Создавая истину Владимир Свержин
        «…Певчих выглянул в окно крестьянской хаты, в которой тогда располагался штаб дивизиона:
        - Эй, Григорьев! Ко мне бегом марш.
        Расторопный солдатик через мгновение появился на пороге комнаты.
        - Вот. Будешь свидетелем, что я приказал нашему Мендозе, в смысле младшему лейтенанту Гершельзону, для поднятия боевого духа сразиться со мной на кулачках.
        - Есть! - выпалил солдат.
        - Ну что? Идём? Или будешь сейчас рассказывать, что перчаток нет? Или что весим мы с тобою по-разному?
        - Приказы не обсуждаются, - пожал плечами Гершельзон.
        …Бой длился недолго. Увернувшись от первых двух тяжеленных ударов, политрук вдруг как-то незаметным коротким движением сбил правую руку командира и мощно атаковал боковым в челюсть. Певчих едва успел мотнуть головой и подставить левое плечо. И в тот же миг точно фугаска взорвалась в голове. Он почувствовал, как снизу в подбородок врезается жесткий, точно чугунный, кулак младшего лейтенанта. Искры брызнули из глаз, и вдруг будто кто-то погасил свет. Пришел в себя Певчих от струи холодной воды из ведра.
        - Силён, Мендоза, - на всякий случай проверяя, на месте ли челюсть, констатировал майор. - Уважаю. Иди. Становись на довольствие…»
        Владимир Свержин
        Создавая истину
        История - наука о фактах. Созданная истина
        Все началось с того, что Алёшка Чернягин бросил в немецкую полевую кухню дохлую крысу. Впрочем, для Алёшки ничего особо не началось. Он с ребятами вот уже два года, с тех пор как немцы вошли в их село, как мог, воевал с фашистскими гадами. Носил, хоть и вырос уже давно из пионеров, в зашитом кармашке свой алый галстук - частицу красного знамени, и готовился вместе с приятелями дать бой. У него даже винтовка имелась. И две гранаты. Винтовку он подобрал за околицей и спрятал под стропила. Одна беда: в обойме патронов оставалось лишь три штуки. Но и три штуки для начала сойдёт. А вот гранаты он стянул у толстого немца. Тот придремал на солнышке, Алешка изловчился и вытянул две железных чушки на длинных деревянных ручках, смахивающие на пестик, которым прежде мать толкла принесенные с гор орехи и яичную скорлупу для кур. Так что можно было и гранату бросить, но это сколько грохота, а толку - чуть.
        То ли дело… - Алешка удовлетворённо потёр руки, представляя себе, как вспучит животы у танкистов, прикативших сегодня в их село на своих чёртовых железных гробах. Крыса-то знатная была. Три дня назад возвращающийся с нашей стороны «юнкерс»-лапотник, чтобы не садиться с полной загрузкой, отбомбился за околицей. Вот её, крысу то есть, и гробануло. Пару дней на солнышке пролежала. Насилу у мух отбил. Пока Маруська Смык повару глазки строила, Алёшка сзади подкрался, да хлобысь! И готово. Приятного аппетита, герры-офицеры. Чего добыче-то пропадать?
        А Маруська - да, девка хоть куда. У неё за нынешнюю весну под сарафаном такие яблочки налились, что и не яблочки уже, а дыньки. С тоскою подумав о скрытых выцветшим сарафаном округлостях, Алешка поглядел через забор. По улице мимо кухни шагал подтянутый офицер с железным крестом на груди. Заметив его, повар вытянулся, нелепо вскидывая руку в приветствии. Тот лениво ответил, что-то спросил. Пользуясь заминкой, Маруська юркнула в калитку и побежала стремглав прятаться за сарай. Оттуда, если что, и к речке можно. Бережок, правда, крутой, но зато кустов тьма-тьмущая - поди сыщи.
        Божья коровка переползла с качающейся травинки на широкую ручищу. Майор Певчих улыбнулся, чувствуя, как щекочут палец её крошечные лапки.
        - Божья коровка, полети на небко, - прошептал майор, вспоминая те дни, когда ловил часиков и таких вот божьих коровок возле кузни своего отца.
        - Товарищ командир! - раздался поблизости оклик вестового.
        Примостившийся среди кустов отцветшей сирени офицер дунул на букашку, отправляя её в полёт.
        - Чего тебе, Григорьев?
        - Товарищ майор! - Вестовой заговорил почти шёпотом, памятуя о суровом предупреждении с предвоенного плаката: «Враг подслушивает!» - Вас к командиру дивизии.
        - Что там еще стряслось? - Василий Матвеевич Певчих встал с земли и отряхнул форму.
        - Не знаю, - ефрейтор Григорьев пожал плечами. - Но только, говорят, командующий армией приехал.
        - Ишь ты, - командир гаубичного дивизиона приложил два пальца к брови, проверяя, на должной ли высоте располагается козырёк фуражки.
        - Может, награждать будут, - предположил ефрейтор.
        - Может, и будут, - вспоминая недавние бои, согласился Певчих. - Но только это вряд ли. Пока ещё представления наши по штабам нагуляются. Ладно, идём. Чего гадать - сейчас узнаем.
        При виде командира дивизиона часовой на крыльце приложил руку к пилотке и посторонился.
        - Товарищ командующий армией, - с порога начал майор. - Командир семьсот двадцать пятого отдельного…
        - Да тише ты, - махнул на него генерал-лейтенант Решетилов, отвлекаясь от разложенной на столе карты, - экий голосина. Одно слово - Певчих. Сибиряк, что ли?
        - Так точно. Сибиряк.
        - Край суровый. - Генерал запустил пятерню с платком под фуражку. - Я в тех местах перед войной без малого четыре года… провел. Так что, считай, земляки. Иди-ка сюда, Василий Матвеич.
        Майор подошёл к столу.
        - Мне тебя комдив рекомендовал как лучшего гаубичника. Сказал: офицер с опытом, умелый. За горизонт белке в глаз бьешь! На Халхин-Голе воевал, два ордена имеешь.
        - Есть такое дело, - чуть смущаясь, подтвердил командир дивизиона.
        - Ну так вот, уважаемый Василь Матвеич. Есть для тебя задание. Сразу говорю - дело не простое и во как ответственное, - генерал чиркнул себя ребром ладони по горлу. - Значит, так, смотри.
        Он взял карандаш:
        - Вот здесь мы схватили немцев… Ну… Соображаешь за что, - командующий армией подхватил лежащие на столе орехи и сжал их в кулаке до треска. - В общем, котёл тут намечается. Хороший, качественный, добротный котел. Ну фрицы, собаки бешеные, в нём вариться не желают. И потому рвутся сюда, - карандаш ткнулся в кружок с надписью «Сычевка». - Здесь генерал фон Майнцдорф собрал основные силы и ломится, как бык на корову. Но я-то Майнцдорфа давно знаю, еще с довоенных лет. Он хоть, гад, и напористый, но не без соображения. Просто так ломиться не будет. А что это значит?
        - Ну… - замялся Певчих, - может, пожалуй, в одном месте надавить, а как мы туда все резервы перекинем, так он хитрым макаром в бочину нам и зарядит.
        - Правильно соображаешь, Василь Матвеич, - кивнул генерал-лейтенант. - Наверняка Майнцдорф пожелает ударить нам во фланг. И если прорвется, то положение у нас будет аховое. Сам понимаешь, армия уже четвертый месяц из боев не вылазит. Новое пополнение необстрелянное, с техникой - швах. - Командующий развел руками. - Из Москвы говорят, скоро будет. Эшелоны направлены… А Майнцдорф уже здесь, и ждать не станет.
        Майор Певчих встал навытяжку, ожидая приказа.
        - Значит, так, Василь Матвеич, слушай внимательно. Вот тут, - генерал провел на карте линию, - у излучины реки, в гряде крутых холмов, имеется горловина. По обе стороны от нее - возвышенности. Как сообщает разведка, по тридцать два - тридцать пять градусов угол склона. Танки не пройдут. А немецкая пехота, сам знаешь, без танков в атаку ходить не любит. Значит, сунутся они именно сюда, в это проклятое дефиле.
