Домой, во Тьму Антон Мякшин
        Говорят, демоны Потемья обладают силой буйвола, скоростью гюрзы, чутьем волка. Говорят, ни сталь, ни пламя, ни свинец не страшны им. Говорят, они владеют магией и раны их затягиваются сами собой… Говорят, один из них прошел когда-то через мир людей, изведав любовь и ненависть в долгих поисках своего пути. Пути домой, во Тьму.
        Антон Мякшин
        Домой, во Тьму
        ПРОЛОГ
        Уже две сотни лет весь Верпен знает: лучшие топоры, ножи и подковы - в кузнице Янаса. Янас - это, конечно, кузнец. От роду ему сорок два года; он лыс, бороду бреет чисто, в жаркой кузнице работает всегда голый - и страшно смотреть, как он ворочается в раскаленной полумгле, большой, темный и лоснящийся от пота, похожий на вороного битюга. Отец Янаса был тоже Янас-кузнец, и дед - Янас-кузнец, и прадед - Янас-кузнец. Быть бы и сыну Янаса кузнецом, если б не граф Пелип и его Братство Красной Свободы.
        Ни о каких других занятиях Янас-младший и не помышлял, сызмальства был приучен к кузне. К молотам его, правда, пока не подпускали, но и без того работы хватало. С утра надо было разжигать горн: в горнило сыпать уголь, поверх угля щепок и хвороста, поверх хвороста - сухих дров, и опять угля. И за мех. А когда кожаный мех задышит хриплой грудью и от жара в ушах зазвенит, надо бежать за водой. Воды нанес - за точильный круг вставать. Точил Янас топоры и ножи, бегал к угольщику с корзиной, ходил за городские стены за хворостом, дрова щепил, по заказчикам с товаром гонял- и вдруг всему этому конец пришел.
        А кто виноват? Граф Пелип, да еще - кум Иос. Недаром маменьке этот Иос не нравился. Зайдет вечером, в дом не заглянет, сразу в кузню. И старший Янас, дневную работу окончив, из кузни не показывается. Маменька кумовьям в кузню ужин носила, а Янас-младший бегал за кислым пивом в трактир «Хромая Собака».
        И вот как-то в божий день, воскресенье, Янас-старший чисто умылся, надел рубаху, штаны, накинул куртку, высокие сапоги зашнуровал, сел за стол и сказал:
        - Хватит.
        Маменька будто сразу поняла, о чем он: кружку молока, подавая, выронила. И Янас-младший понял. Только по-своему. Мол, хватит трудиться, пора и отдохнуть. Чуть ли не неделю папенька с кумом Иосом в кузне дневали и ночевали. Мех хрипел, задыхаясь. Самого Янаса-младшего в кузню не пускали, и по заказчикам ходить не надо было. Не было заказчиков. Трое приходили, да Иос их со двора поворачивал.
        - Бога не боишься, - заплакала маменька.
        - Бога тот не боится, кто царство Божие для себя на земле строит, а других адовым пеклом стращает, - сказал папенька. - Не желаю червем всю жизнь провозиться, как попы велят.
        - Червь умирает, из его праха бабочка к небу летит, как и из греховного человеческого тела - душа, что Поднебесье заслужила… Отринул ты Бога, Янас! Великий грех на тебе, а на тех, кто сманивает тебя, - стократный. Истинно говорят святые отцы: близок конец света… Потемнеет небо среди ясного дня, низвергнется из сумрака небосвода пылающая звезда, разобьется о земную твердь, зальет все огнем, разбросает семена черной смерти. Половина людей умрет в муках, а выжившие восстанут друг против друга, истребляя брат брата, сын отца; и тогда из кровавого моря выйдет Зверь - обличьем человек, - несущий Ключ от ночи и смерти. И наступит царство Тьмы!
        - Попы головы вам всем морочат, вот что! - отмахнулся папенька. - Эти древние писания ихние они сами и придумали, чтобы народ в узде игольной держать.
        - Что ты говоришь!.. - запричитала маменька.
        - Это не я говорю, а Пелип говорит. И верно говорит!
        - Посмотришь, посмотришь - потемнеет небо среди ясного дня…
        - Тьфу! И слушать не буду! Эта ваша пылающая звезда- вовсе не знамение Господне, а небесное тело. Пролетит по небу - и нет его. Потому как ежели в землю ударится, то землю нашу в куски разорвет, а такого быть не может никогда… Небесное тело - говорят тебе! Глухомань замороченная!
        - Опомнись, несчастный! - опешила маменька. - Какое тело у неба?!
        Папенька весь наморщился, побагровел и зафыркал:
        - Какое-какое… Такое вот. Не понимаешь, так молчи. И поумнее тебя есть.
        - Пелип-то твой? - тихонько вздохнула маменька.
        - Да, Пелип! - рявкнул папенька. - Сам Император попам служит! А Пелип никому не служит! Он сам человек свободный и другим хочет помочь свободу обрести… Спаситель что говорил? Говорил: блажен, кто живет плодами труда своего. А попы как устроили? Четверть моего пирога себе забирают, четверть велят в городскую казну отдать, четверть - Императору… Правильно это?
        Янас-старший подождал, пока маменька ему ответит, не дождался, снова махнул рукой, полез в карман и положил на стол кожаный кошель, в котором что-то увесисто звякнуло. Янас-младший рот раскрыл. Но маменька плакать не перестала, хотя и догадалась, что там, в кошеле. Так приятно только серебро звякать может.
        Потом явился Иос. На телеге приехал. В дом не заходил, со двора папеньку выкликал. Потом они с папенькой грузили телегу. Маменька не смотрела, а Янас-младший видел: связки мушкетных стволов, наконечники для копий и алебард, клинки мечей, пороховницы и сумки с пулями. Хвороста сверху набросали и уехали.
        Больше Янас папеньку не видел.
        Своего первого Мартин убил в пятнадцать. Ненароком. Он и не хотел убивать - оборонялся, да переборщил. Схватил что в руки попалось и со всей дурной силушки ломанул обидчику по лбу. И еще раз, и еще… Потом черенок хрустнул пополам, а остро отточенная железная скоба кирки застряла в папашином черепе.
        - Поделом, - сказал тогда Мартин - и плюнул.
        А чего жалеть? Раньше папаша его уму-разуму палкой поучал, а теперь за шестихвостку взялся - плетку шестихвостую, и не плетку даже, а плетищу. На второй день Мартин и не выдержал. А чтобы у городской стражи лишних вопросов не возникало, взял и подпалил хижину от углов. Мамаша не помешала. Мамаша, как всегда, пьяная храпела на лавке у окна. Мартин не стал ее вытаскивать. Зачем? Вытащит, а она на него первая доказчица и будет. Когда заполыхало гуще, Мартин перемахнул изгородь и припустил по задним дворам к перелеску, за которым - он знал - тянулась дорога. Попылил Мартин по дороге и на родной хуторок даже не оглянулся.
        В Гохсте, куда добрался к полудню следующего дня, прибился к тамошнему Братству Висельников. Веселые были девочки у Висельников из Гохста, а Мартин - резвым не по годам. И вскоре расцветила дурная болезнь ему рожу розовыми шелушащимися пятнами. Петер Ухорез - так, кажется, звали того, кто окрестил Мартина Паршивым. Не простил ему Мартин обиды, не стал даже удобного момента ловить: вскочил, опрокинув скамью, прямо там, за столом, когда хабар делили, - и всадил Ухорезу в бок длинную - в локоть - стальную иглу. И опять пустился в бега. Петер дрянной был человечишко, но все же в Гохсте друзей у него было больше, чем врагов.
        Два года ничего не было слышно о Мартине, а потом поползли по Империи слухи, потекли разговоры - сплелись в тугой ком - и грянули громкой славой. Никогда еще не являлся миру разбойник страшнее и опаснее Мартина Паршивого.
        Да, Паршивый… Подстерегал он торговые караваны в красных песках Утенгофа, где ветер лижет горячим языком пологие барханы, а барханы стонут сладкими, будто девичьими, голосами. Потрошил зажиточных рыбарей на южных берегах Серебряных озер, ставил засады на лесных тропах северо-запада. Много добра награбил. За девять лет изъязвил всю Империю схронами, как пьяный Висельник ножом - подругу-шлюху. Тогда и время смуты приспело… Уже и отряды городской стражи Мартина не страшили, уже и в города он входил не таясь, а открыто - в окружении преданных головорезов, готовых за косой взгляд проломить кому угодно башку или всадить под ребро кривой утенгофский кинжал… И - вот удивительно - Петер Ухорез давно уже сгнил в гохстской сточной канаве, а по сей день никто не звал Мартина иначе как Паршивый. Не в лицо, конечно. За глаза. Посмел бы кто-нибудь бросить эту кличку ему в лицо! «Пар… - открыл бы только рот смельчак, - …шивый…» - закончил бы он уже перед ликами небесных ангелов. Да и не нашлось бы такого отчаянного храбреца. Не столько головорезов его боялись, сколько самого Мартина. Погань, прилепившаяся к нему
когда-то в Гохсте, все точила и точила его плоть: розовая шелуха потемнела и стянула кожу струпьями, струпья рассохлись в лохмотья и осыпались, обнажив черную, морщинистую и твердую, как древесная, корку. Только глаза светили из черных извилин стальными синими льдинками. Последние годы одевался Мартин в длинный монашеский балахон с глубоким капюшоном, который никогда не снимал. И это, наверное, было еще страшнее, чем если бы он выставлял напоказ свою уродливую харю. А все вместе: и беспощадная жестокость Мартина, и невиданная, почти невероятная удачливость в грабежах, налетах и убийствах, и жуткий облик, как это обычно и бывает, породили истории о том, что вовсе не человек Мартин Паршивый, не человек, а демон. Будто бы того Мартина, который впервые объявился в Гохсте, давно утопили в одном из Серебряных озер, или зарезали среди красных песков Утенгофа, или повесили на крепостной стене то ли Бейна, то ли Верпена, то ли Гохста. Говорили еще, что демон, таящийся под именем Мартина Паршивого, способен пожирать души убитых им несчастных, становясь сильнее от этого… Говорили… Да много чего говорили… И
разговоров этих не становилось меньше. Особенно после того как Паршивый со всей своей кодлой присоединился к Пелипу, нечестивому бунтовщику, и стал одним из Братьев Красной Свободы.
        Вел Мартин Паршивый к Пелипу в город Бейн три сотни человек; вел и не довел. У самого Бейна, на переправе через поганую речонку в сто шагов шириной, встретили его имперские аркебузиры. Народ у Мартина отчаянный, но аркебузиров было тысячи полторы. Рванулся назад Паршивый, хотел было уже отдать своим приказ: рассыпаться по лесам, но вспомнил: за час до того проходили монастырь Святого Великомученика Патрика. Решил наудачу до монастыря, чтобы там отсидеться… И не прогадал: как раз ворота были открыты- туда воз с рыбой въезжал, а по бокам монахи с дубовыми дубинами и пиками собирали дары от паствы. Втекли три сотни в монастырь, и закрылись ворота. Аркебузиры встали у стен.
        Это было аккурат две недели спустя после того, как в жаркий июльский поддень вдруг налетела на солнце тьма и через небывалые дневные сумерки прочертила огненный путь хвостатая красная комета. Все, как попы обещали, случилось. Все это видели, вся Империя видела. И Янас тоже. Испугался, конечно, но страх скоро прошел. Очень уж быстро знамение закончилось. Мгновение - и небо уже чисто, солнышко выкатилось желтым колесом… И никакого огня, заливающего землю, никакой черной смерти. И никто от пылающей звезды не пострадал. Напротив: городской дурачок-нищий Карл Маришаль, по базарным дням на потеху толпе предававшийся рукоблудию близ конной статуи Императора, от потрясения неожиданно вошел в ум. Местный каноник его приодел, умыл, к причастию привел и взял в услужение. Звонарем стал Карл. Может быть, прав был папенька, повторяя слова нечестивого графа о том, что ничего страшного в пылающей звезде нет?..

…А монахов в монастыре Святого Патрика Мартин Паршивый тогда, конечно, перерезал. Но не всех. Приора аббатства отца Флаву, того самого, который в прошлом году, в сезон великой засухи, по старому обычаю жабу крестил, чтобы Господь ниспослал дождь, отца Флаву и еще с десяток черных вытолкали на стены, и сам Мартин, держа одной рукой нож у Флавиного горла, а другой, сжатой в кулак, потрясая, прокричал, что через пять минут вся оставшаяся черная братия будет болтаться на воротах на собственных кишках, если имперские псы не отступят.
        Псы отступили. Но Мартин Паршивый вовсе не был дураком, и ворота открывать не велел. Там ведь, под Бейном, леса, леса вокруг… И правда, когда стемнело, с колокольни углядели огоньки костров меж деревьев. Засел Паршивый в монастыре. Через каждые полчаса гудел монастырский колокол так, что, наверное, и в Бейне было слышно. Но Пелип опоздал. А быть может, и вовсе не спешил, кто знает. Две тысячи имперских всадников прошли близехонько от Бейна, соединились с аркебузирами и подожгли монастырь с четырех сторон. Тогда и открыли ворота… Мартин Паршивый, схватив факел, прыгнул в пороховой погреб, где тюленями лежали черные монахи, связанные по рукам и ногам, а уцелевшую в резне сотню Красных судил его преосвященство епископ Симон. Через одного - в рудники к морю, а оставшихся - предать смерти, и тела для пущей назидательности развесить за ноги вдоль Верпенской Императорской дороги.
        Сильно обиделся епископ за монахов, и потому многие повешенные оказались полуживы и мучились многие сутки. Городская стража из сострадания добивала их, так как большинство казненных были родом из Верпена. Янасу-кузнецу и куму его Иосу повезло - они умерли быстро.
        А вот Мартина, говорят, видели после этого в рядах Красного Братства - и не раз видели. То ли удалось ему как-то уцелеть в дыму и пламени порохового погреба, то ли… верны были слухи о том, что вовсе не человек он и человеческим оружием его не убить.
        Все это рассказывал Ганс по прозвищу Коротконогий, старшина городской стражи. Он все чаще заходил по вечерам к маменьке, потому что серебра в кошеле, оставленном Янасом-старшим, хватило ненадолго. Кузница полгода стыла, и, когда ветер врывался через незапертую дверь, казалось, что недвижные мехи чуть слышно вздыхают. Потом Ганс стал поговаривать о том, что служба - дело опасное и недоходное, тем более в такие времена, как нынче, а вот кузнечное ремесло…
        Этого уж Янас-младший не смог вынести. Жалко было маменьку, но обида на нее все же оказалась сильнее: почему не выставила Коротконогого? Слова ему поперек не говорила, и даже совсем наоборот… Собрал Янас кое-какие пожитки и двинул по Императорской дороге к папенькиному брату Ремаклю в город Острихт. На полпути завернул его обратно отряд лакнийских рейтаров - в Острихте чума, ни туда, ни в близлежащие деревеньки хода нет. Для Янаса хода не было и обратно. Чума! Давно о ней не было слышно в Империи.
        Но Янас о страшной напасти по малолетству задумывался мало, поэтому решил все-таки пробираться к дяде, но не по дороге, а кружным путем, через леса. Скоро заплутал, и спустя два дня подобрали его, голодного и уже полубезумного от страха, Лесные Братья. Янас сказался сиротой и остался у Братьев.
        В лесу Янас жил полгода, а то и того больше. А когда облетели деревья и на голые, промерзшие до стеклянной чистоты веточки лег снег, снова вышел он, одетый в куртку из волчьей шкуры, на Верпенскую Императорскую дорогу. Янас шел в Верпен. Братьям сказал, что идет повидать маменьку, но, возможно, и какие-то другие дела задумывал он. За спиной у Янаса покачивался длинный лук и кожаный колчан с полусотней стрел, а на поясе у бедра висел маленький бронзовый топорик, который мальчик приноровился метать с удивительной меткостью.
        Янас вошел в Верпен в полдень следующего дня - и не узнал города. Широкие улицы были пусты. На месте многих домов чернели выжженные щербины. Всюду пахло дымом и собачьей шерстью.
        Чума, как жнец по полю, прошлась по Империи от края до края - от дальней провинции Лакнии до самого Южного моря. Императорские войска окружили армию мятежника Пелипа на границе с Халией, разбили вдрызг Красного графа; остатки отребья, именующего себя Братством Красной Свободы, гнали аж до Северных гор. Правда, не догнали. Ушел Пелип за горы, в Лакнию. А подожженная им Империя тлела еще до поры до времени, и кто знает, может, вот-вот должна была вспыхнуть. Уж больно многим из знатных, кто победнее, казалось, что государственные налоги слишком высоки, а церковные подати чересчур непосильны. Но чума притушила смуту, закончила войну. Янас не знал еще этого.
        Дотемна просидел Янас на пепелище родительского дома над закопченной наковальней, одиноко торчащей под серым небом. Он вспоминал слышанную когда-то в детстве сказку о давних-давних временах, когда драконы умели разговаривать, петухи носили рога, а змеи почитались мудрейшими из существ; когда истину о Поднебесье и Преисподней Спаситель еще не принес в мир, а Врата в Потемье были открыты, и потемники - цверги, эльвары, лаблаки и прочие - могли подниматься на земную поверхность и входить в жилища человеческие. Когда Герлемон Святоборец - тот самый Герлемон, который, неся слово Господне из Святой Земли, даровал человечеству великую силу святого креста, чтобы изгнать существ Потемья обратно под землю и навсегда запечатать Врата, - еще не родился. Вспоминал Янас старую сказку о незадачливом охотнике, набредшем в ночном лесу на полянку, где танцевали эльвары. Простодушно приняв приглашение, охотник посетил Потемье: пил цветочный нектар из золотых кубков, целовал красавиц, примерял одежды из паутинных нитей и цветочных лепестков, наблюдал пляски ундин и золотые россыпи в тайных пещерах цвергов, слушал
рассказы эльварских старцев о древних героях и грандиозных сражениях дочеловеческого прошлого с давними врагами эльваров - крылатыми лаблаками… И наутро проснулся на лесной опушке, а вернувшись в родной город, узнал, что прошла не одна ночь, а целый век, и никого из его близких давно нет в живых… Никого нет… Янас вспоминал старую сказку и старался ни о чем больше не думать.
        Стало совсем темно. С серого неба посыпался мелкий снег. Проголодавшись от слез и холода, он встал и побрел к центральной Базарной площади. Впрочем, теперь она называлась площадь Плах, но Янас и об этом пока ничего не знал. На улицах горели костры, вокруг них копошились бездомные псы и нищие (откуда столько нищих в Верпене?), да изредка, побрякивая алебардами, проходили по двое, по трое городские стражники.
        Окна лавочек - всех до одной - были закрыты ставнями; да что лавочки! Денег у Янаса не было, за ивовый лук и ольховые стрелы никто не дал бы и медяка, а с топориком мальчик ни за что бы не расстался. Янас подсел к костру, нищие загнусили было, протягивая к нему костлявые коричневые клешни, но скоро смолкли. Трескучее пламя мало помогало от зимнего холода, а стражники, проходящие мимо, то и дело посматривали на мальчика в волчьей куртке. Почему-то очень подозрительно смотрели, хотя у костров сидело множество типов таких мерзких, что им бы не по улицам болтаться, а на виселице.
        Янас сидел и сидел, потом позади него, погромыхивая по булыжникам мостовой, прокатилась на свистящих колесах тележка безногого. Безногий остановился у костра, рядом с мальчиком, внимательно осмотрел его от пяток до густо заросшей макушки, приподнял свое безобразно укороченное тело на сильных обезьяньих руках и шепнул что-то Янасу на ухо.
        - Конечно, хочу… - ответил мальчик, сглотнув голодную слюну.
        Безногий кивнул ему и, оттолкнувшись, откатился от костра. Снова засвистели колеса тележки. Янас шел следом за безногим, бездумно глядя на качающиеся впереди широкие плечи, покрытые грубой попоной, какой крестьяне кутают от холода лошадей, на пепельные легкие волосы, взлетавшие на голове калеки всякий раз, когда он загребал по мостовой мускулистыми, оплетенными венами руками. Когда они достигли Обжорного тупика - окраинной улицы, длинной, узкой и извилистой, как трещина до того места, которое честному человеку и вслух-то упоминать неприлично, безногий вдруг остановился, напрягся и выпростал из-под себя пару длинных и сильных ног. Коротко посмеялся, разминая колени.
        В ту ночь Янас получил пищу, ночлег и работу. Он остался в Верпене, в Обжорном тупике, под покровительством Гюйсте Волка, главы Братства Висельников, вожака городских нищих, воров, убийц, проституток и грабителей.
        Часть первая
        СТАРЬЕВЩИК
        ГЛАВА 1
        Очнувшись, Топорик первым делом ощутил собственную голову - неприятно саднящую и будто распухшую до невероятных размеров. Он не шелохнулся и не застонал. Только чуть приоткрыл глаза.
        Слабо колыхалась полумгла, где-то за пределами зрения угадывался источник желтого света. Должно быть, факел или лампа… Топорик слегка втянул ноздрями сырой воздух, почувствовал приторный запах горящего сала. Точно - лампа. Топорик закрыл глаза и лежал неподвижно несколько минут, стараясь понять, есть ли кто поблизости… Очень мешал шум в ушах и царапающая боль в затылке.
        Кажется, никого…
        Топорик рывком приподнялся, схватив себя обеими руками за левое бедро.
        Пусто.
        Он зашарил на груди, но ничего, кроме обрывка промасленного шнурка, не обнаружил. Значит, и кинжал тоже срезали… Топорик вспомнил о том, что в правом сапоге должен быть нож, подтянул колени к животу… и опустил руки. Сапог не было.
        Теперь он смотрел вокруг широко раскрытыми глазами. Четыре стены тесно обступали его, три стены были каменными, а четвертая - сплошная решетка от пола До потолка. За решеткой, где-то неблизко, горела лампа, освещая малую часть коридора, а камера, в центре которой сидел, обняв колени, Топорик, была завалена бесплотными глыбами мрака.
        И сразу стало холодно. Под Топориком - грязный каменный пол, в углу - охапка сухой соломы. На Топорике только продранные на коленях кожаные штаны и рваная шерстяная безрукавка. Он поморщился и заставил себя не думать о холоде. Если бы у него было оружие! Головастик прихватил с собой свой арбалет. Хороший арбалет у Головастика. Длиной всего в три ладони, но с десяти шагов пробивает деревянный шит в два пальца толщиной… Да что теперь об этом думать. Где Головастик?..
        Итак, попались.
        Говорил же Головастик Волку: последнее дело лезть в дом церковника: эти псы за свое кровное все жилы вытянут, коли поймают. А Волк в ответ: последнее дело думать о провале, когда идешь работать, тем более что клиент - не церковник вовсе, а ювелир. Это дядюшка у него священник церкви Святого Иоанна - отец Лансам. Да все они одним миром мазаны, отмахнулся Головастик, и, как теперь понимал Топорик, был совершенно прав.
        Все случилось мгновенно и страшно. В дом проникли без особых усилий, в мастерскую племянника отца Лансама вошли, не зажигая огня. Кто же мог догадаться, что за порогом мастерской раскинул сокрушительные челюсти медвежий капкан?! Головастику - он шел первым - враз перебило ногу. На отчаянный его вопль тут же сбежались слуги. Топорику бы откинуть ставни, прыгать в окно - и деру… но он потратил драгоценные секунды, разжимая скользкие от крови зубчатые ободья. Не смог, не хватило сил. И кто-то, смачно ухнув, смазал его чем-то тяжелым по голове.
        И вот Топорик здесь. Это не городская тюрьма, нет. В городской тюрьме Топорику, несмотря на свои неполные четырнадцать лет, удалось побывать дважды. Не было там сроду одиночных камер, а был лишь широкий подвал без окон и дверей, со стенами, осклизлыми от испарений нечистот, густо покрывающих пол. Арестантов спускают по пологой каменной трубе и вытаскивают обратно крюками. Если, конечно, вытаскивают…
        Значит, городскую стражу племянник Лансама не звал, размышлял Топорик, кого же он упросил достойно наказать обидчиков? Конечно, родного дядюшку, кого же еще… А про этого Лансама по всему Верпену давно уже ходили нехорошие слухи. Членов Братства Красной Свободы, попавшихся имперским воякам, Лансам перекупал, но не чтобы казнить прилюдно, как принято везде, не казнить. Изгонять беса гордыни из душ. Говорили, что не столько крестом и молитвой священник гнал бесов, сколько дыбой, клещами и огнем. И так понравились отцу Лансаму богоугодные эти деяния, что уже после чумы, когда графа Пелипа Император прогнал из сердца Империи в далекую Лакнию, священник взялся спасать души не еретиков, а простых воришек, переплачивая ландграфу по серебряной монете за каждого никчемного арестанта, крюком вытащенного из подвала городской тюрьмы. Тот же Гюйсте Волк обмолвился как-то, что за последние полгода исчезли бесследно из Обжорного тупика десяток попрошаек поплоше. И верно, зачем платить серебром, если в темные наши времена на улицах полным-полно вопиющих о спасении заблудших душ? Недаром дом отца Лансама, похожий
больше на сторожевую башню - неприступную, с обитыми железом воротами вместо дверей, с толстыми коваными решетками на окнах, дом, мрачно возвышавшийся у западной городской стены - выше самой стены! - случайные прохожие обходили стороной. Особенно когда стемнеет… Да и Братство Висельников никогда своим вниманием Лансама не удостаивало: трогать церковников опасно, власти за них радеют, да и брать у Лансама нечего - у любого удачливого лавочника серебра и золота вдвое больше, да и просто войти в его дом-башню практически невозможно. Не богатства охраняет Лансам, а собственную персону. За те годы, как он поселился в Верпене, много нашлось бы охотников отрезать почтенную седовласую башку. Из того же Братства Красной Свободы, скажем…
        Топорик передернул плечами и сплюнул через решетку.
        В углу его камеры зашевелился сумрак.
        - Головастик! - радостно вскинулся Топорик, забыв даже о том, что еще минуту назад, оглядевшись, никого рядом с собой не заметил.
        Но это был не Головастик.
        Сначала вспыхнули желтые, словно кошачьи, глаза, ярко распоровшие темноту, потом к решетке беззвучно подвинулся длинный и тонкий силуэт.
        Топорик обомлел.
        Он уже пообвыкся в темноте и теперь мог видеть того, кто стоял перед решеткой. Человек не был высок, как Топорику показалось вначале. Роста он был среднего, но прямо и высоко держал голову, оттого вид имел несколько надменный: тело натянуто, как тетива лука, словно на спине этого человека что-то этакое было и это что-то он привык прятать от посторонних глаз. Черты лица его были тонкие и резкие: подбородок выдавался далеко вперед, длинный нос клювом загибался книзу; волосы серые, будто седые, ниспадали ниже плеч, тяжелые и жесткие, словно иглы, они, казалось, никогда не могли спутаться. А глаза… тут Топорик невольно подумал о том, что это лишь в сумерках они ярко-желтые, а при свете, должно быть, совершенно прозрачны, как стекло. А возраст незнакомца вот так сразу и не определишь… Может, двадцать лет, а может, и сорок. Лицо безбородое, кожа на нем гладкая, как у женщины…
        Незнакомец - тело его окутывал черный плащ - скользнул по Топорику вопрошающим взглядом и приложил палец к губам. Мальчик с готовностью отполз подальше - в темный угол. Сердце его забилось сильнее, он не разумом, а инстинктом, отточенным за год ночной работы на Гюйсте Волка, понимал: нужно замереть, не двигаясь и даже не дыша, а лучше всего вообще закрыть глаза и не смотреть на то, что сейчас произойдет. Непонятно почему, но он был твердо уверен, что произойдет, хотя и не знал - что; но не смотреть не мог.
        Незнакомец наклонился и выпрямился. В пальцах его появилась соломинка. Держа соломинку в левой руке, правую он запустил в шевелюру, поискал там и резко дернул. Когда он вкладывал волос в полую соломинку, Топорик углядел - волос почти не гнулся, точно и на самом деле был очень тонкой и длинной иглой.
        После этого незнакомец двинул раскрытой ладонью в перекрестье железных прутьев. Решетка загудела.
        Тотчас послышались торопливые шаги. В коридоре заметались, разгоняя тени, отблески факельного света. Незнакомец сунул соломинку в рот, сжал ее губами.
        Тюремщик, подбежавший к камере, был кряжист, лыс и безнос - на месте носа, в середине круглого лица, темнел отвратительный лохматый провал. Безносый остановился у противоположной стены широкого коридора, держа в одной руке факел, а в другой - короткое копье с небольшим крюком под наконечником.
        - Не кричать, не шуметь, не… - бесцветно глядя сквозь решетку, начал он гундосо, но незнакомец коротко выдохнул через соломинку, как плюнул, и тюремщик прервался на полуслове, скосив глаза на серебряный волосок, впившийся ему под нижнюю губу.
        Топорик вжался в угол. Что сейчас будет! Безносый, защищенный решеткой, вооруженный копьем с крюком, конечно, не снесет такого оскорбления - и в тесной камере от его злости никуда нельзя будет деться.
        Но тюремщик молчал, не двигаясь. Взгляд его потухал, за минуту потух совсем. Тогда незнакомец - он смотрел прямо на тюремщика - медленно наклонился. Безносый, повторяя его движение, легко сломался пополам, а когда выпрямился, в руках его был лишь факел - копье осталось лежать на полу.
        Незнакомец поднес руку к поясу и перевернул ладонь тыльной стороной вверх.
        Тюремщик снял с пояса ключ.
        Незнакомец шагнул к решетке и, держа руку на уровне живота, покрутил сжатыми в горсть пальцами.
        Безносый ровно вставил ключ в замочную скважину, почти незаметную, с тихим скрежетом повернул ключ… Незнакомец сделал шаг назад - и тюремщик снова отошел к стене. Факел он держал слишком близко к себе, пламя обжигало ему подбородок, трещала, скручиваясь, короткая щетина усов и бороды, но безносый словно не чувствовал ни боли, ни жара.
        Незнакомец всплеснул руками, будто стряхивал с них капельки воды - тюремщик чуть вздрогнул, но позы не изменил. Тогда незнакомец легонько толкнул решетку, в середине которой обнаружилась решетчатая же дверь и, не оглядываясь на Топорика, вышел в коридор.
        И совершенно беззвучно, ступая точно не по каменному полу, а по воздуху, скрылся за поворотом.
        Топорик сумел сбросить с себя оторопь только через минуту. На подбородке тюремщика, сквозь сгоревшую уже щетину, расплывался багровый ожог. Топорик выскользнул в коридор, поколебавшись, отвел руку с факелом чуть вниз. Безносый смотрел мимо него. Топорик прикрыл за собою решетчатую дверь и, стараясь не шлепать по полу босыми ногами, побежал по коридору. Поднявшись по винтовой лестнице из подвала, он наткнулся на стражника, который в обнимку с копьем сидел прямо на полу. На его поясе висел кинжал, наполовину вынутый из ножен. Топорик поискал глазами и нашел тонкий волосок, торчащий у стражника с левой стороны шеи.
        Мальчик метнулся к окну. Ставни были закрыты изнутри на крючок. Откинув крючок, Топорик выглянул наружу. Под молочным светом громадной луны отливали холодным рыбьим блеском камни городской стены. До нее было метра четыре с половиной вдаль и вниз.
        Слишком далеко. В иных обстоятельствах мальчик ни за что не решился бы на такой безумный прыжок, но теперь рассуждать и медлить было опасно. Мелькнула где-то в глубине сознания мысль, что этот странный тип с волосами-иглами прыгнул бы, не думая, но почему-то не ушел на свободу, а направился дальше - в глубь дома-башни Лансама.
        Топорик, взлетев на подоконник, глубоко вдохнул, сжался и, закусив губу, прыгнул. Ледяной ночной воздух больно хлестнул по лицу. Топорик врезался грудью в кромку стены, со стоном заскреб ногтями крошащийся камень - но не удержался и, отчаянно вскрикнув, провалился вниз. За несколько ужасных секунд свистящего полета его тело безвольно перевернулось дважды, и Топорик, ожидавший последнего удара о землю, ухнул во что-то мягкое и упоительно душистое.
        Там, наверху, на городской стене уже перекликались потревоженные стражники. Топорик свалился с повозки со свежескошенным сеном и, прихрамывая, заковылял вдоль по улице. До Обжорного тупика он добрался к рассвету.

…Он был волен выбирать для себя любое из человеческих имен, но ему больше нравилось Николас. Скорее всего, потому, что под этим именем узнала его Катлина.
        Николас прошел темным коридором, трижды останавливаясь у закрытых дверей, за которыми не было никого. Свернув, где сворачивал коридор, он оказался на лестничной площадке. Узкая винтовая лесенка вела вниз и вверх. Николас прикрыл глаза. Снизу пахло прелой чечевичной похлебкой - очевидно, там находилась кухня. Невкусно питается священник. Укрощает, как и полагается по сану, плоть. Зато ревностно заботится о душе… - Николас усмехнулся - своей и ближних.
        Он поднялся на несколько ступеней вверх, снова остановился. Закрыл глаза и повел носом. Запах мирра и нечистых простыней, смешиваясь, наводил на мысль о черве, обвившемся вокруг золотой цепи. Значит, туда - наверх. Там наверняка спальня.

…Катлина тогда еще жила в Бейне. Хорошим городом был в те времена Бейн, спокойным. Покуда граф Пелип не обиделся на непомерные императорские налоги и не стал стягивать к себе обедневших дворянишек, мещан-авантюристов и крестьян, предпочитавших честному ковырянию в земле вольную жизнь Братства Красной Свободы. Впрочем, никакого Братства тогда не было…
        Николас вспомнил крытый деревом дворик лавчонки бейнского торговца амулетами: как солнечный свет падал сквозь дощатые щели оранжевыми лезвиями и в лезвиях кружились серебряные пылинки. Он провел три дня в пути без сна и отдыха - и успел. Кольцо из эльваррума досталось ему. Торговец, которого годом позже судили по обвинению в чародействе и сожгли на главной площади Бейна, божился, что кольцо вывезено им из джунглей Черного континента. Николас не пытался спорить, и воодушевленный торговец заломил такую цену, что пришлось высыпать из кошеля все серебро до последней монетки и отдать в придачу золотой перстень.
        - Оно того стоит, - уверял торговец. - Эльваррум! Магический металл! - говорил торговец. - Ни время, ни человек не властны над ним! Оно вечно! Вечно! Разве что пламя Преисподней способно расплавить его… Другого такого нет во всей Империи!
        Николас знал это. Кольцо, крохотное и для своего размера неожиданно тяжелое, переливалось сине-черным цветом - не под световыми лучами, а само по себе. На внешней его стороне обнаружился короткий тупой шип.
        Торговцу повезло. Запроси он больше, Николас вовсе не стал бы платить.

…Да, торговец пересчитывал серебро. А она рассматривала канделябр на шесть свечей. Медный сатир с похотливой рожей и чудовищными, позеленевшими от окиси чреслами, обнимал дуб с шестью изогнутыми ветвями.
        - Вам нравится? - спросила она, заметив, что Николас, расплатившись, медлит уходить.
        А он был еще взволнован, сжимая в ладони кольцо. Потому и ответил рассеянно:
        - Да.
        Она положила на прилавок золотой и вышла. Торговец, попробовав монету на зуб, не сдержался и схватился за голову. Несомненно, у него выдался удачный день.
        За воротами стояла ее коляска. Из крытой пологом полутьмы она сказала:
        - Первый раз вижу человека, одобряющего мой вкус. Вам действительно нравится?
        К тому времени Николас успел рассмотреть ее получше. Потому снова проговорил:
        - Да, - но серьезно и с полупоклоном.
        - Вас подвезти куда-нибудь? - спросила она.
        Ее запах был тонок и странен. Так мог пахнуть прах сожженного лунного луча. Или цветок, чудом распустившийся в древнем бронзовом кувшине. Это было настолько необычно приятно, что он на мгновение забыл о кольце. Но только на мгновение.
        Он повторил:
        - Да.
        На лестнице Николас скинул плащ. Под плащом обнаружились кожаные штаны и просторная черная куртка с широкими рукавами. В каждом из рукавов прятался тонкий нож, прекрасно сбалансированный и без рукояти. Знать бы, что здешние тюремщики совсем не умеют обыскивать, он бы прихватил оружие посерьезнее. Хотя… и того, что есть, хватит с лихвой.
        Из-под двери спальни выбивался клочок света. Но было тихо. Николас не стал медлить. Повернул ручку, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы шагнуть в образовавшуюся щель, скользнул за порог, притворил дверь за собою - и замер.
        В двух шагах от него громоздился тяжелый, как гробница, стол черного дерева. По ту сторону стола, у расстеленной уже кровати, стоял отец Лансам в ночной сорочке, изукрашенной вышитыми крестами. Остатки седых волос обрамляли розовую лысину священника, как потускневший нимб. В руках Лансама лежал маленький арбалет, который святой отец, очевидно, только что рассматривал как какую-то диковину. Арбалет был действительно на редкость хорош - это Николас определил с первого взгляда. Всего в три ладони длиной, он обладал мощной пусковой пружиной. Лансам держал оружие неумело, но стрела случайно была направлена точно в грудь Николаса, а палец опущен на спусковой крючок.
        Николас очень медленно положил обе руки на край стола.
        Лансам, не спуская широко распахнутых глаз с пришельца, надавил на крючок.
        Секундой раньше мгновенным поворотом кистей Николас вскинул на вытянутых руках стол как щит. Четыре изогнутые ножки ощетинились в сторону священника - и чуть дрогнули, когда стрела, пробив древесину насквозь, завязла в пробоине опереньем.
        Лансам открыл рот, чтобы крикнуть, но лишь беспомощно захрипел, онемев от жути. Николас быстро, точно и бесшумно поставил стол на место и взмахнул левой рукой. Священник, выронив разряженный арбалет под ноги, поднял ладони к лицу и, будто снесенная статуя, не сгибая ног и не опуская рук, повалился назад - на постель. Должно быть, он даже не успел заметить ножа, стальной молнией выметнувшегося из рукава черной куртки и влетевшего ему под подбородок.
        Дальше Николас действовал быстро, очень быстро. Конечно, брякнувший о пол арбалет вряд ли мог привлечь чье-то внимание, но лучше было не рисковать. Николас подпер дверь креслом и приступил к делу.
        Сначала он проверил все ящики стола, затем, задвинув ящики, обернулся к шкафу, но, кроме одежды, ничего там не нашел. Осторожно и тихо начал простукивать стены. В нише для образов Богоматери и святого Мартина оказался тайник, скрытый выкрашенной под цвет стены дощечкой. Николас достал несколько золотых слитков и стопку писем. Золото он смахнул на постель, одно из писем пробежал глазами и, поморщившись, вернул в нишу.
        Шум за окнами заставил его ненадолго прерваться. Выглянув в щель между ставнями, он увидел далеко внизу двух городских стражников и старика-привратника с колотушкой. Один из стражников говорил что-то, указывая алебардой на городскую стену, привратник, видимо ничего не понимая спросонья, мотал головой.
        Николасу припомнился недавний разговор с Гюйсте Волком. Глава Братства Висельников сетовал на менялу с Базарной улицы, из-за которого лишился трех лучших своих взломщиков. Не без оснований опасаясь за сохранность капитала, меняла протянул тоненькую проволоку из собственного дома к башне городской стражи. Дернешь за один конец проволоки - на другом зазвенит колокольчик. Проволока идет по древесным кронам, и, даже хорошо присмотревшись, заметить ее трудно. По словам Волка, таким же хитроумным механизмом обзавелись уже несколько лавочников на Базарной. Не протянул ли и отец Лансам проволоку к башне стражи?.. А иначе почему всполошились стражники?

«Мальчишка из подвала…» - вспомнил Николас и нахмурился.
        Он тряхнул головой и отошел от окна. Надо было спешить. Николас шагнул на середину комнаты, закрыл глаза, выставил руки перед собой - вперед ладонями - и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Длинные пальцы его едва приметно шевелились, точно ощупывая полумрак.
        Это было трудно. Завершив круг и опустив руки, Николас тяжело перевел дух и вытер пот со лба. Через секунду он уже стоял на коленях перед кроватью священника. Верхние простыни успели пропитаться кровью, с них капало на пол. Николас завернул край простыни, бросил на лужу покрывало - чтобы кровь не просочилась в комнату этажом ниже - и запустил руки под кровать. Тяжелый металлический ящик он нащупал сразу же.
        Под кроватью… Дьявольщина, ну конечно! Люди тщательно прячут от чужих глаз серебро, золото, драгоценные камни и письма с доносами, но кому придет в голову прятать это?
        Николас распахнул ящик, выбросил лежащие сверху тряпки, стоптанные шлепанцы, несколько книг без переплетов, исчерканные листы бумаги, погнутый медный подсвечник… Вот оно!
        Он выпрямился, бережно держа в руках источенный нож с длинной рукояткой, плотно обмотанной кожаным ремешком. Металл лезвия был скверный, ломкий даже на вид, но рукоять в прорехах кожаной обмотки поблескивала сине-черным цветом. Николас отодрал от простыни порядочный кусок, завернул нож в тряпку и сунул за пазуху.
        Уже отбежав к двери, он вернулся и прихватил золотые слитки.
        Окна нижних этажей были зарешечены, да и стражники все никак не хотели уходить из-под стен дома отца Лансама. Привратник стучал колотушкой в двери-ворота, было слышно, как гремит массивным засовом страж внутри дома.
        Николас прошел к тому лестничному пролету, на который поднялся из подвала. Он помнил, что там есть широкое окно, и помнил, куда оно выходит. Стражник все еще глядел пустыми глазами в стену, обнимая свое копье. А оконные ставни были распахнуты. Николас вскочил на подоконник, мельком глянул вниз и прыгнул.
        Приземлился он на городскую стену тихо, тут же вскочил на ноги и побежал, пригибаясь, стараясь держаться в тени - прочь от горевших неподалеку факелов. Но его все же заметили - оттуда, от ворот дома Лансама.
        Закричали… Это все мальчишка их взбаламутил!
        Николас выпрямился и побежал быстрее - скрываться уже не было необходимости. Когда он оказался у долгой деревянной лестницы, ведущей вниз со стены, грохнул первый выстрел.
        Он оглянулся. Освещенный светом факелов стражник на стене позади него судорожно заряжал со ствола аркебузу. Второй - еще ближе - целился, опустившись на колено. Поверх букового ложа сосредоточенно блестели его глаза. Николас распластался на камнях стены, держась на мысках сапог и полусогнутой левой руке, правую выбросил вперед, как змея - жало. Аркебузир, вздрогнув, опрокинулся навзничь, сверкнул стальным лезвием, торчащим из горла. Аркебуза выстрелила вверх.
        Рывком поднявшись, Николас обернулся и сразу же пружинисто изогнул тело назад, уходя от удара. Стражник, взобравшийся по лестнице первым, был огромен - видимо, поэтому никакого оружия, кроме чудовищных кулаков, при себе не имел. Ссутулившись, он снова широко размахнулся - Николас, скользнув в сторону, перехватил его руку за запястье, слегка вывернув, дернул на себя и встретил широченную грудь ударом локтя. Здоровяк пошатнулся, хмыкнул, но, уже разворачиваясь к неуловимому противнику, который почему-то оказался за его спиной, застонал, прижимая руки к груди. Николас метнулся к лестнице, пихнул сапогом рожу с разбойничьим ножом в зубах, возникшую на уровне кромки стены, глянул вниз, но там, внизу, блеснули в темноте алебарды - и он отпрянул. Здоровяк, опустившись на колени, с изумлением смотрел на струйку крови, толчками выплескивающуюся из собственной груди. Через мгновение он обмяк и повалился навзничь.
        Ударил еще выстрел. Пуля расщепила первую перекладину лестницы. Николас встал на вторую. Стоя одной ногой на лестнице, другой оттолкнулся от стены. Внизу изумленно охнули.
        Он пролетел над головами стражников.
        Лестница, ударившись о стену соседнего дома, разломилась надвое. Николас покатился по крыше, вскочил, сразу переходя на бег, и перепрыгнул с крыши на крышу через узкую улочку, потом еще через улочку…
        Остановился он тогда, когда криков стражников уже не было слышно.
        Небо уже светлело. Николас встал у высокого глухого каменного забора с грядой острых пик на верхушке и огляделся.
        Никого.
        Только, мелко покачиваясь, семенил по пустынной улице нищий, кривой, как клюка, на которую он опирался. Лохмотья свисали с его тела, словно перья больной птицы. Николас присел у забора, дожидаясь, пока нищий скроется с глаз, но тот шел все медленнее и медленнее и, поравнявшись с Николасом, остановился совсем.
        - Бог подаст, - сказал Николас.
        Нищий не отходил.
        - Чего тебе?
        - У паломника Жана найдется монетка для больного старика? - проскрипел нищий.
        Николас поднялся.
        - Об этом можешь спросить у самого Жана. Я не работаю на посылках у паломников.
        Нищий раздвинул мокрые губы и похихикал, давая понять, что оценил шутку.
        - Видать, ты сильно насолил Гюйсте, если он послал тебя на работу в столь ранний час, - проговорил Николас и посмотрел нищему прямо в глаза.
        Старик погасил ухмылку и дернул перекошенными плечами:
        - Волк просил передать, что у него кое-что есть для тебя, - глухо сказал он.
        - Что?
        - Вот это…
        Нищий высунул из-под лохмотьев сложенную щепотью ладонь и молча указал ею на узкое кольцо, отливающее тяжелым черно-синим цветом на безымянном пальце Николаса. При этом второй рукой старик торопливо перекрестился. А потом, не оглядываясь, заковылял к перекрестку.
        Когда он скрылся из виду, Николас чуть присел, взмахнул руками - и бросил свое тело вверх. Приземлился он по ту сторону стены.
        ГЛАВА 2
        Вход в ее спальню охраняли два бронзовых грифона. Прикрыв за собою дверь, Николас на мгновение закрыл глаза и глубоко вдохнул теплый и пыльный воздух.
        Со стен беззубо скалились жреческие маски утенгофских язычников. Решетку окна обвивали медные змеи - их чешуйки тусклым блеском отражали пламя шести свечей. Николас улыбнулся: бронзовый сатир все с той же страстью, что и два года назад, обнимал бронзовое дерево - разве что застывшие его чресла еще сильнее позеленила окись.
        Колеса колесницы прочно увязли в мраморных напольных плитах. Рогатый возница-демон взметал изогнутый хлыст над пустотой. Николас, проходя к окну, провел ладонью по его черному телу - мореное дерево отозвалось тихим шелестом. Шелковый полог неслышно отлетел в сторону, и из темного нутра колесницы Катлина спросила:
        - Вас подвезти куда-нибудь?
        Он задул свечи, приоткрыл одну из ставней. Синеватый утренний свет вытеснил из комнаты пыльную темноту. Катлина потянулась на постели, провела рукой по голове - черные волосы пролились на плечи и простыню.
        - О тебе давно не было ничего слышно, - сказала она.
        Николас вынул из-за пазухи сверток, развернул его, бросил нож в огненный зев камина.
        - Значит, и спрашивать не стоит, - проследив за его движениями, продолжила она. - Сегодня весь Верпен узнает… Хочешь чего-нибудь выпить?
        - Хочу, - сказал он.
        Катлина подняла с изголовья серебряный колокольчик. Николас повернулся к каменной гаргулье над камином, сунул руку в разверстую пасть и сжал пальцы на стальном языке. Резко дернул. Натужно заскрежетав, нижняя челюсть каменной твари опустилась еще ниже. Николас с усилием выкатил на каминную полку небольшую металлическую шкатулку, поднял крышку.
        Как всегда, у него сильнее забилось сердце. Он снял с безымянного пальца кольцо - с тяжелым стуком оно упало в шкатулку. Теперь на бархатном дне лежали четыре предмета, выкованные из сине-черного эльваррума: полый сферический цилиндр (когда-то он исполнял роль каркаса подзорной трубы), ширококрылая бабочка (была брошью, пока Николас не сплавил с нее оловянный крючок), маленький подсвечник на четырех лапках (за этим подсвечником пришлось пробираться в осажденный Братством Красной Свободы Острихт) и кольцо.
        Николас положил обе ладони в шкатулку, кожей ощущая холодные гладкие грани. Цилиндр. Бабочка. Подсвечник. Кольцо.
        Хлопнула дверь. Старик Питер, шаркая подагрическими ногами, внес в спальню обернутую в пергамент бутылку, поставил на прикроватный столик, неуклюже поклонился Николасу и повернулся, чтобы уйти. На его спине выше седого затылка торчал острый, как плавник, горб. Пожалуй, сейчас никто, кроме Николаса и Катлины, не знал, что вовсе это не горб на спине Питера, а третья рука, высохшая и недвижная, навсегда окостеневшая в крутом локтевом сгибе. Питер был рожден уродом, а заканчивал свою жизнь экспонатом в обширной коллекции диковинных вещей Катлины.
        - А у меня тоже есть кое-что новое, - похвастала она, поднимаясь с постели и накидывая на круглые плечи сорочку. - Посмотри…
        Николас обернулся.
        Катлина держала в руках белый череп. Вытянутая огромная морда, стертые почти до основания желтые зубы, два рога - один, маленький, чуть ниже пустых глазниц, другой - много больше - выше носовых отверстий.
        - Это из Лакнии, - сказала Катлина. - Голова огнедышащего дракона. Торговец говорил, что его кости, перемолотые в муку, делают стариков молодыми.
        - Это носорог, - произнес Николас, закрывая шкатулку.
        - Что?
        - Зверь с Черного континента. Не расстраивайся. Свирепостью носороги ничем не отличаются от драконов.
        Катлина помолчала, поджимая губы. Пламя гудело в камине.
        - О, - проговорила она наконец, опускаясь в постель. - Нико не верит в драконов…
        - Нико верит в носорогов. Потому что видел их своими глазами.
        - Нико не верит в драконов, - откидываясь на подушки, повторила Катлина. - Зато Нико верит в Потемье. Хотя никогда не видел Потемья. Нико странный…
        - Перестань, - попросил Николас.
        Он приблизился к ней.
        - Никогда не видел Потемья! - нараспев проговорила Катлина. - Но верит в него, бедненький странный Нико…

«Не надо было затеваться с этим чертовым черепом, - подумал он. - Дракон так дракон…»
        Она вытянула белую ногу и подушечками пальцев мазнула его по бедру:
        - Говорят, что женщины-демоницы из Потемья прекраснее человеческих настолько, насколько изумруд прекраснее соломенного кирпича.
        Он развязывал шнурки на куртке. Два верхних поддались легко, а остальные пришлось порвать.
        - Говорят, что потемники - непревзойденные воины. И лучшие из них - эльвары. Они обладают силой буйвола, ловкостью змеи и чутьем волка… Владеют искусством магии, раны их затягиваются сами собой, и само их тело - смертельное оружие…
        Николас скинул куртку, опустил руки к ремню штанов. Под его смуглой кожей задвигались мускулы - тонкие, прочные и мощные, как стальные змеи. Катлина замолчала, сузив заблестевшие глаза. На локтях Николаса серели короткие и изогнутые костяные клинки, один из клинков был чуть запачкан подсохшей кровью. Он наклонился, чтобы стащить штаны. Такие же клинки, только намного меньше, тянулись вдоль по его позвоночнику - от основания черепа к пояснице.
        Штаны полетели в сторону. Николас минуту стоял перед Катлиной совсем голый - и человек, и не человек. Утренний ветерок трепал занавесь на окне, в комнате становилось то светлее, то темнее. Костяные клинки на теле Николаса хищно поблескивали.
        - О, - совсем тихо сказала Катлина, скользнув по нему глазами сверху вниз, - в сказках про Потемье никогда не говорится о том, какие эльвары любовники. И совершенно зря…
        Николас нырнул в нутро колесницы и задвинул за собою шелковый полог.
        - Господи, я думала, что уже никогда… - прошептала она совсем другим голосом. И закрыла глаза.

…Через четверть часа они откупорили бутылку.
        - Почему тебя так долго не было? - неожиданно спросила Катлина, принимая бокал.
        Николас, наливая себе, помедлил с ответом.
        - Потому ты и злилась? - произнес наконец он.
        - Да… То есть совсем нет. Прошло столько времени, а от тебя никаких известий. Я начала думать, что ты…
        Ему пришлось усмехнуться:
        - Ты боишься за меня? Не стоит. Убивать меня - занятие настолько тяжелое и опасное, что мало кто на это решается. Хотя охотники находятся до сих пор…
        - Я знаю, - быстро проговорила она и посмотрела на него сквозь наполненный чистым багровым светом бокал. - Я не об этом. Нико… Посмотри. - Она потянула с виска прядь, в которой блеснул белый волосок. - Видишь?
        Он видел. Еще два седых волоса прятались на макушке, один снизу, под затылком, но об этом вряд ли стоило говорить Катлине.
        - Я начинаю стареть, а ты еще очень долго останешься таким, как сейчас. Через двадцать лет я превращусь в старуху, через тридцать или сорок - умру.
        - Среди старух встречаются очень милые особы.
        - Я не хочу так… - всхлипнула она. - Мы должны как в песнях… Вместе состариться и умереть в один день. Я понимаю, что тебе так… нельзя, но… Прости, я… - Сбившись, она отпила глоток, задержала бокал у губ, вздохнула и опорожнила его до дна.
        - Обещаю тебе, - сказал Николас. - Когда умрешь ты, умру и я.
        Слова сорвались с его губ словно сами собой. Но он тотчас почувствовал, что сказал правду. Он действительно хотел этого. И если бы это было возможно - если бы он точно знал, что это возможно, - он бы прямо сейчас взял шкатулку с эльваррумом и утопил ее во рву за городской стеной. Как, черт возьми, это сложно: понять, что для тебя важнее: Катлина - или?.. Эти мысли вдруг сильно взволновали его. Через несколько секунд волнение переросло в страх. Николас выпил вино, потянулся за бутылкой. Катлина замотала головой:
        - Я больше не буду… - и вдруг заплакала.
        - Эльвары, - говорила она сквозь слезы, - из старинных сказок умеют накладывать проклятия. Я хочу, чтобы ты был со мной всегда, но не вынесу, если… если ты из-за меня… Ведь получается, ты сейчас наложил проклятие на самого себя…
        На это Николас не нашел, что ответить. Только через силу усмехнулся, давая понять, что сказанное им было всего лишь шуткой. Отставив бокал, он отпил прямо из бутылки. Очень странный получился разговор. Странный и пугающий.
        Пока он пил, она устроилась рядом, положив голову ему на живот. Ее тяжелые волосы приятно холодили пах. Она еще всхлипывала, слезы проложили две дорожки вниз по его бедру.
        - Когда я проснусь… только не уходи сразу, ладно? - попросила она еще, обнимая его руку.
        Трактир Жирного Карла был, наверное, единственный такой во всей Империи - открывался рано утром и закрывался с первыми сумерками. В трактире Жирного Карла напитки и еда подавались бесплатно, Карл никогда не требовал с посетителей ни монетки. И посетители никогда ничего не требовали с Карла. Он сам отлично знал, кому поднести медовый пунш в стеклянном бокале, а кому - разбавленное кислое пиво в глиняной кружке с отколотой ручкой.
        Сегодня утром, должно быть, первый раз в жизни его рука дрогнула, наливая пиво. Он еще раз глянул на мальчика и вдруг смахнул со стойки глиняную дрянную кружку, поставил стеклянный бокал и плеснул в него красного молодого вина - до половины.
        - Гюйсте… - жадно выпив, выдохнул Топорик.
        Лоснящимся подбородком Карл указал куда-то за спину Топорику. Тот обернулся. Только сейчас он заметил, что трактир-то полон на треть. Рыжий Титус и Дирик Бомбардир, оставив игральные кости, пристально смотрят на него, Топорика. Выглядывает из-за своей кружки Коротышка Эм, Косой Фин пощелкивает по стальному клинку, лежащему перед ним на столе и вроде бы глядит куда-то в угол, но один его глаз, широко раскрытый, с прыгающим, как зеленая горошина, зрачком, уставлен прямо в лицо мальчика. Стукнула дверь, вошли еще двое; с порога заметив Топорика, один как-то непонятно присвистнул. Обитатели Обжорного тупика возвращались с ночной работы. Через каких-нибудь два часа трактир Жирного Карла будет переполнен, а ближе к вечеру опять опустеет…
        Из-за стола в переднем углу поднялся Гюйсте. Хорошее место у него - прямо за дверью. Вошедший не видит Волка, а у Волка весь трактир как на ладони.
        Гюйсте пошел к стойке меж столов, большой и сгорбленный, как обезьяна, по привычке безногого катиться на тележке длинными руками загребая по столешницам. Дошел, положил лапищу на плечо мальчику, сокрушенно покачал плешивой головой. Тут уж Топорик не выдержал. Захлебываясь и хлюпая носом, он начал рассказывать: и как вошли, и про капкан, обо всем торопился рассказать. Не хватало еще разреветься тут - перед всеми, благо Волк, кажется, понял и, не снимая руки с плеча, повлек Топорика за свой стол. По дороге зыркнул по сторонам: Рыжий и Бомбардир снова занялись игрой, Коротышка уставился в кружку, Косой задрал лохматую башку вверх, это значило - смотрел перед собой, на стойку. И другие больше не глядели на Топорика.
        У двери Волка ждал какой-то низенький человек, завернутый в серую монашескую рясу, с капюшоном, надвинутым на лицо даже здесь, в темном и продымленном зале. С этим низеньким Волк и разговаривал о чем-то, пока Карл не заставил Топорика обернуться.
        - Так я рассчитываю на тебя, Гюйсте, - сказал «монах», подвигаясь к двери.
        Волк хлопнул его по плечу, и Топорик услышал, как он негромко проговорил:
        - Будет тебе твой Ключник, не беспокойся. Слово Висельника - стальное слово.
        Мальчик не понял, про какого Ключника шел разговор, вроде бы среди Братьев никого с таким прозвищем не было… Да он и не старался понять, не до того ему было. Там, за столом, Гюйсте, дав хлебнуть мальчику из своего бокала, подпер подбородок руками - приготовился слушать. Топорик начал заново. Когда дошел опять до капкана, сбился. Шваркнул грязным рукавом по лицу. Ему вдруг пришло в голову, что Гюйсте может подумать - бросил он Головастика одного, а сам… Но Волк, глядя строго и понимающе, покивал: верю, мол, тебе. Кому другому поостерегусь верить, а тебе, Янас… Я ж тебя сам привел! А Головастик… С кем не бывает. Такая уж наша судьба. Потому и называемся Братством Висельников, что жизнь кончаем кто - в петле, а кому повезет - от холодной стали. Да, дьяволово семя, так оно и есть! А Головастик долго не мучился, по всему видно. Нашли его на рассвете недалеко от дома ювелира, в канаве. На теле всего две раны были: нога раздроблена и в спине, под левой лопаткой, аккуратная дырка. Зато сам спасся, Янас, ведь верно? От неминуемой, дьяволово семя, смерти ушел. Поэтому не хныкать нужно, а Бога благодарить.
Или лукавого. Или обоих сразу - на всякий случай.
        Как Волк упомянул нечистого, Топорик повел рассказ про странного незнакомца из подземелья отца Лансама. Что за незнакомец? Как он попал в застенки святого отца? Похоже, что не случайно, а знал, куда шел. На что шел. В дом-башню, дом-крепость через дверь не войдешь…
        Про незнакомца Гюйсте слушал, уже не перебивая. Почесывал острый подбородок, сосредоточенно моргал белесыми ресницами, посмеивался изредка… Это-то было совсем непонятно. Что тут смешного? Хоть, получается, незнакомец и спас Топорика, но страх он внушал не меньший, чем угроза общения с отцом Лансамом…
        Когда Топорик закончил, Волк снова хлопнул его по плечу - иди, отдыхай. Жирный Карл тебя проводит наверх. А про случившееся думай так: фарт тебе в рожу прет. Вот как. Иначе остался бы навек в том подземелье или нашли бы в канаве поутру, как того Головастика. Подрастешь, заматереешь - тогда поймешь, о чем я… И так у Волка складно все выходило, что Топорик вроде бы уже сейчас все понял. И успокоился.
        Дошагал Топорик к стойке, Жирный Карл отвел его наверх и вернулся. И, наливая у стойки Гюйсте в стаканчик яблочной водки (таков обычай, глава Братства непременно помянет погибшего собрата - погибший вроде как сыном ему приходился), вздохнул, будто слышал, о чем говорили за столом мальчик и Волк:
        - И правда… Фарт прет малому-то. Будто бережет его кто-то… - и ткнул толстым пальцем в прокопченный потолок.
        А Волк опрокинул стаканчик, прокашлялся и оскалился впрямь по-волчьи:
        - Фарт! Плесни и себе крепкого, мозги промой, Карл! Думай, что говоришь. Ты его не видел, что ли? Трясется, как овечий хвост… Выгорел парнишка. Спекся. Непруха ему идет. Уж я-то в этих делах понимаю. А я ведь на него большие виды имел. Не сегодня-завтра или повяжут его, или… - Волк выразительно полоснул себя большим пальцем по горлу.
        - Жалко, - сказал еще Жирный Карл, непонятно что имея в виду.
        - Жалко, - хмыкнул Гюйсте Волк.
        Потом, когда вино было допито, шелковый полог откинут и старый Питер стучался в дверь спросить, не желают ли господа перекусить, как обычно, стало тяжело. Николас старался не смотреть на молчаливого урода.
        Впрочем, сейчас Питер только заглянул в спальню, поставил на столик еще бутылку и тотчас скрылся.
        Катлина спала.
        Николас посидел немного рядом, поглаживая взглядом безупречное белое тело. «Все должно быть очень просто, - подумал он. - Почему она со мной? Потому что я прекрасный экземпляр для ее кунсткамеры. Такой же, как и Питер, правда, намного более ценный. Почему я с ней? Потому что другие женщины бежали бы от меня в ужасе…»
        Он сжал зубы, в который раз отчетливо понимая, что был бы просто счастлив, если б его отношения с человеческой женщиной не выходили из этих рамок. С любой из человеческих женщин… Но Катлина…
        Не удержавшись, Николас опустил лицо меж ее сонных грудей и глубоко вдохнул. Потом рывком поднялся.
        Жизнь в мире людей научила его звериной осторожности. Николас знал: имеющий сердечную привязанность имеет уязвимое место. А он должен быть абсолютно неуязвим, чтобы выжить здесь. Убить можно всякого. Древних драконов из Потемья, превращавших в дымящиеся развалины целые города, убивали жалкие подмастерья ударом бронзового кинжала в незащищенное брюхо. Самым разумным было бы - раз и навсегда прекратить все это, уйти и никогда не возвращаться. Но это было выше его сил. Более того, когда Катлина впервые расплакалась о том, что эльвары и люди не могут иметь потомства, Николас неожиданно для себя глубоко взволновался. Мысль о том, чтобы в этом мире у него был кто-то такой же, как он, плоть от плоти, кровь от крови - его и Катлины, никогда раньше не приходила ему в голову. Теперь, думая о Катлине, он вспоминал и маленького Нико, он точно знал, каким мальчик будет, часто представлял его - свою копию, только волосы у Нико-младшего и глаза должны быть такими же, как у Катлины. Он бы учил его всему, что знает и умеет сам…
        Николас поморщился и усилием воли прервал опасные мысли.
        Он оторвал взгляд от спящей женщины и со стаканом вина в руке прошел к камину. Огонь уже догорел, но угли - только тронь - обжигали багровым жаром. Николас снял со стены шпагу с рукоятью, выточенной из человеческой берцовой кости, тонким клинком выкатил на пол обугленный нож. Кожаная обмотка сгорела дотла, лезвие треснуло вдоль; он легко обломил его и вытащил из креплений рукояти.
        На эльварруме не было даже следов копоти. На ощупь металл оказался холодным, будто все это время провел во льду, а не в пламени камина. Николас выпрямился и снова открыл шкатулку.
        Раскинувшая крылья бабочка, полый сферический цилиндр, узкое кольцо, подсвечник на лапках.
        Теперь к четырем предметам добавился пятый. Недлинная, идеально ровная палочка, немного раздвоенная с торца - там, куда был вставлен клинок ножа. Этакая вилка.
        Итак: бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник и вилка.
        И что все это могло означать?
        Николас не имел об этом ни малейшего понятия.
        И никто из людей, которых он знал; никто, даже Катлина, никогда не спрашивали его, зачем он колесит по всей Империи, выискивая и собирая вещи из эльваррума. Таинственный металл, не поддающийся никаким внешним воздействиям - ни кислотным, ни температурным, ни физическим, - эльваррум, в сущности, был бесполезен. Предметы из эльваррума неизменно оставались в той форме, которую некогда придал им неведомый мастер. Они были кусками иного, совершенно не похожего на человеческий мира.
        Как и сам Николас.
        Подобное всегда тянется к подобному. Вот, наверное, потому-то никому и не казалась странной его страсть к магическому металлу, который люди издавна привыкли называть эльваррумом. Металлом эльваров. Самых древних жителей Потемья, по могуществу и многочисленности сравнимых только с крылатым народом - лаблаками.
        Потемье… Первый из существующих четырех миров: Поднебесья, Преисподней и мира людей. Мир, который был всегда, - и поэтому не подвластный ни Поднебесью, ни Преисподней. Мир, населенный существами, внушающими людям ужас. Мир, извечно сотрясаемый враждой двух господствующих рас - эльваров и лаблаков.
        На земле людей от Потемья остались лишь сказки - да еще эльваррум. Да еще Николас. Больше ничего.
        Потемье… Мир, где он был рожден. Мир, о котором он не помнит почти ничего. Мир, Врата в который закрыты давно и навсегда.

«Почему я здесь? Зачем? Как я попал в мир людей и как мне вернуться?» - эти вопросы он задавал себе тысячи и тысячи раз. И никогда не находил ответа.
        Первое, что помнил о себе Николас, - это как он, крохотное существо, ощетиненное костяными клинками, мчится на пылающей повозке. Повозка летит по дороге, подпрыгивая и гремя, но лошадей, влекущих ее, нет. Потом - все размыто… Какие-то плачущие женщины… крестьяне… тычки деревянных вил в бока и в спину. Гримасы отвращения и страха… Деревенский священник с оловянным крестом в дрожащих пальцах. Хорошо помнит, как едва не захлебнулся в чане с освященной водой… Еще лучше - раздирающую боль от прикосновений языков пламени, веревки, впивавшиеся в тело и вопли: «Пусть Сатана спасает свое отродье!» Кажется, он плакал тогда, на костре… Или нет, просто сейчас так вспоминается. Во всяком случае, если и плакал, то первый и, наверное, последний раз в своей жизни.
        Еще помнит Николас, как с оглушительным треском лопались веревки и крестьяне, визжа, бежали в разные стороны, и он, спотыкаясь, шел куда-то между деревьев, а у него все еще горела кожа на спине и плечах.
        Цыгане нашли его на лесной тропинке. Шрамы от ожогов сошли через неделю. А через месяц, освоившись и окрепнув, он давал представления на ярмарках. Сначала - в компании с бородатой женщиной, четой престарелых карликов и чревовещателем, выдававшим себя за глухонемого, а немного позже сам по себе, один. Цыган Гама-циркач взялся учить его, и Николас спустя всего пару месяцев превзошел своего учителя. Искусством акробатики и прицельного метания ножей он поразил табор настолько, что почтенный седовласый барон чуть не на коленях умолял остаться в таборе, обещая лет через пять, когда маленький эльвар подрастет, отдать ему в жены собственную дочь. Николас не возражал. Возражала красавица Рада, младшенькая барона. Через год, когда разговоры о свадьбе стали возобновляться все чаще, она перерезала себе горло папенькиным кривым ножом…
        Когда и кто его впервые назвал эльваром? Должно быть, цыгане. Цыгане знают больше остальных людей, много больше - только не все говорят. Да, цыгане… Для прочих он всегда был уродом, страшилищем и отродьем Сатаны, которому нет и никогда не будет места среди людей.
        Ну не будет - и не надо. У него есть своя родина. После того как он ушел от цыган, он странствовал по миру далеко за пределами Империи. Странствовал много лет. От Ледяных пустошей до Черного континента. От горной Гарпатии, где круглый год солнце появляется среди мглистых облаков лишь в полдень и скрывается быстрее, чем успеешь выкурить трубку - до восточных Драконьих островов, где время словно движется вспять и тамошние обитатели не придают своему существованию никакого значения, скорбя о былом золотом веке, все глубже погрязающем в бездне времени. Там он впервые услышал об эльварруме (на Островах он назывался «отомо ноомо» - металл духов), но Потемья не нашел.
        И вернулся в Империю, в которой тогда уже начиналась смута.
        Бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник - все это появилось у него в течение каких-нибудь двух лет. За десятилетия странствий он не сделал ни шага к своей цели, а здесь, в сердце Империи, у него появилось чувство, что половина пути за спиной. Как мальчик в лесу, поднимая с земли хлебные крошки, находит дорогу домой, так и он, Николас, собирал кусочки эльваррума, с каждым новым предметом ощущал все ближе дыхание родины.
        В конце концов он научился видеть эльваррум. Впрочем, видеть - не совсем подходящее слово… Скорее - чувствовать. У него открылось иное, отличное от обыкновенного, зрение. Когда знаешь, что эльваррум где-то недалеко, достаточно, сосредоточившись, представить себе холодный блеск сине-черных граней, закрыть глаза и в этой тьме протянуть руку, нащупывая ледяную прелесть вожделенного металла. Чуть позже Николас понял, что может видеть не только эльваррум. Что угодно. Главное - ясно представить, что - или кого - именно хочешь найти. На небольших расстояниях всегда срабатывало… После этого открытия часто задумывался: сколько еще он о себе не знает? Возможно, его разум и тело обладают и другими способностями? Но даже и то, что уже открыл в себе Николас, приходится тщательно скрывать от окружающих.

