркало и тонированные стекла. Выхватили из темноты прутья забора, еще ярче подсветили домик?игрушку, грязную стену морга и, рассеиваясь и отражаясь, обрисовали крайние кусты пустыря и саму машину. Черный «мерин».
        Шел не притормаживая, не виляя в попытках сориентироваться на дороге, появившейся здесь всего день или два назад. Водитель точно знал, куда ему нужно. Выруливал на второе стояночное место, рядышком с машиной жабы.
        Под желтым светом фонариков чернота «мерина» отливала странным пурпурным оттенком. Лихо, но точно «мерин» втиснулся бок о бок с «ауди».
        Таким же быстрым и точным движением Гош выхватил из кармана бинокль и поднес к глазам.
        Из машины - передняя правая - вылез мужчина в плаще и взбежал по ступенькам на крыльцо.
        Я наконец?то выудил из бардачка запасной бинокль.
        Твердый подбородок. Резкие, сильные движения человека, готового к обороне не в мечтах, а в любой момент реальной жизни, хоть прямо сейчас. Короткий ежик волос, но не кругляшом под машинку, а повыше к бокам, руками мастера, превратившими даже эту простую, казалось бы, стрижку солдатика?новобранца в прическу уверенного в себе и успешного бизнесмена. И белоснежный воротничок шелковой рубашки. Туго - и идеально правильно - затянутый галстук, с блеском золотой булавки. Лацканы дорогого пиджака из?под отворотов не менее дорогого плаща, только цвет у плаща какой?то странный - не деловой черный, а пурпурный…
        Дверь открылась. Мужчина ушел внутрь.
        - Хм…
        Странное сочетание: такая внешность с такими повадками…
        - Угу, - кивнул Гош, не оборачиваясь и не опуская бинокль. Будто затылком чувствовал мой вопросительный взгляд. - Из наших.
        Я вздохнул.
        Весело, весело…
        Я бы мог и ошибиться, но если уж Гош уверен, что повадки «наши», в смысле - для Гоша «наши»… До встречи со Стариком, до того, как встреча с чертовыми суками поломала его, Гошеву, жизнь - прежнюю, его первую жизнь, что была еще до тети Веры и его новых детей, - Гош работал на Контору.
        И если этот мужик тоже когда?то работал на Контору… это тебе не блондинчик, драться не умеющий. И даже не тот кавказец…
        Мужчина вышел обратно на крыльцо.
        Из машины вылез еще один - почти копия первого. Такой же пурпурный плащ, то же странное сочетание лоска крупного дельца и ухваток оперативника.
        Цепко огляделся, шагнул к задней дверце. Первый уже сбежал с крыльца и был с другой стороны «мерина». Синхронно распахнули…
        Мои пальцы начали отбивать привычный охотничий ритм раньше, чем я что?то успел сообразить. Мысли порвались и снова выстроились, уже пульсируя в этом рваном, синкопированном ритме.
        Гош едва заметно кивнул - он тоже все понял, тоже цеплялся к этому ритму.
        Чертовы суки!
        Но почему нет привычного холодного ветерка?..
        И почему две? Ни разу не видел, чтобы в одном гнезде уживались две паучихи… Старик тоже ничего такого не рассказывал…
        Несколько ударов сердца миновало, прежде чем я понял, что это не паучихи. Женщины, но не паучихи. Волосы не те. Одна светло?русая, другая совсем белокурая.
        Совсем молодые, лет восемнадцати, если не меньше. Русая - высокая и статная, белокурая - маленькая и точеная. Одна в джинсах и такой же рубахе, расшитой бисером и кожаными ленточками, другая в строгом деловом костюме… и все?таки чем?то неуловимо похожие. Как похожи друг на друга две картины одного художника.
        Что?то в лицах - не сами черты, а то, что за ними, прозрачная печать в выражениях. В том, как они двигались…
        Гош вздрогнул, на миг обернулся ко мне - в чем дело? - и только теперь я понял, что, сам не заметив, опять начал выбивать пальцами ритм - и пальцами, и внутренним слухом, и каждым движением сознания, снова подстраиваясь под ритм…
        - Волосы, - сказал Гош.
        Волосы… Будто я сам не вижу, что они не черноволосые! Но…
        Я убрал предательские пальцы с панели над бардачком, положил руку на колено, стиснул в кулак.
        - Это не паучихи, Гош. Но…
        Паучиха где?то рядом.
        Каким?то шестым чувством, но я чувствовал это. Знал. На что угодно могу поспорить, что без паучихи здесь не обошлось, - по тому, как похоже они улыбнулись своим сопровождающим и тут же сделались чуть отрешенными, жестко поджав губы. По тому, как двигались - в едином темпе, несмотря на разницу в сложении. Чуть порывисто начиная движение, а потом долго его заканчивая, - словно невольно подражали кому?то… Одинаково шли, начиная шаг высоко от бедра. Для высокой это было естественно. А белокурая, с ее точеной фигуркой, казалось, специально тянула, задерживала конец шага, чтобы идти в ногу с кем?то невидимым…
        И, что еще хуже, эта невидимая печать внутреннего сходства лежала и на мужчинах. С первого взгляда не так заметно, как на женщинах, но теперь, зная, что искать…
        - Гош, - шепнул я. - Они все…
        В их головах копались. Копались бережно, осторожно, Но долго, много и тщательно.
        Какая?то чертова сука копалась.
        Особенно в этих девчонках…
        Открылась дверь, и на крыльцо вышел тот усатый. Без плаща, в одной рубахе. Внимательно оглядел прибывших и их машину. Потом повел долгим цепким взглядом по заднему корпусу больницы, по забору, пустырю, дороге…
        Гош опустил бинокль и выпрямился в кресле, вжался в спинку. Хотя у нас темно и свет снаружи должен превратить стекла машины в темное зеркало, лучше не рисковать. Я тоже опустил бинокль.
        Но и без него видел, как усатый, завершая свой обзор, нахмурился. Глядя на наш «лендровер».
        Женщины уже поднимались на крыльцо, а он стоял у них на пути, глядя на нас, не отрываясь…
        Левая рука Гоша легла на руль, правая на передачу. Но усатый отвернулся, пропуская женщин.
        Гош опять поднял бинокль. Вот только от его невозмутимости не осталось и следа. Я видел, как его пальцы стиснули бинокль. Меня и самого мелко трясло.
        Женщины ушли в дом, за ними мужчина в пурпурном плаще, сунулся и второй, но усатый что?то ему сказал. Сам ушел в дом, а второй пурпурный остался.
        Спустился обратно к «мерину». Медленно открыл дверцу, еще медленнее полез внутрь, напоследок оглядываясь кругом.
        Хорошо, что вдоль всего дома ни одного фонаря. Ему там, под двумя яркими фонариками, в здешней темноте ничего не… Он вылез обратно и захлопнул дверцу, глядя на наш «лендровер».
        Достал ключи, поставил машину на сигнализацию - бархатистое ту?ра?ри и подмигивание габаритками - и задумчиво пошел в нашу сторону. Вдруг чуть ссутулившись, расхлябанной ленивой походочкой приблатненного пацана, вальяжно бросая ключи в пальцах туда?сюда, словно нож?бабочку с невидимым лезвием…
        Гош прошипел что?то невнятное и завел мотор.
        Мы вспыхнули габаритками, ожила панель, бросив отсветы по всей машине, я невольно поморщился, а Гош уже тронул вперед, покатил, набирая ход. Не очень быстро, чтобы не выглядело откровенным бегством, но что толку? Вдруг оживающая машина, тут же отъезжающая, едва к ней направились, - это и так подозрительно.
        Но, видно, для Гоша куда красноречивее была эта перемена в повадках пурпурного. Он проводил нас внимательным взглядом, развернулся на каблуках и пошел обратно к машине, уже не прикидываясь приблатненным гулякой, что?то вытаскивая из кармана…
        Гош пыхтел сквозь зубы и шлепал по рулю. Гош, наш каменный Гош, чувствительный, как гранитный валун на балтийском берегу.
        - Думаешь, они тут не одни? Своих вызванивает, чтобы нам на хвост сели?
        Гош лишь фыркнул. Для него это было очевидно.
        - Да ладно, Гош… Не мог он наши номера в такой темноте разглядеть… Да даже если и разглядел, что дальше?
        Гош фыркнул еще громче.
        Дом справа кончился, слева мелькнул зад «скорой» на дороге перед больницей. Гош свернул прочь от нее, заехал за дом и тут же перевел передачу и вжал газ. Вел «лендровер» все быстрее и быстрее к выезду из городка.
        Собрался все бросить? По?моему, он переоценивает своих бывших коллег.
        - Гош…
        - Машину видели. Игры кончились, Влад.
        - Уводи машину, ладно. Только меня выбрось. Я обойду город, зайду с той стороны больницы.
        Гош мотнул головой.
        - Ты их не знаешь, Влад.
        - Гош…
        - Ты их не знаешь.
        - Но он же машину видел! Не меня! Там сзади пустырь. Без света. Как он меня заметит?
        Гош чуть наклонил голову вбок. Не то соглашаясь, не то нет, не поймешь.
        - Гош! Да они еще, может быть, решат, что это местные братки были. Удивились, кто это у них в области появился такой богатый и без уздечки. Но пока просто присматриваются, потому и растворились без контакта, чтобы чего не вышло…
        Гош стиснул руль. Я почти физически чувствовал, как он решает. Взвешивает все «за» и «против». Я все верно говорю. Но и питомцев своей альма?матер, со щитом и мечом над входом, он высоко ценит…
        Притормозил. Дернул головой на мою дверцу:
        - Быстро!
        Я схватил бинокль и вышмыгнул из машины. Еще захлопывал дверцу, а Гош уже вдавил газ.
        Машина рванулась прочь. Я сошел с дороги, прижался к стволу тополя. Постоял, пока красные габаритки не пропали вдали.
        Вслушиваясь в сонную жизнь городка.
        Впитывая ночь…

* * *
        Они все не выходили.
        Желтый свет фонарей, сочно?красная крыша, малиновый кирпич стен… и «ауди» с «мерином».
        Подходить близко я не рискнул: кусты голые, а фонари яркие. Засел с краю пустыря не напротив дома, а левее шагов на сорок. Здесь не должны заметить.
        Плохо, что с этой стороны я не видел лобового стекла - прозрачного, проткнутого светом фонарей, а только боковые, сильно тонированные. Черные зеркала, да и только. Сидит тот пурпурный внутри «мерина» или ушел в дом?
        А может, и не в дом…
        Еще хуже, что и дом без окон. Что внутри? Что они там делают? Даже не представляю.
        Я покосился на часы. Третий час уже там сидят.
        Холод пропитывал меня. Я кутался в плащ, но это не помогало.
        Секунды ползли медленно, лениво…
        Предчувствие накатило, как пробуждение ото сна. Кожа покрылась мурашками, но вовсе не от холода. Мышцы натянуло, сердце било быстро и сильно. Мир стал четким, резким, выпуклым.
        Что?то было не так!
        Я замер, боясь шевельнуться, боясь вздохнуть. Опасность! Что?то не так!
        Только я никак не мог понять что…
        Малиновый дом с сочно?красной крышей, свет фонарей, две машины… Зрение обострилось, я видел каждую мелочь, но - ничего подозрительного. Тишина и пустота. Все, как прежде.
        И все?таки что?то изменилось…
        Я это чувствовал. Предчувствие было тут как тут. А предчувствию я привык доверять.
        Кусая губы - черт возьми, ну в чем дело?то? что не так? чего я не заметил? - я медленно скользнул в сторону.
        Поменять точку обзора. Иногда это помогает.
        Осторожно скользил между холодных мокрых ветвей, они оставляли на пальцах след, похожий на пыльцу, - свою одряхлевшую к зиме плоть. Я осторожно отводил их, чтобы не вздрагивали и не раскачивали соседок. Водитель «мерина» может заметить.
        Не прошло и минуты, как от холода и ледяной влаги заломило пальцы. Я остановился, отер руки, достал перчатки…
        Предчувствие накатило новой волной. Я вдруг понял, откуда идет опасность. Я еще никак не мог понять, что именно, но совершенно отчетливо понял, что это - не впереди.
        Это не у домика и не у машин. Не там.
        Сзади.
        Я сглотнул. Очень медленно достал перчатки и ещё медленнее принялся их натягивать. Потихоньку разворачиваясь боком, невзначай кося глазом, пытаясь разобрать хоть что?то сквозь сплетение черных ветвей позади…
        Движение. Там было темно, совершенно невозможно что?то рассмотреть, и все же я заметил, что там было движение. Почувствовал.
        Только…
        Я стоял, не бросаясь прочь, не бросаясь вдогонку.
        Почему?то вместо угрозы я вдруг чувствовал облегчение. Предчувствие смазалось и отступило.
        Может, это была просто дикая собака? Или бездомная кошка. Ходит себе бродит, дурацкое драное создание, мокрое, мерзлое и неприкаянное…
        Железно клацнуло.
        Я вздрогнул и обернулся. Золотистая ручка опустилась, дверь открылась. Не отрывая глаз от крыльца, на всякий случай я стянул перчатку.
        Вышел пурпурный плащ, и тут же распахнулась дверца «мерина», выскочил второй. Пока они внимательно оглядывались, на крыльце показались девушки.
        Те - и не те. Как мешком по голове трахнутые. Медленные, рассеянные… Выжатые. Как студентки?зубрилы после серьезного экзамена. Сошли к машине, но внутрь не полезли.
        Беленькая привалилась на переднее крыло и достала пачку сигарет. Водитель уже щелкал зажигалкой, но она его, кажется, даже не заметила. Просто держала руку с тонкой сигареткой, пока он водил зажигалкой, ловя кончик сигареты. Затянулась, взбила волосы.
        Русоволосая медленно ходила кругами, как школьница на перемене, сцепив руки за спиной и утонув глазами в сыром и блестящем черном асфальте…
        Через две сигареты и десяток кругов они вернулись в домик. Следом - пурпурный. Второй убрался в машину.

* * *
        Дождь несколько раз припускал и замирал.
        Я успел промерзнуть до костей, а фляжка опустела на треть, когда дверь снова распахнулась. Я тут же стянул перчатку с правой руки.
        Они вышли в том же порядке. Пурпурный, скучный и разомлевший в тепле. Вдохнул холодного воздуха и зазевал. С наслаждением передернул затекшими плечами.
        За ним девушки. Совершенно никакие. Лица постные и серые от усталости.
        Из «мерина» выскочил второй. Цепко глядя по сторонам, они замерли у задних дверей машины. Синхронно шелкнули замки, открываясь.
        Девушки медленно спустились с крыльца, не глядя по сторонам. Ничего не замечая, как сомнамбулы, залезли в машину.
        Вышел и телохранитель жабы. Усмехаясь в усы, поглядывал на вышколенных пурпурных.
        Они так же синхронно захлопнули задние дверцы и забрались на передние сиденья. Машина мигнула задними габаритками и откатилась от домика. Лихо развернулась, взвизгнув шинами, и унеслась вниз по дороге - свежей, ровной и блестящей от дождя, как черное зеркало.
        Взбитая шинами водяная пыль повисла в воздухе, мерцая в свете фонарей.
        Появилась и жаба. Она двигалась медленно, скользя взглядом по всему вокруг, но едва ли что?то замечая. Тоже вымотавшаяся и рассеянная…
        Пальцы сами нырнули под полу плаща. К рукояти Курносого. Холодная, но я знаю, как быстро она теплеет под пальцами.
        Усталая жаба…
        Шанс. Прекрасный шанс, который не стоит упускать.
        Вот только весельчак сопровождающий с цепким взглядом…
        Он приобнял жабу. Щекоча усами, что?то шепнул ей в ухо, скользнул по шее вниз, до самой ямки перед ключицей. Она фыркнула, дернула головой, уклоняясь от колючих усов, но улыбнулась. В глазах появилось осмысленное выражение. Ткнула усатого локтем в бок, попыталась выскользнуть из его объятия, но он не отпускал.
        Все шептал ей что?то в шею, и на губах его гуляла ухмылочка, а глаза цепко шарили вокруг. Будто чувствовал что?то.
        Черт бы его побрал…
        У Курносого тяжелые пули, хорошо останавливают. Особенно если подпиленные. Очень полезно, когда на тебя прет, как танк, жаба, и с каждым ее шагом твое тело превращается в бессильный кисель, глохнет дыхание, замирает сердце… Но есть и оборотная сторона. За подпиленные пули, за короткий ствол и углубленный курок, который не цепляется за одежду, приходится расплачиваться точностью. Отсюда я в нее наверняка не попаду. Только выдам себя.
        А ближе как? Там свет и широкий пустой пятачок… Да еще машина у них под боком - и шит, и быстрое бегство. А главное, эти внимательные глаза, ни на миг не перестающие следить за всем, что творится вокруг…
        Черт бы его побрал, этого усатого весельчака!
        Все обнимая жабу, он свел ее к машине. Усадил ее, обошел машину и сел за руль. Забормотал мотор, включились фары, еще ярче подсветив домик с его красной крышей, словно светящейся изнутри.
        Я отступил за куст и присел. Ненавижу фары дальнего света… Особенно когда за рулем сидит внимательный профи, а с ним жаба.
        Машина начала разворачиваться, я зажмурился, но жесткие лучи света пробились сквозь веки. Я чувствовал, как они спицами протыкают облетевшие кусты и щуплые деревца, высвечивая все и вся…
        На миг накатила уверенность, что он меня заметил, но машина повернула, свет перестал давить на меня. Урчание мотора удалялось.

* * *
        Я ждал полчаса.
        Плащ я застегнул, но все равно было жутко холодно. Ноги окоченели, пальцы в перчатках как чужие. Сам мир закоченел и застыл: желтый свет двух фонарей, густо?красная крыша, малиновый кирпич стен, глянцево?черный мокрый асфальт…
        Как же жаль, что без окон. Совершенно не понять, что там.
        Стоянка перед домиком всего на два места, и обе машины уехали. Но иногда это ничего не значит, верно?
        Я слишком хорошо помню того бесшумного волка. Рука почти зажила, но шрамы останутся…
        Я вздохнул. Больше ждать бесполезно.
        Или лезть сейчас - или…
        Я оскалился и стиснул кулаки. Никаких «или». До полнолуния три ночи. И кто знает, что здесь будет завтра и потом? Может быть, вообще будет не подобраться. Нельзя упускать такой шанс.
        Я медленно двинулся вправо, подбираясь ближе к проему в заборе, но все еще не решаясь выйти из кустов.
        Голые прутья штриховали дом, фонари подмигивали из?за ветвей…
        Предчувствие накатило жаркой волной. Что?то было не так!
        Я замер, вглядываясь в дом, вслушиваясь в едва слышное бормотание ветерка в ушах, в шуршание голых прутьев…
        Не домик. Не там. Кто?то рядом. Не знаю как, но я знал это. Чувствовал.
        Я скользнул на два шага обратно и опять замер.
        Сердце тяжело молотилось у самого горла. Боясь вздохнуть, я медленно глотнул воздуха открытым ртом вслушиваясь в шелест ветвей вокруг. Тяжеловатый шелест, бархатный… Как и ветви, рождающие его, мокрые и тяжелые.
        А я дурак, чертов дурак. Какой идиот застегнул плащ?!
        Я попытался осторожно расстегнуть первую пуговицу, но кожа перчаток смазывала ощущения и толстая кожа зашуршала, заскрипела…
        Скалясь на каждое поскрипывание - как гвоздем по барабанной перепонке! Тот, кто замер совсем рядом со мной, обязательно услышит! - я зубами стащил печатку с правой руки.
        Голыми пальцами - пальцы холодные, но теперь взмокли, даже ветерок не мог их осушить - стал расстегивать ледяные пуговицы плаща. Пальцы, липкие от холодного пота, норовили приклеиться к коже, отрывались с неохотными шлепками.
        Идиот, идиот, идиот! Холодно ему, дураку, стало, видите ли…
        Шорох.
        Где?то сзади и справа. Черт, самая неудачная позиция…
        Пальцы наконец?то коснулись холодной рамки Курносого. Я сжал рукоятку, вырвал его из кобуры, одновременно оборачиваясь, шагая в сторону и падая на колено.
        Готовый к грохоту и вспышке раскаленного пороха в лицо, а если повезет, все же левее и выше, туда, где миг назад была моя грудь…
        В спину и шею ткнулись прутья, затрещали, ломаясь и расходясь вокруг меня - и это все. Ни вспышки, ни выстрела.
        Последний прут соскользнул с плаща, куст за спиной затих.
        Все стихло.
        Лишь шум ветерка в ушах. Едва слышное колыхание прутьев. И…
        Шорох?
        Может быть. А может быть, и нет. Слишком тихо и слишком далеко, чтобы понять, от руки или от ветра качнулась ветка.
        Я закрыл глаза - все равно от них никакого толку в этой темноте - и прислушался. К себе. К предчувствию. Я привык ему доверять. Но, кажется, оно второй раз дало осечку…
        Не разгибаясь, я двинулся в глубину пустыря.
        Через десяток шагов остановился и прислушался. И к тому, что вокруг, и - главное! - к ощущениям.
        Но если что?то опасное и было рядом, предчувствие молчало, как немое. Или на обед ушло…
        Может, в самом деле лишь показалось?
        Я выпрямился. Покрутил головой, разминая шею. Правое колено холодило - испачкался в холодной и жидкой грязи. Надеюсь, это останется самым плохим из всего, что случится со мной за эту ночь…
        Я сунул Курносого в карман, запахнул плащ, натянул перчатку и обернулся к фонарям и дому.
        А если не показалось?
        Если на самом деле никто не подкрадывался ко мне здесь, на пустыре, хотя предчувствие предупреждало меня о том, что ждет там, внутри?
        Минут пять я пялился на домик.
        Можно, конечно, рискнуть…
        А можно не валять дурака, а залезть потом, на пару с Гошем. Время еще есть. Мало, но есть.
        Я вздохнул и попятился в глубину пустыря.

* * *
        Серый рассвет. Холод и дождь, все моросящий…
        Хотелось сесть куда?нибудь, в какое?нибудь теплое местечко. И заснуть, забыв обо всем…
        Машина вынырнула из?за спины, едва не задев меня.
        Рука нырнула в карман к Курносому, но я уже рассмотрел. Черная «Волга», с виду старая и потрепанная однако мотор работает едва слышно, а шорох шин спрятался в шуме пробуждающегося города.
        Машина свернула на обочину, преградив мне путь. Щелкнула и распахнулась дверца, чуть не врезав мне по колену.
        Я заглянул внутрь. Гош хмыкнул, глядя на мою руку в кармане. Безнадежно покачал головой.
        Ну да, он прав. Если бы это был не он, а те пурпурные ребята… Ни одного шанса у меня бы не было. Ну да, такой уж я растяпа, - когда под утро, после целой ночи слежки, и, в отличие от него, знаю, что они давно уехали. Могу и расслабиться.
        Я забрался внутрь, в благодатное тепло. Расплылся по мягкому креслу. Господи, как хорошо?то - просто сесть в обычное кресло…
        Гош повернулся и достал с заднего сиденья сумочку. Вжикнул молнией и сунул мне на колени. Изнутри выглядывала фольга, из разошедшейся щелки пахло ветчиной и укропом. Зеленая крышка термоса.
        Я вдруг понял, до чего же проголодался. В животе заурчало и повело.
        Не разбирая, где кончается один бутерброд и начинается другой, я впился зубами в край, откусывая сразу от обоих. Ветчина, зелень с огурчиком, и где?то меж ними был ароматный ломтик сала, набитого зубчиками чеснока… А как пахнуло из термоса, стоило снять крышку - еще даже не вынимая пробки!
        - Гош, я тефе говорил, что я тебя люплю? - выдавил я с набитым ртом. Ветчина таяла на языке, запах кофе опьянял.
        Но Гош сидел все такой же мрачный. Завел мотор, медленно тронул, выжидательно косясь на меня.
        - Да ничего особенного… - сказал я и запихнул в рот остатки бутербродов.
        Но Гош все косился на меня. В глазах - никаких сантиментов и шуточек. Голый вопрос.
        - Да не заметили они нас. Всю ночь здесь сидели, уехали только час назад.
        Ответом мне был вздох.
        Опа… Гош, выведенный из душевного равновесия? Дважды за ночь? Не верю своим глазам. Неужели…
        - Следили?! За тобой следили?
        Гош досадливо поморщился, даже в боковое стекло покосился, лишь бы на меня не смотреть.
        Это я тоже мог перевести: что?то подозрительное было. Не сказать определенно, что это была слежка, но и со счетов сбрасывать нельзя. Потому что опаснее всего те, кто следит умело. А умелая слежка - ее разве толком заметишь? Она всегда как стечение случайностей…
        - Да ладно, Гош. Не переоценивай их. Они всю ночь сидели у морга как ни в чем не бывало. А если бы тот парень что?то заподозрил, они бы сразу смотались оттуда.
        Гош только хмыкнул. Вздохнул и безнадежно покачал головой - папаша, отчаявшийся втолковать любопытному карапузу, почему небо синее.
        - Надо рассказать Старику, - сказал Гош.
        Теперь уже я хмыкнул.
        Поглядел на свои коленки. Не знаю, как ему, а мне будет жалко.
        - Думаешь, он шутил?
        Гош мельком глянул на меня, опять безнадежно покачал головой.
        - Да без тебя, - сказал он.
        Ах, так он в благородство решил поиграть… Все на себя взять. А я, значит, в это время послушно сидел в городе…
        - Тебе, Гош, он ноги резать, наверно, не станет. Но и с тебя четыре шкуры спустит.
        Гош вздохнул. Медленно покивал - понимая и принимая. Чему быть, того не миновать…
        - Давай хотя бы не сейчас! - взмолился я. - Давай хотя бы узнаем, что в этом чертовом домике, чего они там химичат!
        - Опасно.
        - Опасно, - кивнул я. - Ну а если Старик не просто тебе по шее надает, а взбрыкнет и запретит сюда соваться? И помогать не станет, и еще натравит Виктора и за тобой тоже следить, чтобы и ты из города носа высунуть не мог? Тогда что?
        Гош покосился на меня, вздохнул. Нехотя, но кивнул.
        Пилюля не из сладких, при его?то любви к перестраховке, но он ее проглотил. Или еще не совсем?
        - Если уж мы нашли такое место, где они жужжат, как вокруг улья, грех этим не воспользоваться. Надо всех их выследить, а потом накрыть. За одну ночь. Одну за другой. Всех сразу.
        - Тогда уж одну оставить, - сказал Гош.
        - Почему?
        - Не почему, а зачем… - пробормотал Гош. - На размножение.
        Верно. Одну можно оставить в живых - пока.
        Когда узнает, что стало с ее подружками, испугается, засуетится, бросится связываться с другими суками, каких еще знает - и потянутся от нее новые ниточки, только успевай подрубать.
        Мы выехали из городка, Гош прибавил.
        Я допил кофе, но вместо бодрости - накатывала сладкая дрема, которой просто сил не было сопротивляться, да и зачем…

* * *
        Несколько раз меня приподнимало из дремы в реальность - я разлеплял глаза, оглядывался и снова засыпал. Дорога длинная, а Гош собеседник не разговорчивый.
        Гош открыл рот только перед самым Смоленском, когда я уже перестал клевать носом.
        - Надо подключать Шатуна, - сказал Гош.
        - Хм? - Как?то новичок слишком уж возле Виктора ошивался, чуть не в рот ему заглядывал. Не заложит он нас ему или Старику? - Думаешь, надо?
        Гош кивнул. Объяснил:
        - Опасно.
        Опасно?то опасно, кто ж спорит… Прикрытие никогда не помешает. И все же…
        - А этот Шатун… - Я поморщился и потер нос. - Он нас, случаем…
        Гош покачал головой.
        - Уверен?
        Гош кивнул.
        - Мне бы твою уверенность…
        Гош помолчал, все?таки разлепил губы:
        - Наш человек.
        - Наш… - пробормотал я. - Наш?то наш, вопрос в том, чей наш он больше: наш с тобой или наш с Виктором? Если ты его подключишь, а он Виктору все выболтает? Или Виктор сам что?то заподозрит, да и вытрясет из Шатуна все? Одно дело, когда ты Виктору говоришь, что ты за мной следил, и я никуда не ездил, и совсем другое дело, если…
        - Сегодня он за тобой следил.
        - Что? - не понял я.
        - Сегодня он за тобой следил. Не я.
        - Он за мной следил?.. Не ты?..
        Гош кивнул.
        - Но… А Виктор…
        Я потер бровь.
        Мне?то казалось, что Шатун с Виктором… Но если Гош уверен… Выходит, дело для Шатуна важнее. Если ради продолжения охоты готов и с Виктором в кошки?мышки поиграть, то в самом деле наш человек. Это хорошо.
        Плохо то, что до этого дошло.
        - Тебе Виктор уже не доверяет?
        Гош не ответил.
        - Думаешь, он что?то заподозрил?
        Гош хмуро молчал.
        - Так ты теперь вообще не будешь следить за мной? Только Виктор с Шатуном будут, через день? И завтра очередь Виктора?
        Гош кивнул.
        Я от души врезал по приборному щитку. Черт бы побрал этого докучливого пижона!
        Мало того, что завтра я не смогу быть здесь, с Гошем и Шатуном, раскручивать этот змеиный клубок! Так ведь и через два дня, выходит, тоже Виктор будет за мной следить…
        Гош притормозил. Мотнул головой на дверь.
        Я поглядел за стекло. Мы только въехали в город, до дома было еще несколько кварталов. Сырых и холодных. Ветер кидал на окно косые иглы дождя, гнал по улице почти сгнившие листья.
        - А до дома никак?
        Гош поглядел на меня внимательно и устало.
        - Ну ты же сам сказал, что сегодня не ты, а Шатун! Шатуну?то Виктор доверяет, его?то не станет перепроверять!
        Гош только обреченно покачал головой, отчаявшись втолковать мне что?либо. Просто еще раз мотнул головой на дверцу.
        Пришлось вылезать. В холод и дождь. Я застегнул плащ. Постоял, глядя на уплывающие габаритки.
        Или он не Виктора боится?
        Не знаю. По?моему, иногда Гош все же перегибает с осторожностью. Тащись теперь на своих двоих…
        Глава 4 КАПКАН
        Проснулся я еще до заката.
        Чувствовал, что не выспался, хорошо бы еще поспать, но сон не шел. Как ни пытался уснуть, вместо этого снова и снова кружились в голове лунные фазы. Ночи, оставшиеся до полнолуния. Их число… И их чередование.
        Шатун был, теперь Виктор, потом Шатун, а потом…
        Чертов пижон! Чертов лунный календарь, так неудач?до легший.
        Я скатился с кровати, нашел лист бумаги, календарь - с лунными фазами - и еще раз, окончательно, чтобы уж точно без ошибки, расписал.
        Начиная от ночи новолуния, когда мы брали паучиху, и до вчерашней ночи. И еще три вперед. На третью и придется полнолуние.
        Вчера за мной приглядывал Шатун. Сегодня очередь Виктора. Сегодня мне по?любому не выбраться, даже рыпаться не стоит. Но хуже другое: выходит, мне не выбраться и в послезавтрашнюю ночь. В ночь новолуния.
        Я скомкал лист бумаги, подкинул и от души влупил по нему ногой. С сухим щелчком комок бумаги улетел в стену, от нее в пол, в кресло, затих где?то под кроватью. Жаль! Я бы еще пнул. Его. Что?нибудь еще. Что угодно! А лучше кого?нибудь!
        Я был так зол, что пнул бы и котенка.
        Если этот пижон от меня не отвяжется, то ночь новолуния я пропускаю. Просижу здесь, пока Гош и Шатун будут там. Будут вдвоем брать ту суку. Тех сук… Их же много. А еще те пурпурные ребятки…
        Решится Гош брать всю эту свору всего лишь вдвоем? Или решит не рисковать? Даст им уйти?
        Я бы пнул не только котенка, я бы пнул и щенка, попадись он мне сейчас под ноги! Чертов пижон! Он даже не понимает, что делает…
        Ч?черт бы его побрал… Выть хочется! А что толку?
        Стискивая кулаки, я все?таки зарычал. Рвать и метать! Ведь ничего же не сделать, никак от этого пижона не отвязаться, если уж даже у Гоша не вышло! Если уж ему Виктор до конца не поверил, что уж мне?то пытаться…

* * *
        Не помню, сколько я метался по комнате, по коридору, по квартире.
        Затих в кресле, стиснув пальцами виски.
        Хватит блажить. Надо что?то делать.
        Что?то придумать и - делать…

* * *
        Впервые за последние дни я пришел в гараж.
        Похлопал «козлика» по капоту. Постоял, предвкушая. Весь мелко дрожа от волнения.
        Потом старательно, заставляя себя не торопиться, чтобы чего?то не забыть, с редкостным удовольствием сложил в машину все охотничьи принадлежности. Рюкзак, спальный мешок. Гарпуны. Пачку патронов для Курносого.
        Сами патроны пересыпал в мешочек, а масляные картонки кинул в угол за машину. Когда отъеду, будут на виду.
        Вот так.
        Я постоял, дрожа от адреналина, еще раз оглядываясь. Но делать больше нечего.
        Здесь - нечего.
        Все остальное этот чертов пижон сам сделает за меня. Сначала будет звонить, потом заедет ко мне. Проверит, что меня нет в квартире, и поедет сюда. И вот тут уж убедится, что я не просто пошел гулять по округе на своих двоих, а уехал на «козленке». Прихватив все охотничьи принадлежности.
        Да, все так.
        Я забрался в машину и завел мотор.

* * *
        Солнце прыгало за домами, уже красноватое, не слепящее - спокойное?спокойное…
        Я приоткрыл окно, чтобы чувствовать щекой холодный ветерок, а под ним - едва заметное теплое касание.
        Небо тоже млело. Весь запад расплавился, затянулся огненно?медными нитями облаков.
        Вот и поворот.
        Последние заборы остались позади, впереди лишь холмики с голыми метлами кустов. Сжали дорожку с двух сторон, закрыли солнце, навалились холодной тенью. Лишь изредка, в проеме горок, мелькнет плавящийся горизонт - с черным силуэтом дома.
        От дороги осталось одно название, машину кренило с бока на бок.
        А потом к играющему в салочки солнечному касанию добавилось еще одно… Холодноватое, изнутри висков.
        Робкое. Без заигрывания, как в прошлый раз. Просто тихое, довольное прикосновение - дарящее кусочек тихой радости. Как горловое урчание сытой кошки. Приветливое, но занятое - мечтой, дремой, сладким сном… Коснулось - и ушло.
        Холмики сошли на нет, я выкатился к дому Старика.
        Дом высился глухой черной стеной. В кабинете свет не горел. В комнатах с другой стороны света тоже нет - я бы заметил отсветы через коридор и кабинет.
        Хм…
        Вообще?то в такое время я к Старику давно не наведывался. Обычно либо рано утром, либо ночью. А если он еще спит?
        И, хмурый, возьмет да и пошлет меня подальше…
        Я постоял на крыльце, не решаясь звонить. Может, и спит. Но и ждать, пока проснется, я не могу. Ставки сделаны. Весь расчет именно на то, что я буду у него - милый, послушный Владик…
        Я надавил на кнопку.
        Мне пришлось ждать пару минут, пока щелкнули замки и показался Старик.
        Какой?то взъерошенный, хотя не сонный, а скорее возбужденный. Он вздохнул и, не приглашая войти, не откатываясь с прохода, тяжело глядел на меня.
        - Опять девочку мучить пришел, зараза конопатая…
        Голос у него был хрипловатый, он откашлялся. И кажется, нет у него в лице ни капельки привычной шутливости. Всерьез он это все. Ох, и правда не в духе.
        - Нет, дед Юр. Просто так. Можно?
        В доказательство я протянул мои верительные грамоты - бумажный пакет.
        Старик, прищурившись, молча глядел на меня.
        Потом отобрал пакет, поставил себе на колени, размотал горловину - вощеная бумага хрустела как новогодний снежок - и заглянул внутрь. Придирчиво изучил содержимое. Из пакета тянуло ароматическим чаем - любит Старик ужасно эти немецкие смеси. Еще там пара лаймов, их он тоже любит. Горький шоколад. Смесь орехов и сушеных фруктов.
        Старик хмыкнул, все еще недоверчиво. Нехотя откатился с прохода:
        - Ну, проходи…

* * *
        Солнце зашло, тоскливые цвета заката уступили теплому свету ламп. Я попытался помочь Старику с чаем, но он шикнул на меня и отогнал в гостиную.
        В коридоре я помешкал, слушая, как он хозяйничает, в стеклянном звоне и шипении электрического чайника.
        У двери в кабинет.
        В сокрушающие кухонные запахи тонкими струйками вплетался запах кожаных переплетов, бумаги, книжного клея - запах древности и знаний.
        Где?то здесь и книга той паучихи. С «живым» переплетом, не идущим в сравнение ни с. одним из тех, что я видел прежде…
        Может быть, в ней есть объяснение тому, что затеяли жабы у морга. А может быть, Старик, и так это знает, без всякой книги. Я же все его рассказы слушал вполуха. Только то, что касается самих атак. А все остальное - так: влетело и вылетело.
        Потому что дурак был. Малолетний идиот! Теперь бы и рад это все услышать по второму разу, да только как? Если я сейчас начну расспрашивать о чертовых суках, вдруг Старик что?то заподозрит?
        - Ты чего тут замер, в потемках?
        Из кухни выкатил Старик, толкая перед собой сервировочный столик. То его, то колеса каталки. Но броситься помогать ему со столиком - только нарваться на раздражение.
        Я отступил в гостиную, зажег свет. Старик разливал чай.
        - Значит, просто чайку попить заехал к старику…
        - Ну…
        - Что? Решил подкупить старика, выпросить разрешение поохотиться?
        Холодок. Опасный холодок в его голосе. Если бы я и приехал просить такое разрешение и уговаривать, я бы не стал этого делать.
        - Нет, - сказал я.
        - Да? А тогда что?
        - Дед Юр, ну правда просто так…
        - Ну давай, давай, говори! Что там у тебя? Я же по твоим глазенкам вижу, что что?то тебе надо.
        Старик сверлил меня взглядом. Эх, была не была…
        - Дед Юр… Я подумал, я…
        - Ну, рожай, Крамер! Не тяни кота за хвост!
        - В общем, я тут как?то… Я ведь толком про этих сук ничего и не знаю. Ну, то есть, как охотиться, это я представляю. А вот про них самих…
        Я взял чашку и присосался к обжигающему краешку, выигрывая время. Тихонько косясь на Старика. Пан или пропал?..
        - А то я тебе раньше, значит, не рассказывал?
        - Ну?у…
        - А все, что я тебе говорил, значит, между ушей пропускал?
        - Ну?у…
        Старик старательно хмурился, но меня?то его напускная хмурость не обманывала.
        - Значит, решил за ум взяться…
        - Ну, раз уж пока никуда не лезем… - сказал я.
        - Опять за свое, стервец? Я тебе дам - пока! Ты мне это брось. Все, отлазался.
        Я уткнулся в чашку, взял пару миндальных ядрышек, искоса поглядел на Старика. Нет, не дано ему сегодня рассердиться на меня всерьез. Рад он. Так рад, словно помолодел. Вон как залихватски взбил пятерней ежик волос уже с проседью…
        В сердце воткнулось колкое стеклышко. Сколько лет я мог бы доставлять ему эту маленькую радость…
        - Ладно, - сказал Старик. - Ты мне потом тоже кое?чего скажешь, предчувствователь наш рыжий… На, вот этого зеленого лимончика положи, с ним вкуснее. Ну, так чего ты узнать?то хотел?
        - Та вторая, которая увезла мальчишку…
        - Жаба, - сказал Старик.
        - Да. Хорошо, что жаба. Если бы еще одна паучиха… Мы чуть не попались, когда приехала эта вторая чертова сука. Они часто проводят ритуалы вместе?
        Старик хмыкнул.
        - Вместе… Для начала понять бы, как часто они вообще проводят эти ритуалы!
        Я оторвался от чашки, уставился на него. Мне?то казалось, что тут все очевидно.
        - Ну как… Если тем, у которых холмиков по максимуму…
        - Угу… холмиков… - пробормотал Старик с гримасой, стиснув кулак. Хрустнули суставы.
        - Пятьдесят, для круглого счета.
        Старик досадливо поморщился. Хотел что?то сказать, но не стал.
        - Лет им по тридцать, - продолжил я. - Ритуалы они начинают…
        Я замолчал. А со скольких они начинают ритуалы?
        Старик глядел на меня с осуждением. Он мне, конечно же, об этом говорил. Только я ни черта не помню. Потому что пропустил все мимо ушей.
        - С сорок первой луны после первого поцелуя Неназываемого, - недовольно сказал Старик. - Сначала щенки?котята, ягнята?поросята. Ну а с тридцать седьмого ритуала… Тут уже не зверята.
        - Поцелуй Неназываемого - это лет в двенадцать? - спросил я.
        Старик кивнул.
        - Хотя бывает и пораньше. Это у обычных девчонок. А как уж у этих чертовых сук…
        - Двенадцать… Плюс три с половиной года. Плюс еще года три, пока со зверятами. Получается, девятнадцать лет. С этого времени начинают всерьез. Ну, пусть с двадцати, для круглого счета.
        Я поглядел на Старика, не будет ли возражений? Он кивнул.
        - Значит, - сказал я, - с двадцати до тридцати лет - пятьдесят холмиков. Получается, по пять в год, если грубо… По четыре? Раз в сезон?
        Старик тяжело вздохнул. Покачал головой.
        - Если бы все так просто, с кондачка… - Он снова тяжело вздохнул. - Эх, если бы все было так просто… Тогда чем старше, тем больше жертвоприношений. Холмиков, - поморщился он. Мой эвфемизм был ему явно не по душе. - Так?
        Я кивнул. Старик с сожалением цокнул.
        - Не получается. Если честно, то все вообще… - Он покрутил в воздухе пальцами. - Чуть ли не наоборот все. Особенно с паучихами…
        Он замолчал, подлил мне чаю.
        Наоборот…
        Хм… Старик знает куда больше моего. Хотя даже то, что видел я сам… Да вот последняя. Холмиков больше всех, а по возрасту - чуть не самая молодая. Да, прав Старик. Что?то тут не так. Разве что…
        Хоть на лбу у меня была испарина от горячего чая, по спине промаршировали мурашки.
        - А может быть… - Я сглотнул и поставил чашку на столик. - Может быть, они делают по нескольку кладбищ?..
        Я был готов к любой реакции Старика - к гневу, к усмешке, к досадливому фырканью. Только к одному не был готов. Старика мое предположение вовсе не удивило.
        - Скорее всего. Скорее всего, не по одному…
        Он пожал плечами и отхлебнул чаю. Совершенно спокойно. Словно речь шла о банных вениках. Кажется, он был уверен, что я тоже готов к тому, что у этих чертовых сук те кладбища, что на задних дворах, - вовсе не единственные.
        Черт возьми…
        Он посмотрел на меня и хмыкнул.
        - Ох, Крамер… Вот вроде не дурак же, а каким местом ты меня слушаешь, не пойму…
        Ну, не знаю. Может, и дурак. Но мне в самом деле это ни разу не приходило в голову. Хотя…
        Ну да, все верно. Не обязательно же они десятилетиями живут на одном месте. А значит, с переездом начинается и новое кладбище.
        Я потер лоб. Выходит, не по одному кладбищу… И те пятьдесят холмиков надо еще умножать… Черт возьми!
        - Вот?вот, - сказал Старик. - А еще ты никогда не задумывался, почему мы ни разу не встретили ни одной старухи? Тридцать лет, тридцать пять максимум, а потом как отрезало. Куда они деваются? Те, которые старше? А?
        Я опустил глаза. Ч?черт… Об этом я тоже как?то совершенно не думал.
        - Так что черт их знает, как часто они вообще проводят ритуалы. А вместе… Хм… - Старик задумался. - Хороший вопрос, между прочим…
        Его взгляд остановился на ручке кресла, затуманился, утонул внутри…
        Я не мешал ему вспоминать, терпеливо ждал. У меня тоже было над чем подумать.
        Что надо тем жабам за больницей? Очевидно, не земля. Место для дома можно найти и получше. Медицинская помощь? Даже не смешно. Тогда что?
        Морг?
        Но что там есть, кроме свежих трупов? Только трупы.
        Много свежих трупов…
        Я поморщился. Не нравится мне эта возня вокруг морга… Дорогу провели, домик построили. Выходит, речь не о мелочах. Что?то им там нужно. Что?то серьезное.
        - А знаешь… - ожил Старик. - А ведь ты прав. Вместе… Странно, как мне это самому в голову не пришло…
        - Что?
        - Да паучихи эти… За все их ритуалы не скажу, свечку не держал, но…
        Старик замолчал.
        - Что - но? - Я еле сдерживался.
        - С этими чертовыми суками сам черт ногу сломит, вообще?то. У некоторых слабеньких?молоденьких и книг?то алтарных не было. Это у паучих. У жаб иначе: или есть и книга, и алтарь, или вообще ничего. Попадались мне такие, совсем молоденькие. Ни алтаря, ни книги…
        - Молодые и слабые? - уточнил я.
        Старик покивал:
        - Слабые, пожалуй… - Он поморщился. - Только вокруг них полно изувеченного зверья. Пока за ее домом следишь, кого только ни насмотришься. То собака со вспухшей пастью, бредет как пьяная. То кошки хромые и горбатые. Голуби - не летают, по земле бегают. Крысы Днем на виду сидят. Присядешь с ней рядом - не убегает, только дышит судорожно… Но вот что странно. Ни разу не видел, чтобы слабые проводили ритуал вместе с кем?то. А вот сильных вместе видел. Вдвоем паучиха и жаба. Такое видел трижды. Все три раза - в новолуние. То есть паучихин ритуал, выходит. Каждый раз паучиха была сильная, с алтарем и с книгами. Жаба тоже очень сильная… И вот у вас теперь то же самое: опять сильная паучиха во время своего ритуала с жабой… Жаба, должно быть, тоже сильная…
        - А сами жабы?
        - Что - сами жабы?
        - Когда не помогают паучихам? Когда в свои дни, в полнолуние? Они бывают вместе?
        - На своем алтаре? Нет. Ни разу не видел, чтобы жабы справляли свой ритуал с кем?то… Даже с другой жабой. - Старик покачал головой. - Нет, не видел такого.
        - А просто жаба вместе с жабой? Не обязательно в ночь ритуала. Бывает, чтобы встречаются, вместе что?то делают?
        - Мне такого не попадалось.
        Вот как…
        Черт возьми, что же тогда происходит там, в морге?! Почему их там трое?!
        Три жабы возле кучи свежих трупов…
        Я вспомнил застывающие глаза собаки. Харон. Перевозчик в Лемурию. Случайное совпадение? Хотелось бы верить. Но уж больно все одно к одному…
        Черт возьми! Что же у них в том городке намечается?
        Мягкий взгляд старика вдруг цапнул меня, как коготь.
        - А с чего такие вопросы?
        А, черт! Все?таки заподозрил!
        - Крамер?
        - Что, дед Юр? - Я старательно не понимал, куда он клонит.
        Он внимательно разглядывал меня, и я никак не мог понять, что прячется в уголках его глаз. В самом деле он что?то заподозрил, или же это его всегдашняя шутовская сердитость - для профилактики…
        - Ладно, стервец… Ну?ка. - Он ткнул пальцем на дверь.
        - Что?
        - Давай?давай. - Он дернул подбородком на дверь, уже катясь на меня.
        - Но…
        - Поставил чашку и бегом! - рявкнул Старик.
        И я снова не мог понять, шутит он или рассердился всерьез. Я поставил чашечку на стол, поднялся и поплелся в коридор. Как можно медленнее. Пытаясь понять, где же я ошибся. Что лишнего сболтнул и можно ли теперь, задним числом, увильнуть. Как оправдать свой конкретный интерес, каким подпорки выдумать…
        Старик, как конвоир, катил позади:
        - Шустрее! В кабинет.
        За окнами была уже ночь. Пятачок тусклых отблесков, пробившихся через коридор из гостиной, а дальше кабинет - одна темнота.
        Щелкнул выключатель, вспыхнули люминесцентные лампы, залив комнату неестественно белым светом.
        Старик прокатился мимо меня к своему письменному столу - дубовая громада почти на четверть комнаты, столешница в пять сантиметров, а тумбы даже на взгляд увесистые, как бетонные блоки. Их?то в основном и было видно. Вся столешница под книгами и бумагами.
        Старик вообще никогда не отличался аккуратностью в том, что у него творилось на этом столе. Но если раньше то был просто живописный беспорядок - сейчас это были книжные завалы после торнадо, пронесшегося по книжным стеллажам. Стопки открытых книг и справочников, раскрытые и приложенные по краям, чтобы не перелистнулись, другими томами, а поверх тех громоздились уж новые…
        Исследовательская вакханалия, ментальная оргия. Вот что тут творилось сегодня, пока меня не было. Страстная, необузданная и всепоглощающая. А это ее последствия. Вместо винных пятен и усталых тел - распяленные книги вповалку со словарями и справочниками.
        А поверх всего - та книга. Нашей последней чертовой суки. Бесстыдно раскинувшись тяжелыми страницами, такими плотными и тяжелыми, что даже не пытаются передистнуться. Их и бумажными?то назвать язык не поворачивается - не из целлюлозы их делали, на ощупь совсем другие, и звук, когда листаешь, совсем другой. И печать: буквы ощутимо вжаты в бумагу. Сами буквы тоже непривычные: очень крупные, избыточно разукрашенные - хоровод разлапистых и угловатых жуков?мутантов…
        Старик объехал стол и развернулся ко мне. Глядел поверх громадного стола с ворохом книг, как судья. А может быть, и прокурор.
        Все?таки знает, что я ездил из города?..
        - Не стой, садись.
        Я присел на краешек стула, судорожно пытаясь выдумать хоть какую?то причину.
        Ездил проверить, умерла ли та последняя сука, которую мы не стали добивать?
        Тогда оставить ее живой было правильно - ради будущего. Воспоминание об этом когда?нибудь может оказаться последним шансом на спасение. Несколько секунд замешательства чертовой суки, когда она уже думает, что добралась до тебя… Но это на будущее. На очень далекое будущее, раз пока мы никуда не суемся из города, - ведь я никуда не полезу, пока Старик не разрешит, теперь я во всем слушаюсь его. Но надо было проверить, что она все?таки подохла там, в подвале. Или добить ее, если еще подыхает, уже ничего не чувствуя. Мало ли… Вдруг туда кто приедет да и вытащит ее?..
        Старик осторожно копался в книжном завале. Приподнимал то один том, то другой, засовывал руку в глубину завала. Сразу поднять всю эту груду книг было нереально. А расставлять их по полкам ему, видно, лень. А может, это такой специальный порядок, ему так удобнее разбираться со старинным текстом.
        - Ага, вот ты где…
        Старик удовлетворенно крякнул, водрузил поверх паучьей книжки два листа бумаги, старательно разгладил их.
        - Пы?пы?пм?м… - задумчиво переводил взгляд с одного листа на другой, забыв обо мне.
        И вдруг вскинул глаза. Два ртутных донца, проникающих в каждую щелку моей души.
        - Закрой глаза!
        - Зачем?
        - Закрой глаза, тебе говорят. Ну!
        Я неохотно подчинился. Что он еще задумал…
        - Теперь внимательно представляй… Когда на тебя последний раз накатывало это твое предчувствие?
        Заросший пустырь, холодные ветви, оставляющие след на руках, и - не то шорох, не то движение в темноте…
        Пустырь.
        Пустырь - далеко за пределами нашей области. Соваться куда Старик запретил.
        - Ну когда, Крамер?
        - Ну?у…
        - Ты не мычи, не мычи. Ты же говорил, на тебя накатывало, когда лез к ней в дом? Когда ее собака тебя чуть не загрызла, как ее…
        - Харон, - с облегчением подсказал я. - Только это не собака была, а волк.
        - Да черт с ним, с этим Хароном. Ты вспоминай внимательно, как все это было. До мелочей.
        Я поморщился. Ох, не хотелось мне вспоминать все, что тогда было. А уж тем более до мелочей… Но спасибо и на том, что про это предчувствие речь зашла, а не про последний раз…
        Я честно попытался представить подвал. Свечи, скалящаяся козлиная морда над алтарем… Нет, раньше. Окна. Черные зеркальные окна в старых стенах. Череп в темных очках.
        - Вспомнил?
        - Угу.
        - В какой момент ты почувствовал это свое предчувствие?
        - Я… Я пошел в дом. И когда подходил к дому, почувствовал.
        - Что? Что именно ты почувствовал?
        - Ну?у…
        Ну и как это объяснить - словами?
        - Давай, давай! Вспоминай!
        - Ну… Что?то было не так. Опасность.
        - Опасность… - недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.
        Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.
        Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист - из стопки чистой бумаги - и что?то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:
        - Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?
        - Когда?..
        Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!
        Старик нетерпеливо засопел.
        - Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот?вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как?то помогаешь?
        - Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.
        - Замираешь?
        - Ну… Да, пожалуй. - Я не выдержал и усмехнулся: - Дед Юр, я никак не пойму. Там, - я кивнул на книжку, - есть что?то про предчувствия, что ли?
        - Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… - Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.
        Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.
        - Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… - сказал Старик.
        О, черт! Все?таки не верит он ни в какие предчувствия!
        Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда?нибудь без его разрешения… Виктор? Он что?то сказал?
        Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:
        - А про этих чертовых сук там есть что?нибудь интересное?
        - И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…
        Он замолчал. Снова поглядел на листок.
        А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.
        …как бы ни пришлось отвыкать от сук…
        Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…
        Я только и смог вымолвить:
        - Дед Юр?..
        Но он не поднимал глаз от бумаги.
        - Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…
        Только теперь он поднял на меня глаза - и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.
        Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что?то другое…
        Старик что?то проговорил, только я не понял.
        - Что?
        - Это на их диалекте латыни, - сказал Старик. - О четырех сущностях.
        - Это о чем?
        - Так называется ее книга. - Старик огладил раскрытый разворот. - О четырех сущностях.
        - О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.
        - Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».
        - «О двух» - это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?
        Старик кивнул.
        - А еще две, третья и четвертая? Это что?
        Старик погрустнел. Вздохнул.
        - Я бы тоже хотел знать, Владик… Странно там все. Я конечно, еще только начал разбираться, но… Как?то оно непропорционально. Про паучиху много, про жабу поменьше, а про эти две почему?то вместе и в самом конце книги, гораздо меньше, чем даже про жабу, в несколько раз меньше. Похоже на… - Старик прищурился и сморщил нос, будто принюхивался, глядя на стеллажи. - Знаешь, есть у меня одна паучья книжка, так там в конце есть кратенько о жабах. В самых общих чертах, так… И тут, сдается мне, тоже что?то вроде вот такого же вот грубого…
        Разноголосо зазвонили телефоны.
        Пронзительно звенела база в гостиной, ей вторила трубка на кухне и, погромче, еще одна где?то под книгами на столе. Старик, раздраженно хмурясь, выудил ее и поднес к уху.
        - Да!
        Трубка что?то пробубнила, лицо Старика смягчилось.
        - Угу… - И он надолго замолчал, слушая трубку. Лишь стрельнул по мне глазами, а потом глядел куда?то вбок, слушая. И все сильнее поджимая правый кончик губ.
        Я невольно затаил дыхание, гадая.
        Пытаясь разобрать хоть словно в едва слышном бубнящем голосе… знакомом мне голосе - надеюсь.
        Стараясь угадать по лицу Старика. Ну же! Ну!
        Старик терпеливо слушал. Минута прошла, еще одна. Лишь кончик губ поджимался во все более кислую гримасу.
        - Да… Понял. Ты вот что… - Он снова посмотрел на меня. Замялся, но потом вздохнул и стал говорить при мне: - Ничего не делай. Нет, никуда он не уехал. У меня он.
        Старик замолчал, но я слышал, что трубка тоже молчит. Ошарашенная тишина? Надеюсь, тишина. Наконец что?то прорвалось, но я разобрал лишь интонацию. Старик ответил:
        - Сам пришел… Нет, поговорить. О суках, да. Что раньше между ушей пропускал. Теперь решил ума?разума набраться… Нет… Нет… Нет. И вообще… - Старик еще раз поглядел на меня. - Заканчивай это все… Все заканчивай, да. Оставь его в покое. Совсем, да. Не надо, я сказал! Да… Ну, давай.
        Старик дал отбой. Прищурившись, поглядел на меня.
        - Ну ты рожу?то невинную не строй, будто не понял, о чем речь была… - Но я уже чувствовал, как под напускной неприветливостью накатывает теплая волна. - Пошли чай пить.
        Он выехал из?за стола и покатил в коридор.
        На деревянных ногах, еще не веря своему счастью, я поднялся.
        Получилось…
        Получилось! И даже лучше, чем надеялся.
        Сработало… Даже не верится.
        Я шагнул следом и - остановился. Стоп… Я потер лоб. Но если Виктор ничего не успел ему рассказать и тот разговор с двумя листками был не потому, что Старик подозревал меня в чем?то…
        Если не к моим выездам за город он подбирался, тогда к чему же был весь этот разговор? О чем же он говорил, когда сказал, что как бы не пришлось отвыкать от сук? Старик в самом деле хотел узнать что?то про мои предчувствия?
        Я оглянулся. На стол. На книгу, лежавшую поверх всех остальных. Из?под толстых листов выглядывали края переплета - металлический, с живым узором. Действительно живым узором.
        Что же он там такого нашел?
        Хоровод разлапистых жуков?уродцев и угловатых пауков, тянущийся со строки на строку, без пробелов. Что в них? Я совершенно не разбираюсь в этом.
        И даже если очень захочу… Сколько мне потребуется времени, чтобы разобраться в этом? Старик все последние годы с этим возится, но, как выясняется, и он с пятого на десятое понимает…
        - Опять замер истуканом, - пожаловался Старик из гостиной. - Выключи там свет и иди сюда!
        Глава 5 МОРГ
        Я вспомнил, что я забыл.
        Глаза, эти глаза…
        Рубины, пылающие в свете свечей, провалы за козлиную рожу - к тому, кто глядит из них. Через них. Я же хотел выцапать их. Чтобы не глядели на меня, не пялились - нагло, насмешливо, пренебрежительно… Вырвать их!
        Я шагнул к алтарю, протянул руку, но что?то мешало мне.
        Я здесь не один. Кто?то еще здесь. Сбоку…
        Пальцы - на моей руке - и ее глаза, две блестящие черные дыры в корке засохшей крови, между слипшихся черных косм.
        Тебя не должно здесь быть - ты же мертва! Мертва, сука! Отцепись!
        Я пытался вырвать руку из ее пальцев, но руку стискивало клещами, а слева, за спиной, засопело, цокнули когти. Я понял, кто там, хотел обернуться, отступить. Назад! Чтобы удерживать перед глазами и суку, и ее зверя…
        Быстрее, пока он не прыгнул на меня! Быстрее, пока Старик не узнал, что они еще не мертвы!
        Я рвался назад, невольно утаскивая следом и ее, вцепившуюся в мою руку, а волк все сопел… и я никак не мог выглядеть его в темноте… и что?то мешалось под боком, складкой… и эти проклятые рубиновые глаза, буравящие меня…
        Я чувствовал этот взгляд, даже когда не видел их, даже выпадая, выдираясь из сна, пока не остался один на смявшейся простыне, вспотевший, с колючей болью в горле, с пересохшими губами.
        Так пересохли, что слиплись, еле разодрал.
        За окном было еще светло.
        Я был мутный, все еще хотелось спать, но пить хотелось сильнее. Я сходил на кухню. Выпил стакан воды, дрожа от холода. В открытые фрамуги натекло ледяного воздуха. Я скорее вернулся, закутался в одеяло.
        Обрывки сна все вертелись в голове. Особенно цепко держался привкус стыда, что Старик будет ругать меня за то, что она и ее волк живы…
        Я лежал, закрыв глаза, пытаясь вытолкать из себя это неприятное ощущение - тем более дурацкое, что сука?то мертва, лично запер ее в погребе. И волка ее я убил. Своими руками. Но он держался, этот мерзкий холодок под ложечкой, будто я что?то сделал не так, не выполнил обещания, обманул, предал кого?то…
        Может быть, не просто так это переплелось. Не причуды сна, а проказы подсознания. Вот и смешался стыд за то, что я обманул Старика прошлой ночью, - с тенью угрызений за то, как обошелся с той последней сукой. Мог просто добить. Сразу же. Может быть, стоило добить…
        Я оскалился. К черту! И ее к черту, и эти никчемные угрызения! Теперь она уже не мучается. Мертва. Должна быть мертва.
        И черт бы с ней.
        А вот то, что Старика обманываю…
        Я лежал, глядя в вечернее небо. Странно…
        Вроде все правильно я делаю. Знаю, что правильно. Кто?то должен травить этих сук и вне нашего городка. Должен.
        Но в сердце сидела заноза. Старика я обманул.
        Но ведь иначе было нельзя. Иначе бы он меня не отпустил. Он не шутил, когда предупреждал… Это был единственный выход. Правильный выход.
        Только заноза из сердца не уходила. Суки суками, а Старика я обманул. Он обещал отрезать мне ноги, и я знаю, что он сделает это, если прознает что?то. Но я помню и его глаза - вчера, когда я уезжал от него…
        Я закусил губу, сдернул одеяло и сел на кровати. К черту!
        К дьяволу все эти самокопания, все эти хитросплетения совести! Она никогда не довольна. А меня дело ждет.

* * *
        Ночь была ясная.
        Луна все набирала силу - уже почти полная. Залила светом все вокруг. И висеть будет почти всю ночь, зайдет только перед рассветом.
        Среди голых кустов я чувствовал себя, как на залитой светом сцене.
        Ни у морга, ни у домика - никого. Два желтых фонаря и пустая стоянка.
        А вот за спиной…
        Там тоже тихо, но не пусто.
        Предчувствие было тут как тут. Мое предчувствие, особое, которому я привык доверять. Только сейчас не тревожное - легкое предупреждение, что что?то изменилось…
        И откуда?то я знал, что это значит.
        Я повернул голову, позвал через плечо:
        - Борь?
        Резко хрустнула ветка от неловкого удивленного движения. Я почти почувствовал это движение - теплый всплеск за спиной.
        На секунду все затихло, а потом зашелестело?захрустело от души. Шатун пошел ко мне, теперь не скрываясь.
        Я слушал его шаги, шелест ветвей по его рукам. Не так уж близко он был, когда я его заметил. Шагов двадцать.
        Не оглядываясь, я кивнул ему. С прибытием.
        Шатун мялся возле меня, как пристыженный шалун. Выглядело это и смешно, и странно - он все?таки на две головы выше меня и в плечах в полтора раза шире.
        - Влад, как вы меня заметили? - В голосе удивление пополам с обидой, почти детской: так нечестно! Я же все делал правильно, вы не должны были меня услышать!
        Если бы еще я сам знал как… С двадцати метров я в самом деле никак не должен был его услышать. Гош научил его подкрадываться.
        Я пожал плечами. Неохотно признался:
        - Предчувствие.
        - Предчувствие?..
        Я видел его любопытный взгляд. Он неуверенно улыбнулся, будто не мог понять, шучу я или нет.
        Я поморщился:
        - Ну…
        Как передать словами это ощущение? Старик вот вообще до вчерашнего дня не верил, что оно у меня бывает. Думал, это я сам себе внушаю…
        - Гош тебе не рассказывал про Пятиглазого?
        - Нет. То есть имя я слышал, а что…
        Он вдруг вздрогнул и осекся.
        Поднял руку, сдвинул рукав плаща. Под пальцами показался призрачный красноватый свет и тут же погас. Часы? Виброзвонок сработал, что ли?
        Хорошие у него часики… И сигнал бесшумный, и подсветка слабая и красненькая. Такая не сбивает глаза в темноте. Сейчас, когда сияет луна, это неважно, а в новолуние бывает неприятно: один взгляд на слишком яркую подсветку часов, и жди потом полчаса, пока зрачки опять аккомодируются к полной темноте. Надо будет и себе такие же завести.
        - Одиннадцать, - вздохнул Шатун. - Мне пора. Мы с Гошем договаривались.
        Ну, если Гош ему сам сказал… Я кивнул. Еще увидимся сегодня.
        Шатун кивнул в ответ и отступил назад.
        Двигался он почти бесшумно, через несколько шагов я совсем перестал его слышать, но каким?то странным образом знал, где он. Знал, как он двигается, медленно, позади меня…
        Это ощущение медленно смягчалось, пропадало. Через минуту я вдруг почувствовал, что остался один.
        Холодноватое ощущение пустоты.
        Не похожее на холод на коже, на реальный, физический холод. Не похожее и на тот холодноватый ветерок, какой накатывает от касания паучих.
        Другой холодок - пустоты вокруг. Пустоты и тишины. Город засыпал, в доме справа от больницы гасли последние окна.
        Медленно ползли секунды, лениво уплывали минуты…
        Где?то далеко за больницей пару раз проезжали машины. Лай собак все реже. Час пик вечернего выгуливания закончился.
        Я слушал, как засыпает город. Слушал тишину, шелест листьев и внимательнее прислушивался к этому прохладному ощущению пустоты вокруг.
        Странно… Оно ведь знакомо мне - я не воспринимал его как что?то новое, явившееся только что, нет, оно всегда было со мной. Но почему?то только сейчас я обратил на него внимание.
        Почему? Странно это все. Живешь, живешь, принимая что?то как данность… А потом вдруг замечаешь, что это что?то непонятное.
        Ах да, Старик же спрашивал вчера. Поэтому?
        Эти его вопросы… Груда книг на столе, поверх всех - черный псалтырь той чертовой суки. И два листа бумаги. Исписанные бисерным почерком Старика - странным для этих могучих плеч и толстых сильных пальцев. Какие?то стрелочки, знаки вопросов…
        Или это мне уже кажется?
        Наверно. Домысливаю задним числом…
        Я вздрогнул. Что?то изменилось.
        Не в том, что улавливали глаза, уши и кожа, а в этом странном ощущении прохладной пустоты вокруг.
        Я замер, пытаясь разобраться в этих странных ощущениях, таких привычных и непонятных. Прохладная пустота как будто бы никуда не делась, но где?то за затылком появился теплый комочек…
        Я закрыл глаза, и это помогло.
        Не за затылком теплый комок. Далеко за моей спиной.
        Я словно чувствовал, что было вокруг меня: осенняя прохлада, а в ней - облачко, ползущее ко мне. Облачко плотнее и жарче, чем холодный осенний воздух…
        В легких стало жарко - сам не заметил, как затаил дыхание, - я вдохнул и открыл глаза. Наваждение дрогнуло и пропало.
        Но, странное дело, я был уверен, что не один на пустыре. Да, мое предчувствие. Снова тут как тут. А через миг…
        Предчувствие не пропало, но как?то изменилось. Я очень ярко чувствовал то, что называл предчувствием, но сейчас к этому ощущению совершенно не примешивалось чувство близкой опасности.
        Как и полчаса назад, когда подходил Борис. Не опасность, а, наоборот, будто что?то знакомое. Как запах родного дома, к которому привык, хотя и не можешь толком объяснить, из каких именно ниточек сплетается эта аура домашнего уюта…
        Что?то крупное и плотное позади меня. Дружелюбное. Надежное.
        - Привет, Гош, - сказал я, не оборачиваясь.
        Гош хмыкнул, удивленно и не без досады. Перестал красться. Под его ботинками зашелестели листья, еще влажные от вчерашнего дождя. Треснула ветка под каблуком.
        Он поравнялся со мной, вопросительно глянул.
        - Все в порядке, - сказал я. - Еще не приехали. Шатун приезжал, потом уехал. Куда ты его?
        - Там. - Гош мотнул головой куда?то назад, где за пустырем и лесополосой проходит шоссе. - На дороге. Ждет.
        Это были типично конторские штучки, но я к ним уже привык. Называется - предварительное выдвижение.
        Сесть на хвост пурпурным прямо у больницы слишком опасно. Эти пурпурные ребята быстро заметят слежку. Следить по очереди, передавая ведомых от одного к другому? Тоже проблематично, нас всего трое. Если сесть на хвост прямо здесь, даже две смены не помогут. На пустых ночных дорогах слишком подозрительно, когда позади постоянно висит одна машина.
        То ли дело, когда позади пусто, пусто, а потом сами пурпурные нагонят случайную попутку, которая после обгона чуть прибавит и увяжется за ними. Верстах этак в десяти от городка. А лучше - в двадцати. Тут уж без всякой смены можно сопровождать долго и без всяких подозрений…
        Надо только угадать с направлением. Выезжают они по тому шоссе, конечно, но куда? Не сворачивают ли на первом же съезде? Вот Гош и снарядил Шатуна ждать их где?то впереди на том шоссе, ведущем на северо?восток, - точно ли оттуда они приезжают, со стороны московских пригородов?
        Я скорее почувствовал, чем услышал, движение Гоша. Он двинулся прочь от меня. Уже уходит.
        - А ты? - обернулся я. - К нему?
        - Потом.
        - А сейчас куда?
        - На северный.
        Ага… Хочет одновременно раскручивать и ту жабу с усатым.
        Вчера Гош уже выдвигался туда, на север, угадывая, откуда едет жаба. Неудачно. В ту сторону следить сложнее. Крупных городов нет, куча поселков и паутина мелких дорог. Попробуй угадай, откуда они приехали. Но может, сегодня повезет.
        - А не опасно - распыляться вот так?
        Гош помедлил, нехотя кивнул. Да, опасно. Потом мотнул головой на домик и сморщился: не нравится ему это все, ох как не нравится. Все?таки разлепил губы:
        - Надо начинать разгребать.
        Он мотнул головой на луну.
        Да, полнолуние уже завтрашней ночью. Ритуальный день у жаб.
        Пожалуй, прав Гош. Надо спешить, а то после ритуала могут разбежаться и где их потом искать? Распыляться опасно, но надо - прав Гош… Как всегда, впрочем. Смотрит на шаг вперед. Конторская выучка, ее не пропьешь.
        - Ладно, Гош… Сюда еще заедешь или там будешь сидеть, пока они обратно поедут?
        Гош склонил голову к одному плечу, потом к другому - ни да ни нет, как получится.
        - Думаешь, ваши выдвижения могут не сработать?
        Гош поморщился.
        - Только один к ним не лезь, если что. Ладно?
        Гош хмыкнул: не дождетесь.
        Ну да. Тому, что от геройства одни проблемы, - этому в их конторе прежде всего учат…
        Он скользнул назад, неслышно ступая по опавшей листве, беззвучно отводя ветви кустов. Теплое ощущение, что со спины меня прикрывают, таяло вместе с ним.
        Я вздохнул. Конечно, хорошо бы сегодня же узнать, где живет та сука с усатым. И откуда приезжают те совсем молоденькие жабки с пурпурной охраной… И все же жаль, что его сегодня не будет рядом. С Гошем я чувствую себя увереннее.

* * *
        Когда справа сквозь ветви пробился свет фар, я ждал, что это «ауди» жабы. Она приезжает первой. Но по новенькой дороге вскарабкался «мерин».
        Вполз на стоянку, превратившись под светом желтых фонариков из черного в темно?темно?пурпурный. Защелкали дверцы.
        Все те же двое мужчин в пурпурных плащах и те же две молодые женщины - только сегодня одеты совсем иначе. Если это вообще можно назвать одеждой.
        Черные накидки, не достающие даже до колен. И все. Руки ниже локтя голые, голые ноги, никакой обуви. Широкие капюшоны утопили лица в тени.
        Тончайший шелк струился по телу. Вздрагивающие от осеннего холода плечи, тонкие талии, бедра… У маленькой на груди натянулся шелк на затвердевших сосках.
        Ежась от ветра, они просеменили босиком по мокрому асфальту, взбежали по ступеням и юркнули внутрь. Один пурпурный поднялся вслед за ними, второй вернулся в машину.
        Я стоял, оцепенев.
        Черные накидки…
        Я уже видел такие накидки. Они могут значить только одно. Ритуал сегодня. На миг перестав верить собственной памяти, твердившей, что полнолуние завтра, я оглянулся на луну.
        Но луна висела еще не круглая, еще ущербная с края. Полнолуние завтра.
        Я поежился. Снова поглядел на домик.
        Какого же дьявола вы приехали в накидках, если полнолуние только завтра? Полнолуние завтра, а в накидках уже сейчас…
        Меня опять пробрала дрожь.
        Основная часть ритуала завтра, а начнут они прямо сейчас. Потому что это не тот ритуал, который я видел, не тот, который знаю на собственной шкуре. Оттого и три жабы в одном месте…
        Из?за угла морга выпрыгнули желтые конусы фар. Повернули, лучи пронзили кусты. Я присел, сжался, чувствуя себя черным камнем посреди светящегося кристалла, пятном, которое просто невозможно не заметить…
        Наконец?то фары ушли прочь.
        Я открыл глаза. Черная «ауди» развернулась и встала рядом с «мерином».
        С водительского места вылез усатый, только сегодня от его жизнерадостности не осталось и следа. Открыть дверцу для жабы он и не подумал. Она вылезла сама - тоже мрачная. Насупленно поглядывая на своего спутника. Или виновато?
        Усатый распахнул заднюю дверцу со своей стороны и присел на корточки. Лицо совсем окаменело. Покусывая верхнюю губу и щеточку усов, он протянул руки в салон, что?то тронул, осторожно, бережно.
        Сквозь тонированное заднее стекло я не видел что.
        Усатый, не вставая с корточек, сунулся внутрь, потом подался назад. Приобняв, он помог выбраться из машины ребенку.
        Худющее, нескладное создание в длинной девичьей ночнушке, поверх ночнушки накинут плащ со взрослого плеча. Реденькие белесые волосики беспомощно распластались по лобастой голове, словно нарисованные на коже, - будто она уже лысела.
        Она была ко мне боком, почти спиной, но почему?то мне казалось, что и лицо у нее такое же неказистое, как и тело, - слишком грубые черта, почти мальчишеские.
        Вылезла из машины и пошатнулась. Усатый тут же схватил ее, удержал. Обнял ее за плечи и повел к крыльцу. Тихо, не спеша. Ребенок шаркал, как бессильный старик.
        Прошли под фонарем, и я понял, что волос у нее еще меньше, чем мне показалось сначала. Мне так показалось из?за ее кожи. Шея, затылок - серые, испещренные пятнышками и складочками.
        Они поднялись на крыльцо, свет фонарей вычертил профиль, и я дернулся назад.
        На миг мне показалось, что я уже видел это лицо. Знаю его. Лицо белобрысых близнецов, которых привезла паучиха.
        Нет, не может быть! У того были хорошие волосы, нормальная кожа, упитанное тело… То был пышущий жизнью, розовощекий крепыш, а тут…
        Усатый осторожно лавировал на крыльце, чтобы придерживать ребенка и одновременно открыть дверь, не задев его. На миг ребенок остался сам по себе. Оглянулся, будто что?то почувствовал - прямо ко мне. Будто знал, что я здесь, в темноте, гляжу на него…
        Его лицо было еще хуже, чем затылок, - сморщенное лицо маленького старика. И только в глазах еще пряталась жизнь - в глазах загнанного звереныша, которого тащат на бойню…
        Это был он. Тот второй, которого паучиха отдала жабе.
        Гош говорил, что видел его здесь. Но почему же он мне ничего не сказал о том, каким он его видел…
        Жаба давно ушла в дом вслед за ними, а я все стоял и никак не мог прийти в себя.
        Или когда Гош видел его, он был другим? Прежним?
        Гош, Гош, скорее бы ты приехал! Лучше бы тебе узнать и про накидки, и про то, что мальчишка опять здесь! Если это не начало ритуала, то что?
        Еще бы понять, что за ритуал… Для чего…

* * *
        Я ждал, когда подъедет Гош или Борис.
        Пока их цели здесь, им нет никакого смысла сидеть на дорогах. Эти суки возятся здесь всю ночь. Гош спокойно может подъехать понаблюдать за ними отсюда пару часов, а потом вернуться на дорогу.
        Я ждал Гоша, но минуты текли, а за спиной было холодно и пусто.
        Перед домиком тоже пусто. Пурпурный не вылезал из машины.
        Постепенно нервы отпускало, я мог мыслить связно.
        Нет, едва ли ритуал уже начался. Все?таки он должен проходить во время полнолуния. Завершаться он должен завтра, и если они начнут сейчас, им придется прерываться - не могут же они целые сутки напролет что?то там делать?
        Хотя… Их же трое… Может быть, именно поэтому и трое?..
        Но между двумя ночами будет день! А днем чертовы суки привыкли спать! Они живут ночью!
        Хотя… Почему паучихам удобнее ночью, понятно. А жабам? Может быть, им это не так важно? Что, если они могут не прерывать ритуала даже днем, когда город вокруг них проснется и оживет?
        Ни черта не понятно!
        И еще мальчишка. Что с ним случилось?
        Гош, Гош! Ну где же ты! Хотя бы про мальчишку точно выяснить - какой он был, когда ты его видел?..
        Дверь открылась через два с половиной часа.
        На этот раз вышли и девчонки, и жаба. Все трое совершенно вымотавшиеся.
        Девчонки ходили туда?сюда меж фонариков, шлепая по лужам босыми ногами, но не замечая холода.
        Жаба осталась на крыльце. Стояла, тяжело опершись на перила, наполовину скрытая тенью от козырька. Сначала мне показалось, что она внимательно наблюдает за девчонками, но она шелохнулась, лицо вышло из тени - ее глаза были закрыты.
        Она так и стояла с закрытыми глазами, медленно вдыхая и выдыхая всей грудью.
        Нет, не выдержать им так сутки напролет, до полнолуния. Скорее они сами сдохнут от таких усилий.
        Но, черт побери, что же они там делают, что так устали?!
        И с чего я взял, что ритуал должен идти непрерывно? Может быть, пауза допустима. Начнут сегодня, а завтрашней ночью завершат. Как раз в полнолуние.
        Знать бы, что они там делают!
        Я знаю, что можно сделать с мальчишкой… Что эти чертовы твари делают с мальчишками во время ритуала. Но у них на это уходит несколько минут. Редко полчаса. А они там больше двух часов были!
        И опять ушли в дом…

* * *
        Они пробыли внутри еще час.
        Девчонки вышли и спустились к машине безвольными сомнамбулами.
        Сама жаба была немногим лучше. Вышла минут через пять после того, как отъехал «мерин». Вместе с усатым. Он вел ее, обняв за талию. Она шла медленно и тяжело, почти как мальчишка, когда усатый вел его к дому…
        Самого мальчишки я не видел, но я чувствовал, что он еще жив. Жаба уже привозила его сюда, а потом увезла. Гош видел. Увезет и на этот раз. Он ей нужен к полнолунию.
        Если вообще нужен. Не знаю, что они здесь готовят, но это не тот ритуал, к которому я привык…
        И не хочу узнать. Я развел полы плаща.
        Усатый вел ее к машине. Я ждал, когда он вернется в дом за мальчишкой.
        Если мальчишка такой же слабый, каким был, а скорее всего, еще слабее, - усатый будет долго возиться. Может быть, мальчишку вообще придется выносить на руках.
        А пурпурных уже нет. Жаба одна в машине. Усталая. Выжатая.
        Шанс.
        Рывок к машине, рвануть дверцу с ее стороны, Курносого внутрь, прямо ей в голову - и на курок… Успею?
        Усатый распахнул дверцу, помог жабе забраться внутрь. Она едва двигалась. Уселась на сиденье, ногами снаружи, не в силах их перекинуть внутрь. Усатый мягким движением перебросил одну ее ногу через порожек, вторую.
        Наверно, успею. Но что, если это все - ловушка?..
        На живца. Проверить, не следит ли кто за ними. А может быть, уже знают, что следят. Уже не проверяют, а ловят.
        И дверца будет заперта. Стекла пуленепробиваемые. Сука вовсе не усталая, а усатый замрет за дверью, только и ожидая, пока я покажусь из кустов. И те пурпурные вовсе не уехали никуда, а ждут где?то рядом.
        Усатый захлопнул дверцу.
        Мои пальцы сами собой добрались до Курносого. Я чувствовал в руке холодок рукояти, но еще не знал, что я сделаю.
        Моя воля застыла монеткой на ребре.
        Не дури…
        Шанс…
        Усатый медленно развернулся. Он тоже порядком устал за эту ночь. Или притворяется?
        Когда начинать движение? Как только он закроет дверь? Или выждать секунду? Две? Есть в двери глазок? Кажется, нет… Если он не закроет дверь до конца, в щель все равно ничего не увидит, машина стоит с другой стороны… Но где?то под краем крыши может быть видеокамера, а внутри монитор. Тогда ему ни щель, ни глазок не нужны…
        Я замер, готовый к рывку. "Нервы натянуло, как струну. Я весь дрожал, пальцы на Курносом вспотели.
        Усатый не вернулся в дом. Он медленно обошел машину и забрался на водительское место. Машина ожила, выкатила со стоянки и свернула за морг.
        Я остался один.

* * *
        Хуже всего было то, что я не мог позвонить им.
        Они сейчас без мобильных, а по стационарному… Я даже не знаю, где они сейчас. Если у них все нормально и они увязались следить до самой Москвы…
        Пока туда, потом обратно в Смоленск, это еще четыре часа. Будут там в лучшем случае поздно утром.
        Кое?как я дотерпел до рассвета. Даже родной «козленок» не успокаивал. Я изъерзал сиденье, музыка не помогала.
        Попытался подкрепиться - надо! - даже достал из багажника пачку галет и жестянку тунца, но еда не лезла в горло.
        Руки ощутимо дрожали.
        Я достал фляжку, уже почти пустую. Глотнул коньяку. По глотке прошла теплая волна, расползлась в животе, но не смогла вымыть холодок из?под ложечки. Я мелко дрожал. Весь.
        Ничего, ничего…
        Это не страшно. Когда перед делом - не страшно. Главное, сделать первый шаг. Потом легче. Уж это я знаю.
        Я поболтал фляжку. На самом донышке, на один глоток. Я допил и бросил фляжку на сиденье. Проверил Курносого и выбрался из машины.
        Небо на востоке светлело.
        Пора.

* * *
        Дверь в морг была не заперта. Я приоткрыл и прислушался. Тут же фыркнул, выбрасывая из легких смрадный запах. Тяжелый запах мертвой плоти, едкая резь хлорки…
        Можно понять этих жаб. Проводить ритуал в такой вони… Не уверен, что это в человеческих силах.
        Всасывая воздух через рот крошечными порциями, я шагнул внутрь и прикрыл дверь. Дверь протяжно заскрипела.
        Длинный коридор. Обшарпанные стены, когда?то давно выкрашенные в темно?зеленый цвет. Две скамейки, покрытые изодранным кожзаменителем, из?под которого торчит вата. Кое?как уложенный линолеум, горбатый от воздушных бугров.
        И этот ужасный запах, притерпеться к которому не получалось. Господи, как же они тут летом?то, когда жара стоит?..
        Из четырех ламп дневного света горела только одна, и та как?то слабо и желтовато. Концы коридора тонули в сумраке. Далеко слева, за темным провалом, светлел вход на лестницу.
        Но мне не туда. Мне влево. Где?то там, в конце здания, с внешней стороны пристроен тот малиновый домик.
        Не просто же так он пристроен впритык? Нет, не просто так. И чтобы понять, что внутри, не обязательно входить через тот вход, что на виду…
        Где?то далеко по коридору что?то не то скрипнуло, не то шлепнуло. Кто?то откашлялся.
        - Саныч, ты?
        О, ч?черт… Там не только лестница. Где?то перед ней спрятался в темноте поворот вбок, в глубь здания. И где?то там, не так уж далеко за поворотом, кто?то есть. Может быть, не в самом коридоре, а в кабинете с распахнутой дверью…
        Скрип двери услышали?
        Я развернулся и двинулся в противоположную сторону, стараясь не шлепать подошвами по линолеуму. Бугры воздуха под ним играли в салочки.
        Сзади по коридору снова - разнесся металлический скрип, хруст чего?то кожаного. Или кожзаменителя? Откуда здесь кожа?..
        И - шаги. Тяжелые и раздраженные.
        Приближаясь.
        Черт бы его побрал!
        Я пошел быстрее. Побежал бы, но этот чертов горбатый линолеум и так хлопал с каждым шагом!
        Хорошо хоть на свете экономят… Единственная лампа осталась позади, темный конец коридора уже близко. Только бы линолеум не шлепнул воздушным пузырем под ногой!
        Шаги за спиной были все громче - и все отчетливее. Он уже на самом углу, сейчас свернет сюда. Я скользнул вперед по диагонали, поближе к стене. Только свидетелей мне и не хватало!
        В каком?нибудь другом морге я бы от санитара, пожалуй, просто отвязался. Хватило бы невнятного бреда про частное расследование и какое?нибудь опознание. Тут главное - шкалик водки, невзначай выглядывающий из кармана. Санитары в моргах вечно пьяные, и их можно понять.
        В другом месте я бы так и сделал. Но не здесь.
        Если те жабы прознают, что был кто?то странный и что?то вынюхивал… Может быть, Гош и переоценивает тех ребят в пурпурных плащах. Может быть. Но лучше не проверять.
        Звук шагов изменился - он вышел из?за угла.
        Я сделал еще шаг и замер, прижавшись к стене.
        Шаги остановились. В сумраке, в самом конце коридора, на фоне света с лестницы - темный силуэт. Кажется, спиной ко мне…
        Ну, давай же! Иди на лестницу! Проверь, не там ли шумели!
        Силуэт развернулся, и снова раздались шаги. Он шел сюда. Черт бы его побрал!
        Из сумрака выступил белый халат. На голове, черными рожками, растрепанные волосы - спал он, что ли?
        Я попятился назад вдоль стены. Кожаный плащ предательски зашелестел о стену. Я сморщился, чуть отлип от стены, шагнул назад…
        И закусил губу, чтобы не заорать - кто?то ткнул меня в спину!
        Нет, всего лишь дверная ручка.
        Санитар был уже на середине коридора, под ярким светом ламп. Тяжелый шаг был под стать фигуре. Ему бы не в морге, ему б в психушке работать, буйных вязать. Или в тяжелоатлеты податься, штангу толкать.
        Под лампой он остановился, толкнул входную дверь и высунул голову на улицу.
        Я скользнул еще на шаг назад, нажал ручку и приоткрыл дверь - половинку широкой двойной двери, обитой драным дерматином.
        Здесь неожиданно ярко горели лампы. Обмахнул взглядом кафельный пол, заляпанные чем?то темным столы, на одном из?под грязной простыни торчит лысая макушка… - прозекторская, черт бы ее побрал! - и быстро прикрыл дверь.
        Мне надо до конца коридора, еще десять шагов, к последней двери. Там холодильники.
        - Саныч? - глухо донеслось из коридора.
        Он вышел на крыльцо, но держал дверь открытой.
        - Саныч?! - Раздраженный вопль, почти злой.
        Но не пьяный, это точно. Жаль.
        Краем глаза я увидел, как он ступил обратно внутрь. Я шмыгнул в прозекторскую и прикрыл дверь.
        Еще раз огляделся. Никого, если не считать покойников. Хорошо.
        Я прижал ухо к двери.
        Шаги…
        Пару секунд я еще пытался убедить себя, что они удаляются, но он шел сюда. Черт бы его побрал!
        И шагал он теперь быстрее. Не задумчиво шел проверить, не показалось ли ему. Нет, теперь он точно знал, куда идет. Шаги быстрые, злые. Черт возьми! Везет как утопленнику!
        Если он найдет меня здесь, тогда уж точно не отвяжется. Морочить ему голову отговорками бесполезно, только хуже будет. Еще лучше меня запомнит. Черт, черт, черт!
        Осторожно ступая по звонкому кафелю, я засеменил вправо.
        Мимо прикрытого простыней трупа, мимо пустого разделочного стола.
        Бесшумно, но быстрее, быстрее! К двери за столами. Скорее всего, ведет прямо в холодильную. Спасительница!
        Я дернул дверь, скользнул внутрь - точно! - в холод и такой же холодный белый свет, здесь тоже ярко горели люминесцентные лампы. Я уже закрывал дверь, когда другая, в прозекторскую, открылась.
        Но это не страшно. Это мне, сбоку, было видно, как дверь открылась. А вот ему надо еще войти и повернуть голову…
        Слушая, как пульс стучит в ушах, я очень мягко довел дверь до косяка - чтобы, не дай бог, не хлопнула. Так же мягко дал ручке подняться…
        Клац!
        Стальной язычок замка ударил, как спущенный курок. В длинном проходе с кафельным полом и металлическими стеллажами по бокам звук запрыгал, долго не затихая.
        Там, в прозекторской, пол тоже кафельный.
        Черт бы его побрал!
        Опять на носках я засеменил прочь от двери. Между стеллажей в два яруса, на нижних полках лежало несколько тел. Из?под грязных тряпок вместо простыней торчали кисти рук, ноги…
        И совершенно четкое чувство взгляда в спину. Позади меня кто?то есть!
        Я крутанулся на каблуках, но проход был пуст. Лишь еще два холодных тела на полках слева и справа. За ними проход сворачивал влево.
        Я с опаской заглянул туда - ощущение, что здесь кто?то есть, не уходило. Но там никого не было.
        Всего два шага до стены. Вправо еще один поворот, там опять полки с телами, а слева, в стене - дверь! Это ее я видел из коридора…
        Звонкий язычок снова щелкнул.
        - Саныч?
        Да дьявол тебя побери! Да отвяжешься ты или нет?!
        Я замер, а за углом, невидимый для меня, всего в нескольких шагах, стоял санитар. Не уходил. Нет, сейчас мне тут толком не осмотреться, придется лезть потом еще раз. Но хотя бы выберусь незамеченным.
        Я очень осторожно нажал ручку, готовый, что и здесь будет такой же хлесткий язычок замка… Только эта дверь была заперта.
        - Да Саныч, маму твою клизмой! - Голос был злой, очень злой и совершенно не пьяный. - Здесь ты?
        Мне казалось, полые металлические ножки стеллажей тихо звенели, резонируя его голосу.
        Что теперь?
        Дыхание вырывалось из моего носа облачками пара. А я стоял и не знал, что делать. Дверь заперта, спрятаться здесь не за чем.
        Справа от меня на стеллаже лежало тело под грязной простыней, но это только в фильмах бывает обманчивый монтаж: хлоп - и новый кадр, где герой уже лежит под грязной простыней, а труп из?под нее куда?то подевался и не скрипнул старый раздолбанный стеллаж, вообще ни шороха…
        Нет, у меня так не выйдет.
        Гулкий шаг по кафелю.
        Всего один. Он еще стоял в дверях. Наверно, все. еще держится за ручку, как тогда держался за входную дверь. Заглядывает, но все еще ленится идти…
        Нет, не ленится. Почему?то не хочет.
        Если бы ленился, то не полез бы в прозекторскую, вообще никуда бы не ходил…
        Но размышлять было некогда. Боясь даже развернуться, чтобы не хрустнул плащ, я шагнул назад.
        Еще шаг… еще… еще.
        Длинный он хоть, этот второй пролет холодильной? Если он дойдет до конца первого, то ему даже поворачивать не придется - он меня и так увидит, прямо от поворота…
        Я пятился, с каждым шагом боясь наткнуться на стену, и слышал его шумное дыхание.
        - В прятки со мной играешь, что ли? Я же слышал!
        Не оборачиваясь, я пятился дальше. Забиться в самый конец. В самый дальний угол. Может быть, он подумает, что звук ему просто померещился и уйдет, не осматривая все? Только заглянет в поворот, а сам сюда соваться не станет…
        Санитар зло выдохнул и зашагал. Быстро и целеустремленно. Шаги гулко скакали между кафелем и железными стеллажами.
        Вот он повернул, вошел в разрыв меж несущими стенами. Не глядя на дверь слева - он?то знал, что там дверь, и, может быть, сам ее запирал, - сразу повернулся вправо, ко мне…
        В спину мне уперлась стена.
        Все, пришли. Конец прохода. Всего девять больших шагов.
        Он стоял прямо передо мной. Повернувшись ко мне.
        Я глядел на него. Ламп здесь было много, свет заливал каждый уголок комнаты. Халат у него был мятый и такой грязный, что уже не белый, а сероватый. Волосы криво топорщились со сна. Трехдневная, а то и больше, щетина.
        И злой. Очень злой. Лицо припухло, глаза покрасневшие, будто уже несколько дней он дремал короткими урывками, а то и вовсе не спал.
        Он посмотрел на меня…
        Я не знаю, чего я больше испугался. Того, что он должен был сделать, заметив меня, или того, что он сделал.
        Он даже не вздрогнул.
        Его серые прозрачные глаза, окруженные розоватыми белками с красными жилками сосудов, скользнули мутным взглядом по полкам для трупов с правой стороны прохода. Первый ряд, второй, третий…
        Дальше был я. Залитый светом, как на ювелирной витрине.
        Санитар смотрел на третью полку, прямо у моей правой руки, и его зрачки рывком перескочили через меня - на полку по левой стороне. На ту, что была ближе ко мне, потом на вторую, потом на ближнюю к себе…
        На лице санитара выступила досада. Его взгляд пошел обратно. По левой от меня череде полок. Первая, вторая, третья… и опять рывком перескочили через меня. Прошелся по полкам с правой стороны….
        И ощерился, как цепной пес, который чует чужака, да цепь слишком коротка.
        Я как зачарованный глядел на это помятое лицо с набрякшими синяками под глазами. Нет, он не пьян. От него не пахнет. Ни спиртом, ни алкогольным перегаром. Это не выпивка - это от недосыпа.
        И кажется, я даже знаю, сколько именно он так недосыпает…
        Не спит, потому что вместо того, чтобы идти домой в конце смены, перебивается на топчане за углом коридора. Вскакивая каждый раз, когда в морг кто?то входит. И спешит проверить, кто пришел. Свои или кто?то чужой? Кто?то, кто слишком интересуется тем, что происходит в морге…
        Пятые сутки. С тех самых пор, как достроили домик малинового кирпича и провели к нему идеальный съезд прямо с шоссе.
        Санитар зажмурился, помотал головой. Еще раз оглядел весь проход - попытался.
        На этот раз он повел взглядом выше, над полками с трупами, по стене, выкрашенной тошнотворно?болотным цветом, с неровностями от предыдущих слоев краски, которую здесь не счищали, а раз за разом красили поверх, из года в год, из десятилетия в десятилетие…
        Но результат был тот же. Он просто перескочил взглядом через меня.
        Через меня ли?..
        Чувствуя, что не надо - лучше подождать! Потом, когда он уйдет! Но я был как в тумане и все?таки оглянулся.
        Там была не стена. Там была металлическая дверь. Новая, еще блестящая полиролью, тем особым магазинным лоском новой вещи, что держится только первые дни. Стена вокруг была идеально ровная, совсем недавно покрасили в цвет морской волны.
        Санитар вздрогнул, вскинул глаза прямо на меня… но его зрачки прыгнули в сторону. Замерли на полке с трупом справа от меня.
        А я стоял как во сне. Во сне, который уже был со мной однажды…
        Я ведь уже видел такое. Тот кавказец, в подвале. Он тоже не мог видеть алтарь.
        Только тогда это был слуга. Ему промывали голову долгие месяцы, чтобы добиться такого. Здесь же…
        Это ведь не слуга. Это обычный санитар, который здесь работает. Та, которая сделала с ним такое - сколько она трудилась над ним? Полдня? Час? Пять минут?
        Или хватило одного касания?..
        Я сглотнул.
        Санитар все крутился на одном месте, шаря глазами по сторонам. Силясь взглянуть в тот конец мертвецкой, но лишь морщился и фыркал как собака, сунувшая нос в банку с гуталином. Не мог.
        И все?таки он чувствовал, что тут кто?то есть…
        Он присел, заглянул под полки. Вдоль левой стены, вдоль правой. Перепрыгнув взглядом через мои ноги.
        Встал. Потянулся к трупу на полке, будто хотел приподнять простыню и взглянуть на лицо, но так и не приподнял. Рука замерла, будто он забыл о ней.
        Он повернулся ко мне и медленно пошел.
        Прямо на меня. Шаря взглядом по сторонам, вглядываясь в покрытые простынями трупы. Когда его лицо смотрело на меня, его взгляд вдруг уходил в сторону.
        Господи, он же уткнется в меня носом…
        Он прошел первый ряд полок, второй.
        Я мог бы шагнуть вперед и коснуться его рукой. Еще два его шага и…
        Он вдруг встал, как налетел на стену. На миг лицо потеряло выражение, глаза осоловели. Всего на миг. Бульдожья решимость удержалась.
        Он потряс головой, опять ощерился и двинулся вперед. С натугой, будто сквозь воду шел, сквозь смолу продирался. Теперь совсем медленно.
        Если бы я протянул руку, я мог бы толкнуть его.
        Я невольно задержал дыхание, в холодном воздухе облачка пара плыли прямо ему в лицо. Я слышал вонь его давно немытого тела, его тяжелое дыхание, пропитавшие его одежду запахи хлорки, больницы и столовой…
        Но он смотрел только на полку слева от меня, на тело, скрытое под простыней.
        Полки шли в два яруса, и я только теперь заметил, что справа и слева от меня тела лежат не только на нижнем ярусе, но и на верхнем. Хотя в начале пролета трупы лежали только на нижних полках. А до поворота, в первом пролете, и первый?то ярус был не весь заполнен…
        Санитар начал поворачиваться от тела ко мне и вдруг дернул головой, рывком переведя взгляд с нижней полки слева от меня на полку справа.
        В его лице мешались подозрение и раздражение, злость и упрямство. Медленно, весь оскалившись от натуги, будто на его руках висели гири, он поднял руку, потянулся к простыне на трупе…
        И без того медленное движение руки еще замедлилось, стало совсем сонным…
        И вдруг его лицо потекло, меняясь. Раздражение, упрямство, желание что?то выяснить - ушло, развеялось без следа. Осталось лишь недоумение.
        Рука совсем застыла.
        Он нахмурился, глядя на руку. Огляделся вокруг, вновь обогнув меня взглядом, явно не понимая, что здесь делает.
        Шагнул назад. Потер лоб. Еще раз огляделся.
        Вдруг съежился, задрожал, плотнее запахнул халат. Развернулся и, шоркая, пошел прочь.
        Свернул в проем, еще несколько шагов, хлопок двери и звонкий щелчок язычка.
        Стало тихо.
        Тишина, пустота и облачка пара, вырывающиеся из моих ноздрей…
        Но меня не отпускало ощущение, что он не ушел. Что он хлопнул дверью, а сам не вышел. Так и стоит перед дверью.
        Предчувствие.
        Такое четкое, что я стоял, не двигаясь с места. Обратившись в слух.
        Он меня ловит…
        Он как?то понял, что не может смотреть сюда, понял, что какой?то подселенный ему в голову вредный домовой не дает ему сделать этого, не дает понять, что он видит, когда смотрит сюда. Может быть, не дает даже думать об этом.
        Но если я выйду из этого угла с новой дверью, дойду до конца пролета и поверну - под его ожидающий взгляд…
        Сколько я так стоял? Пять минут? Четверть часа?
        И вдруг понял, отчего на самом деле у меня ощущение, что рядом кто?то есть. Дверь!
        Я развернулся.
        Лакированная черная сталь. Лампы отражались в ней, как в зеркале. Золотистая ручка, накладка над замками.
        Отпереть я ее, положим, смогу, кое?чему Гош и меня научил. Но…
        Я медленно поднял руку, не решаясь проверить, заперта ли дверь. Не решался даже коснуться ручки.
        Сейчас там, внутри, нет никого - ни жабы с усатым, ни девчонок с пурпурными, - они все уехали, это я сам видел.
        Но три недели назад мне тоже казалось, что все, кто жили в доме чертовой суки, в отъезде… Казалось до тех пор, пока волк не метнулся из?за спины к моей глотке. Волк, умевший красться почти беззвучно.
        То было у обычного домашнего алтаря, где хозяйничала всего одна чертова сука. А сколько их было здесь? Жаба и две молоденькие… И еще была как минимум одна паучиха - та, что с легкостью превратила санитара в сторожевого пса, заставила его забыть про все, кроме морга и холодильных, не спать уже пятые сутки…
        Санитар…
        Я нахмурился. Потер лоб. У меня была какая?то мысль, связанная с санитарами… Я оглянулся на трупы. Перед дверью лежали сразу четверо - и на нижних полках, и на верхнем ярусе. А в первом пролете, у входа в холодильную, и на первом ярусе пустые места остались…
        Почему?
        Санитарам было бы проще положить тела у входа, чем тащить трупы в самый конец, да еще закидывать на второй ярус.
        Так почему же они лежат здесь, на втором ярусе?
        И простыни… На тех трупах, что были подальше от двери, были не простыни, а древние, серые от времени тряпки. На этих четырех возле новой двери - белоснежные крахмальные простыни.
        На нижней слева полке из?под простыни выглядывали голые мужские ноги, на большом пальце висел ярлычок со временем смерти.
        Я осторожно приподнял бумажку. Вчера, одиннадцать часов вечера. То есть уже позавчера.
        Я еще раз поглядел на ногу. Мне в плаще было холодно, и пальцы в перчатках леденели, а у трупа пальцы ног были розовыми, как у младенца после теплой ванной…
        Я тряхнул головой. Спокойно, спокойно! Это только кажется.
        Но кожа розовая! Розовая и даже на взгляд теплая и мягкая…
        Не сходи с ума!
        И своим глазам тоже не верить?..
        Глядя на эти розовые ноги, я переплел пальцы домиком, постучал так, потуже натягивая перчатки. И, сморщившись от омерзения, потянулся указательным пальцем к ступне трупа.
        Ткнул в ступню и шарахнулся назад, налетев на полки позади.
        Не отрывая взгляда от розовых ног.
        Прошли сутки. Это значит самый пик трупного окоченения. Должен быть самый пик окоченения…
        Но это не была плоть окоченевшего трупа.
        Это не труп!
        Не сходи с ума!
        Я заставил себя шагнуть к телу, заставил себя еще раз коснуться ступни.
        И опять не удержался, отдернул руку. Мне не показалось. Палец легко продавливал кожу и… Может быть, виновата была перчатка, но мне вовсе не показалось, что тело холодное.
        Очень осторожно я надавил на пальцы ноги. Они легко согнулись и лениво разогнулись обратно.
        Руки у меня задрожали. Я опять чувствовал себя как во сне.
        Я видел ярлычок со временем смерти, чувствовал холод морга - дыхание вырывалось туманными облачками, но тело передо мной не было ни холодным, ни окоченевшим…
        Я сделал шаг вперед, к голове. Взялся за край простыни. Сжал складку в пальцах, но не решался откинуть край простыни.
        Может быть, Старик прав? Может быть, иногда следует остановиться?..
        Просто остановиться.
        Еще можно развернуться и уйти. Заставить себя поверить, что мне лишь показалось. Убедить себя, что дело не в том, что тело лежит возле двери в пристройку к моргу, виновато всего лишь странное стечение обстоятельств. Ошибка врача, летаргический сон…
        Еще можно уйти и забыть обо всем этом.
        Я стоял, вцепившись в простыню, и у меня было ужасное чувство, что может случиться что?то непоправимое. Что от мира, каким я привык его видеть, вот?вот отломится кусок. И этим дело не ограничится. Все, к чему я привык, вот?вот пойдет трещинами, рассыплется карточным домиком…
        И я не знаю, что будет взамен.
        И не хочу знать!
        Да, я трус. Ужасный трус. Мне ли себя обманывать?
        Страшно.
        Не хочу…
        Но есть вещи, которых я боюсь еще больше. Что однажды все те, кто еще может что?то изменить в этом проклятом мире, все они вот так же остановятся на пороге. Поверив, что есть вещи, в которые лучше не лезть…
        Я втянул полную грудь воздуха, сунул руку в карман. Достал Курносого.
        Но простыню с лица сдергивать не стал. Сделать это было выше моих сил. Потому что…
        Это смешно! Это смехотворно!
        Да, знаю. Смехотворно. И все?таки лучше не стоять у рук трупа, когда сдергиваешь с него простыню.
        Я шагнул назад, к ногам. Тихонько взялся за простыню. Дернуть. Просто дернуть и - конец страхам. Это всего лишь труп, бездыханное тело…
        Я втянул полную грудь ледяного воздуха и дернул простыню.
        И шарахнулся вместе с простыней. Вцепился в пистолет обеими руками, наставив его в лоб. Палец почти надавил на курок… я успел остановиться.
        Не выстрелил, но сердце толкалось в груди, и каждый удар отдавался тяжелым толчком в ушах. Руки ходили ходуном, мушка прыгала по лицу…
        Трупа?
        Не уверен…
        Правая половина лица была неподвижна. Умиротворенная, как посмертная маска из гипса. Но только правая половина.
        Левый глаз был приоткрыт. Я видел полоску белка, но каряя радужка уехала в самый угол глаза, будто он хотел рассмотреть кончик своего носа. И вся левая половина лица - перекрученная, как комок отжатого после стирки белья. Не искалеченная, а изуродованная изнутри, мышцами, натянувшимися в неестественном, невообразимом сочетании. И…
        Они все еще не застыли.
        Левый краешек губ дрогнул, оттянувшись вниз.
        Расслабился и снова оттянулся вниз. И опять.
        Раз за разом, снова и снова…
        Как зачарованный, я глядел на это. Сердце все еще рвалось из груди, но мысли перестали рваться. Я мог думать.
        Он не окоченел, но все?таки он уже и не живой. Он не может броситься на меня. Ему даже рукой не шевельнуть.
        Человеческое тело - машина слишком тонкой механики, чтобы ее можно было раскурочить, а потом запустить снова. Он еще не остыл, мышцы еще подрагивают, но это последние живые шестеренки, скоро встанут и они. Они и работают?то уже не так, как должны…
        Или пока еще не так, как должны?
        Может быть, эти шестеренки уже останавливались, а теперь раскручиваются снова? Не так, как прежде, но так, как надо тем, кто мастерит из этих шестеренок новую машину… Другую.
        Уголок губы оттягивался вниз и расслаблялся. Оттягивался вниз и расслаблялся.
        Пальцы на рукояти взмокли, я перехватил Курносого поудобнее.
        Только не сходи с ума. Только не сходи с ума…
        С трудом я оторвал взгляд от искаженного лица.
        Справа с верхней полки из?под простыни свисала рука.
        Это, наверно, когда я шарахнулся и стукнулся о стеллаж. Но если бы тело было окоченевшее…
        Рука была женская, и ее кожа была такая же розовая, как и у мужика слева.
        И - предчувствие.
        Меня не оставляло ощущение, что я здесь не один.
        Кто?то близко?близко. Если он за дверью, то прямо за ней, стоит, прижавшись к металлу…
        А она хотя бы заперта?
        Я сглотнул. Быстро оглядел все четыре тела. Все четверо были взрослыми. Я оглянулся назад. Еще четыре тела и тоже взрослые. Не сводя пистолета с двери, я быстро отступил назад, до поворота. На миг заглянул в первый пролет и тут же вернулся взглядом к двери. Пистолета я не опускал.
        В первом пролете холодильной было еще пять тел, и тоже ни одного ребенка.
        Где же мальчишка?
        Они уехали без него, и здесь его нет…
        Не сходи с ума! Даже если он внутри, то ведь там была жаба, а не паучиха! Жаба не могла сделать из него еще одного цепного пса, как сделали из санитара! Да и что мальчишка мог бы мне сделать? Особенно в том состоянии, в котором он был.
        Да, в цепного пса не могла. В том?то и дело, что не в сторожа они его превращали. В том состоянии, в котором был мальчишка, когда я его видел…
        А если оно стало еще хуже…
        Я посмотрел на раскрытый труп, на скособоченное лицо, на краешек губ, подрагивавший ритмично, как удары сердца. Эта машина еще не остановилась или еще не завелась?
        Две молодые жабы были в ритуальных накидках, а опытная в обычной одежде. Она еще не начинала ритуал. Но завтра…
        Не знаю, что они тут делают.
        Не знаю, чего они хотят добиться.
        Но одно я знаю точно: я не хочу увидеть, что это будет.
        Я попятился прочь.
        Глава 6 ПОЛНОЛУНИЕ
        Я бы позвонил ему, если бы мог…
        Прямо сейчас, наплевав на все запреты. Только я знал, что это бесполезно. Выключен у Гоша мобильный, если он его вообще брал.
        Вместо звонка я добрался до смоленской трассы, проехал тридцать верст и приткнулся на обочине.
        Здесь в лесу была прогалина, отгороженная от дороги парой кустов. Виднелся старый деревянный стол, черный от времени и дождей, по бокам две такие же серые скамьи.
        Дышать свежим воздухом я не собирался - надышался за ночь, но вылез из машины и пролез через кусты. Обошел стол и зашел в лес.
        Нашел дерево, которое показывал мне Гош. Откинул лоскут мха со сплетения корней. Вот и закладка.
        Я вытащил из ямки пакет, из пакета маленький тубус. Открыл. В руки мне выпала скрученная тетрадка - наш охотничий журнал - и ручка, которым и полагалось тут быть…
        А вот это новенькое. Следом за тетрадкой мне в руки выпала карта.
        Увесистая, подробная карта Московской области. Новенькая, еще пахнущая типографией. Минуту я возился, пока развернул ее: сгибы упрямо сворачивались обратно. До меня ее разворачивали всего один раз.
        Гош разворачивал. Чтобы скопировать со своей рабочей, замусоленной карты. Пунктирная змейка, с началом у городка, и вихляющая верст двадцать по неприметным дорожкам… К жирному кружку красным фломастером.
        Все?таки выследил.
        Хорошо. Но еще лучше было бы, если бы Гош не оставлял копию карты здесь, а довез ее сам до Смоленска. Тогда бы я добрался до Гоша, как только приеду. Увы… Если записка здесь, значит, Гош отсюда поехал не в Смоленск. После дома жабы он уехал куда?то еще.
        Карту я сунул в карман. В тетрадке под Гошиным «Оставил карту» приписал «Карту взял», убрал ее в тубус, засунул его между корней, заложил лоскутком мха и вернулся в машину.
        Достал термос. Глотая маленькими глотками крепкий, но уже не горячий чай, посидел, глядя на светлеющее небо.
        Ну и куда же Гош?то помчался, если не обратно в город? На помощь Шатуну?
        Похоже. Больше некуда.
        Выходит, у Шатуна тоже все в порядке, не пришлось бросать слежку раньше времени. До самой Москвы решили этих пурпурных с молодками довести?
        Хотя…
        Может, не все так успешно. Просто заранее договорились, что Гош отправится ему на подмогу. Позвонить?то Шатун ему не мог…
        К черту, к черту! Ерунда это все перед тем, что в морге!
        В морге на краю городка. Вот что главное - на краю города!
        Если бы этим сукам нужны были только трупы, они бы легко добыли их с кладбищ. Увезли бы к своим норам и сидели бы там тихо, делали, что хотели… Но им нужны не только трупы, им нужно что?то еще.
        Край города…
        Люди? Живые люди им нужны? Много живых людей?
        Я закрыл глаза, медленно вдохнул и выдохнул, постарался успокоиться. Но все тело мелко дрожало, а мысли путались.
        Прав Старик, тысячу раз прав. Мы совершенно не знаем, что они могут, что они делают…
        Неважно, выследят Гош с Шатуном этих молодок с пурпурными до их логова или не выследят. Ниточка, чтобы разматывать дальше? К черту ниточку, если за нее придется платить такой ценой! И без этой ниточки до других сук доберемся! Главное, здесь им не дать сделать…
        Сделать - что?
        Не знаю… И не хочу узнать!
        Надо кончать с этим гадюшником. Сегодня же вечером. Как только приедут жаба и те две молоденькие, сразу же. Не дожидаясь, пока поднимется луна. Не дожидаясь, пока они сделают, что хотят, и выйдут усталые и рассеянные. Нет. Сразу. До ритуала.

* * *
        Даже когда я подъезжал к Смоленску, меня все еще трясло. Уже не дрожью мышц, а колкими льдинками в нервах. Пустотой под ложечкой.
        Я никак не мог понять, что же эти твари собираются там сделать. Ничего мне в голову не приходило. Ни?че?го.
        Разве что…
        …Старик, бормочущий себе под нос: будто уходят они куда?то…
        Нет, нет! Не сходи с ума. Нет.
        Но тогда - что?
        Ничего.
        Ничего другого нет и быть не может. Кроме…
        …уходят куда?то…
        Куда?
        И что они должны сделать, чтобы отправиться туда?
        Скольких еще, живых, они прихватят с собой?
        Живых и не очень живых…
        …уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивался вниз и расслаблялся…
        Я дернул головой, отгоняя.
        Но под ложечкой была пустота, а в закоулках сознания гуляло слишком много всего, чего я хотел бы не вспоминать. Слишком много, чтобы это можно было удержать сейчас…
        …глаза волка, стекленеющие, за которыми гаснет жизнь…
        Харон. Она звала его Харон. Просто так - или это что?то значит?
        …спутанные волосы, перепачканное чужой кровью лицо и - черные глаза, видящие меня насквозь…
        Паучиха. Такая, какой я в самом деле видел ее, в еще не застывшей крови мальчишки. И она же, но другая, когда кровь застыла и потрескалась, покрыв ее бурыми бляшками. Такая, какой она была в моем сне.
        Уж не предчувствие ли это было? Мое милое родное предчувствие… Раньше оно так не проявлялось. Но и с таким я раньше не сталкивался.
        Что, если тот ритуал тоже был не обычный, а как?то связан с этим? Часть его?.. И та паучиха как?то смогла выбраться из погреба?..
        Нет, нет! Я связал ей руки, я помню грохот той тяжеленной крышки, обитой железными полосами, я помню на ощупь ту чугунную задвижку, я задвинул ее до упора. Некому было вытащить оттуда эту тварь. А сейчас она уже сдохла. Должна была сдохнуть.
        Должна.
        Но сдохла ли?
        Эти тела, которые тоже должны были быть мертвыми… Должны…
        …краешек губ оттягивается вниз, расслабляется…
        Я врезал ладонями по рулю. Черт возьми! Черт бы все это побрал!
        Но ведь я видел собственными глазами. Видел.
        Так вдруг и та сука все еще жива? И если ее знакомка?жаба решит навестить ее…
        Старик, может быть, ни разу не видел, чтобы паучиха помогала жабе проводить какой?нибудь ритуал, но он их вообще вместе видел всего три раза. Не так уж много. Может быть, просто случайность, что он их видел вместе только в новолуния, а в полнолуния не видел. Это не значит, что так не бывает.
        И если жаба навестит свою знакомку перед окончанием ритуала… Чтобы ее тоже привезти сюда… Да просто так возьмет и навестит, без ритуала! Я же не знаю, что их связывает! Если даже две недели назад был обычный ритуал, допустим. Выходит, жаба помогала паучихе. А паучиха должна чем?то отплатить? Или они вообще подружки были, я же не знаю, ни черта не знаю…
        Лучше бы проверить. Заехать туда и проверить.
        Но не сейчас. Сейчас надо поймать Гоша, рассказать ему все про морг. А потом уж, по пути из Смоленска к моргу, заехать проверять ту суку…

* * *
        Я завел «козленка» в гараж, закрыл ворота. Постоял, ежась под холодным ветром, щурясь на дневной свет - яркий, странно непривычный после бессонной ночи.
        И вообще непривычное время. В это время я обычно крепко сплю. Я зевнул, передернул плечами, запахнул плащ плотнее. Холодно. Все?таки конец осени, почти зима.
        Я бы и сейчас пошел спать, если бы думал, что смогу заснуть хотя бы на час.
        А может быть, Гош и Шатун уже вернулись? А карту не забрали, потому что не смогли - какой?то честный путешественник соблазнился столиком, чтобы перекусить по?человечески и на свежем воздухе? Или машина стояла подозрительная… Вот и не стали останавливаться.
        Мало ли что Гошу могло показаться подозрительным. Особенно когда возвращался со слежки.
        Я развернулся и зашагал к дому Гоша.
        Все?таки потихоньку я оттаивал. Звуки города, проносящиеся машины, встречные, спешившие на работу…
        То, что я видел там, словно растворялось в тепле жизни, становилось далеким, неправдоподобным, почти несуществующим.
        На подходах к дому Гоша на детской площадке дежурили молодые мамаши с колясками и детьми. Клуб скучающих жен имени Отправленного на работу мужа…
        Я почти оттаял. Сил прибавилось. Я взлетел по лестнице на пятый этаж, не дожидаясь тихоходного лифта. Вжал звонок.
        Все будет хорошо. Гош и Шатун уже могли приехать - приехали, почему?то я был уверен в этом. Откуда?то знал это.
        И дверь долго не открывают… Точно?точно, Гоша уже начали откармливать, оттого сразу и не бегут к двери.
        Наконец щелкнул замок. Я словно чувствовал теплую громаду Гоша за дверью - большой и теплый…
        Я сам потянул дверь, чтобы быстрее. Но вместо громады Гоша с ежиком волос - тонкая фигурка с длинным пучком вороново?черных волос и такие же блестящие черные глаза, чуть раскосые, над четкими скулами - алтайская тень на славянском лице.
        Тетя Вера, запыхавшаяся и распаренная - из душа? стирает? - в наспех накинутом халате. Она все еще поправлялась, пряча под махровые полы халата шелковистую комбинацию.
        А я был уверен, что Гош за дверью…
        Пока я, сбитый с толку, приходил в себя - вот тебе и предчувствие, взяло да обмануло! - меня уже обнимали и обохивали, что такой худющий стал. Меня обчмокали в обе щеки и обругали за то, что давно не заезжал, с меня стащили плащ и потащили на кухню. Усадили в почетный угол слева от окна и принялись кормить.
        Меня кормили салатом овощным и тут же натертым морковным, меня кормили кислой капустой с ломтиками ветчины и свинины, меня кормили борщом с пирожками, кормили котлетами с пюре и поили компотом, и снова кормили пирожками, на этот раз с яблочной начинкой и под травяной чай с шиповниковым вареньем…
        Сашка был в школе. Маленькая Сонька, в кремовом костюмчике с кружевным воротником, с двумя косичками и с самым серьезным выражением на пятилетней мордашке, сидела на краешке табурета между нами.
        Молчаливая, как и ее отец, только глазками - туда?сюда, туда?сюда, будто не за кухонным столом, а над теннисным матчем. По?матерински всплескивала руками и крутила головой, маленькое отражение тети Веры стоило мне заикнуться, что нет, спасибо, я уже…
        Тетя Вера успевала и подкладывать?разливать, и присматривать за новыми кастрюльками на плите, и сбегать к стиральной машинке, гудевшей в ванной, и посидеть напротив, подперши голову руками и разглядывая меня, а я прятал взгляд в тарелку, подальше от раскрывшегося ворота халата, под которым только краешек бежевой комбинации и - ложбинка полных грудей…
        Я почти выбрался из?за стола, но тут пришел Сашка, и все пошло по новой, только теперь за столом нас было четверо.
        Я потихоньку раздувался от вкусностей и сладостей. Тихо согрелся этими двумя косичками, взлетающими, стоило качнуть головой, любопытными глазенками и их будущим отражением, крупнее и добрее.
        Пропитывался домашним теплом и уютом…
        Меня разморило и клонило в сон, но меня никуда не отпустили. Да я не особо и рвался. Ждать Гоша можно и здесь. Лишь бы дождаться поскорее… День за окном уже серел.
        Меня усадили в огромное кресло, покрытое настоящей медвежьей шкурой, и я бы совсем растворился в тихой домашней возне, если бы глубоко под ложечкой меня не продолжали цапать холодные коготки.
        Надо успеть до того, как они соберутся заканчивать. Обязательно до.
        Я ждал Гоша, но Гоша не было.
        Сашку сослали в детскую комнату делать уроки, тетя Вера была тут и там - мне снова вручили чай, на этот раз изумительно пахнущий хвоей и кедровыми шишками, а на колени устроилась Сонька - с кошкой и огромной иллюстрированной энциклопедией для детей.
        Да, эта мелкая пошла в мамашу. Она не отпускала ни кошку, ни книжку, ни меня. Все должны были быть рядом, все должны были делать то, что им велено. От кошки требовалось не убегать, от меня - проверять, что мы уже много знаем.
        Планеты и грибы я отверг. Толком не знаю, а вникать в сноски - нет, не до того мне, холодок под ложечкой скребся, не давая сосредоточиться.
        А вот деревья и кусты - это давайте, это я и так знаю…
        Сонька тоже знает, как оказалось. По крайней мере, рисунки выучила. Надо будет ее в лес сводить, вживую показать, чтобы в самом деле знала…
        Часы отмеряли минута за минутой, четверть за четвертью. Дошагали до двадцати минут четвертого.
        За кустами последовали птички.
        Где Гош, черт бы его побрал? Неужели они с Шатуном так увлеклись слежкой, что решили за один раз добраться до самого их логова? А теперь пока вернутся…
        Лесные звери.
        А если Гош не приедет? Или приедет, но поздно - слишком поздно? Он же не знает, ни черта не знает ни про накидки, ни про мальчишку, ни про…
        Половина четвертого.
        Человеческий скелет. О, это тоже знаю неплохо… С переломами я на ты. Я дотянулся до телефона. Одним ухом слушая Соню, к правому приложил трубку и набрал домашний Шатуна. Гудки, гудки, гудки. Никто не брал трубку. За окном сгущались сумерки, проявляя за тюлем еще одну Соньку, кошку и меня.
        Внутренние органы. Изображенные удивительно подробно для детской книжки и зачем?то прямо внутри тщательно прорисованного человеческого тела, вспоротого художником от паха до шеи. Без волос, без кожи, лишь сплетения мышц и сухожилий.
        …уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивался вниз и расслаблялся…
        Я больше не мог сдерживать царапающий холодок в груди. Некуда больше тянуть. И нельзя.
        Я пересадил Соньку на подлокотник и сбросил кошку с колен.

* * *
        Хуже всего было до выезда на трассу - тут мы могли разминуться.
        Я крутил головой, дергал руль, лавируя в набирающем силу вечернем потоке, стараясь не пропустить ни одну машину, идущую навстречу.
        За городом поток поредел, встречных машин тоже меньше. Тут уж я не упущу…
        Почему их до сих пор нет? Даже если до самой Москвы следили, уже должны бы вернуться. Даже если не спеша ехали.
        Разве что те пурпурные приезжали не с северо?востока Москвы, а через северо?восток. Проездом с севера от города. Или еще дальше, с востока за Москвой…
        Я забыл, как рано теперь темнеет. Включил дальний свет.
        Я гнал «козленка» по крайней левой, с уханьем обгоняя все попутки, а за придорожными деревьями солнце проваливалось под землю.
        Остался лишь свет фар, редкие фонари вдоль трассы да слепящие огни встречных машин.
        А за ними - над дорогой, надо мной, над всем - медленно выползала луна, нынешней ночью полная, распираемая светом до тугого звона в глазах…
        Гош, Гош, ну где же вы?!
        Я высматривал во встречных машинах знакомые, но их не было. Ни Гоша, ни Шатуна.

* * *
        Я не встретил их до закладки.
        Почти не надеясь, что мне повезет, я перебежал через дорогу, добрался до черного тубуса. Открыл.
        Фонарик дрожал в руке.
        Я вытряхнул тетрадку, развернул. Последней записью в журнале было мое «Карту взял».
        Черт возьми!..
        …паучиха в крови уже застывшей и потрескавшейся…
        Неужели в самом деле…
        Нет, нет! Не может быть! Ну?ка взял себя в руки и успокоился.
        А может быть, это и ответ? Гош поехал с Шатуном к паучихе - убедиться, что подохла, добить, если что?
        Поехали, а ее там нет. Вылезла. Или кто?то вытащил. Кто?то заезжал и помог ей выбраться. Может быть, еще какая?то жаба?знакомка. Или паучиха. Или еще кто?то. Кто угодно… И тогда сейчас, когда она оклемается и вспомнит, что с ней случилось, и расскажет или решит мстить сама…
        Нет, нет! Не сходи с ума!
        Две недели прошло. Без еды, без воды. Она должна быть мертва.
        Но тогда почему их все еще нет?
        Разминулись, когда выезжал из города? Или Гош, со своей подозрительностью, заставил Шатуна возвращаться не прямо по трассе, а черт?те каким объездом, с крюком на север чуть не до Новгорода?

