Фехтмейстер Владимир Свержин
        Институт экспериментальной истории #12 Петроград, январь 1915 года.
        Приключения сотрудников Института Экспериментальной Истории продолжаются.
        На сцену выходит сотрудник отдела Мягких Влияний - Мишель Дюнуар, в этом мире ротмистр Михаил Чарновский, подозрительно схожий внешне с российским верховным главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем.
        Опытный контрразведчик Лунев считает его душой заговора против государя-императора…
        Возлюбленная Чарновского, таинственная дама Лаис Эстер, уверена, что он облечен загадочной высшей миссией…
        А уж что думают по его поводу Григорий Распутин, агенты японской разведки, прадед Лунева и хладнокровный убийца из города-храма Карнаве, затерянного в горах Абиссинии, - вообще вслух лучше не произносить.
        Но разве это может помешать Мишелю Дюнуару выполнить задание?
        Владимир Свержин
        Фехтмейстер
        Тупость владык, делающих историю, зачастую исправляется остротой перьев тех, кто ее пишет.
        Джордж Баренс
        ПРОЛОГ
        Люди готовы верить всему, что услышат по секрету.
        Малькольм де Шазаль
        Джордж Баренс покосился на темное окно дисплея. Он недолюбливал компьютеры, подсознательно чувствуя в них конкурента, способного оценивать возможности и считать варианты столь же быстро, как он сам. Утешало лишь одно: техника не понимала, что и для чего она делает. Но ведь в скором будущем могла понять! И потому беззвездная ночь за стеклом монитора радовала корифея отдела разработки Института Экспериментальной Истории, как соловьиное полнолуние какого-нибудь влюбленного юнца.
        Никогда в жизни он, в прошлом кадровый разведчик, не мог подумать, что на склоне лет займется писательством. Но неведомо как просочившиеся в печать записки Уолтера Камдейла встревожили руководство и подвигли на создание своеобразной
«литературной завесы» вокруг деятельности института. Баренс тогда не смог отказать отцам-основателям в просьбе применить свои таланты, дабы придать россказням об институте вид чистейшей беллетристики, и неожиданно для самого себя принялся за писание книг. Успех первого произведения, которое он назвал
«Время наступает», привел ареопаг мудрейших к убеждению, что Баренсу следует продолжать свои литературные опыты. И теперь…
        Окинув еще раз придирчивым взором свой кабинет, выдержанный в несколько чопорном викторианском стиле, он удовлетворенно кивнул, поправил отточенные перья в бронзовом чернильном приборе и достал из ящика стола серую, картонную папку, взятую утром в архиве.
        С первого листа на Джорджа Баренса глядел молодцеватый ротмистр лейб-гвардии конного полка Российской армии. На снимке офицер картинно опирался на обнаженный палаш; рядом, венчая гипсовую колонну, красовалась его каска с изготовившимся к полету золоченым имперским орлом. Баренс придвинул стопку белых листов, провел рукой по верхнему, то ли для того, чтобы почувствовать фактуру и дыхание бумаги, то ли просто разглаживая и без того ровный лист, а затем одним росчерком вывел лаконичную надпись: «Фехтмейстер».
        Ровные строки отчета стационарного агента красовались перед ним, скрывая за показной четкостью букв и картинным равнением красных строк накал страстей, еще недавно сотрясавших один из ближних миров. Очень ближних. Находящихся в опасной близости.
        Как писал великий российский поэт:
        У истории нет указателей
        «Осторожно! Крутой поворот!»
        Джордж Баренс поймал себя на мысли, что эту фразу частенько произносил острослов Лис во время традиционных кулуарных дебатов. Но слава Богу, или, быть может, слава человеческому разуму, теперь существовали те, кому иногда удавалось проложить, или вернее, подравнять дороги истории.
        Еще чуть помедлив, Баренс вывел витиеватые строки эпиграфа: «Тупость владык, делающих историю, зачастую исправляется остротой перьев тех, кто ее пишет».
        ГЛАВА 1
        Если вам никто не угрожает, значит, вы никому не опасны.
        Эжен-Франсуа Видок
        Январь 1915 года все никак не мог решиться на что-то определенное. Морозы сменялись оттепелями, метель вдруг как по команде переходила в дождь, а затем в колючую злую морось со снегом и порывистым ветром, заставлявшим поднимать воротники и кутаться в шубы. Конечно, тех, кто мог себе позволить носить шубы.
        Подполковник Лунев взял от станции извозчика-троечника, в отсутствие гуляющей публики коротавшего время в ожидании приезжих господ, желающих пронестись по улицам Царского Села по-русски, с ветерком. Краснощекий парень в черной шитой золотом поярковой шапке, украшенной павлиньими перьями, в армяке с тиснением по борту, - записной лихач из тех, кого в родном Киеве именовали «ачкасами», щелкнув в воздухе кнутом, во весь опор погнал ухоженных серых рысаков по размякшему снегу.
        Неведомо отчего имя татарских князей Ачкасовых пристало к разухабистым извозчикам, видать, быструю езду некогда грозные повелители ногайских степей любили еще более, чем воспетый Гоголем русский. Это словцо, вдруг пришедшее из недр памяти, из полузабытого отрочества и юности, отчего-то вызвало у подполковника светлую, под стать общему настроению, улыбку, изгоняя робость перед грядущей встречей.
        Притаившиеся у обочины гимназисты в кургузых шинельках с радостным воплем «ура!» принялись забрасывать мчащийся экипаж заранее изготовленными снежками. Кто знает, с кем сражались они в своих мечтах, возбужденных цветными военными литографиями из журнала «Нива», но только ни хлопанье витого бича, ни суровый окрик возницы: «Ужо я вас!..» - не могли остановить их буйного веселья.
        В январском воздухе неистребимый ничем висел смолистый запах недавнего Рождества с его веселыми шалостями, играми и ожиданием счастья. Святки подходили к концу. И стар, и млад валили на улицу, торопясь надышаться свежим воздухом в преддверии крещенских морозов. В этом году едва ли не всем грядущее счастье представлялось скорым и убедительным разгромом коварного врага, посмевшего нагло покуситься на землю братьев-славян, на землю родного Отечества. Как бравурно предвещали газеты, долгожданная победа уже совсем близка!
        Платон Аристархович Лунев не верил самозваным оракулам, предсказывающим скорый разгром полчищ супостата, впрочем, и каким-либо иным прорицателям тоже не верил. Но сегодня он был вынужден согласиться с чернильной оравой торжествующих борзописцев. Вслед за детским «ура!» над Царским Селом отдаленным эхом ему слышалось другое - многотысячное слитное, сметающее врага с пути русских штыков…
        Всего несколько дней тому назад самое кровопролитное за всю историю русско-турецких войн сражение под Сарыкамышем было завершено блистательной победой российского оружия. Для него, начальника контрразведки 2-го Туркестанского корпуса, во многом это была личная победа. И деяние сие, судя по нынешнему вызову государя, не ускользнуло от неусыпного отеческого взора Его Императорского Величества.
        Чуть прикрыв глаза, подполковник Лунев глядел в серое небо и точно воочию ясно видел перед собой иное: лазурный небосвод Кавказа, исчерченный белыми зубцами горных вершин, и дым разрывов, змеями извивающийся между скал…

«Тпру-у-у!» - извозчик натянул вожжи. У ажурных чугунных ворот дворцовой ограды, близ непременной полосатой будки, перетаптывались с ноги на ногу часовые в шинелях лейб-гвардии Преображенского полка. Вызванный к воротам дежурный караульный начальник придирчиво оглядел царский рескрипт, удостоверился в его подлинности и, козырнув, велел степенному унтер-офицеру сопроводить его высокоблагородие во дворец.
        Подполковник Лунев чуть заметно поежился, придерживая отброшенную ветром полу шинели, искренне надеясь, что это движение не заметно со стороны. Впервые ему предстояло увидеть государя столь близко. Платону Аристарховичу вдруг вспомнилось, как в далеком детстве у родительской елки, увешанной сластями и ватными ангелами, он, затаив дыхание, загадал побывать на рождественских празднествах у самого государя. Кто бы мог подумать, что его детской мечте суждено было сбыться в такой тяжелый для Отечества час?
        Огромный тронный зал, облитый золотом, словно торт глазурью, производил впечатление тем более сказочное, что посредине его сейчас была установлена высоченная разнаряженная ель. Правда, совсем недавно Святейший Синод осудил нелепый обычай ставить в дому и украшать на Рождество хвойное дерево, как языческий, немецкий и рассейскому народу чуждый. Но, сказывали, Божий человек Григорий Распутин, прослышав о том, пожал только плечами и сказал: «Несуразицу удумали!» Этого было достаточно. К вящей радости великих княжон и наследника цесаревича, ель стояла, переливаясь цветными огоньками свеч, отраженных в расписных стеклянных шарах.
        Ничего в этом сказочном зале не напоминало бы о войне, когда б не группа старших офицеров, смиренно дожидавшихся выхода императора. Одного из них Лунев знал по Академии Генерального штаба, еще с одним доводилось встречаться лет десять назад, в русско-японскую войну. Едва негромкий их разговор после обычного приветствия начал обретать легкость и почти душевность, суровый оклик дежурного флигель-адъютанта призвал господ офицеров приветствовать государя. Вытянувшись, как и все прочие, во фрунт, Лунев гаркнул слова приветствия и широко открытыми глазами уставился на вошедшего в огромную залу НиколаяII.
        Если бы вдруг в этот миг здесь оказался чужеземец, прежде никогда не бывавший в России, он вряд ли бы уразумел с чего весь этот шум. Государь всея Руси был облачен в полковничий мундир старейшего полка российской гвардии, того, что ныне стоял в карауле у царской резиденции. Его грудь скромно украшал единственный орден, небольшой белый крестик святого Георгия, что еще более роднило его облик с прочими старшими офицерами.
        Подполковник Лунев вдруг осознал, что невольно чувствует легкое разочарование, хотя, в сущности, и сам толком не может ответить, чего, собственно, ждал от императорского выхода.
        В шеренге офицеров, выстроившихся перед государем, он стоял третьим, бок о бок с рослым конногвардейцем с длинным, нервным лицом. Лунев прежде уже читал о нем в газетах. Его атака на германские позиции у Каушена увенчалась захватом вражеской батареи, изрядно досаждавшей нашей гвардейской кавалерии. Теперь он гордо выпячивал широкую грудь с таким же, как и у самого НиколаяII, вожделенным для всякого офицера знаком воинской доблести. Первым в этой войне. Подходя по очереди к каждому из гостей, августейший преображенец крепко пожимал счастливцу руку, благодарил за доблестную службу и вручал новенькие золотые полковничьи эполеты с вензелем, а вместе с ними и флигель-адъютантские аксельбанты.
        О чем-то подобном начальник контрразведки 2-го Туркестанского корпуса догадывался еще неделю назад, когда, передавая ему запечатанный конверт, новый командующий Кавказской армией, словно оговорившись, назвал его полковником. И все же теперь сердце его стучало, будто сегодня он получал первые в своей жизни погоны.
        - А вы, Платон Аристархович, стало быть, нынче только с Кавказа? - после дежурного поздравления то ли спрашивая, то ли утверждая, поинтересовался государь, останавливаясь перед ним.
        - Так точно, Ваше Императорское Величество! - молодцевато, как много лет назад в юнкерском строю, отрапортовал Лунев.
        - Ну, полноте, полноте кричать, - чуть поморщился НиколайII. - Не на плацу ведь. Доблестный генерал Юденич, - без перехода негромко продолжил он, - пишет о вас более чем лестно. Будто бы едва ли не половина заслуги в изгнании башибузуков Энвер-паши из российских пределов принадлежит именно вам.
        - Это сильное преувеличение, ваше величество, - запинаясь от волнения, проговорил новопроизведенный полковник.
        - Ну, милейший Платон Аристархович, что уж вам-то тушеваться, - с благожелательной улыбкой покачал головой император, - пред врагами Отечества нашего не оробели, а уж здесь и подавно не след! Впрочем, понимаю вашу скромность. Похвальбой врага не бьют! Приглашаю вас, господин полковник, нынче отобедать у меня. Тогда подробнейшим образом мне все и расскажете. Об армии своей, о ее героях я должен знать все достоверно, из первых уст.
        Лунев кожей поймал на себе чьи-то завистливые взгляды, обжигающие, точно пролетевшие рядом пули.
        - Почту за честь, ваше величество.
        После трапезы, простой и обильной, НиколайII пригласил заметно осмелевшего полковника Лунева к себе в кабинет и, велев званому гостю запросто усаживаться напротив у застеленного картой бильярдного стола, принялся слушать его рассказ. О геройской обороне Сарыкамыша, о стойкости генерала Юденича, о весьма ловкой операции контрразведки, заставившей Энвер-пашу рассредоточить силы перед самым наступлением… Государь кивал в такт словам, казалось, думая при этом о чем-то совсем ином.
        - И что же, этот самый Энвер-паша, мнящий себя Наполеоном Востока, и впрямь желает объединить под своей рукой все земли Османов, Кавказ да к тому же еще Туркестан? - удостаивая повествователя вопросом, вновь заговорил самодержец.
        - А также многие другие земли, ваше величество, - не замедлил с ответом Лунев. - Что и говорить, в этих краях и впрямь неспокойно, и если срочно не предпринять решительные меры, более чем возможен серьезный мятеж диких туземцев в наших восточных губерниях. Однако сейчас именно это настроение дало нам возможность играть на непомерных амбициях турецкого полководца и ввести его в заблуждение относительно…
        - Да-да, - кивнул НиколайII, обрывая рассказ контрразведчика о ловком шпиле, стоившем туркам желанной победы. - Все, что вы говорите, весьма занятно, но, ежели начистоту, я хотел поговорить с вами о другом.
        Полковник Лунев сделал каменное лицо, чтобы скрыть досаду. Операция против Энвер-паши была предметом его личной гордости. Но воля государя есть воля государя.
        - Прошу вас понять, господин полковник, понять и накрепко запомнить: дело, о котором я теперь стану с вами говорить, щекотливое и в высшей мере конфиденциальное. О сути его не должен знать никто, исключая вас и меня. Вы мне были рекомендованы как человек опытнейший в своем деле, да и сам я помню заслуги ваши в активном противодействии японским шпионам в годы прошлой войны и не столь давней смуты. Потому я целиком полагаюсь на вашу скромность, преданность и честность, и никак не менее на мастерство в своем ремесле, многократно до сего дня выказываемое.
        Лунев молча смотрел на государя, понимая, что всякие его слова в этот момент излишни. Он весь обратился в слух, стараясь не упустить ни единого слова, быть может, уже таящего ответ на еще не произнесенный вопрос. Между тем император продолжал:
        - Нам стало известно, увы, почти случайно, что в стране вновь пробиваются ядовитые всходы заговора. И это в дни, когда Россия изнемогает, сражаясь против жестокого врага! Более того, на сей раз, к величайшему сожалению, речь идет не о пролетариях и землепашцах, смущаемых пустыми речами всякого рода фанфаронов, социалистов и либеральных глупцов. Теперь скверна зародилась где-то здесь, в непосредственной близости от трона. По сути, ныне я не могу верить никому, исключая, понятное дело, семью и нескольких самых верных, преданных мне людей. Но и в этом случае нельзя быть до конца спокойным. Ибо, как сообщает наш источник, к заговору могут быть причастны даже кое-кто из великих князей. Такое положение дел воистину нетерпимо! - НиколайII встал, прошелся по кабинету и остановился у небольшого столика, сервированного на двоих. - К чему, я вас спрашиваю, победы над германцами, австрияками и турками, когда враг уже здесь? - Возбужденный собственной речью император для убедительности хлопнул ладонью по темной палисандровой столешнице, заставив жалобно звякнуть серебряное блюдо с фруктами. - Как вы сами
понимаете, мы должны немедленно пресечь злоумышления наших врагов. Сугубая решительность и бескомпромиссность! Здесь у меня вся надежда на вас.
        - Слушаюсь, ваше величество! - резко поднимаясь с обитого светлым атласом кресла, отчеканил Лунев, силясь унять внезапное сердцебиение. - Сделаю все, что в человеческих силах!
        - Итак, Платон Аристархович, - вновь делая знак садиться, заговорил император. - Мне не хотелось бы огорчать достойнейшего командующего моей Кавказской армией генерала Юденича, который просит вас к себе начальником контрразведки, но, увы, придется. Нынче же вы будете зачислены офицером для особых поручений в мою походную канцелярию. Я даю вам полную свободу действий. Начальник моей личной охраны полковник Спиридович еще утром получил распоряжение оказывать вам, господин полковник, все необходимое содействие. Такие же рескрипты нынче получат полиция и жандармерия. Расходы по этому делу я беру целиком на себя, дабы не обременять казну и не вдаваться в лишние дебаты. Мне нужен результат. Чем скорее, тем лучше. Особо же полагаюсь на ваше умение хранить тайны.
        - Я могу ознакомиться с документами, на основании которых строятся такие… - полковник Лунев замешкался, подыскивая слова, - тяжелые подозрения? Если, конечно, подобные документы вообще имеются.
        - Имеются, - кивнул Николай, досадливо кривя губы. - И вы с ними непременно ознакомитесь.

* * *
        Всю обратную дорогу полковник Лунев размышлял об услышанном и увиденном. Начавший падать снег быстро превратился в густую метель, и поезд тащился медленно, словно впереди шел кто-то с лопатой, расчищая заметенные рельсы. Заглянувший было проводник негромко предложил чай, но, увидев, что полковник в новеньких золотых эполетах и при флигель-адъютантских аксельбантах погружен в собственные мысли, поспешил ретироваться, дабы не тревожить его высокоблагородие.
        Царскосельская железная дорога, связывавшая Санкт-Петербург, или как его теперь величали - Петроград, с любимой резиденцией государя и его семьи, постоянно видела в своих вагонах весьма значительных персон и потому вполне оправданно могла гордиться предупредительностью и сообразительностью служащих.
        Сейчас вагон был едва ли не наполовину пуст. Дачи и загородные дома в эту пору обезлюдели, лишь те, кого служба удерживала вдали от столицы, спешили добраться до ночи к родным очагам.
        Платон Аристархович глядел на разгул стихии за вагонными стеклами, пытаясь ответить на самый банальный вопрос: «Почему я?» Почему именно ему, военному контрразведчику, а не хранителям державного покоя - жандармам, или на худой конец дворцовой полиции, нынче поручено разбираться с этим заговором? Да, за ним числилось несколько дел весьма щекотливого свойства, неизменно завершавшихся победой. Он не был новичком в тайной войне сильных мира сего… И все же, почему он?
        Впрочем, к чему мудрить, отрешение законного государя от власти, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось, есть несомненное государственное преступление. Теперь же, в часы войны, это еще и преступление военное. А стало быть, кому, как не военной контрразведке, им заниматься? Логично? Вполне! Значит, сомнения прочь, господин полковник, и марш-марш!
        Первым делом надлежит сформировать группу из людей надежных, проверенных и знающих дело наилучшим образом. Знать бы только, где ж таких нынче сыскать? Старые испытанные соратники как один в действующей армии: кто вот так, как он, в контрразведывательных отделениях, а кто и попросту строевыми офицерами.
        Великая беда для России - отсутствие правильных разведывательных и контрразведывательных служб. Все случайно, все кавалерийским наскоком. Сегодня ты состоишь при Особом Делопроизводстве главного управления Генерального штаба и решаешь, быть может, участь державы, а завтра - начальственный ветер переменился, и ступай полком командовать!
        Лунев неспешно перебирал в памяти имена тех, кто мог бы сослужить добрую службу в этом непростом деле… Нет, никого.
        Хотя, впрочем, почему же нет? Платон Аристархович невольно улыбнулся. Пред внутренним его взором возникла тучная фигура забавного человечка, напоминавшего небольшой монгольфьер в золотом пенсне. Сходство увеличивалось еще и тем, что коротышка пыхтел при ходьбе, точно горелка под воздушным шаром. Звался сей яркий образчик человеческой породы Христиан Густавович Снурре. Коллежский асессор и кавалер. При всей своей внешней непрезентабельности этот потомок шведского вахмистра, взятого в плен еще при Шлиссельбургской баталии, был самым въедливым, самым тщательным архивистом в департаменте полиции. А архивы, как гласила популярная в коридорах Особого Делопроизводства пословица, - есть верная смерть шпиона.
        Здесь, кажется, предстояло иметь дело с врагом внутренним. Но - кто знает, кто знает! Наверняка Снурре должен быть в Петрограде. Невероятно, чтоб Христиана Густавовича отправили на фронт, а уж добровольцем представить его - и подавно сверх всяких фантазий!
        Стройный ход мыслей Лунева был прерван самым неожиданным и бесцеремонным образом.
        - Ах ты, шпионка! - донеслось из коридора. - Ах, гадючье семя!
        - Помилосердствуйте, господин штабс-капитан! Да что ж вы такое делаете-с?! - Второй голос, не такой яростный, скорее испуганный, принадлежал давешнему служителю Царскосельской железной дороги.
        - Изыди, каналья! - продолжал бушевать неведомый крикун. - Ты что же, с ней заодно?! Родину продаешь, скотина?! На Иудины сребреники позарился?
        За дверью послышался вскрик и звук падающего тела.
        - Ну вот ты и попалась, паскуда! - разъяренный голос доносился совсем рядом. Лунев готов был поспорить, что неизвестный ему офицер изрядно нетрезв. Он тяжело вздохнул, поднимаясь с обитого темным плюшем дивана, и шагнул к двери.
        Картина, представшая его взору, действительно не радовала. У самой двери его временного обиталища жалась к стене невысокая молодая женщина в длинном собольем палантине, из-под которого выглядывал стоячий воротник зеленого с бледно-золотым узором платья. Огромные темные глаза ее смотрели испуганно, и, судя по дрожанию пухлых, хорошо очерченных губ, она готова была разрыдаться, когда б не так боялась своего обидчика.
        Несчастный проводник сидел на полу, подвывая и держась за челюсть. Бузотер, подгулявший верзила в новенькой пехотной форме, устремился было к жертве, расстегивая висевшую на поясе кобуру, но вдруг уперся в коренастую, ладно сбитую фигуру Лунева.
        - Извольте занять свое место, господин штабс-капитан! - упирая в пьяного офицера жесткий взгляд, процедил тот. - Немедленно!
        Глаза дебошира остановились на мундире Лунева. Он качнулся назад, запоздало прикрывая белый крест с черным якорем на груди - знак 199-го пехотного Кронштадтского полка.
        - Так ведь шпионка же ж, - куда как менее свирепо пробормотал кронштадтец. - Австриячка!
        - Извольте повиноваться! - уже не скрывая раздражения, жестко прикрикнул Лунев.
        - Австриячка она или же сам кайзер Вильгельм, самосуд чинить вам не подобает!
        Зло ворча под нос, самозваный охотник за шпионками уныло ретировался в свое купе.
        - Ваше высокоблагородие, - взмолился железнодорожник, поднимаясь с пола, - дозвольте, барышня в вашем купе поедет, а то ведь сами видите, неровен час…
        - Да, конечно, - согласно кивнул Лунев, - отчего ж нет? Проходите, сударыня, милости прошу.
        Поезд стучал колесами на стыках, будто слепой, прощупывающий дорогу. Проворчав:
«Экая мразь!», - Лунев закрыл дверь, собираясь вновь погрузиться в размышления. Его гостья удобно устроилась напротив на диванчике и, открыв ридикюль, достала зеркальце в серебряной ажурной рамке. Стоило ей войти в купе, по нему сразу разлился аромат ландыша, весьма модный в этом сезоне. От всего ее облика веяло наступающей весной; ожиданием солнца и радости. Платону Аристарховичу захотелось, как в годы службы в гусарах, пройтись гоголем перед хорошенькой девицей, рассказать, как нынче пивал чаи с государем, и тот хвалил его и жал руку. Отогнав от себя мальчишеские мысли, контрразведчик нахмурился и отвернулся к оконному стеклу, стараясь не глядеть на спутницу. Однако та вовсе не была расположена ехать в молчании.
        - Позвольте полюбопытствовать, как зовут моего спасителя? - произнесла она на русском, довольно чисто, но с заметным акцентом.

«Выговор действительно напоминает австрийский, - про себя отметил контрразведчик. - Понятное дело, отчего штабс-капитан так взъярился». Однако более чужестранного акцента его удивила мысль, вовсе не касавшаяся произношения его новой спутницы. - «Замечательно глубокое контральто, - неожиданно для себя подумал он. - Таким, без сомнения, восхитительно петь романсы».
        - Полковник Лунев. Платон Аристархович, - поднявшись, представился он. - Флигель-адъютант его императорского величества.
        По въевшейся привычке, вскользь глядя на сидящую перед ним молодую женщину, контрразведчик принялся тщательнейшим образом фиксировать для себя ее черты, стараясь попутно угадать род занятий. «Несомненно, хороша собой, причем хороша красотой для здешних северных широт непривычной. Иссиня-черные волосы, живые темные глаза-маслины, вопросительно глядящие из-под длинных ресниц. Так бывают прелестны совсем юные цыганки или же испанки. Но ей-то, пожалуй, лет 25. Тонкие черты лица, смуглый цвет кожи - все это никак не вязалось с образом жительницы Северной Пальмиры и оттого притягивало к себе взгляд подобно живому магниту. Одета богато: соболя, платье, несомненно, последнего фасона. Одна цветочная эссенция, продающаяся в хрустальном пузырьке, в 10 рублей станет - немалые деньги!».
        - Лаис, - представилась незнакомка, протягивая для поцелуя тонкую руку. - Лаис Эстер.
        - Вы не россиянка?
        - Увы, нет, - покачала головой молодая женщина. - Если вы пообещаете, что не станете кидаться с кулаками, то признаюсь честно, что я и впрямь имею австрийский паспорт. Но это не тайна! Я здесь живу уже десять лет и, поверьте, совсем не моя вина в том, что ваш государь воюет с моим.
        - Сочувствую, - любезно улыбнулся Лунев, продолжая исподволь разглядывать спутницу. Той, очевидно, было не привыкать к вниманию мужчин, и потому, снова почувствовав себя в безопасности, она только улыбнулась в ответ. - Однако, насколько мне известно, подданных императора Франца-Иосифа велено задерживать, дабы затем обменивать на российских граждан, которых война застала на территории Австро-Венгрии.
        - Это так, - вздохнула Лаис, - но мне предначертано жить здесь у границы вечных снегов! Таков мой путь. Он записан в Книгу Судеб, и не мне противиться воле создателя воли.

«О Господи! Мистика, - отворачиваясь, скривился Платон Аристархович. - Салонные штучки. Что ж за дурное поветрие!» Как серьезный практик, он не признавал манеры объяснять непонятное еще более непонятным, городить вокруг досужих выдумок турусы на колесах и приписывать схватке богов и потусторонним силам всякий заурядный прыщ. Но, впрочем, экзальтированность натуры вполне соответствовала внешнему облику новой знакомой.
        - Конечно, конечно, - чуть заметно усмехнулся Лунев. - Но все же полагаю, в глазах генерала Джунковского[Генерал В.Ф.Джунковский - командир Отдельного корпуса жандармов.] запись о Книге Судеб - недостаточное основание для нарушения высочайших предписаний.
        - Ну вот, и вы туда же, - надула губки прелестница. - Послушать вас, так каждый иностранец - непременно шпион!
        - Я такого не утверждал, - покачал головой Лунев.

«А впрямь, что, если она шпионка? И вся эта сцена с криками и пьяным рукосуйством устроена специально для того, чтобы установить контакт со мной? С государем мы, конечно, разговаривали тет-а-тет, но если заговор действительно существует и столь разветвлен, как подозревается, наверняка изменники позаботились о том, чтобы окружить императора своими осведомителями. Офицер контрразведки, произведенный во флигель-адъютанты и оставленный при особе императора для неясных „особых поручений“, наверняка должен был привлечь внимание заговорщиков. В таком случае это, как говорится, „сладкая ловушка“. Но если это и впрямь так, то ниточка от госпожи Лаис тянется к неведомым пока мятежникам, а значит, не след прекращать столь ценное знакомство».
        - Ну что вы, сударыня, у меня и в мыслях не было представлять вас шпионкой! - Лунев вслушался в звучание собственного голоса. Выходило довольно складно. - Однако же мне хорошо известен девиз шефа корпуса жандармов: «Законность».
        - У меня есть весьма влиятельные друзья, - кокетливо улыбнулась Лаис.

«В этом, пожалуй, можно даже не сомневаться. Но для подсадной утки она слишком откровенна, да и австрийское подданство само по себе настораживает. Вряд ли кому-то могла прийти в голову идея использовать для наживки уроженку вражеской державы. Или могло? Контрразведчик наверняка должен заинтересоваться иностранкой, как ни в чем не бывало едущей почти из царской резиденции. А вот, скажем, этот кронштадтец… Помнится, 199-й пехотный полк рядом с Царским Селом не стоит. Там расквартированы гусары, желтые кирасиры и стрелки императорской фамилии…»
        - Что же вы меня ни о чем не расспрашиваете? - с ноткой легкой обиды в голосе произнесла дама. - Это даже как-то невежливо. Или я вам совсем не нравлюсь?
        - Ну что вы? - поспешил заверить ее Лунев. - Я лишь пытаюсь быть скромным.
        - Скромность для человека в аксельбантах - добродетель неслыханная, - улыбнулась девушка. - Хорошо, я избавлю вас от необходимости расспросов. Я знаю, вас удивляет мой внешний облик. Вы находите его необычайным для здешних широт. - Лунев чуть удивленно поднял брови. Сказанное только что спутницей в точности повторяло его недавние мысли. - Вы напрасно удивляетесь. Мне открыт свет прозрения, недоступный обычному восприятию. Я прочла ваши мысли!

«Или слышала слова о своей красоте столь часто, что уже не сомневается в том, что все мужчины думают о ней одно и то же», - мелькнуло в голове Платона Аристарховича.
        - Конечно же, слышала. Но согласитесь, ехать молча скучно, а после того, что сейчас произошло, мне просто необходимо выговориться. А вы производите впечатление человека надежного и положительного. Я бы попросила вас рассказать о себе, но до смерти боюсь всех этих пушек, штыков и прочего смертоубийства. Поймите меня верно, я уважаю вашу службу, но… уж лучше я расскажу свою историю, она и впрямь напоминает роман.
        - Ну что ж, - пытаясь найти разумное объяснение ее намерению, согласился Платон Аристархович, - сделайте любезность.
        - Итак, происхождение мое довольно необычно, а потому требует отдельной повести. Отец мой - известный путешественник и охотник на крупного зверя - князь Лайош Эстерхази. Во время странствий по Востоку он попал в священный город Карнаве, спрятанный от чужих глаз на горном плато Абиссинии. Как вы, несомненно, знаете, в стране этой правят потомки мудрейшего царя Соломона, и самым главным их сокровищем почитается Ковчег Завета. Местонахождение его скрыто от непосвященных. Охранять эту реликвию поручено роду Эстер - спасительницы богоизбранного народа в годы вавилонского плена. Потомки ее обитают в Карнаве среди труднодоступных гор. Прежде скалистые отроги считались неприступными, пока туда не смог добраться мой отец.
        По закону нотеров, стражей святыни, его должны были умертвить, и непременно так бы и поступили, когда б не фамилия. Ведь в ее звучании очень легко можно услыхать «Эстер Хазе» - «Дом Эстер». Наши старейшины решили, что, вероятно, сей княжеский род являет собой одну из ветвей рода Эстер. А стало быть, венгерский князь Лайош Эстерхази имел непререкаемое право оставаться в Карнаве до конца своих дней.
        Выбирая между смертью и вечным поселением в тайном городе, отец выбрал жизнь. Там он и познакомился с моей матерью, служительницей храма Эстер. И вскоре появилась я. Как и мать, я с детства была посвящена в мистерии храма, но все же отец, который в те годы уже достиг в Карнаве высокого положения, часто встречался со мной, учил языкам и рассказывал о дальних странах, о своих путешествиях.
        Мне очень хотелось повидать мир, но, как и моей матери, и ее матери, и тысячу с лишним лет всем женщинам нашего рода, мне предначертано было служить хранительницей священных тайн.
        Когда мне исполнилось шестнадцать, мы с отцом решили бежать. Это было не просто, но он знал тропу, по которой некогда добрался до Карнаве. На единственной Царской дороге, связывавшей плато со столицей, беглецов поджидали стражи Ковчега, готовые убить всякого, рискнувшего огласить тайну его местонахождения. На тропе же нам угрожали только обрывистые склоны и дикие звери.
        Нам удалось быстро добраться до Каира. Там мы надеялись продать кое-какие прихваченные золотые вещи, чтобы, купив билеты на пароход, добраться до Европы. Однако в ночь, когда мы должны были отправляться, произошло ужасное. Перед рассветом я услышала шум и возню в комнате отца. Я вбежала туда, но все было кончено. Лайош Эстерхази был убит несколькими ударами кинжала. Не буду скрывать, я очень испугалась. Я схватила билеты, деньги и свой единственный документ, выправленный в имперском посольстве - австрийский паспорт, в котором я значилась как Лаис Эстерхази, дочь князя Лайоша, и бросилась наутек, спеша унести ноги.
        Попутчица смахнула непрошеную слезу в уголке глаза и невольно всхлипнула, должно быть, вновь переживая давние события.
        Платон Аристархович, вздохнув, достал из кармана шинели небольшую серебряную фляжку с коньяком, которую вопреки царскому указу всегда носил при себе, и налил немного опаляющей жидкости в крышечку.
        - Это «Корвуазье». Выпейте, полегчает.
        Как всякий уважающий себя контрразведчик, Лунев привык всегда подвергать сомнению услышанное. Но с другой стороны, и крупицы правды он ловил, как говорят охотники, верхним чутьем. В 1904 году, когда он по делам службы находился в Париже, не было газеты, которая бы не трубила о чудесном возвращении, а затем об ужасной гибели князя Эстерхази. Многие считали причастной к убийству невесть куда пропавшую дочь покойного, но следов ее тогда не сыскалось.
        - Благодарю вас, - переводя дыхание после коньяка, проговорила женщина. - Почти чудом мне удалось добраться до Венгрии. Отец рассказывал, что в его отсутствие всем имуществом распоряжается младший брат Иштван, но, как оказалось, он скончался за год до того, и все досталось моему единокровному брату Миклошу. Я нашла его в Айзенштадте в замке наших предков. Не скажу, чтобы он был рад встрече. Он, как и многие, полагал, что именно я виновна в гибели отца.
        - Как же вам удалось переубедить его?
        - Мне не удалось, - печально вздохнула Лаис. - Но я предрекла Миклошу скорое изменение его судьбы, и поскольку оно и впрямь оказалось очень скорым, брат решил поверить мне на слово.
        - Что же это было за пророчество? - спросил, точно невзначай, Лунев, невольно чувствуя, что разговор интересует его все больше и больше.
        - Я обещала ему неожиданное повышение по службе и удачную женитьбу. Капитана Миклоша Эстерхази назначили адъютантом императора. Там на приеме в честь дня рождения Франца-Иосифа он познакомился с герцогиней Саксен-Кобург-Готской и вскоре стал ее мужем. Он и без того был весьма богат, женитьба же сделала его богатым несметно. На радостях он предложил мне хорошее ежемесячное содержание, если я уеду из империи куда-нибудь подальше.
        - Боялся очернить свое имя?
        - Конечно, - вздохнула рассказчица. - Ведь меня разыскивали по всей Европе. А доказать свою непричастность к этому ужасному убийству я не могла. Полагаю, что в нем замешаны нотеры - стражи, опасавшиеся, что отец укажет посторонним дорогу в священный город.
        - Но в таком случае эти изуверы, должно быть, угрожают и вам?
        - Возможно, увы, и такое, - печально согласилась Лаис, - потому-то я и решилась скрыться у самого края земного круга. Но как знать, быть может, враг притаился совсем рядом? Быть может, там? - Она сделала широкий жест. Лунев повернул голову в сторону окна, за которым темнели эллинги Воздухоплавательного Поля. В прежние дни петербуржцы радостно следили здесь за полетами воздушных шаров и даже настоящего дирижабля, казавшегося чудом инженерной мысли. При этом воспоминании в уме Лунева вновь всплыла неказистая фигура коллежского асессора Снурре. «И все же надо проверить, что об этой девице имеется в архиве департамента полиции».
        - Я вижу, господин полковник, вас мучает вопрос. Задайте его, я вовсе не обижусь.
        - О чем, собственно, речь? - с удивлением, смешанным с опаской, проговорил Лунев.
        - Вы же хотите знать, для чего я рассказываю вам все это?
        - Ну, положим.
        - Как только я увидела вас, я поняла, что нити наших судеб крепко переплетены.
        - Даже так, вы можете видеть нити судеб?
        - Не всегда, довольно редко, но порой могу. И в этот раз мне представляется, что от того, как повернется ваша судьба, а вместе с ней и моя, будет зависеть будущее России.
        ГЛАВА 2
        Из нитей судеб миллионов личностей соткана ткань для смирительной рубахи нашего общества.
        Михаил Бакунин
        Платон Аристархович неспешно шел по Садовой улице. Его радовал вид заснеженных домов, строгих и чопорных, будто взирающих на пешеходов с оценивающим интересом. Забавляли снежинки, белой мошкарой кружащие вокруг фонарей. Это был просто-таки невероятный, сказочный рождественский снег, неслышно заметающий город, снег без снарядных воронок и торчащих осколков развороченных екали, главное, без грязно-бурых пятен запекшейся крови.
        Встречные пешеходы кидали порою на Лунева недоуменные взгляды, им было невдомек, что могло вызвать странную, беззаботную улыбку на лице сурового на вид полковника. Они не понимали, не могли понять, каково это - идти, не ожидая, что из темноты вдруг с предсмертным свистом вылетит снаряд, или где-то поблизости, точно кто-то рванул в клочья брезент, похоронит ночную тишь пулеметная очередь…
        Мир этих людей был по-своему полон войной, по-своему сложен и опасен, а потому улыбка на губах прогуливающегося по Садовой полковника казалась им неуместной.
        Госпожу Эстер у здания вокзала ожидали запряженные тройкой сани, но Платон Аристархович отказался от ее любезного предложения доставить прямо к дому
«благородного спасителя». Его радовала возможность неспешно пройтись по улицам, по которым в последний раз довелось вот так хаживать бог весть сколько лет назад. Остановив извозчика в изрядном отдалении от своего жилья, он шел, продолжая размышления, прерванные внезапным появлением «сей романтической особы». По всему, его новая знакомая не годилась в шпионки, и все же мысли полковника, то и дело сбиваясь с правильного, стройного течения, возвращались к недавней спутнице. «Вот же незадача!» - Лунев тряхнул головой, отгоняя навязчивый образ.

«Не ходи в Апраксин двор, там сидит на воре вор! - внезапно припомнился ему услышанный когда-то детский стишок. - Отправляйся на Сенную, там обвесят и надуют!» Сенная площадь осталась позади. Впереди, озаренные пробивающимся из окон светом, маячили строгие чугунные решетки Пажеского корпуса.

«Возможно, в жандармерии на эту красотку имеется увесистый том, - неведомо чему усмехнулся контрразведчик, против воли возвращаясь к недавней спутнице… - Да, занятная штучка. Надо бы узнать, чем она занимается в то время, когда не ездит в поездах и не попадает в передряги с упившимися вояками. Уж точно не модисткой служит! - Он зачерпнул пригоршню снега, неспешно скатал и запустил немудрящий метательный снаряд в фонарный столб. - Впрочем, может, и вовсе ничем толком не занимается. Она ведь сказала, что брат выделил ей неплохое содержание. Тот, и вправду, очень богат, что и говорить. В последние годы только и слышно: „Миклош Эстерхази купил то, приобрел это“. Одна его коллекция бриллиантов чего стоит?! Поговаривают, богатство его не уступает размерами состоянию Ротшильдов. Возможно, поэтому князь и решил выделить новоприобретенной сестре денег и отправить с глаз долой - чтоб фамилию не позорила.
        Еще бы! С такой-то родней кому захочется очутиться в центре скандала! Если и впрямь эта милая кокетка не лжет, то выходит, что она в родстве и свойстве едва ли не со всеми монаршими дворами Европы! Даже у нас. - Лунев напряг память, вызывая в уме заученные еще в Академии Генерального Штаба родственные связи европейских коронованных особ. - Да что далеко ходить - супруга великого князя Кирилла Владимировича, царского кузена, - старшая сестра ее новой невестки. Занятно, весьма занятно! Хотя подобные связи действительно объясняют особое положение госпожи Эстер».
        Он остановился возле освещенной витрины магазина. «Граммофоны и пишущие машины»,
        - гласила вычурная надпись на вывеске. Было уже довольно поздно, но за стеклом еще горел свет. Военная пора заставляла торговцев с остервенением бороться за каждого покупателя, работать, не считая часов, до последнего клиента!

«Пишущие машины», - по слогам повторил Лунев, волевым усилием переключаясь с таинственной служительницы храма Эстер на имевшиеся в деле о заговоре улики. Таковых на сей момент было совсем немного, и потому на общем безликом фоне служебной переписки между инстанциями особо выделялась одна бумага, строго говоря, и послужившая детонатором, воспламенившим кажущийся мир и покой императорского двора.
        Это было письмо, перехваченное военной цензурой в Харькове. Вернее, письмо не было перехвачено. Его доставил в полицию обычный почтальон, заявив, что на его участке нет указанного адреса. Конверт бесхозного послания сильно пострадал, должно быть, от дождя, буквы по большей мере расплылись и были абсолютно неразборчивы. И все же первые литеры названия улицы читались ясно: «Рыб…». В городе имелась улица Рыбная, но указанного номера на ней не оказалось, да и обозначенного в качестве адресата «полковника» никто из окрестных жителей не знал и припомнить не мог.
        Лунев машинально толкнул дверь и, отряхивая снег с рукавов шинели, вошел в помещение. На него сразу пахнуло теплом и той дивной смесью уюта и деловитости, которую создавали расставленные кругом шедевры инженерного гения и научной мысли человечества.
        - Чего изволите? - Немолодой приказчик незамедлительно возник перед запоздалым клиентом, изгибаясь в поклоне.
        - Покажите мне печатные машины.
        - К сожалению-с, новых поступлений не было, но у нас есть замечательные
«Ундервуды» всего только прошлого года выпуска. Очень хорошие. Печатают четко, бумагу не рвут. Можно сразу приготавливать несколько копий. Для вас, - приказчик вскользь смерил полковничий мундир возможного покупателя, - это будет весьма кстати.
        Лунев молча обвел глазами представленные ему образчики.
        - Сию минуту, я сейчас заправлю бумагу.
        - Сделайте одолжение, - не отвлекаясь от своих мыслей, утвердительно кивнул Лунев.

«На одной из таких машин и был напечатан текст нашего загадочного послания. Брошено оно в почтовый ящик, несомненно, в Харькове, иных штемпелей на конверте нет. Но текст, похоже, свидетельствует об определенной близости к императорскому двору».

«Дражайший кузен и кум! - гласило послание. - Как ты знаешь, события у нас в Петербурге продолжают развиваться стремительно, неуклонно приближая конец нынешнего царствования. Недовольство императорской семьей тем больше, чем сильнее влияние на нее „полоумного Старца“, чем меньше деятельной воли в поступках самого государя. Считаю должным сказать тебе, что недовольных, готовых к решительным действиям, предостаточно не только в гвардии, но и вокруг трона. Даже и среди тех, кто чувствует ступнями его ступени и свысока взирает на них.
        Полагаю несомненным, что дамоклов меч, висящий над российской короной, уже скоро рухнет на нее всей своей тяжестью. В этот час прямая обязанность и долг чести всякого дворянина, а тем паче каждого офицера, сделать правильный выбор…»
        - Вот, пожалуйте. - Расторопный приказчик ловко вставил белые листы, проложенные черной копировальной бумагой. - Если желаете - сами испробуйте.
        Лунев мельком поглядел на круглые белые клавиши из слоновой кости, на черные значки буквиц, размял озябшие пальцы и неспешно, литера за литерой, отпечатал слово, заменявшее подпись в адресованном никуда письме:
        ФЕХТМЕЙСТЕР.
        Платон Аристархович задумчиво расправил еще недавно девственно чистый лист, любуясь достигнутым результатом, словно пытаясь в ровном начертании букв узреть душу неведомого заговорщика.
        Судя по манере излагать мысли, человек, отправивший письмо, довольно резок и, без сомнения, решителен. Он требует, настаивает, пусть даже и слегка маскируя свои требования мишурой светской учтивости. Если полагать, что изложенное в данном образчике эпистолярного жанра - правда, а не бредовая выдумка наподобие неисчислимых революционных орд господина Нечаева[С.Г.Нечаев - русский революционер, организатор тайного общества «Народная расправа», автор
«Катехизиса революционера», активно применял методы провокации и мистификации.] , то государю и впрямь есть о чем беспокоиться!
        Эзопов язык письма весьма прозрачен, автор даже и не удосужился всерьез зашифровать столь компрометирующее послание. Скажем, особы, могущие взирать свысока на ступени трона, - не иначе как великие князья. Они, в отличие от прочих смертных, сами на этих ступенях располагаются и, естественно, смотрят на них сверху вниз. Но вот «Фехтмейстер»?..
        Будь неведомый покуда автор профессиональным разведчиком, не стоило даже сомневаться в том, что прозвище его никак не связано с родом деятельности. Но если это не так, а вероятно, это не так - настоящий шпион никогда бы не ошибся адресом, - то резонно предположить, что заговорщик и впрямь признанный в гвардии мастер клинка. А ежели данное предположение верно, то число возможных подозреваемых сравнительно невелико. К тому же неведомый корреспондент неосторожно писал «у нас в Петербурге». Между тем большая часть гвардейских полков сейчас на фронте, и это тоже значительно сужало круг поиска.
        Лунев восстановил в памяти приложенный к письму список инструкторов и учителей фехтования, служивших за последние десять лет в Петербургском округе. Перечень их был не слишком длинным, к тому же всех унтер-офицеров контрразведчик отбросил с самого начала. Никто из них не мог вращаться в придворных и офицерских кругах. Оставалось восемь человек, из которых пятеро сейчас находились в действующей армии.
        - Ну, как вам машина? - по-своему оценивая задумчивость клиента, поинтересовался приказчик.
        - Хороша. - Полковник вытащил отпечатанный лист и поднес к глазам.
        Так и есть, у букв наличествует свой характер. Вот, у «т» чуть-чуть, самую малость, не допечатывается ножка, а на «е» какая-то точка…
        - Желаете приобрести?
        - Возможно, - уклончиво ответил Лунев. - Однако не нынче, иным разом. - Приказчик едва сдержался от бурного выражения неодобрения. - А скажите, голубчик, - между тем продолжал Лунев, - много ли у вас таких вот машин покупают ныне?
        - Отчего ж, - без особой охоты, но все же вполне учтиво ответил продавец, - покупают. Вот и господа офицеры берут. Нынче-то небось в штабах работы много, а их в Петрограде теперь вон сколько. Да и магазин у нас солидный. Место хорошее, товар знатный.
        - Это верно, - согласился контрразведчик, - работы много.
        В его голове отчего-то не желал складываться образ ловкого фехтовальщика, орудующего клавишами пишущей машинки, точно рапирой, легко и непринужденно.
«Быть может, все же „Фехтмейстер“ - лишь кодовое обозначение? И я копаю не в ту сторону?»
        - А вот еще, - выходя из задумчивости, проговорил Лунев. - Вы случайно такие вот пробные листы для каких-нибудь нужд не храните?
        - Ну что вы? - приказчик развел руками. - Нам без надобности.
        - Очень жаль. - Полковник направился к выходу.
        - А вот не желаете ли, скажем, пластинку купить? Панова есть, Вяльцева. Или вот новый Шаляпин.
        - Нет, благодарю.
        Лунев вышел на улицу, и за спиной его над дверью печально звякнул колокольчик.
        До квартиры, арендованной Луневым здесь же на Садовой еще двенадцать лет назад, оставалось идти не более четверти часа. Миновав здания Гостиного двора и Публичной библиотеки, Платон Аристархович перешел Невский. За спиной, дребезжа в темноте, прокатился трамвайный поезд. Сей наследник конки, уже привычный жителям столицы, неизменно вызывал живейший интерес у приезжих. Лишь семь с небольшим лет назад колеса первого самобеглого вагона коснулись земли Санкт-Петербурга, но появился-то он здесь куда раньше! Правда, до сентября 1907 он ездил лишь зимой, по рельсам, уложенным на лед замерзшей Невы.
        - Ваше высокоблагородие, огоньку не найдется? - Перед Луневым стоял инвалид в долгополой солдатской шинели с пустым рукавом.
        - Да-да. - Лунев достал из кармана коробку шведских спичек.
        - Благодарствую! - поднося к огню папиросу, вымолвил служивый и добавил чуть тише: - Господин полковник, вы уж, того, поосмотрительней будьте, там за вами малый хвостом вьется, морда ненашенская, как бы чего дурного не вышло.
        Лунев оглянулся, опуская в карман спичечный коробок и нащупывая рукоять маленького пятизарядного браунинга. Местные остроумцы именовали такие пистолеты - «опасная игрушка для самоубийц». Он мельком повернул голову, оглядываясь через плечо, точно привлеченный перезвоном отправки электрического вагона. Невысокая мужская фигура, плохо различимая в темноте, резко повернувшись, скрылась в подворотне.
        - Экая чертовщина, - пробормотал себе под нос Лунев, поворачиваясь и уже открыто глядя в сторону Невского. - Кому это я вдруг понадобился? - Он простоял еще несколько минут, но соглядатай не появлялся. - Может, почудилось? - не выпуская на всякий случай браунинг из руки, вздохнул Платон Аристархович.
        Всю оставшуюся дорогу он шел, тщательно прислушиваясь к шагам за спиной и пытаясь догадаться, вправду ли его кто-то выслеживал, или же померещился бывшему солдату «коварный враг».
        У самого подъезда стоял роскошный новенький автомобиль «делоне-белльвиль». Возле мотора перетаптывался с ноги на ногу дюжий казак-атаманец. Увидев полковника, тот вытянулся во фрунт, вскидывая руку к папахе. «К кому бы это?» - отвечая на приветствие, подумал Лунев, вспоминая всех живущих в подъезде. Но не успел он припомнить каждого из соседей, как из машины, словно чертик из табакерки, выскочил еще один человек.
        - Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка сотник Холост! - на всю Садовую отрапортовал офицер.
        - И что ж с того? - с недоумением глядя на стоящего перед ним казака, осведомился Лунев. - Я, чай, не сваха, на что мне знать, холосты вы или женаты?
        - Фамилия моя Холост, - ничуть не смутившись, явно не впервой, ответил улыбающийся атаманец, - звать Сергеем Ивановичем. Лет сто тому обратно предку моему, войсковому старшине, писарь документ выправлял, да с пьяных глаз перепутал: там, где фамилия значиться должна, семейное положение влепил. А так-то у него прозвание было Жук! Мы о-го-го, еще те Жуки были! - Сотник поднял кулак, видимо, демонстрируя впечатляющие размеры жуков. - Ну а писарь, стало быть, волосья на тыковке своей подергал и предложил моему незабвенному пращуру аж десять целковых зато, что в пачпорте напишет фамилию по-благородному -
«Холост-Жук».
        - И что? - уже заинтересованно глядя на балагура, спросил контрразведчик.
        - Предок мой славный почесал старательно лоб да за пять рубликов и шкалик зелена вина согласился просто Холостом зваться, а то уж совсем несусветно получается. Так вот с тех пор уже век холостыми и значимся. С барышнями удобно знакомиться - женат, не женат, а все холост.
        - Ловко! - усмехнулся Платон Аристархович. - А ко мне у вас что за дело?
        - Прибыл к вашему высокоблагородию с высочайшим предписанием! - отчеканил сотник, протягивая Луневу опечатанный конверт. - Шо тот ревизор! Приказано быть вам отцом родным, тенью и у-у-у!.. - Он погрозил кулаком, явно копируя поведение высокого начальства, отдававшего приказ. - Насчет «у-у-у» я не настаиваю.
        - Ну что ж, - полковник не смог удержаться от невольной улыбки, - пожалуйте в дом.
        - Слушаюсь, господин полковник! - с видом бравого служаки отчеканил казак, а затем насмешливо бросил через плечо: - Васек, береги мотор, шоб его местная шантрапа на грузила не разнесла!
        Бородатый швейцар в черной бархатной тужурке, отделанной серебряным галуном, предупредительно распахнул двери, кланяясь с предельно доступной для его спины почтительностью.
        - Добрый вечер, ваше высокоблагородие! - елейным голосом выговорил он, мельком поглядывая за спину Лунева. - С назначеньицем вас!
        - Здорово, Прохор! - Лунев мельком кинул взгляд туда, куда смотрел швейцар. На дверце автомобиля красовался внушительных размеров двуглавый орел под императорской короной.

«Мотор-то из царского гаража! - про себя отметил Лунев. - То-то Прохор суетится!
        Домашние уже давно смирились с грустным фактом, что даже в те редкие часы, когда глава семейства дома, он все равно на работе. Впрочем, правду сказать, уже много лет сие обстоятельство мало беспокоило супругу Платона Аристарховича.
        Шестнадцать лет назад выйдя замуж за подающего надежды выпускника Академии Генерального штаба, вчерашняя гимназистка очень скоро поняла, что жизнь не удалась, светских раутов не предвидится и бывать в столице придется урывками. Благоверный, едва грянула война с японцами, умчался бог весть куда, в Забайкалье, хотя мог остаться здесь, при Генеральном штабе. Затем он мотался по Европе, как гончий пес за добычей, и не добыл там ничего, кроме ордена и первой седины на висках. Потом, повздорив с начальством, и вовсе уехал на Кавказ, обрекши себя на добровольную ссылку.
        Следовать за мужем в страну диких увешанных оружием бородатых разбойников молодая дама отказалась наотрез. С тех пор она жила в квартире на Садовой, запоем читая романы, по воскресеньям занимаясь столоверчением и воспитывая четырнадцатилетнего сына - кадета. Большую часть жалованья Лунев присылал ей, оставляя себе не более, чем нужно было для мало-мальски сносного быта. Правда, в те считанные разы, когда он приезжал в столицу, встречи в семейном кругу были тоскливы, как напев муэдзина. Говорить было не о чем, да и незачем. Все было тихо и благопристойно, словно на уроке закона божьего.
        Осведомившись, желает ли Платон Аристархович ужинать, или же чаю, супруга тихо затворила дверь кабинета, оставляя офицеров наедине. Привезенный сотником пакет был аккуратно вскрыт. Лунев быстро пробежал глазами четкие ровные строки, выведенные каллиграфическим почерком. Пожалуй, графологи сказали бы, что их автор - любитель прекрасного и неуклонно ищет совершенства во всем. Под текстом стояла подпись генерал-лейтенанта князя Орлова. Как было известно едва ли не каждому в Царском Селе и его окрестностях, этот барственный потомок мятежного стрельца возглавлял личный императорский гараж, а заодно и Военно-Походную канцелярию государя. Почтеннейший Владимир Николаевич рекомендовал сотника Холоста как человека преданного и в высшей степени надежного, а кроме того,
«обладающего известной ловкостью и многими полезными умениями».
        - Что ж это за умения у вас такие? - Лунев перевел взгляд на стоящего перед ним худощавого офицера.
        - Да так. - Сотник взмахнул рукой, точно разминая кисть. - Хотите, могу цыганский романс спеть, или, что ли, чай заварить?
        Платон Аристархович усмехнулся самым уголком губ. В облике этого ерничающего казака чувствовалось нечто жесткое, вроде упрятанной в кулаке свинчатки.
        - Князь Орлов пишет, что полковник Спиридович по его приказу выделил вас мне в помощь, и он целиком согласен с этим выбором.
        - Ага, а включая дедукцию, можем установить, что ежели я приехал на автомобиле по распоряжению полковника Спиридовича, то я, во-первых, умею водить мотор, во-вторых, он принадлежит к императорскому гаражу, и в-третьих, я не только шофер, но и офицер императорской охраны. Как говорил великий Шерлок Холмс:
«Элементарно, Ватсон».
        - Вы читали мистера Конан Дойля?
        - В оригинале.
        Лунев с нескрываемым интересом вновь поглядел на стоящего перед ним атаманца. Казак, свободно владеющий английским, казался ему столь же удивительным, сколь и фехтмейстер, печатающий на пишущей машине.
        - Какими еще языками владеете?
        - Всеми европейскими, - без намека на скромность небрежно сознался удивительный сотник. - И кое-какими восточными.
        - Ого! - Стоящий перед ним офицер вызывал все больший и больший интерес контрразведчика. Его подмывало спросить, где и когда сотник выучился языкам, но он уже твердо решил ознакомиться с его личным делом поподробнее и потому неспешно продолжал светскую беседу. - Стало быть, теперь вы назначены моим личным шофером.
        - Шофером, телохранителем и уже поминавшимся ныне доктором Ватсоном, если, конечно, пожелаете.
        - Ну, положим, личный страж у меня уже есть.
        Лунев хлопнул в ладоши. Дверь моментально распахнулась, и в проеме, словно джинн из бутылки, образовался статный, широкоплечий детина в черкеске Дагестанского конного полка. Темные глаза горца смотрели подозрительно, а росшая почти от самых глаз борода придавала его лицу дикое, если не свирепое, выражение. На поясе «личного стража» висел, отливая серебром, увесистый кубачинской работы кинжал.
        - Хорош, - оглядывая сумрачного джигита, констатировал сотник. - Малых детей пугать - самое то. Раз приснится - и все, прачка без дела сидеть не будет.
        Гордый сын кавказских гор нахмурился, становясь от этого еще более грозным, если только к совершенству его облика можно было что-то добавить. Лунев не сомневался ни в том эффекте, который вид его вестового производил на неподготовленных людей, ни в том, что сущность в точности соответствует видимости.
        Еще совсем недавно Заурбек Даушев был известным на всю округу абреком, сиречь разбойником. Полиция гонялась за ним без малого пять лет и почти изловила в прошлом августе. И вероятнее всего непременно бы схватила ловкого налетчика, когда бы вдруг он сам не явился в штаб Дагестанского конного полка с сообщением, что он с нукерами желает поступить добровольцем. Спустя всего три месяца виц-унтер-офицер Даушев числился едва ли не лучшим наездником всей горской кавалерии. Но о том, что толкнуло неуловимого абрека на этот шаг, как, впрочем, и о многом другом, горец молчал.
        - Ну, полно хвалиться-то, - не спуская взгляда с атаманца, бросил Лунев. - Чего уж, признайте, что страж у меня преизрядный.
        - Ну, ежели того медведя, который около швейцарской с блюдом стоит, тоже в стражи записать, то этот не в пример лучше.
        В холле действительно стояло чучело крупного медведя с блюдом в передних лапах. На этом блюде гости, не заставшие хозяев, оставляли свои визитные карточки.
        - Похвалько! - хмыкнул Лунев. - Кажется, так у вас говорят?
        - Ну, говорят-то всяко. - На лице сотника появилась задорная усмешка. - А вот ежели хотите, то давайте испытаем. Желаете ли, я ему фору дам? Скажем, пять безвозвратных ударов?
        - Вы что ж это, серьезно?
        - Отчего нет? Полагаю, нам здесь никто не помешает. О чинах на время можно забыть. Ну что, приступим, что ли?
        Лунев недоверчиво поглядел на своего будущего помощника. По всему выходило, что против Заурбека ему не выстоять. Однако ж уверенность нового соратника была столь велика, да к тому же… Платон Аристархович погладил бровь, как зачастую делал это во время раздумий: «Мне достоверно следует узнать, так ли хорош сей вояка, как о том пишет Орлов».
        - Ну что ж, - наконец вымолвил он, - желаете снять китель?
        - Да ну! Пустое это. Всякий раз перед махачем заголяться - рубаху в клочья истреплешь! Поди, объясняй потом, шо хотел банально завалить врага, как ту елочку под самый корешок.
        - Как пожелаете, - согласился Лунев, проникаясь азартом своего «доктора Ватсона». - Итак! Раз, два, начали!
        Не заставляя себя долго упрашивать, Заурбек кинулся на ухмыляющегося казачьего офицера. Он вообще не слишком жаловал казаков, а этот и вовсе отчего-то вызывал у него открытую неприязнь. Точно волк, почуявший опасного чужака, он рвался в бой, готовый примерно расправиться с врагом, как делал это с удовольствием, и не раз.
        - Ах-ах-ах. - Правый кулак Заурбека, метивший в челюсть дерзкого сотника, пронзил то место, где только что красовалась его ухмыляющаяся рожа. Казак змеей выскользнул из-под удара. Левая рука горца немедленно вылетела вперед, метя обидчику в грудь. Таким ударом грозный абрек выбивал дух из всякого, кому доводилось почувствовать его на себе. На этот раз удар снова попал в пустоту, едва задев пуговицу на офицерском кителе.
        - Это номер два! - явно глумясь, выкрикнул казак. Затем были номера три, четыре и пять с тем же неказистым результатом. - Теперь моя очередь, - насмешливо продолжил сотник, и тут же Заурбек почувствовал, как ладонь противника легко коснулась его атакующей руки чуть выше локтя, продолжая ее движение. Еще мгновение, и, сам того не желая, он вдруг развернулся, теряя равновесие и чувствуя на горле твердое, как дубовый брус, предплечье худощавого казака. Еще никогда Заурбеку не доводилось проигрывать в рукопашной схватке один на один, а уж так глупо…
        Он дернулся, но тщетно. Ладонь второй руки атаманца аккуратно придерживала его затылок, фиксируя голову, точно в тисках.
        Заурбек почувствовал удар спиной об пол. Над его головой звучало:
        - Вообще-то по ходу там ломаются шейные позвонки, но мы же одного царя солдаты.
        Не ведая себя от ярости, дагестанец вскочил на ноги, выхватывая из ножен кинжал. Сотник стоял перед ним, как ни в чем не бывало, вот только в руке его красовался взведенный наган. Ствол револьвера глядел Заурбеку аккуратно между глаз.
        - А вот еще, - все тем же насмешливым тоном продолжал Холост. - Ваше высокоблагородие, забыл сказать, я не только романсы петь умею, я еще при стрельбе не промахиваюсь. Никогда.
        - Отставить, Заур! - решительно приказал Лунев, и горец с неохотой послал кинжал обратно.
        Если бы звон оружия мог свидетельствовать о негодовании его хозяина, то этот рассказал бы многое.
        - Да, - глядя на выхваченный Холостом револьвер, уважительно кивнул полковник. - Это было очень быстро.
        - Ага, - пряча наган в кобуру, довольно кивнул атаманец. - Вы знаете, старина Буффало Билл говорил мне то же самое.

«До чего странный субъект! - не меняясь в лице, подумал контрразведчик. - Тем не менее Спиридович и Орлов и вправду имели веские основания рекомендовать его».
        (Из донесения от … 01.1915г.)

…Как и предполагалось, полученные сведения заставили императора НиколаяII предпринять скорые и решительные меры по обнаружению и ликвидации заговора. Для этого ныне создается специальная группа во главе с полковником Луневым Платоном Аристарховичем, 1871 года рождения. Из потомственных дворян. Уроженец Киева. Окончил Киевское юнкерское училище. Служил в Лубенском гусарском полку. В 1899 году окончил Николаевскую Академию Генерального штаба по I разряду. В 1900г. причислен к Генеральному штабу в звании капитана. С 1901г. - в Особом Делопроизводстве. С 1902г. по 1904г. - руководил контрразведывательными действиями против японской агентуры в Санкт-Петербурге. С началом русско-японской войны прикомандирован к действующей армии. Работал против японской агентуры в Париже и Брюсселе. С 1907г. назначен на Кавказ начальником контрразведывательного отделения 2-го Туркестанского корпуса. Успешно провел операцию по выявлению разведывательно-диверсионной сети турок в Баку и Дербенте с последующим использованием ее с целью дезинформации Энвер-паши.
        Произведен в полковники Генерального штаба с причислением к свите Е.И.В. Флигель-адъютант. Награжден орденами Владимира 4-й степени, Анны 3-й, 4-й (Анненским оружием), Станислава 3-й степени и многими медалями.
        Талантливый контрразведчик, умен, проницателен, решителен. В работе склонен к проявлению самостоятельности.
        Полагаю целесообразной его скорейшую вербовку и дальнейшее использование в означенном деле.
        Фехтмейстер
        Высокая чугунная ограда с острыми пиками, тянувшаяся вокруг заснеженного сада, знатоку стилей во весь голос заявляла о приверженности вкусам, бытовавшим в эпоху Великого Петра. Впрочем, сам дом скорее напоминал рыцарский замок, такой, как его нарисовал бы любитель романов Вальтера Скотта. Круглая в сечении высокая башня с крышей-колпаком и длинным шпилем некогда царила над всей округой. Да и теперь она возвышалась над стоящими рядом трех- и четырехэтажными зданиями, однако сейчас это было не столь заметно. Роскошный мотор, разорвав ночную тьму желтыми фарами, свернул в переулок и остановился у самых ворот. Расторопный шофер поспешил открыть дверцу перед хозяином экипажа. Если бы рядом оказался запоздалый прохожий, при свете фонарей, горящих над входом и по бокам сеней, он бы смог рассмотреть высокую фигуру в долгополой шинели с красными отворотами. И, возможно, удивился бы, отчего вдруг его превосходительство должен идти к дому пешком, а не въезжать, как подобает, через ворота. Но самого генерала это, похоже, нисколько не смущало. Довольно поспешно он подошел к сторожке у ворот и стукнул висящим
тут же бронзовым молоточком по начищенному до блеска прямоугольнику.
        - Вы опаздываете! - недовольно заметил привратник, открывая калитку.
        - Прошу извинить меня. Дела во дворце, - почтительно склонил голову генерал.
        - Проходите. Великий Магистр надеется, что у вас нынче действительно была уважительная причина для опоздания.
        - Да-да, конечно, весьма уважительная, - проходя в сад, закивал головой поздний гость. Но привратнику, казалось, до его объяснений уже не было никакого дела.
        У самого входа в дом обладателя шинели с красными отворотами ждала новая преграда. Едва успел он подняться по лестнице, как рядом с ним точно сгустились из темноты два субъекта весьма сурового вида.
        - Кто ты и зачем пожаловал?
        - Я - брат Вергилий, - почти шепотом объявил генерал. - Мой символ - золотая ветвь.
        - Знаешь ли ты слово, отворяющее Врата Храма?
        - «Преданность», - произнес вновь пришедший.
        - «Истина», - ответили столь же негромко стражи Ворот и опять растворились во тьме.
        В тот же миг двери открылись без скрипа.
        - Поднимайтесь в библиотеку, ваше превосходительство, - принимая шинель, объявил тот, кого в обычном случае можно было бы именовать лакеем.
        - …Итак, господа, призываю вас помнить, что от нашей деятельности сейчас зависит будущее не только России, но и Европы, а возможно, что и всего мира.
        ГЛАВА 3
        Никогда не говори правду прежде, чем узнаешь, чего от тебя ждут.
        Талейран
        Низкое, хмурое даже в темноте небо висело над городом, то сбрасывая на проспекты и улицы снежные бураны, то посвечивая себе в разрывах туч унылым огарком желтой луны.
        Лаис старательно куталась в меховую полость и пыталась спрятать от мороза в собольем воротнике точеный носик. Она терпеть не могла местных зим. Впрочем, лето здешнее она тоже не слишком жаловала, но в прежние годы была возможность уехать в Крым к теплому морю, где небо, конечно, не было таким синим, как над ее родным домом, но все же…
        Лаис прикрыла глаза, вызывая в памяти видения своей юности. Вырубленный в скале храм казался ей чудовищно огромным. Лишь только Великая Мать, всю жизнь посвятившая служению Эстер, знала все переходы и тайные помещения этого огромного скального лабиринта. Происхождение давало Лаис право бегать по темным коридорам святилища взад и вперед безо всякого риска. Неведомым способом все женщины ее рода могли безошибочно найти верный путь в запутанных анфиладах храма. Они верили, что дух прародительницы уводит их от ловушек и загораживает хитроумные западни. Однако стоило чужаку лишь попытаться проникнуть в тайны мистерии - земля разверзлась бы под ногами дерзкого нечестивца. В священном городе об этом знал каждый.
        Но Лайошу Эстерхази то было неведомо. Преследуя раненого леопарда, он заметил расщелину, в которой пытался укрыться зверь. Дальнейшее можно было объяснить лишь чудом, или же тем высоким предназначением, которым был отмечен храбрый охотник.
        Конечно, Лаис верила в чудеса. Ибо разве не чудом была вся ее жизнь? Но более полагала истинным второе объяснение. Этот высокородный князь из рода Эстер был действительно направлен в Карнаве Провидением для того, чтобы появилась на свет она. Так не раз ей говорил отец. А уж он-то всегда знал, что говорит. Она должна была познакомить мир с тайным знанием, которое долгие века хранилось в лабиринтах скального храма прародительницы Эстер!
        Она заслонилась ладонью от холодных бичей срывающейся метели.
        Внезапно ее охватило тянущее, ноющее, как больной зуб, чувство тревоги. Что-то не так! Опасность! Здесь, совсем рядом!
        Она припомнила недавнее происшествие в вагоне. Когда этот то ли пьяный, то ли контуженый штабс-капитан полез с кулаками, ей, конечно, было очень страшно, но все же ничего подобного не чувствовалось. Более того, она знала, что все будет хорошо, что все происходит именно так, как должно происходить.
        - Тпр-ру! Тпр-р-ру! А ну стой!
        Донесшийся до ее слуха окрик был жесткий и весьма грубый, однако в тоне, которым была выкрикнута команда, чувствовалась та властность, которая бывает не у разбойников, а у людей, облеченных законным правом. Она резко открыла глаза, возвращаясь от гор Карнаве, облаченных, точно в молитвенное одеяние, в синеву небес, скрепленную блистающим аграфом дневного светила, в студеную, посыпающую мелким снегом ночь Петрограда. У саней, держа под уздцы коренника ее тройки, стоял грозного вида жандарм в длинной кавалерийской шинели с шашкой и кобурой револьвера на боку.
        - Чем обязана? - ледяным тоном произнесла Лаис, внутренне содрогаясь от мысли, что вопрос, заданный ей нынче любезным полковником в поезде, вовсе не был столь праздным, как ей представлялось.

«Вот и мой черед пришел», - подумала она с тоской.
        - Вы, значит, будете госпожа Эстер?
        Лаис огляделась, точно видела окрестности впервые. Сани находились у самых ворот ее дома на Большой Морской. Чуть поодаль, с противоположной стороны саней маячила фигура еще одного жандарма. Этот хмурый усач с сизым носом казался особенно суровым, но скорее всего просто внутренне негодовал из-за необходимости стучать зубами на морозе, поджидая какую-то расфуфыренную дамочку, вместо того, чтобы сидеть дома за самоваром и баранками. Из-за его спины выглядывала хитрая, но встревоженная физиономия соседского дворника Махмуда. Или Мухаммеда? Лаис не помнила.
        - Я госпожа Эстер, - с достоинством произнесла Лаис, поглядывая на освещенные окна над головой. Весь второй этаж в доме вдовы адмирала графа фон Граббе снимала она. Сейчас электричество там горело везде, точно в доме был званый ужин.

«Наверняка сейчас они роются в моих вещах», - подумала Лаис и брезгливо отстранилась от предложенной жандармом руки.
        - Выходите, выходите, барышня. Поторапливайтесь! Мы вас здесь уже битый час поджидаем! - сурово топорща усы, пробасил ревностный служака, шмыгая носом.
        Лаис молча прошла к парадному входу, рядом с которым красовался еще один страж закона.
        - Почему столько людей? - поморщилась она, все еще стараясь держать себя в руках. - Зачем ломать эту комедию?
        В сопровождении давешнего блюстителя государева покоя она поднялась к себе. В помещении обнаружилось еще несколько жандармов. Они бродили меж разбросанных вещей, делая какие-то пометки, записывали показания всхлипывающей кухарки, судачили об исправности замков и отсутствии валерьяновых капель, не слишком при этом обращая внимание на присутствие хозяйки.
        - Потрудитесь объяснить, что здесь происходит!
        Словно только сейчас заметив ее, один из присутствующих макнул в чернильницу железное перо, окинул женщину подозрительным взглядом и выкрикнул негромко:
        - Ваше благородие! Госпожа Эстер прибыла.

* * *
        Платон Аристархович с нескрываемым интересом глядел на своего будущего помощника. Конечно, реальная война разведок имела довольно мало общего с тем, как описывали ее господа романисты. И в первую очередь эта стезя есть поединок умов, а не кулаков и даже не ловкости стрелковой. И все же… Он живо припомнил недавнюю тень, скользнувшую в подворотню. Этакий хват может пригодиться! А если он столь же ловок на клинках, сколь в рукопашной схватке, тогда…
        - Браво, браво, господин сотник, весьма ловко! Это, я так понимаю, японское джиу-джитсу?
        - Вроде того.
        - А скажите, будьте любезны, саблей вы владеете столь же изрядно?
        - Оба-на! Это шо ж мы, на тайных врагов Отечества в сабельной атаке ломанемся? - вопросом на вопрос, не задумываясь, ответил казак.
        - И все же? Только правду. Это важно.
        - Ага, правду режем, хвосты рубим, чушь порем - главное не перепутать, - в пространство бросил атаманец. - Но если так, положа руку на источник моего оптимизма, то найдется пара-тройка бойцов, с которыми мне придется тяжко. Я имею в виду здесь, в Питере.
        - Замечательно, - удовлетворенно кивнул Лунев. - И вы можете назвать их имена?
        - А, бэ, вэ… Абракадабра. - Холост начал старательно корчить рожи, точно проверяя, хорошо ли движется язык в полости рта. - Могу. Однозначно.
        Лунев покачал головой. Вероятно, во всей императорской гвардии не сыскать было офицера, столь явно манкирующего субординацией, нежели этот сотник. Впрочем, таланты его, вероятно, искупали показное шутовство, хотя можно было держать пари, что высоких чинов казаку не добиться ни за какие коврижки.
        - Итак, - между тем продолжал атаманец, - поручик Маслов - отменный рубака, но его сейчас в столице нет. Затем, в конно-гренадерском полку очень сильный фехтовальщик, князь Шервашидзе, ну и конечно же, гранд-мастер.
        - Это вы о ком? - настороженно уточнил контрразведчик.
        - Да ну, - Холост поглядел на него озадаченно, - неужто не слыхали? Ротмистр Чарновский, конечно же! Вот уж действительно не фехтмейстер, а чародей! У него в руках шпага, сабля, да что там, пика или же вон горский кинжал - шо та волшебная палочка. Да-а, Михаил Георгиевич, если хотите знать - истинный Гудини[Гарри Гудини - знаменитый американский фокусник конца XIX - начала XX в.] от фехтования.
        - Вот как?
        - Да вы шо? Кто ж в Петрограде не знает ротмистра Чарновского?!
        - Да, судя по вашему рассказу, человек более чем достойный. Но сейчас он тоже, должно быть, на фронте.
        - А вот и не угадали. В Петрограде он. Заместитель начальника Главной фехтовально-гимнастической школы.
        - Что ж, - Платон Аристархович едва скрыл хищную ухмылку, - полагаю, стоит мне свести знакомство с этим незаурядным господином.

* * *
        Коллежский асессор Снурре был своего рода легендой департамента полиции. По праву с гордостью носил прозвание «человека-фотоаппарата», ибо стоило ему хотя бы раз увидеть лист бумаги, усеянный буквами или же цифрами, и он спустя годы в точности мог воспроизвести написанное. Дивная особенность ума этого неказистого с виду человека делала его порой незаменимым для распутывания самых замысловатых дел. Он был настоящий ходячий архив и в памяти своей хранил самые незначительные детали преступлений, которые попадали в поле его зрения.
        Несколько лет назад, работая против японской разведки, Платон Аристархович имел возможность лично и в полной мере убедиться в превосходных качествах
«человека-фотоаппарата». Никто, кроме него, не смог бы с ходу назвать поименно всех японцев, корейцев и китайцев, въехавших в Санкт-Петербург за последние десять лет, а также сообщить адреса их проживания, даты и маршруты передвижений и многое-многое другое.
        Сейчас Христиан Густавович сидел перед Луневым, попивая чай с сахаром вприкуску, готовый с ходу ринуться в бой и постоять за Отечество, ибо большего патриота России, нежели сей потомок шведа-завоевателя, нужно было еще поискать.
        - …Особое же внимание обратите на некоего ротмистра Чарновского Михаила Георгиевича.
        - Как же, как же, - блестя из-за стекол золотого пенсне пронзительно голубыми, точно сукно жандармского мундира, глазами, закивал Снурре, - ротмистр конногвардейского полка. Ныне в Главной фехтовально-гимнастической школе начальника замещает. Говорят, большой специалист всякими железными булавками размахивать.
        - Он что же, - заинтересованно глядя на круглобокого архивиста, спросил Лунев, - уже попадал в поле зрения департамента?
        - И не только попадал, любезнейший Платон Аристархович, но и по сей день там пребывает. Презанятнейшая, доложу вам, особа!
        - Любопытно. И что ж в нем такого занятного?
        - Ну, так, извольте видеть, почитай все. Отец его, Ежи Чарновский, был корнетом в Варшавских уланах. А когда в 1863 году в Польше случился мятеж, стал адъютантом у генерала Домбровского. Как ляхов подавили, так ему объявили десять лет, как про то Александр Сергеевич писал «во глубине сибирских руд». Когда он на волю освободился, ему уже около тридцати было. Дома нет, семьи нет. Тут ему удача и улыбнулась. Да не просто так, а в тридцать два зуба: как-то охотясь в тайге, набрел Ежи Чарновский на богатейшую золотую жилу и в короткое время из нищего стал миллионщиком. Спустя два года, это выходит уже в 1875-м, поехал он в Париж, да там и женился на прехорошенькой девушке из знатного французского рода.
        - Ну, понятно, - перебил Лунев, - золота на гербе куда больше, чем в кармане.
        - Отнюдь нет, ваше высокоблагородие. А вовсе даже наоборот. Мари де Катенвиль, дочь барона Анри Сержа де Катенвиля, почиталась одной из лучших партий Франции. Ее папеньке едва ли не четверть виноградников на берегах Луары принадлежало.
        - Стало быть, деньги к деньгам.
        - Именно так. А в отведенный срок Ежи, или как он теперь звался, Георгий Чарновский, сделался отцом вышеуказанного ребенка мужеского пола, крещенного по католическому обряду Михаилом. Случилось это в 1882 году.
        - Хорошо, - кивнул Лунев. - Но даты меня сейчас не слишком интересуют.
        - Как скажете, так скажете. А то вот скоро февраль, могли бы его с днем рождения поздравить.
        - Непременно, - усмехнулся Платон Аристархович. - Однако продолжайте.
        - Молодые годы Михаил Чарновский провел с отцом на Урале и в Сибири, затем перебрался во Францию вместе с матерью. Ей, видите ли, климат наш чересчур холодным показался.
        - Ее можно понять.
        - Не без того, - согласился его собеседник. - Так вот, войдя в годы юности, Мишель Чарновский, который стал зваться после смерти деда - барон де Катенвиль, переехал в Париж из родового замка и учился там в Сорбонне богословию и философии.
        - Занятно. - Лунев скептически покачал головой. - Хорошее начало биографии для будущего мастера клинка!
        - Но, вероятно, более чем труды Боэция и Святого Северина, его интересовали успехи в свете. С ним там было связано несколько скандальных историй. - Архивист печально развел своими короткими ручками. - Любимец дам, знаете ли.
        - Богат, знатен, ловок, возможно, умен и, вероятно, хорош собой. Отчего бы, спрашивается, быть по-иному?
        - Дамы полагают именно так, - с сожалением произнес Снурре.
        - Ну, полноте, Христиан Густавович, нечему завидовать. Сколько этих светских львов в деле оказываются совершеннейшими моськами.
        - Но этот-то не таков. - Полицейский чиновник поправил отблескивавшее пенсне. - В 1903 году, простите за очередную дату, но это важно, Чарновский вдруг ни с того ни с сего бросает Францию и прибывает в Петербург, где добивается зачисления вольноопределяющимся в лейб-гвардии драгунский полк. В 1904-м, к началу русско-японской - он уже поручик, и в первый же день боевых действий подает на высочайшее имя прошение о переводе в Забайкальское казачье войско.
        - Ну-ну. - Лунев уселся поудобнее и, положив руки на стол перед собой, приготовился слушать. События тех дней были ему хорошо знакомы, это была часть его собственной жизни, одна из важнейших ее частей.
        - Так нешто запамятовали, Платон Аристархович? - Снурре удивленно поглядел. - Это же Чарновский во время рейда генерала Мищенко на Инкоу пленил того самого полковника Сабуро Мияги!
        От неожиданности Лунев едва не выронил карандаш, которым делал пометки в записной книжке. Память немедленно вернула его в 1903 год. Япония тогда стремительно рвалась к власти на Дальнем Востоке, желая расширить свое влияние на Китай и Корею. Единственным серьезным противником на пути у «Пробудившегося желтого дракона» была Россия.
        Кроме действующей государственной разведки в те дни активно и, увы, весьма успешно работала частная секретная служба тайного общества «Черный океан». Порою очень тяжело было понять, где кончается служба микадо[Микадо - титул японского императора.] и начинается «партизанщина», как ее поначалу окрестили в Особом Делопроизводстве.
        Однако, как показало время, задачи и средства у этой «любительской разведки» были отнюдь не шуточными, и в те дни Луневу пришлось столкнуться с этим печальным фактом лицом к лицу.
        Одной из первых задач, которые ставил перед собой «Черный океан», был подрыв внутренних устоев России. С этой целью были выделены немалые суммы для устройства широкой смуты и вооруженных мятежей в столице и губернских центрах. Особое внимание здесь уделялось кавказским, финским и польским «союзникам» Японии. Сюда, как и в Санкт-Петербург, предполагалось доставить крупные партии оружия и боеприпасов для тех, кто будет сражаться против «кровавого самодержавия».
        Отслеживая работу завербованного людьми «Черного океана» социалиста Деканози, Лунев тогда обнаружил закупки оружия в Бельгии и Швейцарии. Здесь для нужд грядущей революции было приобретено 25 тысяч винтовок «виттерли» и свыше четырех миллионов патронов к ним. Еще одна партия «японских подарков» сыскалась в Гамбурге. Здесь речь шла о трех тысячах револьверов системы «Веблей».
        К счастью, почти с самого начала операция японских «друзей революции» шла под контролем российских контрразведчиков и большую часть оружия, удалось перехватить до того, как оно попало в страну. И все же немало винтовок и револьверов, стрелявших с баррикад десять лет назад, каждым своим залпом воздавали хвалу микадо.
        В дни, когда разворачивалась эта тайная война, капитану Генерального штаба Луневу и довелось свести знакомство с чрезвычайно милым хозяином книжного магазина на улице Жуковского - Сабуро Мияги. Его небольшой, но весьма уютный магазин был воистину оазисом покоя в вечно шумной столице. Устроенный в восточном вкусе, он поражал воображение посетителя огромными веерами, изысканными миниатюрами с изящными ветвями сакуры, грозными самураями и утонченными гейшами, с заснеженными склонами величественной горы Фудзи, на вершину которой ведут тысячи дорог.
        Здесь всегда можно было купить или заказать книгу, выпущенную в Лондоне, Берлине, Париже и еще бог весть где. Модные журналы появлялись здесь едва не в тот же день, что и в европейских столицах, впрочем, как и научные труды именитейших европейских академий. Постоянному клиенту здесь всегда могли предложить чашечку зеленого чая с крошечным пирожным редкой красоты и вкуса и удобное кресло за ширмой для чтения свежих газет. Чай с соблюдением всех изысканных тонкостей японского этикета готовил сам хозяин магазина. А рядом с домом милейший Сабуро Мияги снимал небольшой зал, в котором находилось общество любителей японской гимнастики джиу-джитсу, весьма популярное у господ офицеров.
        И всем хорош был бы любезный хозяин книжной лавки, когда б не был он резидентом японской разведки и одним из руководителей «Черного океана». Разработка его велась долго и тщательно. Лунев порой по нескольку суток не смыкал глаз, отслеживая тайную жизнь книготорговца. Его связи были столь обширны, что простое их перечисление заняло целый том. Здесь были и студенты радикальных взглядов, и социалисты всех мастей, офицеры, купцы, чиновники, и так далее, и так далее.
        Японский резидент вел себя абсолютно спокойно, как будто и не подозревая, что за ним ведется круглосуточное наблюдение, а потом вдруг исчез. Утром посетители, зайдя в магазин, обнаружили там нового хозяина, любезно сообщившего, что он купил дело еще неделю назад и где прежний хозяин, представления не имеет. Поиски сгинувшего японца ничего не дали, он точно растворился. Хотя, казалось бы, возможно ли исчезнуть японцу незаметно в Петербурге?!
        Это был один из самых болезненных провалов в карьере Платона Аристарховича. И хотя в целом операция могла считаться успешной, побег Сабуро Мияги оставался для него личной пощечиной.
        Каково же было удивление капитана Лунева, когда почти год спустя ему доложили, что некий конный разъезд из корпуса генерала Мищенко, совершая в Маньчжурии свободный поиск, захватил в плен полковника японского Генерального штаба Сабуро Мияги. Правда, увы, полного триумфа не получилось: еще по пути в штаб армии пленник умудрился отравить себя и скончался в муках, не приходя в сознание в помещении склада, где в ту пору размещалась армейская контрразведка. Но это было позже. А вот охотницкую команду тогда и впрямь возглавлял штабс-капитан Приамурского драгунского полка Михаил Чарновский!

«Вот как пересеклись пути-дорожки!»
        - Да-а! - протянул Лунев. - Что и говорить, нежданная встреча. Воистину тесен мир!
        Платон Аристархович положил карандаш на столешницу и, придерживая его пальцем, начал катать из стороны в сторону.
        - А сейчас, насколько я понимаю, сей доблестный офицер на фронт не рвется. - Лунев вопросительно поглядел на архивиста.
        - Похоже, что так, - согласился его собеседник. - У него, правда, тогда еще, десять лет назад случилось ранение и контузия. Вот, стало быть, по этой самой контузии он при Главной Инспекции Кавалерии и числится как ограниченно годный.
        - Занятно, весьма занятно. - Контрразведчик потер виски. - Что ж, быть может, после ранения юношеское его геройство улетучилось. Вон, сказывают, великий князь Кирилл Владимирович после чудесного спасения при взрыве на линкоре
«Петропавловск» и доныне на море без содрогания глядеть не в силах.
        - Может, и так, Платон Аристархович, - пожал плечами Снурре. - Кому то ведомо?
        - Кстати, о великих князьях. Вы, часом, не помните, наш бравый ротмистр в инспекцию кавалерии был зачислен при великом князе Николае Николаевиче или же позднее?
        - Как же так вдруг не помню? - обиделся Снурре. - Конечно, помню. Аккурат после госпиталя вот под это самое число десять лет назад штабс-капитан Чарновский был переведен штаб-ротмистром в конногвардейский полк и зачислен адъютантом к великому князю Николаю Николаевичу.
        - Вот оно что?! - медленно, точно выталкивая каждое слово, проговорил Лунев. - Как интересно!
        - Да-да, - быстро закивал Снурре, радуясь, что сообщил начальству некую важную информацию. - Он у его высочества все эти годы любимцем ходил, а и то сказать, сходного у них в характерах немало, оба наездники, оба охотники, оба рубаки отчаянные. К тому же с тех виноградников, которые господину Чарновскому от деда отошли, преотменное вино получается. Он его Николаю Николаевичу в подарок всякий день присылал, а великий князь-то не дурак по этому делу.
        А в том году 3 июня его высочество господина ротмистра перевел фехтовально-гимнастической школой заведовать. На самом-то деле ее старичок полковник Свищов возглавляет, ну да он всегда болен, так что все дела за него Чарновский ведет. Вот так-с! - Этим высказыванием Христиан Густавович обычно заканчивал свои повествования, за что и получил среди коллег еще одно прозвище
«Вот такс». Однако на него коллежский асессор жутко обижался, да и не был он нисколечко похож на таксу.
        - Угу, - делая отметку в послужном списке фехтмейстера, кивнул Лунев. - Вот ведь какой курьез в деле есть: гляжу я на даты, и так выходит, что у господина ротмистра особое предчувствие имеется. В прошлую войну Мишель Чарновский приехал из Парижа чуть загодя, только чтоб успеть чин офицерский получить, а в этот раз также чуть загодя от Николая Николаевича в эту самую школу перешел. Будто знал он и теперь, и прежде, когда война начнется, и о том, что государь, вопреки обычаю, великого князя Верховным главнокомандующим сделает. Может, конечно, и случайность, а может статься, что и нет. Неведомо в департаменте, не было ли разладов между лихим адъютантом и его патроном?
        - По всему выходит, что нет. А то стал бы его высочество просить Чарновского во время своего отсутствия в Петрограде всю корреспонденцию, на его имя приходящую, перебирать и в Ставку с курьером пересылать.
        - А он это сделал? - боясь, что ослышался, переспросил Платон Аристархович.
        - Так точно, - отрапортовал Снурре и всплеснул коротенькими ручками. - Нешто Чарновский - шпион?
        - Кто знает, кто знает, - с силой промолвил Лунев, едва размыкая губы, словно пытаясь остудить накаленную его размышлениями атмосферу. - Как говорится, всякий поляк в России - уже на треть шпион. А у этого еще и отец из ссыльных. В общем, ротмистра сего днем и ночью наблюдать неотступно! Все, что обнаружится, докладывать лично мне!
        - Уже делается. - Снурре подскочил на месте от внезапной перемены любезного тона Лунева на командный.
        - А кстати, отчего? - спохватываясь, что так и не выяснил причину полицейского надзора за бывшим адъютантом прежнего командующего гвардией и петербургским гарнизоном, осведомился контрразведчик.
        - Так ведь он же масон! Мастер ложи, именуемой «Чаша Святого Иоанна». А за всеми масонами, в Российской империи обретающимися, велено приглядывать.
        - Ну прямо напасть какая-то! - Лунев раздраженно стукнул по столу ладонью. - Вот только вольных каменщиков нам здесь не хватало!

* * *
        Жандармский поручик возник перед Лаис с той скоростью, с какой в руках шулера появляется козырный валет вместо унылой шестерки. Синий мундир сидел на нем, как влитой, гармонируя с синевой глаз так, будто именно по этому цвету поручик выбирал себе род службы.
        - Сударыня, позвольте вам отрекомендоваться, - приятным вкрадчивым баритоном заговорил офицер. - Поручик Вышеславцев Алексей Иванович. Мне приказано заниматься вашим делом. Прошу вас простить, если мои люди были с вами грубы, им мерещится шпион в каждом иностранце. Даже в такой восхитительной даме, как вы.
        - Господин поручик, я не нуждаюсь в ваших комплиментах! - напуская на себя холодную надменность, проговорила Лаис. - Потрудитесь объяснить, что здесь происходит!
        - Разбой, сударыня. - Вышеславцев развел руками. - Сами понимаете, времена нынче неспокойные, нечисти всякой много развелось. Совсем безобразники обнаглели! В двух шагах от царского дворца уже промышляют! Впрочем, вам еще повезло. Благодарите Бога, что у вас управляющий этаким хватом оказался.
        - Да что ж тут стряслось-то?!
        - Это пожалуйста! - Жандарм приосанился и начал декламировать, точно читая протокол. - Вскоре после наступления темноты, достоверно по времени никто сказать не может, трое неизвестных, воспользовавшись тем, что кухарка Дарья Гаврилова, из петроградских мещан, выходила черным ходом во двор, ворвались в квартиру венгерской дворянки Эстер Лаис, по паспорту - Лаис Эстерхази, именуемой здесь также Ларисой Львовной, и, под угрозой расправы заперев прислугу в одной из комнат, принялись грабить апартаменты вышеозначенной госпожи Эстер. В это же время дворецкий вышеозначенной госпожи, Конрад Шультце, из петроградских почетных граждан, смог, пробравшись через окно на балкон, проникнуть в рыцарскую залу и, сорвавши со стены висевшую там алебарду, набросился на разбойников. По его словам, двоих из трех он ранил, о чем свидетельствует кровь на алебарде, полу и ступенях лестницы. Вследствие чего разбойники, утеряв на месте преступления кинжал, обратились в бегство. Вот, пожалуйста, кинжал. - Вышеславцев оглянулся и рукой, затянутой в нитяную перчатку, взял со стола оружие с широким лезвием и рукоятью из темного
дерева. - Вот, в общих словах, и все.
        Он повертел обнаруженное на месте преступления оружие перед глазами Лаис. Та смотрела на него, не отрываясь, чувствуя, как холодеет у нее внутри, точно вдруг студеная зима Петрограда поселилась в ее пылкой душе.
        - Налетчики, вероятно, полагали, что коль скоро вы не российская подданная, то это разбойное нападение сойдет им с рук. Но закон для нас превыше всего! А теперь, сударыня, я прошу вас внимательно посмотреть, что из вещей и драгоценностей было похищено. Что с вами, Лариса Львовна?! Вам плохо?
        ГЛАВА 4
        Золотая рыбка на сковородке выполняет куда больше желаний, чем в синем море.
        Жак-Ив Кусто
        Чуть свет в квартиру Лунева на Садовой явился сотник Холост с сообщением, что нынче же там будет установлен телефон, а в здании Главного штаба для его высокоблагородия и его группы уже выделен кабинет. Как утверждал атаманец, для этого пришлось выслать на фронт одного полного генерала, и кабинет был бы готов еще ранее, когда б не одна загвоздка - подыскать место в действующей армии, где бы оный военачальник причинил наименьший вред. Так что после утреннего чая пятиметровый «делоне-бельвилль», посреди бела дня сияя всеми тремя включенными фарами, промчал по Невскому и остановился у самой арки штаба аккурат перед решеткой высоких чугунных ворот. Из окон нового кабинета виделась знаменитая колонна и панорама Зимнего дворца - главной резиденции государя, в которой, как говаривали, он не появлялся с того рокового сентябрьского дня, когда выступал с балкона перед охваченной всеобщим яростным порывом толпой.
        - «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», - пробормотал Лунев, глядя на маячивший за окном Александрийский столп. Великая победа над грозным Бонапартом казалась сейчас далекой и едва ли не баснословной. А ведь и всего-то сто лет прошло. Занятно, какие-то у этой войны памятники будут? Но полноте! Платон Аристархович резко повернулся и отошел от окна. - К делу! Итак - заговор!
        Если неустановленный покуда Фехтмейстер не блефует, в авантюру втянуты некоторые великие князья. Как минимум один. Это звучит обескураживающе, но если отбросить эмоции, в таком участии нет ничего странного. Не было в России случая, чтобы дворцовые перевороты обходились без особ из самого ближнего к престолу круга. Воистину, предают только свои!
        Легче всего было бы представить на месте сановного заговорщика брата императора - великого князя Михаила Александровича. Он слывет известным либералом, да и на государя ему есть за что обижаться. Женитьба на разведенной, да к тому же и бывшей супруге однополчанина, да еще и отнюдь не царских кровей, в свое время поставила великого князя в ряд отверженных. Изгнание, скитание по Европе почти без средств к существованию… Лишь начало войны заставило императора сменить гнев на милость и позволить брату вернуться на родину.
        Ни дать ни взять - герой бульварного романа. По мнению возбужденных романтическими бреднями умов, такой легко может пойти на мятеж для того, чтобы восстановить справедливость и покарать жестокого тирана. Сейчас под рукой великого князя Михаила Дикая дивизия. Горцы, сражающиеся в ней, преданы командиру не менее, чем Заурбек лично ему. Но Дикая дивизия на фронте, государь не слишком подходит на роль кровавого деспота, к тому же великий князь, как сказывают, вовсе не склонен к мстительности.
        Хотя все это пока лишь умозрительные построения, и сбрасывать со счетов великого князя Михаила нельзя.
        Следом за родным братом государя можно предположить двоюродного, Кирилла Владимировича. Он нынче командует морскими батальонами, и у него тоже есть причина не жаловать кузена. Вернее, даже не его, а его супругу, государыню императрицу. Как-никак, жена Кирилла Владимировича первым браком была за родным братом ее императорского величества. И рассталась они из-за любви оного брата к мальчикам. Скандал был громким.
        При мысли о супруге великого князя Кирилла Владимировича Луневу вдруг снова вспомнилась его недавняя спутница, загадочная Лаис Эстер. Он резко мотнул головой, отгоняя появившийся образ.
        - Может, того, коньяку? - по-своему расценивая поведение начальства, участливо предложил Холост, скучавший в ожидании распоряжений.
        - Законы нарушаете, сотник?
        - Никак нет, ваше высокоблагородие, - с насмешливой рьяностью выпалил казак, - безжалостно изничтожаю врага Отечества.
        Он достал из нагрудного кармана щеголеватого кителя серебряную плоскую флягу и потряс ею возле уха.
        - Враг наглухо блокирован, но еще держится. У него хорошая выдержка.
        - Ну, полноте, - оборвал краснобая полковник. - Лучше спрячьте, и сделаем вид, что вы ничего не говорили, а я ничего не слышал.
        - Как прикажете, придется в одиночку врага одолевать.