        Если проскочат - будет всем нам кака с маком. Части у нас там - обнять и зарыдать: только-только сформированные. Многие бойцы - вчерашние школьники, даже из винтовок толком стрелять не умеют. О прочем совсем молчу. Противотанковой артиллерии почти нет. ПТР - и то одно на роту. Так что, майор, в эту чертову горловину надо вбить пробку, да такую, чтоб ни одна сволочь ее оттуда не выбила.
        Это задача твоего дивизиона. Для того мы его обратно, с тыловых перин да в самое полымя, к линии фронта, и перебросили. Уж прости, Василь Матвеич, нет сейчас времени для передыху.
        - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
        - Вопросы есть?
        - Есть, товарищ командующий.
        - Задавай.
        - Товарищ командующий, у меня от дивизиона семь стволов осталось. А снарядов и вовсе по десятку на ствол.
        - Со снарядами - поможем. Полковнику Карасёву, вашему дивизионному начальнику артдовольствия, уже соответствующие указания даны. А с орудиями, майор, и рад бы помочь, да нынче каждый ствол на особом счету. Вот новые прибудут - клянусь, тебе первому отгрузим. Ты пойми, немцев, главное, из нор вытащить да у этой самой узкости сгуртовать. А там мы их уже штурмовиками в оборот возьмем. Но часов до десяти или, может, до полудня, кровь из носу, надо продержаться. Еще вопросы?
        Певчих развел широченные плечи:
        - Никак нет. Разрешите идти?
        - Давай, брат, ступай. Удачи тебе.
        С детских лет Конрад Маркс чувствовал себя рыцарем. Наслушавшись бабушкиных историй о славных предках, он пробирался на кухню, хватал крышку от самой большой кастрюли и бегал за забором, рубя деревянной саблей лопухи, представлявшиеся ему щитами турецких янычар.
        Отца, управляющего банком, он несколько стеснялся и побаивался. Тот вечно ходил с поджатыми губами, точно не замечая домочадцев, а уж тем более подчиненных. Зато мать, красавица полька, Гражина Домиловска, была для него просто ангелом во плоти, а уж храбрые шляхтичи, всегда готовые взяться за оружие, чтобы постоять за честь и даму, юному Конраду представлялись куда более интересными, нежели унылые бюргеры Марксы, добавлявшие пфенниг к пфеннигу последние лет триста.
        Сейчас гауптман Маркс думал несколько иначе. Конечно же, он продолжал любить свою мать. Но польская кровь начисто закрывала перед ним двери многих весьма привлекательных кабинетов. Двадцать шесть уничтоженных советских танков и тридцать одна единица иной бронетехники принесли ему железный крест. Он уже был представлен ко второму. Но о вступлении в СС Конрад не мог и помышлять. А ведь СС - прямой путь наверх.
        Гауптман поравнялся с полевой кухней, щедро расточавшей по всем окрестным дворам аромат варящейся каши. Упитанный краснолицый повар подманивал к себе грудастую девчонку, размахивая перед её носом плиткой шоколада. Та глупо хихикала, не решаясь принять угощение. Увидев идущего по улице офицера, девчонка бросилась во двор, а повар вытянулся и уставился на незнакомого танкиста преданным взглядом.
        - Где штаб дивизии? - едва ответив на приветствие, спросил Конрад, привычно сжимая губы в брезгливой гримасе. Дослушав сбивчивые объяснения повара, он чуть кивнул, оставляя его в состоянии благоговейного испуга.
        Услышав звонкий щелчок каблуков, командир дивизии оторвался от карты и устало поглядел на вошедшего офицера, застывшего с поднятой в приветственном жесте рукой.
        - А, гауптман, проходите.
        - Командир сводного танкового…
        - Оставьте, я знаю. Проходите. В штабе корпуса вам, должно быть, сказали, что задание чрезвычайно ответственное.
        - Так точно. Но предупредили, что задачу вы поставите на месте.
        Генерал промолчал, снова углубившись в изучение карты и лежащих там же фотоснимков. Пауза затягивалась. Наконец командир дивизии вновь поднял глаза.
        - Боевая обстановка вам известна?
        - Да, герр генерал.
        - Это хорошо. Но обрисую ее все же в нескольких словах: если до завтрашнего полудня мы здесь не прорвемся или если не произойдёт какого-нибудь чуда, к вечеру нам придётся капитулировать. Боеприпасы на исходе. Ждать помощи неоткуда. Так что либо мы сомнем их фланг и отбросим примерно вот сюда, - генерал указал карандашом на прочерченный пунктиром красный рубеж, либо… - Он тяжело вздохнул и похлопал по кобуре: - Как говорят русские: «Либо герр, либо не герр»!
        - Либо пан, либо пропал, - машинально поправил гауптман.
        - О?! Вы владеете языком врага? Похвально.
        - Моя бабушка была родом из Российской империи, - уклончиво пояснил Конрад, - я понимаю, но говорю слабо.
        - Хорошо, - генерал утер пот со лба и вновь обратился к карте, расстеленной на выскобленном столе. - Подойдите ближе, слушайте и старайтесь ничего не пропустить. Наш прорыв возможен только здесь. - Он указал на узкое дефиле в холмистой гряде лесистого предгорья. - Как сообщает разведка, вплоть до сегодняшнего утра русские не ждали удара в этом квадрате, надеясь, что рельеф местности надежно защищает их фланг. Дислоцированный здесь полк красных укомплектован на три четверти новобранцами. Большая часть артиллерии, в том числе вся тяжелая артиллерия, переброшены отсюда к месту нашего главного удара. Однако, по сегодняшним данным аэрофотосъемки, русские что-то заподозрили и начали спешно перебрасывать сюда гаубичную артиллерию.
        Вот. Посмотрите фотографии. Здесь чётко видно, что на острове, образованном руслом и старицей реки, на мысу, прикрытом высотой сорок четыре, сейчас оборудуется позиция для гаубичного дивизиона. Вероятно, за этим шагом последуют и другие. А потому времени у нас крайне мало. - Генерал взял циркуль, установил его на отмеченной позиции и провел дугу. - Как видите, отсюда русские гаубицы без труда накроют огнем нашу лазейку и превратят её в адское пекло.
        Конрад представил себе 122-миллиметровые гаубицы, без устали посылающие увесистые туши снарядов в проход между каменистых холмов, и поежился.
        - Так точно, господин генерал.
        - Посмотрите, гауптман. Здесь, выше по течению, сапёры оборудовали спуск. Честно скажу, не ахти какой, но, в отличие от наших Т-IV, ваши Т-VI пройдут.
        - В батальоне их всего четыре штуки, - напомнил Маркс.
        - Больше и не потребуется, - заверил генерал. - Глубина брода в самом глубоком месте около двух метров. Но, правда, течение быстрое. Однако для «Тигра» течение - не проблема. Главное, что дно каменистое и сможет выдержать танки. - Командующий дивизией внимательно поглядел на танкиста. - По утверждению наших конструкторов, Т-VI способен преодолевать водные преграды глубиной до трех метров?
        - В инструкции так написано. Однако испытать лично пока не пришлось.
        - Что ж, будем молить Бога, чтобы уж два-то метра они преодолели. Значит, так. Слушайте. Вот здесь, - командующий дивизией указал карандашом на синюю жилку реки, вьющейся по каменистому руслу, - вы переправляетесь на противоположный берег и следуете вот сюда. - Карандаш продолжил движение и упёрся в поросший лесом холм. - Высота сорок четыре. Угол возвышения склона: тридцать два градуса - для ваших танков это не предел. Переправляться будете ночью, вернее под утро. Оборудуете себе основную и резервные позиции, а на рассвете мы начнём отвлекающее наступление, чтобы прикрыть вашу атаку.
        Пока они будут заняты обстрелом горловины, ваша задача накрыть дивизион из танковых орудий и, сами видите, расстрелять его почти в упор. Как только мы получаем от вас сигнал, начинается основное наступление. Вот так-то, герр гауптман. Есть вопросы?
        - Есть, герр генерал. Здесь обозначена позиция русских. Нам придётся идти через неё. А это шум…
        Генерал загадочно улыбнулся:
        - Не беспокойтесь. Шума не будет. Этим уже занимаются. Главное, вы безукоризненно выполните свою задачу. Я в вас уверен, гауптман.
