ДВЕРЬ В БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ Сергей Владимирович Соловьев
        «ФАНДАНГО» № 22
        СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ
        ДВЕРЬ В БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ
        1
        Я познакомился с этой красивой молодой парой на конференции по логике в Западном Берлине, в августе 89-го, за три месяца до падения Берлинской Стены. То было странное, переломное время. Да, имейте в виду, я не собираюсь писать о политике, во всяком случае, о политике в обычном смысле. Может быть, немного о метаполитике и о символах. Так что факты, о которых я буду говорить, интересны для меня с главным образом с метаполитической и символической точки зрения... и просто как зацепки, помогающие воскресить прошлое.
        Из СССР уже выпускали в научные командировки без особых проблем, даже в капиталистические страны. Вот забавная подробность: мне выдали синий служебный паспорт с выездной визой, но без каких-либо других виз и отметок. Самолёт прилетал в аэропорт Шёнефельд на территории ГДР. Согласно инструкции, я должен был доехать до пропускного пункта на Фридрихштрассе и перейти из восточной зоны в западную. Меня предупредили, что я не должен пользоваться проходом для туристов. «Идите по дипломатическому».
        До сих пор я не смог выяснить, по какому принципу советских граждан пропускали в Западный Берлин. Очевидно, дело не в служебном паспорте - со служебными паспортами люди ездили и в ГДР, и не каждому при этом разрешалось посещать западную зону. Было ли тайным знаком для пограничников отсутствие всяких виз, кроме выездной? 75 Или информация, кому можно, а кому нельзя, скрывалась в номере и серии служебного паспорта?
        Гэдээровские пограничники строго проверили все документы, включая приглашение, но пропустили меня без возражений. На западной стороне никакого контроля не было, ведь линия раздела, с точки зрения Запада, не являлась государственной границей. Как известно, берлинское метро оставалось единой сетью, некоторые поезда из восточной зоны пересекали западную и наоборот, только «восточные» поезда не останавливались на Западе, а «западные» на Востоке.
        Пройдя через контроль, я сел на «западный» поезд и поехал в Далем, где малоимущих участников конференции, прибывших из соцстран, размещали в студенческом общежитии. Жильё оплачивали организаторы. Нам даже платили небольшие суточные, тридцать марок. Курс западной марки к восточной был в то время 1:9. В рублях на чёрном рынке дойчмарка тоже стоила около десятки, так что цены, для душевного спокойствия, на рубли было лучше не пересчитывать.
        Сама конференция открылась на следующий день недалеко от центра города, в Техническом Университете. Он находился километрах в двух-трёх от Фридрихштрассе, на проспекте 17-го июня. Я не преминул воспользоваться перерывом между докладами и прогуляться в направлении к Стене. Из виньеток на картине эпохи: обнажённые люди обоего пола, загорающие на травке в Тиргартене, т.е. совсем недалеко с западной стороны Стены. С этой стороны она была разрисована яркими граффити и к ней можно было подойти вплотную. С другой стороны находилась простреливаемая с вышек и из бункеров полоса отчуждения, основное препятствие для возможных беглецов из Восточной Германии.
        ...
        Но кто же были эти двое? Чего ради мне вздумалось о них написать?
        2
        Очаровательная молодая пара. Она - чешка, он - швейцарец. Она - невысокая стройная платиновая блондинка, коротко стриженная, с чуть более тёмными бровями, светло-серыми глазами, небольшим прямым носом, нежным изгибом всегда чуть приоткрытых губ. Никакой косметики. Рубашки с отложным воротничком, всегда расстёгнутые на две-три пуговицы. Шея как у Нефертити (сравнение напоминает о беге времени - статуэтки и бюсты длинношеей древнеегипетской царицы украшали в те годы многие советские квартиры). Слегка загорелая кожа с лёгким пушком. Лёгкие светлые брюки (не джинсы), кроссовки. Хелена. Уехала на Запад с родителями ещё ребёнком, вскоре после событий 68-го.