«Если бы так просто было одолевать врага! - чуть заметно ухмыльнулся Лунев. - Впрочем, что ему, казаку? Указали: скачи вон туда, руби вон тех, и вперед -
„Ура! Ура! Шашки наголо!“ А здесь поди найди еще, кто Отечеству и государю злейший враг. Мундиры на всех одной армии и на словах всякий царю - нерушимая опора и за то многократно высочайшими наградами жалован.
        Вон те же, к примеру, ближайшие родичи его императорского величества - куда ни кинь, у всякого обида. У кого на самого Николая, у кого на императрицу, Александру Федоровну. А пуще всех на Старца злокозненного, Гришку Распутина - вот уж точно чертов кум! Заморочил голову императрице, теперь сладу с образиной тобольской нет. На что уж, кажется, супруга великого князя Николая Николаевича с государыней близка была. Когда та хворала, собственноручно ее выхаживала. Почитай, с того света вернула. А стоило против зловредного шарлатана слово молвить - и все, прочь с глаз.
        Стало быть, и у великого князя Николая Николаевича, нынешнего Верховного главнокомандующего, есть личная причина недолюбливать венценосного племянника. Да что тут сказать, среди тех, кто ближе всего к трону стоит, мало сыщется государевых доброжелателей.
        И все же сам этот факт не означает, что кто-либо из великих князей действительно замешан в заговоре. Но, увы, поводов думать иначе пока также нет.
        За долгие годы службы Платон Аристархович Лунев пришел к неутешительному выводу, что о людях изначально следует думать плохо, и затем радоваться всякий раз, когда подозрения выйдут ошибочными. Сейчас не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы осознавать реальность проступающего в письме Фехтмейстера заговора: имелась причина - общее недовольство царского окружения правлением императора НиколаяII. Имелся повод - пассивность и нерешительность государя в нынешней войне. Если вспомнить войну прошедшую, русско-японскую, такая нерешительность может дорого стоить империи. А тут еще слушок, будто бы и сама императрица, в девичестве - Гессен-Дармштадтская принцесса, работает на руку кайзеру Вильгельму… Слух этот, возможно, сами немцы и пустили, но в русских умах и, что печальнее, в сердцах он нашел самый радушный прием.
        Есть и возможность действовать жестко. Даже если не брать в расчет дядю императора, великого князя Николая Николаевича, под рукой которого вся армия и флот, то одних только морских батальонов может с лихвой хватить, чтобы отстранить НиколаяII от власти. Сколько раз судьба России диктовалась парой гвардейских полков?! Ежели не считать пустозвонов-декабристов, все прочие военные перевороты удавались с блеском.
        Итак, вполне можно предположить, что среди придворной знати, чинов гвардии, а возможно, и Генерального штаба действительно имеется заговор „патриотического толка“, так сказать, „за сильную Россию против мракобесов-христопродавцев и засилья немецких шпионов“.
        Самое забавное, или уж мерзкое, - как посмотреть, что, возможно, как раз те самые немецкие шпионы заговором и дирижируют. Шутка ли, в самый разгар войны в сражающемся государстве сместить законного правителя! Но вопрос остается, как и прежде, открытым: впрямь ли существует вышеуказанный заговор? Или же он лишь плод беллетристической фантазии неведомого еще Фехтмейстера?»
        - Ваше высокоблагордие, - окликнул задумчиво глядящего в окно Лунева атаманец. - К вам тут колобок прикатился.
        - Какой еще колобок? - Контрразведчик озадаченно поглядел на стоявшего у дверей помощника.
        - Какой-какой, полицейский! Без свистка, но в пенсне.
        - А, Снурре, - хмыкнул Лунев.
        - Он самый. Снип-Снап-Снурре-Люре-Базелюре.
        - Да прекратите вы, наконец!
        - А шо я? Я ж так, для беглости мысли.
        Холост открыл дверь кабинета, впуская гостя. Коллежский асессор Снурре и впрямь напоминал известного героя детской сказки. Христиан Густавович метнул недовольный взгляд из-за стекол золотистого пенсне на атаманца. Однако тот сделал вид столь насмешливо серьезный, что привыкший к порядку чиновник лишь недовольно хмыкнул и покачал головой.
        - Здесь все как вы просили, Платон Аристархович, - стараясь придать солидность дребезжащему голосу, проговорил Снурре. - В этой папке сведения о деятельности социалистов-революционеров. Здесь социал-демократы, в первую очередь большевистская фракция. Тут, - он положил очередное дело, - анархисты. Вот здесь, извольте видеть, сепаратисты. Тут очень обще: и финны, и поляки, и кавказцы. Если пожелаете, можно по каждому из них отдельно материал предоставить, так сказать, поприцельнее. Вот так-с! - Полицейский слегка поправил сползающее пенсне. - И вот еще. Вы намедни просили собрать материал о госпоже Лаис Эстер.
        - Уже готово? - Лунев наугад открыл одну из папок и углубился в чтение, чтобы не выдать взглядом свою заинтересованность. Не то чтобы он всерьез полагал обнаружить причастность к дворцовому заговору господ социалистов, но полностью отбрасывать этих возмутителей державного спокойствия считал преждевременным. Успокаивало одно: сии товарищи и граждане желали коренных перемен, а вовсе не смены власти внутри довольно узкого круга царской династии. Конечно, устройство заговора могло стать одним из этапов многоходовой комбинации. Но, как показывает практика, подобные каверзы отнюдь не в стиле «борцов за всенародное счастье».
        - К вечеру я вам доставлю полную информацию по интересующей вас особе, - между тем продолжал чиновник. - А сейчас вот. - Он протянул Луневу свежий выпуск
«Петроградских ведомостей».

«Злодейское ограбление на Большой Морской», - гласил отчеркнутый заголовок одной из статей.
«Вчера ввечеру было совершено злодейское ограбление в квартире известной хозяйки спиритического салона госпожи Эстер. Мадемуазель Лаис Эстер, известная светская красавица и добрая знакомая многих влиятельных особ, в том числе близкая подруга великих княгинь Анастасии Николаевны и Ксении Александровны, по возвращении домой застала свою квартиру перевернутой вверх дном. Неизвестные ворвались в дом и, заперев прислугу в одной из комнат, принялись обшаривать его в поисках денег и драгоценностей. Лишь благодаря небывалой храбрости и ловкости дворецкого ее милости, господина Шультце, разбойников удалось изгнать. Они бежали несолоно хлебавши. Жандармерия разыскивает троих злоумышленников, совершивших налет на квартиру госпожи Эстер. Как сообщается, среди негодяев один, а то и двое ранены».
        - Вот даже как? - Лунев отложил газету. - Занятно. А отчего, скажите на милость, этим делом вдруг занимается жандармерия, а не сыскная полиция?
        Снурре вновь поправил сползающее пенсне.
        - Госпожа Эстер, сами изволите понять, дамочка непростая. К тому же не российская подданная.
        - Резонно, - согласился контрразведчик. Он еще раз пробежал глазами текст заметки. - Да, случай, однако, редкий! Что ж там за дворецкий, который эдак взял да в одиночку разбросал троих налетчиков?
        - Господин Шультце, - как ни в чем не бывало напомнил полицейский чиновник, - если не ошибаюсь, это родной брат Артура Шультце.
        - Того самого? - Лунев поднял на архивиста удивленные глаза.
        - Если не ошибаюсь, - еще раз, точно набивая себе цену, ответил Снурре.
        - А вы, как обычно, не ошибаетесь.
        - Прежде не случалось, - довольный похвалой, подтвердил коллежский асессор. - Вот так-с.
        - Сотник, - Лунев повернулся к ожидавшему у дверей атаманцу, - заводи свой экипаж, мы едем на Большую Морскую.
        Если бы среднего жителя Петрограда, не говоря уже о прочих подданных империи, спросить, кто таков Артур Шультце, большинство бы, не утруждаясь напрягать память, пожало плечами. Кое-кто стал бы вспоминать обладателя этой незамысловатой немецкой фамилии меж своих знакомых. И это при том, что плоды его своеобразного искусства они, вероятно, держали в руках, и не по разу. Господин Шультце был необычайно скромен. Во всем, что касалось его неслужебных дел, он старательно избегал славы. Однако, невзирая на его ухищрения, тем, кто волею судеб и государя имел отношение к тайной войне или же попросту к уголовному сыску, эти имя и фамилия говорили немало.
        Этот приятный в обращении уроженец Лифляндии сделал недурственную карьеру в российском монетном ведомстве и был вхож как в аристократический, так и деловой высший свет Санкт-Петербурга. Какое же горькое похмелье ожидало и тех и других, когда вдруг сей завсегдатай светских раутов и литературных салонов исчез из Петербурга и появился в Вене, да еще не просто так, а с ценным грузом. Среди рубашек, галстуков и костюмов в чемоданах Артура Шультце обнаружились пластины для печати десяти-, двадцати пяти-, пятидесяти- и сторублевых купюр. В скорости
«шультцевки» наводнили приграничные губернии, Москву и Санкт-Петербург. Особенно много их оказалось именно в столице. Впрочем, кто знает, отличить фальшивки мог лишь эксперт. Бумага на купюрах была чуть иная, нежели у оригинала.
        Мелькнув в Вене, Артур Шультце исчез, как в воду канул. Но, как можно было понять, с началом войны правительство Франца-Иосифа предложило беглому чиновнику наладить выпуск русских денег в максимально возможных количествах. Луневу доводилось встречать «шультцевки» и среди вещей убитых турецких офицеров, и в описи бумаг, обнаруженных при разгроме германского посольства. Счет здесь шел уже не на тысячи, а на миллионы рублей.
        И вдруг на тебе, родной брат Артура Шультце живет и благоденствует здесь же, в Петрограде, под крылом весьма странной госпожи Лаис Эстер, подруги великих княгинь, а возможно, что греха таить, и их мужей, подданной императора Франца-Иосифа!
        Разглядывая мелькавшие за окнами дома, Лунев вздохнул про себя, отмечая этот неприятный факт.
        Конечно, «впоследствии не значит вследствие», и все, что он себе понапридумывал, может быть лишь чудовищной цепью совпадений. «А если нет? Если все же несовпадение? Лаис сама говорила, что ее брат - адъютант императора Австро-Венгрии, положил ей щедрое содержание. Не „шультцевками“ ли он ей выплачивает?»
        Платон Аристархович поймал себя на мысли, что очень не хочет, чтобы госпожа Эстер была замешана в этом неприятном деле. «В конце концов, будь она и впрямь шпионкой, стала бы рассказывать о своем брате? Да и Конрад Шультце, когда бы он был шпионом, что бы ему стоило сменить паспорт и называться любой иной фамилией? Какие-то нелепости».
        - Большая Морская, ваше высокоблагородие, дом адмиральши фон Граббе. - Сотник повернулся к своему начальнику. - Прикажете оставаться или с вами идти?

* * *
        Поручик Вышеславцев любил производить впечатление на женщин. Сейчас, когда великое множество гвардейских офицеров, бывших для молодого жандарма естественными соперниками, сражались на фронтах, он чувствовал вкус неожиданной удачи и спешил воспользоваться ею как можно полнее. Правда, до сего дня ему не доводилось залетать столь высоко, но тем не менее он успокаивал себя мыслью о том, что знатная иностранка - всего лишь женщина, и стало быть, ей не устоять против такого обходительного кавалера, как он.
        Вчера он лишь начал разговор с этой точно сошедшей с картинки модного журнала красавицей, когда вид предъявленного ей оружия вызвал у несчастной глубокий обморок. Сочтя благоразумным не дожидаться ее возвращения в чувство, поручик оставил караул у входа в квартиру и отбыл с отчетом, чтобы утром продолжить сие довольно пикантное, но все же незатейливое дело.
        Теперь он ходил взад-вперед перед сидящей в глубоком кресле Лаис, демонстрируя статную фигуру и недюжинную мыслительную способность.
        - …Итак, почтеннейшая Лариса Львовна, прошу вас еще раз сосредоточиться и ответить, что пропало в вашей квартире.
        - Ничего, - на свой приятный, несколько забавный иностранный манер проговорила Лаис.
        - Так-таки ничего?
        - Ничего, - вновь кратко ответствовала пострадавшая.
        Подобное заявление несколько обескуражило жандарма. Ночью в кровати он ворочался, представляя, как, одолев в жаркой схватке отчаянных налетчиков, вернет иноземной красавице похищенные сокровища, а та в благодарность тут же бросится ему на шею, чтобы стать поручику страстной и нежной любовницей. Дальнейшее Вышеславцеву представлялось и вовсе в радужных тонах: богатство, связи, место при дворе - словом, все то, чего у него никогда не было, - сыпалось, как из рога изобилия. И вдруг это самое «ничего».
        - Хм, - начал было он, - возможно, вы еще просто не успели все просмотреть. Вчера здесь был такой переполох, что немудрено упустить из виду что-либо весьма ценное. Постарайтесь успокоиться, взгляните повнимательнее.
        - О нет, все на месте.
        - Однако посудите сами, преступники имели достаточно времени, чтобы перевернуть здесь все вверх дном. И тем не менее, как вы утверждаете, ничего не взяли.
        - Выходит так, - согласилась светская дама с видом скучающего равнодушия на задумчивом лице.

«Гордячка, - подумал Вышеславцев. - И все же я заставлю тебя броситься мне на шею!»
        - И вы не находите такое положение странным?
        - Быть может. - Лаис пожала плечами. - Я не сильна в нравах и обычаях разбойного мира.
        Дверь комнаты резко открылась.
        - Ваше благородие, тут к ва…
        - Да шо ты квакаешь, голуба? - Оставленный у дверей жандарм как-то вдруг исчез из виду, и тот же насмешливый голос продолжал из коридора: - На вот, лучше шинелки повесь.
        Вышеславцев собрался было уж возмутиться столь непочтительным отношением к стражам трона, но тут в дверном проеме возник невысокий крепыш в полковничьем мундире с флигель-адъютантскими аксельбантами.
        - Чем обязан? - стараясь напустить на себя побольше важности, произнес жандарм.
        - Да буквально всем, - из-за спины полковника появился худощавый атаманец. - Разве шо жизнь мотузяную тебе папаша с мамашей склепали.
        - Да!.. - попробовал было возмутиться жандармский поручик.
        - Извольте представиться! - не вступая в нелепую перепалку, оборвал его полковник.
        - Поручик Вышеславцев, Алексей Иванович! - как-то на ходу теряя гонор, отрекомендовался представитель власти. - Мне приказано вести расследование…
        - Приказ отменяется, - глядя на жандарма пристальным буравящим взглядом, отрезал полковник. - Вплоть до нового распоряжения вы поступаете под мое начало.
        - Но на каком основании?
        - Ознакомьтесь. - Флигель-адъютант протянул ошеломленному поручику распоряжение, подписанное генералом Джунковским. - И потрудитесь больше не задавать вопросов.
        - Как прикажете! - Вышеславцев щелкнул каблуками, и шпоры его тенькнули жалобным звоном.
        - Вот так-то лучше. Сходите-ка побеседуйте с героем вчерашней схватки. Подробнейшим образом запишите все детали происшедшего, а заодно и выясните, где это господин дворецкий научился столь ловко управляться с оружием.
        Дверь за Вышеславцевым затворилась. Проклиная в глубине души невесть откуда взявшегося полковника и злополучный приказ, дающий во власть неведомого господина Лунева всех тех, кто ему будет нужен, Алексей Иванович отправился беседовать с вышеуказанным Конрадом Шультце. Он не хотел себе признаваться, но герой вчерашней ночи ему не слишком нравился. Его бы, пожалуй, больше устроило, окажись этому чухонцу, как он про себя уже окрестил дворецкого, лет эдак на пятнадцать больше. Тот и впрямь был чересчур моложав и, как показало вчерашнее происшествие, годен не только для управления домашним хозяйством и проведения званых приемов. А ведь это подозрительно. А что, если он любовник госпожи Эстер? Подобная деталь ничего не прибавляла к расследованию дела, но заставила поручика еще больше невзлюбить господина Шультце.

«Ничего, я тебя выведу на чистую воду», - процедил он, грозя для убедительности кулаком невидимому обидчику.
        Лаис вскочила с кресла, едва не бросаясь в объятия Лунева.
        - О, господин полковник, как я рада! Я знала! Я точно знала, что вы приедете спасать меня.
        - Вы знали? - Платон Аристархович от неожиданности даже чуть отстранился.
        - Я же говорила, нити наших судеб накрепко переплетены. Вы примчались мне на помощь. Поверьте, мне действительно угрожает страшная опасность!
        - Погодите, погодите, - прервал излияния прелестницы Лунев. - О чем вы говорите? Какая опасность.
        - Я узнала нож. Вчера Конрад выбил у одного из них оружие.
        - И что же?
        - Это оружие нотеров! Я прекрасно знаю его! Таким кинжалом был убит мой отец. Они отыскали меня даже здесь! - в отчаянии едва не кричала Лаис. - Это нотеры, стражи ковчега! Хранители тайного храма прародительницы Эстер!
        - Но, Господи, что им от вас нужно?
        - Им нужно то, что принадлежит им по праву, - едва не рыдая, вымолвила женщина.
        - Они желают вернуть похищенное из храма Лайошем Эстерхази.
        - Что ж, это резонно. - Лунев пожал плечами. - Как бы я ни относился к вашему покойному батюшке, брать чужое - дурно. И для всех было бы лучше, если б вы и впрямь вернули похищенное этим людям.
        - Вы ничего, совсем ничего не поняли, - всхлипнула Лаис. - Если я не верну похищенного, эти люди будут преследовать меня до любого предела этого мира, но я буду жива! Потому что им нужно сокровище, в недобрый час похищенное моим отцом. Если же я отдам то, что принадлежит им по древнему завету, меня попросту уничтожат как отступницу, которая слишком много знает и умеет.
        - Ну просто какой-то Эдгар По, - пробормотал Лунев. - «Золотой жук» и все такое.
        - Да поверьте, поверьте же мне! - уже не скрывая своих чувств, воскликнула Лаис.
        - Я говорю вам правду! - Она сжимала маленькие кулачки и потрясала ими в воздухе с такой страстью, будто держала в каждой по вязанке молний. - И помните, - госпожа Эстер вдруг остановилась и поглядела на полковника с полным и напористым осознанием собственной правоты, - без моей правды ваша не будет стоить ничего!
        - Что за ерунда? - поморщился Лунев, но убежденность, с которой были произнесены слова госпожи Эстер, вдруг породили в нем сомнение, дотоле немыслимое.

«А что, если вдруг и впрямь существуют чудеса, неподвластные логике и научному осмыслению? Почему вдруг не может существовать банда фанатиков-башибузуков, которые охотятся за тем, что они считают неким священным талисманом, а потому готовы грабить и убивать, не считаясь ни с чем. Ведь убили же в Каире старого князя Эстерхази. Впрочем, кто знает, они или нет?»
        - Что ж, давайте все по порядку…
        Он не успел закончить свою мысль. Дверь распахнулась, и в нее втиснулась весьма примечательная парочка. Со стороны могло показаться, что огромного роста офицер-конногвардеец нежно ведет под руку внушительного вида жандарма, а жандарм при этом, закусив губу, вероятно от страсти, тянется на цыпочках, стараясь оказаться вровень со своим партнером.
        - Лаис, душа моя, что здесь происходит? - с порога раскатисто пророкотал конногвардеец.
        - Это я желаю знать, что здесь происходит? - поворачиваясь, рявкнул Лунев.
        - Прошу прощения, господин полковник. - Новый гость отпустил взятое на излом запястье жандарма, и тот, как-то сразу обмякнув, начал растирать пострадавший сустав. - Разрешите представиться, ротмистр Чарновский!
        ГЛАВА 5
        Любовь движет горы, оставляя на их месте великое множество камней преткновения.
        Джиакомо Казанова
        Император шел, расстегнув шинель, не обращая внимания на то и дело срывающийся резкий ветер. День выдался солнечным и морозным. Но сейчас холод почти не чувствовался, только скрипевший под ногами снег напоминал о буйном нраве русской зимы.
        - А вот скажи, Сандро, - НиколайII повернулся к шедшему чуть позади него мужчине средних лет в ментике лейб-гвардии гусарского полка, - как по-твоему, в чем есть счастье российское?
        - Процветание под твоим мудрым правлением, Ники! - не впадая в долгие раздумья, отчеканил тот, кого государь именовал Сандро.
        Николай чуть заметно улыбнулся и покачал головой.
        - Сандро, дорогой мой, к чему это пустословие?
        Александр Георгиевич, герцог Лейхтенбергский, или, как его называли в семейном кругу, Сандро, был в родстве с императором. Правда, не слишком близком, но это только укрепляло их дружеские отношения. С начала войны он состоял при командующем Северо-Западным фронтом и лишь нынче утром прибыл в Царское Село со срочным пакетом.
        Государь и гусар остановились возле памятника у входа в лицей.
        - «Все те же мы, - прочувствованно вымолвил НиколайII. - Нам целый мир - чужбина. Отечество нам - Царское Село». Как не согласиться с гением? Здесь, только здесь я чувствую себя истинно дома. Когда б не императорский долг… Но, увы, Сандро, сей жребий завещан роду моему от века до века. Россия подобна тем самым красавцам-скакунам, которых поставил на Аничковом мосту великий Клодт - та же сила, мощь, та же необузданность. Россия, друг мой, - стихия, стихия неукротимая, подобная урагану. Не человеческому велению, но лишь божьему промыслу по силам совладать с ней.
        Что я?! Лишь человек! Всякий мастеровой думает и страдает не менее, а может, и поболее моего. Но разве мастеровому нужно процветание России? Разве заботит его, как станут говорить о его Отечестве за каким-нибудь океаном? Отнюдь нет. Ему бы щи погуще да мед послаще. Есть крыша над головой - и славно. Но попробуй на его кус посягни - вмиг шум пойдет: какой царь злой и как бедного труженика в дугу гнет.
        - Но ведь факт, Ники, что при тебе страна богаче стала, и народ воспрял.
        - Все так, Сандро. Да только радости в том нет ни мне, ни народу. Ведь настоящую смуту затевают не тогда, когда все из рук вон плохо. Тут от тоски и отчаяния за топоры да вилы хватаются или молят о снисхождении. А вот когда представляется, что знаешь, как будет еще лучше, вот тогда-то революции и свершаются.
        - Ты нынче печален, Ники.
        - Да, немного. Вот гляжу на памятник и думаю о несправедливости, сознанием народным государям причиняемой. Предок мой, Николай Павлович злокозненного убийцу гения нашего, лишив всех чинов и прав состояния, из страны изгнал. Все долги Александра Сергеевича из своего кармана оплатил. Уж молчу о том, что и семьи-то наши со временем породнились. А все едино. Дантеса царь подослал, чтобы вольнолюбивого пиита убить. - НиколайII печально развел руками. - Нет, Сандро, нелегок он, крест государев. Но как бы там граф Толстой, Лев Николаевич, в послании своем меня ни поучал, а все же не ему, а мне нести тот крест на Голгофу земной жизни. И ведь что удивительно, всегда находятся безумцы, кои на сию ношу еще и зарятся. По кусочку, по щепочке растащить хотят! Так, мол, и нести легче, и на дрова сгодится! Нет, не бывать этому!
        - О чем ты, Ники?
        - Так. Пустое. - Император застегнул пуговицы шинели. - Однако холодает. Пойдем, у меня сейчас будет заседать совет министров, а потом уж и обед.

* * *
        Лунев оценивающим взглядом смерил фигуру стоящего в дверях ротмистра. При виде его Лаис метнулась было к конногвардейцу, но, перехватив холодный взгляд контрразведчика, застыла на месте.

«На ловца и зверь! - про себя отметил Платон Аристархович. - Интересный, однако, узелок завязывается! По всему выходит, Лаис и господин фехтмейстер - старые знакомые. Может, что и поболее того. Что ж, тогда получается, неспроста госпожа Эстер в царскосельском поезде оказалась, ох неспроста!»
        - Что это вы себе позволяете, господин ротмистр? - сурово проговорил Лунев, не спуская глаз с лихого кавалериста. - Вы что же, не ведаете, что посягательство на жандарма, пусть даже и нижнего чина, есть преступление супротив государства?
        - Никак нет, господин полковник! - пророкотал Чарновский. - И близко ничего против государства не умышлял. Сей жандарм мною был пойман на мздоимстве и препровожден сюда для сдачи его прямому начальству.
        - Что еще за несуразица? - нахмурился Лунев.
        - Вот сей червонец, каналья, хотел взять. - В пальцах ротмистра совсем как у фокусника в цирке мелькнула золотая монетка. - На том мною и был изловлен.
        - Провоцируете-с, - покачал головой контрразведчик.
        - И Господь верных своих на твердость испытывал, - не замедлил с ответом мастер клинка.
        Чем дольше Платон Аристархович глядел на рослого красавца, стоящего перед ним, тем лучше понимал великого князя Николая Николаевича, сделавшего его своим адъютантом и любимцем.
        Среди прочих великих князей нынешний Верховный главнокомандующий отличался гигантским ростом. Пущенная кем-то в гвардии шутка о том, что Николай Николаевич превосходит Николая Александровича на целую голову, не прибавила императору любви к родному дяде, но, по сути, была истинной правдой. Энергичный храбрый солдат и замечательный наездник, великий князь питал слабость к людям «своей породы». Михаил Чарновский, несомненно, был одним из них. Ростом даже чуть повыше своего патрона, этот конногвардеец был столь же широк в плечах, ловок в седле и, уж конечно, великолепен с оружием в руках. К тому же черты лица его, усы и коротко подстриженная, черная как смоль борода отчего-то неизбежно вызывали в памяти образ великого князя. Не сказать, чтобы он был совсем уж похож на него, и все же определенно имел немалое сходство.
        Лунев вполне допускал, что за спиной прежнего инспектора кавалерии могли шептаться, неспроста, мол, Чарновский в таком фаворе, и как бы не оказался он на поверку внебрачным сыном великого князя. Впрочем, кто знает, кто знает?..
        - Что вас привело сюда, господин ротмистр? - сурово глядя на нежданного гостя, поинтересовался Лунев.
        - Мы с Лаис давние приятели, - не замедлил с ответом ротмистр. - Но позвольте, с кем имею честь?
        - Полковник Лунев.
        - Лунев, Лунев… - Чарновский наморщил высокое чело. - Погодите-ка, не Платон ли Аристархович?
        - Он самый.
        - Вот так встреча! - Ротмистр широко улыбнулся и тронул пальцем белый крестик на груди. - Мы же с вами десять лет назад свидеться должны были, а только нынче довелось! Экий же хитрый вольт! Это ж я тогда для вас Миягу изловил! Помните? Отряд генерала Мищенко?
        - Сабуро Мияги покончил с собой, - сухо прокомментировал контрразведчик. - Умер прямо в штабе корпуса.
        - Да, незадача, - протянул Чарновский. - А я ж тогда как раз в госпиталь угодил! Контузия, знаете ли. Но если вы и впрямь тот самый Лунев, скажите на милость, что это вдруг понадобилось армейской контрразведке в дому у бедной малышки Лаис?
        Платон Аристархович смерил говорившего долгим изучающим взглядом. Удивление Чарновского, похоже, было вполне искренним. Хотя, как утверждали в Особом Делопроизводстве, «ложь отличается от истины лишь тем, что слишком на нее похожа».
        До сего часа Лунев не очень тревожился о том, чтобы объяснить себе, а уж тем паче кому другому, как он связывает госпожу Лаис с миссией, ему порученной. Ведь не считать же здоровым резоном к тому выспренные заявления экзальтированной барышни о том, что их судьбы связаны накрепко и вместе они спасают Россию.
        Платон Аристархович верил в свое чутье или, как именовалось сие у собак-ищеек, верхний нюх. Разложить по полочкам такие ощущения было невозможно, однако он был почти уверен, что связь есть! Случай, приведший в ограбленную квартиру госпожи Эстер главного претендента на роль Фехтмейстера, был тому ярким подтверждением. Однако не говорить же вероятному подозреваемому, что по-акульи сжимаешь круги вокруг него?
        - Скажите, будьте любезны, почтеннейший…
        - Михаил Георгиевич.
        - Вам знаком господин Шультце?
        - Конрад? - Ротмистр загладил пальцами усы. - Не то чтобы мы были знакомы близко, но он частенько захаживает ко мне в зал.
        - Вы даете частные уроки?
        - О нет. Но Конрад и не нуждается в уроках. Он прекрасно владеет клинком. Ему нужен хороший партнер. Знаете, чтобы рука не теряла легкость.
        - Значит, вы утверждаете, что он - отменный фехтовальщик? - переспросил Лунев.
        - Именно так, - подтвердил конногвардеец. - Да вы и сами посудите, как он один против троих выступил. Такое, я вам скажу, не каждому по силам.
        - Вот и мне это кажется странным. - Платон Аристархович взял в руки листы жандармского протокола, лежащие на столе. - Безвестный мещанин, или, как там, почетный гражданин, и вдруг мастер клинка.
        - Мы о Конраде Шультце говорим? - удивленно вскинул брови ротмистр. - Я не путаю?
        - Именно так.
        - Так какой же он мещанин? Он из лифляндских дворян. Служил по квартирмейстерской части, потом на таможне. Кажется, в отставке, штабс-капитан.
        На Лунева вновь ушатом холодной воды навернуло воспоминание о знакомстве в поезде. Штабс-капитан Кронштадтского полка, размахивающий кулаками перед носом у испуганного железнодорожного служащего…
        - А кстати, - Лунев подошел к двери, за которой дежурил расторопный сотник, - узнайте-ка, голубчик, как там дела у Вышеславцева.
        - Сию минуту, ваше высокоблагородие! - Атаманец сорвался с места.
        - Так вы уверены, - оборачиваясь к Чарновскому, продолжил контрразведчик, - что Шультце - не петроградский почетный гражданин?
        - Насколько мне известно, все именно так, как я вам уже доложил.
        - Весьма занятно. - Лунев сжал переносицу. - Весьма и весьма.
        - Да что вам далось его мещанство? - начал бывший адъютант великого князя. Но тут дверь вновь распахнулась, да так резко, что госпожа Лаис, до того безмолвно наблюдавшая за мужской беседой, невольно подскочила в кресле.
        - Ваше высокоблагородие! - с порога выпалил вбежавший в комнату Холост. - Там поручик этот жандармский без чувств валяется!
        - То есть как это?!
        - А вот так, прямо среди пола! А Шультце и след простыл.
        Лаис глядела вслед быстро удаляющимся по коридору офицерам со смешанным чувством удивления и тревоги. Происходящее вчера и сегодня основательно выбило ее из привычной колеи. Она чувствовала, как мир ее бурлит новой энергией и новым смыслом, и боялась осознать эти изменения и принять их, как принимают наступление всякого нового дня.
        Когда вскоре после своего приезда в Россию на приеме у супруги великого князя Николая Николаевича она встретила красавца-адъютанта его высочества, сердце ее впервые затрепетало, наполняясь чувством, прежде незнакомым. Словно несравненная Вера Холодная на экране синематографа, очертя голову Лаис устремилась в пучину страсти, в объятия бравого конногвардейца. До нее то и дело доходили отголоски каких-то романов Михаила Чарновского, порою довольно скандальных. Она плакала по ночам, ревновала, но, увы, ничего не могла с собой поделать. Посетительницы ее салона шептались о животном магнетизме ротмистра, весьма модном научном явлении, возбуждающем неподдельный интерес среди просвещенных дам.
        Но Лаис хотя и ведала о магнетизме куда больше светских подруг, могла поклясться, что здесь нечто совсем иное. Она вспоминала легенду, некогда рассказанную матерью о том, что Господь воплощает порою в людском образе ангелов своих, дабы открыть путь возлюбленным чадам. Так было с Ноем перед всемирным потопом и с праведником Лотом перед крушением Содома и Гоморры. По преданию, именно такой ангел привел хранителей сокровищ и реликвий Соломонова храма на горное плато Карнаве, и он, вновь обратившись в ангела, обронил перо из крыла, подав знак, где стоять новому храму.
        Лаис чувствовала в блестящем конногвардейском ротмистре иную, нечеловеческую силу, и вся роскошь его мундира, вся жизнь баловня судьбы казалась ей лишь шипастой оболочкой каштана, скрывающей истинное ядро. Он был человек не такой, как прочие, как все иные мужчины.
        Лишь ему одному она доверила великую тайну! Она рассказала бесшабашному кавалеристу о семидесяти двух духах - князьях и королях иного мира, которых она может вызвать из бездны и заставить служить себе. И он понял, поверил, и более того…
        Но все же, Лаис с болью в сердце должна была признаться себе в этом, у нее был секрет, который она не желала открывать не то что возлюбленному, а даже самой себе.
        Пару лет назад ее брат, подсчитывая доходы и расходы за год, прислал ей полное упреков письмо, обвиняя единокровную сестру в непомерных тратах. Дабы снизить сумму расходов, Миклош Эстерхази рекомендовал ей взять толкового управляющего и даже нашел для нее такого человека. Услышав о скором приезде в ее дом нестарого еще мужчины, ротмистр Чарновский поначалу впал в мрачность, едва не в буйство. Что греха таить, ей была приятна его ревность. Но долгие и страстные уверения в любви и верности разогнали меланхолию возлюбленного, и он даже согласился лично встретить и привезти будущего дворецкого.
        Вот тут-то и случилось то, чего она никак не ожидала: едва ли не с порога она почувствовала в Конраде Шультце ту внутреннюю силу, которую встречала до того лишь в Чарновском. Боясь поддаться невольному чувству, она была неизменно холодна со своим управляющим, ограничивая общение с ним лишь рамками вежливости да временами требованиями доставить ей ту или иную сумму.
        Вчера, когда этот немногословный скупой на жесты человек, рискуя жизнью, схватился с тремя нотерами, ворвавшимися в ее дом, она впервые взглянула на него как на героя. А потому сейчас, глядя, как переполошенные офицеры бегут в сторону кабинета ее управляющего, Лаис в волнении сцепила пальцы, изо всех сил желая преследователям не догнать ускользающую добычу.
        Поручик Вышеславцев лежал на полу, уныло прикрыв глаза. В голове шумело, точно кто-то скатывал с холма бочку гороха. Тот самый жандарм, недавно приведенный под руку ротмистром Чарновским, сидел на корточках перед командиром, обмахивая его папахой. Едва различив появившихся в комнате офицеров, Вышеславцев предпринял слабую попытку приподняться. Но тщетно. Спустя минуту усилиями жандарма и атаманца он был посажен на стул с резной спинкой, а еще спустя пару минут смог внятно разговаривать.
        - Что здесь произошло, господин поручик? - усаживаясь напротив, резко поинтересовался Платон Аристархович.
        - Я вел допрос, - с трудом выговорил жандарм.
        - Отчего ж сразу допрос? - хмыкнул Лунев. - Господин Шультце, кажется, у нас не в преступниках ходил. Совсем даже наоборот. И вдруг - нате.
        - Да я и сам не пойму, - вздохнул Алексей Иванович, потирая скулу, - вроде ж и не было ничего.
        - Было, не было - это уж не вам судить. О чем шла речь?
        - Ну, вначале говорили о том, как дело обстояло, - опасливо глядя на полковника, сбивчиво проговорил Вышеславцев, - как их заперли, как он через балкон перелез, что видел, что слышал. А потом дай, думаю, его огорошу.
        - Огорошил! - усмехнулся сотник. - Он теперь небось весь в горошек ходит.
        - Что вы у него спросили? - перебил балагура Лунев.
        Поручик замялся.
        - Да говорите же, черт вас побери!
        - Я пожелал узнать, не любовник ли господин Шультце госпожи Эстер.
        - Что?! - раненым медведем взревел ротмистр Чарновский. - Да я ж тебя, морда песья!..
        - Михал Георгич! Да вы что? Ну, спросил себе и спросил. У него ответ, видите теперь, на лице написан.
        Холост вцепился в рукав конногвардейского мундира, силясь удержать двухметрового гиганта.
        - Отставить, господа офицеры! - жестко отрезал полковник Лунев. - Здесь речь идет не о любовной интрижке. Здесь может быть дело государственной важности! Так, поручик. Напишите мне подробнейший рапорт о случившемся, и чтоб все без утайки! Сколько ваших людей у дома?
        - Двое, - промямлил Вышеславцев. - Один у черного хода, второй, ясное дело, в парадном.
        - Этот, что ли? - Лунев кивнул на жандарма, маячившего у дверей с папахой в руках.
        - Он самый, - вздохнул поручик.
        - Ну, так, смяло быть, в парадном его сейчас не было!
        - Выходит, что так.
        - Бестолочь! - выругался контрразведчик.
        - Сотник, - он повернулся к Холосту, - проверь, каким ходом вышел господин Шультце. Если окажется, что парадным, там у самого входа наш мотор…
        - Ага, а в нем ваш абрек.
        - Извольте не перебивать, - поморщился Лунев. - У Заурбека глаз зоркий. Он наверняка приметил, куда направился господин, несколько минут назад вышедший из дома, и опознать его сможет, вне всякого сомнения. Берите мотор, быть может, Конрада Шультце еще удастся догнать.
        - Но это если он, как дурак, улицей пошел. - Атаманец состроил гримасу весьма скептического рода. - А проходными дворами отсюда почитай до Бассейной дойти можно.
        - Выполняйте! - рявкнул контрразведчик.
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - Сотник щелкнул каблуками и выскочил из комнаты.
        - Вы, господин ротмистр, отправляйтесь на службу или же домой. Вам лучше знать. Только прежде сообщите ваш адрес. Мы с вами еще свидимся.
        - Это уж всенепременнейше, - усмехнулся конногвардеец, не спуская прямого взгляда с собеседника. - С адресом просто: Литейная сторона, Брусьев переулок, дом господина Чарновского. Да только, извольте понять, я никуда не спешу. Разве что Лариса Львовна пожелает, чтобы я удалился.
        - Это приказ, ротмистр.
        - Господин полковник, в подчинении я у вас не состою, а как мужчина имею полное законное право, или, лучше сказать, обязан, здесь ныне пребывать.
        Лунев бросил на конногвардейца негодующий взгляд. Дерзость отказа не подлежала сомнению, и по сути самым верным было распорядиться окончательно пришедшему уже в чувства Вышеславцеву препроводить господина ротмистра на гауптвахту, но для контрразведчика это означало поставить крест на большой игре, которую ему предстояло только начать. Дуэль взглядов продолжалась меньше одной минуты, однако это было целое сражение с тактическим расчетом и стратегическим замыслом.
        - Ладно, будь по-вашему. Как мужчина, я вас понимаю. Однако потрудитесь не мешать мне работать. Побеседуйте, вот скажем, с господином поручиком о воинских дарованиях вашего знакомца. Но, прошу вас, держите себя в руках.
        Лаис вновь сидела перед контрразведчиком, с печалью глядя на его резко посуровевшее лицо. Она никак не могла взять в толк: как этот милый человек и приятный собеседник вдруг превратился в настоящего цербера.
        - Прошу вас ответить, госпожа Эстер, в какой сумме исчисляется ваше состояние?
        - Увы, я об этом ничего не знаю.
        - То есть как это? - удивленно, почти растерянно задал вопрос Платон Аристархович.
        - С тех пор, как господин Шультце любезно возложил на себя заботу о ведении моих дел, у меня не было нужды интересоваться счетами, вкладами и тому подобными низкими материями.
        - Это крайне неосмотрительно. - Лунев покачал головой. - Как же вы получали деньги?
        - Я говорила Конраду, что мне нужно, ну, допустим, десять тысяч рублей. Он ехал в банк и привозил мне столько, сколько я спрашивала.
        - Сам?
        - Ну да.
        - У него был ключ от вашего сейфа, номер счета, право подписи?
        - Именно так.
        Платон Аристархович осуждающе покачал головой.
        - Сударыня, должен вам заметить, что вы попали в крайне неприятную ситуацию. Я вынужден буду изъять для экспертизы все имеющиеся у вас купюры достоинством выше пяти рублей.
        - Но, Платон Аристархович, помилосердствуйте, как же так?
        - Мне крайне неприятно говорить вам об этом, но Конрад Шультце - родной брат известного фальшивомонетчика Артура Шультце, сбежавшего из России в Вену и предложившего свои услуги Францу-Иосифу для подрыва мощи рубля путем фабрикации фальшивок отменного качества. Есть основания полагать, что, пользуясь вашим покровительством и бесконтрольностью, господин Шультце-младший наводнял столицу изделиями старшего брата. А потому, госпожа Эстер, потрудитесь отдать мне ключи от вашего сейфа.
        - Но что вы такое говорите? Как же я?.. - В глазах Лаис стояли близкие слезы.
        - Я искренне надеюсь, - начал Лунев, - что ваши деньги все же окажутся настоящими.
        Платон Аристархович не договаривал. Он и впрямь искренне надеялся, но совсем на другое. Ему хотелось верить, что сама госпожа Эстер не имеет отношения к возможным аферам своего отечества против России. Но сие надо было еще либо доказать, либо опровергнуть.
        - Я также полагаю, что ваш друг, господин Чарновский, не оставит вас в эту трудную минуту.
        Лунев опять запнулся. Обмолвись он сейчас хоть словом, что и сам бывший адъютант великого князя под весьма большим подозрением, и в глазах этой очаровательной испуганной женщины он станет воистину злым демоном, разрушающим все, что дорого ее сердцу.
        - Увы, остальное не в моей воле. Я лишь могу распорядиться поставить на время следствия охрану у вашего дома и занять вам на первое время ну, скажем, рублей сто.
        - Благодарю вас, господин полковник, это излишне, - сухо отрезала Лаис. - Если вы лишаете меня средств к существованию, мне все равно придется отсюда съехать, а деньги… Надеюсь, истинные друзья и вправду не оставят меня в беде.
        - Что ж, - Лунев резко выпрямился, сполна ощутив словесную оплеуху, - тогда честь имею! Соблаговолите написать, в каких банках и на каких счетах хранятся ваши деньги. Опись передадите поручику Вышеславцеву. И еще: прошу вас, сударыня, не покидайте столицу и не меняйте место проживания, не поставив меня предварительно в известность.
        Лаис кивнула, поджав губы. Она ждала, когда же, наконец, выйдет этот сухарь, чтобы разрыдаться от огорчения и обиды.

«Делоне-бельвилль», грозно рыча мотором, катил по Большой Садовой, пугая извозчичьих лошадей и заставляя вытягиваться во фрунт городовых.
        - …В ближайшую полицейскую часть я заскочил, словесный портрет Шультце отдал, - не отвлекаясь от дороги, вещал сотник. - Там обещали разослать описание филерам. Пусть ищут. Эк же ж, шельма, замаскировался! Когда б не разбойники, может, и не вскрылся бы!
        Платон Аристархович слушал помощника вполуха. Он размышлял о хитросплетениях человеческих судеб, досадовал на горестную необходимость причинять неприятности даме, которая, уж чего таиться, занимала в его думах куда больше места, чем надлежало случайной попутчице. Он думал о Фехтмейстере, наконец обретшем для него плоть и кровь. О том, что человек столь горячий и порывистый в движениях своей души вполне мог отправить неосмотрительное письмо пока еще не ведомому контрразведке полковнику. Совсем вот так же когда-то вскрылось дело последних народовольцев, когда один наивный студент послал своему другу весьма недвусмысленное письмо с призывом поддержать террор против царя.

«И ведь что занятно… - Лунев хлопнул себя полбу. - Там, как и здесь, тоже был Харьков! Точно, в обоих случаях письмо было адресовано в Харьков. Совпадение или?..»
        Будто испугавшись начальственного хлопка, автомобиль вдруг фыркнул и, проехав по инерции еще несколько метров, встал как вкопанный.
        - Тю! Ядрена-матрена! - выругался сотник. - Кажись, искра пропала! - Он выскочил на улицу и, ругаясь себе под нос, открыл капот.

«…Совпадение или…»
        Через открытую дверь на Лунева пахнуло морозной свежестью. Он мельком взглянул на улицу. Ничем не приметный дом с обязательной лавкой на первом этаже показался ему странно знакомым.

«…или нет!»
        Сознание живо подсказало, чем памятен именно этот дом. Много лет тому назад здесь находилась квартира главы «Народной воли», а по совместительству провокатора охранки, Дегаева. Именно здесь зверски убили звезду политического сыска, полковника Судейкина.
        ГЛАВА 6
        Идущий путем истины следует кратчайшей дорогой в никуда.
        Фиделио Маниола
        Как человек здравомыслящий Платон Аристархович не верил в новомодные теории, проповедовавшие общение слухами, сверхчувственные постижения и разнообразные знаки свыше. Однако же порой случай играл шутки необъяснимые с точки зрения логики. Вот как сейчас. Мало ли домов на Садовой. Отчего вдруг мотору было заглохнуть именно здесь? Лунев вышел из машины и, вдыхая морозный воздух, сделал несколько шагов по тротуару к злополучному парадному. Ему казалось, что мрачное здание притягивает его как магнит.
        Привратник в длинной ливрее не сводил напряженного взгляда с полковника, незнамо для чего приехавшего сюда на автомобиле со знаками императорского гаража. Он нерешительно приоткрыл дверь, готовясь встретить неведомого гостя, но тот лишь молча покачал головой.
        Когда-то на месте этого швейцара дежурил другой - переодетый жандарм. Но в тот день здешнему жильцу, господину Дегаеву, удалось отослать соглядатая под каким-то благовидным предлогом. Отставной офицер, отставной революционер, отставной глава «Народной воли», а теперь еще и отставной провокатор ждал. На конспиративную встречу должен был прийти человек, разгромивший эту опаснейшую банду террористов, а некогда завербовавший его самого.
        Георгий Порфирьевич Судейкин был непревзойденным мастером провокации и политической интриги. Он вывел охранное отделение на столь высокий уровень, о каком не могли помыслить ни его предшественники из третьего отделения, ни современные ему жандармы.
        Завербовав господина Дегаева, человека не менее тщеславного и столь же склонного к авантюризму, сколь и он сам, Судейкин добился того, что очень скоро его
«крестник» стал главой исполкома «Народной воли».
        Казалось бы, все нити теперь были в руках охранки, но Судейкин не торопился уничтожить змеиное гнездо. Позже в жандармерии, да и в контрразведке ходил упорный слух, что Георгий Порфирьевич и не помышлял окончательно искоренять
«Народную волю». Фактически поставив ее себе на службу, он желал ввести в России управляемый террор, успешно истребляя своих противников и спасая тех, кого следовало уберечь от гибели в своих, понятное дело, интересах.
        Поговаривали, что Судейкин надеялся запугать императора АлександраIII, заставить его жить затворником в одной из загородных резиденций и обрести при нем фактически диктаторские полномочия. Сейчас невозможно было сказать, так это планировалось или нет. В любом случае замыслу не дано было осуществиться. Зарубежный центр «Народной воли» сумел разоблачить провокатора, и тот, сознавшись во всех своих злодеяниях, вымолил жизнь в обмен на содействие в убийстве своего патрона.
        Нельзя сказать, чтобы Георгий Порфирьевич не ожидал чего-либо подобного. Будучи и сам человеком немалой физической силы и ловкости, он постоянно носил с собой револьвер и везде ходил с телохранителем, собственным племянником. Но здесь силы оказались неравными. Дегаев и его соратники заманили начальника петербургского охранного отделения в западню и попросту, не церемонясь, забили его и телохранителя ломами.
        - Ваше высокоблагородие, - донеслось до задумчиво рассматривающего злополучный дом контрразведчика, - мотор готов, можем ехать.

* * *
        Лаис рыдала, не в силах унять слезы. Волнения последних дней легли на ее плечи невыносимым грузом. Жизнь как-то вдруг пошла рушиться. Ее мир, такой удобный и привычный, исчезал, точно мираж. Вместо золотого чертога теперь громоздились страшные угрожающие развалины. Ее верный Конрад вдруг оказался опасным мошенником. Этот приятный флигель-адъютант, которого она уже числила среди друзей и поклонников, вдруг обернулся жестокой ищейкой и едва ли не грабителем с большой дороги. Теперь она оставалась без средств к существованию. К тому же - Лаис громко всхлипнула от нахлынувшей жалости к себе - за ней охотятся!
        Конечно, теперь полковник, как и обещал, приставил к дому жандармов, но вряд ли те сумеют защитить ее, они и своего государя порой уберечь не могут.
        Лаис снова всхлипнула. А вот к ней теперь точно никто приезжать не пожелает. Кому же угодно в жандармские протоколы угодить? «Замечен в связях с…»
        Дверь ее будуара распахнулась, точно кто-то пнул ее ногой. Лаис убрала платок от глаз, собираясь уже выговорить дерзкому мужлану за этакое невежество. В дверном проеме красовалась целая клумба алых роз, над которой виднелась черная, как ночь в тропиках, шевелюра ротмистра Чарновского.
        - Душа моя! - проникновенным голосом пророкотал конногвардеец. - Ну что ты? Все уже позади! Прости, что я не приехал сразу, но как только увидел сообщение в газете… Я полагал, что ты в Царском Селе. Ты же говорила, что едешь в гости к великой княгине Ксении Александровне и заночуешь у нее.
        - Я и была там, - все еще всхлипывая, но все же понемногу успокаиваясь при виде любимого мужчины, произнесла Лаис. - Не смотри на меня, я сейчас ужасно выгляжу!
        - перебила она собственный рассказ. - Однако ближе к вечеру позвонил Конрад и сказал, что здесь есть дела, требующие моего безотлагательного присутствия. Затем он прислал нарочного с билетом… А там, в поезде, я познакомилась с этим господином.
        - Луневым, - поправляя усы, проговорил Чарновский. - Старый знакомец.
        - Но я не знала, что он имеет отношение к жандармам.
        - А он и не имеет, - присаживаясь рядом и ласково обнимая ее за плечи, заговорил ротмистр. - Он контрразведчик. Скорее всего скромняга Конрад работал на австрийскую разведку. Твой братец прислал его сюда с дальним прицелом. Насколько я понял, деньги, которые переводил тебе князь Эстерхази или, вернее, их Генеральный штаб, были фальшивыми.
        - Я видела, видела в своих прозрениях деньги, будто охваченные пламенем! Они горели, но не сгорали!
        - Ни о чем не беспокойся, моя дорогая, - продолжая утешать заплаканную госпожу Эстер, заверил конногвардеец. - Живи как обычно. У тебя ведь сегодня вечером салон?
        - Да, - кивнула Лаис, и выражение отчаяния на ее лице сменилось озабоченностью.
        - Какой ужас!
        - Ничего ужасного! Все идет своим чередом. Тебе пора готовиться. Успокойся. Общение с духами, ты лучше меня это знаешь, требует сосредоточенности и уверенности в своих силах.
        - Но жандармы у подъезда? - вновь отчаянно всхлипнула женщина, закрывая надушенным платочком красные от слез глаза.
        - Можешь не беспокоиться. Там будут стоять мои люди.

* * *
        Лунев ходил по кабинету из угла в угол. Коллежский асессор Снурре с блокнотом и карандашом в руках едва успевал записывать.
        - По Конраду Шультце. Прояснить все детали: где, когда родился, кто его родители, какого состояния, есть ли еще братья и сестры. Где, когда служил, какие отзывы. Желательно найти знакомцев по службе. Пошлите запрос в Ригу в таможенное управление. Необходимо установить, что его может связывать с князем Эстерхази, единокровным братом госпожи Лаис Эстер. Встречались ли? Могли ли встречаться? Если да, то при каких обстоятельствах?! Все проверить и перепроверить. Срочно.
        По ротмистру Чарновскому. Приставить лучших филеров. Глаз не спускать ни днем, ни ночью. Все письма его и его слуг перлюстрировать, если необходимо - дешифровать. Все телефонные разговоры прослушивать и фиксировать номера. Сотник, эта задача - тебе. Съезди на телефонную станцию, найди пару барышень посмышленей и помолчаливей.
        - Так это одно и то же.
        - Отставить шуточки!
        - Все, молчу. Уже ж помчал быстрее лани. Записываю: пара барышень. Интим не предлагать.
        - Тьфу ты, - глядя на неугомонного балабола, нахмурился полковник и вновь обратился к Снурре: - Имейте в виду, мне нужны все контакты Чарновского, госпожи Эстер и этого самого Шультце. Все! Далее, вы деньги на экспертизу передали? - без перехода уточнил он.
        - Так точно! - попробовал вытянуться полицейский чиновник. - Но первые результаты будут не раньше завтрашнего дня.
        - Долго! Это очень долго! Необходимо быстрей. - Платон Аристархович хлопнул ладонью по столу. - Мне нужны результаты! Будьте любезны, поторопите экспертов! Пусть работают днем и ночью. Здесь тоже война и тоже фронт!
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
        - Вот и отлично.
        - Слушай! Нэльзя-нэльзя! - послышалась из-за двери похожая на орлиный клекот речь Заурбека. - Никого нэ прынымает!
        - Моя искай генерар Кругров, - послышалась фраза на еще более ломаном русском, нежели у малограмотного горца.
        - Нэ хадить! - свирепо прорычал телохранитель, и все явственно услышали звон покидающего ножны кинжала.
        - Что там, черт возьми, происходит? - нахмурился Лунев. Он приоткрыл дверь. Форма и весь внешний облик вошедшего не вызывали сомнения. У порога кабинета стоял офицер - лейтенант японской армии.

* * *
        НиколайII глядел в окно. Там, на заснеженной лужайке вовсю резвились детишки дворцовой челяди. Казалось, им не было дела ни до августейшего наблюдателя, ни до идущей войны. Впрочем, нет. До войны им как раз дело было.
        Закончив катать снежные шары, мальцы взгромоздили их один на другой, затем выложили на плечах угольками нечто вроде погон и напялили раздобытую где-то прусскую каску на голову снеговику. Далее с криком «ура!» они ринулись швырять в самодельного врага снежками и шишками и, покончив с «артподготовкой», развивая успех, разухабисто истыкали его палками, точно штыками или саблями.
        - …На Привисленском участке фронта действия наших войск неудачны, - продолжал вещать подтянутый моложавый генерал-адъютант, изредка бросая взгляд на исписанные листы, лежащие перед ним в сафьяновой с золотым тиснением папке. - Катастрофически не хватает снарядов. Все нормы довоенного времени в условиях нынешней кампании оказались абсолютно недостаточными. Недостача боеприпасов столь велика, что орудия порою в день могут произвести не более трех-пяти выстрелов на ствол. Когда же противник предпринимает наступление, артиллерия, опасаясь захвата, и вовсе спешит покинуть поле боя. Это, конечно же, не способствует улучшению боевого духа войск.
        - Пожалуй, пожалуй, - отрываясь от созерцания картины за окном, кивнул император. - Но отчего так? Отчего не было запасено снарядов в необходимом количестве? Отчего наши заводы по сей день не справляются с фронтовым заказом? Что мешало России, - НиколайII произнес это слово, раскатывая каждый слог, и вновь повторил, - России с ее огромными богатствами, с ее недрами быть готовой к войне?!
        - Увы, ваше величество, но так каждый раз. Верно говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшим сражениям.
        - Весьма критично, - глядя на своего генерал-адъютанта, усмехнулся Николай.
        - Но поверьте, ваше величество, ныне делается все, что в наших силах. Открыто несколько снарядно-патронных заводов. На подходе еще три. Мы с каждым днем наращиваем темпы выпуска.
        - А что говорят союзники?
        - Франция сейчас и сама в положении едва ли не бедственном. Но им оказывают поддержку британцы. Помогать же России, как утверждает английский посол лорд Бьюкенен, им весьма затруднительно. В Северном и Балтийском морях рыщут германские подводные лодки.
        - Увы, князь, - вздохнул Николай, - я полагаю, нерешительность британского парламента диктуется совсем иными причинами. Что бы там ни говорил посол, наши английские союзники не желают усиления России и установления ее контроля над Босфором и Дарданеллами.
        - Еще бы, они намерены там обосноваться сами, и только время тянут, разглагольствуя о некоем совместном контроле всех причерноморских стран над этими проливами.
        - Н-да. - Император вновь устремил взгляд на заснеженную лужайку, где шумная компания мальчишек со смехом топтала останки снеговика. - Вот и выходит, что помощи от кузена Георга ждать не приходится.
        Он начал барабанить пальцами по подоконнику.
        - Забавно, друг мой. Мы с Джорджи схожи так, что если переоденемся, то, пожалуй, даже Палата общин вместе с Палатой лордов не отличат, кто из нас император Великобритании, а кто - России. И вот на тебе! Впрочем, с дядей Вилли мы тоже близкие родственники. Такая, с позволения сказать, получается склока в благородном семействе.
        Генерал-адъютант сдавленно кашлянул, не зная, что и сказать на эти слова.
        - А вот японский микадо, - продолжал император, казалось, и вовсе не заметивший неловкой паузы, - хотя и не родственник нам, а свои обязательства по союзному договору выполняет в наилучшем виде.
        - Так точно, - оживился докладчик. - Третьего дня в Петроград с военной миссией прибыл личный посланник микадо генерал Хатакэяма. Японцы предлагают дополнительное количество артиллерийских снарядов и патронов сверх оговоренного, а также готовы начать поставлять винтовки Арисака, хорошо себя зарекомендовавшие, - генерал вздохнул, - в прошлой войне.
        - Полагаю, нам это будет весьма кстати.
        - Именно так, ваше величество. Генерал Ацзума просил вашего соизволения срочнейшим образом принять его.
        - Запишите его, пожалуй, завтра поутру. Перед Сухомлиновым[В.А.Сухомлинов - генерал от кавалерии, военный министр с 1909-го по 1915гг.] . Мне представляется, это будет правильно. Есть ли еще что-нибудь?
        - Так точно, ваше величество. Дело строго секретное. И весьма конфиденциальное.
        - Генерал-адъютант протянул императору папку с документами. - Это депеша, полученная только нынче. От датского короля.
        Император взял в руки бумаги и, отвернувшись от окна, начал читать.
        - Вы уже ознакомились с посланием?
        - Я лично расшифровывал его, ваше величество.
        - Стало быть, читали. Если верить сообщению господина Андерсена, агента короля Дании, кайзер Вильгельм в приватной беседе весьма сожалел о начале военных действий между нашими державами и назвал это ошибкой, досадным недоразумением.
        - По словам господина Андерсена, так оно и есть.
        - Здесь далее записка, начертанная собственноручно дядей Вилли, в ней он указывает, насколько боевые потери Антанты превосходят потери Германии и Австрии. Сюда бы еще следовало добавить потери Турции, но об этом кайзер Вильгельм забывает. Как мне видится, вся эта цифирь служит одному делу - подтолкнуть нас к переговорам о сепаратном мире.
        - Еще бы, он всерьез мыслил закончить войну за семь недель. Ан, нате-ка, не вышло! - Царский собеседник расправил плечи так, что густая золотая бахрома на эполетах качнулась волной, и добавил: - И не таких бивали!
        - Не вышло, - вслед за докладчиком повторил император и добавил со вздохом: - Ну, да и у нас не больно-то выходит! Великий князь Николай Николаевич даром что могуч, а нашего сухорукого родича одолеть не может.
        - Россияне долго запрягают, да быстро ездят, - вступился за Верховного главнокомандующего свитский генерал. - Так еще Бисмарк сказывал.
        - Оттого его Вилли и турнул, - вновь усмехнулся НиколайII. - Да, кстати. - Император внимательно поглядел на собеседника, точно сомневаясь, доверять ли ему. - От полковника Лунева какие-нибудь известия были?
        - От него самого никак нет. Однако же генерал Джунковский сообщает, что, едва прибыв в Петроград, сей доблестный офицер сумел раскрыть целое осиное гнездо фальшивомонетчиков, работающих на австрийскую разведку.
        - Фальшивомонетчиков?!
        - Точно так. А руководил ими, как сообщают, некий Конрад Шультце, управляющий госпожи Лаис Эстер.
        - Лаис Эстер? - Император наморщил лоб. - Совсем недавно я где-то слышал это странное имя.
        - Как же, - генерал закрыл папку, - вчера только эта особа гостила у вашей сестры, Ксении Александровны.

* * *
        Христиан Густавович поправил золотое пенсне, придавая лицу суровость и выдерживая паузу, что случалось всякий раз, когда он намеревался сообщить нечто значимое, сенсационное.
        - Ну что, Платон Аристархович, до окончания проверки купюр еще далеко. Их, сами изволите понять, у госпожи Эстер оказалось несметное множество, но кое-какие результаты уже есть. Вот так-с! - Он аккуратным жестом поправил перо в чернильнице. - Результаты, я вам скажу, престранные.
        - Давайте говорите. Что ж вы тянете-то? - Лунев помешал ложечкой чай и отломил кусок свежей, еще теплой сайки, принесенной Заурбеком из пекарни ресторана
«Малоярославец», что на углу Невского.
        - Так вот. Исследованные купюры можно условно разложить на четыре группы. Это
«шультцевки», старые и хорошо известные. Но, должен вам заметить, оных среди исследованных денежных знаков почти не встречается. - Снурре отхлебнул из своего стакана. - Так, в той же пропорции, что и среди сбережений прочих граждан.
        - Понятно, - продолжая задумчиво помешивать чай, качнул головой разведчик. - Далее.
        - Вторая группа - самые что ни на есть настоящие российские ассигнации. Но тут есть одна деталь. По спискам казначейства купюры данных серий и номеров отправлялись в наши приграничные города. В частности, Каменец-Подольский, Черновцы…
        - Не стоит перечислять, приложите к делу список, - прервал дотошного чиновника Лунев. - Насколько я понял, есть большая вероятность, что эти денежные знаки были захвачены австрияками, а затем переправлены сюда нелегальным путем.
        - Именно так-с, но и это еще не все. - Снурре победительно блеснул глазами из-за стекол. - Две последние части, насколько мне видится, куда как интересней.
        - Что ж в них эдакого необычного?
        - А вот извольте видеть. - Христиан Густавович открыл изрядно потертый кожаный саквояж и жестом фокусника вытащил две купюры с портретами государыни Екатерины Великой.
        Лунев бегло глянул на сотенные бумажки, дожидаясь объяснений.
        - На первый взгляд все кажется верным. «Катеньки» себе и «катеньки».
        - На второй взгляд тоже. - На лице Снурре обозначилась победительная улыбка. - По обеим наши эксперты заявили, что они настоящие.
        - Да не томите же!
        - Это я приметил, - не без гордости объявил коллежский асессор. - Взгляните-ка на серии и номера.
        Лунев внимательно начал рассматривать комбинации букв и цифр.
        - Что за чертовщина?! - от неожиданности Платон Аристархович засунул чайную ложечку в карандашницу, сделанную из обрезанной снарядной гильзы. - Одинаковые!
        - Вот именно-с! - Указательный палец Снурре уперся в одну из купюр. - Сходны как две капли воды! Отсюда следует, что у господина Шультце-старшего теперь недостатка в соответствующей бумаге и краске нет. Так что печатает он деньги, от наших абсолютно неотличимые. И вот тому подтверждение.
        Полицейский чиновник достал из саквояжа запечатанную пачку сотенных банкнот.
        - И не опасаетесь вы с собой такие деньжищи носить? - покачал головой Лунев.
        - Отчего ж не опасаюсь, Платон Аристархович? Очень даже опасаюсь. Но если кто-то нынче решится денежки эти потратить, то пусть уж сразу на лбу напишет:
«Расстреляйте меня». Ибо денег этих, - Снурре похлопал рукой по увесистой пачке,
        - в природе еще не существует. Если, конечно, верить докладу казначейства, а заодно и Экспедиции заготовления государственных бумаг, эту серию с марта только должны начать печатать.
        - М-да, - протянул контрразведчик, - по всему видать, информация господину Шультце-старшему попадает из первых рук. Либо австрияки надеялись, что подвох не вскроется, либо полагали, что до поры до времени эти купюры отлежатся в сейфе госпожи Лаис. Ведь деньги-то привозил хозяйке Шультце-младший, а он наверняка знал, что следует пускать в ход, а с чем подождать.
        - Здесь есть еще она занятная особенность, - продолжая доставать тузы из рукава, проговорил Христиан Густавович. - Как обнаружилось, в Русско-Балтийском депозитном банке у госпожи Эстер абонирован еще один сейф. Но если в первом хранились купюры лишь крупного достоинства, то в этом - пачки по десять и двадцать пять рублей.
        Снурре замолчал, выжидательно глядя на контрразведчика, точно собираясь уточнить, понятна ли тому его мысль.
        - Ты хочешь сказать, - медленно начал Лунев, - что мелкие деньги использовались там, где крупные могли вызвать подозрение?
        - Именно так, - с ликованием объявил полицейский чиновник. - Скажем, для финансирования саботажа на военных заводах, забастовок и прочих бесчинств.
        - Интересный расклад получается. - Платон Аристархович завернул сотенную купюру вкруг указательного пальца. - Чем дальше, тем больше хочу свести знакомство с господином Конрадом Шультце.
        Он поглядел в окно. Там уже стемнело, лишь в Зимнем дворце кое-где горели фонари, освещающие подъезды. Следовало садиться за отчет. Конечно, за то краткое время, которое он находился в Петрограде, сделано уже было немало. Однако же имело ли это отношение к вероятному заговору против государя-императора? Да или нет? Да или нет… Какой смысл объявлять государю о раскрытии опаснейшей сети фальшивомонетчиков, когда задание его состояло совершенно в ином? И все же успех налицо, и дело следует довести до конца. Тем более куда проще объяснить соратникам, что охотишься на австрийских шпионов, а не на великосветских львов. Так оно, пожалуй, правильней.

* * *
        В дверь кабинета постучали.
        - Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! - На пороге стоял неунывающий атаманец. - Заброс невода прошел успешно!
        - Какого еще невода? - раздраженно поглядел на казака Лунев.
        - Ну, как в сказке, помните? Первый раз закинул старик невод, второ…
        - Ты можешь толком рассказывать?
        - Так а я шо, молчу, что ли? Я как на телефонной станции с девушками о том, о сем потолковал, заехал в полицейское отделение узнать, нет ли вестей о нашем таинственном Ринальдо Ринальдини.
        - О ком?
        - Ну как же, Ринальдо Ринальдини - Черный Дракон, благородный разбойник. Как водится, погорел на бабе.
        - Тьфу ты! - В сердцах бросил контрразведчик. - Запомни, того, кого мы ищем, зовут Конрад Шультце. Не Робин Гуд, не Ринальдини этот, не Роб Рой, наконец!
        - Как скажете! - Сотник вытянулся в струнку, изображая на лице предписанное императором Петром идиотское выражение. - Я только доложить хотел, что следок-то вышеупомянутого имярека сыскался.
        - Ну-ну, давай говори!
        - Эх, то «говори», то «тьфу ты». - Холост обреченно махнул рукой. - Жизнь мотузяная. Не ценют. Разве шо по башке не бьют. В общем, так дело было: по сообщению городовых Иванкова и Кутейникова, человек, сходный по описанию с господином Шультце, на Большой Морской, неподалеку от французского посольства, взял извозчика и отбыл в неизвестном направлении.
        - Все? - разочаровано произнес Лунев.
        - Было бы все, стал бы я рассказывать! Городовые эти у посольства регулярно дежурят и извозчика этого знают. Отыскали его, порасспросили как следует. Я ему фотографию показал. Ее пострадавший наш среди бумаг Конрада изъял. Так вот, извозчик по фотографии клиента опознал. Говорит, точно, долго по городу с ним ездили, а потом на Литейном, у Таврического сада господин Шультце с извозчиком расплатился, даже с лихвой дал, попросил молчать и буквально растаял в тумане.
        - Где это было? - скороговоркой произнес контрразведчик, напрягаясь, точно борзая, почуявшая след.
        Атаманец склонился над разложенной на столе картой, отодвинул стакан с остывшим чаем и уверенно ткнул пальцем в прямую линию улицы.
        - Вот тут.
        Лунев устремил взгляд туда, куда указывал его помощник.
        - А тут у нас что? Как интересно! Если верить карте, отсюда до Брусьева переулка едва ли полтораста саженей будет!

* * *
        (Из донесения от…01.1915г.)

…В связи с возникшими неустранимыми обстоятельствами первоначальный план вербовочного подхода выполнить невозможно. Срочно требуется перегруппировка сил. Вынужден действовать по обстоятельствам.
        Фехтмейстер
        ГЛАВА 7
        Безоружный человек может либо бежать от зла, либо смиряться с ним. Но зло не победить, смиряясь и убегая.
        Полковник Дж.Купер
        Библиотека, расположенная в круглой башне, вызывающей в памяти эпоху рыцарских замков, была огромна и занимала полных два этажа. Между ними находилось что-то вроде боевой галереи с лестницами, ведущими к верхним, уставленным книгами гигантским стеллажам. Внизу, занимая примерно треть помещения, стоял круглый стол, обставленный креслами в английском стиле с высокими резными спинками. На инкрустированной столешнице была изображена овальная карта небесного Иерусалима. В центре ее красовался внушительных размеров золоченый потир[Потир - чаша для омовения.] , наполненный темно-красным, точно запекшаяся кровь, вином.
        Из чаши, обвивая ее в три оборота, выползала змея довольно крупных размеров. Ее можно было принять за обычный муляж, когда бы разноцветный аспид конвульсивно не подергивался, точно в предсмертной судороге.
        Вся эта декорация должна была напоминать собравшимся о чуде, некогда свершенном Иоанном Предтечей на пиру царя Ирода. В ту роковую ночь, получив из рук библейского злодея бокал с отравленным вином, предвестник Спасителя сотворил молитву, и, понукаемая Божьей волей, из чаши вылезла змея, тут же приказавшая всем долго жить. Правда, это не спасло Иоанна Крестителя от скорой гибели, но зато в полную силу продемонстрировало возможности Господа в отстаивании своих интересов.

* * *
        В данном случае вино было отменного качества, из личных виноградников барона де Катенвиля, а дергающаяся змея - лишь электрической игрушкой, приводимой в движение нажатием кнопки, упрятанной в подлокотнике кресла, занимаемого ныне Магистром Ложи. Но общая атмосфера тайны и великого деяния, совершаемого в этих стенах, доводила волшебство создаваемого образа до нужного градуса.
        - …И призвал Соломон Хирама, царя Тирского, и молвил ему такими словами: «Брат мой Хирам, возвеличенный Богом превыше иных и многими умениями своими достославный, помоги мне совершить деяние, дабы возблагодарить Господа Единого за милость Его». И ответствовал ему Хирам: «Чего желаешь ты, Соломон, царь народа, возлюбленного Отцом творения?» - декламировал Михаил Чарновский, и собравшиеся вокруг стола полушепотом вторили ему. Произносимые слова не были молитвой, но всегда предшествовали открытию заседания Капитула Святая святых ложи «Иоанновой чаши». - «Да будет возведен храм, - рек в ответ премудрый Соломон, - равного которому не было прежде ни в Афинах, ни в Вавилоне, ни в земле египетской, нигде под небесами. Да будет сей храм зерном истины среди плевел, радостью Божьей среди тлена людского несовершенства. Пусть станет он началом Пути ясного, и пусть ступившего на тот Путь не устрашат ни львиный рык, ни злоба и мечи сынов человеческих, ни козни демонов, отринувших Господню благодать». И ответил ему Хирам, многомудрый строитель: «Да будет так. Многие народы покорны тебе и почитают величие твое.
Радостны Богу слова твои и благословенно станет деяние царя царей. Пусть содеется по слову твоему: смири демонов, злобствующих против света Божия, я же возведу храм, какой не видывали досель…»
        Далее в подробностях следовала история строительства храма, обуздания Соломоном семидесяти двух королей и герцогов, и прочих адских вельмож, и трагической смерти царя Хирама от рук невежд, жаждущих вызнать секреты великого созидателя. По утверждению священной легенды, храм Соломона, построенный учениками тирского царя, несомненно, был великолепен, но, увы, не соответствовал истинному замыслу Хирама.
        Михаил Чарновский сквозь экстатически полуприкрытые глаза следил за выражением лиц членов Капитула, словно рыбак, наблюдающий за поплавком, чтобы в нужный момент подсечь наевшуюся в последний раз рыбину. Фамилии собравшихся в башне людей время от времени мелькали на страницах газет, и чаще всего перед ними значилось что-либо вроде «Его Превосходительство», «Его Светлость», и тому подобное. Но здесь они переставали быть генералами, министрами и финансистами, здесь каждый из них был командором рыцарей Соломонова храма внутреннего Капитула Тампля.
        До недавних времен четверо из них были Великими Мастерами иных масонских лож, однако теперь и они сами, и их организации обратились к Великому деянию и пути истинного знания.
        - …И велел царь Соломон Авероаму, лучшему из войска своего: «Сердце мое наполнено скорбью, ибо брат мой, Хирам, пал от злобы и неразумия людского. Боль язвит мое сердце, ведь известно всякому, Хирам был мне как брат, но еще горше и больнее оттого, что поднявший руку на царя посягает на суть Божественного мироздания. Ибо где нет власти, нет Бога. Ибо всякая власть от Бога. Людская же воля без того - тщета перед замыслом Творца Всевышнего. А потому велю я тебе, Авероам-сотник, выбери в землях моих и всех краях, где почитается Господь Единый, лучших из людей, дабы пресекали они неразумие и злобу людскую, в помрачении не ведающих, что творят».
        Историю возникновения ордена знал всякий из тех, кто сидел вокруг стола, знал и молчал вне этих стен, ибо таково было строжайшее правило. Ведь только самые избранные из строителей храма могли войти в воинство Авероама-сотника. И знание это добавляло сил, поскольку каждый, сидевший здесь, ведал по собственному опыту, что поистине чудодейственным способом, углубившись во внутреннее созерцание, Магистр получает ответы на любые вопросы о будущем, начиная от котировок ценных бумаг на следующей неделе и заканчивая положением дел на фронтах.
        За частью ритуальной следовала деловая, и она вовсе не напоминала собрание кружка любителей древней словесности.
        - Брат Вергилий, - голос Чарновского, утратив напевность, обрел непреклонную жесткость, - вы желаете сообщить нам о происходившем нынче во дворце?
        - Государь сегодня был задумчив, - негромко заговорил тот, кого Магистр назвал именем древнего гения, сопровождавшего творца «Божественной комедии» по кругам ада. - Он изволил обсуждать обстановку на фронтах, политическую ситуацию в мире, пенял на своего кузена Георга Английского, распорядился завтра поутру принять посланника японского микадо, интересовался успехами полковника Лунева…
        - Хорошо, - перебил его Чарновский, - об этом расскажете позже. Что еще?
        - Да, кажется, все. Император посетил госпиталь, награждал там увечных нижних чинов. Затем изволил читать. На вечер у него не было назначено каких-либо встреч…
        - Так что, вероятно, ночью он ляжет спать и поутру проснется, - поморщился Магистр. - Вергилий, брат мой, у тебя плохо с памятью? Или же ты вознамерился утаить от соратников нечто важное?
        Командор, отмеченный золотой ветвью, попытался было возразить, но тут же запнулся. Между тем Чарновский продолжал:
        - «Вечером перед моим отъездом рейхсканцлер передал мне следующую записку от императора. При сем цифры, которыми Андерсен может воспользоваться при информировании царя». Я, кажется, нигде не ошибся?
        - Но это государственная тайна, - едва слышно проговорил ошеломленный брат. - Откуда вы… - Он осекся, припоминая, что спрашивать Магистра о корнях его знания запрещено.
        - Пустое, - отмахнулся Магистр. - Я могу воспроизвести по памяти всю депешу короля датского, вместе с ней и ту собственноручную записку кайзера, которую я сейчас имел честь цитировать. Нет тайного, что бы не стало явным. Ладно, об этом потом. Вернемся к нашим делам. Брат Нестор, завтра в «Русской вести» должны появиться статьи «Честного гражданина» с описанием тягот на фронте и количеством потерь, приведенных в данной записке.
        - Но, Ваше Просветленное Высочество, нас же закроют!
        - Непременно. И почти весь тираж сожгут. Но часть газет уже разойдется по рукам. Можете не сомневаться, этого будет достаточно, чтобы либеральная общественность возмутилась посягательством на заветные свободы, а контрразведка заинтересовалась происхождением столь точных данных. Послезавтра вас снова откроют и присудят штраф. Иначе как им выяснить, кто же этот «Честный гражданин» и откуда он черпает свою информацию. Брат Крез, оплата штрафа будет проводиться через ваш банк.
        - Я понял. - Один из заседавших приподнялся на месте.
        - И вот еще что, я просил у вас полную справку о положении финансов господ Гучкова, Родзянко и князя Львова.
        - Почти закончено.
        - Ускорьте. К следующему заседанию Капитула она должна быть.
        - Будет сделано.
        - Брат Катон, завтра утром, а лучше еще сегодня господин Родзянко должен узнать о существовании личного послания кайзера императору, в котором Вильгельм Прусский прощупывает возможность сепаратного мира с Россией.
        - Это несложно, - кивнул брат Катон.
        - Намекните также, что «партия мира» во главе с Распутиным и императрицей усиленно ратует за начало переговоров с германцами.
        - Будет сделано.
        - Вот и прекрасно, и когда расточатся враги трона небесного, да свершит Господь правосудие свое!

* * *
        Часовые на площадках между этажами Главного штаба привычно вытягивались при виде спускающегося по лестнице полковника с флигель-адъютантскими аксельбантами.
        - …Так, может, тогда еще филеров к дому приставить? - пыхтя, как самовар, вопрошал семенивший рядом полицейский чиновник.
        - Хорошо бы, да только место там больно тихое, всякий новый человек как на ладони. А глаз у этого господина, судя по всему, острый. Как бы раньше времени не спугнуть. Стоит поспрошать, быть может, в домах поблизости сдается небольшая квартирка или комнатка с «хорошим» видом из окон…
        - Ну, так вы ж токо прикажите. Если даже не сдается, вмиг организуем, - вмешался шедший за спиной Лунева сотник.
        - Что организуем? - поморщился контрразведчик.
        - Да мало ли что? Можно призрака им туда запустить, а можно приехать, типа мы санслужба, крыс, тараканов уничтожаем.
        - Ну-ну. - Контрразведчик покачал головой. - Сходи разузнай, только без этих твоих крайностей.
        - Как прикажете, без крайностей, так без крайностей. - Сотник хотел еще что-то добавить, но осекся. - Ваше высокоблагородие, - после короткой паузы заговорил он, - а вы, часом, не знаете, шо там за японо-отец у нашего мотора трется?
        - Что? - Платон Аристархович отвлекся от терзавших его вопросов.
        - Да вон, глядите. - Атаманец указал в сторону окна, выходящего аккурат на стоянку автомобилей у входа в здание. - По форме, как есть, японец: погон ненашенский, поперечный, два широких просвета, одна звезда - лейтенант, фуражка с красным околышем и желтой тульей. И не холодно ж ему! Стало быть, гвардеец.
        - Опять японец?
        - А шо, уже был?
        - Был, дверью обознался. Или не обознался. Не знаешь случайно, где здесь генерал Круглов сидит?
        - Генерал-майор Круглов, артиллерийский Комитет, главный приемщик. Аккурат под нами, этажом ниже.
        - Стало быть, может, и обознался.
        - Я на всякий случай слетаю, выясню, что за хокусайские картинки он на лобовом стекле рассматривает.
        - Сделай любезность.
        В тот момент, когда полковник Лунев вышел на улицу, сотник уже вовсю распекал дежурившего у автомобилей караульного.
        - Так ведь союзник же нынче, - оправдывался солдат. - Ничего такого не спрашивал. Сказал, что желает себе авто купить, а вот какой лучше брать, не ведает. Вот и глядел, каков, стало быть, «дион-бутон», каков «бугатти» или вон
«руссо-балт». А только я приметил, что ваш «делоне-бельвилль» ему больше всех приглянулся. Он его долго так рассматривал.

* * *
        Император с улыбкой внимал сидевшей напротив за чайным столиком женщине и, отпивая небольшими глотками горячий чай из тончайшего севрского фарфора, думал о своем. Великая княгиня Ксения Александровна, старшая сестра императора, была, пожалуй, любимейшей из всей его родни еще с тех незабвенных детских лет, когда она наставляла будущего государя всея Руси в высоком искусстве ловко бросать камешки. Наследнику-цесаревичу всегда нравилось смотреть, как они, отскакивая от воды, прыгают зайцами. Ныне, когда судьба вознесла его на престол, Николай сохранял к милой Ксении нежнейшую привязанность.
        В эти тяжелые дни великая княгиня, как и большинство женщин императорской фамилии, снаряжала медицинские поезда, привозившие на фронт врачей и медикаменты и увозившие всякий раз сотни раненых. В Петрограде у Ксении Александровны был свой госпиталь, о нуждах которого она вроде бы и желала нынче говорить с братом. Однако нужды разрешились в считанные минуты, и беседа повернула совсем в иное русло.
        - Ники, - почти наставительным тоном произносила великая княгиня, - неужели же ты сам не чувствуешь приближения некоего дикого невообразимого, первозданного ужаса? Как можешь ты быть таким спокойным?
        - В стране, ведущей войну, голубушка, спокойствие государя, быть может, высшая его добродетель, - вздохнул император. - В этот час на фронтах, возможно, гибнут тысячи людей, но, умирая, все эти несчастные россияне мысленно взирают на своего царя. Стоит мне поддаться унынию, а уж тем паче утратить спокойную уверенность в нашей правоте - и все рухнет.
        - Но все и так может рухнуть, дорогой мой Ники. Послушай, что я скажу тебе: глаза российского орла не видят света, и черный ворон служит ему проводником. Черный ворон летит на поля, усеянные трупами, и радуется поживе, ведя за собой властителя птиц. Он летит на зов смерти, не ведая страха, но смерть уже и над ними занесла косу. Змеи притаились меж тел, и погибель будет ворону, и погибель российскому орлу.
        - Ну что за бредни, милая моя Ксения?
        - Это не бредни, это пророчество. Пророчество той, чьи слова вещие, и это проверено многократно.
        - Абсурд, моя дорогая, полный абсурд! - НиколайII покачал головой, с искренним сожалением глядя на сестру. Лицо ее напоминало ему сразу и убиенного государя ПавлаI, и маменьку-императрицу. Пожалуй, Ксению можно было назвать не слишком красивой, но глаза, живые и выразительные, освещали его светом глубокой внутренней правоты. - Я знаю, о ком ты говоришь, - чуть помедлив, вновь заговорил император. - Это все слова модной ныне в столице прорицательницы Лаис Эстер. Она намедни у супруги дяди Николаши сеанс устраивала. Не правда ли? Ксения, постыдись, она же австриячка, и наверняка ее слова пишутся в Генеральном штабе Франца-Иосифа. Я вообще в недоумении, что эта госпожа до сих пор делает в Петрограде?!
        - Она не австриячка. Ее отец венгерский князь Лайош Эстерхази, это правда. Но в своей жизни она провела в австрийских владениях всего несколько месяцев. С тем же успехом тебя можно именовать немцем или же японцем.
        - Скажешь тоже! - Император невольно сдвинул брови и поставил недопитый чай на стол.
        - Она выросла в священном городе Карнаве. Судя по всему, это где-то в Атласских горах.
        - Все эти таинственности, прорицания, священные города… Право слово, пустое, тебе не следовало бы заниматься всем этим.
        - Отчего же, мой дорогой брат? Ведь только слепому не видно, что ворон, о котором идет речь в прорицании, - ваш бесноватый Старец. Его дальнейшее пребывание близ императорской семьи - прямой скандал! Но хуже того, он ведет державу к гибели. Вас окружают притаившиеся змеи, великое множество змей!
        НиколайII вновь покачал головой, пристально глядя на сестру.
        - Ты же знаешь, его умение заговаривать кровь делает его необходимым для нас. Никто, кроме него, не может помочь цесаревичу Алексею. Он утверждает, что со временем болезнь пройдет бесследно, но до того часа Григорий Ефимович нужен и нам, и всей России. Поэтому оставим сей бесцельный разговор.
        Знаешь, мне вот почему-то вспомнилось: когда я еще, будучи наследником престола, совершил путешествие на «Памяти Азова», стояли мы в Бомбее. Индусы тогда много судачили о неком человеке, которого величали «светлым странником». Он и впрямь ходил по всей стране и нигде не останавливался более чем на один, два дня. Так вот, однажды мне сообщили, что этот необычайный человек, почитаемый здесь как пророк, зовет меня к себе в хижину. Мы с князем Барятинским, он знал местные наречия, отправились в убогую лачугу странника. Но к нашему глубочайшему удивлению, тот оказался россиянином, давшим некогда обет посетить все храмы мира. Я не стану сейчас подробно рассказывать, о чем мы говорили наедине, скажу одно лишь: он велел мне терпеть и сказал, что уйду из этого мира непонятым. Вот так-то, милая Ксения. Непонятым даже тобой. Видать, не зря я родился в день Иова Многострадального, таков, значит, мой удел.
        - И ты поверил словам какого-то проходимца, да так, что не желаешь слушать тех, кто истинно любит тебя? Ники, подумай о семье, подумай о России!
        Дверь императорского кабинета приоткрылась, и туда неслышно, будто тень, вошел дежурный камергер.
        - Ваше величество! Сюда идет Старец Григорий. Прикажете его впустить?
        - Да-да, конечно. - Император кивнул служителю в золоченом камзоле и повернулся к сестре: - А вот, кстати, и твой черный ворон.

* * *
        Один из жандармов, топтавшихся у старого адмиральского особняка на Большой Морской, поднял голову, разглядывая освещенные электричеством окна второго этажа.
        - Ишь, готовятся.
        - А че б им не готовиться, когда у них денег небось куры не клюют, - перетаптываясь с ноги на ногу, проговорил другой. - Вот социалисты хоть и гниды, а все ж резон в их словах есть. Одни, вот так вот в тепле и уюте - развлекайся, а другие, как мы щас - на морозе костеней.
        - Это верно, - уминая мерзлый снег валенками, с укором вздохнул его напарник. - Смена, почитай, еще не скоро будет. О, гляди-ка, кажись, гости съезжаются.
        По Большой Морской стремглав неслись две ухарские тройки, запряженные прекрасными орловскими рысаками. Спустя мгновение они поравнялись с домом, и тут же из саней выскочили несколько дюжих молодцов весьма не аристократического вида. Не давая жандармам опомниться, они набросили на головы стражей мешки и, связав, запихали в сани.
        - Но, трогай! - раздалось над улицей. - Пошли, пошли, родимые!

* * *
        Камины в доме Лаис в эту ночь пылали жарче обычного. Ей отчего-то нынче было по-особенному холодно. Она вспоминала ночи Карнаве, где темнота лишь обещает отдых от дневного зноя, и аромат дивных цветов пропитывает воздух сильнее французских духов. Она куталась в соболий мех и едва могла согреться.
        Собравшиеся в ее доме гости в благоговейном внимании глядели в бронзовый треножник, на котором, пожирая священную плоть сандала, плясал очищающий и открывающий тайный смысл ее прозрений огонь. Лаис смотрела внутрь, в самое сердце пламени. То ли языки огня, то ли пряный аромат благовоний, курившихся вокруг, пробуждали в ней с детства знакомое чувство. Видимый мир переставал существовать, обращаясь в бесчисленное сонмище неясных образов, невероятных существ, в кружение, вечное кружение огненных саламандр. Но стоило ей устремить внутренний взор к сути заданного вопроса, и точно луч пронзал всю эту невнятную сумятицу, на считанные мгновения даруя ей видения ясные, почти осязаемые.
        В этот миг она начинала говорить быстро, захлебываясь, словно пытаясь обогнать ускользающие секунды. Говорить на языке ее родины, священном языке храма Эстер Прародительницы, который здесь именовался древнеарамейским. Когда б не стоящий возле нее толкователь, вряд ли кто из собравшихся в доме смог бы понять смысл ее слов. Прозвучавший только что вопрос касался будущего России.
        - Народившийся умрет, и множество смертей прославит смерть его. И другой придет ему на смену, чтобы пройти тем же путем. Путь третьего лежит по рекам крови, и реки те порождают океан. Но есть тропа…
        - Война продлится еще два года, - чеканно произносил Михаил Чарновский, стоявший рядом с Лаис и крепко державший ее руку. - Но следующий за ними третий год России грозит бедой, куда большей, нежели эта война. Однако все же есть тропа…
        Лаис вдруг показалось, что черная непроглядная волна накатывает на нее, сбивая с ног и подавляя разум. Она вскрикнула, покрепче хватаясь за руку Чарновского. Нечто подобное она испытывала, когда по дороге из Каира корабль, на котором она плыла, был застигнут бурей. Но здесь, сейчас?!
        Дверь зала распахнулась от удара ногой. В дверном проеме, подбоченясь, стоял высокий мужик с черной окладистой бородой. Темная поддевка его, такие же брюки, заправленные в начищенные блестящие сапоги, резко контрастировали с общим убранством и нарядами собравшихся. Однако пришедшему до этих мелочей, казалось, не было никакого дела.
        - А ну-ка, вон пошли! - Чернобородый стряхнул с себя прислугу, силившуюся его остановить. - Так, стало быть, это ты, стерва заморская, меня черным вороном кличешь? Так я тебе, курица, самой перья повыдергиваю!
        Чарновский отпустил руку отшатнувшейся в ужасе девушки и одним спокойным движением расстегнул клапан висевшей на поясе кобуры.
        - Ой-ой-ой! Не пугай - пуганые! - насмешливо бросил Старец, опасливо сверля буравчиками темных, глубоко посаженных глаз появившийся в руке конногвардейца наган. - Да что ты можешь сделать мне, офицеришка?
        Не говоря ни слова, ротмистр вскинул руку, попутно взводя курок. Распутин смачно плюнул на пол и, повернувшись на каблуках, поспешил к выходу.
        - Запомни, змея подколодная, я еще вернусь!

* * *
        Поднятый спозаранку поручик Вышеславцев стоял пред грозным взглядом контрразведчика, выдавливая из себя болезненные, как заноза, слова:
        - …Так что жандармы и охнуть не успели. Их оглушили, кляп в рот, мешок на голову.
        - Что же, и тех, что стояли у парадного входа, и тех, кто на черном дежурил? - недобро зыркнул на него Лунев.
        - Так точно-с! - с болью в голосе выпалил поручик. - Да быстро, будто молния.
        - Что же дальше было?
        - Привезли их куда-то, не то кабак, не то притон. Кляпы вытянули и давай им водку в горло заливать.
        - Странные нынче в столице нравы! Прежде такого не водилось…
        - Так вот и я говорю, - подхватил Вышеславцев, - а как мои люди сознание потеряли, их обратно привезли да в подъезде пьяными и оставили.
        - Шо, день жандармерии отмечали? Пьяными и в губной помаде, - едва приветствуя находящихся в комнате, проговорил входящий атаманец. - Небось еще и в штаны им напрудили.
        - Так точно-с, то есть никак нет-с. Помада - это да, а штаны - никак нет-с, - бросая недобрый взгляд на вошедшего, объявил жандармский поручик.
        - Черт побери, о чем вы разговариваете? - возмутился Платон Аристархович.
        - А и верно, - подхватил сотник. - О чем тут говорить? Достали где-то синюшные ящик водяры, раздавили его за веру, царя и Отечество и геройски улеглись в засаду в соседнем подъезде, шоб теплее, значит, засаживать было.
        - Прекратить зубоскальство! - гневно оборвал его Лунев. - Четверо жандармов, напившихся на службе, - такого быть не может! Уверен, что это наш конногвардеец резвится, удаль перед возлюбленной показать желает.
        - Ага, а обцеловал этих стражей порядка, стало быть, тоже ротмистр Чарновский?
        - Этого я не говорю, - усмехнулся Лунев, представляя себе красавца-ротмистра, целующего пьяных жандармов. - Однако кому еще организовать такую омерзительную выходку? Документы, оружие - все на месте. Люди целы. И дело сделано - жандармов у подъезда нет.
        - И что с того, может, это какие-нибудь анархисты-безмотивники мышцой играли? А то вот я еще краем уха слышал, что к полуночи к нашей крале сам Распутин пожаловал, тоже пьяный в дымину. Может, его дружки подсуетились? А может, сам он караульным подливал?
        - Вот заодно и уточним. - Платон Аристархович резко поднялся из кресла. - Ты, сотник, говорил, что бывал на уроках месье Чарновского?
        - Доводилось, так что ж? У него сотни офицеров перед тем, как на эскадрон идти, школу проходят.
        - Ну, на эскадрон мне, пожалуй, идти поздновато, - насмешливо хмыкнул полковник.
        - Однако, думаю, стоит нам съездить к господину фехтмейстеру и, как говорится,
«позвенеть клинками».
        - Да вы что же, ваше высокоблагородие, рубиться с ним удумали? - всплеснул руками атаманец.
        - Ну, рубиться, не рубиться, - успокоил его контрразведчик, - а желательно мне поглядеть, что он за птица. Так сказать, поближе, буквально в гнезде. Я ведь тоже не лыком шит. В прежние годы в гусарах весьма недурственным фехтовальщиком слыл. Так что, заводи мотор.
        ГЛАВА 8
        Холодное оружие дает быстрый и решительный результат в руках того, кто не боится погибнуть.
        М.И.Драгомиров
«Делоне-бельвилль» подбрасывало на ухабах, и, хотя зима ровняет дороги, полковника, сидевшего на мягком кожаном сиденье автомобиля, изрядно трясло. Не обращая внимания на мелкие неудобства, он размышлял о событиях последних дней, закрутившихся вдруг рулеткою сумасшедшего казино. Ему казалось, что события тащат его за собой, точно шарик, прыгающий из красного в черное, без шанса свернуть в сторону. Он был почти уверен, что идет по верному следу. Конечно, Фехтмейстер не мог быть душой заговора, но иметь доступ к основным его фигурам скорее всего мог. Должно быть, через него осуществлялась связь заговорщиков с великим князем Николаем Николаевичем, если предположить, что именно нынешний Верховный главнокомандующий желает сместить племянника с трона.
        Лунев воспроизвел в уме недавнюю встречу с ротмистром в доме Лаис. Да, такой человек вполне может стать ахиллесовой пятой заговора. Хорош собой, умен, силен, ловок, богат. Платон Аристархович наморщил лоб, вспоминая детали поведения конногвардейца. Склонен к риску на грани безрассудства, если судить по его дерзкой вылазке во время нелепого рейда на Инкоу. А порой даже за гранью, ежели сегодняшние пьяные жандармы - тоже дело его рук. Полный список добродетелей героя! Вот только горячность, вообще свойственная полякам, и укоренившееся чувство собственной безнаказанности играют против него. А такой форы для опытного контрразведчика, каким числил себя полковник Лунев, было вполне достаточно для того, чтобы свернуть шею любому герою. Спокойно и методично. Как утверждают германские коллеги, «метод бьет класс». Хорошо бы теперь посмотреть, каков он с оружием в руках. По тому, как человек фехтует, если, конечно, он умеет это делать, порою сказать о нем можно куда больше, чем проговорив с ним целый день.
        - Ваше высокоблагородие, - голос сотника вывел контрразведчика из задумчивости,
        - я тут кое-чего нарыл по поводу особняка в Брусьевом переулке. При жандарме говорить не хотел…
        - Ну-ка, ну-ка, давай выкладывай.
        - Чуть свет мотнулся я на Литейный, пошушукался с дворниками. Ну, так, мол, итак, хочу квартиру снять. Не знают ли они чего пристойного? Опять же, кто поблизости живет? Не шалят ли? Квартирку более или менее подходящую нашел, но не в этом суть. Дворники, понятное дело, на Чарновского не надышатся. Барин он первостатейный, во всякий праздник присылает им по целковому, а в день Архистратига Михаила - так и вовсе по синенькой.[«Синенькая» - в царской России купюра в 5 рублей.] Дом у него гостеприимный, а только приезжают туда преимущественно мужчины, все больше увесистые бобры.[Бобрами в царской России именовали высокопоставленных чиновников за положенные им по чину шубы с бобровыми воротниками.] Пить там вроде как особо не пьют, не буянят, девок и цыган не водят, а сидят долго. Чем занимаются, понятное дело, неведомо. Но разъезжаются затемно, иногда и после полуночи.
        - Это более или менее понятно - заседания масонской ложи. Хотя если там и впрямь заседают бобры, то, вполне допускаю, протоколы этих собраний могут представлять весьма серьезный интерес.
        - Вот и я так подумал, - кивнул атаманец. - И на эту тему у меня имеется следующая новость.
        - И много их у тебя?
        - Да кое-что в запасе имеется. - Сотник расплылся и довольной улыбке. - Но куда ж все кулем валить, так и на закуску ничего не останется.
        - Ладно, выкладывай.
        - Беседовал я с дворником в доме аккурат напротив поднадзорного особняка. Так он говорит, что привратник, служивший в доме Чарновского, завтра-послезавтра должен на фронт отправляться, и местечко освобождается. Видел я этого привратника краем глаза - звероящер, фотографию в буфет можно поставить, шоб дети конфеты не таскали. Теперь уж точно немцы враз разбегутся.
        - И что с того? - Лунев вопросительно поглядел на телохранителя. - Постой, ты что же, думаешь сам это местечко занять под шумок?
        - Да я бы, может, пошел, - вздохнул атаманец. - Но, во-первых, Чарновский меня в любом гриме опознает, а во-вторых, мне вашу персону оберегать поручено. А вот ежели попробовать абрека Заурбека туда пристроить, вот тут все может получиться красивенько. Сочините ему бумагу, что он списан по ранению и теперь ищет место. А к ней рекомендательное письмо от какого-нибудь генерала. Глядишь, Чарновский и клюнет.
        - А что? - улыбнулся Платон Аристархович. - Недурственная мысль. Попробовать можно. Если откажет, мы ничего не теряем. А уж если возьмет Заурбека, то весь дом и все гости под самым бдительным присмотром окажутся.
        - В самую дырочку! - довольно поднимая вверх указательный палец, подтвердил шофер. - Ну и теперь на закуску, как я и обещал: перед тем как ехать к вам, я заскочил на телефонную станцию, а то уж барышни без меня изныли от тоски.
        - Ну-ну, без лирики.
        - Ну вот, опять без лирики. Ладно, цитирую грубой прозой: вчера в восемнадцать тридцать у ротмистра Михаила Чарновского зазвонил телефон, вследствие чего состоялась беседа с неизвестным, который, поприветствовав хозяина особняка, сообщил, что, по его сведениям, полиция и жандармерия разыскивают «нашего доброго друга». На это господин Чарновский объявил, что беспокоиться не о чем, и
«друг» в безопасном месте.
        - Ты хочешь сказать, что речь шла о Конраде Шультце? - Брови контрразведчика резко поднялись.
        - Утверждать нельзя, но очень на то похоже. И вот что забавно. В тот день я был в полицейском участке после двух часов дня. Пока то, пока се - три, даже три с копейками. Все это время господин Шультце разъезжал на извозчике и после четырех, потому как кучер утверждал, что уже стемнело, высадился около Брусьего переулка. За это время неизвестному собеседнику Чарновского уже какая-то сорока принесла на хвосте нужную информацию, и он отчаянно засуетился. А Конрад Шультце между тем преспокойно добрался до тихой заводи, о чем тут же стало известно Чарновскому.
        - Молодец, соображаешь! - похвалил Лунев. - Выходит, Шультце скрывается у Чарновского. Стало быть, не зря тот его расхваливал. Занятно, очень занятно. Теперь бы хорошо выяснить: это господин ротмистр из солидарности и щедрости душевной решил собрата по оружию под крыло взять, или же сей французский барон польско-уральского происхождения также имеет отношение к фальшивым деньгам?
        - Тут уж вам и карты в руки! - покачал головой атаманец. - Но звонок, между прочим, был не откуда-нибудь, а прямо из Государственной думы, из кабинета господина Родзянко!
        Лунев откинулся назад и обхватил голову руками. Мысль о том, что председатель Государственной думы может быть причастен к шпионскому скандалу, сбивала с ног. Впрочем, контрразведчик выслушивал доклад помощника, сидя в авто, и потому мог собраться с мыслями и здраво оценить очередной нюанс этой странной комбинации.
        Михаил Владимирович Родзянко, происходивший из потомственных малороссийских дворян, не просто был одним из лидеров партии октябристов, не просто возглавлял Государственную думу, он слыл истинным патриотом России. И потому его непричастность к расследуемому делу казалась столь очевидной, что иное не умещалось в голове! Однако факт есть факт.
        И все же горячку пороть не стоит. Неизвестно еще, звонил ли из своего кабинета сам председатель Государственной думы, а может, кто-то из тех, кто был туда вхож. Выяснить это немедленно не представляется возможным, но взять на заметку сие обстоятельство, конечно же, необходимо. Однако к чему бы Михаилу Владимировичу, человеку отнюдь не бедному, крупному землевладельцу, связываться с какими-то темными делишками, да еще и с фальшивыми купюрами?!
        Мозг услужливо представил контрразведчику моментальный ответ на непроизнесенный вопрос: неуемное тщеславие, плюс апломб, плюс бесчисленные траты на дело партии.
        Луневу припомнилась история, малоизвестная широкой публике: всего несколько лет назад нынешний лидер законодательного собрания в налоговой ведомости почти в два раза уменьшил количество принадлежащих ему земельных угодий - случайная описка, с кем не бывает. Историю тогда быстро замяли, но прецедент был. И все же Платону Аристарховичу не хотелось верить, что жадность поставила думского лидера в один ряд с матерыми фальшивомонетчиками и шпионами.
        - Все, приехали. - Сотник остановил авто и, обойдя его, открыл дверцу.
        - Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! - доносилось с улицы. - Читайте газету
«Новая весть»! Новая статья «Честного гражданина»! Кто за спиной царя готовит сепаратный мир с Германией?! Кайзер Вильгельм считает потери! Утреннее выступление Родзянко! Шпионское гнездо вокруг императора! Читайте «Русскую весть»!
        - Эй! - Лунев порылся в кармане шинели и протянул монетку шустрому парнишке, бегущему по улице с пачкой газет. - Дай-ка мне номерок!
        - Пожалуйте, ваше высокоблагородие. - Малый протянул Платону Аристарховичу пахнущую типографской краской газету. - Императрица и Распутин намереваются продать Россию Вильгельму, - почти шепотом доверительно сообщил офицеру разносчик новостей.
        - Ступай, ступай, - поморщился Лунев. - Черт возьми, - он пробежал взглядом по строкам передовицы, - куда смотрит военная цензура?!
        - Во-во! - поддержал стоящий возле дверцы казак. - И контрразведка заодно. Число наших потерь, кажется, на столбах не развешивали.
        - А ну, стой! - К мальчишке-газетчику, широким размашистым шагом пересекая улицу, приближался городовой. - Давай-ка сюда эту пачкотню!
        - Это чего ж так?
        - Давай, давай, не велено сию газету продавать!