        Конрад снова щелкнул каблуками, заученно вытягивая руку в приветствии.
        - Поужинайте, проверьте машины, отдохните. Я дам команду, когда придёт время.
        Командирская «эмка» затормозила у берега. В том месте, где ещё совсем недавно стоял деревянный мост, дымились обгоревшие устои и густо плавала вверх брюхом оглушённая рыба.
        - Вот это номер, - вылезая из машины, присвистнул майор Певчих.
        - О, глядите! Наши хлопочут, - отозвался ефрейтор Григорьев. - Вон Редькин, Хайрутдинов, Ивашко. А вон и Медуза, - вестовой указал на стоявшего поодаль лейтенанта, о чём-то оживлёно переговаривавшегося с местным дедком. В подступавших сумерках его фигура была уже еле различима, но характерная манера двигаться не оставляла сомнений.
        - Какой он тебе Медуза, - нахмурился майор. - Лейтенант Гершельзон. Или, если совсем по свойски, - Иван Осипович.
        Он вспомнил первое знакомство с политруком дивизиона. Ещё год тому назад, когда тот прибыл в часть после ускоренных офицерских курсов.
        - Чудно, - поднимая тогда глаза от сопроводительных документов, сказал он, - Гершельзон Иван Иосифович… Имя вроде нашенское. А фамилия с отчеством - не русские.
        - Я - еврей, - вытянувшись по стойке «смирно», доложил молодой офицер. - А имя, между прочим, тоже еврейское - Иоханан.
        Певчих только отмахнулся:
        - Будет тебе врать. А скажи-ка, мил-человек. У тебя тут написано, что ты боксом занимался. Это что ж, правда? Или так, для красного словца?
        - Так точно. Чистая правда. Занял четвертое место в открытом чемпионате Москвы.
        Командир дивизиона скептически поглядел на худощавую фигуру младшего лейтенанта:
        - Ой, политрук! Что-то я тебе не верю. Ну ты ж еврей?
        - Еврей.
        - Ну и где ж такое видано, чтоб еврей - и вдруг боксер. Они все больше со скрипочкой или там врачами.
        - Это нелепое заблуждение! - Вспыхнул молодой офицер. - Между прочим, в прошлом веке был даже такой чемпион Англии - Даниэль Мендоза. Он первым начал использовать удар, который теперь называется апперкот. А тогда в честь Мендозы его именовали «еврейский крюк».
        - Мендоза, - хмыкнул Певчих, разминая свои тяжеленные кулаки. - Ну хорошо, когда Мендоза. А давай-ка, политрук, выйдем на двор да схлестнемся. Или слабо?
        Молодой офицер замялся:
        - Так ведь это штрафбат…
        - Да пустое. Если что - говори: я приказал.
        Певчих выглянул в окно крестьянской хаты, в которой тогда располагался штаб дивизиона:
        - Эй, Григорьев! Ко мне бегом марш.
        Расторопный солдатик через мгновение появился на пороге комнаты.
        - Вот. Будешь свидетелем, что я приказал нашему Мендозе, в смысле младшему лейтенанту Гершельзону, для поднятия боевого духа сразиться со мной на кулачках.
        - Есть! - выпалил солдат.
        - Ну что? Идём? Или будешь сейчас рассказывать, что перчаток нет? Или что весим мы с тобою по-разному?
        - Приказы не обсуждаются, - пожал плечами Гершельзон.
        …Бой длился недолго. Увернувшись от первых двух тяжеленных ударов, политрук вдруг как-то незаметным коротким движением сбил правую руку командира и мощно атаковал боковым в челюсть. Певчих едва успел мотнуть головой и подставить левое плечо. И в тот же миг точно фугаска взорвалась в голове. Он почувствовал, как снизу в подбородок врезается жесткий, точно чугунный, кулак младшего лейтенанта. Искры брызнули из глаз, и вдруг будто кто-то погасил свет. Пришел в себя Певчих от струи холодной воды из ведра.
        - Силён, Мендоза, - на всякий случай проверяя, на месте ли челюсть, констатировал майор. - Уважаю. Иди. Становись на довольствие.
        Непонятную заморскую фамилию Мендоза Григорьев тут же переделал в близкое ему, уроженцу Сочи, прозвище Медуза.
        - Точно, медуза, - утверждал он. - Так вроде и мягкий: не кричит, не матерится. А как ужалит, так мало не покажется.
        Между тем один из бойцов, разбиравших обломки моста, поспешил доложить политруку о прибытии начальства. Тот, оставив деда, побежал к берегу. Под свисающими с берега ветвями ивы был спрятан чёлн-однодревка. Лейтенант быстро вспрыгнул в него, оттолкнулся от берега и спустя несколько минут стоял перед командиром:
        - Товарищ майор…
        - Не время для докладов, Иван Осипович. Рассказывайте попросту, что произошло.
        - Вскоре после того, как вы уехали в штаб дивизии, прилетел «юнкерс». Низко шёл, должно быть фотографировал. Ну а заодно и пару бомб скинул. И надо же, угодил прямо в мост.
        - Ишь ты, снайпер, - покачал головой Певчих. - И вот, казалось бы, с самолёта эдак попасть - все равно, что с разбегу горошиной в карандаш на земле. Ан нет, падлюка, умудрился все ж! Ну да ладно. Причитанием время вспять не обратишь и переправу не наведешь. Завтра к вечеру сюда подкрепление обещали перебросить. Вот они пусть о мосте и хлопочут.
        - Товарищ майор, нас завтра к вечеру никак не устраивает.
        - Да что произошло-то? - глядя на посуровевшее лицо политрука, задал вопрос Василь Матвеевич.
        - Пока вас не было, от Карасёва две машины со снарядами прибыли…
        - Так они и должны были прибыть.
        - Только вот снаряды там для противотанковой семидесятишестимиллиметровки!
        - Да ты что! - побледнел майор. - И куда ж мы их, в беса его бабушку, заряжать-то будем?
        Он сжал кулаки и выдал по адресу службы артиллеристского снабжения такую характеристику, что не во всяком штрафбате нашлось бы для них место.
        - Василий Матвеич, я со штабом дивизии уже связался. Они пообещали выслать наших снарядов. Но теперь вот это.
        - Осипович, надо восстановить переправу во что бы то ни стало.
        - Уже налаживаем, товарищ майор. Только вот беда: ближайшие подходящие деревья вон на тех холмах. По прямой до них километра полтора. На плечах не натаскаешься.
        - Не натаскаешься. - Майор нахмурился. - Деревенских мобилизуйте. Возьмите у них подводы, лошадей.
        - Подводы есть, а лошадей всех немцы увели. - Политрук искоса поглядел на командирскую «эмку». - Все равно на тот берег её не перебросить… Так, может, ее запрячь?
        - Толково говоришь. Бери. Еще какие-то просьбы?
        - Просьб нет. Но вот такое дельце. Тут к нам товарищ пришёл. Он вроде как новый председатель колхоза здешнего. Говорит, на станции эшелон формируется. Так одна из платформ как раз с бревнами. Хорошие, одно к одному.
        - Так ты что же, предлагаешь реквизировать?
        - Ну вся-то платформа нам, положим, ни к чему. А брёвен эдак тридцать… Председатель говорит, они там длинные. Так что временный настил соорудить как раз хватит. Все быстрее, чем деревья валить, потом ветви обрубать.
        - Дельная мысль, Осипович. Действуй.
        - А если вдруг не захотят отдавать?
        - То есть как не захотят? Ты что ж, для своей бани лес берёшь?! Тебе для стратегических нужд! Если что, на командующего армией ссылайся. Мол, Решетилов велел любой ценой! Расписку им оставь: так, мол, и так. - Он подтянул ремень портупеи. - Давай бери машину и действуй!
        - Есть, - политрук бросился к автомобилю.
        - Григорьев! - прикрикнул командир дивизиона. - А ну бегом в лодку. У нас есть чем заняться.
        Когда Алёшка услышал тихий стук в ставень, было уже за полночь.