        Он выше ростом, темноволосый. Петер. Грубоватые, но правильные черты лица, тёмно-серые глаза. Одежда, под цвет глаз, несколько более тёмная. Вид серьёзный, но не беспросветно - он тоже умеет улыбаться.
        Она заканчивает аспирантуру по логике в Констанце, на немецком берегу Боденского озера, он работает программистом в Базеле, в Швейцарии.
        Когда она защитит диссертацию, они уедут в Японию - есть интересные предложения по работе.
        3
        Конференция, точнее, конференция и летняя школа, была рассчитана на целых две недели. На конференциях, особенно таких длинных, никто не посещает все доклады. Освободившееся время каждый использует по-своему. Несколько раз, когда Хелена решала, что тема очередного доклада ей неинтересна, мы гуляли втроём, главным образом по центру города, точнее, западной его части. Российские участники привыкли прогуливать лекции. Один я прошёл лесопарком от Грюневальда до самого Ваннзее, удивляясь, как много места занимают в стиснутом со всех сторон Стеной Западном Берлине парки и озёра.
        Не то чтобы я влюбился в Хелену и Петера, но я очень хорошо чувствовал себя в их обществе. Моё общество им, кажется, тоже было приятно. Почти все вечера мы проводили вместе. Как-то раз Хелена и Петер предложили пойти в армянский ресторан у самой Берлинской Стены. “I want to show you something,” - сказала со своей нежной полуулыбкой Хелена. Петер кивнул. Мой английский был далёк от совершенства, Хелена и Петер владели современным всеобщим языком несколько лучше. Впрочем, эмоциональные оттенки мы улавливали без слов.
        В словах Хелены был неопределённый, ни к чему не обязывающий эротический подтекст, как в берлинских купальщиках по берегам озёр, одинаково свободно чувствующих себя в купальниках и без оных. Возможность без необходимости...
        Весь день было тепло и солнечно. Зонтиков мы не взяли, но на полпути от метро к ресторану налетел тёплый дождь, и мы слегка промок .
        4
        Рубашка Хелены была расстёгнута на три пуговицы. Достаточно намокла, чтобы ясно видеть, что под светлой тканью нет лифчика. Я заказал, по совету Петера, какое-то блюдо со шпинатом в качестве гарнира. Баранину со шпинатом? Куриное мясо? Пили густое красное вино. Уютный ресторанчик был рассчитан всего на четыре или пять столиков.
        Первая бутылка ушла быстро, мы заказали вторую. Разговор перескакивал с темы на тему - жизнь на Западе, жизнь в СССР, восточная философия.
        Я знал, что их отель далеко, - и всё время думал, что же они мне всё-таки собираются показать? Так как советских участников разместили в общежитии, я делил комнату с коллегой из Красноярска .
        5
        Улочка, мощённая брусчаткой, упиралась в Стену метрах в пятидесяти от ресторана. Дождь перестал, над влажной брусчаткой слоился лёгкий туман. Мы двинулись прямо к Стене - Петер чуть впереди, я рядом с Хеленой. Чувствовалось, что они знают, куда идут. У самой Стены, между нею и одно-двухэтажными домами, обнаружился узкий проход. Мы свернули направо.
        Окна домов все здесь были закрыты ставнями, но и за ними нигде не горело света, иначе хоть что-нибудь да просочилось бы через щели. В проход между Стеной и домами падал только отсвет дальних фонарей да ещё отблеск прожекторов с восточной стороны, отражённый низкими облаками.
        - Here, - Хелена взялась за ручку невысокой металлической двери. Я был готов поклясться, что секунду назад двери в стене не было. Она открыла дверцу и вошла первой. За ней - я, и последним Петер.
