Охотник на шпионов Владислав Юрьевич Морозов
        Охотник на вундерваффе #4
        Четвертая книга цикла, начатого романами «Охотник на вундерваффе», «Охотник на попаданцев» и «Охота на охотника».
        Новое задание для Андрея Черникова, нашего современника, попавшего в середину прошлого века: отправиться в январь 1940 года, туда где «за рекой Сестрою фронт в снегах по пояс», чтобы спасти на этой «незнаменитой» войне вроде бы незначительного человека, обычного молодого красноармейца. И только кураторы Черникова из далекого «несветлого» будущего знают, какую пользу принесет простой советский парень, если станет великим ученым.
        «Командировка в прошлое» должна быть недолгой - всего-то четверо суток. Однако этого времени Андрею вполне хватит не только на выполнение основной задачи, но и на то, чтобы невзначай спутать карты тем, кто собирался превратить советско-финскую «Зимнюю войну» в нечто большее.
        Владислав Морозов
        Охотник на шпионов
        -
        Все описанные ниже события вымышлены, любое сходство с реальностью носит исключительно случайный характер.
        Нечто вроде пролога
        Поднимайся народ, собирайся в поход. Снова
        «Никогда такого не было, и вот - опять!»
        Приписывается В. Черномырдину
        Россия. Урал. Окрестности г. Краснобельска. Ночь с 12 на 13 августа 20… года.
        На дворе тихо и не спеша угасало лето. Наше довольно странноватое уральское лето, где недели удушливой жары причудливо, непредсказуемо и неравномерно чередуются с неделями дождливой холодрыги. Причем эта самая холодина у нас обычно вполне буднично сочетается еще и с «плановыми отключениями горячего водоснабжения». Оно, конечно, понятно - все люди, все человеки, у всех отпуска, рабочий день и график, и все хотят заварить и закопать ветхие трубы теплотрасс и прочего водо-тепло-говнохозяйства до официального начала отопительного сезона. Но, тем не менее, русский человек, которого в какой-то момент лишают горячей воды, начинает прямо-таки генетически чувствовать себя поиметым и обманутым, даже если его и предупредили об отключении за неделю, не меньше. Я тут не исключение, хотя нам-то (в смысле, не мне лично, а микрорайону) вожделенную горячую воду вернули ровно три дня назад. Теперь оставалось только дождаться очередного акта «марлезонского балета» - пока окончательно закопают кое-как засыпанные канавы и восстановят (хотя бы частично) порушенный асфальт. И не факт, что все это будет проделано быстро
- асфальтом и канавами у нас нынче ведают разные ведомства.
        Осадочек от более чем странноватого апрельского путешествия в не слишком-то любимый мной 1944 год мало-помалу рассеялся, полученная тогда простуда прошла, трофеи «похода» были благополучно реализованы, глупые мысли об использовании в личных целях пресловутых спасательных порталов перестали посещать мою голову, и жизнь вроде бы была вполне себе хороша. В общем, в приятный, но жарковатый (как раз вне графика приполз со стороны Казахстана очередной южный антициклон) августовский вечер я в одних трусах сидел перед монитором (а чем еще заняться в отпуске человеку без жены и детей, у которого вдобавок не было и нет решительно никаких планов на этот самый отпуск?) и от не фиг делать просматривал материалы с некоего, донельзя весело проименованного «Умереть Красиво» сайта, за который я чисто случайно зацепился взглядом.
        Вопреки смертоубийственному названию, данный сайт вовсе не был сетевым ресурсом каких-нибудь дуэлянтов или конченых суицидников, а всего лишь крайне причудливо совмещал функции фан-клуба и литературной лаборатории для имеющих клавиатуру и десять пальцев на руках непризнанных гениев, а также просто балбесов с пламенной страстью к «миру после конца света», то есть, как принято выражаться нынче, постапокалипсису. Судя по тамошнему форуму откровенные чудаки на букву «м» на данном сайте были щедро сдобрены мрачными злопыхателями, которые, как обычно, очень хотели нынешней «неправильной» России гибели, разложения и полного ничтожества. Судя по их высокопарным замечаниям, все они только и ждали, к примеру, «интересного» момента, когда военнослужащие наших РВСН перестанут получать зарплату и начнут толкать мегатонные боеголовки направо и налево. И на том же форуме не нашлось ни одного умного, кто хотя бы намекнул им на то, что с подобными, с позволения сказать, «ожиданиями» они запоздали минимум лет на тридцать, а на дворе сейчас отнюдь не 1995-й. Да и в середине 1990-х наши военные, помнится, как-то не
очень кинулись распродавать ядерное оружие, если, разумеется, не брать в расчет то, что показывали по этому поводу в западных фильмах.
        Прочитал в литературном разделе форума крайне смешной рассказ некоего прыщавого автора, тупой, но гордый герой которого лазил (как можно было понять из текста, более всего боясь испачкаться) среди заснеженных радиоактивных руин и легко находил там и сям ништяки в виде съестных припасов (разные там варенья, соленья и даже банку засахарившегося меда). И эти его поиски были столь успешны лишь потому, что некие приходившие в эти мертвые дома и квартиры до него мародеры почему-то поленились слазить на шестой этаж (вот тут милосердный боженька или судьба-злодейка явно дали сбой, оставив в живых после атомной войны исключительно отборных недотеп и обалдуев, думающих, что консервы и автоматные патроны растут на деревьях), я дошел до комментариев к сему литературному произведению и, прочитав сначала отзыв «Мы хотим сраться! Напугай хотя бы себя, а мы твой страх разделим и понесем в массы, крича от страха!», а затем «Это мелкая диверсия против русского языка, такая же, пусть и более мелкая, из тех, какие совершали Плешивый, Алкоголик и Любитель целовать маленьких мальчиков в животик, против которых вы тут
якобы выступаете!!!», ощутил поистине древнерусскую тоску и понял, что на сегодня с меня столь «высокой прозы», пожалуй, хватит. Все-таки я не настолько махровый интеллектуал.
        Вырубить комп и воткнуть глаза в телик? А чего там смотреть, кроме перманентной и уже надоевшей всем ругачки представителей «патриотической общественности» с одними и теми же доморощенными и импортными нацистами (которые, надувая щеки, считают себя вовсе не таковыми, а, даже наоборот, «опорой мировой свободы и демократии»)? Поглядеть для разнообразия какой-нибудь этап танкового биатлона? Это тоже был не вариант, тем более что в темных дебрях многочисленных телеканалов иногда можно невзначай нарваться и на довольно интересные моментики, вроде произнесенной как-то сгоряча и явно без всяких задних мыслей Господином, Который Возомнил Себя Главным Российским Режиссером, фразочки о том, что Вторая мировая - это, дескать, «самая страшная на ДАННЫЙ МОМЕНТ война». Вот ведь, вроде дурак дураком, а вдруг взял, да и ляпнул чистую правду, поскольку кто-кто, а уж я-то теперь наверняка знаю, что за Второй будут еще и Третья и Четвертая.
        В общем, лучшее, что я мог придумать этим вечером, - поужинать чем бог послал, а потом «по обстановке».
        И я уже потянулся отключать комп, но вдруг понял, что в комнате что-то изменилось. Похоже, дома я больше был не один. А кто был способен на подобные шуточки, я хорошо знал.
        - Добрый вечер! - сказал знакомый насмешливый голос.
        Я обернулся. Ну да, точно, она, Блондинка. Сидит слева от меня в кресле и смотрит своим оценивающе-прицеливающимся взглядом. Знойная женщина, прямо как оптика снайперской волыны, глянет один раз - и ты труп. Точнее сказать, судя по ряду признаков (к примеру, кресло под ней совершенно не промялось, да и говорила эта мамзель, практически не открывая рта), это опять была ее голограмма. Появление данной персоны, в любом виде, ничего хорошего не сулило, и мне впору было скулить и вилять хвостом, словно той Му-му при виде Герасима. Правда, вместо этого я автоматически потянулся за висящей на спинке стула не очень свежей майкой. Почему-то сработал инстинкт имперского служаки, которому западло беседовать с начальством с голым торсом. Прямо-таки захотелось застегнуться на все пуговицы и встать по стойке «смирно», как во времена императора Павла I.
        Ну а пока я просовывал голову в ворот майки, повисла некоторая пауза. И здесь, немного приглядевшись, я невольно обратил внимание на то, что сегодня голографическая гостья была почему-то одета точь в точь как героиня практически забытой ныне американской актрисы Келли МакГиллис в старом боевичке с авиационным уклоном «Топ Ган». Ну точно - черные туфли на шпильке, темные чулки, узкая темная юбка выше колен, белая блузочка с вызывающе расстегнутыми верхними пуговками воротника и короткая кожаная курточка с подвернутыми выше локтей рукавами, золотистым военно-морским ореликом на левой стороне груди и какими-то цветными нашивками на рукавах. Даже часики на ее руке были похожи на те, что были в фильме, - на тонком золотистом браслетике. Да и прическа, в общем, совпадала - слегка вьющиеся светлые волосы до плеч.
        Спрашивается, и с чего бы это вдруг? Подсознательное напоминание персонально мне о несбывшихся мечтах безоблачной юности? Дескать, вспомню, о чем речь, расчувствуюсь и потеку? Ну, как говорится, не факт.
        Хотя, черт его знает - тут и не хочешь, а вспомнишь. Конечно, мы в СССР смотрели это кино не в 1986-м, когда «Топ Ган» вышел в прокат у них там, а, минимум года на три позже, году этак в 1989-м, когда размножились как грибы кооперативные видеосалоны, где за рубль можно было посмотреть на мутном телеэкране скверную копию какого-нибудь западного кино. И, помнится, словосочетание «Топ Ган» видеосалонщики от большого ума и избытка грамотности тогда переводили и как «Большая пушка», и как «Лучший ас», и как «Лучший стрелок», и как «Лучший из лучших». Ну и, таки да, в те невозвратные времена от этого фильма многих буквально колбасило и плющило, там же в каждой сцене сплошная милота и розовые сопли. Половозрелых девочек привлекали, например, юные, модно постриженные. Том Круз и Вэл Килмер, которые там перманентно понтуются, носят байкерские кожанки, зеркальные очки, гоняют на больших мотоциклах и еще постоянно, по поводу и без повода, светят голым торсом, в душе или играя в пляжный волейбол. А кроме Келли МакГиллис, там был практически только один женский персонаж, но зато какой - няшная, юно-синеглазая
Мег Райан. Н-да, тогда очень многие наши мужички и парнишки хотели себе курточку или штаны «как в кине у Тома Круза» (об импортных мотоциклетах в те времена не стоило и мечтать), а позднесоветские дуры-бабы тоже очень хотели быть похожими на главную героиню «Топ Гана»; как же, помню я эту моду, только дикие отечественные телки, за неимением лучшего, пытались обтягивать наливные жопы узкими юбками из грубой джинсы, пошитыми какими-нибудь кавказскими цеховиками (ведь, как позднее выяснилось, на Западе не существовало в природе марок джинсовых изделий, вроде пресловутой «Монтаны»), да и остальные детали подобного прикида и макияжа наших подражательниц Голливуду, мягко говоря, не вполне совпадали с американским оригиналом. Зато, глядя на подобных «икон стиля», ты понимал, как выглядят живьем пресловутые «елки-моталки».
        Интересно все-таки - а чего мы тогда от всего этого экранного действа так тащились? В каком бреду и каком дыму мы были? Ведь пересматривая «Топ Ган» сейчас, в спокойной обстановке и хорошем качестве, я понимаю, что вообще-то его сюжет особой свежестью и оригинальностью не отличался (что, впрочем, было свойственно всем голливудским «военно-патриотическим» фильмам, снятым в 1980 -1990-е гг.). А самое смешное - если смотреть это кино внимательно, тут же становится до слез ясно, что «Топ Ган» - это, по сути, классический позднесоветский фильм «на производственную тему», со всеми приложенными атрибутами данного жанра, и какой-нибудь «Ответный ход» или «Случай в квадрате 36 -80» мало в чем ему по этой части уступают.
        Судите сами - пилот «Томкэта» (тогда в Штатах как раз раскручивали до максимума дурацкую дезинформацию о том, что F-14 это прямо-таки «неубиваемый суперистребитель» - только на самом деле в ВМФ США он толком и не воевал - по паре сбитых над нейтральными водами в 1980-е гг. безоружных ливийских Миг-23 и Су-17 и единственный, уничтоженный во время пресловутой «Бури в пустыне», вертолет Ми-8 тут не в счет) бравый лейтенант Пит Митчелл (герой Тома Круза) направлен «на курсы повышения квалификации» в жаркий калифорнийский Мирамар (кстати, я еще тогда не мог понять, с чего это он по такой жаре ходит в кожаной куртке с меховым воротником?), чтобы стать «асом из асов», но при этом у него по жизни множество проблем, как с дисциплиной и самодисциплиной, так и (да-да!) с анкетой (отец во время вьетнамской войны пропал без вести, не вернувшись из боевого вылета при каких-то там невыясненных обстоятельствах, то ли вместо Вьетнама в красный Китай залетел, то ли еще чего). Ну и далее по ходу фильма всплывают и остальные жанровые «фишки» - борьба за формальное и неформальное лидерство в сугубо мужском коллективе
(где, чисто по времени, педикам вроде бы еще категорически не полагалось быть, но часть пилотов US NAVY в этом фильме почему-то ведут себя как самые натуральные, взаправдашние «светло-синие», спасибо хоть до интима у них там не доходит), злобные и не очень коллеги-недоброжелатели, мудрый старший наставник, отказ техники, ставший причиной гибели лучшего друга-напарника, мазохистские самокопания героя, переходящие в депрессию, любовь, несколько оживляющая нудный процесс боевой и политической подготовки постельными сценами (ну а если сказать точнее - одной постельной сценой) и еще много чего. Самое главное - в итоге П. Митчелл с позывным «Мэйверик» преодолевает все невзгоды и трудности, оканчивает курс подготовки в числе лучших и в финале показывает-таки все, чему его научили, - в «реальном боевом столкновении», обстоятельства которого выглядят предельно по-идиотски (что вообще типично для Голливуда): спасает товарищей, сбивает три мифических русских Миг-28 и героем возвращается к любимой, чтобы уже в качестве инструктора передавать свой боевой опыт другим. И вот сейчас я и думаю - и что тут такого
выдающегося? Выходит, что купились мы тогда, по своей дурости, как обычно, на красивые фантики - действительно неплохие даже по современным стандартам воздушные съемки (хотя реальные сверхзвуковые самолеты так не летают и на расстояние пистолетного выстрела не сближаются - подобная боевая техника стоит нечеловечески дорого, и дураков среди их пилотов нет), да еще, пожалуй, песню, за которую это кино и получило единственный «Оскар».
        И, хотя юность и конец 1980-х давно исчезли за многочисленными и кривыми жизненными поворотами, на дворе опять замаячила никуда не уходившая холодная война, и вот уже Голливуд зачем-то снимает продолжение «Топ Гана», где старый, морщинистый и неубедительный Том Круз, похоже, в основном, при помощи компьютерной графики и эффекта «зеленого экрана», собирается воевать с «ржавыми» русскими Су-30СМ и Су-35С на F-18, который, по определению, истребитель, в общем-то, никакой, но других у флота США просто не осталось. Последние F-14 давно списаны (самое смешное, что на них сейчас не летают нигде, кроме Ирана!), Том Круз, как позднее выяснилось, оказался искренним адептом сильно отдающего безумием учения Рона Хаббарда, а предмет вожделения советских парнишек конца 1980-х растолстевшая Келли Энн МакГиллис на старости лет, похоже, вовсе лишилась разума (или это у них там теперь мода такая?), раз уж зачем-то подалась в лесбиянки. Короче говоря, грустный у этой голливудской истории финал, дорогие ребята. Тем более что упорно вбивавший в бошки зрителям всего мира в 1980 -1990-е нехитрую мысль о том, что самые
крутые альфа-самцы и лучшие на планете солдаты обитают исключительно в Североамериканских Штатах, Голливуд в новом веке почему-то быстро и бесповоротно излажался и вдруг начал клепать фильмы почти исключительно о подвигах разных там обладающих сверхспособностями супергероев со страниц комиксов - ну не верят они там у себя больше ни в Рэмбо, ни в Железного Арни, ни в Крепкого Орешка. Что, тенденция, однако?
        В общем, для себя я решил, что не буду специально спрашивать свою «гостью из будущего» о причинах этого маскарада. Типа не заметил. Захочет - сама расскажет…
        - Що, опять? - спросил я, одергивая майку, с иронической интонацией волка из мультфильма «Жил-был пес».
        - Я тоже рада тебя видеть. Считай, что опять.
        - Опять что? Спасать кого-то ради мира, времени, человечества? Только у меня еще с прошлого раза с этим некоторые проблемы. А учитывая количество убиенных, которое этому миру еще предстоит, я даже боюсь представить себе, кто вы вообще такие и на той ли стороне я вообще воюю?
        - А если честно, нет никакой «другой стороны». Я тебе уже объясняла - там у нас единое государство. Так что на самом деле ты ни с кем не воюешь, утешься. По большому счету, наш отдел внутренней безопасности занимается всего лишь борьбой с теми, кто, как принято выражаться здесь, у вас, не согласен с пресловутой «генеральной линией». Только и всего. Или ты хочешь сказать, что тебе подобные похождения не нравятся?
        - Да, не всегда, знаете ли. К примеру, прошлый раз меня не сильно впечатлил. Я как-то плохо воспринимаю дела, конечного смысла которых не понимаю и где даже пострелять-то толком не дают. Ну и, если без метафор, на что вы меня опять собираетесь подписать? Ведь вы же сюда сегодня свалились явно не просто так - опять я зачем-то понадобился. Так куда идти и зачем?
        - Будем считать, что ты угадал. На спасательную операцию.
        - Где и когда?
        - На сей раз январь-февраль 1940 года. Карелия. А точнее Приладожье.
        - Стало быть, война с белофиннами? - выдал я неполиткорректное, советское (а где-то даже и сталинское) название данного конфликта, прикинув, что попасть в лютую зиму из душного августа будет даже интересно, хотя бы с точки зрения перемены обстановки.
        - Если тебе так больше нравится, можешь называть эту войну и так.
        - И кто конкретно нас, а точнее, вас, в этот раз интересует?
        - Будущий академик Игнатов Сергей Парамонович.
        - Вот никогда о таком академике не слышал! - нагло заявил я, подумав с полминуты. Хотя утверждать, что я знаю имена всех отечественных академиков современного периода, точно не стоило. Поскольку еще в 1990-е различных псевдонаучных «академий» у нас в России наплодилось, как тех бактерий под ободком унитаза, даже больше, чем профессиональных протестантов-борцов против чего угодно. Нынче очень многие «по четным» академики, а по нечетным преподают какую-нибудь гнусную лабуду, вроде основ «кейнсианской экономической модели», в занюханном колледже или заманивают лохов на бизнес-тренинги собственной разработки. При этом, одновременно, я неожиданно вспомнил, что как-то, во время одной из своих прошлых «забросок», коротенько пообщался с человеком по фамилии Игнатов. Но это было в сугубо альтернативной реальности, и к любой науке тот Игнатов точно не имел вообще никакого касательства, поскольку был всего лишь разведчиком в мотострелковой части.
        - Да, честно говоря, и не должен был слышать. Ты вообще-то, за всю твою жизнь, хоть что-нибудь слышал, к примеру, о физике темпорального поля? У вас тут это еще лет пятьдесят будет закрытая и считающаяся, мягко говоря, малоперспективной тема…
        - Позвольте полюбопытствовать, а что такого изменится через пятьдесят лет? У людей отрастет третий, телепатический, глаз?
        - В той временной точке, где мы с тобой сейчас мирно беседуем, человечеству настоятельно необходим фундаментальный научный переворот, который наконец запустит какую-то новую, следующую версию цивилизации. Но его все нет и нет. И первые признаки этого переворота появятся как раз лет через пятьдесят.
        - То есть доживут, как я понял, не все?
        - Ты правильно понял. Но именно тогда исследования темпорального поля станут одной из передовых областей науки.
        - А сейчас что этому мешает?
        - Ну, для начала, это безумно энергозатратная вещь. А как раз через полвека в обиход понемногу войдут принципиально новые источники энергии, вроде давней мечты многих в виде термоядерных реакторов, что позволит заметно удешевить подобные опыты, а затем поставить эти работы чуть ли не на поток.
        - Допустим. Ну и кто он вообще такой, этот ваш Игнатов?
        - Согласно формулировке из наших энциклопедий это один из главных теоретиков и фактически создатель теории темпорального поля. Очень закрытый ученый. Кстати, ты вряд ли слышал о нем еще и потому, что на момент нашего с тобой разговора он уже лет пятнадцать как умер - дедушка был 1920 года рождения. Но, тем не менее, его теоретические наработки очень пригодились уже после его смерти.
        - Что-то я не очень въезжаю. Спасать того, кто все равно уже покойник? А смысл?
        - Смысл в том, что в прошлом произошел некий, ранее никем не предусмотренный и потому неожиданный сбой. Дело в том, что в конце 1939 года будущему академику Игнатову было девятнадцать лет от роду. Он работал в электромеханическом цеху Кировского завода и одновременно заочно учился на физическом факультете Ленинградского государственного университета. Естественно, что тогда он, как и положено обычному студенту, о каком-то там темпоральном поле еще вообще ничего не слышал. Когда началась война с, как ты их называешь, белофиннами, его мобилизовали в Красную армию. И, по считающейся основной версии истории, работал он там по своей прежней специальности - занимался транспортировкой подбитых на Карельском перешейке танков на том же, родном для него, Кировском заводе и их последующим ремонтом, то есть на протяжении всей Зимней войны оставался в Ленинграде и благополучно пережил эту войну, как, впрочем, и последовавшую за ней Вторую мировую. В 1941-м, еще до того как замкнулось кольцо блокады, Игнатов, в числе прочих, был эвакуирован из Ленинграда в Челябинск, где затем и работал на танковом производстве,
изредка выезжая на фронт исключительно в составе испытательных и ремонтных бригад. То есть, по состоянию на 1945 год, он оставался живым и здоровым. Но вдруг, совершенно неожиданно, случилась странность - возник некий приказ, в результате которого Игнатов отбыл на Карельский фронт в составе 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона и там вместе с ним попал в окружение.
        - Это, часом, не один из тех «котлов» в районе Леметти, где погибли 18-я стрелковая дивизия и 34-я легкотанковая бригада?
        - Не совсем, хотя участок фронта ты угадал правильно. Действительно Приладожье. Но это один из более мелких «котлов» где оказались зажаты разрозненные подразделения самых разных частей Красной армии и тылы той самой 18-й стрелковой дивизии. Произошло это все на так называемой дороге Метса-тие, несколько северо-восточнее только что упомянутого тобой Леметти, в районе Кууромется. А поскольку в тех небольших «котлах» зачастую не было даже батальонов полного состава, известно о них крайне мало…
        - То есть вы хотите сказать…
        - Да. Мы еще не успели узнать, кто все это подстроил, но совершенно очевидно, что тут опять явно не обошлось без некоего направленного воздействия извне. Сейчас мы это пытаемся выяснить. Но ясно, что за этим безобразием снова стоят индивиды из числа тех, кто у нас там выступает резко против любых опытов с временем и темпоральным полем. Собственно, ты с некоторыми из них уже встречался…
        - То есть, если будущий академик погибнет или пропадет без вести в этой чертовой тайге, вам останется только кусать локти, поскольку вся премудрая теория темпорального поля накроется медным тазом?
        - Я не думаю, чтобы она, как ты выражаешься, «накрылась», иначе нашего разговора, скорее всего, не было бы.
        - Хотите сказать, что вместо Игнатова все равно, рано или поздно, найдется другой теоретик подобной же тематики, какой-нибудь доктор Сунь Буй Вхер или профессор Факерман?
        - Да. Но если с Игнатовым что-то случится, это неизбежно вызовет разного рода искажения последующих исторических событий. И многие вещи, прямо связанные с теорией темпорального поля, наверняка окажутся под угрозой. Да и последующая реальность причудливо изменится, может даже возникнуть какой-нибудь ее очередной, альтернативный вариант, что для нас не есть хорошо. В общем, пока этого не произошло, надо попробовать привести все в норму.
        - Стало быть - исправляем искажения пространственно-временного континуума путем возвращения красноармейца Игнатова из-за линии фронта?
        - Да.
        - Почему опять я? Насколько я понимаю, у вас для этого свои гарные хлопцы есть!
        - Возможно, тебе это покажется странным, но нет. Ты будешь смеяться, но твоя кандидатура показалась кое-кому из наших начальников наиболее подходящей.
        - С чего бы это, интересно знать?
        - А с того, что, как ты уже, наверное, успел понять, мы, увы, не всесильны и не всезнающи. И особенно скупы наши знания о событиях, подобных разным малым войнам XX века. Например, в этой самой пресловутой Зимней войне ты должен ориентироваться явно лучше многих наших специалистов.
        Услышав это, я чуть было натурально не заржал. Все-таки, похоже, за последующие столетия действительно было просрано значительно больше знаний, чем я мог предполагать. Хотя, чего я удивляюсь? Например, тот же Советский Союз более-менее материален ровно до тех пор, пока живы типы вроде меня, то есть те, кто успел пожить в нем хоть немного. А вот когда мы все перемрем, тут-то и начнется та самая «полная и окончательная победа демократии», о которой так мечтали мордастые отечественные вождишки из 1990-х. Только нас это уже волновать не будет.
        И это я-то для них специалист? Ну-ну. Допустим, я за свою жизнь прочитал несколько десятков книг (от художественной литературы до сборников документов) и статей разного качества о Зимней войне да посмотрел некоторое количество кинохроники и фотографий на эту тему. Плюс к этому несколько художественных фильмов, из которых наш на эту тему есть ровно один - «Машенька» Ю. Райзмана, вышедший на экраны в 1942 г., а снимавшийся в 1940 -1941 гг., явно по горячим следам той краткой кампании (разного рода финские поделки 1980 -1990-х гг. на эту тему, вроде считающиейся в Хельсинки «классикой кино и литературы» «Talvisota» 1989 г., где «проклятых большевиков» кладут направо и налево прямо-таки штабелями, трудно считать за источники сколько-нибудь правдивой информации). Что еще? Ну, допустим, я, в общих чертах, ориентируюсь по карте на тему того, где там что было и когда. Но ведь реально-то я в тех краях дальше Питера все рано не бывал. Или в их не сильно светлом будущем все работает по тому же очень старому принципу «одноглазого среди слепых»? Дескать, лучше хоть что-то, чем вообще ничего? На безрыбье и жаба
- лабордан?
        - Допустим, - сказал я, решив не высказывать эти свои сомнения вслух. Хотя о чем это я - кого из моих работодателей вообще волнует, что я там думаю?
        - Хорошо, что ты это понимаешь. Но главное даже не это.
        - А что тогда главное?
        - Дело в том, что мы уже отправили для спасения Игнатова группу из трех единиц.
        - В каком смысле «единиц»? - уточнил я, заметно удивившись этой странной формулировке.
        - «Единиц» - потому что это не люди, а Кюнсты.
        - Кто-кто?! - еще больше удивился я.
        - Кюнсты, они же Компосы, от немецкого «kunstlich», или английского «composite», или французского «сompositigue». По нашей классификации - искусственные, человекоподобные организмы.
        - Ого. Это что, опять ходячие банки данных, навроде той эрзац-фрау, с которой я в прошлый раз изрядно хлебнул шилом патоки, таскаясь по Восточной Европе?
        - Не совсем. Эти устроены куда проще. Простые боевики-функционалы с минимально необходимым искусственным интеллектом.
        - Н-да, хрен редьке не товарищ. Но мне от этого вовсе не легче. И что же эти «боевики-функционалы» нафункционировали такого, раз в итоге все равно понадобился я?
        - Под видом разведгруппы 301-го отдельного лыжного батальона Кюнсты благополучно нашли и взяли под опеку будущего академика.
        - Стоп! А чем столь знаменит этот самый 301-й лыжный батальон РККА, коли уж ваша группа решила работать именно под него?
        - Как раз ничем. Единственное достоинство этой части - окруженцы в «котлах» точно знают о его существовании. 301-й лыжный батальон был сформирован в начале 1940 года, в основном из добровольцев, а затем его личный состав пытались использовать для связи с окруженными частями, организации снабжения «котлов» и их деблокады. Ни одну из этих задач до марта 1940 года выполнить не удалось, а батальон потерял при этом две трети личного состава.
        - Ого. Говорите, что мало знаете о Зимней войне, а сами вон какие подробности чешете как по писаному! - Выдав эту фразу, я лихорадочно соображал и наконец понял, что по-фински «Кууромется» - это что-то вроде «глухой лес», а «Метса-тие» - всего лишь «лесная дорога». Что, видимо, должно хорошо характеризовать суть этих географических точек, где и по сей день, похоже, ни хрена нет, разумеется, кроме леса и дороги.
        - Это не подробности, а всего лишь кое-какие детали информационного прикрытия операции. Ведь все должно быть достоверно. Ты лучше слушай и не перебивай. Самое неприятное, что после того как Кюнсты отыскали Игнатова, странности продолжились.
        - Что значит «продолжились» и какие именно?
        - Изначально наша поисковая аппаратура была настроена на ДНК объекта.
        - Стоп! Это как? Вы что, успели у него соответствующий анализ взять?
        - Зачем? Для получения нужного биоматериала вполне достаточно было того, что наши агенты тайно побывали у него в квартире. Тут хватило предметов первой необходимости - посуда, белье, одежда, книги и прочее.
        - Ладно, и что с того? При чем тут вообще ДНК? А кроме того - разве в 1940 году на земной орбите болтались какие-то спутники-шпионы? Я как-то слабо представляю, каким образом эта ваша аппаратура смогла отслеживать нужного человека, да еще и при отсутствии у последнего каких-либо электронных устройств, к которым можно было бы «привязаться»?!!
        - В радиусе до сотни километров аппаратура, которую обычно используют наши оперативники, может нормально отслеживать местонахождение любого биологического объекта, если, конечно, его характеристики известны заранее. И никакие спутники для этого не нужны. Так вот, уже после того как Игнатов был нами обнаружен, поисковая аппаратура почему-то неожиданно начала фиксировать буквально в нескольких километрах от будущего академика еще одну человеческую отметку с очень сходными параметрами.
        Здесь я поймал себя на мысли, что в этот раз голографическая Блондинка слишком уж часто употребляла слово «неожиданно», странное для людей из будущего, которые, по идее, должны знать о прошлом все или почти все. Неужели дела действительно складывались столь хреново?
        - Что, какой-нибудь брат-близнец? - здраво предположил я. Не подсунул же какой-нибудь злодей в 1940 год игнатовского клона? Или все-таки подсунул?
        - Судя по всему - нет. Конечно, о биографии Игнатова мы знаем мало, но, по дошедшим до нас официальным данным, у него не было родных братьев или сестер, да и никто из других его относительно близких родственников на Карельском фронте зимой 1939/40 гг. не был. Кроме его самого, разумеется.
        - А клон? - ляпнул все-таки я.
        - Что «клон»? - не поняла Блондинка.
        - Ну, чисто в порядке бреда - если у вас там все так просто, могло же некое заинтересованное лицо добыть биоматериал будущего академика, изготовить на этой основе клона, а потом отправить его в прошлое?
        - Зачем? - еще больше удивилась моя собеседница.
        Честно говоря, я не нашел, чего ответить.
        - Ну, мало ли… Хотя бы для введения в заблуждение вашей поисковой группы, - промямлил я.
        - Ты что, совсем рехнулся? Ты хоть представляешь, каких усилий стоит изготовление полноценного, функционального человеческого клона? Или ты всерьез думаешь, что у нас подобные вещи штампуют, как здесь у вас сосиски на конвейере? И потом, раз уж эти, как ты выразился, «заинтересованные лица» первым делом сфабриковали приказ об отправке будущего академика на фронт, они хоть чуть-чуть в этом соображают и явно стремятся свести свое воздействие на прошлое к допустимому минимуму. И, скорее всего, у них просто нет реальных возможностей для отправки в прошлое полноценного киллера, вроде тех, что преследовали тебя в прошлый раз.
        - Как интересно! - сказал я, понимая, что, кажется, действительно изрядно перегнул палку с подобными предположениями. - И что же вы стали делать?
        - Первым делом наша служба обеспечения предположила, что это просто технический сбой поисковой аппаратуры. Такое иногда случается. И, по иронии судьбы, случилось все это именно в выходной день, когда никого из курирующего спасательную операцию начальства не было на месте. А идиот, который в тот момент как раз дежурил в командном центре, был всего лишь второстепенным специалистом по тестированию и ремонту оборудования для хроноперебросок и, не имея полномочий для принятия самостоятельных решений, решил лишний раз перестраховаться, не придумав ничего лучшего, кроме как приказать Кюнстам еще раз проверить эту информацию. Возможно, просто проигнорировать сам факт технического сбоя оказалось бы куда полезнее во всех отношениях…
        - Я так понимаю, от подобного приказа стало только хуже?
        - Ты угадал. У Кюнстов при получении взаимоисключающих приказов неизбежно начинаются проблемы, как это обычно бывает с искусственным интеллектом. Оставить основной объект, то есть Игнатова, охрана и доставка которого были основной и приоритетной задачей, они не могли. Поэтому поступили строго в соответствии с инструкцией - отправили на разведку для поисков второй отметки одного из своей группы. И этот Кюнст благополучно пропал через десять часов.
        - Что значит «пропал»?
        - Аппаратура объективного контроля фиксирует, что он вполне функционален, то есть жив, но практически не двигается. А поскольку находится он за линией фронта, предположительно его пленили финны…
        - «Супербоевик-функционал» - и взят в плен?!
        - Они вовсе не «супер». Одна из их главных программных установок - ни в чем не отличаться от аборигенов, и в плане внешности, и в плане поведения.
        - То есть они вовсе не железные?
        - Конечно нет, хотя убить такого индивида действительно довольно сложно. Кремний и керамика вкупе с искусственными человеческими тканями. Но без вскрытия хирургическим путем черепной коробки и позвоночного отдела их от обычных людей отличить невозможно.
        - Во как. Действительно попадос. А что с этой самой второй отметкой?
        - То появляется, то исчезает, и наши специалисты все больше склоняются к техническому сбою. Но самое плохое - предположительно, при взятом в плен Кюнсте было кое-что из аппаратуры, которую категорически не стоило светить перед людьми середины XX века.
        - То есть выходит некий замкнутый круг, я все верно понял? Они не смогут вернуться, пока не переправят товарища будущего академика за линию фронта и одновременно они не могут этого сделать, оставив одного из своих в руках противника? Так?
        - Все верно.
        - И, как можно предположить, ваше начальство, как всегда, не хочет выносить сор из избы, отправлять туда спасательную команду и вообще предпринимать каких-либо масштабных, дополнительных действий, традиционно боясь выйти из рамок технических возможностей и бюджета. То есть, если я все верно понимаю, вам приказано обойтись минимальными силами и средствами, а отправка в прошлое одного, пусть даже хорошо вооруженного и оснащенного, человека (а конкретно - меня, грешного), к тому же способного обходиться при переброске без каких-либо технических средств, в вашу смету, видимо, вписывается?
        - Угадал.
        - То есть, для начала мне нужно ухитриться вернуть из узилища этого вашего, некстати попавшего в плен, Кюнста-Компоса и его аппаратуру, а потом еще и посодействовать переправке будущего академика Игнатова через фронт? Два в одном? Не крутовато ли для меня одного?
        - Мы думаем - справишься.
        Ну да, они те еще оптимисты…
        - Не простое заданьице, - сказал я на это. - Ох, непростое!
        - А никто и не говорил, что будет легко, - последовал вполне ожидаемый ответ.
        - Тогда обеспечьте меня всем, чем скажу, по списку. И точку входа-выхода тоже определяю я сам.
        - Хорошо, - согласилась практически сразу и на все моя собеседница.
        - Когда идти?
        - А чем скорее, тем лучше.
        Я молча посмотрел на нее и вдруг вспомнил, что в «Топ Гане» практически нет кадров, где героиня Келли МакГиллис сидит. Нет, то есть там есть моменты, где она сидит за рулем «Порше», за столом в кабаке или на рабочем месте, но это сплошь крупные планы. А лицезреть ее целиком в этом кино можно, в основном, когда она стоит, идет или, скажем, лежит. С чего мне это пришло в голову - да кто бы знал?! И именно поэтому я сразу же одернул сам себя - не о том думаешь, паря, ох не о том…
        В общем, следующие сутки я провел в трудах, потратив массу времени на уточнения списка необходимых мне «приборов и материалов» (в основном, естественно, огнестрельных), которые Блондинкиной службе обеспечения следовало изыскать и предварительно забросить непосредственно в точку моего входа, а также выработку мало-мальски связной «легенды» моего появления на «фронте борьбы с шайкой финских белобандитов из Хельсинки» (времена были суровые и разных там особистов-контрразведчиков, вкупе со всеобщей подозрительностью, не стоило списывать со счетов), штудирование исторических справочников, различных карт, а заодно и доступных словарей финского языка.
        А на закате спустя двое суток после своего разговора с Блондинкой я уже был в своем огороде на окраине Краснобельска. Место для операций, подобных моему обычному приходу-уходу, там было почти идеальное.
        Как я уже успел понять (как-никак опыт!), главным в данном случае было отсутствие в пределах визуальной видимости лишних свидетелей. А что может подходить для этого лучше, чем полузаброшенные садово-огородные товарищества, даже не обозначенные на последних картах городских окрестностей? Десятилетиями эти некогда (а точнее - в конце 1960-х) розданные работникам местных нефтеперерабатывающих заводов для «самообеспечения семей витаминами» участки по шесть-десять соток медленно, но верно приходили в запустение, поскольку их первые, энергичные хозяева неизбежно болели, старели и постепенно умирали, а их дети и внуки уже плевать хотели на отцовские и дедовские огороды, поскольку вся эта морковь с укропом, яблоки и прочая малина-вишня-смородина категорически не вписывались в их систему «жизненных ценностей».
        Так что безлюдье здесь было практически полное, да и замотивировать свое отсутствие в течение одного или двух дней в период активного сезонного созревания яблок, а также желтой и черной сливы перед родными было проще простого. Взяв с собой бутерброды, термос чая, а также рюкзак, обширную корзину и пару пластиковых ведер, я официально отбыл «для сбора урожая» с обещанием вернуться завтра с утра. Ну а ночевать у нас в огороде, пока на дворе еще относительно тепло, вполне себе допустимо.
        Короче говоря, по прибытии я некоторое время осматривался и прислушивался. Справа и позади моего огорода привычно тянулось аж восемь превратившихся за крайнее десятилетие в некий неряшливый «яблонево-вишневый лес», брошенных садовых участков с уже почти невидимыми среди окружающего бурелома, покосившимися, а где-то уже и завалившимися набок домиками с полностью или частично отсутствующими окнами, дверями и крышами. Дополняла пейзаж вымахавшая под два метра одичавшая малина, местами переплетавшаяся с очаровательной мясистой крапивой. Посреди этого горького символа нынешней России (вот ведь вроде прожили три десятилетия в этой новой реальности, а в итоге-то, на выходе, ничего, окромя пустошей и бурьяна, как говорит один мой приятель - я еще не продался Госдепу США, но глядя вокруг, уже таки начинаю хотеть сообщить американцам номер своей кредитной карты) вполне можно было снимать хоть клип, хоть полноценный упаднический фильм в декорациях «Сталкера» или чего-то подобного. Но пока что на подобное не сыскалось толковых киноделов - они нынче обленились, предпочитают не выезжать «на натуру», а все
больше по душным павильонам груши околачивают.
        За кустами и сливовыми деревьями слева от меня были пьющие соседи-татары, а именно - странноватая, глуховатая (разговаривает исключительно криком, даже если собеседник стоит в метре от нее, а если с ней здороваются, неизменно пугается) и вороватая старуха Фаниса и ее крайне мутный сын Фанис (смешно, правда?), непонятно чем занятый по жизни, поскольку с ранней весны и до поздней осени его можно было встретить в огороде практически в любое время суток, последнее уже давно наталкивало меня на мысль о том, что этот малый банально бичует. Традиционно этих двоих вообще мало что волновало, даже когда они были в трезвой полосе. Вот и сегодня было решительно неясно - сидят они в своей ядовито-зеленой садовой будке (поддав, они обычно дрыхли) или за чем-нибудь отчалили в город с последним вечерним автобусом? Более подробный осмотр обнаружил на двери соседской будки амбарный замок - все-таки уехали.
        Далеко справа от заброшенных «территорий» жило некое бесквартирное семейство с несколькими детьми (по нынешним временам для многих, особенно явившихся искать легкой жизни в городе прямиком из дальней деревни, это выход и даже довольно выгодное приобретение - здесь, считай, черта города, даже автобус ходит, а вот цена пары здешних садовых участков с домами и подводкой электричества несопоставима со стоимостью городской квартиры-однушки, да и прописку здесь вряд ли кто-то проверяет, нынешняя власть теми, кто живет на отшибе, как правило, не интересуется, поскольку брезгует) - но эту пришибленную публику тем более не интересовало то, что происходило в нескольких метрах за их заборами.
        Убедившись, что никто меня не видит и не слышит, я занялся предварительным переодеванием в экипировку, которая не бросалась бы в глаза восемь десятилетий назад и одновременно не дала бы мне околеть на январском морозе в первые пару часов - старое, лишенное малейших намеков на какую-либо маркировку белье, шерстяные подштанники, серый свитер грубой домашней вязки, серо-зеленые ватник и ватные штаны (когда-то по случаю спионеренные и до сих пор особо не пригодившиеся предметы постсоветской зимней спецодежды), черная шерстяная шапка-«презерватив» и подшитые валенки (валенки были хорошие, практически неношеные, поскольку в последние годы я в них разве что во дворе ковры зимой тряс). Закончив с переодеванием, я запер садовый домик на висячий замок и, спрятав ключ в укромное место (под бочку с водой), осторожно, насколько это позволяли трещавшие под подошвами валенок осыпавшиеся с деревьев гнилые яблоки и разнообразный растительный сушняк, двинулся в глубь заросших огородов, с тем чтобы пропасть там на какое-то время. Пройдя метров пятьдесят, я наконец почувствовал всем организмом уже знакомое
«переходное» состояние, потом в моей голове включился голос Блондинки, а минуты через три я, наконец, благополучно переместился «из точки А в точку Б». Путешествие началось.
        День 1
        На пикапе драном и с одним «наганом». Немного об окруженцах, а также тех, кто их окружает
        Пускай закончились патроны и замкнуло провода, с ядреной Матреной все не беда.
        По-моему, Трофим. Из одноименной песни
        15 января 1940 г. Где-то возле дороги Метса-тие в районе Кууромется. Западный берег Ладожского озера.
        Первое, что я сказал себе по прибытии, если, конечно, переводить все это на литературный язык - ну, блин, и холодрыга! Все-таки тяжело вот так вот прыгать из августа прямиком в январь, без малейшей акклиматизации и прочего. Хотя, раз назвался груздем - будь добреньким и полезай куда велели.
        В общем, с непривычки меня затрясло. Утерев слезы на быстро дубеющей физиономии, я понял, что, похоже, попал куда нужно, поскольку пейзаж вокруг меня разнообразием категорически не баловал - в зимнем лесу преобладали оттенки белого, серого, черного и коричневого. Судя по тому, насколько мои ноги провалились в снег, его глубина местами могла доходить до метра. А в остальном все было ожидаемо - заснеженные елки, торчащие из снега голые палки кустов и прочего подлеска, дополненные бледным зимним небом над хвойными кронами.
        - Иди метров пятьдесят прямо и направо! - сказал голос Блондинки в мой голове.
        Я подчинился и бодро потопал куда велели. И в конце указанной дистанции понял, что к «казенному имуществу» меня в этот раз вывели вполне точно. У корней нескольких росших довольно близко елей образовалось некоторое углубление. Спустившись в эту яму метровой глубины, я нашел лежавшие под торчавшими из-под снега корнями одной из елок два слегка заиндевелых и заснеженных армейских тарных ящика серо-зеленого цвета. Маркировки на ящиках не было, но на моей памяти, в таре таких внушительных габаритов обычно перевозили тяжелые гаубичные снаряды, гильзы и прочие полузаряды для них. Как все это стыковалось с прежними заявлениями моих работодателей о том, как дорого и сложно перекидывать через время разные громоздкие тяжести, - не знаю. Похоже, из-за срочности данной акции им пришлось откровенно плюнуть на многие ограничения и правила. Я попросил - они сделали.
        Открыв верхний ящик, я понял, что все, что я «заказывал», в основном было на месте, что называется, «по списку». Вам никогда не приходилось переодеваться прямо на лютом морозе, даже если без полного разоблачения? Нет? Ну и не пробуйте, невелико удовольствие.
        Тем более если шмотки довольно долго пролежали на морозе и капитально выстудились. Свои ватные штаны и валенки я решил оставить (собственно, так я и предусматривал изначально), а вот ватник скинул, натянув прямо поверх свитера добротную диагоналевую гимнастерку с двумя майорскими шпалами на красных, пехотных петлицах и новеньким круглым значком за Халхин-Гол (на голубом эмалевом поле скачет в профиль золотистый всадник в каске с шашкой наголо и красным знаменем с буквами и цифрами AUGUST 1939, а пониже, на красном фоне, имеется еще одна надпись - HALHINGOL, кстати, до сих пор не могу понять, почему надписи на этом значке были сделаны латиницей, да еще и без тире в названии реки?) на груди.
        В полушубке я себе отказал изначально, поскольку, во-первых, в нем довольно тяжело передвигаться, а во-вторых, я хорошо помнил, что в тех краях, куда я собираюсь, глазастые финские лесорубы с винтовками в первую очередь стремились отстреливать с безопасной дистанции любого, кто по малейшим внешним признакам хоть немного походил на «красного командира» в том виде, как его представляли тогда пейзане страны Суоми. Как же, много читали об этом.
        Именно поэтому, по моей просьбе, мне изготовили, так сказать, «штучный товар». По виду то, что я надел поверх гимнастерки, напоминало обычную красноармейскую шинель с пустыми красными петлицами, только сильно укороченную и облегченную, похоже, за счет применения нетипичных для 1940 года материалов, поскольку я просил дополнительно утеплить эту одежку какой-нибудь «синтетикой из будущего». Ну и на ощупь, судя по всему, по моей же просьбе, туда в качестве подкладки вставили нечто противопульное (я просил работодателей сделать все возможное, чтобы этот клифт держал пистолетную, а в идеале и винтовочную пулю, последнюю хотя бы на дальних дистанциях, моя досрочная смерть и срыв задания были точно не в их интересах), ну а слева на груди мне сделали большой внутренний карман под габариты пистолета «ТТ».
        Перетянув этот гибрид шинели и бронежилета командирским ремнем с пока еще пустой кобурой, я натянул на уши ушанку из серой овчины с красной эмалевой звездой. Конечно, такая шапка в точке моего прибытия была вещью еще не вполне уставной, тогда в ходу были все больше шапки-финки (тем, кто не знает, что это такое, напомню - они похожи на ушанки, но без завязок под подбородком, у «финок» для защиты ушей и шеи в сильный мороз отгибался вниз задний бортик головного убора) и суконные буденовки, но в середине Зимней войны ушанки все-таки стали попадать во фронтовые части РККА вместе с полушубками и иным зимним обмундированием. Последней деталью моего гардероба были две пары серых шерстяных перчаток грубой казенной вязки, одну из которых я тут же натянул на руки.
        Потом я подумал - а что мне теперь делать с ватником? Вроде выбрасывать теплые вещи посреди зимы чистой воды барство и жлобство, а с другой - таскать с собой этот самый ватник тоже удовольствие ниже среднего. Поскольку надорвешься. Поэтому я свернул ватник и убрал его в опустевший ящик. Может, кому-то повезет. Какая интересная оказалась судьба у этой завезенной из довольно далекого будущего спецодежды…
        В нагрудных карманах моей гимнастерки лежало редакционное удостоверение на имя специального корреспондента «Красной Звезды» Андрея Семеновича Ухватова, со всеми положенными печатями и размашистой подписью тогдашнего главного редактора этой центральной газеты, полкового комиссара Барандова Г. В., а также партбилет на то же имя, с многочисленными отметками о своевременной уплате членских взносов.
        Спросите - почему вдруг была выбрана именно эта фамилия? А хотя бы потому, что в штате «Красной Звезды» в те годы реально состоял корреспондент с такой фамилией - некий Ухватов Алексей Семенович, о подробностях биографии которого не удалось выяснить практически ничего, поскольку сей журналист погиб в начале 1942-го где-то под Севастополем. Таких в нашей мутной истории было много - их подписи под публикациями сохранились, а вот внятные жизнеописания - увы.