* * *
        Я не встретил их и до съезда с трассы, помеченного на карте Гоша.
        Проехал на пару верст дальше, но их не было. Я приткнулся на обочине.
        Луна перебралась с линии трассы вправо, взбиралась над деревьями выше и южнее. Еще больше побелела, висела в небе всевидящим оком.
        Я глядел на встречную полосу.
        Верил ли, что эти несколько минут ожидания могут спасти меня? Что вот именно сейчас они промчатся мимо меня?..
        Не знаю. Наверно, уже не верил. Просто сидел, внутренне подбираясь перед тем, что мне предстояло сделать. Одному.
        Потом завел машину, пропустил фуру и перебрался на встречную полосу. Вернулся на две версты и съехал с трассы.
        Дорога уже, машин меньше. Налетели огни городка, убежали назад. Пять минут, поворот - и фонари вдоль дороги пропали. Только луна осталась. Висела сзади справа, подгоняя в спину своим безумным светом.
        Пару раз попадались легковушки, слепя фарами. Еще поворот, и дорога стала еще уже, совсем опустела. Ни машин, ни бредущих по обочине трудяг, спешащих домой.
        Я еще раз покосился на карту Гоша, разложенную на правом сиденье. Поехал медленнее. Где?то здесь съезд с этой еще дороги на одноколейку, которая уже не дорога, но еще и не совсем просека.
        Вдали, за лугами, показались бело?голубые фонари поселка, пропали. Значит, теперь еще медленнее. Отсюда метров четыреста, если верить карте…
        Лунный свет звенел за спиной, натягивая нервы.
        Только бы эта сука еще не проснулась! Только бы еще не уехали с усатым из своей глуши!
        Надо было не ждать Гоша с Шатуном, а сразу же ехать. И взять этих днем. Пока спят. Если ночью гуляют в больнице, значит, днем спят. Верно?
        А вот и съезд, едва заметный - изгибается мне навстречу, почти спрятался за двумя огромными кустами.
        Я затормозил и вырубил дальний свет.
        Ну, вот и приехали… Двести метров по просеке - и будет дом.
        Я выключил подфарники, выключил свет в салоне. Посидел, давая глазам привыкнуть. В зеркало слепил глаз луны.
        Впереди серебрились стволы лип, маленькие елочки отливали синевой…
        Я тронулся, повернул и тут же затормозил. Черт возьми! Тут всего метров тридцать вперед - и изгиб. Скорее всего, прямо за изгибом подъезд к дому. Нет тут никаких двухсот метров!
        Я выключил мотор. Всматривался в переплетение ветвей, боясь увидеть светящийся огонек - значит, уже не спят, но там было темно. Хорошо. Может быть, все еще и сложится удачно.
        Я приоткрыл дверцу. Прислушался, прежде чем вылезать.
        Жаба и усатый, может быть, и спят. Они?то, наверно, спят…
        Но я слишком хорошо помню Харона.
        Она, конечно, жаба - не паучиха. Сама не смогла бы так натаскать пса, а уж тем более волка… Но она взяла у той паучихи мальчишку - безропотного, послушного, как ручной мышонок. Обработанного. Пусть не сильно, но, может быть, ей именно такой и был нужен?
        И если она решила, что ей нужен и песик, которой будет охранять ее днем, точь?в?точь такой же, как у подружки…
        Я прислушивался, вглядывался в серебристые стволы и ветви, отыскивая и боясь наткнуться на пару желтоватых огоньков. А может быть, и не пару…
        Здесь хотя бы не было той мертвой тишины, что была там. Ветерок облизывал холодом мое лицо, вспотевшие пальцы. И она жаба, не паучиха. Это многое упрощает.
        Я достал из бардачка Курносого, отщелкнул барабан. В ладонь выпала обойма с пятью патронами. Эту я убрал, нащупал в бардачке промасленную тряпочку с двумя другими. В основе такие же плоские стальные «снежинки» на пять патронов, да только сами патроны чуть другие. У этих свинцовые пули подпилены крестом.
        Одну гроздь в барабан, вторую в карман.
        Стараясь не шуметь, я вылез. Не захлопывая дверцы и держась спиной к машине, обошел ее. Открыл багажник, все еще боком к машине, глазами к лесу. На ощупь нашел чехол для удочек и вернулся в машину.
        Расстегнул брезентовый чехол и стал скручивать багор. Два метровых куска в единое древко. Внутри стальной стержень, в два пальца толщиной. Увесистое и прочное железо. Снаружи деревянная накладка. Жабу, пока она живая, лучше не трогать даже через стальной шест. Металл слишком хорошо все передает…
        Я ввернул одну половинку в другую, достал рабочую часть, похожую на навершие средневековой пики. Трехгранный штык, под ним топорик. Не столько чтобы рубить, сколько не дать суке приблизиться - у этой твари, даже проткнутой, может хватить сил и решимости наползти прямо по копью, протыкая себя насквозь, пропуская древко через себя - лишь бы приблизиться и коснуться…
        Она после этого даже выживет, быть может. Вытащит из себя древко и все?таки уцелеет. А вот я, если она до меня дотронется хоть разок…
        Я до предела вкрутил резьбу в вершину багра, еще раз проверил соединение в середине древка. Хорошо.
        Я положил багор между сиденьями. Посидел, дыша на пальцы. Холодно. Но перчатки лучше не надевать. Мне всегда кажется, что кожа вдруг возьмет да и проскользнет по дереву рукояти в самый неподходящий момент.
        Затем прикрыл дверцу, опустил стекло до упора и включил мотор. Пополз вперед, прислушиваясь к тому, что снаружи.
        Машину лучше бросить не здесь, а на повороте. Не нравится мне тот усатый. Кто его знает, не успеет ли она с его помощью добраться до своей «ауди» быстрее, чем я доберусь до нее? Тогда пусть сюрприз ждет их сразу за поворотом, чтобы не успели среагировать.
        Я обползал поворот, но дорога впереди все не становилась прямой. Сделав округлый поворот влево, вдруг пошла раскручиваться вправо. И опять влево.
        Холмы тут, что ли? И справа и слева? Эта загогулина, чтобы их объехать? Да, вон что?то в темноте громоздится. Зря я на Гоша погрешил, тут запросто все двести…
        За ветвями, где просека выходила на прямую, мелькнули огни.
        Я скрипнул зубами от злости. Не столько на них, сколько на самого себя. Ну вот! Дождался, идиот! Дотянул!
        Хотя если Гош все пометил верно, до дома еще метров сто, и деревья должны еще скрывать свет окон…
        Из?за изгиба просеки на меня вылетели два слепящих огня и шум чужого мотора.
        Я ударил по тормозам. Звук другого мотора тоже резко сменился, водитель судорожно тормозил. Успел. Удара не было, хотя мне казалось, что он неизбежен.
        Впереди потемнело. Машина встала в упор к моему «козленку», почти поцеловав в бампер. Фары закрыло передним крылом. Их свет рассеивался между машинами, поднимался по скатам крыльев мягкой волной.
        Переднее стекло их машины. Слева бледные щеки и темные усы, а прямо передо мной белокурые волосы, кукольное личико чертовой суки. На ее лице было одно лишь легкое удивление - только тем, что они чуть не въехали в другую машину…
        А вот усатый все понял быстро. Может быть, меня выдали глаза.
        Правой рукой нащупывая револьвер на соседнем сиденье, левой я уже распахивал дверцу. Выскочил наружу, вскидывая Курносого, но передо мной взревело и окатило светом.
        Машина с визгом откатывалась назад, перед «козленка» больше не закрывал меня от режущего света фар, я видел только два слепящих глаза, ничего больше.
        Вскинув левую руку к глазам, чтобы прикрыться от света, щурясь, пытаясь угадать в темноте бледные пятна лиц где?то поверх фар, я бросился за машиной.
        Лиц не различить, но можно угадать, где они должны быть… Земля под ногой нырнула, я влетел в рытвину и замахал руками, чтобы не растянуться плашмя. По глазам ударил свет фар, я зажмурился, не видя ничего, не чувствуя под ногами твердой земли. А проклятая машина все укатывалась назад, увеличивая дистанцию!
        Усатый не пытался развернуться, просто гнал на задней передаче, все быстрее и быстрее. Между нами было уже метров пятьдесят. Позади ослепительных фар вдруг красновато осветилась высокая декоративная арка из кирпича и литых чугунных узоров.
        Машина с хрустом врезалась в левую опору. Слепящие огни фар замерли.
        Все, теперь не уйдешь, тварь…
        Я несся к огням, выставив обе руки. Левую растопырив, чтобы закрыться от фар, между мизинцем и безымянным пальцем воткнув ствол Курносого. Целясь над левой фарой, чуть выше, чтобы через стекло попасть в ту, которая на пассажирском сиденье…
        Защелкали дверцы, я слышал шелест одежды, что?то кричал усатый. Я почти нагнал их, до машины было уже десяток шагов, не больше. Я пытался разглядеть в темноте хоть что?то, но видел лишь слепящие фары.
        Все остальное было сплошной темнотой. В которой что?то…
        Ей достаточно просто дотронуться до меня!
        Я отшатнулся, отвернул голову в сторону, чтобы свет фар не бил в глаза, а левой рукой потянулся за спину, ловя древко багра под топориком. Петля, удерживающая его, на кнопке. Рвануть - откроется сама, освободив…
        Но рука не нащупывала ни дерево рукояти, ни сталь узкого топорика.
        И шелест судорожных движений в темноте, где?то сбоку от фар…
        Удаляясь или - приближаясь?
        Что?то скользило там, в темноте, готовясь навалиться на меня…
        Как там. Как в ту ночь.
        Я вновь проваливался из леса, ночи и ворчания мотора во что?то похожее, но - иное…
        Меня затягивало, как затягивает взгляд узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность истончается, открываясь во что?то иное, то, что обычно отгорожено…
        Как тогда. Только теперь я один.
        Я ничего, ни черта не видел за слепящим светом фар!
        А пальцы все скользили по коже плаща, а древка багра не было… Я вспомнил. Багор сейчас так и лежит между сидений «козленка». В сотне шагов позади.
        Пару секунд я стоял, решаясь. Возвращаться за багром, теряя последние шансы на то, чтобы достать их, пока они не пришли в себя? Или без багра, рискуя нарваться в темноте на ее касание…
        Свет и шум мотора мешали, спутывали остальные звуки.
        И все?таки они уходили от меня. Бежали. Скрип. Гравий? Дорожка, ведущая к дому? Значит, куда?то под арку, за нее…
        Я шагнул вперед. Дальше. Сначала опасливо, пока не перешагнул свет фар. Теперь он не слепил меня, и через секунду я различил в лунном свете движение.
        Светлая стена дома, крыльцо. И тени, копошащиеся у входа. Я слышал нетерпеливое рычание усатого, лязг железа. Щелкнул замок, тени шевельнулись, от стены отлепилась еще одна дверь?
        Я уже был за аркой, в начале дорожки. Достаточно близко, чтобы надеяться на удачу. Я выстрелил.
        О, этот чавкающий звук, с которым подпиленная пуля входит в тело!
        Его нельзя спутать ни с чем. Одну из теней швырнуло вбок, на стену.
        Я выстрелил еще и еще раз, но оба раза пуля с визгом рикошетила от стены. Тени скользнули в стену, уменьшаясь. Последнее движение и - стук захлопнувшейся двери.
        Рывком преодолев последние метры, я взлетел на крыльцо. В глазах прояснялось, я различил темный след на белесой штукатурке слева от двери. Подпиленная пуля не должна была пробить тело насквозь. Значит, хорошо зацепило, если столько крови от случайного касания стены. Может быть, в печень?
        Жаль, что след слева от двери, а не справа. Скорее всего, усатый. Это он должен был стоять тут, пропуская суку в дверь вперед себя…
        Не останавливаясь, в два шага я промчался по крылечку и ударил в дверь плечом. Мои зубы клацнули. Дверь сидела как влитая. Я дернул на себя, но внутри щелкали замками, со скрежетом задвинулся тяжелый засов.
        - Да уйди же! - басило с той стороны. - Не лезь к двери!
        По голосу не скажешь, что прострелена печень… Чертова жаба, это она его держит.
        - Я их… - женский голос.
        - Нет! Не лезь!
        - Я не буду открывать, я их и так…
        - Черт тебя возьми, Карина! Они будут стрелять через дверь! Не лезь туда!
        Я отдернул пальцы от ручки, ледяной на ощупь. Сталь? Медь? Не важно. Главное, что металлическая.
        На всякий случай отступив от двери на полшага, я вскинул пистолет.
        Пробьет ее пуля? Усатый уверен, что пробьет… Но он не знает, что пули подпиленные.
        Сколько тут толщины? И из чего дверь? Не подпиленная пуля, может быть, и прошила бы. Две?три точно пробили бы, если всадить в одно место, одна да прошла бы.
        Но подпиленные… Если это дуб, пуля раскроется цветком и застрянет. Тогда ее и несколькими не пробить. Весь остаток обоймы засадишь, и без всякой пользы. А пока будешь перезаряжать, они…
        - Быстро наверх, принеси мне ружье!
        - Я не могу тебя отпустить, ты…
        - Быстрее ружье, Карина!
        - Тихо! Не кричи, ты дергаешь мышцы. Не даешь сосудам стянуться…
        - К черту мышцы, ничего со мной не случится! Беги за ружьем! Они в любой момент могут войти сюда…
        Я глядел влево, отыскивая в светлой стене темный провал окна. Пытаясь понять, как там внутри, можно ли будет…
        - Стой! Нет! Не пущу!!!
        - Карина…
        - Не напрягай мышцы, я так не удержу!
        Все?таки хорошо я его зацепил… А если вправо? Вон окно.
        - Мне нужно ружье, Карина! Они сейчас будут здесь!
        Они…
        Это хорошо, что он уверен, что их целая орда атакует. Знай он, что я один…
        - Хорошо, тогда вместе… Держись за меня… Шагай… Тише!
        Я перескочил через перила, махнул вдоль стены, до окна. Прижавшись к стене сбоку от окна, врезал рукоятью в стекло. Несколько ударов, один рядом с другим, прочищая от одного края рамы до другого. Затем провел рукоятью по низу рамы, скашивая стеклянные кинжалы.
        Голоса стали громче.
        - … в доме они, вот это что! Быстрее, Карина!
        - Не так быстро! Держись за меня!
        - Это просто одна пуля…
        - Там не одна пуля! - почти закричала она. - Осторожнее!
        Поставив ногу на опалубку фундамента, я приподнялся, перекинул через раму полу плаща, по плащу перебросил ноги. Под плащом, продирая его, заскрипели стеклянные зазубрины, но мои ноги плащ спас.
        В окна справа струился лунный свет, выхватывая большой овальный стол, стулья вокруг него, буфеты у стен, камин…
        И темный провал в стене слева. Туда!
        Я выскочил в коридор, уже развернувшись боком. Глядя влево, вдоль коридора. Уже вскинув пистолет - туда, где должна быть входная дверь.
        Пусто.
        А где?то справа от дверей, невидимо за углом, топало, скрипели ступени лестницы.
        Я шагнул влево, к стене, прижался к ней спиной и пошел вперед, ловя на мушку угол, проем за ним.
        На вершине лестницы лежал прямоугольник лунного света. Жаба входила в него, тащила за собой усатого, вцепившись ему в руку. Он двигался медленно, каждая ступенька давалась ему с трудом.
        Я шагал бесшумно, но он как?то почувствовал. Оглянулся.
        Но он мне не нужен. Он уже почти труп, если она перестанет помогать ему… Ее локоны белели в лунном свете, но голова двигалась… А вот ее рука, вцепившаяся в отяжелевшее тело усатого, почти замерла. И плечо, и бок, в черном шелковом платье.
        Я нажал на крючок, револьвер тяжело пихнулся в руке, и оранжевый сполох осветил лестницу.
        Она заорала.
        Но ее движения… Не так, не так бывает, когда попадают в человека! Она не дернулась от удара пули. Вздрогнул усатый.
        Он развернулся ко мне. Раскинув руки, упал назад, валя суку… и прикрывая ее.
        Я шагнул ближе и выстрелил, целя в край блестящего шелка. Но вздрогнул усатый. Опять в него.
        - Петя!.. Пе?етя?а?а!!!
        Она вынырнула из?под обмякшего тела. Склонилась над ним, вцепилась в усатого обеими руками, глядя только на него. Напряженная, будто невидимая гора давила на нее. Но она держалась. Она все еще пыталась что?то сделать. Не глядя на меня, не замечая, будто меня вообще не было…
        Один раз я попал в него снаружи, дважды сейчас. Три надпиленные пули в его теле превратились в дюжину.
        Они должны были искромсать его внутри, как ножи мясорубки. Он должен был истекать кровью, как шмат свежего мяса.
        Но в свете луны я видел лишь крошечные пятна крови, проступившие на его одежде. Желтоватое дерево ступеней вокруг него было сухим и чистым. Но это все неважно, важно - только голова чертовой суки. Рассыпавшиеся белые локоны, обозначившие маковку. Прямо туда.
        Я нажал на курок, но выстрела не было, лишь дребезжащий щелчок. Барабан совершил полный круг, курок ударил по пустой гильзе.
        Будто очнувшись, она подняла голову и взглянула на меня.
        Скользнула взглядом по мне и снова посмотрела на усатого. Его рука, прежде крепко цеплявшаяся за перила, обмякла. Пальцы разжались, рука сползла по столбику, упала на грудь.
        - Петя… - уже не голос, уже шепот. - Петя…
        Ее шепот сошел на вздох, на всхлип, с которым втягивают воздух.
        Очень медленно она подняла глаза на меня.
        Я попятился.
        Она закричала.
        Она кричала, и не знаю, чего в ее крике было больше: боли и отчаяния или сумасшедшего бешенства. Ее руки взметнулись, пальцы сжались, в лунном свете матово блеснули длинные ногти…
        Краем глаза я видел, как растеклось тело усатого, развалилось на ступенях, словно тряпка, - и деревянные ступени, желтоватые в лунном свете, вдруг стали черными. Черное хлынуло по ним вниз, скатываясь ко мне… Мне показалось, что я услышал стук капель - густых тяжелых капель, когда они падали со ступени на ступень…
        Но в этот миг накатило.
        Револьвер чуть не выскользнул у меня из рук. Пол скачком стал ближе, ноги перестали держать меня. Колени просто подогнулись, будто на короткий миг я уснул, весь расслабившись…
        Я вздрогнул, напрягся, разгибая тело. Вцепился в рукоять револьвера. Все мои мышцы болезненно дрожали, как в лихорадке.
        Она тоже поднялась. Теперь ее руки были стиснуты в кулаки.
        Теперь она смотрела только на меня. Перешагнула через безвольно раскинувшуюся руку усатого и пошла вниз по лестнице, не обращая внимания, что ступает в кровь. Она смотрела только на меня. Но не в лицо, а куда?то в грудь…
        У меня вновь подогнулись колени, я чуть не упал. Но на этот раз был готов к этому. Не выйдет, сука! Хватит и того, что такая же, как ты, убила мою мать!
        Я вскинул револьвер, вжал курок… и еще прежде, чем курок глухо щелкнул по пустой гильзе, вспомнил, что его надо перезарядить.
        Я сунул руку в карман, пятясь назад. Нельзя ей дать подойти ближе!
        Она была уже на середине лестницы, нас разделяли шаги, и вместе с ее приближением на меня накатывала тяжелая, как свинцовые плиты, слабость… В руках, в ногах, в груди. Я попытался вздохнуть, но получилось втянуть лишь крошечный глоток воздуха.
        Ребра не сжимались, не выкидывали из груди использованный воздух, не давали втянуть свежий. Мышцы не слушались меня. Мне казалось, я, она, весь дом погружены в воду, на огромную глубину, и она давит мне на грудь, не давая вздохнуть.
        Я шагнул назад, но спина уперлась в стену.
        Коридор…
        Это же коридор, назад некуда…
        Но где?то в этой стене дверь, через которую я вошел сюда.
        Только я вдруг забыл, по какую сторону от меня - по левую руку или по правую - проход. Я вдруг перестал это понимать. В глазах темнело, голова шла кругом, а ноги опять предательски дрогнули, не держали.
        У меня хватило сил, чтобы толкнуться вбок. Не осесть на пол, а завалиться вбок. Вправо. Я упал спиной вдоль стены - хоть немного прочь от суки.
        Она сошла с лестницы, а я пытался привстать, каракатицей отползал дальше вдоль стены, не в силах подняться. Ноги заплетались, руки не слушались.
        Она надвигалась на меня, сокращая расстояние, а я мог лишь судорожно дергать ногами, отталкиваясь от пола. Назад! Пусть на спине, пусть так, но дальше, дальше от нее!
        И я все еще удерживал Курносого. Большим пальцем я нажал на клавишу выброса, барабан выскочил, подпружиненный стержень в его центре выкинул пластинку «снежинки» с пятью пустыми гильзами. Она зазвенела по полу, а я другой рукой нащупывал в кармане обойму.
        Я видел ее черное платье, белесое облако локонов. Где?то между нами все катилась по доскам пола выброшенная «снежинка», подпрыгивая и дребезжа пустыми гильзами. Я пытался нащупать в кармане новую, со свежими, увесистыми патронами…
        Стена слева вдруг пропала, и я завалился туда. Подтянул колено, из последних сил оттолкнулся ногой от косяка. Изо всех сил, что еще оставались у меня.
        И телом, грудью, каждой клеточкой тела почувствовал, что стал дальше от чертовой суки. У меня получилось вдохнуть полную грудь. Я выдернул из кармана обойму, и тут тяжесть накатила новой волной. Бессилие…
        Пальцы были как чужие, непослушные и онемелые. Найти в срезе барабана дырочки камор, попасть туда всеми пятью пулями никак не получалось.
        Толкаясь ногами, я скользил по полу, а она была уже в дверях, уже в комнате. Она шла ко мне…
        Пули подались, скользнули в каморы. Вбив барабан в рамку, я тут же спустил курок, но усилие оказалось непомерным для меня. Рука тряслась, выстрел почти вырвал револьвер из пальцев.
        Вспышка, грохот - и визжащий рикошет где?то в коридоре.
        Я сжал револьвер обеими руками, но даже так не мог удержать его. Титановый Курносый стал тяжелый, как две пудовые гири. Я видел ее по ту сторону мушки, но носик ходил ходуном, не желая застыть ни на миг.
        Ладно, пусть… Пусть не смогу выстрелить прицельно…
        Не пытаясь удержать неимоверную тяжесть револьвера в руках, я уступил тяжести, дал рукам и револьверу опускаться вниз…
        Я постарался только, чтобы руки опускались вниз, не сгибаясь и чуть вправо… Не слишком быстро, чтобы…
        Теперь, когда руки опускались, когда непослушные мышцы не работали резкими толчками, бросая ствол из стороны в сторону, - теперь мушка шла по ровной дуге. Надо было просто не пропустить нужный миг…
        Я вжал курок, пистолет ударился в руках и вылетел из пальцев - и в тот же миг меня отпустило.
        С глаз будто упала пелена, а по ушам, вслед за грохотом выстрела, резанул крик жабы. Ей врезало по ноге, подкосив. Воя, она рухнула на пол, а из ее левой лодыжки раскрылся черный бутон. Разлетевшись на части, подпиленная пуля почти отрезала ей ногу. Плоть раскрылась вокруг кости черно?красными лепестками…
        Но все это краем глаза, это не важно, сейчас важно, куда отлетел револьвер. Вот он!
        Я схватил его, развернулся к ней - и вовремя.
        Она уже поднималась.
        Ее лодыжка чернела лоскутами кожи и клоками разодранных мышц из?под нее, но крови почти не было. В лунном свете чернели лишь несколько капель на ноге и полу. Капель, упавших в тот миг, когда удар пули выбил их из ее ноги.
        И только. Больше ни капли крови не вышло из ее тела. Слишком хорошо она умеет управлять им…
        Теперь на ее лице не было боли, лишь сосредоточенность. Она вдруг очень легко встала. Будто не было раны, будто не разодраны были в клочья мышцы ее левой ноги.
        Она шагнула ко мне, как шагают хромые, резко припав вниз на левую ногу, и тут же вновь перенося вес на правую. На шаг ближе.
        Револьвер снова потяжелел, слабость накатывала новой волной.
        Она опять занялась не только своим телом, но и моим. Револьвер опять превращался в пудовую гирю. Но и я подготовился. Больше не пытался отползать на боку. Лег на спину, вжался плечами в пол. Так проще справиться с неимоверной тяжестью оружия в поднятых руках.
        Непослушные мышцы не желали работать, едва справлялись даже с жалким фунтом Курносого. Ствол ходил ходуном, но все?таки не так сильно, как раньше.
        Она шагнула ко мне - и я выстрелил. На этот раз в живот.
        Она охнула, а я почувствовал, как мне стало легче.
        Руки почти перестали дрожать. Я попытался поднять их выше, прицелиться ей в голову, а она снова шагнула…
        Чувствуя, как руки опадают скошенными травинками - уже не в голову, даже не в грудь, - я вжал курок.
        Успел. Пуля ударила ее в бедро, а отдача вырвала Курносого из моих рук. И у меня уже не было сил тянуться за ним…
        Она упала на колени, но она еще жила.
        Она еще пыталась ползти ко мне.
        Я вытянул руку, пытаясь нащупать револьвер - приказал руке вытянуться, но она лишь едва шелохнулась. В глазах потемнело, сердце, почти замершее, вдруг резко бухнулось, словно решило разорваться, и снова замерло…
        Я лежал на полу, но в моих глазах - я падал в туннель из ослепительных звездочек, выскакивавших из?за моей головы и несшихся вперед - там они пропадали, словно гасли, утыкаясь в чертову суку. Она была уже совсем близко.
        Еще ближе были ее руки. Она ползла на коленях, протянув ко мне руки, словно несла невидимую шкатулку. Ладони вытянулись параллельно друг дружке, длинные тонкие пальцы напряглись, нацелившись на меня ногтями.
        Я видел рваные прорехи в ее платье, где вошли пули. На животе, на бедре…
        Кровь все?таки сочилась оттуда. Очень медленно, но сочилась. Я мог взглядом считать ее пульс. Между ударами сердца чертова сука как?то стягивала свои сосуды, но ран было слишком много и слишком серьезные. Я видел, как удар сердца прокатывается по ее артериям - из ран толчками выплескивались капли крови, потом сосуды смыкались, но на следующем ударе пульса кровь опять выбивалась из раны. И с каждой потерянной каплей крови ее мышцы должны становиться все слабее, все хуже должен работать ее мозг, виртуозно управляющий каждый клеточкой ее тела…
        Тебе же уже не выжить, сука. Ты же подохнешь. Так сдохни же теперь, сдохни же сейчас прежде чем…
        Я толкнулся ногой, пытаясь отползти от нее, хоть чуть?чуть.
        Нога едва двинулась. Сука была слишком близко ко мне. Нас разделяла пара шагов. Она ползла ко мне на коленях, но все?таки ползла, а я едва мог шевелиться.
        Попытался еще чуть сдвинуться назад, прочь от нее, но голова, шея, плечи вдруг уперлись во что?то. Позади была стена. И слева. И справа. Угол! Сам себя загнал в угол…
        Мне хотелось выть от досады. Идиот! Багор, как ты мог оставить багор в машине! На что ты надеялся?! Знал же, что пистолет не остановит ее сразу, знал же, что нужен багор, чтобы задержать ее, пока истечет кровью, не дать ей приблизиться, пока еще жива… Но легкие лежали внутри груди опавшими мешками, не слушаясь, не давая мне ни глотка воздуха. Нечем выть.
        Я мог только подобрать ноги под себя. Подальше от нее.
        Но ее руки были уже перед моим лицом. Я мог бы протянуть руку и коснуться ее пальцев…
        Но я из последних сил тянулся вправо. Где?то там, среди накрывающей глаза темноты, маячил круглый стол, стулья вокруг него. Я вцепился в ближний. В край сиденья. Бессильные пальцы соскальзывали, словно стул был смазан маслом, но потом он накренился на двух ножках. Сначала едва заметно заваливаясь назад, а потом все быстрее и быстрее…
        Ее пальцы почти коснулись моего лица, но тут стул ударил ее по руке и свалился между нами. Последнее, на что у меня еще хватило сил, это чуть повернуть его. Чтобы лег на пол спинкой. Вершиной ко мне, ножками на нее.
        Она двинулась ко мне - попыталась, но ножка уперлась ей в грудь. Она могла бы чуть повернуться боком, протиснуться между ножками. Могла бы просто отшвырнуть стул в сторону, но у нее было уже слишком мало сил.
        Она умирала, я это видел. Она не могла контролировать свое тело, она едва могла закрывать свои раны, кровь сочилась все быстрее, и вместе с ней она теряла последние силы. Ей осталось совсем немного, я видел это.
        - Ты убил его, - почти беззвучно шевельнулись ее губы.
        Да, убил! И тебя тоже убью, сука! Из последних сил я стискивал спинку стула, отталкивая его как можно дальше от меня, не давая твари приблизиться ко мне.
        - Ты убил его…
        Не в силах обползти или выбить стул в сторону, она повалилась на ножки стула сверху.
        Я увидел, как кровь уже не каплями, уже струйками брызнула из ее ран. Неужели все? Наконец?то?! Умри, сука! Умри сейчас!!!
        Я едва видел ее… В глазах темнело будто я падал в глубокий колодец, светлая дыра становилась все тусклее, все меньше, все дальше…
        Умри же, тварь, умри… Если ты уже без сил валишься, у тебя не должно быть и сил, чтобы затягивать сосуды… Я ждал, когда плотины ее мышц развернутся, когда хлынет кровь, уже не сдерживаемая ничем.
        Но сука держалась…
        Я вдруг понял, что какие?то силы у нее еще остаются. Она легла на ножки стула, но не потому, что силы совсем покинули ее. Нет.
        По своей воле. Ее рука поднялась, она снова тянулась ко мне. К моему лицу, к моей груди. Ее глаза, странно застывшие, глядели не в меня, а сквозь меня…
        Но ее рука не доставала до меня. Сука приподнялась грудью, перелегла чуть дальше на ножках стула - ближе ко мне. Рука вытянулась, вытянулись пальцы, стараясь зацепить меня хотя бы кончиками - она все еще пыталась дотянуться…
        Ее губы шевельнулись. Беззвучно, но я уже видел это движение, пока у нее еще хватало сил говорить: ты убил его.
        Ей не хватило бы сил на то, чтобы обползти стул, но стул сам пополз ко мне под весом ее тела.
        Скользнул по надраенному паркету ко мне.
        Сука распласталась поверх ножек, головой на краю сиденья, а ее рука тянулась ко мне, через провал высокой спинки тянулась ко мне…
        Ее рука еще не коснулась меня, но мое сердце замерло. В ушах стало тихо?тихо. Толчков пульса больше не было…
        Тишина. Тишина смерти… Вот каково это - умирать…
        Я закричал, хотя из горла не вылетело ни звука, ни дуновения воздуха.
        Но я пытался кричать.
        Не хочу умирать! Нет! Нет! Нет!!!
        Мышцы онемели, пальцы скользили по деревянной спинке стула, и все?таки я смог дернуть его в сторону. Ножка стула, в которую упиралась сука, скользнула по шелку ее платья и ткнулась в рану на животе. Вошла в дыру, развороченную четырьмя лепестками свинца, в мышцы, которыми она управляла из последних сил…
        В мышцы, в разорванные сосуды, которые она с таким трудом стягивала. Этого ее тело уже не выдержало. Кровь плеснулась из живота на ножку стула, а через миг прорвалась и рана на бедре. Кровь хлынула из чертовой суки, как из решета.
        Да!!! Сдохни, тварь! Сдохни!
        Она обмякла, голова упала, свесилась на сиденье… и медленно падала ее рука. Вниз - прямо на мою правую руку, вцепившуюся в край спинки.
        Я отдернул руку. Моя рука убежала от ее пальцев, лишь на какой?то кратчайший миг они прохладно скользнули по моей коже…
        Мне показалось, что солнце взорвалось у меня перед глазами.
        Вспышка пронзила глаза, воткнулась в грудь - сердце разорвалось в груди, как граната, лопаясь, разрывая все сосуды.
        Руки, ноги, все мое тело распрямилось, выгнулось, напрягшись до предела… Мне показалось, что пол швырнул меня вверх, переворачивая, и что?то с хрустом врезалось в затылок…

* * *
        Я лежал на спине, не в силах двинуться, лишь чувствуя странную мягкость в затылке - тронуть, и пальцы погрузятся под мягкую, как битая скорлупа, кость. Прямо в мозг…
        Странно, что я еще жив… Но это, наверно, ненадолго…
        Привычные удары пульса, к которым так привык, что не замечаешь, - их не было, вместо них в груди была ужасная пустота. И никак не получалось вдохнуть. Темнота заволакивала глаза, лишь два светловатых пятнышка лунного света я еще видел, но и они гасли, гасли, гасли…
        Но я не хотел умирать.
        Только сейчас я понял, что значит - когда действительно не хочешь - изо всех сил, каждой клеточкой тела, каждой частицей души!
        Нет. Не сейчас! Не хочу! Нет!!!
        Это могли быть не пальцы… Это могло быть просто дуновение воздуха, когда ее рука скользнула совсем рядом с моей…
        Ведь могло же так быть?
        Могло?!
        Господи, если ты есть, прошу тебя…
        Пожалуйста…
        Сердце трепыхнулось в груди.
        Робко и тихо. И замолчало… И вдруг разразилось спотыкающимся стаккато. Слабыми ударами, но быстро?быстро.
        Потом медленнее, но сильнее, надежнее. Вот только вдохнуть никак не получалось.
        На миг перед глазами прояснилось и снова все потонуло в красноватой тьме. Сердце протопало по лесенке вверх, уперлось во что?то и, спотыкаясь, покатилось вниз, все медленнее и медленнее…
        Все?таки я умру. Сердце включилось, но легкие, похоже, эта тварь вывела из строя навсегда.
        За все на свете приходится отвечать. Я оставил ту суку умирать там, живую, но без надежды… И вот теперь настал мой черед. Сердце будет биться, но что толку гонять кровь, в которой нет кислорода?
        Легкие горели, и жар разливался по всему телу… Сердце трепыхалось покалеченной птицей. Руки, ноги - полные жалящего, раскаленного свинца, неподвижные, безжизненные…
        И только тоненькая струйка прохлады не давала мне сойти с ума от боли.
        В жгущем океане боли - лишь крошечный ручеек прохлады и облегчения. Прерывистый, но есть. Холодным глоточком… И еще одним холодным глоточком облегчения…
        Я открыл глаза.
        Это почти ничего не дало, я мало что видел, темные пятна плавали передо мной. Но это было единственное, что давало мне чувствовать, что я еще жив. Давало мне верить, что я еще могу управлять своим телом. Хоть чуть?чуть. И эти крошечные глоточки облегчения… Это же… Это…
        Я попытался выдохнуть, выкинуть из себя спертый, бесполезный воздух, что был в легких, с криком, изо всех сил, как можно резче!
        И это сработало. Мышцы грудной клетки включились. Раздвинули ребра, и я с всхлипом втянул воздух - полную грудь чудесного, пьянящего, свежего воздуха…
        Минуту я не мог надышаться, мне казалось, что мышцы вот?вот снова выключатся. И я следил за своими чувствами, старательно вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал.
        Пока не поверил, что это не случайность.
        Я могу дышать. Сердце билось быстро и тяжело, но ровно.
        Перед глазами прояснялось. Я даже мог двинуть рукой, чтобы прикоснуться к затылку.
        Я ждал, что рука провалится - на затылке я чувствовал лишь онемелую хрупкость, но под пальцами оказалась кость. Твердая и гладкая. Хотя и липко все от крови…
        Чертова сука лежала на стуле, ее голова бессильно свесилась через край сиденья, золотистые волосы стекли вниз пологом… и ее рука. Лежала на спинке стула в каких?то сантиметрах от моих пальцев. Слишком близко.
        Очень медленно и осторожно - вдруг мышцы подведут меня, рука дернется и… к черту, к черту! Не отрываясь от спинки стула, я скользнул пальцами по дереву, прочь от ее руки. И только потом решился приподнять свою и отвести вбок, чтобы опереться о пол.
        И тут же стиснул зубы, чтобы не взвыть, - сотни колючих иголочек воткнулись в кисть изнутри, забегали, жаля тысячами укусов…
        Я дернулся вбок, унося вес с руки. Замер, удерживая ее над полом, боясь даже коснуться его и тем вызвать новую атаку жалящих игл. Их укусы затаились, но не исчезали. Сидели в руке гудением ос, готовых к атаке при малейшем движении.
        Так бывает, когда отсидишь ногу. Шалят нервные окончания, когда через пережатые сосуды к ним начинает поступать свежая кровь, несущая кислород, и возвращается чувствительность после онемения. Так бывает.
        Но у меня никогда не было этого с рукой - и так сильно!.
        Я сидел, опираясь на левую руку, и боялся даже шевельнуть правой. Я смотрел на нее, и мне не нравилось, что я видел. Совсем не нравилось. Мне казалось, что я держу руку неподвижно, но мои пальцы дрожали. Запястье совершенно неподвижно, а пальцы крупно дрожали.
        Только я совершенно не чувствовал этого! Мне казалось, что мои пальцы совершенно неподвижны. Их покалывает, да, но они неподвижны. Я чувствовал их неподвижными. А эти, перед глазами, чужие. Не мои. Потому что мои пальцы не дрожат, я же чувствую! Но я видел, что пальцы дрожат. Неужели она все же коснулась меня?..
        Старик, когда его коснулась одна из таких жаб, он…
        Я мотнул головой, прогоняя мысль.
        Спокойно, спокойно. Может быть, это так же, как с дыханием. Скоро пройдет. Наверняка пройдет!
        Должно пройти.
        А кроме того, я просто не могу сделать то, что тогда сделал Старик. Потому что мне нужно предупредить Гоша и Бориса. Я должен предупредить их, чтобы не совались к моргу.
        Тело жабы казалось хрупким, ссохшимся - ее кровь расползалась по полу огромной черной лужей, но с этими тварями никогда нельзя быть уверенными. Ни в чем.
        Очень осторожно, чтобы не задеть ее, я боком протиснулся мимо нее и стула, вдоль стены, вдоль стола…
        Ух! Вылез!
        Ноги подрагивали. Опираясь плечом о стену, я пятился вдоль стены, пока не отошел от тела суки метра на три.
        Бежать, бежать отсюда прочь…
        Борис, Гош…
        Но было и еще кое?что.
        Тогда, у двери, когда я стоял на крыльце… Что говорил усатый за дверью? Одну пулю он выдержит - так? Говорил он что?то такое…
        Выходит, в него стреляли и до этого?
        И может быть, стреляли охотники. Такие же, как я.
        Или не охотники. Мало ли, кто и когда мог в него стрелять…
        Но мне очень хотелось верить, что стреляли охотники. Такие же, как я. Очень хотелось верить, что мы не одни. Что не только нам в Смоленске повезло, но и где?то еще стайки охотников чистят мир от этих чертовых сук. Пусть редкие, малочисленные, но что?то делающие. Все, что в их силах…
        Точнее, делали. Если они в него стреляли, а он остался жив… Черт бы его побрал! Если остался жив он, то они не выжили. Либо - либо.
        И все?таки для усатого и суки было сюрпризом, что мои пули не простые. Жаба, кажется, почувствовала, что усатого не простой пулей зацепило. Но он ей не верил.
        Потому что не знал, что так бывает?
        Это меня и спасло.
        И может спасти еще кого?то их тех, кто делает то же, что и я, и пользуется теми же приемами.
        Я был уже на пороге в коридор, в теле была жуткая слабость, а в затылке набухал новый ком боли. Хотелось наплевать на все и быстрее добраться до машины, плюхнуться на сиденье… Я остановился.
        Я должен еще кое?что здесь сделать.
        Те молоденькие жабы, что приезжают в домик. Они живы. Те пурпурные… Они наверняка наведаются сюда. Может быть, не в эту ночь, но в следующую точно. Слишком серьезные планы у них с тем моргом. Когда жаба с усатым не появятся там сегодня, они всполошатся. Приедут узнать, почему.
        Они не должны узнать, что мне помогло убить эту жабу и ее слугу.
        Во всем теле была слабость, и еще мне ужасно хотелось отойти как можно дальше от чертовой твари. Сейчас она неподвижна, кажется мертвой, но воспоминание слишком ярко. Накатывало на меня, я почти чувствовал: холодный ветерок по моей руке. То ли ветерок, то ли ее пальцы…
        Я развернулся и шагнул обратно в гостиную. Подошел к телу, замершему поверх стула. Надо извлечь пули.
        Только как?
        Три подпиленные пули - это двенадцать свинцовых лепестков. И еще три медных донышка. Порядочно возни. Даже если не учитывать, что я еще ни разу не потрошил труп. Человеческий труп… К горлу подкатил комок. Черт возьми, меня и сейчас не тянет!
        Но надо. Раньше нам везло, мы брали сук, живших отдельно. Трупы можно было просто оставить как есть. Гош, правда, настаивал, что лучше прикопать. Говорил, какие ни есть, а люди…
        На этот раз все иначе. С трупами придется возиться. Но прикасаться к ней… это же не просто труп - это труп чертовой суки! Которая чуть…
        Я помотал головой, отгоняя воспоминание, слишком живое, чтобы я мог с ним совладать.
        Нет, не буду я к ней прикасаться. Ни за что! Пальцами я даже к ее платью не прикоснусь.
        Но если не лезть в ее раны своими руками, то чем?
        Я огляделся. Луна медленно уползала от окон, прямоугольники света стали узкими и косыми. Столы, стулья… Буфеты, камин… Огромные напольные часы в углу…
        Надо на кухню, вот что. Там найду, что мне нужно.
        Я вышел в коридор. Влево, вправо? Влево - дверь, лестница. Была какая?то комната за лестницей? Кажется, была…
        Да, кухня была здесь.
        В окно падал лунный свет, старая массивная мебель казалась черной. Я огляделся, выдвинул ящик и угадал. Ложки, вилки, ножи.
        Я выбрал один маленький и узкий и зашипел от боли. Холодный металл как током ударил. Крючковатое жало пронзило пальцы, холодные иглы затанцевали в руке.
        Я застыл, сморщившись. Пережидая, пока боль уймется. В доме было тихо?тихо.
        Не тревожа правую руку, осторожно потянулся левой, прихватил из ящика еще один нож - большой разделочный. Вдруг понадобится? Не представляю, как надо потрошить труп человека.
        Хирурги какими?то зажимами оттягивают края разреза, чтобы не стягивались и не мешали. У меня ничего такого под рукой нет. А пуля могла и разлететься, один из свинцовых лепестков мог отломиться от медного донышка пули. Или не один, а все. Могли уйти в любую сторону тела. Едва ли будет просто все их отыскать. А уж вытащить… Может, еще и вилку прихватить?
        Мертвая тишина лопнула железным звоном под моими ногами.
        Я чуть не подпрыгнул. Запоздало сообразил, что это был нож. Маленький нож, который я держал в правой руке, и мне казалось, что держал надежно…
        Я глядел на свою руку, и это не нравилось мне все больше. Пальцы дрожали, хотя я и не чувствовал того, что они дрожат. Неудивительно, что я выпустил нож, даже не заметив этого.
        Неудивительно. Но… Как же я с такой рукой буду играть в патологоанатома? Черт возьми! Если одной левой, я буду возиться с ее телом неделю, пока найду и выужу все осколки пуль! А ведь надо будет еще выудить пули из усатого… Черт возьми!
        Я положил разделочный нож обратно. Попытался сосредоточиться. Стиснул виски руками. Но успокоиться не смог. Мне казалось, что пальцы правой руки прижаты к виску, но кожей виска я чувствовал, как пальцы тихонько дергаются, барабанят по коже в странном ритме.
        Черт возьми!!!
        Я стиснул дрожащие пальцы левой рукой - до боли, до хруста суставов. Но чтобы не двигались!
        И думай, думай, думай. Что же делать?.. Просто так уезжать нельзя. Они не должны узнать про распил на пулях. Если не ради других групп охотников - которых, может быть, уже и не осталось! - то хотя бы ради нас самих. Кто будет убирать тех двух молоденьких жаб, если не я, Гош и Шатун?.. Про пули они узнать не должны.
        В затылке пульсировала тупая боль, все набирая силу, словно туда загоняли гвоздь. С каждым ударом пульса отдаваясь в висках, за глазами…
        Меня замутило. Я вышел из кухни, прошел по коридорчику. Запор, несговорчивые замки, и наконец?то дверь открылась. Воздух - свежий и холодный.
        Я вдруг почувствовал, насколько замерз. Я задрожал, почти в ознобе, и все тело - слабое, мягкое, как кисея медузы… Кисель, а не тело. Хотелось привалиться к стене, а лучше сесть на что?нибудь… Лечь… Закрыть глаза…
        Я тряхнул головой и сошел с крыльца. По дорожке прошел под аркой мимо их машины и дальше по дороге, к темнеющему вдалеке «козленку».
        Луна висела фонарем в темном небе, вместе со мной плыла над верхушками деревьев.
        «Козел» ждал меня с распахнутой дверцей.
        В багажнике я взял запасную канистру с бензином и двинулся обратно. Огибая дверцу, взялся за нее, чтобы закрыть, но вместо этого остановился. Постоял, злясь на самого себя, но ничего не мог с собой поделать. Поставил канистру на дорогу, залез внутрь и открыл бардачок. Нашел последнюю обойму - эта с неподпиленными пулями, но мне сейчас любые сгодятся. Перезарядил Курносого. Металл колол пальцы правой руки, пробуждая иглы в глубине руки, вытаскивая их к коже, как магнит… Я сунул Курносого в карман.
        Сам не заметил, как сел на кресло. Мягкое, соблазнительное…
        Посидел, уговаривая себя встать, глядя на тяжеленную канистру. Боль в затылке пульсировала, рябью отдаваясь в голову к глазам, разгоняя мысли.
        Я втащил канистру в машину и завел мотор. Проехал вперед, пока не уткнулся в их машину, перегородившую проезд в арку.
        Вылез, вытащил канистру. Ноги стали тяжелые, как свинцом налитые. Двадцатилитровая канистра в руке казалась вдвое тяжелее.
        Железная ручка резала пальцы, и два раза пришлось остановиться. Иначе просто выскользнула бы из левой руки. Браться правой я даже не пробовал. Пальцы дрожали. И кажется, дрожь вовсе не унимались. Кажется, все сильнее дрожат…
        Чертова тварь все?таки смогла…
        Я оскалился. Нет! Это от усталости.
        От усталости, да.
        Хорошо, что додумался подъехать, а то бы так и сдох с этой канистрой. Жалкие тридцать шагов от арки до дома вымотали меня.
        Добравшись до крыльца, я ухнул канистру на деревянные ступени, привалился к перилам. Сердце молотилось о ребра, в глазах плыло. Ну, ничего, ничего. Главное, дотащили. Теперь уж легче будет… Главное, мелочи не упустить, ничего не забыть…
        Я втащил канистру в дом, поставил, а сам прошелся по коридору, всматриваясь в пол. Вот и «снежинка» с пустыми гильзами. Я запихнул ее в карман. Все?
        Ах да, одна пуля вошла в стену. Еще одна в стене у двери снаружи… Не знаю, что я могу с этим сделать. Надеюсь, они просто не станут рассматривать. Выбоина от пули и выбоина… А если станут?
        Тут уж я ничего не могу сделать.
        Я заглянул еще раз на кухню, нашел спички. Вернулся к лестнице.
        Труп усатого лежал на ступенях. Я постоял, разглядывая его, пытаясь сообразить, что дальше. Мысли рассыпались. Голова раскалывалась. Как бы лучше его облить, чтобы самому не перепачкаться в бензине, а потом было удобно поджигать… или лучше облить суку и поджечь дом оттуда?
        По?хорошему, надо бы облить их обоих и поджечь. Чтобы уж с гарантией сгорели и раны стали неузнаваемыми, а осколки пуль затерялись в обгорелой плоти и костях.
        Но если поджечь одно тело, потом другое… Дом внутри деревянный, сухой, запылает в один миг. И не дай бог бензин растечется и отрежет проход. Весело будет сгореть за компанию с ними.
        Или одного очага хватит? Наверно, хватит…
        Облить суку, поджечь и сразу из дома.
        Я взял канистру и поволок ее в гостиную. В дверях остановился.
        Сука все так же лежала поверх опрокинутого стула… Или не так же?
        Теперь она не выглядела трупом. Лишь притворяется. Ждет, чтобы я подошел поближе…
        Хватит! Это все нервы. Нервы и боль в голове, и…
        Я тряхнул головой и стал отвинчивать крышку. Пальцы правой руки дрожали так, что крышка чуть не упала на пол. Пальцы дрожали, как…
        …уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивается вниз и расслабляется…
        Я сглотнул и снова посмотрел на труп суки… Труп?..
        Я ее убил, но тела в морге тоже были мертвыми. Когда их туда привозили. А потом…
        …уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивается вниз и расслабляется…
        Левая рука ныла от тяжести канистры, но я никак не решался начать лить бензин. Если облить ее здесь, бензин растечется по полу. По всей столовой и, может быть, даже в коридор вытечет. Попадет на ботинки. Если я не хочу сам запылать факелом, поджигать придется с края бензиновой лужи. Откуда?то из коридора. И я не буду видеть, что будет твориться в комнате.
        Да, конечно, огонь должен гореть, даже если я его не буду видеть. Должен пробежать из коридора в комнату, заполнить ее, объять суку и спалить дотла…
        Должен. А трупы должны быть неподвижны. Не так ли?
        Я усмехнулся. Это было смешно, смехотворно, но я ничего не мог с собой поделать. Я должен увидеть, как она сгорит.
        Просто посмотреть на дом, охваченный огнем, и знать, что она там, - нет, этого будет мало. Я не буду уверен до конца. А еще один кошмар, повторяющийся из ночи в ночь, мне не нужен. Нет, не нужен.
        Я поставил канистру и вышел в коридор. Огляделся. Проход резал дом насквозь. Справа в конце был еще один выход. Я выглянул туда.
        Маленькая полянка со скамеечкой. Высокие плетеные решетки, увитые то ли плющом, то ли еще какой?то лианой, еще не облетевшей, листьев было много, и они были странно сочно?темными в свете луны. А посередине полянки - обложенное камнями кострище.
        А вон и поленница у стеночки сарая. Самое то.
        Я столкнул один ряд, дрова с громким стуком рассыпались, еле отскочил. Без оков порядка поленница стала куда больше. Кое?как стал перекидывать их к кострищу.
        Руки дрожали от слабости, ноги подгибались. И - холодно.
        Господи, как же тут холодно… Все, хватит ей дров для последнего ложа. Меня трясло от озноба.
        Я разровнял дрова, чтобы тела не съезжали с них. Надо, чтобы прогорели целиком. Поровнее, вот так…
        Вернулся в дом. К лестнице. Стараясь на глядеть на труп усатого, взял его за ногу и потащил.
        По лестнице он сполз легко, а вот тащить его по коридору оказалось трудно. Закинуть на горку дров оказалось еще сложнее. Когда я пришел в столовую за трупом суки, мне пришлось остановиться и передохнуть пару минут. Ноги подгибались, сердце трепыхалось под самым горлом. Руки тряслись. Правая черт знает почему, а левая от усталости и озноба. Как и все тело…
        Эта дрянь куда легче усатого, только чем ее тащить?
        Я стиснул виски, пытаясь выжать из головы туман, путавший мысли. Одно я знаю точно: руками я до нее не дотронусь. Даже если она в самом деле мертва, окончательно и бесповоротно. Все равно не дотронусь. Ни за что.
        Ага, вон камин… Я нашел рядом с ним кочергу. Приблизился к суке.
        Это, пожалуй, хорошо, что я так устал. Теперь почти и не страшно даже…
        Я ткнул ее кочергой. Она не шевельнулась. Хорошо.
        Цепляя кочергой, я перевернул ее на спину. Замахнулся и вбил крюк ей в рот. Так и потащил.
        Весила она, если судить по сложению, едва ли больше шестидесяти кило. Но сейчас я тащил ее, будто гору двигал. Нет, все, больше не могу…
        Не могу. Будь что будет…
        Я уже готов был плюнуть на все, бросить ее и поджечь прямо здесь, в коридоре, но оглянулся на нее… Ее голова запрокинулась, и я видел ее глаза. Открытые голубые глаза. Неподвижные и все же совершенно не похожие на мертвые. Никакой поволоки, ничего… Прозрачные, блестящие - совершенно живые!
        Хныча от бессильной натуги, переламывая себя, я вцепился в кочергу и все же дотащил ее до внутреннего дворика. Втащил на дрова, поверх трупа усатого.
        Канистра едва не выпадала из пальцев, я обрызгал рукава, пока обливал их бензином. Мне было чертовски холодно. Руки дрожали, я сломал три спички, прежде чем получилось высечь искру.
        Но зато потом огонь ухнул, с ревом выстрелил в небо высоченной струей пламени и окатил меня живительным теплом.
        Под бензином занялись дрова, стало светло как днем. С тел исчезла одежда, плоть почернела, морщилась… Но я не уходил. Вытянув к костру руки, я смотрел на тела и грелся. Господи, как же хорошо… Если бы еще кто?то выдернул этот гвоздь из затылка, отдающий в виски и за глазами… Но хотя бы тепло. И больше не надо никого никуда тащить. Можно просто расслабиться…
        Нет, еще Гош и Шатун. Я должен им рассказать. О суке, что убил ее. И о морге. О том, что видел. Не знаю, что эти три жабы там делали, но не простой ритуал должен был быть этой ночью. Что?то гораздо, гораздо серьезнее…
        Оставшиеся встревожатся и просто так не отступятся. И черт их знает, на что они способны. Я должен предупредить Гоша и Шатуна. Какое?то время к моргу лучше не соваться. Вообще близко к тем жабам и пурпурным…
        Уходить от костра не хотелось, но я развернулся и побрел в дом. Если я не уйду сейчас, когда хорошо согрелся, то потом, когда костер прогорит, точно не уйду. Буду сидеть, ловя последние капли тепла, и, может быть, так и свалюсь там на землю, заснув…
        Шатаясь, я брел по коридору, и он казался мне бесконечным. Пульс бился в висках, раскалывая голову. С каждым ударом боль вгрызалась в голову все глубже. Я налетал на стены, я шел, наверно, час, пока оказался у другой двери. Не сразу нашарил ручку и почти чудом выбрался на крыльцо. Здесь мне пришлось вцепиться в косяк, чтобы не упасть. Ноги едва держали.
        Господи, что же это со мной?..
        Я ждал, что мне будет легче, но легче не становилось. Только хуже.
        Что же это со мной?..
        Ясно, что. Эта сука все?таки коснулась. И когда я пришел в себя, надо было сразу, пока у меня еще был шанс, надо было воспользоваться этим шансом, а не уговаривать себя, что касания не было. Старик вот воспользовался. А я упустил свой последний шанс.
        Я тряхнул головой. Нет! Нет, нет, нет! Она меня не коснулась! Просто движение воздуха над моими пальцами. Между моими и ее пальцами. Я стиснул зубы и шагнул на ступени.
        Хорошо, что я подогнал машину. Если бы она стояла там, где раньше, и надо было бы пройти сто метров, я бы сдох… рухнул бы где?то за аркой, прямо на дороге, и уже не встал бы.
        Мне и эти?то жалкие метры двора давались с трудом. Ничего, ничего! Только бы до машины добраться, дальше будет легче. Там только жать на педаль и крутить руль, много сил не надо…
        Гош. Гош и Шатун. Я должен предупредить их. Должен!
        Голова раскалывалась. До машины оставалось каких?нибудь пять шагов, но я понял, что все. И это для меня слишком много. Меня шатало так, что в глазах мутилось. Свет луны казался тусклым, все путалось перед глазами… Машина маячила впереди темным пятном, но даже ее обводы я едва различал…
        Перед глазами будто ходили черные волны. Зарождались где?то внизу под веками и кругом прокатывались, расходясь шире… Я закрывал глаза, но даже под закрытыми веками эти волны ходили перед глазами, только становились будто бы светлее - и какие?то… рваные? колючие?.. Виски стягивала боль.
        Я не помню, как добрался до машины. Уже на рефлексах, на ощупь нашел ручку, распахнул дверцу и ничком повалился внутрь. Лицом в обивку сиденья.
        Здесь мне станет легче. Сейчас немного отдохну, и станет легче… Но легче не становилось. Боль стискивала голову стальным обручем, и кто?то неумолимо закручивал винт, стягивая все туже. В ушах вата, голова хрупкая?хрупкая. Тронь пальцем и проткнешь.
        Надо ехать. Хоть так, но надо. Если от передышки лучше не становится, то… Я должен добраться хотя бы до шоссе. До той деревеньки. До любого телефона. Пусть Гош потом рвет и мечет, что звонить нельзя, но хотя бы так предупрежу их. До города, похоже, уже не доживу.
        Я перевернулся на спину, кое?как сел. Забросил ноги внутрь. Заставить себя сделать самое малюсенькое движение - это был подвиг. Сил не осталось, а луна хоть и светила, но ее света мне не хватало.
        Раньше всегда хватало, но теперь предметы играли в чехарду со мной. Я никак не мог толком ничего рассмотреть.
        Ничего, ничего… Теперь опасаться некого, можно включить фары…
        Я захлопнул дверцу, завел мотор и включил фары. И, не останавливаясь, не давая себе расслабиться даже на миг, тронул машину. Если расслаблюсь, то уже не заставлю себя двигаться дальше, так и сдохну здесь… Сдохну, не предупредив Гоша.
        Фары ярко осветили все далеко вперед. Машина шла, разгоняясь, и тут я понял, что предметы продолжают играть со мной в чехарду. Меня накрыло удушливой волной ужаса - я никак не мог понять, что происходит. Фары светили ярко?ярко, и я видел предметы, то есть кусочки предметов. Кусочки я видел четко?четко, но в следующий миг, прежде чем успевал разглядеть что?то целиком, оно вдруг пропадало у меня из глаз.
        Несколько ужасных секунд я не мог понять, что же происходит с миром вокруг… а потом понял, что это со мной. Глаза. Или глазные нервы, или кусочек мозга, где зрительный нерв подходит к нему.
        Мир разрезало пополам, вертикальной линией. Я видел то, что справа, но слева я не видел ничего. Слева была даже не темнота - слева просто ничего не было. И это было ужаснее всего.
        Я стрелял глазами, туда, где мог видеть, но стоило мне немного сместить взгляд вправо, как граница невидимого накатывала, пожирала даже то, что миг назад я еще видел. Я скашивал глаза еще дальше вправо, цепляясь за то, что видел боковым зрением, - и тут же граница слепоты накатывала и на это. Я не мог толком рассмотреть ничего!
        Это было так непереносимо, что на миг я забыл про дорогу, про руль, про переключение передач. Про ногу, жмущую на газ. Едва заметил поворот на дорогу. Выкрутил руль, но за поворотом дорога словно обрывалась в кусты…
        Слева, где?то слева - туда дорога уходит! Здесь же не поворот, а змейка, выезд с просеки на дорогу - он дальше… где?то слева, где сейчас для меня не было ничего…
        Кусты - рывком! - оказались совсем близко, ближе, чем был бампер. Застучали по лобовому стеклу, я ударил по тормозам, но слишком поздно.
        Нос «козленка» ухнул вниз, сиденье ушло из?под меня. Затрещали кусты, а потом, с ударом и грохотом, сиденье врезалось в меня снизу, в грудь ударил руль. Я стукнулся обо что?то лбом, боком рухнул на правое сиденье, пытаясь смягчить удар рукой, схватиться за что?то - скользнул под рукой пластик панели, рванул по коже ключ зажигания, поддаваясь под пальцами, выскакивая из замка…
        Мотор вырубился, меня облепила темнота.
        Стало тихо и неподвижно.
        У меня раскалывалась голова, совсем не было сил, и даже глаза отказывались служить мне. Это ужасное ощущение мутило мои мысли.
        Я закрыл глаза, но даже за веками чувствовал, что слева ничего нет. Это даже не темнота - там просто ничего нет… Я не мог этого вынести. Это ощущение не укладывалось в голове, рвало меня на части. Хуже, чем боль в затылке, чувствовать, что слева от тебя ничего нет.
        Совсем ничего.
        Все?таки эта сука коснулась меня…
        Теперь я знаю, каково это - умирать.
        Боль и сводящее с ума ощущение ничего слева - оно было так сильно, что с каким?то даже облегчением я вдруг понял, что хочу этого. Так сильно хочу избавиться от этого непереносимого ощущения, что готов заплатить за это тем, чтобы вместе с ним пропало и все остальное. Только бы избавиться от боли и этого невыносимого чувства… Оно даже не в глазах, а под ними. Глубже, под черепом.
        И оно росло. Граница, за которой не было ничего, сдвигалась правее, поглощая все. Она вырвала весь мир слева - больше, чем мир: выгрызла часть меня самого. И надвигалась дальше, отрезая от меня по кусочку…
        Я тонул, проваливался, погружался куда?то…
        Меня затягивало, как затягивает взгляд в узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность истончается, открывая проход тому, что раньше было надежно отгорожено, о чем ты просто не знал, что оно существует…
        Ужас нахлынул удушливой волной. Неужели смерть не ничто? Не освобождающее от всего небытие, а это вот это?!
        Все растворялось, теряло смысл - кроме боли и пульсирующего ощущения ничего, надвигавшегося слева и пожиравшего меня…

* * *
        Секунды, минуты - что это?
        Есть лишь миг.
        Миг, который длится вечность…
        Эта вечность заполнена болью, из которой я не мог никуда деться. Я или то, что от меня еще оставалось. Истаявший осколок, распадающийся дальше и дальше…

* * *
        Шум.
        Я не сразу понял, что это такое. Я будто разучился сопоставлять звук с тем, откуда он берется. Я хотел открыть глаза, но перед глазами была рваная темнота, в которой плавали пятна лунного света.
        Я понял только, что шум нарастает. Приближается ко мне… а потом где?то пронеслись слепящие пятна.
        Два слепящих пятна, и шум изменился. Теперь он удалялся от меня, становился тише…
        Машина!
        Гош!
        Он все?таки догадался, что я сунулся к суке, и приехал за мной… Гош, родной Гош…
        Он спасет меня. Он сделает что?нибудь, чтобы эта боль кончилась. Избавит меня от нее.
        Но почему же он проехал мимо? Ведь я здесь… Я здесь - так куда же он уехал?.. Боль мешалась с обидой, а потом, словно островки из океана небытия, вынырнули мысли. Я вспомнил?узнал, что существуют дороги. Я вспомнил, что ехал по дороге, а потом вылетел с нее. Я сбоку от петляющей просеки, ниже уровня дороги, и кусты и темнота скрывают меня.
        А Гош проехал дальше, к дому суки. Уехал.
        Нет, не уехал! Он не найдет там меня, поедет обратно, но возвращаться будет по этой же дороге, она одна ведет к дому. Он еще раз проедет мимо.
        Я попытался приподняться, нащупать руль. Нажать на середину, чтобы загудеть.
        Руки…
        Миг, минута, час? Сколько я вспоминал, как ощутить их, как заставить их двигаться?
        То, что было перед глазами… Лучше бы его не было… Я закрыл глаза, так было легче. Медленно?медленно из рыхлого мироздания, в осколках, в обрывках, в пене и пелене, проступило что?то плотное и окатое. Твердое.
        Рулевая колонка. Спица. Обод. Руль!
        Я пополз пальцами обратно по спице, к центру. Сейчас, Гош. Сейчас. Дай только нащупать, где она, эта чертова мембрана…
        Сквозь боль снова пробился шум. Все громче, он приближался.
        Я надавил на мембрану, но пальцы не слушались. Мембрана оставалась неподвижной, как чугунная болванка.
        Сосредоточившись на руке, только на пальцах, я давил. Из последних сил. Ну же! Ну! Поддайся под пальцами, замкни цепь, вызови гудок!!!
        Мне нужен хотя бы один, самый короткий гудок! Гош поймет. Услышит, остановится и найдет. Спасет меня. Хотя бы один гудок…
        Шум мотора менялся, машина уже не приближалась - она была на кратчайшем расстоянии, пронеслась мимо, и звук стал меняться, теперь машина удалялась.
        Ну же! Всего один гудок!!! Я почувствовал, как мембрана поддалась под пальцами. Прогнулась вниз, заставляя сработать цепь. Никогда не любил резких звуков гудков, но сейчас я ждал этого звука как ничего на свете…
        Но его не было.
        Мотор ворчал все тише, машина была все дальше от меня, мембрана под моими пальцами прогнулась, я чувствовал, как она пружинит, чтобы вернуться в обратное положение, едва я перестану давить, но чертова гудка не было. Не было!
        Сквозь злость и обиду вынырнуло что?то:
        …удар снизу, и кресло, бьющее в бок…
        …что?то острое под рукой, больно поранившее руку и вылетевшее вниз, когда я пытался зацепиться, смягчить удар…
        Ключ. Я же случайно выбил ключ зажигания!
        Я еще слышал шум мотора, или мне казалось, что я его слышал. Наверно, если бы я нащупал ключ, завел машину и яростно надавил на мембрану, Гош еще мог бы услышать. Может быть.
        Только у меня больше не было сил.
        Пальцы соскользнули с мембраны, рука упала. Все тело превратилось в бессильную медузу, и на этот раз я знал - это уже навсегда.
        Тонущий иногда оказывается над волной - сделать последний глоток воздуха, кинуть прощальный взгляд…
        Боль накрыла меня и сомкнулась, уже не выпуская.
        Глава 7 БЕЛОЕ УТРО
        В сознание я пришел рывком. Меня словно не было - и вдруг появился.
        Я не двигался, и память моя тоже будто застыла. Я помнил все, что со мной произошло, но все это казалось далеким, закостеневшим, как оса в куске янтаря. Словно это было не совсем со мной. С каким?то другим «я».
        Боли не было. В голове пусто и легко. Еще не открывая глаз, я понял, что вижу теперь нормально. Веки розовато просвечивали, и ощущение света за ними было равномерным: и справа и слева.
        Я открыл глаза и зажмурился.
        Белый светящийся мир.
        Белое небо, белая земля, белые деревья…
        Света было так много, что глазам стало больно. Я щурился, давая глазам привыкнуть.
        Ветви деревьев словно двоились в глазах: черные снизу, сверху ослепительно?белые, почти сливаются с небом, залившим все вверху насколько хватает глаз, равномерным белым слоем облаков. Совершенно невозможно угадать, где за ними солнце. И есть ли оно вообще за этим странным небом…
        Совершенно непонятно, сколько сейчас времени. Обычно это чувствуешь - хотя бы то, утро сейчас, полдень или уже надвигаются сумерки, но сейчас я даже этого не мог понять. Было странное ощущение, будто здесь всегда так: белое небо, а когда чуть отводишь взгляд, оно начинает казаться сероватым, со свинцовым оттенком. Будто время вообще перестало существовать.
        Кусты, земля - все белое. Вдали, за стволами, даже не понять, где кончается земля и начинается небо…
        Оказалось, я сижу за рулем. Странно, я совсем не помню, чтобы садился. Помню, что валялся на сиденьях, не зная, куда деваться от боли…
        Но я сидел очень прямо. Руки покоились на руле, будто я ехал всю ночь да так и заснул. Тело мое было замерзшим, мышцы скованы, я чувствовал это, но сам холод почти не ощущал. Может быть, я так к нему привык, что перестал замечать?
        Правая рука не дрожала.
        Я пошевелил пальцами - может быть, я вообще ее теперь не чувствую, но пальцы шевельнулись, и я их чувствовал. Чуть скованные от холода, но вполне слушаются. И холодный руль под ними чувствую. С рукой все в порядке…
        И все?таки я не мог отогнать ощущение, что что?то очень не в порядке. Надо мной властвовала странная уверенность, что это не тот мир, в котором я вчера ночью потерял сознание.
        …тонул, проваливался, погружался куда?то…
        …реальность истончалась, открывая проход тому, что раньше было отгорожено…
        Вчера я проваливался сквозь что?то, а сегодня я провалился. Куда?то.
        Ощущение это было так сильно, что я обернулся. Там была заснеженная поросль, взбиравшаяся вверх. За ней угадывалась полоса, пустая от деревьев. Просека. Все так, как и надо.
        И все?таки наваждение не проходило. Может быть, во всем виноват был первый снег, накрывший мир новым платьем.
        Может быть, в этом все дело - в непривычности. Может быть… Но все же меня грызло чувство: что?то случилось, что?то не так.
        Будто я пропустил что?то. Упустил нечто очень?очень важное. И теперь это непоправимо…
        Ночью многое пошло не так, как надо, но дело было не в суке и усатом. Не в них. И даже не в том, что я чуть не умер. Не умер же, а это главное! Но было еще что?то…
        Пока я искал ключ, вставлял его в замок и поворачивал, никак не мог отделаться от ощущения, что это не машина, а лишь видимость. Игрушка, снаружи похожая на машину, но внутри такая же пустая, как пластмассовый пупсик. Ключ, конечно, повернется, но толку?то…
        Машина завелась.
        Я подал назад, «козлик» проломился сквозь кусты и, рыча от натуги, вздыбился и пошел задом на осыпь. Кусты по бокам расступились, и я затормозил.
        Снова навалилось ощущение, что это не тот привычный мир, в котором я был вчера. Я помнил вчерашнюю дорогу - темный коридор между деревьями, темный и черный. Сейчас же - светлая складка в белоснежном лесу.
        Слева, за изгибом просеки, прямой участок дороги, метров в восемьдесят. Вон и крыша дома, перед ним арка, сложенная из камня…
        Сердце бухнулось в груди и замолчало. Их машины под аркой не было!
        Я развернулся, рванул машину туда - я не мог поверить своим глазам! - и, только проехав метров пятьдесят, заметил «ауди». Просто запорошило снегом, и она почти слилась с припорошенными кустами и белой аркой.
        Она стояла перед аркой, почти перегородив дорогу. Там же, где ее бросил усатый, когда вмазался задним крылом в правую опору арки…
        Но беспокойство не прошло. Я вдруг понял, что машина ничего не значит. Она и должна была остаться. А вот сама сука и ее слуга…
        Их трупов не будет.
        Я найду кострище, но их тел там не будет. Здесь, в этом мире, остался я - и эта дорога, машина, арка, дом, кострище… А суки и ее слуги нет. Они меня перехитрили. Их тут нет. Они все еще живы.
        Я стиснул руль, тряхнул головой, пытаясь прогнать сумасшедшую мысль, но это было сильнее меня. Я чувствовал, что что?то произошло этой ночью, пока я был без сознания. Что?то непоправимое…
        Я остановился перед «ауди», запорошенной снегом так, будто ее облили слоем белой краски, даже окна угадываются только формой. И это странно, слой снега совсем тонкий. Едва толще бумажного листа, кажется. Но сам снег мелкий?мелкий и цепкий, как краска.
        Ни разу в жизни не видел такого снега…
        Это не мой мир. Не тот мир, в котором я прожил почти двадцать лет…
        Я до боли сжал руль. Надо собраться.
        Единственный способ убедиться, что их тела сгорели, это пойти и посмотреть. Кости должны были остаться среди остатков костра. Они мертвы оба. И сука, и ее слуга. Мертвы, мертвы, мертвы! Должны быть мертвы!
        Но прежде чем вылезти из машины, я нащупал в кармане Курносого. Достал его, разомкнул рамку. Поглядел на сверкающие донышки пуль, закрыл. Сунул револьвер в карман.
        Смешно. Смехотворно! Они мертвы, должны быть мертвы.
        Но я знал, что, если бы в бардачке оставались еще запасные обоймы, я бы и их рассовал по карманам.
        Я выключил мотор. Теперь ничто не оттягивало выхода из машины. И я понял, что не так уж и хочу выходить…
        Но и уехать, не убедившись, что тела никуда не делись, я не мог.
        Я заставил себя взяться за ручку, толкнул дверцу. В лицо ударило холодом. Я вдруг понял, насколько же здесь стало тихо.
        Стараясь не скрипеть плащом, вылез.
        Ни ветерка. Воздух неподвижен и прозрачен - кристальный. Слой снега тонкий?тонкий, чуть толще слоя краски. Просто чудо, что удержался и не растаял.
        Я прошел под аркой, пошел по гравийной дорожке к дому. Следы оставались на белоснежной земле, будто мазки краски, рисующие новый мир.
        Перед крыльцом я встал. Дом, побеленный снегом и мертвый, глядел на меня окнами?зеркалами. На стеклах лишь отражения ветвей. Внутри слишком темно, чтобы что?то разглядеть…
        К черту, к черту! Это глупо! Там никого нет! Нет и быть не может!
        Да, глупо. Смехотворно. Но я туда не войду!
        Не вынимая руки из кармана, стискивая рукоять Курносого, я пошел в обход дома. Дорожка шла под самой стеной дома, впритык к фундаменту. Справа на дорожку наступали разросшиеся кусты. Цеплялись за плащ, мне пришлось идти боком, прижимаясь к стене.
        Было тихо?тихо, до ватного звона в ушах. Я невольно ступал все медленнее, стараясь не издавать ни звука. Когда проходил под окнами, пригибался, будто кто?то в доме мог меня заметить.
        Злился на себя за это, но и под следующим окном тоже пригибался… А потом повернул за угол и оказался у черного входа.
        Здесь было иначе. Среди белого яркими пятнами краснели плетеные стеночки, увитые девичьим виноградом. Мазки другого мира, который реальнее того, что остался мне…
        Кострища не было.
        Лишь через два тяжелых удара сердца я понял, что оно все еще здесь, там же, где я его оставил. Просто снег припорошил и его.
        Горло пересохло, сердце стучало по ребрам.
        Косясь на приоткрытую дверь и полоску темноты за ней, я не мог рассмотреть там ничего, но это не значит, что там ничего нет, - я прошел к углям. Обошел их так, чтобы дверь была передо мной, за кострищем, и только теперь рискнул осмотреть угли внимательнее.
        Нашел ветку. Минуту колебался, перекладывать ли револьвер в левую руку. Правой ворошить, конечно, удобнее, но…
        Чертов трус! Какой же трус, господи!
        Но я ничего не мог с собой поделать. Пистолет я оставил в правой руке, а ворошил левой. Неудобно, зато так спокойнее.
        Черная зола рассыпалась по белоснежному снегу. И - кость. Порядком обгоревшая, но совершенно точно - кость. Кусочек лопатки или тазовой. А вон еще одна косточка и еще…
        Какой?то миг я просто не верил своим глазам. Так убедил себя, что что?то случилось и костей здесь не будет, что теперь не сразу мог поверить, что ничего с их останками не случилось.
        Я рассмеялся. Смех вышел безрадостным и усталым. Напряжение спало, а без него я стал как шарик, из которого выпустили воздух. Я поник и вдруг почувствовал, насколько же вокруг холодно и как я замерз. Я поежился, сунул револьвер в карман и закутался в плащ.
        А еще я был голоден. Бог мой, до чего же я, оказывается, голоден! Меня даже подташнивало. А в бардачке, между прочим, кулек пирожков. С мясом. Я вспомнил их вкус - никто не готовит пирожки с мясом так, как тетя Вера! - и слюна тут же наполнила рот, а в животе длинно заурчало.
        Почти бегом я бросился обратно. Шагнул к крыльцу - через дом пройти проще, чем протискиваться вдоль цеплючих кустов, но потом передумал. После пуль много крови, после подпиленных особенно. И не только крови. Сразу после убийства запах плоти едва замечаешь, но через несколько часов, когда плоть начинает гнить, а запах копится в комнатах…
        К черту, к черту.
        Я рысцой обогнул дом, запрыгнул в машину и захлопнул дверь. Первым делом включил обогреватель, а потом достал из бардачка пирожки. Ум?м! Один аромат чего стоит! Я впился в пирожок, в два приема проглотил его и принялся за следующий. Все бы хорошо, да всухомятку плохо… Я вытянул из кармана фляжку. Коньяк обжег горло, а потом разлился теплом в животе.
        Хорошо… И ей?богу, я это заслужил… Я пихал в рот пирожки, упиваясь сочным вкусом мяса. Когда тетя Вера пихала кулек, он казался чудовищно большим. Будто не угостить решила, а на неделю меня питанием обеспечить. Однако пирожки кончились на удивление быстро. Когда я, сыто отдуваясь, отвалился на спинку, остался всего один.
        Я раздумывал, не добить ли и его, один в поле не воин…
        И тут вспомнил.
        Я забыл и про пирожок, и про остатки коньяка, которые еще можно было посмаковать напоследок.
        Машина ночью!
        Что, если это были вовсе не Гош с Шатуном? А те внимательные ребята на черном «мерине» со странным пурпурным отливом.
        Привезли тех двух молоденьких жаб к моргу, а старой жабы нет. Ни вечером, ни в полночь, ни к утру… Гош уверен, что те ребята толковые. А что бы в таком случае сделали толковые ребята?
        Обогреватель нагонял в кабину теплый воздух, но я все равно поежился. Может быть, мне очень повезло, что я не смог просигналить ночью…
        Те ребята не остановятся на том, что просто осмотрели дом чертовой суки и кострище. После этого придут в движение и те силы, что стоят за ними…
        А Гош и Шатун к этому не готовы.
        Я скомкал промасленную бумагу вокруг пирожка, впихнул его в бардачок и стал разворачиваться.
        В тончайшем слое снега чернели две полосы от шин «козленка». Я проехал по ним еще раз, притормозил, где просека петляла, потом снова поднажал. На сельской дороге машину кидало и встряхивало так, что стучали зубы, но я гнал вперед.
        Вокруг уже не было белым?бело, тут и там чернели прогалины. Чем дальше, тем больше.
        Когда я выскочил на асфальтированную дорогу, стало совсем черно. Ни снежинки, ни пятнышка снега. Лишь серые деревья, потрескавшийся асфальт и сырая грязь по обочинам. Будто здесь снега вообще не было, только дождь…
        Будто и там, позади, был не снег - не просто снег, а…
        …истончалась, истончалась, истончалась, открыв проход…
        Я тряхнул головой и крепче вцепился в руль.
        Хватит!
        Но даже в тепле машины меня пробирал озноб. И снова вернулось ощущение, что что?то случилось. Что?то непоправимое…
        Хватит! Хватит! Вон машина навстречу. Вон еще… А вон впереди, сейчас нагоню.
        Живые, обычные люди. Мир не изменился. Все так, как и должно быть. Все хорошо.
        Но холодок под ложечкой не отпускал. Что?то случилось…
        Я притормозил, вытащил Курносого из кармана и бросил на правое сиденье. Чтобы был перед глазами, труженик. Спас меня вчера и еще спасешь, если потребуется.
        Я включил магнитолу. Врубился режим случайного выбора, но я сразу отключил его. На флэшке много чего напихано, но сейчас я точно знаю, что мне нужно. Я отщелкал нужный номер альбома. Может быть, не самый лучший их альбом, но… самый бодрый? Не такой совершенный, как поздние, но определенно самый куражный. Море по колено с этой музыкой.
        С первыми же аккордами прелюдии мне стало легче. А потом грянул бравурный Mega Therion, и не подпевать стало невозможно. Я прибавил ходу.
        Дорога летела под капот, на соседнем сиденье весело подпрыгивал Курносый, и, хоть над головой висело свинцовое небо, я его едва замечал. На душе снова была весенняя капель, светило солнце и пахло тающим снегом, - как в тот день, когда я впервые услышал Theli. Словно окрыленный, я тогда мчался по улицам, забыв обо всем, прыгал через первые лужи, ослепленный солнцем и музыкой, и казалось, что все в жизни отныне будет вот так - ярко и радостно. Так же прекрасно, как этот миг и эта музыка. Так, как должно быть!

* * *
        Стемнело, когда я еще подъезжал к Смоленску. Зажглись оранжевые фонари, а город встретил меня морем огней и суетой машин.
        Побежали привычные места. Я глядел на панельные дома, на их окна, приветливо сияющие огнями, и на душе становилось теплее… А у дома Гоша будет совсем хорошо. На той детской площадке сейчас самый час пик. Вечернее столпотворение. Бабушки с внучками, мамки с грудничками на руках и в колясках, скрип старых качелей и гомон пузатой мелочи… Жизнь.
        Так захотелось это все услышать, что я выключил музыку и опустил стекло. Вот и их поворот. Объехать скверик, отделяющий их от дороги…
        Шум машин позади стихал, а я ждал последнего изгиба дороги. После него гомон налетит радостной волной. Губы сами собой расползлись в улыбку, радостную до глупости, но я ничего не мог с собой поделать. Да и не хотел. Пусть. Иногда можно.
        А потом я повернул, и деревья перестали загораживать дом и площадку.
        Рефлекторно я вцепился в руль и сбросил скорость еще прежде, чем понял, что вижу. В первый миг мне показалось, что я лечу на глухую стену.
        Я так привык видеть, как из?за темных ветвей выползает длинная пятиэтажка, полная ярких окон… Но сейчас не горело ни одного окна. Дом - черная стена на фоне темного неба.
        Электричество отключили? Но два фонаря вдоль дома горели, освещая дорогу. Хотя подключены наверняка к той же подстанции, что и дом…
        «Козленок» катился по инерции вперед, уже не быстрее пешехода. Я искал глазами красноватые отсветы свечей в окнах. Так всегда бывает, когда отключают свет.
        Но их не было. Ни в одном окне.
        И детская площадка…
        Ближний фонарь хорошо освещал ее. Двойные качели, похожие на скелет повешенной кареты. Песочница, на синем бортике которой выстроились руины песочных куличиков. Горка с потертым днищем. Дорожка для лазанья на руках. Скамейки по кругу площадки.
        Все на месте, но все какое?то не такое. Качели не скрипели, по бортику песочницы не стучали лопатками и на скамейках не судачили мамушки?бабушки. Никого. Совершенно. И ни зву…
        Кусты между дорогой и домом вдруг качнулись и двинулись на дорогу. Прямо передо мной!
        Я врезал по тормозам, совсем останавливаясь. И лишь через ужасно долгую секунду понял, что это не куст двинулся мне наперерез. Вспомнил. Как раз здесь, перед краем дома, в кустах есть тропинка. Но еще никогда с нее не бросались мне под колеса!
        Женщина, тащившая за собой двух детей, шагнула с тротуара прямо под машину. Будто целилась.
        «Козленок» скрипнул колодками и встал намертво. В каком?то метре перед ними.
        Они не спеша, как ни в чем не бывало, переходили дорогу. Мальчик был ближе ко мне, он прошел мимо машины, едва не коснувшись бампера рукой, но даже не повернул головы. Глаза не скосил!
        И его мамаша… И сестренка, совсем маленькая… Они шли через дорогу, будто вокруг ничего не было, будто они одни в целом мире.
        Я сжал ручку, но так и не открыл дверцу. Злость и желание вылезти и рассказать этой мамаше, какая она на всю голову дура, пропало, как не было.
        Они шли ужасно медленно. Все их движения были ленивые и заторможенные, словно они шли сквозь воду. И глаза как у рыб. Три сомнамбулы. С открытыми глазами, ничего не замечая…
        Шоссе с летящими машинами осталось далеко за сквером, здесь было тихо?тихо, только едва слышно урчал мотор «козленка» на холостом ходу. В этой тишине я слышал, как они шаркают.
        Женщина шла в домашнем халате. Пояс почти развязался, и из?под зеленого халата выглядывала бежевая комбинация, белели груди. На мальчишке были легкие шорты и рубашка, на девочке простенькое старое платьице - только для дома, донашивать. И все трое были в тапочках.
        Я снова взялся за ручку и снова не открыл ее. Не решился.
        Сердце гулко ухнуло и куда?то провалилось. Я узнал их.
        Узнал, хотя это было и непросто. Ведь это лицо манекена - я всегда видел его живым. Оно было совсем другим! Темные, как маслины, восточные глаза всегда искрились, а в уголках смешливых губ пряталась улыбка. Тетя Вера…
        Они прошли через дорогу перед машиной, так и не заметив ни меня, ни машины, едва не сбившей их. Тетя Вера вздернула руку, помогая Соньке подняться на бордюр, и они пошли по детской площадке. Шли прямо на песочницу, но едва ли видели ее. А если и видели, то не понимали, что это такое.
        Когда бортик оказался прямо перед ними, тетя Вера перешагнула его, снова задрала руку, помогая Соньке преодолеть высоту, а потом они пошли прямо по песку, увязая, но едва ли замечая, что идти стало труднее.
        Я наконец?то заставил себя нажать на ручку, приоткрыл дверцу.
        Медленно, осторожно. Давя на дверцу вверх, чтобы не скрипнула металлом о порожек. Словно я был тут вором. Я боялся даже кашлянуть.
        Я бы выключил мотор, если бы думал, что это сделает меня незаметнее, но почему?то мне казалось, что привлеку внимание, как раз если выключу. Это так заметно, когда какой?то звук, к которому успел привыкнуть, вдруг пропадает….
        Тетя Вера перетащила Соньку через бортик песочницы, сбив два песочных куличика, и, все так же держа за руки, тащила детей дальше, к горке. У Сашки слетел один тапок, но тетя Вера этого не замечала. Сашка, кажется, тоже.
        Очень медленно я вылез и выпрямился.
        Тишина давила. Едва слышное урчание машины тонуло в этой тишине, как свет фонарика в дождливой ночи.
        Пустая детская площадка, черный дом… Накатило необоримое ощущение, что все вокруг - и пустая детская площадка, и темный дом - это всего лишь странная декорация. Здесь никто не живет.
        Ни одной живой души… А тетя Вера?
        Я оглянулся на них, с ужасом понимая, что они кажутся мне механическими куклами, но никак не живыми людьми.
        - Тетя Вера… - Я не узнал собственного голоса. Горло сжало. - Тетя Вера!
        Не обращая внимания, они шли дальше. Медленно, но упрямо. Заводные игрушки, у которых вот?вот кончится завод, но еще не кончился, и они ползут последние метры, все медленнее и медленнее…
        Я пошел следом, чувствуя, как ноги деревенеют. Споткнулся о бордюр, забыв о нем, чуть не упал.
        Шум с дороги из?за сквера доносился сюда глухо, как сквозь вату. Пятиэтажка застыла справа безжизненной коробкой. Фонари отражались в темных окнах, я видел, что некоторые форточки открыты, но изнутри не раздавалось ни единого звука. Ни звяканья ножей и тарелок, так привычных в это время после возвращения с работы. Ни голосов, ни вечного бубнения телевизоров. Ничего.
        Шагая и сам, как марионетка, у которой обрезали половину ниточек, на негнущихся ногах я догнал их. Поднял руку, чтобы взять тетю Веру за плечо… но не решился. Просто обогнал и зашел вперед.
        Она смотрела в мою сторону, но сквозь меня. Кажется, она вообще не видела ничего вокруг. У Соньки и Сашки были такие же совершенно пустые глаза… Как лунатики. Не глядя по сторонам, ничего не видя перед собой. Ориентируясь лишь по тому, как двор остался в их памяти.
        Не замедляя шагов, они двигались на меня. Меня для них просто не было…
        Я шагнул в сторону, взял тетю Веру за плечо, но она прошла дальше, выскользнув из моих пальцев. Халат и бретелька комбинации соскользнули с ее плеча, обнажив левую грудь, а она шла дальше, не замечая ни меня, ни холодного воздуха, ничего.
        И кажется, я знаю, почему…
        Очень медленно я повернулся к дому, заставляя себя забыть обо всем, что сейчас не имело значения.
        В любой момент мог налететь холодный ветерок, способный мгновенно превратиться в цепкий, кромсающий на куски шторм.
        Дальний конец, два окна на третьем этаже… Отсюда фонарь не светил мне в лицо, лампа спряталась под колпаком, и я видел чуть больше. Во всем доме окна черны, лишь оранжевые отражения фонарей. Но в тех двух, в конце дома - Гошева квартира - что?то светится и внутри. Свет горел не в самих комнатах, а в глубине. В третьей комнате или на кухне, выходящих окнами на ту сторону, и через коридор отблески падали в комнаты с этой стороны.
        Метров восемьдесят до них, если по прямой. Почти безопасная дистанция.
        Она может меня почувствовать, а я прекрасно почувствую ее, если она попытается влезть в мою голову. Почувствую, но не более того, если не раскрываться. Почти безопасная дистанция.
        Почти.
        Если бы все было, как обычно. Но…
        Я и раньше видел подчиненных детей, но ни разу не видел, чтобы подчинение было до такой степени. И я ни разу не видел целый квартал, затихший, как сонное царство…
        Только опасность была не там. Движение за спиной!
        Я обернулся, ныряя рукой в карман - слишком поздно вспомнив, что револьвер остался на правом сиденье. Моя последняя ошибка.
        Замер, упав на колено и кусая губы от досады, но…
        Человек был, а атаки не было.
        Женщина. Наверно, она пряталась за толстым дубом. Теперь вышла. Черный плащ из мягкой кожи, очень длинный, до пят. Ботинки на высокой подошве. Длинное каре до плеч, брови вразлет…
        - Не нужно, - сказала она. - Не ходи туда. Поздно.
        Она развернулась и шагнула обратно за деревья.
        - Стой. Стой!
        Я бросился за ней. Она двигалась быстро, но не бежала. Я нагнал ее. Попытался схватить за плечо, но она мягко шагнула в сторону, будто знала, что я попытаюсь это сделать, и прижалась спиной к дереву. Тень скрыла ее от рыжего света фонарей, лишь два глаза блестели из темноты.
        В голове путалось, мысли рвали друг друга. Что здесь случилось? Это все сделала… одна или нет? Сколько их? Как давно они здесь? Что в квартире Гоша… и что с ним самим сейчас? Видела Гоша эта чернобровая?
        Она в упор глядела на меня, а я никак не мог выбрать, что же важнее всего.
        - Ты… Кто ты?
        В ее лице что?то изменилось, но света было слишком мало, чтобы я мог хорошо разглядеть. Я мог лишь гадать, что творится за этими блестящими черными глазами, но так и не понял.
        - Твой ангел, - сказала она. - Черный ангел?хранитель.
        А потом - я не заметил, когда началось ее движение, таким мягким и стремительным оно было - вдруг скользнула в сторону, уже развернувшись ко мне спиной. Я дернулся за ней, но, прежде чем сделал шаг, она остановилась, бросила через плечо:
        - К себе домой не лезь. И ко всем вашим…
        Досадливо дернула плечом и нырнула за ствол, в сплетение теней.
        Я бросился за ней, но теперь она бежала. Я продрался через кусты, обогнул старый дуб. Поднырнул под ветку, выбежал на маленькую полянку, но не успел.
        Меня обдало ревом мотора и тугой волной воздуха с бензиновым перегаром. Большой мотоцикл - слишком темно, чтобы разглядеть марку - сорвался с места, прокатил, разгоняясь, через полянку, вихрями взметнув опавшие листья. Пронесся между деревьями и вылетел на дорогу позади моего «козленка».
        Там она рывком развернулась, не притормаживая. Мотоцикл вздыбило, она сжалась и прильнула к нему, как всадница к спине лошади, берущей барьер. Удержала равновесие. Мотоцикл плюхнулся обратно на асфальт передним колесом и стрелой унесся за сквер, к шоссе.
        Несколько секунд - гулких ударов сердца у меня в груди и висках, - и я потерял красную габаритку.
        Снова сгустилась неживая тишина этого места.
        - Стойте здесь.
        Я вздрогнул, развернулся на этот безжизненный голос.
        Не сразу понял, что это голос тети Веры, так отличался он от ее обычного голоса. Чувствуя, как ноги вновь деревенеют, я вернулся к детской площадке.
        Они остановилась на ее краю, упершись в большой куст. Почему?то я был уверен, что дети остановились еще раньше, чем она это сказала. Все трое замерли.
        Так же, как шли: держась за руки, с безжизненными лицами, с пустыми глазами.
        Не потому, что вышли из?под влияния. Вовсе нет. Всего лишь продолжали выполнять то, что, как они чувствовали, должны делать…
        Скоро ли это пройдет?
        Не знаю. Я попятился к машине, косясь то на них, то на дом. Господи, что же с Гошем, если та чертова сука способна на такое - и делает это походя, только чтобы расчистить себе пространство, чтобы избавиться от лишнего шума людских мыслей, которые отвлекают ее, как звон мошкары…
        И почувствовал, как холодком стянуло виски.
        Я зажмурился, выкинул из головы все мысли, все?все?все, что могло меня отвлечь. Лишь чувствовать свое тело: напряжение мышц. Лишь чувствовать себя самого - эмоции и желания, и ростки новых мыслей, что способны потянуть за собой в любую сторону…
        Обрубить их все. Подавить желания и эмоции. Я - шар, в котором нет ни одной вмятины, ни одного выступа. Таким и должен оставаться.
        Маленькая вмятинка: я почувствовал отголосок ее раздражения - ну что тут еще опять? - и я тут же выбросил это из себя, снова стал ровным?ровным.
        Холодный ветерок вдруг стиснул виски тисками, расползся по всей голове. Липкие щупальца сжимались на мне. Тыкались в меня, присасывались пиявками, вонзались глубже, но я успевал их выталкивать, успевал выравнивать свои эмоции и желания.
        Изнутри вынырнула мысль: она же так сильна, словно стоит в каких?то двадцати шагах! Если она так сильна…
        Я обрубил предателя прежде, чем он превратился в вырост, за который так легко ухватиться щупальцам и потянуть дальше, разрывая мой контроль.
        Я снова собрался и даже открыл глаза. Я контролировал себя, я держал эту атаку. Чертовски сильная атака, но я держу ее!
        На миг давление ослабло. В окнах Гоша, едва светящихся изнутри, прошла тень и за стеклом, в свете фонаря, высветилось лицо.
        Я различил бледные, до синевы выбритые щеки, тяжелые брови… Мужское лицо. Но эти глаза - и ее глаза тоже.
        Чертова сука видит этими глазами, как своими. Для того и послала его к окну. Посмотреть, кто это. И запомнить.
        Я попятился назад, к кустам, за деревья.
        Ее слуга так и стоял у окна, глядя на меня. Не бросился за мной. Но сколько их с ней?..
        Может быть, он так и будет стоять там, чтобы точно видеть, где я и что делаю. Пока другие уже несутся по лестнице. А может быть, ждали внизу в машине, я ведь не знаю, что творится по ту сторону дома… Может быть, там даже не одна машина, а две или три…
        Старик был прав. Черт бы побрал мое упрямство, он был тысячу раз прав! Эти силы не надо было будить… Нельзя.
        Но если она еще в квартире Гоша, то и Гош еще здесь?.. Еще можно…
        Только один я ему сейчас ничем не помогу. Если чем?то я и могу помочь, так это притащив сюда Старика. Старика, Виктора и Шатуна. Всех наших.
        Ледяные тиски сомкнулись с новой силой, но я дал им пройти по поверхности и сбросил их. Развернулся и бросился к машине.
        Впрыгнул в кабину и пока одной рукой захлопывал дверцу, другой уже врубал заднюю передачу.
        Быстрее, быстрее! Откатиться метров на сорок, чтобы ее щупальца ослабли. Чтобы их можно было не опасаться. Она ведь может дернуть не за эмоцию, а за мышцу. Это не менее опасно, когда делаешь маневр на машине.
        Я все еще чувствовал ее холодное дыхание в голове… Ну?ну, сука. Давай! Отвлекайся на меня, отвлекайся!
        Это даже к лучшему… У тебя с собой много людей, и ты распотрошила Гоша. Теперь ты знаешь все, что знал он, - и про всех наших, и про то, как лучше доехать к дому Старика.
        Только я буду там раньше.
        К Старику, потом к Виктору, за Шатуном… и обратно.
        Сюда.
        И вот тогда посмотрим, кто из нас сильнее, тварь.

* * *
        По шоссе я проехал только до первого поворота, там сразу же ушел в сторону кремля. Маленький крюк, зато свободнее.
        Эта тварь не слабее той, что мы валили в доме… а может, и посильнее. Но теперь с нами будет Старик. Только бы успеть к нему раньше, чем нагонят пурпурные.
        Гош, Гош… Почему ты не заметил их вовремя? Почему дал себя взять?!
        По сторонам полетели древние советские институты, ныне превращенные в склады и сборище мелких фирмочек. Гаражи… Сейчас будет и выезд к пустырю…
        Я глянул в зеркало - сзади чисто - и чуть сбросил скорость, чтобы не пропустить съезд с дороги.
        Мне надо затащить Старика в машину и еще успеть отзвониться Виктору и Шатуну. Чтобы бросили все и мчались сюда. Даже не к дому Старика, а где?то здесь, у гаражей… У дома Старика опасно, дорожка по пустырю всего одна - не дай бог запрут. Я?то на «козленке» могу и напролом, а вот у Виктора под домом наверняка стоит не внедорожник, а городская каталка. Пижон чертов!
        Пусть здесь ждут. А я подвезу к ним Старика, и там уж решим, что будем делать - Старик быстро сообразит, что надо делать. Главное собраться. Тогда мы хоть что?то сможем сделать.
        Мы…
        Я закусил губу. Вспомнил.
        …к себе домой не лезь и ко всем вашим…
        Справа вынырнул съезд с дороги, но руки замерли на руле. Я не повернул, лишь притормозил.
        Эта девчонка на мотоцикле…
        …домой не лезь, и ко всем вашим, поздно…
        Память словно вычеркнула ее слова. Отторгала ее саму.
        Выкидывала ее прочь, потому что в моей голове не было полочки, куда ее можно положить. Люди делятся на три вида: наша стайка, охотящаяся на сук; суки и их слуги; и все остальные, кто об этом ничего не знает, живет равнодушными овечками, нагуливая жирок… жирок и детей, которые иногда пропадают.
        Три вида.
        А кто она? Откуда взялась? И откуда, черт бы ее побрал, она знает про суку и про нас?!
        Я помню, где видел ее впервые: в кафе, при въезде в тот городок с больницей. Рядом с возней чертовых сук вокруг морга.
        Она следила за нами? Но она явно не сучья слуга… У чертовых сук слуги - мужчины… Хотя те две молодые жабы, они же тоже со следами… Может быть, это только у наших, у провинциальных чертовых сук в слугах мужчины, а у тех и женщины?слуги водятся…
        Нет, нет! Если бы она хотела меня убить, она бы меня убила - хлоп в спину, и привет. А если нужен живым, то в ногу. И делай, что хочешь. Нет, она приехала не с чертовой сукой. Но тогда…
        …не лезь домой и ко всем вашим, поздно…
        Да откуда ей знать, что ко всем нашим - поздно?!
        Но она следила за нами у морга, и даже Гош не заметил ее… И теперь она была у Гоша раньше меня…
        Но оставить Старика, даже не попытавшись его вытащить?!
        А если они уже там?..
        У морга были сразу три жабы. Может быть, и паучиха теперь не одна?..
        Если они тут, они уже знают, что дорога к дому через пустырь единственная. И они готовы встретить и спеленать любого, кто сунется к дому.
        …поздно…
        К черту эту гребануго Кассандру!
        Я тронул машину вперед, разворачиваться тут надо потихоньку, съезд не прямой, а делает восьмерку, вписываясь в начинающиеся пригорки…
        И тут же заметил машину. Она стояла с выключенными фарами, без габариток, без всего - темная машина. Но отблески моих фар высветили обводы черного «мерина» и два молочных пятна за лобовым стеклом.
        Я дернул руль и вжал газ, выбираясь обратно на дорогу.
        Сердце билось у самого горла. Поверят они, что я и не собирался съезжать, а притормозил лишь для того, чтобы проверить, не вылетит ли какой?нибудь придурок мне в лоб?..
        …поздно…
        Господи… Неужели…
        …ни к кому из ваших…
        Господи…
        Мне показалось, что позади стало светлее - зажглись фары «мерина»? Выбираются на дорогу вслед за мной?
        …поздно…
        Я стиснул зубы и вжал педаль газа, разгоняясь.

* * *
        Фары пришлось выключить, и мне казалось, что вокруг не земля, а море.
        Черные волны, едва заметные на фоне такого же темного неба. «Козленка» швыряло вверх?вниз, по бокам скребли кусты, по днищу стучала земля и царапали камни, и все?таки я двигался вперед.
        Крупные пригорки объезжал, как и особенно густые заросли кустов. Дороги не было, я вполз на пустырь с противоположной стороны, без всякой дороги. Но «козленок» должен здесь проползти.
        Только бы с ними не было второй суки!
        Но если там нет второй суки - сколько же та одна должна держать слуг?.. Ими же всеми надо управлять, регулярно копаться в их головах… Если она одна может держать столько человек - какой же силы она должна быть, когда не в восьмидесяти шагах, а стоит рядом и сосредоточивается только на тебе одном…
        Я тряхнул головой, выгоняя предательскую мыслишку. Вперед. Вперед!
        Я боролся с рулем, его вырывало из рук. Качало, сиденье то и дело подкидывало меня вверх, и крыша кузова норовила врезать по макушке. А я пытался уловить, нет ли холодного касания в висках.
        Только бы здесь не было еще одной твари…
        Я выеду к дому сбоку, с противоположной от дороги стороны. Они не ждут. Если суки нет, то меня не заметят. Если Старик еще там, я вытащу его.
        Вытащу…
        Я ударил по тормозам. «Козленок», вползший было на очередной пригорок, скатился назад и замер в ложбинке.
        Дом еще далеко впереди, но…
        Сглотнув, я открыл дверцу и вылез из машины. Холодный ветер обдал меня, рванул плащ. Я сунул руку в карман, вцепился в рукоять револьвера и, пригнувшись, залез на пригорок.
        Дом Старика, в котором всегда горел свет только на первом этаже, - да и то почти скрытый холмиками и кустами, - сейчас светился, как новогодняя елка.
        Сначала мне показалось, что его со всех сторон подсветили белыми прожекторами. Потом я понял, что это фары. Много галогенных фар.
        Прищурившись, я глядел на дом, пока в отраженном от него свете не различил и машины. Две, три… еще одна за домом, ее саму не видно, только пятно света от фар на стене дома. Четыре. И еще одна - как минимум одна! - у съезда на пустырь.
        Обложили, сволочи. Обложили…
        Ярость обожгла меня, челюсти стиснулись так, что зубам стало больно. Но это ничего. Уж лучше ярость, чем страх. Жаль только, что у меня сейчас только Курносый - оружие последнего шанса. Незаметный и легкий, но всего пять патронов и ствол короткий до ужаса. Чтобы попасть наверняка, надо стрелять почти в упор.
        И даже запасных обойм нет…
        Нет, есть одна в кармане. Только слишком легкая. И пальцы говорили, что из пяти гильз всего над одной есть свинцовый горбик пули. В револьвере патроны с обычными пулями, а эта даже подпиленная. Но всего одна…
        Я вытащил ее из кармана. Револьвер в правую руку, обойму в левую. Пусть будет сразу в пальцах, когда потребуется перезарядить. Пяти патронов явно не хватит, даже если я буду точен…
        А шести хватит?
        К черту! Если повезет, доберусь до оружия одного из них.
        А если не повезет?..
        К черту!!!
        Оскалившись, сквозь зубы глотая холодный воздух, я сбежал с пригорка, обошел следующий сбоку, осторожно высунулся под веткой куста, понять, куда лучше дальше…
        И выпрямился, забыв про маскировку.
        Да она уже и не нужна, эта маскировка, будь оно все проклято…
        Фары меня обманули. Дом освещен со всех сторон, вот я и решил, что все еще только начинается. Что в дом им сразу войти не удалось, атака превратилась в осаду, и поэтому машины со всех сторон - освещать, чтобы никто не ускользнул в темноте.
        Но теперь я видел то, что раньше скрывал куст: перед крыльцом дома стояли двое в пурпурных плащах. Руки в карманах, сами полубоком к дому, даже не глядя туда…
        Открылась дверь, и вышли еще двое. Издали они все казались близнецами: в одинаковых плащах, черные пиджаки, белые воротнички, пурпурные галстуки с золотыми заколками, одинаковые короткие прически.
        Сбились в кучку, о чем?то заговорили, а на втором этаже начали вспыхивать окна. Одно за другим. Кто?то шел по комнатам, осматривая дом.
        Я смотрел, как верхний этаж дома наполняется светом, и от отчаяния мне хотелось орать.
        Старик ни за что бы им не сдался. Ни за что не дался бы им живым…
        Я кусал губы, чтобы не завыть. Глаза защипало, мир подернулся искажающей вуалью, фары машин расплылись многоногими лучиками?пауками. Я сморгнул слезы.
        Старик… Когда они окружили дом, он должен был позвонить Виктору, Гошу… Мне.
        Я здесь, Гош уже не приедет. А Виктор с Шатуном?
        …ко всем вашим не лезь, поздно…
        Неужели все?..
        И Виктор, и Шатун?!
        В кулаке заскрипело. Я поднял руку, раскрыл ладонь - что скрипит? - из ладони рассыпались гильзы. Гнутая пластинка обоймы, стальная «снежинка», со звоном распрямилась и спрыгнула с ладони в темноту.
        Я посмотрел на дом.
        Люди у крыльца смотрели на меня.
        На миг застыли, а потом у дома заголосило. Громко и четко, но я не разбирал слов. Я словно отключился. Последняя гильза скатилась с моих пальцев и упала, и где?то среди них был еще целый патрон, но это не имело никакого значения. Какой от него прок теперь?
        Все наши…
        Мне стало холодно и пусто. Глаза щипало, и мир опять расплылся. И Гош, и Старик… Никого не осталось. Никогда не будет. Никого. Никогда.
        Слезы скатились с глаз, расплывчатые пятна света обрели форму и превратились в огни ламп за окнами, а вот люди у крыльца исчезли.
        Что?то мелькнуло перед фарами ближней машины, и огромные черные тени скользнули по стенам дома, ломаясь на углах. На пригорке, на фоне освещенной стены, возник силуэт человека и тут же нырнул вниз, уходя вниз. Сюда. Ко мне.
        Еще один силуэт мелькнул правее…
        Здесь я больше ничего не могу сделать. Мне осталось только одно. Эти твари оставили мне только одно!
        Бежать.
        Эту силу не преодолеть, Старик был прав. Спрятаться и затаиться, а если нашли, то бежать. Забыть обо всем и бежать, поджав хвост, надеясь спасти хотя бы свою жизнь, едва ли на что?то годную теперь…
        Я выстрелил в темноту перед собой. Слезы размывали мир, да и без слез я бы едва ли их увидел. Просто попытался угадать, куда они могли двинуться. Пусть притормозят.
        Потом развернулся и побежал.
        От страха, спешки и темноты кабина «козленка» казалась чужой. Я стукнулся о дверцу, задел порожек и мешком свалился в кресло. Обо что?то задевал руками, руль будто кто?то сдвинул с привычного места…
        Разворачиваться не было времени - что такое полсотни метров, пусть и в темноте и по буеракам, для здоровых мужиков? Да и впадина между холмиками слишком мала для этого… На задней передаче я вкатился на холм позади, а потом, насколько мог, выкрутил колеса влево и рванул машину.
        Сначала напропалую, по ухабам, через кусты, только успевая переключать передачу и забирая влево, насколько возможно. Быстрее, быстрее! Нет ничего глупее, как получить пулю сейчас - через боковое стекло от нагнавшего машину на своих двоих!
        «Козленок» грохнулся бампером обо что?то в темноте, подскочил и ударился днищем, что?то металлически хрустнуло и так заскрипело, что меня прошиб холодный пот - неужели сломаюсь и заглохну? Вот здесь, вот сейчас… Но машина с натужным рычанием взбиралась дальше.
        Меня угораздило въехать прямо на вершину холмика. Я этого не видел, почувствовал: когда «козленок» радостно рванулся вперед, прыгнув с вершины как с трамплина. В зеркале заднего вида мелькнул дом: окна горели, но стены теперь были освещены всего в одном месте. Зато за домом, где тропинка, сияли фары машин, они спешно выезжали с пустыря на дорогу. И я даже знаю, зачем…
        «Козел» бухнулся на землю, тряхнув меня в кресле, как кулек с картошкой, зубы выбили дробь, а машину дернуло в сторону. Я выровнялся и тут же врубил фары - на что теперь маскировка? А еще один такой холм и прыжок могут стать для «козленка» последними. И для меня тоже.
        Я объезжал холмики и забирал влево, влево, влево, пока не выскочил на дорогу с краю пустыря, метрах в ста от того места, где съехал.
        Назад по ней ходу не было, у фонаря меня встретят те ребята. А то и раньше, если решили не блокировать выезды, а сразу загнать.
        Дальше по этой старой дороге. С другого края были гаражи, заборы, брошенная стройка, дорожка ужасно петляла. Я едва полз.
        Те ребята свое дело знают. А значит, за мной по этой дороге пошла одна, максимум две машины. Остальные в это время помчались по нормальной дороге вокруг пустыря, перекрыть все выезды из этого района.
        А может быть, и всего города… Сколько их было? И там, у Гоша… А если они и у Виктора дома, и у Шатуна, и у меня… Сколько же их тут?!
        Чертова дорога петляла, фары то и дело вырывали из темноты новые препятствия. До нормальной дороги я добрался минут через пять.
        Я крался по подворотням, и сердце падало в живот от каждой вишневой «девятки», - лишь секундой позже я понимал, что это вовсе не затаившийся в засаде черный «мерин» со странным пурпурным отливом.
        К шоссе я выбрался минут через десять.
        Цепь фонарей манила на запад - прочь из города! Теперь это не дом, родной и надежный… Прочь!
        И подальше от Москвы, где эти чертовы суки так сильны…
        Но именно этого я и не должен делать.
        Слишком долго я добирался до шоссе. Те ребята, по нормальной дороге да за пятнадцать минут… Они знают, чего я боюсь. И они уже перекрыли западный выезд. И южный. Северный, скорее всего, тоже.
        Если еще где?то и можно выскочить из города, не встретившись с подстерегающим «мерином»…
        Я повернул на восток, к Москве.