        - Кого там несет? - пробурчала мать.
        Алешка прислушался. Три стука, потом ещё один, потом снова три.
        - Ты спи, маманя, это меня.
        - Вот же не спится окаянным, - мать повернулась на другой бок, - ни днем ни ночью покою нет. - Слушая материнское ворчание, мальчишка натянул штаны и босиком выбежал на крыльцо.
        - Эй, кто тут? - громким шепотом проговорил он.
        - Сюда иди, - раздался из темноты голос Маруськи.
        - Что стряслось-то? - Мальчишка перебрался к подруге под укрытие бузинных кустов.
        - Я сейчас такое видела! - затараторила девчонка. - Мы уже спать положились. Вдруг Полкан как залает! Я вышла его унять - гляжу, наши идут. Много. Человек тридцать.
        - Да ты что!
        - Ну да! Впереди командир. С орденом. Я было собралась выскочить, упредить, что в селе немцы. Потому как наши-то шли безо всякой опаски. Вдруг слышу: «Хальт!» Ну, думаю - все. Пропали. Тут их командир что-то сказал. Я не все разобрала по-немецки, но по выговору слышно, наш. Часовые засуетились, кто-то в ихний штаб побежал. А те стоят, курят, между собою переговариваются, как ни в чем не бывало. Я сижу под забором, ни жива ни мертва и в щёлку подглядываю. Тут примчался немец-офицер. И командир, тот, что вроде русский, ему так по-немецки бойко давай что-то докладывать. Потом из сапога нож вытащил и так с гордостью: «Alles sind gestorben!» Ну, то есть «Все мертвы». И нож этот показывает. А офицер, как нож увидел, сразу: «Гут, гут, камрат». И снова в штаб побежал. Я решила, дай посмотрю… Ну и огородами…
        - Да будет тебе про огороды. Что дальше-то было?
        - Из штаба другой офицер выбежал - и к танкам. Ну тем самым, что вчера днём прибыли, что за околицей под ивами стояли. А после танки завелись и туда вон поехали, - Маруська ткнула пальцем в сторону реки. - Верно, к Гиблому броду.
        - Ишь ты, лихо лиходейское, - повторил Алёшка любимую присказку матери. - Марусь, а ведь это не наши были. Вроде как полицаи, только еще похлеще того. А танки как есть к Гиблому броду пошли. Я сам видел, там немцы спуск расчищали.
        - Нешто танки по такой воде переправятся? - усомнилась девушка.
        - А кто их знает, может, и переправятся. Не топить же их туда повели. Марусь, я вот что думаю. Надо на ту сторону плыть, наших упредить. Ведь они ж того, не знают, что эти полицаи кого-то порезали и что танки на них пошли. И будет как в «Чапаеве»: наши вскинутся, а фрицы тут как тут. Сможешь? - Он с надеждой поглядел на подругу. - А я тебя здесь, с берега прикрою. Если заметят, выстрелю, на себя отвлеку. Я ж ворошиловский стрелок, авось не промажу. Опять же гранаты. - Он вздохнул. - Сам бы поплыл, но ты ж своими глазами видела. А ну как спрашивать начнут…
        - Да ты не переживай, Алёшенька, - Маруська осторожно приблизилась и чмокнула мальчишку в щеку. - Я смогу.
        Лейтенант Гершельзон вышагивал мимо состава:
        - Где начальник поезда?
        Попавшийся на пути офицера часовой указал на одну из ближайших теплушек.
        - Отдыхает.
        Лейтенант с тремя бойцами заспешил вдоль платформы.
        На удары кулаком в дверь вагона никто не отреагировал. Пришлось колотить прикладом автомата, лишь тогда в проём отодвинувшейся двери высунулось заспанное лицо человека, одетого в железнодорожную тужурку.
        - Мне нужен начальник поезда, - крикнул ему лейтенант.
        - Ну я начальник.
        - У вас в составе находится платформа с бревнами. Я должен изъять у вас тридцать штук для наведения переправы.
        Железнодорожник мотнул головой, отгоняя сон, и протёр глаза.
        - Ты что, приятель, спятил? Какие тебе брёвна?
        - Крепкие, - отрезал Гершельзон. - Чтобы как минимум груженую полуторку выдержали.
        - Парень, ты белены объелся! - Начальник поезда уже окончательно пришёл в себя и, застегивая китель, спрыгнул на платформу. - Это не просто бревна, как ты выразился. Это аризонский кипарис! И заказ на него из самого Кремля. Разумеешь, в чем суть вопроса?
        - Суть вопроса в том, что вы сейчас отгрузите нам тридцать бревен, а я вам напишу расписку.
        - Да ты сдурел, лейтенант! Я сейчас охрану крикну!
        В черных, как лендлизовский шоколад, глазах лейтенанта Гершельзона блеснул недобрый огонь. Одной рукой он схватил железнодорожника за грудки, а вторая выхватила из кобуры пистолет и уперла ствол в живот начальника поезда.
        - А ты крикни. Давай командуй начать отгрузку. И не дай тебе бог вякнуть лишнее.
        - Под трибунал пойдёшь, - почти шёпотом прохрипел его собеседник.
        - Это ещё когда будет, дожить сперва надо. Давай командуй… приятель.
        Ужин лег в желудок Конрада Маркса тяжелым камнем. И все вроде бы хорошо, но отчего-то вместо чувства удовлетворённой сытости появилась вялость во всём теле. Должно быть, от усталости. Он прилёг вздремнуть до команды, но сон не шёл. Гауптман ворочался с боку на бок, в голову ему лезли слышанные в детстве рассказы бабушки о домовых, которые, ежели не люб им человек, будь-то гость или хозяин, вспрыгивают ночью прямо на грудь и давят так, что иные поутру не просыпаются. Бабушка говорила, что в таких случаях домовые часто оборачиваются черными котами. Котов рядом не было, но гауптману и впрямь казалось, будто невидимый домовой навалился на его живот.
        Ну вот, наконец, прозвучала долгожданная команда, и «Тигры», рокоча моторами, направились к переправе. У брода танкистов встречали притаившиеся на берегу сапёры, чтобы уточнить направление движения машин и в случае необходимости оказать помощь на переправе.
        - Что слышно на той стороне? - поинтересовался Конрад у командовавшего инженерным взводом усача-фельдфебеля. Тот указал большим пальцем в землю:
        - Все тихо.
        «Тигр» снова взревел двигателем и, грохоча зубчатыми гусеницами, вошел в стремнину. За первым танком последовал второй. Потом третий. Четвертый остановился у кромки воды. Конрад высунулся из башни, стараясь установить причину внезапной остановки.
        Ночь была безлунной, и гауптман скорее догадался, чем увидел, как резко открылся люк башни, и командир танка опрометью выскочил из него.
        «Неужели что-то с боезапасом?» - встревожился командир батальона, представляя, какой фейерверк украсит ночь, если вдруг начнут детонировать снаряды в укладке. Вся секретность их миссии псу под хвост! Но было тихо, и гауптман скомандовал продолжать движение. «Очевидно, что-то вышло из строя, потом догонят», - подумал он, на всякий случай оставляя люк открытым. Глубина позволяла, а если что, под водой открывать куда сложнее.
        «Тигры» форсировали реку и выехали на каменистый пляж. Вдали, судя по карте, примерно в километре от места высадки, располагалась высота сорок четыре - его исходный рубеж для утреннего боя. Танки двинулись вперед, спеша пересечь открытое место и укрыться в подлеске.
        Неподалёку от кромки воды путь им преградил неглубокий стрелковый окоп. По виду позиция казалась брошенной: ни огонька, ни всхрапа. Лишь на бруствере, как показалось Конраду, мешком лежало человеческое тело. Гауптман отстегнул висевшую на груди жестяную коробочку электрического фонарика и, когда «Тигр» поравнялся с окопом, нажал на включатель. Скрытый маскировочным колпаком луч света быстро скользнул по брустверу и выхватил из тьмы дно окопа. Первое, что разглядел танкист, были остекленевшие мертвые глаза, пронзительно-голубые, как у него самого. Мальчишка лет семнадцати, едва ли больше, лежал на земле, вцепившись в карабин, словно в спасительную соломинку, и с ужасом глядел в никуда. По горлу его темной чертой засохшей крови виднелся след прореза. Офицер поежился от неприятной картины, посветил чуть дальше. То там, то здесь взгляд натыкался на трупы. Многие солдаты держали оружие в руках, но, похоже, никто не успел им воспользоваться.