* * *
        В фехтовальной зале три десятка молодых офицеров занимались делом, по мнению вошедшего контрразведчика, весьма странным. Одни крутили, точно весла байдарки, железные ломы, другие, приподымаясь на цыпочки, тащили вверх увесистую штангу, затем мягко опускали ее вниз.
        - Мягче, мягче! - услышал Лунев голос фехтмейстера. - Вы, господа, не в цирке. Чемпионскую медаль за вес никто вам давать не будет. Делайте это так, будто в руках у вас широкая кисть, и вы ею красите стену.
        Платон Аристархович поглядел на конногвардейца, прохаживающегося с тростью в руках между рядами будущих эскадронных командиров. Теперь вместо мундира он был затянут в фехтовальный колет и синие кавалерийские галифе.
        - О, господин полковник! Какими судьбами? - увидев гостя, Чарновский заспешил к нему навстречу. - Эй, вахмистр, - скомандовал он одному из помощников-инструкторов, - подмени меня покуда. Да только ж следи, чтоб господа офицеры дурака не валяли.
        - Да вот, - отвечая улыбкой на улыбку хозяина зала, начал контрразведчик, - решил, знаете ли, размять кости, тряхнуть стариной.
        - Отчего ж нет, всегда к вашим услугам! - Чарновский сделал широкий жест рукой, будто суля дорогому гостю полцарства. - Хотите, я вам присмотрю кого-нибудь посноровистее. Сейчас, правда, еще разминка, но минут через сорок…
        - Мне вот сотник о ваших талантах наговорил столько, что даже любопытно стало.
        - Так вы, стало быть, со мной фехтовать хотите?
        - Нешто нельзя?
        - Отчего ж нельзя, можно. Вы ведь, если не ошибаюсь, в Лубенском гусарском служили и там слыли недурственным сабельным бойцом?
        Подобная осведомленность о деталях его биографии немало удивила Лунева, но он постарался не подать виду. Как ни велик был офицерский корпус, всегда находятся те, с кем прежде служил, был в юнкерах или же в академии.
        - Все верно, - подтвердил он. - Правда, было это, увы, давненько, но ведь, как говорится, мастерство не пропьешь. Хотя, полагаю, мы последние, кому еще необходимо искусство владения холодным оружием. Пулеметы и аэропланы убьют его.
        - Вот тут я с вами, пожалуй, не соглашусь. - Чарновский открыл дверь в небольшой зал, у стены которого красовалась оружейная стойка с великим множеством разнообразных клинков. - Я понимаю, о чем вы говорите, - продолжил конногвардеец, - пулеметы, артиллерия, аэропланы с их бомбами - все это делает неэффективными лихие кавалерийские атаки, но ведь использование подобного оружия, - ротмистр обвел рукой ряд сверкающих клинков, - для умерщвления себе подобных - это лишь его прикладная функция. Скажем, если над дверью красуется кусок холста, на котором нарисованы фрукты и дичь, то мы можем догадаться, что по ту сторону двери кормят. Однако ж, надеюсь, вы не станете низводить голландские натюрморты до уровня кабацкой вывески? Уверяю, точно так и здесь.
        Фехтование, как никакое другое искусство, дает возможность образовывать личность гармоничную, развитую как умственно, так и физически. По сути своей, фехтование - те же шахматы, которые признаются всеми как гимнастика для ума, но только оно требует куда большей скорости и, как бы это поточней выразиться, осмысленности. Ведь как бы то ни было, а шахматы - все же условность, игра, в которой два человека не спеша и со вкусом пытаются навязать противнику свою волю и просчитать ходы, ведущие к победе. Что ж, те же расчет и воля требуются в фехтовании. Но здесь призом является жизнь. Согласитесь, веское основание, чтобы думать быстро. И подчинить себя этой мысли, ведь все то, что сможет продиктовать твои мозг, - Чарновский приложил указательный палец ко лбу, - должно исполнить твое тело.
        - Вас послушай, так фехтование следует произвести едва ли не в главные предметы в каждом военном учебном заведении.
        - И в невоенном тоже, - усмехнулся ротмистр - Ведь чему в первую очередь учат в наших университетах?
        - Чему же? - Лунев заинтересованно поглядел на собеседника.
        - Логике. Подспудно она есть во всякой дисциплине, ибо без нее современное мироустройство понять невозможно. Логика - та же шашка, рубить ею получается прекрасно, но вот на что-то большее, увы, она не годится.
        - Вы что же, Михаил Георгиевич, уж и логику отрицаете?
        - Ну отчего же, господин полковник? Ни в малейшей степени. Логика также неотъемлемая часть фехтования. Да вот, чего далеко холить? - Чарновский указал на свернутый номер «Русской вести», все еще сжимаемый в кулаке Лунева. - Позвольте газетку.
        - Если вы намерены подбросить ее в воздух и разрубить, поверьте, меня это не впечатлит. Этак я и сам умею.
        - Ах, ну да, ну да. - На губах Чарновского появилась загадочная усмешка. -
«Подбросил тогда Салах-ад-Дин тончайший газовый платок и, выхватив из ножен свою дамасскую саблю, в одно движение рассек его на четыре части». Сколько воды утекло, - вздохнул он. - Но успокоитесь Вы - не Ричард Львиное Сердце, я - не Саладин, а посему газету кромсать не буду. - Чарновский взял протянутый контрразведчиком лист с передовицей. - О, даже так? Замечательно! Н-да, само очарование! Вы читали эту статью? - Чарновский указал пальцем на гневный материал «Честного гражданина».
        - Именно ее я и читал, ну и, понятное дело, речь господина Родзянко.
        - Вот-вот, - кивнул ротмистр. - Человеку, работающему с шашкой, то есть линейной логикой, это и представляется двумя разными материалами, по прихоти судьбы или редактора расположенными в непосредственной близости друг от друга. Но возьмем, ну, предположим, саблю. Путь ее парадоксален. Это оружие весьма маневренно, в руках мастера оно становится буквально вездесущим - никогда не угадаешь, откуда последует новая атака. Но главная цель ее все та же, что и у шашки - поразить врага.
        А теперь иллюстрация. Вот здесь, к примеру, сказано, что император окружен людьми, желающими сепаратного мира с Германией. Не останавливаясь на таком обобщении, «Честный гражданин» тычет пальцем в наиболее удобную мишень - немка-императрица и злополучный Старец Григорий. Однако оба эти человека никак не причастны к возможным переговорам. Императрица скорее англичанка, чем немка, уж во всяком случае германской крови в ней не более, чем в самом государе. При этом она на дух не переносит кайзера. А если и желает мира, то ровно так же, как любая мать любого семейства в России. Как, впрочем, и в Германии.
        Гришка Распутин - конечно же, не просто лапотный мужик, и дар магнетический у него огромной силы, однако столь глубоко в политические хитросплетения его фанаберии не заходят. Министра, там, поменять или какого архимандрита - другой вопрос, все равно как онучи перемотать, чтобы удобней было. А начинать или прекращать войны - не его забота. Войну он не любит, ну так, а какой, спрашивается, крестьянин, любит войну? Так что атака, как вы сами видите, ложная, отвлекающий маневр.
        Но дальше за потоком обвинений следует рассказ о громадных российских потерях и прощупывании кайзером возможности сепаратного мира. Заканчивается же этот содержательный экскурс дежурной пустопорожней трескотней: «Никакие потери, никакие потоки крови не заставят русский народ отступиться от великой идеи единения славянских народов».
        Во-первых, непонятно, кто с кем намерен объединяться - те же словаки или не так давно спасенные нами от турок болгары, например, тоже воюют против нас. Без особой охоты, но воюют. Во-вторых, Германия - не Австрия, и ее чаяния далеки от борьбы с панславянской идеей. Выходит, и эта часть сообщения - не более, чем игра оружием, призванная сбить противника с толку и отвлечь внимание от конечного замысла.
        Если убрать все словесные мулинеты и финты[Мулинет, финт - названия фехтовальных техник.] , статья информирует широкие массы о наших ужасающих потерях, говорит, что дальше они будут еще больше, и объявляет, что Вильгельм ищет мира с Россией. Это то, что остается в сухом остатке. Туше![Туше (фр. «попал») - фехтовальный сигнал, обозначающий нанесение укола противнику.]
        Теперь вторая статья, речь господина Родзянко. Вот поглядите: здесь, здесь и здесь, - Чарновский ткнул пальцем газетный лист, - председатель Государственной думы и неизвестный пока нам «Честный гражданин» определенно оперируют одними и теми же цифрами. А вот здесь и вовсе прямая цитата.
        Выходит, текст секретной записки кайзера был известен и господину Родзянко, и неведомому корреспонденту в одно и то же время! Я повторюсь - секретной записки. Ну не забавно ли? - Ротмистр аккуратно сложил газетный лист и протянул его Луневу. - А теперь, если и впрямь желаете, выбирайте оружие.

* * *
        Всю ночь Лаис трясло как в лихорадке. После ухода Распутина она была столь близка к обморочному состоянию, что к ней пришлось спешно вызывать доктора. Медицинское светило, нащупав пульс больной, заглянув в ее расширенные зрачки, прописало ей какие-то успокоительные порошки и полнейший покой. С порошками дело обстояло проще, но вот покой… Стоило Лаис закрыть глаза, и черная волна вновь накатывала на ее сознание, порождая неведомый прежде ужас. Впервые в жизни беглянка из Карнаве встретила человека, в котором чувствовалась не просто сила, а какой-то пустынный самум или же лесной пожар, поглощающий всё и вся на своем пути. Казалось, этот человек не ведал ни меры, ни жалости. Не помня себя от ужаса, она металась в постели, тщетно пытаясь отогнать жуткий образ, но чернобородый Старец с темно-серыми, точно стальными, сверлящими глазами был неотвязчив, словно тень. Ей представилось, как он оскаливает зубы, и они превращаются в львиные клыки и обагряются кровью. Ее кровью.
        - Не оставь меня, Господи! Помоги, заступница божьего народа, Эстер Прародительница! Ведаю я, что грешна перед Тобою, но не гневись на неразумную дщерь твою, сохрани меня безмерной милостью своею!..
        Уже давно, едва ли не со дня бегства из Карнаве, не призывала она свою небесную заступницу с таким жаром. Именно с тех дней, а вернее, с той ночи, когда был убит ее отец. Воспоминание о смерти Лайоша Эстерхази буквально подбросило ее в постели.
        Да, она должна это сделать! Должна, ибо это единственный для нее путь. Никто, ни ее любимый со всей его отвагой и искусством владения оружием, ни Конрад, последние годы бывший ее надежным защитником, ни уж тем паче эти недоумочные жандармы, торчащие у крыльца, не в силах отвратить нависшую угрозу. Лаис вскочила с кровати и босиком, едва накинув халат, бросилась из спальни.
        - Глаша, ванну скорее!
        Горничная, удивленная неожиданной прытью хозяйки, минуту назад едва живой, недоумевая в душе, бросилась выполнять недвусмысленный приказ. Впрочем, за время службы в этом доме недоумевать ей приходилось частенько.
        Лаис опустилась на колени, шепча чуть слышно: «Очисти меня, господи, и я очищусь; омой меня, и я стану белее снега!» Затем, не дожидаясь, когда ванна наполнится до конца, она бросилась в воду, совершая ритуальное омовение. Едва покончив в этим, она метнулась в спальню и закрыла ее изнутри на ключ.
        Как множество других домов, выстроенных в эпоху романтизма, адмиральский дом имел потайную комнату. За прошлый век особняк несколько раз переходил из рук в руки, и неведомо кто из хозяев забыл при очередной продаже уведомить нового домовладельца о наличии в нем скрытых покоев. Во всяком случае, адмиральша, сдавая Лаис второй этаж, ни словом о них не обмолвилась. Но девушке не нужны были никакие указания. Она почувствовала скрытую дверь, как будто из-за поворачивающегося на оси шкафа тянуло ветром. Конечно же, никакого сквозняка быть не могло, ибо ни окон, ни каких бы то ни было других проемов, кроме потайного входа, помещение не имело.
        Открыв дверцу шкафа, она выхватила расшитое каббалистическими символами одеяние, в котором некогда участвовала в эстерианских мистериях, и, нажав скрытый в дальней стенке рычаг, толкнула массивное резное хранилище ее одежд. Шкаф повернулся с неожиданной легкостью, впуская ее втемную комнату.
        - Тайные символы этого святого покрывала, - негромко, но уверенно произносила Лаис, - облекут меня в броню спасения, благодаря силе Высочайшего, Анхор, Амакор, Амидес, Теодиниас, Анитор, поэтому моя желанная цель может быть достигнута посредством Твоей силы, о Адонай! Ты, Которого я превозношу, Чья слава пребудет вовеки. Амен!
        Закончив слова молитвы, Лаис быстро вступила в защитный круг, начертанный на полу. Прежде она уже намеревалась испробовать силу похищенного отцом сокровища, но каждый раз невольный страх перед неведомой мощью останавливал ее. Теперь страха не было. Его изгнал иной, куда более сильный, дышащий в спину оскаленными песьими мордами.
        Лаис подошла к стоящему в круге треножнику и, подняв крышку, разгребла уголья. Рассеивая мрак, в чаше курильницы блеснул перстень. «Ни огонь, ни вода не истребят его! - прошептала Лаис. - Ни люди, ни время не умерят силы его». Она вытащила из пепла священный знак власти и осторожно надела его на указательный палец. «Все пройдет», - гласила надпись по его ободу. «И это пройдет», - гласила другая, с внутренней стороны кольца.
        В голове Лаис, выстроившись, точно солдаты на плацу, появились заученные с детства имена семидесяти двух королей, герцогов, маркизов и губернаторов преисподней, покоренных властью мудрого царя Соломона и принужденных им повиноваться силе кольца. Лаис спешно перебирала характеристики каждого из них с их способностями и могуществом. «Вот, кажется, то, что нужно - Хаврес! Великий Герцог. По желанию заклинателя он уничтожит и испепелит его врагов!» Лаис зажгла священные огни и принялась возглашать распевно: «Я заклинаю тебя, о Дух Хаврес, всеми самыми великими и могучими именами Величайшего и Несравненного Господа Бога, приди быстро и без промедления, в какой бы части света ты ни находился…»
        - А ну, где она?! - послышался за стеной яростный окрик.

«Распутин!» - обмерла Лаис.
        - Госпожа больна, - попыталась было встать на его пути Глаша.
        - Щас заболеет еще сильнее!
        Лаис произносила слова, стараясь не частить и все же чувствуя, как сердце стучит, едва не выскакивая из груди.
        - Эх! - послышался тяжелый удар.
        Двери спальни застонали, но сдержали первый натиск. Второго удара замок не пережил. В этот миг в магическом Треугольнике появился огромный, жуткого вида леопард. Зверь оскалился, и Лаис едва не отшатнулась от треножника в центре защитного круга.
        - Барыня не принимает! - послышался жалобный голос прислуги.
        - Ну, где твоя барыня? Спряталась? Ничего, я отыщу!
        Между тем, повинуясь воле заклинательницы, леопард превратился в ужасающего вида человека с глазами, пылающими огнем.
        - Ага, схорон у тебя тут?! - донеслось из-за шкафа, а затем новый окрик. - Эй, тащите сюда колун!

«Увидишь, как тебе не поздоровится, если не будешь послушным, - как положено, пролепетала Лаис, испуганно глядя на демона. - Вот Пентакль Соломона, который я принесла до твоего появления…»
        Тяжелый удар топором по задней стенке шкафа возвестил о том, что преследователь уже совсем близок к цели.

«Спаси меня!» - прерывая грозные требования, взмолилась Лаис.
        В ту же секунду задняя стенка шкафа поддалась, и в проломе возникла злобная физиономия Распутина.
        - Ишь, спрятаться хотела? Шалишь, от меня не спрячешься!
        Он надавил плечом, выламывая доски, все еще преграждавшие ему путь.
        - Не помогут тебе, ведьма, значки эти!
        Лаис с ужасом глядела на взбешенного Старца и на пустой Треугольник. Вероятно, неоконченное заклинание и смятение Лаис отпустило демона восвояси.
        - Ужо, я тебя! - Распутин, сделав шаг, вступил в Треугольник. Огни в углах его ярко вспыхнули, но это не произвело на Старца ни малейшего впечатления. Он сделал еще шаг, еще, вплотную подступая к кругу, остановился, ошарашенно воззрился на сжавшуюся в ужасе девушку, развернулся и опрометью бросился прочь.

* * *
        Улыбка на губах ротмистра Чарновского не предвещала противнику удачного исхода боя. К собственному стыду, Платон Аристархович чувствовал себя не лихим рубакой, гусаром, а тряпичной куклой, которую дергает за веревочки ярмарочный кукловод.
        - …А затем, когда вы уже проваливаетесь, стараясь меня достать, - вещал фехтмейстер, не сбавляя темпа, - я пропускаю ваше оружие мимо себя и контратакую оттуда, откуда вы не ждете.
        Конногвардеец с изяществом испанского торреро повернулся на месте, давая Луневу провалиться в пустоту, и тут же остановил клинок в миллиметре от затылка Платона Аристарховича.
        - Шах и мат!
        - Ваше благородие, ваше благородие! - В зал стремглав вбежал давешний вахмистр, подменявший Чарновского. - Вас к телефону требуют!
        - Ну что ж, Платон Аристархович, отдохните. Если желаете, через пару минут продолжим.
        Фехтмейстера действительно не было всего несколько минут, но, когда он появился вновь, о продолжении лекции-поединка речь уже не шла.
        - Что-то случилось? - встревоженно глядя на обескураженное лицо обычно самоуверенного ироничного конногвардейца, поинтересовался Лунев.
        - Звонила Лаис. Она говорит, что в Распутина только что вселился демон!
        ГЛАВА 9
        Чтобы надежно скрывать правду, ее надо досконально знать.
        Маркус Вольф
        День выдался тихим и почти не морозным, что не было свойственно этой поре года, но весьма радовало Барраппу. В его родных краях и такая погода считалась бы стихийным бедствием, но он старался не подавать виду. Ибо теперь по документам этот уроженец Карнаве значился капралом сербского горнострелкового, князя Душана Негоша, полка, и подобные капризы природы не должны были его удивлять.
        Среди прочих сербов, попавших в Россию после Албанского перехода, он числился то ли черногорцем, толи вовсе крещеным турком, отчаянно храбрым, но нелюдимым. Откуда он взялся, толком никто не знал. Взялся. И проявлял чудеса в умении обращаться с оружием, в рукопашном бою и прочей воинской сноровке. Сам Барраппа, или, как теперь его звали, Петр Длугаш, о своем происхождении и талантах не любил распространяться.
        Другие представители славного воинства «его родины» в большинстве своем еще сражались с австрийцами или находились сейчас на острове Корфу, куда были вывезены французскими и английскими кораблями отрезанные от основных сил разрозненные части сербской армии. Лишь немногим удавалось добраться до России, где планировалось создать отдельный Славянский легион.
        Барраппа и трое его соратников были из числа тех немногих. Принятые как герои, они числились по спискам формируемой части и получали небольшое пособие на прожитие и питание. Конечно, грошей, выделенных казной на братьев-славян, не могло хватить на что-либо пристойное, но Петр Длугаш был доволен тем, что ему
«подвернулось». Он жил на роскошной Большой Морской улице, снимая угол в дворницкой. Хозяин был вполне доволен своим жильцом. Тот всегда готов был помочь наколоть дров или же перетащить мебель жильцам четырехэтажного доходного дома. И если было в немногословном горце что-то странное - так это манера засиживаться часами у выходившего на улицу окошка и глядеть неведомо куда, бормоча что-то себе под нос. Впрочем, дворник и сам был чужаком в Северной Пальмире и потому вполне мог понять тоску серба по его далеким горам.
        Но и дворник, и обитатели дома, с благосклонным безразличием принимающие мелкие услуги от сухощавого молчаливого капрала в темно-зеленой поношенной шинели, были бы сильно удивлены узнав, что на самом деле его имя Барраппа, и родился он вовсе не в Черногории, а в тайном городе Карнаве, затерянном где-то в Северной Африке.
        Сейчас, глядя через улицу на топтавшихся у крыльца жандармов, он вновь и вновь переживал каждое мгновение провалившегося налета. Тогда вечером, лишь только стемнело, он зашел в дворницкую нарядного дома напротив, чтобы спросить до утра керосина. Но в тот миг, когда он выходил, «неизвестные» в надвинутых зимних картузах, лица до глаз замотаны шарфами, вломились в дворницкую и, связав его и хозяина каморки, исчезли в темноте. Конечно, он много бы мог порассказать об этих неизвестных, поскольку знал их с детства. Но не затем он прибыл за тысячи километров от родного дома, чтобы трепать языком.
        В тот миг, когда запиравшиеся на ночь ворота были открыты, а дворник, исправно работающий на полицию, обездвижен, успех дела казался близким. Барраппа чувствовал, что заветное кольцо где-то рядом. Оставалось лишь найти где.
        Тогда он и помыслить не мог, что так хорошо начавшаяся операция закончится провалом из-за какого-то дворецкого. Петр Длугаш видел его много раз - ничего примечательного! Роста чуть выше среднего, в мешковатой одежде, с круглыми очками на носу, он казался если не увальнем, то уж во всяком случае, человеком медлительным и никак не способным к воинскому ремеслу.
        Результат был плачевен: шум и двое раненых. К счастью, раны оказались несерьезными, но положения дел это не меняло. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что в условиях войны подданная австрийского императора не сможет исчезнуть из России бесследно, как это бывало прежде.
        Десять лет тому назад злополучный князь Лайош Эстерхази похитил в храме Скинии Завета то, что должно было храниться там вечно. Нарушив святость места, сломав печати и презрев каноны европейской чести, похитил величайшую святыню, коей по Завету не должен был касаться смертный, а уж тем паче человек, побуждаемый коварством и алчностью.
        Барраппа глядел в окошко, бормоча себе под нос: «И превозмог их архангел Михаил мечом огненным, и низверглись они наземь, семьдесят два было их, семьдесят два первейших, а с ними десятая часть всякого чина небесного воинства. И стали они богами на земле, и на выю царей водрузили свою пяту. Властвуя над духами, людьми, зверьми и гадами, порицали они Бога Единого, говоря: „Нет над нами иной власти, кроме силы Лучезарного и Светоносного“. Даже солнце принудили они служить замыслам своим, и выжгло оно посевы, и осушило воды. Разгневавшись тогда, повелел Господь Соломону, царю мудрому и сильному: „Властью Моей собери воедино демонов, падших с небес, тщащихся исхитить землю из-под руки благодатной“. Дал Он для того Соломону перстень, скованный из искры небесного пламени, наделив его мощью незыблемой и силой нерушимой, а с тем молвил: „Кто сим кольцом владеет, будет властвовать и над людьми, и над духами, и надо всем, что живет на земле“.
        Призвал царь Соломон к себе королей и герцогов, маркизов и графов, губернаторов и рыцарей адского пламени, сокрушил волю их и, презрев стенания и посулы, заточил в медный сосуд. А заточив, наложил печать с перстня своего и бросил в глубокое озеро в землях вавилонских.
        Но пришли к берегу озера рыбаки, забросили невод и достали кувшин. Движимые неизбывной жаждой богатств, сломали они печать, желая узнать, что таится под ней. И вырвались из него демоны и стали царить в Вавилонии и Персии. И сами рыбари им стали рыбами, ибо пламень адский испепелил естество их, как дыхание суши умерщвляет тварей водных. И вновь начали отверженные, низринутые с небес, силиться утвердить царствие свое на Земле, оставив храмы в запустении и алтари без огней.
        Вознегодовал тогда Господь Единый, взирая на терзания душ праведных, раздор и ропот среди людей, повелел Соломону ополчиться против воинства преисподней. Тот, послушный воле божьей, силою перстня рассеял мятежных отступников, злоумышлявших против трона Предвечного, затем же изгнал их скитаться вечно без света и голоса в мирах неведомых».
        Капрал Длугаш перевел взгляд на украшенную блестящими шарами железную кровать, где отсыпался после ночного бдения дворник Махмуд.

«Семьдесят два было их», - вновь повторил смуглый «черногорец» и поднялся, собираясь выйти во двор, чтобы набрать дров для гаснущей печи, когда у дома напротив, огласив всю округу гиканьем, свистом и звоном колокольцев под дугой, нежданно остановились сани. Бородатый мужик, соскочивший наземь, подбоченясь, встал перед схватившимися было за кобуры жандармами.
        - Узнаете?! - гаркнул он так, что Барраппа услышал его крик даже сквозь заклеенное на зиму окно. Не узнать прибывшего могло разве что малое дите, его имя было у всех на устах, а фотографии частенько появлялись в газетах.
        Барраппа еще раз бросил взгляд на похрапывающего дворника, одним движением вытащил из тайника под облезлым подоконником трофейный «штайер» и, сунув оружие в карман, бросился на улицу. Он и его люди должны были вернуть святыню в храм тайного города и по возможности заставить вернуться в Карнаве Лаис. Там ее ждал суровый, но праведный суд равных. Суд, карающий с болью в сердце и слезами на глазах.
        Уже много веков кряду все девочки, появлявшиеся на свет в роду Эстер, должны были служить жрицами в ее Храме. Мальчики же становились нотерами - стражами и сберегателями.
        С раннего детства их обучали всему, что могло пригодиться воину: переносить жару и холод, голод и жажду, владеть оружием и иноземными языками, ориентироваться без света и запоминать на слух огромные тексты. А главное - убивать без сожаления всякого, кто будет признан врагом.
        Дочь Лайоша Эстерхази считалась, да несомненно и была отступницей, однако давать ее на растерзание какому-то звероподобному мужику вовсе не входило в планы Барраппы. Госпожа Эстер приходилась нелюдимому капралу двоюродной сестрой, и он помнил ее, сколько помнил себя.
        Петр Длугаш сам пока не знал, что намерен предпринять. Он выскочил на улицу, готовясь, быть может, помочь жандармам утихомирить буяна. С малолетства обученный сражаться, он не задумываясь пустил бы в ход кулаки, а может статься, и оружие, если бы опасность угрожала служительнице храма, пусть даже и беглой, а уж тем паче святыне, которой по завету Соломона надлежало всегда находиться в царской гробнице.
        Путь от дворницкой к подъезду дома Лаис не занял и минуты. Однако ни Распутина, ни жандармов у распахнутой двери подъезда уже не было. Ожидавший на козлах румяный кучер ошалело глянул на смуглолицего чужака в неизвестной ему форме, но решив на всякий случай не вмешиваться, отвернулся и сделал вид, что занят собранным в гармошку сапогом…
        Опустив руку в карман, Барраппа нащупал ребристую шершавую рукоять пистолета и начал осторожно подниматься на второй этаж. Он был уже на лестничной площадке у входной двери, когда его буквально обожгло неведомое прежде, но столь болезненно острое чувство, что в первый миг у нотера перехватило дыхание. Многие поколения его предков жили в надежде, что им не придется испытать это ощущение, и умирали, не познав его. О самой возможности такого ужаса говорилось лишь в древнем трактате Лемегетон, именовавшем сию жгучую боль «Даром Соломона».

«Он пришел!» - пытаясь взять себя в руки, прошептал Барраппа. Спустя мгновение дверь распахнулась, и мимо, едва не сбив его с ног, пронесся хватающийся то за грудь, то за живот Старец. За ним, стараясь не отставать, бежали офицеры его охраны.

«Демон вырвался на волю», - обреченно прошептал хранитель.
        - А ты тут чего? Эй, что застыл? Тебе говорят! - В дверях стоял один из караульных жандармов.
        - Мне казаться, - на зверски ломаном русском, как было у него заведено для случаев, когда общения с чужаками было не избежать, объявил сербский капрал, - это есть один тот, кто здесь есть был.

* * *
        Все время от ухода Чарновского до его возвращения полковник Лунев мерил шагами фехтовальный зал, вращая запястьем гусарскую саблю. Он сам вряд ли бы сейчас ответил, пытается ли вернуть утерянную за годы службы в контрразведке легкость движений, или же просто сопровождает таким образом ход мыслей, точно дирижер взмахами своей палочки. «Конечно, этот красавец знает много больше, чем говорит, это видно и невооруженным глазом. Благо еще, что самоуверенность не дает ему понять, насколько опасна игра, которую он ведет! Хотя, - контрразведчик с грустью вздохнул, - что уж тут мудрить? Холост прав, мастер клинка этот шляхтич и впрямь первостатейный. И все же в одном Чарновский, конечно же, ошибается: фехтование - отнюдь не та зарядка для ума, которая позволяет читать мысли противника и принуждает его двигаться в нужном тебе направлении. Иначе бы не допускал господин Фехтмейстер таких дурацких просчетов с крамольными письмами!»
        Сообщение вернувшегося ротмистра удивило и насторожило Платона Аристарховича. Не то чтобы он питал сколь-нибудь теплые чувства к самозваному божьему человеку, но с полной серьезностью уверять, что в Распутина вселился демон?.. Не желая признаваться даже самому себе, Лунев все же заподозрил неладное. «Чего уж там, Лаис - натура тонкая, ранимая. Уж не повредилась ли она рассудком от треволнений последних дней?!»
        - Я вынужден откланяться, господин полковник. - Чарновский бряцнул шпорами. - Сами понимаете, меня ждут.
        Платон Аристархович тут же поймал себя на мысли, что ему досадно знать, куда направляется ротмистр. «Этот лощеный хлыщ, - мелькнуло у него в голове, - принесет ей только несчастье. Чего доброго, он и впрямь связан с фальшивками. Тогда и Лаис несдобровать». Лунев невольно отвернулся, чтобы скрыть недовольную гримасу, и усилием воли попытался отогнать эту мысль.

«Нет, полноте! Быть может, Чарновский и впрямь причастен к аферам Шультце. Скорее всего он замешан в готовящемся заговоре. Но не место ревности в расследовании дел, столь важных для Отечества». Что он ревнует Лаис к Чарновскому, контрразведчик вынужден был признать, и тотчас же скрыл это чувство в самом глубоком тайнике души, о которой он и вообще не слишком часто вспоминал.
        - У меня с собой мотор, могу вас подвезти, - возвращая саблю в оружейную стойку, предложил он.
        - Благодарю, - кивнул ротмистр. - Я доберусь сам.
        - Но так быстрее, к тому же я бы тоже хотел…
        Чарновский поглядел на гостя тяжелым, не предвещающим ничего доброго взглядом.
        - Господин полковник, я понимаю ваш интерес к Лаис. Она весьма необычная женщина, к тому же очень красивая. В ваши годы вы еще видитесь себе вполне резвым кавалером и нуждаетесь, так сказать, в материальном подтверждении ваших иллюзий. Скажу честно, мне глубоко безразлична ваша страсть, ибо у вас нет ни малейшего шанса занять мое место в сердце Лаис. Однако после вашей последней встречи вряд ли она пожелает вас принимать в своем доме. Тем более сейчас, когда она больна и нуждается во внимании людей близких. Поэтому если желаете снова нагрянуть к ней в гости, запаситесь соответствующими документами. Ордером, или чем там у вас положено?
        - У меня есть все необходимые документы, - сухо отрезал контрразведчик.
        - С чем вас и поздравляю! - Чарновский насмешливо склонился в поклоне. - Стало быть, вы имеете полную возможность являться к любой понравившейся вам даме без всякого приглашения. Завидна участь контрразведчика!
        - Господин ротмистр! Вы чересчур много себе позволяете! - уже не скрывая раздражения, процедил сквозь зубы Лунев.
        - Я защищаю покой возлюбленной, господин полковник! - вытягиваясь и оттого становясь еще выше, отчеканил конногвардеец. - Моей возлюбленной. Увы, положение не дает возможности принять ваш вызов. Как известно, согласно Дурасовскому кодексу, учителя фехтования не имеют права дуэлировать. Однако я уверен, вы найдете способ со мной поквитаться. Честь имею, ваше высокоблагородие! - Чарновский приложил пальцы к козырьку уже надетой фуражки.
        - Господин ротмистр! Господин ротмистр! - В фехтовальный зал вновь вбежал давешний инструктор.
        - Ну что еще? - недовольно прикрикнул фехтмейстер.
        - Там к вам какой-то японец.
        - Что ему нужно?
        - Он говорит, что является мастером клинка в своей стране. Что он много слышал о вас и почел бы за честь скрестить с вами оружие.
        - Не сейчас, - стягивая колет и вручая его вахмистру, бросил конногвардеец. - Как-нибудь в другой раз.

«Опять японец. Что за напасть?! - про себя отметил Лунев. - Их в столице ныне, быть может, от силы человек двадцать, но такое впечатление, что они везде и повсюду!»

* * *
        Император постукивал свернутой газетой по столешнице так, будто пытался убить ею невидимую муху.
        - Ваше Императорское Величество! - произнес генерал-адъютант, без лишних слов чувствуя раздражение государя. - Позвольте начать доклад?
        - Доклад? - рассеянно переспросил самодержец. - Ах да, конечно… Впрочем, ответьте мне, голубчик, вы читали утренние газеты?
        - Так точно!
        - И эту тоже? - НиколайII через стол бросил свежий номер «Русской вести».
        - В первую очередь.
        - Что можете сказать?
        - Канальи, ваше величество!
        Император выжидательно поглядел на суровое лицо начальника военно-походной канцелярии, на мундирную грудь в крестах и звездах и жестко нахмурил брови.
        - Это все, князь? Более ничего?! Я, признаться, ожидал большего. Владимир Николаевич, я не говорю сейчас о тех гнусных намеках, которые сей, с позволения сказать, «Честный гражданин», а вкупе с ним и председатель Государственной думы позволяют в адрес моей супруги и просветленного, ниспосланного нам волей божьей Старца. Все это грязная, низкая клевета! Но пусть розысками вышеупомянутого
«гражданина» занимается дворцовая полиция. Я же хочу понять другое: каким образом на страницы газеты проник текст секретного документа чрезвычайной важности, о существовании которого в стране знали лишь два человека - вы и я?
        - Не могу знать, Ваше Императорское Величество, - отчеканил генерал-адъютант. - Надеюсь, вы не числите изменником меня, ибо надо было оказаться последним безумцем, чтобы передавать кому-либо секретную информацию, являясь едва ли не единственным ее носителем. Но позвольте высказать предположение.
        - Что ж, я вас слушаю очень внимательно.
        - Я просмотрел цитаты, приводимые в газете, и сравнил их с той запиской, что переводил для вас.
        - И что же? - Император свел пальцы в замок.
        - В цитируемых отрывках имеется ряд отличий. Такое впечатление, что и статья, и то, что читали мы с вами, государь, - разные переводы одного и того же немецкого текста.
        - То есть вы хотите сказать, что в руки господина Родзянко попал немецкий текст? Но такое невозможно! Да и к чему? Абсурд!
        - Михаил Владимирович Родзянко, ваше величество, человек горячего нрава, - вдумчиво глядя на царя, начал докладчик. - Если предположить, что германское командование желает вывести Россию из войны, то нет лучшего рупора, чтобы объявить о принципиальной возможности сепаратного мира, как через председателя Государственной думы. Вероятно, около господина Родзянко работает секретный агент кайзера, который ведет весьма тонкую игру. Ведь, несмотря на известное недовольство Михаила Владимировича близостью Старца ко двору, он слывет истинным патриотом и сторонником войны до победного конца. Если скандал с запиской императора Вильгельма всплывет, это может привести к уходу из политики одного из самых популярных среди масс деятеля либерального направления.
        - Оно бы и к лучшему. - НиколайII скривил губы. - Я помню, Владимир Николаевич, как в июне эти кадеты и, с позволения сказать, либералы голосовали в Думе против увеличения военного бюджета. Патриотом, знаете ли, тоже следует быть вовремя!
        - Несомненно, Ваше Императорское Величество. Но то было в июне, а нынче сразу во множестве найдутся крикуны всех мастей, которые скажут, что это мы с вами подсунули Родзянко документ, чтобы расквитаться за его гневные выступления против императрицы и Распутина.
        - Господи, что за несчастье?! Что за испытание быть государем! Вот они, плоды тех свобод, которые были мной дарованы народу! - устало покачал головой НиколайII. - И что же, народ, как и прежде, безмолвствует, зато бесчинствует кучка болтунов, возомнивших себя солью России!
        - Именно так, ваше величество, - продолжал генерал-адъютант, - но, увы, с этим приходится считаться. Если теперь разгорится скандал, то немцы, к радости своей, добьются ухода одного из своих злейших врагов в Думе и, кроме того, очередной атаки либеральных кругов против вас.
        Император молча потянул к себе газету, аккуратно сложил ее, разорвал на части и бросил на стол.
        - И что, Родзянко так популярен среди этих, - император поморщился, - господ?
        - Весьма популярен, ваше величество, - подтвердил докладчик.
        - Но ведь такие эскапады нельзя оставлять без ответа.
        - Так точно, государь. Если позволите, я нынче же обдумаю план действий и завтра, в крайнем случае послезавтра, изложу его вам.
        - Что ж, действуйте!
        (Из донесения от…01.1915г.)

…Тактическая операция «Кошкин дом», разворачиваемая в русле общего стратегического плана, вошла в завершающую стадию. В ближайшие дни ожидаю прибытия Шатуна в столицу. Собранный по именному приказу Н.Н. личный состав запрашиваемых мною групп проходит доформирование в рамках развертывания 6-й армии генерала М.Д.Бонч-Бруевича. Прошу ускорить подготовку аутентичных документов по прилагаемому списку в связи с необходимостью их скорейшей проводки через канцелярию Военного министерства.
        Фехтмейстер
        Сверкающий черным лаком и никелем автомобиль с имперским орлом на дверце, взревев мотором, двинулся прочь от фехтовально-гимнастической школы. Лунев хмуро глядел в окошко на серый утоптанный снег, стараясь отвлечься от преследующих его мрачных предчувствий.
        - Неужто не понравилось? - глядя на дорогу, поинтересовался атаманец.
        - Да, превосходно, - невпопад бросил Платон Аристархович, не желая вдаваться в суть происходившего.
        - А я тут нынче давешнего самурая видел. С мечом. Зыркает, шо по карманам шарит.
        - Да, - опять не в лад бросил полковник.
        До Дворцовой площади ехали молча. В кабинете Лунева уже ждал изнывающий от нетерпения коллежский асессор Снурре.
        - Я вам тут такое принес! - едва увидев входящего контрразведчика, радостно заговорил он, сопровождая слова взмахами зажатого в руке пенсне в золотой оправе.
        - Что же? - много суше, чем ожидал полицейский, спросил Лунев.
        - Я понял, что фамилия Чарновский мне попадалась уже пару лет назад по одному делу. Но хотел себя перепроверить. Знаете, всякое бывает.
        - Ну, у вас-то? Не прибедняйтесь! - напутствовал Лунев, сбрасывая шинель на стул.
        - И верно, я оказался прав, - с ликованием в голосе объявил Христиан Густавович.
        - Чарновский проходил, правда лишь свидетелем, по делу о побеге Артура Шультце.
        - Что?! - Глаза Лунева удивленно распахнулись.
        - Да-да! Платон Аристархович, именно так, - любуясь произведенным эффектом, подтвердил Снурре. - Они были знакомы и довольно часто встречались в кружке поклонников изящной словесности господина Лучанского, по паспорту Лучкова, в доме князя Мурузи по адресу Литейный проспект, 24.
        - Это такой дом в мавританском стиле около Спасо-Преображенской церкви?
        - Он самый. Вот список обычных посетителей его вечеров. - Полицейский достал из портфеля довольно потрепанную серую папку и развернул на заложенной странице. - Обратите внимание, вот идет Чарновский Михаил, а сразу за ним Шультце Артур. Я тут позволил себе с утра пораньше опросить одного из людей, указанных в списке. Он говорит, что неоднократно видел этих господ, беседующих друг с другом.
        - Вот значит как? - Лунев потер занывшую вдруг переносицу.
        - Именно так. Последний раз они встречались у господина Лучкова-Лучанского за два дня перед бегством Шультце из России. А вскоре после этого ротмистр утратил интерес к литературным вечерам. Но и это еще не все. Как известно, господин Шультце выехал из столицы в Финляндию, оттуда перебрался в Швецию, а уже из Швеции - в Австрию. Дорога заняла у него чуть больше месяца.
        А ровно через полтора месяца после исчезновения господина Шультце из Петербурга ротмистр Чарновский испрашивает у великого князя Николая Николаевича отпуск по семейным обстоятельствам и едет во Францию, дабы вступить в права наследования после смерти какого-то дальнего родственника по материнской линии. Так, во всяком случае, пишет он сам в отчете о поездке. По дороге, в Австрии, ротмистр Чарновский неожиданно чувствует, - Снурре поглядел в текст, - вот: «В связи с обострением последствий контузии, полученной в рейде на Инкоу, был вынужден прервать путешествие и остановиться в Вене на четыре дня для излечения».
        - Есть доказательства, что в это время он встречался там с Шультце?
        - Увы, нет, - развел пухлыми ручками Христиан Густавович. - Нам, к сожалению, неведомо ни где остановился Артур Шультце, приехав в Австрию, ни где он пребывает нынче. Следы его по сей день не найдены.
        - Н-да. - Контрразведчик забарабанил пальцами по столешнице. - Вот и гадай теперь, встречался или не встречался. Хоть это и бездоказательно, определенно мог встречаться.
        - Именно-именно, ваше высокоблагородие, - закивал Снурре. - Очень даже мог.
        Их беседа была прервана нежданным появлением атаманца.
        - Ваше высокоблагородие, - прижимая руки к карманам галифе, отрапортовал он. - Там у нас явление в мундире голубого им преданному народу.
        - Простите, что? - Лунев с недоумением поглядел сначала на телохранителя, потом на Снурре. В словах неуемного сотника можно было найти отголосок лермонтовских строк, но трактуемых совсем уж вольно. - Вы снова за свое?
        - Вас там поручик Вышеславцев домогается.
        - Да? - Лунев устало сжал переносицу. - Что ж, пусть войдет.
        Жандарм не заставил себя долго ждать. От его недавнего лоска не осталось и следа. Даже нафабренные усы, еще недавно лихо закрученные, теперь выглядели уныло обвисшими.
        - Ну, что там у вас случилось, господин поручик?
        - Ваше высокоблагородие, - запинаясь, начал Вышеславцев, - господин полковник. Тут выходит такое… В общем, без вашего совета не знаю, что и делать. - Он тягостно вздохнул.
        - Да что ж такое-то произошло?
        - На след я напал, - снова вздохнул жандарм.
        - Вот те раз, - не замедлил прокомментировать атаманец. - Лежал себе след, никого не трогал. Пришел жандарм и ни мне «здрасьте», ни тебе «до свидания» - коварно напал. Небось еще и избил?
        - Прекратите молоть чушь! - оборвал его речь контрразведчик.
        - Вот, - делая столь же понурое, сколь у жандарма лицо, пробурчал Холост, - рот затыкают, а чушь - немолотая. Жандармы на следы нападают. Куда ж ты котишься, святая Русь?!
        - Один из свидетелей, - начал поручик, игнорируя глумление невоздержанного на язык казака, - сербский капрал, опознал того, вернее, одного из тех, кто второго дня участвовал в налете на квартиру госпожи Эстер.
        - Что ж, отлично, радоваться надо!
        - По его словам, это Григорий Распутин!
        ГЛАВА 10
        Он рос как личность, дрессируя в себе зверя.
        Из эпитафии вервольфа
        В дверях квартиры Лаис Чарновского встретила Глаша с кочергой в руках.
        - Это что? - в недоумении уставившись на вооруженную прислугу, вымолвил ротмистр.
        - Ой, это вы, барин?! - радостно воскликнула горничная. - Наконец-то!
        - Это не я, - сумрачно отозвался конногвардеец. - Я спрашиваю, что здесь происходит?
        - Ой, здесь такое было, - всплескивая руками, затараторила Глаша, - что и не пересказать! Распутин приходил с жандармами и ахвицерами. Потом солдат еще из дома напротив. Его арестовали. А барышня в обмороке. - Губы девушки надулись, она собралась было зареветь в голос, но, перехватив на себе недовольный взгляд Михаила Георгиевича, только всхлипнула и трагически наморщила нос.
        - Толково рассказала! - хмыкнул Чарновский. - Ладно, о солдатах и жандармах потом. Где Лариса Львовна?
        - В спальне. Я ей уже нюхательную соль давала. Так она ныне очухалась и теперь трясется и рыдает.
        Чарновский оставил шинель на попечение прислуги и зашагал через комнаты. Признаться, его дико раздражала суета последних дней. Он искренне обожал Лаис, впрочем, ее нельзя было не любить. Это была страсть сильного, уверенного в себе мужчины к хрупкой женщине, нуждающейся в поддержке и защите. Их роман длился уже несколько лет, казавшихся вечностью, однако сейчас все эти жандармские страсти и праздношатающиеся демоны изрядно мешали его планам. Михаил Георгиевич вошел в спальню, где, уткнувшись лицом в подушку, рыдала Лаис. Она, кажется, не замечала его прихода. Тонкие плечи ее продолжали судорожно подергиваться и доносившиеся всхлипы не оставляли надежды на связную речь.
        - Нынче к обеду у нас соленья?! - попытался было пошутить Чарновский, но его фраза явно пролетела мимо ушей Лаис. - Что случилось, душа моя?
        - Это было ужасно! - Девушка повернула к нему заплаканное лицо и вновь повторила: - Просто ужасно!
        Как большинство мужчин, Чарновский терпеть не мог манеры прелестных дам давать эмоциональную оценку событию вместо того, чтобы излагать его суть. Но иного способа дознаться, что здесь в конце концов произошло, не было.
        - Но все живы? - Он подошел к возлюбленной и, присев на край постели, начал разминать ее плечи. - Это главное.
        - Ты ничего не понимаешь! - воскликнула Лаис, подхватываясь и обнимая его за шею. - Ничего-ничего не понимаешь! - Она горячо зашептала на ухо возлюбленному:
        - Я вызвала демона, чтобы он защитил меня от Распутина! Но тот вырвался на волю и вселился в этого проклятого Старца!
        - Ерунда какая-то! Отчего же вдруг вызвала демона, а не меня? - негодующе мотнул головой Чарновский.
        - Ты был на службе. К тому же я полагала, что так будет лучше и для меня, и для тебя. Ведь это Распутин! В Царском Селе на него не надышатся.
        - Н-да, спички детям не игрушка. Но как тебе это удалось? Демон - все ж не дворник, его просто так не вызовешь.
        - Перстень Соломона, - пытаясь унять рыдания, прошептала Лаис, утирая слезы. - Я все же надела его!
        - Хорошо, проехали и забыли. Если можно, говори по существу. Чего теперь можно ожидать?
        Должно быть, Лаис ожидала других слов, но необходимость разделить ужас сегодняшнего дня пересилила невольную обиду, и она продолжала скороговоркой:
        - Все будет ужасно! Я не знаю, достанет ли у меня сил, чтобы справиться с Распутиным, обуянным демоном! К тому же, помнишь, я рассказывала тебе о нотерах, которые убили моего отца, а теперь преследуют меня, чтобы покарать как отступницу.
        - Да, помню.
        - Это правда, но это не вся правда.
        - Что же еще ты от меня утаила? - продолжая утешать едва унявшую слезы девушку, с улыбкой проговорил ротмистр.
        - Это не смешно. Совсем не смешно, - по-своему расценив его усмешку, возмутилась Лаис. - Нападавшими позавчера на мой дом были нотеры. А сегодня здесь я видела еще одного.
        - Ну, с этой напастью мы как-нибудь разберемся. Кольцо цело?
        - Вот оно. - Лаис подняла руку, демонстрируя необычайное украшение.
        Глаза конногвардейца заметно расширились. Он без труда прочел с детства известную надпись, запечатленную в металле, сияющем ярче золота, и впился глазами в вырезанные на неведомом ему камне щиты Давида. Он все еще не мог поверить в то, что перед ним действительно воспетое в легендах сокровище. Во всяком случае, оно соответствовало всем известным описаниям. К тому же свечение, исходившее от кольца, не было похоже на блеск обычных драгоценностей. Как говорилось в старинных трактатах, обладатель сего перстня способен подчинить своей воле весь мир. «Но он не волен повелевать собственной жизнью», - мысленно добавил Чарновский.
        - Теперь, - продолжала Лаис, - я опасаюсь снимать его, ибо вселившийся в Распутина демон наверняка пожелает избавиться от ярма! И если он застанет меня без перстня, мне несдобровать.
        - А хранители, что же они? - настороженно уточнил Михаил Георгиевич.
        - Если они его увидят, мне несдобровать тоже!

* * *
        Сызмальства Григорий Распутин, звавшийся тогда, впрочем, Гришкой Новых, чувствовал в себе какую-то глубинную, идущую от самого нутра силу. Бывало, стоит ему недобро глянуть на человека, тот сбивался с ноги. Да что люди, и кони от взгляда того шарахались. В юные годы за горячий норов ему частенько перепадало и от соседей, и от пристава. Ибо на расправу он был скор, да к тому же имел препакостное ремесло - коней воровать, за что и кулачно бывал нередко бит, и кнутом был сечен.
        Так бы и пошел, быть может, Гришка Новых из-под Тюмени, да под Тюмень цепями звенеть, когда б не подвернулся как-то ему на местном тракте старичок-вещун, идущий из дальних краев в Москву Златоглавую на богомолье. «Э-эх! - махнул он рукой, глядя с укором на Гришку, уже тогда получившего свое прозвание
„Распутин“. - Впрямь, паря, стоишь ты на распутье, и всю жизнь на нем стоять будешь. А уж божью длань тебе держать или за чертовым хвостом плестись - сам решай!»
        И что-то в этих немудреных словах такое было верное, что хоть и зашиб легонько Гришка богомольца, а в голову себе речь его взял. С тех пор повадился к монастырям ходить да к церквям на паперть, с юродивыми да кликушами долгие разговоры разговаривать. Монахам и святым отцам он, конечно, поясно кланялся, но дружбу водить особо не рвался. Не то что с этой нищей рванью, «господом хранимой и опекаемой».
        И тут вдруг сила его и впрямь наружу ударила, как фонтан из-под земли. Уже через пару лет вся Сибирь о нем шушукалась, не то что родное Покровское. А еще через два года архимандрит Феофан, инспектор Санкт-Петербургской духовной академии, ввел лапотного пророка и целителя в дом великого князя Николая Николаевича. А оттуда уже модному знахарю и к постели цесаревича Алексея, страдающего гемофилией, был один шаг. Лишь он мог унять боль, терзавшую наследника престола, лишь он заговаривал и останавливал кровь и даровал покой как единственному сыну государя, так и всей царской семье.
        Правда, сказанные некогда безвестным прорицателем слова продолжали его преследовать и у ступеней трона. Он вновь находился на распутье. И столь же ясно, сколь одни видели в нем божьего человека, другие - исчадие ада, злым роком нависшее над Россией. Сам Распутин, пожалуй, ощущал себя и тем, и другим, и радовался безмерно, что нет кого-либо над ним, кроме царя земного и небесного. Ну, царя земного он для себя в правителях числил лишь для красного словца, заявляя порой в кабаках пропойным друзьям: «Захочу - и пестрого кобеля губернатором сделаю». Но вот с Богом…
        Он и сам, пожалуй, не ведал, как и во что верил, но верил истово, с надрывом, разговаривая порой со Всевышним, как с почтенным отцом, и вслушивался в церковное молитвенное бормотание, надеясь расслышать ответ на терзавший его вопрос о собственном предназначении. Он в грош не ставил попов любого чина, почитая всю их святость басней и пшиком, но любил церкви за их благолепие и ладанный запах.
        В канун войны недоброжелателям удалось на время удалить Старца Григория из Петербурга, однако не прошло и года, и он, совершив паломничество в Иерусалим, вернулся к Пап а и Мам а в Царское Село.
        Весть о том, что какая-то новомодная вертихвостка смеет пророчествами своими привлекать внимание двора, да к тому же еще и его самого именовать «черным вороном», ведущим Россию в змеиное кубло, не на шутку разгневала Старца. Он был готов расправиться с «ведьмой» прямо на глазах у ее салона. И расправился бы, когда б не Чарновский.
        Отчего-то у Григория не возникло даже тени сомнения, что еще шаг - и бывший адъютант великого князя Николая Николаевича попросту вгонит ему пулю промеж бровей, точно в ярмарочную мишень. Этого красавчика он знал еще с тех пор, когда хаживал в дом царского дядюшки, а потому иллюзий на его счет не питал. Почтя за лучшее не искать смерти, он дал себе слово вернуться, и вернулся так скоро, как смог.
        Отыскав спрятавшуюся от него стервь заморскую, он уже было протянул руки, чтоб схватить ее за горло, - и вдруг, точно кто ступни его прибил гвоздями к полу… Он, Григорий Распутин, нескольких слов которого было достаточно, чтобы сместить любого из министров, стоял перед врагиней фонарным столбом и даже рта открыть не мог.

«Ну! Давай же! - понукал он себя и слышал ответ: - Стоять! Не сметь!»
        Он сделал еще одну попытку, и тотчас же в груди и животе его вспыхнуло такое пламя, что казалось, языки его вот-вот вырвутся изо рта и ушей.

«Что это?! Что?!» - в ужасе вопрошал себя он, пускаясь бегом по Большой Морской.
        - A-a, это?! - Кучер, увидевший улепетывающего без оглядки хозяина, привстал на козлах, пытаясь привлечь его внимание, но безо всякого результата. Тот несся, перескакивая сметенные дворниками снежные брустверы, не разбирая дороги, пугая встречных пешеходов и окрестных собак.
        Распутин бежал не останавливаясь, покуда впереди не замаячила золотым куполом громада Исаакиевского собора. Он бросился к нему, как бросаются под защиту крепостных стен солдаты разгромленного войска. Бросился и, споткнувшись на ровном месте, рухнул наземь. И тут же словно кто-то наложил раскаленное тавро ему между лопаток. Гришка Новых по-звериному скосил глаз и с ужасом поймал на себе тяжелый давящий взгляд мрачного всадника, гарцующего на приподнятом уздою коне - памятник НиколаюI пристально следил за каждым его движением.
        - Не ходи туда! - потребовал властный и, что самое ужасное, чужой голос в его голове, и от колонн собора на царского любимца повеяло ледяным холодом.
        - Чего это вдруг? - собравшись с силами, молча поинтересовался у себя самого Распутин.
        Боль в животе и груди резко усилилась.
        - Потому что я так велю!
        - Ты мне никто, чтобы повелевать!
        - Отныне ты - лишь часть меня. Незначительная часть.
        - Ну уж нет! - Старец обтер лицо снегом и, сцепив зубы, вскочил на ноги.
        - Не будь дураком, - уже чуть мягче и увещевающе заговорил внутренний голос. - Не будь дураком, и я сделаю тебя повелителем этого мира.

«Нечистый искушает!» - мелькнула в голове Григория запоздалая догадка. Он попробовал сотворить крестное знамение, и тут же услышал раздраженное:
        - Опусти руку, отсохнет!

«Видать, и впрямь чертова ведьма знается с врагом рода людского, - с тоскою подумал „божий человек“, - вот и натравила».
        - Знается-знается, - насмешливо подтвердил голос.
        - Убью падлюку! - взревел Распутин уже во всю мощь.
        - И пальцем ее не тронешь! Во всяком случае, пока я тебе не дозволю.

* * *
        Лунев с нескрываемым удивлением глядел на жандармского поручика, строя догадки, сам ли Вышеславцев повредился в уме или таки свидетель ему попался сбрендивший. Порученное государем дело с самого начала вызывало у контрразведчика легкую оторопь, теперь же, когда стремительно развивающиеся события подхватили его, точно балтийская волна бумажный кораблик, он и вовсе чувствовал себя прескверно. С одной стороны, Платон Аристархович мог числить в активе, кроме обнаруженного Фехтмейстера, целый узел связанных с ним высокопоставленных заговорщиков.
«Точнее, вероятных заговорщиков», - поправил он себя. Ему удаюсь подобраться вплотную к этому осиному гнезду, оставалась самая малость. С другой же стороны, чем дальше, тем больше дело превращалось в какую-то невероятную фантасмагорию с участием демонов и отсутствием здравого смысла.
        Еще нынче утром ему докладывали о пьяных вдрызг жандармах, найденных спящими на парадной лестнице в доме бывшего обер-полицмейстера на Большой Морской, и дебоше, устроенном Старцем Григорием в салоне госпожи Эстер. К полудню Распутин уже оказался обуян демоном, а еще и обеда нет, как выяснилось, что именно он врывался с ножом в эту злосчастную квартиру с целью грабежа…
        Что ж тогда готовил вечер? Если окажется, что подельниками Распутина в этом налете были, скажем, господин Родзянко и французский посол месье Палеолог, он, пожалуй, и этому не удивится.
        Контрразведчик еще раз смерил долгим взглядом осунувшуюся фигуру Вышеславцева с его тоскливо обвисшими усами и вздохнул про себя: «Эх, кабы не Шультце, спихнул бы это дело сыскной полиции! Пусть уж вместе с жандармерией бандитов ловят. К чему мне-то мозги сушить? Но если и впрямь братья Шультце и Фехтмейстер работают в одной упряжке, то картина, выходит, ни дать ни взять - последний день Помпеи! Ибо заговор плетется на деньги австрийской разведки. Знали бы налетчики, какую кашу они заваривают! Видать, не обмануло государя чутье! Это действительно задачка для контрразведки!»
        - Так что ж вам наплел этот свидетель? - наконец произнес Лунев.
        - Он, с вашего позволения, плести-то не очень может. Он то ли серб, то ли черногорец, то ли уж совсем не пойми кто. По-нашему едва лопочет.
        - Но про Распутина-то налопотал?
        - Так точно. Сказал, увидал в окно. По стати, говорит, похож, в газете видел. Побежал жандармам помогать, даже пистолет с собой прихватил.
        - Какой еще пистолет?
        - «Штайер», австрийский.
        - Ну, что еще рассказывает?
        - Больше ничего. На своем так что-то курлычет, нуда кто ж его поймет?
        - Вот уж, храни господи, свидетель! - скривился Лунев. - Что ж делать, поручик? Я тоже в сербском не силен. А по-французски, по-немецки он не разумеет?
        - Откуда ж, ваше высокоблагородие. Дикий горец!
        - Да, ну и загадал ты загадку! - Контрразведчик хрустнул пальцами. - А впрочем… Сотник!
        - Я, ваше высокоблагородие! - Атаманец, верно ожидавший за дверью, тотчас появился в кабинете, точно чертик из табакерки.
        - Ты намедни хвалился, что в языках отменный знаток?
        - Есть такое дело, - кивнул казак.
        - И сербским владеешь?
        - Почитай как родным. От моего дома до Славяносербска рукой подать.
        - Подробности ни к чему! - отмахнулся Лунев. - Поедешь сейчас с господином поручиком на Фонтанку, в жандармское управление. Там одного капрала допросить нужно…
        - Господин полковник, разрешите доложить! Ни к чему ездить, - вмешался Вышеславцев. - Этот серб внизу, под конвоем в машине дожидается.
        - Что ж, - Лунев поморщился, - ладно, веди его сюда.

* * *
        Капрал Длугаш, смуглый, как большинство горцев, стоял перед сурового вида полковником с флигель-адъютантскими аксельбантами. Меньше всего он желал бы находиться сейчас здесь, в контрразведке и отвечать на вопросы этого человека с серьезным, едва ли не жестким лицом и пристальным изучающим взглядом из-под темных бровей. Петр Длугаш мял в руках солдатскую папаху, раздобытую им по случаю вместо высокой сербской пилотки, мало подходящей для здешней суровой зимы. Как и было положено, он четко отбарабанил имя, звание и часть, в которой служил прежде, и теперь с ужасом ждал следующих вопросов. Сейчас он и сам не смог бы сказать определенно, чего опасается больше: собственного разоблачения или же того кошмара, что назревал в российской столице.
        Тогда у дверей квартиры Лаис на вопрос жандарма он выпалил первое, что пришло в голову, и ему казалось, что придумано замечательно. Но вместо того, чтобы ринуться вслед убегающему «преступнику», блюститель порядка силком потащил ценного свидетеля в дом, чтобы записать его показания. Нотер Барраппа знал несколько славянских языков, но капрал Длугаш плохо говорил по-русски и, пожалуй, еще хуже понимал. Его речь была сбивчива и почти бессвязна: «Он видел в газетах фотографии нынешнего гостя дамы из дома напротив, слышал, как все кругом, от дворника Махмуда до хозяина особняка Горнвигеля, ругали бородача на чем свет стоит, величая его разбойником. Он числил его отпетым преступником, поимка которого обещала хорошее вознаграждение. А главное, один из тех, кто намедни ворвался в квартиру госпожи Эстер, двигался точно так же».
        В тот момент, когда Барраппа ожесточенно пытался объяснить жандарму необходимость погони, в комнату вошла Лаис. Увидев капрала с пистолетом в руках, она тут же лишилась чувств. Вызванный по телефону жандармский офицер, услышав, кто подозревается в налете, также не стал искать обуянного демоном бородача, зато предоставил самому Длугашу возможность отвечать на вопросы контрразведки.
        - Уточни, откуда он родом. - Полковник обернулся в сторону долговязого, довольно тощего офицера в казачьей форме. Тот перевел Петру Длугашу вопрос и выслушал ответ.
        - Он говорит, что родился в каком-то маленьком поселке в Монтенегро, в смысле в Черногории. Отец его - сирийский турок, дезертировавший из армии султана, а мать - кроатка. В своей деревне он был охотником. Затем по призыву воеводы Радомира Путника добровольцем вступил в сербскую армию в горнострелковый полк. После разгрома своей части перебрался сюда.
        - Складно. - Лунев не сводил с солдата изучающего взгляда. Допрос представлялся ему абсолютно бесполезным. Наверняка капрал то ли спутал примелькавшееся на фото лицо, то ли уж вовсе с перепугу наплел невесть чего. Как бы то ни было, следует еще раз на всякий случай проверить его личность в окружной контрразведке и, если все нормально, отпустить. А там жандармерия и сыскная полиция пусть суетятся. К чему отбирать у них хлеб?
        - Спроси еще, не было ли у него контузий во время недавних боев, - кивнул Лунев.
        - Никак нет, - перевел ответ сведущий в языках атаманец. - Он уверен, что именно сегодняшний господин третьего дня врывался в дом госпожи Эстер. Он говорит, что лица бандитов были замотаны, но фигура и движения похожи.
        - Понятно, - устало кивнул контрразведчик. - В общем, у страха глаза велики. Ничего конкретного. Знаешь что, - обратился он к «переводчику». - Мне этот свидетель пока не нужен. Отдай его Вышеславцеву, пусть отвезет в окружную контрразведку. Это их работа выяснять, что сей капрал за птица.
        - Есть передать Вышеславцеву! - отчеканил сотник. - Только, ваше высокоблагородие, разрешите доложить.
        - Да уж чего там, докладывай.
        - Этот Петр Длугаш говорит на сербском с таким акцентом, что я по сравнению с ним - уроженец Белграда.
        - Да? - В глазах Лунева появился интерес. - Забавно. Может, это какое-то черногорское наречие?
        - Щас проверим, - заверил атаманец, произнося очередную фразу на языке, в котором можно было угадать славянские корни.
        Капрал отвел глаза, не удостаивая вопрос ответом.
        - Он, кажись, вообще не врубился, о чем я его спрашиваю, - поделился наблюдениями сотник. - А ну-ка, попробуем турецкий и арабский.
        Очередной вопрос Барраппа также проигнорировал, однако с арабским проблем не возникло.
        - Глянь-ка, заработало! - обрадовался Холост.
        Полковник не разделял его радости. Он глядел на стоящего перед ним свидетеля, пытаясь вспомнить, где совсем недавно он видел подобный абрис лица: размер глаз, форму скул, навсегда въевшийся загар… «Ну конечно!» Глаза контрразведчика сузились и стали похожи на щелочки.
        - Так он говорит, что отец его родом из Сирии? Нескладно выходит.
        - Так точно, - подтвердил атаманец.
        - А уточни-ка у него, братец, как давно сам он прибыл в Сербию из Карнаве?
        У Барраппы заколотилось сердце. Контрразведчик, оказалось, знал больше, чем ему следовало. Сейчас приходилось с этим мириться, уж слишком много вокруг было врагов. К тому же он знал об этом офицере нечто такое, чего тот сам о себе не знал.
        - Я не понимаю, о чем вы говорите, - отрезал он.
        - А что ж так волнуешься?
        - Я не волнуюсь. Мне… - капрал, замялся, - в общем, до ветру надо.
        - Понятно, - выслушав слова перевода, усмехнулся Лунев. - Что ж, дело житейское. Сотник, ну-ка, позови жандарма, пусть сопроводит задержанного. Да пусть глядит в оба, чтоб тот ничего не скинул.
        Ожидание продолжалось минут десять. В конце концов Платон Аристархович не выдержал:
        - И долго еще ждать прикажете? Голубчик, сходи-ка погляди, куда там этот, с позволения сказать, серб запропастился, - обернулся он к сотнику.
        На этот раз ожидание не затянулось. Атаманец примчался спустя несколько мгновений, причем уже с наганом в руках.
        - Ваше высокоблагородие, убег стервец!
        - То есть как?
        - Да черт его знает как. Жандарма я в нужнике сыскал. Он там без чувств отдыхал, а также без мундира и оружия. А рядом сербская форма. Я жандарма водой окатил. Спрашиваю: «Шо? Как?» А он твердит: «Не помню». Дошли до клозета, а дальше капрал вдруг посмотрел, точно клешами впился. Ну, тот с ног и долой.
        - Проклятие! - Платон Аристархович грохнул кулаком по столу, чего не делал уже несколько лет кряду. - Да что ж они у вас все бегают? Шультце! Потом этот! Оповести полицию, жандармерию, армейские патрули, что разыскивается смуглый человек в неладно сидящей жандармской форме. Приметы опишешь. И не забудь сказать, что он слабо говорит по-русски.
        - Ща все будет. - Атаманец метнулся к телефонному аппарату.
        - Это нотер, - откидываясь в кресле, проговорил Лунев. - Госпожа Эстер рассказывала о них. Однако о том, что они обладают гипнотическими способностями, она не упоминала. Сегодня его задержали с оружием у нее дома. Как говорится, счастливая случайность. Нет сомнения, он и его соратники действительно охотятся за Лаис! Следует предупредить ее!

* * *
        У подъезда адмиральского дома на Большой Морской стояли груженые сани. Прислуга сновала вверх-вниз по лестнице, спеша принести какие-то корзины и картонки.
        - Что здесь происходит? - поинтересовался Лунев у ожидающего распоряжений кучера.
        - Барыня тутошняя переезжают, - охотно пояснил возница. - У мужика ейного дом - во! Крепость! А здесь ее, сказывают, что ни лень, обобрать пытаются. Вот и съезжает. Это так, по мелочи - тряпки-шляпки, а уж поди три фуры с вещами отравили, - пояснил он. - Такие-то дела.
        В тот момент на крыльце показалась Лаис, бледная даже сквозь природную смуглость. Ротмистр Чарновский, предупредительно державший ее под руку, прервал свою речь и с явным неудовольствием уставился на контрразведчика.
        - Опять вы, ваше высокоблагородие?! Не удержались все же, приехали? - Он подвел Лаис к саням, помог ей усесться и укрыл меховой полостью. - Что ж, если желаете, квартира в вашем полном распоряжении. Хотите хороводы там водите, хотите - обыскивайте. Но прошу вас, как дворянин дворянина: не суйтесь в нашу частную жизнь. - Он ловко заскочил в сани и толкнул кучера: - Трогай!
        Платон Аристархович молча проводил удаляющиеся сани долгим взглядом, походя сбил с крыльца кем-то налепленный снежок. Он хотел бы верить, что переполнявшее его чувство не является банальной ревностью, но, увы, не находил ему другого подходящего названия.

«Он сделает эту бедную женщину несчастной», - возвращаясь к автомобилю, чуть слышно пробормотал Лунев. Расторопный атаманец раскрыл дверцу авто, и он уселся, недовольно кусая губы.
        - Куда едем? - поинтересовался водитель.
        - Послушай, - не утруждая себя ответом, проговорил контрразведчик, - кажется, развязка близка. Завтра с утра, а лучше нынче вечером Заурбек должен работать в доме у Чарновского.
        ГЛАВА 11
        Кого безумцы желают покарать, они делают богом.
        Др.Галли Матье
        Вороний крик звучал для Распутина надменным хохотом. Озираясь, он брел по улице, не замечая прохожих, испуганно шарахающихся от бледного долгобородого Старца. Казалось, глаза его смотрят внутрь, пытаясь разглядеть в темноте новое содержимое привычной человеческой оболочки. Он добрел до моста, хватаясь за перила, доплелся до середины и остановился, глядя на взломанный лед. «Может, кинуться?» - вдруг подумалось ему. Гришка Новых, убогий крестьянин из забытого богом села, глядел не отрываясь в черную воду вслед прошедшей миноноске и чувствовал, как сознание погружается в эту взбаламученную винтами холодную жидкость, как наполняет вода его горло, легкие… И все заканчивается!

«Вода холодная, - подумал он, - все сведет разом, и почувствовать-то ничего не успею».
        - Не смей! - раздался из глубины, из самого нутра спокойный властный оклик. Такой, каким он сам зачастую одергивал всякого, без разбора чинов. - Забыл? Смертный грех.
        - Первый ли? - сам себе ответил обескураженный буян и конокрад.
        - Последний. И покаяния не будет, и ничего не будет, - чуть насмешливо продолжал голос. - А ведь сколько уже достигнуто! Ты вспомни, с чего начинал-то. Или запамятовал пустые щи на обед и тумак на ужин? Забыл, как попрошайничал на паперти? А теперь - царский любимец. Эк, взлетел! А ведь порода-то крепкая, поди, сколько еще лет на роду написано, если, конечно, в прорубь сдуру не сигать. Ведь только ж крылья расправил - самое время вверх. А ты, дурило, вниз желаешь.
        - Мое дело, - огрызнулся Гришка, вновь ощущая себя Распутиным, тем самым, о котором шептались в салонах, судачили в казармах, на которого молились в императорском дворце.
        - Да нет, братец, уже не твое - наше. Уж коли я в тебе живу, так не будь дураком, лови удачу за узду. Даю я щедро, а нужна мне за то самая малость. Да и та, если вдуматься, тебе же на пользу.
        - Да кто ты такой, бес нечистый?! - вспылил раздосадованный Старец. - Почто искушаешь меня?
        - Бес?! - недовольно отозвался внутренний голос. - Скажешь тоже! Я - великий Герцог в своем народе. Величают меня Хаврес и среди шести дюжин первейших в свите Лучезарного и Светоносного мое место от века почитаемое! Легионы бесов под моей рукой и сотни демонов ждут лишь приказа моего, чтобы исполнить невозможное, непредставимое умом человеческим. И вся эта сила нынче спрятана в тебе. Ты величаешь меня бесом, но это все слова, пустые и напыщенные. Что тебе страхи убоявшихся, когда ты суть не таков? Зри в корень, забудь нелепые побасенки чернорясных дармоедов. Я - ангел! Могущественный, бессмертный, возлюбленный Богом. Искра пламени Творца Предвечного! Тебя учили, что мы восстали против Всевышнего, но разве можно восстать, скажем, против дневного света? Каждый из нас - частица Бога, его персты и длани. Мы желали сделать этот мир иным, более удобным, более справедливым. Однако, увы, сила оказалась на стороне тех, кто радовался земному несовершенству, лелеял страхи людские, ибо находил в молениях рабов страха божьего усладу для тщеславия своего. Что ж, такое бывает во всяком споре. Не правда ли? Стоит
ли по этому поводу устраивать такой шум? Тем более что состязание еще не окончено.
        - Ты лжешь, ибо сказано: «Встал пред войском архангел Михаил с мечом огненным».
        - Эка невидаль - «сказано»! Он всегда с этим мечом таскается. Это еще что! Вон Белиал и вовсе появляется сразу в двух обличиях и на огненной колеснице - тот еще фрукт! Забудь детские пугалки. Все изменчиво. Сегодня Господь благоволит Михаилу, а завтра, глядишь, и он в немилость впадет. Невелика штука - мечом размахивать. Ежели человечеству и далее бысть, какой смысл его молниями стегать, словно недоросля розгами. С ним считаться надо, а не карать без толку! Ты же помнишь, после всемирного потопа Всевышний сменил гнев на милость и обещал больше не смывать человечество, как… - Хаврес замялся, - ну, сам понимаешь.
        - Да, это так, - промолвил Распутин.
        - Теперь, если верить Апокалипсису, Он обещает сменить волны на пламень. На мой взгляд, не слишком удачная мысль, особо если учесть, что все вы созданы по его образу и подобию. Мы желаем иного: мы полагаем, что человек уже заслужил внимание со стороны Творца. Вседержителю пора бы перестать обращаться с потомками Адама и Евы как с неразумными детьми. Ты, именно ты можешь стать тем человеком, имя которого будет равным славой и величием имени всякого пророка, ибо с моей помощью явишь пред ликом Господа нового человека, и люди пойдут за тобой, отринув былых кумиров и сбросив в пыль венцы поверженных владык. Они придут к тебе и преклонят колена, дабы сказать: «Веди нас, сын человеческий, ибо путь твой есть путь Божий». Вот оно, твое завтра, которое нынче ты желаешь трусливо погубить, бросившись в ледяную прорубь. Мне несложно помешать этому…
        Распутин вдруг увидел, как затягивается проложенный ледоколом водный путь, точно захлопывается пасть притаившегося в устье Невы чудовища. Вдали надсадно взвыла машиной захваченная врасплох миноноска. Ледяные челюсти плотно сжали ее борта, едва не раскалывая, точно скорлупу пустого ореха. В этот же миг чугунные перила моста, покрытые недавно выпавшим снегом, вдруг раскалились докрасна, превращая белую наледь в небольшое облачко пара. Григорий отпрянул от пышущей жаром ограды, ошеломленно переводя взгляд с нее на захваченный в ледяной плен корабль и обратно.
        - Однако я не желаю тебя неволить. - Фарватер на Неве освободился столь же быстро, сколь до того затянулся непроходимым льдом. - Мне нужен соратник, если желаешь - друг, а вовсе не раб.
        - Ишь ты! - хмыкнул Распутин. - А если я откажусь - ты меня огнем пожжешь или же в ледышку обратишь?
        - Вот еще! Эти фокусы хороши для ярмарочного балагана. Все эти испепеления, соляные столбы… Кого этим удивишь в то время, когда одним только снарядом из
«Большой Берты» можно обратить в прах с полсотни человецей? Но если желаешь, могу изложить тебе забавный план. Думаю, тебе понравится. Вот, к примеру, через пару часов у царевича Алексея откроется обильное кровотечение. Понятное дело, государь сразу же пошлет за тобой. Однако в этот раз все твои старания будут тщетны - наследник престола истечет кровью. Как полагаешь, долго ли ты после этого протянешь?
        - Врешь, нечистый! Моя сила - от Бога! Не тебе ее сокрушить.
        - Всякая сила от Бога, ибо с начала времен не было никакой другой силы, кроме Божьей. Откуда ж иной-то взяться? А мне, не мне - к чему пустые разговоры? Желаешь попробовать?
        Распутин молча перекатил желваки на скулах и с силой собрал бороду в кулак, точно собрался выдернуть ее с корнем.
        - Твоя взяла, лукавый! Жаль мальца. Не Божье дело на жизнь его в орлянку играть.
        - Вот и славно. Я рад, что ты оказался разумным человеком. Тем более что, поверь мне, с утоплением и прочими самогубствами у тебя бы все равно ничего не вышло.
        - Вышло, не вышло, - недовольно буркнул Старец. - Говори, чего от меня-то тебе надобно?
        - Безделица! Сущая безделица!
        - Да уж, знаем мы ваши безделицы!
        - Сам посуди. С заклинательницей Лаис из рода Эстер ты уже знаком.
        - Убью ведьму! - Старец нахмурился и сжал пудовые кулаки.
        - Но-но! Не так быстро! Всему свой черед. Для начала необходимо отнять у нее перстень. Старинная такая вещица с древними письменами по ободу. А уж потом поступай с ней как знаешь. Но до того волос не упадет с ее головы - это я тебе обещаю.
        - Ишь ты! - Распутин умерил прыть и, недобро зыркнув из-под густых бровей на остановившегося рядом извозчика, зашагал по мосту. Сзади отчетливо слышалась брань возницы:
        - Но! Но! Что ж ты стала-то, как неживая?! Но!

* * *
        Шоколадно-рыжий сеттер весело мчал по заснеженному саду, то увязая по грудь, то вновь выпрыгивая и радостно тявкая на галок, философически взирающих по сторонам с покрытых инеем ветвей. Резвящуюся собаку сопровождали два полковника: один в форме лейб-гвардии Преображенского, другой же - по виду офицер Генерального штаба. Вокруг не было ни души, лишь они и резвящийся во всю прыть неразумной юности шоколадно-рыжий сеттер.
        - Ваше величество, - негромко говорил один из полковников, в котором несложно было узнать Лунева. - На данный момент дела развиваются вполне успешно. Можно с высокой долей уверенности говорить, что фигура автора письма установлена. Также моей группой четко выявлен один из штабов заговорщиков. Сейчас отрабатываются связи пресловутого Фехтмейстера. Можно предположить, что в ближайшее время, еще в этом месяце, оперативная разработка будет завершена.
        - И что, достойнейший Платон Аристархович, заговор и впрямь так опасен, как о том сообщает вышеупомянутый Фехтмейстер? - бросая собаке палку, спросил преображенец.
        - Пока рано что-нибудь утверждать, ваше величество, - взвешивая каждое слово, отозвался Лунев. - Однако то, о чем можно судить уже сегодня: мы имеем дело не просто с придворной смутой, а с серьезным разветвленным заговором. Причем, как это ни грустно, но одним из основных источников финансирования его является австрийский Генеральный штаб.
        - Австрийцы? - НиколайII схватил палку, зажатую в зубах весело скакавшего рядом пса. Тот зарычал, не желая отдавать добычу, но победа все же осталась за императором, и он вновь зашвырнул трофей подальше в снег. - Ничего, скоро им не поздоровится. Скоро точно король-Солнце, заявивший когда-то: «Нет больше Пиренеев!», мы сможем объявить: «Нет больше Карпат!»
        - Но Карпатские горы покуда стоят нерушимо, ваше величество. А опасность, увы, прямо здесь, в столице.
        - Я надеюсь на вас, Платон Аристархович. Неужели же вы, человек, которому удалось обвести вокруг пальца хитрого турка Энвер-пашу, спасуете перед каким-то тирольским бюргером?
        - С вашего позволения, государь, возглавляющий австрийскую разведку Макс Ронге отнюдь не бюргер и прекрасно знает свое дело. Нити заговора ведут в ближайшее окружение господина Родзянко и, возможно, даже в штаб Верховного главнокомандующего.
        - Что ж, прискорбно! - Император недовольно покачал головой. - Опять этот Родзянко! А скажите, насколько вероятно, что и сам господин председатель Государственной думы завербован австрийцами или же германцами?
        - Хочется верить, что это все же не так. Во всяком случае, ваше величество, на сегодняшний день у меня нет улик, свидетельствующих об обратном. Но в этом деле для нас, как вы и велели, не будет неприкасаемых.
        - А кстати, об австрийцах, - вдруг вспомнив что-то свое, остановился самодержец.
        - Скажите, господин полковник, вам что-либо говорит имя Лаис Эстер?
        - Да, - внутренне напрягаясь, коротко ответил контрразведчик.
        - Как мне представляется, эта авантюристка тоже имеет непосредственное отношение к венским козням. Она ведь австриячка, не так ли?
        - Ее отец был венгром. Князь Лайош Эстерхази, известный путешественник и охотник, автор знаменитой книги «В горах и саваннах Африки».
        - Если мне не изменяет память, у старого искателя приключений был сын. Мне доводилось его видеть на балу чуть больше года назад после нашей встречи с Францем-Иосифом. Кажется, он генерал свиты и весьма близок к этому ровеснику мамонтов.
        - Насколько мне известно, Миклош Эстерхази состоит при нем адъютантом.
        - Вот и прекрасно. В австрийском плену томится немало доблестных офицеров, которых, возможно, удастся обменять на эту ведьму. Полагаю, молодой князь Эстерхази замолвит слово за сестру.
        - Вполне может быть, - медленно проговорил Лунев. - Однако я бы просил вас не торопиться с этим обменом. - Он замолчал, подыскивая слова. - В данный момент эта дама проходит по нашим разработкам, и, арестовав ее, мы спугнем куда более серьезного зверя.
        НиколайII перевел взгляд с контрразведчика на резвящегося меж сугробов пса. Лохматые уши сеттера развевались по ветру, и весь его вид был живейшим свидетельством счастья от приятной прогулки, хорошей компании и успешно найденной палки.
        - Ладно, Платон Аристархович, будь по-вашему. Но еще раз напоминаю, мы ждем от вас результатов скорых и решительных. А теперь пойдем в дом, начинает смеркаться.

* * *
        К удивлению Лунева, «натурализация» Заурбека прошла без каких-либо проблем. Сам хозяин дома, подбиравший стражу для своего замка, выслушал рассказ списанного унтер-офицера, поглядел на тянувшийся от плеча до груди сабельный шрам и три пулевые отметины, едва взглянул на рекомендательное письмо, подписанное командиром Дикой дивизии - великим князем Михаилом Александровичем и объявил Заурбеку, что тот зачисляется в штат охраны младшим привратником со столом, крышей и двадцатью пятью целковыми оплаты в неделю за верную и беспорочную службу. Поблагодарив щедрого хозяина, тайный агент контрразведки незамедлительно приступил к исполнению возложенных на него обязанностей.
        Осмотрев свою комнату в домике привратника и выслушав наставления о том, что и как ему впредь надлежит говорить и делать, Заурбек вышел на улицу, огляделся по сторонам и, точно поперхнувшись, закашлялся в кулак. Тотчас в окошке на третьем этаже дома напротив задернулась белая, обшитая кружевом, занавеска.
        - Эй, абрек! - донеслось из сторожки. - Ты чего стал-то, как фонарный столб? Без команды пост не велено покидать.
        Заурбек смерил тяжелым взглядом плечистого детину, ставшего несколько минут назад его начальником.
        - Все сматрэть надо. Кто едэт, аткуда, как подъезжает, как уезжает.
        - Да что тут сматрэть? - Старший привратник насмешливо передразнил заросшего до глаз бородой помощника. - Это у тебя там в горах ущелье, а здесь улица, все как на ладони видать.
        - Видать, гаваришь? - скривил губы Заурбек. - Та старана улица - четыре падваротни, одна на замке, контора там. Пока стоим, сколько человек вышло, вошло?
        - Да ну, спросишь тоже! - отмахнулся румяный детинушка. - Я ж на тебя глядел, несподручно мне было по сторонам пялиться.
        - И я на тебя глядэл, - насмешливо проговорил новый страж ворот. - Вошли четыре мужчины, одна женщина, один малчик с маленькой собачкой. Вышел адын мужчина. Вон идет. - Заурбек кивнул в сторону какого-то ремесленника, спешившего в сторону Литейного проспекта.
        - Ишь ты, орел глазастый, - уважительно покачал головой старший привратник. - Да что проку-то с того, что ты их пересчитал?
        - Может, и нэт, - пожал плечами горец, - а может, и есть. Кто знает?
        - Я знаю! - Старший нахмурился, желая показать новичку, кто здесь царь, бог и воинский начальник. - Твое дело за вот этими воротами следить, двор обходить дозором, чтобы через забор никто не пролез. А кто там по чужим подворотням шастает - не твое дело! Уразумел, абрек?
        - Ну, зачэм сэрдишься? - Заурбек сложил губы в улыбку. - Разве я обидеть тебя хотел? Мы ж тэперь как две руки. Давай в трактир схожу, шкалик возьму. Как у вас говорят, «обмоем знакомство».
        - Оно бы и хорошо, - с тоской вздохнул привратник. - Обычай древний, нарушать его грех, да токо ж где ты, дурья башка, шкалик-то возьмешь? Царем пить воспрещено. У хозяина вон целый погреб, да когда он еще поднесет?
        - Запрэтил, гаваришь? - Заурбек усмехнулся уголком губ. - А у мастерового, что из подворотни вышел, из кармана бутылка торчала.
        - Да ну! Вот ты шайтан глазастый!
        - Другие, кто хадыл, - продолжал между тем Заурбек, - почище адэты. Квартыры дарагие, бэдняку что здесь дэлать?
        - О как! - Старший привратник вновь смерил напарника уважительным взглядом. - Разумно глаголешь. Сразу видать, охотник.
        - У нас иначе нэ пражить, - пропуская мимо ушей похвалу, кивнул Заурбек. - Но если он нэ отсюда, значыт, прихадыл к кому-то. Топор, пила нэт, бутылка есть! Плохо спрятал, тарапился.
        - Ты что же, хочешь сказать, что там кто-то водкой приторговывает?
        - Конэчно, нэ раздает!
        - Шутишь? - Старший привратник почесал затылок. Заурбек немедленно продемонстрировал улыбку, больше похожую на хищный оскал.
        - Так я пайду?
        - А как найдешь?
        - Э-э-э! Глупое спрашиваешь! Зачэм нос, если по запаху найти нэ можэшь?
        - Ну, давай, орел горный, покажи свою удаль.
        - А если вдруг хазяин?..
        - Скажу, до ветра пошел. Да ты не переживай, до вечера тут особых дел не будет. Вечером - это да, не зевай. Такие люди приезжают - ого-го! Ты, главное, ни перед кем не тушуйся. Хозяин строго-настрого велел смотреть на всех прямо, глаз не опускать и, главное, лишнего не говорить.
        Спустя пару минут Заурбек Даушев крутил звонок у двери квартиры на третьем этаже доходного дома в Брусьевом переулке.
        - Давай заходи скорей, - в дверном проеме появилась фигура атаманца.
        - Водка давай, - не углубляясь в долгие беседы, потребовал младший привратник.
        - Держи, не журысь, все по рецепту. Бьет по мозгам, шо кувалда. Вот эти две - нормальные «смирновки». А вот эту откупоришь, когда гости соберутся. Смотри, не перепутай, а то такое «смирно» будет, до утра «вольно» не станет!
        - Нэ валнуйся, запомныл. В доме сэйчас пять вооруженных нукеров. Все маладые, крэпкие, кровь так и играет.
        - Понятно, - кивнул сотник. - Плюс на воротах охрана. Еще что?
        - Барышня савсэм плохая. За доктором посылали. Чарновский от нее вышел, как ночь, черный.
        - Угу, тоже зафиксировал. Еще что-то?
        - Да, - кивнул Заурбек. - Когда зашел к хазяину, там еще чэловек был.
        - Кто такой?
        - Тот, каторый на Большой Морской сбежал.
        - Конрад Шультце?!
        - Он!
        - Ну, вот и славно! Стало быть, и с ордером можно будет к господину ротмистру наведаться. Тогда вот что. - Сотник почесал затылок. - Ты с этой бутылкой пока не торопись. Я начальству доложусь, пусть решает. Если угощать - поставлю на окно лампу. Запомнил?
        - Абижаешь?
        - Ладно, поторопись. А то как бы твой начальник не разобиделся!

* * *
        Кабинет начальника жандармского управления сотрясали гром и молнии. Поручик Вышеславцев стоял, будто одинокое дерево в степи, самим существованием своим притягивая грозовые удары.
        - Вы что же, поручик, на фронт захотели? Вшей окопных кормить? Что это у вас творится? Кажется, только безногий еще от вас не убегал! Государственных преступников упустили! Шпионов! Не шантрапу какую-нибудь! - Начальник управления грозно зыркнул на убитого горем подчиненного. - Звание жандарма позорите! То у вас часовые напиваются, как сапожники, то в минуте ходьбы от Зимнего посреди святая святых - Главного штаба, какой-то проходимец разоружает вашего человека и скрывается, прихватив мундир и оружие! Да вы, сударь, понимаете, чем это пахнет?
        - С вашего позволения, - едва слышно выдавил поручик, - документ, мундир и шашка найдены.
        - Где?
        - Неподалеку. Там, знаете, баня.
        - При чем тут баня?
        - Видите ли, ваше превосходительство, - запинаясь, отвечал Вышеславцев. - Беглый капрал Длугаш заскочил в баню, направил на банщика наган и заставил того открыть шкафчики посетителей. Затем, прихватив чью-то одежду, сбросил мундир и скрылся.
        - Хорош! - Начальник жандармского управления обошел вокруг стола и вплотную подошел к тоскливо взирающему на него поручику. - А вы что же?
        - Ищем, ваше превосходительство. Он не мог далеко уйти. Да и куда ему деться с такими-то приметами?
        - Ваше счастье, что и Платон Аристархович тоже говорит, мол, куда ему деться. Благодарите, Алексей Иванович, мою доброту, Бога и полковника Лунева, а то б уже небось в штыковую на германца ходили! А это, я вам скажу, не по Невскому с дамами фланировать. Серба этого мне хоть из-под земли выньте! - Генерал поднес к лицу поручика поросший волосами кулак. - Уяснили?!
        - А как же с налетом-то?
        - Да ты и впрямь, братец, тупой! Иль не ясно тебе, что капрал этот, ежели Распутина оболгать хотел, так, стало быть, сам к налету и причастен. От своих подозрение отводил, каналья! Найдите его, поручик, а то ведь сами знаете, я миндальничать не стану!

* * *
        По коридорам госпиталя несся тихий шепот: «Царь! Царь идет!» Государь появлялся здесь едва ли не каждый день, иногда с супругой и дочерьми, иногда сам, всегда принося раненым фрукты и сладости, а порою вручая новоприбывшим героям медали за отвагу и георгиевские кресты. Каждый раз императора ждали с воодушевлением. Он милостиво принимал доклад начальника госпиталя, обходил с ним палаты, беседовал с ранеными, благосклонно кивал, не слишком, впрочем, прислушиваясь к их речам.
        Как ни пытался НиколайII убедить себя в обратном, но более всех находившихся здесь офицеров и нижних чинов его интересовала участь лежащей в отдельной палате фрейлины Анны Вырубовой, сильно пострадавшей в недавней железнодорожной катастрофе. Обойдя все прочие палаты и сочтя императорский долг милосердия исполненным, НиколайII поднялся этажом выше, туда, где под охраной преображенцев находилась наперсница императрицы и задушевная подруга всего их семейства.
        Увидев государя, лейб-гвардейцы отсалютовали ружьями, гулко опустив приклады на пол.
        - Вольно, вольно! - махнул рукой венценосный шеф полка, чуть заметно морщась. - Не шумите, не тревожьте Аннушку.
        Он прошел мимо преданных ему великанов-усачей и отворил дверь. Кроме самой фрейлины в комнате находился Старец, методично намазывающий вязкой бурой смесью колени фрейлины. Заметив императора, Анна Вырубова схватилась за край тумбочки, словно намереваясь подняться. Распутин встал, по обычаю кланяясь императору в пояс.
        - Здравствуй, батюшка!
        - Как самочувствие Аннушки? - отводя целителя чуть в сторону, поинтересовался государь.
        - С утра боли сильные были, - покачал головой Григорий. - Ну а теперь хоть танцуй.
        - Ну, танцевать-то, положим, рановато, - печально улыбнулся император.
        - Отчего же? - Распутин гордо расправил плечи. - Разве Спаситель не поднял Лазаря из могилы? Коли в божью силу верить, всякое чудо статься может. Ну-ка, Аня, подымись-ка на свои резвые ножки!
        Вырубова удивленно поглядела на Старца, но не посмела перечить. Она опустила ноги на ковер, устилавший пол подле ее ложа, и неожиданно для себя спокойно поднялась.
        - Ну что, болит где-нибудь или тревожит?
        - Нет! - ошеломленно проговорила фрейлина, не спуская с божьего человека влюбленного взгляда.
        - Вот и славно. Два-три дня еще полечишься, и лучше прежнего станешь. С лошадью взапуски бегать сможешь!
        - Это чудо! - выдохнул НиколайII.
        - Божья воля приходит в мир через меня. - Распутин поднял вверх указующий перст.
        - Любую награду проси! - Царь развел руками.
        - Не мне награда, но Господу! - воздев очи к лепному потолку, вещал Старец. - Что ему злато и все царства земные? Но ежели вопрошаешь ты, чем воздать Спасителю, отвечу: нет мне иной корысти, кроме как счастье твоего дома да польза родимому Отечеству. И чтоб лик Господень не отвернулся от вас, прошу тебя, государь мой, вели отдать в мою власть ведьму Лаис Эстер. Во всем свете никому, кроме меня, не совладать с ней. От козней ее и тебе, и царству твоему многие беды проистекают.
        НиколайII взял целителя под руку и заговорил тихо, стараясь, чтобы разговор их не достиг чужих ушей.
        - Пойми меня, Григорий. Мне самому эта ведьма досаждает, я рад буду избавиться от нее и, конечно же, не премину исполнить твою просьбу. Однако не сейчас. Так надо… - Император замялся. - Следует повременить. Это для нашей безопасности.
        - Господь вручил тебе царствие, ибо ведома ему сила твоя, - покачал головой старец. - Меня ж он привел из дальних мест к царскому двору, дабы хранил я тебя, семейство твое, а с ним и всю Россию. Не станет меня - и царству не выстоять, и всем вам конец придет. Россия кровью умоется да крапивой утрется. Все замыслы твои - суть человечьего разумения плоды. Мои же - божьей десницей начертаны. Ты царь - тебе решать. Я же вновь говорю: отдай мне ведьму. Не завтра, не днями, а нынче же! - Старец умолк, затем, выдержав паузу, вновь обратился к императору: - Ну что, отдашь ли?
        - Да, - склонил голову НиколайII.
        ГЛАВА 12
        Кот в перчатках мышь не поймает.
        Бенджамин Франклин
        Чарновский сидел у постели Лаис, ласково гладя ее иссиня-черные шелковистые локоны.
        - Какая же ты у меня хрупкая. Ну ничего, здесь отлежишься, придешь в себя, окрепнешь, а там я тебя куда-нибудь подальше от войны и холодов переправлю. Ну вот, скажем, в Австралию. Знаешь, какие в Австралии кенгуру?
        Лаис слабо улыбнулась. Она, конечно, понимала, что все, о чем сейчас говорит ее возлюбленный, имеет целью лишь успокоить ее. Какая уж тут Австралия, когда на море столь же, если не более опасно, чем на берегу. Но ей было приятно ощущать заботу этого могучего великана, казалось, самой природой созданного для геройских подвигов и покорения дамских сердец.
        - Послушай, - тихо произнесла она, прерывая рассказ конногвардейца о повадках кенгуру. - Мой тайный кабинет - вы нашли его?
        - Ну, после того, как в нем побывал Распутин, найти его было также сложно, как Зимний дворец. Не волнуйся, все на месте. Я позаботился, чтобы ничего не пропало.
        - Замечательно! - Лаис откинулась на подушки. - Мы должны вновь совершить ритуал вызова демона. Страшно даже предположить, что может произойти, если Хаврес, великий Герцог народа своего, заполучит в свое распоряжение столь жуткую особу, как Распутин.
        - Да ну, скажешь тоже. Не такой уж он и жуткий, - отмахнулся Чарновский. - Обычный темный мужик с быдлячьими повадками, дорвавшийся до власти.
        - Нет, - покачала головой женщина, - это не так. Он - порождение демона, и теперь сила его достигнет небывалой мощи, а устремления… Даже представить сложно, что взбредет ему в голову!
        - Ну, предположим, - задумчиво кивнул Чарновский, - может быть, ты права. Что же, по-твоему, мы должны сделать?
        - Я уже сказала тебе - вызвать Хавреса и вернуть туда, откуда я его ненароком выпустила.
        Ротмистр с сомнением покачал головой.
        - В таком-то состоянии?
        - Я должна это сделать. - Беглая жрица Прародительницы Эстер с неожиданной силой вцепилась в руку конногвардейца. - Господи, как мне здесь холодно и страшно!
        Чарновский молча вздохнул. Было о чем подумать.
        - Ладно, попробуем сделать все, как ты пожелаешь. Хотя, право слово, не стоит уж так тревожиться.
        Возлюбленная поглядела на него с нескрываемой грустью.
        - Днем в мой дом приходил один из нотеров. Он был в какой-то форме, вооружен и преспокойно разговаривал с жандармом, словно те и не думали стеречь мой дом. Стражи Храма нашли меня в Петрограде, значит, теперь постараются сделать все, чтобы захватить или уничтожить. Не говори мне, что они не смогут ворваться сюда. Они смогут, ты не представляешь, что это за люди. Мне очень страшно. Прости, я должно быть, ужасная трусиха. Но ведь пламя и впрямь подступает со всех сторон.
        - Ну-ну, не беспокойся. С нашей охраной можно ничего не опасаться. Пока отдыхай, набирайся сил, а я прикажу найти тебе комнату для заклинаний и вынести оттуда всю мебель.
        Он поднялся и, поцеловав каждый пальчик ее тонкой ручки, вышел из спальни.
        - Мишель, Мишель, - грустно проговорила вслед ему госпожа Эстер, - как же тебе все объяснить, чтобы ты понял?!