…Поколебавшись, он оставил кольцо в шкатулке. Шкатулку вернул в тайник, втолкнул стальной язык обратно в пасть гаргульи, и каменные челюсти сомкнулись плотнее. Значит, Гюйсте узнал о его возвращении в Верпен… Все-таки нищие и бродяги на дорогах Империи - лучшая агентурная сеть в этих землях. Но как все же Волк вычислил Катлину? Ведь знал, Висельник, где искать Николаса в Верпене. Торопился, послал своего человека прямо к ней… Катлине. Хотя Волк не может не понимать - за Катлину Николас перережет весь Обжорный тупик, да что там тупик! Спалит дотла Верпен, Острихт и Бейн, вместе взятые, и все же… То, что Гюйсте так явно обнаружил опасную осведомленность, настораживало Николаса. Обыкновенная холуйская угодливость? Вряд ли. Не такой он, Волк. Гюйсте год назад продал ему подзорную трубу с каркасом из эльваррума- и, нимало не стесняясь, заломил за грошовую вещицу цену, достойную мореходного корабля с полным снаряжением. Таких денег у Николаса не было, и пришлось согласиться выполнить поручение Волка.
        От того поручения у Николаса осталось четыре шрама, один из которых - на левом бедре - сохранился до сих пор.
        И, конечно, труба. Дело того стоило…
        Угроза? Чушь. К чему Гюйсте угрожать Николасу? Спешка? Да, должно быть, спешка…
        Николас оделся и выглянул в окно. Полдень. Время лавочников, базарных торговцев и кухарок, закупающих снедь к ужину. Городские стражники и Братство Висельников в эти часы не появляются на улицах, словно соблюдая условия какого-то негласного перемирия.
        Он открыл одежный шкаф, сгреб тряпичную кучу, вывалил ее на пол. Сдвинул заднюю стенку - за ней обнаружилась неглубокая полость, в которой заблестел холодный металл. Николас на минуту задумался, затем снял с полки тяжелый кожаный мешочек с двумя десятками стальных крестообразных звездочек. Грани и оконечья звезд были тщательно наточены. Сюрикены - вот как называли эти звездочки на Драконьих островах. Два метательных ножа легли в рукава, Николас закрепил их тонкими шнурками на уровне локтей. Еще два ножа спрятались в сапоги.
        В последнюю очередь он снял со стены меч. Меч не был похож на те, которыми еще пользовались в Империи. Он был легок и тонок, с длинным, чуть изогнутым сверкающим лезвием; рукоять в полторы ладони длиной кончалась нефритовым набалдашником, украшенным шнуром с черной кисточкой, гарда была круглая и маленькая, едва-едва прикрывающая пальцы. Там, на Востоке, на Драконьих островах, знали толк в оружии. Видимо, их Золотой век не был такой уж безоблачной эпохой, как можно было предположить сначала - традиции боевых искусств Островов шли из глубины времен…
        Ножны Николас укрепил за спиной, между лопаток, чуть наискось. Вложил меч, задвинул стенку и вернул обратно в шкаф одежду, оставив себе длинный черный плащ с глубоким капюшоном. Все же стражники видели его лицо, а лишние осложнения ему сейчас ни к чему.
        Он закрыл окно и вышел в дверь. Спать не хотелось. Древние сказки говорят о том, что время эльваров течет намного медленнее человеческого. Эльвар проживает день, а человек - целую жизнь. Последний раз Николас ощущал потребность в отдыхе без малого сорок лет назад.
        Просто удивительно: Топорику казалось, что, коснувшись подушек и простыни, он будет спать и спать, сутки и двое напролет. Но, открыв глаза, он почувствовал себя совсем бодрым, только все еще зудело в затылке. Он потянулся и повернулся к окну - на улице даже не потемнело! Это что получается, он проспал всего пару часов? А может, и правда - спал сутки, и теперь снова день?
        Впрочем, какая разница? Гюйсте разрешил отдыхать, надо этим пользоваться на всю катушку.
        Мальчик полежал немного и, убедившись, что заснуть не удастся, соскочил с кровати. Есть хочется - вот что! Последний раз он ел… даже и не вспомнить когда, а снизу, из трактирной кухни, тянет копчеными угрями и вареной бараниной.
        Топорик сбежал вниз. В зале почти ничего не изменилось, разве что посетителей стало немного больше, а на том месте, где сидел Косой Фин, притулился грязный нищий, торопливо пожиравший копченых угрей из глубокой глиняной миски. Целая гора угрей! Топорик удивился - обычно нищих в трактир Жирного Карла не пускали. Аристократы Обжорного тупика - грабители, взломщики и убийцы - возражали. Вонь от них, нищих, насекомые различные… Но вот - сидит и чавкает, запивая снедь не чем-нибудь, а красным вином, какое Карл и Топорику-то далеко не каждый день наливает. Наверное, заслужил вонючий оказанную честь…
        Гюйсте Волк увидел Топорика со своего стола, шутливо погрозил мальчику пальцем: дескать, спать бы тебе и спать, а ты, дьяволово семя… Топорик присел недалеко от стойки, и Жирный Карл принес ему большую миску, где в густом наваре плавали лохматые куски баранины, и поставил перед ним кружку с пивом.
        Мальчик принялся за еду, время от времени поглядывая то на Гюйсте, то на нищего за соседним столом. Уж очень потешно попрошайка, проглотив очередной кусок, приосанивался и окидывал взглядом прокопченные внутренности трактира - будто привык каждый день сюда захаживать.
        Хлопала дверь. Зал наполнялся, но медленно. Висельники, уставшие после ночной работы, некоторые - с тяжелыми мешками за плечами - подходили к стойке, опрокидывали кружку-другую и шли наверх. Редкие оставались перекусить плотнее. Наверху их ждал Спелле Крысолов, казначей Волка. Дележка ночного хабара в зале трактира, да и вообще самовольная дележка не допускалась никогда. Еще не хватало разборок и драк! Впрочем, кто бы осмелился устраивать свару в присутствии самого Гюйсте? А на тот случай, если Волка не было, у Жирного Карла имелась внушительная такая осиновая дубинка, окованная железными обручами.
        Попрошайка доел и допил, посидел минутку, постукивая костяшками грязных пальцев по столешнице, словно ожидая, не полагается ли ему еще чего, потом скучно сгорбился, тяжело вздохнул и удалился. Топорик глянул ему вслед и перевел взгляд на Волка.
        Гюйсте сидел за своим столом уже не один. Когда Топорик узнал собеседника Волка, кусок баранины застрял у мальчика в горле.
        Тот самый колдун из подземелья дома-башни отца Лансама.
        Колдун о чем-то говорил с Волком. Говорил, правда, один только Гюйсте, а колдун слушал. Кивал. Мальчику казалось, что с каждым кивком холодно шелестят его стальные волосы-иглы.
        Топорик отвернулся и незаметно перекрестился.
        - Рад, рад, дьяволово семя, очень рад. Давненько не виделись, почтенный Жан…
        - Паломника Жана Красные весной повесили близ Гохста.
        - Гхм… Не знал. Приношу соболезнования. И как же теперь мне тебя?..
        - Николас.
        - Николас, наемник из Утенгофа? Как же, помню…
        - Наемник Николас застрелен в битве под Острихтом.
        - Да что ты? Под Острихтом! Как там, жарко было? Небось самого Пелипа видел!
        - Издалека.
        - Ну?! А какой он, этот бунтовщик? Правду говорят, что он исполинского роста и ручищи у него, как сосновые бревна?
        Николас пожал плечами:
        - Росту он обыкновенного. И стати совсем не богатырской. Даже напротив - горбатый.
        - Горбатый? - удивился Гюйсте.
        - Ну, или сильно сутулый. Очень рыжий - прямо красный. И волосы красные, и борода… Ты знаешь, там было действительно жарко. Некогда было рассматривать.
        Волк цокнул языком.
        - Ну, дела-а… Постой-ка, а с какого расстояния смотрел на Пелипа наемник Николас?
        - Шагов в пятьдесят-сорок…
        - Сорок шагов? Всего-то?.. И почему же наемник Николас не прикончил мятежного графа?
        Николас наклонился чуть ближе к Волку и, понизив голос, проговорил:
        - А с какой стати наемнику Николасу было убивать Пелипа, если наемник Николас сражался в одном из его отрядов?
        Гюйсте фыркнул и оглушительно расхохотался.
        - Вот за что тебя и люблю! - утирая мокрые губы, сказал он. - Правильно, дьяволово семя! Пусть эти глупцы играют в свои игры, а умные люди будут тем временем делать дело! Видно, тебе срочно надо было попасть в Острихт, если ты приткнулся к Братству Красной Свободы! Уж не Иону ли антиквара спешил навестить?
        - Откуда ты только все знаешь, Гюйсте? - усмехнулся Николас.
        - Все оттуда же, дьяволово семя, все оттуда… Однако… если наемник Николас мертв, то как мне тебя теперь называть?
        - Просто Николас. Или Николас-старьевщик. По крайней мере, именно старьевщик Николас явился к этой старой крысе Лансаму. Правда, в первый раз он меня даже на порог не пустил…
        - Старьевщик? Х-хех… Хорошо, Николас-старьевщик. Не обижайся, Николас, но не похож ты на старьевщика… Все равно - чертовски рад, дьяволово семя, тебя видеть.
        - Что за спешка? - прямо спросил Николас. - Знаешь ведь, если я в городе, то к тебе непременно загляну.
        - Ты уже слышал о посланниках? - спросил Волк.
        - Да, - ответил Николас.

…Он знал, конечно. Эта была одна из последних новостей в Империи. Император отбирает лучших своих поданных и определяет их на ответственную и почетную службу. Уже начали свое существование два новых института государственной деятельности: Высшая Канцелярия - члены ее занимались сбором интересующих Императора известий и проверкой сведений от добровольных доносителей, недостатка в которых, особенно в последнее время, не наблюдалось - и Канцелярия Тайная, о которой вовсе ничего не было известно. Зато слухов, как это обычно и бывает, ходило множество…
        Гюйсте перегнулся через стол и отчетливо прошептал несколько фраз, отбивая такт ладонью. Затем уселся поудобнее, вытер губы и продолжил:
        - Это точно. Были бы сомнения, я бы не стал тебя беспокоить. Клаус-портной чинил ему камзол, видел… На гайтане, рядом с крестом… Настоящий императорский посланник из самой Высшей Канцелярии.
        Николас слушал внимательно, упершись локтями в стол, голову чуть наклонив.
        - Идти надо сегодня ночью, - говорил Гюйсте. - Завтра на рассвете посланник отправляется в Бейн. По холодку собираются ехать, потому сегодня лягут рано и спать будут крепко. С ним охрана - человек восемь, может, чуть больше, дьяволово семя… Точно известно: три аркебузира и пятеро из Летучего Императорского полка. Эта пятерка - ребята серьезные. Ну, не для тебя, конечно… А на время дороги каждый город, через который идет посланник, выделяет в охрану двадцать стражников. Личный приказ Императора. Верпенская городская стража проводит до Бейна и вернется обратно. В Бейне посланник остановится у Тремьера. Знаешь такого? Капитан тамошней городской стражи, зверюга, дьяволово семя! Ходил под начальством самого Пелипа, а как красного петушка стали дожимать и погнали в Лакнию, немедленно раскаялся и даже, говорят, готовился выдать графа Императору. Если не самого графа, так его голову. Я слышал, едва-едва дело это у него не выгорело. Десяток верных людей у него было - не каких-нибудь, а близких к графу. Будто бы перебили они охрану, сам Тремьер умудрился чиркнуть Пелипа под ребро, но тот выжил, и Тремьер
бежал из его ставки. И Красные его не добили, как других заговорщиков, и Император помиловал. Себе дороже таких, дьяволово семя, зверюг… то есть нужных людей, казнить. Они в любое время и на любой стороне надобны и всегда в почете и золоте с ног до головы… - проговорив это, Гюйсте исподлобья посмотрел на Николаса. Тот снова кивнул.
        Потому что понял, к чему Волк стал распространяться про зверюгу-капитана, зафилософствовал даже… Волк был далеко не дурак, но никак не мог взять в толк, что Николасу вовсе не золото нужно, а эльваррум. Гюйсте не первый раз заводил подобный разговор, правда, сейчас проделал это без надежды, а вроде как по привычке. Мол, было тебе предложено, а ты отказался, ну и черт с тобой… Неужто дошло до него наконец, что Николас не будет работать на Братство Висельников?!
        - Дальше, - сказал Николас.
        - Дальше, - заговорил быстрее Гюйсте, - посланник идет к Острихту, потом в Гохст, потом в Амскапелле, потом в Дранкенберг через Крокке. И обратно в столицу Империи, Герлемон, к Императору на доклад, рассказывать о том, что вынюхал, крыса… Но начиная с Бейна его сопровождает Тремьер со своей сворой. Понимаешь? Делать дело надо сегодня ночью. Промедлишь - ничего может не получиться… Конечно, перехватить посланника между Верпеном и Бейном нехитро, но… на такое хотя бы десяток крепких надежных парней нужно, а у меня сейчас… сам понимаешь. После случая с тем треклятым, дьяволово семя, менялой с Базарной улицы… Не могу я так ребятами рисковать. А то останутся… - Гюйсте похихикал, - в Братстве Висельников одни только попрошайки. Да и… если уж совсем честно, нельзя мне сейчас светиться. Дело-то получается - государственное! Ландграфу мои ребята вот уже где! Того и гляди всерьез за нас возьмется. Придется на время уходить из города, а я не могу, у меня дела… Короче, чтобы лясы зря не точить - потрошим императорского посланника: золото - мне, эльваррум - тебе. Как?
        - Одному-то мне тоже не с руки идти, - проговорил Николас. - Я никогда не был там… под землей.
        - Знаю! Знаю! - оживленно закивал Гюйсте. - Дам тебе своего проводника. Он парень малой, но смышленый и резвый не в пример многим. Готовлю себе на смену, так что береги его…
        - Что за парень?
        - Да вы ведь, кажется, уже знакомы, - засмеялся Волк.
        ГЛАВА 3
        Подземная канализация была гордостью Верпена. Даже в столице, в Герлемоне, такой не было. В столице сточные воды шли по узким деревянным трубам, которые часто забивались, и тогда нечистоты вывозили вонючими бочками за городские стены. А на улицах Верпена никаких бочек не возили. Под городом давным-давно обнаружили сеть подземных ходов - целый лабиринт; черт его знает, когда прорыли эти ходы и зачем. Одни говорили, что здесь прятались язычники в те времена, когда Церковь еще не обрела силу, достаточную для полнейшего их искоренения, другие - что лабиринт появился позднее и сами церковники создали его, чтобы иметь беспрепятственный доступ к домам знатных горожан: очень полезно, когда незамеченным слушаешь, о чем долгими вечерами болтают те, кто каждое воскресенье добросовестно посещает Божий храм и выглядит примерным гражданином…
        Подземной канализацией пользовались все дворяне и местные богатеи - несмотря на немалый налог, которым облагались эти услуги. Платили и не роптали. Попробовали бы зароптать! Не заплатишь вовремя - городские стражники завалят сток из нужника, и катай тогда на потеху всей улице вонючую бочку из своего дома.
        А еще удобства канализации по достоинству оценили парни из Братства Висельников. Каждый желающий вступить в Братство должен был изучить систему подземных коммуникаций - такие знания считались поважнее ловких пальцев, светлой головы, быстрых ног и крепких мышц. И тем не менее Висельники нечасто пользовались канализацией для того, чтобы незваными гостями нагрянуть в какой-нибудь знатный дом. Очень редко. Только тогда, когда куш намечался немалый, и даже в таком случае, уходя, обязательно подламывали дверь или окно. Подземелья надо было беречь. Где еще найдешь лучшее место для укрытия от стражи во время облавы?
        Топорик подземелья знал хорошо. Полгода тому назад экзамен принимал у него сам Гюйсте - и остался доволен. Тогда, когда он вел Волка по гулким коридорам, ему совсем не было страшно. Скорее наоборот.
        - А здесь живет преподобный Питерсон, - сворачивая там, где нужно было сворачивать, говорил мальчик и указывал пальцем вверх, - через два перехода и налево - Тория, вдова оружейника…
        Гюйсте удовлетворенно кивал:
        - Отлично, отлично… Молодец, дьяволово семя!..
        Теперь Топорик тоже проговаривал на ходу «здесь живет…», но неслышно - только беззвучно шевеля губами. По привычке. Высокие сапоги увязали в густой, нестерпимо смердящей жиже, правый сапог был уже полон доверху, в нем противно хлюпало. Толстые крысы не разбегались от звука шагов, а злобно скалились, высовываясь из-за камней, точно готовясь броситься. Пропитанный зловонными испарениями маслянистый здешний воздух не давал пламени разгореться как следует. Факел то и дело тух, приходилось останавливаться, и тогда скрежет кремня отражался от накренившихся стен жутким эхом. И Топорик вздрагивал, оглядываясь по сторонам.
        Впрочем, колдун, идущий позади, не вздрагивал и не оглядывался. Как только они спустились под землю, он снял плащ и сапоги, закатал по колено штаны, будто прогуливался по росистой траве, а не в глухой каменной кишке. Как не боится пропороть ногу какой-нибудь заразной дрянью? И на крыс никакого внимания не обращает. Как, кстати говоря, и они на него. На Топорика скалятся и шипят, а колдуна будто не видят.
        Они прошли еще несколько поворотов, и наконец мальчик остановился.
        - Здесь, - прошептал он, указывая на едва видимую темную круглую дыру над своей головой.
        Прямо над ними стоял дом ландграфа Верпенского Вильгельма. Вот уж куда никогда не рисковали пролезать Висельники.
        - Потуши факел, - приказал колдун. Голос у него был ровный и спокойный. Чуть хриплый.
        Топорик торопливо сунул горящую палку под ноги - в смрадную жижу. Как сам раньше не догадался! Пламя, коротко пошипев, сдохло.
        Колдун кивнул, потянул из-за спины, из ножен, диковинный длинный меч. Одним движением сверкающего лезвия сдвинул деревянную крышку, закрывающую дыру, на мгновение замер, прислушиваясь. Тусклый свет, сочащийся из дыры в подземелье, серебрил его волосы.

«Да нет там никого, - подумал Топорик, но вслух ничего произнести не посмел. - Кому придет в голову тащиться глубокой ночью в нужник? Для того ночные вазы существуют…»
        Вложив меч обратно в ножны, колдун чуть присел, напружинив ноги. Топорик, напрягавший глаза в вязкой полутьме, открыл рот, нащупывая на поясе короткий крюк, который захватил специально для этого случая. Что этот тип собирается сделать? Никакого крюка у типа нет.
        И тут колдун взлетел в воздух и сразу исчез наверху, в дыре - будто кто-то чудовищно сильный втащил его туда на веревке, спущенной через трубу. Прошуршала, задвигаясь, крышка, и мальчик остался один в темноте.
        Сняв плащ, Николас тщательно вытер ноги и обулся. От него еще пахло, но уже не так сильно, как раньше. При свете сального огарка он умылся и почистил куртку и штаны. Вода из дубовой бочки в углу была прохладной и чистой. Это взбодрило. И вонь почти исчезла.
        Выскользнув за дверь, он тихо, но быстро пошел по полутемному коридору.
        Дом спал - ни с одного из четырех этажей не раздавалось ни звука.
        Достигнув лестницы, Николас не колеблясь пошел наверх. По обычаю гостеприимства спальня гостя должна находиться рядом со спальней хозяина. А где еще быть спальне хозяина, как не на самом верху?
        В коридорах четвертого этажа горели масляные светильники. Николас искал всего несколько минут - и за очередным поворотом увидел широкую скамью у одной из дверей. На скамье вповалку, как мертвые, лежали трое рослых солдат в черных куртках со знаками золотого скипетра на груди и спине. Мушкеты стояли прислоненные к стене, под скамьей веером раскинулась колода карт, рядышком друг с дружкой поблескивали две голеньких бутылки, из глиняной кружки торчала еще чуть дымящаяся трубка. Николас усмехнулся: должно быть, каждый из солдат Летучего Императорского полка боролся со сном по-своему, но в победители не вышел ни один. Долгая дорога и тяготы охранной службы - лучшее снотворное.
        Не годилось оставлять их так… Николас, ненадолго задерживаясь перед каждым, округлым быстрым движением ладони провел по стриженым затылкам, точно гладил, потом большим пальцем надавил крайнему пониже подбородка с левой стороны. Солдат раскрыл мутные глаза, прерывисто вздохнул и обмяк. Николас перешел к следующему, затем к последнему.
        Так вернее. Будут спать долго и крепко. Хорошо, если очухаются завтра к полудню…
        Он открыл дверь и оказался в большой комнате, богато и со вкусом обставленной, интерьер которой несколько портили две лежанки, втащенные явно недавно и второпях. На лежанках похрапывали еще двое. Было темно, но тьма не помешала Николасу увидеть скипетр, вышитый золотой нитью на одежде спящих. Полускрытая тяжелой портьерой, виднелась в глубине комнаты небольшая дверь.
        Ну что за везение! Кажется, все удастся проделать быстрее и легче, чем можно было предположить. Николас снова усмехнулся, но тут же посерьезнел. Со вчерашнего дня в нем ворочался, не давая покоя, червячок тревоги. Проникнуть в дом ландграфа не составило никакого труда, пробраться в спальню, где остановился посланник Императора, - тоже. Любой толковый взломщик из Братства Висельников мог бы справиться с этим не хуже Николаса. Зачем тогда Гюйсте понадобилось, чтобы посланника навестил именно он? Сомнительно, чтобы у того оказалась при себе значительная сумма: он здесь чтобы собирать доносы, а доносы на имя императорского посланника пишутся не корысти ради, а из чувства гражданского долга и безупречной веры в мать Святую Церковь. А эльваррум… Если бы Волк заполучил эльваррум самостоятельно, он мог бы назначить Николасу любую цену, и тот бы заплатил не торгуясь… Бережется Волк? Прибедняется? «У меня надежных парней почти не осталось…» А через трактир Жирного Карла только за те полчаса, что Николас разговаривал с Гюйсте, прошло с десяток мордоворотов. «Нельзя мне сейчас светиться…» Уважительная,
конечно, причина и все может объяснить, но… уж очень не понравились Николасу глаза Волка. Что-то было в них, на самом дне темных зрачков…
        Один из солдат неожиданно всхрапнул, перевернулся с бока на спину. Лежанка под ним громко скрипнула. Он протяжно зевнул, не открывая глаз, перекрестился вялой сонной рукой и снова задышал ровно.
        А за портьерой послышался шорох и негромкое постукивание, словно что-то передвигали с места на место. Николас направился к портьере.
        Дверь была закрыта плотно, но все равно угадывалось, что за ней горит свет. Николас тихонько отворил ее и застыл на месте.
        Спиной к нему сидел за столом человек, голый по пояс, низко склонив облепленную реденькими пегими волосами голову, он споро водил по бумаге гусиным пером, время от времени отвлекаясь, чтобы умакнуть перо в чернильницу. Три свечи в посеребренном подсвечнике горели перед ним. Крупные бусины позвонков под тонкой кожей, испещренной старческими веснушками, напряженно подрагивали - человек очень устал, изгибал спину, кривил плечи, но стремительного бега пера по бумаге не останавливал. Постель его стояла у стены неразобранной.
        Николасу не было видно бумаги, но по движению пера он вполне мог определить смысл письма:

«…к тому, Ваше Величество, что сила Братства Красной Свободы исходит из начала нечистого, дьявольского, прилагаю эти неопровержимые доказательства. Преисподняя поставляет своих воинов Братству, сам Сатана ведет нечестивцев… Теперь, Ваше Величество, следующее. Как есть герцог Сьержский Симон по прозванию Честный- благочестивый и ревностный христианин, так ландграф Верпенский Вильгельм по прозванию Мечник есть натура неблагонадежная и скрытная. Слухи по поводу его сношений с бунтовщиком графом Бейнским Пелипом оказались чистейшей правдой. Неоценимую помощь в моем расследовании оказал священник церкви Святого Иоанна отец Лансам, зверски зарезанный в стенах собственного дома не далее как вчера ночью, очевидно, приспешниками ландграфа. Осмелюсь доложить, Ваше Величество, что миссия моя вообще дала ощутимые, но, к несчастью, совсем неутешительные результаты. Смутные времена в Империи отнюдь не закончены, а напротив - только еще начинаются, и момент, когда одним ударом можно будет обезглавить ядовитую тварь гнусного заговора, еще не настал. Я и ранее говорил вам, Ваше Величество, нам слишком мало известно!
Мне предстоит длинное путешествие, в завершении которого я буду готов предоставить вам полный отчет. Меча и пламени недостаточно, чтобы очистить от скверны ствол древа животворящего, коим есть и пребудет во веки веков наша мать, Святая Церковь, необходимо скрепиться и положить все силы на то…»
        Посланник писал очень быстро, совсем без помарок, почти не отрывая пера от бумаги. Такой темп сбивал Николаса, внимание его скоро ослабло, но через мгновение вспыхнуло вновь:

«…по поводу этого загадочного Ключника, поисками которого обеспокоен отступник и негодяй граф Пелип, узнать ничего не удалось. Но я намереваюсь, как и полагал ранее, задержаться в Верпене еще на два дня для тщательного выяснения всех обстоятельств этого и других, интересующих Ваше Величество, дел…»

«Задержаться на два дня»? «Как и полагал ранее»? Но ведь посланник должен отправиться в Бейн завтрашним рассветом! Через несколько часов! Либо агентурная система Гюйсте Волка дала сбой, либо… главарь Братства Висельников лукавил. Зачем? Зачем ему было нужно, чтобы Николас пошел в дом ландграфа Верпенского именно в эту ночь?
        За его спиной снова заскрипела лежанка и послышался сонный вздох.
        Посланник вздрогнул. Николас отступил в тень, притворив дверь, но оставив тоненькую щелку.
        - Вы мне мешаете, болваны! - не оборачиваясь, громко и зло проговорил посланник. И коротко добавил:
        - Принесите воды!
        Николас выждал немного, но солдат, кажется, так и не проснулся. Тогда он, старательно скрипнув дверью, ступая громче, чем обычно, вошел в комнату.
        - Поставь на стол и проваливай, - потребовал посланник, кусая перо.
        Очень аккуратно Николас положил руки ему на горло, сильно сжал большими пальцами под челюстью. Тщедушное тело посланника несколько раз беззвучно дернулось. Николас убрал руки - и посланник сполз со стула под стол. Голова его запрокинулась, глаза были открыты, но зрачков, закатившихся под веки, не было видно. На голой, с выпуклыми ребрами груди посланника обнаружился большой золотой крест и несколько амулетов, среди которых - Николаса пробрала дрожь - темнела сине-черная бабочка, очень похожая на ту, из шкатулки Катлины. Да, точно такая же, только раскинутые крылья ее были не округлы, а остры и с загнутыми, словно крючки, краями и еще - крохотную головку ее венчала пара длинных, тончайших усиков. Значит, не обманул Гюйсте Волк! По крайней мере, в этом не обманул…
        Вытащив нож из сапога, Николас срезал бабочку, завернул ее в бумажный лист и спрятал за пазуху. Дальше было и вовсе просто - дорожная сумка и серый от пыли камзол висели рядом с кроватью. Николас снял сумку, она увесисто звякнула. Развязав шнурки, он мельком заглянул в нее. Так и есть: несколько тряпичных свертков с золотыми и серебряными монетами. Еще - какие-то бумаги, скрученные в трубочку, набор перьев, походная чернильница, рожок с порохом, свинцовые палочки с надрезами, свечи и куски сургуча.
        Он перекинул сумку через плечо, взялся за карманы камзола.
        Позади шевельнулась воздушная струя - это открылась дверь. Николас мгновенно обернулся, молниеносным перебором пальцев переложив нож в ладони удобнее для броска.
        Факел, измоченный в нечистотах, никак не хотел разгораться. Тогда Топорик перевернул древко, оторвал от собственной рубашки большой клок и соорудил новый. Зажав факел под мышкой, он вытащил огниво. Прежде чем зажечь огонь, снова прислушался.
        Крысы. И никого, кроме крыс. Чудится всякая ерунда, потому что темно вокруг. Нужен свет.
        Некстати закопошились мысли о том, что сюда, в подземные туннели нередко сбрасывают тела нищих, да и не только нищих. Топорик прекрасно помнит, как Гюйсте самолично заколол Тильберта Торопыгу за то, что тот при дележке хабара утаил паршивое медное колечко. Цена этому колечку - грош, но ведь порядок есть порядок… А неупокоенные мертвецы - Пресвятая Дева! - мстят живым, это всем известно…
        Опять всплеск. Уже ближе. Какие, к дьяволу, крысы?! Крысы так не плещут. С кого они тогда должны быть размером - с корову?.. Господи, какая темнота…
        Надо было бежать, но Топорик затаился, стискивая огниво во вспотевших руках. Он должен дождаться этого колдуна, должен вывести его наружу. Так велел Гюйсте. А с другой стороны, если он и впрямь колдун, то и сам может найти дорогу назад. Вот и пускай… Нет. Нельзя уходить. Волк за такие штучки непременно выпустит кишки. Как тому Торопыге…
        Всплеск, всплеск. Подряд несколько раз. Еще ближе. Или далеко? Не поймешь… Звуки в подземных туннелях разносятся далеко: кашлянешь - за много десятков шагов слышно отлично, но вблизи будто гаснут.
        Топорик пошевелился, выронил из подмышки факел, о котором успел забыть. Просмоленная деревяшка ударилась о поверхность густой жижи так звонко, что мальчик, не удержавшись, вскрикнул.
        И плеск тотчас прекратился.
        Мальчик словно окоченел на несколько минут, боясь даже переступить с ноги на ногу. Темнота облипала его со всех сторон, и, не в силах выдерживать более ее прикосновений, он взялся за огниво.
        Звучный щелчок - и пламя ярко вспыхнуло, на мгновение выхватив из тьмы три угрожающе нависших силуэта, монотонно темных, без лиц, без глаз.
        Холодная и сильная рука стиснула Топорику лицо, разом лишив возможности дышать и кричать. Он рванулся, но руки его оказались плотно прижаты к телу, горло ощутило ледяную сталь.
        - Кончать? - странно пробулькал чей-то голос, совсем рядом.
        - Погоди, не сейчас, - ответил другой голос, очень похожий на первый.
        Солдат Летучего Императорского полка с глиняным кувшином в руке стоял в дверном проеме, изумленно глядя на бесчувственное тело под столом.
        За крохотную долю секунды Николас успел проделать два движения - таких быстрых, что они слились в одно.
        Раз - нож из вскинутой руки, бешено вращаясь, прочертил серебряную молнию и по рукоять вошел в левую сторону груди солдата.
        Два - подчиняясь легкому удару ноги Николаса стул, на котором недавно еще сидел императорский посланник, вплотную подлетел к солдату.
        Николас успел перемахнуть через стол (пламя свечей шелохнулось едва-едва), когда солдат, капая кровью из раны на пол, начал заваливаться навзничь. Кувшин не разбился звонко, выпав из разжавшихся его пальцев, а глухо тукнулся в матерчатое сиденье стула и опрокинулся, с тихим шелестом разливая воду. Николас поймал безвольное тело и мягко уложил его рядом со стулом.
        Когда он вытирал о мундир с эмблемой золотого скипетра свой нож, в соседней комнате за открытой дверью послышались шаги.
        Проснулся второй солдат.
        Николас беззвучно выругался сквозь зубы и, пригнувшись, перепрыгнул порог. Если застать этого, второго, врасплох, полусонного, пока он ничего не успел сообразить, есть шанс убрать его тихо, не дать заорать, поднимая на ноги весь дом.
        Имперский вояка оказался проворнее, чем ожидал Николас. Босой, в расстегнутом мундире, но с тяжелым палашом в руках он бросился на противника, как только увидел его. Николас размахнулся, но броска не получилось, нож, еще теплый от крови, ударился о плечо солдата рукоятью. Следующие несколько секунд оставалось только уворачиваться от ударов. Не видя оружия в руках врага, солдат бил палашом часто-часто, почти не размахиваясь, теснил Николаса по стене в угол, не давая возможности дотянуться до меча. Клинок палаша чертил в воздухе гибельную паутину. Поймав взгляд мутноватых со сна глаз, Николас понял: этот не закричит, призывая помощь. Он бросит все свои силы на то, чтобы прикончить незваного гостя прямо здесь, самому, сейчас… Удар! Удар! Удар! Еще удар! Солдат бьет, словно вовсе не чувствуя усталости, и все свирепеет от того, что его клинок раз за разом пронзает пустоту.
        Удар!
        Клинок свистнул над головой. Сложившись пополам, Николас оттолкнулся ногами и покатился по полу. Удар! Палаш чиркнул о каменные плиты в нескольких сантиметрах от лица. Николас крутнулся в сторону. Крепко приложился спиной о стену, но не почувствовал боли- на это не было времени. Вскочил на ноги.
        Удар!
        Палаш с треском вонзился в деревянную обшивку стены. Это был момент, которого ни в коем случае нельзя было упускать. Николас перехватил запястье противника, сильно выворачивая, резко дернул на себя, левой рукой сжал солдату горло.
        Хрустнули, ломаясь, кости запястья. Солдат широко раскрыл рот, но через стиснутую гортань не прорвалось ни звука. Николас сильнее сжал пальцы, положил и вторую руку на горло врага, подержал… и отпустил. Солдат осел на пол. Палаш так и остался торчать в стене.
        Прежде чем уйти, Николас несколько минут стоял у входной двери, прислушиваясь. Расчет его был: если кто, привлеченный шумом, и пойдет проверить, в чем дело, то, увидев безмятежно храпящих в коридоре Летучих, успокоится. Но никто так и не показался.
        Николас спустился на первый этаж, в нужник, откинул крышку и негромко позвал в смрадную дыру:
        - Эй!
        Последовала пауза, которая ему очень не понравилась. Затем он услышал голос мальчика-проводника:
        - Все!.. Хорошо!.. - отрывисто и излишне громко долетело снизу.
        Ни секунды не понадобилось Николасу на то, чтобы прикинуть возможные варианты случившегося и просчитать дальнейшие действия.
        - Умаялся? - усмехнулся он, чуть отстраняясь. - Все уже, сейчас идем… Я спрыгну, посторонись. А то забрызгаю…
        Внизу хлюпнуло.
        Николас снял с плеча тяжелую сумку и ухнул ее в дыру. Затем спрыгнул сам.
        Когда сверху отошла крышка, впуская в подземелье тусклый свет, Топорик был уже полумертв - и от страха, и от недостатка кислорода в легких. Сильная рука все еще сжимала его лицо. Сталь у горла натягивала кожу. Малейшая неосторожность - и клинок вопьется глубоко в плоть. Мальчик понимал это, потому на оклик колдуна ответил то, что ему и приказывали:
        - Все… - он не удержался и глотнул ртом воздух, - хорошо…
        Потом зашуршало в трубе, и из дыры показалось что-то темное… Это колдун летел. Мощный удар отшвырнул Топорика в сторону - он ударился о каменную осклизлую стену и плашмя рухнул в жижу.
        Трое безликих взметнули в воздух мечи. Топорик успел заметить: мечи почти такие же, как и у самого колдуна, - тонкие, чуть изогнутые, ярко блестящие, только намного короче.
        Да, они не оставили колдуну ни малейшего шанса. Он еще не коснулся ногами пола, как был вмиг иссечен в лохмотья. На секунду стало тихо. Топорик понимал, надо бежать, в таких делах ни за что не оставляют свидетелей, но почему-то не мог пошевелиться. Вернее, не почему-то, а потому что знал: побежишь - выдашь себя шумом. Догонят - убьют. Но и останешься на месте - тоже не выжить.
        И вдруг из дыры метнулся кто-то еще.
        Три меча снова сверкнули в полумгле. Топорик зажмурился, услышал короткий металлический лязг, свист воздуха и сдавленный вскрик. Когда он открыл глаза, его почти ослепили стремительные стальные молнии, разрывающие темноту. Молний снова было три, но теперь - две короткие и одна длинная. Они сверкали, сшибаясь, высекали друг из друга снопы красных искр. И больше ничего не было слышно, кроме жуткого свиста, лязга и тяжелого дыхания. Изредка в тускло-серый луч, падающий из дыры, попадал чей-нибудь силуэт - то покажется ужасное пустое лицо, то мелькнет рука, вспыхнет ярче лезвие меча… Несколько раз вспыхивали желтые глаза колдуна, и, наверное, это-то и было самым страшным.
        Резкий гортанный вопль - и стальных молний, мечущихся в тесном подземелье, остались лишь две - короткая и длинная. Лязг, взрыв красных искр, лязг - взрыв… Короткая молния ушла вниз, длинная обрушилась сверху - лязг, искры, стон… И одна из молний погасла. Потом погасла вторая.
        Топорик затаил дыхание. Он не знал - подать ли ему голос или сидеть смирно, надеясь, что про него забудут, и он выберется отсюда, когда все закончится, и убежит далеко-далеко…
        - Вставай, - послышался голос из тьмы, совсем рядом с Топориком. - Ты цел?
        Он узнал колдуна. Поднялся, сразу ощутив, как промок, как мутит в голове, как дрожат ноги.

«Ты предал меня, крысеныш, так умри», - вот, что должен был сказать колдун, но он сказал то, что сказал.
        - Пойдем, - приказал он.
        Топорик послушно пошлепал по жидкой грязи. Сейчас он даже на крыс не обращал внимания. Желтые, горящие в темноте глаза жгли ему спину. Все его мысли точно сплелись в одну: «Сразу не прикончил, потому что не знает пути назад. Когда я его выведу, он меня… Нет! Как только окажусь на поверхности, надо бежать изо всех сил! Там, где выйдем, безлюдный пустырь, развалины старой пекарни, в которых легко спрятаться… Нет! Нет! Прятаться не надо. Этот - обязательно найдет. Бежать!»
        Он шел, нащупывая на ходу бронзовый топорик у бедра, маленький, с виду совсем игрушечный, на который не обратили никакого внимания те, безликие. Наверное, Даже не поняли, что это настоящее боевое оружие. Но бронзовое лезвие было остро отточено, короткое топорище пригнано точно по руке. Конечно, тот топорик, который отобрали у мальчика в подземной камере отца Лансама, был намного лучше, да и привычней, кстати… Но и этот неплох. И если придется драться, мальчик не спасует. Там, наверху, хоть и тоже темно, но не будет такого страха.
        Да, именно так. Глотнуть свежего воздуха, отбежать на несколько шагов и метнуть топорик. И, не оглядываясь, удирать.
        Чем ближе был выход, тем большая уверенность крепла в груди мальчика. Он даже снял с пояса топорик, стиснул его в руке. Колдун, кажется, этого вовсе не заметил. Он шел вслед за мальчиком молча, лишь один раз скрипуче процедил сквозь зубы:
        - Г-гюйсте…
        Наконец дышать стало легче. Под ногами уже не хлюпало, вонь ушла. Топорик взбежал по недлинной лестнице, нырнул в скрытый густым кустарником лаз. И, обернувшись, взмахнул своим оружием.
        - Давай, Янас! - скомандовал он себе.
        Ветви кустарника, шурша, раздвинулись - показалось лицо колдуна, пересеченное от глаза до верхней губы глубоким кровоточащим порезом. Топорик сжал зубы… Но вдруг подпрыгнул от неожиданного лошадиного ржания за своей спиной. Не удержался, оглянулся: громадный вороной битюг блеснул лиловым глазом и, оскалив белую пасть, снова заржал. Из крытой повозки, в которую он был запряжен, высунулся человек… Черная одежда облегала его, как вторая кожа, и лицо было закрыто глухой маской - не было даже прорезей для глаз. Еще один - четвертый - из тех, из безликих!
        Тут мальчик аж завизжал от жути. Бронзовый топорик свистнул по воздуху, пропорол грубую рогожу и исчез в глубине повозки. Безликий выхватил из-за спины меч, изготовился… но, вместо того чтобы спрыгнуть, вдруг застыл и медленно начал оседать. На его лице, там, где должно быть переносице, появилась стальная четырехконечная звездочка. Безликий повалился вниз с повозки и больше не шевелился. Битюг скосил на него глаз и снова заржал.
        Топорик сел на землю. Он совершенно обессилел, глаза закрывались сами собой от чудовищной усталости.
        Колдун прошел мимо него, перевернул безликого, деловито вытащил звездочку, вытер ее и спрятал в кожаный мешочек на поясе. Затем, вынув нож, срезал маску.
        Николас смотрел и ничего не понимал. Он чувствовал, что по-настоящему растерян - кажется, впервые в жизни. У этого человека (человека ли?) вовсе не было лица. Гладкая серая кожа без каких-либо выпуклостей, лишь на месте рта крохотная сморщенная присоска. Двигаясь медленно и туманно, будто под водой, он снова взялся за нож. Срезая одежду с мертвого тела, лоскут за лоскутом, он все больше недоумевал. Это существо не имело половых органов, волосяного покрова, под серой кожей было плотно, будто туго набитая матерчатая кукла. На руках и ногах пальцы без ногтей удлинялись двумя дополнительными суставами.
        Заметив, что мальчик с брезгливым ужасом смотрит на голую тварь, Николас мотнул головой:
        - Глянь, что там, в повозке.
        Мальчик с готовностью отвел глаза. Когда он поднялся на ноги, его шатнуло. Но в повозку он влез, не пререкаясь.
        Ничего больше на теле существа не было. Только тряпки и ремни.. Меч валялся в стороне. Николас поднял его, внимательно осмотрел. Очень похож на оружие с Драконьих островов, только покороче. А вот рукоять удлинена, словно сделана специально для нечеловеческих ладоней этих существ.
        Мальчик выглянул из повозки. Пот стекал по его лицу крупными каплями.
        - Что там? - опуская меч, крикнул Николас.
        - Мешок, - сглотнув, ответил мальчик. - Не могу вытащить. Очень тяжелый.
        Пришлось Николасу лезть самому. Он выволок наружу небольшой, но действительно очень тяжелый кожаный мешок, разрезал шнурки на горловине.
        В мешке оказалась металлическая шкатулка. Николас узнал ее. Под кованой крышкой в темной бархатной полости переливался сине-черным эльваррум: бабочка, цилиндр, подсвечник, кольцо и вилка. Пять предметов. Снизу шкатулка была испачкана в чем-то липком. Николас провел ладонью по днищу и сложенные щепотью пальцы поднес к лицу.
        Кровь.
        Он прыгнул в повозку, хлестнул вожжами битюга. Конь рванул с места, мальчика отбросило в угол повозки, но Николас не заметил этого. Он забыл про мальчика. Он думал только об одном:
        - Катлина!
        ГЛАВА 4
        Обжорный тупик пылал. Оттуда, где был трактир Жирного Карла, поднимался столб черного жирного дыма. Стражники и жители близлежащих улиц не пытались тушить пожар. Во-первых, это было уже бесполезно, во-вторых… пропади пропадом эта клоака, из которой гниль и погань расползались по всему городу.
        Николас стоял в толпе зевак, слыша, как приглушенно переговариваются горожане, как, не скрываясь, гогочут стражники. Время от времени поднявшийся ветер бросал ему в лицо клочья дыма, и Николас чувствовал на губах сладковатую копоть сгоревшей плоти.

…Ее не пытали. Ее убили одним ударом тонкого клинка в сердце. Она лежала на спине поперек постели - должно быть, поднялась навстречу убийцам. Удар был точен и силен. Николас очень надеялся на то, что Катлина не успела почувствовать боли. А дом и - в особенности - спальню он нашел разгромленными, разграбленными. Убийцы знали, что искать, но не знали - где. Не тратя времени на исследование интерьера, они просто разносили на куски все пригодное для того, чтобы что-нибудь прятать. Одежный шкаф с потайным отделением был разрублен. Оружие Николаса исчезло. Каменная гаргулья над камином - обезглавлена. Старик Питер умер, как и полагается умирать верным слугам: у порога спальни, с мечом в руках.
        Когда в дом явилась городская стража, Николас сидел на постели, рядом с Катлиной. Мальчик-проводник стоял поодаль, у окна, с выражением оторопелого ужаса на лице, оглядываясь вокруг.

«Что он тут делает?» - рассеянно подумал Николас и в следующую секунду услышал, как стражники грохочут сапогами, поднимаясь по лестнице, и вяло подумал о том, что сейчас они бросятся на него, пытаясь скрутить, а ему придется убить их, всех до одного. Он прикрыл лицо Катлины сорванным пологом и прыгнул в окно. Мальчик прыгнул вслед за ним.
        Гюйсте Волк - вот кто должен умереть сегодня, а не стражники! Но сначала пусть ответит на несколько вопросов.
        Но и сюда Николас тоже опоздал. Тот, кто заметал следы, делал это умело.
        - Глядите, добрые горожане! - заверещала вдруг какая-то старуха из толпы. - Вот этот-то, который стоит, он тоже оттудова! Я их всех знаю, мазуриков! Господа стражники, хватайте его!
        Скрюченным пальцем она указывала на Николаса. Нет, кажется, не на него… На мальчика, стоящего рядом с ним. Ужаленный воплями старой ведьмы, он задрожал и прижался к Николасу.
        Николас удивленно посмотрел на него, точно не узнавая.
        Какой мальчик, откуда?.. Ах, да, проводник… Когда летели из дома Катлины сюда, он правил повозкой… Сам же Николас ему и велел. А он послушал… не сбежал, как вроде бы собирался вначале… Совсем обезволел от страха.
        - Хватайте их, господа стражники! Они город хотели сжечь! Воры! Воры! Мазурики! У моей лачуги вся стена обуглилась, еще бы чуть-чуть - и сгорела дотла!
        - Тебе бы не мешало погреться немного, старая ворона! - крикнул кто-то, и в толпе заржали. Но сквозь смех были слышны злобные голоса, и этих голосов становилось все больше:
        - На костер его, братцы!
        - В огонь, к остальным! А вон, гляньте, рядом-то с расцарапанной рожей! Хватайте и этого!.. Вон они, вон!.. Господин стражник, вы бы не толкали меня, а то я и сам могу толкнуть…
        Стража, привлеченная шумом, пробивалась сквозь толпу ближе к Николасу.
        - Ай, погибнем, сгорим все в геенне огненной! - истерично завыл кто-то. - Знамение-то было, люди добрые - ночь среди дня и звезда с неба! И чума от этого разошлась! И война братоубийственная разгорелась! Все как святые отцы говорили! Близок конец света, близко царствие Тьмы!
        - На костер!
        - Пусть Сатана сам спасет свое отродье!
        Николас вздрогнул, поднял глаза, словно стараясь рассмотреть, кто выкрикнул последнюю фразу. От его взгляда попятились. Тогда он положил руку мальчику на плечо, повернулся и вместе с ним пошел прочь от пожарища.
        Спустя час повозка, влекомая вороным битюгом, выехала за городские ворота на Верпенскую Императорскую дорогу. Повозкою правил мальчик. Николас сидел в полутьме, стараясь заставить себя думать хоть о чем-то. Но не мог. Саднили раны, полученные в подземелье, но и эта боль была недостаточной, чтобы отвлечь его от иной, внутренней боли, которую не залечишь никакими бальзамами. Он вынул из-за пазухи бумажный сверток. Бабочка посланника легла в шкатулку к другим пяти предметам из эльваррума. Николас бездумно вертел в руках бумагу.
        «…Красной Свободы исходит из начала нечистого, дьявольского, прилагаю эти неопровержимые доказательства…» - мелькнула перед его глазами строчка.
        Он медленно пробуждался от темного дурмана по мере того как смысл написанного входил в сознание.
        «…Преисподняя поставляет своих воинов Братству, сам Сатана ведет нечестивцев…»
        Воины преисподней? Николас вспомнил безглазых тварей из подземелья. Братство Красной Свободы…
        В памяти его всплыла картинка из недавнего прошлого. На крепостном валу, широко раздвинул ноги, стоит горбун. Рот его оскален, в одной руке - окровавленная сабля, а другой - мушкет. Битва полыхает под ногами горбуна, накатывает волнами на вал и с той и с другой стороны. Ветер рвет красный плащ, огненные пряди волос и бороды горбуна. Пули и стрелы густо буравят раскаленный воздух, но почему-то не приносят горбуну никакого вреда…
        Граф Пелип! Граф Пелип сейчас в Лакнии…
        Николас бережно сложил бумагу вчетверо и вернул за пазуху.
        Зачем Пелипу понадобилось желать его, Николаса, смерти? Зачем он убил Катлину?..
        Графу был нужен эльваррум - тут же последовал ответ. И не был нужен сам Николас. А Катлина… О, если бы тайник с эльваррумом был не в ее доме!
        Несколько минут Николас сидел неподвижно, закрыв глаза. Затем повозка неожиданно остановилась. Он выглянул наружу.
        Мальчик, опустив вожжи, вопросительно смотрел на него. Повозка стояла на распутье у дорожного указателя, на котором под выцветшими дощечками с письменами болтался обрывок цепи с истлевшим человеческим остовом в веревочной петле.
        Направо - Бейн. Прямо - Утенгоф, морское побережье. Налево - Острихт. Острихт, это по дороге в Лакнию, припомнил Николас. Он указал налево.
        Мальчик снова натянул поводья.
        Часть вторая
        ПОСЛАННИК
        ГЛАВА 1
        Странное время настало для Империи. Мутное и темное, как дымка над черной водой лесного озера. Пылающую звезду, что низвергнулась с потемневшего среди дня неба, видели все. Чума прошла, положив конец войне. Граф Пелип с остатками своего войска отступил в дальнюю Лакнию, а Император, вместо того чтобы собрать силы и покончить с Братством Красной Свободы раз и навсегда, отчего-то медлил. По городам и весям путешествовали сотни его посланников: некоторые из них входили в дома знатных особ открыто, некоторые - таких было много больше - бродили по дорогам, скрываясь под обличьем странствующих монахов и пилигримов-богомольцев. Посланников интересовало все, о чем говорят, о чем думают, а также то, о чем опасаются говорить и стараются не думать. Сумки с запечатанными бумагами каждый день поступали в Герлемонский дворец, и снимать печать имел право только сам Император лично. Что хотел узнать Император о своей Империи? Кажется, он и сам не до конца понимал. Или слишком хорошо понимал: так начали говорить после того, как из Герлемона по крупным городам потекли новые императорские указы. По этим указам
предписывалось всем сказочникам, бродячим артистам, циркачам, ярмарочным потешникам, шутам и менестрелям являться во дворец пред очи Императора: сначала в пригласительной форме, потом в обязательной, а чуть позже - под конвоем городской стражи. Указ не касался Братства Артистов, чьи шатры из разноцветных кусков ткани появлялись в ярмарочные дни в каждом из крупных городов, но почему-то члены Братства стали исчезать бесследно один за другим. Когда Братства не стало, все, кто зарабатывал на хлеб, потешая простонародье и знать, очередным указом были объявлены вне закона. Солдаты Императорского Летучего полка вырезали цыганские таборы. Ни одна из воскресных проповедей не обходилась без напоминания пастве о вреде богомерзких суеверий, распространяемых продавшимися Сатане нечестивцами. Невинные детские сказки о Потемье стали называться «дьявольские молитвы»… Но что удивительно - чем больше запрещали сказки и предания, тем больше их появлялось - вспоминали старые, давно забытые, придумывали новые. В каждом знатном доме считалось изысканным тоном держать длиннобородого слепца, держащего в седовласой голове
сотни старинных легенд.
        Говорят, такого пригрели даже в Герлемонском дворе фрейлины Императрицы. Когда об этом узнал сам государь, старца, связав по рукам и ногам, бросили в высохший колодец на заднем, «черном» дворе, и сама Императрица едва избежала участи сменить дворцовые покои на сырую холодную келью, а расшитые жемчугом и бриллиантами платья - на черную монашескую рясу.
        А еще говорили, что чудом спасшихся от императорского гнева сказочников, менестрелей и странствующих артистов привечает в своем дальнем убежище опальный граф Пелип. Правда, туда, за дикие Халийские степи, за колючие отроги Северных гор добирались немногие. А уж о том, что ждало добравшихся, и вовсе никто не знал.
        Последние дни, покачиваясь в повозке и видя перед собой лишь лоснящийся черный круп бегущего вперед битюга, Янас Топорик часто думал: что с ним сталось бы, если б он удрал от колдуна тогда, в Верпене? Наверное, ничего хорошего. Должно быть, сам Господь Вседержитель уберег мальчика от опрометчивого поступка. Он все равно бы вернулся в Обжорный тупик, потому что идти ему больше было некуда. Вернулся бы… и остался там, среди дыма, пламени и обгоревших трупов недавних своих товарищей. Кто заступится за него перед толпой? Городская стража? Смешно подумать… Гюйсте Волк наверняка мертв, и большая часть Братства Висельников - тоже. На выживших откроется охота - как же, избавить город от своры воров и нищих, святое дело! - а в городе Топорика хорошо знают… Перебираться в другой город? А что там? Найдется и там свой Гюйсте, пригреет и накормит, и снова будет Топорик служить ему до тех пор, пока перестанет быть полезным. Нет уж, хватит!
        А колдуна мальчик теперь не боялся. Страх ушел, когда колдун убил своей звездочкой четвертого безликого. Тогда вообще все чувства погасли, осталась только мутная рыбья вялость. Если бы рядом не было никого, кто бы мог направлять его движение, Топорик просто сидел бы на одном месте, тупо глядя перед собой и ни о чем не думая…
        Этот колдун… Может, и не колдун он вовсе. А кто тогда? Топорик даже имени его не знает. Не простой человек, это точно. Даже, наверное, вовсе не человек. Пять или шесть дней, пока они едут через всю Империю, он ни разу не покидал повозки. Не ел и не пил даже, не то что чего другого… Сидит себе в темноте, обняв колени, лишь изредка открывая глаза. Хорошо хоть, сказал, куда править.
        В Лакнию.
        Нечистый? Бес? Пусть так - давно решил Топорик. Но рядом с ним бояться мальчику нечего. Вон вчера: на заставе остановили их имперские аркебузиры, только сунулись в повозку - и сейчас же вылетели наружу, будто там дракона какого, огнем пыхающего, увидели. Пропустили…

…Все едем и едем, останавливаясь лишь на ночь, дать отдых коню и самим поспать… Впрочем, колдун, кажется, и не спит… Та женщина, дом которой они посетили в Верпене, значила для него очень много: чтобы понять это, большого ума не надо. Кроме нее, значит, у колдуна никого не осталось. И у Янаса тоже. Что их ждет в Лакнии?
        Смертельный бой.
        Эти безликие нелюди убили любимую Николаса. Кому еще, как не нечестивцу графу, продавшему душу Сатане, подчиняются нелюди? Колдун идет в Лакнию, чтобы отомстить.
        Но эта битва будет не его, не Топорика. Топорику некому мстить. Разве что Гюйсте Волку, пославшему его на верную смерть, но того теперь не достанешь… Ну ладно. Главное, пока он с колдуном, он в безопасности. А до дальней провинции путь оставался неблизкий. Может быть, как-нибудь само собой все образуется. Господь наш, спаситель Иисус Христос, если уж в катакомбах верпенской канализации сберег, то и после не оставит.
        Только вот голодно приходится. Колдун в пище не нуждается, но Янас-то - обычный человек. Пригодились ему те полгода, проведенные с Лесными Братьями. Не один заяц нашел безвременную свою смерть в веревочных петельках-ловушках, не один дрозд пал жертвой глупого любопытства, подлетев на умелый свист слишком близко к мальчику. А на третий день путешествия Топорик из срезанной ивовой ветви стянул себе маленький, но очень удобный лук и, пока ехали через Острихтский лес, сумел подстрелить жирного рябчика. Целиком одолеть не сумел и остатки приготовленного на костре жаркого оставил про запас. И, как выяснилось, не зря.
        На закате шестого дня въехали в Халийские пустоши.
        Вот уж истинно - пустошь. Как знал Топорик, принадлежала Халия Императору и входила в состав Лакнийской провинции - но только в бумагах имперских картографов. На деле же эта бесплодная земля никому не была нужна, городов и дорог тут сроду не водилось. Ни властей, ни стражников, ни монастырей, ни даже церквей - ничего не было. Желтотравные степи, каменные валуны, огромные, торчащие тут и там, словно обломки древнего гигантского замка, редкие, гнущиеся к земле деревца, болотистые низины и лысые серые холмы - вот и вся Халия. Ветер свистит, не смолкая никогда. Из животных - лишь тощие и осторожные степные волки и крохотные, как мыши, тушканчики. Птиц же не видно. Никаких, даже вездесущего, разжиревшего за годы смут и чумы воронья.
        И жителей пустошей, таких же неприветливых и хмурых, как их земли, непросто встретить. Да если и встретишь, рад не будешь. Слезай с повозки, вытряхивай карманы, снимай одежу и проваливай, покуда цел, - так издавна привечали гостей халийцы. А взъерепенишься - получай нож под ребро или дубиной по черепу. Вот потому Топорик, четыре дня правя в степи по солнцу или звездам, старался объезжать длинным кругом любой показавшийся вдали дымок. На всякий случай. Колдун-то хоть и умелый боец, но что-то уж больно неживой какой-то. Может, ранили его серьезно в верпенских подземельях, может, заболел какой-нибудь своей загадочной колдовской болезнью… Одно то, что не ест ничего…
        Есть такая старинная легенда, где царь, призвав к себе трех старцев-мудрецов, спрашивал: что быстрее всего на свете? Первый мудрец ответил: птица поднебесная, второй - твой, государь, любимый скакун. Отчего-то царю эти ответы не понравились, и мудрецов, как водится, казнили. А третий, ответивший «мысль», был щедро награжден.
        Надо было и этому старцу срубить глубокомудрую башку. Даже, вернее, так - ему в первую очередь.
        Нет на свете ничего медленнее и вязче мысли. Николас вдруг понял это, когда Верпен, над городской стеной которого еще алели отблески пожарища, скрылся позади. Осознание, что Катлина теперь мертва и на всей огромной земле не осталось ни одного человека, рядом с которым он мог бы просто лечь и закрыть глаза, не думая ни о чем и совершенно ничего не опасаясь, лишь чувствуя этого, второго, всем телом, как самого себя, - осознание этого вгрызалось в мозг, как жук-короед в древесное тело, проникало все глубже и глубже, ранило, причиняя боль, которая все длилась, длилась и никак не могла кончиться.
        Напротив, становилась сильнее.
        Если бы до Лакнии было всего несколько часов пути!.. Николасу почему-то казалось, что, когда он найдет того, кто должен ответить за смерть Катлины, эта ядовитая оторопь покинет его тело, и он вновь станет прежним… Проклятая гадина Пелип!..
        Но повозка все скрипела, монотонно бухали каменья под колесами, позвякивала на битюге сбруя, тянулись невыносимо длинные дни, сменяясь приторно-черными тоскливыми ночами. Долгая дорога погружала Николаса в бесцветное небытие.
        Такого с ним никогда не было. Ни разу за всю жизнь не испытавший человеческого недомогания, Николас теперь чувствовал себя будто пораженным всеми недугами сразу. Воющая пустота в голове дополнялась вполне физической немотой во всех мышцах. Свет больно резал глаза, от каждого движения становилось только хуже, но естественного страха умереть не было. Откуда ему взяться, страху?