        «Этим уже занимаются…»
        Конрад припомнил, как сорок минут назад, выскакивая по тревоге из штаба дивизии, вдруг столкнулся с неизвестным в советской военной форме. Тот курил у крыльца и, вертя между пальцев финский нож, о чем-то тихо разговаривал с дежурным адъютантом. Увидев вышедшего офицера, он, точно отгоняя комара, вскинул руку в приветствии и сплюнул папиросу. Гауптману запомнился его взгляд, холодный и насмешливый, - раб, пусть даже и принятый на службу, не смеет так смотреть на Хозяина!
        Им внезапно овладело брезгливое негодование: то же самое, должно быть, чувствовали его воинственные предки, гордые шляхтичи, глядя на головорезов-наемников, с деловитой неспешностью добивающих раненых на поле боя. Но, так или иначе, работа сделана, и сделана безукоризненно. А жалость к врагу не пристала солдатам великого рейха!
        Гауптман спустился в башню и захлопнул люк.
        Танки медленно начали подниматься вверх по холму, подминая под гусеницы крутой склон. Сто метров. Еще сто… и тут внезапно Конрад почувствовал, как у него засосало под ложечкой, а потом вдруг словно выдернули кольцо из гранаты, словно кто-то схватил внутренности и закрутил их в узел, да так, что глаза полезли на лоб. Он сконфуженно оглянулся на механика-водителя. Даже в полумраке, царившем в танке, было видно, как побледнело у того лицо.
        - Проклятие, - только и сумел прошептать командир батальона. - Стоп!
        Он вдруг понял, что задержало на берегу четвертый «Тигр». Но сейчас ему было не до него. Расстегивая на ходу штаны, Конрад Маркс бросился к ближайшим кустам.
        Ефрейтор Григорьев распахнул дверь землянки:
        - Товарищ майор, - давя смех, доложил вестовой. - Медуза приехал.
        - Отставить «Медуза».
        - Простите! Лейтенант Гершельзон.
        - А лыбишься чего?
        - Да вы сами поглядите. Он там такой экипаж изобрел!
        Певчих застегнул портупею и направился к месту переправы. Работа там кипела, несмотря на безлунную ночь. Лодка-однодревка сновала туда-сюда, всякий раз перевозя по три снаряда с пришедших к берегу грузовиков. Рядом суетились солдаты и деды из ближайшей деревни, старательно укрепляя толстые опоры для нового моста. Стоило лодке подойти к этому берегу, к ней сразу же бросались заряжающие, подхватывали двадцатикилограммовую тушу снаряда и, стараясь, не дай бог, не споткнуться, несли его к боевым позициям своих гаубиц.
        Рядом с полуторками стоял диковинный экипаж, так восхитивший Григорьева. «Эмка» была в прямом смысле этого слова впряжена в две скрепленные цугом подводы, груженные бревнами. Сквозь открытые задние дверцы были продеты вожжи, которыми этот диковинный прицеп был прикреплен к автомобилю.
        - Ну ты могёшь! - присвистнул Певчих.
        - Товарищ майор, я обратно. У меня там еще двадцать четыре бревна. Просто «эмка» больше не тянет. Рассказать, как мы их откатывали, - это же животы надорвать. Ну и начальник поезда еще тот фрукт попался.
        - А обратно бревна не загрузит?
        - Нет. Я всех деревенских баб мобилизовал. Они там с вилами охраняют.
        - Ну, силен. Ну, Осипович! Ишь ты, бабы с вилами! Чистый махновец! Ладно, давай, брат, дуй за остальными. Только ж ты смотри! У этого прицепа тормозов нет.
        - Ой, товарищ майор, и не говорите. Оно по ровной дороге еще ничего, а как под горку… - Лейтенант махнул рукой. - В общем, спасибо водителю, обошлось! «Эмке» вон тыл маленько помяли.
        Политрук дождался, когда последнее бревно упадет на землю и, козырнув, бросился к диковинному экипажу.
        Майор покачал головой и почти с нежностью поглядел вслед боевому товарищу:
        - Герой!
        Он направился в землянку вздремнуть, но поспать толком не удалось: вновь заскочил Григорьев:
        - Товарищ майор, там корректировщики с берегового НП на связи.
        - Что, немцы?
        - Никак нет. Говорят, девчонка переплыла с той стороны.
        - Этакую стремнину? Это ж не наша старица…
        - Так точно! Требует встречи с советским командиром, говорит, что у неё важные сведения.
        - Ну так давайте её сюда.
        Спустя двадцать минут девушка в гимнастерке не по размеру, стуча зубами от холода, стояла перед майором.
        - А ну-ка, чаю заварите быстро! - скомандовал Певчих. - И водки! Растереть… А то ведь застудится девчонка.
        Стараясь встать по стойке «смирно», «русалка» принялась рассказывать о фашистах в советской форме, об их «Alles sind gestorben», о танках, не так давно ушедших к Гиблому броду. Каких-то необычных танках, не таких как прежние. О том, что в последние дни к селу по ночам стягиваются новые и новые отряды немцев, а днем прячутся в лесу.
        - Ай да умница! - качал головой командир дивизиона. - Да твоим сведениям цены нет! Я тебя к медали представлю! - Певчих крикнул своего вестового. - Григорьев, чай где?
        - Сейчас будет, товарищ майор! На земляничных листьях.
        - Хорошо. Дуй мухой к связистам, пусть вызывают штаб дивизии!
        Ефрейтор повернулся к выходу из землянки.
        - И вот ещё. Там Медуза… тьфу ты, лейтенант Гершельзон вернулся?
        - Так точно. Все брёвна доставил, сейчас наши с тутошними дедами над ними колдуют. Не знали, как первую половину от берега до устоев положить. Так лейтенант что придумал: сделали что-то навроде подъёмного моста на берегу, развернули, он один край «эмкой» поднял, а потом всем скопом налегли да на устой и опустили. Скоро вторую часть до нашего берега доведут.
        - Сколько лодкой снарядов переправили?
        - Сто тридцать две штуки.
        - Да наших было семь десятков… Маловато. Это на пять минут серьезного боя. Ладно, вызовешь связистов, и давай пулей к Ивану Осиповичу. Там уже и без него управятся. А он пусть сюда бежит. Усек?
        - Усек! - Григорьев вылетел из землянки.
        Командир дивизиона опять поглядел на продрогшую девочку.
        - Потерпи, милая. Сейчас отогреешься.
        Горизонт уже начинал сереть.
        - Давайте, давайте! - шепотом торопил бойцов наспех сформированной команды лейтенант Гершельзон.
        Рядом бежал ефрейтор Григорьев, за ним дивизионный повар, водители автотягачей - одним словом, все, кто не участвовал сейчас напрямую в отражении ожидаемой с минуты на минуту атаки немцев.
        У каждого из солдат в голове звучали четкие слова командира. «Там, на холме в леску, расположились четыре фрицевских танка неизвестной конструкции. Как только фашисты полезут в горловину и мы откроем по ним огонь, эти притаившиеся гады расстреляют нас, как в тире. А потому ваша задача - не допустить атаки с фланга, захватить высоту сорок четыре, гранатами и огнем уничтожить боевую технику врага и десант, прибывший на ее броне».
        Сейчас красноармейцы бежали пригнувшись, стараясь оставаться незаметными в высоких луговых травах. Вот, наконец, подножие заветной высоты.
        - Растянуться цепью, - тихо скомандовал политрук. - Оружие к бою. Из виду друг друга не терять. При обнаружении живой силы противника открывайте огонь на поражение. По танкам - гранатами. Целить под башню или в баки. Приказ ясен?
        - Так точно, - прошелестело в ответ.