* * *
        Я гнал машину два часа, сделав остановку, только чтобы заправиться, и гнал дальше.
        Миновал границу области.
        Миновал поворот, ведущий к тому проклятому городку - с больницей и моргом, - и мчался дальше, дальше к Москве…
        Лишь когда до Москвы осталось семьдесят верст, я повернул на север. И снова гнал «козленка», огибая столицу с северо?запада, пока не выбрался на северную трассу.
        Уже под утро. Только здесь я наконец?то смог сделать то, что так хотел - развернуться и двинуться прочь от Москвы.
        Я устал, глаза слипались, голова клонилась на руль. Скоро усталость стала сильнее отчаяния, сильнее страха. Сильнее воли. Не давало заснуть мне только то, что дорога ныряла с холма на холм, хоть в этом мне повезло…
        Когда начало светать, а до Москвы было двести верст, я чуть не вылетел с моста через речку. Мне казалось, я просто моргнул, когда въезжал на мост, просто моргнул. А открыл глаза от железного скрипа, когда «козленок» чиркнул по ограждению на середине моста.
        Нет ничего забавнее, чем рухнуть с моста, сбегая от смерти…
        Из последних сил, кусая губы и хлеща себя по щекам, я проехал до первого поворота, отъехал от шоссе на пару верст, съехал в лесок и просто уткнулся в руль.
        Все.
        Не знаю, на что они способны. Достаточно ли я запутал следы и отъехал? Не знаю. Но если они меня и найдут, значит, такая судьба… Сон сомкнулся надо мной, как черная вода.
        Молот ведьм - 2
        Каратель
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        Глава 1 ПЛЕН
        Ослепительно?белые фары налетают и проносятся мимо, за ними сама машина, черный «мерин» с пурпурным отливом, потом снова фары… и снова… и снова… и снова… Длинная колонна из восьми одинаковых машин несется по шоссе. Сверху давят низкие тучи, рыжеватые от придорожных фонарей.
        Скорость далеко за сотню, но машины идут справа, по самому краю шоссе. Не притормаживая на перекрестках и съездах, не замечая светофоров, рискуя получить прокол на обочинах, полных битого стекла, и получая проколы, но шины с кольцевыми вставками выдержат еще несколько часов, а потом их поменяют на новые - не проблема.
        Дорожные патрульные вскидывают головы, но сразу замечают номера, морщатся и мрачно сплевывают. Кто?то упрямый решает вмешаться - и вдруг деревенеет лицом, будто видит сон наяву, а когда наваждение проходит и он встряхивается и оглядывается - ночное шоссе снова пусто.
        Кортеж несется дальше, он принадлежит другому миру.
        Мимо бензоколонок и кафе, через поселки и деревеньки, рассеченные трассой пополам… Головная машина сигналит, резко тормозит, за ней тормозят остальные, а головная уже поворачивает влево.
        Пересекает двойную полосу, отмахивает назад две сотни метров - и снова через двойную полосу, прямо под несущуюся с ревом тяжелую фуру, но фура делает изящный маневр к самой обочине и уносится дальше, даже не притормозив, даже не гавкнув гудком. Водитель задумчиво замер за рулем, он не возмущен и вообще не удивлен тем, что происходит. Не удивлен и тем, что заранее знал, что «мерины» нырнут со встречной прямо ему под колеса, знал это за несколько секунд до того, как случилось.
        А пурпурный «мерин» невозмутимо съезжает на стоянку перед кафе, мимо которого пролетел на полном ходу минуту назад.
        Остальные семь машин повторяют этот маневр, одна за другой выстраиваются перед кафе, а из первой машины уже выскакивают трое мужчин.
        Одного кроя плащи, однотипные прически, похожие лица и совершенно одинаковые галстуки из пурпурного шелка, на узлах которых фигурные золотые булавки. Один и тот же вензель, как знак модельного дома. Но это не имя модельера.
        Двое озираются, третий проворно распахивает дверцу, из машины вылезает женщина. Не глядя по сторонам, идет к кафе.
        Распахивает дверь в пахнущий свежей выпечкой маленький зал, а навстречу ей - бросился еще до того, как брякнул дверной колокольчик, - из?за стойки несется мужчина, лысый и розовощекий, сам как булочка.
        Подскакивает к женщине и замирает перед ней. Женщина выше его. Она берет его голову в руки. Склоняет к нему лицо, будто собирается чмокнуть в блестящий лоб, но не целует, а опускает лицо ниже. Касается лбом его лба. Ее глаза закрыты.
        Мужчина, сам того не заметив, тоже закрывает глаза. Миг назад ему казалось, что долгое дежурство вымотало его, но теперь на него накатывает желание вспомнить эту ночь, этот вечер в мельчайших подробностях, все?все?все. Вдруг оказывается, что он помнит много, чертовски много. Такие мелочи, о которых ни за что не вспомнил бы - даже если бы захотел вспомнить, очень захотел бы, а все равно не вспомнил - всего минуту назад…
        Захлебываясь от восторга, он распахивает глаза и хочет все это рассказать ей, но женщина уже не смотрит на него - она выходит из кафе и бежит к машине, за ней спешат мужчины в плащах.
        Одна за другой машины срываются с места. Колонна несется дальше. Иногда останавливается. Женщина касается лбом продавщиц в ночных магазинчиках, сонных мальчиков?заправщиков, выдергивает шоферов из кабин фур, приткнувшихся на обочине, чтобы прикорнуть пару часиков…
        Светает. Сквозь тучи на востоке пробивается первый свет подступающего дня - колонна несется прямо в него.
        Но после очередной остановки женщина мрачнеет.
        Дальше по трассе. Еще одна остановка, и женщина в ярости отпихивает мальчишку?заправщика. Она кричит.
        Один из мужчин в пурпурном невозмутимо берет ее под руку и тихо говорит что?то. Женщина смотрит на него, в его лицо, под которым под маской вежливости прячется исступленная страсть. Она видит это в его глазах, чувствует это в нем.
        Она успокаивается. Дает отвести себя к машине, и колонна разворачивается назад. На первом же перекрестке съезжают с трассы. Теперь едут местными дорогами. Небо светлеет справа.
        А когда колонна в очередной раз останавливается у маленького кафе, женщина снова довольна. Она даже улыбается, ее пальцы нетерпеливо сплетаются и расплетаются, потирая кольца на руках, лаская холодноватые вершинки драгоценных камней.
        Снова выезжают на широкое шоссе. Мчатся на север. Дорога то и дело поднимается и ныряет с холмов. Фонари погасли, небо отдалилось и стало выше - мутное покрывало далеко вверху.
        Речушка, мост. На его ограждении свежая царапина и вмятина.
        Поворот на странно знакомую дорожку. Впереди просека…
        Колонна рассыпается. По две машины уходят вправо и влево, окружая лесок. Головная машина остается у начала просеки. С ней еще одна, шедшая в середине колонны. Эта осела сильнее других, словно в ней не двое или трое, а человек пять.
        А две машины ползут вперед, теперь неспешно. Моторы едва урчат, их почти не слышно.
        Машины ползут, пока не упираются в зад уазика, до боли знакомый. И модель, и… номер! Такой знакомый номер, но он уже позади. Четверо в плащах уже обходят «козленка». У всех есть оружие, но они его не достают. Зачем? Не понадобится. Человек в машине лежит уткнувшись в руль, спит, не замечая ничего. Но даже если бы и не спал, что бы это изменило?
        Тот из них, который привык командовать, улыбается. Совершенно театрально облокачивается на заднюю дверцу и костяшками пальцев стучит в водительское стекло.
        И в один тягучий, бесконечный ужасный миг я понимаю, что знаю этого человека, заснувшего за рулем. Это…
        Я чувствую пальцы, холодные и онемевшие, зажатые между лбом и холодным рулем. И низ руля, давящий в грудь. Одна из его спиц под щекой. Прогнувшееся подо мной сиденье, призрачный запах бензина…
        Тук?тук?тук!
        Сердце захлебнулось дробью ударов, словно автомат очередью, я почувствовал эти судорожные толчки крови в висках, в ушах, за глазами. Я подскочил в кресле, пихнул руку под плащ к Курносому, разворачивая голову вбок, к стеклу.
        Какой?то миг мне казалось, что он стоит там, - его рука, стучащая по окну…
        Слишком далеко, не у стекла. И не человек - ветка. Всего лишь ветка, и вовсе она не похожа на руку. А в боковом зеркале лишь бок «козленка» и пустая просека.
        Цак?цак?цак.
        Стучало не сбоку, а впереди.
        Я медленно повернул голову. По капоту гулял огромный ворон. Когти цокали по железу.
        Я ударил по стеклу. Пошла вон, тварь! Пошла вон! Чуть не рехнулся из?за тебя!
        Ворон поглядел на меня, склонив голову, и снова переступил лапками. Цак?цак.
        Разжав ладонь, я с силой шлепнул по стеклу. На этот раз звук вышел громким, а удар пронзил замерзшую руку будто ледышку, чуть не разлетелась на крошечные осколки, но это было ничто по сравнению с той яростью, что душила меня. Пошла вон, дрянь! Пошел вон!
        Ворон с достоинством выдержал паузу, косясь на меня черными бусинами глаз - не боюсь я тебя, сам улетаю, - и лишь потом побежал по капоту, подпрыгивая, выше и выше, пока наконец махи крыльев не подхватили его.
        Неспешно хлопая, перелетел на ветку над машиной. Развернулся на ней и снова уставился на меня.
        Цук?цук?цук - все звенело железо, чуть тише.
        Несколько секунд я не мог понять, что это. Цук?цук?цук - никак не желая кончаться, только я никак не мог понять, откуда идет звук. Еще одна черная гадина? Разгуливает по крыше, где я ее не вижу?
        Здоровенная капля расшиблась о ветровое стекло, за ней другая, и вдруг хлынул ливень, по машине забарабанило со всех сторон.
        Спать хотелось ужасно, но страх был сильнее.
        Я перестал греть пальцы о чашку, в один глоток допил кофе. Безвкусный, явно перекипевший. Помои, а не кофе. Но горячий и с кофеином. А вкус мне сейчас неважен. Важен кофеин. Долил в чашку из огромного кофейника и снова проглотил черную бурду. Это была уже четвертая или пятая. Не помню.
        Я глядел на стекло, мутное от хлещущих струй ливня, и глотал кофе.
        Пальцы начинали дрожать, пожилая женщина за стойкой хмуро косилась на меня, но зато сон отступил.
        Мне надо бежать дальше. Дальше, дальше, дальше. Не останавливаясь даже на час.
        Это кафе я нашел на краю какого?то маленького городка к северу от Москвы - даже не знаю, что за городок. Трасса на Москву режет его по центру, но выезжать на трассу я больше не решался. Полз по окольным дорогам и к городку выбрался с окраины. Выпить кофе, чтобы не заснуть за рулем и не угодить в канаву, - и дальше. Дальше, дальше, дальше…
        Дождь хлестал по стеклу, размывая все, что снаружи. Смывая мою прошлую жизнь…
        Забудь. Отныне ты не охотник. Отныне ты беглец. Трусливая овечка. А по твоим следам, вот?вот нагонят, несутся псы - пурпурные слуги настоящих хозяев этого мира.
        Поиграл в вершителя судеб? Поиграл - и проиграл. Проиграл жизнь Старика, Гоша, всех наших. И свою собственную…
        Это сильнее меня. Этого не изменить. Можно лишь признать, подчиниться - и бежать прочь. Старик был прав. Старик…
        Ярость накатила удушливой волной, я врезал по столу. Чашка и кофейник звякнули.
        Женщина за стойкой вздрогнула, теперь она глядела на меня с опаской - за меня? или за кофейник и чашку? - но ничего не говорила. Не решалась. Напуганная, но покорная овца. Хоть на убой веди, так и пойдет следом. Дрожа от ужаса, но покорно и безропотно.
        А теперь и я - такой же. Уступивший тому, что сильнее меня. Смирившийся. Струсивший.
        Прошлая ночь и это утро, вся эта бесконечная езда из Смоленска, вокруг Москвы и дальше на север, прочь, прочь, прочь - лишь короткое начало куда более длинного бега. Мне теперь только это и осталось - бежать. Всю оставшуюся жизнь. Бежать, поджав хвост.
        Я грохнул по столу кулаками. Но ярость не уходила.
        Я ведь все знаю про этих чертовых сук, но отныне ничего не делаю. Лишь прячусь по углам и надеюсь, что хотя бы меня это не коснется… Хотя бы сам спасусь… Ведь это главное, так? Так, черт бы тебя побрал?! Спастись самому - это главное?!
        Я стиснул края столешницы - до боли, до хруста суставов. Потому что да, все так, именно так. Спрятался в тени и тихонько отползаешь по стеночке. Прочь. Дальше и дальше. Делайте что хотите, только дайте мне уйти. Оставьте в живых меня. Дайте уйти мне. А там уж как хотите. Вы хозяева жизни. А я блошка, досаждавшая вам, но теперь почти раздавленная…
        Почти?.. Почти?
        Раздавленная. Целиком и полностью. Был охотник - и нет.
        Я оттолкнул столик, он грохнулся боком и поехал по кафельному полу через весь маленький зал. Покатились, гремя, кофейник и чашка, блюдечки и солонки, рассыпались салфетки и пластиковые цветы из вазочки.
        Тетка за стойкой лишь жалась к стеночке, не спуская с меня глаз, не осмеливаясь сказать ни слова. Даже просто позвать кого?то не решалась.
        И ты такой же. Она - оцепенела от страха перед тобой. Ты - бежишь от ужаса перед ними. Истинными хозяевами жизни…
        Я стискивал кулаки до хруста, но толку?то? Что я могу сделать? Ну поверну я обратно, навстречу им… И что дальше?
        Мы ту?то паучиху еле взяли - вчетвером! Но теперь я один. А эта тварь куда сильнее. Если это вообще одна тварь. Слуг было столько, что там должна была быть не одна паучиха, а две или три.
        А я один. И не знаю, откуда они. Я даже не знаю, сколько их.
        Даже если забыть про слуг, которые встанут между нами стеной; даже если предположить, что сука всего одна и я сумею к ней подобраться, - что дальше? Она раздавит меня как блоху. Один я слишком слаб против такой твари.
        И это сейчас. Даже сейчас, когда я еще не забыл, каково это - сопротивляться паучихе. Когда в памяти еще живы те финты, что показала перед смертью та чертова сука… А что будет через неделю? Через месяц или два, когда - и если! - я выслежу эту тварь.
        У Старика была ручная дьяволица. Живой тренажер. Теперь нет ни Старика, ни ее. А тренировка нужна постоянно. Без практики я ничто. Через месяц начну терять сноровку, через полгода забуду почти все. Не справлюсь даже с самой слабой из них.
        Вот она, финальная точка. У меня нет суки, на которой я бы мог практиковаться. А это конец. Без ручной дьяволицы я ничто.
        Я могу поискать какую?нибудь другую чертову суку, сделать из нее тренажер… Могу попытаться сделать. Просто найти чертову суку, - наверное, найду. Толку?то? В одиночку я смогу взять только очень слабую. А делать тренажер из слабенькой… Что толку практиковаться на слабой дьяволице? Если я смогу взять ее один в один, то что она сможет мне дать? Тем более с пробитым лбом. От этого ее атаки станут проще и слабее… Такая не даст мне даже того, что у меня уже есть. А мне нужно больше!
        Мне нужна сильная. Вроде тех, каких мы брали втроем или вчетвером. Такая, как ручная дьяволица Старика.
        Но я теперь один. Один. И такую паучиху мне не взять.
        Вот она, финальная точка. Гильотина любым моим потугам.
        Разве что…
        Я замер.
        Потер лоб, боясь спугнуть мысль.
        Довольно сумасшедшая мысль, впрочем… Потому что прошло уже столько времени, что…
        Но они живучие.
        Времени прошло много.
        Но они очень живучие.
        Времени прошло слишком много.
        Но она была после ритуала.
        Это помогло бы жабе. Но она?то не жаба…
        Но это последний шанс. Последний и единственный.
        Я вскочил и вихрем вылетел наружу. Когда я заводил «козленка», пальцы дрожали, и не знаю, от чего больше - от кофеина или от последней, сумасшедшей надежды.
        Уже темнело, когда я добрался. Дождь лил сплошной стеной, свет фар растворялся в нескольких метрах перед машиной. Я едва успел затормозить, когда из водяной пыли вынырнули ворота.
        Такого изумрудно?зеленого цвета, будто их всего неделю назад перекрашивали. На левой створке в свете фар сиял хромированный знак: «ВОЕННАЯ ЧАСТЬ. ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН. ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!»
        И знак, и ворота, и забор из стальных листов, уходящий в стороны от дороги и теряющийся за деревьями, - все в идеальном состоянии, без малейших признаков ржавчины, без единой царапины или вмятинки.
        Если бы не знал, что забор тянется в стороны от дороги всего лишь на пятьдесят метров, а потом обрывается, если бы не побывал за ним, внутри, - наверняка бы решил, что это что?то секретное и сюда в самом деле лучше не соваться.
        Но я там был.
        Я сбросил скорость, но не остановился. Тихонько уперся бампером в ворота и пополз вперед. Ворота легко пропустили, потом медленно встали обратно, уже едва различимые за стеной дождя.
        Капли стучали по крыше, заливали стекло, падали впереди сплошной стеной в залитую водой дорогу - бурлящая полоса в свете фар, забирающая вверх, на подъем, и теряющаяся в темноте.
        «Козел» раздраженно рычал, взбираясь, проскальзывая колесами в жидкой грязи. Незаметно перевалил холм и понесся вниз, норовя слететь с дороги. Еле удержал.
        Снова подъем, поворот.
        Управляться с «козленком» было тяжело, и все?таки я делал это на автомате. Краем сознания. Куда больше меня волновало другое. Я прислушивался к себе, к переливу моих мыслей, изменению ощущений. Прислушивался изо всех сил…
        Ничего, совсем ничего.
        Слишком поздно. Две недели прошло.
        Но может быть, я просто не чувствую? Целый день гнал машину обратно к Москве, а потом на запад. Устал. Вот и не чувствую.
        Нет, усталость здесь ни при чем. Слишком поздно.
        Деревья слева расступились, и я забрал вправо, на самый край дороги. Свалиться в пруд мне не хотелось.
        Впереди из пелены дождя выплыла громада дома. Фары мазнули по выступу террасы, по лестнице справа. У ступеней я затормозил и выскочил из машины. Понесся вверх. Мокрые ступени выскакивали из?под ног, я схватился за перила, мокрые и липкие.
        Площадка. Высокие, тяжелые двери - рвануть на себя.
        Темно, сквозь потоки воды на окнах едва пробиваются отсветы фар. Но я помню, куда идти. Лиственничный пол твердый, словно камень. Огромный, пустой холл множил шаги.
        Вперед, забирая вправо. Вот и лестница. Ступени ведут вверх, - значит, надо еще чуть дальше. Туда, где лестница начинает виток в подвал.
        Теперь вниз.
        У двери в подвал было совсем темно. Я толкнул дверь и пошел вперед, выставив руки.
        Боже, если ты есть… Пусть она будет жива. Пусть эта сука будет еще жива. Прошу тебя, Господи. Ну что тебе стоит? Пусть эта сука будет еще жива.
        Здесь было темно, хоть глаз выколи. Лишь шум моего дыхания и эхо шагов. И по?прежнему ни малейшего холодного ветерка в голове. Никакого. Совсем.
        Надо было взять фонарь в машине! Иначе я здесь ничего не найду. А то и шею себе сверну, когда буду лезть в погреб… Но возвращаться, терпеть еще несколько минут, когда моя судьба замерла монеткой на ребре, - возвращаться не было сил.
        Я старался уловить хоть малейший холодный ветерок, самое легчайшее прикосновение к вискам, но ничего. Совсем, совсем ничего, будь оно проклято.
        Я всегда боялся этого ветерка внутри головы, но теперь я хотел его почувствовать, желал так, как не желал ничего на свете.
        Выставив руки, я шел в темноту. К тошнотворному запаху горелого жира, к запаху старой крови и серебряной патины… Натыкался на колонны, обходил и шел дальше, пока нога не уперлась в булыжники алтаря. Я пригнулся, нащупал серебряную пластину на его вершине. Ведя по ней рукой, пошел вокруг алтаря, пока не добрался до колонны в его изголовье. Присел на корточки и повел рукой вниз, по каменному боку. Локтем сбил что?то - огарок свечи, должно быть. Нащупал тайную полочку. В ее глубине коробок со спичками.
        Длинные, для разжигания камина. Первую я сломал, вторая тоже не выжила в нетерпеливых пальцах. С третьей попытки треск серы превратился в пших! - и я прищурился от вспышки огня, слишком яркой после полной темноты.
        Свет вырвал из темноты пластину алтаря, огарки свечей вокруг нее - и морду на колонне.
        Я стоял сбоку от колонны, но рубиновые глаза все равно глядели прямо на меня… И морда ухмылялась.
        Я вспомнил, что забыл сделать в тот раз. Забыл вырвать рубины из глазниц. Но это все не сейчас, потом, потом… Я запалил один из сотни огарков, что стояли на камне вокруг пластины. Света стало больше. На всякий случай я запалил еще несколько свечей. Пока сгоревшая спичка не обожгла пальцы. Тогда я отлепил от камня пару горящих свечей и двинулся вправо, вглядываясь в пол.
        Вот и утопленная в пол крышка погреба.
        Я покапал воском на каменный пол, прилепил одну свечу. Сдвинул засов и, поднатужившись, дернул крышку. Тяжелая, зараза. Но я ее переборол. Крышка перевернулась и грохнула об пол.
        И кажется…
        Показалось? Или в самом деле что?то коснулось меня - мазнуло холодком по вискам изнутри?..
        Торопясь и оскальзываясь на ступенях, я бросился вниз. В нос ударило сырым, затхлым воздухом, свеча затрепыхалась, едва не погаснув, и я заставил себя двигаться медленнее. Длинный земляной гроб с пустыми полками по бокам. Здесь было холодно, сыро - но, может быть, это меня и спасет? Вода - это самое нужное человеку. И чертовой суке тоже.
        Я шел все дальше, но проклятый погреб не кончался. Свет свечи едва разгонял темноту, черные стены глотали его без следа.
        Она лежала в дальнем углу, свернувшись калачиком. Голая, грудь и руки покрыты засохшей, коричневой коростой, а ноги синеватые - даже в теплом свете свечи. Я склонился над ней, поднес свечу к лицу.
        - Эй… - позвал я.
        Окоченевший комок не шевельнулся.
        - Эй!
        Я встал на колени возле нее, отбросил с лица волосы. Глаза закрыты, кожа сухая и холодная. И ни один мускул не двинулся от моего касания, ни одна жилка. Кажется, не дышит.
        Я положил руку на шею. Господи, какая холодная кожа… Или только кажется? Господи, сделай так, чтобы я ошибался!
        Холодная, как камень алтаря. Я водил кончиками пальцев по ее шее, пытаясь нащупать бьющуюся жилку. Где?то здесь должна быть… Ну же, черт побери! Где?то здесь должна быть… если только она вообще бьется. Кожа была холодная и неживая. Кусок охлажденного мяса.
        И тут я нащупал что?то. Или показалось? Я вжал пальцы сильнее, замер, даже дышать перестал. Сосредоточился, вышвырнул из головы все мысли. Лишь чувствовать тело, кончики пальцев…
        Я чувствовал удары пульса в ушах, чувствовал, как они отдаются в кончиках пальцев, будто чуть вздрагивает холодная плоть под ними… Но это обманчивое ощущение - это лишь вздрагивают мои пальцы. А кроме моего пульса, ничего нет…
        Нет, есть. Что?то происходило под этой каменной кожей. Слабо?слабо. Очень редко. Но это явно не мой пульс. Мое сердце успевало сделать четыре удара, прежде чем биение на ее шее повторялось.
        Слава богам, есть!
        Есть!!!
        Минуту я боялся оторвать пальцы, боялся, что мне кажется. Но теперь я, несомненно, чувствовал ее пульс.
        Свеча в левой руке мешала, я кое?как прилепил ее к полу. Склонился над холодным телом, бережно взял ее голову, прижал к груди - будто дорогой подарок - и расхохотался. Понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать.
        Может быть, это и есть самый дорогой подарок в моей жизни… Она у меня теперь есть - жизнь! Моя жизнь.
        - Паучишка ты моя милая… - Я гладил ее лицо. - Жива, сука…
        Потом достал флягу и свинтил колпачок. Сжал пальцами ее губы в бантик - показался кончик языка, маленький и сжавшийся, будто ссохшийся фрукт, даже на взгляд шершавый, и влил ей в рот глоток коньяка.
        Булькнул воздух в горлышке фляги, ей в рот выплеснулся еще один глоточек, еще, но ничего не происходило - и страх накатил новой волной, руки одеревенели…
        Она вздрогнула и закашлялась. Ее скрутило, она захрипела, широко открыв рот, жадно глотая сырой воздух, словно вынырнула из?под воды. Коньяк пузырился на губах, потек струйками по подбородку. Слишком долго в ее горле не было воды.
        Я подождал, пока спазм пройдет, поднял ее голову повыше и повторил попытку. На этот раз она проглотила. Ее глаза распахнулись, а губы жадно сомкнулись на носике фляги.
        Она сделала три глотка и снова закашлялась. На этот раз оттого, что это был коньяк, а не просто жидкость - она же глотала его как воду, большими, жадными глотками.
        Я отвел флягу, но она тут же вцепилась в нее. Попыталась что?то сказать. «Отдай!» - шевельнулись ее губы беззвучно, и она сморщилась от боли. Ее опять скрутило, слишком долго она не говорила, слишком долго лежала здесь, едва дыша, уже почти труп. Но от фляги не отцепилась. Вырвала из моих рук. Шумно втянула воздух - и вновь припала к горлышку.
        Я ей не мешал. Коньяка мне не жалко, да и с пьяными чертовыми суками я еще не общался. Даже интересно.
        Она сосала, пока не выпила все до последней капли. Тогда она с удивлением поглядела на пустую флягу, потрясла ее и отшвырнула. Посмотрела на меня.
        Кажется, в ее глазах мелькнуло удивление, но так, краешком.
        - Еще… - просипела она и сморщилась от боли. Попыталась сглотнуть - и опять сморщилась. - Дай еще…
        И опала, как скошенный цветок. Последние силы ушли на слова. А может, это спирт всосался в кровь. Желудок пуст который день, вот вмиг и захмелела.
        Я взял ее на руки и понес наверх. Едва заметил, как поднялся по крутым ступеням. Словно заново родился. Силы переполняли меня.
        После глотающих свет стен погреба здесь было светло. Я понес ее прочь от алтаря, к колоннам. Там, в темноте за ними, выход к лестнице… Я остановился.
        Все хорошо. Все поразительно - просто невероятно как! - хорошо. Сука жива, и это главное… и все?таки что?то не так. Неправильно.
        Я оглянулся. На алтарь. На козлиную морду - сейчас какую?то задумчивую.
        Надо бы погасить свечу в погребе, вот что. А главное - эти восемь на краю алтаря, под козлиной рожей. Не икона, чтобы я этой морде свечи зажигал.
        А, черт с ними! Потом. Сейчас у меня есть дела поважнее.
        Теперь у меня есть сука. Моя милая чертова сука. Полузакрытые глаза заблестели, черты лица смягчились, наполнились сладкой истомой, краешки губ приподнялись в намеке на улыбку…
        Я поцеловал эти приоткрытые губы, ощутив вкус коньяка и - на миг - все еще сухой кончик языка. Шершавый?шершавый, как у кошки, когда слизывает с пальцев каплю мороженого.
        Ты мой шанс. Мой единственный шанс, сука. Моя милая чертова сука.
        Воды я дал ей столько, сколько захотела. А вот есть ей сейчас много не стоит. На огромный стол в столовой я положил только огрызок галеты, который затерялся у меня в кармане плаща. Прямо перед канделябром на тринадцать свечей. Живые огоньки разогнали темноту в огромной столовой.
        Но сухарь ее не соблазнил. А вот воду она глотала как бездонная бочка. Один бокал, второй…
        Жизнь возвращалась к ней быстро, может быть, даже слишком быстро. И определенно быстрее, чем я рассчитывал.
        Я вдруг сообразил, что уже не придерживаю ее. Она сидела сама, больше не сваливаясь со стула. Ее холодная рука скользнула по моей, и она взяла бокал. И продолжала взахлеб глотать воду. Струйки сбегали с губ, капали на грудь, размывая корочку засохшей крови.
        На четвертом бокале она стала пить медленнее.
        Стулья в гостиной были тяжелые, спинки прямые и очень высокие. Резная окантовка возвышалась далеко над ее головой, но, кажется, раньше была куда выше… Теперь чертова сука не валилась на стол без сил. Теперь она сидела, и сидела с прямой спиной, гордо подняв голову. Даже с грязными свалявшимися волосами, вся в засохшей крови и совершенно голая - она сидела с достоинством.
        И она уже напилась. Все еще прикладывалась к бокалу, но это были маленькие, символические глоточки. Просто потому, что слишком долго она мечтала об этой воде.
        Теперь она обратила свой взор на меня. И не только взор…
        Я успел собраться и встретить ее ледяной шквал.
        Мы бодались взглядами - и тем, что за глазами… Она давила, я выкручивался из ледяных щупальцев.
        Она впивалась в меня и курочила все, до чего могла дотянуться. Я выталкивал ее вон и приводил в порядок то, что она успела смять и запутать, выравнивал ощущения и эмоции, возвращал себе мои желания.
        Слава богам, она была еще слишком слаба - две недели не ела. Коньяк и вода привели ее в сознание, но сил у нее было слишком мало. И почти все они уходили на то, чтобы с достоинством держать спину.
        Наконец она сдалась. Холод и давление в голове ослабли. Она невесело рассмеялась.
        Мне было не до смеха.
        - Еще раз так сделаешь, и это будет последний раз, когда ты вообще будешь это делать… по своей воле.
        Она вскинула бровь. Улыбка, чуть пьяная, гулявшая по ее губам, задралась правым уголком. Лицо у нее было выразительное, и она прекрасно им владела. Таким пренебрежением меня еще никто не обдавал, а она умудрилась сделать это без слов.
        - Я бы тебе советовал прислушаться к моим словам, солнышко.
        - А вы грубиян, сударь. Во?первых, я тебе не солнышко… мальчик.
        Ее липкие щупальца то и дело касались меня. Я успевал сбрасывать их, прежде чем они влезали в меня, но это было неприятно. Словно по лицу шлепали грязной, мокрой тряпкой.
        - А во?вторых… - продолжала она. - Иначе - что?
        Она улыбалась с откровенной издевкой.
        Щупальца стянулись в кольцо, вмяли мою защиту, пока она не затрещала, и тут же присосались к пробоине. Потянули меня куда?то… Я отстранялся от нее, но она была со всех сторон. И пихала в меня что?то. Как ни сопротивлялся, я почувствовал отзвуки ее чувств: прекрасное ощущение воды на губах; дрема, накатывающая сладкой волной… Я слышал отголоски ее ощущений, а под ними было то, что она хотела, чтобы я почувствовал.
        На этот раз рядом нет еще троих охотников, выбивающих у себя в голове один и тот же ритмический рисунок, подстраивающих мысли и движения к этому ритму и оттого сливающихся, словно голоса хорошего хора…
        На этот раз здесь вообще нет никого, кроме нас двоих. Только я и ты, мальчик.
        Я сбросил липкое кольцо и выровнял ощущения… попытался. Мне было страшно. Она успела что?то нажать во мне. А может быть, этот страх шел из глубины меня самого. Даже сейчас, когда она едва держалась на ногах, пьяная и почти засыпающая; я едва удерживал ее. А что будет, когда она придет в себя?
        - Иначе - что? - Она рассмеялась. - Ты даже убить меня не можешь. Я нужна тебе, нужна живой и целой. И я догадываюсь для чего… Так что - иначе - что?
        Она снова рассмеялась. И обиднее всего было то, что на этот раз в ее смехе не было издевки. Может быть, от коньяка, но ей в самом деле было смешно. Она развлекалась, как могла бы дразнить ленточкой косолапого щенка, нетвердо стоящего на лапах. Для нее это была игра, в исходе которой она не сомневалась.
        Ну что же… Давай расставим все точки, сука. Сразу.
        Я прикрыл глаза, чуть ослабил сопротивление - давая ей присосаться, залезть в меня, заглянуть поглубже…
        И, как мог старательно, вспомнил другую паучиху. В доме у Старика. Ручную дьяволицу.
        …На широком дубовом столе, намертво прикрученном к полу. Запястья, щиколотки, шея и лоб стянуты кожаными лентами?захватами… два шрама на лбу… капельница над левой рукой, зеленоватая дрянь струится по пластиковой трубке… ее глаза, дикие от ярости - без искры разума, глаза загнанного в угол зверя… и пятна зеленки на ногах, а поверх них - лоснящиеся мазки ароматного масла… и возня справа, где в длинной клетке беснуются голодные крысы, учуявшие этот запах…
        Я вспомнил все это. Старательно. Ярко.
        И конечно же не без злорадства припомнил и свою брезгливую жалость - жалость к этому остатку человека. Доброму, даже милому остатку от некогда жесткого человека… Вспомнил ее касания после того, как она приходила в себя.
        …Ветерок мягкий и робкий, как заискивающая улыбка. Она не помнила, что делала, - лишь какие?то смутные обрывки своих эмоций. Она чувствовала, что могла что?то натворить, и ей было стыдно. Она боялась, что виновата. Она хотела понять, - не сделала ли она больно… Простят ли ее…
        Когда я открыл глаза, у нее было совсем другое лицо. Кажется, даже алкоголь на миг перестал действовать.
        И я знал, что ее добивает: она чувствовала, что это правда. Все, что я ей показал, - правда. А главное - правда то, что так будет и с ней. Именно это ждет ее, если она еще раз попытается атаковать меня.
        По ее лицу я видел, что она почувствовала мою решимость. Да, я сделаю с ней это, если придется. Я сделал бы с ней и что?то хуже, если бы это могло мне помочь. Что угодно, но получу от нее то, что мне нужно.
        Будет лучше, если она останется в нормальном сознании, - так я смогу научиться противостоять не только голой ярости и силе, но и хитрым атакам. Смогу обучиться всему, что меня может ожидать от чертовых сук. Но если придется, я ограничусь и тем, что смогу взять.
        Я сделаю это.
        - Не надо… - пробормотала она едва слышно. - Не надо…
        Только не это. Только не это.
        А потом я перестал слышать отголоски ее чувств. Она судорожно оттолкнулась от меня - от того, что я достал для нее из своей памяти. Схлынула из моей головы, как уходит от берега разбившаяся волна.
        Она огляделась, словно очнулась от сна. Затравленно посмотрела на меня, вся съежившись на стуле. Обхватила себя руками. Ее кожа шла мурашками, она дрожала от холода. Взгляд стал бессмысленным, веки опустились…
        Я подхватил ее прежде, чем она упала на пол.
        Нет, милая. Падать на пол - это лишнее. Случайно разбить висок - теперь, после всего! - этого я тебе позволить не могу.
        От алкоголя и полного желудка воды - воды, которой она была лишена столько дней, - она провалилась в тяжелый сон. Мне опять пришлось нести ее на руках.
        В столовой никакой кушетки не оказалось, и я потащил ее через огромный холл, в правое крыло. Толкнул ногой первую дверь - это оказалась чья?то спальня. Судя по мужской одежде на стуле, явно не ее, но здесь была кровать. И главное - с внутренней стороны двери в замке торчал ключ.
        Не уверен, что ее слуги им пользовались - от кого им было закрываться? От своей хозяйки, которая способна в любой момент забраться в любой уголок их сознания? Скорее, просто дань старомодным дверным замкам. Что снаружи, что изнутри, они закрывались только ключом. То, что мне нужно.
        Я уложил ее на кровать. Она дернулась и что?то пробормотала во сне. Сон был тревожный.
        Ну не мои проблемы. У меня и своих забот хватает.
        На всякий случай я запер снаружи дверь спальни и стал обходить дом.
        Есть над чем поразмыслить… Запертая дверь - это не совсем то, что способно ее остановить.
        Я нашел еще одну жилую спальню, явно мужскую.
        Ее спальню я нашел на втором этаже, в дальнем углу. Кровать была большая и мягкая, огромный камин, три высоченных окна… Стулья, обивка стен, покрывало на кровати, шторы - все темных красок, от сливового и темно?фиолетового до черного, но все?таки комната была самой уютной из всех, что я видел в доме.
        Была хозяйкина - будет моя. Но не это я искал.
        Библиотека, кабинет, еще две гостевые спальни, ванные, какая?то пыльная комната… Я сбился со счета, обходя два этажа обоих флигелей, но все это было не то.
        Задняя часть дома, три огромных зала, идущих анфиладой. Тоже не то.
        За ними еще несколько маленьких комнаток, среди них я наткнулся на кладовую - опять не то, не то…
        А потом я понял.
        Вернулся в кладовую. Среди банок с красками, запасных кранов и труб было два мешка цемента. Недостатка в инструментах тоже не было. Цемент потом понадобится, а пока я отобрал нужные инструменты, сложил все в столярный ящик с ручкой, прихватил большой фонарь и спустился в подвал.
        Свечи все еще горели. Воздух отяжелел вонью сгоревшего жира. Козлиная морда подозрительно глядела на меня.
        Я поставил ящик на плиту алтаря, включил фонарь и опустился на колени. Я рассматривал швы. Каменные плиты были разные. Поменьше, побольше, совсем огромные… В центре подвала я нашел одну средних размеров - сантиметров пятьдесят на семьдесят - в окружении больших плит, куда более тяжелых.
        Вот тут, пожалуй.
        Я стал стамеской вычищать землю из стыков вокруг средней плиты. Земля слежалась - за десятки, если не всю сотню лет. Но мало?помалу канавка вокруг плиты становилась глубже. Минут через двадцать плита зашаталась, и тогда я принялся ее выкорчевывать. Это оказалось куда сложнее…
        Передышку я устроил часа через три - вымотавшийся, вспотевший и грязный, но довольный.
        Оно того стоило.
        Теперь каменная плита лежала в стороне. На ее месте краснели кирпичи, меж ними серый цемент, еще не схватившийся, а посередине торчала толстая труба с высверленной возле вершины дыркой.
        Это было и с виду внушительно. Но на всякий случай я еще внутри сделал под стать. Глубже, под кирпичами, в цементе были стальные штыри, пронзая трубу, а концами уходя далеко под соседние плиты.
        На всякий случай.
        Едва ли у моей милой чертовой суки хватит сил просто вырвать трубу и кладку - цемент, кирпичи, труба со стенками в палец - это все я таскал сюда не одну ходку в кладовку и в старую конюшню, ныне гараж и сарай. Центнера два натаскал.
        Но ведь чертова сука, на то и чертова, что вот сейчас я сижу довольный, в трезвом уме и твердой памяти, а через миг обнаружу, что сам же пытаюсь вырвать эту трубу из пола…
        Не знаю, хватит ли у меня на это сил. Но лучше не рисковать, верно? Пусть лучше внизу будет еще и арматура, подведенная под соседние плиты.
        Я собрал инструменты и потащил их к «козленку». Потом перетаскал туда из кладовки и другие, хоть как?то похожие на те, которыми я пользовался. Ломы, лопаты, топоры, молотки, стамески, напильники, сверла…
        Кавказец был запасливый парень, чтоб ему в аду хорошо горелось.
        А еще был гараж с целым стеллажом инструментов.
        Я вымок под дождем и обливался потом, а «козленок» тяжело осел, когда я наконец?то закончил все таскать.
        Руки?ноги наливались тяжестью, хотелось присесть, а лучше завалиться спать. Надолго…
        Но дело еще не кончено. Моему плану нужен замковый камень. Стальной и покрепче. Не так трудно, как таскать кирпичи, но времени уйдет много.
        Только сначала надо проверить, как она там. Вода, пожалуй, уже сделала свое дело. Наполнила клетки, сделала кровь жиже - и теперь моя милая чертова сука должна испытывать зверский голод. Я набрал стакан воды, забрал со стола закусанную галету и пошел к ней.
        Не царская трапеза, но ей на первый раз больше и не надо. Иначе желудок не справится. После двух недель без маковой росинки во рту, сейчас он сжался и ссохся. Желудочного сока почти не будет - не из чего. Сейчас накормить ее до отвала - лучший способ отправить на тот свет. И довольно мучительно…
        Скрежет замка разбудил ее. Она приподнялась на кровати, обернулась - и вздрогнула, увидев меня. По лицу прошла тень.
        Она тут же взяла себя в руки, и все же…
        Мне понравился ее взгляд. Наверно, так смотрят на оживший кошмар. Стараясь уверить себя, что вязкий ужас прошел, то был лишь плохой сон… но кошмар вот он, перед тобой, никуда не делся.
        Может быть, это и хорошо, что тогда в столовой все так сложилось. Что она была пьяна, слаба и так неосторожно и сильно нарвалась на то, что я ей подарил. А потом провалилась в тяжелый сон, от увиденного еще более мутный и болезненный… Картинка глубоко засела в ней. И уверенность в том, что я и с ней сделаю так же, если она меня вынудит.
        Тут она заметила сухарь в моей руке, и на ее лице остался лишь звериный голод. Глаза неотрывно следили за огрызком галеты. Она попыталась приподняться и схватить галету, но я толкнул ее обратно на кровать. Слишком слаба. А мне не нужно, чтобы последние силы покинули ее и она отрубилась прямо сейчас.
        Нет, сука. У меня другие планы. Уроки надо закреплять.
        Я отломил кусочек галеты и сунул ей в губы. Жаркие, они жадно сомкнулись на моих пальцах.
        Захрустело. Она тут же попыталась проглотить и сморщилась. Все?таки горло еще не отошло.
        Я ломал галету на мелкие кусочки. Совал ей в рот, как собаке. Она глотала, почти не разжевывая.
        - Не спеши, разжевывай. В кашицу, иначе в желудке как кирпич ляжет. А мне с тобой возиться некогда…
        Она смотрела только на кусочки галеты в моей руке.
        - Ты меня слышишь?
        Я похлопал ее по щеке. Только когда она подняла глаза на меня, я дал ей следующий кусочек. Дал слизать крошки с моих пальцев.
        - Там, у камина… - сказал я.
        Она вздрогнула и закашлялась, подавившись. Вскинула на меня глаза и тут же отвела.
        Хорошо. Значит, я не обманулся. Урок не прошел для нее даром. Надо лишь закрепить результат.
        - Теперь ты знаешь, что с тобой будет. Помни. Попытаешься меня подмять и будешь как та сука.
        Она вздрогнула и еще ниже опустила глаза. Ее губы сжались.
        - Это ясно? - спросил я.
        Она нахмурилась, не поднимая глаз.
        - Это ясно? - повторил я громче.
        - Да.
        - Не слышу.
        - Да! - ответила она, но глаз не подняла.
        И ее тон мне не понравился.
        - Нет, ты не совсем поняла… Я тебе объясню. Есть два варианта. Либо ты дашь мне то, что я хочу… Либо я пробью тебе голову и буду пользоваться тобой без твоего желания, а ты будешь лежать куском мяса, довольная, когда накормят, и бесноваться, когда тебе в вену вольют отвар.
        Она дернула головой, будто отгоняла что?то.
        Это хорошо, что картинка пустила мощные корни.
        - Два варианта, третьего не дано. В любом случае я получу то, что хочу. Простым путем, тихо и мирно, или сложным, с пробитым черепом, крысами и обкусанными ногами. Но получу. Подумай, что хочешь получить ты.
        Она не поднимала глаз. По скулам гуляли желваки.
        Я отломил кусочек галеты и пропихнул ей в рот, почувствовав влажность губ. Она дернула головой, будто отказывалась… Но голод был сильнее ее. Она приняла кусок из моих пальцев. Но когда я поднес следующий, стиснула губами его краешек, избегая пускать мои пальцы.
        - Я знаю, к чему ты привыкла: пользоваться людьми как вещами. Распоряжаться чужими мыслями. Судьбами. Жизнями… Но отныне забудь. Теперь я буду пользоваться тобой. Ты будешь делать то, что я тебе скажу, так, как я тебе скажу и когда я это скажу. Отныне ты никто. Отныне ты вещь. Полезный кусок мяса.
        Я сунул ей в рот кусочек галеты, но она сомкнула губы. Крошки посыпались ей на грудь. Кусочек остался в моих пальцах.
        - Запомни, - сказал я. - Всего одна атака… Всего одна попытка атаки…
        Она молчала, не поднимая глаз.
        Мне этого было мало. Урок должен быть закреплен как следует. Так говорил Старик, и он был прав. Тысячу раз прав…
        - Мы друг друга поняли?
        Она молчала. Лишь теперь она подняла глаза, и если в этих глазах и был страх, то сейчас он отступил перед чем?то иным. Ненависть? Презрение?.. Я не мог разобрать, но это выражение мне не нравилось.
        - Мы. Друг друга. Поняли?
        Ее губы растянулись в улыбке, но глаза не изменились ни на йоту.
        - О, более чем… - мягко сказала она. И вдруг как выплюнула: - Крамер.
        Кажется, я вздрогнул. Попытался скрыть это, но не уверен, что получилось. Я мгновенно собрался, пытаясь выкинуть из себя ее ледяные щупальца… Но выкидывать было нечего. Если щупальца и были, то они ушли так же незаметно, как и проникли.
        Я пытался унять эмоции, выстроить защиту, но едва мог справиться со страхом.
        Две недели назад, когда мы были здесь все вместе, мы называли друг друга по именам. Виктор мог называть меня Храмовником, это в его стиле… Но как она могла узнать мою фамилию?.. Когда? И каким образом она вытащила это из меня? Я ее даже не почувствовал!
        Ее улыбка стала под стать глазам. Она приподнялась на локте, а второй рукой вытащила остаток галеты из моих пальцев.
        Но донести до рта не успела. Я поймал ее за запястья и тряхнул так, что у нее клацнули зубы.
        - Точно поняла? Тогда в следующий раз, прежде чем куда?то войти, спрашивай разрешения!
        Она попыталась выдернуть руки из моих пальцев, но я сильнее стиснул ее запястья.
        - Вежливо. Робко! И если я не горю желанием с тобой общаться, обходи меня стороной. И старательно отгораживайся. Если я что?то почувствую… Если мне даже покажется, что я что?то чувствую…
        - Я вас прекрасно поняла… сударь!
        Это старинное «сударь» не могло быть не чем иным, как издевкой, она почти выплюнула слово мне в лицо - и все?таки она не издевалась, я видел это по ее глазам. Ярость душила ее, не оставляя место ничему иному. Ярость на меня и, еще больше, ярость на себя. За то, что вынуждена смириться. За свой страх передо мной. Перед тем, что я ей показал…
        Я выдержал ее взгляд. Дождался, пока она перегорит и сломается.
        Она опустила глаза. Несколько секунд я сидел, нависая над ней. Расставляя точки. Потом улыбнулся - так же вежливо, как улыбнулась мне она минуту назад, - и, как можно мягче, поднялся. Подтянул сбившееся одеяло, подоткнул ей под подбородок и вокруг плеч.
        Неспешно вышел, закрыл дверь на ключ и двинулся дальше по коридору. Размеренным, уверенным шагом. Шаги она может слышать через дверь. Прошел через холл, вошел в столовую - и только тут позволил себе бессильно привалиться к стене, задрав голову в темноту.
        Она наползала сверху. Свечи в канделябре догорели, остался последний огарок, огненный язычок едва теплился… Темнота над головой казалась бездонной.
        Я позволил себе расслабиться - и телом и волей. Перестал держать оборону. Дал мыслям течь свободно.
        Господи… На что я рассчитываю? Разве под силу мне будет справиться с ней, если уже сейчас, когда она только начала приходить в себя… Мне?то казалось, что я всегда почувствую ее касание. Что могу блокировать ее атаку на самых подступах…
        Она не должна была вытащить из меня ничего.
        Ничего! Даже самые явные эмоции с поверхности моей души, даже тень этих эмоций не должна была ухватить - не то что кусочек памяти!
        Я помотал головой.
        Спокойно. Только не сдаваться. Это мой последний шанс. Я не должен его упустить. Не могу его упустить! Не надо ее бояться. Опасаться - стоит, бояться - нет. Не надо паниковать.
        Легко сказать… Как же ее не бояться, если я даже не почувствовал ее атаки? Я?то думал, такое вообще невозможно. Был уверен в этом! Но она легко…
        Я оскалился и стиснул пальцами виски. Спокойно, спокойно!
        Не надо сходить с ума. Если это невозможно, значит, должно быть объяснение, как же она узнала мою фамилию. Надо лишь понять - как.
        А может быть, она узнала это не сегодня, а раньше? Две недели назад. Но не подслушала, когда мы общались друг с другом, а сама вытащила. Раньше. Когда я шел к ней в подвале. В тот миг, когда она почти заставила меня провалиться в воспоминание, сделав тот чертов кусок памяти живее реальности…
        Могла? Какой?то миг она была полной хозяйкой в моей голове. Могла вытащить из меня и имя, и фамилию, и что угодно.
        Я невесело усмехнулся. Ну да. Вот так вот. Просто. Элементарно. А ты уже…
        Ну и трус. Так легко повелся - на такой дешевый прием. И уже возомнил невесть что. Атаковать она, видите ли, может незаметно… Она обычная чертова сука. Сильная, чертовски сильная, но далеко не всемогущая. Всемогущи - только человеческая глупость и страх. Трусость.
        Ну и трус…
        Мне было стыдно, но куда сильнее было облегчение. Хорошо, что все обошлось. Но больше таких срывов быть не должно. Когда эта сука будет в форме, она мне таких ошибок не простит. Если, борясь с ней, я еще сам себя буду пугать… Все может кончиться очень невесело.
        Я вздохнул. Покачал головой, разминая шею. Плечи ломило, руки отяжелели, как после хорошенькой тренировки. Хотелось под горячий душ, а потом растянуться на кровати…
        Нет, дело еще не закончено.
        Я встряхнулся и поплелся на улицу. Дождь все моросил. «Козленок» здорово осел под грузом инструментов и всего, что могло послужить ими. Я забрался за руль и завел мотор.
        Чтобы добраться до заброшенной деревни, пришлось сделать порядочный крюк - через шоссе. Напрямую в деревню было не проехать даже на «козлике». В дубовом лесу просто не было ни просеки, ни тропинки.
        Разгрузка меня доконала. В какой?то миг я просто перестал чувствовать ход времени. Пакеты и сумки с инструментами, неожиданно легкие пакеты с каким?то мусором с кухни… Все это слилось в одну нескончаемую цепь походов к крыльцу дома, и обратно к машине, и обратно к крыльцу с новыми пакетами, и снова к «козленку»…
        А потом пакеты неожиданно кончились.
        Я огляделся. Словно проснулся.
        Небо уже светлело. Похоже, всю ночь провозился я в этом подвале. Впрочем… Я оттянул рукав плаща и взглянул на часы. Девятый час уже. Значит, дело можно завершить прямо сейчас.
        Это хорошо.
        На меня наваливалась дикая усталость. Жутко не хотелось двигаться, даже рукой шевельнуть трудно. Хотелось сесть, а лучше лечь… Просто ничего не делать… Поспать, хоть немного…
        Я встряхнулся.
        Это хорошо, что почти девять. Все можно закончить прямо сейчас - и нужно закончить. Если я прилягу сейчас, то скоро уже не проснусь. А вот чертова сука к тому времени проснется…
        Нет. Если я хочу проснуться самим собой, то заснуть рядом с ней можно будет только после того, как все доделаю. Чтобы, проснувшись, она поняла, что у нее ни одного шанса.
        Я потер лицо, сел за руль, развернул «козленка» и покатил. Сначала обратно через деревню, но после мостика через ручей повернул не к указателю на военную часть, а в противоположную сторону.
        Доехал до выезда на московскую трассу. По ней еще верст десять. До ближайшего крупного поселка.
        Строительный рынок нашел быстро, а вот отыскать там то, что нужно, оказалось непросто. Поводки, готовые короткие цепи - это все не то. Слишком коротко. Слишком хрупко…
        Я почти отчаялся, когда дошел до конца рынка и нашел еще одну похожую лавку.
        Здесь, среди прочего, продавались и цепи для огораживания стоянок. Несколько толстенных, почти якорных цепей из хрупкого чугуна. За ними нашлась и катушка цепи потоньше, но из хорошей стали. Торговец достал стальной метр и «болгарку», выжидающе поднял глаза:
        - Сколько пилить?
        - Не надо.
        У него поджались губы.
        - Так вы берете или нет?
        - Беру. Но пилить не надо. Давайте все.
        - Все?.. Это что за стоянка?то?..
        - Мне не для машины, мне для цепи. Давайте вместе с катушкой.
        Торговец хмыкнул. Поглядел на меня, потом на цепь, звенья которой были сделаны из нержавейки в мизинец толщиной. Снова на меня.
        - Это что у вас за кобелина?то такая, а?
        Я вздохнул:
        - Если бы кобель… Сука. Чертова сука.
        Я расплатился и потащил тяжеленную катушку к «козленку». Крепкий стальной ошейник я нашел раньше.
        Глава 2 ДИАНА
        Ночью дождь кончился.
        Я лежал, в комнате было темно и тихо. Совсем тихо.
        Я лишь не то слышал, не то чувствовал свое дыхание. И все.
        Тихо и пусто… И еще холодно. Я закутался в простыню как мог, но даже сквозь сон чувствовал холод. Чувствовал его и сейчас.
        Встать - вылезти из?под простыни. Еще холоднее. Я лежал, дрожа под простыней, не решаясь высунуть из?под нее хотя бы руку.
        Я лежал так, пока не понял, что больше не могу. Больше не могу лежать, слушать эту тишину, чувствовать пустоту. Полную пустоту.
        Вчера я лишь понимал, что произошло. А теперь это вдруг накатило на меня, и я чувствовал это - каждой стрункой души, каждой частицей тела.
        Один. Совсем один.
        Больше нет теплого чувства, что спина всегда прикрыта, нет и не будет уже никогда. Гоша больше нет.
        Больше нет дома, где меня всегда ждут и где я могу укрыться от любых неприятностей, от любых страхов. Старика больше нет.
        Я вскочил с кровати, раздвинул шторы - свет, мне нужен свет!
        Но был рассвет - серый, равнодушный рассвет. И все в мире было такое же серое и мертвое.
        Пруд, свинцовый и неподвижный, обжигающе холодный даже отсюда. Вокруг всюду лужи. Ливень втоптал листья в землю, утопил в жидкой грязи. Как на грязном полигоне, где все изрыто треками танков. Грязь и лужи, лужи, лужи…
        Дубы при свете дня были ужасны. Голые, изломанные ветви - раскорячившиеся, искрученные, неправильные… Этот болезненный лес раскинулся во все стороны, заполнил все тревожным морем спутанных ветвей, до самого горизонта.
        А сверху давило небо. Серое, свинцовое небо, однообразное и равнодушное.
        И я чувствовал, что во всем мире нет ничего, кроме этого пруда, этого неправильного леса, тяжелого неба - и тишины.
        Пустота. Полная пустота. Совсем один…
        Мне хотелось кричать, но я знал, что это не поможет. Мне уже ничто и никогда не поможет…
        Пустота. Полная пустота…
        Звук был тих, но так неожидан, что я вздрогнул. Прислушался - и где?то внизу снова звякнуло. Железом о камень.
        Я почти забыл о ней - о моем ручном паучке. Ее совсем не чувствовалось. Ну совершенно. Ни касания, ни ветерка. Кажется, ей пошел на пользу вчерашний урок. Нет, уже позавчерашний. Я спал часов двадцать, если сейчас рассвет.
        Я раздвинул шторы пошире и стал натягивать одежду. Холодная и отсыревшая, но выбирать не приходится.
        Я спустился на первый этаж и шагнул было дальше, на виток лестницы в подвал, когда заметил, что оттуда тянется серебристая цепь.
        Ах да… Я же специально взял неразрезанную, как можно длиннее.
        Я повернул и двинулся вдоль цепи. Через холл, в левое крыло, - к столовой и кухне за ней. Толкнул прикрытую - не до конца, цепь не давала ей закрыться - дверь и остановился.
        Здесь было тепло и темно. Шторы опущены, в камине тихо гудел огонь. Женщина сидела за столом, в его дальнем конце, и сначала мне показалось, что это не мой ручной паучок, а кто?то другой.
        Чистые, блестящие волосы, тщательно расчесанные. Белое, будто светящееся в полумраке лицо и шея. В черном бархатном вечернем платье…
        Я поморгал, соображая, как она могла взять это платье из шкафа, если шкаф в ее спальне, далёко на втором этаже, она просто не могла туда дойти - цепи бы не хватило, да и я же там был, у этого самого шкафа, спал на ее кровати…
        - Доброе утро, - сказала она и улыбнулась мне.
        Я так и стоял в дверях, вцепившись в дубовый косяк. На меня накатило странное ощущение, будто все это происходит не со мной. Все было не так, все было чертовски неправильно. Я глядел на нее, а она все улыбалась мне, вежливо и приветливо.
        Мне снова показалось, что это другой человек. Может быть, оттого, что я первый раз видел, как она улыбается. Улыбается мне. Словно радушная хозяйка гостю.
        - Вы хорошо спали? - спросила она. Не сипела, голос восстановился. - Я уже соскучилась. Наконец?то вы спустились… В ванную я попала, но вот до кухни…
        Она подняла руку и подергала за цепь, поднимавшуюся с пола к ее шее. Последнее звено крепилось к прочному стальному ошейнику. Чтобы усесться во главе стола, ей пришлось выбрать цепь полностью, почти натянув ее. До кухни ей было никак не добраться.
        Рукав у платья чуть сполз - странный, широкий и толстый какой?то… Черт, это же халат! Банный халат, а никакое не платье.
        Что значит порода… В банном халате она смотрелась лучше, чем иные в вечернем платье.
        - Гм! - Она чуть нахмурилась, будто я не понял какого?то ее намека. - Я ужасно проголодалась, сударь.
        Краем глаза косясь на нее - ох не нравятся мне ее улыбка и дружелюбие! - я обошел ее и прошел на кухню. И только тут сообразил, что есть?то ей, пожалуй, будет нечего.
        Ночью - не этой, которую проспал в ее постели, а прошлой, когда долбил пол в подвале и ездил за цепью, - я уже заходил сюда. Когда доделал в подвале и ходил по всему дому, собирая инструменты. Ничего способного разбить цепь я здесь не нашел, но все?таки унести отсюда пришлось много. На разделочном столе рыжими кучками лежали пучки зелени, гнившей там полмесяца. На втором столе стояли готовые блюда - салаты, нарезки, мясо… стояли уже третью неделю. Морщась от вони, я сгребал все это в мусорные пакеты и оттаскивал к «козленку», а потом выбросил на деревенской свалке. Вместе с хрустальными салатницами, фаянсовыми блюдами, серебряными тарелками и золотыми блюдечками, в которых лежала вся эта гниль, - не до мытья посуды мне было. Да и не моя эта посуда… Хотя хозяйка вряд ли расстроится, когда узнает об этом. Едва ли вообще заметит пропажу. Сейчас столовая скрылась в тенях, сжавшись до островка света перед камином, но прошлой ночью я включал там свет, когда проверял многочисленные серванты и высоченные буфеты, выстроившиеся вдоль стен, набитые хрусталем и серебром.
        Гнилостный запашок еще витал здесь. В высокие окна сочился серый свет. Все, что могло открываться, было распахнуто. Со всех сторон зияли полки шкафов, темные и пустые. Ни консервов, ни запасов круп. Нет и не было. Не признавали здесь такое за еду, похоже. Как и всякие полуфабрикаты вроде сладких йогуртов, творожков и концентратных соков, распахнутый холодильник тоже пуст, лишь в уголке непочатая бутылка топленого молока.
        Рядом с большим холодильником второй, поменьше… Единственная закрытая дверца во всей огромной кухне. Странно…
        Я распахнул ее и тут же вспомнил, что прошлой ночью уже заглядывал сюда. На меня глядели донышки винных бутылок. Выстроились рядами, горлышками в глубь термостата. Когда я отпустил дверцу, ее мягко притянуло обратно.
        Ну и чем ее кормить? И стоит ли…
        Я прислушался к себе, не мазнет ли по вискам холодный ветерок.
        По?прежнему ничего. Не придраться. Я вздохнул и стал осматривать шкафы, отыскивая хоть что?то съедобное. Прикрывая дверцы после осмотра.
        Когда я добрался до последней, улов оказался невелик: стеклянная бутыль постного масла, несколько засохших булочек да три баночки с вареньем. В холодильнике кроме молока отыскалась еще плошка с топленым маслом. Все.
        Ну еще три склянки с разными уксусами, уйма разных приправ, две баночки кофейных зерен, множество чаев и еще какие?то травки, которые я не понял для чего нужны, то ли тоже приправы, то ли для отваров. В любом случае сыт этим не будешь.
        Медленно двигаясь по кухне, я внимательно прислушивался, не пытается ли она влезть в меня.
        Ни малейшего касания.
        Надо бы радоваться, но почему?то меня это настораживало… Или это я ее так напугал вчера? Хорошо, если все дело в этом… Да только не выглядит она напуганной. Ни капельки.
        И ее приветливость мне не нравится.
        - Почему вы вернулись? - донеслось из столовой. - Что случилось?
        Та?ак… Вот, значит, для чего были все эти улыбки?
        Я распилил булочки, спрыснул водой и запихнул в микроволновку.
        - Так почему вы вернулись? - снова поинтересовалась она.
        Я лишь хмыкнул, не отвечая. Может быть, Гоша больше нет, но его слова я помню хорошо: знание - половина силы.
        - Чай или кофе? - спросил я.
        - Молока, будьте так добры.
        Я вытащил подогретые булочки, ставшие мягкими. Составил на поднос масло, молоко и баночку черничного варенья. Нашел стакан, золотую ложечку, серебряный нож и понес все это в столовую.
        - Так почему вы вернулись? - спросила она.
        Я стоял за ее спинкой ее стула, но она не оборачивалась. Говорила вперед, будто не со мной:
        - Я хорошо помню, вы не собирались возвращаться. Если бы это было так, я бы обязательно почувствовала это.
        - Не почему, а зачем.
        Я шагнул к ней. Она повернула ко мне голову, но тут же отвела взгляд. Прежде чем я успел заглянуть ей в глаза.
        Не хочет встречаться со мной взглядом? Не желает показать свой страх?
        - И зачем же? - спросила она.
        По ее тону не скажешь…
        - Будете учить меня.
        - Учить? Вас? - Она бросила на меня быстрый взгляд и снова отвернулась. - Чему же?
        - Разным смешным фокусам. Как бегать по паутинкам, не прилипая и не запутываясь.
        Не поднимая глаз, она улыбнулась:
        - О, об этом я догадалась сама. Но почему вы не хотите учиться… мм… смешным фокусам там, где разучивали их раньше? С той, что учила вас прежде? - Она быстро взглянула на меня, но снова отвела взгляд быстрее, чем я успел что?то разобрать. - Или с ней что?то случилось? И где те, кто был с вами? Почему они не с вами? Или… им больше не нужно учиться… мм… разным смешным фокусам?..
        Я бухнул поднос на стол перед ней. Нож подпрыгнул и звякнул о стакан.
        Но она даже не посмотрела на еду, она продолжала глядеть куда?то в дальний конец стола, скрытый в темноте.
        - Мой господин не желает разговаривать?
        Она все улыбалась, и ее спокойная улыбка бесила меня. Будто она по?прежнему тут хозяйка! А я - безобидный оловянный солдатик, которым можно играть как угодно.
        - Слишком много вопросов… мой ручной паучок.
        Она дернулась как от пощечины. Виски обдало холодом.
        - Не нужно этого!.. Сударь!
        Ее ноздри дрожали от гнева.
        Холодное касание ушло, но я чувствовал, что она все еще едва сдерживается. И еще занозой засело: снова это странное «сударь», сказанное без тени иронии. Словно вырвалось из каких?то далеких времен, когда это было обычно…
        Она взяла себя в руки. Уставилась в стол перед собой, положив пальцы на край столешницы. Длинные, тонкие. И спокойные. Когда она заговорила, слова падали тихо и мягко, как снег:
        - Не нужно этого… Влад.
        Она помолчала. Я стоял рядом, разглядывая ее красивые пальцы. Она перебрала ими по краю стола, как пианист, пробующий клавиши.
        - Боги играют в странные игры, Влад. Я не искала вашего общества, да и вы моего, уверена, тоже не жаждали, если бы не какие?то обстоятельства, вынудившие вас вернуться. Но раз ниточки наших судеб переплелись, и, кто знает, возможно, надолго, давайте не мучить друг друга сверх необходимого… Если я сейчас обидела вас, простите. Я постараюсь быть осторожнее. А вы… вы меня очень обяжете, если будете обращаться ко мне… просто по имени. Диана.
        Диана… Странное имя. Редкое. Но красивое. Как и ее длинные пальцы.
        - Хорошо… Прошу прощения, Диана.
        Она вскинула на меня глаза и на этот раз не отвела взгляд - и я понял, что она куда сильнее, чем мне казалось. Если сейчас в ее глазах и был испуг, то очень глубоко. Глубже, чем я мог заглянуть. А вот что там было…
        Кажется, или там промелькнул вполне добродушной интерес? Приятное удивление?
        Сейчас, в теплом свете камина, ее глаза были глубокого миндального оттенка, с зеленоватыми прожилками?лучиками, расходящимися от зрачка.
        Она улыбнулась, и на этот раз ее улыбка не взбесила меня. Это была совсем другая улыбка.
        Но она уже не смотрела на меня. Втянула ноздрями воздух.
        - Ммм!
        Взяла нож, половинку булочки, стала намазывать масло.
        Я сообразил, что как зачарованный смотрю на ее пальцы - длинные и ловкие. Она касалась серебряного ножа самыми кончиками, но управлялась с ним удивительно ловко.
        Я обошел длинный стол и сел с противоположного края. Сидел и смотрел, как она ела. Мне есть совершенно не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось… Разве что каким?то чудом вернуть все на неделю назад, когда Гош нашел машину жабы и усатого.
        А лучше на три. Вернуться в ту ночь, когда я в первый раз влез в этот дом.
        Вернуться - в тот миг, когда я стоял на краю ее личного погоста и решал, что делать дальше.
        Вернуться - чтобы повернуться к дому спиной и уйти прочь. Чтобы не было ничего, что случилось потом. Чтобы я мог забыть все то, что есть сейчас, как бредовый сон, - и оказаться в городе. В доме Старика… и чтобы он разливал чай, и поскрипывало его кресло?качалка, и пахло бергамотом и старыми книгами…
        Она вдруг положила нож, аккуратно закрыла баночку с вареньем. Отодвинула от себя стакан и бутылку с молоком. И посмотрела на меня. Очень серьезно.
        - Мальчик. Упрямый и совсем одинокий мальчик…
        Я тряхнул головой, прогоняя слабость. Заставил себя улыбнуться и, как мог мягче, сказал:
        - Не такой уж одинокий, мой ручной паучок.
        Она нахмурилась:
        - Кажется, мы только что договорились, что… - Она замолчала, разглядывая меня. Вдруг улыбнулась: - Ах вы решили, будто я так хотела… - Ее улыбка изменилась. - О! - Свет камина играл на ее лице, а в глазах плясали смешливые огоньки. - Прошу простить меня, мой господин.
        И огоньки пропали. Она снова смотрела на меня серьезно и очень внимательно.
        - Просто мне показалось, что, после того что вы и ваши товарищи сделали здесь, вы наткнулись на кого?то удачливее меня. Охотники превратились в жертв, и из всей вашей ватаги уцелели только вы, Влад…
        Я заставил себя ухмыльнуться. Не уверен, что моя ухмылка обманула ее. Она грустно улыбнулась.
        - Разве я не права? - спросила она мягко.
        Слишком мягко.
        Я внимательно прислушивался к себе, нет ли холодного ветерка. Малейшего, самого легкого… незаметно продувает мою защиту и тихонько струится дальше в глубь меня, незамеченный.
        Но я ничего не чувствовал. Она не пыталась влезть в меня.
        Она опять грустно улыбнулась и покивала. И без холодных касаний видела меня насквозь.
        - Иногда лучше выговориться, Влад, - сказала она. - Станет легче. Поверьте мне.
        Это уже забавно! Я почувствовал, как сжались зубы.
        - С чего бы такое участие?
        - Я вижу, как вам плохо, - все так же мягко ответила она.
        - А вам это не по вкусу?
        Но она опять не обиделась. Долго смотрела на меня. Я сосредоточился, ждал - вот теперь?то точно она попробует…
        Но она не попробовала. Лишь пожала плечами:
        - Не стану лукавить, я вовсе не желаю вам добра… просто так. Но пока я ваша пленница, пока я в полной вашей власти…
        - Пока? - усмехнулся я.
        - …Моя участь будет тем легче, чем легче будет у вас на душе. Я единственная здесь, на ком вы можете сорвать злость.
        Она снова грустно улыбнулась.
        И я по?прежнему не чувствовал ни малейшего касания. Она соблюдала наш вчерашний договор.
        И может быть, она в самом деле хотела успокоить меня?
        - Вы остались совсем один, Влад…
        Не ради меня, конечно. Ради себя. Но иногда и кошка, что ластится и трется о ноги, успокаивает. Хоть немного, да успокаивает… А у Дианы были очень красивые глаза. Сейчас внимательные и понимающие.
        И стоит ли притворяться - теперь, когда уже ничего не изменить?.. К чему? Иногда и вправду лучше выговориться…
        - Кроме вас, никого не осталось… - мягко роняла слова она.
        Я вздохнул и уже почти кивнул, соглашаясь принять ее участие…
        - Совсем никого… - все падали ее слова.
        Она сказала это мягко, как прежде, а все?таки чуть иначе.
        Вопрос. В глубине души для нее это был вопрос. И тень вопроса проскользнула в ее голос. Выдала ее.
        Я удержал кивок.
        Черт возьми! Почти попался, как доверчивый хомячок! Размяк и чуть не выложил ей все, что она хотела знать - и что могло стоить мне жизни. Чертова сука…
        Раздражение рвалось из меня, но я заставил себя сдержаться. Сначала поднялся со стула и шагнул к камину. Встал спиной к нему.
        Так и теплее, и лица моего ей теперь не разглядеть. А вот ее лицо, когда она попытается вглядеться в меня, - ее лицо будет освещено до мельчайших деталей.
        - Диана, вы так добры ко мне… Так участливы… - Только теперь я позволил себе улыбнуться, хотя не уверен, что это походило на улыбку, скорее на злой оскал. - У меня просто сердце кровью обливается, глядя, как вы пытаетесь выведать, что да как с моими друзьями, отчего да почему я здесь…
        Я пытался разглядеть, как изменилось ее лицо. Но по ее лицу не прошло ни тени.
        Ладно, сука! Я продолжил, чеканя слова:
        - Глядя на все это и заранее зная, что вам это не поможет. Вам ничего не поможет. Вы ничего не можете сделать, чтобы освободиться. Понимаете? Ни?че?го. - Кажется, что?то в ее лице изменилось. - И поверьте мне, вам лучше даже не пытаться. Ни той паутинкой, - я коснулся пальцем лба, - ни словесной.
        Она лишь покачала головой, грустно глядя на меня. Будто все это время пыталась увещевать глупого, упрямого ребенка, но теперь вынуждена признать: все бесполезно. И, кажется, ни капельки не играла…
        Хорошо, что я стоял к камину спиной. Не уверен, что сейчас я мог бы скрыть свои чувства. Черт возьми… Неужели ошибся? Мне всего лишь показалось, что она хочет что?то выведать? Я сам себя убедил, что она изо всех сил старается узнать, остался ли я совсем один, или есть кто?то еще, кто может прийти мне на помощь, если она попытается подмять меня… Убедил себя, что это интересует ее, потому что сам боюсь этого. Потому что мне это очевидно, потому что меня это грызет… Так? Тогда я только что чуть сам не подсказал ей, где мое слабое место и на что ей можно надеяться. А может быть, и подсказал…
        Черт возьми! Если я настолько не могу предсказать ее, то как же я буду с ней тренироваться? Ч?черт…
        Она вздохнула, отвела глаза. И вдруг словно сбросила оцепенение. Живо оглядела остатки завтрака, положила нож на тарелку и заговорила как ни в чем не бывало:
        - Благодарю вас. Теперь, если вы позволите, я оставлю вас. - Она поднялась, шагнула от стола в темноту, где спрятались двери, но остановилась. Повернулась ко мне: - Да… А книга у вас?
        - Что?
        Хотя я понял, о чем она говорит. Все?таки я был прав. Не ошибся! Она в самом деле пыталась узнать, что у нас случилось. И все еще не оставила попыток. Не прямо, так окольными путями, но пытается. Знание - половина силы, не так ли?
        - Книга у вас? - спросила она.
        - Какая книга?
        - Книга, которая была у алтаря, - сказала Диана.
        И которую мы взяли. Потому что мы всегда берем книги сук, чтобы по крупицам выковыривать оттуда знание. И именно поэтому те пурпурные должны были забрать все книги в «живых» обложках из Дома Старика. Потому что они, наверно, всегда так делают, и Диана это знает. Затем и спросила.
        - А, та… - скучно протянул я. - «О четырех сущностях»… - Хотел бы я еще знать, о каких же сущностях шла речь. Я знаю только два рода чертовых сук. Даже Старик не понял, в чем там дело. - Ваш экземпляр был как?то помечен? Или другая такая же подойдет?
        Диана очень внимательно глядела на меня, и я вдруг почувствовал, как холодным ветерком потянуло по вискам. Мигом собрался, но ветерок пропал еще раньше. Она одернула себя. Эта попытка проверить мои слова была у нее рефлекторной.
        - Ай?я?яй.
        - Прошу прощения… - Она улыбнулась. - Привычка - вторая натура.
        - Бросайте дурные привычки.
        - Постараюсь… - В ее улыбку прокралось смущение, искреннее, незлое.
        Если бы я только сейчас увидел ее впервые и не знал, кто она такая, - я ни за что на свете не поверил бы, что эта улыбка наигранная. Что эта женщина та, кем является на самом деле.
        Чертова сука! Ну почему эта дрянь - и такая красивая? И с такой теплой улыбкой… Но ее словесного капкана я по крайней мере избежал. Готов спорить, она уже забыла про книгу.
        - Лучше мою, - сказала она, - но подойдет любая. Будьте так любезны.
        И, не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла к дверям.
        Книга… Ну и где я теперь возьму эту чертову книгу?
        Но куда больше меня злило (да что там злило - бесило!), что я снова промахнулся. Опять. Второй раз подряд. Просто упертый параноик какой?то! Всюду чудятся ловушки - а она просто хотела получить книгу для алтаря…
        Я глядел, как легко она шла через длинную столовую, стройная и длинноногая, уплывая в тени. Спокойная и расслабленная. Принявшая условия договора и поверившая, что и я буду их соблюдать. Даже по ее расслабленной осанке можно понять, что она и не думала строить какие?то хитрые ловушки, а просто спросила…
        Я глядел ей вслед, все сильнее злясь на самого себя. На свою подозрительность и - глупость. Нет ничего смешнее, чем подозрительный дурак. И нет ничего хуже подозрительного дурака, которому надо тренироваться с чертовой сукой. Мне надо выжать из нее максимум пользы, а мне всюду чудятся ловушки! Последний трус… Если и дальше так ошибаться в ней, как можно надеяться добиться от тренировок с ней хоть какого?нибудь толку?..
        Жалкий трус!
        Наверно, я бы так и остался исходить злостью, если бы не буфет сбоку от дверей. Сам буфет я не видел - темное дерево тонуло в тенях, а полированные стекла отражали свет камина в другую сторону. Стоя у камина, я видел тот угол пустой темнотой. И она, идя к дверям, тоже. И вдруг в этой темноте возникла Диана, освещенная отражением камина. Ее лицо… напряженное и раздраженное.
        Она испуганно вскинула глаза - мне показалось, прямо на меня, но она конечно же взглянула на неожиданно возникший из темноты прямо перед ней камин. Если и успела разглядеть меня, то лишь темной тенью на фоне пламени.
        Всего миг я видел ее лицо, потом она шагнула дальше и снова затерялась в тенях. Черный халат растворился в темноте, лишь едва белели ноги да шея.
        Всего миг, но мне этого хватило. Чертова сука! Чуть не провела меня.
        Но зато теперь… Я почувствовал, как губы расходятся в усмешке. Сама попалась в свой капкан. Теперь она еще сильнее запутана и напугана. Тем проще будет заставить ее делать то, что нужно мне. Добиться от нее чего?то действительно полезного.
        Замечательно.
        Солнце даже не угадывалось за облаками. Бесцветный свет лился с неба, такой же холодный и равнодушный, как в тот проклятый день, когда я очнулся на дороге возле дома жабы. Тогда было такое же небо.
        Предзнаменование?
        В груди противно заныло. Захотелось вернуться в дом, в зашторенную столовую - в темноту и теплый свет камина, где не видно этого проклятого неба. Но я должен проверить, что же там случилось.
        Да и два дня прошло как?никак. Теперь не так опасно. А кроме того…
        «Козленок» стоял перед крыльцом, у самого основания левой лестницы, но я спустился по правой и пошел вокруг дома. Пропитавшаяся водой листва чавкала под ногами. Следы сначала заполнялись водой, словно черные оконца в ковре листвы, и лишь потом гнилые листья заново разбухали и возвращались на прежнее место.
        Дальний угол старой конюшни казался совсем развалившимся, но ворота гаража, сырые от дождя, встречали сочным зеленым цветом. Внутри едва слышно гудел электрогенератор, спрятавшись за перегородкой в дальнем углу. Оттуда тянуло теплым металлом и соляркой. Ночью я его не слышал, только видел, как лениво подмигивал зеленый огонек. Сейчас огонек нервно дрожал, генератор работал. Утренняя ванна Дианы? Ванна там огромная, а Диана, похоже, любит поплескаться в горячей воде. Разрядила все аккумуляторы, теперь пока зарядятся…
        Но мне не туда. Я щелкнул выключателем. В глубине гаража вспыхнул яркий желтый свет, из темноты вынырнул пурпурный «ягуар» и черный «мерин».
        Обводы у «ягуара» куда лучше - рука так и тянется провести по сверкающему полированному крылу. Этим?то и плохо. Слишком цепляет глаз. А мне сейчас лучше поменьше внимания. Я обошел пурпурную зверюгу и забрался в «мерина».
        В салоне пахло кожей и чем?то еще. Чем именно, не разобрать, - может быть, какой?то освежитель? Не знаю. Но приятно. Похоже на хвою, но чуть иначе.
        Ключ был в замке. Легкий поворот - и двигатель мягко завелся. Осветилась приборная доска, а из?за задних сидений донесся какой?то непонятный звук. Потом громче, но чуть иначе…
        Пока я сообразил, что это автоматически включилась магнитола, руль под пальцами потеплел. Одуряюще пахло кожей, руль согревал пальцы, а из невидимых колонок, словно извне машины, из далекого далека, но очень чисто, хрустально лился Второй концерт Рахманинова.
        Пару минут я просто сидел, привыкая. И наслаждаясь, как ни погано было на душе. Словно в другой мир попал.
        Главное - не привыкать. Как ни весело «козел» прыгает по кочкам, но до руля с подогревом там дело не дошло. Да и кожаный салон внутри него будет смотреться странно… А жаль. Было бы неплохо.
        Я вздохнул и медленно тронулся.
        Объехал дом и остановился перед «козленком». Отсюда, из?за тонированного стекла «мерина», он казался особенно неказистым и потрепанным жизнью… и несчастным. Бездомный козленок?сирота.
        - Все равно тебя не брошу, потому что ты хороший, - пробормотал я, но не сразу вылез из машины.
        Оказалось, уже пригрелся. Сиденье тоже с подогревом. И за поясницей. Лезть на холод не хотелось. Но охотничий набор надо забрать. Мало ли…
        К Смоленску я добрался уже затемно. Пару раз начинался и затихал дождик. Дороги стали мокрые и черные?черные, фонари и фары будто ярче светились.
        Машину я оставил возле недавно отстроенной семиэтажки с отделанным гранитом первым этажом. Машины перед домом были под стать, среди них и мой «мерин»… ну не совсем мой… в любом случае здесь он не бросался в глаза.
        Я вылез из машины, и осенний воздух окатил меня ледяной волной, обостряя чувства. Я передернул плечами и застегнул плащ. Достал из багажника рюкзак и зашагал к перекрестку. До пустыря отсюда версты полторы.
        Фонарей становилось все меньше, дома ниже и обшарпаннее, потом перешли в гаражи, потянулись огороженные территории, еще пять минут - и я вышел к пустырю.
        Когда четверть часа назад вылезал из машины, я был спокоен как слон. Мне и сейчас казалось, что я спокоен, - по крайней мере, в голове было чисто и без сумбура. Но что?то в глубине души считало иначе. Голова была чистой, но сердце предательски молотилось, а пальцы дрожали. По спине, несмотря на ледяной ветер, сбегали струйки холодного пота.
        Я облизнул губы, потом достал фляжку и сделал два приличных глотка. По желудку расползлось тепло. Через пару минут и в глубинах души потеплеет. По крайней мере, должно.
        Все фонари остались далеко позади, луны не видно, но облака сами светились рыжеватым, рассеивая свет городских огней. Что?то видно.
        Я втянул сырой воздух, быстро оглядел одноколейку, огибающую пустырь, - все чисто - и шмыгнул через нее, пригибаясь.
        Дальше только кусты и пригорки. А где?то впереди дом Старика.
        Куст слева раскорячился по земле, сломанный. Я же его и сломал, когда два дня назад судорожно гнал «козленка» прочь. Только теперь я шел куда медленнее.
        Прислушиваясь. К тому, что снаружи, и к тому, что внутри меня: к предчувствию. Не шевельнется ли? Я привык ему доверять.
        Пригнувшись, с каждым шагом все медленнее. Змейкой между земляных бугров, не высовываясь.
        Но если кто?то и попался мне на пути, я его не заметил, а он поднимать тревогу не стал. Предчувствие молчало, и постепенно пальцы перестали дрожать. Сердце билось ровнее.
        Когда между мной и домом осталась пара пригорков, я остановился. Рюкзак я тащил в руке, готовый бросить его в любой момент и дать деру. Теперь я положил его на землю и, скрючившись в три погибели, забрался к вершине пригорка. Выглянул чуть сбоку от вершины, как Гош учил.
        Дом Старика был прямо передо мной. Шагов сорок. Черная тень на фоне неба, рыжеватого от городских фонарей.
        Окна не горят, но это еще ни о чем не говорит.
        Минут пять я разглядывал дом, не мелькнет ли в темных окнах какой?нибудь отсвет изнутри. Сырая и холодная земля леденила пальцы, но я терпел. Прижимался к самой земле и ждал.
        Ни огонька внутри. Но и это еще ни о чем не говорит.
        Я сполз обратно к рюкзаку, подцепил его и потихоньку двинулся влево, обходя дом под защитой пригорков и кустов. Когда оказался сбоку от дома, так, чтобы видно было крыльцо, я выбрал место поудобнее.
        Пригорок помельче. Меньше привлекает внимания. На противоположном дому склоне разложил спальный мешок. Затем закрепил рядом на ветке куста небольшое зеркальце. Пришлось повозиться, но в конце концов я установил его так, чтобы видеть крыльцо, не высовываясь из?за пригорка.
        Тогда я запахнул плащ и устроился на спальном мешке, не сводя глаз с зеркальца. Ждать предстоит долго, но я это умею.
        Фляжка наполовину опустела, когда в ветвях куста что?то шевельнулось. Я прищурился, вглядываясь в зеркальце, но припустивший дождик смазывал отражение, и без того?то едва различимое. Я перевернулся и выглянул из?за пригорка.
        У крыльца шевелились тени, тихо переговаривались. Слов я не разобрал, но голоса мужские и явно больше двух.
        Я не стал вслушиваться - пустая трата времени. Еще раз оглядел площадку перед крыльцом, убедился, что машин здесь нет, сполз с пригорка вниз и тихонько стал двигаться влево. Вокруг дома, подбираясь к подъездной дорожке.
        Через две минуты и три пригорка я выглянул.
        Дом снова стоял темный и тихий. Прочь от него - прямо ко мне - скользили две тени. Я двинулся вдоль дорожки, прячась за пригорками. Осторожно раздвигал ветви кустов. Дождик скрадывал звуки.
        За двумя тенями я дошел до конца подъездной дорожки. Мне приходилось петлять, они шли быстрее и потихоньку уходили от меня, в конце концов я перестал угадывать их в темноте.
        Я остановился и обратился в слух.
        Шелест дождика…
        Через пару минут где?то недалеко хлопнули дверцы, заурчал мотор. Взревел громче, вдали между кустов мазнули лучи фар. Затрещали, ломаясь, кусты. Звук мотора снова изменился - машина выбралась на дорогу и пошла быстрее. Все дальше и тише. Через минуту все стихло.
        Что и требовалось доказать.
        Я достал из кармана часы, подсветил дисплей. Двенадцать минут первого. Что ж, тоже предсказуемо.
        Уже не скрываясь - до дома слишком далеко, чтобы заметили, даже если у них ночная оптика, - я двинулся туда, где видел отсветы фар.
        Вторую машину я нашел легко. «Мерин». Я осветил его фонариком, хотя и так знал, какого он цвета. Черный с малиновым отливом - в свете красного фонарика малиновый. А если на обычном свету, то отлив должен быть пурпурный.
        Уверен, что и тот, который уехал, был такой же…
        Я вздохнул. От дома сюда пришли двое. Значит, и внутри сейчас столько же. Свежая смена. И похоже, эти ребятки толк в своем деле знают. Мне с ними не тягаться. Пока они сидят в доме, мне туда не попасть.
        Хотя…
        Я потер подбородок. Потягаться можно. По крайней мере, попробовать.
        Но стоит ли?
        Едва ли в доме остались тела или книги. Так что я узнаю, даже если справлюсь с теми двоими? Ничего. А вот их смена поднимет тревогу: кто?то из выживших вернулся. И если сейчас ребята формальничают, то потом меня будут ждать целенаправленно и всерьез. И не только здесь. А может быть, и искать. Оно мне надо?
        Я вздохнул и поплелся обратно.
        К дому я добрался уже глубокой ночью. В просветах облаков вместе со мной бежала луна.
        Едва я вошел, как наткнулся на Диану.
        - Добрый вечер… мой господин, - с улыбкой добавила она.
        - Добрый, - пробурчал я.
        К черту такие добрые вечера…
        Я прошел в столовую, к потрескивающему камину. Протянул руки, греясь - и теплом, и видом огня. Давая ему вымыть из меня тот холод, что остался от дома Старика - черного, покинутого, превращенного в западню…
        Я закрыл глаза, хотел расслабиться, но тут за спиной загремела цепь.
        Огонь притягивал взгляд, но я все?таки оглянулся.
        Диана подошла ко мне, встала рядом. Тоже протянула руки к огню. Я посторонился, давая ей место.
        И какого дьявола ее потянуло сюда - именно сейчас? Рядом с чертовой сукой расслабиться невозможно и нельзя. Кто знает, не станет ли она тихонько копаться в моей голове, подслушивая?
        Еще хуже было то, что стоять на одном месте она не захотела. Присела к столу, снова подошла к камину, потом ушла в глубину комнаты, где под зашторенными окнами стояли большие кресла, но не просидела там и минуты, снова подошла к камину, но на этот раз встала по другую сторону от меня, и мне опять пришлось сдвинуться в сторону…
        Она крутилась вокруг, гремя цепью, словно дюжина домашних кошек, изнывающих от безделья.
        А, черт с ней! Черт с ним, с камином! Не суждено мне сегодня спокойно погреться у огня…
        Я двинулся к дверям, но Диана тут же загремела цепью следом. Этого я уже не выдержал:
        - Да какого дьявола, Диана!
        - Прошу прощения?
        - Что вы ходите за мной по пятам?!
        Диана глядела на меня, приподняв брови:
        - Но…
        - Что вы крутитесь вокруг, будто вам от меня что?то надо?!
        - О!.. Я надеялась, мой господин будет так добр, что…
        Она замолчала, лишь легкая улыбка гуляла по ее губам.
        А меня уже бесило от ее издевательского «мой господин». И так весь день наперекосяк, и еще она!
        - Что?! - рявкнул я.
        Диана смиренно опустила глаза. Слишком уж смиренно…
        - Что ж… Если мой господин желает уморить меня голодом… Что ж… - Не поднимая глаз, она сделала книксен и отступила на шаг, будто и вправду решила, что ее господин уже сказал все, что счел нужным, и больше не удостоит ее ответом, а надоедать ему она не смеет.
        - Ч?черт… - Она же жрать хочет… А здесь нет ни крошки, если не считать пряностей и травок. - Совсем забыл…
        - Как? Вы в самом деле ничего не привезли?
        Я потер лоб.
        В самом деле не привез… Но тренироваться с ней я должен. Значит, и пожрать ей что?то надо дать.
        - Ладно… Сейчас.
        Я вышел из дома и спустился к «козленку». Достал из сухого пайка пачку галет и банку тунца и вернулся в столовую.
        Диана уже заняла свое место, нетерпеливо перебирая пальцами по столешнице. Но, увидев, что я принес, азарт на ее лице сменился разочарованием.
        - Что это?..
        - Это рыба. Это галеты.
        Я разорвал упаковку галет и вскрыл банку тунца. Принес с кухни вилку.
        Диана с сожалением посмотрела на меня, - кажется, она еще и тарелку ждала? Перебьется. Из банки поест, ничего с ней не сделается.
        Она с опаской принюхивалась к содержимому, затем осторожно подцепила на вилку несколько мясистых волокон.
        - Это рыба?
        - Тунец. В масле.
        - Но… - с сомнением протянула Диана.
        По виду он и в самом деле больше походил не на рыбу, а на вареную говядину, мелко изрубленную. По вкусу тоже.
        - Это между горбушей и постным мясом.
        Диана поднесла маленький кусочек к губам, очень осторожно начала жевать… и, кажется, осталась довольна. Но ела она очень медленно. Галету не откусывала, а ломала на кусочки, прежде чем поднести ко рту. Рыбу ела крохотными кусочками.
        Я вернулся на свое место и терпеливо ждал, пока она доест.
        - Вы, простите, вообще никогда не готовите?.. - спросила она. - Даже себе?..
        - Ешьте, Диана, - посоветовал я.
        - Нет, рыба неплоха, хотя вкус и необычный… Но питаться ею одной, изо дня в день… - Она вздохнула. Промокнула кусочком галеты остатки масла в банке. - Может быть, бокал вина, Влад?
        - Нет.
        - Почему же нет? Вино есть, Влад. Возле холодильника термостат, он похож на маленький холодильник…
        - Я видел. Нет, не надо вина.
        Пару секунд Диана хлопала глазами, будто я чем?то ужасно ее удивил. Потом смущенно рассмеялась.
        - Хм… - Она скептически поджала кончики губ. - Если мой господин не хочет вина, тогда, может быть, вы мне нальете? Там есть…
        - Нет, - сказал я.
        - Отчего же?
        - Вы еще тунец не отработали.
        - Прошу прощения?
        - Коснитесь меня.
        Диана вскинула брови. Но поднялась и, непонятно улыбаясь, двинулась было ко мне вокруг стола.
        - Не так! Здесь. - Я коснулся пальцем лба.
        - Но вы же запретили мне, Влад, - улыбнулась она, на этот раз откровенно издеваясь.
        - Диана… - предостерег я.
        - Там коснуться… Хорошо. - Она улыбнулась. - Но помните, вы сами разрешили мне коснуться вас так, как мне захочется.
        - Нет!
        Как ей захочется… Еще чего!
        - Прошу прощения?
        - Не как вам захочется.
        - Как же?
        - Нежно. Как поцелуй.
        - Поцелуй… Страстный?
        - Нежный и робкий. Остановитесь по первому моему слову.
        - Что ж… - с напускным сожалением вздохнула Диана. - Как мой господин скажет…
        На виски налетел прохладный ветерок. Коснулся и повис рядом; не пытаясь проникнуть.
        - Сильнее, - сказал я. Прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться. - Очень осторожно и медленно, попытайтесь что?то сделать…
        - Что угодно? - спросила Диана, и ее тон мне не понравился.
        - Нет. Что?то… - Нужно что?то мелкое, незначительное. Что?то простое и не лежащее глубоко во мне. А главное - никак не относящееся к ее освобождению.
        - Так что же?
        - Вы хотели бокал вина, кажется?
        - Хочу… - поправила меня Диана, и в тот же миг ветерок сгустился и распался на ледяные щупальца, опутывающие меня.
        Как поезд из туннеля, на меня налетел образ распахнутого термостата, горлышки бутылок, и надо одну достать… прямо сейчас…
        - Легче! Легче!
        Ее хватка ослабла - и я вытолкнул из себя навязанный образ.
        Щупальца хоть и стали слабее, но быстро скользили по мне, отыскивая слабины, норовя заползти, да поглубже… и зацепиться там. Чуть?чуть изменить меня… Я вытолкнул самое настырное щупальце, но еще два заползали в меня другими путями. Одно я вытолкнул быстро, второе успело присосаться. Я почувствовал укол жажды.
        Я заставил себя отрешиться от навязчивого образа воды, струящейся по губам в рот. Выровнял свои желания. Внимательно следил не только за ее касаниями, но и за собой - сфера, идеально ровная, без единой вмятинки, таким и должен оставаться…
        Ее касания оставались несильными, но были все быстрее - и хитрее.
        Две недели назад, когда она, шатаясь на четвереньках после моего удара, пыталась атаковать меня, она была куда медленнее. Мне казалось, что я рассмотрел все ее финты, запомнил их и даже сообразил, как надо их отражать или уклоняться. Но то ли времени прошло слишком много, то ли она была слишком слаба в тот момент… Какие?то финты я узнавал, но даже их не успевал отражать достаточно быстро.
        Она проскальзывала за мою защиту и успевала чуть изменить меня - прежде чем я выталкивал ее. К жажде и желанию пригубить вина - о, этот легчайший вкус винограда стал еще лучше, чем когда был соком! - присоединился порыв поделиться с кем?то. Угостить вином. Угостить ее…
        Щупальца слабые, но слишком быстрые для меня. И слишком много, я уже не успевал их выталкивать. Они сплетались в единую ледяную сеть, вцепились в меня уже под моей защитой - смятой, растерзанной, дырявой как решето…
        - Хватит… - просипел я. Горло словно в самом деле пересохло, а губы стали чужими. - Хватит. - Холодная хватка перестала стискиваться, но и не отпускала, медлила. - Хватит!
        Ледяные щупальца неохотно выползли из меня.
        Я открыл глаза. Только сейчас заметил, что с меня градом льет пот. Вымотался так, будто полдня в спортзале качал железо.
        А часы в углу не намерили и пяти минут.
        Диана с улыбкой смотрела на меня. Устала она не больше, чем если бы играла с котенком веревочкой.
        - Может быть, теперь по бокалу вина?
        Желание выпить вина еще сидело во мне, медленно затихая.
        Пошатываясь, я встал и поплелся на кухню. Открыл термостат, озарившийся тусклым багровым светом. Горлышки бутылок уставились на меня вражеской батареей. Наугад вытащил одну - оказалось, какое?то красное, затем нашел штопор и бокал, вернулся в столовую и поставил на стол.
        - Вы не могли бы… - Диана не договорила, глядя на меня с легкой улыбкой.
        Пришлось еще и бутылку открыть. Я плеснул ей вина и стоял рядом, глядя, как она тихонько потягивает из бокала. Наконец решился:
        - Насколько сильно вы давили, Диана? Вполсилы?
        Она лишь улыбнулась.
        - В треть?..
        - Трудно сказать, у меня нет внутренней мензуры… Но думаю, не больше осьмушки. - Она отпила глоток. Закрыв глаза, не спешила глотать. Потом сладко улыбнулась: - Или осьмушки четвертушки. Или треть четвертушки осьмушки. Мой господин действительно думает, что точность в данном случае способна что?то изменить?
        - Совсем безнадежно?
        - Ну почему же… Лет за двадцать, думаю, поправимо. - Диана ослепительно улыбнулась мне: - Говорят, даже зайца можно научить стучать в барабан.
        Вот даже как…
        Потирая лоб, я поплелся к двери. В висках, за бровями ломило.
        На что я надеялся, когда приехал сюда, когда возился в подвале? Неужели я правда думал, что смогу обучиться противостоять этим сукам один в один? Неужели всерьез верил в это?..
        На меня вдруг навалилась усталость и отчаяние. На что я надеюсь? Как я смогу что?то делать в одиночку против этих чертовых сук, если она одна, напуганная и на цепи, с такой легкостью размазывает меня по стенке?..
        - Влад!
        Я уже взялся за ручку двери. Оборачиваться не было сил. Я просто стоял и ждал.
        - Вы сейчас никуда не спешите?
        Так… Решила попытать меня, пока у меня голова мутная? Думает, проболтаюсь, зарапортовавшись?
        - А что?
        - Просто я подумала… Если вам не трудно, не могли бы вы принести мне платье? Мне неловко ходить в одном халате… перед моим господином. - В стеклах буфета я видел ее улыбку.
        Я вздохнул и толкнул дверь. Дом был темен и тих, мои шаги отдавались гулким эхом. Я поднялся в свою - теперь мою - комнату и распахнул шкаф. Шелк, бархат, батист и кружева, золотое шитье… Шкаф был в длину метра четыре, и все четыре метра были набиты платьями. Ну и чего ей нести?
        Думать не было сил - на что я надеялся, когда решил вернуться сюда? все зря, все зря… - и я сгреб в охапку сколько мог, приподнял, чтобы вешалки соскочили с перекладины, и потащил все это вниз. В комнату слуги, где теперь обитала Диана. Бросил платья на кровать - сама выберет, что ей надо, а остальное разберет и развесит по шкафам, их и в этой комнате достаточно. Пошел за следующей партией.
        Пришлось сходить несколько раз. Не помню сколько. Ходки слились в одну непрерывную повинность. Подъем по темной лестнице, сгрести охапку одежды - и обратно, путаясь ногами в длинных платьях. Плюхнуть на кровать и снова на лестницу…
        На что я надеялся, когда ехал сюда? На что? А главное - на что я надеюсь теперь? Зачем таскаю одежду? Не проще ли сходить за пистолетом и разом покончить с этой комедией? Со всем этим цирком, где кролики учатся стучать на барабанах…
        Проще. Но что потом? Эту суку я могу убить, но что потом? Если я не могу справиться с ней - после нескольких ее атак, не могу даже после той ночи, когда она, ошалелая, выдала мне все свои финты в препарированном виде… Если я даже после всего этого с ней не могу совладать, то что я буду делать с другими суками, не уступающими ей? А с теми, кто сильнее ее?..
        Всю жизнь ловить мелочь вроде тех, что были вокруг нашего Смоленска?..
        Я сообразил, что уже минуту, наверно, стою, тупо уставившись в стенку пустого шкафа. Все переносил.
        Я взялся за дверцу, чтобы закрыть… и увидел свое отражение.
        Маленький, забитый звереныш. Отчаявшийся. Напуганный.
        Трус.
        Я врезал кулаком по стеклу, но оно было старинной работы, слишком толстое, чтобы я мог разбить его вот так. Я зашипел от боли и от души захлопнул дверцу. Сил не было смотреть на этого затравленного звереныша по ту сторону стекла… Трус.
        Трус и паникер.
        Я втянул полную грудь воздуха. На каблуках развернулся и решительно двинулся на лестницу. Спустился. Ускоряя шаги, прошел через холл и распахнул дверь столовой.
        - Вы все же решили присоединиться ко мне? - улыбнулась Диана.
        Она потянулась к бутылке, чтобы наполнить свой почти опустевший бокал, но я опередил ее. Отобрал бутылку.
        - Прошу прощения?..
        - Хватит вам… пока.
        Длинная пробка не хотела влезать обратно, кое?как я вбил ее краешком и отнес бутылку на кухню. На край стола. Диана могла видеть ее, но не могла дотянуться. Цепь не позволяла.
        - Почему вы не дадите бедной женщине напиться и забыть обо всем?
        - Ничего, трудно только первые лет двадцать, потом привыкнете.
        Диана улыбнулась одними губами:
        - Но может быть, пока я не привыкла, вы позволите бедной женщине еще один бокал…
        - Нет.
        - Но почему?
        - У вас еще камин не чищен, и зайцы стучать в барабаны не обучены… Я отнес к вам платья, как вы просили. Через час вы должны быть здесь.
        Я прикрыл дверь в столовую и вернулся на второй этаж. На первом этаже тоже была ванная, вполне современная, с застекленной кабинкой душа и даже со второй комнаткой под сауну. Вся в зеркалах и залитая светом. Но мне сейчас нужно иное…
        На втором этаже, рядом с комнатой Дианы, была еще одна - совсем непохожая на первую. Ни зеркал, ни раковины, ни полочек с шампунями. Ничего. Большая пустая комната, а посередине - огромная чугунная ванна, с ножками в виде львиных лап.
        Свет я включать не стал. Мне хватало лунного, льющегося через два огромных окна. Больше и не нужно, будет только мешать… Кран в виде львиной морды. Я потянул ручку под мордой, из львиной пасти бесшумно хлынула вода. Сначала едва теплая, сказывался путь по холодным трубам от бойлера на первом этаже, он стоит возле той ванны. Затем теплее, теплее, почти горячая. Я переключил кран с кипятка на теплую, сбросил одежду и залез в ванну.
        Вода быстро прибывала, такая теплая после осеннего холода… Пар поднимался вверх, белесый в лунном свете.
        Я лежал в воде, вытянувшись во весь рост. Закрыв глаза, пытаясь ни о чем не думать.
        Прогнать страх и ни о чем не думать…
        Навыки, как и мышцы, появляются не сразу после тренировки. Надо дать впечатлениям повариться в подсознании. Дать самим выстроиться связям, которые сознательно не нашел или пока кажется, что не нашел. Дать новому знанию спокойно осесть в нейронах, закрепиться…
        Надо просто ни о чем не думать, не отвлекать подсознательную канцелярию на лишнюю работу и парады перед требовательным начальством. И тогда она может творить чудеса.
        Я дал телу расслабиться, дал успокоиться мыслям - почти забыл про течение времени.
        Четверть часа? Больше? Когда я почувствовал, что вода начинает остывать, я словно проснулся после крепкого сна. В голове посвежело. И теперь мне не надо было заставлять себя соображать, что же за финты использовала Диана и как им противостоять, - мысли сами вплывали в голову. Словно поднимались откуда?то со дна…
        Узор ее финтов проступал сам собой. Я вдруг вспоминал их - и прозревал их смысл: что в них было обманками, а где настоящие удары и почему я не сразу отличал одно от другого…
        Когда вода совсем остыла, я выбрался из ванны и завернулся в огромное полотенце, больше похожее на махровую простыню.
        Холодный воздух лез под нее, заставляя кожу покрываться мурашками, но зато те мурашки, что были внутри, пропали совершенно. И мне было хорошо.
        Зайца в барабан, говоришь? Двадцать лет?.. Ну?ну!
        Я стал растираться полотенцем - до сухости, до красноты, до жара на коже. Потом бросил полотенце на край ванны, натянул одежду и спустился вниз.
        Сунулся было к ее комнате, но в коридоре не было цепи. Она уже ждала меня в столовой.
        Мне казалось, что и банный халат сидел на ней элегантно, но теперь в платье темно?малинового бархата, открывавшем плечи и грудь (молочная кожа, светящаяся изнутри… Рукава ниже локтя спадали широкими складками черных кружев, и запястья казались еще белее и тоньше… Не знаю, был ли в платье вшит незаметный тонкий корсет, но я просто не мог поверить, что у нее в самом деле такая тонкая талия), - это была не живая женщина, это была фарфоровая куколка.
        Диана улыбнулась.
        Я сообразил, что стою как истукан. Прошел к противоположному концу стола и присел.
        - Вы только забыли про туфли… мой господин.
        - Потом, - сказал я. Кашлянул. Голос оказался севшим.
        Диана нахмурилась:
        - Так зачем же я вам нужна?
        - Мне нужны не вы, Диана. Мне нужны ваши поцелуи… - Я коснулся пальцем лба.
        - Как, опять? Но вы же… Мне казалось, что мы…
        Я закрыл глаза и приготовился.
        - Ох уж эти зайцы?барабанщики, - тихо проговорила Диана. - Все бы им целоваться…
        А потом холодный ветерок налетел на меня - и тут же обернулся ледяными, цепкими касаниями.
        Но на этот раз все было иначе. Не так, как раньше.
        Это было как с музыкой - красивой, но сложной музыкой. Настоящее удовольствие от которой получаешь не сразу. Слышишь первый раз, потом второй - и пока лишь понимаешь, что в ней что?то есть, что она будет тебе нравиться, очень нравиться… но еще не понимаешь, чем именно. Еще не разбираешь все ее прелести, еще не чувствуешь по?настоящему. До высшего удовольствия еще далеко. И не надо его торопить, оно придет в свое время. Лучше просто еще пару раз прослушать, особенно не вникая, - и проститься с переливом тем, с тончайшим плетением мелодий… Чтобы через день встретить их уже как старых друзей, которые готовы открыть тебе все глубины своей души.
        Это было как с музыкой, и теперь я начал ее чувствовать. Я словно заново увидел все ее финты - что и для чего там было. Где ложное движение, а где настоящий удар. Мог различить каждый пас ее ледяных щупальцев… и предугадать каждое ее касание - раньше, чем она его совершала. Предчувствовал как следующий ход в любимой мелодии.
        Иногда я сбивался, иногда не успевал, иногда ошибался, но то, что было всего пару часов назад, и то, что сейчас, - это небо и земля.
        Последние минут пять я отбивался с открытыми глазами. Оказалось, что это меня не так уж сильно отвлекает.
        Диана тоже глядела на меня. Но вовсе не как на котенка, гоняющегося за веревочкой.
        Я чувствовал отголоски ее собственных чувств. Она была раздражена. Пару раз она переставала полагаться на ловкость своих ударов - и порывалась задавить меня силой удара, не обходя защиту, а продавив ее, но тут же одергивала себя. Еще раньше, чем я улыбался, отмечая ее срывы.
        Когда в третий раз подряд я отбил ее особо изощренный финт, ледяные щупальца убрались прочь.
        - Никогда бы не подумала, что могу так опьянеть с одного бокала вина…
        Только она прекрасно знала, что это не вино.
        - Так, значит, лет за двадцать поправимо? - сказал я.
        Диана не поддержала мою улыбку.
        - Теперь я могу выпить еще бокал? - мрачно спросила она.
        - Теперь можете.
        Я принес ей бутылку и даже сам налил в бокал. Пожелал спокойной ночи и вышел. Когда я прикрывал дверь, она все еще не прикоснулась к бокалу. Так и сидела, мрачно созерцая рубиновые глубины.
        Я поднялся на второй этаж, спокойный и довольный. Уже на лестнице чувствуя, как наваливается сонливость. Теперь можно. Я сделал, что должен был сделать, и теперь можно расслабиться. Можно спокойно уснуть.
        В спальне все еще висел запах ее платьев. Чем?то там в шкафу было проложено, какой?то травкой или химикатом, чтобы моль их не ела… Я поморщился, сбрасывая одежду. Нет, спать в этом запахе я не собираюсь.
        Я приоткрыл фрамугу высокого окна, в комнату потянуло свежестью и холодом. Я быстро забрался в кровать и завернулся в шелковую простыню. И сразу же провалился в сон.
        Глава 3 ТУМАН
        Из сна меня выдернуло.
        Я вздрогнул и приподнялся на кровати. В голове мешались обрывки сновидений и необоримое ощущение, что был какой?то резкий звук.
        Минуту я прислушивался, пытаясь понять, что это было. Может быть, повторится?
        Обрывки сна становились все призрачнее и запутаннее, распадались и пропадали. Под простыню заползал морозный воздух, холодя плечи и грудь. Не стоило оставлять фрамугу открытой. Но все было тихо.
        Дрожа от холода, я выбрался из кровати и закрыл фрамугу. Стянул с кресла плед и закутался. Постоял, прислушиваясь.
        В доме было тихо?тихо.
        И все?таки меня не оставляло ощущение, что разбудил меня какой?то звук. Правда, дверь закрыта и входит она плотно. Да и Диана далеко на первом этаже. Что за звук мог быть? Разве что…
        Стуча зубами от холода, я все?таки еще раз приоткрыл фрамугу и прислушался. Но снаружи было тихо. Даже ветер не шуршал в голых ветвях дубов. И ни черта не видно. Ни луны, ни звезд. Похоже, опять наползли тучи, плотно укутав небо.
        Я закрыл окно и выглянул в коридор. Пол холодил ступни, но воздух здесь был куда теплее, чем в выстуженной комнате.
        Тихо. И в доме и за окном. Но отчего?то же я проснулся?
        Кутаясь в плед, я спустился на первый этаж. Дверь в комнату Дианы была чуть приоткрыта - на толщину цепи. Оттуда падала полоса света.
        - Диана?..
        Ответа не было, я приоткрыл дверь и заглянул.
        Здесь было тепло, чертовски тепло. В камине весело танцевало пламя и потрескивали дрова. Сладко пахло сосновой смолой и еще чем?то… Духи?
        - Диана?
        Она лежала на кровати, не расстелив. В платье, но не в том, в котором была вчера вечером. Успела переодеться, - наверно, пока платья разбирала и развешивала в шкаф. Тут все женщины одинаковы.
        Лежала на шерстяном покрывале, свесившись ногами на пол и изогнувшись так, что я бы ни за что не смог уснуть. Присела передохнуть, да и сморило? Бретелька платья сползла на руку, почти открыв грудь. Тонкий карминовый шелк облегал тело, переливаясь в отсветах от камина.
        Я постоял в дверях, глядя на нее и чувствуя, как теплый воздух струится по коже. Как же здесь тепло и хорошо…
        Вот бы развести такой огонь и у себя в комнате. Но это надо туда дрова таскать, потом с растопкой возиться… Как раз под утро, когда уже вставать пора, он и разгорится.
        Хотелось спать, но и уходить отсюда не хотелось. Вот подтащить бы то кресло к камину, плюхнуться в него и уснуть до утра. Даже в плед закутываться не надо, так здесь тепло…
        Но спать рядом с чертовой сукой может выйти себе дороже.
        Я прикрыл дверь и поплелся в дальний угол второго этажа, в темную и вымерзшую комнату.
        Проснулся я мутный и разбитый. Не выспался, но и уснуть больше не мог. Ночью несколько раз просыпался. Все не мог удачно лечь: как ни ложился, через какое?то время просыпался - затекала рука.
        Вот и сейчас… На этот раз так затекла, что, когда я сел на кровати, рука повисла плетью, онемелая и непослушная.
        В комнате было темно, за окном едва брезжил рассвет. Серый и мутный. Опять все в облаках.
        Крутя онемевшим плечом, я поднялся. Потихоньку отходило плечо, отходил локоть. Я уже мог им двигать. Мог шевельнуть и запястьем. Но господи, как же холодно?то… За ночь, под одной простыней, я продрог. Не только рука, все тело одеревенело. И в голове не лучше…
        Свет. Мне нужно море света! И тепло. Жар!
        Я закутался в простыню и, дрожа от холода, побрел на первый этаж. Там все это было. В той ванной комнате, которая на современный лад.
        Небесно?голубой кафельный пол и персиковый махровый коврик, белоснежные ванна с раковиной, с подвесного потолка бьет дюжина ярких светильников, зеркальные стены превращают дюжину в сотню.
        Но это тепло для глаз. Нужен горячий душ, чтобы согреться и прийти в себя. Я раздвинул пластиковые створки кабинки, сунулся внутрь…
        И встал обратно на коврик. Поглядел на правую руку. Вроде бы отошла, еще когда по коридору шел, а все ж было какое?то странное, непривычное ощущение.
        Плечо - нормально, локоть - нормально. Кисть… Даже не кисть - пальцы. Какое?то странное ощущение слабости. Не во всех. В большом. Самая нижняя фаланга, и ладонь вокруг, и запястье с этой стороны.
        Я покрутил пальцем. Он слушался, но вращался как?то медленно, неохотно. Что?то с ним было не так. Только вот что…
        Я попробовал так же покрутить левым пальцем. Он вращался свободно и быстрее. Как надо.
        Подняв перед собой обе руки, я шевелил пальцами, пытаясь понять, в чем же дело. Наконец понял.
        Вот что надо было сделать: руки вытянуть перед собой, ладони вниз, параллельно земле, а пальцы растопырить. Не просто развести, а растопырить до напряжения. Так, чтобы под кожей проступили жилки.
        А теперь потянуть кончики больших пальцев вверх.
        Левый задрался на вершок. Под кожей, от пальца к запястью, еще четче проступила одна из жилок, натянулась в тугой тросик. Под ней была еще одна крупная жилка, а под той еще одна, потоньше, - теперь эти две жилки чуть смягчились, ушли внутрь, уступив тяге верхней.
        Это на левой руке. А вот на правой…
        Большой палец как лежал в плоскости ладони, так и лежал. Две нижние жилки как были натянуты, так никуда и не уходили. Их не перетягивала верхняя жилка - она вообще не проступала под кожей.
        Наверно, с минуту я пытался напрячь ее. Задрать кончик большого пальца вверх. Но ничего не менялось. Я мог отвести большой палец назад, вниз, обратно к ладони, под нее, но вверх над ладонью никак не получалось. Мышца просто не напрягалась. Вот откуда было странное ощущение пустоты в руке.
        Я стоял, голый, залитый ярким светом, и тупо пялился на свои руки. Надо же, как отлежал… Никак не шевельнется… Никогда так не отлеживал, чтобы даже через несколько минут, когда и проснулся, и встал, и рукой уже крутил, и все остальные пальцы отошли, а какая?то мышца все еще не отошла. Совершенно не шевелится…
        Причем не вся кисть, не все пальцы в равной мере - всего один мускул одного пальца. И именно на том пальце, до которого…
        Я помотал головой, отгоняя воспоминание. Нет! Но под ложечкой стало пусто.
        Я стиснул руку в кулак, разжал и, не переставая стискивать и разжимать, чтобы кровь веселее шла по жилам, залез в душ.
        Просто отлежал. И замерз. Из?за этого. Только из?за этого!
        Я повернул ручку крана влево и пустил воду. Сначала холодноватая, быстро потеплела. Стала обжигающей. Я стоял и терпел. Мне надо согреться. Чтобы кровь побежала по жилам, чтобы мышца ожила. Потому что если эта жилка не зашевелится, то значит, что…
        Нет! Нет! Просто отлежал! И замерз. Отлежал и замерз - в этом все дело. Только в этом!
        Я крутился под обжигающими струями и не переставая сжимал и разжимал кулак. Тело прогревалось, но под ложечкой засел холодок. Потому что если эта жилка…
        Но она отходила. Странная слабость и пустота в руке уходили. Мало?помалу палец двигался живее, а верхняя жилка стала натягиваться. Я крутил большим пальцем, пока он не стал подниматься вверх над ладонью на вершок, как и левый.
        В самом деле, всего лишь отлежал. Просто отлежал.
        Я криво усмехнулся. Ну да, конечно. Просто отлежал. Что ж еще могло быть? Все так, как и должно было быть. Согрелся, размял руку - и все прошло. Потому что просто отлежал… А как испугался?то. Как сердечко?то стучало, как поджилки тряслись. Какой же трус. Маленький, жалкий трус.
        Трус. Но теперь под ложечкой отпустило. Я успокоился. И вдруг понял, что уже давно согрелся. Мне уже давно жарко, а в герметичной колбе не воздух, а душный пар.
        Я приоткрыл одну створку, глотнул свежего воздуха и повернул кран вправо до предела вверх. Сверху ударили тугие ледяные струи.
        Дыхание перехватило. Открыв рот, я судорожно глотал посвежевший воздух, стоял так минуту, две, пока не задрожал от холода. Потом перебросил рукоять резко влево, и вода неохотно стала теплеть, пока не стала обжигающе горячей, но я терпел, терпел, пока кабинка не заполнилась паром. И лишь когда стало трудно дышать, опять переключил на холодную.
        Так я играл минут десять, пока после нескольких накатов жара и холода кожу не стало приятно покалывать - словно звенела.
        Тогда я выключил воду и выбрался на махровый коврик. И стал растираться полотенцем. До сухости, до жжения.
        Ну вот. Теперь я чувствовал себя человеком. В голове посвежело. Тело наполнилось желанием двигаться.
        Это хорошо. Дел сегодня предстоит много.
        Когда я зашел в ее комнату, она так и спала - в платье, клубочком свернувшись на кровати. Просыпаться она не хотела, но встать ей пришлось. Мне нужна была тренировка.
        Во?первых, уроки надо закреплять. Без этого они забываются. А во?вторых… Чертовы суки, не сидящие на цепи, не будут со мной сюсюкаться. Они будут бить в полную силу. Пора от осьмушек перейти хотя бы к четверти.
        - Сегодня попробуйте сильнее, Диана, - разрешил я.
        - Хорошо… - пробормотала Диана.
        И она честно атаковала - пыталась. Ее ледяные щупальца были такие слабые и вялые, словно она всю ночь жернова таскала. Исключительно силой мысли.
        Не знаю, как ей, а мне это надоело через пару минут.
        - Это что?
        Диана вздохнула и потерла бровь:
        - Боюсь, на большее я сейчас неспособна…
        Только почему?то мне казалось, что она этим вовсе не расстроена.
        - Диана, вы меня пугаете. Успокойте меня, скажите, что у вашего слуги была заныкана пара бутылок вина в его комнате.
        - Нет… А жаль. Может быть, тогда бы я лучше спала…
        Хм… Я внимательно разглядывал ее. И правда. Глаза у нее красные, словно всю ночь не спала. Но…
        - Разве вы не могли уснуть?
        Диана взглянула на меня и нахмурилась. Не спешила отвечать. На какой?то миг мне показалось, что она не только и не столько думает о разговоре со мной, а одновременно занята еще каким?то делом.
        - Диана?
        - Н?нет… - наконец сказала она. - Спала я крепко… Сны были тяжелые.
        - После пары бокалов вина?.. Хорошенького же качества было это ваше дорогое вино…
        - Я не знаю, насколько то вино было дорогое, - раздраженно ответила Диана. - Я уже очень давно не интересуюсь подобными вещами. Но вино было хорошее.
        - Тогда что с вами?
        Она потерла виски. Глаза у нее слипались. Мне показалось, что она сейчас просто рухнет на стол, да так и заснет с головой на руках.
        - Влад, не мучайте бедную женщину. Я очень, просто ужасно хочу спать.
        - Я вижу. Но почему? Ведь вы спали всю ночь.
        - Возможно, это из?за занятий с вами. Думаете, я часто вот так вот неотрывно занимаюсь с кем?нибудь?..
        Я внимательно разглядывал ее. Если вчера вечером она и казалась несколько обеспокоенной и раздраженной, то уж никак не усталой. И уж точно не до такой степени.
        - Будьте добры, отпустите меня… Обещаю, вечером мы все наверстаем.
        - Постарайтесь выспаться, пока меня не будет.
        Она ушла, гремя цепью.
        А я сидел и пытался понять, что же во всем этом мне не нравится больше всего.
        То, что я пропустил занятие? Жаль, но поправимо. Наверстаю. В этом, пожалуй, нет ничего страшного. Но было еще что?то…
        Почему?то я чувствовал себя не в своей тарелке. Что?то было не так.
        Но что…
        Может быть, дело в Диане? И даже не в ее странной сонливости. Не только в этом дело. Что?то в ней изменилось…
        Но вот что именно? Будто ушло какое?то напряжение, что сидело в ней. Страх - вот что ушло из нее.
        Или - мне кажется? Может быть, я себя накручиваю? И совершенно зря. У меня реальных проблем полно, чтобы еще за призраками гоняться.
        Но что - если не кажется? Может быть, она в самом деле что?то сделала? Что?то, что избавило ее от страха…
        Я взял фонарь и спустился в подвал.
        Фонарь мог бы и не брать. Здесь пахло жженым жиром, ярко светили свечи, налепленные на камни алтаря. Диана следила за тем, чтобы горела каждая шестая, меняла прогоревшие. За колонной, на которой висела морда, стояли два огромных ящика этих странных черных свечей. Еще надолго хватит.
        Козлиная морда глядела на меня как на старого приятеля. В рубиновых глазах играл свет свечей - и почти добродушная ухмылка: пришел поиграть, мальчик? Ну давай поиграем…
        Надо бы вырвать эти глазки и запретить Диане жечь свечи под алтарем. Но сейчас не до них.
        Я присел у трубы, вмурованной в пол. Повел фонарем по бетону вокруг. Не долбила она его? Не скребла, пытаясь подкопать трубу? Я?то знаю, что ее не вырвать, там внизу в ней тоже есть дырки, в них пропущены железные пруты, уходят под соседние плиты. Если вырывать трубу, то только вместе с прутьями, свежей кирпичной кладкой и плитами вокруг, центнеров пять сразу. Но сверху?то этого не видно.
        Следов не было. Даже намека.
        И все?таки я подергал трубу - не шатается? Подергал двумя руками. Труба сидела как влитая. Я снова взял фонарь, внимательно осмотрел соединение трубы с цепью. Пошел дальше по цепи, внимательно осматривая каждое звено. Цепь равнодушно позвякивала.
        Я уже проверял цепь - в первую ночь, перед тем как прицепить ее к трубе. С тех пор ничего не изменилось. Ни одного подозрительного звена. Ни одного надпила, даже царапинок нет.
        Шагая вдоль цепи, я поднялся по лестнице. Вслед за цепью дошел до комнаты Дианы. Она лежала на кровати, свернувшись клубочком. Дыхание медленное и такое тихое, словно вообще не дышит.
        Но когда я повернул ее на бок, тут же проснулась. Со смущенной улыбкой уставилась на меня.
        - Мой господин?..
        Не обращая на нее внимания, я внимательно осмотрел соединение цепи с ошейником. Потом осмотрел сам ошейник - обе скобы, оба скрепления.
        От ее волос сладко пахло какими?то духами. Ее кожа пахла тоньше, но еще слаще - это была не косметика…
        Диана, лениво моргая, наблюдала за мной. Улыбка осталась, но уже не смущенная.
        - О! Прошу простить меня, мой господин… Чем я вызвала ваше недовольство? Отчего мой господин подозревает меня?.. Разве я не готова на все - для моего господина?..
        Она потерлась щекой о мою руку.
        Я отвел руку. Вышел из комнаты и прикрыл дверь, насколько позволила цепь.
        С цепью все в порядке. А вот с Дианой…
        Ч?черт. Не понимаю. Не понимаю и даже не понимаю, чего именно не понимаю… Ч?черт! А может быть, сам себя накручиваю.
        А может быть, она специально валяет дурака, чтобы сбить меня с толку… Но зачем ей это нужно? Для чего?..
        Черт бы ее побрал! Я накинул плащ и вышел из дома, под обложные тучи и накрапывающий дождик. Постоял на ступенях, хохлясь от дождя и глядя на «козленка». Надо было выйти через черный ход, вот что. Там до гаража два шага. Ехать в город мне лучше не на моем верном «козлике».
        Но заходить обратно в дом не хотелось. В этот сумрак, эхо огромных пустых комнат, в неподвижный воздух, пахнущий ее духами, пронизанный ее присутствием… Даже когда она не касалась меня, все равно, рядом с ней я будто весь в клочьях старой паутины, от которой никак не избавиться… Нет уж, лучше обойти под дождем, чем возвращаться в дом.
        Шансы, правда, все равно близки к нулю…
        Я тряхнул головой. Нет! Не нулю! Надо верить. Если не верить, то лучше сразу застрелиться.
        Что я могу - один? Я даже своим ощущениям верить не могу, один. Один на один с ней я точно тронусь. И очень скоро.
        Даже с ней мне нужны помощники… И уж точно помощники потребуются против других чертовых сук. Которые не на цепи, а со слугами…
        Может быть, кто?то из наших все же спасся?
        Что было в ту ночь у дома Старика, я видел. У Гоша тоже… Но Борис? Виктор? Вдруг успели уйти? К ним пурпурные тоже должны были нагрянуть. И уйти от тех пурпурных, если уж Гош не смог… Но вдруг?!
        Я спустился и пошел вокруг дома.
        На въезде в Вязьму я притормозил, а на перекрестке свернул к центральным магазинам. Сегодня одна машина меня не спасет. Надо бы и переодеться. Это у дома Старика пустырь во все стороны, а у Виктора и Бориса…
        Возле нового торгового комплекса я остановился. Внутри, как я и надеялся, оказалось множество разных магазинчиков, от крупных до совсем мелких. Отлично. Есть из чего выбрать.
        Но чем дольше я бродил по залам, тем сложнее было решить - а что же мне надо?то? Мне ведь нужно не просто сменить плащ и кожаные штаны на что?то другое. Если одеться по?другому, но в моем вкусе, это мало поможет. Те ребята должны были прошерстить мою квартиру. Просмотрели все мои вещи. Знают, как одеваюсь.
        Нужно что?то такое, во что я бы никогда не оделся.
        Я гулял по магазину, глазел на шелковые рубашки, приталенные пиджачки и плащики, ботинки с плоскими квадратными мысками… На все то, что притягивало мой взгляд. Вот оно что!
        Я огляделся, нашел самый большой - и дешевый - отдел одежды. Вот куда мне надо сейчас.
        Для начала я выбрал голубые джинсы, на пару размеров больше. Так, чтобы едва держались на самых бедрах, а штанины у ног топорщились складками. Затем белую футболку, которая была велика еще больше. Байковую рубаху в красно?сине?зеленую клетку. «Пилотскую» курточку до пояса из кожзама. Теперь все это надеть, рубаху застегнуть, но не заправлять. Чтобы из?под куртки торчала рубаха, а из?под нее белоснежный край футболки.
        В соседнем отделе я купил огромные белые кроссовки, пухлые и на такой толстой подошве, что даже штанины спадающих джинсов не волочились по полу. Финальный штрих - черная вязаная шапочка. Я заправил под нее свои рыжие лохмы и пошел смотреть на результат.
        Из зеркала на меня пялился опасный звереныш, лет пятнадцати?шестнадцати от силы, одетый по моде американских тюрем для малолеток. От одного взгляда тошнит.
        Замечательно. Результат достигнут, и даже более чем: я не надеялся скинуть и пару годиков, при моем?то перебитом носе, а вот поди ж ты. Малолетний уличный шакал… Единственное, что мне нравилось в этом звереныше, - это его взгляд. Разноцветный, но правильный. Таким взглядом можно стенки буравить.
        Переодеваться обратно я не стал. Нормальную одежду распихал по пакетам и двинулся к выходу, потихоньку меняя походку. Когда миновал раздвижные двери, я уже шел вразвалочку, подседая при каждом шаге.
        Со ступеней я свернул к стоянке, и охранник тут же выбрался из будочки и выразительно уставился на меня, предупреждая. Я лишь хмыкнул и направился к своему черному «мерину».
        Краем глаза я видел, как охранник засеменил следом. Остановиться его заставило только то, что я открыл машину без долгой возни. Хмурый и удивленный, он провожал меня взглядом, пока я отъезжал от магазина. Не узнал. Отлично.
        В Смоленске я поставил машину там же, где и вчера. Но вылез не сразу. Посидел, решая, с кого начать.
        Решаясь.
        За домом Старика они следят. Значит, и за остальными квартирами тоже. Ждут.
        И на этот раз не будет огромного пустыря, где ни одного фонаря. И Борис и Виктор живут в обычных многоквартирных домах… жили.
        Или все?таки… Кого ждут те пурпурные у дома Старика? Только меня? Или еще кого?то?
        Надеюсь. Надеюсь!
        Одному мне не выследить, откуда они приезжают. Нужен помощник. Хотя бы один помощник. Не уверен, что и вдвоем можно отследить этих пурпурных, но одному?то уж точно никак…
        А через неделю?другую они снимут слежку, уберутся из города - и все. Я их уже не найду. Ни их, ни ту чертову суку, что сделала это. Я вылез из машины и от души хлопнул дверцей.
        Уже темнело, включились фонари, и снова зарядил мелкий дождик. Я постоял, соображая, в какую же сторону будет короче. И зашлепал по лужам, дробя отражения фонарей.
        В квартире Бориса свет не горел.
        Иного я и не ждал. Интересовало меня другое. Я обошел прилегающие дворы, потихоньку разглядывая машины, что стояли вокруг его дома. Отыскивая и боясь найти его машину.
        Если она здесь, можно ставить крест. Не успел убежать.
        А вот если ее нет…
        Сердце колотилось, но я заставлял себя шагать ленивой развалочкой, подсаживаясь в коленях при каждом шаге. Чуть сутулясь. Опасный малолетка так опасный малолетка. Играем роль. Здесь не пустырь, здесь много скрытых мест. Пурпурные могут сидеть не в квартире Бориса, а в соседнем доме. Тогда просматривают и двери подъезда, и все подходы к дому.
        Кажется, нет его машины…
        Но надо еще раз проверить. Ошибки быть не должно.
        Я прошелся до ближайшего магазина, вернулся обратно и сделал еще один круг по прилегающим дворам, исподволь разглядывая машины.
        Точно - нет ее тут. Нет!
        Сердце билось все быстрее, мелко задрожали кончики пальцев. Нет машины! А это значит…
        Я с трудом удерживался, чтобы не заплясать от радости. Как?то спасся Борис! Как? Может быть, Гош успел ему отзвонить. Когда понял, что сам уйти не успеет, постарался хоть других предупредить.
        Спасся! Теперь надо сообразить, как его найти…
        И тут я как споткнулся. Ч?черт… У него же еще гараж есть… Он мне даже показывал, где у него запасной ключ лежит. Мне и Гошу… Машина может быть и там.
        Я огляделся, где те гаражи. Вон они, в просвете между домами, коробки из рифленого железа.
        Хотя не думаю, что он мог поставить машину в гараж. Чтобы плестись оттуда к дому, еще триста метров пешком - после прогулочки на тысячу верст, что была у них с Гошем? Не верю.
        Сам?то я ставил машину в гараж после поездок с Гошем, но только из?за Виктора. Он за мной приглядывал по поручению Старика. Но это за мной. За Борисом никто не присматривал. Мог оставить машину там, где удобнее. Я бы на его месте бросил машину прямо у дома.
        Если Гош успел предупредить его, то, может быть, он и Виктору успел позвонить?!
        Пальцы дрожали, когда под грудой хлама у стены гаража я нащупывал запасной ключ. Со второго раза попал в замочную скважину, потом нетерпеливо рвал неподатливую дужку замка из скоб. Распахнул створку.
        Машина была здесь.
        К гаражам, где держал машины Виктор - их у него две, - я шел как не свой. Будто не я брел под дождем, а кто?то другой, а я лишь глядел на все вокруг его глазами. Из?за его глаз…
        Одна машина Виктора была в гараже.
        Вторая стояла возле дома. Мне даже не пришлось кружить, Виктор всегда ставит… ставил машину в одном и том же месте. Слева от подъезда, метрах в десяти.
        Его машина. Никаких сомнений, она. И все?таки я прошелся мимо дома, чтобы разглядеть ее номер.
        Номер конечно же совпал.
        Дождь усилился, я хохлился уже не ради роли, а по?настоящему. За воротником было сыро, на душе мерзко.
        Дорога к моему гаражу казалась вечной.
        Ничего, ничего… Ничего! И один выслежу. Все получится. Должно получиться!
        Перед рядом гаражей я остановился и огляделся. Никого. Замечательно.
        Я разобрался с замками, приоткрыл дверцу, юркнул внутрь и закрылся. Нащупал выключатель. Щелчок - и гараж залило светом.
        Пусто, но на этот раз я не расстроился. Где моя машина, я и без того знаю. Здесь мне нужно другое.
        Я сдвинул вбок деревянный стеллаж с барахлом. Открылась выемка в полу. Я достал оттуда увесистый кулек из промасленной ветоши, развернул. Восемь пачек патронов для Курносого, одна пачка початая, и еще сверток в масляной тряпочке - тонкие жестяные пластинки обойм. Похожи на кусочки стального кружева: пять круглых вырезов по краям, дырка в центре. Стальные «снежинки». Full moon clips, как обзывает их наш дорогой пижон. Виктор говорит, у американцев бывают и half moon clips - половинка «снежинки», всего на три пули для промежуточной перезарядки. И даже смешные third moon - всего для двух пуль, по виду похоже на восьмерку, надкусанную с концов…
        Говорил.
        Все это я запихнул в сумку. Туда же пенал с пилочками.
        Для паучихи подпиливать пули особо не нужно, умирает она легко, как самый обычный человек, но только если это простая паучиха. Одинокая. А у этой чертовой суки прирученными ходят не только взвод?другой мужиков, но и пара жаб. Как минимум пара. Те молоденькие жабки, которых я видел у морга в компании той опытной. Но кто знает, сколько их у нее всего?
        Надеюсь, я всё?таки достану ее…
        Я застегнул сумку.
        Ну вот и все. Я вздохнул. Оглядел гараж - такой знакомый и родной. Может быть, в последний раз.
        Ну все. Я повесил сумку на плечо, шагнул к выходу… И замер.
        Сердце судорожно забилось в груди, трепыхаясь у самого горла. Сумка соскользнула с плеча и тяжело бухнулась на бетонный пол.
        На коврике у входной дверцы лежала записка.
        И только один человек оставлял записки вот так - в гараже, подсовывая в щель под воротами.
        Руки тряслись, пока я разворачивал листок бумаги, сложенный вчетверо. Строчки прыгали перед глазами - аккуратно выведенные таким знакомым почерком! Гош!
        Выжил, вернулся и оставил мне записку! Все?таки не зря я…
        Я разглядел дату.
        Сердце все еще прыгало в груди, не желая успокаиваться, но вместо радости теперь была тяжесть в висках и плыло перед глазами.
        Дата. И время. Гош всегда проставлял дату и время.
        Он написал эту записку в тот проклятый день, когда я вернулся в город после ночной охоты на жабу - охоты, затянувшейся на сутки. Сутки, вместившие ночь боли, белое утро и то, что я обнаружил в городе. Он подсунул записку в гараж за два часа до того, как я подъехал к его дому, темному и затихшему…
        …Глаза как у снулых рыб, движения ленивые, заторможенные, словно сквозь воду… тетя Вера, непохожая на себя, непохожие на себя Сонька и Сашка… через дорогу прямо под машину, не замечая ничего вокруг…
        Я оторвал глаза от даты.
        «Борису кажется, его заметили. Никуда не суйся. Отзвонись». Ниже размашисто приписано «Сразу!» и трижды подчеркнуто.
        Обычно Гош не разменивался на восклицательные знаки, да и подчеркиваний в его записках я не видел…
        Гош и Борис…
        Если уж они вдвоем не смогли… Вдвоем с Гошем не смогли отследить тех ребят, а засветились и привели их уже по своему следу прямо в город…
        Я вдруг почувствовал, насколько устал. Записка тяготила руку как кирпич. Руки опустились.
        На что я надеюсь? На что?
        За воротами гаража зашуршали шины, подъехала и встала слева от ворот машина. Почти тут же прошуршали шины и справа.
        Я перевел взгляд с ворот на записку.
        Никуда не суйся.
        Снаружи почти одновременно щелкнули две дверцы.
        Никуда не суйся…
        Поздно.
        Дурак. Идиоту же было ясно, что соваться сюда нельзя. Эти ребята выследили Гоша, куда уж тебе было с ними тягаться…
        Словно во сне, я сунул руку в карман за Курносым… попытался сунуть. Вместо кармана плаща рука наткнулась на кожзаменитель, а потом на непривычную подкладку в кармане «пилотской» курточки. Плащ остался в машине в двух верстах отсюда, Курносый там же, втиснутый сбоку под правое сиденье.
        Дурак!
        Я все?таки проверил, что дверца в воротах заперта на задвижку.
        Хотя это едва ли надолго задержит их. Сами ворота тоже заперты длинным прутом, но и это едва ли поможет.
        Я пятился в глубь гаража, слишком поздно вспомнив, что не погасил свет. Есть ли щели в дверях? Видно ли снаружи, что здесь свет? Да при чем здесь свет… Если они приехали сюда именно сейчас…
        Пистолет не помог бы мне справиться с ними, но спас бы меня. Хорошо, если убьют сразу, а если повезут к паучихе?..
        Как во сне, я пятился назад, сжимая в руках записку Гоша, ожидая и страшась услышать стук в ворота. Издевательское негромкое постукивание костяшками пальцев. Дынь?дынь?дынь. Вот и мы. Ты в самом деле думал, что можешь что?то сделать?
        А потом зазвенело где?то далеко справа.
        Я не сразу понял, что это за звук. Лишь когда лязгнул замок совсем близко и ворота гаража слева тоже стали открываться, я понял.
        Кровь ударила мне в лицо, уши стали горячими.
        Трус! Чертов трус!!!
        Это просто приехали припозднившиеся соседи по гаражу. Так получилось, что сразу две машины. Слева и где?то правее в противоположном ряду. А ты…
        Трус. Господи, какой же трус.
        Я стоял с горящими ушами, сжав зубы, стиснув кулаки так, что ногти вонзались в кожу, - отвратительный, маленький трус. Ненавижу. Господи, как же я ненавижу эту маленькую, трусливую мразь!
        Я стоял так, пока в гаражах не отгремело. Сначала ворота открывали, потом машины заезжали внутрь, опять гремели ворота, удалялись шаги…
        Мне казалось, я не перенесу, если сейчас выйду к ним, - трус. Они не могут не увидеть, какой же я трус. Даже сквозь стены гаража они чувствуют это и неловко пожимают плечами и ухмыляются.
        Когда шаги затихли, я осторожно сложил записку, запихнул ее в карман рубахи, где дождь не мог достать ее. Подцепил с пола сумку и выбрался из гаража.
        Сумка тяжелила руку, но вешать на плечо я ее не стал. Мне сейчас это было нужно - увесистая тяжесть в руке, чтобы напряглись мышцы. Давая выход ярости и злости, что жарко наполняли мою кровь.
        Валять дурака с походкой я перестал, быстрым шагом добрался до машины за четверть часа. Залез на заднее сиденье и переоделся в привычную одежду. Записку переложил в правый внутренний карман плаща - там и «молния» есть, и почти не пользуюсь я им. Там не потеряется.
        Запихнул в пакет дурацкие джинсы, куртку и кроссовки и не поленился вынести их из салона в багажник. Не хотелось мне даже глядеть на пакеты с этой одежкой. Словно пропиталась она тем трусливым страхом в гараже.
        Ничего, ничего… Ничего! Пусть я один, но я еще жив. Они меня еще не поймали. А значит, что?то я еще могу сделать.