«Когда умрешь ты, умру и я», - говорил он.
        Катлина мертва, почему же он до сих пор жив? Жив ли? Или все-таки умер? Совершенно невозможно сказать определенно, где он сейчас - среди людей или в мире теней…
        Тело отказывалось подчиняться Николасу. Время от времени он вообще терялся в надвигавшейся отовсюду темноте, словно превращаясь в податливый мягкий комок пульсирующей плоти. Возвращаясь в себя, с невероятными усилиями вспоминал - кто он и зачем здесь, на дощатом дне движущейся повозки. А что за человек правит битюгом? Ах, да, тот мальчик-проводник. От него пахнет горьким дымом, лесной густой свежестью и молоком. Запах неопасный, успокаивающий, даже приятный… Куда они едут? В Лакнию… Что ему искать там? Того-кто-ответит-за-смерть…
        Память услужливо зажгла горбатый силуэт огнебородого графа. Зачем тебе, Пелип, понадобился эльваррум? Зачем ты убил Катлину?
        Катлина! И, потревоженные вспышкой, ржавые зубчатые колеса начинали в его голове очередной виток.
        Ночь застала их в голой степи. В багровом свете заката Топорик долго выглядывал неглубокую ложбинку, удобную для ночлега, или хотя бы каменный валун, достаточно большой, чтобы спрятать за ним костер.
        Ничего. Только ветер взвевает маленькие смерчи серой пыли и крутит их между редкими колючими кустарниками. Со вздохом мальчик опустил поводья. Значит, придется обойтись без огня. Измотанный битюг тотчас остановился и, опустив морду, фыркая, принялся шлепать сухими губами в тщетном поиске травы. Сломав для него несколько колючих веток, Топорик отправился назад - по следам от колес в пыли. Пару минут назад, перед тем, как встать на стоянку, он приметил торчащие посреди степи колосья камыша. Это могла быть грязная лужа, подернутая вонючей ряской, а мог быть и чистый родник. Перед тем как уйти, он осторожно заглянул в повозку, приподняв полог из грубой рогожи. Колдун сидел в своей обычной позе. Пока мальчик набирался смелости, чтобы позвать его, глаза колдуна засветились желтоватым кошачьим светом. Топорик поспешно опустил полог, отшатнулся и быстро пошел к камышу. Почти побежал.
        Камыш оказался дальше, чем он предполагал. Когда он добрался до него, повозка полностью скрылась в сумерках. Топорик опустился на колени. Действительно лужа… И довольно большая. Поколебавшись, он ладонью отогнал ряску и, склонившись, хлебнул теплую солоноватую воду. Потом, перебарывая отвращение, зачерпнул полные горсти и сделал еще несколько глотков. В животе почти мгновенно забурлило. Чертыхнувшись, Топорик выпрямился. Только вот несварения желудка ему недоставало. Морщась и переминаясь с ноги на ногу, он постоял с минуту, прислушиваясь к ощущениям внутри. Вроде отпустило… Хоть жажда не унималась, но пить из грязной лужи он больше не рискнул. А вот битюга распрячь и привести сюда стоит…
        На небе засияли звезды. Те, которые были пониже, с западной стороны, показались Янасу необычно крупными. Он моргнул, приглядываясь. Пресвятая Богородица, какие же это звезды! Огоньки от факелов! Один, другой, третий… Почти два десятка огоньков, сиявших плотно, почти сливавшихся в одно большое красно-оранжевое пятно, насчитал Янас. Расстояние до них было шагов двести, и расстояние это заметно сокращалось.
        Топорик побежал к повозке. Непонятное зрелище сильно напугало его. Как он раньше не заметил факелы! Наверное, там, подальше на запад, низина… И что это вообще может быть? Разбойники из местных, выследившие повозку? К чему им идти открыто, освещая себе дорогу? Войска? Имперские солдаты или Братство Красной Свободы? Чепуха. Военные ни за что не будут передвигаться по ночам без крайней необходимости, да и двадцать человек - как-то слабовато для войска. Стража? Рейтары с заставы? Откуда здесь рейтары…
        Добежав, мальчик прыгнул в повозку, схватился за вожжи. Хорошо, не успел распрячь… Битюг в ответ на удар по спине замотал гривой и недовольно заржал.
        - Да тихо ты! - зашипел на него Топорик и снова хлестнул вожжами.
        Животное прянуло в сторону, жалобно захрипев. Долгие переходы и постоянная нехватка воды и пищи вконец истощили битюга. Мальчик понял - до утра ему вряд ли удастся сдвинуть его с места.
        Он свалился на землю, отбежал чуть назад… Факелы колыхались много ближе. Теперь можно было разобрать, что это не совсем и факелы. Длинные, в человеческий рост, жерди с пылающими тряпками, пропитанными смолой, на верхушках. Силуэты под огненными отблесками двигались нестройно, вразнобой. Нет, это точно не солдаты… Некоторые из идущих спотыкались и падали. Поднимались и шли дальше. И было слышно, как они выкрикивают что-то хриплыми, надорванными от долгого крика голосами.
        Мальчик снова метнулся к повозке. Спасительная мысль о том, что, наверное, все не так страшно, как ему показалось вначале, что это шествие может быть каким-нибудь празднованием по здешнему обычаю, помешала Топорику посильнее толкнуть колдуна. Он лишь тронул его за плечо.
        Колдун не пошевелился. Даже не открыл глаз. Янас схватил битюга под уздцы, потащил его прочь с пути идущих, но тот и не думал повиноваться. Громко и протестующее заржал.
        С запада тотчас откликнулись пронзительно и многоголосо. Услышали…
        Оставив битюга в покое, мальчик опять повернулся назад. Факелы прыгали и раскачивались так, будто идущие перешли на бег. И в их воплях теперь ясно читалась угроза. Проклиная дурацкую свою нерешительность, Топорик ударил ногой по повозке и рванул полог.
        - Просыпайся! - заорал он.
        Колдун открыл глаза, и мальчик отпрыгнул. Оглянувшись, он увидел нечто такое, что заставило его закричать от ужаса. Лица под факелами были вовсе не человеческими лицами, а страшными звериными мордами. Собачьи, волчьи, свиные, козлиные морды с неподвижно разверстыми пастями, откуда рвались яростные вопли. И масляно блестели под огненным светом слюдяные глаза.
        Топорик опомнился, отбежав на добрую полсотню шагов. За это время шествие приблизилось к повозке вплотную. Звери-люди были вооружены. На поясе у многих висели длинные широкие ножи, удобные для рубки, некоторые, держа в одной руке факел, другой сжимали трехконечные вилы. У четверых вовсе не было никакого оружия, они тащили волоком огромный мешок. Почти у каждого за спиной болтались мешки поменьше.
        Толпа окружила повозку. Всхлипывая, мальчик подобрался ближе, и с двадцати шагов почувствовал сильный винный запах, окутавший толпу облаком. Да, все они были пьяны. Иначе чем еще можно было объяснить свирепое возбуждение этих странных существ?
        Битюг, испуганный шумом и ярким светом, заметался из стороны в сторону. Его стали бить факелами и ножами, часто попадая плашмя. Он отчаянно ржал, пока кто-то не подобрался к нему и не перерезал горло. Рухнувшую тушу били и пинали ногами, точно добивая. Повозку подожгли с нескольких сторон. Грубая рогожа горела неохотно, чадила неприятным черным дымом.
        - Просыпайся же, просыпайся, - шептал мальчик. - Вставай!
        Но колдун его, конечно, не слышал. Колдуна выволокли из повозки, ударили раз-другой факелами, пихнули в живот тупым концом ножа. Он стоял прямо, глядя перед собой, только слегка покачиваясь под ударами. Потом один из этих - со свиной оскаленной мордой вместо лица - широко размахнулся и всадил ему в бок вилы. Топорик отчетливо видел, как толстые зубья пропороли кожаную куртку, войдя глубоко в плоть. Свиномордый выдрал вилы, на землю хлынули три кровяные струи. Толпа восторженно взревела.
        Колдун вздрогнул, но не упал. Оставшись стоять, поднял голову и стал поворачиваться вокруг своей оси, словно для того, чтобы увидеть каждого из тех, кто окружал его. Толпа мало-помалу стихала и очень скоро стихла совершенно. Кровь уже не била струей. Несколько быстрых капель стекли по ногам колдуна вниз. Эти капли были последними.
        Минуту стояла тишина. Звериные морды недоуменно глазели на человека, который должен был корчиться в Дорожной пыли в предсмертной муке, но вместо этого даже не стонал. Молчал, отрешенно поводил взглядом вокруг себя.
        Мальчик почувствовал, что дрожит. Все было как в кошмарном сне. Толпа вновь загомонила. Свиномордый размахнулся снова своими вилами, но его удержали. С колдуна стащили проколотую, пропитанную кровью куртку, вместе с перевязью, где был закреплен меч, осветили факелами окровавленную рану. Она не кровоточила, и отверстия от зубьев казались немного меньше, чем должны быть.
        Вдруг кто-то закричал, его крик подхватили. Плотное кольцо раздалось во все стороны. Топорик увидел в свете факелов обнаженного по пояс колдуна. На его локтях и на спине - вдоль позвоночника - сияли ужасающе острые костяные клыки. Свиномордый с вилами наперевес, приседая, подбежал к колдуну, изготовился, но колдун неожиданным и мгновенным движением перехватил вилы в полете, потянул на себя. Свиномордый, не удержавшись, упал на колени.
        Толпа визжала не переставая: то ли От ужаса, то ли- Топорик с изумлением осознал это - от восхищения.
        Свиномордый, тряхнув головой, поднялся и шагнул к колдуну, а тот, кругообразно крутанув вилы, обрушил их на свиномордого. Черенок, треснув, разломился. Свиномордый упал ничком и больше не шевелился. Должно быть, у него был проломлен череп, но никто и не подумал оказать ему помощь. Со всех сторон звери-люди рванулись к колдуну, и он не дрогнул, словно почувствовал, что теперь ему не желают зла. Его подняли на руки и усадили в повозку, верх которой почти полностью сгорел. Трое обрубили постромки, не желая возиться с упряжью - и впряглись в повозку, больше напоминающую сейчас обычную крестьянскую телегу.
        Повозка двинулась с места. Колдун прочно сидел в ней, держа руки на коленях, окутанный дымом, безмолвный, неподвижный и устрашающий, как древний идол. Факельное пламя играло на костяных клинках.
        Набирая скорость, повозка, влекомая троицей - «козлом», «псом» и «волком», - полетела в восточном направлении - шествие продолжало свой путь. Вопли оглушали - в них ясно слышалось торжественное ликование.
        Топорику пришлось откатиться подальше в темноту, пропуская исходящую дымом, пламенем и криками процессию. От винного дурмана его даже замутило. Когда шествие отдалилось шагов на сто, он поднялся и побежал следом. Зачем - он и сам не понимал. Наверное, затем, что оставаться одному в голой степи, где на тысячи шагов не встретишь приюта, было равносильно смерти.
        Бешеный бег через ночь оказался коротким. Шествие перевалило через пологий холм и скатилось в глубокую ложбину, неожиданно открывавшуюся с вершины холма.
        Черная грязь захлюпала под ногами зверей-людей, когда они достигли дна ложбины. Там, на самом дне, темнел громадный, уродливо раскоряченный во все стороны силуэт. Топорик, распластавшись в грязи, приподнялся… Это был пень чудовищного по величине дерева, вывороченного с корнями. Искусно подточив, поднявшимся из земли вверх корням придали форму козлиного корявого тела. Черный козел, присев на задние копыта, передние задирал к ночному небу, точно для благословения. Рога у него были не остроконечные, а ветвистые, и такие длинные, что в них, казалось, запутались звезды.
        Факелы воткнули в землю вокруг козла-истукана. Ложбина ярко осветилась. Только тогда Топорик понял наконец, что звериные морды - это просто маски, но от этого страх мальчика нисколько не уменьшился. Люди в масках животных как бесноватые бились в варварском беспорядочном танце, останавливаясь лишь для того, чтобы приложиться к бурдюкам с вином - мешки за их спинами были бурдюками, теперь Топорик и это смог рассмотреть. Невообразимый шум переполнял ложбину, словно кипящая вода - котел. То один, то другой в исступлении сдирал с себя одежды, и становилось видно, что помимо мужчин здесь немало женщин. Обнажившиеся телом, но лица пряча под масками, плясали спиной к спине. Пили, проливая вино на себя, на землю, снова бросались в безумную пляску под общие истошные и бессвязные вопли. Мужчины хватали женщин, валили в грязь, под ноги прочих бесноватых, и, громко крича и смеясь, овладевали ими. К парам, извивающимся в грязи, присоединялись новые и новые желающие. Топорик видел, как старик с отвислым брюхом и сединой в паху, в лошадиной маске, преследуя голую женщину, внезапно метнулся в сторону, выхватил из
толпы юношу в лисьей маске и, стиснув его в объятиях, опрокинул к чудовищным черным козлиным копытам…
        Янас за год жизни, проведенный в Обжорном тупике, насмотрелся всякого, но такой богомерзкой дряни наблюдать ему еще не приходилось. Мальчика замутило- он укрыл лицо в ладонях, а когда снова открыл глаза, увидел колдуна. Его под руки вели к деревянному истукану двое голых в козлиных масках. Колдун выглядел спокойным, чуть заторможенным, будто он еще не до конца обрел власть над собственным давно окаменевшим телом, но желтые глаза ощупывали гомонящий шабаш с вполне осмысленной настороженностью.
        Его усадили на выдавшийся далеко вперед кривой сук, выточенный в виде загнутого хвоста. Усевшись, колдун два раза мелко потряс головой и провел ладонью по лицу, точно стряхивая что-то. Те, кто оказался ближе к нему, рухнули на колени.
        - Просыпайся… - прошептал мальчик.
        Ему вдруг подумалось, что, проснувшись окончательно, колдун сольется с безумной толпой, подумалось, что именно сюда он и направлялся (ведь Халия - это, как ни крути, часть Лакнии!) и здесь, у этого жуткого истукана, ему самое место, а не среди людей; а он, Янас Топорик, десять дней был добровольным помощником нечистого, и, конечно, за такой страшный грех ему веки вечные гореть в огненной геенне. Эта мысль обожгла мальчика. Не боясь больше, что его заметят, он вскочил и повернулся, чтобы бежать. Но уже через несколько шагов ударился головой в резко пахнущее вином, потом и кровью тело.
        Человек в покосившейся и окровавленной сверху маске свиньи крепко держал его за плечи. Топорик отчаянно рванулся - раз-другой, но свиномордый только засмеялся. Тогда мальчик изо всех сил двинул его мыском сапога по коленной чашечке: этот прием не раз здорово помогал ему в частых потасовках Висельников с городской стражей. Свиномордый вскрикнул, запрокинулся… Топорик бросился бежать, но поскользнулся на склоне. Поднимаясь, он увидел свиномордого, быстро хромавшего в его сторону. Он едва успел подняться, вскрикнул, ни на что уже не надеясь, и свиномордый, приблизившись, ударил его - с полного размаха, очень сильно кулаком в лицо - как бьют взрослого человека, но не ребенка.
        Янас не почувствовал боли. В его голове что-то горячо взорвалось, а потом мир перевернулся кверху дном и утонул в ночной, переполненной факельными звездами темноте.
        Николас отчаянно бился в темном нутре собственного тела. Какая мука - видеть все и ничего не мочь сделать. Удар вилами в бок пробудил его, но не смог разрушить вязких пут болезненного дурмана. И сознание, оживленное болью, мало-помалу снова стало гаснуть. Его словно опять уносило в прошлое, и еще дальше - в небытие… Наверное, вот так и умирают. Наверное, и Катлина вот так же… Все видела, все понимала и ничего не могла сделать, кроме того, чтобы успеть крикнуть:
        - Помогите!
        Дурман разлетелся клочьями. Голос Катлины еще звучал в его ушах, когда на Николаса со всех сторон хлынула звездная ночь. Он вдохнул холодный воздух, и закашлялся и закричал, как новорожденный.
        Шабаш ответил ему многоголосым воем.
        От толпы несло вином и потом - женским и мужским. Но крепче всего, перебивая эти запахи, пахло чем-то сырым и холодным, неуловимо знакомым, но в то же самое время совершенно чуждым.
        Рядом с ним двое голых, те, что привели его сюда, суетились над большим мешком. Мешок чуть вздрагивал.
        С противоположной стороны ложбины спускался, прихрамывая, свиномордый - он нес на руках обмякшее тело. Николас направился туда, с каждым шагом ощущая, как просыпается, покалывая изнутри ледяными иголочками, его сила.
        Тех, кто падал перед ним на колени, он отшвыривал ударом ноги. Дальше идти стало труднее. Завязнув в толпе пляшущих, Николас потерял из виду свиномордого. Кто-то повис на его плече, визгливо вереща. Женщина с песьим лицом… Николас поморщился от невыносимой винной вони и оттолкнул ее.
        - Мальчик! - крикнул он, задрав голову вверх.
        Как его зовут? Они вместе уже десять дней, а он до сих пор не знает его имени.
        - Мальчик!
        Крик взлетел и запутался в общем гаме.
        Женщина, изрыгая малопонятные проклятия из неподвижной песьей пасти, снова подобралась к нему. Схватила за руку и тянула вниз, в грязь. В ругани ее проскальзывали умоляющие нотки. Николас вырвал руку и снова толкнул женщину - наверное, слишком сильно. Она врезалась в танцующую пару, все трое упали, опрокинув еще кого-то. Николас пошел вперед, ладонями раздвигая шабаш, как воду. Три раза ему пришлось бить кулаком тех, кто был чересчур навязчив: как это бывает после долгого, очень долгого сна, он не обрел еще достаточный контроль над своим телом - и, ударив последний раз, переборщил.
        Человек в козлиной маске осел на землю со сломанной ключицей, но толпа не раздалась в сторону, чтобы пропустить Николаса. Опьянение и неистовство бешеного танца не позволяли участникам шабаша почувствовать страх. Вполне возможно, что многие не чувствовали и боли. Но вот на ярость - это Николас знал давно - любая толпа способна всегда. На то она и толпа. Малейшая неосторожность могла повернуть против него всех этих безумцев, но Николас сейчас думал не об этом.
        Тот, с переломанной ключицей, возмущенно вопя, прыгнул на спину Николасу. Николас, не оборачиваясь, чуть сгорбился, встретив тяжелое тело острыми клинками своего позвоночника. «Козел», истекая кровью из множества ран, рухнул на землю, испустив единственный стон.
        И этот стон послужил сигналом.
        Обезумевшие люди набросились на Николаса, перед которым еще недавно опускались на колени, признавая в нем плоть от плоти того, кому они пришли сюда поклоняться.
        Их было слишком много, и воспринимать каждого как отдельного противника не имело смысла. Николас перекрестил на лице руки, выставив вооруженные изогнутыми клинками локти, и крутанулся на пятках.
        Один оборот, другой - шестеро повалились в грязь, зажимая страшные сеченые раны. Вокруг стало посвободнее - теперь можно было бить прицельно. Дважды он ударил обоими кулаками, один раз - стопой, с полного разворота. От этого удара ближайшего к нему переломило надвое - с хрипом, едва сочащимся из размозженной грудной клетки, он подлетел высоко в воздух и обрушился на головы стоящих позади. В сплошной человеческой стене обнаружился прогал - там, кажется, мелькнул свинорылый: туда-то и метнулся Николас.
        Над ним снова замаячили ветвистые рога чудовищного черного козла. На одном из ответвлений судорожно извивалось щуплое тело… Уцепившись за воздетое к небу копыто, готовился спрыгнуть на землю свиномордый.
        Он обошел его по краю ложбины?
        Николас ринулся к истукану, ожесточенно пробивая дорогу кулаками. Через десяток шагов основная масса осталась позади, но несколько мужчин - они, кажется, были пьяны менее других - опередили его и теперь преграждали ему путь.
        Они успели похватать оружие, сваленное у факелов. Двоих, бросившихся к нему с ножами, он смел одновременным ударом обеих рук. Перехватил летящие в него вилы, перекинул их в правую руку и, левой доставая из мешочка на поясе сюрикен, обломил черенок о голову подвернувшегося брюхатого мужика в лошадиной маске. Увернулся от свистнувшего у лица топора, поймал в захват вооруженную топором руку и сломал ее о колено, как ломают древесную ветку. Заоравшего от боли нападавшего он, стиснув поперек туловища, перевернул вниз головой и с силой ударил о землю. Хрустнули шейные позвонки, и крик смолк.
        Теперь вокруг Николаса образовалось довольно широкое свободное пространство - впереди, у подножия черного истукана лежали в переломанных позах трупы. Позади медленно отступали оставшиеся в живых. Николас метнул сюрикен в ветвистые козлиные рога и тут же развернулся. Толпа колыхнулась и подалась назад.
        Стальная четырехконечная звездочка, свистнув сквозь темноту, рассекла веревку. Тело, в этот момент дернувшееся особенно сильно, перевернулось и шлепнулось у подножия деревянного истукана плашмя.
        Николас облегченно выдохнул. И тут увидел свиномордого, который пытался скрыться в сильно поредевшей, недоуменно копошащейся толпе. Он метнул второй сюрикен почти наугад, и сразу услышал вопль.
        Теперь можно было не торопиться. Он нагнулся, сунув пальцы за отвороты сапог, и молниеносно выпрямился. Развел руки, демонстрируя сжатые в ладонях кинжалы.
        - Как ты?! - не оборачиваясь, крикнул он мальчику.
        - Хвала Пресвятой Деве… - ответил ему голос: сиплый, едва слышный, но совершенно очевидно принадлежащий взрослому мужчине, а не мальчику, - благодарю тебя, господин…
        В этот момент толпа, взревев, покатилась на Николаса. Он метнул один за другим оба кинжала, проследил, как двое из передних рядов рухнули ничком, создав сумятицу и порядочно затормозив движение остальных; повел плечами, разминая руки…
        Изготовился. Но атака захлебнулась. Десятеро или девятеро, среди большинство которых были женщины, подвывая и выкрикивая ругательства, отступали к подъему из ложбины, оставляя на дне ее валявшиеся тут и там в грязи трупы. Раненых не было ни одного.
        Удивленный такой резкой сменой настроения нападавших, Николас заозирался - и услышал позади нарастающий треск.
        Спасаясь от опасности, которую не видел, но почувствовал ясно, он прыгнул вперед и влево.
        Совсем рядом с ним тяжко грохнул в грязь невидимый снаряд, холодные брызги стегнули разгоряченное тело. И сразу что-то еще зашуршало сверху, рассекая воздух, и Николас немедля перекатился еще дальше.
        Снова тяжелый удар, сотрясший почву, и брызги в спину.
        Тут же он вскочил.
        - Бог ты мой… - просипел тот же голос.
        Два массивных корневых отростка, выточенные в виде передних копыт громадного козла, подломившись у основания, опустились к земле; заостренными концами они вонзились в грязь. Николас выхватил еще два сюрикена и, зажав их между пальцами обеих рук, осторожно стал приближаться к покореженному истукану. Он не сводил с него глаз, лишь изредка подглядывая на собственные следы в грязи. Вот тут он стоял - точно в это место ударило первое копыто. Вот сюда он перекатился - туда ударило второе.
        Это никак не могло быть случайностью, но и среди корней никого, кто мог бы подрубить или подпилить «копыта», найти не удалось. Убедившись, что врагов поблизости нет, Николас спрятал стальные звездочки. Вокруг сильно потемнело - почти все факелы были сбиты во время схватки и захлебнулись в грязи; те же, что стояли за спиной истукана, повалило сотрясением почвы - когда падали тяжелые
«копыта». Лишь один факел остался светить. Николас обернулся к тоненькому силуэту, скорчившемуся под задними копытами черного козла.
        - Боже всемогущий… - донеслось от силуэта. - Пресвятая Богородица, славлю тебя за спасение недостойного раба твоего…
        Одетый лишь в драные панталоны, низенький и тощий человечек с длинной всклокоченной бородой, под которой болтался обрывок удавки, вскинул глаза на подходящего к нему Николаса и поспешно добавил:
        - И вас, конечно, господин, тоже славлю…
        - Ты это видел? - спросил Николас. - Они подпилили копыта!
        - Что, господин? Какие копыта? Здесь такая темень, а в ушах у меня шумит от проклятой удавки… Но, кажется, дикари разбежались?
        - Где мальчик?
        Человечек запустил руки себе под бороду, потер шею:
        - Я, господин, молил Господа нашего и спасителя Иисуса Христа и матерь его Богородицу о легкой смерти от удушья в мешке, в котором они тащили меня сюда. Проклятая дерюга воняла тухлой рыбой и совсем не пропускала воздуха! И едва-едва мои молитвы не были услышаны… - Он выразительно оттянул конец веревки. - Правда, в мешке честному христианину и слуге Христову помирать предпочтительнее, чем в позорной петле, истекая кровью от мелких ран… Но, хвала Господу, я еще жив! А ведь на волосок был от смерти. Ближе даже, чем тогда, в прошлом году, в…
        Человечек явно намеревался перейти непосредственно к рассказу о своих прошлогодних злоключениях, но Николас его прервал.
        - Где мальчик? - повторил он свой вопрос.
        - Отрок, которого принес сюда Гагл? - уточнил человечек.
        - Именно… Тебе знаком свинорылый?!
        - Гагл-то? Конечно, господин. Они все мне знакомы. И Гагл, и Вуг, и Лисия… Ах да, отрок! - воскликнул бородатый, очевидно заметив нетерпеливое движение Николаса. - Они готовили его к обряду причащения, как и меня. Вон он!
        Бесчувственное тело мальчика оказалось скрыто накинутым на него пустым мешком - потому-то Николас не заметил его сразу. Он поспешно подбежал к мальчику и склонился над ним, проверяя биение сердца в груди.
        Сердце билось.
        Мальчик находился в глубоком обмороке, из которого, судя по багровому кровоподтеку, расползсшемуся на поллица, не выйдет еще долго. На шее у него обнаружилась петля. Николас попробовал, растянув, снять ее, но петля была нескользящей. Тогда он просто разорвал веревку. И тотчас же его всколыхнула неожиданная мысль. Эльваррум! Николас отыскал среди обугленных обломков повозки мешок с железной шкатулкой. Мешок не успел сильно обгореть Взвалив его на плечо, Николас вернулся к мальчику. И присел рядом. Вокруг ничего не было слышно, кроме слабого потрескивания единственного оставшегося стоять факела. Бородатый человечек, все еще покашливая и потирая горло, ползал среди трупов, что-то ища. Шарил руками, ойкал, натыкаясь на мертвые тела. Видимо, он был подслеповат. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше - чудом спасшись, не пытался бежать во тьму, как сделали бы многие на его месте. Да еще и называл Николаса
«господином», не видя в нем того, кого видели участники шабаша.
        На всякий случай Николас закрыл глаза и на мгновение сосредоточился. Нет, опасности рядом не чувствуется. Только… Немного странное ощущение исходит от громадного черного козла. Будто истукан не бездушный предмет, а враг, живой и еще опасный, лишь затаившийся на время, выжидающий момент, чтобы ударить в третий раз…
        Оставшиеся в живых бежали и вряд ли вернутся. Да если и вернутся… Николас посмотрел на изуродованное лицо мальчика и стиснул зубы. Ему, пожалуй, даже и хотелось, чтобы они вернулись. И пусть их было бы впятеро больше, вдесятеро…
        Бородатый, выползший из темноты с бурдюком в руках, хрипло покашлял, словно пытался обратить на себя внимание.
        - Что еще за причащение? - повернул голову в его сторону Николас.
        - Причащение невинности, господин, - с готовностью отозвался человечек, вытирая губы, испачканные густым вином. - Они подвесили бы нас на рогах Черного Козла и, так как удавки лишь затрудняют дыхание, но не причиняют смерти, кололи бы нас вилами и ножами, а живую кровь пили. Кровь невинных, выпитая в ночь с пятницы на субботу в тринадцатый день месяца, обладает магической силой. Причастившегося ею не поразит никакая болезнь, даже чума. Может быть, вы, господин, считаете это глупыми выдумками, но ведь Халию чума обошла стороной. Вы слышали об этом, господин?
        - Я слышал о том, что чума передается от человека к человеку, - ответил Николас, - а в здешних местах нужно скакать сутки, чтобы хоть кого-то встретить…
        - Это так! - закивал человечек. - Гиблые земли! - Он надолго приник к горловине бурдюка и, оторвавшись наконец, шумно выдохнул.
        Николас с удивлением отметил, что бурдюк, только что полный наполовину, почти опустел. Затем он перевел взгляд на мальчика. Причащение невинности, значит… Что ж, Империя велика, окружающий ее мир еще больше. Отвратительных ритуалов, принятых у различных народов, не счесть. И все же… Если мальчик худо-бедно подходил под определение невинного создания, то этот лилипут, хлещущий вино, как простую воду…
        - Простите, господин, - икнув, проговорил человечек, словно угадав его мысли, - я немного взловно… взволнован… и забыл представиться. Меня зовут отец Матей, я священник церкви Святого Иоанна, посланный в Халию нести здешним крестьянам слово божие.
        - Проповедник, - усмехнулся Николас и вдруг смолк.
        Негромкий треск заставил его вздрогнуть. Николас вскочил. Ему показалось, что Черный Козел шевельнулся. Рогатая башка чуть повернулась в его сторону. Невольно отстраняясь, он теперь совершенно ясно почувствовал угрозу, исходящую от громадного истукана. Николас не раздумывал. Если ощущаешь опасность, природу которой не можешь понять, лучше держаться от этого места подальше. Он взвалил на одно плечо мешок со шкатулкой, на другое - мальчика и направился к подъему из ложбины, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о какое-нибудь из множества мертвых тел, увязающих в донной грязи.
        Одолев подъем, он услышал торопливые шаги за спиной.
        - Подождите, господин! - задыхаясь, прокричал священник. - Не могу же я остаться здесь один! Гагл и другие… Мне теперь нельзя возвращаться, а у меня нет ни осла, ни повозки, чтобы уехать…
        Николас шел по следам в степной пыли. Где-то недалеко должен быть труп битюга, а там и куртка, и перевязь с мечом. Кинжалы и сюрикены можно сковать самостоятельно, если есть подручные материалы и хорошая кузница, но сделать такой же меч, как тот, который он вывез с Драконьих островов, к которому давно привык и подобного которому нигде в Империи не видел, - это было ему не под силу. Даже там, на Драконьих островах, такой меч был редкостью. Мечи такого качества невозможно купить. Чтобы заслужить право носить его, Николасу пришлось задержаться на островах еще на три года.
        - Господин, остановитесь! Я стар, глаза мои слабы, я потерял вас в этих сумерках! Где вы, господин?!
        Николас обернулся. Человечек брел прямо на него, прижимая бурдюк к животу и беспомощно крутя плешивой головой. Не то чтобы Николас пожалел его. В здешних местах творилось нечто непонятное и пугающее, чего Николас не встречал нигде прежде. Этот проповедник говорил, что знает бесноватых, - следовательно, он мог быть полезен.
        - Я здесь! - негромко проговорил Николас.
        Человечек ускорил шаги и через минуту схватился за мешок.
        - Благодарю вас, господин, - вздохнул он.
        ГЛАВА 2
        Прежде чем надеть куртку, Николас осмотрел повреждения на собственном теле. Раны, полученные им в подземелье верпенской канализации, давно затянулись, не было видно даже шрамов. На левом боку розовели четыре отметины, напоминавшие поджившие язвы. Прикосновение к ним еще вызывало боль, но Николас знал: к вечеру следующего дня не останется и следа. Повреждения от металла, выкованного руками людей, от огня или камня не представляли для него никакой опасности - кроме, пожалуй, опасности истечь кровью. Да и то было маловероятно: кровь свертывалась почти мгновенно, самые страшные раны заживали в течение нескольких дней, и только редкие шрамы держались один-два года.
        - Ерунда! - пробормотал Николас.
        - Чего изволит господин? - оторвался от своего бурдюка проповедник, сидевший чуть поодаль, рядом с мальчиком-проводником, который еще не пришел в себя.
        Николас не ответил.
        - Позволительно ли мне бу… будет узнать имя господина, спасшего мою жизнь? - упокоив почти опустевший бурдюк между ног, спросил проповедник, который вследствие нервного потрясения и возлияний успел порядочно осоловеть.
        - Николас, - не думая, ответил Николас.
        - Бог отблагодарит вас за ваше милосердие! Что привело вас в Халию? Приличные люди здесь не появляются… То есть я хотел сказать, господин, что вы не принадлежите к приличному… э-э… славному… э-э… То есть я как раз хотел сказать, что вы принадлежите… э-э… То есть как раз не хотел сказать… - Бородатый священник заторопился и запутался в словах.
        Николас глянул на него внимательно. Отец Матей смущенно икнул и тотчас изобразил на лице почтительную улыбку.
        - Простите меня, господин, - сказал он. - Проклятое вино! Истинно - Сатана послал это зелье на землю, дабы смущать слабых. Я слаб, господин! Будь я в силах преодолеть пагубную тягу, я бы жил сейчас в Верпене, подле площади Блаженного Симона в угловой комнате гостиницы вдовы Таннекен. Вы бывали в Верпене? О, прежняя жизнь! О, белоснежные простыни! Вдова стирает их каждую неделю и полощет в лавандовой воде… Вы знаете вдову Таннекен? Какие жирные супы она готовит! Какие колбасы подают у нее по вторникам! Будь проклято сатанинское зелье отныне и во веки веков, аминь. - Он отхлебнул из бурдюка и снова икнул. - Будь проклято вино… и отец Лансам! Вы не встречали отца Лансама? Ваше счастье, господин, что вы не встречали этого мерзкого упыря! Более пакостное создание трудно себе вообразить…
        Проповедник поднялся на ноги и погрозил в темноту кулаком так ожесточенно, что не удержался и опрокинулся на спину.
        - Он обвинял меня в государственной измене… - жалобно продолжал отец Матей, с трудом вставая на четвереньки. - Государ-р-р-рственной измене! Будто бы я в своих проповедях поносил государя нашего Императора и мать Святую Церковь! Это я-то? Я проповедник, господин, и значит, моими устами говорит сам Создатель. Да, я возмутился повышением налогов на продажу вина и крепких напитков, а кто бы не возмутился?! Поверите, господин, когда я сказал, что недостойно избраннику Божиему вожделеть выгоды от продажи дьяволова зелья, толпа взревела как один человек! А я! Я!.. - Отец Матей трижды ударил себя в грудь, причем последний раз промахнулся и расквасил себе нос. - Я, - гнусаво договорил он, - вызвался избавить народ от сатанинского злоумышления! Я предложил свозить все пиво, вино и водку из трактиров и кабаков Верпена к гостинице Таннекен, где я бы сам уничтожал эту гадость, дабы освободить народ от козней дьявола. Я бы делал это, господин! И я бы делал это совершенно бесплатно - пусть только городская казна оплачивала мне закуску… Да! Я бы принес себя в жертву своей пастве, но гнусный Лансам… - Бородатый
проповедник икнул так сильно, что потерял нить рассуждений и замолчал, хлопая глазами.
        - Свинорылый Гага и прочие - твоя теперешняя паства? - спросил Николас. - Хорошо же ты заботишься об их душах, если в конце концов они решили принести тебя в жертву Черному Козлу.
        - Что?.. А… О, господин не судите их строго. Они всего лишь невежественные крестьяне. Пока в Халии стояли войска государя Императора, они посещали церкви и крестили своих детей. Как только войска ушли, они вновь вернулись к своим языческим идолишам.
        - Черному Козлу?
        - Н-нет, господин… Они поклонялись духам, этих духов было много, так много, что мне и не запомнить… Проповедники, которые, к несчастью своему, оказывались в этих жутких землях, несли халийцам слово Божие, только от этого… стало хуже. Крестьяне тупы и необразованны. Они совсем как дети. Много времени понадобилось, чтобы убедить их в том, что истинный Бог - он один, а все их идолы - суть слуги дьявола, бесы. Им говорили о Боге, но говорили и о дьяволе. Им говорили, что те, кто не примет в сердце своем Спасителя, будут обречены служить Сатане. Заповеди Божии показались им странными и сложными, и дьявол, породивший духов, которым они когда-то поклонялись, стал им ближе и понятнее. Те древние духи, как и он, нечистый - страшные, мстительные и коварные, внушающие трепет и чуждые любви.
        Николас, поначалу слушавший проповедника с улыбкой, теперь посерьезнел.
        - Чудные дела, - сказал он. - Никогда не слышал о том, чтобы жители Империи избрали своим богом Сатану.
        - О нет, господин! - откликнулся отец Матей. - Я же говорю - крестьяне слишком глупы. Их умишка не хватит на сознательное свершение такого страшного греха. Им, как и всем прочим, нужен бог. Они не готовы принять Хри… Христа и все еще не могут забыть прежних идолов, даже теперь, когда им открыта их суть. Когда им говорят, что, поклоняясь духам, они поклоняются Сатане, они, конечно, верят. И продолжают поклонение - надо же все-таки хоть кому-то поклоняться! Имперские отряды, которые посылают сюда церковники, жгут идолов, а крестьяне делают новых. У тех, что сделали последними, - рога, раздвоенные хвосты и копыта, в которых они держат вилы. Этот Черный Козел… - проповедник понизил голос до хриплого шепота, - появился совсем недавно. Я даже не предствл… не представляю, как им удалось его сделать - в округе нигде нет деревьев такой величины.
        - Сколько ты уже здесь?
        - Отец Лансам, чтоб ему на том свете спать на подушке из ежовых игл, послал меня сюда четыре месяца назад. Или три месяца? Или пять… Не помню. Здешнее вино куда как крепче того, что вдова Таннекен подавала к ужину.
        - Ты живешь среди язычников так долго и все это время избегал смерти? Чем же ты досадил им?
        - Не-э… - рассмеялся проповедник. - Чем я могу им досадить? Я не враг им, они меня уважают. Я же говорю, господин, они не злые люди, просто глупы и невежественны. И шабаш случается только в тринадцатый день месяца, когда сияет полная луна; во все же остальные дни крестьяне заняты тем, чтобы прокормить себя и семью. Здесь, в халийских степях, трудно выжить.
        - Я не понимаю тебя, святой отец. Они хотели предать тебя мучительной смерти, а ты говоришь, что они тебя уважают?! Или я стал плохо слышать, или ты просто пьян, проповедник.
        Отец Матей вдруг страшно обиделся.
        - Я пьян?! Вы, господин, не видели меня пьяным, вот что! Когда по ходатайству отца Лансама меня высылали из Верпена, я был пьян, да. Признаю. Я вынужден был напиться, чтобы обрести смелость сказать Лансаму все, что о нем думаю. Правда, потом выяснилось, что говорил я не с Лансамом, а со статуей Патрика-великомученника, но это неважно… Я пьян? Я сейчас трезв как Пречистая Дева, прости господи… А вот вчера был действительно пьян, еще похуже, чем в день высылки. Надо же - не замкнул меловой круг вокруг своей хижины! Тут-то они меня и достали… Ну, это еще ничего… их бы святой водой отогнать, а я перепутал кувшины и стал поливать их яблочным самогоном…
        - О чем ты говоришь?
        - О крестьянах. Гагле, Лисии, Вуге, Ставе-старшем, Ставе-младшем, Муне-пучеглазом…
        - Разве они демоны, чтобы бояться святой воды и не сметь пересекать мелового круга?
        Проповедник опять икнул, проверил бурдюк, оказавшийся совершенно пустым, зевнул, перекрестив рот, и улегся на бок. Николас толкнул его ногой.
        - Чего изволит господин? - отозвался отец Матей, не открывая глаз.
        - Я говорил тебе о том, что лишь демоны боятся святой воды.
        - Демоны боятся, это верно, - подтвердил проповедник и всхрапнул.
        Николасу пришлось еще раз толкнуть его.
        - Я стар и обессилен… - захныкал отец Матей, отползая подальше. - Оставьте меня в покое, господин. Утром я весь буду к вашим услугам…
        - Если участники шабаша - обыкновенные тупые крестьяне, а не демоны, почему ты думаешь, что святая вода испугает их?
        - Я не думаю… - пробормотал проповедник. - Я знаю… Им говорили, что те, кто поклоняется духам, поклоняется дьяволу. Те, кто поклоняется дьяволу, суть слуги его. Слуги дьявола боятся святой воды… Они верят. А людская вера творит чудеса… Что же тут непонятного, господин?
        Пока Николас обдумывал услышанное, священник успел накрепко заснуть. В сущности, дремучим невеждам, чей разум не в силах постигнуть простых истин, можно вдолбить что угодно. Именно то, чего они не понимают, они легче всего принимают на веру. В этом смысле поведение крестьян было объяснимо. В этих диких степях христианские заповеди о любви и всепрощении еще долго не приживутся. Здесь легче быть зверем, иначе тебя затопчут собственные соседи.
        Но Черный Козел…
        Он, впитавший в себя яростную силу разнузданной пляски шабаша, ожил. Человеку трудно было бы поверить в это, но Николас это чувствовал, и чувствовал ясно.
        Что-то происходило в Империи. Какой-то новый порядок вытеснял привычные правила реальности, и у Николаса вдруг родилось смутное предположение, что перемены каким-то образом связаны с ним самим.
        Надо было подробнее расспросить проповедника! Николас снова попытался разбудить отца Матея, но тот лишь мычал, фыркал и неразборчиво бормотал что-то. Только когда Николас отстал от него, проповедник неожиданно поднял голову и отчетливо проговорил:
        - Я избавлю народ от дьявольского злоумышления! Я смогу! Если придется пить по бочке в день, я все равно смогу! Мне даже закуски никакой не надо! К черту закуску! О, это будет великий подвиг, господин! Меня кано… кана… канкан… канонизируют!..
        Когда священник утих, Николас подвинулся к мальчику. Топорик дышал ровно. Укрыв его мешковиной, Николас смочил ладони ночной росой, обтер ему лицо, присел рядом. Николас плохо помнил последние дни. Все время от того момента, как они покинули Верпен, и до этой ночи слились для него в единую черную ленту, плотно стягивавшую мысли и чувства.
        Теперь он был свободен. И только теперь начинал понимать, что это была за странная и страшная болезнь, едва не убившая его. Как он сказал тогда Катлине в последнем с ней разговоре?

«Я обещаю тебе. Когда умрешь ты, умру и я…»
        Да, именно так. Никто, кроме Катлины, не смог бы снять это проклятие. Но у мальчика получилось. Словно сама Катлина оттуда, с небес, выбрала этого мальчика Николасу во спасение… Он даже чем-то похож на нее: такое же лицо - тонкий нос, мягкая линия губ… волосы - хоть и растрепанные, короткие, неровно подстриженные, но такие же черные, сильные, густые…
        До рассвета было тихо. Солнце, показавшееся на линии горизонта, застало Николаса неподвижно сидящим над открытой шкатулкой.
        Бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник и вилка - и снова бабочка. Шесть предметов. Он глядел на них, силясь прочитать в своем мозгу что-то, что, кажется, давно знал, - так давно, что успел забыть…
        Топорик проснулся - как очнулся. Резко, сразу. Произошедшее ночью вмиг промелькнуло перед ним так ясно, что он сразу догадался: никакой это был не приснившийся кошмар, а самая настоящая явь. Только теперь, при ярком солнце, даже, наверное, и нестрашная.
        Что-то гулко стукнуло рядом. Мальчик поднялся и увидел колдуна, сидевшего перед захлопнутой шкатулкой. Колдун был одет, на его куртке, на левом боку темнели четыре прорехи. На коленях лежал обнаженный меч. И взгляд колдуна был почти такой же, повернутый вовнутрь, отрешенный, как и все десять дней до этого. Привиделись, что ли, Топорику костяные клинки на его теле? Вокруг было так жутко… Должно быть, привиделись…
        И вдруг колдун повернул голову к Топорику и тихо позвал:
        - Нико…
        - Меня зовут Янас, - осторожно ответил Топорик.
        - Нико… - повторил колдун и моргнул. Глаза его стали прозрачны. - Нико… лас. Мое имя - Николас.
        - Янас, - еще раз сказал Топорик. Потом спохватился, вскочил на ноги и поклонился.
        Поодаль, возле мерина, чьи бока за ночь раздулись как барабан, спал какой-то человек, полуголый, ростом и телосложением такой же, как и сам Янас, но с длинной бородой и круглой розовой лысиной. Человек обнимал пустой бурдюк, остро воняющий кислым вином, и бормотал бурдюку что-то ласковое.
        - Отец Матей, - сказал Николас, кивнув на человека.
        - Священник? - спросил мальчик.
        - Проповедник, - снова кивнул колдун.
        На тощей шее проповедника болталась удавка. Топорик вдруг вспомнил, как ночью, продираясь сквозь обморочный дурман, он пытался отбиваться от чьих-то рук, стягивавших на его шее такую же.
        Он непроизвольно огляделся:
        - А где?..
        Но вокруг только свистел ветер.
        Николас поднялся, вложил меч в ножны. Поправил перевязь за спиной. Топорик вдруг испугался. Вот он, тот момент, когда колдун скажет: «Прощай» - и уйдет своей дорогой. Или вовсе ничего не скажет. Уйдет навсегда. А мальчику некуда было идти. Колдун дважды спасал ему жизнь. Никогда никто не делал для Топорика ничего подобного. И рядом с колдуном он чувствовал себя защищенным и даже более того - спокойным и уверенным в себе. И пускай - что колдун, и пускай - что из его тела растут ножи… Но он явно желает мальчику добра.

«Куда ты?» - чуть было не спросил он, но не решился.
        Но колдун не стал прощаться. Он указал на спящего.
        - Посмотри за ним, - просто, как равного, попросил он Топорика. - Я скоро вернусь.
        И все. Янасу неожиданно стало легко. Значит, дальнейший путь они продолжат вместе. Какая разница, куда они идут, что колдуну нужно в Лакнии и что их там ждет? Главное, он теперь не один. И никого не нужно бояться.
        Проповедник проснулся, потянулся и тут же, поморщившись, схватился за голову.
        - О-о… - простонал он. - Клянусь святыми дарами, во рту у меня так гадко, будто я всю ночь жевал перепревшее индюшачье дерьмо…
        Мальчик не выдержал и рассмеялся.
        - Грех потешаться над старшими! - попытался прикрикнуть на него священник, но опять сорвался на стон. - О-о, Пресвятая Дева… Скажи мне, сын мой, у твоего господина нет ли вина?
        - Не знаю… - пожал плечами Топорик, - кажется, нет. И он не господин мне.
        - Так ты?.. Простите меня, молодой господин. Я хотел спросить, нет ли у твоего уважаемого отца немного… - Он огляделся, тяжело вздохнул.
        - У нас ничего нет, - подтвердил Янас, испытавший странное чувство, когда отец Матей назвал его сыном Николаса. - Ты же сам видишь.
        - Вижу, - уныло согласился проповедник. - Ни кувшина, ни бурдюка, ни бутылки… Пресвятая Дева… - Он снова поморщился, натужно сплюнул и вдруг вскинулся с надеждой:
        - Послушай, я знаю, у воинов всегда есть при себе такая маленькая фляжка с водкой и самогоном…
        Мальчик опять фыркнул и отвернулся, чтобы не обидеть священника.
        - Так и знал, - обреченно выговорил отец Матей. - Господи боже, лучше бы меня все-таки удавили.
        Он встал на ноги, посмотрел вокруг и, шатаясь, пошел в том направлении, куда удалился Николас.
        - Эй! - вскочил мальчик. - Святой отец! Куда ты? Нам сказано сидеть здесь!
        Но проповедник, бормоча, кашляя и отплевываясь, шел дальше и не оборачивался. Мальчик побежал за ним.
        Николас трижды обошел вокруг Черного Козла и в последний раз остановился прямо перед ним. Утреннее солнце освещало неживого деревянного истукана, сделанного так грубо, что в нем козел угадывался в общем-то с некоторым трудом. Ветвистые рога были теперь мало похожи на рога - просто хаотичное переплетение корневых отростков.
        Козел сидел, вросший задом в землю, опираясь на передние копыта - в совсем не козлиной позе. Сейчас он больше напоминал деревянную статую собаки, с головы которой забыли срезать ненужную древесину. Николас сосредоточился, закрыл глаза, положил руку на дерево передних копыт.
        Ничего. Пахнет мхом и сыростью. Да еще примешивается ко всему этому едва уловимый сладковатый запах мертвых тел.
        Но ведь ночью передние копыта были воздеты к небу. А сейчас… Минуту назад он специально влез на козлиное плечо и проверил - никаких следов слома или спила. Ни на одном, ни на другом плече.
        Человек - будь он месте Николаса - подумал бы о том, что ночная активность черного идола ему просто примерещилась в горячке боя, но Николас точно знал: он видел то, что видел, и чувствовал то, что чувствовал.
        Но не мог этого объяснить.
        Пожав плечами, он вздохнул и повернул обратно. По пути поднял из грязи полный под завязку бурдюк, растянул горловину, отхлебнул немного вина. Вино оказалось очень кислым, крепким, хотя и довольно молодым. К тому же к нему был подмешан травяной настой - кажется, лебеды и волчьего лыка.
        Он бы легко продержался еще долгое время без воды, но мальчику было просто необходимо промочить горло. Несколько глотков будет достаточно, но больше давать не стоит. Эта дрянь даже в малых количествах способна задурманить голову, а им предстоит сегодня долгий путь.
        Николас поднялся из ложбины, и тут увидел проповедника, ковыляющего ему навстречу. Следом за ним бежал мальчик.
        - Стой! - кричал он. - Кому сказано! Я должен присматривать за тобой!
        Отец Матей раздраженно обернулся и замахнулся, чтобы отвесить подзатыльник. Мальчик, не дожидаясь неуклюжего удара, отскочил, но через секунду снова прыгнул к проповеднику. Тот широко отмахнулся, и мальчик, не успев увернуться, выставил руку, защищаясь. Удар оказался неожиданно сильным - мальчик еле устоял на ногах, а проповедник растерянно заморгал, почесывая плешивый затылок.
        Николас направился к ним. Заметив его, священник сжался, но Николас прошел мимо.
        - Не так, - мягко сказал он Янасу. - Ты видишь, он сильнее тебя, так используй его силу против него самого. Давай еще раз.
        Это требование было адресовано уже отцу Матею.
        - Э-э… господин, я не хотел бить вашего сынишку, - забормотал проповедник. - Христос учит нас любить ближнего - как я мог и помыслить о том, чтобы ударить беззащитного отрока! Я просто хотел… так сказать, в науку… э-э… - Он заметил бурдюк и замолчал, непрерывно сглатывая.
        - Бей, - коротко приказал Николас.
        Святой отец плавно поднял руку и двумя пальцами бережно дотронулся до щеки Топорика.
        - Не его, меня.
        - Вас?! - перепугался проповедник.
        - Меня.
        - Э-э-э… господин… я ведь все-таки священник, я слуга Христов… И… Бить? Такого, как вы? Ни за что!
        Николас резким движением швырнул бурдюк далеко себе за спину. Проповедник взвизгнул и метнулся за бурдюком - прямо на стоявшего у него на пути Николаса. Тот перехватил протянутую руку за пальцы и несильно дернул на себя, одновременно уходя влево. Матей, увлекаемый силой инерции, полетел вперед, споткнулся о подставленную ногу и покатился кубарем по земле.
        - Вот так, - повернулся Николас к Топорику. - Сможешь повторить?
        Топорик кивнул, во все глаза глядя на колдуна.
        - Лучше всего, конечно, обойтись без захвата, - продолжил Николас. - Просто направляя движение противника в ту сторону, какая для тебя удобнее. Вот так… - Он протянул вперед обе руки и быстро стукнул мальчика по локтевому сгибу и сбоку под челюсть. - Сделаешь - и сразу меняй позицию. Уходить лучше влево и чуть назад: пока тело противника продолжает движение, ты успеешь нанести настигающий удар. Это если замахи противника широкие, а удары сильные и дальние. Но еще лучше удар угадать и опередить. Это легко сделать, проследив за переменой позиции противника. Из упреждающих ударов простейший такой…
        Проповедник, нежно держа бурдюк у груди, с обиженной гримасой на лице приблизился сзади. Половина его бороды окрасилась в розовый винный цвет.
        - О, господин, - вдохновенно начал он, - вы снова спасли мне жизнь, и теперь я ваш навеки преданный и ничтожный раб, но терпеть такое обращение…
        Легко развернувшись, Николас мягким движением ребром ладони под подбородок - чуть вверх и вперед - толкнул его. Матей покачнулся и осел на землю.
        - Такой удар нарушает равновесие противника. На секунду противник - твой. А секунда - это очень много. Ты успеешь нанести несколько быстрых ударов или бежать. Или ударить только один раз, но так, чтобы второго удара не понадобилось. Если хочешь, я научу тебя так бить.
        - Святые угодники! - просипел с земли Матей. - Вы осмелились ударить священника!
        - Прошу прощения, святой отец, - помедлив, проговорил Николас.
        - Меня никто никогда не бил, - ворчал проповедник, пока Топорик помогал ему подняться с земли. - Никто и никогда! Ударить священника рукой, как бьют скотину! Подумать только! Даже вдова Таннекен, когда я начал Рассказывать ей о том, что Господь создал женщину для Мужчины и заповедал им плодиться и размножаться, била Меня не рукой, а сковородником… Что ни говори, а сковородник все-таки менее оскорбителен для честного христианина…
        Впрочем, обиделся отец Матей, кажется, только для проформы. Пару раз хлебнув из бурдюка, он начисто забыл о происшествии, повеселел, но, вспомнив о том, что в его хижине в недалекой деревне остался нераспечатанный еще кувшин яблочного самогона, опять погрузился в уныние.
        - Давно ты работаешь на Гюйсте? - негромко спросил Николас идущего рядом мальчика.
        - Больше года, - ответил Топорик, ускорив шаги, чтобы поравняться.
        - Твои родители живы?
        - Н-нет…
        - Война? Или чума?
        - Война… - вздохнул Янас. - И чума…
        - Тебя учили какому-нибудь ремеслу?
        - Папенька немного учил кузнечному делу, - ответил Топорик и замялся. - Еще Гюйсте учил…
        - Понятно, - усмехнулся Николас. - Год - это солидный срок, а Гюйсте Волк был неплохим учителем. Ты должен быть благодарен ему. Он дал тебе многое, чтобы ты смог выжить в Империи в одиночку.
        Топорик запнулся. И шел дальше, чуть отставая, уже не глядя на Николаса. Так они добрались до места ночной стоянки.
        - Я иду в Лакнию, - сказал Николас, остановившись, - далеко в Лакнию, за Северные горы. Если хочешь, можешь пойти со мной.
        Янас тоже остановился. И, не поднимая головы, неопределенно пожал плечами.
        - За Северные горы не пройти, - сказал он, глядя себе под ноги, - запрещено императорским указом…
        Перед глазами Николаса промелькнул образ Катлины. Вот она смеется, прижимая к груди розовый, смешно лепечущий комочек… Нет, Николас не в силах отпустить этого мальчика. Отпустить - значит, потерять навсегда… Катлину?
        Да, Катлину.
        - Что-нибудь придумаю, - проговорил Николас, сглотнув. - Хорошо… Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Мне понадобится помощник. То есть не помощник, я хотел сказать, а…

«Близкий человек, - договорил он мысленно. - Я помню, каково это - чувствовать рядом того, кому веришь…»
        Топорик встретился с Николасом взглядом и обомлел. Так на него никто, кроме маменьки, никогда не смотрел.
        - А… - решился Топорик, - что будет там, в Лакнии?
        Лицо Николаса потемнело.
        - Расплачусь с долгом, - сказал он. - Это будет быстро. Ты согласен? И мы вернемся назад.
        - В Верпен? - В голосе Топорика прорезался страх.
        Николас помедлил.
        - Нет, в Верпене нам делать нечего. Куда угодно. В Герлемон. В Бейн. Или… - Слово «Потемье» едва не сорвалось с его губ. - Разве это важно - куда? Ну как, ты согласен?
        - Да, - помедлив, буркнул мальчик. Он хотел было спросить, о каком долге идет речь, но быстро догадался сам. Убитая женщина, там, в Верпене…
        - Между прочим, я тоже согласен, хотя меня вы, господин, почему-то забыли об этом спросить, - подал голос отец Матей, до этого бредущий позади и во всеуслышание оплакивающий недосягаемый самогон.
        - Что священнику делать в Лакнии? - спросил его Николас.
        - Эта провинция находится под покровительством Святой Церкви, - сварливо заметил проповедник, - значит, там мне найдется работа. В халийских степях мне оставаться нельзя, в центр Империй возвращаться - тоже. А высылали меня как раз в Лакнию. Халия ведь тоже Лакнии принадлежит, вы разве не знаете?
        - Боюсь, святой отец, тебе придется трудновато, - заметил Николас. - Северяне вряд ли воспримут серьезно проповедника, который несет им слово Божие в одних подштанниках.
        Матей тяжело вздохнул и оглянулся вокруг, словно надеясь найти поблизости для себя подходящее обмундирование. Что-то привлекло его внимание. Он наклонился, поднял у себя из-под ног истоптанный лист бумаги и близоруко на него прищурился.
        - Белая бумага! В здешних диких местах! Не разберу, что написано… Печать! Поглядите, внизу императорская печать! Такую имеют право ставить только сам государь, его ближайшие придворные и посланники…
        - Это мое, - сказал Николас, - отдай.
        - Ваша, господин?! - изумился священник.
        Николас принял от него бумагу. «Меча и пламени недостаточно, чтобы очистить от скверны ствол древа животворящего, коим есть…» - мелькнуло у него перед глазами. Измятая и грязная, бумага не была, впрочем, порвана. Только в нескольких местах виднелись проколы от усиков бабочки, которая была в эту бумагу завернута. И печать, оттиснутая внизу, прочитывалась довольно четко.
        - Вы императорский посланник Высшей Канцелярии? - почтительно спросил отец Матей. - Направляетесь в Лакнию по особому поручению государя Императора? Простите, господин, за то, что я сразу не догадался, старый я дурень… - Он преклонил колени и, поднимаясь, сказал еще:
        - Хотя догадаться было трудно. Посланники обычно не ходят в одиночку, их сопровождает эскорт из солдат Летучего Императорского полка и отряд стражников, сменяемый в каждом городе, через который проходит посланник… Я понимаю, вы великий воин, господин, вам охрана вовсе не нужна, но… Никогда не слышал о том, чтобы императорские посланники Высшей Канцелярии отличались силой и бойцовскими качествами… Вот Тайная Канцелярия - другое дело…
        - Я принадлежу к редкому виду, - усмехнулся Николас, бережно пряча листок с печатью. - Однако солнце давно уже встало, нам нужно идти.
        - В Лакнию… - проговорил Топорик полуутвердительно-полувопросительно, повернувшись туда, где синели на горизонте вершины Северных гор.
        - Пешком? - ужаснулся Матей. - Господин э-э-э… Николас… Мы не можем идти пешком. В конце концов, это недостойно вас! И меня тоже. Предлагаю вернуться назад, в первой же деревеньке взять лошадей, повозку, еды и питья. Питья, кстати, побольше, это очень важно в путешествии. И мне неплохо было бы приодеться. Согласен на дорожную сутану, башмаки из доброй свиной кожи и подбитый мехом плащ. Ведь граждане Империи обязаны представлять императорским посланникам и его спутникам все необходимое, так?
        - Так, - сказал Николас, - конечно, так. Только обратно мы не пойдем. Моя миссия…
        - Императорские указы говорят о том, что миссии посланников секретны, и я не желаю ничего знать больше! - воскликнул проповедник, зажимая уши.
        - Секретны и безотлагательны, - согласился Николас. - Поэтому мы пойдем вперед. Селение, где ты, святой отец, прожил пять месяцев, ведь недалеко?
        - Господин!.. - охнул отец Матей. - Местные крестьяне императорских указов не читают, они… вы же сами могли видеть… вчера ночью… Они же нас чуть не… И теперь они… Как бы они ни были глупы и невежественны, они понимают, что, если оставят нас в живых, снова явятся войска, дабы дать им живительную воду веры не при помощи слов, но при помощи стали и огня! Я удивляюсь, почему они до сих еще не вернулись!
        И Топорик глянул на «посланника» удивленно и испуганно.
        - Тем более, - сурово завершил разговор Николас. - Мой долг гражданина, верного слуги Императора и Святой Церкви - разъяснить заблуждающимся истину. Показывай дорогу, святой отец.
        Это оказалось неожиданно простым делом - разъяснять заблуждающимся истину. Подозрительно простым делом. Крестьяне, не пререкаясь, отдали путникам все, что им требовалось: трех кобыл, маленьких, жилистых и черных, как воронье перо; полмешка вяленого мяса, связку съедобных корешков и пару бурдюков с водой, правда, солоноватой и густо смешанной с песком и пылью. Пока Николас и Топорик стояли среди молчаливо суетящихся крестьян, многие из которых несли на себе явные следы ночного сражения, отец Матей пробрался в свою хижину - она одиноко возвышалась среди голой степи. Жилища самих халийцев не были заметны с расстояния нескольких шагов. В этих местах принято было селиться в землянках, таких просторных, что там помещались даже загоны для скота. Подобный способ существования был единственно приемлемым для халийских степей, где крестьяне выживали не столько за счет собственного труда, сколько за счет набегов на соседние поселения. Здесь, в степи, видимость была прекрасной на много тысяч шагов. Самый острый глаз не отличил бы скудные огородишки, укрытые за каменными валунами, от обычной степной
растительности, а огонь халийцы разжигали только по ночам, пряча его под землей, выпуская наружу лишь дым, который в сумерках был неразличим.
        - Я готов, господин! - провозгласил проповедник, появляясь из своей хижины.
        Теперь, одетый в монашескую рясу с капюшоном - крест и панагия с Богородицей поверх рясы, - он выглядел строже и внушительней. На лице его несуразно темнело странное сооружение - два мутноватых стеклышка, соединенные между собой изогнутой проволочкой. Сооружение возлежало на носу и крепилось на ушах такими же проволочными зигзагами. В руках священник держал небольшой узелок и глиняный кувшин с горлышком, запечатанным сургучом. Топорик, увидев преобразившегося проповедника, открыл рот и не удержался от поклона. А Николас еще раз внутренне одобрил свое решение взять священника с собой. В конце концов, тот уже успел - хоть и нечаянно - оказать ему неоценимую помощь. Эта идея с «посланником» и
«миссией» Николасу очень понравилось. Так будет много легче пробраться через все заставы, устроенные Императором в Северных горах, за которыми затаился бунтовщик и отступник граф Пелип со своим Братством.
        Крестьяне рассосались кто куда. Топорик отлепился от бедра Николаса, а сам Николас расслабленно опустил руки. Разжал пальцы, и сюрикены, прятавшиеся меж его пальцев, упали обратно в мешочек. Стало тихо, лишь из-под земли время от времени доносились сдавленные голоса. Николас прямо здесь тщательно обследовал провиант. Мясо и вода не внушали опасения; мясо пахло мясом, а вода - водой. Корешки исходили слабо-терпким ароматом, незнакомым, потому Николас решил не рисковать и оставил их на земле.
        Когда ярко-желтое солнце сдвинулось с зенита, они Уже двигались дальше на север, покачиваясь на лошадиных крупах. Отроги Северных гор, приближаясь, тускнели и темнели, утрачивая свою небесную синеву. Травы становилось все меньше, а валунов - больше, среди них встречались такие большие, что приходилось ненадолго менять направление, чтобы их объехать.
        К вечеру заметно похолодало. Николас набросил на себя черный плащ из грубой дерюги, спутники последовали его примеру. Эти плащи крестьяне принесли вместе с провизией, хотя Николас и не просил у них одежды.

«Странно, - думал он, - естественно было бы ждать от них сопротивления, отмщения или хотя бы подвоха, но все обошлось слишком легко… Даже не потрудились отравить мясо и воду… Очень странно… Может быть, подвох ждет впереди?..»
        Они ехали уже без малого семь часов и ни разу не наткнулись на засаду. Теперь засады можно было не опасаться - крестьяне не смогли бы передать сообщение на таком расстоянии, да и передавать его было некому. Халийцы жили небольшими селениями, жили розно, селения не поддерживали дружественных отношений. - А она… Она тоже была… как ты? - после долгого молчания заговорил снова Янас.
        - Катлина? - невольно усмехнулся Николас. - Нет, что ты… Мне кажется, я единственный эльвар в вашем… в нашем… в этом мире. Последний из выживших.
        Разговор их начался сам собой. Николас заговорил первым. На его вопросы мальчик поначалу отвечал неохотно, путался от смущения, но очень скоро перестал дичиться и, наверное, сам не заметил, как выложил Николасу о себе все: и про папеньку, и про кума Иоста, и про маменьку, и про Лесное Братство, и про Братство Висельников, и даже пройдоху Ганса Коротконогого не обошел. Затем настала очередь самого Николаса. Отец Матей ехал позади них, покачиваясь на лошадином крупе, прихлебывал из кувшина самогон и напевал себе под нос что-то косноязычно-развеселое. Вряд ли его сейчас интересовало что-либо, помимо самогона.
        Николас припоминал вслух все события своей жизни, начиная от осознания самого себя в пылающей повозке, с грохотом несущейся по каменистой дороге, и заканчивая резней в доме-башне отца Лансама - словно бы не для мальчика, а для себя самого. Никогда и никому он не рассказывал историю своей жизни. Только, пожалуй, Катлине… Где-то на середине рассказа он на мгновение прервался, опомнившись, и вдруг заметил, как блестят глаза мальчика. Янас слушал его с раскрытым ртом, не перебивая. Ни тени недоверия не было на его лице.

«Впрочем, это неудивительно, - подумал тогда Николас. - Все дети любят сказки… Будь он лет на пять постарше, он бы ни за что не поверил мне. Хотя… Он ведь видел меня без одежды…»
        - А другие? - спросил вдруг Янас.
        - Что?
        - Ну, кроме тебя… Остался ли кто-то еще? Помнишь, там, в канализации… безликие… Кто они? Я никогда о таких не слышал.
        - Я тоже. Мне трудно говорить об этом. Я совсем ничего не помню. Только иногда… всплывают какие-то картинки… Огромное озеро, куда вливается множество рек… озеро кипит… и день и ночь над ним стоит дымка из водяной пыли. Кажется, оно называется Стремительные Водовороты. Скалы… На их вершинах голубой лед сверкает под утренним солнцем так, что невозможно смотреть… Я не знаю: воспоминания это или сновидения, но… Но я знаю одно - Потемье прекрасно!
        - Прекрасно? Люди говорят, что это - ужасный мир.
        Мальчик помотал головой. Как и все жители Империи, он слышал легенду о Потемье. Когда-то, когда Врата Потемья были открыты, создания оттуда посещали земли людей, похищая некрещеные души. Давая им иную, нечеловеческую плоть. Такие были обречены на тоскливое существование между двумя мирами - меж Потемьем и миром людей. Но Герлемон Святоборец закрыл Врата. Запечатал их навсегда.
        - Потемье прекрасно… - помолчав, повторил Николас, будто совсем не слушал мальчика.
        - Я… не совсем понимаю. Нет, я не про души. Я про тебя… Зачем ты здесь? Какой-то смысл в том, что тебя… изгнали?
        Николас мгновенно обернулся к мальчику - так быстро, что тот не успел опустить глаза.
        - Я никогда об этом не думал, - выговорил Николас. - Изгнали… Меня - изгнали… Какой может быть смысл в моем изгнании? Я здесь совсем один. Ты понимаешь, что это такое - когда ты совсем один?!
        Последние слова вырвались из него словно сами собой. Впервые Николас подумал о том, что очень нескоро оправится от гибели Катлины. А Топорик помедлил немного и ответил:
        - Это я понимаю…
        - Я… - не в силах остановиться, продолжал Николас, - будто осколок, залетевший сюда из былых времен, существо без прошлого и будущего. Я стану самим собой лишь тогда, когда найду то место, где есть такие, как я. - Тут он наконец заставил себя замолчать.
        Как странно! Все, о чем он думал бесконечно долгое время, оказывается, укладывается всего в несколько фраз…
        Кажется, Янас хотел спросить еще о чем-то, но, глянув на потемневшее, словно заострившееся лицо Николаса, ничего спрашивать не стал. И Николас ничего больше не говорил.
        Закончив разговор и погрузившись в себя, он неожиданно понял, что его до сих пор не отпустила больно стягивавшая все тело настороженность. Зато отец Матей, вдосталь нахлебавшийся самогона, ободрился настолько, чтопришпорил свою лошадку, пустив ее вскачь.
        - А давайте вернемся! - предложил он, поравнявшись с Николасом. - Господин императорский посланник, давайте вернемся, а?
        - Не болтай ерунды!
        - Я буду учить их! - кричал священник, хватаясь руками за лошадиную гриву. - И на этот раз семя упадет в благодатную почву! Вы видите: они поняли, что за прегрешения их ждет расплата не только на небе, но уже и на земле. Такого смирения я никогда не читал на лицах этого дикого народа! Вы, господин, как архангел с карающим мечом, пришли и преподали им урок! Раньше они говорили, что Христос был просто дурак, что не использовал свою силу во благо себе и своему роду; вы не поверите, но они даже смеялись над ним! А сейчас, когда они убедились в том, что Господь-вседержитель печется о верных своих слугах, спасая их из лап смерти, что он может не только быть милостивым, но и направлять свой гнев на нечестивцев, они переменятся! Я это чувствую! Давайте, господин, вернемся! И осеним Халию святым крестом!.. Всю Халию!
        Начало темнеть. Николас подхлестнул свою лошадь, но через несколько минут придержал ее. Священник и мальчик безнадежно отстали. У крестьян не нашлось седел и подходящей упряжи, так что всадникам пришлось Держаться на голых крупах, и если для Николаса это не составляло большого труда, то его спутники прилагали все усилия, чтобы не упасть.
        Еще через час стало ясно, что даже к ночи они не доберутся к подножию гор. Надо было останавливаться на ночлег где-нибудь неподалеку, тем более что лошади явно устали. Топорик, хоть и не жаловался, но уже кренился со своего скакуна то на один бок, то на другой, а отец Матей громогласно сообщал, что хотя дух его крепок, но тело нуждается в отдыхе и иссыхает, а на скаку пить из кувшина очень трудно.
        Скомандовав продолжать путь, Николас пустил лошадь вскачь - он намеревался проехать вперед и поискать место для ночлега. Далеко обогнав мальчика и проповедника, он остановился - у подножия зажегся огонек. Присмотревшись, Николас понял, что костер горит на сторожевой вышке.
        Застава!
        До нее всего пару часов езды, может, и того меньше. Если б они оказались здесь засветло, они бы заметили ее раньше. Потрогав у себя на груди бумагу с печатью, Николас на минуту задумался.
        Гарнизоны северных застав составляли лакнийские рейтары. Эти наемники были отличными воинами, умелыми наездниками, обладали почти невероятной выносливостью и свято чтили свой кодекс чести. Они по праву считались лучшими воинами в Империи. Нанимаясь на службу, они присягали Императору и долг перед ним ставили превыше серебра, которым казна оплачивала их услуги. Другое дело, что северяне никогда не поступали в армию поодиночке: они нанимались целыми кланами и подчинялись исключительно старейшинам рода, которые, в свою очередь, ориентировались на приказы имперских армейских генералов.
        Не подай ему проповедник идею насчет «посланника», Николас предпочел бы обойти заставу стороной, но теперь решил двигаться прямо. У него была бумага с личной печатью Императора - бумага, несмотря на то что на ней написано, вполне сойдет за высочайшее разрешение следовать в закрытые земли: здесь, на заставе у подножия Северных гор, вряд ли можно найти кого-то, владеющего грамотой. Лакнийцы - те, кто ступил на путь воина, испокон веков знали лишь одно ремесло - военное, они даже оружия себе не ковали, покупая или отбирая его у кого только можно; все остальные умения, в особенности умение читать и писать, открыто презирали.
        Николас ударил кобылу пятками. Проскакав полтысячи шагов, он почувствовал чье-то присутствие неподалеку и потянул лошадь за уши, заставляя остановиться. Ветер донес до него запах пота, металлическое бряцанье и негромкий перестук копыт. Должно быть, патруль с заставы обходил окрестности… Так и есть - Николас, проехав чуть вперед, различил в сумраке светлые силуэты всадников. Восемь всадников - насчитал Николас - на белых конях.
        Он пришпорил лошадь и медленно двинулся прямо на них.
        ГЛАВА 3
        Прежде чем он успел окликнуть патруль, его кобыла, почуяв лакнийских скакунов, заржала. Налетевший неожиданно ветер тряхнул сумрачное степное небо, обнажив полную луну, - в ее свете Николас увидел, как рейтары разворачивают к нему коней.
        Он подозревал, что в императорской армии существует система паролей или специальных приветствий, поэтому не стал искушать судьбу и просто молча поднял обе безоружные руки вверх. Рейтары, подстегнув коней, поскакали ему навстречу. Они не отреагировали на его знак, будто вовсе не заметили: на скаку они выстроились подковой, словно готовясь, догнав, окружить Николаса. Заскрипели рычаги арбалетов - это арьергард приготовился стрелять; рейтары, мчавшиеся впереди, опустили пики.
        Такого Николас не ожидал.
        Никаких вопросов, никаких переговоров, никакого предупреждения - патрульные почему-то увидели в нем врага, которого необходимо немедленно уничтожить. Восемь против одного! Лакнийцы всегда чтили традицию честного поединка, и сейчас их поведение просто ошеломило Николаса.
        Он рванул лошадиную гриву, повернул кобылу и с силой пришпорил ее по мускулистым бокам. Визгливо заржав от боли, она метнулась назад.
        Через несколько секунд Николас обернулся - лакнийцы неотвратимо настигали его. Еще минута, и «подкова» превратится в «клещи». Он еще раз пришпорил лошадь, хлестнул ее открытой ладонью по шее. Коротконогая степная кобылка могла бы потягаться в гонке с северными белогривыми скакунами, не будь она измучена многочасовым переходом. Да еще эта поклажа… По бокам лошади стучали два мешка, связанные друг с другом недлинной веревкой; в одном из мешком помещалась шкатулка с эльваррумом, в другом - вяленое мясо и бурдюки с водой.
        Острия пик приближались, угрожающе покачиваясь. Круглые металлические шлемы и кольчуги рейтаров сверкали ярче лунного света. Патруль был уже так близко, что Николас отчетливо видел рукояти тяжелых двуручных мечей за спинами передних воинов. Где-то совсем рядом, может быть, вон за тем пологим холмиком бредут сюда лошадки отца Матея и Янаса.
        Коротко и упруго треснули тетивы арбалетов. Николас распластался по спине кобылы. Две стрелы свистнули над ним, третья вскользь рассекла левое плечо, четвертая под острым углом влетела ему в спину, оцарапав ребро и пронзив легкое. Почувствовав кровь во рту, Николас выругался. Что происходит, черт возьми? Неужели Император отдал приказ уничтожать всякого, кто хотя бы на тысячу шагов приблизится к заставе?! Не может этого быть… Здесь что-то еще, что-то другое…
        Извернувшись, он выдрал стрелу из своего тела, сорвав при этом с себя и черный плащ. Рейтары мгновенно - все как один - засвистели и закричали…

«Все, - промелькнуло в голове Николаса, - они не оставили мне выбора…»
        Стиснув лошадиный круп ногами, он потянулся к мечу. План его рушился, не успев начаться, но за мгновение до того, как решиться принять бой, он вдруг, осененный неожиданной мыслью, оставил меч в покое и дернул за левое ухо кобылку. Она, едва не споткнувшись, сменила направление и резко ушла влево.
        Рейтары, ломая построение, помчались наискосок. Николас повернул вправо, затем снова влево - и оглянулся.
        Он потерял всякое преимущество в расстоянии, зато лакнийцы, отвечая на его маневры, полностью разрушили свою «подкову» и настигали его беспорядочной и тесной лавиной. Копыта их скакунов грохотали прямо за спиной Николаса. Если бы они могли перезарядить арбалеты на скаку, то нашпиговали бы его стрелами. Впрочем, вряд ли бы стали тратить стрелы. Еще несколько рывков - и в ход можно будет пустить пики.
        Николас сдернул с кобыльего крупа поклажу - веревка, на каждом конце которой были прочно прикреплены тяжелые мешки, взлетела в воздух. Коротко крутанув веревку, Николас швырнул ее назад и вниз.
        Бросок вышел точным. Утяжеленная мешками веревка оплела передние копыта ближайшего рейтарского скакуна. Отчаянно заржав, конь кубарем покатился по земле, и, прежде чем лакнийцы успели понять, в чем дело и придержать неистовый бег коней, еще четыре скакуна, хрипя, забились в облаке пыли.
        Погоня рассыпалась. Животные и люди, спутавшись в единый ком, орали от боли и испуга. Трое всадников избегнувших западни, осадили коней. Трижды отрывисто лязгнула сталь - двуручные мечи покинули ножны.
        Николас спрыгнул на землю.
        - Остановитесь! - крикнул он, правую руку воздевая к небу, а левой незаметно стягивая пониже перевязь меча. - Во имя Императора!
        Всего трое… Он бы легко справился с ними, пока остальные пятеро приходят в себя. Но не стоило обнажать меча, когда оставалась еще малейшая надежда на иной исход. Хотя надежды, кажется, не было… Разгоряченные погоней северяне, возможно, даже не услышали его. Спешившись, они с двух сторон бежали к нему, и каждый обеими руками сжимал длинный массивный меч.
        - Стойте! - в последний раз выкрикнул Николас.
        Рукоять меча скользнула ему в ладонь. Сейчас нырнуть под замах первого, всадить ему меч в середину грудной клетки, обратным движением разрубить голову тому, кто сунется следующим…
        - Сдохни, исчадие Преисподней! - прохрипел, приближаясь, один из лакнийцев.
        Николас вдруг с удивлением заметил, что меч тот держит перед собой, обхватив латными рукавицами лезвие посередине. Крестом, образованным гардой и длинной рукоятью, будто пылающим факелом, готовится сделать выпад ему, Николасу, в лицо. Но долго раздумывать об этом было некогда. Николас развернулся к остальным - они-то мечи держали как полагается…
        - Святые угодники! - раздался позади него прерывающийся сиплый тенорок. - Мои глаза лгут мне, или славные сыны Лакнии действительно хотят напасть на императорского посланника?! Опомнитесь, несчастные остолопы!
        - Еще двое! - воскликнул воин с «крестом».
        Топорик выглядывал из-за лошадиной шеи, глаза его были расширены от страха. Отец Матей напротив - настроен был весьма решительно: с риском для равновесия он воинственно размахивал откупоренным кувшином.
        - Священник… - изумленно проговорил кто-то из лакнийцев.
        Трое спешившихся опустили мечи. Николас медленно отступал, не выпуская из поля зрения рейтаров: троих прямо против него и еще четверых, успевших подняться с земли и растащить покалеченных лошадей. Один рейтар лежал поодаль, морщился, баюкая обеими руками согнутую в колене ногу. Смертельно бледное его лицо подергивалось, из закушенной губы сочилась кровь, но он не стонал.
        - Дуболомы! - постаравшись придать своему голосу начальственную строгость, рявкнул Николас. - Вас для того сюда поставили, чтобы вы нападали на слуг Императора?! В Герлемоне мне говорили, что лакнийцы доблестные воины, но теперь я вижу - все это ложь! Ввосьмером бросаются на священника, безусого мальчишку и государственного служащего - и даже их не в силах одолеть! Поклажа, сброшенная с удирающей лошади, напугала вас больше, чем аркебузира - пушечное дуло неприятеля… - Он сознавал, что говорит уже лишнее, но ничего другого императорский посланник сказать и не мог.
        - Я ему сейчас заткну пасть! - Ррейтар без шлема, с окровавленной головой, двинулся было вперед, но его остановили.
        - У нас приказ от капитана Балбрака, - неуверенно начал воин с «крестом», - он…
        - Балбрак! - завопил отец Матей. - Балбрак Раблл! Этот старый одноглазый пердун еще в строю?! А я-то думал, он давно уже воюет только с пивными кружками! Тащите его сюда, и, может быть, я уговорю господина императорского посланника не сообщать командованию о том бардаке, который он развел в своем гарнизоне!..
        Трое с мечами переглянулись и опустились перед Николасом на колени.
        При одном взгляде на капитана Балбрака сразу становилось ясно - этот воин, хоть и стар, еще не скоро уйдет на покой. Был он огромен и кряжист, как медведь. Всклокоченная седая борода покрывала нижнюю половину его лица, а верхняя была обожжена и иссечена. На облысевшей голове пятна ожогов и змеистые вздутые шрамы образовывали жуткую мешанину, перебитый во многих местах нос был сильно скошен набок, на месте правого глаза зияла черная дыра, но левый - живой и блестящий - глядел цепко, как у молодого. От капитана горячо пахло дубленой кожей, лошадиным потом и сладковато-терпкой вражьей кровью. Не без внутренней дрожи подавал ему Николас бумагу с печатью.
        Балбрак принял бумагу волосатыми лапищами бережно, словно бабочку, склонился над ней и надолго замолчал. Николас тем временем осматривался.
        Жилище гарнизонного капитана напоминало нечто среднее между оружейной и трапезной. Большую часть единственной комнаты занимал длинный стол из неоструганных досок, заваленный пустой посудой, среди которой преобладали кружки и кувшины. Еще наличествовали прибитые к полу лавки и простая деревянная лежанка без всяких признаков постели - вот и вся мебель. На бревенчатых стенах поблескивали громадные четырехугольные щиты с императорскими золотыми скипетрами и гербами Лакнии (медведь с оскаленной пастью, вставший на задние лапы), двуручные мечи, топоры с широкими двусторонними лезвиями, наискось - от пола до потолка - перекрещенные длинные пики и тяжеленные шипастые булавы. Окон здесь не было, комнату освещала дюжина масляных светильников, тут и там расставленных на столе. Николас перевел взгляд на капитана.
        - Ты на человека смотри! - захлопал Балбрака по плечу неугомонный проповедник. - На человека, а не в бумажку! Господин Николас - во какой! Я в нем по… полностью уверен! Как в себе самом! Он знаешь какой человек?! Спасая мне жизнь прошлой ночью, он дрался как лев, он раскидал толпу из двадцати… нет, тридцати… нет, сорока… Да что там! Полсотни оголтелых язычников он одолел!
        Николас торопливо плеснул в кружку отца Матея еще пива.
        - Пьяные крестьяне, - сказал он, пока проповедник блаженно булькал, заливая пивом себе грудь. - Их было не больше десятка. Эти грязные твари разбегаются в разные стороны, стоит их хоть немного припугнуть.
        Капитан кивнул, не отрывая взгляда от бумаги. Николас с опаской подумал: а, может, он и впрямь обучен грамоте и, дочитав документ, сейчас встанет, усмехнется и скомандует:
        - А ну-ка, взять этого самозванца!
        Но Балбрак положил бумагу на стол:
        - Господин посланник, кажется, ранен?
        - Пустяки, - ответил Николас, - царапина, не заслуживающая внимания.
        - Мои ребята стреляют хорошо, - прищурил единственный глаз капитан.
        - Недостаточно хорошо.
        - Хм… Ну, ладно. Какие указания привез господин императорский посланник Высшей Канцелярии?
        Николас откинулся на спинку стула:
        - Никаких, - нарочито лениво выговорил он. - Я здесь проездом. Мой путь лежит по ту сторону Северных гор, и миссия моя секретна.
        Балбрак повел себя так, как и всякий служака, узнавший о том, что важный человек появился в его владениях не по его душу. Он с готовностью покивал и тут же перевел разговор на другую тему:
        - Как поживает государь Император?
        - Государь Император, - ответил Николас, - бьется в неустанных заботах, как ястреб в тенетах. Лишь на нем одном, на нем, да еще на матери нашей Святой Церкви возлежит ответственность за спасение народа великой Империи от козней врага рода человеческого.
        Балбрак аж крякнул.
        - А генерал Гальбар? - спросил он.
        Тут следовало надменно прищуриться и смерить собеседника пренебрежительным взглядом. Николас именно так и поступил:
        - Генерал Гальбар хорошо поживает. Дай бог каждому - так поживает мой друг генерал Гальбар. По крайней мере, мне так показалось, когда я обедал у него последний раз… Не понимаю, какое дело гарнизонному капитану до славного генерала Гальбара?
        Балбрак приподнялся, наливаясь пунцовой кровью.
        - Мы! - заревел он. - Сыны Лакнии! Испокон веку сражаемся во имя Господа нашего Иисуса Христа! Потому что небесным провидением ниспослан нам этот путь! И не чины и серебро, а честное имя воина может служить нам наградой! Какое мне дело до того, что сын сестры моей матери стал генералом?! Какое ему дело до того, что сын сестры его матери носит звание капитана?! Все ты врешь, вонючка, не друг он тебе! Гальбар из рода Рабллов никогда не пустит на порог своего дома такого, как ты! И Балбрак из рода…
        - Сядь! - Это слово прозвучало негромко, но капитан почему-то осекся на полуслове и медленно опустился за стол, моргая и непроизвольно потряхивая головой, будто освобождая ее от невидимой паутины.
        - Может быть, Балбрак из рода Рабллов объяснит, почему его люди, словно головорезы с большой дороги, беспричинно нападают на невинных странников?
        Николас перевел дыхание и отвел глаза, и капитан наконец проморгался. Это стоило больших усилий - «удержать» взглядом такого исполина. Второй раз такой фокус мог и не получиться. Поэтому сейчас важно было не давать Балбраку опомниться.
        - Всадники… - хрипло выговорил капитан.
        - Что еще за всадники?
        - Местные их так называют - Всадники. Должно быть, они приходят из самой Преисподней. Это не люди, господин императорский посланник, это демоны. Они принимают обличье человека в черных одеждах на черном коне. Появляются только по ночам, как и полагается нечисти. Поодиночке, по двое, по трое… Габл, внук моего дяди, как-то раз видел сразу шестерых - и совсем недалеко от заставы.
        - Чушь! - через силу фыркнул Николас. - Сказки все это!
        - Сказки?.. - вдруг оторвался от выпивки отец Матей.
        - Я и сам не верил, - буркнул, передернув плечами, Балбрак. - Но Балг и Грабл двенадцать ночей тому назад, не сказавшись никому, выехали в степь. Они тоже не верили… С тех пор их никто не видел. Я надеюсь, они умерли как воины. Две ночи спустя нашли их коней, без седел, с обугленными спинами. Балг был внуком моей старшей сестры, а Грабл - сыном моего сына… мой внук… совсем юный. Тогда я и отдал приказ. Простите, господин императорский посланник, но я и подумать не мог, что кому-то придет в голову скакать ночью на черном коне, закутавшись в черный плащ. Все в округе знают про Всадников…
        - Это точно… - процедил Николас. - В округе знают…
        - Вот собаки! - расхохотался проповедник. - Вот же собаки так собаки!.. Я ведь тоже, слышал краем уха о Всадниках. Только сейчас вспомнил! В деревне говорили, что они - души воинов, умерших без покаяния в этих степях. Это, конечно, вредное суеверие, - спохватился отец Матей, - глупое и нечестивое. Распр… распро… странителей которого ждет ви… виселица или костер.
        - Тебе, капитан, известен этот указ Императора? - присовокупил Николас.
        Балбрак снова полностью овладел собой. Редко встретишь человека, одновременно сильного и телом, и духом- так подумал про него Николас. Капитан скрестил мощные руки на выпуклой груди.
        - Тогда Императору придется перевешать всю заставу, - сказал он. - Гарнизонная служба скучна; что ребятам еще делать, кроме как травить байки?
        - О чем же еще, кроме этих Всадников, травят байки твои ребята?
        - А то господин императорский посланник не знает, - хмыкнул Балбрак. - О Черном Козле - деревянном истукане, в которого невежественные дикари халийцы своими нечестивыми заклинаниями приманивают самого дьявола. Мне рассказывали, что как-то ночью близ заставы видели громадный черный силуэт с копытами, хвостом и ветвистыми рогами. Черный Козел сидел на вершине холма и выл на луну… Много о чем говорят. О Ключнике, конечно, говорят, о чем же еще. О последней части святого пророчества, которая еще не сбылась. Теперь все об этом говорят. Посудите сами: пылающая звезда слетела с полуденной мглы на землю? Слетела. Чума, погубившая добрую половину жителей Империи, была? То-то… А чем занимаются выжившие? Режут друг друга. Брат брата, сын отца. Кто-то еще блюдет верность Императору, а кто-то переметнулся на сторону Пелипа. Сейчас, хвала Спасителю, вроде смута притихла, но - того и гляди - вспыхнет вновь. Пелип сидит на севере Лакнии - и ни гу-гу… Ничего о нем не слышно пока. А в Империи… - капитан покрутил большой головой, - неспокойно… Ну, да вы сами знаете. Эти обедневшие дворянишки - как псы. Пелип показал
им кость, и они теперь не успокоятся, пока ее не заполучат. Или пока им железной палкой ребра не пересчитают…
        - Ключник? - заинтересовался Николас.
        - Сдается мне, что эта персона - тоже глупое и нечестивое суеверие, - сказал капитан с видимым удовольствием. - Не полагается нам с вами о нем разговаривать. Да, должно быть, господин императорский посланник наверняка знает о Ключнике побольше меня и моих ребят. Так ведь, господин императорский посланник?