* * *
        Барраппа страдал от голода. С утра у него маковой росинки во рту не было, и в ближайшие часы уж точно кормить его никто не собирался. Погрузив охранявшего его жандарма в состояние безмолвного оцепенения, он без особых проблем покинул здание Главного штаба. Однако, понимая, что его маскарад дает лишь кратковременную отсрочку, недавний арестант поспешил сменить одеяние, как только представился случай. Увы, поменять лицо было выше его сил. Очередной задачей было добраться до Лаис.
        Когда он доковылял до ее дома, дюжие грузчики уже таскали сундуки и чемоданы в запряженные битюгами фургоны. На крыльце статный конногвардеец, потрясая кулаком, вдохновенно переругивался с жандармом, пытавшимся не допустить переезда особы, состоящей под охраной. Когда оскальзывающиеся на утоптанном снегу грузчики вытащили из дома очередной сундук, Барраппа без лишних разговоров подхватил его сбоку, помогая удерживать тяжелое, окованное металлическими полосами вместилище дамских тряпок. Вслед за тем молча залез в фургон, словно бы для того, чтобы получше разместить там груз.
        То ли его приняли за одного из слуг, то ли попросту были рады нежданному помощнику, но ни у кого и мысли не возникло поинтересоваться, откуда взялся этот крепкого вида чужак и что ему здесь надо. Между тем Барраппа аккуратно поставил сундук среди прочих вещей Лаис и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, принялся доставать из него платья и распихивать их по соседним тюкам.
        Спустя несколько минут повозка тронулась, а еще через полчаса, уже сидя в сундуке, капрал Длугаш почувствовал, как те же, а может, и другие грузчики с кряхтением подхватили сундук, в котором он приехал, и, ругая сквозь зубы господ, понесли куда-то, судя по звуку, в дом. Наконец-то он мог почувствовать себя в относительной безопасности, однако очень скоро это чувство сменилось до обидного банальным чувством голода.
        Барраппа прислушался, ожидая услышать чьи-нибудь голоса. Но нет, снаружи не доносилось ни единого звука. Тогда он приподнял крышку и, стараясь двигаться как можно тише, вылез. Должно быть, он очутился в чулане, во всяком случае, к жилым помещениям комната, куда был занесен сундук, похоже, не относилась.
        Впотьмах он подошел к двери и толкнул ее. Чулан оказался заперт. Длугаш тихо выругался, спрашивая себя, кому и зачем пришла в голову идея запирать этакие сокровища. Не то чтобы его сильно смущал замок. Подобные немудрящие приспособления он умел вскрывать быстро и не оставляя следов. Но сам факт.
        Он оглянулся в поисках какого-нибудь гвоздя, но тут услышал звук шагов в коридоре, приближающихся к его убежищу. Не дожидаясь встречи с «местным населением», Барраппа бросился к сундуку и едва успел опустить над собой крышку, как совсем рядом послышались голоса:
        - Где, интересно, прикажешь искать все это чародейское барахло? - спрашивал один.
        - Здесь, - не вдаваясь в долгие объяснения, произнес другой.
        - Да? Ты предлагаешь все это сейчас перелопатить, чтобы отыскать, где упрятан магический треножник, плошки и прочие таинственные диковины?
        - А что, есть варианты? И почему ты вообще решил, что ей сейчас надо кого-то куда-то вызывать? Что доктор сказал? Может, у нее жар, и она бредит?
        - Доктор сказал, что у нее сильное нервное потрясение или истощение - что-то в этом роде. И что огорчать ее сейчас нельзя ни в коем случае. Поэтому надо искать.
        - Вот ведь, - послышалось в ответ. - А что, если сам вызов демона - на ее перегреве случился? Ведь если повторить фокус не удастся - она вообще с ума может сойти. Она ж в это действительно верит.
        - Верит, - подтвердил первый голос. - А ты нет?
        - Ты же сам знаешь, - начал второй. - Всякое доводилось видеть. Но демоны - по-моему, это уже перебор!
        - Может быть, может быть, - отозвался первый. - А если нет? Ладно, пошли. Я, кажется, вспомнил, куда положил всю ее волшебную снарягу. Давай побыстрее. А то магия магией, но до заседания Капитула следует подготовить сводки.

* * *
        Строй жандармов, затаив дыхание, глядел на сухощавого мужика в смазанных дегтем сапогах и черном, похожем на монашеское одеянии. В окладистой бороде этого человека застряла квашеная капуста, волосы были всклокочены, но он, обходя фронт замерших в ожидании приказа стражей трона, и не думал обращать внимание на подобные мелочи. В этом строю едва ли не каждый знал, какие темные делишки числятся за Гришкой Новых, однако никто, даже сам шеф жандармского корпуса, не смел потребовать ответа за преступления у Боговдохновенного Старца.
        Прочитав царскую записку, генерал Джунковский тихо выругался сквозь зубы по матушке, но все же, поморщившись, велел штурмовать «злокозненное гнездо заговорщиков». И вот теперь долгобородый мужик в смазанных дегтем сапогах и с капустой в бороде ходил перед строем жандармов, командуя, точно главарь налетчиков своей бандой.
        - …И запомните, кого там только ни увидите, всякий царю и Отечеству смертный враг, у всякого оружие имеется. Если вы их помилуете, они вам спуска не дадут! Особенно хозяин дома. Этот и вовсе ходит, аки зверь рыкающий, ища, кого бы пожрать. Сколько молодцов при нем - неведомо. Ну, да не о них речь. А вот баба, что в том доме с нынешнего дня проживает…
        При этих словах Распутин почувствовал, будто железные крючья вонзились в его плоть и рванули так, что едва не вывернули наизнанку. Глаза Старца выкатились от боли, и нижняя челюсть отвисла в немом вопле.
        - Молись! - взвыл голос, который можно было назвать демоническим, поскольку таковым он и являлся на самом деле. - Молись немедленно! - разрывая грудь и переплетая ребра, выл Хаврес.
        - Так ведь… - начал было про себя Распутин.
        - По-своему, по-своему молись, - шипастой змеей извивался внутри его демон. - За себя проси! Моли об избавлении от мук, чародейством насылаемых! Победы над врагом алкай! Только истово и скоро!
        Распутину внезапно показалось, будто выловленный им некогда в Тоболе огромадный сом вдруг очутился внутри него и стал, хлеща широченным хвостом, биться в ужасной агонии.
        - Девицу мне приведите целой! - взвыл Распутин, жестом подавая знак жандармам приступать к операции. - Ни один волос… - простонал он уже вослед, трясясь и катаясь по полу в конвульсиях.
        Жандармы поспешили скрыться, оставив в одиночестве святого Старца, чье искаженное мучительными гримасами лицо сейчас было столь ужасно, что обе шеренги испытанных годами беспорочной службы людей, прошедших огонь и воду, невольно дрогнули и подались назад. Если бы сейчас кто-нибудь оглянулся, то увидел бы, как стоя на коленях Старец бьется лбом оземь, приговаривая довольно громко:

«Господь, в великой милости своей защити меня, разрушь козни умышляющих против меня, дай силу одолеть врагов, Дай силы и стойкости одолеть умышляющих против Божьего престола. Молю тебя, Господи, услышь моления раба твоего Григория!»

* * *
        Без малого полчаса продолжалась эта молитва, без малого полчаса Лаис взывала к священным именам, суля неисчислимые кары ослушнику. Распутин валялся на земле, корчась, но не прекращая вымаливать защиту. В конце концов девушка в изнеможении опустилась на руки Чарновского.
        - Я больше не могу. Так не должно быть, но демон не слушает меня.
        - На этот раз обошлось! - выдохнул Хаврес, и Распутин почувствовал, как боль уходит сама собой, не оставляя и следа. - Но следует поторопиться.

* * *
        Лаис не ведала, сколько времени была без сознания. В ее взбудораженном мозгу крутились неясные образы прошлого иди того, что могло быть ее прошлым, но происходило не здесь и не с ней. Вновь сияло над головой синее бескрайнее небо, до которого не могли дотянуться каменные пальцы вздыбленных скал. Вновь перед ней открывались темные отроги гор, где водились чудовища, о которых во всех прочих землях даже и не слышали. А если и слышали, то не могли поверить.
        Даже львы сторонились диких порождений необузданного, древнего, как эти горы, зла. А жители на многие мили в округе почитали эти места запретными и недобрыми. Они говорили, что там водятся драконы, способные, раз щелкнув челюстями, перекусить антилопу. И эти люди, далекие от цивилизации, знали о чем говорили.
        Как бы ни был отважен князь Лайош Эстерхази, когда-то на спор решивший проникнуть в запретный город, он понимал, что уйти из него тем же путем, да к тому же спустя много лет, ему не удастся. Тогда-то ему и пришла в голову идея воспользоваться для побега кольцом Соломона, чтобы вызванный демон перенес их подальше от Карнаве.
        Вероятно, стоило бы сразу потребовать у пришельца из адской бездны доставить беглецов в один из замков князя Лайоша, но отец не хотел привлекать лишнего внимания к своему появлению. Толковать должны были, что он появился, а не о том, как он то сделал.
        Лаис тогда с ужасом глядела, как старый охотник бестрепетно ломает священные печати на крышке яхонтового ковчежца, в котором хранилось заветное сокровище. Небо должно было разверзнуться, и молнии поразить осквернителя гробницы. Но все было по-прежнему: над головой радостно синел ясный небосвод, и даже усыпленные неведомым зельем стражи не вскинулись, чтобы остановить их.

«Вот сейчас и проверим, - усмехнулся тогда в седые усы старый Лайош, - впрямь я из рода Эстер, или же все это - пустые сказки». И он надел перстень на палец…
        Тогда все обошлось. Демон покорно явился на зов, исполнил волю господина и исчез по его приказу, не оставив следа… Или оставив? Как-то же смогли нотеры отыскать их убежище в Каире!
        Все прошедшие с того рокового дня годы память о свершенном ими чудовищном преступлении не давала ей покоя. Она лишь указала отцу расположение тайного святилища, но… сорвавшийся с вершины камень порождает лавину. Теперь, стоило Лаис хоть чуть-чуть позабыть о преследующем ее кошмаре, как ночью во сне вновь являлся один из нотеров-хранителей, а иногда и много, очень много - стеной до горизонта. Сегодня Лаис видела одного из них наяву, совсем рядом, и пистолет в руке не вызывал сомнений в его намерениях. В уме девушки всплыло смуглое лицо ее двоюродного брата… В ужасе она распахнула глаза и в полумраке спальни различила знакомые суровые черты.
        - Мир тебе, Лаис, - прошептал человек рядом с ней.
        - И тебе долгих лет, Барраппа, - в ответ чуть слышно проговорила госпожа Эстер.

* * *
        Заурбек Даушев не любил города. Он терпеть не мог эти зажатые угрюмыми домами ущелья стылых улиц, провалы дворов, висящую в небе копоть и несущиеся со всех сторон запахи духов и помойки. Все его обостренные до предела чувства дикого зверя, ощущавшего себя в горах куда лучше, чем под крышей дома, подвергались жесточайшему испытанию бездушной громадой северной столицы. Едва скрывая презрение, он глядел на бледные лица жителей города, на их худосочные или же, наоборот, расплывшиеся фигуры, и недоумевал про себя, как такой народ мог захватить его родную землю.
        Все его прошлое, все годы, проведенные в набегах, погонях и перестрелках, научили его презрению к закону и власти. Он уважал лишь силу, ум и ловкость - все то, что сливалось для него в образе гордого, неподвластного никому волка. Несколько месяцев назад, когда загонщики сжимали вокруг него смертельное кольцо, он ловко ушел от них, вступив добровольцем в один из туземных полков. И, вероятно, ревностная служба белому царю не отняла бы у него много времени, когда б не встретился ему на пути подполковник Лунев. Не будь этой встречи, исчез бы лихой джигит из-под носа командования так же, как прежде уходил от преследователей, высланных по его следам тифлисским полицмейстером.
        Прикомандированный к неутомимому контрразведчику, Заурбек имел возможность воочию наблюдать, как тот, словно чародей, создал из воздуха чарующий призрак, столь прекрасный, что могущественный Энвер-паша с его многочисленным обученным немцами войском, последовал за рукотворным миражом, точно баран, ведомый на заклание. Ум и воля этого невысокого, вечно погруженного в себя человека, оказались сильнее всего могущества владыки османов. В тот день, когда отбитая из-под Сарыкамыша турецкая армия бросилась в неудержимое бегство, Заурбек понял, что будет верен и предан этому необычайному человеку, что бы ни случилось. И все же он не любил город, терпеть его не мог.
        Уже стемнело, хотя до вечернего приезда господ, о котором предупреждал его старший, было еще далеко. Но темнело здесь быстро, вернее, по мнению Заурбека, почти совсем не рассветало. Он вглядывался в едва освещенную фонарями улицу сквозь оконца бойницы привратной сторожки и по устоявшейся привычке вслушивался в темноту, улавливая то стук колес проехавшего извозчика, то чьи-то шаги, то обрывки далеких разговоров.
        - Ну че, земеля, - изрядно подобревший после выпитого старший привратник насмешливо кликнул угрюмого сотоварища, - чего филином туда уставился? Дом наш в округе известный. Проходимцы всякие его за версту обходят. Говорят, он в старые времена самому колдуну Брюсу принадлежал, и тот на свое жилище страшное заклятие наложил. Слыхал о Брюсе? Нет? Да откуда тебе!
        - Идут, - не слушая вопросов, проговорил Заурбек, внутренне напрягаясь. Его шестое звериное чувство опасности, долгие годы помогавшее обходить западни, холодными мурашками, внезапно проснувшимися между лопаток, остро напомнило о себе.
        - Кто идет-то? - не понял старший привратник.
        - Нэ знаю, - откликнулся Заурбек. - Маршируют.
        - Да мало ли? - отмахнулся его соратник. - Тут вон до Офицерского собрания рукой подать. Может, туда наряд вызвали? Опять же, преображенцев учебная рота. Ты мне вот не ответил: знаешь, кто такой Брюс?
        - Нэ знаю, - кратко отрезал Заурбек. - Сюда идут. Жандармы. С Литейного. - Он потянулся за стоящим в углу карабином. - Полсотни шакалов.
        - Свят-свят-свят! - Старший привратник дробно перекрестился. - Это с чего ж вдруг-то?
        Он вскочил на ноги, не зная, за что и хвататься, и тут, увидав Заурбека с оружием в руках, взвыл от страха:
        - Да ты одурел, что ли? На кого руку подымаешь, нечто эсер какой? Это ж жандармы!
        - Малчи! - рявкнул Заурбек, отпихивая перетрусившего караульного от двери. - Беги, хазяина прэдупреди.
        Мысли проносились в его голове, точно угнанный с водопоя табун чистокровных арабчаков князя Амилахвари. Заурбек мучительно пытался сообразить, что бы сделал в этом случае Лунев, однако нужная мысль так и не появилась. Ясно было одно: жандармов следовало задержать вплоть до той минуты, когда появится сам Платон Аристархович.
        Заурбек понимал, что сотник, наблюдающий за происходящим из окна третьего этажа дома напротив, наверняка уже звонит на Литейный проспект, 20, в Офицерское собрание, где сейчас с Вышеславцевым и его людьми находится сам полковник. Оттуда быстрым ходом сюда минут десять, но эти десять минут необходимо было продержаться, иначе вся эта синебрюхая мразь вломится и испортит то, что создавалось волей и гением «Великого Платона», как именовал его про себя Заурбек.
        Бывший абрек, он на дух не выносил жандармов, и если бы сейчас получил команду открыть огонь, то, пожалуй, успел бы немало положить этих топающих коваными сапожищами отъевшихся гяуров. Он вскинул карабин и поглядел сквозь прицел на самодовольное лицо вышагивающего рядом со строем офицера. «Порождение шакала!» - тихо выругался он, делая над собой усилие, чтобы не нажать спусковой крючок.
        Тяжелые кулаки загрохотали в ворота через несколько мгновений. Заурбек приоткрыл зарешеченное окошко.
        - Гавари, кого нада? - рявкнул он тем самым «диким голосом», который обычно предполагают услышать всевозможные начальники от свирепых «детей гор».
        - Открывай! Не видишь, что ли? - придвигаясь к окошку, выпалил командир жандармского взвода.
        - Хазяин твая не ждет! Ухады домой! - продолжая тянуть время, безапелляционно заявил верный слуга.
        - Какой домой, шельма?! Не видишь, кто перед тобой? Открывай! Не то прикажу ворота к чертям вышибить!
        - Твоя - варота бить, моя - в галаве дырка делать! - В оконце недвусмысленно обозначился ствол карабина, так что каждый желающий мог заглянуть в гнездо свинцовых птиц калибра 7,62 мм. - Моя старший звать, - увещевающее продолжал Заурбек, - твоя - стоять ждать. Старший - хазяину говорить, потом пускать.
        Жандармский офицер чуть попятился. Ему было понятно, что штурмовать высоченную чугунную ограду, увенчанную острыми шпилями, да еще зимой и без лестниц - дело непростое. Ломать ворота - тоже. Между тем абрек явно не шутил, палить он начнет - это как пить дать, а уж если в доме услышат стрельбу, то дело придется иметь не с одним дикарем, а целым гарнизоном. Ишь, какая башня - такую на ура в штыки не возьмешь!
        - Но-но, парень. Ну-ка не горячись!
        - Всем стоять! - раздался снаружи командный окрик, в котором Заурбек с облегчением узнал голос атаманца. - Начальника ко мне!

* * *
        Лаис глядела на едва освещенное керосиновой лампой лицо нотера. С последней их встречи он превратился из мускулистого юноши в сильного, должно быть, очень сильною мужчину. Резко очерченные скулы Барраппы были покрыты темной жесткой щетиной и глаза его, почти черные, такие же, как у нее; смотрели холодно и бесстрастно.
        - Я пришел за тобой, - тихо проговорил он.
        - Я знаю, - прошептала Лаис.
        - Ты нарушила закон, - кратко, точно пощечины, бросал бывший капрал. - Ты покинула стены храма, бежала из запретного города, помогла беглецу, скрывалась от правосудия и, главное, похитила святыню, явление которой в этом диком неразумном мире способно погубить его быстрее всех здешних бомб и снарядов.
        - Слова твои верны, - покорно согласилась Лаис.
        - Теперь к прежним своим преступлениям ты прибавила новое - ты выпустила демона.
        - Это случилось против моей воли.
        - Преступление тянет за собой преступление, - отметая попытку оправдаться, бесстрастно ответил Барраппа. - Все, что ты можешь сделать, - вернуть перстень мне и покориться судьбе. Лишь только демон будет возвращен в адский пламень, ты должна последовать за мной и предстать перед старейшинами и жрецами, дабы они воздали тебе по заслугам.
        - Но…
        - Оставь все «но» и помни, если я знаю, где ты скрываешься, то и все нотеры будут знать об этом. Даже если твой любовник сможет одолеть меня, вслед придут другие, и они не станут разговаривать ни с тобой, ни с ним.
        - Но, - вновь заговорила Лаис, прикрывая ладонью рот своего родственника, - у меня нет перстня. Понимаешь? Он был еще сегодня, потом я потеряла сознание. А сейчас его нет! - Лаис уже не пыталась сдерживаться, говорила скороговоркой, едва не крича: - Его нет, понимаешь, нет!
        - Жандармы! - послышался в коридоре испуганный вопль привратника. - Ваше благородие, жандармы!
        - Чего ты орешь? - раздался совсем близко голос Чарновского. - Ну жандармы, ну пришли. На то у них и ноги, чтоб ходить. Пойди отвори ворота, пусть заходят. Разузнай, не желают ли они с дороги отужинать.
        - Да их же там тьма-тьмущая!
        - Эка невидаль! Всех прокормим. В общем, ступай! Не задерживай слуг государевых.
        - Если ты скажешь ему хоть слово, - прошептал Барраппа, доставая револьвер из-за пояса и взводя курок, - я застрелю сначала тебя, потом его.
        - И не узнаешь, где перстень, - начала было Лаис.
        - Тсс! - шикнул бывший капрал, скрываясь под кроватью.
        Дверь спальни отворилась.
        - Милая, - воркующе-рокочущим голосом объявил конногвардеец, - нам предстоит небольшая прогулка.
        - Но я не одета, не причесана…
        - Это не важно. Тем более что мы не будем выходить из дома.
        ГЛАВА 13
        Сила и веник ломит, а разуму за сию конфузию отвечать.
        А.В.Суворов
        Из прорези бойницы за происходящим у ворот особняка в Брусьевом переулке с нескрываемым интересом следили глаза бывшего абрека.
        - Да ты очумел, прапор! - орал на командира жандармского взвода разъяренный сотник. - Ты на кого волну гонишь?!
        Четверо рослых жандармов держали атаманца за руки и плечи, но тот вырывался, продолжая бушевать.
        - Под трибунал пойдешь! В Магадан! Кедры лобзиком валить!
        - Господин сотник, у меня приказ! - стараясь не потерять лицо перед слегка обалдевшими подчиненными, вешал командир взвода.
        - А у меня, по-твоему, шо, расписание поездов на Луну? Какого рожна вы сюда приперлись? Чего вам на Фонтанке не сиделось? Вы нам тут всю малину перегадите!
        - Я не намерен отчитываться! - басил прапорщик, нервно теребя темляк шашки.
        - Ты знаешь, где отчитаешься? Тебе сказать? А ну, уберите руки, уроды!
        - Что здесь происходит? - до слуха Заурбека донесся холодный уверенный голос Платона Аристарховича. - Кто старший?
        - Прапорщик Ванюта! - начисто забывая о буйном ругателе, вытянулся перед старшим офицером командир взвода. - Имею предписание арестовать находящуюся здесь девицу Лаис Эстер.
        Он чуть покосился на предъявленный невесть откуда взявшимся полковником документ с императорской печатью и подписью. Фонари, освещавшие вход, вырывали из мрака ровные строки, неукоснительно требующие у всех и каждого оказывать немедленное и полное содействие «предъявителю сего».
        - Полковник Лунев, контрразведка, - сухо представился подошедший. - Господин прапорщик, ваше появление здесь крайне неуместно. Вы срываете операцию, от успеха которой, быть может, зависит судьба России.
        - Но у меня же приказ! - в отчаянии проговорил Ванюта.
        - Н-да. - Лунев повернулся к стоящему позади него Вышеславцеву: - Поручик, ступайте в офицерское собрание, пусть вас соединят с генералом Джунковским. Скажите, что я требую отменить приказ об аресте.
        Требование, которое полковник смел предъявлять к товарищу министра внутренних дел, ввергло несчастного прапорщика в шок. Еще час назад он искренне надеялся быстро управиться с порученным заданием и ночевать дома, под боком у жены. Выслужившийся из фельдфебелей бедный сын костромского сапожника и гадать не мог, какого высокого полета птицы станут рвать в клочья его многолетнюю беспорочную карьеру. Не выполнить приказ государя, пусть даже исходивший от Распутина, он не мог. Но и перечить императорскому приказу, которым потрясал у его носа контрразведчик, тоже не было никакой возможности.
        Лунев глядел на младшего офицера, впавшего в безысходный ступор, понимая, что из-за чьего-то головотяпства комбинация, сулившая быструю победу над сильным, но, слава Богу, не слишком осторожным врагом, рушится, словно карточная пагода. Даже если озадаченный прапорщик незамедлительно уведет жандармов, никто уже не в силах обратить время вспять.
        Конечно, этакая демонстрация у ворот особняка вызовет у Чарновского серьезные опасения и заставит свернуть активную деятельность. Но и вламываться прямо сейчас, не дождавшись, когда в доме соберутся прочие заговорщики, было бы вопиющей стратегической ошибкой.
        - Ваше высокоблагородие, - примирительным тоном начал было прапорщик. - К чему звонить? Пустое это. Их превосходительство, генерал Джунковский лишь подпись свою поставил, а приказ этот, - Ванюта поднял глаза к темному, затянутому тучами небу, - с самого верху пришел. - Он оглянулся, точно проверяя, не слышит ли кто из посторонних, и объявил полушепотом: - Распутин приказал.
        Едва успел произнести он эти слова, как ворота, дотоле остававшиеся неприступными, отворились, и дюжий привратник, радушно кланяясь, затараторил:
        - Добро пожаловать, господа! Уж заждались! Барин с барыней теперича в отъезде. Однако велели, как придете, угостить вас, чем пожелаете. Так, коли прикажете, ужин готов. Проходите, милости просим, проходите в дом!
        От столь радушного приема жандармский прапорщик опешил еще более, нежели от сопротивления, оказываемого дотоле. Никогда прежде его не приглашали отужинать в дом, куда он являлся произвести арест. Он обескураженно поглядел на старшего по званию, ожидая дальнейших распоряжений. Лунев кинул взгляд на появившегося у ворот Заурбека. Тог чуть заметно покачал головой, давая понять, что ни Чарновский, ни Лаис не покидали особняк.
        - Ладно, - поморщился Лунев. Понимая, то дальнейшее стояние у распахнутых ворот выглядит глупее некуда. - Помните, вы пришли арестовать Лаис Эстер. Все остальное здесь - не ваша забота.
        - Слушаюсь, - отчеканил прапорщик, давая команду своим людям двигаться к башне рыцарского замка.
        - Сотник. - Контрразведчик подозвал отряхивающеюся после жандармских захватов атаманца. - Дом старинный, наверняка здесь есть тайники. Держите ухо востро. Лаис и Чарновский где-то здесь.
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - отчеканил Холост.

* * *
        Барраппа лежал под кроватью, вспоминая слова наставника, произнесенные много-много лет назад, когда их, юношей высокого рода, обучали всему, что должен знать и уметь нотер: «Когда лежишь ты на камне, стань камнем. Пусть тело обратится в гранит и кровь - в застывшую лаву. Когда прислонишься ты к дереву, будь деревом. Пусть ступни твои чувствуют ток земных соков, и руки станут ветвями среди ветвей…»
        Сейчас Барраппа пытался стать кроватью или же драгоценным паркетом, весьма запыленным и, должно быть, давно не метенным. Пыль забивалась в нос, и он с трудом удерживался, чтобы не чихнуть и не произвести шум лишним движением.
        Перед глазами нотера мелькнули блестящие золоченые шпоры на вычищенных до зеркального блеска сапогах. Над головой послышался странный звук, который Барраппа воспринял как выдох, что бывает, когда на руки подхватываешь расслабленное тело.
        - Я пойду сама, - услышал он голос Лаис.
        - Ерунда, - насмешливо произнес ротмистр. - Не о чем беспокоиться. Запри дверь!
        - бросил он кому-то уже с порога.
        В тот же миг Барраппа ужом выскользнул из-под кровати и устремился к выходу. Другого такого случая могло и не быть. Любовник его сестры, несомненно, опасный противник, но сейчас на стороне хранителя была внезапность. К тому же, даже если тот вооружен, у него на руках Лаис и, стало быть, он не сможет быстро выхватить револьвер. Слуга - ерунда, он уложит его с первого выстрела!
        Бывший сербский капрал схватил с постели набитую лебяжьим пухом подушку. Выстрел сквозь нее прозвучит глухо, и даже если жандармы уже в доме, могут и не услышать этот звук. С наганом в одной руке и подушкой в другой он подскочил к двери и уже собрался было ударить по ней плечом, чтобы распахнуть, но тут замок дважды клацнул, недвусмысленно давая понять, что массивная дверь, сработанная из крепчайшего дуба, надежно заперта.

«Да сотрется имя твое из вечных Скрижалей!» - под нос себе выругался Барраппа, слушая, как затихают шаги в коридоре. Сквозь замочную скважину пробивался тусклый свет. Новоиспеченный узник прижался к ней ухом, пытаясь расслышать, что происходит в доме. Ни малейшего результата. Барраппа диким зверем, пойманным в западню, закружил по спальне.

«Нужно срочно найти что-нибудь, чем можно открыть дверь». Он вывернул на прикроватную тумбочку шкатулку с драгоценностями, опустошил ящички самой тумбы.

«Не то, не то, не то. - Барраппа подскочил к окну. - К тому же… - Свет фонарей недвусмысленно выхватывал из темноты жандармское оцепление с оружием на изготовку. - Здесь не пройти».
        Запоздало он бросился тушить лампу. В эту пору большая часть окон в этом доме-замке была темна, и пробивающийся из-за портьер свет мог привлечь внимание жандармов.

«Проклятие! - направляя револьвер на дверь, сквозь зубы процедил Барраппа. - Нет, так не пойдет. В нагане всего семь патронов, жандармов куда больше, всех не перестреляешь. Меня попросту убьют в перестрелке, и все пойдет насмарку. Надо выждать. Может, эти мордовороты и не смогут войти сюда. - Он скривился, понимая, насколько несбыточны подобные мечтания. - А если смогут, то, может, удастся обмануть их, усыпить бдительность, а затем…»
        Барраппа засунул оружие за пояс и загрохотал кулаками в дверь.
        - Помогите! Они держат меня взаперти!

* * *
        С превеликим сожалением отказавшись от дармового угощения, проинструктированные Луневым жандармы приступили к делу. Оставив большую часть подчиненных в оцеплении вокруг дома, отрядив десяток из них проверять флигеля, конюшни и разнообразные службы, прапорщик Ванюта повел остаток своего воинства в бой на защиту престола.
        Рослые как на подбор, плечистые слуги безмолвно отворили двери пред стражами закона, точно те были дорогими гостями в этих стенах.
        - Где хозяин? - обращаясь к одному из подручных Чарновского, имевшему, по мнению контрразведчика, наиболее осмысленный вид, спросил Лунев.
        - В отсутствии, ваше высокоблагородие! - демонстрируя армейскую выправку, выпалил слуга.
        - Ложь, - сверля взглядом собеседника, жестко проговорил Платон Аристархович. - Мне известно, что ни господин Чарновский, ни госпожа Эстер не покидали этого здания. Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно расскажете, где они скрываются, вы будете награждены за верность и преданность государю. Если же сочтете нужным играть в молчанку или, того хуже, пытаться нас обмануть, предстанете перед военным трибуналом как пособник врагов Отечества. Итак, я повторяю вопрос еще раз: где скрывается господин Чарновский, госпожа Эстер, а также господин Конрад Шультце, о пребывании которого в этом доме мне доподлинно известно? Вопрос относится ко всем присутствующим. - Лунев обвел взглядом замерших слуг. - У вас есть время, пока я не сочту до трех. Итак, раз, два…
        - Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! - Один из жандармов, придерживая шашку, сбежал, почти скатился с лестницы. - Там наверху комната, книг в ней огроменное число. Я дверь приоткрыл, сквозь щелку глянул - там офицер, конногвардеец. Так я подумал, не ваш ли?
        - Ну вот, - Платон Аристархович сверху вниз посмотрел на понуро замерших перед ним верзил, - а вы твердите «Не могу знать».
        Дверь библиотеки распахнулась. На ее пороге в сопровождении сотника-атаманца и пары жандармов стоял полковник Лунев.
        - Не двигаться с места! Положить оружие!
        Офицер в конногвардейском мундире с крестом святого Георгия на груди едва не поперхнулся от столь бесцеремонного вторжения и поставил на богато сервированный столик недопитый бокал хереса.
        - Потрудитесь объяснить, господа, что все это значит? - Молодцеватый офицер с нервным лицом резко встал из-за стола, хмуря брови и дергая щекой. - С кем имею честь?
        Если бы полковник Лунев мог выругаться в присутствии подчиненных, он бы непременно так и сделал. Стоящего перед ним офицера он встречал совсем недавно у императора в Царском Селе, где тому, как и самому Луневу, вручали полковничьи эполеты. Платон Аристархович и прежде видел это лицо. В газетах, описывающих лихую атаку конногвардейцев на батарею пруссаков близ Каушена.
        - Если не ошибаюсь, полковник Врангель? - произнес он, чувствуя, как покидает его недавнее ощущение удачной охоты. Окончательно и бесповоротно.
        - Он самый. Барон Врангель Петр Николаевич. Чтобы выяснить это, не стоило врываться сюда с таким шумом, и уж тем более с этими… - Статный конногвардеец брезгливо кивнул в сторону жандармов. - В чем, собственно говоря, дело?
        - Полковник Лунев, Платон Аристархович, контрразведка.
        - Ах, контрразведка! - хмыкнул герой битвы под Каушенами.
        - Да, контрразведка. А потому вопросы задавать буду я.
        - Да уж, сделайте милость. - Врангель смерил недавнего знакомца тем непередаваемым взглядом, каким кавалеристы первой гвардейской бригады одаривали всех прочих армейских чинов.
        - Что вы здесь делаете? - раздраженно бросил Лунев.
        - Как видите, обедаю.
        - Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.
        - Вот же странный вопрос. Достопочтенный Платон Аристархович, я прибыл в столицу менее недели тому назад с той же целью, что и вы. Полагаю, вы сами можете подтвердить эти слова. Семейство мое сейчас в отъезде, а потому я счел вполне уместным остановиться у полкового товарища. Как вы сами видите, Чарновского я не стесняю, а кухня у него, пожалуй, одна из лучших в Петрограде.
        - Хорошо, - кивнул контрразведчик, понимая, что подобное объяснение если и не является правдой, то, во всяком случае, опровергнуть его с ходу не представляется возможным. - Вы, конечно же, рассказывали своему приятелю о нашей встрече в Царском Селе.
        - Еще бы. Не всякий день государь-император вручает нам с вами полковничьи эполеты. Согласитесь, это событие, достойное красочного описания.
        - Соглашусь. Еще один вопрос. Рассказывая Чарновскому о приеме у государя, вы, должно быть, упомянули, что я был удостоен его величеством отдельной беседы?
        - Может, и говорил. Право сказать, сейчас не упомню, - надменно скривил губы барон Врангель. - Но вряд ли сие может почитаться военной тайной.
        - Нет-нет, что вы! Не может. А кстати, когда вы последний раз видели своего приятеля?
        - Не более четверти часа назад, - доставая из кармана серебряные часы и щелкая крышкой, проговорил конногвардеец. - Мы сидели, разговаривали. Вдруг он заявил, что ему нужно срочно отлучиться, и вышел.
        В этот момент где-то наверху послышался глухой хлопок, затем еще один.
        - Из нагана стреляют, - прислушавшись к внезапному звуку, объявил барон Врангель.
        - Это уж точно. - Лунев вытащил из кармана браунинг и дослал патрон в патронник.
        - Петр Николаевич, прошу вас, оставайтесь здесь, ничего не предпринимайте. Чуть позже мы вернемся к нашей беседе.

* * *
        Государыня-императрица пила кофе со сливками. В каком-то суеверном ужасе перед всем, что могло напомнить о ее немецких корнях, она избегала называть излюбленное лакомство «кофе по-венски», точно в этом названии могла таиться скрытая измена России. Она приказала величать напиток «кофе а-ля Кульчински», вызывая тем самым толки среди придворных и насмешки всех тех, до кого докатился слушок о чудачестве государыни.
        - Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. - Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. - Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.
        Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.
        - Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно, что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.
        Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.
        - Чуешь силу, от самой земли идущую? - сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. - Без этой силы русского нутра не уразуметь.
        - О да, конечно, - подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.
        - То-то и оно, что конечно. - Распутин потряс кулаком перед носом. - Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?
        - Да, как же…
        Старец открыл было рот, чтобы произнести еще что-то, но тут будто кто-то с размаху всадил пробку в самое горло. Распутин попробовал выдохнуть, но из легких донеслось лишь какое-то диковинное сипение.
        - Скорее! - услышал он уже знакомый внутренний голос. - Скорее! Что-то происходит! Кольцо покидает этот мир. Быстрее туда!
        Императрица, не скрывая ужаса, глядела, как резко бледнеет лицо Старца.
        - Что с вами, Григории? Вам плохо?
        В ответ Распутин прокряхтел что-то невнятное, не в силах вымолвить ни слова.
        - Отравили! - взвизгнула императрица. - Доктора Боткина сюда! Скорее! Скорее!
        - Я уже послал туда людей! - между тем доказывал Распутин. -
        Они арестуют эту ведьму и приволокут сюда.
        - Не приволокут! Ее нет здесь. Сам туда ступай. Ты почуешь, я помогу.
        - Не нынче… Теперича государыня…
        Рука Старца как-то сама собой дернулась и широким взмахом смела на пол кофейник вместе с молочником. Александра Федоровна отпрянула, переворачивая стул и крича от ужаса.
        - В прах государыню! - яростно выкрикивал демон. - Сейчас же, немедля!
        - А ну, не указуй мне! - взъярился Гришка Новых. - Забыл, что ли, кто сему телу хозяин?
        В тот же миг, словно оспаривая претензии Распутина на собственный организм, ноги его резко подкосились, он рухнул на пол и забился в судорогах.
        - А вот тебе бичей огненных! - взрыкнул про себя бывший конокрад со скрежетом зубовным, начиная шептать знакомые с детства слова молитвы „Отче наш, иже еси на небеси…“
        - Постой, не горячись, - уже примирительно, хотя и с плохо скрываемым раздражением отозвался Хаврес. - Ты меня изъязвишь, так и я тебя не пожалую. Ни к чему это. Пойми, несчастный. Перстень надо добыть как можно скорее. А он уходит из этого мира.
        - Да что ты плетешь-то, бесий царь?! Куда уходит?
        - Не ведаю куда. Возможно, в тот мир, где прежде томился я. У меня нет желания снова возвращаться в сознание блаженного тупицы, который травил свою плоть и молился истово всякий раз, когда я пытался заговорить с ним. Он принимал мною насылаемые муки как благо. Уверен, теперь местная церковь причислит его к сонму великомучеников, а может, и к лику святых. Оставим споры. Когда мы обретем перстень Соломона, я стану во главе шести дюжин первейших народа моего, ты же будешь владыкой сего мира.
        - Ты говорил об этом.
        - И еще скажу, ибо в этом правда единственная и неподдельная. Что тебе какая-то царица, когда перед тобой готов склониться целый мир?!
        Распутин почувствовал, как лица его касаются холодные капли воды, а возле самого носа возникает резкий запах нюхательной соли. Он открыл глаза. В каком-то странном цветном тумане перед ним маячило лицо лейб-медика царской семьи доктора Боткина.
        - Я ухожу, - прохрипел Старец.
        - Да куда же вы пойдете! - всплеснул руками врач. - Лежите-лежите. Вам сейчас покой нужен. Сейчас, голубчик, вас перенесут в постель. Мы вас обследуем, узнаем, что это вдруг с вами за напасть приключилась. Вот ответьте-ка мне, будьте любезны, что вы нынче ели?
        - Ступай прочь, клизма очкастая! - Распутин одним рывком поднялся на ноги, точно и не задыхался вовсе и не бился в судороге лишь несколько минут назад.
        - Да помилосердствуйте, что же это вы?..
        - Прочь! - Распутин перевел взгляд на залитый кофейный столик, и в ту же секунду на нем с печальным звоном начали лопаться чашки. - С дороги! Я ухожу!

* * *
        Барраппа прислушался: за дверью грохотали тяжелые сапожищи.

«Ну, вот и жандармы», - его охватило ни с чем не сравнимое чувство близкой схватки, которую не дано изведать большинству простых смертных. Чувство, пьянящее сильнее любого вина, придающее телу необычайную силу и подчиняющее все единой цели - скорой и безоговорочной победе.
        - Эй, кто там? - окликнули из-за двери.
        С усмешкой Барраппа прохрипел в ответ фразу на арамейском.
        - Ишь ты, иностранец какой-то.
        - Спасите, меня хотят убить! - сопровождая жалобным стоном новые слова, выкрикнул Страж Храма.
        - А ну-ка, навались-ка, братцы!
        Мгновение спустя за дверью послышался тяжелый удар, ругань и крик:
        - Штыками поддевай ее!
        - А ежели пульнуть?
        - Совсем одурел? Замок попортишь, а щеколда, поди, кованая - намертво станет. Давай выворачивай его!

«Трое, - констатировал про себя бывший капрал, вслушиваясь в голоса. - Ну что ж, трое, значит, трое. Стало быть, никакой пощады».
        Он скорчился на полу возле двери, ожидая, когда же, наконец, штурмующие одержат верх над замком.
        - Эй, ты жив? - Пара жандармов, вломившись в комнату, наткнулась на скрюченное у порога тело.
        - Помер, что ли?
        Переполошенные слуги государевы осторожно стали трясти за плечи Барраппу. Тот вновь издал негромкий стон. Жандармы подхватили лежащее на полу тело, силясь поднять… В то же мгновение левый кулак Барраппы с выдвинутым вперед большим пальцем врезался в глаз ближайшего «брата милосердия». Второй рукой бывший капрал выхватил из-за пояса наган и что есть силы двинул рукояткой в висок очередного «спасителя». Третий жандарм, замешкавшийся в дверях, попытался было вскинуть трехлинейку, но ствол револьвера, глядящий ему аккурат меж бровей, тут же отвратил его от столь опасной затеи.
        - Бросай и заходи.
        - Да ты спятил, что ли? - договорить он не успел, поскольку новый удар бывшего капрала лишил его чувств. Барраппа удовлетворенно оглядел дело своих рук и принялся стаскивать форму с одной из жертв. То, что прошло днем в ярко освещенном здании Главного штаба, в полутемном особняке тоже должно было сработать. Петр Длугаш с силой потянул сапог с ноги одного из жандармов, но тот сидел как влитой и едва поддался.

«Проклятие!» - сквозь зубы процедил он и вновь засунул револьвер за пояс, чтобы ухватиться поудобней.
        - Ну что там у вас? - гневно раздалось с порога. - Э, да это ж…
        Барраппа моментально узнал этот голос. Он принадлежал жандармскому поручику, доставившему его утром в контрразведку. Выхватывая оружие, бывший капрал развернулся и выстрелил на звук голоса.
        Вероятно, останься Вышеславцев стоять, пуля угодила бы ему аккурат в грудь. Но он, словно повинуясь какой-то животной интуиции, рухнул на колено и тут же выстрелил в ответ. Обе пули не достигли цели, но впервые участвовавший в реальной перестрелке поручик Вышеславцев с перепугу принял решение, быть может, не слишком храброе, но абсолютно верное. Он завалился набок, выпадая из комнаты в полутемный коридор, и ударом ноги захлопнул дверь. Спустя пару секунд коридор наполнился звуками топочущих сапог, лязгающих затворов и бряцающих шашек.
        - Он здесь, он здесь! - кричал за дверью Вышеславцев. - Это капрал Длугаш! Я поймал его!
        Барраппа оглянулся. Сейчас у него в руках находились трое заложников, однако, насколько он успел изучить русских, из-за такой малости, как пленные нижние чины, с ним никто даже и не подумает разговаривать. Попались - стало быть, сами виноваты. Вступать в бой бесполезно, ему надо исполнить то, ради чего он прошел столько стран и забрался в эту неприятную северную державу.
        Закусив губу от досады, Барраппа поднес револьвер ко лбу, почесал мушкой переносицу и с силой запустил оружие в дверь.
        - Эй, вы там, я сдаюсь!
        - Я поймал его, господин полковник, - раздалось из-за, двери. - Это Длугаш, тот самый капрал.
        В комнату ворвалось с десяток жандармов, и на Барраппу посыпались удары кулаком и прикладом.
        - Отставить мордобой! - послышался рядом знакомый холодный голос контрразведчика. - Ну что, набегался?
        - Ваше высокоблагородие! - донеслось из коридора. - Расступитесь, шо вы тут столпились?! Там Шультце сыскался!
        ГЛАВА 14
        Миллионы - это единицы во главе полных нолей.
        Пифагор
        На лице контрразведчика появилась торжествующая улыбка. Бестолковый налет на гнездо заговорщиков все же начинал давать положительные результаты.
        - Где?
        - Внизу. В гардеробе, в шкафу прятался. Один из этих голубых орлов, - атаманец ткнул пальцем в грудь ближайшего блюстителя порядка, - его караулит.
        - Вот видите, поручик, - Лунев повернулся к ликующему Вышеславцеву, - еще один ваш знакомец сыскался. Медом у них тут намазано, что ли?! Да ладно, ладно, не беспокойтесь, оставайтесь здесь и разузнайте у этого капрала, с чего это он вдруг бегать вздумал? А мы пока с господином управляющим знакомство сведем. Но, Алексей Иванович, я прошу вас, без рукосуйства!
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - гаркнул обрадованный неожиданной удачей Вышеславцев. - Остальным что делать прикажете?
        - Пусть дальше обыскивают дом. Они не могли далеко уйти.
        Не вдаваясь в объяснения, кто такие «они», Платон Аристархович направился вслед за атаманцем, дабы, как он говорил про себя, «свести личное знакомство с героем недавней схватки на Большой Морской».
        В полном соответствии с докладом Холоста, вблизи гардероба, уперев штык в спину широкоплечего мужчины чуть выше среднего роста, дежурил жандарм. Лицо его было напряжено, и вся поза свидетельствовала о непреклонной решимости применить оружие против врага Отечества. В отличие от воинственного стража, его подопечный казался абсолютно спокойным, точно и не грозила ему в этот миг смертельная опасность.
        - Ну, вот и свиделись, господин Шультце, - раскидывая руки, точно для объятия, прямо с верхней площадки лестницы проговорил контрразведчик. - А то ишь, английскую манеру завели - уходить, не прощаясь.
        - Да. - Конрад Шультце поднял на Лунева задумчивым взгляд. - Некрасиво вышло. - Он сжал переносицу двумя пальцами, точно поправляя несуществующее пенсне - Впрочем, сие несложно исправить. Прощайте!
        С этими словами он резко повернулся на месте и вмиг оказался сбоку от жандарма. Тот было попытался с силой ткнуть штыком в пустоту и получил в этом неожиданную поддержку. Перехватив винтовку, бывший управляющий с силой дернул ее вперед, вырывая из рук караульного, а затем на возвратном движении ударил несчастного прикладом в грудь с такой силой, что тот рухнул на пол, хватая воздух открытым ртом.
        На помощь опростоволосившемуся собрату бросился часовой, дежуривший у входа, но брошенная подобно импровизированному дротику трехлинейка заставила его уклониться и сбавить шаг. Пользуясь заминкой, Шультце метнулся в сторону распахнутой двери кухни.
        - Не стрелять, живьем брать! - закричат Лунев, стремглав бросаясь вниз по лестнице.
        - Господин полковник, а по ногам?! - Атаманец потряс револьвером. - Ну, теперь все, хана, уйдет! У них там в кастрюле небось подземный ход!
        - Уйметесь вы наконец?! - раздраженно бросил контрразведчик.
        - Уже почти унялся. - Лицо атаманца резко стало серьезным. - Если без шуток, Платон Аристархович, ход не ход, а ножей и топоров на кухне наверняка выше крыши. Дозвольте, я туда первым войду. Сами же видели, что этот дворецкий вытворяет. Только, ради бога, этих пугал огородных туда не пускайте, чтоб на линии огня не маячили.
        - Хорошо, ступайте, - кивнул Лунев. - Но будьте предельно осторожны!
        - Опять же, их туда пусти - все ж сожрут, мироеды, - со все той же серьезной физиономией продолжал атаманец. - Честному человеку после хорошей драки нечем будет закусить.
        Сотник взвел курок и, осторожно приблизившись к полуоткрытой двери, заглянул внутрь.
        - Не видно. Так, проходим угол. На раз-два-три…
        С этими словами он ударил ногой по двери, заскочил на кухню, поворачиваясь и держа оружие на изготовку.
        Секунды тянулись, будто резиновые. Лунев прислушивался к голосу помощника, доносившегося из кухни:
        - Так! Шо у них тут на первое? Господи, это шо ж такое? Вкусно. Платон Аристархович, все чисто, никого нет!
        - То есть как нет?
        - Да никак. Если наш зайчик-побегайчик не обернулся кроликом и не превратил себя в рагу, то есть не врагу, конечно, а совсем даже наоборот, то здесь пусто, хотя и уютно. А это у нас что?
        - Да прекратите вы, наконец, жрать! - возмутился Лунев, появляясь на пороге.
        - Это дверь, ее не едят, - указывая стволом на закрытый полотняной занавеской вход, пояснил атаманец. - Не заперто. Кажись, винный погреб. А это что за фонарь? О! Шультце! Платон Аристархович, здесь он! А ну стой, гадина, пятки отстрелю на хрен!
        Полковник Лунев, подобно гончей, почуявшей след, рванул за атаманцем. Оставленный Шультце фонарь скупо освещал помещение, уставленное бочками, винными стеллажами и корзинами с многолитровыми бутылями. Меж двумя стеллажами темнел проход.
        - Стой, кому говорят?! - гулко доносилось оттуда. - Ах так?! Я ж тебя все равно возьму! Я ж тебя достану! Получай!
        Платон Аристархович бросился на помощь соратнику. Слышно было, как внизу разыгрывалась нешуточная схватка. Холост и недавний управляющий госпожи Эстер стоили друг друга.
        - Сопротивление бесполезно! - закричал Лунев, силясь в темноте разглядеть хоть кого-нибудь, кто мог бы сопротивляться.
        Ступени аккуратно ложились под ноги, ведя его все глубже. Он слышал шум борьбы, доносившейся, казалось, откуда-то совсем рядом, но как бы из-за стены. Платон Аристархович стал ощупывать своды вокруг себя, чтобы не пропустить возможный проход.
        И вдруг не какой-нибудь укромный лаз, а ярко освещенный поворот открылся перед его глазами, как по мановению волшебной палочки. Стоило лишь ступить еще несколько шагов…
        Лунев озадаченно поглядел в неожиданно открывшийся взору коридор. По усвоенным с гимназической скамьи законам физики яркий свет должен был освещать не только коридор, но и лестницу, на которой стоял полковник. Впрочем, даже не будь он полковником, свет все равно обязан был вести себя абсолютно иначе! Но свет как-то странно игнорировал законы оптики.

«Чертовщина какая-то», - под нос себе пробормотал Платон Аристархович и, держа перед грудью браунинг, шагнул в освещенное помещение.
        - Готово, ваше высокоблагородие! - донеслось из-за двери, маячившей в конце коридора. - Так сказать, добро пожаловать!
        В дверном проеме появилась улыбающаяся физиономия атаманца. Тот склонился в шутливом поклоне, пропуская контрразведчика. Лунев шагнул и… замер на пороге.
        Комната, таившаяся в конце диковинного коридора, была обставлена с претензией на уют, но старой, давно вышедшей из моды ампирной мебелью. «Впрочем, обивку меняли, должно быть, недавно», - автоматически отметил про себя Лунев. Посреди уютного схрона был накрыт чайный столик на четыре персоны, за ним уже сидели ротмистр Чарновский и Конрад Шультце, которому, по мнению контрразведчика, следовало бы сейчас лежать без чувств.
        - Присаживайтесь, Платон Аристархович. Заждались уж, - тоном любезного хозяина пригласил Чарновский. - Только окажите любезность - отдайте свой пистолетик. Если что, вы все равно воспользоваться им не успеете, а как по мне, пороховой дым портит букет вина. Сережа, примите у его высокоблагородия браунинг.
        Лунев недобро глянул на протянувшего руку атаманца.
        - Предательство!
        - Ничуть, - все тем же любезным тоном прокомментировал конногвардеец. - Вспомните урок фехтования: «Обозначаете угрозу, затем отступаете, заставляя противника сделать шаг вслед за вами. Открываете ему сектор для атаки, провоцируете, затем навязываете темп. Контратака! Туше!» Я же говорил вам: фехтование было бы великой наукой, ежели не было бы изысканным искусством. Но полноте, - Чарновский смахнул с лица любезную усмешку, - присаживайтесь к столу, Платон Аристархович, у нас есть о чем поговорить и кроме фехтования. Сергей, вы тоже присаживайтесь.
        - Ну, я там наверху уже малехо перекусил…
        - Если вы полагаете, господа, что я соглашусь сотрудничать с вами, то смею заверить, вы глубоко заблуждаетесь. Кроме того, не забывайте - и в доме, и вокруг дома жандармы, меня хватятся через несколько минут. Ваш клеврет подтвердит, что как минимум два человека видели, как я заходил на кухню, а стало быть, максимум через полчаса жандармы перевернут винный погреб вверх дном и найдут ваше убежище.
        - Я бы на это не рассчитывал, - покачал головой Чарновский. - А впрочем, если хотите, мы можем подняться наверх. Может, это облегчит нашу дальнейшую беседу. Прошу вас. - Ротмистр поднялся из-за стола и повернул голову к Шультце: - Ну что, дражайший кузен, желаете пойти с нами?
        - Это ни к чему. Там я числюсь в отъезде, кроме того, мне еще необходимо подготовиться к выходу «на бис».
        - Ну что ж, «месье Тарбеев», не смею мешать, счастливо оставаться!
        - И вам удачи, дорогой куманек!

* * *
        Маленький паровоз, точная копия настоящего, выпустил из трубы облачко дыма и загудел, двигаясь от станции. Крошечный начальник станции с толстым брюхом и гвардейскими усами выкатился из домика проводить отъезжающий состав. Цесаревич Алексей повернул рычаг на малюсенькой стрелке, и паровоз, надсадно пыхтя и стуча колесами на стыках, потащил шесть вагонов на усаженный искусно сделанным и деревцами пригорок.
        - Ишь ты, как настоящий! - поделился своими наблюдениями один из мальчишек, сидевших рядом с августейшим хозяином железной дороги.
        - А как через мост переезжать будет, так ход скинет, - пообещал другой, чуть постарше, очень похожий на первого.
        - Вот бы так ероплан запустить, - указывая на висящую под самым потолком копию
«Ньюпора», вздохнул первый мальчуган.
        - Думай, что говоришь! - громоздкого вида мужчина в форме нижнего чина гвардейского экипажа отпустил мечтателю шутливую затрещину. - Тебе ж только дай, враз изломаешь тонкую вещицу.
        - А и вправду, хорошо бы запустить. - Цесаревич поглядел на паривший над головой аэроплан с неясной грустью в больших серо-голубых глазах.
        - Помилосердствуйте, Ваше Императорское Высочество. Куда ж ему лететь? - Матрос Деревенько, отец обоих приятелей наследника престола, состоящий при нем дядькой, развел руками. - Нешто такая забавина - птица, чтоб в небе парить?
        - А я бы хотел полетать. - Длинные, чуть загнутые ресницы цесаревича Алексея опустились и опять взметнулись, словно птичьи крылья.
        - Ваше высочество! Алексей Николаевич, милый! - пробасил Деревенько. - На что оно вам? А если, упаси бог, зашибетесь?
        Император, прогуливавшийся с супругой неподалеку по застекленной галерее зимнего сада, с укором покачал головой.
        - Не стоило ему лишний раз напоминать об этом.
        - Но ведь это правда, Ники. Болезнь смертельно опасна. О ней нельзя забывать ни ему, ни нам.
        - Это невозможно забыть, - нахмурился государь. - Это испытание господне больнее всех прочих. И все же, как мои отец и дед, я не желаю, чтобы наследник российского престола рос неженкой, опасающимся всякого дуновения ветра. Я не ведаю, отчего воля Господа столь жестока ко мне, почему столь тяжек жребий, которым он наделяет Россию. Однако будущий государь должен принимать этот жребий со стойкостью и твердостью духа.
        - Ники, все это, несомненно, так, и все же по Алексею ли тяжесть царского венца? Вспомни, лишь пару месяцев назад он упал с табурета, его колено опухло, а затем и вся нога до ступни. Если бы не Старец Григорий…
        Лицо НиколаяII помрачнело, он вцепился в наконечник аксельбанта, словно желая оторвать его от шнура.
        - Нечего об этом говорить, я помню.
        Они продолжали идти молча еще какое-то время.
        - Нынче Старец просил меня арестовать некую госпожу Эстер, - меняя тему, прервал молчание император. - Ксения же утверждает, что эта девица обладает великим целительским даром. Но я, признаться, опасаюсь подпускать австриячку к наследнику престола.
        - Возможно, ты прав, мой дорогой Ники, - вздохнула Александра Федоровна. - Но знаешь, мне тревожно. Сегодня с Григорием случился какой-то дикий припадок. Я сперва решила, что наши враги пытаются извести его, но это была не отрава. Это…
        - Императрица замолчала, подыскивая слова. - Даже и не знаю, как назвать. Он был словно одержимый! А затем убежал, не сказав ни куда, ни зачем. Я тревожусь за него.
        - Он божий человек. То, что видимо и ведомо ему, закрыто для нас. Оставим его со всем тем, что в нем есть.
        - Но он смотрел, и чашки разбивались под его взглядом!
        - На все воля Божья!

* * *
        На кухне стоял дым коромыслом. Поварята крошили лук, кухарки ощипывали птицу, повара в крахмальных белых колпаках вовсю колдовали над сковородами, кастрюлями и соусниками. Все это Лунев различил через открытую дверь винного погреба. Идущий следом сотник мягко подтолкнул его к укрытой от чужих глаз винтовой лестнице, которую Платон Аристархович не заметил, должно быть, поспешно спускаясь сюда несколькими минутами прежде.

«Полсотни ступеней», - повинуясь многолетней привычке, сосчитал он. Полсотни ступеней отделяло винный погреб от библиотеки на втором этаже. Однако теперь здесь почему-то не было ни сервированного столика, ни сидевшего за ним полковника Врангеля, ни оставленного при нем жандарма.

«Что за небывальщина?» - удивленно оглядываясь по сторонам, прошептал Лунев. Идущий вслед за ним сотник легонько тронул его за плечо и указал на окно. За стеклом буйной зеленью цвел сад, и пение радостных птиц свидетельствовало о том, что близится время завтрака.
        - Господа, - обратился к спутникам Михаил Чарновский, - я вынужден просить вас временно подняться этажом выше. Боюсь, ваш странный вид может удивить прислугу. Впрочем, они здесь уже ко всему привычны. Я оставлю вас на несколько минут, не более. Мне надо переодеться и отдать кое-какие распоряжения.
        Лунев еще раз обескураженно оглянулся по сторонам. Еще четверть часа назад в библиотеке не было ни огромного глобуса в резной деревянной чаше, ни золотого петушка, молчаливо сидящего над ним на изукрашенном каменьями насесте.
        - Что здесь происходит? - оглянулся он на атаманца.
        - Весна, знаете ли. Благодать! Жить хочется!
        - Это все гипноз?
        - Ну, для гипноза вы слишком четко шурупаете мозгами. Хотите, я вас ущипну?
        - Опять вы паясничаете? - с досадой бросил Лунев.
        - Ну, как скажете. Только вы подымайтесь, господин полковник. А то неровен час свалитесь, а мне за вас перед государем отвечать.
        Дальше вверх по лестнице они шли молча.
        - Пройдите сюда. - Сергей указал на простенок между двумя шкафами, освещаемый высоким стрельчатым окном. - Здесь мертвая зона, проверено, снизу нас не увидят, зато мы будем все видеть и слышать.
        - Итак, потрудитесь ответить… - резко начал контрразведчик.
        - Тружусь, - с тяжелым вздохом кивнул его недавний соратник. - Как вы сами можете видеть, нынче ясное весеннее утро. Специально для вас уточню - ясное весеннее утро 25 мая 1824 года от Рождества Христова.
        - Вы издеваетесь?
        - С чего бы вдруг?
        В этот момент в библиотеку вновь зашел ротмистр Чарновский. Он снова был в безукоризненном конногвардейском мундире. Однако на этот раз времен блаженной памяти императора Александра I.За ним почтительно двигался осанистый распорядитель стола, на ходу читая вслух длинный перечень блюд.
        - …Ужин, как вы и велели, готовится на двенадцать персон. Конечно же: мареннские устрицы с лимоном, закуски: масло сливочное, тунец и креветки. Антре: гренадин из говяжьего филе в мадере и филе пулярки с трюфелями. На холодное мусье Фриар обещает приготовить галантин из молодых куропаток; антреме: побеги спаржи, яблоки с мароскином и клубника со сливками.
        - Филе пулярки? - задумчиво повторил Чарновский. - Нет. Передай месье Фриару, что я желаю собственноручно приготовить «шартрез-сюрприз а-ля Пари». Мне понадобятся восемь хороших ровных и круглых трюфелей, сотня раковых хвостов… Ну, да что там, он сам знает. Скажи месье, пусть все подготовит, а я управлюсь с делами и спущусь. Да, вот еще что. Там внизу ожидает молодой офицер. Передай Тихону, чтоб звал его.
        - Слушаю, ваша милость!
        Чарновский устроился поудобнее в кресле и, раскрыв свежий номер
«Санкт-Петербургских ведомостей», углубился в чтение. Однако много в том преуспеть ему не удалось. Должно быть, званный ротмистром офицер был весьма скор на ногу.
        - Ротмистр Лунев! - едва успел объявить дворецкий, и невысокий стройный мужчина в мундире Лубенского гусарского полка ворвался в библиотеку.
        - Это еще что за маскарад? - пробормотал контрразведчик, впиваясь натренированным взглядом в лицо вошедшего.
        - Шо, кого-то узнали? - Платон Аристархович метнул на соседа взгляд, полный бессильной ярости. - Да не, я ж так, к слову. Не хотите - не говорите.
        - Милостивый государь! - с порога начал гусар.
        - Прошу прощения. - Чарновский отложил газету. - Если не ошибаюсь, Иван Александрович?
        - Да. - Офицер несколько потерял запал.
        - Присаживайтесь, любезнейший. Не желаете ли чего выпить? Жарко ведь на улице, не правда ли?
        - Я пришел сюда, барон, поговорить серьезнейшим образом, - усаживаясь в кресло напротив, начал Иван Александрович. - Вчера, не скрою, я изрядно перебрал, и, когда сел играть с вами в карты, не вязал лыка и не ведал, что творю.
        - Да, я это заметил.
        - Так почему же, черт возьми, вы не отказались играть со мной?
        - А как же свобода воли - великий дар Господа?
        - Проклятие! Дар Господа! Теперь бы кто еще мне подарил тридцать тысяч серебром вдобавок к этому дару?
        Чарновский пожал плечами.
        - Мне такие персоны неведомы.
        - Я буду с вами прям, как подобает меж офицерами и людьми чести.
        - Как же иначе?
        - У меня нет такой суммы и вряд ли когда-нибудь будет. Да, у меня имеется небольшое поместье в Киевской губернии, но оно вряд ли сможет покрыть даже половину означенной суммы. К тому же, не скрою, продать его - означает пустить по миру мою супругу и сына, пребывающего еще в колыбели.
        - Кажется, вы назвали его Платоном? - делая знак слуге принести вина, небрежно проговорил Чарновский. - Ваше пристрастие к философии весьма похвально.
        - Да-а, а откуда вам сие ведомо?
        - Да ну, пустяки. Искренне рад за вас. Сын - это всегда хорошо. И это замечательно, что вы печетесь о семье. Жаль только, что вчера вам это не пришло в голову.
        - Милостивый государь!
        - Ну-ну, не стоит так горячиться! Вы, конечно, можете утверждать, что я намеренно напоил вас, чтобы обчистить в карты. Можете затем храбро пасть на дуэли и тем искупить долг. Вы же за этим сюда пришли?
        - Да, - со вздохом сознался Лунев.
        - Так вот, все это ни к чему. Нынче мне не нужны эти деньги и, полагаю, в ближайшее десятилетие не понадобятся. Скажу больше, не понадобятся и в этом столетии. Однако, как вы сами понимаете, прощать карточные долги - знак дурного тона. А потому я предлагаю вам такое соглашение: сейчас вы пишете мне расписку, в которой завещаете своему, ну, скажем, внуку, заплатить сей долг без каких бы то ни было процентов.
        - Вы, барон, прямо какой-то Мефистофель!
        - Это не так, - покачал головой Чарновский. - Но вы представить не можете, насколько близки к истине.
        - Оплатить лично вам ? - растерянно уточнил гусар.
        - Именно мне. Никому другому. В противном случае расписка теряет силу.
        - Подписывать кровью? - шепотом спросил ротмистр Лунев.
        - Господь с вами! Вот чернила.
        Платон Аристархович сделал попытку броситься к перилам галереи, но был удержан железной рукою атаманца.
        - Я не знаю, что вы задумали, - сквозь зубы, багровея, процедил контрразведчик.
        - Но то, что вы делаете сейчас, - это низость! Что за мелкий фарс?! Не ведаю, как вы проникли в дом моего отца, как скопировали портрет его деда, но унижать память о нем - гадко и бесчестно! Да, вы хорошо загримировали своего лицедея. Он и впрямь похож на покойного Ивана Александровича Лунева. Однако же, должен вам заметить, что мой прадед не играл в карты и уж подавно не делал долгов!
        - Вот с этого дня и не делал, - очень медленно и вразумительно проговорил атаманец. - Уважаемый Платон Аристархович, возьмите себя в руки! Это не маскарад, не спектакль, как вы изволили выразиться. Вы находитесь в другом времени. Поверьте, то, что вы сейчас видели, не предназначалось для ваших глаз. В принципе для переговоров достаточно было бы и одной расписки. А как по мне, так и она лишняя. Но кто ж мог предположить, что жандармам будет вольно устроить весь этот тарарам и сорвать нашу операцию.
        - Вы еще смеете называть ее нашей?!
        - А то! Я ж не покладая рук в поте лица!..
        - Мерзавец! - покачал головой Лунев-младший.
        Сергей вздохнул и, махнув рукой, проговорил:
        - Да шо я - крайний?! Пусть Чарновский объясняет, у него голова большая! Я тут в вашем прошлом свое будущее гроблю, и хоть бы кто доброе слово сказал!
        - Опять паясничаете?! Да сколько же можно?
        - Это я паясничаю? Вот упертый! Ладно, постойте здесь минуту, я сейчас.
        Его не было чуть больше указанного времени. Первым побуждением контрразведчика было рвануть что было сил и попытаться скрыться, но в доме действительно происходило нечто из ряда вон выходящее, нечто такое, чему Платон Аристархович не мог найти разумного объяснения. И никого, связывающего известную ему реальность с этой фантасмагорией, кроме Чарновского и этого самого атаманца, увы, не было.
        Как бы то ни было, сотник вернулся очень скоро, держа в руках потрепанную книгу, на обложке которой хищного вида серп начисто сносил головы двуглавому орлу.
«Белый Крым, - гласило название. - Биографические очерки высшего командного состава добровольческой армии».
        - Нате вот, читайте. - Он протянул контрразведчику открытый том. - Здесь без ятей, но прочесть можно.

«Лунев Платон Аристархович, - прочитал Платон Аристархович Лунев на предупредительно открытой странице, - полковник Генерального штаба и флигель-адъютант, из дворян Киевской губернии, год рождения 1871, год смерти
1920. Расстрелян красными после взятия Перекопа…» Даты, должности, награды, «… рикомандирован главнокомандующим вооруженными силами юга России генерал-лейтенантом П.Н.Врангелем к Штабу Перекопского укрепрайона…»
        - Это что? - заканчивая читать сухую, но содержательную биографическую заметку о себе, негромко проговорил контрразведчик.
        - Если хотите - это ваша судьба. Возможная судьба. И вот еще, обратите внимание. В книге есть небольшое посвящение.
        Лунев пробежал взглядом по набранной курсивом строчке: «Посвящается 100-летию расстрела царской семьи».
        - Что за бред?
        - Прямо скажем, действительно черные страницы в истории России, - со вздохом проговорил подошедший Михаил Чарновский. - Тебе пока не стоило ему этого показывать.
        - Это какая-то чудовищная провокация!
        - Нет, господин полковник, как раз это - не провокация. Это реальность. Вернее,
        - он взял книгу из рук Лунева, - как уже сказал Сергей, одна из реальностей, чертовски близкая к вашей. И в ней и государь, и его супруга, и великие княжны, и цесаревич Алексей были расстреляны 16 июля 1918 года большевиками в Екатеринбурге в доме купца Ипатьева. Вы, как сами в том могли убедиться, проживете немногим дольше. О вашей семье, увы, ничего сказать не могу, след ее затерялся. - Чарновский развел руками.
        - Значит, все же большевики…
        - И да, и нет, - без тени усмешки на обычно ироничном лице произнес ротмистр. - И мы с вами здесь именно для того, чтобы не допустить этого.
        ГЛАВА 15
        В России всегда возможны два пути: наихудший и маловероятный.
        С.Ю.Витте
        Ротмистр Чарновский положил книгу на полку.
        - Если пожелаете, после нашей беседы я предоставлю вам возможность ознакомиться с трудами многих ученых мужей, посвященных грядущим событиям этого века.
        - Как скоро? - едва смог выдавить оглушенный сообщением контрразведчик.
        - После нашей беседы.
        - Я имею в виду, как скоро все это произойдет?
        - Первая революция свершится через два года. Или, если быть точным, через два года и полтора месяца.
        - А что, будет еще и вторая?
        - Вы правильно уловили мою интонацию. Будет и вторая.
        Они спустились по лестнице и уселись вокруг стола.
        - Не желаете ли немножко коньяку? - любезно предложил конногвардеец.
        - Пожалуй, не откажусь, - натужно сглотнув подкативший к горлу ком, произнес Лунев. Ему страстно хотелось верить в то, что все им увиденное, услышанное и прочитанное за последний час, просто-напросто какая-то хитрая вербовка, что Холост, Чарновский и Шультце или, как его там, Тарбеев, работают на австрийскую разведку. Но зеленевший по ту сторону каменных стен весенний сад, запах цветущих яблонь, без спросу врывавшийся в открытое окно, безумные, радостные птичьи трели, пылинки, медленно кружащие в солнечных лучах, - все это ставило жирный крест на таком простом и логичном объяснении.
        - Да, господин полковник, - подтвердил хозяин дома. - Все рассчитано верно. Конечно, ловушка, в которую вы попали, была поставлена именно для того, чтобы именно вы в нее попали. Иного способа поговорить с вами по душам и убедить в целесообразности наших действий, просто не было. Вы бы нам не поверили и еще, чего доброго, охоту на нас открыли.
        - Я и сейчас еще не слишком верю, - хмуро отозвался Платон Аристархович, - просто наваждение какое-то.
        - Ваше право, господин полковник, ваше право! - наливая в серебряную рюмочку
«Корвуазье», согласно кивнул Михаил Георгиевич. - Но должен заявить с полной ответственностью и за себя, и за соратников - мы не работаем ни на австрийскую, ни на германскую, ни на какую другую разведку в вашем мире. Чтобы осознать это, вам придется смириться с мыслью, что таких миров, как ваш или наш, - великое множество. История каждого из них своеобразна, и, что парадоксально, даже время течет неодинаково. Не спрашивайте меня почему, я не смогу объяснить. Отвечу лишь, что над этой проблемой ломали головы лучшие умы всех миров и всех эпох. Вот, скажем, этот дом. Мы его несколько усовершенствовали, но всецело он спроектирован и построен знаменитым ученым и чернокнижником императора ПетраI Яковом Брюсом. Что и говорить - самое подходящее жилище для этой загадочной личности.
        - Вы хотите меня уверить, что этот дом имеет, так сказать, черный ход в прошлое?
        - залпом осушив рюмку, поинтересовался Лунев.
        - На данный момент, насколько удалось выяснить нашим ученым, этот дом имеет, как вы изволили выразиться, «черный ход» в четыре смежных мира, или, вернее сказать, существует одновременно в четырех мирах. Убей меня бог, не ведаю, как до всего этого додумался Брюс, но это непреложный факт. - Чарновский вновь налил по коньячным рюмкам янтарный «Корвуазье». - Можете не спешить. Благодаря темпоральным парадоксам у нас масса времени. Ваше здоровье!
        Рюмки были опустошены, и следующие три минуты прошли в молчании и созерцании.
        - Получается, вы из моего будущего? - наконец предположил контрразведчик, пытаясь вместить открывшиеся факты в прокрустово ложе своей оперативной задачи.
        - Вынужден вас разочаровать, любезнейший Платон Аристархович, не из вашего. Очень близкого, но другого.
        - Что же тогда вам нужно у нас?
        - Резонный вопрос, - кивнул ротмистр. - Постараюсь ответить вам предельно честно. Видите ли, мы не можем действовать в собственном прошлом. Это физически невозможно. Но зато есть способ проникать, если можно так выразиться, в соседние миры, которые, как вы сами могли убедиться, связаны между собой, точно общеизвестные сообщающиеся сосуды в гимназическом опыте на уроке физики.
        - Тогда получается, у нас вы решаете собственные проблемы, точно колонизаторы за счет туземцев?
        - Эх, надо было запастись зеркалами и бусами, шо ж я сразу не дотумкал! - Атаманец хлопнул себя по лбу.
        - Сережа! - оборвал его тираду Чарновский. - Платон Аристархович, это не так. Мы не колонизаторы и вы не туземец. Вы упрекаете нас в том, что мы решаем свои проблемы. Отчасти вы правы. Но лишь отчасти. В первую очередь проблемы мы решаем не свои, а ваши.
        - Но зачем это вам? Неужто вы полагаете, что мы сами не управимся?
        - Зачем? Вопрос трудный и неоднозначный, - вздохнул Чарновский. - Затем, что сосуды сообщающиеся. То, что мы делаем, - это огромная ответственность. Можно говорить, что мы вооружены опытом и знанием, глубочайшими исследованиями вероятностей. Но все же, с точки зрения философии или, ежели пожелаете, морали, мы действительно вмешиваемся в вашу жизнь, изменяя мир, переиначивая его на свой манер. То, что мы делаем это с целью минимизировать негативную энергию, которая выделяется при войнах, революциях, мятежах и прочих социальных катаклизмах, ничуть не оправдывает нас в ваших глазах. Это правда. Мы лишаем вас возможности прожить и прочувствовать собственный опыт на том основании, что уже прожили и прочувствовали нечто подобное.
        - Это… - ошеломленный Лунев замялся, подыскивая слова, - действительно как-то бесчестно. Вы точно няньки, ведущие за руку несмышленых малышей. Мы имеем право, полное непререкаемое право на собственную жизнь и собственную историю.
        - И снова верно. И все же, Платон Аристархович, постарайтесь вдуматься и понять то, что я сейчас скажу. Это очень важно. Каждый человек излучает определенную энергию…
        - Это ваши оккультные штучки! - с запалом начал было Лунев.
        - Это не оккультные штучки, как вы изволили выразиться, это научный факт. Прошу вас не перебивать меня. Итак, каждый человек получает, преобразует и излучает энергию. Благодаря ей мы можем ощущать присутствие человека в темной комнате, чувствовать спиной чужой взгляд или же ощущать боль своих близких, находясь за сотни верст от них. Энергия не ведает пределов и расстояний. Но так уж выходит, что соединение потоков энергий не поддается обычному арифметическому исчислению.
        Население Земли увеличивается в разы, и, стало быть, негативной энергии выбрасывается все больше. Это только среди друзей «в тесноте, да не в обиде». Если бы каждый мир не имел предохранительных клапанов, он бы перегрелся, возможно, еще сотни лет назад. Как вы, несомненно, помните, согласно закону сохранения энергии, она никуда не исчезает, лишь переходит из одного состояния в другое. И этот переход, увы, отнюдь не улучшает общее состояние каждого отдельного мира.
        Только благодаря соединяющимся сосудам часть энергии вытесняется в соседние миры, иногда полностью нивелируясь, иногда вызывая серьезные возмущения, которые, в свою очередь, также приводят к новым выбросам.
        - То есть вы хотите сказать, что если я, вернувшись домой в дурном настроении, сорву зло на прислуге, а та, в свою очередь, пнет ногой кошку, то в соседнем мире от этого может случиться камнепад?
        - В каком-то смысле да, - усмехнулся Чарновский. - А когда бедную кошку пинают страны с многомиллионным населением, то камнепад может просто завалить соседний мир.
        - Да, такое представляется с трудом.
        - И тем не менее это не самое худшее.
        - Что уж может быть хуже?
        - Как я уже имел возможность доложить вам, население Земли увеличивается. И не только у вас, но и в соседних мирах. В прежние времена выбросы негативной и позитивной энергии были примерно равны. Конечно, следовало учесть многочисленные социальные переломы, чтобы минимизировать вызываемые ими разрушения. Но в целом, как говорил классик, «волны гасят ветер». Теперь же дело куда серьезнее. Вы вступаете в эпоху научно-технического прогресса, эпоху мировых войн, в эпоху, когда пасторальные воззрения на человека, его душу и моральные ценности канут в прошлое едва ли не бесследно. Всю эту гуманистическую «шелуху» заменит бог по имени Выгода. Тупая, сиюминутная выгода.
        Личность, в том смысле, в котором вы и мы ее понимаем, станет анахронизмом. Люди должны будут превратиться в детали огромного экономического механизма, существующего, по сути, для обеспечения и условного обогащения самого себя.
        Увы, по большей мере этот механизм будет ориентирован на войну и, естественно, будет жить войной. Новые технические разработки, полет научной мысли, исследование самой природы человека - все будет отдано в жертву этому всепоглощающему Молоху. Стоит ли говорить, что такое положение дел вызовет к жизни настоящее цунами отрицательной энергии. Шаткое динамическое равновесие может быть нарушено.
        Энергия перебрасывается по каналам, точно мячик в лаун-теннисе. Только теперь этот мячик с каждым разом будет становиться все больше и будет вызывать все новые возмущения, вследствие чего количество таких мячиков возрастет в геометрической прогрессии. Со временем встречные потоки забьют канал, и это, вероятно, произойдет очень быстро. Система просто-напросто пойдет вразнос. А далее наступает то, о чем, помнится, говаривал еще евангелист Иоанн.
        - Армагеддон, - тихо произнес контрразведчик.
        - Он самый, достопочтенный Платон Аристархович. Он самый. Перегретые негативной энергией миры взрываются, как паровой котел с закрытыми клапанами. - Он замолчал и с грустью посмотрел на бледного контрразведчика. - Быть может, желаете еще коньяку?
        - Нет, благодарю. - Лунев покачал головой и накрыл ладонью рюмку. - Простите, быть может, это глупо прозвучит. Хочу задать вопрос. Вы сейчас говорили правду? Поймите меня верно. Я не пытаюсь выставить вас лжецом, но, может, преувеличение.
        - Да уж, - Чарновский покачал головой, - преувеличение. - Он постучал длинными пальцами по столешнице. - Та война, в которой вы имеете несчастье участвовать, продлится почти до конца 1918 года и унесет многие миллионы жизней. И в нашем мире, и, быть может, в вашем, и в еще нескольких по соседству. Закончив ее, народы единогласно назовут ее последней, хотя в России кровь будет интенсивно литься еще как минимум три года. Помните книгу? Затем пройдет чуть больше двадцати лет, и об этой войне начнут вспоминать с тихой грустью, поскольку новая продлится еще дольше и унесет куда больше жизней.
        В один день при бомбардировке Дрездена или же японских Хиросимы и Нагасаки погибнут сотни тысяч мирных жителей. А вскоре после этого оружие станет уже столь мощным и смертоносным, что позволит снести все население Земли за считанные дни. И это в течение одного лишь века.
        Если желаете, вы можете ознакомиться с цифрами, датами, фотографиями и научными трудами относительно всего того, о чем я только что рассказал. Стоит ли говорить, что энергия, высвободившаяся при гибели одного мира, вызовет цепную реакцию? Принцип лавины!
        - Да, желаю, - выдавил контрразведчик.
        Чарновский кивнул.
        - Чего-то подобного я и ожидал. У вас крепкие нервы и гибкий разум. Немногие в вашем мире смогли бы выдержать такое испытание правдой. Сергей, будь добр, принеси материалы по Великой чистке, Второй мировой и локальным войнам двадцатого века.
        А теперь, любезнейший Платон Аристархович, ответьте мне, хотите ли вы, подобно Танталу, знать, как близко избавление и не иметь возможности что-либо предпринять?
        - Но что же делать?! - обескураженно начал контрразведчик. - Конечно, я могу доложить государю о том, что ожидает его и его семью, что ожидает Россию…
        - Платон Аристархович, - печально махнул рукой Чарновский. - Надеюсь, вы сами понимаете, что это ничего не изменит. России не повезло в роковой для нее час. Во главе ее стоит полковник Николай Александрович Романов. Он, быть может, неплохой человек и отличный семьянин, но как император уже не в силах что-либо исправить.
        - Тогда зачем вам я?
        - Мне странен ваш вопрос. Для того чтобы с вашей помощью спасти Россию, а вместе с ней и весь прочий мир от череды грядущих войн. Ведь вы же сами только что здесь говорили, что это не наша история, вот и действуйте в ней сами. Но осознанно, имея на руках такие вот своеобразные разведданные. Мы же, поскольку для нас сей вопрос тоже чрезвычайно важен, будем помогать вам как верные союзники. Цепь должна быть разомкнута!
        - Вы полагаете, что я могу сделать то, с чем не дано справиться императору?
        - Не только вы, но и мы вместе с вами.
        - И что же, по-вашему, я должен делать?
        - То, что вам поручено: спасать НиколаяII и его семью от заговора.
        - Стало быть, заговор все же существует?
        - И да, и нет, Платон Аристархович, и да, и нет. Тот заговор, по следу которого вы столь резво продвигались, - чистой воды фикция. Измышление мое и моих соратников. Должен признать, вы делали абсолютно верные выводы, но из ложных предпосылок. Это я напечатал и отправил то самое письмо, повествующее о заговоре, с которого начался весь сыр-бор. Я надеялся, что у вас, или же у того, кто мог оказаться на вашем месте… Не скрою, Институт Экспериментальной Истории, который мы здесь представляем, рассматривал кроме вас еще четыре кандидатуры. Так вот, я надеялся, что это письмо вызовет у вас, так сказать, дежа вю.
        - Процесс над молодой «Народной волей»?
        - Браво, браво! Он самый. - Чарновский неспешно захлопал в ладоши. - Разгром ее тоже начался с письма одного наивного молодого радикала, перехваченного в Харькове.
        - Да, - с невольной усмешкой подтвердил контрразведчик. - Именно в Харькове.
        - Все остальное было делом техники. Конечно, я знал о каждом предпринимаемом вами шаге. Хотя, признаюсь, появление этих злополучных нотеров - хранителей совершенно не входило в мои планы.
        - А вам известно, что одного из них мы вот только что задержали в вашем доме.
        - В моем доме?
        - Именно так.
        Лунев почувствовал тайное удовлетворение оттого, что ему удалось осадить этого всезнайку, претендующего на роль вершителя мировых судеб. Однако же общей картины это не меняло. Если Чарновский и впрямь не преувеличивал, судьба миров висела на волоске. И ему, усталому, вовсе не героическому человеку, предстояло удерживать этот волосок, не давая ему разорваться!
        - Черт возьми, как он, интересно, сюда попал. Впрочем, если вы утверждаете, что сей негодяй уже арестован, остается лишь поблагодарить вас. Видите, на что-то сгодилась и жандармерия! Лаис сейчас вне опасности. Но все равно, спасибо.
        Однако вернемся к нашему делу. Понимаю, что вас мучит вопрос, какое отношение имеет наша миссия к подделке государственных казначейских билетов. Хочу сделать вам подарок. Не стану говорить, что он небольшой, поскольку это будет неправдой.
        Итак, вам известно, старший брат разыскиваемого вами Конрада Шультце снискал себе громкую славу в определенных кругах как виртуозный фальшивомонетчик. Его брат, работавший в Управлении рижской таможни еще когда Шультце-старший начинал свою бурную деятельность, активно помогал ему, как затем помог и в побеге.
        - Насколько мне известно, вы также активно помогали Артуру Шультце избегнуть должного наказания.
        - Вы и до этого докопались? - Чарновский широко улыбнулся. - Браво, браво. Я в вас не ошибся. Да, это действительно так. Именно я предупредил Артура, что его намерены арестовать. А Лис-атаманец-Сережа вывез его из Петербурга на известном вам «делоне-бельвилле».
        - Даже так? - Лунев заерзал на месте, чувствуя глухое раздражение от того, что последние дни ездил, быть может, на том же самом сиденье, на котором прежде сиживал опасный государственный преступник.
        - Ну да. Кто же станет досматривать автомобиль из императорского гаража?
        Лунев насупился.
        - Ну, ну, не стоит сердиться, - вновь улыбнулся Чарновский. - Я должен был это сделать, иначе бы полиция арестовала Артура, и мне бы пришлось искать иные способы действия.
        - Поясните.
        - Итак, Артур Шультце сбежал. Сбежал, прихватив клише всех купюр, имеющих хождение в Российской империи, понятное дело, кроме мелких - выпускать их невыгодно. Я стал его доверенным лицом, и когда мои люди помогли Шультце предложить свои услуги Австрийскому Генеральному штабу, первый, к кому обратился Артур, был, конечно же, я.
        - Да, мне известно, вы встречались с ним, возвращаясь из Парижа.
        - Вот-вот. - Чарновский хитро улыбнулся и достал из золотого портсигара длинную кубинскую сигариллу. - Вы не возражаете, если я закурю?
        - Да, пожалуйста, - кивнул Лунев.
        - Все именно так, как вы говорите. Не зря же сказано: архивы - смерть для шпиона. Это вам господин Снурре накопал?
        - Он самый, - подтвердил контрразведчик.
        - Я так и думал. А вот вам то, что Снурре знать не может: бумага, на которой отпечатаны новые купюры, поставлялась Артуру непосредственно из специальной лаборатории института.
        - Даже так? Но зачем?
        - Зачем? - переспросил ротмистр и выложил на стол сотенный билет с портретом Екатерины Великой. - Видите, эта купюра - точнейшая копия настоящей за исключением одной, весьма существенной детали.
        - Какой же? - Контрразведчик взял со стола сторублевку и начал крутить в руках, выискивая, где укрылась от взора экспертов та самая существенная деталь, о которой говорил конногвардеец.
        - Будьте любезны, положите купюру на стол.
        Михаил Георгиевич аккуратно разгладил «катеньку» и поднес к ней давешний портсигар. Драгоценный камень на нем вспыхнул густо-фиолетовым цветом, и на бумажном прямоугольнике четко проступила надпись, идущая по диагонали из конца в конец - «фальшивка». - На всех банкнотах работы мастера Шультце, выполненных им, так сказать, в изгнании, присутствует эта надпись.
        - То есть вы хотите сказать, - ошарашенно спросил полковник Генерального штаба,
        - что при помощи этого устройства можно изъять все выпущенные австрийцами рубли?
        - Теоретически да, - подтвердил Чарновский. - Но вот с этим будет куда удобнее.
        - Он придвинул лежащий чуть в стороне увесистый том, такой, какими обычно бывают дорогие географические атласы. Он открыл книгу, как показалось Луневу, посередине, и контрразведчик увидел прекрасно сделанную карту России, на которой дивным образом светились какие-то точки. Большинство их находилось в Европейской части, однако же некоторое количество располагалось и за Уралом.
        - Что это? - заинтересованно глядя на диво дивное, спросил Лунев.
        - Эта штуковина именуется ноутбук или лэптоп. Однако суть не в названии. Дело в том, что состав, которым обработаны купюры, позволяет нам, сидя в этом кабинете, определить местонахождение каждой из них. Вот здесь, - Чарновский указал на светящиеся точки, - основные места их скопления. Если мы наложим на эту схему карту политической активности, то увидим, - ротмистр провел по странице чем-то похожим на стило, - что они полностью совпадают. При желании можно взять подобную карту за любой из дней последних двух лет и проследить точный и полный маршрут движения купюр. Как говорится, идите по следу денег!
        - И-и-и… Что же все это значит? - окончательно теряясь от всего происходящего кругом, спросил Лунев.
        - А значит это, уважаемый Платон Аристархович, лишь одно - практически вся политическая активность в России на сегодняшний день, включая партии всех цветов и оттенков, имеет в своих «жилах» фальшивые деньги австрийского Генштаба. Конечно, не всем из этой пещеры Али-Бабы досталось одинаково щедро.
        Социал-демократы и эсеры получили куда больше, чем кадеты и октябристы. Но причастились все. Большевикам платили за пораженчество, эсерам - за террор, кадетам помогали с прессой. Как вы понимаете, многие газеты должны были оставаться формально независимыми. В целом же вся думская работа довольно серьезно финансировалась нашим, с позволения сказать, совместным предприятием.
        Специально для контроля над денежными потоками Артур решил устроить своего младшего брата управляющим к Лаис. Князь Миклош Эстерхази, исполняющий при австрийском императоре роль гения тайной войны, с немалой выгодой использовал открывшееся родство с этой нежной девушкой. А поскольку выплаты шли по большей мере именно отсюда, нужен был верный человек, который не спугнул бы саму госпожу Эстер. Я же, как адъютант великого князя Николая Николаевича, был слишком ценен, чтобы мною рисковать.
        - Гм, а я было уже решил, что Конрад Шультце тоже сотрудник вашего института.
        - Так оно и есть. - Чарновский выпустил из сложенных губ ароматный дым. - Но в данном случае это не важно. Он один из лучших воинов, которых мне доводилось знать, хотя, прямо сказать, никудышный управляющий, в отличие от истинного брата известного фальшивомонетчика. Тот - человек весьма оборотистый. И все же запись, кому и сколько он выдал, прекраснейшим образом сохранена.
        - А где же тогда настоящий Конрад Шультце?
        - Скажем так, отдыхает. Правда, у него создается полное впечатление, будто он продолжает жить в вашем мире и активно действовать. Но все же факт остается фактом: на самом деле все «его действия» последних двух лет им не совершались. Он никогда не нападал на жандармов и даже «высокое дело» распространения фальшивых банкнот, ради которого он приехал в Петроград, тоже прошло без него. Я очень прошу вас помнить об этом, когда он попадет в ваши руки.
        - Вы ставите меня в тяжелое положение, Михаил Георгиевич.
        - Зато вывожу из куда более сложного. Благодаря этому, - Чарновский указал стилом на светящуюся карту, - вы можете взять под контроль практически всю подпольную Россию.
        - Именно на это намекал помощник, остановив автомобиль у дома, где убили Судейкина? - насмешливо поинтересовался контрразведчик.
        - Судейкин начал интересную игру. Как это у нас называется «шпиль». Однако он вел ее неверными средствами. Что, впрочем, не отменяет правильность идеи. Вы можете ликвидировать всех этих врагов Отечества. А главное, совместными усилиями мы сможем прекратить эту войну на ее ранней стадии.
        Чем за это отплатит император - не берусь говорить. Однако нам это и не важно. Надеюсь, вы согласны, польза в том, что мы предлагаем, и впрямь имеется.
        Чарновский вновь поднес стило к экрану и нажал на точку с надписью
«Санкт-Петербург». Вместо карты России на странице появилась подробнейшая карта столицы, а яркий огонек распался на множество маленьких светящихся точек, расположенных то здесь, то там.
        - При желании я могу детализировать план до квартиры, - пояснил Чарновский. - В какой бы тайник ни упрятали эти купюры, здесь они будут видны.
        - Да-a, - протянул Лунев, - такому прибору нет цены!
        - А я вам его и не продаю, - рассмеялся конногвардеец. - Но в аренду дать могу. И вот еще. - Он достал из-за колета свернутую в трубочку расписку, которую получил совсем недавно. - Изначально сей документ предполагалось использовать, так сказать, для вербовочного подхода. Уж извините, мы с вами профессионалы, и не мне вас учить, как делаются дела. Но… Полагаю, в нашем случае это бессмысленно. Я не хочу, чтобы эти деньги стояли между нами.
        Чарновский протянул гостю долговое обязательство.
        - Я ведь еще не сказал «да», - принимая бумагу, напомнил контрразведчик. - Полагаю, в моем праве сказать и «нет».
        - Что ж, тогда вы станете первым в своем мире Танталом в генеральских эполетах. Впрочем, даже генеральского звания «книга судеб» вам не сулит.
        - Батман, выпад и опять туше, - не спуская с конногвардейца пристального взгляда, проговорил правнук лихого гусара.
        - Именно так. Я не держу вас. Если пожелаете, в считанные минуты вы снова очутитесь в январе 1915 года, где, поверьте, еще никто не заметил вашего отсутствия и скорее всего не заметит. Правда, в случае вашего отказа нам придется свернуть там работы, ибо вы чересчур много о нас знаете.
        А сейчас, если не возражаете, завтрак. Я буду весьма огорчен, если вы вдруг решите и в этом мне отказать. У меня лучший повар в Санкт-Петербурге. Надеюсь, Лаис также почтит нас своим присутствием. Полагаю, затем вы сможете ознакомиться с наиболее заметными фактами истории вашего века и принять окончательное решение. И еще. - Чарновский перебил сам себя. - Завтра около полудня я бы рекомендовал вам быть в Царском Селе в дворцовой канцелярии.
        - Зачем? - насторожился Лунев.
        - Если в этом фактическом ряду нет сбоя, завтра туда явится некая милая барышня - вернувшаяся из немецкого плена сестра милосердия. Кайзер сделал широкий жест и отпустил некоторое количество пленных священнослужителей и сестер милосердия. Завтра пароход с ними прибудет из Швеции. Зовут эту барышню Генриетта Сорокина. Во всяком случае, у нас ее так звали, и пришла она, опираясь на костыль.
        - Что ж с того?
        - На груди у этой барышни спрятано знамя шестого Либавского пехотного полка, спасенного во время разгрома армии генерала Рененкампфа.
        - Она что же, шпионка?
        - Дорогой Платон Аристархович, этого я вам не скажу. В нашем мире сей вопрос остался невыясненным. Могу лишь утверждать, что в кармане ее шинели будет находиться револьвер, и она будет настойчиво требовать аудиенции с государем.
        - Насколько я понимаю, у вас эта аудиенция не состоялась.
        - Верно, не состоялась. Император наградил Генриетту Сорокину сразу двумя георгиевскими крестами, но лично встречаться не стал, поскольку дежурным флигель-адъютантом при государе…
        - …оказался полковник Лунев, не так ли? - продолжил контрразведчик.
        - Все верно, - подтвердил Чарновский. - Так что завтра у нас будет прекрасный случай выяснить, насколько велики отличия фактических рядов между нашими мирами.
        ГЛАВА 16
        Почти всего в жизни можно добиться, говоря спокойным голосом и держа в руках увесистую дубину.
        Теодор Рузвельт
        Лаис глядела в окно, силясь понять, что происходит. Обостренное, пожалуй, даже болезненно обостренное чувствование в эти дни выжало из ее хрупкого организма едва ли не все силы. Ее мир, созданный за годы жизни в российской столице, окутанный таинственной дымкой прозрений и возвышенного покоя, был вдребезги разрушен. Сердце ее начинало в испуге колотиться при одном лишь упоминании о подстерегающих опасностях. Лаис и не знала теперь, чего надлежит опасаться в первую очередь: нотеров ли, Распутина или же демона, выпущенного на волю? Теперь еще вдруг эти жандармы, будь они неладны!
        Она могла поклясться, что за последние десять лет не сделала ничего дурного. Но здесь и сейчас это не значило ровным счетом ничего. Если императрицу уже во весь голос величают германской шпионкой, то уж ей, подданной Франца-Иосифа, и подавно было чего бояться!
        Она смотрела на цветущий за окном сад, и ей казалось, что либо она утратила связь времен, либо мир сошел с ума. Она точно помнила январский мороз, который щипал и румянил щеки в то время, когда экипаж мчал ее по Большой Морской и Невскому к Брусьеву переулку. Теперь же глаз радовал вид залитых солнцем зеленых листьев. И все это было столь явственно, что никакие щипки не помогали. Точно в сказке о Снежной королеве, вокруг нее простирался волшебный сад, в котором студеный январь уступил место цветущему маю.
        Дверь позади тихо приоткрылась.
        - Ты уже не спишь, радость моя? - произнес вошедший хозяин удивительного дома.
        - Прости, я, кажется, потеряла сознание, - смущенно улыбнулась Лаис. - Мне было так страшно! Эти ужасные жандармы! Их здесь больше нет?
        - Нет, дорогая моя. И не предвидится.
        На лице госпожи Эстер отблеском весеннего солнца засветилась нескрываемая радость.
        - Ну, слава Богу! Скажи, Мишель, - Лаис снова повернулась к окну и одернула опустившуюся было штору: - Что это? - Она указала рукой на цветущие деревья сада. - Как такое может быть?
        - Лаис, - на губах Чарновского появилась заговорщическая улыбка, - может быть, не может быть… Что за ерунда! Ты же видишь, что все это реально существует. Если хочешь, представь себе, что у меня есть волшебное кольцо, и с его помощью я занял у весны для тебя один ясный денек. Ведь так лучше, неправда ли?
        - Лучше, - согласно произнесла девушка и тут же осеклась. - Кольцо! Куда делся перстень Соломона? - Она, точно не веря глазам, ощупала пальцы, вероятно, надеясь все же отыскать его. Ну да, Барраппа, появившись как раз перед жандармами, требовал от нее вернуть святыню. Но уже тогда перстня не было!