        Обдумывая план своего появления здесь, я счел, что совпадения первых букв в инициалах будет вполне достаточно. Потому что, если кто-нибудь вздумает проверять, особо не вдаваясь в детали, ему ответят, что журналист Ухватов А. С. в «Красной Звезде» действительно числится. А вот в остальных мелочах присутствовал оттенок легкого коварства. Поскольку я Андрей, а вовсе не Алексей, и, как мне удалось установить, в конце июня 1939 г. этот самый Ухватов А. С. отбыл по заданию редакции в далекую Монголию (где в это время наши как раз воевали с японцами и журналистов там было густо, достаточно одного Константина Симонова вспомнить), а в Москву из Забайкалья этот корреспондент возвратился только в начале марта 1940 года, и на Карельский фронт он приехал практически накануне подписания Маннергеймом перемирия на советских условиях. Так что неизвестно, что могло выясниться насчет личности данного журналиста, если бы кому-то вдруг приспичило проверять его анкетные данные более подробно. Подозреваю, что тут далеко не все сошлось бы. Но я все-таки исходил из того, что мне придется иметь дело с окруженцами, у
которых, даже при наличии каких-нибудь особистов, не будет ни времени на разные дурацкие проверки документов, ни даже устойчивой связи с вышестоящими штабами. А когда ты долго и качественно отмораживаешь задницу, плотно обложенный со всех сторон злыми супостатами, на многое начинаешь смотреть проще.
        Также в моих карманах лежали еще три вполне внушительных, напечатанных на машинке и снабженных печатями и подписями документа.
        Первым был подписанный начальником Главного автобронетанкового управления РККА комдивом Д. Г. Павловым и замначальника ремонтно-восстановительной службы Северо-Западного фронта неким полковником А. А. Чикиным приказ о срочном откомандировании всего личного состава 13-го АРВБ в распоряжение начальника Ленинградской гарнизонной ремонтной базы военинженера 2-го ранга Я. Э. Брахта, «для выполнения важного задания командования». Я придумал именно такую формулировку в данном приказе, поскольку выдергивание под каким-то, даже вполне благовидным предлогом одного лишь Игнатова по-любому смотрелось бы крайне подозрительно. Да и у Кюнстов был с собой подобный документ, только с более ранней датой. Следовало признать, что дорогие работодатели, что бы я там о них ни думал, даже без моей помощи сумели достаточно убедительно замотивировать срочный отзыв ремонтников в тыл - в январе 1940 г. Северо-Западный фронт всерьез готовился к февральскому прорыву линии Маннергейма и производственных мощностей, а также рук для ремонта подбитой в предшествующих, предновогодних боях техники действительно очень не хватало. Ну а
то, что при этом, возможно, придется тащить через фронт не одного потенциального великого ученого, а и кого-то еще, выглядело сущей мелочью.
        Вторым был приказ, обращенный к командирам и личному составу всех окруженных частей 8-й армии, подписанный начальником штаба Северо-Западного фронта командармом 2-го ранга И. В. Смородиновым, предлагавший всему личному составу окруженных частей осуществить срочный прорыв за линию фронта и разрешавший, в случае необходимости, оставить на месте неисправное тяжелое вооружение, технику и транспорт. Этот приказ был нужен мне исключительно для того, чтобы сделать возможный прорыв из кольца через фронт более массовым. Все мало-мальски повоевавшие люди знают, что прорываться куда-либо в составе роты или батальона почти всегда проще, чем, скажем, всего впятером или вдесятером. Тем более что здесь вокруг «котлов» точно не было вражеских окопов или долговременных огневых точек, поскольку блокировку осуществляли легковооруженные пехотные и лыжные подразделения финнов.
        Правда, нельзя сказать, что этот приказ выглядел слишком уж убедительно. Допустим, измученный холодом и голодом Ванька-взводный, увидев подобный документ, действительно плюнет на все и пойдет со своими уцелевшими бойцами на прорыв. А вот как воспримет подобный отданный с явным нарушением субординации, через голову командования 8-й армии РККА, приказ командир рангом повыше (какой-нибудь комбат или комполка) - большой вопрос. Почти наверняка исполнять его немедленно такой командир вряд ли кинется. Вместо этого он непременно начнет уточнять у своего непосредственного начальства (т. е. комдива или командарма, которые в условиях окружения или «котла» обычно находятся черт знает где) различные детали приказа и требовать его подтверждения, потеряв на этом и время, и оставшихся людей вместе с техникой. Да и передача подобного приказа через какого-то там случайно подвернувшегося, пусть даже трижды столичного журналиста выглядела крайне сомнительно. Тут даже могут легко посчитать этот приказ дезинформацией, а меня - финским шпионом. А с другой стороны, в начале 1940 года командование РККА на Северо-Западном
направлении многократно меняло и людей, и оперативные планы. Так что взаимоисключающие приказы здесь не были чем-то из ряда вон выходящим. Собственно, на это, вкупе с явным отсутствием в здешних «котлах» устойчивой радиосвязи (не говоря уж о ее прочих видах), у меня и был основной расчет.
        И, наконец, на самый крайний случай, мне любезно состряпали на красивом бланке ГлавПура РККА весьма достоверную бумажку, в которой говорилось, что Ухватов А. С. (то есть я) выполняет «специальное задание» самого начальника Главного политического управления РККА армейского комиссара 1-го ранга Л. З. Мехлиса, за подписью последнего. Этакая «индульгенция» от местного кардинала Ришелье (вдруг я кого-нибудь не того ненароком замочу по ходу дела) - и иди пойми из этого документа, кто я вообще такой, просто стукач или какой-нибудь тайный ревизор по линии министерства любви?
        Еще там были бритвенные и умывальные принадлежности, включая мыло и помазок. При этом, поскольку пользоваться опасной бритвой я так и не научился, мне положили импортную бритву со сменными жиллетовскими лезвиями - в те времена подобное особых вопросов не должно было вызывать, поскольку разного импортного ширпотреба наши вояки богато натащили из «Освободительного похода», а я, по легенде, и вовсе явился прямиком с Баин-Цагана, где с японскими трофеями тоже было все нормально. Хотя я с самого начала понял, что в условиях, когда даже питьевую воду надо топить из снега, мне точно будет не до бритья - и не ошибся.
        Прочее мое «богатство» составляли планшет, где лежали складной нож, толстый чистый блокнот в комплекте с авторучкой, несколькими простыми карандашами и не толстой пачечкой писчей бумаги (для альтернативного использования в отхожем месте эта бумага была толстовата - даже если предварительно помнешь, все равно есть риск качественно ободрать задницу), а также не слишком подробная карта-трехверстка этого района, старый номер «Красной Звезды» от 9 января 1940 г. и какая-то армейская многотиражная листовка «На разгром белофиннов!» от 11 января - раз уж я изображал из себя журналиста, без всего этого просто никуда. Также у меня имелись четыре индивидуальных перевязочных пакета, пузырек с йодом, пистолет «ТТ» с тремя снаряженными запасными обоймами, а также револьвер старорежимной системы «наган» с полным барабаном и двумя пачками коричневого картона с маркировкой «Револьверные патроны калибра 7,62 мм. 14 шт». Отдельно, во втором ящике, лежали пистолет-пулемет ППД-40 с примкнутым диском, два снаряженных барабанных магазина к нему (один магазин был с брезентовым подсумком для ношения на поясе) и три куда
более увесистые пачки из того же упаковочного картона с типографскими буквами «Пистолетные патроны калибра 7,62 мм 70 шт.». На обороте этих пачек имелся еще и чернильный штемпель «Весовщица пачек номер 12». Да, тэтэшных патронов я заранее попросил побольше, поскольку они шли и к ППД, и к «ТТ». Подсумок с запасным автоматным диском я немедленно нацепил на поясной ремень (пришлось распоясываться). Затем «наган» был прицеплен к кольцу на конце вытяжного ремешка и убран в кобуру, а «ТТ» я спрятал в предназначенный для него нагрудный карман.
        Гранат я у своих «нанимателей» не просил. Еще во втором ящике лежали свернутый белый халат (по моей просьбе его сделали именно в виде халата с капюшоном, чтобы надевать поверх шинели), полевой бинокль, фонарик и наручные часы с желтыми цифрами и светлой металлической стрелкой на фоне темного циферблата (в центре циферблата была желтая надпись: «им. Кирова», а слева - второй, маленький циферблат с секундной стрелочкой), которые я немедленно нацепил на руку. Часы исправно шли, показывая 14:27. Правильное это было время или нет - фиг знает. Я решил что разберусь с этим потом.
        В тот же ящик с трудом утыркали и туго набитый мешок типа «сидор». В вещмешке было килограмма два хорошего копченого сала, примерно столько же (судя по весу) ржаных сухарей, десяток красновато-черных пачек папирос незнакомой мне марки «Перекоп» какой-то Керченской фабрики и стандартная фляга в чехле, наполненная под пробку чистым спиртом (судя по запаху) - самые полезные, с точки зрения окруженца, продукты. Мешок был не так чтобы легкий, а после того как я засунул туда еще и маскхалат, диск к ППД и пачки запасных патронов, он стал вообще конкретно тяжелым.
        Завязывая вещмешок, я отметил для себя, что снег здесь, по крайней мере, в последние пару дней, похоже, особо не шел и лес вокруг был несколько потоптан. Нет, то есть не то чтобы тут ходили прямо-таки толпами, но следы и обуви, и лыж присутствовали и там и сям. В наших городских парках зимой это выглядит примерно так же. Так что теоретически в здешних лесах должно было быть довольно людно. Ну а в остальном было тихо. Сосенки-елочки и никого. Почти романтика, мля.
        Я потянулся за лежавшими на ящиках передо мной ППД и вещмешком, собираясь наконец натянуть лямки тяжеловатого сидора на плечи и начать движение.
        И именно в этот момент я понял, что слишком рано радовался насчет тишины - в толстый ствол помнящей, наверное, еще времена царствования императора Александра II ели, рядом с моей головой, звонко чпокнула явно винтовочная пуля. Облачко мелкой смолистой щепы обдало мою шапку. Вот не нагнулся бы в эту самую секунду - получил бы непосредственно в башку. Называется - все надо делать вовремя. Звук выстрела долетел до меня с опозданием.
        И это у них тут вместо «здрасьте»?! Кукушки херовы! Не успел перевести дух, а они уже тут как тут! Прямо как зимние мухи на ледяное говно…
        Сразу стало как-то не до вещмешка. Зато начали работать инстинкты, в основном - самосохранения. Я дальновидно бухнулся в снег, перехватил ППД поудобнее, перевел машинку на одиночный огонь (неизвестно, сколько могла продлиться эта неприятность!), взвел затвор и два раза выстрелил, ориентируясь исключительно на звук и прежде всего желая вызвать неизвестного стрелка на дальнейшие глупости.
        Стрелок меня не обманул и тут же сделал по мне еще два выстрела. Одна пуля ушла неизвестно куда, вторая попала в то же самое дерево. Всматриваясь через прицельную планку автомата в унылый заснеженный лес, я быстро понял две вещи. Во-первых, я, кажется, примерно определил, откуда бьют, - столь горячо «приветствовавший» меня снайпер находился правее, чем я подумал сначала, после первого его выстрела, но вот его самого я, черт возьми, не видел. Во-вторых, стало ясно, что после того как я залег в снег, меня ему стало плохо видно.
        Ну и, разумеется, было понятно, что стреляют по мне из винтовки, а ППД, при всех его достоинствах, не самый лучший инструмент для снайперских дуэлей. Особенно если у моего противника дура с оптикой.
        Для начала я перекатился по снегу правее и выстрелил еще дважды, одновременно продолжая считать «очки» супостата.
        Бабахнули еще два выстрела. И оба раза - в деревья левее и сильно выше меня. И все-то этих лесорубов к дровам тянет, видимо, генетически, на подсознательном уровне. Полежал бы ты лучше немного в добротном еловом гробу, сука финская…
        Однако, как мне показалось, эти выстрелы были какими-то слишком торопливыми. Стало быть, нервничает?! И, по логике, сейчас он будет перезаряжать! Я рванулся было вверх, собираясь подняться, но новая, шестая пуля цвикнула прямо над моей головой, вернув меня в прежнее положение.
        Ого, да у сволоча какая-то хитрая винтовка, с магазином явно не на пять патронов! Звук был какой-то незнакомый, но, судя по всему, все-таки у неизвестного гада была не самозарядка.
        Ладно, хрен с ним, раз так, буду воевать как есть. Кряхтя и мысленно посылая по матери тех, кто все это придумал, я пополз вперед и скоро оказался между двух елок. Последовал еще выстрел сильно выше меня. Теперь я был почти уверен, что враг меня почти не видит. Я выстрелил еще дважды. В ответ прилетело два выстрела, опять ушедшие выше меня. Потом за деревьями впереди меня началось какое-то смутное движение.
        Я вскочил на колено и перещелкнул ППД на автоматический огонь и пустил в ту сторону короткую очередь. В ответ последовал один, совершенно неприцельный выстрел (все-таки не снайпер мне сегодня встретился, ох не снайпер!), после чего я заметил впереди, между древесных стволов, мелькание чего-то белого. Положив автомат, я схватил с ящика бинокль. И все, что я успел увидеть, - метрах в двухстах или чуть больше от меня за деревьями мелькнула фигура лыжника в белом балахоне с капюшоном и таких же штанах, с палками в руках и болтавшейся поперек спины массивной винтовкой. В принципе, я совершенно верно рассудил, что с такого расстояния я в него из автомата вряд ли попаду. Так что я не думаю, что смог бы помешать неизвестному встать на лыжи и рвануть куда подальше. Да, для автомата было далеко. Если палить, то только чтобы попугать. Но зачем на это патроны тратить?
        Долго стоять на месте мне не стоило. Теперь мой общий настрой был далек от философского. Быстро нацепив на плечи вещмешок, я повесил на шею бинокль и, взяв ППД наперевес, скорым (насколько позволял снег) шагом рванул к тому месту, где я только что видел неизвестного стрелка. Я ругал себя за то, что сразу не надел белый халат (однако человека в белом могли свободно принять за белофинна уже свои), и ждал выстрелов с любой стороны, но, как ни странно, обошлось, видимо, этот маннергеймовский мазила здесь был один.
        Пока я шел, заодно кое-что для себя припомнил и прикинул. Я, конечно, невеликий эксперт по зимним видам спорта, но тот же биатлон по телику иногда все-таки смотрю. Так вот, неизвестный лыжник уходил от меня практически как классический биатлонист, прямым спортивным шагом, держа палки ровно, да и винтарь (и, кстати говоря, никакого оптического прицела я на этом оружии вроде бы не разглядел) за его спиной висел тоже вполне по-биатлонному. Вы спросите - а что тут такого? А то, что финны на лыжах таким макаром в те времена не ходили, да и по сию пору вроде бы не ходят, за исключением каких-нибудь спортивных соревнований. Более того, они постоянно напоминают о своем «самобытном» стиле ходьбы на лыжах. Как этот «стиль» должен выглядеть в натуре, я, конечно, представлял себе довольно смутно, но то, что я сегодня увидел, было явно не то. И потом, на ногах у неизвестного я успел рассмотреть практически классические лыжные ботинки, а у финнов типичная зимняя обувь - пьексы, такие деревенского вида утепленные сапоги (обычно на меху, из мягкой кожи) с загнутыми под лыжные крепления носками. А точнее сказать,
у пьексов на носках сверху присутствуют этакие прямоугольные «наросты». Да и лыжные крепления у финнов тогда были отнюдь не спортивного типа (как, скажем, у гитлеровских, дитлевских горнолыжников), а много проще. Так что - либо по мне стрелял вовсе не финн, или я все-таки чего-то об этой войне упустил…
        Потом я наконец добрался до позиции, откуда неизвестный палил в меня. Ну, правильно, свежая лыжня уходила куда-то на северо-запад (действительно, догони его, тварюгу, теперь, учитывая, что я без лыж!), а вокруг того места, где он натоптал, винтовочный затвор разбросал десяток разлетевшихся в стороны свежих стреляных гильз. Пара крайних из них еще не до конца остыла.
        Две поднятые из-под ног гильзы тут же вызвали у меня сильное удивление, переходящее в недоумение. Гильзы были незнакомые, а это было уже интересно. Ведь у финнов был местный вариант нашей винтовки Мосина с таким же патроном, а у шведов - их вариант германского «маузера». То есть обе эти винтовки, с обоймами на пять зарядов, и их гильзы были мне более-менее знакомы, а здесь оказалось что-то новенькое, и по форме, и по калибру. Кстати говоря, калибр был явно 7,7 мм, на донце присутствовала латинская маркировка «ELEY380L». Ага, а ведь это Элей, Лондон, инглишменский армейский арсенал! А если это так и, плюс к этому, еще и десяток выстрелов подряд - по мне явно били из чего-то типа «Ли Энфилд Mk.V», калибр 7,7 мм, магазин на десять патронов. Что тут сказать - и сама винтовка, и патроны для нее, мягко говоря, не типичны ни для финской армии вообще, ни для Зимней войны в частности. Даже учитывая каких-нибудь воевавших на стороне финнов шведских или, скажем, датских легионеров. С подобной волыной здесь мог сражаться только ну очень неправильный финн или швед.
        Странно все это. И вдвойне странно, когда в тебя вместо приветствия палят из чего-то столь нетипичного. Не люблю я, когда с первых же часов начинаются проблемы и сюрпризы.
        На всякий случай, положив обе гильзы в карман своей шинели, я здраво прикинул, что, судя по воспоминаниям участников этой войны, финны редко ходили поодиночке. Этот резвый мазила, похоже, понял, что ему меня не одолеть, коли уж он не положил меня первым выстрелом, а я успел залечь и начал стрелять в ответ. Именно поэтому он и предпочел не перезаряжать винтовку, а побыстрее встать на лыжи и слиться с места баталии. Слава богу, что в 1940 году еще не было достаточно компактных раций. Однако цепь его дальнейших поступков я мог представить довольно легко. Пожалуй, встретив своих, он сразу же доложит о том, что не справился и оставил кого-то (то есть меня) позади себя. И что тогда сделают финны, по самой что ни на есть элементарной логике? Правильно, они пришлют кого-нибудь подчистить за ним - выяснить, в чем, собственно, дело, и добить возмутителя спокойствия. И, чего доброго, пошлют не одного человека, а полноценный патруль из трех-четырех вояк, которые стреляют и ориентируются в этих лесах всяко лучше, чем я. А отследить меня по следам на снегу вовсе не сложно…
        В общем, я решил сделать самое простое. Выходить на дорогу и с максимальной осторожностью, топать вдоль нее до первого красноармейского поста. Ведь должно же быть у нужного мне «котла» какое ни на есть боевое охранение? Конечно, оставался риск наступить по дороге на мину или фугас, но что тут поделаешь?
        Я выбрался к дороге, по обочинам которой кое-где там и сям, торчали заметенные снегом абстрактные скульптуры, в которых с большим трудом угадывались транспортные средства или боевая техника. Похоже, все это встало прямо там, где было подбито, или отказало.
        Ближе всего, метрах в ста от меня, обнаружился танк Т-26. Однобашенный, выпущенный явно после 1933 г., с повернутой вправо, в сторону леса, башней. На его корпусе уже успело образоваться нечто вроде неряшливых сугробов. Из чего можно было заключить, что машина простояла здесь не одну неделю - нижняя ветвь танковых гусениц успела уйти глубоко в снег.
        Подойдя ближе, я увидел в правом борту танка две аккуратные дыры, которые укладывались в квадрат размером примерно метр на метр, между ленивцем, крайним поддерживающим катком и задней тележкой подвески. Пощупав дырки затянутым в перчатку пальцем, я оценил диаметр пробоин - миллиметров 14 -15, не больше. Стало быть, точно не противотанковая пушка, у тогдашних ПТО калибр был 37 -47 мм, а вот на ПТР как раз очень похоже. Пульки с жестким сердечником, броня выглядит проткнутой, и располагаются пробоины сантиметрах в тридцати друг от друга. При этом следов пожара нет, похоже, стрелок из неизвестного противотанкового ружья хорошо знал, что делает, и очень аккуратно выбил «двадцать шестерке» движок.
        Люки Т-26 - и передний, мехвода, и башенный, были приоткрыты, а вот трупов ни вокруг, ни внутри танка не просматривалось. А значит, танкисты благополучно утекли. И то ладно. Ствола башенного пулемета ДТ я на привычном месте рядом с пушкой тоже не увидел. Унесли его сами танкисты, или потом сманнергеймили финны - теперь уже не узнаешь.
        Миновав танк, я пошел дальше. Через сотни полторы шагов наткнулся на раму, дырявое торпедо и закопченный двигатель от сгоревшей полуторки «ГАЗ-АА». Метрах в сорока перед этой машиной стоял на ободах второй точно такой же грузовик. Его тоже сумели поджечь, но у него сгорела в основном кабина. Задний борт накрытого драным брезентовым тентом кузова был откинут, и груз, похоже, унесли. Кто именно - загадка.
        А слева от машин, буквально влипнув в снег, метрах в двух-трех от обочины лежало нечто, более всего похожее на три брошенных кем-то длинных серых мешка с картошкой. И только по торчащим из снега наружу характерным фрагментам, вроде спины с шинельным хлястиком, подошвы сапога или задней части головы в характерной советской каске образца 1936 г., можно было определить, что это не что иное, как давно замерзшие трупы красноармейцев в наших серых шинелях. Эх, братики-солдатики, лазоревые цветики…
        Держа автомат наперевес, я потопал дальше. С максимально возможной скоростью, которая доступна при ходьбе в валенках по успевшему слежаться снегу.
        Метрах в ста впереди полуторок стоял скособоченный в придорожный снег трехтонный «ЗиС-5». Со стороны вроде бы целый, только весь в снегу. В кузове было с пяток каких-то ящиков, прикрытых брезентом. Я обошел грузовик со стороны водителя и понял, что эта машина тоже получила на орехи. В капот и кабину «ЗиСа» попали из винтовки раз семь-восемь. В заледеневшем ветровом стекле водителя было две дыры, от которых расходились во все стороны характерные фигурные трещины. Я подергал ручку кабины. Дверца открылась, и стало понятно, что получивший финскую пулю водила остался на своем месте. За баранкой сидел заиндевевший манекен в шинели и надвинутой на брови буденовке, цвет кожи которого мало отличался от окружавшего снега. Рассмотреть детали лица покойника было сложно - умирая, он склонился к рулю, да так, похоже, и застыл. Судя по дыркам на стекле, ему прилетело в грудь. Доставать его из кабины я не собирался - как-никак не похоронная команда. Однако, заметив, что застывшая левая рука покойника тянулась к боковому карману шинели, я, уж сам не знаю зачем, проверил этот самый карман и нашел там снаряженную
гранату-«лимонку» Ф-1, а еще почему-то моточек стальной проволоки. Н-да, ручная граната - точно не лучшее оружие против снайперов.
        Найденная проволока натолкнула меня на одну идею. Раз за мной могут наблюдать или идти по пятам, следовало что-то предпринять. Если финны действительно пойдут за мной, то они так просто не отстанут. Следопыты они, если верить тем, кто с ними воевал, неплохие, а значит, скорее всего, будут двигаться след в след и повторять все мои движения. Вот на этом и стоило сыграть. Закрыв дверь кабины, я влез на заднее колесо грузовика и откинул заиндевевший брезент, закрывавший ящики. Потом открыл верхний из них. Похоже, во всех ящиках были снаряды. Калибр стандартный, фугасные 76-мм, но какие-то непривычные, с короткой гильзой, то ли для полковой пушки, то ли для старой трехдюймовки. Ну что, натоптал я вокруг машины и в ее кузове изрядно, а значит, эти поганцы должны попробовать понять, что я здесь делал. Вот и пригодился подарок мертвого шофера - я, как смог, закрепил «феньку» среди снарядов, соединив куском проволоки кольцо гранаты с крышкой снарядного ящика. Если резко откроют - неизбежно бабахнет. Если, конечно, с гранатой на морозе не случилось чего-нибудь нехорошее и она реально сработает.
        Заминировав груз «ЗиСа» подобным образом, я слез на землю и, озираясь и прислушиваясь, потопал дальше.
        Двигаясь дальше вдоль дороги, я встретил еще пару брошенных после обстрела полуторок и несколько подвод с убитыми в оглоблях и застывшими в причудливых позах лошадьми. Зайдя за поворот дороги, я обнаружил уткнувшийся лобовой броней в ближайшую от дороги легкий артягач «Комсомолец» с прицепленными передком и пушкой-сорокапяткой. Люки тягача были открыты, лобового пулемета в шаровой установке не было, и, судя по всему, в самом тягаче и орудийном передке уже минимум несколько раз порылись - на снегу валялись какие-то железяки из ЗИПа и куски брезента. Среди деревьев позади тягача лежали три или четыре трупа, судя по серым шинелям и буденовкам - опять наши. При этом оружия возле них не было, как видно, уже унесли. Похоже, финны подбирали все, что плохо лежало и что можно было унести в руках, а вот более тяжелые вещи, вроде пушки или ящиков со снарядами, они пока оставляли на месте. Ну и применяемая ими тактика (в знакомом стиле никогда не дерущихся «по-честному» гопников из подворотни) была вполне понятна. Там один убитый из-за угла, там второй, чуть дальше третий, глядь - а батальона-то и нет, словно
он растворился. Так они в эту войну в основном и действовали (исключение - разве что ожесточенное рубилово вокруг ДОТов на направлении главного удара), и наши не знали, что с этим делать. Поскольку по зимнему лесу не поскачешь в сабельную атаку кавалерийской лавой и не побежишь густой стрелковой цепью за танками, как на разных там довоенных масштабных маневрах.
        Из размышлений меня вывел звонко жогнувший в лесной тишине взрыв. Как раз примерно в километре за поворотом дороги, именно там, где я оставил в кузове «ЗиСа» «сюрприз». Со своей позиции я уже не видел саму машину. Но, судя по посыпавшемуся с елок снегу и оживившимся где-то в кронах деревьев воронам (до этого их гыркымкаров слышно не было), взрыв получился хороший.
        Ну что, поздравляю, таки растяжка сработала. Приятно, что финны, которые вроде бы сами были большие мастера ставить в самых неожиданных местах пакостные мины-сюрпризы, сами наступили на те же грабли. И подобное им, должно быть, в диковинку. Хотя быстрота, с которой за мной увязались столь неосторожно сунувшиеся в снарядный ящик преследователи, несколько обескураживала.
        Я поднял к глазам бинокль, силясь рассмотреть за поворотом хоть что-то. И, ожидаемо, там было ни хрена не видно. То есть да, без вопросов, за деревьями что-то горело. Были видны дым и короткие вспышки пламени, сопровождавшиеся противным трещащим звуком. Вроде бы там начало бабахать периодично, похоже, это один за другим детонировали в огне снаряды. Ну что, получите, раз уж лоханулись, любопытные варвары!
        Рассуждая логически, с этого момента возвращаться обратно мне было себе дороже. Как говорят в таких случаях на Кавказе - зарэжут. Пока что за мной никто не шел (как видно, стихийный фейерверк на какое-то время отвлек супостатов), но, если они меня спустя какое-то время догонят - неизбежно придется принимать однозначно неравный бой с заведомо непредсказуемым результатом. Тут и вшитая в шинель броняшка, пожалуй, не спасет.
        И тут, где-то впереди, как раз в той стороне, куда я шел, сквозь неряшливую канонаду стал слышен шум автомобильного мотора. Судя по отсутствию характерного звука лязгающих гусениц, это точно была автомашина или броневик. Сдвинув ремень ППД за плечо, я присел на колено и навел линзы бинокля в ту сторону.
        Через минуту-другую стало понятно, что в своих предположениях я не ошибся. Подпрыгивая в мерзлых колдобинах на манер мяча, ко мне направлялся заиндевелый пикап «ГАЗ-4». Вариант «ГАЗ-А» («Форд-А» нижегородского разлива), высокие спицованные колеса, большие фары со светомаскировочными чехлами чуть ли не из мешковины, черные крылья на темно-зеленом фоне остального кузова. Насчет того, что это пикап, а не обычный «ГАЗ-А», я понял, увидев, что в кузове машины, держась левой рукой за кабину, стоит некто в буденовке, с «наганом» в правой руке. Ну и в кабине, судя по всему, были еще один или двое.
        Я здраво рассудил, что, поскольку финны на фронтах этой войны на любых автомобилях не больно-то ездили (применительно к ним представляешь себе все больше лошадей и сани), это, без сомнения, свои. Если только это не какие-то ну очень хитрые финны на трофейном транспорте. Другой вопрос - чего это они вдруг катаются на категорически не бронированном транспорте там, где из-за ближайших кустов и елок стреляют не только снайперы, но еще и пэтээрщики? Бессмертные, что ли, если пуль не боятся?
        На случай, если сидящий в кузове вдруг занервничает и сочтет меня вполне подходящей мишенью для своего «нагана», я вышел на дорогу, вполне миролюбиво держа ППД опущенным стволом вниз, на ремне за плечом. При приближении пикапа я начал махать рукой. Старался, чтобы это выглядело максимально приветливо.
        Раздался скрип простуженных тормозов, и «ГАЗ-4» остановился метрах в двадцати от меня. Точно, в нем было всего двое - напуганная физиономия одного с трудом просматривалась за мутноватым, покрытым по контуру инеем ветровым стеклом в кабине, за баранкой, второй в кузове.
        - Кто такой? - сурово и хрипловато (не иначе от простуды) вопросил человек из кузова. Непосредственно в меня он не целился, но револьвер держал в поднятой руке в дуэльном стиле - так, чтобы, в случае чего, иметь возможность мгновенно бабахнуть в меня, пусть даже и не особо прицельно.
        - Свои! - выдал я на эту стереотипную реплику.
        - Вижу, что свои! - последовал логичный ответ. Спасибо, что хоть в этом сомнений у него не возникло. - А к нам зачем? - тут же, без малейшей паузы, уточнил мой собеседник.
        - Занадом! - ответил я ему в малороссийско-уголовном стиле, слегка раздражаясь от того, что беседа сразу же пошла куда-то не в ту сторону.
        - Ну ты, шутник, твою мать! Фамилия! Звание!
        - Специальный корреспондент газеты «Красная Звезда» майор Ухватов! - охотно отрекомендовался я. - Прибыл в действующую армию с целью сбора материалов для статьи! А еще у меня приказ для всех находящихся в окружении частей и отдельный срочный приказ для личного состава 301-го лыжного батальона и 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона!
        При последних словах этот трепач с «наганом» заметно оживился.
        - О-о! Тогда это вы точно по адресу, товарищ майор!
        Судя по тому, что его тон сразу стал уважительным с одновременным переходом на «вы», встреча со мной вселила в него нечто вроде оптимизма. Обрадовался старшему по званию? С чего бы это вдруг? Далее мой собеседник сунул «наган» в кобуру и весьма резво выскочил из кузова тарахтящего на холостых оборотах пикапа.
        При ближайшем рассмотрении это оказался молодой, не бритый минимум несколько дней парняга, одетый явно не по погоде - в перетянутом ремнем (кобура его револьвера висела в дореволюционном стиле, на отдельном, чересплечном ремешке) темном серо-зеленом ватнике, развесистых галифе серого, танкистского цвета и давно не чищенных, излишне аккуратных сапогах (по-моему, это были характерные для некоторых армейских пижонов тех времен «хромачи» индивидуального пошива - это по январскому морозу-то!). В вырезе его ватника был виден воротник серой гимнастерки без намека на подворотничок, с поддетым под низ, явно левым грязноватым свитером, на черных петлицах - танк и два эмалевых треугольника, на голове суконная буденовка с поднятыми «ушами» и звездой, кисти обеих рук то ли в грязи, то ли в копоти. Ну, блин, все прямо как в еще не написанной здесь песне, и на пикапе, и с «наганом»…
        Поскальзываясь в колеях и ямах зимней дороги, неизвестный сержант подошел ко мне вплотную. Я попытался поймать его взгляд, не очень понимая, куда он вообще смотрит? Косоглазие у него, что ли? А потом наконец понял, что с особенным интересом он пялился вовсе не на меня, а на мой ППД. Ну да, здесь такие машинки были еще в диковинку.
        Я молча сунул ему в нос извлеченное из кармана гимнастерки служебное удостоверение. Он даже не взял его, бегло глянув на документ прямо из моих рук, из чего я сделал вывод о том, что к разного рода бумажкам сей невеликий чин относился не шибко уважительно. Потом сержант козырнул по-уставному и представился:
        - Младший командир Воздвиженский! 28-й отдельный танковый батальон!
        Отрекомендовавшись не по званию, а в соответствии с занимаемой должностью, он показал себя человеком, несомненно, уже послужившим в РККА. Может, сверхсрочник?
        - Вы чего на своей машине раскатываете, товарищ младший командир, прямо как по Тверской? По-моему, тут у вас как-то слишком шумно и весело - стреляют вон чуть ли не из-за каждого дерева!
        - Кстати, а кто это стрелял и что за взрывы? - уточнил Воздвиженский с нешуточной тревогой.
        - Да тут за мной, пока я в вашу сторону вдоль дороги шел, кажется, финны увязались. Стреляли. А взрывы потому, что я там, по пути, подбитую грузовую машину со снарядами слегка заминировал, и они на это попались.
        - Чем заминировали? - заметно удивился Воздвиженский.
        - А ручной гранатой, - охотно пояснил я, одновременно видя, что, похоже, ни хрена он о подобном нехитром способе минирования не знает. Зачем тогда вообще спрашивал?
        - И сколько было шюцкоровцев? - тут же задал следующий вопрос мой собеседник.
        Кого-кого? Я чуть было не высказал это свое удивление вслух, не сразу поняв, кого он вообще имеет в виду. Потом до меня дошло. Блин, ну да, как же, весьма употребительный во время той войны газетный термин! По идее, «Шюцкор» у финнов - это нечто вроде ОСОАВИАХИМа, такая самооборонная военизированная организация для подготовки резервистов, в Первую мировую подобных им вояк именовали уничижительными терминами вроде «железные мухи». Зато фразы типа «перепившиеся шюцкоровцы» или «банда шюцкоровцев» звучат красиво, непонятно и где-то даже угрожающе, а это самое главное для газетчиков, особенно советских.
        Я мог бы сказать, что финнов было отделение или даже взвод, но решил, что лучше не врать до такой степени.
        - Думаю, их было не меньше двух-трех. Так все-таки почему вы налегке?
        - Да решили посмотреть, что здесь происходит. На танке ехать долго, да и заводятся они на таком холоде через раз.
        Ну-ну, хорошо, что у них тут хоть что-то вообще заводится…
        - Рисковый вы человек, товарищ Воздвиженский! Ладно, считайте, что вы все выяснили. Соваться дальше по дороге я вам однозначно не советую. А теперь лучше поедем прямиком к вашему командованию, чего мы встали!?! А то эти шюцкоровцы очухаются и набегут сюда всем скопом!
        - За мной, товарищ майор! - пригласил Воздвиженский. При этом я успел обратить внимание, что при слове «командование» в его глазах появилась некая безнадега, переходящая в испуг. Интересно почему?
        - Федор, разворачивайся! - приказал младший командир своему шоферу после того, как мы с ним запрыгнули в малогабаритный пикаповский кузов. «Газик» с трудом развернулся на обледенелой лесной дороге и наконец поехал восвояси, медленно набирая скорость.
        Слава богу, вслед нам никто не стрелял. Во всяком случае - пока. А вот сказать, что у «ГАЗ-А» и машин на его базе была жесткая подвеска - значит не сказать ничего.
        По сторонам дороги потянулся все тот же не шибко веселый пейзаж - снег, ели и сосны, местами разбавленные лиственными деревьями вроде берез (ну да, здесь же Карелия) и одна за другой, брошенные на обочинах заметенные снегом тентованные грузовые машины с пулевыми пробоинами в кабинах и кузовах. Я насчитал с десяток «ГАЗ-АА» и «ЗиС-5» и еще пару сгоревших до полной обезлички (марку можно было определить разве что по рамам) грузовиков. Мертвые автомашины чередовались с торчавшими из снега дохлыми лошадьми (некоторые лошадиные туши были «не целиком» - явная работа хищников - волков или чего-то подобного) и подводами (некоторые телеги были опрокинуты набок). Не иначе как для разнообразия, среди прочего в двух местах попались похожие на сугроб танк Т-26 и гусеничный трактор СТЗ-3 с передком и похожей на поставленную на колеса от сельской брички толстую водопроводную трубу со щитом 122-мм гаубицей старорежимного образца (а если точнее - обр. 1910/30 гг.) на буксире. А вот людских трупов вокруг я что-то не заметил. Во всяком случае, в глаза они не бросались. Или, может, их успело снегом занести?
        Когда мы проехали, наверное, с километр, я услышал где-то впереди нас стук и тарахтение не слишком мощного двигателя, сопровождаемые лязгом гусениц. Посмотрев вперед, я увидел направляющийся прямиком навстречу нам маленький, кое-как измазанный водорастворимыми белилами плавающий танк Т-37, из открытого башенного люка которого выглядывала чья-то голова в черном ребристом шлеме.
        Во как! Оказывается, не такие уж они тут и дураки, раз все-таки, на всякий пожарный случай, пустили по горячим следам машинки танчик. Выходит, соображают, а значит, не все еще потеряно.
        Завидев наш пикапчик, товарищи танкисты остановились, после чего резко развернулись на месте и на всех парах припустили обратно, опережая нас. Возможно, мои комплименты насчет сообразительности были все-таки преждевременными - чувствовалось, что в тактике и стратегии здешние окруженцы были не особо сильны. По логике, этим танкистам следовало пропустить «ГАЗ-4» вперед, а уже затем следовать за нами, прикрывая отход от разных возможных сюрпризов, - как-никак у них противопульная броня и пулемет ДТ в башне. А они до этого не доперли либо сочли, что никакой опасности нет.
        Потом за толстыми деревьями, по направлению нашего движения, замаячили темные коробки машин. А спустя пару минут я увидел сваленные по обеим сторонам дороги, изрядно занесенные снегом стволы нескольких торопливо и неряшливо спиленных елей и сосен, образовавшие нечто вроде брустверов. Из-за этих самых брустверов торчали штыки трехлинеек, которые трудно с чем-то спутать, и небритые лица нескольких бойцов в характерных касках образца 1936 года. У некоторых из них поверх шинелей были импровизированные накидки и маскхалаты, как я понял, из простыней или чего-то похожего. Справа из-за бруствера выглядывали щит и ребристый кожух ствола, неряшливо побеленного, станкача всемирно известной марки «максим».
        Стало быть, периметр они здесь более-менее держали. Однако при этом ни танк, ни наш пикап не были остановлены при проезде через этот «кордон». Засевшие за бревнами красноармейцы даже не посмотрели в нашу сторону. Видимо, здесь руководствовались все той же нехитрой логикой - чужие здесь не ездят, и баста. Бинокль я заметил только у одного из бойцов, а значит, наблюдали они за местностью исключительно визуально. При этом расстояние до ближайших от поста деревьев было таково, что ночью оттуда запросто можно было забросать сидевших за бревнами красноармейцев ручными гранатами. Если только они тут уже не пристреляли основные ориентиры заранее.
        Миновав это кустарное боевое охранение, мы поехали дальше по дороге. Точнее сказать, здесь во все стороны от дороги, расходились по снегу оставленные колесами и гусеницами колеи, отчего она становилась несколько невнятной. Чувствовалось, что в какой-то момент техника торопливо и хаотично (возможно, кто-то отдал неожиданный приказ срочно рассредоточиться) разъехалась вправо и влево. И теперь и на обочине дороги, и прямо посреди леса, насколько хватало глаз, стояли грузовые автомашины. В большинстве своем столь же замерзшие и заброшенные, как и те, что остались на дороге за боевым охранением. «Парковались» водители этих грузовиков так, словно были, культурно выражаясь, сильно нетрезвы или куда-то сильно торопились (а может, они вдобавок делали это ночью). По крайней мере, я успел заметить минимум один «ЗиС-5», явно с разгона въехавший в задок другой однотипной машине. Причем с хорошего разгона - у первой трехтонки был качественно смят передок, а у второго треснул задний борт. Так что, похоже, я рано обрадовался. Особого порядка тут явно не было.
        Между тем наш пикап, следуя за Т-37, пару раз повернул между деревьев и заснеженных машин, выехав на поляну, где в живописном беспорядке стояло два десятка машин и несколько танков. Нет, то есть здесь все-таки пытались соблюдать видимость организованности, поскольку даже попытались выстроить машины полукругом. Но, в итоге, они все-таки стояли на приличном и разном расстоянии друг от друга, как передом, так и задом к центру. Так что «Вагенбург» получился довольно неряшливый.
        Я обратил внимание на три трехосных «ГАЗ-ААА» и четыре полугусеничных «ГАЗ-60», возле которых целенаправленно возились люди в ватниках и ватных штанах. У пары машин тарахтели прогреваемые двигатели - слава богу, хоть что-то из здешней техники сохранило способность двигаться. Здесь же горело три костра, возле которых с отрешенным видом грелись с десяток бойцов. Над огнем висели закопченные ведра, в которых калилась снеговая вода, надо полагать, прежде всего для радиаторов и пулеметов. На снегу поодаль чернело несколько свежих воронок небольшого размера - более всего это напоминало отметины от минометных мин небольшого калибра. Обстреливают их тут, что ли?
        Кое-как закамуфлированных «под зиму» танков было всего пять - два Т-26 (один двухбашенный, второй образца 1938 года, с конической башней и поручневой антенной), один Т-38 и пара Т-37. Ехавший впереди нас Т-37 оказался в этой компании шестым. В боевых отделениях и башнях обоих Т-26 возились четверо танкистов в шлемах, ватниках и валенках (у двоих из них фуфайки и ватные штаны были поддеты под великоватые комбинезоны). Возле мелких «поплавков» (не считая условно сопровождавшего нас танка) не было никого, хотя их башни и люки мехводов были накрыты брезентом, наверное, чтобы снег не попадал.
        При этом танки тоже стояли более чем не оптимально - выстроенными тупо в одну линию и на минимальном расстоянии друг от друга. При таком раскладе артиллерийский или минометный обстрел мог одним попаданием вывести из строя пару машин за раз. Умный человек первым делом растащил бы танки по периметру удерживаемого пространства, с наиболее выгодными секторами обстрела, для верности еще и окопав их. Но здесь в приоритете явно была возможность быстро завести танки.
        Чуть в стороне за танками я разглядел разрисованную широкими белыми полосами по зеленому фону бронемашину БА-20 и действующую походную кухню на высоких спицованных колесах. Ну то есть как действующую - судя по наличию чумазого кашевара и дыму из высокой жестяной трубы, кухня топилась, но вот понять - варилось ли в ней что-нибудь, кроме кипятка, было невозможно. Во всяком случае, какие-либо специфические ароматы, сопутствующие варке супа или каши, в окружающем морозном воздухе отсутствовали. При виде нашей недлинной кавалькады из-за машин начал выглядывать небритый народец в серых шинелях, подшлемниках и буденовках. Как бы местный личный состав не сбежался на «летучий митинг». А финны, чего доброго, засекут это стихийное шевеление и дунут из минометов, так что мало никому не покажется.
        Наконец ехавший впереди нас Т-37 вильнул влево и остановился кормой к нам (при этом его экипаж не очень-то торопился вылезать из-за брони наружу, возможно, из-за работающего двигателя в боевом отделении «плывунца» было тепло), а мы остановились в самом центре «Вагенбурга», где стояли семь автомашин с угловатыми самодельными деревянными будками вместо кузовов (времена стандартных КУНГов еще не наступили) и один санитарный фургон с красно-белыми крестами на дверях и крыше (по-моему, это был «ГАЗ-55») - два «ГАЗ-АА», остальные «ЗиС-5». При этом определить с ходу предназначение большинства фургонов я, откровенно говоря, затруднился.
        Объединяло все эти фургоны одно обстоятельство - все они (кроме «санитарки») были украшены нетолстыми, выведенными наружу через борта или крыши печными трубами, из которых тянуло дымком. Удивили меня и сложенные возле машин солидные поленницы дров, наколотых слишком аккуратно для экстремальных условий окружения. Я сильно озадачился, поскольку не смог припомнить, чтобы хоть у кого-то из тех, кто тогда сидел в различных заладожских «котлах», было время на валку леса и, тем более, на превращение его в поленья.
        Когда мы вылезли из пикапа, водитель тут же отрулил верный «ГАЗ-4» куда-то в сторону, и сержант Воздвиженский вопросительно посмотрел на меня.
        - Для начала соберите комсостав! - отдал я вполне логичное распоряжение. В первый момент следовало хотя бы понять, кто тут вообще «командует парадом» и как мне с ними разговаривать. А остальное додумается уже по ходу пьесы.
        - Так точно! - ответил сержант. Козырнул и побежал вдоль машин, а потом залез в один из фургонов.
        Я снял вещмешок, поставив его на снег. Осмотрелся. Вокруг ощутимо отдавало безнадегой. Похоже, стихийный интерес к нашему приезду угас столь же быстро, как и возник. Все занимались своими делами. Вызванная мной канонада от рвущихся в огне снарядов сюда то ли не доходила, то ли уже прекратилась. В конце концов не так уж их там было и много, этих самых снарядов. В лесу взревывали прогреваемые моторы грузовиков, танкисты продолжали греметь железками внутри Т-26, общаясь между собой в основном при помощи ненормативной лексики.
        Через пару минут Воздвиженский, жуя что-то на ходу, выскочил из фургона на мороз и почти бегом вернулся ко мне.
        - Сейчас все придут, - сообщил он и пригласил в ближайший фургон на шасси «ЗиС-5»: - Залезайте, товарищ майор!
        Вслед за ним, по трем ступенькам узкой деревянной лесенки, я влез в единственную кормовую дверь этого «ЗиС-5». Похоже, эту обитую снаружи жестью будку сваяли из струганых досок и брусьев армейские ремонтники. Потолок фургона оказался достаточно высоким, позволявшим стоять в полный рост, изнутри стенки были аккуратно покрашены белой, приобретшей заметный желтоватый оттенок масляной краской. Проникавшего через два небольших боковых окошка с отдернутыми в данный момент плотными темно-серыми занавесками (светомаскировка, что ли?) дневного света было явно недостаточно, и Воздвиженский немедленно зажег стоявшую на столе керосиновую лампу. Сразу стало видно больше подробностей - покрытый черным кузбаслаком пол, стоявшую в углу фургона на листе толстого железа печку-буржуйку с выведенной наружу трубой и сваленную поодаль охапку поленьев. Печка топилась, видимо, уже давно, отчего в машине было тепло. Ну а предназначение этого фургона было явно штабное. Справа к стенке кузова был прибит сколоченный из широких досок длинный стол. Кроме керосиновой лампы, в углу стола стояла пишущая машинка в пыльном
матерчатом чехле (похоже, ею здесь давненько не пользовались). Тут же лежала финская листовка - пропуск в плен с заголовком «Через плен к свободе!» (несколько неожиданно - трофей или же кто-то в лесу подобрал?), довольно странно соседствовавшая с висящими на противоположной стене фургона элементами «наглядной агитации и пропаганды». Там, над цветной картой мира (такие обычно вешали в школьных кабинетах географии), увенчанной написанным на полосе ватмана красной гуашью лозунгом «Коммунизм сметет все границы!», чуть укоризненно смотрели на меня небольшие фотопортреты Сталина, Молотова и Ворошилова (как и положено локальному божеству, товарищ Сталин висел чуть выше уже бывшего Наркома обороны и Наркоминдела) в деревянных рамочках. Из мебели в фургоне было только несколько прибитых к стене практически пустых полок (только на одной из них я заметил красный том каких-то «Избранных произведений» В. И. Ленина и почему-то толстую, коричневую «Педагогическую поэму» А. Макаренко) и штук шесть расставленных по полу в живописном беспорядке табуреток, окрашенных в ядовито-зеленый цвет, каким в советские времена
часто красили стены в казармах и иных казенных учреждениях.
        Войдя, я кинул вещмешок в угол, положил автомат, планшет и бинокль на стол и, найдя прибитый к стене клювик металлической вешалки, с удовольствием разделся (не хватало лишний раз потеть - потом на таком морозе простыть как не фиг делать). Повесив шапку и шинель на стенку, я перепоясался ремнем с револьверной кобурой и уселся на стоявшую в голове стола табуретку.
        Воздвиженский с заметным интересом уставился на значок за Халхин-Гол на груди моей гимнастерки, потом снял буденовку, пригладил прическу, но так и не успел сказать мне даже пары слов - снаружи раздался требовательный стук в дверцу фургона.
        - Влезайте! - разрешил Воздвиженский как-то буднично.
        Повторного приглашения не потребовалось, и, напустив внутрь изрядное количество морозного воздуха, в фургон влезли четверо. Трое в шинелях и один в нетипичном маскхалате, состоявшем из белых штанов и куртки.
        Два не слишком опрятных мужика имели по старшинской «пиле» (то есть по четыре треугольника) на красных, пехотных петлицах своих шинелей и гимнастерок. Оба были давно небритые и осунувшиеся, с красными от недосыпа глазами. Один был постарше и грубее лицом (ну явный старшина-сверхсрочник), в надетом на манер лыжной шапочки подвернутом выше ушей подшлемнике грубой вязки с несколькими разнокалиберными дырками, второй молодой и блондинистый - в буденовке с опущенными ушами, благодаря которой он чем-то напоминал то ли Павла Корчагина, то ли Мальчиша-Кибальчиша со старых книжных иллюстраций.