        - Тогда вперед! - Лейтенант вскинул ППШ и начал карабкаться вверх по склону. За год его войны Ивану еще не приходилось лицом к лицу сталкиваться с фашистами. Он слышал, как колотится где-то высоко, почти в горле, неожиданно гулкое сердце. «Вперед, вперед!» - командовал он себе, шаря глазами по сторонам и водя стволом автомата вслед за взглядом. Позади басовито зарокотали гаубицы. В ответ им ударили орудия с немецкой стороны.
        «Ну вот, началось! - понял он. - А снарядов-то все еще лишь на пять минут боя!»
        «Скорее, скорее», - он сделал ещё несколько шагов, проломился сквозь кусты орешника и замер как вкопанный, не веря своим глазам. Перед ним, угрожающе глядя пушечным стволом в сторону позиций дивизиона, стоял танк, покрытый зелено-бурыми пятнами камуфляжной раскраски с ветвями, закрепленными на бортах. Чуть вдали стоял ещё один, дальше скорей угадывался, чем виднелся третий железный монстр. Люки танков были открыты настежь, все три бронированных чудовища казались безжизненными, экипажей не было видно. Лейтенант уставился на ближайшую громадину, пытаясь сообразить, что происходит. И тут до слуха его из ближайших кустов донёсся стон.
        - А ну стой! - зачем-то крикнул Гершельзон, поворачиваясь на звук. Из-за куста вскочил немец в офицерской форме с совершенно измождённым лицом. Танкист не торопился поднять руки, наоборот, шарил где-то внизу.
        «Пистолет вынимает!» - догадался Иван и нажал на спусковой крючок. Не тут-то было! Автомат молчал.
        «Заклинило», - с ужасом подумал лейтенант, метнулся к немцу и, прежде чем тот успел что-либо предпринять, ударил левым боковым в челюсть, да с такой силой, как никогда не бил на ринге. Аж кулак заныл! Фашист нелепо дёрнулся и, взмахнув руками, рухнул на землю.
        - Ко мне! Окружай! - закричал политрук, приходя в себя от первого шока.
        Со всех сторон послышалось дружное «Ура!» и невнятные звуки короткой рукопашной схватки.
        - Товарищ лейтенант! - подскочил к нему Григорьев. - А что же вы не стреляли?
        - Автомат заклинило.
        - Так вы ж его, того… с предохранителя не сняли, - ухмыльнулся вестовой.
        - Ну и ладно, - чуть обиженно ответил Гершельзон, закидывая за спину оружие. - И так управился. Вон, отдыхает, красавец!
        Они заглянули за куст, где в глубоком нокауте валялся немец. Представшая их взору картина была до того нелепа, что не расхохотаться просто не было сил. Матёрый гитлеровец с железным крестом на груди лежал со спущенными штанами. Рядом с очень внятным объяснением того, почему его не было в танке.
        - Ты гляди! - держась за живот, хохотал ефрейтор. - Немчина-то на дерьмо изошел.
        - До чего народ предусмотрительный! - вторил ему политрук, указывая на грязные обрывки карты. - Ишь! И бумаги с собой прихватил.
        Он вдруг перестал смеяться.
        - Григорьев, ты гаубицы слышишь?
        - Так точно, товарищ лейтенант.
        - А ведь пять минут прошло.
        - Прошло… Ну слава богу! Значит, успели!
        Солнце ласково освещало зеленые, облупившиеся стволы гаубиц, еще горячие после утреннего боя. Сейчас от дивизиона осталось лишь три исправных орудия, но главная задача была выполнена: немцы не прорвались. Майор Певчих сидел на пустом зарядном ящике посреди зарослей сирени и с интересом разглядывал пленного офицера. Лицо немца было зеленоватым, взгляд страдальческим. Казалось, даже плен донимал его меньше, чем боль в животе.
        - Иван Осипович, - повернулся к политруку командир дивизиона. - Наш-то санинструктор его смотрел?
        - Так точно. Дал ему отвар из дубовой коры.
        - Ну а сейчас-то он говорить может?
        - Да вроде может.
        Лейтенант Гершельзон, закончивший перед войной третий курс факультета иностранных языков, переадресовал вопрос пленному. Тот утвердительно кивнул.
        - Уточни у него имя, звание, номер части.
        - Гауптман Конрад Маркс, - отчеканил танкист - Командир сводного батальона…
        - Чё он там про Маркса лопочет?
        - Говорит, что его зовут Конрад Маркс.
        - Родственник что ли?
        - Василь Матвеич, как же он может быть родственником? Маркс - еврей, а фашисты, сами знаете как…
        - Вот ты, Иван, хороший парень, как есть герой. Но все ж таки думай, что говоришь. Какой же Маркс еврей. Он - наш.
        - В каком смысле?
        - Ну то есть немецкий, конечно. Но наш, пролетарий. - Майор Певчих вытянул из кармана расшитый кисет, задумчиво разглядывая немца, свернул самокрутку и чиркнул зажигалкой, сделанной из винтовочной гильзы. - Спроси у него, он родственник или не родственник?
        Гауптман Маркс числил родными немецкий и польский языки. За время учебы недурственно овладел французским и отчасти английским. Но его любимая бабушка, уроженка Варшавы, время от времени говорила с ним по-русски. Так что он сносно понимал этот язык.
        - О, да! - заулыбался Конрад, услышав вопрос лейтенанта явно еврейской наружности. - Карл Маркс! Да-да!
        - Вот видишь, - покачал головой Певчих. - А ты говоришь. Знаешь что, Осипович, давай-ка звони в политотдел дивизии, пусть забирают этого с…ного красавца к себе. Не хватало нам еще родича самого Карла Маркса в расход пустить. Пусть они там голову ломают, что с ним делать.

* * *
        Дежурный по штабу округа постучал в дверь кабинета:
        - Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!
        - Обращайтесь!
        - Вам звонок из Москвы. Переключить?
        - Из Москвы? Переключи, конечно.
        Спустя несколько секунд телефон зазвонил прямо на столе у командующего артиллерией округа.
        - Генерал-майор Певчих слушает.
        - Василь Матвеич! Григорьев у аппарата.
        - А! Это ты? Ну здравствуй-здравствуй! Рад тебя слышать. По работе или так?
        - Или так, конечно, - начал бывший вестовой. - Но, сами понимаете, и по работе немного.
        - Ага. Стало быть, в «Воениздате» мои стариковские писания тебе отдали?
        - Ну, Василь Матвеич, кому же, как не мне. Я всё-таки ответственный редактор. А с чего это вы так: «стариковские писания»? Хорошие мемуары. И слог живой, не суконный. И фактаж широко рассматривается, и название мощное - «Огонь под огнем».
        - Григорьев, что-то ты чересчур нахваливаешь. А ну говори быстро, что не так?
        Бывший вестовой тоскливо вздохнул.
        - Командир, ну если вот так вот честно, есть несколько замечаний. Не подумайте плохого. Не от меня. Сверху.
        - Ладно. Не юли, как гимназистка на сеновале.
        - Помните операцию «Кульнев», тот бой у горловины? Ну после которого весь корпус Майнцдорфа капитулировал.
        - Дурацкий вопрос, Григорьев! Помню, раз о том написал.
        - Ну вот об этом. Есть пара замечаний.
        - Ты ж сам знаешь, что там всё правда.
        - Ну кому как не мне! Но, во-первых, вы упоминаете, что по милости полковника Карасёва в дивизион были доставлены снаряды не того калибра, что поставило операцию на грань срыва.
        - Что ж там не так?
        - Василь Матвеич, дорогой! Всё так. Да вот в чём загвоздка. Вы там у себя в Забайкальском военном округе не в курсе наших московских пасьянсов, но по старому знакомству шепну: на этой неделе генерал армии Карасёв будет назначен заместителем начальника тыла нашей, как поётся в песне, «несокрушимой и легендарной». Неудобно получится. Тем более, как я слышал, к празднику вам собираются очередную звездочку дать. К чему на ровном месте наживать себе такого врага?
        - Так уж и на ровном? - раздражённо буркнул Певчих. - Да ладно. Откорректируй там как-нибудь поаккуратней. Мол, кто-то не подсуетился, ети его мать.
        - Спасибо, Василь Матвеич. Со вторым вопросом сложнее. - Григорьев сделал паузу. - Это насчёт Медузы.