«Господи, что же будет?» - Лаис с ужасом поглядела на возлюбленного.
        - Мишель, где мой перстень?
        - Должно быть, в шкатулке. Там. - Ротмистр изобразил озадаченное выражение лица и неопределенно махнул рукой куда-то в сторону.
        Лаис в отчаянии смотрела на Чарновского и чувствовала с ужасающей непреложностью, что он лжет. Она смотрела, не спуская глаз с его мужественного лица, и не могла понять, что происходит. Неужели же ее Мишель… Она сейчас дорого бы дала, чтобы прочесть его мысли. Однако то, что зачастую удавалось с другими, с ним не выходило никогда. И все же Лаис прекрасно ощутила, как изменился внутренний свет, лучащийся от этого необычайного человека.
        - Лаис, дорогая, - Мишель картинно прижал руку к груди, активизируя закрытую связь, которая позволяла сотрудникам института мысленно общаться между собой, - уверяю тебя, с кольцом ничего не могло произойти.
        - База Европа-Центр, ответьте Ваганту, - в этот миг раздавалось на канале закрытой связи.
        - База слушает, - донесся до Чарновского приятный голос диспетчера.
        - Что там слышно по кольцу Соломона?
        - Одну секунду, - заверила барышня «Европа-Центр», и ее интонация не предвещала ничего хорошего. -
        Сейчас переключу на лабораторию исследования сакральных артефактов.
        - Да уж, будьте любезны.
        Голос на канале связи сменился иным, звучащим быстро и напористо:
        - Здесь Полина Одинцова.
        - Дюнуар моя фамилия, - отозвался Чарновский. - Приветствую тебя, зеленоглазая дочь Одина!
        - Здравствуй, дядя Миша! На этот час сведения у меня зачудительные: перстень фонит так, что приборы зашкаливают, магическое излучение - более пяти мегагекат. Для сравнения: предельная мощность великого мага средней руки не превышает двух мегагекат.
        - Замечательно, и что это нам дает? - торопливо прервал ее специфические откровения Чарновский. - Принцип действия выяснили?
        - Увы, мы создали атомарную копию, - грустно призналась заведующая лабораторией. - Но магического излучения в ней не больше, чем в кроличьей лапке.
        - Вот не люблю я весь этот волшебный инвентарь, - вздохнул конногвардеец, -
        никогда толком не знаешь, чего от него ожидать.
        - Во всяком случае, надевать кольцо, пожалуй, не стоит.
        - Никому?
        - Вероятно, существует кто-то, для кого N в формуле О'Грейди равно нулю, но лично я таких не встречала. Наверняка это какая-то генетическая аномалия.
        - М-да, спасибо, объяснила, - хмыкнул Чарновский. - Ладно, как говаривал Д'Аламбер: «Даю вам слово дворянина, что это так и никак иначе». Спасибо за информацию. Перстень мне сегодня уже надо будет вернуть.
        - Хорошо, - раздалось на канале связи, - и, пожалуйста, держите нас в курсе всего, что происходит с этим артефактом.
        - Угу. - Чарновский вернулся в мир, где на него вопросительно глядели удивленные черные глаза Лаис.
        - Сейчас мы позавтракаем, а затем мне придется вернуть эту весну на место, и там, у себя в спальне, я уверен, ты найдешь свое кольцо.
        Сердце Лаис стучало дробно, точно молоточек чеканщика по серебряному блюду.
        - Это верно? - спросила она, понимая, что ее ненаглядный Мишель говорит неправду, и все же отчаянно желая ему верить.
        - Вне всякого сомнения. А сейчас, если ты в силах выйти к завтраку, будь любезна, поторопись. Я пригласил к нам полковника Лунева. Полагаю, ты еще не забыла Платона Аристарховича?

* * *
        Заурбек в отчаянии надвинул черную папаху поглубже на глаза и, не в силах больше сдерживаться, зарычал на въедливого торговца, уже четверть часа пытавшегося войти в особняк.
        - Ухады, дыкий чэлавэк!
        Этот невысокий странного вида продавец чесучи с объемистым кулем своей грубой ткани и торчащим из него метром выглядел столь нелепо, что Заурбек никак не мог в первую минуту решить, мужчина перед ним или женщина. Длинная одежда, похожая на халат, и косица за спиной свидетельствовали о втором, однако голос торговца был, скорее, мужским.
        - Хозяйке веера есть, - не слушая бдительного стража ворот, торопливо вещал торговец. - Осень красивые веера, настоящий шелк. - Он выхватил из-под халата несколько образчиков своего товара, украшенных драконами, птицами и цветущими ветвями. - Хорошие веера. - Он улыбался, кланялся и махал, махал, точно Заурбек был той самой пресловутой хозяйкой. - Красивый, пугвица есть, резной кость. - Ничуть не смущаясь отсутствием интереса, скороговоркой продолжал разносчик, преданно глядя на Заурбека своими навеки прищуренными глазами.
        - Ухады, кому говорю?!
        - Игрушка есть, - не слушая его, дальше тарахтел китаец.
        Заурбек ухватил было мелкого купчишку за плечо. Но в этот момент надоедливый торговец как-то странно повернулся, доставая из-за пазухи нечто вроде колесика на длинной веревке, и пятерня абрека сомкнулась, хватая пустоту.
        - Какой хороший игрушка, - расхваливал китаец.
        Заурбек скорее почувствовал, чем увидел, как выточенное из кости небольшое колесико полетело в сторону его головы. Он отшатнулся, глядя, как «хорошая игрушка» возвращается обратно в ладонь торговца.
        - Йо-йо, - тот сделал еще несколько пассов руками, и увесистый кругляш то улетал, то возвращался, послушный воле хозяина.
        Раздосадованный Заурбек оскалился и положил руку на висевший у пояса кинжал.
        - Моя уходить, моя уходить, - начал кланяться надоедливый торговец.
        В этот миг на углу Литейного зарычал мотор, и свет фар выхватил из тьмы немалую часть Брусьева переулка. Заурбек отпрянул к воротам, где в сторожке грелась троица жандармов. Визг тормозов убил последние сомнения. Автомобиль направлялся именно сюда. Собственно говоря, во многом ради гостей, которые должны были пожаловать нынче вечером в дом Чарновского, Великий Платон затеял весь этот цирк с новым местом работы для своего ординарца.
        - Вставай, вставай, балшой начальник приехал! - закричал он с порога, полагая, что вид выскочивших из сторожки жандармов заставит неведомого гостя вновь прибавить ход и укатить от греха подальше. Однако вопреки его ожиданиям мотор, как ни в чем не бывало, остановился у приоткрытых ворот. Из него выскочила пара моложавых офицеров. Осмотрев прилегающую к воротам территорию, они открыли заднюю дверцу, и из авто, кряхтя, вывалился мужик в смазанных дегтем сапогах и длинной поддевке, подпоясанной узким ремешком.
        - Где начальник? - процедил он, обводя взглядом оторопевших жандармов. - Не видишь, что ли? - Он самодовольно погладил нечесаную бороду. - Я - Распутин. Веди к старшому!

* * *
        Как и обещал Чарновский, завтрак был прекрасен: и остендские устрицы, и канапе с анчоусами, и матлот по-морскому из карпа и угря, и все остальное, стоявшее на столе, включая котлеты из ягненка с пикантным соусом, жареного цыпленка с кресс-салатом, скорценера во фритюре и салата из дикого цикория радовало глаз и угождало чреву едоков. Наконец, закуски сменились десертами, а шабли, сент-эмильон и шамберлен уступили место кофе с ликером.
        Затем мужчинам были предложены сигары. Лаис, сославшись на слабость, поспешила вернуться в опочивальню. Она искренне недоумевала, для чего ее чуткий, любимый Мишель так вот запросто решил пригласить к ним на завтрак этого черствого сухаря во флигель-адъютантских аксельбантах?! Видимо, тому были весьма серьезные причины. Но все же… звать его сюда? В сказку, как он говорил, созданную для нее? Это было непостижимо!
        Госпожа Эстер шла вслед немолодому франтоватому лакею, затянутому в красную ливрею с золочеными пуговицами, на каждой из которых был вычеканен герб рода Чарновских, и недоумевала: что же все-таки происходит? Она чувствовала до безысходности, как невидимый глазу поток событий подхватил ее, точно щепку, и понес, то подбрасывая на гребне волны, то ввергая в бездну, то устремляя в водоворот. Ей хотелось спрятаться, бежать от всего и ото вся, но огромный мир, подобный кровожадным чудовищам, обитавшим вблизи Карнаве, глядел на нее бесчисленным множеством голодных хищных глаз. Укрытия не было! Прежде она чувствовала себя уютно и спокойно за могучими плечами Чарновского. Он казался ей едва ли не полубогом. Но теперь…
        Вышколенный лакей, согнув ливрейную спину, приоткрыл дверь в покои госпожи. Про себя он недоумевал: как она, да что там она, сам хозяин дома и все его гости нынче оказались в особняке? Но ему слишком хорошо платили, чтобы он искал ответ на этот и все прочие непроизнесенные вопросы.
        - Не пожелает ли чего госпожа? - произнес он, втайне любуясь печальной, но оттого еще более прекрасной возлюбленной своего хозяина. Он искренне готов был угодить ей, лишь бы в награду увидеть мимолетную улыбку на ее губах. «Вот бы хорошая была нам хозяйка, - с неожиданной грустью подумал он. - Глядишь, и сам барон чудить бросил бы. А то нет его, нет, вдруг, на тебе, нагрянул, шум, вертеж, люди какие-то странные и, по всему видать, нездешние. И чего еще его милости надо?»
        - Да, пожалуй, голубчик, - рассеянно оглядывая будуар, кивнула Лаис. - Я еще не освоилась в этом доме. В нем столько коридоров и комнат! Окажи любезность, проводи меня в ту опочивальню, где я отдыхала до прихода жандармов.
        - Помилосердствуйте, барыня! Откуда ж жандармы в этом доме? - Лакей размашисто перекрестился. - Бог миловал-с, такого здесь отродясь не случалось.
        - Ну, как же? А вчера, как стемнело?
        - Но… - Обескураженный лакей начал было отвечать и вдруг осекся, отчетливо понимая, что окончательно перестает понимать что бы то ни было. - Но… - попробовал он еще раз и снова замялся. - Не извольте гневаться, моя госпожа, однако ж вчера и вас тут не было.

* * *
        Лунев перелистывал очередную принесенную атаманцем книгу, и лицо его мрачнело все более и более. Он вспоминал Рождество 1900 года, когда, едва окончив Академию Генерального штаба, рьяно спорил со своим двоюродным братом, известным московским юристом, утверждавшим, что грядущее столетие будет веком закона и выгоды, а выгода исключает войну. Тогда сей процветающий адвокат, патетически воздевая к ламповому абажуру руку с пустым бокалом, заверял собравшихся, что очень скоро все войны канут в прошлое и дорогому Платоше, конечно же, придется учиться чему-нибудь путному. Впрочем, говорил он, Платоша может пойти в какую-нибудь из киевских гимназий преподавать географию, и то ему следует поторопиться, ибо желающих будет много и повыше чином. Слова его кузена звучали столь убедительно, что им хотелось верить. Но правда шествовала совсем иным путем.
        - Я видел это лицо позавчера. - Лунев обвел взглядом собеседников. Он щелкнул пальцем по книжной иллюстрации, на которой невысокий лобастый человек, яростно жестикулируя одной рукой, второй держался за пиджак так, будто опасался, что в ходе дискуссии его отберут. - Это социал-демократ, Владимир Ульянов. Клички: Старик, Николаев, Ленин. Он был на фотографии в розыскном деле. Стало быть, это он возглавит переворот?
        Чарновский едва заметно приподнял уголки губ.
        - Это и впрямь социал-демократ, большевик Владимир Ильич Ульянов, более известный как Ленин. Он действительно возглавит переворот и станет главой нового государства. Но это будет чуть позднее. Сейчас этот несомненно выдающийся человек скрывается в Швейцарии и даже помышлять не смеет об успехе своей революции. Партия его разгромлена столь основательно, что у германского командования пока даже в мыслях нет использовать ее потенциал для разрушения государства российского.
        - А позднее, стало быть, такая мысль появится? - настороженно поинтересовался контрразведчик.
        - Появится, - кивнул Чарновский. - Впрочем, Ульянов не будет шпионом Германии, как об этом станет модно заявлять после очередной революции восемьдесят лет спустя. Скорее его можно назвать союзником Вильгельма. Если, конечно, человек и партия могут быть союзниками государства. Придя к власти, они поведут тайную войну против вчерашних заказчиков и финансистов революции. И немало в этом преуспеют. Германская империя исчезнет с политической карты, очень ненадолго пережив российскую. И все же, - продолжал конногвардеец, - остановить мы должны не его. Будучи гениальным тактиком, Ульянов лишь почувствовал, когда наступил удачный момент для удара и прекрасно воспользовался представившимся шансом. Но отнюдь не он этот шанс создал.
        - Не он? Тогда кто же? - Лицо Платона Аристарховича выразило недоумение, и его привычный к аналитическим нагрузкам мозг начал спешно перебирать сотни имен и фотографий, виденных им за последнее время в личных делах возмутителей спокойствия. Всех этих бомбистов, браунингистов и агитаторов.
        - Не мучьте себя догадками, - видя появившиеся на лбу Лунева морщины, покачал головой его визави, - их нет среди революционного подполья. Это завзятые монархисты, имена которых сейчас постоянно на слуху. Полагаю, о господине Родзянко вам долго рассказывать не надо?
        - Председателе Государственной думы?
        - Да уж не о победителе кубка Дерби, - кивнул Чарновский. - Кто такой господин Гучков, думаю, тоже вам говорить не надо?
        - Глава военно-промышленного комитета, - тихо произнес Лунев.
        - С генералом Гурко, полагаю, вам тоже встречаться доводилось?
        - Да, - подтвердил Лунев. - Мне приходилось с ним работать в Маньчжурии десять лет назад.
        - Что ж, вот вам великий Триумвират, который по примеру младотурков намерен править Россией. Как вам герой англо-бурской войны Гучков в роли Энвер-паши?
        - Бивали-с!
        - На это вся и надежда, - улыбнулся Чарновский. - Но сейчас идея перехватить царский поезд и заставить НиколаяII отречься от престола только начала бродить в неуемном мозгу этого отъявленного авантюриста.
        - Откуда вам сие известно? - привычно уточнил контрразведчик.
        - Военная ложа, сформированная Гучковым совместно с Гурко, начала свою деятельность еще перед войной. В нее входят ряд высших чинов армии и флота, в том числе генерал Поливанов, которого очень скоро Распутин пожелает сделать военным министром. К счастью, мне удалось привлечь в свою ложу некоторых из этих высокопоставленных «военцев», поэтому я получаю полную информацию о деяниях монархической оппозиции.
        Итак, вот вам три карты, о которых так мечтал несчастный герой «Пиковой дамы»: господин Родзянко предполагается регентом при малолетнем царевиче или же, если дело не сложится, президентом; Гучков - военным министром и главнокомандующим; председателем Совета Министров предполагается усадить князя Львова. Этот деятель еще не сказал своего веского слова, пока он возглавляет Земский союз - весьма странную организацию, основной функцией которого станет перекачка и отмывание денег заговорщиков.
        - Вы упоминали Гурко.
        - Будущий начальник Генерального штаба.
        - Мишель, - прервал Чарновского подошедший сотник, - у нас тут небольшая проблемка нарисовалась - хрен сотрешь: там, по дому Распутин шарится, шо блоха в собачьем хвосте.
        - Ну да и черт с ним. Пошарится и уйдет.
        - Оно, конечно, так, - с сомнением проговорил Сергей. - Только боюсь, шо он тут до нашего появления временно пропишется. Он Лаис ищет. И вообще, на кой ляд нам сдались такие постояльцы? Солидную уважаемую конспиративную квартиру превратят в бордель. Кто тогда сюда приедет? То есть я понимаю кто, но это ж не наш контингент!
        Да, кстати, Платон Аристархович! Мне в общем-то по бубну, но Распутин надыбал этого сербского капрала сирийского разлива и воспылал к нему каким-то нездоровым влечением. Вышеславцев - кремень, уперся рогами в стену и в бессознанке твердит, что без вашего личного приказа он арестованного шпиона никому не отдаст.
        - Пожалуй, действительно пора идти. - Лунев раздраженно поджал губы. - Не хватало, чтобы всякий мелкий уголовный сброд вмешивался в дела контрразведки.
        - Платон Аристархович, - покачал головой Чарновский, - не забывайте, в Распутине сидит демон.
        - Тем более, - Лунев одернул китель, - с вашего позволения, я должен откланяться.
        - Да, конечно, как пожелаете, - развел руками конногвардеец. - Серж вас проводит.
        - А то! Конечно. И я, и Конрад, ну в смысле настоящий Конрад. Я его уже в чувство привел. Он несколько изменился с последней встречи, но в целом узнать можно.
        - Честь имею! - Полковник склонил голову.
        - Полагаю, мы еще продолжим нашу беседу. И ради бога, не забудьте о госпоже Сорокиной и знамени Либавского полка.

* * *
        Когда сотник лейб-гвардии Атаманского полка вылез из винного погреба, по-ковбойски вращая на пальце наган, от него отчетливо благоухало мадерой. От Конрада Шультце, шествовавшего перед ним с понурой головой, вином не пахло. Он озирался по сторонам затравленно, точно пойманный в силки хорек, и кроме внешнего облика ничем более не напоминал того ловкача, который столь непринужденно ушел от жандармского конвоя всего несколько минут назад. Да и образ был, как говорится, пожиже. Не выпуская револьвера, атаманец утер пот со лба и подытожил:
        - Ишь ты, падлюка! От кого уйти хотел, наивняк?!
        Полковник Лунев, появившийся на свет из подземелья за этой парочкой, недовольно покачал головой:
        - Сотник, не стоит держать оружие на взводе! Это опасно.
        - Конечно, опасно, Платон Аристархович, - не замедлил с ответом его помощник. - Да будь эта штуковина безопасной, я б уж лучше букет фиалок носил. Толку в нем тоже никакого, зато не в пример ароматней.
        Наверху послышался выстрел.
        - Что тут у вас происходит? - обеспокоился контрразведчик. - Почему стрельба?
        - Ваше высокоблагородие, - с тоскою в голосе начал жандарм у дверей. - Это полковник барон Врангель стреляет. У его милости с собой маузер оказался, вот и палят в двери.
        - С чего бы это вдруг? - ошарашенно поглядев на присутствующих, выдохнул Лунев, вспоминая недавно оставленного им благодушного полковника.
        - Так как же?! Распутин приехал, да захотел в том месте обосноваться, где его милость нынче засели. А барон Старца матерно послал, мол, «всяка шваль ему указывать смеет». Так Григорий Ефимович, стало быть, прапорщику нашему велел те палаты хоть с боем брать. Вот господин полковник и отстреливается. А еще он прям оттуда, сказывает, в полк свой позвонил и велел учебному эскадрону в полном составе сюда иттить.
        - Господи, какой кошмар! - покачал головой контрразведчик. - Что происходит в родном Отечестве?! Где этот чертов Старец?
        - Там, наверху, - указал караульный.
        - А Вышеславцев где?
        - Тоже наверху. Заперся в комнате, где этого капрала сербского взяли.
        - Господи, а он-то чего?
        - Так я ж докладываю, Распутин как приехал, велел к начальнику вести. Вас, стало быть, кликнули, вы не отзываетесь, сотника тоже нет, а тут как раз господин поручик этого шпиена выводит. Григорий Ефимыч как его увидел, ну, шпиена то есть, аж весь позеленел. Поручика за грудки: «Отдай, - говорит, - его мне!» А тот: «Не велено. Его контрразведка заарестовала». А Распутин: «Что мне контрразведка! Я царю и России первейший заступник! Отдай, и все тут».
        - А Вышеславцев?
        - Поручик уперся и ни в какую.
        - Ну а дальше-то что?
        - Распутин охранникам своим велел капрала силой забрать. А поручик как завопит, да за револьвер. Так с конвоем и шпиеном в той спальне и укрылись.
        - Час от часу не легче!
        - А-а! - раздалось с лестничной клетки. - Вот где эта контрразведка!
        На площадке лестницы, подбоченясь, стоял разъяренный до собачьего рыка Старец.
        - Слушай меня! - Он упер руки в боки, сжимая кулаки. - Того малого, что твой подлипала прихватил, мне отдай!
        - И не подумаю, - покачал головой Лунев.
        - Да ты разумеешь, кому перечишь?
        - Несомненно. Бродяге и конокраду Новых Григорию Ефимовичу.
        - Из ума, что ли, выжил, полковник?! - взревел Распутин, бросаясь в сторону контрразведчика.
        - Отнюдь. - В голосе Лунева звучал металл, отточенный до бритвенной остроты. - Сотник, если это быдло приблизится еще хоть на шаг, окажите любезность, прострелите ему голову!
        - Да шо за разговор? С превеликим удовольствием! - Атаманец вскинул наган. - Желаете в глаз или во лбу дырку сделать?
        Казалось, Распутин затормозил на месте, опровергая законы физики, и тотчас подал назад.
        - У вас есть ровно одна минута, чтобы очень спокойно покинуть этот дом, - все в том же тоне продолжал. Лунев.
        - Ужо доложу царю о твоих проделках! - сквозь зубы процедил Старец. - Ужо ты у меня поплатишься!
        - Не стоит трудиться, Григорий Ефимович, - раздался от двери чей-то властный голос. - Я сам доложу. - Отстранив плечом караульного жандарма, на пороге встал высокий моложавый красавец в распахнутой шинели с алыми генеральскими отворотами. - И все же, господа, потрудитесь объяснить, что здесь происходит!
        ГЛАВА 17
        Монарх нужен для защиты народа от собственного правительства.
        Император Франц-Иосиф I
        НиколайII тоскливо созерцал бушующую за окном вьюгу и вполуха слушал докладчика. Начальник Военно-походной канцелярии, генерал-лейтенант, князь Орлов вот уже без малого десять лет изо дня в день входил в его кабинет и кратко, но четко излагал суть всех шифровок и донесений, полученных за предыдущие сутки. Конечно, если дело не терпело отлагательства, он спешил к своему венценосному другу в любое время суток, но исполненный благоразумия и такта, генерал старался не злоупотреблять этой привилегией.
        Император искренне любил своего начальника канцелярии и дорожил его советом. Но сейчас он рассеянно внимал словам генерала, повествующего о тонкостях предстоящего наступления в Карпатах. Великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий российской армии, не слишком почитал военные дарования своего племянника. Но будучи вынужден отчитываться перед ним, он, будто в насмешку, уснащал доклады великим множеством названий неведомых деревушек и хуторов, каких-то то ли рек, то ли ручьев, которые не значились на карте. НиколаюII доносили, что милый дядюшка в разговоре частенько величает его красносельским[В Красном Селе проходили ежегодные учения гвардии.] стратегом и насмешничает, рассказывая, что охотно бы выделил под командование племянника какой-нибудь батальон, если б у него был лишний.
        - …Особое значение в предстоящей операции придается VIII армии под командованием генерала Брусилова. Ей предстоит захватить перевалы в Карпатских горах и, выйдя на оперативный простор, развивать наступление в глубь территории противника. Эта операция особо важна еще тем, что в Венгрии имеются влиятельные силы, желающие видеть эту державу независимой. Как вы, несомненно, помните, ваше величество, венгры неоднократно поднимали оружие против Вены. Так, скажем, если бы не ваш венценосный прадед…
        - Да, я помню, - досадливо прервал генерала Орлова император.
        Его не слишком радовало упоминание о трагической ошибке собственного предка. Когда-то НиколайI, получивший от недоброжелателей прозвание «жандарм Европы», помог Францу-Иосифу задавить выступление мятежных венгров. Когда б не эта помощь, кто знает, существовала бы эта империя по сей день или нет? Однако благодарности от тогда еще юного императора прадед так и не дождался, и в Крымской войне Венский двор отказался помочь недавнему союзнику. Теперь история предоставляла России случай с лихвою вернуть «долг» забывчивому монарху.
        - Как сообщает наш источник из Будапешта, в случае успешного развития наступления российских войск оно будет поддержано широким восстанием, в том числе и многих частей местных гарнизонов.
        - Прекрасно, - продолжая думать о чем-то своем, кивнул государь. - Что-то еще?
        - Наш источник также сообщает, - негромко доложил Орлов, - что в преддверии возможных боев за Венгрию командующим венгерским фронтом, а заодно и регентом апостольского королевства назначен эрцгерцог Карл, внучатый племянник Франца-Иосифа и его наследник.
        - Если не ошибаюсь, он женат на принцессе из Бурбон-Пармского дома? - рассеянно бросил император, глядя в заметаемое снегом окно.
        - Так точно. Все тот же источник докладывает, что эрцгерцог весьма не жалует немцев и неоднократно высказывался против войны. Наш человек полагает более чем вероятным, что Карл рассматривает возможность сепаратного мира с Францией как весьма желательный выход из создавшегося положения. Вероятно, он ищет пути для переговоров через братьев своей жены. Они сейчас в Бельгии…
        Николай молча поглядел на докладчика. Франц-Иосиф казался ему чем-то вечным, нерушимым, словно египетские пирамиды, и потому разговоры о прекращении войны в устах его очередного едва оперившегося наследника представлялись эфемерными мечтаниями. И что с того, что Карлу было двадцать семь, а Францу-Иосифу - восемьдесят пять? Император в Вене, а эрцгерцог в Перемышле. Если начнется штурм, пули и осколки, возраста спрашивать не будут.
        - Ну что ж, - нарушил молчание государь, - это весьма занятно. Однако же говорить об искании мира его высочеством пока рано. Подождем того дня, когда эрцгерцог Карл взойдет на престол. Пока же я бы хотел выяснить у вас, что это еще за беспорядки вчера случились в столице? Когда генерал Джунковский чуть свет доложил мне о них, я было решил, что это социалисты в очередной раз захотели напомнить всем нам о десятой годовщине тех весьма трагических событий…
        - Да, увы, 9 января исполнилось десять лет, - печально вздохнул Орлов. - Как быстро летит время.
        - Но потом мне сообщили, - продолжил император, - что там были вы, Владимир Николаевич, и Старец, и еще мой флигель-адъютант, полковник Лунев.
        - Можете прибавить к этому списку барона Врангеля, заместителя командира полка конной гвардии, а также взвод жандармов и эскадрон конногвардейцев.
        - Так что все же произошло? - с недоумением произнес НиколайII.
        - Контрразведка ловила австрийского шпиона, который не весть как пробрался в дом ротмистра Чарновского в Брусьевом переулке и прятался там. Тут ни с того ни с сего прибыл Распутин и потребовал отдать этого самого шпиона ему. Полковник Лунев отказался. Распутин стал угрожать расправой. До этого он также угрожал расправой барону Врангелю и жандармскому поручику Вышеславцеву, который состоит под началом полковника Лунева.
        - Бог весть что! - нахмурился НиколайII. - Старец кому-то угрожал?
        - Ну да, сначала он хотел выкинуть барона Врангеля, поскольку желал занять ту самую комнату, которую прежде уже занял сей доблестный полковник. Потом набросился на жандарма, затем на контрразведчика. Я бы сказал, что Григорий Ефимович вчера продемонстрировал явные признаки сильного душевного расстройства. Быть может, это, конечно, не мое дело, но… Возможно, Старца и самого бы следовало… - князь Орлов замялся, - подлечить. Он ведь, с позволения сказать, и близ цесаревича бывает…
        Император забарабанил пальцами по лежащей перед ним на бильярдном столе карте Галиции. Произошедший намедни скандал выглядел на редкость нелепым и можно было не сомневаться, что утренние газеты преподнесут его во всей красе. Да еще и раздуют непомерно, сочинив притом целый воз небылиц. Как это все некстати! Нелегкая понесла туда Распутина, да и Орлова вместе с ним!
        - А вы-то что там делали, любезнейший Владимир Николаевич? - сурово хмурясь, спросил император.
        - Ваше величество забывает, что я тоже конногвардеец. - Князь Орлов поправил усы указательным пальцем. - Полковое братство имеет свои законы. Вне строя мы все равны, все друзья и соратники. Впрочем, о чем я говорю - вы же сами шеф нашего полка!
        Так вот, на днях ротмистр Чарновский сообщил, что барон Врангель остановился у него на время отпуска, и при первой же возможности я поспешил встретиться с ним, дабы из уст прямого участника событий услышать о положении дел на фронте. Тем более что, не буду скрывать, у ротмистра великолепная кухня, и сам он владеет кухонным ножом не менее виртуозно, чем саблей. И надо сказать, я прибыл вовремя. Иначе бы к приезду Чарновского на месте дома красовались руины.
        - Его, что же, в этот час не было дома?
        - Его возлюбленная, госпожа Эстер, известная столичная красавица и прорицательница, нынче больна, и ротмистр возил ее в магнетический салон доктора Фишера. Она и сама, впрочем, слывет замечательной целительницей, но тут уж, - князь развел руками, - себя за волосы из болота не вытащишь!
        Государь нахмурился еще сильнее.
        - Госпожа Эстер - возлюбленная Чарновского?
        - Так точно, ваше величество.
        - Того самого Чарновского, которого мой драгоценный дядя считает едва ли не собственным сыном?
        Князь Орлов оглянулся и зашептал:
        - Должен вам сказать, государь, что они действительно похожи: и ростом, и статью, и в лице что-то есть.
        - Полноте, - оборвал его император.
        События вчерашнего дня удручали его еще сильнее, чем прежде. При желании несложно было выяснить, кто отдал приказ об аресте госпожи Эстер, а стало быть, и сам он невольно оказывался втянутым в эту пренеприятнейшую историю.
        - А что эта госпожа… Как ее?
        - Эстер, ваше величество. Лаис Эстер. Спасибо, ей уже лучше.
        - Жандармы ее не тронули? - Царь отвел глаза в сторону.
        - Я уже имел честь доложить вам, она с Чарновским уезжала и прибыла позже. Когда примчавшиеся из казарм конногвардейцы услышали, что кто-то пытается схватить их командира, они чуть было не затеяли настоящую битву с жандармами. И потому я счел правильным вернуть и тех, и других в казармы.
        - Господи, что ж это творится-то в стране? - чуть слышно пробормотал НиколайII.
        - Стало быть, госпожа Эстер на свободе?
        - Так точно, ваше величество!
        - Что ж, может, оно и к лучшему. Вы поступили верно. - Император, чуть помедлив, взял остро отточенный карандаш и, легко касаясь им карты, начал вырисовывать поверх Дуклинского перевала характерный профиль дяди Николаши. - И вот еще что, Владимир Николаевич, будьте любезны, сообщите полковнику Луневу, что я желаю его видеть. Пусть нынче же прибудет в Царское Село.
        Князь Орлов вновь будто бы машинально поправил усы, кажется, пытаясь скрыть улыбку.
        - Он здесь, ваше величество. Платон Аристархович очень настаивал, дабы я нынче поставил его дежурным флигель-адъютантом при канцелярии. Я не усмотрел в его просьбе ничего предосудительного и внес его в список дежурств вместо полковника Гартинга.
        - Что ж, - НиколайII вновь уставился в окно, где стаей голодных волков подвывала январская метель, - тогда пригласите его ко мне.

* * *
        Распутин метался по квартире подобно раненому кабану. Все, что попадалось ему по пути, летело на пол, о стену, рвалось в клочья и ломалось в куски. Секретарь боговдохновенного Старца и офицеры его охраны, видя этот приступ буйства, поспешили ретироваться, дабы ненароком не угодить под горячую руку. Григорий рычал от ярости, и пена на его губах была похлеще той, что случается у бешеной собаки. Его жгло изнутри, и как ни силился, он не мог унять эту раздирающую чрево боль.
        - Как ты мог?! - не вовремя разбуженной змеей шипел внутри него Хаврес. -
        Как ты мог все бросить и убежать?
        - Заткнись, дьяволово отродье! - во всю глотку кричал Распутин. -
        Слышать тебя не желаю! - И в тот же миг приступ дикой боли скручивал его, как старательная хозяйка, выжимающая мокрое белье.
        - Пока я с тобой, ты неуязвим. Как ты смел бежать?
        - Слова твои - полова! Хоть что хошь говори, а я голову под пули не поставлю.
        - Надо будет - подставишь!
        Рука Гришки Новых сама собой вцепилась в бронзовую статуэтку и с размаху швырнула ее в окно. Стекло рассыпалось множеством осколков, и жавшийся к стенам домов снежный ветер ворвался в квартиру на Гороховой.
        - Ты должен мне повиноваться, - взревел Хаврес, - если желаешь повелевать!
        - Ступай прочь, бесово отродье! - Распутин рухнул с разбегу на колени как подкошенный и, выискивая икону в углу, заорал что было мочи: - Отче наш! Иже еси на небеси! Да святится имя Твое!
        - Э нет, так дело не пойдет - захрипел демон, и хрустальная люстра, висевшая под потолком, сорвавшись с крюка, устремилась к ногам Старца. - Не гневи меня, смертный!
        - А сам-то, сам-то! Что тут буянишь? - взмолился Гришка. -
        Пошто тем силу свою не казал?
        - Не время пока мне открываться.
        - Вот и я поберегусь. А то посулы твои сладкие, да нутру с тех посулов горько. Видал я, как пули в живых людях скважины дырявят. Уж извини-подвинься, не желаю.
        - Ты неуязвим!!!
        Неведомая сила подхватила Григория Новых, подняла с колеи и, точно за шиворот, поволокла к окну. В лицо ему ледяным холодом ударяла январская метель. С улицы слышались чьи-то возбужденные голоса. Кто-то звал городового, указывая на вылетевшую из окна третьего этажа бронзовую скульптуру. Выпучив глаза от ужаса, Распутин попытался было схватиться за раму, почувствовал, как ногти его впиваются в твердое дерево… Но тщетно, пустая затея. С тем же успехом он мог пытаться задержать мчащийся на всех парах локомотив. Все та же неумолимая сила тараном ударила ему в спину и, разбивая лицом и грудью уцелевшую часть стекла, он с воплем ужаса вылетел из окна. Вслед летящему телу посыпались осколки, норовя вонзиться в мягкую плоть. Удар. Распутин услышал, как взвыла собравшаяся вокруг городового толпа, как испуганно заржала извозчичья лошадь.
        - Человек убился! - кричали над головой.
        - Господи, да это ж Старец! Точно, точно.
        Пронзительный крик бил его по ушам. Распутин заскрипел зубами и сжал пальцы в кулаки, загребая полными горстями снег. Он лежал, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Голос демона пропал и более не отзывался. Но боли также не было, даже намека на боль. Он согнул колени и медленно поднялся.
        - Живой! - раздалось из толпы. - Господи, помилуй! Не убился!
        Старец ошарашенно поглядел на окно, из которого вылетел минуту назад так, будто сейчас видел его впервые в жизни.
        - Пожалуй, саженей пять будет, - словно невзначай подытожил он свои наблюдения.
        - Тут у вас… торчит, - несмело произнес тощий юноша в шинели правоведа.
        Распутин перевел взгляд на воткнувшийся в плечо большой осколок.
        - Ишь ты, - произнес он и выдернул окрашенное кровью стекло. Рана на его теле тотчас затянулась, будто кто-то мгновенно склеил ее края.
        - Может, того, к лекарю? - предложил опешивший городовой, для храбрости вцепившийся в рукоять шашки.
        - К черту лекаря! - Распутин отодвинул его плечом. - Проваливайте, чего уставились? Жив я, жив. Ступайте по своим делам, неча тут! - Он махнул рукой и, увидев спешащих ему на помощь телохранителей, понурив голову, побрел им навстречу.

* * *
        Полковник Лунев принял очередную телеграмму из рук дежурного телеграфиста и, пробежав взглядом ее текст, взялся за ножницы. Работа была непыльной: разрезать длинные ленты сообщений с фронтов на отдельные фразы, аккуратно приклеить на темную бумагу, сложить получившиеся карточки по папкам, на каждой из которых было обозначено наименование того или иного фронта. Еще один флигель-адъютант в звании капитана первого ранга подобным же образом сортировал донесения, приходящие с разных флотов, раскладывая телеграммы по эскадрам и по срочности предъявления государю. Впрочем, здесь последнее слово было за генералом, князем Орловым, который лично отбирал, что и в какой последовательности докладывать его императорскому величеству.
        Лунев положил очередное сообщение в папку с надписью «Северо-Западный фронт», щелкнул крышкой серебряных часов и указал на карточке время получения телеграммы. Было уже около полудня. Однако, невзирая на ранний час и несложную работу, Платон Аристархович чувствовал себя вымотанным, точно не спал трое суток и все это время таскал патронные ящики. Совсем как десять лет назад во Владивостоке.
        Это видение многолетней давности преследовало его с того часа, как, оставшись один на один с ним, ротмистр Чарновский живописал перипетии грядущей великой смуты. Слушая рассказ о погромах в столице, которые в феврале 1917-го должны устроить солдаты запасных частей, пытающиеся избегнуть отправки на фронт, он снова видел охваченный мятежом Владивосток сразу после заключения Портсмутского мира с Японией.
        Тогда на улицы города вывалила толпа примерно тысяч в десять солдат и две тысячи матросов и с криками «За что воевали!» и «Золотопогонники - предатели! Не дали армии победить!» пошла крушить магазины и рестораны. Попытки навести порядок силами гарнизона закончились ничем. Выстрелы в воздух над головами разбушевавшейся солдатни лишь развеселили обстрелянную в боях пехтуру, и та с хохотом пошла брататься с недавно еще надежными войсками. В кратчайший срок большая часть гарнизона Владивостока вышла из-под контроля военного командования. По всему городу начались избиения офицеров и членов их семей. Некоторые «золотопогонники» бросались в воду, надеясь вплавь достичь стоящих в порту кораблей и найти там укрытие. Доплыть удавалось не всем.
        Другие, среди них был и капитан Лунев, укрепившись в казармах одного из полков, отстреливались от собственных солдат, покуда к городу не подошли свежие правительственные войска.
        Упитая водкой и утомленная грабежом вооруженная толпа поспешила сдаться, едва прозвучали на окраине города первые залпы. Но эти три дня Платон Аристархович запомнил до последнего вздоха.

«Неужели подобному безумству суждено повториться?»
        Суждено, точно эхо прозвучало в его душе. Все будет еще хуже, еще страшнее. Полковник Лунев снова вернулся мыслями к недавней беседе в «соседнем» мире. Его не оставляло ноющее чувство жестокого неудобства. Он все никак не мог решить, верить ли полностью словам таинственного конногвардейца, или это все же хитрая уловка для того, чтобы его завербовать.
        Как бы то ни было, но вчера там, в Брусьевом переулке, он, желая того или не желая, сделал первый шаг к содействию невероятным планам… Лунев замялся, не зная, как окрестить новых соратников, - посланцев грядущего, что ли? - Он пожал плечами, и бахрома на эполетах вздрогнула, потревоженная этим движением. Придуманное им словосочетание звучало совсем в духе новомодных Бальмонта или Надсона, впрочем, их Платон Аристархович не слишком жаловал и совершенно не отличал друг от друга.

«Итак, все же посланцы грядущего или резидентура австрийской разведки? А может, все же масонская ложа „Чаша святого Иоанна“ с ее неведомыми каверзными планами нового мироустройства?» - Полковник вновь достал часы и в задумчивости уставился на секундную стрелку, быстро описывающую круг по циферблату.

«Быть может, пойти к государю и рассказать ему все без утайки? Разве не в этом первейший долг офицера и патриота?»
        - Ваше высокоблагородие, - раздался совсем рядом голос дежурного караульного начальника поста у ворот Екатерининского парка. Молодцеватый прапорщик стрелкового полка императорской фамилии замер перед ним, приложив пальцы к обрезу папахи. - Вы приказали докладывать вам лично обо всех женщинах, пытающихся добиться аудиенции его величества.
        - Ну-ну, голубчик, и что же? - Платон Аристархович, щелкнув чеканной крышкой, быстро спрятал брегет в карман.
        - Только что к нашему посту пришла некая госпожа Сорокина, милосердная сестра, прибывшая из германского плена. Я проверил документы, все в идеальном порядке. Нынче утром она приплыла на шведском пароходе «Оксенширна» с миссией Красного Креста. Госпожа Сорокина просит скорейшей аудиенции у государя. Говорит, что у нее есть для того архиважная причина.
        - Что ж, к императору попасть она еще успеет. Сделайте любезность, прапорщик, проводите ее в Китайский павильон.

* * *
        Императрица спустилась в кабинет государя своим обычным, довольно быстрым шагом, который со стороны мог показаться, пожалуй, даже нервическим. Впрочем, таковым он являлся и на самом деле.
        - Ники, - с порога начала она, едва удостоив взглядом вытянувшеюся перед ней князя Орлова. - Я хотела тебе напомнить, что сегодня день ангела у Григория. Ты обещал, что господин Фаберже закончит к этому сроку наш подарок.
        Император невольно поморщился. После вчерашнего скандала упоминание о Старце вызывало у него плохо скрываемое раздражение.
        - Да-да. Распорядитесь, любезнейший Владимир Николаевич, послать авто на Большую Морскую в мастерскую господина Фаберже. Надеюсь, у него уже все готово. Скажите, что я просил его прибыть к нам без промедления.
        - Слушаюсь! - проговорил начальник Военно-походной канцелярии, спеша покинуть кабинет, чтобы избавиться от волны неприязни, исходившей от государыни-императрицы.
        - Ты чем-то встревожен? - От пристального взора Александры Федоровны не укрылась гримаса недовольства венценосного супруга.
        - Положение дел на фронтах, - уклончиво бросил НиколайII, указывая отточенным карандашом на разложенную перед ним карту. - Дядя Николаша утверждает, что предстоящее наступление может стать поистине судьбоносным. Я полагаю, будет уместным самому отправиться к нему в Ставку. Армия должна знать, что в решающий момент государь с ней!
        Александра Федоровна не спускала изучающего взгляда с императора.
        - Наверное, ты прав. Иначе в случае победы твой милый дядя возомнит, что именно ему принадлежит главная роль в поражении супостата. И все же, - она подошла вплотную к мужу, - ты чего-то недоговариваешь. Что-то случилось?
        - Так, пустое.
        - Ники, ты хочешь меня обмануть. Я же вижу, что произошло что-то… - Она замялась, подыскивая нужное слово.
        НиколайII вздохнул. «В конце концов, к чему скрывать. Нынче же эта история появится во всех столичных газетах».
        - Да, моя дорогая, произошло. Нельзя сказать, чтобы это было что-то ужасное, но вместе с тем…
        - Что же, говори скорей! - Голос императрицы от волнения приобрел неприятные резкие, почти визгливые интонации.
        - Вчера в столице произошел весьма неприятный скандал. Старец пытался выкинуть заместителя командира моих конногвардейцев, полковника Врангеля, из дома ею приятеля и сослуживца, ротмистра Чарновского.
        - Чарновский - это, кажется, адъютант дяди Николаши? - сбавляя голос до шепота, весьма похожею на шипение, проговорила императрица.
        - Бывший адъютант, - поправил НиколайII. - Но…
        - А скажи, - не слушая пояснений мужа, продолжила Александра Федоровна, - узнал ты об этом скандале, конечно же, от своего дорогого Орлова?
        - Докладывать о происходящем в столице входит в круг его обязанностей, - беря под защиту старого друга, напомнил император. - Но ты права, именно он сообщил мне о происшедшем в доме Чарновского.
        - Я не удивлюсь, - все тем же ядовито-шипящим тоном продолжила государыня, - если вдруг окажется, что сам князь Владимир Николаевич в это время случайно оказался в особняке этого польскою выскочки.
        - Да, это так, - кивнул император, - но все же прошу тебя, не забывайся! Чарновский поляк, и все же он русский офицер.
        - Чарновский поляк, а следовательно, мятежник, - сжав кулачки, запричитала Александра Федоровна. - Все поляки - тайные мятежники. Попомни мое слово! Что же касается скандала, я уверена, что это грязная провокация, и готова поклясться, что виноват Чарновский, либо Врангель, либо твой ненаглядный Орлов, либо все они вместе!
        - Ваше Императорское Величество! - В кабинет государя, придерживая эфес шашки, вбежал генерал Орлов.
        - Ну вот, легок на помине, - сморщилась государыня. - Ну что же вы, любезнейший? Послали мотор к господину Фаберже?
        - Так точно, - машинально козырнул начальник Военно-походной канцелярии. - Ваше величество, государыня императрица. Срочная депеша от генерала Джунковского. Полчаса назад Григорий Ефимович Распутин выпрыгнул из окна своей квартиры на Гороховой. Он жив, - начал было говорить Владимир Николаевич, но осекся, спеша поймать рухнувшую без чувств Александру Федоровну.
        (Из донесения от…01.1915г.)
        По сообщению почтенного брата ложи «Чаша святого Иоанна», Протектория, необходимы срочные и решительные меры для изменения кадрового состава в управлении Ставки верховного главнокомандующего.
        В то же время брат Протекторий сообщает, что кандидатура для заброса через линию фронта им уже найдена. Прошу дать разрешение на проведение активных мероприятий в данном направлении.
        Фехтмейстер
        ГЛАВА 18
        Свободный человек вооружен, безоружный - раб.
        Аттила
        В зимнюю пору Китайский павильон не отапливался. На мосту около него постоянно дежурил наряд агентов дворцовой полиции, однако, по-хорошему, делать им было нечего. Мало кто забредал сюда в эти месяцы, разве что сам государь, выгуливая собаку, решал отклониться от привычного маршрута. Оттого изнывающие от хронического безделья агенты то и дело бегали греться в состоящий под охраной
«объект дворцовой архитектуры», и в глубоком пушистом снегу хорошо виднелась тропка, протоптанная их валенками.
        Он стоял у окна и сквозь метель смотрел на курящих у моста полицейских. Те время от времени украдкой поглядывали на павильон, весьма недвусмысленно демонстрируя своим видом досаду по поводу прибытия высокого гостя.
        - Ваше величество! - Дежурный флигель-адъютант в морской шинели козырнул, входя в павильон. - По вашему приказанию госпожа Сорокина доставлена.
        Капитан первого ранга вытянулся, продолжая рапорт:
        - Осмелюсь доложить, при досмотре в канцелярии вышеозначенная госпожа Сорокина предъявила ею спасенное и привезенное на Родину знамя Либавского пехотного полка.
        - Предъявила, говорите вы? - не поворачиваясь, уточнил он.
        - Так точно!
        - Что ж, не держите ее на морозе, пусть войдет. Когда вы мне понадобитесь, я позову.
        - Слушаюсь, ваше величество! - козырнул моряк, четко поворачиваясь на месте и отворяя двери. - Входите, сударыня!

* * *
        Генриетта Сорокина стояла за дверью, нервно кусая губы и вслушиваясь в каждое слово, доносившееся из зала. Ей казалось, что холод не чувствуется, но она то и дело разминала пальцы не столько, чтобы согреться, сколько пытаясь сбросить охвативший ее невнятный, почти мистический ужас.
        Когда восемь лет назад еще гимназисткой она примкнула к боевой организации эсеров, мысль об убийстве царя казалась ей настолько восхитительной, что юная девица каждый день репетировала перед зеркалом, как стреляет в ненавистного душителя народа России или бросает в него самодельную бомбу. Но руководство организации распорядилось иначе. Делу освобождения трудящихся нужны были не только бойцы, но и те, кому предстояло выхаживать раненых товарищей. Спустя два года после окончательного подавления восстания, начавшегося в Петербурге с
«Кровавого воскресенья», она уже получила свидетельство милосердной сестры и работала в хирургическом отделении в больнице для бедных. Это давало не только обширную практику, но приучало к постоянному виду крови и позволяло вдосталь запасаться необходимыми медикаментами.
        Начало войны все изменило. Центральный Комитет эсеров решил отложить активную борьбу, покуда враг топчет российскую землю. Сейчас на первое место ставилась агитация в армии, формирование ударного отряда будущей революции.
        Генриетта Сорокина ушла на фронт добровольцем. Очень скоро ей довелось убедиться, насколько бездарны царские генералы. Две российские армии, каждая из которых в отдельности превосходила наскоро сформированные части немецкого ландвера Восточной Пруссии, были разодраны в клочья, как ватная кукла разъяренным псом. Среди многих тысяч попавших в плен была и она.
        Война окончилась для нее, едва начавшись, оставив на ноге отметину от прусской шрапнели. Попав в санитарный барак лагеря для военнопленных, Генриетта впала было в отчаяние и, уже не скрываясь, костерила и кровавого царя, и шпионку-императрицу, и вора Распутина. Неведомо, как бы далее жила она в неволе, когда б не удачный случай.
        Один из санитаров, обслуживающих барак, приказал ей заткнуться и не болтать почем зря. Однако вечером, меняя повязку, он тихо сообщил Генриетте, что тоже состоит в партии эсеров. Вместе они разработали план уничтожения «бездарного негодяя», ведущего страну к гибели. Правда, оставалась загвоздка - добраться до императора. Но здесь вновь помог случай, во всяком разе так убеждала себя госпожа Сорокина. Как-то ночью ее боевой товарищ прокрался в барак и начал возбужденно шептать ей на ухо, что только что, раздевая умершего от ран офицера, обнаружил на теле у того полковое знамя. Чем не повод для того, чтобы добраться до царя? Империи нужны героини! Раз так, кто ж станет обыскивать новую Жанну Д'Арк?
        А удача все продолжала улыбаться заговорщикам. Расторопному санитару удалось привлечь к делу одного из офицеров лагерной охраны, тоже социалиста. С его помощью сестра милосердия Генриетта Сорокина была внесена в список лиц, подлежащих возвращению на Родину полиции Красного Креста. Дорога в Петроград заняла больше двух месяцев, что не так уж много в условиях военного времени.
        В последние дни сестра милосердия втайне молила Бога, чтобы он позволил ей явиться к царю 9 января, то есть ровно через десять лет после расстрела толпы, идущей с петицией к Зимнему дворцу. «Не мир принес вам, но меч», - шепотом повторяла она, подбадривая себя.
        Однако Всевышний, точно желая в который раз посеять сомнение в своем существовании, не прислушался к мольбам, и корабль запоздал. И вот теперь она стояла у порога, ощущая в кармане шинели тяжесть короткоствольного пистолет и осознавая, что от заветной цели ее отделяет лишь эта нелепая дверь.

* * *
        - Входите, сударыня! - Капитан первого ранга насторожился и склонил голову, пропуская сестру милосердия в зал.
        Генриетта Сорокина явственно увидела перед собой ставшего к ней спиной человека в наброшенной на плечи шинели полковника лейб-гвардии Преображенского полка.
        «Точь-в-точь как на картине Серова, - внезапно отметила она, но тут же отогнала эту неуместную мысль. - Ну что ж он не поворачивается? - нервно подумала эсерка, глядя, как углубленный в свои мысли император, словно позабыв о ее присутствии, смотрит в окно. - Впрочем, может, так и лучше. - Ей представились глаза НиколаяII в тот момент, когда она будет нажимать на спусковой крючок. - И впрямь лучше, что он не видит судьбу, застывшую за его спиной. Иначе, - с тоской призналась себе Генриетта, -
        рука может дрогнуть» .
        - Ну что же вы? Подойдите, - не поворачиваясь, бросил преображенец.
        Госпожа Сорокина глубоко вздохнула, силясь унять нервную дрожь, и замерзшими руками потянула пистолет.
        - Смерть тирану!
        - Ну, нет! - раздалось у нее за спиной. - С этой фразой мы уже убивали. Оригинальнее надо шо-нибудь придумать. А то как дети в школе будут запоминать, кто кого убил?! Никакой фантазии! Мадемуазель, вы плохо подготовились к теракту!
        Сухой щелчок, раздавшийся вместо выстрела, подтвердил прозвучавшие за ее спиной слова. Генриетта повернулась, как ей показалось очень быстро, и вновь спустила курок - с тем же эффектом. Рядом с ней, облокотясь на колонну, стоял высокий худощавый офицер в мундире лейб-гвардии Атаманского казачьего полка.
        - Уважаемая Шарлота Корде, - двумя пальцами беря пистолет за ствол и легко выворачивая оружие из ее заледеневшей руки, проговорил он, - вынужден разочаровать вас, без вот этого, - он развернул ладонь, демонстрируя отливающую тусклым латунным блеском кучку патронов, - сия хреновина не стреляет. Пока вы знамя с бюста скручивали, я зубки у вашего чертика из табакерки на всяк случай повыдергивал. А теперь позвольте представить вам чудом спасенную жертву - полковник Лунев, контрразведка.

* * *
        Особняк в Брусьевом переулке спешным образом приводился в порядок после набега жандармерии. Окрестный люд, взбудораженный известием о громкой сваре, учиненной в столь знаменитом месте, топтался у забора барского дома, то ли надеясь услышать какие-либо новые пикантные детали и подробности, то ли ожидая своими глазами увидеть продолжение вчерашнего скандала. На Литейном шептались, что Распутин воспылал страстью к невесте ротмистра Чарновского, а когда тот отказался уступить ему прелестницу, подослал к нему убийц. Их-то и арестовала вчера доблестная жандармерия после упорной перестрелки. Об этой новости уже в полный голос судачили поблизости, в офицерском собрании, превознося доблесть Чарновского, бдительность Лунева и ругая на чем свет Распутина и его августейших покровителей.
        Между тем жизнь постепенно входила в свое русло. Заросший до глаз абрек в чекмене[Чекмень - длинная верхняя мужская одежда у кавказских народов из грубого сукна с начесом. Также использовался как часть мундира у ряда казачьих полков.] с кинжалом у пояса немилосердно гонял зевак от высокой ограды господского дома. На кухне вновь жарились, варились и парились изысканные блюда из тех продуктов, которые о ту пору можно было отыскать в Петербурге. Да и у госпожи Лаис, наконец, капли слез уступили место валериановым каплям. Тем более что, как и обещал ее дорогой Мишель, перстень царя Соломона, будто обычное колечко, лежал в шкатулке с прочими драгоценностями в спальне на трюмо. Куда-куда, а туда бы она его никогда не положила, и все же оно было на месте!
        Невероятности громоздились одна на другую. Во-первых, она проснулась не в той спальне, в которой уснула вечером. А во-вторых, ей казалось невозможным, чтобы остававшийся в этих стенах Барраппа не ощутил близость священной реликвии!
        И все же пока она решила молчать. Ибо, как говорится, если желаешь испортить отношения, начни их выяснять.

* * *
        Утром за завтраком ротмистр Чарновский отложил в сторону свежий номер
«Ведомостей» и произнес, указывая на заметку в полицейской хронике:
        - Ну вот, моя дорогая, и пришел конец твоим страхам.
        Лаис пробежала взглядом указанные строки:
«Во время облавы на Аптекарской улице в доме вдовы сенатора Иваницкого было обнаружено гнездо злоумышленников, укрывавшихся под личиной сербских эвакуантов, воинов Славянского легиона. Среди вышеозначенных злодеев двое были прежде ранены, однако же, невзирая на это, оказали упорное сопротивление и отстреливались до тех пор, пока чины полиции и приданные им для усиления жандармы не ворвались в занимаемую преступниками квартиру. К этому времени один из лжесербов уже был застрелен, еще один покончил с собой, не желая сдаваться и понимая, что выхода нет. Последний же скончался по дороге в госпиталь от ран, полученных во время штурма».
        - Что ж, надо отдать им должное, - покачал головой Чарновский. - Держались они доблестно, но, как бы то ни было, отныне с этим наваждением покончено. Последний из твоих преследователей вчера был арестован в этих стенах. Я готов биться об заклад, полковник Лунев приложит все силы, чтобы сей мерзавец и далее мог видеть небо только в клеточку.
        При этих насмешливых словах Лаис невольно побледнела. Конечно, все эти годы, когда неясная опасность постоянно лилась у нее за спиной, обдавая мертвенным дыханием, она страшилась неминуемого возмездия и судорожно искала спасения и зашиты. Но сейчас, в этой безликой газетной заметке с дежурным оптимизмом рассказывалось о гибели трех родных ей людей.
        - Тот человек, которого арестовал твой приятель, - мой двоюродный брат.
        - М-да. - Чарновский провел указательным пальцем по черной, аккуратно постриженной бороде - знаку принадлежности к 4-му эскадрону конногвардейцев. - Печальная история. Но, впрочем, вон наш государь-император и кайзер Вильгельм - тоже родственники. Кстати, и с королем Англии, люди которого здесь козни плетут, куда там немцам - тоже. Как сказано в Писании: «…и пойдет брат на брата».
        - Я не хочу так, Мишель, - возбужденной скороговоркой произнесла Лаис. - Пролитие родной крови - великий грех! Те трое, что погибли нынче ночью, тоже родня мне.
        - Печально, конечно. Но что поделаешь? Их сюда никто не звал.
        - Они пришли, потому что должны были прийти. С первых шагов их учили не щадить жизни ради сохранения извечных святынь храма Карнаве, среди коих перстень Соломона - наиважнейшая. Не они, а я и мой отец преступили закон! Они лишь выполняли то, что должно.
        - Успокойся, родная моя. - Чарновский поднес к губам руку возлюбленной. - Мне нет дела до ваших законов, а если бы и было, твое счастье мне важней любых кодексов и постановлений.
        - Ты не понимаешь, Мишель, - страдальчески проговорила беглая жрица. - Если нотеры отыскали меня, то можно поручиться, что об этом уже знают в Карнаве. Они придут снова! Я знаю это, знаю наверняка! Мне следует вернуть перстень Соломона в храм и, преклонив голову, самой предстать перед судом равных. Это ужасно, но это правильно! Но только здесь, сейчас мой брат Барраппа уже знает, что демон Хаврес вырвался на волю и вселился в Распутина по моей вине. Иные же об этом знать не будут. Это произошло по моей вине, но это случилось, и с этим нельзя мириться! Если твой полковник запрет Барраппу, то своими руками мы устраним единственную преграду на пути демона.
        - Ну, положим, об этом говорить рано. Перстень у тебя, я настороже, до Карнаве многие тысячи миль, так что у нас есть время и, надеюсь, возможность, разобраться со всей этой ерундовиной без спешки. И с демоном в том числе.
        Лаис с грустью посмотрела на своего любимого великана.
        - Поверь, мой дорогой Мишель, это не ерундовина, как ты выражаешься. Демон ни перед чем не остановится, лишь бы заполучить кольцо Соломона. Оно даст ему власть над всем остальным воинством предвечного врага рода человеческого. Ты еще не ведаешь, с каким противником вступаешь в бой.
        - Поверь, любимая, и демон тоже не подозревает, с кем ему предстоит столкнуться. Но если ты настаиваешь, я попрошу уважаемого Платона Аристарховича оказать любезность и для пользы дела отпустить из-под стражи твоего братца. Если, конечно, он не вознамерится убивать тебя или предпринимать что-нибудь в этом роде. Впрочем, кроме просьбы, увы, пока ничего не обещаю.

* * *
        Генриетта Сорокина с ненавистью глядела на приближавшегося контрразведчика. Ростом и телосложением он и впрямь походил на императора, однако на этом сходство заканчивалось. Она досадливо поджала губы. Так глупо! Так нелепо попасться!
        - Итак, сударыня, - с приветливой улыбкой проговорил самозваный лицедей, - как вы, должно быть, уже сами понимаете, нам предстоит тесное и, надеюсь, взаимовыгодное знакомство.
        - Я ничего вам не скажу! - гордо выпрямилась неудавшаяся «цареубийца». - Вы можете убить меня.
        - Ну, строго говоря, это легко было сделать и раньше. Скажем, в тот миг, когда вы потянулись за пистолетом. Каждый ваш шаг от трапа парохода и до Китайского павильона был предугадан и прослежен. В результате вы попали в западню, поставленную именно на вас, и потому, чтобы не тянуть время, Генриетта Петровна, давайте говорить начистоту.
        Вы же революционерка и покушались на государя-императора, вернее, думали, что покушаетесь, из идейных соображений. Однако никто и никогда не сможет узнать о вашем самоотверженном подвиге. Ибо, как вы понимаете, контрразведка не занимается предотвращением убийств, это хлеб полиции и жандармерии. Мы же охотимся на шпионов. Я вынужден с грустью сообщить вам, что с сегодняшнего дня отважная сестра милосердия, доставившая из вражеского плена чудом спасенное знамя полка, займет должное место в анналах истории контрразведывательной службы. Вас, сударыня, провели так же элементарно, как сутенер обманывает какую-нибудь деревенскую дуру, приехавшую в город в поисках заработка.
        - Неправда, - сквозь зубы процедила эсерка.
        - Увы, правда. Подумайте сами, что произошло бы в России, когда бы на моем месте и впрямь бы стоял государь, а господин сотник предусмотрительно не разрядил ваш пистолет.
        - Тиран был бы уже мертв!
        - Полагаю, что да, - согласно кивнул Лунев. - Во всяком случае, очень может быть. Однако престолонаследник еще слишком юн, чтобы занять трон отца и достойно править страной. Брат государя, великий князь Михаил Александрович, лишен права наследования. Да и пожелай он взять власть в свои руки, государыня-императрица навряд ли так просто согласится ее отдать. Под вопли либеральной публики о необходимости примирения между теми, кто станет поддерживать опекуншу-мать или же опекуна-дядю, начнется жесточайшая свара. По сути, ваш наивный подвиг призван начать в России новое смутное время.
        Скажите мне, героиня войны Генриетта Сорокина, готовы ли вы принять на душу развал и оккупацию своего Отечества, гибель сотен тысяч, а то и миллионов солдат на фронтах и, кстати, ваших товарищей эсеров здесь в тылу. Не то чтобы они были мне сколь-нибудь близки, однако будем честны, к этому преступлению они отношения не имеют.
        Вас использовала немецкая разведка. Поверьте мне, это азбучная истина. В каждом лагере военнопленных работают тайные агенты секретных служб. Мы в этом смысле не исключение. Стоило вам раз только вслух заявить о своих радикальных взглядах, как об этом доложили кому следует, и вы попали на крючок. Именно вражеская разведка передала вам трофейное знамя. Люди всегда охотно верят тем, кто спас для них что-то ценное. Но согласитесь, это мизерная плата за ожидаемый результат. Та же разведка врага, как это ни грустно, открыла вам путь домой.
        Возможно, что вся эта история с передачей России пленных священнослужителей и медиков была измыслена в недрах берлинских или венских кабинетов с целью прикрыть ваш приезд. В таком случае есть повод благодарить вас за услугу, пусть и невольно оказанную россиянам.
        По сути, вы сейчас на распутье: пойти ли под военный трибунал в качестве немецкой шпионки, а отнюдь не народной заступницы. Или, наоборот, жить и остаться в памяти благодарных потомков героиней, спасшей знамя полка и открывшей козни вражеской разведки. Согласитесь, Генриетта Петровна, я был с вами предельно откровенен. Теперь прошу вас о том же. Времени на раздумье, увы, дать не могу. - Лунев развел руками.
        - Я не скажу вам ни о ком, кто состоит в нашей организации, - чуть слышно проговорила обессиленная женщина, утирая холодной рукой взявшуюся невесть откуда в уголке глаза слезу.
        Платон Аристархович чуть заметно усмехнулся. Это была своеобразная форма согласия на сотрудничество. Несмотря на отрицательную риторику, ответ был утвердительный.
        - Я уже имел честь заметить вам, сударыня, что контрразведка не занимается эсерами. Ответьте мне, будьте добры. Наверняка ваши немецкие соратники предусмотрели вариант что делать, если вам не удастся добиться аудиенции у государя.
        - Да, - кивнула госпожа Сорокина. - В этом случае я должна была устроиться на работу в Царскосельский госпиталь. За спасение знамени мне положен Георгиевский крест. Наверняка в госпитале нашлось бы место для опытной медицинской сестры, к тому же имеющей боевое ранение и столь высокую награду.
        - Понятно, а дальше схема та же: государь как обычно посещает госпиталь, и вы стреляете в упор.
        Госпожа Сорокина молча кивнула.
        - Ну а предположим, по какой-либо причине и этот вариант срывается?
        - Тогда мне надлежало отправиться на Большую Морскую в дом вдовы адмирала фон Граббе и найти там некоего господина Шультце.
        Лунев широко улыбнулся.
        - Именно так, Конрада Шультце. Ну что ж, круг замкнулся. Надеюсь, сударыня, вам не составит труда изложить вашу историю письменно в качестве добровольной явки с повинной. Обещаю, кроме нас о вашей глупой ошибке никто более не узнает.

* * *
        Массивный, усыпанный бриллиантами и рубинами крест на тяжелой золотой цепи вряд ли кто-нибудь из священнослужителей всерьез назвал бы наперсным. Его византийская роскошь являла триумф ювелирного искусства мастерской Фаберже. И если сияние, исходившее от этого символа веры, могло отвлечь от возвышенных помыслов самую выдержанную и стойкую паству, то это ее проблемы, а уж никак не мастеров-ювелиров. Шкатулка из красного дерева, выложенная черным бархатом, прекрасно оттеняла царский подарок, да и сама по себе она была произведением искусства, ибо тончайшая резьба, отображавшая на каждой из ее сторон библейские сюжеты, была плодом многодневного труда пяти искуснейших мастеров. Она стояла посреди чайного столика в ожидании просветленного именинника. Тот размашистым шагом вошел в залу, где находилась царская чета, надменно поджав губы и сурово глядя исподлобья на самодержца всероссийского и его супругу. Мелькнувшее было у Александры Федоровны желание расспросить Старца, что же такое приключилось с ним вчера и нынче утром, исчезло вдруг, растворилось само собой при одном лишь взгляде на его нахмуренное
чело. Она покрепче сжала руку супруга, точно ища у него поддержки и защиты. Император невольно поморщился. Он отлично помнил, чем обязан Старцу, и все же являться пред очи государя с таким явственно недовольным видом - не дело для верноподданного, даже столь чтимого, как Распутин.
        - Желаю тебе здравствовать, Григорий Ефимович, - преодолев глухое раздражение, начал поздравление НиколайII. - Со светлым тебя днем ангела…
        Губы целителя еще более поджались, и глаза метнули едва ли не всамделишные молнии, от которых чуть было не загорелась обивка на креслах и диванах.

«Нет, не с таким лицом следует государевы дары принимать», - уже едва сдерживая негодование, подумал император, но вслух продолжил:
        - Прими от нас на добрую память этот подарок.
        Он взял со стола резной ларец и, открыв крышку, протянул его Старцу. Лицо Распутина исказила какая-то дикая гримаса не то боли, не то ярости.
        - Да… да… - багровея на глазах, заговорил он, точно не находя подходящих слов для выражения негодования.
        То, что произошло дальше, ошеломило всех присутствующих: вырвав из рук императора переливающийся в свете ярких ламп крест, он с силой швырнул его об пол. Затем, точно не довольствуясь содеянным, подхватил его за цепь и метнул в окно.
        ГЛАВА 19
        Где начинаются секреты, там кончаются законы.
        Маркус Вольф
        В дверь кабинета постучали.
        - Ваше благородие! - с порога начал камердинер. - К вам тут горец просится. Ну, тот абрек, что вы намедни в охрану взяли.
        Чарновский бросил взгляд на открытую папку с личным делом старшего адъютанта штаба 37-й дивизии Владимира Оскаровича Каппеля, 1883 года рождения. Фраза
«имеет большую способность вселять дух энергии и охоту к службе» была им подчеркнута жирной красной линией. Под открытой папкой лежало еще несколько таких же. Слева утесом громоздилась стопка личных дел с пометками Кадрового Управления Генерального штаба на обложках. Ротмистр Чарновский с грустью поглядел на неразобранные документы.
        - Ладно, пусть войдет, - кивнул он, разглядывая фотографию подтянутого молодого офицера с георгиевской саблей за храбрость.
        Заурбек вошел в комнату, молча отодвинув вальяжного камердинера. Домашних слуг он считал чем-то вроде говорящих собак и потому удостаивал обращением лишь по очень большой необходимости.
        - Полковник вам письмо прыслал, - дождавшись, пока закроется дверь за спиной, начал он. - Вэлэл передать, правылно все сказал.
        - Хорошо, - принимая запечатанный пакет из рук грозного стража, кивнул Чарновский. - Есть что-нибудь еще?
        - Китаец опять прыходил, - припоминая события прошедших суток, проговорил абрек.
        - Чего это он тут отирается? - покачал головой хозяин особняка, распечатывая послание.
«Е.И.В. дал согласие на проведение операции, мною предложенной. Детали в 19.00 в ресторане Царскосельского вокзала».
        - Замечательно, - кивнул ротмистр.
        - С китайцем что дэлать? - напомнил Заурбек.
        - В следующий раз, когда придет, - вставая из-за стола и бросая записку в горящий камин, проговорил Михаил Георгиевич, - проводи его ко мне.
        Он вновь занял свое место и открыл новую папку с личным делом командира 19-го донского казачьего полка Мамонтова Константина Константиновича, 1869 года рождения.
        - Ступай, - теряя интерес к суровому джигиту, произнес он, тяжело вздыхая. - До вечера надо еще много чего успеть.

* * *
        Император стоял у края расчищенного плаца и, заложив руки за спину, наблюдал прохождение церемониальным маршем роты лейб-гвардии Преображенского полка. Наследники славы первейшего в российском войске полка звонко чеканили шаг, единым движением поворачивая головы в сторону задумчивого самодержца, как это случалось каждый год в этот самый день. Нынче государь земли русской был печален, пожалуй, даже мрачен. Подобно автомату он вскидывал руку к папахе, наблюдая слитное движение статных чудо-богатырей.
        Ему и впрямь было не до блеска отточенных штыков, не до печатанья шага. Он вспоминал сегодняшнюю встречу со своим недавним протеже, начальником Особого контрразведывательного пункта, как отныне именовалась группа, полковником Луневым. Что и говорить, прозорливости и расторопности этого офицера можно было только позавидовать. За считанные дни он распутал сложнейший узел. Да что там узел - настоящую сеть, сплетенную австрийской и немецкой разведками.
        Государь, конечно, ожидал от этого талантливого контрразведчика успешного исхода порученного ему задания, но результат превзошел всякие ожидания. Выслушав обстоятельный доклад полковника, император задумался было о награде и о новом продвижении столь дельного офицера. Он был готов уже назначить Платона Аристарховича во главе контрразведывательного отделения Главного Управления Генерального штаба, но тут полковник Лунев испросил дозволения говорить с государем начистоту. НиколайII согласно кивнул, полагая, что это будет вполне заслуженным вознаграждением преданному воину.
        - Ваше Императорское Величество, - начал Платон Аристархович. - Угроза, которую мне, по счастью, удалось отвести от вас и российского престола - лишь малая часть, первая капля того наводнения, которое в скором времени грозит затопить империю. Не всякого врага можно поразить оружием. Особо же того, который не ведает, что творит и мнит себя преданным другом.
        Империя более не может существовать в том виде, в котором перешла она к вам из рук благословенной памяти батюшки вашего. Дарованные вами свободы всколыхнули общество, заставив тех из ваших подданных, кто должен был стать опорой государству, искать путей дальнейшего ущемления самодержавной власти путем расширения собственных прав и вольностей. Устремления большинства этих людей честны и направлены на процветание России. Но путь, который они избирают для достижения цели, все более и более оттесняет царскую власть от реального управления страной. Россия с каждым днем вырастает из прежнего чиновничьего мундира. С этим нужно либо мириться, либо отвечать на все более возрастающие запросы нового общества.
        Император слушал взволнованную речь верноподданного, мрачнея на глазах. Он вспоминал думские скандалы, жалобы рабочих на хозяев заводов и жалобы хозяев заводов на всё и вся.

«В день Иова Многострадального появился я на свет, и оттого судьба моя столь тяжела и царствование отмечено слезами и кровью. Затоптанные на Ходынском поле в день коронации прокляли и меня, и потомство мое. В гибельный для России час взошел я на трон. Недаром же матушка так противилась этому!»
        Он глядел на полковника, стараясь не выдать бушующих внутри эмоций.
        - Суди не выше сапога, - наконец выдавил император, едва удерживаясь от того, чтобы развернуться и уйти, оставив велеречивого доброжелателя в горестном одиночестве.
        - Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, - Полковник Лунев стал во фрунт и щелкнул каблуками так, что шпоры на его сапогах тенькнули серебристым звоном. - Позвольте изложить план дальнейших атакующих действий, которые, если будет на то ваше соизволение, возможно предпринять для уничтожения злоумышляющих против вас как внутри страны, так и за пределами ее.
        Император молча кивнул.
        - Поскольку благодаря оперативным мероприятиям мне удалось проникнуть в организацию, упоминаемую в письме Фехтмейстера, я предполагаю использовать ее…
        - Ура государю! - раздалось с плаца и десятки луженых глоток в искреннем порыве грохнули троекратное «Ура!».
        По традиции за этим следовало поднесение до краев наполненной стопки с чистейшей менделеевской водкой, однако строжайший царский указ не щадил и давних полковых традиций.
        - Надо бы их поприветствовать, - тихо произнес стоявший рядом генерал Орлов.
        Император перевел взгляд с замершего строя на своего любимца. Ему хотелось, чтобы именно тот вышел сейчас пред замершими шеренгами и выразил застывшим в ожидании монаршего слова воинам царское благоволение. Но генерал не понял, не посмел понять этого немого и, увы, малодушного желания. Наконец император отвел взгляд и вновь посмотрел на преданных ему гвардейцев.

«Пустое! - Он встряхнул рукой, отгоняя терзающие ею сомнения. - Власть дана мне от Бога, и лишь Всевышнему повинен я давать отчет в своих деяниях. Разве сможет кто одолеть меня, одолеть Россию с такими-то витязями?» Вдохнув морозный воздух, разрумянивший лица гвардейцев, он крикнул от всей души:
        - Здравствуйте братцы-преображенцы!
        Рев ответной здравицы поднял зайца в ближайшем лесу и заставил глухарей настороженно прислушаться к зимнему грому.

* * *
        Офицеры, повсюду сопровождавшие просветленного Старца, едва не шарахнулись в стороны, когда Распутин вдруг, точно ошпаренный, выскочил из дворца и гневно приказал немедля «катить на Гороховую». Если бы они могли видеть, что незадолго до этого творилось в царских апартаментах, они бы, пожалуй, и вовсе застыли соляными столбами, не зная, что далее предпринять.
        Сейчас, когда автомобиль мчат по дороге в Петроград, они не решались даже глянуть на своего патрона. Они не ведали, как ошеломленная святотатством императрица забилась в истерическом приступе, вопя что-то невразумительное. Как бросившиеся к Старцу лакеи разлетелись в стороны, точно бильярдные шары от умело пущенного битка, как вспыхнули длинными языками пламени и разом потухли свечи на праздничном столе, и двери распахивались сами собой под одним лишь взглядом стремительно уходящего Распутина.

« - Ты что ж такое вытворяешь, бес нечистый?! - про себя вопил Старец. - Ужо я тебя!
        - Уймись! - резко отвечал Хаврес. - Будь это просто крест с золотом и каменьями, мне к нему приложиться было бы все равно что в кресле расположиться. Но тот, что тебе подсунули, - непростой. В нем шип от терний венца Христова. Я эту кровь за версту чую. Как по мне, так лучше уж в пламени гореть, чем к тому кресту прикасаться.
        - А я так мыслю, что прикасаться лучше, чем гореть. Этак я по твоей милости благоволения царского лишусь, а заодно и свободы.
        - Не тужи, пока я с тобой, - заверил Хаврес, - тебе ничего не угрожает.
        - Как же?! - хмыкнул Распутин.
        - Да так… - оборвал его демон и вдруг запнулся. - …Перстень Соломона вернулся в этот мир. Едем!
        - Ну уж нет! - взбеленился Старец. - Не бывать по-твоему! Нынче у меня именины, гостей будет полон дом. Куда ж я поеду?
        - Поворачивай! - взревел Хаврес.
        - Ничуть не бывало! - в тон ему отвечал Распутин. - Я боле в то место ни ногой! Заклятый тот дом! Как есть, заклятый! А перстень твой я по-иному добуду. Коли из той продолбины, в какую я по твоей милости угодил, целым выйду, так у меня отменное соображение имеется».

* * *
        - Последние новости! Последние новости! - неслось над улицей. Звонкий мальчишеский голос заглушал бряцание колокольчика и стук колес трамвая, неспешно ползущего по заснеженному Невскому проспекту.
        - Отважная сестра милосердия спасает знамя полка и открывает тайные планы врага!
        - первому голосу вторил другой, столь же бойкий и юный.
        С недавних пор молодые крестьянские парни, прибывшие в столицу в поисках хоть каких-то грошей, больше не бродили по городу с огромными газетными сумками. Они исчезли с улиц и площадей Петрограда, уступив место и медные бляхи совсем уж худосочным подросткам или же почти старикам. Черные бушлаты на вырост на щуплых юнцах смотрелись довольно комично, но самим себе эти мальчишки, зачастую кормильцы семей, казались весьма значительными. А потому и медная пластинка с надписью «Газетчик» на меховой шапке и бляха с номером и надписью «Агентство печати» на ремне сумки всегда были выдраены едва не до зеркального блеска.
        - …Сразу два георгиевских креста для милосердной сестры Генриетты Сорокиной! - кричал под окнами голосистый юнец с башлыком поверх шапки, потрясая свежим номером «Нового времени».

«Ерунда какая-то, - под нос себе проговорил глава Военно-промышленного комитета, глядя сквозь украшенное изморозью стекло на горланящего подростка. - Сразу два креста. Придумают же!»
        Он вернулся к письменному столу, где ждал правки текст речи, которую он собирался произнести сегодня в Думе. В дверь позвонили.
        - Узнай, кто там! - досадливо бросил лакею глава комитета, поудобнее сжимая в пальцах вечное перо.
        - Александр Иванович, вас, - донеслось из прихожей.
        - Я занят, и нынче принимать не буду.
        - Тут господа офицеры… - начал было лакей, но вдруг замолчал. Вслед за тем двери кабинета распахнулись, и в комнату вошел полковник с флигель-адъютантскими аксельбантами в сопровождении долговязого жандармского поручика.
        - Гучков Александр Иванович, если не ошибаюсь?
        - Он самый, - удивленно разглядывая вошедших, произнес глава Военно-промышленного комитета. - А вы, позвольте, кто? Чем, собственно, обязан?
        - Полковник Лунев, начальник Особого контрразведывательного пункта. Вот мои документы. Нам с вами необходимо переговорить. По возможности приватно.
        - Приватная беседа в присутствии жандарма - это что-то новенькое в методах политического сыска, - пробегая взглядом строки предъявленного документа, надменно усмехнулся бывший Председатель Государственной думы, герой Мукдена[Во время русско-японской войны A.M.Гучков был представителем Красного Креста и
«совершил подвиг самопожертвования, во время отступления оставшись в Мукдене вместе с ранеными солдатами».] , Александр Иванович Гучков. - Если речь идет о моем аресте, будьте любезны действовать по закону. Во всех же прочих случаях мне не о чем с вами разговаривать. Извольте покинуть кабинет.
        - Как скажете, - устало пожал плечами флигель-адъютант, продолжая сверлить надменного собеседника бесцеремонным взглядом холодных серых глаз. - Вот ордер на арест, а вот - на обыск. Вышеславцев, распорядитесь пригласить двух-трех дворников в качестве понятых.
        - Уже-с, - бойко отрапортовал поручик. - Прикажете звать?
        - Сделайте милость.
        Поручик скрылся за дверью.
        - Так вы решительно отказываетесь говорить со мной? - еще раз переспросил незваный гость.
        - У вас на этот счет появились какие-то сомнения? - ледяным тоном ответствовал Гучков. - Быть может, скажете, отчего вдруг?
        - Что ж, тогда все по форме. Итак, ордера вам предъявлены, как меня зовут, уже знаете. Предлагаю добровольно выдать улики, изобличающие вас в связи с агентурой австрийской разведки. В этом случае вам будет учтена явка с повинной.
        - Что еще за нелепость? - побагровел Гучков. - Вы хоть представляете, с кем разговариваете?
        - Очень хорошо представляю. Однако на сегодня это был последний ваш вопрос. Стало быть, добровольно сотрудничать вы не хотите. Что ж, это ваше право. Ответьте мне, Александр Иванович, есть ли в вашем кабинет сейф?
        - Есть, - искоса глядя на входящих в кабинет дворников, кивнул Гучков. Те, почувствовав неприязненный взгляд барина, замерли у самого входа, стыдясь тулупов и столь неуместных на коврах и паркетах валенок с калошами. - И что ж с того? У меня имеется сейф фирмы «Лемке», однако должен вам заявить, что это не австрийская, а швейцарская фирма. Так что контрразведке абсолютно бессмысленно проявлять к нему интерес, - насмешливо продолжил глава Военно-промышленного комитета.
        - Потрудитесь открыть сейф, - пропуская колкость мимо ушей, заявил Лунев.
        Гучков еще раз метнул недовольный взгляд на понятых и, со вздохом подойдя к стене, отодвинул висящий портрет императора. За спиной монарха таилась массивная стальная дверца с двумя хитроумными прорезями для ключей и небольшим штурвалом кодового замка.
        - Кроме вас есть ли у кого-нибудь ключи от сейфа?
        - Нет, - резко ответил Гучков.
        - Знает ли кто-нибудь код, блокирующий замки?
        - Нет, - снова прозвучало в ответ.
        - Прошу всех присутствующих обратить внимание на эти слова.
        Дворники согласно закивали головами, а Вышеславцев заметно напрягся, всем своим видом демонстрируя максимальное внимание.
        - Что находится в сейфе, уважаемый Александр Иванович?
        - Бумаги делового и конфиденциального свойства, деньги в пачках, револьвер системы Смита и Вессона третьего образца - память об англо-бурской войне.
        - Понятно, - кивнул Платон Аристархович. - А теперь будьте любезны, откройте сейф.
        Гучков с недовольным видом покрутил штурвал, затем один за другим вставил оба ключа и одновременно повернул их в разные стороны.
        - Пожалуйста.
        - Окажите любезность, передайте оружие поручику и скажите, все ли из того, что лежит в сейфе, положено именно вами и принадлежит вам?
        Гучков удивленно вскинул брови и смерил взглядом лежащие в недрах железного шкафа папки и стопки исписанной бумаги.
        - Да, здесь все мое.
        - Тогда позвольте. - Лунев подошел к сейфу, взял наугад одну из сотенных купюр и, достав из кармана френча портсигар, поднес к банкноте. Камень, украшавший крышку портсигара, вспыхнул густо-фиолетовым цветом, и поперек купюры высветилась надпись «Фальшивка».
        - Будем проверять и остальные?
        - Это какая-то провокация! - бледнея, пробормотал Гучков.
        - Вы все еще желаете говорить при этих господах? - Лунев кивнул на понятых. - Или же продолжим в более приватной обстановке?
        - Я протестую!
        - Абсолютно излишне, - покачал головой контрразведчик. - Александр Иванович, извольте понять. Вы - человек храбрый, это всем известно, но главное - весьма неглупый. Я делаю вам уже упоминавшееся мною предложение в последний раз. Затем мы будем говорить только под официальный протокол.
        - Что ж, будьте любезны, - теряя былой гонор, произнес Гучков, указывая на кресло, стоящее возле письменного стола.
        - Поручик, - контрразведчик повернулся к замершему в ожидании приказа жандарму,
        - выдайте этим людям, - он кивнул в сторону негласных сотрудников полиции, - по целковому. А вас, господа, предупреждаю. Если вы хоть словом обмолвились о том, что здесь видели, пойдете убирать снег куда-нибудь в Карпаты перед нашими позициями.
        А теперь к делу, Александр Иванович, - усаживаясь в кресло, начал полковник Лунев, как только закрылась дверь за прислужниками закона. - У нас есть доказанная недвусмысленная информация о том, что деньги, только что обнаруженные в этом сейфе, были получены вами через подставное лицо - вице-директора страхового общества «Русь», резидента австрийской разведки Конрада Шультце.
        Вы можете называть это провокацией, однако это неверно. Вы имеете дело с одной из лучших операций российской контрразведки с момента ее возникновения. В последнее время упомянутый мною господин работал под нашим контролем, поэтому можете не сомневаться, каждый шаг запротоколирован.
        - Но я ничего не знал.
        - Это неправда, - оборвал его Платон Аристархович. - Вы не знали, что Шультце вражеский шпион - в это я готов поверить. Но то, что деньги были получены вами для издания газет «Русская весть» и «Речь» в качестве добровольного вклада, полностью доказано. Появлявшиеся там в последнее время материалы демонстрируют редкую осведомленность некоторых анонимных журналистов в вопросах, относящихся к вашему ведомству и, что самое прискорбное, в содержании особо секретных документов. Поэтому я прошу вас воздержаться от необдуманных жестов и возмущений. Прошу вас также особо заметить, что я действую по высочайшему повелению государя, а потому отнеситесь к моим словам должным образом.
        Создавшееся положение дел крайне неприятно для всех, кому истинно дорога Россия. Его величество искренне расстроен тем прискорбным фактом, что последние месяцы вы, конечно же, не желая того, сотрудничали с вражеской разведкой. Понятное дело, что яростные нападки на царя и его супругу, которые вы допускали как в
«Русском вестнике», так и в «Речи», были на руку немцам и австриякам, ибо расшатывали тыл воюющей страны в столь трудные для Отечества дни. Но государь знает, что вы искренний патриот России и поэтому не желает, чтобы бывший председатель Государственной думы и глава Военно-промышленного комитета значился в предстоящем деле как пособник австрийской разведки, к тому же еще и замешанный в реализаций фальшивых купюр на территории империи.
        Государь велел мне сделать вам предложение, от которого, по чести говоря, вам не стоит отказываться.
        - Я слушаю вас внимательно, - тихо произнес ошеломленный Гучков.
        - Вот и прекрасно. Итак, вы, конечно же, знаете, что в эти часы Россия испытывает острейшую необходимость в золоте. Причем не просто в золоте, а в драгоценных металлах и драгоценных камнях, находящихся за пределами России. Как вы, несомненно, догадываетесь, они необходимы для оплаты военных заказов в Англии и Северо-Американских Соединенных Штатах.
        - Да, я это знаю, - чуть оживляясь, подтвердил Гучков.
        - Золото и алмазы в большом количестве имеются в Южно-Африканском союзе, который сейчас возглавляет ваш старый приятель по англо-бурской войне, генерал Луис Бота.
        - Он там премьер-министр уже без малого четыре года.
        - Да, - согласно кивнул Платон Аристархович. - Теперь же, когда Южно-Африканский союз вступил в войну с Германией на стороне Великобритании, нам жизненно необходимо иметь своего представителя в этой стране. Лучшей кандидатуры, нежели вы, для столь важной миссии во всей России не сыскать. Если вы дадите утвердительный ответ, то завтра же вам будут предоставлены все долженствующие верительные грамоты, и вы отбудете в Стокгольм. Оттуда пароходом доберетесь до Йоханнесбурга. Если же нет, - Лунев развел руками, - сами понимаете.
        Александр Иванович внимательно поглядел на контрразведчика. Выхода не было. Вернее, был именно тот, на который указывал монарший перст.
        - Я… Я… Я согласен.

* * *
        В этот час в квартире Григория Распутина на Гороховой улице ничего более не напоминало об утреннем погроме. Сияли тронутые морозной росписью окна, блестел паркет, мебель радовала глаз знатока простым, но благородным вкусом. Правда, сам благословенный Старец в своей отродясь не стиранной поддевке и сапогах казался здесь нелепо инородным. Ни дать ни взять - мужик, принесший со двора поленья для камина и заблудившийся в барских комнатах.
        Но собравшееся в этот вечер общество - дамы в платьях столь дорогих, что на сумму, за них уплаченную, целый месяц вполне можно было кормить гренадерскую роту, спешили прильнуть к сапогам Старца, ища его благословения. Он возлагал им пятерню на голову, поднимал и жадно целовал в губы, тем самым делясь собственным божьим духом.
        Блеск каменьев в драгоценных золотых оправах, колыхание страусовых перьев, генеральские звезды на погонах и море разливанное всевозможных подарков были яркими знаками этого дня ангела. Никто из присутствующих, конечно же, не обратил внимания, когда в квартире в очередной раз зазвонил телефон. Он звонил уже столь часто, что Старец попросту не отвечал на заливистые трели, оставляя возможность отвечать на звонки расторопному секретарю.
        Однако на этот раз, подняв трубку, секретарь чуть заметно вздрогнул и, закашлявшись, позвал одного из офицеров дворцовой полиции, стерегущих покой столь значительной особы. Тот, услышав произнесенное на другом конце провода распоряжение, четко выпалил: «Есть!» - и быстро кинул трубку на рычаг.
        - …а кто уверует, - доносились из комнаты громогласные разглагольствования Старца, - обретет жизнь вечную. Ибо жизнь для всякого смертного - первейший божий дар. И когда воистину силой Отца нашего переполнишься, то никто кроме его самого оную жизнь у человека отобрать не сможет. Вот хоть сами гляньте. - Распутин потянулся к одному из гостей, щеголяющему в алой черкеске с массивным кинжалом на поясе. - Дай-ка ножик. - Тот, к кому были обращены эти слова, безропотно вытащил грозное оружие и протянул Старцу. - А вот кто желает этой штуковиной меня пырнуть? - Гром возмущения был ответом на его слова. - А ну цыть! - оборвал он негодующие всхлипы. - Стало быть, никто не желает? Ну, да ладно, сам ткну.
        - Помилосердствуйте! - заикаясь, вымолвил хозяин кинжала. - Да как же можно-то? Да что же вы такое?.. Ведь самоубийство - грех великий!
        - Кто в силу Отца нашего не верует - тот лишь самогубствует! А ежели вера крепка, то ни сталь, ни пуля не страшны. Когда словам моим веры не имеете - сами гляньте.
        С этими словами Распутин надсадно крякнул и с силой вогнал украшенную извивами Дамаска сталь кинжала себе в живот. Гости ахнули и попятились, не ведая, то ли пуститься наутек, то ли звать полицию, а вкупе с ней и карету «скорой помощи». Острие торчало из спины бывшего конокрада, но он нимало не обращал внимания на сей вопиющий факт.
        - Вот так-то, - назидательно произнес Старец, выдергивая залитое кровью оружие из раны. - А нут-ка, кто тут с иголкой управляться может? Заштопайте-ка мне одежу. Вишь, прохудилась.
        - Григорий Ефимович, - запинаясь, расширив от ужаса глаза, проговорил дежурный офицер, оглядываясь в сторону молчащего телефона, точно ожидая у него поддержки,
        - из Царского Села звонили. Сам, - охранник кивком указал в сторону портрета самодержца. - Велено срочно доставить вас.
        - А если не пожелаю ехать? - подбоченился Распутин.
        Офицер сглотнул подступивший к горлу комок. После всего только что увиденного сообщать Просветленному, что в случае неповиновения его приказано доставить силой, ревностному служаке почему-то не хотелось.
        - Не горюй! - Старец хлопнул телохранителя по плечу. - Что нос повесил, как старый дед хотелку? Вот посидим и поедем к Пап а, раз уж так ему в голову вступило.
        ГЛАВА 20
        Сегодняшние новости, как правило, слишком правдивы, чтобы быть хорошими.
        Ларри Флинт
        Глаза Барраппы уже вполне привыкли к окружающей темноте. Камера следственного изолятора контрразведки Петроградского военного округа была «нумером на две персоны», однако сейчас ему случилось расположиться в узких, точно коридор, апартаментах в гордом одиночестве. Он прислушивался, стараясь вычленить какие-либо звуки из давящей тишины. Через окно скорее чудились, нежели слышались суетливые голоса будничного города. За дверью время от времени громыхали сапоги надзирателя - щекастого, точно бульдог, детины с отсутствующим взглядом выцветших, подобно местному небу, голубовато-белесых гляделок.
        Так прошли сутки. Понимая, что с железной дверью и зарешеченным окошком под самым потолком ничего не поделаешь, Барраппа завалился на измочаленный предыдущими жильцами тюфяк и неожиданно для себя быстро уснул. Усталость навалилась медведем, не давая поднять головы и лишая возможности сопротивляться. Неведомо, как долго проспал он, но пробуждение обрадовало полным восстановлением сил. Узник вскочил, ежась от холода, и так же, как всякий день прежде, начал выполнять заученные с детства упражнения, ставшие едва ли не священным ритуалом.
        Железная пластина на двери, закрывавшая круглое застекленное отверстие, тут же отъехала в сторону, демонстрируя ничего не выражающий, почти совиный глаз.
        - Не положено! - донеслось из тюремного коридора.
        Посреди дня дверь отворилась, и подследственному была выдана миска какой-то баланды с куском черного хлеба. Чуть позже посуда была отобрана бдительным надзирателем, четко усвоившим указанную в сопроводительном документе арестанта склонность к побегу и, должно быть, опасавшимся, как бы тот не сделал подкоп этими нехитрыми орудиями.
        Конечно, рыть подземный ход, подобно графу Монте-Кристо, сербский капрал не собирался. Но в одном надсмотрщик был прав - все это время мысли Барраппы были направлены к одному - покинуть эти стены. Если бы перед ним стал вопрос, расправиться ли для этого с охранником или же сохранить ему жизнь, - долго бы над этим заключенный не раздумывал. Снова и снова Барраппа возвращался мыслями к недавней встрече со звериного вида бородачом, в глазах которого ясно читалась обуянность демоном. Впрочем, ясно ли? Сколько раз за последние годы он сталкивался с тем, что очевидное для него для всех прочих оставалось тайной за семью печатями.

«Надо действовать, - твердил себе нотер. - Надо как можно быстрее выбираться отсюда. Лаис одной не под силу управиться и с демоном и с тем чудовищем в человеческом облике, которое взяло на себя неблагодарную роль жеребца для повелителя бесовских легионов. Если сейчас не успеть, другого шанса не будет».
        Однако как ни силился Барраппа отыскать хоть малейшую лазейку - все тщетно. Он пытался поймать взглядом тупой взгляд тюремщика, чтобы подчинить его сознание, заставить открыть дверь и провести через посты. Но глаза надзирателя оставались, как и прежде, пустыми и ничего не выражающими. Он мог бы напасть на этого детину, обезоружить, но выйти… Нет, это было чересчур опасно, сейчас у него просто нет права так рисковать собой. Необходимо было дать знать собратьям на воле о своей участи. Но как?!
        Петр Длугаш лежал на продавленном тюфяке, пытаясь рассмотреть терявшийся во тьме высокий потолок, и в отчаянии подгонял собственные мысли, требуя от них совершить невозможное.
        Когда по коридору вновь затопали тяжелые сапоги, Барраппа невольно вскинулся, ожидая, что, быть может, случай подбросит ему шальную удачу. К звуку уже знакомых шагов надзирателя примешивался еще один, новый. Так обычно ходят небольшие люди, склонные к шумным нервным речам и яростной жестикуляции. Они точно подпрыгивают, чтобы казаться больше.
        Заслонка на двери вновь отошла в сторону, поднесенный к отверстию фонарь выхватил из тьмы углы камеры, заскрежетали тяжелые засовы, клацнул замок, и надзиратель сонно втолкнул внутрь худосочного субъекта с докторской бородкой в золотом велосипеде-пенсне.
        - Сатрап! Я не позволю с собой так обращаться! - вполне оправдывая ожидания Барраппы, звонко крикнул его новый сосед.
        - Да иди уж, чего горланить! - без злобы, да, впрочем, и без каких-либо иных чувств, проговорил тюремщик, закрывая ладонью распахнутый зевотой рот. - Кормят тут к полудню. Тюфяк есть. А ежели следователь прикажет, то днем с двух до трех будет тебе прогулка.
        - Я требую, чтобы вы обращались ко мне на вы! Я в конце концов…
        Неведомо, что хотел сообщить вновь прибывший субъект после конца концов, поскольку дверь за ним захлопнулась, не давая гневливому арестанту развить затронутую тему.
        - Сатрап! - Заключенный стукнул было кулаками по двери, но, ойкнув от неожиданной боли, продолжил вопль уже без рукоприкладства: - Полицейская крыса! Негодяй!
        - Время спать, - со вздохом проговорил Барраппа, пытаясь унять шум.
        - О, простите! Я вас не заметил. Доброй ночи, гражданин, - с пафосом, но уже без крика продолжил его сокамерник. - Позвольте мне представиться. Францевич Людвик Казимирович, присяжный поверенный и адвокат.
        - Петр Длугаш, капрал сербский армий, - чуть приподнялся на лежанке Барраппа.
        - За что вас? - участливо поинтересовался новый арестант.
        - Документ не был, говорить плохо, сказали - шпион.
        - Ничего, разберутся, я вас уверяю, - обнадежил присяжный поверенный. - А вот у меня ерунда какая-то. Мне подбросили фальшивые купюры. Говорят, что их нашлепали то ли немцы, то ли австрияки, и, мол, я с ними в сговоре. Ну уж нет - это все козни моих врагов! Я вижу их насквозь! Они хотят заставить меня замолчать!..

«Какие достойные люди», - подумал Барраппа, но вслух только тяжело вздохнул.
        - Но мой голос всегда на стороне угнетенных, - не унимался Францевич. - В конце концов, в России есть закон! И справедливость! И они восторжествуют! Быть может, вы слышали о недавнем суде над социалистами-непримиренцами? Я выступал там…
        - Давай спать, - оборвал его Барраппа. - Завтра говорить.
        Он повернулся лицом к стене, стараясь вновь сконцентрироваться на идее скорейшего побега.