«Он совсем не так прост, как кажется с первого взгляда, этот капитан Балбрак Раблл», - подумал Николас, и вслух сказал:
        - Несомненно, так.
        Отец Матей громогласно икнул.
        - К-ключник! Какой такой Ключник? Это про которого в святых письменах говорится? Эх, господа, господа! Если у кого спрашивать про Ключника, так это у меня! Сколько угодно! Я вам сейчас все по-по… по полочкам разложу. Вам про какого Ключника? Вот, пожалуйста, первое, что вспомнил: жил-был гномий князь Ффахур. Он на ключ, выточенный из драконьей лапы, запер в подземном дворце несметные богатства своего Королевства, а ключ спрятал в яйце красноголового ящера, а я… яйцо в брюхе песчаного червя. Каждый год Шестого месяца шестого дня за шесть минут до рассвета червя можно увидеть в песчаном вихре, если до этого съесть яйцо из-под черной курицы, снесенное в ночь с пятницы на субботу… Хм, не подходит… Тут есть ключ, но нет ключника… Ящер ведь не считается - нужен человек!
        - Матей! - предостерегающе произнес Балбрак, но Николас перебил его:
        - Погоди, капитан! Эй, святой отец, а что - Ключник упоминается не только в святых письменах?
        - Па-ално Ключников! Всякие Ключи и Ключники р-распространенный сюжет старинных преданий и сказок пр-р… про Потемье!
        - Старый дурак! - громко кашлянул Балбрак.
        - Сам такой! Щ-щас… Вот еще: жил-был король Бри… Бривмир. Так его звали… И возжелал он обрести бе… бессмертие. Посоветовался со своими мудрецами, а они ему и го… говорят: не вели казнить, вели миловать, государь, но никто не может избежать смерти. Каждый из нас с рождения носит с собой частицу Великой Тьмы… И ре… решил тогда король запереть свою тень так далеко, чтобы сама смерть не могла достать ее! Для этого приказал он придворному алхимику выплавить такой сундук, который не сломать и не вскрыть… А к этому сундуку выплавить замок, а к замку…
        Тут Балбрак очень выразительно глянул на священника:
        - Ты опять? Не слушайте его, господин императорский посланник. Болван, да к тому же и пьяный.
        - Нет, почему же… - быстро проговорил Николас. - Очень интересно. И что было дальше, святой отец?
        Но Матей уже опомнился.
        - Н-ничего не было, - запинаясь, забормотал он. - Забыл. То есть не знал никогда. Ежели государь Император своим указом запрещает глупые суеверия, то я, конечно… всемилостивей… вший… Император, он того… этого… Уважаю!
        Балбрак облегченно хмыкнул, поднялся из-за стола и осведомился:
        - Сколько времени намерен провести в гарнизоне господин посланник?
        - Мы переночуем, - ответил Николас. - И наутро двинемся дальше.
        - Ужин вам сейчас принесут. Постели вы найдете наверху. А я с вашего позволения…
        - Куд-да?! - завопил воспрянувший вновь отец Матей, громыхнув пустой кружкой. - Ни… никакого позволения! Сядь немедленно! Кто мне в Верпене проиграл бочонок поморского пива? Святой Патрик, что ли?
        - Гы, - сказал Балбрак, опускаясь на скамью, - я ж тебе два раза уже по бочонку ставил, тушканчик ты проспиртованный!
        - Я ж его с тобой и пи… пил! - возмутился отец Матей.
        - Наравне…
        - Наравне?! Да то, что у честного хр-р-р-ристианина называется глоткой, у тебя - клоака бездонная! - хихикнул священник.
        - Уж не хочешь ли ты сказать, что я пью больше тебя, селедка ржавая?
        - Буйвол мохнорылый! Не больше, а быстрее! И не п-пьешь, а хлещешь!
        - Гы. Уж не хочешь ли ты сказать, что сумеешь меня перепить?
        - С Бо… Божьей помощью, - скромно потупился проповедник.
        - Поспорим? - деловито предложил Балбрак, наклонился и, выпрямившись, бухнул на стол бочонок, в котором что-то тяжело плеснуло.
        - Пр-р-р-роигравший ставит выпивку при следующей встрече, - провозгласил отец Матей. - Хотя… - глубокомысленно добавил он, - проигравших в нашем деле не бывает…
        Прихватив мешок, где лежала шкатулка, Николас покинул жилище капитана. Проповедник его ухода не заметил. А Балбрак проводил «посланника» жгучим косым взглядом. Николас, не оборачиваясь, чувствовал это.
        Выйдя наружу, он заметил лестницу, ведущую от крыльца ко второму этажу здания. Видимо, на втором этаже и предполагалось расположиться ему на ночлег. А где мальчик? Он, наверное, уже там. Спит уже, наверное. Поднявшись по лестнице, Николас толкнул дверь и обнаружил за нею тесную комнату, заставленную предметами мебели так плотно, что едва оставалось место между ними протиснуться. Четыре кровати - настоящих кровати, широких, с кривыми короткими ножками, с изголовьями, постельным бельем и подушками, стол с письменными принадлежностями, одежный шкаф и пустая стойка для оружия - судя по всему, здесь останавливались приезжие из центра Империи.
        Мальчика не было.
        Зато, шагнув вперед, Николас ясно ощутил чье-то присутствие. Пригнувшись, он извернулся змеей и выбросил вперед руки. Через мгновение в жестком захвате затрепыхался длинный тощий парень, затаившийся зачем-то за дверью. У парня клочками торчали бесцветные волосенки на голове, и огромные уши-лопухи подергивались, как крылья нетопыря. Николас прощупал парня взглядом - оружия на нем не было.
        - Господин императорский посланник… - задыхаясь, просипел парень. - Это я… Фарфус… Фарфус Санжин. Господин императорский… я ж не хотел… Я, то есть… с вами хотел поговорить - и ничего больше…
        - Для того и спрятался?
        - Для того… То есть не для того! А чтобы эти… будь они прокляты… увальни лакнийцы меня не это самое… Пустите, господин императорский посланник, больно!
        Николас захлопнул дверь и легко кинул парня на одну из постелей.
        - Спасибо, господин императорский посланник… - вместе с кашлем выдавил из себя Фарфус.
        - И о чем ты собирался со мной поговорить? - спросил Николас.
        - Одну минуту…
        Парень вскочил, проскользнул мимо посторонившегося Николаса к двери, приоткрыл ее, осторожно выглянул на лестницу, прислушался, тихо прикрыл дверь и обернулся.
        - Важное дело, господин! - сказал он, задрав вверх указательный палец.
        Когда Балбрак увел колдуна и проповедника к себе, Топорика пригласили перекусить. Ему не очень-то хотелось оставаться одному здесь, в огороженной частоколом заставе: воины смотрели на него кто пристально, кто исподлобья, а кто и вовсе предпочитал не встречаться с ним взглядом - зато тихие шепотки мальчик слышал за своей спиной постоянно. Николас сказал ему:
        - Иди. Ни о чем не беспокойся. Скоро увидимся. - И он пошел.
        В сопровождении двух воинов, не тех, из патруля, а других, невооруженных, но облаченных в кольчуги, Топорик проследовал мимо длинной конюшни дальше, по узкому ущелью между двух темных и приземистых солдатских бараков, еще дальше, через палатки и хижины, где селились жены и дети лакнийских наемников (меж хижинами бродили, сонно поквохтывая, куры, гуси и индюки), - к рядам столов, укрытых навесом из звериных шкур.
        За столами, наверное, вследствие раннего времени (едва-едва занималась заря) никого не было. Толстяк в одной набедренной повязке, сопя и похрапывая на ходу поставил перед ним миску с холодной гусиной похлебкой и шлепнул прямо на стол половину козлиной ноги, всю в подтеках жира и прозрачных проваренных хрящиках. Придвинул большую жестяную кружку с чистой водой.
        Утолив жажду, мальчик поел похлебку, а козлятину предусмотрительно завернул в полу плаща и оставил про запас. Толстяк, который спал стоя по его левую руку, разлепил глаза и прохрипел:
        - Пошли на боковую…
        - Мне бы со своими… - попросил Топорик, но толстяк уже шел, переваливаясь с ноги на ногу, потирая отвислые бока и бормоча что-то на ходу.
        Мальчику отвели место в углу барака, на чьих-то нарах. На голые доски бросили волчью жесткую и желтую шкуру - постелили постель. Лакнийцы не привыкли к роскоши, да и своих гостей комфортом не баловали.
        В бараке было пусто. Пока он ел, воины небольшими кучками прошли к воротам и теперь, негромко гомоня, выстраивались там в несколько длинных шеренг.
        Толстяк обрушился на нары рядом, поскреб брюхо, блаженно вздохнул и мгновенно погрузился в сон. Топорик еще какое-то время лежал, ежась под жесткой волчьей шкурой: ждал, вдруг в проеме открытой двери покажется проповедник или Николас. Он был сильно измотан, но сон почему-то не шел к нему.
        Он понимал, что на заставе он в безопасности, но спокойным себя не чувствовал. Главным образом потому, что ощущал, как напряжен Николас. Да и не только в этом было дело. Разговор с Николасом вчерашним утром неприятно царапал его. Николас смотрел на него, Янаса, с непривычной для мальчика теплотой, которую вовсе не желал скрывать. Точно видел в мальчике кого-то другого. Все это было как-то… неправильно.
        Хотя, если подумать - с другой стороны, - где здесь неправильность? Все естественно и логично. Провидение столкнуло их - Топорика и Николаса - за одни только сутки дважды, и в последний раз так крепко, что они не могли расцепиться и по сей день.
        Вот, пожалуй, где крылась червоточина: Топорик не по своей воле был вовлечен в чужую опасную игру и выбраться из нее не имел сил. И все же того, что судьба разделит их с Николасом, Янас боялся больше всего. Что тогда? Кому он нужен тут, на предгорной заставе? Худо-бедно он бы мог выжить в большом городе, но большие города отсюда так далеко…
        Закрыв глаза, он решил не думать больше - и постараться заснуть. - Меня зовут Фарфус, я вам уже говорил, господин императорский посланник, - Фарфус Санжин. Я дворянин из Острихта. И я, это самое… сирота, господин. Когда вы узнаете мою историю, господин, вы содрогнетесь от слез.
        - Я не собираюсь содрогаться, - сказал Николас, устраиваясь на соседней постели и укладывая рядом мешок с эльваррумом. - Поэтому избавь меня от нужды выслушивать твою биографию и переходи прямо к делу. Или выметайся отсюда.
        Фарфус молитвенно сложил руки:
        - Никому я на этом свете не нужен! Ни единой живой, это самое… душе! Завистники и недоброжелатели изгнали меня из родного города, по старинной семейной традиции я поступил на военную службу, но и там нашлись злые люди. Всю свою несчастную жизнь я гоним и, это самое… презираем! Вместо того чтобы командировать меня в дворцовую гвардию, где служили все мои предки, меня направили сюда, в ужасную глушь. О, господин посланник, если б вы знали, какие грубые и невежественные скоты эти лакнийцы! С моим умом и образованностью я должен был командовать гарнизоном, но Балбрак Раблл, тупое животное, посадил меня писарем. А позже и вовсе прогнал ухаживать за лошадьми. Он говорил: зачем писари там, где нечего и незачем писать? И это, как ни странно, правда, господин императорский, это самое… посланник. Единственное, зачем они использует писарские перья, - чтобы ковыряться в носу. А бумага… Я бы сказал, что она нужна им только на подтирку, так ведь эти дубины даже не подтираются…
        - Я сказал тебе, Фарфус, либо говори, что собирался, либо я сейчас оттащу тебя к Балбраку и расскажу ему, как ты шпионишь за преданным слугой Императора.
        - Вы запомнили мое имя! - умилился Фарфус. - Это очень хороший знак! Я вам признательнейше бла… Перехожу к делу. Вы, господин посланник, конечно, слышали о Ключнике? Теперь только о нем все и говорят. Поразительная разболтанность в государстве! Секретные сведения становятся достоянием последнего солдата в императорской армии. Если бы мне доверили полномочия… Все-все! Перехожу к делу, господин. Вчера я водил коня Балбрака к водопою. Это недалеко - с гор сходит источник и образует в низине такое, это самое… озерцо. Пою я, значит, коня, и вдруг вижу - идет кто-то со стороны заставы. Присмотрелся - монах. Натуральный монах - в рясе, с надвинутым по самый нос капюшоном. Думаю: откуда здесь взяться монаху? На заставе ни часовенки нету, ни самого завалящего священника, помолиться негде, некому душу излить в покаянии. И в округе - ни одного монастыря. Народ-то здесь в степи дикий, Бога не боится… Идет монах быстро, вроде как и не устал, хотя ряса у него понизу запыленная, и палки в руках нет, это я точно помню. Руки он на груди держал, это самое… в рукава засунутые. Мимо меня прошел, не оглянулся. Я
обомлел. Ведь приказ государя Императора- никого за заставы не пускать! На то и заставы здесь стоят. Окликнул его. А он не остановился, и шагу не прибавил, и не ответил ничего - будто вовсе меня не заметил. Ступил на горную тропу и скоро затерялся между камнями. Поднимается, значит, в гору… Я, конечно, это самое… побежал обратно. Прямо к Балбраку Рабллу. Так и так, говорю. Почему пропустили? Непорядок! А он мне - иди, проспись! Никакого здесь монаха не было и быть не могло! А как не могло? Здесь - сами можете посмотреть - отроги неприступные на много шагов на запад и на восток. Одна только тропа, а на тропе - застава. Не мог он мимо патруля пройти незамеченным.
        Фарфус остановился, переводя дыхание. Просительно посмотрел на Николаса.
        - Н-ну? - выговорил Николас.
        - Как, это самое… «ну»? - всплеснул ушами-лопухами парень. - Измена, господин императорский посланник! Измена! Монах через заставу шел - ясное дело. Мимо заставы и мышь не прошмыгнет. Пропускают здесь только по особому распоряжению Императора, вот как вас, господин, например. А у простого монаха какое распоряжение? Не монах это был, господин императорский посланник, не монах! - Фарфус для убедительности постучал себя кулаком по лбу и перешел на быстрый шепот. - Следите за ходом моих мыслей, господин посланник! Если у монаха и вправду было разрешение, то почему Балбрак орал на меня и делал вид, что ни о каком монахе и не слышал? Получается - он его пропустил незаконно и скрывал этот факт! А кто незаконными способами пробирается через заставы в Лакнию, где засел мерзкий бунтовщик граф Пелип? Шпионы Братства Красной Свободы - вот кто! Вы меня понимаете?
        - Вполне, - кивнул Николас.
        - И еще… - Парень втянул голову в плечи, заозирался, будто опасался, что его подслушают, и едва слышным хрипом добавил: - Говорят, Мартин Паршивый… Тот самый Мартин Паршивый - все еще жив. И ходит среди людей в своем балахоне, с капюшоном, надвинутым на безобразное лицо… А может быть… Может быть, это… Вы слышали, конечно, о Ключнике, господин? Так вот я подумал: а вдруг этот, который монах… и не монах вовсе, и не Мартин, а… Понимаете?
        - Мм… да.
        - Господин императорский посланник! Заклинаю вас именем Господа нашего, заберите меня с собой! Назначьте меня своим секретарем. Или камердинером. Кем угодно, только вытащите меня из этой чертовой дыры! Теперь, когда я раскрыл гнусный заговор изменника Балбрака Раблла, жизнь моя, которую я всем сердцем желаю посвятить делу служения Императору и Церкви, в большой опасности. Молю вас, господин!
        - Иди пока, - мотнул головой в сторону двери Николас. - Я подумаю, что можно для тебя сделать.
        - Мое имя - Фарфус! - прошептал парень, застряв на секунду в дверном проходе. - Фарфус Санжин! Не оставьте меня, господин императорский посланник! Фарфус! Фарфус Санжин!
        Гомон за стенами барака сливался в монотонное гудение. Топорик закрывал глаза, и ему казалось, что он, прикрыв лицо рукою, лежит на заливном лугу у опушки леса, куда когда-то - целую вечность тому назад! - приезжал за хворостом для папенькиной кузни, а над ним кружатся толстые шмели, осыпая пыльцу с цветков.
        Негромко стукнула барачная дверь.
        Топорик открыл глаза и увидел вошедшего в барак низенького человека в серой монашеской рясе с надвинутым глубоко на лицо капюшоном. Мальчик приподнялся. Он подумал, что где-то уже видел этого человека. Да! В трактире Жирного Карла -
«монах» шептался с Гюйсте Волком. Разговор, как помнит Топорик, шел тогда о каком-то Ключнике.

«Монах», держа руки, засунутые в рукава, у груди, подошел прямо к мальчику и присел на краешек нар.
        Топорик молчал, не зная, что и сказать. «Монах» вздохнул и сдвинул капюшон чуть вверх.
        - Папенька! - похолодел мальчик.
        Янас-старший очень изменился. Не говоря уж о том, что он стал ниже ростом и много уже в плечах, он словно состарился на шесть десятков лет. Лицо его, набрякшее морщинами, посерело, глаза смотрели тускло и печально. Отвисшие, слабые и бледные губы дрожали.
        - Янас, - сказал папенька сурово, - здравствуй, сын мой Янас.
        - Папенька, - сдавленно повторил Топорик.
        - Тш… Тихо!
        - Ты живой? Ты спасся? А Ганс Коротконогий говорил, что вас с кумом Иосом…
        - И ты верил всему, что говорил Ганс Коротконогий?
        - Да! Нет… Папенька… что ты здесь делаешь?
        Янас-старший нахмурился и покачал головой.

«Конечно, - лихорадочно соображал Топорик. - Ему ведь нельзя возвращаться в Верпен. Там каждый знает, что он уходил сражаться за Красную Свободу. И в Бейне его многие помнят, и в Острихте… Кто не знает Янаса-кузнеца! А здесь, в этой глуши он может безбоязненно похоронить свое прошлое…»
        - Я никому не скажу про тебя! - вырвалось у Топорика.
        - Никому не говори, - согласился папенька.
        - Ты пришел за мной?
        Папенька снова нахмурился. И снова покачал головой. Капюшон сполз назад, обнажив слипшиеся в сосульки бесцветные волосы, спадавшие на плечи и на лоб, а во лбу - прямо посередине - чернела маленькая дырка с кровью, запекшейся по краям. Черная капля, прочертив ровную дорожку, застыла на переносице как смола.
        Топорика замутило от ужаса и боли. Он уронил голову, накрепко зажмурился и, чувствуя, что ему не хватает дыхания, задергал губами, но слова молитвы отчего-то путались и пропадали, а на их место вставали другие - и выходила у Янаса не молитва, а скверная бессмысленная скороговорка.
        - Посмотри на нас, Янас, - строго проговорил папенька. - Смотри на нас, Янас, не смей закрывать глаза! Слышишь?! Успокойся. Мы пришли не за тобой. Мы пришли - к тебе. Чего ты боишься, Янас?

«Почему он говорит о себе, будто он не один?.. Господи, как страшно…»
        - Мой отец мертв, - сказал мальчик, не смея поднять головы. - Ганс Коротконогий не врал. Уходи, нечистый дух, откуда пришел. Оставь меня!
        - Боишься нечистого, Янас? - раздвинул в ухмылке белые губы папенька. - Боишься, что мы заберем тебя в Преисподнюю, где бесы рвут грешников на куски раскаленными крючьями? Боишься беса в Преисподней, но не боишься беса рядом с собой? Как же нам тебя понять, Янас? Ты сам себя понимаешь?
        Мальчик молчал, оставив попытки сотворить молитву.
        - Это хорошо, что ты с ним. Так и должно было случиться. Здесь не пришлось много стараться.
        Янас вскинул голову - он не понял того, что услышал. Но папенька уже смотрел куда-то вниз.
        - Погляди, что мы принесли тебе, - сказал папенька.
        Холод коснулся руки мальчика. Он открыл глаза и увидел рядом с собой, на желтой волчьей шкуре маленький топорик с ясеневой рукоятью и узким стальным топорищем. Сталь покрывали причудливые узоры, переплетающиеся друг с другом, словно неведомые письмена. Янас знал, как делаются такие узоры: на раскаленную поковку бросают высушенный древесный лист, лист сгорает за мгновение, а на металле остается такой же рисунок, как был и на листе - выпуклые прожилки и переплетенья тонких линий. Только больно странный это был лист. Дуб - не дуб, осина - не осина, клен - не клен. Никогда раньше Янас не видел такого листа. А может, это и не листок с ветви дерева? А клочок бумаги, покрытый несмываемыми письменами?
        Мальчик коснулся топорика пальцем, ожегся холодом, сразу отрезвившим его. Голова стала ясной, зрение - острым. Он посмотрел на то место, где сидел папенька, уверенный в том, что морок исчез.
        Но папенька не исчез. Ухмылка с его губ поползла по лицу, неузнаваемо изменяя его. Морщины задвигались, как черви, глаза высохли в две щелочки. Рот, продолжая гримасу, широко искривился, явив черный провал, и из провала долетели до Янаса слова:
        - Ключ, выкованный в пламени Преисподней, не разбить и не расплавить. Но несущий Ключ смертен, как и все, в ком таится дыхание жизни. Помни об этом, Янас. Ты - единственный, от кого он не ожидает удара. Поэтому мы выбрали тебя. Нанеси удар. Один удар. Ради меня. И мы примем тебя к себе, Янас…
        Захлопнувшись, дверь грохнула так, что поперек деревянных планок пошла кривая трещина.
        Топорик подскочил на нарах, весь липкий от пота кошмарного сна. Волчья шкура полетела на пол. Толстяк, теперь одетый в куртку и штаны из конской кожи, стоял на пороге, удивленно рассматривая покалеченную дверь. Почесав в затылке, он выругался сквозь зубы и перевел взгляд на мальчика:
        - Ну, чего вскочил? Рано еще. Спи. Ч-чертов сквозняк…
        Выходя, он прикрыл дверь, косо повисшую на одной петле. Янас ожесточенно растер лицо кулаками, а, открыв снова глаза, увидел на своих нарах, в ногах, топорик с узким узорчатым топорищем на ясеневой рукояти.
        Снизу орали в два буйных голоса Балбрак Раблл и отец Матей. Дощатый настил пола легко пропускал шум сюда, на второй этаж. Кажется, проповедник в ярких красках рисовал гарнизонному капитану перспективы предстоящей ему, проповеднику, канонизации.
        - Святой Матей! - надрывался священник. - Матей-великомученник! А что? Звучит! Желаешь, сын мой, присоединиться ко мне в тяжком моем труде?
        - Ж-желаю! Уж-жасно желаю! - жужжал Балбрак.
        - Готов ли ты разделить мой подвиг?
        - Гы… Гы-ы-тов!
        - Изгоним скверну из нашего мира! Пусть никого не коснется дьяволова длань! Прочь, мерзкое богопротивное зелье! Никому не дадим! Все выпьем сами!
        - Аминь! - соглашался капитан.
        Николас усмехнулся. Надо было поискать мальчика; он уже поднялся с постели, но потом снова сел. Наверное, Янас хочет побыть один. Иначе он давно бы показался. Что ж, это понятно. Ничего, на заставе он в полной безопасности. Николас прилег, заложил руки за голову.
        Что там плел этот сморчок Фарфус Санжин? Какой-то монах… А был ли монах? Не выдумал ли его Фарфус, чтобы очернить Балбрака и получить для себя перевод в другое место? Ясно, что ему на заставе несладко… А Балбрак Раблл на изменника не похож. Не было еще такого за всю историю Империи, чтобы лакниец изменил тому, кому присягал. Даже если Фарфус ничего не выдумывал…
        Ну, прошел через заставу кто-то, о ком капитан не соизволил доложить отставному писарю. Что с того? В конце концов, Балбрак внушал большее доверие, чем лопоухий нытик.

«Не мое это дело», - подумал Николас.
        Но все же рассказ Фарфуса взволновал его. Чтобы успокоиться, он, как и обычно, раскрыл мешок, вынул шкатулку. В который раз перед ним засветились черно-синим цветом выкованные из эльваррума предметы. Теперь их было шесть.

«Будет еще седьмой и восьмой? Девятый? Сколько еще?» - неожиданно подумал Николас. Кажется, впервые он задумался об истинном смысле поисков эльваррума. Что заставляет его колесить по Империи, собирая тяжелые черно-синие безделушки? Отчего каждый раз, когда он пополняет свою шкатулку, в груди возникает теплое чувство близости к чему-то важному… К родине? К Потемью?
        Он поднял бабочку посланника. Потом - вторую бабочку. Как они похожи! Только у бабочки посланника остро изогнутые крылья и длинные усики… Да еще - Николас заметил это только сейчас - узкий разрез вдоль брюшка до самой головы.
        Повертев бабочек в руках, он наложил одну на другую. Пальцы неловко съехали, бабочки перекрестились, затем раздался короткий звучный щелчок.
        Плоская головка одной бабочки точно вошла в разрез на брюшке второй. Бабочки сцепились, образовав замысловатую четырехконечную фигуру. Николас попытался разъединить их - ничего не получилось.
        Тогда, холодея сам еще не понимая от чего, он вынул из шкатулки вилку и сферический цилиндр - первое, что попалось в руки. Осмотрел их, примеривая… Потом осторожно вложил вилку в цилиндр. Выяснилось, что корпус вилки плотно заполняет полость цилиндра. Но не совсем. Снаружи осталась только раздвоенная часть - собственно, вилка, а на другом конце цилиндра - углубление в полпальца. Николас потянул вилку обратно.
        Снова щелкнуло.
        Два предмета превратились в один.
        Охваченный щекочуще-радостным предчувствием, словно заблудившийся в лесу путник, перед которым вынырнула из травы удобно утоптанная тропинка, он поднес цилиндр с вилкой к бабочкам. Перевернул, попробовал еще раз…
        Нет, не подходит. Сердце стукнуло несколько раз не в такт. Николас быстрым движением стер со лба пот.
        Кольцо и подсвечник!
        Четырехугольная фигурка из двух бабочек прочно легла в лапки подсвечника.
        Щелчок.
        Четыре близко расположенные друг к другу лапки плотно просунулись меж четырех крыльев и намертво стиснули их. Другим концом подсвечник вошел в углубление частично заполненного вилкой цилиндра. Щелчок!
        Подрагивающими пальцами Николас достал кольцо, взял его в правую руку, левой держа получившееся у него тяжелое сооружение из пяти предметов.
        Кольцо поместилось между двух зубьев вилки, тупой шип на нем вонзился в крохотное, ранее совсем незаметное отверстие меж зубьев. И застрял там. Николас дернул его обратно.
        Щелчок.
        С минуту Николас осматривал, поворачивая в руках, длинный - в локоть - и очень тяжелый предмет, в который мозаикой сложились шесть частей его сокровища.
        Бабочка, кольцо, подсвечник, цилиндр, вилка и бабочка - каждая из вещей утратила свою индивидуальность. Теперь они слились в одно неразрывное целое
        - диковинной, но в то же самое время почему-то и знакомой формы.
        Что же это получилось?
        - Ключ, - прошептал Николас. - Ключ.
        Четырехгранный ключ, такой длинный и тяжелый, что впору бы великану его носить на груди. Николас очень долго сидел неподвижно, а потом ему в голову пришла неожиданная мысль:
        - Что может открывать ключ, сделанный из металла, подвластного лишь рукам мастеров-эльваров? Путь в какую землю?..
        Ответ был настолько очевидным и ошеломляющим, что Николас задохнулся и с трудом смог восстановить дыхание.
        Ключник несет Ключ от ночи и смерти.
        Ключ от ночи и смерти. Так, кажется, говорят древние писания церковников. Ночь и смерть. Ну, правильно, как же еще могут люди называть мир, отличный от своего собственного и потому пугающий их?..
        Ключ от Врат в Потемье.
        Его поиски, которые он вел в течение всей своей жизни, подходят к концу.
        Неужели он скоро сможет?
        Неужели?
        Часть третья
        КЛЮЧНИК
        ГЛАВА 1
        - Они могут говорить? - спросил Николас.
        - Н-не знаю, м-могут ли г-говорить они, н-но я… с-сейчас не могу… - лязгая зубами, выдавил из себя отец Матей, судорожно натягивая на голые мокрые плечи сутану. - Что же это т-такое, господин?.. Е-если я сп-плю, разбудите меня! Это не может быть яв… явью… Это сон! Г-господь вседержитель, за что ты п-послал на эти землю т-такую мерзкую п-пакость?..
        Утренняя дымка над сумрачным лесным озером не успела рассеяться. Громадные, поросшие мхом стволы деревьев дремучего леса, через который третий день пробирались путники, глушили любой крик - если двое расходились на расстояние в десяток шагов, они уже не слышали друг друга.
        - Янас! - в который уже раз позвал Николас, подняв голову к небу, едва видимому за переплетеньем могучих ветвей. - Яна-ас!
        Вопль взлетел вверх и мгновенно потух.
        Тогда Николас снова обернулся к ней. Она, вроде бы уже притихшая, опять забилась, изгибая спину, стуча по земле связанными руками. Секунду Николас смотрел на нее, задумчиво прикусывая нижнюю губу.
        - А еще говорят, что ундины прекрасны… - всхлипнул священник. - Да что там - я и сам так думал…
        Очень белая и нежная кожа, теперь испачканная, с налипшей палой листвой и лесным мусором, уже подсохла, чуть сморщилась, но, как ни странно, не потеряла своего отвратительного очарования. Как это удивительно: тонкая шея, узкие плечи, изящная линия спины, полные груди с маленькими темными сосками - все это было совершенно человеческое. Но ниже пояса кожа грубела, приобретая серо-зеленый цвет, - там, где должны быть ноги, длился толстый и мощный хвост, заканчивающийся широким черным плавником. Умильно-детское личико с огромными, невинно распахнутыми зелеными глазами, обрамленное бесцветными, тонкими волосами, было немного тяжеловато в нижней части. И когда она открывала рот, пухлые губы вытягивались, расползаясь вниз и вверх, обнажая неожиданно широкую пасть с маленькими, треугольными, прозрачными как стекло зубами, росшими в несколько рядом.
        Еще две такие же твари, неподвижные, рассеченные от ключицы до пояса, валялись на самом берегу озера, наполовину в воде. Водянистая зеленоватая кровь была почти незаметна на их мокрых телах.
        Николас присел на корточки и посмотрел ей прямо в лицо.
        - Ты понимаешь меня? - медленно спросил он.
        Она вытянула к нему шею, оскалилась и свистяще зашипела.
        - Она не из Потемья, - проговорил Николас, - не может быть, чтобы эта тварь была из Потемья… Она ужасна… Она… словно животное… Она откуда-то из другого мира.
        Он выпрямился и снова - в который уже раз - закричал:
        - Яна-ас!..
        Стрекочущая лесная тишина в ответ.
        - Боже всемилостивейший, прости и сохрани нас! - бормотал позади священник, шурша своей рясой. - Боже великодушный… Знаете, господин, сейчас мы, наверное, одни из немногих во всей Империи, кто понимает, п-почему государь Император не осмелился напасть на графа Пелипа, засевшего в этих землях. Что случилось с Лакнией?! Прошло четыре дня с тех пор, как мы нашли последнюю имперскую заставу, и… с-страх ни минуты не покидает моего сердца. Вы помните, господин?
        Николас помнил.
        Балбрак Раблл, как того и следовало ожидать, отправил вместе с ними трех своих воинов, сославшись на указ Императора о том, что каждый населенный пункт обязан предоставлять посланнику посильную охрану.
        - Я бы выделил три десятка, - сказал он напоследок, после безуспешных попыток Николаса отказаться от эскорта, - но в гарнизоне немногим более двух сотен солдат. И миссия наша не менее важна, чем ваша, господин императорский посланник. Ардак Раблл, Гаргл Раблл и Брагл Раблл будут с вами до последней заставы. Марбад Круд с тремя сотнями воинов стоит на самой вершине Северных гор. Он муж моей средней сестры, передайте ему мой братский привет, и пусть он сделает для вас все, что сможет… Дорога до последней заставы не будет трудной. Ребята покажут вам путь и места для ночевок.
        Не без основания Николас полагал, что Ардак, Гаргл и Брагл получили от Балбрака дополнительные указания - они не спускали с него, с «посланника», глаз даже ночью. Нет, положительно гарнизонный капитан, несмотря на внешность неотесанного вояки, обладал цепким умом и недюжинной наблюдательностью.
        Переход через горы занял два дня. За это время Николас впервые понял, как это хлопотно и неудобно - быть человеком. Ему приходилось есть по три раза в день вместе со всеми, ложиться вечером, отяжеленным ненужной трапезой, и бодрствовать недвижно с прикрытыми глазами до утра, а также не забывать о том, что полагается время от времени отлучаться за дальние валуны, как это делали лакнийские наемники, отец Матей и Топорик. И в каждую из этих отлучек кто-нибудь из Рабллов непременно сопровождал его, ссылаясь то на собственную нужду, то на то, что
«здесь много змей, господин, вы не знаете повадок этих коварных тварей, позвольте вас проводить…» На вторую ночь Николас приметил Брагла Раблла, тихонько пробиравшегося к его мешку. Без кольчуги, без нательной рубахи, светясь в темноте белым торсом, лакниец с неожиданной для своего массивного тела легкостью скользил между спящими. Николас бесшумно поискал рукой рядом с собой, захватил в ладонь камень поменьше и с хриплым - как бы спросонья - криком:
        - Пошла вон, проклятая ползучая сволочь! - швырнул камень.
        Брагл громко крякнул, сдавленно застонал и ретировался. Наутро он, смущенно покашливая, поведал удивительную историю о том, как, внезапно проснувшись, услышал неподалеку фырканье горного гепарда, пошел по его следам далеко наверх, в страшном бою голыми руками одолел зверя, отделавшись только шишкой на лбу, а тот, смертельно раненный, отправился куда-то подыхать.
        Больше попыток ознакомиться с личными вещами Николаса Рабллы не предпринимали, но пристальное Наблюдение нисколько не ослабло. Николас старательно этого не замечал. Такая жизнь сильно изматывала. Но все же Николасу вполне хватало сил, чтобы наблюдать за своими спутниками. Отец Матей, выклянчивший у старого капитана ослика, не утруждал себя пешим переходом. Жалуясь на радикулит и стертые ноги, он покачивался на ослиной спине, то и дело принимая «лекарство» для души и тела. А Янас Топорик… Что творилось с Топориком? Янас вдруг сильно изменился после короткого отдыха на заставе Раблла. Он уклонялся от разговоров; вынужденный отвечать на вопросы, не смотрел Николасу в лицо, и когда тот, выбрав свободную минутку, вознамерился показать ему пару простых и действенных приемов боя без оружия, подчинялся неохотно, словно через силу.
        Через два дня они достигли вершины Северных гор.
        Но Марбада Круда там не обнаружили. Неприступные стены, сложенные из серого камня, были пусты. Сторожевые башни таращились слепыми бойницами. За отпертыми воротами путникам не удалось найти ни одного воина. Даже трупов не было. Внутри заставы все было черным-черно. И пусто. Будто выжжено. Остался только камень - ни деревянных построек, ни мебели в комнатах каменных башен, ни утвари, ни одежд, ни оружия, ни пищевых запасов, ничего - никаких следов пребывания здесь живых существ, - словно застава опустела много лет назад. Над башнями и иззубренными кромками крепостных стен летали клочья невесть откуда бравшегося черного дыма, как призраки бушевавшего здесь некогда чудовищного пожара.
        Проповедник сказал тогда:
        - Похоже на то, будто на заставу напали саламандры… Я знаю, звучит глупо, но других объяснений у меня нет. Посмотрите - горел даже камень. Обыкновенное пламя на такое не способно. И этот дым…
        - Что еще за детские сказки, глупый старик?! - прорычал один из Рабллов.
        - Саламандры - красные демоны Преисподней, - охотно пояснил проповедник. - Предания говорят, их невозможно уничтожить и от них нет никакой защиты, кроме как…
        Николас взглянул на священника косо, и Матей, истолковав его взгляд по-своему, поспешно добавил:
        - Этот доблестный воин совершенно прав, господин. Сказки - детские, а глупый старик - это я… Неужели вы думаете, я не помню указа государя Императора о подобных суевериях?..
        По словам Рабллов, последние известия от Круда приходили на прошлой неделе. Марбад извещал о полном спокойствии на горной границе и еще о том, что его жена, сестра капитана Балбрака, направляется к нему на заставу со всем своим семейством.
        Ардак, Гаргл и Брагл остались на заставе искать хоть какие-то следы тех, кто успел побывать здесь до них, а Николас с проповедником и Топориком начали спуск с гор. На вторые сутки, миновав лесистые подножия, они углубились в густой древний лес, с первых шагов превратившийся в почти непроходимую чащу.
        Странный это оказался лес. Днем было все как обычно: шумели птицы, зудели в осклизлой тени комары, из-под ног прыскали перепуганно зайцы и толстые мохнатые лесные мыши, медвежьи и волчьи тропы петляли меж ручьев с прозрачной ледяной водой и темными нагромождениями бурелома. А ночью лес преображался. С небес опускалась темнота, и откуда-то из-под серого мха поднималась звенящая тишина. Даже хворост в костре не потрескивал, а едва слышно шипел, и пламя в этой тишине бледнело, окрашиваясь, впрочем, на оконечьях языков светло-синими газовыми пятнами. Утром Матей обнаружил на ветвях дерева, под которым спал, невиданную змею с жирным белым телом и множеством Крохотных четырехпалых лапок - как у многоножки. Змея безмолвно и внимательно наблюдала за проповедником: неподвижный ее взгляд, по словам Матея, казался по-человечески осмысленным. Святой отец, очнувшись от оторопи, оглушительно заорал, и змея исчезла.
        Но это происшествие Николаса вовсе не заинтересовало. Он был обеспокоен внезапно открывшейся у Янаса привычкой бредить по ночам. Прошлой ночью мальчик бессвязно вскрикивал во сне, вставал с закрытыми глазами и, шатаясь по полянке, отмахивался от кого-то невидимого. А на следующую ночь, за несколько часов до рассвета, Николас, как обычно, лежал, закинув руки за голову, чутко прислушиваясь к свистящей и шепчущей вокруг темноте, как вдруг услышал непонятные шорохи рядом. Он поднялся и увидел мальчика, неуверенной, словно пьяной, походкой приближавшегося к нему. Николас окликнул его, но мальчик не отозвался. Продолжал идти. Что-то поблескивало у него в правой руке. Николас пригляделся: топорик. Откуда этот топорик? Раньше вроде никакого оружия у Янаса не было. Правда, в его мешок Николас не заглядывал… Он поднялся навстречу мальчику. Закатившиеся глаза Янаса были полузакрыты так, что в темноте светились только белки, зрачков не было видно. Подойдя вплотную к Николасу, он неуклюже размахнулся своим оружием. От удивления и неожиданности Николас едва успел среагировать - прянув назад, ребром ладони выбил
снизу вверх топорик. Стальной рыбкой тот блеснул в темноте и на излете вонзился в ствол ближайшей сосенки. Янас медленно и безмолвно развернулся и двинул на белое пятно лунного света, отражавшееся от узорчатого лезвия.

«Спокойно, - сказал Николас сам себе. - Ты ведь знаешь, так бывает. Люди иногда встают по ночам и делают такие вещи, о которых утром не могут вспомнить. Это все от нервного потрясения… Мальчику столько пришлось перенести…»
        Янас добрел до топорика, выдернул его из древесины и снова повернул к Николасу.

«Кого он видит во мне? - подумал Николас. - Безликую тварь из верпенской канализации или обезумевшего халийского дикаря в звериной маске? Разбудить его прямо сейчас? Плеснуть водой в лицо? Нет, испугается».
        На этот раз он не стал дожидаться, пока мальчик размахнется. Он просто обошел его сзади, поднял, обхватил, притиснув руки к бокам, отнес к костру. Насильно уложил. Оказавшись на земле, Янас обмяк. Прерывисто вздохнул, несколько раз открыл и закрыл глаза. Потом задышал ровно, но топорика из рук все не выпускал…. Как он все-таки похож на Катлину! Особенно сейчас, когда он уснул и лицо его разгладилось. И сходство вовсе не отдаленное. Будто в жилах этого мальчика и на самом деле течет ее кровь. Но что с ним происходит? И что делается вокруг?
        До рассвета Николас просидел, отгоняя от себя какое-то непонятное муторное сомнение. Но, когда над лесными ветвями показалось утреннее желтое солнце, он увидел, как мальчик, проснувшись, с изумлением и страхом посмотрел на топорик в своих руках. Отбросил его, как какую-то гадину, потом украдкой, оглядываясь на позевывающего Матея и Николаса, который старательно смотрел в сторону, подобрал и спрятал оружие в мешок.

«Ну вот, - подумал тогда Николас. - Он и сам не помнит, что было ночью. Все нормально. Ну с какой стати ему желать мне зла?..»
        Но тревога никуда не делась из груди.
        Весь день шли через лес - переход через бесконечные буреломы был труден. Николас шагал первым, прорубая мечом проход, Янас и священник брели за ним. Время от времени они снова начинали разговаривать, но так тихо, что Николасу ничего не было слышно. Когда Николас замедлял ход, мальчик замолкал или торопливо переводил разговор на тему о тяготах похода, а Матей принимался фальшиво насвистывать. Это раздражало Николаса. Он чувствовал что-то вроде ревности - конечно, не такой, какую можно чувствовать к женщине… «Они - люди, - говорил он себе, - а я нет. И они это если не осознают, то ясно ощущают…»
        Такие мысли не помогали. К тому же мальчик становился все угрюмее и избегал даже смотреть на Николаса.
        Так дело дальше не пойдет, решил Николас, и на первом привале, выждав немного, отправился вслед за проповедником, отошедшим в кустики.
        Через несколько шагов он умышленно хрустнул попавшейся под ноги веткой.
        - Ай! - крикнул Матей, вскакивая на ноги и прикрываясь рясой.
        Николас шагнул к нему и поморщился.
        - Отвратительно… - невольно проговорил он.
        - Можно подумать, вы, господин императорский посланник, никогда этого не делали, - буркнул священник, отряхивая рясу.
        - Не так часто, - усмехнулся Николас.
        - А куда деваться?! - жалобно воскликнул Матей. - Эта сушеная конина и лепешки на ослином жире даже хуже копченых сорных мышей, которыми меня потчевали халийцы! О, как я скучаю по картофельному пирогу милой вдовушки Таннекен из благословенного города Верпена…
        - Что ты затеял? - прямо спросил Николас.
        - Затеял? - У священника забегали глаза.
        - Видишь ли, святой отец, - понизил голос Николас, - мне никогда не нравился шепот за спиной… О чем ты постоянно говоришь с мальчиком?
        - Э-э… Господин императорский посланник… Ничего предосудительного. Просто… я не хотел вас лишний раз беспокоить… Но поймите меня правильно, если мальчика интересуют некоторые вещи… о которых я могу иметь… некоторое представление… которое может оказаться…
        - Говори яснее!
        - Дьявольские молитвы! - выпалил отец Матей и испуганно поджал губы.
        - Что?! - изумился Николас.
        - Прошу вас, господин, не гневайтесь на меня! Я знаю, что такие разговоры вы по роду службы обязаны пресекать! И я вовсе не хочу отправиться на виселицу или на костер. Но… мальчик сильно напуган! Я знаю, вы подобрали его в Верпене после того, как в страшном пожаре сгорел его дом и его семья… Ему многое пришлось перенести. Вы были очень добры, господин посланник!

«Дом и семья? - мысленно проговорил Николас. - Ну что же, так оно примерно и было… Янас явно не из тех, кто болтает лишнее…»
        - Понимаете, - вдруг заторопился священник, - ему страшно, и мне тоже… не по себе. Вот мы и пытаемся разобраться. Кто напал на заставу Круда? Если ратников перебили, то где трупы? И что это за огонь такой там бушевал, пожирающий даже камни? Заставу Круда уничтожили не люди… - Матей понизил голос, - не люди, а создания Преисподней!
        - Преисподней?
        - Да! Саламандры! Я уже говорил об этом. Все сходится: древнее поверье гласит, что их вообще невозможно Убить, ибо они суть субстанция огня. Можно лишь покорить, сведя в стеклянный сосуд солнечные лучи от семи зеркал, установленных по кругу на равном расстоянии друг от друга…
        - Об этом вы и говорили?
        - Да, господин. Сами понимаете, суеверия объявлены Дьявольскими молитвами, вот мы и старались вас, человека государственного, не волновать попусту. Простите великодушно.
        Николас на минуту задумался.
        - Припоминаю твою пьяную болтовню, - кивнул он. - И то, как Балбрак велел тебе заткнуться. Видать, он хорошо и давно тебе знает.
        - Хорошо и давно, - подтвердил отец Матей.
        - Стало быть, причина твоего изгнания из Верпена - тяга не только к выпивке, а еще к вредным суевериям, запрещенным императорским указом?
        Проповедник насупился:
        - Учтите, господин посланник, я сам сознался!.. Слабость моя к крепким напиткам не давала мне на одном месте уживаться подолгу. Я много странствовал, а в странствованиях чего только не наслушаешься! Да, господин, признаюсь, я знаю сказок и преданий больше любого бродячего менестреля. Но обнаруживать в наше время это знание опасно… Вот я и молчал о том, почему мне пришлось покинуть Верпен и бежать в дикую Халию! Разболтаешься где-нибудь в трактире или кабаке, а добровольные доносители государя-императора тут как тут… Ух, господин, если б вы знали, сколько я от них натерпелся! Гадины, подлые душонки! И отец Лансам, чтоб ему пусто было, самый гадкий и подлый из всех доносчиков… Да он просто не знал, к чему придраться, чтобы избавиться от меня! Он завидовал моему дару красноречия - только и всего! Ух, господин, если мне когда-нибудь посчастливится вернуться в Верпен, я с этим дьяволом в обличье агнца посчитаюсь…
        - Угомонись.
        - Не беспокойтесь, господин посланник. Если вам наши разговоры не нравятся, то мы их, конечно, немедленно прекратим. И о Преисподней, и о Ключнике…
        Николас, уже собравшийся возвращаться к месту привала, резко развернулся:
        - Как ты сказал?!
        - Э-э… О Ключнике… Видите ли, господин посланник, мальчик отчего-то очень интересуется этой частью святого пророчества.
        - И?
        - А что я могу сказать ему, кроме того, что уже все знают?
        Николас сглотнул и с трудом перевел дыхание. Янас что-то знает. Откуда? Он не говорил ему про эльваррум. И он не видел Ключа. Никто не видел Ключа… Да, мальчик что-то знает, и это знание явно мучает его. А странное поведение по ночам? Как быть с этим?
        - Господин посланник… - робко позвал Матей.
        Николас рассеянно посмотрел на него.
        - Может быть, вы дадите мне закончить?..
        - Что закончить? Ах да… - Он отвернулся и, ломая кусты, двинулся прочь. Но скоро остановился и опять посмотрел на священника, заставив того конфузливо вскрикнуть и вскочить.
        - А знаешь, - проговорил Николас, - мне кажется, это твое знание старых сказок нам еще пригодится…
        Через полчаса они снова шли по лесу. Николас впереди, с обнаженным мечом в руках, а Янас и Матей - за ним.

«Что-то происходит с Империей, - стучали в голове Николаса неотвязные мысли. - Что-то непонятное и потому - страшное. И каждый это понимает. Но боится поверить. Дело здесь не только в святом пророчестве, Уже начавшем исполняться. Чем ближе мы к Пелипу, тем очевиднее перемены. Следовательно, ключ к разгадке - там, на севере, где стоит лагерем мятежный граф… Или ключ к разгадке - у меня за спиной, в старом мешке?..»
        Странно он себя чувствовал. Всю жизнь избегая кипящей вокруг него людской жизни, теперь он ощущал себя в самом ее эпицентре. Это эльваррум, собирание которого было смыслом его существования, привел его сюда.
        Третья ночь прошла спокойно. Николас вечером, на привале, пытался улучить минутку, чтобы продолжить разговор с Матеем, но священник упорно отказывался понимать, о чем идет речь. Легли спать на берегу круглого, словно блюдце, лесного озера. А наутро исчез Янас Топорик. И случилось вот это… - Я ж только по… помыться хотел, - бормотал священник, комкая рясу на коленях. - Слышу - плеск… Гляжу, а там, за камышами кто-то… Я им: «Деточки, дочери мои, что же вы делаете здесь? Купаетесь, родненькие мои? А они молчат и так - шу-шу-шу - будто перешептываются. И вроде не шелохнутся, а все ближе и ближе ко мне. У меня почему-то голова закружилась, я сразу вспомнил, что крест снял, когда в воду входил… Я им: «Деточки, вы бы отвернулись, а я на бережок выберусь…» Срамно все-таки, они девицы невинные, а я тут, старый козел, в адамовых одеяниях. Не отвечают. И все ближе ко мне! Тут одна как нырнет! Страх меня взял! Бросился я на берег, да не успел… И если бы не вы, господин!..
        И отец Матей сокрушенно посмотрел на собственную левую ногу, понизу замотанную тряпицей, из-под которой все еще сочилась кровь.
        - Что это за твари? - обернулся к нему Николас.
        - У… ундины, - сглотнув, ответил священник. - То есть так их в здешних местах называют. Древние предания говорят, что души некрещеных детей, утопших в сумерках, не попадают ни в Поднебесье, ни в Преисподнюю. Потемье забирает такие души себе и превращает в ундин. Но ведь Герлемон Святоборец давным-давно закрыл Врата в Потемье… ну, так легенда говорит… С тех пор ни один из потемников не может подняться в мир людей… Есть, господин, такая сказка о том, как одна из ундин вновь обрела бессмертную человеческую душу, полюбив молодого крестьянина. Это было в старые времена… Обрела-то обрела, но не смогла жить в деревне, а ее возлюбленный в - подводной пучине. Так и погибли они: он утонул, а она сгорела на солнце. Но, расставшись на земле, на небесах их души соединились на веки вечные. Очень трогательная история. Это я так… э-э-э… краем уха слышал. И почти позабыл. Случайно вспомнил. Я, господин, ревностно следую указаниям государя Императора и Святой Церкви. Я сам первый враг подобным суевериям! Дьявольским молитвам, господин!
        Ундина, оттолкнувшись хвостом, рванулась вперед, на Николаса. Зубастая пасть клацнула в сантиметре от его ног - Николас успел отпрыгнуть в сторону. Проповедник вскрикнул, закрываясь руками. В отчаянии тварь заизвивалась на земле, колотя вокруг связанными руками и хвостом, коротко взвизгивая, как псина, захлебнувшаяся в злобном лае. Николас пинком отшвырнул ее к углям кострища, тряхнул головой и снова закричал:
        - Яна-а-ас!!!
        Никто ему не ответил.
        Как он мог пропустить тот момент, когда исчез мальчик? Еще вчера вечером Топорик, как всегда после скудного ужина завернувшись в плащ, укладывался поближе к костру, а утром… Николас очень надеялся, что исчезновение Янаса никак не связано с этими тремя тварями, напавшими на отца Матея.
        Он прошелся по полянке. Вот здесь спал Топорик. Примятая трава еще хранила очертания его тела. Пропал мальчик, пропал его плащ, пропал дорожный мешок, Который он клал под голову… Николас неожиданно припомнил, как, поев последний раз, Янас аккуратно сложил остатки ужина в свой мешок. Кажется, он точно так поступал и позавчера, и два дня назад. И еще раньше. Когда это началось?
        В горах. После того как они наткнулись на опустевшую заставу. Он же сам, Топорик, напоминал Рабблам о том, чтобы они поделились провизией: они-то, Рабллы, надолго в пути не задержатся. Николас тогда ничего не заподозрил. Даже, помнится, наоборот, порадовался рачительности своего маленького спутника.
        Итак, Янас бежал. Но почему? И куда? И чем объяснить его странное поведение после того, как они миновали заставу капитана Раббла?
        Николас вернулся к ундине.
        - В эту уродину кто-то способен влюбиться? - спросил он, глядя на тварь, но обращаясь к священнику. - Это - ундина? Это кто угодно, только не ундина. Ундины… Мне кажется, я помню… Они совсем другие. Смеющиеся девушки с изумрудной кожей и зелеными глазами…
        - О чем вы?! - в изумлении воскликнул Матей, и Николас опомнился.
        Ундина зашипела, впиваясь выпученными от ненависти белыми глазами в Николаса.
        - Сказки говорят, что ундины прекрасны, - сказал отец Матей. - Да, да… Хотя… - поспешно добавил он, - как можно верить сказкам? Государь Император и Святая Церковь учат нас…
        Николас только поморщился:
        - Ну хватит! Глупые россказни не обладают острыми зубами и не кусаются. Что вы за люди?! Не можете не повторять выдуманные вами самими предания, а когда сталкиваетесь с персонажами этих преданий нос к носу, закрываете глаза и убеждаете себя, что всего этого не существует!.. Ты сам видел, как оживал деревянный истукан Черного Козла, но и тогда ничему не поверил. И объяснения подобрал такое, чтобы оно не разрушало картину привычного тебе мира…
        - Я… не понимаю…
        - Ладно, сейчас не об этом… Скажи мне, эта тварь разумна? Она может говорить?
        - Не знаю я! - простонал проповедник. - Молю вас, господин, бросьте ее обратно в воду. Ее и тех двух! Сил моих больше нет смотреть на этих богомерзких чудовищ.
        Повернувшись спиной к священнику, Николас закрыл глаза и, склонившись над тварью, сосредоточенно втянул в себя воздух. Пахло сыростью, водорослями и тиной. Но этой были запахи не самой ундины, а среды ее обитания. Сама она не имела запаха. Как восковая кукла.
        Ундина. Существо из Потемья… Он смотрел на тварь, не ощущая ничего, кроме гадливости. Что все это значит? Может быть, воспоминания, обрывки которых разноцветными лоскутками время от времени плещутся в его мозгу, - ложь? И Потемье, родное Потемье, потерянная родина - вовсе не то, что изредка грезится ему. Может быть, люди правы и оно на самом деле - земли ужаса и ночи?
        Николас покривился от неприятного холодка в желудке. Примерно такое же чувство у него было тогда, когда он осматривал безликое существо из верпенской канализации. Но разбираться в своих ощущениях было некогда.
        Он быстро выпрямился и бросил священнику:
        - Собирайся!
        Тот все понял и, отвернувшись, начал суетливо сгребать немудреную поклажу:
        - Сейчас, сейчас, господин… Я уже почти готов.
        Николас взмахнул мечом.
        - Кх-х-хлющ-щни-и… - зашипела ундина.
        Он придержал меч, но шипение переросло в пронзительный свист. Тварь обнажила зубы, вытянула глею готовая броситься… Николас ударил. Ундина дернулась и вытянулась на траве. Тщательно вытерев лезвие, он потратил минуту на то, чтобы спихнуть три трупа в озеро. Вода с шелестящим плеском колыхнулась, лизнув волной берег, - и на полянке снова стало тихо. Николас подобрал свой мешок, перекинул его за спину и, уверенно выбрав направление, двинул в стрекочущую по-утреннему гущу леса. Запах мальчика ощущался стойко, не размытый еще запахами просыпавшейся зелени.
        Проповедник захромал следом за Николасом.
        Он не ныл и не жаловался, отец Матей. И несмотря на боль в раненой ноге, старался не отставать. Потому что господин императорский посланник на протяжении всего пути ни разу не обернулся удостовериться, что священник идет следом, а не прилег, обессиленный, отдохнуть.
        Вообще странно вел себя этот посланник. Он с такой легкостью ориентировался среди мощных стволов древних деревьев, то и дело меняя направление, будто точно знал, где шел и куда сворачивал сбежавший мальчишка. Он почти бежал, на бегу шумно фыркал, втягивая в себя сырой лесной воздух, и вертел головой по сторонам. Казалось, тяжеленный мешок за спиной вовсе не мешал ему. А один раз остановился и, выставив вперед ладони и закрыв глаза, стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, словно ищущий направление ветра флюгер. Это упражнение стоило ему многих усилий - было заметно по побледневшему лицу посланника. Зато потом он, отдышавшись, уверенно указал в прогал между деревьев и сказал:
        - Туда…
        А отец Матей примерно через час не выдержал: швырнул в кусты сумку с провизией, оставив на себе только бурдюк с пивом и небольшой мешок с нехитрыми пожитками. Ненадолго ему полегчало. Но очень скоро пот снова хлынул из пор по всему телу, в голове проснулось давно привычное муторное похмелье, ремни, крепящие бурдюк, врезались в тело, а очки заскользили вниз по переносице, и надо было тратить силы еще и на то, чтобы ежеминутно поправлять их. Как неудобно ряса путается в ногах! И каким тяжелым стал бурдюк! Вот бы остановиться всего на несколько мгновений и хотя бы чуточку облегчить его.
        Посланник влетел в кустарник и вдруг замер. Проповедник, вслух возблагодарив Создателя, опустился на землю, глотая распяленным ртом воздух. Посланник, держа голову высоко и все так же фыркая, медленно прошел десяток шагов влево. Полускрытый листвой, опустился на колени. Потом выпрямился.
        Отец Матей, волоча за собой бурдюк, который успел- имея в виду перспективу продолжения бега - порядочно облегчить, подошел к нему.
        - Больше не чую, - проговорил посланник, не оборачиваясь. - Но здесь другое…
        - А? - переспросил проповедник.
        - Совсем недавно, - продолжал посланник, и отец Матей понял, что он говорит с самим собой. - Девять… Десять… Дюжина… Двигались наперерез. Вооружены… - Посланник снова глубоко вдохнул и на мгновение прикрыл глаза. - Две аркебузы и, кажется… арбалет… Короткие мечи… Нет, ножи! Длинные ножи.
        - Ага! - сообразил наконец Матей. - Следы!
        Рядом и вправду тянулась едва приметная тропинка из примятой травы. Несколько веток кустарника по бокам тропинки были обломаны. Но как этот Николас узнал, чем именно были вооружены те, кто прошел здесь? Видать, государь-император не жалеет времени и денег на подготовку своих посланников. Вон они какие посланники нынче - и воины выдающиеся, и непревзойденные следопыты. Это уж не говоря о том, что обучены грамоте и этикету! Одно слово - Высшая Канцелярия!
        Постойте-ка…
        - Они наткнулись на нашего Топорика! - ахнул священник.
        - Нет, - качнул головой посланник. - Он проходил здесь раньше. И в другом направлении. А эти… шли в глубь леса. Обратно его движению. Судя по всему… - он обернулся и прищурился, - к месту нашей ночевки.
        - Не нравится мне это, господин, - заговорил ровнее уже справившийся с одышкой отец Матей. - Кто здесь может ходить? Охотники дюжинами по лесу не бродят. Тем более с аркебузами. Братья Красной Свободы это!
        Сказал и затаил дыхание, надеясь, что посланник махнет рукой и опровергнет:
        - Откуда здесь Братьям взяться? Пелип стоит далеко на севере!
        Но Николас ничего не ответил. Минуту он колебался, потом направился туда, где, как понял отец Матей, потерял след мальчика.
        - Пойдем дальше, - сказал он. - Будем держаться прежнего направления и, может быть…
        Он не договорил. Они продолжали путь уже не бегом, а размеренным шагом. Посланник, идущий впереди, шагал аккуратно, почти бесшумно - и все время крутил головой и чудно фыркал.
        Очень скоро они набрели на другую тропинку, настоящую тропинку, узкую и извилистую. Она привела их к косогору, кривым горбом возвышавшемуся над мохнатыми верхушками деревьев.
        Матей вопросительно посмотрел на Николаса: мол, куда нам дальше? Но господин императорский посланник вместо ответа неожиданно прошипел:
        - Ложись на землю! - и правой рукой вытащил из-за спины меч, а левую опустил в мешочек на поясе.
        Священник упал ничком и спустя секунду кривой метательный нож, прилетевший откуда-то сверху, пронзил тот отрезок пространства, где только что помещалось его тело. Посланник пригнулся и взмахнул левой рукой. Маленькая стальная звездочка свистнула вверх - в древесные ветви. Сорвался, зашумел, обрывая листву, бородатый оборванец - и мягко шлепнулся в мох, рядом с Матеем. Проповедник вскрикнул, поднялся на колени, чтобы вскочить и увидел, что на тропинку впереди ступили трое с красные перьями на шапках. Оглянулся, услышав шорох сзади, - еще трое вышли из-за деревьев, а из густых ветвей кустарника справа и слева выдвинулись тусклые арбалетные стволы. Отец Матей, перед тем как снова упасть и уткнуться в остро-пряный мох, успел скользнуть взглядом по лицу посланника. На этом лице не было страха - только угрюмая сосредоточенность. Один из тех, троих впереди, свистнул, заложил пальцы в рот. Лес вокруг ответил ему таким же пронзительным свистом - раз, другой, третий…
        Папенька приходил к нему каждую ночь. Он ничего не говорил, только смотрел. Янас, как это часто бывает во сне, видел и себя рядом с ним - как бы со стороны. Вот они вдвоем сидят на жестких нарах друг против друга. Янас силится подняться, или хотя бы отвернуться, или хотя бы отвести глаза, но не может шевельнуть ни единым мускулом, будто его тело переполнено тяжелым вязким киселем. Иногда во сне возникал топорик - тот самый топорик, с чуть изогнутой ясеневой рукоятью, с узким стальным лезвием, густо покрытым причудливыми узорами, и Янас снова и снова ощущал холод стали. В такие моменты он ясно слышал в голове голос:
        - Убей… убей… убей его! - и было понятно, о ком идет речь.
        Вскоре все это стало совершенно невыносимым. Он боялся засыпать, но походная усталость брала свое. Глаза закрывались сами собой, и вскоре опять перед ним вставала фигура в черной рясе, капюшон медленно полз вверх, обнажая одновременно знакомое и чужое лицо, изъеденное морщинами. Этот призрачный мертвец имел власть над Янасом: мальчик каждую ночь собирался и никак не мог решиться выбросить топорик с ясеневой рукоятью. Если он его выбросит, кто знает: может быть, мертвец разгневается и… И что тогда?
        В конце концов он не выдержал. План побега пришел ему на ум случайно и неожиданно. Да и не было никакого плана… Просто мальчик очнулся от очередного тягостного кошмара, открыл глаза, стер с лица холодный пот и вдруг заметил: топорик, который лежал в глубине походного мешка, сейчас покоится в правой руке. А мешок, словно бы и нетронутый, с завязанной горловиной, валяется неподалеку. Так уже было прошлой ночью. Этот проклятый топорик будто оживает ночью и тихой змеей вползает в его руку. Что будет дальше? Он заставит Янаса подняться, пройти несколько шагов и обрушить стальное узорчатое лезвие на голову спящего Николаса?
        Нет! Кем бы ни был Николас, но Янас такой смерти ему не желал. Убить собственной рукой того, кто спасал ему жизнь, принял его и оберегал в пути? Папенька называл его нечистым, но сам-то папенька не больно был похож на небесного ангела… Мертвец! Не папенька он вовсе, а мертвец, принявший его обличье!
        Вот и раскрывается загадка, что за роль уготована ему, Янасу, в этой непонятной игре, в которую он оказался втянут. Какие-то силы ведут Николаса, какие-то хотят его погубить. Эльвара не так-то просто застать врасплох, но если удар будет нанесен оттуда, откуда он вовсе не ждет?..
        Топорик вдруг покрылся холодным потом, как неприятной липкой пленкой.
        Угли костра еще тлели в предутренних сумерках голубоватым пламенем. Николас, конечно, не спал… Он сидел спиной к мальчику, сгорбившись так, что сквозь толстую кожаную куртку были заметны выпуклости костяных клинков.
        Янас, стараясь не шуметь, поднялся. Теперь он мог заглянуть через плечо Николаса: тот неподвижно и напряженно - даже сзади отчетливо ощущалось его напряжение - вглядывался в какую-то металлическую конструкцию, лежащую перед ним на грубой мешковине. Эта конструкция очень напоминала… ключ. Большой диковинный ключ с четырьмя гранями на одном конце и кольцом на другом.