        Интересно, что третьим (а точнее, третьей) в эту компанию затесалась женщина. Молодая, несколько полноватая (ну, если вспомнить мировые стандарты красоты тех лет, это можно считать не за минус, а скорее за плюс), но вполне себе ничего сероглазая шатенка со стрижкой под довольно короткое каре до шеи, в явно неуставной черной шапке из какого-то черного меха (больше всего этот головной убор напоминал классическую кубанку с бордовым атласным верхом, но без крестообразно нашитой сверху тесьмы и без звезды), белых бурках и пошитой, видимо, на заказ у хорошего портного командирской шинели (застежка на «женскую» сторону, а сама шинель несколько укороченная и приталенная, на манер то ли пальто, то ли кафтана). Обязательного для ее коллег поясного ремня с исцарапанной нагановской кобурой у дамочки не было. Без оружия разгуливает, так, словно не на фронте и не в окружении находится? Думает, что ее, в случае чего, убивать не будут? Так пуле точно все равно. Это она, на мой взгляд, совершенно зря расслабилась. Личико у женщины было припухшее и измученное, а на зеленых петлицах ее шинели было три эмалевых
кубика и эмблема в виде змеи с чашей. Стало быть, медик - военврач или военфельдшер.
        А вот четвертый тип, в маскхалате и поддетом под него свитере (одного цвета с венчавшей его голову серой лыжной шапкой), судя по всему, был одним из тех, кто был мне нужен, то есть Кюнстом. Его обветренное лицо, по контрасту с остальными присутствующими, было бритым (или у таких, как он, щетина вообще не растет?), этаким усредненно-славянским, как пишут в полицейских ориентировках «без особых примет». Ладно. Это даже хорошо, что мне не пришлось их долго искать.
        Все четверо влезли в фургон, чинно сняли головные уборы и молча расселись вокруг стола, вопросительно уставившись на меня. Присел на табурет и Воздвиженский. В тепле от них сразу же завоняло махрой, очень давно не мытыми телами, несвежей одеждой и оружейной смазкой. В сочетании с ароматом горевших в печке дров не то чтобы приятно, но терпимо. Спасибо, что обувь не сняли.
        - Здравствуйте, товарищи командиры! - выдал я казенную, вполне обычную в таких случаях фразу. Хотя «командиры» - это в данном случае было сказано слишком сильно.
        - Здрась! - нестройно отвели простуженные голоса «товарищей командиров».
        - Ну и кто у вас здесь командует, товарищи дорогие?
        - А разве не вы, товарищ майор? - вдруг ответил вопросом на мой вопрос тот самый угрюмый и немолодой старшина.
        Вот это, блин, номер! Я ожидал услышать что угодно, но только не это, поскольку как-то не собирался принимать командование над кем-либо. Но мало ли какие варианты возникают в жизни, а особенно на войне? Да и что я знаю о психологии людей тех времен? Ведь вот они бы точно не поняли очень многое из того, что происходит у нас. Простой пример из этого разряда - в моем родном Краснобельске недавно один пьяный мужик взял да и зарезал другого, на его же кухне. Дело для наших времен вроде бы вполне житейское, одно слово - «бытовуха». Но один маленький нюанс - при этом присутствовал вполне себе здоровенный, не то пятнадцати-, не то шестнадцатилетний сыняра убиенного. И догадайтесь, что делал этот идиот в момент, когда собутыльник раз за разом втыкал лезвие ножа меж ребер его ненаглядного папули? Правильно - он тупо снимал процесс на телефон! Не попытался вмешаться в драку и помешать смертоубийству или хотя бы вызвать по тому же мобильному полицию и «Скорую», а просто снимал!! То ли настолько не любил папашу, то ли просто идиот по жизни. Менты и судмедэксперты были от всего этого в полном ахере, хотя
следствие и получило таким образом «железные доказательства» преступления. Как поступил бы в аналогичной ситуации человек середины прошлого века, я не могу сказать (хотя мобильных телефонов тогда, слава богу, еще не было, и по этой причине снимать он не мог), но он точно не стоял бы просто так и не смотрел.
        И опять-таки это у нас там, в следующем веке, принято плевать на любого начальника (поскольку, похоже, уже в генотип заложилась установка о том, что все начальники воры и уроды и всегда, все, всем и обо всем врут, и, увы, далеко не всегда подобные суждения несправедливы), а здесь все вовсе даже наоборот. Простой советский человек из 1940-х годов, хоть заводской работяга, хоть колхозник, хоть боец РККА, привык верить и власти, и начальникам, даже несмотря на «отдельные перегибы на местах». А значит, со стороны я для них - вполне себе большой начальник, с двумя шпалами на петлицах и нагрудным знаком за недавние боевые действия (пусть и происходившие на другом конце Евразии), на которого очень удобно перевести стрелки в критический момент. Собственно, в любой армии мира и в любые времена принято думать, что командир (или председатель колхоза, или директор, или партийный секретарь, ненужное зачеркнуть) всегда (ну или почти всегда) клинически прав и мудр, причем чем выше он по чину, тем он «правее». Вот и эти четверо (Кюнст, понятное дело, не в счет, я даже боюсь предполагать, чего такие, как он, могут
думать на самом деле - в тот момент он вполне мог прикидывать, как ему, к примеру, быстрее и проще всего вырубить или убить всех, кто собрался в фургоне) считают, что старший по званию, то есть в данном случае я, точно знает, что делать. Не скажу, что это есть гут - ведь сколько раз потом, уже в трагические 1941 -1942-е, люди с очень большими шпалами, ромбами и звездами отдавали противоречившие элементарной логике команды и рулили откровенно не туда? Хотя в этом-то смысле все еще впереди.
        - Вот даже как? - не стал я скрывать свое удивление и тут же уточнил кое-что насчет себя: - Конечно, я на Северо-Западный фронт прибыл прямиком из братской Монголии, где прошлым летом, во время боев с самураями, повидал всякого. Но я не ожидал, что вот так, с места в карьер, мне придется кем-то командовать?! Хотя если вы настаиваете… В любом случае для начала представлюсь. Я - майор Ухватов, военный корреспондент газеты «Красная Звезда». Здесь по заданию редакции, прямиком из штаба армии. А вы кто такие?
        Сказав это, я продемонстрировал собравшимся свое раскрытое служебное удостоверение. По их лицам промелькнула тень некоторого разочарования, поскольку теперь выходило, что я вовсе не строевой командир, а всего лишь журналист, так сказать, «чернильная душа». А с другой стороны - в РККА тогда более чем хватало разных, выдернутых с «гражданки» по какому-нибудь «партнабору» командиров и политработников аж с целыми двумя классами церковно-приходской школы и без малейшей военной подготовки. Так что со мной им еще, считай, повезло.
        Собравшиеся молча переглянулись.
        - Замкомвзвода Гремоздюкин! - представился наконец немолодой старшина. - Первая рота второго батальона 57-го стрелкового полка!
        Вот же дал бог фамилию…
        - Замполитрука Бышев! - отрекомендовался блондинчик, на рукаве шинели которого я только сейчас рассмотрел красную звезду политработника, и торопливо добавил: - Комсорг второго батальона того же полка!
        - Старший военфельдшер Феофилова, - представилась женщина. - 466-й автохирургический отряд.
        - Сержант Смирнов, - сказал каким-то излишне бесцветным голосом предполагаемый Кюнст, - 301-й лыжный батальон, разведвзвод.
        Ну вот, считай, и познакомились…
        Блин, это что же у них тут такое произошло, раз дошло до того, что в лавке остались даже не Ваньки-взводные, а их заместители?! Единственное исключение - фельдшерица, но эта явно не в счет, она тут, по-моему, вообще не при делах - похоже, просто застряла по дороге из пункта А в пункт Б, да и все.
        - Что, и никого старше вас по званию нет?
        - Эх, товарищ майор… Четыре дня назад еще были, - ответил Гремоздюкин (видимо, за старшего здесь был именно он), уточнив с предельно трагической интонацией: - Лейтенант был и политрук.
        - И где они?
        - Там, откуда никто не возвращается, товарищ майор. Убитые. Белофинны, они, товарищ майор, в первую очередь командиров отстреливают.
        - Понятно, - сказал я, хотя на самом деле мне все еще было ни хрена не понятно.
        Повисла пауза с трагическим оттенком.
        - Так, - сказал я. - Если вы, дорогие товарищи, действительно просите меня принять командование, я для начала должен знать хотя бы кем и чем собираюсь командовать?
        Похоже, это наконец озвученное мной согласие несколько разрядило обстановку. Во всяком случае, в потухших было глазах собравшихся опять появилось что-то, отдаленно похожее на оптимизм. А затем заговорил Гремоздюкин.
        В общем, из его доклада я понял, что здешнее войско невелико. Всего их тут осталось сто семьдесят девять относительно активных штыков. Восемьдесят семь из них - из разных рот 2-го батальона того самого 57-го стрелкового полка, плюс военфельдшер с пятью своими людьми (включая двух санитарок и водителя), остальные - шофера из разных автотранспортных подразделений, ездовые из обозов, танкисты из 28-го отдельного танкового батальона. Сюда же входили и искомые мной несколько человек из 301-го лыжного батальона и 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона.
        По словам хмурого замкомвзвода, еще полторы недели назад людей было почти втрое больше. Ну и, как он уже сказал до этого, были и командиры с политработниками.
        Из техники в «котле» застряли шестьдесят восемь грузовых автомашин и три легковые. Из этого числа на ходу оставалось лишь десятка полтора, не считая фургонов, в одном из которых мы как раз заседали. Гужевые подводы, несколько десятков которых тоже застряло в «котле», по его докладу, теперь можно было вообще не учитывать, поскольку еще недели две назад была утрачена последняя обозная лошадь.
        По словам Гремоздюкина, большинство обозников и шоферов были так называемые «приписники», то есть люди, совсем недавно призванные из запаса, которые при первой же опасности (то есть в момент, когда по ним начали стрелять из засад) растерялись и оставили вверенную технику без присмотра. Многие просто бросили оружие и побежали куда глаза глядят, но убежали, судя по всему, недалеко - их заледеневшие тела сейчас все еще находят среди окрестного леса. Из-за безалаберности водителей у большинства машин замерзли двигатели и полопались радиаторы, из-за чего сдвинуть их с места теперь было невозможно, разве что на буксире, причем желательно за трактором. Но, при всем при этом, здешним окруженцам все-таки крупно повезло, поскольку в основном грузом этих автомашин и подвод были продовольствие, дрова, железные печурки и палатки для развертывания тылов. И только благодаря этому они здесь еще «окончательно не околели», как выразился тот же замкомвзвода. Сказано было грубо, но, видимо, это была чистая правда.
        Из бронетанковой техники сохранилось два танка Т-26, двухбашенный и однобашенный, оба на ходу, четыре Т-37 плюс один Т-38 (постоянно на ходу поддерживалась пара из них, остальные, при необходимости, тоже вполне можно было завести, но на прогрев двигателей требовалось время) и броневик «БА-20» (тоже на ходу) - все из 28-го отдельного танкового батальона.
        - Надо будет, заведем все, товарищ майор! - чуть ли отрапортовал в этом месте младший командир Воздвиженский, видимо, имевший самое непосредственное отношение к этому самому 28-му ОТБ. - Только у нас на плавающие танки полных экипажей не наберется!
        Ну, блин, герои-танкисты, все как всегда. Завести-то они свои коробки, допустим, заведут, а вот кто на них поедет - это уже другой вопрос. Впрочем, я уже не удивился, что и танкистами здесь командует всего-навсего сержант.
        Дослушав монолог Воздвиженского, Гремоздюкин уточнил, что танки оказались тут в общем-то случайно, поскольку в момент, когда белофинны, как он изволил выразиться, «поперли изо всех щелей» и перерезали дорогу, их экипажи, с помощью ремонтников из 13-го АРВБ, устраняли какие-то мелкие поломки, находясь на этой самой поляне.
        Из артиллерии в «котле» оказалась всего одна полковая пушка образца 1927 г. с полусотней снарядов. Кроме того, наличествовало четыре станковых пулемета «максим», девять ручных ДП, три снятых с подбитых и брошенных танков ДТ и одна максимовская счетверенка М-4 на грузовой автомашине (что-то я тут ее пока не видел). К пулеметам имелось по паре-тройке боекомплектов, имея в виду снаряженные ленты и диски. У остальных бойцов было по 50 -100 патронов на человека. Плюс имелся некоторый запас винтовочных патронов в цинках, по словам Гремоздюкина, примерно четыре тысячи штук. Самозарядных винтовок всего несколько штук, в основном вооружены мосинскими трехлинейками, плюс «наганы» у танкистов и младшего комсостава. Автоматов нет, ручных гранат тоже практически нет.
        Ну да, как говорил дедушка Ленин, социализм - это учет. Учет у них был на должном уровне, а вот все остальное…
        - И какие вам ставили боевые задачи? - спросил я Гремоздюкина, дослушав его рассказ, заставивший думать, что, скорее всего, он был заместителем командира хозяйственного, а вовсе не стрелкового взвода.
        Как выяснилось, 57-й стрелковый полк выдвигали по этой дороге «для охраны коммуникаций 18-й стрелковой дивизии», и это все, что успели довести до сведения его рядового и сержантского состава. Однако сама дивизия с приданной танковой бригадой успела уйти далеко вперед, где их в итоге и взяли в два больших «котла». А шедший следом за ними прямиком в «мешок» относительно малочисленный арьегард и тыловые подразделения финны без особого труда рассекли на части, тормознули и взяли в колечки вдоль этой чертовой дороги, образовав несколько мелких «котлов».
        Что сейчас происходит в 18-й дивизии, здесь никто не знал уже давно. По крайней мере, именно так утверждал Гремоздюкин. Оставшиеся «на хозяйстве» после поголовной гибели всего комсостава старшины и сержанты в свалившейся на них критической ситуации ориентировались слабо. У меня сложилось впечатление, что они от всего этого тупо впали в ступор. Нет, то есть умирать или сдаваться в плен, конечно, не хотел никто из них, но и только-то. В остальном они, видимо, полагали, что, если финны не станут особо активничать (поскольку на этой лесной дороге и других целей хватало), «как-нибудь пронесет». Пока командиры были живы, от них «сверху» постоянно требовали разблокировать дорогу, и они отдавали соответствующие приказы подчиненным, вследствие чего окруженцы раз за разом посылали людей на разведку и даже пытались вести наступательные действия. Это, разумеется, не дало ничего, кроме ничем не оправданных потерь. Таким образом, сейчас никого старше по званию, чем я и военфельдшер Феофилова, здесь действительно не было.
        - Доложите обстановку поточнее! - потребовал я от Гремоздюкина, достав из планшета карту, которую немедленно разложил на столе.
        - А чего докладывать-то, товарищ майор? Все хреново. Сами же видите!
        И опять он меня не удивил.
        - И все-таки? - решил настоять я. - И пока я попрошу вас не делать каких-либо выводов!
        Как мне показалось, с трудом воздерживаясь от семиэтажных матюгов, мрачный замкомзвода продолжил рассказ. По его словам, они все еще держатся только благодаря появлению здесь пять дней назад троих «ребят из 301-го лыжбата» (то есть Кюнстов) с их СВТ. По словам Гремоздюкина, эти «просто золотые» ребята обучены стрелять очень точно (ну еще бы!), в том числе в темное время суток и на звук. И это при том, что винтовки у них без оптических прицелов и прочих приблуд! Именно из-за того, что эти трое лыжников постоянно сидели в секретах по периметру «котла», и, глядя на них, кое-чему научились и некоторые другие красноармейцы, финны в последние несколько дней перестали соваться в ближний бой, предпочитая обстреливать «котел» издалека, из стрелкового оружия (видимо, из снайперских винтовок) и минометов.
        - И сколько противника против нас? - уточнил я, специально сказав не «вас» а «нас», типа я уже командую, пусть утешатся. - Точную цифру назвать можете?
        - Товарищи командиры до своей гибели подсчитали, что вдоль этой чертовой дороги не только против нас, но и против еще двух или трех окруженных частей действует до двух батальонов белофиннов, никак не меньше. Воюют шюцкоровцы мелкими группами, нападают всегда неожиданно, хорошо маскируются. Почти всегда передвигаются на лыжах. Вооружены автоматами, винтовками, ручными пулеметами и гранатами, запас боеприпасов не ограничен. Очень умело ставят мины, как правило - противопехотные. При необходимости без колебания вступают в рукопашный бой, поскольку хорошо владеют холодным оружием. Наблюдают за нами, похоже, круглосуточно. Артиллерии у белофиннов поблизости, судя по всему, нет, только минометы. Максимум - батальонные. Мин, при необходимости, не жалеют.
        - Что еще можете добавить по сути дела?
        - Мы, товарищ майор, сидим в «котле» посреди этого сраного, бескрайнего леса, обозначенного на картах как Кууромется, третью неделю, вот и вся суть, - сказал Гремоздюкин, почесав давно не стриженный и не мытый затылок. Но потом он все-таки продолжил: - Вот тут, - ткнул он почерневшим то ли от мороза, то ли от копоти костров пальцем в карту: - Практически рядом, километрах в трех по этой самой дороге Метсатие, на юго-запад от нас, еще держится другой «котел», побольше нашего, там вроде бы еще живы кто-то из штаба одного из батальонов 57-го и соседнего, 149-го стрелкового полков, и даже кто-то из полкового политотдела. Плюс к этому, там должно быть никак не меньше роты танков, как из состава нашего, 28-го, так и 208-го отдельного танкового батальона армейского подчинения. 208-й танковый батальон оснащен быстроходными танками БТ, и он направлялся то ли для ввода в прорыв, то ли для пополнения приданной 18-й стрелковой дивизии танковой бригады. Людей там много больше чем у нас. Но и давят их сильнее, чем нас. Поэтому, к примеру, раненых у них до фига.
        - Кстати, что у вас с ранеными? - задал я резонный вопрос и уточнил: - Вопрос конкретно к медицине.
        - Сейчас раненых шесть человек, - доложила фельдшерица (голос у нее оказался на удивление приятный). - Все легкие. Плюс несколько десятков бойцов имеют обморожения, в основном лица и рук, или сильно простужены. Медикаментов и перевязочного материала почти нет. Именно поэтому тяжелораненые умирают, так как у нас нет возможности ни оказать им квалифицированную помощь на месте, ни эвакуировать их.
        - Понятно, - сказал я. - Спасибо, товарищ военфельдшер. То есть все вы формально подчиняетесь каким-то еще уцелевшим командирам из штаба вашего 57-го стрелкового полка?
        - Формально - да, это вы в самую точку, товарищ майор, - не стал спорить со мной Гремоздюкин. - Но связь очень плохая, ее, считайте, совсем нет, - сказал он и тяжело вздохнул. - Посылать связных на верную погибель не хочется. Вначале вообще пытались, как на учениях, верховых с пакетами посылать, так человек десять не вернулось, и бойцы, еще до того, как все лошади передохли, от этого отказывались наотрез, даже если товарищи командиры им трибуналом грозили. Танк или броневик каждый раз гонять накладно, поскольку горючего у нас осталось маловато. Остается радиосвязь, но наши танковые рации на морозе работают хреново, да и аккумуляторы при такой холодрыге быстро разряжаются «в ноль». Когда удается связаться с начальством - ничего конкретного не слышим. Из соседнего «котла» повторяют только один и тот же приказ «держаться любой ценой», якобы «помощь идет», но реально никакой помощи как не было, так и нет. Примерно то же самое передают и из штаба армии. А как держаться, если из жратвы одна крупа да перемерзшая конина, да при этом та же крупа до сих пор не закончилась только лишь из-за больших людских
потерь накануне? А конины непосредственно в «котле» уже не осталось, приходится посылать людей искать и потрошить дохлых коняшек вдоль дороги, с риском для жизни. При этом те лошади частично уже поедены, тут не только вороны с прочими хищными птицами, но и волки да рыси водятся…
        - А наша авиация? - спросил я.
        - А что наша авиация? Они, конечно, каждый день летают, если погода позволяет, только, судя по тому, где и как они летают, им сверху ни хрена не видно, ни нас, ни белофиннов. Да еще и ночами наши тяжелые ТБ-3 куда-то на запад все время на большой высоте ползают, уж не знаю, чего они там могут бомбить - ведь на финской стороне в ближнем тылу, сплошняком лес, озера да несколько хуторов. То есть, конечно, за последние полторы недели наши У-2 и Р-5 сбросили нам шесть мешков с сухарями и консервами. Как говорится, и на том спасибо, только подозреваю, что вдвое больше грузов попало к белофиннам или просто валяется сейчас по тайге, поскольку, как я уже сказал, летчики нас с высоты, похоже, ни фига не видят и бросают «на кого бог пошлет». А еще им мешают белофинские истребители, которые иногда над нами летают…
        - А, скажем, обозначить расположение кострами в ночное время?
        - Никак невозможно. Шюцкоры сразу начинают мины кидать. Из-за этого мы на ночь костры гасим, товарищ майор.
        - А сигнальные ракеты?
        - Их у нас всего с десяток осталось, поровну красных и зеленых. Бережем на самый крайний случай.
        - Настроения среди личного состава самые пессимистические, - некстати влез в разговор, не дав мне обдумать услышанное, дисциплинированно молчавший до этого момента замполитрука Бышев: - Уже не в первый раз отбираем у бойцов эти гнусные белогвардейские листки, призывающие сдаваться в плен. И не исключено, что кто-то из тех, кого мы считаем пропавшими, уже воспользовался этими листовками по назначению!
        Высказав это излишне литературным языком и с несколько истерической интонацией, Бышев кивнул на стол, где лежал тот самый «пропуск в плен». В ходе этого выступления Гремоздюкин посмотрел на него, как зять на запредельно нелюбимую тещу. Чувствовалось, что и с дисциплиной у них тут хватало проблем. Хотя, возможно, местами они преувеличивали масштабы бедствия. Например, если крупа у них тут все-таки еще оставалась, беспросветной голодухи (до обмороков и «куриной слепоты») в «котле», скорее всего, не было. Ну а с другой стороны, много ли навоюешь на морозе с одной миски сваренной на воде перловки или пшенки?
        - Спасибо, товарищ замполитрука, я вас понял, - сказал я на это, добавив: - А вы продолжайте, товарищ замкомвзвода.
        - По идее, оказалось, что здесь, в этом самом Кууромется, не одна, а две дороги, - продолжил Гремоздюкин, водя обломанным ногтем указательного пальца по карте. - До войны здесь была сплошь белофинская территория. Одна дорога известна всем, это Метса-тие, на которой мы с вами сейчас и сидим. И она плотно закупорена. Если вы, товарищ майор, шли сюда через линию боевого соприкосновения, должны были видеть, что на северо-восток дорога загромождена нашей подбитой и оставленной техникой, плюс несколько устроенных белофиннами завалов, явно усиленных минами.
        - Да, - согласился я. - Все верно. Только вдобавок к этому там постоянно маячат еще и патрули противника.
        - Вот-вот, товарищ майор. Но есть еще и вторая дорога, параллельно первой, километрах в двух-двух с половиной на запад. Ее белофинны построили явно перед самой войной, и наша разведка этого почему-то не заметила. Именно поэтому данная дорога изображена только на некоторых наших картах, причем обозначена она как просека. Эта вторая дорога, по идее, не блокирована и свободна для проезда, но там шюцкоровцы постоянно устраивают засады. Однако из соседнего «котла» в последние дни постоянно пытаются прорваться по этой, второй дороге в сторону нашей передовой, с целью эвакуации раненых и организации снабжения. При этом от нас опять требуют всемерно поддерживать эти действия. А чем мы их поддержим? Мы сами еле живы, товарищ майор…
        Ну, насчет «еле живы» он, положим, несколько лукавил: все-таки сотня бойцов с оружием да пяток легких танков - это не так уж и мало. Но вслух я эту мысль не высказал.
        - Понятно, - сказал я вместо этого и, наконец, выложил на стол перед ними оба привезенных с собой фальшивых приказа - подписанный начальником ГАБТУ РККА комдивом Д. Г. Павловым и полковником А. А. Чикиным, о срочном откомандировании ремонтников 13-го АРВБ в распоряжение начальника Ленинградской гарнизонной рембазы и второй, подписанный начштаба Северо-Западного фронта командармом 2-го ранга И. В. Смородиновым, разрешавший всем окруженцам 8-й армии срочно прорываться за линию фронта без тяжелого вооружения, техники и транспорта.
        - Вот, ознакомьтесь, товарищи, - предложил я.
        Кажется, неграмотных среди собравшихся не оказалось, и они довольно внимательно прочитали оба приказа, передавая листки по очереди друг другу. Когда документы были дочитаны, я аккуратно сложил их вчетверо и убрал обратно в нагрудный карман гимнастерки. Как мне показалось, приказы были восприняты с явным облегчением. Только сержант Смирнов (предполагаемый Кюнст) не выказал никакой видимой реакции - ну этот-то точно все наперед знает!
        - И что вы, товарищи, скажете по этому поводу? - поинтересовался я.
        - Раз вы теперь нами командуете, товарищ майор, - высказался, как я понял, опять за всех скопом Гремоздюкин, - то наше дело выполнять полученный приказ. Только непонятно, с чего к ремонтникам такое особое внимание и почет?
        Тон, которым он это говорил, показался мне довольно обиженным.
        - С того, что сейчас на Карельском перешейке готовится главный удар - прорыв «линии Маннергейма». Для этого чинят подбитую в ноябре-декабре технику, в дополнение к которой приходит из тыла и с заводов новая. И для этого очень не хватает людей соответствующей квалификации. Надеюсь, это понятно?
        - Понятно, - сказал на это Гремоздюкин и, как бы невзначай скосив глаза на стол, высказался на тему, которая, похоже, так или иначе сегодня волновала всех собравшихся: - Хороший у вас автоматик, товарищ майор. Пару раз издали видел у шюцкоровцев - вроде похожие.
        Это он, часом, не на шпионаж столь тонко намекал? Вот сейчас как заорет: «Держи шпиона!» - да схватит меня одной рукой за горло, выхватив другой «наган» из кобуры! И тогда мне точно останется только схватить со стола ППД (благо под рукой лежит) и валить их всех тут скопом, от греха. Я посмотрел на своего собеседника - нет, не станет он глупости делать, не было в его небритой физиономии ни фанатичной подозрительности сексота, ни азарта дешевого следака из плохих криминальных сериалов. Так что, скорее, с его стороны это было всего-навсего праздное любопытство.
        - Нет, это наш, конструктора Дегтярева, - поспешил я успокоить излишне любопытного замкомвзвода. - Правда на фронте их еще очень мало. Не поверите - в штабе армии у адьютанта начальника политотдела на ящик армянского коньяка выменял!
        - И зачем адьютанту автомат? - невероятно и, как мне показалось, совершенно искренне удивился Бышев.
        - Спросите чего-нибудь полегче, товарищ замполитрука! Вы тут вон каждый патрон считаете, а за двадцать километров от фронта некий штабной капитан, без всякой необходимости, разгуливает с новеньким автоматом. А то вы не знаете, что у нас всегда самый красивый и лучше всех оснащенный - служащий при каком-нибудь складе тыловик или штабная штафирка!
        Бышев смолчал, не найдя, что ответить. Похоже, вследствие молодости лет и неправильно-идеалистического воспитания он этой прописной истины еще не усвоил. Да и старорежимное слово «штафирка» могло быть ему незнакомо.
        - А коньяк-то у вас откуда? - проявил живую заинтересованность Гремоздюкин, похоже, из чисто спортивного интереса. Они-то тут уж точно успели забыть не только вкус этого напитка, но и само слово «коньяк».
        - Так я же в штаб армии из Ленинграда не так просто приехал, а с целой автоколонной, которая подарки от трудящихся города Ленина везла. Героическим воинам.
        - И как там сейчас, в Ленинграде? - подала голос военфельдшер Феофилова, тут же уточнив: - У меня там дочка.
        - Сколько лет дочке и с кем она? - спросил я, изобразив некоторый интерес к данному вопросу и понимая, что, судя по всему, эта мадам из коренных питерчан, а значит, при разговорах о граде Петра и белых ночах в ее присутствии стоит все время держать ухо востро. Потому что Ленинград начала 1940-х это ну никак не относительно знакомый мне Питер начала XXI века, тем более что в нашем времени само слово «Ленинград» у большинства ассоциируется в основном с творчеством очень удачно прикидывающегося алкашом и матерщинником интеллигентного Сергея Шнурова. Спалюсь на каких-нибудь мелких деталях (ведь, например, такой знакомой всем вещи, как метро, в Ленинграде в это время еще не существовало в природе), это как не фиг делать.
        - Пять лет, - охотно рассказала фельдшерица. - Она с бабушкой и дедушкой осталась, с моими родителями, товарищ майор.
        - Как вас по имени-отчеству, товарищ старший военфельдшер? - продолжая изображать из себя слугу царю, отца солдатам и мать сержантам.
        - Александра Аристарховна.
        - Очень приятно, я, если что, Андрей Семенович. Так вот, Александра Аристарховна, в Ленинграде все, в общем, как обычно. Правда я там был не очень долго и покинул его дней пять назад. Конечно, в городе много госпиталей, но войны особо не чувствуется. По крайней мере, рестораны и театры работают. При желании можно хоть на балет, хоть на оперетту сходить.
        - Хорошо им там, - сказала военфельдшер со смертной тоской влипшего в дерьмо по самое не могу человека в голосе. Наверное, именно так выражается тот, кто нежданно провалился по самый подбородок в выгребную яму зловонного сельского туалета типа «сортир», без шансов на скорое спасение.
        - И не говорите. Как правило, хорошо именно там, где нас, к сожалению, нет. Так что же будем делать, товарищи, в связи с полученными приказами?
        - Решать, конечно, вам, товарищ майор. Но, по-моему, все-таки надо снарядить танк или броневик и съездить к соседям, - предложил Гремоздюкин.
        То есть стереотипы насчет подчиненности и субординации здесь, как я и предполагал, вполне себе работали.
        - Зачем? - спросил я.
        - Наши покойные командиры именно так бы и сделали. Раз есть конкретный приказ и если будем прорываться вместе с ними, так сказать, всем скопом, шансов точно больше. Покойные товарищи командиры уже прикидывали разные варианты, вы не думайте, товарищ майор. Тут до наших передовых линий, которые должны быть где-то в районе довоенной границы, если строго вдоль дороги, километров десять, если по прямой. Но там нас точно ждут белофинны, чуть ли не за каждым деревом. Если строго на восток или юго-восток, до берега Ладоги, выходит ближе, километров восемь. Но туда идти лесом, по которому даже танки не пройдут.
        Замкомвзвода несколько удивил меня неплохим знанием местности и обстановки. Хотя чего я удивляюсь, если он во время пребывания в окружении, к примеру, сидел где-нибудь в уголке на всех «военных советах», которые проводили ныне превратившиеся в покойников командиры, внимательно слушал и мотал на ус? Хотя мотать-то он мотал, а вот предложить что-нибудь свое и оригинальное он, как и остальные мои собеседники, вряд ли был способен, не то у них воспитание.
        - Это точно, - отозвался между тем технически подкованный Воздвиженский. Он встал с табуретки и засунул за открытую заслонку помаленьку топившейся в углу фургона «буржуйки» несколько поленьев. - Тут толщина стволов деревьев местами такая, что их Т-26 лобовой броней точно не свалит, - продолжил он, вернувшись на место. - Не говоря уже про Т-37. Да и снег глубокий, а земля под ним отнюдь не ровная - вне дорог наши танки еле-еле двигаются.
        - Вот-вот, - продолжил явно слишком хорошо осведомленный о возможных планах своего погибшего начальства Гремоздюкин: - Товарищи командиры вполне допускали, что по берегу Ладожского озера сплошной линии фронта может не быть. Но даже если свое гражданское население белофинны и вывезли, там хватает хуторов и прочих рыбацких поселений, где в тепле и уюте сидят шюцкоровские секреты. Если пойти в ту сторону пехом и с одним стрелковым оружием, они нас быстро засекут и перебьют половину наших людей до того, как мы успеем их обнаружить. Опять-таки, где именно на озере находятся наши и какая толщина льда на Ладоге, мы не знаем. Так что тут и без белофиннов можно запросто потонуть прямо у самого берега. И выходит, что, как считали наши командиры, царствие им небесное, если прорываться - то лучше по дороге, с танками и минимумом грузовиков, бросив неисправные колесные машины и большую часть имущества. Но ведь никакого приказа на прорыв до сегодняшнего дня не было…
        Было видно, как Бышев при упоминании Гремоздюкиным царствия небесного как-то особенно неодобрительно посмотрел на него.
        - То есть вы, товарищи дорогие, считаете, что надо договориться о взаимодействии с командирами из соседнего «котла», чтобы пойти на прорыв совместно, более крупными силами?
        - Да, товарищ майор.
        - Хорошо, с этим я, в принципе, согласен. Хотя и почти стопроцентно уверен в том, что командиры ваших соседей начнут не готовить немедленный прорыв, а требовать подтверждений этого приказа из штаба 8-й армии. Тем более что у них, по вашим же словам, какие-то свои, «гениальные» планы насчет прорыва. Ну а при отвратительной, как вы говорите, связи ждать этого подтверждения они будут до китайской Пасхи. А в вашей кислой ситуации любой день может стать последним. Так когда поедем на переговоры?
        - Сейчас темнеет рано, поэтому сегодня рисковать уже не стоит, - здраво оценил наши шансы Гремоздюкин. - Лучше завтра на рассвете.
        - Добро, - сказал я на это и, вдруг, вспомнив о своих наручных часах, спросил: - Кстати, а сколько сейчас времени?
        - Так у вас же часы на руке, товарищ майор?! - не понял Гремоздюкин.
        - Было ощущение, что мои могли остановиться или отстать. Давно не проверял. А для порядка нам стоит сверить часы. На моих сейчас 16:39.
        - Все верно, - сказал сержант Смирнов, небрежно глянувший на свои наручные часы. По идее, они ему, наверное, были не очень нужны, небось у него непосредственно в голове таймер тикал.
        - Правильно они у вас идут, - подтвердил и Гремоздюкин, достав откуда-то из внутренностей своей гимнастерки луковицу карманных часов на золотистой цепочке, - плюс-минус минута, товарищ майор.
        - Это хорошо. Тогда у меня к вам еще такой вопрос.
        С этими словами я встал с места и полез в карман шинели, вынув оттуда подобранные на снегу, во время стихийной придорожной перестрелки, гильзы.
        - Что это? - спросил я, выкладывая гильзы на стол.
        - Ну, гильзы, товарищ, майор, - сказал Гремоздюкин и тут же уточнил: - От винтовки!
        Сегодня он был прямо-таки «капитан Очевидность». Остальные собравшиеся не стали брать гильзы в руки, ограничившись их разглядыванием с приличного расстояния.
        - Спасибо! Я и сам способен понять, что это гильзы и что от винтовки! А что на них за буквы - вы видите?
        - А что на них за буквы? - выказал страшное удивление Воздвиженский. Только после этого собравшиеся наконец соизволили поднять гильзы со стола и осмотреть их донца. Посмотрели, но, что характерно, ничему не удивились.
        - Ну, гильзы эти явно не наши, и буквы на них тоже не нашенские! - выразил, по-видимому, общую мысль замполитрука Бышев. Еще один хренов «лейтенант Очевидность» на мою голову!
        - И это все, что вы можете сказать? Обратите внимание - буквы на клеймах английские!
        - И что? - явно не понял сей тонкости Гремоздюкин.
        - А то, товарищ замкомвзвода, что у белофиннов винтовки вообще-то отнюдь не английские, а либо свои, либо германские. И патроны у их винтовок совершенно не такие. Вам что - не приходилось такое раньше видеть?
        - Да откуда, товарищ майор? - ответил несколько раздраженный Гремоздюкин, как я понял, снова говоря за всех присутствующих. - Мы же в иностранных языках не очень. Нам что французский, что английский, что немецкий, что финский - один хрен. Да к тому же в нашем положении не хватало еще и гильзы собирать! А тем более чужие.
        - А вот это вы зря, товарищи дорогие. На некоторые вещи все-таки стоит обращать внимание. А невнимательность порой дорого обходится на любой войне. Тогда у меня еще вопрос к вам. Когда я сюда шел, видел на дороге наши подбитые танки. Специально подходил к ним, смотрел. В них аккуратные сквозные дырки от чего-то бронебойного. Вы только что говорили, что никакой артиллерии у белофиннов нет. И тут я готов с вами согласиться, поскольку те дырки действительно не тянут на стандартный калибр противотанковых пушек 37-мм или 47-мм. Размер пробоин явно меньше 20-мм. А раз так - что это, по-вашему, означает?
        Задумались. Все. Даже фельдшерица Феофилова, которая явно понимала в противотанковом вооружении не больше, чем в теории струн.
        - А мы откуда знаем? - наконец выразил общее мнение Гремоздюкин.
        - Плохо, что не знаете! А это, между прочим, означает, что белофинны используют здесь какие-то тяжелые противотанковые ружья. Калибром миллиметров 14 или около того. И это тоже английский калибр!
        После этой моей фразы все собравшиеся насторожились.
        - Чего молчите, орлы? Ну хоть что-нибудь подозрительное вокруг происходило? Например, разговоры по-английски, хоть по радио, хоть так?
        - Да не знаем мы английского, товарищ майор! А как белофинны по-своему балакают - вообще слушать страшно. Как они себе язык не вывихнули… То есть вы хотите сказать, что против нас англичане?
        - Ой. Как же тут у вас все запущено! Да ничего я не хочу сказать, но я ничего и не исключаю! Тут, как я понял, вообще может быть все что угодно!
        Товарищи младшие командиры опять задумались. Видимо, над тем, что из двух вариантов хуже для них - белофинны или инглишмены. Как по мне - разница была невелика. Не все ли равно, разница, кто тебе пулю между глаз влепит и где именно та пуля сделана? География в этом деле не главное.
        - Что они наши танки легко пробивают - это да, - сказал наконец Воздвиженский. - Вот только чем именно - мы так и не разобрались. А ведь противотанковых орудий мы у них действительно не видели! Спасибо вам, товарищ майор, объяснили!
        - Чего объяснил-то?
        - Ну насчет противотанковых ружей…
        - А сами почему не догадались? Или вам головы даны исключительно для приема пищи?
        Младший командный состав мрачно насупился.
        - А что касается подозрительного, - продолжил Воздвиженский. - Четыре дня назад, когда наши из соседнего «котла» в очередной раз пытались пробиться по второй дороге, мы туда посылали саперов на разведку. Пытались осмотреть дорогу на предмет минной опасности и оценить, какими силами белофинны нападут, если нападут.
        - Напали?
        - Естественно…
        - Сколько человек ходило и кто именно?
        - Ходили четверо, старшим командир отделения Шаблий и с ним трое бойцов. Живыми вернулись двое - красноармейцы Ебылханов и Натанзон.
        - Что-нибудь интересное уцелевшие рассказали?
        - Да, рассказали. Так вот, товарищ майор, мин они там не встретили. Но при этом почему-то болтают какую-то ерунду - якобы со стороны белофиннов у дороги вдруг появился какой-то странный танк, который сразу же подбил на дороге две наших «бэтэшки» и тем самым сорвал попытку прорыва.
        - Это дьявольски интересно. Эти Ебылханов и Натанзон живы? Позвать их сюда можно? Прямо сейчас?
        - Да. Почему нет.
        - Тогда зовите уже, чего ждете.
        После недолгих препирательств между товарищами младшими командирами, в стиле «а чего я?», за разведчиками пошел Бышев. Видимо, как самый молодой и бесполезный со стратегической точки зрения.
        Минут через десять дверь фургона открылась, и замполитрука впихнул внутрь с мороза двух небритых бойцов небольшого роста, в промороженных кирзовых сапогах не по сезону, буденовках и грязноватых шинелях со скрещенными саперными топорами на черных петлицах. Оба были с винтовками и патронными подсумками на поясах, но без вещмешков. У одного к поясному ремню был дополнительно приторочен котелок, у второго - малая саперная лопата и каска.
        Первый красноармеец был заметно монголоидного облика, и образовавшиеся от многодневной небритости усишки и жидкая бороденка придавали ему сходство со злобным татаро-монголом времен Батыева нашествия, в том виде, как их обычно представляют в наших детских книжках и мультфильмах. С таким личиком, наверное, самое то хавать конину и прочий, как выражаются в наши времена, халяль.
        У второго, совсем молодого, горбоносого бойца со слегка выпученными глазами щетина росла весьма скудно, от чего его лицо более всего напоминало кактус на подоконнике. В принципе, уже по внешнему облику вошедших можно было без всяких расспросов достаточно легко определить кто из них Натанзон, а кто Ебылханов.
        - Это, товарищи, майор Ухватов из штаба армии, - представил меня подобным образом (видимо, для пущей солидности) Гремоздюкин. - Он сегодня принял командование над нами!
        - Здры-сь, - простуженно поприветствовала меня «сладкая парочка» саперов.
        - Садитесь, товарищи бойцы, - предложил я им и, едва они, поставив винтари в угол, присели на табуретки, приказал: - Ну, докладывайте.
        - Чо докылыдыть? - с места в карьер прикинулся дурачком монголоидный Ебылханов.
        - А откуда вы родом, товарищ боец? - сразу же спросил я на всякий случай, изобразив душевную заботу о личном составе, поскольку в отношении него у меня возникли кое-какие смутные подозрения.
        - Саитбабаево, Шкабыр АССР, - охотно ответил тот.
        Ага, типа землячок, стало быть. Ну это как раз было нетрудно понять, поскольку из него эта самая шкабырская хитрожопость так и перла. Так что медведь бурзянский тебе земляк, дорогуша…
        - Тогда с вами все ясно, товарищ, - сказал я и тут же уточнил: - А конкретно - то, что вы четыре дня назад у дороги видели, то и докладывайте!
        - Стрелял там много, пах-пах, ала берса, - сказал тот же Ебылханов с заметным испугом (мою реплику насчет «все ясно» он явно недопонял, и личико у него стало такое, словно он этой самой мерзлой конины уже вкусил, причем много и в сыром виде) и тут же добавил: - А еще мы танка видел!
        - Что за «танка»?! Потрудитесь выражаться яснее!
        - Танка как танка, - пожал плечами Ебылханов. Похоже, с ним действительно было бесполезно разговаривать. Опыт моей региональной журналистики из будущего показывал, что такие, как он, пеньки без обещания какого-либо вознаграждения (или хотя бы посулов насчет «пропечатать его портрет в район газетлар»), беседуют с любым чужаком «не из нашего аула» не слишком охотно, одновременно достаточно высокохудожественно изображая практически «по Станиславскому» не знающих русского языка тупых колхозников. Это у них, похоже, во все времена, такая национальная особенность…
        - Очень странный танк, - влез с уточняющей репликой второй красноармеец, тот, который Натанзон, и все присутствующие, словно по команде, разом обернулись на него.
        Я тоже внимательно оглядел его. Прелесть был этот Натанзон - осмысленный взгляд, длинный шнобель, из-под козырька сдвинутой на затылок великоватой буденовки курчавились на лоб черные, быстро вспотевшие в тепле волосы. Как он, такой красивый, вообще попал в РККА и за каким хреном? Да еще и именно в саперы? Хотя, по идее, тогда в Красную армию брали всех без разбору, от поволжских немцев до гагаузов и прочих якутов - равноправие как-никак. Только не дай бог такому вот Натанзону в плен попасть, что к финнам (в мои, лживо-политкорректные времена они, конечно, говорят, что всегда были белыми и пушистыми, но понастроенные сынами Суоми в советской Карелии в 1941 -1942-х концлагеря были ничем не хуже гитлеровских), что к венграм с румынами, что к немцам, ни на этой войне, ни, тем более на следующей, которая случится через полтора года…
        - Чего же в нем было странного, товарищ боец? - уточнил я.
        - Понимаете, товарищ майор, как бы вам полегче объяснить… Нам же никто не говорил, что у белофиннов вообще есть танки. Нас в тот день послали искать мины на дороге, не дав для этого ничего, кроме щупов. И сказали, что скоро там должны пойти наши танки. Ну, мы вылезли на ту самую дорогу из леса и, хоть и не сразу, заметили, что за деревьями уже таки стоит танк с повернутой на дорогу башней. Сначала мы, естественно, подумали, что это наш танк, который послали туда для разведки или прикрытия. Но потом, когда на дороге действительно появились наши танки, из этого танка принялись бить по ним из пушки. А потом кругом пошла такая стрельба, да еще и чуть ли не из-за каждого дерева, что нам пришлось срочно уносить ноги. Шаблий и Юшкин не успели залечь и спрятаться, и их убило!
        - Стоп, товарищ боец, для начала давайте без лирики и без истерик! Так что, на ваш взгляд, было странного в этом танке?
        - Ну… Во-первых, товарищ майор, я таких никогда не видел, даже на картинках. Он был солидный такой, крупнее наших танков и очень тщательно покрашен в белый цвет, прямо-таки со снегом сливался. Пушка тонкая и длинная. А во-вторых, у наших танков Т-26 или БТ на борту, там, где ходовая часть, всегда ясно видно катки, гусеничные траки и прочее, а у этого танка борта, где должны были быть гусеницы, почему-то гладкие.
        - То есть?
        - Катков-таки не было видно.
        - Как это?
        - Так я же вам и говорю, товарищ майор, гладкие борта, только с самого верха в них были какие-то широкие то ли щели, то ли амбразуры. Но и за ними ничего толком было не разглядеть, только снег да гладкая поверхность. Но при этом, если посмотреть спереди, было видно, что гусеницы у этого танка все-таки есть.
        - Почему вы так решили?
        - Потому что впереди траки в виде прямоугольных пластин с дырками было все-таки видно.
        - Хорошо. И что, интересно знать, этот танк там делал?
        - И вы меня об этом спрашиваете? Когда мы на четвереньках вылезали на дорогу, я сказал Семену, то есть, извините, товарищ майор, товарищу Шаблию, что нас тут всех непременно убьют, потому что в наших шинелях нас на снегу было видно за километр, а отбиться или быстро убежать без лыж мы не сможем. Товарищ Шаблий тогда ответил мне, чтобы я заткнулся и выполнял приказание. Тогда мы стали тыкать щупами в колеях, хотя и так было видно, что никаких мин там нет. Их же незаметно в мерзлую землю или в снег не закопаешь. Вот тут я и увидел этот танк. Сначала он просто так стоял с повернутой в сторону дороги башней, может, просто в снегу, может, в неглубоком окопе. От дороги до него было меньше ста метров. Потом, когда появились наши танки, началась стрельба и мы стали убегать, я успел заметить, что этот танк стрелял еще и из пулемета - спереди на его башне рядом с пушкой мигала вспышка. И еще, по-моему, поскольку вокруг танка в этот момент стало много сизого дыма, у него работал мотор, и этот танк медленно отъезжал задним ходом. Извините, но больше я ничего не рассмотрел. Пока шла стрельба, нам пришлось
долго лежать за деревьями, не поднимая головы. А когда стрельба закончилась, танка на прежнем месте уже не было. Снег с тех пор почти не шел, так что место, где он стоял, и колеи от его гусениц должно быть видно и сейчас.
        - Спасибо за внимательность. Кстати, а вы откуда родом, товарищ Натанзон?
        - Новые Беляры, товарищ майор. Это под Одессой.
        - В армию как попали?
        - Да как все. Призвали.
        - Давно?
        - В октябре, а что?
        Ну, в принципе, вполне понятная история. Небось, сын какого-нибудь сельского портного или сапожника, ясно, что не студент и не городской житель. А раз так - вряд ли у него было желание и возможность как-то отмазаться от объявленного во время «Освободительного похода» в Польшу массового призыва в РККА. Тем более, по понятиям тех времен, служба в Красной армии сулила сплошные плюсы - как-никак там кормят, поят, плюс обмундирование, сапоги хромовые и прочее.
        - Да ничего, что-нибудь еще можете добавить?
        - В общем, наверное, нет. Разве что на том танке не было ни номеров, ни каких-то эмблем. По крайней мере, я ничего такого не заметил.
        - Спасибо вам, товарищ Натанзон, за бдительность и наблюдательность! Благодарю за службу!
        - Служу трудовому народу! - неожиданно ответил Натанзон, вполне по уставному, встав и приложив ладонь к буденовке. Гремоздюкин и остальные посмотрели на него с немым одобрением. Вот, дескать, какие шикарные кадры воспитываем!
        - Свободны, товарищи бойцы! - сказал я этому бесстрашному еврею и сопровождавшему его шкабырскому малайке, давая понять, что разговор окончен. - О нашей беседе никому не рассказывать! Это очень важные и секретные сведения! Если еще понадобитесь - вызову!
        Пока оба отважных сапера вставали, брали свои винтовки и неохотно вылезали из теплого фургона наружу, я лихорадочно соображал, понимая, что, по идее, похожий на описание героического Натанзона танк тогда действительно существовал в природе.