* * *
        НиколайII был хмур и выглядел раздраженным и усталым. Конечно, он не мог позволить себе опуститься до того, чтобы кричать на собеседника, но сейчас ему больше всего на свете хотелось сломать вращаемый в пальцах заточенный карандаш, которым он делал пометки в записной книжке, и заорать во все горло: «Да они что там, очумели, канальи?!» - но жребий монарха лишал его этой последней радости.
        Между тем осанистый докладчик, держа перед собой раскрытую папку, обтянутую кордовской тисненой кожей, продолжал:
        - По данным комиссии, созданной начальником штаба VII армии генерал-майором Головиным, маршевые роты приходят к месту дислокации своих полков уже поголовно обутые в старую изношенную обувь.
        - Но ведь здесь же им выдают новешенькие сапоги?!
        - Так точно, ваше величество. Генерал-майор Головин сам лично выяснял это странное обстоятельство и пришел к неутешительному выводу: проходя через села, едва ли не все солдаты меняют новые сапоги на старые.
        - Но это же абсурд! Они что же, не понимают, что воевать в старой изношенной обуви - значит, обрекать себя на увечья?! Ведь это же обмороженные гниющие ноги!
        - Увы, многие из солдат нового призыва считают, что лучше уж с обмороженными ногами в госпитале, а то и вовсе в тылу без двух-трех пальцев, чем в полном здравии на передовой. К тому же кто-то пустил слух, что по прибытии к месту назначения солдаты получат новые сапоги.
        Император начал вновь ожесточенно тереть грани карандаша.
        - Что это, интересно знать - вечное разгильдяйство или же злой умысел?
        - Неизвестно, - покачал головой докладывающий положение дел начальник Военно-походной канцелярии. - Следствие ведется. Однако должен заметить, что на Кавказе, там, где наши дела обстоят наилучшим образом, подобные явления практически не наблюдаются.
        - Вы хотите сказать, что боевой дух армий Юго-Западного и Северо-Западного фронтов низок?
        - Что и говорить, ваше величество, вопиющие поражения прошлого года у Мазурских болот и неудача операции в Галиции плохо отразились на боевом духе войск. Однако пока что все это поправимо. Но если вы позволите высказать личное мнение, то нам следует куда больше внимания уделять подготовке и проведению собственных операций, чем спасению наших драгоценных союзников.
        - Владимир Николаевич, - покачал головой император, - вы не хуже меня помните стенания французского посла Мориса Палеолога о необходимости спасти от бошей[Французское наименование немцев в годы Первой мировой войны.] сердце прекрасной Франции.
        - Должен заметить, ваше величество, что не так давно немцы уже были в Париже, и ничего фатального с сердцем Франции не случилось. Я понимаю, что наши победы могут помочь союзникам, однако же перспектива выручать их за счет наших поражений лично меня весьма огорчает.
        - Владимир Николаевич, голубчик, вы, как я посмотрю, не слишком жалуете наших уважаемых союзников.
        - Государь, за те годы, которые я вам служу, вы могли убедиться в моей преданности и любви к России. Мне больно смотреть, как родное Отечество страдает из-за целей неясных, а порою и откровенно ему чуждых.
        - Что вы имеете в виду? - посуровел НиколайII.
        - Обстановка, ныне складывающаяся в мире, - спокойным и уверенным тоном заговорил князь Орлов, - решительным образом отличается от той, которая определяла традиционную расстановку сил, привычную нам по прошлому столетию. Благодаря мудрой политике Бисмарка Германия явилась миру новым сильным и амбициозным игроком. Не так давно Германия откусила Шлезвиг-Гольштейн у императора Франца-Иосифа. А это контроль над выходом из Балтики в Северное море. Затем пришел черед Франции, и она лишилась Эльзаса с Лотарингией. Последние десятилетия промышленность Германии развивалась немыслимыми темпами, ее армия и флот укрепились так, что тень Фридриха Великого наверняка с гордостью взирает на ВильгельмаII.
        Царь досадливо отмахнулся.
        - Помнится, мой отец, наблюдая за этим военным гением, говаривал: «Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Погляди на себя в зеркало». Как по мне, этот сухорукий гусар более всего на свете способен превозносить себя и свои мнимые достоинства.
        - И все же, ваше величество, этот, как вы изволили выразиться, сухорукий гусар последовал совету вашего батюшки и ныне заставил вздрогнуть британского льва.
        - Что вы такое говорите, Владимир Николаевич? - Император отбросил в сторону карандаш и, встав из-за стола, начал расхаживать по кабинету. - Вот уж не думал, что вас могут столь испугать наши военные неудачи, коль скоро вы начали превозносить гений дяди Вилли. Уж кому-кому, а тебе подобает стоять на стороне дяди Николаши. Кстати, помнится, сам Бисмарк отзывался о России, что у нас мол
«неспешно запрягают, да быстро ездят». Надеюсь, что прошлых месяцев войны было достаточно, чтобы запрячь.
        - Я тоже на это очень надеюсь, ваше величество, ибо вынужден утверждать, что неудача нашего очередного наступления, если вдруг таковая случится, может стать фатальной для настроения армии и населения страны в целом. Однако я говорил совершенно об ином.
        Вот уже более ста лет Россия не являлась врагом Германии. Более того, мне ли вам говорить, сколь тесные узы связывают правящие дома этих стран. Союз между Россией и Германией мог бы стать такой мощной политической и экономической силой континентального масштаба, что Британия с ее многочисленными колониями была бы вынуждена потесниться и уступить место этому союзу.
        Понятное дело, что торгашам с Даунинг-стрит такая перспектива кажется весьма нежелательной. Но берусь утверждать, ваше величество, что именно усилия британских дипломатов вогнали клин между Россией и Германией. Да к чему далеко ходить? Разве не они сорвали утверждение договора с кайзером Вильгельмом, подписанного вами на яхте в 1905 году. А теперь? Разве секрет, что английский посол Джордж Бьюкенен оказывает всяческую поддержку тем, кто в эти тяжелые времена требует немедленного переустройства государства? Он предлагает предоставить Россию ее судьбе, однако в его устах это лишь призыв бросить нашу страну на растерзание, чтобы самим избежать угрозы.
        Я более чем уверен, что в обмен на поддержку и военный союз Германия не только бы лояльно отнеслась к планам России установить контроль над Босфором и Дарданеллами, но и целиком поддержала бы опеку вашего величества над западными славянами. И вряд ли бы старый, потрепанный жизнью император Франц-Иосиф стал бы противиться единой воле России и Германии.
        НиколайII покачал головой.
        - Вы, как я посмотрю, Владимир Николаевич, вовсе германофилом сделались. С чего бы это? Смотрите, при дворе у вас множество завистников. Стоит им прознать о ваших настроениях - беды не оберешься.
        - Каждое слово я могу подтвердить непреложными фактами. Но дело не в этом. Меня и впрямь крайне огорчает война, которую Россия ведет против собственных интересов, борясь за выгоду держав, готовых при любом удобном случае вогнать нож в спину изнуренному войной союзнику.
        Я не предлагаю искать сепаратного мира с Германией. Хотя, как вы знаете, мой государь, сам Вильгельм, несмотря на успехи своей армии, довольно откровенно прощупывает возможность такого мира. Но я говорю, что раз уж мы ввязались в эту нелепую, чуждую России бойню, мы должны воевать за себя, а не за союзников. И пусть уж наша победа принесет несомненную пользу общему делу.
        НиколайII отвернулся от любимца, кусая губы. В словах князя Орлова несомненно было зерно истины, но признавать объективную правоту начальника своей Военно-походной канцелярии отчего-то все же не хотелось.
        - Размышляя над тем, что вы мне докладывали о боеготовности наших войск, полагаю, мне следует отставить генерала Сухомлинова с поста военного министра и заменить его кем-нибудь другим, более энергичным. Вот и дядя Николаша со мной полностью согласен, - меняя тему, проговорил император. - Я думаю, генерал Поливанов будет уместен на этом посту. Мне его горячо рекомендуют. Каково, скажите, ваше мнение о нем?
        - Русский Иван врага всегда бивал, - с сомнением вздохнул генерал-адъютант. - Однако ж пол-Ивана для победы маловато.
        - Шутите? - хмыкнул государь. - Ну-ну.
        - Я полагаю, ваше величество, что мудрость не оставит вас.
        - Вы говорите так, будто у вас в кармане имеется какое-то дельное предложение, - поворачиваясь к стоящему за спиной генерал-адъютанту, произнес император.
        - Вы правы, государь. Если то будет угодно вашему величеству, я бы предложил создать Военно-дипломатический комитет, в задачи которого бы входило согласование и совместная разработка всех общих боевых действий России с ее союзниками.
        - В чем же вы видите резон подобного комитета? - удивленно поинтересовался НиколайII. - Нет, то есть я понимаю, что совместная разработка была бы весьма полезна, однако же, прямо сказать, мне невдомек, каким образом сие предложение следует из ваших же предыдущих утверждений.
        - Признаться, я-то как раз не вижу особого смысла в подобных согласованиях и разработках. Обмолот порохового дыма! Не припомню случая, чтобы французы или же англичане двинули хотя бы взвод, когда сие было нужно России. Более того, нынче англичане планируют высадку в Дарданеллах, чтобы захватить их явно в пику нам. И все же, если моя идея вам по нраву, я бы предложил вашему величеству поставить во главе этого комитета генерала Янушкевича.
        - Начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего? - с некоторым сомнением уточнил император.
        - Именно так, государь, - четко произнес начальник Военно-походной канцелярии.
        - Отчего же вдруг?
        - Смею утверждать, что сей генерал от инфантерии столь мало смыслит в военном деле и столь хорош, когда следует найти причины оттяжек и проволочек, что всякое дело, порученное ему, неизменно тонет в бумажном море. За все лета военной службы этот славный генерал ни дня не провел вблизи поля боя. Он не знает ни одного театра военных действий и последний раз непосредственно руководил войсками, кажется, еще только по выпуску из Михайловского училища. Его высокопревосходительство и батальоном-то не в силах управлять, не то что определять стратегию фронтов. Но если предлагаемый мною комитет возглавит подобная фигура, бывший начальник Ставки Верховного главнокомандующего, это непременно поднимет статус сего, по сути бесполезного, учреждения и даст возможность вручить освободившуюся должность военачальнику куда более достойному, нежели сей тапер в синематографе.[Генерал Н.Н.Янушкевич попал в милость императора, демонстрируя фильм о А.В.Суворове наследнику престола в Ливадийском дворце.]
        - А вы не очень-то расположены к нему, - покачал головой самодержец.
        - Сам по себе этот генерал мне глубоко безразличен. Мало ли в России чернильных полководцев. Но сейчас во главе организации, призванной быть мозгом воюющей армии, он столь неуместен, что, пожалуй, даже и вреден. Тем более что… - Генерал Орлов замялся.
        - Ну? Что же вы замолчали? Продолжайте!
        - Ваше величество, полагаю, вы уже видели представленные полковником Луневым списки задержанных по делу о фальшивых купюрах?
        - Я взглянул на них, но лишь мельком, когда нынче утром подписывал верительные грамоты нашему послу в Южно-Африканский союз. - НиколайII огорченно вздохнул. - К моему удивлению, там немало известных фамилий, - император обескураженно развел руками, - кто бы мог подумать, что даже Гучков способен на такое?!
        - Вот ведь, какая незадача, - согласился князь Орлов. - Однако в данном случае человек, о котором я веду речь, не слишком известен. Хотя в определенных кругах…
        - Кто же это?
        - Это некто Францевич, Людвик Казимирович, присяжный поверенный. Он двоюродный брат начальника штаба Ставки и в отсутствие генерала ведет все финансовые дела его семьи. Ночью этого господина арестовали. В его доме было обнаружено пять тысяч рублей фальшивыми ассигнациями. Еще около двух тысяч господин Францевич уплатил по счетам жены и матери генерала, своей родной тети.
        - Да, неприятная ситуация, - согласился царь.
        - Еще какая неприятная! Всего месяц назад господин Францевич успешно выступал в суде по делу о польских социалистах-непримиренцах.
        - Это те, которые агитировали устраивать акты саботажа в тылу нашей армии во Львове и в Варшаве?
        - Так точно, - подтвердил Орлов. - А всякому известно, что во главе этих социалистов давно уже стоит некто Юзеф Пилсудский, имеющий живейшее сношение с австрийским и немецким Генеральными штабами.
        - Вот даже как? - Император забарабанил пальцами по столешнице. - Вы что же, утверждаете, что сей защитник польских мятежников имеет прямую связь с Пилсудским, а через него с нашим врагом?
        - Это утверждаю не я. Вот гранки утреннего номера «Русской вести», где пишется, что начальник Ставки Верховного главнокомандующего торгует военными секретами с попустительства великого князя Николая Николаевича.
        - Экие прохвосты! Да как они смеют? - возмутился император. - Откуда они вообще? .
        - Этого, увы, не знает и сам главный редактор, - вздохнул князь Орлов. - Но следует отметить, что знакомый нам уже «Честный гражданин», коим подписана статья, - личность весьма информированная. Случай с запиской кайзера Вильгельма - лишнее тому подтверждение. Спасибо еще полковник Лунев позаботился лично нанести визит в редакцию «Русской вести». Иначе уже сегодня бы в столице разразился грандиозный скандал, размеры и последствия которого даже трудно представить.
        - Невероятно. - Государь прошелся по кабинету от стены к стене и, постояв у огромной карты России, вернулся в исходную позицию. - Однако полагаю, все написанное в этой статье - измышление?
        - Полковник Лунев ищет вышеназванного «Честного гражданина», дабы задать ему этот вопрос при личной встрече. Однако, ваше величество, у меня есть дурные новости на эту тему.
        - Что еще? - почти взмолился НиколайII.
        - Как сообщает наш источник, в австрийском штабе известны определенные детали предстоящей операции в Карпатах и Буковине.
        - Это что, шутка?
        - Увы, нет.
        - Но ведь это… - Император до хруста сжал пальцы.
        - Ваше величество, - Орлов подошел к императору почти вплотную, - я верю, что решительные действия могут еще изменить ситуацию и обернуть ее в нашу пользу. Противник думает, что он раскусил наш маневр. Раз так, значит, следует оставить его в этой уверенности и незамедлительно поменять план действий. Сегодня вижу одного-единственного человека, способного на столь масштабное стратегическое решение.
        - И кто же это?
        - Генерал от инфантерии Алексеев Михаил Васильевич, начальник штаба Юго-Западного фронта. Он человек с несомненным стратегическим даром. К тому же ему прекрасно известен театр военных действий, а потому ему не нужно особо входить в курс дела.
        - Что ж, вполне достойный боевой генерал. Подготовьте приказ об учреждении Военно-дипломатического комитета, о назначении его главой генерала Янушкевича и о передаче его должности генералу Алексееву. И еще, Владимир Николаевич. Полагаю, вам удастся без лишнего шума убедить великого князя Николая Николаевича не противиться этому переводу.

* * *
        Вечерело. Поезд из Кишинева медленно подходил к платформе, пыхтя, точно выкипающий самовар. Статный, широкоплечий мужчина в форме подпоручика с правой рукой на перевязи молча глядел в окно на снующих по заснеженному перрону грузчиков и редких встречающих.
        - Конечная станция, ваше благородие. Петроград, - проходя мимо, сообщил кондуктор.
        - Да-да, спасибо. Я вижу.
        Офицер достал из кармана платок и вытер наголо обритую голову.
        - Жарко тут у вас.
        Наконец паровоз испустил последнее дыхание и замер. Подпоручик сноровисто нахлобучил папаху, застегнул шинель и, подхватив небольшой фанерный чемоданчик в чехле, направился к выходу.
        - Благополучного вам излечения, - напутствовал его железнодорожник.
        - Благодарю, любезный.
        Офицер ступил на платформу и не спеша пошел к входу в вокзал. По тому, как оглядывал он открывшееся взору здание, было видно, что ему прежде не доводилось бывать в этих местах.
        - Господин подпоручик, - раздался поблизости чей-то властный голос.
        Офицер повернулся на зов. Чуть поодаль, явно прячась от падающего снега с дождем, стоял патруль: три солдата во главе с ротмистром. Офицер вздохнул и нехотя, поджав губы, как пристало фронтовику, отвечающему на окрик какого-то тылового шаркуна, направился к патрульным.
        - Кто и откуда? - сурово глядя на младшего собрата, поинтересовался ротмистр.
        - Подпоручик Смирнов, 129-го пехотного Бессарабского Его Императорского Высочества великого князя Михаила Александровича полка 33-й пехотной дивизии. Простите, господин ротмистр, козырнуть не могу. Сами видите - рука.
        - Цель прибытия в столицу? - не обращая внимания на словесную оплеуху, продолжил ротмистр.
        - Направлен в военно-медицинскую академию для дальнейшего обследования и излечения, - без запинки, но слегка поморщившись, отрапортовал подпоручик.
        - Потрудитесь, господин подпоручик, предъявить ваши документы.
        - Ротмистр, да ты очумел! - возмутился пехотинец. - Повылазило, что ли?! Рука у меня.
        - Что ж, тогда ступайте с нами. Вам помогут, - не обращая внимания на грубость, потребовал командир патруля.
        - Эх, ротмистр-ротмистр. - Офицер с укоризной покачал головой. - Ну ладно, как скажешь. - Он вздохнул и резко выбросил вперед руку с чемоданом. - На-ка, подержи!
        Патрульные отшатнулись. Один из них инстинктивно подхватил чемоданчик, оказавшийся на удивление тяжелым и потому тут же с грохотом упавший на ногу бедолаге.
        - А-о-у! - взвыл тот, а подпоручик, ловко выдернув руку из перевязи, широким крюком ударил в челюсть въедливого кавалериста. Судя по габаритам «раненого» офицера, таким ударом запросто можно было завалить коня. Однако ротмистр, стоявший перед ним, отнюдь не был конем. Не успел кулачный боец понять, что произошло, как рука его оказалась вывернута в плечевом суставе и намертво зафиксирована за спиной начальником патруля. В ту же секунду твердые, как абордажные крючья, пальцы фехтовальщика сомкнулись на гортани «фронтовика».
        - Вы такой же подпоручик Смирнов, как я - Матильда Кшесинская - прима императорского балета! - почти ласково сообщил ротмистр. - Вас зовут Григорий Котовский. Вы беглый каторжник. Не так давно вы сбежали с Нерчинских рудников, убив двух конвоиров из револьвера, отнятого у одного из них. Не дергайтесь. Иначе мне придется сломать вам руку. Это я организовал ваш приезд сюда, и поверьте, в ваших интересах меня внимательно и спокойно выслушать.
        ГЛАВА 21
        Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал.
        Альберт Эйнштейн
        Настоятель храма святого Феодора Стратилата восседал у изголовья ложа Александры Федоровны и голосом мягким, но в правоте своей непреклонным, увещевал страждущую духовную дщерь ласковыми речами. Отец Илларион, известный своей благостью и нестяжательством, год назад был представлен государю преосвященным Иоанном Кронштадтским, и с момента назначения его на сей высокий пост царь неоднократно убеждался в верности выбора.
        Всякий день, когда НиколайII и его семейство пребывали в Царском Селе, их можно было видеть в этом недавно построенном храме среди прочих отнюдь не сановных прихожан, молящихся пред светлыми ликами византийского письма. Здесь же у самого алтаря находилась крошечная молельня самой Александры Федоровны. Во всякий час в ней пахло ладаном, пред образами горели неугасимые лампады и живые цветы украшали вход и стены.
        С начала войны тут же, рядом с храмом был открыт знаменитый на всю Россию Царскосельский лазарет №17, в котором наряду с прочими медсестрами работали императрица и великие княжны.
        Отцу Иллариону и прежде частенько доводилось встречаться с государыней в доме священников, в котором находились офицерские палаты, и в доме причетников, где располагались раненые солдаты. Там Александра Федоровна регулярно ассистировала хирургам при операциях.
        Преподобный отец хорошо запомнил ее бледное лицо и глаза, в которых, казалось, застыл, точно отпечатался, непроходимый ужас. И все же почти безраздельная повелительница одной из крупнейших мировых держав каждый день вновь и вновь с гордостью восходила на свою голгофу тернистой дорогой крови и страданий.
        Теперь помощь нужна была ей самой. Императрица плакала навзрыд уже два часа кряду, почти не переставая. Все накопившееся внутри ее за последние месяцы вырвалось наружу, точно лава из проснувшегося вулкана. И ни увещевания святого отца, ни голос не на шутку испуганного мужа не могли вернуть Александре Федоровне покой и умиротворение.
        - Скоро все разъяснится, - сжимая тонкую руку супруги меж своими ладонями, негромко повторял НиколайII. - Вот и отец Илларион тебе подтвердит, что это какое-то чудовищное недоразумение, просто чудовищное. Не волнуйся, мне уже звонили с заставы, что на Кузьминской дороге. Сказали, что мотор со Старцем уже проследовал ко дворцу.
        Должно быть, автомобиль мчался быстро или же караульный начальник не спешил сообщить о прибытии «высокого гостя», но едва только царь договорил, как в коридоре послышались тяжелые шаги и скрип, который здесь, в Александровском дворце, производили одни только сапоги Григория Ефимовича Распутина с проложенной под стельками берестой.
        - А вот и он, - изображая на лице вымученную улыбку, проговорил НиколайII.
        Преподобный Илларион нахмурился и, найдя глазами икону, демонстративно перекрестился. И государь, и его супруга знали, что святой отец не жалует Старца. И хотя тот лишь укоризненно качал головой, слушая о чудесах, сим «мужем земли русской» творимых, эта неприязнь все же бросала тень на отношения между царской семьей и смиренным отцом.
        Молчаливые камер-юнкеры чинно открыли дверь пред сердечным другом царской четы, и тот вошел в комнату пружинистой энергичной походкой, какой обычно ходят, задевая встречных, первые парни на деревне.
        - Что, Мам а , захворала? - без обычной здравицы с порога спросил Распутин.
        Александра Федоровна, всегда радостно встречавшая Старца, лишь отодвинулась, заливаясь новым потоком слез.
        - Ну! Ништо, ништо. - Целитель махнул рукой, точно отгоняя снующую вокруг чела императрицы муху. - Все. Голова прошла, сердечко попустило, не колотится. Чего лежать? Уж, почитай, здорова, матушка.
        Государыня и впрямь почувствовала внезапное облегчение: и сердцебиение, и головокружение как рукой сняло. Именно, что рукой.
        - Григорий, но как же ты мог? - еле слышно выдавила Александра Федоровна.
        - Ах, вот вы о чем?! - Распутин гневно выпрямился, обвел хмуро окружающих взглядом, от которого даже в костяных пуговицах могла появиться ломота. - Эх я, дурак! - резко выплевывая каждое слово, проговорил он. - А мне было представилось, что вы уразумели все, душой страдаете и меня позвали, чтоб ту боль с вашего естества снять. Эх, видать, нелепица в голову пришла. Ну, тогда не обессудьте, Мам а , Пап а , уж пойду я.
        - Григорий, о чем ты говоришь? - увещевающе, но все же со скрытым недовольством, промолвил НиколайII. - Ведь это ты столь непочтительно и странно, я бы даже сказал, в высшей мере странно обошелся с нашим подарком.
        - О подарке, значит, печетесь? - Распутин гневно нахмурил брови и заиграл желваками на скулах. - А о том у вас помыслов нет, что кровь Спасителя, обагрившая шип терний венца его, взывает к вам, твердя о святотатстве?! Или забыли вы, что крест - орудие смерти, коим от царя власть имущие тщились погубить сына царя небесного?! Моей ли вы смерти хотите? Моей ли крови?
        - Сын мой, - негромко и увещевающе начал отец Илларион, поднимаясь с места. - Мне странно и горестно слышать такие слова от человека, которого почитают здесь просветленным и боговдохновенным. Не слуги кесаря, но слуги первосвященника иудейского предали Мессию смерти мученической, предпочтя разбойника Христу. С тех пор всякий, именующий себя добрым христианином, принимает на себя знак того креста как неугасимую память о Спасителе и сопричастность боли и воскрешению его.
        - Не так то было. Не о том речь! - заглушая яростным выкриком последние слова настоятеля, вскричал Старец. - Живую кровь Господа нашего в золотые каменья заковали, изукрасили крест, точно сие и не знак смерти вовсе, а жертвенник поганский. На чьем алтаре Божью кровь пролили? Кому жертву принесли? Не аспиду ли лукавому, что всякий день и всякую ночь не дремлет, ища души людские для погубления? Да ведомо ли вам, что в час, когда Сатанаил был низвергнут с небес в адское пламя, кровь его обратилась в злато, а пот и слезы низринутых ангелов, отступивших от Божьего престола - в драгоценные камни? В них искушение для человека, прельщение для глаз и гибель души! Кому служите вы, - Распутин ткнул пальцем в грудь священника, - нося пред небом и человецеми этакие кресты? Кого славите, к кому взываете?! - Голос Распутина ревел, словно туманный сигнал океанского лайнера. Казалось, в округе не было ни единого человека, который бы сейчас не услышал громогласных речей Старца.
        - Да ты бесом обуян! - от удивления широко раскрыв глаза, точно в пространство, ошеломленно проговорил преподобный Илларион.
        - Замри, несчастный! - рыкнул в ответ Распутин так, что подвески с хрустальных люстр начали опадать сами собой, подобно осенним листьям.
        - Мое слово есть слово истины! - гордо выпрямляясь и прижимая правой рукой к груди наперсный крест, ответствовал священник. - Не пугай, не испугаешь! С нами крестная сила! Предаю тебя анафеме и приговариваю к церковному покаянию!
        - Что ты смыслишь в приговорах, жалкий мошенник, вещающий о том, в чем не разумеешь тем, кто и подавно не ведает ничего? Мною нынче Россия держится. Я уйду - и ей не устоять! Сердит я на вас. - Голос Распутина вдруг стал негромким и до слезы печальным. - Мам а , Пап а , кому поверили? Кому сердечко открыли? Ухожу ныне. И покуда ты, матушка, семь раз по семь дней постом и покаянием вины своей не избудешь в святых местах, в уединении, не вернусь. Пусть идет все своим чередом. Пламя ли, бездна разверстая - что мне за беда, коли самим вам до сего дела нет? Прощайте, не поминайте лихом.
        Он развернулся и, не спросясь, пошел сквозь анфиладу комнат, мимо замерших в ужасе камер-юнкеров. А навстречу ему от крыльца несся крик: «Пожар! Пожар! Дровяной склад у храма горит!»

* * *
        Сотник Холост с интересом обозревал содержимое небольшого фанерного чемоданчика, стоящего перед ним на столе.
        - Маманя дорогая! Мечта детства! Набор «Юный налетчик»! Григорий Иванович, поймите меня правильно. Мне, конечно, безумно нравится ваш выбор, но ответьте мне, как человек, получивший хорошее сельскохозяйственное образование: зачем вам такое количество волын в одни руки? Маузер модели 1908 года - одна штука. Наганы офицерские российского производства - три штуки. Пистолет «штайер» - еще два экземпляра. Бомб системы Новицкого - шесть. Патронов немерено. Кроме того, - протокольным тоном продолжил он, - при досмотре чемодана обнаружены: пара белья, не путать с «парабеллумом», штаны фасона «летний вечер на Привозе», сорочка, условно белая, пиджак явно перешитый из чего-то, судя по ткани, недавно уворованного. Не густо. Офицерское удостоверение на имя подпоручика Смирнова. Так. Печать кустарно катали при помощи яйца. Шо ж вы так несерьезно!
        Давешний подпоручик Смирнов недобро взирал на ехидного сотника, думая, что попадись он ему при других обстоятельствах… Но обстоятельства были именно таковы, с этим ничего не поделаешь.
        Честно говоря, Григорий Иванович Котовский, легендарный налетчик из Бессарабии и не менее легендарный король побегов, не мог взять в толк, что же, в конце концов, происходит. У самого вокзала арестанта ожидал огромный мотор с императорским орлом на дверце. Садясь в машину, мнимый подпоручик решил было еще раз испробовать судьбу и кинуться в бега, но тут же получил такой удар по загривку, что мир в единый миг окрасился праздничными радужными цветами и тут же померк. Пришел в себя Котовский через несколько минут, когда его выволакивали из машины у ворот особняка, мало напоминающего здание государственного учреждения. Теперь же он сидел перед чернобородым ротмистром, и тот неспешно внушал ему назидательным тоном, как любящий отец бестолковому дитяти:
        - Григорий Иванович! Вы не в полиции и не в жандармерии. Можно сказать, что вы у друзей. Как я уже имел честь вам сообщить, то обстоятельство, что вы нынче здесь - моих рук дело. Ну и, конечно же, моих соратников. Не верите?
        - А с чего бы мне верить? - пробасил Котовский.
        - И то правда, с чего бы? - усмехнулся ротмистр. - Действительно, разве что-нибудь подтверждает выставленная на вас засада? А вот хотите, к примеру, я скажу, что за книгу вы читали перед отъездом в столицу?
        - Сделайте милость, скажите, - ухмыльнулся бессарабский разбойник.
        - Вы читали «Записки о партизанской войне» светлой памяти Дениса Васильевича Давыдова. Вы читали ее и невольно сравнивали успешные действия этого лихого гусара и свои, с позволения сказать, набеги. А поведать ли, почему к вам в руки попала именно эта книга?
        - Да уж чего там? Говорите.
        - Потому что отсюда у вас два выхода. Выход первый: вы в скорейшем времени возглавляете отряд сорвиголов, который отправляется в тыл врага на стыке германской и австрийской армий. Ваша задача - захват документов, уничтожение офицеров и генералов, подрывы складов с боеприпасами и продовольствием, угон лошадей, подрыв мостов и железнодорожных путей. В общем, дело, как видите, вам знакомое. С той стороны фронта вы сами себе голова, с этой - отчитываетесь только передо мной.
        Второй же вариант: памятуя о ваших прежних многочисленных побегах и злодеяниях, принимая во внимание нынешний факт использования офицерской формы…
        - Да чего перечислять-то? - Котовский хлопнул ладонью по столу и широко улыбнулся. - Согласен я.
        - Честно говоря, не сомневался и рад, что не ошибся. - Чарновский протянул руку бывшему налетчику. - Надеюсь, сработаемся. Полные инструкции получите чуть позднее. А сейчас отдыхайте. Чувствуйте себя как дома.
        Точно радуясь «часу потехи», на стене дробно зазвонил телефон.
        - Сотник, развлеките гостя, - кинул Чарновский, подходя к дребезжащему произведению компании «Белл», и поднял трубку. - У аппарата. Что? Это серьезно? Да.Когда? Понятно. Спасибо.
        Трубка вернулась на рычаг, и ротмистр повернулся к гостям, глядя на них обеспокоенным взглядом.
        - Что-то случилось? - поспешил уточнить самозваный подпоручик, втайне опасающийся, что любое неожиданное известие может лишить его дело столь удачного исхода.
        - Ерунда какая-то, - сжимая пальцы, промолвил Чарновский. - Звонил брат Виргилий. Распутин устроил в царских хоромах парад идиотизма с гиканьем и иллюминацией.
        - Шо сгорело? - напрягаясь, поинтересовался Холост.
        - Ты угадал, сгорел дровяной сарай у храма Феодора Стратилата. Но это ерунда. Хуже другое. Как говорится, есть две новости. Одна черт его знает какая, вторая - отвратительная.
        - Давай уж с первой, - махнул рукой атаманец.
        - Императрица завтра намерена отправиться в Соловецкий монастырь и провести там в молитвах, посте и покаянии кругом-бегом около двух месяцев.
        - Ну че, хорошая новость. Без нее царь, может, на человека похож станет.
        - Какой там станет? - Чарновский подошел к столу, открыл шкатулку красного дерева, инкрустированную мамонтовой костью, и достал оттуда кубинскую сигару. - Император завтра намерен отправиться в гости к дяде.
        - К Николай Николаевичу, что ли? - уточнил Сотник. - К твоему папашке названому?
        - К нему, будь он неладен! Пся крев! Еще столько всего сделать надо! Ему бы хоть недельку повременить. В общем, так. Григорий Иванович, располагайтесь! С этого часа бессарабский налетчик Котовский остается только в легендах, а на историческую сцену выходит штабс-капитан Котов. В отличие от той бумажки, которую вы постеснялись мне предъявить на вокзале, вы получите самые настоящие документы на это имя и звание. А теперь, простите, я спешу. - Чарновский взял под козырек и быстрым шагом направился к выходу. - Выезд завтра.
        Едва успел он спуститься с лестницы, как вынужден был остановиться.
        - Мишель! - раздалось с тем непередаваемым милым акцентом, с каким говорила лишь одна женщина в Петрограде, да, пожалуй, и во всей России. На площадке лестницы стояла Лаис, закутанная в теплую пуховую шаль и оттого трогательно похожая на продрогшего котенка. - Опять уезжаешь?
        - Да, милая, я очень спешу! - Чарновский словно ненароком бросил взгляд на крупный диск наручных часов на широком кожаном ремне.
        - Тебя почти целый день нет. Ты либо сидишь, зарывшись в какие-то бумаги, либо и вовсе убегаешь из дому. Я больше не интересую тебя?
        - Господи, нашла время! - нахмурился ротмистр, понимая, что выяснения отношений не избежать. - Ну что ты, дорогая! Придет же в твою умную головку такая глупость?
        - Ты раньше был нежен со мной, мы разговаривали. А теперь, когда ты привез меня сюда, я вижу тебя меньше, чем в прежние дни. Мне в этом огромном доме холодно, пусто и неуютно.
        - Прости, но что поделаешь? Сейчас такое время. Идет война, а я все же офицер.
        - Еще неделю назад тебе это не мешало, - с горьким упреком произнесла Лаис. - Мне страшно. Все так перемешалось. Жандармы, контрразведка. Сейчас ты привел в дом этого, с головой как колено, а он смотрит, как хищник. Я его боюсь. От него исходит тот же свирепый дух, что и от голодного льва.

«Это верно», - невольно усмехнулся ротмистр, но вслух заметил:
        - Ничего не бойся, ты под надежной охраной. И этот человек - на нашей стороне.
        Он поднялся к возлюбленной и крепко обнял ее, надеясь, что это снимет все накопившиеся вопросы. Однако не тут-то было. Лаис молчала чуть больше минуты, затем вновь заговорила:
        - Любимый, ты обещал поговорить с полковником Луневым…
        - Прости, еще не поговорил.
        - Вы разве не виделись?
        - Виделись. Но, честное слово, нам было совсем не до того. Если бы ты знала, сейчас такое разворачивается…
        - Я не знаю, - строго проговорила беглая жрица, - но одно мне известно точно: мой брат сидит в тюрьме.
        - Проклятие! - себе под нос пробормотал Чарновский. - Лаис, дорогая моя, если бы твой брат пришел ко мне в дом как гость, как твой родственник, я бы принял его с распростертыми объятиями и никакие жандармы никогда бы его не нашли. Но он прокрался тихо, как вор. И, судя по дырам, оставленным в дверях спальни, припас для тебя и для меня весьма странные гостинцы.
        - Он мог убить тебя, но не убил, - возразила Лаис.
        - Вот спасибо! - выходя из себя, всплеснул руками Чарновский. - Сердечная ему за это от нас благодарность. Это, конечно, прибавит мне желания разговаривать о нем с Платоном Аристарховичем. Хотелось бы заранее знать, что придет ему в голову в следующий раз.
        - Ты ему не нужен.
        - Он мне тоже. - Ротмистр взмахнул рукой тем самым щедрым жестом, каким полвека назад либеральные помещики отпускали на волю своих крестьян. - И, честно говоря, я об этом ничуть не сожалею.
        - Но ты же обещал!
        - Обещал, - подтвердил конногвардеец, - и не отказываюсь от своих слов. Но сейчас это не к спеху. Есть масса других, более важных дел. А твой братец покуда может отдохнуть в контрразведке.
        - Но я же рассказывала тебе о Распутине! - почти в отчаянии закричала Лаис. - Если его сейчас не остановить…
        - По-слу-шай! - недовольно морщась, перебил ее Чарновский. - Завтра царица убывает месяца на два в Соловецкий монастырь на моления, а Николай - на фронт. Наверняка Старец увяжется за кем-нибудь из них. Одного его в столице съедят вместе с его косовороткой и знаменитыми сапогами.
        - Подавятся. Никому из смертных не дано одолеть демона в поединке. Он высшая сущность. Он ангел, хотя и падший.
        - Лаис, радость моя! Я же сказал, что переговорю с Луневым. Всему свой срок. Прости, мне нужно бежать. Очень быстро.
        - Ты меня не любишь! - закричала Лаис вслед сбегающему по лестнице конногвардейцу. Но было уже поздно. Едва ли не прыжками он пересек чопорный вестибюль и скрылся за дверью.
        Он уже не слышал возлюбленную, не видел, как плакала она, сидя на ступеньках, уткнув лицо в колени, вовсе не как могущественная жрица и без малого повелительница мира, а как обычная одинокая обиженная женщина.

* * *
        За все сорок четыре года своей жизни Людвик Францевич, или, как именовали его когда-то в университете, Луи Французский, не испытывал прежде такого страха и такого позора. Всякий, кто вращался среди петроградских юристов, знал, что Луи - человек достойный и очень влиятельный. Еще бы, его кузен Николя руководил Академией Генерального штаба и пользовался расположением самого государя. Все это да плюс хорошее знание как законов, так и судей, давало возможность присяжному поверенному жить безбедно и пользоваться уважением окружающих.
        Но Людвик был поляк, и это говорило само за себя. Несмотря на то, что уже отец его не бывал в землях предков, а сам он и вовсе отдал долг исторической родине, единожды побывав в Вильно, патриотизм жег его, точно свежее тавро клейменого жеребца. Всей душой он желал свободы Польше. Правда, эта свобода в его представлении никак не увязывалась с переездом из собственного дома на Владимирском проспекте куда-нибудь на берега Вислы. И все же белый польский орел овевал его голову славой гордых шляхтичей, среди которых с XIV века числились и предки Людвика Казимировича.
        Когда польские социалисты, занимавшиеся доставкой оружия и нелегальной литературы из Финляндии, обратились к нему с просьбой защищать в суде их схваченных товарищей, Луи Французский счел это патриотическим долгом и… неплохим приключением.
        Увы, приключение вышло куда менее забавным, чем того ожидал кузен начальника Штаба Ставки Верховного главнокомандующего. Ни родство, ни связи, ни припасенный на всякий случай конверт с десятью тысячами рублей не помогли ему, когда после ужина, на десерт, к нему вломились жандармы во главе с полковником из контрразведки и, не церемонясь, упекли его в эту вонючую дыру.
        Дыра и вправду была грязной и вонючей. Железное ведро в углу, заменявшее привычные удобства, смердело так, что дышать было почти невозможно. Весь остаток ночи Францевич проворочался, дрожа от холода и сырости, втайне надеясь, что с каждым поворотом убивает хоть одного клопа.
        - Скажите, любезнейший, - присяжный поверенный свесил голову, вновь тревожа сон молчаливого соседа, - когда выносят это… ну, вы понимаете?
        - Утром, - точно и не думая до этого спать, вымолвил капрал. - Вчера я выносил, сегодня - ты.
        - Да, но… - Луи Французский еще раз бросил взгляд на стоящее в углу ведро с прорезанными в бортах ручками и настолько задрожал от жалости к себе, что даже забыл возмутиться обращением на «ты».
        Утром фортуна посетила несчастного законника в застенках и широко улыбнулась ему, кокетливо погрозив указующим перстом. Смерив Францевича насмешливым взглядом, сербский капрал молча подхватил ведро и, сопровождаемый караульным, понес его куда-то за дверь. По правде сказать, у Барраппы была своя идея по поводу использования этого нехитрого приспособления. Оставалось лишь подробнее изучить внутреннее устройство следственного изолятора… Но Людвик Казимирович об этом не знал, и потому, когда «серб» вернулся, присяжный поверенный готов был расцеловать его и… в лучшее время, быть может, взять к себе на службу.
        Между тем Барраппа, невзирая на холод, стянул с себя рубаху и в полном безмолвии принялся выполнять свой ежедневный ритуал, позволяя Людвику Казимировичу любоваться сухой, но отлично проработанной мускулатурой «дикого горца».

«Таких бы людей нам побольше», - вздохнул про себя потомок шляхтичей, ничтоже сумняшеся записывая капрала в ряды патриотов Речи Посполитой.
        - А скажите, как вас там…
        - Петр, - не прекращая упражнений, на выдохе бросил сокамерник.
        - Ну да, Петр. Чем вы занимались прежде?
        - Охотиться. Воевать. Потом сюда.
        - А тут что?
        - Славянский легион, - все также немногословно ответил атлет. - Генерал Попович-Липовац. Сейчас на фронте. Оружия не дают, жалованья не хватает. Живу. Дрова колю, дворнику помогаю.
        - Послушайте, милейший. Я помогу вам заработать хорошие деньги. Дело у вас, как я понимаю, плевое. И если вас освободят раньше меня, а полагаю, так и будет, окажите любезность, сходите на Третью Измайловскую роту, дом восемь, квартира восемнадцать. Там проживает некто Мирослав Ковальчик, инженер. Скажите ему, - Францевич на миг задумался, - что то, что он мне дал месяц назад, никуда не годится. Расскажите, где мы с вами познакомились, пусть об этом дадут знать моему брату. И еще. Передайте, что я просил его приютить вас до моего возвращения. Поверьте, если вы сделаете все, как я говорю, мы с вами встретимся очень скоро, и я хорошо вас отблагодарю за эту услугу.
        Глазок камеры с тихим стуком открылся, затем распахнулась и дверь.
        - А ну, прекратить! - заорал надзиратель. - В карцер захотел, скотина? А ты… вы,
        - глядя на беспокойно щиплющего ухоженную бородку «постояльца», поправился тюремщик, - с вещами на выход.
        ГЛАВА 22
        Гениальность заключается в умении быстро отличать трудное от невозможного.
        Наполеон Бонапарт
        Камердинер неуверенно постучал в дверь хозяйского кабинета, сомневаясь в душе, стоит ли ему беспокоить в столь неурочный час столь важную персону, каковой, несомненно, являлся его барин.
        - Ваше превосходительство! - чуть приоткрыв дверь, проговорил он. - Тут посыльный записку вам доставил. Говорит, очень срочная.
        - Ну что еще? - председатель Государственной думы недовольно скривил губы. - Ни днем, ни ночью покоя нет.
        Михаил Владимирович Родзянко принял из рук камердинера запечатанный конверт и, достав из бронзового письменного прибора изящный нож для резки бумаги, вскрыл послание. На обитый зеленым сукном рабочий стол выпорхнула небольшая вырезка из свежего номера «Русской вести»:
«Раскрытая контрразведкой агентура врага таится даже в Государственной думе».

«Что за ерунда?! - поморщился закаленный политическими баталиями государственный муж. - Кто-то опять хочет меня съесть. Ну, ничего, такая изюминка[М.В.Родзянко происходил из Полтавской губернии. На украинском языке фамилия Родзянко созвучна с «родзынка», т.е. «изюминка».] им не по зубам!».
        Он заглянул в конверт и увидел вложенную записку.
«Это важно, -
        гласила первая строчка послания. -
        Жду Вас через полчаса у моста с крылатыми львами, на Екатерининском канале. Эта встреча главным образом в ваших интересах».

«Ерунда какая-то! - Михаил Владимирович с силой вставил нож с костяной рукоятью в гнездо письменного прибора. - Это что же, шутка?»
«Сожгите немедленно по прочтении», -
        лаконично призывала небольшая приписка под требованием встречи.

«Что еще за тайны Лувра?»
        Он встал из-за стола и, заложив руку за спину, подошел к окну. Сегодняшний день был полон неприятных сюрпризов. Сначала его известили о предстоящем отъезде главы Военно-промышленного комитета послом куда-то в Африку. Потом о нескольких арестах лиц весьма дельных и в высшей степени достойных. Только что ему донесли о странном происшествии в Александровском дворце Царского Села и о еще более странных эволюциях[В военном значении - перестроение или перегруппировка.] в царском семействе. Отъезд из Петрограда императора и его супруги возлагал на него, как на председателя Государственной думы, немалую ответственность. Родзянко поднес к глазам газетную вырезку.
«…Таким образом, в Государственной думе не осталось ни одной партии, которая не была бы причастна к хитроумным планам австрийской и германской разведок. Теперь эта скверна будет выжжена каленым железом, что даст возможность нашей доблестной армии сокрушить оголтелого и коварного врага».

«Черт знает что! - председатель Государственной думы смял клочок газетной бумаги. - Хотелось бы знать, чьи уши торчат за этой гнусненькой атакой. Глупость? Или измена? Может быть, чернильная душа, накропавшая сию мерзкую статейку, попросту не понимает, что своими нападками подрывает веру народа в то святое, что должно стать маяком для России в этом веке? Нет, это не глупость! Это явная, сознательная провокация и надо дать ей достойный решительный ответ! Но, - Михаил Владимирович взял со стола исписанный торопливым почерком лист послания, - с этим-то что делать?»
        Он еще раз прочел текст и поднес записку к свече. Получивший нежданное угощение огонек радостно вспыхнул, обугливая стремительно исчезающую надпись.

«Погода нынче вечером выдалась хорошая. Снег прекратился. И в самом деле, отчего ж не прогуляться? - В задумчивости он выдвинул ящик стола и устремил взгляд на отливающий никелем и перламутром браунинг с изящной монограммой на рукояти. - Взять, что ли? Да нет, пустое. Если это засада, вряд ли я успею им воспользоваться. А на всякий сброд хватит и трости».
        Михаил Владимирович Родзянко, достойный потомок запорожских казаков, был человеком неробкого десятка и недюжинной физической силы. Прошедши в молодые годы службу в конногвардейском полку, он навсегда сохранил любовь к молодечеству и активным физическим упражнениям. Мало кто из окружающих знал, что трость, с которой председатель Государственной думы элегантно выступал по улицам столицы, весила около 20 фунтов[Около 8кг.] и при случае была грозным оружием против любого обидчика. Причем действовал ею Михаил Владимирович с отменной ловкостью.
        - Кузьма Кузьмич, - Родзянко позвонил в колокольчик, вызывая камердинера, - подайте-ка мне шубу. Я желаю прогуляться.

* * *
        Прапорщик Щеглов, шифровальщик штаба Юго-Западного фронта, вытер пот со лба и протянул стоящему рядом генералу от инфантерии расшифрованную телеграмму. С детства он с неприкрытым восхищением глядел на статных офицеров, прогуливавшихся по его родному Петергофу под руку с элегантными красавицами. С завистью взирал он на маститых генералов, убеленных сединами, увешанных таким количеством крестов и звезд, что порою казалось, будто едва ли не каждый день они совершают замечательные подвиги во имя Отчизны.
        Столкновение с реальностью его сильно разочаровало. В первый же день войны он, студент третьего курса факультета российской словесности, пошел добровольцем сокрушать проклятых супостатов, надеясь успеть до окончания боев захватить вражеское знамя или уж, на худой конец, батарею противника. Однако фронту нужны были не только бравые командиры взводов, и через три месяца новоиспеченный прапорщик Щеглов был отправлен шифровальщиком в штаб фронта, корпеть над цифрами и закорючками.
        - Поздравляю вас, М-михаил В-васильевич! Даю слово, я никому не скажу.
        Генерал Алексеев еле заметно усмехнулся в усы и пробежал взглядом текст шифрограммы.
«ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС НАЗНАЧЕНИЕМ ПОСТ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА СТАВКИ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ТЧК ПРИКАЗ УЖЕ ПОДПИСАН ЗПТ ПРОШУ ВАС ПОКА ДЕРЖАТЬ ЕГО СЕКРЕТЕ ТЧК ГОСУДАРЬ БУДЕТ СТАВКЕ ПОСЛЕЗАВТРА ТЧК ОН САМ НАМЕРЕН ОГЛАСИТЬ ВАШЕ НАЗНАЧЕНИЕ ТЧК БРАТСКИМ ПРИВЕТОМ НАЧАЛЬНИК ВОЕННО ПОХОДНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ ЕИВ ГЕНЕРАЛ ЛЕЙТЕНАТ КНЯЗЬ ОРЛОВ».
        - А шифровальщик-то у них в Походной канцелярии так себе. - Прапорщик Щеглов покрутил ладонью в воздухе, еще раз напоминая генералу о своем присутствии. - Ишь, «братским» с большой буквы написал, а ведь тут каждая буква дорогого может стоить.
        Последняя фраза была услышана им не так давно в школе прапорщиков, и сейчас молодой офицер счел вполне уместным козырнуть ею перед высоким начальством, тем более что оное начальство пребывало в прекрасном настроении.
        - Все правильно, мой мальчик. Все правильно. Ступай, ты принес хорошую новость,
        - блестя глазами из-за стальной оправы очков, промолвил генерал Алексеев.
        Стоило шифровальщику скрыться за дверью, как расторопный адъютант его высокопревосходительства, точно по мановению волшебной палочки, возник в кабинете начштаба фронта.
        - Ваше высокопревосходительство, генерал-лейтенант Мартынов прибыл. Вы его велели вызвать…
        - Я помню, - кивнул генерал Алексеев. - Зови.
        Он сел за стол и развернул перед собою потертую верстовую карту. Карта была трофейной и, увы, куда более подробной, нежели своя.
        - Ваше высокопревосходительство! - послышался совсем рядом глубокий баритон с той интонацией, с какой обычно говорят люди волевые и полностью в себе уверенные. - Генерал-лейтенант Мартынов…
        - Да полноте, Евгений Иванович, - махнул рукой начальник штаба. - Нам ли с вами козыряться? Присаживайтесь лучше, у меня к вам разговор имеется.
        Генерал Мартынов не замедлил выполнить приказ начальника.
        Уже несколько лет судьба была весьма неблагосклонна к этому отважному военачальнику. Внук солдата, получившего офицерский чин в швейцарском походе Суворова, сын офицера, он был одним из тех, к кому можно было применить строки Дениса Давыдова: «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской».
        Блестящий выпускник Академии Генерального штаба, автор многих работ по военной истории и стратегии, он отлично проявил себя в командных и штабных должностях во время русско-японской войны. Тогда он состоял начальником штаба 3-го Сибирского корпуса, который в ту пору возглавлял нынешний командующий Юго-Западным фронтом. В той неудачной для России войне корпус зарекомендовал себя прекрасно. И кузнецом его славы многие считали именно генерала Мартынова.
        Карьера, открывавшаяся перед ним, казалась головокружительной: он был назначен начальником Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи. В этой должности за считанные годы можно было стать миллионщиком. Но генерал-лейтенант Мартынов предпочел иной путь. Его доклады о злоупотреблениях местного чиновничества, о поставке в армию недоброкачественных продуктов и фуража произвели крайне негативное впечатление в определенных столичных кругах.
        Состязания между председателем Совета Министров и щепетильным генералом привело к отставке последнего без пенсии и запрещением на три года занимать государственные должности.
        Война дала Евгению Ивановичу еще один шанс. В самом ее начале он успел побывать в Сербии военным корреспондентом, а затем, когда России понадобились боевые генералы, Ставка вспомнила и о нем. Однако до сего дня он продолжал оставаться
«генералом для особых поручений» при бывшем начальнике, что бесило его несказанно.
        - Евгений Иванович, - начал генерал Алексеев. - Я помню вас по Маньчжурии как храброго и очень дельного офицера. Не стану от вас скрывать, что, невзирая на возвращенный чин, наверху вас по-прежнему недолюбливают.
        - Взаимно, - на правах боевого товарища вклинился в речь начальника генерал-лейтенант Мартынов.
        - Знаю, - кивнул Алексеев. - Но, Евгений Иванович, нам с вами здесь не до столичных политесов. Нам Россию защищать нужно. Вы, как я помню, внук простого солдата, мой отец тоже выслужился из рядовых. Да, впрочем, одни ли мы таковы? Вон, к примеру, Деникин или Корнилов. Вы же знаете Корнилова?
        - Да, он служил под моим началом в Маньчжурии.
        Алексеев молча кивнул и продолжил:
        - Я просил дать вам дивизию, но в Ставке делают вид, что меня не слышат.
        - Вы что же, вызвали меня, чтобы сообщить это? - с иронией поинтересовался Мартынов.
        - Нет, - никак не реагируя на тон подчиненного, ответил генерал Алексеев. - Я вызвал вас для того, чтобы дать чрезвычайное поручение. Не особое, а именно чрезвычайное. Поручение непростое и, не скрою, довольно противного свойства.
        Глаза Мартынова заметно сузились.
        - Я вас слушаю.
        - Сегодня будет объявлено о вашем назначении генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта. Приказ об этом, оформленный по всем правилам, уже готов. Завтра в порядке ознакомления с позициями наших войск и противника вы должны будете отправиться на рекогносцировку на аэроплане. Ваша задача - оказаться на вражеской территории и попасть в плен к австриякам.
        - Что?! - Генерал Мартынов резко поднялся со стула.
        - Прошу вас меня дослушать, Евгений Иванович! - повысил голос Алексеев. - Вам надлежит не просто очутиться в плену, а без утайки изложить врагу ту диспозицию, которую я вам специально для этого сообщу. Причем выложить все в точности, ничего не забыв и не убавив. Вы человек известный, вам должны поверить.
        - Порою для того, чтобы поставить мат, необходимо жертвовать ферзем, - догадываясь о сути задания, безрадостно, но твердо произнес генерал Мартынов.
        - Я рад, что вы меня понимаете, Евгений Иванович, - должно быть, роняя с души немалый груз, вздохнул генерал Алексеев. - Подойдемте к карте. Смотрите, вы полетите здесь. - Начальник штаба указал карандашом на лесистый склон горы с зубчатой линией русских позиций. - Не волнуйтесь, вашим пилотом будет капитан Васильев. Он же позаботится, чтобы придать крушению аэроплана правдоподобный вид.
        - Васильев? Это который совершил перелет Санкт-Петербург - Москва? - уточнил Мартынов.
        - Он самый, Евгений Иванович. Прошу вас, сделайте все, что возможно. Остальное в руках божьих.

* * *
        Председатель Государственной думы шел по набережной Екатерининского канала, небрежно помахивая залитой свинцом тростью, и вскользь, точно исподволь, разглядывая встречных прохожих, заснеженные дома и спешащие куда-то ночной порою экипажи. Кое-кто из встречных узнавал господина Родзянко и учтиво кланялся. Михаил Владимирович тоже любезно приподнимал бобровую шапку, чуть дольше обычного задерживая взгляд на лицах незнакомцев. Едва поравнялся он с мостиком, хранимым двумя парами грозных крылатых львов, как из подворотни дома Фогеля ему навстречу неспешно вышел офицер в бекеше и, ловко козырнув, спросил негромко:
        - Не найдется ли огоньку, Михаил Владимирович?
        Председатель Государственной думы полез в карман за спичками, попутно стараясь получше разглядеть неведомого курильщика. Света от фонарей и окон едва хватало, чтоб разобрать черты его лица. Однако рост, стать и нечто почти неуловимое в облике этого офицера казались ему смутно знакомыми.
        - Мы с вами прежде встречались? - пряча меж ладонями огонек, тихо произнес председатель Государственной думы.
        - Виделись, - негромко, под стать ему проговорил офицер. - На конногвардейских праздниках. К тому же я приятель вашего племянника.
        - Павла? - с гордостью уточнил Родзянко.
        Ему впрямь было чем гордиться. Племянник слыл одним из лучших в российской кавалерии наездников. Да что там российской! Три года подряд перед войной он завоевывал главные призы на скачках в Лондоне.
        - Его самого, - кивнул конногвардеец и продолжил скороговоркой без какого-либо перехода: - Прошу вас, идите в Казанский собор. Я зайду туда вскоре после вас. Поверьте, вам необходимо знать то, что я намерен рассказать.
        Произнеся эти слова, неизвестный затянулся, выпуская из длинной сигары ароматный дым и, склонив голову в знак благодарности, быстро пошел через мост.
        Царствование императора ПавлаI было кратким, и немногое в Санкт-Петербурге напоминало о тех годах. Но если бы даже после него остался только Казанский собор, этот последний рыцарь Европы уже был бы достоин упоминания в истории архитектуры. В этом невиданном прежде Россией храме православный император, являвшийся к тому же Великим Магистром католического рыцарского ордена, пытался соединить обе эти ветви единого христианского древа. Замысел был невероятным, но удался с блеском!
        Конногвардеец появился вновь под божественным сводом Казанского собора, как и обещал, через несколько минут, примерно четверть часа. Теперь Михаил Владимирович мог рассмотреть своего доброжелателя куда лучше, чем на улице. Запах ладана и звуки всенощной отчего-то мало вязались с обликом этого широкоплечего гиганта, да и он, пожалуй, чувствовал себя в стенах храма не в своей тарелке.
        - Здесь теплее разговаривать, - чтобы разрядить обстановку, попытался пошутить Родзянко, - не правда ли?
        - Я католик, - тихо выдохнул ротмистр. Теперь уже не составляло труда разглядеть его погоны. - Мне не полагается заходить в храмы иноверцев. Как, впрочем, и делать то, что я сейчас намерен сделать.
        - Ну, хватит темнить, милейший. Чего вы хотите? - едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос, произнес Родзянко.
        - Прошу вас не подгонять меня. Я не какой-нибудь там шантажист. Мое единственное условие - сохранение секретности.
        Председатель Государственной думы еще раз внимательно поглядел на собеседника.
«Надо же! Он похож на великого князя Николая Николаевича. - Его губы тронула улыбка. - Экое занятное сходство».
        - Хорошо. Даю вам слово молчать, что бы ни стало мне известно.
        - Вы прочитали заметку, которую я вам прислал?
        - Да. Какая-то истеричная благоглупость, - кивнул Родзянко.
        - Это вовсе не благоглупость, как вы изволили выразиться, а умелые действия контрразведки. Действия, к которым я имею самое непосредственное отношение.
        - Вы сделались контрразведчиком, ротмистр? - В голове Михаила Владимировича никогда не укладывалось, чтобы в ловцы шпионов подался офицер столь блестящего гвардейского полка. По его разумению, контрразведка оставалась жребием трудяг из артиллерии и армейской пехоты, но не кавалерии.
        - А вы председателем Государственной думы, - тут же нашелся офицер. - Но оба мы остались конногвардейцами. Для меня полковое братство - вовсе не пустой звук. Кроме того, я полагаю тот путь, которым идете вы, - спасением для России, и очень не хотел бы, чтобы он пресекся столь нелепо. Однако к делу. Арест депутатов Государственной думы - не случайность. У каждого из них обнаружены крупные суммы фальшивых денег, полученные ими через подставных лиц от резидента австрийской разведки в Петрограде. Вы сами понимаете, что такой скандал грозит роспуском Думы. И не только роспуском.
        - Этого не может быть!
        - Может. Хуже того, дело именно так и обстоит. Но самое плохое заключается в том, что в вашем кабинете в сейфе лежит 20000 фальшивых рублей австрийской работы. Две запечатанные пачки сторублевых ассигнаций.
        Брови Родзянко удивленно поползли вверх. Ротмистр говорил чистую правду: в сейфе действительно лежала указанная сумма, предназначавшаяся на текущие нужды партии кадетов. Но…
        - Эти деньги передал вам князь Львов, - пояснил «опричник». - По его ведомостям они проходят как полученные для нужд армии в качестве земских пожертвований. Однако князь пожелал распорядиться ими несколько иначе. Сейчас здание Думы уже закрыто и взято под охрану. А на завтра уже готовы ордера на ваш арест и обыск квартиры. Можете быть уверены, государь не забыл вам недавней статьи, в которой вы опрометчиво величали Александру Федоровну шпионкой.
        Председатель Государственной думы вдруг почувствовал, как ноги его становятся ватными.
        - Мне срочно нужно попасть в Таврический дворец!
        - Исключено! Как я уже сказал, Дума под охраной, ваш кабинет - и подавно под контролем агентов контрразведки.
        - Что же теперь делать?
        - Я бы рекомендовал вам как можно скорее помириться с царем, - ротмистр пожал плечами, - но представления не имею, как это можно сделать.
        - Это почти невозможно.
        - Тогда я вижу единственный способ. Прошу вас понять меня верно. Он не совсем… - Конногвардеец скривился, подыскивая подходящие слова, однако не найдя, махнул рукой. - Вот три купюры. - Он снова полез в карман своего кителя и одним движением вытянул свернутые в трубочки сотенные ассигнации. - Возьмите их и отправляйтесь на Знаменскую в гарнизонную контрразведку. Там быстро определят, что они фальшивые. Тогда немедленно вам следует написать, что, едва услышав о наплыве австрийских фальшивок, вы решили на всякий случай…
        - Да-да, понятно, - заторопил Родзянко.
        - Дальше вы сообщаете о деньгах, которые хранятся в сейфе, и о том, что получены они от князя Львова.
        - Но… Но… Я уверен, его сиятельство и мысли не имел! Ведь это бесчестно! - Михаил Владимирович повысил голос.
        - Тише, тише. Не привлекайте внимание. Этим вы не поможете себе и погубите меня. Князь Львов - глава Земсоюза. Каждый месяц он получает десятки, если не сотни тысяч пожертвований. Конечно же, он не мог уследить за всеми ассигнациями. Тем более что фальшивки сделаны поистине безукоризненно. Его помурыжат некоторое время и освободят. Если вы полагаете, что председателю Государственной думы следует очутиться в кутузке вместе с ним - пожалуйста, не смею вам мешать. Но это крест на Государственной думе, как таковой, а заодно и на вас вместе с князем Львовым. Мне представляется куда более разумным, если вы останетесь на своем посту и поможете князю выбраться на волю. Согласитесь, вам есть что спасать!
        Родзянко тоскливо поглядел на ротмистра. В его словах определенно был резон. Словно нечаянно он взял из рук собеседника свернутые купюры и пробормотал едва слышно:
        - Я подумаю.
        - Думайте быстрее, ваше превосходительство, а сейчас, простите, очень спешу.
        Михаил Чарновский резко склонил голову и, повернувшись, направился к выходу.
        - Ну ты могешь! - звучало в его голове. - Такой ершистый сазан, а наживку схряцал по самое удилище.
        - Теперь союзу между Родзянко и Львовым не бывать, - не без гордости объявил Фехтмейстер.
        - Ты домой собираешься? - заботливо поинтересовался его собеседник. -
        Поздно уже. Девочка, вон, убивается!
        - Знаю, - резко оборвал его Чарновский. - Но дел еще невпроворот.
        - Все понятно, бомонд, прелести ночной столицы, конфетки-бараночки. Я тока хотел сказать, тут к тебе в гости прибыл какой-то молодой уланский корнет. Говорит, что ты ему обещал интересную работу на выезде. Судя по солдатским Георгиям, корнет из новоявленных. Такой улыбчивый, голубоглазый, лицо наивное-наивное. Типичный убийца. Так и ждешь, шо тебя шашкой рубанет.
        - А! Это из моих учеников. Бэй-Булак-Балахович. Слушай, займи его пока, познакомь с Котовским. Накорми, напои, а лучше в конюшню своди - он там и поселится. В общем, пусть не чувствует себя заброшенным. Мне тут еще надо мотнуться к полковнику Мамонтову. Он уже приехал с фронта, остановился в «Астории».
        - Так уже как бы за полночь, - забеспокоился сотник. - Может, дашь человеку передохнуть с дороги?
        - Не дам. Мне завтра еще надо оформить командировку в Ставку и собрать у себя Братьев Чаши
        до отбытия государя. К тому же народ по списку почти собран. Необходимо всем сформулировать задачи.
        Так что Мамонтову в ближайшие пару часов спать точно не придется.
        (Из донесения…01.1915г.)
        Операция развивается успешно. Триумвират разрушен. Начальником штаба Ставки Главковерха назначен брат Протекторий. Приступаем к активным действиям по дезинформации австрийского Генерального штаба. Прошу направить мне дополнительную информацию по старшему брату.
        Фехтмейстер
        ГЛАВА 23
        Отчаянные дерзания требуют крайних мер.
        Адмирал Нельсон
        Выстроенный на перроне оркестр полка стрелков императорской фамилии грянул
«Боже, царя храни», и паровоз серии «О», именуемый в народе овечкой, вторя им гудком, потянул литерный состав, увозящий из Царского Села государыню Александру Федоровну с богомольной свитой. Царица стояла в тамбуре у открытой двери, что-то крича на прощание мужу и детям, но паровозный гудок заглушал ее слова, оставляя в памяти провожающих лишь осунувшееся лицо императрицы с глубоко запавшими глазами и нервные взмахи ее руки. Точно Аликс и не прощалась вовсе, а раненой птицей пыталась взмыть к небу.
        Наконец поезд исчез из виду, и оркестр умолк. НиколайII кивнул тамбурмажору, позволяя музыкантам возвращаться в казармы, и медленным шагом пошел к зданию вокзала.
        - Ваше величество, - следовавший за царем генерал Орлов тихо напомнил о себе мрачному ликом самодержцу, - мотор ждет.
        Император устало поглядел на приближенного.
        - Я хотел бы пройтись. Пусть дети едут. Составьте мне компанию, Владимир Николаевич.
        - Почту за честь. - Князь Орлов склонил голову, затем повернулся, приказывая одному из флигель-адъютантов отвезти детей во дворец, а джигитам императорского конвоя спешиться и образовать каре вокруг августейшей особы. НиколайII проводил взглядом отъезжающие авто и, спустившись с перрона, пошел через привокзальную площадь, устланную грязным утоптанным снегом.
        Извозчики, ожидавшие на козлах своих пролеток скорого прибытия столичного поезда, стоя приветствовали НиколаяII радостными криками. Император скупо отвечал им, словно машинально поднося руку к форменной папахе.
        - Народ вас любит, - как бы между прочим заметил государю его спутник.
        - По улицам слона водили…
        - Ну зачем вы так, мой государь? - несколько смутился царский собеседник.
        - Неспокойно у меня на душе, Владимир Николаевич, очень неспокойно. Точно в воздухе растворена какая-то неясная угроза. И не выразить, что гнетет, а сердце вот давит.
        - Это из-за расставания, - предположил Орлов.
        - Может быть. - Император пожал плечами. - Но, вероятно, то, что случилось, все же к лучшему. Нервические припадки Александры Федоровны требуют серьезного лечения. Лучше всего ей было бы отправиться в Крым. Но сейчас там, увы, небезопасно. Да и не сезон. Я нынче разговаривал с доктором Кнорингом. Он полагает, что тишина, уединение и благость Соловецкого монастыря наверняка пойдут ей на пользу. А вот заметьте, - без перехода грустно проговорил НиколайII, - святоша-то наш так и не появился. А ведь кому, скажите, как не ему, следовало бы государыню проводить и напутствовать?
        Он повернул голову к Орлову:
        - Неправильно это. Не по-божески. Да и не по-человечески. Ведь, казалось бы, сколько добра и государыня, и я Григорию сделали - ни в чем он отказа не имел. А вот, поди ж ты! Однако никому в Росси не позволено выше царской четы возноситься. И уж коли мы всей жизнью своей зовем к смирению и умеренности, то грех терпеть от подданных такое злонравие!
        - Так что же вам мешает, государь? Мало ли ныне солдат и офицеров - доблестных воинов земли русской, нуждается в помощи столь известного целителя? На любом фронте, в любом госпитале ему цены не будет.
        - Оно, конечно, так, - вздохнул император. - А как же Алексей? Никто, кроме Распутина, его кровотечение унять не умеет. Да и государыня… Ее к Распутину прямо как приворожили.
        - Кто знает? - Орлов помедлил с ответом. - Может статься, что и приворожили.
        - Да ну, пустое, - отмахнулся император. - Не возводите напраслину, Владимир Николаевич, грех это. И все же, - он замедлил шаг, - в последние дни Распутин меня очень утомил. После недавнего путешествия ко гробу Господню его словно подменили. Может, он сам заболел. Доктор Кноринг говорит, есть такое заболевание
«иерусалимский синдром». Люди, побывав в Вечном городе, начинают мнить себя мессиями, спасителями мира. Вряд ли, конечно, с Григорием Ефимовичем такое могло случиться, но ведь ты сам тому свидетель, с ним происходит что-то неладное, я бы сказал, несуразное.
        - Быть может, вам стоит пригласить к себе госпожу Эстер. Она тоже слывет отменной врачевательницей.
        - Эстер? - Император удивленно поглядел на князя. - Ту самую, которую Распутин хотел упечь в Кресты? Кажется, Лунев говорил, что с ней связана какая-то шпионская история. Она ведь сестра австрийского генерала? Помилосердствуйте, Владимир Николаевич, я не могу приблизить к себе австриячку. Тем более с такой сомнительной репутацией. Мне странно слышать от вас такое предложение.
        - Ваше величество, доктор Кноринг, позвольте заметить, уроженец Гамбурга. Его родной брат - Арнольф Кноринг фон Бейцелау - полковник германской армии, командир 36-го фузелерного полка. Список можно продолжать. Да и вы, мой государь, да простится мне такая вольность, - родственник кайзера Вильгельма.
        - Гм! Умеете вы развеселить, - чуть заметно усмехнулся НиколайII.
        - Стараюсь, ваше величество, - не замедлил с ответом начальник Военно-походной канцелярии. - Коли б кому другому, я посоветовал бы завести молоденькую любовницу…
        - Владимир Николаевич… - нахмурился император.
        - Мой государь, я, по вашей милости, генерал, а не игумен. А потому говорю с военной прямотой. Кроме того, посудите сами. Вот, скажем, Франция. Там со времен Людовика Святого единственным королем, не имевшим фавориток, был ЛюдовикXVI. И чем это для него закончилось?
        - На что это ты намекаешь?
        - Да так. К слову пришлось. Вдруг почему-то вспомнилось, как сами французы говорят о своих последних монархах.
        - И как же?
        - Когда скончался ЛюдовикXIV - «Над Францией зашло солнце». Когда умирал ЛюдовикXV, в миг смерти короля погасили свечу на окне его спальни. Когда же рубили голову ЛюдовикуXVI, пылала вся Франция.
        - Вы нынче прямо какой-то якобинец, Владимир Николаевич, - раздраженно отозвался царь. - С чего это вдруг, извольте сказать, вы о казни вспомнили?
        - Ваше величество, я служу вам верой и правдой много лет. - Князь Орлов вдруг остановился и развел плечи, точно собираясь встретить грудью вражьи штыки. - И, смею надеяться, никогда не давал вам повода усомниться в моей преданности. Хочу также верить, что вы не считаете меня человеком наивным.
        - К чему это предисловие? - Государь смерил собеседника удивленным взглядом.
        - России нынче угрожает опасность, какой прежде она не знала…
        - Ах, вот вы о чем? Что же, об этом вешает та самая Кассандра, о которой вы нынче упоминали?
        - Зря вы пренебрегаете ею, ваше величество. Она не бросает слов на ветер. Готов подтвердить это. А я, кажется, способен отличить истину от обмана.
        - Лишь Богу ведома истина, - прервал его НиколайII.
        - Но, как вам самому доподлинно известно, есть люди, могущие прозревать тайны божьего пути. Не станете же вы отрицать, что тот же Старец давал весьма точные предсказания грядущего?
        - Да, это правда. Так оно и было.
        - У госпожи Лаис тоже есть этот вышний дар. За десять лет, что я ее знаю, она не ошиблась ни разу.
        - Вот как? И что же она говорит?
        - Она говорит, что ныне, именно сейчас, и ни месяцем позже, Россия стоит, будто витязь, на распутье. Нынче еще можно свернуть на верную дорогу. Все же иные влекут Отечество к гибели.
        - «Однажды мне сказали, что эта дорога ведет к океану смерти. С тех пор мне встречаются только кривые, глухие тропы». Владимир Николаевич, мы все движемся к гибели. Я, конечно, не прорицатель, как Распутин или ваша госпожа Эстер, но все эти откровения лежат на поверхности. Готов поспорить, вы желаете говорить со мной об ответственном министерстве и о прочих либеральных благоглупостях, которыми пестрят нынче страницы продажных газет, вроде этой «Русской вести». Скажите честно, господин Родзянко надоумил вас снова затронуть эту тему? Он ведь, если память мне не изменяет, тоже конногвардеец?
        - Память вам не изменяет, ваше величество. Однако я желал поговорить о
«либеральных благоглупостях», как вы изволите сие именовать, по собственному почину. Ибо у меня есть занятная идея, которая может быть вам интересна. Что же касается господина Родзянко, нынче с утра он звонил и просил вашей аудиенции.

* * *
        Майор фон Родниц сидел за массивным столом красного дерева и читал сводки наблюдателей и сведения полковых разведывательных команд. Население в этих местах не жаловало русских. Впрочем, и австрийцев оно тоже недолюбливало. Здесь в Буковине героями народных легенд всегда были лихие опрышки - разбойники, которые, живя в горных чащобах, грабили всех, кто попадал им под руку, искренне почитая их богачами-кровопийцами. С видимым удовольствием жители окрестных городов и деревень сообщали разведчикам о неисчислимых воинствах русских, которые открыто готовились к великой битве.
        Правда, в представлении здешних диковатых лесорубов и козопасов всякое подразделение больше ста штыков уже считалось огромным, а ежели речь шла о тысячах, то, уж конечно, несметным. Все это майор Родниц, начальник разведки 7-й армии императора Франца-Иосифа, прекрасно знал и учитывал. Однако в последние дни у русских действительно было замечено какое-то непонятное оживление, и ему необходимо было скорейшим образом выяснить, с чем оно связано.
        Пока что заваленные снегом Бескиды надежно охраняли армию от внезапного удара. Но время всегда было обоюдоострым оружием, и мысль о том, что, едва растает зимний снег, 7-я армия может получить себе на голову изрядно окрепшего за зиму врага, очень не радовала начальника армейской разведки. Он бы дорого дал, чтобы получить внятную информацию о планах русских, но, увы, никакой возможности добыть таковую пока не представлялось.
        Фон Родниц обвел взглядом стены кабинета, будто стремясь прочесть на них ответы на мучившие его вопросы. Стены не оправдали ожиданий разведчика. Совсем недавно этот стол, и комната, и фотографии, и диплом в изящной резной рамке принадлежали одному из двух местных адвокатов. Стремясь избежать службы в строевых частях, ловкий правовед пошел добровольцем в ландштурм и остался письмоводителем при новом хозяине кабинета. Несмотря на это, для майора фон Родница этот дом оставался чужим, и стены помогать ему не желали.
        Дверь открылась без стука, адвокат Томаш Дембицкий, вернее, теперь уже лейтенант Томаш Дембицкий, хорошо упитанный коротышка, боком вошел в кабинет, прижимая к чреву несколько бутылок пива.
        - Ришар, - письмоводитель всегда называл фон Родница на свой польский манер Ришаром, а не Рихардом, - я вот тут принес. Один из моих старых клиентов…
        Майор хмуро поглядел на подчиненного - штатский дух из него нельзя было вытравить ни дустом, ни каленым железом.
        - Ну что ты такой хмурый, Ришар? - продолжил бывший юрист, на минуту запнувшись под взглядом начальника. - Это хорошее пиво. Из Лембурга. - Томаш Дембицкий поставил запотевшие холодные бутылки одну за другой на стол. - Да, кстати. Там к тебе какие-то солдаты приехали.
        - Приезжает бабушка на именины, - хмуро отозвался начальник армейской разведки.
        - Солдаты прибывают.
        Потомственного военного немало раздражал и тон бывшего адвоката, и его манера держаться запанибрата. Но следовало признать, что в округе господин Дембицкий был человеком известным и почитаемым, и если требовалось что-то разузнать или достать, то легче было обратиться к нему, чем следовать путем, предписанным в уставе.
        - Хорошо, прибыли. Как скажешь, - беззлобно согласился юрист. - Главное, что они ждут внизу. - Томаш получил хорошее образование в самой Вене и отлично знал, что с начальством следует ладить, каким бы ни было это начальство и какие бы странные требования ни предъявляло. - Я обещал солдатам доложить об их приезде, вот и докладываю.
        - Зови! - убирая пиво под стол, скомандовал Родниц.
        Пришедший на смену адвокату «солдат» оказался пехотным фендрихом[Фендрих - эквивалент прапорщика в австрийских войсках.] , о чем недвусмысленно свидетельствовала серебряная звезда в углу его воротника. Заученно козырнув, он начал рапортовать, каждым словом проливая бальзам на измученную общением со штатскими штафирками душу майора фон Родница.
        - Господин майор, сегодня в 11.32 утра в районе селения Лешич передовым отрядом
2-го тирольского батальона горных стрелков был подбит заблудившийся в тумане русский самолет-разведчик «Ньюпор» 4-й модели. Аэроплан приземлился южнее Лешича, но при посадке загорелся и выгорел дотла. Экипаж «Ньюпора» составляли пилот капитан Васильев и, - фендрих сделал паузу, набирая в грудь побольше воздуха, чтобы сообщением ошеломить начальника армейской разведки, - генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта русских генерал-лейтенант Мартынов.
        - Что?! - Фон Родниц вскочил с кресла, затем, внезапно чувствуя слабость в ногах, опять плюхнулся на сиденье. - Это что, правда?
        Лицо фендриха просияло от гордости за себя, за Тироль, за славных горных стрелков и всю доблестную армию императора Франца-Иосифа.
        - Так точно!
        Не спуская глаз с докладчика, майор нащупал под столом одну из пивных бутылок и снова выставил ее на стол.
        - Они здесь?
        - Так точно! - Фендрих щелкнул каблуками.
        - За это стоит выпить, господин лейтенант!
        Рихард фон Родниц был сыном офицера и внуком офицера. И с тех пор, как в XIII веке первый из его достоверно известных предков получил в нераздельное владение замок Родниц в Гольштейне, все его пращуры с оружием в руках сражались за королей, герцогов и императоров.
        Однако те, кто знал Рихарда фон Родница лет десять или чуть более тому назад, могли поклясться, что их знакомец не имеет никакого отношения к военной службе.
        Тогда Рихард фон Родниц числился скромным коммивояжером в известной компании, производившей и продававшей знаменитые на весь свет швейные машинки «Зингер». Компания была американской, и лишь немногие знали, что большая часть ее капиталов принадлежит кайзеру Вильгельму.
        В те годы скромный коммивояжер, такой же, как и многие другие, на своей повозке от города к городу, от села к селу объехал всю Подолию и немалую часть Галиции, везде демонстрируя отменное качество предлагаемого товара, а попутно скрупулезно фиксируя состояние дорог, количество и качество мостов, расположение воинских частей и многое-многое другое.
        Доводилось ему бывать и в Санкт-Петербурге, куда стекалась добытая информация от множества его коллег. Там, в российской столице, в десяти минутах ходьбы от главной императорской резиденции, на Невском проспекте находилась штаб-квартира русского представительства компании «Зингер». Жители и гости столицы, с восхищением глазевшие на венчающую здание статую Атласа с земною твердью на плечах, и представить себе не могли, что именно там находится передатчик, снабжающий германский Генеральный штаб бесценными сведениями. Тогда, бывая в Петербурге и читая российские газеты, фон Родниц впервые услышал о громком скандале, произошедшем между председателем совета министров Коковцевым и генерал-лейтенантом Мартыновым.
        Уже позднее, когда перепавшее ему наследство позволило Рихарду перебраться в Австрию, он время от времени вспоминал о педантичном российском генерале, пытавшемся, как говорили русские, «плетью обух перешибить».
        В ведомстве Макса Ронге опытный разведчик немецкой школы пришелся ко двору, теперь же судьба и вовсе широко улыбнулась начальнику разведки 7-й армии.

«Все же есть Бог», - прошептал он, откупоривая холодящую ладони бутылку.
        - Прозит, камрад!

* * *
        Барраппа глядел на тяжелую железную дверь с такой ненавистью, что казалось, еще немного, и она начнет плавиться. У него на родине старые мастера, обучавшие голоногих мальчишек тайнам боевого искусства, взглядом могли двигать булыжники. Он сам был свидетелем, когда семеро почтенных мужей, взявшись за руки, усилием воли обрушили утес, преграждавший дорогу разлившейся в сезон дождей горной реке. Сам он подобной силы еще не имел. Хотя заставить повиноваться среднего человека, или, скажем, остановить прямым взглядом мчащегося коня, мог и он. Но железная дверь оставалась непоколебима, и только редкие шаги за нею заставляли думать, что мир еще не вымер.
        Его болтливый сокамерник не возвращался, и Барраппа мог бы уже заподозрить неладное, когда б вообще желал думать об этом непоседливом вертлявом человечке. Он сидел на вмурованном в пол табурете, скрестив на груди руки, превращая накипавшую ярость в своеобразный, невидимый глазу, таран. Наконец, дверь подалась. Вернее, так ему показалось. Как обычно, отошла в сторону заслонка, прикрывавшая глазок, клацнул замок, лязгнули засовы, и дверь приоткрылась, впуская бьющий в глаза свет фонаря.
        - Кто у тебя тут? - услышал Барраппа чей-то недовольный усталый голос.
        - В сопроводительной записке обозначено, бывший капрал сербской армии Петр Длугаш. Зачислен во вторую центурию Славянского легиона.
        - А здесь по какому делу? - все так же недовольно поинтересовался неизвестный.
        - Как написано, соучаствовал в разбойном нападении на дом госпожи Лаис Эстер, затем сбежал от жандармов, затем опять пытался утечь, драку с ними затеял, даже со стрельбой.
        - Мерзавец, - поморщился вопрошавший. - Ну а нам зачем его держать? Ежели с жандармами сцепился, пусть жандармы его в кутузке и держат.
        - Не могу знать, ваше благородие, - отрапортовал надзиратель. - На постановлении об аресте подпись его высокоблагородия полковника Лунева. Из Особого.
        - Лунева, Лунева… - недовольно скривился проверяющий. - Эк он разошелся! Тут уже своих некуда сажать, а он все шлет, как из решета сыплет. В общем, так. - Он чуть помедлил, оглядывая камеру, точно видел ее впервые, и, втянув воздух хрящеватым носом, распорядился: - Сюда мы еще двоих посадим. Тоже луневские питомцы. Сам вижу, что шконки[Шконка (сленг) - койка.] только две. Ничего, потеснятся. Или по очереди спать будут. Это уже не мое дело. А пока этого дебошира пусть выведут погулять на полчасика. А камеру проветрят. А то, не дай бог, задохнутся здесь, а мне отвечать.
        - Ваше благородие, там на сопроводительной записке пометка о том, что сей капрал склонен к побегу.
        - Ишь ты, склонен, - насмешливо проговорил офицер. - Ну да ничего, здесь не побегаешь. Но все же на прогулке, на всякий случай, пусть ходит один, и караульного к нему приставь, чтоб господин капрал не заскучал. Все понял?
        - Так точно!
        - Ну, тогда действуй! - Начальник закрыл дверь. - Чего ждешь?

* * *
        Тюремный двор встретил Барраппу холодным ветром и мелким снежным крошевом, сыплющимся с неба. Длинный плац между корпусами следственного изолятора был покрыт довольно глубоким снегом, на котором, подобно гигантскому нулю, виднелась протоптанная заключенными прогулочная тропа. Рядом с Барраппой, как было приказано, вышагивал долговязый селянин в куцей шинели с берданкой наперевес.
        Еще совсем недавно охрана была вооружена трехлинейными винтовками Мосина, однако фронту катастрофически не хватало оружия, и потому трехлинейки отправились на фронт, а из арсеналов взамен прислали это - устаревшее, но довольно исправное. Судя по тому, как гордо сжимал берданку караульный, ничего более совершенного ему держать не доводилось.
        Искоса глянув на конвоира, Барраппа отметил этот факт и стал вскользь исподволь разглядывать место грядущего побега.

«Стены высокие, не перемахнуть. Метров, пожалуй, до пяти будет. Ворота железные, запираются в сторожке электрическим засовом. На стене пост, там стрелок. Ишь, смотрит! Интересно, сколько человек в сторожке. Два? Три? Больше? А за воротами скорее всего улица…»
        Когда Барраппа мчался сюда в компании сияющего от счастья поручика Вышеславцева, он не мог видеть происходящего за окнами авто. Но зато все прекрасно слышал. Ворота отворились тяжело, будто скрюченные ревматизмом, и спустя минуту отрезали уличные шумы. Затем Барраппа очутился во дворе. Дальше лестницы, переходы с решетками и камера.
        А это означало, что сейчас его отделяет от свободы только стена и железные ворота. «И несколько солдат с берданками», - тут же поправил он себя.
        Он ходил круг за кругом молча, точно глядя внутрь себя, и конвоир, топающий за ним следом, уже явно устал от этого тупого кружения. Но приказ есть приказ, и заключенному еще оставалось бродить так целых три минуты.
        Когда вдруг раздался скрежет открываемых ворот, охранник замешкался, радуясь новому звуку и новому событию. Два бойца споро выскочили из сторожки, помогая открыть тяжеленные ворота. Пара мохноногих тяжеловозов, запряженных в телегу, втащила в тюремный двор высоченную поленницу дров. Барраппа чуть заметно усмехнулся. Видно, это здание строили не для тюрьмы, иначе бы хозяйственный двор имел совсем другой въезд, а этот плац и вовсе находился бы в своеобразном колодце, образованном глухими мрачными корпусами с рядами зарешеченных окон.
        Однако рассуждать о нелепостях и головотяпстве врага было не время. Барраппа чуть сбился с шага.
        - Чего уставился? - грозно прикрикнул караульный.
        Не утруждаясь ответом, Петр Длугаш развернулся на месте, перехватывая берданку конвоира за ствол и цевье и заваливаясь на спину.
        - А ну стой! - раздался крик наблюдателя со стены, но выстрела не последовало. Оторопевший солдат боялся ранить своего. Барраппа, падая, выставил ногу, и долговязый страж перелетел через него, оставляя свое оружие в руках арестанта. Рывок. Мгновение раскололось на разрозненные осколки мозаики: штык караульного у ворот, направленный в грудь беглеца, испуганные голубые глаза…
        Неуловимым движением Барраппа отбил винтовку противника и, коротко ударив основанием ладони в нос конвоира, змеей нырнул под стоящую в воротах телегу. Он слышал, как ударили позади отдельные выстрелы, но леденящий воздух свободы уже обжигал его легкие, заставляя мчаться все быстрей.
        ГЛАВА 24
        Военная хитрость заключается в умении заставить противника думать, что вы настолько глупы, как он о том думает.
        Генерал Жомини
        Фельдфебель полевой жандармерии открыл полированную дверь купе, и требование предъявить документы застыло у него на губах. Генеральский мундир пассажира, количеством звезд на груди напоминающий астрономический атлас, наводил службиста на мысль, что суровый тон здесь совершенно неуместен. Надменное лицо хозяина мундира свидетельствовало о том же. В полном молчании генерал протянул проверяющему документы, и тот, едва открыв их, в полном молчании поспешил взять под козырек и немедленно ретироваться.
        - Кто там был? - поправляя на поясе кобуру со «штайером», спросил у старшего напарник.
        - Его светлейшее высочество князь Миклош Эстерхази, - сбиваясь на шепот, взволнованно проговорил жандарм, - потомок надоров[Надор - правитель.] Венгрии. Из самых близких к императору. Богат немерено.
        - Ишь ты! Интересно бы знать, чего его сюда принесло?
        - К чему тебе? - оборвал его умудренный годами службы ветеран. - Кто много знает, с того всегда есть за что спросить. А наше дело маленькое. - Он посторонился, пропуская в генеральское купе подтянутого денщика с подносом с чашками ароматного чая.
        Фельдфебель уставился в окно, глядя на едва заметные в сумерках темные остовы мелькающих за насыпью деревьев, на черный от дыма снег и возвышающиеся невдалеке горы.
        Ему было невдомек, как уголками губ усмехнулся генерал Эстерхази, услышав через неплотно закрытую дверь слова жандарма о пользе малого знания. Еще сегодня утром князь и помыслить не мог, что дела службы устремят его столь безотлагательным образом в земли предков. Еще утром он бушевал, обрушивая неистовый гнев на голову безответного, как утес в грозу, начальника имперской разведки.
        - Я с самого начала говорил, что это была дурацкая затея - посылать в Россию цареубийцу. А еще более дурацкая - давать этой вздорной курице контакт Сальватора. Наши германские друзья чересчур много на себя берут. Стоит им напомнить, что мы союзники, а не какие-нибудь там приказчики, «чего изволите?»! Вы знаете, что теперь происходит в столице русских?
        - Да, - коротко ответил начальник разведки. - Наш человек из Стокгольма передал по дипломатическим каналам тексты некоторых передовиц вчерашней и сегодняшней прессы. Организация Сальватора, вероятно, полностью уничтожена. Госпожа Сорокина не только не решилась стрелять в императора НиколаяII, но и выдала все, что знала и о чем догадывалась.
        - Проклятие! - Князь Эстерхази одернул мундир и сложил руки на груди. - И что же прикажете мне нынче докладывать государю?
        - Ума не приложу, - честно сознался Макс Ронге. - Это крупнейшая неудача со времени начала войны.
        - Начала войны! - хмыкнул генерал. - Быть может, даже предательство полковника Редля[Альфред Редль - начальник военной контрразведки Австро-Венгрии. Был завербован российской разведкой, в течение многих лет передавал в Петроград ценнейшую информацию.] не причинило нам такого ущерба!
        Повисшая в кабинете пауза грозила затянуться, но в этот миг точно само провидение пожелало разрядить обстановку, и висевший на стене телефон яростно задребезжал, требуя к себе настоятельного внимания.
        - Слушаю. - Миклош Эстерхази поднял трубку. - Что? Да, сейчас буду.
        Он повернулся к начальнику разведки:
        - Строго говоря, это вам звонили. Вас искали, не нашли на месте и решили обрадовать меня. Поздравляю, Макс! Здесь пахнет главным призом!
        - Да что же произошло в самом деле?
        - Звонили из шифровального отдела. Час назад в районе Лешича, это в полосе обороны 7-й армии, тирольские горные стрелки сбили аэроплан с генерал-квартирмейстером Юго-Западного фронта русских. Он отказывается говорить с начальником армейской разведки и требует кого-нибудь, соответствующего ему по чину и должности. Полагаю, что Господь все же любит нашу страну, раз столь благосклонен к ней. Я сейчас же отправляюсь в штаб 7-й армии. Надеюсь, эта удача сможет затмить в глазах императора провал группы Сальватора!
        Это было около полудня. Теперь же почти смеркалось. Суетливый проводник бочком протиснулся мимо стоящих у окна жандармов и постучал в дверь купе.
        - Ваше светлейшее высочество, подъезжаем.
        Миклош Эстерхази поднялся с места, продел руки в рукава старательно поддерживаемой денщиком шинели и, кивком поблагодарив его, направился к выходу.
        - Распорядитесь, чтоб мои чемоданы доставили к автомобилю, - мельком одарив стражей закона тяжелым взглядом, скомандовал он денщику. Жандармы молча вытянулись, козыряя и всем видом демонстрируя готовность собственноручно нести указанные чемоданы в любом указанном направлении.
        Автомобиль ждал князя Эстерхази прямо у перрона. Едва поезд затормозил, и проводник, кланяясь знатному пассажиру, поспешил открыть дверь, возле нее тут же возник сухопарый майор в серо-синей полевой форме. «Начальник армейской разведки», - догадался Эстерхази.
        - Ваше светлейшее высочество, - офицер отсалютовал и указал на «мерседес» с распахнутой дверцей, - весьма польщены вашим прибытием. Позвольте отрекомендоваться, майор Рихард фон Родниц.
        Князь любезно кивнул, демонстрируя, что услышал слова разведчика. Ему, курировавшему действия разведки, контрразведки и жандармерии, не внове была подобострастная суета подчиненных. Еще бы, ни от кого иного, только от князя Миклоша Эстерхази император готов был выслушивать сообщения о тайной войне, ведущейся между Австро-Венгрией и всем прочим миром.
        Император Франц-Иосиф с возрастом становился все более нелюдимым и все менее желал общаться со своими подданными. Несчастья, преследовавшие его последние десятилетия, отнюдь не улучшили отношения к жизни. Восьмидесятипятилетний старец чувствовал себя чуждым в новом веке. Эпоха моторов и скоростей казалась ему развратной и нелепой. Он постоянно брюзжал, что люди теперь не те, и нравы куда хуже прежних, и благородство уступило наживе… Десятилетия правления Франца-Иосифа охватили и взлет Австро-Венгрии, и ее падение. Война с Германией закончилась поражением и уступкой немалых территории, мятежи в Венгрии следовали один за другим, собственные подданные то и дело вспоминали о конституции и толковали, что старый Франц напоминает пробку в бутылке шампанского, и что пора бы вылететь ей вон.
        Те, кто еще помнил Франца-Иосифа молодым, рассказывали, что в прежние времена он любил насвистывать, прогуливаясь по Вене, прелестные вальсы Штрауса. Но таких обломков уходящей эпохи осталось совсем мало. Теперь же император по большей мере молчал, бесцельно расхаживая по коридорам Бельведерского дворца и с опаской глядя на электрические лампы. Мало кто знал, что этот все еще могущественный правитель до паники боялся погибнуть в результате короткого замыкания.
        К военным неудачам прибавились и семейные беды. Вначале его сын, наследник престола, Рудольф, покончил с собой, застрелив перед этим свою юную возлюбленную баронессу Марию Вечера. Затем мексиканскими повстанцами был расстрелян младший брат императора, Максимилиан, позарившийся на заокеанскую императорскую корону. А его жена, бельгийская принцесса, сошла с ума.
        Вскоре после этого заточка убийцы-радикала настигла и супругу самого Франца-Иосифа, милейшую ироничную Сиси-Елизавету Австрийскую, никогда в жизни не причинившую никому вреда. Затем были роковые выстрелы в Сараево…
        Какой-то умник придумал в те дни анекдот, повергший императора в глубокое уныние. Он живо представлял себе, как эрцгерцог Франц Фердинанд с супругой является смиренно перед апостолом Петром, и райский ключник говорит наследнику австрийского престола: «Э, ваше высочество! За вами движется огромная свита!»
        Наверняка остряк, придумавший эту незамысловатую шутку, и представить себе не мог, сколько миллионов человек последуют за убитым в Сараево престолонаследником скорбным кортежем в райские врата!
        Франц-Иосиф не хотел этой войны, да и вообще никакой не хотел. Он был слишком стар и слишком устал от жизни, чтобы вновь меряться силами на полях сражений. Его сердце было полно горечью, которую уже не могли развеять и унять ни многолетняя любимица, актриса венского театра Катарина Шратт, ни узкий круг тех, кого государь еще соглашался видеть.
        Миклош Эстерхази был одним из немногих. Больше десяти лет он являлся личным адъютантом государя и славился тем, что всегда приносил хорошие новости. И теперь с трагической неизбежностью он понимал, что править, да и жить его господину оставалось недолго. Понимали это и другие придворные. Даже ультиматум Сербии, послуживший официальным поводом к войне, был составлен и отослан без ведома Франца-Иосифа его министром иностранных дел. Разве могло такое случиться в прежние годы?
        И все же император все еще восседал на троне и правил. Это было странное правление: чаще всего он молчал, выслушивая доклады, затем кивком или слабым движением руки давал знать о своем отношении к рассматриваемому вопросу. А потом в таком же молчании подписывал бумаги и бродил, бродил, бродил по коридорам и залам пустого дворца.
        Словно копируя своего господина, князь Эстерхази был почти столь же молчалив. Он почитал себя одним из лучших специалистов в тайных операциях и смог убедить в этом большую часть двора. В кулуарах его имя произносилось вполголоса, ибо всякий, кого попросили бы кратко охарактеризовать его светлейшее высочество, ответил бы, не задумываясь: «Опасен и несметно богат».
        Майор фон Родниц, отсылая шифрограмму в Вену, и представить себе не мог, какой гость к нему пожалует. Собрав все самообладание, он старался наилучшим образом показать себя и свою работу.
        - …Наши агенты дали знать, что генерал-квартирмейстер русских Евгений Мартынов прибыл в район Лешича на аэроплане. Стало понятно, что он намерен провести облет наших позиций. Такой повышенный интерес, несомненно, свидетельствует…
        - Да, - усаживаясь в машину, кивнул генерал Эстерхази, без слов давая понять взволнованному майору, что понимает, с чем может быть связан подобный интерес.
        - Тогда я распорядился выдвинуть к самому Лешичу тирольских горных стрелков. Это прирожденные охотники, они отменно бьют в цель.
        Миклош Эстерхази удивленно смерил говорившего долгим взглядом. В Австро-Венгерской империи боевые качества тирольских стрелков были известны всем и каждому.
        - Когда появился аэроплан, командир тирольцев, некий фендрих Бауер, приказал своим молодцам открыть прицельный огонь.
        Князь одарил собеседника еще одним удивленным взглядом. Как же еще, по мнению того, должны были реагировать на появление аэроплана хорошо обученные солдаты?
        - Им удалось подбить «Ньюпор», но, к сожалению, во время посадки аэроплан загорелся. К счастью, пилот и генерал Мартынов остались живы и были взяты моими тирольцами в плен. Я полагаю, действия Фридриха Бауера заслужили высокой награды. Он так умело провел эту разработанную мной операцию.
        - Можете поздравить его лейтенантом, - сумрачно проговорил Эстерхази, невольно досадуя на говорливого собеседника. «Можно подумать, что лейтенантов пули настигают реже, чем фендрихов».
        - Однако захваченный генерал-лейтенант Мартынов повел себя довольно необычно, - продолжал свой пространный доклад майор фон Родниц. - Едва он был доставлен ко мне, как сразу потребовал встречи… Ну, вы понимаете?
        - Потребовал? - Генерал Эстерхази приподнял брови.
        - Ну да. Он зашел ко мне в кабинет, точно я - один из его подчиненных, и заявил, что желает немедленно разговаривать с генералом, имеющим статус не ниже начальника штаба группы армий.
        - Занятно, - чуть скривив губы в ухмылке, произнес Миклош Эстерхази и повторил задумчиво: - Потребовал.

* * *
        Дом адвоката Дембицкого никогда еще не видывал столь важной особы. Именитый гость, сбросив шинель на руки денщика, нетерпеливо оглянулся на сопровождавшего его фон Родница и обомлевшего толстяка в форме лейтенанта ландштурма.
        - Где пленный?
        - Сейчас проведу. Извольте, - чуть заикаясь, затараторил лейтенант, кланяясь и указывая рукой направление. - Здесь прежде, до войны, еще была комната прислуги. А нынче вот арестанта держим. Однако не извольте волноваться, решетка на окнах новая, крепкая, сам выбирал. У дверей два солдата с ружьями… - Князь Эстерхази метнул на ландштурмиста недобрый взгляд. Тот осекся и с трудом выдавил конец фразы: - Так, может, отужинаете сперва?
        - Ужин подайте туда, - жестко распорядился личный адъютант Франца-Иосифа, указывая на импровизированную камеру. - А лучше накройте нам в зале, или что тут у вас есть пристойное?
        - Зала обеденная. Очень пристойная, - кланяясь, как заведенный, выпалил лейтенант Дембицкий. - А на сколько персон изволите приказать накрыть? - продолжил он, втайне надеясь, что попадет в круг избранных, и будет рассказывать годы спустя, как принимал в своем доме самого князя Эстерхази и как угощал его и ел за одним столом.
        Недоуменный взгляд потомка венгерских надоров поставил на тщеславных мечтах лейтенанта-адвоката крест такой величины, что им было бы уместно украсить кафедральный собор.
        - На двоих.
        Князь Эстерхази отвернулся от хозяина дома и зашагал к двери, у которой замерли навытяжку румяные крепыши в форме тирольских стрелков. Комната была обставлена более чем скудно. Кушетка с продавленным матрацем и колченогий стол - вот, собственно, и все. На кушетке сидел мужчина средних лет в форме генерал-лейтенанта российской армии с Георгием 4-й степени и серебряным значком академии Генерального штаба на груди.
        - Генерал-лейтенант Мартынов, - поднимаясь навстречу гостю, назвался пленник. - Генерал-квартирмейстер Юго-Западного фронта.
        - Автор работы «Обязанности политики по отношению к стратегии»? - демонстрируя любезную улыбку, произнес его собеседник. - Генерал-майор князь Миклош Эстерхази, - в свою очередь отрекомендовался он.
        - Вы читали мою книгу? - несколько удивленно спросил русский генерал.
        - Доводилось, - как обычно коротко подтвердил куратор австрийской тайной войны.
        - Что ж, это просто замечательно. Это значительно облегчает возложенную на меня миссию. - Генерал Мартынов прошелся по комнате и встал перед гостем, точно профессор на кафедре, готовый осчастливить слушателей истиной в последней инстанции. Сейчас в тусклом свете лампы Миклош без труда мог разглядеть его волевое лицо профессионального воина, прямой взгляд жестких глаз, не знающих страха. Ему нравились подобные люди, он и себя числил одним из них.
        Между тем русский генерал провел рукой по короткому ежику седеющих волос, тронул пальцами усы и заговорил, стараясь скрыть волнение:
        - Если вы читали мою книгу, князь, то, надеюсь, помните ее первый и, возможно, главный постулат. «Политика должна создать для своей деятельности правильную руководящую идею и, сообразуясь с ней, выбирать союзников и противников». Это важно понимать и помнить, чтобы было ясно, почему я здесь и о чем намерен говорить.