«Ключ, - шевельнулось в голове мальчика. - Ключник… Так оно и есть. Мертвец с лицом папеньки не врал…»

«Нет, - снова сказал он сам себе. - Хватит. Что бы это ни было, лучше во все это не вмешиваться… Пока есть возможность, надо уходить».
        События, начавшиеся с подвала отца Лансама, сплетались во что-то вроде игры. Чужой и опасной. Игра, с каждым днем набирая обороты, ширилась, росла, втягивая в свои кольца все больше и больше персонажей, разрастаясь во всю Империю. И сам Топорик, оставаясь в центре этой игры, все глубже в нее погружался: чем Шире росли наружные кольца, тем теснее становилось внутри…
        Поколебавшись, он растянул завязки на горловине Мешка и сунул туда топорик. И осторожно поднял мешок. Тяжелый. Ну да - провизии там хватит на неделю. Значит, он все-таки готовился… Сам себе не отдавая в этом отчета - готовился. А топорик… Топорик он обязательно выбросит. Вот только окажется отсюда на порядочном расстоянии…
        В озере, за камышами, что-то шумно плеснуло. Николас вздрогнул и поднял голову. Янас схватил с земли свой плащ. Плеснуло еще раз. Мальчик отступал с полянки спиной вперед, все дальше и дальше, и, когда деревья скрыли от него полянку полностью, повернулся и побежал.
        Янас не помнил, сколько он бежал. Когда в груди становилось слишком горячо, он переходил на шаг и, отдышавшись, снова бросался со всех ног.
        Остановился он, услышав шум где-то недалеко.
        Погоня?
        Топорик упал у корней старого дерева, зарылся в частокол гибких, липко пахнущих смолой и зеленью побегов. Шум приближался не сзади, а навстречу. Вскоре он услышал голоса. А потом и увидел…
        Длинной вереницей шли через лес люди. Одеты они были как попало - кто в изодранном камзоле, кто в куртке из звериной шкуры, а кто и в хламиде богомольца. Но у каждого на шапке или в волосах алело красное петушиное перо. Топорик затаил дыхание. Вот они, Братья Красной Свободы! Приспешники бунтовщика и безбожника-еретика графа Пелипа! Но разве он стоит не дальше на севере?
        Топорик насчитал тринадцать человек. Чертова дюжина. У двоих аркебузы, пороховые рожки и сумки с пулями на поясе, у одного тяжелый арбалет со стрелами за спиной, у остальных - кривые длинные ножи и маленькие охотничьи луки. Только у шедшего последним не было никакого оружия.
        Этот безоружный, замыкавший шествие, был похож на пастушьего пса, направлявшего овечье стадо. Нет, не на пса… На волка. Голый по пояс, в одних только коротких кожаных штанах и босиком, густо заросший от макушки до паха черным курчавым волосом, он шел, сильно раскачиваясь и сутулясь, почти касаясь земли уродливо мускулистыми, непомерно длинными руками. Из-под мохнатых бровей сверкали крупные глаза, розовые, как у альбиноса.
        Поравнявшись с укрытием Топорика, полуголый вдруг остановился. Борода его задвигалась, блеснули белые зубы. Полуголый совсем опустился на четвереньки, и это вышло у него так естественно, что Янас даже не удивился и не испугался. Человек быстро-быстро задышал, вдыхая через нос, выдыхая через рот - при этом мелко тряся кудлатой головой, как делают животные, почуявшие заинтересовавший их запах.
        Вот это было уже страшно. Двенадцать Братьев сбились кучей и притихли. Полуголый, как был - на четвереньках - двинулся прямо к Топорику, но тут издалека долетел истошный вопль. Янас узнал, кто кричал, - проповедник, отец Матей.
        Полуголый тут же поднялся и с коротким рыком указал мощной рукой точно в том направлении, откуда пришел Янас. Братья снова выстроились в затылок друг другу и споро зашагали, почти мгновенно скрывшись в лесных зарослях.
        Топорик сглотнул и позволил себе шевельнуть затекшими ногами. Полуголый, пристроившийся в хвост веренице, тут же обернулся, скользнул влево-вправо розовыми своими глазищами, наморщил нос… Но возвращаться не стал. Побежал следом за другими двенадцатью.
        Янасу пришлось приложить все свои силы, чтобы выждать хотя бы минуту, не сорваться с места немедленно после того, как шествие скрылось за деревьями. Выждав, он рванулся, не разбирая дороги, и бежал до тех пор пока не наткнулся на узкую извилистую тропинку.
        Сейчас он уже проклинал себя за то, что решился сбежать. Что происходит в этом лесу?!
        Тропинка оказалась короткой. Попетляв между деревьями, она вдруг резко пошла вверх… И исчезла. Топорик взобрался по крутому косогору - деревья здесь росли реже, и в солнечных просветах мальчик ощущал себя голым и беззащитным.
        По ту сторону косогора он внезапно наткнулся на косо вросшую в склон землянку под корнями громадного дуба. Стремление спрятаться сразу четко оформилось в сознании. Задыхаясь, он подбежал к лазу, прикрытому недавно срубленными зелеными ветвями, и остановился. Землянку окружал неглубокий ров шириной в половину ладони, засыпанный крупной солью. Крыша землянки приходилась мальчику по грудь. На крыше темнела дыра, должно быть предназначенная для дымохода, но пахло из дыры не дымом, а гнилью.
        Мальчик огляделся. Темное пятно метнулось в углу его зрения. Кто-то с нечеловеческой ловкостью быстро передвигался по дальним деревьям, прыгая с ветви на ветвь.
        Он исчез слишком быстро, и мальчик не смог его рассмотреть.
        Внизу, под косогором, шумно затрещал кустарник. Топорик успел заметить красные перья, колыхавшиеся над листвой, и больше не колебался. Он раздвинул ветви и нырнул в лаз.
        Гнилая вонь оглушила его.
        Остановившись посреди темноты, он долго моргал, пытаясь протолкнуть в легкие зараженный смрадом воздух. У него получилось это прежде, чем желание выпрыгнуть наружу стало непереносимым. Тогда же он пообвыкшимися в темноте глазами увидел старика, завернутого в плащ из лисьих шкур. Свалявшиеся грязно-серые лохмы бороды и волос ниспадали на рыжий мех воротника. В углу землянки громоздилась бесформенная куча шкур, источавшая гнилой смрад.
        Старик, сложив руки на коленях, сидел прямо на земляном полу и спокойно смотрел на Топорика. Впрочем, сказать «смотрел» было бы неправильно. Глаза старика, закрытые бельмами, оставались неподвижны и слепы.
        - Мир… дому сему… - выговорил Топорик, сам удивившись, как странно прозвучали его слова в этой вонючей норе.
        - Мир и тебе, незнакомец, если ты честный христианин, - ответил старик голосом надтреснутым и будто отсыревшим, как у человека, не привыкшего часто и помногу говорить.
        - Спаситель наш Иисус Христос да пребудет с тобой, - успокоил его мальчик. - Там… - Он указал на закрытый ветвями лаз и спохватился, что старик его жеста не увидит. - В лесу… там… их так много, и они…
        - Что бы ни случилось, - ровно проговорил старик, - нам остается лишь уповать на милость Божию, денно и нощно молиться о спасении заблудших душ. Благодать Божия бесконечна.

«Отшельник», - понял Янас.
        - А теперь уходи, добрый человек, - сказал старик, чуть кивнув, - я дал обет Господу бежать общения с миром, все свое время посвящая бдению в молитвах.
        Топорик попятился к выходу, но снаружи донесся до него командный выкрик. И очень близко зашуршали, затрещали ломаемые ветви кустарника. Старик дрогнул. И мальчику показалось, что смрадная куча в углу слегка шевельнулась.
        - Баска! - отрывисто сказал вдруг старик.
        Куча раздвинулась, открыв бледное лицо с темными, почти синими губами.
        - Сюда, мальчик! Прячься.
        Янаса замутило при мысли о том, чтобы хоть на шаг приблизиться к шкурам.
        - Скорее! - простонал тот, под шкурами. - Красные не любят шутить… Сам погибнешь и меня погубишь… Скорее!
        Янас, обогнув старика, сделал несколько шагов вперед. Под шкурами запах был такой сильный, что обжигало изнутри нос. Тяжелые, сырые, невыделанные шкуры, с внутренней стороны покрытые ошметьями мяса, давно начавшего разлагаться, давили сильнее могильной земли. Топорик, прижимая к груди завернутый в плащ мешок, судорожно закашлялся - и горячая рука закрыла ему рот.
        Снаружи доносились гулкие звуки. Кто-то что-то говорил, затем послышался быстрый шорох, несколько тупых ударов… затем жалобно вскрикнул отшельник. Две последующие минуты прошли в тишине. Больше Янас выдержать не мог.
        Оттолкнув руку, он вывалился из-под шкур. Его вырвало несколько раз подряд. Отирая губы, он вскинул голову и увидел старика, медленно поднимавшегося с земляного пола. Он помог старику усесться.
        - Голос у тебя молодой, - глухо сказал старик и плюнул кровью, - а руки сильные… Выгляни-ка…
        Ветви, закрывавшие вход, были развалены. Топорик высунулся по плечи на чистый воздух, глубоко дыша, осмотрелся. Рядом никого не было. Внизу, довольно далеко, шагах в трехстах, раздался громкий древесный треск, с шумом взметнулась птичья стая. Топорик поспешно нырнул обратно в землянку.
        - Ушли, - сказал он, а старик снова позвал:
        - Баска!
        Зашелестели шкуры. К старику выполз человек, худощавый и длинноногий, в одном исподнем, донельзя испачканном в грязи и крови. Правая рука его была обмотана тряпкой - от локтя до самых пальцев; пропитанные кровью повязки утолщали обе ноги ниже колена. Глубокие окровавленные ссадины виднелись в разодранной до живота рубахе. Шапка черных курчавых волос свалялась птичьим разоренным гнездом, в обоих ушах подрагивали крупные медные кольца. Горбоносое бледное лицо было искажено гримасой боли и смертельной усталости.
        - Попить… - попросил горбоносый Баска. - Ради бога, попить…
        Топорик порылся в мешке, протянул ему вывезенную с заставы Балбрака маленькую фляжку из рыбьего пузыря. Баска опорожнил фляжку двумя длинными глотками, перевел дыхание и посмотрел на мальчика.
        - Посиди у входа, - сказал он. - А я подышу. Не могу больше под этими шкурами… выворачивает всего…
        - Они вернутся? - испугался Топорик.
        - Сегодня они приходили уже трижды. А солнце еще не начало клониться к закату. Если бы не святой отец, меня давно не было бы в живых. Господи, когда бы я знал, что все так выйдет, я бы и не пытался бежать. Пусть бы меня лучше повесили прямо там, в лагере!
        - Они ищут тебя?! - воскликнул мальчик.
        - Не спастись, не спастись… - повторял Баска, бессильно мотая головой.
        - Отчаяние, сын мой, тяжкий грех, - промолвил старик.
        - Мне не спастись!
        - Ты уже на пути к спасению, ибо ты покинул дьявольские легионы и ты каешься.

«О чем говорит старик? - подумал Топорик, с удивлением оглядывая Баску. - Дьявольские легионы… Неужели про Пелипа? Получается, этот Баска не так давно состоял в Братстве Красной Свободы? И бежал оттуда?»
        Он опять выглянул из землянки. Лес шумел обычным шумом, только изредка вдалеке взлетали потревоженные птицы - группы людей прочесывали окрестности. Столько шума ради одного-единственного беглеца!
        Или не его, не этого Баску, ищут Братья?
        Над головой мальчика пролетел, пронзительно крича, дрозд. Топорика кольнуло предчувствие. Он взбежал по склону и, приложив ладонь ко лбу, осмотрел окрестности. По волнению птиц легко было догадаться, что Братья взяли косогор, где стояла землянка отшельника, в кольцо.
        И это кольцо сужалось.
        Внизу затрещали кусты. Топорик кубарем скатился к землянке, ворвался в нее и бросился к вонючим шкурам. Баска понял его без слов - он вполз следом, обнял мальчика раненой рукой и быстро надвинул на себя и на него шкуры - одну, другую.
        Потянулись долгие минуты. Наконец кто-то забубнил в землянке. Кажется, два голоса… Нет, три… Разговор все длился, длился и закончился криком старика, прорвавшимся сквозь смрадную пелену:
        - Баска!
        Янас первым сбросил с себя шкуры, упал на земляной пол, жадно хватая ртом спертый воздух.
        У освобожденного входа стояли… отец Матей и Николас. Янас едва не заплакал, когда увидел их. Слава богу!
        Лицо проповедника было расцарапано, руки дрожали. Николас стоял прямо, только чуть склонив голову под низким потолком. В левой руке он держал свой мешок, в правой - меч. Капли крови стекали с сияющего лезвия. Старик-отшельник недвижно смотрел куда-то в сторону, мимо пришельцев.
        - Поднимайся! - косо двинул челюстью Николас, заметив мальчика. - Нужно уходить. Их там сотни.
        Янас заметил, что на лбу, под волосами у Николаса наливается фиолетовым бесформенный кровоподтек.
        - Я же говорил вам, - сказал старик, не отводя пустого взгляда от стены землянки. - Лес огромен. Вам ни за что не добраться до опушки засветло. А ночью здесь ходить нельзя… Идите, если хотите, я все равно не смогу вас удержать. Но мальчика оставьте со мной. Он слишком молод, чтобы умирать.
        Николас раздраженно притопнул ногой. Таким взволнованным его Янас еще не видел.
        - Шестеро лежат всего в двадцати шагах отсюда! - сказал Николас. - Да двое сумели сбежать…
        - Один бежал, - поправил проповедник. - А один не успел. Я, господин, видел, как эта ваша… звездочка пропорола ему затылок.
        - Через полчаса, не позже, здесь будут несколько сотен Братьев. Остаться здесь - верная смерть. Надо уходить, прорываться!
        - Уходите! Уходите! - всхлипнул Баска, показываясь из-под шкур. - Они придут и убьют нас всех! Уходите, пока не поздно!
        - Это еще кто? - нахмурился Николас.
        - Это Баска! - откликнулся Топорик. - Он бежал из Братства Красной Свободы! Они ищут его!
        - Что Братство делает в этом лесу? - глядя прямо на беглеца, быстро спросил Николас. - Пелип ведь должен стоять на севере - далеко отсюда. Или он двинулся со своим войском обратно в Империю?..
        Баска не ответил, до странности пристально вглядываясь в Николаса.
        - Святые угодники! - запричитал проповедник. - Матерь Божия! Уж лучше я тут останусь… Не гневайтесь, господин! По крайней мере, будет кому исповедаться перед лютой смертью…
        - Заткнись, церковник, - сквозь зубы процедил Николас.
        - Ох, господин…
        - Заткнись!
        - Господин! - позвал вдруг отшельник и протянул вперед и вверх худую до прозрачности руку. - Господин, подойдите ближе, прошу вас…
        - Чего тебе, старик?! - зарычал Николас. - Я не нуждаюсь в благословении… Янас, ты что, оглох? Скорее, уходим отсюда!
        Отшельник вдруг схватил его за запястье. Николас рванул руку, но освободиться не смог, только потащил за собою старика. Николас выронил мешок - четырехгранный конец Ключа показался из-под мешковины. Топорик видел, как Баска открыл рот, моргнул несколько раз и через силу отвел глаза от упавшего мешка. А Николас, кажется, еще не замечал перемены в поведении беглеца.
        - Я отрублю тебе руку, старик! - сказал Николас, и по тону его голоса всем в землянке стало ясно, что это не пустая угроза.
        - Хорошо, господин, - легко согласился отшельник. - Только сначала поднимитесь наверх и посмотрите…
        Николас вернул мешок себе за спину, хмуро скользнул взглядом по всем присутствующим. Затем скомандовал:
        - Янас! Иди сюда!
        Янас повиновался с готовностью, он что угодно бы сделал, лишь бы загладить свою вину. Вслед за колдуном он выбежал из землянки. Когда они взошли на вершину косогора, их нагнал отец Матей.
        - Боже… - простонал проповедник.
        Кольцо оцепления, расширяясь, таяло в лесной зелени. Вот взметнулась стая птиц на западе, шагах в двухстах. Вот еще стая - на востоке, в трехстах шагах. На севере и юге - все дальше и дальше уходили Братья.
        - Они… отступают! - изумился отец Матей.
        - Да, - задумчиво ответил Николас.
        - Бежим, господин императорский посланник?!
        - Нет. Пойдем обратно.
        Отшельник встретил их так, будто был уверен, что они вернутся.
        - Видели? - спокойно осведомился он.
        - Люди Братства отходят, - сообщил Топорик и посмотрел на Николаса.
        Господи, он все-таки рад, по-настоящему рад, что колдун нашел его. Теперь не так страшно. Вернее - совсем не страшно.
        - Ты говорил, что-то произойдет, когда спустится ночь? - напомнил отшельнику Николас. - Говорил, но не закончил. Эти люди вернутся?
        - Вернутся. Но не люди. Вы давно в Лакнии, господин? Неужели вы еще ничего не поняли?.. Баска уже вторые сутки укрывается в моем жилище. Его, конечно, ищут. Но вчера еще в лесу не было такого переполоха. И теперь сдается мне, они ищут не его, господин… - Отшельник выжидающе замолчал.
        - Они ищут меня, - согласился Николас.
        Топорик и отец Матей переглянулись.
        - Так что будет ночью?
        - Мы будем молиться, господин, - сказал старик. - Все вместе. Среди вас, кажется, есть священник? Это так?
        - Воистину… - пробормотал побелевший Матей.
        - Очень хорошо… Уповаю на Господа, - нараспев проговорил отшельник. - Быть может, он явит милость и поможет нам пережить эту ночь. Тогда с рассветом вы попытаетесь выбраться из леса. Я укажу вам дорогу. Идти долго, не менее двадцати часов, но до сумерек вы успеете.
        - Не пугайте нас, святой отец! - захныкал Матей. - Я и так, прости господи, готов напустить в штаны. Вы скажите толком - что происходит?
        - Баска! - опять позвал старик. - Теперь говори ты. А я приготовлю что-нибудь поесть. Нам нужны силы для предстоящей ночи. И еще мы должны успеть приготовиться…
        ГЛАВА 2
        - Потемье… Ундины, саламандры, Всадники… Черный Козел… Говорю вам, я не понимаю, что здесь происходит! - поглаживая обмотанные тряпками ноги, сказал Баска. - Я сам родом из Утенгофа, я простой табунщик… Моя бабка была цыганкой. Церковники сожгли сначала мою мать: сказали, что она наводит порчу на невинных. Потом отца - за то, что не донес на нее, на ведьму. Потом двух сестер: говорили, что они унаследовали грязную колдовскую силу от своих цыганских предков. А я бежал в Бейн, к Пелипу, в Братство Красной Свободы. А куда мне еще бежать? Он один, Пелип, не боялся ни церковников, ни самого Императора. Он говорил о свободе! Таких, как я, было много! Мы верили Пелипу, мы дрались за свободную жизнь для наших детей. А потом, когда мы уже отошли в Лакнию, все стало меняться. Мы больше не сражались…
        Топорик стискивал руки, чтобы подавить дрожь. Он прижимался к отцу Матею, а тот обнимал свой бурдюк.
        - Сколько в лесу Братьев? - спросил Николас.
        Они сидели вокруг костра, возле землянки, в пределах окружного рва, наполненного солью. Лес молчал. Отшельник ивовой веткой помешивал в большом котелке похлебку, в которую путники свалили большую часть своих припасов. Похлебка уже закипала.
        - Всего две сотни, - ответил Баска, - но очень скоро здесь будет все войско - около тысячи воинов.
        - Только тысяча?
        - Д-да… Нас немного осталось… Эти две сотни выслали авангардом, налегке. Пелип со всем войском должен был двинуться следом спустя два дня. Значит, завтра он будет здесь.
        - Откуда вы идете?
        - Звездная крепость… Это далеко отсюда, за лесами, Длинным болотом, за озерами, которые круглый год затянуты льдом. Крепость стоит на скальной гряде, там, господин, почти никогда не бывает светло. Вечный серый сумрак… И страшный холод. И еще - ветер. Солнце покажется на минуту в полдень и снова ныряет в туман.
        - Эти озера называются Поднебесными, - сказал Николас. - А скальная гряда, о которой ты говоришь, очевидно, Поющие скалы. Прямо за ними начинаются Ледяные пустоши.
        - Да, господин! Поднебесные озера! Лед в них такой чистый, как зеркало. Когда появляется солнце, лед словно вспыхивает голубым морозным светом. Я смотрел на озера со скал, и мне было жутко. Будто наша земля - многоглазый великан, безмолвно и тоскливо глядящий в небо. А скалы действительно поют: ветер воет в сквозных пещерах и глубоких ущельях - постоянно, не смолкая ни на мгновение. Вы были в тех местах, господин?
        - Да. Но что-то не припомню никакой крепости. Зачем там крепость? Для защиты от кого? В Поющих скалах нет ничего живого. Постой… Там был храм, стены которого образовывали пятиугольную звезду. Огромное строение. Пять углов… Плохое место - по поверьям северян. Не это ли твоя Звездная крепость?
        - Да, должно быть… Она пустует уже много сотен лет. Никто не знает, когда ее построили… и зачем. И почему Пелип остановился именно там - тоже никто не понимает.
        На ночь нас всегда запирали в подземных кельях, а на учения выводили на крытый двор. Мы жили как в тюрьме. Счастливчиками считались те, кому позволялось уходить на охоту за пределы крепости… Да, и еще… Довольно часто Пелип вызывал к себе двоих или троих из нас… Эти люди никогда не возвращались.
        - Пятиугольник, - проговорил Николас, посмотрев на Матея. - Что в твоих сказках говорится о пятиугольнике?
        - Я тоже об этом подумал, - вздохнул священник. - Маги и колдуны использовали замкнутые пятиугольники для вызова демонов. Считается, что нечистый дух, перемещаясь в наш мир, впадает в ярость и стремится уничтожить заклинателя, но не в силах вырваться из пятиугольника до тех пор, пока сам заклинатель, покорив его, не разрешит выйти. Жертвоприношение - вот что открывает путь демонам. По крайней мере, об этом говорят старинные легенды и предания…
        Баска втянул голову в плечи и шмыгнул носом.
        - Это все так, но между нашими предположениями и реальным миром существует определенная разница, - добавил Матей. - В этом все дело.
        Он не сводил глаз с Николаса, точно ждал, что тот ему все объяснит. Николас пожал плечами.
        - Рана не беспокоит? - спросил он.
        Священник схватился за бедро, укушенное ундиной:
        - Да откуда они взялись, эти нечистые твари?! - со слезами в голосе воскликнул он. - Из Потемья?! Герлемон Святоборец Господним словом и святым крестом давным-давно изгнал эту нечисть и запечатал Врата!.. Откуда они берутся?!
        - Слушай, господин, - неожиданно проговорил старик-отшельник, постучав своей веткой по краю котелка. - Ты хочешь знать, откуда пришла нечисть в наши земли? Ты помнишь, как пылали костры по всей Империи? Да они и сейчас горят…
        - О чем ты? - поморщился Николас.
        - Императору нужна была власть. Власть, замешанная на ужасе и крови, - только так он мыслил удержать в подчинении необъятные свои земли. Подумай сам, господин: Империя велика. Чтобы пройти ее от края до края, понадобится не один месяц. Как один человек может править такой огромной территорией, если в отдаленных ее уголках простые люди даже ни разу не слышали о нем, об Императоре? Если они поклоняются своим идолам и готовы насмерть драться с соседней деревенькой только потому, что у тех идолы другие? Ему нужна была единая Церковь, единый Бог; ему нужно было, чтобы его знали и трепетали все, от мала до велика. Чтобы каждую минуту каждый рыбак, крестьянин, лавочник или гончар думали только о том, как бы словами или делом не прогневать государя Императора и мать Святую Церковь!.. Не было моих сил видеть все это, и Господь милосердно лишил меня дара зрения. Я ушел в лес, но и здесь не обрел покоя… Простите меня, господин, я, кажется, отвлекся…
        Старик стер проступившие из-под бельм слезы и продолжал, не прерываемый никем:
        - Будь ты тысячу раз честный христианин, но, если пало на тебя подозрение в свободомыслии, ты уже горишь, обугливаясь, на главной площади твоего города. Обвиненный в ереси и сношениях с дьяволом.
        Он снова постучал веткой по котелку. Из котелка поднимался густой пахучий пар.
        - Посмотрите сюда…
        Слепой отшельник выразительно отмахнул пальцами пар из котелка.
        - Понимаете теперь?
        Топорик невольно поднес руку к котелку. Все остальные молчали, недоуменно переглядываясь, поэтому мальчик робко возразил:
        - Это всего лишь пар, святой отец. Он даже… его даже трудно почувствовать.
        Отшельник поймал его руку, пригнул ниже - к самому булькающему вареву и удержал подольше.
        - Больно! - вскрикнул мальчик, отнимая обожженную паром ладонь.
        - Помыслы людей не бесплотны, - сказал старик. - Но одна капля на огне испаряется почти незаметно. Мысль одного человека ничего не стоит. А мысли тысяч и тысяч людей обретают могучую силу, удесятеренную страхом и болью. За сношения с несуществующим дьяволом сжигали целые поселки. Император и Церковь ради укрепления власти невольно растили в народе веру в дьявола. Император искал дьявола так рьяно, что не мог не найти его. Вы помните? Повсюду, повсюду костры! Много огня! Очень много! Более чем достаточно, чтобы Империя закипела! Все это можно было остановить - три или четыре года назад. Но теперь - поздно. Поздно, когда нашлись те, кто с радостью приветствует пришествие Тьмы.
        Топорик вдруг отчетливо представил себе плотную слоистую дымку над миром. Страдания, боли и страха кипящей Империи оказалось слишком много, чтобы просто развеяться и исчезнуть… Как ливень извергается на землю из сгустившейся в небе тучи, так и пелена людских страхов порождает Чудовище… Боже, теперь он понимал все, о чем говорил отшельник, все до последнего слова.
        - Вы помните монаха Ансельма? - продолжал отшельник, - Монаха-еретика из Сьержа? Он говорил о том, что никакого Бога нет, есть только вера. Когда много-много верующих долго молятся своему богу, этот бог возникает в действительности. Причем именно в том облике, в каком верующие его представляют. Причем видеть этого бога могут не только верующие, но и все остальные. Не помните Ансельма? У него оказалось неожиданно много сторонников, их всех потом везли в Герлемон в звериных клетках и четвертовали на Дворцовой площади. Конечно, монах во многом заблуждался, но в чем-то - это я только теперь начинаю понимать - был прав… Дьявол, в которого поверили, пришел к людям. И пришел не один. С ним - весь людской страх. Все те, кого человек привык бояться…
        - Значит, это не Потемье! - вырвалось у Николаса. - Все эти твари - они не из Потемья!
        Баска, Топорик и Матей посмотрели на него.
        - Потемье… - поник головой старик-отшельник. - Это всего лишь древний ужас. Это - прошлое. Сейчас нужно думать о другом…
        - Дьявол… - не удержавшись, ахнул Топорик.
        - В том виде, в каком его и представляли… - отозвался отец Матей, потирая лоб.
        - Мне приходилось видеть Пелипа, - медленно проговорил Николас. - Но я что-то не замечал у него ни рогов, ни копыт.
        - Это так, - поспешно сказал Баска. - Но…. Я долго был в его войске и не припоминаю, чтобы граф когда-нибудь показывался нам без одежды. Когда мы отступали к Халии, была страшная жара. Ребята брели нагишом и плюхались в каждую лужу по дороге. А уж остановившись на ночлег у какого-то пруда, все попрыгали в воду и барахтались там, словно раки в котле. Но Пелип даже ворот своего плаща не расстегнул, будто вовсе не чувствовал жары.
        Топорик невольно глянул в сторону Николаса, и Николас поймал его взгляд. Страх читался в глазах мальчика.
        Старик бросил ветку в котел и сложил на коленях руки. Топорик сосредоточенно дул на ладонь, пряча под ресницами слезы. А Баска, хмурясь, смотрел в сторону. Отец Матей ухватил губами горловину бурдюка и шумно глотал.
        - Я и не говорил, что дьявол явился в образе мятежного графа, - сказал отшельник. - Я говорил только, что дьявол, Повелитель Преисподней, явился. И его появление в мире людей - только начало. Начало конца. Начало ночи и смерти. Сумерки человечества.
        - Ключник! - оторвавшись от бурдюка, вдруг воскликнул священник и поднял вверх указательный палец. - Вы слыхали о Ключнике? А может быть, вовсе не Пелип является э-э… ну, вы понимаете… Господин императорский посланник Николас, как вы считаете?
        Но Николас глядел в сторону.
        Проповедник, замолчал и посмотрел на сидящих вокруг костра. Баска ответил:
        - Я ничего не слышал ни о каком Ключнике… - Как показалось Топорику, чересчур поспешно ответил.
        А Николас, отвернувшись, думал о чем-то своем, и губы его кривились, словно от сильного внутреннего напряжения.
        До сумерек оставалось недолго.
        - Кто вел вас? - спросил Николас.
        - Я… - ответил Баска.
        - Ты?!
        - Я… Вам сейчас трудно в это поверить, но я был одним из лучших воинов Братства Красной Свободы. Я доказал это в десятках сражений. Я был назначен командующим полусотни, и граф доверял мне… конечно, настолько, насколько он вообще доверял людям… О целях этого похода нам ничего не говорили. Ходили слухи, что надо найти кого-то, какого-то… нет, не помню… По ночам над нами кружились какие-то существа. Под зловещее шуршание их крыльев многие не могли спать. Тогда я думал, что это летучие мыши, просто необычно крупные, но сейчас я понимаю - Пелип следил за нами. Его наблюдатели - не живые твари. Мне было приказано довести людей до леса и ждать того, кто примет у меня командование. И этот… он пришел из леса… со стороны Халии. Один, без оружия и поклажи. Он не назвал своего имени. Он даже не открыл своего лица. Только сказал условное слово.
        - Что значит - не открыл лица?
        - Он был одет… в монашескую рясу с глубоким капюшоном. По правде сказать, мои две сотни его вовсе не заинтересовали.
        - Так кого нам ждать ночью? - прервал его Николас. «Фарфус, - мелькнуло в его голове, - Фарфус Санжин. Черт возьми, ты все-таки не врал…»
        - Он пришел в сумерках. А ночью удалился за пределы нашего лагеря. Я не знаю, что он делал… Ветер доносил до нас обрывки какого-то пения. Слов было не разобрать, и через некоторое время из леса ему стал отвечать вой. Потом мы увидели темные силуэты. Звериные, похоже, волчьи… И еще другие - громадные, неповоротливые… Наутро он вернулся в лагерь, но не один. С ним было два десятка дикарей, полуодетых, покрытых шерстью. Монах разделил мои две сотни на дюжины, и к каждой дюжине поставил одного дикаря. Один из моих ребят, лакнийский охотник, родом из этих лесов, вдруг так напугался! Он называл этих дикарей Поедающими Луну, говорил, что все мы умрем ночью… Ночью умер он сам. Выстрелил в себя из аркебузы.
        - Поедающие Луну… - наморщился проповедник. - Я знаю это предание… Да-да, лакнийцы называют так вервольфов, людей-волков, потому что верят, что они при затмении съедают луну или солнце. Но я все-таки не понимаю…
        Баска сверкнул на него глазами и уже открыл рот, чтобы сказать что-то резкое, но Николас прервал его:
        - Как убить вервольфа, святой отец? Я же говорил, что нам пригодятся твои знания… Вспоминай!
        - Господин! - воскликнул отец Матей. - Звероподобных дикарей легко можно принять за страшных чудовищ! Да, в Лакнии нечисто. И то, что говорил этот почтенный старик, очень убедительно… Но давайте не поддаваться страху, давайте действовать разумно. Я не думаю, что Поедающие Луну на самом деле…
        Николас повторил свой вопрос.
        - Ох… Вервольфы боятся серебра, господин, - покорно сказал проповедник. - Боятся креста, боятся молитвы, святой воды, солнечного света; не любят соли и огня, боятся стали.
        - Крест, молитва, святая вода, солнечный свет, соль, огонь, серебро, - сказал Николас. - Серебро, говоришь?.. У меня нет серебра, у меня есть сталь. - Он вытащил из сапога нож и протянул Янасу:
        - Здесь полно деревьев с прямыми и прочными ветками. Чтобы связывать их между собой, подойдут лоскуты ткани или ивовые прутья. Две ветви - вот вам и крест.
        - У меня арбалет, - признался Баска. - Он там, под шкурами.
        - В моем мешке есть соль! - со вздохом провозгласил отец Матей, воспрянувший духом после десятка глотков из бурдюка. - И еще пиво. Слушайте, а можно ли пиво освятить так же, как воду? Насколько пиво крепче воды, настолько и святое пиво будет сильнее святой воды! Эх, жаль у меня не осталось самогона!
        - Дай-ка мне, - протянул руку отшельник.
        - И вы так считаете? - обрадовался отец Матей.
        Слепой старик на ощупь развязал шнурки на горловине и вылил остатки пива на землю.
        - Что вы делаете?! - возмутился проповедник.
        - Прополощи это и сходи вниз по склону, - сказал старик, протягивая бурдюк обратно. - Там ручей. Господин, нам еще понадобятся факелы.
        - Я займусь этим, - ответил Николас и выдернул из ножен меч. - Скажи, святой отец, сам ли ты копал себе землянку?
        - Тебе нужна лопата, господин? Она старая и без черенка. Впрочем, это дело поправимое…
        Когда Николас прилаживал черенок к лопате, к нему подошел Янас.
        - Поговорить… - шепнул он.
        Николас поднял голову от лопаты. И огляделся - вокруг никого не было. Все занимались своими делами - готовились отразить нападение тех, кто придет, когда спустятся сумерки.
        - Чего ты боишься? - спросил Николас. - Почему ты убежал?
        Мальчик молчал, беззвучно шевеля губами. Николасу не надо было сосредотачиваться, чтобы почувствовать его боль.
        - Что тебя мучает?
        - Я видел Ключ, - собравшись с духом, выпалил мальчик. - Мне нужно знать… Матей говорит, что Ключник явится к людям, чтобы погубить наш мир… Но ты… И те, кто… кто появится сегодня ночью, они…
        - Они не из Потемья, - смягченным голосом отозвался Николас. - Теперь я точно это знаю. Отшельник верно говорил: люди сами призвали дьявола силами своего страха. А с ним явились и прочие порождения человеческого ужаса. Когда-то Врата в Потемье были открыты. Люди еще помнят созданий из моего мира. Помнят и боятся их. Время, которое прошло с тех пор, как Святоборец запечатал Врата, удесятерило их страх, но и замутило память. Те, кто появится с наступлением ночи, - не потемники. Порождения человеческого ужаса, мутные отпечатки в памяти, злобные тени тех древних потемников, тени, которым Повелитель Преисподней дал плоть… Но сейчас не время для таких разговоров. Поговорим, когда все это закончится. Помни одно: я никому не желаю зла. Никому, кроме Пелипа. И еще… Все живущие на этой земле, не вольны решать свою судьбу самостоятельно. Высшие силы решают ее за нас. Это я понял совсем недавно.
        - Господь - вершитель человеческих судеб! - поспешно возразил мальчик.
        - Да! Человеческих! А кто властен надо мной? А кто властен над Поднебесьем и Преисподней?
        - Кощунственно говорить такое… - побелел Янас.
        - Сейчас мало кто верит в Потемье, - сказал Николас. - А я знаю, что не было бы этого мира, не было бы и меня. Так, возможно, существует не четыре мира, а больше? Много больше! Просто никто не думает об этом… И как назвать те силы, что управляют мирами, о которых мы ничего не знаем? Вот что ведет нас!
        Мальчик опустился на землю. Он чувствовал, что Николас говорит откровенно, но… разве это что-нибудь объясняло?
        - Что будет этой ночью? - тоскливо проговорил он. - Что вообще происходит с нами и с миром вокруг нас?
        Николас чуть улыбнулся:
        - Я бы тоже хотел это знать, Ни… Янас.
        Сумерки оживили лес. Многоголосым воем перекликались вокруг косогора невидимые пока твари. Беззвездное черное небо было спокойно. Изредка неуловимыми молниями проносились над головами пятерых людей какие-то темные силуэты - слишком стремительные для птиц и слишком большие для летучих мышей.

«Наблюдатели», - подумал Топорик.
        - Приготовьтесь! - чуть слышно прошептал Баска.
        Топорик вздрогнул. Отец Матей, обгоняя его, побежал к меловому кругу, в центре которого сидел, поджав под себя ноги, слепой отшельник. Круг был широк - на всю вершину косогора. Топорик сам выщипывал траву, а проповедник чертил по обнажившейся земле полосу мелом. Николас потом прошел вдоль полосы - проследил, чтобы она обязательно была замкнута.
        Топорик встал за чертой. Позади него сидел, раскинув по траве обмотанные окровавленными тряпками ноги, с заряженным арбалетом в руках Баска. Ноги табунщика из Утенгофа были перебиты - пережидая погоню на дереве, он свалился с ветки, и половину вчерашнего дня полз по лесу наугад, пока не наткнулся на землянку отшельника. Так он сам рассказывал. Николас втащил его на косогор, усадил в круг. Возле Баска горкой рассыпаны были заточенные и обожженные на огне стрелы без оперения.
        Отшельник, давно примирившийся с Богом, равно готовый и к грядущему рассвету, и к возможной гибели в когтях нелюдей, спокойно молчал, уставив незрячие глаза вдаль. Под левой его рукой лежала Библия, правая рука сжимала старинное распятие из мореного дуба. Он только что закончил благословлять. Николас был единственным, кто отказался от благословения. О причинах отказа его не спрашивали. Позади отшельника, в самой середине мелового круга горел костер.
        Шли минуты ожидания - не короткие и не длинные. Тьма сгущалась все сильнее и сильнее: казалось бы, уже совсем стемнело, но проходило время и становилось видно, что чернота все еще продолжает наступать - снизу, из леса, поглощая деревья, кустарники, траву на земле.
        - Многие из вас бежали от Пелипа? - спросил вдруг Николас Баска.
        - Что? - встрепенулся сидящий на земле Баска. - А… Нет, немногие. Граф говорил, что верных ждет награда - власть и золото, а слабых ждет только смерть. Нас ведь и осталось немного, и граф пообещал тех, кто дойдет с ним до конца, сделать ландграфами на землях откуда они родом. Потому-то никто особо не протестовал, когда Пелип уводил невесть куда обреченных по ночам… Чем меньше народа, тем больше куш для оставшихся. Граф разделил всю Империю, и каждому из нас досталось по куску. Мне было обещано две четверти Утенгофа. Каково, господин?! А уличенных в подготовке к побегу вздергивали на виселицу безо всякого приговора. Так, чтобы все это видели.
        - Почему же ты бежал, будущий ландграф? Тебе не на что было надеяться в ночном лесу, и ты это знал. И за тобой следили - ты сам говорил. Если бы ты случайно не набрел на отшельника, у тебя не было бы шансов.
        - Я уповал на милость Спасителя, - смиренно сказал Баска.
        Наконец под ближними деревьями заколыхались приземистые силуэты. Вой вокруг стал громче и пронзительнее, в него теперь тесно вплеталось хриплое угрожающее рычание. Николас пристально посмотрел на Баска, а тот отвел глаза.
        - Или ты хотел первым встретить того, кого Пелип послал вас разыскивать? - спросил еще Николас.
        - О чем вы?.. Пора, господин, - громко проговорил Баска.
        Поправив перевязь за спиной, Николас поднял толстую ветку, с одного конца обмотанную тряпкой, сунул ее в костер. Пропитанная смолой тряпица ярко вспыхнула. Николас медленно спустился ниже по склону и стал один за другим зажигать укрепленные вкруговую длинные - в человеческий рост - факелы.
        Тьма сползла с косогора, и в световые колеблющиеся пятна ступили первые из пришедших.
        Топорик, сжимая в руках ивовый лук, еще сочащийся зеленым соком, смотрел.
        Это были волки.
        Но такие, каких он не видел никогда прежде. Гораздо массивнее обыкновенных волков, они казались ниже, чем были на самом деле, - из-за уродливо вывороченных лап: локтевые сгибы торчали выше косматых хребтов. Было в них что-то змеиное, наверное, манера передвигаться. Они шли, быстро перебирая лапами, почти волоча брюхо по земле. Из пастей, утыканных острыми иглоподобными зубами, вырывалось глухое рычание. «Должно быть, - подумал Топорик, натягивая тетиву, - среди них и тот, полуголый, волосатый, которого я видел сегодня утром. Конечно, в этом обличье его будет трудно узнать…»
        Волки двинулись по кругу, сторонясь факельного пламени, следом за Николасом, который, казалось, не замечал преследования. По мере того как он обходил косогор, волков становилось все больше - появляясь из тьмы, они присоединялись к уже идущим. Когда Николас зажег последний факел, стая насчитывала не меньше трех десятков голов.
        Он освободил руки, положив дотлевающую ветку на землю. Повернулся спиной к волкам и неторопливо пошел вверх по склону.
        - Влево, - шептал Топорик, как будто Николас мог его услышать, - чуть влево…
        Словно услышав его, Николас сменил направление. Но через минуту опять выровнялся, точно огибал невидимую преграду.
        Волки, щурясь и встряхивая остроухими башками, проползли между факелами, растянулись широким фронтом, ускорили движение, но бросаться вперед, в атаку, не спешили. Будто их сбивало с толку безразличное поведение жертвы.
        - Что? Что? Что там?! - шептал отец Матей.
        Он и Баска находились за спиной у Топорика - следили за противоположным склоном косогора. Николас строго-настрого запретил им оборачиваться.
        Из стаи вперед выбилась громадная тварь, крупнее прочих - должно быть, вожак. Переминаясь с ноги на ногу, он почти остановился. Николас, согнув в локтях безоружные руки, обернулся и пошел ему навстречу. Стая подалась назад.
        Пот тек по лбу мальчика, мешая смотреть. Руки отяжелели и начали дрожать, ослабляя натяг тетивы. От невыносимого ожидания задрожали и губы. Вожак припал к земле.
        Тут Топорик не выдержал. Пальцы его правой руки разжались. Стрела свистнула в воздухе - и в этот момент вожак прыгнул.
        Стая рванулась в атаку. Передний край - десяток волков - взметнулся в воздух вслед за вожаком.
        Николас отпрыгнул, одновременно выхватывая меч из заспинной перевязи…
        Потом все произошло так быстро, что Янас успел вложить в тетиву только еще одну стрелу.
        Вожак, в ухе которого застряла стрела, приземлился в шаге от Николаса, но земля не выдержала туши - волк, изумленно рыкнув, провалился под землю, откуда тотчас метнулся к небу отчаянный визг. Еще четыре твари, не успев затормозить, скатились в ту же ловушку, на том самом месте, которое безошибочно обошел Николас.
        Визг и вой скоро оборвались - на дне ямы волков ждали заостренные колья с крепко прикрученной в середине поперечиной. Раны от этих кольев вряд ли оказались бы смертельными для могучих чудовищ, но магическая сила креста довершила дело. Из-под земли не доносилось уже ни звука, зато потянулись струйки пахнущего серой светлого дыма. Как жаль, что Николас успел вырыть только одну ловушку!
        Лишенная вожака стая бросилась на врага беспорядочно, но свирепо. Николас пригнулся, пропуская первого волка над головой, встретил второго прямым ударом меча, развалив надвое зубастую пасть. Первый с воем развернулся, но прыгнуть не успел, наткнувшись горлом на сияющее лезвие.
        Прямой выпад вперед с круговым разворотом - и сразу две косматые башки подлетели в воздух, словно кометы, оставляя за собой рваные кровавые хвосты.
        Топорик выстрелил второй раз, но его стрела исчезла где-то в серой куче, не причинив никому из тварей видимого вреда.
        - Что там? Что там? Что там? - судорожной скороговоркой пыхтел Матей, но не было времени ему отвечать.
        Нарастающим звоном поднималась к черному небу молитва слепого отшельника, распугивая крылатых существ, барахтающихся над головами людей в холодном воздухе, как в воде.
        Николас отступал вверх, не давая себя окружить, стараясь не подпускать волков близко к себе. Длинный, чуть изогнутый клинок, весь залитый кровью, уже не сверкал. Метался из стороны в сторону, отрубая лапы, головы, разрубая хребты и оскаленные пасти. Но как Николас ни пытался, остановить натиск ему не удавалось. Серая волна перла вперед, на месте упавшей твари вставали две невредимые.
        Янас стрелял без остановки, совсем не целясь - по копошащейся, исходящей воем и рычанием массе, - точно по одному большому врагу. Несколько волков несли в своем теле его стрелы, но, словно не замечая этого, продолжали сражаться с прежней яростью.
        Мальчик готов был заплакать от своего бессилия. Николас поднялся уже до самой вершины, а врагов, казалось, не стало меньше, хотя по всему склону валялись еще трепыхавшиеся иссеченные трупы. Николас снова отступил, споткнулся о кочку, но устоял. Удар! Отрубленная косматая голова покатилась вниз по склону, а на клинок уже была нанизана очередная туша. Волк из задних рядов вскочил на плечо своего собрата, сразу прыгнул оттуда, метя лапами в горло противника. Николас рухнул навзничь, сбитый с ног. Его меч остался торчать в бездыханном лохматом теле.
        Николас исчез под грудой тяжелых серых тел. Сквозь сплошную пелену торжествующего воя прорезался ужасный треск разрываемой плоти. Люди в меловом круге слышали, как Николас кричит от боли. Отголоском прозвучал истошный вопль Баска - он не оборачивался к Николасу, он вопил от другого, своего кошмара. Сухо треснула, распрямляясь, тетива арбалета.
        Это ощущение было ему знакомо. Как и когда-то, давным-давно, еще мальчишкой, он снова горел на костре. Нельзя было пошевелиться, боль окутывала коконом, пожирая из него жизнь.
        Прижатый спиной к земле, он не мог пустить в ход свои костяные клинки, но тем не менее, погребенный под массой тел, он все же пытался сопротивляться, и удары вязли, не принося освобождения. Каждый удар получался слабее предыдущего - силы уходили из тела Николаса.
        Жарко дыша ему в лицо, какая-то из тварей терзала клыками плечо, подбираясь к горлу. Из висков хлестнули кровавые фонтаны - волк сомкнул мощные челюсти на его голове, силясь раздавить черепную коробку. Руки и ноги не подчинялись; ледяной иглой Николаса наискось пронзил очередной приступ боли: звериные зубы выхватили из его бедра кусок мяса.
        Тогда-то Николас и закричал. Словно откликаясь, откуда-то издалека родился свист и, приближаясь, окреп. Шумный плеск разорвал кокон боли и вернул зрение.
        Увидев небо над собой, он почувствовал, что может двигаться. Перевернулся на живот, локтями расталкивая тяжесть над собой. Потом встал на колени.
        Он смотрел вокруг и не верил своим глазам. Впечатление было такое, будто взорвалась мощная пороховая бомба. Разорванные в куски, дымящиеся серным дымом, волчьи тела покрывали пространство диаметром метров в пять. Единственная уцелевшая тварь, поскуливая, ползла вниз по склону. Голова, морда, плечи и передние лапы у нее были невредимы, а ниже груди тела не было… какие-то кровавые лоскуты…
        Николас увидел свой меч, косо торчащий из бесформенной туши. Он потянулся за ним и упал лицом в землю. С трудом приподнялся на левой руке. Правая не слушалась, висела тяжелым камнем. Сознание уплывало от Николаса. Он дотащил себя до меча, схватился за лезвие, повалил меч и упал на него сверху. И больше не двигался.
        Проповедник все-таки ослушался приказа. Он обернулся - и успел увидеть последние секунды жизни Николаса. Матей швырнул в звериную кучу бурдюк со святой водой, сразу весь запас - и на том месте, где упал бурдюк, в небо взвились фонтаны нечистой крови. Стая была уничтожена, но Николаса это не спасло. Топорик сам видел, как изгрызенный колдун еще шевелился, хотя на его теле не оставалось ни единого неповрежденного места - кое-где в кровавых проемах его плоти виднелись белые кости.
        - Господи, помилуй… - прошептал Матей. - С ним кончено… И нам конец, мальчик.
        - Хватит болтать! - рявкнул Баска.
        Священник оглянулся и вдруг взвизгнул. Янас обернулся следом за ним.
        По косогору поднимались существа, почти вдвое превосходящие по размерам самого высокого человека. Они были похожи на громадных обезьян, но с безволосой зеленой лоснящейся кожей, покрытой крупными бородавками. Существа продвигались вперед на коротких задних лапах, помогая себе, отталкиваясь от земли длинными передними - резкими скачками, утробно клокоча раздутыми горлами, словно лягушки.
        Но не только это поразило Янаса.
        Баска стоял на своих переломанных ногах - стоял прямо и твердо. Теперь в нем ничто не напоминало того перепуганного и хнычущего беглеца, каким он был полчаса тому назад. Тетива его арбалета щелкала раз за разом, но стрелы, врезаясь в бородавчатую кожу, ломались и опадали бессильными щепками. И существа не останавливались.
        - Это тролли! - задыхаясь, как от быстрого бега, вымолвил отец Матей. - Если верить преданиям… их может убить только яркий солнечный свет. При свете они превращаются в камень! Боже всемилостивейший, мы обречены!
        Баска коротко глянул на проповедника и внезапно рассмеялся, как будто окрыленный удачной мыслью…
        - Спасибо! - крикнул он. - Твои знания действительно полезны, святой отец!
        Слепой отшельник молился уже заметно охрипшим, но нисколько не дрожащим голосом. Кажется, он не пошевелился с того момента, как бой начался.
        - Соль! - крикнул Баска. - Скорее!
        Топорик схватил с земли мешочек соли, запустил туда ладонь и швырнул пригоршню вниз с косогора, метя в глаза ближайшему троллю. Зеленокожий взвизгнул, облапил морду и закружился на месте.
        - Еще! - кричал Баска. - Еще! Проповедник, есть святая вода?
        - Н-никак нет… закончилась…
        Янас бросал и бросал соль. Тролли попятились. Мальчик, подожженный мстительной злобой, так увлекся, что не заметил, как вышагнул из мелового круга. Отец Матей втащил его обратно за шиворот.
        А Баска… Когда тролли замешкались, он и не думал продолжать стрельбу. Он занимался каким-то странным делом. Он размотал повязки на своих ногах и доставал оттуда комочки диковинной белой смолы, мягкой, как глина - и уверенно и быстро лепил их на оконечья стрел. Иногда ему попадались красные комочки, их он откладывал в сторону.
        - Кончилась! - возвестил Топорик, опустошив мешочек.
        Баска уже вложил стрелу со смоляным комочком на конце в арбалет. И выстрелил. Поднял другую стрелу.
        - Будешь подавать мне! - громко скомандовал он Янасу.
        Теперь стрелы, попадая в троллей, взрывались снопом ярчайших белых искр. На месте попадания зеленая бородавчатая кожа серела и покрывалась трещинами - будто каменела. Да нет, она на самом деле каменела!
        Выстрел - взрыв искр - плечо одного из троллей, окаменев, рассыпалось твердыми осколками. Передняя лапа, упав на землю, стала камнем лишь сверху, ниже локтя она все еще была живой и даже извивалась какое-то время…
        Выстрел - еще один тролль рухнул ничком с громадной крошащейся дырой в грудной клетке.
        Арбалетные стрелы, усиленные необыкновенной смолой, разили тварь за тварью. Последнему троллю, который не успел удрать за деревья, Баска разнес в мелкие камешки лупоглазую башку.
        - Еще! - крикнул он, озираясь.
        Кажется, вокруг мелового круга никого больше не осталось. Тьма отступила.
        Мальчик подал очередную стрелу с белой смолой, но Баска оттолкнул его руку. Наклонился сам, взял стрелу, где на конце была смола красная. Зарядил ее в арбалет и выстрелил вверх.
        В небе полыхнуло снопом багровых искр. Баска помедлил немного и пустил в небо вторую стрелу. Еще один всполох. Кружась, искры полетели вниз, но, не достигнув земли, погасли.
        Далеко над деревьями сверкнуло такой же багровой мгновенной вспышкой.
        - Хвала небесам… - выдохнул Баска.
        Лес смолкал. Кто-то еще копошился между деревьев, но соваться в пределы освещенного факелами пространства не осмеливался.
        - Твои ноги… - изумленно вымолвил отец Матей. - Господь явил чудо! Он исцелил тебя, дав тебе силу, - нам во спасение!
        - Неисповедимы пути Господни, - спокойно проговорил слепой отшельник.
        - Что ты имеешь в виду, святой отец? - живо обернулся к нему Баска.
        - Мне кажется, ты понимаешь…
        Топорик смотрел туда, где в окружении трупов врагов неподвижно лежало тело Николаса. Он и сам не заметил, как двинулся вниз. Баска нагнал его на полдороге и поволок обратно в круг.
        - Не суйся один! Пойдем все вместе!
        - Но он…
        - Он мертв. Он храбро сражался. Это он спас наши жизни, а вовсе не я… - и, помедлив, добавил: - Я еще никогда не видел столь доблестного воина.
        - Ты говоришь: пойдем… - заторопился проповедник. - Куда нам идти?
        - Святой отец… - не слушая Матея, обратился к отшельнику Баска. - Поднимайтесь! Обопритесь на мое плечо, я выведу вас. Нелюди вряд ли повторят атаку, их осталось слишком мало, а выжившие слишком напуганы и обессилены. Они не ждали такого отпора… Но, когда рассветет, сюда явятся люди. Их не остановишь святой водой, молитвой и меловым кругом. Они убьют вас.
        - Сын мой, - мягко ответил старик. - Моя судьба в руках Божиих, и было бы недостойно бежать, ища себе лучшей участи. Я пришел в этот лес, чтобы здесь окончить свою жизнь. Господь призовет меня тогда, когда ему будет угодно. Случится сегодня это на рассвете или годом позже - для меня безразлично.
        Баска мотнул головой - серьги качнулись в его ушах. Но ничего не сказал, видимо, понял, что спорить с отшельником бесполезно. Он поднял с земли запас стрел, плащ Николаса и его мешок. Крякнув и пошатнувшись от натуги, закинул мешок за спину, закрепив ремнями.
        - Отдай! - вырвалось у Топорика. - Это не твое!
        - Э-э… Отрок прав. Вещи господина императорского посланника Высшей Канцелярии неприкосновенны! - подтвердил и проповедник.
        Баска усмехнулся:
        - Не пытайтесь меня убедить в том, что ваш друг - посланник государя-императора.
        - Да?! - запальчиво возразил отец Матей. - А знаешь ли ты, несчастный?..
        - Знаю, - ответил Баска. - Я знаю, кто он такой… был.
        - Надо же, какой умник! - запыхтел проповедник. - И откуда ты только все знаешь?
        - Я, - коротко сказал Баска, - императорский посланник Тайной Канцелярии. А теперь не будем терять времени. Пойдемте. Я выведу вас. Святой отец, может быть, вы передумаете?
        - Уходите, дети мои, с богом. Я буду молиться за вас.
        - Ка… ка… Как вы сказали, господин? Тайная Канцелярия? - вымолвил проповедник.
        Топорик, не удержавшись, всхлипнул. Ему было все равно. Николас мертв… Он даже не представлял себе, что такое может случиться…
        Господин императорский посланник Тайной Канцелярии Баска (или это имя было ненастоящим?) потрепал его по плечу:
        - Мы уже ничем не можем помочь ему. Ключник мертв.
        - Ключник?! - разинул рот отец Матей.
        - Ключник… - прошептал Янас.
        - …И это лучшая смерть из всех, что ждала его. Мне жаль. Хотя… Я понимаю, тебе неприятно это слышать, но я считаю: мне очень повезло, что все произошло именно так. Мне было приказано доставить его живым и невредимым. Не представляю, как бы я сумел выполнить приказ, если бы он воспротивился мне… Так вы не знали, кем он был?
        Янас промолчал.
        - Ключник… - оцепенело повторил Матей. - И это… у него в мешке… это и есть?..
        - Н-да, действительно не знали, - произнес Баска, словно только для себя. - А хитер, черт! Вел с собой священника и мальчишку. Прикидывался посланником Высшей Канцелярии… И совсем не чудовище, как полагается по святому пророчеству… Ну кто бы догадался, а? И ведь шел прямо в руки к Пелипу… Ладно! Пойдемте скорее. Пойдемте, если хотите жить. И будьте наготове - твари все еще рыщут в лесу. Пока не рассвело - их время.
        Императорский посланник Тайной Канцелярии говорил уверенно и четко. И ему повиновались: отец Матей, так и не сумевший закрыть рта и обалдело мотающий головой, и Янас - безмолвный и безразличный. Мальчик даже не поднял с земли своего мешка.
        Баска выпустил еще одну стрелу с красной смолой в небо. Трое спустились по склону и направились в направлении, где ответно сверкнула багровая вспышка.
        Слепой отшельник остался на косогоре у гаснущего костра, шепча беззвучно. Видимо, сила его молитв не ослабла - Баска, Топорик и Матей благополучно добрались до быстрой лесной речки.
        У реки ждала лодка с двумя солдатами Императорского Летучего полка, переодетыми охотниками.
        Крылатые наблюдатели не покидали их до самого рассвета.
        ГЛАВА 3
        Утром пришли люди. Отшельник ждал их, потому и не стал тратить сил на то, чтобы перебраться в свою землянку. Их было около полусотни, и они двигались единой группой. Желтое солнце освещало косогор, усеянный искалеченными телами, - но не звериными, а человеческими, покрытыми с ног до головы густой шерстью, свалявшейся от застывшей крови. Вниз по склону темнели большие каменные осколки, похожие на куски разбитых статуй.
        Отряд остановился, не доходя до косогора нескольких шагов - под деревьями. От него отделилась дюжина, направлял которую невысокий человек в серой монашеской рясе с надвинутым до подбородка капюшоном.
        Дюжина поднялась на вершину косогора. Монах остановился за пределами мелового круга.
        - Здесь нет того, что вы ищете, - проговорил отшельник, глядя слепыми глазами прямо перед собой.
        Монах выпростал из рукава правую руку. Подчиняясь его жесту, двое вступили в круг, быстро обыскали старика, прощупали валявшиеся рядом мешки, разметали угли кострища. Затем один из них оглянулся на монаха и, получив подтверждение, кривым ножом ловко перерезал отшельнику горло.
        Старик запрокинулся навзничь.
        Монах развернулся и пошел вниз. Подождал минуту, потом пятеро Братьев подтащили к нему тело Николаса.
        - Да, - донеслось из-под капюшона, - это он.
        Человек, убивший отшельника, с ножом в руке наклонился над телом, выискивая неповрежденное место, куда можно было воткнуть клинок. И вдруг замер, приглядываясь…
        - Не так, - раздраженно проговорил монах. - Сожгите труп и возвращайтесь в лагерь.
        Полусотня, выстроившись длинной цепочкой, потянулась обратно в лес. Двое - тот, с ножом, и крепкий толстоногий парень с широким крестьянским лицом, вооруженный саблей и мушкетом, остались над телом. На обоих были шляпы без полей, с торчащими красными петушиными перьями.
        - Чего его жечь-то? - сказал, скривившись, толстоногий. - И так сгниет.
        Тогда заговорил другой. Голос звучал гнусаво, точно ноздри этого человека вовсе не пропускали воздух:
        - Господин Мартин приказал. А ежели приказал господин Мартин, все равно что приказали его сиятельство. Не рассуждай, дубина! Тяни его вон туда, наверх, прямо на кострище…
        Парень вздохнул и, наклонившись, взял тело за ноги. С большим трудом проделал несколько шагов и отпустил ношу.
        - Тяжелый, гад! - сдавленно выговорил он. - Может, по кускам?..
        Гнусавый выругался, сунул нож за пояс и подхватил тело за руки. Но и вдвоем они пронесли Николаса только до середины склона
        - А хрен с ним! - задыхаясь, сказал гнусавый. - Спалим здесь. Беги за хворостом.
        - А чего я-то?
        - Беги, кому сказано! Это когда его сиятельство раздавит вонючку-императора и дарует тебе графский титул, будешь распоряжаться, а пока - делай, что говорят!
        Парень раздраженно сплюнул и заспешил вниз. Когда он скрылся за деревьями, гнусавый присел рядом с телом. Множество трупов, застывающих вокруг, вовсе не смущали его. Он насвистывал что-то, подбрасывая в руке нож. Кривой клинок с деревянной рукоятью подлетал невысоко и, падая, вонзался в сырую от утренней росы землю. В очередной раз выдернув нож, гнусавый придержал его в руке, усмехнулся какой-то своей мысли и подбросил оружие так, чтобы оно воткнулось в грудь трупа.
        Тяжелое лезвие только ударилось в недвижную плоть, не воткнулось. И гнусавому показалось, что тело вздрогнуло. Он прервал свой свист, подполз на коленях поближе и склонился над лицом, покрытым сплошной коркой запекшейся крови.
        - Хе… - ухмыльнулся он немного погодя. - Посмотрим, как ты подергаешься на костре, падаль!
        Черно-багровая кровавая корка треснула. Гнусавый охнул и неловко подался назад, но не упал, потому что мертвая, иссеченная кровавыми полосами рука крепко держала его за горло. Окровавленные пальцы сжались, послышался хруст, и гнусавый уронил голову на плечо.
        Тогда Николас открыл глаза.
        Парень с охапкой хвороста быстро шел к косогору.
        - Эй, слышь! - закричал он уже издали. - Я чего подумал-то! Как стану графом, вся прислуга у меня будет из одних только баб! Ну, кроме стражников, конечно. Я такой указ введу: который из подданных мне свою дочку приведет в пользование на полгода, тот на полгода от податей освобождается. А ежели особливо хорошенькую, то и на год могу взять - да и вообще на сколько мне пожелается! А чего - я ж граф буду, а графу все дозволено! Как оно? Ага! Слышь? Чего разлегся-то?!
        Он бросил охапку рядом со своим товарищем, раскинувшимся на склоне. Шляпа с красным пером закрывало лицо гнусавого.
        - Эх, мне бы вот прямо сейчас бабеночку, - мечтательно вздохнул парень. - Нерожалую, пухленькую… Я бы половину своей будущей казны отдал! Слышь! - пихнул он гнусавого ногой. - Давай, вставай! Я за хворостом ходил, я и костер разводить должен, а?! Эй! Ты чего, уснул, что ли? Я тебе не шавка, чтобы…
        Тут только парень заметил, что тело, приготовленное для сожжения, лежит вовсе не в том положении, в котором он его оставил. Раскрыв рот, он застыл на месте. А тело вдруг медленно поднялось.
        Николас сел, с трудом превозмогая смертную истому в мышцах. Парень, замычав от ужаса, попятился и побежал, тяжело бухая сапогами. Николас выждал, пока зрение - свет в глазах то потухал, то вновь вспыхивал - восстановится, и размахнулся.
        Кривой нож гнусавого вошел парню под левую лопатку. Он всплеснул руками, споткнулся на бегу и рухнул ничком.
        Передохнув, Николас на четвереньках пополз вверх.
        Отшельник.
        Мертв.
        Убит совсем недавно - кровавая лента все еще ползет из разрезанного горла. Тел Янаса, Матея и Баска не видно. Значит, они живы?!
        Сумели бежать?
        Или Красные забрали их с собой?
        Нет, наверняка бежали. К чему Братству пропойца-священник, мальчишка и предатель-беглец? Они не стали бы их оставлять в живых, они бы их точно убили.
        Мешка с эльваррумом в меловом круге Николас тоже не обнаружил. Даже и не стоило искать его, и так было понятно - Ключ кто-то забрал.
        Кто?
        Николас отправился вниз по склону. Сначала на четвереньках, а потом, когда силы стали покидать его, - ползком. Очень трудно было дышать. Он то и дело сплевывал липкие сгустки крови.
        А вот и его меч - все еще торчит в туше твари. Нет, это уже не тварь. Солнечный свет преобразил вервольфа. Мертвое тело волка стало человеческим трупом. Выдернув меч, Николас оперся на него и поднялся на ноги.
        Правая рука все еще плохо слушалась. Но ноги держали его, хотя левая была, кажется, перебита. Доковыляв до деревьев, Николас отодрал от первого попавшегося ствола большой кусок коры, опустился на землю.
        Ни одного живого существа не было вокруг него - он чувствовал это. Звери и птицы ушли подальше от этого места и долго еще не вернутся. Но мучительнее всего было осознавать то, что с ним не было его эльваррума. Это жгло больнее ран. За своих спутников он беспокоился меньше, убедив себя в том, что они целы.
        Кто забрал Ключ?
        Янас? Матей?
        Или Баска?
        Странный тип этот Баска. Жаль, не было времени раскусить его…
        Николас лезвием меча осторожно разрезал штанину на левой ноге. Так и есть - перелом. Он стащил с себя куртку и рубашку - и ужаснулся.
        Никогда его тело не было так изранено. Из груди в двух местах торчали белые осколки ребер. Судя по всему, разбитые ребра проткнули легкое - вот почему он с трудом дышал. Глубокие раны на животе и боках были уже затянуты прозрачной розовой пленкой, но на дне их все еще можно было увидеть сизые складчатые комки кишок.
        - Плохо дело… - проговорил он и не узнал своего голоса - так хрипло и тихо, почти неслышно, прозвучали эти слова. Значит, задеты голосовые связки…
        Провел руками под подбородком и нащупал три продольные раны от волчьих когтей. Розовая пленка на них пульсировала. Он осмотрел правую руку - сильно изранена, но кости целы. На остальные раны не стоило обращать внимания.
        Николас оторвал от рубашки несколько длинных полос. Разодрал кусок коры на четыре примерно равные части. Вдохнул поглубже, содрогнулся от боли, сжал в зубах обломок ветки и принялся вправлять ребра. Однажды ему уже приходилось делать нечто подобное - правда, тогда сломано было одно ребро, а не почти все. Боль накатывала такая, что он дважды едва не терял сознание. Но не прерывал работы, понимая: промедлит - и ребра начнут срастаться, придется их ломать заново и складывать правильно. Чтобы отвлечься от терзавшей тело боли, он выстраивал возможные варианты того, что произошло этой ночью.
        Как было? Баска увел их? Но зачем ему это? Они ушли с ним добровольно? Тоже непонятно - почему?.. И - куда? Отшельник говорил, что путь из леса долог, а Баска, видимо, знал другой путь, короче. Но ему зачем-то нужно было дождаться сумерек…
        Зачем?
        Он соорудил из коры и полосок ткани шину, стянул ею грудную клетку и бока. Осталось еще разобраться с переломом на ноге. Это будет намного легче. Тем более что правая рука вроде бы подчиняется почти как здоровая - разработалась. Николас отодрал от дерева кусок коры поменьше предыдущего. Он наложит шину на ногу и немного отдохнет. Всего час или два. Отдыхать больше он не может себе позволить. А потом он встанет и пойдет. Куда? Об этом тоже надо было подумать. Надо искать мальчика и эльваррум. Скорее всего, там, где эльваррум, там и Янас. Да, это наверняка так…
        Он выпрямился, опираясь рукой о ствол дерева, затем убрал руку. Кривясь от боли во всем теле, особенно в перебитой ноге, закрыл глаза. Выставив вперед ладони, медленно повернулся по кругу. Потом просто упал и несколько минут лежал без движения, восстанавливая силы.
        Эльваррум ощущался едва-едва… Значит, Ключ унесли уже довольно далеко. Но ничего… Теперь он знает, куда идти. Он немного отдохнет и отправится в путь…
        - Пелип, а я все еще жив, - пробормотал Николас, закрывая глаза. - Попытка снова провалилась, да? Счет растет. И когда я приду, тебе придется платить за все…
        Огненные круги запрыгали перед его глазами, и трудно было определить, что это - начало обморока или снова мерещится красная борода ненавистного графа.
        Быстрое течение несло лодку меж узких берегов. Деревья склонились к воде так низко, что ветви пролетали над головами людей в лодке. Солдаты сидели на веслах, отец Матей и Янас, измотанные страшной ночью, лежали впритирку друг к другу на носу, а Баска, казалось, совсем не уставший, управлялся с рулем на корме.
        Несмотря на чугунную усталость, переполнявшую тело, Топорик не хотел спать. Яркое солнце било в глаза, вода шумела за бортами, да и несвязное бормотание ворочавшегося рядом проповедника не располагало к спокойному отдыху. Да разве дело было только в этом?! Янас, как ни старался, не мог изгнать из памяти изорванного тела эльвара Николаса.
        Ключника Николаса.
        И отец Матей будто обезумел. Бормочет себе под нос какую-то нелепицу, то и дело вздрагивает, словно смерть как напуган:
        - Потемнеет небо среди ясного дня… низвергнется из сумрака… зальет все огнем… из кровавого моря… Зверь - обличьем человек… Ключ от ночи и смерти! Это все правда! Боже, храни нас, грешных…
        А Баска на корме тряхнул чернявой головой и захохотал:
        - Глядите веселее, братцы! Прорвемся! Эй, святой отец, помнишь, я говорил, что бабка моя цыганкой была? Я не соврал! От нее, от старой ведьмы, мне дар везения перешел! Ключ теперь у нас! Боже мой, никто и не надеялся, что Ключника удастся перехватить! Нам осталось только сплавиться по реке, и все, братцы! Эй, Ганс, Лало! Чего кряхтите? Я почти год провел в кромешном аду, да и вам пришлось несладко! Но теперь победа близка!
        - Здесь такое творилось, господин! - покачал головой один из солдат. - Кому рассказать - не поверят. Да и рассказывать нельзя. Государь Император и Святая Церковь подобные разговоры запретили!
        Ганс и Лало, солдаты Летучего Императорского полка, как понял Топорик из приветственных разговоров, несколько месяцев прожили на речном берегу. Им не пришлось много трудиться, чтобы походить на охотников: за долгое время ожидания они и превратились в лесных охотников. Одежда их истрепалась, физиономии заросли косматыми бородами, и, так как припасы закончились давно, питаться приходилось дичью, которую они добывали сами. Баска должен был выйти на условленное место почти что полгода тому назад, они, наверное, и не чаяли уже встретить его. Топорик помнил, как они ошалели, увидев императорского посланника Тайной Канцелярии. А уж известие о чудесном обретении Ключа оказалось чересчур ошеломительным - они до сих пор не осознали до конца произошедшее. Да и сам Баска… Янас уже узнал: был простым осведомителем в стане воинов Братства. Действительно, счастливый случай свел пути его и Ключника.
        - Эй, мальчик! - все не мог угомониться Баска. - Ты понимаешь, что мы с тобой переломили ход истории? О нас будут слагать легенды! И знаешь что? Когда я предстану перед Императором с докладом, я не забуду про тебя.
        - Наблюдатели, - сказал Янас.
        - А?
        - Наблюдатели, - повторил мальчик, с непонятным удовольствием видя, как сползает улыбка с лица Баска. - Эти крылатые существа… Помните, господин посланник Тайной Канцелярии, как они летели за нами до самой реки? Я бы на вашем месте не радовался прежде времени.
        - Я знаю, - посерьезнел Баска ненадолго, но через несколько мгновений снова рассмеялся, закинув голову к небу: - Боже мой, неужто я скоро буду в родном Герлемоне?!
        Русло реки свернуло влево - так резко, что Баска едва успел выровнять руль. Течение становилось все быстрее, а берега - уже и каменистее. Здесь, за поворотом, было мелко - об этом можно было судить по серым покатым валунам, блестящим на солнце, словно спины громадных рыб. Баска оставил свои восторженные восклицания и внимательно следил за движением лодки. Прошло меньше получаса, прежде чем напряженное молчание разорвал его крик:
        - Эй, Лало, берегись!
        Солдат оглянулся. Весло в его руках, поднявшись над уровнем воды, врезалось в пролетавший мимо камень и переломилось надвое. Лодку тут же занесло. Баска навалился на руль, заорав:
        - Убрать весла!
        Единственное уцелевшее весло упало в лодку.
        Они немного потеряли в скорости, зато маневрировать стало гораздо труднее. Течение становилось все быстрее, вода белыми бурунами бурлила меж валунов, которые неслись навстречу все чаще. С Баска окончательно слетела веселость. Топорик вцепился в борт. Отец Матей привстал, растерянно осматриваясь.
        - Господи, когда же все это кончится! - простонал он.
        - Не ной, святой отец! - оборвал Баска, направляя лодку в неширокий пролив меж двух валунов. - Я же говорю - я везунчик! Выберемся!
        В проливе лодку подбросило. Подлетев, Топорик углядел впереди большой камень, острым плавником торчащий из воды. Он вскрикнул.
        - Прямо по курсу!.. - закричал Ганс, но было поздно.
        Они упали прямо на камень. Раздался сочный треск. Лодку развернуло, выбросило на середину реки и закрутило, как щепку в песчаном смерче.
        - Табань вправо! - надсаживаясь, завопил Баска.
        Ганс и Лало кинулись к веслу одновременно. Топорик упал под ноги посланника, больно ушибив локоть о завернутый в мешковину Ключ.
        - Святые угодники! - взвизгнул проповедник, хватаясь за борт.
        Лало, завладев веслом, кое-как при помощи Баска, отчаянно крепившего руль, выровнял лодку. Вдали показался угловатый хребет каменистой гряды. Белая дымка водяной пыли висела над грядой.
        - Надо пристать к берегу! - распорядился Баска. - Перетащим лодку посуху, потом снова спустим на воду. И какого дьявола здесь эти проклятые валуны? Я помню карту - река должна быть широка, и проход по ней свободен! Лало, вы разбили лагерь точно там, где нужно было?
        - Здесь чертова пропасть лесных речушек! - прокричал в ответ Лало. - Но они все ведут в одном направлении… Если мы и ошиблись, это легко поправить…
        - Легко поправить?! Ну, дай бог добраться невредимыми, я вам тогда…
        Лодку снова сильно тряхнуло.
        - Лало, табань! - сбившись, воскликнул Баска. - Ганс, помоги ему! Ганс! Ганс!!!
        Но Ганс и не думал никому помогать. Он стоял прямо, чуть покачиваясь. Из середины его груди вылезло остроконечное окровавленное жало. Топорик не сразу и понял, что это - наконечник арбалетной стрелы, пробившей тело солдата насквозь. Ганс удивленно посмотрел на Баска, осел на борт и начал заваливаться назад. Отец Матей метнулся к нему, но Ганс, нелепо дрыгнув задранными вверх ногами, уже повалился за борт.
        Берега по обе стороны реки кишели людьми, на шапках которых - а то и просто в волосах - алели петушиные перья.
        - С-сволочи… - прошипел Баска.
        Стрела свистнула рядом с ним и плюхнулась в воду. Еще три с треском впились в бока лодки - две справа, одна слева.
        - Святой отец, ложись! - крикнул Баска. - Мальчик, спрячься под скамью! Лало, брось весло! Ко мне!
        Передав руль солдату, посланник рухнул на колени. Топорик, укрыв голову под плоской дощечкой, заменявшей скамью гребца, видел, как он, чертыхаясь, обматывает мешок с Ключом широкими кожаными ремнями.
        Грохнуло подряд несколько выстрелов. На уровне глаз Янаса в борту лодки возникла дымящаяся дыра. Оттуда плеснуло водой мальчику в лицо. Проповедник подполз к нему поближе.
        - Молись, отрок! - прокряхтел он. - Молись, чтобы Господь не оставил нас! Но не о спасении своем молись, а о том, чтобы дьявольскую эту вещь…
        Очередной выстрел снес уключину и заставил проповедника замолчать.
        Баска с мешком, укрепленным за спиной, поднялся на ноги. Он держал охотничий арбалет. Лало всем телом навалился на руль. В плече у солдата торчала стрела, кровь текла из раны и закушенной губы.
        Баска озирался. Стрелять было не в кого. Засада осталась далеко позади, но Братья не бежали по берегу следом за лодкой. Это могло означать только одно - впереди ждала еще одна засада.
        Так и есть - кусты по берегам зашумели. Поднимая тучу брызг, в воду прыгали люди с петушиными перьями на шляпах. Над головой они раскручивали багры на длинных веревках.
        Прицелившись, Баска спустил тетиву. Один из Братьев скрылся под водой, но остальные взметнули в воздух свои багры. Бросив разряженный арбалет, Баска выхватил из-за пояса Лало два ножа - один оставил себе, другой бросил Топорику.
        Янас поймал оружие, не понимая, как оно может помочь в сложившейся ситуации.
        Пять или шесть багров полетели к ним с обеих сторон. Два впились в левый борт лодки, остальные бессильно упали в воду. На берегу торжествующе закричали, натягивая веревки. Лодку потащило влево.
        - Лало, держи вправо! - скомандовал Баска. - Мальчик, чего ты медлишь?!
        Топорик наконец догадался. Он рубанул ножом по веревке, она лопнула - багор повис на борту. Лодку качнуло. Баска дотянулся своим клинком до второй веревки, разрубил и ее. Но лодка не понеслась дальше, а, подпрыгивая на волнах, стала разворачиваться поперек течения, угрожая опрокинуться.
        - Лало, кому сказано - держи руль! - хрипнул Баска.
        Лало исчез.
        Рукоять руля болталась свободно. Топорик оглянулся. Голова солдата показалась над поверхностью воды - далеко сзади. Как рыбу, пойманную на крючок, его тащили к берегу. Багор пронзил Лало правую руку, лишив возможности даже защищаться. Правая, из плеча которой торчала арбалетная стрела, кажется, не действовала вовсе.
        А впереди на лодку мчалась каменистая гряда.
        - Держитесь! - приказал Баска.
        Он уже ухватил руль и теперь яростно пытался развернуть лодку. Если бы пара весел осталась цела, возможно, у них получилось бы выровняться и даже - проскочить в один из протоков в гряде. Но бурное течение оказалось сильнее императорского посланника Тайной Канцелярии.
        Лодку приподняло и с размаху швырнуло на камни. В следующее мгновение Топорик оказался под водой. Мир звуков для него умер. Нож вывалился из рук и тотчас пропал, утянутый тугими, как плети, водяными струями. Было непонятно, куда грести, чтобы выплыть на поверхность. Его перевернуло, шваркнуло о камень - и вдруг вытолкнуло наружу.
        Низкий рев сразу оглушил мальчика. Вода здесь, за грядой, клокотала, бешено кружа деревянные обломки. Вот мелькнуло чье-то тело… Баска? Матей? Мелькнуло и снова скрылось… Не было никакой возможности сопротивляться сильнейшему течению. Отчаянно загребая обеими руками, Топорик сучил ногами, отбиваясь от ледяных потоков, тащивших его на дно, словно от щупальцев живой и злобной твари. Он развернулся по течению - и вдруг увидел, что впереди горизонт обрывался голубой пустотой. Необозримый голубой простор. Широко расступившиеся берега, кипящая белой пеной кромка воды, а дальше - ничего нет. Только небо.
        Янас закричал и сразу смолк, едва не захлебнувшись. Через несколько мгновений его выбросило на хребет водопада, он ощутил под собой многометровую водяную пропасть, рванулся в последней попытке хоть на секунду отсрочить неминуемое падение, но ничего не сумел сделать.
        Он думал, что расшибется о воду насмерть, но удара даже не почувствовал. Только когда сильно сдавило грудь и больно зазвенело в ушах, понял, что уже глубоко под водой и надо всплывать.
        Топорик вынырнул, глотнул распяленным ртом воздух, и его снова накрыло волной. На этот раз, прежде чем выныривать, он долго - сколько хватило дыхания- плыл под водой, подальше от гулкого грохота водопада.
        В нескольких метрах от чудовищно ревущего водяного столпа, окруженного радужной дымкой, было уже спокойнее. Постанывая от тянущей боли в мышцах, мальчик подплыл к берегу, выполз, оскальзываясь на крупной гальке, на сушу и рухнул, обессилев. Смерть снова пронеслась мимо, не тронув его. Водяной каскад срывался с отвесных скал. Нечего было и думать спуститься с них без длительной подготовки и специальных приспособлений. Значит, погони можно не опасаться…
        Он бы лежал и лежал, не открывая глаз, приходя в себя после страшного напряжения, но позади сквозь приглушенный рев водопада послышался громкий плеск.
        - Отец Матей! - сразу почему-то подумал Янас, приподнимаясь.
        Священник, окутанный промокшей насквозь рясой, сидел по пояс в воде, ладонями шаря вокруг себя. За спиной у него висел на ремнях дорожный мешок. Янас, пошатываясь, подошел к нему, отцепил от бороды застрявшие под подбородком проповедника очки. Отец Матей схватил их и нацепил на нос.
        - Слава богу! - выдохнул он. - Это ты?.. Я уж ни на что и не надеялся… Выжить в этой пучине… Что это там?
        Мальчик побрел туда, куда указывал Матей, к темной груде тряпья, выброшенной на берег. Когда он подошел ближе, куча шевельнулась.
        - Живой… - прошептал Топорик.
        - Ага… Я же говорил… - прохрипел Баска, выплевывая изо рта красную воду. - Я везунчик… Недаром моя бабка была цыганкой… Если бы ребята не перепутали реку, эти гады нас бы точно достали… на ровном месте… и тихом течении… Повезло… Куда им тягаться с водопадом!
        Он поднял голову, попытался встать, но ноги не держали его. Или, быть может, мешок с Ключом, прикрепленный на спине, казался ему теперь слишком тяжелым. Топорик помог посланнику перевернуться на спину, положил его голову себе на колени. Баска все сплевывал, но уже не воду, а кровь.
        - Приложило о камень… - слабо улыбнулся он, отирая подбородок. - Грудью… Мешок-то тяжелый. Приплюснуло между Ключом и камнем… Думал, что утону, но Ключ решил убить меня не столь… милостиво… И вот… Да еще в голове шумит… Дышать трудно…
        Мальчик почувствовал, как с головы Баска на колени ему течет теплое… Он осторожно провел рукой по волосам посланника.
        Кровь.
        - Они все равно не отстанут, - проговорил Баска. - Найдут способ спуститься или… обойдут другим путем… Пелипу нужен этот проклятый Ключ. Он ни за что не Должен получить его… Ключ достанется Императору, и только тогда Империя будет спасена. А быть может, и весь мир… Вам надо скорее уходить отсюда. На запад…
        Он поморщился и закрыл глаза.
        - Держите на запад, - повторил он. - К морскому побережью. Если поспешить, можно опередить людей Пелипа… Слушайте… Ему нужен Ключ. Он понимает, что… потеряв Ключ, потеряет все… Погоди… Сейчас…
        - Господин! - взмолился проповедник. - Позволь мне сказать! Этот Ключ - дьявольская вещь! Человеку незачем владеть им!
        - Молчи, святой отец. Не перебивай меня хоть сейчас… Мне плевать, что это за штука - Ключ, дьявольская он вещь или нет. Я знаю одно - Ключ не должен достаться Пелипу…
        - О, как ты ошибаешься! Ключ никому не должен достаться, ни одному человеческому существу! Послушай меня, я говорю серьезно! Никогда в жизни я не был так серьезен! Послушай! Я все-таки священник, и я знаю!
        - Не перебивай меня, святой отец!
        Скрипя от натуги зубами, он обеими руками принялся растягивать ворот рубахи. Отец Матей, вышагнувший из-за спины Топорика, помог ему - разорвал ворот. Посланник поднял со своей груди круглый, как монета, медальон на цепочке и оттолкнул руки священника:
        - Нет, я сам…
        Он открыл медальон, небрежно сковырнул оттуда портрет-миниатюру какой-то красавицы, потом, поднатужившись, отломил круглую крышку. На цепочке остался плоский диск с выбитым изображением собаки, сидящей над человеческим черепом.
        - Верен до самой смерти - вот что это значит… - проговорил Баска и закашлялся так, что кровь пролилась ему на грудь. - Знак Тайной Канцелярии. Пелип опустошил Лакнию, но княжества на западе еще держатся. Предъявите этот знак, и любой лакниец, облеченный властью, сделает для вас все, что в его силах. Если получится, найдите Гульда из рода Крудов. Он поможет… - он снова закашлялся и договаривал уже через силу: - Поможет переправить Ключ в Герлемон… по морю… Это верный человек…
        Баска приподнял голову, посмотрел сначала на священника, потом на Топорика… И протянул медальон мальчику.
        - Помните… - проговорил он. - Я доверяю вам не потому что у меня нет выбора, а потому, что верю в Промысел Божий. Ты слышишь, святой отец? Промысел Божий!.. Господь… не допустит победы графа, ибо это будет победа над человечеством…
        Он надолго замолчал. Топорик надел медальон на шею и, повинуясь просительному взгляду отца Матея, отступил в сторону.
        - Нет, святой отец, - слышал он слабеющий голос Баска. - Исповедоваться я не могу… Слишком много я знаю того, что может помешать вам исполнить вашу миссию. Нет, я вас не пугаю, просто… путаются мысли… Отшельник был прав, когда говорил о том, что дьявол пришел в наш мир… Тьма растет… Пусть Император и виноват в этом, но… лишь он один может спасти… Ключ ему… не Пелипу… Тело столкните в воду… не надо тратить времени на… помолитесь…
        Топорик поднял с земли мешок с Ключом, с трудом взвалил его на спину. Нет, все-таки слишком тяжело… Священник все еще молился, склонив голову над водой, которая стала могилой императорскому посланнику Тайной Канцелярии, когда у водопада на скалах замаячили красные петушиные перья. Топорик видел арбалеты в руках Братьев, но стрел не опасался - далековато для прицельной стрельбы.
        Опустив мешок на гальку, он тронул отца Матея за плечо. Тот вздрогнул, обернулся. Посмотрел сначала вверх, на скалы, затем перевел взгляд на мешок.
        - Я только посмотрю, - пробормотал священник. - Быть может, это вовсе и не то, чего я боюсь, быть может, это просто… Сейчас, сейчас…
        Развернув мешковину, он неожиданно вздрогнул.