        Был он английским (снова получалось какое-то нехорошее совпадение страны-производителя и у винтовки, из которой в меня палили накануне, и у противотанковых ружей, и у этого танка!) и назывался этот танк А12, или «Матильда II». Что я про него помню? Действительно, машина заметно крупнее наших тогдашних легких танков, но мельче среднего Т-28, по «весовой категории» близкая скорее к еще не появившемуся Т-34 (масса под 27 тонн), экипаж четыре человека, вооружение - 42-мм (она же двухфунтовая) пушка, стрелявшая исключительно бронебойными снарядами, плюс пулемет. Броня и вовсе на уровне наших тяжелых КВ - лоб и башня толщиной больше 70 мм, борта около 70 мм, плюс те самые, столь удивившие любознательного Натанзона 25 мм, прикрывавшие ходовую часть фальшборта до самой земли.
        То есть, по тем временам, до появления длинноствольных 75-мм и 76-мм противотанковых пушек и подкалиберных снарядов к ним, это был практически непробиваемый танк. Немцы позже, и в Северной Африке и у нас, на Восточном фронте, такие машины только из 88-мм зениток или 105-мм гаубиц кое-как подбивали, остальное от толстокожей «Мотьки» отскакивало, как горох от стенки. Единственный минус - танк «пехотный», скорость маленькая, всего 24 км/ч, если по дороге, ну и подвижность по пересеченной местности тоже так себе.
        Тут куда интереснее другое. Допустим, нам, в СССР, их с конца 1941 года по ленд-лизу поставляли, про это многие если не знают, то, по крайней мере, что-то слышали. Но сейчас-то на дворе вокруг меня январь 1940 года, и У. Черчилль пока еще даже не премьер-министр, а в Англии рулят злейшие враги большевиков вроде Чемберлена, а вовсе не «вынужденные союзники». И, если я все правильно помню, к весне 1940 г. у англичан в их экспедиционном корпусе во Франции не насчитывалось и полусотни таких, считавшихся новейшими, «Матильд-II». С чего, спрашивается, такая честь финнам, в архетип тогдашней армии которых любые танки категорически не вписывались? По широко растиражированным западной пропагандой понятиям конца 1930-х гг. финский солдат - это или этакий «бравый спортсмен», на лыжах и с винтовкой, который носится по лесам и отстреливает коммуняк из-за кустов, либо «кремень-хлопец», сидящий в железобетонном доте и косящий из пулемета наступающие (строевым шагом по глубокому снегу?!) пехотные колонны или густые цепи «Советов» до последнего издыхания, то есть вплоть до момента, пока его не сожгут или не
взорвут вместе с тем самым дотом. У маршала Маннергейма тогда и было-то всего несколько десятков шеститонных «Виккерсов» (аналог нашего Т-26) да совсем древних Рено FT-17 времен прошлой Мировой войны. В этой северной стране первые нормальные танки появились как раз после Зимней войны - и самое смешное, что это были наши, трофейные машины.
        А если глазастый Натанзон действительно увидел именно такой танк и ему не померещилось от испуга или с голодухи, спрашивается - чего это новый и секретный по тем временам, только что запущенный в производство английский танк делает в этой весьма далекой от направлений главных ударов финской дыре? На кой ляд он тут вообще нужен? Допустим, закопанный по башню на «линии Маннергейма», такой танк был бы куда полезнее, хотя в ходе прорыва сей линии его очень быстро превратили бы в хлам; там и от дотов стоимостью в миллионы финских марок оставались груды щебенки пополам с арматурой после расстрела прямой наводкой «карельскими скульпторами» (то есть артиллерией калибра 152 -305-мм), попадания крупных авиабомб или подрыва на крыше пары-тройки центнеров взрывчатки…
        Тогда что все это значит? Испытания потенциальных боевых возможностей новейшего танка конкретно против бронетанковой техники потенциального противника в экстремальных условиях севера? Допустим, от военных всегда можно ожидать чего угодно, а в особенности - от британских (понятие «британский военный» вообще сродни «британскому ученому»). Может, решили вдруг провести подобные «комплексные» испытания (параллельно с опробованием в зимних условиях ПТР и стрелкового оружия)? В принципе, логично - ведь они же как раз готовились к отправке в Финляндию своего экспедиционного корпуса. Если кто не помнит - те англо-французские войска (куда до кучи включили еще и горную бригаду из недобитых немцами поляков), которые весной 1940 года приплыли в Норвегию, изначально предназначались для борьбы отнюдь не против немцев. Просто они, как обычно, опоздали. Прозаседались, исписали излишне много бумажек, слишком долго шили теплое белье, не смогли договориться со шведами и норвежцами о «транзите» и прочее, а в итоге были готовы поднимать якоря лишь в апреле, и это при том, что Зимняя война закончилась 13 марта 1940 г.!
Впрочем, подготовились они все равно плохо, поскольку и Норвежская кампания была все равно необратимо просрана ими. Как, впрочем, и все остальное, что британцы делали в начале Второй мировой, от Дюнкерка до Сингапура.
        В принципе, подобные испытания вполне могли иметь место, а мы там у себя, в будущем, ничего не знаем о них только потому, что их тогда никто просто не заметил - ну кого заинтересует один танк и десяток ПТР в масштабах шедшей тогда войны, когда на этом участке фронта погибали целые бригады и дивизии? При таком раскладе англичане со своей «Матильдой» - это просто тьфу и растереть.
        Куда интереснее другое - как они умудрились доставить «Матильду» в эту глушь? Не своим же ходом гнали? Танк довольно тяжелый, тихоходный, с маленьким запасом хода и неважной проходимостью. Тогда, выходит, все-таки привезли на железнодорожной платформе, скажем, из какого-нибудь порта? Спрашивается - а где у финнов в те времена была ближайшая от этого места железная дорога? Вот тут в моих знаниях обозначился пробел, поскольку самые старые карты Финляндии и Карелии, с которыми я имел дело накануне попадания сюда, относились к началу 1950-х гг., и по ним выходило, что от ближайшей железнодорожной ветки, Иматра-Савонлинна, до этих лесов и озер было где-то с полсотни километров. Но я точно не знал, существовал ли в природе этот участок железной дороги в 1940 году? Мало ли - может, его уже потом построили?
        Так что на вопрос, зачем здесь нужен этот танк, еще можно было ответить. А вот для того, чтобы ответить на другие связанные с этим эпизодом вопросы, типа «как?» и «сколько?», следовало кое-что проверить. Если наш дорогой сапер не наврал - выходил довольно интересный исторический казус. Получается, англичане тогда влезли в Зимнюю войну даже глубже, чем у нас, обычно принято думать?
        И еще - наличие на фронте конкретно против странной, собранной из кого попало части, командование которой я сегодня вынужденно принял, этой самой «Матильды» автоматически создавало нешуточные проблемы. Любую потенциальную опасность надо устранять, но, спрашивается, - как именно? Из 45-мм танковой пушки эту «леди» точно не возьмешь, 76-мм «полковушкой», даже если для нее есть бронебойные снаряды (что маловероятно для этой войны) - тоже. Гранат у них, как сами признались, - нет, ни противотанковых, никаких. Выходит, что единственный реальный вариант - подобраться к «Матильде» сзади с бутылкой бензина, в стиле 28 панфиловцев, которые пока еще явно ни сном ни духом о своем предстоящем геройстве? Ну да, так они к себе поджигателя и подпустят, даже учитывая, что мы в лесу… И вообще, если честно, если бы у здешних финнов было чуть больше ума (или если бы хозяева танка, то есть англичане, подчинялись им), они, пустив в атаку на местный «вагенбург» эту единственную, «Матильду» при поддержке пары взводов автоматчиков, могли бы ликвидировать этот «котел» за час. Почему они этого до сих пор не сделали -
отдельный вопрос. Небось, как обычно, у каждого свой штаб, свои генералы, свои резоны и свои приказы. А вероятнее, что все еще проще. У тогдашних финнов (нынешние, по-моему, в этом смысле нисколько не изменились) с их психологией мелких побирушек наверняка не было никакого желания портить дорогостоящее оружие, транспорт и боевую технику. Поэтому им куда выгоднее было ждать, пока зажатые в «котлах» «красные» сами передохнут от голода и холода или плюнут на присягу и сдадутся, после чего можно с чистой совестью собирать, подсчитывать и ремонтировать доставшиеся трофеи. Именно так наши соседи из-за северной межи в ту войну и поступали, без труда набрав для своих ВВС десятка три вполне исправных советских самолетов, а наших трофейных танков им тогда хватило на формирование целой бригады.
        Когда саперы вышли из фургона, я встал из-за стола и начал надевать шинель. Потом достал из вещмешка маскхалат, развернул его и натянул поверх шинели. Товарищи младшие командиры молча смотрели на эти мои манипуляции. По крайней мере, я сначала подумал именно так. Однако уже спустя минуту я понял - вовсе не на меня они таращатся, а на пачки идеологически выдержанных папирос «Перекоп», которые увидели в моем мешке.
        - Курите, товарищи, - тут же предложил я им, выложив на стол одну пачку папирос. Сразу же возникло радостное оживление, и, пока я подпоясывался, надевал на шею бинокль и завязывал мешок, младший комсостав быстро и энергично (и, как я успел понять - вполне себе по справедливости) делил папиросы. Несколько штук взяла даже военфельдшер Феофилова. Хотя, что тут удивительного - до драконовских запретов на курение и страшных картинок на сигаретных пачках было еще ой как долго.
        - Значится так, товарищи, - сказал я, надев ушанку и поднимая со стола ППД. - На этом наш «военный совет» я считаю законченным. Если хотите, можете сочинить задним числом какую-нибудь официальную бумагу о том, что с такого-то числа и часа я принял командование вашим «сводным отрядом». Разумеется, я все подпишу. Или нет желающих?
        После этих слов я внимательно посмотрел на них. Нет, вроде бы среди них не было фанатичных писарчуков-канцеляристов. Видимо, здесь правильно понимали насчет того, что любая писанина в условиях, когда чернила замерзают на хрен, а любая бумага идет исключительно на раскурку или в нужник, представляется исключительно вредной вещью. Похоже, они правильно рассудили, что сначала все-таки надо выбраться из этого дерьма живыми, а уж потом придумывать отмазки и оправдания.
        - Нет, писать мы ничего не будем, товарищ майор, - сказал за всех Гремоздюкин. - Это пусть потом, когда все это кончится, штабные балансы сводят.
        - Вот и ладушки, - не стал спорить я. - Да, кроме курева, у меня в мешке есть немного сухарей и сала. Понимаю, что на почти две сотни ртов это ничто, но если кто-то особо сильно нуждается, можем немного подкормить. Я имею в виду прежде всего раненых. Но это уж пусть товарищ военфельдшер определяет.
        - Так точно, - кивнула Феофилова.
        Я надел мешок на плечи. По идее, можно было и оставить его в фургоне, но кто же знает, что здесь будет, скажем, через час? Еще со времен Наполеона Бонапарта известно, что на войне ситуация меняется с каждой минутой. Так что нельзя исключать, что сало из моего НЗ какой-нибудь белофинн может тоненькими ломтиками на бутерброд порезать. При мне содержимое мешка будет явно целее.
        - Остальным приказы будут такие, - выдал я еще несколько ценных, начальственных указаний. - Во-первых, нужно подготовить технику, на которой мы завтра поедем к соседям договариваться о взаимодействии. Прикиньте, на чем нам предстоит передвигаться и кто конкретно будет участвовать в этом, с позволения сказать, мероприятии. Это касается прежде всего товарища Воздвиженского.
        Услышав свою фамилию, означенный младший командир согласно кивнул.
        - Во-вторых, - продолжил я. - Как можно скорее оцените, как мы сможем прорываться и какими силами. Сами. В том случае, если командиры наших «соседей» откажутся идти вместе с нами на прорыв. И самый главный вопрос - сколько боевых и транспортных машин мы сможем реально использовать и сколько наших людей сейчас может реально держать оружие? А то у меня такое чувство, что стрелять и идти пешком смогут далеко не все, раз уж у нас был разговор о легкораненых, простуженных и обмороженных. Это понятно?
        - Да, вполне, - отозвался Гремоздюкин.
        - Хорошо, тогда выполняйте. А я, для начала, пойду с сержантом Смирновым. Хочу посмотреть, что у них там действительно за ремонтники такие, на которых вышестоящее командование отдельные приказы выписывает. Ну а потом я все-таки хочу попробовать сходить посмотреть на место, где саперы якобы видели этот странный танк.
        Надвинув шапку на уши, я перекинул ремень тяжелого автомата через плечо, давая всем понять, что на сегодня приказов точно хватит. Товарищи младшие командиры поняли все правильно и полезли из фургона наружу. Крайними, следом за товарищем старшим военфельдшером, на мороз вылезли мы с недостоверным Смирновым.
        Снаружи был довольно сумрачный зимний день (лес все-таки давал о себе знать) и все тот же, неизменно пугающий городского человека пейзаж - хвойные деревья со стоящими между ними автомашинами. Из труб над будками фургонов по-прежнему тянулся жидкий дымок. У костров кучковалось несколько красноармейцев.
        - Бдыщ! - неожиданно раздалось где-то в отдалении (по-моему, в направлении расположения здешнего «боевого охранения»). Эхо от выстрела ударило по ушам и заметалось между елок. Практически без паузы, в том же направлении, в стиле старых фильмов о штурме Зимнего, беспорядочно забахали винтовочные выстрелы, а потом, с места в карьер, зашелся короткой очередью простуженный «максим». Блин, да что за хрень заваривается?! Однако, прежде чем я открыл рот, успев сделать несколько шагов по снегу в сторону от фургона, где проходил стихийный «Совет в Филях», в вышине, над заснеженными кронами деревьев, послышался множественный, противный, буравящий душу похуже царапанья железкой по стеклу свист. А вот это уже было куда серьезнее, чем какая-то там винтовочная и пулеметная пальба. Минометы, к гадалке не ходи!
        Похоже, услышали и мгновенно просекли ситуацию и все остальные, чай не дураки, не в первый раз под обстрелом. Впрочем, следующие несколько секунд показались мне длинными, словно при замедленном просмотре. Мы все в напряженных позах стоим возле фургона и вертим головами по сторонам, тщетно силясь определить, откуда именно по нам прилетит. Я, несмотря на некоторый собственный опыт прибывания на Второй мировой войне, под артиллерийский или минометный огонь практически не попадал (опять-таки, когда сидишь за танковой броней, любые осколки столь страшными не кажутся) и поэтому несколько занервничал, вовсе не желая, чтобы мина влепила мне прямиком в зад, как выразился А. Твардовский в своей бессмертной поэме. За эти считаные мгновения я, чисто механически, успел заметить, что метрах в десяти от нас стоят, испуганно глядя в нашу сторону, оба давешних сапера, а от костра в нашу сторону как ни в чем не бывало неторопливо идет какой-то рослый боец в шинели и сдвинутой на затылок каске с котелком в руке.
        Первая моя мысль была - финны что, точно вычислили расположение штабного фургона и решили разом накрыть весь здешний «актив»? Только интересно, как они в данном случае корректируют огонь (за деревьями же, по идее, ни хрена не видно?)? Да и раций для этой самой корректировки у них быть не может. Или они тут все давно и заранее пристреляли? Впрочем, раньше включился все-таки инстинкт самосохранения.
        - Воины! Ложись, мля-а-а! - заорал я, изумившись тому, что не узнал собственного голоса. По-моему, за секунду до того как я это сказал, стоявший рядом со своей «СВТ» в руках Смирнов весьма технично подставил мне подножку, и я повалился лицом вниз, успев схватить левой рукой и потянуть всем своим весом к земле явно замешкавшуюся Феофилову.
        Остальной младший комсостав и саперы метнулись врассыпную, и, кажется, залечь успели все, кроме явно заторможенного бойца с котелком.
        В ту же секунду свист мин стал просто нестерпимым. Я еще успел увидеть, как поднятые первым взрывом земля (калибр мин был небольшой, небось 80 мм, английский миномет Стокса - Брандта или какая-нибудь его шведская копия, если бы это были «гостинцы» калибром в 120 мм, нас бы порвало на хрен) и снег поднялись рядом с костром, за спиной чудика с котелком, который начал падать только в момент взрыва. По машинам и нашим спинам забарабанили комья мерзлого грунта, а через секунду я вдруг ощутил, как по моей правой щеке течет что-то горячее. Естественно, я дернулся, поскольку первой логично возникла мысль о крови. Поэтому после еще двух или трех последовавших за первым разрывов я ощупал физиономию, потом протер глаза и посмотрел на перчатку. Увиденное слегка успокоило меня. Какая на фиг кровь - меня заляпало жидкой разваренной пшенкой - похоже, взрыв мины придал котелку того идиота излишнее ускорение.
        Обдумать это обстоятельство я не успел, поскольку на проходившей поверх наших голов баллистической траектории снова заревело и засвистело, ударила вторая серия разрывов и в рожу мне вновь полетела земля. Пришлось опять уткнуться в снег и слушать, как рвануло еще раза три, на сей раз уже довольно далеко. А потом, так же неожиданно, как и началось, стало тихо, только продолжали частить мосинские винтовки, в треск которых вплелась короткая очередь «максима».
        Почуяв дым и запах горелого, я приподнялся и тут же увидел, что свои мины чертовы финны все-таки потратили не зря. Допустим, в фургон где мы совещались, они не попали, но далеко вокруг разлетелись расщепленные и горящие доски пополам с какими-то железками - одна из мин все-таки ударила в стоявший метрах в пятидесяти справа от нас фургон на шасси «ГАЗ-АА». И попадание было хорошее - шасси и то, что осталось от кабины грузовика, горели, а на снегу рядом с машиной лежала лицом вниз человеческая фигура в горевшем на спине ватнике. Водила или кто-то, некстати гревшийся в фургоне? На снегу прибавилось несколько воронок. Шедший от костра боец, теперь с ног до головы облитый варевом из своего котелка, медленно вставал на ноги (похоже, по закону божьей помощи детям, дуракам и пьяным, его не задело, счастливчик!) и с удивлением разглядывая оставшуюся у него в руке ручку от котелка, простыми русскими словами высказывал все, что он думает о зиме, лесе, минометах, а также белофиннах вообще и маршале Маннергейме в частности. С неопределенными глаголами и междометиями на устах начали подниматься из положения
лежа и остальные вываленные в грязном снегу товарищи младшие командиры - сначала на колени или на карачки, потом в рост. Но одна фигура в серой осталась лежать на снегу, широко раскинув руки. По валяющейся рядом с ним винтовке я понял, что смерть достала кого-то из рядового состава.
        Поднимаясь, я видел, как с веток ближних елей все еще осыпается потревоженный взрывами мин снег, и слышал, что винтовки в боевом охранении продолжали беспорядочно стрелять. Совсем охренели, суки? Этак они все патроны растратят в белый свет, как в копейку, а с чем мы потом прорываться будем? С голой жопой? Здесь им не тир в парке культуры и отдыха!
        - Все живы? - вопросил я, встав в полный рост и вытирая снегом остывшую пшенку с лица и ворота маскхалата.
        - Вроде да, - отозвался Гремоздюкин, чьи глаза от только что пережитого стали совершенно дикими.
        - А это тогда кто? - ехидно спросил я, кивнув в сторону убитого.
        В этот момент рядом с, похоже, не нашедшимся, что ответить на сей досадный факт Гремоздюкиным, закашлялась неряшливая фигура в великоватой шинели, в которой я узнал Натанзона.
        - Это же Ебылханов, - то ли доложил, то ли интимно сообщил он.
        - Жив?
        - Да где там. Таки видно, что ему осколком мины полголовы снесло!
        Кажется, отхитрожопился сын безмерно древнего народа. Но вслух я сказал вовсе не это, а:
        - Раз так - земля пухом (хотя в наше время шкабыры вроде него считают себя потомками доисторической языческой цивилизации с, как минимум, пятитысячелетней историей, от которой при этом почему-то не осталось даже буковки или паршивого черепка, да еще и с весьма невнятными представлениями о загробной жизни - для них живший каких-то жалких две тысячи лет назад Чингисхан с его исламом просто мелкий чмошник и оккупант)! Бывает…
        И вслед за этим я тут же перешел на сугубо организационные темы:
        - Блин, товарищ замкомвзвода, вашу растак, что за идиоты там стреляют?! Товарищ Гремоздюкин! А ну-ка пулей в боевое охранение! Выясните, что там за стрельба и в кого?! И, если это просто бессмысленная трата боеприпасов - примерно наказать виновных! Остальных тоже касается! Немедленно уточнить обстановку! Может, нас сейчас атакуют со всех сторон, а мы, как дураки, ни сном ни духом! А вы, товарищ военфельдшер, займитесь учетом потерь!
        - Так точно, - отозвалась почему-то оказавшаяся у меня за спиной Феофилова.
        Гремоздюкин и Бышев переглянулись и рванули быстрее лани куда-то в сторону боевого охранения. Воздвиженский с Натанзоном и еще несколькими набежавшими из-за машин и заметно охреневшими от неожиданного минометного обстрела красноармейцами, похватав из грузовиков лопаты, начали энергично тушить снегом горящую полуторку. Одновременно откуда-то слева, со стороны санитарного «ГАЗ-55», появились две очень похожие друг на друга (почти как сестры) совсем молоденькие, как мне показалось, девчонки. Маленького росточка, в одинаковых, надвинутых на самые брови буденовках, толстых желтых полушубках с поднятыми воротниками и великоватых валенках, с очень большими для их габаритов санитарными сумками на боку. Судя по скорости, с какой мадам Феофилова рванула к ним навстречу, это были ее непосредственные подчиненные. Вместе они трое живо напомнили мне мамашу, выведшую гулять во двор в сильный мороз своих дочек-близнецов. По идее, не хватало только соплей и хныканья.
        - Товарищ Смирнов, - сказал я стоявшему рядом со мной и не проявлявшему никаких эмоций (по-моему, даже если бы мина попала непосредственно в него, он не издал бы ни звука) Кюнсту. - Ведите уже к своим. Вы где вообще разместились?
        - В автофургоне. Здесь недалеко. Метров двести. Пошли, товарищ майор.
        - Если недалеко - не будем торопиться. Сдается мне - нам с вами есть о чем поговорить, - высказался я.
        Называвший себя Смирновым тип согласно кивнул. Медленно удаляясь следом за ним, в сторону от горящего автофургона и стихийно возникшей вокруг него всеобщей суеты, я понял, что наш разговор действительно стоит начать прямо сейчас, пока рядом нет ненужных свидетелей.
        - «Зимний холод 399»! - выдал я страшным и приглушенным, как у профессионального подпольщика, голосом заранее заученную условную фразу, после которой, если верить Блондинке, вся команда этих чертовых биороботов (или кто они там на самом деле?) должна была начать выполнять любые мои приказания. Интересно, какой такой умник в этом самом будущем умудряется придумывать подобные предельно извращенные словесные конструкции?
        - Излишне, - ответил своим ровно-бесстрастным голосом тот, кого я знал как Смирнова, и нехотя произнес отзыв: - «Мрак и Туман 22». Я уже успел понять, кто вы такой. Ваша модель поведения слишком резко выделяется на фоне остальной здешней «массовки». Как нам вас называть?
        - Как только что называли. Так, как меня называют и все прочие здесь. Просто «товарищ командир», «товарищ майор», «майор Ухватов» или по имени-отчеству.
        - Хорошо. Принято. Но при вашем появлении наша аппаратура слежения не показала никаких признаков работы какого-либо транспортного оборудования. Как такое может быть?
        - А вот это не важно, дорогой товарищ. В этой жизни все бывает, как говорят у нас - век живи, век учись, дураком сдохнешь. Я так понимаю, главное это то, что я здесь, а будущий академик Игнатов у вас? Или я не прав?
        - Да, - ответил мой собеседник. При этом я четко понял, что после этого моего «не важно» он несколько напрягся. Похоже, как и положено пусть и сложно-биологическому, но все же механизму он не любит иметь дело с чем-то, чего до конца не понимает и не может просчитать. Честно говоря, плевать мне было на любые его недопонимания. Лишь бы потом не возникла неприятная ситуация, во время которой он вздумает меня вырубить, стреножить и, к примеру, «вскрыть с целью обнаружения новых законов природы».
        - Кто еще из его 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона с вами?
        - Только один человек. Некий сержант Шепилов. Мы решили, что, если мы будем таскать с собой только наш Объект, это может вызвать определенные подозрения у «массовки».
        Интересно, что слово «Объект» в отношении Игнатова он произносил как-то особенно уважительно, чуть ли не с придыханием. А вот уничижительный термин «массовка», употребляемый им по отношению ко всем остальным, показался мне не очень уместным. Как-никак, здесь не художественный театр и даже не Иван Охлобыстин с антрепризой…
        - Кстати, а почему «массовка»? - поинтересовался я.
        - Это один из терминов, которыми у нас для удобства зашифровано все то, что является не имеющими ценности и не представляющими явной угрозы существами вида homo sapiens. В официальных рапортах и между собой мы используем такое определение, но перед отправкой нас предупредили, что это подобное, полное наименование звучит несколько громоздко и чужеродно, особенно для слуха тех, кто населял планету тогда.
        - Это ты верно подметил насчет чужеродности. Хорошо, пусть будет «массовка». Считай, уговорил. Ну, два человека или один - невелика разница. Проблемы для нас это, я думаю, не составит. Я так думаю, что первым делом стоит определиться с обстановкой, а затем уходить по какому-нибудь из возможных вариантов? И, по-моему, лучший из вариантов, это если мне удастся повести на прорыв все здешнее воинство.
        - С точки зрения конспирации - да. А если исходить из соображений минимизации ущерба - нет.
        - А что вы вообще понимаете под «минимизацией ущерба»? Ущерба для кого?
        - По инструкции, любое воздействие на окружающую реальность должно быть минимальным.
        - Это как?
        - По инструкции, чем меньше свидетелей у любой нашей операции - тем лучше. Поэтому мы по прибытии сюда сразу же провели комплекс минимально необходимых мероприятий по информационной безопасности. Фото и киноаппаратов ни у кого здесь не было изначально, а номенклатуру письменных принадлежностей мы смогли сократить до минимума. При этом количество бумажных документов здесь тоже минимально. Собственно, единственный рукописный список личного состава, составленный еще до нашего появления, сейчас находится на руках у самого старшего по званию, командующего этими, не имеющими ценности и не представляющими явной угрозы существами вида homo sapiens, то есть старшины Гремоздюкина, с которым вы уже познакомились. И ни мы, ни Объект с его коллегой в нем не значатся. Гремоздюкину же этот список нужен лишь для того, чтобы отмечать крестиками очередных погибших.
        - Основательные вы ребята, однако, - сказал я, сам не понимая, похвала это или простая констатация факта. При этом медленно и почти бесшумно шагавший рядом со мной по зимнему лесу Кюнст упорно не проявлял вообще никаких эмоций. И во всем его облике (белый маскхалат, лыжная шапка, самозарядная винтовка на ремне за плечом и непроницаемо-суровая физиономия кирпичом) прямо-таки читалась эта самая основательность, в нашем времени обычно свойственная наемным убийцам из плохих телесериалов. Кстати, именно в этот момент я понял, что больше не слышу стрельбы со стороны боевого охранения - ни пулеметной, ни винтовочной. Тут одно из двух - или Гремоздюкин-таки разобрался и навел там порядок, или финны все-таки перерезали (перестреляли, передушили, ненужное зачеркнуть) боевое охранение и скоро будут здесь, чтобы изничтожить остальных. Какой из вариантов сложился в итоге - скоро узнаем…
        - Инструкция, - ответил он. - Я хотел сказать, что при массовом прорыве нас увидят, а следовательно, запомнят и смогут потом рассказать как об этом событии, так и о нас, более сотни не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens. Есть риск, что эта информация затем попадет совсем не туда, куда следует. Причем это может произойти совершенно случайно, много лет спустя. Иногда подобные случаи даже требовали дополнительной коррекции.
        Интересно, чего они в этих случаях корректировали - просто жгли документы или же еще и отрывали бошки свидетелям? Они такие, они могут…
        - И как ты в таком случае предполагаешь действовать?
        - В идеале - в какой-то момент тайно уйти компактной группой, вместе с Объектом, которого можно временно усыпить или дезориентировать, предварительно обеспечив возможность для второй воюющей стороны быстро и гарантированно уничтожить всех находящихся здесь военнослужащих формирования. Которое они именуют «Рабоче-Крестьянская Красная армия».
        - Ты что же, сука, предлагаешь мне ради банального сохранения секретности позволить каким-то чухонским ублюдкам перебить за здорово живешь почти две сотни русских людей? - вопросил я предельно угрожающим тоном. Признаюсь, что от всего только что услышанного от него я прямо-таки обалдел. Ну невозможно привыкнуть к логике этих киборгов и прочих искусственных людей, которые всегда ведут себя как автоматизированная пилорама с ЧПУ, относясь к людям словно к доскам и бревнам! При этом сидящий внутри меня (как, впрочем, и в любом человеке, особенно русском) «встроенный пессимист», которого я еще называю «мелкая гнида» или «функция подонка», беззвучно захихикал, приговаривая - по-твоему, разные там Натанзоны или Ебылхановы, это и есть русские люди? Н-да, тут все-таки правильнее было бы сказать «советские». Только этот лже-Смирнов подобного термина точно не поймет, он таких слов вообще знать не должен. И потом я почему-то вспомнил лицо фельдшерицы Феофиловой и подумал о ее оставшейся в Питере маленькой дочери, а также и о всех прочих, волей судеб скучившихся в этих гиблых лесах небритых мужиках в серых
шинелях, у которых где-то в самых разных уголках необъятного СССР (как тогда пели «от Кронштадта и до Владивостока») наверняка есть если не жены с малыми детьми, то уж, по крайней мере, мамы, которые ждут, горюют и на что-то надеются. Конечно, какой-нибудь подонок-чистоплюй новой формации может сказать, что на фоне миллионных жертв Великой Отечественной десятки тысяч погибших на «незнаменитой» финской войне - это просто смешно, да и вообще решительно во всем виноват кровавый тиран Сталин, и не важно, в 1940-м кто-то умер, или в 1941-м, им по-любому «не повезло». Но я-то считаю так - раз уж есть хотя бы теоретическая возможность, что несколько десятков людей останутся в живых и проживут лишний годик, ею просто грешно не воспользоваться. И плевать мне на то, что очень многие из них неизбежно погибнут уже через полтора года - лично я отсюда к этому времени уже свалю и к их дальнейшим судьбам не буду иметь никакого касательства. Тут уж пусть тетка-фортуна решает.
        - Вопрос не понят, - реально удивился Кюнст моей эмоциональной фразе. - В соответствии с нашим стандартным протоколом такой вариант практически идеален!
        - Товарищ Смирнов, или как тебя там на самом деле! Я этот ваш протокол видел в гробу и в белых пинетках, сейчас не до «опись-протокол-сдал-принял»! И поэтому я отменяю и категорически запрещаю любые действия и замыслы в этом направлении! Отставить! Нет! Нельзя! Фу! Понятно?
        - Да.
        - Ну а раз ты такой понятливый, отныне будем действовать в соответствии с тем, что прикажу я. И, как я понимаю, от немедленного «тайного ухода компактной группой» вас, то есть нас, пока что удерживает только неожиданная пропажа одного из ваших?
        - Да.
        - Ладно. А что ты думаешь об этом английском танке?
        - Отслеживание подобных второстепенных моментов в нашу задачу не входило и не входит. Но, я могу подтвердить, что в указанный этим сапером день и час там действительно было передвижение крупных масс металла и бой с использованием орудий небольшого калибра, в котором та воюющая сторона, на которой мы находимся, действительно потеряла два легко бронированных гусеничных объекта и некоторое количество не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens.
        - Хорошо, тогда пока вернемся к нашим мутонам, то есть к исчезновению одного из ваших. Куда он вообще делся и зачем?
        - Мы действовали в точном соответствии с инструкцией и приказами. Уже после того как мы обнаружили и взяли под охрану Объект, наша поисковая аппаратура неожиданно зафиксировала в пределах досягаемости какое-то не имеющее ценности и не представляющее явной угрозы существо вида homo sapiens, которое, по некоторым биометрическим параметрам, тем не менее, можно было идентифицировать как близкое к интересующему нас Игнатову. Мы доложили о возникшем затруднении в координационный центр, и нам приказали проверить эту информацию…
        - Что значит «в пределах досягаемости»?
        - В радиусе двадцати пяти километров, в соответствии со стандартным протоколом для подобных случаев.
        Честно сказать, задолбал он меня уже этим «стандартным протоколом»!
        - А чуть конкретнее?!
        - За второй пригодной для движения грузового автотранспорта дорогой, которая здесь обозначается как Метса-тие-какси, проходящей через лесной массив Кууромется, о боестолкновении на которой нам недавно доложил этот сапер, километрах в девяти-десяти в направлении на запад, расположено озеро, обозначенное на местных картах как Мятя-ярви, самое крупное в тамошней группе озер. На южном берегу этого озера расположено несколько десятков деревянных и каменных строений, как жилого, так и хозяйственного назначения. На картах это скопление обозначено как Лахо-маатила. Это или хутор, или рыбацкая фактория. Странная отметка о существе вида homo sapiens, биометрически близкого к нашему Объекту, была зафиксирована именно там. А сейчас и местоположение нашего агента определяется примерно в том же месте, с разницей в несколько сотен метров…
        Ну да, страна Суоми - сплошные, блин, озера. Как выразился один известный писатель-маринист в ту войну - непонятно, зачем в этой Финляндии озер столько? Вместо земли на каждого жителя, считай, по озеру приходится. Оттого они, верно, и злые, как сомы…
        - А первая отметка что - взяла и исчезла? - уточнил я, сразу же прикинув, что «мятя» и «лахо» по-фински означают примерно одно и то же, а именно - «гнилой». Стало быть, «гнилой хутор» на «гнилом озере». Ну и названия, едрит их налево! Чувствуется то еще «курортное местечко». Просто зашибись!
        - Нет, первая отметка осталась на прежнем месте.
        - И что?
        - Судя по всему, этот Лахо-маатила хорошо охраняется. И наш агент явно содержится в изоляции, хотя выбраться оттуда для него особой проблемы не составляет.
        - Тогда почему он все еще там?
        - Наша поисковая аппаратура зафиксировала в темпоральном поле фоновые помехи совершенно определенного типа. И эти помехи свидетельствуют о том, что некто включил на полную мощность один прибор, который был у нашего агента с собой.
        - И чем чревато использование такого прибора?
        - Для нашего агента ничем. А не имеющие ценности и не представляющие явной угрозы существа вида homo sapiens, не подготовленные и непривычные к подобному, при включении такой аппаратуры могут сойти с ума или временно выпасть из реальности, поскольку это включение вызывает локальный хроносдвиг.
        - Это как?
        - У нашего агента с собой стандартный портативный Реттунг из НИКа.
        - Чего-чего?
        Как говорила кэрролловская Алиса - все страньше и страньше…
        - Так называемый «Спасатель» из Носимого Индивидуального Комплекта. Так вот - Реттунг имеет много рабочих функций и часто применяется для маскировки носителя в экстренных случаях. Реттунг имеет для этого два основных режима, которые у нас называют «ферланг» и «унзихт»…
        - С этого места, пожалуйста, помедленнее и чуть подробнее, - попросил я, при этом понимая (скудные языковые познания все-таки не делали меня полным придурком), что «ферланг» это, наверное, от немецкого «ferlangsam», т. е. «замедление», а «унзихт» от «unsichtbar», т. е. «невидимость» или что-то типа того.
        - При включении предназначенного для статичного состояния режима «ферланг» все живые и неживые объекты в радиусе действия прибора, если можно так сказать, фиксируются во времени в моменте его включения. А режим «унзихт» предназначен для состояния движения, и при его включении носитель Реттунга становится как бы временно невидимым для всех остальных, поскольку зрительно они фиксируют его лишь в точке включения данного режима. Это очень удобно, к примеру, при уходе от преследования или если требуется незаметно подобраться к кому-то или чему-то. При этом, если «ферланг» включен на полную мощность, все попавшие в поле действия Реттунга выглядят абсолютно неподвижными для тех, кто находится вне радиуса действия прибора. И те, кто находится вне радиуса действия прибора, не смогут ни подойти к ним, ни как-то связаться с ними.
        - Это как? - спросил я, понимая, что от попыток понять и представить все это у меня начинает побаливать голова.
        - Если совсем коротко, то для тех, кого накрыло полем работающего прибора, и тех, кто находится вне его, время течет с разной скоростью. Те, кто остался снаружи, видят тех, кто внутри, по состоянию на момент включения режима. Они могут даже подойти к ним, но ничего не смогут сделать, поскольку обнаружат на месте не живого человека, а лишь его изображение, поскольку тот, кто находится внутри, будет неизбежно перемещаться в пространстве. Разумеется, если он сразу после включения режима не зафиксировался на месте. Но это крайне маловероятно. То есть при включенном режиме «ферланг» любой контакт между попавшими внутрь радиуса действия поля прибора и всеми остальными практически исключен. Тем более что те, кто находится внутри, видят все то, что происходит за пределами радиуса действия прибора как бы в убыстренном темпе. То есть одни со стороны выглядят замершими на месте, а вторые - бегающими и мельтешащими. И соприкоснуться друг с другом они не могут.
        - А выйти за пределы радиуса действия поля этого самого вашего Реттунга они что, не догадаются? Совсем, что ли, дураки?
        - Это не так просто, как может показаться. Радиус действия, конечно, можно регулировать, но у включенного на полную мощность в режиме «ферланг» Реттунга он может составлять несколько сотен метров. При этом у тех, не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens, которые находятся внутри этого радиуса, обычно происходит быстрое расстройство основных функций организма…
        - То есть они просто лежат пластом, мычат и какают в штаны?
        - Да, примерно так.
        - И сколько, интересно, может проработать в таком режиме этот ваш этот Реттунг?
        - На несколько недель непрерывной работы питания прибора однозначно хватит.
        - Полный писец! А чего тогда этот ваш агент ждет?
        - Если он находится за пределом радиуса действия Реттунга в «ферланг-режиме», то он точно так же, как и все прочие, не сможет ничего сделать внутри этого радиуса. При этом, по инструкции, он не может бросить свой НИК и поэтому остается на месте рядом с ним.
        - То есть кто-то посторонний, к кому в руки попал этот ваш Реттунг, решил от нечего делать понажимать на кнопки и в итоге влип по самое не могу, получив вокруг себя некую «мертвую точку», населенную «спящими красавцами»? И что теперь можно с этим сделать?
        - НИК можно либо дистанционно подорвать, либо аварийно отключить «ферланг-режим» с помощью стандартного пульта, который имеется у любого старшего оперативной группы. Подрыв довольно опасен, поскольку этот взрыв будет равен примерно килотонне в тротиловом эквиваленте, а значит, может пострадать и наш агент. При этом и для подрыва и для отключения НИКа старшему группы, то есть в данном случае мне, необходимо приблизиться вплотную к Реттунгу. Для подрыва нужно определить точное расположение прибора, чтобы минимизировать возможный ущерб, а это можно сделать только визуально. А для отключения нужно подойти вплотную, чтобы на пути не было толстых стен, магнитных или электрических помех и прочих препятствий.
        - Понятно, хотя и не до конца. Ладно, раз уж такое дело, главная наша задача - отключить этот чертов аппарат и вызволить вашего агента, попутно попытавшись решить проблему «Объекта-2». Положительный момент тут, по-моему, лишь один. Судя по твоим прикидкам, этот «гнилой хутор» Лахо-маатила находится именно в том направлении, где следует искать по наводке саперов этот загадочный танк, будь он неладен. Для нас это плюс - подготовим разведывательный поиск в ту сторону и при этом, занимаясь своими делами, будем говорить всем, что ищем исключительно танк и «английский след». Надеюсь, возражений по моему гениальному плану нет?
        - Нет. Кстати, мы пришли.
        - Хорошо, - сказал я, осматриваясь по сторонам. Хотя на что тут было смотреть, на январском морозе в этом зимнем лесу?
        Но я уже видел, что Смирнов, похоже, привел меня куда нужно. За двумя елями стоял трехосный «ЗиС-6» с высокой, надстроенной сверху до уровня кабины водителя деревянной будкой, смонтированной вместо грузового кузова. По внешнему виду - типичная для тех времен «ремлетучка» из тех, что делали в ремонтных ротах и батальонах мехчастей или на окружных и армейских рембазах РККА. Интересно, что, в отличие от большинства здешних автомашин, «ЗиС» выглядел вполне ухоженным (то есть его, видимо, можно было быстро завести) и был довольно аккуратно покрашен белилами. При этом на крышу машины кто-то набросал еловых веток. То есть, судя по всем этим внешним признакам и практически не дымившей железной трубе, выведенной из фургона наружу сзади и сбоку, под самой крышей, в маскировке здесь немного петрили. По крайней мере, с некоторых ракурсов машина вполне себе сливалась с окружающим пейзажем.
        Смирнов приоткрыл заднюю дверь фургона и заглянул внутрь машины. Судя по тишине, там никого не было.
        Интересно, а где все? Вот будет номер, если будущий академик вдруг взял и слинял куда глаза глядят!
        Я влез в провонявший печным дымом и кислым духом чего-то давно не мытого и не стиранного фургон, следуя как привязанный за своим спутником. Первым делом снял и поставил на пол автомат и вещмешок, после чего, наконец, огляделся. Внутри было тепло, через четыре широких окошка в бортах в фургон проникал скудный свет зимнего дня. Да, изначально предназначение машины было явно ремонтное. У левой стены фургона - самодельный окованный железом длинный и широкий верстак с двумя закрепленными на нем, покрашенными казенным красным суриком тисками, под верстаком и на нем ящики и коробки с инструментами и каким-то железом непонятного на первый взгляд назначения. Здесь же, на верстаке, лежали друг на друге, куполами вверх две каски образца 1936 года и стояла пара явно давно не мытых, но выглядевших весьма тщательно вылизанными, металлических мисок (логично - где же тут посуду мыть?) в комплекте с алюминиевыми ложками. Похоже, верстак этот сейчас служил ремонтникам еще и импровизированным обеденным столом. Разумеется, если было чем обедать. К примеру, хлебных крошек я на верстаке не заметил. Да и махрой в
фургоне как-то не пахло, а значит, у них тут было неважно не только со жратвой, но и с табачком…
        Подумав, я поднял с пола и положил на верстак свой ППД, просто чтобы был под рукой. Кроме верстака, внутри фургона были две широкие деревянные лавки с лежащими на них мятыми шинелями (видимо, на них здесь спали) и три тщательно ошкуренные, но некрашеные табуретки. Для эстетического услаждения скромного солдатского быта на стену над верстаком были пришпилены канцелярскими кнопками цветные репродукции двух картин, судя по большому формату, вырванные из «Огонька» или какого-то еще центрального, толсто-глянцевого журнала. Одна картина была «Дубовой рощей» И. Шишкина - скопление освещенных солнцем очень толстых деревьев на фоне летней зелени в нашей ситуации было явно не в тему. Еще менее подходила к обстановке вторая, наводящая на исключительно невеселые мысли репродукция - «Утро стрелецкой казни» В. Сурикова с кремлевскими куполами и стенами на заднем, а также телегами и предвкушающими скорую плаху или пеньковый галстук мрачными, бородатыми мужиками в исподнем на переднем плане. Однако странноватые эстетические вкусы у будущего академика Игнатова. Хотя, по идее, нацепить эти явно первые попавшиеся
под руку картинки на стену мог вовсе и не он. А вот если это сделано осознанно - в нашем времени такое точно стало бы поводом для продолжительной беседы у полоумного психолога (например, в школе, где я когда-то работал, психологом на полставки была одна, мягко говоря, странная, чем-то походившая на зомби из плохого кино тетка, которая слегка заикалась и при разговоре никогда не смотрела собеседникам в глаза - какой поп, такой и приход)…
        В правом заднем углу кузова - еле-еле (видимо, дров в нее давно не подкидывали) горела буржуйка, над которой сушились на веревке чья-то несвежая нижняя рубаха и пара заношенных шерстяных носков грубой вязки под стать ей (похоже, вот этим в основном и провонял фургон), а в двух стоявших на печке закопченных котелках лениво парила греющаяся вода. Скорее всего - снеговая. На полу, рядом с печью, была рассыпана небольшая куча дровишек.
        Интересно, почему всех столовых приборов здесь было всего по два? Эти фиговы Кюнсты-Компосы, они, что, вообще не едят и не пьют, даже ради конспирации? Как говорил персонаж одного из самых любимых сериалов моего детства, железный чурбан Электроник своему непутевому образцу Сергею Сыроежкину: «А особенно я не люблю пить воду, она потом булькает»? В левом переднем углу фургона, где торчала явно предназначенная для баллонов к газовому резаку пустая в данный момент стойка из металлических полос и уголков, были прислонены к стене мосинская винтовка 1891/1930 гг., с убранным назад по-походному штыком и несколько пар лыж. Ну да, прямо как у того классика бардовской субкультуры - лыжи из печки торчат… И на полу у той же стены я увидел два слишком аккуратных для этой эпохи рюкзака защитного цвета и несколько каких-то сумок или подсумков поменьше. Вот это уже явно были вещички Кюнстов…
        - Ну и где все?
        - Скорее всего, пошли с Кузнецовым.
        - Куда?
        - На случай обстрела у нас четкая инструкция - уводить Объект подальше от скопления живых существ и механизмов, дабы исключить любые случайности. Раз обстрел закончился - они сейчас вернутся.
        - Кстати, а кто такой Кузнецов?
        Последующее объяснение Смирнова насчет происхождения фамилий, как своей, так и остальных членов группы, было простым и кратким, но не особо убедительным. Оказалось, что здешнюю команду Кюнстов, «по легенде», звали Назар Смирнов, Никанор Кузнецов и Нестор Соколов. Кто же это, блин, придумал, разрази его гром? И вот это и есть их «тщательная подготовка»? У меня опять (в который уже раз!) возникли сомнения насчет квалификации «работодателей». Ведь в наше время примерно такие комбинации получились бы, если некий идиот, которому на все наплевать, просто вбил бы в поисковую строку «список самых распространенных русских фамилий» и «русские имена на букву «Н»». Вот и вся их логика.
        Согласен, эти фамилии действительно из «горячей десятки» наиболее распространенных в России, а вот имена… Назар, Никанор и Нестор - это как понимать? Хотя меня, человека, было дело, поработавшего в отечественной школе начала третьего тысячелетия, подобным сложно удивить. Поскольку то ли просто перманентно долбанутые, то ли чрезмерно верующие во что-то не то родители порой нарекают свои чада и покруче. Вот оттуда в электронно-цифровую эпоху и возникают все эти непроизносимые Авдикии, Авксентии, Агапиты, Агофоны, Богданы, Боголепы, Вавилы, Варлаамы, Варсанофии, Вафусии, Демиды, Евлампии, Евлогии, Ипатии, Кондраты, Онуфрии, Павскикакии, Пафнутии, Симеоны и прочие Мстиславы. Или, к примеру, «коренные шкабыры» с именами вроде Альфреда, Адольфа или Фердинанда? Ну да, «Альфред из Улукуева», «Адольф из Балышлов» и «Фердинанд из Удрякбаша», это, согласитесь, звучит. Чувствовалось, что «координационный центр» совершенно не заморачивался по поводу создания более-менее достоверной легенды для экстренно засланной сюда группы. Вдобавок, по отчеству эти трое были почему-то Николаевичи. Искать логику здесь было и
вовсе бесполезно. Вдруг у них там, в будущем, выжили и размножились какие-то отдаленные потомки мадам Поклонской - горячие поклонники несуществующего таланта последнего российского императора?
        - Допустим, - согласился я, выслушав объяснения Смирнова. - А пропал тогда кто?
        - Соколов.
        - Понял, - сказал я, и тут меня неожиданно осенило. Ну я вам, говнюки бионические, покажу «не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens»…
        - Тогда, товарищ Смирнов, для удобства, отныне я буду звать членов вашей группы Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Вы в данном случае - Наф-Наф.
        - Почему? - не понял старший Кюнст.
        Характерно, что никакого подвоха в моих словах он не услышал. Ой, как интересно! Выходит, в этом их будущем сказка про трех поросятах практически неизвестна? Помнится, у меня в детстве была про них книжка с красивыми картинками, да и классический диснеевский мультик вроде бы никто не отменял. Выходит, прежде чем они там, в этом будущем, поднялись из вызванного парой мировых войн ничтожества и снова доросли до космических полетов и путешествий во времени, сгореть в разных «мировых пожарах» успело даже больше, чем можно было себе представить, включая детские сказки. Странно, но, в общем, неудивительно…
        - А вам не все равно? Просто лично мне так удобнее. Стало быть, будем считать, что пропал у вас товарищ Нуф-Нуф. Кстати, любезный друг Наф-Наф. Люди из здешней, как ты выразился, «массовки» говорили, что ваша троица - снайперы прямо-таки экстра-класса. Или они наврали?
        - Нет. Не наврали. У нас телескопическое и ночное зрение.
        - Хорошо. Вопрос - а я могу как-нибудь приблизиться к этим вашим возможностям? С помощью каких-нибудь технических приспособлений? Ведь у вас наверняка припасено что-нибудь этакое?