        Один много не смогу? Что ж… Сделаю, что смогу. Но сделаю!
        Я завел машину и стал выбираться на московскую трассу.
        Сделаю. Надо только сообразить, как выследить, откуда приезжают эти пурпурные… где их логово, где гнездо их хозяйки.
        Fly with their wings,
        They make you feel so free,
        But you may fall…
        Чертова сука! Будь она проклята, эта тварь… Даже музыка меня не успокаивала!
        Из?за нее я даже не чувствовал музыки! Мой любимый Ферион - и все равно это ничего не меняло. Солнечный и неспешный Ljusalfheim - я знал, что он солнечный, когда, закольцевав песню, кружишься вместе с ней по переплетению тем, - скользил мимо меня, серый и далекий. Я никак не мог погрузиться в музыку. Не плыл вместе с мелодией, а стоял один на холодном берегу…
        In the realm of Alfheim
        You never know
        What you have seen.
        A pale mirage?
        Я надеялся, что дорога, мягкий ход машины и однообразное мелькание фонарей успокоят меня, дадут проклюнуться из?под шелухи досады какой?то стоящей мысли.
        Куда там! Совершенно непонятно, как ее достать. Как выследить ее пурпурных слуг.
        Любые мои предположения разбивались, как волны об утес, о две строчки. О бумажку, что лежала у меня на груди. Если уж Гош не смог… Сам Гош, да с Борисом на подхвате… Куда уж мне?то соваться?..
        Решимости хоть отбавляй, а толку?то? Черт бы все это побрал! Сжав кулаки, я врезал по рулю, ни в чем не виноватому.
        Решимости у меня сейчас, на дрожжах еще свежего стыда, под завязку, да. Но если перестать вилять перед самим собой, надо признать: мне их не отследить. И решимость довести дело до конца тут не поможет. Попасть как кур в ощип большого ума не надо. Если я попытаюсь следить за ними, без всех тех навыков, что были у Гоша, то точно вляпаюсь.
        Но если я не могу их отследить - что толку от возни с Дианой?
        Да и Диана… С ней тоже ни черта не понятно. Что с ней было утром? Не бодрый паучок, а мокрая муха какая?то. Сонная. Но я же видел, что она спала.
        Прикидывалась? Может быть… Но зачем? Цепь я проверил. Да и услышал бы я, если бы она что?то с ней делала.
        Тогда чем она могла заниматься? Если, конечно, это она чем?то занималась, а не мое разыгравшееся со страху воображение. Ч?черт! - еще с одним тычком в руль! И тут ничего не понятно!
        И все?таки что?то ведь ее вымотало… Не столько даже физически, сколько умственно… Но что?
        В довершение ко всему, вдруг закололо в руке. В правой ладони, там, где нижняя фаланга большого пальца - этакая пятка ладони. Когда бьешь, удар приходится на нее. Не стоило так уж от души шлепать по рулю. Ни в чем не виноват, но отомстить может.
        Я снял с руля руку, покрутил кистью, посгибал пальцы, погонял их волной туда?сюда, потряс, но все без толку. Где?то внутри большого пальца кололо, маленькие, злые иголочки прыгали под кожей и затихать не собирались. Особенно между большим и указательными пальцами. Именно там, где…
        …Ее рука, медленно падающая прямо на мою. И сразу отвести руку я не могу, мои пальцы сжимают край спинки стула, пальцы надо разжать. Я успеваю, и все?таки на какой?то кратчайший миг ее пальцы, самыми кончиками, прохладно скользят вдоль моей руки…
        Я тряхнул головой, прогоняя воспоминание.
        Но я слишком хорошо помнил это. И утром…
        Но утром - прошло же! Все прошло!
        Или показалось, что прошло.
        У ближайшей придорожной забегаловки я свернул. Заглушил мотор и внимательно осмотрел руку. Покрутил большим пальцем. Верхняя жилка, идущая от него к запястью, послушно напрягалась и опадала. Работала так, как и должна. Но в подушечке большого пальца кололо все сильнее. Уже отдавало в запястье и дальше, к самому локтю.
        Я заказал кофе и сразу прошел в туалет. Включил горячую воду и сунул под струю руку. Я сжимал и разжимал кулак, разминал подушечку большого пальца. И ждал.
        Прислушиваясь к тому, что происходит в руке. Уходит странный приступ? Утром это сработало…
        Утром.
        И сейчас. Не так, как утром, но почти в том же месте. Все вокруг одного пальца. Именно там, где эта чертова тварь…
        Я стиснул зубы и дернул головой. К черту! Не хочу об этом думать!
        Хотелось вообще вытрясти эту мысль из головы. Выкорчевать ее, чтобы следа не осталось! Потому что если не врать самому себе, кололо сильнее. И отдавало в руку все выше. И это может значить только то, что…
        Отгоняя от себя мысль, лишавшую смысла все, что я делал - и собирался успеть сделать! - я вернулся к столику и глотал горячий кофе, не чувствуя вкуса. Одну чашку, вторую. Стискивая левой рукой правую там, где пульсировала боль. Откуда расползались жалящие уколы - под подушечкой, в глубине ладони, где большой палец соединяется с остальными.
        И постепенно…
        Или кажется? Боясь, что это самовнушение, минуты две я не решался поверить своим чувствам, но иглы стали жалить легче. И реже.
        Минут через пять боль затихла. Ушла совсем.
        Я подвигал большим пальцем. Палец послушно ходил во все стороны, жилка напрягалась, И ни следа странного колючего приступа.
        Может быть, это было просто последствие того, что было утром? Если я в самом деле отлежал руку так, что какой?то нерв почти отмер, а потом, после утренней разминки, ожил вновь, когда кровь пошла по сосудам… Может быть, эта колющая боль как раз признак того, что контакт между нейронами восстановился полностью? Не просто способны проводить импульс, а срослись еще крепче? Стали как прежде? До того как отлежал?
        Я ждал, я боялся, что странная резь возобновится, но минута шла за минутой, а в руке было спокойно.
        Кофейник почти остыл, и я заказал свежий. Оказалось, кофе здесь неплохой.
        И вообще, мне жутко хочется есть! Странно, как раньше этого не чувствовал.
        Я заказал цыпленка табака и по тарелочке всех салатов, что у них были: и овощной, и острый корейский, и из кальмара с красной икрой.
        Я мог забыть, что толком не ел уже несколько дней, но не мое тело. И сейчас желудок мигом мне это припомнил. Там нетерпеливо урчало, куски проваливались туда как в бездонную бочку, я жевал, глотал кусок за куском - и никак не мог наесться.
        А затем словно перевернули пластинку: накатила сытость. Приятное отупение в голове, тяжесть в животе. Все?таки переел. Все?таки волк - мой тотем. Обжираюсь я тоже как собака - пока не съем все, до чего могу дотянуться. Хотя вот два пончика, из трех взятых на десерт, остались.
        Их я забрал с собой и, чувствуя себя обожравшимся косолапым мишкой, доплелся до машины и плюхнулся на мягкое сиденье. Отъехал - и тут же вспомнил о Диане. Ее ведь тоже кормить надо. Может быть, это она от неполноценного питания стала такой никакой?
        Но возвращаться… Вылезать из машины совершенно не хотелось. Здесь было тепло и пахло кожей и хвоей, сладко мешаясь с ванильным ароматом пончиков. Нет, только не сейчас. Ни за что!
        Минут через сорок, когда сладкое отупение прошло, а шоссе рассекло очередной поселок, я нашел там магазинчик попристойнее и набрал разных нарезок.
        Туман встретил меня в версте от шоссе. За воротами с обманным предупреждением он сгустился так, что даже фары не помогали.
        Очень медленно я вел «мерин» - словно сам брел на ощупь. Вглядываться вперед было бесполезно. Только белесая муть, проткнутая лучами фар. Поворот ли перед тобой, подъем ли, спуск - совершенно не разглядеть. Разве что тени кустов по краям дороги, они угадывались шагов на пять впереди машины, здесь туман еще не успевал растворить их. Лови намечающийся изгиб или спуск…
        Я полз как черепаха, впереди медленно струился туман в свете фар, и так же медленно текли мои мысли.
        Было о чем подумать.
        То ли еда меня успокоила, то ли кофеин наконец?то подействовал, но раздраженная торопливость отступила, я мог мыслить логично. Правда, легче от этого не становилось. Чем больше я вспоминал Диану утром, тем яснее мне становилось, что чем?то она все?таки занималась.
        Чем? А что паучихи умеют делать лучше всего? Копаться в головах.
        Но, кроме меня, в доме никого нет. Нет никого на версты вокруг. Рядом с ней только я. Значит…
        Я поежился.
        Могла она копаться во мне, пока я спал? Но я же ничего не чувствую. Никаких изменений.
        Хотя… Что я знаю о том, как чувствуют себя те пурпурные? Может быть, им тоже кажется, что в их головах никто не копался. Даже наверняка. Уверены, что все, что они делают, делают по собственной воле. И к собственной пользе.
        Наконец?то слева остался большой поворот - последний перед домом вроде бы. Да, так и есть. Вместо деревьев, наполовину растворенных в тумане, потянулась темная, словно провал в никуда, поверхность пруда.
        Я напрягся, пытаясь уловить холодный ветерок в висках. Быстрое, настороженное касание, почти рефлекторное. Здесь уже совсем близко, здесь она должна почувствовать, что кто?то рядом.
        Но касания не было.
        Вытянув шею и приподнявшись на сиденье, чтобы заглядывать за переднее крыло вниз, на дорогу перед самыми фарами, где еще что?то различимо, хоть так угадать края дорожки, я обогнул дом и заехал в гараж.
        И все еще не чувствовал Диану. Ни единого касания, даже самого робкого. Странно… Не может же она спать? Все то время, пока меня не было, целый день…
        Или она настолько чем?то занята, что и моего приближения не заметила, и машины не услышала?
        Тпру! Не надо накручивать себя. Цепь я проверил, а больше ей тут заниматься нечем. Нечем! И не надо себя накручивать.
        Ночью тоже было нечем… Но утром она была сонная и выжатая. Не так ли?
        Я выключил фары, вокруг машины сгустилась непроглядная чернота. Робкий свет из салона таял, едва оторвавшись от машины. Стен гаража не видно, будто и нет вовсе. Будто и самого гаража нет, и вообще ничего нет - кроме островка света в машине. А больше во всем мире ничего не осталось. Все растворилось, пропало куда?то…
        Из?за плотного тумана казалось, что вокруг не отсутствие света, а темнота, наползающая со всех сторон.
        Я положил руку на ключ зажигания, чтобы заглушить мотор, но не решался повернуть его.
        Нет ничего, кроме островка света. А выключишь мотор, пропадет и он. Пропадет машина, пропадет все - кроме темноты, которой пропадать некуда, которая вечна…
        Стыдясь на себя за этот детский страх, я сначала приоткрыл дверцу, чтобы сходить включить свет в гараже, а потом уж выключить свет в салоне машины.
        Туман заполз внутрь, холодно касаясь кожи, оседая крошечными капельками воды, неся с собой запах сырости, прелых листьев… и чего?то еще.
        Я не выдержал и захлопнул дверцу. Посидел еще несколько секунд, вдыхая запах кожи и ваниль пончиков. За несколько часов езды эти запахи приелись, стали незаметны. Но после глотка влажного тумана, полного запахов разложения, я снова почувствовал, насколько же сладко пахнет внутри.
        А когда распахнул дверцу, сырость тумана и запахи в нем стали еще противнее. Морщась, я пытался разобрать, чем пахнет. Неужели так может пахнуть одна лишь прелая листва? Трудно было в это поверить. Больше всего это напоминало…
        …Обшарпанные темно?зеленые стены, скамейки под изодранным кожзамом, горбатый линолеум - и запах, тяжелый запах, пробивающий даже резь хлорки, запах, к которому совершенно невозможно притерпеться…
        Через открытую дверцу свет чуть раздвинул темноту. Но он слишком слаб, чтобы добраться до стен. Темная пелена скрывала все вокруг, даже въезд в гараж не различить.
        Я помнил, где выключатель. Но, боюсь, он мне мало поможет, если я собираюсь добраться до дома с его помощью. Даже мощные фары «мерина» протыкали этот туман на несколько шагов, а что сможет сделать свет, падающий из ворот гаража? До заднего входа в дом метров сорок. Сейчас это больше бесконечности.
        Уже поставив одну ногу на пол, я все сидел на краешке сиденья, взвешивая: стоит ли копаться в рюкзаке, отыскивая фонарь, или я готов пройтись сорок метров в полной темноте, окруженный туманом, съедающим даже звуки?
        Смешно. Глупо. Испугался темноты. Это даже не смешно - противно. Маленький, жалкий трус.
        Но я ничего не мог с собой поделать. Освещенный салон казался единственным островком света, что остался в мире. И если пойти без фонаря… В темноте… Считая шаги и ожидая, что вот?вот под ногами появятся ступени или руки наткнутся на каменную стену… А стены не будет. И под ногами будет ровно. Все время, сколько ни иди. И вокруг только темнота. Во все стороны. Навсегда.
        Сорок шагов. Всего сорок шагов. Пока ты будешь в темноте, с миром ничего не случится. Ничто никуда не денется.
        Только где?то в глубине, под ложечкой, я никак не мог поверить в это. Разумом - знал, а нутром - не чувствовал.
        Мне было стыдно, противно, но я ничего не мог с собой поделать. Может быть, из?за запаха. Я различал его все явственнее.
        Это всего лишь мышка. Маленькая дохлая полевка. Тот хозяйственный кавказец поставил пару капканов, чтобы мыши не сгрызли ничего в гараже, и какая?то мышь попалась. А теперь разлагается. Запах накопился здесь, но стоит выйти наружу, останется только запах прелых листьев. Листьев - и ничего больше.
        Но кто?то в глубине души с этим не соглашался. Потому что темнота вокруг, съевшая весь мир, окружившая тебя навечно, - скорей всего, еще не самое плохое, что может быть. Потому что иногда в темноте может быть что?то, о чем ты не знаешь…
        Трус. Маленький, жалкий трус!
        Да, это обо мне.
        Поэтому я вылез, пялясь в темноту. Так, не оборачиваясь, спиной прижимаясь к машине, чувствуя надежный корпус, светящийся изнутри, обошел ее. Открыл багажник - спасибо еще за один тусклый огонек, - расстегнул рюкзак и стал отыскивать фонарь.
        Спиной я чувствовал, что где?то позади, шагах в четырех за мной, ворота, открытые в темноту. Запах казался еще сильнее. А фонарь все никак не отыскивался. Я не выдержал, шагнул вбок. Чтобы стоять вполоборота к воротам. Я не видел их, даже сюда свет из салона едва доставал, а тусклой лампочки в багажнике хватало только на то, чтобы осветить рюкзак и запаску.
        Наконец?то я нащупал рифленый металл фонаря. Быстрее выдернул его и зажег, словно боялся опоздать. Боялся, что что?то опередит меня…
        Луч света чуть проткнул густую темноту. Где?то впереди стал различим провал ворот.
        Конечно же никого там не было. Никто не крался из темноты мне за спину.
        Бояться таких вещей просто смешно. Особенно когда все вокруг хорошо освещено. А еще лучше днем, когда весь мир залит светом, теплым и надежным светом солнца.
        Но у меня в руке был только слабый фонарь.
        Вполоборота к воротам я пошел вдоль машины, вернулся в салон и выдернул ключ зажигания. Темнота скачком надвинулась. Теперь во всем мире остался только свет фонаря.
        Светя перед собой, протыкая темноту хотя бы на пару шагов, я дошел до ворот, переступил порог и остановился. Нащупал косяк, рукоятку. Вручную опустил ворота.
        Втянул полную грудь воздуха, чтобы избавиться от запаха падали… И скривился от отвращения, выдыхая обратно. Запах был и здесь. И куда сильнее, чем внутри. И это вовсе не мышка…
        Я светил фонарем вокруг себя, левой рукой вцепившись в косяк ворот. Туман съедал луч фонаря, я видел только белесую муть, и все. Луч истаивал в каких?то паре метров от меня. Ничего не рассмотреть. Если хочу что?то увидеть, надо двигаться.
        Стараясь не вдыхать глубоко, я повел носом. Откуда тянет мертвечиной? Кажется, слева. Не решаясь оторвать руку от стены конюшни, ведя по ней кончиками пальцев, я сделал пару шагов, снова принюхался. Да, тянуло с этой стороны.
        Ведя рукой по стене, я шел дальше, запах становился все сильнее. А потом стена ушла из?под пальцев. Я вздрогнул и шагнул обратно, жадно нащупывая стену.
        Вот она! Я боялся отпустить ее. Туман давил на меня, окутывал со всех сторон. Если я сделаю несколько шагов прочь, я уже не увижу стену, туман проглотит ее… и расступится ли вновь, вернет ли ее, когда попытаюсь вернуться? Или, сколько ни иди, стены не будет… Останется только туман…
        Туман и темнота. А за ними есть еще что?то… кто?то…
        Не сходи с ума!
        Я хотел развернуться и броситься к дому, но я знал, что это будет за чувство, когда я зажгу свет. Запалю камин. Как смешны будут все страхи, что сейчас владеют мной, и как мерзок я буду самому себе. Трус. Маленький, жалкий трус.
        Я направил фонарь вниз и поводил вокруг. Вот дорожка, идущая вокруг конюшни, вдоль самой стены. Загибается налево. Все так, как и должно быть.
        Я шагнул дальше - и вздрогнул. Что?то мягкое было под ногой…
        Мгновенный ужас окатил меня - и пропал так же быстро. Это всего лишь комья прелых листьев. Сбились к коротким прутьям, торчащим из земли, да и застряли здесь. Лежат и гниют. Я всего лишь сошел с дорожки, она здесь очень узкая. А дальше обрубки кустов. Кавказец подрубил их, чтобы не разрастались.
        Светя фонарем под ноги, я двинулся дальше.
        Трупный запах стал так силен, что меня затошнило. Что это может быть? Дохлая лесная зверюшка? Птица? Но здесь же их нет, Диана их всех вывела отсюда. И уж совсем невероятно, чтобы кто?то забрел?залетел сюда, в эту пустую глушь, только для того, чтобы умереть тут…
        Я вдруг понял, куда привел меня этот путь. За дальний угол конюшни, где с краю зарослей кустов рукотворная прогалина, испещренная холмиками.
        А потом под ногами, в расплывчатом круге света, среди темной земли, появилось что?то светлое. Почти белесое. Даже на взгляд податливое, как размякшая от воды бумага, но это была не бумага, это была кожа, человеческая кожа, черт знает сколько времени пролежавшая в земле, землистая, синюшная…
        Я бы заорал, но воздух комком застрял в моем горле, а ноги сами рванули меня назад.
        Лишь когда спина уперлась в стену, я осознал, что именно видел в неверном свете фонаря. Нога. Человеческая нога. Лодыжка и ступня. Фонарь высветил только их, потому что я направлял его вниз. Но дальше, в темноте и тумане…
        Меня била дрожь. Все мышцы напряглись, и колючий жар разливался по ним - энергия, не находившая выхода. Тело стало будто чужое, а я лишь гость в нем. Руки, ноги - я их чувствовал, но управлял ими кто?то другой, напуганный до смерти. Я лишь наблюдал за всем этим со стороны. Во сне. Это просто сон.
        Я светил фонарем перед собой.
        То, что было впереди - до него всего три?четыре шага.
        Я выдернул из кармана Курносого, с ужасом понимая, что это не поможет. Мальчишка был без крови, а тем двоим Гош прострелил головы. И если они могут двигаться… если они все еще могут двигаться… что им мои пули?
        И тут я понял. Озарение было ярким, как удар. Жаль, слишком поздно. Теперь это меня не спасет…
        Вот чем занималась Диана. Вот почему она была выжата так, будто жернова ворочала, - одной силой мысли. В самом деле, почти жернова и почти одной силой мысли.
        Я обреченно ждал, направив фонарь и пистолет перед собой, но ничего не происходило. Спереди никто не шел на меня.
        Сбоку. Сбоку конечно же!
        Я махнул фонарем вправо. Из тумана выступила тень, и я потянул крючок, но не выстрелил. Всего лишь голый куст. Быстрее влево!
        Тоже ничего.
        Снова прямо перед собой. Но и тут ничего. Лишь клубящаяся темнота тумана. Значит, они делают что?то хитрее… Она заставляет их делать что?то хитрее…
        Сердце вырывалось из груди, пульс гудел в ушах, я махал фонарем из стороны в сторону, тыкая в темноту вокруг. Понимая, что это бесполезно. Вот и все…
        Вот и все…
        Я стискивал пистолет, сжимал фонарь. Только бы не погас, только не сейчас… Хотя и это уже ничего не изменит…
        Вот и все… Я потерял счет времени.
        Минута? Две? Полчаса? Не знаю, сколько я простоял так, дрожа и задыхаясь, от ужаса почти перестав замечать смрад разлагающихся тел.
        Время шло, а вокруг была лишь темнота. И тишина.
        Пистолет в руке стал скользким. От осевших капелек тумана или от моего холодного пота? Рукоять выскальзывала из руки.
        Наконец я решился. Зажав ствол под мышкой, я быстро отер руку о рубашку под плащом и снова стиснул рукоять.
        Но вокруг ни звука, ни движения. Луч фонаря вырывал из темноты только тень справа - обглоданный темнотой куст.
        Постепенно мысли перестали носиться обрывками в шквальном ветре. Стали связными. Я снова мог размышлять.
        Теперь я знаю, откуда запах. От чего он. Но…
        Как же она смогла? Я всегда думал - я всегда знал, потому что так мне объяснил Старик, - что паучихи могут только копаться в головах. А тела - жабья вотчина.
        Эти же… Черт с ними, что они были мертвы. Те, в морге, - тоже были мертвы, и все?таки жизнь возвращалась в их тела после того, что те три жабы сделали с ними в пристройке. Но в тех телах жизнь, кажется, угасла. Ушла медленно, сама. Их тела были без повреждений, и, может быть, чтобы жизнь держалась в тех телах, не хватало самой малости - легкого касания силы, черного дара, которым владеют беловолосые чертовы суки.
        Но у этих троих… Их жизнь оборвалась, и оборвалась невозвратимо. У двоих прострелены головы. Нервным сигналам, приказывающим мышцам двигаться, было неоткуда выходить. Они просто не могли двигаться. Не могли! А мальчишка был обескровлен. А без крови… без циркуляции крови по всему телу… могла ожить печень, наверно. Но мышцы?.. Как клетки его мышц могли сокращаться без притока кислорода и без притока того, что можно окислить?.. Может быть, каким?то чудом - черным чудом - у него и могли ожить клетки печени, но как он мог двигаться?
        И, дьявол побери, как это могла сделать Диана?! Она же паучиха, не жаба!
        Я поводил фонарем из стороны в сторону, прислушивался, но вокруг было тихо и пусто. И главное - предчувствие (предчувствие, которому я привык доверять) молчало. Молчало, пока я сидел в машине, почуяв странный запах. Не проявляло себя никак, пока я шел сюда. Безмолвствовало сейчас.
        Во рту было сухо, губы пересохли. Я облизнулся, но язык был сухой и шершавый, как наждачная бумага.
        Все?таки я заставил себя сделать шаг вперед. Еще один. И еще, светя фонарем себе под ноги.
        Я почти уверил себя, что мне просто почудилось.
        Туман, напряжение последних дней, воспоминания… Вот и почудилось. Ничего удивительного.
        Запах? Запах есть. Но это всего лишь птица или зверь. Потому что есть вещи, которых не бывает. Которых просто не может быть…
        Сердце бухнулось в груди и затаилось, а фонарь чуть не вывалился из руки.
        Мне не показалось. Нога была здесь. Человеческая. Ступня. А чуть правее - еще одна ступня. Кто?то лежал на земле ногами ко мне.
        Я повел фонарем дальше, вырывая из темноты колени, бедра, кисть. Уже понимая, кого я вижу. Слишком маленькие ступни, чтобы это был кто?то из ее слуг.
        Свет фонаря таял в тумане, мне пришлось шагнуть почти к самым ногам, чтобы увидеть грудь и голову.
        Мальчишка. Глаза закрыты, но это ничего не значит.
        Правая рука опять начала ныть. Там, где металл рукояти касался кожи, покалывали маленькие иголочки.
        Я пихнул ногу мальчишки носком ботинка. И сморщился. Это не боль, но это было куда более мерзкое ощущение - плоть, прожимающаяся под носком ботинка, распухшая и мягкая, почти рвущаяся, впускающая ботинок в себя… Я отдернул ногу, но потом заставил себя еще раз пнуть его.
        Снова никакой реакции.
        Но я слишком хорошо помнил, что мы кидали его. Следом за двумя слугами. А потом еще и присыпали землей.
        Реакции нет, но как?то же он здесь очутился?
        Яма была где?то дальше. Шагах в трех, наверно. Туман съедал луч фонаря, я видел не дальше головы мальчишки.
        Или эти два?три шага от ямы - все, на что хватило его мышц без кислорода? Какой?то же кислород там оставался… В последних каплях крови, что остались в его сосудах и мышцах…
        Прислушиваясь так напряженно, что в ушах звенела тишина, я медленно водил фонарем по сторонам. Мальчишка не двигается, но их было трое. И из тех двоих кровь никто не выкачивал.
        Правда, у них прострелены головы… Не понимаю, как она могла управлять ими, даже если их тела каким?то чудом ожили… Но я не понимаю и того, каким образом их тела ожили. Однако мальчишка смог раскидать землю и проползти несколько шагов. Так почему я так уверен, что она не может ими управлять, несмотря на пробитые пулями головы?
        Руку простреливало все сильнее. Мне хотелось бросить пистолет, металл словно кусался разрядами тока.
        Стиснув зубы, я сделал шаг вперед и опять замер. Снова обратился в слух. Если они и были поблизости, я их не слышал. И не чувствовал. Предчувствие молчало.
        Молчало - или просто пропало?.. Я так привык ему доверять, но что, если Старик был прав и это просто мое самовнушение? А на самом деле просто стечение случайностей. Обычно удачное, но теперь удача кончилась…
        Я все?таки заставил себя шагнуть дальше - и тут же встал. На черной земле что?то белело. А запах мертвечины был так силен, что воздух казался густым. Здесь гниль проела тело насквозь - почти жидкая мешанина бурого, черного, синеватого, каких?то нитей…
        Потом я понял, что это волосы, осколки костей и комки застывшей крови и плоти. Простреленная голова. Блондина.
        Я повел фонарем дальше. Спина, а под ней край ямы. Он выбрался из ямы лишь наполовину.
        У чертовой суки кончились силы? Или даже ее черного дара не хватило на то, чтобы управлять телом, лишившимся головного мозга? Или…
        Пистолет колол кожу, но я крепче сжал рукоять. Или это ловушка? Потому что сил у нее в самом деле немного, да и трупы едва ли способны двигаться слишком уж активно. Вот и остается ей только хитрить. Заманить поближе…
        Третий. Кавказец. Он был самый сильный. Может быть, и после смерти в нем осталось больше жизни? Он должен быть в самом низу ямы. Если блондин не смог вылезти из нее, то кавказец и подавно. Но…
        Было что?то странное в его позе. Я заставил себя отстраниться от мысли, что с простреленной головой даже трупы не могут двигаться, - эта мысль склинивала остальные, ловила мой ум в капкан, и пока я отбросил ее. Но даже при том что голова была прострелена, было что?то неправильное в том, как он пытался вылезти из ямы… Руки. Его руки были бессильно вытянуты вдоль тела. Не вперед, чтобы зацепиться ими за землю перед собой, чтобы ползти дальше, а вдоль тела, будто он пытался зацепиться за край ямы и воспротивиться силе, что вытаскивала его оттуда.
        Или сам затаскивал свое тело обратно в яму. Чтобы все выглядело так, что он оттуда так и не выбрался. Только про его руки чертова сука забыла. У них не осталось глаз, она не могла смотреть их глазами - вот и забыла, в каком положении оставила его руки…
        Запах был чудовищный, и первый раз я был рад, что туман глотал свет фонаря, не давая рассмотреть мелочей. Я не хотел разглядывать эту простреленную голову, две недели пролежавшую в земле меж двух других тел.
        Я ткнул его носком в плечо, ощутил мерзкую податливость распадающейся плоти. Он не шелохнулся.
        Бочком я двинулся дальше, мимо него. Косясь, не нырнет ли его рука, сейчас такая бессильная, ко мне. Краем глаза заглянул в яму под его согнутыми ногами.
        Кавказец был там. Лежал так, как его и бросили туда Гош с Виктором.
        Не спуская луч фонаря с трупа блондина, я отступил на шаг. Помедлил несколько секунд, но ничего не происходило. Ничего.
        С чего я взял, что она сделала это нынешней ночью?
        Две недели назад она сделала это. Когда мы уехали, она пришла в себя, и трупы были еще свежие. Еще не все клетки были мертвы. А простреленные головы… Если она может залезать в голову - как?то влиять на нейроны мозга, то почему она не могла попытаться действовать на похожие нейроны в мышцах, заставить мышцы сокращаться напрямую, без нервных импульсов от мозга?.. Нервные клетки, они же похожие.
        Похожие, да все же разные. Старик говорил, что так - вздергивая по отдельной мышце, влияя на отдельные клетки, - могут только жабы.
        Руку кололо ужасно, я сунул пистолет в карман. Сразу не отпустил, ожидая, не случится ли чего?то теперь. Но секунды ползли, боль в руке нарастала, а ничего не происходило. Я разжал пальцы, дал Курносому провалиться в глубину кармана и вытащил руку.
        Да, две недели назад. Кое?что это объясняет… Кроме самого главного. Старик не знал, что некоторые чертовы суки умеют то же, что и жабы.
        Рукавом плаща я зажал нос. Еще раз обвел фонарем тела. И пошел, засеменил, побежал прочь.
        Только у ворот гаража я остановился, выдохнул до предела и втянул полную грудь воздуха. Свежего, чистого осеннего воздуха. Десять минут назад воздух здесь казался мне смрадным, но теперь этот воздух был чист и сладок.
        Чертова сука… Надо же… Никогда бы не подумал, что она на такое способна…
        Хорошо, что в телах оказалось слишком мало жизни. А если бы она дотащила одного из них до дома? До подвала? Заставила бы выбить задвижку из крышки погреба?..
        По вискам мазнуло холодком, я собрался, стянулся в твердый комок, выгоняя непрошеное касание, но оно уже само убралось. Вот и приветствие. Все?таки спала, только проснулась? Помяни черта, он и явится…
        Она снова затаилась, словно пропала.
        Я двинулся к дому, потом вспомнил про пакет с едой и вернулся к машине.
        В доме было тепло. Луч фонаря вдруг стал ярким и длинным, уперся в дальнюю стену, рассеялся, осветив прихожую.
        Туман хлынул вслед за мной сырой, холодной волной, протягиваясь мутными белесыми языками, я скорее захлопнул дверь. Мне хотелось сохранить в доме сухой прозрачный воздух. Здесь сразу стало легче, будто сбросил тяжелую ношу.
        Где?то вдалеке загремела цепь, щелкнул выключатель, и далеко впереди, почти на другом конце дома, у главного входа, высветился дверной проем.
        Задний корпус дома когда?то использовался для праздников. Три комнаты шли анфиладой - если можно назвать комнатами эти большие помещения. Та, что сейчас была ближе всего ко мне, - игровая, наверно. Дальше совсем уж огромный зал, видимо для танцев. По ту его сторону парадная столовая.
        Дальше холл, между лестницей и главным входом. Именно там горел свет, освещая сквозь распахнутые двойные двери парадную столовую, бросая отблески сквозь зал, через третью комнату до самых моих ног. Я выключил фонарь и стал отирать ботинки о входной коврик. Особенно тщательно носки.
        Снова звякнула цепь - и в далеком светящемся проеме появилась Диана.
        - Мой господин, - приветствовала она с улыбкой, оставаясь в дверях.
        Цепь не пускала ее дальше. Хотя нет, метров десять она еще могла бы выбрать… если бы хотела.
        Она сладко потянулась, и свет сквозь тонкий шелк обрисовал ее фигурку. Тонкая и грациозная, как кошка.
        Кошка… Тигры тоже кажутся милыми кошками, только издали и пока они видят твое лицо. Но повернись к ним спиной - и узнаешь, что это за милые кошечки…
        На что еще она способна?
        Я двинулся через комнаты.
        - Надеюсь, вы выспались?
        - Выспалась… но проголодалась.
        - Это поправимо.
        Диана втянула воздух и замурчала:
        - Как сладко пахнет!
        - Пончики.
        Я свернул в столовую, она шла следом, позвякивая цепью.
        - Но надеюсь, кроме сладких булочек вы привезли еще что?то съедобное?
        - Полный пакет.
        Я поставил пакет на стол и стал выкладывать плоские картонки нарезок.
        Диана кружилась вокруг, как голодная кошка.
        Но когда я выложил несколько яблок и пяток киви и пакет опустел, Диана помрачнела:
        - А где еда?
        - А это?
        Она удивленно вскинула брови, с подозрением разглядывая меня.
        - Влад, вы в самом деле называете это едой?
        - А что же это?
        - В лучшем случае закуски… Я надеялась, вы привезете свежей рыбы, мяса, овощей… Приготовите что?нибудь вкусное…
        - Приготовлю?..
        - Да… - Она замолчала, хмурясь. - Почему вы так смотрите на меня, Влад?
        - Мучаюсь совестью. Это ничего, что стол сервирован без свежих цветов?
        - Но…
        - Еще забыл камин вычистить и не успел воском полы натереть!
        - Влад, вы говорите так, будто бы готовили лишь для меня… а и не для себя тоже.
        - Меня и это устраивает.
        Диана вздохнула, возвела очи горе:
        - О tempora, о mores…
        - Диана, если вы не хотите есть… - Я сгреб нарезки к краю стола, чтобы запихнуть их обратно в пакет, но она коснулась моей руки.
        - О… - Диана мягко улыбнулась. - Разве мой господин не простит меня великодушно? Меня и мои ужасные привычки… Кажется, очень скоро я избавлюсь от них даже если сама того не желаю…
        Я не стал ее слушать, ее шпильки мне уже порядком надоели. Сходил на кухню, принес большое блюдо и выложил туда скопом все нарезки.
        Потом уселся в другом конце стола и стал чистить киви. Резал его ломтиками и ел. Терпеливо ждал, пока Диана утолит голод.
        Словно нарочно, она ужасно медленно орудовала ножом и вилкой, кромсая тонкие куски нарезки поперек, отправляя мясо и рыбу в рот совсем уж крошечными кусочками. Хлеб она почти не ела. Пару раз отломила по чуть?чуть, даже не доела один ломтик белого хлеба. Видимо, за последние дни она его наелась в виде галет. А может быть, и до того не очень?то жаловала.
        Наконец скрестила нож и вилку на салфетке перед собой.
        - Может быть, вина? - улыбнулась Диана. Смешливые искорки в ее глазах говорили, что она прекрасно помнит, что я вино пить не буду.
        Я растянул губы в вежливой улыбке:
        - Почему бы и нет?
        Я поднялся и прошел на кухню.
        Вино, да. Только ты не знаешь, что сегодня к вину у нас припасен и десерт.
        Я поставил перед ней бокал сухого красного вина и вернулся на свое место в противоположном конце стола. Подождал, пока она пригубит.
        - Диана, а почему вы не смогли освободиться?
        Она поставила бокал и удивленно посмотрела на меня:
        - Мне казалось, вы сами все сделали, чтобы я не сбежала. Эта цепь…
        - Нет. Не сейчас. Раньше, пока меня здесь не было. Почему вы не выбрались из погреба?
        - Как же? Кто?то из ваших друзей запер крышку задвижкой, если вы не знаете.
        - Знаю. Это был я.
        Диана одарила меня самой обворожительной улыбкой.
        Кроме задвижки я еще стянул леской ее руки и ноги. От лески, впрочем, она как?то избавилась, и довольно быстро. Когда я ее доставал, руки и ноги у нее не отекли, не загангренились, даже следа не осталось. А тонкая леска - опасная вещь. Ею можно и руку отпилить, и горло перерезать.
        - И все?таки вы могли выбраться. И пытались.
        - Конечно, я пыталась! Но крышка…
        Я лишь поморщился:
        - У кого из вас не хватило сил? У вас или у них?
        - У них?..
        - Перестаньте, Диана. Я видел тела. Вы пытались поднять их.
        - Тела?..
        - Тела! Трупы! Мальчишка и ваши слуги! Вы пытались поднять их, чтобы кем?то из них доползти до подвала и сдвинуть щеколду!
        - Я? Пыталась поднять? Мертвых?.. - Диана снисходительно улыбнулась. - Я польщена, что мой хозяин такого высокого мнения о моих способностях, но, увы, они много скромнее. Я…
        - Хватит, Диана! Когда мы уезжали, мы закопали ваших слуг и мальчишку! Но теперь они раскопаны. И…
        Я осекся.
        Закусил губу, но слово не воробей. Дурак! Господи, какой дурак…
        Только сейчас я понял, почему тела были раскопаны и почему блондин так странно лежал на краю могилы. И мальчик…
        Трусливый дурак! Паучиха - всего лишь паучиха. Поднять и управлять мертвецом - это им не под силу. Старик был прав, конечно же прав. Диана тут совершенно ни при чем.
        - Вы закопали тела?.. А теперь они раскопаны?..
        Диана снова улыбнулась, но теперь это была совсем другая улыбка. Настоящая. Искренняя. Откровенно злая. Она тоже все поняла.
        - Все?таки я была права, Влад. Вы замахнулись на кого?то, кто оказался сильнее вас. И охотники превратились в жертв.
        Я молчал. Сам ей все рассказал, теперь уж не отопрешься. Нельзя было выбалтывать все открыто! Надо было осторожно, исподволь выпытать… Надо было. Знание - половина силы.
        - Кого?то вы не смогли убить сразу. Вас заметили, и теперь уже на вас устроили облаву. Стали проверять, на кого еще вы могли напасть… Жаль, я была уже слишком слаба, чтобы почувствовать их, когда они ходили по моему дому.
        К счастью.
        - Ходили здесь… - Диана помрачнела. - Над самой головой…
        Но о погребе не знали и в темноте не заметили. А может быть, видели крышку, но лезть не стали. Нашли свежую могилку, раскопали, нашли трупы слуг. И решили, что раз с ними нет трупа их госпожи, то ее куда?то увезли.
        - Они должны были проверить алтарь… Были совсем рядом… - Диана сжала губы и посмотрела на меня. - Значит, это не ссора в вашей стае. Все?таки они нашли вас. Разворошили ваше гнездо, нашли ту несчастную. Вот почему вы вернулись. - Она прищурилась. Я почти чувствовал, как ее глаза обшаривают мое лицо, пытаясь найти хоть малейшую слабину. - Ту несчастную у вас отобрали, а ваших друзей перебили…
        Я замер, даже дышать перестал, стараясь удержать на лице каменную маску.
        Знание - половина силы. Нельзя дать ей больше ни кусочка информации. Она не решается тронуть меня своими щупальцами, она все еще боится. Но если она узнает, что я остался один… Что никто не приедет сюда, если со мной что?то случится…
        - Вы ведь остались совсем один, не так ли?
        Я улыбнулся:
        - Милая Диана, я понимаю, что вам очень хочется в это верить… до такой степени хочется верить, что кое?какие очевидные вещи ускользают от вас.
        - Вы не ответили мне, Влад.
        - Очевидные и куда более важные для вас. Может быть, наше… гнездо и разорили, не стану скрывать этого… Но главное в другом.
        - В чем же?
        - Они были здесь. Они нашли трупы ваших слуг, но они не нашли вас. Ни живой, ни мертвой. В нашем разоренном гнезде они вас тоже не нашли. Если они все еще ищут вас, то в одном они уверены точно: здесь вас нет и не будет. Именно это они расскажут всем, кого хоть в малейшей степени будет интересовать ваша судьба. Не уверен, что таких много бродит по белому свету. Не уверен, что такие вообще есть. Но даже если они есть, они не станут искать вас здесь. Никто.
        Диана склонила голову набок.
        - Выходит, один на один… - сказала она. - Не самый плохой расклад.
        Снова улыбнулась, и ее улыбка мне не понравилась.
        - Не совсем так, - сказал я.
        - Я не поверю вам, Влад, пока я не увижу кого?то из ваших друзей.
        - О, в это вы можете верить или не верить. Но и кроме нас двоих здесь есть еще кое?что существенное.
        Я нагнулся и дернул за цепь. Звенья натянулись, потянули ошейник, дернули за шею Диану, она с трудом удержалась на стуле.
        - Даже если вы сумеете справиться со мной и сможете удержать под контролем час или два, пока сами не устанете подавлять мою волю… Что дальше? За этот час я не сниму вас с цепи без инструментов. А инструменты в деревне. Две версты. Внушите мне идти в деревню и принести инструменты? По дороге я приду в себя. Пойму, что случилось. Освобожусь от внушенных желаний… - Я замолчал и улыбнулся. По ее глазам видел, что она уже знает конец. - Я не буду спешить обратно. Подожду, пока вы вновь ослабнете без еды. Вернусь… Второй попытки не будет, Диана. Я просто пробью вам лоб. Вы будете как та… несчастная, - повторил я словечко Дианы.
        - Я уверена, что есть какой?то способ разорвать цепь и без тех инструментов. Должен быть. Если вы захотите снять цепь с меня, я уверена, вы обойдетесь и без похода в деревню за инструментами… - Она улыбнулась, но я никак не мог понять, шутит она или решила поиграть всерьез.
        - Хотите проверить? Не забывайте, Диана. У вас будет лишь одна попытка.
        - Иногда стоит рискнуть.
        - Думаете? На вашей половинке весов слишком много «если». - Я поднял руку и стал загибать пальцы. - Если у вас получится подмять меня целиком, до такой степени, что я захочу найти способ снять с вас цепь. Если такой способ вообще есть. Если я его найду. Если у вас хватит сил контролировать меня столько времени, чтобы реализовать этот способ… И если я не ошибусь, пока буду снимать ошейник без нужных инструментов, случайно не вспорю вам шею или не сломаю позвоночник… Не слишком много «если», Диана?
        - Пока не попробуешь, не узнаешь.
        Я хотел раскрыться, чтобы швырнуть то, что было на моей половинке весов. Никаких «если». Лишь прикованное к дубовому столу тело ручной дьяволицы, с завязанными глазами и шрамом на лбу, с намазанными душистым маслом ногами и бешеными от голода крысами…
        Но она коснулась меня сама - нагло и грубо, облепляя ледяными щупальцами. Я не успел возмутиться, надо было сосредоточиться, выровнять чувства и заглушить все посторонние мысли.
        А потом было уже не до того. Атаки шли одна за другой, и сила ударов нарастала.
        Прикрыв глаза, краем сознания я следил за ней - не бросится ли она ко мне через комнату. Вблизи ее сила возрастет многократно. Лоб ко лбу ее ледяные щупальца превратятся в огромные айсберги, затирающие мое сознание, как крошечную лодочку, смолотят в труху.
        Она сидела на месте, будто это была тренировка, которая должна была последовать после ее ужина. И на ее лице гуляла улыбка, будто бы она просто решила пошалить, начав тренировку без моего формального разрешения… если бы эта улыбка не была такой напряженной.
        В какой?то миг мне показалось, что она пробует мою защиту не потому, что должна тренировать меня, а в самом деле проверяет ее на прочность. Для себя. Раздумывая, не атаковать ли меня по?настоящему.
        Хотелось закрыть глаза - так легче сосредоточиваться. Но я не решался. Отбивался и следил, не поднимется ли она. Если она попробует подойти ко мне…
        Пока я еще мог ускользать от ее проникновений, сбрасывал с себя ее щупальца… И видел, как улыбка сходит с ее лица.
        Но у нее есть кое?что в запасе. Пока она не использовала свой самый сложный финт. И я чувствовал, что это не от забывчивости. Среди ее ударов были похожие финты… были финты, раньше похожие на тот финт. Сейчас она убрала из них все, что хоть немного напоминало изюминку того финта.
        Я отбивался и ждал.
        Отбивался, пока вдруг не понял, что даже с открытыми глазами мне легко выдерживать ее атаки. Могу даже чуть отвлечься, и заметить, что мои руки вспотели и стиснулись в кулаки. Могу еще больше: отвлечь толику воли от борьбы с ней, чтобы разжать пальцы, давая воздуху слизать капельки пота.
        Щупальца Дианы стали слабее, финты медленнее. Она выдохлась.
        Я скосил глаза на часы в углу. Ничего себе! Я был слишком занят, чтобы ловить течение времени. Мне казалось, что прошло минут пять. Ну от силы четверть часа… Сорок минут.
        Диана шумно выдохнула и закрыла глаза. Щупальца пропали.
        Минуту я еще ждал, не расслабляясь. Хитрит, чтобы ударить неожиданно?
        Но касаний больше не было. Наконец Диана открыла глаза.
        - Теперь я могу идти? - как ни в чем не бывало спросила она, поднимаясь.
        - Диана…
        - Как? - Она изобразила удивление. - Вы и теперь недовольны тем, как я старалась?
        - Я не давал разрешения начинать…
        - О… Будьте снисходительны, простите даме маленький каприз.
        - Что ж… Буду снисходителен.
        - О! - Диана улыбнулась мне с издевательской признательностью. Сделала книксен.
        - Но только в этом!
        Старательно вздернутые брови.
        - Разве я провинилась в чем?то еще?
        - Да. Вы пропустили один финт.
        - Разве?
        - Уж поверьте мне.
        - Что ж, раз вы так говорите… - Она вздохнула и потерла виски. - Может быть, я что?то и упустила… Давайте начнем с этого утром. - Она прихлопнула по столу кончиками пальцев, ставя точку. - Спокойной ночи, Влад.
        Я тоже поднялся. Шагнул к камину, пока она шла к выходу, позвякивая цепью.
        Успел. Я поймал ее отражение в стекле буфета, когда она шагнула к двери. Увидел ее вскинутые на миг глаза, ее лицо. Но вот разобрать, что творилось под этими красивыми чертами…
        Она прикрыла дверь за собой, подтянув цепь; звяканье металла замерло по ту сторону холла, уплыло в глубину дома, а я все стоял и пытался понять, что же было на ее лице. Озабоченность там была, это точно. Но… Там не было раздражения, которое было после прошлой тренировки - когда вдруг оказалось, что я что?то могу.
        И уж совершенно точно там не было обреченности.
        Кажется, там даже была слабая улыбка… Слабая, но уверенная. Будто ей известно что?то такое, о чем я и представления не имею… Или это я уже себя накручиваю?
        Я тряхнул головой и понес остатки ужина в холодильник.
        Часы тихо пробили четверть, потом чуть громче полчаса, а я все стоял над камином, смотрел в огонь и грел ладони.
        Надо бы закопать трупы… Но не сейчас. Не сегодня. Некоторые вещи лучше делать, когда есть свет. Или хотя бы нет тумана.
        Перед тем как растянуться в кровати, я проверил, чтобы окна были наглухо закрыты. Не хочу утром опять замерзнуть. И не хочу, чтобы всю ночь в щель фрамуги сочился тот проклятый запах, даже если я его здесь почти не ощущаю.
        И все равно всю ночь мне снились вороны. Черные птицы дрались над кусками чего?то бледного, зеленоватого, склизкого. Блестели черные бисеринки глаз, глубоко вонзались мощные клювы.
        Глава 4 ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ
        На рассвете мутный сон перетек в реальность, еще более мерзкую.
        Я соорудил марлевую повязку, но тяжелая вонь разложившейся плоти сочилась и сквозь марлю, и сквозь ватные тампоны. А тела рвались под штыком лопаты, отказываясь заползать обратно под землю.
        У меня разболелась голова, а в довершение всего снова закололо в руке.
        Я похолодел. Бросил лопату и несколько минут сжимал и разжимал кулаки, шевелил пальцами, проверяя, не пропала ли жилка над правым большим пальцем.
        Она проступала под кожей, и все?таки мне казалось, что палец на правой руке не так уверенно поднимается вверх, как на левой. Не так высоко… Но обе руки здорово замерзли, и, может быть, правая онемела чуть сильнее. Руки по?разному сжимают черенок лопаты.
        Я нащупал в кармане перчатки, натянул их и снова взялся за лопату.
        Горячая ванна не привела меня в порядок. Все вокруг, кажется, пропиталось вонью гниющих тел. Боль в руке чуть стихла, но еще оживала с каждым ударом пульса. Голову стягивал тугой обруч, никак не желал отпускать…
        Диана уже ждала в столовой. Чистенькая, свеженькая и улыбчивая.
        - Доброе утро, мой господин… О! - Она нахмурилась, рассматривая меня. - Кажется, вы неважно спали?
        Если и было в ее голосе сочувствие, то напускное. Сама она лучилась изнутри радостным ожиданием чего?то. Хотел бы я еще знать чего…
        - Зато вы сегодня необычайно веселы, Диана.
        - Отчего же мне грустить? Мой ученик делает удивительные успехи.
        - Меня беспокоит учительница.
        - Прошу прощения?
        - И сегодня, и вчера вы не делаете вот этого…
        Я попытался как можно ярче вспомнить ощущения, какие я испытывал от ее сложного финта.
        Судя по цепкому, холодному касанию, она поймала образ.
        - Ах это…
        Атака была молниеносной.
        Ледяные щупальца лавиной обрушились на меня, шлепая со всех сторон. Я пытался следить за ее касаниями, сбрасывать их с себя - оборвать каждое из них было несложно, они рвались как тонкие нити. Заметил - и сбросил с себя… но их было много, слишком много, и я почти пропустил момент, когда из лавины мелких тычков, словно акулы из?за косяка мелких рыбешек, обрушились тяжелые удары. Настоящие.
        Вонзились ледяными гарпунами, пробивая мою защиту, пуская во мне корни, наполняя самыми странными желаниями и эмоциями, но я еще успевал выкорчевывать их прежде, чем они разрастались.
        Мириады мелких шлепков отвлекали - и все?таки я замечал, когда из?за этой завесы Диана обрушивала настоящие удары.
        Минуту или две - время становится другим в такие моменты - мы боролись, затем она отступила.
        - Теперь вы довольны? - спросила Диана.
        Я не спешил с ответом. Я отбил ее атаку, да…
        И все?таки меня не покидало ощущение, что это не тот финт. Вроде бы то же самое, что я помнил… и совсем не то! Но вот в чем именно различие…
        - Н?не знаю, Диана… В ту ночь, когда…
        - Не надо! - оборвала она, поморщившись. - Я прекрасно помню ту ночь.
        - Когда я потом к вам вернулся, уже один. Тогда вы делали то же самое… но иначе.
        - Разумеется, иначе. После сотрясения мозга все делаешь иначе. По меньшей мере медленнее.
        - Медленнее, - согласился я. - Только сама атака была… чуть другой. Опаснее.
        Диана терпеливо улыбнулась.
        - Разве?
        - Да.
        Ее улыбка стала снисходительной.
        - Чем же она была иной?
        - Если бы я помнил точно чем, я бы сразу и сказал - чем!
        Диана только вздохнула и покачала головой.
        Но я своим ощущения верю больше, чем ее словам.
        - И все?таки финт был другим. Я прекрасно это помню. Сотрясение мозга было у вас, а не у меня.
        - Влад… В ту ночь не только я была напугана. А у страха, как известно, глаза велики.
        - Когда я спустился к вам в подвал второй раз, я уже не был напуган.
        - Ах, прошу прощения. - Она снова улыбнулась, снисходительно, будто играла веревочкой с неуклюжим щенком. - Я говорила не столько о страхе, сколько об испуге при встрече с непривычным. В ту ночь вы впервые отведали моего обращения. А все новое сперва, пока не разберешься и не обвыкнешься, кажется сложнее, чем есть на самом деле. Теперь же, когда вы выучили мою манеру, все кажется вам проще.
        Кажется… Мне кажется, что чего?то ты недоговариваешь…
        А, к черту все это! Что толку от этих занятий, если я не отыщу способ найти ту чертову суку? Способ найти ее незаметно.
        Нельзя ее всполошить. А сейчас она настороже. Она ждет меня. Не просто так она выставила слуг в Смоленске, ох не просто так… Ее пурпурные и так?то ребята не промах, а сейчас внимательны вдвойне. Пытаться следить за ними, чтобы выйти на их гнездо, - самоубийство. Если уж Гош не смог…
        Впрочем, одна ниточка еще остается. В том морге у них было что?то серьезное. Три жабы сразу. Одну я убил, но две молоденькие остались. И обе с явными следами хозяйки. Из того же гнезда, что и пурпурные. Там и чертова сука, что оплела их всех невидимой паутиной…
        Молоденьких жаб охраняют, но всего двое пурпурных. А сами жабки… даром паучих залезать в чужие головы они не обладают, внимательности пурпурных тоже нет. Если как?то удастся зацепиться за этих жабок, проскользнув мимо пурпурных…
        Что там, внутри пристройки? Не хотел я туда соваться, но теперь, видно, не избежать.
        У них там было что?то серьезное. Значит, должны туда вернуться и после того, как я убил ту третью жабу. Вернутся. Может быть, вдвоем. А может быть, снова втроем. Еще с одной жабой, которой я прежде не видел…
        Три жабы. В одном месте.
        Я усмехнулся.
        - Чему вы смеетесь, Влад? - нахмурилась Диана. - К чему эта улыбка висельника?..
        Да, висельника. Лезть в пристройку к трем жабам - уж проще сразу в петлю.
        Но есть ли у меня другой выход? Это последняя ниточка…
        После двух дней на «мерине» родной «козлик» казался странным, угловатым и каким?то недоделанным.
        - Все равно тебя не брошу, потому что ты хороший…
        А кроме того, на «мерине» туда и не подъедешь. Не того масштаба городишко. Сразу в глаза бросится.
        Я достал из бардачка карты. Из стопки моих выпала и карта Гоша - с пометками, как добраться к дому жабы. Внутренний карман плаща, где лежала записка Гоша, словно налился тяжестью.
        Никуда не суйся.
        Я засунул карту Гоша в бардачок, развернул свою.
        Сначала зелень и черные линии прыгали перед глазами, но затем я заставил себя успокоиться. Нашел то место и минут за двадцать запомнил все, что было нужно. Завел «козленка» и стал разворачиваться.
        Карты, как всегда, врали.
        Я убил два часа, прежде чем смог подобраться к городку с юго?востока… То есть надеюсь, что теперь выбрался. Если не ошибся, пока крутился по проселочным дорожкам и едва приметным просекам, давно заросшим березовым молодняком.
        Дальше кусты встали сплошной стеной, проехать невозможно. Да и не стоит, пожалуй. До городка меньше версты осталось. Если я не заплутал…
        Я вылез из машины и пошел через лес. Ветви впереди редели, показались крыши домов. Метров через сто я пересек просеку - и дальше старых деревьев не было, лишь разросшийся молодняк.
        Да, это и есть тот пустырь за больницей… Саму ее, правда, еще не видно. Как и морга за ней. И пристройки.
        Но уже близко.
        Последняя ниточка…
        И как знать, не оборвется ли вместе с этой ниточкой и ниточка моей жизни…
        Меня колотило мелкой дрожью. Я постоял, пытаясь успокоиться. Закрыв глаза, изо всех сил прислушиваясь - не шевельнется ли предчувствие.
        Но оно молчало. И я чувствовал себя странно голым. Молчит ли предчувствие? Или вообще покинуло меня?
        Нет?нет! Некуда было ему деваться. Когда два дня назад я ездил к дому Старика, предчувствие молчало - и все вышло удачно, ничего со мной не случилось. Но может быть, оно молчало, потому что ушло. А что все прошло нормально - так это просто совпадение. Потому что на том пустыре никого не оказалось. Сглупили пурпурные. А если бы они там были…
        Я потер лицо ладонями, зажмурился до рези в глазах. Выдавил из себя эти предательские мыслишки и сосредоточился, как перед касанием чертовой суки.
        Подавить все эмоции. Выровнять их, как ряд клавиш рояля. Все отжаты. Чтобы внутри все тихо. Тихо?тихо. Вот так, да.
        Теперь можно открыть глаза и двигаться дальше. Медленно. Прислушиваясь к далеким шумам городка. К тому, как ветер ворошит голые прутья. Только ли ветер?..
        Я сделал длинный крюк вправо, потом влево - не хочу, чтобы кто?то оказался за спиной, когда я буду думать только о том, что впереди.
        Но в ушах лишь шум ветра да легкий шелест ветвей - от ветра же. Когда раздвигает кусты спешащий человек, звук дугой. И перед глазами скользили только черные прутья кустов. И предчувствие молчало. Никого.
        Тогда я двинулся вперед. Еще медленнее. Этот пустырь - самое подозрительное место вокруг. Если кто?то из пурпурных днем следит за больницей, моргом и пристройкой, должен поглядывать сюда. Не качнется ли ветка, не мелькнет ли в черных кустах белое пятно лица…
        У меня ушло десять минут, прежде чем я добрался до нужного места, вытащил из кармана зеркальце и осторожно поднял его в просвет между ветвями кустов. Покрутил, ловя нужное направление…
        Я крутил зеркальце так и эдак, но попадал куда?то не туда. Я прекрасно помню задник больничных корпусов. Мы с Гошем проезжали совсем рядом, а потом я несколько дней следил за пристройкой. Точно с того места, где стоял сейчас.
        Но в крошечном зеркальце все было развернуто, и еще мешались прутья кустов. Ни черта не понять, где там пристройка! Словно вообще в другое место приехал! А здесь нет ничего. Ни стены малинового кирпича, ни красной черепицы…
        Прошло минут пять, прежде чем я понял, что пристройки и в самом деле нет.
        Я убрал зеркальце, выбрался на ухабину повыше и выглянул поверх кустов.
        Фонарики на причудливых литых столбиках остались. Осталась и мощеная площадка. А вот там, где была пристройка к моргу, - лишь грязь, перемешанная со строительным мусором, из которой торчали столбы фундамента.
        На стене морга - силуэт пристройки: штукатурка отбита до старого, желтого кирпича, по краям дырки толстых дюбелей. А посередине новая кладка - полтора на два метра. Из хорошо знакомого плотного малинового кирпича.
        Вот она, дверь, через которую я надеялся забраться внутрь. Сначала осмотреться, а потом, ночью, когда они все приедут, пурпурные проверят домик и уйдут, и чертовы суки останутся одни, я бы через морг вошел в эту дверь…
        Уже не скрываясь, я выбрался из кустов и побрел прочь, вниз по угольно?черной дороге из свежего асфальта, чистенькой, без единой трещинки.
        В голове было пусто.
        Шлагбаум перед выездом на шоссе остался. Но красные диоды сейчас не горели. Такой же мертвый, как и остатки пристройки…
        Ноги сами принесли меня на стоянку чуть дальше по шоссе. В маленькую закусочную.
        Здесь было тепло, здесь вкусно пахло, и здесь были живые люди. Я забрался на высокий табурет у стойки:
        - Кофе.
        - С сахаром, со сливками?
        Я уже открыл рот, чтобы сказать «да» - на автомате, краем сознания, уйдя в то, что же мне теперь делать… теперь словно вынырнул из сна. Без всякого кофе.
        Женщина внимательно глядела на меня. Должно быть, вид у меня был еще тот.
        - С сахаром, со сливками?
        - Давайте и с тем и с тем.
        Пока она доливала сливок, я огляделся. Маленький зал на четыре крошечных столика. Два из них были заняты. Веселая парочка и грустный мужик, уткнувшийся в журнал, разложенный между чашкой и блюдечком с пирожными. Но я глядел на столик в углу. Сейчас там было пусто, но…
        Я быстро выпил кофе и зашагал по новой дороге обратно к больнице. Свернул на пустырь и стал продираться через кусты, потом пошел лесом.
        Минут через пятнадцать выбрался к «козленку». Завел мотор и уже на колесах стал выбираться из глуши по едва заметным просекам.
        Чтобы выбраться на нормальную дорогу, а потом на то шоссе, к стоянке, потребуется солидный крюк. Но это даже хорошо… Мне есть о чем подумать.
        На стоянке перед кафе я выключил мотор.
        Посидел, слушая осеннюю тишину и шум редких машин, пролетающих к городку. Главное - не ошибиться. Это последняя ниточка.
        Я достал из бардачка карту Гоша, развернул. Два кружка красным фломастером. Первый - там, где дом жабы. Второй - здесь, больница с моргом и пристройкой, которой больше нет. Между ними пунктир, как удобнее всего ехать.
        Вроде бы то, что нужно…
        Я еще посидел, разглядывая карту. Потом свернул ее и бросил на боковое сиденье. На потрепанном чехле пара ниток спустились, лежали тонкими серыми хвостиками. Надо будет поменять. Слушая, как влажный осенний ветер облизывает машину, я накручивал одну нитку на палец, скручивал…
        Как бы сам Гош поступил на моем месте? Надеюсь, я все делаю верно. Надеюсь, он был бы мной доволен. Надеюсь.
        Я резко выдохнул и решительно вылез из машины. Чему быть, того не миновать!
        Бросив машину перед кафе, я вернулся на пустырь позади больницы.
        У самой больницы мне ничего не нужно. Я не разглядывал морг, я просто закрыл глаза и расслабился. Выкинул мысли и сосредоточился на ощущениях. Пытался поймать предчувствие. То ощущение, что помогало ему пробудиться.
        И скоро отдался этому странному ощущению. Как сон наяву. Я не спал, но время скользило незаметно, а сам я стал частью этих кустов, слабого ветерка, прелого запаха и холодного воздуха… и очень хорошо почувствовал, когда в этом холодке появилось что?то другое. Теплое.
        Предчувствие сработало четко, как поплавок, дрогнувший на блестящей глади. Я вздрогнул и открыл глаза. И тут же потерял это ощущение инородного присутствия.
        Я закрыл глаза и постарался вновь расслабиться и провалиться в это ощущение мира вокруг. Очень внимательно прислушиваясь к себе. К предчувствию…
        Не один я на этом пустыре. Теперь я был уверен. Чувствовал это. Кто?то был за мной, на дальнем краю пустыря.
        Что заставляло меня чувствовать это? Может быть, какие?то звуки, которые я не мог различить сознательно, но в подсознание пробились и заставили напрячься. Может быть, такой же неуловимый сознанием, но разбудивший подсознание запах. Не знаю… Не знаю, что это было в действительности, но ощущал я это как какой?то теплый комок за спиной… Шагах в тридцати и чуть слева.
        Далеко, чтобы услышать крадущегося человека. Ветер налетал порывами сбоку. Тоже не должен был помочь мне, если бы это было из?за запаха. И все?таки я был уверен, что там кто?то есть. Может быть, зверек. Кошка, белка или птица. Может быть.
        Но мне хотелось верить, что это не белка и не птица. Стараясь не шуршать ветвями, я осторожно заскользил вперед, к краю пустыря, откуда уже можно разглядеть больницу и стену морга с отбитой штукатуркой и пятном свежей кладки.
        Ощущение присутствия за спиной размазалось, ослабело… но, когда я остановился в последних кустах пустыря, почти выйдя к моргу, ощущение постепенно вернулось. Надвинулось вслед за мной, с задержкой.
        Несколько минут я стоял, чувствуя его, а потом оно вдруг ослабело. Словно удалялось, удалялось, удалялось… И пропало. Совсем.
        Я осторожно развернулся и двинулся назад, но ощущение теплого комка не возвращалось. Лишь пустота, прохладная пустота вокруг… Я поежился и закутался в плащ. Все?таки холодно.
        Стоя посреди пустыря, я подождал минут двадцать, прислушиваясь к себе, но это было непросто. Я замерз. Продрог так, будто не час здесь был, а целый день.
        Еще минут десять я выдержал, а потом вернулся в машину. Включил мотор, задрал обогреватель на предел и посидел, впитывая тепло. Косясь на карту на пассажирском сиденье, но не решаясь ее трогать.
        Охотник я давно, а вот ловец - первый раз. Нужно уметь не только забросить наживку, но еще и понять, заглотили ее или нет…
        Я вытерпел целую минуту, разминая пальцы и глядя на карту. Кажется, лежит точно так же, как я ее и оставил.
        Только когда подушечки пальцев стали чувствовать малейшую неровность на кожаном переплете руля, только тогда я позволил себе развернуться к карте.
        Левой рукой прижал ее к сиденью, чтобы, не дай бог, не сдвинулась. А правой очень осторожно взялся за другой край. Нащупал подушечкой пальца, где в новой карте щель между сгибами. И, все так же прижимая левой рукой карту к сиденью, чтобы не сдвинулась, правой отогнул угол верхнего сгиба. Очень осторожно.
        Когда я уходил, я просунул между сгибами карты кончик одной из поехавших ниток чехла…
        Теперь между сгибами ничего не было.
        Я почувствовал, как губы расходятся в ухмылке. Есть! Рыбка кусала червячка. Заглянула в машину, взяла с сиденья карту… Потом положила обратно. Положила точно так же, как карта лежала, - как ей казалось, лежала.
        Я приподнял карту. Нитка, кончик которой я заправлял между сгибами, была под картой. Я бы тоже ничего не заподозрил. Подумаешь, старый чехол, из которого вырвалась одна нитка…
        К дому жабы я ехал не так, как в прошлый раз.
        Ехать кратчайшим путем я не рискнул. Сделал крюк, выбрался на раздолбанную одноколейку, проходящую в паре верст от дома. И там, где она ближе всего подходила к дому, съехал с нее в кусты. Заглушил мотор.
        Карту в карман. Перчатки на руки. Курносый… Я откинул барабан, проверил патроны.
        Хорошо, что какая?то рыбка взяла наживку. Еще бы знать какая. Та золотая, которая мне нужна, или зубастая щука с пурпурными плавниками…
        Я сунул револьвер в карман, вылез из машины и пошел к дому жабы.
        Я скорее почувствовал, чем заметил. Шевельнулось предчувствие, я замер. И только теперь смог понять, что справа и впереди кто?то есть.
        Щелчок разломившегося сучка - и тишина. Шорох листьев - и снова тишина. Шелест ветви… Сами по себе эти звуки могли быть случайными, но слишком уж регулярно они раздавались с одной стороны.
        До дома было еще далеко. Я видел лишь просвет в верхушках деревьев. Опушка с задней стороны дома.
        Где?то там. Медленно и очень осторожно идет по краю опушки. Обходит дом по кругу, рассматривает со всех сторон? Сюда идет…
        Медленно, пуговица за пуговицей, я расстегнул плащ, прислушиваясь.
        Шелест ветви, которую отвели в сторону. Тишина. Еще одна ветвь…
        Сейчас он между мной и домом.
        Я пригнулся, поднырнул под ветвь и двинулся наперерез.
        Под каблуком хрустнула ветка, и я замер, кусая губы. Прислушиваясь. Есть звуки впереди - или тот, кто крался, замер, насторожившись?..
        Впереди прошелестели листья. Едва слышно. Кто бы там ни был, он старался идти бесшумно. Но в лишившемся листьев осеннем лесу, в тишине безлюдья даже самый неприметный звук прекрасно слышен - тому, кто умеет слушать. Я провел не одну сотню ночей, вслушиваясь в шорохи. Если я что и умею, так это слушать.
        Еще один шорох.
        Все в порядке. Меня не заметили. Я двинулся дальше, сильно забирая влево. Он вдоль опушки, я наперерез ему. Скользя между ветвями вполоборота - лицом туда, к звукам. Теперь он двигался почти прямо на меня…
        На миг я закрыл глаза, постарался выбросить из головы все звуки. На миг можно. Никуда он от меня не денется за секунду. Тут, главное, самому не попасться.
        Есть ли прохладный ветерок, который гуляет не на коже, а в голове?..
        Я прислушивался к своим ощущениям, но ничего не улавливал. То ли паучихи поблизости нет, то ли она настолько искусна, что пока я ее не замечаю.
        Я открыл глаза. Впереди, меж стволов, скользнуло темное пятно. Я шагнул за ближний ствол, прижался к нему.
        Вот и человек… Одет во что?то темное. Стволы, ветви - все это мешало рассмотреть, дробило его на кусочки, появляющиеся и исчезающие. Но я терпеливо следил за его движениями и мысленно складывал кусочки.
        Кажется, кожаный плащ. Невысокого роста. А на голове у него…
        У нее.
        Я облегченно выдохнул и опустил револьвер. Это именно та рыбка, которую я ловил.
        Теперь, главное, не дать ей сорваться. Я шагнул чуть в сторону, чтобы ствол прикрывал меня.
        Ждал, пока она подойдет ближе. Она тоже шла вполоборота. Лицом к дому, просвечивающему из?за деревьев. Боком вперед. Спиной ко мне.
        Я почувствовал, что невольно сдерживаю дыхание, чтобы даже этот едва уловимый звук не выдал меня. И морщусь как от зубной боли. Мне казалось, что она должна была заметить меня. Почувствовать. Должна!
        Потому что я ее не только видел и слышал, но и чувствовал. Я мог закрыть глаза, но все равно совершенно отчетливо чувствовал, где она…
        Жаль, что теперь уж не расскажу это Старику. Может быть, это именно то, чего он хотел от меня добиться?..
        Она меня не замечала. Она скользила боком, иногда неосторожно похрустывая на ветвях… поравнялась со мной. В двух шагах от меня. Напряженная, как перетянутая струна. Чуть согнувшись, руки разведены в стороны. Тонкие, длинные пальцы с черными ногтями чуть подрагивают от волнения. Правая ближе к телу - чтобы в любой миг дотянуться до пистолета под расстегнутым плащом?
        И - совершенно не чувствуя меня за спиной.
        Я мог бы свистнуть. Мог бы просто вытянуть руку и коснуться ее плеча… но слишком уж не хотелось получить пулю в живот.
        Уже не скрываясь, я шагнул вперед.
        Шелест листьев под моими ногами - и тут же хрустящий вихрь передо мной. Неуловимые движения, слившиеся воедино: серо?бурая ветка, черный плащ, блестящие волосы - и белое пятно лица, блеск черных глаз, матовость вороненой стали…
        Но я уже поймал этот вихрь. Сжал ее запястья, развел ее руки и бросил к иве ее напряженное тело. Прижал к стволу, не давая двинуться:
        - Шш… Это всего лишь я. Твой спасеныш.
        Она узнала меня. Сначала руки, а потом тело расслабилось.
        Я взял пистолет из ее руки и отступил.
        - Ты… - сипло выдохнула она.
        Она старалась успокоиться, но дыхание вырвалось из нее короткими и резкими толчками. Мышь, угодившая в кошачьи лапы и только чудом спасшаяся.
        - Я. А вот кто ты?
        Ее глаза вдруг заледенели. Как закрылись ставни на окне. Лицо заострилось, жестче выступили скулы, губы сжались. Она уже могла ничего не говорить. Я знал, кто она…
        Она забрала пистолет, с досадой запахнула плащ. Кивнула в просвет между деревьями:
        - Там, в доме… Там ведь никого, да?
        Я кивнул. Сказал:
        - Пошли.
        Развернулся и пошел к дому не оборачиваясь. Теперь она от меня не убежит.
        Она сбросила ботинки и с ногами забралась в кресло, сжавшись в комок. Даже плащ не сняла.
        Я тоже не стал раздеваться. Огонь в камине трещал уже минут пять, но пока так и не смог разогнать холод опустевшего дома.
        - Это ты сделал? В ту ночь?
        Пока я возился на кухне, она ходила по дому, разглядывая пятна крови и следы от пуль. Выходила к кострищу на заднем дворе.
        - Держи. - Я протянул ей кружку с кофе.
        - Спасибо…
        Она взяла кружку обеими руками, грея о нее пальцы.
        Сейчас она ничем не напоминала ту напряженную, как рысь перед прыжком, охотницу, что балансировала на носках, разведя руки с длинными, чуткими пальцами, в любой момент готовая броситься в атаку или метнуться прочь…
        Я присел в кресло напротив, тоже обхватив кружку обеими руками. Не отпивая - просто греясь.
        Наверно, сейчас я тоже не очень?то походил на охотника.
        Два осколка… Двое случайно уцелевших из перебитых охотничьих стай.
        - Давно? - спросил я.
        Она вскинула на меня взгляд.
        - Давно ты одна? - повторил я.
        Она опять уставилась в кружку, в медленно кружащуюся кремовую пену.
        - Второй год…
        - Сколько вас было?
        - Нас?
        Я удивленно поднял брови.
        Она вздохнула:
        - Я так, сбоку припека была… Среди них был мой парень…
        - И сколько их было?
        Она усмехнулась. И я не понял, чего в ее усмешке было больше - горечи или злости.
        - Если бы все так просто… Было… - повторила она и зло тряхнула волосами.
        Я молчал и ждал. Грел пальцы о горячую кружку, беззвучно, одними губами, делал маленькие глотки - и терпеливо ждал.
        Пусть ее слова текут как текут. Иногда слова больше, чем просто слова.
        - Она не всех убила. Двое все еще живы. Если это можно назвать жизнью…
        Я опустил кружку.
        - Ты хочешь сказать…
        Она наконец?то подняла глаза. И черт возьми, уж лучше бы она продолжала смотреть, как медленно умирает пена в черном кофе. Ее губы кривила усмешка.
        - Да. Кто сможет охранять лучше, чем бывшие охотники?
        - А он… твой парень…
        Она опустила глаза. На скулах затвердели желваки.
        - Он. Больше. Не мой. Парень, - отчеканила она.
        Слава богам, что я не видел ее взгляда - сейчас.
        - Это он, - сказала она, - заметил того вашего… тощий такой, костлявый…
        - Шатун.
        Она пожала плечами. Какая разница, как его зовут?
        - Она вытащила из него все, что он знал. Потом его убили.
        - Откуда ты знаешь?
        - Видела.
        - А остальные наши? Кого ты еще видела?
        - Тебя.
        Я нетерпеливо кивнул. Это я и сам знаю!
        - Еще того… квадратный такой…
        - Гош.
        Она кивнула, довольно безразлично.
        - Его, - сказала она голосом таким пустым, словно зачитывала состав на этикетке. - Потом накрыли тот голубой дом.
        - На пустыре…
        - На пустыре.
        Я очень осторожно поставил кружку на пол возле кресла. Руки дрожали. Стиснул подлокотники, чтобы не ощущать этой предательской дрожи в пальцах.
        Старик…
        Там были Старик и Виктор.
        - Что там случилось?..
        Мой голос дрожал сильнее, чем пальцы.
        Она вскинула на меня взгляд и тут же опустила. Нахмурилась.
        - Не знаю. Там было слишком много ее слуг. Слишком опасно. Эта тварь тоже была там. Злая. Кажется, у нее не получилось сразу их сломать… - Она поглядела на меня: - Кто там был?
        Там были двое, но едва ли дело в том, что их было двое.
        - Старик… Это его она не смогла сломать.
        - Самый лучший среди вас?
        Я кивнул.
        Самый лучший.
        - Был…
        - Да, в каком?то смысле его уже нет, - сказала она. - Но не относись к нему как к мертвому.
        - Что?!
        - Почаще вспоминай, что он знал о тебе.
        - Что?.. Да ты… - В своем ли она уме?! - Да Старик, он… Да никогда он! Да если бы до этого дошло, он бы…
        - Он - ни за что. Наверно, он сопротивлялся до последнего. Наверно, он пытался покончить с собой. И надеюсь, что он успел. Но надежда - это не вера. Не путай их, если хочешь остаться в живых.
        - Ты думаешь, Старик… Она его…
        - Я не думаю, я знаю. Полтора года назад из шестерых она взяла двоих самых лучших. Думаешь, за эти полтора года она поглупела?
        Она сунула ноги в ботинки и, не завязывая шнурков, пошла к камину. Тяжелые ботинки на очень мягкой резине тихо, но увесисто тыкались в пол - почти и не звук, а словно пальцем касались мочки уха.
        У камина присела, протянула ладони к самому огню…
        Сколько выдержит Старик? Сколько сможет сопротивляться ей, не давая приручить, сделать одним из своих верных охранников?
        Она не сможет приручить его незаметно, как прочих своих людей. Он знает, что она может, и он умеет сопротивляться. У нее не получится ограничиться легким тычком - делай то?то! - как с другими, из кого она сделала своих преданных слуг.
        Ей придется целиком ломать Старика. Только так она получит контроль над ним. Да и то лишь только на то время, пока будет давить на него.
        А чуть отпустит - и Старик придет в себя. Разберется, где он сам, а где то, что она впихнула в него. И будет выкорчевывать это.
        Он сильный, очень сильный.
        Но…
        …Двор, темный и тихий, без единой живой души…
        …Тетя Вера и Сашка с Сонькой, бездумно бредущие куда им указали. Заводные куклы. Не видя ни машины, ни меня, ничего вокруг…
        Это сделала та чертова сука. Одна.
        И если она действительно захочет получить Старика, она его получит. Пусть в первый день это будет всего час, пока она будет давить на него на пределе своих сил и умений… Но за этот час она успеет что?то изменить в Старике. Пусть немного, пусть чуть?чуть, пусть даже сам Старик, придя в себя, попытается вырвать это из себя…
        Все равно. Это ему не поможет. Ведь это будет продолжаться день за днем, снова и снова… И когда?то наступит день, когда Старик останется преданным ей даже после того, как она перестанет давить. Когда он сам перестанет защищаться. Когда перестанет чувствовать, чего хочет он сам, а что заставляет его хотеть она, потому что это нужно ей. Может быть, через три дня. Может быть, через неделю. Может быть.
        - Ты ее видела? - спросил я.
        Она передернула плечами. Неохотно сказала:
        - Очень издали.
        И тут до меня дошло. Господи, какой же я идиот!
        - Так ты что… Совсем не умеешь… - Я покрутил в воздухе пальцами, подбирая слово. - Вырываться? Ни малейших навыков?
        Она обернулась так резко, что полы плаща разлетелись крыльями. Черные глаза - злые звездочки.
        - А кто меня учил?! Где я могла узнать, как это?! Я же не была одной из них! Я всего лишь была слишком внимательна к… - Она одернула себя. Проглотила имя, слишком дорогое для нее. И договорила сухо, как шелест равнодушных страниц: - Моему парню.
        - Как же ты все это время?..
        Она отвернулась к камину, резко и зло протянула руки в самый огонь:
        - Молча.
        Маленькая, хрупкая, сидя на корточках, она была еще меньше. Тонкая кожа плаща, явно сшитого на заказ, обтягивала ее спину - худая, ни грамма жира, наверно.
        И совершенно одна. Второй год одна против мира, сбросившего благодушную ширму, приоткрывшего истинное лицо. Лицо маньяка за маской клоуна…
        Одна. И даже сопротивляться этим чертовым сукам - и этого не умеет…
        Я шагнул к ней, чтобы положить руку на плечо, обнять, но она отодвинулась в сторону. Моя рука повисла в воздухе. Я сжал пальцы в кулак, поднес руку к огню:
        - Как тебя зовут?
        - Катерина. Катя. Катечка. Катюша. Выбирай любое.
        - А я…
        - Твое имя меня совершенно не интересует.
        Хм… Вроде ничего грубого не сказал…
        Я покусал губы, соображая - черт его знает, на что еще она может ни с того ни с сего обидеться! - и постарался говорить как можно мягче:
        - Ты где?то под Москвой живешь, Кать, да?
        - Зачем тебе? - почти зло спросила она.
        Я хмыкнул. Однако!
        - Ты слишком лезешь на рожон, - сказала Катя. - Рано или поздно ты попадешься. И скорее всего, тебя она тоже решит оставить при себе… Все, что я скажу тебе, будет использовано против меня.
        - Гм… Но хоть то, где охотилась ваша группа, это?то ты…
        - Не надо. Пожалуйста.
        Не глядя на меня, она совсем съежилась, вжала голову в плечи. Нахохлившийся воробей.
        Пожалуйста… Я все понимал. И все?таки я задавил предательское чувство жалости. Ненавижу, когда начинаю чувствовать жалость. Сам становишься слабым.
        Я постарался говорить холодно:
        - Ты поэтому к нам не подходила?
        Она дернула плечом. Поморщилась, но все?таки ответила:
        - Частично…
        Я тоже присел, протянул руки к огню. Молчал, ожидая продолжения. Она вздохнула, неохотно заговорила:
        - Еще мне хотелось увидеть всю колоду, прежде чем вступать в игру, - сказала она. - Кто же знал, что она вас так быстро…
        Я стиснул кулаки. Разжал, подставляя огню.
        Еще не быстро. Еще есть шанс вытащить Старика. Сегодня еще только третий день. Уверен, он еще держится. Должен держаться!
        - Ты должна мне помочь, Кать.
        Катя водила руками над огнем. Словно не слышала меня.
        - Ты мне поможешь? - настаивал я.
        - Конечно нет, - сказала она. Невозмутимо и безразлично, словно речь шла еще об одной чашке кофе.
        Я нахмурился.
        Она заметила и раздраженно фыркнула, и маска безразличия пропала с ее лица.
        - Я не самоубийца! Понятно?
        - Не хочешь рисковать своей драгоценной жизнью?
        - Дело не в риске! Я рискую каждый день, следя за ней! Но пытаться драться с ней - это не риск. Риск, это когда есть хоть один шанс на успех. Здесь шансов нет. Нет!
        - И что? - Я усмехнулся, не пытаясь спрятать злость. - Так и будешь издали следить за ними? Видеть, как эта сука ворует детей, но оставаться в стороне? Так, да?
        - Именно, - невозмутимо отозвалась она. Маска безразличия вернулась на ее лицо. - Все видеть, все запоминать, но оставаться в стороне. Пока не увижу, что есть реальный шанс что?то сделать.
        - Например?
        - Когда?нибудь мне повезет, и я найду еще одну компанию охотников. Им пригодится, что я знаю.
        - И много ты их встречала, других компаний охотников?
        Она промолчала.
        - Сколько тебе понадобится ждать, прежде чем поймешь, что других групп поблизости нет?! Если они вообще остались хоть где?то!
        Она пожала плечами.
        - Это лучше, чем просто погибнуть, - сказала она. - Хоть какой?то шанс. Я подожду.
        Я сжал кулак так, что захрустели суставы. С трудом удержался, чтобы не врезать по стене.
        - Да ничего ты не ждешь! Ты просто привыкла к тому, что ничего не пытаешься сделать! Вбила себе в голову, что не можешь ничего сделать! И смирилась!
        - Давай?давай, - невозмутимо отозвалась она, не отрываясь от пляски огненных язычков в камине. - Научи меня жить. Давай.
        - Вбила себе в голову, что твоя слежка кому?то нужна! Вот и все. Нашла оправдание тому, что ты все знаешь, но ничего не делаешь! И успокоилась!
        - Угу… Оч?чень тонкое наблюдение… Продолжайте, доктор.
        - А может, ты мазохистка? Может, тебе нравится подсматривать, как эта сука пользуется твоим парнем, а? Как он был, ничего, хорошенький? Она ему только мозги трахает или…
        - Ну ты, психоаналитик доморощенный!
        Кажется, она встала раньше, чем по комнате разнесся хруст ее кожаного плаща.
        Стояла напротив меня, и руки ее сжимались в кулачки и разжимались, сжимались и разжимались…
        Она еле сдерживалась. Когда она заговорила, ее голос дрожал от ярости:
        - Если она узнает, что я знаю про нее… Знаю, куда она ездит, где живет, ее слуг, ее привычки… интересы… слабости… Ты понимаешь, что, когда ты ей попадешься в руки, она тебя распотрошит - и узнает все? Все! В том числе и обо мне! Мне придется бежать. Все бросить и бежать отсюда. Ты это понимаешь?!
        - Я не собираюсь попадаться ей в руки.
        - Никто не собирался… - Она отвернулась так же резко, как и вскочила. Опять глядела в огонь, словно обращалась к нему, а не ко мне. - Вообще все живут так, словно никогда не умрут…
        Только мне ее философия по барабану. У этой чертовой суки Старик!
        - Значит, сбежишь! Бросишь все и сбежишь, если так уж ее боишься! - Меня не волнует, хочет она мне рассказывать или нет. - Место! Где ее гнездо?
        - А если не скажу?
        Я вздохнул. Мне не хотелось, чтобы дело обернулось так.
        Но разве у меня есть выход? Старик будет держаться сколько сможет, но и его силы небесконечны. У меня нет времени выяснять все самостоятельно.
        - Поверь мне, скажешь…
        Она упрямо молчала.
        - Он спас меня, - сказал я, все еще стараясь держать себя в руках. - Он был мне вместо матери, отца, дедушек и бабушек. Вместо всех сразу. Он научил меня всему, что я умею… И думаешь, меня остановит, если ради его спасения мне придется загнать гвоздь?другой под ногти девчонке, которую я вижу третий раз в жизни?
        - Если не считать того, что это девчонка спасла тебе жизнь…
        Я пожал плечами. Пришла моя очередь играть в невозмутимость.
        - Все делают ошибки.
        Она не выдержала и хмыкнула. Но очень быстро усмешка превратилась во что?то такое… Она знала изнанку мира, как и я. Только со мной все это время были такие же, как я. Охотники. У нас была надежда. У нее - два года одиночества. Наверно, умерла даже надежда встретить кого?то вроде тех, кем был ее парень…
        - А впрочем… - Она пожала плечами. И голос, и вся она будто обмякла. - Что тебе нужно? Место, где живет эта гривастая?
        - Гривастая?
        - Извини, имени не знаю. - Прежний ледок прорезался в ее голосе.
        - Не заводись, - попросил я. - Так где ее гнездо?
        - На северо?восток от Москвы. Коттеджный поселок Новая Атлантида.
        Коттеджный поселок… За кого она меня принимает?
        Только я решил, что все будет легко. Эх…
        - Будем считать, что я вспомнил, что ты меня спасла. А теперь вторая попытка. Как оно на самом деле. И постарайся говорить честно… Мне бы не хотелось переходить к третьей степени.
        Она медленно обернулась.
        В ее лице не были ни капли страха - лишь искреннее удивление.
        - Не поняла?
        - Паучихи… - начал я, но она еще сильнее нахмурилась. - Ну те, которые залезают в голову… Они не устраивают гнезда в населенных местах, - терпеливо объяснил я. Можно подумать, она сама этого не знает. - Это им мешает. Это как тебе или мне пытаться жить на базаре.
        - А?а… Вот оно что… - Она вдруг рассмеялась. - Бравый охотник решил, что я ему вру?
        - А разве нет?
        Она все усмехалась.
        - Я сказал что?то смешное?
        Она опустила глаза и долго молчала. А когда посмотрела на меня, заговорила совсем другим голосом:
        - Как тебя зовут?
        - Крамер.
        - А имени нет?
        - Влад.
        - Влад… Милый Влад, ты в самом деле даже не представляешь, с кем связался… - Она вздохнула. Встряхнулась и поднялась: - Ладно! Поедем вместе. Я сама тебе покажу. Может быть, хоть это тебя образумит.
        Я пожал плечами:
        - Может быть.
        Пусть думает так, если хочет. Мне от нее нужно лишь место. А не хочет помогать - пусть убирается к черту. Но Старика я вытащу. Вытащу.
        Дожди размыли пепелище. Зола ушла, и в кусках углей белели кости.
        Меж облетевших деревьев и кустов, почерневшей от времени скамьей, на темных плетеных стеночках неестественно яркие, огненно?багряные листья девичьего винограда…
        Тихо?тихо, только какая?то птица разгуливала по крыше. Железные листы еле слышно позванивали, словно по ним постукивали гвоздем.
        А может, не по крыше, а по нервам. Катя шла впереди меня, и чем больше я в нее вглядывался, тем лучше видел: что?то ее волнует. Что?то…
        Не слишком ли быстро она сдалась?
        Наверно, поэтому я успел схватить ее за локоть, когда она - мягким, быстрым движением - скользнула за угол.
        - Далеко?
        - Ты слышал? - обернулась она ко мне.
        - Что именно? - Я поудобнее перехватил ее правую руку. Взял под локоть, как кавалер.
        - Словно звали кого?то…
        Та?ак… Началось. Да, не просто так она слишком быстро согласилась все рассказать.
        - И кого же звали?
        - Не знаю… Кажется… Вот опять!
        Я прислушался и усмехнулся.
        Конечно, никто никого не звал. Но похоже. Какой?то ворон. Сиплый крик птицы очень походил на человеческий хрип: «Кар?рина, Кар?рина…»
        Я перестал скалиться.
        Карина. Именно так звали ту чертову суку, что жила здесь… Я помотал головой, отгоняя наваждение. Угадал бы я в его крике это имя, если бы не знал? Сомневаюсь… Именно так и рождаются легенды о призраках…
        - Пошли, выдумщица. - Я потянул ее за руку.
        Но она уперлась:
        - Стой… Смотри.
        По металлической крыше застучало совсем близко - прямо над головой. Ворон сидел на самом краю навеса над дверью.
        - Он на нас смотрит… - шепнула Катя.
        Ворон замер, переводя взгляд с меня на Катю. Словно выбирал. Наклонил голову, усердно обдумывая что?то. Его блестящие глазки остановились на Кате.
        - Кар…иха! - прохрипел он. - Кар?рих?ха!
        Ворон вдруг напрягся и стал раскачиваться на лапах вверх?вниз, словно запертый в клетке попугай.
        - Кар?риха! Кар?рина! Кар?ри?ра?ха! - орал и орал он, раскачиваясь все яростнее.
        - Он словно с нами разговаривает, - шепнула Катя.
        - Угу. Ты его возбуждаешь.
        Она ткнула меня локтем, не отрывая взгляда от птицы. Только это ее и спасло. На очередном качке вверх ворон не пошел вниз, а взмахнул крыльями, переваливая через стальной порожек крыши, и ухнул вниз. Прямо на нас. На Катю…
        Я выбросил руку, но лишь задел птицу по хвосту. В последний момент ворон ударил крыльями и завис в воздухе - словно не в голову клюнуть собирался, а на плечо ей сесть хотел.
        - Убери эту заразу! - вопила Катя, заходясь нервным смехом. - Убери ее от меня!
        Нагнув голову, чтобы спасти лицо, свободной рукой она молотила воздух над собой. Я тоже. Ворон бил крыльями и висел над нами, яростно клекоча.
        Не такой уж он и хриплый. Горластые звуки оглушали. Казалось, это не одна птица - целая стая воронов орала. И в пустом вроде бы лесу откуда?то издали заорали ему в ответ. И еще, и еще, и еще…
        Или это у меня в ушах звенело от его крика.
        Наконец?то ворон вспорхнул выше, сделал круг и пропал за крышей дома.
        - Господи, что это было? - Она все смеялась, никак не могла прийти в себя.
        - Я же говорил, что ты ему понравилась. Пошли.
        Я потянул ее влево, но она опять уперлась. Мотнула головой в другую сторону:
        - Подожди, у меня там мотоцикл…
        Я с трудом удержал ухмылку. Вторая попытка никак?
        - Ну уж нет, лапочка. Ты поедешь со мной, в машине.
        - А мотоцикл?
        - А я тебя потом сюда привезу.
        - Но…
        - Хватит, ладно?
        Мне надоела эта игра.
        Она пожала плечами и пошла за мной. Я крепко держал ее под руку.
        - Так и будешь держать меня за руку?
        - Тебе не нравится прикосновение крепкой мужской руки?
        - Когда прикосновение - нравится. А когда вцепился как краб… Неужели думаешь, что я убегу?
        Не выпуская ее руки, я согнул левое запястье, правой сдвинул рукав плаща с часов.
        - Почти два часа… - заметил я. - И ни одной машины.
        Я покосился на Катю. Она невозмутимо глядела вперед, где сквозь ветви, под склоном холма, чернела дорога.
        Дать ей еще минут пятнадцать… Может, надоест дурочку валять… Сама расколется…
        С холма поселок был как на ладони. Из?за сплошного кирпичного забора выглядывали десятки крыш - больших, с изломами, уголками и даже башенками. Одни крыты красной черепицей, другие зеленой. На двух домах вместо черепицы темнели панели солнечных батарей.
        В таких домах живут с семьей, прислугой и охраной. В этом поселке, больше похожем на маленькую крепость, живут сотня?две людей. Паучиха не может жить здесь.
        Или она надеется меня убедить, что если по этой дороге не ездят, то и в городе никто не живет?.. Жаль, что оставил карту в машине. Наверняка где?то с другой стороны поселка есть еще одна дорога, по которой все и ездят…
        Ладно, хватит. Стараясь сразу не заводиться, я начал:
        - У меня такое ощущение, что по этой дороге вообще никто не ез…
        Она сжала мою руку, а через миг из шорохов дождя вынырнул звук мотора.
        А еще через несколько секунд я впервые за два часа отпустил ее руку.
        По дороге промчался черный «мерин». Черный, блестящий от дождя и с легким, но отчетливым пурпурным отливом. Две тугие волны брызг окатили обочины, над дорогой повисла пелена - туманные смерчики из крошечных брызг.
        Я поднял к глазам бинокль.
        В стене, возле серых ворот, выступал стеклянный эркер проходной. За стеклом проступило бледное пятно, но, прежде чем я успел рассмотреть лицо, оно уплыло обратно в глубину, а ворота пошли в сторону, обнажая блестящий рельс поперек дороги.
        «Мерин», чуть притормозив, пока ворота открывали достаточный проезд, шмыгнул внутрь, и ворота тут же пошли обратно.
        - Ну что, теперь доволен? - спросила Катя.
        Я все переводил взгляд с ворот, за которыми скрылся пурпурный «мерин», на крыши за ней. Столько людей… Как эта чертова сука может жить здесь?
        - Уснул? Пойдем. - Она пихнула меня в бок. - Ничего интересного больше не будет.
        Я вздохнул, стал подниматься.
        - Здесь… - начала Катя. - Нет, подожди.
        Показалась еще одна машина. Красная «мазда». За лобовым стеклом мелькнул женский силуэт, я едва успевал ловить машину в бинокль. Она стрелой летела по пустой дороге. Не сбавляя скорости, шла на ворота, будто собиралась взять их на таран.
        - Ого! Редкий случай… Сами хозяева сюда почти не ездят, - сказала Катя. - Это какая?то седьмая вода на киселе, должно быть…
        Машина летела прямо на ворота - в расчете, что ворота откроются. Но ворота не открывались.
        «Мазда» затормозила в самый последний момент. Даже до нас донесся визг шин. Когда лужи сойдут, на дороге будет различим след из пережженной резины.
        - Царица мира приехала… - пробормотала Катя.
        Едва затормозив, «мазда» раздраженно затявкала.
        За стеклом проходной опять появилось лицо. Мужское. Несколько секунд он пялился на машину удивленным рыбьим взглядом. Будто не верил, что видит это наяву. Будто раздумывал, не спит ли он все еще.
        Дамочка не привыкла ждать. Жала и жала на клаксон, пока охранник не выглянул из будки. Не один из пурпурных, а какой?то мелкий, худенький тип в черной униформе с желтыми нашивками. Медленный, заспанный, пришибленный какой?то…
        Клаксон опять нетерпеливо затявкал, подгоняя его, но он как шел неспешно, так и брел к машине. Гудок смолк, только когда охранник сунулся к окошку.
        Но если он думал что?то услышать, то не на ту напал. Девушка приосанилась. Даже словом не удостоила - лишь царственный взмах руки в сторону ворот. То ли из?за ее профиля, то ли из?за прически, а может быть, из?за огромных свисающих серег и длинной, тонкой шеи, но было в ней что?то индюшачье. С гордо вздернутым подбородком. Индюшка на параде.
        Охранник поглядел на нее, поглядел на ворота, снова на нее и пожал плечами. Что?то сказал.
        На него наконец?то изволили взглянуть. Окатили презрением. Потянулись куда?то в сторону, к боковому сиденью - сумочка у нее там лежит? - и что?то достали. Сунули в руку охранника с таким выражением, словно это не рука, а комок дождевых червей.
        Охранник невозмутимо изучал. Какая?то пластиковая карточка. Пропуск, наверно. Или права. Черт его знает, с такого расстояния не видно.
        Наконец протянул обратно. Дамочка двумя пальцами - аж вся сморщилась - осторожно, только бы не коснуться его рук, взяла карточку и убрала обратно.
        Нетерпеливо постукивая пальцами по рулю, дождалась, пока охранник вернется в будочку. Едва ворота разошлись в стороны, она газанула и влетела в поселок, оставив за собой туманный след из поднятых брызг.
        Да. Все?таки по этой дороге ездят, и не только ее слуги.
        - Ладно, пойдем… - сказал я.
        Хотя не понимаю, как она может жить здесь… Паучиха - прямо в скоплении людей…
        Я отлип от ствола, но теперь уже Катя схватила меня за руку:
        - Ну уж нет. Притащил меня сюда, а теперь хочешь уехать, не посмотрев самого интересного?
        - Чего?
        - Подожди, надолго это не затянется.
        - Что именно?
        - Пять минут терпения.
        - И что потом?
        - Самое интересное…
        - Кать…
        Я изо всех сил старался не заводиться, но эта партизанка кого хочешь выведет из себя!
        - Как она здесь живет, вот чего! Ого, быстро же… Сегодня у нашей гривастенькой препарши?ивое настроение…
        - Да что…
        - Смотри! - Она указала на дорогу.
        Ворота опять открывались.
        Показалась округлая красная морда. «Мазда». Та же самая, что въехала всего пару минут назад. Только вот за рулем…
        Сначала мне показалось, что это совершенно другой человек. Но нет, это была она. Та же расфуфыренная молодка с длинной, тонкой шеей и огромными сережками. Только…
        Выехав из ворот, она съехала на обочину и остановилась. Постояла пару секунд - и снова тронулась. Рывками, то дергая вперед, то останавливаясь, будто первый раз за рулем. И совсем встала.
        За лобовым стеклом я видел ее глаза - глаза вырванной из постели маленькой девочки. Лицо вроде бы то же, что и пару минут назад: маленький подбородок и тонкий носик, слишком яркие губы и слишком темные веки. И все?таки другое. Что?то там, под этим лбом с завитками выбеленных волос, переключилось, и сильно переключилось… Переключили.
        Уже не индюшка на параде. Мокрая курица.
        Она нахмурилась. Огляделась, будто только проснулась. Она совершенно не понимала - ни как оказалась в этой машине, ни что она тут делает. Огляделась по сторонам, посмотрела назад, на забор и открытые ворота… Что?то в ее лице прояснилось.
        Она решительно стиснула руль и тронулась. Прочь от ворот. Сначала рывками, вихляя из стороны в сторону, но постепенно выровнялась, увеличивая скорость, и скоро уже мчалась прочь так же целеустремленно, как пять минут назад ехала сюда.
        Охранник у двери проходной безмятежно провожал ее взглядом, словно так и надо. А может, в самом деле так и должно быть. Уж он?то, наверно, знает, как теперь здесь должно быть. Ведь и в его коротко стриженной голове что?то переключили, гораздо раньше и куда сильнее…
        Он развернулся и ушел в проходную.
        А я все глядел на забор, на огромные крыши домов за ним. Невольно прикидывая, сколько же их там, но на самом деле я не хотел этого знать…
        И я думал, что я знаю изнанку мира?.. Думал, что знаю?..
        Да, я видел мальчишек, которых эти чертовы суки берут для того, чтобы вспороть под козлиными мордами. Черт возьми, да я сам… Я оборвал эту мысль. Загнал ее обратно. Поглубже. Туда, где ей и место.
        Да, про мальчишек я знал… Знал про слуг, которых они могут держать при себе. Про одного?двоих слуг, которые нужны для того, чтобы чертовы суки могли с комфортом жить в глуши. Там, где им никто не будет мешать… Правда, Диана потихоньку выжила три соседние деревни, чтобы оттуда в ее лес случайно не забредали… Но, по большому счету, те деревеньки были и без того вымершие, там мало кто жил. Дом Дианы - такая же глушь, как и те места, где мы отлавливали наших местных, смоленских чертовых сук. Маленькие домики на отшибе.
        Но здесь…
        Вот так просто влезть в поселок, где живут сотни людей… могли бы жить сотни людей, если бы она не гоняла их отсюда, как бродячих кошек, стоит им сунуться сюда. Приехать в свои же собственные дома…
        - Она что… - Я сглотнул. Голос был как чужой. - Она что, совсем ничего не боится?..
        - А чего ей бояться? - Катя посмотрела на меня. Взяла из моих пальцев бинокль, с досадой насадила крышки на объективы. - Ладно, пошли.
        Когда мы добрались до дома Карины, уже стемнело. Фары «козленка» высветили черную морду «ауди», каменную арку.
        - Сразу за мной не выезжай, - попросила Катя. - Дай мне пятнадцать минут.
        Я кивнул. Я уже не удивлялся, что она относится ко мне в прошлом времени. Как к уже пойманному, распотрошенному и прирученному.
        Может быть, не так уж она и не права…
        Катя уже взялась за ручку дверцы, когда я решился:
        - У тебя есть карта поселка?
        Она вздрогнула. Медленно сняла пальцы с ручки, опустилась в кресло. Повернулась ко мне:
        - Ты сумасшедший.
        - Это значит - да?
        Она молча глядела на меня. И…
        Не уверен, что она считала меня сумасшедшим. Кажется, в глубине глаз мелькнуло что?то теплое. Она ждала, что я это сделаю. Надеялась. Несмотря на все слова и собственные же доводы.
        - С собой? - спросил я. - На мотоцикле?
        - Нет. - Она мотнула головой.
        Жаль…
        - Ее можно где?то найти? Чтобы быстро?
        Она вздохнула. Потерла пальцы, глядя себе в колени. Покрутила кольцо на правой руке, на безымянном пальце. Тонкое серебряное колечко, в котором вдруг вспыхивали и тут же гасли звездочки чистейших цветов… Крошечные бриллианты? Несколько крупинок, по всей длине кольца.
        - Быстро… - пробормотала она и вздохнула. Посмотрела на меня. - Я приеду завтра. Привезу тебе карту.
        Только ли ради карты?..
        Но я промолчал. Пока рано. Пусть созреет. Просто сказал:
        - Спасибо.
        Она потянулась к дверце, и тут я вспомнил.
        - А от твоего парня ничего не осталось? - спросил я.
        Она хмуро посмотрела на меня.
        - Да нет, не его вещей… А этих. - Я кивнул в темноту за арку, на дом чертовой суки. - Их книжек не осталось? Они разве не забирали их книги из алтарей?
        - Зачем тебе? Там же не разобрать ни слова.
        - Так есть?!
        - Тебе что, очень надо?
        - Очень.
        Она что?то прикинула. Пожала плечами:
        - Привезу.
        - Где?
        - Где и сегодня. У морга.
        - На пустыре? В кафе?
        - Я сама тебя найду.
        И она вылезла под моросящий дождик. Мелькнул отсвет на кожаном плаще - и растворилась в темноте.
        Я сидел, следил за стрелками часов и слушал, как дождик стучит по кузову.
        Денек выдался тот еще. Одно, другое. Туда, сюда… Хорошо еще, что все не слишком далеко друг от друга. Все в пределах Московской области, все к западу от города, все почти рядышком, если мерить привычным путем отсюда до Смоленска…
        Круг за кругом секундной стрелки - пятнадцать минут прошли, но я не спешил заводить машину. Сегодня я и так уже узнал много - и куда больше, чем я хотел и рассчитывал, черт бы все побрал! - но было еще что?то…
        Какое?то зудящее чувство, что я что?то недоделал. Что?то должен был сделать и не сделал. В чем?то не разобрался…
        Предчувствие?
        Я бы не сказал. Обычно предчувствие накатывало совсем иначе. Но, в конце концов, что я знаю об этом?
        Я слушал дождь и пытался понять, к чему же относится это чувство незавершенности. Поселок и чертова сука? Книга для Дианы? Катька и компания ее парня?..
        Наконец я взял фонарь и вылез из машины. На заднем дворе я постоял над кострищем, вороша ногой угли и кости. Но нет, не здесь…
        Я пошел в дом. На кухне висел запах кофе, оставшегося на донышке турки. Но нет, не здесь…
        В гостиной. Когда Катька сидела в кресле, поджав под себя ноги, и мы говорили. Что?то зацепило мой взгляд и мысль, но разговор был важнее. А вот теперь, когда Катька уехала, эта заноза опять вылезла…
        Свет не работал, генератор в сарае давно встал. Я водил фонариком, оглядывая кресло, пол, камин, стены…
        Камин. Каминная полка.
        Я подошел, оглядывая ряды фарфоровых зверят, две фотографии в рамке, шкатулка с двумя китайскими шариками?колокольчиками… Я вернул луч фонаря на фотографию.
        Кто это? Его отец? Дед? Вылитая копия, и даже усы подровнены точно так же. И точно такой же прищур, чуть больше на левый глаз…
        Карточка была старая. Черно?белая фотография стала серо?желтой. Дед его еще совсем молодой, моложе самого усатого. В полевой военной форме. Улыбался, глядя в камеру и обнимая рукой за плечи - неулыбчивого, хмурого, в немецкой форме, явно офицерской, хотя и ужасно заляпанной грязью. Только фуражка на немце была чистенькая. И погоны протерты. Полковник.
        Вторая фотография тоже была старая и посеревшая. Когда?то это был солнечный день, от которого теперь остался поручень мостка над развеявшейся рекой. Две молоденькие девчонки. Подружки в обнимку. На одной платье в горошек и светлые туфельки. На второй белый халат, из?под которого выглядывал сверху ворот гимнастерки, а снизу край солдатской юбки, в руке она сжимала что?то белое. Косынка? Не знаю… Зато я знал ее лицо. Невозможно было не узнать.
        Я стоял, переводя луч фонаря с одной фотографии на другую. В одинаковых рамках. Простые деревянные рамки, потемневшие от времени.
        Дед, вылитый внук… Бабушка, вылитая внучка…
        Не слишком ли редкая комбинация для простого совпадения? Но если это не совпадение, то…
        Я одернул себя. Представил, как отреагировал бы Старик, скажи я ему вслух то, что подумал. Он бы даже не рассмеялся. Он бы грустно покачал головой.
        Я повел фонарем по стенам, отыскивая еще фотографии. Прочая родня, остальные бабушки и дедушки. А эти двое - стареющие, обзаводящиеся детьми, а потом внуками, до крайности похожими на них… Наверно, поэтому?то эти две фотографии и стоят вместе на камине. В самом деле, забавно: дед и бабка, сведенные в одну семью лишь полвека спустя, но вылитая пара влюбленных…
        Я водил фонарем, но стены были пусты. Ни фотографий, ни картин. Я пошел по дому. Я осмотрел первый этаж, второй. Больше фотографий не было. Только в спальне, над кроватью, я нашел еще две фотокарточки. Совсем древние. Не на черной фотобумаге, а на коричневой.
        На одной мать и две девочки, близняшки. В темных платьицах, в сборчатых белых фартучках. И мать и девочки явно светленькие, но ни одно лицо я узнать не мог. Разве что мать… Нет. Девочки… Ну может быть. Иногда лица очень сильно меняются с возрастом. Вот Старик говорит, у меня в детстве были голубые глаза, а потом…
        Говорил. Старик говорил.
        Или… Если Катька права, и он… его…
        Накатила злость, но я заставил себя успокоиться. Вгляделся во вторую карточку.
        Мужчина. Крючковатый нос, гладко прилизанные темные волосы. Судя по костюму, фотография одних лет с первой, годов двадцатых. На усатого непохож совершенно.
        На всякий случай я заглянул в подвал посмотреть на ее алтарь.
        Свечи, конечно, не горели. Алтарь был небольшой и без серебряной пластины, хотя совсем недавно она здесь была, а до этого лежала долгие годы, - по краю алтаря камни были темные, закопченные и заляпанные воском, и вдруг, словно ножом отчертили, камень - светлее и чище. Ровный круг. Козлиной морды тоже не было - на ее месте на стене остались лишь два крюка. Полка в алтаре была пуста.
        Порыв холодка в висках был едва заметный, но я был слишком на нервах. «Козленок» нырнул влево, чуть не слетев с раскисшей дороги.
        Это была Диана, хотя до дома оставалось еще больше сотни метров. Коснулась меня - не пытаясь подмять под себя, просто разбирая, кто это, - и тут же пропала.
        Все же не смирилась наша паучишка. Все еще надеется на что?то. Ждет какого?то шанса… Не смирилась. Не сидит просто так, нет. Напряжена до предела. Раскинулась как можно шире. Вслушивается, не пробежит ли близко зверушка какая.
        Хотя нет. Зверушка ей чем поможет - если ей надо цепь порвать? Зато если случайно человек забредет…
        Вот его она зацепит. Сначала, пока на пределе ее влияния, - совсем несильно. Безобидно так. Бывает же, что взбредает в голову пройтись вон туда? Просто так. Захотелось, и все тут! Ну маленький крюк, подумаешь…
        Для начала. А потом, когда подойдет ближе, тогда уж Диана возьмется за своего спасителя всерьез. Подомнет под себя и заставит делать именно то, что нужно ей.
        Обычного человека, который не умеет сопротивляться чертовым сукам, она быстро обломает. За пару часов так обработает, что может даже выпустить его из своей хватки на какое?то время, если потребуется. Вобьет в него накрепко какие?то желания, которые будут ему казаться его собственными заветными мечтами, и пошлет выполнять.
        Например, дойти до той заброшенной деревеньки, найти инструменты, которые я вывез туда, и вернуться обратно к поместью. Рвать цепь своей новой хозяйки…
        Ну?ну, красавица.
        Надейся. Послушнее будешь.
        Никто сюда не забредет. Слишком тщательно ты выжила всех из округи. Сама себе яму вырыла. Лучшего места, чтобы тебя держать, и не найти.
        Должно быть, она почувствовала, что я заметил ее касание. И не пыталась изобразить приветствие, когда я подъехал к дому. Когда я вошел в столовую, она была мрачна. Даже про еду ни одного замечания не сделала. Ела вчерашние нарезки, и ее пальцы чуть резче, чем раньше, орудовали ножом и вилкой.
        - Может быть, вина? - спросила она, не глядя на меня.
        - Может быть. Это зависит от вас.
        Я встал. До сих пор во время занятий мы сидели с ней в разных концах стола, разделенные всей его длиной. С каждого боку стояло по пять стульев. Я выбрал второй со своего конца.
        Диана, прищурившись, следила за мной.
        Мне показалось, какая?то колкость рвалась с ее языка, но она сдержалась. Не потому, что не хотела уязвить меня. Нет. Решала сделать это больнее. Наказать. Заставить просить ее остановиться, когда она взломает мою защиту.
        Едва я сел, она навалилась… Она была зла и била в полную силу. От ее ударов в голове заледенело и звенело, будто тяжелый таран бил в мой левый висок.
        Два раза мне казалось, она начинает тот финт - свой коронный финт, который использовала только один раз и которого я не мог от нее добиться, - и я боялся, что на новом, меньшем расстоянии я его точно не выдержу, но финта не было.
        То ли мне лишь казалось, то ли… Времени додумывать не было, на таком расстоянии я любой ее удар едва выдерживал. Любой ее финт вот?вот мог пробить меня.
        Но не пробил.
        Постепенно ее атаки стали медленнее, слабее… и ледяные щупальца совсем пропали.
        Я открыл глаза. Да, наши занятия не улучшили настроения Дианы. Она едва сдерживалась.
        Значит, мне не показалось. В самом деле била в полную силу. Старалась пробить меня - не для галочки, для себя, старалась изо всех сил - и не смогла. Это хорошо, что не смогла. Плохо, что никак не унимался червячок сомнения. В полную ли силу? Не сдержала ли она себя пару раз?..
        А может быть, я зря накручиваю себя. В такой компании запросто можно спятить. Может быть, червячок сомнения - он вовсе не из тренировки вылез, а пораньше…
        У меня из головы никак не шли те две фотографии. Спросить ее напрямую? Но я слишком хорошо запомнил урок, который она преподнесла мне вчера. Урок, который Гош, оказывается, так и не вдолбил в меня, как ни старался. Знание - половина силы.
        Я налил ей большой бокал вина до краев. Терпеливо ждал у камина, пока она смаковала вино, и налил ей еще. Присел за стол, на свое привычное место в противоположном конце стола.
        Она, все еще хмурая, пригубила вино. Кажется, не удивилась моей щедрости…
        - Диана, а когда построили этот дом?
        Она оторвала хмурый взгляд от бокала. Вскинула брови:
        - Странное любопытство. Зачем вам это?
        - Так… Средняя зала, - я кивнул на двери столовой, где за холлом начиналась череда залов, - она ведь для балов? Наверно, здесь были роскошные балы когда?то…
        Диана долго смотрела на меня, прежде чем ответить. Даже про вино забыла. Наконец чуть улыбнулась:
        - Не знаю, мой господин… Первых хозяев дома я не застала.
        - А кто же здесь жил до вас?
        - Кто только не жил…
        Диана опять пригубила вино. Я подождал, но она не собиралась продолжать.
        Я вздохнул:
        - Когда?то здесь танцевали… А потом поселились вы. И вместо балов - холмики на заднем дворе… Вы каждое полнолуние приносили жертвы?
        - Каждое полнолуние?.. - усмехнулась Диана, не отрывая глаз от рубиновых пучин бокала. Вдруг посмотрела на меня. - Это комплимент, мой господин? Или, напротив, отравленная шпилька в пуховой перине?
        Пока я соображал, что она хотела этим сказать, она сделала глоток и подняла бокал перед собой. Крутила его в пальцах, глядя на меня сквозь темное стекло и колышущиеся рубиновые волны.
        - Каждое полнолуние… - повторила она с невеселой усмешкой. - Мой господин видит меня таким бессердечным чудовищем?
        Не каждое полнолуние? Но тогда… Шесть десятков холмиков… Если бы она делала жертвоприношения каждый месяц, то это было бы пять лет. Пять лет после девятнадцати?двадцати, когда начинаются настоящие жертвоприношения, а не ягнята?поросята. Если же реже…
        - Раз в три луны?
        - Мой господин жесток…
        - Раз в полгода?..
        Что?то в лице Дианы изменилось. Ставшее после двух бокалов вина прозрачным для ее настоящих эмоций, оно вдруг опять закрылось. Тут как тут - участие во взоре и кроткая, чуть насмешливая, но по?приятельски улыбка, которым я уже научился не верить. Что?то ее насторожило.
        - Мне казалось, мой господин и без меня знает так много… У вас ведь есть книги. И они все еще доступны вам, мой господин, вы даже пообещали мне привезти одну… Может быть, мой господин уже привез ее, да забыл отдать? Для моего господина это такой пустяк, я понимаю, но для меня… Я же не могу поверить, что мой господин пообещал, но не в силах выполнить свое обещание…
        Только ее глаза говорили обратное. Она очень надеялась на это. На то, что это должно было значить…
        - Книга будет у вас.
        - Когда же?
        - Завтра, если она так вам нужна.
        Мне снова снился ворон. Черная птица хрипло кра?кра?кракала, неутомимо, однообразно, будто пыталась что?то выговорить, и у нее получалось, что?то она выговаривала, все четче и четче…
        Я пытался разобрать, что это за слово, и ворон чувствовал, что я хочу это знать. Только почему?то не хотел, чтобы я узнал.
        Он и кто?то еще. Чья?то холодная злость на меня за то, что я почти понял это слово… Блестящие бусины глаз зло глядели на меня. Он не хотел, чтобы я понял. Но он должен был это выговорить. Хотя бы раз. И он выкрикивал, все яростнее и все быстрее, все четче и понятнее. И наконец у него получилось, я понял это и в тот же миг понял, зачем он выкрикивал это, но тут огромный клюв ударил мне в руку, вонзился в мякоть между большим пальцем и указательным, плюща, выдирая…
        …Я вскочил на кровати.
        Рука пульсировала болью, сотни крошечных игл вонзались в глубину ладони, отдавая болью до самого запястья, а в ушах будто звучало еще эхо какого?то звука.
        Я кричал во сне? Стараясь не тревожить руку, я тихонько взял ее в левую и стал баюкать, как ребенка, тихонько растирая подушечку большого пальца, снизу и поверх ладони, пытаясь добраться до того места, где рождалась боль, где жалили сотни игл, снова и снова…
        И холодно. Чертовски холодно. Когда ложился, я поставил фрамугу в режим проветривания, оставил крошечную щелку, но ночью фрамуга соскользнула с запора и приоткрылась, и холодный воздух лился внутрь. Выморозил комнату. И меня. Я дрожал.
        Надо бы закрыть чертову фрамугу. Надо было вообще ее не открывать. Уж лучше призрачный запах духов и платьев Дианы, пропитавший комнату, чем этот холод и эта боль…
        Она отступала. Медленно, но отступала. И теперь кроме боли я опять чувствовал странную скованность в основании большого пальца. Особенно если отводить его назад и вверх…
        В доме было тихо. Снаружи - тоже совершенно беззвучно. Даже ветер не шуршал в ветвях.
        Сон все еще кружился в голове, но быстро истаивал. Я помнил маленькие глазки и клюв, чью?то злобу… Он что?то пытался выговорить - и я помнил, что в итоге он это выговорил. Но вот что именно он выговорил, этого я не мог вспомнить, хоть убей…
        И отчего меня так мучают эти вороны? И во снах и наяву… Будто проклятие какое?то. Будто сделал я им что?то когда?то - и весь род их теперь мстит мне… Даже в сны прокрадываются… Что же, мне теперь везде эти проклятые птицы будут мерещиться?
        Или это было предзнаменование?
        Глава 5 ВОРОНОВЫ ВЕСТИ
        - Вот этот дом. - Ногтем мизинца Катя прочертила в бумаге канавку.
        Прошлый раз мне показалось, что она духами вообще не пользуется. Но теперь, когда мы сидели внутри моего небольшого «козленка», закрытые от ветра, и воздух был теплый и полный привычных запахов машины, я чувствовал в нем едва заметный чужой привкус. Едва?едва. Такой слабый, что я никак не мог ухватить его и разобрать, и почему?то он казался мне прозрачно?холодноватым, северным. Какая?то ягода?
        - Самый большой.
        - Хорошо устроилась…
        - А чего ей себя ограничивать? Ты же видел, как она отшила ту крашеную курицу. Думаешь, она только ее так?
        Я вздохнул.
        Крашеная курица… Да она со всеми ими как с бройлерными цыплятами. Пока они трудолюбиво по копейке, по рублику сколачивали свои состояния, обирая тех, кто не смог устроиться в жизни так же, как они, и считали себя хозяевами жизни, - она одним махом ощипала все их золотые перышки.
        Хотя… Почему - все? Может быть, хозяева домов живут себе спокойненько в других загородных домах? Кому по карману такой домик, по карману и еще парочка таких же. Живут и продолжают считать себя хозяевами жизни. Может быть, даже показывают друзьям фотографии своих загородных замков, хвалятся… И лишь на вопрос: а чего вот в этом, самом лучшем, не живешь? - вдруг окатывает непонятной тревогой… И желание перевести разговор на что?нибудь иное.
        - А ее слуги? - спросил я.
        - Слуги или те, пурпурные?
        - Не играй в слова, - устало попросил я.
        С самого утра я был разбитый и не в своей тарелке. Да еще тренировка с Дианой, когда я держал ее удары с расстояния ближе чем обычно. Ближе чем когда?либо, если уж на то пошло. С третьего из пяти стульев. Нас разделяла всего середина стола. Тяжело. Очень тяжело. Но у меня не так много времени осталось…
        - Я не играю в слова! Просто ты в самом деле не понимаешь, куда суешься! Там, помимо пурпурных и тех двух беленьких девок, ты их видел у морга, еще человек двадцать самых разных людей! Двадцать - прислуги! Готовят, убирают, стригут газоны и следят за насосами, бойлерами и проводкой…
        - Двадцать?
        Я вздохнул. Хороший ты человек, Катька. А все же у страха глаза велики.
        - Не веришь… - Катя сжала губы.
        - А где живут пурпурные?
        - Думаешь, она держит их в одном месте, как скот? Вроде казармы? - Она помотала головой. - Если бы… Нет, они живут каждый в отдельном доме.
        - Какие? - Я постучал пальцем по плану поселка.
        - Слушай, Крамер… Ты издеваешься, да?
        Я молчал и терпеливо ждал. Пусть выговорится. Выговорится - и спокойно продолжит. По делу.
        - Она их разбросала по всему поселку. Вокруг себя. Как охранные сигнализации. Если увидишь в доме окно с открытой фрамугой, имей в виду.
        - В смысле?
        - Слушают в смысле! Не проветривают же они так комнаты, если там на каждом доме штук по двадцать кондиционеров!
        - Понял, понял… Не буянь.
        Она невесело рассмеялась:
        - Ох, Крамер… У меня такое ощущение, будто я объясняю, как лучше намыливать веревку…
        Да, с фрамугами я в самом деле сглупил. Мог бы и догадаться.
        Катя грустно глядела на меня. И теперь я уже не сомневался. Карта, конечно, хорошо, но так просто ты от меня не отделаешься. По глазам вижу. Потому что иначе буду тебе в снах являться и корить телячьим взглядом…
        - Здравствуй, мыло душистое, здравствуй, веревка пушистая… - пробормотал я.
        Катя вдруг прищурилась, зло усмехнулась:
        - Зря стараешься. Ты, конечно, можешь заставить меня заплакать… Чего смотришь? Думаешь, такие, как я, не умеют плакать? Умеют. И я могу расплакаться. Но помогать тебе не стану. Не надейся.
        Я бросил на нее быстрый взгляд - да неужели? - и снова сосредоточился на карте. Дом, который паучиха выбрала для себя, в самом центре поселка, впритык к…
        - Это что? Пруд? - спросил я.
        - Маленькое озерцо.
        - А это? - ткнул я в центр.
        - Игрушечный островок. Насыпной. Из розового песка.
        - Розовый?..
        - Розовый! Как на Крите! Что, ни разу не видел? - В Катькином голосе снова прорезалась злость.
        Я вскинул ладони:
        - Не знаю, куда лезу. Понял, понял…
        Как на Крите… Интересно, чьи же там дома - были чьи, если дошло до островка из розового песка?
        - Ее слуги… прислуга, - уточнила Катя, - живут вот тут. - Она ткнула в дом на дальнем крае поселка. - Вот они?то как раз живут вместе.
        Ага. Все же все вместе и на краю… Все же не всесильная. Все же двадцать душ ее раздражают. Выкинула их на самый край, подальше от себя. Чтобы почти не замечать того, что творится в их головах…
        - Как в казарме…
        - Или в стойле, - жестко сказала Катя.
        - А… - Я замялся, подбирая слово. - Мальчишки… Ну на новолуния…
        Думал я вовсе не о мальчишках.
        Катя внимательно смотрела на меня.
        - Кажется, вот тут, - сказала она. Указала на дом рядом с домом паучихи.
        - Кажется?..
        Немного же, для двух?то лет слежки.
        - Крамер… - процедила она сквозь зубы.
        Я пожал плечами. Ну нет так нет.
        - Ты не понимаешь! - не выдержала Катя. - Она их привозит всего за день до новолуния… Да дело не в том, где она их держит! Дело в том, что берет она их… - Катя осеклась.
        Опомнилась. Не в мальчишках было дело. Не в мальчишках.
        - Еще что?то знаешь, кто где живет? Тут, тут? - Я ткнул пальцем в другие дома по соседству.
        Катя помотала головой.
        - Совсем?совсем?
        Она еще раз мотнула головой. Пожала плечами:
        - Наверное, кто?то из ее пурпурных. Как и в других домах вокруг.
        Я вздохнул:
        - Ну это я уже понял… - Я еще раз оглядел план. Прикинул, что знаю о том или другом доме. - Да, негусто…
        - Поверь мне, даже это много. Это очень много. Если бы ты столкнулся с той гривастой поближе…
        Она замолчала, поджав губы.
        Я глядел на карту, прикидывая. Мало того что забор сплошной и под три метра, так еще и камеры там, если верить Кате. И за картинкой с этих камер следят пурпурные. Знают как - и делают это на совесть. Уж в этом?то можно не сомневаться…
        Днем туда не влезть. Ночью? Хм… Если камеры без инфракрасного режима… Но ночью там паучиха. Бодрствует она, а вместе с ней не спят и все ее пурпурные. А среди них есть обученные не хуже Гоша. А есть и бывшие охотники, если верить Катьке, и уж этих?то провести…
        - Н?да. Хорошенькая расстановочка… - Я вздохнул и подвел итог, не очень?то весело: - Ладно. Пожалуй, ты права…
        - А! - ожила Катя. - Все же голос разума не чужд и таким…
        - Справлюсь и так. Лучше лезть одному.
        Катя осеклась, как поперхнулась. Прищурилась, разглядывая меня так, словно первый раз увидела.
        - Крамер. Скажи, что мне это послышалось.
        - Слушай внимательно, чтобы потом не думала, что тебе это послышалось: у тебя есть время до завтрашней полуночи.
        Катя молча глядела на меня.
        - Но на твоем месте я бы убрался отсюда подальше до завтрашнего вечера, - сказал я. - Потом… - Я пожал плечами. - Сама понимаешь…
        - Понимаю. Если она тебя возьмет, она из тебя все вытащит. Но почему полночь? Думаешь, темнота тебе поможет? Да ты даже с забора слезть не успеешь, как они тебя заметят! А заметят они, тотчас же узнает и гривастая. Вмиг займется тобой. А может, и без нее тебя спеленают как младенца.
        - Может быть. - Я пожал плечами. - Значит, такая судьба.
        Поломатая, как сказал бы Старик…
        Я не смотрел на нее. Глядел в сторону, изображал бесстрастное равнодушие, после того как решение принято. Но краем глаза следил за ней. Уверен, она играла, когда пыталась меня отговорить. А где?то в глубине души рада, что я не отступился. Потому что сама готова присоединиться - несмотря на все эти слова.
        Никуда ты, конечно, не убежишь, красавица. Еще помогать будешь…
        Я это чувствовал. Знал, и все тут!
        - Что ты задумал?
        - Какая тебе разница? Ты в это время уже будешь в Тамбове или в Гусь?Хрустальном.
        Она раздраженно выдохнула и тряхнула головой. С яростью откинула с лица непокорный локон.
        - Ты его не вытащишь! Понимаешь? Не вытащишь! Только меня засветишь! Она сильнее тебя!
        - Никогда не знаешь, пока не проверишь.
        - Да ты даже к ее дому не сможешь подобраться незаметно! Даже к соседним домам не успеешь дойти, как тебя уже спеленают!
        - Хочешь об этом поговорить?
        Катя побледнела, но смолчала.
        Поджав губы, поглядела на стол, на план. Свернула его в трубочку, опоясала резинкой в два раза и подвинула ко мне. Нахмурилась, будто вспоминала что?то, и достала из своей сумки холщовый мешочек, натянутый на какую?то плоскую, но тяжелую коробку.
        - На.
        - Что это?
        - Книга твоя… Ты же просил?
        Я растянул тесемки, приспустил мешок. Показался край «живого» переплета, где в узоре гармонично слились два мотива, чуть разных и все?таки родственных, как части одного целого, - значит, и с паучьей частью, и с жабьей. Хотя узор и не такой сложный, как был на книге Дианы…
        - Ты прав, - сказала Катя. - Меньше знаешь, крепче спишь. Значит, до завтрашней ночи у меня есть время? Ну тогда прощай… Влад.
        Подхватив свою сумку, она распахнула дверцу и выскользнула наружу.
        - А…
        Но дверца уже захлопнулась. Катя, не оглядываясь, шла прочь.
        А я сидел и смотрел ей вслед, не веря своим глазам. Неужели она вот так вот все бросит и уйдет?..
        Сейчас поедет соберет вещички и завтра же утром уберется отсюда, от греха подальше…
        Вдвоем еще были бы какие?то шансы. Да, призрачные. Да, сугубо теоретические. Но были. А одному…
        Я смотрел, как она залезает на свой огромный мотоцикл. Подрубила пяткой опору, врезала по стартеру и сразу же рванула вперед, заставив тяжелую машину привстать на дыбы. И укатила, так ни разу и не оглянувшись.
        Хотя еще минуту назад я был совершенно уверен, что она играет… Что все эти слова - всего лишь шелуха, не знаю для чего, но она их отбросит и пойдет вместе со мной, когда дойдет до дела…
        Или дело в том, что я слишком хотел в это верить?..
        Я откинулся на сиденье. Подголовник тыкался в затылок. Меня разбирал смех. Это последнее, что у меня осталось. Смех. Пусть и злой…
        И еще подарочек чертовой суки в руке. Там зашевелилось, стянулось. Еще не колючая боль, а какое?то странное напряжение, гудевшее чуть ниже запястья, - первый предвестник боли. Словно натягивались нити, пружинящие струны, которые будут обрываться, кидая в руку иглы. Сотни. Тысячи игл…
        Я поднял руку. Попытался отвести большой палец вбок и назад. Вбок он отходил. Назад - нет.
        Утром, как я ни пытался, не смог оживить эту жилку. Не помог ни жаркий душ, ни то, что четверть часа разминал ладонь.
        Ни время. Время тоже не помогло. Прошло уже несколько часов, а жилка…
        Да. И в этом тоже. Я слишком хотел верить, что чертова тварь не коснулась меня, что ее рука всего лишь прошла рядом. Слишком хотел верить.
        Кажется, я еще ни разу не возвращался так рано. И дело совсем не заладилось, и не так уж далеко от того городка до дома Дианы…
        После съезда с шоссе и до ворот поместья несколько верст тянулась старая бетонка без малейших признаков жизни вокруг. Ночью ни огонька, как ни вглядывайся.
        Но сейчас было еще светло, и я видел не выскакивающие из темноты под лучи фар плиты бетонки, а длинную серую дорогу меж полей. Вокруг не то заросшая пашня, не то подсыхающие болота. Они шли и справа, и слева, на версту от дороги, а то и дальше. Кустарник в рост человека, в основном облетевший, но кое?где пламенели кусты черной рябины. Под серым, низким небом…
        Даже непривычно как?то.
        Даже въехав в ворота и петляя уже в дубовой роще, я все еще чувствовал себя непривычно. Может быть, дело было не в низком небе и сером свете, а в том, что теперь я уже не мог себя обманывать. Надеяться было не на что. Я мог сжать рукой руль, но не мог избавиться от ощущения странной пустоты за большим пальцем…
        Касание было резким и сильным, как чей?то холодный, шершавый язык, вылизавший меня изнутри черепа.
        Ушло, оставив лавандовый привкус, - и вдруг снова вернулось. Будто она нащупала не то, что искала. Что?то очень знакомое, но никак не ожидала наткнуться на это здесь.
        Я обрубил ее удивленные язычки, впивавшиеся в меня. На таком расстоянии это было нетрудно. Да и Диана уступила.
        Может быть, она все еще надеется, что сюда кто?то забредет и она сможет спастись, но о нашем договоре помнит прекрасно. Не пускают - идет лесом.
        Да, она тоже слишком хотела верить, что сможет спастись…
        За кого она приняла меня сначала, не ожидая так рано?
        За крупного зверя? За заблудившегося ротозея, случайно свернувшего на эту заброшенную бетонку?
        Надеялась.
        Она встретила меня спиной. Стояла у камина. Не то греясь, не то просто не желая встречаться со мной взглядом. Стыдилась за ту жадность, с которой набросилась на меня, приняв за другого.
        Не обернулась, даже когда я поставил на стол пакет с едой.
        Но когда я открыл парочку пластиковых коробочек с салатами и сходил на кухню за приборами, она была уже у стола. Не глядя на меня, взяла нож с вилкой. Начала есть, стараясь сдерживаться, но я видел, как она голодна.
        Чтобы не смущать ее, я ушел на кухню. Заварил кофе. Когда вернулся к столу, обе пластиковые коробочки были пусты. От четырех ломтиков черного хлеба ничего не осталось.
        - Спасибо, - тихо пробормотала Диана, когда я наливал ей кофе.
        Я налил себе и ушел в дальний конец стола. Отсюда я мог видеть ее лицо, несмотря на все ее попытки не встречаться со мной взглядом.
        - Скажите, Диана… А слуги…
        - Какие слуги? - довольно резко бросила она. - Вы убили моих слуг.
        - Ну не ваши, вообще… Когда хозяйка рядом с ними, они ведут себя так, как нужно хозяйке. А когда они остаются без хозяйки?
        - Что значит - без хозяйки? Когда ее убивают?
        - Нет. Когда хозяйка уезжает куда?то и перестает чувствовать их. Они ведут себя свободнее? Или по?прежнему делают только то, что приказала бы их хозяйка?
        - Хм! - Диана странно улыбнулась. Наконец?то подняла на меня глаза. - Вы, кажется, решили, что я управляла ими как марионетками…
        - Разве нет?
        - Хм… - Диана перестала улыбаться. - Словами можно играть. Но я бы не стала сравнивать слуг с марионетками. Это когда в первый раз ведешь человека, обращаешься с ним как с марионеткой. Особенно если он пытается сопротивляться…
        Сопротивляться…
        …Борис, сразу за моим плечом… Лицо - безжизненная маска, только в провалах глаз еще что?то живое - что?то его собственное… Но слишком мало. И Курносый глядит на меня. Его рука напряжена так, что побелели костяшки. Словно деревянная, рывками поднимается выше и выше, задирая Курносого мне в грудь…
        Диана улыбнулась, будто знала, о чем я подумал.
        - Особенно если пытается сопротивляться. Но это трудно и отнимает много сил… А главное - неудобно. Сороконожка не сможет идти, если будет думать о каждой своей ножке. А каково управлять ногами сороконожки со стороны? Нет… Куда проще изменить человека в глубине. Заставить его захотеть того, что нужно тебе. А все остальное он сделает сам.
        - Но если хозяйки нет рядом? Чего хочет слуга? В нем просыпаются его собственные желания?
        - О, его собственные желания просыпаются и тогда, когда он рядом с хозяйкой… Некоторые желания приходится душить, другие подправлять, а некоторые оставляешь. Некоторые даже полезны. Что это будет за слуга, если он перестанет есть, спать или следить за собой?
        - Но когда слуга остается без контакта, он свободнее? Забывает про желания хозяйки? Не так тщательно выполняет то, чего она хотела бы от него?
        - Даже пес, оставшись без присмотра, не делает того, за что его ругал бы хозяин. Пес, которого просто выучивали. А слуга… Он не вышколен снаружи. Он изменен изнутри. Его желания подправляются так, что он сам начинает желать того, что угодно его хозяйке. Его желания подправляются каждую минуту, час за часом, день за днем. Пока не становятся его собственными желаниями. И тогда совершенно неважно, есть рядом хозяйка или нет.
        - Но собака, оставшись совсем без хозяина, может и одичать.
        - Слуги тоже дичают. Но это происходит медленно, постепенно, не за день и не за месяц… Впрочем, как и обучение. Слуга не сразу пропитывается желаниями хозяйки. На это требуется время. Месяцы, годы…
        Я вздохнул. Подпер подбородок кулаками.
        Значит, бесполезно ждать, пока та сука уедет из поселка по своим делам, оставив слуг самих по себе. Это ничего не даст.
        Но как же тогда влезть в этот чертов поселок?!
        - А если слуг очень много? Может быть, тогда они не так пропитаны ее желаниями?
        - О! Так слуг, оказывается, много… - Диана улыбнулась, внимательно разглядывая меня. Будто решила проникнуть в меня если не ледяными щупальцами, то хоть так.
        - Чем их больше, тем меньше каждому из них хозяйка уделяет внимания, так? Может даже не помнить всех, наверно? И тогда они привязаны к ней меньше? И когда ее нет, вольнее ведут себя? Быстрее отвыкают от нее?
        - Мне жаль разочаровывать моего господина, но мой господин совершенно запутался. Хозяйка, конечно, может забыть, как кого зовут из ее слуг… как ей совершенно необязательно знать, какой мастер делал кресло, на котором она сидит, или туфли, которые она носит. Но туфли принимают форму ноги, даже если вы совершенно не обращаете на них внимания. Слуги все равно пропитываются своей хозяйкой. Влияние может быть слабее, изменений в ком?то из слуг меньше… но они так же долговременны, как и сильные изменения. Медленно растут и долго выветриваются. Ведь вы говорите о слугах, которые живут рядом с ней постоянно?
        - Да…
        - Такие слуги становятся почти частью тебя. Как рука или нога. А если таких слуг еще и много… Завести множество слуг, постоянно жить с ними - это требует изрядной сноровки. Если слуг много, влияние на них будет не слабее, о нет. Наоборот. Сильнее. Ведь то, что слуг много, - это значит, что их хозяйка очень сильна. Это значит, что со всеми слугами у нее будет очень тесная связь. Они с ней будут почти одним целым. Скорее всего, они даже спать будут все вместе… - Диана улыбнулась: - Я хочу сказать, не только одновременно, но и вместе. Вместе с хозяйкой. Как вместе с ней проживают день в ее желаниях, вместе остаются и в ее снах… Что именно вас интересует? Если мой господин перестанет кружить вокруг да около и скажет прямо, что его интересует…
        Я поморщился:
        - Нет… Не начинайте заново, Диана. Я же сказал вам, все ваши попытки выведать, что да как, ни к чему хорошему не приведут. Вам не на что надеяться.
        - Разве? - улыбнулась Диана. - Мой господин желает сказать, что он опять забыл про книгу? Может ее привезти, но день за днем забывает? Продукты привозит, а книгу все время забывает… Какая избирательная забывчивость…
        - Как же вы надоели мне с этой книгой, Диана, если бы вы знали…
        Я нагнулся к сумке, нащупал холщовый мешочек, растянул тесемки и вытащил книгу. Шлепнул ее на стол и толкнул к Диане. Тяжелый том поехал к ней через весь стол, царапая полировку металлическим плетением переплета.
        Остановился точно перед ней.
        Диана глядела на книгу как на капкан. Мрачнея все сильнее. Прошла минута или две, прежде чем она решилась дотронуться до нее. Развернула лицом, раскрыла.
        Я тоже глядел на книгу.
        На узор «живого» переплета. Вершина корешка была чуть смята, будто книгу роняли - неудачно, на самый уголок переплета… точь?в?точь как была помята одна из книг в доме Старика.
        Старик…
        Но в том поселке мне ее не достать. Никак.
        Будет ли ему легче от того, что я погибну, пытаясь его спасти? Будет ему легче от того, что мы погибнем вместе?
        Диана шуршала тяжелыми страницами, а я глядел на ее тонкие пальцы, на старые страницы… такие темные под ее белыми, как кость, тонкими, но сильными пальцами с длинными ногтями.
        Вот только погибнем ли?.. Зачем она привезла Старика к себе? Чтобы выпытать до последней мелочи, сколько нас было, чтобы ее пурпурным было легче выследить и поймать меня, или для чего?то большего?