        - Что такое? - Генерал-майор от волнения встал из-за стола. - Ну? Давай не томи. Я по голосу твоему слышу, что ты о нём что-то узнал.
        - Василь Матвеич! По правде говоря, всегда знал, - голос редактора звучал глухо и виновато.
        - Григорьев, ну не скотина ты после этого?! Я его обыскался, по всему Союзу, по всем военкоматам письма разослал! Тишина мертвая! А ты все эти годы знал и молчал?
        - Командир! Его нет в Советском Союзе.
        - То есть как это?
        - Да вот так. Вы ж тогда, ну когда дивизион на переформирование отвели, полк получили. А мы с Иваном Осиповичем рука об руку до Одера дошли.
        - Ну?
        - А что «ну»? Девятого мая война закончилась, а, как сейчас помню, одиннадцатого августа капитана Гершельзона арестовали.
        - Как это «арестовали»?
        - Приехали с автоматчиками и арестовали за самоуправство и разграбление социалистической собственности. Помните те брёвна, из которых мост построили? Они по очень высокому заказу в Москву шли. А Иван Осипович начальнику состава расписку оставил. Вот по ней его и взяли.
        - Вот так-так! - доставая из пачки с горной вершиной и всадником папиросу, сдавленным голосом проговорил Певчих. - А ведь его тогда орденом Боевого Красного Знамени за это дело наградили. Что же выходит? Одной рукой наградили, а другой посадили?
        - Так и выходит.
        - Так что, сгинул наш Медуза где-то в лагере?
        - Да нет. Не сгинул… Василий Матвеевич, у вас как со связью?
        - Григорьев, ты соображаешь, куда и кому звонишь?! Закрытая связь, не дрожи коленкой.
        - Я не дрожу. Просто голову на плечах имею. И, прямо сказать, сроднился я с ней как-то. Так вот, товарищ генерал, тут всё хитрее получилось. Значит, в сорок пятом Ивана Осиповича посадили, а в сорок восьмом возникло государство Израиль. Может, вам неизвестно, сейчас об этом говорить не принято, но мы тогда очень это государство поддерживали. Думали сделать из него наш форпост на Ближнем Востоке.
        - Да ну?!
        - Уж поверьте мне. И одним из дружественных шагов, которые делались в этом направлении, была посылка в Израиль целого парохода с советскими офицерами еврейского происхождения. А таких, сами знаете, имелось немало, и дрались они отчаянно. В плен-то им попадать никак нельзя было.
        - Верно говоришь…
        - Вот тогда и вспомнили про нашего Медузу.
        - Так, стало быть, он там?
        - Там, Василь Матвеич. Мы недавно по своим каналам зарубежные газеты получили с фотографиями делегации армии обороны Израиля в Вашингтоне. Смотрю и глазам не верю - в первом ряду бригадный генерал Йоханан Гершельзон! Вот такие вот пироги. А поскольку Израиль теперь, так уж вышло, - наш враг, то в 50-м году на самом верху было принято секретное постановление: всех офицеров, туда отправленных, из коммунистической партии исключить и считать изменниками Родины. А хвалить в книгах военного издательства изменника Родины…
        Тут генерал-майор Певчих выругался, да так увесисто, что дежурный по штабу приоткрыл дверь поинтересоваться, не время ли объявлять по округу боевую тревогу.
        - Вот что, Григорьев, - наконец беря себя в руки, заговорил начальник артиллерии. - Ты, конечно, падлюка, что все эти годы молчал. Ну да хрен с тобой. Значит, так, слушай мою команду. Мемуары без этого эпизода я печатать не буду. Так что шли их обратно.
        - Не могу, Василий Матвеевич. Книга уже в плане стоит. А план, сами знаете, у нас закон. Да и подумайте, как оно получится, если в Главном политуправлении узнают, что вы отказываетесь печатать свою книгу из-за какого-то изменника Родины.
        - Григорьев, ты-то соображаешь, о чём говоришь?! Какой он тебе изменник Родины? Черти бы вас всех там побрали, вояки паркетные! Не можете вернуть книгу - хрен вам в дышло, печатайте как хотите. Но чтоб я ее в глаза не видел. Усек? Сволочи!
        Он с силой опустил трубку на рычаг.

* * *
        Аристократично тонкими пальцами Конрад Маркс погладил блестящий гравированный нагрудник максимилиановского доспеха. Драгоценный подарок сослуживцев в день пятидесятилетия. На постаменте красного дерева красовалась серебряная табличка: «Личный танк для лучшего танкиста ГДР, доблестного генерала Конрада Маркса». Воистину, этот доспех - первый германский танк. И стоит он разве только на самую малость дешевле!
        Конрад в который раз улыбнулся, читая дарственную надпись. Каминные часы малиновым перезвоном пробили три часа дня.
        «Время садиться за мемуары, - отметил про себя генерал и неспешно пошёл к столу. - Забавная все-таки штука жизнь - подумалось ему. - Лучший танкист ГДР! Можно ли было помыслить об этом четверть века тому назад? Если бы не известный однофамилец…»
        В его памяти живо встали образы далёкого прошлого: голубоглазый солдат с перерезанным горлом в неглубоком окопе у реки, позорная история пленения, допрос, затем очередные допросы в дивизионном, потом армейском политотделе и, в конце концов, предложение вступить в военную антифашистскую организацию под руководством генерал-фельдмаршала Паулюса. Подумать только! Всего несколькими днями раньше он мечтал о войсках СС, и вдруг на тебе: офицерский барак в районе Красной Горки, довольно сносное питание и обмундирование - борец с гитлеризмом. Уж во всяком случае куда лучше, чем сибирские лагеря! Потом, когда война закончилась, ему, храброму и умелому офицеру-антифашисту, была открыта широкая дорога в новую армию новой Германии. Конечно, он воспользовался этой возможностью сполна.
        Конрад сел за стол, аккуратно разложил перед собой заметки, чистые листы, достал паркеровскую ручку с золотым пером и углубился в работу. Конечно, описания боёв могли бы иметь и другую тональность. Но сейчас, когда Советский Союз был не просто союзником, а Большим Братом, стоило не забывать указывать на мужество и героизм красноармейцев. Тогда можно было ожидать переиздания и в Советском Союзе, а это немалые деньги. Генерал Маркс писал спокойно, взвешенно, подбирая каждое слово, где только возможно приводя статистические данные и документы, пока рука его не остановилась сама собой.
        В голове вновь, точно ждавшая своего часа подводная лодка, всплыла история пленения. Конрад встал из-за стола и подошёл к окну. За забором, схватив крышки от кастрюль вместо щитов, потрясая самодельными мечами, бегали его внуки, пожалуй единственные, к кому генерал Маркс, прозванный армейскими насмешниками «Герцог Конрад Суровый», относился с нежностью. Сорванцы что-то кричали, самозабвенно рубя лопухи.
        «Нет, нельзя допустить, чтобы они узнали, что их дед был взят в плен со спущенными штанами. Что угодно, только не это!»
        Он глубоко вздохнул: «История простит мне этот небольшой обман. Да, если вдуматься, и не обман вовсе, простое умолчание.
        «…последующие события, связанные с критическим ухудшением организации тыла корпуса фон Майнцдорфа, привели к тому, что, невзирая на храбрость экипажей сводного батальона и дальновидность командования, мне так и не удалось завершить возложенную на меня миссию. Но смело могу сказать, мы сделали все, что было в человеческих силах».
        Генерал Маркс вновь отложил ручку и удовлетворённо перечитал записи.
        «Ну вот. Разве я в чем-то солгал?»

* * *
        Доктор исторических наук Павел Алексеевич Чернягин выключил телевизор. Его раздражало обилие рекламы, мелькание сюжетов, раздетых девиц, под несуразную музыку вываливающих прямо на зрителя свои телеса. Как серьезный учёный, он больше любил спокойную методичность, мир книг, архивную тишину и маленькие открытия, способные перевернуть картину огромного мира, взорвать обыденное восприятие того, что еще вчера казалось досконально известным.