«А у него хороший немецкий, - продолжая разглядывать русского генерал-квартирмейстера, как-то невпопад подумал князь Эстерхази. - И сам он производит впечатление образованного человека».
        - Прежде всего, - продолжал Мартынов, - я должен заявить, что мое появление здесь - не случайность и не плод доблести и меткости ваших стрелков.
        - Вот как? - Эстерхази невольно глянул за дверь, за которой, как он чувствовал, в нетерпении ожидал майор фон Родниц.
        - Я здесь с тайным поручением Союза офицеров-патриотов. Даю вам слово генерала, что до самой посадки наш самолет не получил сколь-нибудь опасных повреждений, мы подожгли его сами, чтобы с нашей стороны все полагали, будто я и капитан Васильев трагически погибли.
        - Чего же вы добиваетесь? - не отводя от перебежчика, или вернее перелетчика, немигающего взгляда, спросил князь.
        - До того, как я начну говорить, я прошу вас дать гарантию, что о нашем разговоре, как и о том, что мы с капитаном Васильевым остались живы, не будет знать никто, кроме тех, кому действительно следует это знать.
        - Если ваши сведения и впрямь этого стоят, я дам вам подобные гарантии. Отсюда вас переведут в замок Лек. Это в Венгрии. Замок принадлежит мне, там вы и ваш офицер будете числиться моими гостями, и никому не будет дела до того, кто вы и почему там оказались.
        - Что ж, благодарю, - согласно кивнул генерал Мартынов. - Надеюсь, вы понимаете, что эта предосторожность вызвана не столько опасением за свою жизнь, сколько тревогой за семью и за безопасность моих соратников.

«Все же не стоит вновь принимать на службу генералов, имевших основания затаить обиду на государя», - про себя усмехнулся специалист по секретным операциям. Но вслух произнес лишь:
        - Понимаю.
        - Надеюсь, вам хорошо известно нынешнее состояние дел в Петрограде. Патриотический задор, овладевший в первые месяцы войны российским обществом, угас сразу же после катастрофы у Мазурских озер. Галицийская битва с ее невнятными результатами и колоссальными потерями лишь подлила масла в огонь. Народ клянет царя, а пуще него императрицу и ее взбесившегося мужика, Распутина.
        Мы, истинные патриоты, желаем отречения НиколаяII и всей его камарильи от власти и выхода России из войны. У нас собраны значительные силы и нам бы не составило большого труда совершить дворцовый переворот, однако не скрою, среди членов нашей организации имеются сильные опасения насчет будущего Отечества после свержения ненавистного монарха. Увы, необходимо признать, что нужна еще одна военная катастрофа, чтобы окончательно искоренить в сознании общества верноподданнические бредни.
        Сердце князя Эстерхази взволнованно застучало. «Значит, не все еще потеряно, не все так фатально, как о том пишут газеты». Его любимое детище - тайная организация в сердце русской столицы, еще жива. Сальватор все же успел создать тот кулак, который свернет головы российскому орлу. Ничего не сказав, он лишь кивнул в ответ.
        - Меня отрядили сюда, чтобы заключить сделку с Австрийской империей в обмен на союзный договор, который будет подписан между нашими державами после прихода к власти нового правительства. В обмен на поддержку нашей позиции в переговорах с Германией я готов открыть вам план наступления, которое готовится нашими войсками в ближайшие дни.
        - Вы намерены лишить жизни десятки, может быть, сотни тысяч российских солдат и офицеров для того, чтобы захватить власть? - глядя прямо в глаза пленного генерала, жестко спросил князь Эстерхази. На суровом волевом лице генерала Мартынова разом вздулись желваки.
        - Волк, попавший в капкан, отгрызает себе лапу. Уж конечно, он делает это не из желания причинить себе боль. Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о тех, кому суждено погибнуть в предстоящих боях. Но если все пойдет своим чередом, наступление скорее всего захлебнется само по себе. Из-за февральских морозов, общего головотяпства наших генералов - да мало ли еще из-за чего? Но и вам эта бойня не принесет успеха. Австрийская армия измотана и, в отличие от германской, не сможет наступать, даже если ей удастся остановить русских. Фронт будет держаться немецкими дивизиями, а стало быть, и диктовать условия мира в случае победы держав тройственного союза тоже будет кайзер Вильгельм. Навряд ли вас устроит роль официанта на пиру победителей. Мы с вами оба военные люди и умеем считать ходы.
        - Хорошо, - кивнул Эстерхази, - вы меня убедили, я готов выслушать ваш план.

* * *
        Шифровальщик разведывательного отделения штаба армии глядел на сумрачного генерала, перед которым сам майор фон Родниц говорил какой-то виноватой скороговоркой.

«Срочно. Абсолютно секретно, - бросал отрывочные фразы суровый гость, расхаживая по маленькой комнатушке шифровальщика, нервно вцепившись в красные отвороты серой шинели. - Начальнику полевого Генерального штаба барону Францу Конраду фон Гетцендорфу. По имеющимся у меня авторитетным свидетельствам, в ближайшие дни начнется стратегическое наступление русских на широком фронте в Карпатах и Бескидах. Отвлекающий удар будет нанесен силами 8-й армии в Карпатах. Сигналом к нему послужит ожидающийся со дня на день приезд императора НиколаяII в Ставку.
        Главный же удар планируется нанести через Бескиды. Для этого в оперативной глубине обороны русских скапливаются значительные силы, перебрасываемые из глубокого тыла - сибирские стрелковые дивизии от 12-й до 22-й, а также финляндские стрелковые бригады и кубанские пластунские казачьи полки. Операция готовится в условиях повышенной секретности. По приказу Верховного главнокомандующего отселяются жители целых населенных пунктов, в которых затем в ожидании сигнала к наступлению располагаются вышеуказанные части.
        Ко времени наступления в Бескидах будут также приурочены активные действия русских в Восточной Пруссии и Польше, призванные блокировать силы германской армии на этих участках фронта.
        Подробные карты с планами наступления русских посылаются вам с фельдъегерем. Требую немедленно принять меры. Искренне ваш, генерал-майор князь Миклош Эстерхази».
        Шифровальщик со скоростью пулемета барабанивший по клавишам кодировочной машинки, несколько опешил, услышав выдвигаемые генерал-майором требования к фельдмаршалу, но, услышав фамилию составителя шифрограммы, сделал невольную попытку встать по стойке «смирно». Люди знающие шептались, что князь Миклош не правит империей сам лишь из почтения к старику Францу-Иосифу.
        Не обращая внимания на рефлекторные телодвижения шифровальщика, его светлейшее высочество развернулся и спешно покинул его конуру, торопясь на обещанный хозяином дома ужин.
        Адвокат Томаш Дембицкий не был бы адвокатом и не был бы Томашем Дембицким, когда б упустил случай поучаствовать в трапезе князя Эстерхази. Приняв на себя роль метрдотеля, он витал над столом, повествуя душераздирающие истории, связанные с теми или иными блюдами, приготовленными для угощения высоких гостей.
        - …А вот, ваше светлейшее высочество, знаменитое «филе Эстерхази», приготовленное по рецепту Яноша Гунделя, коий до недавнего времени был председателем общества будапештских содержателей гостиниц и рестораторов. Это филе названо в честь вашего дорогого родственника князя Пала Антала Эстерхази, дипломата и члена правительства Баттяни. Сей достойный представитель вашего рода был также членом Венгерской академии наук…
        Генерал Мартынов вполуха слушал кулинара в лейтенантских погонах, из-под опущенных ресниц наблюдал за реакцией князя Миклоша. Его светлейшее высочество неспешно пережевывал родственное филе, не выражая, кажется, по этому поводу особых чувств. Он подал знак слуге налить вина, и хозяин дома моментально оказался рядом с бутылкой «Мон Каленберга».
        Евгений Иванович Мартынов был хорошим игроком в покер. Он любил угадывать настроения, а порою даже и планы людей, глядя на положение их рук, на движения глаз, усмешки… Лицо Миклоша Эстерхази не выражало ничего. И это в то время, когда реакция противника была столь важна для осуществления задуманного в Ставке глобального блефа!
        Недавние декабрьские и январские снегопады сделали Бескиды практически непроходимыми, и это давало возможность совершить один из грандиознейших обманов в истории войн. Несколько городков в непосредственной близости от русских позиций действительно были полностью отселены. В получившиеся таким образом военные лагеря день и ночь прибывали эшелоны с живой силой и снаряжением. У выявленной контрразведкой австрийской агентуры должно было создаться впечатление, что здесь готовится мощнейший кулак для сокрушительного удара.
        Мало кто знал, что вся эта перегруппировка, именуемая в штабных документах операция «Порфирогенет» представляет собою обычную карусель. Каждый день в сторону фронта с песнями направляются «полки», и каждую ночь в полном молчании они уезжают обратно. Мало кому было известно, что в «полках» этих не более четырехсот штыков, а вовсе не три с лишним тысячи, как положено по штату, что вооружены они чем бог послал, а снарядов к орудиям не хватит и на день серьезного боя. Что главными полководцами, призванными защищать эти позиции, являются генералы Мороз и Снегопад, и что в случае неудачи данной авантюры российской армии предстоит настолько тяжелая схватка, что битва у Мазурских озер будет вспоминаться как мелкая неудача.
        Генерал Мартынов знал это. Знал он и то, что некомплект офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов в армии достиг критической величины, и на тысячу нижних чинов ныне приходится не более четырех кадровых офицеров. Что при нуждах фронта в двести пятьдесят тысяч винтовок в год заводы могут дать только шестьдесят тысяч. Что дневное снарядное довольствие составляет десять выстрелов в день на пушку. Что другого шанса выправить положение может уже не представиться.

«Или грудь в крестах, или голова в кустах», - гласила старинная русская пословица.
        Евгению Ивановичу хорошо представлялись многочисленные кресты и звезды, которым надлежало украсить мундиры недавних братьев по оружию. Однако его, в случае успеха операции, вероятнее всего, ожидала как раз совсем иная участь.
        Генерал Мартынов в безмолвии взирал на своего визави, поглощая кусочки нарезанного мяса, до изнеможения терзая себя вопросом, поверил ли князь Миклош его блефу. Лицо его светлейшего высочества как и прежде не выражало ничего. И все же генералу Мартынову суждено было нынче увидеть игру эмоций на этом забронзовевшем лице.
        В тот момент, когда на стол подавали десерт, и адвокат Дембицкий расхваливал блинчатый пирог и ретэш с миндалем, в трапезную с ошалевшим видом вбежал фон Родниц.
        - Ваше светлейшее высочество, вас изволит разыскивать его императорское высочество, эрцгерцог Карл! Он ждет у аппарата.
        ГЛАВА 25
        Пустой кольт - пустые разговоры.
        Дикий Билл Хиккок
        Выстрелы грохнули над головой. Один. Другой. Пуля часового с вышки ударила в борт груженного дровами воза, отламывая длинную узкую щепу. Та встряла в снег чуть в стороне от запястья Барраппы, но он не заметил этого. Проскользнув под задней осью, он в кувырке выкатился из-под своего импровизированного укрытия и, оскальзываясь, побежал куда глаза глядят.

«Стой!» - неслось со стены. Барраппа вспугнутым зайцем отпрыгнул вправо. Это был старый прием, усвоенный им с детства. Подавляющая часть населения Земли - правши, поэтому большинству стреляющих куда удобнее смещать оружие влево, чем вправо. На меткости выстрелов это сказывается весьма значительно, особенно у посредственных стрелков. Барраппа мчал, не жалея ног, вдоль улицы в сторону каких-то мастеровых, остановившихся поглядеть на диковинное зрелище.
        - Ишь ты, как побег! - неслось со стороны наблюдателей. Восклицание это было скорее восхищенным, чем негодующим.
        В последние десятилетия частенько случалось, что всевозможных злоумышленников
«супротив царя и порядка» задерживали как раз такие вот мастеровые. Однако сейчас зевакам как-то неохота было хватать сноровистого беглеца. Одно дело какой-нибудь смертоубивец, метящий бомбой в монарха, и совсем другое - беглец из темницы. Беглых на Руси любили всегда.
        - Ишь ты, как драпает! Чисто заяц! - запуская вслед быстроногому арестанту оглушительный свист, закричал кто-то из работяг.
        - Стоять! - Наперерез нотеру бросился прохаживающийся у ворот следственного изолятора городовой. Он бежал навстречу Барраппе, на ходу расстегивая кобуру и выхватывая наган. Когда револьвер оказался в руке стража порядка, между ними и сербским капралом оставалось не более двух шагов. В единый миг Петр Длугаш сократил дистанцию и, ухватив прыгающий в руке осанистого усача ствол, рывком повернул его в сторону хозяина оружия. Палец городового рефлекторно нажал на спусковой крючок. Грянул громким, как хлопок бичом, выстрел, и пуля, насквозь пробив левое плечо городового, ударила в стену дома и, отлетев, рикошетом свистнула над головой. Кровь толчком вырвалась из раны, заливая черное сукно шинели.
        Барраппа попытался выдернуть наган из рук осевшего, как мешок, городового, но плетеный шнур, крепящий оружие к кобуре, не позволял этого сделать. «Вжик!» - тяжелая винтовочная пуля ударила в снег у самых ног беглеца. Петр Длугаш подхватил стонущего хранителя порядка и, прикрываясь им, как щитом, начал пятиться. Из ворот за ним уже бежали конвоиры, на ходу стараясь перезарядить свои однозарядные берданки. Барраппа поудобнее перехватил трофейный наган, раз за разом начал слать пули в направлении преследователей. Увидев, что дело обретает нешуточный оборот, мастеровые пустились наутек. Тюремные охранники тоже метнулись врассыпную: кто спеша укрыться за афишной тумбой и табачным ларьком, а кто и вовсе отступая к воротам.
        Как бы то ни было, Барраппа отлично понимал, что принимать бой пусть с плохо обученными, но значительно более многочисленными силами - бессмысленно и опасно. Мысли о том, что ему надлежит еще свершить, хлестнула сознание беглеца, точно арапник молодого норовистого коня. Бросив поникшего городового с его пустым револьвером, шарахаясь из стороны в сторону, петляя, Барраппа метнулся по улице. У перекрестка, остановив напуганных стрельбой коней, пригнувшись на облучке саней, сидел цыганистого вида троечник[Троечник - извозчик, правивший тройкой коней.] . Еще несколько выстрелов раздались вдогон, но беспорядочно палившие стрелки, в отличие от изобретателя винтовки Хирама Бердана, отнюдь не славились меткостью и умением обращаться с оружием. Куда улетели пущенные ими пули, так и осталось загадкой.
        Добежав до саней, Барраппа увидел какого-то чиновника в лисьей шубе, пытающегося спрятаться под меховой полостью.
        - Я… Я ничего не видел! - с мольбой глядя в глаза «разбойника», полные холодной ярости, пролепетал испуганный седок.
        - Прочь! - схватив пассажира за грудки, Барраппа в одно движение выкинул его из саней. - Разворачивай! Гони!
        - Не извольте сомневаться! - обрушивая на спины коней витой кнут, прикрикнул извозчик. - Уйдем-с! В лучшем виде доставим-с!

* * *
        Утром Лаис проснулась в пустой кровати. Одеяло с той стороны, где обычно спал Мишель, было смято, на прикроватной тумбочке стояла объемистая керамическая чашка, до половины заполненная чайной заваркой. Вместилище живительной влаги уже остыло, но все еще хранило воспоминания о некогда залитом в нее кипятке.

«Ушел не больше часа тому назад», - подумала с грустью она. Последние дни казались Лаис каким-то наваждением. Вокруг происходило нечто странное, огромное, госпожа Эстер могла даже назвать это великим. Но ей не хотелось ни знать о том, что происходит, ни говорить о нем, ни уж тем паче участвовать. Ей хотелось, точно улитке, забраться в раковину, в пусть крошечный, но свой мир, где у людей были радостные лица, светило ласковое солнце, а на подоконниках росли прелестные фиалки сенполии, по распоряжению ее возлюбленного Мишеля привезенные из Северо-Восточной Африки.
        Лаис очень любила фиалки. Они напоминали ей о далекой родине, и хотя те, что росли у нее дома, были крупнее и несколько иного цвета, один взгляд на эти цветы дарил Лаис радость.
        Теперь все было не так. Когда она отважилась заикнуться Чарновскому о своем выстраданном желании, он глянул на нее устало и невпопад сообщил, что улитка есть один из символов масонства, объединяющий строителя дома с его творением. Тогда госпожа Эстер обиделась на возлюбленного, даже топнула ножкой, но ротмистр, обычно столь предупредительный и учтивый, казалось, даже не заметил этого. Лаис поискала взглядом кнопку вызова прислуги и позвонила. Горничная появилась спустя минуту, готовая помочь госпоже одеться.
        - Глаша, когда нынче пришел Михаил Георгиевич? - вдевая руки в рукава японского шелкового халата, поинтересовалась хозяйка.
        - Сказывает, в третьем часу ночи, сударыня, - бойко отозвалась служанка, подавая широкий пояс - оби.
        - Он у себя?
        - Нет-с, изволили уйти.
        Лаис отвернулась, чтобы не видеть свое отражение в зеркале. Она не желала, чтобы волшебное стекло возвращало ей отражение ее глаз с застывшими в уголках слезинками. Прежде Чарновский, просыпаясь, всегда целовал ее, шептал нежные слова…
        - И давно он ушел?
        - Да уж часа полтора будет.
        - Сказывал ли, куда?
        - Разве ж он мне докладывается? - Горничная покачала головой. - Знаю только, что еще с вечера его тут какой-то уланский корнет дожидался со смешной фамилией. Вот с ним барин чуть свет и ушли.
        Лаис уселась перед трюмо и не в силах больше сдерживать непрошеных слез уронила голову на руки.
        - Может, валерьяны подать? - ошарашенно глядя на хозяйку, сконфуженно поинтересовалась сердобольная прислуга.
        - Ступай, - не поднимая лица из ладоней, скомандовала Лаис. Она чувствовала себя брошенной и одинокой. Эти мужчины с оружием в разнообразных мундирах, ведущие какие-то странные бесконечные разговоры, бросили ее, забыли. Сначала Конрад, появившийся было здесь, затем канувший невесть куда. Теперь вот ее ненаглядный Мишель. Нет, она решительно не может позволить с собой так обращаться! Она не какая-нибудь наивная девчонка из модной лавки, которую может поманить лихой гвардеец, а затем, заскучав, выкинуть прочь. Она Лаис Эстер! Это имя с почтением и восторгом произносят в Петрограде! Даже и при императорском дворе, и в семье государя некоторые ищут ее помощи и совета. Она решительно поднялась со стула.
        Можно подумать, что эти пресловутые мужские дела важнее ее дел! Не важнее! В этот миг пелена гнева, покрывшая ее разум, отступила, как порою отступает туман, обнажая острые клыки скал перед мчащимся к верной гибели кораблем. Ее дело было и впрямь исключительной важности, но важности этой, похоже, ни Мишель, ни этот Лунев из контрразведки не осознавали!
        Лаис вспомнила рассказы прислуги о дебоше, который устроил обуянный Хавресом Распутин здесь, а потом и в Царском Селе. И это демон еще таится! Ждет часа, чтобы показать свою мощь!
        Да, несомненно, она виновата, что не смогла удержать герцога Люциферовой свиты в повиновении, но ведь то было трагическое стечение обстоятельств! Все еще можно изменить! И нужно изменить! Что с того, что ей не удалось заставить Хавреса покинуть тело окаянного Старца? Ей всего лишь необходима помощь, необходим тот, кто заставит Распутина бездействовать в момент совершения обряда, возвращающего демона под власть кольца!
        Лаис даже и думать не стоило над тем, кто был способен на такое. Конечно же, Барраппа! Никто иной. Лишь нотеры и жрицы с детства обучались борьбе с демонами… Чарновский обещал упросить полковника Лунева отпустить ее родственника. Однако куда там - «мужские дела!», «серьезные вопросы!».
        Что ж, раз ее Мишель не желает помочь, она управится сама. Лаис припомнился взгляд, каким смотрел на нее контрразведчик при их знакомстве в поезде и потом, после ограбления на Большой Морской. Не может быть, чтобы он не был в нее влюблен. Конечно, он тщательно это скрывает, но ведь ей не нужно слов признания, клятв и букетов, чтобы ощутить направленные к ней чувства. Она вновь нажала на кнопку.
        - Чего изволите? - Горничная вновь появилась в спальне хозяйки.
        - Приготовь мне ванну и выходной костюм с бордовым жакетом. С венгерскими узлами.
        - Ваша милость желает куда-то отправиться? - удивленно захлопала глазами Глаша.
        - Но ведь барин велел без него никуда не ходить.
        - Вот еще! Велел! - неподдельно возмутилась Лаис. - Я, между прочим, не рабыня ему. И даже не жена. Я уже вполне здорова, и у меня есть своя голова на плечах. Изволь выполнять, что я тебе говорю!
        - Но ведь Михаил Георгиевич… - испуганно пискнула горничная.
        - А Михаилу Георгиевичу передай, что раз уж у него нет времени переговорить с полковником Луневым насчет моего кузена, я сделаю это сама! А теперь пошевеливайся! Не заставляй меня ждать!

* * *
        Князь Миклош Эстерхази принял из рук почтительного телефониста тяжелую эбонитовую трубку.
        - У аппарата.
        Он не слишком почитал собеседника. Эрцгерцог Карл, волею случая и сербских террористов ставший наследником имперского престола, казался ему хилым выскочкой, неспособным не то что править таким огромным и разношерстным государством, как Австро-Венгрия, но и вообще занимать сколь-нибудь серьезное положение в армии или при дворе.
        Долгое время его император считал так же. И была бы эрцгерцогу Карлу уготована судьба обычного светского бездельника, когда б не трагическое стечение обстоятельств. Внучатый племянник императора теперь оставался ближайшим родственником мужского пола старейшего из государей Европы. Понимая, что дни его сочтены, император Франц-Иосиф скрепя сердце приблизил к себе двадцатисемилетнего «юнца» и велел министрам докладывать все государственные дела не только ему, но и престолонаследнику.
        К счастью, князь Эстерхази избежал участи всякий раз обсуждать с этим профаном стратегию тайной войны. И все же до недавнего времени в императорском дворце им приходилось сталкиваться часто. Миклош Эстерхази, конечно, понимал, что не сегодня-завтра эрцгерцог Карл взойдет на трон, и потому старался выглядеть в его глазах немногословным, суровым, но верным службистом. В будущем его богатства и приобщенность к тайнам политических баталий должны были открыть князю дорогу к сердцу очередного монарха так же, как и нынешнего. Но сейчас он мог себе позволить не утруждаться излишней почтительностью.
        - Здесь эрцгерцог Карл, - донеслось из трубки сквозь треск и шипение.
        - Я слышу вас, Ваше Императорское Высочество, - суровым голосом подтвердил князь Миклош.
        - Фон Гетцендорф, ссылаясь на вас, сообщил, что Эльзасский корпус, который должен был направляться в подкрепление ко мне, отправляется для усиления 7-й армии.
        - Это верно. По нашим сведениям основной удар будет нанесен именно здесь. У вас же ожидается только отвлекающий. Я прошу вас, продержитесь, Ваше Императорское Высочество.

* * *
        Государь-император шел по улице, любезно отвечая на поклоны местных жителей, откуда-то уже прознавших о прогулке самодержца. Конвойцы[Конвойцы - солдаты личного его императорского величества конвоя.] , высокие, статные бородачи в алых черкесках с серебряным галуном в черных мерлушковых папахах, с кавказскими кинжалами и шашками у пояса, грозно взирали по сторонам, всем своим видом давая понять, что пощады притаившемуся смутьяну лучше не ждать.
        Царь неспешно шел по тротуару, временами отряхивая с рукавов шинели падающий снег и ведя обстоятельную беседу с начальником собственной Военно-походной канцелярии.
        События последней недели вызывали у НиколаяII глухое раздражение: безобразная сцена с Распутиным во дворце, отъезд Аликс, а затем и предстоящая встреча с председателем Государственной думы были достаточно неприятны ему, чтобы испортить настроение на весь оставшийся день перед отъездом в Ставку Верховного главнокомандующего. Но усвоенная с детства привычка никогда не демонстрировать своих чувств заставляла государя держаться как всегда спокойно и приветливо.
        Он чертовски не желал встречаться с господином Родзянко, ему был откровенно не по нраву сей малоросс, возомнивший себя не то спасителем Отечества, не то пророком новой истины. И все же отказ от встречи сейчас, перед отправлением в действующую армию мог вызвать нежелательные пересуды в обществе. С этим, что ни говори, приходилось считаться. Тем не менее НиколайII старательно оттягивал начало беседы, предпочитая раскланиваться с «односельчанами», а не вести дебаты с председателем Государственной думы.
        - Знаете, Владимир Николаевич, - отвечая на приветствие встречного патруля, произнес император, - вот вы недавно сказывали, что народ любит меня. А мне вдруг вспомнилась библейская история, удручающая меня с детства. Народ, кричавший «Осанна!» Христу, въезжающему в Иерусалим, ведь это же тот самый народ, что спустя всего несколько дней вопил у подножия Голгофы: «Распни его! Распни!»
        Помните, два года назад, когда отмечался юбилей дома Романовых, мы ездили в Москву, затем в Кострому? Помните Тверскую улицу, увешанную знаменами, заполненную простым людом, стоящим на тротуарах, на балконах, даже на крышах? Казалось, они счастливы жить с нами единой жизнью, дышать единым воздухом.
        Но ведь наверняка среди них были те, кто бунтовал и строил баррикады на Пресне. Чего же нужно этому народу? Послушать этих господ из Думы, так мои подданные буквально жить не могут без всех этих либеральных свобод. А ведь останови любого из встречных и спроси: «Что для тебя важнее: спокойствие и достаток или же право вольно собираться и писать, что кому в голову взбредет?» Мало кто выберет пресловутые свободы! Что же еще?!
        Как вам известно, мой дед АлександрII освободил крестьян и тем исполнил их вековую мечту, однако на него охотились, точно на дикого зверя, и не успокоились, покуда не убили. Мой отец положил все силы и подорвал здоровье свое, созидая то самое русское общество, которое нынче травит меня. Да и я сам разве мало сделал для процветания России? Разве была наша держава когда-нибудь богаче, чем при моем правлении? За что же слышу я отовсюду «Распни его, распни!» Если и вправду всякая власть от Бога, и государство мне впрямь завещано волею Создателя, как могу я забыть о своем долге лишь потому, что господам либералам или кадетам с прочими думскими выскочками хочется ухватиться за власть?! Не так ли порой неразумные дети ждут ухода строгого отца, чтобы всласть набить живот вареньем и конфетами, не помышляя, что последует затем.
        - Они считают, что сумеют управиться с запретным плодом лучше, - пожал плечами князь Орлов. - Впрочем, как всякие дети.
        - Но вы же, надеюсь, так не думаете, Владимир Николаевич?
        - К чему мне о том думать? Я знаю, - загадочно усмехнулся генерал-адъютант.
        - Интересно. - НиколайII остановился и с удивлением поглядел на собеседника. - Что же вы такое знаете?!
        - Мне достоверно известно, что ни в Думе, ни около нее, сколько ни ищи, нет ни единого человека, который смог бы, взяв под уздцы вздыбившегося коня Российской империи, принудить его к повиновению и заставить идти шагом или же галопом по велению правителя. Им в Думе нравятся и конь, и быстрая езда, однако же все они - суть болтуны и прожектеры. Куда им править! Опаснее прочих социал-демократы, большевики. Но, благодарение Богу, сейчас они практически разбиты.
        - Так что же, Родзянко, по-вашему, тоже болтун и прожектер?
        - Несомненно, - подтвердил князь Орлов. - Вероятно, один из лучших. Но дела это не меняет. Он так горячо ратует за какое-то мифическое ответственное правительство, что можно подумать, будто у него есть таинственные корифеи, способные в столь тяжелое для страны время неким волшебным образом наладить внутренние и внешние дела России. Увы, таких людей, возможно, нет в природе. И уж подавно нет среди окружения господина Родзянко.
        - И все же, дорогой мой Владимир Николаевич, будем честными. Требования председателя Государственной думы поддерживает немалая часть того, что именуется образованной Россией.
        - Отчего ж не поддержать? - Князь Орлов насмешливо ухмыльнулся. - Всякому новое интересно, и никому неведомо, каково оно будет наяву. Тем паче что та самая образованная Россия, о которой изволит говорить ваше величество, и представления не имеет, что за крест править столь огромной и столь неоднородной державой. Они-то, поди, и прислуге своей подчас ладу дать не могут, что уж им об империи судить? Тем более что эти господа тоже почитают Родзянко с Гучковым своего рода Мерлином и чародеем из пушкинского «Золотого петушка». Пора бы уж понять - чудес не будет. С этими господами - так уж точно. Да все нашим дьякам и боярам думным неймется.
        - Что же вы предлагаете, Владимир Николаевич? Вы давеча говорили, что у вас есть какое-то чудодейственное средство против измышлений этих господ.
        - Средство и впрямь имеется, ваше величество, - подтвердил генерал Орлов. - Не чудодейственное, правда, но зато вполне действенное.
        - Какое же?
        - Господин Родзянко добивается создания правительства, ответственного перед Думой. Что ж, если мы полагаем думцев избранными «нарочитыми мужами», как прежде сказывали, то отчего же не даровать им возможность контроля за действием правительства?
        - Вы, Владимир Николаевич, почтеннейший, заговариваетесь! Не далее как минуту назад вы совсем иное говорили, - император ошеломленно поглядел на сопровождающего, - и, правду сказать, прямо противоположное!
        - Но я еще не договорил, ваше величество! - Генерал-адъютант учтиво склонил голову. - Они хотят контролировать правительство? Пускай себе хотят. Но ведь и государь должен контролировать его работу, и сенат, и святейший синод - во всех вопросах, касающихся веры и благочестия… К тому же Дума так велика… Всех пусти, так за словесами и второе пришествие не заметят!
        Следует основать контрольный, или же ревизионный комитет, как говорится, «хоть горшком назови, только в печь не ставь», который, несомненно, возглавите лично вы, а господин Родзянко станет одним из ваших заместителей. Это высокая честь, но и не более того. В комитете у него не будет ни большинства, ни особого влияния кадетов. А вот правительство, - князь Орлов погладил усы, явно довольный собственной мыслью, - правительство я бы поручил сформировать иному думскому говоруну.
        - Кому же?
        - Александру Федоровичу Керенскому. Есть такой весьма бойкий адвокат из Симбирска, прошедший в Думу от эсеров.
        - Владимир Николаевич, да вы в своем уме? Не эсеры ли убили моего дядю, великого князя Сергея Александровича, губернатора Москвы? Не их ли рук дело смерть министров внутренних дел Сипягина и Плеве? А губернаторы Богданович и князь Оболенский? А сожженные усадьбы с 1905-го по 1907-й? И этих злодеев вы прочите в российское правительство? Вот уж не ждал, вот удивили! Благодарствую, Владимир Николаевич, замечательный план!
        - Но дослушайте же, ваше величество!
        - И слушать не желаю! У вас, милейший Владимир Николаевич, бред! Вы с ума спятили!
        - Ну, уж коли бред, мой государь, то ничто не сможет помешать мне бредить подле вас, коли уж мы рядом оказались.
        Император метнул на любимца гневный взгляд и все же не смог сдержать невольной улыбки.
        - Ладно уж, бредьте, раз без того не можете!
        - Эсеры в России, хотим мы того или нет, - немалая сила. В деревне всякий, кто может помышлять не только о брюхе своем, поддерживает этих социалистов. Но теперь положение дел иное, нежели еще пять лет назад. Теперь социалисты-революционеры заседают в Думе и парламентскими дебатами, а не бомбами, отстаивают свои воззрения. Как бы то ни было противно вам или мне, ваше величество, они, как и вы, как и кадеты, по-своему радеют за лучшее будущее России.
        Они полагают, что если дать крестьянам побольше земли, те будут счастливы. Кадеты отстаивают противоположное: что стране нужен рост промышленности, а заводам и фабрикам необходимы рабочие руки. А стало быть, крестьянина следует от сохи изъять и к станку приставить. А взамен прислать трактор, сеялку и тому подобное.
        Понятное дело, всех из деревни не переселишь. Но если не всех, то как можно больше.
        И те, и другие неправы. И крестьяне по старинке уже работать не смогут, и для заводов не лапотные мужики нужны, а обученные и накормленные работники. Тех же, кто от сохи за куском хлеба в города пришел, таких сейчас куда ни кинь - тьма-тьмущая: и по-городскому работать не умеют, и в деревню возвращаться не хотят. И солдаты, кстати сказать, из них - упаси Господи! - Орлов перекрестился.
        - Знаете, как прозвали дивизию, что в Петрограде из таких вот вчерашних крестьян сформировали?
        - Как? - НиколайII покосился на своего генерал-адъютанта.
        - «Беговая». Ибо куда бы ее ни посылали, везде, чуть лишь стрельба пойдет, они драпают так, что блеск пяток мешает врагу целиться.
        Поэтому, ваше величество, я и говорю вам, что все как в старой пословице складывается. Истина посередке. А середина между кадетами и эсерами - как раз вы, мой государь. Вот и получится, что и Родзянко с его комитетом, и Керенский с правительством от вас всецело зависеть будут. Ибо кроме вас никто меж ними лад не положит. А коли вдруг ерепениться начнут, то вы уж не сомневайтесь, все замаранные, у полковника Лунева на каждого из этих горлопанов дело имеется.
        - Да-а, прямо сказать, удивили! Когда б Макиавелли учредил приз своего имени, то, пожалуй, вы, дорогой мой Владимир Николаевич, были бы достойны его по праву,
        - задумчиво глядя на князя Орлова, вымолвил, чуть заметно усмехаясь, НиколайII.
        - Однако есть ли основание полагать, что предложенные вашим протеже министры и впрямь будут хороши?
        - Вряд ли они будут хуже, чем нынешние, - пожал плечами князь Орлов. - К тому же состав кабинета утверждаете вы, реальная власть по-прежнему остается у вас. А в случае чего правительство можно будет распустить, и тогда уже кто сможет вас упрекнуть, что вы не дали этим радетелям за народное счастье испытать силы в прямом действии? Пусть готовят сельскую реформу, которой будет дан ход после войны. А до того их поддержка, как и поддержка кадетов, вам будет очень кстати.
        НиколайII со вздохом покачал головой:
        - Аликс будет недовольна. Да и Старец тоже…
        - Не так давно Старец был недоволен ее величеством. Если память мне не изменяет, из-за этого она нынче подалась в монастырь. Не желаете ли теперь ее там заточить и взять другую супругу?
        - Извольте не забываться, Владимир Николаевич! - возмутился император. - Это в высшей степени моветон!
        - Покорнейше прошу простить меня, ваше величество! Но я ведь брежу, чего не сболтнешь в бреду? Но в здравом-то разумении как можно доверять судьбу России слабой больной женщине и сумасшедшему кликуше, к тому же, сказывают, обуянному бесами? Это ли не дурной тон для государя! Я лишь ваш смиренный и верноподданный слуга. Но, ваше величество, я россиянин и боль нашего Отечества - моя боль не менее, чем ваша.
        - На караул! - раздалось совсем рядом. - Ваше Императорское Величество…
        От ворот дворцового парка навстречу государю бодро вышагивал поручик стрелков императорской фамилии, возглавлявший караул, дежуривший у подъезда.
        НиколайII в молчании выслушал рапорт и, благосклонно кивнув, похлопал молодого офицера по плечу:
        - Благодарю за службу. А вы, - он повернулся к генерал-адъютанту, - ступайте и передайте господину Родзянко, что я буду рад видеть его нынче к обеду.
        ГЛАВА 26
        Если бы мы знали, во что влезаем, то никогда ни во что бы не влезали.
        Закон Болдриджа
        У полковника Мамонтова были огромные пушистые усы. Они являлись предметом особой гордости Константина Константиновича, ибо даже среди таких лихих усачей, как донские казаки, подобных усов было не сыскать. В остальном же внешность полковника могла считаться вполне заурядной. Всякий, кто глянул бы на него беглым взглядом, мог бы заявить, что его высокоблагородие - всего лишь старательный службист, не более того.
        Но это впечатление было обманчиво. Константин Константинович Мамонтов был из породы людей твердых и несгибаемых. Храбрость и упорство снискали ему заслуженную славу отменного полкового командира, и, хотя он не лез в великие стратеги, всякий начальник дивизии рад бы иметь в своем подчинении столь деятельного, расчетливого и решительного офицера. Нет сомнения, этот дивизионный командир был бы огорчен, получив срочную депешу за подписью начальника штаба фронта с категорическим требованием передать командование 19-м Донским казачьим полком, состоящим под командой Мамонтова, следующему по чину старшему офицеру и срочно откомандировать его высокоблагородие в Петроград для неясных, но, конечно же, сверхважных целей.
        Как ни жаль было Константину Константиновичу прощаться с родными донцами, но приказ есть приказ.
        На вокзале полковника встречал какой-то горец в мундире виц-унтер-офицера, который объявил, что для его высокоблагородия снят номер в гостинице «Астория» и что за ним нынче же придут. Кто придет и зачем, встречающий явно не собирался докладывать. Впрочем, этот сын кавказских гор вообще не силен был в русском языке. Но как бы то ни было, он сказал правду: едва-едва Константин Константинович принял ванну с душистым мылом и впервые за несколько месяцев прилег отдохнуть на хрустящие крахмальные простыни, в дверь его номера постучали.
        - Кто там? - стараясь попасть ногами в штанину, прокричал Мамонтов.
        - Константин Константинович, откройте, это по поводу телеграммы.
        - В такой-то час? - под нос себе пробормотал расслабившийся было казак и, наконец справившись со штанами, на всякий случай достал из кобуры наган. Чего хитрить, на фронте частенько рассказывали о разбоях и прочих непотребствах, совершавшихся в столице. Подойдя к двери, он повернул ключ и чуть посторонился, чтобы не стоять удобной мишенью в дверном проеме.
        - Входите.
        Дверь открылась, за ней, на голову возвышаясь над Мамонтовым, стоял ротмистр в конногвардейском мундире.
        - Ваше высокоблагородие, ради Бога, уберите револьвер. Честное слово, я не грабить вас пришел.
        - За дверью не видно, - недовольно отрезал Константин Константинович, но оружие все-таки убрал. - С кем имею честь? Впрочем, - он внимательно поглядел на усталое, почти серое лицо офицера, - мы с вами, кажется, уже когда-то встречались.
        - Верно, - кивнул ротмистр, указывая на висящую на стуле шашку с серебряным знаком, врученным 1-му Читинскому полку за доблесть в сражениях 1904-1905 годов,
        - во время русско-японской. Вы тогда были в охотницкой команде читинцев. Помните рейд на Инкоу?
        - Постойте, постойте. - Мамонтов наморщил лоб. - Если память мне не изменяет, Михаил Чарновский! Вы тогда еще взяли в плен какого-то японского бонзу и везли его через пол Маньчжурии. Ну как же! Помню. Громкое было дело. Вот негаданная встреча! А где вы сейчас?
        - На пороге вашего номера, господин полковник, - склонил голову Чарновский. - Позвольте, я все же войду?
        - А, ну да, конечно, - потеплевшим уже голосом проговорил Мамонтов.
        - И прошу вас, закажите чаю покрепче, на улице стужа, а мне пришлось торчать там битый час. Впрочем, там не так холодно, как сыро.
        Ротмистр озябшими пальцами расстегнул бекешу.
        - Как вы сами, конечно, понимаете, Константин Константинович, я пришел к вам сюда за полночь, словно романтический призрак, совсем не для того, чтобы изображать батюшку датского принца и чаи распивать. Вот, полюбопытствуйте. - Он протянул Мамонтову сложенный лист бумаги. - Я состою офицером для особых поручений при Верховном главнокомандующем. Ныне я имею приказ тайно сообщить вам о цели вашего вызова в столицу.
        Сразу оговорюсь, это сделано в обход обычного в таких случаях порядка делопроизводства с одной, но крайне важной целью - соблюдение абсолютной секретности. Итак, прошу вас слушать меня внимательно, запоминать и делать в памяти соответствующие заметки. Никаких записей вестись не должно, никаких письменных распоряжений и приказов тоже не будет.
        Под ваше руководство передается недавно сформированный полк, состоящий почти целиком из австрийских поляков, моравцев, далматинцев, словаков, чехов и тому подобных бывших граждан Австро-Венгрии. Все они сознательно перешли на нашу сторону с оружием в руках и все готовы воевать на стороне России, особенно же против немцев. Последние месяцы их готовили для этой операции. Эскадронами командуют наши офицеры, знающие местные наречия. На уровне взводов тяжелее, однако надеемся, что и там удастся найти общий язык.
        На данный момент Верховное командование сочло необходимым использование такой необычной части в глубине боевых порядков германской армии. Как вы, несомненно, знаете, весьма немаловажным фактором разгрома 1-й и 2-й наших армий при Мазурских озерах явилось прекрасное железнодорожное сообщение в Восточной Пруссии. По имеющимся сведениям, немцы вновь планируют наступление в этом районе. В случае его успеха правый фланг Северо-Западного фронта будет находиться в большой опасности. Реальных возможностей для усиления нашей обороны в этих местах сейчас нет. Увы, это надо признать. Свежие дивизии смогут быть сюда подтянуты не раньше середины февраля.
        - Но что я-то смогу с одним, да еще таким дивным полком? - Мамонтов с силой дернул себя за ус, что на языке его жестов означало крайнюю степень возбуждения и неудовольствия.
        - Очень многое, - коротко ответил ротмистр Чарновский. - Как вам известно, после успеха нашей Варшавской операции довольно много австрийских частей оказались полностью отрезанными от своих основных сил. Некоторые из них сложили оружие, некоторые и до сего дня пробиваются к своим. Вы станете одной из таких частей - своего рода сборной солянкой из разных недобитков. Специально для вас будет устроен ночной бой, во время которого вы «прорветесь» через линию фронта. И как временное соединение, составленное из остатков различных частей, разгромленных нами, будете отправлены в глубокий тыл на переформирование.
        Вот здесь вы, как надеется великий князь Николай Николаевич, покажете себя. Железнодорожное полотно, мосты, водокачки, подвижной состав в указанном районе должны перестать существовать. Командование очень надеется, что это не будет плохой копией рейда генерала Мищенко[Рейд генерала Мищенко на Инкоу с 26 декабря
1904 года по 6 января 1905 года оказался на редкость безрезультативным. Сборный отряд в 8тыс. сабель при 22 орудиях прошел 270км, потерял около 400 человек, захватил 15 пленных. Пустил под откос два поезда, сжег несколько складов с продовольствием, местами нарушил связь, но был отбит от порта Инкоу, на тот момент уже замерзшего, небольшим японским отрядом. Все повреждения были ликвидированы в течение нескольких часов.] .
        В вашем распоряжении кроме кавалеристов будут саперы и конная батарея. На флангах у вас будут работать партизанские отряды капитана Каппеля, есаула Шкуро, сотника Чернецова и корнета Бэй-Булак-Балаховича. Их основная задача - максимально обезопасить ваши действия. Ни один воинский эшелон не должен пройти в Восточную Пруссию. Это понятно?
        - Так точно! - вытянулся полковник Мамонтов, забывая, что перед ним всего лишь ротмистр, похожий на великого князя Николая Николаевича, а не сам главнокомандующий.
        - Да поможет нам Бог!

* * *
        Цыганистого вида извозчик немилосердно хлестал коней, и залетные, покорные его воле, уносили беглеца все дальше от места его недавнего заключения.
        - Если что, скажу, что силой меня принудили, - повернув голову вполоборота, кричал лихач своему пассажиру. - А вот там вон, видите подворотню, скажу, прыгнули из саней и утекли. Так что вы уж, если вдруг что, не выдайте! Я ж, знамо дело, вашему люду всегда помочь готов.
        Барраппа молча слушал выкрики доброхотливого возницы, всерьез недоумевая, с чего бы он вдруг с этаким усердием сам вызвался ему помочь. Впрочем, знай приезжий капрал петербургскую жизнь чуток получше, вопросов бы у него не было. Извозчики и в мирное время частенько водили знакомство со всякого рода жиганами. Где клиента пьяного в самые руки подадут, а когда и самого фартового из-под носа у полиции увезут. На всякий вопрос ответ один - принудили, финкой грозили, а то и шпалером[Шпалер (жарг.) - пистолет.] . Когда началась война, в Петрограде извозчикам и самим стало неуютно. Ездишь днем и ночью один, в кошельке монеты, а народ вокруг голодный, матросня гуляет… Тут хочешь не хочешь, а ступай на поклон к Ивану Блинову[«Иванами» до революции именовали криминальных авторитетов.
«Господин Блинов» на жаргоне означал «туз».] , чтоб если вдруг какая напасть, знать, кому слово молвить.
        Что ж тут удивляться, когда, увидев воочию столь дерзкий побег, возница рад был услужить лихому урке?! Барраппа не ведал, куда мчат его кони, видел лишь, что все дальше от центра города, от дворцов, штабов и тюремных казематов. Наконец сани остановились у каких-то покосившихся ворот, и кучер постучал кнутовищем в одну из прошитых железными полосами дощатых створок.
        - Чего надо, поязник[Поязник (жарг.) - извозчик.] - донеслось негромко из-за калитки.
        - Гостя привез, - также вполголоса отозвался тот, к кому был обращен вопрос.
        - Да свои вроде все по лавкам, а чужих нонче и не ждали вовсе.
        - Это гость с ветру, от хозяина ушел, вот я умишком-то и раскинул…
        - А нечего раскидывать. - Калитка в воротах приоткрылась, из нее выглянул небритый мужик лет этак пятидесяти в дворницком тулупе. - Ты чьих будешь, гулевой?
        - Своих, - хмуро отозвался Барраппа.
        - Ишь ты, какой еж! Слышь, поязник, какого лешего ты эту шушваль к нам приволок?
        Извозчик склонился к неприветливому «привратнику» и заговорил еще тише:
        - Я своими глазами видел, как он из кичи рванул, за ним легавые со штуцерами по следу шли, так он одного из них из его же собственной волыны положил. Говорю тебе, не простой фраер, по всему видать, серьезная птица.
        - Серьезная, говоришь? - Дворник почесал поросший щетиной подбородок. - Легавого положил? Ну, коли твоя правда, может, и будет тебе наше вам с кисточкой. Но ежели вдруг лягушку[Лягушка (жарг.) - доносчик.] привез - смотри, и его прикопаем, и тебе мало не станется, - он поднял к глазам троечника крупный волосатый кулак, - зашибем, как букаху!
        - Знаю, знаю, - зачастил тот, - но вот те крест…
        - Ладно, не божись, Бомбардир разберет. Давай, еж, вставай, чего расселся? Ступай за мной, каяться будешь.

* * *
        За воротами, как оказалось, подпертыми изнутри вкопанными бревнами, стоял длинный барак в два этажа, бывший то ли ночлежным домом, то ли бандитским притоном, слегка замаскированным под ночлежный дом. Сквозь приоткрытую дверь на первом этаже Барраппа увидел длинные ряды заправленных темной рядниной коек. Среди них виднелись мощного вида детины, мало напоминающие нищих и убогих инвалидов, для которых, видимо, было когда-то организовано это богоугодное заведение.
        - Иди, иди. - Дворник подтолкнул незваного гостя к лестнице, ведущей на второй этаж. - Здесь все места уже прописаны.
        На втором этаже картина разительным образом отличалась от нищенского убранства ночлежки. Оттуда слышались задорный женский смех и лиричное подвывание граммофона. Провожатый дробно постучал в закрытую дверь и крикнул, стараясь перекрыть музыку и смех:
        - Хозяин, тут поязник какого-то ежа привез, сказывает, будто с кичевана рванул.
        Смех затих, клацнул замок, демонстрируя пришедшим слабоприкрытые кружевным бельем прелести грудастой блондинки. Она пропустила Барраппу и его сопровождающего и в тот же миг растворилась за дверью. Окна комнаты были задернуты глухими тяжелыми шторами, однако при свете керосиновой лампы Барраппа легко мог рассмотреть хозяина апартаментов, сидевшего за круглым столом, накрытым красной бархатной скатертью. Тот был немолод, пожалуй, невысок, однако широкие плечи и мощная грудь свидетельствовали о немалой силе. Темно-серые буравящие глаза под нависшими бровями, перебитый нос и сросшиеся с бакенбардами усы, весьма популярные во времена царствования АлександраIII, довершали набросок портрета того, кого привратник именовал Бомбардиром.
        - Кто таков? - рявкнул Бомбардир, и Барраппа понял, что такой голос и впрямь вырабатывается необходимостью перекрикивать орудийную пальбу.
        - Петр Длугаш, капрал сербской армии, - отрекомендовался Барраппа.
        - Ишь ты! Чужеземец, выходит?
        - Чужеземец, - кивнул незваный гость.
        - А что ж тебя на нары-то занесло?
        - С жандармами не поладил, - заученно начал Барраппа. - Документов не было, схватили, а я убег, у одного мундир прихватил и оружие. Они меня искать, я укрылся, они нашли. Когда брали, стрельба была. В тюрьму бросили, а нынче снова убег.
        - И при том легавого завалил?
        - Завалил.
        - Ловко плетешь, - покачал головой Бомбардир. - А кто-нибудь твои словеса в городе подтвердить может?
        Барраппа пожал плечами.
        - Жандармы могут.
        - Ишь ты, шуткарь! Сейчас побежим мы к жандармам спрашивать, кто от них утек и с какого перехмурья.
        - Дружки есть, тоже сербы, вместе воевали…
        - Сербы, говоришь? - Бомбардир схватился за переносицу, а затем, словно что-то вспомнив, взял стоящий на столе початый штоф водки, плеснул в стакан и протянул гостю.
        - Пей.
        Барраппа поднес обжигающую жидкость к губам и начал неспешно глотать предложенное хозяином угощение.
        - Да, не по-нашему пьешь, не по-русски.
        Бомбардир вцепился пятерней в свой левый бакенбард.
        - Сколько, говоришь, дружков?
        - Трое.
        - А не те ли это сербы, что на Большой Морской хату ломанули? - На губах Бомбардира появилась насмешливая ухмылка. - Их там еще какой-то фраер подрезал.
        - Барраппа молчал, с удивлением и тревогой глядя на хозяина притона. - Да ты не жмись, еж, у меня ремесло такое - все про всех знать. Уж коли чужаки на моей-то земле озоруют, как о том не спросить? - Барраппа молчал. - Ну что, еж, слова позабыл? Ничего, с чужеземцами случается. Вспомнить время есть, все равно отсюда без ответа не уйдешь, я тебе в том слово даю. И еще, если хочешь, хоть на святых образах побожусь, коли правду скажешь, то их пальцем не трону. - Барраппа молча поглядел на сопровождающего. Бомбардир правильно истолковал его взгляд. - И парни не тронут.
        - Да, это они, - негромко произнес капрал.
        - Вот видишь, еж? - снова усмехнулся Бомбардир. - Правду сказал, и на душе легче. А вот хочешь, и я тебе правду скажу? - не дожидаясь ответа, он еще раз наполнил стакан и, положив на него сверху кусок ситного хлеба, подтолкнул к Барраппе. - Дружков твоих второго дня жандармы на их малине положили, всех до единого. Выпей за упокой их душ.
        Глаза Барраппы расширились. Эта новость сбивала с ног похлеще всего того, что происходило за последние дни. «Их нет, - повторял он про себя. - Их больше нет. Теперь я один, и вокруг тысяча врагов, и некому прийти на помощь и прикрыть спину».
        - А знаешь, - между тем продолжал Бомбардир, - ведь что самое в этом забавное? Человечек наш, который там поблизости терся, сказывал, что оттого жандармы квартиру с боем брали, что сербы эти как есть сплошь шпионами оказались. Иначе бы чего? На ухарей, вроде нас, уголовный сыск имеется. Допил? Закусывай. Вот хочу я тебя спросить, - без перехода вещал Бомбардир, - ты сам-то как, не шпион ли?
        - Нет, - мотнул головой Барраппа.
        - Не шпио-о-он, - протянул его собеседник. - А когти рвал откуда?
        - Не ведаю. Из тюрьмы.
        - Ишь ты, не ведаешь. Ну, знамо дело, чужестранец. - Бомбардир развел руками. - Где ж тут ведать? Курносый, а скажи-ка мне, - он повернулся к привратнику, - кто нам этого гостюшку подогнал?
        - Чернявый, - шмыгая расплющенным, вероятно, в драке носом, пробасил дворник.
        - Кажись, он возле Никольской отирается?
        - Точно, там, - подтвердил сопровождающий Барраппу дворник.
        - Стало быть, друг ситный, бежал ты из контрразведки, - в голосе его появился металл, - а мне тут горбатого до стены лепишь, что ксиву забыл и с псами легавыми сцепился. Ты меня, отставного русского солдата, поиметь хотел?! - тяжеленные кулаки Бомбардира с грохотом опустились на столешницу, пугая жареную утку.
        - Я не шпион, - вновь повторил Барраппа.
        - Запираешься, сволота? Ну да дело твое - запирайся. Выдачи у нас нет, об том можешь не тужить, но и спуску врагам Отечества мы тоже не даем. Слышь, Курносый, сунь-ка его под пол, а ночью возьми-ка двух парней покрепче да посмышленее, отведи эту мразь на Черную речку да спусти под лед. Нечего ему нашу землю поганить! Такая вот кака с маком выходит, гость дорогой!

* * *
        Григорий Распутин спал, распластавшись на огромной кровати, согреваемый с боков двумя молоденькими «духовными дочерьми». В платьях он еще помнил их имена, но так вот, в «божьем виде», вполне обходился без прозваний. Если бы кто-либо захотел допытаться у него, что было вчера, да и нынче за полночь, он бы, пожалуй, не вспомнил. Да и к чему о том мозги сушить, когда впереди еще столько всего?!
        Ему снился прекрасный цветной сон, будто восседал он на золотом троне на высокой горе посреди великого множества народа, и цари да короли всех стран шли к нему преклонить колено и поцеловать руку, на которой ярко сиял древней работы перстень с резной звездой и тайными письменами. Этот сон являлся ему уже третью ночь, стоило лишь смежить очи, и каждый раз он становился все ярче и приятней. В этом сне цари и короли тянулись к его трону в сопровождении красавиц-дочерей, и каждый упрашивал его взять себе хоть всех, хоть какую на выбор… Уж понятно дело, как тут отказать?..
        - Проснись! - прозвучавший внутри голос был хлестким, как оплеуха.
        Распутин попытался было ослушаться и, перевернувшись на другой бок, догнать уходящий сон, но не тут-то было - золотой трон вдруг ощетинился зубами, волосы царевен и королевен взмыли и зашипели ядовитыми аспидами, а сами владыки земные обратились жуткими страшилищами с разверзнутыми пастями и когтями в аршин. С криком Распутин вскочил с постели и уставился на мирно сопящих девиц. Те спали в жарко натопленной комнате в чем мать родила, а волосы их и не думали шипеть и извиваться.

„Чур меня, чур!“ - прошептал Старец, поднимая руку, чтобы перекреститься.
        - Не крестись! - гневно потребовал Хаврес.
        - А вот нет тебе! - Григорий Ефимович ткнул себя перстами в лоб, затем в живот и почувствовал, как наливается чугуном правая рука.
        - Не время спорить! - требовательно заговорил демон, и Распутин ощутил, что рука опять приобретает обычную легкость. - Кому хуже делаешь, мне или себе? То, что во сне видел, скоро явью может стать. К чему тянуть? Действуй! Всего-то делов - перстень добыть.
        - Говорил уже, - нахмурился Старец, - не сунусь я более в тот дом! Заклятое там место.
        - А и не суйся, - увещевал Хаврес с плохо скрываемой досадой в тоне, -
        добыча сама тебе в руки плывет. Обидчица твоя вместе с перстнем из дома вышла. Так уж ты хватай и держи! Как перстень заберешь, злодейку убей, но до того - ни-ни! Как наденешь то кольцо на указующий перст, так все и свершится, как во сне видал. Я тогда в полную силу войду, и все рати демонов и духов мне подвластны станут. Мир нашим будет. Ступай же, Григорий, ступай немедля!
        - Эй! - Распутин хлопнул в ладоши. - Семков! - Дежурный офицер личной охраны, приставленный к «божьему человеку», вбежал на зов Старца и замер, потрясенный его неприглядным видом. - Возьми с собою еще двоих, - не замечая замешательства офицера, приказывал Распутин, - мотор возьми и привези мне сюда девицу Лаис, что в Брусьевом переулке ныне проживает. Уразумел, о ком речь?
        - Да как же?.. - замялся поручик Семков, не зная, что и ответить на этакие требования.
        - Найдешь ее легко, - по-своему истолковывая заминку, продолжил Распутин. - Я вчера Белецкому[С.П.Белецкий министр внутренних дел России, протеже Распутина.] звонил, велел ему шпиков у дома поставить. Из дома она ныне вышла, а далее они тебе укажут.
        - Но ведь как же? - с трудом нашел в себе силы отвечать ошеломленный поручик. - Ведь это ж… супротив всякого закона.
        - Выполняй! - гаркнул на него Старец голосом, от которого начала осыпаться штукатурка.
        Поручик в ужасе попятился, невольно оглядываясь, точно ища укрытие.
        - Выполняй! - гремело вокруг, и лик Распутина, искаженный дикой яростью, дробясь и множась, глядел на него из всех углов, со всех сторон. - Выполняй!!!
        Семков что есть сил припустил из комнаты.
        - Живой мне ее сюда доставить! - заорал Распутин. - И невредимой! Ужо все ей припомню!

* * *
        Члены Верховного Капитула братства «Чаши святого Иоанна» никогда еще не видели своего Магистра таким измотанным. Последние дни ротмистр Чарновский спал урывками, а карта его передвижений по столице и ее окрестностям вполне могла стать иллюстрацией к описанию броуновского движения. Даже то, что сейчас местом встречи был назван не привычный особняк в Брусьевом переулке, а царскосельская часовня Шапель, говорило о чрезвычайности происходящего.
        Всем было известно, что сегодня вечером ротмистр отправляется в Ставку Верховного главнокомандующего, чтобы дать последние распоряжения Братьям пред
«Великим деянием», поэтому встреча была назначена на утро. Чарновский сильно торопился, спеша раскрыть каждому из собравшихся те части «Замысла Предвечного Архитектора», которые им надлежало воплотить в жизнь. Члены Капитула, замерев, слушали Магистра, не ведая, что сейчас происходит в его голове. Наверняка они были бы весьма удивлены, услышав:
        - …Полин, детка, я знаю, что убить демона невозможно. И о 36 праведниках, на которых держится мир, тоже можешь не рассказывать. Где я их найду? У меня своих дел выше крыши! Поройся в своих артефактах, наверняка что-нибудь придумано именно для таких случаев.
        - В одном стародавнем тексте описывается оружие, скованное из какого-то странного материала, в переводе это звучит как „искры небесного огня“, но что это означает - Бог весть. Такое оружие не убивает демона, но разрушает захваченную им телесную оболочку и уменьшает силу в разы.
        - Клинок из искр какого-то огня?! Очень романтично! Что-нибудь реальное найди мне, понимаешь? Реальное. Господи, почему я должен заниматься демонами? Это немой профиль!
        - Мы ищем.
        - Скорее бы, а то как бы Лаис не оказалась права, и все здесь не накрылось медным тазом!

* * *
        Женщины были редкими гостьями в здании Главного штаба, пускать их сюда было не велено, но все же жены, дочери, сестры, а в последнее время чаще всего одетые в траур вдовы приходили в это здание на Дворцовой площади, обычно ища справедливости и помощи.
        В роскошной венгерке, отороченной искристым собольим мехом, Лаис совсем не походила на вдову. Увидев ее, дневальный у входа в здание немедля взял на караул, нутром чуя: такая-то дама ежели не из великих княгинь, то всенепременно из наиважнейших особ. Ему, выходцу из Тамбовской губернии, этакие красавицы мнились всемогущими управительницами мужских душ, а через них армий и государств. Когда начальник Особого контрразведывательного пункта без всяческого промедления согласился принять ее, солдат еще более укрепился в своем мнении. Вызванный им вестовой разделял точку зрения товарища и потому сопровождал Лаис по коридору со всей возможной предупредительностью, на которую был способен.
        - Извольте-с. - Он толкнул дверь и бочком отодвинулся в сторону. За ней виднелась широкая спина, затянутая в жандармский мундир.
        - …итого по линии социал-демократов арестовано за вчерашний день 26 человек. Здесь список поименно. Изъято фальшивых купюр разного достоинства на общую сумму
315170 рублей. У них же обнаружено оружия… - Почувствовав сквозняк от приоткрытой двери, жандарм быстро оглянулся. - О, госпожа Эстер! Входите, входите, Платон Аристархович уже ждет вас.
        В приемной кроме поручика Вышеславцева сидел коллежский асессор Снурре, потный от напряжения и потому в перерыве между диктовками вытиравший испарину со лба большим клетчатым платком. Перед ним стоял недопитый чай, и можно было спорить, что стоит он так уже не первый час. Христиан Густавович вел подробнейший учет каждому рублю, каждому браунингу, патрону, килограмму динамита и, уж конечно же, каждому злоумышленнику, вскрытому благодаря столь ловким действиям группы полковника Лунева. «Уж тут-то, пожалуй, Станиславом не обойдется, - бормотал он.
        - Тут, поди, маленькую Аннушку[Речь идет об орденах Станислава и Анны 2-й степени.] на шею повесят».
        Вышеславцев между тем открыл дверь кабинета, и Платон Аристархович, увидев на пороге Лаис, почему-то смутившись, неловко вышел из-за стола навстречу гостье.
        - Проходите, проходите, сударыня. - Он указал на стул рядом с рабочим столом. - Не желаете ли чаю или кофе? Если хотите, имеется неплохой коньяк, - заговорил он, мучительно пытаясь догадаться, что заставило госпожу Эстер лично прийти к нему.
        - Нет, благодарю вас, - покачала головой Лаис. - У меня к вам деликатное дело, я бы просила сохранить наш разговор в секрете.
        Лунев подавил глубокий вздох. Конечно же, зачем еще, как не по делу, могла прийти эта девушка к нему? Он вернулся на место, беря себя в руки и придавая лицу обычный холодно-суровый вид.
        - Все, что в моих силах, если, конечно, это не касается безопасности Отечества.
        - Платон Аристархович, дорогой, - подыскивая слова, начала Лаис, вдруг и вправду ощутив ту странную необъяснимую связь их судеб, которую она почувствовала не так давно в поезде, идущем из Царского Села. - Давайте я расскажу вам все как есть. А вы уж будете судить, что да как.
        Лунев кивнул и, сведя пальцы в замок, положил руки на столешницу перед собой.
        - Слушаю вас.
        - Помните, когда вы спасли меня от распоясавшегося хама, я рассказывала вам о себе, о побеге вместе с отцом из Карнаве, о гибели князя Лайоша Эстерхази от рук преследовавших нас стражей храма - нотеров?
        - Да, помню, - коротко подтвердил контрразведчик.
        - Они преследовали меня и нашли даже здесь, в Петрограде. Не знаю, как им это удалось, но нашли. Им нужна я, но более всего им нужно вот это. - Она расстегнула верхнюю пуговку венгерки и достала висевший на серебряной цепочке перстень древней работы с резной звездой и таинственными письменами. - Святыня должна быть возвращена в храм Карнаве. Если этого не произойдет, может случиться огромная беда. Сказать по чести, она уже случилась. Страшась преследований со стороны Распутина, я вызвала демона при помощи этого кольца. А далее вышло так, что сей адский дух вселился в проклятого Старца. Мне демон не может причинить вреда, однако руками этого чудовища в человеческом облике… К тому же то могущество, которым обладает демон, будет обращено против рода людского. Он стремится поработить его…
        - Лаис, - украдкой кидая взгляд на часы, перебил ее Лунев, - если можно, обрисуйте, чем именно я могу быть вам полезен. Бороться с демонами - это, знаете ли, дело церкви, а не контрразведки.
        - Ни один церковник не посмеет даже приблизиться к Распутину, покуда тот в таком фаворе у императора. Для них он Божий человек.
        - Это верно, - кивнул полковник, разводя руками, - увы.
        - Так вот, - продолжала госпожа Эстер, - помните то нападение на мою квартиру на Большой Морской?
        - Конечно.
        - Это были нотеры, они искали перстень, но не нашли. Конрад смог их остановить. Затем, как стало мне известно из газет, их нашли, и они были убиты в перестрелке. - Лунев молча кивнул. - Но не все, один все же остался жив.
        - Вы имеете в виду Петра Длугаша, который прятался в доме Чарновского?
        - Да, его, - Лаис вздохнула, - это мой двоюродный брат.
        - Вот как? - Контрразведчик насмешливо покачал головой. - У вас, надо сказать, весьма занятный родственник.
        - Он страж храма, его с детства обучали защищать святыни Карнаве.
        - Звучит очень романтично, прям-таки роман Дюма. Однако чем же я могу вам помочь?
        - Я прошу вас освободить его. Одной мне не по силам справиться с Распутиным и демоном, который вселился в него.
        Платон Аристархович покачал головой.
        - Сударыня, как вы себе это представляете? Этот человек стрелял в жандармов, нескольких из них почти изувечил, на него соответствующим образом было заведено дело, вон хоть у Христиана Густавовича спросите. Я что же, напишу в нем, что капрал Петр Длугаш освобожден из-под стражи для борьбы с демонами? Меня же в сумасшедший дом упекут!
        - Его зовут Барраппа, - тихо произнесла Лаис. - И без него мне не управиться. А вы даже представить себе не можете…
        - Послушайте, сударыня, максимум, что я могу сделать для вас - это приказать доставить его сейчас прямо сюда для допроса. Вы сможете с ним поговорить, извините, правда, в моем присутствии. - Лунев стал из-за стола и вновь развел руками. - Сожалею, это все.
        Лаис глядела на этого коренастого седеющего человека с умным суровым лицом и понимала, что он и впрямь желает ей помочь, делает все, что возможно, и даже более того. Но этого, увы, было недостаточно.
        - Что ж, пусть так, - тихо вздохнула она.
        Платон Аристархович поднял телефонную трубку и крутанул ручку.
        - Барышня, 7-28, Никольский следственный изолятор. Лунев у аппарата, - проговорил он, спустя несколько секунд. - Там у вас в списках за нами числится сербский капрал Петр Длугаш… Что?! Я не ослышался?! Да.Ясно, что ищут! Почему сразу не доложили?! Идиоты! - Он с силой опустил трубку на рычаг, чуть помолчал, собираясь с мыслями, и повернулся к гостье: - Ваш драгоценнейший братец сбежал из-под стражи час назад, при побеге тяжело ранив городового. Это лет 10 каторги!
        - Сбежал? - растерянно повторила Лаис, не зная, радоваться или печалиться этой вести. - Тогда… пожалуй, я тоже пойду.
        - Помилосердствуйте! Куда же вы пойдете, с перстнем-то? И сюда-то неосторожно было. Погодите чуток, скоро подъедет Холост, он вас доставит прямо к дому.
        - Я бы хотела пройтись немного по Невскому, подышать воздухом, зайти в
«Малоярославец»[«Малоярославец» - знаменитый ресторан на углу Невского и Большой Морской, бывший в это время местом сбора столичной богемы.] .
        - Нет уж, как знаете, решительно не пущу!
        В этот миг на его столе дробной трелью залился телефон.
        - Вот, наверное, и бегуна вашего изловили. - Платон Аристархович попробовал свести дело в шутку, но сам почувствовал, что момент неудачен и схватил трубку.
        - Что? Начальник императорской Военно-походной канцелярии? Да, конечно, соединяйте. - Он повернулся спиной к Лаис, точно надеясь таким образом заглушить произносимые слова, а более показывая, что этому разговору не нужны свидетели. Беседа вышла довольно продолжительной. Когда минут через десять полковник Лунев закончил разговор, Лаис в кабинете не было. Он открыл дверь в приемную. - Христиан Густавович, краткая сводка по делу Александра Федоровича Керенского готова?
        - Как водится, Платон Аристархович, все в лучшем виде.
        - Господин поручик, возьмите дежурный мотор и с максимально возможной скоростью доставьте материал лично князю Орлову.
        - Есть! - Жандарм звонко бряцнул шпорами.
        - А где, - Лунев обвел глазами помещение, - госпожа Эстер?
        - Ушла, - поручик обескураженно поглядел на Снурре, - минут уж пять, а то и поболе, как ушла.
        ГЛАВА 27
        И женского рода все как одна: красавицы, лошади, власть и война…
        Редьярд Киплинг
        На фургоне, запряженном парой мышасто-серых лошадок, красовалась надпись
«Мыловарня Ходакова». Привратник, а с ним еще угрюмого вида субъект, запихнули Барраппу внутрь живодерного ящика, заперли решетку амбарным замком и уселись рядом на маленьких скамеечках сбоку.
        - Вздумаешь озоровать - пристрелю! - щедро заверил привратник, доставая из кармана длинного тулупа короткоствольный револьвер, словно в насмешку именуемый
«бульдогом».
        Барраппа молча пожал плечами. Что было ему говорить? Что умереть от пуль в любом случае предпочтительнее, нежели сгинуть подо льдом? Он и вправду думал так. Но умирать вовсе не входило в его планы. Возница, должно быть, третий из назначенного Бомбардиром эскорта, прошелся бичом по конским спинам, и те обреченно потянули ненавистную поклажу по заметенным улицам предместья.
        - Ну что, шпиен? - злорадно улыбаясь, продолжал глумиться привратник. - Думал, как из кичи утек, так все - раздолье, вольный ветер? Нет уж, мы хоть у легашей с рук не едим, а Отечество не продаем. У нас закон крепкий.
        - Я не шпион, - тихо проговорил Барраппа, заставляя охранников вслушиваться в свою речь.
        - Рассказывай, - насмешливо кинул его конвоир.
        - Могу рассказать. Бомбардир прав, мои люди квартиру на Большой Морской обнесли.
        - Прав-неправ, теперь-то что за печаль? - Караульный махнул рукой.
        - Как скажешь. В квартире золота было - как в папиросе табака. Люди мои дочиста все не вымели, не успели, но ларец один прихватили. В нем золота с камешками на много тысяч будет.
        - Ишь ты! - присвистнул Курносый.
        - Среди другого - подарок царя, - продолжал внушать Барраппа, вспоминая лавку в самом начале Большой Морской с выбитыми прямо в стене дома золочеными буквами названия «Фаберже», - бриллиантовое колье кардинала Рогана. Оно с полмиллиона стоит. Вот жандармы нас и ловили.
        - Брешешь! - восстанавливая перехваченное волнением дыхание, прохрипел
«конвоир».
        - Могу не говорить.
        - Да уж начал, так сказывай, - подал голос второй караульный.
        - Я дело задумал, и ларец прятал я. Отпустите меня - место укажу.
        - Но ты ж помнишь?.. - Курносый вновь продемонстрировал Барраппе револьвер.
        - Какой мне от сокровищ прок, если я помру нынче? А и вам, хоть всю жизнь ищите, их не найти.
        - Верно говорит, - тихо вы молвил живодер. - Ну, чего, Курносый, как порешим?
        Оба стража все еще полагали, будто сами решают и судьбу приговоренного к смерти, и участь его клада. Они не ведали, что с того мига, как, развесив уши, начали они внимать истории о «пещере Али-Бабы», воля их накрепко была захвачена сидевшим за решеткой пленником.
        - Сказывай, куда ехать, - придвигаясь к решетке, зашептал привратник.
        - Да уж ясно, не за Урал. На Большую Морскую, там покажу.
        - Эй! - Конвоир стукнул кулаком по стенке возка. - Егорка! На Большую Морскую едем!
        - Чего для? - послышалось снаружи.
        - Того для. Сказано, поворачивай, стало быть, поворачивай, рыло чухонское!
        Барраппа почувствовал, как собачий ящик меняет направление движения, и чуть заметно усмехнулся.
        Дворы на Большой Морской были хорошо известны капралу Длугашу, как и тамошние дворники с их нравами и повадками. Дворник Федот, грузный степенный с окладистой, в полгруди, бородой, гордо демонстрировал Георгиевский крест, полученный за русско-японскую, и рассказывал всем, кто желал послушать, о тех временах, когда был фельдфебелем. Под Ляоляном ему оторвало два пальца, и теперь бывший ужас молодых солдат каждый вечер запирался в дворницкой и мрачно пил горькую во славу русского оружия. Затем падал мертвецки пьяный и просыпался к полуночи на пару минут, чтобы закрыть ворота. Дворника ругали ежедневно, но выгнать героя войны не могли.
        Подойдя к дворницкой, Барраппа убедился, что Федот уже не вяжет лыка, и кивнул сопровождающим. Две тени проскользнули во двор вслед за Барраппой. В это время здесь никого не было.
        - Туда, - бросил капрал, указывая на угольный сарай. На двери висел тяжелый замок, но, пошарив под навесом, Петр Длугаш легко отыскал ключ. Он не раз помогал Федоту таскать уголь в котельную.
        - Темно-то как, - пробурчал живодер.
        - Не дворец небось, - хмыкнул Курносый.
        - Ничего, найдем, - заверил Барраппа. - Входите. - Он открыл дверь и на ощупь стал пробираться внутрь. - Дайте спички, здесь есть фонарь. Только осторожней, уголь все же. - «Конвоиры» втиснулись в сарай вслед за проводником. - Помогите-ка, тут копать надо.
        Дальнейшее на взгляд стороннего наблюдателя смотрелось бы совсем иначе, нежели в глазах самих участников. Сделав несколько махов лопатами, те увидели инкрустированную крышку ларца, со стороны, впрочем, выглядевшую совсем как треснутая чугунная печная вьюшка.
        - Тяжелый, - потянув на себя «сундучок», радостно проговорил живодер.
        Ларец был не заперт и потому легко открылся, обдав присутствующих сиянием драгоценных камней.
        - Это мне! - зачерпывая горсть мелких угольев, воскликнул работник «Мыловарни Ходакова».
        - С чего это вдруг? Я первый нашел.
        - Э нет, все сочтем, потом разделим!
        - А вот шиш тебе!
        - Мне шиш?! - возмутился Курносый. - А тебе вот! - Он взмахнул лопатой и с силой обрушил ее на голову приятеля. В то же мгновение стоявший без дела в углу лом опустился на его собственный затылок.
        - Вот так, - пробормотал Барраппа, глядя на лежащие без движения тела. - Здесь переночуете. - Петр Длугаш перевернул Курносого и начал стаскивать его огромный тулуп. - Мне он больше нужен. - С этими словами он потушил фонарь и, выйдя из сарая, запер дверь.
        Возница на козлах, поджидавший товарищей, меланхолично курил, поглядывая в темный проем ворот.
        - А те где? - увидев приближающуюся фигуру в широком тулупе, лениво кинул он.
        - В ящик! - коротко скомандовал выходящий под свет уличного фонаря Барраппа, направляя на кучера «бульдог». - Одно слово - убью!

* * *
        Сотник Холост прихлебывал чай с лимоном, рассуждая вслух:
        - Эх, сейчас бы борща с чесноком да сала с первачом.
        Коллежский асессор Снурре смотрел на худощавого атаманца с нескрываемым осуждением. Если и было что-нибудь в мире, с чем Христиан Густавович боролся столь же, если не более активно, нежели с преступностью, то это привычка есть столько раз в день, сколько ему на глаза попадалась какая-нибудь пища.
        - В общем, дело Григория Ивановича Котовского из дворян тыща восемьсот затертого года рождения можно сдать в архив с пометкой «пропал бедолажный хрен зна куда».
        - Бог весть что, - с укором глядя из-под пенсне на безучастного к вопросам отчетности казака, пробормотал Снурре.
        Его весьма огорчала эта история с подлогом в деле «короля побегов», но идти против воли начальства было не в привычках усердного полицейского чиновника.
        - Ой, не надо слез! Если хотите, в справке можете его хоть пираньям скормить! Пишите там, шо взбредет под ваше пенсне, - отмахнулся Холост. - Главное, что отправился штабс-капитан Котов в тыл супостата, и есть у меня неслабое предчувствие, что мы об этом новоиспеченном офицере еще услышим!
        Вопрос о том, что именно будет услышано в будущем о Григории Котовском, так и остался непроясненным, так как из коридора донесся совсем иной звук:
        - А ну стой! Стой, кому говорят?! Абрек чертов!
        Вслед за криком послышался глухой звук удара и шум падающего тела.
        - Что за на фиг? - Сотник выдернул наган из кобуры и кинулся в двери. По коридору поджарой гончей мчался Заурбек. У самой лестницы валялся дневальный, пытавшийся остановить яростного горца. Солдат приподнялся, мотнул головой, пытаясь навести резкость, и стал нащупывать упавший поодаль карабин.
        - Отставить! Это свой! - крикнул сотник, пропуская Заурбека в приемную. - Что случилось?
        - Барышню Лаис укралы! - выпалил с порога ординарец полковника Лунева.
        - Как украли? - Сам полковник, встревоженный криками, выглянул в приемную. - Толком говори!
        - Днем хазяйка к вам ехать захатэла. Я ей гавару: «Нэ едь». Она: «Нэт, - гаварыт, - еду». Я ей: «Кучера нэт». Она: «Извозчик бэри». Паехала, гляжу - шпик за нэй.
        - Постой, у дома были шпики? Я же распорядился снять наблюдение.
        - Были. Сразу видать - полицейские шакалы!
        - Давно появились?
        - Жандармы ушли - на другой дэнь появылись.
        Полковник бросил вопросительный взгляд на Снурре.
        - Мне об этом ничего неизвестно, - поправляя золотое пенсне, не замедлил с комментарием полицейский чин, - но сию минуту выясним.
        - Дальше говори, - быстро скомандовал Лунев.
        - Я тоже паехал, вдруг что… Рядом в подъезде у окна стал, жду. Вижу, сама идет, пешком. Я вниз. Вихажу, мотор возле нее встал, из него офицеры, и давай барышню туда заталкивать.
        - А ты что? - Холост упер руки в боки.
        - Я к вам.
        - А сам чего же не вмешался, джигит хренов?
        - Горец трех офицеров пасрэди Невского убивает, - сквозь зубы процедил Заурбек,
        - ай, какой умный мысль! Здэсь нэ каторга, здэсь трэбунал будет, затэм расстрэл.
        - Когда то будет! - Сотник поморщился и сдернул с крюка шинель. - Платон Аристархович, я мотнусь по-быстрому, может, догоню. Не так много в столице авто с офицерами.
        - Да, конечно. - Лунев кивнул. - Заурбек, ты все сказал?
        - Все.
        - Едешь с сотником. Хорошо бы Чарновскому сообщить, - кинул он атаманцу.
        - Он уже знает.
        - То есть как это знает?
        - Платон Аристархович, - Холост изобразил на физиономии невыразимое страдание, - если я говорю, что знает, значит, так оно и есть. Заурбек, мухой, по машинам!

* * *
        Действительный статский советник Родзянко впервые за последние несколько лет облачился в положенный ему шитый золотом камергерский мундир. Он стоял на платформе, глядя, как отходит от перрона поезд с царской свитой. Несколько минут назад с соседнего пути в Могилев, в Ставку Верховного главнокомандующего, уже тронулся бронепоезд «Князь Пожарский». Третьим в этой железнодорожной кавалькаде должен был следовать литерный состав его императорского величества. Родзянко стоял на перроне, глядя, как суетятся у вагонов отъезжающие, и осанистые проводники смиренно просят господ пассажиров занять места. Он глядел и вспоминал недавний обед с государем. Обед, после которого председатель Государственной думы встал из-за стола голодным, поскольку кусок не шел ему в горло.
        - А мы совсем недавно тут о вас вспоминали, - как ни в чем не бывало объявил НиколайII, предлагая его превосходительству занять место за столом напротив себя. - Представляете, контрразведка вбила себе в голову, будто вы поддерживаете сношения с германским Генеральным штабом. Можете в такое поверить? Они утверждают, что в своем докладе, опубликованном намедни в газете «Русская весть», вы будто бы цитировали некий тайный документ, даже о самом наличии коего вам не положено было знать. - Царь пригрозил Михаилу Владимировичу пальцем. - Ну да ладно, я им вас не выдал. Вы угощайтесь, голубчик, угощайтесь. Блюда у меня здесь простые, русские, изысков не водится.
        Родзянко поглядел на стоящий на столе золоченый ковш с красной икрой, но класть ее себе не стал, зная, что император ее не любит.
        - Хорошо все же, что вы к нам пожаловали, - между тем продолжал НиколайII. - Я уж послать хотел за вами. Не контрразведку, не пугайтесь.
        - Да я и не пугаюсь, - стараясь не дрожать голосом, проговорил гость, с невольной благодарностью вспоминая давешнего ротмистра с его предупреждением.
        - Действительно, с чего бы? Хотя где-то рядом с вами наверняка гадюка угнездилась! - Император назидательно погрозил Родзянко пальцем. - Вы уж глаз держите востро!
        - Всенепременнейше, - заверил Михаил Владимирович.
        - Но я не о том говорить хотел. - Император пригубил из бокала с морсом. - Вы тут меня все норовите попотчевать неким диковинным блюдом из либеральной кухни, именуемым Ответственное министерство. Вот я подумал неспешно над вашими предложениями и решил - и впрямь, отчего же не испробовать.
        - Это воистину мудрый шаг, Ваше Императорское Величество, - от неожиданности Родзянко даже поднялся с места.
        - Да вы присаживайтесь, любезнейший, присаживайтесь. И кушайте, что же это вы ничего не едите? Или угощение не по нраву? Так вот, решил я учредить предлагаемое вами правительство, а то что ж получается - кого я ни назначу, всяк для вас крив и туп. Нехорошо это! А потому нынче же я учреждаю комитет, коим нещадный контроль над действием правительства осуществляться будет. Во главе его стану я сам. Согласитесь, любезнейший Михаил Владимирович, мне, как самодержцу всероссийскому, сие по чину подобает. Вы же, обер-прокурор Синода, ну и, конечно же, предстоятель сенаторов наших, мне первейшими станете помощниками. Насчет общего числа тех, кто войдет в сей комитет, об их задачах и предлагаемых вами кандидатурах я к возвращению жду подробнейших взвешенных предложений.
        - А кого же Ваше Императорское Величество полагает сделать главой Совета министров? - невольно чувствуя неладное, проговорил Родзянко.
        - О, это думский лидер. Я читал его выступления, они прекрасны. Сразу видно, человек дельный и волевой. Как раз такой, какой в этот трудный час нужен России.
        - Кто же это? - едва дождавшись окончания фразы, спросил председатель Государственной думы.
        - Александр Федорович Керенский, - как ни в чем не бывало объявил НиколайII.
        Если бы вместо этих слов государь вытащил из кармана френча пистолет и выстрелил Родзянко в голову, вряд ли тот чувствовал бы себя хуже. После этого НиколайII еще что-то говорил, но Михаил Владимирович этого уже не слышал. Он встал из-за стола голодным и по просьбе императора отправился провожать его на вокзал. Ему очень хотелось немедленно приказать шоферу отвезти его к старому другу и соратнику Александру Ивановичу Гучкову, но, увы, новоиспеченный посол уже был где-то на пути в Африку.

«Это какой-то заговор, - прошептал себе под нос Родзянко. - Невероятно!»
        Он повернулся, чтобы уйти в здание вокзала, и едва не столкнулся плечами с ночным знакомцем. Тот двигался через толпу провожающих подобно крейсеру, прокладывающему себе путь сквозь рыбацкие шхуны. За ротмистром, груженный баулами, поспешал его ординарец.
        - Вы что же, не успели на поезд? - глядя на хмурое лицо конногвардейца, по-своему истолковал увиденное председатель Государственной думы. - Если желаете, я попрошу, чтобы до первой станции вас взяли на императорский.
        - Благодарю покорно, ваше превосходительство. - Ротмистр козырнул. - Просто резко изменились планы.
        - Но тогда, может, вас подвезти? У меня здесь мотор.
        - Было бы очень любезно с вашей стороны. - Конногвардеец сделал знак денщику остановиться. - Я свой уже отпустил.
        - Куда же вам ехать?
        - Что? - Офицер, казалось, вышел из минутной задумчивости. - А, к Главному штабу, и как можно скорей.
        Председатель Государственной думы поглядел на ротмистра. Глаза его были запавшими от усталости, и сам он, словно и не видел, куда идет. Эмоции, бушевавшие в голове этого гиганта, были ему недоступны.
        - Послушай, здесь планы резко изменились, - скороговоркой напористо сообщал кому-то Чарновский. -
        Какие-то ублюдки только что посреди Невского похитили Лаис.
        - Что еще за напасть? - отвечал его голосу совсем иной, незнакомый Родзянко. Впрочем, он его и не слышал.
        - Сам понимаешь, я должен ее найти. В конторе это не объяснить, но…
        - Ладно, что ты мне объясняешь! Действуй!
        - В общем, с инфильтрацией[33] я тебе помочь не смогу.
        - Ладно, придумаем че-нибудь, не впервой.
        - Спасибо тебе огромное. Да, и с эрцгерцогом тебе успеха!
        - Ладно, не волнуйся, это ж не хозяйство вести. Монархи - это, как утверждает один наш общий знакомый, мой профиль!
        - В общем, ни пуха!
        - Тебе того же!
        - Значит, вместе к черту!

* * *
        Темень становилась все гуще, Барраппа оглянулся. Ночевать посреди улицы ему абсолютно не хотелось. Идти к дворнику Махмуду - тем более. Покопавшись в кармане трофейного дворницкого тулупа, он отыскал россыпь патронов и чуть меньше целкового мелочью. В ночлежки лучше не соваться. Снять меблированную комнату - вопрос. Разве что на ночь. Но кто ж его пустит на одни сутки, да еще в таком виде. Пребывание в тюремной камере, а затем в погребе у Бомбардира не придали его костюму щегольского вида. Кто бы ни был хозяин или хозяйка меблирашек, в полицейском участке о странном постояльце станет известно еще до утра.
        Петр Длугаш вспомнил дом, в котором с недавних пор жила Лаис. Еще раз пробовать туда пробраться не хотелось, особенно памятуя о способе, которым он покинул его
«гостеприимные стены». Не хотелось, но выбора не было. Лаис следовало найти, чем скорее, тем лучше. И все же пороть горячку тоже неразумно. Необходимо дождаться утра. Куда ж податься? Некуда!
        Хотя стоп! 3-я Измайловская рота, инженер Мирослав Ковальчик. Как же он мог забыть любезное предложение сокамерника? Барраппа оглянулся, по Большой Морской неспешно трусила извозчичья пролетка.
        - Стой! - махнул рукой беглый арестант. - До Балтийского вокзала сколько возьмешь?
        - Двугривенный, - с запросом сообщил возница.
        - Поехали, да поскорей! - Барраппа прыгнул под брезентовый козырек пролетки. - Давай трогай!
        Путь от Балтийского вокзала к Измайловским ротам Барраппа проделал пешком. Так было спокойнее. У самого дома он остановился, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Те были крайне неблагоприятными - очень хотелось есть. Но сквозь голод пробивалось еще одно чувство - невнятное чувство близкой опасности, не раз помогавшее ему, как, впрочем, и всем иным нотерам, обходить засады. Барраппа еще раз прошелся около дома, затем повернул во двор. На задворках, у черного хода виднелись два женских силуэта.
        - …Это ж надо такому случиться! Ведь какой же порядочный мужчина, вроде не прохвост какой - и вот так вот заарестовали!
        - Да страх просто: ввалились, натоптали, все перевернули вверх дном, хозяина увели. Он им: «Как вы смеете, я инженер Морского завода Ковальчик». А они: «Ты шпион». Просто ужас, что делается! До темноты сидели, кого-то ждали, только, почитай, ушли!
        В этот момент женщины увидели стоящего в подворотне Барраппу.
        - Эй, вам кого?
        - Добрый вечер, сударыни! - поклонился Барраппа. - Никого мне, работу ищу. Из беженцев я.
        - А чего могешь?
        - С конями могу, дрова рубить, починить чего или там притащить.
        - А много ли возьмешь?
        - Куда как много? Еды бы да кров.
        - Ишь ты, кров ему подавай, - хмыкнула служанка инженера Ковальчика. - А ты, часом, не злодей какой?
        - Да я мухи не обижу, есть сильно хочется и спать негде.
        Ее приятельница, по виду дворничиха, из тех, кто пришел на смену мобилизованным в армию мужьям, подошла к воротам и пристально глянула на «беженца».
        - А он ничего так. Клавка, может, приютишь бедолашного?
        - Может, и приютю, - томно ответила Клавка. - Там после жандармов прибраться надо, мебель передвинуть. Так что на щи себе заработаешь.

* * *
        В маленькое окошко комнаты прислуги пробился серый, точно пьяный, первый луч северного питерского солнца.
        - Петруша, - тихо проворковала дремлющая на плече Барраппы молодуха и попыталась как можно крепче обнять мускулистый торс любовника.
        - Спи, спи, - прошептал тот, гладя ее обнаженное плечо.
        Петр Длугаш чувствовал себя почти счастливым. Он был отмыт, накормлен, согрет, в его кармане лежала найденная среди валявшихся на полу бумаг визитная карточка адвоката и присяжного поверенного Людвика Францевича. И главное, был вновь полон сил для скорейшего достижения столь близкой, но ускользающей цели.

* * *
        Чарновский ворвался в кабинет полковника Лунева сумрачней штормовой тучи, так что горящие за окном фонари невольно казались огнями Святого Эльма.
        - …Как утверждают в департаменте полиции, наблюдение за домом Михаила Георгиевича в Брусьевом переулке было установлено по личному распоряжению Министра внутренних дел господина Белецкого, - докладывал Христиан Густавович Снурре, протирая неизменным клетчатым платком стекла пенсне. - Поскольку уголовных преступлений за господином Чарновским не значится, то можно предположить…
        - И без того ясно, - отмахнулся конногвардеец, - Белецкий? Распутинский выкормыш. Тот уже начал охоту за Лаис. Если его не остановить, - ротмистр сжал пальцы в кулак, - сам не остановится.
        - Да, но это лишь ваши предположения, - начал было полицейский чин, в любом деле превыше всего ценивший порядок и пунктуальность.
        - Сейчас проверим. - Чарновский повернулся к атаманцу: - Сергей, кто охраняет нынче Старца?
        - Дворцовая полиция, - не замедлил с ответом Холост.
        - Приятели есть?
        - А как же? Или я не шофер императорской конюшни?
        - Шофер, шофер, - успокоил Чарновский. - Узнай-ка мне по-быстрому, кто нынче при Гришкиной персоне дежурил.
        - Та я уже выяснил. - Сотник достал из кармана сложенный лист бумаги. - Вот, поручик Семков, прапорщики…
        - Давай сюда, я читать умею, - оборвал конногвардеец. - Так, Семков - то, что надо. Господин Снурре, можно ли пробить через полицейский департамент, где живет этот доблестный поручик?
        - Сей момент. - Христиан Густавович схватился за трубку.
        - Что вы намерены делать? - осведомился Лунев.
        - Зайти на рюмку чая.
        - Вы понимаете, что это незаконно?
        - Лишь бы для пользы дела.
        Платон Аристархович пожал плечами.
        - Хорошо, я еду с вами.
        Чарновский поглядел на контрразведчика. На суровом лице того не дрогнул ни один мускул. Он вполне определенно знал, что делал.
        - Вам лучше остаться, - медленно проговорил Чарновский, - если вдруг что, вы нас вытащите. Но, полагаю, мы с Холостом справимся.
        - Вот, пожалуйста. - Коллежский асессор Снурре протянул конногвардейцу небольшой листок бумаги. - Поручик Семков живет на углу Николаевской набережной и…
        - Да, я знаю. - Ротмистр выхватил адрес. - Там еще ресторан внизу.
        - И зубоврачебный кабинет, очень удобное соседство.
        - Сергей, не время для шуток, заводи машину.
        Лунев с сомнением поглядел на часы.
        - А если смена караула еще не произошла?
        - Ну шо, все как обычно, рулим на Гороховую к Старцу, а то, сдается мне, он давно не исповедовался.
        - К Распутину ехать бессмысленно, - оборвал «военную песнь» Чарновский. - Если Старец обуян демоном, а тем паче демоном высокого ранга, человеческое оружие против него бессильно. Сперва нужно провести разведку. Николаевская набережная отсюда в двух шагах, съездим, выясним, что и как. А если поручика дома не окажется, вот еще фамилии. Надеюсь, выяснить адреса этих людей также не составит труда. Все, пошли!

* * *
        Двухэтажный дом на набережной сотрясала доносившаяся из ресторана музыка. Сегодня здесь гуляло местное купечество, то ли обмывая удачную сделку, то ли справляя чьи-то именины. Увидев подходящих к дому офицеров, какой-то упитанный торговец в распахнутом пальто бросился угощать защитников Отечества шампанским, но в двух шагах от цели, наткнувшись на ледяной взгляд конногвардейского ротмистра, отступил, залпом выпил только что наполненный бокал и, помахивая бутылкой, припустил обратно.
        - Свет горит, - указал на окно шедший рядом с конногвардейцем сотник-атаманец.
        - Сам вижу. Интересно, есть ли у него семья.
        - Вот щас и выясним.
        Стучать в дверь квартиры пришлось недолго.
        - Кто там? - раздался из-за двери мужской голос.
        - Поручик Семков?
        - Это я.
        - Из Царского Села за вами прислали. Внизу автомобиль.
        - Ну что еще? - донеслось недовольное из квартиры.
        Клацнул замок, дверь приоткрылась, демонстрируя внимательному взгляду крепкую цепочку.
        - Зачем я опять понадобился?
        - Не могу знать, послали вас привезти, - заморенным тоном произнес Холост. - Вы тут пока собирайтесь, а мне бы ведро воды, мотор перегрелся.
        - Да, сейчас.
        Дверь вновь закрылась, затем распахнулась.
        - Проходите.
        Упрашивать гостей не пришлось.
        - А… - увидев фигуру Чарновского на пороге, поручик сунул было левую руку за пазуху. Короткое движение - поручик отлетел в одну сторону, никелированный
«дамский» браунинг в другую.
        - Кто-нибудь еще в квартире есть?
        - Мать, - коротко выдохнул Семков.
        Чарновский кивнул в сторону напарника.
        - Успокой мадам Семкову.
        - Не трогайте ее! - закричал поручик.
        - Не горлань! К ней у нас вопросов нет, - обнадежил ротмистр. - Вопрос к тебе. Ответишь быстро и четко - останешься жив и здоров, нет - отвечать будет следующий по списку. А ты… - Конногвардеец перевел взгляд на потолок. - Соображаешь?
        - Да, - кивнул поручик.
        - Где женщина, которую похитили сегодня на Невском проспекте?
        - Мы ее не похитили.
        - Так, - Чарновский ухватил несчастного за отвороты халата и рывком поднял с пола, - жить ты, значит, не хочешь.
        - Не похитили мы ее! - взмолился офицер дворцовой полиции. - Точно, Старец послал нас за нею. Мы подъехали втроем. К ней подскочили и давай ее в машину запихивать.
        - Ну, давай говори, быстрее, быстрее!
        - Я и говорю. - Глаза поручика были полны ужаса. - Только мы схватили ее, вдруг откуда ни возьмись - китаец.
        - Что еще за китаец?
        - Торговец чесучой. Подскочил, метр из тюка выхватил, да так быстро, мы и поделать ничего не успели, а он как закричит: «Я!» и этим метром, ребром так - раз, мне он руку зашиб и колено. Одному голову разбил, а третьему ключицу сломал. И главное ж, так быстро, в одно движение!
        В доказательство своих слов поручик Семков закатил рукав, демонстрируя замотанный локоть.
        - В одно движение? - останавливаясь, уточнил Чарновский.
        - Да, да.
        - Китаец посреди улицы нападает на трех офицеров с криком «Я!»?
        - Ну да.
        - Или «Кия!»? - Чарновский воспроизвел этот звук столь резко, что поручик отпрянул в сторону.
        - Точно так.
        - Дьявольщина - японец!
        ГЛАВА 28
        Непобедимость заключается в себе самом, но возможность победить зависит от врага.
        Сунь Цзы
        Старец неистовствовал.
        - Это что ж такое-то, люди добрые? Какое-то чучело косоглазое в единый миг трех здоровых мужиков в тычки разогнало, только что жизни не лишило! Да еще и мотор наш с собою прихватило! Что ты на это, бес, теперь мне скажешь? - Старец запустил в стену расписное фарфоровое блюдо.
        - Это был твой план, - хмуро отозвался Хаврес. - Что ж сам-то не пошел, с тобой бы такого не приключилось.
        - Кто ж знал-то? - угрюмо признал вину Распутин. - Кто ж подумать о том мог? Чтоб посреди Петрограда…
        - Думать о том уже нечего. Теперь следует поразмыслить, как перстень добыть.
        - Да чего там, - Гришка Новых оскалился и махнул рукой, - велики ль хлопоты? Ты ж его повсюду чуешь? Вот и подскажи мне, где он есть. Если китайцы девку захватили, то уж на какой-то ляд она им нужна. А колечко для них - тьху, он небось и царя того не знает, чье колечко-то. Скажи мне, где эта гадюка притаилась, а я Белецкому велю, он туда городовых нагонит, все чердаки, все подвалы перевернут.
        - Шо ж в Брусьев переулок-то не послал? - хмуро отозвался демон.
        - А ты не попрекай, я в тутошних делах лучше разумею. Чарновский великого князя байстрюк, а не китаеза какой. Говори толком, где теперь тот перстень?
        - Не могу, - не скрывая раздражения, отозвался Хаврес.
        - Это еще почему же?
        - Уж больно китаец диковинным оказался. Впрочем, он не китаец вовсе, а японец.
        - Да и ну его, япошка так япошка. Что в том за беда?
        - Беда немалая. И японец не простой. Он почуял, что я слежу за ним, и потому вызвал себе на подмогу Памерсиала, которого они там именуют Тэнгу. Это первый главный демон, управляющий Востоком. У него тысячи духов-прислужников, и все как один отличаются на редкость дурным нравом. Все эти духи лжи, коварства и измены. Теперь для меня по этому городу перемещаются сонмы одинаковых Лаис, и у каждой свой перстень. Если бы они остановились, я мог бы отличить подделку, но сейчас это какая-то неистовая карусель!
        - Так что ж, вы, демоны, между собой договориться не можете?
        - Если б мы только смогли договориться!.. - В тоне Хавреса слышалась нескрываемая тоска. - Невозможно сие. Вот добудешь мне перстень, тогда мы всех в оборот возьмем. Сам ищи, нечего на меня уповать. И помни, не найдешь, я тебе спуску не дам!
        Боль обожгла нутро Распутина, точно кровь его на мгновение превратилась в серную кислоту. Он взвыл, упал на пол и забился в судорогах, цедя сквозь зубы:
        - Отпусти, отыщу.