        Если я скажу, что дверь открывала проход в новое измерение, то никого не удивлю этим. Сюжет обыгрывался множество раз. Многие читали Уэллса. Вероятно, мне не поверят, если я буду настаивать, что говорю правду. Но для меня это не имеет значения, существенно только то, что я пережил вместе с Хеленой и Петером. А ещё... ещё то, что рассказ о прошлом помогает хоть в слабой степени возродить его.
        В том месте, куда мы попали, не было никаких прожекторов. Никакой ограды за нашей спиной. Колючие ветки араукарий и драконовых деревьев, невысокие скалы, терракотовая луна у горизонта и море далеко внизу. Это потом я выяснил, что такие деревья называются дракайнами и араукариями. Впрочем, никаких драконов, ни теперь, ни позже, мы не встретили. Вообще никаких живых существ крупнее и опаснее белки. Для нас этот мир так и остался миром нереализованных возможностей.
        Хелена показала рукой на тропинку, которая уходила вниз, в просвет между скалами, и сама первой двинулась к морю. Яростно стрекотали цикады. Оранжевый свет луны, размытые тени, но тропинка оказалась не очень крутой - спускаться, в общем, было нетрудно.
        Через несколько минут мы вышли к берегу. Тихий плеск волн, песчаный пляж, лунная дорожка. Хелена мгновенно разделась, Петер тоже. В лунном свете их плечи казались вылепленными из красноватой глины. Я последовал их примеру. Мы быстро вошли в воду. Она оказалась такой тёплой, что почти не чувствовалась, настолько, что не возникало желания замедлить шаг, чтобы привыкнуть, или, наоборот, броситься вперёд, чтобы быстрее окунуться. Помню, я подумал, что Хелена, которая шла чуть впереди, напоминает символическую женскую фигуру на носу корабля.
        Мелькнула и ушла банальная мысль, что всё это сон. Во внутреннем пространстве сна мне никогда не доводилось чувствовать прикосновений. Локтя Петера, плеча Хелены...
        Мы плыли не очень долго, но достаточно, чтобы берег потерялся из виду. Не такой уж я хороший пловец, но вода была солёная, тёплая, и тело совсем не уставало. Затем впереди показался островок - тёмные камни, еле заметное кружево пены. Мы выбрались из воды.
        Не знаю, как долго мы сидели. Луна скрылась за скалами. Плеск волн совсем утих. Над головами у нас пылал Млечный Путь, и звёздное его пламя отражалось в невидимом зеркале вод. Могло показаться, что мы плывём в космической пустоте, только вокруг нас был воздух, тёплый и нежный, а у ног - почти неотличимое от воздуха море.
        Я прошептал что-то вроде: "We may be lost." Я подумал, что мы можем и не найти пляжа. "Don’t worry," - Хелена положила руку мне на колено. Я положил свою поверх. "Let’s go," - сказал неразличимый в темноте Петер.
        Возвращение не заняло много времени. Мы доплыли до пляжа, держась рядом, чтобы не потерять друг друга. Выбрались из воды, обсохли, оделись, поднялись по тропинке. У Петера в кармане летнего пиджака оказался фонарик. Кусочек стены с дверцей внезапно оказался тут как тут - за кустами. Cлукавил ли я, говоря о нереализованных возможностях? Кое-что ведь реализовалось. В то время я думал, что всего важнее дверь, ведущая к новому...
        6
        Коротко стриженная голова Хелены лежала на моем плече. Над нами был слегка облупившийся потолок недорогого отеля. «Любовная сцена», - скажет с иронией кто-то, в том числе и я сам. Добавлю - неожиданная для меня, такого, каким я был тогда, любовная сцена. Иногда, поддаваясь соблазну лёгкого обобщения, я могу сказать о выходцах из тогдашнего СССР, что все мы были дети несвободы. Но что мы знаем о людях Запада? Вообще о других людях? Что они - дети свободы? Верится с трудом. У свободы бывают свои приливы и отливы, райские долины и оазисы в пустынях. Размашистые обобщения вырастают из скудости примеров. Всё же в какие-то эпохи, в каких-то местах свободных людей легче встретить - например, тогда, на сломе времён, в Западном Берлине в 1989 году.