        Этот телевизор, огромную плазменную панель, дети подарили ему на шестидесятилетие. Казалось бы, совсем недавно. А ведь уже два года прошло. Сам он редко включал этот экран размером с коврик с оленями, висевший когда-то на стене возле его детской кровати. Но внучка в отсутствие деда норовила пробраться в кабинет и включить на полную мощность один из десятка музыкальных каналов. Потом ее увлекало что-нибудь другое, и она уходила, оставив телевизор включённым.
        Павел Алексеевич выключил телевизор, с крестьянской основательностью вытер пыль с панели, а заодно протер и красовавшуюся над ним на специальной подставке из аризонского кипариса разряженную немецкую гранату - подарок отца. Вторая такая же хранилась у родителей дома, напоминая о военной юности.
        Восстановив порядок, Павел Алексеевич вернулся к письменному столу, где, приветливо раскинув белые листы, ждала его рукопись. «Подводные течения сухопутной войны» - значилось на титульном листе.
        «Хорошее название, интригующее», - подумал Чернягин. Такие сейчас любят. Но главное - не название. Главное - суть! Возможность открыть миру истину, тщательно закамуфлированную суетой военных будней, происками затаившихся врагов Отечества и, что греха таить, стараниями вездесущих спецслужб. То, что он собирался написать сегодня, касалось его лично, вернее молодости его родителей.
        Павел Алексеевич со вздохом поглядел на пожелтевшую фотографию в серебряной рамке. Улыбающиеся отец и мать, совсем юные. У отца на плече трехлинейка, за ремнём - две немецкие гранаты. У матери на груди медаль «Партизан Великой Отечественной войны» 2-й степени… Винтовку, конечно, пришлось сдать, а гранаты, пусть и обезвреженные, сохранились…
        Он уселся поудобней, щелкнул авторучкой и начал писать, продолжая оставленный вчера текст.
        «Здесь мы подходим к одной из самых интригующих страниц переломного года войны. К тактической операции «Кульнев». Вернее, даже не к ней самой, хотя плоды этой операции трудно переоценить, а к малоизвестному факту, предшествующему капитуляции корпуса генерала фон Майнцдорфа».
        Павел Алексеевич писал, пересыпая свой труд обильными цитатами из воспоминаний генерал-лейтенанта артиллерии В. М. Певчих, ссылаясь на мемуары генерала танковых войск ГДР Конрада Маркса, приводя выписки из личных дел и фотографии документов.
        Писал о том, что генерал фон Майнцдорф, оказывается, был старым приятелем командарма Решетилова. Того самого, который и вынудил Майнцдорфа капитулировать.
        Что познакомились будущие противники еще в тридцать четвертом году, когда тайные враги Советского государства, прокравшиеся в высшее командование Красной армии, пытались создать не просто военный союз между СССР и фашистской Германией, а фактическое слияние их вооруженных сил и, далее, всего государственного устройства.
        Тогда в СССР еще готовили немецких летчиков, танкистов и даже специалистов для тайной полиции гестапо.
        Павел Алексеевич приводил выписки из протоколов допросов. В том числе и командующего армией Решетилова, в тридцать седьмом году угодившего в сибирский лагерный барак за участие в этом самом коварном заговоре.
        В сорок первом, когда нехватка командного состава оказалась донельзя острой, опальный комдив был возвращен в строй, восстановлен в партии и в звании, а позднее дослужился до генерала армии. Но, как можно видеть, не оставил своих коварных замыслов. Операция «Кульнев» тому пример!
        «Стоит обратить внимание на мемуары непосредственного участника событий, генерала Конрада Маркса, - выводил Павел Алексеевич. - В те роковые времена - заурядного офицера-танкиста. Он прямо указывает на некую миссию, которую ему, увы, не удалось завершить. При этом особый интерес вызывает и тот факт, что, попав в плен, - Чернягин взял слово «плен» в аккуратные кавычки, - этот никому не известный армейский офицер был тут же доставлен в штаб армии, а через очень короткое время оказался в военной антифашистской организации, руководимой ещё одним участником заговора, генерал-фельдмаршалом Паулюсом. Стоит ли удивляться, что спустя месяц после этого в организацию вступил и наш старый знакомый, генерал Хельмут фон Майнцдорф?!»
        Павел Алексеевич отложил авторучку, прочитал текст и удовлетворённо потёр руки. Он предвидел, сколько возмущения среди коллег должно вызвать его фундаментальное исследование, труд всей его жизни. Но, как говорится, «Платон мне друг, но истина дороже». Он еще раз взглянул на последние строки, готовясь «вытащить туз из рукава» и тем пресечь возможные упрёки.
        Чернягин зачем-то разгладил и без того ровный лист и вновь принялся за работу: «Ответ на эту загадку мы находим в воспоминаниях еще одного действующего лица этой туманной истории - бригадного генерала армии обороны Израиля, Иоханана Гершельзона, в те дни лейтенанта Советской армии, служившего в том самом гаубичном дивизионе, на позиции которого и перешёл с тайной миссией гауптман Маркс. И не просто служившего, а взявшего «в плен» этого немецкого офицера.
        Вообще, сложно представить себе кавалера двух железных крестов, добровольно сдавшегося какому-то еврею. Но все становится на свои места, если мы принимаем за очевидное, что гауптман ехал не воевать, а выполнять порученную ему генералом Майнцдорфом секретную задачу.
        Автор этих строк лично встретился с внуком генерала Иоханана Гершельзона, Иосифом Гершельзоном, который рассказал, что его дед, вспоминая о тех роковых днях, неоднократно упоминал о неких бумагах, предусмотрительно захваченных гауптманом Марксом. Увы, сейчас обнаружить эти бумаги не представляется возможным. Очень жаль, ибо именно они могли бы пролить свет на этот ключевой эпизод операции «Кульнев».
        Чернягин сделал пометку на полях: «Приложить фотографии И. Гершельзона из личного дела, а также фото И. Г. вгенеральской форме армии обороны Израиля».
        Написав это, он задумался, как лучше упомянуть, что спустя три года после окончания войны этот боевой офицер, кавалер четырех орденов и семи медалей, секретным постановлением ЦК был направлен в Израиль. Не эмигрировал, а именно был направлен. В архиве он обнаружил документы о присвоении Ивану Иосифовичу Гершельзону воинского звания «майор» в 1949 году. Уже после отправки! Значит, опять миссия?
        В задумчивости он сжал голову руками, воскрешая в памяти описываемые на страницах, знакомые с детства места: поросший сиренью островок между старицей и основным руслом студёной даже летом реки, высота сорок четыре, на которой молоденький лейтенант Гершельзон встречался с тайным посланцем генерала фон Майнцдорфа… Медузын мост… Занятно, в детстве это название ничуть не смущало его. А ведь, если задуматься, на сотни километров вокруг не было ни одной медузы. Интересно выяснить, почему его так величают. Но это как-нибудь потом…
        - Дедушка! - Дверь кабинета приоткрылась. - А скажи, был такой ефрейтор Шикльгрубер?
        В комнату заглянула его любимая внучка, держа заложенную пальцем книгу в ярком переплёте.
        - Да, был, - отвлекаясь от своих размышлений, кивнул Павел Алексеевич. - А почему вдруг тебя это заинтересовало?
        - Я тут одну книжку читаю. Там этот ефрейтор в Первую мировую ослеп после газовой атаки, но очень хочет рисовать. Он талантливый художник, однако его не признают. Все только и говорят о каком-то реванше, о войне. А он им о том, как этот мир богат красками…
        - Маруся, ефрейтор Шикльгрубер - это Адольф Гитлер. Что за ерунду ты читаешь?!
        - Это книжка по альтернативной истории, - испуганно пискнула девочка, понимая, что отчего-то вызвала гнев деда.
        - Мария, я запрещаю тебе читать подобную ерунду! История - это серьезная наука. Наука о фактах! Понимаешь, о фактах. Возможно, это величайшая наука! Важнейшая для всего человеческого сообщества. Поскольку она изучает реальную, понимаешь, реальную, а не какую-то альтернативную жизнь этого сообщества. Это наука, которая учит жизни. И высший критерий её, - Павел Алексеевич Чернягин поднял указательный палец, - высший ее смысл - истина!