        - Есть способ, - сказал Смирнов, даже не раздумывая.
        Аккуратно прислонив свою СВТ к верстаку, он полез в один из стоявших на полу «ЗиСа» аккуратных рюкзаков. Недолго порывшись в его содержимом, он протянул мне тонкую, теплую на ощупь полоску, очень напоминавшую обычный лейкопластырь, цветом очень близкий к телесному.
        - Что это?
        - «СНА».
        - Ты давай не умничай. Что еще за «СНА»?
        - «Стрелковый Наблюдательный Адаптор».
        - И что мне с ним делать?
        - Налепите это себе на правый висок между бровью и ухом. Лучше повыше, под волосами, для маскировки.
        - И что мне это даст?
        - При легком нажатии пальцем на поверхность адаптора вы будете иметь возможность отслеживать передвижения всех живых объектов в пределах видимости человеческого глаза, на расстоянии эффективного огня из здешнего стрелкового оружия, то есть в радиусе примерно до километра. И в дневное, и в ночное время. Действие «СНА» основано на сканировании теплового фона окружающей среды и дает возможность видеть даже за естественными преградами вроде деревьев, кустов или сугробов. Недостаток - за толстым слоем железа, например за танковой броней, эффект у «СНА» нулевой. При втором, повторном нажатии на рабочую поверхность «СНА» дается сигнал «отбой», и адаптор отключается. Можете носить его постоянно или снимать и нацеплять при необходимости. Держать «СНА» включенным все время существам вида homo sapiens категорически не рекомендуется, поскольку от этого чрезмерно устают органы зрения, возникают мигрени, повышенная сонливость и прочие отклонения от нормы. Да, еще - представители той воюющей стороны, на которой находимся мы с вами, «СНА» обозначают зеленым цветом, противную сторону - красным. Посторонние объекты
- желто-оранжевым.
        - Это какие такие «посторонние объекты»?
        - Прежде всего - зверей и птиц.
        - Понятно, - сказал я и немедленно налепил «пластырь» на правый висок. Никаких неприятных ощущений не почувствовал. Потом, для проверки, высунулся из двери фургона. Слегка надавил на адаптор пальцем и действительно начал различать в отдалении четыре зеленоватых человеческих контура. Нажал повторно - контуры исчезли. При этом визуально я этих людей со своей позиции не видел - только смутно слышал за деревьями, метрах в ста от нас, отголоски какого-то разговора. Н-да, вот это действительно вещь. Штукенция прямо-таки из арсенала Джеймса Бонда!
        - Здорово! - высказался вслух. - Теперь я за нас спокоен. Так что, с наступлением темноты, все-таки надо сходить на разведочку, узнать насчет этого странного танка.
        - Если приказываете - сходим.
        - Лыжи, у вас, как я понял, есть?
        - Да, командир. Вон там. Вы же их уже видели.
        При более детальном рассмотрении лыж в углу фургона оказалось четыре пары. Две - с какими-то хитрыми креплениями, похожими на финские (видимо, по легенде, - трофейные), а два других комплекта - с простыми ременными креплениями под валенки. Я в детстве на таких катался.
        - Это хорошо, - сказал я, складывая лыжи на место.
        - Командир! Кузнецов, Объект и Шепилов возвращаются! - доложил вдруг Смирнов.
        Правильнее было бы сказать «Кузнецов, Объект и примкнувший к ним Шепилов», но здесь этого специфического юморка времен Хрущева никто не оценит, поскольку на самой верхушке советской власти не существует в природе ни пресловутой «Антипартийной группы образца 1957 года», ни, тем более, «примкнувшего к ней» члена Политбюро по фамилии Шепилов. Точнее, тот Шепилов, конечно, где-то есть, но он пока еще бесконечно далек от столь эпического падения с властного Олимпа.
        Вот, интересно, как Смирнов это увидел? А еще я не понял, почему старшина Гремоздюкин говорил (причем исключительно в превосходной степени) о том, что эти «разведчики» постоянно сидят в каких-то секретах по периметру «котла», но при этом реально оба Кюнста сегодня находились в расположении? Или они эту службу несут «дистанционно», либо исключительно по необходимости?
        Я нажал на пластырь и высунулся из фургона. Да, метрах в пятидесяти впереди, за кабиной «ЗиСа», мельтешили отметки от трех человеческих фигур, причем одна была более четкой и несколько желто-зеленого оттенка. Это второй Кюнст, что ли? Интересно, почему автоматика отличает их отметки от людских?
        Я дал хитрому прибору отбой, влез обратно в фургон, прикрыв дверь, и, сняв шапку, сел на скамью лицом к входу.
        Дверь открылась, и внутрь влезли трое. Один был практически вылитый Смирнов, одетый и вооруженный абсолютно аналогично ему. И вот здесь я понял, что дорогие работодатели, похоже, особо не заморачивались не только с внятной легендой, но еще и с внешностью Кюнстов. Просто взяли за основу типичный «словесный портрет» русского человека с минимальными изменениями в мелких деталях. Поэтому только что вошедший Кузнецов выглядел практически как близкий родственник Смирнова. Смирнов был шатен, Кузнецов - блондин (подозреваю, что третий в их компании, для разнообразия, был либо жгучим брюнетом, либо рыжим), у Смирнова нос был картошкой, а у Кузнецова - с горбинкой, плюс разный цвет глаз и форма бровей - и на этом все. Халтурщики они там, в этом будущем, вот что.
        Следом за Кузнецовым в фургон влезли двое в летних, не по сезону, галифе, сапогах и грязных ватниках, испятнанных там и сям многочисленными следами машинного масла и копоти, с перекрещенными молотком и разводным ключом на черных петлицах просматривающихся под телогрейками гимнастерок. Меня поразило, что эти двое сразу же вспотевших в тепле ребятишек были без многодневной щетины на физиономиях, похоже, ремонтники блюли культур-мультур и таки иногда брились. Один из них выглядел чуть постарше, светловолосый, с небольшими усиками под носом и двумя треугольниками на петлицах - по виду то ли сверхсрочник, то ли бывалый человек, выдернутый из запаса. Ну а второй, молодой и коротко остриженный брюнет с задумчивым выражением лица и густыми бровями домиком, петлицы которого были украшены одиноким эмалевым треугольничком, явно был тем самым Объектом. Из-за которого тут все, собственно говоря, и заварилось.
        - Здравия желаем, товарищ майор! - отрапортовал усатый блондинчик. Правда, с паузой в несколько секунд. Похоже, некоторое время у него ушло на точное визуальное определение моего воинского звания. При напрочь лишенной петлиц шинели, да еще и с натянутым поверх (ну явно непривычная вещь для здешней «моды») маскхалатом понять, что я майор и вообще командир Красной армии, можно было разве что по вороту гимнастерки. При этом Шепилов по-уставному вскинул ладонь к запачканному еловой смолой с приставшими иголками козырьку суконной буденовки (явные следы смолы были и на его ватнике - интересно, где это он накануне валялся?). То же самое «на автомате» проделал и Объект. Изобразил нечто, похожее на приветствие, и пресловутый Кузнецов.
        - И вам не хворать, - ответил я совершенно не по-армейски. - Так, закройте дверь поплотнее и присаживайтесь. Вы оба из 13-го армейского ремонтно-восстановительного батальона, товарищи?
        - Так точно! Сержант Шепилов! Младший сержант Игнатов! - представились оба, прежде чем сесть, и вторично козырнули.
        - Тогда, для начала, ознакомьтесь вот с этим, - сказал я, развернув перед ними извлеченный из кармана приказ.
        Пока парочка читала и соображала медленно оттаивающими в тепле извилинами, повисла небольшая пауза.
        - И что все это значит? - спросил наконец Шепилов, изучив бумаженцию. Похоже, оказанная им «честь» его скорее напугала, нежели обрадовала. Хорошо, что реальное тогдашнее командование 8-й армии РККА подобных странноватых приказов не сочиняло.
        - То, что я - майор Ухватов. Сегодня прибыл из штаба 8-й армии и сегодня же вынужденно принял командование здешним «сводным отрядом». Окружающая обстановка такова, что в ближайшие сорок восемь часов я, видимо, поведу данное подразделение на прорыв. Если не удастся прорваться большой группой, то попробуем вывести из «котла» хотя бы вас.
        - Почему именно мы? Зачем? - высказался будущий академик Игнатов, демонстрируя явную интеллигентскую склонность к обсуждению приказов.
        - Все детали мне неведомы. Не по чину. А если коротко - на Карельском перешейке готовится главный удар с последующим прорывом «линии Маннергейма», а с починкой подбитой техники, как обычно, есть некоторые проблемы. Ну и, тем более, раз уж на вас не поленились выписать отдельный приказ, его надо выполнять. Или вы с этим не согласны?
        - Да нет, почему же не согласны, согласны, - ответил Шепилов. - Только что-то поздно про нас вспомнили, товарищ майор, когда из пятерых осталось двое…
        Сказано это было с некой, похоже, застарелой обидой на начальство.
        - Это хорошо, что вы согласны, - продолжил я разговор и спросил у молодого: - Так, если не ошибаюсь, это вы - Игнатов?
        - Да, - подтвердил младший сержант.
        - Замечательно. Тогда давайте-ка выйдем на несколько минут на свежий воздух. У меня к вам есть один вопрос личного характера. Остальных попрошу пока оставаться на своих местах.
        Я надел шапку, и мы с ним вылезли из фургона. Было видно, что возвращаться на мороз будущему академику очень не хочется. В окружающем лесу постепенно темнело, на снег ложились длинные синеватые тени - зимний день вообще короток.
        - Так, - сказал я, когда мы с Объектом отошли метров на десять от замаскированного «ЗиС-6» и я присел на ствол поваленной здесь, видимо, задолго до этой войны (дерево не было спилено, а по какой-то естественной причине рухнуло набок, демонстрируя из-под снега облепленные замерзшей грязью корни) не слишком толстой елки, возле которого, судя по характерным желтым разводам на снегу, неоднократно справляли малую нужду. - Товарищ Игнатов, я попрошу вас отвечать на мои вопросы четко и быстро, не растекаясь мыслью по древу. Мой интерес к вам объясняется одним-единственным обстоятельством: на финской стороне фронта неожиданно обнаружился некий человек, которого по неизвестной причине почему-то связывают то ли с вами, то ли с вашей семьей. Как такое могло случиться? У вас что, есть какие-нибудь неизвестные нам родственники за границей?
        - А это вам зачем? - удивился будущий академик, а ныне младший сержант, особенно упирая на «вам». По его сразу же изменившемуся выражению лица и слегка задрожавшему голосу было понятно, что подобный вопрос его как минимум озадачил.
        - Интерес, увы, не праздный, товарищ Игнатов. Вы не бойтесь, я не чекист. Я всего лишь журналист из «Красной Звезды» с несколько расширенными полномочиями. Главная закавыка в том, что в этой связи некоторый интерес к вашей персоне проявили и особый отдел, и армейское политуправление. - С этими словами я расстегнул шинель и предъявил опешившему Игнатову бумажку, подписанную якобы самим Мехлисом.
        На сей раз в глазах моего собеседника появился уже откровенный испуг, переходящий в непонимание. С одной стороны, я вроде как действительно не представляю карающий орган, а с другой - ведь зачем-то именно сейчас я забрел в эти промороженные леса по его душу. На его месте я бы тоже крепко задумался.
        - Только этого не хватало. Ну, вообще-то… - начал было Игнатов, но тут же резко оборвал сам себя: - Да нет, не может такого быть! Это же полная чушь! Ерунда!
        - Чего именно «не может быть»? - уточнил я как можно более ласковым голосом. - Давайте-ка лучше я сам буду решать, что в данном случае чушь, а что нет!
        - Понимаете, товарищ майор… А, ладно, черт с ним… Лучше уж я вам про это расскажу, чем потом, с подобными вопросами, опять придут к моему отцу. Года полтора назад его уже таскали в Большой Дом, расспрашивая в основном о тех, вместе с кем ему пришлось служить в Гражданскую. И не скажу, что он от этого был в восторге. Даже чемодан собрал…
        Полтора года назад. Ну да, пресловутый 1937 год. При этом фатер Объекта оказался довольно крепким орешком, раз уж сумел отскочить от этой остервенелой рубки леса с большим разлетом щепок. Ведь пресловутый чемодан ему, судя по всему, так и не понадобился. Но расспрашивать подробности про это я, разумеется, не стал.
        - А что, ваш почтенный родитель успел отметиться какими-то связями с врагами народа? - уточнил я.
        - Да какие там связи?! Кто, черт возьми, мог предположить, что те, кто командовал Балтфлотом в 1919-м, сейчас вдруг, да еще чуть ли не поголовно, окажутся этими самыми врагами народа?
        - Действительно, кто бы мог подумать. Какая неприятность… А ваш отец, он вообще кто?
        - Странно, что вы этого не знаете…
        - Ну я же вам сказал - я не сотрудник НКВД. Я человек из армейской прессы и вовсе не обязан знать ваши анкетные данные. Просто в штабе 8-й армии, узнав, что я собираюсь любой ценой добраться сюда, попросили меня заодно кое-что выяснить. При этом, когда я сообщил о своих планах, меня там посчитали за сумасшедшего и были вовсе не уверены, что прорвусь сюда. Предполагаю, что штабные лентяи могли даже поспорить на пол-литра - убьют меня при этом или не убьют. Но я прошел…
        - Вообще-то мой отец, Парамон Петрович Игнатов - преподаватель Высшего Военно-Морского инженерного ордена Ленина училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.
        - Ого. Уважаю. Хотя, по-моему, должность у него все-таки не того масштаба, чтобы таскать человека в Большой Дом.
        - Он еще в Гражданскую орден боевого Красного Знамени получил…
        Ну да, для выдумщиков из НКВД тут получалось весьма интересное сочетание. Если он преподаватель, значит, звание у него должно быть где-то на уровне капраз-капдва, да еще и орден, который он на Балтфлоте, видимо, получил в первой если не десятке, то точно двадцатке. А в 1930-е годы заслуги времен Гражданской войны были уже не индульгенцией, а скорее наоборот - компроматом и поводом для лишнего спроса.
        - Неслабо, - согласился я. - И за что такая честь?
        - 4 июня 1919 г., в Копорском заливе, будучи старшим механиком эсминца «Азард», участвовал в потоплении английской подводной лодки L-55. А вообще отец - потомственный инженер-кораблестроитель.
        Это был известный боевой эпизод периода «зари красного Балтфлота», поскольку ту британскую подлодку подняли, отмыли от ила, изучили, восстановили, и потом она долго служила в том же КБФ. Правда, поскольку реально L-55 подорвалась на своем же минном поле, участие «Азарда» в ее потоплении представляется специалистам ну очень сомнительным. Однако ордена участникам сей «виктории» вручили самые что ни на есть настоящие.
        - А вы, товарищ младший сержант, чего же тогда на флот не подались? В соответствии с семейными традициями?
        - Ну не всем же там быть, - шмыгнул носом Игнатов и надвинул буденовку поглубже на уши. Чувствовалось, что не любит он на эту тему разговаривать. - Флот не резиновый. Да и вообще… У меня еще в детстве обнаружилась склонность к морской болезни, я даже катание на лодочке по пруду плохо переношу. Так что в этом смысле я человек скорее сухопутный. В общем, мою маму, Ларису Федоровну, папа встретил в том же, 1919 году, когда служил в действующем отряде Балтфлота…
        - И что с того? - спросил я, отметив про себя резкий переход рассказчика с «отца» на «папу». Видимо, из него наконец поперло что-то действительно сугубо личное. Чем-то это слово «папа» напомнило мне древний фильм «Мы из Кронштадта», а конкретно одного из его персонажей, некоего матросика Валентина Беспрозванного и его реплику: «соцпроисхождение подкачало, папа офицер, а мама его кухарка».
        - Я вас прошу, товарищ майор, лучше слушайте и не перебивайте, а то я чего-нибудь ненароком забуду. Так вот, для папы это единственный и официальный брак. Но, задолго до того как он мне сам как-то рассказывал, у него случилась… Ну, в общем, он назвал это «юношеская любовь» или «любовная связь»…
        - А если точнее?
        - Поймите меня правильно, я про это очень мало знаю, только то, что папа сам рассказывал. В общем, когда папе было семнадцать лет, у него была, как он сам выражается, «платоническая связь» с некой девятнадцатилетней Аделаидой Дюгамель, чуть ли не графиней из какого-то «знатного курляндского рода»…
        Произнесенная им фамилия была, без сомнения, дворянской, но вот чтобы графской - сомнительно. Хотя много ли я вообще смогу вспомнить навскидку графьев, да еще и курляндских?
        - Эва как! - сказал я вполне искренне, поскольку выходило, что в молодости наш Парамоша был вполне себе азартен и где-то даже любвеобилен: - Ага! Так сказать, «морганатический брак»? Мэзальянс-с? И, позвольте полюбопытствовать, как же сей «брак» протекал?
        - Да называйте как хотите. И какой там, к чертовой матери, мог быть брак?! Папа тогда был воспитанником Морского инженерного училища Императора Николая I, а она, если я все верно запомнил, - курсисткой. И встретились они на каком-то рождественском балу под Новый, 1899 год.
        Я прикинул: Морское техническое училище, - это солидное учебное заведение, вроде Императорского Морского Корпуса, но выпускавшее инженеров и механиков, которых царские строевые флотские офицеры (надо сказать, те еще чистоплюи, воображавшие себя некой отдельной «кастой», - ох, не зря они потом Цусиму столь позорно продули!) традиционно не уважали. Кузница отечественных кораблестроителей. Стоп! Получается, папашка нашего Объекта потом пришел преподавать в свою альма-матер? Интересно - он об этом всю жизнь мечтал или просто не хотел больше лезть в тонкости колебаний генеральной линии партии, разного рода политику и прочие, связанные с реальной военно-морской службой, дурно пахнущие коллизии?
        - Так, - сказал я. - Ну, допустим, бал, длинные платья, парадные мундиры, Рождество, шампанское, танцульки, это все понятно, а дальше?
        - Папа говорит, что это была любовь с первого взгляда.
        - Ну да, с первого всегда любовь, а со второго уже как бы и нет. А, кстати, ваша мама в курсе этих отцовских похождений?
        Будущий академик Игнатов нехорошо посмотрел на меня при этих словах.
        - Ну, вообще, он этого от нее особо не скрывал и не скрывает, хотя и подробностей не рассказывает. Просто мама и папа мало интересуются тем, что было до революции, и не любят вспоминать про те времена…
        Н-да, вспоминать про «проклятое», дореволюционное прошлое в СССР середины Хокинс века было чревато. Скажем, услышит случайно про то, что ты еще до революции погоны носил, кто-нибудь тебя сильно недолюбливающий (например, сосед по коммунальной квартире, завистливый дальний родственник или обойденный очередным чином подчиненный на службе), да еще и страдающий при этом избытком полученной на Ликбезе грамотности - и доказывай потом, что ты не верблюд. Подобных примеров тогда, увы, хватало. А еще из последней фразы будущего академика можно было сделать вывод о том, что его мамаша - женщина либо святая, либо партийная. Принимая во внимание год, когда происходил наш с ним разговор, скорее напрашивалось второе…
        - Ваша мама партийная? - уточнил я на всякий случай.
        - Да, член ВКП(б) с 1921 года. Сейчас работает в издательстве «Ленинградская Правда».
        Ну да, небось из тех, кто по молодости лет на кронштадтский лед сходил и там последние мозги отморозил. Их там таких довольно много было, разных делегатов, поэтов и брюнетов. А на Балтфлоте в 1919-м она, небось, помаленьку комиссарила, в стиле той известной пьесы Всеволода Вишневского.
        - Хорошо, - продолжил я «опрос свидетелей». - Допустим. Чуйства. Любовь с первого взгляда и прочее. С этим все понятно. А дальше?
        - Судя по тому, что я знаю, они несколько раз встречались на, как тогда выразился папа, каких-то «дачах в Парголове» и в «съемных нумерах». Естественно, сначала они хотели пожениться. Только… В общем, папа не дворянин. Наш прадедушка был всего лишь почтовым чиновником в Пскове. А родители и семья этой Аделаиды Дюгамель довольно быстро узнали об их связи и были категорически против не только подобного брака, но и любых отношений между ними. Классовые предрассудки… В общем, Аделаиду насильно отправили куда-то за границу, где, как позднее практически случайно узнал папа, она в начале 1900 года родила в какой-то частной клинике их общего сына. По всем тогдашним правилам и законам этот ребенок был незаконнорожденным. Но то, что нормально для какого-нибудь кухаркиного сына, совершенно недопустимо для дворянских отпрысков. Возможно, именно поэтому Дюгамели постарались по полной нагадить папе, и он чуть не вылетел из училища.
        - За что?
        - У кого-то в училище нашли газеты и брошюры революционного содержания. Первым, кого обвинили в их чтении и распространении, почему-то оказался папа, хотя он тогда вообще не интересовался политикой. Максимум, чего он тогда хотел, - как многие тогдашние юноши, уехать на юг Африки, чтобы помогать бурам защищать Траснсвааль и Оранжевую Республику от англичан. В общем, следствие шло довольно долго, но в итоге все обошлось. Хотя в папином личном деле и появились записи о «неблагонадежности».
        Ну да, что, видимо, теперь было для него большим плюсом. Вот так, неожиданно для себя стал практически «революционером-марксистом с подпольным стажем», прямо-таки «Бронетемкин Поносец».
        - Это все, конечно, очень интересно, только зачем вы мне про все это вообще рассказываете?
        - А к тому, что по поводу того, о чем вы только что спросили, у меня лично напрашивается только один вариант. Рождение Аделаидой ребенка Дюгамели сумели как-то утаить от всех и в том же 1900 году Аделаиду Дюгамель выдали замуж за какого-то лифляндского барона Карла Ийскюля. Неизвестно, что они для этого сделали и как именно договаривались, но, наверное, им все это что-то стоило. Поскольку новорожденного сына Аделаиды барон записал на свою фамилию. Иначе как бы его, незаконнорожденного, потом смогли определить в Морской корпус?
        - Ну да, это, конечно, вряд ли. Кстати, в последующем браке Аделаиды с бароном другие дети были?
        - Вот про это папа мне не рассказывал. Вроде бы у этого барона Ийскюля до революции было большое имение где-то под Яумпиебалгой.
        - Это где такое? - уточнил я, искренне подивившись очередному откровенно непроизносимому названию.
        - Папа говорил, что как будто где-то восточнее Риги.
        - Плохо, товарищ младший сержант, что про других детей вы не знаете. И что было дальше?
        - Папа вообще очень не любит про это говорить, особенно в последнее время. Короче, потом ему кто-то рассказывал, что у этой Аделаиды на почве несчастной любви развилась какая-то нервная болезнь, а чуть позже у нее обнаружили еще и туберкулез. Она долго лечилась за границей и умерла то ли в начале империалистической войны, то ли незадолго до нее где-то то ли в Ницце, то ли в Швейцарии.
        Что значит истинно советский человек - Первую мировую обзывает «империалистической». А раз эта Аделаида страдала не только на голову, но еще и чахоткой, да и померла, судя по всему, в довольно молодом возрасте, другие дети у нее с этим бароном-шпротоловом вряд ли получились.
        - Так вот, - продолжал Игнатов. - А уже во время Гражданской папа случайно узнал, что его с Аделаидой сын тогда находился в Петрограде. Неизвестно, успел ли он окончить Морской корпус, но папа сумел выяснить, что он служил на береговых батареях полуострова Инониеми, у деревни Ино.
        - Это форт Ино, что ли? - уточнил я, понимая что Парамон Игнатов, похоже, был не слишком-то любопытен относительно своего первого отпрыска. Да оно, в общем-то, и правильно, учитывая, что этот сын уже был как бы и не его.
        - Он. И вот, когда в мае 1918 года, красные ушли оттуда, подорвав форт Ино, этот самый сын пропал. Считается, что он погиб при подрыве одной из батарей. Когда я читал про эти события какую-то брошюрку, он был там упомянут в числе других погибших красвоенморов.
        - Как его, кстати, звали?
        - Владимир или Вольдемар Ийскюль.
        А скорее даже, наверное, какой-нибудь Вольдемарас. Вольдемарас Карлис Ийскюль - звучит. После революции для тех, кто возжелал остаться на территории «лимитрофов», такое было в порядке вещей, в октябре 1917-го человека могли звать Владимир Якубов, а год спустя - глядь, а он уже перекрестился в Вольдемараса Якубовса. Дело житейское.
        - Ну и какие выводы можно сделать из вашего рассказа, товарищ Игнатов?
        - Я вот чего подумал, товарищ майор, - а вдруг этот чертов Вольдемар тогда остался жив, а потом ушел к белым или белофиннам? Папа, кстати, такую возможность не исключил.
        - То есть вы хотите сказать, что он до сих пор не верит в то, что юный Вольдемар погиб?
        - Вот этого я не знаю. Дело в том, что кроме него при подрыве батарей форта Ино числятся погибшими еще человек тридцать, могил которых никто не видел. Пишут, что батареи тогда взрывали в большой спешке, лишь бы они не достались белофиннам. В некоторых книжках написано, что там вообще была измена и кто-то из бывших офицеров хотел сдать батареи белофиннам в целости и сохранности, из-за чего погибшие красвоенморы подорвали огневые позиции и погреба с боезапасом вместе с собой. При этом очевидцы тех событий рассказывают совсем не то, про что пишут в книгах. Так что, если человек значится в списках погибших, но нет ни свидетелей его смерти, ни даже могилы, это неизбежно наводит на некоторые размышления.
        - Что сказать - умный у вас папа, товарищ младший сержант. Да и сами вы тоже, как я погляжу, не дурак. Ладно, как говорится, замнем для ясности и примем эту вашу версию за рабочую. Я по своей линии, когда будет такая возможность, эту информацию доложу наверх кому надо, а уж они там пусть проверяют, если сочтут нужным. А вы, товарищ Игнатов, не вздумайте никому рассказывать о нашем сегодняшнем разговоре. Даже папе и маме. Да и о мандате за подписью товарища Мехлиса тоже помалкивайте. А то мало ли. Сами знаете, как у нас бывает - узнают о родственнике за границей, и прощай, нормальная жизнь, университет и прочее.
        Если точнее, меня больше беспокоило, чтобы будущий академик чисто случайно (например, по пьяни или в каком-нибудь личном разговоре про другое) не натрепал каким-нибудь местным командирам, политработникам и прочим особистам о том, что какой-то странный столичный майор с подписанной самим Львом Захаровичем Мехлисом ксивой, которому явно больше нечем было заняться, вдруг приперся прямиком из Ленинграда к нему в окружение, и все только лишь для того, чтобы узнать про какие-то там папины «ошибки молодости». Если он так, не дай бог, сделает, они точно офигеют (поскольку на самом деле меня здесь как бы нет, сюда никого похожего не посылали и никаких полномочий ему не давали, а мой здешний однофамилец, реальный корреспондент «Красной Звезды», еще даже не приехал из братской Монголии) и сильно возбудятся, потому что, по их представлениям, я буду выглядеть стопроцентным вражеским шпионом. При этом самого Игнатова и его родителей могут очень крепко взять за цугундер, в результате чего биография нашего дорогого Объекта снова может претерпеть серьезные и не предусмотренные ранее изменения. Так что пусть лучше
этот будущий теоретик темпоральных полей стоит, боится и помалкивает себе в тряпочку.
        - А про университет вы откуда знаете? - удивился Игнатов.
        - Ну, некоторые элементарные вещи, вроде места, откуда вас выдернули в ряды РККА, в личном деле все-таки значатся.
        - Что значит «выдернули»? - прямо-таки вскинулся еще более удивленный потенциальный академик. - Я вообще-то на эту войну пошел добровольцем!!
        Ну и дурак - чуть не сказал я на это вслух, но, к счастью, вовремя спохватился.
        - Так вы меня поняли, товарищ младший сержант? - спросил я вместо этого. - Или мне с вас следует взять подписку о неразглашении по всей форме?
        - Никак нет, товарищ майор! Все ясно! И без подписки!
        - Молодец, товарищ младший сержант! Четко отвечаете и быстро соображаете! Все бы так! В общем, о том, что мне рассказали, не трепитесь. От этого лично для вас может зависеть многое, уж поверьте мне.
        - Так точно, товарищ майор!
        - Ну, хорошо. Тогда пошли обратно.
        Через пару минут мы влезли в заметно потеплевшее нутро фургона. Кюнсты молча сидели на табуретах у верстака, прислонив свои винтовки к стенке. И по ним было видно, что они все время настороже, словно цепные собаки - сели они так, чтобы видеть все, что происходит в ремлетучке, и одновременно за пару секунд дотянуться до своих винтовок. Вот же Терминаторы… Категорически не озонировавшие воздух рубаха и носки с веревки уже исчезли (какие они вежливые, однако!), а разоблачившийся до гимнастерки Шепилов стоял на четвереньках перед печкой, просовывая в ее прямоугольное отверстие поленья. Видимо, в основном из-за этих его действий в ремлетучке и стало жарче. Два снятых с печки закопченных котелка теперь парили на верстаке. Здесь же были выставлены три объемистые металлические кружки.
        - Кроме кипятка, угостить вас, увы, нечем, товарищ майор, - сказал он, будто извиняясь. - Чем богаты, тем и рады.
        - Жесть, - сказал я на это, попутно вспомнив анекдот про зеков в бараке, которым раздавали чай: «Гражданин начальник, а сахарку дадите? А может, тебе еще и заварки туда налить?» Невесело усмехнувшись про себя, я снял шапку, поставил автомат рядом с самозарядками Кюнстов и поднял с пола свой туго набитый вещмешок.
        - Какая жесть? Где? - не понял между тем Шепилов и тут же начал испуганно озираться в сторону печки. Н-да, тут я, похоже, изрядно тупанул, ведь в 1940-е годы это словечко имело лишь одно, вполне традиционное значение и ничего, кроме тонкого листового железа, не обозначало.
        - Вот что, дорогие товарищи из рембата, - продолжил я, решив благоразумно не развивать далее тему жести. - Видимо, раз уж на сегодня стрельба прекратилась, сейчас сюда в полном составе прибежит весь местный комсостав, и мы с ними пойдем решать разные оргвопросы. Вы же остаетесь здесь, на попечении товарища Кузнецова, и без моего прямого приказа ничего не предпринимаете. А что касается угощений… Вы давно не ели?
        - Не то чтобы давно, - усмехнулся Шепилов. - Но харчи здесь в последнее время - сами понимаете. В лучшем случае - несоленая крупа на воде. Супец из топора…
        - Так. Понятно. Тогда пока вот что. Пустой вещмешок у вас найдется?
        Вещмешка у них не было, зато быстро нашлась пустая и относительно чистая противогазная сумка.
        Я развязал свой мешок и выложил на верстак перед ними горку сухарей, шматок сала и коробку папирос.
        - Подхарчитесь, - сказал я, перекладывая часть съестного и папирос из своего мешка в противогазную сумку. - Только, чур, все сразу не есть! Надеюсь, вы знаете, что с отвычки от жратвы может сильно поплохеть?
        - Да знаем мы, товарищ майор! - ответил Шепилов, у которого при виде продуктов как-то по-особенному заблестели глаза, из чего я сделал вывод, что по нормальному они здесь действительно не ели уже довольно давно.
        Игнатов тоже заметно оживился. Его напарник (а может, просто товарищ по несчастью) Шепилов полез за раскладным ножом, и через минуту оба ремонтника с довольным видом бодро хрумкали ржаными сухарями, размачивая их в кружках с кипятком, и, почти не жуя, глотали очень тонко нарезанные ломтики сала.
        Оба Кюнста смотрели на эту трапезу как-то равнодушно и где-то даже неприязненно. Ну да, тот, кто подзаряжается от розетки или атомной батарейки, ни за что не поймет голодного человека. Все как всегда - народ мечтает о еде, палач о выходном.
        - Так, - повернулся я к ним. - Теперь относительно вас, товарищ Кузнецов. Вы все слышали?
        - Так точно!
        - В мое отсутствие отвечаете за этих двоих головой!
        - Есть, товарищ майор!
        Думаю, что у него такая установка была, что называется «в заводской прошивке» и без всяких моих команд. Повторял все это я в основном в расчете на Игнатова и Шепилова, дабы они не подумали что-нибудь не то.
        И в этот самый момент в дверь фургона деликатно, но твердо постучали.
        - Войдите! - разрешил я, напуская на себя начальственную важность.
        Предчувствия меня не обманули, хотя на сей здешний «актив» приперся пред мои светлы очи далеко не в полном составе. На пороге возникли замерзшие и припорошенные инеем Гремоздюкин и Бышев с красными от мороза физиономиями. В своих мятых шинелях оба они выглядели запыхавшимися и какими-то обманутыми. У товарища замполитрука расстегнутая револьверная кобура была сдвинута куда-то в район пупка.
        - Ну и как у нас дела, товарищи?
        Доклад некстати закашлявшегося (видимо, от вида жующих вкусности ремонтников) Гремоздюкина был кратким. Оказалось, что дела, в целом, «как обычно», но при этом ничего хорошего не произошло. Возможно, где-то гибель нескольких человек действительно трагедия, но в этих чертовых лесах это были, увы, всего лишь серые будни.
        Опуская некоторые невольно вылетавшие из гремоздюкинского рта связующие слова в виде междометий и простых глаголов, из речи замкомвзвода можно было понять следующее: в общем, во время сегодняшнего обстрела финны кинули по нашему расположению десяток мин. То есть, если у них была стандартная минометная батарея из четырех стволов, она дала всего лишь пару залпов. Параллельно с минометным обстрелом финны (видимо, снайперы, а может, даже и один-единственный снайпер) обстреляли бойцов, сидевших в боевом охранении. Потери от минометного обстрела - сгорела одна автомашина, погибло двое бойцов, Ебылханов и Оноприев. Огнем снайперов убит красноармеец Кожушков и ранен красноармеец Чикин. Таким образом, общие людские потери - трое убитых и один раненый. То есть теперь у меня в подчинении было уже не 179, а 176 человек. Естественно, что ответный ружейно-пулеметный огонь, который с большим опозданием велся из боевого охранения, был неточным и ничего не дал, поскольку, по словам Гремоздюкина, «ребята палили в основном для отпугивания». Удалось ли им тем самым реально отпугнуть хоть кого-то - большой вопрос. Во
всяком случае, при последующем осмотре подходов к дороге никаких признаков финнов, а тем более «белофинских трупов», обнаружено не было. Впрочем, как я понял, слишком далеко в лес от боевого охранения бойцы соваться по-любому не стали. Боялись неожиданностей, и, в общем-то, это было правильно. В завершении своего невеселого доклада Гремоздюкин добавил, что всыпал дежурившим в боевом охранении по первое число за пустую трату боеприпасов, но что с того толку?
        - И часто у вас тут такое? - уточнил я, понимая, что здесь, похоже, не стоит чему-то удивляться.
        - Да, считайте, почти что каждый день, товарищ майор.
        - Понятно. Это, дорогие товарищи, плохо. И что вы намерены делать дальше?
        Гремоздюкин пожал плечами, почесал небритую щеку и, вполне логично, предложил пойти в штабной фургон для обсуждения дальнейшей диспозиции. Бышев согласно закивал. Ну да, на фига ему теперь что-то самому планировать? Им куда проще посовещаться, чтобы потом кто-то (в данном случае - я) принял какое-то решение.
        Здраво подумав о том, что любое мало-мальски высокое звания имеет немало минусов, я не стал с ним спорить.
        - Смирнов со мной! - отдал я приказ. - Товарищи Кузнецов, Игнатов и Шепилов остаются на месте.
        - Так точно, - отозвалась остающаяся троица. При этом Объект с напарником продолжали хавать.
        Я натянул шапку, взял автомат и противогазную сумку со жратвой и куревом, после чего мы со Смирновым двинулись следом за Гремоздюкиным и Бышевым. Они рванули вперед более чем скорым шагом (видимо, не хотели долго торчать на морозе, который явно усилился ближе к ночи), а мы с непроницаемо безразличным Кюнстом особо не торопились и шли, что называется, нога за ногу. Если бы не отдаленная канонада, можно было запросто подумать, что мы вовсе не на войне. Был седьмой час вечера, но в лесу уже почти стемнело. Хотя дорогу до штабной машины я, кажется, запомнил, а на худой конец мой непростой во всех отношениях спутник не дал бы заблудиться.
        - А, кстати, как вы вообще контролируете периметр? - спросил я у Смирнова тихо, так, чтобы не услышали ушедшие вперед представители младшего комсостава. Хотя, поскольку снег под их и нашими ногами скрипел довольно громко и к тому же товарищи замкомвзвода и замполитрука о чем-то оживленно переговаривались между собой на ходу, эта предосторожность была во многом излишней.
        - С помощью нескольких установленных нами по прибытии сюда одноразовых датчиков, рассчитанных на расстояние до полутора километров и настроенных на тепло, металл и движение. Данные поступают прямиком к нам, в реальном масштабе времени. Могу сказать вам, что сейчас за периметром данного «котла» находится не более восьми не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens, представляющих другую воюющую сторону. Все они заняты, скорее всего, наблюдением через примитивные оптические приборы и находятся на расстоянии не менее 500 метров от здешнего боевого охранения.
        - А чего же вы, орелики, минометный обстрел проморгали, а?
        - Во-первых, это стандартные для данного периода времени минометы калибра 80 -82 мм. Максимальная дистанция их эффективного огня превышает три километра, к тому же обстрел явно велся без применения управляемых боеприпасов и точных целеуказаний, по площадям, возможно, по заранее разведанным и нанесенным на карту целям. И в расчете, скорее всего, исключительно на психологический эффект. Таким образом, дистанция здешнего артиллерийского или минометного огня, даже при использовании огневых средств малого и среднего калибра, превышает наблюдательные возможности имеющейся у нас аппаратуры более чем вдвое. А кроме того, мы все равно не смогли бы помешать этому обстрелу. Тем более что согласно первоначальному анализу явной угрозы как для нас, так и для Объекта во время обстрела не было…
        - Что-то бедновато вас оснастили.
        - У нас с собой стандартный «Шарфауг», он же РОК, Разведывательно-обзорный комплект, командир. А для увеличения зоны действия наблюдательной аппаратуры требуется комплекс стандартных мероприятий - либо использование подходящих орбитальных космических аппаратов, которых здесь не будет еще минимум лет двадцать, либо применение дронов или микродронов. А их использование в нашем случае запрещено, поскольку оно считается нецелесообразным из соображений конспирации. К тому же дроны и микродроны не входят в комплектацию стандартного «РДК».
        Я не нашелся, чего ответить, поскольку чертов Кюнст чесал как по писаному, аргументированно и убедительно. Попутно я сообразил, что «шарфауг» это, похоже, от немецкого «scharfaugig», то есть «остроглазый/наблюдательный». Ну да, сперва НИК, теперь РОК, сначала белка, потом свисток. Экое протухшее бунтарское словечко из прошлого, которое для этих времен пока все еще будущее. Почему-то из памяти всплыл девиз «Рок против наркотиков», про который ехидно говорили, что это примерно то же самое что «пчелы против меда»… Интересно, а как они смогли бы подключиться к каким-нибудь спутникам с помощью своей переносимой в рюкзаках весьма компактной аппаратуры? Или их техника шагнула настолько далеко, что для связи с орбитой уже не требуется громадных антенн и аппаратуры с мощным приемо-передающим сигналом? Мотоциклетный шлем Урри из «Приключений Электроника»? Какое-то оно парадоксальное, это самое будущее.
        Подойдя к знакомому штабному фургону, мы увидели, что сгоревшую машину давно потушили, трупы убрали, а костры на всякий случай загасили.
        В фургоне с плотно занавешенными светомаскировкой окнами, в желтоватом свете тусклой керосиновой лампы на нас вопросительно уставились все те же персонажи, включая Феофилову, которая, тем не менее, похоже, успела умыться и причесаться (а также то ли переодеть гимнастерку, то ли пришить чистый подворотничок - это я толком не разобрал), от чего, надо признать, смотрелась куда привлекательнее, чем накануне. Ну да, женщина она всегда женщина, как обычно, напрашивается на то, чтобы ее назвали вслух если не умной, то хотя бы красивой.
        - Прекрасно выглядите, Александра Аристарховна! - сделал я ей с порога типично солдатский, дежурный комплимент, стараясь не обмануть женских ожиданий, и, как и положено захудалому «отцу солдатам», поинтересовался у фельдшерицы: - Раненый один?
        - Серьезно, в плечо - один, - доложила ожидаемо заулыбавшаяся военфельдшер (остальные младшие командиры при этом поглядели на нее с явным неодобрением - не тот момент, чтобы глазки строить). - Плюс двое легко контужены!
        - Наверное, все это надо понимать так, что сегодня мы с вами легко отделались?
        - Да, товарищ майор, - согласилась Феофилова. - Бывало и хуже.
        - Понятно. Ну что же. План у меня прежний. Для начала, как окончательно стемнеет, мы с товарищем Смирновым пойдем осмотрим местность на предмет следов этого загадочного танка…
        - Не ходили бы вы туда, товарищ майор, - сказал на это Гремоздюкин с нешуточной тревогой в голосе. - А то еще, чего доброго, убьют вас белофинны ни за понюх табаку, как многих наших командиров до этого.
        - Ничего. Раз самураи меня не ухайдакали, белофинны и подавно не достанут. Да вы не беспокойтесь - я аккуратно. Надо же все-таки проверить информацию товарища Натанзона. Ведь если против нас на той стороне объявились еще и какие-то танки - расклад вырисовывается совершенно иной.
        - Вы уж, пожалуйста, постарайтесь, товарищ майор, - сказал Гремоздилов с откровенно просительной интонацией.
        И в его взгляде при этом было такое… Короче говоря, такого словами не передать, это надо видеть. Хотя тут его можно понять - ведь до сегодняшнего дня они сидели в полной заднице и вообще не знали, чего делать, а тут вдруг явился некий «ревизор из Петербурга с секретным предписанием», объявивший вполне конкретный план действий на ближайшее время. А если меня вдруг убьют, ими опять овладеет старуха безнадега. Стало быть, все они на меня очень надеются. И те, кто сейчас сидит в штабном фургоне, и остальные, те, что ночуют на морозе.
        - Считайте, что вы меня уговорили. Буду осторожнее. А что у нас вырисовывается насчет завтра?
        - По рации связаться с соседями никак не получается, - как-то неуверенно доложил предусмотрительно отсевший подальше в тень младший командир Воздвиженский. - Больше часа пытались их вызвать, и все без толку. У нас-то рация исправно работает, но их ответа мы не слышим. Конечно, может, лес и мороз мешают, а возможно, у них рации сломались или просто выключены. Опять-таки, вряд ли у них там кто-то круглосуточно дежурит и слушает эфир. А если они решили экономить питание для раций, их молчание выглядит вполне логично.
        - Или их там уже перебили всех до одного, только мы с вами про это не знаем, - предположил я и тут же уточнил: - То есть вы хотите сказать, что предупредить их о нашем завтрашнем приезде физически невозможно?
        Н-да, Красная армия была, как обычно, сильна, но связь (а точнее, отсутствие последней) ее, как обычно, убивает наповал.
        - Выходит, что так, - еле слышно констатировал Воздвиженский, на которого в эту минуту было жалко смотреть. - От сигнальных ракет тоже никакого толку, - добавил он и тут же начал меня успокаивать: - Да вы не беспокойтесь, стрелять по нас они точно не будут, даже если мы завтра появимся внезапно! Ведь у белофиннов же никакой техники нет.
        - А если у них в боевом охранении будет сидеть кто-то излишне подозрительный или просто тупой, который решит, что это белофинны пошли на извращенную военную хитрость и едут на наших трофейных танках и машинах? И по этой причине прикажет открыть огонь? Вы вообще последствия представляете? Ведь у «соседей», насколько я понимаю, артиллерия должна быть посерьезней, чем у нас!
        - Да не должны, - встрял в разговор рассудительный Гремоздюкин, тем самым явно гася напряжение. По-моему, он ожидал, что я в этой ситуации начну истерить и лаять матом направо и налево. - Ну по всему не должны! У них же, как и у нас, с боеприпасами швах! Уж точно сначала окликнут, посмотрят, кто приехал, а только потом начнут стрелять.
        - Спасибо, товарищ замкомвзвода! Вы меня прямо-таки обнадежили! Удивляюсь, как белофинны вас до сих пор не перерезали, как хорек курей, вообще то есть без стрельбы!
        - Они это и так все время делают, товарищ майор, - сказал Воздвиженский с интонацией мрачной обреченности. Выходит, я угадал? А ведь когда военный человек с оружием начинает ощущать себя беззащитной несушкой в курятнике - дальше ехать, по-видимому, уже некуда. Вот же сучий лесок.
        - Если по совести, то бардак тут у вас, дорогие товарищи, - сказал я укоризненно. - И чем дальше, тем больше я начинаю понимать, что тот, кто планировал наше предновогоднее наступление, чего-то явно недодумал. Но это уже детали, с ними пусть разные маршалы и командармы в Генштабе разбираются… Так какими силами планируете действовать завтра?
        - Добровольцами вызвались восемь человек, считая меня, - доложил Воздвиженский, давая понять, что поднять на подобное задание кого-либо в приказном порядке в здешних условиях дело дохлое. - Мой водитель Гевлин, Натанзон, Маршакин, Армидзе, Бедняков, Боголепов и Ададуров. Возьмем один танк Т-37, давешний пикапчик и для гарантии броневичок БА-20. Старшими я и младший командир Ададуров.
        - Что за Ададуров?
        - А командир бронемашины. Он вообще-то единственный здесь из разведбата 18-й стрелковой дивизии. У них машина сломалась и застряла. Пока ремонтировали и вытягивали, дивизия ушла вперед, а они остались куковать.
        - А чего я его здесь не вижу?
        - Что ли, позвать, товарищ майор?
        - Да. Очень желательно.
        Гремоздюкин с явным неудовольствием натянул поглубже на уши свой несвежий подшлемник и вылез из фургона. Слышно было, как он там, снаружи, орет в зимний лес, простуженно призывая какого-то Витьку, вместе с его матушкой. Потом замкомвзвода наконец влез обратно, а за ним в фургон протиснулся еще один персонаж гренадерского роста, в шинели и каске образца 1936 года (бросились в глаза натрафареченные тонким красным контуром над козырьком его стального шлема пятиконечная звезда и серп с молотом, у других здесь я подобной парадной приблуды не видел, может, от того, что просто не присматривался) поверх подшлемника. Когда оба они сели к столу, я подвинул керосиновую лампу ближе и понял, что в курносом славянском лице этого Ададурова было что-то смутно знакомое. Подумав несколько секунд, я вдруг, рывком, вспомнил - да это же тот самый длинный чудик, у кого осколками финской мины накануне выбило из рук котелок с пшенкой! И точно - несмотря на то, что он уже явно почистился снегом (ну или еще чем-то), на рукаве и вороте его шинели все-таки можно было рассмотреть мелкие, белесые чешуйки разваренной крупы.
Только я сразу не обратил внимания на сиротливый эмалевый треугольник, украшавший петлицы его шинели и гимнастерки. Ну, да тут фамилия, похоже, соответствовала содержанию.
        - Мать твою етти! - вырвалось у меня.
        - Вы чего, товарищ майор? - не понял Гремоздюкин.
        - Да ничего, - сказал я, отставляя керосинку в сторону. - Просто видел давеча, как он под минометным обстрелом с пшенкой в руках кувыркался. С тем, что вы, товарищ Ададуров, чертовски везучий человек, я, пожалуй, соглашусь на все сто, а вот что вы еще и разведчик - это действительно сюрприз.
        - А вы не сомневайтесь, товарищ майор! - вполне браво выдал Ададуров, с интонацией красного комбрига из фильма «Бег». Того самого, который собирался в ледяной воде форсировать Сиваш.
        - Вот же, блин, жизнь… Да я и не сомневаюсь. Все равно умом понимаю, что тут никого, кроме вас, все равно нет, поскольку остальные явно отупели от холода, мороза и отсутствия харчей. А значит, помочь нашему «сводному отряду» выбраться из задницы некому, кроме нас самих, разумеется. Или я ошибаюсь? - спросил я, понимая, что, кажется, начинаю незаметно для себя путаться во всех этих «вас» и «нас», совершенно в стиле вороватого завбазой из «Операции «Ы».
        - Никак нет! - ответил за всех Гремоздюкин.
        - Вот то-то и оно. Тогда слушайте, - сказал я и поставил на стол прихваченную из ремлетучки туго набитую противогазную сумку.
        - Тут я отложил часть харчей и папирос. Как я уже вам говорил, на всех то, чего я принес, в любом случае не разделить. Да даже и вам этого вряд ли хватит, чтобы наесться досыта. Поэтому приказ такой - сейчас, не выходя отсюда, пожуйте сами, лучше так, чтобы никто не видел, и дайте по сухарю с кусочком сальца тем, кто завтра пойдет со мной к «соседям». Не сочтите это за жлобство, но мне нужно, чтобы весь оставшийся комсостав и те, кто пойдет в бой утром, хоть немножко соображали. А когда в желудке переваривается хоть что-то, думается завсегда лучше. Ну и оставьте немного еды товарищу военфельдшеру, для медперсонала и раненых. Повторяю - я понимаю, что этого чертовски мало, но что есть, то есть, без вариантов.