        - Диана… - позвал я.
        Она не подняла головы, но я видел, что она меня слышит.
        - Любого можно превратить в слугу?
        - Любого, - зло сказала Диана, не отрывая глаз от книги. Она перекидывала туда?сюда первые два листа, нахмурясь. Снова и снова разглядывала их.
        - Даже если человек мог сопротивляться чертовым сукам? - спросил я.
        Диана оторвалась от книги.
        - Любого, - медленно и холодно повторила она.
        - Даже если умел делать это лучше всех?!
        Диана улыбнулась, нехорошо глядя на меня:
        - Любого.
        Вот, значит, как… Выходит, Катька могла быть не так уж и не права…
        Разумеется, Старик будет сопротивляться ей, но она может ломать его снова и снова. Она, конечно, тоже будет уставать. Долго контролировать Старика не сможет. Может быть, минуту, может быть, несколько, а потом придется выпустить. Она тоже не железная.
        И тогда Старик будет приходить в себя и пытаться вырвать все, что впихнула она… выправляя себя. Возвращая себе себя самого. Будет делать это после каждой ее атаки. Сколько бы она ни ломала его, все равно. Раз за разом будет чиститься от того, что она впихнула в него.
        Но какие?то следы будут оставаться. Сначала едва заметные, наверно. Но они ведь будут копиться. Будут углубляться, как колея. И атака за атакой, день за днем он будет оставаться в ее власти все дольше, пропитываться ею все больше, все чаще путать свои собственные желания с ее желаниями…
        И постепенно, через месяц или год…
        Да, даже Старик. Даже он.
        И может быть, иногда смерть - не так уж плохо. Может быть, иногда смерть - лучший выход…
        Я глядел на сбитый угол переплета, и вдруг мне до ужаса захотелось, чтобы все последние дни оказались дурным сном. Чтобы этот сон кончился, кончился прямо сейчас и я проснулся в кабинете Старика, пропахшем книжным клеем и льняной бумагой. Чтобы звенели блюдца и тянуло ароматным чаем и сладостями и чтобы рядом был Старик. Сильный, уверенный, надежный…
        Почему я не послушался? Почему не остался сидеть в городе, как он велел?!
        Я бы все отдал, чтобы можно было вернуть тот миг. Вернуть все то, что я сделал потом… Остановиться тогда.
        Если бы потребовалось, вернуться и остановиться еще раньше - до того, как мы взяли Диану, до того, как я вообще нашел этот чертов дом…
        Диана вздохнула. Перестала изучать первые два листа, заглянула в конец книги.
        - О двух сущностях… Жаль. Я надеялась, что будет полная. А лучше всего, вернете мою… - Она замолчала, уставившись на книгу. Нахмурилась.
        Задумалась о чем?то, и глубоко, - я почувствовал, как по вискам несильно, но отчетливо потянуло лавандовым холодком. На всякий случай я собрался и закрылся.
        От этой чертовой суки я могу закрыться. А вот от той…
        Старику не будет легче, если я погибну, пытаясь спасти его. Но будет ли легче мне, если я останусь жить, зная, кем его сделает та сука? Чем она его сделает.
        - Диана, а…
        - Скажите, Влад, - заговорила она, не слыша меня, - до того, как вы все вместе нагрянули сюда в новолуние… кто?то из ваших друзей побывал здесь?
        Я поднял на нее глаза. Попытался прочесть по ее лицу, что она задумала на этот раз. Опять за свое? Книга ее не убедила?
        - Ведь кто?то из вас был здесь, - сказала Диана, не поднимая глаз. - В третью ночь перед полнолунием.
        Не убедила. Опять подбирается к тому, уцелел ли кто?то, кроме меня.
        И кто?то уцелел…
        Но может быть, смерть была бы лучше.
        - Был, - сказал я. - И не только за три ночи до полнолуния. Но и за четыре. И за пять. И за шесть. И еще несколько ночей подряд парой недель раньше. Вы слишком опасная дичь, чтобы устраивать облаву без подготовки.
        - Входил в дом… - глухо проговорила Диана. Я не видел ее глаз, она смотрела в книгу перед собой.
        - Входил.
        - К алтарю?
        - Да.
        - Надеюсь, ему не удалось улизнуть, когда вас обложили?
        Все?таки про уцелевших. Опять. Вот ведь упрямая!
        И холодок стал сильнее. Может быть, так увлеклась разговором, что сама не замечает - или, может быть, как раз хочет, чтобы я так думал, а сама потихоньку пытается подслушать. Пока подслушать, а потом, глядишь…
        - Диана, если вы надеетесь спастись…
        - Он мертв?
        - …то лучше оставьте ваши надежды. Ради вашего же блага. Мне казалось, мы друг друга поняли.
        Я все еще чувствовал ее касание. И я приоткрылся, впуская ее - в воспоминания о том дне, когда я вернул ей жизнь. Я уже все объяснял ей. Либо она будет держать свои желания при себе и делать то, что я ей скажу, - либо я пробью ей лоб и у нее вообще не останется никаких желаний, кроме животных…
        Я почувствовал, что она коснулась этих образов. Но едва?едва. Тут же отпустила их, оттолкнула обратно в меня, словно отмахнулась от назойливой мушки. С раздражением. Почти с яростью.
        - Он мертв?
        Она подняла на меня глаза, и я поежился.
        - Он убил моего волка. - Она уже не спрашивала - утверждала. - Он мертв?
        Несколько секунд я пытался держать ее взгляд, но потом отвел глаза.
        Бывает так, что и чудовище право. Я чувствовал себя виноватым. Будь она проклята, но она любила этого волка. В самом деле любила.
        Неужели все это время она думала, что ее волк сбежал? Даже после того как ее саму запихнули в подвал умирать, а потом спасли и посадили на цепь?
        Вопреки всему, вопреки очевидному - все равно надеялась, что ее волк просто убежал, обуянный зовом крови, но вернется? Через день, через неделю, через месяц обязательно вернется. Перебесится свободой волчья душа, а потом вернется - к тому, что сильнее любви к свободе, сильнее гормонов, бушующих в крови, глубже всего этого… Неужели верила в это? Она - прекрасно знающая, сколь сильно она переделала своего волка, как глубоко изменила его душу и сколь невозможным после всего это было, чтобы он убежал да просто оставил ее хотя бы на день…
        - Он… мертв?
        - Он жив. - Я поднял глаза и тут же опустил, не выдержав ее взгляда. - Это был я.
        Она молчала, но я чувствовал ее взгляд. И холодок в висках, ставший злым и колючим.
        А я видел его морду, его лапы, его раскинувшийся на каменных плитах хвост…
        Пожалуй, это бы я тоже вернул назад. Мне до боли захотелось прямо сейчас, бросив все, поехать в город и привезти сюда щенка - крупного, лобастого - овчарки, кавказки или Лабрадора, чтобы был похож на того волка, когда подрастет… И я бы так и сделал, если бы не она. Она ведь залезет ему в голову, превратит его из собаки во второго Харона.
        Я поднял глаза.
        Она смотрела на меня - и я не мог понять выражение ее лица. Там была ненависть - этот волк значил для нее больше, чем кавказец и блондин, вместе взятые. Там была ненависть, но не только. Не только.
        Она опустила глаза:
        - Что ж… Я поела. Вы желаете тренироваться?
        Я поднялся, но не успел дойти до середины стола, до намеченного стула, как она ударила. Словно зубилом в висок. Я пошатнулся, схватился за спинку стула, но все?таки удержал ее атаку. И, уже закрыв глаза, на ощупь, сел все?таки на один стул ближе к ней. Меньше половины стола…
        И я хорошо почувствовал, что это значит. Ее второй удар чуть не разбил меня вдребезги. И все?таки я его выдержал. Отбил ее ледяные щупальца, вывернулся из них. А дальше словно открылось второе дыхание. Она била старательно, изо всех сил, но я держал ее атаки. На пределе своих сил, но держал. Это было трудно - и приятно. Так же как чувствовать силу своих мышц, с зубовным скрежетом выжимая почти неподъемную штангу. Чувствовать мощь силы, направленной против тебя, но выдерживать и быть сильнее…
        Тренировки меняли меня. Меняли даже быстрее, чем я мог надеяться. Я чувствовал это.
        И все?таки, где?то на донышке, занозило неприятное чувство, будто чего?то не хватает в этих атаках. Тот финт… Или она была права и все дело в том, что тогда это было впервые? А в первый раз и трава зеленее, и небо глубже…
        Она била изо всех сил, и вместе с ее ледяными щупальцами до меня долетали отзвуки ее чувств, но озлобления среди них я не чувствовал.
        Вечером мне казалось, что снов не будет. Слишком устал. С Дианой мы прозанимались больше часа. Я терпел, пока она сама не запросила конца.
        Но проклятая птица снова прокралась в мой сон. Черный ворон разгуливал по скамейке, перед занавесом из огненно?багряных листьев. Туда?сюда, постукивая коготками. Кося на меня черными бусинами глаз. Мощный клюв как острый молоток…
        Но он не охотился за моей рукой. Не нужна была ему ни моя рука, ни я сам. Ворон и так был доволен. Вальяжно прохаживался, чего?то ожидая, замирал, прислушиваясь, опять расхаживал… Блестящие бусины глаз не ловили меня. А когда взгляд случайно скользил по мне, задерживался всего на миг. Будто я его давний знакомец. Почти приятель…
        За окном было серое утро. Опять сплошные тучи.
        Диана уже ждала меня в столовой.
        - Доброе утро, - улыбнулась она.
        Как она улыбалась всегда, встречая меня… и все?таки в это утро ее улыбка показалась мне иной. Вместо напускной легкости и театральной лести, что лишь подчеркивали издевку, теперь ее улыбка была не такой яркой, но и не такой театральной. Теплее. И задумчивая какая?то…
        Или опять играет?
        Я принес ей два оставшихся салата. Себе взял остатки нарезок, уже порядком заветрившихся.
        Но Диана больше смотрела на меня, чем на салаты. И опять этот ее взгляд был мне незнаком. Оценивающий какой?то. Чуть прищуривая правый глаз, словно прицеливалась.
        - Перестаньте, Диана. Я чувствую себя яблоком на рыночном лотке.
        Она вдруг расхохоталась, закинув голову. Открыто, громко. И, что мне не понравилось больше всего, от души. Ей в самом деле было весело.
        - Я сказал что?то смешное?
        - Вы сказали это очень к месту… мой господин. - И в ее глаза вернулась привычная вежливая издевка.
        - Не понимаю.
        Она перестала улыбаться:
        - Вы делаете успехи, Влад. Вчера… - Она покачала головой. - Я должна признаться, вам удалось меня поразить. Вы учитесь удивительно хорошо и достигаете этого поразительно быстро.
        - Заяц попался талантливый, - пробормотал я.
        Или учительница опять хитрит? Чего она мне зубы заговаривает?
        - Да, такого не грех и оставить… Влад, а сколько вам было, когда…
        - Давайте заниматься, Диана.
        Я сел на крайний стул. Теперь нас ничто не разделяло. Мы могли бы коснуться друг друга, вытянув руки.
        В улыбке Дианы появился холодок.
        - Не рано?
        - Нет.
        - Вы словно спешите куда?то, Влад… Готовитесь к чему?то… К чему?
        - Давайте заниматься.
        Когда стрелка часов сделала четверть круга, я остановил ее. Хватит для утра. Мне еще понадобится свежая голова.
        Накинув плащ, я спустился к «козленку». Завел мотор, но не сразу тронулся. Посидел, пытаясь разложить по полочкам… что? Не знаю, но было что?то, какая?то заноза.
        Я должен был бы испытывать уверенность в своих силах - держал Диану с такого близкого расстояния! Один. И не секунду, не минуту - четверть часа, полчаса, час. Сколько захочу. Месяц назад я не мог продержаться на таком расстоянии против ручной дьяволицы Старика, которая и финтов?то почти не делала, да и по силе ее удары не шли ни в какое сравнение… Диана куда сильнее, проворнее и хитрее. А я держал ее. Один. Так близко.
        Но вместо уверенности в том, что теперь, если придется, я смогу противостоять и той чертовой суке - пусть не с такого близкого расстояния, пусть не так долго, но как?то смогу сопротивляться, - вместо уверенности я чувствовал неясное раздражение. Что?то было не так. Я не мог понять, что именно, но что?то было, я это чувствовал. А своим предчувствиям я привык доверять.
        Только вот что?
        Почему?то казалось, что дело даже не в том, как сильна та чертова сука, а в Диане. Почему?то в ней все дело…
        Или так преломляется мой страх перед поселком?
        Отчаяние. Потому что я не знаю, что же мне делать. Совершенно не представляю.
        Если бы та чертова сука была одна, может быть, я бы и рискнул к ней подобраться… Но вокруг нее слуги. Море слуг. И каких! Они Гоша перехитрили. Куда уж мне?то с ними тягаться.
        Нет, эту суку мне не достать. Но и оставить ей Старика я не могу.
        Я тронул машину, и тут же заныла рука. Брызнули раскаленные иголочки, затанцевали в руке, жаля изнутри. От подушечки большого пальца - и в глубину ладони, отдавая до запястья, почти до локтя.
        Я остановился. Сжал большой палец в левой ладони. Помял руку, попытался согреть это место. Кажется, это помогает. Должно помочь и на этот раз…
        Минуту я выжидал, надеясь, что боль утихнет, но она только набирала силу. Тогда я включил обогреватель - тепло помогает, это я уже понял, - и, стиснув зубы, сжал руль и стал разворачиваться.
        Приступ пошел на спад минут через тридцать. Я перестал шипеть от боли. А еще через час боль совсем отпустила. Когда я подъезжал к паучьему поселку, в руке осталась лишь слабость и странная пустота, будто вместе с болью из руки ушло еще что?то.
        У самого поселка делать мне было нечего, только лишний риск. А вот сделать круг по окрестностям…
        Я надеялся, что карты врут, но карты не врали. Вокруг поселка были лишь поля, ручей, холм, с полосой леса по горбу.
        Ближайшее жилье - почти в полутора верстах. Край не то большого поселка, не то маленького городка. С дальнего края, где проходило шоссе, были обычные сельские дома, но с этой стороны шли трехэтажки, несколько девятиэтажек, а на самом краю даже зеленовато?белая башня в семнадцать этажей.
        Я приткнул «козленка» возле башни и вылез из машины, из уютного тепла - в холод, мелкую морось и налетающий порывами ветер.
        В такой семнадцатиэтажке людей живет порядочно. Да только что толку? Слишком далеко от поселка. Между этой башней и паучьим поселком широкий луг, взбирающийся на холм, полоса леса - и снова голый склон, шагов двести до стен поселка. Итого верста с лишним безлюдья. Да еще совершенно открытая по краям.
        Я поежился. Плотнее запахнул плащ. Было холодно, и снова заныла рука.
        Я бы предпочел, чтобы людей вокруг поселка было больше. Больше и ближе. Если будет погоня… От пурпурных ребят можно спрятаться и в лесу на холме, но вот от чертовой суки лес не спасет. Если что?то и спасет так это скопление людей. К своим слугам она, может быть, и привыкла, но вот другие люди должны ей мешать. Отвлекать. А главное - среди них она может потерять меня… меня и Старика, надеюсь. Наши сознания затеряются среди прочих незнакомых, как тонет пара голосов в гуле толпы.
        Среди людей мы могли бы затеряться, если придется уходить с погоней…
        Если мы вообще сможем выбраться оттуда. Если я смогу выбраться оттуда. Хотя бы один. Если я смогу хотя бы войти туда… Я прошелся вокруг башни. Ощущение было странное. Будто место себе для могилы выбираю.
        Мутное небо, бледные панельные девятиэтажки по одну сторону, по другую - поле жидкой грязи…
        Я поднял воротник плаща. Хотелось уйти отсюда и больше никогда не возвращаться.
        Как здесь вообще могут жить люди? Глядя из этого окна, должно казаться, что в жизни нет смысла. Есть только это мутное небо, полоса жирной грязи, взбирающаяся к холму, - и черные скелеты деревьев на вершине. Громоздятся линия за линией, превращаясь в черную стену.
        Но где?то за этими тучами ползло невидимое солнце, отмеряя неумолимое время. И Старику и мне.
        Ветер забирался под плащ, пробирая холодом. Рука ныла все сильнее. Иголочки жалили все злее. Растирая ладонь и запястье, пытаясь смягчить колючую боль, я вернулся к машине. Переложил бинокль из бардачка в рюкзачок, закинул рюкзак на плечо и вошел в башню.
        Подъезд, лифт, последний этаж. Лестница на чердак перекрыта решеткой, но кое?чему Гош меня научил. Через минуту я разобрался с простеньким замком. Через чердак вылез на крышу.
        Здесь ветер был сильнее. Бил в лицо так, что дыхание перехватывало. Но и вид лучше. За вершинами деревьев поселок лежал как на ладони. Огороженный сплошной трехметровой стеной. Всего два выезда.
        В ближние ворота я особо не всматривался. Их я уже видел и куда ближе. Как раз из этого леса на холме, откуда Катька показывала мне поселок. С тех пор ничего не изменилось. Знакомый нарыв проходной в стене слева от ворот, бледное пятнышко лица за стеклом.
        Вторые ворота я видел как бы изнутри, но сверху и сильно сбоку. Сначала не мог понять, почему они кажутся не серыми, а красноватыми. Потом сообразил. Изнутри ворота заложены кирпичом. Значит, этот вариант отпадает.
        И маленькие черные головки над забором, через каждые шагов сорок. Видеокамеры. И если размышлять трезво, то через забор тоже не залезть незаметно. Ни днем, ни ночью…
        Туда вообще не залезть незаметно. Никак. Так что полторы версты до жилья меня могут не тревожить. Убежать я не успею. Я даже из?за забора не успею выбраться, если сунусь туда.
        Иглы танцевали в руке, сбивая с мысли. Я стиснул руку в кулак, закусил палец. До боли, до крови, выбивая постоянной болью - этот сбивающий, раздражающий, непредсказуемый танец игл в руке.
        Ночью часть слуг могут уехать с ней, а еще несколько сейчас в Смоленске, ждут меня, на квартирах и в доме Старика… Все равно остается слишком много. Их там десятки, тут Катьке можно верить. В этом она не могла ошибиться. И даже когда часть уедет, их там все равно много. Слишком много. Пробраться туда незаметно невозможно.
        Я тряхнул головой.
        Невозможно, но все равно! Старика я вытащу. Вытащу! По крайней мере, попытаюсь. Чего мне терять?
        Боль в руке разрасталась, удары игл отдавали уже не в кисть, а до самого локтя. А скоро будет еще дальше. И еще дальше, и еще… И все сильнее. И все медленнее и неохотнее будут отступать приступы, если вообще будут отступать… Ведь дело даже не в боли. Если бы это была всего лишь боль…
        От этой мысли можно прятаться, но сейчас прятаться не стоит.
        Я усмехнулся. Иногда именно такие мысли и помогают. Только такие…
        Я снова поднял бинокль, стараясь не обращать внимания на боль. Металлический корпус бинокля будто бил электричеством по кончикам пальцев. Я опустил правую руку, удерживая тяжелый бинокль в левой.
        Так изображение дрожало сильнее. Но чего тут рассматривать? Все это я уже видел. Пустые улицы. Тихие дома. Ни одной живой души. Сонное царство.
        Сонное царство…
        Я опустил бинокль и поморгал, боясь спугнуть мысль.
        Сонное царство…
        Скорее всего, они даже спят все вместе… вместе с хозяйкой…
        Я снова посмотрел на поселок. А почему обязательно - ночью? Ночью ее нет, и слуг меньше, но они не спят. Днем они все там, но…
        Стекло проходной, за которым проступает лицо. Удивленный взгляд рыбы, ткнувшейся в стекло аквариума. Сомневающийся, наяву ли то, что там, снаружи, или это все еще сон…
        Тогда я решил, что он такой мутный оттого, что им грубо управляли. Потому что это не один из ее пурпурных, не элитный пес, а так, прибившаяся дворняжка. Ее терпят, но никто не станет кормить ее парной вырезкой.
        Но что, если дело было в другом? Что, если все как раз наоборот? И даже на дворняжку нашелся кусок мяса?..
        Они спят все вместе… с хозяйкой…
        Я стоял на крыше еще минут двадцать, боясь шелохнуться, боясь разрушить карточный домик домыслов, боясь спугнуть надежду…
        Когда я спустился вниз, я уже знал, что надо делать. И даже видеокамеры на заборе не пугали меня.
        По дороге обратно я завернул в Можайск.
        Нарезки для Дианы я мог бы найти и в мелких кафешках вдоль трассы, но мне нужны были не только нарезки. Мне нужна была одежда. И на этот раз я точно знал, что мне нужно.
        Я провозился два часа. Пришлось обойти все крупные магазины, пока нашел что?то хоть отдаленно похожее на то, что мне было нужно.
        Еще через час я сворачивал с шоссе на заброшенную дорогу, ведущую к вымершим деревенькам и старому поместью.
        Теперь я точно знал - завтра.
        Все решится завтра.
        Если те ребята еще в Смоленске… Только бы они были там! Но это от меня не зависит…
        А все остальное я сделаю. Все, что от меня зависит.
        Если что?то меня и смущало, так это заноза в тренировках с Дианой. Тот финт… То, на чем он основан. Что?то невнятное на самом краю сознания, что не давало мне до конца быть уверенным в своих силах… Будто в стене моей защиты, собранной из тяжелых валунов один картонный. Поддельный. И вылетит от малейшего тычка, открыв брешь. А я не знаю какой…
        Я почти подъехал к воротам с фальшивым предупреждением, когда боль в руке, утихшая было, кольнула опять. А через секунду приступ накатил с такой силой, что я чуть не взвыл. Бросил руль, стискивая левой рукой больное место, и только потом затормозил.
        Стиснув зубы, я мял пальцами то место, где гнездилась боль, в глубине под перепонкой между большим пальцем и указательным… Только жалящие иглы не спешили пропадать. Колючая боль пульсировала, вонзалась в руку с каждым ударом сердца.
        Я перестал массировать руку - так только больнее.
        Я до предела задрал реостат обогревателя и положил руку на его дыхальца. Жаркий воздух припекал руку, но зато боль начала отступать. Да, отступала. Но так медленно, господи, так медленно…
        Я не сразу понял, что мне не нравится в виде моей руки. Я растопыривал пальцы, чтобы они все прогревались, пропекались жаркими струями, быстрее отгоняя боль… И мне казалось, что я растопыриваю все пальцы. Но глаза говорили другое. Указательный палец скашивался к среднему, упирался в него. И как я ни пытался его отвести, растопырить влево, он упрямо скашивался вправо, лип к среднему. Норовил забиться под него.
        И только теперь я почувствовал, сквозь жар на коже и затухающий танец игл внутри, что та странная пустота и слабость, раньше бывшая только за большим пальцем, теперь расширилась.
        Мне потребовалось совсем немного, чтобы понять, в чем дело: палец не отводился влево и с трудом поднимался. Не до конца. Вообще едва разгибался.
        Боль затихала, но я бы променял ту пустоту, что осталась в руке после приступа на самую жгучую боль.
        Жаркий страх окатил меня. Страх и обида.
        Нет, только не теперь! Не так быстро! Не теперь, когда я понял, как могу вытащить Старика! Только не теперь!
        Мне нужен всего день. Всего один день. Завтра вечером - пусть, но только не сегодня, только не сейчас…
        Я прислушивался к тому, что творилось в руке, зная, что у меня не будет завтрашнего дня. Потому что началось. Потому что эта пустота и слабость расползется на средний палец, на безымянный, на мизинец. На запястье, локоть, плечо и грудь. На грудинные мышцы, растягивающие ребра, заставляющие легкие втягивать свежий воздух. На сердце…
        Я выключил мотор, чтобы вибрация не мешала.
        Я сидел в тишине, боясь почувствовать, как за указательным пальцем слабеют остальные, запястье…
        Не знаю, сколько я так сидел. Только вдруг я понял, что все еще жив, сердце все еще билось, грудь исправно качала воздух.
        Жив и все еще чувствую тело. И плечо, и локоть, и запястье, и даже пальцы - и мизинец, и безымянный, и средний. Чувствую их так же, как обычно. Жив и могу двигаться, как та черная точка скользит по белесому морю облаков.
        Какую?то секунду я думал, что это самолет. Но облака слишком низко, а точка скользила слишком быстро. Гораздо ниже облаков, гораздо, и никакого звука…
        Я перестал шевелить пальцами. Я забыл про руку. Я замер, глядя на птицу. Птицу, летевшую на север. Птицу, летевшую именно оттуда, куда я собирался въехать.
        А я?то был уверен, что она отвадила отсюда все живое… Был уверен, что здесь на несколько верст ни людей, ни животных, ни птиц. Ничего крупнее сверчков и червяков.
        Я распахнул дверцу и выскочил из машины, не отрывая глаз от черной точки. Я уже мог различить черный абрис птицы на фоне белесых облаков. Крупная. И мощные крылья быстро толкали ее вперед.
        Она не кружила, не виляла, не присматривалась к тому, что вокруг нее. Неслась по прямой. Вдоль дороги, но не параллельно, забирая чуть к востоку. Уверенно. Целенаправленно.
        Прошла надо мной метрах в тридцати, я услышал удары крыльев. Теперь не просто темный абрис на фоне неба, а в самом деле черная. Блестяще?черная как…
        А, дьявол!
        Я бросился в машину, рванул бардачок и выгреб карты. Нашел ту, на которую ловил Катьку. Карту Гоша, с двумя отметками. Одна на месте больницы и морга - пристройка, которой больше нет. Вторая - гнездо той чертовой жабы, которая достала меня, тварь…
        Я уже видел, что получится, но все же нащупал в бардачке маркер. Чтобы уж наверняка.
        Сердце колотилось в груди, отдаваясь в висках.
        Другую карту, не разворачивая, как линейку, одним концом сгиба приложил к дому Дианы и повернул так, как летела птица. Повел маркером, оставляя кровавую линию, пока не уперся…
        Ну да. Все точно.
        Несколько минут я сидел, глядя на карту, но не видя ее. С глаз словно пелена упала. Разрозненные кусочки, которые занозами сидели в голове, раздражая, теперь…
        Мог бы и раньше догадаться, идиот!
        Гош бы сразу догадался. Или Виктор…
        Я завел мотор и стал разворачиваться. Обратно к трассе.
        Уже смеркалось, когда я остановился перед черной «ауди», уткнувшейся задницей в каменную арку. Я заглушил мотор и выбрался из машины.
        Здесь было тихо, но не так, как у дома Дианы. Тихо, но не мертво. Ветер шевелил ветви, где?то далеко рассерженно каркала ворона.
        Я прошел под арку, пошел по скрипящей дорожке к дому, внимательно оглядываясь вокруг.
        Козырек над крыльцом. Конек крыши, скаты. Ближайшие деревья, крупные кусты… Ничего.
        А вот дверь была приоткрыта. Я постоял на крыльце, держась за ручку - заходить не хотелось. Но ведь дверь была закрыта, когда я уезжал в прошлый раз. Это я точно помню. А дверь тяжелая. Не от ветра она приоткрылась. Не случайно…
        Я вдохнул и шагнул внутрь.
        Снаружи было сумрачно, здесь было темно. И пахло… Я убеждал себя, что кровью пахнуть не может, неделя прошла, за это время любая кровь засохнет, став неотличимой от грязи. Но ничего не мог с собой поделать. Я чувствовал застоявшийся запах крови.
        Я посвистел.
        Медленно пошел по коридору, останавливаясь и снова посвистывая. Прислушиваясь, не раздастся ли легкий дробный стук, спешащий навстречу…
        Но внутри было тихо. С легким разочарованием - и облегчением, что оставляю позади этот тяжелый запах, - я толкнул дверь, ведущую во внутренний дворик с огненно?багряными пятнами девичьего винограда, и не успел сойти со ступеней, как сверху скользнула тень и что?то навалилось на плечо. Я вдруг очутился посреди маленького вихря. Над ухом хлопали крылья, окатывая холодным ветром и мириадами крошечных брызг, плечо почти до боли сжали две маленькие, но цепкие лапы, и оглушительное карканье:
        - Кар?рина! Кар?рина! Кар?рина!
        Крик бил прямо в ухо, и даже рукой не прикроешься. Я только морщился и терпел.
        Наконец тишина.
        Я потихоньку повернул голову. О черт…
        Клюв был прямо перед глазами - огромный, тяжелый. Таким не то что глаз выклевать, висок пробить ничего не стоит. Он был точно таким, как во сне. Крупный, иссиня?черный, с блестящими черными бусинами глаз.
        - Кар?рина! - снова гаркнул ворон.
        - Это я понял, а дальше? Карина - и все?
        Ворон переступил на моем плече, пощелкал клювом, выдохнул, совсем как охрипший докладчик, прочищая горло, и, придвинувшись, заорал в самое ухо.
        - Дир?рана! Дир?рана! Пе?та! Пе?та! Ка?хот?хих… - старался выговорить он, но запутался и сошел на что?то хриплое и неразборчивое. - Ка?хот?хих… - попытался снова, но опять сорвался на какое?то хриплое ворчание.
        Он дернул головой, затоптался на плече, защелкал клювом, зло и раздраженно, и наконец?то проорал звонко, длинно и четко:
        - Ка?хот?тик?ки!!! Ка?хот?тик?ки! Ка?хот?тик?ки!
        Я не выдержал и рассмеялся:
        - И столько стараний, чтобы мне рассказать про охотников и про то, что Диана попала в беду?
        - Дир?рана! Дир?рана! - закивала птица, узнав слово. - Пе?та! Пе?та! Ка?хот?ких?ки! Ка?хот?хих?ки. Ка?хот?тик… Ких… Кар?р?рина!!! - вдруг рявкнул ворон так, что в ухе зазвенело.
        - Ну тихо, тихо, не заводись… - зашептал я. Потихоньку заводя левую руку назад и вбок, поднимая к плечу и с опаской косясь на птицу. Клюв маячил над самым виском. И такой клюв, что пробьет висок в один удар. Что уж про глаз говорить…
        Ворон хмуро следил своими черными блестящими бусинами за моей рукой. Дернул крыльями, когда рука подошла совсем близко, но не взлетел. Лишь переступил и вцепился в плечо еще сильнее. Даже через толстую кожу плаща в меня впились когти.
        - Ш?ш… Кар?роший, кар?роший… - Я коснулся его головы, сполз пальцами на шею, погладил.
        Ворон весь напрягся, сжался, втянул шею, пригнул голову, но не улетал, не бил клювом. Лишь тихо и быстро бормотал, как заклинание:
        - Кар?рина?кар?рина?кар?рина?кар?рина…
        - Карина, - согласился я. - Карина… Хорошая птичка, хорошая.
        Гладя его смелее, нащупывая под встопорщенными перьями шею с выступающими бугорками хребта.
        На въезде меня опять приветствовали внимательным, холодным облизываньем, но на этот раз куда быстрее и тоньше. Если бы я не ждал, мог бы и не заметить. Она не пыталась влезть. Всего лишь - нетерпеливо, но с опаской - проверяла, кто это.
        А затем, уже совсем возле дома, ткнулась еще раз. На этот раз не таясь, не спеша, привычным лавандовым холодком. Вежливо, робко стукнулась в мою защиту - и пропала.
        И такая же вежливая улыбка ждала меня, когда я вошел в столовую. Только теперь в этой вежливой улыбке, с едва заметной издевкой…
        Только теперь это была не издевка, не последний вызов отчаяния, который я привык видеть под этой улыбкой. Она изменилась.
        Только сегодня или уже несколько дней, а я смотрел, но не видел?
        Не последний вызов отчаяния, а уверенность. Еще скрываемая, но уверенность. Не издевка, а насмешка. Не бравая, напоказ, а всамделишная, для себя. Последние реплики роли, прежде чем окончательно сбросить маску…
        Я старался не подавать виду, пока кормил ее, но что?то она почувствовала.
        - Почему вы так смотрите на меня, Влад?
        - Как - так?
        - Обычно так смотрят на женщину, когда приготовили ей какой?то сюрприз…
        - Вы весьма проницательны, Диана, - в тон ей ответил я. - Но у меня больше чем просто сюрприз для вас, Диана. - Я взял с колен бумажный сверток, поднялся со своего места в конце стола и пошел к ней. - Это сюрприз для вас и подарок для меня.
        - О! Мой господин так щедр… После тренировки? Что ж, я постараюсь…
        - Нет, не после тренировки… - Я прошел вдоль стола, все пять стульев, взялся за спинку последнего. Совсем рядом с ней. Как на последней тренировке…
        Нет. Слишком опасно. Я сел на четвертый стул. Улыбнулся ей:
        - Это особый сюрприз.
        Между нами остался пустой стул, и все равно она еще сильнее выпрямилась, чуть подалась назад.
        - Даже так? - с наигранной недоверчивостью вскинула брови. - Что ж… Кто знает… Возможно, и я вскоре смогу преподнести вам сюрприз…
        Не сможешь.
        Я стащил бумажную обертку и бросил на стол перед ней окоченевшую тушку ворона.
        Смерть изменила его. Вытянутый в струнку, с прижатыми крыльями, с прилипшими к телу перьями, с вывернутой почти назад головой - она не сразу его узнала.
        - Что это?..
        Но она уже поняла.
        Вскинула глаза на меня - и впервые я видел в этих глазах страх… Не испуг, а настоящий, вытеснивший все страх. Даже когда - месяц и вечность тому назад! - я тащил ее в подвал, чтобы замуровать заживо, в ее глазах были ярость и испуг, но не страх.
        Страх - это штука, которой надо прорасти. Для настоящего страха нужно время, нужна минута трезвости мысли. А лучше час. Или сутки. Или неделя.
        - Что?то не так, моя милая Диана?
        Я улыбнулся, но не уверен, что это была улыбка, а не злой оскал.
        В ее глазах снова были жизнь и злость. Она боролась со своим страхом. Она не хотела сдаваться. Она потянулась к ворону, и я знал зачем.
        Она все еще надеялась.
        Думает найти рану. Это значило бы, что я перехватил ворона случайно. Заметил его здесь, недалеко, когда он только отлетал, и здесь же его застрелил. На всякий случай. Не зная, куда он летел. Не зная, что он летает туда?сюда уже не первый день…
        Она учитывала, что это может случиться. Она подстраховалась. Не стала писать записку и приматывать к лапе. Потратила несколько дней, но обошлась без записки.
        - Что вы там хотите найти, Диана? - усмехнулся я. - Ответ? Так ответ у меня, на словах. Карина просила передать, что она призрачно ваша. Теперь уж навечно.
        У меня был миг, прежде чем она поняла. Прежде чем дрогнули губы, обнажив резцы - идеально правильные, сахарно?белые, влажно блестящие. Прежде чем сверкнула ярость в глазах - вдруг расширившихся зрачках, бесконечно глубоких под пленкой отражения…
        Я успел собраться и закрыться. Я был готов уворачиваться, пустить ее первый, самый тяжелый удар вскользь, но вместо лобового тарана на меня обрушился ливень мелких ледяных касаний. Не самых сильных, но со всех сторон - и, господи, сколько же их было…
        Она лишь тыкала в меня. Шлепала, продавливая защиту, и всаживала в меня странные ощущения, эмоции, побуждения - одно за другим. Не очень глубоко, я не давал ей сделать этого, я тут же отрывал от себя ее слабые щупальца, но еще надо было выкорчевывать наведенные ею эмоции, надо было отделить мое - от ее, надо было выровнять ощущения, собрать их в привычный букет, в котором так легко заметить малейшую неправильность…
        И еще я знал, что это лишь отвлекающий косяк мальков. Пока я увяз, разбираясь с этой неприятной мелочью, запутываясь все больше в этой мешанине мелких тычков, - вдруг налетят настоящие удары, тяжелые, таранные.
        Я знал это, я ждал их. Вот?вот. В любой миг…
        Я уже содрал с себя десятки ее касаний. Раньше, когда она делала этот финт на тренировках, она бы уже ударила, дважды, трижды ударила из?за этой мельтешащей завесы - тяжелыми ледяными гарпунами.
        Но ударов не было. А ее мелкие шлепки осыпали меня, не давая опомниться. Все больше, все чаще, со всех сторон.
        От них мешалось в голове, как рябит в глазах от стаи мальков, и мои собственные мысли вдруг казались чужими, неважными, весь мир вдруг стал незнакомым и далеким, а десятки ее холодных нитей сплетались в странный рисунок, как плывущий в глазах узор «живых» переплетов кружится, расползаясь, и рвется. Рвется, разверзаясь, затягивая в…
        …то, что обычно отгорожено.
        Слепящий свет фонарей - и темнота вокруг. Сплошная темнота, в которой что?то…
        Я пытался нащупать багор за спиной, но его не было. Что?то было не так. Рука хватала пустоту.
        И шелест судорожных движений в темноте, где?то сбоку от фар…
        Удаляясь - или приближаясь?
        Что?то скользило там, в темноте, готовясь навалиться на меня…
        Нет! Нет! Это же…
        Не хватает.
        Что?то не так! Не хватает!
        Чего?то катастрофически не хватало, чего?то очень нужного, невообразимо важного… Багор? Нет, не багор. При чем тут багор? Ключ! Я никак не мог нащупать ключ зажигания, чтобы завести мотор. Гудок! Нужно загудеть, чтобы Гош…
        Гош, Гош! Где же ты?!
        Он спасет, он сделает так, как должно быть, он все исправит, надо только…
        Но ключа не было. Мембрана беззвучно проваливалась под пальцами, и все сильнее набухала боль в голове, и мир не мир - половина мира.
        Слева ничего не было. Это ужасное ощущение мутило меня, раскидывало все мысли. Даже закрыв глаза, за веками чувствовал, что слева ничего нет. Это даже не темнота - там просто ничего нет… Я не мог этого вынести. Это ощущение не укладывалось в голове, рвало меня на части. Хуже чем боль…
        Нет!!!
        Я рванулся, отталкивая воспоминания - это всего лишь воспоминания! - и тут же почувствовал ледяную хватку. Глубоко за моими оборонительными редутами.
        Я понял, но слишком поздно: я и не почувствую ее тяжелых ударов. Она не собиралась ломиться в оборону, она уже тихо вползла в ту брешь, которую я чувствовал, догадывался и боялся, что она есть, старательно обходимая Дианой раньше, но никак не мог понять где…
        Я рвался из ее хватки, но ее ледяное щупальце натянулось, затаскивая меня обратно в ту ночь.
        Теперь я чувствовал ее ледяной гарпун целиком, от жалящего острия до основания, - там, где она незаметно вползла в меня. Я понял, где брешь. Теперь я бы мог остановить ее, не пустил бы ее здесь, если бы она уже не пролезла глубоко внутрь, если бы она не была так сильна…
        Я вскочил, отталкивая стул, заваливаясь назад - прочь! в холл! но она поднялась еще раньше, она уже нависала надо мной, стала еще ближе, еще сильнее…
        Я пытался отступить. Где?то слева проем двери. В коридор! Наружу - прочь, прочь, прочь от нее! Если она подойдет впритык, прижмется лбом ко лбу…
        Ледяной шторм. Холодные, колючие, злые льдинки кромсали голову изнутри, а за ними катились обледенелые, шершавые, как ледяной наст, жернова, невыносимо тяжелые, непреодолимые.
        Я пятился, уже ничего не видя. Мир распался на куски. Лишь звон цепи, как серебристые брызги… Назад, прочь! Но что?то мешало… Косяк за спиной. Надо в сторону… В проем - и прочь, через холл к дверям! Из дома! Туда цепи не хватит, цепь остановит ее!
        Но мне было уже не вырваться. Моя оборона трещала, Диана крушила меня уже изнутри. Уже не я гасил ее наведенные желания, а она обрывала ниточки моей воли, чтобы не мешали доламывать оборону. Чтобы потом…
        Ты убил и ее, звереныш! Ты убил и Харона и ее!
        Удавить этого звереныша. Уничтожить! Разворошить его сбивчивые мысли, раскидать, раздавить! Всего целиком! Да, наконец?то! Ах, с каким наслаждением! Как долго близился этот миг… Разодрать! Всего! Но не сразу. Удержаться от этого сладкого мига - еще чуть?чуть, так надо, прежде нужно…
        Мне стало страшно, мне хотелось кричать, звать на помощь, чтобы почувствовать, что кому?то я нужен, кто?то за меня, кто?то поможет мне - ну хоть кто?то! И я судорожно искал - кто?
        Кто придет на помощь? Кто приедет сюда, чтобы остановить чернолунную?
        Сколько приедут сюда?
        Как быстро они приедут?
        Я взбух изнутри, вспыхнул образом - ярко, как наяву: черный плащ мягкой кожи, длинный, до каблуков; тяжелые ботинки на мягчайшей резине и ее белое лицо, густые брови вразлет, как чайка, черные глаза, иссиня?черные волосы - и…
        Рывок!
        Нет, это не меня. Это ее. Волна, тащившая меня, налетела на скалу и разбилась. Отпустила.
        Какой?то миг я еще чувствовал касание ее жерновов.
        Кто это? Кто она? Как так изменила себя, что я не могу ее узнать? Или совсем не знаю?.. Какая она? И, сплетаясь с одной из моих ниточек, за которые она дергала: какого… привкуса… ее… холод?..
        Но уже на излете, уже сдерживая себя - опомнившись. Сама напуганная тем, что наделала, - это я еще успел почувствовать…
        Я лежал на полу, твердом как камень, но не таком холодном. В темноте красновато светился проем дверей столовой, белел потолок холла.
        В голове было пусто?пусто, Дианы совершенно не чувствовалось. И рядом ее не было. Ах да, она споткнулась… Не о цепь, как я надеялся. О Катю споткнулась.
        В висках стреляло, затылок ломило, но я беззвучно рассмеялся. О Катю… За кого она ее приняла? За одну из себе подобных? За паучиху?
        Всего на миг, должно быть. Быстро разобралась бы, что к чему, выкинула бы эту бредовую догадку, пришедшую ей лишь от испуга, от многодневного страха не выбраться из плена, и потом вытрясла бы из меня - кто же это на самом деле, но опомнилась. Опомнилась и остановилась.
        Выходит, мой черный ангел спас меня дважды…
        Я перевернулся на живот, осторожно стал на колени, ощупывая затылок, шею. Плечо болело, на затылке справа вздувалось что?то, но без крови. Жить буду. Только опять натягивалось в правой руке, в глубине ладони, между большим пальцем и остальными…
        Разминая руку, стараясь унять подступающий приступ, я поднялся. Медленно двинулся через холл, прислушиваясь. Висками, где еще ломило от лавандового холода, словно ободрали изнутри шершавым настом… Но Дианы не чувствовалось. Совершенно.
        Я заглянул в столовую.
        Она сидела опять на своем месте во главе стола. Выпрямившись, сложив руки на столе.
        Пахло горелым жиром. В огне камина между обгорелыми поленьями скукоживались птичьи лапы, уже больше похожие на две обуглившиеся веточки…
        - Изверг.
        - Я?
        - Ты. Убийца.
        - Санитар леса.
        - Ты убил ее. Это был единственный человек, который был мне по?настоящему дорог. Она…
        Я не опускал глаз, я держал ее взгляд - ее глаза словно потемнели, вместо светло?ореховых стали почти черными. Потяжелели. Но я держал ее взгляд.
        И чуть?чуть открылся. Разрешая и давая ей забраться в краешек меня… Пусть полюбуется на свою любимую подружку. Как она вылезала из машины, улыбалась своему усатому - и потом он, обняв, помогал выбраться из машины ребенку. Худой, в длинной ночнушке, редкие волосы прилипли ко лбу, будто нарисованные.
        Пошатнулся, но усатый тут же удержал его. Повел к крыльцу, придерживая за плечи, а ребенок шаркал, как старик. Втащился под свет фонаря - серый, испещренный пятнышками и морщинами. И лицо - сморщенная физиономия высохшего старика, только в глазах еще было что?то живое, звереныш, скребущийся в клетке, пока его везут на бойню…
        В голове стало пусто. Диана выползла из моей головы.
        - Что, не нравится?
        - Это ничего не значит. Ты ведь не упрекаешь себя за то, что ешь телятину? А знаешь, какие они красивые - телята? Какие у них совершенно человеческие глаза? О?очи…
        - Это не теленок.
        - Для тебя.
        Даже так…
        - Да! - с неожиданным вызовом сказала Диана. - Всего лишь животное, пусть и умное. Как для тебя кошка. А ее я любила! Понимаешь? Любила! Я знала ее, когда тебя еще не было! Мы… - Она осеклась, и ее глаза опять были почти черные. - Ты убиваешь всех, кто дорог мне. Харона, теперь ее…
        - А те двое? Не в счет?
        - Какие двое?
        Я всматривался в нее… и, черт возьми, она не притворялась. Она в самом деле уже забыла о том огромном кавказце и беленьком красавчике, который ублажал ее на алтаре, перепачканную кровью мальчишки.
        - Ах вы об этих… О моих бывших слугах… - Диана нахмурилась, уставилась в стол. Пожала плечами. - Живые вещи… Как он. - Она повела рукой на камин, где дотлевал ворон. - А их я любила. И они любили меня. Понимаешь? Любили… А ты их убил. И Харона и Карину.
        - Выходит, я твое проклятие.
        Диана медленно подняла голову. Поглядела на меня.
        - Харон, Карина… - проговорил я. - Подумайте, кто может быть следующим. Это последнее предупреждение, Диана.
        Она долго смотрела на меня, но так и не решилась дотронуться. Наконец сказала:
        - Я знаю. - Поджав губы, тихо проговорила, как выплюнула: - Маленькое чудовище…
        Я не обиделся. Я молча глядел на нее. Ждал.
        - Я знаю! - повторила она. - Но просить прощения за то, что случилось, не собираюсь. Если я и жалею о чем?то, то лишь о том, что не довершила. Возможно, иногда лучше кинуться в омут с головой, и будь что будет…
        Но я знал, что это пустая бравада.
        Миг, когда это могло быть правдой, ушел.
        Глава 6 ТАВРО
        Впервые за последние ночи я спал без снов. И действительно выспался. Только, может быть, лучше бы не высыпался…
        В свежей голове, в ясных, будто хрустальных мыслях, страх проснулся с новыми силами.
        Там же не только паучиха и слуги, но и те две молоденькие жабы. У них были явные следы приручения, - значит, они постоянно при ней. И спать должны вместе с ней, если Диана не ошибается. Рядом.
        Прорва слуг, паучиха и две жабы. Полный набор. Куда я лезу?.. Один?..
        Есть не было никакого желания, но я заставил себя проглотить банку тунца и пару галет.
        Потом принялся за пули. С проточенным крестом у меня осталась всего одна. А вокруг той паучихи вьются две жабы. Как минимум две…
        Мне захотелось схватить со стола тяжелый канделябр и зашвырнуть его в темноту. Изо всех сил, от души.
        На что я надеюсь?.. Если поднимется тревога, мне и распиленные пули не помогут. Ведь там не только те две жабки будут, но и толпа слуг. И сама паучиха…
        Но по крайней мере я смогу продать свою жизнь подороже. И если на меня пойдут те жабки, то и им не поздоровится.
        Я снова взялся за тонюсенькую пилочку для металла. Возил ею по свинцовым головкам пуль. Неохотно, но свинец уступал, тяжелые и жирные пылинки чернили пальцы, проступали канавки, деля пулю на две, потом на четыре части. Бутоны смерти. Пока закрытые и, дай бог, пусть такими и останутся - сегодня.
        Готовые патроны один рядышком с другим выстраивались на столе в плотную, надежную шеренгу. Я взялся за очередной…
        Сталь пилки проткнула руку иглой.
        Я охнул, пилка и патрон зазвенели по столешнице. Я прихлопнул пилку и еле успел поймать патрон, прежде чем он слетел со стола. Левой рукой. Правую я держал на весу и даже опустить на стол боялся. Укус боли затих, но я слишком отчетливо помнил его. Из?под большого пальца, до самого запястья и обратно, до кончиков пальцев. Его тень еще сидела в руке, готовая ожить в любой миг, от любого касания.
        Несколько секунд я боялся шевельнуть рукой. Потом осторожно согнул - и тут же разогнул пальцы, зашипев. В руке шевельнулась боль. Не такая острая, как была, но…
        Я чувствовал, что тонкая плотина, удерживавшая приступ, вот?вот лопнет. От любой мелочи.
        Только ведь пулю надо допилить. И еще штук пять. Хотя бы на одну запасную «снежинку».
        Касание к пилке отозвалось новой волной боли, но, если взять между мизинцем и безымянным и не сжимать сильно, терпеть можно. И лучше пилить пули, чтобы не думать о том, что эти волны боли значат…
        Раньше уколы, бывало, отдавали до запястья, до локтя, но именно отдавали эхом. А тут словно спицу вогнали. От кончика пальца до запястья, в самое предплечье…
        К черту! Не думать! Просто пилкой туда… сюда… Туда?сюда. Свинцовые пылинки падают вниз, тонкая канавка углубляется. Туда?сюда…
        Такой ослепительной боли больше не было, но зато в руке натягивалось. Подступал приступ. Из знакомых маленьких жал, но их будут сотни, тысячи, тьмы… Первые уже нетерпеливо покусывали меня. Словно между мышцами и кожей попали крупинки стекла и с каждым движением пальцев катались по костям, вонзаясь острыми кромками, вырывая кусочки кости, как пилка вырывала из свинца жирные пылинки…
        Где?то за дверью тихонько лязгнула цепь. Потянуло сквозняком, и свет камина колыхнулся. Цепь звякнула громче, уже в комнате.
        - Доброе утро, - раздался голос Дианы.
        Она выплыла из?за моего плеча - в запахе лаванды и еще чего?то свежего, но чуть горьковатого, как грейпфрут.
        Только что вымытая, свежая и душистая. Расчесанные волосы, влажные и прямые, чуть стянутые широкой заколкой, казались еще чернее - нити оникса. Между этой блестящей чернотой волос и густой тьмой бархатного халата лицо и шея казались почти перламутровыми. Кожа чистая и тонкая, почти светится изнутри. Такая бывает у детей, у которых впереди вся жизнь…
        Рука болела все сильнее, я отложил пилку.
        - Мой господин?
        Старательно вздернутые брови. Она внимательно изучала меня.
        - Не уверен, что такое уж доброе, - пробормотал я.
        Я тоже всматривался в нее. Жадно пытался найти под этой перламутровой кожей, за этими блестящими живыми глазами тень той боли, что была там вчера… Хоть что?то, что разбило бы это невыносимое ощущение ее физического совершенства, кажется вечного, неподвластного времени.
        И бесценного. Досталось кому?то другому. Тогда как мне…
        Но ничего я не мог разглядеть. Ничем не мог утешиться. Диана была так же спокойна и предупредительна, как всегда. Словно вчера и не было ничего.
        Слишком глубоко она запрятала это в себя. Глубже, чем я мог разглядеть.
        Хотел бы я знать, чего еще я не могу разглядеть в ней - и уверен, что раз не вижу, то этого и нет…
        Диана нахмурилась, глядя на стол передо мной:
        - Что это?
        Я молча кивнул ей на противоположный конец стола, поднялся и пошел на кухню. Принес остатки нарезок, стараясь держать поднос левой рукой, а правой только придерживать.
        Диана опустилась на стул, но глядела не на нарезки.
        - Что?то случилось?
        Я поставил перед ней поднос с тарелками, завернул в тряпицу пилку, пули, подпиленные и целые, и пошел к дверям.
        - Влад?
        - Ну что еще?
        - Вы уходите? Мой господин не желает сегодня заниматься?
        - Ваш господин назанимается сегодня всласть, но это будет не с вами и не в шутку.
        Я оставил ее сидеть удивленной, а сам вышел на крыльцо.
        Светало, воздух был холоден и влажен. Небо бледное, но не того безнадежного оттенка, который я боялся увидеть. За ночь почти очистилось, остались лишь легкие облачка.
        Хороший знак? Или шутники боги решили дать мне увидеть солнце не через одеяло облаков, а радостным, слепящим шаром - таким, каким я его люблю, - в последний раз?..
        Я залез в машину, достал из бардачка Курносого. От первого же соприкосновения с металлом иглы затанцевали с новой силой, заставляя меня чувствовать каждый удар пульса, подталкивавший десятки жал, чтобы куснули злее. Я поспешно перекинул револьвер в левую руку.
        Достал из багажника сумочку с тряпочками и смазкой и почти бегом вернулся в дом. В одной рубашке я продрог, а иглы в руке впитывали холод, наливались льдистой силой, вгрызаясь в руку все глубже…
        Воздух в столовой показался мне теплым и влажным, как в парной. И даже боль замешкалась и затихла.
        Диана встретила меня внимательным взглядом. К нарезкам она так и не притронулась.
        Я положил Курносого на стол. Раскрыл сумку.
        Она молча глядела, как я раскладываю масляные тряпочки. Как чищу Курносого. Переводила взгляд с моих пальцев на шеренгу патронов с подпиленными пулями.
        - Прорва слуг… - наконец пробормотала она. - Но здесь не хватит на прорву, и слугам чернолунной хватило бы обычных пуль… Вы нашли еще одну белолунную? Решили начать с нее?
        - Целых двух сразу. Но, надеюсь, мне не придется разбираться с ними сегодня. Как и с прорвой остальных слуг и прислуги.
        - Остальных?.. Белолунные - в слугах? - не поверила Диана. - Две белолунные?
        - Ну жабы не жабы… - Я пожал плечами. - Так, жабки, мне почему?то показалось… Хотя ваша Карина с ними водилась.
        - Карина была с ними?..
        - Встречалась. А что?
        Диана уставилась в стол. Вцепилась в край столешницы. Я видел, как побелели ее пальцы.
        - Возле больницы? - спросила она.
        - Да… Откуда вы знаете?
        Откуда она?то может знать про морг и больницу?!
        - Ох, Карина, Карина…
        - Вы тоже там были?
        - Там - это где? А впрочем, теперь уж неважно… Ох, Карина… что же ты мне?то ничего не сказала, дура упрямая…
        - Что они готовили?
        - Готовили? - рассеянно повторила Диана. Подняла глаза на меня, но едва ли видела.
        - Зачем они крутились вокруг больничного морга? Что за ритуал они готовили?
        - Ритуал?.. - повторила Диана, глядя сквозь меня, и по ее лицу расползалась невеселая усмешка. - Какой ритуал? Ловли блох оравой? Ну какой там мог быть ритуал…
        - Но… Целая пристройка возле морга… Она же туда возила мальчишку… Что они собирались сделать с трупами?
        - Они? - переспросила Диана. - Карина ничего не собиралась с ними делать. А две ученицы… То же, что и искони делают подмастерья врачевателей с телами умерших…
        Я нахмурился, пытаясь понять, перекладывая ее замысловатые слова в понятное. А когда понял, что она имела в виду, потряс головой.
        Да нет… Нет, не может быть… Неужели она хочет сказать, что…
        - Так они учились?.. - пробормотал я. - Просто учились?..
        Диана глядела в стол, нахмурившись. Забыв про меня.
        - И чему она их учила? - спросил я.
        Я слишком хорошо помнил те тела в морге, чтобы просто так ей поверить.
        Нераспотрошенные. Целые.
        Тела, которые я бы не решился назвать трупами.
        - Чему?.. - пробормотала Диана, опять не здесь. Пожала плечами, едва ли замечая. - Чему и все белолунные учатся… Всему - и одному… Подступиться к главному, единственно важному, но ведь для этого нужно знать и уметь все прочее… - Она пожала плечами: - Ритуал…
        - Какой именно?
        На миг ее взгляд прояснился, она увидела меня, брови удивленно приподнялись.
        - Ну настоящий, разумеется. Очищения… - Она прищурилась, глядя на меня. Усмехнулась чуть досадливо и брезгливо. - Чтобы просто зарезать на алтаре ягненка или первых пятерых, пока привыкаешь к алому омовению и готовишься взять свою шестую - зачем для этого белолунная высшей ступени?.. Для этого вообще никто не нужен. И лучше, чтобы никого не было рядом, когда отдаешь первых пятерых… Чтобы никто не видел твою слабость… Чтобы потом не терять друзей…
        Она замолчала, забредя далеко в воспоминания.
        А я сидел, глядя на нее и все еще не веря ей.
        Если все, что было там, всего лишь учеба… Трупы. Мальчишка, превращенный в…
        Я вдруг понял. Понял, почему он стал таким. И те трупы…
        Подмастерья врачевателей…
        Выходит, не Карина его так отделала. Не она. Те две молодые. И трупы тоже они…
        Но чему же они учились? Что было целью этих неумелых попыток? Врачевать? Но жабы могут остановить кровь или убить кого?то и походя, без всякого ритуала. Без купания в крови мальчишки, без всего…
        А она сказала, что первые пятеро, после ягнят, - это еще не ритуал? Лишь подготовка? Привыкание?.. Выходит, купание в крови под взглядом козлиной морды - это не главное? Главное - что?то еще? Очищение, она сказала. Настоящий ритуал. Для которого нужна белолунная высшей ступени…
        Я оскалился.
        Жаба! Не белолунная высшей ступени, а опытная жаба.
        Они умеют убивать одним касанием. Они умеют выжить, когда другие бы умерли - простреленные или проткнутые несколько раз. Но если все это лишь побочные выгоды, случайные находки на пути к главной вершине…
        Удивительнее всего было то, что я почти не удивился, когда сообразил, что знаю. Знаю, что это за вершина, подниматься куда учатся жабы, а потом помогают забираться паучихам…
        Знал. Я ведь уже знал, верно? Просто не хотел верить.
        Те фотографии…
        И холмики! Число холмиков. Господи, ну очевидно же! Очевидно! Как же я раньше?то не понял, а главное - Старик! Он?то как не понял!
        Мне выть хотелось от досады. Старик! Он же почти подобрался, совсем чуть?чуть не дошел!
        Так вот почему так странно, сколько бывает холмиков на задних дворах их гнезд! Вот как это связано с их возрастом! С возрастом, который будто ограничен… Вот почему их возраст - верблюжьим горбом, в котором вместо воды - холмики… Сначала растет, а потом - будто обрывается.
        Не обрывается он. Замирает. Может быть, даже сползает обратно…
        Деда Юра, ах деда Юра! Ну как же ты этого не понял! Ты ведь все видел, ты ведь мне все это объяснил, как оно есть, и только самого главного - почему это так - не разгадал…
        А может быть… Не понял, потому что не догадался? Или потому что не хотел поверить?
        Он и в мое предчувствие не верил, будто его нет и быть не может, хотя я?то знаю, что уж чего может быть реальнее…
        Я посмотрел на Диану. Такую реальную. Такую молодую.
        Сколько же тебе лет, сука? Выглядишь ты молодо, если тебе в глаза не заглядывать. И двадцати пяти не дашь. Но сколько тебе на самом деле, чертова ты тварь?
        Она глядела в камин, но едва ли видела огонь, едва ли видела хоть что?то. Язычки огня играли в ее карих глазах, и что?то злое проступало в ее лице.
        - Но почему же мне?то ничего не сказала? - пробормотала она. - Ты же зарекалась играть в эти игры… Разве что заставили? Кто?то из городских… Из Ольгиного круга… Но почему же мне?то ни словечком не обмолвилась? Не желала втягивать?.. Дурочка… Ох дурочка…
        Диана вдруг обернулась ко мне. Прищурилась. Бросила зло и жестко, как удары молота по наковальне:
        - Кто это? Инга? Ника?
        - Вы думаете, я знаю ваших подружек по именам?
        - Они мне не подружки, - холодно проговорила Диана. И досадливо застонала сквозь зубы: - Ах да, откуда же вам?то знать их имена… Но вы ее видели? Татарка или чухонка?
        - Чухонка?..
        - Ну финка! Карелка, точнее… Она?
        - Лица не видел. - Я ее вообще не видел. Но Диане это знать необязательно. Похоже, из нее кучу интересного можно вытащить, если аккуратно подсекать. - С лица не видел, - сказал я, - а волосы пышные. Не волосы - грива.
        Диана глухо застонала.
        - Ника… - процедила она сквозь зубы. Досадливо сплела и стиснула пальцы, опять глядя в сторону, в пляску огня. - Уж лучше бы Инга!.. Ника, опять Ника…
        - Вы ее хорошо знаете?
        - Знала, - поправила Диана. Нехорошо улыбнулась, глядя в камин невидящим взглядом. Хотела еще что?то сказать - и вдруг как очнулась. Уставилась на меня: - Постойте! Так вы собираетесь драться с ней?! Так это она вас всех чуть не перебила?
        Я невесело усмехнулся:
        - Это что?то меняет?
        Но Диана не замечала моей усмешки.
        - Сколько вас будет? - напряженно спросила она. - Один из вас попал к ней, это я уже поняла… Только один? А кого?то из ваших она убила? Ах, да не смотрите на меня как заговорщик на дыбу! Скажите только, сколько вас будет? Сумеете опять собрать четверку? Или вас меньше осталось? Трое?.. Или…
        Она не договорила, будто боялась договорить.
        - Перестаньте, Диана. Все ваши уловки…
        - К дьяволу уловки! - вдруг взъярилась Диана. - При чем здесь это?! Вы что, в самом деле не понимаете?! Вам и втроем к ней даже соваться нечего, а вдвоем это чистое самоубийство!
        - Сколько бы нас ни было, это ничего не меняет.
        - Это меняет все!
        - Не думаю.
        - Это ваша беда, Влад. Вы вообще не думаете!
        - Вы мне тоже понравились с первого взгляда.
        - Вы дурак, Крамер… - процедила Диана сквозь зубы.
        - Вчера был маленьким чудовищем… - заметил я. - Вы бы уж определились.
        - Глупый упрямец! Как вы собираетесь ей противостоять? Вы же ничего не умеете!
        - Так уж и ничего? Вас?то сдерживать научился…
        Последний финт, который ты держала в запасе, - я и его выдержал. Пришлось туго, но я выдержал.
        - О силы всемогущие… Вы да, кое?чему научились. А ваши друзья? Хорошо, хорошо! - Она взмахнула рукой, будто я собирался спорить с ней. - Допустим, еще один из ваших друзей небезнадежен… если сравнивать с тем, что могу я. Но я не она! Я не держала полчище слуг! Я не собирала вокруг себя десятки прирученных людей! Я просто жила в свое удовольствие, в тишине и спокойствии… В тишине, Влад.
        - Ну кое?чему у вас я все?таки научился.
        - Чему?! То, что вы научились выдерживать от меня… Ах, Влад! Вы что, в самом деле не понимаете? Это все равно что равнять домашний карточный фокус с мастерством шулера, который живет этим грязным ремеслом!
        - Ну не наговаривайте на себя, Диана. Не надо самоуничижения.
        - Перестаньте, Влад! - Она хлопнула по столу. - Я не шучу. Поймите, я пыталась жить с минимумом людей вокруг, чтобы никого не слышать… а она пытается жить, привыкнув к этому гомону мыслей и желаний, в оглушительном бурлении чужих подсознаний. Да не просто выдерживает это, а к тому же пытается навязывать им свои желания - постоянно, каждую минуту, каждый миг. Всем. Сделать их своими живыми придатками. Чувствовать и не отпускать узду, даже когда сама спит. У них, наверно, и сны одни на всех… Она привыкла держать под контролем десятки людей одновременно. А теперь подумайте, что она сделает с вами - двоими, троими… да четверыми.
        Я уставился в стол.
        Неприятно, когда кто?то читает твои мысли - те, которые ты сам загоняешь поглубже, чтобы их будто и вовсе не было…
        - Она сомнет вас одним касанием, едва вы окажетесь к ней близко. Всех вас.
        - Если повезет, я не окажусь к ней близко. Она вообще меня не заметит. Надо только по краешку прошмыгнуть… пока она спит… Вытащить одного человека.
        - «Если повезет»… - передразнила меня Диана. - А если не повезет?
        Я вздохнул. Пожал плечами:
        - Вам?то что за горе…
        Диана нахмурилась:
        - Прошу прощения?
        - Вы говорите так, будто хотите, чтобы у нас все получилось, - усмехнулся я. - Странно…
        - Странно? Отчего же?
        - Я думал, вы должны желать обратного.
        - Это почему же?
        - Ну как… - Я пожал плечами. Поглядел на нее внимательнее. Дурочку валяет? - Вы же с ней одной породы.
        Диана удивленно посмотрела на меня, высокие брови приподнялись еще выше. И кажется, она не играла… Вдруг Диана рассмеялась. Смех был искренний и совершенно не злой, и это разозлило меня еще больше.
        - Что смешного?
        Диана перестала смеяться. Покачала головой.
        - Это для вас мы все на одно лицо, - очень мягко сказала она. - Часть мира, которая вам не нравится и которую вы решили уничтожать…
        - А разве это не так?
        - Влад, вы либо очень невнимательны, либо… - Диана улыбнулась, не договорив. - Я понимаю, для вас что я, что любая другая из нас - никакой разницы. Чем мертвее, тем лучше… Но почему вы решили, что этой разницы нет и для меня? Если уж на то пошло, с чего вы взяли, что меня вообще должна заботить жизнь женщины, совершенно мне чужой?
        - Вы ведь знали ее…
        - Иногда знакомство делает людей еще более чужими.
        Я пожал плечами.
        Не знаю. Может быть. Но ведь это все мелочи? У нас с Виктором тоже не все гладко было…
        - Но она такая же, как вы, - сказал я.
        - Такая же, - кивнула Диана. - Но не я.
        Я отложил Курносого и внимательно взглянул на Диану. Очередная ловушка? Или…
        Я ведь в самом деле воспринимаю их как всех вместе. Все они живут одинаково, и все они за одно и то же… Так? Вроде бы так. Но ведь до того как мы… до того как я нашел Диану, я ни разу не видел двух чертовых сук вместе. Даже во время ритуала. Я вообще не видел, как паучихи проводят ритуалы. Только жаб видел во время ритуала. А Старик если что?то и рассказывал, я пропустил мимо ушей. И кто их знает, как они между собой ладят…
        - Мне куда важнее ваша жизнь, чем ее, - сказала Диана. - Что будет со мной, если вы не вернетесь? Странно, что вы этого не понимаете…
        Дожили! Одна чертова сука желает мне удачи против другой…
        Диана заметила мою ухмылку:
        - Я сказала что?то смешное?
        - Ну… Забавное?то уж точно…
        Диане было не до смеха. Она долго сверлила меня взглядом, словно взвешивала что?то важное. Наконец вздохнула.
        - Вы твердо решили, - не то спросила, не то констатировала она. - Мне вас не отговорить.
        Я кивнул.
        - Ну что же, - прищурилась Диана. - Тогда…
        Холодный ветерок мазнул по вискам - и я тут же собрался, выдавливая ее прочь. Но она не собиралась отступать. И давила всерьез!
        - Диана! - рявкнул я.
        После вчерашнего я ее не боюсь, но бороться с ней сейчас - увольте. Как после штанги устают мышцы, точно так же после напряженной сосредоточенности устает воля. Теряется ясность ума, ослабевает самоконтроль и чувствительность… А мне сегодня все это ох как понадобится!
        - Диана!
        Но она не отступала. Давила, но не пыталась вломиться в глубину меня. Ее не интересовали ни мои эмоции, ни желания, ни мысли. Она пыталась всунуть в меня что?то… Какой?то образ… Кусочек памяти… Хотела поделиться тем, что было у нее самой.
        Да бери же! - чувствовал я ее раздражение.
        Парк был совсем небольшой, лишь в дальнем конце, за маленьким прудом, где кусты казались совсем непролазными, внутри была крошечная полянка, на которую никто не забредал - никто, кроме нее.
        Прячась за кустами, чтобы никто ее не видел - ни ее, ни путь к ее тайной полянке, - она скользила сюда. Опустив голову, сжавшись в комок, отчего горб выпячивался еще больше, не видя никого и ничего, - и все равно чувствовала чужие взгляды, обжигающие, как хлест крапивой, когда ее замечали.
        Эти взгляды были хуже чем зеркала…
        Зеркала она ненавидела - зеркала и то чучело в них, сутулое, горб почти выпирал из?за лопаток, и на странно короткой шее, почти не заметной между плечами, голова огромная, круглая, почти лысая, с выпученными белками глаз. Чучело, в которое какой?то злой шутник загнал ее. Почему?то она глядела на мир из этого чучела. Была им.
        Она старалась не глядеть в зеркала, она воевала с ними, она почти научилась их побеждать, но чужие взгляды! От них некуда было деться. Она могла опустить глаза и все равно чувствовала их. Словно снова оказывалась перед зеркалом, от которого не могла отвести глаза, пока те сами не отводили от нее взгляда. О, эти взгляды хуже зеркал, гораздо хуже, это были злые зеркала, злые и живые: они кричали, кричали не словами, а чем?то таким, что было злее и больнее слов.
        Они были разные, как разными бывают лица и голоса, но в каждом из этих взглядов было одно и то же: отвращение, и брезгливая жалость, и досада. Досада, что вот эта уродина опять попалась на глаза, ходит по земле, портит этот чудесный солнечный день…
        Она чувствовала их, даже не отрывая глаз от своих стоптанных туфель, с трудом налезших на ее несоразмерно большие ступни, крупные, широкие, какие?то даже не то что мальчишеские - мужские. Она чувствовала их, когда они даже не смотрели на нее. Тогда, правда, это было не так больно. Тогда они переставали быть злыми зеркалами, отражавшими ее…
        Тогда что?то другое отражалось в них, но это было неважно, она помнила, как они могут отражать ЕЕ. Какой ОНА отражается в них, и ей хотелось кричать, ей хотелось содрать с себя это чучело, хотелось пропасть из этого мира зеркал и обжигающих взглядов, и она спешила, семенила своими слишком большими ступнями в стоптанных туфлях, опустив глаза, бежала в парк, в дальний угол, куда редко кто заходил, а если и заходили, они не знали, что кусты на том берегу пруда не сплошные заросли, что в середине есть полянка…
        Она лежала на траве, свернувшись клубочком, пока не успокаивалась, со страхом ощущая, как какое?то злое зеркало приближается, она не могла видеть, но чувствовала сквозь листву кустов, через полотнище пруда, - она знала, что где?то по дорожке, с той стороны пруда, идет, движется это злое зеркало, и она замирала, боясь выдать себя, пока не осознавала с облегчением, что и на этот раз зеркало удаляется, оставляя ее одну, оставляя в покое наконец?то…
        Я вырвался из вязкого морока.
        На жалость меня решила купить? Как вам тяжело, бедным, приходится с вашим чертовым даром?..
        Она все еще давила, накатывала, вдавливала в меня - этот маленький островок спасения в океане злых зеркал…
        Я задавил в себе эту картинку. Затушил, как фитиль свечи. Но не закрывался совсем, не выдавливал из себя ее лавандовое щупальце.
        Ах ты моя бедная… На, красавица!
        Двор, заросший кустами, только проезд к гаражу и проход к колодцу, и вот еще проплешина за углом конюшни.
        Шагов шесть в ширину. Сухая листва скрадывает неровности, но по краям заметны холмики.
        И я знаю, что не только по краям. Не первый раз я вижу такие полянки…
        Чего я еще не видел, так это чтобы полянка была таких размеров.
        Бесконечный путь от центра полянки, по спирали, по спирали, по спирали через проплешину наружу, к краю, который все никак не приблизится, и каждый шаг - еще один холмик…
        Холмик.
        Да, холмик.
        И холод, вдруг пробирающий и сковывающий, от которого перехватывает дух. Холод, который не на коже, не в висках, а внутри, в дрожащих руках, в пустоте под ложечкой. В сердце.
        Семьдесят пять шагов. Семьдесят пять холмиков.
        Холмиков…
        Я чувствовал ее лавандовое касание, лишившееся силы, остановившееся, замершее.
        Их тебе не было жалко? Их не жалко?!
        - Не кричите. - Ее голос мазнул по коже, как лед.
        И тут же изменился, стал прежним, спокойным и бархатистым:
        - Жалость? Кто говорит про жалость…
        Щупальце шевельнулось, возвращаясь туда, куда я ее пускал. Она навалилась вновь. Не меняя меня, но вдавливая в меня образы, раздувая их как можно ярче.
        И опять накатило: трава, кусты вокруг, маленький зеленый островок - среди серебристо?синего моря злых зеркал. Островок, такой маленький, такой хрупкий…
        Здесь она могла хоть немного побыть одной - без зеркал, самой собой.
        Нет, не совсем одна. Здесь, в кустах, тоже были зеркала - не такие большие, как те, с какими ходили люди, некоторые совсем крошечные, но зато незлые.
        Об них она не обжигалась, коснувшись. В этих маленьких зеркалах она была другой, совсем другой… не красавицей, нет - в этих зеркалах красавиц не было вовсе, это были совсем другие зеркала, но и не пугалом с горбом, которое отравляет все вокруг своим горем.
        Она не боялась их коснуться, и она даже могла их… погладить?
        Она могла дать им семечек, покрошить хлеб или принести кусочек колбасы, но не это, не только поэтому теплели эти маленькие зеркала. Она могла… очистить их?
        Убрать настороженность и испуг, рябившие поверхность маленьких зеркал.
        А потом… согреть?
        Чуть надавить, собирая в комочек, который должен катиться к ней, потому что она не обидит, нет, не бойся…
        И эти зеркала, эти маленькие глазки становились теплыми. Легкими и радостными, как их лапки, мягкие кошачьи, упругие и быстрые беличьи, цап?цапающие воробьиные, - робкие, а потом дружелюбные, как улыбки, какие она видела только в фильмах, на нее никто никогда не смотрел с такой улыбкой, она бы все отдала, чтобы кто?то хоть раз на нее так взглянул…
        Никогда.
        Никогда.
        Пока однажды…
        Был солнечный, но ветреный день, легкие облака скользили по небу, накрывая солнце и погружая полянку в тень, потом снова выкатывалось радостное солнце и снова набегала тень…
        А потом… это было странное ощущение. Ей казалось, что небо и солнце накрыла тучка, но вдруг она сообразила, что нет, солнце светило. Но что?то, будто ширма, было рядом. Словно закрывало кусочек мира рядом с ней - кусочек ее полянки…
        Она закрутилась, пытаясь понять, откуда берется это странное ощущение, и вскрикнула, сжалась.
        Он стоял в нескольких шагах от нее, невысокий, плотный, в щеголеватом бежевом костюме и коричневых туфлях крокодиловой кожи, трость с черным набалдашником и слепящий глаза золотой перстень на одном из пальцев поверх набалдашника, а она совершенно не слышала, как он подошел… Но не это пугало ее, а то, что его будто не было. Будто это был не живой человек, носящий с собой всегда и всюду свое злое зеркало, а картина знаменитости в полный рост, рядом с которой можно сфотографироваться.
        Лишь через долгий миг она почувствовала, что он живой, что все?таки с ним было зеркало, только это было какое?то неправильное зеркало. Будто матовое стекло, за которым ничего не видно, можно только различить, что где?то за ним теплится живой огонек.
        Он просто стоял и смотрел на нее, а она, обмирая, дрожала - уже не от страха, а оттого, что не чувствовала на себе его взгляда - ни злого зеркала, ничего… Лишь едва различимое колыхание теней за матовым стеклом.
        А потом на его лице - нереальном, как картина, - проступила улыбка. Легкая, едва тронувшая кончики губ, как улыбаются старому приятелю, с которым видятся каждый день, но не прочь почесать язык и сегодня, потому что человек хороший, ему рады, и это…
        Эта улыбка…
        Ей. Для нее.
        Она точно не помнила, но, кажется, она оглянулась. Может быть, там, за спиной, стоял кто?то еще, такой же матовый и непрозрачный? Эта улыбка не могла быть ей. Даже когда мама улыбалась ей, в мамином зеркале были жалость и боль, от которых тоской стискивало горло, а на глаза наворачивались слезы, но плакать было не надо, плакать было нельзя, потому что от этого боль и тоска в зеркале вспыхивали так, что щемило сердце и мама вдруг зажимала рукой рот и бросалась с кухни и, закрывшись у себя в комнате, выла так, что даже через дверь и сквозь подушку было слышно…
        Но сзади были только кусты.
        А мужчина, подкинув трость и перехватив ее посередине, как жезл, шагнул к ней…
        Потом, много позже, вглядываясь в свою память из дали будущего, через лупу опыта и знаний, она рассмотрит в этой улыбке жалкую маску дружелюбия, за которой, почти неприкрыто, выглядывали довольство и издевка, с какой может таскать за уши и хвост маленького тигренка тот, кто прекрасно знает, как смертельно опасны эти милые пушистые игрушки, когда вырастают. Знает, какие шрамы оставляют их когти, даже если сумел вырваться из этих лап, но пока это тигренок, доверчивый, глупый тигренок…
        Потом. Много позже. Но тогда ее еще слишком слепили зеркала. Она привыкла видеть не лица, а зеркала. Да и от тех желала закрыться. Тогда эта его улыбка была такой же ослепительной, как золотой перстень на его пальце, сверкавший на солнце.
        А потом - бредящая наяву от этой улыбки и этого странного зеркала, которое было не маленькое, а большое, настоящее, но не злое! - она впервые почувствовала на своей коже теплые мужские пальцы. Пальцы скользили, стягивая с плеча бретельки простенького ситцевого платья, а его губы скользили по ее шее, за ухом, снова шее, по щеке - и впивались в ее губы, и ей хотелось плакать, ей хотелось рыдать, кричать, ее сердце разрывалось от желания сделать что угодно, что угодно, только бы он не пожалел, что подарил ей эту улыбку, чтобы эта улыбка не пропала, не развеялась сном, о, что угодно, только не это! Она что угодно сделает для него! И она целовала его руки, целовала его пальцы, осыпала поцелуями его золотой перстень, пока он медленно опускал свою руку и ее голову, уже придерживая другой за затылок, направляя ее пыл в нужное русло…
        Я вырвался, вытолкнул ее щупальце и все, что она толкала в меня.
        Диана, чуть помедлив, неохотно отступила.
        Схлынуло.
        Но я не сразу пришел в себя. Воспоминание было ярким, как мое собственное. Вот только…
        Это ведь и не ее воспоминание. Не Дианы.
        - Да ведь это не вы! Вы же не свое показывали! - Это я чувствовал. Знал.
        - Вот именно, что не мое! - с досадой сказала Диана.
        - Тогда что же это?.. Чье?.. Зачем?
        - Это ваша последняя соломинка, Влад.
        И она снова коснулась меня - чуть?чуть. Бросив на этот раз не яркую картинку, а полупрозрачный образ…
        Маленькое чудовище, пришедшее убивать. Дикий звереныш, опасный, но глупый. Она почти подчинила его, но добить не успела. Не смогла. Когда попыталась схватить его за шкирку, вместо шерсти наткнулась на иглы. Не смертельно, но больно, очень больно. Хватка ослабла - и звереныш вывернулся…
        Я хмыкнул. Интересно же она меня воспринимает… Но, кажется, я понял, что она имеет в виду.
        - В таком случае это не соломинка, а капкан, - пробормотал я, глядя в темную поверхность стола. - Нечего хватать за шкирку. И нечего шарить в чужих сундучках…
        Диана что?то сказала.
        - Что? - Я поднял на нее глаза.
        - Странно… - тихо проговорила Диана.
        - Что?
        - Вы хмуритесь.
        - А что должен? Радоваться?
        - По крайней мере, вы должны быть довольны, что получили то, что вам поможет спастись. Но вы хмуритесь…
        Я ухмыльнулся.
        Спастись… Если бы я думал, что не смогу пробраться мимо нее незаметно и мне придется драться с ней - одному, в ее логове, разворошенном…
        Я почувствовал, что моя ухмылка превратилась в кривую гримасу, и перестал скалиться. Кого я обманываю? Диану? Да если бы я думал, что не смогу пробраться мимо и гривастая обязательно меня заметит…
        Или пошел бы?
        - Я не понимаю, - сказал я.
        Она вскинула бровь. Это у нее получалось великолепно.
        - Чего именно мой господин не понимает?
        - Если то, что вы мне дали, в самом деле может помочь…
        - Уверена.
        - Как же легко вы подставляете одну из таких же, как вы.
        - Мне будет жаль, если вы погибнете, Влад.
        Я внимательно посмотрел на нее.
        А это правда соломинка?
        Или еще одна ее ловушка? Очередная.
        - Мне будет жаль, верите вы в это или не верите. Но мне действительно будет жаль.
        - Ну да… Жаль… А тот мальчишка, в крови которого ты купалась? Его тебе тоже было жаль?
        Диана смотрела мне в глаза. Тихо спросила:
        - А вы как думаете, Влад?
        Я потер шрам на шее. Старый, почти слился с кожей, но я его чувствую не кожей. Слишком хорошо помню, как он появился. Слишком хорошо помню ту чертову суку - чертову, как и ты! - которая его оставила. И только чудо заставило ее нож остановиться.
        Чудо.
        Рука Старика.
        - Жаль… - Я хмыкнул. - Как было жаль всех тех, что лежат теперь на проплешине?
        И может быть, не одной. Не только на этой. Может быть, были и другие? В других местах, в другие времена… Сколько тебе лет на самом деле, чертова тварь?
        - И их тоже…
        Она на миг опустила глаза и тут же подняла.
        Черт возьми…
        Не знаю, можно ли ей вообще верить.
        Сейчас, глядя в ее глаза, я видел печаль.
        Сейчас, глядя в ее глаза, я бы поверил в то, что она все это время едва сдерживала эту печаль, а вот теперь не смогла с ней бороться, - поверил бы, если бы всего минуту назад она не осадила меня такой же резкой сменой интонации, хлесткой, как пощечина.
        А теперь ласковое чмоканье?
        Нет?нет! Нельзя ей верить.
        - И их тоже, хотя вы едва ли верите мне, Влад… Боюсь, вам этого просто не понять. Пока еще не понять. В этом ваше счастье… Вы еще не ощущали себя в теле, которое сделали совершенным, но которое вдруг ломается… Вы не верите мне…
        Я почувствовал ее касание - робкое. Она готова была отступить, если я не захочу. А может быть, всего лишь блеф? И рада бы показать, дать почувствовать, что чувствует, чтобы понял, чтобы поверил, что не притворяется, - да только я сам откажусь…
        Я впустил ее в себя. Не целиком. Не всюду. Лишь выделил пятачок, где она могла хозяйничать…
        Часы, которые начинают отставать.
        Кажется, еще все в порядке, но кожа уже не такая гладкая, как шелк. Крошечные, заметные только тебе самой, когда полчаса вглядываешься в зеркало, морщинки - первые трещинки, которые начинают раскалывать тебя.
        Их все больше, они все глубже. Потом кожа начинает желтеть.
        О, это еще гораздо лучше, чем у многих прочих красавиц - у обычных красавиц, но ты?то знаешь, что это начало конца…
        Прелестный бутон раскрывался в прекрасный цветок, становился все краше и краше, но вот лепестки уже не раскрываются, а загибаются, теряют форму, рассыпаются, опадают…
        Лучшая, какой ты могла быть, кончилась. Секунду, день назад, месяц, год… В прошлом.
        Это уже прошлое. И к прежнему идеалу нет возврата. А дальше… Дальше будет только хуже.
        Еще пройдет не год и не два, прежде чем ты превратишься в рухлядь, но ты уже знаешь, что это будет. Что ты - всего лишь ошибка. Желание счастья, которое невозможно, - его заперли в еще живом трупе. Замуровали заживо. Обрекли наблюдать, как все это рассыпается…
        Сначала волосы. Больше не блестят, как раньше. Нет черноты вороньего крыла. Нет - и больше никогда не вернется…
        Морщинки на коже все глубже…
        Обвисают грудь и попка…
        На пояснице, словно колбаска из теста, набрякает полоска жира. И на ногах, превращая их в изъеденные ломти желе, покрытые кожей…
        Это выше колен. А ниже - синие вены, решившие выбраться наружу. С красными глазками разрывов…
        Волосы седеют, а на коже высыпают старческие пятна… Их все больше и больше, как и седых волос… И не успеешь оглянуться, как уже не белое в черном, а остатки серого в белом…
        Дольше всего сохраняются глаза. Уже не различающие предметы вблизи, но еще живые. Полные боли и ужаса, потому что ими ты видишь, как время размывает этот хрупкий домик, зовущийся жизнью…
        Я вытолкнул ее из себя.
        - Что? Не понравилось?
        - Все стареют.
        - Но не у всех есть выбор: смириться или изменить.
        - Ты забирала чужие жизни, чтобы…
        - О нет! Не сразу. Поверьте мне, мало кто делает это сразу. Многие не хотят, о нет…
        Она опустила голову, криво усмехаясь. Помолчала.
        Заговорила едва слышно:
        - Сначала отказываются. Не желают делать сами и пытаются мешать старшим, когда они это делают… С тобой говорят, уговаривают и угрожают, ставят на место, наказывают, но ты не согласна… Ты борешься… Ты уверена, что ты?то никогда этого не сделаешь… И что когда ты станешь одной из старших, ты что?то изменишь. Не будешь практиковать это сама и запретишь другим. - Диана вздохнула. Кривая улыбка опять тронула ее губы. - Некоторые заходят очень далеко, пытаясь что?то изменить. Иногда слишком далеко… Хотя и не все, конечно. Некоторые… - Она поморщилась. Замолчала.
        - А ты? - спросил я.
        Но она не услышала. Злая улыбка опустила вниз кончики ее губ.
        - И знаете, поначалу ведь держишься. Поначалу… Но потом… Кто?то уступает быстро, через несколько лет, на первых морщинках… Кто?то держится дольше. Но…
        Она вновь коснулась меня. Едва?едва, готовая отступить, если прогонят, но я не оттолкнул ее. Дал вползти ее лавандовым щупальцам.
        Красавицы и красотки вокруг…
        Те, кто моложе, - потому что они еще не стареют. И те, кто старше, - потому что они уже сделали свой выбор.
        А ты… Одна, дряхлеющая, посреди них. Одна против всего мира. Убравшая зеркало из спальни, чтобы избавиться от искушения, но от себя не убежишь. Убрала из спальни, чтобы часами всматриваться в свое отражение внизу, в зеркале гостиной…
        Я мягко, но решительно вытолкнул ее. Нет, только жалости мне сейчас и не хватало.
        - Но ты же паучиха! Зачем тебе красота? Ты же можешь давить на мужчину так, что он будет без ума от тебя любой… Может быть, даже будет уверен, что ты до сих пор та красавица, какой была раньше, годы назад… Или лучше, чем вообще когда?либо была на самом деле…
        - Можно… - Она нахмурилась и опустила взгляд. - Других обмануть можно. Но себя? Ты сама будешь знать, что ты не красавица… Что он… Это даже не любовь… Это как любить куклу. Похоть удовлетворить можно, но…
        Я смотрел на нее и пытался понять: что сейчас?
        Правда - или всего лишь ее искусная имитация? Хочет быть откровенной? Или ей всего лишь нужно, чтобы я в это поверил?
        - А кроме того, есть мужчины, которых… - Она тронула воздух пальцами, словно клавиши рояля, но вдруг поморщилась. - Впрочем, это не главное… Важное, но не главное… Кроме старости есть еще и смерть…
        - И что? Совсем никто не выдерживает?
        Диана грустно усмехнулась:
        - Хотелось бы сказать, что никто, но… Если откровенно, я даже не знаю. Иногда это трудно определить… Некоторые пытаются так долго, что и… Вы ведь понимаете, белолунным проще. Некоторые белолунные пытаются обходиться без живых сосудов. Они могут…
        Диана осеклась и нахмурилась. Медленно подняла на меня взгляд, что?то вспомнив.
        - А знаете… Если вдруг… - Она подняла левую руку, повела пальцами правой по нижним фалангам, потерла, будто разминала. - Если вдруг вы сможете добраться до нее, снимите кольцо.
        - Кольцо?
        - Перстень. Платиновый перстень с небесным… - Она нахмурилась. - Хотя… Если у нее его уже нет…
        Она затихла, опустив голову, глядя в стол перед собой.
        Я ждал.
        Но она замолчала уже насовсем.
        - Диана? - позвал я.
        Но когда она подняла голову, заговорила совсем другим тоном. Словно пробудилась ото сна. Кивнула на стол передо мной, на маленький ряд патронов с подпиленными головками.
        - Возьмите побольше пуль, Влад.
        - Зачем? Я не собираюсь нападать на нее. Я не собираюсь драться с ее слугами. По крайней мере, сегодня…
        - Все равно возьмите побольше пуль.
        Она встала и вышла из столовой, почти бесшумно. Уже приноровилась ходить так, чтобы цепь не звенела.
        Прежде чем разбираться с патронами, я подождал, пока «козленок» прогреется. Потом натянул перчатки.
        Лучше так. Лишний раз не касаться металла. Прости, Курносый, не буду я тебя греть сегодня.
        Сквозь кожу перчаток патроны сделались непривычно увертливыми, никак не желали вклиниваться в «снежинку», но я терпеливо, второй, третий раз пихал выскальзывающие патроны, пока они не входили в пружинящие дужки. Времени пока с запасом. И мне есть о чем подумать…
        Соломинка…
        Соломинка или ловушка?
        Патрон за патроном я набивал обойму. Третий, четвертый…
        Сколько раз она уже пыталась надуть меня? И теперь вдруг эта откровенность… Ворон добил ее? Или еще что?то задумала?
        Пятый. Откинув барабан, я поглядел в дырки камор. Надраенные, пахнущие смазкой. Чтоб вам такими же сегодня и остаться. Чистенькими, без пороховой гари.
        Я впихнул обойму, защелкнул барабан. Взялся набивать следующую «снежинку», уже обычными патронами.
        Можно бы, конечно, подпилить еще, да что толку? Если дело дойдет до стрельбы, спасут меня десять подпиленных пуль? Или даже двадцать? Спасут ли меня вообще запасные патроны, сколько их ни будь?
        Возьмите побольше пуль…
        Побольше… Я хмыкнул. Для чего? Если дело дойдет до стрельбы, мне и дюжины запасных обойм не хватит.
        Это вообще против всех правил, идти на паучиху с оружием. А уж на эту… Одному… Безумие.
        Все равно возьмите побольше пуль…
        Зачем она это сказала?
        И зачем бросила ту соломинку? Которая, скорее всего, никакая не соломинка…
        Может быть, как раз для того, чтобы я вот так вот сидел и сомнения подтачивали мою решимость. Искал ответы и не находил, и путаница домыслов оседала в подсознании, захламляя. Замедляя бег мысли, когда потребуется быть быстрым и точным…
        К черту! К дьяволу это все! И Диану, и ее хитрости, и эти патроны!
        Я сунул коробку с патронами обратно в сумку, сгреб туда пустые «снежинки» и уже набитую, превратившуюся в гроздь железных виноградин, - все, все в сумку!
        Выщелкнул и барабан. В ладонь выпала гроздь патронов, стянутых «снежинкой». Я вылущил патроны из обоймы и вставил их обратно в барабан по одному. Пластинку обоймы от души смял и швырнул в сумку.
        Вот так.
        Жаль, что и эту чертову «соломинку» я не могу выкорчевать из себя вот так же и оставить здесь, чтобы идти дальше чистым. Самим собой.
        И еще я не мог вырвать из себя непривычную пустоту, оставшуюся в руке после приступа. Я никак не мог привыкнуть к этому ощущению.
        Может быть, потому, что каждый раз оно было все сильнее, все обширнее… Может быть, это было самое противное. Хуже загадок Дианы. Но только я знал, что на самом деле это к лучшему. Дно, от которого можно оттолкнуться.
        Я поднял руку. Напряг пальцы, развел в стороны, но большой палец не отводился в сторону, как все. Те мышцы, что еще напрягались, тянули его вперед. А указательный заваливался вправо, упираясь в средний. Валился на него, как пьяница на товарища.
        Ничего. Главное, что вперед сгибается. Нажать на крючок хватит.
        Мне не пришлось вспоминать уроки Гоша.
        Они даже не потрудились запереть машину. Дверца легко поддалась, ключ зажигания ждал в замке.
        Я помедлил, согнувшись в дверце, но не залезая внутрь. Все?таки такого я не ожидал.
        На всякий случай я заглянул за спинку, в ноги задних сидений. Не ждет ли там, в дополнение к незапертой дверце и ключу в замке, еще один сюрприз?
        Затем заполз в машину, в запах кожи и дорогого одеколона, - кажется, едва заметен, но давит, давит со всех сторон, словно сам воздух стал гуще. Монолитный, подпирающий. Может быть, женщинам такое чувство надежного мужского присутствия и нравится, меня же оно нервировало. Словно те двое здоровых детин, что приехали на этом «мерине» и сейчас были здесь, невидимые, прямо возле меня - один на сиденье сбоку, другой за спиной. Невидимые, с ухмылками ждали, пока я поверю, что их нет, и вот тогда?то…
        Я приспустил боковое стекло, и на правой дверце тоже. Потянуло осенней свежестью, полегчало.
        Но я все сидел, не заводя мотор.
        Слишком легко. Слишком быстро.
        Уж лучше бы я возился с замком. Меньше времени осталось бы на мысли…
        Я сидел, упершись прямыми руками в руль, уставившись вперед невидящим взглядом. Прислушиваясь к тому, что внутри меня.
        Ну что…
        Если отступать, то сейчас. Потом будет поздно.
        А пока я еще могу вылезти, прикрыть дверцу, оставить машину как была. Уйти. Раствориться. Забыть про все, что здесь…
        С ключа зажигания свисал брелок. Я приподнял тяжелую стальную каплю, развернул лицевой стороной. Там оказалась кнопка. А в боку брелка крошечный стеклянный глазок. Не просто брелок, а пульт для открывания ворот. И надпись… Выдавлена в корпусе, когда?то была залита позолотой, но время и пот слизали ее вокруг кнопки. Лишь по краям можно разобрать: «Новая …нтида».
        «Нтида», «нтида»… Атлантида?
        Едва ли чертова сука меняла название поселка. Значит, такое название дали еще при строительстве. Еще до того, как чертова сука облюбовала это местечко для себя. О чем они думали? О золотом веке в отдельно взятом коттеджном поселке?
        Наверно. Там домики как замки. Но как вы яхту назовете, так она и поплывет…
        Или это - знак? Знак - мне? Предупреждение? Я еще могу отступиться. Вылезти, тихонько уйти, и они даже не узнают, что я был здесь. Даже не станут меня искать.
        Я пытался расслабиться, чтобы услышать мое предчувствие. Мое собственное. Только мое. Ему я поверю.
        Но предчувствие молчало. Я закрыл глаза, почти перестал дышать, но предчувствие не отзывалось.
        Ну что ж…
        Я сжал брелок и рванул. Тонкая цепочка лопнула. Обрывок из трех звеньев дергался на ключе, брелок остался в кулаке.
        Вот так. Чтобы никаких мостов не осталось. Чтобы никаких сомнений. Теперь уже не улизнуть незаметно. Теперь только вперед.
        Я сунул брелок в карман, взамен достал флешку и зарядил в магнитолу. Повернул ключ, оживляя мотор. Тихонько сдал машину назад и стал выбираться с края пустыря на дорогу, а из колонок оживал Ферион, сразу делая машину роднее и послушнее.
        Прежде чем сюда приедет вторая машина со сменщиками и пропажу обнаружат, я уже сделаю все, что мне нужно… или мне уже будет все равно, что они здесь обнаружат.
        У «козленка» я притормозил. Надо переодеться.
        Пара минут возни в тесном салоне, и моя одежда осталась кульком на заднем сиденье. Когда я вернулся к «мерину», на мне было все новое. Вчерашние покупки. Непривычные, как непривычна любая вещь, в первый раз надетая по?настоящему - не для примерки, а чтобы носить.
        Но на этот раз еще хуже. Эта одежда нервировала меня. Каждая из новых вещей.
        Я вздрогнул, когда отразился в черных стеклах «мерина»: пурпурный плащ, из?под него выглядывает черный костюм, лиловая рубашка с пурпурным галстуком, на узле блестит золотой вензель. Метка Ники - надеюсь, так покажется издали. Что это именно ее метка.
        Что за вензель она выбрала для своих слуг, я не знаю. Так близко с ними я не сталкивался. И, надеюсь, не придется… Я просто купил заколку для девочек - маленьких девочек больших пап. Серебряная шпилька, к ней сверху припаян золотой абрис зайчика. Шпильку я отломил, зайчика раскорячил, превратив в витиеватый иероглиф, и двумя булавками распял на узле галстука.
        Небо было чистое?чистое, ни облачка. Прозрачная осенняя синева от горизонта до горизонта. И ослепительное солнце… Оно предательски быстро ползло все выше, все правее - вот уже почти за спиной, уже скатываясь обратно вниз.
        Смоленская область, Московская. Дорога летела под колеса, версты проносились незаметно. Длинный путь почти до самой Москвы вдруг стал таким коротким… Вот уже и съезд с трассы.
        И еще один поворот.
        Теперь солнце выглядывало из?за левого плеча. Неумолимо таяли оставшиеся версты. И так невыносимо прекрасна была музыка - каждый перелив мелодии, каждый завиток аранжировки, каждый звук…
        Я ощущал ее каждой частичкой тела, как и это солнце, и это прозрачное небо…
        Конец каждой песни - еще один кусочек моей памяти, моей души, теперь отрезанный. Больше не услышу, скорее всего. Почти наверняка. Этот раз - последний раз…
        Последние версты таяли так быстро.
        Одна деревня, вторая…
        Вот и разросшийся поселок, почти маленький городок, перед паучьим поселком.
        Показались первые дома, но сегодня мне не туда. Так мне не доехать до самой «Новой Атлантиды».
        Подъезд к ней мог бы идти через поселок, так было бы и быстрее, и другую дорогу строить не надо. Но хозяева не пожалели денег на объезд. Дорога отходила от шоссе за двести метров до первых домов и делала широкий крюк, лишь бы не иметь к старым домикам и панельным сотам никакого отношения, - как не захотела ничего иметь общего уже с ними самими чертова сука, выкинув всех из их Атлантиды…
        Дома, столбы фонарей, гаражи, замершие на обочинах машины. Пролетели.
        Слева поднялся холм, поросший березками и елочками. За ними осталась только верхушка далекой семнадцатиэтажки, как пограничный столб на краю поселка.
        Я сбросил скорость.
        Впереди уже виднелся забор и крыши домов за ним, но я никак не мог выключить магнитолу.
        When the sailsman sailing away,
        He shows that the dream of Lemuria is true…
        Я не знаю, суждено ли мне когда?нибудь услышать ее еще раз. Услышать хоть что?нибудь…
        Do you dare to enter the ship?
        Hear the call from below of the underwater world,
        Land of Mu is closed to the stars,
        In the arms of the sea you will live as hypnotized.
        В стене из малинового кирпича выделились серые ворота, выступающий стеклянный эркер проходной, и нужно было выключить, чтобы ничто не отвлекало - мне надо ловить каждый взгляд охранника, следить за каждой черточкой его лица.
        Может быть, он пропустит меня внутрь - только для того чтобы ловушка захлопнулась?
        Но вслед за последним куплетом мелодия все лилась, преломлялась все новыми гранями - я так люблю эти их окончания…
        Я просто физически не мог выключить не дослушав - эти переплетающиеся завитки в конце, вытекающие друг из друга, один сладостнее другого… Я сбрасывал и сбрасывал, чтобы дослушать последние звуки, прежде чем убить песню.
        Совсем медленно подкатил к воротам. Замер.
        В прозрачном эркере проходной белело лицо охранника. Он сидел неподвижно, почти прижавшись к стеклу лбом. Застывшее лицо манекена, мутный взгляд рыбы. Он глядел сюда, но я не уверен, видел ли он машину, видел ли меня, вообще хоть что?то.
        Ч?черт! Брелок! Им же открываются ворота! Пурпурные, должно быть, сами открывают ворота, а я встал и жду, вот они…
        Сунул руку в карман, но охранник уже шевельнулся. Сонно повернул голову, и ворота дрогнули, медленно пошли вправо. Охранник, все так же заторможенно, развернулся обратно. Опять пялился на меня сквозь стекло пустым взглядом.
        Ворота катились в сторону, под ними открывался рельс, солнце ослепительно играло на отполированной стали. Перед рельсом асфальт кончался, дальше дорога была мощеная. Серый гранит. Ощутимо под уклон.
        По сторонам живая изгородь, за ней невысокие заборы - рыжий, потом покрытый рифлеными изразцами, потом белый в синих жилках, отделанный мрамором, литые фигурные решетки, - за ними стены огромных домов, цветная черепица крыш…
        Ворота уходили в сторону, открывая все больше мира роскошного - тихого, безлюдного, совершенно мертвого… или затаившегося?
        Почему охранник не вышел к машине проверить?
        Потому что уверен, что в этом черном «мерине» с едва уловимым пурпурным отливом могут быть только свои? Или чтобы напряжение в лице, опаска в глазах не выдали его? Не раскрыли приготовленную ловушку?
        Я держал руку на переключении передачи. Вперед - или назад? Еще можно. Наверно, будет погоня, но я еще успею уйти. Здесь, по эту сторону, еще успею. Но когда ворота закроют меня там…
        Do you dare to enter the ship, captain?
        Я тронул машину вперед.
        Глава 7 МЕРТВЫЙ РАЙ
        Машина едва заметно вздрогнула, переезжая рельс. Еще раз, задними колесами.
        Солнце било в спину, забор изнутри был темен, черная тень под ним - жирная черта, разрезавшая мир. Поделила. На живой - по ту сторону и мертвый - смыкавшийся вокруг меня. Ворота пошли обратно.
        Я едва полз вперед.
        Взгляд сам цеплялся за зеркало - в то, что позади, в проеме ворот. Синеватая нить дороги, простор, ветер, жизнь… Ворота закрывались, смыкая проем, пока от того мира не осталось ничего - лишь высокая стена да тень под ней.
        Я знал, что здесь должно быть полно камер наблюдения. Наверно, где?то рядом с охранником, на одном из мониторов, сейчас застыла машина, почти у самых ворот… Но почему?то я был уверен, что он не смотрит. Он сидит как сидел, так же уткнувшись в стекло, вперив пустой взгляд в мир по ту сторону. Рыба, разглядывающая мутные миражи за границей своего аквариума.
        In the arms of the sea you will live as hypnotized…
        Я совсем перестал давить на газ, машина едва ползла вперед, под уклон. Я нажал кнопку, опускающую стекло, - слишком уж все вокруг…
        Улица метров семь в ширину. Два танка разъедутся. По краям плотный ряд кустов, высотой по грудь, еще зеленых, с маленькими, плотными глянцевитыми листочками. За ними пешеходная дорожка.
        За дорожкой газон, совсем свежий, почти изумрудный. За ним заборчики из литых решеток и фигурного кирпича, из малиново?фиолетового мрамора и бело?голубых, под гжель, изразцов… Все невысокие, чисто символические, не выше груди, а за ними… Когда я был снаружи, я понимал, что дома огромные, но не чувствовал этого. Теперь ощутил. Не дома, а замки. Дом Дианы не уступал им, наверно, в размерах, если пройтись с рулеткой. По ощущениям же уступал многократно. Там строгие линии, прямые углы, здесь сплошные эркеры и башенки, углы и балкончики, окна всех форм и размеров, изломанные крыши, тут зеленая черепица, там красная, там оранжевая…
        И ни души.
        Ни обрывка газеты, ни кошки на заборе, ни лая собаки. Ничего.
        Лишь широкая дорога, пустые газоны и огромные махины из кирпича, стекла и черепицы.
        Это не поселок. Это декорации, ставшая явью картина художника?шизофреника, город?призрак - что угодно, но не место, где живут…
        Дорога тащила под уклон. Там центр низины. Где?то там, пока скрытое домами, озеро, но мне казалось, что я уже вошел в невидимую воду, заполнившую всю эту впадину, и ухожу под нее все глубже…
        От улицы вправо и влево отходили подъездные дорожки. Шли сквозь прорехи в зеленой изгороди, через изумрудные газоны к воротам в декоративных заборчиках. И все эти ворота, насколько хватало глаз, были открыты. До предела распахнуты внутрь - радушно раззявленные пасти.
        Стекло целиком ушло в дверцу, теперь не скрадывало звуков снаружи, но легче не стало. Наваждение не пропало. Только еще хуже - тишина…
        Полная, совершенная тишина - кажется, еще тише, чем возле дома Дианы. Там хотя бы был лес, там были ветви деревьев, которые могут раскачиваться - едва?едва, бесшумно, но хотя бы глазом можно поймать, хоть малейший признак жизни.
        Здесь же, в низине, за высоким забором, между махинами домов, все застыло. Все мертвое. Ни звука из?за окна.
        Я вдруг заново - будто только теперь он заработал - услышал звук мотора. Я перестал замечать его за часы пути. Но в этой тишине… Посреди широкой, пустой улицы, идеальных газонов и огромных домов - в этих нереальных декорациях…
        Я привык, что в гнездах тихо, а вокруг никого, но не при дневном свете. Сверху палило солнце. Прожектор над съемочной площадкой, который забыли выключить, хотя все актеры давно разошлись. Или затаились?
        Все окна во всех домах из тонированного стекла. В тени темные, на солнце еще чернее. Непроглядные. Что за ними? Тоже пустота и тишина, без единой живой души, или…
        В этой ватной тишине даже безупречно отрегулированный мотор «мерина» урчал громко, слишком громко. Мне безумно хотелось заглушить его, прямо сейчас, но это значит остаться здесь, посреди дороги, на виду…
        Медленно скатываясь под уклон, я поравнялся с одним из съездов. Проем в живой изгороди, раскрытые ворота, дом. Сбоку гараж.
        Но его ворота опущены, а поднять их… Гараж может быть заперт. Или ворота заклинит. Как давно ими пользовались в последний раз? И вот тогда?то, если кто?то подглядывал за мной из?за этих тонированных стекол, скрывающих соглядатая, и еще сомневался, поднимать ли тревогу, тут уж…
        До следующего дома проехать? Опасно. Катя говорила, во всех домах вокруг дома чертовой суки живут ее пурпурные. Надо смотреть, нет ли приоткрытых фрамуг, - это верный знак. Чем дальше к центру поселка, тем больше шансов напороться на них.
        Я почти видел, как где?то в глубине этих роскошных махин они просыпаются. Поднимаются, верные псы, потревоженные непонятным шорохом. И, принюхиваясь и прислушиваясь, бредут к окнам, чтобы выглянуть на улицу. Все ли в порядке? А кто это вон в той машине, что прогрохотала только что по улице?
        Но и сидеть здесь, посреди улицы, у всех на виду, даже не отъехав толком от ворот, - еще опаснее.
        Я чуть прибавил…
        Изнутри по вискам повеяло холодом.
        Я замер. Сердце ударило - и тоже затихло. Вот и все! Попался! Так быстро, так глупо… В голове мутный вихрь, порывы сменяли один другой: по тормозам, остановиться, не приближаться к ней! Нет, не останавливаться, а назад, не тормозя, не перекладывая передачу, а сразу в разворот и прибавлять, прибавлять, прибавлять! Но ведь ворота закрыты, и теперь, когда она меня почувствовала, ворота не откроются передо мной…
        Но прежде чем я успел что?то сделать, касание пропало.
        Машина как ползла, так и ползла вперед.
        Я не чувствовал чужого удивления. Не чувствовал попыток влезть в меня. Не чувствовал ничего, даже малейшего касания.
        Потом снова потянуло холодком, но не упругие щупальца, а что?то густое, рыхлое, мягкое… Коснулось - и опять медленно схлынуло, как сползает с берега уставшая волна. Не осмысленное касание, а что?то живущее само по себе, не интересующееся мной, расслабленное, сонное.
        И снова накатило, и опять сползло, но на этот раз не совсем. Капли холодного, липкого киселя остались на мне.
        И снова поднималась холодная волна.
        Машина медленно катилась вперед, к центру поселка, к дому, который облюбовала чертова сука, и холодные волны накатывали на меня все гуще, обхватывали крепче. Теперь касание не обрывалось, даже когда волны сползали с меня. Лишь пульсировало: сильнее - слабее, сильнее - слабее.
        И вместе с липкими волнами накатывали зыбкие образы - слишком зыбкие, чтобы я мог их разобрать, но я чувствовал, как они прокатываются через меня. Туда?сюда, туда?сюда, в ритме чужого сна. Ее сна.
        Господи… Да ведь до дома, где она, еще почти двести метров…
        Я поравнялся с ответвлением вправо, к белоснежному дому с зеленой черепицей поверх всех многочисленных крыш?уголков, крыш?скосов над балконами, крыш?конусов на башенках… Дорожка уходила куда?то в арку под дом - в подземный гараж? Во внутренний двор? Или пронзает дом?замок насквозь, а сзади отдельный гараж?
        Если даже и так, то он все?таки прикрыт домом. Не на виду. Я повернул.
        Дорога, хоть и мощеная, была ровной как лед, машина плыла. Дом надвигался на меня каменной горой, все ближе и ближе, теперь я разглядел кондиционеры, искусно замаскированные в ломаной архитектуре.
        Холодный прилив в голове перестал нарастать. Я шел вдоль берега, по колено в вязком киселе…
        Дорожка нырнула вниз - и я вкатил в темный зев. Светлый проем впереди был, но робкий, в тенях. Все?таки не сквозная - во внутренний дворик.
        Пусть дворик. Только бы там уже не стоял еще один такой же пурпурный «мерин»!
        Я выкатил под свет, во двор?колодец внутри дома. Мощеная площадка, неработающий фонтан в центре, но меня интересовал не фонтан, не стены, не ступени и не огромные двойные двери…
        Пусто. Нет машин.
        Я затормозил. Потом опять тронул. Повернул, поставил впритирку к стене, сбоку от въезда. Чтобы даже случайно не заметить с улицы. Заглушил мотор и только теперь сообразил, что все это время сдерживал дыхание.
        Я сидел, боясь двинуться, затаив дыхание, а горячий мотор все потрескивал и потрескивал, остывая.
        Почти грохот в этой тишине.
        Я сунул руку в карман плаща, сжал рукоять Курносого. Твердый титан, холодноватый, но я?то знаю, что это ненадолго. Сейчас согреется. Станет теплый, как рука друга. Теплый и надежный.
        Уже минута прошла, наверно, рамка Курносого над рукоятью потеплела, а мотор все потрескивал и похрустывал…
        А в голове колыхался ледяной студень. Туда… сюда… Туда… сюда… Норовя подцепить мои мысли, как голыши на песке, и дернуть их вместе с собой, а потом обратно, туда?сюда, туда?сюда, отрывая от опоры, подстраивая под пульсацию ее сна…
        Я мог сопротивляться этому навязчивому пульсу, но надо ли? Если я попытаюсь вытолкнуть и закрыться, она ведь почувствует. Наткнется на меня как на режущий осколок посреди гладких окатышей.
        Нет, не сопротивляться. Пока можно поддаться ей. Она ведь не лезет, не пытается что?то изменить во мне резко и целенаправленно. Просто ее дыхание. Можно и уступить…
        Я заставил себя раствориться в ощущении окружающего мира, в простейших движениях, совершающихся почти сами собой: поднять руку, нажать на ручку, толкнуть дверцу, перекинуть ногу наружу, наклониться, перекинуть вторую ногу, вылезти.
        Захлопнуть дверцу я не решился. В этой тишине это будет громче удара грома. А Катька предупреждала, что в домах, где живут ее слуги, обычно приоткрыты фрамуги.
        Медленно, приноравливаясь к ледяной пульсации в висках, я прошел через дворик, под аркой, вышел под слепящее солнце.
        Вперед убегала дорожка, в проеме ворот улица, за ней нависает другой дом. Но мне не туда.
        Я повернулся вправо. К центру поселка.
        От края дорожки растекался изумрудный газон, переходя в цветники, разделенные горками из валунов, кусты, деревца. Летом тут должно быть великолепно, но и сейчас еще не все облетело. Есть за что спрятаться. Пригнувшись, я побежал по саду.
        Забор между участками был не такой символический, как вдоль дороги. Сплошная кирпичная кладка два метра высотой.
        По ту сторону опять экзотический садик. С другой композицией, с другими искусственными террасками и навалами камней, - и все же похожий, как брат?близнец.
        Беседка. За нее. Теперь и до дома совсем близко… Открытые фрамуги есть? Рассмотришь тут… Как и садики, дом был аляповатым близнецом, совершенно другим - и удивительно схожим. Одна и та же жадная рука: всего, да побольше. В этих домах?замках взгляду не на чем остановиться. Сплошная мешанина линий, углов, башенок, навесов, ниш и балкончиков.
        И тишина.
        И слепящее солнце.
        И все равно холодно… Особенно в висках.
        С каждым шагом ледяной студень становился все плотнее, все навязчивее. Заполнил мою голову, воздух, весь мир.
        Иногда вдруг сгущаясь еще больше в твердые, обжигающие холодом нити.
        Она спала, но даже спала она раскинувшись во все стороны. Набросив невидимую паутину на всех, кто рядом. И паутина подрагивала, пульсировала в ритм ее сну. Навязывая слугам отзвуки того, что творилось в ее сне…
        Я смутно чувствовал ее эмоции, а в них, как в зеркале, эмоции ее слуг. Вот кто?то затрепыхался, не желая видеть того, что видела во сне она, а может быть, желал ускользнуть в те сны, что хотелось видеть ему… И так же привычно, не выходя из сна, она его одернула, подтянула ледяные поводья.
        Ледяная паутина подрагивала и в моей душе, просачивалась в мои мысли…
        Огромный круглый зал с потолком высоким, как небо. Сводчатые окна с цветной мозаикой, дубовые скамьи, кафедра. Женщины… Много женщин… В черных накидках, все очень красивые, и все молодые - двадцати, от силы тридцати лет, если им не заглядывать в глаза…
        Только сами лица - будто без черт, отдельными мазками, обрывчатые. Не лица, а образы, знание о том, кто это, кто из них тебя поддерживает, а с кем при случае можно и поквитаться… А вот ту… На миг ее лицо все же появляется, но расплывчатое, как из?под колеблющегося слоя воды, лишь россыпь отметин - овальное лицо с правильными чертами, высокий лоб, русые волосы, спокойно спадающие на плечи, прозрачные, голубые глаза, иногда дымчато?сероватые, а иногда - и тогда горе тебе! - они становятся льдисто?синими…
        Я встряхнул головой, выныривая из этого.
        Надо вокруг дома. Обойти. А следующий будет уже на берегу озера. Тот, куда мне надо. Если Катька не ошиблась, то пленников держат там.
        Но меня затягивало в ее сон. Обволакивало паутиной, в которой завязли все ее слуги, и меня тоже опутывало липкими, холодными нитями…
        Я пошатнулся. Мне хотелось лечь и заснуть или хотя бы просто идти помедленнее, прислониться… Этот мрамор такой гладкий, к нему можно прижаться щекой, как к подушке… Мысли путались, мешались, переворачивались, как флюгер под ветром ее сна…
        К черту, к черту! Мне нужно не это. Не ее сон! Мне нужно совершенно другое - идти дальше. Но могу ли я просто оттолкнуть ее?
        Не проснется ли она? Что, если и сквозь сон почувствует, что есть кто?то, кто не спит и имеет наглость отталкивать ее, полновластную хозяйку всего, что вокруг, - и домов, и людей, и их желаний…
        Противный звук, который давно уже лез в уши, стал совершенно невыносим.
        Я попытался понять, откуда он… и поймал себя на том, что не обхожу дом, а иду вдоль стены, ведя костяшками пальцев по мраморной облицовке. Зажатый в кулаке Курносый задником рукояти царапал мрамор, с хрустом выдирая каменные крошки, но я упрямо вел кулаком по стене, пробуя, где тут помягче, где можно…
        Можно - что?!
        О господи…
        Я отдернул руку, оборвав скрежет, нестерпимо громкий в тишине, разлитой вокруг. Сотрясавший и воздух, и ледяной студень, заполнивший все вокруг.
        Я остановился и потер виски, освобождаясь от наваждения. Рукой по стене я вел для того, чтобы понять, в каком месте мягче. Где можно привалиться, свернуться калачиком - и расслабиться, дать сну струиться по мне целиком…
        Нет, к черту эту суку! Прочь из головы ее сон. Если не выталкивать, я не дойду. Я привалюсь где?нибудь к стене или свернусь под кустом, засосанный ее сном, запутавшийся в ее паутине.
        Очень осторожно я выдавил ее из себя. Не до конца. Закрыться совсем - ох, почувствует она это. До нее еще метров сто, обычно это много, обычно я даже не чувствую их на таком расстоянии, а они не чувствуют меня, но эта почувствует. Обязательно почувствует, если закроюсь совсем и пойду глухим тараном, разбивая неспешные волны ее сна. Нет, я не таран. Лишь обросшая водорослями коряга на дне… Волны теребят краешек меня, я чувствую ее эмоции, остаюсь в контакте с дрожанием ее паутины, но не весь в ее сне. Я уступил ей лишь кусочек себя. Самый?самый краешек.
        Вот так. И не пускать ее глубже.
        Я вздохнул, выпрямляясь, чтобы идти дальше…
        Предчувствие накатило резко, как укол током.
        Что?то не так!
        Я закрыл глаза, замер, даже дышать перестал. Предчувствие никуда не пропадало. Стало еще четче. Слева.
        Я открыл глаза, начал поворачивать голову, влево и вверх, скользя по стене дома, к окну - и там, за темным стеклом и отражением неба и крыши соседнего дома, что?то изменилось.
        Тело среагировало быстрее, чем я успел разглядеть, что там, за отражениями. Я подскочил к стене. Под окно. Распластался по мрамору.
        Движение, которое я успел заметить, - что это?
        Кажется, что?то в глубине комнаты и слишком высоко… Не человек, подошедший кокну, нет. Слишком в глубине… Распахнулась дверь? А может быть, просто показалось?
        Но предчувствие было тут как тут, теплое, назойливое. Не отмахнуться. Словно жаркий шепот из?за спины…
        Я не услышал - почувствовал спиной, как по камню прошла дрожь.
        А потом по лицу, по вспотевшей коже, потянуло. Воздух сдвинулся едва?едва, но в этом безветрии и тишине, с нервами, напряженными до предела, я мог бы почувствовать и не такое.
        Медленно - чтобы не скрипнул плащ - я поднял голову. Я видел низ окна. Кажется, все как и было… Вот только верхний край фрамуги чуть завалился внутрь. Кто?то открыл окно.
        Мне кажется, я чувствовал его. Между нами была мраморная облицовка, кирпичная кладка и отделка с той стороны, - и все равно я его чувствовал. Он прямо надо мной. Тоже замер, прислушиваясь…
        Господи, неужели его разбудил скрип пистолета по мрамору? Через закрытые стеклопакеты?
        Или где?то в другой комнате, а может быть на втором этаже, одно из окон приоткрыто? Но тогда бы он не прислушивался, а действовал сразу. А он не спешит. Значит, что?то расслышал при закрытых окнах и сам себе еще не верит?..
        Нет, нет, не мог же он слышать через стеклопакет. Это не в человеческих силах.
        Но Харон тоже делал такое, что обычному волку не под силу…
        В ледяном студне, заполнившем все вокруг, что?то нарушилось. Течение сна повернуло. Что?то тревожное. Маленький водоворот, который никак не желал рассасываться.
        Звон моих натянутых нервов разбудил ее? Или то, что я не впускаю в себя ее сон? Валун у берега, о который с грохотом разбиваются волны, вместо того чтобы тихо замереть, далеко вкатившись на вылизанный берег…
        Щель между фрамугой и рамой стала меньше, пропала. Фрамуга прильнула плотно к раме и ушла внутрь боком, открываясь уже целиком. По щеке протянуло холодком.
        Или дело не во мне, а в том, что он проснулся? И тревога во сне - лишь изгиб подсознания чертовой суки? Таким образом она, сквозь сон, чувствует недоумение своего слуги?
        На красноватое дерево рамы легли пальцы.
        Я перестал дышать.
        Но сердце я остановить не мог. Оно колотилось в груди так, что и он должен был его слышать. Если не услышать, то почувствовать, как удары отдаются через мою спину в мрамор, в кирпич, в раму, на которой лежат его пальцы…
        Прямо над моей головой, перед моими глазами. С коротко остриженными ногтями, в темных волосках. Длинные, сильные, но лежали на раме едва касаясь. Легко?легко. Чуткие лапки скорпиона на охоте, способные уловить малейшее дрожание.
        Я бы отлип от стены и сполз ниже, но боялся. Кожаный плащ наверняка прилип к гладкому мрамору. Отдираясь, обязательно издаст долгий чмокающий звук. И это?то он точно услышит. Если уж его разбудил негромкий скрежет с улицы, да через такой стеклопакет… Он услышит, если я просто втяну глоточек воздуха.
        А он все стоял, и чуткие пальцы лежали на раме, - я мог бы протянуть руку и коснуться их.
        Я уже начал задыхаться, когда наконец пальцы пропали. Рама на миг закрылась, а потом приоткрылась сверху. Решил оставить окно приоткрытым. Ушел?
        Раскрыв рот, как можно беззвучнее я хлебнул воздуха.
        Несколько минут просто стоял, не решаясь шелохнуться. Даже вдохнуть сквозь нос не решаясь. Глотал воздух широко раскрытым ртом, пересохшим горлом.
        Постепенно холодные волны ее сна успокоились, потекли ровнее, как прежде, но я стоял. До тех пор пока предчувствие не угасло совершенно. Только когда вокруг стало холодно и пусто, я отлип от стены.
        Выпрямился и обернулся к окну.
        На один страшный миг мне показалось, что он все еще стоит прямо за окном, в упор глядя на меня, но это был всего лишь край шторы.
        По узкой дорожке, идущей вдоль фундамента. За угол. Черный «мерин»!
        Я вздрогнул, замер, но уже рассмотрел - внутри никого. Ну конечно же. На нем ездит тот, который сейчас в доме. С длинными пальцами, поросшими черными волосками.
        Давление становилось все сильнее. Она спала, она не давила на меня сознательно, но мне уже приходилось упираться, чтобы не дать ее снам сочиться в меня. Я постоянно проверял свои ощущения, выправлял, где размыл ледяной студень. А ее сон жал со всех сторон, снова прогибая меня, увлекая, засасывая…
        Я едва шел. Из?за дома темнела гладь озера. Мне казалось, она вечно будет темнеть впереди, потому что до дома я никогда не доберусь.
        Но все?таки я дошел. Как сквозь воду, медленно поднялся на крыльцо и потянул дверь. Не знаю, смог бы я вспомнить сейчас то, чему учил Гош, и вскрыть замок, одновременно думая и о замке, и о том, как бы не утонуть в ее сне… Но дверь поддалась.
        Одна из двух огромных створок, раза в два выше меня, распахнулась, в ее стекле скользнуло и ушло в сторону мое отражение.
        Холл был огромен. И вширь, и в высоту. Потолок висел метрах в семи надо мной, купол из голубого стекла, лазоревые лучи солнца косо падали на стену и на широкий пролет лестницы впереди. В лучах золотисто плавали пылинки, медленно и лениво, словно в воде. Даже пылинки здесь сейчас спят…
        Я двинулся в обход лестницы, в комнаты. Воздух был полон ледяного студня, я ощущал его меж висков, кожей, всем телом. Как через толщу воды шел. Едва удерживаясь на поверхности ледяного болота, засасывавшего меня в ее сон, я бродил по дому. Ковры гасили мои шаги, всюду была ватная тишина.
        Гостиная, библиотека, столовая, кинотеатр, бильярдная, выход в гаражи - все это мешалось в бесконечную череду комнат, коридоров и переходов, спутанный клубок путей, в котором я никак не мог разобраться. Сосредоточиться не получалось, я едва держался на грани яви, едва успевал отгонять назойливые образы, заползающие в меня.
        А может быть, я и сам сейчас сплю…
        Странные картины глядели на меня со стен. Размазанные пятна, нагромождения углов, аляповатый хаос - разбитые вдребезги лица, глаза тех, кто живет где?то в других мирах, а в нашем лишь краешком, - глядели на меня со всех сторон.
        Я бродил по дому, пытаясь понять, все ли комнаты я обошел? Кажется, я уже вечность хожу мимо лестницы туда?сюда, под лазоревым куполом в высоком потолке. Везде пусто, везде никого… Но должен же где?то быть Старик?
        Не знаю, сколько раз я, как лунатик, обошел первый этаж, прежде чем сообразил, что надо подняться. В доме, построенном с таким размахом, должна быть дюжина спален, не меньше. Более?менее похожих друг на друга и небольших. Где, как не в них, устраивать камеры?
        Я двинулся вверх по лестнице, стеклянный купол был теперь прямо надо мной, все ближе - лазоревый, из призматической чешуи, игравшей сотнями солнечных отражений, - он всплывал из глубины к поверхности воды. Пылинки танцевали вокруг меня, моя тень черным мешком плыла рядом со мной…
        Укол предчувствия выдернул меня из наваждений.
        Я стоял на вершине лестницы, в начале длинного коридора.
        Двери бежали по одной и по другой стороне, дальше коридор расширялся, еще одна гостиная под еще одним прозрачным куполом - лучи солнца, зеленоватые, косо падали на кресло в глубине и плоский столик, похожий на морскую черепаху.
        И где?то здесь что?то было. Важное. Теплое. Живое.
        Кто?то. Я чувствовал, что здесь кто?то есть. Предчувствие было резким и отчетливым.
        Первая дверь была приоткрыта. Я толкнул ее шире.
        Да, это была спальня. Слева провал в ванную комнату, впереди - выход на веранду, с разложенным шезлонгом, желто?зеленая зебра. Большой шкаф, вделанный в стену, распахнут, в череде нарядов первое платье почти слезло с вешалки, подолом на полу, и везде - на огромной кровати, на стульях, на оттоманке - женские вещи. Мне не сюда.
        Следующая дверь была закрыта. Я осторожно нажал на ручку, решая, открывать или нет, - кажется, предчувствие еще оживилось. Кажется, там кто?то есть…
        Но кто? Кто?то из пленников или кто?то из тех, кто их охраняет?
        Ручка поддалась, дверь не была заперта. А вот у дверей дальше ручки были другие. Не львиные головы, сверкающие позолотой, а строгие стальные ручки, под которыми широкие пластины с настоящими замками. И двери?то тоже другие. Похожие, но другие. Если здесь дерево, то там всего лишь хороший шпон - поверх стали.
        Я шагнул…
        Из?за спины, издали, из?под лестницы, как сквозь вату, хлопок. Так могла бы хлопнуть створка огромных дверей, если бы я, когда входил, не прикрыл ее осторожно, а оставил как есть…
        Адреналин встряхнул меня. С глаз упала пелена. В голове стало ясно.
        Передо мной ряд запертых дверей. За ними зеленая гостиная, уходившая за углы коридора, там можно спрятаться…
        Сзади, приглушенные коврами, взбирались быстрые шаги, словно удары кулачков в подушку, слишком быстрые, чтобы я успел добраться до конца коридора.
        Я метнулся через коридор в приоткрытую дверь, скользнул по стене прочь от двери и слишком поздно понял, что сделал ошибку.
        Комнат не для пленников здесь, кажется, всего две. В той, что напротив, кто?то есть. И значит…
        Я бросился в проем ванной комнаты, а шажки ватно протопали по коридору прямо к этой двери.
        Кто?то вошел внутрь, и дверь с тихим стуком закрылась. Громко щелкнул язычок замка.
        Я вслушивался в едва слышные шаги. Ковры гасили звуки. Но все?таки что?то слышно. И слышен шорох одежды. Вжикнула «молния».
        Раздевается? Судя по звукам, кто?то легкий. И по весу, и по движениям. Женщина.
        Когда я понял - не знаю, чем больше, слухом или предчувствием, - что она замерла у окна, я решился выглянуть.
        К куче одежды на оттоманке прибавились голубые джинсы, только что стянутые. На ковре валялись кожаные сапожки, которых здесь раньше не было.
        Да, у окна. Женщина. Совсем девчонка.
        Я ее уже видел. У морга. Одна из тех двух молоденьких жаб. Невысокая, хрупкая, с совсем светлыми волосами.
        Стоя у огромного окна, к которому примыкала стеклянная дверь на широкую террасу, залитую солнцем, она сонно глядела куда?то в небо и медленно раздевалась. Пыталась.
        На ней осталась одна лишь блузка из красного шелка, но расстегнуть пуговицы было для нее непростым делом. Руки двигались медленно, пальцы едва сжимались, пуговица раз за разом выскальзывала из ее пальцев, не желая выходить из петельки.
        Тогда она - движения тягучие, сонные - стала вытягивать шпильки из прически. Вытащив, просто разжимала пальцы, и шпильки падали на ковер. А она сама двинулась вдоль окна, покачиваясь из стороны в сторону. Листок, танцующий в струях ветра.
        Но она не была пьяна. Она уже почти спала, хотя еще двигалась. Болото чужого сна почти засосало ее. Она шла по комнате кругами, что?то напевая себе под нос, распуская волосы. Уселась на кровать, все еще пытаясь расстегнуть блузку, но завалилась вбок. Подтянув ноги, свернулась клубочком. Возилась на кровати, сонно урча от удовольствия мягкой постели, пытаясь залезть под мохнатое покрывало. Но она лежала на нем, а сонные руки были слишком слабы.
        Давай, милая, давай, засни же наконец…
        Она вдруг села на кровати.
        - Ой! - сказала она. - Дурочка, кто же спит, не смыв краску? Это так негламурненько… - Она грустно покачала головой. - Ужасно негламурненько… Ванна, ванна, ванна! - пропела она и опустила ноги на пол. Теперь я видел ее со спины. - Я должна принять ванну… Все правильные девочки принимают ванну…
        Ванна…
        Я оглянулся. Стеклянная колба душа, огромная ванна. Не спрячешься.
        Она опять принялась за пуговицы блузки, но сдалась и стала стягивать ее через голову.
        Я быстро выскользнул из ванны и беззвучно пошел по ковру, молясь, чтобы она запуталась в этой чертовой блузке и так сидела в ней, с шелковым мешком на голове.
        Но шелк легко соскользнул с нее.
        Я замер, боясь шагнуть.
        Я мог бы пройти до двери бесшумно, невидимо и неслышно для нее… Но это была не просто сонная девчонка. Я боялся не звука. Я боялся своего движения. Импульса, бегущего по нервам, сокращения мышц, усилившегося тока крови - проявлений, которые сделают жизнь моего тела еще заметнее.
        Я стоял в пяти шагах позади нее - в пяти шагах от жабы. Она вздрогнула и выпрямилась. По ее спине, по тому, как медленно она начала оборачиваться, я понял, что она что?то почувствовала…
        Но, обернувшись наполовину, она замерла. Забыла о том, что собиралась сделать.
        Я тоже почувствовал. Сон менялся.
        Теперь в ледяном болоте плавали не только образы женщин, но и мужчин. Не решаясь отдаться на волю сонных волн целиком - засосет! - я все равно что?то чувствовал.
        Что?то неуловимо похожее на выставку собак - только здесь хвастались не собаками, а слугами. А потом…
        …давящий запах свечей из жира, и прыгающие отблески огня, и мускулистый торс, горящие глаза и цепкие, жадные руки, властные, но негрубые, и так приятно им покориться, спуская с цепи зверя, чтобы потом опять потуже затянуть ошейник и сделать послушным…
        Она встала. Вытянулась вверх стрункой. И, мурлыча как кошка, одной рукой сжала грудь, другой заскользила по животу, все ниже, выгибаясь назад, блаженно закинув голову…
        Гибкая, тонкая, хрупкая… Под флером чужого сна, где сплетались десятки тел и уже не мурчали - уже охали, стонали, выли…
        Почти наяву я чувствовал, как сладко обнять эту тонкую талию. Откинуть прочь ее мягкие, сонные руки и, стиснув эту кошечку за талию…
        Я зажмурился, закусил губу.
        Хорошо бы, да. Прекрасно. Упоительно!
        Но еще лучше - выбраться отсюда. Живым. Эта сука не безобидная кошечка - это чертова жаба.
        Выбраться, пока она не пришла в себя. Мне нужно в коридор. Где комнаты для пленников, где Старик. Я должен вытащить его отсюда.
        Я двинулся к двери, но слишком резко. Дрожащее от возбуждения тело утратило точность. Что?то скользнуло по ноге сзади. Я отстранился, замер, но слишком поздно. С оттоманки за моей спиной что?то все шелковисто потрескивало, потрескивало, потрескивало, сползая на пол…
        Она обернулась.
        По мне скользнул сонный взгляд. Если она и удивилась, то едва?едва - сквозь дрему и мечты, разлившиеся вокруг. Остановилась на моем лице.
        - Кривоносенький… Не видела тебя раньше… Новенький?.. Вечно вы во сне колобродите…
        Она и сама бормотала сквозь сон.
        Я стоял, стараясь глядеть на нее тупым, осоловелым взглядом, и молился, чтобы она не заметила, что цвета моей одежды лишь схожи с настоящими, чтобы не вгляделась в узел галстука с поддельным вензелем… а изнутри жаркой волной накатывала похоть.
        Она была совсем рядом, маленькая и свежая, мешаясь с волнами сна, где было много таких же красивых тел, только взрослее, еще красивее и роскошнее, в окружении таких же совершенных мужских тел…
        Уголок ее губ пополз вверх в косой ухмылочке.
        - Вечно сюда шляетесь… Вечно взглядом спинку трете, попочку полируете…
        Все улыбаясь, она пошла вокруг кровати.
        В ее глазах было слишком много сна, чтобы она могла заметить, что вензель на галстуке поддельный. Если что и жило в ней сейчас, так это соски маленьких грудей. Острые пупырышки на ярко?розовых сосках, маленьких и четких, как медные монетки. Одна ее рука все еще была между ног, чуть перебирая пальцами.
        Теперь она была так близко… Такая гибкая, такая податливая…
        Жаба, чертова жаба! Может убить меня одним касанием!
        Но ее приоткрытые губы и глаза с поволокой - поволокой сна, и похоти, и покорности… Сумасшедшая мысль окатила меня, примирив похоть и страх: не все касания убивают. А потом она уснет… Я тихо уйду и даже смогу пройти дальше по коридору, найду Старика…
        Она потянулась ко мне, всем телом, поднимая руку - не то желая схватить меня за лацкан плаща, не то маня, не то…
        Желание накатило на меня - тупое, животное, неистовое, сладчайшее желание, - отстраняя все. Где?то на задворках сознания скользнула мысль, что это не мое желание, не мое собственное желание - это желание моего тела, пробужденное ее жабьей рукой, почти коснувшейся меня… Они умеют не только рвать нити жизни, но и подтягивать их, натягивать до звона, до предела наполнив жизнью…
        Но это была всего лишь мысль. Призрачная, неважная мысль - среди захлестывающих волн чужого сна и моих собственных ощущений. Чувства обострились. Я ощущал кожей каждое касание одежды. Удары пульса, нетерпеливую дрожь мышц, а сильнее всего - ее запах. Ее духов, ее волос, ее тела, ее желания. Я был возбужден как жеребец перед случкой, пятиногое чудовище.
        Остались только она и я. Две части мира, созданные быть одним, и нет ничего естественнее этого - и желаннее.
        Ее талия притягивала мои руки, первая ступень движения, что важнее всего остального мира…
        И тут по ее лицу, сминая похоть и сон, прошла рябь удивления. Ее глаза больше не ловили мой взгляд, ушли в сторону. Вбок и вниз, по моей руке. Все удивленнее.
        Животное желание накинуться на нее, вонзиться в ее тело, отступило, стало не таким жгучим. Нити жизни, натянутые ею до предела, перестали звенеть от напряжения, перестали быть прутьями непреодолимой клетки. Способность мыслить пробилась сквозь них, и вернулась воля делать то, что я должен сделать.
        Она уставилась на мою руку. Не знаю, видела ли она это глазами или всего лишь рефлекторно глядела туда, где чувствовала. В стыке большого пальца с ладонью, где внутри меня разрасталось касание другой жабы. Невидимое для меня, но заметное ей.
        Сон сходил с нее. Подняв брови, она глядела на мою руку, не понимая, как совмещается это - и одежда слуги, и нахождение здесь, сейчас, рядом с ней, посреди разлитого вокруг сна той…
        Я шевельнул рукой, ее глаза скользнули следом. Она глядела на мои пальцы, пока я поднимал руку, пока опускал в карман, провожала взглядом руку даже под кожей плаща. Завеса плаща не смущала ее, как не смущала и моя кожа, и моя плоть - она следила не за моей рукой, а за тем, что было в руке, столь необычное, такое удивительное для нее.
        Лишь когда я вытащил руку из кармана, она вскинула глаза на меня - хотя теперь?то ей следовало глядеть на мою руку. На то, что я достал.
        Я видел ее глаза, еще живые, уже почти пробудившиеся, удивление переплавлялось в страх - и я знал, что еще через миг будет поздно. Так же легко, как возбудила меня, она может и убить.
        Наши движения слились. Ее вскинутая ко мне рука и мой палец, потянувший крючок Курносого.
        Ее отбросило назад, почти обезглавленную. Я это больше почувствовал, чем увидел. Мои глаза рефлекторно закрылись, когда грохнул выстрел, и тут же в лицо мне брызнуло.
        Подпиленная пуля должна была разнести ее голову в клочья, как переспелый арбуз, но, когда я открыл глаза, она еще была жива. Почему?то пуля ушла ниже, чем я целился. Не в переносицу, а в подбородок, разворотив шею. Ее тело билось на полу, и она еще что?то чувствовала.
        А грохот выстрела все не стихал - уже не в воздухе, раскатывался между висков ледяным эхом. Оно не стихало, росло, набирало силу… Холодный студень, равномерно заполнявший весь мир, вдруг собрался в ледяную паутину, паутина натянулась, обернувшись стальной сетью - и лопалась, нить за нитью. Ледяные обрывки стегали меня, обжигая холодом и болью.
        Отзвук того, что чувствовала жаба, все еще бившаяся на полу предо мной.
        Отражение того, как это чувствовала другая чертова сука.
        Она проснулась. И ее пробуждение было ужасно. Не привычное ленивое выскальзывание из сна в проступающую реальность, а бокал кислоты в лицо. Ее слуги чувствовали ее желания, словно стали ее частью, а она чувствовала их - мысли, желания, ощущения…
        И сквозь призму ее чувств, через ее ледяные нити, чувствовал я.
        Потом стало легче. Жаба наконец?то затихла.
        И тут же паутина начала протягиваться заново, но теперь не сонная, не мягко?ленивая. Жесткие нити, цепкие, как колючая проволока. Выдирая из сна всех слуг. Ледяным бреднем продирались через мир вокруг, через их сознание, отыскивая… что случилось.
        Я почувствовал, как ледяной шип попытался воткнуться в меня, но я уклонился от ее касания, дал шипу соскользнуть. И ее касание совсем ушло. Лишь эхом я успел почувствовать, что она сосредоточилась на ком?то из своих - на ком?то, кто не противился ее влиянию, а жаждал его и сам помогал отыскивать в себе то, что нужно было ей. Он был уверен, что может ей помочь…