* * *
        Господин Францевич курил толстую виргинскую сигару, привезенную из заморских колоний его добрым приятелем, сотрудником Британского посольства. Он отодвинул кресло от стола, по-американски закинул на столешницу ноги в лакированных штиблетах, представляя себя биржевым королем вроде Рокфеллера.

«Какое, черт возьми, удовольствие быть свободным! - Людвик Казимирович вынул сигару изо рта и выпустил кольцо ароматного дыма. - Ради таких мгновений стоит жить, - подумал он, кидая взгляд на бутылку шотландского виски, стоящую здесь же на столе. - Самому налить или вызвать лакея?»
        Вызывать лакея не пришлось. Он появился сам, заученным движением склоняя голову так, будто видел хозяина в первый раз за сегодняшний день.
        - Ваша честь, к вам какой-то господин, - негромко проговорил он, укоризненно глядя на подметки штиблет, красующиеся над столом.
        - Кто таков? - держа сигару на отлете, поинтересовался господин Францевич.
        - Он не изволил представиться. Дал вашу визитку и сказал, что совсем недавно вы приглашали его в гости.
        - Да? - Присяжный поверенный сбросил ноги со стола и потянулся за виски. - Ну, если я приглашал, тогда зови.
        - Тут вот одна закавыка есть, - замешкался в дверях лакей. - Сказывать ли?
        - Отчего ж нет, говори.
        - Господин этот не из наших, инородец. Одет вроде прилично, да с чужого плеча. И пришел с черного хода.
        - Загадочный субъект. - Францевич чуть выдвинул ящик стола, в котором лежал, поблескивая граненым стволом, британский револьвер «веблей-скотт», подарок дорогого кузена. Не то чтобы господин присяжный поверенный числил себя хорошим стрелком, но уж больно красив был презент, да и модно было нынче среди мужчин определенного круга этак держать оружие под рукой. А уж ему-то, потомку шляхтичей!.. - Что ж, зови этого мистера Икс. - Он наконец плеснул виски в маленькую серебряную рюмочку и с удовольствием опрокинул ее в рот.
        «Устал я греться у чужого огня.
        Ну где же сердце, что полюбит меня?» -
        временами попадая в ноты, затянул адвокат. Словно отвечая на вопрос страждущего законника, на пороге, отодвинув лакея, появился Петр Длугаш.
        - Добрый день, Людвик Казимирович, вы меня помните?
        - О, ну как же, как же? - от неожиданности Францевич вскочил с кресла, точно и вправду радуясь приходу нежданного гостя. - Я же говорил, что вас… - Он глянул на лакея. - Ступай! И позаботься о завтраке.
        - Меня не освободили, - неспешно проговорил Барраппа. - Я ушел сам. Думаю, об этом написано в газетах.
        - Вас ищут?! - У адвоката перехватило дыхание и на лбу выступил пот.
        - Несомненно. Побег из тюрьмы, ранение городового. Конечно, ищут.
        - Но как же вы осмелились прийти сюда? Вам надо бежать, чем скорее, тем лучше. Хотите, я дам вам денег?
        - Нет. Мне нужно от вас совсем другое. Не волнуйтесь. Черный ход, проходные дворы. Меня никто не видел. Лакею сами что-нибудь придумаете.
        - Чего же вы хотите?
        - Один предмет, он в жандармерии - вещественное доказательство. Нынче же он должен быть у меня.
        Францевич чуть не поперхнулся от такой наглости.
        - Но это невозможно!
        - Именно поэтому я пришел к вам. Уверен, вы справитесь.
        - Вы не представляете, о чем говорите! - всплеснул руками адвокат.
        - Представляю. Мне нужен кинжал. Он был найден в квартире госпожи Лаис Эстер. Подозреваемые в ограблении мертвы. Погибли в перестрелке с жандармами. Дело закрыто. Вещественное доказательство все равно куда-нибудь уйдет. Кинжал нужен мне, и чем скорее, тем лучше для всех.
        - Нет, голубчик, как знаете, я не возьмусь за это дело, - вздохнул присяжный поверенный, раскидывая в стороны руки. - Уж как хотите.
        - Хочу кинжал. Больше мне ничего не нужно. - Барраппа вперил тяжелый взгляд, от которого у законника тупо заныло под ложечкой. - В противном случае мне остается только сдаться полиции.
        - Да, это неплохая мысль, - пробормотал раздосадованный юрист.
        - Вы думаете? Я первым делом заявлю, что вы меня вербовали убить царя и для того послали к господину Ковальчику, обещая, что он предоставит мне работу.
        - Протестую! - вскочил Францевич. - Ковальчик - инженер, он мог устроить вас на завод.
        - Протесты не принимаются, - холодно заявил Барраппа хозяину квартиры. - Рабочий из меня никудышный. Все, что я умею, - убивать. Но в этом мне нет равных. Так вот, - продолжал сербский капрал, - вы направили меня к господину Ковальчику. Он был вчера арестован как шпион и заговорщик.
        - Что вы такое говорите? - взвился Людвик Казимирович.
        - Правду. Не узнаете костюм, в котором я пришел? - Францевич порывистым жестом налил себе еще виски и выпил залпом. - Вижу, узнаете. Может, именно вы продали господина Ковальчика?
        - Да как вы смеете?
        - Отчего ж не сметь? Присяжный поверенный Францевич сейчас на воле, а инженер Ковальчик - в тюрьме. Когда я туда попаду, надо будет обсудить с ним этот странный казус.
        - Да вы! Да вы! Убирайтесь вон!
        Присяжный поверенный сунул руку в ящик стола, где, призывно изгибаясь, ждала его рукоять «веблей-скотта».
        - Вытащите правую руку, только очень медленно, - свистящим шепотом проговорил Барраппа, и в руке его мелькнул трофейный револьвер. - Я же говорил, что лучше всего на свете умею убивать. Закройте ящик и отойдите от стола.
        - Вы меня шантажируете? - дрогнувшим голосом спросил адвокат.
        - Пустые слова, - процедил Петр Длугаш. - К вечеру вы должны мне передать кинжал. Вы это сделаете?
        - Я… я… я постараюсь.
        - Сделайте милость.

* * *
        Кабинет полковника Лунева в здании Главного штаба казался столь наэлектризованным, что повесь прямо в воздухе электрическую лампу Яблочкова, она бы вспыхнула и разлетелась в мелкие осколки от перегрева.
        - Что еще за нелепица? - Полковник Лунев мерил шагами кабинет. - Скажите на милость, зачем вдруг японцам понадобилась госпожа Эстер? Да еще все эти несуразные переодевания…
        - Китаец уже несколько дней ошивался возле моего дома, - задумчиво теребя бороду, проговорил ротмистр Чарновский. - Да и японцы, их тоже в последнее время как-то слишком много встречалось на пути.
        - Вот, вот, - подхватил Холост, - какое-то желтое засилье. «Какой монгол не любит быстрой езды!» - сказал Чингисхан и рванул на запад, чтобы поделиться с миром этой замечательной мыслью.
        - Отставить шутки, - рассердился Лунев и продолжил, хрустя сведенными в замок пальцами. - У меня создается впечатление, что этим японо-китайцам нужна отнюдь не Лаис, а мы с вами, почтеннейший Михаил Георгиевич.
        - Похоже на то, - кивнул Чарновский, - я тоже думал над этим.
        - И что же? - Платон Аристархович остановился в двух шагах от конногвардейца и вперил в него изучающий взгляд.
        - Как мне представляется, есть два дела, в которых мы с вами выступаем единым фронтом.
        - Одно нынешнее, - торопливо произнес Лунев. - А второе?
        - Дело полковника Сабуро Мияги. Помните такого?
        - Как же? 1903 год, Петербург. Он тогда был резидентом японской разведки и хозяином книжной лавки…
        - Затем сбежал, почувствовав, как вы сжимаете кольцо вокруг его организации. Эти негодяи, если не ошибаюсь, финансировали вооружение социалистов, а заодно с ними финских, польских и горских сепаратистов. А занимались их делом именно вы. Не так ли?
        - Да, но какое отношение к этому имели вы?
        - К этому? Никакого. Но весь фокус в том, что полковник Мияги был не только офицером японской разведки. Он еще, как вы, несомненно, помните, возглавлял одно из отделений националистической японской организации «Черный океан». Вот тут-то и появляется загвоздка! Вы честно полагали, что Мияги сбежал, поскольку вычислил игру, которую вы с ним вели.
        - Да. А разве не так? - Контрразведчик удивленно наморщил лоб.
        - Быть может, он о чем-то и догадывался, но суть не в этом. Дело было вот в чем: в книжный магазин Мияги частенько наведывался один занятный клиент. Михаил Михайлович Филиппов - инженер, ученый-физик и издатель журнала «Научное обозрение». Он жил по соседству в доме по улице Жуковского, 137, и заказывал у Мияги иностранные академические журналы. Очень скоро господин Филиппов довольно близко сошелся с хозяином магазина и даже поделился с новым приятелем, как вы, несомненно, помните, в высшей мере тонким и умным человеком, своими гениальными идеями.
        - Не томите, - вклинился Лунев, досадуя на пространные объяснения. - Неужто сами не понимаете, что сейчас не время.
        - Самое время, - резко оборвал его Чарновский. - Иначе не понять, в чем, собственно, дело. Так вот, я продолжаю. Михаил Михайлович был незаурядным человеком, и идея у него действительно была незаурядная. Он желал прекратить все войны, создав некое оружие, которое сделало бы их ведение невозможным.
        - Но-о это утопия!
        - Ученые часто тешат себя иллюзиями. Но это не мешает им делать великие открытия. Так случилось и на этот раз.
        - Вы хотите сказать, что он создал такое оружие? - медленно, все еще не желая верить в услышанное, проговорил контрразведчик.
        - Да, - кивнул Чарновский. - Вы помните знаменитый Тунгусский метеорит?
        - Да, конечно.
        - Может, тогда вам известно, что обломков этого небесного тела так и не удалось найти? Так вот, никаких остатков, впрочем, как и самого метеорита, не было!
        - A-a что же тогда было? - Платон Аристархович с недоумением поглядел на собеседника.
        - Испытание аппарата Филиппова, передающего волну взрыва на расстояние тысяч километров. Как утверждал он сам, способ изумительно прост и дешев. С его помощью появлялась возможность уничтожать противника на любом расстоянии, буквально не выходя из собственного кабинета.
        - Но ведь так не может быть!
        - Может, - жестко заявил Чарновский. - 11 июня 1903 года Михаил Михайлович Филиппов отправил в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей» открытое письмо, в котором рассказывал о сути изобретения, а 12-го в полдень его нашли мертвым в своем кабинете. Дверь комнаты была закрыта, зато окно распахнуто настежь. Само по себе это не внушает подозрений. Отчего не быть окну распахнутым летней-то ночью? К тому же следов насилия на теле господина Филиппова обнаружено не было. Однако из кабинета пропали чертежи и расчеты, относящиеся к аппарату волновой передачи взрыва, и опытный образец.
        - 12 июня 1903 года из Петербурга скрылся полковник Мияги, - задумчиво проговорил контрразведчик.
        - Точно так, - подтвердил конногвардеец. - Насколько мне известно, выходец из старинного и знатного самурайского рода Сабуро Мияги не принадлежал к так называемым воинам-теням - ниндзя, однако в тренировочном лагере «Черного океана» он получил отличную подготовку, во многом построенную именно на их методиках. Ему не составило бы труда войти и выйти через открытое окно пятого этажа, как и убить противника голыми руками, не оставляя следов.
        - Что же было дальше?
        - Дальше он долго пробирался домой. Согласитесь, японцу непросто добраться из Петербурга, скажем, во Владивосток, не привлекая к себе внимания. Особенно если по всей стране его разыскивает контрразведка и жандармерия. Уже в Маньчжурии Мияги решил не везти на родину всю добычу целиком. Он прихватил с собой экспериментальный образец аппарата, а бумаги припрятал.
        Нужно ли говорить, что такое изобретение может стоить огромных денег, к тому же было неясно, как руководство «Черного океана» посмотрит на передачу столь грозного оружия правительству. Ведь имея на руках подобный козырь, можно ставить и смещать правительства по своему усмотрению.
        Последствия не заставили себя долго ждать. Боевые испытания аппарата Филиппова привели японцев в восторг.
        - Что вы имеете в виду?
        - Помните взрыв линкора «Петропавловск»?
        - Ну как же? Гибель сотен матросов и офицеров, смерть адмирала Макарова…
        - Чудом выживший великий князь Кирилл Владимирович, и так далее, и так далее… - продолжил ротмистр. - Считается, что «Петропавловск» налетел на связку мин, установленных во время атаки японских миноносцев. Заявляю вам официально: никаких мин в акватории не было, японцы физически не могли их поставить. Вся их атака была лишь прикрытием для испытаний нового оружия! Аппарат Филиппова привел микадо в восторг, и полковник Мияги отправился в Маньчжурию за чертежами и записями покойного Михаила Михайловича. Как вы, наверно, уже догадались, я был послан ему навстречу. Именно с этой целью я и перебрался в Россию.
        - Вам удалось схватить Мияги, это мне известно, - кивнул Лунев. - А что же записи?
        - Не беспокойтесь, они в надежном месте, - заверил ротмистр. - Согласитесь, было бы глупо и весьма неосторожно оставлять столь опасную игрушку в этом мире.
        - Вы беретесь решать за нас, что хорошо, что плохо? - возмутился Лунев.
        - Да, - с грустью вздохнул Чарновский, - как бы это ни было вам обидно. Но вы же умный человек, подумайте сами, окажись это страшное оружие у России лет десять назад, нет сомнений - Япония была бы повержена в считанные дни. А затем появился бы еще какой-нибудь Мияги или же английский Филиппс, и очень скоро каждая уважающая себя держава обзавелась бы подобным смертоносным устройством. Вспомните историю - ни одно секретное оружие не остается секретным сколь-нибудь долгий срок.
        Покойный Михаил Михайлович заблуждался, его оружие не могло прекратить все войны, оно могло уничтожить человечество. Простите уж, - ротмистр вздохнул и развел руками, - это было не в ваших и не в наших интересах.
        Но вернемся к японцам. Мне удалось захватить Мияги, когда он уже достал бумаги Филиппова из тайника. Удалось взять его в плен, хотя надо сказать, это было непросто. Однако доставаться живым русской контрразведке этому гордому самураю очень не хотелось. Он сделал трюк, который известен в Японии всякому представителю благородного сословия воинов: перетянул ниткой мизинец на ноге, и, когда тот начал отмирать, снял петлю. Трупный яд очень быстро отравил кровь, и Сабуро Мияги скончался буквально на пороге вашего штаба. К сожалению, под Инкоу меня ранило, и я не успел предупредить конвоиров о возможности подобной каверзы.
        - Да, очень печально.
        - Не то слово. Ведь бойцы «Черного океана» наверняка знали, куда и зачем отправился Мияги. Уверен, теперь они желают получить архив Филиппова обратно. С началом войны японцы вновь обрели возможность ездить в Россию и, конечно же, не преминули воспользоваться случаем для решения давно ждущей задачи. Скорее всего меня они считают простым исполнителем. Вы их интересуете куда больше.
        - Но я ни слова не сказал с Мияги. Когда его доставили в штаб, он уже еле дышал.
        - Вряд ли японцы знают об этом, - покачал головой Чарновский. - В любом случае они желают либо отомстить нам, либо заполучить документацию. И в том и в другом случае Лаис нужна им как заложница. Надо признаться, они весьма наблюдательны. Бог весть как им это удалось, но они точно выявили связывающую нас болевую точку. И как водится, безжалостно ударили туда. Полагаю, следующим ходом они захотят встретиться с нами с глазу на глаз.
        В дверь кабинета постучали.
        - Ваше высокоблагородие, - на пороге стоял один из дневальных, - тут мальчонка прибег, записку для вас оставил.

* * *
        Григорий Иванович Котовский, вернее, штабс-капитан Котов, поглядел на свесившееся из открытой дверцы «даймлер-бенц» тело в форме майора австрийской армии.
        - Да, неудачно вышло. - Он почесал крупную бритую голову рукоятью маузера. - Живой бы он нам больше пригодился.
        Вот уже второй день его особый рейдовый эскадрон кружил вокруг городка Каркурц, ища лазейки. Как сообщали местные жители, на днях в город приехали какие-то очень важные начальники, заняли ратушу под штаб, и теперь на площади перед этой старой замковой башней такая кутерьма, что ни пройти, ни проехать. Автомобили, адъютанты, штабисты… На беду, Каркурц, где прежде стояла лишь сотня гонведов[Гонведы - солдаты венгерского ополчения.] , теперь охранялся двумя батальонами немецкой пехоты при трех броневиках да плюс к тому дивизионом австрийских гусар. Как ни крути, силы неравные.
        И все же знаменитого на всю Россию мастера налетов не оставляла мысль пробраться в Каркурц под самым носом врага и устроить там «гулянье с фейерверком». Направлявшийся в Каркурц майор с корреспонденцией мог бы, вероятно, многое поведать о системе обороны городка, но, как говорится, мертвые - хорошие слушатели и плохие собеседники.
        Один из взводных командиров его эскадрона, бывший подпоручик сербской армии Дундич открыл лежащий у ног мертвого офицера портфель.
        - Что тут у нас? - произнес он, вытаскивая один из лежащих там конвертов. - Угу,
        - взводный пробежал глазами ровные, как строй гренадеров, строки, - сообщение о том, что в распоряжение генерала фон Линзингена направляется бронепоезд «Панцер Цуг 16», экспериментальная модель.
        Подпоручик глянул на командира темными глазами, в которых проглядывали странные отблески пламени.
        - Григорий Иванович, я, кажется, рассказывал вам о том, как жил за океаном в Техасе…

* * *
        Железный динозавр, именовавшийся «Панцер Зуг 16», пыхтя, наползал на крошечную станцию Польхау, медленно сбрасывая ход. Это стальное чудовище было гордостью эскадры сухопутных броненосцев императора Франца-Иосифа. В отличие от пятнадцати старших братьев он нес не два, а три орудия, причем одно калибром 105 мм, и 10 пулеметов вместо 6.
        На заснеженном перроне было пусто. Командир бронепоезда уже начал искренне недоумевать, с чего бы вдруг начальник станции передал ему приказ остановиться. Но тут двери крошечного вокзальчика открылись, и на платформу вышел щеголеватый гусарский офицер в расшитом золотом доломане.
        - Подпоручик Дундич, - отрекомендовался он, вскидывая руку в приветственном жесте.
        - Капитан Хорст, - ответил начальник бронепоезда.
        - Здесь майор фон Шальбург, адъютант его величества, - без запинки продолжил подпоручик. - У него приказ императора, который ему велено довести до сведения экипажа бронепоезда.
        - Пусть он передаст его мне, а я сам доведу до сведения…
        - Майор должен лично зачитать приказ. Вы потом распишетесь в журнале в его получении.
        - Вот еще штабные штучки, - недовольно пробормотал Хорст.
        - Постройте экипаж бронепоезда на платформе, - тоном, не терпящим возражения, скомандовал подпоручик Дундич.
        - Строиться на платформе! - Капитан Хорст повернулся и кинул распоряжение в темноту боевой рубки.
        Спустя две минуты на перрон вышел статный высокий майор с пакетом в руке.
        - Здесь все? - поинтересовался Дундич.
        - Все, - подтвердил капитан Хорст. - Машинисты в паровозе остались.
        - Тогда командуйте.
        Лишь только прозвучало «смирно!», майор внимательно оглядел замерший строй, распечатал пакет, взял в руки лист, прокашлялся и скомандовал:
        - Огонь!
        Пулеметные стволы, высунувшиеся из окон станции, плеснули свинцом, не оставляя надежды экипажу бронепоезда.
        - Убрать тела! - между тем командовал Григорий Котовский. - Занять бронепоезд! Артиллеристы, к орудиям! Олеко, втолкуй машинистам, что происходит.
        - Слушаюсь, - недобро усмехнулся подпоручик Дундич.
        - Следующая станция - Каркурц! - Котовский указал маузером направление. - Главный ориентир - башня со шпилем, самое высокое здание в этом чертовом городишке. Ну что, братцы, хорошее начало!

* * *
        Эрцгерцог Карл все никак не мог привыкнуть к обрушившемуся на него четыре месяца назад положению наследника престола. Будучи в довольно отдаленном родстве с императором Францем-Иосифом, он с детства готовился к военной службе, втайне мечтая о богатой жизни светского льва - покровителя искусств и попечителя многочисленных обществ, начиная от братства любителей фиалок и заканчивая союзом офицеров флота.
        Нелепая смерть престолонаследника в Сараево и начавшаяся вслед за тем война перевернули беззаботный мир этого доброжелательного молодого человека, не оставляя от прежних мечтаний камня на камне. Повинуясь указанию 85-летнего императора, министры ежедневно присылали Карлу фон Габсбургу свои отчеты, на которые он смотрел с нескрываемым ужасом, понимая, что постичь содержащиеся в них тайны государственного управления ему не под силу. Став генерал-полковником
27 лет от роду, в начале войны он был направлен в Перемышль, чтобы «понюхать пороха», однако едва боевые действия подкатились к стенам крепости, император назначил Карла регентом Венгерского королевства и Главнокомандующим всеми находящимися там силами. Это его-то, в жизни своей не командовавшего и полком!
        Вероятно, произойди это в иное время, подобный способ приобщения его к императорской власти вполне мог дать желаемые результаты. Но теперь, перед лицом нависшей угрозы, Карл фон Габсбург с грустью осознавал, что сейчас здесь, на его месте, должен находиться человек куда более опытный и умелый как на стезе военной, так и в роли правителя. К тому же эрцгерцог Карл вовсе не желал этой войны. Он был женат на принцессе Бурбон-Пармского дома, слыл ярым франкофилом и терпеть не мог наглых выскочек-пруссаков, невесть с чего почитавших себя носителями истинного германского духа.
        - Ваше Императорское Высочество…
        Карл повернулся. Он не слышал, как вошел дежурный адъютант, и от этой оплошности досадливо поморщился.
        - Что еще? - Он напустил на себя вид глубокой занятости и демонстративно перевернул страницу лежащего перед ним доклада министра иностранных дел.
        - Разрешите доложить?
        - Докладывайте, - милостиво дозволил престолонаследник.
        Он захлопнул папку с доставленным поутру меморандумом нового министра-президента, а заодно с этим и министра иностранных дел барона фон Райевича, касавшийся будущей политики империи. Ему не нравился ни этот самый барон, ни его меморандум, ни предлагаемый политический курс. Однако кому до этого было дело? Его лишь знакомили с азами государственного управления, нимало не заботясь о том, что будущий император имеет собственное мнение о судьбе будущего наследства.
        - Генерал фон Бойна, командующий 3-й армией, прислал к вам некоего русского офицера, вчера ночью перешедшего линию фронта в районе Дуклинского перевала.
        - Зачем? - Эрцгерцог Карл вышел из-за стола и заложил руки за спину, точно не желая прикасаться к «подарку» командующего.
        - Фон Бойна в сопроводительной записке сообщает, - дежурный адъютант развернул послание и зачитал:
«Данный офицер, имевший при себе документы на имя начальника картографической службы Генерального штаба подполковника Тарбеева, при задержании продемонстрировал зашитую в воротнике бумагу, свидетельствующую о том, что на самом деле он является майором австрийской разведки Конрадом Шультце. После допроса в разведывательном отделе 3-й армии направлен к вашему императорскому высочеству по делу, по его словам, не терпящему отлагательств».
        - Что ж, зови, - с тоскою вздохнул эрцгерцог.

* * *
        Смуглолицый лакей, затянутый в ливрею василькового цвета с посеребренными пуговицами, открыл дверь, впуская наемных слуг, несших блюда с яствами, приготовленными знаменитым Батисто Камеи - шеф-поваром ресторана «Эмпайр», что на Садовой.
        - Кучеряво живете, дорогой мой Людвик Казимирович! - глядя на процессию, изрек жандармский полковник Ляхов.
        - Все для вас, Антон Денисович, все для вас, - расплылся в улыбке присяжный поверенный. - Что же до роскоши, то извольте понять: после недавней тюремной отсидки все блага жизни чувствуешь особо; не побоюсь этого слова, остро.
        - Да уж вы скажете! - махнул рукой жандарм и добавил мечтательно: - Разве ж то отсидка? Почитай, за решеткой и суток не провели. Вот посидели б вы хотя бы с месячишко…
        - Типун вам на язык, почтеннейший Антон Денисович! - покачал головой адвокат. - Как вы о таком и помышлять-то можете?
        Людвик Казимирович поднес гостю стакан виски. Полковник Ляхов что водку, что виски в мелкой «плепорции» не потреблял.
        - Да как могу? - залпом выпивая шотландский самогон и натужно крякая в рукав, проговорил страж порядка. - Нешто сами не знаете, что у нас творится? Люди с ног сбились, экую тьму-тьмущую фальшивых денег враги Отечества к нам запустили! Хорошо еще в контрразведке не бараны сидят: точно надоумили, кого брать, да где что искать.
        - Ну да, ну да, - закивал в ответ Францевич. - Да вы пейте, закусывайте.
        - Благодарствую, - кивнул его визави. - Вот с вами - тьфу - враз со всем разобрались да выпустили. А тут иной раз такое бывает! Я б порассказал, но тс-с-с!
        - Да упаси Бог, к чему мне ваши тайны? - замахал руками присяжный поверенный. - Меньше знаешь - крепче спишь. А дельце небольшое и впрямь имеется.
        - Что, из дружков кого прижучили? - развалясь в кресле, довольно ухмыльнулся Ляхов. - Ну, да не беда. Говори кого, померкуем, что сделать можно.
        - Нет-нет, ничего такого. - Францевич выставил перед собою ладони, точно отгораживаясь от столь нелепой идеи.
        - Я уж было подумал, за шляхту свою просить будешь. - Полковник умиротворенно сложил руки на полном животе. - За Ковальчика, к примеру. Может, соскучился по нему? Ладно, сказывай.
        - Вы ж, любезнейший Антон Денисович, конечно, уже слышали, что кузена моего - генерала Янушкевича - поставили во главе Военно-дипломатического комитета? - пропуская мимо ушей фамилию старого приятеля, заговорил Людвик Казимирович.
        - Ну-у, слышал, - кивнул жандармский полковник, не желая вдаваться в подробности и сообщать, когда в последний раз открывал газеты.
        - Сами понимаете, помощь союзников нам сейчас ох как нужна, - продолжал адвокат.
        - Это верно, не все ж мы им. У нас самих куда ни кинь, везде клин. - Ляхов печально вздохнул и покачал головой. - А ведь, казалось бы, как сильны были.
        - Так вот, - прерывая ход его мыслей, вел свою линию присяжный поверенный, - завтра день рождения французского посла Мориса Палеолога.
        - А, ну так поздравления ему! - кивнул несколько раздобревший от съеденного и выпитого жандарм.
        - В этом вся и загвоздка. Брат уже направляется из Ставки в Петроград, но, как вы сами понимаете, подарок по дороге ему взять негде. Не австрийскую же каску ему в самом деле везти?
        Жандарм звучно расхохотался незамысловатой шутке.
        - Это вы хорошо сказали! Здоровский будет вид у посла в этой самой каске!
        - Так вот брат и просил меня присмотреть какой-нибудь этакий подарочек его превосходительству.
        - Ну и правильно, - согласился с мнением отставленного начальника Ставки жандармский полковник. - Да только я то здесь при чем?
        - В том-то и дело, что при чем. Вы наверняка слышали, что господин Палеолог, сей потомок византийских императоров, собрал немалую коллекцию всякого разного старинного оружия. Сабли там, мечи, шпаги…
        - Ну-у? - протянул Ляхов, явно не понимая, к чему клонит его собеседник.
        - Мне тут сказывали, - понижая голос, вымолвил Францевич, - что на днях на Большой Морской было какое-то не то ограбление, не то пьяная драка, уж не упомню. И вот там в качестве вещественного доказательства фигурировал некий очень примечательный кинжал.
        - А, ну да, ну да, было такое.
        - Сказывают, по тому делу все подозреваемые уже мертвы. Так вот, я и хотел попросить, если штука все равно выморочная, может, как-то можно того, изъять сей кинжал из материалов дела? Им ведь, кажется, никого не убили, стало быть, можно и любой другой положить. А уж я, понятное дело, в долгу не останусь. - Францевич достал из ящика стола конверт.
        - Настоящие? - покосился жандарм.
        - Да ну, помилосердствуйте, откуда ж теперь иные? - Людвик Юстинович протянул жандарму «барашка в бумажке».
        - А то смотрите! - Ляхов погрозил пальцем хозяину. - Не погляжу, что старые знакомые! - Он взял конверт, бегло пересчитал купюры и засунул «статусную ренту» в карман. - Хорошо, будь по-вашему. Приходите завтра в Управление, все сделаем.
        - Отчего ж завтра-то? Завтра уже вручать надо. Дежурные ж там всю ночь кукуют. Так вы уж черкните им записочку, что, мол, срочно надо, а я слугу пошлю, он принесет.
        - Негоже так, - вздохнул Ляхов, опустошая еще один стакан. - Ну да ладно, как говорится, для милого дружка и сережка из ушка.
        - Петруша! - крикнул присяжный поверенный, и затянутый в ливрею слуга с непривычно смуглым для северных широт лицом, молча склонившись перед офицером, поставил на стол письменный прибор и листы чистой бумаги.
        ГЛАВА 29
        Гроссбух подобен Книге судеб - он порождает военные союзы и убивает их.
        Кольбер
        Эрцгерцог Карл внимательно поглядел на вошедшего в комнату человека среднего роста, крепкого телосложения, со спокойным и уверенным лицом. От него буквально исходила волна уверенности, будто он, а не Карл был хозяином кабинета и лишь позволил молодому принцу освоиться в кресле наместника и подержать в руках секретные бумаги.
        - Я навел о вас справки, - едва поздоровавшись, начал эрцгерцог. - Полковник Ронге, едва услышав, что вы здесь, пришел в такой восторг, что я, право, не ожидал. Он назвал вас «Сальватором» и объявил едва ли не лучшим нашим агентом за всю историю империи.
        - Польщен, - склонил голову Конрад Шультце. - Возможно, господин полковник переоценивает мои заслуги.
        - Признаться, майор, я не посвящен в суть вашей тайной войны, но для меня рекомендация господина Ронге дорогого стоит.
        - Я лишь выполнял свой долг.
        - Ответ, достойный офицера. Я буду просить его величество достойно наградить вас.
        - Не стоит. Ваше Императорское Высочество.
        Карл удивленно поглядел на разведчика. Столь близкая сердцу большинства военных тема, похоже, не произвела никакого впечатления на господина Шультце.
        - Вы чересчур скромны.
        - Поверьте, ваше высочество, это не скромность, а трезвый расчет. Не хочу, чтоб мое имя фигурировало в наградных списках. Да и вообще, был бы весьма признателен вашему высочеству, когда бы вы помогли мне исчезнуть бесследно.
        - Мне кажется, я не совсем понимаю вашу мысль. - Эрцгерцог удивленно округлил глаза. - Вы же не хотите… умереть?
        - Ни в малейшей степени, - покачал головой Шультце. - Именно поэтому и хочу исчезнуть. Мне нужны новые документы и желательно премиальные, которые я, будем откровенны, вполне заслужил. После чего я надеюсь перебраться в Швейцарию, а затем, если получится, куда-нибудь подальше. Может быть, в Африку.
        Эрцгерцог Карл вышел из-за стола и в молчании подошел к странному гостю.
        - Вы хотите бежать?
        - Можно сказать и так, - согласился майор. - Однако, поверьте, я вовсе не трус. Годы успешной работы в лагере врага тому несомненное доказательство. Но я не желаю быть пушечным мясом в войне, которую император начал для того, чтобы проиграть.
        - Вы забываетесь, - резко оборвал его наследник престола.
        - Напротив, я в отличной памяти. А потому не могу забыть слов нашего императора Франца-Иосифа, произнесенных им в первые дни войны: «Если монархии суждено погибнуть, то она по крайней мере должна погибнуть достойно». Позвольте мне вопрос, Ваше Императорское Высочество, вы знали об этих словах?
        - Нет, - с трудом выговорил эрцгерцог, ощущая комок в горле. - Но что это означает?
        - Занятная ситуация, - усмехнулся разведчик. - А в русской Ставке Верховного главнокомандующего о них хорошо известно. И не только о них, но и о других крылатых выражениях нашего монарха. А еще, хотите, я перечислю вам, какие дивизии и в какой последовательности должны выдвигаться в сторону Карпатских перевалов? Или, вот скажем, совсем недавняя информация: Эльзасский стрелковый корпус, который вы планировали отправить в район Дуклы, чтобы при случае ударить во фланг 8-й армии русских, вопреки вашему желанию отправлен для укрепления группировки на Бескидах.
        - Я не понимаю, к чему вы клоните.
        - Вся моя информация вполне достоверна, именно за это меня, смею надеяться, высоко ценит полковник Ронге, и поступила она в мое распоряжение, как можно догадаться, из более чем надежного источника в российской Ставке.
        - Вы хотите сказать, что русским известны наши планы?
        - Так, как если бы они воевали сами с собой. Русским становится известно о передвижении едва ли не каждого батальона, и не только о его передвижении, но также о целях оного, раньше, чем командирам наших дивизий.
        - Но это невероятно!
        - Это чистая правда, ваше высочество. И потому я хотел бы в самое кратчайшее время оказаться подальше от этих мест. Если позволите мне говорить откровенно, я скажу все, что думаю о сложившейся на сегодняшний день ситуации. Хотя сразу предупреждаю, что вряд ли мои слова вас порадуют. Но я счел долгом офицера сообщить вам об этом. Именно с этой целью я взял на себя смелость просить об аудиенции.
        - Приказываю вам говорить! - Эрцгерцог нервно одернул мундир.
        - Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество. - Шультце на мгновению вытянулся во фрунт. - Итак, как я уже сказал, император Франц-Иосиф с первого дня войны был морально готов к неминуемой гибели монархии. Десятилетия его правления составляют целую эпоху в жизни империи. Большую часть прошлого века он стоял во главе державы. Он и чувствует себя человеком прошлого века. Он разбит, изможден и одинок. Почти все, кого он любил и на кого надеялся, почили раньше его. Он вынужден будет передать трон вам, человеку для него почти чужому. Что уж тут заботиться о наследстве?
        Но это еще не все. Информация, поступившая в распоряжение Генерального штаба русских, столь полна и обширна, что заставляет всерьез задуматься, как высоко сидит российский шпион, или, вероятнее всего, группа шпионов. По всему выходит, что они находятся совсем рядом с троном, и вот тут я задаю себе вопрос: не они ли столь пагубно влияют на уставшего от жизни государя, что он предвкушает гибель монархии даже в случае успеха нашей армии? Я могу лишь предполагать, но согласитесь, мое предположение достаточно обоснованно.
        Эрцгерцог Карл кивнул задумчиво и грустно.
        - Похоже, меня ждет не самое приятное наследство.
        - И это еще не все, ваше высочество. Меня настораживает та поспешность, с какой было закрыто скандальное дело полковника Редля. Его ведь объявили предателем-одиночкой и дали застрелиться. Согласитесь, романтично, но крайне неосмотрительно. Честно говоря, я не допускаю мысли, что начальник военной контрразведки работал на русских в одиночестве. Анализ полученной врагом информации говорит, что у Редля были высокопоставленные покровители и надежные источники. Теперь Редль мертв, но вся его сеть прекрасно себя чувствует.
        - Вы ничего не преувеличиваете? - с ужасом осознавая правоту слов «перебежчика», медленно произнес эрцгерцог.
        - Скорее приуменьшаю. Ведь те, кто распорядился дать Редлю покончить с собой, наверняка были куда выше рангом, чем он. Не могу выразить в словах весь тот кошмар, который очень скоро будет именоваться концом Австро-Венгерской империи. Вы, конечно же, знаете, ваше высочество, что наступление русских в Карпатских горах уже началось?
        - Да, - кивнул регент Венгрии. - Наши солдаты упорно сражаются и приложат все усилия, чтобы не пустить русских в Венгрию.
        - Можно поспорить, у них ничего не выйдет, - огорченно вздохнул Конрад. - Русские сформировали здесь очень мощный кулак. Им удалось скрытно перебросить сюда целую армию и подход свежих подкреплений еще продолжается. Генерал Брусилов непременно прорвется на Венгерскую равнину, и вот тогда-то начнется самое ужасное.
        - Развал? - чуть слышно прошептал наследник престола.
        - Именно так. То, что славяне не желают сражаться против русских братьев, вы, несомненно, знаете. Однако это лишь начало. Здесь, в Венгрии, существует большая сильная организация заговорщиков, желающих, как и их отцы и деды, видеть Будапешт независимым от Вены. Эти люди из самых знатных и влиятельных семей. Они опираются на венгерские части, и потому, как только первые русские солдаты вступят в эти земли, в стране произойдет восстание, как вы знаете, отнюдь не первое за время правления Франца-Иосифа, но, пожалуй, самое мощное. И это еще не все.
        - Вы что же, решили запугать меня? - попробовал было возмутиться молодой Габсбург.
        - Ваше высочество забыли, что я решил скрыться из этой страны, и чем скорее, тем лучше. - Сальватор пожал плечами. - Прикажете замолчать?
        - Нет уж, - упрямо нахмурился Карл. - Продолжайте.
        - Так вот, ваше высочество, я своими глазами, правда, лишь мельком, видел документы, которые свидетельствуют о заключенных в конце прошлого года военных союзах. Едва только русские вторгнутся сюда, и венгерская знать взбунтует свои воинские части, в войну на стороне Антанты вступят Италия и Румыния. Таким образом, враг будет со всех сторон: и внутри границ, и вовне страны.
        - Вы закончили? - Эрцгерцог повернулся спиной к разведчику и очень медленно, точно с гирями на плечах, пошел к столу.
        - Полагаю, да, ваше высочество.
        - Невероятно. - Престолонаследник оперся руками на столешницу, так и оставаясь стоять спиной к Конраду Шультце. - Хорошее же наследство собирается оставить мне дедушка Франц!
        - Мне кажется, он никому и ничего не собирается оставлять. Как говорил один французский монарх: «После нас хоть потоп».
        - А скажите, майор, - эрцгерцог замялся, - что бы вы сделали на моем месте?
        - Ваше высочество, я лишь Конрад Шультце из небогатого Остзейского дворянского рода, вы же - природный Габсбург. Не мне давать вам советы.
        - И все же. Представьте себе, что я просто молодой человек, который спрашивает доброго совета у другого человека, несомненно, умного и опытного. Итак, я хочу слышать, что бы вы сделали на моем месте.
        - Ваше высочество, император поставил вас правителем Венгрии, сам же он, желая того или нет, находясь в Вене, шаг за шагом губит державу, призванную объединить всех германцев. Стало быть, необходимо сделать труднейший выбор, быть может, самый трудный выбор, что для вас важнее: империя или же император?
        - Император стар, ему вряд ли осталось долго жить, - точно в пространство вздохнул эрцгерцог. - Стало быть, необходимо спасать империю. Необходимо встать во главе венгров и, опираясь на их силы, тем самым не допуская восстания, спасти государство. Но Антанта? Даже если венгры пойдут за мною, Россия, Италия, Румыния, да и Англия с Францией не дадут мне сделать и шагу.
        - Понятное дело, вашему высочеству не стоит так поступать, но я бы вспомнил о землях, не так давно отхваченных пруссаками у Австрии. Пока Италия и Румыния не вступили в войну, они не могут претендовать на территорию союзного государства. Думаю, что для империи было бы лучше как можно скорее выйти из войны, требуя возвращения аннексированных Германией земель. Отказ от претензии к Сербии и поддержка Франции в вопросе принадлежности Эльзаса и Лотарингии могут обеспечить империи хорошую позицию на будущих мирных переговорах.
        - Спасибо за откровенность. - Эрцгерцог подошел к креслу и тяжело опустился на атласное сиденье. - Я подумаю над вашими словами. Поскольку вы считаете, что лучшей наградой для вас будет кануть в безвестность, я распоряжусь…
        - Ваше Императорское Высочество. - Дежурный адъютант с расширенными от ужаса глазами, вбежав в кабинет, едва не сбил необычного посетителя.
        - В чем дело, Генрих? - Наследник престола невольно сжал кулаки, точно надеясь этим удержать сердце, вдруг сорвавшееся с привязи.
        - Молнийная телеграмма! - Адъютант потряс длиннющей белой лентой, которую он не успел даже порезать на фразы и наклеить для удобства чтения. - Полчаса тому назад, - начал адъютант, поднося ленту к глазам, - на станцию Каркурц ворвался бронепоезд «Панцер Зуг 16». Еще на подходе к станции с него был открыт прицельный огонь из орудий по городской ратуше, где в этот момент заседал штаб объединенного командования наших и германских войск. Убиты, - взволнованный Генрих оглянулся на все еще стоявшего рядом чужака, - два фельдмаршала, девять генералов… - Он хотел было продолжить, но, глядя на посеревшее лицо регента Венгерского королевства, осекся и только протянул телеграфную ленту его высочеству. - Здесь перечислены все, очень много раненых… Прямо на станции бронепоезд открыл огонь из пулеметов…
        - Бог мой! - Эрцгерцог Карл обхватил голову руками. - Какой ужас! Какой ужас!
        - Будут какие-то распоряжения? - несмело предположил адъютант.
        - Прошу вас сейчас уйти, оставьте меня одного, - срывающимся голосом произнес наследник престола. - Я должен принять важное решение.

* * *

«Когда же восстали ангелы и возроптали на Всевышнего Отца своего, вернейший из верных архистратиг Божьего воинства преградил путь им, и страшен был меч огненный в верной его руке. И бросилось мятежное воинство кто куда врассыпную, точно листья осенних дней, гонимые порывом ветра. Лишь тот, кто повел неисчислимые полчища мятежников на чертог господний, встал один на один против архангела Михаила, дабы силой противостоять его силе. И стала ночь, как день, и день, как ночь, и было небо в ту пору усеяно искрами, летевшими от мечей Вернейшего и Светоносного», - шептал Барраппа, наблюдая за подъездом известного ныне каждому в Петрограде дома на Гороховой.
        Первым делом, заполучив вожделенный кинжал, Барраппа устремился к особняку в Брусьевом переулке. Тот шумел, будто потревоженный улей. Создавалось впечатление, что его хозяин готовится к небольшой войне. Покрутившись вокруг дома в поисках лазейки, он наконец решился на отчаянный шаг и, подойдя к воротам, постучал в окно сторожки.
        - Что надо? - выглянул краснощекий детина, страшный более габаритами, нежели реальными воинскими навыками.
        - Барыня сказала, кучер нужен.
        - Проваливай, хозяйку саму умыкнули! - прикрикнул тот, отмахиваясь.
        Барраппа не заставил себя упрашивать. У него нехорошо заныло в груди. Он знал лишь одного человека, который мог пойти на такое, и сколь бы ни виновата была его сестра перед своим народом, какие бы кары ни грозили ей, у них теперь был единый враг. Враг, ужасней которого и придумать-то было сложно.
        А потому теперь он сидел в табачной будке напротив дома на Гороховой и, время от времени выдавая страждущим дымной отравы, не спускал глаз с окон квартиры Распутина. Связанный продавец с кляпом во рту находился тут же под стойкой, искренне недоумевая, что, собственно говоря, происходит.

«И низверг архангел Михаил в адскую бездну врага рода человеческого и возмутителя ангельского племени. И пребудет тот в адском пламени во веки веков до урочного часа.
        Искры же, от тех мечей сыпавшиеся, где только пали на землю, обратились в железо огненное - те, что от меча архангела Михаила изошли. Прочие же в аспидов ядовитых.
        Когда же велел Господь наш царю возлюбленного народа своего построить храм, то рек ему: „Из того огненного железа будет тебе перстень - знак власти, коему подчинятся и люди на Земле, и демоны в преисподней, и птица, и зверь, и рыба морская, и все прочие, на Земле живущие“.
        А дабы оградить сей перстень от злого умысла, пусть будут скованы двенадцать кинжалов из того железа, что и перстень. Раздай их первейшим воинам из каждого колена народа твоего, и не будут они знать устали, и сокрушат всякого недруга во Имя Мое».

* * *
        Поручик Семков валялся в ногах у Старца, то и дело пытаясь ухватиться за один из пропахших дегтем сапог.
        - Не погуби, отец родной! Не дай пропасть, кормилец! Не по своей воле. Принудили, как есть принудили! Сам едва жив остался, мать убить грозили!
        - Да что мне? - гневно процедил Распутин. - Мне что ты, поскребыш, что мать твоя, потаскуха, - тьфу и растереть! Да как язык твой гадючий повернулся супротив меня слово молвить?!
        - Как есть, - взвыл поручик. - Ни слова напраслины, ни единой буквочки! Чарновский про девку свою узнавал. Я ему про китайца, что видел, то поведал. А о вас - ни-ни.
        - Дурья башка, клоп паскудный! - взрыкнул Старец. - Сказывай, что далее было?
        - Так, почитай, ничего не было. Ротмистр переспросил, как тот узкоглазый кричал, сказал, что был то японец, и умчался, только и видели.
        - Японец? - медленно проговорил любимец императрицы. - Вот, стало быть, как! Тогда вот что: возьми людей, сыщите Чарновского и приклейтесь к нему, как банный лист. У него, по всему видать, мысли имеются, где свою кралю искать. А на его горбу и мы, глядишь, в Царствие Небесное въедем. Да запомни, на сей раз упустите - сгною! - Он поднес к физиономии поручика волосатый кулак, вдруг начавший раскаляться, совсем как подкова в кузнечном горне.
        - Свят! Свят! Свят! - на коленях попятился Семков. - Сыщем-с!
        - Давай, и помни: я за вами оттуда, - Распутин воздел к потолку указательный палец, - в оба глаза приглядываю!

* * *
        Чарновский был задумчив. Он теребил ус, словно полагая, что выдернутая из него или из бороды волосинка поможет выполнить любое желание. Однако надлежащего эффекта его действие не производило.
        - …Итак, похитители требуют, чтобы я и Михаил Георгиевич прибыли в Ораниенбаум. Там мы должны гулять по парку неподалеку от павильона Катальной горки. К нам подойдут и изложат дальнейшие требования.
        - Рупь за сто даю, это засада, - недобро хмыкнул атаманец, по-ковбойски вращая на указательном пальце револьвер.
        - Там сейчас лежит снег, деревья стоят голые, парк хорошо просматривается. Подойти, не оставив следов, довольно сложно, - покачал головой контрразведчик.
        - Ага, Платон Аристархович, это вы не видели, как ниндзюки по деревьям скачут - макаки ж нервно курят в углу клетки. Они в темноте парк взад-вперед три раза пройдут, хрен кто увидит.
        - А если, к примеру, взять роту жандармов да хорошенько прочесать этот парк? - рубанув воздух рукой, предложил Вышеславцев.
        - Хорошо придумал! - хмыкнул сотник. - Тогда на снегу такая уйма следов будет, что даже пресловутый верблюд в игольное ушко проскочит, шо намыленный!
        - Там в Ораниенбауме школа прапорщиков, если и ее поднять под ружье, оцепить район - не уйдут!
        - Уйдут, - коротко проговорил Чарновский. - А если они просто решили нас с полковником убить, то и подходить не станут. Ночь для них - самое привычное время. Вопрос, чего в этих акулах «Черного океана» больше: самурайской чести или же целесообразности ниндзя.
        - А сам-то как думаешь? - Холост вопросительно поглядел на боевого товарища.
        - На днях один из японцев приезжал ко мне в зал и желал вызвать меня на поединок. Если в его намерениях не было какого-то подвоха, то манера эта скорее напоминает законы честного боя.
        - Одним слово, бусидо! Сам у рай - у рай соседа! - завершил его мысль нетерпеливый казак.
        - Это лишь предположение, - напомнил Чарновский.
        - Может, все же жандармы и школа прапорщиков? - вновь предложил Вышеславцев.
        - Господин поручик, - недовольно хмурясь, заговорил Лунев, - прошу вас вспомнить, что госпожа Лаис Эстер - все же частное лицо, к тому же подданная императора Франца-Иосифа, и никто не позволит нам проводить ради нее этакую войсковую операцию. А потому извольте умерить свой пыл.
        - Так что же тогда делать? - насупился жандарм.
        - Значит, так. - Лунев встал из-за стола и поправил ремень портупеи. - Христиан Густавович, до завтрашнего утра мне необходимо знать, снимали ли в Ораниенбауме или его окрестностях, включая Петергоф и Большую Ижору, квартиры или дачи люди азиатской наружности. Если да, то сколь давно, а также все, что об этих господах можно выяснить: словесный портрет, поведение, как часто приезжают и уезжают гости. Прямых встреч и проверок документов следует избегать, но если что, необходимо аккуратно повыспросить у соседей, ближайших торговцев и местных полицейских чинов.
        Официальная версия: некий азиат, маскируясь под офицера японской военной миссии, втирается в доверие к состоятельным господам и весьма ловко грабит их квартиры.
        - Слушаюсь! - привстал со своего места коллежский асессор Снурре.
        - Я сам понимаю, что сделать подобное за столь краткий срок почти невозможно, но потому и обращаюсь к вам.
        Глаза полицейского чиновника за толстыми стеклами пенсне азартно блеснули.
        - Если это вообще возможно, то непременно будет сделано!
        - А мы тем временем посмотрим на местности, что еще можно предпринять.

* * *
        Когда князю Миклошу Эстерхази сообщили, что его спрашивает некий Конрад Шультце, он поглядел на своего лакея молча и лишь кивнул, не произнеся вслух того, что подумал: «Единственная более или менее приятная новость за последние дни». Замок Лек, куда он приехал вместе с генералом Мартыновым, был одним из множества владений могущественного рода Эстерхази. Эта родовая твердыня уже давно не видела хозяина, большую часть времени проводившего в Вене при императорском дворе. Замок нельзя было назвать запущенным, но отсутствие хозяина сказывалось. Теперь застоявшаяся в блаженном ничегонеделании челядь вовсю суетилась, силясь придать княжескому поместью обитаемый вид. Но генерал Эстерхази лишь одаривал их старания мрачным тяжелым взглядом, нагоняя на слуг почти суеверный ужас.
        - Я приму его в аметистовой гостиной, отведите господина Шультце туда, - словно прессом выдавливая каждое слово, вымолвил князь Миклош, буравя лакея холодным немигающим взглядом.
        - Слушаюсь, - попятился слуга.
        Аметистовая гостиная была любимой комнатой князя. В свое время там подписывались многие брачные союзы, придавшие роду Эстерхази невиданное в этих землях могущество. В Средние века, когда строился этот замок, аметистовые украшения считались изысканным подарком для любимых, что, вероятно, и послужило достаточно веской причиной для того, чтобы украсить столь замечательным камнем целую гостиную. Выложенная пластинами от густо-фиолетового цвета до почти золотого, эта комната производила волшебное впечатление на посетителей.
        Кроме того, об аметисте говорили, что он придает бодрость и отгоняет дурные мысли. И то и другое князю Миклошу Эстерхази сегодня требовалось, как никогда. Молча, сцепив зубы, он слушал приходящие в Лек сообщения о прорыве русских через Карпатские перевалы. Если это и было отвлекающим маневром, как о том говорил пленный русский генерал, то маневр этот развивался чересчур успешно!
        Но это было еще полбеды. Когда вскоре после обеда ему сообщили, что австрийский бронепоезд разнес вдребезги штаб объединенного командования, он вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Новые сообщения отвратили Миклоша Эстерхази от предположения, что это был мятеж. Но они были не менее отвратительными. Продолжая свой путь, бронепоезд расчистил себе огнем дорогу на мост через Вислу и, остановившись прямо на переправе, взорвал эшелон вместе с остатками боезапаса. Невесть на сколько часов сообщение между участками фронта было прервано. Неподалеку от моста налетчиков ожидали свежие кони. Поймать неведомых диверсантов не удалось.
        Очередные новости сообщали еще о двух взорванных железнодорожных мостах. И снова один и тот же сценарий: удар и мгновенный отход. «Скифская тактика» - как назвал это безобразие генерал Данилов. «Проклятые скифы! - думал князь Эстерхази, спускаясь по мраморной лестнице в полюбившуюся гостиную. - Дикари! Они не умеют воевать, как цивилизованные люди, а потому кусают, точно бешеные собаки».
        Лакей предупредительно открыл дверь, пропуская хозяина. Посреди комнаты, увлеченно любуясь тонкой резьбой украшений, стоял коренастый широкоплечий мужчина в форме майора австрийской армии.
        - Вы, - Миклош Эстерхази удивленно тряхнул головой, - вы не Конрад Шультце.
        - Так точно, - нимало не смущаясь, подтвердил незваный гость, - позвольте отрекомендоваться, подполковник Тарбеев Владимир Игнатьевич, российский Генеральный штаб.
        - Не скажу, что рад знакомству. - Генерал Эстерхази смерил незваного гостя удивленным изучающим взглядом.
        - Отчего же? Мы ведь так долго были друзьями по переписке. Почитай, с того момента, как господин Шультце получил место в доме вашей сестры, вся его корреспонденция составлялась мной. Так что как вы абсолютно верно заметили, я не Конрад Шультце, но Сальватор - именно я.
        Миклош Эстерхази в молчании быстро перекатился с каблука на носок и обратно. Невесть зачем пришедший к нему русский шпион был наглее индийской мартышки.
        - Я прикажу вас схватить, - холодно сообщил хозяин замка.
        Подполковник Тарбеев широко улыбнулся, заставляя князя лихорадочно припомнить, не сказал ли он чего-нибудь смешного.
        - Это будет столь забавно, что я не стану мешать вам совершать подобную глупость. Хотя мне ничего не стоило бы сломать вам шею до того, как вы дойдете до двери. Но, ваше светлейшее высочество, мы же с вами разведчики, давайте рассмотрим ситуацию не спеша и без эмоций.
        - Зачем?
        - Потому что, если мы этого не сделаем, вы не узнаете, для чего я пробрался сюда через две линии фронта, поминутно рискуя погибнуть как там, так и здесь.
        - Что ж, разумно. - Эстерхази пожевал губами. - Говорите.
        - Итак, вы меня схватите. У вас есть два варианта: либо я буду убит, либо постараетесь использовать пленного русского как источник. Если убьете, вам придется объясняться с офицерами штаба эрцгерцога Карла, сопровождающими меня к полковнику Ронге. Я допускаю, что вы с ними объяснитесь, а если нет, то уничтожите и их. Но затем вам придется внушить господину Ронге, что его лучший агент, завербованный, кстати, с вашей подачи, все это время работал на русских.
        - Вы не мой агент, - коротко отрезал возмущенный аристократ.
        - Это верно, я это знаю, и вы это знаете, но, увы, господин начальник имперской разведки не был лично знаком с Конрадом. Ему придется верить на слово, что тот, кого вы убили, - не Шультце, и это после того, как я сообщил столь ценные сведения генералу фон Бойна и эрцгерцогу Карлу. У вас возникнет изрядная проблема, князь!
        Но и это еще не все, ваше светлейшее высочество. Если в ближайшее время я не доберусь до Швейцарии, в каждом из банков, где находятся «сбережения на вашу безбедную старость», будут вскрыты пакеты, содержащие подробное описание аферы Артура Шультце, так сказать, в «венский» период его бурной и, что греха таить, беззаконной жизни. Я думаю, банкирам небезынтересно будет узнать, сколько миллионов крон было изготовлено моим «братом» для одного из знатнейших вельмож Европы. Там же, в порядке раскаяния, будет дан рецепт, как отличить настоящие деньги от столь похожих на них кусочков грязной бумаги. Вам, несомненно, известно, к чему это привело в России?
        Князь Эстерхази молчал, с ненавистью глядя на гостя. Он старался понять, блефует тот или нет. По всему выходило, что не блефует.
        - Чего вы от меня хотите? - наконец с натугой выдавил он.
        - Вы даже не желаете услышать, что будет, если вы меня просто схватите и, как о том пишут господа романисты, «бросите в подземелье своего замка»?
        - Перестаньте валять дурака! Говорите, что вам нужно!
        - Вот это серьезный разговор. - С лица подполковника Тарбеева сошло наигранное благодушие, как слетает маска арлекина с лица паяца в конце венецианского карнавала.
        - Итак, князь, битва за Карпаты империей проиграна. Группировка, собранная в Бескидах, абсолютно бесполезна. Она охраняет снежные заносы и вечные скалы. Там ничего не будет. Но вам следует помнить, что она была усилена по вашей инициативе, и даже в случае, если вдруг русская армия будет остановлена, что уже практически невозможно, отвечать за этот стратегический провал будете вы. Можете не сомневаться, об этом мы тоже позаботились. В процессе следствия выяснится, что вашими молитвами была устроена романтическая смерть полковнику Редлю, шпионившему на нас, и все это потому, что большая часть информации была получена не от него, а от вашего светлейшего высочества. И вы, и я знаем, что это неправда, но вам не удастся это доказать новому императору.
        Я не буду рекомендовать вам застрелиться. Надеюсь, скоро мы с вами начнем вспоминать эти дни с грустной улыбкой. Генерал Мартынов, который уедет отсюда со мной, без всяких секретов будет принимать ваше светлейшее высочество у себя в Москве. Конечно, у него нет такого замка, но радушие вам гарантировано. Поэтому говорю еще раз: я не желаю вашей смерти. У меня к вам иное предложение. Вы можете им воспользоваться, но можете и отказаться.
        - Говорите, наконец! - прошипел сын знаменитого путешественника и авантюриста.
        - Сейчас по всей Венгрии распространяется манифест эрцгерцога Карла с требованием поддержать его высочество и объединиться вокруг него для спасения отечества. Сей документ был разослан, еще когда я отправлялся к вам. Это было несколько часов назад, так что сейчас войска наверняка приветствуют правящего регента как апостольского короля Венгрии.
        - Это мятеж! - гневно нахмурился Миклош Эстерхази.
        - Конечно, - кивнул Сальватор. - Но подавлять его некому и нечем. Зато я могу сказать вам, каков будет первый указ его новоиспеченного величества. Он заявит, что Венгрия не видит смысла продолжать эту кровавую бойню, а потому выходит из войны и призывает воюющие с ней страны приступить к мирным переговорам.
        - Невероятно!
        - Более чем вероятно. Ибо так оно и будет, - усмехнулся русский разведчик. - А потому мой искренний совет: вспомните, что вы тоже венгр, подумайте о своей грядущей судьбе и помогите эрцгерцогу Карлу стать не просто королем Венгрии, но и полновластным императором.
        - Я что же, по-вашему, должен убить Франца-Иосифа? - Князь Миклош вновь разгневанно сдвинул брови.
        - Разве я что-то говорил об этом? - пожал плечами незваный гость. - Убедите его величество отречься от престола. К чему погибать великой державе из-за того, что ее старый и дряхлый монарх не может больше править? Эрцгерцог Карл производит впечатление человека, способного помнить оказанные ему услуги. Кстати, мы, - подполковник Тарбеев сделал глубокомысленную паузу, давая князю самому догадаться, о ком идет речь, - тоже хорошо помним.
        Миклош Эстерхази стоял молча, словно позабыв о собеседнике. Казалось, сейчас его куда больше интересует игра света в аметистовых гранях и волны складок тяжелых бархатных портьер на высоких окнах. Наконец он повернулся на каблуках и твердым шагом направился к двери. У самого выхода князь на мгновение оглянулся.
        - Отправляйтесь в Швейцарию, господин подполковник, не смею вас задерживать!
        ГЛАВА 30
        Некоторые мастера легко забивают головой железный гвоздь. Потом страдают.
        Ю Сен Чу
        Небольшой городок, названный в честь апельсинового дерева Ораниенбаумом, первоначально был подарен великим Петром своему доблестному сподвижнику Александру Меньшикову. Он возник и разросся вокруг дворца бывшего пирожника, ставшего в рассвете лет почти единовластным правителем российской империи. После ссылки царского фаворита его имение перешло в казну, а затем принадлежало внучатому племяннику царя-труженика - ПетруIII и его молодой жене. Здесь последний из природных Романовых, по примеру великого предка, строил потешные фортеции и устраивал смотры «голштинским войскам».[ПетрIII имел титул герцога Голштинского (фон Гольштейн) и сформированное в Ораниенбауме потешное войско именовал голштинцами.]
        Здесь же юная супруга наследника престола делала первые шаги в жестоком искусстве придворных интриг. Впоследствии Екатерина Великая не слишком любила Ораниенбаум. Возможно, он напоминал ей о заговоре и цареубийстве. Императрица не забывала, с чего началось ее восхождение к трону, и потому немало сделала для того, чтобы очернить в глазах потомков память о свергнутом муже.
        Сей замысел удался ей блестяще. Но Ораниенбаум помнил все, и ему не было дела до пожеланий матушки-государыни.
        Ораниенбаум помнил все, но молчал. Летом загадочно глядели сквозь густую листву парка Китайский павильон с его огромной коллекцией восточного фарфора и павильон Катальной горки, в былые времена знавший удалые забавы будущей императрицы и ее первых фаворитов. Летней порой в парке всегда было многолюдно. Он был прекрасен, романтичен и хранил тайну, которую всяк надеялся разгадать на свой манер.
        Зимой городок почти вымирал, дачники разъезжались, веселый шум и звуки полкового оркестра, игравшего в парке вальсы Штрауса, смолкал до весны, ожидая, когда рядом в Петергофе заговорят фонтаны и жизнь снова вернется в город апельсинового дерева.
        Пока же лишь вдалеке над плацем школы прапорщиков слышались отрывистые звуки команд, порою доносились дробные хлопки выстрелов с испытательного стенда мастерской оружейника Федорова, да крики чаек над колокольней смешивались с вороньим граем.
        Трудно сказать, что именно повлияло на выбор места встречи. Возможно, безлюдье, возможно - странная и практически неуловимая для европейца ассоциация, - плод апельсина на белом снегу напомнил майору Азуми знамя Японии, будто бы суля победу. Он шел по расчищенной аллее парка меж тоскливо голых деревьев, сплетающих черные ветви над головой, между озябших статуй, засыпанных снегом. В уме у него крутились строки:
        На выпавшем снегу упавший апельсин.
        Жизнь победит -
        Я поклонюсь поднять.
        Две фигуры, идущие навстречу, согревали сердце японского офицера, наполняя его радостью, точно вместо снежных хлопьев на ветвях вдруг распустились яркие соцветия сакуры. Без малого одиннадцать лет майор Азуми, сменивший полковника Мияги на посту руководителя российского направления в организации «Черный океан», искал случая поквитаться с обидчиками.
        Все эти годы великий западный сосед был закрыт для Страны восходящего солнца. Конечно, большая протяженность русско-китайской границы позволяла засылать агентов, которые, маскируясь под старьевщиков-китайцев или мелких торговцев, добирались порой и до Санкт-Петербурга. Прикажи им Мацумото Азуми, и они бы не пожалели своей жизни, чтобы отнять жизнь у заклятых врагов. Но майор Азуми медлил, ибо настоящему самураю надлежало свято помнить смысл высокой добродетели - гамбари.
        Японский толковый словарь переводил это слово довольно бестолково:
«1. Работать усиленно и настойчиво. 2. Настаивать на своем. 3. Занимать какое-либо место и никогда не покидать его».
        Все это было так, но суть этой самурайской добродетели таилась не в этом. Именно
«гамбари» повелевало благородному воину выполнить свою миссию во что бы то ни стало, даже если на то понадобится вся жизнь без остатка.
        Ротмистр Чарновский, пленивший некогда его командира, должен был пасть в честном бою, как подобает воину. Но прежде он должен был услышать, за что умирает. И конечно же, не кто иной, как он, Мацумото Азуми, обязан был оборвать ток дней опасного врага.
        И к его спутнику у «Черного океана» тоже имелся немалый счет. Он был врагом умным и опасным, это он расстроил планы самого Мияги, сорвав поставку оружия этим мятежным длинноносым варварам. Но все же руководство «Черного океана» готово было сохранить полковнику жизнь в обмен на записи инженера Филиппова и чертежи его оружия, которое должно было дать Японии подобающее ей могущество.
        Не доходя нескольких шагов, Азуми церемонно поклонился, выражая свое несомненное уважение к опасному непримиримому врагу.

«Хороший враг лучше плохого друга, - как говорил великий Токугава Иэясу[Первый из сегунов рода Токугавы. На века правления этого рола (1603-1868гг.) приходится расцвет сословия самураев.] в день битвы при Сэкигахара. - Хороший враг учит жить, плохой друг помогает умереть».
        Приближающиеся офицеры молча козырнули.
        - Что у тебя там? - поднося пальцы к виску, спросил ротмистр Чарновский.
        - Луна наяривает, но все без толку! Пока все тихо. С нашей колокольни подкреплений не видно. Если бы кто-нибудь поблизости заныкался, в тепловизоре его бы враз расшифровали. Может, эти знойные японцы промерзли так, шо слились с фоном? Но, как говорится,
«не видать ничьих следов вкруг того пустого места». Это я, понятное дело, не о тебе. А, нет, стой! Вон на окраине парка появились какие-то объекты. Точно! Есть засечка! Три человека. Один, судя по манере двигаться, не один, а одна.
        - Господи, когда-нибудь ты научишься говорить нормальным языком?
        - Не-а, я умею только тем, который у меня во рту приделан. А он уже какой ни есть - Всевышнего работа, так шо язык у меня божественный! Ладно, ты пока с этим желтым драконом перетри насчет тяжелого материального положения д етей Анголы и Анбосы, а я пошел на перехват. Как сказал поэт:
«И поскакали кашевары в Булонский лес рубить дрова».
        - Ладно, не зарывайся, будь осторожен! Наверняка это опытные бойцы.
        - Отроюсь, не боись. Они еще не видели школу «Пьяный миргородский кулак» и его обрез!
        - Мацумото Азуми, - представился майор, глядя холодными внимательными глазами на противников. - Я вижу, вы действительно смелы, и это делает вам честь.
        - Где Лаис? - не вдаваясь в долгие церемонии, коротко спросил ротмистр.
        - Недалеко, - столь же коротко ответил Азуми, глядя на двухметрового гиганта. Взгляд того был, несомненно, дерзок. В прежние времена любой уважающий себя и традиции самурай просто обязан был немедленно выхватить меч и снести голову обидчику. Но теперь на календаре империи восходящего солнца значилась иная эпоха.
        - Давайте по порядку. - Самурай остановился, не доходя трех шагов до собеседников. - Я пришел сюда убить вас. - Он посмотрел на Чарновского. - А вероятно, также и вас, господин полковник. Убить за тот вред, который вы нанесли нашей организации. Покарать за те потери, которые произошли по вашей вине.
        Однако же у вас обоих есть шанс. Для вас, господин ротмистр, это возможность сразить меня в честном бою. Для вас же, ваше высокоблагородие - возможность быть к нам до конца лояльным и дать то, что мы хотим получить. И в том и в другом случае, надеюсь, мне удастся одержать победу. Но можете не сомневаться, ваша победа или же ваше поражение в одинаковой степени принесут свободу нашей пленнице. Это я вам обещаю.
        Честно говоря, мы, японцы, не понимаем, отчего вы, европейцы, так дорожите своими… - Азуми старательно углубился в недра памяти, силясь подыскать подходящее слово. Просто «женщины» здесь не годилось, среди них имелись вполне почтенные матери и жены. Пленница же, по сей день незамужняя, и в то же время не гейша, по-японски значилась «урэнокори», то есть «залежалый товар». Но говорить такое воину, с которым предполагаешь скрестить клинки, непристойно, и, стало быть, не подобает самураю.
        - Давайте быстрее! - без оглядок на этикет досадливо произнес Лунев. - Михаил Георгиевич, надеюсь, вас не затруднит сразиться с этим господином?
        - С превеликим удовольствием! - кивнул конногвардеец.
        - Что ж, тогда извольте. - Азуми поднял руки и хлопнул, подавая сигнал приблизиться остановившимся вдали помощникам. - Но помните, если вы попытаетесь отбить женщину, она умрет. И сколько бы вам ни осталось жить, ее смерть будет лежать на вас.
        Чарновский промолчал. Он глядел, как приближается один из воинов «Черного океана» с большим длинным свертком в руках.
        - Это катаны, - перехватив взгляд ротмистра, пояснил Азуми. - Надеюсь, вам знакомо это оружие?
        - Конечно! - с усмешкой проговорил конногвардеец. - Кто ж не читал «Пять колец» старика Миямото Мусаси?
        - Вот и прекрасно. Я рад, что вы читали его трактат, - кивнул самурай. - Значит, теперь у меня не будет ощущения, что я вызываю вас на бой неведомым вам дотоле оружием.
        - Сердечно за вас рад! - хмыкнул Чарновский.
        - Надеюсь, вас также не смутит, - продолжал майор, - если присутствующая здесь дама полюбуется нашим поединком?
        - Старый мошенник Мусаси, выходивший с легким деревянным бокеном против тяжелой катаны при том же уровне мастерства, помнится, не применял таких изысканных приемов. Тут вы пошли дальше учителя.
        - Вы хотите меня оскорбить?
        - Я хочу вас уничтожить.
        - Оружие! - резко скомандовал Азуми, протягивая руку к приоткрытому чехлу, из которого выглядывали обтянутые акульей кожей рукояти катан.
        - И кто ж это удумал к абордажным саблям такие длинные ручки приделывать?! - Чарновский выдернул из ножен катану и крикнул, становясь в позицию. - Хаджиме!
        - Мишель, у нас гости! - Это сообщение лишь на мгновение опередило появление вовсе нежданных посетителей. Разгоняя темень светом фар, по аллее несся автомобиль с императорским орлом на дверце. Он затормозил, едва не сбив стоявших посреди дороги поединщиков. Те чудом успели отпрыгнуть в стороны. Лишь только мотор остановился, дверцы его распахнулись и на снег споро выпрыгнули трое офицеров с револьверами на изготовку.
        - А ну, бросайте сабли! - Из машины, расправляя затекшие плечи, быстро выбрался еще один человек, с длинной черной нечесаной бородой, в распахнутом тулупе, вопиюще непохожий на особу, которой подобало бы разъезжать в автомобиле из императорского гаража.
        Глаза Мацумото Азуми гневно блеснули. Его лицо оставалось холодно-надменным, как требовал кодекс Бусидо от истинного самурая при общении с длинноносыми варварами, но приказов, а уж тем более требующих от воина бросить оружие, он терпеть был не намерен. Йайдо - утонченное искусство выхватывания клинка, несомненно, было коньком майора Азуми, слывшего в Японии прекрасным мастером меча. Не успел крик Григория Распутина вернуться эхом, как благородный клинок, блеснув в свете фар облачным узором «яхадзу»[Яхадзу - один из видов узора по линии закалки режущей кромки катаны. ] на режущей кромке клинка, устремился за очередной жертвой.
        - Ших! - Легкое шуршание ознаменовало поражение одной из целей.
        - А-а-а! - Ближайший к Азуми телохранитель Старца рухнул на снег, прижимая окровавленную руку к телу. Чуть в стороне от него на снегу осталось лежать отрубленное запястье с зажатым револьвером.
        - Кия! - Резкий выдох и новый удар. Практически никто из окружающих и понять не успел, так быстро это случилось: острейшее лезвие катаны с силой опустилось на шею Григория Распутина и, точно стекло от попавшего в него камня, разлетелось осколками. Мгновение спустя выстрелы телохранителей грянули слитным залпом, разрывая грудь майора Азуми и отбрасывая его на снег уже мертвым.
        - На колени! - рявкнул неуязвимый Старец и шагнул в сторону Лаис. Охранявшие ее японцы пытались было преградить ему путь, но разлетелись в одно мгновение, точно поленья от разрубленного напополам чурбака. Кровь, окрасившая места их падения, не предвещала им ничего хорошего.
        Еще одно движение, крик Лаис, крик Чарновского, яростный приказ Лунева - как-то вдруг сразу утонувшие в громовом нечеловеческом хохоте.

* * *
        С полуночи, с момента появления известий от коллежского асессора Снурре, поручик Вышеславцев и вся его группа были на ногах, обходя все подозрительные жилища близ Ораниенбаума. Конечно, можно было предоставить эту работу местной полиции, но всякому было известно, что городовые за умеренное подношение и черта на колокольне пропишут. А потому жандармы не знали устали, носясь по заметенным улицам от порога к порогу.
        Порою случались конфузы. Так, некий доброхот поспешил сообщить поручику, что на съемной даче в Мартышкино обитает некий подозрительный азиат. Подозрительным азиатом на беду оказался камергер двора князь Темирхан Кунгушев, решивший уединиться от мирской суеты с молодой супругой другого камергера.
        Однако, в конце концов, настойчивость жандармерии была вознаграждена. В личном доме капитана Сафронова-2, сдаваемом внаем, им открыл слуга-маньчжур. Первоначально он утверждал, что хозяева его давно уехали. Однако тщательный осмотр дома и методы «реалистичного устрашения», примененные к перепуганному бедолаге, заставили того сознаться, что хозяин отбыл всего полчаса назад, а вслед за ним отправились еще два приятеля его господина с молодой девушкой и свертком, в котором находились боевые мечи.
        По словам несчастного прислужника, в речи офицеров между собой звучало слово
«парк». Именно туда и устремился Вышеславцев со своей командой. Освещая дорогу фонарями, жандармы, рассыпавшись цепью, начали движение в глубь парка. Ноги их по колено вязли в снегу, но они шли, не останавливаясь, готовые хватать, стрелять, рубить любого, на кого укажет командир. Спустя минут десять поручик разглядел стоящий автомобиль с включенными фарами и несколько людей, суетящихся вокруг него. Затем раздался крик, выстрелы.
        - За мной! - скомандовал поручик, на бегу выбирая себе мишень.
        Темнота мешала ему целиться. Лишь возвышающийся надо всеми Чарновский выделялся на общем фоне. Что произошло дальше, понять было невозможно - какой-то общий крик, хохот. Поручик только и успел заметить, как от машины будто бы отделилась еще какая-то фигура и тут же упала в снег.
        Дальнейшее и вовсе было выше его понимания: он увидел, как там, где стоял мотор, вдруг грянул взрыв, и вдруг осознал, что прямо на него по воздуху летит, вращая колесами, переворачивающийся автомобиль… Не понимая, что делает, Вышеславцев упал наземь, закрывая голову руками. Он уже не видел, как разлетелись, подобно стае перепуганных воробьев, стоявшие на аллее люди, да и вообще сейчас ничего не видел.

* * *
        Распутин нащупал серебряную цепочку на груди Лаис и теплый, даже среди зимнего мороза, перстень. Рывок. Девушка вскрикнула от боли, но замочек тонкой работы не выдержал, отдавая в руки Старца перстень с шестилучевой переплетенной звездой и таинственными письменами по ободу.
        - Вот и все! - с хохотом заорал Григорий Распутин.
        - Вот и все! - с хохотом вторил ему Хаврес.
        Одно маленькое движение - древний перстень скользнул на указующий перст Старца.
        - Я дарую тебе этот мир! - Голос Хавреса грянул в голове Распутина, точно совсем рядом взорвался целый артиллерийский склад. Он широко раскрыл рот, глаза выпучились, едва не выскакивая из орбит. Жгучая боль окатила все тело. Он хотел упасть, но не смог. И не смог бы уже ничего, поскольку в теле, принадлежащем миг назад Григорию Распутину, от него самого более не осталось ничего.

* * *
        - …Господин обер-лейтенант, обнаружен шум винтов.
        - Всплытие на перископную глубину. Поднять перископ. - Обер-лейтенант Кирхер вытащил изо рта зубочистку и заложил ее за ухо. - Доброй нам охоты!
        - Это лайнер. Он идет под американским флагом, - доложил вахтенный офицер.
        - Ерунда! Это всего лишь уловка! - отмахнулся командир субмарины. - Наверняка Джон Буль перебрасывает на этой посудине солдат к этим паршивым лягушатникам. Приготовить носовой торпедный аппарат!
        - Но, господин обер-лейтенант, это мирное судно под флагом нейтрального государства. Международное соглашение…
        - Молчать! Носовые, товсь!

* * *
        - …Ваше императорское величество! Предлагаемое мною вооружение не требует чрезмерных затрат на изготовление и в то же время гарантирует высокое поражение живой силы противника как в окопах, так и укрывшейся в блиндажах и даже крепостных стенах. Это газ. Я дал ему название «Смертельный туман».
        Кайзер Вильгельм заинтересованно глядел на изобретателя. Новое оружие, пожалуй, мало годилось для того, чтобы щеголять с ним на фотоснимке, однако и впрямь сулило отменные результаты.
        - Мы должны испытать его как можно скорее. - Кайзер подошел к карте и ткнул пальцем во французские позиции. - Вот здесь, возле Ипра.

* * *
        - …Ваше превосходительство, у нас тысячи пленных австрийцев. Если мы будем оставлять хотя бы по взводу, для их охраны, у нас скоро не останется армии, чтобы наступать.
        - Так расстреляйте всех лишних. Мертвые не разбегаются!

* * *
        - …Так вот, господа, как сказал президент Франции: «Ваши железные крепости, наконец, покажут проклятым бошам, что такое настоящая война! Мы не будем больше наступать на противника, - сказал президент, - мы будем наступать по противнику! .»

* * *
        Князь Миклош Эстерхази стоял перед дверью спальни, за которой слышался храп императора Франца-Иосифа. Послеобеденный сон давно уже стал привычкой дряхлеющего государя. Теперь же, зимой, темнело рано. Едва за окнами дворца смеркалось, император оставлял все дела министрам и шел почивать. Ближе к полуночи он просыпался и нажимал кнопку, установленную у изголовья. В комнате зажигалась лампа, за стеной дребезжал звонок, сообщая прислуге, что государь желает встать с постели.
        Пройдя караул отсалютовавших гвардейцев, князь Эстерхази замер перед дверью. Всю дорогу из замка Лек в Вену он обдумывал речь, с которой обратится к императору, умоляя его ради спасения Отечества незамедлительно передать трон эрцгерцогу Карлу. Фразы получались напыщенными и пустыми.
        Теперь он глядел на позолоту барочных завитков, украшающих дверь, и сознавал, что обратной дороги нет. Этот чертов русский не блефовал! На каждый ход у него был заготовлен свой, точный и убийственный.
        Дежуривший у двери офицер удивленно поглядел на князя.
        - Вас что-то беспокоит, ваше светлейшее высочество?
        - Пожалуй, - кивнул Миклош Эстерхази. - Плохие новости.
        Он мельком кинул свой, по обычаю мрачный, взгляд на собеседника и вдруг заговорил неожиданно быстро и пространно:
        - Окажите любезность, найдите дежурного лейб-медика и попросите его срочно прибыть сюда. Пусть возьмет с собой лекарства. Не знаю, чем уж он там пичкает его величество, но лучше будет, если он прихватит это с собой.
        - Я сейчас распоряжусь.
        - Прошу вас, сделайте это сами. Речь может идти о жизни и смерти. Вы производите впечатление человека сообразительного. Надеюсь, таковым и являетесь. Разыщите лекаря.
        - Но мой пост?
        - Считайте, что я вас заменил. Поторопитесь!
        - Слушаюсь, господин генерал!
        Лишь только дежурный офицер бросился выполнять его просьбу, Миклош Эстерхази тихо открыл дверь в императорскую опочивальню и, войдя, протянул руку туда, где была подвешена ночная лампа. «Есть!» - на губах князя Эстерхази появилась недобрая ухмылка. Он рванул нащупанные в темноте провода и, почувствовав, как они обвисают мертвой змеей, соединил их оголенное жало.
        - Ваше Императорское Величество!
        Храп прекратился.
        - Проснитесь, проснитесь немедленно!
        - Что? Что такое? - Старческий голос монарха звучал испуганно. - Что случилось?
        - Эрцгерцог Карл - изменник! Венгрия капитулирует!
        - Что?! - Франц-Иосиф резко надавил на кнопку. Молния пробежала между оголенными контактами, с грохотом и треском сжигая кусок провода.
        - Ах-х! - Император захрипел, судорожно хватаясь за грудь. Миклош Эстерхази услышал приближающийся топот ног. Он распахнул дверь.
        - Доктора, скорей!
        Спустя несколько мгновений перепуганная толпа слуг, лакеев, гвардейцев накатилась волной на императорский альков.
        - Посторонитесь! Посторонитесь! Я доктор! - послышалось среди толпы.
        Князь Эстерхази не смотрел туда, откуда доносился этот голос. Он глядел на давешнего офицера, попытавшегося включить свет и теперь с удивлением рассматривающего обугленные концы провода. Взгляды их встретились…
        - Император мертв, - объявил ученый эскулап с положенной случаю торжественной грустью.
        - Да здравствует император Карл! - Во весь голос закричал князь Эстерхази.
        - Да здравствует император Карл! - подхватил его слова стоящий рядом офицер, а вслед за ним и все присутствующие.

* * *
        Всю дорогу Барраппа проклинал идею, в первый миг казавшуюся ему удачной. Багажный ящик, в который летом складывался кожаный верх салона, по виду казался довольно просторным. На деле же скрючившийся нотер едва-едва смог уместиться в нем, точно рука в перчатке, и всю дорогу он сполна ощущал на себе всякую кочку, всякий ухаб. Чтобы не задохнуться, ему пришлось наделать дырок. Благо кинжал храмового стража позволил пробивать железо как топленое масло.
        Всю дорогу он силился представить себе далекие горы, согретые полуденным солнцем, и затерянный среди них храм. Ему казалось, что он слышит, как ставшие в круг жрицы призывают на помощь тридцать шесть праведников, в безвестности живущих во всех уголках мира - тридцать шесть столпов, на которых зиждется милость божья к роду человеческому.

* * *
        - …Господин обер-лейтенант, торпеда прошла под килем.
        - Проклятие!
        - И…
        - Ну, что еще?
        - Почему-то заклинило торпедный аппарат.

* * *
        - …Ваше превосходительство, ваш приказ бесчестен. Я… отказываюсь его выполнять.
        - Мальчишка! Да ты соображаешь, с кем говоришь?! Я тебя самого расстреляю!
        - Это ваше право, но я не стану расстреливать пленных!

* * *
        Барраппа не мог слышать этого. До его ушей доносился только рев мотора, какой-то лязг и шорох колес, в голове же крутились бессвязные обрывки чьих-то разговоров, прерываемые криками о помощи, выстрелами и странным, нечеловеческим смехом.
        - …Господин комиссар, - слышалось ему. - В городе творится что-то невообразимое! В Париже мятеж!
        - Чего же они хотят?
        - Они ничего не хотят. Они громят магазины и убивают людей…

* * *
        - …Ваше сиятельство, портсмутские докеры требуют немедленно прекратить войну. Они подожгли корабль с пшеницей, пришедший из Канады.
        - Зачем?
        - Чтобы обратить внимание на свои требования.
        - Прикажите стрелять в них из пушек, чтоб им был понятней наш ответ.

* * *
        Барраппу дико мутило. Звук неведомых голосов, смешение языков, взывающих о помощи, грозили взорвать его голову, точно воздушный шар, переполненный воздухом. И этот хохот… Хохот?!
        Барраппа рубанул клинком по защелке хитрого замка багажного ящика. Та отлетела, словно была сделана из глины, а не из закаленной крупповской стали. Толчок, и Барраппа, выпрямившись, атакующей коброй прыгнул в мягкий пушистый снег. И в тот же миг он увидел, как разлетаются, точно отброшенные взрывной волной люди, как отрывается от земли и летит куда-то автомобиль с императорскими орлами на дверцах…
        Распутин стоял в нескольких шагах от него и хохотал, уперев руки в бока. Его черная с проседью борода развевалась порывами невесть откуда взявшегося ветра, явственно напоминая пиратский флаг.
        - Повелеваю вам! - резко оборвав смех, вдруг начал Старец.
        Барраппа вскочил на ноги, боясь потерять равновесие, но еще больше опасаясь растратить впустую драгоценные секунды. То, что стояло перед ним, уже не было человеком. Все, что именовалось Григорием Распутиным, уж хорош он был или плох, было выжжено вмиг. Внешний облик Старца теперь служил лишь одеянием могущественного демона, ставшего во много раз сильнее, обретя плоть.
        - Откликнитесь и придите на зов мой!
        - Сим возвращаю плоть твою в прах! - Барраппа вскочил и резко выбросил кинжал вперед, пронзая горло вдруг разом как-то выросшего Старца. Столб дыма и пламени вырвался из отверстой раны и прямо в воздухе обернулся огромным пятнистым леопардом. С яростным рыком дикий зверь бросился в атаку и тут же отпрянул, увидев нацеленный в грудь кинжал.
        Он знал, что оружие не могло уничтожить его, даже это, скованное из молний небесного архистратига. По воле божьей ангелы бессмертны, даже падшие. Сам Господь не уничтожил их, сбросив с небес. Но также он помнил, как самого малого попадания было достаточно, чтобы лишить сил могущественнейших из его соратников.
        Леопард метнулся в сторону, оборачиваясь в человека с горящим взглядом и грозным, точно глаз урагана, ликом.
        Поручик Вышеславцев выплюнул снег изо рта и вскочил на колени.
        - Да что ж тут происходит-то?
        В самом деле, представшая пред ним картина не поддавалась разумному описанию: среди валявшихся тут и там людей подбоченясь стоял Распутин и безудержно хохотал. Вдруг он остановился и начал что-то кричать. В этот миг к нему бросился какой-то мужчина с кинжалом в руке. Вышеславцев схватил оброненный наган, ствол его был забит снегом. Он с силой вытряхнул его и вскинул, целясь в убийцу.
        - Стой! Нет!!! - Жандарму показалось, что совсем рядом вскочил сугроб и бросился на него. Выстрел грянул, и в тот же миг поручик ощутил, как сверху наваливается кто-то очень сильный и умелый. Револьвер отлетел в сторону. На помощь командиру уже спешили другие жандармы.
        - Идиоты! - в бессильной ярости орал сотник, пытаясь вырваться из жандармских объятий. - Там демон! Его нужно добить!
        - Я его узнал, это Длугаш! - кричал Вышеславцев, на четвереньках ползя за револьвером. Больше всего ему сейчас хотелось нажимать и нажимать на спусковой крючок и смотреть, как падают убитые им люди.

* * *
        Барраппа покачнулся и выронил кинжал. Голоса в голове внезапно стихли, сменившись ненарушаемой ничем тишиной. Ему казалось, что должно быть больно, но боли не было. Были лишь глаза демона, горящие адским пламенем. Они становились все больше, и больше, и больше, пока не слились в единый огонь.
        На мгновение освободившись от жандармов, Холост снова прыгнул на спину поручика, впечатывая его в снег в двух шагах от лежащего в снегу револьвера, и тут же поверх него очутилось шесть, а то и семь увесистых откормленных жандармов, спешащих помочь командиру. Все они слышали раздавшийся вдруг среди зимнего неба гром…
        Воспользовавшись замешательством, Хаврес метнулся в сторону, туда, где едва-едва поднималась на ноги начисто обескураженная происходящим Лаис. Он не мог убить жрицу, не так давно вызволившую его из заточения. Но кто мешал ему использовать это тело вместо того, что мгновение назад пришло в негодность?
        Лаис выставила перед собою руки в защитном жесте, силясь произнести начальные слова заклинания. Ей было не успеть. Нипочем не успеть. Двое мужчин стремительно метнулись к ней. Ротмистр Чарновский сбил ее с ног и, обхватив руками, покатился в сторону. Полковник Лунев преградил дорогу демону, упрямо наклонив лоб и сцепив зубы. Демон презрительно расхохотался, и небо вторило ему зимним громом. В тот же миг Платон Аристархович ощутил, как наполняется огнем все его тело.
        - Делай, как я велю, и останешься жить.
        Полковник Лунев упал на колени, цепляясь ногтями в землю под снегом.
        - Нет!
        - Повинуйся мне! - Новая волна боли тисками сжала тело полковника.
        - Нет!
        - Повинуйся, я сделаю тебя могущественным. Короли и императоры склонятся пред тобой.
        - Нет!
        - Чего тебе надо? Золота? Славы? Может, тебе нужна эта красотка? Ты идешь на смерть ради ее никчемных прелестей? Повинуйся, я подарю ее тебе прямо сейчас!
        - Нет!
        Чарновский, с силой оттолкнув Лаис, вскочил на ноги, быстро оглядываясь по сторонам. «Вот он!» В три шага конногвардеец оказался рядом с распластанным телом Барраппы. Рядом с ним торчала из снега темная от времени слоновая кость рукояти кинжала. Он схватил ее и бросился к корчившемуся от боли Луневу.
        - Ну что, что тебя держит? На что ты рассчитываешь? Человек не в силах выдержать такое, не в силах противостоять мне. За несколько мгновений ты узнаешь о боли куда больше, чем все человечество за век.
        Полковник Лунев бился головой о снег, не чувствуя ударов и не в состоянии ничего более сказать.
        - Лаис! - закричал ротмистр, занося оружие. - Немедленно читай заклинание! Вызови его и заточи туда, откуда призвала в этот мир.
        - Но если он сдастся… - Жрица Эстер, дрожа, указала на воющего от боли Лунева.
        - Он не сдастся. А если сдастся, я его убью и приму демона на себя, и ты начнешь все сначала.

* * *
        Верховная жрица храма Прародительницы Эстер утерла пот со лба.
        - Это случилось, - тихо произнесла она, опускаясь на вырезанный из горного камня трон. - Он в западне. Теперь Лаис не составит труда загнать его обратно.
        - Но как? - Одна из подручных Верховной жрицы удивленно воззрилась на мудрую наставницу.
        - Один из тридцати шести!
        ЭПИЛОГ
        Демократия - это строй, при котором народ берет власть в свои руки и сажает себе на шею.
        Джордж Баренс
        Короткая надпись на могильной плите гласила:
«Здесь покоится капрал сербской армии Петр Длугаш, погибший, спасая мир».
        Весна 1915 года выдалась, как говорили, дружная. Будто сама природа радовалась прекращению огня на всех линиях фронта.
        Двое мужчин и женщина шли по аллее от ворот кладбища, обходя последние мартовские лужи.
        - Так что, все же решились ехать? - повернулся к спутникам старший из мужчин в полковничьей форме с флигель-адъютантскими аксельбантами.
        - Да, - кивнула Лаис. - Я должна это сделать. Должна вернуться в Карнаве, чтобы наконец завершить этот круг. Вы не представляете себе, как я вам благодарна. Вы…
        - она замялась, оглядываясь на конногвардейца, - вы, несомненно, самый достойный мужчина, которого мне довелось встречать. Прости, Мишель. Если мне и жаль покидать Россию, то поверьте, расставание с вами - одна из самых грустных потерь. И все же я должна ехать.
        - Но ведь это… - Полковник Лунев стушевался. Слова Лаис сбивали с ног, заставляя вспомнить давние годы, когда совсем еще зеленым юнкером с букетом наломанной сирени в кулаке, он ждал свидания с той, как представлялось, единственной и неповторимой. Теперь были совсем другие времена, и шедший рядом с той, о ком он тайно грезил последние месяцы, был ее избранником. Потому он лишь смог выговорить, стараясь казаться спокойным и уравновешенным: - Это опасно. Вы же знаете, чем это может вам грозить?
        - Знаю, но разве это не справедливо?
        - Михаил Георгиевич, дорогой, ну хоть вы отговорите ее.
        - Я тоже еду, - уголком губ усмехнулся конногвардеец. - Никогда, знаете ли, еще не бывал в Атласских горах. Занятное, должно быть, место.
        - Покупайте газету «Русская весть»! - доносилось совсем рядом, точно по зову газетчика обитатели кладбища должны были вскочить и устремиться за свежими новостями. - Император Карл Австрийский приезжает с визитом в Петроград! Заместитель председателя Надзорного комитета Родзянко протестует против назначения министром внутренних дел эсера Бориса Савинкова!
        - Все как всегда, - грустно произнес Чарновский. - Народ занимается излюбленным делом - шумит о том, в чем ничего не смыслит, и ожидает нового ради нового. Через неделю, от силы две, ни Родзянко, ни Савинков уже никому не будут интересны. Вспомните, еще неделю назад наше просвещенное общество смаковало фразу кайзера, что, невзирая на все потери, он считает войну победой германского духа и поражением своих гнилых союзников. Кто сегодня об этом вспомнит?
        - И все же согласитесь, ротмистр, мы победили.
        - Нет, - покачал головой Чарновский. - Мы лишь выиграли немного времени. Остальное в ваших руках. А я, как вы уже слышали, отправляюсь с Лаис и, может быть, больше не вернусь в Россию.
        - И-и… - полковник Лунев замешкался, подозревая неладное, - сотник Холост тоже отправляется с вами?
        - Вы угадали. И он тоже.
        - О! Вот, кстати, его самобеглый экипаж. Легок на помине!
        У ворот кладбища затормозил «делоне-бельвилль», отливающий никелем и черным лаком.
        - Ну, елки зеленые! - Дверь возле шоферского места широко раскрылась. - Насилу вас отыскал! Спасибо, господин полковник, ваш абрек надоумил. В общем, Мишель, Лаис, докладываю: билеты взял!
        - Ты уже утром об этом говорил, - с недоумением поглядел на друга конногвардеец.
        - Ага. А теперь я их взял, порвал и выкинул.
        - Ты в своем уме? - возмутился ротмистр.
        - Типа того. А если без шуток, у цесаревича открылось кровотечение. Ее величество просит госпожу Эстер немедленно прибыть во дворец.
        notes
        Примечания

1
        Генерал В.Ф.Джунковский - командир Отдельного корпуса жандармов.

2
        С.Г.Нечаев - русский революционер, организатор тайного общества «Народная расправа», автор «Катехизиса революционера», активно применял методы провокации и мистификации.

3
        Гарри Гудини - знаменитый американский фокусник конца XIX - начала XX в.

4
        Микадо - титул японского императора.

5
        В.А.Сухомлинов - генерал от кавалерии, военный министр с 1909-го по 1915гг.

6
        Потир - чаша для омовения.

7

«Синенькая» - в царской России купюра в 5 рублей.

8
        Бобрами в царской России именовали высокопоставленных чиновников за положенные им по чину шубы с бобровыми воротниками.

9
        Мулинет, финт - названия фехтовальных техник.

10
        Туше (фр. «попал») - фехтовальный сигнал, обозначающий нанесение укола противнику.

11
        В Красном Селе проходили ежегодные учения гвардии.

12
        Чекмень - длинная верхняя мужская одежда у кавказских народов из грубого сукна с начесом. Также использовался как часть мундира у ряда казачьих полков.

13
        Во время русско-японской войны A.M.Гучков был представителем Красного Креста и
«совершил подвиг самопожертвования, во время отступления оставшись в Мукдене вместе с ранеными солдатами».

14
        Французское наименование немцев в годы Первой мировой войны.

15
        Генерал Н.Н.Янушкевич попал в милость императора, демонстрируя фильм о А.В. Суворове наследнику престола в Ливадийском дворце.

16
        М.В.Родзянко происходил из Полтавской губернии. На украинском языке фамилия Родзянко созвучна с «родзынка», т.е. «изюминка».

17
        В военном значении - перестроение или перегруппировка.

18
        Около 8кг.

19
        Фендрих - эквивалент прапорщика в австрийских войсках.

20
        Шконка (сленг) - койка.

21
        Надор - правитель.

22
        Альфред Редль - начальник военной контрразведки Австро-Венгрии. Был завербован российской разведкой, в течение многих лет передавал в Петроград ценнейшую информацию.

23
        Троечник - извозчик, правивший тройкой коней.

24
        Конвойцы - солдаты личного его императорского величества конвоя.

25
        Рейд генерала Мищенко на Инкоу с 26 декабря 1904 года по 6 января 1905 года оказался на редкость безрезультативным. Сборный отряд в 8тыс. сабель при 22 орудиях прошел 270км, потерял около 400 человек, захватил 15 пленных. Пустил под откос два поезда, сжег несколько складов с продовольствием, местами нарушил связь, но был отбит от порта Инкоу, на тот момент уже замерзшего, небольшим японским отрядом. Все повреждения были ликвидированы в течение нескольких часов.

26
        Шпалер (жарг.) - пистолет.

27

«Иванами» до революции именовали криминальных авторитетов. «Господин Блинов» на жаргоне означал «туз».

28
        Поязник (жарг.) - извозчик.

29
        Лягушка (жарг.) - доносчик.

30
        С.П.Белецкий министр внутренних дел России, протеже Распутина.

31
        Речь идет об орденах Станислава и Анны 2-й степени.

32

«Малоярославец» - знаменитый ресторан на углу Невского и Большой Морской, бывший в это время местом сбора столичной богемы.

33
        Инфильтрация (опер. сленг) - проникновение на территорию противника и натурализация там.

34
        Гонведы - солдаты венгерского ополчения.

35
        ПетрIII имел титул герцога Голштинского (фон Гольштейн) и сформированное в Ораниенбауме потешное войско именовал голштинцами.

36
        Первый из сегунов рода Токугавы. На века правления этого рола (1603-1868гг.) приходится расцвет сословия самураев.

37
        Яхадзу - один из видов узора по линии закалки режущей кромки катаны.