«Он же в первый раз его видит», - понял мальчик.
        - Скорее, святой отец, надо уходить, - поторопил он проповедника, который будто застыл над мешком.
        - Боже, - протянул проповедник. - Боже мой… Ключ от ночи и смерти…
        - Уходим!
        Священник через силу оторвался от зрелища Ключа, дрожащими пальцами затянул горловину мешка.
        - Невероятно! - сказал он. - Николас показывал тебе его? Откуда у него это?
        Янас не успел ответить. С вершины скалы снесло арбалетную стрелу, закружило ветром и опустило в воду.
        - Надо уходить! - поторопил священника мальчик.
        - Ага, да… Надо уходить… Сруби несколько веток, длинных и гибких веток, - попросил он. - Только поскорее…
        - Зачем?
        - Делай, что тебе говорят! Вот… Держи мой мешок. Там должен быть нож!
        Матей снял мешок и бросил его Топорику. Мальчик развязал его.
        - Это не твой мешок, святой отец, - морщась, выговорил Янас.
        - А… Ну и что? А чей?
        - Это мой мешок, - ответил Янас, поднимая топорик с ясеневой рукоятью.
        - Топор? Отлично! Значит, я в суматохе схватил твой мешок, а не свой! Какая разница! Руби ветви! Сделаем волокушу и оттащим подальше этакую тяжесть. Потом решим, что с ним делать.
        - Послушай, святой отец… - проговорил вдруг мальчик. - А он ведь жив…
        - Кто?
        - Если топорик вновь у меня, значит, он жив.
        - Да что ты мелешь, Господи, прости?! Ополоумел? Руби ветки! Надо сделать волокушу. Да ты!..
        Священник вдруг вскочил, кинулся к мальчику, отобрал у него топорик, наотмашь, неумело, но сильно рубанул несколько раз по ближайшей иве.
        - Вот так! Вот так! Вот так! - со злостью приговаривал при каждом ударе. - Вот так!.. - Он неожиданно остановился, посмотрел на топорик - оторопело, будто не помнил, как оружие попало к нему в руки. - Боже, что со мной? Прости меня, мальчик, я… Я просто слишком напуган. Надо успокоиться… Помоги мне связать ветви меж собой. Вот так… А теперь укладывай на волокушу мешок…
        ГЛАВА 4
        Они прошли насквозь небольшую прибрежную рощу и оказались на краю зеленой долины, большой и округлой, как чаша. По ту сторону долины синели невысокие скалы, на фоне которых угадывались сторожевые башни замка, а на самом дне долины виднелись теснящиеся друг к дружке соломенные крыши маленькой деревеньки. Позади путников угрожающе громоздился нескончаемый лес.
        - Значит, эльвар… - проговорил отец Матей, выслушав рассказ Янаса. - Эльвар из Потемья… После сегодняшней ночи я во что угодно поверю. Вот тебе и зверь в обличье человека… Говоришь, он шел к Пелипу, чтобы отомстить? А вовсе не за тем, чтобы отдать ему Ключ? А что было бы, если б он достиг своей цели? Он, конечно, был великим воином, но убить графа, окруженного тысячей Братьев, - задача даже для него слишком сложная… И все-таки не идти он не мог… Пожалуй, прав был Баска, когда говорил, что высшие силы устраивают все на грешной нашей земле. Управляют нами, словно ярмарочные кукловоды своими уродцами.
        - Николас тоже об этом говорил, - припомнил Топорик. - Только я не понял, что это за силы? И чего им надо от нас?
        Чтобы разговаривать, им не нужно было повышать голоса. Они брели по пыльной дороге бок о бок, таща тяжелую волокушу. Останавливаясь только затем, чтобы стереть с лица пот.
        - А теперь Ключ достался нам, - задумчиво произнес проповедник. - Случайно ли это? Знаешь, сын мой, мне кажется, и Пелипу, и Императору известно о Ключе гораздо больше остальных. Ключ имеет какую-то силу. Овладеть этой силой - вот чего жаждут Император и мятежный граф. И эта сила - дьявольская - она не может быть использована во благо. В нем и есть ночь и смерть. Дьявол - или кто бы он ни был - призовет в наш мир древний ужас. Ужас Потемья.
        - Этот Ключ - Ключ от Врат Потемья?
        - В святом пророчестве говорится: Ключ от ночи и смерти… Все сходится.
        - Но почему Повелитель Преисподней избрал Потемье для того, чтобы погубить наш мир? Разве у него самого недостаточно сил?
        - Понимаешь, сын мой, в Поднебесье и Преисподней нет жизни… в том смысле, в котором мы понимаем жизнь. А там, где нет жизни, нет и смерти. Преисподняя - лишь темное отражение Поднебесья. И Дьявол - изнанка Господа. Дьявол не властен над теми, кто не пускает его себе в душу. Он бессилен, пока свет святой веры сияет хотя бы в одном человеке. А Потемье - это земли живых существ. Ужасных и злобных, но живых и сильных… Нечисть… Наплевать им на свет веры… Они - мощное оружие в руке дьявола… Поднебесье дает нам силу против них, но исход битвы зависит от нас самих. От людей. Ключ не должен попасть в руки Пелипу. Ключ не должен попасть в руки Повелителя Преисподней.
        Топорик тронул медальон на своей груди.
        - Нет, сын мой, - качнул плешивой головой отец Матей. - Даже и не думай об этом… И Императору Ключ ни к чему. Наша миссия - не доставить Ключ Императору, а уничтожить его.
        - Его же нельзя уничтожить…
        - Тогда - спрятать. Спрятать так далеко, чтобы никто не смог найти. Но главное сейчас - это не дать Пелипу добраться до Ключа. Вывезти Ключ из Лакнии. Император далеко, а Пелип - рядом. И еще - ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы Ключ попал в Герлемон. Понимаешь почему?
        Мальчик помедлил с ответом, и тогда священник ответил сам:
        - Врата Потемья.
        - Ты знаешь, где находятся Врата?! - изумился Топорик.
        - Не совсем точно, но… Посуди сам: Врата запечатал Герлемон Святоборец. После победы над нечистью он недолго прожил, как говорится в легенде. На месте его погребения построили часовню, а вокруг часовни - замок…
        - Я знаю, знаю: а вокруг замка вырос город. Столица Империи, которой дали имя Святоборца. Что дальше?
        - Не перебивай меня, сын мой, это нехорошо… Какая сила может противостоять нечисти Потемья и Преисподней? Господня сила! Значит, на месте Врат должны были воздвигнуть святой храм. Или часовню… Теперь понимаешь?
        - Часовня Герлемона Святоборца… В самом сердце Империи, в самом сердце столицы… в самом сердце императорского дворца! Врата Потемья! Неужели это правда?
        - Я не знаю точно, но… Скорее всего. Да и к чему нам это знать? Сейчас для нас важно - уберечь Ключ от Пелипа, который идет по нашим следам! Вывезти Ключ из Лакнии!
        - Мы вряд ли сможем сделать это без помощи лакнийских князей. Чтобы идти морским путем, надобен корабль.
        - Корабль! - воскликнул проповедник. - Вот именно! Мы откроемся лакнийцам и найдем корабль! И когда мы выйдем в открытое море… Морское дно - вот лучший тайник! Выходит, нам все же придется довериться лакнийским князьям. Они дадут нам корабль, мы сбросим Ключ в море, а потом… будь что будет! То есть не мы, а я один. К чему тебе гибнуть зазря? Я оставлю тебя в каком-нибудь мирном селении, а в море выйду один. С Ключом. Ты понимаешь меня, сын мой?
        Топорик кивнул. Возможно, так оно все и будет. Он не хотел возражать. Он очень устал. Солнце жгло ему плечи; вязкая усталость в теле, пыль во рту, птичьи крики над головой и назойливое шуршание волокуши - все это вгоняло его в полуобморочное безразличие. Очнувшись уже в который раз от этой оторопи, он вдруг заметил, что священник давно что-то бормочет:
        - И никому… никому…
        - О чем ты?
        - Что? Ах, это… Я вот о чем думаю… Братство Красной Свободы. Сотни и сотни людей! Таких, как мы с тобой. Не может быть, чтобы никто из них не догадывался, что же такое на самом деле - Ключ. Но тем не менее они продолжали идти за Пелипом. Они сражались за… смерть всего человечества. Вожделея обещанный маленький кусочек власти. Как ишаки, которых гонят в пропасть, подманивая веткой репейника, которая им никогда не достанется.
        - Ты это к чему, святой отец?
        - А к тому… К тому, что многие из нас за золото и власть готовы продаться кому угодно и за что угодно. А Ключ ценнее всего золота и всей власти в этом мире. Потому никто и не должен знать истину о Ключе. Понимаешь? Никто!
        После этого они несколько часов молчали. Когда наступил вечер, первым заговорил Топорик.
        - Долгая дорога… - облизнув пересохшие губы, сказал он.
        - Долгая, - согласился проповедник, снова устремляя взгляд вперед. - Но возблагодари Бога за то, что мы остались живы, низвергнувшись в водную пучину, за то, что преследователи отстали, за то, что впереди деревня, где можно отдохнуть, а наутро снова двинуться в путь…
        Проговорив это, Матей в который раз оглянулся. Мальчик невольно последовал его примеру. Но местность позади них была безлюдна…
        Солнце уже клонилось к закату, путники шли весь день по долине, таща за собою волокушу с мешком; шли, держа путь строго на запад, минуя рощицы, пруды, переправляясь через ручьи и обходя небольшие овраги, и никто не встретился им. Часа три или четыре назад они выбрели на старую дорогу меж высоких тополей, дорогу, ведущую, судя по всему, прямо в деревню. Когда-то, очевидно, оживленная, сейчас она едва виднелась в буйно разросшейся траве. До деревни оставалось еще немного. Вон уже видны хижины, ограды… Но почему-то не слышно ни лая собак, ни вечернего петушиного пения. Ни людских голосов. И света в окнах хижин не видать.
        - Не нравится мне эта деревня, - сказал отец Матей. - Очень она мне не нравится, - повторил он, когда они ступили на пустынную улицу. - Смотри - никого нет…
        - Может, подать голос? - предложил Топорик, опасливо озираясь по сторонам. - Если в этой долине по ночам происходит то же, что в лесу, через который мы прошли, естественно предположить, что жители прячутся… не зажигая света.
        Красное солнце, наколовшись о скальную гряду на той стороне долины, разлилось по горизонту багровой желчью. Соломенные крыши хижин вспыхнули, будто подожженные. И Янас, и священник, идя по улице, непроизвольно старались ступать потише, но ветви волокуши, тянущейся за ними, громко шуршали в дорожной пыли. Ветер стих, и только этот шорох был слышен отчетливо, все остальные звуки притаились.
        - Вряд ли… - шепотом проговорил отец Матей.
        - Что? - переспросил мальчик.
        - Вряд ли они прячутся в домах… Жители… - уточнил Матей.
        Янас оглянулся по сторонам и молча согласился со священником. Окна безмолвных хижин были забиты досками, но двери - почти все - были открыты. За ними притихла пыльная темнота. Мальчик на ходу вытащил из мешка единственное свое оружие - топорик с ясеневой рукоятью.
        - Погоди-ка! - Оставив волокушу, священник подошел к стене одной из хижин, снял с притолоки пучок засушенных трав, растер в пальцах ломкие стебельки и принюхался. - Это семицвет, - задумчиво сказал он и, внезапно побледнев, выронил травяной пучок, рассыпавшийся на земле прахом. - Святые угодники!
        - В чем дело?!
        - Листья семицвета, по местному поверию, отпугивают у-упырей, - запнувшись, пояснил Матей и продолжил по привычке: - Суеверие, конечно, глупое и… Да что я говорю, господи!
        Мальчик остановился.
        - Упыри - это потемники вроде летучих мышей? - спросил он. - Высасывают кровь?
        - Путаешь с нетопырями, - озираясь, ответил священник. - Упыри - это нечистые покойники… Мертвецы. Упырями становятся самоубийцы, восставшие из могилы. Потемье забирает их души, не пуская в Преисподнюю. Чтобы этого не произошло, самоубийц принято хоронить лицом вниз без гроба. На востоке Империи так принято. На западе хоронят в гробах, но крышку заколачивают серебряными гвоздями. А вот в Халии таких покойников попросту сжигают…
        В безветренном воздухе далеко разнесся стук закрывшейся двери.
        - А на севере Империи? - вздрогнув, спросил мальчик.
        - В Лакнии?.. Н-не припомню… Какая разница?! Судя по тому, что деревня опустела, никакие способы удержать мертвецов в могиле не помогли. Или просто этими способами не воспользовались…
        Где-то неподалеку что-то тоненько звякнуло. Послышался отрывистый скрип. Сумерки спускались все ниже, и притаившийся было мир звуков стал оттаивать.
        - Человек, убитый упырем, будучи похоронен, на вторую ночь сам встает из могилы, - прошептал еще отец Матей. - Уже в обличье упыря. Я слышал рассказы о целых селениях упырей. Странников, ненароком забредших туда, ждет горькая участь стать одним из этих чудовищ…
        Громко хлопнула дверь. Позади Топорика медленно, как падают капли пещерной воды, застучали чьи-то шаги. Янас дернулся к дому, с притолоки двери которого Матей снял травяной пучок, но священник удержал его:
        - Не сюда, - и указал на то, что осталось от семицвета. - Ищи дом, защищенный такой же травой.
        Топорик почувствовал, что у него сбилось дыхание. События прошлой ночи живо встали у него перед глазами.
        - Лучше уйдем отсюда! Войдя в дом, мы не сможем покинуть деревню до утра. Если вообще сможем…
        - А у нас есть выбор? С волокушей мы далеко не убежим. А оставлять здесь Ключ - все равно что своими руками преподнести его Пелипу. За мной!
        На двери соседней хижины пучка семицвета не оказалось. Следующая дверь была накрепко забита досками. Еще одна хижина - на противоположной стороне улицы- вовсе была лишена двери.
        А шаги сзади приближались. Янас, боясь оглядываться, тащил волокушу вслед за проповедником, который метался по узкой улице от одного дома к другому. Все свои силы мальчик отдавал тому, чтобы двигаться быстрее, да еще не выронить зажатый в правой руке топорик с ясеневой рукоятью.
        Странные вещи чудились Янасу. Слышал он, будто стучат в пустой деревне лошадиные копыта, долетают откуда-то яростные крики.
        Отчаянный вопль проповедника словно ударил его. Янас вскинул голову и увидел…

…Как отец Матей пятился, пытаясь перекреститься вдруг ослабевшей рукой, а прямо на него из дверного проема очередной хижины шагал, неуклюже припадая к земле, старик в испачканных подсохшей грязью одеждах. Открытая свету на руках и лице кожа старика была ослепительно-белой, и тем сильнее проступали сквозь нее зеленые пятнышки тления. Глаза, лишенные зрачков и мутно-желтые, как середина яйца, не мигали. В руках старик держал чугунный котелок.
        - Беги, сын мой! - задыхаясь, крикнул священник.
        Упырь, выронив котелок, откуда плеснуло вонючим варевом, вдруг молниеносно выбросил вперед обе руки. Проповедник успел отшатнуться назад - именно поэтому скрюченные пальцы накрепко захватили лишь рясу на его плечах, а не живую плоть. Громко затрещала рвущаяся ткань, и проповедник упал на спину.
        - Беги… - промычал он.
        Янас бросил волокушу.
        - Прочь! - завопил, замахнувшись топориком на упыря. - Уходи!
        Упырь его словно не слышал, наступая на отползавшего Матея. Мертвец выглядел неуклюжим и медлительным, до той поры, пока движения его вдруг не становились по-змеиному ловкими и неожиданными. Покачиваясь, он сделал несколько шагов, будто примериваясь - и вот молниеносно нырнул вниз, к заоравшему снова проповеднику: упав на колени, схватил его за горло. Янас вскрикнул, пряча голову в ладони, чтобы не слышать предсмертного хрипения, но упырь вдруг вскочил с жужжащим визгом, держа левой рукой правую, на ладони которой черным отпечатался дымящийся крест.
        Янас ринулся к священнику, поднимая его.
        - Господи-господи-господи… - скороговоркой трещал дрожащий Матей. Крест с панагией на его груди раскачивались, как пара маятников. - Господи… Ключ! Отрок, где Ключ?
        Янас схватил волокушу. Проповедник, держась за сердце, отступил к стене ближайшей хижины. Упырь, уронив бессильно окутанную черным дымом правую руку, снова двинулся к нему. Из оскаленной пасти непрерывно текло пронзительное жужжание, похожее на мушиное. Пожалуй, вот что было самое страшное - это чертово жужжание! Матей, не сводя с упыря расширенных глаз, скользил спиной по бревнам стены, пока не ткнулся плечом в полуоткрытую дверь.
        - Сюда! - закричал он. - Скорее!
        Мальчик, застонав от натуги, рванулся с волокушей к нему. Упырь втянул башку в плечи, подобравшись перед длинным прыжком…
        Они опустили засов прежде, чем тяжелое тело ударило снаружи в дверь. Доски затрещали, но выдержали. Сразу же последовал еще один удар. Потом еще и еще…
        - Свет! - услышал Янас голос барахтающегося в темноте священника. - Надо зажечь огонь!
        Что-то грохнуло, покатилось по полу. Потом лязгнуло огниво, осветив бледное лицо Матея, часть печи с прислоненным к ней ухватом, забитый досками проем окна и квадратный стол, на котором в глиняной миске, покосившись, стояла восковая свеча.
        За дверью снова послышалось жужжание. Но теперь оно не было одиночным. Будто хижину облепили гигантские мухи.
        - Их там… - растирая ослепленные вспышкой глаза, вымолвил мальчик, - уже трое или четверо…
        Зажглась свеча. По стенам и потолку брызнули темные тени.
        Янас подался к свету, но споткнулся о Ключ на волокуше и упал.
        - Господи, помилуй! - дрожащим голосом выводил отец Матей. - Даруй мне кончину христианскую, непостыдную, мирную… от духов злобы соблюди…
        Страшные удары сотрясали дверь теперь непрестанно. Сверху вылетел кусок древесины, и в образовавшуюся щель просунулась белая пятерня с желтыми загнутыми ногтями… пошарила в воздухе и втянулась обратно.
        Янас поднялся и, стараясь ступать твердо, подошел к окну. Ясеневая рукоять топорика плотно лежала в его ладони. «Когда они сломают дверь, - сказал он себе, - зажмуриться и бить… Зажмуриться и бить…»
        - Меня, человека грешнейшего, прими в руце защищения Твоего… - звучал позади голос священника. - Вход и исход, веру и жительство мое, течение и кончину живота моего… Господи, Го… - Тенорок Матея взлетел до душераздирающего визга:
        - Посрами, Господи, борющего меня беса-а!…
        Мальчик оглянулся.
        Топчан у дальней стены шевелился… Вернее, зашевелилось тряпье, громоздившееся на нем. Одеяло сползло на пол, и на топчане поднялась женщина. Белое ее лицо, не тронутое еще зелеными пятнами тления, было бы даже красиво, если бы не отсутствие нижней челюсти. Темный провал рта, из которого до середины груди болтался распухший лиловый язык, превращал лицо в жуткую нечеловеческую маску. Но не только это уродство поразило мальчика. Волосы женщины были аккуратно уложены в высокую прическу, брови подведены углем, а единственная верхняя губа - свежеподкрашена.
        В горле у нее зажужжало, будто там забилась муха - женщина встала на ноги и протянула обе руки к священнику.
        Отец Матей прыгнул к печи. Он схватил ухват, размахнулся и обрушил его на голову мертвой. Она не попыталась защититься или уклониться от удара, лишь слегка покачнулась, когда черенок ухвата обломился об ее лоб. Резко подавшись вперед, она хлестнула священника открытой ладонью.
        Матея подбросило вверх, под самый потолок. Он рухнул спиной на стол, разлетевшийся под его телом в щепы. Свеча погасла. Янас, не думая, метнул свой топорик в темноту, туда, где упырь разворачивался для второго удара.
        Сочно хрястнуло в мертвую плоть стальное лезвие, и нарастающее жужжание оборвалось. На стук упавшего тела отозвался священник:
        - Сын, ты жив?
        - Д-да… - ответил Янас. - Где ты, святой отец?
        Минуту было слышно только кряхтение, стоны и шуршание. Потом лязгнуло огниво, и свеча вспыхнула вновь.
        На полу, среди обломков стола лежало черное, словно обугленное тело, окутанное тряпьем. Лицо оплавилось в бесформенную черную массу, в которой никак нельзя было различить ни глаз, ни носа. Топор с ясеневой рукоятью торчал в стене как раз напротив того места, где стоял мальчик - как будто оружие, поразив цель, пролетело насквозь упыря.
        - Она… - изумленно проговорил отец Матей и, держа свечу в руках, осторожно тронул мыском сапога тело. - Она…
        Тряпье с коротким воздушным «пуфф» осело, подняв прозрачное облачко темной пыли. Облачко пыли - вот все, что осталось от упыря. Через несколько мгновений и облачко рассеялось…
        - Дивное у тебя оружие, отрок, - проговорил Матей, выдирая из стены топорик, который Янас молча забрал у него.
        Потом вздрогнул и обернулся к двери. Он только сейчас заметил, что ударов больше не слышно. Заметил это и проповедник.
        Матей и Янас переглянулись и, не сговариваясь, подбежали к двери. В щели, пробитой мертвым стариком, метались огненные всполохи. Невнятные вскрики и звон оружия заглушали летавшее над деревней многоголосое жужжание.
        - Люди! - выдохнул Матей. - Слава Спасителю, услышавшему наши молитвы! А я думал, конное ржание мне просто послышалось…
        Топорик откинул засов и открыл дверь. Проповедник, охая и держась за поясницу, вышел следом за ним.
        Снаружи было довольно светло - занималось ярким пламенем несколько домов сразу. Через улицу, не оглядываясь, пробежал ратник в кольчуге лакнийского рейтара с факелом в руках. Янас не успел окликнуть его, наткнувшись на тело упыря-старика, лежавшее прямо на пороге дома. Несмотря на то что упырь был сильно изрублен, он еще шевелился, словно силясь подняться. На противоположной стороне улицы сидел, раскинув ноги по земле, еще один упырь со срубленной напрочь головой и шарил вокруг себя руками. Клацающая зубами голова валялась поодаль.
        В конце улицы показались трое в лакнийских кольчугах - двое несли обнаженные двуручные мечи на плечах, третий освещал путь факелом. Они шли быстро - почти бежали.
        - Эй! - крикнул Матей, подняв руки.
        Его заметили. Воины сперва замедлили движение, настороженно перехватив мечи, но проповедник, потащив с собой и мальчика, выступил в световое пятно от горящего неподалеку дома - и они снова ускорили шаги.
        - Кто вы такие? Как здесь оказались? - едва поравнявшись с ними, высоким голосом спросил тот, что с факелом. Он был молод, этот лакниец - юноша, может быть, всего на три-четыре года старше Янаса, но, несмотря на возраст, почти на голову выше и много шире в плечах своих взрослых собратьев. Свежее безбородое лицо пересекал тонкий розовый шрам - от виска до толстых, по-ребячески выпяченных губ. Меч с широкой гардой покачивался за спиной у юноши.
        - Мы, господин… - начал было Матей, но Янас перебил его:
        - У нас важные известия для Гульда из рода Крудов! - выпалил он.
        Из переулка вывалился упырь - совершенно голый, весь в коричнево-зеленых струпьях гнили. Его настигал ратник с громадной секирой в руках. Воины, взмахнув мечами, подались к ковыляющему им навстречу мертвому, но ратник опередил их, одним ударом секиры - сверху вниз - разрубив мертвеца до пояса. Упырь рухнул, суча голыми ногами, загребая руками-клешнями дорожную пыль.
        - Двоих зацепило, но не опасно! - доложил запыхавшийся ратник, перешагнув через корчащееся тело.
        - Пусть раненых сразу доставляют к лекарю, - распорядился юноша с факелом.
        - Лекарь уже смотрит их.
        - Или погоди-ка… - наморщился юноша. - Тут священник. Святая молитва поможет этим раненым лучше отваров и снадобий. Проводи их к отцу!
        - Но господин!.. - схватил за кольчужный рукав юношу Матей.
        - Ты не видишь, что здесь творится?! - закричал лакниец.
        - Важные известия… - поддержал проповедника Янас, но и он не успел договорить.
        - Какие еще известия?! - раздраженно отмахнулся юноша. - Откуда вы? Из какой деревни? Что у вас еще случилось? Ожившие мертвецы? Драконы? Черные гномы?! Вся Лакния кишит тварями из Потемья! Никаких других известий, пока не покончим с этим делом! Брад!
        - Слушаю! - откликнулся воин с секирой.
        - Ты еще здесь?! Я же сказал - отведи их к отцу.
        - Но вы меня даже не слушаете!.. - воскликнул мальчик.
        - Пойдем, парень, - взял его за плечо воин. - Мы не оставим в беде пославших тебя к нам, но сейчас не до твоих известий. Пойдемте, святой отец.
        За околицей деревни спутанными метались два десятка откормленных белогривых лакнийских скакунов. Огонь пугал животных, они беспокойно ржали, взбрыкивали и кусали друг друга. Рядом на расстеленных плащах помещались двое раненных. Чернобородый лекарь в белом балахоне, испачканном кровью и копотью, перевязывал одному из них бедро. Второй дожидался своей очереди, зажимая ладонью кровоточащее плечо. Склонившись над ним, говорил что-то огромный широкоплечий лакниец в длинной кованой кольчуге со стальными пластинами на груди и животе. Светло-серый плащ ниспадал с левого плеча, а под плащом ясно угадывалась пустота.
        - Светлейший Гульд! - позвал однорукого Брад.
        - Это Гульд? - воскликнул Янас. - Он - Гульд? Гульд из рода Крудов?!
        Однорукий обернулся. Из седой всклокоченной бороды пухло вываливались мокрые губы, такие же толстые, как и у юноши, которого мальчик и проповедник встретили в деревне.
        - Откуда они взялись?! - изумился однорукий.
        - Прятались в одной из хижин, насколько я понял, - сказал Брад и перекинул секиру с одного плеча на другое. - Этот… который малец… говорит, что у него к вам какое-то дело.
        - Донесение, - поправил Янас.
        - Священник?! - крикнул лекарь. - Здесь священник? Святой отец, подите сюда, мне нужна ваша помощь!
        Матей неохотно отошел от мальчика.
        - Откуда ты? - спросил Янаса Гульд. - До ближайшей деревни больше суток ходьбы, а теперь по ночам такое происходит… Да и не думал я, что в окрестностях остались еще какие-то деревни… Как ты смог добраться сюда?
        - Я не из какой не из деревни… - заговорил Топорик.
        - Светлейший князь! - долетел до них крик.
        Два воина появились со стороны деревни. Они вели под руки низенького мужичка в крестьянской одежде. Мужичок заплетался ногами, всхлипывал и мотал кудлатой головой.
        - Постой-ка! - кивнул однорукий мальчику и шагнул к пришедшим.
        - Успокойся, милый, - неожиданно ласково проговорил он, похлопав мужичка по плечу. - Успокойся… Как твое имя?
        - Баг… - простонал мужичок.
        - Не надо плакать, Баг… Скажи, сколько их там? Ты их всех узнал?..
        - Их трудно узнать, светлейший… Они так изменились! Я видел Ральфа, это с него все началось. Силь отказала ему, и он наложил на себя руки. Мы его похоронили, а на следующий день Силь пошла к нему на могилу и не вернулась… Мы похоронили и ее, и еще через два дня они пришли в деревню вдвоем. Это было ночью, поэтому никто не успел на помощь к их семьям… А потом, светлейший…
        - Сколько их было всего?
        - Когда все, кто уцелел, ушли из деревни, их было… восемь. Ральф, Силь… и другие… Тук… Тук! Да, я забыл Тука! Девять, светлейший… Ох, светлейший, а ведь Тук - это мой двоюродный брат…
        - Это уже не твой брат. Тех, кого ты знал, нет. Они превратились в чудовища, Баг.
        - Они ведь живут, светлейший… - втянув голову в плечи, просипел мужичок. - Не по-настоящему, но живут… Я был у хижины Тука, и он, светлейший, подновил изгородь - он давно уже собирался заняться ею, но все жаловался, что не хватает времени. Он сделал это после того, как умер, светлейший…
        - Мы нашли восьмерых, - обратился к Гульду один из воинов, приведший мужичка. - Их стащили на одну улицу. Их сторожат, потому что, изрубленные в куски, они все еще шевелятся.
        - Одного не хватает, - дернул себя за бороду Гульд. - Ты, Баг, видел каждого?
        - Да!.. - снова заплакал мужичок. - Я каждому смотрел в лицо… Там все… Только Сили нет.
        - Ищите лучше! - резко срываясь с ласкового тона, скомандовал Гульд. - Заходите в каждую хижину, проверяйте погреба и колодцы. Брад знает свою деревню, он покажет вам места, где можно спрятаться.
        - Нет! - закричал, вырываясь из рук воинов, мужичок. - Я туда больше не пойду! Не приказывайте мне, светлейший! Я не могу!..
        - Надо, милый, надо… Ни один из этих нелюдей не должен сбежать. Иначе весь ужас начнется заново. Ты ведь понимаешь это, Баг? Ты ведь не хочешь этого?
        - Госп… Светлейший Гульд! - тронул Топорик Гульда за единственную руку.
        - Погоди, сынок… Возвращайтесь в деревню! - рыкнул он воинам. - И ищите лучше эту Силь, будь она проклята!
        - Можно мне сказать, светлейший?
        - Теперь можно, - повернулся к Янасу однорукий. - Так откуда ты? Издалека? По одежде видно, что издалека. Как ты добрался сюда?
        - Мы шли через леса, светлейший, и…
        - Значит, ты с востока? Не думал, что там кто-то еще остался. Извини, сынок, мы ничем не можем тебе помочь. Слишком далеко. А на Совете было решено не отдаляться от форта больше чем на день пути.
        - На Совете?
        - Совет Пяти. Да, мы объединились. Пять княжеских родов, пять дружин, две тысячи простолюдинов - и один форт. Мы принимаем под свою защиту всех, кто приходит к нам, всех честных христиан, я хочу сказать. Так что у вас там, на востоке, случилось? Говори. В каждом княжестве случилось что-то, что заставило людей оставить земли предков и сойтись вместе, чтобы сопротивляться нечисти. Говори, меня уже ничем нельзя удивить.
        - Я вовсе не из Лакнии, - мотнул головой Топорик.
        - Как это? Откуда же ты?
        - Из центра Империи. Из Верпена. Мы прошли через Халию, через Северные горы, через леса…
        - Я говорил, что меня нельзя ничем удивить, но я ошибался. Мальчик и старик-священник прошли через половину Империи и остались живы… Кто же вы такие?
        Удивление, одобрение и уважение мешались в голосе Гульда. Это польстило мальчику и приободрило его.
        - В первую очередь, - сказал Топорик, - прикажите воинам и этому человеку… Багу - вернуться. Они не найдут Силь. Я убил ее и превратил в черный пепел. Могу показать хижину, где это произошло.
        Князь молчал, во все глаза глядя на мальчика.
        - Я сам туда пойду. В той хижине осталось нечто… очень важное. Об этом я могу сказать только вам, светлейший. Наедине. И вынужден просить вас дать мне клятву молчания.
        - Я не имею права давать таких клятв… - вымолвил Гульд. - Все, что ты имеешь сказать, ты должен говорить Совету.
        Отец Матей, поправляя крест и панагию на груди, подошел к ним. Он слышал последние слова Топорика.
        - Да, светлейший, истинно так, - подтвердил проповедник.
        - Пойдемте, - коротко проговорил Гульд.
        В деревне было уже тихо. Воины баграми стягивали извивающиеся останки упырей в большой амбар. Юноша, размахивая факелом, громогласно распоряжался у распахнутых ворот амбара. Завидев Гульда, он подбежал к нему.
        - Отец, все кончено! Восемь тварей изловлено. Погоди минуту, мы найдем девятую… И, когда найдем, запалим амбар со всех сторон. Пусть горят!
        - Найди лучше Бага, Дранк.
        - Кого, отец?
        - Крестьянина из этой деревни, которого мы взяли с собой.
        - Д-да, отец, - поклонился юноша и, выпрямившись, скользнул удивленным взглядом по мальчику и Матею, идущим следом за князем.
        - Дай мне факел.
        - Да, отец.
        - Где эта хижина? - вполголоса осведомился Гульд, когда юноша отошел.
        - Кажется, вон туда… - определил священник. - Видите, где дверь исцарапана и висит на одной петле? Там еще сверху должен быть отломан порядочный кусок древесины… Ага, так оно и есть…
        Входя, Гульд запнулся в темноте о волокушу, чертыхнулся и поднял факел повыше. Первое, что он увидел, - это тряпье в форме человеческого тела. Черная пыль осела на ткани и на полу рядом с тряпьем. Он долго смотрел, покачивая головой, потом проговорил:
        - Подстроить такое трудно…
        - Зачем мне обманывать?! - воскликнул мальчик.
        - Успокойся, я тебе верю, сынок… Как ты это сделал?
        - Просто ударил… Вернее, метнул в нее топорик. Вот этот топорик, светлейший.
        Гульд передал факел священнику и протянул руку к топорику. По узорчатой поверхности лезвия пробежали ручейки огненного света. Князь внезапно вздрогнул и отдернул руку.
        - Кто ты такой? - тихо выговорил он, прямо посмотрев на мальчика.
        - Светлейший князь, - сказал подошедший отец Матей. - Баска, императорский посланник Тайной Канцелярии, говорил, что вам можно доверять. Мне необходимо еще раз предупредить вас о соблюдении…
        - Баска! - воскликнул князь. - Он жив! Слава Господу!
        - Он мертв. Он погиб, сражаясь. Он умер ради сохранения наших жизней. Моей и этого отрока.
        - Он дал мне вот это, - добавил Янас, оттягивая ворот куртки.
        На его груди блеснул знак Тайной Канцелярии. Гульд напряженно сглотнул.
        - Посмотрите сюда, светлейший князь, - продолжал священник, подводя князя к волокуше и разворачивая мешковину.
        - Это… то, о чем я думаю? - после нескольких мгновений молчания спросил Гульд.
        - Да, светлейший.
        - Так вот ты кто такой… - сказал князь, оборачиваясь к Топорику.
        Мальчик непонимающе моргнул.
        И князь Гульд из рода Крудов опустился перед ним на одно колено.
        - Я приветствую Ключника. Наконец-то за долгие месяцы ужаса пришло в Лакнию единственное радостное известие.
        - Но я не…
        Отец Матей, подскочив, толкнул Янаса локтем в бок и шепнул на ухо:
        - Молчи!
        ГЛАВА 5
        В форт Пяти Княжеств воины Гульда Круда прибыли утром. По дороге из деревни они миновали замок на границе скальной гряды - тот самый, который Янас и отец Матей заметили, еще начиная спуск в долину.
        - Мой родовой замок, - сказал тогда князь, приподнимаясь в седле. - Его возвел дед деда моего отца. Теперь здесь сторожевой пост. Видите пепелище вокруг стен? Здесь была большая деревня… Моя деревня. Я спалил ее после того, как в округе объявились Поедающие Луну. Вы слышали о таких?
        - Да, - ответил отец Матей, а Топорик, сидящий позади него на скакуне, вздрогнул.
        - По всей Лакнии наступает Тьма, и я думаю, что не в одной только Лакнии… Нам, князьям запада, пришлось объединить свои силы, чтобы сопротивляться нечисти. Сначала пришли Грод из рода Брудов и Буград из рода Драга. Пришли сами и привели своих людей - тех, что уцелели. Они говорили о духах воды, в обличье уродливых женщин восстающих из ночных озер, и о злобных троллях, приходящих с нижних болот. Затем явился Гранад из рода Рабллов. От его дружины осталась едва ли половина. Он поведал о призрачном драконе, поверья о котором издавна ходили в его родных местах, но никто не мог предположить, что дракон когда-нибудь явится во плоти. Последним пришел Барлад из рода Скрадаров. Ему досталось и от Поедающих, и от троллей, и от красных пещерных сов, что по ночам кружат над жилищами людей и наливаются кровью жертв, попавших им в когти… Легенды говорят, что когда-то на земли людей входила нечисть, как и теперь… Пока Врата в Потемье были открыты. Но те твари… потемники… они были другими… А те, от кого страдаем мы сейчас, - бездушные убийцы, кровавые палачи; ничего, кроме боли, страха и крови, им не нужно от
людей… Все мы покинули дома своих предков, и все мы держимся вместе, хотя раньше мой род считал род Скрадаров кровными врагами, а Рабллы испокон веку воевали с Брудами. Но что такое старые распри по сравнению со страшной бедой, обрушившейся на нашу отчизну тогда, когда здесь появился граф Пелип, будь проклято это имя?! Что он сделал со славной Лакнией?! Он погубил ее! Уже несколько месяцев нет никаких известий с юга и востока. Я заставляю себя верить в то, что причина - это невозможность послать гонца на дальнее расстояние, а не что-либо другое…
        От родового замка Крудов, стоящего у подножия скальной гряды, вела вверх горная тропа. Вначале весьма широкая и прямая, она, чем выше поднималась, тем становилась уже и извилистей. Через перевал проходили уже поодиночке. Поодиночке и спускались в обширную и глубокую впадину меж скал, похожую на кратер чудовищного вулкана. Там находился форт Пяти Княжеств.
        Форт Пяти Княжеств был огромен, но все равно казалось, что он переполнен народом. С трех сторон окруженный глубоким рвом и дополнительно укрепленный двумя линиями обороны, он выглядел неприступным. Перед рвом с внешней стороны форта громоздилась насыпь из камней, за рвом ощетинилась частая изгородь заточенных кольев, вбитых в землю под острым углом - заточенными концами в лицо предполагаемому противнику.
        Четвертая, задняя сторона форта представляла собой отвесную скалу, в которой был вырублен замок, очевидно, очень древний, давно покинутый и вот теперь заселенный вновь. Старинное, когда-то безмолвное и мрачное здание, как морем, омывалось пришедшей сюда жизнью.
        У стен замка топорщились соломенными макушками наскоро сложенные хижины, по деревянным крышам бараков, меж которых притулились скудные огородишки, разгуливали куры, на небольшом пастбище за рвом паслось коровье стадо в несколько десятков голов. То тут, то там на скальных склонах можно было увидеть маленькие человеческие фигурки - это были охотники за горными баранами. Откуда-то, заглушая куриное квохтанье и блеянье коз, раздавался звон мечей и возбужденные крики, но все эти звуки тонули в людском многоголосом гаме, детском смехе и плаче. На спуске с перевала отряд Гульда обогнал группу рыбаков - на плече у каждого покачивалась острога, к поясу крепились сумки из сетей, а в сетях билась еще живая серебристая форель.
        Через ров перекинули бревна.
        Под приветственные крики крестьян и воинов отряд вошел в форт. На Матея и Янаса посматривали с интересом, но не угрожающе. Напротив, по всему было видно, что гарнизон и жители форта расценивали появления в своих рядах святого отца как явно хороший знак. Кажется, священники здесь были редкостью.
        К спешившемуся Гульду подбежал воин - судя по посеребренной кольчуге, он был не рядовой ратник.
        - …прибыл часа два назад… - услышал Топорик голос воина, - Совет только вас и ждет, светлейший князь…
        - Это хорошо, что ждет! - громко пророкотал Гульд. - У меня есть что сообщить Совету Пяти!
        Он обернулся и махнул рукой. Отец Матей и Янас двинулись к нему. Следом за ними шел сам Дранк, сын Гульда. Княжич нес на плече мешок с Ключом.
        - Следовало бы отдохнуть с дороги и перекусить, - говорил Гульд, пока они вчетвером шагали через форт к вырубленному в скале замку. - Но время не ждет. Вам повезло: два часа назад с побережья прибыл человек от государя Императора. На императорском фрегате вы доберетесь до Герлемона вдвое быстрее, чем на лакнийской ладье. Наши судна хороши для плавания у берегов, но не для открытого моря.
        Несмотря на это известие, отец Матей выглядел встревоженным.
        - А что за человек? - спросил он. - Сомневаюсь, что в Герлемоне знают о нас и о том, что мы уже недалеко от побережья. Как-то уж слишком удачно все складывается…
        - Не стоит беспокоиться. Императорские корабли - частые гости Лакнии. Морской путь - удобное сообщение между нами и Герлемоном. Так мы получаем императорские указы и распоряжения. Или, может быть, этот человек приехал для того, чтобы вербовать наемников… Снова… Мы уже тысячу раз просили Императора ввести в Лакнию войска, чтобы раз и навсегда покончить с Пелипом и той богомерзкой дрянью, которую он развел на нашей родной земле, но государь вместо этого лишь тянет и тянет отряды наемников в Герлемон и близлежащие города… Мы слабеем, а Тьма, бок о бок с которой нам приходится жить, все крепнет… - Видимо, то, о чем говорил князь, давно и болезненно кипело в его душе. Скрипнув кожей седла, он передернул плечами и сменил тему: - Давайте поспешим. После Совета у вас будет время отдохнуть.
        Только вдосталь напившись воды, Топорик ощутил, как он проголодался. Отрезая большие куски от целиком запеченного на углях бараньего бока, он глотал, почти не жуя. Желтый горячий сок тек по подбородку, но жаль было времени, чтобы утереться… За два часа, пока заседал Совет, никто не предложил мальчику и проповеднику даже воды!
        Впрочем, отец Матей совсем не притронулся к пище. Даже лепешку в пиво не покрошил. Наливая себе кружку за кружкой из большого запотевшего кувшина, он мрачно хмурился, сидя за столом напротив Топорика. И время от времени нервными движениями потирал ладони.
        Каморка на самом верху одной из башен, куда поместили их, могла быть и наблюдательным пунктом, и камерой для заключенных. Да мало ли чем, только не комнатой для гостей… Решеток и ставней не было на длинном и узком окне, но за окном отвесно убегала вниз шестиметровая стена, а под ней шумел двор, уставленный вбитыми в землю бревнами, - на этом дворе лакнийские воины отрабатывали приемы боя. Священник некоторое время смотрел, как двуручные мечи, шелестя в воздухе, врезаются в брызгающую щепами древесину, и обернулся.
        - Вроде бы все идет как надо, - проговорил он, начав, но не закончив. - Уже завтра мы будем на корабле, отправляющемся в Герлемон… Так решил Совет Пяти. Но все же…
        Янас отложил нож с наколотым куском мяса.
        - Этот человек из Герлемона… Тремьер, - сказал он. - Не тот ли Тремьер, капитан городской стражи из Бейна?
        - Ага, и я тоже вспомнил, - согласился проповедник. - Я слышал про него много нехорошего… Вроде бы он какое-то время ходил под началом Пелипа, еще в начале смуты, а потом переметнулся к Императору. Потом говорили, что он был императорским шпионом, а вовсе не изменником. Так или не так, но, когда я еще жил в Верпене, говорили, что государь сильно возвысил Тремьера… И ему даже дарован был графский титул. А кем был его отец? Простой гончар! И сам Тремьер начинал службу рядовым городским стражником…
        - Да ну его… - отмахнулся Топорик. - Кто бы он ни был, он переправит нас в Герлемон. Скорее бы уйти из этого форта. Неуютно здесь как-то. Баска говорил, что имена наши впишут в историю, но я не замечаю чтобы к нам здесь относились с должным почетом.
        Он замолчал, вспоминая Совет…
        Зал Совета оказался помещением почти идеально круглой формы. Окон здесь не было вовсе, но через широкий балкон, лишенный ограждений и занавесей, света в зал проникало достаточно. В центре зала стоял большой квадратный стол, сколоченный, очевидно, недавно и еще пахнущий немного сосновой смолой. За пустым столом - ни вина, ни закусок, ни даже кувшина с водой не было - сидели четверо. Четверо длинноволосых густобородых лакнийцев в традиционных кольчугах и человек, в котором по короткому камзолу с рукавами, широкими у плеч, но узко стянутыми на запястьях, и волосам, ровно подстриженным на уровне бровей, легко было признать столичного жителя Империи. На его груди, под пышным воротником-жабо, поблескивала массивная золотая цепь с изображением скипетра, инкрустированным рубинами. Лицо его, суховатое и чисто выбритое, привыкшее к надменной гримасе, как шпага к ножнам, сейчас было вытянуто так, что из приоткрытого рта виднелся кончик языка. Да и лакнийские князья недоуменно пожевывали бороды.
        Гульд из рода Крудов минуту назад закончил говорить. Он толстогубо ухмылялся в бороду, не в силах скрыть удовлетворение от произведенного своей речью эффекта.
        А Янас молчал, опустив глаза в стол. Никогда раньше он не видел столько знатных и уважаемых людей сразу в одном месте. А уж о том, что все они могут оказаться крайне заинтересованными его, Янаса, персоной, и помыслить не мог.
        - Итак, - проговорил со своего места Гульд. - Ключ у нас. А значит, Ключ у Императора. Победа над нечестивым бунтовщиком Пелипом близка, благородные братья! Я думаю, после того как Ключ переправят в Герлемон, государь вышлет войска нам на подмогу…
        Сказав это, Гульд посмотрел на приезжего.
        - Как доверенное лицо государя Императора требую предъявить мне и всем присутствующим то, что вы именуете Ключом, - проскрипел приезжий, поправляя жабо. Он уже оправился от приступа изумления, и глаза его, как заметил Топорик, осмелившийся поднять голову после слов Гульда, хищно прищурились.
        - Господин Тремьер прав, - подал голос сидевший по правую руку приезжего лакниец в плаще из лошадиной шкуры поверх кольчуги. - Чего рядить прежде времени? Показывай, Круд! Может, и не придется больно радоваться-то…
        Гульд покривился на эту реплику. Князя в конском плаще звали Барлад Скрадар: Гульд, прежде чем усадить Янаса и Матея за стол, представил их, а затем назвал по имени каждого из князей. Этого Барлада Янас невольно приметил сразу. Уж очень он выделялся среди прочих дородных и рослых князей. Необычно низкого роста, но с громадной, как военный барабан, грудной клеткой, Барлад был похож на сказочного цверга, какими их изображали когда-то на ярмарках в Верпене бродячие артисты. Спутанные серые волосы, ниже плеч смешанные с космами лошадиной гривы на воротнике плаща, и кудлатая борода дополняли это впечатление.
        - Благородный брат Гульд не был ли ранен сегодня ночью? - вкрадчиво осведомился сосед того, что был одет в лошадиную шкуру. - Как-то раз на охоте мне досталось копытом лесного лося по голове - после этого я принял клыкастого вепря за куропатку и едва вовсе не лишился головы… Как может безусый мальчишка быть Ключником? Твоя голова цела, благородный брат Гульд?
        Эта незамысловатая шутка здорово развеселила присутствующих. Даже тот, кого называли Тремьером, ухмыльнулся. Не смеялись только Гульд и Гранад Раблл, сидевший по правую руку от Топорика. И, конечно, сам Топорик с отцом Матеем.
        - Тебе бы рыбной ловлей заниматься, а не охотой, благородный брат Грод, - ответил за Гульда Гранад Раблл. Князь из рода Рабллов был очень толст, кольчуга едва не лопалась на необъятных круглых его плечах и громадном пузе, он дышал тяжело, но, когда заговорил, голос у него оказался спокойным и чистым. - Охота для тебя вредна, Грод. Твои речи уверяют меня, что ты до сих пор не оправился от того лосиного копыта…
        На этот раз усмехнулся один Гульд.
        - Небольшая беда - принять вепря за куропатку. Ошибка намного серьезнее - принять куропатку за вепря, - закончил Гранад. - Сказано ведь: тот, кто несет Ключ, и есть Ключник. Этот безусый мальчишка, как ты его назвал, превратил упыря в черный пепел одним ударом. Достаточно ли вам, благородные братья, этого доказательства, чтобы поверить?
        - Меня там не было, - сумрачно заметил Барлад. - А я привык верить лишь своим глазам.
        - Значит, пора учиться верить сердцу! - резко проговорил Гульд, уставившись на кровного врага своего рода. - Мы так привыкли к плохим новостям, что, когда наконец случилось что-то внушающее надежду, мы начинаем сомневаться. Неужели ты не хочешь, чтобы Тьма рассеялась? Ключ как залог победы окажется у Императора, и тогда он непременно поможет нам! Так ведь, господин Тремьер?
        - Я не могу говорить за государя, - ответил Тремьер, постукивая костяшками пальцев по поверхности стола. - Скажу лишь, что он не дает вам подмоги по одной причине - в Империи неспокойно. Семена смуты, посеянные Пелипом, и по сей день дают всходы. Если Император останется без своего войска, где уверенность в том, что заговорщики не воспользуются удачным для них моментом и не скинут Императора с его богоданного трона?
        - Нас и так меньше с каждой ночью, - вскинулся Барлад. - А ты и подобные тебе приезжают, чтобы забрать наших воинов в Герлемон. Кто, если не мы, сдерживает здесь мерзкую нечисть? Император видит опасность вокруг себя, но не смотрит вдаль - за вершины Северных гор! А этот Ключ… Всякий знает о Ключнике, но спроси любого - что за Ключ, к какой двери он подходит - и никто не ответит. Что это такое - Ключ? И зачем он нужен Императору? Что мы знаем о Ключе? Только то, что его нельзя уничтожить…

«Надо молчать, - сказал себе тогда Топорик. - Молчать… Как бы ни хотелось сказать здесь правду…»
        - Ты, Барлад Скрадар, и ты, Гульд Круд, и ты, Гранад Раблл… и вы все - вы присягали государю Императору, так ведь? - Тремьер поднялся, чтобы сверху вниз смотреть на князей. - Вы клялись ему в верности, ему и матери всех нас - Святой Церкви! Ваши земли остались неприкосновенно вашими; государь никогда и не думал присылать в Лакнию своего наместника. Так ведь? Воинам из ваших родов всегда находилось место в лучших частях императорского войска. Серебро, которым государь платил им за службу, позволяло вашим женщинам и детям жить в Лакнии, не зная нужды. Налоги, которые вы платите Императору, в несколько раз ниже тех, что платят правители иных провинций. Вы - крепкое плечо, на которое Император уповал опереться в черные времена. И эти времена настали. Где же ваша верность, благородные князья? Чем вы платите за высочайшее доверие?
        Тремьер сел. Несколько минут было тихо, потом Барлад негромко пробурчал:
        - А в том, что окрест Герлемона расплодился гадюшник, мы виноваты? Может, мы упустили Пелипа за Северные горы? Император желает сидеть за каменной стеной под защитой наших мечей и копий, а нам здесь - ложись да помирай?!
        - Что? - коротко переспросил Тремьер, но Барлад надолго замолчал.
        Князья тоже молчали, поглядывая друг на друга. Кажется, Барлад выразил словами то, что у каждого было в мыслях. Топорик, осмелившийся поднять голову в эту минуту тишины, впервые приметил, что расположение людей за квадратным столом не случайно. На той стороне, где сидел Гульд, хватило место еще и для Янаса и для отца Матея. Справа от Янаса, на другой стороне стола помещалась громоздкая туша Гранада. На той же стороне, с Гранадом, почти на самом углу сидел Буград из рода Драга. Хоть Буград и не отличался худосочностью, но рядом с огромным Гранадом он смотрелся настоящим хлюпиком. Третью сторону стола, как раз напротив стороны Гульда, занимали Барлад Скрадар и Грод Бруд.