        Я выскочил из комнаты в коридор - и прямо на меня распахнулась дверь.
        Высокая блондинка, совершенно голая. Вторая жаба.
        Ее взгляд ткнулся мне за плечо, на то, что осталось от ее подружки. Затем рванулся вверх, к моим глазам, и соскользнул ниже, к пистолету… или к тому, что она почувствовала внутри моей руки.
        Я вскинул Курносого, чтобы влепить ей в голову пулю, но справа что?то двинулось. Из гостиной в конце коридора выскочил мужчина. Черные брюки, лиловая рубаха расстегнута на три пуговицы, распущенный пурпурный галстук, кое?как натянутый пиджак… а под ним кобура, рука жадно рвала бретельку застежки, добираясь до рукояти пистолета.
        Я спустил курок, не поворачивая руку - после поворачиваться, сначала этой твари в голову, а потом уж… Я приказал пальцу вжать крючок, но кисть, предплечье, вся правая рука стали куском мягкого теста. Под тяжестью Курносого рука падала вниз, а пальцы отказывались сжиматься, и слабость накатывала на все тело.
        Чертова сука! Все равно тебя это не спасет, тварь…
        Подогнулись колени. Споткнулось сердце, задержав удар.
        Но я устоял.
        Я смог вскинуть руку. Пальцы почти не слушались, пластилиновые колбаски. Все?таки я вжал спусковой крючок.
        Грохот выстрела слился с треском дерева. Дверь захлопнулась передо мной, вспучившись занозами там, где угодила пуля. Кажется, за дверью вскрикнули, но если ее и ранило, то не смертельно. Подпиленная пуля через дверь не так страшна. Особенно когда по ту сторону двери вовсе не беззащитная девушка…
        Краем глаза я поймал другое движение - еще один вскинутый пистолет, только на этот раз целились в меня, из конца коридора.
        Я шарахнулся к стене, падая на колени, забиваясь в угол между полом и стеной, - за миг до того, как по коридору прокатился грохот выстрела. Я уже вскидывал руку, чтобы выстрелить в ответ…
        Но за его спиной был еще один, такой же растрепанный, но тоже с пистолетом на изготовку.
        Я метнулся к противоположной стене, вспышка выстрела подстегнула меня. Дверь вспучилась еще одной пробоиной.
        И снова грохот, громче, двугорбый - и две вспышки, почти слившиеся в одну. Две пули ушли в пол, где я прижимался к стене миг назад.
        У противоположной стены я задержался только для того, чтобы посильнее оттолкнуться и рвануться обратно к пробитой двери, перекатываясь на бок и разворачиваясь. Назад! Прочь!
        Не вставая, на четвереньках я бросился к лестнице. Позади застучало из двух пистолетов. Даже спиной я чувствовал горячие нити, тянувшиеся ко мне, раскаленные кусочки, втыкавшиеся в пол позади, змейкой подбираясь ко мне, повторяя все мои движения, настигая, но я был уже у лестницы и рыбкой нырнул вниз.
        Ссыпался по лестнице на локтях и коленках. После выстрелов в ушах гудело. Позади бухали, как сквозь вату, тяжелые шаги.
        Они выбежали к лестнице, когда я был у двери. Пихнул тяжелую створку плечом и выскользнул в открывшуюся щель. За спиной одновременно грохнули два выстрела, над головой лопнуло и посыпалось стекло, но я уже бежал вдоль стены.
        За угол - и прочь! В лабиринт кустов, альпийских горок и японских мостиков. Там им меня не поймать, не угнаться!
        Я несся, едва касаясь земли. Разрывая поплотневший воздух руками, глотая его, как нежнейшее суфле, холодом обжигая горло, но остужая огонь в груди.
        Я бы обогнал гончую сейчас. За углом дома, уже далеко позади, снова посыпалось стекло, грохнула створка двери - уже едва слышно, отдаленная от меня кустами, беседкой и шумом ветра в ушах. Они крупнее меня, сильнее, опытнее, но старше и тяжелее. Им меня не достать. Не догнать!
        Оскалившись от натуги, еще сильнее разогнавшись, в один прыжок с рывком руками я взлетел на верхушку забора, перекинул тело на ту сторону, приземлился с кувырком и рванул дальше. Прочь, прочь, прочь…
        Они меня потеряли.
        Я это понял, когда ледяные нити, обвисшие было, вновь натянулись. Стали жалящими, как сеть из колючей проволоки, и пошли бреднем, процеживая…
        Собирала ли она своих слуг? Натягивала ли она их поводки, чтобы скомандовать им всем сразу? Или искала меня среди них?
        Я отрешился от кустов, что летели передо мной, от слепящего солнца, от неба, от горящих легких и от ударов земли в ноги. От мыслей, от желаний, от себя.
        Сжался, забился внутрь - подводная лодка, ушедшая в глубину, пропуская над собой сеть тральщиков.
        Только от ее ледяных щупальцев некуда было спрятаться. Они были всюду, липкие, занозистые…
        Осторожно я попытался вывернуться, проскользнуть меж них, не потревожив. Но она почувствовала меня. Щупальца вздрогнули, зашевелились быстрее, стягиваясь ко мне, сжимаясь…
        И некуда было уйти от них. Только сжаться еще сильнее, затаить огонек разума. Смотреть, но не видеть. Звуки пропуская навылет. Двигаться куда несет. Оцепенев внутри. Почти пропав, растворившись в том, что вокруг…
        Ноги сами несли меня. Какой?то кусочек подсознания, какая?то трудолюбивая частичка сама извлекла из памяти, как я сюда бежал. И тем же путем провела обратно.
        Оказалось, что я как?то промчался по участку, мимо дома, где чуть не попался, снова через забор - и впереди уже нависал дом с двором?колодцем, где меня ждала машина… когда чертова сука подцепила меня. Выцедила меня из гомона сознаний ее слуг. Нашла место в своей паутине, где бился чужой мотылек.
        Щупальца обвились вокруг меня, стиснули виски ледяной хваткой, сдавливая - на этот раз точно. Больше не соскальзывая на схожие черты других сознаний. Именно меня. Ледяные шипы втиснулись в виски, подслушивая мои ощущения, мысли, желания - и уже начиная менять их. Перехватывать мою волю…
        Я вышвырнул ее прочь, больше не прикидываясь, что меня здесь нет. Выровнял ощущения и закрылся наглухо.
        На миг она оторопела. Я чувствовал отголоски ее эмоций, они сочились через ее холодное касание к моим вискам - как дребезжание оконного стекла от грохота грузовика на улице. Она была ошарашена. Все?таки неплохо я таился, выходит.
        А потом она навалилась. Навалилась всерьез, но и я был готов. Я прислушивался к малейшему изменению, шедшему извне, и вышибал его прочь. Уворачивался от липкого касания, вырывался из цепких ледяных колец. Теперь можно! От центра поселка я уже далеко. Метров сто пятьдесят, а то и больше. А она все еще там. Сидит неподвижно в своей постели или мечется по комнате, натыкаясь на вещи, ничего не видя - потому что целиком в ледяных щупальцах, что налетали на меня.
        Она сильна, ужасно сильна, но даже для нее это слишком далеко. Она тоже это поняла. Щупальца перестали выискивать щелки. Стянулись в один мощный таран - и ударили в одном месте. Не выбирая, где защита слабее. Не пытаясь перехватить мою волю, а вбивая в меня какой?то образ - один? - чтобы рикошетом выбить реакцию?ответ. Я ни за что не отвечу ей сознательно, и она это знает, но подсознательная реакция всколыхнется во мне, а ей только этого и надо. Она подслушает. Узнает даже помимо моего желания…
        Один? Ты один?
        Все?таки она высекла из меня ответную искру, против моей воли.
        Ты один? Кто?то еще пришел с тобой? Кто?то еще…
        Тоска и отчаяние колыхнулись в глубине, и я ничего не мог с этим поделать. Губы кривились в усмешке. Кто?то еще…
        Мгновенный всплеск далекой радости - ее радости, - и тут же она попыталась развить успех, сунуться глубже, уже не за ответом, а чтобы навязать свою волю…
        Но я ждал. Я тоже собрался воедино, сосредоточился на том кусочке сознания, куда стягивались ее многочисленные щупальца, сливаясь для единого удара. Ее наскок - и мой щит, такой же слитный…
        Отзвук ее злости - не смогла, - и ее касания сошли с меня как убегающая волна…
        И далеким эхом дрожанье холодных нитей, раскинувшихся вокруг. Натягиваясь одна за другой, пока не натянулись все. Она дергала всех своих слуг как псов за поводки.
        Я задыхался от бега, ноги налились колючей тяжестью, но я добежал. Вот он, проход во внутренний двор?колодец. Вон оно, черное с пурпурным отливом крыло «мерина».
        Чертова сука не привыкла закрываться. Она не давила на меня, но ее касания были разлиты вокруг. Сквозь них я чувствовал все, что она кидала в своих слуг, и тащила от них к себе.
        Десятки чужих сознаний, призраки в неимоверной дали… Дрессированные псы. Вскинулись, ловя ее желание. И сорвались с мест.
        Прорванная плотина. Десятки тел, хлынувших к этому черному «мерину», в этот двор?колодец, подслушанный в моем сознании.
        Сюда. Ко мне.
        Мои пальцы дрожали, когда я ловил ключ зажигания. Хорошо, что я не стал вытаскивать его, когда уходил. Не знаю, с какой попытки попал бы сейчас в крошечную щель замка.
        Поворот - и тихая дрожь разлилась по машине. И холодный прилив в висках. Сильнее, чем раньше. Она уже не сидит на месте. Она приближается, и приближается быстро.
        Господи, зачем я загнал машину в угол двора? Зачем?! Я выкручивал руль, газовал туда?сюда, выкатывая «мерина» к выезду со дворика, а ледяной прилив в голове набирал силу.
        Очень быстро. Слишком быстро. Идет? Бежит? Или ее уже успели подтащить к машине? Несколько секунд - и будет здесь.
        Наконец?то я вырулил из дворика. Рванул машину под аркой. Как с трамплина «мерин» выпрыгнул на подъездную дорожку, сбегавшую к улице. Сбив створку ворот, разметав кусты живой изгороди, не переставая газовать, с визгом шин развернулся на главной дороге. Вперед! К серым воротам в конце улицы.
        Забор и черная полоса тени под ним. Между мной и прозрачным небом, в котором плавает солнце. Все ближе…
        И тут она навалилась. Несколько бесконечных секунд я ворочался в ее щупальцах, сжимавшихся как кольца удава. Меня спасло только то, что она была еще далеко. Слишком далеко, чтобы могла проглотить меня сразу, за один раз. Я выскользнул, невредимый…
        Нет, мне лишь показалось, что выскользнул. Целиком она меня не подмяла, но какой?то маленький кусочек, самый краешек, на который обычно я вообще не обращаю внимания… «Мерин» почти встал на дороге. Правая нога, вместо того чтобы жать на газ, оказалась правее и ниже, уткнувшись мыском в коврик.
        В зеркале заднего вида улица пуста, но я чувствовал, что она движется за мной. Все ближе. Сосредоточившись на ноге, я выжал газ - и тут руки рванули руль в сторону. «Мерин» скакнул к краю дороги, подпрыгнул на бортике, пока я напрягся, сознательно вывернул руль обратно.
        Почувствовал, как опять напряглась нога, собираясь спрыгнуть с педали… Я удержал ногу на месте, одновременно заставляя руки не дрожать, не рвать руль туда?сюда - слушаться меня, а не ту, что дергала за невидимые ниточки в моем мозжечке, раз уж не получилось завладеть мной целиком.
        Руки на руле, нога на газу, но вдруг начала шалить левая нога, выжимая тормоз, пока правой я боролся за то, чтобы дать ходу…
        Рывками. То быстрее, то медленнее. Совсем встав - и снова рывком вперед. Приближаясь к забору. К спасительным воротам.
        Она нагоняла меня быстрее.
        Борясь с ней за каждое движение ногами и поворот руля, я сбросил с руля одну руку, выдрал из кармана плаща брелок. Почувствовал, что она подслушала мое движение, через миг сообразила, зачем я это делаю, попыталась заставить мои пальцы разжаться, даже бросила мои ноги, лишь бы разжать пальцы… брелок выпал, но она опоздала. Клавишу я вжал. Далеко впереди в черноте забора появилась щель. Узенькая, потом в шаг, в два…
        Освободившаяся от давления нога вжала газ, и «мерин» пошел быстрее. К воротам, откатывающимся в сторону. Преодолевая подъем, разгоняясь. Быстрее… Быстрее!..
        Впереди уже широкий проем - в сияющее небо. Хватит, чтобы проскочила машина. Уже близко, совсем близко… Мне бы только вырваться отсюда. Там уж ей меня не спеленать, не догнать!
        Ворота замерли и пошли назад, съедая проем. Вцепившись в руль и оскалившись, будто это могло помочь мотору разгонять машину, я проехал последние метры - щель стала уже, но мне хватит. Должно хватить!
        Я вывернул вбок, к самому краю ворот, чтобы скользнуть точно в проем. Грохнуло, отламываясь, боковое зеркало справа, и тут же второе, совсем близко, слева налетела створка ворот, закрывая проход. Врезала в бок машины.
        Но переднее крыло уже снаружи - в океане света, нацелившись в небо…
        Со скрежетом «мерин» продирался вперед. Машину протащило вбок, вжало в боковой столб, но и створка ворот поддалась - я видел, как она загнулась, «мерин» продавливал ее, вырываясь на свободу, отвоевывая сантиметры…
        Все медленнее и медленнее. Загнувшись, створка промяла бок «мерина», вгрызлась в стальной лист, сцепилась с ним намертво. Мотор рычал, внизу визжали колеса, но все без толку. Машину зажало.
        А створка ворот все наезжала. В дверцу давило, и с хрустом металла мелкими рывками она уступала. Лопнуло стекло в дверце, окатив меня стеклянным крошевом. Через миг лопнуло справа.
        Но вылезать что в мою дверцу, что в дальнюю - их не открыть. Здесь створка ворот, там опорный столб. Я стукнул в лобовое стекло, но оно держалось и не собиралось лопаться. А из?за спины, с затылка на виски, накатывали холодные волны, все сильнее.
        Я чувствовал ее касание, но она не давила, слава богам. Что?то другое занимало ее. Не я.
        Ворота сдавливали машину, корпус со стоном уступал. Я перелез меж сидений назад. Отжал ручку задней дверцы и ударил в нее ногами. Со второго раза она поддалась. Я выскочил наружу, закинул ногу на заднее крыло, забрался на него, уже хватаясь руками за крышу машины…
        Что это было - интуиция? Предчувствие?
        Я замер, уже почти вскочив на крышу - в шаге от того, чтобы вырваться за ворота, на свободу… подставив спину.
        Я понял, почему она не трогала меня. И почему ворота закрылись. Я развернулся вправо, вскидывая Курносый - точно в тот миг, когда распахнулась дверь проходной.
        Охранник выбегал с пистолетом в руке, но он опоздал. Пуля ударила его в голову и толкнула обратно. Он упал на пороге, из дверей остались торчать ноги.
        Остальные были уже близко. Не только сука. Краем глаза я различил их - темные фигурки на дороге, в паре домов от меня. Близко, очень близко, но мне достаточно лишь взобраться на крышу машины и съехать на передний капот.
        С капота на землю. Все! Вырвался!
        Вместо темной тени под стеной простор, вздымающийся левее холмом и деревьями, и небо, чистое небо… Ветерок… Жизнь!
        Я хотел бежать туда, но не смог даже двинуться. Стоило мне шагнуть - попытаться шагнуть, поднять бедро и двинуть ногу вперед, как с задней стороны бедра напряглись все мышцы, останавливая ногу.
        Я попытался преодолеть эту силу, но мышцы с задней части ноги натянулись стальным тросом. Нога дрожала от напряжения. Едва?едва продвинулась на полшага, но дальше уже не шла.
        Когда же она успела, тварь… Когда же я отвлекся и дал ей забраться так глубоко, что даже не чувствую, как она делает это…
        Я перенес вес на непослушную правую ногу, двинул левой, но опять все мышцы сзади напряглись, не давая шагнуть.
        Зато рука поднималась сама собой. Правая рука.
        Поднимая Курносого к лицу - только видел я его непривычно, не со стороны рукояти, а заглядывал в черный носик…
        Я пытался напрячь руку, выпрямить, отвести Курносого от себя - я чувствовал, как напрягся послушный трицепс, разгибая руку, но мой бицепс не желал расслабляться, и он был сильнее. Она напрягла его так, как я сам никогда бы не смог. Мне казалось, бицепс вот?вот лопнет от напряжения или мышцы вырвут сухожилия из суставов… Рука тащила Курносого вверх.
        Натянулись жгутами мышцы в предплечье. Я напрягал одну половину мышц, вывернуть руку наружу, - чертова сука напрягала все мышцы?антагонисты, разворачивая кисть внутрь. Помимо моей воли, в обход ее, вцепившись где?то напрямую в мозжечок. Рука дрожала от напряжения, суставы выкручивало и ломило от боли, а Курносый поднимался к голове.
        Я попытался разжать пальцы, бросить его, но она сжимала револьвер моими пальцами. Пальцы намертво вжались в рукоять. Я чувствовал, как в пальцах напрягаются мышцы, подчиняясь не мне, а тому кусочку меня, где зацепилась чертова тварь. Минуя сознание, напрямую дергала за нервные окончания… Это непросто, должно быть - сороконожка, считающая каждый свой шаг. Но чертова тварь делала это.
        Я стиснул в кулак левую руку, врезал по правой, чтобы выбить револьвер, но на полпути рука замедлилась. Как судорога прошла по плечу, руку дернуло назад и она ткнулась в рамку Курносого. Сползла по стволу, уже совсем не слушаясь меня, и легла поверх правой.
        Пальцы стиснулись. Теперь две руки тащили пистолет к голове.
        Я дернул головой назад, но пистолет неумолимо поднимался.
        Какой?то миг я еще изо всех сил пытался сопротивляться ей - тянул вниз плечи, локти, запястья… Но это все было бесполезно. Если и был у меня шанс, то не здесь, здесь мне ее уже не вытеснить, а вот…
        Сокращая мышцу за мышцей, она подняла руку, подтянула Курносого к моим губам, как я ни задирал голову. Ствол ткнулся в губы.
        В глаза било солнце, а мушка лязгнула в зубы, уперлась в нёбо. Кислый вкус железа на языке…
        Указательный палец тянул крючок.
        Я пытался разогнуть его, замедлить, заставить давить не так сильно, но он сгибался, будто поверх него лег чужой, невидимый палец, твердый, как сталь, и давил, давил, давил, взводя курок…
        Я боролся до последнего. До мига, когда понял, что курок вот?вот взлетит, чтобы тут же упасть, ударив бойком по капсюлю. До мига, когда почувствовал, что чертова сука так сосредоточилась на моем указательном пальце, что ослабила контроль над остальными мышцами.
        Совсем немного приспустила поводья, но мне и нужно?то совсем немного… Пальцы левой руки чуть разжались, заскользили по титановой раме, нащупывая…
        Два щелчка слились в один.
        Курок уступил нажиму. С мягким кр?р?рак поднялся - и тут же упал, чтобы послать пулю мне в рот.
        Но боек ударил в пустоту. В воздух.
        Раньше щелкнула клавиша выброса барабана. Я достал ее непослушными пальцами. Успел!
        Барабан отскочил в сторону. Подпружиненный стержень выкинул из камор патроны. Гильзы улетели вниз, блеснув на солнце. Звонко запрыгали по асфальту. Все в разные стороны. Там латунный бочок блеснул, вон там еще, третий вон где… Где?то среди этих пяти гильз - один целый патрон.
        Пистолет уже не лез в рот, голова опустилась. Я чувствовал, как часть меня ловит взглядом разбежавшиеся гильзы, пытаясь понять, которая из них целый патрон. Его надо вернуть в барабан, чтобы завершить дело…
        Я наконец?то нащупал, где эта тварь вползала в меня. Как она это делала.
        Вот они, ледяные поводья…
        Едва я попытался шагнуть, холодные нити натянулись, мышцы сзади ноги напряглись, превратив ногу в непослушный протез. Но зато я поймал одну ледяную ниточку. Оборвал ее. И не одной ногой, всем боком бросил тело вперед, чуть разворачивая.
        Выставил ногу вперед - как была, несогнутой. И то же самое повторил с левой ногой.
        И следил, напряженно прислушивался, как напрягаются мои мышцы - особенно те, что на задней стороне ноги. Мешавшие мне переставлять ноги. Я ловил ледяные ниточки, дергавшие за мышцы, и обрывал их.
        Одну за другой. И не давал влезать новым - теперь я знал, где ее встречать. Понял, где она нашла брешь в моей защите. И перекрыл.
        Несколько ледяных ниточек попытались незаметно заползти в уже закрытую брешь, но я ее перекрыл. Отзвук чужого удивления, досады…
        И - удар. Не стараясь влезть незаметно, а пытаясь пробиться силой. Теперь чертова сука открыто долбила в меня, и ее ледяные щупальца наливались силой - я чувствовал, что она движется следом за мной, очень быстро, но и я теперь не хромал, а уже шел, бежал, несся изо всех сил, глотая обжигающий холодом воздух.
        Я сбежал с дороги и забирал вправо, к холму. За верхушками деревьев виднелся последний этаж дома. Туда! Там жизнь, дома, люди… Там я спрячусь телом, затеряюсь сознанием. Пока чертова сука различит меня среди сотен других сознаний, я уже выберусь с той стороны города. Что?нибудь придумаю…
        Земля была раскисшая. Ноги проваливались, скользили, комья земли облепили ботинки по щиколотку. Ноги превратились в две гири, но я рвался вперед. Удерживая между нами расстояние, на котором мог сопротивляться ее атакам. Кажется, даже чуть дальше она стала…
        Я почувствовал, как ее щупальца перестали бить в то место, где прежде была брешь. Поняла, что здесь никак не влезть.
        По крайней мере, с такого расстояния… Щупальца больше не набирали силу. Теперь они слабли, с каждым моим шагом. Расстояние между нами росло. Если чертову суку везли на машине, то сейчас машина стала.
        Позади - уже далеко, метрах в ста, - заскрипело железо. Кто?то пытался открыть ворота, но искореженная створка не желала идти по рельсу.
        Начался холм. Ноги вязли все сильнее, а я уже задыхался.
        И ноги как чугунные. После борьбы с чертовой сукой в мышцах засел колючий жар. Слишком много сил забрали секунды, когда одни мышцы перетягивали другие. Усталость и жгучая боль, с каждым шагом все сильнее…
        Позади стонало железо. Нет, ребятки! Черта с два вы откроете эти ворота! Я видел, как они вмялись в бок «мерина». Они сцепились с машиной намертво. Ни створке отъехать обратно, ни машину протолкнуть. Дальше своими ножками пойдете, с?суки.
        Я бежал из последних сил - вершина и кусты были уже совсем близко. Еще чуть?чуть! Только не останавливаться! Только не останавливаться, ну!!!
        Оскалившись, я рвался вперед, глотая холодный воздух, в груди все горело.
        Сзади треснул выстрел. Слева и впереди, в паре шагов, вздыбилась тонкая струйка грязи и опала. Опять треснуло. И снова, и еще раз…
        Я вломился в кусты. Голые ветки упирались в грудь, цепляли полы плаща. Отводить их не было сил - я задыхался и едва переставлял ноги, куда уж тут руками махать.
        Ветви цеплялись, плащ сползал все дальше на руки, за шею. Наконец я просто вырвал руки, оставив его на кустах. К черту эти пурпурные тряпки! Мне и моего кожаного теперь вполне хватит. Если, конечно, доберусь до него…
        Метров пять я рвался сквозь кусты, а сзади трещали выстрелы. Слишком далеко, чтобы попасть из пистолета, да еще на бегу… И все равно каждый раз я вжимал голову в плечи. Трус… Да, я трус. Только бы выбраться отсюда!
        Кусты кончились, дальше были елочки - такие плотные среди облетевших березок и кустов, и я рискнул сбавить шаг. Хоть на миг передохнуть.
        И обернуться. Бросить хоть один взгляд, что там. Сколько их.
        Черт возьми… Лучше бы не оборачивался. Последние силы пропали. Я в самом деле надеюсь уйти от них? От этого?
        Позади не было криков, не было приказов, не было вообще никаких звуков, кроме равномерного треска выстрелов - и тем не менее это были не отдельные люди.
        Двадцать, а может быть, больше. Все в пурпурных плащах, и когда только успели одеться… И все они двигались как единое целое. Перстни на пальцах невидимой руки.
        Сойдя с дороги следом за мной, они раскатывались в стороны широкой цепью. И все новые выскакивали из поселка. Ворота они так и не отодвинули: одни перебирались через зажатый «мерин», другие выбегали из пропускного пункта…
        Трое в центре цепи. Двое в пурпурных плащах, а третий… третья… Далеко, и длинный кожаный плащ скрадывает фигуру. Но явно крепкая фигура, атлетичная. Высокая. И движения… Нет, не такие цепкие, как у мужчин в пурпурных плащах, но и не мягкие, не женственные. Порывистые, сильные. Хищник, поигрывающий от избытка сил.
        И грива. В самом деле целая грива, густая, вороново?черная, блестящая на солнце. Волосы не заплетены. Наверняка без шпилек и гребешков, но не рассыпались, не падали на ее лицо и лоб. Взбитые назад, лишь тяжело вздрагивали на плечах и спине.
        В центре цепи мужчины бежали, подстраиваясь под ее ход, а на краях неслись со всех ног, выдаваясь вперед и забирая все шире в стороны. В мешок берут.
        Где Курносый? В руках нет, но я его не бросал, не помню, чтобы бросал… Руки пусты, но правый карман оттягивало. Со мной. Не потерял в спешке. Я вырвал его из кармана. Всадить бы несколько пуль в эту цепь…
        Не попаду, конечно, сколько ни целься, но шанс на случайное попадание есть. И они это знают. Шли бы помедленнее, пригибаясь и змейкой. По крайней мере, чертова сука. Других она может посылать на смерть послушными марионетками, но сама?то должна бояться?
        Я уже взводил курок, когда вспомнил: я же сам выкинул из Курносого последний целый патрон, а запасных не взял. Дурак! Дурак! Одну бы запасную обойму сейчас…
        Вжик! Я вздрогнул и втянул голову в плечи. Пуля сбила прут передо мной. Так близко, что я мог бы протянуть руку и потрогать срезанную ветку. Следом долетел треск выстрела.
        Я развернулся и бросился сквозь колючие лапы елок…
        Виски обдало холодом. Навалилась тяжесть, захотелось бросить все, припасть к дереву… Хотя бы на минутку. Ну на секундочку…
        Я зарычал, выдирая себя, свою волю, свое тело из ее хватки. Шаг ногой, движение рукой, перенести вперед вторую ногу… И - в голове, меж висков - вывернуться из ее холодной хватки… И еще одну ногу вперед, преодолевая чужую волю и навязанную лень.
        Уйти бы в сторону, но цепь широка. Мне ее не обойти. Да и чертова сука меня почует, не пройдет мимо. Если бежать, то только вперед.
        Только и вперед?то…
        Я выскальзывал из ее хватки, почти выдавил прочь ее ледяные щупальца, но на это уходили все мои силы. Внимание плыло, мир рассыпался на кусочки.
        Стволы деревьев будто вырастали передо мной. Я едва уворачивался от них. Один задел рукой, в другой врезался плечом…
        Лес мешал. И усталость. И ледяные щупальца, ломившиеся в меня.
        Я бежал медленнее, чем они нагоняли. Она была все ближе, я это чувствовал. Ее касание крепло. Я уже не мог выскользнуть из ее щупальцев - она сжимала меня постоянно. Я лишь извивался в этой хватке, не давая ей влезть в меня глубже, не давая раздавить мою волю…
        Ветви цеплялись за одежду, разворачивая, сбивая с пути. Вынырнул и врезался в плечо ствол березы, отбросив меня назад… Или в сторону?
        Куда? Куда бежать?!
        Я закрутился, пытаясь понять, куда бежал и куда мне теперь…
        Накатил страх - я не мог понять, куда бежать. Один безумно длинный, невыносимый миг я был уверен, что сбился, но потом понял куда - к верхушке семнадцатиэтажки, просвечивающей за верхушками берез. Туда!
        Я снова двинулся вперед. Нашел путь для ног. Но все сильнее путался в ледяных щупальцах. Она атаковала меня со всех сторон.
        То ли я слишком устал, чтобы выворачиваться из ее хватки, то ли она ощупала меня уже со всех сторон и приноровилась ко мне, ко всем моим уверткам. С каждым разом успевала вползти в меня все глубже, прежде чем я выдавливал ее прочь.
        Я тоже привыкал к ее атакам, уловил, что за прием она использовала. Кажется, даже в состоянии сообразить, как от него отделаться… Мне бы только секунду трезвости мысли. Секунду, свободную от всего прочего, чтобы я мог сосредоточиться…
        Она была все ближе.
        Она ни на миг не ослабляла хватку. Держала меня - и била, била, била. Еще не смертельно, еще не подмяв мою волю, но настырно, жестко, все точнее. Все сильнее. Уже пробиваясь в мои мысли, сбивая их, разрывая на бессмысленные образы, никак не связанные друг с другом.
        И я чувствовал отголоски ее эмоций. Чувствовал ее… самоуверенность?
        Она не спешила расправиться со мной. Била сильно, но я знал, что она могла бы бить еще сильнее. Но не спешила.
        Кажется, ей даже понравилось, как я обхитрил ее. Она не подумала про клавишу, которой выбрасывается барабан револьвера. Она думала, что уже все. Сначала ее изумило, что мое сознание не пропало тут же, как только вжался курок. Не поверила, что я еще жив и все еще пытаюсь бороться с ней, даже шагаю… Изумило, раздосадовало, а потом рассмешило. Я почти провел ее. Но теперь?то мне не уйти.
        Я чувствовал: она играет со мной. Кошка, с трудом поймавшая мышь, но теперь не спешит добивать. К чему спешка? Она уверена в себе. Уверена в своих слугах, они защитят ее. Уверена, что и мне от них никуда не деться. От нее.
        Госпожа, владыка и бог…
        И кое?что еще я понял. Не в ее эмоциях, а в том, что засело на донышке моей собственной души, зацепилось ноющей занозой. Раньше мне это показалось ерундой, лишним, сбивающей с толку мелочью… Только теперь я знал, куда приткнуть эту мелочь. Куда воткнуть ее.
        В груди горело, воздуха не хватало. В глазах плыло. Из непонятной мешанины вдруг вылетел ствол, пробив мои руки, ударил в грудь. Я чуть не упал. Повис на березе, обхватив ствол руками.
        Все, хватит… Если не сейчас, то потом будет слишком поздно. Мне просто не хватит сил.
        Я развернулся. Привалился спиной к дереву. Закрыл глаза.
        Теперь можно забыть об этих стволах, выскакивающих прямо передо мной. Забыть о выборе, в какую сторону бежать. Перестать тратить волю на то, чтобы переставлять неподъемные ноги.
        Забыть обо всем этом и бросить еще оставшуюся каплю разума и воли на то, чтобы затормозить невидимые жернова, перемалывающие мои мысли… Выдавить ее, собраться с мыслями - и снова дать ей продавить мою защиту. Поддаться ей. Чуть?чуть. Выгадывая на этой уступке еще каплю воли и внимания, которые можно направить в другое место… Чтобы выхватить из памяти подарок Дианы. Вытащить его в сознание - таким же целым и ярким, как в тот миг, когда Диана поделилась этим со мной. И швырнуть в ледяные жернова, рвущие меня. Через них. В ту, что управляет ими, чувствует через них… На, с?сука. Подавись! Жри!!!
        Она жадно заползала в любую часть меня, куда ей удавалось пробиться, а сюда я ее пустил. Она вцепилась, еще не разобрав, что это. Заглотила целиком, как голодная рыба червяка.
        На миг ее хватка ослабла. Жернова замедлились, уже не рвали меня на части. А через их касание я слышал эхо ее чувств.
        Образ не заглох в ней. Он разгорался - все ярче и ярче. Отчетливее даже, чем я смог раздуть его в своих мыслях…
        По ее жерновам прошла судорога. Удар тока - тока, жалящего душу. Она все еще касалась меня, но теперь не давила, не влезала, вообще забыла про меня…
        Вспышка, взрыва, объятия солнца! - образ все разгорался, все четче.
        Просветив насквозь ее чувство превосходства, убивая веру в преданность своих слуг, разметая клочьями уверенность в себе самой…
        Подарок Дианы глубоко вошел в нее. Проткнул шкуры ее души, продрался через все то, чем она заставила себя стать, - через уверенность, сквозь жестокость, привычку управлять другими… До самой сердцевины ее души. Туда, где все эти годы оставалась - и останется там навсегда - лишь маленькая, отчаявшаяся девочка.
        Уродина, горбунья, косая… Опять ты здесь! Что ж ты лезешь на глаза, когда на душе так хорошо, проклятое отродье…
        И смутный образ ее самой - как в двойном зеркале - через глаза того, кто смотрел на нее, когда она подсматривала его мысли, потому что не могла не подсматривать - она даже не знала, что подсматривает, но она бы все отдала за то, чтобы не чувствовать того, как он ее видит, о если бы она могла исчезнуть прямо сейчас, пропасть долой с их глаз, провалиться сквозь землю!
        Как в двойном зеркале, смутном, полном жалости и брезгливого отвращения (хруст таракана под тапочкой): девочка в дальнем углу парка, за кустами, сжавшись на траве, отчего горб стал больше, а левое плечо скособочилось еще сильнее, и это уродливое, как куски глины, лицо, огромная шишковатая голова, едва прикрытая реденькими волосиками…
        Ее жернова встали, словно в них сунули стальной лом. Ей было не до меня. Она провалилась в прошлое. Свое прошлое, которое хотела забыть, - и кажется, была уверена, что никто, а уж тем более я не могу об этом знать…
        Я выскользнул из ее застывшей хватки, вытолкнул ее жернова из себя, выровнял защиту.
        В голове стало пусто.
        Свежо и ясно, как после суток сна.
        Но я знал, что это ненадолго. Надо спешить. Выровнять защиту. А теперь собрать в одно целое все то, что я только что испытал на себе. Уже складывалось, как устроены ее жернова. Я уже начал понимать ее манеру нападать, ее приемы. И ее ухватки, когда она, забравшись под защиту, копалась во мне… Все это в общих чертах сложилось, надо только еще сообразить, как лучше уходить из?под ее жерновов, выскальзывать из ее хватки…
        Удар был такой силы, будто это был не ледяной ветер изнутри висков, а мокрым полотенцам врезали по лицу.
        Господи, как же она была зла…
        Ярость придала ей такие силы, что еще минуту назад она просто размолотила бы меня. В труху, в пыль. В свалку воспоминаний, которые можно рассматривать и тасовать как картинки. В набор ниточек, за которые можно свободно дергать. Всего минуту назад. До того как у меня выдались несколько секунд, чтобы разобраться в своих ощущениях…
        Я уклонился. Вывернулся из ее хватки, пропустил жернова мимо себя. Заставил их сшибиться. Она споткнулась о саму себя.
        А я отлип от ствола. Внимательно прислушиваясь к себе. К тому, куда целились ее жернова. Она снова раскручивала атаку. И как я ни уворачивался, она что?то задевала и сминала во мне.
        Поправляясь, не давая ей вцепиться в меня, я зашагал, потом побежал.
        За каждым ее ударом я чувствовал, как клокотала в ней злость. Глубоко же ее зацепил подарочек Дианы. Она даже не пыталась отгораживать от меня свои чувства - нет, она кричала в мой голове.
        Я доберусь до тебя, сволочь! Доберусь, выжгу начисто, вычищу, а потом выдрессирую как надо. Ты будешь моим. Будешь делать то, что я захочу. Что угодно! Все, что мне вздумается! Что бы я ни захотела! Все! Будешь любить. Будешь восхищаться.
        Подмять мою волю ей не удавалось, но что?то она в меня впихивала. Обрывками, кусками, сгустками своих эмоций.
        Рука, подаваемая мне, и мир плывет, склоняясь к ее пальцам, и, дрожа от трепета, касаясь губами ее руки, я поднимаю глаза - чтобы поймать ее взгляд, молясь, чтобы она снизошла до этого взгляда…
        Я выдавил из себя ее фантазию, но чувствовал, какое удовольствие доставило ей то, что она воткнула это в меня. Всего на миг, я тут же развеял ее наваждение, но она успокоилась. Снова почувствовала уверенность. Слепая ярость улеглась, атака стала осмысленней.
        И, дьявол ее побери, как же быстро она нашла новый прием! Это было не то, к чему я начал привыкать. Куда хитрее, чем ее первые атаки…
        Финт удался, она почти схватила меня и прихватила довольно глубоко… Только несильно. Я вывернулся. Чем сложнее маневр, тем тоньше он действует. Пока она была еще слишком далеко от меня. Ей не хватило сил довести дело до конца.
        Я бежал, увязая в сырой осенней земле, огибая деревья и отбивая ветки, выскальзывая из ее хватки, и смех вырывался из меня вместе со всхлипами, когда я, задыхаясь, глотал холодный, обжигающий воздух.
        Она не могла! Она была достаточно близко, чтобы чувствовать меня, чтобы пытаться схватить меня - боже мой, как же она была сильна… И все же на этом расстоянии она ничего не могла со мной поделать! Ни?че?го! Ни черта!
        Догоню.
        Ну нет, с?сука. Теперь тебе меня не достать. Не для того я вырвался из твоего логова!
        Мне тебя, конечно, тоже не убить. Ближе тридцати шагов мне к тебе не подобраться - скрутишь в бараний рог. Порежешь на ремешки и будешь плести в косички.
        Но и тебе меня не достать. Теперь, здесь не достать. А одну твою прислужку я убил. Одну твою жабу я все?таки убил…
        Я бежал, только левая нога почему?то отяжелела. Я сбился с шага, чтобы тряхнуть ногой, сбросить землю, налипшую на ботинок, но это не помогло.
        Дело было не в земле. Теперь я чувствовал, что штанина ниже колена прилипла к ноге, а в ботинке было мокро… И вверху, над коленом, тоже что?то мокрое и теплое.
        На черной ткани кровь казалась темным сиропом. Ниже колена уже схватилась, запеклась. На бедре штанина была разодрана - словно стерли ластиком. Вместе со слоем кожи под штаниной и немного мяса прихватило. Черт возьми, когда же это меня зацепило?то… Совершенно ведь не заметил…
        Навылет по касательной, всего на диаметр пули и зацепило. Не рана, а глубокая царапина… Если есть время сесть и перебинтовать ногу.
        Позади - еще не совсем близко, но ближе, чем я надеялся, - затрещали ветки. Они уже поднялись к кустам. А сколько успел пробежать я? Совсем ничего. Деревья впереди поредели, верхние этажи дома виднелись лучше, но до него было еще далеко. Очень далеко. И я чувствовал, как с каждым шагом сокращаются мышцы бедра - выжимая кровь из раны.
        За спиной трещало в нескольких местах - пурпурные один за другим вламывались в подлесок. Наверно, если оглянусь, даже разгляжу их плащи меж елок…
        Только сил на это не было. Холодный воздух обжигал горло, я глотал его снова и снова, и все равно воздуха не хватало. В груди жгло, а ноги стали тяжелыми и непослушными, как бревна. И левая и правая. Я выбрасывал их вперед как чужие. И руки…
        Вдруг оказалось, что я борюсь не столько с ветвями и сырой землей, которая предательски разъезжается под ногами, а с собственным телом. Тяжелое, непослушное, почти онемевшее.
        С каждым шагом из бедра уходила кровь, а вместе с ней уходили и силы…
        А за спиной чмоканье ботинок, выдираемых из мокрой земли, хруст ветвей. Сзади они еще далеко, но вот по сторонам…
        Правее и левее - я уже видел их. Чуть ли не впереди меня! Края цепи накатывали быстрее, чем бежал я. Мешок закрывался.
        Они могли бы стрелять, но я не слышал ни одного выстрела. Она что, в самом деле решила взять меня живым?
        Да, гаденыш. Будешь моей ручной игрушкой. Послушным котенком. Будешь делать то, что я тебе прикажу. Что пожелаю…
        Врешь, сука!..
        Будешь. Как миленький будешь. И возить мне мальчиков будешь.
        Врешь, тварь!..
        Я заставил непослушное тело рвануться вперед - дальше! быстрее! Между деревьями брезжит просвет. Совсем близко дом, окраина городка, люди… машины. Если добраться до машины - может быть, еще есть шанс…
        Земля нырнула вниз, и я вслед за ней. В овраг, по крутому спуску, вырывая каблуками и руками канавки в раскисшей земле, увязая в ней, чуть не падая на спину.
        С разбегу пробежал через неглубокий ручеек - обжигающий холод до колена - и дальше. Карабкаться вверх.
        Ботинки скользили, грязь уступала, не давая опоры. Вот?вот то ли опрокинешься назад и покатишься кубарем обратно в ручей, то ли завалишься на грудь и поедешь на животе - туда же, вниз, назад…
        Но я вбивал каблуки и рвался вверх. Уйду! Я могу уйти от нее, могу!
        Краем глаза заметил, как слева - еще на той стороне оврага, метров тридцать вбок от меня, - из?за дерева выскочило пурпурное пятно…
        Я вцепился в куст на вершине обрыва, рванул себя вперед и наконец?то выбрался.
        Передо мной, чуть под уклон, бежал луг - вниз, вниз, вниз. А за ним, в какой?то сотне шагов, глухой белый куб без окон - распределительная. А за ней уже семнадцатиэтажка. С этой стороны перед домом пусто, лишь символическая узенькая дорожка, но зато по ту сторону, у подъездов, где обычно ставят машины…
        В груди горело, ноги были неподъемные. Свинцовые чушки, а не ноги… У меня уже не было сил поднимать их. Я бы свалился прямо здесь, если бы луг не шел под уклон. Но сила тяжести сама тащила меня вперед, даже ноги не надо поднимать - только успевай переставлять вперед.
        Половина луга позади. Белый куб распределительной куда ближе. Дом за ним, асфальтовая дорога вокруг дома… Где?нибудь там должна быть машина… Хоть какая?то машина…
        Я услышал шум мотора. Только не спереди, а слева. Там, где холм сходил на нет вместе с полосой деревьев, где шла дорога к Лемурии. Черные обводы. «Мерин». Он несся сюда. Прямо через луг, подпрыгивая на кочках.
        Краем глаза я ловил еще - поменьше, пурпурные - пятна позади. Выскакивали из обрыва, один за другим…
        До куба распределительной было уже совсем близко, но что толку? С этой стороны дома машин нет. Может быть, если обежать его, там что?то есть. Вчера, когда я был здесь, машины у подъезда стояли, но сейчас сам дом был преградой. Огромной. Непреодолимой.
        Спуск сошел на нет, дальше было ровно, снова надо было поднимать ноги, но это было уже выше моих сил.
        Я видел только то, что было прямо передо мной. Левее, правее, все в тумане…
        Земля вдруг приблизилась. Я видел свои руки, как они уперлись в землю, но совершенно не чувствовал ни рук, ни ног. Руки подломились, земля рывком приблизилась еще, накренившись…
        Я оказался на боку. Теперь я видел то, что прежде было справа.
        Край цепи пурпурных, накатывающих на меня. Мешком затянулся. Четверо, вон еще один… До ближайшего шагов сорок… Это я еще хорошо бежал, получается. Мне?то казалось, что я едва полз по лугу. Да что толку - теперь…
        А вот машина приближалась куда быстрее, чем я думал. Мотор взревел за самой спиной, хотя мне казалось, до нее должно быть еще метров двести…
        Я закусил губу, до крови, до мяса, чтобы в голове хоть немного прояснилось. Надо приподняться. Под руками нет ничего острого, но можно просто перекусить вены. Вырвать запястья зубами, разгрызть их, чтобы кровь не успела свернуться.
        Эта сука не возьмет меня живым. Не возьмет!
        Странно, но страха не было. Ни перед тем, что впереди, прямо сейчас, смерть. Ни перед тем, что придется рвать себя зубами, как ломоть мяса. Только…
        Тело никак не поддавалось. Я приказывал мышцам шеи, всей волей толкал плечо, руку, но тело упиралось. Едва шевелилось.
        Подняться не получится. Но надо хотя бы вытащить из?под себя вторую руку, чтобы осталось просто подтянуть к губам. Когда разорву одно запястье, тогда уж точно сил не останется, чтобы переворачиваться…
        Я смог приподнять голову - и тут понял, что звук мотора не за спиной, где я видел машину, а за головой. Со стороны белого домика распределительной, до которой я не дошел нескольких шагов. Еще одна их машина…
        Рев мотора накатил на меня, над головой щелкнула дверца. С другой стороны холма объехали? Будто прямо за распределительной поджидали…
        Я подтянул руку к лицу, уже понимая, что мне не успеть. Зажмут раны, сволочи. Затянут, забинтуют…
        Мне хотелось выть от отчаяния, но сил не было совсем. Мир качался надо мной, расплывался.
        Свет солнца - странно неживой, тусклый…
        Белый угол распределительной вблизи щербатый, в потеках краски - и тоже тусклый, нереальный, как на картинке…
        По другую сторону силуэты людей, ветер рвет пурпурные полы. Первый совсем близко, шагах в двадцати. И только сейчас я вижу, что это не безликая кукла в плаще, а у него есть лицо. Темные волосы, широкий подбородок с ямочкой…
        Кобура под пиджаком. Он вдруг замешкался и зачем?то лезет в кобуру, хотя у меня в руках нет Курносого, и чертова сука знает, что у меня не осталось ни одного патрона. Даже сил не осталось, чтобы сопротивляться…
        - Давай сюда! Крамер!
        Голос знакомый, но я не понимаю, чей он.
        В голове плывет, сталкиваются осколки. Куски одной мысли, это я понимаю. Они об одном, они связаны, но почему?то иззубренные края не попадают друг в дружку, никак не складываются в целое…
        А в воротник вцепились, меня тянут.
        Оказывается, я еще могу двигать ногами, помогая…
        - Давай, сукин кот, давай!!! - бьет мне в уши крик, и я понимаю, чей это голос. Только…
        Не растрачиваясь на неподъемные мысли, из последних сил я толкаюсь ногами, и рывком за шиворот меня втаскивает в машину, врезав в поясницу стальным порожком.
        Каким?то чудом мне удается закинуть ноги внутрь. Меня самого тянет дальше вверх, затаскивает на сиденье - тянут теперь уже за пиджак сбоку, перед глазами знакомая рука, но рукав плаща чужой, бьет по нервам - пурпурный, пурпурный! Но голос… И рука…
        И в проеме дверцы изумленные лица бегущих. Кто?то целится, кто?то вскидывает руку с пистолетом, кто?то рвет кобуру…
        Мотор ревет с новой силой, дверцу кидает к машине, машина рвется вперед. Меня вжимает в сиденье, голову дергает назад, кажется, шея просто переломится как спичка, но в затылок тыкается подголовник. Хлопок дверцы… Выстрелы, глухие и далекие, и оглушительные удары пуль по корпусу…
        Дом, такой огромный еще минуту назад, пролетает мимо, как выброшенный в окно окурок. Был - и нету.
        Поворот, пустая улица, гаражи?ракушки по краям, припаркованные машины…
        Наконец?то у меня хватает сил повернуть голову влево. Посмотреть на водителя.
        - Что, Храмовник?! Это тебе не кошкам хвосты крутить, а?!! - орет Виктор, перекрывая рев мотора, все набирающего обороты. Его улыбка такая злая, что это почти оскал.
        Это последнее, что я вижу. Я падаю, падаю, падаю - туда, где наконец?то можно послать все к черту…
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        Глава 1 ПРИЗРАКИ
        Губы превратились в растрескавшуюся расщелину, между которой застрял язык - шершавый, как наждачная бумага. В глотке, в горле скребло при каждом сглатывании, не принося облегчения.
        - Пить… Пить хочу…
        - Сейчас. Держи.
        Что?то прохладное и жесткое ткнулось мне в губы. Носик фляги. Я обхватил его, как теленок сосок, губами, не давая пролиться ни капле.
        Господи, до чего же вкусным бывает коньяк…
        - Все, все! Отлепись!
        Носик фляги выдернули из моих губ. Я открыл глаза.
        С закрытыми глазами мне казалось, что светит солнце, но нет. Всего лишь лампочка внутри машины, вот откуда золотистый свет сквозь веки. Уже давно стемнело.
        Это был уже не «мерин», другая машина. Изнутри похожа на «лендровер» Гоша. Но не Гошев.
        Я повернулся к Виктору.
        Он был уже в привычной одежде. Его взгляд был невинен, как у новорожденного ангелочка.
        - Сволочь, - сказал я.
        - Да мне не жалко, просто захмелеешь. На. - Он бросил мне на колени бутылочку минеральной воды. - Тебе сейчас лучше просто воды, а не…
        - Сволочь, - повторил я.
        И он прекрасно знал, что это не за отнятый коньячок.
        Только и не думал смущаться. И еще эта его чертова ухмылочка, которую однажды я вобью ему в зубы.
        - Что, Храм Храмыч? Не понравилось? - Он глотнул из фляги, завинтил колпачок. - А как других плюшевыми мишками?ковбоями пользовать, со страшными револьверами, в которых холостые пустышки, так ничего, нравилось…
        Я уставился в окно перед собой.
        - Да ладно тебе… - вдруг совершенно другим голосом заговорил он. Его рука легла мне на плечо. - Не злись. Так надо было.
        Я дернул плечом, сбрасывая его лапу:
        - Зачем?
        - Ну - зачем… Выманить надо было.
        - Катька?
        Сдается мне, никуда?то эта мелкая жидовочка не убежала. С?сучка. Как играла?то, а!
        - Ну да… - очень миролюбиво пробормотал Виктор, косясь на мои сжавшиеся кулаки.
        - А если бы я там сдох?
        - Ну не сдох же…
        - Сволочь.
        - Повторяешься, Храмовник…
        - Да ну?!
        Виктор ответил своей фирменной ухмылочкой.
        Но сейчас она меня не разозлила. Злость уже вытекла из меня куда?то. Вся, до последней капли.
        - А Старик… - Я облизнул губы. Вновь сухие?сухие. - Катя сказала, ты был вместе с ним, когда они пришли.
        Виктор медленно и шумно потянул воздух. Так же медленно и шумно выдохнул. И как?то совершенно незаметно оказалось, что к концу этого маневра он смотрел уже не на меня, а в темноту за лобовым стеклом.
        Я молчал, боясь повторить вопрос. Если бы Старик был жив и все это время был с Виктором, он бы не разрешил ему выкинуть со мной такую штуку.
        Но если Старик не с Виктором, но все?таки жив…
        - А Старик… - опять начал я и опять не решился договорить.
        Не знаю, какой ответ я боялся услышать больше…
        Виктор лишь чуть качнул головой, не поворачиваясь ко мне.
        Нет…
        Значит, все?таки нет…
        Стоп! Я помотал головой. Стоп… А откуда он может знать точно?
        - Думаешь или уверен?
        - Знаю, - сказал Виктор.
        Чертов самодур! Вечно?то у него на все вопросы есть ответы, даже когда он не может знать!
        - Как это ты можешь…
        - Видел, - сквозь зубы проговорил он, продолжая глядеть в темноту перед собой.
        Видел… Как он мог видеть?
        - Я как раз занимался с его девочкой, - заговорил Виктор, - когда… - Он сжал губы и замолчал.
        А я почувствовал, как лицо заливает жар.
        - Ты… Ты был с ним?.. Когда они…
        Виктор молчал.
        - И ты бросил? Бросил его?!
        Я крутанулся, целя правым кулаком ему в лицо, но все тело было какое?то чужое, непослушное… он легко перехватил мой удар. Сжал меня за запястья, вцепился двумя руками - здоровый, за метр девяносто и под сто кило, - и встряхнул меня так, что зубы клацнули.
        - Ну ты!!! - Он дышал мне в лицо, и вдруг оказалось, что вечно смешливые карие глаза почти обжигают. Оказывается, под вечной ухмылкой было что?то настоящее. Там была ярость - и там была боль. - Что ты знаешь, а?! Что - ты - знаешь?! - Он еле сдерживался, я чувствовал это. - Как дал бы! Да… инвалид, б?битый, да недостреленный… Уймись, понял?
        Он толкнул меня обратно в кресло. Отвернулся и уставился в свое окно. На скулах играли желваки.
        - Ты его бросил, - сказал я.
        - Они окружили дом.
        - Вот именно… А ты его бросил.
        Бросил Старика. Беспомощного в этом его инвалидном кресле. Одного, окруженного этими пурпурными и гривастой! Бросил без единого шанса!
        - Ты мог его вытащить. Должен был вытащить!
        - Не знаю, мог ли я его вытащить… - глухо проговорил Виктор. - Они окружили дом, пять машин, а потом еще эта сука… Да не в том дело! - Он вдруг врезал себе по колену. - Не в том дело, понимаешь?!
        Он повернулся ко мне. На его лице не было злобы, одно лишь глухое отчаяние.
        - Я бы потащил его, даже если бы точно знал, что нам двоим не выбраться. Все равно потащил бы.
        - Так почему же ты здесь?..
        - А ты, оказывается, маленький, жестокий щенок, Крамер, - прищурился Виктор. Отвернулся в темноту. Вздохнул. - Почему я здесь… Он сам не пошел со мной. Вцепился в эту свою девочку и не пошел.
        - Ну да, конечно, - ухмыльнулся я. - Он дал тебе оправдание, чтобы ты мог сбежать, и ты тут же вцепился в эту соломинку! И сбежал как последний…
        - Не мели чепухи, Храмовник, - неожиданно спокойно сказал Виктор. Снисходительность вернулась на его лицо, непрошибаемая самоуверенность. - Вот уж чего Старик не стал бы делать, так это играть в такое тупорылое благородство.
        - Но…
        - Да сиди ты! - отмахнулся он. - Сиди и слушай, если сам думать не научился! - Он повернулся ко мне и заговорил медленно и терпеливо, будто ребенку объяснял: - Это все сказки с геройством для горячих щенков вроде тебя. А Старик… Он жизнь на это положил. Понимаешь? Жизнь. Всю свою жизнь. Ради того чтобы этих сук резать. Это было для него важнее всего. Понимаешь? А теперь подумай: что можем ты или я по сравнению с ним? Подумал? Если бы ему пришлось выбирать между тем, чтобы я бежал один, без него, и точно спасся - или чтобы мы выбирались вдвоем, с призрачными шансами уйти, хотя бы и одним к ста… - Виктор усмехнулся, заглядывая мне в глаза. - Нет, Крамер. В сопливое геройство он играть не стал бы. Он бы вцепился мне в шею своей клешней как краб и заставил бы меня тащить его оттуда. На коляске или на своем хребте, если не получится на коляске. А потребуется, так хоть на карачках с ним на шее.
        - Но… - Я помотал головой. - Ты же сам говоришь, что у вас был шанс уйти!
        - Да я тебе говорю: не в том дело! Не в том, понимаешь? Вдвоем мы, может быть, и выбрались бы. Вдвоем… Девочка эта его чертова, сирена увечная! Не брошу, и все тут…
        - Да что ты мне про эту девочку?! - не выдержал я. - Ну и бросили бы ее, на фиг! Что мы, мало паучих кончили после этой девочки? Ну не убили бы одну из следующих, а просверлили бы ей лоб, или что там еще надо! Другую точно такую же сделали бы, а то и получше! - Господи, как только ему самому?то это все не очевидно?! - Это же…
        Я осекся.
        Виктор очень внимательно посмотрел на меня. Без злости, без раздражения. Наоборот, с каким?то редкостным интересом. Изучая.
        - Что? - спросил я, поежившись.
        Он вдруг рассмеялся. Смехом обреченного.
        - Дур?рак… - почти ласково выговорил он. - Ты что, в самом деле… О?о господи… Крамер, какой же ты еще щенок, а…
        И на этот раз его фирменная улыбочка действительно взбесила меня:
        - Ты можешь нормально говорить?!
        - Да если бы в этом было дело - поймать еще одну паучиху и довести ее до кондиции тренажера… - Виктор покачал головой, все разглядывая меня, и безнадежно цокнул языком. - Ох, Крамер, какой ты все?таки еще щенок… Зубастый, жестокий, но глупый щенок… Ты что, ни разу в заднюю комнату не заглядывал?
        Я нахмурился:
        - Что за задняя комната?
        - Ну за разделочной! Или ты ее только в разделочной и видел, на столе?
        - Ну да… - На столе. В разделочной. Я никак не мог понять, про какую заднюю комнату он говорит.
        - За столом дверь. А за ней еще почти полдома.
        - Ну да. - Я пожал плечами. - Где?то же должны стоять клетки с крысами…
        - О боже! Ну ты и идиот, Храмовник! Да при чем тут крысы? Ты что, думаешь, что она всю жизнь на этом столе лежала? Целыми сутками?
        Хм… Да я даже не задумывался об этом…
        - За крысярней, дальше по коридору, ее комната… Или ты даже в крысярню не заглядывал?
        - Нет…
        - Тьфу! - от души выдал Виктор. - И вот с этим щенком… За что? - закатил он глаза. - Господи боже мой, за что?
        Я сидел и молчал, переваривая. Старик… И эта… Неужели Старик…
        Девочка… Я?то думал, он шутит. Как с любимым молотком. Даже палач, наверно, с нежностью относится к своему топору…
        Но…
        - Он бы не ушел без нее. А втроем нам было уж точно не проскользнуть незаметно.
        - И ты оставил его…
        - И я оставил его, - сказал Виктор. - Их.
        Я потер лоб.
        Мне вдруг стало жарко. Я чувствовал, что уши горят. Он оставил там Старика и думает, что Старик мертв. Но… Он оставил его живым… Живым.
        - А ты точно знаешь, что они его убили?
        Виктор поглядел на меня.
        - Она, - уточнил я. - А если она взяла его живым?..
        - Нет, - мотнул головой Виктор. - Не могла.
        О черт! Опять эта безапелляционность, словно он знает все на свете, как Господь Бог!
        - Но ты же не видел, как они его взяли! Он же наверняка прикрывал тебя, когда ты бежал! Так откуда же ты…
        - И девочка, - сказал Виктор.
        - Что?
        - Старик и его девочка. Они вместе прикрывали, пока я уходил. Она помогала ему держаться, когда та сука начала нас дрючить.
        - Девочка?.. Помогала ему?.. Да она же вроде даже думать не умеет… Она же…
        Виктор опять отвернулся от меня и вздохнул.
        - Ох, ну и щенок… - Он безнадежно покачал головой. И вдруг взорвался: - Да при чем здесь - думать?! Она его на эмоциях защищала, без всякого думать! Чувствовала, что он в опасности, и прикрывала от той суки насколько могла! Помогала держаться! - И вдруг сник. Договорил тихо?тихо: - Он думал, мы сможем удержаться… Не хотел ее оставлять, думал, что удержимся… Если бы мы сразу пошли, то я бы его вытащил. А потом… Потом было уже поздно… Потом я его уже никак не мог вытащить…
        Он махнул рукой и замолчал.
        Я молчал, но смотрел на него. И он чувствовал взгляд. Снова заговорил.
        - Он вколол ей этой дряни, чтобы живее была. Прямо из шприца в вену, две дозы сразу. А еще две зарядил в капельницу.
        - Две сразу?.. У нее от одной?то чуть жилы не лопались… И еще две в капельницу?..
        - Да не ей, дурак! - рявкнул Виктор с неожиданной злостью. - Капельницу он себе поставил! - И как сломался. Едва слышно: - Та сука хотела взять его живым, это он чувствовал… Только живым он ей даться не мог…
        Себе?.. Ту дрянь - себе?..
        Меня передернуло.
        Господи…
        Не знаю, что творилось на душе у дьяволицы, когда ее скручивало от ярости так, как на том столе. Даже не могу представить.
        От одной дозы.
        А Старик - себе… Две.
        Это же себя самого живьем в ад отправить. Насовсем, без надежды вернуться. Это дорога в один конец. И там, на том конце, хуже, чем бывало у девочки. Она?то была уже почти изношена этой дрянью, и так уже почти сумасшедшая…
        - Уж лучше бы пистолет… - прошептал я.
        - Лучше бы. Только он ведь меня еще хотел прикрыть. Хотел тянуть до последнего. Чтобы все ее внимание на себя, и у меня был шанс выбраться…
        Виктор потер лицо ладонями, будто споласкивал водой. Долго тер. А когда отнял руки, заговорил спокойно:
        - В общем, нашего Старика уже нет. По?любому нет. Даже если его тело и досталось ей живым… Смотри?ка, это она?
        - Что?
        - Смотри, говорю! - рявкнул он. Снова со злостью на меня. - Хватит сопли жевать! Хочешь достать эту суку?! Тогда смотри!
        - Да куда?!
        Я от души шлепнул по лобовому стеклу. За ним было темно?темно - ни огонька. Словно мы были в лесу или безлюдном месте. Свет в салоне мешал рассмотреть лучше. Только слева, за стеклом Виктора, издалека сквозь голые ветви деревьев подмигивала огоньками вывеска.
        Мне пришлось поводить головой туда?сюда, отвоевывая у ветвей буквы, пока смог разобрать: «Красный башмачок».
        - Где мы? - спросил я.
        - Не переживай. Не возле трассы.
        Кроме вывески и едва светящихся окон, наглухо закрытых шторами, я больше ничего не видел. Но Виктор внимательно всматривался в темноту. Потушил свет в салоне.
        - Нет, не она… Показалось.
        - Катька? - спросил я.
        - А кто ж еще…
        Я потер виски.
        Что я отвлекал суку, это я уже понял. Точнее, мной отвлекали… Я поморщился.
        - И зачем это было нужно?
        - Догадайся с трех раз.
        Он не включал свет. Я видел только, как в темноте поблескивали его глаза.
        Я скрипнул зубами, но сдержался. Привык. Как?никак не первый год с ним общаюсь… Говорить ему, что я мог оттуда и не вылезти, бесполезно. Его этим не проймешь.
        - Сука вышла за мной… из своего поселка, - вслух начал размышлять я.
        - И все, кто там были, - лениво поправил Виктор.
        - Так вы не ее выманивали? Ее слуг?
        - Личную охрану.
        - Разве они не с ней ездят?
        - Ездят. Но не все. У нее их столько, что всегда кто?то остается в поселке. А надо было совсем очистить…
        - Зачем? Зачем Катька туда полезла?
        - Осмотреться.
        Я вздохнул и покачал головой:
        - Нет, ничего не выйдет. В том поселке ее не поймать. Никак.
        - А кто говорит про поселок? - спросил Виктор.
        - Тогда как?
        - «Как»… Есть всего один гарантированный способ поймать в западню самого хитрожопого хищника.
        Я молча ждал.
        - У водопоя, Храмовник. У водопоя.
        Я терпеливо ждал, пока он соизволит объяснить по?человечески, но Виктор подался вперед:
        - Вон она…
        В темноте вспыхнула и через секунду погасла одинокая фара. Мотоцикл. И еще два раза коротко подмигнул.
        Я больше почувствовал, чем увидел, как Виктор потянулся, чтобы зажечь фары, и перехватил его руку.
        Было еще кое?что. Между нами.
        - А если бы я не выбрался оттуда?
        - Ну выбрался же…
        Я пытался поймать на его лице хоть тень смущения, хоть отблеск стыда. Но то ли было слишком темно, то ли я зря искал.
        - Ну да… - сказал я. - Выбрался. У меня?то есть ноги, я мог и сам выбраться…
        Вот теперь я его зацепил. Виктор оскалился:
        - Да я знал, что ты выберешься! Ты всегда выбираешься! Втягиваешь других, и они гибнут, а ты выбираешься! Всегда успеваешь сбежать… маленький трус.
        Это не я! Не я попался! Это Шатун! И не я втянул его в слежку, это…
        Но я молчал.
        Да пошел он! Не буду я перед ним оправдываться. Пошел он к черту!
        Несколько секунд я видел блеск его глаз - как контрольный выстрел, а потом, убедившись, что крыть мне нечем, он отвернулся. Его рука скользнула к рулю.
        Мигнули фары, на миг окатив светом полосу кустов, за ними дорогу, вдоль глухой стены из сборных металлических панелей - не то склад, не то задняя стена торгового центра, с выступом кабачка, - здесь было и крылечко, и несколько окон… и напряженная фигура, лишь одной ногой на земле, другой все еще оседлав мотоцикл.
        И еще два раза, коротко и чуть длиннее.
        Фара мотоцикла снова зажглась, медленно поползла за кустами. Встала. Потухла.
        - Идти сможешь? - спросил Виктор.
        Я ощупал ногу. На бедре штанина была вспорота, под ней аккуратная тугая повязка. Колено и ниже в крови, штанина присохла к коже. Но выше и ниже повязки кожа аккуратно протерта.
        - Спасибо, - процедил я сквозь зубы.
        Чуть напряг ногу, пытаясь понять, что под повязкой. Тупо заныло. Мышцы повреждены. Но, кажется, не очень сильно.
        - Да там навылет, едва задело. Царапина, считай…
        - Да, но…
        Штанина была распорота основательно. Пиджака на мне не было, вместо него была незнакомая курточка. Коротенькая, не прикроет.
        - Да ладно, цаца какая… - отмахнулся Виктор. - Кому ты нужен?то? Там специально обученные люди. Нелюбопытные. Ну пошли!
        Воздух был сырой и холодный. Чувства будто стали острее. Стараясь не ступать на ногу сильно, я пошел за Виктором.
        Окраины какого?то маленького городка. Слева вдали виднелись окна домов, фонари. Но по эту сторону огромной глухой стены лишь красная вывеска, три машины с мотоциклом перед крыльцом, голые кусты и темнота.
        Люди в самом деле оказались обученными. Нас никто не встречал. По узенькому коридору, то и дело сворачивая и откидывая ширмы, Виктор провел меня в уютный закуток. Столик был уже накрыт. В уголке, напряженная, сидела Катя.
        Отвела взгляд.
        - Заползай, Крамер. - Виктор подтолкнул меня на место напротив Кати. Сам сел между нами.
        - Только нога? - спросила Катя.
        Я промолчал. Пытался поймать ее взгляд.
        Она упрямо глядела на мою ногу, на стол, на мои руки - куда угодно, только не в лицо.
        - Извини, Влад… Но Виктор сказал, так будет лучше. Не говорить тебе.
        Я молчал.
        - Виктор сказал, что…
        Я поглубже втянул воздух, с трудом сдерживаясь. Изо всех сил стараясь не зарычать.
        Опять! Опять этот Виктор! Опять он, видите ли, сказал. Опять он, видите ли, знает, как лучше… И еще заныла рука, черт бы ее побрал.
        - Это я ей сказал, - сказал Виктор. - Все, Храмовник, утихомирься. Ты свое дело…
        Но я не слушал его, и Катя тоже не слушала.
        - Влад, прости. - Она наконец?то подняла глаза. Протянула руку и сжала мои пальцы. - Прости. Но так было надо.
        Я смотрел ей в глаза. Потом кивнул и в ответ сжал ее ладонь.
        В конце концов, она ведь тоже туда лезла…
        - Ну все? - нетерпеливо спросил Виктор. - С телячьими нежностями закончено? Тогда рассказывай. Нашла?
        - Да.
        - Нашла - что? - спросил я.
        - Дом, где у них оборудован центр охраны, если можно так выразиться, - сказала Катя. - Дублируется картинка со всех камер наблюдения, планирование дежурств, выездов из поселка… Служба ее безопасности. Командование ее пурпурных.
        - И?.. - нетерпеливо подтолкнул Виктор.
        Катя опустила глаза.
        - Да… Она сделала его главным. - Она помолчала, покручивая серебряное колечко на безымянном пальце. Вспыхивали и тут же гасли разноцветные крошечные звезды. - У них там все так, как я и думала. У него…
        - Кого? - спросил я.
        Катя на миг вскинула на меня глаза и снова уткнулась в свои пальцы, напряженно крутя кольцо, все быстрее и быстрее.
        - Олег… Мы с ним… то есть раньше, до того как они… их…
        - И ради этого ты лезла? Ради этого я… - Я замолчал, чувствуя, как стискиваются зубы.
        Только ради того чтобы она убедилась, что ее парень - теперь главный у той чертовой суки?!
        Но Катя, кажется, не замечала.
        - Понимаешь, Крамер, он аккуратист, - сказала она, хмурясь. - Ужасный педант… Я ведь только поэтому и узнала, чем они с его друзьями занимаются… Занимались. До того как она поймала их самих. - Катя еще ниже опустила голову. - Наткнулась на его карты с пометками, схемы, планы. Список дежурств, кто когда следит… - Катя подняла глаза. - Он ничуть не изменился. И теперь ему скрывать ничего не надо. Вся комната в картах и планах дежурств.
        - Сняла? - спросил Виктор.
        Катя кивнула:
        - Вот.
        Она подняла папочку, лежавшую на сиденье возле нее. Положила на угол стола и раскрыла. Там оказалась целая стопка цветных распечаток. План поселка и расписания, расписания, расписания… и карта области, испещренная пометами.
        Виктор выдернул листок, жадно впился глазами.
        - Вот это, видимо, - подсказала Катя, показывая ногтем на один из зеленых кружков.
        - Уверена?
        Катя пожала плечами.
        - Все остальное я, кажется, знаю, что там… Была. А там - это куда она ездила всегда с ним.
        - О чем вы? - спросил я. - Что это?
        - Водопой, я же сказал… - пробормотал Виктор, изучая карту.
        - Каждую ночь перед новолунием, - сказала Катя, - она выезжает из поселка. А возвращается с мальчиком.
        - Они все перед полнолунием подыскивают ребят… - процедил я. Колючие иголочки в руке танцевали все быстрее, вонзались все глубже.
        - Она уезжает всегда в одну сторону, - сказала Катя. - И всегда возвращается через два часа. Она ездит в одно и то же место.
        - Почему?
        - Любимый город… - пробормотал Виктор, разглядывая распечатку. Поднял глаза на Катю. - Да, похоже, это он и есть, ее водопой. Про все остальное ты мне рассказывала… Да и по времени совпадает. Час пятьдесят пополам - как раз дотуда и будет…
        - Вы хотите взять ее там? - спросил я.
        - Это единственный вариант, - сказала Катя. - Обычно она ездит как минимум с двумя машинами сопровождения. Туда всего на одной машине. Всего с двумя слугами.
        - А что там?
        - Обычный городишко, если верить карте, - сказал Виктор.
        - Не знаю, - ответила Катя. - Я там ни разу не была.
        - Но ты же следила за ней? - сказал я.
        - Не за ней, - сказала Катя. - За ее людьми, когда они куда?то выезжают. Она никуда не ездит сразу. Всегда сначала выезжают ее люди. Всюду следуют перед ее визитами, как муравьи перед маткой. В каждое место, куда она собирается. Только после этого едет она. Но за ней я следить не могу.
        - Почему?
        - Она паучиха, Храмовник! - сказал Виктор.
        - С ней всегда Олег. Он меня узнает, если заметит.
        - А в этот… - Я ткнул в зеленую отметину на карте. - Разве туда ее люди не должны ездить перед ее визитами?
        - Я ни разу не видела, - сказала Катя.
        Руку кололо так, что я не мог больше сдерживаться. Как будто разряды тока сквозь пальцы… Сами пальцы, кожа, рука казались пустыми, полыми, неживыми. Лишь боль была настоящая, обжигающие укусы игл…
        Стараясь не зашипеть от боли, я сунул руку в карман плаща и изо всех сил сжал в кулак. Но боль не унималась, поднималась все выше. Укусы отдавались до локтя - и дальше. Под самое плечо…
        Смешно. Господи, как смешно… Вот же, кажется: теперь я знаю, как ее достать, эту суку. Знаю и могу! Могу! Только, кажется, могу и не успеть… Кто кого догонит быстрее? Я - ту гривастую суку или эта колючая дрянь - меня?..
        - Чего скалишься, Храмовник? - прищурился Виктор.
        - Она ездит туда каждый месяц? - спросил я.
        Катя кивнула.
        - Расслабься, Крамер. В этот раз мы не успеем, - сказал Виктор. - Но ничего, никуда эта паскуда от нас не убежит… Через месяц достанем ее. По всем правилам. Не спеша. Наверняка.
        - До этого новолуния еще три дня, - сказал я.
        - Вот и я про то же. Маловато времени на толковую подготовку. А вляпаться так, как мы чуть не вляпались с той, я больше не собираюсь.
        - За три дня можно успеть.
        - Откуда три?то? - спросил Виктор. - Это до новолуния три. Но приносить жертвы она ездит куда?то к Москве. Из своего поселка. А сюда, - он ткнул пальцем в кружок, - за мальчишкой, она поедет за ночь до этого. То есть через два дня.
        - Можно успеть и за два дня.
        - Ты куда торопишься, Храмовник? К смерти в гости? Так туда опозданий не бывает… Нет. - Виктор покачал головой. - Если что?то сорвется и мы не зашибем ее сразу, она уйдет - и второго шанса у нас уже не будет. В ее поселок не сунешься, Храмовник, сам видел. Да и вообще, она по две машины охраны за собой таскает. Нет, - покачал он головой. - Рисковать нельзя. Надо бить наверняка… Ты чего ощерился?то, будто глотку мне собрался перегрызть?
        Я закрыл глаза и попытался взять себя в руки.
        Но мысли мешались в голове - сминались под накатом боли. Как тяжелый чугунный пестик, размалывала все мои мысли в бессвязные обрывки.
        Господи, когда же это кончится… Когда же отпустит…
        - Эй, Храмовник! С тобой все в порядке?
        - Нога, - соврал я.
        С ненавистью посмотрел на Виктора. Перестраховщик, черт бы его побрал.
        Если ему сказать про руку… Нет, нельзя. Если ему рассказать про руку, так он вообще откажется иметь со мной дело. А вдруг я в решающий момент свалюсь и забьюсь в конвульсиях от приступа? Можно ли на меня рассчитывать?
        С него станется…
        - Настолько серьезно? - тихо спросила Катя. - Влад…
        - Когда будем осматривать, что там? - спросил я. - Сейчас начинаем?
        - Начинаем? - переспросил Виктор. - Расслабься, Крамер, я сказал. Жри давай и зарастай. Следопыт недоделанный…
        - Но я…
        - Жри, я сказал! Мне с тобой возиться некогда.
        - Если надо, - сказала Катя, - я бы могла…
        - А ты вообще молчи, женщина! Вот ты?то мне как раз понадобишься. Если она заранее не посылает туда своих людей проверять, это значит, что у нее там кто?то есть. Кто?то прирученный. А эта сука приручать умеет… Так что мне страховка нужна. А Храмовник и без тебя зарастет. На нем как на собаке. Щенок, одно слово…
        Катя хмуро посмотрела на Виктора, но ничего не сказала.
        А мне на его шпильки было наплевать. Далекие и неважные, как шаги и обрывок разговора где?то за ширмой, прошли и пропали. Игрушечные, призрачные, ненастоящие… Боль в руке сводила меня с ума. Вот это реально. Только…
        - Вот, - сказала Катя.
        Я открыл глаза. Она протягивала нам с Виктором по флеш?карточке.
        - Что это?
        - Бери, умник, - сказал Виктор.
        - Я на всякий случай скопировала. - Катя коснулась папки. - Мало ли.
        - Крамер, кончай дохлой овцой прикидываться! - прикрикнул Виктор. - Мы здесь всю ночь сидеть не собираемся, и мне тебя еще отвозить. Давай вытащил руки из карманов, я сказал! Быстро набил живот - и поехали. Живенько, я сказал!
        Я взял вилку в левую руку. Подцепил отбивную и стал грызть мясо, не чувствуя вкуса.
        - А ты чего не ешь? - спросил Виктор Катю.
        - Она опять за свое, - ответила Катя, глядя в стол перед собой. - У нее там двое… Там в комнате много мониторов. С внешних камер, с внутренних… На двух - из комнат. Как тюремные камеры. Она там кого?то держит. То ли еще каких?то охотников, то ли просто кого?то, кого эта сука не смогла сломать с первого раза, обработать за один раз…
        Виктор отложил вилку. Протянул руку, взял Катю за подбородок, поднял лицо, заставил посмотреть в глаза.
        - Борис? - спросил он со странным спокойствием. Он очень старался говорить ровно, но его голос все равно предательски осип. - Гош?..
        - Нет. Не ваши. Я этих двоих раньше вообще не видела.
        - Что ж… - пробормотал Виктор. - Может, оно и к лучшему, что не выжили. Уж лучше так, сразу. Кто знает, не стала бы она и их править, как твоего Олега… Уж лучше так, сразу… Как Старик…
        Катя уехала одна. Красный огонек ее мотоцикла растаял в боковом зеркале.
        В машине Виктора было тепло, из колонок лилось что?то симфометаллическое, но, на мой вкус, невнятное.
        - А Фериона нет?
        - Это лучше, - сказал Виктор. - Тристания… Напомни потом, я тебе Эпику кину. Тебе понравится. Попроще, типа Фериона как раз…
        Он очень старался говорить так, будто ничего не случилось, но у него не очень?то получалось. Виктор вздохнул. Покосился на меня.
        - Ты где остановился, чудо?
        - Я…
        - А впрочем, не говори. Не надо… В самом деле, мало ли… И меня не спрашивай. Если эта сука возьмет кого?то из нас… Не говори мне, где устроился. И меня не спрашивай. Лады?
        Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд.
        Я кивнул. Это разумно.
        - Их пурпурного «мерина» где взял?то? В Смоленске?
        - Да. У дома Старика.
        - Сообразил, молодец… Жаль только, редко. Твоя машина в Смоленске осталась? - Он почти утверждал.
        - Угу.
        - Твой «козел»? И все охотничьи причиндалы там же?
        - Угу.
        - Н?да… Молодец, но редко. - Виктор покосился на часы, вздохнул. - Ладно… Поехали.
        Он тронул передачу, мотор заурчал живее. Виктор лихо развернулся и, разгоняясь все быстрее, понесся по пустой дороге. Изъеденное рытвинами полотно подпрыгивало в лучах фар.
        Когда с окраин городка выехали на шоссе, машина пошла ровнее.
        Боль в руке чуть отпустила, но не уходила.
        Летели версты за стеклом, летели минуты, а боль все гуляла в руке. Слишком быстро ты крепнешь, черт бы тебя побрал… Слишком быстро… Мне нужен месяц, хотя бы месяц. Есть он у меня?
        - Да ты волком?то не гляди, - сказал Виктор. - Ну надо было ее выманить из гнезда, сам же ведь понимаешь…
        - Надо было, - согласился я. - Но сам?то ты не пошел ее выманивать…
        - Ну да, не пошел. И не мог пойти! А если бы она меня взяла? Тогда что?
        - Как интересно… То есть если бы она взяла меня - туда и дорога, а если бы тебя - так это совсем другое дело?
        Виктор покосился на меня, хмыкнул.
        - А самому подумать, Храмовник? Никак? Ну во?первых, ты не знал, что я выжил, а я?то знал, что ты живой и никуда не убежал. И про Катьку, между прочим, тоже побольше твоего знал… Мы могли бы поменяться ролями, да только извини, Храмовник, мозгами ты для этого не вышел. Она же тебя предупреждала - тогда, у дома Гоша? Предупреждала. И что? Отпустил ее?
        - Она моего разрешения не спрашивала. На мотоцикл заскочила - и только ее и видели…
        - Разрешения… - передразнил Виктор. - У меня она тоже разрешения не спрашивала! Только до мотоцикла доскакать не успела. Я?то ушами не хлопал, сразу ее за шкирку взял и все из нее вытряс… Хотя это даже хорошо, что все так сложилось.
        - Почему это?
        - Потому, что тебя вполне могли пристрелить там. Повезло дураку… И меня бы могли, если бы я был на твоем месте. А жертвовать надо менее ценным. А давай честно признаем, я куда ценнее тебя. И умнее, и с суками лучше обращаюсь…
        Я покосился на него.
        Вообще?то я привык, что ему палец в рот не клади. Ни совести, ни такта. Самомнение хоть экспортируй. Но… всему же есть пределы!
        Должны быть, по крайней мере. С суками он лучше обращается… Это что, шутка такая? Да он едва выдержал Диану, когда она была в дальнем конце подвала, а он у входа в дом! А Диане при этом приходилось отвлекаться еще на троих - меня, Гоша и…
        О черт! Да он же не знает про Диану! И он думает, что я смог приблизиться к той суке так близко - владея лишь тем, что умел до того, как мы брали Диану?.. Думает, от той суки было так просто уйти?..
        - Чего? - Виктор на миг обернулся ко мне, окинул внимательным взглядом и снова уставился на дорогу. - Чего рот разеваешь как рыба?
        - Ничего.
        Нет, не стоит ему говорить. Как бы не испугался той суки еще больше, перестраховщик. И так собрался готовиться к встрече с ней целый месяц… И кто знает, не понадобится ли наш револьверный финт еще раз? На этот раз с ним…
        Я хмыкнул.
        - Ты чего?
        - Да так…
        Из Смоленска к дому Дианы я добрался уже глубокой ночью.
        Рваный ритм фонарей вдоль трассы, слепящие огни встречных машин, унылые габаритки таких медленных попуток…
        Фонари, фары, габаритки… И бесконечный день варился обрывками в голове, давил на плечи…
        В какой?то миг я чуть не решил свернуть на обочину и поспать, хотя бы четверть часа, но вдруг сонливость отступила. Словно второе дыхание открылось.
        Я знал, что это ненадолго, что скоро усталость и туман в голове накроют второй волной, с которой уже не справиться. Но сейчас стало полегче. Усталость никуда не делась, но я словно со стороны наблюдал за типом, который вел машину, и это у него в голове варились обрывки дня…
        В этом странном ощущении непричастности, словно во сне, я миновал поля перед поместьем, тихонько влез в зеленые ворота и снова прибавил. По петляющей вверх?вниз и вправо?влево дорожке осталось совсем немного…
        Холодное касание было резкое и сильное.
        Ощущение реальности вернулось во вспышке внезапного страха, но через миг я узнал ее - это была Диана. Привычный лавандовый холодок.
        Я был уверен, что и она меня узнала - еще быстрее, чем я ее. Но она не убиралась. Не пыталась влезть в меня глубже, но я чувствовал ее касание. Ощупывала меня, словно не верила своему первому касанию. Затем касание истончилось, но не пропало насовсем. Словно, не отпуская меня насовсем, пыталась нащупать кого?то еще рядом… И снова накатил лавандовый ветерок.
        Я затормозил перед ступенями, а ее холодные щупальца обвивали меня. Не давили, но и не уходили. Чего это она?
        Я подхватил с сиденья пакет с остатками ужина «для собачек». Ага, именно. Для суки. Чертовой…
        Дверь в столовую была открыта, проем ярко светлел - гораздо ярче, чем обычно. Касание никуда не девалось. Что это с ней?
        Я натянул плащ - наконец?то мой, родной! Поправил повязку под штаниной кожаных джинсов. Я переоделся в свое сразу, как только мы добрались до Смоленска и моего «козленка». И, похоже, зря. Теперь повязка мешала.
        Стараясь не переносить на ногу весь вес, я прохромал до столовой. На пороге остановился.
        Яростно трещал камин, переваривая только что подброшенную порцию дров.
        На столе, на серванте - всюду, всюду - канделябры, подсвечники, десятки свечей ярко осветили комнату.
        Диана разместилась не у стола, а в огромном кресле у наглухо зашторенного окна, словно королева на троне. В фиалковом бархатном платье, туго охватившем ее, а поверх складками лежал тончайший черный шелк, как?то хитро обернув ее всю в несколько слоев; тонкий стебель черной розы в ночном тумане, вот?вот раскроется - ее прическа…
        Пару раз она делала прически, и они казались мне сложными… теперь я понял, что мне только казалось. Не знаю, сколько она возилась с этой прической. Локоны лежали как лепестки, бисеринки жемчуга - росинки. И впервые я видел на ее лице следы косметики. Совсем чуть?чуть, но есть…
        Теперь она стала как на картинке, в жизни таких не бывает.
        Не бывает…
        Я сообразил, что пялюсь на нее как баран на новые ворота. Отвел взгляд.
        - У нас сегодня какой?то праздник? - сказал я и кашлянул. Голос прозвучал хрипло.
        - Мог быть…
        Лавандовый холодок наконец убрался из моей головы.
        Я посмотрел на нее. Никак не мог понять выражение ее лица.
        - Вы словно удивлены, Диана.
        - Вы ранены, - значит, вы там были, - медленно проговорила она, размышляя вслух. - Но я вижу вас здесь, - значит, вы оттуда выбрались…
        Я еще раз оглядел огоньки свечей, усыпавшие столовую как бальную залу.
        - Кажется, вы кого?то ждали, Диана?
        Она улыбнулась.
        - Так вот зачем вы дали мне тот образ… - пробормотал я. - Чтобы она поняла, кто мне это дал… И после того как убила меня, ее люди наведались сюда по второму разу…
        - Почти. - Ее улыбка не изменилась ни на йоту. Ни тени смущения.
        - Что - почти?
        - Вы угадали не совсем верно. Ее люди приехали бы сюда, но убивать вас она бы не стала. Вы щенок, молодой, но уже зубастый. А всех стоящих она оставляет в живых, при себе… Да и мне, если честно, не хотелось бы, чтобы вас убили.
        Я присел на стул, потер лоб. В руке мешался пакет. Я поглядел на него, вспомнил, зачем он здесь - еда для этой суки - только какого черта я привез ей еды? Может быть, лучше всего не играть с огнем, а прикончить ее. Прибить, и дело с концом.
        Может быть…
        - Как вы сбежали от нее? - спросила Диана.
        Я ухмыльнулся:
        - С вашей помощью, Диана.
        - Та соломинка?
        - Да.
        Я опять усмехнулся. Теперь уже не для нее, для себя.
        С твоей помощью, сука, да… и почему бы не воспользоваться твоей помощью еще раз?
        Я потер виски, встряхнулся. Нет. Убивать ее рано. Пока еще рано.
        - И все же я не понимаю, - проговорила Диана. - Вы ранены, но смогли от нее уйти… От нее и ее людей… Она отвлеклась на кого?то из ваших друзей?.. Но вы не выглядите огорченным. Выходит, и они все ушли живыми… Но тогда… Нет, не понимаю… - Она покачала головой, хмурясь. Взглянула на меня с надеждой: - Сколько вас было?
        - Опять вы за свое?
        - Так сколько же? Мне кажется, я заслужила ответ на этот вопрос. Ведь мой господин признал, что спастись ему помогла я?
        - Давайте совместим ваше приятное с моим полезным? Угадайте сами.
        Я коснулся пальцем лба, приглашая ее.
        Закрыл глаза и через миг почувствовал ее прохладное касание. На этот раз ветерок был наглый, но я не сопротивлялся ему. Дал вползти в меня глубже, чем разрешал обычно.
        И стал старательно вспоминать. Медленно, четкими мазками стал показывать ей, что чувствовал, когда атаковала та сука. Где ощущал ее нажимы, как она пыталась втиснуть между моими желаниями и эмоциями - чужое, то, что было нужно от меня ей…
        Я чувствовал касания Дианы, ее внимание, отголоски ее эмоций…
        Дальше.
        Я вспомнил другой момент ее атаки.
        Дальше.
        Еще один финт…
        Я вдруг почувствовал жадность, с которой Диана слизывает с меня эти образы. Уже не я выталкивал их к ней, а она помогала мне. Сама, бережно и аккуратно, вытягивала из меня воспоминания, помогала вспомнить все мелочи - точнее, чем мог бы я сам. Запускала в меня щупальца все глубже и глубже…
        Это было опасно. Слишком глубоко она была во мне - далеко за редутами моей защиты. Как бритва у горла. Можно скоблить щетину, а можно и махнуть по горлу.
        Но я ей не мешал. Почему?то я был уверен, что могу позволить ей это. Должен позволить. Так надо, если я хочу вернуться к той суке, и вернуться не с пустыми руками… Я старался вспоминать сам и не мешал копаться во мне Диане. Она лучше знает, что именно ей надо ухватить, чтобы понять суть чужих финтов. Паучиха паучиху поймет лучше моего.
        А потом холодные касания пропали. Диана схлынула из меня.
        - Хм… - Снова улыбка, но теперь озадаченная. Кажется, она была раздражена, хотя и старалась это скрыть. - Рядом с ней вы были один, но далеко от нее. Мой господин чертовски удачлив… Удрал по краешку, не подпустив ее слишком близко. Впрочем, как и от меня, когда мы встретились здесь в первый раз. Снова. Поджав хвостик.
        Та?а?ак… Кажется, она залезла не только в финты. Но еще кое?куда… Или это только отголоски разговора с Виктором? Смешались с тем, что было в городе? А специально она не пыталась ничего выведать?
        - Но к вам?то я вернулся, - сказал я.
        Заставил себя встряхнуться. Надо! Потер виски, глубоко вздохнул и кивнул ей.
        - Давайте. - Я коснулся пальцем лба и снова закрыл глаза. На этот раз приготовившись не впускать и помогать, а вытолкнуть прочь первое же ее касание.
        Сосредоточился, внимательно следя за эмоциями и желаниями, стягивая их в мой боевой букет…
        Секунды текли, но ничего не происходило. Я открыл глаза.
        Она задумчиво смотрела на меня.
        - Диана…
        Я опять коснулся пальцем виска.
        Но ветерка не было. Она только прищурилась.
        - Зачем вам это?
        Та?а?ак… Как с горочки скатиться, так за милую душу, а как саночки тащить, так опять фокусы начались?
        - Диана…
        - Зачем. Вам. Это?
        Ты же знаешь, сука.
        - Я пойду к ней еще раз.
        - Зачем? Вам ее не одолеть.
        - Посмотрим.
        Я закрыл глаза, снова собрался, но вместо касания Диана опять заговорила:
        - Вы не понимаете, Влад… Дело не в хитростях ее атаки. В этом вы, может быть, через пару месяцев научитесь разбираться, научитесь и сопротивляться…
        - Через пару дней, - поправил я.
        Диана отмахнулась от моих слов как от назойливой, глупой мошки.
        - Вы можете научиться сопротивляться ей… но вам ее не убить.
        - Да ну?
        - Вы не понимаете, Влад… Вам ее не убить. Как и не перевернуть мир. И я снова спрашиваю вас: зачем вам это? Все это?
        Я поморщился.
        Второе дыхание оставляло меня, наваливалась усталость, и следить за плутовским ходом ее мысли не получалось. Я потер слипавшиеся глаза.
        - Хватит, Диана… Давайте тренироваться.
        - На сегодня хватит.
        - Диана!
        - Я повторяю, на сегодня вам хватит. Никакой пользы не будет.
        - Диана, если вы опять…
        Она расхохоталась, не дала мне договорить.
        - Что же я, «опять»? - воскликнула она. - Вы думаете, я хочу спасти ее от вас? - Диана всплеснула руками и опять расхохоталась, еще злее. - Вы щенок, Крамер! Щенок, который возомнил, что загрызет старого крокодила! Один раз вам повезло, повезло потому, что я дала вам спасительную соломинку. Но, увы, вторую такую соломинку я вам дать не смогу, даже если бы хотела. Ее просто нет, второй такой соломинка… Ника вас раздавит. Раздавит, а потом приручит.
        Я потер лицо, пытаясь сосредоточиться.
        - Не знаю, Диана, может быть, вы опять… еще что?то затеваете… Не знаю… Не знаю и не хочу разбираться - сейчас. Я так устал, что мало что соображаю… Потом. А сейчас давайте тренироваться. Вы поняли ее финты?
        - Вот именно, - холодно сказала Диана. - Вы ни черта сейчас не соображаете. Я могу вас раздавить хоть ее способом атаковать, хоть моим собственным, к которому вы, как думаете, привыкли. Могу раздавить хоть там, где вы сидите, хоть в спальне… если у вас хватит сил добраться до кровати. Идите спать, Влад.
        - Но…
        - Идите! Сейчас от тренировки пользы не будет. Все что смогли вы вспомнили, и это главное. Я запомнила. До завтрашнего утра ничего не изменится. Идите спать…
        Я не помню, как добрел до спальни, как заснул, - это все тонуло в темноте.
        Снов тоже не было. Ничего не помню.
        Помню только, как просыпался, - словно теплые волны подхватывали мое тело, расслабленное до призрачности, и толчками тащили из сладкой пустоты в реальность, сгущая тело, пока не оказалось, что я лежу в кровати, вытянувшись на спине, раскинув руки.
        В голове было удивительно свежо.
        А тело расслабленное, двигаться не хотелось, и казалось, что и не получится, настолько расслаблен каждый мускул… Так вот высыпаешься, когда перед сном заставляешь себя оборвать все дневные мысли, выкинуть прочь их обрывки, а потом расслабляешь тело.
        Не просто вытягиваешься, а прогуливаешься по нему, сосредоточиваясь только на том, чтобы ощущать какую?то маленькую его частичку, до тех пор пока не покажется, что только она и существует, что только ее чувствуешь ярко, а все остальное тело - расплывчатое облако вокруг.
        Почувствовать касание простыни к коже, почувствовать мышцы, как они напряжены, даже неподвижные, и заставить их расслабиться. Пройтись так по всему телу. По каждому пальцу на ногах, подняться по щиколотке, через колено к бедру, а потом так же по второй ноге, от самых кончиков пальцев… до кончиков пальцев на руках, до скальпа на маковке - и расслабить все мышцы, превратив тело в огромный корабль, в котором замерли все механизмы, все голоса, все шаги… И чтобы глаза как два тяжелых окатыша в глазницах, неподвижные, давая зрительному ощущению размазаться, уплыть в глубину, - и тогда вдруг все тело становится удивительно легким, почти невесомым…
        Сквозь веки угадывался свет, но еще робкий, еще только рассвет.
        Но это не может быть рассвет. Я лег поздно ночью, а спал, чтобы так выспаться, часов десять, не меньше. Сейчас далеко за полдень, скоро вечер.
        Я открыл глаза, наткнулся взглядом на тихий свет за окном, на часы…
        Несколько секунд я глядел на часы, не понимая, как такое может быть.
        Но и правда утро. Только?только рассвело. Выходит, спал я часа четыре, не больше.
        Я спохватился, приподнялся на локте, и собрался - стягивая эмоции и мысли, выстраивая их в привычный настороженный букет, - и попытался поймать холодный ветерок на висках. В таком расслабленном состоянии она могла взять меня голыми руками, влезть в меня куда угодно, как угодно глубоко!
        Дразнящий лавандовый холодок, с искристой улыбкой… было это на самом краю моего сознания? Или показалось, потому что я ждал чего?то подобного?
        Я неподвижно застыл, приподнявшись на локте, пытаясь снова уловить лавандовый холодок, но в голове было спокойно.
        Тихо и ясно.
        Только поднявшееся солнце висело где?то сбоку за домом, и стволы дубов были странно - удивительно торжественно - освещены, лилово?розовые под ярко?синим небом.
        И еще - голод. Дикий, зверский голод.
        Быстро одевшись, я спустился в столовую. В дверях замешкался - что?то непривычное было здесь сейчас.
        Не сразу я сообразил, что это шторы. Тяжелые шторы были раздвинуты, на столовой лежал прозрачно?голубоватый отпечаток раннего утра. Камин не горел, не горели свечи. Только утренний свет, такой непривычный здесь.
        Диана сидела за своим концом стола, пластиковой вилкой и ножом пытаясь резать мясо так, как она привыкла золотыми. Конечно, у нее не получалось. На лице застыло удивленно?недоверчивое выражение, но как?то же это возможно, раз кто?то делает такие вилки и ножи?
        - Доброе утро, мой господин, - начала она не глядя на меня, потом подняла глаза и улыбнулась своей обычной улыбкой, где сквозь подчеркнутую вежливость просвечивала незлая шпилька.
        Отложила вилку и нож, поднялась и сделала книксен.
        Снова присела. Наклонив голову, следила за мной.
        На моем конце стола лежала одна из пластиковых мисочек. Аккуратным веером разложенные кусочки колбасы, ветчины и рыбы, несколько стручков фасоли, горсточка грибов, пара пирожков…
        И каким?то странным образом это складывалось с тем, что я так хорошо выспался. Какая?то мысль заворочалась в голове…
        - Может быть, мой господин будет так добр, принесет мне вилку и нож?
        Я принес ей приборы, серебряную тарелку и стакан воды.
        Постоял возле нее, пытаясь вернуть мысль, так и не родившуюся.
        Платье Диана сменила на простое - если сравнивать с тем, что на ней было ночью. Я его уже видел: тонкий, но плотный красный шелк. Прическа была прежняя - бутон из переплетенных локонов, такой же неестественно аккуратный, как и вчера вечером. Будто и не ложилась.
        Пока она медленно резала мясо на маленькие кусочки, я проглотил все, что она оставила мне, успел сбегать к «козленку» за банкой тунца с галетами. И все равно я покончил с едой первым.
        Еле дождался, пока она доела.
        - Может быть, вина? - улыбнулась Диана, подняв опустевший стакан.
        - Может быть. Но не сейчас. - Я поднялся и пересел на стул в середине стола. - Сейчас это. - Я коснулся пальцем лба.
        - Не слишком близко? Это не то, к чему вы привыкли…
        - Не слишком. Начинайте.
        Она покачала головой, что?то в моих словах ей не понравилось… и тут же налетел ледяной шторм - вовсе не лавандовый. Что?то чужое, непривычное было здесь - с запахом холодной грязи и прелой листвы в лесу у мертвого поселка…
        Финты были непривычные, я всего раз отражал их, но тогда та чертова сука была дальше от меня, куда дальше…
        Пару раз я хотел оттолкнуться от стола, вместе со стулом отодвинуться от нее - хотя бы на шаг, хотя бы чуть.
        Но я этого не сделал. Удержался.
        А потом, в агонии ледяных ударов, когда запутался и затрещал по швам, вдруг почувствовал, как сквозь ледяную сырость прелых листьев проступает лавандовый привкус.
        Финты сваливались в знакомую колею. Уже больше похожи не на наскоки Ники, а на привычные приемы самой Дианы. Она выдыхалась.
        Я держался, пока она сама не сдалась.
        Когда открыл глаза, часы показывали - на это ушло семнадцать минут.
        Я вдруг почувствовал, что весь взмок. Посмотрел на Диану. Ей это тоже далось непросто - щеки и лоб залил жаркий румянец.
        Я взглянул ей в глаза и улыбнулся. Она попыталась отразить мою улыбку своей, но затем опустила глаза и рассмеялась, сдаваясь.
        Минуту мы молчали, приходя в себя.
        - Странно… - наконец сказала она.
        - Что?
        - Конечно, я не совсем умело подражала ей, тут прежде всего мне самой нужно потренироваться, чтобы как следует пользоваться чужими приемами, но все же, все же… - Она покачала головой. - Мне казалось, есть предел в умении сопротивляться. Предел, выше которого не подняться тем, кто сам не владеет даром…
        - На паучиху я непохож.
        - Нет?нет, я не об этом. Но… - Она подняла на меня глаза. - Влад, а со скольких лет вы начали… мм… - она покрутила в воздухе пальцами, выуживая что?то невидимое, - общаться с такими, как мы? Когда был первый раз?
        - Самый первый?.. - прищурился я.
        Это?то она знает. Она выдавливала из меня память об этом, чтобы тут же окунуть меня в это с головой, как топят котят в ванне.
        - Прошу прощения. Я не хотела тревожить… этого. - Диана провела пальцем по краю стакана. - Нет, первый раз, когда вы пошли на это по своему желанию, были готовы и пытались сопротивляться, сколько лет вам было?
        - Зачем вам?
        Диана улыбнулась. Мне показалось, чуточку раздраженно или даже зло.
        - Вы что, боитесь меня, Влад?
        - Двенадцать и было… - пробормотал я. - Почти сразу после того… - Я пожал плечами. Не хотелось мне вспоминать обо всем, что было слишком близко к самому первому разу. - Оно мне снилось. Старик сказал, клин клином вышибают.
        - Старик?
        - Так зачем вам? Какая разница, сколько лет мне было?
        - Из вас мог бы получиться отменный партнер для… - Диана вновь пошевелила пальцами в воздухе, - мм… фехтования. - Она помолчала. - Вы знаете, Влад, я всегда относилась к этому дару как к чему?то достаточному само по себе. И довольно грубому, как драка, сумбурная толкотня, где царапаются и рвут волосы, последний довод глупцов… И вдруг оказывается, что это может быть тонким искусством. Не грязное убийство, но поединок… Пожалуй, в этом даже есть своя красота… Мне даже жаль, что я не замечала этого раньше. Не пыталась развивать в себе это искусство… Раньше мне казалось: что дано, то и дано. Но теперь я вдруг чувствую себя пристыженной неумехой. - Диана улыбнулась, и в ее лице было что?то новое, не виденное мной раньше. Так проступало ее смущение? Настоящее смущение? - Возможно, с таким, как вы, способным сопротивляться не только грубому давлению, но и уколам хитрым, в обход… Возможно, я и сама могла бы многому научиться? Пытаясь обыграть вас, обретала бы тонкость вместе с вами… - Она уже смотрела не на меня, а куда?то сквозь. Коснулась пальцем ямочки на подбородке. - Возможно, Ника так сильна именно
потому, что постоянно использует свой дар, а не ограничивается необходимым? И не столько сильна она, сколько искусна? - Она посмотрела на меня.
        - Не понимаю. Как можно спарринговать с прирученным слугой? Он же как марионетка, не может оказать хозяйке ни малейшего сопротивления… Все равно что играть в салочки с белкой, после того как ее переехал грузовик.
        - А кто говорит про раздавленного?
        - Но… - Я потер висок. Или я её неправильно понял, или… - Но если он не раздавленный…
        - И более того: бывший охотник… - подсказала Диана с улыбкой.
        - Но…
        - Вас что?то смущает, Влад?
        - Разве бывают такие, кто идет в слуги добровольно…
        - Еще как бывают. Нам есть что предложить взамен. Вечная молодость, например.
        - За жизни мальчишек.
        - Многих это не останавливает.
        - Но не бывших же охотников!
        - Почему же?
        - Если бы их соблазнила вечная жизнь… такая вечная жизнь…
        - И вечная молодость…
        - …они бы, наверно, не стали охотниками. Сразу бы набивались в слуги.
        - Нам есть что предложить и помимо вечной жизни…
        - Например?
        Диана пожала плечами, чуть погрустнев.
        - Вы разве не помните Карину?
        - И что?.. - начал я и тут сообразил.
        И где?то на краю сознания, дробным эхом, простучали слова Виктора: «Щенок, щенок, щенок…»
        - Тот усатый… - пробормотал я.
        - Да, - сказала Диана. - Петр. Он очень долго не хотел принимать этого. Но… - Диана грустно улыбнулась. - Есть вещи, пред которыми любые слова, идеи и отвлеченные идеалы всего лишь прах…
        Она замолчала, глядя на меня. Будто ждала ответа.
        Я тоже молчал.
        Ее слова подталкивали к той дверце памяти, которую я не хотел открывать. Хотел оставить намеки и слова там, внутри, и постепенно забыть о них, будто их и не было…
        Диана вздохнула, опустила глаза.
        - Необязательно ради своей вечной жизни… - задумчиво проговорила Диана, может быть, больше для себя самой. - Мужчины в чем?то благороднее женщин… Расплачиваться чужой жизнью за свою многие не хотят. Но за жизнь другого… А в особенности - другой… Страх перед своей смертью мужчины способны преодолеть, но не в силах вынести ужаса чужой старости. Не могут перенести мысль, что тот волшебный цветок, что околдовал их любовью, - само совершенство, легкость и квинтэссенция жизни - растрескается морщинками, располнеет, потом ноги одрябнут подкожным жиром, отяжелеет грудь, обвиснет кожа, лапки у глаз расползутся морщинами на виски, на лоб, на шею, все усеют пигментные пятна… Даже самые сильные мужчины не могут перенести мысли, что совершенство, похитившее их сердце, обречено исчезнуть. И исчезнуть так скоро, слишком скоро… обернувшись распадающимся куском плоти, но еще узнаваемым, еще несущим напоминание о совершенстве в прошлом, - и оттого еще страшнее, еще глубже отчаяние потери. Потери безвозвратной. Навсегда…
        - Это тоже слабина…
        - Что? - Диана пробудилась от грез наяву.
        - Это слабина. Такая же, как и страх перед своей смертью.
        - О нет. Это вовсе не слабость. Это первый лучик настоящего света, пробившийся за шоры.
        Я поморщился. Шоры… Меня волновали не какие?то иллюзорные шоры, а кое?что другое, и, боюсь, куда более реальное. Куда реальнее…
        Черт бы ее побрал! Я надеялся, что те обрывки так и канут на дно памяти, затянутся илом других воспоминаний…
        Я посмотрел на часы. Еще нет и девяти утра.
        Виктор назначил встречу вечером… До вечера еще далеко, но я поднялся, накинул плащ и сбежал к «козленку».
        Есть у меня еще одно дело. Еще вчера я не смог бы его решить. Сегодня, пожалуй, можно.
        Глава 2 ТЕНИ
        Да, теперь за домом никто не следил.
        Утром в городе был дождь. Земля раскисла, но вокруг дома ни одного свежего следа, ни одной рифленой полосы от шин. Там, где раньше стояли их машины, пусто.
        Конечно, они могли бы бросить машины где?то в другом месте… Но почему?то я был уверен, что их здесь нет. Может быть, предчувствие? Оно убеждало меня в этом?
        Я один на всем пустыре, я чувствовал это. Знал.
        Тучи уходили белесыми полосами на запад, яркое солнце било в глаза, кажется, со всех сторон - и с неба, и с лиловатых кустов, покрытых сверкающими каплями.
        Намокшая, жирная земля - черная?черная. Бугры словно стали больше. А стены дома почти такие же голубые, как небо…
        И - предчувствие.
        Я как никогда сильно чувствовал, что оно у меня есть. Что ему можно верить больше, чем самому себе, и сейчас оно со мной, окружив меня со всех сторон. Я будто чувствовал этот пустырь, холодный и пустой - ничего, кроме голых прутьев и кустов… И дом глыбой посреди пустыря, но такой же холодный, как и все вокруг. Пустой.
        Никого.
        Только слепящее солнце и небо синее?синее, по?осеннему глубокое. Такое же глубокое, как тогда, в то утро, такое же яркое и солнечное…
        Кажется, зажмурюсь, тряхну головой, открою глаза - и они будут здесь. Борис и Виктор, вылезающие из машины, и Гош рядом, и я - осоловелый после сна, но так хорошо, так спокойно… мы сделали это, мы сделали… и впереди уверенная, уютная громада дома, и призрачный ветерок дьяволицы на висках, и Старик сейчас распахнет дверь…
        Я не мог больше глядеть на эту глубокую синеву. Не мог больше стоять под ней. Она обещала мне то, чего я не могу получить…
        Уже никогда.
        Чавкая по грязи, я зашагал к дому.
        Дверь была прикрыта, но не заперта. Я шагнул внутрь и остановился, прислушиваясь.
        Странно…
        Привычная тишина дома была какой?то другой, незнакомой. Пустая и заброшенная… Может быть, потому, что нет холодного ветерка на висках. Ее робких касаний?улыбок…
        Я сглотнул. Я знал, зачем я сюда приехал.
        Налево. Я хотел туда пойти. Но я стоял. Стоял и ждал не знаю чего. Я боялся туда идти.
        Сначала повернул направо. Туда, куда ходил обычно. К гостиной, кабинету, кухне… Медленно. Внимательно разглядывая пол, стены…
        Не знаю, чего я боялся больше: ожившей памяти, жгучей, как кислота, - это было, но этого больше не будет… никак… никогда! никогда!! - или чужих следов, окурков, испоганивших ее.
        В гостиной ничего не изменилось. В кухне тоже. А вот кабинет…
        Здесь было почти как прежде. Ни чужих следов, ни беспорядка - только пусто. Огромный стол Старика был непривычно, нестерпимо пуст. И книжный стеллаж. Две полки зияли пустотой, как выбитые зубы. Те, где стояли книги чертовых сук. И подлинный «Malleus Maleficarum», маленький, в немом переплете из грубой кожи с железными набивками на углах…
        Впрочем, что?то из этого должно быть у Виктора. Копия Malleus'а?то уж точно.
        Я постоял, поводя пальцами по краешку полки. Все еще оттягивая. Но что толку? Что толку…
        Я повернулся и зашагал по длинному коридору назад. Перед дверью в другую половину дома постоял, собираясь с духом. Толкнул и решительно вошел.
        Темно, в нос ударил тяжелый запах. Я шаркнул рукой по стене, нащупывая выключатель. Вспыхнул яркий свет, я поморгал, привыкая.
        Не знаю, чего было больше: облегчения или разочарования. Стол, на котором лежала ручная дьяволица во время тренировок, также стоял в центре комнаты. Пустые клетки для крыс… Тел не было. Ни Старика, ни ее. Была капельница, оторванная от изголовья стола, какие?то шланги, испачканные в зеленой мути и засохшей крови… Кровь, засохшие черные пятна - их здесь было столько, словно человека выжали досуха. Черные?черные. Куда темнее, чем обычные пятна крови. Это была кровь, полная той зеленой дряни.
        Я заглянул за стол, но там было только кресло Старика, растерзанное, будто…
        Потом! Потом!
        Я не мог это все осматривать - не сейчас! Не сейчас! Старик…
        Обойдя стол, я толкнул дверь дальше.
        Здесь я никогда не был. Коридор убегал вперед, к наполовину зашторенному окну, тускло освещавшему коридор. Длинный, сквозной, как и в той половине дома, только двери по бокам шли наоборот. Те, что были справа, стали слева. Как отраженные в зеркале.
        И запах. Ужасный, тяжелый запах гниющих тел… Зажав нос рукой, я быстро пошел по коридору, пиная двери.
        Копия гостиной, только совершенно пустая, и на стенах не привычные зеленоватые обои, а вспузырившиеся розочки, местами ободранные, из?под них желтели древние газеты.
        Я пнул следующую дверь. Копия столовой, но тоже совершенно пустая.
        Дальше, дальше, дальше…
        Всюду было пусто, пока я не добрался до последней двери, у самого торцевого окна. Я пнул - здесь было темно, окна зашторены. Но я чувствовал ногами, что здесь не голый, старый линолеум, а что?то мягкое, ковер с высоким, густым ворсом. И свет, сочившийся в приоткрытую дверь, подтверждал, что комната жилая.
        Наконец я нащупал выключатель, мягкий красноватый свет залил комнату.
        Сколько я там стоял, замерев на пороге? Даже про запах, кажется, забыл - так неожиданно это было. Так непохоже на комнаты в той части дома, где я привык бывать…
        Это был кусок другого дома. Роскошного и - чужого. Чужого…
        Я стоял на пороге как вор, забравшийся в чужой дом, в чужую память, в чужую жизнь, которой не должен был видеть, знать, догадываться…
        Я шел по коридору обратно, снова наваливался тяжелый запах, и я закрывал нос ладонью, и все равно меня мутило. И был стыд, словно я сделал что?то подлое, и как камни бултыхалась в голове мысль: тела, где же тела?..
        Я сообразил, что одну дверь, в самом начале, пропустил. Забыл, что она должна быть здесь. В ее копию в жилой половине дома я заходил редко - там у Старика была кладовка. В нашей половине дома.
        А здесь…
        Запах за дверью был чудовищный, я совсем перестал дышать, но вонь все равно заползала в ноздри, в плотно сжатые губы, я почти чувствовал ее на языке… Я шлепал по стене, но никак не мог найти выключатель, а вонь сочилась в меня, выкручивая наизнанку…
        Наконец что?то щелкнуло, тренькнули люминесцентные лампы на потолке, стало светло.
        На самодельных стеллажах вдоль стен стояли клетки. Крысы…
        Все?таки меня вывернуло.
        Не помню, как я вылетел из комнаты, как выбрался из коридора.
        Захлопнув дверь, я стоял снова в комнате для тренировок, зажимая рукавом плаща нос, и желчь обжигала горло, а перед глазами прыгало, будто я все еще был там, под неживым светом люминесцентных ламп…
        Прутья клеток, слишком частые, чтобы крысы могли пролезть, но они все?таки пролезли. Чудовищная сила заставила их протискивать головы сквозь прутья - ломая кости крошечных голов, сдирая шкуру с морд, выдавливая глаза…
        Оскаленные, изломанные морды, с которых сорвало шкуру, торчащие сквозь прутья и безвольные тельца по ту сторону клеток…
        Сука. Чертова сука. Зачем ты убила этих маленьких тварей - так? Для кого ты это оставила? Для меня?.. Что, так же как заставила их забиваться в прутья решеток, заставишь и меня сунуть ствол в рот и спустить курок? Я тебя достану, дрянь. Достану.
        Зажимая рукавом нос, я выпрямился. Обошел стол с другой стороны. К перевернутому креслу Старика.
        Один подлокотник оторван. Ось погнута, и оба колеса растопырились будто, перед тем как кресло перевернулось, на него обрушили чудовищный удар… Вся перепачканная в крови. Коричнево?ржавые пятна на ярко?голубой ткани. Господи, сколько же из него крови вытекло…
        И с той стороны стола, и здесь…
        Или там - это из его девочки? А здесь его самого…
        И здесь тоже валялись какие?то прозрачные шланги от капельницы. Только куда короче. Темные внутри от засохшей крови, но не такие черные, как та кровь. Эта, внутри шлангов, словно и без дряни была - обычная засохшая кровь…
        Я пошевелил носком ботинка змейки шлангов. На них тоже были насажены иглы, как и на том обрывке от капельницы. Но зачем?то с обоих концов. И где они были в капельнице, эти короткие шланги? Мне казалось, там всего?то один и был - от капельницы к руке, и довольно длинный…
        К черту! Какая теперь разница? Какая теперь, к дьяволу, разница?!
        Я развернулся и пошел вон.
        Рука заболела, едва я выехал из Смоленска.
        У ближайшей стоянки остановился, заглянул в забегаловку и купил пару упаковок аспирина. Швырнул в стакан пару таблеток. Кусая от боли губы, едва дождался, пока таблетки растворятся, и залпом выпил…
        В машину я залез, но не трогался.
        Подействует? Или лучше сразу чего?то посильнее?
        Но мне нужна чистая голова. Мне нужна чистая голова, будь оно все проклято. И значит, она должна быть чистой. И если не подействует - что ж, значит, не подействует…
        Но что?то менялось. Голова словно раздувалась, а уши заложило ватой. Вот только иглы в руке набирали резвости и азарта, впивались все сильнее…
        Нет, это не остановит приступ. Разве что подернуло его тонкой вуалькой, чуть смягчая укусы игл. Будто и в руке такая же вата, как в ушах.
        Пластиковый стаканчик и бутылку минералки я прихватил с собой. В машине развел еще две таблетки. Выпил. Подождал.
        Танец игл в руке набирал силу, но без привычной злобы. Через вату. Через толстый рукав кожаного плаща. Будто и вовсе не в моей руке. Так, уведомление, что где?то во вселенной есть рука, в которой танцуют иглы…
        Хорошо.
        Голова, правда, тоже как из ваты, но соображать я еще могу. Желудок…
        К черту желудок.
        Вот только что делать, если приступ повторится? Если повторится сегодня же? Они же становятся все сильнее и все чаще, будь оно все проклято… Забивать их аспирином? Не получится. Я сдохну от таких лошадиных доз. А если меньше, то буду лезть на стенку от боли…
        Но ведь это будет не сразу? Позже…
        Где?нибудь вечером? Поздно вечером…
        Надеюсь.
        Очень надеюсь, что не раньше. Тогда промежутка между приступами хватит на встречу. На осмотр городка и того, что они там нашли. Мне ведь только там нужна чистая голова и внимательные глаза. А потом, ночью… Переживу как?нибудь. Ничего.
        Ничего! За три дня не подохну, не успеет меня эта дрянь дожрать. А потом…
        Я ощерился. А потом уж что будет. Главное - у меня есть эти три дня. И я успею сделать то главное, что надо сделать.
        Должен сделать!
        А потом…
        Это будет потом. Когда уже неважно. Судьба такая, выходит… Поломатая.
        Я прождал его до темноты. Недалеко от трассы, где и договаривались.
        Виктор, мрачный и молчаливый - единственное, что он сказал за всю дорогу: «Нет! Может, Катька…» - дальше повез меня на своей. «Козленка» заставил бросить, чтобы не светился.
        Сам он был на другой машине.
        Кабачок тоже был другой. Ближе к Москве. Недалеко от паучьего поселка. Совсем рядом с тем городком, где они искали водопой.
        «Золотая рыбка» в огненных сетях. Вход и весь первый этаж от улицы отделяла стена красных светляков - полог из едва различимых в темноте проводков, усеянных светящимися диодами. Да и вообще здесь было светлее. Не самый край города, и прямо напротив входа - яркий уличный фонарь.
        Внутри пахло ухой, жареным луком и выпечкой. Боже, как здесь пахло выпечкой!
        На блюдах румянились крошечные пирожки четырех разных видов. И с мясом, и с грибами, и морковные, и яблочные. Курился пар над чашками с янтарным, крепким чаем…
        Лица Кати и Виктора висели над этим великолепием бледными, траурными блюдцами.
        Охотнички…
        - Совсем ничего?
        Катя покачала головой. Виктор ощерился:
        - Ты не понимаешь, Храмовник! Там хрен найдешь…
        - Что?
        - Да в том?то и дело, что хрен его знает, что искать! - Виктор обеими ладонями ткнул стол в бок, как подрезанный водитель шлепает по рулю. Вздрогнула столешница, заиграл чай, дробя свет в ряби.
        - На карте только галочка, - сказала Катя. - Отмечен сам город - и все.
        - Город… - процедил Виктор. - Одно название! Ни одного нормального, современного дома нет, чтобы с кучей молодых семей… Все допотопная мелочь какая?то, развалюхи…
        Я закрыл глаза. Попытался сосредоточиться, выдавить аспириновую вату из головы.
        - Так что же вы искали тогда?
        - Что угодно, - пожала плечами Катя. - Что глаз зацепит. Наудачу.
        - Эта сучка с претензиями, - сказал Виктор, прищурившись. - Домик в глуши ее не соблазнил, подошел только поселочек нуворишей… Тут должно быть то же. Выцапывать мальчишек по одному из старых развалюх или панельных коробок - это не для нее. Я думал, там должен быть новый микрорайон - где?нибудь на краю городка, с хорошими домами, с соответствующей публикой. Чтобы холеные, откормленные детишки, и по трущобам таскаться не надо. По высшему разряду, короче… Только там даже одного такого дома нет, на весь городишко! - Он снова врезал в ребро столешницы, и на этот раз чай расплескался на блюдца.
        - Должно? - вернул я его в колею.
        Виктор вновь ощерился:
        - Расчет был такой… Только ни хрена! - Он сжал кулаки, с видимым усилием сдержался, чтобы не долбануть стол в третий раз. Схватил пирожок и оторвал его кончик зубами так, будто сворачивал кому?то голову.
        Аромат пирожков, только что такой будоражащий, теперь казался мне далеким и пустым. Рука ныла даже сквозь аспириновую ватность. Вот тебе и три дня… Минус один. И один остается. Всего один день.
        А потом новолуние и вынужденные четыре недели перерыва. До следующей предноволунной ночи, до следующего шанса. Четыре недели, которые я уже не переживу.
        - Вы весь город осмотрели?
        - «Город»… - с отвращением процедил Виктор.
        - Пополам, - сказала Катя. - Одну половину он, другую я.
        - Завтра наоборот, - сказал Виктор. - Она мою, я ее… Вдруг что?то упустили…
        - Я поеду с вами.
        - Да сиди ты уж! Инвалид… Ногу заращивай! Как?нибудь и без тебя…
        - Я. Еду! С вами!
        Виктор прищурился:
        - Ты куда?то спешить, Крамер? В гости к смерти? И нас с собой приглашаешь?.. Они же тебя видели, дурак! Если мы на них случайно наткнемся, что тогда? Они же тебя узнают! Возьмут и тебя и нас!
        - Но он может… - начала Катя.
        - Не может, - отрезал Виктор. - Ты лучше ешь и в разговоры особенно не вникай. Кое?кому сегодня еще кое?что надо сделать. И желательно на не совсем отупевшую голову. Нет?
        - А что, если мы Влада тоже свозим к той…
        Виктор положил руку на ее пальцы.
        Вдруг стало тихо?тихо.
        - Той?
        Я оглядел их лица. Виктор ответил невинным взглядом, но Катя опустила глаза.
        - О какой той речь?
        - Ни о какой. Не твое собачье дело, Храмовник.
        - Расскажи ему, - сказала Катя, не поднимая глаз.
        Но я, кажется, уже понял. Понял и еще кое?что, чего не понимал раньше. Гораздо раньше…
        - Так вот почему ты ее выдерживал один в один… - пробормотал я.
        Кроме него, никто из нас не выдерживал ручную дьяволицу Старика без крысок. Ни Гош, ни я, ни тем более Борис…
        Стоп.
        Стоп?стоп?стоп… Я потер лоб, соображая.
        - А Старик? Он об этом…
        Виктор смотрел на меня невинным, чуть смешливым взглядом.
        Вот как… Старик не знал. И Гош не знал. Если бы знал, мне?то бы сказал.
        И если у Виктора есть какая?то сука для тренировок, своя маленькая ручная дьяволица, - выходит, он охотился один. Как я, только даже без Гоша на подхвате. Совсем один. Втихаря.
        - Но ты же, гад, меня отговаривал! Ты же…
        Катя положила ладонь мне на руку.
        - И тогда… - прошипел я.
        В тот последний раз, когда мы отмечали успешную охоту… Я почти видел взгляд Старика - смесь горечи и решимости, которая так меня напугала.
        - Ты ведь стал бы ему помогать, если бы он решил сделать как угрожал, да?.. Стал бы, - кивнул я, читая в его глазах. - А сам…
        Виктор невозмутимо пожал плечами:
        - Надо быть готовым ко всему.
        - К Старику подлизывался, а сам его обманывал…
        - Слушай, ты! - вдруг рявкнул Виктор. Теперь уже Катя взяла его за руку, но он сбросил ее пальцы. - Ты меня с собой?то не равняй! Я, может, ему кое?чего и недоговаривал, но в главном не обманывал! Я охотился, но на неприятности не нарывался! Я сюда, к этой гребаной столице, не лез! И это ты! ты! ты, а не я притащил к нам на хвосте эту суку!
        - Не я…
        Борис. Но этого я не сказал.
        - Ты. Ты подбил их ввязаться в это. Ты.
        Я опустил глаза. Мне очень хотелось возразить, но что? Что я мог сказать ему?
        И главное - что я мог сказать себе?..
        - Ребята, не надо… - попросила Катя.
        Виктор дернул плечом, не спуская с меня глаз.
        - И книжку верни.
        - Перебьешься.
        Виктор вдруг устало помотал головой. Сказал:
        - Ну зачем она тебе… Крамер? - Тут он явно переборол себя, на язык ему просилось другое словечко. - Без суки тренироваться тебе никакая книжка не поможет, да и что ты там можешь разобрать, кроме картинок, и тех редких?
        - Завтра я еду с вами, - сказал я. - Не так уж хорошо они меня и видели. А случайно попасться ей или ее людям вы можете точно так же, как и я.
        - Но ты полмесяца не тренировался! - опять завелся Виктор. - Полмесяца! Ты забыл даже то, что умел, а ты и умел?то немного! А если та сука случайно окажется там? Тогда что? Мы?то с Катей кое?как выберемся… По крайней мере я. Катька… У Катьки будут шансы. А ты? Тебя она сцапает.
        - Да? А там, в ее поселке? Или это не в счет? Даже на тренировку не тянет?
        Виктор сморщился:
        - Ой… Там тебе просто повезло, Храмовник. Ты прошелся по самому краешку ее паутинки, успел уйти от нее прежде, чем она приблизилась к тебе на расстояние нормального удара, - вот и все, что было там. Тебе просто повезло, что она чиркнула тебя по краю, самой мелочью, и этим отпугнула. И ты, трусливый суслик, тут же слинял оттуда, не дав ей подойти ближе и заняться тобой посерьезней. Жутко повезло. Но если ты возомнил, что… Что?
        Я не выдержал. Я пытался не расхохотаться в голос, но давился смехом. Он лез из меня наружу, и я ничего не мог с этим поделать.
        - Чего ржешь, Храмовник?
        - Мелочь… Чиркнуло по краю… - с трудом выдавил я. - Ты что, в самом деле думаешь, что я смог бы вырваться от той суки, если бы перед этим был две недели без тренировок? Если бы не узнал ничего нового? Много нового?..
        - Но…
        Он моргал на меня, мрачнея.
        Катя переводила взгляд с него на меня, пытаясь уловить нить.
        Потом Виктор сказал:
        - Книга.
        Сказал словно приговор и объяснение всему.
        - Угу, - кивнул я.
        - Вить?.. - Катя все переводила взгляд с него на меня.
        - Книга была нужна не ему… - сказал Виктор, не сводя с меня взгляда. - Но… - Он прищурился, дернул головой, не соглашаясь сам с собой, забормотал, уговаривая себя: - Ведь ты же убивал всех, кого находил, у тебя же нетерпеж… и слабых?то здесь нет… да и в одиночку… - И вдруг подался ко мне, глаза в глаза: - Неужели та?
        Я улыбнулся.
        - Вить! - потребовала Катя.
        Но он смотрел на меня. Потом медленно, недоверчиво осклабился:
        - Врешь ведь, Храмовник… Не мог ты ее… не пробивая.
        Я кивнул, продолжая ухмыляться.
        - Да ладно… Врешь ведь… Врешь?..
        - Вить! Влад! Да о чем вы?!
        - Та сука… Последняя, которую мы взяли все вместе. Помнишь, я тебе рассказывал?
        - На которую вы ходили вчетвером?
        - Да. Он ее не стал добивать, оставил дохнуть в подвале… Я думал, он просто так, из детской жестокости… Ну в крайнем случае чтобы было чем отбиваться от следующей, если прижмет… - Виктор хмыкнул, дернув подбородком. - А ты, Крамер, выходит, умнее, чем кажешься? Дурачком?то только прикидывался, да? Зар?раза… А я повелся, да. А ты, значит, решил ее приручить, когда ослабеет… - Он помрачнел. - Книжка?то ей зачем была нужна? Почувствовала, что что?то случилось? Боялся, что она решит бунтовать? Хотел доказать, что все нормально? Что не один, если что?
        - Подождите! - потребовала Катя. - Я не понимаю. Книжка, ослабеет… - Она помотала головой. - Если она с пробитой головой, то как она может…
        - А он не стал ей перебивать доли, - довольно осклабился Виктор, будто это он приручил Диану целой и невредимой.
        - Как это - не стал? Так она… - Катя замолчала, недоверчиво переводя взгляд с него на меня.
        - Ну да. Я же тебе говорил, что наш Храмовник еще щенок, но зубастый, зубастый… То дурак дураком, а то такое выкинет, что… - Он покачал головой, по?прежнему не отрываясь глядя на меня. - Но этого даже я от него не ожидал.
        - Но если она может думать, планировать…
        Катя вдруг подобралась, странно глядя на меня.
        Будто я был одним из тех пурпурных, только маскировался. Но вот сейчас в любой миг мог броситься на нее… Виктор похлопал ее по руке.
        - Да нет, нет. Ничего она с ним не сделала - ты же видишь, каким был, таким остался. Нет… Это не она его, это он ее как?то обломал.
        - Он - ее? - Катя все еще не спускала с меня глаз. - Но как же…
        - Как же - это мне и самому интересно… Но как?то смог. Запугал. Перебил. Сломил. - Виктор наконец?то оторвался от меня, усмехнулся Кате. - Это он с виду маленький и зеленый. А под шкуркой?то… Это ты нашего Храмовника не знаешь. Думаешь, щенок? Нет, маленькое чудовище. Иногда забавный, но это иногда… А иногда не знаешь, чего от него ждать. - Он перестал улыбаться. - Это страшнее всего, когда не знаешь, чего от человека можно ждать. На что он способен, если его загнать в угол… Временами он даже меня пугает. Да, Храм Храмыч, как ты ее усмирил?
        Я пожал плечами:
        - Посадил на цепь. Убил всех, кто мог о ней вспомнить. Показал, что с ней будет, если попытается давить на меня…
        - На цепь? - переспросила Катя, и одновременно с ней Виктор:
        - Показал?
        Я коснулся пальцем лба, объясняя, как показал.
        - На цепь?.. - повторила Катя.
        Я кивнул.
        - На цепь?
        Я пожал плечами. Что же тут непонятного, в самом деле?
        - Вбил в подвале столб, к нему цепь, на нее ошейник. Стальной.
        Катя перевела взгляд на Виктора. Виктор с усмешкой ждал ее взгляда.
        - Что? Я же тебе сказал: маленькое чудовище. Для него это нормально, в порядке вещей… Теперь поняла?
        Катя хмуро посмотрела на меня.
        - Поняла, что ее напугало? - продолжал Виктор. - Почему он смог поладить с ней, не пробивая ей лоб?
        - Она паучиха, конечно… - сказала Катя. - Но… Цепь… Ошейник…
        Виктор лишь хмыкнул. Покосился на меня.
        Он?то с удовольствием сделал бы то же самое. Сделал бы, если бы мог… и если бы не боялся, что для него все может закончиться иначе. Прямо наоборот.
        - Хотя ошейник, - заметил Виктор, - это, конечно, лишнее. В идеале, привязывать к себе женщину надо без ошейников…
        Я криво улыбнулся, но его уже почти не слышал - я слушал руку. Проклятые иглы опять натягивали невидимую плеву, вот?вот прорвут и пустятся в пляс…
        Опять…
        Господи, как же быстро. Ведь двенадцати часов не прошло…
        И хуже всего, что это не только боль. Не просто боль. Что, если после этих двух приступов к большому и указательному пальцам добавится…
        - Эй!
        - А? Что?
        Виктор тряс меня за плечо:
        - Уснул? Вставай. Пошли.
        - Да… Ты иди, я еще немного… Потом…
        - Какое «потом», горе? Пешком пойдешь, что ли?
        Катя уже упорхнула, я сжимал упаковку аспирина в кармане, но Виктор был прав. «Козленок» отсюда в сотне с лишним верст… и этот жалящий танец, все набирающий силу! Я едва держался, чтобы не кусать губы, чтобы не выть в голос.
        Я пробормотал что?то: мол, сейчас, иди, я только подожду, чтобы все запаковали «собачкам», и приду.
        - Угу… - кивнул Виктор, криво ухмыляясь. - Собачкам… С?сучкам.
        Ну иди же! Иди, черт тебя подери!
        Я едва дождался, пока он подзывал человека, пока кивал на стол, пока шутил про цепную суку, а потом где тут можно поправить галстук… пока уйдет вслед за Катей.
        Тогда я вытряхнул в стакан несколько таблеток, но их ленивое шипение на донышке - нет, это выше моих сил! Я вытряхнул их из стакана в ладонь, разгрыз, чувствуя кусачую горечь на языке, другой рукой уже наливая воды в стакан. И еще один стакан, и опять залпом. Чтобы быстрее растворялось.
        В животе бурлило, пузырьки щекотали глотку и горло, но это было как во сне, нереальное - потому что в руке… о господи, только бы не заорать, только не заорать…
        Кто?то сунул мне в руки большой и тяжелый бумажный пакет, в котором шуршали и хрустели пластиковые тарелочки, но в себя я пришел уже в коридоре, когда нараставшая боль… замедлилась, замерла и покатилась обратно, иглы все еще бешено срывались в руку с невидимых струн, но уже тупее, не такими нестерпимыми укусами…
        Утер рукавом капельки холодного пота со лба.
        Легче. Но лучше минутку еще постоять. Я уже мог думать, но еще надо дождаться, чтобы и скулить от боли перестал…
        Я отогнул портьеру на окне, выглянул - как там Виктор?
        Но прямо под окном была Катя. Прямо под фонарем, где оставила свой громадный мотоцикл. Она стояла рядом с ним, положив руку на руль, но, кажется, не замечала ни руля, ни режущего глаза света фонаря, ни самой себя…
        Всю ее решимость и воодушевление как корова языком слизнула. Словно ее выключили. На лице пустота пополам с каким?то удивленным разочарованием…
        Я вдруг понял, что она просто не знает, что теперь делать. Этот вечер, эту ночь… до завтра. До того, как продолжится то, что стало ее жизнью последние два года.
        Она даже не заметила, как к ней сзади подошел Виктор.
        Шлепнул ее по заднице. Катя взвилась, но Виктор уже крепко обхватил ее сзади, прижал к себе, обнял, и Катя подалась под его руками. Прильнула по?кошачьи, требуя еще упругой ласки. Прижалась щекой к его щеке.
        Но не было ни поцелуев, ни улыбки, он только что?то шептал ей, нежно и серьезно, и вдруг она закусила губу и сморгнула, но все равно глаза блестели от слез…
        Я задернул штору. Постоял в теплом полумраке коридора пару минут, а когда вышел, нарочито громко хлопнул дверью, но Кати уже не было.
        Виктор ждал в машине.
        Я хотел сесть, но получилось - плюхнулся в кресло. Хотя и не пил ни капли. И дверца хлопнула слишком громко.
        Боль в руке отдалилась, но вместе с ней и все мое тело. В голове опять стало ватно. Все вокруг будто через стекло… через воду…
        И музыка, грохотавшая из динамиков, и дрожь машины на старой дороге, и пролетавшие за окном фонари…
        Нет, если дойдет до дела, даже такое обезболивающее к черту.
        Запоздало я сообразил, что Виктор что?то сказал.
        - Что?
        - У тебя с ногой все в порядке?
        - С ногой?..
        Нога… Про ногу я уже почти забыл. Там было чуть серьезней царапины, такие штуки зарастают на мне лучше, чем на собаке. Нога… Эх, если бы дело было в ноге…
        - Лицо у тебя какое?то… Словно почернело.
        Я снова отвернулся. Уставился в темноту с бегом оранжевых фонарей.
        - Заражения нет?
        Я помотал головой: нет. Но это напомнило мне, что я хотел у него спросить.
        - Ты когда уходил, Старик сколько тюбиков вколол своей девочке?
        Виктор поморщился:
        - Не надо об этом…
        - Так сколько?
        - Два.
        - Точно?
        - Точно, точно…
        - А себе?
        - Тоже два, я же тебе говорил… И хватит об этом. Они могли взять его раненым, могли взять живым, но это ничего не изменит. С такой дозой… Это уже не Старик, понимаешь?
        Два… И ей два, и себе два…
        Столько же… И если когда?то он и был сильно крупнее своей девочки, то давно, до тех пор пока не остался без ног и руки. Массой они сравнялись, крови в обоих должно было быть приблизительно одинаково. И с одинаковых доз этой дряни…
        Я покачал головой.
        Нет, не стыкуется. Никак не стыкуется.
        Виктор глянул на меня, с трудом сдерживаясь:
        - Ну чего у тебя еще? Я же тебе все рассказал!
        - Два - точно?
        - Я же сказал: своими глазами видел, как он вкалывал себе эту дрянь!
        - Два - точно?
        - Слушай, Храмовник…
        - Точно?!
        - Да! Точно! Сам видел! Сам помогал! Зачем тебе? Что это изменит - теперь?!
        Я уставился в окно.
        Если двойная доза дряни была и в его девочке, и в его собственном теле… Почему же кровь была разная? В одном месте черно?зеленая, явно с той дрянью. А в другом куда светлее…
        Виктор сделал музыку тише:
        - Ну в чем дело, Храмовник? Ну что у тебя опять?
        - Он ей вколол сразу, а себе поставил капельницу, так?
        - Ну…
        - А если оно не успело влиться? Не успело целиком? Если та сука взяла его раньше?
        - Мало того что ты дурак, так еще и упрямый дурак, Храмовник! Ты же видел, как капельница работает. На девочке?то его видел? Десять минут - и все всасывается… В последний раз тебе говорю: забудь про Старика, его больше нет. Все, хватит… Хватит! Ты меня понял?
        - Похоже, капельница сработала иначе…
        Виктор нахмурился:
        - Что?
        - Кровь была разная.
        - Кровь?
        - Следы крови. В двух местах, много. И кровь разная. Те пятна, что на кресле Старика…
        Меня дернуло к стеклу - машина резко затормозила, выкатила на обочину и стала. Пришлось упереться в панель, чтобы не разбить лицо.
        - Ты был там, сукин кот?!
        - Был. И там нет тел - ни девочки, ни…
        - А если бы они тебя взяли?!
        Если бы…
        Нет, не могли они меня взять. Не было их там. Не было - уверен. Знаю. Предчувствие было сильное, а своему предчувствию в таких случаях я верю.
        Вот только Виктор и тут Старику подпевал. Рассказывать ему про предчувствие себе дороже…
        - А если бы они тебя взяли, дурак?! А через тебя и на нас с Катькой вышли?!
        - Ну не взяли же… как говорил один сволочной тип, когда за ниточки дергал он.
        - Я тебе уже объяснил, что другого выхода не было! Если бы ты не шел вслепую, нам бы ее никак не достать! Она бы расколола тебя, и, даже если бы Катька успела выбраться из поселка, все это было бы бесполезно - чертова сука ждала бы нас на водопое, вот и все!.. - Он медленно втянул воздух, медленно и шумно выдохнул. - Тел нет?..
        - Нет. Но есть следы крови.
        - Много?
        - Много. Они ранили и Старика и ее. Только кровь разная.
        - Что значит - разная? Говори по?человечески!
        - В одном месте совсем черная, явно с той дрянью. В другом совсем черные пятна, и почти нормальные. Словно чистая кровь была… Если он вколол ей два тюбика и себе столько же, почему же кровь разная?
        - Разная… Конечно, разная! У него - первый раз, а ей эту дрянь сколько раз всаживали? И хрен его знает, за сколько эта дрянь вымывается… Может, у нее почки уже посажены были от этой дряни? Почти не реагировали на нее… Да наверняка! Вот у нее кровь и темная. А у Старика… Кровь уже стала очищаться, наверно. Только это ничего не меняет. - Он покачал головой. - Тех минут, пока в крови была полная концентрация… Почки?то могли работать и после, а вот голова… У мертвых вон ногти и волосы еще несколько дней растут. Но это не делает никого живыми…
        - А если не впиталась? Игла там была покореженная, не знаю… Что, если…
        - Не пори чушь! Нет, нет… Я сказал: нет! - пристукнул ладонями по рулю Виктор. - Живым и в здравом уме Старик ей бы не дался. И он не дался. А кровь… Сколько ее было? Царапина или что?то серьезное?
        - Крови там много. Такое ощущение, что вся вышла. Из обоих…
        - Ну вот, - кивнул Виктор. - Когда они вошли, там было только два безумных тела. Да и те они не смогли взять живыми…
        Он долго молчал, пробормотал совсем тихо, я едва расслышал:
        - Старик сделал как хотел. И ушел как хотел. - Он смотрел в окно своей дверцы отвернувшись, я только видел, как на его скуле вздувается и опадает желвак. - И на этом все! Все, я сказал! В последний раз об этом! Все!
        Он поглядел на меня.
        Нет, это были не желваки.
        Виктор кусал губы.
        - Хватит, Влад… Оставь это, не начиная опять, не начиная раз за разом… Это случилось. Случилось - и ушло… Оставь… Хватит…
        Я молча глядел на него. Первый раз я видел его таким.
        - Прошу тебя, хватит… Прошу тебя…
        Я отвернулся. Кивнул.
        Он завел мотор. Он больше не говорил. Минут через пятнадцать сделал музыку погромче - и тут же выключил. Поглядел на меня. Уже прежний Виктор.
        - А ты уверен, что они тебя не заметили?
        - Уверен, - сказал я. Пожал плечами: - Если я здесь.
        - Ты?то здесь… Может быть, потому, что они через тебя, как по ниточке, хотят выйти на всех?
        - Да не было их там! Я… - Я осекся. Нет, про предчувствие ему не стоит. Не поймет. - Там дождь был недавно. Если бы были какие?то следы, я бы заметил.
        - Дождь… Выходит, если кто?то из них приедет туда после тебя, твои следы он заметит?
        Я откинулся на сиденье, вздохнул. Потом нащупал в кармане флешку с моей музыкой, пригнулся к приборной доске и выбил из магнитолы его карточку. Вставил свою. Погонял по экранчику ее закрома, добираясь до Фериона. Я знаю, что мне сейчас нужно…
        И стало легче.
        Первые же тягучие переборы, полные тоски и красоты, оттянули на себя мою тяжесть.
        Впитывали мое отчаяние, облегчая сердце.
        Fly alone into the dark…
        Хор выводил слова медленно и тягуче.