        Возражений, как я и ожидал, не последовало. Смотреть, как они будут делить и потреблять скудный харч, у меня не было никакого желания (я это уже видел в ремлетучке), и мы со Смирновым вылезли из теплого фургона и двинули в обратный путь, к ремонтникам за лыжами и палками. Пока ходили туда-сюда, окончательно стемнело и задул довольно противный северный ветер. А когда мы, отягощенные лыжами, вернулись к штабной машине, товарищи младшие командиры уже разобрались с провизией. Во всяком случае, сумки нигде не было, а врачиха Феофилова покинула «военный совет». Видимо, поспешила подкормить подотчетный личный состав.
        - Я вас провожу до боевого охранения, - предложил Гремоздюкин, облизывая засаленные пальцы.
        Смирнов вопросительно посмотрел на меня, но я не стал возражать, хотя и понимал, что Кюнст сможет проложить любой маршрут по округе и вполне самостоятельно.
        Кстати, пошли мы не в ту сторону, откуда я приехал на пикапе днем, а куда-то значительно правее, то есть, надо понимать, на запад или северо-запад. И я, как и положено городскому жителю, не ждал ничего хорошего от шатания по ночному зимнему лесу.
        - Стой, кто идет?! - неожиданно вопросил незнакомый, приглушенный голос откуда-то из-за темных деревьев впереди нас.
        - Москва! - выдал на это Гремоздюкин.
        - Мина! - ответили из-за елок. Так, теперь здешние пароль и отзыв, похоже, были мне известны. Весьма ценное дополнение.
        - Это вы, товарищ замкомвзвода? - вполне миролюбиво уточнил тот же голос.
        - А кто же еще? - как мне показалось, удивился Гремоздюкин.
        Приблизившись к «секрету», мы обнаружили пару заснеженных до полной неразличимости древесных стволов, за которыми, на наваленном еловом лапнике откровенно мерзли двое покрытых инеем бойцов в серых шинелях с поднятыми воротниками. Один - в наглухо застегнутой по-зимнему буденовке с застывшими на подбородке кристалликами льда (следствие вдоха-выдоха ноздрями при отрицательных температурах), второй в подшлемнике и испачканной белилами каске. Куда-то в вышину смотрели обледенелый штык лежавшей на импровизированном бруствере винтовки образца 1891/1930 гг. и раструб пламегасителя ствола, выставленного тут же на широких сошках пулемета ДП. Вояки… Им же здесь на голову сядут, и они этого не заметят…
        - Ветберг, ты, что ли? - отплатил вопрошавшему той же монетой Гремоздюкин, подойдя к нему вплотную. - А с тобой сегодня кто?
        - Бекешев, - ответил тот, что в буденовке, видимо, старший на этом посту. Его напарник при этом продолжал молча сидеть в импровизированном укрытии с засунутыми в карманы руками, явно не желая расходовать драгоценное тепло организма на телодвижения и разные бессмысленные разговоры.
        - Давно вы в охранении? - спросил по-старшински въедливый товарищ замкомвзвода.
        - Да, почитай, уже часа три. Нам тут до шести утра сидеть.
        Интересно, почему у них здесь так редко меняют посты, и это на таком-то холоде? Или до такой степени людей не хватает?
        - И как обстановка? - поинтересовался Гремоздюкин, явно пропустив мимо ушей реплику насчет «сидеть до утра». Похоже, он имел самое непосредственное отношение к установлению подобного расписания смены караулов.
        - Да как обычно, товарищ старшина. Не видно же ни хрена. Только порой мерещится всякое.
        - Что именно? - встрял я в разговор. Мало ли, что они тут могли увидеть. Ведь оба одеревенели настолько, что могли и не заметить засевших метрах в десяти от них финнов. И может, кто-то из «сынов Суоми» уже прикидывает, кого из нас резать первым, а мы ни сном ни духом.
        - С час назад вроде видели за деревьями человеческую фигуру, но, похоже, померещилось, - как-то неуверенно ответил этот самый Ветберг.
        В этот момент я мысленно ругнул себя за раздолбайство. Надавил пальцем на «пластырь» от пресловутого «СНА», осмотрелся и не увидел вокруг ничего подозрительного. Вопросительно глянул на спокойного, как дохлый лев, Смирнова. Кюнст, который, похоже, постоянно отслеживал обстановочку вокруг, лишь отрицательно покачал головой. Ладно. Значит, товарищам красным армейцам действительно померещилось.
        - А вы кто? - вдруг словно что-то вспомнил Ветберг, вопросительно уставившись на меня.
        - Это товарищ майор Ухватов, - торжественно объявил бойцам Гремоздюкин еще до того, как я успел открыть рот для ответа. - Пробился прямиком из штаба армии. С сегодняшнего дня он нами командует!
        - Во как! - сказал на это удивленный Ветберг с, как мне показалось, излишне оптимистичной интонацией и тут же спросил: - А вы куда это собрались, товарищ майор?
        - На рекогносцировку! - браво ответил я, очень кстати вспомнив заковыристое слово.
        - Храбрый вы человек, однако! - констатировал Ветберг. Кажется, теперь я в его глазах был если не марвеловским супергероем (какие, блин, в 1940 году да еще и в СССР комиксы?), то уж наверняка Чапаем из одноименного фильма.
        Не тратя времени на дальнейший треп, я начал прилаживать лыжи к валенкам. Поскольку для меня, типичного городского жителя начала XXI века, были начисто забыты не только мягкие, но и жесткие «ботиночные» крепления, с ремешками я разобрался далеко не сразу. Однако в итоге, как и при езде на велосипеде, наследственно-генетические навыки всплыли из памяти, и все получилось. Смирнов управился со своими лыжами за минуту и терпеливо ждал окончания моих манипуляций.
        И одно дело, когда ты бросил курить и встал на лыжи (ну и далее по тексту: «и вместо рака будет грыжа») сугубо добровольно и пользы для, а совсем другое - нацепил на свои ноги нечто деревянное и непонятное на войне, когда от этого зависит твоя жизнь и нет никаких других альтернативных вариантов скрытного передвижения по зимнему лесу. Это при том, что я-то всерьез на лыжах не ходил примерно со старших классов школы. Потому что после школы уже как-то не было ни повода, ни желания - путчи, распады империй, кризисы, войны, дефолты.
        Закончив возню с креплениями, я повесил автомат на правое плечо стволом вниз (вешать его поперек груди было бы удобно с точки зрения хождения на лыжах, но отнюдь не в случае, когда придется мгновенно перейти от лыжной прогулки к стрельбе), продел руки в обмахрившиеся матерчатые петли на концах лыжных палок, поправил перчатки и вопросительно посмотрел на темную фигуру стоящего передо мной Гремоздюкина:
        - Кстати, товарищ замкомвзвода, там, впереди, часом, нет разной мелкой каки в виде наших или финских мин, точно нет? - на всякий случай спросил я его.
        - Да господь с вами, - прямо-таки испугался тот. - У нас мин отродясь не было, а белофинны ставят фугасы да противотанковые фиговины на дороге или рядом с ней, в расчете на танк или автомашину, поскольку на меньшее они не согласны. Они все-таки не настолько идиоты, чтобы минировать противопехотками лес, по которому сами же и шляются!
        - Хорошо, если так, - сказал я и глянул на Смирнова, лицо которого я видел в темноте только благодаря действию «пластыря».
        - За мной, товарищ майор, - сказал Кюнст без малейших прелюдий, навалился всем телом на лыжные палки, оттолкнулся и решительно двинулся между елей, забирая немного вправо.
        - Я вас здесь подожду, товарищ майор! - пообещал мне Гремоздюкин. Этого еще не хватало. Хотя это уж как ему будет угодно, только думаю, что в штабном фургоне от него было бы куда больше проку. И без риска отморозить хрен или нос. А то возись с ним потом.
        Я успокаивающе похлопал его по шинельному плечу, повернулся и, наконец, пошел вперед, ориентируясь на мелькавший между деревьев силуэт Кюнста и стараясь вести свои «дрова» точно по оставляемой им лыжне. Благодаря «СНА» я видел окружающий меня пейзаж вполне контрастно. В противном случае отыскивать дорогу среди деревьев было бы не так уж и просто.
        Отойдя метров на двести от поста боевого охранения (именно в тот момент, когда три зеленых контура человеческих фигур стали едва различимы за деревьями), Смирнов остановился посреди темного леса, поджидая меня. Я подошел к нему с вопросом:
        - Чего встали, дорогой товарищ Наф-Наф?
        - Дорога, о которой говорил тот сапер, вон там, впереди, - сказал Кюнст, указуя лыжной палкой куда-то в зимнюю темноту. - До нее по прямой километра полтора. Активируйте «СНА».
        - Я уже.
        - Хорошо. Тогда идите строго за мной, по моей лыжне, и ничего не предпринимайте, даже если что-то увидите или услышите. Имейте в виду, что мои возможности по части обнаружения любых целей ночью значительно лучше, чем у вас. И все, что видите вы, я неизбежно увижу чуть раньше. Так что следите за моими командами и старайтесь двигаться максимально тихо. Как дойдем до нужного места, я вам сообщу.
        - Спасибо, успокоил.
        На этом наше с ним «полевое совещание» закончилось, и мы направили наши лыжи дальше. Вообще, как оказалось, в ночной темноте деревья и снег - вещи, весьма затрудняющие движение, особенно на относительно ровной местности, где нет ни резких спусков, ни подъемов. К тому же массивная и тяжелая «банка» барабанного автоматного магазина при каждом шаге довольно чувствительно постукивала меня по правому боку и ребрам, что ощущалось даже сквозь толстую шинель - увы, но за все в этой жизни (в данном случае - за многозарядность) приходится платить. Однако уже минут через десять-пятнадцать, изрядно вспотев, я, кажется, вошел в темп лыжной ходьбы и, несмотря на все неудобства, начал привыкать к монотонности движения: два шажка - толчок - рывок, два шажка - толчок - рывок. Тем более что двигались мы медленно и отнюдь не по прямой, время от времени останавливаясь, присматриваясь и прислушиваясь. Несколько раз я видел через свой «эрзац-тепловизор» какие-то перемещающиеся среди деревьев мелкие желто-оранжевые пятна. Похоже, здешняя лесная живность плевала на всю эту войну, поскольку жрать-то хочется всегда, даже
если вокруг стреляют.
        - Стоп! - вдруг услышал я впереди громкий шепот Смирнова. И тут же увидел, что он стоит, подняв свою длинную СВТ к плечу, и поводит стволом винтовки куда-то влево от нас, явно выискивая конкретную цель - ну вылитый биатлонист на огневом рубеже. В этот момент я понял, что приспособление из этого самого «СНА» действительно работает. Потому что левее, где деревья стояли гуще, метрах в ста пятидесяти по направлению нашего движения, я начал различать два красных контура в виде фрагментов человеческих фигур. Более всего это было похоже на людей, которые осторожно выглядывают из-за деревьев.
        Я рванул с плеча автомат, но, прежде чем успел что-то сделать, на срезе ствола кюнстовской СВТ моргнуло бледное пламя, сопровождаемое отрывистым «ты-тых!». Вслед за этим один из красных силуэтов сначала превратился из фрагментарного в полный, а потом резко ушел вниз, обернувшись в некое бесформенное пятно. Дальнейшее выглядело более чем логично, поскольку второй, за какие-то секунды потерявший напарника вражина, у которого явно сдали нервы, немедленно выстрелил в нашу сторону из винтовки, ориентируясь на вспышку первого выстрела Смирнова, - наши фигуры он видел однозначно плохо. Соответственно, вполне ожидаемо, финн промазал - пуля просвистела далеко в стороне от нас. Далее я вскинул ППД к плечу и пустил в сторону супостата короткую очередь, одновременно услышав перекрывший треск моего автомата новый громкий одиночный выстрел смирновской самозарядки, вслед за которым второй красный силуэт тоже сместился на уровень снежной поверхности и замер, частично скрытый от нас стволом ели. Оба врага больше не двигались, и их отметки начали бледнеть, становясь из красных розовыми. Кажется, начали потихоньку
остывать.
        - Зря вы стреляли, - сказал Смирнов, опуская винтовку. - На таком расстоянии огонь из вашего пистолета-пулемета имеет скорее психологическое значение. Второго я бы тоже успел снять без проблем.
        - Учту, - сказал я, убирая воняющий сгоревшим порохом ППД обратно за плечо.
        - Посмотрим на них поближе? - предложил Кюнст.
        - Давай, - согласился я. - Хуже точно не будет.
        Мы поворотили свои оглобли (а точнее - лыжи) влево и скоро были у ставших столь плохим укрытиям для этих маннергеймовских вояк деревьев. Картина была не столь уж и впечатляющая - два убитых финна в белых маскхалатах (в виде штанов и курток с капюшонами), под ними толстые свитера грубой вязки и серые мундиры (у одного из них на темных петлицах просматривалось по одной угловой лычке - капрал стало быть), на ногах пьексы, на голове суконные кепи. Чуть в стороне, за деревьями, было припрятано две пары лыж. Тянущаяся к этому месту лыжня шла откуда-то с северо-запада. Похоже, все наши нынешние проблемы находились именно в той стороне. Одному Смирнов попал в лоб, второму - в левую сторону груди. Как говорится, бах - и наповал. Ну и меткость у него все-таки, да еще и в ночное время.
        Ладно, будем считать, что тем самым мы с лихвой поквитались за наших сегодняшних покойников.
        Первый не успевший что-либо понять финн был вооружен автоматом «Суоми» с дисковым магазином, второй - винтовкой М28 -30 (фактически тот же «мосин», с минимальными «национальными» отличиями вроде крепления под ножевой штык). Оптики на винтовке не было. Снявший лыжи Смирнов начал деловито переворачивать и осматривать убитых, откладывая в сторону оружие и патроны.
        - На фига? - чисто автоматически поинтересовался я.
        - Пригодится, когда пойдем за нашим агентом. Неизвестно, с чем мы при этом столкнемся, А оружия и боеприпасов у нас с собой меньше, чем хотелось бы.
        - Дальновидно, - согласился я.
        Что можно было сказать по итогам осмотра? Во-первых, рюкзаков или вещмешков у мертвых финнов не было. Только волыны при минимуме патронов (у одного два снаряженных диска к автомату и десятка два патронов россыпью, у другого - полсотни патронов к винтовке) плюс ножи. Во-вторых, в карманах у них было только по паре перевязочных пакетов. И ни жратвы, ни чего-нибудь, культурно выражаясь, «согревающего». Так что тут и полному дилетанту понятно, что сутками на морозе они категорически не торчали. А значит, где-то они базируются, есть у них какое-то заветное «лежбище и любовь с интересом» - сторожка, хутор, блиндаж или что-то типа того. И работают они явно по рейдовому принципу. Вышли на несколько часов, постреляли из-за кустов, посмотрели, что и как, и греться - похлебать горячего супчика, тяпнуть клюквенной водочки (или тогда ее у них эту хрень с оленями на этикетке еще не производили?), поспать до следующего боевого выхода и прочее. Все-то они, суки, заранее продумали. А мы, как обычно, - с голыми пятками на шашку.
        - Заканчивай! - сказал я Кюнсту. - И таки пошли дальше!
        Убрав ножи и прикарманенные боеприпасы к себе в рюкзак и закинув за плечи трофейные стволы, Смирнов надел лыжи, и мы двинулись по прежнему маршруту. Какое-то время я смотрел в основном в его обтянутую маскхалатом спину, на которой крест-накрест висели стволами вниз позаимствованные у покойников автомат и винтовка. Тем более что по сторонам не было видно ничего интересного. А потом он поднял руку, вновь требуя остановиться.
        - Вон там, видите подбитые танки? - спросил он, когда я поравнялся с ним.
        - Да, - ответил я, действительно начав различать впереди среди деревьев какие-то большие темные пятна, которые пресловутый «пластырь» отказывался как-то выделять на общем фоне, из чего следовало, что их тепловые показатели не отличались от окружающего леса, а значит, они были холодные, и уже давно.
        - Это та самая дорога, - пояснил Смирнов. - И хотя пока никаких живых существ вида homo sapiens там нет, вам следует соблюдать предельную осторожность.
        За себя любимого он, судя по всему, вообще не беспокоился, Терминатор фигов.
        Очень скоро мы с ним приблизились к нужному месту настолько, что темные пятна обрели размеры и форму подбитых танков.
        Блин, тоже мне дорога. Фактически узкая просека, и на ней две широкие колеи в снегу, и ничего более. На ее обочине метрах в пятидесяти от нас действительно торчало два уничтоженных танка и руины сгоревшего грузовика. Кюнст остался стоять на месте с винтовкой наперевес, а я подошел ближе. Видимость в условиях зимнего ночного леса, даже когда свет луны временами пробивался через проползавшие над Карелией стада облаков, была, мягко говоря, не очень. Но благодаря наличию «СНА» все-таки можно было понять, что именно тут произошло. Передний танк, оказавшийся БТ-5, сгорел до черно-ржавого состояния (видимо, попадание было в топливный бак) и стоял, низко опустившись на полностью сгоревших бандажах катков в подплавившийся, все еще покрытый жирной сажей снег. Стоявший позади него БТ-7 с конической башней, на котором сохранился небрежно наквацанный малярной кистью зимний камуфляж из мела или известки, пострадал значительно меньше. Его перебитая левая гусеница лопнула и, обнажив ленивец, причудливо обвисла, обвившись вокруг катков. Подойдя еще ближе, я увидел две небольшие темные пробоины, явно от бронебойных
снарядов в левом борту этого танка. Судя по распахнутым настежь люкам обеих «бэтэшек», экипажи сумели удрать из них, хотя в стороне от дороги, на снегу между деревьев, контрастно выделялось с пяток темных пятен, в которых можно было без труда опознать застывшие в неестественных позах трупы в серых шинелях. Явно наши пехотинцы (двое, по-видимому, те самые бедолаги, вместе с которыми сюда приходили Натанзон и Ебылханов), своих покойников финны явно унесли. Если, конечно, убитые с их стороны тут вообще были.
        Осматривать покривившуюся от жара обгорелую раму с двигателем (все, что осталось от стоявшего за танками грузовика «ЗиС-5») смысла вообще не было. Стоя неподалеку от горелого БТ-5, я прикинул, что и где мог увидеть Натанзон.
        - Это должно быть где-то вон там, на той стороне дороги, - сказал подошедший наконец Смирнов и добавил: - Второй танк уже явно осматривали - следы вокруг него свежие. Унесли пулемет, боеприпасы и оптику.
        Н-да, внимательность у него была феноменальная, хотя, по идее, башенный ДТ могли унести и сами танкисты.
        Мы пересекли дорогу (для меня пересекать на лыжах подобные колдобины оказалось непросто), и, недолго поискав вдоль обочины, я действительно нашел за деревьями небольшую поляну, а на ней следы гусениц (спасибо «СНА», если бы его не было, пришлось бы тащить с собой какой-нибудь фонарь и с головой выдавать себя его включением), уходящие куда-то в финский тыл, а заодно и нечто вроде огневой позиции, где этот танк, судя по всему, стоял и то ли разворачивался, то ли ездил взад-вперед, накатав в снегу что-то вроде неглубокого окопа. Идентифицировать эти следы гусениц, как однозначно «матильдовские», в темноте было сложно, тем более что я не имел представления о том, как именно должны выглядеть отпечатки траков именно этого танка. Я до этого «Матильду» видел разве что в статичной экспозиции Кубинского музея да на картинках. Поискав на этой позиции гильзы, я нашел только десяток пулеметных. На ощупь, форма и калибр были похожи на те, что я подобрал днем на дороге, после той стихийной дуэли с неизвестным стрелком. Решив потом по-подробнее рассмотреть их маркировку, я сунул пару гильз в карман шинели.
Действительно, похоже про неизвестный и довольно крупный танк, ребятишки не наврали.
        - Командир, - услышал я тихий голос Кюнста. - Вижу десять-двенадцать не имеющих ценности и не представляющих явной угрозы существ вида homo sapiens, относящихся к противоположной воюющей стороне. Медленно приближаются с северо-запада. Даже при выходе на дистанцию эффективного оружейного огня они, принимая во внимание темное время суток и общую, ограниченную видимости, будут представлять для нас минимальную угрозу. Пока расстояние до них метров восемьсот. Но в целях сохранения конспирации нам лучше немедленно отойти.
        - Ладно, уговорил, уходим.
        - Возвращайтесь по нашей лыжне, я за вами.
        Ага, выходит, эти финские говнюки все-таки услышали нашу недавнюю стрельбу, всполошились и послали за убитой парочкой подкрепление. Явно хотят поквитаться за своих. И, судя по всему, базируются они действительно не сильно далеко отсюда. Хотя и не сильно близко, в противном случае они бы нарисовались сразу после нашей перестрелки с той парочкой, и до дороги мы бы просто не дошли.
        Без лишних слов мы вернулись на другую сторону дороги и двинулись обратно. Отсутствие впереди мин и возможных засад как-то успокаивало. Теперь Кюнст держался позади меня. Какое-то время мы шли в очень хорошем темпе. Потом, когда мы уже миновали место перестрелки с теми двумя лыжниками, вслед нам бахнула пара винтовочных выстрелов. Близкого свиста пуль я не слышал, а значит, били явно не прицельно, просто кто-то из преследователей, возомнивший себя очень глазастым, шмальнул, чисто умозрительно ориентируясь на некое движение впереди себя. Я оглянулся: за деревьями, практически на грани зоны видимости были едва видны три или четыре красных силуэта, остальных, похоже, скрывали деревья.
        - Быстро за дерево! - услышал я громкий шепот Смирнова. - И не высовывайтесь!
        Решив, что он хорошо знает, что делает, я выполнил эту команду, привалившись боком к толстому стволу подвернувшейся на пути ели. Проделать это с лыжами на ногах и палками в руках было тем еще «концертным номером». Потом четыре раза треснула СВТ, и благополучно сховавшийся за соседним деревом Смирнов, кажется, попал. Потому что ночную темноту разорвал далекий, неразборчивый вопль боли, а спустя минуту раздался характерный, металлически стучащий треск, и между деревьев замелькал малиновый пунктир трассирующих пуль - в бессильной злобе финны засадили по лесу из ручного пулемета (судя по звуку, трассирующими был заряжен именно он) и минимум двух автоматов. Но нас они не видели, и ближе тридцати метров от нас ни одна пуля не пролетела. Похоже, их пулеметчик стрелял из положения лежа, и искры трассирующих пуль мелькали над самым снегом и гасли в стволах елок. Постреляв с минуту и, видимо, поняв, что они всего лишь зря вбивают боезапас в безмолвную древесину, которая, как и бумага, все стерпит, финны прекратили палить столь же резко и неожиданно, как и начали.
        - Одного я снял, - буднично сказал Кюнст. - Пойдемте, командир, теперь они точно за нами не пойдут! У них теперь другие заботы!
        Да кто бы спорил.
        Дальнейший обратный путь был недолгим, настолько, что я даже вовремя не заметил родимое боевое охранение. «СНА» я к этому моменту отключил - зачем лишний раз зрение сажать?
        - Стой, кто идет? - спросил из темноты знакомый простуженный голос, который обрел черты человека в шинели и буденовке, целящегося из «дегтяря» куда-то в лес. Вероятно, в ту сторону, где только что был «фейерверк».
        - Москва! Свои!
        - Мина! - ответил другой (теперь это был, без сомнения, Гремоздюкин, чья голова в каске появилась над бревном импровизированного бруствера) голос. - С возвращением, товарищ майор. Это там сейчас по вас стреляли?
        Кажется, этот уже потерявший на войне слишком много командиров старшина не очень-то верил в благополучный исход нашей сегодняшней «рекогносцировки».
        - А то вы не видели и не слышали! Но двух или трех ихних мы точно положили. Так что за сегодняшний минометный обстрел мы с белофиннами в расчете. Но в остальном ничего хорошего, - сказал я, поставив автомат и палки к ближайшему дереву и снимая лыжи. В онемевших ногах ниже колен ощутимо покалывало - сказывалась отвычка как от ходьбы на лыжах, так и от любой «физухи» в целом.
        - В каком смысле «ничего хорошего»?
        - В том смысле, что тот вражеский танк саперам, увы, не померещился. Не наврал товарищ Натанзон, - сказал я, наконец освободившись от лыж.
        - И что нам с этой информацией делать, товарищ майор?
        - Выходит, что противник на этом участке фронта сильнее, чем можно было предполагать. Но об этом мы будем думать после того, как завтра попытаемся договориться с соседями о совместном прорыве и взаимодействии. В зависимости от конечного результата. Проследите лично, чтобы в десять утра, когда более-менее рассветет, все были готовы!
        Я чуть было не сказал «в семь утра», но вовремя успел вспомнить где я и что сейчас на дворе вообще-то зима (что значит - прибыл из конца лета). А зимой в семь утра еще темно.
        - Так точно, товарищ майор! - отозвался Гремоздюкин.
        - Я заночую у ремонтников! - закончил я разговор.
        После этого мы покинули боевое охранение. Гремоздюкин явно обрадовался и по этой причине был настолько любезен, что понес мои лыжи. Ну а Смирнов молча тащил свои лыжи, СВТ и комплект трофейных стволов, не показывая каких-либо видимых признаков усталости.
        «Вагенбург» лесного «котла» спал, страдая от холода и бурчания в пустых желудках, каждую минуту ожидая выстрелов или свиста мин. Но финны безмолвствовали. Похоже на то, чтобы переварить упрямый факт сегодняшних потерь, им потребуется какое-то время.
        В ночных облаках над лесом в очередной раз образовались широкие разрывы, и стало слышно, как где-то в вышине гудит нечто летающее, множественно, мощно и басовито. А потом в вышине над нашими головами, на фоне скрытой дымкой голубоватой луны очень медленно проплыли два ширококрылых, похожих на жирные плюсы, темных силуэта.
        Прямо-таки имперский звездный разрушитель на фоне какой-нибудь планеты или луны. Ну да какая империя, такие у нее и разрушители.
        - Это что? - спросил я у навьюченного моими лыжами и палками Гремоздюкина, указуя перстом в ночное небо.
        - Да это наши ТБ-3, я же говорил, товарищ майор, - ответил товарищ замкомвзвода. - Они над нами чуть не каждую ночь летают!
        - Лишь бы был толк от этого летания. Все, всем спать, - приказал я, видя, что мы подошли к знакомой ремлетучке на шасси «ЗиС-6». - Если что - меня немедленно будить! Выход завтра в 10:00! Да, и к завтрашнему выходу, пожалуйста, найдите мне исправную ракетницу и пару ракет! Лучше всего - красных.
        - Так точно! - Гремоздюкин козырнул и, свалив лыжи возле «ЗиСа», удалился куда-то в сторону штабных фургонов. Наверное, сало с сухарями доедать, если оно у них, конечно, осталось.
        Прежде чем мы влезли в протопленный фургон, Смирнов сунул мне в руку какую-то овальную пилюлю, тихо сказав, что это весьма питательная вещь, которая заменяет для одного человека суточную норму продуктов, восстанавливает нервные клетки, успокаивает психику и улучшает сон. Я немедленно проглотил чудо-средство, на вкус показавшееся самой банальной глюкозой. Оба ремонтника уже спали под шинелями и даже не шелохнулись при нашем появлении, а Кюнст, которого я знал как Кузнецова, бодрствовал, поджидая нас. После того как мы вернулись, он взял свою винтовку и вышел на мороз. Видимо, нести караульную службу. У меня не было уверенности что я засну (как-то отвык я спать, не раздеваясь и не разуваясь), хотя деликатные ремонтники и освободили начальству в моем лице одну из лавок, из-за чего Шепилов улегся на полу. Сняв шапку, перчатки, ремни амуниции, шинель («ТТ» из ее внутреннего кармана я доставать не стал) и маскхалат, я положил ППД на верстак. Потом лег, сунул шапку себе под голову, накрылся шинелькой и, на удивление, заснул под равнодушным взглядом севшего в угол Смирнова. Возможно, чудо-пилюля таки
подействовала.
        День 2
        Нам танков не давали. Об отцах-командирах, обсуждении приказов, сволочах и засадах
        Мы под огнем. И кто-нибудь из нас не обойдет летящей финской пули.
        Алексей Сурков. Из цикла стихов 1940 г.
        16 января 1940 г. Примерно там же. Дорога Места-тие в районе Кууромется. Западный берег Ладожского озера.
        - Т-рр!! Фрр-рр!! Нгу-у-у-у!!! Дыр-дыр-дыр-р-р-р-ды-дыт!! - неожиданно услышал я сквозь сон некие, новые для меня после вчерашнего, далекие посторонние звуки. Похоже, где-то в небе, над потолком фургона, гудело, выло и тарахтело что-то железное. Каким-то мгновенным рывком я проснулся, сел на лавке и, протирая глаза, вопросил у сидевшего возле печки Смирнова:
        - Сержант, это что, блин, такое? Что происходит?
        В следующий момент, по мере того как сон окончательно ушел, я наконец обрел способность связно соображать, окончательно вспомнил, кто я сейчас и где именно нахожусь, и сразу же увидел и оценил следующие моменты. Во-первых, второй Кюнст и оба ремонтника, включая нашего драгоценного Объекта внутри ремлетучки отсутствовали. Во-вторых, раз второй Кюнст, тот, который Смирнов, без малейших эмоций сидел на месте и даже не счел нужным меня разбудить, вокруг не происходило ничего опасного или хотя бы заслуживающего внимания. А шум над головой объяснялся очень просто - похоже, в небе вертелся воздушный бой. За окошками фургона светлело. Было тепло, печка потихоньку топилась, на ней опять стояли два котелка со снеговой водой. Я глянул на часы - 9:11 утра. В принципе, можно было и еще поспать, ну да черт с ним, раз уж проснулся - надо действовать. Как говорили в «Шведской спичке» у А. П. Чехова: «Разбудили - пейте».
        - Все спокойно, командир! В данный момент над нами летают самолеты! - доложил Смирнов и тут же продолжил: - Все вылезли наружу и с интересом наблюдают за ними. С нашим Объектом все в порядке, он сейчас максимум метрах в тридцати от нас и ему ничего не угрожает. К вам никто не приходил, никаких сообщений и команд извне не поступало. Вон там - теплая вода. Можете умыться.
        Закончив свой доклад, он кивнул на верстак, где стоял третий, слегка паривший котелок, выглядевший не таким сильно побитым и закопченным, как два его томящихся на буржуйке собрата (вчера я его, что характерно, не заметил). Вода была еле-еле теплая, но это все-таки лучше, чем если бы она была ледяная, прямиком из зимнего колодца или ручья водичка, или если бы воды у меня вообще не было. Стараясь не накапать на верстак, я промыл глаза над котелком и ополоснул физиономию, на которой, на ощупь, начала потихоньку прорастать щетина. Потом пополоскал рот и, не видя, куда можно сплюнуть, обреченно проглотил эту имевшую заметный железный привкус воду. Вслед за этим Смирнов молча сунул мне в руку пилюлю, аналогичную вчерашней (видимо, это были мои сегодняшние завтрак, обед и ужин).
        - А это вотрите в подбородок и щеки, - сказал он мне, протягивая некий маленький тюбик без маркировки, после того как я проглотил пилюльку и запил ее водой из того же котелка.
        - Зачем? - не понял я.
        - Это средство избавит вас от необходимости бриться на ближайшие 48 часов, - охотно пояснил Кюнст. - Тем самым сэкономит вам много времени. Только сильно густо не мажьте.
        Выдавив на ладонь немного не имеющего никакого запаха, тепловатого желе, напоминающего обычную мазь, я намазал ей физиономию и вернул тюбик сержанту. Потом потрогал подбородок - странное ощущение, ничего не прощупывалось, словно щетина разом куда-то делась. Растворилась, что ли? Вот тебе и на, а если это растворяющее средство впитается еще дальше и доберется до моих зубов, глаз и мозгов? Я представил свой череп, покрывающийся под кожей сквозными дырами, и меня аж передернуло. Тут поневоле очко начинает играть самым причудливым образом.
        - Не бойтесь, для существ вида homo sapiens это средство абсолютно безвредно, - успокоил словно прочитавший мои мысли Смирнов.
        - Кстати, а как потом, после ваших питательных пилюлек с, культурно выражаясь, стулом?! Небось, серется по ведру с верхом? - спросил я на всякий случай.
        - Они усваиваются полностью. То есть при их употреблении необходимость в каких-либо физиологических отправлениях вообще отпадает. Их разрабатывали для космических пилотов. А в нашем случае это очень удобно с точки зрения конспирации.
        Молодец, объяснил. Ну, все понятно: «Ешь вода, пей вода, срать не будешь никогда» - древняя восточная мудрость. Хотя, если оставить в стороне разные хиханьки-хаханьки, стоило признать, что после того как Смирнов вчера, перед сном, дал мне первую пилюльку, я стал чувствовать себя заметно комфортнее и как-то сразу перестал воспринимать окружающую холодрыгу трагически, хотя еще вчера я раз за разом ловил себя на мысли, что промерзаю до самой селезенки и хочу в отчаянии заорать что-нибудь типа: «Ненавижу, сука, зиму!» Выходит, таки работала эта хреновина…
        Покончив с «утренним туалетом», я поднял и натянул на себя сползшую на пол во время стихийной побудки шинель (брать с собой автомат и надевать маскхалат я не стал), застегнулся, подпоясался ремнем с кобурой и запасным диском и, утвердив на голове шапку (как-никак командир перед лицом подчиненных должен иметь партикулярный вид, а «подчиненный пред лицом начальственным - вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство», как, кажется, было записано в каких-то там указах Петра I), решил наконец высунуться наружу, поскольку в небе все продолжало гудеть.
        - Где ваш Кузнецов? - спросил я, открывая заднюю дверь ремлетучки и вылезая на холод.
        - На боевом посту, - ответил Смирнов как-то неопределенно, но в то же время без малейшего юмора в голосе. Затем он достал из угла свою СВТ и двинулся вслед за мной.
        Снаружи, за стенками фургона, было синеватое зимнее утро. Тот самый непередаваемый момент, когда темнота уже ушла, но дневные очертания и краски еще не обрели четкости. Такое в невозвратные школьные годы обычно наблюдаешь в относительно спокойной обстановке. Пришел ты зимой к первому уроку - еще темно. Сидишь, дремлешь, молишься (хоть и юный пионер), чтобы именно тебя к доске не вызвали, потом звонок с урока, глядь - а на улице, за окнами, уже светло. При этом лично мне сам момент смены тьмы и света ни разу уловить не удавалось.
        В общем, там и сям на опушке среди машин стояли несколько небольших групп красноармейцев в ватниках и шинелях (у многих одежда нараспашку, часть без оружия и, несмотря на сильный мороз, еще и без головных уборов), которые, вытянув шеи, пялились куда-то вверх, в пространство над верхушками елей и сосен. Судя по всему, мысль о том, что с этого самого неба, прямиком им на голову, вполне могут скинуть авиабомбочку, в башке ни у кого из этих ротозеев не промелькнула.
        Скомандовать им всем «ложись»? А смысл? Да, где-то в вышине летали с нудным звуком электрокофемолки невидимые пока еще самолеты. Судя по раздававшемуся там же отрывистому треску, в небе действительно шел воздушный бой. Но кого с кем - тоже было не понять. Я с удивлением увидел, что метрах в ста от нас стоит испятнанный белилами трехосный «ГАЗ-ААА» с максимовской счетверенкой в кузове (вчера я эту установку, а тем более именно на этом месте, тоже не видел). В кузове грузовика вместе со всеми таращился в небо бравый зенитный расчет (командир в полушубке и два стрелка в ватниках), ну явно не знавший, что ему делать и куда надо стрелять.
        Прежде чем я успел что-либо сказать или сделать, шмелиное гудение в небе стало сильнее и, спустя пару каких-то секунд, над нами медленно пролетел (точнее было бы сказать - прополз) большой остроносый биплан с торчащими снизу, под фюзеляжем, нелепыми лыжами. Судя по всему, это был поликарповский Р-5. Под его украшенными красными звездами длинными нижними крыльями висели какие-то продолговатые предметы, один из которых неожиданно отделился от самолета и, беспорядочно кувыркаясь, полетел вниз, издавая при этом легкий свист.
        Среди наблюдавших за небом бойцов возникло некоторое смятение, кое-кто начал залегать (таки дошло до дуриков!). Но я уже все понял.
        - Бойцы! Не ссыте! - заорал я. - Это не бомба, а грузовой мешок!!
        Правда, какой начальственный идиот приказал сбрасывать грузовые мешки или контейнеры с малой высоты и без парашюта зимой - отдельный вопрос. Ведь здесь не Камбоджа и не Лаос, мало-мальски хрупкий груз разобьется на хрен при падении на мерзлую землю.
        Мешок упал где-то за деревьями, кажется, все-таки в пределах охраняемого периметра здешнего «котла». Шум самолета или самолетов стих, а потом вновь начал приближаться. На покрытом облаками небе (в разрывах между ними просвечивала относительная голубизна) вновь возник знакомый силуэт Р-5. К гулу моторов примешался похожий на звук разрываемой материи треск пулеметов, а потом за тихоходным разведчиком пролетел какой-то очень скоростной, по меркм тех времен, моноплан. Мелькнули голубые финские свастики на его нижних плоскостях. Потом оба самолета исчезли из виду, но шум моторов не затих. Отчаянно гудя, над лесом проскочили два тупоносых, зелено-голубых биплана с красными звездами на лыжных шасси. По-моему, это были наши И-15бис, но наглого финна им было явно не догнать, поскольку он уходил от них как от стоячих.
        - Сержант Смирнов! - спросил я Кюнста. - Когда в следующий раз этот финский истребитель появится над нами, если, конечно, вообще появится - сможете попасть в него из вашей винтовки, с таким расчетом, чтобы нанести максимальный ущерб?
        - Попасть - да, но вероятность серьезного ущерба сомнительна! - отозвался честный Смирнов и без лишних пауз вскинул к плечу СВТ, начав наблюдение за воздухом. В его глазах сразу появилось что-то от боевой машины - прямо не человек, а живая станция наведения мобильного ЗРК или ЗРПК.
        Зачем я ему это приказал - сам не знаю. Возможно, не хотелось просто так стоять столбом и смотреть, как эти «горячие финские парни» гоняют над нами наши же самолеты. Конечно, винтовка - это далеко не зенитка, и правильнее, наверное, было бы бежать со всех ног к «счетверенке» и командовать что-то ее расчету, но эти бойцы явно еще не знают меня в лицо и какое-то время неизбежно уйдет на разные дурацкие выяснения и объяснения. Опять же - пока я туда добегу, пока то, пока се. А в воздушных боях все обычно очень скоротечно - темпы наземной войны за ними никогда не поспевают. Причем в любые времена. Хотя оставалась надежда на то, что расчет М-4 как-то сориентируется в обстановке сам, чисто интуитивно.
        И, как ни странно, я угадал - затихший было звук авиадвигателей снова стал слышнее. Затем справа над лесом появился тот же самый Р-5, но на сей раз тянувший на значительно большей высоте. И за ним по небу разматывался коптящий хвост медленно густеющего сизо-черного дыма. Все-таки достал его этот летучий гад! Упомянутый гад не заставил себя ждать, мелькнув в хвосте у подбитого разведчика и затем выйдя из атаки с резким снижением. На сей раз я все-таки успел получше рассмотреть неизвестный финский истребитель. И, на мой взгляд, был он какой-то странный, несколько непривычный для этой войны, где большинство все еще составляли бипланы. Светлой окраски, остроносый, шасси явно убрано, законцовки крыла эллипсовидные. Внешне он больше всего напоминал мне «Спитфайр» какой-то очень ранней модификации с чисто пулеметным вооружением. И вот это было уже ой как интересно. Наши бравые летуны, было дело, и в 1939 -1940-х и в 1941 -1944-х, много раз докладывали о боях с финскими «Спитфайрами», но реально-то «Спитфайров» у Маннергейма вроде не было ни одного! Считается, что за них наши пилоты, не от большого ума,
принимали «Мораны» MS-406, Кертисс «Хок-75», «Харрикейны» и «Фиаты» G-50, которые таки были в финских ВВС. Или я чего-то не знаю, и старые легенды не врут? Что за фигня? Сначала на земле английские винтовки, ПТР и танки, а теперь еще и излишне продвинутые боевые самолеты британских образцов в небесах? Ох, не к добру все это.
        И, прерывая мои мысли, прямо над ухом, несколько раз коротко татакнула, выплевывая на снег лязгающие гильзы смотрящая стволом в небо СВТ в руках Смирнова. И словно зенитный расчет только этого и ждал, слитно протарахтели короткой очередью все стволы максимовской «счетверенки». Увы, но времени у нас было слишком мало - реально финский истребитель был над нами считаные секунды.
        Бойцы из числа праздных наблюдателей смотрели на опускавшего винтовку Смирнова скорее с удивлением, чем с одобрением. Ну да, глава про то как Вася Теркин сбил из трехлинейки двухмоторный немецкий самолет здесь еще не была написана А. Твардовским.
        - Я успел выпустить в него семь патронов, - тихо сказал Кюнст, опуская самозарядку и каким-то механическим движением меняя в ней магазин. - Не менее четырех из них попали снизу в область двигателя и кабины пилота, также его заднюю проекцию могли зацепить и несколько пуль из зенитной установки. Но оценить реальный результат подобного обстрела на таком расстоянии и в наших условиях невозможно…
        Сказал он это со знанием дела и без малейших эмоций, прямо как инструктор на тактических занятиях. Ну да, судя по тому, что финн не упал и даже не задымился - мы его, максимум, напугали.
        А между тем драма в небе над нами продолжалась. После того как финский крылатый хрен пропал на горизонте за заснеженными верхушками елок, из носовой части атакованного им биплана, в дополнение к дыму, появились еще и языки пламени. Потом от него отделились два продолговатых предмета. Над одним из них, более массивным, раскрылся парашют, и стало понятно, что это все-таки пилот, а вторая темная точка - еще одни грузовой мешок. Вслед за этим Р-5 перешел в неуправляемое снижение и исчез за кронами деревьев. Где-то в лесу, как мне показалось, не менее чем в километре от нас, слегка бабахнуло (кажется, упал-таки), осыпав снег с еловых ветвей, а потом бензиновый дым над лесом начал рассеиваться, а звук остальных самолетов затих совсем.
        Парашютист медленно спускался на шелковой тряпке, и теперь все замершие вокруг ротозеи смотрели только на него. Ветра почти не было, и вроде бы он должен был приземлиться в пределах удерживаемого периметра «котла». Лишь бы только задом на еловую верхушку не накололся.
        - Товарищ майор!
        Я обернулся. И увидел, как «ГАЗ-ААА» со счетверенными «максимами» окутывается синим дымком бензинового выхлопа и куда-то уезжает, а ко мне быстрым шагом топают Гремоздюкин (похоже, именно он перед этим что-то приказал этим зенитчикам) и Бышев, все такие же небритые и перманентно не выспавшиеся. Тоже ранние пташки, мать их.
        - Все видели? - спросил я.
        - Да. Наших Р-5 было два, плюс с ними четыре истребителя прикрытия. Наскочил откуда ни возьмись этот белофинн и сбил одного. Остальные наши вроде ушли.
        - Сброшенные мешки нашли?
        - Первый нашли, второй еще нет.
        - И что в том мешке?
        - Патроны винтовочные, с тысячу штук.
        Н-да, те, кто снаряжал этот Р-5, все-таки чего-то соображали. Как раз патроны в плотной упаковке из тех грузов, что способны выдержать беспарашютное падение с приличной высоты. Ну хоть что-то.
        - И больше ничего? - уточнил я.
        - Никак нет.
        - Вот это они зря. Ну что же, пошли пилота спасать.
        В этот момент уже было видно, что маленькая фигурка в синем комбинезоне и унтах очень кстати зацепилась куполом парашюта за вершину елки, всего шагах в трехстах от нас и, болтая ногами, качается на лямках подвесной системы метрах в двух над землей. К пилоту уже бежали красноармейцы из числа зевак.
        - Смирнов, со мной! - скомандовал я.
        После чего мы вчетвером скорым шагом двинулись в сторону пилота.
        В момент, когда мы дошли, малорослого летуна в массивных унтах и великоватом меховом комбезе уже освободили от подвесной системы и спустили с елки на снег. Он неразборчиво ругался последними русскими словами сквозь закрывающий нижнюю половину лица воротник толстого свитера, дополнительно обмотанного шарфом. Верхнюю часть лица летчика закрывали большие пилотские очки, совершенно в дизель-паковском стиле.
        - Обрубки свои сначала помой, прежде чем меня лапать!! Я вам щас устрою!! Охальники!! - гундел пилот каким-то слишком уж тонким голосом столпившимся вокруг него нескольким красноармейцам, одновременно нашаривая на поясе нагановскую кобуру, которую никак не мог расстегнуть - мешали толстые рукавицы на меху и планшет, болтавшийся на длинном ремешке сбоку.
        Что это еще, блин, за намеки на близко-интимные отношения внутри сугубо мужского коллектива в рядах РККА образца 1940 года?!
        - Сы-ырна! - скомандовал я, и бойцы тут же вытянулись, расступаясь перед нами.
        - Р-разайдись!! - гаркнул я, и ротозеев словно ветром сдуло.
        Увидев эти мои усилия, и, кажется, поняв, кто здесь командир, пилот наконец поднял очки на шлем и приспустил закрывающий пол-лица ворот свитера. И в этот момент я понял, что совершенно зря предполагал какую-то херню, насчет гомиков. Вот сюрприз - пилот оказался синеглазой девкой с правильными чертами лица, вполне себе симпатичного облика. Так что интерес к ней со стороны засидевшихся в окружении воинов был вполне себе понятен.
        - С кем имею? - спросил я. - Вы кто?
        - Лейтенант Заровнятых! - представилась деваха, по-уставному откозыряв приложением правой рукавицы к шлему. - Авиагруппа Особого Назначения!
        Ну хоть какой-то командир привалил прямиком с неба, в кои-то веки. Теперь, если меня здесь не будет, по крайней мере, найдется, кому командовать. Хотя, чего летчик вообще может накомандовать в серой пехоте, да еще и в лесу - это уже другой вопрос.
        - Майор Ухватов! - представился я, козырнув в ответ. - Временно командую этим сводным подразделением! Мои поздравления вам, товарищ летчица!
        - С чем? - не поняла, возможно, только что прощавшаяся с жизнью лейтенантша.
        - А с тем, что на полкилометра в сторону - и оказались бы вы прямиком в лапах у белофиннов. Если вы не в курсе, у нас тут сильно весело. Мы вообще-то в окружении, и сплошного фронта в этих лесах нет.
        - Во попала, - выдала деваха, как мне показалось, вполне искренне. - И что теперь?
        - Считайте, что вам крупно повезло еще раз, товарищ лейтенант. Поскольку есть соответствующий приказ и нами принято решение на прорыв из «колечка». Сегодня попробуем договориться о взаимодействии с соседями и завтра-послезавтра в любом случае будем прорываться.
        - Ну да, в штабе армии тоже очень надеются, что окруженные части будут прорываться из «котлов», - сказала лейтенантша, тем самым сразу же придавая дополнительную убедительность моим липовым приказам, особенно в глазах стоящих рядом Бышева и Гремоздюкина. - До нас это доводили.
        Ай, умница, мне же ее прямо-таки бог послал в виде лишнего свидетеля!
        - И что вы здесь делали, товарищ лейтенант?
        - Что-что… Летала!
        - Ну что вы не плавали и не бегали, я уже понял. Как вы только что летали и даже падали, мы все видели.
        - Извините, товарищ майор. Очередной вылет на снабжение окруженных в этом районе частей и подразделений.
        - И какие данные на нашей стороне фронта об окруженцах?
        - Врать не буду, товарищ майор, самые общие и минимальные. Точно неизвестно ни точное расположение «котлов», ни численность окруженных подразделений!
        - Хм… А ваше начальство в курсе, что при подобном подходе почти все сбрасываемые грузы неизбежно попадают прямиком в лапы к белофиннам?
        - По-моему, в курсе.
        - А на что же тогда надеется армейское и фронтовое командование?
        - На то, что окруженные части прорвутся за линию фронта или смогут продержаться до прихода помощи.
        - А вообще-то есть вероятность, что эта помощь придет?
        - Насколько мне известно, за последние две недели была пара попыток наступать в этом направлении, но продвинуться удалось от силы на два-три километра.
        - Понятно, - сказал я на это и тут же предложил: - Пойдемте-ка лучше в фургон, товарищ лейтенант, а то чего мы все на морозе да на морозе? Лучше в тепле продолжим!
        Возражений не последовало. Гремоздюкин и Смирнов пошли за нами, а замполитрука Бышев тут нашел себе занятие - мгновенно припахав двух бойцов из числа зевак, он начал стягивать с елки купол парашюта (вещь, несомненно, полезная в хозяйстве). Мешать я ему не стал - чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось и водку не пило. Все равно толку от него в предстоящей баталии не предвидится никакого. Кюнст Кузнецов в неизменном маскхалате и с СВТ на плече стоял возле «ЗиС-6», напротив входа в будку фургона. Кивнув ему (он на это не отреагировал), я влез в фургон. Оба ремонтника были на месте. Появлению летчицы они особо не удивились, поскольку сами тоже были в числе ротозеев.