        Утром после пленарного доклада Хелена потянула меня за рукав: «Идём». Я думал, что Петер ждёт нас где-нибудь на улице, но его не было.
        Мы проехали несколько остановок на метро, U-bahn’e. Кройцберг. Склон холма, замусоренные улочки. Граффити. Маленький парк с загорающими. Отель - три окна по фасаду. На первом этаже какая-то лавка, чтобы попасть к администратору, надо вскарабкаться по узкой лестнице на второй. За стойкой - сонный турок. Хелена обменивается несколькими фразами по-немецки, расплачивается (марок тридцать или сорок), получает ключ.
        Ещё на два этажа вверх по скрипучей лестнице. Тонкая дверь - вроде тех, что в СССР в то время называли картонными. Замок смешной, очевидно, что его недавно ломали, а потом кое-как починили. Но мы всё же закрываемся на два оборота. Поцелуй - такой естественный, такой долгожданный. Мягкие губы, запах чистой кожи без макияжа.
        И - два часа немыслимой ещё за несколько минут до этого свободы.
        Мы, конечно, говорили друг другу какие-то слова, но разговором, в обычном смысле, это не было. Разговор состоялся позже, когда мы лежали рядом, полуприкрывшись простынёй, и глядели в потолок.
        - Тебе, наверное, теперь будет легко ездить. Границы откроются...
        - Похоже на то... - Мы с Петером поедем в Японию, его берут программистом в банк. У нас будет приличный заработок. У тебя тоже. Ты сможешь к нам приехать...
        - Конечно... - я поцеловал Хелену в плечо. Мы уже не обращали внимания, на каком языке говорим.
        - Мы с ним хотим взять билеты на транссибирский экспресс.
        Мы откинули простыню, снова прижались друг к другу... Но через полчаса всё же надо было уходить. За временем Хелена следила строго.
        7
        На следующий день, накануне моего отъезда, Хелена с Петером снова позвали меня в армянский ресторан. Днём, в обеденное время.
        Естественно, я ни на минуту не мог забыть об отеле в Кройцберге. Не знаю, как у других, но у меня острота переживаний сначала обычно усиливается, достигая максимума через день или два, и только затем пережитое тускнеет и постепенно погружается в Лету. Но о двери в стене я также думал не переставая.
        Мне было неловко перед Петером, и я старался ничем не выдать свою близость к Хелене. Они держались спокойно и любезно, но всё равно чувствовалось напряжение, хотя, возможно, я сам и был его главным источником.
        Я снова заказал какое-то мясо со шпинатом. Мы снова пили тёмнокрасное вино. Разговаривали мало.
        Обменялись адресами. Если кто помнит - конец горбачевской перестройки - это то время, когда почта России работала относительно хорошо. Впрочем, мне дали и адрес электронной почты - в 89-м уже провели кабель через Хельсинки.
        Но по сути - это всё были мелочи.
        Дверь в стене ждала нас - ведь не зря пошли мы в тот же самый ресторан. Рискнём ли мы воспользоваться ею днём? Рядом с этим ожиданием, с этим предвкушением - отступали иные тревоги.
        8
        Красноватые скалы, колючие деревья, жгучее солнце, яростный стрёкот цикад. Синее-синее море. Мы снова купались, но плавали недолго. Вернулись на берег, уселись в тени под скалой. Возвращаться в Берлин, похоже, пока никто не собирался.
        Красноватый загар Петера, более нежный, золотистый загар Хелены. Моё внимание было настолько обострено, что я до сих пор могу мысленно пересчитать капли на её золотистой коже. Нагота и решимость ничем не выдавать себя создавали мучительнейшее сочетание - вроде зубной боли.
        - Где мы, что это за место? - спросил я. Молчать было труднее, чем говорить.