«Скрадары враждовали с Крудами, - припомнил мальчик, - а Бруды с Рабллами. Похоже, что эта вражда послужила образованию двух союзов: Гульд с Гранадом и Барлад с Гродом… Буград сидит почти что на углу, равноудаленный и от первой, и от второй пары…»
        А господин Тремьер, единолично занявший четвертую сторону стола, свободным пространством вокруг себя был четко отделен от всех лакнийцев разом.
        - Святой отец… - взглянул на Матея Гульд.
        Отец Матей, подчиняясь знаку князя из рода Крудов, вскочил, просеменил к двери и откинул засов.
        - Дранк! - громко позвал Гульд.
        Юный Круд с мешком на плече при общем молчании прошел к столу. Матей, как только он перешагнул порог, сразу закрыл и запер двери.
        Мешок опустился на стол - явственно скрипнули, прогибаясь, толстые планки столешницы. Дранк развязал шнурки и отступил. Несколько минут князья, поднявшись со своих мест, рассматривали Ключ, едва не сталкиваясь над ним лбами. А Тремьер, доверенное лицо Императора, не пытаясь протиснуться между лакнийцами, вышел из-за стола и снял со стены тяжелый двуручный топор с затупленным лезвием - боевое оружие запрещалось проносить в зал Совета.
        - Расступись! - вернувшись с топором в руках к столу, проговорил он негромко, но его услышали. Гульд понял все первым и с помощью Дранка торопливо стащил Ключ вместе с мешковиной на крытый каменными плитами пол.
        Князья встали широким кругом. Тремьер, коренастый и кривоногий (дорогая одежда не скрывала недостатков его фигуры), некоторое время перебирал пальцами по рукояти топора и вдруг, крепко ее перехватив, сильно размахнулся и обрушил луновидное лезвие на мерцающий черно-синим глубинным светом Ключ.
        Звук от удара был глухой, едва слышный, но колебания по каменному полу разошлись вполне ощутимые - как круги по воде от брошенного камня. Топор вылетел из рук Тремьера и лязгнул лезвием о дальнюю стену.
        На металле Ключа не осталось никакого следа.
        Тремьер неопределенно хмыкнул, потирая ушибленные пальцы.
        - Целехонек… - осторожно притрагиваясь пальцем к месту на Ключе, куда пришелся удар, озадаченно проговорил кто-то из князей, кажется, Гранад из рода Рабллов. - Холодный!
        - А рубанул неплохо! - ответил ему Грод из рода Брудов.
        - Дай сюда! - рявкнул Барлад.
        Переваливаясь с ноги на ногу, он подбежал к топору и, неся его в одной руке на отлете, словно легкий метательный нож, подскочил к Ключу. Князья отступили подальше - Янас и отец Матей не замедлили последовать их примеру.
        Барлад прикинул оружие в руках, провел крепким желтым ногтем большого пальца по лезвию, пренебрежительно сплюнул и медленно занес топор обеими руками над головой. На секунду замер, а потом словно взорвался.
        У Янаса зарябило в глазах.
        Топор сверкнул стальной молнией, пролетев по кривой дуге в полуметре над полом. Барлад, ускоряясь, крутанулся на пятках и со второго захода со звериным рыком направил свистящее лезвие вниз - на Ключ.
        Удар был страшен.
        Барлад метил в тончайшие усики на оконечных гранях Ключа. Взвизгнула сталь, Ключ тяжело перевернулся, а тупое лезвие разлетелось снопом оранжевых искр на расколовшейся каменной плите пола.
        Гульд поспел к Ключу скорее других.
        - Истинно - это он! - выдохнул он, падая на колени.
        Усики остались невредимы. Ни малейшей царапины не было на них.
        - Убедились, благородные братья? - поднимаясь, осведомился Гульд.
        - Дьявольская штука! - прорычал Барлад.
        Загомонивших между собой князей прервал холодный и размеренный голос Тремьера:
        - Мне понадобятся лучшие кони и охрана из двух десятков воинов. К полудню мы спустимся со скал, будем скакать остаток дня и ночь, сменим коней на заставе и к вечеру следующего дня будем на побережье. Эта вещь как можно скорее должна оказаться у Императора. Сотню воинов пошлите следом за нами - нехорошо, чтобы большая группа привлекла чье-либо внимание. И еще сотню отправьте за первой сотней. Сколько-то вместит корвет, остальные пойдут на ладьях.
        - Две сотни?! - взвился Барлад. - Пять дружин - это менее тысячи воинов, а отнять от них еще две сотни… Кто же останется?!
        Князья зароптали.
        - Положение в Империи обязывает Императора пойти на такие меры… Я всего лишь выполняю его приказ. И имейте в виду, государь собирался переправить к Герлемону пять сотен, не меньше. Кто отговорил его? Я! Кстати, золото для оплаты услуг наемников я привез с собой. Золото, а не серебро! И всю сумму, а не половину, как было раньше!
        - Пять сотен! - ахнул Гульд, переглянувшись с Гранадом.
        - Да, и еще… Господин Ключник не соблаговолит ли составить мне компанию в путешествии?
        Топорик не сразу и понял, что обращаются именно к нему. А когда сообразил, заметил и насмешливый огонек на неглубоком дне прищуренных глаз Тремьера.
        - Собла… соблаговолю, - запнувшись, ответил он. И оглянулся на Матея… - Эй! - услышал Топорик и открыл глаза. Вот чертовщина, он что - задремал, что ли?
        Отец Матей, спрыгнув с подоконника, встревоженно шмыгнул носом:
        - Поди-ка сюда… Там что-то происходит, во дворе форта! Какие-то люди на конях спустились с перевала… Кричат… Это дозорные из родового замка Крудов!
        - Они принесли какие-то вести, - прохрипел Янас, продирая глаза.
        - Ты догадлив, отрок. Может, угадаешь еще - какие именно?
        Лязгнул запор на двери, затем дверь открылась. Топорик и священник переглянулись. Оказывается, они были заперты здесь, в этой каморке!
        - Совет… - выговорил запыхавшийся Дранк, встав на пороге. - Прошу на Совет, господа! - Ты говоришь, они вошли в замок? - спросил Гульд.
        - Да, светлейший князь, - подтвердил дозорный. - Словно знали точно, что там никого нет. Они вошли туда, не обнажая оружия. Колонна за колонной. Снаружи не оставили никого. И ворота за собою закрыли. Все время, пока мы ждали их появления на перевале, они оставались в замке. Они и сейчас там, должно быть…
        - Сколько их?
        - Десять колонн, в каждой около сотни. Командиры сотен - на конях, остальные - пешие. Несколько обозов, почти все крытые. Пушек нет, - продолжал докладывать дозорный. На его сером от пыли лице розовели отмытые потом виски. - Я видел арбалеты, ножи, сабли, мечи, пики, вилы с удлиненными черенками, кое у кого за плечами аркебузы…
        - Смотрите в оба. Как только положение изменится, сейчас же дайте знать. - С этими словами Гульд отпустил дозорного.
        За квадратным столом сидели Тремьер, напротив него, но стараясь на него не смотреть, Янас с Матеем. Князья, разбившись по партиям, вполголоса беседовали в разных концах зала. Буград стоял в компании Барлада и Грода. Все присутствующие, исключая мальчика и священника, были при оружии.
        - Почему они остановились в замке? - задумчиво проговорил Гранад.
        - Их всего тысяча, этих оборванцев, - не глядя ни на кого, громко проговорил Тремьер и откинулся на спинку стула. - И ваши пять дружин - тоже в тысячу воинов. Которая - как меня уверяли в Герлемоне - стоит десяти тысяч.
        - Почему остановились в замке? - откликнулся Грод. - А ты пораскинь мозгами, светлейший Гранад! Эта тысяча - только малая часть всего войска Пелипа. Они ждут подкрепления в удобном для них месте. Иначе на какого дьявола им понадобилась эта старая развалина?.. Кто дал команду вывести гарнизон из замка?
        - Там было всего полсотни моих ратников! - поднял голову Гульд. - Это я приказал своим дружинникам отойти к форту.
        - Эти полсотни держали бы натиск до подхода основных наших сил! Мы бы залили кровью этих скотов всю равнину!
        - Пелип именно этого и хотел, - сказал Гульд. - Он никогда не дорожил своими людьми. Дружины бы только измотались в битве и до сумерек никак не успели бы отступить в форт.
        - Должен предупредить, - так же громко и отстраненно высказался Тремьер, - благородные братья… Что вряд ли войско Пелипа так велико, как вы все здесь трусливо ожидаете. Когда он бежал за Северные горы, у него было едва ли полторы тысячи человек. Сейчас, я думаю, и того меньше. Чего же вы его боитесь, благородные братья?
        - Заткни пасть! - долетел до него рык Барлада, - Какие мы тебе братья, вонючий сын гончара?!
        Тремьер дернулся так, что чуть не рухнул со стула.
        - Что? - хмыкнул Барлад. - Думал, я ничего о тебе не знаю? Мне многое известно, тощий недоносок. И о том, как ты воевал на стороне Братства Красной Свободы, - тоже. И как бежал потом к государю, поджав хвост. Не делай вид, будто не понимаешь, почему наша тысяча воинов не может тягаться с тысячей Красных! Будто не понимаешь, что люди Пелипа и не собираются сражаться с нами! Будто не понимаешь, какого подкрепления они ожидают к ночи!.. Потому так рвешься сбежать поскорее.
        - В моем лице ты оскорбляешь Императора, светлейший… - деревянным голосом проговорил Тремьер.
        Топорику положительно страшно было смотреть на его лицо.
        - Император далеко… - многозначительно ответил Барлад.
        - В самом деле, Барлад, - неохотно вступился Гульд. - Ты бы укоротил свой язык. Рано или поздно его придется отпускать. А нам ни к чему ссориться с государем. И вы, господин Тремьер, сидите тихо. Не хватало нам еще резни здесь… в зале Совета… Мы решили задержать вас в замке для вашей же пользы. Пелип рядом. А значит, путешествовать по ночам теперь еще опаснее, чем раньше… - Продолжая говорить, он приблизился к столу и положил руку на плечо Топорику. - Вы же не хотите, чтобы Пелип перехватил Ключ?
        - Может, и хочет… - насмешливо бросил из угла Грод.
        - Не сметь! - вскочил Тремьер. - Я искупил свою вину перед самим Императором, и такие намеки…
        - Да заткнешься ты наконец?! - рявкнул Барлад. - А ты, Гульд, перестань валять дурака. Никто и не думает отпускать господина Тремьера. И почтенного господина Ключника. Ни сейчас, ни потом…
        Янасу показалось, что в гулком зале раскатился громовой залп. Рука Гульда крепко сжалась на его плече - даже больно стало.
        - Светлейший князь… - пролепетал отец Матей. - Объяснитесь… что это значит?
        Гранад из рода Рабллов, словно машинально, оглянулся на запертую дверь и положил ладонь на обух боевого топора, в стальном кольце висящего у него на поясе. Гульд придвинулся к Гранаду.
        - Императору плевать на нас, - четко выговорил Барлад, за плечами которого встали Грод и Буград. - Плевать на наш народ. Он заботится лишь о сохранности собственной задницы, вот как, благородные братья! С тех пор как Пелип осел в Лакнии, нет нам покоя. Тьма расползается по нашим землям. Чудовищ, о которых мы раньше знали только из древних легенд, становится все больше. Надо было напасть на Пелипа сразу, когда он еще не успел занять Звездную крепость на севере, но тогда каждый из нас был сам по себе. А одна дружина ни за что не справилась бы с ним и его войском. Теперь уже поздно переходить в наступление. На западе осталось лишь пять князей, всякие нити сообщения с югом и востоком прерваны! От северных княжеств, боюсь, Пелип не оставил камня на камне. С каждой ночью мы все слабее. Простолюдины боятся отходить от стен форта. Нам уже сейчас не хватает продовольствия, а что будет зимой? У нас нет никаких припасов! Нам впору самим покидать Лакнию!
        - Император был бы счастлив принять пять лакнийских дружин в свое войско, - проговорил Тремьер. - Если бы, конечно, был уверен в их преданности…
        - Мы не оставим Лакнию! - отрубил Барлад. - Здесь - все, что делает нас знатными людьми. Наши земли! Земли наших предков. Здесь мы - князья, а в центре Империи кем будем? Никем. Имперские генералы будут распоряжаться нашими жизнями и жизнями наших ратников. А сам Император? Чем он лучше Пелипа? И тот и другой жаждут одного - власти. И тот и другой используют для достижения своей цели все, что в их силах…
        - Что ты говоришь, безумец! - опрокинув стул, взвился отец Матей. - За государем Императором стоит Святая Церковь! А Пелип продал душу Сатане! Может быть, он и сам… Неужели ты не видишь, какая разница между Императором и нечестивым графом! Наш государь - помазанник Божий, а граф…
        - Если ты, церковник, не заткнешься немедленно, я сам тебя заткну, - холодно проговорил Барлад, и столько силы было в его голосе, что священник оторопело отступил.
        - Наши люди хотят жить на своей земле, - выступил из-за спины Барлада Бугрод. - И мы, светлейшие князья, хотим сохранить и их, и свои владения, и свои собственные жизни. Пелип не случайно решился напасть именно теперь. Церковник говорил: он знает о том, что Ключ теперь в наших руках. Он идет за Ключом. Если мы не дадим ему того, что он хочет, мы все погибнем, едва только солнце вновь покажется на горизонте. И никакой Император нас не защитит. А скажите мне, благородные братья, что такое Ключ? Почему мы должны умирать за него? Может, почтенный Ключник скажет нам, что за дьявольскую штуку он приволок в форт Пяти Княжеств?
        Янас, почувствовав, что на него уставились все, кто был в зале, замотал головой. Матей тоже смотрел на мальчика - подняв указательный палец к губам. Янас понял его.
        - Я… ничего не знаю, - сказал он. - Я просто нес его, потому что он… достался мне от настоящего Ключника.
        Матей облегченно выдохнул.
        - Я же говорил: этот сопляк не Ключник, - хмыкнул Барлад. - А где тогда Ключник?
        - Он убит, - ответил за Топорика отец Матей. - Он, как и Баска, умер, защищая Ключ…
        - Сынок? - обернулся к Янасу Гульд.
        - Я хотел сказать вам, но… не успел… - пробормотал мальчик.
        - Ну, хватит, - махнул рукой Барлад. - Хватит с нас этих загадок. Наше дело - сохранить жизни наших людей и земли предков. Остальное - побоку. И поэтому предлагаю Совету отдать Ключ Пелипу в обмен на то, чтобы он ушел с наших земель. Да будет так.
        - Да будет так, - сказал Буград.
        - Да будет так, - кивнул и Грод.
        Тремьер втянул голову в плечи и сжал побелевшими пальцами столешницу. Матей со стоном покачнулся. Топорик, невольно поднявшись, с надеждой посмотрел на Гульда.
        - Трое против двоих, - подвел итог Барлад.
        - Лакния пала… - каким-то ненормально спокойным голосом проговорил Гульд.
        - Лакнии больше нет, - повторил Гранад.
        - Если мы не сделаем этого, Лакния точно погибнет, - сказал Бугрод. - Мы - последний оплот Лакнии, не забывайте, благородные братья.
        - А ежели вы оба против… - топнул ногой Барлад, - валяйте, забирайте свои дружины и идите на все четыре стороны… Посмотрим, далеко ли вы уйдете. Да и пойдут ли за вами ваши воины?.. Они ведь тоже хотят жить. И здесь, в форте, их жены и дети.
        - Ты обезумел, Скрадар, - медленно произнес Гульд и, закинув руку за спину, потянул меч из ножен. - Бесы поселились в твоей голове. Но ничего… Я сейчас проделаю там дырку, чтобы они могли уйти…
        - Попробуй, Круд! - захохотал Барлад, обнажая свой меч. Грод и Буград сделали то же самое. Барлад свистнул, незапертая дверь зала Совета распахнулась. На пороге стояли несколько воинов с мечами в руках.
        Гульд оглянулся на Гранада, тот едва заметно качнул головой.
        - Значит, это заговор, - опуская оружие, сказал Гульд. - Даже от Барлада и Грода я ничего подобного не ожидал, но уж ты, Буград…
        - Называй это как хочешь, - поморщился Буград. - Заговор или не заговор… Я просто хочу жить. И все мы хотим…
        - Увести их, - скомандовал Барлад воинам и указал на Матея и Топорика. - Заприте понадежнее. Кто знает, может, они еще мне и понадобятся… А этого… - он ткнул пальцем в сжавшегося на своем стуле Тремьера, - отведите ко мне. Он ведь намеревался заставить меня пожалеть о том, что я делаю… Вот об этом мы с ним и потолкуем.
        - Готовить послов? - осведомился у Барлада Грод.
        - Немедленно, - кивнул Барлад. - Ни единой лишней минуты эта дьявольская штука не останется в нашем замке.
        Один из воинов, поднатужившись, взвалил на плечо запечатанный кожаный мешок. Матей рванулся было к нему, но тут же отлетел в сторону. Рухнул на пол, со стоном сжимая рассеченную бровь.
        - Ну, ты! Потише! - крикнул на воина, потиравшего кулак, Гульд, и Гранад схватил Гульда за плечи.
        Тремьер, вытащив шпагу, озирался. Трое ратников, обнажив мечи, оттеснили его в угол. Тремьер прижался к стене.
        - Важного господина из Герлемона брать живьем! - со смешком прикрикнул на них Барлад. - Смотрите, не вздумайте его поцарапать!.. Я с ним потом сам поговорю. Лично…
        У Топорика кружилась голова. Он все еще не верил в то, что произошло. Лишь когда кто-то из ратников протянул к нему руки, пелена рассеялась.
        - Оставьте мальчишку в покое! Барлад, зачем тебе мальчишка?.. - долетел до него голос Гульда.
        - Гранад, успокой светлейшего князя! А ты, сопляк…
        И Янаса вдруг поразила вспышка злости - да такая сильная, что у него мгновенно закружилась голова. Николас остался в лесу, истерзанный дикими ночными тварями, а его Ключом теперь решительно и с полным осознанием своей власти распоряжается этот тип. Трусливая скотина, думающая лишь о том, как спасти собственную шкуру, - какое он имеет право так поступать?! Снова Янас испытал странное чувство, будто ниточка, связывавшая его с Ключником, не оборвалась, а, напротив, стала крепче. Будто сила Николаса все еще была с ним, подпитывала его собственную сущность.
        Он увернулся от захвата, оттолкнул ратника и прыгнул к двери. Оттуда показались еще двое. Барлад захохотал. Мальчик оглянулся: зал Совета был полон воинов из дружины Скрадара. Священнику, перевернув его на живот, связывали руки за спиной. Тремьер, бледный, с красными пятнами на щеках, отчаянно отмахивался своей шпагой от трех здоровенных двуручных мечей. Дрался, не надеясь ни на что, потому что, наверное, понимал - шансов у него нет никаких; если бы не приказ Барлада, ратники в минуту расправились бы с ним. Гульда за обе руки удерживал Гранад, шептал что-то ему на ухо, но было видно: происходящее ошарашило и его.
        Ратник, широко расставив безоружные руки, наступал на Янаса. Мальчик все пятился и вдруг остановился. Ратник бросился к нему, но Янас, поднырнув, схватил метнувшуюся над головой руку и сильно дернул на себя, одновременно уходя влево, - как учил Николас. Инерция швырнул воина вперед - он и рухнул, загремев кольчугой, споткнувшись о подставленную ногу.
        - Так их!.. - невнятно прозвучал голос священника.
        Янас потянулся к ясеневой рукояти топорика, висящего на поясе, но тут каменный пол зала внезапно взбрыкнул и сбросил с себя мальчика.
        Барлад встряхнул руку в стальной латной перчатке и скомандовал:
        - Убрать! Болваны, с таким хлюпиком справиться не можете…
        Звонко клацнула о камень брошенная с силой шлага. Это сдался Тремьер.
        ГЛАВА 6
        - Черт возьми, преодолеть такой путь - и дать заманить себя в ловушку… Если бы не раны! Тогда не я оказался бы в ловушке, а все они…
        В каменном полутемном коридоре снова отчетливо стучали неторопливые шаги. Приближались. Идущего пока не видно, но ясно ощущается запах выделанной кожи, пыли, пота и железа.
        Николас вжался в холодный камень, закрыл глаза, опасаясь, что взгляд может заставить идущего обернуться. Шаги, простучав совсем рядом, теперь удалялись. Николас расслабился и, скользнув спиной по камню стены, осторожно выглянул в коридор. И увидел человеческий силуэт, понемногу пропадавший в полумраке неосвещенного коридора. На узкополой шапке человека покачивалось тускло-алое петушиное перо. Из-за пояса торчала рапира без ножен.
        Николас на всякий случай несколько мгновений прислушивался, затем шагнул из ниши в коридор. Пригибаясь, пробежал вслед за ушедшим, свернул на развилке наугад, пробежал вперед, свернул еще раз и, чертыхнувшись, остановился, услышав громкий говор прямо перед собой. Бежать было трудно. Не надо было бегать. Надо было идти, тогда красные круги не застилали бы глаза и шум крови в ушах не помешал бы услышать присутствие противника много раньше.
        Звучали, нарастая, два голоса. Двое шли навстречу Николасу. Он повернул было назад, но и позади громыхнуло железом, и кто-то хрипло выругался.
        Николас заметался. Отступил, зашарил глазами по сторонам и толкнулся в первую попавшуюся дверь. Закрыл ее за собой, привалился к ней спиной и сполз на пол, тяжело дыша. Комната, в которой он оказался, была пуста, если не считать сломанного табурета в углу. В открытом окне пухли синие сумерки.
        Тело ломило от напряжения. Многочисленные раны пульсировали и - судя по горячо набухавшей одежде - снова начали кровоточить. Тело требовало отдыха. Проклятый замок! Надо же было так глупо попасться!

«А ведь где-то здесь и Пелип, - неожиданно подумал Николас, и его зубы сами собой громко скрипнули от проснувшейся ненависти.
        Мысль о том, что красноволосый горбун, хладнокровно плетущий непонятную для прочих цепь, очередным звеном которой было убийство Катлины, где-то совсем рядом, а у него, у Николаса, нет сил даже для того, чтобы бесшумно приблизиться к нему… Эта мысль была невыносима.
…Он двинулся в путь, едва солнце достигло зенита. Идти не получалось, он передвигался то ползком, то на четвереньках. К вечеру, строго придерживаясь определенного ранее направления, дополз до речки, на берегу которой нашел покинутую совсем недавно землянку. Разобрав крышу землянки, вполне можно было стянуть плот, но течение реки, слишком быстрое для плоского ландшафта, навело его на мысль о том, что река, возможно, скоро оборвется водопадом. Умывшись и переждав часок на берегу, Николас пересек речку вброд и побрел дальше. Когда тьма сгустилась совершенно, он достиг берега другой реки - много шире и глубже той, на которую наткнулся вечером. Переплыть ее у него вряд ли хватило бы сил. Он уже готов был рухнуть на прибрежный песок и отключиться - а там будь что будет… но тут ему в голову пришла мысль получше. Превозмогая страшную усталость, Николас срубил несколько молоденьких сосенок, ивовыми прутьями связал их вместе. Разодрав остатки рубахи, скрутил длинную веревку и привязал себя к плоту. Сполз в воду, успел удостовериться, что плот держит вес его тела - и только тогда позволил себе провалиться в        Разбудил его тревожный запах гари. Вода мягко несла плот, по берегам был уже не лес, а равнина, и справа, вдали, в утреннем прозрачном свете колыхалось багровое зарево. Должно быть, горел целый поселок.
        Николас забеспокоился: он понятия не имел, где находится. Река могла течь прямо, а могла и сменить направление. Местность по обоим берегам была незнакома. Впереди росли и все темнели посреди утреннего тумана, обретали вещественность высокие скалы. Надо было приставать к берегу, но его тело противилось всякому резкому движению. Кости еще не срослись окончательно- он это чувствовал. К тому же плоть, восстанавливаясь, нестерпимо зудела, а вода хоть немного, но успокаивала зуд. «Еще пару часов, - сжалился над собой Николас. - Дотяну до скал, а дальше пойду пешком…»
        К полудню по правому берегу выросла неподвижная громада замка. Николас выгреб на сушу, поднялся на ноги. И, опираясь на меч, пошел к замку, стараясь ступать осторожно и плавно. Он готовился объяснять причину своего визита хозяевам, но замок оказался пуст. Только входя в открытые настежь ворота, Николас заметил позади себя на горизонте тучу пыли, а чуть позже увидел войско, стройными колоннами направлявшееся в его сторону. Отступать обратно к реке было поздно. Не оставалось ничего, кроме как войти в замок и затаиться там. Уже из окна одной из башен он различил красные перья на шляпах подходящих воинов.
        Пока он сидел на полу, раскинув ноги, ни о чем не думая, просто набираясь сил, за окном совсем стемнело. Он поднялся, хмуро поглядел на кровавые подтеки на том месте, где только что находилось его тело, тихо приоткрыл дверь, высунул голову в коридор и прислушался.
        Абсолютная тишина удивила его.
        Сколько он пробыл в этой комнате? Часа два? Или чуть больше? За это время по коридору несколько раз пробегали целыми группами. Грохотали башмаки с деревянными подошвами, клацали подбитые железом сапоги, шуршали кожаные охотничьи чуни. Звенела сталь. Приглушенные толстыми каменными стенами, долетали сюда, в маленькую комнатку, вопли, в которых мешались волнение и торжество.
        И вот теперь все стихло.
        Они ушли?..
        Николас, почти не таясь, пошел по коридору. Нигде не горели ни факелы, ни светильники. Было совсем темно, но темнота не мешала ему различать дорогу.
        Наткнувшись на лестницу, ведущую вверх, Николас остановился, ужаленный знакомым чувством.
        - Не может быть… - прошептал он. - Не может…
        Был только один способ проверить, не ошиблись ли его чувства, и он не колебался. Зажмурившись, он вытянул руки ладонями вперед, сосредоточился, медленно поворачиваясь…
        Есть!
        Открыв глаза, он не удержался на ногах, упал. Отдышавшись, поднялся. Кровь из открывшейся на лбу раны извилистой струйкой побежала по виску. Но на это Николас не обратил внимание.
        Эльваррум. Ключ. Его Ключ находится где-то поблизости, за одной из этих стен. В руках Братства Красной Свободы. Как они могли завладеть Ключом? И что сталось с Янасом и священником?
        Следовало передохнуть хотя бы несколько минут, но Николас не мог ждать так долго. Он вытащил меч. Опираясь одной рукой на стену, другой - на рукоять меча, он двинулся вверх по лестнице.
        А она вилась и вилась вверх. И неожиданно оборвалась полукруглым входом в очередной коридор, очень узкий и короткий. В конце коридора была дверь.
        Николас толкнул ее и перевалился через порог, держа меч перед собой, готовясь бить или блокировать удар.
        Эта комната походила на ту, которую Николас недавно покинул. Такая же пустая. Разве что мебели здесь было побольше. В центре большой стол, на котором лежит темный кожаный мешок, и несколько стульев, сломанных, раскиданных тут и там. На голых каменных стенах - обрывки гобеленов.
        В глубине комнаты у открытого окна стоял человек в длинном красном плаще, вздутом на спине из-за большого горба. От стука распахнувшейся двери человек обернулся. Шевельнулись огненные космы бороды, под неровными прядями красных волос вспыхнули серой сталью широко открытые глаза.
        Голова болит у Янаса. Но сильнее этой боли чувство вины за то, что Ключ, который перешел ему от Николаса, навсегда потерян. И, когда он подумал об этом, ниточка, связывавшая его с Ключником, оборвалась. Топорик на минуту снова превратился в слабого и запуганного мальчишку, того мальчишку, который когда-то в далеком Верпене уцепился за колдуна, как утопающий цепляется за протянутую над водой ветку со спасительного берега… Чтобы не заплакать, он сжал зубы и замотал головой. Боль, колыхнувшаяся в затылке, прогнала слезы. И словно немного отрезвила его. Через сколько он прошел - и все для чего? Чтобы умереть в северной глуши в отчаяние и тоске вины? Он уже не трусливый и слабый мальчишка - и никогда таким не будет. Он сделает то, что должен сделать! На нем одном лежит ответственность за весь этот мир! На нем одном…
        Отец Матей и Тремьер сидят по разным углам каморки. Не смотрят друг на друга.
        Топорик поднялся на ноги. Голова на мгновение закружилась, пол под ногами волнообразно заколыхался и не сразу снова стал твердью. Чтобы удержаться, мальчик подался вперед и схватился за подоконник.
        Далеко внизу, во дворе замка, горело несколько костров. Кучками сидели воины - кто-то точил меч, кто-то дремал, кто-то молча смотрел в огонь, очевидно готовя себя к предстоящей схватке. Переговаривались негромко, словно берегли блаженную тишину, которая вот-вот могла взорваться тревожным гулом турьего рога, возвещающего о приближении врага. А крестьяне занимались каким-то странным делом - мазали друг другу лица золой из костров.
        - Зачем они это делают? - спросил Янас. - Пачкают себя?
        - А?.. Крестьяне? - рассеяно покрутил головой отец Матей, тоже подошедший к окну. - Древний языческий обычай. Ступая на путь воина, лакниец торжественно предает себя духам ярости. Считается, что духи будут оберегать его в бою, требуя взамен крови убитых воином врагов. Тот же, кто берет в руки оружие, не будучи воином, должен скрывать свое лицо, чтобы духи не могли отомстить ему за обман, когда он вернется в мирную жизнь…
        Янас перевел взгляд в угол каморки, где темнел застывший зев камина.
        - Барлад все равно не оставит нас в живых, - проговорил вдруг отец Матей.
        - Ты тоже это понял? - подал голос Тремьер. - Если бы он нас убил сегодня, Гульд мог сорваться и испортить ему все дело. Он подождет удобного момента…
        - Погодите-ка! - воскликнул мальчик.
        Матей и Тремьер встрепенулись. Тремьер даже поднялся на ноги.
        - Что ты задумал? - недоверчиво покривился он.
        Не отвечая, мальчик метнулся к двери, ощупал пальцем щель между дверью и косяком. Затем сорвал со стены факел и, близко поднеся его к щели, осторожно повел огненным шаром снизу, от самого порога - вверх. То место, где свет наткнулся на темную преграду, примерно посередине двери, он отметил ногтем.
        - Засов, - пояснил он.
        - Я знаю, что мы заперты, - пожал плечами Матей.
        - Но охраны у двери нет!
        - Ты хочешь сказать, что сможешь снять внешний засов с внутренней стороны?
        Янас усмехнулся. Нет, не оборвалась ниточка! Он почувствовал, как силы наполняют его тело, а головокружение и боль в затылке - уходят. Навыки выживания, полученные им за время, проведенное среди Лесных Братьев, помогли ему не загнуться от голода в халийских степях. А сейчас пришло время вспомнить все, чему учил его Гюйсте Волк, главарь верпенского Братства Висельников.
        - Крест! - потребовал он, протянув руку к Матею.
        - Зачем?
        - Ты хочешь выбраться отсюда, святой отец?
        - Выбраться? Куда? В замке и за его стенами, в форте, полно дружинников и крестьян! Если мы даже каким-то чудом покинем эту каморку, что нам делать дальше? Нас остановит первый же ратник!
        - Для начала надо дверь открыть! А это - проще простого…
        - Как это? - удивленно заморгал проповедник.
        - Дай мне свой крест!
        Матей больше не пререкался. Он снял с себя крест на длинной цепочке и протянул его мальчику. Цепочка была стальная, прочная, а распятие - хоть и деревянное, но довольно тяжелое. Янас, присев на корточки возле двери, просунул крест в щель. Проходит легко - просто отлично! И цепочка не застревает. Мальчик выпрямился, подвел руку к отметине на дверной планке и принялся раскачивать крест на цепочке. Поначалу рука дрожала, распятие стучало о дерево, не попадая в щель, но очень скоро Янас приноровился. Когда крест трижды пролетел сквозь щель и вернулся, мальчик резко увеличил силу броска, одновременно отпуская цепочку на полную длину.
        Стальная цепочка, утяжеленная крестом на конце, с шуршанием намоталась на невидимый запор. Топорик осторожно подергал ее - держится. И сразу рванул вверх, навалившись плечом на дверь.
        Запор взлетел вверх, а опуститься обратно не успел. Дверь распахнулась. Топорик упал на пороге, но тут же поднялся. - Хвала Господу, - выдохнул Матей. И ткнулся носом Топорику в спину. - Проходи, сын мой.
        - Тише, святой отец!
        - Ну, чего встали?! - зашипел завязший в дверном проеме Тремьер, толкнулся в сторону - и сам все увидел.
        - Спит… - шепотом удивился Топорик. - Пьяный?..
        У стены, обнимая длинный двуручный меч, широко раскинув ноги, а голову свесив на грудь, мерно посапывал молодой ратник. Пушистая поросль на его щеках и подбородке слегка шевелилась от теплого дыхания.
        - Не… - просипел проповедник, наклоняясь, - вином не пахнет. Что я, не учуял бы, что ли? Не пахнет вином. Травяным отваром каким-то пахнет…
        Тремьер молча отпихнул Матея и выхватил меч из-под руки ратника - тот завалился на бок, гулко тукнулся шлемом о каменный пол, но не проснулся. Тремьер, прищурившись, аккуратно приставил острие меча к горлу воина, навалился на рукоять - и, вытащив клинок, отскочил, прежде чем струя крови из раны плеснула на него.
        - Легкая смерть, - негромко посмеялся он, вытирая лезвие о рукав камзола.
        Топорик сглотнул. Матей прикрыл глаза ладонью.
        - Зачем же?.. - пробормотал он. - Мы бы и так ушли…
        Тремьер не посмотрел в его в сторону.
        - Как они сражаются такой оглоблей? - проговорил, прикидывая в руках двуручный меч.
        И первым двинулся вперед по темному коридору, туда, где слабо мерцал сквозь тьму факельный огонек. Янас снял факел со стены, когда они проходили мимо.
        Трижды в стенах коридора открывались проходы, в них щербато скалились ступеньки круто уходящей вниз лестницы. Трижды Тремьер поворачивал в проходы, но, спустившись пониже, чертыхался сквозь зубы и возвращался обратно - внизу отчетливо бряцала сталь и тяжело бухали сапоги караульных. Через несколько минут коридор сузился и уперся в низкую дверь.
        Обеими руками перехватив меч, Тремьер занес его над головой, глубоко вдохнул и ударом ноги распахнул дверь. Нырнул в затхлую темноту и через минуту шагнул обратно.
        - Никого… - буркнул он, хмуро глянув на мальчика. - Дай огня. Посмотрим, может, там есть проход…
        Слыша, как прерывисто дышит за спиной отец Матей, Янас перешагнул порог - Тремьер, посторонившись, пропустил его вперед - и пошел дальше, высоко подняв факел.
        - Нужно найти камин, - говорил Янас на ходу.
        - Зачем? - прозвучал в тесной тишине голос Матея.
        - Сажа… Чтобы скрыть лица.
        - Да! Да! - воскликнул священник. - Как я сразу не понял! Мы скроем лица и бежим отсюда! К морю!
        - Нет, не бежим, - возразил Топорик и сам поразился, насколько спокойно прозвучал его голос. - Вернемся за Ключом.
        - Одни?.. То есть втроем?.. Это безумие!
        - Если не пойдете вы, пойду я один.
        - Парень, ты, кажется, чокнутый… - хрипло отозвался из темноты Тремьер.
        Сыро поблескивающий камень противоположной стены и на ней потухший факел в металлическом креплении Янас увидел очень скоро - комната оказалась совсем небольшой. Мальчик поджег факел - и, уже оборачиваясь, услышал, как вскрикнул священник, как выругался - будто лязгнул во рту железом - Тремьер… Почувствовал пощечину мгновенного сквозняка на лице…
        Светлейший князь Барлад из рода Скрадаров, привалившись спиной к двери, которую только что захлопнул, скрестил на груди руки и рассмеялся. - Светлейшие Гульд и Гранад будут опечалены, - все еще ухмыляясь, заверил Барлад, - укромные покои и надежную охрану дали они вам, а вы?.. - Казалось, он обращался к одному только Тремьеру. - Зарезали ни в чем не повинного ратника, ненароком прикорнувшего у двери, которую умело взломали, воровски пробрались в караульную и коварно напали на князя Барлада из рода Скрадаров. Безоружного… - добавил Барлад, - почти…
        За пояс князя был заткнут топорик с ясеневой рукоятью. Факельное пламя, как кровь, скользило по линиям узоров на лезвии. Янас не мог отвести глаз от игры огня и стали. «Вовсе не как оружие захватил с собой лакниец топорик, - подумал мальчик, - а как диковинное украшение - брошь или амулет. Варвар - он и есть варвар…»
        Тремьер, стоявший позади Янаса, медленно продвигался вперед, стискивая пальцы обеих рук на рукояти двуручника.
        - Возжелав предать светлейшего лютой смерти… - завел снова Барлад, но прервался, чтобы уклониться от сильного, но неуклюжего замаха: меч, взлетев и опустившись, ударился в дверь, пробил ее насквозь и намертво застрял в ней. А Тремьер отлетел назад, едва не сшибив с ног проповедника, звучно приложился затылком о стену и, обмякший, сполз на пол.
        - Но всемилостивейший Господь подарил Барладу из рода Скрадаров жизнь и победу над врагом, - закончил Барлад, потирая ушибленный кулак. - А явившийся вскоре караул застал только хладные трупы. Караульным не надо знать много… Как и Императору…
        - Не смей поминать Господа, нечестивец! - взвизгнул вдруг, очнувшись от оторопи, Матей и с голыми руками ринулся на лакнийца.
        Барлад пригнулся, встретив священника мощным ударом крутолобой головы в живот. Матей сломился пополам и рухнул под ноги лакнийцу. Барлад переступил через него, хрипящего, силящегося протолкнуть в легкие глоток воздуха, шагнул к неподвижно лежащему Тремьеру и с презрительно оттопыренной губы пустил на капитана струйку желтой слюны. Тремьер со стоном поднял окровавленную голову, а лакниец перевел взгляд на мальчика.
        Янас отступил назад, отступил еще - и ткнулся спиной в каменную стену. Когда Барлад пошел на него, он отпрыгнул в угол и тут только понял, что попался. Светлейший князь опять засмеялся. И положил руку на ясеневую рукоять. Топорик подумал вдруг о том, что никогда еще не был так близко к смерти, как сейчас.
        - Светлейшие воздадут мне должные почести, когда поймут, что все мои помыслы и деяния идут на благо родной Лакнии… - пробормотал Барлад.
        Он сжал пальцы на рукояти и, не сводя глаз с мальчика, потянул топорик из-за пояса. Недовольно поморщился, когда почувствовал, что оружие отчего-то застряло. Потянул сильнее, дернул. Взявшись за рукоять обеими руками, дернул еще раз - а потом рванул изо всех сил.
        Тугая кровавая струя впилась в потолок, оставив там жирное капающее пятно. Барлад минуту стоял прямо, все еще не веря, опустив голову, чтобы видеть длинный косой разрез на собственном животе.
        Тоненько звякали звенья рассеченной кольчуги, падая на каменный пол, - одно, другое и третье, и еще одно… сочно впивались в камни крупные кровяные капли… Потом Барлад уронил топорик, открыл рот, словно хотел что-то сказать, но ничего выговорить не смог, захрипел и повалился ничком.
        - Дивное у тебя оружие, сын мой, - прохрипел, с трудом поднимаясь, отец Матей.
        - Ты уже говорил мне об этом, святой отец, - отозвался Янас. - Оно… он… Он не сам сделал это…
        - Хватит болтать… - подал голос Тремьер: он уже стоял, пошатываясь, опираясь на стену. - Уходим скорее! Помните, что эта мразь говорила о караульных?..
        И тогда дверь распахнулась - с такой силой, что застрявший в древесине меч, с лязгом ударившись о стену, разлетелся на куски.
        - Вот они! - приглушенно крикнул ратник, перешагнувший порог первым.
        - Не успели… - длинно простонал Тремьер и - будто мгновенно обезумев - с отчаянным воплем рванулся к выходу.
        Их оказалось пятеро. Действовали они быстро и почти бесшумно. Первым скрутили Тремьера, заткнув ему рот с него же сорванным жабо. Янас и отец Матей не сопротивлялись. После того как все трое были связаны, один из ратников достал из-за пазухи небольшой полотняный мешочек, загреб оттуда комок жирной сажи, склонился над Топориком и шлепнул измазанной пятерней ему на лицо.
        - Не ори, - тихо предупредил ратник, старательно растирая сажу по щекам и лбу мальчика. - Готово… Давайте сюда следующего.
        - Барлад! - захрипел кто-то, стоящий над Топориком. - Смотрите! Они убили одного из светлейших…
        Следующие несколько секунд было очень тихо. Потом затрещали быстрые голоса ратников. Мальчик сумел разобрать лишь последнюю фразу, сказанную чуть громче всего остального:
        - Выполняем приказ… Остальное нас не касаемо… Без шума выведем из форта, оттащим к пропасти и…

«Это не караульные, - догадался, захлестнутый новым приступом ледяного страха Янас, - это… Не только Барлад в этом форте желает нам смерти… Это - люди Буграда. Или - Грода. Кто бы он ни был, он гораздо осмотрительнее светлейшего из рода Скрадаров. В пропасть - и концы в воду…»
        Очевидно, и в голове проповедника мелькнули подобные мысли. Отец Матей заорал, задрав голову, стуча по полу связанными руками. И задохнулся, мыча сквозь ловко втиснутый в рот кляп.
        - И этому тоже, - распорядился тот, кто стоял над мальчиком. - На всякий случай. Да… возьмите с собой светлейшего…
        Темный узкий лаз. Под ногами хлюпает грязь, с низкого потолка свисают клочья паутины. Двое ратников впереди, двое позади. Да еще один - освещает путь факелом. Между двумя парами - Топорик, Матей и Тремьер. Кляпы из ртов мальчика и проповедника уже вытащили. У всех троих связаны руки за спиной.
        - Куда нас ведут? - шепчет на ухо Янасу священник.
        Мальчик не отвечает. Чего тут говорить, и так все понятно.
        - Я, конечно, могу ошибаться… - снова вкрадывается в ухо шепот проповедника. - Но ратник, который идет впереди… справа… не из дружины Грода или Буграда. Видишь, отрок, у него одно плечо толще другого? Там, под кольчугой, повязка. Я читал молитвы над его раной, полученной в деревне упырей. Он - из дружины Гульда.
        - Как? - вскинулся мальчик.
        - Тш… Я ж тебе говорю - я не уверен.
        Впереди замаячил огненный свет пламени, и под ногами идущих появились вырезанные в сырой глине ступени. Пленников вывели из подземелья на небольшую площадку среди скал, круто обрывающуюся в пропасть. На площадке их ждал человек, завернутый в черный плащ, с факелом в руках.
        Священник слабо вскрикнул, когда порыв налетевшего ветра рванул его рясу. Топорик задрал голову и посмотрел во мглу, наполняющую небо.

«Значит, здесь… - невольно подумал он. - За пределами форта. И трупы - в пропасть…»
        Ратники, вытолкнув мальчика и священника на середину площадки, сами отступили к скале. Человек в черном плаще шагнул вперед и поднял факел над своей головой, осветив лицо.
        Топорик ахнул. А отец Матей, не удержавшись, всхлипнул. Тремьер замычал. Один из ратников шагнул к нему, рывком вытащил кляп. Тремьер, застонав, несвязно выругался.
        - Я счастлив, что мои люди успели, прежде чем Барлад сумел осуществить задуманное, - проговорил княжич Дранк, опуская факел.
        Ратник, освободивший рот Тремьеру, пошептал на ухо княжичу.
        - Убит? - воскликнул Дранк. - Где его тело?
        Поднесли тело. Несколько секунд Дранк смотрел в застывающее лицо кровного своего врага, потом несильно махнул рукой. Двое ратников подтащили труп к обрыву. Через минуту они вернулись с пустыми руками.
        - Ключ… - выговорил Топорик, с трудом шевеля онемевшими от кляпа губами. - Неужели Ключ у Пелипа?
        Лицо княжича вздрогнуло. Вместо утвердительного кивка у него получилась судорожная гримаса.
        - Боже, помилуй нас, грешных… - вздохнул отец Матей. - Что теперь будет?..
        Тремьер открытой ладонью стряхнул с выпачканной сажей скулы корочку подсохшей крови. Потрогал языком передние зубы и сплюнул. Это был уже прежний Тремьер. Надменный и прямой, как разжатая пружина, такой, каким Топорик увидел его в первый раз, в зале Совета Пяти.
        - Барлад мертв! - резко проговорил он. - За каким чертом теперь этот дурацкий маскарад? Твой отец раздавит Грода. И этого слизняка Буграда! Я - как доверенное лицо Императора - обещаю прощение за участие в измене Гульду из рода Крудов и Гранаду из рода Рабллов, если прямо сейчас они двинут войска на оборванцев Пелипа и отнимут Ключ! Я и мои люди пойдем с вами!
        - Светлейшего князь Барлада из рода Скрадаров больше нет с нами, - склонил голову Дранк.
        - Светлейший… - потемнел лицом Тремьер. - Ты говоришь так об изменнике Империи и своем кровном недруге?
        - Каким бы он ни был, он заботился о счастье Лакнии, - ответил княжич. - Правда, шел неверным путем… Да, светлейший Барлад мертв, и теперь мы слабее. Ты не понимаешь этого, так что ж… Герлемон никогда не понимал Лакнию. Остается молиться о том, чтобы его дружина, воспылав местью, не затеяла резню. Прости, господин, но твоих людей я не могу вывести из форта - это было бы слишком трудно…
        - Недоносок!.. - заревел Тремьер, но Дранка прервать не сумел.
        - Я делаю то, что велел мне отец, - говорил княжич. - Уходите к морю. Пятеро воинов проведут вас по ночному перевалу. Еще десять, с лошадьми, будут ждать вас внизу. Еще полторы сотни я вышлю за вами следом. Это все, что я и мой отец можем сделать для вас, господин, и для Императора. А мы останемся здесь - стеречь путь к морю.
        - На народ Лакнии падет проклятие за деяния рода Скрадаров, - прижимая руки к груди, шагнул вперед отец Матей. - Отнимите Ключ! Отнимите, пока не стало поздно!
        - Ключ! - эхом отозвался Янас.
        - Пелип ушел, - проговорил княжич. И продолжал при общем молчании: - Дозорные следят за родовым замком Крудов и окрестностями. Замок вспыхнул как свечка в середине ночи… Он горит и сейчас - из форта можно видеть зарево.
        - Горит? - опешил Топорик.
        - Куда двинулся Пелип? - шагнул к Дранку Тремьер.
        - Братья не покидали замок.
        - Они что - вошли в замок и подожгли себя? Вы- глупые варвары! Неужели ты не понимаешь, что это уловка?! Пелип путает вас!
        - Кто знает, что он задумал… - медленно проговорил княжич. - Ночь - его время.
        Тремьер открыл рот, чтобы что-то сказать, но безмолвно отступил.
        - Значит, надо уходить… - пробормотал он.
        - В Герлемон! - невольно выпалил Топорик.
        Вздрогнув, Тремьер пристально посмотрел на него. «Он знает! - мысленно ахнул мальчик. - Знает! И знает даже то, что я - тоже знаю…»
        - А Пелип придет следом за нами, - в задумчивости, ни к кому не обращаясь, произнес отец Матей.
        Один из ратников, приблизившись к Дранку, протянул ему что-то. Мальчик видел, как княжич порывисто отстранился, в защитном жесте вскинув руки. Тогда ратник обернулся к Янасу. В руках лакнийца лежал топорик с ясеневой рукоятью. Чистая, исчерченная причудливыми узорами-письменами, сталь матово сияла под лунным светом. Янас не колеблясь принял оружие.
        - К Вратам придет не Пелип, - произнес Янас.
        - Что ты сказал? - живо обернулся к нему Тремьер, и мальчик понял, что последнюю свою мысль проговорил вслух.
        ГЛАВА 7
        - Ключник, - утвердительно проговорил граф. И замолчал, вглядываясь в Николаса.
        Николас вынужден был опереться спиной о стену, чтобы перехватить меч обеими руками. Ну вот они и встретились. За секунду перед тем как распахнуть дверь, он почему-то был уверен, что все так и произойдет. Прямо перед ним - граф Пелип. Хладнокровный убийца Катлины. Человек, желавший смерти самому Николасу и не единожды пытавшийся осуществить свое желание. Теперь, когда фигура Пелипа из образа памяти превратилось в реального человека, жгучая ненависть мгновенно испарилась из сердца Ключника. Голова его стала ясной, все ненужные мысли - даже промелькнувшее вдруг сожаление, что к решающей схватке он пришел полуживым, - исчезли. Он видел цель, осталось только найти способ подобраться поближе…
        - Странно, - сказал Пелип, - я должен испытывать к тебе ненависть, но ничего не чувствую…
        Какой голос у этого гада - глухой и сдавленный - будто больной. О чем он говорит? Какая ненависть? Это Николас должен его ненавидеть, а не наоборот.
        - Я знал, что ты рано или поздно придешь. Когда мне сказали, что ты мертв, я не поверил… - Он коротко, надтреснуто рассмеялся. - Повелитель в этот раз просчитался. Напрасно он пытался тебя убить… Ты - истинный Ключник, тебе и нести Ключ дальше…
        В руках у графа нет оружия. Золотая чаша, в которой что-то плещется, - и все. Впрочем, под этим плащом можно спрятать что угодно. Пусть он говорит. Жаль, что не осталось сюрикенов. Мешочек остался в лесу, сорванный клыками вервольфов. Но ничего - есть меч. Если бы путь не преграждал большой стол, можно было прыгнуть прямо через всю комнату. На этот прыжок ушли бы все силы, но разве много сил нужно на то, чтобы вцепиться в глотку врага и не отпускать?..
        - Правда, по виду ты - совершенный мертвец, - продолжал Пелип, безразлично глядя на то, как Николас, опираясь на стену, подвигается все ближе и ближе к нему. - Видел бы ты себя в зеркало…
        Еще шаг, еще… Почему этот горбатый ублюдок спокойно стоит на месте? Он ведь знает, на что способен Николас, и вряд ли недооценивает его, даже видя в таком состоянии. И эта чаша в руках… Странная чаша. Вернее, странно, что она в руках у Пелипа. Вертит ее в пальцах, но осторожно, стараясь не пролить, потому что чаша полна до краев. Разговаривая, то и дело подносит ее ко рту, но не отпил еще ни глотка. Вот поставил на стол перед собой. И тут же сложил руки за спиной. Понятно - сейчас нужно быть готовым ко всему. Скорее всего, он вытащит метательный нож. Или заряженный мушкет? Да, что-то поражающее на расстоянии. В рукопашную схватку он предпочтет не вступать. Значит, нужно успеть первым… Следить за его движениями!
        Пелип шевельнулся, и в то же мгновение меч выметнулся из рук Николаса, стальной неуловимой молнией рассек душный комнатный воздух - и глубоко вонзился в грудь краснобородого графа.
        Пелип дрогнул, вскинул обе руки - они оказались безоружны.
        Николас, тяжело дыша, привалился к стене. Колени его подгибались. На этот бросок потребовалось немало усилий. Но почему граф не падает? Стоит и даже не пошатывается. Должно быть, он не успел ничего почувствовать. Так бывает. Тяжело раненные люди зачастую не испытывают боли и не понимают, что умирают.
        Усмехнувшись, Пелип обеими руками обхватил рукоять меча и одним движением вытащил его из своего тела. Николас отчетливо слышал, как скрипнул клинок о кости, как хлюпнула струйка крови, вырываясь из раны вслед за клинком.
        - Мне кажется, - сказал Пелип, - ты хочешь меня убить… Да? Можешь не отвечать. Я уже сам об этом догадался… Отличный меч! В Империи таких не делают. Этот клинок с Драконьих островов?
        Николас отлепился от стены, рванулся вперед, но более двух шагов сделать не смог. Тяжело рухнул на стол. Стол затрещал, но выдержал.
        - Эй! - воскликнул Пелип, быстро, но бережно подхватывая со стола золотую чашу. - Осторожнее!
        Он больше не выпускал ее из рук. Меч Николаса, который только что уронил, граф ударом ноги загнал в дальний угол комнаты.
        Николас лежал грудью на столе. С трудом подняв голову, он увидел перед собой кожаный мешок. Несложно было ему угадать, что именно в этом мешке. Чтобы не сползти на пол, он загреб руками по столу. Пальцы его скользнули по мешку.
        Пелип с рассеянным интересом наблюдал за ним.
        - Ты вернулся за Ключом или за моей жизнью? - спросил он наконец. - Наверное, и за тем, и за другим. Ты едва жив, но все пытаешься убить меня. Удивительно- ты пронес свою ненависть через поколения и пространства, а вот у меня так не получилось. Я смотрю на тебя равнодушно. А ты… Постой-ка! Ты ненавидишь меня из-за той женщины! Я прав?
        Николас не ответил, старательно восстанавливая дыхание. Пелип немного отступил к окну, держа одну руку У груди (сквозь пальцы все еще сочилась кровь), а в другой сжимая чашу.
        - Должен тебя разочаровать, - говорил он. - Я не убивал твою женщину. И я не пытался убить тебя. Если бы я этого хотел, я бы встретился с тобой один на один. Да, так было бы лучше. Так было бы правильно.
        Нет, не получится сейчас подняться… Еще несколько минут нужно, чтобы собрать остатки сил. До графа осталась всего пара шагов. Один рывок - вцепиться в глотку и не отпускать… Пелип еще говорит. Неважно, что он там говорит, Николас все равно не слушает, а в том, что все-таки услышал, не видит ни капли смысла.
        - Знаешь, а тебе повезло больше, чем мне, - глядя в свою чашу, сказал Пелип. - У тебя была женщина, и, судя по всему, она для тебя значила много. Наверное, и ты ей был небезразличен. А у меня никогда никого не было… - Он вдруг усмехнулся. - Когда я узнал о тебе, мне стало странно: почему это мы раньше не встретились. Только позже я понял, что встретиться мы должны именно так, как это и произошло. Понимаешь, о чем я?
        Николас все-таки сумел встать на ноги. Пелип поднял на него глаза, окровавленной рукой в задумчивости провел по красной бороде. И отвернулся к окну.
        - Повелитель уже близко… - проронил он, глядя вниз.
        Такого момента упускать было нельзя. Николас, спружинив ногами, перекатился по столу и упал сзади на Пелипа, сцепив обеими локтями ему шею в захват. При этом он наткнулся подбородком на горб, оказавшийся неожиданно мягким и упругим.
        Граф устоял на ногах. Издав короткий хриплый звук, он вывернулся из захвата, смазав Николаса локтем по груди.
        Удар, несмотря на отсутствие размаха, был такой силы, что Николаса отбросило на другой конец комнаты. Всем телом он приложился о стену и сполз вниз. В руках у него остался красный лоскут плаща.
        - Успокойся наконец! - сквозь гулкий шум в ушах услышал он, как рявкнул Пелип.
        Николас сморгнул кровь с ресниц. Граф совсем содрал с себя косо обвисший плащ. И выпрямился, став мгновенно выше и стройнее. Горб исчез, как его и не было. Из-за спины графа широко распахнулись два больших кожистых крыла - от одной стены комнаты до другой. Распахнулись, дрогнули и бессильно опали.
        - Лаблак… - невольно вырвалось у Николаса, само собой вырвалось - прежде чем он успел окончательно понять, кто стоит перед ним.
        - Эльвар, - поклонившись, ответил Пелип.
        Рана на его груди уже не кровоточила.
        - Не помню, когда я последний раз летал, - сказал граф. - Это-то и было, наверное, самое отвратительное. Каждый час своей жизни осознавать себя сильнее, лучше, совершеннее других - и все же быть вынужденным скрываться. Тогда я и решил: чтобы жить не согбенным уродом, а тем, кто я есть на самом деле, нужно подмять под себя остальных. Оказалось, что это очень просто - подбить людей на восстание. Тем, кто вечно унижен, достаточно пообещать, что когда-нибудь они сядут на места своих угнетателей. И тогда с ними можно делать все что угодно. Когда моя армия стала редеть, они радовались и этому. Погибали друзья, с которыми они делили место у костров, а они каждый раз подсчитывали, сколько теперь добра придется на их долю. В конце концов мне стало противно. Я утратил желание драться, а вместе с ним потерял веру в победу и сдавал город за городом. А потом пришел Повелитель. Я слишком поздно узнал его, но даже и узнав, называл так, как называл раньше. Мартин. Боялся поверить… Да, наверное, так…
        Николас попытался подняться, держась руками за стену. Не сразу, но у него это получилось. А Пелип вдруг резко подался через стол - перегнулся так, что горб на его спине обозначился много острее, чем раньше. Впрочем, какой горб? Пернатый тугой ком.
        - Ты помнишь Потемье? - спросил Пелип. - Наше Потемье? И я тоже ничего не помню… Ты ведь не раз задавался вопросом: зачем ты здесь? Так? А Повелитель открыл мне эту тайну. У каждого из нас - у тебя и у меня - была своя миссия. Но в последний момент Повелитель решил все переиграть. Из-за этой твоей женщины! Ты показался ему ненадежным звеном в строгой и правильной цепи. Ты не должен был любить и сострадать! Эта женщина… А потом и мальчишка! Повелитель одним взмахом решил обрезать твою миссию и твою жизнь. Никто, кроме тебя, не мог обрести Ключ- и после того, как ты это сделал, ты стал ненужным. Дальше твою работу делаю я - так предполагал Повелитель!
        Пелип поднял чашу и заглянул в нее. Сглотнул слюну.
        - Я… не понимаю тебя… - выговорил Николас. - Кто он - этот Повелитель?.. У меня есть Ключ, открывающий Врата в Потемье. Потемье…
        - Да. Верно. Ты догадался. Врата в Потемье. Дорога домой. Только, друг мой и враг, наверное, ты думал лишь о том, чтобы вернуться. О том, что произойдет после того, как Врата будут открыты… так далеко ты не заглядывал, охваченный страстным желанием оказаться там, где тебя не считают враждебным и опасным чужаком… Ха! Получается, что сейчас… то, что я сделаю, спасет тебе жизнь. Больше Повелитель не будет пытаться убить тебя. И ты станешь… - Пелип говорил, всхлипывая. Это было мало похоже на смех, но еще меньше - на рыдания. - Ты станешь как я… И дойдешь до самого конца… И вспомнишь сегодняшний день и будешь готов отдать все за то, чтобы оказаться на моем месте…
        И Пелип поднес чашу ко рту. Николас вдруг понял, что сейчас произойдет. Нет, он не испытал жалости к огнебородому графу, ему важно было до конца понять, о чем так путано и сумбурно говорил лаблак.
        - Постой! - закричал Николас.
        Запрокинув голову, Пелип пил медленными, крохотными глотками. Он, очевидно, торопился, но не мог быстрее. А Николас смотрел, не в силах оторваться. Зрелище тянуло его к себе - Николас проделал два нетвердых шага к столу, за которым стоял Пелип.
        Через несколько секунд под ноги графа застучали тяжелые капли. На его красной рубахе - прямо под грудью появилась черная точка. Она росла, превращаясь в дыру с обугленными неровными краями, - капли падали и оттуда - и все чаще. В глубине дыры шипело и прыскало прозрачным серым дымом.
        На лбу Пелипа вздулись синие переплетенья вен. Из-под опущенных век и из носа брызнули первые струйки крови. Но он не останавливался.
        Он до последнего момента оставался на ногах. Опорожнив чашу до дна, он отнял ее от громадного черного провала на том месте, где минуту назад был его рот. Он натужно икнул - из провала вырвалось большое облако серого дыма. Тело его начало оседать, бесформенно изменяясь, будто плавясь. Густо окутанное дымом, тело стекло под стол, но и там продолжало съеживаться, уподобившись неистово извивающемуся клубку змей. И неожиданно затихло, став темной кучкой, - такой маленькой, что ее можно было накрыть одной ладонью.
        И тогда Николас услышал позади себя ее голос. - Мы скучаем по тебе, - проговорила она.
        Николас стоял, пошатываясь, посреди комнаты, еще затянутой тонкими нитями серого прозрачного дыма. Это она! Она! Под грубой и пропыленной монашеской сутаной, в которую она была одета, трудно угадать очертания ее тела, но - голос! Ее голос. И еще - волосы. Сияющими волнами выплескивающиеся из-под глубокого капюшона, волосы - ее. И лицо… ее лицо, чересчур бледное, такое бледное, что темные глаза кажутся огромными.
        - П-почему ты говоришь - «мы»? - запнувшись, спросил Николас.
        Катлина не ответила, не шевельнулась. А Николаса вдруг уколола догадка.
        - Неужели?! - воскликнул он, дрожащую руку протягивая к ее животу. - Неужели?..
        Она чуть улыбнулась, снова промолчав. Николас отступил к столу, оперся на него, чтобы не упасть.
        - Нет, - сказал он самому себе, - так не бывает… так не должно быть… Ты мертва. Я видел твое тело. Ощущал его холод. Видел рану. И кровь.
        - Мертва… - она развела руками, указывая на стены комнаты, - здесь. Но там… мы будем живы и счастливы.
        - Мы? - снова переспросил он и тут же задал второй вопрос: - Там - это где?
        - Бедненький странный Нико все еще верит в Потемье?
        - Потемье! - вырвалось у Николаса.
        - Мы будем ждать тебя там, Нико. Только ты обязательно приходи… Обещай нам, что ты придешь, Нико…
        - Я… - Он крепко зажмурился, охватив голову руками.
        Когда снова открыл глаза, увидел, что Катлина движется к нему - очень медленно и ровно, будто плывет по воздуху, а не переступает ногами по полу. Капюшон надвинут глубоко на лицо, а руки, спрятанные в рукавах, сложены на груди.
        Нет, не приближается. Колеблется в сумраке комнаты, будто призрак. И тает.
        - Катлина… - негромко позвал Николас, когда ее фигура исчезла, оставив после себя клок белесой пустоты, неотвратимо заполняющийся комнатной полумглой.
        - Мы недовольны, - проговорил кто-то за его спиной. Голос был не ее, не Катлины, а мужской, скрипучий и приглушенный.
        - Катлина!
        Фигура возникла в проеме открытого окна, там, где еще недавно стоял Пелип. Капюшон пропыленной монашеской сутаны пополз вверх, открыв белое лицо глубокого старика. Среди морщин на лбу чернела пробоина от пули, из нее до самой переносице тянулась темная застывшая струйка.
        - Нас обманули, - донеслось снова из разжавшихся синих губ.
        - Кто ты? - попятился Николас.
        - Лаблак струсил, - словно не слыша его, говорил старик. - Лаблак сбежал.
        - Где она?
        Непрозрачные, цвета молока глаза остановились на лице Николаса.
        - Мы же говорили тебе - она будет ждать тебя в Потемье. Мы всегда говорим правду. Мы всегда выполняем то, что обещали. Катлина не была крещена - ни при рождении, ни позже, ты не знал этого? А о том, что некрещеные души забирает Потемье, ты тоже не знал? Пока она останется с нами… Но когда Врата будут открыты… Не говори нам, что ты не хочешь встретиться с ней снова… Мы щедры, не правда ли?
        - Но не бескорыстны… Так, Повелитель? - Николас, кажется, сумел овладеть собой и говорил теперь спокойно - конечно, настолько, насколько это было возможно.
        - Нам нельзя быть бескорыстными. Никому нельзя.
        - Я хочу вернуться. Вернуться к ней… И вернуться домой. В Потемье. А чего хочешь ты?
        - Лаблак обманул нас, - бесстрастно звучал голос из-под капюшона. - Мы хотим того же, чего и ты. Мы хотим, чтобы ты вернулся домой.
        - Ты хочешь, чтоб я открыл Врата! Я нужен тебе. Это так, Повелитель? Мне нужна душа Катлины. И жизнь мальчика. Ты понимаешь, о чем я говорю…
        - Нет. Ты получишь только женщину. Маленький паршивец обманул нас. Он украл у нас твою смерть, и теперь она у него. Бойся его.
        - Мне ни к чему его бояться. Оставь его в покое. Дай ему жить, как он жил до сих пор.
        - Он уже не сможет жить так, как жил раньше. Твоя смерть в его руках, а его смерть - в твоих. Вы еще встретитесь с ним - и тогда постарайся сделать правильный выбор. Здесь мы ничего не можем сделать.
        - Что это значит?!
        Лицо старика под темным капюшоном зарябило, будто водная гладь от удара. На мгновение Николасу показалось, что перед ним промелькнули тысячи лиц. Он сморгнул - и не смог удержаться от крика. Снова на него смотрела Катлина, только глаза ее были - не ее, а прежние - мутные, сплошь молочного цвета, без зрачков.
        - Мы ждем тебя… - умоляюще выговорила она. - Ты придешь к нам, Нико? Ты придешь к нам? Скажи нам, ты придешь? Обещай нам, и мы будем ждать тебя…
        - Да! - снова срываясь, закричал Николас. - Да! Да!
        Каменный пол вышибло из-под его ног. Комнатные сумерки завихрило, сгущая в полный мрак. Николаса швырнуло куда-то вверх, потом вниз… Потом он оказался посреди частых стеблей ломкой травы, ощутил запах пыли, ночной росы и тепло нагретой за долгий день земли.
        Замок высился перед ним на фоне синего неба шагах в ста. Николас сел, протирая глаза. Опустил руки и наткнулся на какой-то предмет рядом с собой.
        Ключ.
        Ключ в кожаном мешке.
        В небе громыхнул громовой раскат. У ног Николаса ворохнулось что-то живое и быстрое. Он вздрогнул, но шорох уже удалялся.
        - Крыса, - углядел Николас. - Степная серая крыса… Много крыс…
        Трава у замка стала серой. И она, кажется… Николас поднялся и с удивлением понял, что у него еще достаточно сил, чтобы стоять на ногах. Да, трава вокруг замка шевелилась. Сонмы крыс суетились там. Топот множества маленьких лапок и хруст челюстей звучал отголоском грома.
        Николас отупело смотрел, как первые язычки пламени замерцали в окнах башен. Как взметнувшийся над крепостной стеной оранжевый язык лизнул небо, сильно потемневшее от столба дыма.
        Замок пылал. Метались между раскалившимся камнем вопли боли и ужаса. Крысы с визгом разбегались прочь. Шмыгали между ног Николаса, исчезали в ночной темноте. Меньше чем за минуту не осталось ни одной, но свою работу они выполнили. Трава вокруг замка была выстрижена ровными, изредка пересекающимися полосами. Когда замок превратился в огромный горящий факел, свет которого разметал тьму в клочья, Николас увидел, что полосы четко складываются в пятиугольную звезду, тесно стискивающую замок со всех сторон.
        Николас опустился на землю. Лег, глядя в небо, расцвеченное огненными всполохами. Он старался не думать о том обещании, которое дал Катлине.
        Катлине?.. Катлине или Ему, Повелителю?..
        Повелитель… Из замка, охваченного пламенем, криков больше не было слышно. Зато даже сюда долетал отвратительно-приторный смрад заживо сгоревшей плоти.
        Какую чудовищную тварь из какого ужасного мира он вызвал сюда, в мир людей?
        Часть четвертая
        КЛЮЧНИК
        (продолжение)
        ГЛАВА 1
        Вместе с вечерними сумерками на опустевший Герлемон вновь спустился плотный белесый туман. Он стлался по земле сплошным молочным потоком, тускло поблескивая на извивах едва заметными льдистыми иголочками. Наутро стены пустых башен Императорского дворца будут покрыты, как жирной копотью, серым липким налетом, который исчезнет под солнечными лучами уже к полудню. Но это будет утром.
        А пока торчат из молочного клубящегося моря безмолвные башни; темные, мшистые понизу стены, будто гигантские корабли, навек вросли в землю; флюгера на тонких шпилях недвижны, только изредка - в полном безветрии - какой-нибудь из них, свистя железом, вдруг закрутится юлой и, замедляясь, заскрипит пронзительно, будто отчаясь найти верное направление. И остановится.
        Янас, чутко прислушиваясь, замер посреди аллеи. Правая рука привычно легла на ясеневую рукоять топорика. Трое рейтаров, сопровождавших мальчика, затаили дыхание. Несколько минут было очень тихо.
        - Пошли, - негромко проговорил Янас.
        Они двинулись дальше по аллее. Меж кустарника, выстриженного в виде больших шаров. Сейчас, почерневшие и голые, кусты были похожи на громадных мертвых ежей. На ходу Янас тронул пальцем черную веточку. Она сломалась легко и хрустнула так громко, что все четверо поневоле вздрогнули и оглянулись. А стука их сапог по мраморному камню аллеи слышно не было - белесый туман глушил в себе всякий звук.
        Настоящим лабиринтом был дворцовый парк. Совсем недавно здесь гремела музыка, на стройных тополях светили бумажные фонарики, на открытых эстрадах танцевали придворные, по аллеям, стуча деревянными башмаками, сновала челядь. А окна дворца горели разноцветными огнями, а на шпилях Золотой, Серебряной и Бронзовой башен развевались государственные флаги, и флаги с фамильным гербом Императора, и флаги с гербом Герлемона, а по стенам шагали стражники с алебардами на плечах, и ветер трепал золотые плюмажи на их шлемах, и каждый час - и днем, и ночью - канонир на сторожевой башне палил из пушки.
        Таким Императорский дворец Топорик никогда не видел. Он застал его пустым и безмолвным. Как и сам Герлемон. Но по улицам города, заваленным ломаной мебелью, узлами, разнообразной нехитрой утварью поспешно бежавших горожан - и еще голыми трупами, - бродили мародеры, а во дворце не было никого.
        Кроме десятка монахов и жирного перепуганного старика в лохмотьях когда-то богато изукрашенной одежды. Они стояли в открытых дворцовых воротах - кучка оборванных, голодных людей, неумело держащих в руках оружие.

«Мародеры», - подумал тогда Янас, но Тремьер и отец Матей при виде старика преклонили колени. Чуть погодя, звеня кольчугами, склонились к земле все полторы сотни лакнийских дружинников.
        - Император? - тревожно спросил с колен Тремьер.
        И тогда старик выронил крест, который стискивал обеими руками на груди, и заплакал.
        Это был епископ Симон.
        Аллея развернулась неширокой площадкой, в центре которой возвышалась крытая эстрада, похожая на невероятно большую раскрытую раковину. Должно быть, в прежние времена здесь помещались музыканты императорского оркестра.
        Янас задержался у эстрады - в глубине темной раковины ему послышался шорох. Минуту он простоял недвижно, напряженный, изо всех сил сдерживая рвущееся из груди дыхание. Потом расслабленно выдохнул:
        - Пошли. - И зашагал, огибая эстраду, к продолжению аллеи, туда, где воздевали к ночному небу черные корявые пальцы-ветви голые деревья.
        - Ноябрь месяц, - слышал он за спиной негромкий разговор лакнийцев, - у нас по эту пору давно снег лежит…
        - Да и здесь, что ж ты думаешь, зимы, что ли, не бывает?
        - Откуда мне…
        - А я вот два года в Императорских полках отходил. Пелипа бил и под Бейном, и близ Халии. Я знаю. И тут снег, что ж ты думаешь. Не столько, сколько у нас, но тоже. А сейчас - нету. Холодно, бей его колотушкой, а снега нету. Только туман этот чертов по ночам. Разве так должно быть? Как ночь, так туман. Уж второй месяц…
        - А я слыхал, это и не туман вовсе. Это вроде как живое что-то. Днем спит, а ночью просыпается.
        - Неужто?..
        - Что ж ты думаешь? Так оно и есть, бей его колотушкой. Пущай и здесь откушают того, что мы глубокой ложкой хлебнули.
        - Тихо! - шикнул на ратников Топорик.
        Разговоры смолкли немедленно. Янас развернулся и, осторожно ступая, пошел обратно, к раковине эстрады. На полпути оглянулся и подал знак лакнийцам - мол, обходите другой стороной.
        Трижды тихонько свистнула сталь вылетающих из ножен мечей. Один из ратников - тот, который рассказывал, как два года бил мятежного графа, - пошел вслед за мальчиком, двое других - туда, куда им было указано.
        Янас вскочил на возвышение эстрады, сразу опустился на одно колено и вытащил из-за пояса топорик. Чуть отвел руку, готовясь к броску. И, не оборачиваясь, махнул безоружной рукой.
        Трое лакнийцев одновременно нырнули в глубину раковины. Кольчуги мелькнули большими стальными рыбами и исчезли во тьме. Но только на мгновение. Янас не успел еще войти в то судорожно-нетерпеливое состояние, которое охватывает человека за секунду до смертельного боя, как наружу - в гущу тумана под эстраду- вылетел чернобородый мужичок в драной кожаной куртке. За ним, тяжело дыша от отпустившего напряжения, вышагнули лакнийцы. Один из них меч уж заложил за спину, а в руках держал большой мешок, перешитый из старого одеяла, наполненный чем-то наполовину.
        - И сюда добрались… - крякнул он, бросая мешок к ногам поднявшегося Топорика, а сам спрыгивая к мужичку.
        - Чего шныряешь?! - зарычал он, хватая того за горло. - Мало тебе в городе добра осталось? А? С золоченой посуды жрать хочешь? В императорских подштанниках коров пасти?!
        - Господа стражники… - заскулил, суча ногами, мужичок. - Помилуйте неразумного! Сказывали - никого нету тута… Я ж не для себя ж! Думал, вот пройдет эта погань стороной, вернутся опять прежние времена, а я тут как тут - государю Императору его добро сберегший… Токмо за-ради этого, за малую благодарность монаршей особы, даже не для пропитания детей своих…
        - Ну, зачастил… - уже беззлобно буркнул ратник, ловко скручивая мародеру руки за спиной снятой с плеча веревкой. - Об Императоре он заботится, навозник…
        - Только за-ради милости государя! Вот вернется государь, а я ему в ножки - такой-то и такой-то, что мог, то сберег… Ай, господа стражники, больно ведь!
        Янас заложил топорик обратно за пояс.
        - Какие мы тебе стражники… - пробормотал кто-то из лакнийцев. - Тех стражников теперь с фонарями поискать. Как и твоего Императора…
        Мужичок заткнулся на полуслове, с ужасом оглядывая вооруженных людей.
        - Теперча, - громко проговорил стягивавший узел ратник, - у нас Император другой. Хороший у нас теперча Император. Который не сбежит незнамо куда, бросив и Империю, и подданных… Волоките его, ребята, во дворец!
        - Ой, господа страж… Ой, добрые господа, не казните неразумного! - запричитал с новой силой мужичок. - Ведь дети малые… Ведь токмо за-ради…
        - Захлопнись, - добродушно посоветовали ему, потрепав латной рукавицей по шее, - а то сами захлопнем…
        Да, то было ошеломляющей новостью.
        - Погибли, совсем погибли… - бормотал Симон. С неестественным проворством он, пыхтя и фыркая, ковылял впереди Тремьера, Матея и Топорика вверх по крутой лестнице Золотой башни. - В ночь на седьмой день того месяца вдруг опустился на дворец густой туман… Тянулись из тумана сотни рук, а на каждой руке, где полагается ладони быть, голова без глаз, но с разверстой пастью, где языки горят зеленым пламенем, а от головы еще руки, длинные как змеи, а на каждой руке голова без глаз и с пастью… И все пасти свистят разом, переливаются оглушительным свистом…
        - В ночь на седьмой день прошлого месяца, - мгновенно подсчитал Тремьер, оглянувшись на Матея и Янаса, - как раз тот день, когда сдох ублюдок Барлад…
        - Когда Ключ оказался у Пелипа, - отозвался отец Матей.
        - Когда вспыхнул и сгорел дотла родовой замок Крудов, - закончил Янас.
        Епископ споткнулся.
        - Ключ… - прошептал он. - То, что вы сказали, - это правда?
        - Истинная, - спокойно подтвердил Тремьер.
        Епископ опустился на ступеньку. Он вдруг всхлипнул, и живот его затрясся на монументальных коленях.
        - Тогда - конец… Я чувствовал… Я… ждал этого… Когда дьявольский туман вполз во дворец, начался хаос. Зеленое пламя и серый дым затянули коридоры. Стража рубила оскаленные пасти вслепую - и убивала друг друга. Я сам видел, как капитан Летучего полка бросился к императорским покоям, а дымная струя, выросшая в руку со множеством пальцев, схватила его и швырнула о стену. Там и теперь еще видны следы от нескольких выпавших камней. Я видел, как генерала Гальбара зарубили его же воины, ослепленные дьявольским наваждением, и сами погибли под мечами друг друга. Я видел, как Летучих проклятый туман рвал на куски, как пасти, полыхая нечистым пламенем, отхватывали им головы, как мечи, стрелы и пули пролетали сквозь призрачное тело чудовища, не причиняя ему никакого вреда. А утром, когда бойня закончилась, во дворце были только трупы. Изуродованные, разорванные, изгрызенные трупы. И в покоях Императора… И в покоях Императрицы… и внизу, в казармах дворцовых стражников… И в казармах Летучих… Ничего не осталось живого. Кто выжил, те сбежали и вряд ли когда-нибудь вернутся…
        - Император? - спросил снова Тремьер.
        Симон опустил голову, распластав двойной подбородок по обнаженной в прорехе сутаны потной груди.
        - Его не было среди живых. Вряд ли ему удалось бежать. Скорее всего, он… Трупы в его покоях оказались столь изорванными, что мы не смогли узнать погибших. Императора больше нет.
        - А как вы, ваше святейшество, остались в живых?
        - Мы с братьями спустились в часовню. Часовню Герлемона Святоборца. И молились, молились… Чудовище не смело проникнуть в часовню. Святой Герлемон берег нас. Спаслись только мы одни. А на следующую ночь туман вернулся. Он распространяется все дальше и дальше, в город и еще дальше - за городские стены. Жители города бегут в ужасе… Все бегут. Только мародеры… Мы голодаем… Даже птиц нет в округе… Собаки… Крысы… Туман…
        Старик уже начал заговариваться. Подоспевшие монахи молча подняли его грузное тело и поволокли наверх. Там, в коридорах и комнатах Золотой башни, где некогда были покои государя Императора и государыни Императрицы, стонала сквозняками из выбитых окон угрюмая пустота. Янас ожидал увидеть останки защитников дворца, но трупов не было. Сохранились только давно засохшие следы кровавых подтеков - у дверей спальни Императора ломкая черная корочка сплошь покрывала и пол, и стены - да еще устойчивый приторный запах разложения. Епископа внесли в комнату, где когда-то помещалась личная охрана государя, уложили на втащенный следом топчан. Тремьер, отец Матей и Топорик сели у топчана на стульях, принесенных безмолвными черными братьями, вокруг столика, где для них приготовили воду и хлеб. Проделав все необходимое, монахи удалились в коридор. И из коридора ни разу не донеслось ни звука.
        Матей молча смотрел на еду и питье. Янас протянул руку к кувшину, но отчего не решился отпить ни глотка.
        - Он освобождал проход к часовне, - проговорил вдруг Тремьер. - Освобождал проход для Ключника.
        Матей вздрогнул.
        - Кто? - спросил Топорик.
        - Пелип называл его - Мартин. Сначала. Потом он называл его по-другому.
        - Мартин Паршивый, - морща лоб, припомнил проповедник. - Да, я слышал об этом изверге. Слышал и о том, что он перешел на сторону Братства Красной Свободы.
        - Скорее, Братство встало на его сторону, - пробурчал Тремьер.
        - Как это понимать?
        - Чтобы это понять, нужно было быть там. И видеть все это. Мне трудно это объяснить. Это можно лишь почувствовать. Мартин… его душа была наиболее подходящей для того, чтобы…
        - Впустить в себя дьявола, - договорил Матей.
        Епископ зашевелился, открыл глаза.
        - Воды… - хрипло попросил он.
        Янас наклонился над ним с кувшином. Прозрачные струйки потекли с углов рта старика. Симон закашлялся, выплевывая воду. Матей, придерживая, поднял его голову.
        - Вы должны знать… - заговорил епископ. - Это очень важно… Господин Тремьер, нам нужно остаться с вами наедине. Вы - последний из тех, кто еще верен Императору, хотя самого Императора нет.
        - Это необязательно, - сказал Тремьер как-то даже лениво наблюдая за Симоном, откинувшись на спинку стула. - Эти люди знают уже слишком много, чтобы стоило от них что-либо скрывать.
        - Часовня… - выдохнул епископ. - Часовня теперь открыта. У нас нет защиты… Нет солдат, нет стражи… Я готов благословить на престол любого мятежника из тех, что десятками ходят по окраинам Империи. Я готов признать его государем волей Божией, лишь бы он занял дворец и впустил в Герлемон свои войска. Но теперь никто даже и близко не смеет подойти к городу! Все боятся! Боятся! Только отчаянные мародеры и голодные бродяги, в которых превратились жители некогда славной и богатой… столицы нашей… Империи… - Симон снова попросил воды, но, отпив несколько глотков, закашлялся и вылил выпитое себе на грудь. - Часовня! Часовня, где был погребен Герлемон Святоборец… Там находится нечто, что необходимо охранять… пуще всего самого святого на свете. Приготовьтесь, господа! Сейчас вы услышите то, что, кроме меня и самого государя Императора, никто не знал. Но сначала я должен взять с вас клятву…
        Тремьер усмехнулся:
        - В клятвах тоже нет никакой нужды. Вряд ли, ваше святейшество, вы сообщите нам что-нибудь новое.
        - Боже великий… - стонал епископ. - Слава тебе за то, что послал ты нам защиту, на которую мы уже и не надеялись… Прости нас, Господи, за грехи наши и ошибки, что привели к явлению того, чье имя я не дерзну называть сейчас… Вы ведь не уйдете?! - вскинулся он вдруг, пытаясь бессильными руками поймать руки сидевших рядом. - Вы ведь не оставите часовню без защиты? Молитвами я могу отогнать беса, но в святом пророчестве сказано, что тот, кто придет, чтобы открыть Врата, не будет порождением Преисподней! Что мне сделать, чтобы вы остались? Что я могу сделать для вас?!
        Тремьер поднялся так порывисто, что его стул, накренившись, рухнул на пол. Несколько минут он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой, затем упал на колени.
        - Благословите меня, ваше святейшество! - выговорил он, и глаза его заблестели. - Благословите меня на престол!
        Двое ратников поволокли мародера ко дворцу. Топорик проводил их взглядом. Эти еженощные дозоры по затянутым жутким туманом дворцовым окрестностям помогали решить проблему рабочей силы. Разоренный дворец надо было восстанавливать. Но еще более важным делом было достать пропитание. Лакнийским наемникам заплатили вдвое больше обычного и еще обещали втрое; золота во дворце было достаточно, но с пищей дело обстояло хуже. Первым своим приказом Тремьер распорядился оцепить плотным кольцом порт, где стояло на приколе несколько торговых кораблей, разогнать оттуда орды мародеров, понемногу и боязливо грабивших корабли на своих лодчонках. На некоторое время новый Император и его гвардия оказались обеспечены пропитанием. Затем стали отряжать наемников группами в окрестности города: ловить и гнать к дворцу брошенный скот, вывозить провизию из опустевших поселков и хуторков. Но группы были немногочисленны и едва справлялись с тем, чтобы отбивать добычу от банд мародеров, а уменьшить охрану дворца в пользу
«охотников» (так их стали называть) Тремьер не решался. И тогда стал посылать «в охоту» изловленных мародеров. Отец Матей поначалу решительно противился этому проекту, да и Топорик тоже сомневался.
        - Разбегутся, - предрекал Матей. - К чему тогда и ловили?
        Но группы «охотников» исправно возвращались, и не с пустыми руками. Более того, с ними приходили оборванные, оголодавшие, обовшивевшие горожане, уставшие бродить по безлюдным улицам и голым полям, окаменевшим от бесснежной и жестоко морозной зимы. Приходили со своими семьями, счастливые не столько оттого, что у них теперь есть кров и защита, сколько - что есть настоящий Император. Да Тремьер, сын гончара, и показал себя настоящим Императором. Дворец понемногу оживал. Оставалось только одно, с чем он не мог справиться: сумеречный туман не уходил из Герлемона. И все еще оставался опасным. - Туда, - скомандовал Топорик.
        Они свернули с аллеи к навесному мосту через наполненный белесым туманом канал. Под ногами застучали насквозь промерзшие бревна - наконец-то они могли слышать свои шаги! Непонятно, по какой причине, но это изрядно придало Янасу бодрости.
        Впрочем, мост скоро закончился входом в широкую «зеленую» галерею. Когда-то галерея, затянутая поверху и с боков виноградной лозой, была уютным и прохладным местом для отдыха придворных, где через каждые несколько шагов стояли низкие покатые скамьи с крохотными столиками для напитков. Сейчас здесь сохранились только поперечные полукруглые прутья, на которых болтались почерневшие и съежившиеся обрывки лозы. И скамейки все рассохлись и покосились, точно необъяснимо подгнили снизу. Янас шел по галерее, и ему казалось, что он идет внутри скелета чудовищной змеи - мелькают над головой белые прутья-ребра, раскачивается на них истлевшими сухожилиями иссохшая виноградная лоза.
        - Стой! - проговорил Янас.
        - Я ничего не слышал, - помедлив немного, шепнул в ответ ратник.
        Топорик обернулся к нему. Был ратник молод, бледен лицом и рыжеволос. Это он, тот самый, что тосковал о родной заснеженной Лакнии. «Как же его зовут? - подумал вдруг мальчик. - Не могу вспомнить…» Он первый раз выходил с этим парнем в дозор. «Надо было отправить его с мародером, оставить себе более опытного», - с досадой сказал себе Топорик.
        - Как тебя зовут? - хотел спросить он, но почему-то вместо этого доверительно проговорил:
        - Я тоже не слышал. Я почувствовал.
        Лакниец раскрыл рот и слышно сглотнул.
        - Держись за мной.
        С этими словами Янас скользнул между прутьев. Он побежал, пригнувшись, меж черных и голых деревьев, ощущая спиной неровное дыхание ратника. Когда деревья расступились, мальчик остановился, предостерегающе поднял правую руку с зажатым в кулаке топориком. И услышал позади лязг стали - воин обнажил меч- и сразу после этого тихое восклицание:
        - Гроб Господень!
        За деревьями открывалась широкая площадка, густо уставленная разнообразными конструкциями из металла и древесины. Краска, покрывавшая конструкции - еще месяц назад яркая и свежая, - потеряла цвет и облупилась. Из-за этого, а еще из-за мрачной безветренной тишины и пухлых малоподвижных туманных волн, думалось невольно, что на площадку стащили пыточные станки со всех темниц Герлемона.
        - Что это? - прошептал ратник.
        - Карусели, - подумав, ответил Топорик. - У нас в Верпене такие в ярмарочные дни стояли на площадях. Ну, не совсем такие… похожие… Давно…
        Он глубоко вздохнул, чтобы перевести дыхание после бега, а отчасти и от воспоминаний тоже. Отчего его тянет на откровенность с этим парнем? Странное какое-то чувство, даже и не чувство, а предчувствие - наряду со все усиливающимся ощущением опасности - овладевало мальчиком. Наверное, вот почему: юный лакниец чем-то напоминает Янасу его самого, когда он только встретил Ключника. Когда это было? Кажется, что несколько десятков лет назад. А прошло менее полугода. Но как все изменилось! Как изменился сам Янас. Как резко и неожиданно повзрослел. И дело было даже не в том, что на его подбородке пробивались редкие светлые волосинки… Словно кто-то невидимый, но ясно ощутимый постоянно стоял за его спиной - и Янас этого невидимого чувствовал всегда, даже во сне. И другие, кто окружал мальчика, - тоже.
        - Еще один, - шепнул подобравшийся поближе к Янасу ратник.
        - Нет, - качнул головой мальчик, пробуя пальцами рукоять топорика. - Это другой…
        Лакниец вздрогнул. Перехватив меч левой рукой, правой он попытался перекреститься, но Янас вовремя остановил его.
        - Не надо, - сказал он. - Услышит…
        Человек, показавшийся по ту сторону площадки, двигался вперед, прямо на них, затаившихся за древесными стволами, двигался небыстро, сильно наклонившись вперед, так, что не было видно его лица. Ноги его по мере движения не опережали одна другую, а волочились вслед за телом, как хвосты воздушного змея. Руки безвольно висели вдоль туловища. И - вот странно - одет он или обнажен, с точностью нельзя было сказать.
        Янас вытащил топорик. Прикинул его на руке, примериваясь, и тот, кто шел через площадку, неожиданно сменил направление.
        - Черт! - скрипнул Янас зубами.
        - Что? - обернулся к нему юноша.
        - Верни его, - приказал мальчик. - Только быстрее и осторожнее. И сразу назад, ко мне. Понял? Давай!
        Лакниец побледнел еще больше. Он поднялся, пошел наискось через площадку. Потом побежал.
        Янас подался вперед.