        - Воины, - сказал я им. - Погуляйте с полчаса снаружи. У нас тут намечается важное стратегическое совещание.
        Шепилов и наш Объект спорить не стали (ну да, попробовали бы они возражать!), застегнули ватники, натянули буденовки и вылезли на мороз. Вместо них в фургон протиснулись Смирнов с Гремоздюкиным.
        - Садитесь, товарищи, - сказал я им и тут же предложил лейтенантше: - Да вы разденьтесь, здесь у нас тепло.
        Синеглазая летчица сняла шлем, шарф, рукавицы и расстегнула ворот комбинезона. Под шлемом обнаружилась короткая, едва закрывавшая уши прическа. Поверх толстого, в водолазном стиле, свитера с воротом до подбородка под ее комбезом просматривалась гимнастерка с двумя кубарями на голубых петлицах с «птичками». Физиономия у свалившейся с небес лейтенантши была вполне в стиле актрис из массовки тогдашних советских фильмов, вроде «Трактористов» (прямо-таки одна из ударной бригады Марьяны Бажан или что-то типа того), а вот в очесах пилотессы я увидел очень знакомую ледяную упертость бульдожки. Знавал я (в своих родных временах, разумеется) баб и девчонок с таким вот взглядом - не знаю, как они повели бы себя на войне, но в плане, к примеру, совместной жизни фемина, которая смотрит на мир вот так, жестко обломает в любом вопросе любого мужика, просто «прожует и выплюнет», заставив ходить на цыпочках по одной половице. Конечно, я могу и ошибаться на ее счет, но если я прав - вот кого надо назначать командовать прорывом из «котла», уж эта точно умрет, будет финнов зубами грызть, но сделает.
        - А что конкретно известно «наверху» про место, где вы только что приземлились? - спросил я, когда мы все наконец расселись вокруг верстака.
        - Это очень сложный квадрат, товарищ майор, - сказала лейтенант Заровнятых и тут же полезла в свой планшет за картой.
        - В каком смысле? - уточнил я.
        - Именно здесь, совершенно неожиданно, обнаружилось сильное противодействие со стороны белофинских истребителей современных типов, - сказала она, разворачивая карту перед нами на верстаке. Я отметил про себя, что пилотская карта не очень-то соответствовала тем, что были у здешних пехотных товарищей младших командиров. Она была не столь подробной и крупномасштабной, но зато охватывала куда большую площадь.
        - До этого о появлении современных белофинских истребителей докладывали только с Выборгского направления, и последние недели полторы разведотдел ломает над этим голову, - продолжала летчица. - При этом полеты авиаразведчиков решительно ничего не проясняют, а только все запутывают!
        - Во как! И какие именно белофинские «истребители современных типов» некстати обнаружились в этом квадрате?
        - Разведка предполагает, что типа Кертисс «Хок», «Северский» или «Спитфайр». По крайней мере, нас инструктировали именно так!
        - Ну да, ведь тот гад, что вас сбил, был похож именно на «Спитфайра»…
        - А вы-то откуда это знаете, товарищ майор? - заметно удивилась летчица, вытаращивая на меня свою небесную красоту.
        - Ну я же не совсем дурак. Было дело, смотрел картинки в импортных журналах с авиационным уклоном в закрытых отделах столичных технических библиотек, да и в штабах, перед тем как идти сюда, внимательно пролистал альбомы с силуэтами основных империалистических самолетов. Так где они, по-вашему, могут базироваться?
        - Фокус в том, товарищ майор, что у белофиннов поблизости нет никаких сухопутных аэродромов, - доложила лейтенантша, которую мой ответ, похоже, вполне устроил. - Конечно, какие-нибудь связные или санитарные самолеты белофиннов могут летать и с небольших лесных полян, но в остальном наше командование предполагает, что вражеские истребители могут базироваться, например, на льду какого-нибудь крупного озера, например Мятя-ярви, где-нибудь возле хутора Лахо-маатила, это вот здесь, в их ближнем тылу, километрах в десяти отсюда. Но данные авиаразведки пока что не подтверждают наличия там каких-то самолетов противника. Или их там все-таки нет, или…
        - Или они очень хорошо маскируются, - договорил я за нее и тут же спросил: - А что вот это за синяя карандашная линия на вашей карте, уходящая от Лахо-маатила на юг? Или это военная тайна?
        - Это вообще чума, товарищ майор. На фотоснимках базирование каких-либо самолетов противника в этом районе не выявляется, но зато в самом начале войны наша авиаразведка установила, что белофинны построили неизвестную нам ранее железную дорогу, судя по всему, узкоколейку, которая идет со стороны Савонлинна именно в направлении Лахо-маатила. Зачем она им там - непонятно. Крупных воинских частей или тяжелой артиллерии там нет, значит, остается аэродром. Режим движения по этой узкоколейке нерегулярный, в основном ночной. Но движение отдельных паровозов в темное время суток там точно засекали…
        Ой как интересно! А ведь верно, зачем им тут нужна узкоколейка? Вроде бы действительно незачем, если только они перед войной всерьез не планировали возить по ней пиленый лес с лесопилки (которая там не факт, что есть) или, скажем, вяленую рыбу. Дуб идет и на паркет, и на буфет? А вот если предположить, что это действительно «англичанка» гадит, тогда все выстраивается более чем логично. А иначе, как они сюда привезли танки да «Спитфайры»? Хотя самолеты-то, скорее всего, перелетали своим ходом. Но надо же было им оборудовать этот самый ледовый аэродром?! А для этого надо было как-то завезти туда не только горючее с боеприпасами, но и массу других тяжелых и громоздких вещей, которые хрен дотащишь на санях или оленьих упряжках.
        - Как же, знаем мы это озеро, - сказал я вслух. - Оно, как и этот хренов хутор, - прямо-таки средоточие разных неприятных сюрпризов. А в том, что эти самые современные вражеские истребители здесь точно есть, вы, я так понимаю, сами только что убедились…
        - Черт возьми, тринадцатый вылет сюда, - сказала летчица, и голос ее сразу стал каким-то безнадежным. - Ведь двенадцать раз все было более-менее нормально, и вот - напоролась. Вот и не верь после этого в плохие приметы! И сопровождавшие истребители не смогли отсечь противника. Вот бездельники, встретила - убила бы…
        - Что толку от истребителей вроде И-15бис, если они не способны догнать подобного противника? Стоп, вы сказали - двенадцать вылетов? Вы что, недавно здесь?
        - Я в Авиагруппе Особого Назначения с начала января, направили как имеющую опыт полетов в сложных метеоусловиях.
        - А до этого?
        - А до этого я летала на СБ в 9-й отдельной разведывательной авиаэскадрилье, на Выборгском направлении.
        - И чего вы там разведывали, если не секрет?
        - Финский залив, район Аландских островов, Котки и Хельсинки, с упором на обнаружение белофинских броненосцев «Ильмаринен» и «Вяйнемейнен», - последние два названия лейтенант Заровнятых произнесла так, словно плюнула.
        Ну, оно и понятно. Ведь охота на эти два «заколдованных» корабля стала для ВВС Балтфлота (и, кстати, не только для них) чем-то сродни мазохистского рукоблудия. Эти самые крупные в финском флоте корабли (а больше у финнов топить было вообще нечего) ежедневно искали, за ними гонялись, но то не находили, то с чем-то путали (и при этом попадали фугасками не только по подвернувшимся кораблям и портам, но зачастую и вообще непонятно куда - плохая погода тогда тоже играла на стороне Маннергейма), а если находили и бомбили сами броненосцы, то обычно мазали - зенитная артиллерия на них была по тем временам не самая плохая. Вся эта история продолжилась и потом, уже в 1941-м. Правда, невезучий «Ильмаринен» 13 сентября 1941 года таки подорвался у острова Уте не то на советской, не то на немецкой мине (от судьбы не уйдешь), а вот охота на его систершип шла еще три года. Наконец, в июле 1944-го авиаразведка КБФ вроде бы засекла чертов «Вяйнемейен» в порту Котка, и 16 июля 1944 года, навалившись чуть ли не всей ударной авиацией Балтфлота, летчики вроде бы уконтрапупили желанную цель. Но не тут-то было. Как потом
выяснилось, потоплена была немецкая плавучая батарея ПВО «Ниобе», перестроенная из очень старого голландского броненосного крейсера «Гельдерланд», в общем, сходного по размерам и архитектуре с «Вяйнемейненом». Доблести пилотов эта ошибочка, разумеется, не умаляла, но все равно, культурно выражаясь, замена получилась не вполне адекватная. Ну а сам «Вяйнемейнен», в целости и сохранности, финны в 1947 году продали СССР в счет репараций, и он до середины 1960-х исправно служил в составе КБФ как «Выборг». Недаром же в злоязычной авиационной среде ходил анекдот, что в ВВС КБФ были летчики и штурманы, дважды (!) получившие ордена боевого Красного Знамени за потопление «Вяйнемейнена» в 1940 и 1944 годах, а в 1947-м получившие еще и благодарность главкома за его обнаружение на якорной стоянке. Как говорится - когда в армии наводили порядок, ВВС были в воздухе. Но вслух я всего этого, разумеется, не сказал, не хватало еще кому попало знать, что в данном вопросе я «в теме». Я просто буднично спросил:
        - Нашли?
        - Кого?
        - Ну, броненосцы.
        - Лично трижды обнаруживала! - сказала лейтенантша с безмерной гордостью. Ну, про потопление финских броненосцев спрашивать было бесполезно - еще, чего доброго, начнет матом ругаться.
        - Да, кстати, а что ваш штурман? - спросил я. - А то мы только один парашют видели.
        - А я, товарищ майор, в машине была одна, ради облегчения. С моего Р-5 и заднюю турель с пулеметами сняли для этого. И вообще, у нас, в Авиагруппе Особого Назначения, есть П-5 и ПР-5, взятые прямиком из ГВФ, так на них никакого вооружения изначально не было.
        - Понятно. Вот что, товарищ лейтенант. Сейчас у нас всех много неотложных дел. Я попытаюсь добраться до наших соседей и договориться о взаимодействии. За старшего пока останется вот он, замкомвзвода, товарищ Гремоздюкин, если что, по всем вопросам обращайтесь к нему.
        Услышав эти слова, Гремоздюкин согласно закивал и сделал значительное лицо. Ни дать ни взять - еще не познавший тяжести поражений Наполеон Бонапарте где-нибудь в битве при Маренго.
        - И вы пока подумайте, товарищ лейтенант, чем вы сможете нам помочь при подготовке прорыва, - продолжил я. - Возможно, командование ставило вас в известность, или с воздуха вы видели, где между нами и линией фронта расположены скопления белофинской пехоты, огневые точки и зенитные средства. А пока отогревайтесь, приходите в себя.
        С этими словами я достал из мешка флягу и половинку сухаря. Плеснул спирта в кружку.
        - Вот. Пейте.
        - Это же спирт? Не хочу! - сразу же пошла в чисто женский отказ летчица, унюхав, чем пахнет из кружки.
        - Приказываю выпить! Для снятия стресса и сугрева! Не дай бог заболеете! - объявил я, неожиданно для самого себя смешав реплики из разных, еще не снятых в это время фильмов.
        Интересно, что подобному моему приказу лейтенант Заровнятых все-таки подчинилась. Отхлебнула, сморщилась, шмыгнула носом и начала жевать протянутый мной кусок сухаря. На ее глазах, на контрасте от спирта и тепла, выступили слезы.
        Я посмотрел на часы. Было без пяти десять. Уже опаздываем, однако. Хотя это же Россия, и все мы люди, не пунктуальные от рождения. И к тому же это не маневры и не Царское, незабвенное, Село, и злобный посредник с белой повязкой на рукаве ни у кого над душой не стоит.
        - Пошли, товарищи! - сказал я Смирнову и Гремоздюкину, взял автомат и полез наружу. - Кузнецов! Отвечаете за товарища лейтенанта! - объявил я все так же стоявшему снаружи Кюнсту.
        - Так точно! - отозвался он. Снаружи окончательно просветлело. Похоже, справившийся таки с парашютом Бышев пританцовывал на морозе возле фургона.
        - Идем? - спросил он. - Люди готовы!
        - Да, - ответил я, уже слыша, как в стороне простуженно тарахтят прогреваемые моторы.
        - Так. Присмотрите, пожалуйста, за этой летчицей, пока меня не будет, - сказал я Гремоздюкину, пока мы шли к отмеченному сгоревшей накануне машиной месту вчерашних штабных забот. - Ну да вы все и так слышали, чего я повторяю? Техника готова?
        - Должна, - сказал мой собеседник как-то, не очень уверенно. Вот тут я его вполне понимал - война это такое место, где никто и никому ничего по жизни не должен. Смирнов шел чуть позади нас и в разговор не встревал.
        Возле знакомого фургона стояли неровной линией, тарахтя моторами на малом газу, не слишком сильно напоминавшие боевые машины зеленый (явно не тот, который встречал меня вчера) плавающий танк Т-37А, броневичок БА-20 и давешний пикап «ГАЗ-4». Возле них кучковались восемь вызвавшихся на «дело» бойцов. Все в касках и при мосинских винтовках либо карабинах. Рядом с машинами на снегу стояли на сошках два пулемета ДП. Чисто автоматически я отметил, что Воздвиженский и Ададуров сегодня сменили свои обычные головные уборы на ребристые танковые шлемы.
        - Стр-ройсь! - скомандовал Гремоздюкин, одновременно протягивая мне ракетницу и две ракеты.
        - Извините, ракеты нашел только зеленые! - сказал он, словно бы извиняясь.
        - Ладно, спасибо, хрен с ним, нехай будут зеленые, - сказал я, разглядывая вытянувшихся в недлинную шеренгу небритых красноармейцев и убирая ракетницу с ракетами в карманы своей недостоверной шинели. - Не в нашем с вами положении выбирать!
        - Сы-ырна! - отдал новую команду, в которой не было особой нужны, товарищ замкомвзвода.
        - Значит так, товарищи бойцы, - начал я, слегка повысив голос и давая понять, что сегодня буду обходиться без прелюдий: - Действовать будем следующим образом. Первым следует танк, на броне которого поедем мы с младшим командиром Смирновым. За нами, соблюдая дистанцию, - пикап с водителем и двумя бойцами при одном ручном пулемете. Бронемашина и остальные, с вторым ручным пулеметом, остаются здесь, наготове. Мотор броневика держите заведенным и ждете. Далее, если услышите стрельбу и если при этом будет еще и зеленая ракета - сразу же выдвигаетесь к нам навстречу. Но только в том случае, если будет ракета! Если же услышите лишь стрельбу и ракеты не будет - стойте на месте! Объясню, почему должно быть именно так. Дело в том, что сегодня нас по-любому должны обстрелять, или по пути туда, или обратно. Если на нас нападут по пути туда, без намерения всерьез остановить, мы будем просто прорываться, и ракету я давать не буду. А вот если по пути туда или обратно нас блокируют всерьез, с намерением уничтожить или взять в плен, я или, если я вдруг выйду из строя, товарищ Смирнов даем ракету. В общем, вы
поняли, сначала танк, за ним пикап. И важно, чтобы в кузове «газика» кто-то был, и это было видно со стороны!
        - Это зачем? - вылетело у явно не до конца понявшего сей гениальный план Воздвиженского, явно совершенно непроизвольно.
        - Затем, что белофинны должны думать, будто начальство поедет именно в пикапе. По пути туда или обратно они неизбежно нападут. Попробуем их таким простым образом выманить на себя, чтобы либо серьезно проредить их, либо, если повезет, - взять «языка». Теперь понятно?
        Разжевывать бойцам остальные свои соображения насчет деталей сегодняшней баталии я не счел нужным. Зачем им знать, что я на 99 % уверен в том, что на нас нападут в любом случае? И нападут хотя бы потому, что какой-нибудь финский капитан или майор, который командует их войсками в этом квадрате, неожиданно потеряв вчера сразу несколько человек убитыми (и то после нескольких недель осады здешних «котлов», за все время которой финские потери, похоже, были чисто символическими), должен сильно возбудиться и попытаться любой ценой узнать, в чем тут, собственно, дело и от чего накануне случилась этакая неприятность? И первое, что должен сделать нормальный командир для получения ответов на подобные вопросы, - взять «языка». То есть намечалась интересная «ролевая игра» на тему «кто кого первым в плен возьмет». Спрашивается, зачем красноармейцам такие подробности? Им и без того несладко.
        - Так точно! - глухо отозвался строй.
        - Тогда по машинам, товарищи!
        Неровный строй рассыпался, и мы пошли к технике.
        Вслед за, как обычно, безмолвным Смирновым я влез на ледяную, практически не прогретую двигателем, броню Т-37, притулившись справа, позади похожей на вентиляционный грибок башни, где сидеть удобно мешали торчавшие прямо под задом воткнутый поперек танка длинный колпак для притока воздуха в моторное отделение и подкопченная выхлопная труба. Но зато чисто теоретически, несмотря на неудобства, при движении здесь могло быть тепло, за счет все той же выхлопной трубы. Уже сидевший на своем месте хмурый мехвод в танкошлеме и ватном бушлате с лязгом закрыл люк над собой, и Смирнов, чуть подвинувшись вперед, разместился поверх него, взяв на изготовку свою самозарядку. Потом в круглый люк башни «поплавка», цепляясь за его края полами ватника и револьверной кобурой, наконец втиснулся Воздвиженский. Прикидывая, как лучше держать ППД во время движения, я видел, как Натанзон и еще один незнакомый мне боец, взяв с собой ДП, садятся в кузов пикапа.
        - Удачи вам, товарищ майор! - пожелал, вполне возможно, искренне переживавший за мою жизнь Гремоздюкин.
        - Если все готовы - вперед! - скомандовал я.
        Где-то под нами за броней заурчал мотор, потом лязгнули траки, и трясущийся на неровностях мерзлой почвы танчик пошел в сторону дороги, резво набирая скорость. За ним, чуть погодя, двинулся и «Газик».
        В процессе этого движения у меня, чем дальше, тем больше, возникало стойкое ощущение, что никакой это не танк. Слишком уж он был мелок, даже для тех времен - этакая «малолитражка». Но уж, коли сия таратайка имела вращающуюся башню с пулеметом - значит, это тогда считалось именно танком, и никаких вопросов.
        Англичане, конечно, те еще молодцы. В какой-то момент они решили, что танк вполне может еще и плавать (правда, с некоторыми серьезными оговорками - танк этот будет, мягко говоря, очень легким и плавать будет медленно, плохо и недалеко) и доказали это, построив вполне себе работоспособный «Виккерс Карден-Лойд», модель 1931 г. То есть эту идею они воплотили в металл, обкатали и запатентовали. А уж потом началось то, что позднее стали называть «агрессивная реклама» и активный поиск наивных дурачков, которым подобный танк мог понадобиться. Нет, то есть потенциальный интерес к плавающему танку, конечно, был, но не так чтобы особо материализовавшийся в конкретных деньгах и заказах. По этой причине в Англии сделали, на продажу в Китай (историкам до сих пор непонятно - на кой ляд понадобились Чан Кайши плавающие танки, куда плыть, зачем? Через Янцзы и Хуанхе? Или, это была (что вернее) все-таки какая-то очередная коррупционная схема, по части которых гоминьдановские военачальники были большими мастерами?), Голландию, Финляндию, Сиам и еще кое-кому всего-то с полсотни таких серийных машин и на том, в
общем, успокоились.
        Как ни странно, более всех на рекламу тогда купился главный потенциальный противник инглишменов. А может, именно на это у них и был расчет. Наши, любившие все новенькое, но не очень шарившие в технике вожди и маршалы охотно ухватились за эту идейку - сначала купили в Англии партию «Виккерс Карден-Лойдов», изучили, один разобрали по винтику, а потом, как обычно, попыхивая трубкой, велели «сделать такой же, только лучше». Ну и понеслась - в середине 1930-х в СССР начали клепать эти «плывунцы» тысячами (если мне не изменяет память, Т-37 сделали больше 2500 штук, плюс еще около 1500 Т-38).
        Конечно, способный без подготовки перемахивать водные преграды танк, да еще такой, который, ко всему прочему, можно было прицепить на внешнюю подвеску бомбардировщика ТБ-3 и привезти в тыл противника, на страх ему, представлялся вроде бы хорошей вещью. Но, как очень быстро выяснилось, это, увы-увы, должен был быть не такой плавающий танк, как Т-37 или Т-38, а, похоже, какой-то другой. Конечно, на учениях и в кинохронике очень красиво смотрелось, как Т-37/38 целой «толпой» куда-то там плывут, входят в воду и, сминая камыши, выходят на бережок. Но в реальности, как обычно, случился когнитивный диссонанс - произошла жесткая нестыковка между «хотелками» военных и реальными возможностями промышленности.
        По идее, эти плавающие танки числились разведывательными и поступали в первую очередь в разные там разведроты и разведбаты стрелковых и механизированных частей РККА. Но если Т-37 или Т-38 действительно разведчики, тогда, как минимум, надо было иметь рацию на каждой такой машине. Но реально в таком вот «радиофицированном» (тогда для такого придумали термин «радийный танк») исполнении построили менее четверти танков двух этих типов, да и отечественные рации в 1930-е были тем еще г…
        Если вдуматься - что это за «разведчик», которому для доклада о результатах разведки надо вернуться своим ходом из вражеского тыла (всего ничего!) и отрапортовать на словах или письменно? Это же все-таки танк, а не пешая или конная разведка?! То есть на роль разведывательных Т-37 и Т-38, увы, не годились. А гонять их как линейные танки для наступления и сопровождения пехоты или кавалерии тоже было себе дороже. Слишком слабые, автомобильные движки (других, увы, не было), тонкая броня, которая пробивалась в упор бронебойными пулями винтовочного калибра, никакое вооружение из одного пулемета ДТ. В общем, в лихую атаку на таком не помчишься - танк весил всего три тонны, маленький и короткий, застревающий не только в противотанковых рвах, но даже не способный перемахнуть окоп полного профиля или воронку от тяжелого снаряда или авиабомбы. Поскольку это отнюдь не скоростной и прыгучий БТ-7.
        Ну, а с их главной функцией, то есть с плаванием, у Т-37 и Т-38 тоже не все оказалось в порядке. Быстро выяснилось, что при форсировании рек и прочих озер из-за той же низкой удельной мощности Т-37 и Т-38 не могли самостоятельно выбраться на мало-мальски крутой берег. А также намертво застревали на заболоченных, илистых или каменистых берегах. Ну а на реках с сильным течением эти танки банально разворачивало и сносило, привод на гребной винт работал не лучшим образом, движки перегревались и глохли. Спрашивается - что это за плавающий танк, который не может форсировать водную преграду без инженерной подготовки переправы?
        И что самое главное - такой вот, с позволения сказать, плавающий танк не мог перевезти через реку на броне даже одного-двух бойцов с полной выкладкой или несколько ящиков с боеприпасами - просто тонул, что тот утюг. При этом никаких дополнительных средств для быстрой перевозки первой волны пехоты через водные преграды (хотя бы в виде моторных штурмовых лодок или автомобилей-амфибий) у нас до самой войны как-то не озаботились создать. Поэтому, когда жареный петух наконец клюнул в маковку, вышло, что плавающих танков в РККА было вроде бы как говна за баней, а вот толку от них - никакого. Военное начальство, разумеется, долго и обстоятельно писало кляузы, обвиняя во всем конструкторов. Те послушно модернизировали Т-37, получив на выходе Т-38, оказавшийся, по сути, теми же яйцами, только в профиль. Наконец, перед самой войной у нас таки сделали действительно неплохой для тех лет разведывательный, плавающий танк Т-40. Но чем все кончилось? В условиях катастрофического разгрома, паники и недостатка любых танков трагического 1941 года из него взяли и сделали не плавающий, а просто «очень легкий
эрзац-танк» Т-60, заточенный для поддержки пехоты. Который был просто консервной банкой против любых танковых и противотанковых орудий немцев. Военные, как тот Пятачок в анекдоте, зачастую сами не знают, чего хотят. Но ведь воевали же люди и на Т-60, и на Т-37/38, и даже на еще сохранившихся к лету 1941-го вовсе дохлых танкетках Т-27! Хотя как воевали - это уже другой вопрос. Куда же танкистам было деваться, если Родина велит и ничего другого нет? Собственно, с Т-40 я уже, было дело, сталкивался (и не скажу что этот агрегат мне сильно понравился). Но вот что придется познакомиться в натуре и с этой «инновацией 1930-х», я никак не ожидал. Ладно, хоть за рычагами самому сидеть не пришлось. Хотя еще не вечер, я вполне могу успеть оказаться и в танке и под танком, с полным ртом земли.
        Повернув пару раз между деревьев, мы наконец покинули расположение своего «котла» (с этой стороны у окруженцев тоже имелся пост с пулеметом «максим» за импровизированным бруствером из бревен), и танк вышел на лесную дорогу. Поскрипывая подвеской, Т-37 бодро покатился по замерзшим колеям.
        И почти сразу же по обеим сторонам дороги начала попадаться наша битая техника - явный признак уже состоявшегося разгрома. Слава богу, колеи были свободны - здесь уже явно ездили до этого и, похоже, местами даже успели растащить и растолкать в стороны то, что было подбито или брошено. Хотя что толку, что проезд свободен? Машины и броня только загораживали обзор, при том что толстенные деревья и без того тянулись всего метрах в пяти от дороги - прячься за любой елью и пали в упор, не промажешь. Собственно, финны на этой войне в основном этим и занимались. Помнится, в Красной армии ходила такая расхожая легенда о финских «кукушках», которые сидели чуть ли не на каждом дереве, то ли пристегнувшись к стволу поясным ремнем, то ли еще как-то. Однако сами финны вспоминали, что действительно проявляли в снайперском деле немало разных извращений, но вот на деревьях отнюдь не сидели. Они же не совсем идиоты - залезать или слазить с дерева, да еще и в зимнем обмундировании, мягко говоря, тяжеловато. Похоже, наших дедов тогда ввели в заблуждения оборудованные финнами на некоторых деревьях Карельского
перешейка одно-двухместные деревянные площадки, только предназначались они вовсе не для стрелков, а для наблюдателей с биноклями, поскольку, как правило, располагались такие площадки в заранее разведанных и пристрелянных секторах.
        На всякий случай, я коснулся «СНА», но вокруг не было никаких тепловых отметок, только одно мертвое железо и лес. Во всяком случае - пока. Н-да, выведи они сюда к дороге взвод, да еще и при поддержке минометов - и нам точно кирдык. Хотя вряд ли у финнов есть переносные портативные рации (такое в 1940 году было даже не у всех больших армий) и тесное взаимодействие пехоты с минометчиками у них вряд ли отработано. Не станут же они, в самом деле, бегать с катушкой телефонного провода за плечами по зимнему лесу? Да и не предназначены минометы для стрельбы по движущимся целям, если только у них эта сраная дорога заранее не пристреляна. Но против этого говорило отсутствие вокруг каких-либо воронок. Тут всю нашу технику явно били методом банального расстрела в упор, с применением максимум ПТР, зажигательных бутылок и противотанковых гранат.
        Слева от нашего танка промелькнул сначала занесенный снегом, тентованный грузовик «ЗиС-5», потом довольно редкий зверь в частях РККА - автоцистерна на шасси «ГАЗ-Гастингс», дырявая словно дуршлаг, но не сгоревшая. То ли в ней везли не бензин, то ли она изначально была пустой.
        Потом мы проскочили еще один сгоревший «ЗиС-5», лежавший на обочине практически на боку. Судя по положению машины и ее сильно помятой задней части с треснутым бортом, грузовик, скорее всего, столкнули с дороги танком. Рядом с ним, у самой кромки леса, мелькнул косо торчащий из снега торс замерзшего мертвого человека в шинели и буденовке (издали я сначала принял его за пень хитрой формы), далее, чуть в стороне, я успел заметить чью-то торчащую из снега ногу с подошвой ботинка и размотавшейся обмоткой - при этом самого тела покойника под настом видно не было.
        Дальше навстречу нам попался густо заметенный снегом (выглядевший как сугроб с торчавшей из него пушкой и арматурой поручневой антенны) «радийный» однобашенный Т-26 образца 1933 года с перебитой, далеко размотавшейся назад правой гусеницей. Метров через пятьдесят впереди него осел в снег сгоревший дочерна маленький Т-38, потом на другой стороне дороги показался еще один съехавший с дороги и уткнувшийся лобовой броней в сосну аналогичный Т-26, уже не столь заснеженный, с открытыми настежь люками и повернутым пушечным стволом строго в корму башней. На этом танке никаких видимых повреждений я не разглядел.
        Потом мы проскочили еще две не имевшие видимых повреждений полуторки, с открытыми дверцами кабин и откинутыми вниз бортами пустых кузовов. Дальше я увидел скорлупу сгоревшего округлого кузова автобуса «ЗиС-16». Еще через сотню метров у дороги обнаружилась лежащая на боку «трехдюймовка» с передком, но без лошадей в упряжке, за ней - скособоченный, фундаментального вида трактор «Сталинец» С-60, почему-то застывший задом к дороге, и несколько телег, некоторые с очень давно убитыми лошадьми в оглоблях. На обочине, рядом с подводами, смутно просматривалось еще несколько заледеневших трупов в серых шинелях. Н-да, похоже, господа финны развернулись тут всерьез.
        И самое главное - вся эта печальная махинерия была скучена на отрезке дороги длиной всего в два-три километра. Могу себе представить, что творится дальше, там, где финны окружили действительно крупные силы РККА, к примеру, ту же 18-ю стрелковую дивизию…
        Воздвиженский, видимо, на всякий случай, медленно ворочал башней с тонким пулеметным стволом туда-сюда, и из открытого люка временами был виден верх его головы с настороженными глазами и шлемофоном. Лучше бы он закрыл люк - этак его запросто мог чпокнуть снайпер. Хотя, с другой стороны, для танкиста открытый люк - это всегда лишний шанс на спасение.
        - Внимание! - услышал я в какой-то момент тихий голос сидящего рядом Смирнова.
        Я коснулся перчаточными пальцами пластыря на виске, снова включив «СНА», но в первый момент ничего опять не увидел.
        - Что там? Где? - спросил я его.
        - Впереди, на левой стороне, товарищ командир, - сказал Кюнст и добавил: - Только тихо, без резких движений!
        - Кажется, впереди засада! - громко сказал я Воздвиженскому, на всякий случай стукнув по броне. По его лицу было видно, что он сразу нешуточно напрягся.
        - Скажите мехводу, чтобы не снижал скорость. Если по нас начнут стрелять - пусть прибавит. А если стрелять не начнут - притормозите там, где я скажу, и мы соскочим. Обратно за нами не возвращайтесь и нас не ждите. Я очень надеюсь, что сейчас мы все-таки не ввяжемся в серьезную перестрелку и быстро догоним вас на пикапе. Главное - сообщите там, впереди, соседям, чтобы не вздумали стрелять по нас!
        Услышав эти инструкции, Воздвиженский нырнул в башню, честно пытаясь воспроизвести мои последние реплики в режиме попки-дурака. В ответ на что мехвод прогундел, что он и так все слышал. Ну и ладушки.
        - Скажешь, где лучше соскочить, - сказал я Смирнову. Он кивнул.
        В этот момент мой «СНА» наконец начал что-то видеть. Не слишком близко, метрах в пятидесяти от обочины дороги, строго по нашему левому борту, за деревьями, обозначились красные контуры человеческих фигур. Их было мало, всего трое или четверо, они не двигались и не стреляли.
        Раз при нашем появлении молчат - значит, стрелять вряд ли будут. Конечно, можно предположить, что они ждут идущий за нами пикап, но и это не факт, скорее уж просто наблюдают. Возможно, вообще нет смысла слезать с брони? Нет, все-таки в любом случае стоило их немного пугануть, чтобы их шкурный интерес к нам возрос.
        Мы поравнялись с сидящими в засаде финнами, потом красные отметки ушли за корму Т-37, но они все так же не двигались и не стреляли. Проехав еще около сотни метров, до места, где дорога слегка поворачивала, я практически перестал видеть место, где затаились финны. Ну а раз мы их не видим - они нас и подавно.
        - Здесь, - сказал Смирнов, словно прочитав мои мысли. - Или все-таки не будем ничего предпринимать?
        - Будем! Механик! Притормози!
        Танк слегка замедлил ход, и мы спрыгнули с припорошенной инеем брони. При этом я чувствительно задел коленом за какой-то то ли угол, то ли выступ на моторном отделении и мысленно ругался последними словами.
        - За мной, только тихо, - сказал мне стоящий у дороги Смирнов, наблюдая, как танк проезжает дальше. - Слушайте мои команды или, в крайнем случае, делайте как я. И не тратьте патронов понапрасну.
        Сказав это, он пригнулся и, проваливаясь в нетолстый наст, побежал в сторону от обочины дороги, держа винтовку наперевес. Я, нянча в руках холодивший руки ППД, - за ним.
        Наверное, мы с ним производили изрядный шум, но все удачно заглушал лязг удаляющегося танка, к которому скоро прибавился приближающийся шум автомобильного двигателя.
        Перебегая вслед за Кюнстом от дерева к дереву, я снова начал видеть впереди противника. В какой-то момент стало понятно, что красных силуэтов всего три. Трое - это лучше, чем четверо, но хуже, чем двое, как сказал бы Капитан Очевидность. Действительно, скорее всего, разведчики или наблюдатели.
        - За дерево! - услышал я громкий шепот.
        Я, чисто «на автомате», мотнулся на метр в сторону, за холодный и смолистый еловый ствол.
        В этот же момент Смирнов припал на колено у другого дерева и единственный раз гулко бахнул из винтовки - один, крайний справа, красный силуэт привычно опустился на уровень почвы и стал светлеть. Помня про «делай, как я», я взвел затвор автомата и пустил короткую очередь по двум оставшимся противникам, понимая, то это будет больше для острастки.
        - Тр-ты-ты-ды! - выдал ППД в моих руках, выпустив в пространство десяток пуль и выбросив в карельский снег горячие гильзы.
        - Тых-бдыщ-ды-бды! Фиу-фить! - это в ответ на наш огонь слитно ударили четыре винтовочных выстрела, и между деревьев, заведомо в стороне от нас, запели пули. Судя по звуку - «мосин-финский».
        Потом наши визави выстрелили еще трижды, и в результате мне прямо на шапку упала срезанная пулей еловая ветка, отчего вокруг сразу запахло новым годом. Экономный Кюнст выстрелил из СВТ еще два раза, но, кажется, не попал.
        В ответ бабахнуло еще раз пять, но было понятно, что потерявшие третьего финны стреляют без надежды на попадание. Более того, два красных силуэта начали удаляться от нас, грамотно укрываясь за деревьями, и уже минут через пять мой «СНА» вообще перестал их видеть. Стало быть, отошли.
        - За ними пойдем? - крикнул я Смирнову.
        - Зачем? Труп обыскать? По-моему, не стоит, это же явная разведка! - ответил он.
        Значит, нашего появления все-таки ждали, но на серьезную засаду это не тянуло, значит, они просто посмотрели на нас (и заодно сосчитали). Скорее всего, поутру финны услышали шум прогреваемых движков и отправили к «котлу», с разных направлений, несколько групп наблюдателей. А раз они столь легко смылись, после того как мы их шуганули, они узнали главное - в какую сторону мы направились и какими силами. Сие означало, что на обратном пути стоило ждать куда более «горячей» встречи - теперь финны явно постараются насовать нам херов и за вчера, и за сегодня.
        - Тебе виднее, товарищ Наф-Наф, - сказал я. Кюнст не отреагировал.
        Наши дальнейшие разговоры прервал усилившийся шум автомобильного мотора, потом на дороге за деревьями мелькнули радиатор и характерные, лупоглазые, со светомаскировочными колпаками, фары «ГАЗ-4». А спустя буквально секунду от дороги в ту сторону, куда ушли два уцелевших финна, простучала по деревьям гулкая очередь из «дегтяря», запоздало и явно наугад - единственным видимым эффектом был шум, вызвавший падение некоторого количества снега и инея с ветвей. Не дай бог, если начнут с испугу садить со всей дури уже по нас.
        - Эй, там, не стреляйте, свои! - заорал я что есть мочи, выходя из-за дерева, в расчете на то, что меня увидят с дороги.
        Пикап остановился. Стал виден возвышающийся на сошках над крышей кабины ДП, торчавший чуть пониже штык мосинской винтовки, а за ними две головы в касках образца 1936 года.
        - Это вы, товарищ майор? - вопросил показавшийся мне знакомым голос. По-моему, это был саперный Натанзон.
        - Мы, а кто же еще? - ответил я, шагая к дороге. Вслед за мной из-за елок вышел и Смирнов, все еще державший СВТ на изготовку. По-моему, ему было совершенно все равно, в кого стрелять…
        - Вы чего впустую патроны тратите? - спросил я, подходя к трясущемуся на холостых оборотах двигателя пикапчику. - Или думаете, что их у нас годичный запас? Зачем стреляете, если цель все равно не видно?!
        - А что - просто так смотреть? - сказал весьма раздраженный, нервно вцепившийся в приклад «дегтяря» боец в кузове пикапа. Не Натанзон, а тот, второй, которого я не знал по фамилии.
        Вот чешутся у них разные места, прости. Но ничего говорить я им не стал - по их виду было понятно, что в тот момент белофинны мерещились им буквально за каждым деревом. Мы со Смирновым просто запрыгнули в миниатюрный кузов «ГАЗ-4».
        - Поехали, чего стоим? - крикнул я водиле. - Пока они не вернулись.
        - Белофинны? - зачем-то уточнил Натанзон.
        - Нет, мля, сборная команда Ленинградского института физкультуры по лыжному спорту! Естественно, белофинны, кто же еще? Было трое, осталось двое. Но имейте в виду, орлы, когда мы поедем обратно, стоит ждать куда более «радушного» приема. Похоже, теперь они подтянут к дороге более внушительные силы!
        Бойцы на это ничего не сказали, только нахмурились, предвкушая нехорошее.
        А за еще одним поворотом наконец показались темные, угловатые силуэты стоящих в беспорядке между деревьями грузовых автомашин. Кажется, это и был пресловутый «передний край» соседей. Н-да, машин тут было действительно до фига. Десятки.
        Слышно было, как где-то там, впереди, тарахтит и лязгает наш Т-37. А вот оборона у них выглядела так себе - окопов или баррикад не видно, похоже, прикрытием служили стоявшие вдоль их периметра дырявые и сгоревшие грузовики на спущенных колесах и все. Именно за ними был виден наш уезжающий Т-37 и еще один танк, Т-26, с направленной в нашу сторону пушкой. А еще из-за грузовиков выглядывали бойцы с оружием.
        Следуя по дороге, мы проскочили мимо крайних машин. Навстречу никто не вылез и ничего не спросил. Мелькнула лишь стоявшая в неглубоком снежном окопе (мы, играя в детстве «в войнушку» в родном дворе, и то окапывались куда глубже) нацеленная на дорогу, слегка обледеневшая «сорокапятка», возле которой сидел на снарядных ящиках окоченевший часовой вполне классического облика - в буденовке с опущенными вниз и наглухо застегнутыми наушниками, дополненной шинелью с поднятым воротником. Винтовка караульного была прислонена к щиту пушки, и в нашу сторону он, как обычно, не глянул. Видимо, здесь все хорошо усвоили нехитрую мораль - финны в открытую не ходят и на машинах или танках не ездят.
        Внутри условного периметра здешнего «котла», насколько хватал глаз, тянулись, похоже, навечно остановившиеся посреди этого леса машины и распряженные обозные телеги. Тут было много всего, и людей, и техники. Впереди, по направлению нашего движения горел костер, возле которого грелись с десяток сильно небритых бойцов с оружием. Чуть дальше, за машинами, были видны стоящие неровной линией десятка полтора танков БТ и Т-26, среди которых было не меньше трех огнеметных ОТ-130, совершенно бесполезных в здешних условиях.
        - Притормози! - попросил я водилу, когда наш пикап поравнялся с бойцами у костра.
        - Где ваш командир? - спросил я.
        - Давайте вон туда, - сказал один из красноармейцев, с двумя треугольниками на петлицах грязной шинели. И показал куда-то за танки.
        Мы проехали, куда он сказал. Ориентируясь скорее не на указания неизвестного сержанта, а на маячивший впереди с бензиновом чаду Т-37 Воздвиженского. Тем более что и у танков нас никто не остановил, хотя там и возилось несколько танкистов. Похоже, визиты, подобные сегодняшнему, здесь были не в диковинку.
        Наконец я увидел, что «поплавок» остановился у неумело замаскированного еловыми ветками зеленого штабного автобуса на базе горьковской полуторки («ГАЗ-03 -30» или что-то аналогичное). Народу вокруг автобуса не было. Но едва наш «ГАЗ-4» притормозил рядом с Т-37, из автобуса вылез довольный Воздвиженский в сдвинутом на затылок танкошлеме.
        - Заходите, товарищ майор, вас ждут! - доложился он.
        - Всем ждать здесь! Моторы не глушить! - приказал и, закинув автомат за плечо, выпрыгнул из пикапа на снег. Больше всего я опасался, что финны в качестве «приветствия» сейчас начнут кидать по нас мины или, к примеру, устроят авианалет. Раз у них тут поблизости самолеты есть - почему бы и нет? Но пока все было тихо.
        Заглянув в автобус, я нашел там обычную штабную неразбериху - сваленные на столах и лавках пачки казенных бланков, бумаг, газет и журналов «Блокнот агитатора» за 1938 -1939 годы, дополненные какими-то папками, накрытой парусиновым чехлом пишущей машинкой, массивным письменным прибором с двумя чернильницами и еще бог знает чем, включая небольшой бюстик маршала Буденного. У меня сразу же возникло впечатление, что изначально в этом автобусе помещался отнюдь не штаб, а скорее что-то вроде политотдела. Печки внутри не было, и в автобусе было холодно. Некоторую видимость тепла создавал только шипевший на единственном, свободном от бумаг столе примус, на котором грелся закопченный металлический чайник. Вокруг стола с примусом на табуретах, под висящими на стенке «полит-иконами» (а точнее, портретами Сталина, Калинина и Ворошилова в рамках красного цвета) напряженно восседали три человека, видимо, олицетворявшие собой здешнее командование.
        Первым был сильно небритый, тощий капитан-танкист с изрядно покрасневшими белками глаз, немытая и нечесаная прическа которого давала четкое представление о том, что в «котле» они все сидели действительно давно. Похоже, капитан был тем еще пижоном или имел явный избыток здоровья - под его серой гимнастеркой не было поддето привычного свитера, а свой явно пошитый по индивидуальному заказу кожаный реглан на меху (такие, судя по старым фото, в 1930-е годы носили, в основном, разные героические летчики, летавшие в места типа Северного полюса) он, несмотря на то, что температура внутри автобуса не сильно отличалась от наружной, демонстративно расстегнул. Причем сделал он это явно с совершенно определенной целью - на груди его несвежей гимнастерки я рассмотрел поблескивающий красной и белой эмалью орден боевого Красного Знамени, ценившийся тогда в народе никак не меньше недавно введенной медали Золотая Звезда. Поскольку орденами в те времена еще особо не разбрасывались, передо мной, похоже, действительно был какой-то невыразимый герой. Вопрос - капитан демонстрировал атрибут своего былого героизма и
крутизны именно мне, или он тут все время вот так ходил? Расстегнутым на морозе то есть? А что - почему бы и нет? Ведь в любые времена и в любой армии мира попадаются индивиды, которые зарабатывают минингит из исключительно эстетических соображений, разгуливая в тридцатиградусный мороз в фуражках. Так что это вовсе не доблесть.
        Да и правительственная награда не должна была вызывать у меня никаких иллюзий. Мало ли, за что он этот орден получил, может, как в том фильме, «с испугу два танка подбил»? И вообще, думать, что человек, однажды награжденный за какие-то военные заслуги, в результате этого вдруг разом обретет полководческий талант уровня Клаузевица или Брусилова и примется раз за разом демонстрировать выдающиеся тактические и стратегические способности - такое же фундаментальное заблуждение, как, например, считать талантливого в чем-то одном человека «безусловно хорошим человеком».
        Сколько их, таких вот обалдуев, мы видели, начиная с конца Хокинс века в нашей стране. Разных там «выдающихся» поэтов-писателей-режиссеров-актеров и прочих «говорящих голов из телевизора», про которых простые граждане почему-то упорно думали, что им можно полностью доверять и просить совета на практически любую тему. И все на том простом основании, что они когда-то что-то могли по узкоспециальной части своей профессии. К чему это привело - все мы видели. Гнилье - оно и есть гнилье. В обычной жизни вся эта публика неожиданно оказалась в основном невежественной, вороватой, продажной и, за редким исключением, деструктивной. При этом, начав лезть в вопросы политики и управления государством (в которых они понимают как постельные клопы в сопромате), режиссеры сразу же разучились снимать фильмы и ставить спектакли, а писатели и поэты - писать и сочинять. А, так сказать, «на выходе», остались только рыдания о том, что с их помощью Россия таки не успела развалиться вслед за СССР (увы, их кураторы трагически опоздали с этим) и заявления о том, что они, дескать, хотят жить не в реальной РФ, а «в той стране,
которую им пообещали в 1991-м» (пообещали, кстати говоря, в основном негодяи, проходимцы и преступники). И теперь каждый из них, по мере сил и финансовых возможностей строит вокруг себя некий вымышленный «мини-мирок», упорно не желая даже на короткое время вылезать в окружающую реальность. Впрочем, некоторые не успокаиваются - достаточно вспомнить хотя бы поднятую как раз разного рода «либерастами» волну на тему того, что СССР виновен в развязывании Второй мировой войны даже более, чем гитлеровский третий рейх. А раз так - Россия должна разоружиться, встать на колени, покаяться и заплатить всем, что считают себя «пострадавшими», репарации (последний пункт в данном случае, разумеется, главный). Ох и доиграются они до того, что их начнут просто бить, без всяких там объяснений, возможно, даже ногами. Только поздно будет, и заграница уже не поможет. Или все-таки подсознательно надеются, что в какой-то момент наш Темнейший ни с того ни с сего возьмет, да и сдаст назад?
        Хотя о чем это я? На данную «благодатную» тему (которой у нас и так успели замусорить все соцсети) можно думать и рассуждать практически бесконечно, но сейчас точно не время и не место для этого. Так что, для начала, следовало понять, кто он, этот капитан-орденоносец, и за какие такие заслуги был награжден.
        Вторым в числе собравшегося в автобусе комсостава был то ли бритый как коленка, то ли лысый (небритость у него была умеренная, и вроде есть мнение, что у лысых и на подбородке волосы растут не сильно густо) немолодой дядька в круглых, захватанных грязными пальцами очечках, на воротнике полушерстяной гимнастерки которого краснели пехотные петлицы с одинокой шпалой. Однако, судя по красной звезде на рукаве его накинутой на плечи шинели, был он вовсе не капитаном, а старшим политруком.
        Третьим был пехотный старший лейтенант в натянутом под гимнастерку и ватник толстом грязно-белом свитере. При этом старлей зарос довольно приличной, прямо-таки в стиле кулаков из позднесоветских фильмов, рыжеватой бородой. Бритье он, похоже, игнорировал начисто, причем давно.
        Кажется, это было все здешнее начальство. Стало быть, особистов промеж них не было, как не оказалось и кого-то, старше меня по званию, а равно не было здесь и никого и из столь ожидаемого Гремоздюкиным «дивизионного партактива». По крайней мере, здесь точно некому командовать человеком в майорском звании и отдавать заведомо дурацкие приказы. Как по мне - уже неплохо.
        - Здравия желаю! - приветствовал я товарищей командиров, по-уставному приложив ладонь к шапке.
        - Капитан Брячиславцев, командир отдельного, 208-го танкового батальона, - представился танкист с орденом на груди.
        И здесь я понял, что где-то уже слышал эту фамилию, а потом, как-то рывком, вспомнил, где именно. В книжках из нашего времени о Гражданской войне в Испании 1936 -1939 гг. он упоминался, вот где! Надо сказать, не самое лучшее место для проявления боевой доблести, хотя бы потому, что в Испании собравшиеся там практически со всего мира прогрессивные и левые «волонтеры свободы» с треском проиграли трехлетнюю войну реакционным испанским генералам, чьи политические воззрения мало отличались от средневековых и которым, по мере сил, помогали и вовсе уж «темные силы» в лице фюрера и дуче. Получается, что мой нынешний собеседник из тех, кто на втором году Испанской войны наступал на Сарагосу с обычным плачевным результатом. В составе интернационального танкового полка, который 13 октября 1937-го пустил 48 своих БТ-5 прорывать хорошо подготовленную оборону франкистов у деревеньки Фуэнтес-де-Эбро. И першие прямиком на немецкие противотанковые пушки советские танкисты ее таки прорвали и даже ворвались несколькими машинами в эту самую деревню по руслу высохшего оросительного канала. Но республиканская пехота
тогда за «бэтэшками» не пошла, и все, как сплошь и рядом бывало в Испании, закончилось печально - на исходные не вернулось не то 16, не то 18 из 48 атаковавших танков. Командиром Интернационального танкового пока был советский полковник Кондратьев (кстати, сейчас он должен был со своей танковой бригадой загорать в одном из «котлов», где-то неподалеку отсюда), командиры батальонов - майоры Фотченков и Быстров, а вот командирами рот, помнится, значились Сиротин, Шатров, Губанов и Брячиславцев. Фотографий этих танкистов в книгах не было, но вот фамилии я, что характерно, запомнил. Все верно, вот теперь понятно, за что он свое Красное Знамя получил. За доблесть при наступлении на Сарагосу, которое в конечном итоге сорвалось и оттого именовалось проигравшими эту войну республиканцами «Битва за Бельчите». Тот еще герой, блин.