        С неожиданной горячностью мне ответил до этого долго молчавший Петер.
        - Земля до грехопадения - Earth before Fall.
        На лице моём, вероятно, отразилось недоверчивое удивление. Ничего особенно райского в этих местах я не чувствовал. Красноватые вулканические скалы, колючие деревья, яростно стрекочущие цикады. Странное безлюдье - но что оно доказывает?
        - Will we show him? - Покажем ему? - Петер повернулся к Хелене.
        Хелена кивнула. Петер встал и, морщась, когда под ноги попадали острые камешки, пошёл по тропинке, не той, по которой мы спускались, а другой, огибавшей ближнюю скалу. Хелена тоже встала, сделала несколько шагов, поморщилась, повернулась ко мне:
        - Come - Идём.
        Глаза её улыбались.
        9
        Идти оказалось не так далеко, хотя и не слишком приятно из-за острых камней под ногами и многочисленных колючек, росших по обе стороны тропинки.
        Форма одежды, очевидно, объяснялась убеждением Петера, что мы попали на Землю до грехопадения.
        - Гляди - Look.
        В середине небольшой круглой полянки стояло дерево, усыпанное ярко-красными плодами.
        - Это оно - That’s it.
        Речь Петера стала сбивчивой, в ней появилось так много библеизмов, что я, с моим кое-как освоенным бытовым английским, с трудом её понимал. Я думаю, Петер считал, что перед нами древо познания добра и зла, но, может быть, он говорил, что это древо жизни.
        Над поляной стояло басовитое гуденье, приглушавшее даже навязчивый звон цикад. Присмотревшись, я увидел, что над деревом облаком кружат осы или пчёлы.
        Когда Хелена тронула Петера за локоть - надо идти, я вздохнул с облегчением. Мы вернулись к пляжу.
        Дальше всё было как в первый раз - мы оделись, нашли дверцу, вышли на пустынную улицу, тянувшуюся вдоль Стены.
        У метро уличные часы показывали начало пятого... В этот момент я обнаружил, что потерял свои - вероятно, они выпали из кармана, когда мы одевались.
        Перед тем, как разойтись, Хелена сказала, что они взяли три билета на музыкальный спектакль и хотели бы меня пригласить.
        10
        Начало было в 8. Я зашёл в своё общежитие, принял душ, переоделся, выпил чаю с соседом по комнате.
        Хелена и Петер заехали за мной на такси. «Объяснять дорогу слишком долго».
        Недавно я рылся в интернете, но не смог отыскать спектакля, который мы тогда смотрели. Шумный, весёлый, из разряда того, что называют diner-spectacle. По сюжету он немного напоминал «Мою прекрасную леди».
        Шёл он на английском, круглая сцена находилась в центре зала. Никаких кулис, задника. Из декораций - кое-какая мебель. Арии чередовались с диалогами. Небольшой оркестрик сбоку от сцены. Меня поразила тогда невероятная сыгранность и профессионализм актёров. Они проходили по специальным дорожкам между столиков, поднимались на сцену и сразу, как ни в чём не бывало, начинали играть. Символ, отдадим должное, одной из сильных сторон западного мира...
        Публика выпивала, закусывала, курила. Часто смеялась, иногда хлопала. Спектакль нравился, но за столиками разговаривали, хотя и негромко.
        Мне спектакль нравился тоже, но контраст с серьёзностью и естественностью наших походов за Стену шокировал меня до глубины души.
        11
        Рейс из Шёнефельда вылетал около 17 часов. Следовательно, не позже часу мне следовало перейти в Восточный Берлин.