        Усталые птицы, бессильно раскинув крылья, парили в восходящих потоках воздуха - падая, падая, падая в темнеющее небо…
        …and angels hurled into the sea
        Of misery and cease to be…
        - Если они наткнутся на твои следы…
        Я ощерился.
        Нет! Не сейчас, черт тебя побери! Только не сейчас!
        Я помотал головой. Не сейчас, потом. После… Завтра. Когда?нибудь. Только не сейчас! Сейчас - не могу… Не хочу…
        - …они всполошатся. Могут увеличить охрану, когда она поедет на водопой…
        Я сделал громче и снова откинулся на спинку, зажмурив глаза.
        Не хочу. Видеть, слышать, думать не хочу. Ничего не хочу… Ни?че?го…
        Black bird fly, rise high, high,
        To a place above the sky,
        Take me away, lead astray
        Where I find another day…
        Он довез меня до развилки, где за заправкой приткнулся мой «козленок». Я взялся за ручку…
        - Подожди, - буркнул Виктор.
        Он внимательно оглядывал стоянку. Светлое окошечко кассира, огоньки на заправочных автоматах, два окна маленькой забегаловки. Темноту леса вокруг.
        - Подожди, Храмовник, не суетись… Может, твой «козел» уже хуже любой наживки… Ездишь на одной машине, самоубийца чертов… И живешь в доме у паучихи… А они одна от другой…
        Но оба освещенных окна забегаловки, полосатых от жалюзи, не тревожил ни один силуэт. Никто не подходил к окну, не пытался раздвинуть планки.
        В окошечке кассира тоже никого не видать. Только прыгал свет внутри, менялся с белого на голубоватый. Телевизор.
        - Ладно, лезь…
        Я распахнул дверцу, и тут он зашипел:
        - Стой!
        Сердце бухнуло в груди - и пропало.
        Я замер, судорожно пытаясь понять откуда - справа? слева?
        И куда мне?
        Назад в машину или прочь, в лес, как можно быстрее…
        Виктор зашуршал одеждой, но это было медленное движение. Неспешное. Неиспуганное.
        Я сглотнул и оглянулся.
        - Да где же… - хлопал он себя по карманам. - Подожди, сейчас…
        Идиот!
        Мне хотелось заорать на него. Врезать! Как дать в плечо, но уж от души! Но он не Гош. И это ничего не изменит.
        Виктор оттопырил полу плаща, обнажив рукоятку револьвера и кобуру. Вжикнул «молнией» внутреннего кармана. Вытащил лист бумаги, сложенный вчетверо. Протянул мне.
        - Что это?
        - Старик просил тебе передать. Обязательно.
        - Тогда?..
        Виктор промолчал. Отвел глаза.
        - Что там?
        Он молча пихал мне листок.
        Я взял, развернул. Виктор включил свет в салоне.
        Хм… Этот листок я уже видел, хотя тогда и не брал в руки. Поделен пополам вертикальной линией, с каждой стороны набросано по нескольку пунктов. Беглым, ужасно корявым почерком Старика, похожим на сплетение корней. Так просто не разберешь:
        - Он сказал, что это?
        Виктор помотал головой:
        - Сказал тебе передать. Я читал, но там… - Он поморщился. - Думал, ты знаешь…
        Я вздохнул. Еще раз попытался прочитать, но тут надо разбирать по буковке. Не сейчас. Я сложил листок и спрятал во внутренний карман. Виктор задумчиво проводил его взглядом.
        - Потом, когда все устаканится, посидим вместе, внимательно… Может быть, это как?то связано с той книжкой. От той суки. Ну ты помнишь - последней… Твоей, - сказал он с непонятной гримасой. Вздохнул. - Разгадаем потом эту загадочку…
        Потом…
        - Ну чего ты опять ухмыляешься?!
        Потом…
        Нет. Эту загадку мне уже не разгадать. Не успеть…
        Я вылез из машины и тихонько прикрыл дверцу.
        Перед зелеными воротами с военной страшилкой я остановил «козлика». Притушил фары.
        Посидел, пытаясь хоть немного навести в голове порядок.
        День выдался тяжелый, но ведь это еще не все…
        Я сидел, пялясь в темноту перед машиной, пытаясь на время отложить все мысли предыдущего дня - и настроиться на Диану.
        Странно… У меня не было ощущения, что это что?то неприятное.
        Я хмыкнул. Да я уже почти воспринимаю тот особняк - как дом! Мой дом… И Диана в нем… Хоть она и чертова сука, но, надо отдать ей должное, весьма милая чертова сука…
        Даже что?то теплое - знать, что сейчас снова она будет суетиться вокруг, улыбчивая и внимательная, обдавая призрачной прохладой лаванды наяву и мягким лавандовым холодком в висках… Что?то сродни ожиданию встречи с домашней зверушкой, милой, родной…
        Но не совсем. В том?то и дело, что не совсем, будь она проклята!
        Да, была странная приятность в утрах и вечерах с ней, в ее свежих утренних приветствиях и внимательных, все понимающих глазах, и даже вечные шпильки незлые, нет…
        Но было и другое: изматывающее напряжение, каждый миг настороже. И в делах, и в словах, и даже в мыслях. В своих ощущениях. Воспоминаниях. Во всем.
        Запах ее лавандового мыла пропитал воздух столовой, ее лавандовый холодок - пронзил все это место. Каждый уголок дома. Двор, пруд, окрестности. Все.
        Не говоря уже о тренировках, когда ей позволено не просто висеть рядышком, а залезать внутрь меня. Подслушивать, менять, морочить…
        Все ее видимое спокойствие, все ее ироничное смирение, эта игривая покорность - могу ли я быть уверен, что она в самом деле смирилась со своей участью?
        Виктор может думать что угодно, только он с ней не говорил ни разу, вообще рядом не стоял - кроме нескольких часов тогда. В ту ночь, которая кажется древней и нереальной, как виденный в детстве фильм, полузабытый, но въевшийся в память обрывками, которые странно переплелись с твоей собственной жизнью…
        Не затевает ли она еще что?то?
        Нельзя ей верить. Надо следить. Но, господи, как же это выматывает… И там - и тут. Одни трудности. Все не так. Везде все не так. И чем дальше, тем хуже. Все хуже и хуже…
        Господи, как же я устал…
        На миг представил - нет, не я, а какой?то маленький лентяй?мечтатель, без спросу поселившийся внутри, - Диану?друга. Диану, с которой не надо быть настороже, не надо ждать удара в спину…
        Я оскалился и встряхнулся. Тронул машину. Поцеловал бампером створки ворот и медленно пополз по извилистой дороге к поместью.
        И холодный ветерок повеял по вискам…
        - На вас лица нет… мой господин, - все же добавила она, смягчая серьезность.
        Но обычная ее улыбка сейчас лишь едва заметной тенью гуляла по губам. Внимательные глаза, я почти кожей чувствовал ее взгляд, она впивалась в меня взглядом, почти как ледяные щупальца, которые сейчас она не распускала…
        - Что?то случилось?
        Вот только мне бы самому со своими мыслями разобраться, без ее шаловливых ручек.
        - Зато у меня есть жареная рыба.
        Я открыл пакет.
        Она потянула воздух и закатила глаза.
        - Ммм! Осетрина… Свежайшая осетринка! Солнечные жилки, белые слезинки… И не только она… Прямо пир какой?то!
        Я все вытаскивал из пакета многочисленные недоедки, расфасованные по мисочкам из прозрачного ломкого пластика. Тут же почему?то оказалась и бутылка топленого молока. Непочатая. С фирменной этикеткой. Видимо, к пирожкам…
        - Мм! - восхищенно простонала Диана. - Молоко! Топленое молоко!.. Кто бы мог подумать, что это будет для меня таким счастьем - глоток молока? Мой господин просто волшебник… - На ее губах опять играла ее привычная улыбка с двойным дном. - Мой господин научил меня заново радоваться самым простым вещам… Но в честь чего же весь этот пир, мой господин?
        - Слет охотников, - пробормотал я, больше прислушиваясь к себе, чем к ней.
        Рука… В руке опять… нет, еще не танцевали жалящие иглы, но я чувствовал напряжение, натянутость внутри и легкую одеревенелость, которые были предвестниками. Как раз после этого…
        Диана внимательно глядела на меня.
        - Слет охотников?
        - Для обмена опытом.
        - Шабаш? - с недоверчивым восторгом улыбнулась Диана. - У вас тоже бывают шабаши?
        Вскрыв прозрачные пластиковые крышечки, я сгреб их, чтобы выбросить на кухне, заодно прихватил молоко - убрать в холодильник, но Диана взмолилась:
        - Нет?нет! Прошу вас, Влад! Хотя бы глоток молока! Сейчас!
        Я пожал плечами. Нашел на кухне чистый стакан, вскрыл бутылку, но она следила за мной через проем двери.
        - Нет?нет! Прошу вас, только не в стекло! Кто же пьет молоко из стекла? Там есть специальная серебряная чашечка…
        Я вздохнул, но раскрыл шкаф с посудой. Серебряная чашечка… серебряная чашечка… Ага, вот она…
        Я чуть не зашипел от боли, едва не выронил чашку. Поспешно поставил на стол. Касание металла проткнуло тот занавес, что удерживал иглы… Почти сорвало…
        - Нашли?
        - Нашел… - сквозь зубы пробормотал я.
        Оглянулся в проем двери на Диану. Она безмятежно глядела на меня.
        - Серебряная такая, со слониками…
        Или она не видела? Не заметила, что я нашел ее чашечку - и чуть не выронил?..
        Хорошо, если так. Хоть в чем?то повезло.
        - Серебряная, серебряная… - Будь она проклята, вместе со слониками, как и все металлическое! - Какая разница, из стекла или из серебряной!
        - О! Если вы не пробовали топленого молока через серебряный краешек, то… А тарелки? - остановила она меня, едва я двинулся к ней с кружкой молока.
        Держа чашку в левой руке. Теперь только в левой.
        - Разве вы не хотите разложить всю эту роскошь на наши красивые золотые тарелки? - как ребенка уговаривала меня Диана.
        И какой рукой я понесу ей эти чертовы золотые тарелки?
        Но Диана смотрела на меня, и я видел - или показалось? - что на этот раз она смотрит на меня внимательно. Слишком внимательно…
        Пробурчав, что сейчас, я поставил чашку, достал два блюда и уложил их на правую руку, оттянув рукав плаща как можно ниже. Защитив мертвой дубленой кожей мою живую. Осторожно прошел в столовую.
        Бочком слева я обошел Диану, поставил перед ней сначала чашку, потом снял с правой руки блюда. Вернулся на кухню, левой рукой выдвинул ящик, где хранились столовые приборы, левой рукой выложил на стол вилку, нож, ложечку для десерта. Левой рукой задвинул ящик, левой рукой сгреб все и отнес ей.
        Она маленькими глоточками тянула молоко, жадно глядя на еду, но терпеливо ждала, пока я переложу все из пластиковых мисочек на ее привычное столовое золото.
        Краем глаза я косился на нее - не заметила мои маневры? Но нет, она сосредоточенно изучала недоедки на блюдах.
        С облегчением вздохнув, я - опять одной левой - разложил перед ней приборы. Хотел присесть, пока она будет есть…
        Она остановила меня взмахом руки и снисходительной улыбкой:
        - Мой господин…
        - Что еще?
        Диана выразительно перевела взгляд на камин. На простенок сбоку от камина, на истаявший наполовину запас сосновых плашек там, хотя еще вчера вечером я натаскал ей их доверху.
        Я вздохнул, но что тут скажешь? Не с цепи же ее спускать, чтобы она сама могла наносить?
        Я покорно двинулся к камину и тут же представил, как мне придется тащить охапки поленьев. Длинных, тяжелых поленьев. Двумя руками. И правой тоже. А шершавая кора - шкуркой по руке. По руке, чувствительной перед приступом, как натертая до крови мозоль…
        - Да хватит вам на сегодня…
        - Влад… - Диана склонила голову к плечу. - Уже очень холодно. А ночью будет еще холоднее.
        Да, ночью холодно. Не поспоришь.
        Я выдавил улыбку и пошел через огромные пустые залы к черному выходу. Черт бы ее побрал!
        Но нельзя дать ей узнать про руку. Нельзя. Она нужна мне покорной. А что будет, если она поймет, что мне недолго осталось? Что неделя?другая, а потом я могу взять да и не вернуться. Оставив ее тут прикованной - подыхать от голода… Или прирежу, когда почувствую, что вот?вот начнется мое самое непредсказуемое приключение. Вместе веселее…
        Вот тут?то девочка может и взбунтоваться. Одно дело - на цепи. Другое - на пути к плахе.
        Стараясь правой рукой только придерживать, я принес одну охапку, вторую. И все равно молодая кора, шелушащаяся ломкими чешуйками, раздражала кожу, пробуждая колючий ответ глубоко, у самых костей…
        Черт бы побрал холода и камины! Только не сейчас! Только не сейчас, черт побери! Если это неизбежно, пусть хотя бы позже, хотя бы через час… Мне нужна ясная голова, чтобы потренироваться с Дианой. Только не сейчас… Я боялся, что третья охапка добьет меня, но все обошлось.
        Занавес, отгородивший иглы, еще не растаял. Еще удерживал их.
        Диана невозмутимо позвякивала ножом и вилкой по блюду, не обращая на меня внимания.
        Ну хоть за это спасибо… Если бы она была внимательнее, могла бы и заметить, что нормальные люди так, скособочась, чтобы весь вес на левой руке, охапки дров не носят.
        Я присел к столу. Осторожно положил руку на столешницу, - кажется, приступ мы обхитрили. Не насовсем, но мне хотя бы час выиграть…
        Выиграю ли? Струны в руке все натягивались, взводя иглы.
        Тепло! Тепло помогает! Если накрыть ладонь левой рукой и еще подышать… Я почти так и сделал, но вовремя опомнился. Покосился на Диану. Нет, не заметила.
        Я подошел к камину, протянул руку к огню - вот так, да. И тепло, которое мне нужно, и естественность, которая необходима…
        - Что у вас с рукой? - спросила Диана.
        Кажется, я вздрогнул. Медленно обернулся:
        - Что?
        - Вы прекрасно слышали, Влад, - сказала она, не глядя на меня. - Что у вас с рукой?
        Я старательно оглядел рукав правой руки, потом левой. Поглядел на нее:
        - Где?
        - Не надо, Влад, прошу вас, - погрустнела Диана, все еще глядя в блюдо. - И впредь так не делайте. Вы совершенно не умеете лгать - красиво… Вы касались приборов так, будто это провода под напряжением. И дрова в поленницу скидывали, будто это ядовитые змеи… - Она положила нож и вилку на стол. Посмотрела мне в глаза: - Карина?
        - Хоть бы и так, что это меняет?
        - Странно, что вы вообще выжили.
        - Я живучий.
        Я отвернулся к камину и, теперь уже не скрываясь, протянул руку к самому огню. Тепло должно остановить приступ. Задержать. Оттянуть.
        - Вы либо очень наивны, либо очень смелы, - наконец сказала Диана. - Вы понимаете, что это такое?
        - Лучше вашего.
        - И сколько же, вы думаете, еще проживете? С этим?
        - Достаточно. Мне нужно не так уж много времени… Мне хватит.
        - Достаточно для чего? Вы все же не понимаете, боюсь… Если ничего не делать, дальше будет только хуже.
        - Хуже некуда, - сказал я, глядя в огонь и прожаривая руку над огнем так близко, как только мог терпеть. Кажется, это помогало. Приступ все?таки отступал… - Что?то делать уже поздно.
        Она не сразу ответила. А когда заговорила:
        - Ах вот оно что… - почему?то мне показалось, что на ее губах опять играет улыбка.
        Не понимаю, откуда бы взяться тут радости, но ее голос… Я обернулся. Она смотрела на меня прищурившись. С веселым любопытством.
        - Вот оно как… - повторила она и на этот раз откровенно забавлялась. - И сколько же, позвольте осведомиться, вы себе отмерили?
        - Вы поели, Диана?
        Я взялся за стул сбоку от стола - четвертый из пяти, еще чуть ближе к Диане, чем утром, но только теперь я не мог обеими руками приподнять его и выдвинуть. Мне пришлось тащить его одной рукой, наклонив назад, царапая ножками паркет. Резная спинка вырывалась из пальцев, как я ни цеплялся. Тяжелый, зараза…
        - А вам не пришло в голову, что этот приговор вовсе не окончательный? Если увядание и старость можно превозмочь, то что уж говорить об этом…
        Резное дерево выскользнуло из пальцев. Массивный стул тяжело грохнул об пол передними ножками.
        - Не приходило… - покивала Диана. - А между тем в этом отношении мужчины ничем не отличаются от женщин. Это более чем возможно…
        Я пытался опять взять стул за спинку и приподнять, но пальцы скользили по деревянным узорам, никак не в силах вцепиться… Я словно со стороны наблюдал за тем, как кто?то пытается взяться за стул…
        Нет, нет! Она… Это опять вранье, очередная ее ловушка…
        - Мой господин так побледнел…
        - Вы не жаба, Диана. Откуда вам знать?
        - Я не белолунная, - признала Диана. - Но разве это что?то меняет? Впрочем… Если мой господин мне не верит, что само по себе разбивает мое сердце… Вы ведь видели Петра?
        - Усатый вашей подружки?жабы?
        - Петр. Как думаете, сколько ему было?
        Я ничего не сказал.
        Выглядел он лет на тридцать, ну сорок от силы - бывают здоровяки, что прекрасно сохраняются и в сорок, крепче любого юнца… Но я помню те выцветшие черно?белые фотографии. Слишком хорошо помню.
        - Моему господину достаточно лишь приказать, - улыбнулась Диана.
        - Но вы ведь не жаба, Диана…
        - Я не белолунная, но ведь и белолунные кое?чего не могут… Ради моего господина я готова расплатиться за него как за себя… Моему господину достаточно щелкнуть пальцами. - Диана с улыбкой показала, как именно.
        Я тоже улыбнулся.
        Диана перестала улыбаться.
        - Вы думаете, я потребую взамен слишком многого? Думаете, я попытаюсь убежать? Или убить вас? Боитесь, это какая?то ловушка?
        - Я думаю, что для вашего господина ваше предложение слишком щедрое… уже одно бесплатное приложение к нашей сделке - слишком много для меня.
        - О чем вы, Влад?
        Кажется, она в самом деле не понимала…
        - Мальчика для меня вы тоже сами подыщете, или мне придется самому?
        - Сосуд жизни, вы в этом совершенно не разбираетесь, лучше предоставить найти той белолунной, которая… - Она замолчала. Наконец?то поняла. - Для вас это непреодолимая преграда?
        С грохотом волоча по полу тяжеленный стул одной рукой, я отодвинул его от стола. Сел.
        - Давайте заниматься, Диана.
        - Зачем? - Она смотрела на меня, сложив руки на столе, и ее ледяные щупальца даже не шевельнулись. - Есть ли в этом смысл? Вы собираетесь туда еще раз? Мне казалось, мой господин умнее и понял, что в тот раз его спасли только дьявольское везение и моя соломинка. Чтобы прийти к ней и не остаться там, вам потребуется учиться месяцы, если не годы. Вам не успеть, если вы собираетесь оставить это, - она указала подбородком на мою руку, - разрастаться в вас… Вам не успеть, Влад.
        - Не туда.
        Диана нахмурилась.
        - Простите?
        - Туда я больше не полезу.
        - О!.. Вот теперь вы меня, признаюсь, действительно смогли удивить… Вы решили отступиться? Ника вас больше не интересует?
        - Ее поселок меня больше не интересует.
        Диана улыбнулась. Кивнула.
        - Ах, просто в другом месте… Но не отступаетесь.
        - Нет.
        - Но вам ведь все равно не успеть… Я не белолунная, но все же кое?что понимаю… Поверьте мне, вам не выдержать и месяца, если только вы…
        - Нет.
        - Но тогда вам ее не одолеть.
        - Возьмем.
        - О… Ваши друзья не в счет. Вы стали зубастым щенком, но ваши друзья… Их она разметает как котят. А одному… Вам ее не одолеть. Вам к ней даже не подступиться. У нее десятки слуг.
        - Не всегда.
        - Мм… Вы нашли ее слабое место?
        - Водопой.
        - Я не совсем поняла…
        - И не надо. Давайте… - Я постучал пальцем над бровью.
        - Но…
        - Хватит, Диана!
        - Я хотела заметить, мой господин, что вы сели слишком близко.
        - Я сел там, где надо. У меня нет месяца.
        - И все же мой господин упускает из виду, что и его покорная раба…
        - Хватит, Диана, - сказал я.
        Очень тихо. Но что?то подсказало ей, что шутки кончились.
        Она пожала плечами - это я еще успел заметить, а потом мне уже было не до того…
        Удар был силен, но я уже выдерживал ее ледяные тараны с такого расстояния… только не такие. Я был готов, что это может быть один из ее собственных финтов. Я бы выдержал. Я ждал, что это должен быть один из финтов Ники. Я бы выдержал, должен был выдержать, уверен, что выдержал бы…
        Это не было ни то ни другое.
        Я не сразу это понял. Я метнулся к тому, как раньше защищался от Дианы, от ее собственных финтов. Метнулся к тому, как я выскальзывал из?под удара Ники в исполнении Дианы… Когда я понял, что это ни то ни другое, а их странный сплав, было уже поздно.
        Ледяные тараны пробили меня. И уже кто?то другой, не я, дергал за струны моей души, нажимал на клавиши памяти…
        Горсть образов. В меня швырнули много?много лиц: издали, вблизи, анфас, вполоборота, в профиль… Разные прически, разные выражения - и все же это было лицо одной женщины.
        Я ни разу не видел ее такой, но понял, что это она, узнал. И тут же из глубины меня выдернуло лицо жабы - такой, какой я сам видел ее.
        Белое пятно, выхваченное из темноты светом фар - фарами моего «козленка». Его теплое сиденье подо мной. А правее лица жабы лицо ее усатого и…
        Я рванулся. Я попытался оторвать от себя ее ледяные пальцы, выгнать из моей памяти. Но обжигающие холодом крюки вцепились в меня - и ни соскользнуть с них, ни выдернуть их…
        Ледяные гарпуны вспарывали меня, растаскивали слоями в стороны, освобождая проход еще глубже. Продираясь к тому, что ей было нужно.
        Лицо жабы, целой чередой бледных вспышек. За лобовым стеклом напротив меня. Полуобернувшись в каменной арке. За плечом усатого, пока он впихивал ее в дверь, в надежный дом, спиной прикрывая от меня.
        - Вон…
        Толчки Курносого в моей руке, и вздрагивало тело усатого, он нависал надо мной на лестнице… и лицо жабы, напряженное, она силилась вытянуть груз, который ей не по силам…
        - А ну вон! Пошла вон!!!
        Крючья перестали пробиваться глубже в меня… но все еще сидели во мне. Замерли, удерживая проход к моей памяти, как хирургические зажимы растягивая в стороны внешнее и давая доступ к тому, что ей так хотелось узнать.
        Миг - длинный, бесконечно длинный миг - ее гарпуны просто сидели во мне, в шажке от того, что ей было нужно, но не решаясь, не решаясь…
        Я вырвал их из себя.
        И, выдавливая Диану прочь, затягивая раны, восстанавливая мой привычный букет ощущений, - ногами толкал пол, отодвигаясь от Дианы, кое?как, вместе со стулом, но хоть немного дальше, хоть чуть?чуть ослабляя ее хватку. Скребя по полу ножками стула, почти опрокидываясь назад, но дальше, дальше, прочь от нее…
        Чтобы наконец?то совсем вытолкнуть ее.
        Я открыл глаза.
        Диана, бледная и осунувшаяся - только на скулах нездоровый румянец волнения и мочки ушей малиновые, - глядела на меня. И я не знаю, чего в ее взгляде было больше - ярости или страха и презрения к себе за этот страх, который остановил ее, не дал добраться туда, куда так хотелось…
        Наверно, я выглядел не лучше. Руки дрожали, в ушах бился пульс, и никак не получалось надышаться. Я глотал воздух, но грудь требовала еще и еще судорожных глотков.
        На миг Диана опустила глаза, тут же их подняла - совсем другая. Диана привычная. Домашняя. Холодновато, с лукавинкой, улыбавшаяся.
        - Прошу моего господина заметить, что я честно пыталась предупредить, что не только мой господин может извлекать пользу из наших… игр.
        - Ваш господин заметил, что вы залезли туда, куда вам не разрешали лезть…
        - О! - Ее улыбка стала еще слаще. - Мой господин думает, что и та тоже будет заставлять только и исключительно принести ей вина, и ни шажка в сторону?
        На миг мне захотелось подскочить к ней и от души врезать. Сочная, сладкая оплеуха, от которой у нее щека вновь зальется жаром, на этот раз не только скула, и дернется голова, и сама она слетит со стула, как только что чуть не свалился я…
        - Ваш господин уверен, - проговорил я, с трудом удерживая ее тон, - что ваша фантазия достаточно богата, чтобы найти что?то помимо вина, но не выходя за границы, в которых вам разрешено… играть.
        - С чем же мне разрешено играть?
        - С тем, что я сам рассказал вам.
        - Угу… Вот как…
        Диана, снова безмятежно улыбаясь, взмахнула рукой, приглашая меня сесть.
        Но я медлил.
        Как же она обхитрила меня? Где влезла? Как надо защищаться, чтобы не дать ей повторить это?
        А главное… Главное - не решится ли она, если снова сможет пробить меня, все?таки рискнуть и сделать, что хотела? Хотела сделать еще позапрошлым вечером, после того как я принес ей ворона.
        Решится она послать все к черту, будь что будет, но рискнуть?..
        Диана, безмятежно улыбаясь, следила за мной.
        Я взялся за спинку стула, чтобы придвинуть его обратно… Не знаю, стоит ли придвигать стул на место. Или вообще сесть обратно на третий, еще дальше…
        Диана, улыбаясь, следила за моими мучениями.
        Я стиснул спинку левой рукой - правой брать не решался. Прежде чем напрягать руку, даже просто прикасаться ею к чему?либо, трижды подумаю. Теперь я следил за своими движениями. Слишком хорошо помню ее проклятую серебряную чашечку со слониками.
        Пока приступа не было даже на подходах, но я знаю, что он гнездится в руке, под самой поверхностью. Оживет и вцепится в любой момент, только дай повод.
        Подталкивая стул ногой, я вернул его точно на прежнее место.
        - Не близко ли? Или, возможно, мой господин желает попросить форы? Возможно, мне стоит бить вполсилы?
        - Вам стоит перестать болтать. И заняться делом!
        Я едва сел. Я даже не успел закрыть глаза, чтобы лучше сосредоточиться, как она вернула мне мой словесный выпад.
        Вернула от души. Ледяным сокрушающим тараном.
        Я почувствовал его еще на подходах, скользнул в сторону, не давая ей вломиться в мои ощущения и перепутать мои желания. Но она все?таки зацепила меня. Проломила с краю, втиснулась уголком…
        Я выдавливал ее прочь, но и она не стояла на месте. Растекалась во мне, распадаясь на холодные ручейки - как журчание, как отражение призрачно вспыхивали мои воспоминания, она опять пыталась просочиться в память.
        Я ждал этого. Я ловил и душил ее побеги. Слишком медленные, чтобы убежать от меня во мне же. Я для нее все еще темный лабиринт, и она двигалась медленно, находя дорогу на ощупь. Спотыкаясь о незнакомое, совершенно ненужное ей…
        Нет, она не спотыкалась! Ледяные струйки вдруг опять сомкнулись и скользнули по прежнему руслу - опять к жабе! Я запретил ей это, и все?таки она…
        - Диана! Я же…
        Ее второй ручеек я почувствовал только сейчас.
        Пока я пытался заградить от нее воспоминания о жабе, она прокралась…
        Боль в руке…
        Я почти почувствовал эту боль, так ярко было воспоминание.
        И другая боль. Уже не в руке. Страх и отчаяние. Сдавливали под ложечкой предательским холодком. Потому что с каждым разом игольчатые приступы в руке все сильнее. И все обширнее. Уже не только под большим пальцем, а почти по всей руке. А ведь прошла всего неделя. Всего лишь неделя! Какая?то жалкая неделя!
        А это как лавина. Таковы подарки жаб, и ты знаешь это, знаешь прекрасно. Чем дальше, тем обширнее и быстрее. Дальше будет еще быстрее. Еще хуже и еще быстрее. И это значит, что осталось…
        Я наконец?то нащупал и разбил ее ледяной поток, им она оживляла эти мысли, которые сам я загонял на самое дно.
        А затем вырвал, один за другим, те только теперь заметные ледяные вешки, которые она расставила, чтобы пометить этот путь для следующего удара. Вырвал их и почти уже выдавил ее…
        С другого боку! Промяла мой букет ощущений! И уже втискивает ледяной клин…
        Она влезла, как я ни пытался не пустить ее.
        И упорно протискивалась в тот же угол моей памяти.
        И жалила туда, раздувала предательские мыслишки - так, что руки холодели. И холодная пустота под ложечкой. Потому что с подарком жабы ничего нельзя сделать.
        Был шанс, крошечный шанс - сразу после. Несколько минут, возможно. Но ты упустил тот шанс. А теперь… теперь уже ничего нельзя сделать. Ни?че?го.
        Только смириться… Замереть, сжавшись испуганным комочком…
        Какой смысл напрягаться, какой смысл пытаться что?то изменить, когда ничего уже изменить нельзя. Все бессмысленно - теперь.
        Теперь.
        Осталось совсем немного…
        Но смысл был.
        Я знаю, для чего мне нужны даже эти несколько дней!
        Я задушил ее. Вытолкнул прочь.
        Но она влезала снова. Снова к руке… Заходила то с одной стороны (…иглы, пронзающие руку…), то с другой (…будет хуже. Хуже и быстрее, ты же знаешь. Ты же все знаешь. И все остальное бессмысленно…).
        Так или иначе добиралась до цели. Жалила меня, раздувала предательский холодок.
        Боль. Приступы, какие они сейчас и какими были раньше. И какими были в самый первый раз. И еще чуть раньше…
        Начало всего этого.
        Длинные, напряженные пальцы, тянущиеся ко мне через поваленный стул. Пальцы жабы и ее…
        Я хотел крикнуть: прочь! пошла вон! Ты уже не проверяешь меня на прочность, а специально лезешь вбок - туда, куда тебе запрещено. Я тебе запретил!
        Но она уже спохватилась. И на меня снова наползали пустота и липкий ужас, с которым ничего не поделать.
        Ледяные щупальца толкали меня глубже и глубже в него, чтобы я застыл, оцепенел от безысходности, на миг, на удар сердца, перестал сопротивляться, а она проскользнула бы еще дальше, еще глубже, надавила там еще сильнее…
        Я пытался хоть как?то выправить то, что меняла во мне она, выгнать ее, выдавить хоть чуть?чуть…
        Я знаю, что мне осталось немного! Знаю. Я не прячусь от этого!
        Не прячусь. Потому что у меня есть за что схватиться, чтобы выплыть из черной пустоты, где нет даже желаний, только ужас и безысходность, - я знаю, чего я хочу.
        Я знаю, где водопой этой суки, и я ее достану. Успею достать. А что будет потом, неважно.
        Только Диана знала, что это не может быть неважно…
        Мы бодались с Дианой, пока я не почувствовал, как ее ледяная хватка слабеет, слабеет, слабеет… Она выскользнула из меня. Остался лишь едва заметный лавандовый ветерок.
        Я открыл глаза.
        Она отгоняла упрямый локон, выбившийся из прически и липший к вспотевшему лбу. Для нее это тоже была не прогулка по розарию.
        И все?таки она глядела на меня с каким?то удовлетворением - мрачным удовлетворением.
        - Вы из тех, кто пойдет до конца. Не останавливаясь ни перед чем…
        Я поморщился.
        Просто так рассыпаться в комплиментах она не будет. Значит, опять к чему?то подбирается и надо разбирать ее словесную сеть.
        А я еще от ее ледяной атаки не отошел. Руки вспотели, и весь я взмок. Часы в углу показывали, что мы возились с ней почти полчаса. А казалось?то, только начали и кончили…
        - От чего?то иного вы можете спрятаться, но с этим вам ничего не поделать, Влад. Вы такой же, как любая из нас.
        - Из вас? - усмехнулся я. - Это кого же? Чертовых сук, что ли?
        - Да. Вы ничем не отличаетесь от любой из нас. От любой из тех, кого вы так старательно пытаетесь искоренять.
        Я только криво ухмыльнулся. Ну и логика у моей чертовой сучки!..
        - Я сказала что?то смешное?
        Я постарался улыбнуться ей так, как прежде она улыбалась мне.
        - Нет, вы, как всегда, очень мудры. Я убиваю таких, как вы. Использую каждый шанс. Любые средства. Лишь бы достать побольше таких, как вы… и это делает меня таким же, как вы. Все очень логично. Безупречная логика.
        - Именно так, - кивнула Диана. Ее привычная уверенная улыбка вернулась. - И становитесь таким же.
        - Тем, что убиваю вас? - подсказал я, все еще пытаясь раздуть в ней огонек раздражения.
        - Тем, что любыми средствами.
        Я поймал себя на том, что опять криво ухмыляюсь.
        Диана оставалась невозмутима.
        - Людей роднят не цели, но средства… Даже если вы этого сейчас не понимаете или не согласны, - улыбнулась она. - Но это так. Одинаковые цели - лишь обманчивая видимость родства, не более чем схожесть масок. Методы, которые выбирают люди, - их суть. Здесь родство душ.
        - Ну и черт с ним, - сказал я. Спорить с ней у меня не было никакого желания. Даже просто вникать в ее софистику. - Родство - ну пусть будет родство, если оно не мешает мне чистить мир от таких, как вы. Как скажете.
        Диана с улыбкой глядела на меня. С той же всезнающей снисходительностью, что так раздражала меня в Викторе. Но тот ладно… А эта?то на цепи! На моей цепи, лично сажал! А туда же. Улыбается так, будто это она меня на цепи держит.
        - Что вы улыбаетесь?
        - Мой господин сказал, что он чистит мир от таких, как я?
        - Ну?
        - Мой господин ошибается. Вы не чистите мир от нас. Вы убиваете нас.
        - Не вижу разницы.
        - И все?таки она есть… И надеюсь, очень скоро вы это поймете.
        - Да ну? Я убиваю вас, не давая вам и дальше убивать мальчишек! Не давая превращать людей в послушных овечек. Не давая…
        - Овечки, о да! - подхватила Диана. - Чужие судьбы, которые мы корежим только ради того, чтобы плести из них себе новые наряды, и жизни их детей, которые мы обрываем, чтобы продлевать свои…
        Она говорила с издевкой, в тон мне, и все же мне показалось, не без горечи… Но ее лицо уже стало пустым, голос ровным.
        - Все это очень благородно, Влад. Но есть разница между тем, чтобы спасать чужие судьбы, спасать жизни детей, и тем, чтобы убивать нас любыми средствами. До поры до времени одно идет под руку с другим, но так будет не всегда, поверьте мне… А ведь так уже было, - вдруг подалась она вперед, ее взгляд давил на меня. - Уже случалось, когда эти тропинки расходились в разные стороны…
        - О чем вы, Диана?
        - Тот мальчик. Мой последний мальчик… - Диана прищурилась. - Ведь вы уже были здесь к тому времени? Вы были здесь, когда приезжала Карина. Были, ждали, пока она уедет, увозя мальчика… Второго. А первого дали ей убить. Здесь, на моем алтаре. Чтобы затем взять меня врасплох… Вы знали, что с ним будет в чернолуние. И не вмешались. Ничего не сделали. Сидели и ждали. Так что же вы делаете? Что для вас главное? Спасать чужие судьбы и детей или убивать нас, убивать любыми средствами?
        - Мы дали погибнуть тем близняшкам, но за них взяли двух сук. Это спасет куда больше жизней.
        - Что же… - Диана почему?то опять улыбалась. Не без горечи, но и не без удовлетворения. - Один мальчик за одну из нас, выходит, выгодная сделка… А два мальчика за одну из нас?
        Я глядел на нее. Пытался понять, к чему она клонит.
        - Что же вы замолчали, благородный искоренитель зла? Два мальчика - это все еще хорошая цена? А три мальчика? Четыре? Ну говорите же: да! любую из нас можно сменять и на четыре жизни, и на пять! Ведь спасено будет больше! Не так ли?
        Я молчал.
        - И за шесть, и за дюжину, и за два десятка… Что же вы молчите? Где та граница, когда вы скажете - нет?
        - Вы зря трудитесь, Диана. Ваша софистика дырява, как решето. Что вы хотите мне доказать? Что мы покупаем ваши смерти за жизни ребят? Но это же смешно. Тот мальчишка и так погиб бы. Если бы мы атаковали вас раньше, до ритуала, до того как ваша подружка уехала… - Я пожал плечами. - С двоими мы бы не справились, скорее всего. Не убили бы вас, только погибли бы сами. И мальчишка все равно погиб бы. На том же самом алтаре. Только ближе к утру.
        Диана безмятежно улыбалась, склонив голову к плечу.
        - Он бы все равно погиб! И вместе с ним погибли бы мы! И те мальчишки, которых мы не спасли бы, если бы погибли сами! Все те мальчишки, которых вы продолжали бы убивать! Вы, и Карина, и все те суки, до которых мы еще доберемся! Можем добраться, пока живы.
        - Ах… Значит, он все равно погиб бы?.. Вы не стали рисковать своими жизнями, потому что он все равно бы умер. Я правильно вас поняла, мой господин?
        Я поморщился.
        - Так верно ли я вас поняла? Ответьте же мне, мой господин.
        Я промолчал.
        - Верно… - подвела итог Диана. - Но тогда откройте глаза еще чуть шире, прошу вас. Тот мальчик, мой последний мальчик, не используй его Карина при очищении, разве он жил бы вечно? Не умри он здесь, он умер бы в другом месте, лет через сорок или пятьдесят. Все равно умер. Не продлевая чужую жизнь, а просто так. В старости и, может быть, в болях и несчастьях… Здесь же, на моем алтаре, он умер легко. Светло. Ему было так хорошо, как только может быть хорошо человеку на этом…
        - Вот только не надо! А то я не знаю…
        - Не знаете!
        Ее голос с такой силой прошелся по комнате, что я невольно осекся.
        Что?то я зацепил в ней. Что?то настоящее. Глубоко.
        Но она уже успокоилась. Заговорила жестко, но спокойно:
        - Вы были у белолунной. Он был у Карины и у меня. И это огромная разница. Он упорхнул бабочкой в темное небо, тихо и радостно… Уж поверьте мне, я позаботилась о том, чтобы ему было легко и светло… Так есть ли разница?
        - Да! Сорок лет жизни, которые вы у него…
        - Нет! Не в этих жалких летах! Что они? - еще не сгоревший пепел, всего лишь!.. Есть ли разница между мной и вами? Вы не стали рисковать своими жизнями, чтобы попытаться спасти его, ведь он все равно погиб бы здесь, так или иначе. Я не стала отказываться от своей жизни, чтобы оставить ему обрывок его существования - ведь он все равно умер бы. В ту ночь или через пятьдесят лет. Так или иначе… Так есть ли разница? Есть ли разница между нами? Между мной и вами, Влад?
        - Вы в самом деле не видите разницы?
        - Дело не в том, что вижу я. Или вы. Дело в том, что есть на самом деле. А чего нет. Поймите, никакой существенной, принципиальной разницы между мною и вами нет. Нет, Влад, ее просто нет… - покачала она головой. - Да сбросьте же шоры!
        Я вскинул брови. Шоры?..
        - Шоры, которые вы сами на себя цепляете, старательно, каждый миг. Все то, к чему вас приучили с детства, приучили в той людской стайке, где смерть считается неизбежной. И вместо того чтобы противиться этому, искать бессмертия, детей учат смирению перед смертью. А чтобы жить было не так страшно - ведь что для них жизнь? короткий бег к краю пропасти! - чтобы было не так страшно, выдумывают смешные глупости. Вечные истины, бессмертные идеи, подвиги во имя справедливости… И напяливают эти выдумки на себя, да поплотнее. Закутываются в них с головой, лишь бы не видеть того, что впереди, все ближе и ближе. Смерть. Вот единственное мерило всего, истинное мерило. Всех усилий, всех желаний, всех мечтаний… Работа, карьера, любовь - все прахом под ноги гниющей старухе… Что не становится глупым и бессмысленным, если рядом приложить мерку смерти? К чему самые старательные труды, к чему самая лучшая карьера, что толку от всех богатств мира, если впереди обрыв смерти? И чтобы не обессмысливать свои жизни, они учатся не замечать смерти. Ставить мерку смерти рядом с привычными понятиями - запрещено… Сначала это
запрещают те, кто старше. Затем маленький человечек привыкает, начинает сам старательно закрываться от смерти… Тем старательнее, чем старше, чем ближе к нему обрыв, чем быстрее время несет его туда, укорачивая дни и годы… Сбросьте эти шоры!
        - Я не вижу тут никаких шор. То, что вы предлагаете, - всего лишь еще одно искушение.
        - Это потому, что вы в шорах… В шорах, к которым так привыкли, что не замечаете их. А когда шоры случайно спадают, яркий свет истины так режет ваши глаза, привыкшие к сумраку предрассудков, что вы сами - сами! - подхватываете шоры и старательно закрываетесь ими.
        Я поморщился:
        - Это не мои шоры… И это не свет истины. Это трусливые оправдания, Диана. Это слабина тех, кто поддался этому искушению.
        - Слабость - это жить в шорах, боясь выглянуть из них. А взгляд без шор - вовсе не искушение, вовсе не преступление и уж никак не слабость. Это шаг к истине. Первый шажочек - по пути сильных… Да сбросьте же шоры! Идите же с открытыми глазами! Не как трусливая овца, что семенит по огороженной тропинке к бойне, боясь поднять голову и взглянуть на то, что впереди, а с гордо поднятой головой! Все видя, все понимая, все преодолевая. Даже смерть. Попробуйте, Влад. Вдруг у вас получится? Попробуйте идти путем сильных. Хотя бы один шажок.
        - Путь сильных?.. По трупам?
        - О каких трупах речь? О всех тех женщинах, которых вы убили?
        - О тех мальчишках, которых вы зарезали! И резали бы дальше, чтобы длить ваш путь… сильных… - с гримасой проговорил я. - Так и шли бы по трупам дальше, не останови я вас.
        - И это тоже, - холодно сказала Диана. - Чтобы идти путем сильных, надо перестать бояться думать о смерти. Нужно перестать относиться к ней как к табу. Нужно привыкнуть думать и о своей жизни, и о чужих жизнях, ставя рядом мерку смерти. - Она медленно покивала. - Да, это нелегко, разрешить себе думать о смерти, заставить себя заглядывать смерти в глаза - когда отдаешь ей других. Сделать смерть частью своей жизни. Это нелегко… и страшно. И трудно. Взять на себя смелость распоряжаться чужими жизнями, не впадая в пошлость самобичевания и постоянных изматывающих самооправданий. Это очень трудно. О, это вовсе не слабость. Это не отступление, но - победа. Не столько даже над смертью, сколько над самим собой, над испуганным ребенком, который боится взглянуть смерти в глаза. Боится принимать жизнь такой, какая она на самом деле…
        Глава 3 ПОЦЕЛУЙ ЗМЕИ
        Снилось ли мне что?то?
        Не помню. Но наверное, снилось - должно было сниться. Я проснулся со смутным ощущением чего?то светлого - как возвращение домой после долгой охоты. Чего?то такого же теплого, как кишащий людьми, горячий от жизни родной городок…
        Голова была ясная?ясная, как утреннее небо в окне.
        Все перед глазами яркое, как на глянцевой картинке.
        Мысли - четкие следы на сверкающем под солнцем снежном поле. Каждая малюсенькая ассоциация не улетала в никуда, а змеилась рядышком тугими кольцами, готовая коброй броситься туда, куда мне захочется…
        И вчера, между прочим, тоже. Тоже выспался замечательно. Удивительно замечательно…
        Я попытался выцапать из памяти, что же мне снилось.
        Оно не хотело всплывать из глубин сна. Лишь чувствовалось, что это что?то теплое и уютное, но теперь отдавало едва?едва, а все?таки заметно лавандовым привкусом.
        И уверен, дело не в самообмане. О нет.
        Я, конечно, не Гош, с его умением разбираться в многоходовых комбинациях. Но с такой прозрачно?ясной головой даже я кое?что способен состыковать.
        Тугой жар наполнил скулы. Рывком я слетел с постели, рывком подскочил к стулу с одеждой, рывками, от ярости не туда попадая в чертовы штанины, наконец?то натянул брюки, накинул рубашку и злым ветерком вылетел из комнаты. Промчался по коридору, вниз по лестнице…
        На миг замер, закрыв глаза.
        Лавандовый холодок в висках не появлялся, но все?таки я чувствовал пульсацию ее невидимых ниточек, раскинувшихся паутиной вокруг нее…
        Я повел головой, ловя, где же сгущение, и одна из ассоциаций выстрелила: принюхивающийся пес, поводит носом. Да, мой тотем волк, и вот я принюхиваюсь, все ниточки ведут в один узелок…
        Куда же - к сердцевине паутины?
        Не в комнате.
        Внизу?сзади - в подвале - тоже нет…
        Справа. Да.
        Я промчался через холл, грохнул плечом в прикрытую дверь столовой.
        Она была здесь. Грелась у огня, подтащив тяжелый стул к самому камину. Обернулась на грохот - с самой кроткой из своих улыбок.
        - С добрым утром, мой…
        - Диана, черт побери!
        - Неужели моему господину плохо спалось?
        - Хорошо. Слишком хорошо!
        - Прошу прощения?
        - Диана! Мне казалось, мы договорились.
        Она нахмурилась, разглядывая меня. Вдруг улыбнулась.
        - Ах, вы об этом… Сущие пустяки. Не стоит благодарности.
        - Диана… - почти прорычал я.
        Покачал головой. Мне такие шуточки не нравятся.
        - Вы не видели вчера себя в зеркало… мой господин. - Смешливые искорки плясали в ее карих глазах. - Небо и земля. Неужели это было плохо?
        - Это было великолепно, Диана. Но я не люблю бесплатного сыра.
        - Бесплатный сыр? - Кажется, она удивилась. Или очень умело изобразила это своими высокими бровями и ореховыми глазами. - Вы думаете, я сделала это с расчетом что?то получить взамен?
        - Мы договаривались, что без разрешения вы не лезете!
        - Но я и не лезла. - Впервые я видел Диану невинно оскорбленную. - Я ничего не высматривала, ничего не правила… Ничего, кроме того, что вы бы и сами разрешили мне поправить, если бы не были столь горды… если бы мой господин не был столь великодушен ко мне и не жалел бы свою покорную рабу, а заставлял ее ночи напролет выщипывать подсознательных блошек, от которых никакой пользы, только вред и плохой сон, тогда как высыпаться надо так, чтобы утром как заново родился… - докончила она со своей вечной улыбкой, где сквозь игривую покорность проглядывала ирония, но и та тоже игрушечная, незлая.
        Не эмоции, а намеки эмоций призрачно угадывались в ее лице, выглядывая друг из?за друга, как многократные отражения в двух зеркалах - в ее ореховых глазах.
        - Вы красиво плетете слова, Диана…
        - Не только слова… - потупилась она с улыбкой.
        - Но это всего лишь слова.
        - Мой господин не верит мне? - Она перестала улыбаться. - Прислушайтесь к себе, Влад. Разве я где?то надавила? Что?то исказила?
        Нет. Это бы я сразу почувствовал… если бы это было столь явно.
        Но ведь она могла сделать это не так грубо. Могла и иначе. Хитрее. Тоньше.
        Ночью я был открыт. Открыт не только потому, что без защиты, мог и не встрепенуться от ее касания. Не только поэтому.
        Во сне я, как и любой человек, не дневной я. Во сне я причудливая химера из кусков меня привычного, дневного, и странных лоскутков с самого донышка моей души. Того, чего днем как бы и вовсе нет.
        Во сне я вывернут наизнанку. И если Диана вышила там что?то мелкими, аккуратными стежками… Сейчас, когда я в сознании, - вся эта изнанка невидима даже мне самому. Если Диана и расшила там лавандовыми бисеринками, то я их и не должен заметить. Ни сейчас, ни потом.
        Но постепенно, незаметно эти лавандовые бисеринки прорастут - с самого донышка моей души. Вплетаясь в мои мысли так, что и не разделить, где чужое, а где мое. Вообще не заметить, что во мне пустило корни что?то чужое… И я буду уверен, что и эти побеги тоже мои. Тоже из самого моего нутра. Выжимка из моих ежедневных дел, желаний, стараний… но планировка садика?то будет ее, Дианы.
        - Если я этого не чувствую сразу, это не значит, что оно не скажется на мне потом. Когда будет поздно.
        - Ах, вам все?таки продолжает чудиться мышеловка… Но, поверьте, кроме мышеловок на свете бывают и подарки. Просто подарки, - улыбнулась она.
        - Конечно. Просто подарки. Вроде книг об охоте, каждая страница которых покрыта ядом…
        - Вы думаете, я пыталась во сне заставить вас поверить во что?то, во что верю я?
        - А разве нет?
        - Влад, вы в плену иллюзий…
        - Да ну?
        Она кивнула, улыбаясь. Очень по?доброму улыбаясь. Кажется, даже с сочувствием.
        - Мне не нужно хитрить, чтобы переманить вас на мою сторону. Хитрости нужны, когда обманывают. В религиях для глупых, слабых и пугливых. Это их нужно оплетать сетью лжи и подстегивать кнутом страхов. Лишь слабых и глупых призывают во что?то верить, а о чем?то запрещают размышлять… Но чтобы встать на путь сильных, не нужно ничего этого.
        - Все же хотите навязать мне то, во что сами верите…
        - Хочу. Как врач желает исцелить больного. Но чтобы вы стали думать, как я, мне не нужно мешать вам думать. Напротив. Я всего лишь хочу, чтобы вы смогли думать яснее и точнее, чем думали все эти годы… Остановились на миг, с чистой головой и незамутненным взором огляделись - кто вы? где? зачем? Попытайтесь хоть раз увидеть жизнь такой, какая она на самом деле. И не останавливайтесь, когда мысли приведут вас к тому, от чего вы пугливо отталкивались раньше, всю вашу прежнюю жизнь… отталкивались, потому что в глубине?то души уже подозревали, что вам не понравятся эти ответы, они разобьют вдребезги то, что вам внушали, то, во что верили - верили слепо, верили только лишь потому, что вас так приучили верить, пока вы были юны… Но остановитесь, оглянитесь. Вы не глупый пес, чтобы всю жизнь сидеть на цепи веры и охранять склад чужих обманов, - вы прелестный волчонок, удел которого - стать прекрасным, свободным волком…
        - Диана, у меня отличное настроение, и даже ваша софистика не способна его испортить. Но если вы еще раз попытаетесь так сделать…
        - Влад, у вас потрясающая способность отвлекаться! Я говорю с вами серьезно и знаю, что вы способны понять, но вы не слышите! Будто не слушаете вовсе! Вам не говорили об этом?
        - Говорили.
        Только в такие моменты Старик называл меня не Владом, а Крамером…
        - Так почему же вы не хотите прислушаться?
        - Все! Хватит, Диана! Я наслушался этого еще вчера. Теперь вот что я вам скажу.
        - Все же вы меня подозреваете…
        - Подозреваю. Правда, проверить я не могу… но могу прекратить. Раз и навсегда.
        Я приготовился швырнуть в нее картинкой, которая так здорово на нее подействовала тогда, а теперь, похоже, подрастеряла яркость. Но ведь это можно и поправить?
        Но Диана не лезла, хотя и должна была чувствовать, что сейчас я готов ее впустить, разрешаю… Но она не лезла.
        - Как вам будет угодно… мой господин. Но вы зря отказываетесь от моего маленького подарка. Крепкий сон еще никому никогда не вредил… Я всего лишь хотела подарить вам свежесть утра. Ясную голову. Трезвость мысли. Только это! И ничего более. Чтобы вы поняли и согласились с тем, что я пытаюсь до вас донести, не нужно подлых вмешательств, не нужно хитрых уловок. Нужны только четкость мысли и твердость логики. И смелость доводить выводы до конца - не останавливаясь, когда разум начинает размывать стену вашей слепой веры, и непривычность открывающегося пугает вас. Но нужно не замирать трусливо на пороге ответа, который может не понравиться, а двигаться дальше, до конца… Вы же, мой господин, все еще играете в Синюю Бороду с самим собой. Запрещаете себе гулять по закуткам вашей памяти и мыслей. С удовольствием даже выкинули бы ключи от этих комнаток, если бы могли… Я не права?
        Я молчал. Я решил вообще не отвечать ей. Пусть выговорится. Попытается, попытается - притомится и отстанет.
        Диана грустно улыбнулась.
        - Вы словно не слышите меня… Потому что боитесь услышать. И это меня удручает. Ведь это слабость, Влад… Слабость и трусость, да простит меня мой господин. Трусость.
        - Трусость?..
        Она покивала, с грустной улыбкой глядя на меня. С разочарованием.
        - Ну и где же это я струсил? Когда сюда полез? Или к вашей подружке?жабе? Или к этой чертовой гривастой?! Где - я - струсил?!
        - О, так вы смелы? Отчего же тогда пугливо обрываете нить выводов? Отчего не в силах размотать ее до конца? Ответ страшит вас. Страшит больше, чем люди…
        - Да? Это какую же нить я пугливо обрываю?
        - Ту, которую пугливо оборвали вчера вечером и от которой вновь бежите.
        - Да о чем вы, Диана?!
        - Вы меняли жизнь мальчишки на мою смерть. И готовы на такой размен еще раз, если придется. Не так ли?
        Я никогда не говорил ей, что это был размен.
        - Так вышло, но…
        - Не говорите, не надо, вы доказали это делом - что готовы на размен… Прекрасно. Но что же дальше? Теперь есть вы, охотник, который решился на то, на что не решился ни один другой из вашей стайки: вы приехали сюда во второй раз, остались со мной один на один. И вы кое?чему научились, должна признать… Теперь вы способны убить многих из нас… могли бы. Если бы ваша жизнь не висела на волоске. Если бы ваша жизнь не должна была оборваться через считаные дни… Ведь вы могли бы спасти сотни юных жизней. Могли бы?
        Я промолчал.
        - Могли бы… - покивала Диана. - Могли бы убить не одну чернолунную или белолунную. Смерть каждой стоит много юных жизней. Уж по одной?то точно… За такую цену вы уже покупали. Не так ли?
        - Повторяетесь.
        - О! Кажется, - холодно заметила Диана, - мой господин опять собрался натянуть на глаза шоры, почуяв, что итог ему не понравится?
        - Я не вижу тут никакого итога.
        - А жаль, итог всего в одном шаге. Надо лишь взять другую ниточку: то, что у вас с рукой, это не приговор. Вы можете спастись, и вы это знаете.
        - Купив свою жизнь за жизнь мальчишки?
        - Вашу жизнь? А кто говорит о вашей жизни? При чем тут ваша жизнь?! Разве дело, которому вы посвятили свою жизнь, не важнее?.. Вот одна чаша весов: жизнь мальчика, которая могла бы вас спасти. А вот другая чаша: поверженные чернолунные и белолунные, стоящие каждая по жизни мальчика - как минимум по одной жизни! - на самом деле куда больше, ведь смерть каждой из нас для вас - это десятки, а может быть, сотни не оборванных на алтаре жизней… Сотни жизней против всего одной! Теперь уберите строительные леса логики, уберите сотни ожидающих спасения мальчиков, уберите женщин, которых вы могли бы убить, - ведь все наши смерти не что иное, как итог вашей жизни… возможный итог, если ваша жизнь не оборвется. Ваша жизнь, такая ценная для дела, которому вы ее посвятили, весящая сотни спасенных жизней, - против всего одной!
        Диана сделала паузу. Улыбнулась - не без яда:
        - И какой же выбор вы делаете, Влад?
        В камине треснуло, с шорохом рассыпалась прогоревшая головешка.
        - Какой выбор делаете вы - и какой выбор должен был сделать охотник, настоящий охотник! Охотник бесстрашный, охотник, преданный делу? Охотник, не отступающий пугливо перед трудным выбором? Не боящийся грязи и не боящийся крови - неизбежной крови! - на своих руках, на своей совести?
        Я глядел, как в углу размеренно топтался на месте маятник часов.
        - Мне кажется, выбор очевидный… Но что выбираете вы? Что же вы молчите, Влад?
        - Я не обязан отчитываться перед вами, Диана.
        - О, конечно нет… Передо мной отчитываться вы не обязаны… А перед собой? Смеете ли вы и теперь уверять себя, что ваш отказ - это не трусость и не слабость?..
        Я глядел на цепь, змеившуюся от двери к Диане, поднимавшуюся к ошейнику на ее шее. Ох как сладко было бы дернуться за эту цепь, чтобы сбить с нее всю эту спесь… Чтобы не забывала, кто у кого здесь на цепи сидит.
        - Это все, что вы готовы ответить - и мне и себе? Беспомощное молчание? Опять оттолкнуть неугодный ответ, оборвать нить выводов - и бежать под сень привычных шор?..
        Я улыбнулся:
        - А вы проверьте, Диана. Вы же идете по пути сильных? Ну так узнайте сами, только ли беспомощное молчание есть у меня в ответ.
        Я сел на крайний стул. Нас опять разделяло совсем ничего. Я чувствовал ее запах - лавандового мыла, едва уловимая тень духов и другой, ее собственный запах.
        - Возьмите мой ответ силой… если сможете.
        Все?таки я ее разозлил.
        Две ледяные волны обрушились на меня. Пронзили виски, сшиблись глубоко во мне, разлетевшись обжигающими осколками, посекли все ледяной крошкой, а за ними уже смыкались тяжелые тиски, ловя меня намертво, чтобы раздавить…
        Все?таки я выскользнул из ее хватки. Раздражение подвело ее. Она повторила тот же финт, с которого начала вчера.
        От этого финта я ушел, а вот потом мне пришлось нелегко.
        Я знал, что теперь она будет не просто повторять свои старые, привычные - и теперь так хорошо знакомые мне - финты, а искать что?то новое. Менять. Добавлять то, что я донес ей от гривастой. И это тоже менять… И ловить меня через те бреши, которые успела разглядеть в моей манере обороняться за все эти дни. Не только я привыкал к ней. Она тоже привыкала ко мне…
        Я только не был готов, что она так искусна в выдумывании новых узоров. И не знал, что слабых мест у меня так много…
        Минуты казались огромными пластами времени, до отказа набитыми молниями ледяных выпадов, переплетениями ее ледяных щупальцев. Цепких, липких - и таких сильных, рвущих мою волю на куски, только замешкайся и ошибись…
        Я закрыл глаза, сам этого не заметив. Но стул я не отодвинул.
        Только и она не сдавалась, черт бы ее побрал, никак не сдавалась…
        - Хватит… - хотел сказать я, но губы едва шевельнулись. - Хватит! Вон!
        Она не упорствовала. Похоже, устала не меньше меня. Схлынула, а я все сидел с закрытыми глазами.
        Теперь я мог позволить себе замечать не только то, что в голове, но и что с моим телом. На меня накатывала мелкая дрожь изнеможения, и весь я покрылся липким потом.
        Ощущение было такое, будто меня переехали катком. А потом еще раз. И еще. И еще. Кажется, даже самая первая тренировка с Дианой не измотала меня до такой степени…
        Я открыл глаза.
        Утешало только то, что и она здорово побледнела. А вот после первой нашей тренировки она была румяной и жизнерадостной, как крыса после прогулки по колбасному складу.
        Диана мрачно глядела на меня.
        - Я полагаю… - Ее голос осип, она прокашлялась. - Полагаю, я заслужила хотя бы кружку глинтвейна?
        - Если у вас хватит сил самой его сварить.
        Я принес ей из кухни жестянки с пряностями, большой ковш, поправил решетку в камине. Вино…
        - Внизу, - скомандовала Диана. - В самом низу.
        На нижней полке термостата стояло сладкое вино. Я отнес ей одну бутылку. Уже выходил из столовой, когда она снова заговорила:
        - И все же подумайте над тем, что я вам сказала, Влад…
        Не оборачиваясь, я кивнул.
        Уже. Я уже думал именно об этом. К чему было это все?
        Я вышел на крыльцо. Небо было чистое, пока еще чистое. С севера подбирались нити облаков, но юго?восток пока чистый. Ярко светило солнце.
        Воздух был ледяной, как зимой. Сложив руки на груди, я дрожал, в одной рубашке, но стоял неподвижно. Вдыхал этот морозный воздух и раскладывал по полочкам все то, что происходило во время тренировки. Прокручивал в голове ее новые финты и хитрости, пытался сообразить, как мог бы обороняться иначе - надежнее…
        Холод подстегивал, заставлял тело перейти на повышенные обороты, и в голове становилось чище, отупение и сумбур после тренировки уходили.
        Я снова мог мыслить четко. Почти так же ясно, как сразу после пробуждения.
        Или у меня только ощущение, что я так прекрасно вижу цепочки причин и следствий?
        А на самом деле она просто куда?то надавила. Но так хитро, что обманула меня - заставила самого себя обманывать, уверяя, что во мне ничего не изменилось… А удивительно свежая голова - лишь необходимое дополнение. Обманка. Прозрачность на поверхности, чтобы не заглядывал в мутное дно. Где потихоньку прорастают ее сорняки… Или же все это маскировка - и свежесть в голове, и вся ее софистика? Чтобы отвлечь от чего?то еще. От чего?то совершенно иного…
        Она говорила так, будто смирилась с тем, что ей не убежать, и будто последняя ее надежда - перетащить меня на свою сторону, сделать таким же, как они… или лишь хотела убедить меня в этом?
        Потому что я уверен, что обрубил ей все возможности бегства. Но так ли это на самом деле?
        Если она пытается убедить меня в том, что бежать сама не может…
        Я совсем продрог. Но, пожалуй, что?то нащупал. Я вернулся в дом. Постоял в холле, еще раз взвешивая.
        Может все это быть ее особенно изощренной хитростью? Или же всего лишь мои собственные страхи и домыслы?.. Тут ведь тоже еще неизвестно, что опаснее…
        Если это ее хитрость, то что она пытается замаскировать? Маскировка сложная, путаная… выходит, маскируемое - что?то очень простое? Что?то очевидное?
        Цепь блестела на темном полу, твердом, как камень. Протянулась от дверей столовой к лестнице, убегала за изгиб опоры.
        Я пошел вдоль цепи. Запах горелого жира встретил меня еще на ступенях. В подвале, как всегда, плясали отсветы живого огня. Меж колонн я прошел к алтарю.
        Недавно она ставила новые свечи - среди огарков тут и там торчали новенькие столбики черного жира. И все?таки число огоньков меньше, чем раньше… Запасы свечей у нее небезграничны. Бережет.
        Из?за меньшего света и козлиная морда казалась иной - сегодня не ухмылялась. Холодно?сосредоточенная. В ожидании чего?то важного. Трудно было поверить, что в глазницах - всего лишь холодные, бессмысленные рубины. Это были глаза, и они смотрели на меня сосредоточенно, строго…
        С такой же торжественной строгостью, с какой глядел на меня Старик, когда впервые позволил пойти на чертову суку… Нас было четверо - Януш был тогда еще жив, но все равно та жаба была моей. Моей первой жабой. Моим первым шагом на пути, который стал моей жизнью…
        И теперь это чучело с рубинами глядело на меня так, будто имело право глядеть так, как глядел на меня Старик! Будто имело право влезать туда, что принадлежало - теперь уже навечно! - одному лишь Старику. Будто знало что?то такое, чего я еще не знал. Будто могло заглянуть в мою душу, в мою память - как та, что ставила свечи под этой мордой…
        Я почувствовал, как сжались челюсти.
        А вот вырву?ка я тебе глазки, козлорогое! Давно хотел!
        И я даже шагнул, поднимая руку…
        Если бы вчера вспомнил про это свое желание, не задумываясь бы облегчил душу. Но сегодня… На кого я зол? На это чучело - да, изумительно сработанное умелыми руками, но всего лишь чучело, бессловесное и бессмысленное! - или на ту, кто ставит свечки этой морде?
        Я опустил руку.
        Нет. Как?то… Я поморщился. Словно мелкая пакость это будет теперь. Подленький тычок в спину. Не смог разобрать, что замышляет Диана, и решил хоть так, на безвольной кукле отыграться… Представляю ее брезгливую усмешку, когда она увидит изуродованную морду… Черт бы ее побрал с ее софистикой!
        Ладно, все. Успокоились. Цыц.
        Я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Покрутил головой, разминая шею. Еще подышал.
        Вот так. Так?то лучше.
        Стараясь не смотреть на морду, я отломил от алтаря несколько свежих свечей, слепил их вместе и присел над столбиком, державшим цепь. Проверил его, затем пошел по цепи, проверяя каждое звено. И еще раз пытаясь разгадать, что же она задумала.
        Я заставлял себя успокоиться, перебирая звенья цепи, мои стальные четки, и еще раз, внимательно, трезво, пытался разгадать, что же на уме у Дианы.
        Когда добрался до столовой, там запах сосновых поленьев мешался с ароматом гвоздики и еще чего?то, чего я просто не знал. Виктор бы сразу узнал, наверное…
        - Мм! - Диана отсалютовала мне золотым кубком. - Вы все же решили попробовать моего глинтвейна? Первое действительно мудрое решение… мой господин.
        На ее губах снова гуляла улыбка, на скулы вернулся румянец - от вина ярче обычного.
        Я вздохнул и присел над цепью.
        - Ах нет… Вы опять за старое…
        Ее смеющиеся глаза, совсем близко, сбивали, как и горсть свечей в руке, ненужных теперь. Но я тщательно осмотрел последние звенья, ошейник. Особенно внимательно стык с цепью.
        Она дышала на меня душистым винным духом, от ее кожи веяло теплом - куда более сладким, чем тепло камина… И ореховые глаза с веселыми искорками. Она не отрываясь глядела на меня.
        Нет, с цепью все в порядке. Цепь тут ни при чем.
        Я положил свечи на полку камина. Постоял, засунув руки в карманы и глядя в огонь.
        Все?таки моя паранойя? Или она задумала что?то другое?..
        Черт возьми! Не такой уж он маленький, этот городишко…
        Я старался отключиться от шума мотора, от сиденья, подпрыгивающего на каждой рытвине раздолбанной дороги…
        Даже выключил музыку, тихонько лившуюся из динамиков. Виктор покосился на меня, но смолчал.
        Я глядел в окна, стараясь отстраниться от машины - и словно лететь с ней, но вне ее… Ощущая городок… Его атмосферу, его манеру жить - чтобы почувствовать, где она даст слабину, где будет чуждый элемент…
        Но чертово предчувствие никак не хотело пробуждаться, никак не желало помогать мне.
        Когда я пытался вызвать в себе то чувство, что сопровождало его оживление, мне почему?то начинало казаться, что слева Виктор, как большой сгусток чего?то теплого, и Катя сзади, прилипнув к проему передних сидений, и еще жаркий мотор впереди… И все. Вот и все, что готово было сообщить мне мое предчувствие.
        Если это было оно.
        А может быть, во всем виноваты чертовы таблетки. Начинавшийся приступ они отодвинули, словно не мою руку кололо, а чью?то чужую. Через вату. И этой же ватой набило мою голову… Нет, когда дойдет до дела, никаких таблеток. Уж лучше боль, чем вот так, как в мутном киселе плавать.
        Виктор прибавил, я тут же положил руку поверх его.
        - Помедленнее…
        - Куда - помедленнее? Я тут уже все осмотрел. Здесь ничего нет.
        Катя вздохнула и покосилась на Виктора. Если тут ничего нет, выходит, это она пропустила, когда осматривала вторую половину?
        Впереди и правда ничего не осталось. Лишь мост через речку да голые - и вправо и влево, насколько хватает глаз, - берега.
        - Ну? Доволен? Край. Теперь ваша светлость разрешит прибавить?
        Виктор развернулся. Машина веселее пошла обратно. По самому краю городка. Все остальное в его западной половине мы уже осмотрели.
        Солнце слепило глаза. Уже катится под уклон. Полдень миновал. На осмотр западной части его хватит, да только… Не уверен, что это поможет.
        Катька внимательнее Виктора. Если уж она два года, одна, вилась вокруг той чертовой суки, а потом вокруг нас, и даже Гош не заметил, что она за нами следит… Могла она что?то пропустить, когда осматривала свою половину? Едва ли.
        Скорее всего, мы ошиблись, когда угадывали метки на карте. Не здесь ее водопой. Не здесь…
        А найти то место, где ее настоящий водопой…
        Можно осмотреть карту. Если водопой не здесь, то где?то среди других меток, куда катается эта чертова тварь. Катька говорит, что все остальные места она знает, но, выходит, недостаточно хорошо. Где?то же должен быть этот чертов водопой!
        Но осмотреть все эти места…
        Когда? Когда, будь оно все проклято!
        Я с ненавистью щурился на солнце, так быстро миновавшее юг и уже собравшееся уползать на ночь.
        Сегодня последний день. Последний день перед пред?новолунием. Чертова тварь поедет за мальчишкой уже этой ночью.
        В само новолуние она укатывает куда?то к самой Москве. С огромным эскортом. Там ее не взять. Только этой ночью она будет почти без охраны… но где?
        Где, черт ее подери?!
        Нет, не найти… Не успеть. Всего этот день и этот вечер. И все.
        До следующего новолуния. Через четыре недели.
        Но это уже будет без меня…
        И в руке ныло, несмотря на лошадиную дозу аспирина. И было еще что?то, что?то еще раздражало…
        Я потер щеку. Оглянулся. Катя внимательно глядела на меня.
        - Что?
        - Я тут подумала… Та паучиха, с которой ты… Там, в ее доме…
        - Диана, - сказал я. - Так ее зовут.
        Катя нахмурилась. Вздохнула. Нет, не имя паучихи ее волновало.
        - Осторожнее с ней, Влад.
        Я пожал плечами:
        - Я ее контролирую.
        Катя усмехнулась.
        - Что?
        - Крамер, ты везунчик, редкостный везунчик. Но ужасно… наивный.
        - Мне это уже говорили. И даже в более резких выражениях. Но я все еще живой.
        - А разве самое худшее - это смерть?
        Я внимательно посмотрел на нее. Поглядел на Виктора. Этот пижон внушил ей, что я с Дианой не справлюсь?
        Когда оправдывался - уж не знаю, перед кем больше, перед Катей или перед собой, - почему сам на такое не пошел, а возится со слабенькой и неполноценной, с пробитым лбом… Это было бы в его стиле. Он?
        Но Виктор старательно не замечал моего взгляда.
        Я повернулся к Кате. Посмотрел ей в глаза.
        - Я. Ее. Контролирую.
        - Ты всего лишь посадил ее на цепь…
        - Не только! У нас с ней полная ясность. Не только цепь ее удерживает от… экспериментов.
        Катя вздохнула:
        - Она ведь красивая?
        Виктор хмыкнул:
        - О нет, Кэтти. К таким красоткам у Храмовника иммунитет. Прививку ему в шею делали…
        Но Катя глядела на меня. Ждала ответа.
        - Ну… Не уродина… - признал я. Пожал плечами. - Выглядит очень хорошо.
        - Выглядит, - сказала Катя. - Выглядит она и хорошо и молодо, не так ли? Как и все они… А сколько ей лет на самом деле, ты знаешь?
        Сколько лет… Это я и сам бы хотел узнать.
        - Вот то?то же.
        - Ну и что? Какое это имеет значение? Я знаю ее силу. За одну атаку она меня насовсем не сломает. Лишь подомнет на время. Но это ей ничего не даст. До деревни, где инструменты, слишком далеко. Если отправит меня туда, чтобы потом снял ее с цепи, по пути я приду в себя. И это будет последним сознательным действием в ее жизни. И она это знает.
        - О господи! Какой же ты упрямец!
        - Это мне тоже говорили.
        - Крамер, миленький, да при чем тут ее сила?!
        - Что?то я не понимаю, о чем мы тогда говорим. Если ты согласна, что я с ней справлюсь, то…
        - Крамер, милый! Кроме грубой силы есть еще хитрость! Ты для нее щенок. Самоуверенный щенок. А она сколько лет плела интриги в кругу таких же, как она? И не забывай, что она не просто хитрая и умная женщина… Она еще и паучиха.
        - Я же сказал! Я ее почувствую, если она попытается что?то во мне…
        - Да даже когда она не влезает в тебя! Твоя голова для нее… вскрытые часы! Все шестеренки на виду! Влад, милый… Пойми, она видит тебя насквозь, и она видела так тысячи людей. Видела, как они думают, чего хотят, чего боятся… как путаются и ошибаются. Самые разные люди. И куда более опытные, чем ты, я или Витя. Понимаешь?
        - Не очень.
        - Ей необязательно влезать в тебя, чтобы что?то изменить. Она может изменить тебя одними разговорами. Если ты будешь долго возле нее, она приручит тебя и не влезая. Одними словами.
        - Хороша хозяйка, с ошейником и на привязи…
        - Ну и что? Ты думаешь, для нее это большая трагедия, посидеть на ошейнике месяц? Или даже год? Или два? Это для тебя огромный кусок жизни. А для нее лишь мимолетный эпизод. Как отдать ладью, чтобы через два хода выиграть партию.
        - Кать, тебе говорили, что ты параноичка?
        Еще большая, чем я…
        - Я единственная, кто выжил из нашей компании, Крамер.
        Я вздохнул. И это я здесь упрямец?
        - Она только делает вид, что смирилась, - сказала Катя. - А сама ищет к тебе подходцы. Понимаешь?
        - Ладно, Кэтти, - вступил Виктор. - Перестань пугать нашего бесстрашного охотника. Он простой, но правильный.
        - Он доверчивый, как щенок!
        - Да ладно, Кэтти. Не перегибай. Не все так плохо. Женщинам нужна твердая рука.
        - Это говорит человек, который всю жизнь охотится на женщин, которые делают с мужчинами все что хотят?
        - Это говорит человек, подозревающий, что не все так просто… Ну что. - Он дернул подбородком. - Вот и все, собственно. Тут край города. Там дальше только бывший совхоз, и то не сразу… Там сначала лесок. Да и совхоз этот давно уже…
        - Совхоз? - задумчиво повторила Катя.
        Она глядела на обочину. Метрах в двадцати от нас, чуть не доезжая до поворота, сливаясь с голыми кустами, торчал накренившийся ржавый столбик. На нем висела такая же рыжая железная табличка, вся в отслаивающихся хлопьях ржавчины. И все?таки какие?то буквы там еще угадывались.
        И даже какой?то рисунок был. Что?то рогатое. И словно бы пятиконечное, как бородка, уши и рога…
        …и рубиновые глаза.
        Смешно верить, что это всего лишь камни. Нет, это не камни.
        Это взгляд, торжественный и строгий, наперед знающий, что меня ждет…
        Я тряхнул головой, оскалившись. Какой, к дьяволу, козел - здесь?! Здесь, на краю городка, полного жизни, под ярким солнцем, на придорожном указателе?!
        Или этот козел мне теперь всюду будет мерещиться? Как прежде преследовали вороны… Все?таки надо было вырвать ему глазки. Вот ворона я придушил - и сразу сны наладились. Надо бы и с этим козлорогим так же попробовать.
        Виктор тронул машину, медленно прополз к самому указателю, нагло скосив на противоположную сторону дороги.
        - Что?то там… лагерь… «Буренушка», - с трудом разобрал он.
        - Пионерский, - разглядела Катя.
        - Мм? Да, пионерский… - согласился Виктор. Хмыкнул: - «Буренушка»… Присовхозный, должно быть. Потому его даже на картах нет, как часть совхоза числился… Только того совхоза давно нет, и того пионерлагеря тоже, одни пустые развалюхи там и остались, если вообще хоть что?то осталось… А жаль. Дорожку туда успели сделать хорошую, не то что…
        Он стал разворачиваться, и машину затрясло.
        Хорошая дорога - на вид больше пары лет и не дашь, хотя совхозов и пионерлагерей нет уж сколько, - шла по самому краю города до этого поворота и уходила к совхозу. А возвращаться обратно к центру - опять по старой раздолбанной, по которой мы сюда и приехали. Она была на пару ладоней ниже уровня новой дороги. Такая растрескавшаяся, что и не понять, чего больше - старых кусков асфальта или щебенки, выбравшейся снизу подышать свежим воздухом…
        - Стой! - рявкнули мы с Катей в один голос.
        От неожиданности Виктор вжал тормоз так, что машина стала намертво. Нас мотнуло в сиденьях вперед и обратно.
        - Что?
        - Дорога… - сказал я.
        - Крыша, - сказала Катя.
        Она смотрела не на дорогу, а вверх, прильнув к стеклу дверцы. Я пригнулся, чтобы из?за Виктора и подголовника его сиденья тоже разглядеть, что там.
        Меж высоких сосен проглядывал краешек крыши.
        Совсем чуть?чуть, но и этого было достаточно.
        - Что там? - Виктор тоже пригнулся.
        - Крыша, - повторила Катя.
        - И что?
        Он не был у той больницы. Не был за моргом. Не видел пристройки. Не видел ту сочно?красную черепицу, что почти светилась изнутри, мокрая после дождя.
        Точно такая же.
        Виктор, хмурясь, поглядел на Катю, на меня. Медленно вполз обратно на хорошую дорогу и доехал до поворота к совхозу. Повернул - и снова затормозил.
        Впереди был еще один знак. Новый, большой и яркий: «Проезда нет. Детский пансионат „Веселые ягнята“».
        Отсюда, между стволами сосен, голых снизу, уже проглядывали и бледно?голубые стены ухоженных домиков. За невысоким забором из прутьев. И литая решетка высоких фигурных ворот. В центре створки выгибались вверх, будто набегали волнами.
        Это все в лесу слева.
        Справа лес сходил на нет, где?то ниже была река. Напротив ворот уже начинался обрыв. А между забором и обрывом дорога шла дальше. Мимо ворот, вдоль конца забора и дальше, поворачивая вместе с обрывом влево, за выступ леса.
        Виктор стал сдавать назад.
        Глава 4 СУСЛИЦЫ
        Издали казалось, что лес окружает пансионат, подходит впритык, вползает между домиками…
        Увы, все было и так, и не так.
        Ближе к границе пансионата смешанный лес кончился - дальше была пустота, с редкими стволами старых сосен, высоченных как мачты. Все ветви далеко вверху, пониже старые сучки, а внизу только пустота и редкие стволы. Ни молодняка, ни кустов, ни даже остатков травы над землей - только ровный рыжий ковер старой хвои.
        Если присмотреться, под слоем сухих игл угадывались подрубленные прутья кустов и молодняка. Поймают каблук или носок ботинка лучше любого капкана. И покалечить могут не хуже. Зажмет ступню, и, если на бегу, запросто можно порвать сухожилие. В темноте тут лучше не бегать…
        Днем тоже не побегаешь.
        Пансионат отделился от леса забором - простенький забор из прутьев, с фигурными пиками поверху. Невысокий, и перелезать удобно. Только уж лучше был бы высокий из бетонных плит, где не за что схватиться. За него хотя бы можно спрятаться.
        Дальше за забором была та же простреливаемая взглядом пустота - редкие стволы сосен, только вместо рыжего слоя хвои ухоженный, ровненький газон. Трава непривычного оттенка, будто подернутая изморосью. Похоже, и зимой останется такой же серо?зеленой, даже под снегом. Вечно серо?зеленая…
        На газоне, черноземными пятнами, шестигранные клумбы - низкие?низкие, даже кошке за такой не спрятаться. А дальше уже окна и стены.
        Что?то одноэтажное и длинное, окон в десять. Явно старой постройки, из кирпича, но стены аккуратно оштукатурены, ровно выкрашены в бледно?голубой цвет. Сверху черепица, металлическая, красная - такая знакомая.
        Я замер за стволом, шагах в тридцати от забора, глядя на крайнее окно - распахнутое, несмотря на почти зимний холод. И что?то двигалось там, в сплетении теней внутри. Кто?то.
        Осторожно перебегая от ствола к стволу, я приблизился еще к забору, шагов на десять, - когда ветер сменил направление, дунул в лицо, добросив от дома жестяной стук.
        И тут же пахнуло варевом - да каким варевом! Мм…
        В животе немедленно заурчало.
        Кто бы мог подумать, что их здесь кормят так вкусно? Значит, это длинное - кухня и столовая.
        Я подходил к пансионату со стороны города. Справа от меня, за пустым пространством под старыми, огромными соснами, зеленела полоса молодых елочек, у самой дороги, за дорогой обрыв к реке. Но что там да как, со стороны входа, - это Виктор высмотрит. Мне влево. К тылу пансионата.
        Заборы у нас обычно ставят только с передка и по бокам - насколько видно. А вот сзади… Вот и проверим.
        Но сначала я отошел назад, прочь от забора и открытого окна.
        Тень в окне иногда подходила к распахнутому окну и застывала - красное, распаренное лицо, нос пуговкой, двойной подбородок, огромная грудь почти на животе, под одной лишь свободной майкой… Дородная тетка, распаренная кухонным жаром, ловила осеннюю прохладу и шла обратно к плите, а через пару минут опять высовывалась в окно к прохладе.
        Боясь попасть под ее блуждающий взгляд, я замирал, прижимаясь к стволу, перебегал к другому и опять замирал.
        Садист ветерок дул мне в лицо, прямо в ноздри, дразня ароматом борща. Да какого борща! В животе урчало протяжно, не переставая. Все громче.
        Да, теперь я мог испытывать голод. И даже руку, кажется, отпустило.
        Нашли. Нашли!
        Теперь ты не уйдешь от меня, сука… Теперь ничто тебя не спасет, тварь.
        Сегодня ночью. Сегодня!
        Только бы не спугнуть удачу. Только бы ничего не испортить в спешке, по глупости…
        Я отошел уже шагов на сорок, но сквозь редкие стволы все равно видел, как повариха то и дело выглядывала из окна, утирая лоб, и ее исполинский бюст раскачивался под потной майкой.
        От ствола к стволу. Быстрыми рывками. Влево. Влево. Влево.
        Пока солнце не опустилось слишком низко. Пока до ночи еще есть время, осмотреть, пролезть внутрь и подготовиться - там, где она не ждет.
        За столовой был еще один длинный корпус - опять окон в девять. Все окна закрыты, но…
        Во всех окнах жалюзи. Проклятые белые полоски, за которыми может скрываться все, что угодно. Мне казалось, черные силуэты иногда скользили за ними, но это могла быть просто игра света на скоплении параллельных планок.
        Могла… А могла и не быть.
        Подойти ближе я не решался, а вдруг не интерференция? Вдруг в самом деле кто?то был там, изредка проходил мимо окон? А может быть, и выглядывал наружу…
        Смешной, чисто символический забор дразнил меня, но посреди голой пустоты это было непреодолимое препятствие. Один случайный взгляд, когда ты на миг поднялся над пиками забора, перебрасывая тело на другую сторону, и все.
        Забор упрямо тянулся, не желая кончаться.
        За вторым зданием оказалась беседка. За ней скопление декоративных елочек, пышных, дымчато?голубых. Вот тут бы и перемахнуть…
        Я сделал два рывка поближе к забору, но здесь встал. В лесной тишине разносились какие?то звуки. Голоса? Где?то там, чуть дальше за елочками…
        Да, женский голос. И что?то проглядывает из?за нежной зелени - ярко?желтое. И вон еще красноватое пятно.
        Я вздохнул. На один ствол назад. И опять влево. Пока не продвинулся мимо пушистых елочек.
        За ними была спортивная площадка, утыканная железными лесенками, турниками, брусьями. Зеленые прутья, синие, ярко?желтые, ядовито?оранжевые… Красное пятно оказалось высокой, поджарой теткой в шерстяном спортивном костюме, с хвостиком каштановых волос. И голос тоже был ее.
        - Раз, два?а… - считала она. - Раз, два?а… Раз, два?а…
        Четверо мальчишек сидели на железном бревне, цепляясь носками за соседнее, и под ее счет разгибались, почти касаясь затылком земли, сгибались, утыкаясь носом в коленки.
        - Раз, два?а… Раз, два?а… Раз, два?а… Веселей! Раз, два?а…
        Н?да. И через эти симпатичные елочки не войти.
        А дальше влево еще хуже. Со стороны пансионата за забором шло еще одно длинное здание, и опять все окна закрыты жалюзи. А по мою сторону от забора начинался холм. Склон становился все круче и круче, обрываясь точно по границе забора. За забором все шло ровно?ровно. Тут уже и за стволами не спрятаться…
        Я вернулся к елочкам и стал ждать. Это я умею.
        Но муштра не кончалась. После упражнения для пресса она заставила их отжиматься. Снова качать пресс. Снова отжиматься… Время текло, муштра не прекращалась. Наконец?то дошло до бега вокруг спортивной площадки. Кутаясь в плащ, я нетерпеливо ждал, когда же они закончат.
        Через пятнадцать минут она их отпустила, но сама не ушла. Присев на бревно, она достала тетрадь и стала шелестеть страницами, читая, изредка что?то поправляя карандашом…
        А минут через пять пришли еще четверо. Чуть постарше, кажется. И все началось заново.
        Я от души врезал кулаком в шершавый ствол.
        Ладно!
        Я отошел от забора еще дальше и пошел вокруг подступавшего к пансионату большого холма. Пансионат оставался далеко за холмом, но где?то же этот холм кончается? Обойду и выйду сразу к задам пансионата. Там, может, и забора не будет…
        Но на противоположном склоне старый бор сменился сплетениями орешника. Сначала назойливые, потом цепкие, а потом вообще едва пролезть. И вдруг оборвалось - я чуть не скатился с обрыва в ручей.
        Неширокий, но бурный. Мутная вода неслась под сильный уклон, навстречу к реке. Даже на вид ледяная. И берег почти отвесный.
        До нашей «Золотой рыбки» я добрался позже всех, усталый, злой и голодный.
        Солнце еще не село, но день уже перевалил ту грань, что четко отделяет еще «почти утро» от «уже скоро вечер».
        Вечер… Всего лишь один вечер…
        Теперь я не сомневался, что Катя ничего не перепутала. Здесь. Сегодня.
        Только - как? Как, дьявол все побери?!
        Вечер, всего один вечер, когда еще можно что?то выяснить, подготовиться, что?то придумать… А вместо этого я тратил почти сорок минут, чтобы добраться до этого чертова кабачка в соседнем городке! Дурацкая конспирация Виктора… Перестраховщик, блин…
        Сорок минут коту под хвост - только чтобы встретиться и переговорить!
        А потом придется всем вместе обратно возвращаться! Еще сорок минут коту под хвост.
        Мотоцикл Кати и машина Виктора уже поджидали. Внутри, в нашем закутке, на столе лоснились маслицем пирожки, в тарелках темный борщ - темный?то темный, но даже вблизи от него не пахло и вполовину так, как от того борща…
        Еще хуже борща был Катин рассказ - точная копия моего. Вместо кухарки прачка, вместо тренерши вожатая, мучившая мальчишек театральным кружком на свежем воздухе, и все те же жалюзи на окнах, сквозь которые даже не понять, нет там никого или за тобой уже следят и кто?то побежал поднимать тревогу, а кто?то уже заходит сзади…
        - Ну и чего вы на меня уставились? - сказал Виктор. Хмыкнул. - Думаете, у меня сильно лучше? С парадного?то входа?..
        Потом вздохнул и перестал скалиться. Прищурился.
        - Да нет, местечко интересное, там, конечно, есть…
        - Где? - тут же потребовала Катя.
        - Перед воротами, выступ обрыва. - Виктор изобразил рукой, как именно.
        Но я и так прекрасно помнил. Дорога идет почти по самому обрыву, но напротив ворот обрыв выступает к речке сильнее, и по ту сторону дороги получилась пустая площадка, треугольником - шагов тридцать длиной, в самом широком месте шагов восемь.
        - Там есть следы, - сказал Виктор. - Четкая такая колея. Машину явно там оставляют, внутрь не заезжают. Я думаю, не устроить ли нам там хор?рошенький фейерверк, а? Чудный такой фейерверчик… Оно будет почти без риска и почти с гарантией… Аккурат между колеей прикопать - и не жадничать. Тут главное - не жадничать. Чтобы и машину, и всех внутри в клочья… А? Разом бы решило все наши проблемы.
        - Но? - уже почувствовала Катя.
        - Да ни хрена! Прикопаешь тут… Я даже остановиться не успел, только тормозить начал, уже к воротам вылезла тощая дура в очках. Встала в воротах, да так к ним и примерзла. Вылупилась на меня и глядела, пока я за поворот не убрался. И дальше осталась. Полчаса в бинокль из?за кустов глядел, а ей хоть бы что. Встала и стоит у ворот, как суслик на охране семейства, грымза очкастая…
        - Вышколенная? - спросил я.
        - Похоже на то… Я уж круг сделал, через мост, с другого берега стал смотреть, а она все стоит, суслица чертова… И похоже, она там не одна такая… - Он вздохнул, покачал головой: - Нет, просто так перед воротами там не прикопать ничего. Ни стального конфетти, ни дохлой мышки… Такое ощущение, что если и не у ворот стоят, то в окна глядят. Постоянно все вокруг просматривают. С?суслицы, мать их…
        - Вечером можно попробовать, - сказал я.
        - Крамер, ты правда такой дурной? - спросил Виктор. - Ты что, слепой? - Он поднял руку и стал загибать пальцы: - Уголок зеленый, здания чистенькие, кормежка великолепная, постоянные тренировки и посиделки на свежем воздухе… Не понимаешь? Это фабрика, фабрика по разведению жертвенных ягнят. Первосортных жертвенных ягнят! И что по периметру глазастые тетки - не случайность, Храмовник. Не обманывайся сам и уж хотя бы нас?то в этом не пытайся убеждать, ладно? Может быть, они еще и не слуги и делают это неосознанно. Может быть. Но кто?то явно вбил им в голову привычки постоянно держать глаза и ушки открытыми… Нет, Храмовник. С кондачка здесь не пройдет.
        - Ты же еще не попробовал! Может быть, вечером…
        - И не буду пробовать! И тебе не дам! - Виктор шлепнул ладонями по столу. Шумно, раздраженно фыркнул в сторону. Заговорил спокойнее: - Нет, сегодня соваться туда больше не будем… И так уже дважды проехался у них на виду - я не знаю, ездит тут вообще кто?то кроме этой чертовой суки?.. Боюсь, та очкастая грымза уже настороже. И если еще что?то - как бы не звякнули в один милый поселок, как бы не понеслись сюда бравые ребята в пурпурных ошейниках…
        - Ну так, может, вообще туда не лезть? - предложил я. - Действительно, опасно же… Вообще никуда не лезть. Уехать куда?нибудь на Чукотку и тихо жить на берегу моря, пореже выбираясь в ближайшие деревни…
        - Не умничай, Храмовник. Думаешь, они возьмут да и нагрянут сюда всем табуном, чтобы нас отпугнуть?.. Одна ошибка - и охотиться будут уже на нас. Все будет тихо, очень тихо… пока чья?то костлявая рука не возьмет тебя за задницу. И вот тогда рыпаться будет уже поздно.
        - Да ну? - Я покачал головой. - Они всего лишь люди.
        - Они?то люди… А если сука приедет с ними?
        - И что? Один раз я уже…
        - А то! Это ты всегда приходил к ним, а не они к тебе! Это ты всегда атаковал первым! Ты подползал к беззащитной заднице! А теперь подползать будут к твоей. С чего ты взял, что знаешь все их фокусы? Ты знаешь только то, как надо подкрадываться к ним, когда эти суки тебя не ждут, а возомнил, будто знаешь все их повадки и подходцы! А что, если она тоже знает, как надо подкрадываться к таким, как мы?.. Незаметно?.. Если нас заметят, а мы этого не почувствуем? С чего ты взял, что она примчится сюда, раскинувшись во все стороны изо всех сил воющей воронкой, тупо обшаривая все и вся?..
        - Я ее по?любому почувствую.
        - Уверен? С чего бы это?
        - Уверен. Я вторую неделю живу бок о бок с такой же сукой… целой и невредимой.
        - Целой?то целой. Но такой же? Ой ли? Ну да допустим. И может быть, ты почувствуешь. Может быть, и я ее почувствую… А Катька? Катька почувствует ее, если она будет обшаривать тихонько, едва?едва?
        Катя уставилась на свои руки. Крутила серебряное колечко на пальце. Вспыхивали и гасли огоньки чистого света.
        - Да и себя не переоценивай, - сказал Виктор. - Мы пытаемся перешагнуть пропасть на ходулях, Храмовник. И тут дергаться не надо. Дернешься - и привет… Спокойно, Храмовник. Спешкой тут только все испортишь.
        - Следующей ночью новолуние, - сказал я. - Мальчика она будет забирать сегодня. Уже этой ночью.
        - Под утро… - пробормотала Катя.
        - И что? - сказал Виктор. - Ну будет забирать. Ну приедет… И что дальше?то? Головы теперь в петлю совать, что ли? Как приедет, так и уедет. Через месяц возьмем.
        Какой, к дьяволу, месяц!
        - Я…
        Я закусил губу.
        Я вдруг понял, что если скажу про руку, тогда Виктор точно не пойдет.
        А что, если у меня начнется приступ в самый неподходящий момент? Что, если я не выдержу и завою от боли, пока мы будем ждать в засаде? Да просто свалюсь и сдохну, когда эта дрянь внезапно прихватит не нервы в руке, а в сердце, в легких или в голове? В тот самый миг, когда надо будет начинать атаку, выбивая наш ритм? В тот миг, когда он бросится вперед, рассчитывая на меня…
        Что тогда?
        Нет, он не пойдет. Ни за что. Даже если пойдет Катька. Одно дело - перешагивать через пропасть на ходулях, и совсем другое - если ходули еще и треснувшие.
        - Ничего, - сказал Виктор. - Не в этот раз, так в следующий. Сообразим. Тихонько, не спеша сообразим. До следующего месяца что?нибудь придумаем.
        - Через месяц может быть снег, - сказал я.
        Катя передернула плечами и поморщилась. Кивнула.
        Ага… В отличие от Виктора, она?то охотничья душа. Она?то хорошо знает, как погано бывает со снегом. И следы на нем, и ночью словно освещено всюду из?за него…
        - Значит, подождем еще месяц! До весны будем ждать, если потребуется! Нам спешить некуда. Там их почти полсотни. Сорок детей - это ей на четыре года хватит… и наверняка еще будут новеньких подвозить. Эта сука здесь крепко устроилась, ни хрена не боится.
        - А чего ей бояться? - сказала Катя, по?прежнему не поднимая глаз. По?прежнему крутя кольцо на пальце.
        Виктор возил по скатерти вилку. Щелчками гонял ее зубцы из стороны в сторону.
        - На четыре года?.. - повторил я. - На четыре года хватит? А может, ты ей еще и сам новеньких ребят будешь сюда подвозить, а?.. Чтобы надольше хватило! Чтобы ей всегда было кого отсюда увезти! Чтобы она тут…
        - Влад… - вскинула глаза Катя.
        - …и через четыре года точно была! Пока ты вокруг ползать будешь и на нее любоваться!
        - Все сказал? - спросил Виктор.
        Я раздраженно выдохнул, оскалившись. Но заставил себя успокоиться.
        - Каждый месяц она будет увозить отсюда по мальчишке, - сказал я. - Каждые четыре недели! По мальчишке!
        - Какое?то время, - холодно поправил Виктор. - Да, будет. Но не вечно. А если мы тут вляпаемся, вот тогда да, уже каждый месяц! Каждый гребаный месяц! Отныне и во веки веков!
        - Старик бы взял ее сегодня. Сразу. Не давая увезти ни одного.
        Виктор поморщился:
        - Старик… С чего ты взял, что нам вообще удастся устроить тут фейерверк? Хоть когда?нибудь? Может быть, они там круглосуточно из окон пялятся. Посменно… Может быть, на тот пятачок перед воротами вообще незаметно не пробраться?
        - Ну и к черту тот пятачок! Всегда без всяких фейерверков их брали!
        - Всегда не таких.
        - Старика бы и эта сука не напугала!
        - Нет… - Виктор покачал головой. - Даже Старик не полез бы сюда сразу. Он бы выжидал. Выжидал до тех пор, чтобы уж наверняка.
        - Четыре года, ага… Старик. Угу. - Я перестал скалиться. - Он бы рискнул.
        - Старик? Рискнул? Не смеши меня, Храмовник! Он никогда не рисковал.
        - Даже тогда?..
        Несколько секунд мы с Виктором бодались взглядами, но он не отвел взгляд. Лишь прищурился.
        - Даже тогда. Он полез один, потому что был уверен, что он ее и один возьмет. И он бы ее взял! Там случайность была… Случайность, понимаешь? Ему случайность помешала… А мы сейчас на ходулях через пропасть! Тут столько случайностей может быть против нас, что это уже закономерность будет, а не случайность! Случайность будет, если у нас все сложится, если мы чудом проскочим - без подготовки, с кондачка, дуриком!
        Я молчал, стискивая зубы, сжимая и разжимая левый кулак, стараясь найти хоть какой?то аргумент - кроме того, который на самом деле. И который мне лучше держать при себе…
        - Старик… - задумчиво сказала Катя. - Вы говорите о его доме, о нем самом так, будто он был самый сильный и опытный из вас… Но я ни разу его не видела. Ни с вами, ни одного. Если этот ваш Старик так много мог, почему же он устранился и ничего не делал? Почему даже носа не высовывал из своего расчудесного домика?
        - Не суди о том, чего не знаешь, - сказал Виктор.
        - Чего я не знаю?! - тряхнула головой Катя. - Как эти суки подчиняют себе? Выгоняют из домов? Как они убивают детей?! Чего я не знаю?! - Она не замечала, а ее пальцы яростно крутили кольцо. - Не знаю, как эти суки ловят тех, кто охотится на них, ломают - и заставляют служить себе?! Этого я не знаю?!
        - Кать… - пробормотал я и сжал ее пальцы, но она сбросила мои руку.
        - Старик сделал больше, чем вся ваша стайка, вместе взятая, - холодно сказал Виктор.
        Катя набычилась, но Виктор продолжал:
        - И не тебе судить его за то, что однажды он попытался сделать больше, чем мог.
        Катя сдерживалась, но я видел, с каким трудом ей это дается.
        - Не понимаю… - процедила она сквозь зубы.
        - Вот и не суди.
        - Я… - с чувством начала Катя, но я сжал ее руку.
        - Он пытался в одиночку взять жабу, которая оказалась слишком живучей, - сказал я.
        На щеках у Кати горел злой румянец, но она сдержалась.
        - Жаба - это которая из беленьких, по?вашему? - тихо спросила она, и ее голос прозвучал хрипловато.
        - Да, - сказал Виктор. - Светлые волосы, жертвы в полнолуние и поганые руки. Она почти достала его. Ему пришлось отталкивать ее ногой, но это не помогло. Эта тварь только крепче в него вцепилась. Тогда ему пришлось отдирать ее руки своей рукой. В итоге три касания. Рука и обе ноги.
        Катя уставилась в стол. Ее щеки запунцовели не только на скулах.
        - Так он был при смерти?.. Теперь понимаю… Я…
        Она замолчала, потерла лоб, все не поднимая глаз.
        - Нет, он не был при смерти, - сказал Виктор.
        Катя уставилась на него:
        - Не при смерти?.. Но три касания… Если он и выжил от самих касаний, то потом же все равно рак. Мгновенные метастазы, тяжелейшие…
        - Рака не было. Он отпилил себе обе голени и руку, прежде чем кровь разнесла это по всему телу.
        - Но он же был… - Катя посмотрела на меня. - Вы же сказали, что он был один?..
        - Вот именно, - холодно сказал Виктор. - И все?таки сделал это. И выжил. И учил нас. Не высовывая носа из дому.
        Катя терла лоб, глядя в стол.
        - Простите… Я не знала…
        - А еще ты не знала, что он вырвал из себя то, что было ему дороже и руки, и обеих ног. Та сука, на которой он учил нас… - Виктор сжал губы и отвернулся. Уставился в черный полог, отделивший наш закуток от прохода.
        Катя не поднимала глаз. Крутила кольцо на пальце.
        Я потрепал ее по плечу:
        - Кать, ну… Ты же в самом деле не могла знать…
        Катя перестала крутить кольцо. Замерла. Я почувствовал, как вдруг напряглось ее плечо. Вся она.
        Она медленно подняла лицо, бледное и застывшее.
        - Подождите… Две ноги и рука? Правая? По локоть?
        Виктор хмуро уставился на нее:
        - Откуда ты знаешь?
        - Но… Когда я фотографировала их карты и расписания… Там, на мониторах…
        Катя замолчала.
        - Не тяни, - прошипел Виктор сквозь зубы.
        - Комнаты, где она держит еще не прирученных… Один - парень совсем молодой, а второй…
        - Не тяни!
        - Мужчина на кресле?коляске. Концы брюк пустые, и обуви не было. И не было правой руки по локоть. Вот так, - показала Катя.
        - Комплекция? Лицо? Волосы?
        Лицо у Виктора стало бледнее, чем у Кати. Но он хотя бы мог говорить. Я и этого не мог.
        - Крупный, плечи широкие… Сильный был, наверное. Лицо… Грубоватое, но красивое. Нос прямой, глаза широко расставлены… Широкий подбородок. А волосы… - Она пожала плечами. - По мониторам не скажешь, какого цвета, но темные, кажется. Не угольно?черные, но темные. Не светлые…
        - Длина волос? - деревянным голосом спросил Виктор. Пальцами он стиснул столик так, что суставы побелели.
        - Короткий ежик… - пробормотала Катя, переводя взгляд с него на меня. - По?военному так… И…
        Виктор вскинул на нее глаза.
        Катя коснулась пальцами волос над левым виском.
        - Вот тут у него, кажется, волосы седые…
        Виктор медленно повернул голову. Теперь он глядел на меня, но, кажется, не видел.
        - Она успела…
        - Но ты же сам сказал, что он… - пробормотала Катя. - Что даже если его возьмут еще живым, то он… - Катя потрясла головой. - Не понимаю. Ведь не стала бы она держать его сумасшедшего?..
        Виктор глядел не на нее, на меня. И я знал, о чем он думает.
        - Кровь… Много… - едва слышно пробормотал он. А может быть, я.
        Вот почему крови было много… Почему в двух местах… И почему - разная.
        И те короткие прозрачные трубки - с иглами на обоих концах…
        Я не помню точно, видел ли это, когда был в доме, обратил ли внимание тогда, или это теперь память услужливо прогибалась, но мне казалось, что видел: шланг, заляпанный изнутри темным… но не дрянью, а засохшей кровью. Густой, свернувшейся кровью. С иглами на обоих концах.
        - Черная… И без дряни…
        - О чем вы? - спросила Катя. - Влад, ты был там?
        - Последняя группа… - пробормотал Виктор. - Ему бы подошла любая кровь… Нет! - вдруг тряхнул он головой. - Не может быть! Не верю!
        Он рывком поднялся, бедром двинув столик. Посмотрел на меня.
        - Я должен сам проверить. Ты перепутал, Крамер. Ты что?то перепутал.
        Но он стоял и никуда не уходил.
        Он знал, что я не перепутал. И даже если те заляпанные изнутри кровью шланги с иглами на обоих концах только сейчас родились в моей голове, из обманчивой памяти, удобренной тем, чего я боялся больше всего, - это ничего не меняет. Если я и не заметил их тогда, это не значит, что их там нет.
        Они там есть. Или что?то еще, чем они смогли перелить кровь напрямую. Есть там.
        Они вскрыли Старику вены - вот почему та кровь так черна, чернее обычной засохшей крови. Венозная кровь, полная той дряни… А потом перелили кровь одного из тех пурпурных. Или двух. Или трех. Сколько было надо. Старику подошла бы любая.
        И она подошла. Сменила его кровь, вымыла из его вен ту дрянь.
        Может быть, сменили кровь дважды, если одного переливания было мало. У них хватило бы крови. Там было пять машин, в каждой по двое?трое…
        Перелили прямо там, у стола с телом его девочки. Успели прежде, чем эта дрянь изувечила его разум.
        Черт бы их побрал, но они успели. Иначе бы Старик не был сейчас там. Держать сумасшедшего она бы не стала. И если он там…
        Я тоже поднялся.
        - Надо брать ее. Брать ее и идти в ее поселок. За Стариком.
        Виктор молчал.
        Катя глядела в стол.
        - Надо идти!
        - Надо подумать, - проговорил Виктор деревянным голосом.
        Лицо такое же деревянное. Он стоял над столиком не садясь и не двигаясь, как истукан.
        - Там Старик.
        - Мне необходимо подумать… - пробормотал он, кулаками сжимая голову.
        Вдруг огляделся, словно не мог сообразить, где он. Шагнул к выходу из закутка.
        - Вить?.. - вскинула глаза Катя.
        Я поймал его за рукав:
        - Куда ты?
        Он выдернул руку, даже не оглянувшись.
        - Я должен посмотреть! Сам…
        Стукнувшись плечом о косяк, он вывалился в коридорчик и тяжело зашагал прочь.
        Суп, пирожки, нарезки теперь казались восковыми обманками. Желудок стал ссохшимся бумажным мешком, отказывался принять хоть кусок, но я все?таки впихивал в себя еду.
        Хочешь не хочешь - надо. Силы мне сегодня понадобятся.
        Я заставил себя выхлебать весь суп и давился ветчиной с пирожками, пока не почувствовал, что в животе стало тяжело.
        Катя молча сидела рядом. Оцепенело глядела на меня, будто спала с открытыми глазами.
        Я схватил ее за руку и потащил в коридор.
        - Влад?..
        - Пошли!
        - Куда?..
        - Попробуем зайти с тыла!
        Должен же быть способ пробраться туда незаметно…
        - Но Виктор… Он же еще…
        Я оглянулся на нее, но она уже замолчала.
        Она тоже прекрасно понимает, что его поездка ничего не изменит.
        Когда мы вышли на улицу, я ее уже не тащил. Она словно проснулась. Снова обрела цель. Быстро и легко скользила рядом со мной.
        Оглянулась на свой мотоцикл, но я дернул головой. Подтолкнул ее к «козленку». Еще вернемся сюда. Пока Виктор доберется до Смоленска и обратно, мы сто раз успеем съездить.
        Уже в машине она сказала:
        - Но с тыла там ручей.
        - Знаю, что ручей. Но наверняка там есть какой?нибудь брод из валунов. Или ствол упавший…
        Куда больше меня волнует, что там может быть кроме ручья.
        Что, если весь этот миленький пансионат не просто водопой? Не только водопой, но и хитроумный капкан на охотников, что любят охотиться у водопоев?..
        Сумерки наступали наперегонки с «козленком».
        Тень машины неслась сбоку, все длиннее. В зеркале заднего вида слепило солнце - огненно?золотая дыра в оранжевом заднике. Голые ветви деревьев бессильно скребли его и уплывали назад.
        Позади лесочка, в котором разместился пансионат, была еще одна дорога. Ну когда?то была… Сейчас от нее осталась только глинистая колея. То и дело гуляла из стороны в сторону, ныряла и горбилась, но «козленок» ее одолел.
        Катя коснулась моей руки.
        - Где?то здесь, наверное…
        Я послушно сполз вправо на обочину и заглушил мотор.
        Слева, сразу от края дороги, земля падала куда?то вниз, лишь дальше, метрах в тридцати левее, на уровне обрыва виднелись голые верхушки березок.
        Когда я подошел к краю, Катя уже заглядывала вниз.
        Склон крутой, но со складками. За них кое?как цеплялись кусты. Из глинистой земли выглядывали валуны. Метрах в сорока сбоку было чуть положе, и там по этим складкам, виляя между кустами, сбегала тропинка.
        А прямо под нами начинался лес. Сначала березки, к ним примешивались елочки, и вдруг все обрывалось, какой?то провал среди вершин. Полоса пустоты шла с востока на запад. Ручей. За ним виднелись одни только высокие сосны. Где?то там и пансионат…
        Ага, вон вершины повыше - тот чертов холм. Значит, левее, прямо перед нами, пансионат, все верно. У Катьки великолепное чувство местности.
        На дороге сбоку слепило солнце, но внизу было темно и холодно. Над головой, черные на еще светлом небе, сплетались паутиной ветви.
        Земля все шла под уклон, березки расступились - и мы вывалились к ручью, в кусты орешника.
        Противоположный берег зарос совершенно, но с нашей стороны можно кое?где подлезть к воде. Бросить взгляд вдоль ручья…
        Катька заметила первая. Слева, шагах в ста от нас, большая старая сосна, рухнувшая наискось через ручей.
        С нашей стороны легла ее верхушка, конец на том берегу вломился в орешник. Середина протянулась над ручьем. Метрах в трех над быстро несущейся водой. То есть это сбоку, пока с берега - метра три. А когда смотришь со ствола, и ноги скользят по подгнившей коре… Хватаясь за сучья, мы перебрались на ту сторону.
        Вдоль ствола выбрались из орешника - и оказались в бору, сухом, просторном, с мягким ковром хвои под ногами, сладким и тихим воздухом, шум ветвей был где?то далеко вверху, а здесь, внизу, тихо?тихо…
        Сначала вдоль ручья обратно влево, а потом осторожно вперед. Шагов через двести частокол стволов поредел.
        Сосны расступались, там была маленькая полянка. По ту сторону снова несколько рядов стволов и еще одна пустота - и там уже виднелся уголок красной крыши, еще краснее под закатным солнцем…
        Катя схватила меня за руку. Я остановился.
        Теперь и я услышал. Голоса были тихие, но в тишине старого, сухого леса казались удивительно близкими.
        - Не женские… - удивленно шепнул я.
        Катя кивнула. Потащила меня за руку, ныряя от ствола к стволу.
        На полянке было еще одно упавшее дерево - прямо с корнем наружу. Ствол глядел на нас, за ним большое, метра три в высоту, колесо вывороченной земли, с космами оборванных корней. А вот за ним?то…
        Катя остановилась. Я прилип к соседнему стволу.
        До полянки было еще шагов пятнадцать. Несколько стволов.
        Но там будет уже слишком заметно. Я решился только на то, чтобы скользнуть в сторону - заглянуть за колесо корней и земли сбоку. Катя повторила мой маневр.
        А вот и они…
        В одинаковых костюмчиках из синей плотной шерсти, скроенных просто, но хорошо, подогнаны по фигуркам. И сами такие же рослые, крепко сбитые… Должно быть, это самые старшие из тех, что живут в пансионате.
        Еще остались в пансионате.
        Лет по двенадцать точно, а выглядели они еще взрослее - мне понадобилось хорошо присмотреться, чтобы развеялась иллюзия первого впечатления… Знаю я такие лица. Круглые сироты - они всегда кажутся взрослее.
        Один был худой и угловатый, как гончая. И лицо такое же - узкое, горбоносое, обтянутое кожей. Он поводил то плечом, то локтем, то переступал, ни на миг не замирая. Как нетерпеливая собака вокруг хозяина, он мыкался вокруг второго парня. Повыше и покрепче, но тоже очень худой. Остроносое, плутовское личико. Бледное, почти фарфоровое - с темными брызгами веснушек, с чубом растрепанных рыжих волос.
        - На тебя похож… - шепнула Катя, непонятно улыбаясь.
        - Да не дергайся ты! - говорил рыжий, пихая в бок непоседливого приятеля. - Ты ее нервируешь, не видишь, что ли…
        Смотрел он куда?то во внутренности вывернутых корней, невидимые нам.
        Но непоседа уже обернулся назад.
        - О! - выдал он с наигранным воодушевлением. - А это что там еще за чучело катит?
        Из?за стволов по ту сторону полянки показался третий мальчишка - поменьше и куда упитаннее. Да и помладше, кажется…
        Рыжий тоже оглянулся, но ничего не сказал. Снова уставился куда?то под корни.
        Новенький, стараясь не ловить взгляды старшей парочки, тихонько переходил поляну, заходя к вывороченному дереву с другой стороны. Подальше от горбоносого.
        Не тут?то было.
        - Привет, жиртрест! Чего приперся?
        Новенький неуверенно улыбнулся, на миг подняв глаза, и снова опустил голову, избегая встречаться взглядом.
        - Я… - Он облизнул губы, сглотнул. - Я только…
        - Иди отсюда, голодающее Поволжье!
        - Дим… - подал голос рыжий. - Не трогай человека…
        Остролицый покосился на рыжего, прищурился… но потом лишь хмыкнул и пожал плечами. Делай как знаешь.
        Рыжий оглянулся на новенького:
        - Тоже кормить ее пришел?
        Пухлый мальчишка, с опаской косясь на остролицего, кивнул. Потом неуверенно улыбнулся:
        - Вот. - Он разжал кулак. Там были два маленьких аккуратных ломтика, перепачкавших ладонь чем?то красным. - Из борща…
        Горбоносый не удержался:
        - Ну ты даешь, жирный! То вечно голодный, а то мясо ей притащил… Мясо я бы и сам сожрал.
        Толстощекий мальчишка зарделся, совсем спрятал глаза.
        - Она щенков кормит, - пробормотал он. - Ей молоко нужно, а для этого белки… они в мясе…
        - Ну кидай, толстый, чего ждешь! Видишь же, она вся слюной изошла!
        Мальчишка тут же кинул, но как?то неловко. По ту сторону земляного колеса в корнях заворочалось.
        - Тьфу, мазила!
        Горбоносый сунулся вперед, но из корней тут же зарычало. Горбоносый пулей отлетел назад.
        Рыжий хмыкнул.
        - Чего ржешь, Сашок! Думаешь, не укусит? Она совсем дикая… Трубач говорит, видел, как к ней волчара приходил.
        - Ага, - с невинным видом согласился рыжий.
        - Чего - ага! Правда приходил! Он ей зайца дохлого приносил, а до этого кошака. А может, и еще приходил, только мы не видели. По ходу, это его щенки. Волчарские.
        Рыжий снисходительно глянул на приятеля, но промолчал.
        За корнями зачавкало. Кто?то наконец добрался до кусочков мяса и быстро заглотил, еще один ползучий шорох обратно, и все смолкло.
        Пухлый мальчишка вздохнул, повернулся уходить… но медлил. Покосился на старших, ловя взгляд.
        - Ну чего тебе еще, жирный? - спросил горбоносый.
        Но тот ловил другой взгляд.
        - Там Дарья Сергевна… - пробормотал он больше рыжему.
        - Ищет нас? - спросил рыжий.
        Оба старших насторожились.
        - Сюда идет? - спросил горбоносый.
        - Еще нет, но… она там, на плацу… вы, когда пойдете обратно…
        - Понятно, - сказал рыжий. Поблагодарил кивком.
        - Да?а?а… - отмахнулся горбоносый. - Эта сова четырехглазая нас в упор не заметит. Проскочим.
        - Но она… - Пухлый мальчишка засопел, сморщившись. Тут, видно, был какой?то деликатный момент. - Дарья Сергевна, она… Она там у ворот чего?то стояла, потом ходит везде… Такая… - Пухлый мальчишка неопределенно повел головой.
        Шмыгнул носом и все сопел раздраженно, сморщившись. Никак у него не получалось найти словечко, чтобы передать то, что хотелось.
        Но рыжий, кажется, понял.
        - Нет, Дим, - покачал он головой. - Лучше тоже пошли, если она сегодня такая… На нее иногда находит. Она когда такая, ее можно и не заметить. То из куста вылезет, то из?за угла наскочит. Правда, какая?то незаметная… И психованная. Ходит все, вынюхивает что?то, а потом такое устроит, если попадешься…
        Я обернулся, почувствовав взгляд. Катя вопросительно вскинула брови - слышал? понял? - и дернула подбородком назад. Заскользила прочь от края полянки.
        Я вздохнул. Еще раз посмотрел вперед. Я уже разглядел за стволами по ту сторону полянки - и оранжевые дорожки для построений, посыпанные битым кирпичом, посреди идеальных газонов, и такой же оранжевый маленький плац с флагштоком посредине… Стена кустов за ними, а дальше и вбок уже и первые домики под красной черепицей. И никакого забора с этой стороны.
        И совсем ведь близко уже, рукой подать…
        Мальчишки шустро уходили в ту сторону. Ветерок крепчал, тянул теперь не в лицо, а сбоку, дунул со спины - и тут же за земляным колесом заворчало. Тихо, но на этот раз действительно зло. И долго. Рычание длилось, пока не стих порыв ветра.
        Дикая не дикая, а тех ребят она явно за своих держит… Не то что нас.
        Эх, ветерок, ветерок, и ты против нас сегодня… Я бросил взгляд на красную крышу, такую близкую, и стал отступать за Катей.
        Глава 5 ОСКОЛКИ
        Его не было слишком долго.
        Я отгибал тяжелую портьеру и припадал к окну всякий раз, как различал шум машины. Но уже село солнце, уже окончательно стемнело…
        Наконец подъехал. Выключил мотор, но не вылезал из машины. Я следил за ним минуту, вторую, а он все сидел. Я видел его лицо за лобовым стеклом, застывшее и пустое, неподвижное так долго, что… Если там, у дома, его ждали… Но нет.
        Он тряхнул головой. Медленно, но решительно выбрался из машины. От души врезал дверцей, тяжело огляделся и зашагал к крыльцу. По?прежнему медленно, но это не была усталая рассеянность.
        Я вдруг понял, что неподвижность в машине - это было не марионеточное оцепенение. Он что?то решал. Выбирал между плохо и еще хуже. Потому что что?то надо было выбрать, прежде чем двигаться дальше.
        И он выбрал. Через минуту он влез в наш закуток, плюхнулся на диванчик и откинулся на спинку, бессильно закинув голову, так что затылок глухо ткнулся в дубовую панель. Уставился в потолок:
        На его лице была усталость, но не было безразличия.
        Да, он что?то решил.
        Катя молчала. Я молчал.
        - Да, она могла взять его еще нормальным, - сказал Виктор. - Скорее всего.
        - Две недели… - пробормотала Катя. Она снова глядела на свои руки, снова крутила кольцо на пальце.
        И я знал, о чем она думает. Чертова сука смогла объездить ее Олега. И собирается повторить это же со Стариком.
        А две недели - это много. Даже час много рядом с чертовой сукой. С самой слабенькой из паучих. А две недели рядом с той гривастой тварью…
        - Но он был все еще в комнате для заключенных, - сказал я. - Она его еще не сломала. Его еще можно вернуть!
        - Не сломала три дня назад, - жестко заметила Катя.
        - Его еще можно вернуть.
        - Но нам его не вытащить, - сказал Виктор.
        - Вытащим! - сказал я. - Убьем ее здесь…
        - Не сможем! Без разведки, без подготовки, без полной уверенности, что возьмем ее наверняка нельзя туда соваться! В это новолуние мы уже не успеем. А к следующему…
        А к следующему вытаскивать будет уже некого. Три дня назад Старик еще держался. Может быть, и сейчас еще держится. Но через месяц еще…
        - Значит, пойдем без подготовки, - сказал я.
        - Нет.
        - У нее Старик!
        - Ты мне это говоришь?.. - Он смотрел мне в глаза, он не отводил взгляд. - Нет. Слишком опасно. Нет!
        - Даже ради Старика?
        - Даже ради Старика.
        Я оскалился от отвращения, и он ответил мне такой же брезгливой гримасой.
        - Дур?рак! Ты думаешь, верность Старику - это драться с этой сукой здесь, несмотря ни на что? Тупое бесстрашие? Это будет твоя верность Старику?! С гордо поднятой головой и мужественно сжатыми челюстями броситься под каток?!
        - Ребята… - попросила Катя.
        - Бессмысленно подохнуть здесь - вместо того чтобы делать то, что ты должен делать? Что мы должны делать! Должны Старику!
        - Вить… - почти взмолилась Катя.
        Виктор, набычившись, оглянулся на нее, но все?таки взял себя в руки. Когда он посмотрел на меня, в его голосе осталось лишь усталое презрение и досада. Ему опять приходилось объяснять мне очевидное.
        - Кроме тела Старика есть еще его дело. И это важнее. Это для самого Старика было важнее! Держать несколько человек, которые знают! Знают и могут! Сами могут охотиться на чертовых сук… и могут обучить этому других. Новых. Чтобы ниточка не оборвалась случайно. Чтобы всегда оставался кто?то, кто может продолжить, даже если остальные попались. Кто?то, кто может начать все заново… Ты подумал, что будет, если она нас всех здесь завалит?
        - Но есть же шанс вытащить его! Убить эту тварь здесь и вытащить Старика из ее поселка! Если кому?то и начинать все заново, так это ему!
        - Да, шанс есть. Шанс есть всегда и во всем! Но сейчас он слишком мал. А теперь подумай, что ты ставишь на чаши весов. Если все получится, прекрасно. Но если нет? Если что?то пойдет не так? Что тогда? Она нас раздавит. И Старика и нас. Всех. И тебя, и меня, и Катьку. Не останется никого. Понимаешь? Никого. Некому будет убить эту дрянь. И некому будет убивать других таких же. И некому будет набрать и обучить новичков. Некому.
        - Но у нее Старик…
        - Да, у нее Старик. А ты не подумал, что было бы важнее самому Старику? Его жизнь или его дело? Если бы сейчас решал не ты, а он?.. Представь. Старик на нашем месте. А ты там. Полез бы он тебя вытаскивать, рискуя всеми остальными?
        Я открыл рот… Но так ничего и не сказал. Потому что… Не знаю.
        Я вдруг представил Старика, его холодный взгляд, всегда такой жесткий, когда доходило до дела и надо было принимать окончательное решение, и…
        Не знаю.
        - Вот то?то же, Храмовник.
        - Может быть. - Может быть, ты и прав. На словах ты часто бываешь прав… - Но я эту суку достану. Я ей Старика не оставлю.
        - Нет. Риск слишком велик.
        - Но шанс есть. И я пойду.
        - Никуда ты не пойдешь!
        - Я пойду. За свою жизнь я отвечаю сам.
        Он оскалился от досады.
        - Нет, ты все?таки не понимаешь, маленькое, тупое чудовище… Дело не в том, что ты будешь рисковать своей жизнью. По большому счету, нам с мирозданием плевать на твою жизнь… Но если ты завалишься, то ты накроешь и нас. Она ведь не сразу убьет тебя, а сначала распотрошит! А теперь ты знаешь, что мы живы и никуда не бежали. И кто мы такие. И что собираемся делать! Это ты понимаешь? Она больше не сунется сюда всего на одной машине. Она больше вообще никуда не сунется без эскорта в пяток машин и дюжины пурпурных… - Он прищурился, ловя мой взгляд как в капкан, и еще жестче договорил: - Никогда и никуда - до тех пор пока не отловит нас! А она будет ждать, что мы сунемся к ней. И не просто ждать. Она будет нас ловить! И она, и все ее пурпурные. И, может быть, слуги ее подружек… Это ты понимаешь? Она будет точно знать, кого искать! Уже не мы ее, а она будет нас ловить! А сейчас она ничего не знает! Ни про то, что мы знаем, где ее водопой, ни про то, что мы вообще еще здесь, вьемся вокруг нее. Про Катьку вообще ничего не знает! Понимаешь? Пока у нас есть шанс! Когда мы здесь все осмотрим, изучим,
подготовимся, мы сможем прибить ее здесь наверняка. Это единственный реальный шанс добраться до нее! Этот водопой. И мне плевать на твою жизнь, Храмовник, но мне не плевать на этот шанс. А если она тебя поймает, мы и этого лишимся. Единственного реального шанса достать ее!
        Я его даже не слушал. Я просто ждал, когда он договорит. Пока выдохнется.
        Я пожал плечами.
        - Может быть, - сказал я. - Но я в любом случае пойду. Вопрос лишь в том, пойду я один или вы пойдете со мной. Сделаете этот шанс весомее - или дадите ему сгинуть вместе со мной.
        Несколько секунд Виктор странно глядел на меня, а потом вдруг расхохотался.
        Я смотрел на него, чувствуя, как играют желваки, но ничего не мог с собой поделать. Я едва сдерживался.
        Он глядел на меня с кривой ухмылкой:
        - Маленькое, упертое чудовище… Где это ты сцапал манеру так вихляво работать языком? Раньше этого за тобой не замечалось… От своей суки нахватался, что ли?
        Я отвернулся от него. Поймал другие глаза.
        - Кать?
        - Она не пойдет, - сказал Виктор.
        - Вить… - Катя, извиняясь, покачала головой. Глядя ему в глаза, положила ладонь мне на руку. - Я пойду с ним… - Она обернулась ко мне: - Я пойду с тобой, Влад. Я знаю, что это такое, когда… Я пойду с тобой.
        - Да? А Олег? Если вы засыплетесь, он так и останется у нее до конца дней. Ты даже не сможешь его убить, чтобы прекратить это. Некому будет его убить.
        - Что ж… Значит, некому. Его в любом случае уже не вернуть. А вашего Старика еще можно. Я пойду с тобой, Влад.
        Я кивнул и сжал ее пальцы. Обернулся к нему:
        - Вить?
        Сморщившись, он глядел в сторону.
        Я ждал.
        Катя молчала.
        Он все щурился, морщился, скалился… А потом лицо стало пустым и грустным. Он усмехнулся, одними губами. Поглядел на нас.
        - Ну и как же, мне интересно, вы себе это представляете? Вдвоем влезете к ней в город, перебьете всех ее пурпурных, двух ее жаб…
        - Одну жабу, - сказал я.
        - А, все?таки был толк?.. - Впрочем, лицо осталось таким же постным. Он пожал плечами. - Пусть одна жаба. Много это меняет? Эти пурпурные вокруг нее месяцы, годы. Они не превратятся в тех, кем были, если вы ее убьете. Они останутся такими же верными слугами, какими были. Продолжат служить ей, будто она еще жива.
        - И черт с ними, - сказал я. - Главное - завалить ее здесь. И Олега. И убрать тела. Тогда, когда через два часа они не вернутся, там, в поселке, засуетятся. Приедут сюда, но тел нет - что с ней? В плену? Убита? Они полезут из поселка, как муравьи за маткой, искать ее. Все до последнего. Ты же сам говоришь, она их вышколила отменно… И вот тогда мы туда войдем. В пустой поселок.
        - А вторая жаба? А прислуга? А охрана у ворот?
        - Это мелочи. Не в счет.
        - «Не в счет»… - криво усмехнулся Виктор. - Убрать ее тело и Олега, говоришь… Легко у тебя все получается… Как бы не пришлось кому?то убирать наши тела. И черта с два они уберутся из поселка все. Человек пять останется.
        - Поселок большой, - сказала Катя. - Несколько человек не смогут помешать нам залезть внутрь, если мы пойдем с разных сторон. И они же не знают, что именно нам нужно. Сможем добраться до комнат, где они держат пленных. Увезем его.
        - Если будет кому увозить… - снова без всякого выражения сказал Виктор. - Езжай к своей суке, Крамер. Спроси у нее, есть ли шанс у Старика продержаться до следующего полнолуния.
        - Еще четыре недели? Ты сам?то в это веришь?
        - Спроси у нее!
        Я пожал плечами. Сдается мне, я знаю ответ. И он тоже.
        - Зачем? Надо готовиться.
        - Мы подготовим что можно. А ты съезди к ней. Узнай точно. - Он прищурился на меня, будто еще что?то хотел сказать - даже догадываюсь что, но все?таки смолчал. Яростно потер лицо, снова поглядел на меня: - Езжай. Езжай!
        Я вдруг понял, что уже минут пять сижу, тупо уставившись в черное зеркало пруда.
        И наверное, у меня было такое же пустое лицо - как у Виктора там, перед кабачком… А может быть, раньше. Когда он только подъехал к дому Старика и должен был войти туда. В комнату, из которой бежал. В комнату, где осталось слишком много следов, чтобы верить в лучшее.
        Я вылез из «козленка», от души хлопнув дверцей, и зашагал к дому.
        - Мой господин сегодня рано… Что?то случилось?
        - Сколько времени ей понадобится, чтобы сломать человека?
        Какой?то миг мне казалось, что она сейчас вскинет брови в притворном удивлении, что не понимает, о чем я, и улыбнется своей издевательски безмятежной улыбкой…
        Но она или поняла, или почувствовала.
        - Все?таки попались… - пробормотала она. - Кто?то из тех, кто был той ночью здесь?
        - Вам не идет платье Кассандры, Диана… Сколько ей понадобится времени, чтобы сломать?
        - Сломать?
        - Вы понимаете, о чем я!
        - Не совсем. Подчинить человека на время, пока Ника рядом с ним, или же…
        - Нет! Полностью! Когда ее нет рядом, а он все равно будет делать что ей нужно. Сделать слугой.
        - Ах, приручить…
        - Называйте как хотите! Сколько?
        - Несколько дней, я думаю.
        - Несколько - это сколько?
        - Два?три дня. Возможно, чуть больше. Все будет зависеть от того, как плотно Ника им займется… И от охотника, конечно.
        Да, от охотника… Когда Катька была там, он был все еще под замком. Все еще держался. Десять дней.
        - Значит, может быть и больше? Насколько?
        - Возможно, может быть и больше… Чуть.
        - Сколько он может продержаться - максимально?
        - Что значит - продержаться? Я не уверена, что мы говорим об одном и том же… Если он у нее, значит, она уже смогла пробиться сквозь его защиту и подчинить его, хотя бы на время? Дальше можно вести речь только о том, какое время он еще будет продолжать огрызаться.
        - Огрызаться?
        Диана пожала плечами:
        - Огрызаться, откатываться… Приходить в себя, когда Ника будет оставлять его в покое. Но это если достаточно сильный, чтобы сопротивляться ей… и такой же упрямый в глубине, как вы.
        - Сколько?
        - Неделя. Возможно, дней десять?двенадцать. Затем огрызаться перестанет, но дрессировка на этом не кончится, он еще долго будет пропитываться привычками хозяйки, ее образом мыслей, учиться угадывать ее желания, даже когда ее нет рядом…
        - Двенадцать дней?.. А если он гораздо упрямее и сильнее меня?
        - Возможно, пару недель. Но…
        - А шесть? - не выдержал я.
        Диана улыбнулась:
        - Две недели - самый крайний срок. Большее не в силах человеческих… Боюсь, вы не понимаете, что бывает с человеком, даже самым строптивым, уже через два?три дня. Если он еще не предан хозяйке целиком, то уже на грани. Даже когда ее нет рядом. Еще не слуга, но уже не свободный человек. Еще огрызается, но как в тумане, в бреду… Если его оторвать от нее, ему потребуется время, чтобы стать тем, кем он был прежде. Может быть, месяцы… Но вы уверены, что Ника будет его приручать?
        - А что же она будет с ним делать? Если не убила, но оставила у себя…
        - О! Вы, видимо, плохо представляете себе, зачем он Нике… Сильных охотников если и оставляют при себе, то не превращают в слуг.
        - Зачем же он ей?
        - Из сильных - и умных! - опытных охотников делают глав личной охраны. Кто, как не опытный охотник, может точно предугадать, чего ждать от других охотников?.. Но для этого он должен продолжать мыслить как охотник. У него должна остаться его охотничья хватка, его личность… Как можно сохраннее. А что такое слуга? Прирученный и выдрессированный раб. Придаток хозяйки. Удобный, но растерявший большую часть своей прежней личности.
        - Но если она его не сломает…
        - Не приручит, - поправила Диана.
        - Не приручит, - оскалился я, но повторил ее словечко. Сейчас не время упираться по пустякам. - Как же она надеется, что он станет… Он же ни за что…
        - Скорее всего, Ника будет его не приручать, а привязывать.
        - Привязывать?..
        - Мм… В вашем образе мыслей… Его будут не ломать, но перетягивать.
        Я хмыкнул.
        - Я сказала что?то смешное? - холодно спросила Диана.
        - Его не переубедить.
        - Я не сказала - переубедить. Я сказала - перетянуть. Не словами конечно же…
        - Тогда как?
        - Вот так. - Диана чуть наклонилась, и виски на миг обдало лавандовым холодком. - Пробить его защиту, залезть внутрь него, но не ломать там все подряд… Не приручать, круша все внутри, делая из матерого волка покорную шавку, а всего лишь осторожно привязать к себе… Осторожно, но крепко. Вбить в его душу всего один, но точный гарпун. Найти что?то, что ему особенно важно, и надавить только туда. Связать это с тем, что от него нужно. И так привязать к себе.
        - Важно?.. - пробормотал я.
        Старик всю жизнь положил на то, чтобы отлавливать таких чертовых сук. Сюда хоть гарпун вбивай, хоть кол, а ничего у нее не выйдет… Защищать чертову суку он не станет.
        - О, это бывает самое разное… Иногда даже сам человек не может сказать, что это, - улыбнулась Диана. - Возможно, какой?то страх, засевший ещё в глубоком детстве, который всю жизнь загонял на самые задворки сознания и готов отдать все, что угодно, лишь бы этот чулан и дальше не открывали… А может быть, какая?то иррациональная привязанность. Или стремление, дремавшее всю жизнь в глубине, а теперь ему помогут вырваться…
        Я попытался представить что?то такое рядом со Стариком и хмыкнул. Особенно про страх, растущий из детства…
        - Нет…
        - Что - нет?
        - Он не из таких. У него железная воля. И ни черта он не боялся. Ничего и никого.
        - Железная воля? И это не спасение.
        Я не стал с ней спорить. К чему? Все что надо я уже выяснил…
        Только черт бы побрал это знание! Старика ей не привязать, а значит, скоро она либо убьет его, либо начнет ломать. Если уже не начала…
        Две недели, две недели… Они уже прошли, эти две недели.
        Через месяц будет поздно. Даже если в следующее новолуние Виктор и сможет в одиночку прибить суку и вытащит Старика, это будет уже не Старик…
        Уже не Старик…
        - Железная воля - часто лишь стальная оправа разбитого сердца… Мог быть какой?то тяжелый выбор, сделанный давным?давно, но который все еще бередит душу, о котором порой жалеешь, - если выбор был такой, когда чаши весов почти уравновешены, но выбирать надо, и выбор ох как тяжел… И можно даже понимать, что выбор был правильный - рассудком, но в глубине души все равно бродит тоска по тому, от чего пришлось отказаться, чем пожертвовал… И как все, что насильно задвинуто под ковер сознания, эта тоска становится все значимее, все больнее, все желаннее - вопреки доводам разума, но у души свои законы…
        Я досадливо дернул головой. К черту ее проповеди!
        Слова, всего лишь слова… Красивые, но ничего не значащие. А время идет. Ночь все ближе…
        - Вы меня не слушаете, Влад?
        - Давайте лучше… - Я коснулся пальцем лба.
        - И что дальше? Зачем это вам, Влад?
        - Я знаю зачем.
        - Ника, - покивала она.
        - Начинайте, Диана.
        - Думаете, это, - Диана коснулась пальцем лба, как касался я, - поможет вам?
        Она улыбнулась. И вот эта ее улыбка мне в самом деле не понравилась. Слишком уж она напоминала ту фирменную улыбочку всезнайки, которой меня до тошноты перекормил Виктор…
        - Вы хотите сказать, Диана, что вы ей в подметки не годитесь?
        Только я не прошиб Диану. Улыбка не стала злой. В ней только еще добавилось грустной снисходительности.
        - С вашей помощью, мой господин, я надеюсь однажды стать равной ей, а то и искуснее… Нет, я не об этом. Вы можете научиться сопротивляться ей, защищаться… но это не поможет вам убить ее.
        - Да ну?
        - Увы, мой господин… Она всегда вывернется.
        - Это еще почему?
        - Потому, что она давно идет по пути, ступить на который вы испугались. По пути сильных. И идет по нему жестче и увереннее, чем многие из нас… Ее самоуверенность и жестокость кажется чрезмерной даже некоторым из нас. Из нас, понимаете? Вы же скованы принципами, которыми вас пичкали с детства, - глупыми, пустыми, но такими тяжелыми оковами…
        Я поморщился.
        - Это всего лишь слова, Диана. Красивые, многозначительные, но пустые слова… Вся ваша софистика не спасет ее от пули. От одной обычной пули. Даже неподпиленной.
        - Увы, это не софистика, Влад. И лучше вам понять это, пока не стало слишком поздно. Ника всегда найдет, чем прикрыться от ваших пуль… Она не скована ничем, будет спасаться любыми способами. Любыми. Если понадобится, она выложит перед собой бруствер из чужих тел. Горы трупов. А вы? Вы сможете пойти по трупам, чтобы убить ее? Что вы сделаете, если она поставит вас перед таким выбором?
        - Ну ее слуги тоже не безвинные овечки…
        - Я говорю не о ее слугах!
        - Тогда о чем?
        - Вы не слушаете, что я пытаюсь вам объяснить.
        - Я не понимаю, какое отношение ваша софистика имеет к…
        - Как бы не было слишком поздно, когда поймете… Вам не одолеть ее, пока вы сами не станете на путь сильных. Вы…
        Но мне это уже надоело.
        - Слова - последнее прибежище слабых! Не так ли, Диана? - улыбнулся я.
        И пока она отражала мою улыбку своей, только еще насмешливее и злее, подыскивая ответ, я взялся за крайний стул и придвинул его совсем близко к ней. Впритык. Поставил его бок о бок с ее стулом, только сиденьем в противоположную сторону. Сел на него - она, нахмурившись, подалась назад и в сторону, прочь от меня, но я был быстрее. Я наклонился к ней и прижался лбом - к ее лбу.
        Она попыталась отстраниться, но я схватил ее за затылок. И прижимал к себе, не давая вырваться.
        Я увидел ярость, мелькнувшую в ее глазах, почувствовал на губах ее выдох. Еще успел почувствовать ее пальцы и ногти, когда она пыталась сорвать мою руку со своего затылка… И - ледяной шторм. Яростный, дикий, рвущий мою защиту на куски, но мне нужна была ее ярость.
        Нужен хотя бы миг, когда она растеряет свою расчетливость… Когда забудет все свои планы, все свои многоходовые ловушки, которые наверняка опять строит, - и сделает действительно то, что мне от нее нужно.
        Должен быть уверен, что она бьет изо всех сил, не притворяясь. Должен быть уверен, что в моей защите нет брешей, которые она видит, но не трогает, оставляя на будущее, чтобы неожиданно ударить, когда представится какой?то шанс спастись… Тех брешей, которые она могла найти, используя приемы гривастой суки и которые та гривастая тоже может нащупать…
        Я должен был взять от Дианы все, что она способна дать… но этого было слишком много. Слишком!
        Первый яростный нахрап - превратился в цепкие, осмысленные удары, и с такого расстояния мне их было не выдержать, слишком сильна она, когда так близко, слишком…
        Я отпустил ее голову, оттолкнулся от нее:
        - Все! Хватит! Все!
        Но она не уходила. Она все еще была во мне. Слишком близко… Слишком сильная, чтобы я сам мог вытолкнуть ее…
        - Что же я слышу? - Ее голос звенел от злости. - Всего лишь слова? Последнее прибежище слабых?
        Ее холодные щупальца не давили, но танцевали на краю сознания, на обломках моей защиты, то и дело сминая мои ощущения, когда я пытался заново собрать свой боевой букет… И выдергивая из памяти то одно, то другое - оттуда, где я не разрешал ей бывать…
        - Хватит, Диана…
        Я попытался встать и упал обратно на стул. Тело меня не слушалось. Она играла ощущениями от моего тела так же, как эмоциями в моей голове…
        Все?таки я поднялся. Отшагнул.
        Шаг. И еще.
        Здесь она была слабее. Здесь я мог ее вышвырнуть из себя.
        Да она уже и не сопротивлялась. Сама схлынула.