«Как же его зовут? - мелькнула в голове совсем ненужная мысль. - Вроде бы слышал уже его имя и забыл…»
        Ратник уже настиг существо, но оно повернуло назад. Лакниец едва не упал, спеша за ним, - и тут оно развернулось. Заорав, то ли от испуга, то ли от неожиданности, он взмахнул двуручным мечом.
        - Назад! - крикнул ему Янас.
        Клинок, не встретив никакого сопротивления, пролетел сквозь тело твари. Юношу занесло вперед - на существо, которое выбросило ему навстречу руки, оканчивающиеся не пальцами, а парой толстых отростков. Одна рука оказалась длиннее, она мгновенно оплелась вокруг побагровевшего лица ратника, другая - короткая - ткнулась ему в лицо, забивая рот. Юноша прянул назад и забился в тесном обхвате. Замычал.
        Топорик прыгнул вперед, размахиваясь.
        Существо почуяло его. Не поворачиваясь всем туловищем, она вытянуло и извернуло шею. Янас понял, почему истошно вопил лакниец, когда на секунду увидел лицо твари, - если можно назвать лицом две треугольные костяные челюсти, сплошь утыканные длинные изогнутыми иглами. Янас метнул топорик, почти не целясь.
        Стальное лезвие, хотя и было втрое уже, рассекло существо надвое. Нижняя половина, опрокинувшись, утонула в тумане, а верхняя, перед тем как упасть, судорожно дернулась, взметнув вверх обе конечности. Лакниец взлетел высоко над площадкой и рухнул вниз с полуоторванной головой. Клочья тумана и брызги крови плеснули над ним.
        И тотчас рядом выросли еще две твари - в них совсем не было ничего человеческого. Длинные, извивающиеся щупальца, увенчанные сокрушительными челюстями и покрытые бесчисленными маленькими усиками, как щетиной. Янас бросился за топориком, вонзившимся в столб качелей на другой стороне площадки. Уже добежав и схватив оружие, он услышал призывные крики. Меж черных деревьев замелькали стальные кольчуги.
        - Назад! - закричал мальчик. - Назад… - тише добавил он, видя, как щупальца, держась прямо, будто подвешенные сверху, поплыли навстречу шуму.
        Четверо наемников ворвались на площадку.
        Первому, не успевшему еще замедлить бега, одна из тварей укусом мощных челюстей вырвала грудную клетку- как обезумевший узник рвет сплетенье ржавой решетки на окне своей тюрьмы. Залитый кровью до ног воин рухнул ничком, распластав руки, освобождая проход второму, который сумел нанести мечом бесполезный удар, но через мгновение был спеленат белесым телом, стиснут до хруста костей и вышвырнут прочь, переломанный и обмякший, словно тряпичная кукла.
        Топорик пригнулся, и мертвое тело, размахивая безвольными конечностями, пролетело у него над головой.
        - Уходите! - снова закричал он и, рванувшись вперед, ударил сверху вниз по обернувшейся к нему оскаленной пасти.
        Взорвавшись фонтаном бесцветной крови, обезглавленное щупальце втянулось в туман - будто ушло под землю.
        Оставшиеся в живых двое лакнийцев попятились, держа мечи рукоятью к груди, острием к врагу.
        Янас размахнулся второй раз, но щупальце, неожиданно подскочив, скрутилось в тугое колесо и со страшной силой толкнуло его в грудь. Мальчик кубарем покатился по земле, разбрызгивая вокруг себя молочный туман, как воду.
        Остановившись, он не слышал ничего, кроме шума крови в ушах, не чувствовал ничего, кроме обжигающей боли в груди, не видел ничего, кроме ужасной пасти, нависшей над ним.
        Он сжал правый кулак. Пресвятая Богородица, славлю тебя!! Он не выронил из рук оружия! Ощутив теплую и твердую округлость ясеневой рукояти, Янас перевернул топорик лезвием вверх и скользящим ударом разрезал нижнюю челюсть наискось. Потом поднялся на колени и бил еще и еще, покуда клинок встречал сопротивление плоти. А потом упал.
        Когда его поднимали, он еще озирался, не веря, что все закончилось. И только по дороге во дворец - лакнийцы вели его под руки - заметил, что куртка на груди и на животе изодрана в клочья и пропитана кровью. Щетинки на теле твари оказались острыми как бритвы.
        ГЛАВА 2
        - Пора все это прекратить, - сказал Тремьер, постукивая костистыми пальцами по подлокотнику трона.
        Звук его голоса раскатился в пустом тронном зале, как стук выпотрошенного черепа в гулкой пещере.
        Два стражника у внутренних дверей тронного зала - один лакниец-наемник, второй из бывших мародеров - переглянулись. У лакнийца в заспинной перевязи торчал двуручник, мародер держал руку на навершии кривой сабли. Тремьер отменил алебарды как непременный атрибут дворцовой стражи. Пусть каждый держит при себе то оружие, к которому привык, - так распорядился он. Новая дворцовая стража по достоинству оценила указ, а Топорику показалось, что мысль перевооружить воинов пришла Тремьеру не потому что он уж слишком радел об интересах простых ратников, а потому что на себе испытал неудобство сражаться громоздким двуручным мечом, в то время как был обучен бою на шпагах. «Из него, наверное, выйдет неплохой правитель, - подумал тогда мальчик, - то, что в своей жизни пришлось пережить ему, точно не выпадало никогда ни одному Императору…»
        - Прекратить, - повторил Тремьер, - все.
        - Что - все? - вяло переспросил Янас. Он кривил спину, ему было тяжело стоять, да еще и повязка давила ребра.
        И Тремьер это видел.
        - Присядь, - приказал он, делая знак страже у двери.
        Топорик оглянулся на подвинутый к нему стул.
        - Ах, да… - спохватился Тремьер. - Дарую тебе право сидеть в присутствии монарших особ.
        - Благодарю вас, Ваше Величество…
        - Я говорю тебе - пора прекращать дозоры. У нас уже достаточно людей. А если так будет продолжаться и дальше, мы потеряем половину. На этой неделе уже семеро убитых. Только «охота».
        - Оно становится сильнее, - проговорил Янас. - Я знаю. Когда я… - Он не договорил.
        - Пошли вон, - негромко сказал Тремьер.
        Стража покинула тронный зал.
        - Когда я поразил его, оно распалось надвое, - продолжал Топорик, как только двери закрылись. - И две половинки стали самостоятельными существами. И, кажется… они были сильнее, чем то, первое… первоначальное…
        - Что это может значить? - наморщился Тремьер. - Оно чувствует приближение Ключника?.. Или… Или, отдав всю свою мощь, чтобы погубить Императора и всех, кто оказался в ту ночь во дворце, этот чертов туман долго восстанавливался и теперь вновь могущественен, как тогда?
        - Или и то и другое вместе, - криво усмехнулся Янас. - А где отец Матей?
        - В часовне. Молится. Что-то неладное творится со стариком. За эту неделю, когда туман опять начал убивать, он не выпил ни глотка.
        - Тогда действительно - что-то неладное. - На этот раз усмешки у Янаса не получилось. Даже кривой.
        Как-то так само собой повелось, что, даже став Императором, Тремьер ни одного важного вопроса не решал без присутствия Матея и Топорика. Видимо, пережитое в форте Пяти Княжеств тесно сблизило их. Янас, припоминая свое тогдашнее впечатление, оставленное Тремьером, скоро признал, что сын гончара, теперь так высоко взлетевший, натура намного более сложная, чем ему показалось сначала. Словно Тремьер, всю свою жизнь примеривая на себя различные маски, сейчас явил свое истинное лицо. Лицо государя.
        - Ладно, - сказал Тремьер, побарабанив снова пальцами. - Скверные времена проходят. Скоро все это закончится. И тогда, мальчик мой, начнется у нас совсем другая жизнь. Кстати, мне понадобится советник. Человек, которому я смогу доверять. Как ты на это смотришь?
        Поднявшись, Топорик поклонился.
        - Благодарю вас, Ваше Величество. Но я… Мне не нравится Герлемон. И к тому же… мне кажется, что власть - большая или малая - слишком тяжкое бремя. Не только для того, кто ею обладает.
        - О, мой мальчик! - на выдохе громко проговорил Император Тремьер. - Теперь я вижу, что поторопился с твоим назначением. Разве ты еще не понял: власть - это самое сладкое, что может быть в нашем мире. Самое важное и самое дорогое. То единственное, к чему надо стремиться. Остальное - прах!
        - Как будет угодно государю, - ответил Янас.
        Они помолчали.
        - Ты так никогда и не говорил, - помолчав, потому что говорить больше стало не о чем, сказал Тремьер. - Откуда у тебя это оружие?
        - Топорик? - зачем-то переспросил Янас.
        - Именно. Отец Матей тоже не знает, - добавил он.
        Янас несколько минут думал, как ответить. Сказать правду было сложнее. Не то чтобы он опасался подозрений, просто считал, что произошедшее на заставе капитана Балбрака Раблла касается только его одного. И еще Ключника. Подобные мысли, которые невозможно было проговорить вслух, а тем более при ком-либо еще, все чаще посещали мальчика. Будто чей-то другой разум, а не его собственный, вталкивал в мозг эти темные неощутимые ниточки.
        - Можно никому не желать зла, - сказал Топорик, - можно ничего не хотеть и ни к чему не стремиться. Но все живущие на этой земле не вольны решать свою судьбу самостоятельно. Ты все равно будешь делать то, что должен. Пойдешь тем путем, который начертан тебе от рождения. Кем-то, кто выше всех четырех миров.
        - Ничего не понял, - хмыкнул Тремьер. - Словно ты не своими словами говорил.
        - Это слова Ключника, - ответил Янас. - По крайней мере, он хотел мне сказать именно это.
        Когда мальчик покинул его, Император Тремьер поднялся с трона и, разминая ноги, прошел к окну. Солнце уже взошло, но чертов туман никуда не ушел. Дворец, погруженный в молочное море, казалось, качался, как большой фрегат.
        Тремьер вздрогнул и вцепился пальцами в подоконник.
        Бледные еще солнечные лучи не проникали на земную поверхность. Туманное покрывало поглощало свет, нисколько не изменяясь. Только льдистые иголочки сверкали чаще и ярче прежнего.
        Здесь, внизу, под дворцовыми покоями, было тихо. Хотя Тремьер стянул в эти коридоры едва ли не половину наемников. Насколько знал Янас, воины не получали приказа соблюдать тишину, но все равно - даже разговоров слышно не было. Только негромкие мерные шаги. Ратники по двое и по трое бродили по коридорам или стояли у сводчатых узловых переходов, куда совсем недавно навесили решетчатые двери. Железная паутина решеток упруго лязгала, когда ратники отпирали дверь, чтобы пропустить Топорика.
        Путь в часовню был долог и извилист. Сначала следовало спуститься глубоко вниз, но не по лестнице, а пологими коридорами, кольцами обвивавшими подножие дворца. Коридоры сплетались, расходились и снова сплетались. Некоторые заканчивались тупиками, а некоторые закрывались в кольцо. Был только один, который вел далеко вниз, где уже не камни звенели под ногами, а хлюпала липкая глинистая грязь.
        А там, на большой глубине, где уже трудно дышать и пламя факелов горит едва-едва, выходишь в квадратную комнату с высоким потолком. Комната заперта. Постучишь в массивную бревенчатую дверь, скажешь условное слово, и она откроется. Если, конечно, караульные узнают твой голос.
        В комнате караульных четверо. И дверь, ведущая дальше из комнаты, тоже не решетчатая, а глухая, да еще обитая железом; запирающаяся не на ключ, а на засов - чтобы открывалась только изнутри, а не снаружи.
        За дверью начиналась узкая винтовая лестница, выбитая в камне. Она вела наверх, в часовню, которая была словно башня, опушенная под землю.
        Топорик ступил на лестницу, в полной темноте двинулся вверх, негромко шелестя ладонями по сырому камню стены. Ненужный теперь факел он оставил за дверью- лестница слишком узкая, лишенная перил. Факел будет только мешать передвижению, а идти следует осторожно. Один неверный шаг - и полетишь вниз, в наполненную сумраком яму, на самом дне которой, наверное, белеют кости тех, кому не повезло.
        Здесь уже караульных не было.
        Янас не в первый раз посещал часовню. Он знал: если преодолеть примерно половину пути, мрак и душная тишина вступят в поединок с разумом. Навалится страх, что впереди ничего нет, лишь бесконечные ступени и неотступная засасывающая пустота за спиной. Тогда главное - не завязнуть во мгле, не дать волю раскручивающейся в груди жути. Нужно просто продолжать путь и ни в коем случае не торопиться. И не останавливаться.
        Тусклый свет, падавший на лестницу из полуоткрытой двери, казался ярким до рези в глазах. Янас ввалился в часовню мокрый и минуту стоял на пороге, унимая дрожь в ногах. В груди саднило. Все-таки следовало подождать до утра, отлежаться… Зачем он потащился сюда? Чтобы увидеть Матея и поговорить с ним? Нет, такой мысли у него не было. Вообще не было никаких мыслей. Просто пошел, чтобы было куда идти, и полностью осознал, куда несут его ноги, лишь очутившись во мраке винтовой лестницы. Будто кто-то привел его сюда против его воли.
        Эта мысль вдруг напугала мальчика. Он стоял, привалившись спиной к закрытой двери, надежно отрезавшей его от затхлой темноты; стоял, восстанавливая дыхание, глядя на согбенную спину священника, припавшего лбом к массивной гранитной плите надгробия.
        Потом перевел взгляд вверх.
        Высоко-высоко, прямо в куполообразный потолок был врезан витраж в виде креста. Лучи утреннего солнца, проходя сквозь красно-желтые стекла как сквозь горящую листву осенних деревьев, наполняли часовню доверху чистым светом. Вкруговую по стенам, на уровне выше человеческого роста, были укреплены бронзовые подсвечники, выполненные в виде миниатюрных мечей, видимо символизирующих сущность воинственного Святоборца. На них, на бронзовых клинках, торчащих из стен, стояли свечи, которые, очевидно, никто никогда не зажигал - света в часовне было достаточно. Топорик в который раз подумал, что хоть он уже и неплохо знает Императорский дворец, но того места, где купол часовни Герлемона Святоборца выходит на поверхность, найти никак не может. А когда входишь сюда из душной и жуткой темноты, будто попадаешь в другой мир, прозрачный и светлый, даже немного нереальный. Словно по подземным коридорам оказываешься прямо в Поднебесье.
        Минуту мальчик рассеянным взглядом обводил покрытые фресками стены часовни (там, на фресках, могучий Святоборец, обнаженный, окутанный алым пламенем, с большим крестом в правой руке и мечом - в левой, гнал сонмы черной нечисти в зияющую яму, откуда вырывались острые огненные язычки). Мастерство неизвестного художника поражало. Фигура Герлемона, выписанная со всей тщательностью, нисколько не условная, проработанная в мельчайших деталях, казалась совсем живой. Странно было только то, что все остальное на фреске выглядело гораздо менее реальным. Словно весь свой талант, и время, и силы мастер употребил именно на изображение Святоборца, а все прочее дописывал будто нехотя. Янас отвел глаза от Герлемона и тут снова перебросил на него взгляд: ему почудилось, что пламя, одевавшее святого, шевельнулось, длинные языки стронулись с места, колыхнулись, переливаясь один в другой.
        И снова замерли.
        Мальчик моргнул. Наваждение пропало, но почти неощутимое чувство, что оно вот-вот вернется, - осталось.
        Янас мотнул головой и шагнул к Батею.
        Священник не пошевелился, словно не услышал стука шагов. Топорик подошел ближе и опустился на колени рядом с Затеем. Перекрестился. Отец Матей, закрыв глаза, руки сложив на груди, молился: беззвучно шептал святые слова. Лицо его, лбом упиравшееся в гранитный бок надгробия, густо побагровело от прилива крови. Сколько часов он уже стоит так, не разгибаясь?
        Поднявшись на ноги, Топорик кашлянул.
        Отец Матей вздрогнул. Задрал голову, увидел мальчика и, подавшись назад, неловко упал. Янас помог ему встать.
        - Утро уже… - удивленно проговорил Матей.
        - Давно ты здесь? - спросил его Топорик.
        - Д-давно… - ответил священник, озираясь по сторонам. - Не помню, сколько…
        Он сел прямо на пол, разминая обеими руками затекшие ноги. Топорик опустился на корточки.
        - Что случилось? - проговорил, морщась, отец Матей.
        - Что?
        - Ты ранен?
        - Да, - нахмурился мальчик. - Ничего серьезного. Другим повезло меньше.
        - Опять, - вздохнул проповедник. - Сколько на этот раз?
        - Трое.
        - Трое… Оно становится сильнее.
        - Да. Ты знаешь, оно… сегодня ночью оно принимало форму человека. Получилось не совсем похоже, но…
        - Это плохо, - серьезно проговорил отец Матей. - Это на самом деле плохо. Если оно создает подобие окружающего его мира, значит, нет надежды, что оно рассеется в скором времени.
        - Оно боится креста и слова Господня, - сказал Топорик.
        - Да, потому и не смеет проникнуть в эту святыню, - согласился Матей и неожиданно усмехнулся: - Должно быть, ты думаешь, что я прячусь здесь от тумана?
        - Ничего такого я не думал, святой отец.
        - Ну, не ты, так остальные… Это не так, сын мой. Вовсе я не прячусь. Я… пытаюсь подготовиться.
        - Как это? - помедлив, спросил Янас.
        - Потемнеет небо среди ясного дня, - заговорил священник, - низвергнется из сумрака небосвода пылающая звезда, разобьется о земную твердь, зальет все огнем, разбросает семена черной смерти. Половина людей умрет в муках, а выжившие восстанут друг против друга, истребляя брат брата, сын отца; и тогда из кровавого моря выйдет Зверь - обличьем человек, - несущий Ключ от ночи и смерти…
        - И наступит царство Тьмы!.. - продолжил Топорик.
        Священник отрицательно покачал седой головой:
        - Ты уже не раз слышал это раньше, правда? Все знамения исполнились… Кроме последнего.
        - Николас… Ключник силен, - произнес мальчик. - Но часовню охраняют более полусотни воинов. Ему нужно будет очень постараться, чтобы проникнуть сюда. А он ведь тоже смертен. К тому же… - Янас осекся и не стал договаривать. - У меня есть мой топорик…
        - Однажды его уже убивали, - сказал на это отец Матей, предостерегающе выставив руку ладонью вперед. - И я думаю, это было не в первый раз. Но неважно… Не о том я хочу сказать тебе. - Священник оглянулся, будто рядом был кто-то, кто мог его подслушать. - Сейчас ты поймешь меня, сын мой! Я видел святые письмена! - наклонившись к Янасу, прошептал он. - Я своими глазами видел письмена! Из епископского хранилища. Оно здесь, во дворце. Те самые письмена… Теперь каждый может повторить их слово в слово. И про темень среди ясного дня, и про пылающую звезду, и про черную смерть, и про братоубийственную войну, и про него… про того, кто несет Ключ от ночи и смерти… Только… знаешь, что, сын мой?
        Топорик недоумевающе смотрел на старика. Молчал.
        - В письменах ни слова нет о конце света! - совсем неслышно прохрипел Матей, жарко дыша мальчику в ухо. - Ни слова о грядущем царстве Тьмы. Пророчество обрывается обещанием пришествия Ключника. Неожиданно, правда?
        - Я… Не понимаю…
        - Сейчас нельзя сказать - народ ли домыслил пророчество до логического завершения или братья-церковники решили, что так будет понятнее и внушительнее. Главное, что исказился смысл святого пророчества! Знамения предвещают лишь приход Ключника - и ничего больше! Пророчество не говорит ничего о том, что будет, когда Ключник откроет Врата. Из кровавого моря выйдет Зверь - обличьем человек, - несущий Ключ от ночи и смерти… И все. Дальше - пустота. Вот почему мне страшно.
        - Святой отец!
        - Погоди, не перебивай! Письмена не могут лгать! Не могут что-то недоговаривать! Они точны и совершенны, ибо переданы нам, людям, для того, чтобы упредить нас! Для того, чтобы помочь! Но это… То, что я нашел в хранилище епископа… Эти истинные письмена - будто страница, вырванная из огромной книги.
        - Последняя часть пророчества утеряна?
        - Нет, нет. Не так. Предыдущие пророчества предвещают не конец света, а пришествие Ключника. Что он для нас и для нашего мира - это покрыто тайной. Я… долго размышлял… здесь… один… И пришел к мысли, что, вероятно, нашему миру явили лишь крохотный кусочек громадного знания. Почему? Потому что этот кусочек напрямую касается нас. Нашего мира. А все остальное… Сын мой, ты никогда не думал о том, что кроме четырех миров - нашего мира. Поднебесья, Преисподней и Потемья - есть еще другие миры? Иные. Неведомые нам. Еретические мысли, но… я не могу от них избавиться…
        - Николас когда-то говорил мне о том же, - задумчиво произнес мальчик.
        - Правда? - Старик будто обрадовался. - Что ж, тем вернее.
        - Он говорил еще о каких-то силах, которые выше Поднебесья и Преисподней. О силах, которые управляют всем этим множеством миров.
        Глаза Матея заблестели.
        - Да! - выкрикнул он. - Да! Именно! Это похоже на большую игру, в которой нам - и Поднебесью, и Преисподней, и Потемью - уготована лишь малая роль. Возможно, Ключник, сыграв свою роль, получит другую… Возможно, игру продолжит кто-то другой…
        Старик вдруг прервался, обмяк. Глаза его потухли. И Янас замолчал. Но молчал недолго.
        - А нам-то как быть? - спросил он. - Нам, в нашем маленьком мирке? Как бы то ни было, Ключник открывает Врата в Потемье. Что будет со всеми нами, если вдруг?.. Постой, святой отец! Теперь я понимаю, чего ты боишься! Если игру ведут силы, которые выше Поднебесья, то, значит, ничто не может переломить ход событий. Никто не сможет помешать Ключнику сыграть свою роль! Господи, вот почему ты проводишь дни и ночи без сна и еды в часовне! Ты один понимаешь- по-настоящему понимаешь, - что мы обречены! И ты отчаялся…
        Матей заглянул в лицо мальчика и вдруг всплеснул руками:
        - Нет, я не отчаиваюсь. Не думай, я не отчаиваюсь. Тоска и печаль - страшный грех. Я верю в чудесное спасение. Я просто не имею право отчаиваться. Я делаю что могу. Я молю Господа о чуде и надеюсь, что он услышит мои молитвы. В конце концов, все может обернуться не так уж и… безнадежно. Гроза пройдет через наш мир - в другие. А мы - выживем. Повелитель Преисподней не сможет сломить нас. Помнишь, о чем я говорил тебе? Пока вера в Господа нашего теплится в душе хотя бы одного человека - дьявол не всевластен. А создания Потемья - существа из плоти и крови. Меч и пламя остановят их. Тремьер - сильный человек. И прирожденный правитель. И талантливый воин. И я думаю, что… Слышишь?
        Янас, как подкинутый внезапным вскриком Матея, подскочил на месте.
        - Ничего не слышу… - прошептал он, и правая ладонь его инстинктивно легла на рукоять топорика.
        Священник, озираясь, отступал, пока не ткнулся поясницей в край гробницы. Рот его был открыт, он тяжело дышал, будто видел что-то перед собой - что-то невыразимо страшное.
        - Что?! - воскликнул Топорик. - Что я должен слышать?
        Но отец Матей ничего не ответил. Он опустился на колени и ткнулся лбом в пол, выложенный голубой мраморной плиткой.
        Опять потянулась переполненная тьмой пустота, вязкая и липкая, как дурно пахнущий, перестоявший на жаре сироп. Но сейчас было еще хуже. Спускаешься по ступеням, вниз и вниз, и не видно конца этим ступеням, только ощущаешь все ближе присутствие бездны. Где-то на середине пути это ощущение стало невыносимым. Янас остановился, потер глаза, будто пытался разглядеть что-то в сплошной темноте.
        Ничего.
        Но почему тогда крепко вцепилось в него чувство, что, и остановившись, он продолжает движение? Вернее, не он. А ступени словно поплыли вниз, унося его за собой. Быстрее. Еще быстрее.
        И еще быстрее.
        Сгустки темноты пролетают мимо Топорика, как зловонные лохматые птицы. Он вцепился в камни стены, стиснул зубы, стараясь перебороть себя.
        Приближается, что-то приближается.
        Янас даже застонал, пересиливая отчаянное желание рвануть вперед. Или назад. Все равно куда, лишь бы выскочить из этого кошмара.
        Нельзя этого делать. Ступени узки. Это - верная смерть.
        Он ясно чувствовал ее. Она появилась рядом, совсем близко, как только он о ней подумал. Она несется к нему, она сейчас толкнет его в грудь, выбивая оттуда жизнь, она…
        Пронеслась мимо.
        Несколько минут еще Янас стоял, тяжело дыша, топорик сжимая в обеих руках. Он не помнил, когда отстранился от стены и выхватил оружие из-за пояса. Впрочем, теперь это неважно. Привалившись плечом к холодному камню, он спрятал топорик за пояс, переставляя все чаще и чаще дрожащие, ослабевшие ноги, продолжил спуск. Черт возьми, проклятая лестница! Никогда он больше не войдет сюда!
        Внешняя дверь - массивная, обитая железом - появилась впереди неожиданно быстро. Мерцающий желтый факельный свет незамкнутым четырехугольником выбивался на лестницу. Дверь была приоткрыта.
        Янас снова вытащил топорик и больше не убирал его.
        Так ведь не должно быть. Двери - и внешняя, и внутренняя - всегда закрыты. Они открываются лишь на секунду, пройдешь - захлопываются снова. Так распорядился сам государь Император.
        Топорик ступил в квадратную комнату.
        Внутренняя дверь тоже открыта.
        И караульные были на месте.
        Один лежал прямо на пороге - удивительно, как Янас не заметил его раньше. Обеими руками ратник сжимал меч, под ратником расплывалась темная, маслянисто поблескивающая лужа. Второй караульный полусидел, привалившись к стене, голову склонив на разрубленную наискось грудь. Третий скорчился на его ногах. Четвертый - с отсеченной головой - вытянулся у противоположной стены. Эти двое даже не успели обнажить мечи.
        Топорик, перепрыгивая через остывающие тела, выбежал в коридор. Первое, что он увидел, был труп с длинной сеченой раной поперек обтянутого вспоротой кольчугой живота. Потом взгляд мальчика ударился в лакнийца, неловко покачивающегося рядом с трупом. Ратник был невредим. Полузакрытые его глаза подрагивали, будто в такт пульсу. Опущенные руки тоже дрожали. Из мочки левого уха упруго торчал жесткий и посверкивающий - словно стальной - волос.
        Он здесь - понял Топорик.
        Мальчик рванулся дальше по коридору, но, наткнувшись еще на одно тело - горло воина было аккуратно разрезано прямо под подбородком, - опомнился.
        Его здесь нет.
        Он прошел дальше. В часовню.
        Позвать на помощь, поднять тревогу, сообщить Императору! Пусть стянет сюда всех людей, имеющихся у него в подчинении!
        Нет, не успеть.
        Значит, нужно возвращаться.
        Обратно…
        Обратно?!
        Всего две дороги было у него. Две - это так просто. Первая: поступить так, как поступил лаблак с человеческим именем Пелип: отыскать средство, чтобы покончить с самим собой быстро и наверняка.
        Вторая: продолжать жить.
        Но если жить, то нужно иметь то, ради чего стоит жить. Пелип не имел.
        А у него, Николаса, когда-то было…
        Катлина. И родное Потемье - мир, где он уже не будет чудовищем.
        Две дороги - жизнь и смерть - это просто. Но надо было выбирать одну.
        Дело было не в том, что Николас мог верить или не верить Повелителю. Это люди лгут друг другу, а когда в игру вступают силы, над которыми не властно ни Потемье, ни Поднебесье, лгать нельзя.
        Дело было в другом.
        Потемнеет небо среди ясного дня - помнил Николас, - низвергнется из сумрака небосвода пылающая звезда, разобьется о земную твердь, зальет все огнем, разбросает семена черной смерти. Половина людей умрет в муках, а выжившие восстанут друг против друга, истребляя брат брата, сын отца; и тогда из кровавого моря выйдет Зверь - обличьем человек, - несущий Ключ от ночи и смерти. И наступит царство Тьмы!..
        Пророчество для этого, чуждого ему мира. Пророчество, у которого есть обратная сторона. И сторона эта такова, что Николас… Эльвар Николас… Ключник Николас обретет любимую и обретет родину. Тьма не страшна ему. Тьма страшна людям. Тем самым людям, от которых он вынужден был всю свою долгую жизнь скрываться; должен был научиться убивать, чтобы не быть убитым. Эти люди жгли его на кострах, топили в святой воде, кромсали тело ножами, мечами, стрелами, пулями. Этим людям нужна его смерть, чтобы остаться жить самим.

«Жить, - решил Николас. - Жить буду я. К чему эти колебания? Я слишком долго был среди людей - вот что. Их привычки отравили мою душу. Потому-то Повелитель поставил на лаблака, а не на меня. Колеблется слабый. А сильный просто берет то, что ему надо».
        Но оставалась лишь одна мысль, которая губила это решение, как крохотная течь топит стройную ладью.
        Маленький Нико. Нико-младший. Янас Топорик.
        Избавивший его, Николаса, от проклятия. Сохранивший ему жизнь.
        А этот смешной священник? Отец Матей? А другие, такие, как он, такие, как Янас…
        Течь расползалась в прореху. Ладья накренялась, грозя опрокинуться.
        Тут начиналось что-то новое для Николаса. Нечто такое, чему он пока не мог подобрать название. Куцее человеческое понятие «милосердие» сюда явно не подходило.
        Нет, хватит. Колеблется слабый. А сильный просто берет, что ему нужно.
        Проникнуть во дворец было не так уж сложно. Дворцовые стены, выложенные крупным камнем с остро выпирающими краями, словно созданы для того, чтобы карабкаться по ним. А вот с кромки стены до окна с выбитым стеклом он допрыгнул, едва не промахнувшись, - все-таки заплечный мешок, где покоился Ключ, был слишком тяжел. Или, может быть, Николас еще не вполне оправился от ран.
        Менее часа ушло на то, чтобы найти вход в подземелье. Николас справился бы быстрее, если б ему не пришлось трижды прятаться от патрулирующих дворцовые покои стражников. С мешком за плечами таиться в темных коридорных нишах было непросто, но обнажать оружие пока не стоило. К чему поднимать шум раньше времени?
        А под землей пришлось пустить в ход меч. Раньше, чем это было на самом деле необходимо. Просто не годилось оставлять врага у себя за спиной. - Ежели так дальше пойдет, так и сдохнуть недолго, бей его колотушкой, - бормотал Друд, хромая по темному коридору. - Сначала в дозор, а из дозора в караул? Мало ли что - людей не хватает. Куда уж больше! Полсотни ребят под землей сидят, как крысы… И этот Граг куда-то запропастился, бей его колотушкой…
        Цокали ногами по камню, где-то звонко капала с низкого потолка вода… Друд хромал дальше, морщась и бормоча:
        - Ногу вот сбил, бей его колотушкой. Кто ж думал, что этот мародер такой прыткий окажется? Руки ему скрутили, а он как припустит! Небось страшился, что его казнить станут. Куда уж там! Государь никого не Казнит, каждого к делу приставляет. К делу, бей его колотушкой! Подземные проходы к часовне охранять! И чего ее так охранять? Набили сюда ребят, аж продохнуть нельзя. И этот тупоголовый Граг…
        Впереди замаячил факельный огонек.
        - Граг! - обрадовался ратник и пошел быстрее.
        Когда до воина с факелом в руках оставалось несколько шагов, от стены к стене метнулось темное пятно- как порыв черного ветра - и Граг, выронив факел, стал медленно оседать. Он упал на руки Друду.
        - Бей тебя ко… - изумленно начал Друд и не закончил, потому что его вдруг ожгло сбоку по шее.
        Жизненные силы горячим фонтаном выплескивались из его перерезанной вены, и ратник, так и не выпустив из объятий недвижного товарища, повалился на пол.
        А Николас продолжал путь.
        Он не трудился выбирать правильную дорогу через сплетение коридоров. Он точно знал, куда нужно идти, где удобнее свернуть, в какой проход нырнуть. Притяжение, еще более сильное, чем то, которым обладал эльваррум, безошибочно вело его вперед.
        За очередным поворотом застучали шаги. Николас на мгновение замер. Идущих трое, определил он. Секундой позже по стенам побежали огненные отблески. И один факел, сказал себе Николас.
        Он опустился на корточки, взял меч в левую руку, прижался боком к стене, одновременно доставая нож из сапога. За мгновение до того, как свет упал на него, он вскинул руку, освобождая ее от ножа: факел полетел в грязь, а тот, кто держал его, свалился следом, сжимая окровавленную грудь, пробитую коротким, остро отточенным клинком. Николас, перехватив меч правой рукой, оттолкнулся и катнулся под ноги двум оставшимся.
        Из них никто не успел вскрикнуть.
        Николас свернул несколько раз подряд - коридор теперь круто пошел вниз, завился змеей и выплюнул его к толстой бревенчатой двери. Замочной скважины на ней не было. Николас нахмурился. Но скоро морщины на его лбу разгладились. У двери, опираясь на двуручный меч, похрапывал тучный ратник. Николас прищелкнул пальцам и усмехнулся при мысли о том, что его придется разбудить. Он запустил руку в волосы у себя на затылке, поискал и выдернул. Затем, встав к ратнику вплотную, хлопнул его по плечу. Тот негромко гаркнул, со свистом подбирая нитку слюны из распяленного рта. В то же мгновение волос воткнулся ему в мочку уха. В открывшихся глазах лакнийца промелькнул осмысленный испуг - мелькнул и исчез, сменившись молочной поволокой. Ратник вздрогнул всем телом.
        И перестал быть собой.
        - Потуши, - приказал Крат.
        - Темно ж будет… - недовольно ответили ему, но приказа не ослушались.
        Сальная коптилка, давно спалившая в квадратной комнате все, чем можно дышать, зашипев, погасла. Четверо ратников остались в темноте. Как-то сами собой прекратились ленивые разговоры, четверо расселись по углам, замолчали, думая каждый о своем. А, впрочем, мысли их, всех четверых, удивительным образом сходились. Каждый думал о родной Лакнии, о суровых ее скалах, что, словно древние великаны с угрюмыми лицами, присели когда-то передохнуть, да так и замерли навеки; о прозрачных озерах, на глубине которых бьют источники, делающие воду такой холодной, что и в жаркий летний день мерзнут ступни, прижатые к днищу берестяной лодчонки, зато озерная рыба необыкновенно жирна и нежна, но есть ее нужно немедленно, чуть подсолив, а то растает на солнце… О бескрайних лесах, где в хорошие времена - еще до прихода нечестивого графа - зверя и птицы было столько, что лисиц ловили за хвост, зайцев - за длинные уши, а белок снимали с ветвей рукой…
        В дверь постучали. Два раза быстро и трижды - с расстановкой, сильно.
        - Кто это там? - проворчал Крат.
        - Толстяк Бруш, должно быть, - долетел ответ из темноты.
        - Чего ему понадобилось?..
        Спотыкаясь и лязгая на ходу огнивом, Крат прошел к двери, приложил ухо к едва заметно щели меж дверью и косяком.
        - Чего тебе, боров?! - рявкнул он сквозь бревна.
        - Герлемон… - слабо и неуверенно раздалось с той стороны двери.
        - Соскучился, что ли? - почесал в затылке Крат.
        - Условное слово сказал, - проговорил кто-то из ратников. - Полагается открыть.
        - Открою, - пообещал Крат, - открою и тресну ему по шее, чтобы не беспокоил зазря.
        Он навалился на засов. Дверь распахнулась, но Толстяка Бруша караульные не увидели.
        Темноту рассек стальной взмах. Четверо слепо затолкались, мешая друг другу, не видя ничего, кроме белой молнии, заметавшейся меж стен квадратной комнаты, с равной легкостью кромсающей душное темное пространство и живые тела.
        Отирая лезвие меча о рукав куртки, Николас вышел на лестницу. Через несколько ступеней он погрузился во тьму.
        Тьма не мешала ему. Напротив, освежала, придавая сил. И уже на середине подъема он ощутил чье-то присутствие рядом. А потом и увидел.
        Янаса Топорика.
        Мальчик стоял, прижавшись к стене, мучительно кривя лицо, и смотрел… Смотрел прямо на него, на Николаса.

«Он ведь не может меня видеть!» - не сразу догадался Николас.
        Янас коротко и прерывисто вздохнул. Неожиданно быстро выхватил из-за пояса топорик. Тот самый топорик. Николас почувствовал глубокий укол настоящего страха, когда увидел оружие в руках мальчика.
        Твоя смерть в его руках, а его смерть - в твоих. Вы еще встретитесь с ним - и тогда постарайся сделать правильный выбор.

«Он меня не видит. Не может видеть. Он беззащитен. Сейчас. Но он ждет меня. Он ждет меня, чтобы убить. И кто знает, как он поступит, когда ему выпадет шанс. Он человек, и он сражается за свою жизнь и за жизнь своего народа. Ему некуда отступать. И мне некуда. Он знает все. И я - знаю… А сейчас достаточно просто толкнуть. Нет. Даже толкать не придется. Испугать его. Крикнуть. Зашуметь. Он вздрогнет, и… Вон - сапог его каблуком завис над пропастью, которая так глубока, что даже я не могу увидеть дна. Какие узкие здесь ступени…»

«Но он спас тебе жизнь! Он вытащил тебя из мутного болотного небытия! Если бы вы не встретились, тебя бы не было здесь… Ты бы умер в дикой Халии. Или еще раньше - по дороге из Верпена… Значит, высшим силам было угодно, чтобы ваши пути пересеклись».

«Тогда почему стало так, что его смерть в моих руках, а моя - в его? Катлина! Она ждет меня там, в Потемье! Сбудется, прямо сейчас сбудется то, о чем я мечтал всю жизнь, и то, о чем я даже мечтать не мог…»

«Только не такой ценой. Да, моя душа отравлена человеком, но… будь что будет…»
        Николас отступил назад, примерился и рванул вперед. Через три шага он сильно подбросил тело в воздух - у него дух захватило, когда он пролетал над черной дырой бездны - и опустился на лестничный виток гораздо выше затаившегося в темноте мальчика.
        И услышал облегченный выдох. Да, он, Янас, тоже его чувствовал.
        Стараясь ступать тише, Николас пошел наверх.
        Дверь в часовню оказалась заперта, но какая чепуха эта дверь! Не то что там, внизу, массивные, неприступные бревенчатые двери, похожие больше на замковые ворота. Простая деревянная дверь: тонкие планки, стянутые медными ремнями. И серебряный крест, прибитый наверху.
        Николас ударил ногой, вышибив несколько планок сразу. Вытащил завязшую было в дыре ногу, просунул туда руку, нашаривая изнутри засов.
        Удар!
        Кисть Николаса пронзила сильная - до онемения - боль. Он выругался сквозь зубы, и в тот момент его пальцы нащупали засов.
        Второй удар пришелся уже по пальцам.
        Дьявольщина, кто же там?..
        Николас откинул засов, одновременно наваливаясь плечом на дверь. Ее пытались удержать, но он почти не почувствовал сопротивления.
        Дверь распахнулась, и Николас вошел в часовню, держа наготове меч.
        ГЛАВА 3
        Огромное изображение Святоборца, грозно нахмуренного, объятого алым пламенем, - первое, что увидел Ключник.
        И Святоборец увидел Ключника. По крайней мере, Ключнику так показалось. Это ощущение было настолько пугающим, что он на несколько секунд оторопел. И едва успел прянуть в сторону, спасаясь от большого каменного креста, пролетевшего на расстоянии ладони от его головы.
        Отец Матей, увлекаемый тяжестью креста, пробежал несколько торопливых шагов и упал. Тут же поднялся, красный, задыхающийся; мокрая от пота седая борода липла к его шее.

«Как ему достало силы своротить крест с гробницы Герлемона? - подумал Николас, наблюдая за тем, как Матей, весь трясущийся от напряжения, снова поднимает свое оружие. - Вернее, как ему достало дерзости?»
        Священник, держа крест на головой, двинулся на Ключника.
        От этого выпада Николас не стал уклоняться. Он скользнул вперед, опережая Матея, и толкнул его рукоятью меча в грудь.
        Крест грохнулся на пол, разлетелся осколками, покрыв сетью трещин голубую мраморную плиту.
        - Не надо… - простонал священник, ворочаясь на полу, пытаясь встать. - Прошу тебя… Не надо…
        Не сводя с него глаз, Николас уронил меч и потянул ремни, крепящие за спиной тяжелый кожаный мешок. Опустил мешок себе под ноги, единым рывком сорвал шнурки с горловины. Четырехугольное оконечье Ключа сине-черным сверкнуло в нутре мешка.
        - Зачем ты это делаешь?..
        - Уходи, святой отец, - проговорил Николас и внезапно вспомнил, что эта фраза была первой, произнесенной им вслух за долгое-долгое время. - Уходи, я не хочу убивать тебя.
        - Ты сам понимаешь, что слова твои лживы! Зачем ты это делаешь? Зачем? Зачем? Зачем?
        Николас усмехнулся. Он говорил, освобождая Ключ от кожаных пут:
        - Представь себе, святой отец, что ты проснулся однажды в чужом мире. Существа, населяющие его, боятся тебя и потому враждебны. А ты совсем один, беззащитный и слабый… Тебе приходилось гореть на костре, святой отец?!
        Матей смотрел на него расширенными от ужаса глазами.
        - Они все предусмотрели… - прошептал он. - Все предусмотрели…
        Ключник отвернулся от него. Пробежал взглядом по стенам часовни и, перешагнув через Ключ, двинулся к гробнице.
        - Нет! - воскликнул священник. Вскарабкался на корточки, поднялся и повторил: - Нет!
        Ключник положил руки на край гранитной плиты, упер ноги в пол. Лицо его налилось кровью, но плита не сдвинулась ни на палец. Зато мраморные плиты под подошвами сапог Ключника вздыбились острыми осколками, поползли, обнажая серый камень. И вся гробница- целиком - дрогнула. Со страшным скрежетом тронулась с места. И остановилась.
        Ключник схватил ртом воздух. Куртка на его локтях и спине лопнула, из прорех выросли костяные клинки.
        - Господи! - с надрывом закричал отец Матей, схватился за грудь и закашлялся. - Яви чудо, Господи… - выкашливал Матей. - Яви, Господи…
        - Николас!
        Ключник обернулся.
        На пороге часовни стоял Янас. Топорик в его руке был занесен для броска.
        - Не успеешь, - сказал Ключник. - Не успеешь, Нико… Янас. Я быстрее тебя. И сильнее. Уходи, пока не поздно. И возьми с собой святого отца.
        Рука мальчика вздрогнула, но не опустилась.
        - Помнишь, что ты обещал? - спросил он вдруг. - Когда все закончится, мы останемся вместе. Я не думал, что эльвары нарушают данное слово.
        - Я помню, - сказал Николас. - Я выполню свое обещание. Я вернусь за тобой. Когда все закончится, я вернусь за тобой. А сейчас уходи. Как можно дальше. Скоро здесь будет очень опасно.
        - Да, я знаю это. Я видел, что стало с Лакнией. Я вижу, что происходит здесь. И это только начало. Я теперь ясно понимаю, что произойдет, когда ты откроешь Врата. Я здесь зачем, чтобы ты этого не сделал. Уходи сам! Я не хочу тебя убивать!
        Янас неожиданно всхлипнул. Но он не опускал топорика.
        - Почему - ты? Почему именно ты - Ключник, а не кто-нибудь другой?
        Николас скрипнул зубами. Прореха разорвала надвое днище его ладьи. Ладья неотвратимо погружалась в черную воду. Он не мог понять: говорит мальчик искренне или всего лишь пытается остановить его. А он сам?! Он на самом деле верил, что вернется за ним?
        Да, черт возьми, да! Верил! Но и знал, что от него теперь мало что зависит.
        Надо было спешить, но, чтобы вернуться к прерванной работе, следует повернуться к мальчику спиной.
        - Тогда - давай. Покончим с этим, - проговорив это, Николас изготовился.
        Янас отступил на шаг. Оглянулся - растерянно оглянулся по сторонам, Николас это заметил. И замер с открытым ртом, глядя куда-то в сторону.
        На отца Матея.

«Уловка? - мелькнуло в голове Ключника. - Нет», - четко определил он.
        Священник прямо стоял под изображением Герлемона Святоборца. Нет, он не стоял. Ступни его, обутые в деревянные сандалии на веревках, висели над полом на расстоянии в несколько пальцев. Губы Матея шептали что-то, лицо его было распахнуто, как книга, и озарено теплым-красным светом от крестообразного витража на куполе часовни: руки Матея были воздеты вверх, и казалось, от кончиков его пальцев до лика Святоборца тянутся незримые нити. А Святоборец на фреске оживал, наливаясь могучей жизнью, и уже нельзя было принять это за наваждение. Ключник не сразу разобрал, что именно шептал священник:
        - Яви чудо, Господи… Яви чудо нам во спасение…
        Затрещали, обугливаясь, краски и штукатурка - это заполыхало пламя, окутывающее тело Святоборца. Пылающий меч в огромной руке вырвался из нарисованной плоскости, опустился до пола, покрывая мраморные плиты черной копотью. Голова Герлемона, выплывая из фрески, как из воды, поворачивалась, ища что-то, а глаза были уже совсем живые.
        Ключник опомнился раньше Топорика. Он прыгнул вперед, безоружный, на мгновение остановился перед Матеем, словно не зная, что делать дальше, как прекратить все это, как вышибить священника из экстатического состояния единства со своим божеством - и сильно толкнул святого отца, толкнул обеими руками. Так не бьют живое существо, стремясь нанести повреждения, так отмахиваются от надвигающегося кошмара.
        Тело Матея кувыркнулось в воздухе и врезалось в стену часовни. И не упало вниз. Священник, раскинувший в полете руки, остался висеть на бронзовых подсвечниках-клинках, пронзивших его тело в девяти местах. Два клинка вышли под ключицами, один - в середине груди, еще по три пришлось на каждую руку: в плече, предплечье и ладони.
        Николас отшатнулся, закрыв лицо руками.
        Фигура Святоборца на фреске превратилась в большое бесформенное обугленное пятно. Да еще на голубых напольных плитах остался налет копоти.
        Распятый на стене отец Матей вздохнул - не с мукой и стоном, а с облегчением, спокойно. И уронил голову. Смерть, поразившая его мгновенно, оглушила Янаса. Словно обезумев, действуя не по велению разума, а просто отпустив напряжение тела, как пружину, он метнул топорик с ясеневой рукоятью в Ключника. Крик, вырвавшийся из горла мальчика, предупредил эльвара.
        Николас пригнулся, инстинктивно выставив руку для защиты.
        Топорик воткнулся ему в левое предплечье. Такой боли Николас не испытывал ни разу в жизни. Даже тогда, в ночном лесу, на косогоре, где рвали его тело вервольфы. Разрез, покрывшись пузырящейся кровью, ширился. Темная неживая короста поползла от раны вниз - к ладони, и вверх - к плечу. Николас, мыча, не в силах даже кричать, повалился на колени. Короста, превращая живую плоть в гниющее трупное мясо, захватила почти всю руку. Ладонь, словно древесный лист в огне, съежилась; пальцы, не подчинявшиеся уже мгновенно отмершим нервам, скрючились в горсть. И тогда в терзаемый жуткой болью мозг пришла отчаянная мысль:

«Хватит. Не сопротивляйся смерти, и тогда страдания закончатся».
        И он был рад этой мысли, показавшейся ему спасительной. Темень накрыла зрение, дыхание прерывалось, точно дышать приходилось иглами вместо воздуха. Но впереди засветлела освобождающая смерть.
        Мы ждем тебя… Ты придешь к нам, Нико? Ты придешь к нам? Скажи нам, ты придешь? Обещай нам, и мы будем ждать тебя…
        Его потащило наверх, из всепоглощающего небытия. Против его желания, снова в страшную боль, на раскаленный стальными иглами воздух.
        - Не хочу… - хрипел Николас, но правая его рука - пока невредимая - уже нащупала на полу рукоять меча и поднимала клинок.
        - Не надо… - умолял он, но лезвие уже уперлось повыше плечевого мускула, там, где омертвение не коснулось тела.
        Взвигнула сталь, перерезав суставной хрящ; хлюпнула пропитанная кровью плоть - и клинок, преодолев преграду, лязгнул о мрамор пола. Секундой раньше туда же осыпались куски того, что было его левой рукой.
        Николас поднялся на ноги. Стекла захрустели под подошвами его сапог. Что это? Когда осыпались витражи? Теперь в глубине купола зияла крестообразная дыра. Но сквозь нее не было видно ни солнца, ни неба. Там клубился серо-молочный туман.
        Тело отца Матея недвижно висело на бронзовых клинках. Янас, неудобно подогнув под себя ноги, лежал поодаль, у стены, на спине. Мертв?
        Жив - прижатые к груди руки чуть подрагивали, будто и бесчувственного, мальчика била дрожь.
        Культя уже не кровоточила. Шатаясь, Николас добрался до гробницы, опустился на колени и здоровым плечом уперся в гранитную плиту. Теперь дороги назад не было. Должно быть, во дворце уже подняли тревогу. Через несколько минут здесь, в часовне, будут все лакнийские наемники. Надо спешить.
        Он напряг все силы, толкая гробницу вперед и вперед. Мраморные плиты скрежетали под его ногами, ломаясь и крошась. Гробница ползла - и остановилась только тогда, когда Николас увидел на обнажившемся сером камне глубокую прорезь в виде креста с округлым отверстием посередине.
        Здесь.
        Он вернулся за Ключом. С одной рукой было очень нелегко обращаться с такой тяжестью.

«Когда-нибудь приноровлюсь, - мимоходом прочитал собственную мысль Николас. - Если, конечно, успею…»
        Четырехугольное оконечье вошло в прорезь креста. Николас навалился сверху на Ключ, саднящей кожей ощущая отрезвляющий холод металла. Ключ с громким щелчком вошел в камень почти наполовину.
        Боль и смертная тоска владели всем существом Ключника. Ничего не было, кроме боли и тоски. Положив уцелевшую руку на кольцо в навершии Ключа, он сжал кулак. Почти сразу же Ключ начал вращаться. Медленно, натужно скрежеща чем-то под камнями. Испуганный внезапным этим движением, Николас снял руку с кольца. Ключ тотчас остановился.
        Николас снова стиснул кольцо.
        Теперь Ключ пошел легче - и много быстрее, словно запустился механизм какой-то сложной машины, скрытой в каменных недрах земли. Мраморный пол загудел, охваченный нарастающей вибрацией. Напольные плиты трескались и, трескаясь, плескали осколками далеко вверх. Проснувшийся подземный гул толкал вибрацию дальше - на стены часовни. Николас услышал, как сыплются камни из трясущихся стен, когда что-то больно ударило его в спину.
        Не отрываясь от Ключа, он обернулся.
        У дверей часовни толпились воины. Пульсирующее - то затухающее, то вспыхивавшее вновь - зрение Ключника смазало белые их лица в единое пятно. Никто из них не осмеливался приблизиться к Ключнику.
        А Ключ вращался.
        Николас снова оглянулся. Кто-то из лакнийцев перезарядил арбалет, кто-то, настороженно скользя по кругу вдоль стен, поднял копье. Несколько стрел и копье взвились в воздух одновременно. Промахнуться с такого расстояния было бы трудно, но страх и сильная вибрация пола мешали ратникам прицеливаться. Две стрелы, пролетев мимо, разбились о противоположную стену, копье только поцарапало бок, распоров куртку. Следующий залп оказался более удачным для защитников часовни.
        Николас повис на Ключе. Из пробитой тремя стрелами почки тягучая боль заструилась в ноги, рот Ключника наполнился кровью, когда метательное копье клюнуло его в правую часть спины; шея окаменела, когда два наконечника вышли из горла, ткнувшись в подбородок.
        Вибрация переросла в волнообразные толчки. Косо накренившись, купол сполз со стен, но светлее не стало - серый туман хлынул в часовню. Стены оскалились трещинами. Тело отца Матея слетело с бронзовых клинков - как в агонии запрыгало по колыхавшемуся полу. Ратники валились с ног, уже не пытаясь стрелять. Янас…
        Его швырнуло прямо на Николаса. Выпустив Ключ из рук, Николас подхватил безвольное тело, прижал его к груди единственной рукой.
        И только тогда вновь посмотрел на Ключ.
        Ключа не было. А крестообразная дыра, скрипя каменным скрипом, расходилась по сторонам, выпуская частые округлые клубы то ли дыма, то ли пыли.
        Одной рукой удерживая мальчика, другой Николас попытался ухватиться за край дыры, куда швырнул его толчок взбесившегося пола, - и, уже неотвратимо проваливаясь, вспомнил, что руки у него теперь нет.
        Падение было недолгим. Почти сразу же Николас словно погрузился в теплую воду. И тогда время кончилось. Поэтому сказать определенно, через сколько веков или мгновений он ощутил под собой твердую почву, было никак нельзя.
        ЭПИЛОГ
        Бривмир, На-Чьей-Ладони-Покоятся-Девять-Пурпурных-Городов, смотрел на склон Синих скал по ту сторону Стремительных водоворотов. Поперек мощного скального хребта от самой вершины и до земли темнел чудовищный извилистый разлом, откуда тянулись к бирюзовому небу тонкие дымные нити. Еще вчера этого разлома не было, но того, что он появится, Бривмир ждал. Ждал и боялся этого.
        Бривмир вздохнул, с тоскливым суставным хрустом распрямил спину и несколько раз взмахнул крыльями, разминая затекшие мышцы. Тронулся с места и побежал, постепенно ускоряясь, раскачиваясь на бегу и хрипло дыша. С кромки обрыва поднялся в воздух. Взмахи его крыльев были редки, но сильны, и все же высоту он набирал медленно. Прошло немало времени, прежде чем кипящий котел Стремительных водоворотов, над которым, как пар, стояла густая дымка водяной пыли, пролетел далеко под ним. Бривмир был стар. Землистое его лицо от напряжения застыло, как смола. Два последних взмаха дались ему с большим трудом. Он поднялся повыше, поймал воздушную струю и, с облегчением раскинув крылья, стал планировать над перебитым хребтом Синих скал.
        Он опустился у подножия скал, перелетев хребет. Сложил крылья и сняв с пояса треугольный кусок алой ткани, накинул на плечи, как плащ. В проходы Петляющей пещеры Бривмир входил, ступая осторожно, руку положив на эфес короткого кривого меча. Как и прочие лаблаки, Бривмир очень не любил подземелий вообще, а Петляющую пещеру - в особенности.
        Проход то расширялся - тогда шаги Бривмира стучали звонким барабаном, то сужался так, что ему приходилось протискиваться вперед боком. Он прошел уже порядочное расстояние, когда нога его, обутая в короткий сапог из мягкой кожи, провалилось во что-то упруго-жидкое, отвратительно хлюпнувшее.
        Бривмир отпрыгнул назад, выхватывая меч из ножен. Пара крыльев на его спине взметнулась, вздыбив алый плащ, - взметнулась и опала.
        Тварь, мгновенно выросшая над ним, была длинным сгустком бесцветной жижи, пронизанной бесчисленными жилками, толстыми и тончайшими, хаотично переплетающимися друг с другом. В верхней части бесформенного тулова горел желтый выпуклый нарост, похожий на глаз.
        Позади Бривмира хлюпнуло - и еще раз, и еще. Если бы он даже и не имел способности сумеречного зрения, то и тогда бы смог различить в кромешной темноте эти три плавающих желтых огонька.
        Разворачиваясь, Бривмир ударил мечом наугад - и неожиданно поразил цель. Светящийся нарост взорвался снопом искр и погас. Тяжело, словно громадная жаба, шлепнулось на камни тело твари.
        Две уцелевшие атаковали Бривмира одновременно. Несколько мгновений он только защищался, опустившись на одно колено, бешено вращая над головой кривым мечом. Клинок рассекал полужидкую плоть, расплескивая по стенам пещеры густую бесцветную жижу, но рассечины тут же и склеивались. Наконец он нащупал тот самый - нужный ему момент - и единым рывком вышвырнул собственное тело из опасного участка. Рухнул на камни и, молниеносно вскочив, обернулся.
        Колющий выпад - и снова сноп искр.
        Последняя тварь заметалась. Кажется, она намеревалась отступить - скрыться под камнями, но Бривмир не позволил ей уйти. Сильным ударом сверху вниз он развалил ее тулово надвое и рассек пульсирующий отчаянным желтым светом нарост.
        Ноги Бривмира дрожали, но после боя он не стал тратить время на отдых. Он быстро зашагал дальше. Пройти ему оставалось совсем немного.
        Ффахур, Тот-С-Кем-Говорит-Время, подслеповато щурясь, вглядывался из-под руки в подземную темень, слабо разбавленную синим пламенем газовой горелки. Какая несправедливость! Лаблакам и эльварам, живущим под красным солнцем, даровано сумеречное зрение, а цвергам, от рождения и до смерти не покидающим подземную мглу, - нет. Как раз об этом думал Ффахур в тот момент, когда услышал вдалеке торопливые шаги.
        - Приветствую тебя, - проговорил Бривмир прежде, чем Ффахур смог увидеть его.
        - Здравствуй и ты, - вздрогнув, отозвался Ффахур.
        Бривмир подошел ближе.
        - Ты постарел, Держащий-На-Ладони-Пурпурные-Города, - сказал Ффахур, глядя на лаблака снизу вверх. - С тех пор как я тебя последний раз видел, ты здорово изменился.
        - Я и тогда был не слишком юн, - ответил Бривмир. - Впрочем, конечно, изменился. И ты изменился. И все вокруг изменилось. Все Потемье изменилось. В твоих Пещерах снова появились светляки. Я уж думал, что никогда больше не увижу ни одной из этих гнусных тварей… Но все это пустое… У нас мало времени, Ффахур. - Он помолчал, потирая ладони. - Исполнилось второе пророчество. Осталось последнее.
        - Да, - сказал Ффахур.
        - В час, когда луна и солнце стояли на небе рядом, помутилось Горькое море и вознесло над волнами семнадцать огненных языков. И это видели все.
        - Да.
        - Из скальных недр вырвался черный огонь и разорвал хребет Синих скал, - сказал Бривмир. - И это видели все.
        - Да, - сказал Ффахур.
        - Что будет, когда исполнится последнее пророчество? - воскликнул Бривмир. - Что нам тогда делать?
        - Беда в том, что мы ничего не можем сделать с этим, - покачал головой Ффахур.
        - Я все-таки не верю, - сказал Бривмир, Держащий-На-Ладони-Девять-Пурпурных-Городов, - не верю! - убежденно повторил он. - Не верю и никогда не верил этим старым россказням об Огненных Птицах.
        - Пойдем, - произнес Ффахур и повернулся к нему спиной. - Пойдем, я кое-что покажу тебе…
        Они шли по коридорам, освещенным синим газом, и шли недолго. В подземном зале, таком огромном, что можно было сделать три вдоха и три выдоха, пока капля воды, срывающаяся с потолка, летела до каменного пола, Ффахур остановился.
        Остановился и Бривмир, удивленно отметив, что под подошвами его сапог отчетливо и тяжко звякнул металл. Ффахур быстро нагнулся, что-то со скрипом повернул - и железная пластина, чуть прогибаясь под тяжестью двоих, загудела, мягко уходя в пол. Бривмир стиснул ладони, борясь со страстным желанием схватить цверга за руку - чтобы хоть за что-то держаться, пока они оба скользили вниз по узкой и темной шахте. Натужно звенели где-то рядом невидимые цепи, текли вверх по черным стенам извилистые жилы золотоносной породы - и становилось все холоднее.
        - Долго еще? - хотел спросить Бривмир, но пластина, лязгнув о камни, неожиданно остановилась.
        Ффахур пошатнулся. Бривмир прикусил язык.
        Тот-С-Кем-Говорит-Время пошарил по стене, повернул рычаг, и сноп серого, будто разбавленного мутной водой света, хлынул на него. Ффахур прошел через открывшийся проход, Бривмир шагнул за ним.
        Они оказались на дне глубокого ущелья. Солнце - высоко-высоко над каменными стенами - едва проникало туда.
        - Сюда, - сказал Ффахур. - Видишь?
        Он отступил в сторону, и Бривмир увидел. Громоздкую, недвижимую, тускло поблескивающую металлом тушу. Короткие косые крылья намертво застряли меж стен ущелья, тупой нос глубоко зарылся в камни. Из потухших громадных глаз, обрамленных стеклянными осколками, сочилась темнота.
        - Огненная Птица… - выдохнул Бривмир. - Настоящая Огненная Птица! Она… мертва? Она разбилась?
        - Нет, - ответил Ффахур. - Она не мертва. Она не может умереть.
        Бривмир отшатнулся.
        - Смерть забивает живое, - продолжал Тот-С-Кем-Говорит-Время, - а Птица - не живое. Она - механизм, понимаешь? Как лифты в наших шахтах, как часы на башнях Пурпурных городов, только намного более сложный. Внутри она… - Ффахур сглотнул, - пустая. Там я нашел останки тех, кто управлял ею. Эти существа были похожи на нас, но они не такие… Они не из нашего мира.
        - Когда это случилось? Когда она появилась здесь? - потирая лоб, спросил Бривмир.
        - Мой отец нашел это место, когда я еще не был рожден.
        - И ты все это время молчал… - опустошенно выговорил Держащий-На-Ладони-Пурпурные-Города. - Никому не говорил… Никому… Даже мне… Молчал до тех пор, пока не стали являться знамения.
        Ффахур ничего не ответил лаблаку. Некоторое время они стояли бок о бок и безмолвно смотрели на металлическую громаду, созданную в ином, чуждом мире.

«В час, когда луна и солнце встанут на небе рядом, возмутится Горькое море и вознесет над волнами семнадцать огненных языков. И это увидят все, - вспоминал Ффахур слова пророчества. - Из скальных недр вырвется черный огонь и разорвет хребет Синих скал. И это увидят все. И придет Тот-Кто-Откроет-Небесный-Путь-Огненных-Птиц. И узнают его по провожатому его, ибо эльвар с отсеченной рукой неотступно будет следовать за ним и оберегать его…
        Тьма рассеялась. Опустив бесчувственного Янаса на колени, Николас протер глаза ладонью - в лицо ему бил яркий солнечный свет. Несмотря на то что боль горячими волнами колыхала еще его тело, он улыбнулся. Он был дома.