        Наверное, надо сказать, что я чувствовал - чувствовал я растерянность. Впрочем, растерянность эта была очень расслабленной, без тревоги и страха. Среди обрывочных, незавершённых мыслей мелькала и мысль остаться в Западном Берлине. Но - зачем? Ради Хелены? Никаких особых перспектив она мне не предлагала. Ради дверцы в неведомый мир? Исследовать его и дальше было бы интересно, но смогу ли я туда попасть без неё и без Петера? Да и вообще, в ближайшее время они собирались возвращаться к себе в Швейцарию, а потом ехать в Японию, возможно, через Москву. А самое главное, мною владело ощущение, что с каждым днём мир раскрывается всё шире, становится другим, лучшим, отпадают, как короста с заживающей раны, ненужные ограничения и запреты, широко распахиваются бесчисленные двери, желанное становится возможным и за осуществление желаний не надо будет платить.
        Думаю, нечто подобное в СССР в то время чувствовали многие. Чувства относились к возможностям. Что из них (и каким образом) реализовалось - это совершенно другая история. Нет смысла поэтому отвечать на банальные анкетные вопросы о семейном положении, детях, родителях. О том, каким образом осуществление желаний могло бы сказаться на моих социальных связях.
        После спектакля я вернулся поздно, заполночь, проснулся около 10 утра. Поспешно собрался. А около 11 проводить меня пришла Хелена.
        12
        Я с Хеленой в Тиргартене. Маленькое кафе. Полосатые зонтики от солнца, тусклая листва стареющего лета. Золотистое пиво в запотевших кружках. Банальность декораций и аксессуаров подчёркивает непонимание действующими лицами трагичности происходящего.
        Мы обсуждаем наши будущие встречи. В Москве, накануне отправления транссибирского экспресса. В Японии - когда (и если) я смогу туда приехать. На следующем Logic Colloquium в Хельсинки - если туда сможет приехать она.
        Возможности манят. Но время поджимает. Мы целуемся...
        13
        Прошло 25 лет. С тех пор я ни разу не видел Хелены. Петера тоже.
        Как известно, в ноябре 1989 была разрушена Берлинская Стена. Началось объединение Германии.
        С адреса e-mail’a, который они мне дали, сперва попеременно отвечали то Хелена, то Петер. До конца года мы ещё успели обменяться несколькими e-mail’ами, в том числе - полными удивления по поводу этих событий. Позже - в основном, довольно сухо, отвечал Петер, а мне казалось неудобным спросить, есть ли у Хелены отдельный адрес. От него я узнал, что переезд в Японию задерживается. Потом переписка внезапно оборвалась.
        Весной 90-го я съездил в Штаты. Если кому интересно, на гонорар, полученный в тамошнем университете, я купил компьютер, хотя по ценам того времени вполне мог бы купить небольшую квартиру на родине.
        Я надеялся увидеть Хелену на конференции в Хельсинки, но её там не было. От других участников мне не удалось узнать о ней ничего нового. Её помнили по прошлым конференциям, но и только.
        С середины 90-х я работаю на Западе. Только тут я наконец-то понял, зачем нас заставляли когда-то в школе решать многочисленные задачи на бассейны - нас готовили к планированию собственных доходов и расходов в будущей капиталистической экономике.
        Воспоминания об удивительном лете 1989 года постепенно тускнеют. Время от времени я пытаюсь разыскать Хелену (или хотя бы Петера) в интернете. Хелена перестала публиковать статьи и могла сменить фамилию. Фамилии Петера я не знал вообще. По мере развития интернета и интернетных поисковых систем, мои попытки делалаются всё более изощрёнными, но остаются безрезультатными.
        Так же как мои поиски двери в стене. Недавно мне пришло в голову, что главной была не дверь, а граница между мирами. Без неё не было бы двери.
        Иллюзия раскрывающихся, как цветок, неограниченных возможностей, поманившая на переломе времён, исчезла, как то свойственно иллюзиям. Необходимости опутывают меня по рукам и ногам, душат, тянут, толкают, и не только меня - но и народы, и государства - туда, куда совсем не хочется идти.
        «Довлеет дневи злоба его».
        Так ли? А может, ещё мало?
        «Не мир я принёс вам, но меч».
        И так далее...