        - Щ?щенок… - процедила она сквозь зубы.
        Может быть. Но, по крайней мере, брешей у меня нет.
        Во всяком случае, таких, которые легко найти. Даже используя приемы и подходцы той гривастой чертовой суки. Уже три дня, как я показал их Диане. И до этого мы с ней были бок о бок сколько дней.
        - Кусачий щ?щенок… - повторила она, как сплюнула.
        Но уже успокаивалась. Смотрела прищурившись, с презрением, но без ярости.
        - Зачем вы это сделали, Влад?
        Она коснулась затылка, проверяя прическу. Подтянула локон и переколола шпильку.
        Я оттащил стул прочь от нее. Подумал и вообще не стал на него садиться. Отошел на свое старое место, в противоположный конец стола.
        - Приручить, привязать, перетянуть… - сказал я. - У вас столько словечек, Диана… И сколько из них я еще не знаю? Простите, Диана, но мне очень уж хотелось поглядеть на вас без кисеи хитроумия.
        - Простить, значит… Прощать ли? - вдруг улыбнулась Диана. Постучала ноготками по столешнице, высоко подбрасывая пальцы, в театральном раздумье. - Только за действительно хороший ужин. Настоящий. Без полуфабрикатов, без холодных объедков, без…
        - А вот это вряд ли. Ужина у вас, скорее всего, сегодня вообще не будет…
        Диана вскинула бровь:
        - Вот как? Мстя моего господина будет ужасна?
        - Как бы из вашего господина из самого не сделали крольчатину в винном соусе…
        Она моргнула. Что?то сообразила, и шутливая маска на ее лице растаяла.
        - Так вы сегодня?..
        Я принес ей из «козленка» галеты и банку тунца. Для себя - Курносого, со смазкой и ветошью. Пока она ела, я чистил его, стараясь не касаться стали правой рукой. Только через ткань.
        Ела она не спеша. Доев, просто сидела, сложив руки, глядя на меня.
        Но я все чистил и протирал Курносого и без того чистого вообще?то…
        - Вы словно ждете чего?то, Влад…
        Я дернул плечом, не прекращая полировать.
        Жду… Разумеется, жду!
        - Если я не вернусь, - сказал я, - к вам придет кто?то другой из нас.
        Помолчал, давая ей самой поймать намек. Так оно будет живее.
        Она прищурилась.
        - И?..
        Но я уверен, что она все прекрасно поняла и сама. Я кивнул ей.
        - И он не будет играть с вами в фехтование. Лучше меньше, да надежнее.
        - И что же будет? То, что вы мне показывали?
        - Именно.
        - Но чего же вы от меня хотите?
        Я молчал. Ждал.
        Слишком хорошо я помнил, как спас меня маленький подарочек Дианы, то воспоминание Ники, которого она так стыдится, и которое с таким удовольствием бы забыла, и которое так неосторожно дала подсмотреть кому?то из своих приятельниц - бывших приятельниц. Может быть, это была даже не Диана… Может быть, Диана получила это через вторые или третьи руки. А может быть, как раз от своей Карины? Кто?то же должен был превратить то почти лысое пугало с горбом, в гривастую красотку с атлетическим телом?.. Кто?то из жаб.
        Диана улыбнулась, но в ее улыбке была только грусть.
        - Ах, вы хотите еще одну соломинку… Но, боюсь, у меня больше нет для вас соломинок. Ни одной.
        Ну да, как же…
        Я пожал плечами:
        - Как знаете, Диана.
        - Да поймите же, Влад! - вдруг вскинулась она. Ее глаза блестели, а в лице проступило что?то жесткое. - Это не игра, это жизнь. В ней все не так, как хотелось бы. В ней нет спасительных соломинок на каждый случай. Нет тайных тропок, которые подскажет добрая волшебница, нет черных ходов, известных только счастливому герою…
        Я тер титан, стараясь не касаться его правой рукой.
        - Водопой… - проговорила Диана. - Вы будете атаковать ее не дома… Это какой?то город?
        Я кивнул.
        - Тогда возьмите побольше пуль.
        Я хмыкнул:
        - И это все? Спасибо… - Я покачал головой. - Нет, в том городе она бывает редко, прирученных у нее там от силы двое или трое. Да и те не совсем слуги, а так… краешком. Вроде раздвоения личности.
        - Все же вы не понимаете… - покачала головой Диана. - Дело не в прирученных, Влад. Это вы делите людей на слуг и невинных. Это вы готовы убивать первых и выводите из игры вторых. Но не Ника. - Диана вздохнула. - Возьмите побольше пуль, Влад.
        Я хмыкнул. Опять хитрит моя милая цепная сучка?
        - Не пугайте, Диана. Мы все равно будем атаковать. А что рядом с городом и людьми, только помешает ей. Вы же не любите шум чужих сознаний. Все вы. И Ника тоже. Она тоже живет вдали от всех одна - только ее слуги рядышком, затихшие коконы на паутине… Если рядом окажутся чужие люди, они будут ее только отвлекать. Помешают ей сосредоточиться на нас. Это поможет нам, а не ей.
        - Возможно… А возможно, и нет. - Она помолчала. - Все?таки возьмите побольше пуль… если вы в самом деле хотите убить ее. Если действительно хотите спасти того, кто вам, кажется, так дорог…
        Я посмотрел на нее.
        Она посмотрела на меня, потом опустила взгляд. На Курносого.
        - Что ж… Пожалуй, я пожелаю вам удачи.
        Ну еще бы… Иначе тебе подыхать здесь от голода, если я не вернусь. И на этот раз тебя уже никто не спасет.
        Или спасут? Если гривастая возьмет кого?то из нас живым… Распотрошит. Узнает про все. Приедет сюда? Пришлет своих людей, чтобы снять Диану с цепи? Спасет ее?
        А может быть, если та гривастая приедет сюда, это будет вовсе не спасение? И Диана предпочла бы умереть от голода на цепи, чем попасться ей в руки - после всего, что она сделала? После того как вольно или невольно, но тренировала меня, помогая готовиться к драке с ней. После того как оказалось, что Диана тоже знает о том, что было давным?давно и что сама гривастая теперь так хотела бы забыть… И не только знает, но и дала мне… И, может быть, кому?то еще?
        Я усмехнулся:
        - Да уж… Если я не вернусь, вам при любом раскладе не повезет, Диана… Я даже не знаю, что для вас будет хуже…
        - Возможно, - натянуто улыбнулась Диана. - Но дело не только в этом… Еще мне очень хотелось бы взглянуть на вас, Влад, - потом. После того как у вас все получится. Сейчас вы цепляетесь за чье?то спасение, отгораживаясь этим от всего остального - на что не хотите глядеть, что вас пугает. Ставите это чужое спасение между собой и смертью, уже скорой. Но если у вас все получится и эти спасительные шоры пропадут? Останется только яркий свет истины. Вы один на один со смертью… Месяц? Неделя?
        Я промолчал.
        - Маленький, упрямый мальчик…
        Я промолчал. Я перестал притворяться, что все еще чищу Курносого. Поглядел в камин. В язычки огня, такие неутомимые, такие живые… Такие надежные.
        Я вздохнул. Все?таки я надеялся, что у нее найдется еще одна соломинка…
        Я кое?как запихнул в сумку все тряпочки, флакон со смазкой. Взял Курносого и уже выходил из столовой, когда она окликнула меня:
        - И еще, Влад…
        Я замер. Стоял у дверей, боясь обернуться. Чувствуя, как колотится сердце, - кажется, у самого горла.
        Оказывается, я сам не знал, как все?таки надеялся. Все еще. Как все же верил, что у нее есть соломинка. Несмотря на все ее уверения. Все еще надеялся!
        Но когда я обернулся, Диана лишь грустно улыбалась.
        - Если вдруг случится чудо… все?таки вы зубастый щенок… У Ники на руках, - Диана подняла руку, другой по очереди коснулась нижних фаланг пальцев, - кольца. Возможно, среди них все еще есть перстень, мужской платиновый перстень с голубоватым опалом.
        Я сидел в «козленке», катая по ноге барабан Курносого.
        На сиденье сбоку ждала коробка с патронами и «снежинками». Тихо урчал мотор. Шуршал вентилятор обогревателя, дыша на меня теплым воздухом.
        Снаружи было уже совсем темно. Лишь огоньки на приборной панели, щель света в окне столовой, сквозь неплотно запахнутые шторы, и - темнота, темнота. Во все стороны, вверх и вниз.
        Снова где?то вверху раскинулось море облаков. Ни звездочки.
        Я покосился на часы. Пора. Я вздохнул, пододвинул коробку с патронами и стал набивать каморы барабана, тщательно проверяя каждый патрон. Осечки мне не нужны.
        Смешно…
        Если бы всего месяц назад мне кто?то сказал, что я буду собирать пистолет для охоты на паучиху, я бы не поверил. Ни за что бы не поверил…
        Но месяц назад я вообще не знал, что бывают такие суки. У которых бывает столько слуг. И которых приходится брать не в ее гнезде, потому что к гнезду ее не подступиться.
        Я защелкнул барабан. Посмотрел на стальные «снежинки» обойм.
        Нет, пожалуй. Слишком хорошо помню, как своей рукой совал Курносого себе в рот. И если бы, после того как выщелкнул барабан и рассыпал патроны, я знал - и знала она! - что можно не искать целый патрон среди гильз на дороге, а взять целую обойму в кармане…
        Я хмыкнул. Нет уж. Спасибо. Сами такое ешьте. Что бы там Диана ни говорила, но если мне не хватит одного барабана, то мне уже ничего не поможет.
        Я сунул пистолет в карман плаща, взялся за коробку с патронами, чтобы забросить в сумку и отнести в багажник… И не убрал.
        Но ведь теперь та сука знает про фокус с выбросом барабана. Если она, несмотря на все мои тренировки, прихватит меня теперь…
        Эта сука не даст мне повторить фокус. И тогда какая разница, сколько будет у меня в кармане запасных обойм?
        Я поставил коробку с патронами на колени и посмотрел вбок, на щель света в окне столовой. Зачем же ты все?таки это сказала?.. Какой хитростью это было продиктовано? А может быть, как раз затем, чтобы я, подозревая какую?то хитрость, не взял запасных патронов?
        Я нащупал в коробочке пластинку обоймы, подержал ее в кулаке, пока она не согрелась.
        В ее поселок я пошел с пятью патронами. Хватило мне этого?
        На охранника у ворот хватило. Из поселка я выбрался… А потом?
        Когда стоял на холме и оглядывался назад, на цепь слуг, проснувшихся и идущих вместе с ней…
        Я успел пройти лес, я почти успел добраться до первого дома, до поселка, до людей - почти. Если бы не Виктор, они бы меня загнали. Но если бы у меня была запасная обойма и я бы дал пару выстрелов назад, по этой разворачивающейся цепи пурпурных…
        Поглаживая подушечкой большого пальца прохладные донышки с неровностями капсюлей, я впихивал патроны в «снежинку». Остановился бы за деревом, нашел в цепи гривастую дылду, наползавшую на меня ледяным ураганом… Из Курносого, конечно, с такого расстояния не попасть. Разве что случайно.
        Но стала бы она рисковать? Дали бы ей рисковать ее слуги? Профессионалы в своих прошлых жизнях.
        Я опустил отяжелевшую «снежинку» в карман плаща, взялся за коробку с патронами, чтобы бросить в сумку… И опять не убрал.
        Одна обойма - это пять лишних патронов. Тогда бы они мне здорово помогли. Мне бы хватило даже пары.
        Тогда. Когда я убегал. Когда мне надо было просто припугнуть их, чтобы не лезли на рожон сами и берегли свою паучиху…
        Я достал из коробки новую «снежинку» и стал набивать ее.
        Нет, на этот раз мне надо не убегать - убивать. И ее саму, и ее слуг. Сначала слуг. Иначе к ней просто не подобраться. Они и в прошлой жизни были спецами, а в этой и вовсе без всяких сомнений закроют ее своими телами, если понадобится…
        Возьмите побольше пуль…
        Жаль только, Курносый не слишком?то хорош для прицельной стрельбы…
        Гроздочка патронов с тихим стуком легла в кармане на первую обойму. Я вытащил из коробки еще одну стальную пластинку.
        Теперь, когда Диана отработала ее финт, теперь ее удар я выдержу. Должен выдержать! Черта с два она заставит меня застрелиться. Этого бояться не стоит. А вот запасные пули мне и в самом деле понадобятся.
        Три запасные обоймы хватит?
        Может быть. Но если не хватит?
        Пусть лучше останется, чем не хватит. Я взял набивать четвертую.
        Теплое дыхание обогревателя, но темнота - снаружи…
        Холодная, я чувствовал ее холод даже через ветровое стекло. Холодная и полная таких же холодящих, до пустоты под ложечкой, вариантов.
        Слишком ясно я мог представить, что сегодня все может сложиться так, что не хватит и четырех запасных обойм. Если придется стрелять из Курносого - удобного вблизи, но такого строптивого, если цель чуть дальше! - он же сожрет кучу патронов, прежде чем сможешь попасть, если перестрелка затянется…
        Возьмите побольше пуль…
        Я взял еще одну стальную «снежинку».
        Тепло рядом - и холодная темнота вокруг… Полная самых разных вариантов, как все сегодня может сложиться, но всегда в них находилось место случайности, когда не хватит еще одной обоймы. Или всего лишь еще одного патрона. Всего одного патрона…
        Сколько бы ни взял, а одного не хватит…
        Решающего. Последнего. Чтобы добить чертову тварь.
        Возьмите побольше пуль…
        Я пытался нащупать еще одну «снежинку», но ее не было. В этой коробочке и патронов?то почти не осталось…
        Я оглянулся на сумку, там есть еще и коробки с патронами, и упаковки «снежинок»… Взгляд зацепился за зеленые стрелки на приборной панели. Я вдруг словно очнулся. Пора! Мне давно пора ехать!
        В кармане - что в правом, что в левом - приятной тяжестью лежали грозди патронов. Внутренний карман оттягивал сам Курносый.
        Я включил фары, тронул передачу и стал разворачивать «козленка».
        Хотел бы я еще знать, что там успел подготовить Виктор, если хоть что?то успел…
        Сначала я заехал в деревню - ту брошенную, гниющую деревеньку, где ночевал, когда только начинал охоту на Диану. И где теперь, в самом сухом углу большого дома, сохранившегося лучше всего, лежали сваленные в кучу инструменты и все прочее жестко?тяжелое из дома.
        Инструменты мне не нужны, а вот помповик, из которого ее кавказец чуть не изрешетил всех нас…
        Я быстро прочистил ствол. Зарядил ружье до упора и набил шитый золотом парадный патронташ. И еще целую коробку патронов забросил в багажник.
        И кое?что еще мне было нужно. Может быть, больше, чем Курносый и помповик, вместе взятые.
        Я остановился в первом же поселке по трассе. У первого же круглосуточного магазинчика. Моя фляга, всегда полоскавшаяся хорошим коньяком, на этот раз заполнилась спиртом. Сегодня лучше чистый спирт. Прежде чем убрать початую бутылку в багажник, я плеснул спиртом на руку и стал тереть. До тех пор пока рука не стала красной и горячей.
        Только бы не начался приступ. Только бы не сейчас… И только бы не вовремя.
        Не знаю, заменит ли это вот растирание настоящий жар, настоящее прогревание руки над камином или обогревателем, которые заставляли приступ отступить.
        Но должны же сосуды кожи расшириться? Чем больше крови будет проходить, тем теплее будет рука. Может быть, даже пара градусов спасет меня?
        Сегодня. Хотя бы сегодня. Мне нужно только сегодня, всего один день. Это же не так много…
        Растерев руку, я натянул перчатки. Перчатки я тоже взял не свои привычные кожаные, а вязаные, из грубой шерсти. Чтобы раздражающе царапало кожу. Чтобы приливала кровь. Чтобы руке было жарко. Жаль только, вязка в один слой. С дырочками, если взглянуть на свет. Если через такую дырочку к коже прижмется титан…
        Я достал Курносого и с опаской взялся за рукоять. Потискал. Рукоять, рамку, барабан, ствол.
        Нет, дырочки не такие уж и большие. Через перчатку что деревянная накладка на рукояти, что металлическая рамка - просто твердость. Ни намека на колючее начало приступа…
        Глава 6 ПУТЬ СИЛЬНЫХ
        Я пытался заснуть - знаю, что надо, - и старался заснуть, и все?таки это был не сон, это было скольжение на грани яви…
        Сиденье большое и удобное, но все?таки не кровать. Я пытался расслабиться, выкинуть из себя напряжение, но мог расслабить лишь мышцы рук, ног, спины, живота… Выкинуть напряжение не мог. Оно спряталось глубже. Где?то в груди, глубоко под ложечкой, холодило, дрожало…
        Убрать эту внутреннюю дрожь, звон натянутой души, не получалось. А с ним провалиться в сон я не мог.
        И еще тикало. Неотвязно тикали часики, отмеряя секунды.
        - Пора, - наконец сказал Виктор.
        Потеребил меня за руку, будто думал, что я в самом деле могу спать и не очнусь от малейшего звука.
        Я открыл глаза.
        Все?таки я посвежел. Рыжие фонари вдоль дороги, едва светящийся приборный щиток машины, изумрудно зеленеющие стрелки часов и их ободок - все было яркое, четкое, выпуклое.
        Фонари казались чуть странными - это из?за того, что смотрел я на них с непривычной высоты. Не из легковушки у самой земли, а из задранной вверх кабины огромной фуры. Да и сама кабина немаленькая - почти комната. Что в ширину, что в высоту.
        Виктор шуршал сумкой. Достал термос. Отвинтил крышечку, все затопил аромат кофе.
        Стрелка часов неумолимо подползала к половине седьмого утра. Или ночи. Это летом, может быть, шесть утра. А осенью - ночи. Небо за стеклами кабины было черное?черное. Хотя нет. Вон там, слева, небо чуть светлее. Скоро начнет светать.
        - Будешь?
        - Нет. И так не усну, - сказал я.
        Виктор хмыкнул. Глянул на меня, все еще искоса, но не так, как раньше. Что?то между нами изменилось.
        К Диане он меня отсылал не для того, чтобы спросить. Ответ он знал заранее, как и я. Просто хотел избавиться от меня на время. Чтобы не маячил перед глазами. Не бередил.
        Но теперь, кажется, оттаял…
        Длинное сиденье поделено на три части, хотя сюда без труда могли бы сесть и четверо, и пятеро. Сейчас было четверо. Я, Виктор, а между нами два «калаша», козлорогие еще больше от сдвоенных магазинов. Примотаны синей изолентой один к другому, чтобы быстрее менять.
        - Как ты их достал?
        - Это Старика. Еще из заречечных…
        Я кивнул. Мог бы и догадаться. Значит, не только книги ему достались от Старика. Еще и до тайника Старика он добрался раньше, чем пурпурные. А может быть, они вообще об оружии не знают? Может, их такие мелочи не интересуют…
        «Мерин»?то у гривастой тяжелый, Катька говорила. Бронированный. Такой не всякий гранатомет возьмет с первого раза, не то что козлорогий.
        Пока Виктор жевал бутерброды, я прогулялся до ближайших кустов. Стянул перчатку с правой руки, достал флягу и сбрызнул спиртом. Растерев руку, опять натянул перчатку.
        Когда забрался обратно в кабину, там уже тихо звенела крошечная шкатулка. Сложный, рваный, но такой знакомый ритм… Может быть, если бы он завел ее сразу, я бы еще лучше отдохнул? Может быть, даже получилось бы уснуть…
        Прикрыв глаза, я плыл по знакомому ритму. Он бодрил меня, поддерживал ветерком в спину, пропитывал уверенностью. Менял. Текли минуты, и я чувствовал, как ритм правил меня. Подгонял пульс, синкопировал мысли…
        Бывали ошибки, бывали провалы - и у Старика, и у меня, и у Гоша с Борисом, но все они случались тогда, когда шли в одиночку, без этого звенящего начала…
        А этот рваный, но такой родной, отзывающийся у меня в крови ритм - он никогда не подводил. Все атаки, начинавшиеся с него, были успешны. Все до одной.
        Может быть, и в этот раз?..
        - Черт побери! - пробормотал Виктор.
        Я открыл глаза.
        Он смотрел на часы. Стрелка уползла уже за четверть восьмого.
        Небо слева было ощутимо светлее. Где?то за горизонтом солнце уже подбиралось, скоро рассвет… А дорога пуста.
        Катя говорила, что она с половины седьмого до семи обычно ездит…
        В руках вдруг стало жарко и тяжело. И в груди. Тот же противный колючий жар.
        Суслицы… Все?таки насторожились. Не приедет она сегодня сюда…
        Наверно, я сказал это вслух, потому что Виктор покосился на меня, поморщился с досадой.
        - Вечно ты на полхода думаешь, Храмовник! Умственная хромоножка… Если они насторожились и предупредили ее, она не не приедет. Тогда она уже здесь, Храмовник. И не одна. Только начала, наверно, с той стороны. С Катькиной. Чтобы Катька не улизнула, если возникнут проблемы, пока она будет брать нас.
        Шкатулка звенела все тише, ощутимо замедляя ритм, несколько раз замолкала, снова выдавала несколько тактов, замолкала, вздрагивала и наконец совсем затихла.
        Виктор потянулся к ней, чтобы завести пружину, но я взял его за руку.
        В боковом зеркале под далекими и редкими рыжими фонарями появились две неестественно белые точки.
        Я почувствовал, как напряглась рука Виктора.
        Мне вдруг захотелось пить. Я облизал губы, но во рту было сухо?сухо.
        Точки превратились в ослепительные фары. Быстро неслись к нам.
        - Катя не пропустит? - спросил я, и мой голос показался мне чужим. Глухой, как из бочки.
        - Катя не пропустит. Но это, похоже, не наши, там вон… вторая… за ней… - Виктор как?то замолчал, словно постепенно увели звук.
        Я тоже разглядел, что машин две. Но оттенок фар, яркость, расположение… Это хорошие фары на хорошей машине. И в такое время здесь такие машины обычно не ездят. Разве что раз в четыре недели…
        - Две… - с какой?то обидой пробормотал Виктор, будто все еще не веря своим глазам.
        Я опомнился:
        - Катька… Звони ей! Быстро!
        - Куда я ей позвоню?! - рявкнул в ответ Виктор. - Я ей сам сказал его выключить и аккумулятор вытрясти! - Он оскалился. Помотал головой. - Нет… - Его рука стиснулась в кулак, он опять помотал головой: - Нет. Она не узнает… Никак… И до поворота там совсем ничего… И звук у них тихий, не поймет она вслепую, что их там две…
        Фары в боковом зеркале были все ближе. Ослепительно?яркие. Глаза резало, и все вокруг нас - кусты по бокам, дорогу далеко вперед - осветило как днем. Только длинная тень от нашей фуры осталась темной.
        Если бы мы стояли кабиной в ту сторону, лучи фар проткнули бы кабину насквозь, высветили все до мельчайших подробностей, а окна здесь такие широкие и сиденья так высоко, что черта с два пригнешься…
        Я видел, как Виктор вжался в спинку, да и я подобрался, будто это могло что?то изменить…
        Тень от нашей фуры стала чернее, уже, и медленно ползла в сторону - черная стрелка часов.
        Виктор стиснул мою руку, и я его понял. Закрыл глаза, заставил себя расслабиться. Выкинуть из головы все?все?все… Лишь свет за веками, да и тот далекий и неважный…
        Свет за веками пропал на секунду, и я знал, что это значит: первая машина начала поворот. И тут же вспыхнуло снова - первая машина повернула, нас окатило светом фары второй. Снова стемнело. На этот раз окончательно.
        Я еще старался быть тише воды, ниже травы, но Виктор уже шевелился. Мотор фуры заворчал глубоким, низким басом, вся машина мелко?мелко затряслась.
        Я открыл глаза. Рука сама потянулась к козлорогому.
        Грудная дрожь мотора пробирала всю машину, все мое тело. Виктор дернул рычаг передач, потянул огромный руль. Фура взревела и круто пошла в разворот.
        Дрожь и рев пронзали всю машину, все вокруг. Только бы у них в машинах не было открыто ни одно окно… Если все закрыто, то звукоизоляция там в машинах отменная, не должны услышать…
        Все разгоняясь, мы уже почти поравнялись с поворотом.
        Я крутил ручку на дверце, опуская стекло, до самого предела, и рев моторов ворвался в кабину вместе с вонью солярной гари и холодным ветром. Шлепнул по лицу так, что перехватило дыхание.
        Виктор вильнул влево и тут же по широкой дуге, бухнув колесами по выступу новой дороги так, что нас швырнуло в креслах, - вправо. Вписываясь в поворот по широкой дуге, не сбавляя входа, продолжая разгоняться, выжимая из дизеля все, что он мог дать.
        Далеко впереди - красные светлячки габариток, почти рубиновые. Чуть елозят туда?сюда. Уже паркуются на выступе обрыва!
        Где?то там же, только правее, невидимые в темноте ворота пансионата… И, надеюсь, кое?что еще.
        К красным светлячкам прибавилось пятно желтого света - распахнулась дверца машины. И у второй. Поверх света скользнули черные силуэты. Открывались еще дверцы…
        - Давай! - крикнул я, пытаясь перекричать рев, рвавшийся в окно.
        Если дверцы открылись, они нас уже слышат. И чертова сука уже…
        Налетел холодок, мазнул по вискам. Еще далекий, слабый, но уже цепкий, как беличьи коготки.
        - Давай же! - крикнул я.
        Виктор врубил фары. Дорога перед нами вспыхнула светом. Из темноты вырвало две машины, три испуганно замерших человечка - далекие, от неожиданности приросшие к дверцам, как макаки к веткам.
        Мы неслись на них, ревя и слепя. Чтобы они видели нас - все! И все ее слуги, и сама сука… и Катька, которая неслась с другой стороны.
        Далеко вдали краснела кабина ее фуры, тускло отсвечивали отражатели фар, два кошачьих глаза.
        Я подтянул козлорогого с сиденья на колени, нащупал предохранитель. На короткие очереди. Все правильно.
        Ритм, который я почти перестал ощущать - настолько привык отбивать его про себя за последний час… Я снова вцепился в него, толкая перед собой.
        И Виктор тоже. Я не мог чувствовать его, но я знал это - я почувствовал, как ее холодные касания замешкались, сбитые с толку, словно у нее двоилось в глазах, и она не могла понять, за чем гнаться, что хватать…
        Тут же вернулась - и я встретил ее с радостью. Если вернулась - значит, только нас двоих она заметила! А Катька… Сейчас у нее перед глазами тоже наши слепящие фары - почти то же самое, что видят все остальные ее слуги, - и для нее Катька слилась с их сознаниями, затерялась за ними…
        Я видел их силуэты у машин. Они все оцепенели. Или это она хотела, чтобы они не двигались? Чтобы не отвлекали…
        Ледяные щупальца обрели силу, стали точнее… И все?таки слишком слабые. Слишком! Просто не верится, что всего три дня назад эта же тварь, с такого же расстояния, чуть не заставила меня застрелиться… Неужели занятия с Дианой так сильно…
        Фура вильнула.
        Виктор оскалился от натуги, будто фуру тащил вперед не мотор, а он сам. А его руки на руле вздрагивали, словно кто?то невидимый отдирал их от руля, дергал в сторону…
        Эта сука уже различила нас. Разделила.
        Мы ныряли из стороны в сторону, шли медленнее.
        Дернулись, разгоняясь, и вдруг нырнули влево, почти слетев с дороги в лес. Виктор вывернул на середину - и снова свалился влево, еще сильнее. Кабину перекосило, левые колеса шли за обочиной, уходя все дальше в кювет…
        Впереди, выскакивая под свет фар, прямо перед нами мельтешили кусты, молодые елки, стегали о бок кабины, с треском ломались, а дорога оставалась все правее, снова темная, вывернувшись из света фар, и «мерины» тоже растворились в темноте, съежились до прыгающих где?то далеко сбоку едва заметных пятен открытых дверей…
        Я высунулся в окно с козлорогим, свесился наружу, чтобы упереть приклад в плечо, и вжал крючок. Строенный толчок в плечо - и тут же сзади, под лопатку, врезалась рамка дверцы. А в голове стало легче. Щупальца ослабили хватку. Легкий нырок от них - и они совсем слетели.
        Фура вздрогнула - мы пошли быстрее и вправо, тряхнуло, и мы выскочили обратно на дорогу.
        Свет фар окатил два пурпурных «мерина» - уже совсем близко! - теперь там двигались, суетились, метались. Растревоженный муравейник.
        Кто?то обратно в машины, кто?то за них - к самому краю обрыва, подальше от дороги. А кто?то бежал не в машины, а прочь, через дорогу, в темноту, где ворота пансионата… Два силуэта почти слились - один тащил другой, приобняв, а следом за ними еще один…
        А кто?то - замер на дороге, расставив ноги. Готовясь стрелять.
        И еще один, чуть дальше. Этот уже вскидывал руку с пистолетом - и тут его смело. Мелькнуло рыжее пятно встречной фуры, в темном стекле лицо Кати, но она уже мимо, правее…
        Я едва успел нырнуть внутрь кабины - и удар! Прямо передо мной взрыв стеклянных осколков! Боковые зеркала - на нашей фуре и на Катькиной - снесли друг друга.
        Виктор ударил по тормозам, меня швырнуло вперед.
        Справа, впритирку, пронеслась фура Катьки. Краем глаза я видел, как она уносится дальше, туда, где мы уже проскочили…
        За огромной кабиной ее фуры мелькнул черный «мерин» - легко, как кегля, подлетевший от удара, и второй, а фура все неслась вперед.
        Катька слишком разогналась. Слишком спешила, чтобы успеть снести всех выбежавших на дорогу, слишком сильный вираж заложила для этого, и жалкие тридцать метров до обрыва, две легкие легковушки не могли остановить ее…
        Вылетела за обрыв, и на миг показалось, что она так и полетит дальше - по воздуху, и два смятых, искореженных «мерина» вместе с ней. Но «мерины», кувыркаясь, падали вниз, и фура пошла вниз, вниз, вниз, все быстрее. Рухнула за край обрыва.
        А мы ползли дальше по дороге, тормозя, но все никак не могли остановиться…
        Над ухом застучал автомат.
        Я обернулся, но застал лишь открытую дверцу. Фура еще ползла вперед, но Виктора на водительском месте уже не было.
        Я нырнул по сиденью к его дверце, перебрасывая ноги через рычаги передач, а сверху грохнуло и рассыпалось огромное лобовое стекло, окатив меня мутными, колючими шариками.
        Я добрался до раскрытой дверцы, увидел его - до него было уже шагов десять, а фура все медленно катилась вперед, утаскивая меня все дальше.
        Упав на одно колено, вскинув автомат к плечу, Виктор замер, и выстрелы застучали один за другим, сливаясь. Трассеры протянулись от его автомата влево назад, куда?то в темноту, где на фоне светлеющего неба едва?едва угадывались арка ворот и крыша…
        Оттуда снова полыхнула вспышка, и по кузову кабины звонко клацнула пуля - и тут же трассеры дрогнули и добрались до того места, где была вспышка. Не жалея патронов, Виктор накрыл стрелявшего.
        …Где?то перед воротами, на краю дороги. Там, где должен был быть одинокий силуэт, успевший перескочить дорогу перед нами.
        Но был же еще двойной… Чертова сука и тот, кто тащил ее, обняв, - кто?то, кто успел сообразить, что происходит, и уволок ее с дороги…
        Что?то мелькнуло в проеме ворот, мои пальцы уже перекинули предохранитель на очередь, и, все еще полулежа на сиденье, кое?как извернувшись, я всадил туда половину магазина.
        Трассеры протягивались к воротам, разбивались красными искрами о чугунное литье, протыкали просветы и неслись дальше, в глубь пансионата, но там уже было пусто.
        И я чувствовал, что где?то рядом опять гуляет холодное касание… Рассеянное, не сосредоточенное на мне, но раскинувшееся вокруг, залившее весь мир, - я даже чувствовал страх, гулявший в этом холодном киселе.
        Я соскочил с сиденья, пытаясь нащупать ступеньку снаружи, но ноги соскочили с гладкого металла, я сорвался вниз, земля больно ударила в пятки.
        Виктор уже бежал к воротам. Я бросился следом.
        Перед воротами мне показалось, что я его почти нагнал, но вдруг я разглядел его силуэт уже далеко за воротами, шагах в тридцати.
        И все?таки мне казалось, что кто?то совсем рядом со мной…
        Я оглянулся, но сзади была дорога, пустой пятачок обрыва. В предрассветном сумраке на дороге угадывались черные пятна тел, но все на земле, все без движения. Никто не поднимался, никто не бежал следом.
        Я скользнул за створку ворот, и тут же застучал автомат Виктора. Трассеры протянулись влево, к краю белеющей в темноте стены. Угол ближнего дома. Но Виктор ошибся. Они бежали не за дом. По белеющей стене метнулись две тени - прочь от угла, к крыльцу.
        Снова замолотил автомат Виктора. Трассеры накатили следом за тенями. Огненные стежки пробежали по стене, втыкаясь в нее и разбиваясь снопами искр, настигли беглецов - и оборвалось. Автомат замолчал. Кончился магазин.
        Они были уже на крыльце, скрипнула дверь…
        - Влад! - заорал Виктор.
        И тут предчувствие накатило на меня. Жаркое, как уголек посреди ледяного киселя, колышущегося меж моих висков. Посреди обрывков ее паутины - мое, особенное предчувствие. Которому я всегда верил.
        - Влад!
        Те двое уже вбегали внутрь, но я почти рефлекторно развернулся влево - и вжал крючок. Прямо от бедра, короткой дугой всадил влево остаток магазина.
        Дюжина трассеров раскрылась веером, красные пунктирные спицы протянулись далеко в темноту. И посередине этого веера три нити обрубило. Воткнулись во что?то плотное, всего в десяти шагах от меня.
        В ответ оттуда грохнул пистолетный выстрел, и еще один, и еще, но вспышки опускались все ниже, и все пули шли мимо.
        Еще два выстрела были уже с самой земли, пули ушли в небо. Посланы неверной рукой. Тот, кто там был, уже не жилец. Три пули из козлорогого должны были превратить его грудь в сплошную отбивную.
        Хлопнула дверь дома.
        Я обернулся туда, но крыльцо было уже пусто. Ушли…
        Глухо выругался Виктор. Его силуэт двинулся к дому, звук его шагов в наступившей тишине. Железно клацнуло - меняет магазин?
        Я сообразил, что и мне надо поменять.
        Нагоняя Виктора, я отстегнул магазин, перевернул другим концом, чтобы воткнуть полный. Но это был не мой знакомый до последней царапинки Курносый, и я никак не попадал вслепую. Я перевернул автомат - и тут холодный кисель меж висков дрогнул, натянулся.
        По мне хлестнули ледяные щупальца. Впереди вздрогнул и остановился Виктор.
        Отбивать ритм, чтобы смазаться за ним?
        Бесполезно. Нас всего двое, и один раз эта сука уже различила нас…
        Я сбрасывал ее ледяную хватку, уже понимая, что она не пытается подмять меня целиком, а пытается перехватить контроль над какой?то малой частью. Хочет сделать что?то конкретное. И я знал что.
        На миг мне стало смешно, но я тут же задавил эту мысль, спрятал ее подальше от ледяных щупальцев, ползавших по мне, выискивавших, куда и как нажать во мне, чтобы я сделал то, что ей нужно…
        Выталкивая ее прочь, не давая подобраться туда, куда она тянулась, - не давая ей этого без боя! заставляя ее сосредоточиться на этом! выгадывая секунды, когда она слишком занята, чтобы думать о чем?то другом, может быть, даже остановилась, и ее слуга замер вместе с ней, и их можно догнать! - я шел к дому. Как в тумане… Пробиваясь через ее ледяные касания. Сбрасывая их снова и снова. Не давая ей ухватиться за меня. И медленно шел вперед как сквозь воду…
        Виктор шагал чуть впереди и правее. Оглянулся на меня, поймал мой взгляд. Вскинутые брови. Он тоже понял, куда она подбиралась.
        Я кивнул.
        Так и не перезарядив автоматы, мы продирались к крыльцу.
        Ну давай, тварь… Давай! Попробуй заставить нас застрелить друг друга. Попробуй сломать нас обоих сразу, заставь прицелиться друг в друга и одновременно нажать курки… заставляй, старайся - пока мы подбираемся к тебе!
        И она пыталась. О, как она пыталась…
        Я чувствовал, как она подмяла меня с краешка. Выдавливала оттуда мою волю и чуть?чуть продвинулась, и еще чуть дальше… только не к рукам она двигалась! Не к ощущению крючка под пальцем! Что?то другое ей было нужно!
        Я вдруг понял - что, но было уже поздно.
        На миг навалилось ощущение, что мои глаза - далекие дырки окон, через которые я выглядываю на мир вокруг, отодвинутый в глубь комнаты… Ловлю взглядом дом, крыльцо, спину Виктора… И вдруг какая?то часть меня попыталась точнее представить, как расположены в пространстве эта дверь, Виктор и я сам…
        Холодное касание схлынуло - и одновременно распахнулась дверь.
        В сером проеме черный силуэт. Вспышка и грохот оттуда - и удар! От удара в бок меня дернуло в сторону, а вся левая половина онемела.
        Ударило в низ живота и пронзило по бедру вниз, и в живот, и по ребрам вверх… В первый миг без боли, только удар и ощущение, что что?то вошло в меня. Вонзилось растопыренной пятерней, легко проткнув меня, как раскаленные щипцы масло.
        А на крыльце темный силуэт вывалился из дверей, сгустился у самых перил и снова вспышка и грохот. Виктора толкнуло назад.
        Спасительное онемение ушло, бок обожгло болью, но рефлексы оказались сильнее. Мои пальцы уже не сжимали магазин, а рвали из кармана Курносого. Только почему?то не через шерсть перчатки, а металл прижался к моей коже… Под пальцами затанцевали иглы, руку пронзило колючей дрожью, но я уже вскинул револьвер и выстрелил.
        Темный силуэт отбросило к стене, а руку пронзило отдачей, как ударом тока, и целый улей загудел в руке, коля, жаля, пронзая, - больнее, чем было в боку!
        Но тот, на крыльце, устоял, он поворачивал руку с пистолетом в мою сторону - и я выстрелил еще раз.
        Я слышал крик, но кричал я, а не он.
        Его голову дернуло назад, приложив затылком о стену, но едва ли он это почувствовал.
        Слава богам… Слава богам, что я попал ему в голову… Третий выстрел я бы не выдержал.
        Отдача все каталась по руке режущим эхом. Иглы рой за роем рождались под кожей и обрушивались внутрь, кромсая руку до костей, скребя о кости, размалывая их в колючую крошку…
        Все?таки я удержал револьвер в руке.
        В ушах звенело от выстрелов. Сердце колотилось в груди так, что темнело в глазах. И ужасно болел бок.
        Я посмотрел на Виктора. Упав на колено, рукой он отталкивался от земли. Пытался встать. Значит, ранен не смертельно.
        Я посмотрел вниз. На свой живот и бедро, которых почти не чувствовал. Боль чувствовал, но она висела сама по себе. А бедро, живот - там все онемело.
        Я расхохотался. Это был плохой смех, срывающийся, истеричный, но я ничего не мог с собой поделать.
        Пострадал не я. Пристрелили козлорогого. Пуля ударила в стык железа и деревянного приклада и срикошетила внутрь дерева. Приклад разворотило, острые щепки воткнулись мне в бедро. Но зато пуля не дошла до живота. На расщепленном прикладе висела порванная перчатка.
        Я стиснул зубы и дернул автомат, вырывая из тела зазубренное дерево. По бедру, по ноге, под штаниной, побежала горячая струйка, но не так уж и больно, если сравнивать с болью в правой руке.
        Огромные иглы пронзали руку дюжинами. И все новые и новые рождались где?то под самой кожей, перескакивая из металла в руку, и натягивались стальными нити, чтобы оборваться жалящим ударом, вгрызаясь до самой кости…
        Мне хотелось отшвырнуть Курносого прочь. Хотя бы просто сунуть в карман, чтобы оборвать, металлическое прикосновение - но нельзя. Не теперь.
        Я бросил автомат. Расщепленный приклад сдернул с меня и вторую перчатку. Ветер обдал холодом вспотевшие руки.
        - Идти можешь?
        Я оглянулся.
        Виктор пытался встать, опираясь на автомат. Даже в едва брезжущем рассвете я видел, как почернел край его плаща, прилип к ноге. Но смотрел он на меня.
        - Идти сможешь?! - крикнул он.
        - Да… Наверно.
        Я шагнул и чуть не упал. Левое бедро онемело, и вся нога была как чужая, не желала слушаться.
        - Иди, - прошипел Виктор. Оскалившись от натуги, толкнулся вверх и все?таки встал. - Туда! - Он махнул рукой на угол дома. - Не дай ей уйти!
        А сам, схватившись за бок, засеменил к крыльцу, опираясь на автомат как на палку. Левая нога была как ходуля, но все?таки я мог идти. Хромал, толкаясь правой и быстрее бросая ее вперед, пока левая не подогнулась. Теперь перетащить левую вперед, опираясь на одну правую, и снова быстрый рывок правой ногой, пока левая не успела подогнуться. Вокруг дома, который теперь кажется невероятно длинным. Прислушиваясь, нет ли холодного касания на висках. Где эта сука? Почему она затаилась?..
        Я оковылял бок дома, вдоль стены, и впереди уже был второй угол, когда услышал скрип петель и стук каблуков по доскам крыльца…
        И стихли. Хлопнула дверь, притянутая назад пружиной, но шагов дальше не было.
        Значит, вывалиться из?за угла - и сразу развернуться вправо, вскидывая пистолет и ловя ее силуэт на крыльце. Я шагнул…
        Стена дома покачнулась, колыхнулась земля под ногами. Я споткнулся и чуть не свалился. Раскинул руки, пытаясь устоять…
        На висках сомкнулись ледяные тиски.
        К углу! Быстрее к углу! Вскинуть пистолет и…
        Я опять споткнулся. Налетев плечом на стену, устоял, но…
        Что теперь? Я должен что?то делать. Идти? Но зачем? И куда?..
        Револьвер в руке…
        Боль в руке и в боку…
        Я знал, что должен что?то сделать, но что? Мысли лопались, как орешки в стальных зубах щелкунчика… Она. Она грызет меня, не щелкунчик…
        Что я делал миг назад? Я никак не мог понять, что я делал только что? Что я должен делать?!
        Пистолет - пули - сколько?
        Три, отчитался я, потому что должен был ответить.
        Палец от той клавиши, что выбрасывает барабан в сторону! Прочь от этой клавиши. Убрать!
        Я сдвинул пальцы так, чтобы даже случайно не мог коснуться этой клавиши выброса. Но что?то дрогнуло в глубине меня, почти рефлекторно: стоп! Я ведь знаю, как сбросить эти ледяные тиски. Один раз они уже почти размололи меня, но я вырвался, и что?то было потом… Я же знаю, как это сделать… Как это кончить…
        Рука с револьвером, разрываемая болью, двигалась сама по себе. Уже поднялась, дуло почти уткнулось мне в лицо, когда я вывернулся из ее хватки. На миг я стал самим собой. И тут же налетели новые тиски.
        Но теперь я ее ждал. Подпустил ее щупальца, давая им почти схватить меня, почти сомкнуться - и выскользнул в последний момент.
        На секунду я почувствовал ее недоумение, испуг, панику…
        Я шагнул за угол, и Курносый теперь глядел не в лицо мне, а вперед.
        В пяти шагах от угла начинались ступени, вдоль стены поднимая на крыльцо, и там - темный силуэт поверх едва сереющего неба.
        На миг мне показалось, что кого?то мы забыли, что еще один ее охранник жив, и вот он здесь… Но силуэт двинулся, качнулся прочь от меня, к задним перилам крыльца. И словно опоздавшая тень, следом скользнула, размазывая силуэт, тяжелая волна черных волос - и я узнал ее. Она! Высокая, крупная, атлетичная - но женщина. Она.
        Ее тиски вернулись и на этот раз стиснули меня иначе, но я был готов к тому, что ее хватка изменится. Я знал, как она изменится… Диана почти угадала.
        Я вывернулся из ледяных тисков и вжал курок.
        Получи, сука!
        Я увидел, как вздрогнул силуэт, отшатнувшись к перилам, переваливаясь через них, за них… если что?то и было дальше, это было уже неважно. Ничто на всем свете было больше не важно.
        Боль в руке ослепила меня.
        Это были уже не иглы, это были бритвенные лезвия, копошившиеся в руке, решившие устроить себе гнездо в моих костях, и сейчас все разом - тысячи, миллионы, миллиарды - они вгрызлись в мои кости, от кончиков пальцев до плеча, до ключицы, до правых ребер…
        Кажется, я кричал.
        Я хотел, чтобы оно пропало все, что угодно, отдам, лишь бы оно пропало! Что угодно сделаю, чтобы это исчезло! О, если бы кто?то, милостивый палач, рубанул по руке, отрезал ее, оторвал от меня прочь - до самого плеча, вместе с этими жалящими лезвиями! А лучше с плечом, вместе с ключицей, вместе с ребрами… Все махом… Я бы отдал и вторую руку, только бы это кончилось…
        Не знаю, сколько это длилось.
        Когда в голове освободилось место для чего?то кроме боли, я стоял, привалившись плечом к стене, прямо передо мной - ступени крыльца. Иглы рвали руку изнутри - было совершенно невозможно поверить, что вот эта целая на вид рука в невредимом рукаве плаща содержит в себе это!
        Но теперь я мог различить что?то и кроме игл. Пистолета в руке не было.
        Не было и силуэта на крыльце. Куда она делась, сука?
        Упав на колени, я шарил по земле руками - рукой! - левой рукой, правой я не шевельнул бы сейчас ни за что, ни за что!
        Где?то - за крыльцом? - шуршало, скрипела кожаная одежка.
        Стон - не мой, чужой стон.
        Шаги…
        Все?таки поднялась, сука? Не насмерть?
        Ну же! Где ты, Курносый?!
        Подвывая и кусая губы, чтобы не выть в голос, я шарил по серым, шершавым плиткам, ребристым от канавок для стока воды. А в правой руке все танцевали, не думая униматься, миллионы игл.
        Вот он, свернутый кусочек зеркала, светящийся в темноте.
        Стиснув рукоять, я поднялся на ноги, уже развернувшись к крыльцу.
        Быстрее!
        Левая нога как чужая. Ковыляя, я обогнул крыльцо - что?то шуршало позади, ломало кусты… Там уже было пусто. Лишь темный след, будто отпечаток мокрого касания на серых плитках.
        Это у стены. А слева - ряд кустов, облетевших, но даже одними прутьями плотных. Аккуратно подрезанные сверху. Не кусты, а стена. Двухметровая стена. А вот и поломанные ветви, затягивающийся пролом…
        Далеко за кустами мелькнул черный плащ, я перебросил револьвер в правую руку - и взвыл от нового приступа боли, чуть не выронил револьвер. Первое же прикосновение к металлу затанцевало укусами по коже - и глубже, глубже, глубже, раскатываясь по кисти, по руке, занозясь в костях, высвобождая там новый рой игл…
        Я заставил себя стиснуть рукоять. Поднял револьвер.
        Боль пульсировала в руке. Усиливалась с каждым ударом пульса. Взрывалась при одной лишь попытке напрячь кисть. Больно, очень больно.
        Я должен.
        Но иглы пронзали руку от одного только касания металла. Курок ударил указательный палец разрядом тока, и совершенно невозможно было сжать оружие пальцами. Слишком больно.
        Я перебросил пистолет в левую руку.
        За проломом в кустах уже никого не было.
        Я нырнул в продавленные ветви, продрался на ту сторону.
        Дорожка из таких же серых плиток. За ней опять кусты, но теперь не сплошной стеной, а разбитые дорожками на квадраты, провалы, выступы… Лабиринт.
        Но я видел, куда она побежала. И даже если бы не видел, мог бы догадаться… Эта тварь бежала. Она бежала от меня!
        Стиснув револьвер в левой руке, я побежал за ней - попытался бежать. Левая нога едва двигалась.
        Но и ей, суке, досталось… На сереющих плитах дорожки черные пятнышки. Одинаковые, небольшие, равномерно через полшага. Разбившиеся капли. Нить, которая приведет меня к ней. И ее черные стежки шли все чаще. Кровь шла сильнее? Или эта сука бежала все медленнее?..
        Слева и справа, за краями этого парка?лабиринта, чернели черепичные крыши корпусов. Сука упрямо бежала в глубину парка. В глубину пансионата. В лес. Там нет дорожек из серых чистых плит. Там моя путеводная нить оборвется.
        Я старался бежать быстрее, но у меня едва получалось переставлять левую ногу.
        Я уже видел конец лабиринта, когда наконец?то почувствовал ее. Холодный ветер скользнул сквозь меня, ушел дальше - и вернулся. На этот раз чтобы заняться всерьез.
        Я обогнул выступ живой изгороди и увидел ее.
        Дальше были только газоны, эта неестественно ровная мурава, а между газонами смутно?оранжевые дорожки, но теперь не лабиринт, все в строгом порядке. В центре был маленький плац, и она была уже там, у флагштока, а вон уже и опушка, и первые стволы сосен…
        Она бежала ссутулившись, схватившись рукой за левое плечо. Ее вторая рука висела плетью, рукав отяжелел и лип к руке. И сгорбилась еще сильнее, будто почувствовав мой взгляд.
        А ее ледяные щупальца ворочались в моей голове, отыскивая, к чему бы присосаться, на чем затянуться кольцами, намертво - чтобы рвануть меня, разорвать на части…
        Я вывернулся, но она навалилась снова.
        Налетала раз за разом, словно порывы ледяного ветра. И каждый раз - иначе. Пробуя со всех сторон. Перебирая все составляющие моего оборонительного букета ощущений, отыскивая слабину…
        Только я был готов. Диана показала мне все эти варианты наскоков, и именно в этой манере. Почти так же, как сейчас она сама делала это…
        Я отбивал ее касания и ковылял вслед за ней. Я нагонял ее. Шагов двадцать пять до нее… Ближе, ближе! Мне нужно еще чуть?чуть ближе, чтобы наверняка.
        Я шагал за ней, бросая левую ногу вперед, как непослушный протез. А она семенила прочь от меня. Уже на краю плаца, но я быстрее. Я быстрее! Прямо к ней. Наискосок через газон, по дорожке, под каблуками скрипела кирпичная крошка. Словно эхо, долетал хруст ее шагов. Шагов двадцать пять до нее… Двадцать…
        Я сбрасывал ее щупальца, и она пропадала на удар сердца, чтобы навалиться снова. Снова пробовала свой финт, но опять иначе, каждый раз иначе, еще сильнее меняя его, делая его еще непривычнее…
        Вместе с ее касаниями я чувствовал и отзвуки ее чувств. Ее удивление, ее страх. Ее растерянность. Ее панику.
        Да, сука. Да. Мы тебя взяли.
        Я вскинул револьвер, целясь, но что?то было не так. Почему?то кисть держала пистолет под таким углом, что отдача уйдет не в плечо, а дернет кисть назад и вбок, выбьет ствол с прицела еще раньше, чем пуля успеет пройти по стволу…
        По привычке я целился правым глазом. Надо левым. Вот так. Теперь пистолет лег в руку как надо.
        Но она слишком далеко… Ближе к ней, ближе!
        Я опять заковылял за ней. И почувствовал, как где?то там, за сплетением ее ледяных щупальцев, судорожно атакующих меня, в глубине за ними, среди недоумения и неуверенности стальной проволокой натянулась воля. Какая?то мысль. Какая?то надежда, которой я не мог разобрать. На что?то эта сука все еще надеялась…
        Не разобрать что. Но, кажется, я знаю.
        Ее финты менялись слишком быстро. Все дальше уходили от того способа, каким она атаковала меня в своем логове. От ее любимого финта, атаковать которым она привыкла, - в других просто не возникало необходимости, и от этого?то никто не уходил.
        Но теперь, с каждым ее судорожным наскоком, финт менялся. Я еще успевал предугадать по первым касаниям, куда придется ее главный удар, успевал увести мою волю и мысль, отбить ее наскок, а потом задавить наведенные ею желания. Но все труднее… Она вот?вот доберется до границ того пятачка вариантов вокруг ее обычного финта, который мы с Дианой истоптали, к которому я привык, который знаю как свои пять пальцев и где могу предсказать каждый ее шаг…
        На этом пятачке я мог бы долго танцевать, уклоняясь от ее атак, мог бы сопротивляться ей, даже если бы она давила так же сильно, как тогда, в своем поселке. Сейчас она не давила и вполсилы так, как тогда… только вот?вот выберется с этого пятачка.
        И тогда мне не выскользнуть из ее хватки. Без форы я не смогу. Слишком сильна она на таком крошечном расстоянии. Даже сейчас, раненая, напуганная и теряющая силы с каждой каплей крови… Слишком сильна.
        Снова налетела, и на этот раз я едва вывернулся из ее хватки. Ее щупальца схлынули, но я знал, что это только на пару секунд. Соберется с силами, сообразит, куда еще можно свернуть, и опять навалится - и, может быть, так, что я уже не угадаю, куда придется ее главный удар, не узнаю, как ей противостоять, и она прорвется. Затуманит мою волю и начнет рвать мысли, менять желания, играть памятью…
        Все, сейчас! Сейчас, или будет поздно!
        Сей?час! - билось сердце в груди. Торопливо понукало: сей?час! Сей?час!
        Теперь можно. Отсюда уж не промахнусь, даже с левой… Уж одну из двух?то пуль положу в эту широкую, почти мужскую спину. Получай же, сука!
        Я замер и перестал дышать, ловя на мушку ее шею. Пониже, между лопатками. Если и дрогнет рука, непривычная к стрельбе, и пуля уйдет чуть в сторону, все равно попаду, не в позвоночник, так в бока, или в поясницу, или в голову…
        Что?то мешало мне целиться. Накатило ее касание - она почти добралась до края моих укреплений, но я все же сбросил ее липучую хватку. На этот раз сбросил, а следующего раза не будет, ей уже не успеть навалиться на меня еще раз…
        Но что?то отвлекало меня. Не ее касания, что?то другое.
        Звук. Какой?то неправильный звук, которого не должно было быть. Я стоял, но кирпичная крошка скрипела. От ее шагов? Но она уже не семенит по дорожке, она уже на краю поляны, там нечему скрипеть…
        Я почувствовал, как опять поднимается ее ледяной ветер - неожиданно сильный, куда сильнее, чем прежде. Словно она как?то почувствовала, что я сейчас буду стрелять. Спохватилась. И напряглась из последних сил…
        К черту звуки! К черту - все!
        Вот спина. Ее спина, уже удалившаяся от меня еще на пару шагов и совсем уж сгорбившаяся, почти согнувшаяся до земли… Эта спина - вот все, что мне нужно. Надо только и мне мушкой сдвинуться вниз вслед за ней, чтобы пуля пошла в сгиб позвоночника, а не выше этой скрючившейся спины… Теперь просто потянуть крючок…
        Воздух выбросило из моей груди как из пробитой шины. Что?то тяжелое и угловатое врезалось мне в спину и швырнуло вперед.
        Я рухнул бы плашмя, если бы не успел выставить руки.
        В левой револьвер, и падать на него, ломая кисть… Я рефлекторно выкинул вперед правую руку, но еще успел сообразить и вывернул руку обратно. Упал на правое плечо. Ударился и подбородком, и левой рукой, пальцы зажало между рукоятью и плитками - как между молотом и наковальней, зазвенели от боли. Но уж лучше так… Уж лучше так, потому что даже удар в плечо прокатился по правой руке тысячами игл.
        В глазах помутилось, а из?за меня, по моей спине, врезав мне по затылку, что?то перекатилось и свалилось впереди. Что?то большое и тяжелое… Что?то, чего просто не могло быть.
        Мы же перебили всех ее слуг, что приехали сюда с ней! И Катька упала вместе с ними… А Виктор едва мог двигаться. Даже если бы она подмяла его…
        Я различил угловатые локти, коленки. Мальчишка рухнул на землю передо мной, кубарем прокатился дальше. С босыми ногами, в синей пижаме, распахнутой на груди, словно куртка борца.
        Неужели это он так двинул меня в спину? Прыгнул на меня сзади, со всего разбега, как маленький звереныш?..
        Но они же не ее слуги! Они должны были мешать ей шумом своих мыслей! Они… Мы же и ради них тоже…
        Проворно, как дикий зверь, он развернулся - не пытаясь встать на ноги. Крутанулся как был, на четвереньках. И помчался на меня, так и не выпрямившись, помогая себе руками, разгоняясь в два шага…
        Скуластое лицо и горбатый нос с раздутыми ноздрями… Выпученные глаза… Задравшаяся, как у пса, верхняя губа - под ней влажно блеснули зубы… Ярость, животная ярость свела все мышцы его лица, отразилась в его темных, огромных глазах. Глазах не человека, а ослепленного инстинктом животного…
        Завороженный, я едва успел отвернуть лицо и выставить плечо, когда он налетел на меня. И даже через толстенную кожу плаща почувствовал, как его зубы попытались сомкнуться на моем плече. По груди мазнули его руки - напряженные, но не сжатые в кулаки, а с растопыренными, скрюченными пальцами, будто он хотел ударить меня когтями - будто у него были когти!
        Скривившись от отвращения, я отшвырнул его…
        Щупальца в голове стянулись, выцапывая меня там, где открылся. Вонзились в меня…
        Я едва успел собраться, чтобы встретить ее. Теперь уже не вывернуться так легко, как прежде, но, может быть, если вот так…
        Мелькнуло оскаленное лицо мальчишки, летевшее ко мне - лицо к лицу, глаза в глаза, только смотрели они не в мои глаза, а чуть ниже, туда, где… Я выкинул вперед руку, и его зубы, целившие в шею, сомкнулись на коже плаща.
        Он не мог прокусить эту толстую кожу, но я чувствовал, как стиснулись его зубы. Вцепились в складку и не выпускали.
        Я попытался встать, но он повис на руке - питбуль с заклинившими челюстями, не давая подняться с колен. Не давая даже просто поднять левую руку, чтобы отшвырнуть его еще раз…
        Стиснув зубы, чтобы хоть так отвлечься от игл, которые вот?вот вонзятся в руку - я слишком хорошо представлял, каково это будет! - я правой рукой схватил его за шкирку. И в тот же миг, как пальцы коснулись хлопка пижамы, боль была тут как тут. Пальцы замерли, отказываясь сжиматься - отказываясь принимать в себя невидимые иглы, буравящие кости, входящие в кость вершок за вершком, вершок за вершком, никак не кончаясь…
        Я закричал, я зарычал от боли, но стиснул пальцы. Схватил его за шкирку и отодрал от рукава. Освободил от его веса левую руку, уменьшив тяжесть на левую ногу, которую едва чувствовал. Теперь можно было встать - и тут по затылку врезало как поленом.
        Я понял, что валюсь обратно, но видел только сноп золотисто?огненных светляков, они сыпались и сыпались передо мной, возникая из ничего…
        Коленом меня?.. Еще один?..
        На меня наваливалось тяжелое, и еще один удар, на этот раз мягче. Через чье?то тело.
        В глазах чуть прояснилось, я успел различить бледное, как фарфоровое, лицо с бурой шапкой растрепанных волос, в стороне еще одно, совершенно незнакомое, но тоже мальчишеское, - и тут со всех сторон на меня посыпались удары.
        Я оказался в свалке диких зверей. Меня пихали, шлепали, корябали - беспорядочно и бессмысленно, как охваченные яростью мартышки. Забыв, что руками можно хватать или сжать кулак, чтобы ударить изо всех сил…
        Она не могла управлять ими. Не могла заставить их осмысленно захотеть убить меня - это слишком сложно, и слишком мало у нее было времени, только те короткие паузы между атаками на меня - ах, если бы я сообразил раньше, - но она смогла разбудить в них ярость. Древнюю ярость загнанного в угол животного. И привязала к ней, как якорь, мой образ, направила их ярость.
        Я закрыл голову руками, попытался подняться на колени…
        Ледяные щупальца проткнули мою оборону, и на миг я забыл про удары, про тело, про все - кроме ледяных касаний в голове. Пряча от них то, что еще можно было спрятать. Укрывая от этих жадных касаний чувства и эмоции и выдавливая прочь их кривые отражения, которые навязывала она… Стряхнуть эту суку! И поправить то, что она успела перекроить во мне…
        Миг? Секунда? Не больше, мне казалось.
        Но когда я отбил ее атаку, оказалось, что я опять лежал на спине, распятый, придавленный телами. Синие пижамы, тонкие, но цепкие руки, оскаленные лица - и огромные глаза, яростные глаза, зрачки расплылись во всю радужку…
        Я судорожно правил себя, собирал рассыпавшийся боевой букет, выстраивал оборону, но ее не было, и я снова попытался встать - и понял, что не могу.
        Понял, почему стих ее ледяной шторм. Ее щупальца переместились на мальчишек. Теперь она не просто давила на ярость, теперь она их контролировала. Один навалился всем весом на мою правую руку, второй на левую и вырывал пистолет, выкручивал из пальцев, онемевших от удара…
        А горбоносый, сидя на моих ногах, полз вперед, по мне - и его глаза глядели на меня, прямо на меня, но не в глаза, чуть ниже… Оскалившись, он полз по мне, уставившись под подбородок, и на этот раз я не мог закрыться рукой…
        Я лягнул его - попытался. Он сидел уже на моих бедрах, слишком высоко, чтобы я мог его ударить, я не мог даже скинуть его. Лишь подбросил на бедре. Он качнулся назад, заваливаясь к моим ногам, где его можно пнуть или хотя бы отпихнуть прочь, но мелькнули шустрые руки, и он вцепился в полы моего плаща, как всадник в поводья. Удержался.
        И я чувствовал, как она держит его. Всех их. Она не пыталась вскрыть мою оборону - ей бы этих маленьких зверят удержать под контролем, заставив делать осмысленное, не отпустить меня! - но я был погружен в ледяной студень, он пронизал все вокруг, давил в виски, заползал в меня, даже когда она целилась в них…
        Мальчишка, вцепившись в мой плащ, опять полз по мне, придвигался ближе, как я ни извивался, как ни старался его скинуть.
        И я перестал выдавливать из себя ледяной студень. Дал ему вползти в меня, чувствуя, как поднимается ярость, как раздулись ноздри и стиснулись челюсти, а верхняя губа задралась - и как ледяной студень сгустился, наполнился стальными нитями, еще гибкими, удивленными, как здесь оказались, когда только что на этом месте была неприступная стена, но тут же напружинились, налились силой и устремились в пролом, в меня, глубже, глубже…
        Я швырнул в нее образ, как пощечину наотмашь.
        Зеркало - и чучело за ним. Согнутое вниз, горб почти выпирает из?за лопаток, и на коротенькой шее уродливая голова - лысая, шишковатая, с выпученными глазами как вареные яйца…
        На один сладкий миг я почувствовал, как ее щупальца замерли, лишившись сил. Тихой дрожью через них - ее собственные чувства. Обида, стыд… и ярость.
        Еще бы! Ведь ты горбунья! Противная уродина!
        Знаешь, насколько ты безобразная - и каждый миг чувствуешь, что вызываешь в других людях. Эту смесь насмешки, желание отвернуться от тебя, и… о, ЭТО ты помнишь лучше всего, потому что ЭТО хуже любой насмешки: досада и раздражение. Брезгливое раздражение на тебя. За то, что вот она ты, опять маячишь рядом, со своим горбом, свалявшимися жидкими волосенками, почти лысая, с затравленными глазенками, вечно опущенными в землю, - да ты вся вечный укор. Чертова инвалидка, мешающая другим, НОРМАЛЬНЫМ людям, видеть мир прекрасным и беззаботным! Да еще в парк притащилась! Сидела бы уж дома, чтобы не попадалась на глаза, не отравляла чужое счастье. А лучше бы сдохла…
        Кажется - или пальцы мальчишек на моих руках ослабели?
        И тут же шевельнулось ветерком в голове: откуда?
        И затишье обернулось штормом: откуда - ты - знаешь - это?.. ОТ КОГО? КТО ЕЩЕ знает это? - лупили по мне щупальца, вышибая ответ.
        Кто?!
        Я чувствовал ее ярость - и чувствовал, как ярость делает ее атаки судорожными, неловкими, тупыми…
        Я мог бы переждать этот яростный шторм, мог бы легко уклоняться от мощных, но простых ударов, но этого я не мог себе позволить. И давал ей попасть по краешку, чтобы она била по мне - только по мне. Совсем забыв про других, кем она управляла…
        Руки мальчишек уже не стискивали меня - снова молотили, как маленькие злые обезьянки. Я вырвал левую руку из?под одного, перекатился на бок, вытащил ноги из?под того, который вцепился в полы плаща, и лягнул его, наконец?то сбросил…
        А в голове был ледяной шторм. И я сам ловил кончики ее щупальцев - на излете, лишившиеся силы, но еще липкие, - и сам пихал в них то, что хотел показать ей я.
        Ставил рядом ее лицо, которое видел сегодня, и ту далекую девочку… Ах, как легко можно разглядеть, как же они похожи… Несмотря на все труды над этим телом… Все прикрасы спадают как шелуха, стоит лишь всмотреться внимательнее…
        Я дрожал и не знаю, от чего больше: от напряжения, от страха или от ярости. Моя злость и слепое бешенство, наведенное ею во мне, и отражение ее собственной ярости - все это бушевало, билось во мне, смешиваясь, и я уже сам не знал, где что…
        Откуда?! - налетел еще один шквал.
        Чудовищный, если бы он попал в меня, но я уклонился, пустил удар по касательной. Ярость душила ее, лишала гибкости, не давала ей втиснуться щупальцами в те трещинки моей обороны, которые она уже знала…
        Двое мальчишек наскакивали на меня, но я извивался, не давая им опять подмять меня, и пытался оттолкнуть третьего, что вцепился в мою правую руку. Отцепись, звереныш… Отцепись… Отцепись, пока она потеряла контроль, пока я могу целиком сосредоточиться на своем теле, на вас, кусающихся и цепляющихся…
        Кто?! - молотила она, все не попадая.
        Горбунья, горбунья! Маленькая уродина! Отвратительная горбунья!
        ОТКУДА?!!
        КТО?!!
        Кто?то снова навалился мне на ноги, я лягнул туда, перекатился на другой бок, чтобы выдернуть правую руку - ну же! отцепись! - но он держал. Вцепился как клещ и держал, пока двое других молотили меня скрюченными пальцами, будто у них были когти, которые могли разодрать и толстый плащ, и мой бок…
        А вот чертова сука била так, что удары ее щупальцев отзывались во мне тугим звоном, пронзавшим мои воспоминания, но я не давал ей присосаться туда, куда она хотела. Иди к черту, ты…
        Я наконец?то поймал те черты, что остались в ней почти прежними, - и смог…
        Ее лицо - сегодняшнее, прекрасное - словно пародия, маска, наросшая на другое, уродливое… глаза, теперь глядящие прямо и вызывающе, но в глубине навечно остался другой взгляд, выдает душу, навсегда искалеченную, такую же уродливую, какими были лицо и тело… И маска спадает как шелуха, стоит лишь всмотреться внимательнее… Даже ничего не зная о том, какой ты была раньше, можно не знать, все равно это видно. Да каждый, кто внимательно взглянет, увидит. Любой! Как из?за нынешних черт выглядывает та маленькая горбунья, и она знает, какая она безобразная… НАСКОЛЬКО же она безобразная!
        И так будет всегда… Что бы ты ни сделала… Ничего тебе не изменить…
        Ничего…
        Горбунья…
        Навсегда. НАВЕЧНО!
        Она закричала - сначала ее вопль ударил меня изнутри, тугой, ледяной волной, а потом крик по ушам.
        Я почувствовал колкий лед ее ярости, и, словно сквозь слепящую пургу, слева, не в висках, а в мире, где лежало мое тело, правую руку перестало держать, рыжий теперь тоже молотил меня, царапал ногтями - как дрались далекие предки, у которых в самом деле были когти… И клыки.
        Я закричал, когда с другой стороны рыжий с фарфоровым личиком вонзил зубы в мою левую руку. Не в плащ, а в кисть ниже рукава. В ладонь. Сбоку. Прокусив кожу и мышцы, и с хрустом - до кости - его зубы ножовкой поехали по моей косточке, вгрызаясь в нее, перемалывая и ее…
        А в следующий миг ее щупальце ударило меня - и на этот раз достало. Вонзилось и потекло внутрь, потекло все глубже и глубже в меня…
        Я не сразу понял куда.
        То, что она хотела узнать, туда я ее не пускал надежно - и не пущу! Но она ползла не туда. А когда я понял куда, было поздно.
        Как по ниточке она скользнула по моему желанию показать ей то, чего боится она - чего боится она, насколько это известно мне, насколько я могу поставить себя на ее место, чтобы испытать ее стыд и отчаяние, - и как по ниточке она скользнула глубже и дальше - туда, где я уже не играю в страх, а где лежат мои собственные страхи…
        И я знаю, в какую именно из этих комнат, от которых я мечтал бы выбросить ключи…
        Что ж… Ну давай, сука! Давай!!!
        Это будет неприятно, но это битая карта. Я это вынесу, я это не раз выносил. А потом ты получишь свое. Одна сука в этом уже убедилась: не стоило это дергать, ох не стоило… Это сильная карта, но я знаю, чем ее побить.
        Подтянув под себя ноги, я уже вставал - почти слепой от ледяного шторма в голове, но я уже приготовился к запаху горелого жира, к свечам, окружившим меня, к прекрасному лицу и ножу у горла, - уже приготовился к этому и уже прокладывал курс к тому, как это лицо исказят боль и страх, как чертова сука извивалась на гарпунах, а стальные крючья только сильнее вонзались в ее тело - когда ее оттаскивали от меня, когда ее убивали, пока ждали, когда же эта тварь сдохнет…
        Но она то ли почувствовала это, то ли…
        Карта поблекла, щенок, слишком долго ее употребляли… но у меня есть другая…
        Она копалась во мне, но не там, где я ее ждал.
        Человек в пурпурной тунике, странно подогнутой снизу, где должны быть ноги, и с правой руки. На массивном кресле?каталке из красного дерева, с высокой резной спинкой и кожаными набивками на спинке и на подлокотниках, я такого кресла никогда прежде не видел, но я знал человека, который на нем сидел…
        С застывшим, пустым лицом и глаза - я никогда не видел их такими - преданные, на все согласные, молящие…
        Я не увидел, на кого он так смотрел, но я знал…
        Будь ты проклята, сука!
        Оттолкнув плечом налетевшего мальчишку, я поднялся на ноги, попытался выпрямиться…
        Я его вытащу. Убью тебя, тварь, и вытащу его из того поселка, из паутины без паука… Вытащу!!!
        Ее ярость сменилась злостью и смехом. Истеричным, надрывным, но смехом.
        Поздно.
        Врешь, сука!!! Врешь!!! Две недели - это слишком мало, чтобы вылепить из человека то, что он всю жизнь ненавидел.
        За это время невозможно выдрессировать человека, как Диана Харона, переделав все его желания, все инстинкты. Тем более Старика.
        Но…
        Я чувствовал ее удовольствие, ее уверенность. Она не врала. Она готова была доказать, что не врала, показать, как…
        Нет, не на нее Старик смотрел такими глазами. И не на вторую чернолунную, которая тоже была там, вечная спутница и вечная соперница.
        Там была еще одна. Белокурая. Белолунная. А черно?лунные вдвоем - лишь ее помощницы. И они вдвоем, вместе… Нет, не ломали, не меняли, не пытались переделать все - лишь нашли слабое место. Едва заделанную брешь. Там, где когда?то он едва?едва справился один на один - сам против себя.
        А теперь их было двое…
        Вдвоем, вместе перебарывая волю Акелы, не давая ему закрыться, не давая ему вытолкнуть их щупальца, они раскапывали, доставали, раздували тот огонь, который однажды он едва смог потушить, едва сумел утопить на дне себя…
        Маленький звереныш висел на руке, не давая мне встать. Стискивая челюсти, скрипя зубами по моей кости, а может быть, уже перегрыз ее - и я больше не пытался отодрать его. Я стиснул правую руку в кулак - иглы обожгли, но это ничто по сравнению с тем, что будет через миг. Я знал это, но все равно ударил.
        Боль обожгла руку, а еще я услышал хруст. Противный хруст, с каким ломается носовой хрящ. Рыжий взвыл и откатился от меня.
        Я почувствовал эхо ее ярости: и той, что была раньше, а поверх нее волну новой - досадливой ярости, что ее провели…
        И тут же холодное касание почти пропало, она вновь сосредоточилась на мальчишках. Но слишком поздно. Моя левая рука теперь была свободна. Вот только пистолет… Курносого в руке не было.
        Я отшвырнул одного мальчишку, увернулся от горбоносого и привстал, закрутился волчком, чтобы они больше не налетели со спины и не сшибли на землю, отбивая их руки и пытаясь рассмотреть что?то кроме этих скрюченных пальцев со всех сторон. Курносый, Курносый…
        Вот он ты!
        Левая рука заныла, когда я схватил его, но это ничто рядом с той болью, которая просыпалась от малейшего движения в правой руке.
        А здесь всего лишь укус. Всего лишь.
        Курносый был в руке, и теперь я мог сосредоточиться на том, что творится вокруг и что делать дальше…
        Только что?то было не так. Что?то изменилось. Куда делись эти руки со скрюченными пальцами, которые были со всех сторон?
        Один замер на четвереньках, забыв про меня. Двое других вообще исчезли куда?то.
        Потом увидел. Горбоносый и рыжий. Они больше не лезли ко мне. Они пятились от меня - плечом к плечу, уже шагах в двадцати. Отделив меня от чертовой суки живым щитом.
        Пятились и глядели на меня. Прямо мне в глаза. Теперь их лица были спокойными и сосредоточенными, словно они делали что?то очень сложное и важное.
        Я вскинул револьвер…
        Куда стрелять?
        Чертова тварь, такая высокая и гордая, когда шла в середине цепи из своих слуг, вдруг пригнулась, почти скрылась за мальчишками. Мелькнет то нога, то плечо, то волна волос… Но не прицелиться. Тридцать шагов много для моего Курносого, да еще с левой руки. Прокусанной. Скользкой от крови.
        Я шагнул к ним, двинулся за ними, чтобы нагнать…
        Левая нога была неподъемным якорем. Я снова попытался оторвать ее от земли, двинуть вперед, но едва смог двинуть ею.
        Я посмотрел вниз. Мальчишка схватился за мою ногу обеими руками, прижался к моему колену, стиснул изо всех сил. Я дернул ногой, но он прилип, повис каторжным ядром.
        Я взмахнул Курносым и врезал рукоятью ему в затылок. Не в полную силу, не насмерть, только чтобы потерял сознание и отцепился.
        Его голова мотнулась от удара, бессильно завалилась вбок, открыв бессмысленное лицо с закатившимися глазами… но руки держали.
        Эта сука держала меня его руками.
        Он потерял сознание, но она не бросила его. Она все еще копошилась в нем, только теперь еще глубже - там, где мозг никогда не отключается, покуда человек жив. В мозжечке. Оттуда дергала уже не его желания, а его тело, напрямую за нервы мышц, заставляя сокращаться мускулы рук, скрючиваться пальцы…
        Он будет держать до тех пор, пока в его теле теплится хоть капля жизни.
        Я поднял голову.
        Они отходили. Пялились на меня, прижавшись плечами друг к другу, и отходили.
        А где?то за ними - гривастая сука. Выглядывала черной макушкой, прядью волос, пятном лица между головами мальчишек…
        Я рванулся к ним, но третий мальчишка висел на ноге. Я попытался разжать его руки, но это были не руки, это были закостеневшие крючья.
        Пока кровь бежит по его жилам, питая мышцы и снабжая их кислородом, а чертова сука дергает его нервы в мозжечке, управляя простейшими движениями, его не отцепить.
        Только убить…
        Его?
        Я выпрямился, глядя на отходящих мальчишек. Между ними мелькал ее черный плащ. Я поднял револьвер.
        С левой руки… Из Курносого, с таким коротким носиком и подпиленными пулями, ныряющими в любую сторону…
        И она уже шагах в тридцати…
        Они. Мальчишки прикрывали ее. Такие разные и такие похожие - теперь, с неестественно спокойными и собранными лицами, и еще больше схожие оттого, что один уже был горбоносый, а второй, рыжий, похожий на лисенка, - стал. Сломанный нос изогнулся косым горбом влево, из ноздри протянулась черная густая полоса через подбородок, на ключицу, на грудь… Почти такой же, как когда?то смотрел на меня самого из зеркала - после первой серьезной драки, когда мне сломали нос…
        Я оскалился, стряхнул с себя и это. Прочь. Все лишнее - прочь.
        Кажется или щель между ребятами стала больше? Она тоже едва держится? От усталости, от потери крови - теряет контроль?.. И - ошибается?..
        Нет, всего лишь отвлеклась. На меня.
        Холодное касание. Несильное, но навязчивое. Приглашение к танцу, к вспыхивающим образам вместо слов. Втиснулась на краешек меня. Не пытаясь давить, просто показывая…
        Глаза Старика - его и не его, когда они вдвоем вытаскивали из него то, что сам он хотел запрятать, задавить, забыть…
        Хоть ты и видишь людей насквозь, но все?таки дура. Думаешь, ярость помешает мне целиться? Если я и промахнусь, то не из?за этого.
        …Старик - смутный, потому что его такого еще нет, это только будет, это только то, что им предстоит вылепить из него - в новой коляске, но почти как прежний, с таким знакомым выражением на лице - мой Старик! - и только в глубине глаз что?то другое… посреди людей в пурпурных костюмах, почтительно замерших за его креслом. Теперь не враги, а его руки и ноги… и смутно на краю - та, ради кого он теперь готов на все…
        Ну давай, сука! Выдумывай, плети вранье! Зли меня, зли! Ты подписываешь себе смертный приговор, сука.
        Я почувствовал, как задрожало ее касание - беззвучным смехом. Злым, но не просто злым. Словно с эхом, с двойным дном…
        Я вытолкнул ее, чтобы она не слышала отзвуков моих мыслей.
        Прозрение было яркое, как удар.
        Дразнила или отвлекала?!
        Нет, она не дура. Она знает, как я среагирую на это. Знает, что я не буду стрелять в слепой ярости. Знает, что я только лучше буду целиться… И все?таки кидала это в меня. Нарочно дразнила…
        Ее слуги! Кто?то из них все?таки уцелел? Выбрался из?под обрыва, и сейчас…
        Нет, не слуги. Виктор. У него не было Дианы, он не истоптал пятачок вариантов вокруг ее любимого финта. И теперь он ползет, выбираясь из?за дома, с непривычным, чужим, но ужасно сосредоточенным лицом. Уже целится мне в спину…
        Я крутанулся назад.
        Далеко за темно?оранжевыми дорожками, за стеной кустов бледная стена дома под кроваво?черной черепицей, крыльцо. В открытых дверях, схватившись за ручку, повиснув на ней, чтобы не упасть, стоял Виктор. Верхушки кустов обрезали его по пояс, но в другой руке у него что?то было. И не пистолет. Козлорогий. Из него он достанет меня даже оттуда.
        Но смотрел он не на меня. Вбок и вниз, вдоль стены - на что?то по ту сторону живого лабиринта.
        Я видел, как колыхнулись вершины зеленых стен, сразу в нескольких местах.
        А потом кусты ближней стены дрогнули, расступаясь. Кто?то ломился - прямо через ветви. Синяя пижама, белая грудь… Левее за кустами скользнуло еще одно синее пятно, там тоже трещали кусты.
        Сука! Так вот зачем ты дразнила!
        Но я еще успею. Успею, и тогда они просто замрут, как куклы, у которых кончился завод.
        Я повернулся к ней, зажмурил правый глаз - и выстрелил.
        Дернулся Курносый в руке, и вздрогнул рыжий. Его толкнуло назад, брызнули капли крови, кажется, почти в сердце попал. Но он устоял.
        На синей пижаме раскрылось черное пятно, протянувшись до пояса, на штаны. Кровь хлестала из него, лицо стало бледным и острым?острым, но он стоял. Не падал.
        Эта сука не давала ему упасть. Она управляла им.
        Где?то внутри он мог выть от боли, кричать от страха, желать убежать, зажать рану рукой, но его тело неподвижно стояло и будет стоять из последних сил, пока не истечет кровью… Этого не должно было быть, инстинкт должен был выключить его сознание, вырубить мозг, перевести тело на холостой ход, чтобы стих пульс, расслабились мышцы и раны могли затянуться, чтобы сберечь кровь, чтобы жизнь не ушла насовсем, чтобы был шанс выжить…
        Но эта сука не давала ему потерять сознание и упасть. Эта сука выжмет из него все, на что способно молодое тело, все резервы до последнего… До черты, когда он уже не сможет выжить, но ей это неважно. Ей нужен лишь живой щит. Все, на что он способен сейчас.
        Я могу всадить в него еще одну пулю, и еще, и еще… Но он будет стоять, пока не умрет. Она будет его держать. А когда даже она не сможет удержать изрешеченное пулями тело, его место займет горбоносый.
        Я чувствовал ее холодное касание, подрагивающее от злого смеха.
        И всего один патрон в барабане, потом надо менять, а это секунды. Секунды, которых у меня нет…
        Я видел их боковым зрением - они появлялись один за другим, мальчишки.
        С хрустом ломились через кусты, напарываясь на подрезанные голые ветви, сучья сдирали с них пижаму и кожу, проступали черные царапины, сотни свежих бисеринок крови, но они рвались сквозь кусты, как две недели назад в доме Старика ломились сквозь прутья клеток крысы, когда она им приказала лезть, пролезть во что бы то ни стало…
        Сквозь кусты, а другие откуда?то сбоку, в обход… И с другой стороны… Белобрысые, черноволосые, шатены… Худощавые и крепыши, постарше и совсем малыши, и все в одних пижамах или совсем голые, но напряженные и целеустремленные: они неслись сюда.
        Их глаза глядели на меня. Рты оскалены. Это тоже для меня… И - чтобы глотать больше холодного воздуха. Чтобы быстрее истаяло расстояние между ними и мной. Мелькали ноги, худые, поджарые тела были все ближе…
        Время стало другим, огромным и вместительным.
        И зашевелилось предчувствие. Мое предчувствие, не верить которому я не могу…
        Я не только видел - я чувствовал, с какой стремительностью несутся на меня эти тела, эти оскаленные рты, готовые кусать, вонзаться, рвать, захлебываясь кровью - моей кровью! - и все?таки все словно замерло, застыло на миг.
        Я видел этих мальчишек - и двоих других, рыжего и горбоносого. Закрывавших суку. Видел ее руку, черные волосы за плечами мальчишек.
        Мушка револьвера. Там еще есть целый патрон.
        Я еще успею прицелиться и выстрелить - прежде чем первый из оравы влетит в меня и собьет с ног. Перезарядить уже не успею, потом уже ничего не успею, но этот выстрел у меня есть…
        Если я поймаю край ее головы, если попаду - без нее орава зверят выдохнется, рассыплется, встанет - игрушечные кролики?барабанщики, у которых сели батарейки…
        Только попаду ли? Слишком далеко для револьвера. Но шанс есть…
        Правда, с левой руки, прокусанной до кости…
        Если я промахнусь… Или попаду, но рана окажется нестрашной - эта тварь уже получила одну пулю, но все еще держится! - если она не захлебнется собственной болью, а продолжит давить на мальчишек, стягивая их нитями невидимой паутины туда, куда нужно ей?..
        Я даже не успею перезарядить револьвер - они захлестнут меня, подомнут телами. Они слабее меня, может быть, я бы еще раскидал их, будь их двое, трое или даже четверо, но их там человек десять, если не больше…
        И еще я помнил - почти чувствовал! - зубы рыжего, как его клыки со скрежетом уперлись в мою кость. Я чувствовал тепло, с которым моя кровь струилась по коже, заползая под рукав…
        А мальчишки все выскакивали из?за кустов, между ними, сквозь них…
        Первый был уже шагах в двадцати, а за ним целая волна, человека четыре, а дальше еще больше, и все выскакивали и выскакивали…
        Как слон проломилась сквозь кусты большая женщина в одной ночной рубашке, огромная грудь болталась под тканью, как дыни в сетке. За ней еще одна, худенькая и совсем голая, а за ней опять мальчишки, эти совсем маленькие, лет десяти, не больше…
        Они завалят меня своими телами. Они разорвут меня. Но больнее их зубов…
        …Старик, замерший в незнакомом кресле и облаченный в пурпурную тунику… с глазами восторженного щенка - в сторону, на чертову суку…
        Я развернулся к накатывающей волне тел.
        Где?то далеко за ними, за рядом изломанных кустов, почти неважное теперь - лицо Виктора, застывшее и изменившееся. Глаза, в которых догадка мешается с ужасом. Его рот открывался, он что?то кричал, но в голове словно звонили колокола, я не слышал, лишь угадывал по губам, по его лицу, по его глазам:
        - Нет! Нет! Не смей!
        Мальчишка несся на меня, быстрый, как волк, нет, не волк. Не такой худой, как другие. Чуть полнее. И в лице что?то неуловимо бульдожье: широкие скулы, чуть полные щеки… Я его уже видел. Уже видел, только тогда его руки были не белые, а красные от борща…
        Был ли у меня выбор?
        Был.
        Был ли шанс остановить все это, взяв только жизнь чертовой твари?
        Был… Шанс. Призрачный.
        Мальчишка был уже совсем близко, шагах в пяти - в трех скачках, какими он несся на меня, и пронзительный миг, ослепительно?яркий от наполнившего меня предчувствия, миг, в котором застыли я, и они, и чертова тварь, и весь мир, подвешенный на ниточке выбора, должен был разбиться вдребезги с его последним скачком, его головой мне в живот.
        Я потянул спусковой крючок.
        - Не?э?эт!
        Крик Виктора утонул в грохоте выстрела. Пистолет дернуло в руке - левая, непривычная к стрельбе, неверная от боли и укуса, разорвавшего мышцы до кости. Но с такого расстояния трудно промахнуться. Тельце вздрогнуло от удара, мальчишка сбился с шага, но по инерции пронесся на меня, падая.
        Я шагнул в сторону, волоча вцепившуюся в ногу тяжесть, и он упал там, где я стоял. Я уже не смотрел на него. За ним сразу четверо… Так близко…
        Большим пальцем дотянуться до клавиши выброса барабана, а правая рука уже в кармане, нащупывала «снежинку», набитую патронами…
        Барабан отлетел вбок, пружина выкинула обойму с пустыми гильзами, я тут же всадил в каморы новую гроздь патронов, вбил барабан в рамку.
        Русый крепыш успел подскочить совсем близко, я выстрелил почти в упор. Падая, он ткнулся мне в бедро, и даже через плотную кожу штанов я почувствовал, как горяча его грудь, залитая кровью. И снова нажал крючок, останавливая еще одного.
        Грохот выстрела и толчок пистолета в руку. Мальчишка споткнулся и рухнул, кубарем прокатился последние метры и замер в моих ногах. А чуть правее подбегал уже следующий…
        Они бежали ко мне, бросались на меня, прыгали…
        Грохот выстрела, удар в руку. Грохот выстрела, удар в руку. Грохот выстрела, удар в руку. Быстро перезарядить, скорее выставить руку в сторону ближайшего - даже не ловя на мушку, это не нужно, он и так близко, слишком близко, надо просто выставить руку в нужную сторону, успеть - и снова грохот выстрела и толчок рукояти в ладонь. Женщина, худая и совсем голая.
        И еще одна, большая, дородная, с колышущимися грудями. Пуля вошла прямо между ними и вся эта громада плоти вдруг споткнулась, неожиданно покорно остановилась и осела на колени, завалилась ничком… И еще один мальчишка. И еще…
        Перезарядить. Быстрее, быстрее! Краем глаза я зацепился за далекое лицо Виктора - он что?то кричал, махал рукой…
        Тело метнулось на меня справа, я почти автоматически дернул туда рукой и потянул крючок. Грохот и толчок в руку. Где?то далеко яростное лицо Виктора.
        Руки дрожали. Как будто чужие, не мои.
        Это кошмар, это все не со мной…
        Кто?то загнал меня в это тело, а настоящий я лишь наблюдаю, просто чувствую это тело, принужден сидеть в этом теле, глядеть этими глазами, чувствовать эти руки, спускающие курок, а управляет ими кто?то другой…
        Еще одно тело, летящее на меня со всех ног, а далеко за ним, упав на колени, но вновь пытаясь подняться, вцепившись в перила крыльца, Виктор, оскалившийся от натуги, но это далеко, бесконечно далеко… Шустрое тело в синей пижаме слишком близко - и надо поймать его. Грохот и удар в руку.
        Я снова наткнулся взглядом на такого далекого Виктора - и в груди стало пусто и гулко. Хватаясь за столб крыльца, он пытался выпрямиться, устоять, удерживаясь одной рукой, чтобы второй вскинуть автомат. Целился он в меня.
        На меня неслись еще тела, один совсем близко, но я не мог отвести глаз от Виктора.
        Неужели…
        Сверкнуло огнем дуло автомата, и кто?то в глубине меня был почти рад этому, что сейчас все это кончится…
        Может быть, так и надо, может быть, так правильно… Именно так…
        Конечно же он прав, прав, прав…
        Но - грохот выстрела, с запозданием к толчку сердца. Пуля уже должна была долететь до меня, а я все не чувствовал ее удара. Не слышал даже, чтобы она просвистела мимо, но я видел глаза Виктора и гримасу раздражения, оттого что промазал.
        Снова выстрел - и снова не попал. Неудивительно, слишком сильна отдача, чтобы бить с одной руки, кое?как прижав к плечу, кое?как удерживая себя второй рукой за перила… но рано или поздно, с четвертого или пятого выстрела, попадет. Попадет…
        Сколько у него в магазине оставалось? Пять? Десять? Я вспомнил - полный. Он же его менял. Тридцать… У меня в барабане два. И мальчишка, несущийся на меня. Совсем близко. Повернуть руку, потянуть крючок - и он споткнулся и пропал, остались лишь глаза Виктора, уставившиеся на меня, ловящие на мушку… Гримаса раздражения на его лице, но он не стрелял. И вдруг - с мгновенным облегчением, жутко стыдным облегчением - я понял, что он целится не в меня, а куда?то правее… Целился.
        Теперь тот, в кого он стрелял, кто бы это ни был, стал слишком близко, и Виктор не стреляет, боится попасть в меня…
        На меня налетел мальчишка, я успел лишь дернуть рукой в его сторону и нажать курок, и пуля разбила его голову. Мертвое, но горячее от крови тело влетело в меня, сбив с ног.
        Я оказался на земле, на боку, глядя назад, - и теперь я увидел.
        От леса неслась собака. Черная сука, тощая и слабая. С каждым прыжком дергались и раскачивались разбухшие соски на пузе… Слабая - может быть. Но ее пасть никуда не делась. Морду свело от ярости, обнажив клыки…
        Я перекатился на живот, поднялся на колени. В барабане оставался один патрон, и я ждал до последнего. Глядел на нее, пока она не подскочила совсем близко. Распрямилась в последнем прыжке… Я выстрелил, а в следующий миг по руке скользнула шерсть, обжигающе горячая кровь, и в меня влетело ее тело, швырнув обратно на землю.
        Что?то лежало на мне, прямо на лице, и горячее и густое заливало лицо и глаза, прямо над ухом тяжело сопело и пузырилось… Я спихнул это и поднялся, правой рукой уже шаря в кармане. Трое мальчишек уже близко.
        В кармане было пусто.
        Но руки жили своей собственной жизнью. Курносый перепорхнул в правую руку - мгновенный всплеск уколов под кожей, но левая уже вытащила из другого кармана, битком набитого гроздьями патронов, пару свежих «снежинок», тяжелых от патронов, и пистолет уже опять в левой руке, а в правой - две железные грозди, жалящие руку, но не так сильно, как Курносый…
        «Снежинку» в барабан. Рукоятка стала липкой от собачьей крови, под кровью обжигала титановая рамка, револьвер раскалился от выстрелов. Но это неважно, сейчас неважно, уже неважно…
        Поднять ствол повыше, ловя цель… Руки больше не дрожали.
        Они бежали, я стрелял.
        В барабане оставался еще один патрон, когда я понял, что целей больше нет.
        - …Хватит! Хватит! - кричал Виктор.
        Я давно слышал его крик, но только сейчас слова пробились в сознание.
        Они не бежали, теперь они лежали передо мной.
        В ушах звенело от грохота выстрелов, их как ватой набило, и… и ни ветерка в висках.
        Я обернулся.
        Сначала показалось, что там никого нет. Потом я заметил его - рыжий был еще здесь, он полз ко мне, то приподнимаясь, почти вставая на четвереньки, то снова падая, но упрямо тащился ко мне… На лице уже не ярость, а какое?то тупое упорство.
        Горбоносого и чертовой суки не было.
        Ногу отпустило. Руки, державшие меня капканом, разжались и соскользнули еще во время бойни. Она забыла про этого мальчишку. Забыла и про того рыжего, что еще по инерции полз ко мне, как не сразу замирает выключенный мотор, а еще крутится, все медленнее и медленнее…
        Он почти дополз. И остаток сил превратил в рывок, бросился на меня, попытался вцепиться зубами мне в лодыжку, но я без труда уклонился. Отпихнул его ногой в сторону, но он уже не двигался. Затих. На сухой траве за ним, на земле, черная полоса. До того места, где он стоял, защищая чертову суку.
        Сама она и второй мальчишка исчезли. Словно и не было. Даже их спин за стволами не видно.
        А за полосой леса, ручьем и подъемом на косогор дорога, и по ней совсем недалеко до шоссе, ведущего от города к трассе, там будут машины даже сейчас… Совсем близко к шоссе - да еще, как назло, моя машина! Стоит прямо над обрывом! Виктор заставил меня отогнать ее туда - мало ли как придется отходить…
        Она ранена, но этой суке достаточно добраться до шоссе. Там ей ничего не стоит тормознуть любую машину. Захочет водитель, не захочет - неважно. Все равно остановится и будет бегать кругами, помогая ей сесть, рвать зубами обертки бинтов из аптечки, а потом помчится, выжимая из машины столько, сколько нужно будет ей. Максимум, который она сочтет безопасным, покопавшись в голове водителя, узнав, насколько он опытен, насколько надежен он сам и его машина…
        Я замер. Вот оно. Покопавшись в голове водителя.
        Она же всегда приезжала сюда на машине… Входила через ворота, как почетная гостья. Едва ли ее интересовало то, что за пансионатом… Чтобы узнать, как лучше выбраться отсюда, она будет копаться в голове мальчишки. И он честно поведет ее по пути, который считает лучшим, - потому что он с друзьями всегда ходил так.
        Я бросился в лес, забирая вправо. Где?то там стволы сосен должны оборваться и словно из?под земли выглянут верхушки орешника - из провала к ручью…
        - Нет! - крикнул Виктор. - Нет! Не туда!
        Но я не остановился. Хромая на левую ногу, я бежал по мягкому ковру хвои между стволами, дальше.
        Напрямик к ручью.
        - Влево!
        Вот именно. Она пошла влево.
        Мальчишка поведет ее к дороге так, как он всегда ходил: сначала влево вдоль ручья, до упавшего бревна, чтобы можно было перебраться на ту сторону, а потом обратно вдоль ручья вправо, до удобной тропинки по косогору. Делая крюк. Это…
        Земля под ногами скосилась, и я слетел?скатился по крутому обрыву, успев только закрыть лицо рукой. Влетел в кусты и, не останавливаясь, вломился в них, рвался дальше.
        Ветки царапали руки, лупили по бокам. Пружиня, цепляли за полы плаща. Я с трудом пробился в просвет между двумя кустами - и тут земля ушла из?под ног.
        Я скользнул вниз - и холод обжег меня. Ноги, живот, грудь ушли в ледяную воду. Я бы завопил, но дыхание перехватило. Все ниже плеч онемело. Я хватал ртом воздух, пытаясь вдохнуть, но вдохнуть не получалось. Течение пыталось утащить меня еще правее, оторвать ноги от земли, окунуть с головой в этот обжигающий лед…
        Наконец?то удалось втянуть воздух. Я взмахнул руками, ловя равновесие. Ручей узкий, всего?то три шага, не больше. Всего три шага…
        Ноги и спину ломило от холода. Я поднял руку с револьвером и шагнул вперед - и тут же провалился по шею. Течение оторвало меня от дна, потащило вправо… Я замолотил по воде рукой, пытаясь удержаться над водой, и сделал еще шаг. Пусть не совсем к другому берегу, а больше вправо, чем вперед, но хотя бы чуть?чуть забирая к берегу…
        Ноги, спина, грудь растворились в этом обжигающем холоде, пропали, я их больше не чувствовал - лишь ломящая боль, заполнившая меня.
        Еще шаг, чуть?чуть забирая к берегу…
        Воды стало по грудь, ноги плотнее вжались в дно. Следующим шагом я выбрался к другому берегу и вцепился в орешник на той стороне… Правой рукой.
        Я зашипел от боли и бухнулся обратно, в обжигающую холодом воду. Ноги опять заломило от боли, и течение пыталось развернуть меня.
        Кое?как запихнув револьвер в карман, я вцепился в кусты левой рукой и пополз вперед. Комья земли выжимались из?под ног и бултыхались в воду, я то и дело соскальзывал, но цеплялся за ветки левой рукой и помогал правой, насколько мог терпеть боль в ней.
        И полз вверх, цепляясь за кусты и продираясь сквозь них.
        Выбравшись из обрыва, сунул руку в карман - не было ли одно из тех громких бульканий за спиной не от кома земли, а от револьвера? - но Курносый был со мной.
        Налетел ветер, и меня затрясло. Во рту колко стучали зубы, револьвер чуть не вывалился из онемевших пальцев.
        Я сжался, обнял себя руками, закрываясь от ветра, но, господи, как же холодно…
        Вперед! Эта сука сейчас проскочит по тропинке, и тогда уже ее…
        Слишком холодно. Невыносимо.
        Плюнуть на все и свернуться клубочком… Идти? Раскрыть руки? Отдаться ветру? Да к черту все! К дьяволу! Ни за что!
        Сесть на корточки, сжаться как можно туже. Хоть так спрятаться от ветра. Будет теплее. Хотя бы чуть?чуть…
        А Старик?..
        Я завыл, но заставил себя встать. Оглядеться. Стиснул зубы, чтобы не стучали, не отзывались в голове неотвязной дробью.
        Я рассчитывал, что удобный подъем к дороге начинается прямо за этими кустами, но до него было еще метров сорок вправо. Я развернулся. Где?то там, среди кустов, тропинка - бежит к косогору через то место, где я стою…
        Ссутулившись, чтобы порывы ветра не так обжигали холодом, я шагнул вперед…
        По вискам мазнуло холодом. Несильно, очень издали. Я почувствовал, как меня быстро ощупывают - бегло, будто наткнувшись в первый раз. Надеясь понять, кто я, где, на что смотрю, что чувствую… руль? гул двигателя? вибрация машины?.. Сначала робко, не рассчитывая встретить сопротивления. Я почувствовал эхо удивления, и тут же ледяные щупальца обрели силу, ткнулись сильнее - и вдруг пропали. Пропало даже легчайшее касание, но я еще успел почувствовать ее испуг. Ее страх.
        Да, сука. Никуда тебе не уйти.
        По вискам потянуло холодком, на этот раз сильнее, но щупальца не пытались воткнуться в меня. Лишь ощупали со всех сторон, на этот раз обстоятельнее. Хотела убедиться, что не обозналась.
        Люди запоминают по лицам, собаки по запахам, а эти суки вот так вот, по тому, что у тебя внутри головы…
        Она еще не видела меня. Здесь густой орешник выступал мысом, заставляя тропинку изогнуться. Я могу пройти еще шагов десять, чтобы встретиться с ней на изгибе, вплотную, лицом к лицу, - там уж точно не промахнусь.
        Холодный ветер стал плотнее. Она еще не начинала давить на меня, просто расстояние между нами уменьшалось. И она это тоже почувствовала. Касание на миг пропало.
        Сосредоточилась на мальчишке, чтобы двигался быстрее? Или чтобы он принял на себя больше веса - твоего веса, сука? Ты же ранена, тварь… Истечешь же ты кровью, наконец? Потеряешь же ты сознание когда?то?! Сдохни, тварь!
        Но ледяной шторм набирал силу. Она шла на меня.
        Я поднял руку с Курносым и попятился.
        Не уверен, что выдержу, если она окажется настолько близко. Назад. Хотя бы шагов на пять дальше от нее, когда она выйдет из?за кустов…
        Один патрон, вспомнил я. В барабане один патрон.
        Я сунул руку в карман. Похолодел - пусто! - а потом с облегчением втянул воздух. Это же правый карман. Там уже давно кончились. А в левом?
        Одна «снежинка» была. Последняя.
        Очень осторожно, чтобы эта похудевшая, но все еще с одним целым патроном среди четырех гильз «снежинка» не шлепнулась на землю, не улетела куда?то, не затерялась, я снял ее с выбрасывающего стерженька. Сунул в карман. Как знать, не понадобится ли мне и этот патрон…
        А целую гроздочку патронов свинцовыми головками - в каморы. И защелкнуть барабан.
        Щупальца вернулись ко мне. Полезли настойчивее. И на этот раз сами они - куда жестче… но с привкусом удивления, с отголосками раздражения, почти испуга: как же это? почему он все ближе, если мы идем быстрее?!
        Она уверена, что идет быстрее меня. Но расстояние?то между нами продолжает уменьшаться. И все быстрее. Она чувствовала это, как я чувствовал ее приближение, ледяной ветер все сильнее резал виски…
        Как он может так быстро нагонять?!
        Щупальца попытались воткнуться в меня. Попытались выудить из меня - как идешь? почему все ближе - так быстро? как?!! - но я вытолкнул ее.
        Она была сильна, но не так, как раньше. Я ранил ее, я гнал ее, заставляя терять кровь, и я чувствовал ее усталость, страх… и растерянность.
        И она схватилась за то, что умела лучше всего. Вернулась к своему привычному финту. Без всяких изменений.
        К этому я был готов лучше всего. Я выскользнул из?под ее хватки.
        Щупальца соскользнули с меня - и тут же вернулись. Став еще сильнее. Она уже близко. Вот?вот будет у этого поворота…
        Я перестал пятиться. Если еще дальше отойти, то уже можно и не попасть. Многовато для курносого малыша - и для прокушенной руки. Левой.
        Я взвел курок.
        Она опять вцепилась в меня, с яростью и отчаянием. Уже не пыталась подавить мою волю, а пробивалась к какой?то малой части, которая умеет делать что?то конкретное…
        И я знал, куда она лезет. Один раз мы это уже проходили, а уроки я усваиваю хорошо.
        Нет, сука! Не выйдет!
        Она сосредоточилась для атаки в одном месте, и я тоже стянулся. Больше не пытался встретить все ее щупальца с равным вниманием. Часть из них лишь ложные выпады, которые затихнут сами собой, эта сука сама даст им выдохнуться, она даже не вкладывается в эти удары… А вот там, куда она в самом деле пытается пролезть…
        Она пыталась не навязать свои желания, а просто подслушать. Подсмотреть.
        И я сосредоточился на том, чтобы не дать ей увидеть мир моими глазами.
        Тянешься к образам? К цветам? К ощущению пространства вокруг? Иди к черту, тварь!
        Но здесь она давила сильнее. Я острее почувствовал отголоски того, что бурлило в ней…
        Где он?! видит он нас уже?!
        С какой стороны?
        Как должен стоять мальчишка, чтобы прикрыл от тебя?
        Она была ранена, но и я был не в лучшей форме. И слишком сильна она для меня… Слишком. Даже раненая. Даже со своим старым финтом…
        Больше не было мальчишек, которых она тянула за уздцы, отвлекаясь от меня. Остался всего один, да и тем она уже управляет столько времени, что приноровилась к нему, а он легче подчиняется чужой воле…
        Я чувствовал, что на грани - вот?вот пробьет мою хлипкую оборону, вот?вот…
        Почему я не отошел на несколько шагов дальше?!
        Шелест кустов. Совсем близко.
        Тени за прутьями орешника, проступил силуэт - все! Теперь уже неважно, выдернет она из меня что?то или нет! Поздно!
        Она почувствовала мое облегчение, а я почувствовал ее страх. Она рванула меня отчаянно, изо всех сил, и вышибла то, что ей было нужно: что видели мои глаза. С какой стороны я видел ее, с какой стороны ей ждать опасности…
        Я пустил ее. Пусть уж здесь, чем пробьет и заберется в меня в другом месте… Хочешь видеть, что вижу я? Бери!
        Они оба вышли из?за кустов. Мальчишка, сгорбившись, тащил ее, сама она едва переставляла ноги, да еще и пятилась. Она вглядывалась назад, туда, откуда они шли. Искала меня там.
        Она закричала. Поняла.
        Все еще пятясь на меня спиной, стала оборачиваться - и я потянул крючок. И снова. И снова. И снова.
        Мне пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем я попал. Ее швырнуло вбок и назад, и она ничком распласталась на тропинке.
        Закричал мальчишка, будто это в него я попал, и смолк. Это была не его боль, всего лишь эхо ее чувств, но теперь она оставляла его, теперь ей было не до этого. Подвывая, она пыталась перевернуться с живота на спину. Схватиться за что?нибудь, сесть…
        Мальчишка таращился на меня дикими глазами.
        Сейчас она совсем не трогала его, и он проснулся. Глядел на меня, вокруг, на нее… Не понимая ничего. Все это время она душила ту его часть, что пыталась оценивать, не разрешала ему испытывать собственных эмоций, навязывала желания и решения… Теперь все, что он видел за последние минуты, разом навалилось на него.
        Он зацепился взглядом за револьвер, замер, а в следующий миг сиганул вбок с тропинки, ломая кусты.
        Молодец. Одной проблемой меньше.
        А проблем у меня хватает…
        Осторожно выщелкнув «снежинку» из барабана, я достал точно такую же, тоже с одним целым патроном, из кармана. Выкрутил патроны из пластинок, по одному вставил их в каморы. Раз, два.
        И это все, что осталось от огромной россыпи тяжелых гроздей.
        Диана… догадывалась она? Или знала?.. Знала, что все будет именно так? Все знала, но не предупредила?
        Потом, все потом.
        Я защелкнул барабан в рамку и двинулся вперед. Медленно. Осторожно. Чувствуя, как беснуется ледяная буря в висках, уже распадаясь на отдельные шквалы и вихри.
        Куда я ей попал? Это не жаба. Этой суке любое ранение, как простому человеку. Не так уж много надо, чтобы убить.
        Она перевернулась на спину, и треск кустов, где пробирался мальчишка, стих. Он замер, нагнанный ее касанием.
        Не раздумывая, я протянул руку и выстрелил. Она заорала, когда пуля размозжила ей ступню.
        - Пошел отсюда! - крикнул я, и в кустах опять затрещало.
        Я склонился к ней.
        Щупальца сжались на моих висках, но они были слишком слабы. Я даже не пытался их сбрасывать. Ей все равно не воткнуть их в меня. Ее щупальца были не сильнее земляных червей, выгнанных на асфальт ливнем.
        Она пыталась зажать рану на боку рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы. А есть еще пуля в плече. И простреленная ступня.
        Нет, ей уже не выжить, даже если бы я попытался ее спасти.
        Я не сбрасывал ее щупальца, и она чувствовала мои эмоции, мои мысли.
        Поскуливая, она подняла лицо ко мне. И теперь я видел там страх. Она не хотела умирать.
        - Где он?
        Я швырнул в нее образ Старика. И той второй черной суки. И белокурой, сквозь лицо которой проступало лицо ручной дьяволицы, - по крайней мере, проступало для Старика, после всех их стараний…
        - Где?
        - Откройся… - прошептала она. - Откройся… Отдай контроль… Спаси меня - и тогда узнаешь…
        - Где он?
        Ей было больно, но она улыбнулась.
        - Быстрее, щенок. Не ломайся. Ты хочешь знать, где он? Может быть, его еще и можно вернуть, дать ему остаться самим собой… если не терять времени. А ты много его потеряешь, если станешь искать ее. Если вообще найдешь ее - без меня. Быстрее, щенок! Откройся, спаси меня, и у тебя будет шанс… Быстрее, я вот?вот умру!
        - Где он?!
        Я ткнул дулом в ее ладонь, сжимавшую рану. Сквозь пальцы, унизанные перстнями и кольцами, и глубже - в кровоточащее месиво на боку.
        Она взвыла, откатилась от меня. Ледяные щупальца стянулись - отчаянно, но все равно это был едва заметный тычок. Я все слабее чувствовал ее.
        - Где он, сука?!!
        - Последний шанс, щенок… Откройся… Спасешь меня, потом отпущу, узнаешь…
        Я замахнулся Курносым. И швырнул в нее образ - как ствол втыкается в ее плоть…
        Она вздрогнула, но оскалилась:
        - Это не так уж и больно, щенок…
        И швырнула в меня.
        …Старик, какими глазами он смотрел на белокурую чертову суку, сквозь черты и в глазах которой вдруг - если знать, что искать, если желать это найти, если в этом помогают две паучихи, пришпоривая где надо и обрубая все лишнее, - проступала другая женщина, черноволосая, которую я знал слишком хорошо, только никогда не думал, что на нее можно смотреть такими глазами, потому что проступала не ручная дьяволица, а та, какой она была раньше, до того как ей пробили лоб… до того как Старик пробил ей лоб… проступала она - и не она. Она была там лишь отблеском, ореолом на этом лице меж золотых локонов, потому что это лицо, эти глаза, эта душа, что сияла в этих глазах… та, прежняя, была лишь тенью ее нынешней. Дорогой, но такой неказистой тенью - перед ней настоящей, теперешней, реальной…
        Я скрипнул зубами. Я бы многое отдал, чтобы изменить это. Я бы отдал все.
        Только я знал, что она меня не отпустит. Что бы ни говорила сейчас, что бы ни показывала, как бы сама ни поверила сейчас в то, что отпустит. Но потом - не отпустит.
        Я ткнул ее пистолетом и еще раз, она зарычала от боли, но лишь стиснула зубы. Может быть, это и в самом деле не так уж больно. Может быть, она уже вообще не чувствует в этом месте боли.
        - Щенок… - прошипела она и закашлялась, на ее губах запузырилась кровь.
        И швырнула еще раз.
        Его глаза… ненависть, за которой обожание, которому больше нет сил сопротивляться… то, о чем мечтал, и однажды уже отступился - чтобы жалеть об этом, каждый день, месяц за месяцем, год за годом…
        Потерянный рай. Мечта. Которую второй раз уже не предаст. Утонуть в этом омуте, ненавидя себя за это - пусть что угодно! - только не отказаться опять…
        Я ткнул ее в бок, но она расхохоталась мне в лицо, брызжа кровью.
        Значит, не больно? Не больно?!!
        У меня был еще один патрон, но что толку? Она слабела на глазах. Сколько ей еще осталось? Пять минут? Две? Меньше?..
        Стрелять в нее бесполезно. Она и так уже почти ничего не чувствует от потери крови, вот?вот потеряет сознание. Ее открытые глаза вдруг стали задумчивыми, туманными…
        Я чувствовал ее все слабее.
        Я умру… Я все равно умру… Я умираю… Не может быть… Я умираю!.. Я!.. Сделайте кто?нибудь, хоть что?то… Не может быть… Я… умираю…
        Отшвырнув револьвер, я извернулся и левой рукой выдернул из заднего кармана флягу. Свинтил крышку и щедро плеснул спиртом ей на губы.
        Она зашипела, но пришла в чувство. А я зажал коленом ее руку, плеснул спиртом ей на ладонь и щелкнул зажигалкой.
        Она заорала, когда взметнулись язычки пламени, облизывая ее пальцы, сверкая в золотом кольце, которое я когда?то уже видел, и в платиновом перстне с опалом, который узнал, и во многих других, которых не знал, но они были на ее пальцах…
        Язычки опали, потускнели, пропали, но кожа покраснела, на глазах вспухая волдырями.
        И она не переставала кричать. Заходилась в крике.
        Я поймал ее щупальца, случайно шлепавшие по мне, уже почти нелипкие. Сам вцепился в их кончики.
        Говори, сука. Где? Скажи, иначе я повторю. Повторю на руках, на шее, на лице… Где?!
        Все еще воя, она уставилась на меня. Я видел ее глаза.
        - Нет…
        Я плеснул спиртом ей на лицо, она завыла опять, когда струйки попали в глаза, а я поднес зажигалку.
        - Где?!
        Образы замельтешили.
        Черноволосая чёртова сука - та, вторая, вынужденная подруга и заклятая соперница - на ступенях, на широких ступенях крыльца, перед огромными двустворчатыми дверями своего дома, скалящиеся львы на ручках, и шум прибоя за спиной, и мужчины в пурпурных плащах, двое поднимают пустое кресло на колесах, а следом еще двое - с легкостью поднимают, удерживая под руки Старика, такого непривычно обрезанного без своего кресла, между этими длинноногими красавцами… Только тебе все равно уже ничего с этим не поделать, ничего не изменить и он таким неизбежно станет, потому что…
        …Холодные синие глаза и золотые волосы, жесткие губы и строгие черты - с тенью той, прежней… горькое семечко прошлого, вдруг наполнившееся жизнью… и теперь он не откажется от этого… нет… Теперь нет… Этот рай он не разрушит, его никто не разрушит, ни ты, щенок, ни кто другой… только я сама, я смогу, когда?нибудь смогу - потом, не сейчас, потому что сейчас…
        …Гулкий простор огромного храма, в высоких стенах есть окна, но сейчас эти окна темны, снаружи ночь, и свет только от свечей в центре, озаряя стены со смешными картинками выдуманных богов, - и тех, кто во плоти, кто на самом деле правит этим миром… здешней его частью… женщины, только женщины, все с непокрытыми головами и распущенными волосами, слева - солнечно?золотые, справа - воронова крыла… Не все, кто мог бы и желает здесь быть, лишь те, кто чего?то стоит, кто признан и допущен, но и их так много, что едва умещаются в главном нефе огромного храма, а в центре она, золотоволосая и голубоглазая, и иногда эти глаза становятся льдистыми, и молись, чтобы не тебя буравил этот ледяной взгляд, ведь и среди полубогов некоторые равнее, а боль равна для всех, а может быть, и смерть… И надо быть очень осторожной, чтобы не выдать себя раньше времени, пока создаешь втайне свою собственную маленькую империю, а она все еще считает тебя своей лучшей и самой преданной помощницей, рабски покорной…
        Я попытался зацепиться в этом потоке, кинуть ей обратно образ второй паучихи. Широкие ступени, высокие двери с львиными головами, ощущение простора за спиной, с тихим дыханием прибоя, - и карта, развернутая на столе карта, какой я ее помнил, - шоссе и реки, городки и поселки - где она?
        Где это?! Где?!!
        Но бросать было некуда.
        Я не чувствовал ее, и она больше не стонала. Глаза безжизненно уставились в рассветное небо.
        Кажется, я хлестал ее по лицу. Давил на грудь, заставляя вдохнуть. Дышал в ее еще теплые губы, соленые от крови, - и ловил, ловил, ловил хоть какое?то дыхание…
        Или просто сидел рядом, давая порывам разрядиться вхолостую, потому что все равно это ничего не даст?
        Мне больше не вытащить из нее ничего. Ни образа. Ни про то место, ни про Старика…
        Она мертва. Ниточка оборвана.
        Я поглядел на нее. Тело было мертво, но кровь была еще живая, еще влажная, незастывшая. А вот глаза уже совершенно мертвые, стеклянные.
        Рядом с ней была упавшая фляга. Спирт вылился. Я закрутил носик - зачем? - и сунул ее в карман. Подобрал зажигалку - зачем? - а потом револьвер.
        Счистил с Курносого - зачем? к чему это теперь? к чему теперь вообще что?либо?.. - налипшую землю.
        Кажется, больше здесь ничего моего нет…
        Я смотрел на ее руку, покрывшуюся волдырями. По?мужски крупная, по?мужски сильная, и мужские кольца и перстни удобно сидели на ее пальцах, словно по ним и делали.
        Одно из колец, самое простое, было знакомо. Узкое, серебряное, с крошечными бриллиантовыми крупинками по центру. Такое же, как то, что на руке у Катьки. Только крупнее.
        Который из ее слуг носил это кольцо до того, как оно попало на эту руку? Кто?то из тех, кого мы сбили машиной? Или тот, кого порубило пулями у ворот? Или тот, кому я прострелил голову?..
        Скорее всего, он. С развороченной головой.
        Пока я пытался стащить кольцо, накрепко присосавшееся к пальцу, с другого пальца слез перстень. Крупнее, сидел легче. Я двинул рукой, чтобы отшвырнуть его в сторону, но в последний миг не разжал пальцы. Платиновый перстень, с опалом…
        Я сунул его в карман вместе с кольцом. Поднялся. Еще раз огляделся.
        Кажется, все, что тут было моего, я взял… Кроме самого главного.
        Я еще раз огляделся. Курносый в руке… Зачем? Зачем он мне теперь? Зачем теперь все?.. Револьвер в руке мешал, потом я сообразил, что его можно сунуть во внутренний карман плаща. Там его любимое место.
        Небо уже ощутимо посветлело - белое, сплошь залитое облаками. Голые ветви чернели на нем. Кусты, земля…
        Пустота. Полная пустота.
        И холод. Господи, как же холодно… Я поежился. Одежда стала ледяной и жесткой. Ветер налетал, окатывая холодом, словно ледяные щупальца касались меня, но теперь не изнутри, а снаружи. Будто она была еще здесь, еще рядом, растворившись в мире вокруг меня. Мстила, хотя бы так.
        Я побрел - ноги сами понесли меня обратно. Вдоль оврага, по тропинке, откуда пришли они. Туда, где через ручей упала сосна.
        На бревне я поскользнулся и чуть не рухнул в воду. Выбравшись на ту сторону, я шел, куда несли меня ноги - они сами помнят нужную дорогу.
        Но на этот раз я ошибся. Я помнил, что должна быть полянка с вывернутым деревом, но ее все не было, не было, а потом, как?то вдруг, деревья расступились - и я оказался уже на опушке леса, но не с той стороны, откуда уходил. Сбоку.
        Прямо передо мной был плац с оранжевыми дорожками, за ним кусты - и там, у крыльца… Там был Виктор. Стоял, привалившись к столбу и перилам, а из?за угла выскользнул еще один силуэт. Рука дернулась под плащ, к Курносому, но это были не мальчишки.
        В плаще. И не пурпурный плащ слуги. Черный. У колен он порвался, почти оторванная пола волочилась по земле. Вороновы волосы с одного боку слиплись сосульками, с виска текла струйка крови, сбегала по скуле к губе, на шею.
        Она замерла, разглядывая открывшееся зрелище, хотя она видела не все, лишь обрывки через проломы в кустах…
        Я мог бы увидеть все, но я старался не смотреть. Только самым краешком глаз, чтобы не наступать на тела.
        Виктор заметил меня, шевельнулся, попытался сойти с крыльца, но рухнул. Цепляясь за перила, съехал по ступеням. Катя бросилась к нему.
        Когда я обошел последний ряд кустов, она уже подняла его. Что?то спрашивала, обняв, помогая удержаться на ногах, и закидывала его руку себе на плечи, хотя сама хромала. Они оба едва стояли на ногах - из последних сил.
        Я хотел взять Виктора за другую руку, с другого бока помочь Кате держать его, но он рванулся от меня как от прокаженного.
        - Не трогай меня!
        Он дернул рукой, отбивая мою руку, отгоняя меня.
        От резкого движения они оба чуть не рухнули. Кате пришлось схватиться за столб крыльца.
        Она бросила быстрый взгляд в пролом кустов - вдоль тел, белые стрелки, головами указывая в одну сторону - к лесу.
        Туда, откуда я пришел…
        Ее лицо затвердело. А когда она перевела взгляд на меня, появилось презрение.
        - Ушла… - пробормотала она.
        Я двинулся, чтобы…
        - Не прикасайся ко мне! - оскалился Виктор.
        Но я больше и не пытался взять его за руку. Я двинул рукой только для того, чтобы подкинуть в воздух кольцо. Катя рефлекторно поймала его. Вскинула на меня удивленный взгляд, все еще злой, все еще с презрением… и зацепилась взглядом за кольцо. Точно такое, как и на ее безымянном пальце, только побольше размером.
        Она оцепенела, побледнела, потом набухли желваки на скулах, потом задрожали губы… Но я следил уже не за ней. Я глядел на Виктора.
        Он тоже глядел на кольцо в Катиной ладони. И хмурился. С трудом оторвал взгляд от двух колец - одно на пальце, другое в ладони. Повернул лицо ко мне.
        - Так ты… достал ее?..
        Я кивнул.
        Катя вздрогнула, будто очнувшись от сна. Сжала кольцо в кулаке, потом быстро спрятала в карман.
        - Где она? - спросила Катя.
        - Там, - я дернул головой назад, - за ручьем.
        Катя двинулась было туда, забыв и о Викторе, и о телах на поляне, обо всем…
        Виктор стиснул ее плечо:
        - Нет.
        Она оглянулась на него.
        - Надо уходить, - сказал Виктор. - Скоро здесь будут ее люди.
        - Они мертвы. Я добила всех, кто еще дышал.
        - Эти мертвы, - сказал Виктор. - Одна из женщин звонила. Кажется, успела что?то сказать. Через двадцать минут здесь будут все, кто сейчас в ее поселке. Надо уходить.
        Он оттолкнулся от перил, сделал шаг, и они оба чуть не упали. Я шагнул к ним, чтобы помочь, но Виктор окрысился на меня:
        - Не прикасайся ко мне, ты!
        Катя внимательно посмотрела на него, на меня. На то, что было за моей спиной… Прищурилась, пытаясь что?то сообразить.
        Сообразить, как все было, не так уж трудно.
        И еще она ведь тоже должна была почувствовать то касание суки, ее зов, которым она бросила на меня всех, кто был вокруг. Виктор мог сопротивляться. Катя… наверно, не очень…
        Но, в отличие от мальчишек, она хотя бы могла понять, откуда у нее взялось дикое желание бросить все - и броситься за дом, за кусты, на дорожки для построений - и вцепиться в глотку человеку с револьвером.
        Она была дальше, чем мальчишки и воспитательницы. Ее задело не так сильно, но она должна была почувствовать касание и зов…
        Она посмотрела мне в глаза. Она поняла.
        - У него не было выбора, - сказала Катя. - Они бы разорвали его.
        - У него был выбор, - сказал Виктор.
        Он еще хотел что?то сказать, но поджал губы, будто никак не мог решиться. Наконец бросил, глядя сквозь меня, будто меня здесь не было:
        - Завтра в полдень будь у поселка. Там, где я тебя вытащил. Они разъедутся искать ее, а прислуга, может быть, без суки поплывет. Все легче… Будет шанс. - Он наконец?то посмотрел мне в глаза. - Завтра, в полдень.
        - Нет.
        Он вскинул бровь.
        - Не лезьте туда, - сказал я.
        Они глядели на меня с вопросом.
        - Почему? - спросила Катя.
        - Старика там нет, - сказал я.
        Виктор побледнел.
        - Ты… Она… - У него дрожали губы, он никак не мог подобрать слова. - От нее?.. - наконец проговорил он.
        Я его понял. Кивнул. Да, от нее. Перед смертью.
        Жаль, слишком мало… И слишком поздно.
        - Его там нет, - сказал я.
        - А где он?!
        - Не знаю. Не успел.
        Виктор закрыл глаза.
        - Но он жив? - пробормотал он.
        - Жив. Только лучше бы он был мертв.
        Виктор открыл глаза:
        - Ты что несешь?..
        Я выдержал его взгляд. Тогда, в машине, он не рассказал мне многого… Так что он сам прекрасно знает что.
        - Ты знаешь, - сказал я.
        Он понял. Еще миг смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд, сглотнул. Снова закрыл глаза. Лицо бледное как мел. Не знаю, от чего больше - от потери крови или от того, что я ему сказал.
        Он вдруг вздрогнул, лицо потеряло всякое выражение, а ноги подогнулись. Он ухнул вниз и свалился бы, Катя не удержала бы его, но тут мгновенное беспамятство прошло, сознание вернулось к нему.
        - Влад, помоги! - рявкнула Катя. - Пошли, надо идти! Если кто?то успел позвонить им… Быстрее! Мы должны разминуться с ними!
        - Нет, - сказал Виктор. - Сами.
        Он развернулся - Кате пришлось развернуться вместе с ним - и пошел прочь, опираясь на нее, но дошли они только до угла.
        Катя сама?то едва на ногах стояла. Пошатнувшись, она оперлась на стену, и тогда Виктор, на миг обернувшись к ней - я видел, как оскалился он от натуги, - попытался почти не опираться на нее и снова чуть не упал.
        - Влад… - позвала Катя.
        - Нет! - рявкнул Виктор.
        - Но…
        - Он в мою машину не сядет.
        - До твоей машины двести метров! А его и вовсе у черта на куличках, далеко за ручьем! Он тоже едва на ногах стоит, посмотри на него! Он ранен!
        - Ничего… Дойдет. Успеет. - Он все?таки смог шагнуть. - Пошли, пошли…
        А я стоял и глядел, как они идут. Едва шевелясь, но идут. Уходят.
        - Шевелись, Крамер! - крикнул Виктор, не оборачиваясь. - Иди! Иди своей дорогой… и будь ты проклят!
        Сознание то прояснялось, то я вдруг пропадал куда?то. Усталость навалилась такая, что я бы лег прямо тут, на землю, но здесь были тела.
        Везде были тела - женщины и мальчишки, мальчишки, мальчишки… В пижамах и голые, маленькие и постарше…
        Головами в одну сторону, указатели смертельного ритуала. В лес.
        И я шел туда, то проваливаясь в сон на ходу, то снова под пустым небом, дрожа от холода и умирая от усталости. Но я должен идти, скоро здесь будут ее слуги. Они могут найти ее труп, но это мало что изменит. Ничего это не значит, пока они сами не изменятся, оставшись без ее влияния, но на это уйдут недели, месяцы, годы, и все равно они никогда не станут прежними, какими были…
        Небо стало ярче, но вокруг словно темнее - я был уже в лесу, вокруг были сосны.
        Да?да, мне куда?то туда, за ручей, подняться по косогору - и там, на дорожке, моя машина… Виктор заставил меня поставить «козленка» там, - ведь неизвестно, как все сложится, куда будет проще уходить, если придется…
        Сложилось. Уже сложилось.
        В голове вдруг стало ясно?ясно - наверно, от холода. Проснулся ветер, и каждое касание пронзало меня холодным огнем. Вымокшая одежда была хуже льда.
        Я сделал еще два шага, прежде чем в мое сознание пробилось - это не только ветер. Еще был звук…
        Я остановился.
        Тихий звук, словно очень далеко хныкнул ребенок.
        Я потряс головой и огляделся. Полянка. Знакомая, но непривычная. Раньше мы с Катей смотрели на нее с другого края.
        Теперь я видел колесо выкорчеванной земли и под сплетениями корней чернел лаз. А на рыжей хвое, покрывшей полянку чернели живые комочки.
        Или уже не живые?..
        Пунктирная линия из маленьких трупиков. Они лежали на одной линии: от лаза к этому краю полянки. Кто сколько успел проползти. Семь… восемь щенков. Слишком много, чтобы их мамаша могла нормально всех выкормить. Маленькие, слабые. Лобастые, голова почти в полтела, и еще слепые.
        Но все равно ползли туда, куда убежала их мамаша. Чертова сука достала всех, кто был рядом. Всех. Даже их…
        Звук. Тихий, словно далекий вдох.
        Я обернулся.
        А вот и другой, покрупнее. Он еще двигался. Но полз теперь не к краю полянки, а назад. Снова став самим собой. Туда, где, он помнил, тепло и где бывает теплое брюхо, и сладкие соски, от которых становится сытно…
        Этот был крупнее и выглядел не так, как его братишки. С волком их мамаша согрешила, вот что. И этот пошел в отца. Волчонок.
        Он был еще теплый. Шерсть мокрая и холодная, но под ней тепло. Когда я поднял его, он пискнул, а потом попытался цапнуть за палец. Слепой… Нет, не слепой. У этого глаза чуть приоткрываются - черные влажные щелочки под припухлыми веками.
        Я выпрямился, держа его в руках. Еще живой…
        Остальные мертвы или очень скоро будут. Они выбрались из лаза и ползли, сколько им хватило сил. А здесь замерзли. И тащить обратно в лаз, греть и кормить их больше некому.
        Волчонок пискнул и снова попытался вцепиться мне в палец. А может быть, искал сосок матери.
        Я сунул его за полу плаща, но держать его так было неудобно. Я плохо чувствовал его через толстую кожу. Вот?вот не то выпадет под ноги, не то раздавлю ненароком. Я остановился, расстегнул ворот рубашки и пихнул его за пазуху. По животу заскребли коготки, а потом шершавый язычок. Живой комочек тыкался, пытаясь найти мамашин сосок.
        И что?то мешало смотреть.
        Я вдруг понял, что плачу. Слезы щипали глаза.
        Чертов Виктор! Я что, виноват, что так вышло?! Я что, знал, что так выйдет?!
        Разве я знал, что это все бесполезно, что Старика там уже нет?! Что Старика нам, может быть, уже и не спасти, даже если мы найдем его… найдем того, кем он стал. В кого его превратили.
        Слезы катились по щекам, меня била дрожь, болели руки и бок, а вокруг было холодно и пусто.
        Ни Старика, ни Гоша. Ни Виктора…
        И Катя ушла с ним.
        Лишь опушка трупов там и поляна трупиков здесь.
        Один, снова один… И только теплый комок шевелился за пазухой.
        Мне хотелось свернуться так же, за пазухой у кого?то сильного и надежного, в тепле и спокойствии, забыться хотя бы ненадолго…
        Но такого человека больше не было. Он жив, но его нет. Хуже, чем нет.
        Я взвыл, кусая губы.
        Боже, как холодно… Пусто и холодно… И только под рубашкой шевелился комочек мокрой шерсти.
        Я вытер рукавом глаза, осторожно поправил щенка под рубахой, чтобы ему было там удобнее. Прикрыл полу плаща. Ты будешь жить. Хотя бы ты будешь жить. Это я тебе обещаю, лобастый.
        Придерживая полу плаща, чтобы укрыть от ледяного ветра, я пошел через поляну. Мокрая шерсть прогрелась моим теплом, перестала холодить. Теперь я чувствовал, какой он горячий, этот маленький комочек плоти.
        Лба коснулось что?то холодное и мокрое. Я поднял голову.
        Небо стало ближе. Там сгустилось, и из белой мути медленно валились огромные белые хлопья.
        Подъездная дорожка, ступени, терраса - все побелело, покрылось тонким слоем рыхлого снега, только пруд еще оставался таким же черным.
        И столовая. Так же как и раньше, сумрачно и жарко. В камине пылал огонь, пламя с гулом уносилось в трубу.
        Диана встретила меня без улыбки.
        Медленно оглядела. Мою грязную одежду, рану на боку, руку, черную от застывшей крови.
        И меня. Во мне.
        Я не чувствовал ее касаний, но она ведь все равно чувствует…
        Она покивала самой себе. Иного и не ждала.
        - Я говорила вам, что вам ее не убить… Во всяком случае, до тех пор пока вы не откажетесь…
        Я швырнул на стол перстень.
        Звеня по полировке, он пролетел через всю столешницу, Диана прихлопнула его рукой. Взяла, огладила пальцем голубоватый опал, и ее брови поползли вверх.
        - Но… Но тогда… Что у вас здесь? - Она коснулась своих волос над правым виском. - Пепел?
        Я поднял руку, провел по волосам, посмотрел на руку - не было никакого пепла. Да и откуда ему вообще было взяться?
        Диана нахмурилась.
        Огонь, жар огня давили на меня, слишком душно, слишком…
        И слишком долго я не спал. Это была уже не сонливость, а ленивое, мутное безразличие. Безнадежное и пустое.
        Только я знал, что сон мне не поможет. И от чертова сумрака никуда не деться, даже камин его едва разгоняет, душные тени заполнили всю залу, в каждом углу… Красноватые тени и темнота, давящая со всех сторон, никуда не убежать…
        Я подошел к окну и распахнул шторы.
        - Тот, ради кого вы сделали это, - спросила Диана, - он погиб?
        Я прижался лбом к стеклу.
        - Нет.
        В том?то и дело, что нет. И уж лучше бы он погиб…
        - Что же с ним?
        - Она готовила его не для себя.
        За стеклом было все то же проклятое утро - море бессмысленного и равнодушного, белесого света. Тучи прогнулись к самой земле, а воздух стал мутным, густым этой белесостью… Снег. Огромные белые хлопья лениво валились на землю, на пруд, на дубы.
        - Для Ольги… - проговорила Диана.
        И хоть я стоял к ней спиной, я был уверен, что она опять покивала сама себе.
        - Для жабы, - сказал я.
        Так похожей на ручную дьяволицу, хоть волосы золотые вместо черных, но все равно так похожа - когда мутят взор, заставляя видеть сходства, которые сам ты, может быть, и не заметил бы, вовсе не счел бы схожестью…
        - Но Ольга слишком осмотрительна, чтобы доверить это только одной чернолунной, пусть даже своей девочке на подхвате. Она всегда играет в противовесы…
        - Гривастая ломала его не одна. С ней была еще одна паучиха. Он у нее.
        - Ах вот в чем дело… Инга. И до нее вы не успеете добраться… В этом все дело.
        - То, чем его привязали, можно оборвать?
        - Вы ведь знаете ответ, Влад…
        - Этот гарпун вытаскивается?!
        - Только вместе с сердцем.
        - Но хоть что?то… - прошептал я в холодное стекло. - Хоть что?то можно сделать?..
        - Человеческая душа не доска, на которой можно писать, стирать начисто и снова писать. Жизнь не пользуется мелом, она всегда царапает. Иногда шаловливым коготком, чуть?чуть, неглубоко, можно зашлифовать… Но если резали кольцом с алмазом, уверенной рукой, на всю глубину?
        Хуже всего было то, что теперь я не мог ей не верить.
        А за стеклом снег менял мир. Смывал прежний - неказистый и тревожный, грязный, но с крохой надежды, - покрывал все ровным холодом и белой пустотой, холодом и пустотой, холодом и пустотой…
        Но где?то среди этого холода и пустоты - теплый комочек.
        «Козленок» тихо урчал, у выхлопной трубы белели облачка пара. Внутри было тепло. Здесь шумел вентилятор, нагнетая жаркий воздух. На правом сиденье, утонув в шерстяных складках свитера, сопел волчонок. Вместе со свитером я взял его за пазуху и пошел обратно.
        Сверху, как пух, сонно валили снежные хлопья, огромные, облепляющие. Приставали к плащу, таяли на лице.
        Следы в мокром снеге…
        Я шел по своим следам обратно, прикрывая плащом волчонка.
        Едва я вошел в дом, он заворочался. Крутился, высовывал голову из колючих складок. Слепой, тыкался носом вокруг, отыскивая горячую мякоть соска. Но не пищал. Упрямо тыкался, уверенный, что найдет. Будто кто?то пообещал ему это…
        Диана не удивилась, увидев его. Лишь чуть улыбнулась:
        - Какая прелесть… Дайте мне.
        Она взяла его, он уже не тыкался в разные стороны. Он тянулся к ней слепой мордой.
        - И принесите молока!
        Она нагревала молоко в ложке над свечой, потом волчонок облизывал ее пальцы.
        Мои пальцы на стекле были непослушны - и непривычны. Странные. Я опирался на стекло, но вместо разведенной пятерни… Большой палец чуть согнут. Указательный и средний завалились вправо, упершись в безымянный. Я их едва чувствовал. Даже холод стекла не кусал их.
        А за окном снег облеплял дубы, заносил «козленка», скрадывал мои следы. Стирал и уносил все, все, все, что было прежде…
        - Но должен же быть какой?то способ… Хоть какой?то… Хоть что?то…
        - Нет ничего, что могло бы помочь вам, - пока вы не откажетесь от своих добровольных колодок. Либо вы готовы забыть свои смешные принципы, выбросить этот хлам и готовы делать то, что требует ваше сердце, отдаться тому, что гложет ваше сердце… Готовы идти ради этого до конца, добиваться любой ценой - и тогда, может быть, вы сможете что?то сделать… Либо она вас раздавит. Как раздавила того, кто был так дорог вам.
        - Раздавит?.. Мне даже не успеть найти ее…
        Мне не то что ту белокурую суку, даже вторую паучиху, которая у жабы в помощницах вместе с гривастой была, - даже ее мне уже не найти.
        В руке снова была одеревенелость.
        На этот раз неуступчивая, тяжелая, наползавшая медленно, но неотступно. На этот раз приступ будет сильнее, чем прежде… и обширнее. Рука опустела почти до плеча, кажется, даже в ключице сковывает и в боку…
        - Вы ведь знаете, Влад. Это не конец. Это можно изменить.
        - Расплатившись жизнью мальчишки…
        Еще одного…
        Ее пальцы ласкали теплого щенка, но голос был холоден:
        - Иногда надо выбирать - только выбирать. И ничего нельзя придумать третьего, никакого счастливого выхода, только выбрать между двумя комками терний… Слишком часто, увы. Просто выбирать. Пойдете вы до конца или уползете умирать? Будете драться или смиритесь и оставите ей того человека, дадите делать с ним что угодно, делать из него что угодно, как ей захочется… На одной чаше весов жизнь мальчика, который для вас никто, всего лишь один из миллиона людей, что умирают каждый день. На другой - человек, любимый вами.
        - Это уже не тот человек…
        - Разве? Он не сжигал мостов между вами, вы сжигаете их. Но стоит ли? Возможно, он только теперь избавился от муки, что лежала у него на сердце. Возможно, ему лишь помогли сорвать шоры с глаз… Кто заставляет вас, Влад, жечь мосты между вами? Вы можете быть рядом с ним. Можете стать одним из нас.
        - Нет…
        - Откройте же глаза, Влад! Перестаньте воевать с ветряными мельницами!
        - Нет.
        - Мир так устроен. Мир не перевернуть.
        Может быть… Наверное.
        Не перевернуть.
        - Волчонок открыл глаза.
        Разве?..
        Нет, Диана, нет…
        - Чудесный миг, первый взгляд на мир, начало новой жизни… - сладко продолжала она, почти мурча.
        Она говорила не со мной. Поднеся к самому лицу, она дышала на живой комочек в ладонях.
        - Но он этого не понимает, он напуган, ему непонятно, куда пропала уютная темнота, в которой только запахи, тепло и влажный сосок… Куда делся его прежний уютный мирок? Он вернулся бы в привычную слепоту, если бы это было в его власти…
        Мне хотелось тоже запустить пальцы в жиденькую шерстку волчонка, подышать на бисеринку носа, на крошечную сморщенную рожицу, ткнуться носом в его маленький жаркий нос… но в руке натягивались стальные струны, ледяные иглы уже начинали свой танец.
        Боясь шевельнуть рукой, я стоял, прижавшись лбом к стеклу, прикованный к тому, что было теперь моим миром.
        Холод и белая пустота.
        Вот все, что мне осталось. Холод и пустота.
        Снег заносил все и вся, обращал белой пустыней.
        - Вам не сделать ничего, Влад. Не успеть ничего.
        Я знаю. Знаю, будь оно проклято, знаю…
        И все?таки я попробую.
        [1] «Истребитель зловредных» (лат.). Русский перевод подложного «Malleus Maleficarum» известен как «Молот ведьм». - Примеч. авт.