        - Секретарь партбюро 149-го стрелкового полка, старший политрук Евтюх, - представился лысый: - Исполняю обязанности комиссара.
        - Старший лейтенант Сидоренко. Командир роты 149-го стрелкового полка. Исполняю обязанности командира батальона, - сообщил о себе бородатый охрипшим голосом.
        - А вы кто такой? - без паузы спросил капитан.
        Я представился, предъявив удостоверение (бумажку за подписью якобы Л. Мехлиса решил пока не доставать) и кратко изложил дорогим товарищам зачем я здесь. После чего присел на свободный табурет.
        - И что с того? - спросил Брячиславцев предельно безразличным тоном, едва только я закончил.
        - Есть приказ о прорыве из окружения!
        Вслед за этим я предъявил им бумагу.
        - Мне на эти ваши приказы плевать, у меня свое начальство, - вполне ожидаемо выдал капитан, возвращая мне прочитанный приказ (как я успел заметить, его коллеги в текст документа особо не вчитывались - просто глянули на бумажку и все, на мой взгляд, это выглядело странновато). - Какой-то там начальник штаба Северо-Западного фронта, пусть даже трижды командарм 2-го ранга И. В. Смородинов, которого я в глаза не видел, мне не указ.
        - То есть вы, товарищ капитан, сомневаетесь, что такой командарм вообще существует? - уточнил я, начиная понимать, что передо мной сидит вовсе не орел, а, похоже, типичный представитель предвоенного комсостава РККА - человек, начисто лишенный фантазии и инициативы, не способный даже сходить в туалет без соответствующего, лучше всего - письменного приказа. И моментально теряющий волю, если он какое-то время таких приказов не получает. В основном именно такие, как он, и погубили все летом 1941-го.
        - Вы мне тут не передергивайте, товарищ майор, - сказал Брячиславцев, слегка раздражаясь. - Я вовсе не сомневаюсь в реальности ни штаба фронта, ни командарма 2-го ранга И. В. Смородинова, хотя лично я с ним и не знаком. Просто штаб фронта это одно, а мое непосредственное начальство - это совсем другое. То есть что я хочу сказать - вот если мне прикажет идти на прорыв командир дивизии или командование 8-й армии, тогда да, нет вопросов.
        - Так у вас же здесь, как я понимаю, ни с какими штабами связи нет?! - сказал я на это. - А на любой войне нарушение связи равнозначно поражению! Или я ошибаюсь?
        - А это вне зависимости, - продолжал вредничать героический капитан. - На основании одной этой вашей бумажки я вести своих бойцов на прорыв не могу. Поскольку последний приказ командования 8-й армии, который до меня довели по радио, звучал так - держаться и ждать помощи! Но вы, на свой страх и риск, можете прорываться, помешать вам я не имею возможности!
        Как говорится, и на том спасибо, а то мог бы начать с места в карьер истерить, обвиняя меня в пораженческих настроениях, или даже попытаться арестовать.
        - Да, кстати, насчет прорыва у нас вообще-то есть свой план! - неожиданно выдал далее этот орденоносный перестраховщик.
        - Чего-то не пойму я вас, товарищ капитан, - изволил удивиться я. - То вы заявляете мне о категорической невозможности прорыва, то вдруг объявляете о каком-то плане прорыва?! Вы уж определитесь, пожалуйста, чего вы собираетесь делать! И какой именно у вас план?
        - Что здесь есть вторая дорога в сторону линии фронта, вы в курсе?
        - Разумеется.
        - Ну так вот, сегодня, ближе к вечеру мы будем опять проверять вторую дорогу.
        - Зачем, и что на вашем языке в данном случае означает «проверять»? Какими силами?
        - Несколькими танками пробьем коридор, по которому еще раз попытаемся вывезти раненых.
        - У вас что, есть какой-то конкретный приказ начальства относительно раненых?
        - Нет, но, посудите сами, со мной здесь четыреста тридцать шесть активных штыков из разных частей и еще девяносто два человека раненых, больных и обмороженных. Медицина и медикаменты у нас практически отсутствуют, и раненые умирают каждый день. Спокойно смотреть на это невозможно, к тому же раненые чрезвычайно сковывают нас во всех смыслах. Поэтому, пока есть горючее и хоть какой-то исправный транспорт, имеет смысл попытаться эвакуировать раненых.
        - Я так понимаю, что вы это уже пробовали?
        - Дважды.
        - И получилось? Хоть раз?
        - Пока нет, - сразу же сник героический ветеран Испанской войны.
        - Нравится мне это ваше «пока»… Думаете - вывезете раненых, а сами и дальше будете сидеть в окружении, пока вас не деблокируют извне? Полагаете, что белофинны будут на это смотреть и ничего не делать? Вы, товарищ капитан, вообще-то в курсе, что там, на этой второй дороге, против вас действуют финские танки? Сдается мне - вы опять зря потеряете и технику, и людей!
        - Я вам официально заявляю - это все болтовня! - хрипло выкрикнул Брячиславцев. В его устах это прозвучало как-то безнадежно.
        - О чем?
        - О каких-то там финских танках!
        - Увы, я был бы рад успокоить вас, но это не болтовня. Как только я пробился сюда, бойцы, которые, кстати говоря, в прошлый раз ходили проверять дорогу перед вашей попыткой прорыва на предмет наличия мин, честно доложили мне о том, что видели накануне. Я им сначала тоже не особо поверил, как и вы мне. Но прошлой ночью я лично сходил туда вместе с разведчиками, проверить эти сведения. И действительно нашел там, где указали бойцы, не только стреляные гильзы, но еще и следы чужих гусениц.
        Командиры переглянулись. Вид у всех троих, а особенно у «испанского танкиста», стал какой-то оторопелый - самоуверенность частично улетучилась.
        - И все равно я в это не верю, - сказал капитан, вдруг начав смотреть куда-то в грязный пол автобуса. - Мои разведчики ничего такого не видели!
        - А они вообще возвращаются, ваши разведчики? Или все время уходят только в одну сторону? - уточнил я. Услышав это, героический Брячиславцев уставился на меня так, словно хотел то ли испепелить взглядом, то ли, как минимум, загипнотизировать.
        - Разумеется, не верить мне - это ваше право, - продолжил я. - Но я даже могу предположить, откуда эти финские танки могут выдвигаться на позиции у дороги. Судя по всему, это у озера Мятя-ярви, где-то у хутора Лахо-маатила. Буквально только что над нами сбили Р-5, к счастью, пилот спасся на парашюте и доложил, что наше командование, и наземное и авиационное, очень интересуется этим квадратом, где предполагают наличие то ли хорошо замаскированного аэродрома, то ли какой-то иной базы противника. А ведь отсюда до этого озера каких-то десять километров! Я так понимаю, в нормальных условиях можно было бы просто атаковать это место всеми нашими наличными танками либо навести на этот квадрат огонь дальнобойной артиллерии или вызвать бомбардировочную авиацию. Но реальность, увы, сурова - здешние леса малопроходимы для легких танков. Нет, то есть я готов допустить, что несколько наших танков на черепашьей скорости доползут туда, разумеется, если их (о чудо!) не обнаружат заранее и не будут мешать их экипажам. Но, во-первых, они неизбежно нарвутся на какие-нибудь противотанковые средства противника и, без
возможности маневра, будут уничтожены. А во-вторых, пехота, не имея лыж, не сможет сопровождать танки. А если попробует, к примеру, сев десантом на броню - ее быстро отсекут от танков и уничтожат. По-моему, здесь такое уже было неоднократно. Что касается дальнобойной артиллерии, то ее на нашем участке, судя по всему, толком нет, а если есть, то работает она не в наших с вами интересах. Канонаду-то, конечно, слышно, но в основном почему-то где-то далеко в стороне. Но, даже если бы тяжелая артиллерия была готова нас поддержать, у нас с вами нет ни одного квалифицированного командира-артиллериста, способного корректировать ее огонь. А кроме того, нет ни проводной, ни радиосвязи со своими, чтобы вызывать и наводить огонь гаубиц или бомбардировщики. Хотите сказать, что это, по-вашему, нормально, да?
        Троица воинских начальников снова переглянулась, а капитан после моих слов стал из бледного прямо-таки красным - пятнами, как бывает у алкоголиков (когда быстрее всего остального краснеют или синеют нос и щеки). И в этот самый момент я уловил нечто, что заставило меня принюхаться. Втянув воздух поглубже носом, я вдруг понял, что дорогой наш Брячиславцев (а возможно, что не только он один, но и его коллеги), как принято выражаться в таких случаях в нашей стране, либо датый, либо, как минимум, с сильного бодуна. До этого характерный кислый запашок успешно отбивали ароматы горящей керосинки. Для храбрости он употреблял горячительное (причем явно без закуски) или же ради сугрева - фиг его знает, но так или иначе опьянение или похмелье сразу объяснило очень многое в его внешности (выходит, красные белки глаз объяснялись вовсе не недосыпом), словах и мотивации. В принципе, в таких случаях запить можно и из-за банального страха, и через гипертрофированное чувство ответственности. Здесь вполне могло быть сочетание того и другого. Ведь на пресловутой «войне с белофиннами» смерть товарищей и подчиненных еще
не стала ежедневно обыденной (как позднее, например, в период грандиозных сражений 1942 -1943-го). Правильно говорят, что смерть одного или нескольких людей - горе, смерть десятков или сотен - трагедия, а вот гибель десятков тысяч и миллионов - это уже, увы, статистика. Так что на здешних командиров относительно большие и, частично, напрасные потери этой войны должны были производить весьма тяжелое впечатление Ну и как тут не запить, особенно если под рукой есть спиртное?
        - Слушайте, майор, - сказал, похоже, слегка подумав, Брячиславцев. - Я уже вам сказал - прорыв вашего сводного отряда и прочее, это ваше дело и ваша ответственность. Я вам приказывать не могу, не уполномочен. Но все-таки попробуйте поддержать нас, чем сможете…
        - Как вы себе это представляете? Чем именно мы можем вас поддержать и что вы вообще намерены делать?
        - Сегодня в 16:00 мы начнем. Попробуем пройти по второй дороге. Впереди пустим несколько танков, а за ними грузовики с ранеными.
        - Что сказать - план прямо-таки «гениальный». А вы учитываете, что сейчас, зимой, темнеет уже в 17:00?
        - Учитываю.
        Ну хоть это он учел. Зато, похоже, не учел много чего другого…
        - Допустим, вы пошли на прорыв по вашему плану. Здесь, вне дорог легкие танки еле ползают, а других ни у вас, ни у нас нет. Кругом снег глубиной от метра и более, под которым сплошь и рядом скрыты ямы, валуны, пни и прочее. Толщина деревьев здесь такая, что ни БТ, ни Т-26 их так просто не повалит. Значит, пойдете вы на прорыв, как и до этого, по дороге, колонной. Я все верно излагаю?
        - Да.
        - Рассказать вам, чем это снова закончится? Для начала, первые пару танков белофинны могут элементарно поджечь бутылками с бензином, а уж если у них, как я предполагаю, танки или тяжелые ПТР - они подобьют передние машины с запредельной для ответного огня дистанции. От танковых «сорокапяток» с их крайне слабым фугасным действием снаряда в этих лесах толку немного, а от бронебойных болванок такого калибра - тем более. Или я ошибаюсь?
        - Не ошибаетесь.
        - Чудненько. Рассказать вам, что будет дальше? А дальше головные танки загораются, останавливаются и наглухо затыкают дорогу. Одновременно быстро темнеет, но из-за горящих танков и машин белофиннам все будет прекрасно видно. А как эти чертовы фокусники стреляют, вы уже должны знать. В итоге вы понесете ненужные дополнительные потери и ни с чем вернетесь обратно, на исходные. Примерно так все и будет. Это вам не Фуэнтес-де-Эбро, товарищ капитан, тут вы свои танки в линию не развернете!
        - Ого, - заметно удивился Брячиславцев, слегка оживляясь. - А про Сарагосу и Фуэнтес вы, товарищ майор, откуда знаете? Я же сейчас про это вроде не говорил! Были там, что ли?
        - Врать не буду, товарищ капитан. Не был. Но вообще-то про это тогда много в газетах писали, фотографий, что характерно, не печатали, а вот фамилия ваша мне оттуда и запомнилась. Элементарная хорошая память и внимательность. Согласитесь, что совсем не трудно сопоставить довольно редкую фамилию с правительственной наградой на вашей груди и давними фронтовыми репортажами. Ну а чуть подробнее мне про Интернациональный танковый полк рассказывали люди, которые там, то есть в Испании, были лично. Я же по первой профессии военный журналист.
        Вот тут я, пожалуй, все-таки хватил лишку. Поскольку «люди, которые были в Испании» в военной и журналистской среде образца 1940 года, это в основном разные «враги народа» вроде Михаила Кольцова и прочих - советская власть (как, впрочем, и иные мировые власти) очень не любила проигранные войны. И если мой собеседник вдруг начнет уточнять детали, мне это может выйти себе дороже - я же не знаю, к примеру, что и где пили и с кем спали в этой самой республиканской Испании героические советские танкисты. А тот, кто побывал там лично, по идее, должен такие мелочи помнить. Но, на мое счастье, ветеран-орденоносец не стал спрашивать у меня ничего такого.
        - Понятно, - сказал капитан несколько разочарованным тоном, давая понять, что моя персона его не особо интересует, поскольку встретить в моем лице какого-нибудь испанского ветерана он явно не надеялся. Конечно, можно было для пользы дела и наврать что-нибудь, но что-то мне подсказывало, что подобные «воспоминания о вершинах духа» не дали бы мне ничего, кроме братских лобзаний и распития чего-нибудь крепкого на брудершафт. Не стоило превращать вполне себе деловой разговор в стихийный «День ВДВ».
        - Что вам понятно? Повторю еще раз - ваша попытка прорыва в любом случае закончится очень плохо. Чем мы вам вообще можем помочь?
        - Может быть, попробуете сразу перед нашим прорывом прощупать дорогу?
        - Опять мины искать? Уверяю вас, что их там нет - уже проверял.
        - Нет. Просто тихо подойти и осмотреться. А если увидите засаду - сообщите.
        - Снова-здорово! Вообще-то по пути к вам нас обстреляли, и на обратном пути тоже не исключено нечто подобное, так что вовсе не факт, что я вернусь от вас живым. В этом случае никакой разведки точно не будет! Далее - в сводном отряде, командование которым я вчера принял, людей вчетверо меньше, чем у вас. Все командиры, до взводного уровня, погибли, командуют старшины и сержанты. При этом бойцы еле мозжахают от недоедания и холода. Так что посылать на опасные дела я могу только добровольцев. Допустим, вызовется десяток-другой желающих. Предположим, что мы даже успеем выйти к дороге к назначенному вами часу. При том что лыж у нас там всего несколько пар, маскхалатов нет вообще, боеприпасов мало, а, к примеру, ручные гранаты отсутствуют, что называется, в принципе.
        - У нас, чтоб вы знали, лыж вообще нет, а с патронами и продовольствием тоже напряженка! Я же не жалуюсь на это наркому обороны! - почти выкрикнул капитан, снова приходя в возбужденное состояние. Интересно, с чего это он решил, что я собираюсь жаловаться на жизнь лично маршалу Тимошенко? Что за странное замыкание в мозгах? Недоперепил?
        - Да флаг вам в руки, товарищ капитан, барабан на шею и паровоз навстречу! Допустим, я с десятком бойцов выхожу к дороге. Что-то мне подсказывает, что белофинны обнаружат нас намного раньше, чем мы увидим их. И, если их там будет, скажем, взвод с автоматами «суоми» - от нас останутся одни ремешки и подметки, причем еще до того, как мы начнем стрелять! И как я, по-вашему, при подобном раскладе, должен сообщить о наличии засады, если, как мы все уже знаем, рации ни фига не пашут ни у вас, ни у нас?!
        - Хотя бы ракетами.
        - А вы уверены, что увидите их в лесу? Кроме того, есть еще одна проблемка - у нас есть ракетницы, а вот сигнальных ракет нет!
        - Не проблема, - сказал Брячиславцев и тут же полез куда-то под заваленный бумажками стол. Порывшись там с минуту, он выложил передо мной две сигнальные ракеты.
        - Красные, - уточнил он, хотя это было видно и по маркировке.
        Ну хоть что-то для одоления супостата у них нашлось…
        Встав с места, я убрал ракеты в левый карман шинели (в правом уже лежала ракетница и предназначенные для другого ракеты зеленого цвета), а затем вернулся на табурет. При приближении я определил, что запах спиртного исходил только от Брячиславцева, а вот его до сих пор не проронившие ни слова коллеги, похоже, были вполне себе трезвы. Но не скажу, что это меня сильно обрадовало. На любой войне трезвые, особенно из числа тех, кто страдает такой вот вынужденной немотой, порой бывают хуже пьяных.
        - Давайте сделаем так, товарищ капитан, - сказал я. - Ничего обещать я, конечно, не могу, но помочь вам все же попытаюсь. В общем, если вы до назначенных 16:00 засечете красную ракету или услышите стрельбу на дороге - лучше вообще не пытайтесь прорываться. В любом случае стрельба будет означать, что мы там что-то обнаружили, а точнее - на что-то напоролись. Однако тишина тоже ничего не будет гарантировать. Белофинны вполне могут хорошо замаскироваться или подтянуться к дороге позже, услышав шум ваших танков. Тем более что, как я уже сказал, после 16:00 уже начнет темнеть. Но, повторю, - этот эксперимент будет стоить жизни вашим бойцам.
        - Так на то война, - сказал капитан с какой-то нехорошей обреченностью.
        Ага, выходит, он из тех, кому скучно, если никто не гибнет? Тогда получается, что пьет он все-таки от депрессивной тоски, а не от страха?
        - Кстати, а почему у вас так холодно? - поинтересовался я на всякий случай.
        - Так дров нет. И печек.
        - А напилить и нарубить?
        - Пил и топоров нет. Да и не дадут белофинны дрова рубить…
        - То есть вы хотите сказать, что все дрова и печки остались у нас, по соседству?
        - Да.
        - А почему вы не пробовали перевезти их сюда?
        - Что значит «не пробовали»? Пробовали.
        - И чем закончилось?
        - А то вы не знаете. Небось по дороге сюда разбитые машины видели…
        - Понятно. А с харчами у вас как?
        - Хреново, как и везде. Уже лошадей кушаем.
        - Вот то-то и оно, дорогие товарищи. Лошадей надолго не хватит, патронов, судя по всему, тоже. Может быть, все-таки не стоит ограничиваться полумерами, а как можно скорее прорываться к своим, бросив транспорт и неисправные танки, как и приказывает штаб фронта? Хотя, о чем тут еще говорить, раз соответствующий приказ есть, но вы находите возможным его обсуждать? Что же, я вас честно предупредил о возможных последствиях. Но, если вы считаете, что есть смысл сидеть в окружении и дальше, ожидая, пока вас тут перебьют всех до единого, - ради бога.
        Не знаю, чего уж я ждал, произнося сей монолог. Но, к моему удивлению, слова об обсуждении приказа (а ведь за такое во все времена командиров любой армии отдавали и отдают под суд!) не произвели на собравшихся никакого впечатления. Они тут что - вконец отупели от безнадеги и пьянки? Да не похоже - если бы им все действительно было похер, они сидели бы на задницах тихо и не затевали бы эти дурацкие телодвижения вроде попытки прорыва ради спасения раненых. Хотя чужая душа - всегда потемки…
        - У вас ко мне еще вопросы есть? - спросил я в возникшей тишине, выдержав некоторую паузу, которой я давал им последнюю возможность передумать.
        - Нет, - сказал (опять за всех троих) орденоносный капитан.
        - Тогда, товарищи командиры, я поехал. В общем, я вас понял. Дорогу разведать мы попробуем. И это, видимо, все, что я смогу для вас сделать. Если передумаете насчет общего прорыва - пришлите в течение ближайших суток связного.
        - Хорошо. Спасибо, товарищ майор, - сказал Брячиславцев, и по его тону я понял, что никаких связных он посылать не будет.
        Наверное, мне стоило сказать им «прощайте», но я этого не сделал. Просто взял автомат поудобнее и молча вышел из автобуса на мороз. Пошел воевать дальше, а они остались. Потом я спрашивал себя - все ли я сделал в этой ситуации? И, чем дальше, тем больше понимал, что винить себя мне не в чем. Ведь эти люди все равно должны были погибнуть. А я, как совершенно неожиданно возникший в их судьбе «неизвестный фактор», сделал все, что мог, пытаясь изменить их невеселую судьбу. И, видит бог, выбор у них был. Если бы они послушали меня (плевать на то, что приказ был липовый, возможность остаться в живых все равно перевешивала все возможные кары и наказания) - возможно, остались бы в этих чертовых снегах не все.
        А так, увы. Кстати, еще одним вариантом для них был финский плен. Ведь далеко не все на этой войне дрались до последнего (кстати говоря, не очень-то осознавая, за что они вообще погибают - как-никак на Зимней войне никакая Москва у них за спиной не маячила), окоченев прямо за танковыми рычагами, так что достать из подбитых машин и похоронить их ледяные статуи было неслабой проблемой - кое-кто тогда все-таки предпочел плен смерти. Но, подозреваю, что это был очень хреновый вариант для этой троицы. Хотя бы потому, что о пленных периода Зимней войны мы знаем только то, что они были (в количестве нескольких тысяч человек), и ничего более. После заключения мира финны вернули абсолютное большинство этих пленных СССР, и дальше их следы как-то затерялись - в общей массе тогдашних «сидельцев» это была капля в море, а скоро началась и большая война, во время которой стало уже совсем не до их судеб. Хотя врать не буду - есть какие-то отдельные примеры тех (такие были, например, среди летчиков), кто тогда попал в плен к финнам, после возвращения прошел краткую проверку, не сел, был восстановлен в званиях и
должностях, потом вполне успешно воевал в Великую Отечественную и, как говорится, «жил долго и счастливо».
        Кстати, потом, уже после возвращения, я узнал, что этот «котел» тогда все-таки, вполне ожидаемо, додавили. На фоне массы финских архивных фото из большого «котла» в районе Леметти я нашел и десяток снимков с тем же характерным логотипом вооруженных сил Финляндии «Sa-Kuva», сделанных в очень знакомых декорациях. Там вроде все как обычно - ели, мертвые, заснеженные машины и танки, застывшие в причудливых позах трупы в снегу и прочее, но вот пейзаж вокруг был тот самый. И даже замаскированный ветками автобус, где мы совещались, на паре фото был, причем стоял он, судя по всему, на прежнем месте.
        А что касается моих собеседников, включая так и оставшихся в моей памяти немыми (ведь при нашей единственной встрече они назвали мне только свои имена и звания) капитановых коллег (по-моему, они все-таки считали, что краснознаменец Брячиславцев знает, что делает, и, бездумно доверившись ему, как имеющему вроде бы реальный боевой опыт командиру, решили не соваться в оперативные вопросы - возможно, очень зря), то о них мне удалось узнать совсем немного. Документов по довольно короткой и непопулярной в СССР Зимней войне в архивах вообще не так чтобы густо.
        Так или иначе, в попавшейся мне на глаза учетной ведомости убыли личного состава 8-й армии РККА, датированной 14 марта 1940 г. (т. е. следующим после подписания перемирия днем) напротив фамилий Брячиславцев, Евтюх и Сидоренко стояло казенное, написанное от руки синими чернилами «пропал без вести с 3 февраля 1940 г.». И эта же дата стояла в ведомости напротив еще трех сотен фамилий бойцов и командиров, единственной памятью о которых, похоже, остались несколько вот этих пожелтевших листков с машинописным текстом. Хотя, как мне казалось, капитан Брячиславцев погиб намного раньше этой даты. Но не буду забегать вперед.
        Снаружи сильно воняло выхлопными газами, и мое немногочисленное воинство ждало возле тарахтящих на холостых оборотах пикапа и Т-37. Бойцы молча топтались на месте, борясь подобным образом с холодом, а присевший на лобовую броню танка невозмутимый Смирнов снаряжал патронами магазины своей СВТ. Этих магазинов у него было ненормально много - штук пять или шесть.
        - Все, - сказал я, выйдя на свет. - Можем ехать восвояси.
        - И что они сказали? - поинтересовался сразу вышедший на передний план Воздвиженский.
        - А чего они скажут? Ну не хотят они прорываться, хоть ты тресни. Перестраховщики. Дополнительный приказ от командарма или командира дивизии им, видите ли, нужен. Желательно - письменный. Предпочитают геройски погибнуть, но с места не сдвинуться…
        - Почему? - удивился Воздвижеский.
        - Потому что они, судя по всему, оптимисты, а я, увы, реалист, то есть достаточно хорошо информированный оптимист. И, вдобавок, еще и стихийный диалектик-практик, как выражались наши дорогие Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Так что, возможно, зря мы сюда ездили. Понятен сей неутешительный итог?
        - Так точно!
        - Мне бы вашу понималку, товарищ Воздвижеский, я бы вообще горя не знал! - сказал я и, повысив голос, продолжил: - Значит так, орлы! Сюда белофинны нас пропустили относительно легко, но сейчас, на обратном пути, они нас непременно встретят. Так что готовьтесь к худшему. Если будет сильный огонь по нам, без возможности продолжать движение, - останавливайтесь, спешивайтесь, залегайте и отстреливайтесь, или по визуально обнаруженному противнику, или по командам, моим или товарища Смирнова. И все-таки старайтесь бить прицельно, чтобы патроны не пропадали зря. Все ясно?
        - Так точно, - ответил нестройный хор простуженных голосов.
        - Тогда по машинам! - отдал я команду и пошел к танку.
        - В прошлый раз мы проехали место засады, а потом вернулись, - сказал я Смирнову, примостив задницу на ледяной броне позади башни Т-37. - И, как мне кажется, теперь, видимо, стоит высадиться заранее, как только мы обнаружим место засады.
        - Хорошо, как скажете, - ответил Кюнст без малейших эмоций, присаживаясь на танк рядом со мной. - Но я не думаю, что это поможет. Наше положение более чем невыгодное и к тому же нас слишком мало…
        Я на это ничего не ответил, тем более что в этот момент танчик под нашими задами взревел и медленно тронулся. Миновав местные, довольно пародийные, посты и секреты, мы выехали на дорогу и двинулись в обратном направлении.
        Миновали приметный трактор С-60. Дальше на нашем пути замаячили брошенная «трехдюймовка» и горелый «ЗиС-16».
        - Впереди, слева за поворотом, кто-то есть, - сказал в этот момент Смирнов.
        Кажется, началось…
        - Стоп! - скомандовал я, одновременно обращаясь и к боязливо выглядывавшему из открытого башенного люка Воздвижнскому, и к сидевшему под своей броневой крышкой мехводу. «Поплавок» послушно встал, тарахтя мотором на холостых оборотах. Видя нашу остановку, метрах в пятидесяти позади нас остановился и «Газик».
        - Так, - сказал я танкистам. - Сейчас мы с товарищем сержантом пройдем вдоль дороги вперед. Похоже, там засада. Если начнется стрельба - сразу выдвигайтесь к нам на помощь. Бог даст, проскочим…
        Сказал это и понял, что, пожалуй, излишне оптимистично смотрю на перспективы и свои, и этих добровольно вызвавшихся на опасное и где-то даже безнадежное дело бойцов.
        В общем, взяв автомат на изготовку, я спрыгнул с брони и, проваливаясь в снег на обочине дороги, пошел вперед, вслед за Смирновым, стараясь попадать своими подошвами в оставляемые им следы.
        Можно сказать, что мы так крались.
        Пейзаж был однообразен - снег и елки, за которыми особо ничего не было видно. Однако шагов через пятьдесят в месте, где дорога слегка поворачивала, Смирнов остановился и поднял руку. Правильно поняв этот интернациональный жест, я тоже замер на месте, в нескольких шагах за его спиной.
        - Ну и что там? - спросил я, стараясь говорить как можно тише.
        - Левее и дальше, за деревьями, больше десяти человек с оружием. И судя по большим массам металла, у них там два ручных пулемета или что-то похожее.
        Услышав это, я коснулся перчаткой пластыря «СНА» и кое-что увидел сам. Да, штук восемь-девять одиночных красных силуэтов и две группки, одна из трех, другая из двух человек. Получается - стрелковое отделение при двух «ручняках». И, что самое поганое, чисто визуально, то есть без «спецсредств» весь этот «комитет по встрече» было вообще не видно. Видимо, из-за белых маскхалатов. Н-да, на сей раз все выглядело куда серьезнее. Я бы вообще предпочел не встревать ни в какие бои и перестрелки, но, увы, другой «дороги в рай» (ну или в ад, по обстоятельствам) здесь не было.
        - Ну что - вызываем огонь на себя? - сказал я, стараясь сохранять бравый тон. Получилось это у меня, увы, плохо.
        - Вы бейте короткими очередями, но не концентрируйтесь на одной мишени, старайтесь их отвлекать, - сказал Кюнст, кажется, вполне понимая мою невеликую ценность как стрелка. - А я буду работать прицельно.
        - Хорошо, - ответил я. А что я еще мог сказать? Единственной радостью было то, что финны до сего момента нас, похоже, тоже не видели.
        Потом мы, шагая все так же, след в след, продвинулись еще метров на десять-пятнадцать, после чего Смирнов молча кивнул мне на поваленное (видимо, очень давно), присыпанное снегом дерево.
        Правильно поняв сей намек, я залег за него, а Кюнст ушел в сторону, встав за стволом толстой ели. И едва он поднял винтовку к плечу, раздалось два выстрела из его СВТ. И, похоже на то, он сразу же выбил двоих. Я пустил пару коротких очередей из автомата, но тут за точность поручиться было сложно.
        Сразу же на нас обрушился разномастный грохот, свойственный стрельбе в тихом месте, каким в данном случае был лес с его неизбежным эхом. Сначала барабанные перепонки глохнут, но потом ты помаленьку начинаешь улавливать и отдельные оттенки шумов, когда автоматную трескотню забивают отрывистые бабахи винтовок. Музыка боя, блин. С веток лениво сыпался снег. Различая тусклые вспышки автоматного огня (выстрел из винтовки в таких декорациях менее заметен), я с самого начала ожидал чего-то большего, но, тем не менее, невольно дернулся, когда наконец по нас спустя какие-то секунды гулко замолотил и ручной пулемет, чьи пули отшибали большие куски коры от древесных стволов. Целились пулеметчики в основном по Кюнсту, но он (я даже не успел заметить, когда именно) умудрился мгновенно переместиться за другое дерево. И, судя по звуку, финский пулемет был трофейным ДП. Вот же суки… А вот второй финский расчет молчал, явно чего-то выжидая. Или это то, что я думаю, или… Черт, если это не пулемет, я не успею никого предупредить! Херов стратег… Научился Вася дружить с девайсом, но не со своей головою.
        В общем, по-плохому все и вышло. Как и было заранее договорено. Заслышав стрельбу, танкисты рванули вперед - шум мотора и лязг гусениц начали приближаться. А через пару минут на дороге появился знакомый Т-37, непрерывно стреляя из единственного башенного пулемета в сторону деревьев, за которыми прятались финны. Как и можно было предположить - длинными очередями и неточно.
        - Бац! - раздался в хаосе перестрелки новый звук, разом забивший все остальные выстрелы.
        Мощная вспышка выстрела - и облако снега поднялось там, где был второй, упорно молчавший финский расчет. Так вот чего они ждали - достойной цели для своего «бахала». И при появлении танка проснулись-таки. Я пустил короткую очередь в ту сторону, не очень надеясь на особый эффект - в древесный ствол, за которым я прятался, одна за другой впивались пули, сильно мешая целиться.
        Как мне показалось (не уверен что это было именно так), после этого первого выстрела был звук, похожий на тот, что бывает, если в пустую железную бочку метнуть со всей силы камешек. Танк мотнуло и повело в сторону, он выскочил из колеи и, съехав на обочину дороги, остановился.
        - Бац! - ударило во второй раз. И финны снова не промазали (а чего им мазать при стрельбе фактически в упор?).
        И после этого повторного попадания звук мотора остановившегося Т-37 обрезало на высокой ноте, а потом, откуда-то из нутра танка, потянулась струйка быстро темнеющего дыма. Вот теперь они его на сто процентов подбили. Не иначе, бак продырявили.
        Н-да, мои опасения полностью подтвердились - второй расчет был вовсе не пулеметный. Это несомненно ПТР. Называется - угадал. Интересно только, почему Кюнст не смог определить точнее? А хотя как по весу или количеству металла возможно отличить противотанковое ружье от ручного пулемета (при том что весят они в общем-то одинаково), да еще на расстоянии? Так что зря это я на него батон крошу.
        Остальные финские стрелки и автоматчики, явно обрадованные таким оборотом дела, перенесли огонь с нас на сползший с дороги Т-37, который упорно огрызался из ДТ, но дым из его моторного становился все более густым и темным.
        Смирнов, воспользовавшись ситуацией, выстрелил три раза, в этот раз точно убив пару финнов, - стреляющих стало меньше.
        - Эй! Танкисты! С машины! - заорал я во всю мощь легких, обращаясь к экипажу горящего «поплавка» и стараясь перекричать пальбу.
        То ли они услышали меня не сразу, то ли им еще чего помешало, но какое-то время прекративший огонь плавающий танк продолжал ловить пулевые рикошеты. Финские бронебойщики больше не стреляли, явно приберегая дорогостоящий боезапас.
        Наконец откинулась крышка люка мехвода Т-37 (его башенный люк был открыт всегда), и, несмотря на звонко бившие по броне пули, наружу полез механик-водитель, в ватнике и ребристом шлеме. Двигался он без должного проворства, держа в правой руке «наган». Оказавшись на броне, он даже пару раз пальнул из него в сторону финнов, но хрен ли толку от такой стрельбы? Пока он вылезал, Воздвиженский возился внутри башни, вынимая из шаровой установки ДТ, а я выпустил по финнам еще пару коротких очередей.
        В момент, когда мехвод слезал с брони на снег, по танку из-за деревьев хлестанула пулеметная очередь, от которой он рухнул на снег и замер лицом вниз в неудобной позе, а пристегнутый вытяжным ремешком к кобуре на его поясе «наган» вылетел из руки. Кажется, убит.
        Из башенного люка наконец полез Воздвиженский, в сдвинутом на затылок шлеме и расстегнутом чуть ли не до пупа ватнике. В одной руке - ДТ, в другой вещмешок с чем-то цилиндрическим, на первый взгляд похожим на консервные банки. Неужто каких-нибудь бычков в томате натырил? Интересно - где? Однако в ту же секунду я понял, что в мешке у него были вовсе не консервные банки, а несколько запасных дисков к ДТ.
        Первым, что он увидел, естественно, был упавший замертво мехвод.
        - Федя! Да как же это?! - заорал Воздвиженский.
        Я прикинул, что раз он назвал своего товарища Федей, то это, судя по всему, тот самый Гевлин, который вчера сидел за баранкой «ГАЗ-4». Получается, он был водителем на все случаи жизни? Жаль, полезного кадра мы потеряли…
        - С-суки!!! - заорал Воздвиженский еще громче, потом швырнул мешок с дисками вниз и, скатываясь на снег, за танк, еще в прыжке ударил по финнам из пулемета, от живота. Со стороны это смотрелось эффектно, прямо-таки в стиле Рэмбо, но вряд ли подобная стрельба могла быть хоть немного прицельной.
        Одновременно точный выстрел Смирнова заткнул финский пулемет, стрельба по танку захлебнулась, и, кажется, Воздвиженского все-таки не зацепило.
        - Бей второй расчет, тех, что с ПТР! - заорал я Кюнсту, увидев, как три красных силуэта за деревьями приподнимаются, явно норовя сменить позицию, одновременно стреляя из ППД. Пытаясь сосчитать оставшийся у меня боезапас, я понимал, что диск в моем автомате вот-вот кончится.
        Смирнов услышал. Три раза ударила его СВТ, после чего стало понятно, что больше это ПТР стрелять, судя по всему, не будет. Теперь три красных контура лежали на снегу, бледнели и никуда не двигались. Кюнст менял опустевший магазин. Я продолжал стрелять, ко мне присоединился ДТ из-за подбитого Т-37.
        В этот момент из-за горящего танка появился пикап, и на крыше его кабины заморгала тусклая вспышка пулеметного огня - ДП лупил от души, изредка оттуда же бахала мосинская винтовка. Смирнов выстрелил еще пару раз, и вроде бы не зря. Было впечатление, что огонь двух ручных пулеметов изменил ход перестрелки в нашу пользу. Финны, которых теперь стало наполовину меньше, стали стрелять реже и, судя по положениям их силуэтов за деревьями, вроде бы начали медленно отходить от дороги. Еще бы, столько народу потеряли во вполне рядовой стычке с «красными».
        Теперь было два варианта возможных действий. Либо быстро отходить к пикапу, садиться в него и рвать когти, пока финны не очухались (оттянувшись подальше от дороги, они вполне могли вызвать нам на головы минометный огонь), надеясь на то, что успеем проскочить, либо все-таки попытаться добыть очередные материальные свидетельства участия англичан (кстати, интересно, что может измениться, если эту информацию таки удастся доставить через фронт?) во всем этом бардаке, то есть довести до конца то, ради чего я эту «операцию» и затевал. Почти не думая, я выбрал второе. Очень возможно - зря.
        - Прикрой меня! - крикнул я Смирнову и, как говорят профессиональные вояки, метнулся «перебежками вперед».
        Финны почти не стреляли, и туда, где находилось ПТР, я добрался без особых проблем. Первое, что я увидел, - три распластавшихся на снегу меж деревьев трупа. Двое были в белых комбезах с капюшонами, у третьего маскхалат состоял из куртки и штанов. По пятнам крови на белой ткани я понял, что сопровождающий меня Кюнст, похоже, никогда не мажет, как и положено совершенной боевой машине. Двоих, за спинами которых были винтовки, он поразил в голову (одного в лоб, второго точно в левый глаз), а третьего, у которого винтовки не было, - в левую сторону груди.
        Поодаль лежало и их главное оружие. Действительно, это было английское ПТР типа «Бойс». Длинная, довольно несуразная хреновина, выглядевшая куда массивнее наших появившихся позднее ПТРД или ПТРС. Калибр 13,9 мм, труба ствола с дульным тормозом, странные сошки в виде то ли перевернутого камертона, то ли буквы «П» с приваренной сверху дополнительной «палочкой», пистолетная рукоятка, полукруглый приклад с резиновым амортизатором, сверху из казенника торчит кососрезанная сверху угловатая обойма, чем-то напоминающая стиль ручного пулемета «Брен». Рядом на снегу неровно стоял оброненный убитыми прямоугольный жестяной ящичек цвета хаки с брезентовой петелькой для переноски, явно футляр с патронами для ружья.
        Я полез осматривать убитых и быстро понял, что шмонать первых двух точно не стоит - типичные дети «страны тысячи озер». А вот третий, которому Смирнов влепил девять граммов прямо в сердце, точно не был финном. Присев над ним на корточки, я быстро обшарил остывающий труп. Физиономия у него была точно не местная, у финских мужиков во все времена лица, как правило, грубые, деревенские, вполне простецкие - такой, если не будет лишний раз открывать рта и окажется одет более-менее неброско, ни за что не бросится в глаза на улице любого провинциального русского города. А вот у этого самого третьего была длинная и какая-то угловатая рожа, с одновременной печатью некоего непонятного аристократизма и многовекового вырождения. Этакий принц Чарльз времен своего скандального развода с леди Дианой Спенсер, только рыжий и с лишней дыркой в организме. Нет, точно англичашка. Офицер и, мля, джентльмен.
        Голову убитого венчала черная меховая шапка с отгибающимся козырьком и наушниками, со странным, высоким и куполоообразным кожаным верхом - в нормальных странах зимние шапки все-таки стараются шить с плоским дном. И тут я вспомнил - именно такие головные уборы носили англичане, канадцы и американцы, которые в Гражданскую войну приплывали с «кратким дружественным визитом» (во время которого они, было дело, успели применить против РККА даже отравляющий газок) в Архангельск. То есть это, судя по всему, предмет стандартной заполярной экипировки наших «заклятых друзей» времен прошлой мировой войны. Под стать этому были и остальные предметы гардероба неизвестного покойника. На руках - кожаные рукавицы на каком-то натуральном меху, с длинными крагами. На ногах непривычные для финнов пьексы, а казенного вида высокие лыжные ботинки со шнуровкой, под которыми прощупывались длинные, шерстяные то ли носки, то ли гамаши длиной чуть ли не под колено. Тоже явная примета британского стиля. Под белой курткой с капюшоном - коричневая кожаная безрукавка на меху и казенный свитер цвета хаки. Поясной ремень
брезентовый, песочного цвета, на нем аккуратные маленькие подсумки-кармашки на кнопках, похоже, для пистолетных или револьверных патронов. Тут же, на поясе, наличествовала и более чем массивная кожаная кобура с револьвером. На шее - бинокль. Разумеется, каких-то документов и просто любых бумажек при мертвяке не было. Ну не идиоты же они, в самом деле, таскать с собой нечто, подтверждающее, что податель сего - подданный его величества…
        В общем, по части письменно-бумажных доказательств преступлений британской военщины я жестко обломался. И что еще в таком случае можно пришить к делу? Разумеется, противотанковое ружье, но само по себе это никакое не доказательство - в это время финны действительно покупали такие ружья у англичан. А национальное происхождение ружья - отнюдь не доказательство того, что расчетом командовал именно представитель страны-производителя. Что-нибудь еще? Я расстегнул кобуру покойника и достал оттуда револьвер. Это был не вполне типичный для британской армии, но стандартный для канадской конной полиции «Энфилд Мк II» модели 1882 г. калибра аж 12 мм, здоровенная дура, по стилю ближе скорее не к нашему «нагану», а к пушкам, из которых стрелял Грязный Гарри в разных там, еще не снятых здесь, спагетти-вестернах. И что? По идее, ни револьвер, ни ПТР никому ничего не могли доказать, мало ли в мировом круговороте оружия болтается разных пукалок британских брендов? В 1930-е вообще каждый третий ствол на планете был английского производства…
        Однако я все-таки с трудом затолкал револьвер и горсть извлеченных из поясных подсумков убитого патронов для него в тот же левый карман своей шинели. Не выкидывать же…
        Может, все-таки попробовать предъявить кому надо труп этого англичанина? А с другой стороны - а чем можно доказать, что это именно англичанин?
        В этот момент ко мне подобрался пригнувшийся Смирнов, предварительно осмотревший лежавшие за деревьями финские трупы и позаимствовавший где-то там два автомата «суоми» и пару запасных дисков к ним. Его перемещения вполне грамотно прикрывал короткими очередями пулемет с тарахтевшего на холостых оборотах пикапа.
        - Бери ПТР, - приказал я ему. - А я попробую вытащить этого покойника.
        С некоторым недоумением на лице Смирнов послушно подхватил и потащил ружье (а в нем, ежели с магазином, килограммов семнадцать живого веса) и ящик с патронами к нему в сторону пикапа и извергающего дым подбитого танка.
        Глядя на два болтающихся на ремнях за его спиной финских автомата, я схватил покойника за шиворот, развернул и волоком потянул к дороге. Но спустя пару минут я вдруг понял, что ситуация вокруг вдруг кардинально изменилась, причем, увы, не в нашу пользу - выдаваемая в моих глазах картинка «СНА» буквально покраснела. Из леса к дороге, грамотно прячась за деревьями, двигались финны в белых маскхалатах. И я насчитал больше тридцати силуэтов.
        Как говорят в таких случаях - это все, звиздец.
        Времени у всех нас практически не было, поскольку через какие-то секунды приближающиеся финны открыли по нам такой плотный огонь, что мне осталось только упасть на снег, укрывшись за предположительно английским покойником, которого я успел примостить в полусидячем положении у какой-то кочки.
        Выставив из-за спины жмура автоматный ствол, я констатировал, что те, кто сидел в придорожной засаде на нас, таки дождались подкрепления. Вот зачем они отходили. Ну да, это лучше, чем минометный обстрел, но хуже, чем обычная ретирада.
        Я обернулся и увидел зрелище практически в стиле фильма «Бонни и Клайд». Финские автоматные очереди дырявили капот, торпедо, радиатор и ветровое стекло пикапа, в заодно и несчастного водителя «ГАЗ-4», который в этой суматохе не успел выскочить из-за баранки, так и оставшись внутри. Количество пробоин в осевшем на пробитые передние колеса, разом задымившем и запарившем пробитым радиатором пикапе (и особенно многочисленные дыры с длинными, паутинообразными трещинами по краям в стекле кабины) живо напомнили игровые кинокартинки Чикаго времен «сухого закона». Пулеметчик и его напарник, видя такой оборот, все-таки успели сигануть из кузова «Газика» в придорожный снег.
        Воздвиженский, высунувшись из-за танковой гусеницы, начал палить из своего ДТ по финским автоматчикам и, кажется, не без пользы (может, даже в кого-то попал). Во всяком случае, если верить тому, что показывал «СНА», еще не дойдя до дороги, финны предпочли залечь. Однако горячие дети холодной страны словно с цепи сорвались - их автоматный и винтовочный огонь был почти непрерывным (что совершенно не в стиле этих «метких стрелков», мы их явно разозлили), хотя нас они видели плохо и конкретно по мне стреляли мало. Либо не хотели повредить труп дорогого союзничка, либо хотели взять меня живьем.
        В продырявленном пикапе с шумом рванул бензин, и машина загорелась.
        В этот самый момент ко мне снова перебежал Смирнов, пару раз выстрелив на ходу из СВТ и, кажется, даже в кого-то попав.
        - Бросьте вы его! - кратко сформулировал он мысль, которая в последние минуты одолевала и меня самого.
        Раз они так хотят этого жмура - ради бога. Некрофилово отродье.
        Оставив в покое остывшее тело, чужака, я вслед за Кюнстом рванул к дороге, стараясь пригибаться как можно ниже. Этому изрядно мешали набитые разнообразным железом карманы шинели. Именно во время нашего перемещения к ДТ присоединился еще и ДП. То ли от огня сразу двух пулеметов, то ли от того, что я наконец кинул усопшего представителя британской короны, наши злобные оппоненты несколько умерили пыл и предпочли укрыться. Поэтому мы смогли добежать до подбитого транспорта, не получив в спину ни одной «маслины», хотя, по идее, вполне могли.
        Упав в снег возле гусеницы Т-37, я первым делом пустил в сторону финнов короткую очередь из ППД. Выплюнув пару патронов, автомат безнадежно лязгнул - диск кончился, под луной ничто не вечно. Достав из подсумка на поясе сменный барабан и затолкав на его место опустевший, я очень кстати вспомнил, что он у меня, вообще-то, один. Если так пойдет дальше - как бы не пришлось палить из трофейного «Суоми», «нагана», «ТТ», а потом лезть еще и в рукопашную с каким-нибудь гипотетическим консервным ножом, как тому майору Гаврилову в Брестской крепости.
        Пока я раздумывал об этом, финский огонь плотнее не становился. По-моему, некоторые вражеские стрелки и автоматчики явно подползли поближе к дороге, но лезть в атаку не стремились и из-за деревьев особо не высовывались, стараясь не подставляться под наши пули. Похоже, убийственно точная стрельба Кюнста заставила их задуматься о том, стоит ли эта игра свеч.
        В общем, мы лежали на усыпанном остывающими стреляными гильзами грязном снегу за подбитым танком, нас, почти как в песне, осталось только пятеро (слава богу, что не пятеро из восемнадцати), при двух ручных пулеметах, плюс ППД, СВТ и мосинская винтовка. Патроны пока были, по крайней мере, и к ДТ, и к ДП имелось по три-четыре диска. То есть какое-то время мы могли продержаться, но без малейших перспектив куда-то сдвинуться. Конечно, можно было отойти в лес за нашей спиной, где, судя по выдаваемой «СНА» картинке, пока никого не было. Но я понимал, что по снегу метровой глубины мы не уйдем далеко - обнаружив, что мы отступили, финны тупо пойдут по нашим следам и неизбежно нас догонят. И, самое главное, я так и не мог внятно ответить сам себе на вопрос - стоила ли вообще эта недолгая поездочка с вполне предсказуемым результатом двух человеческих жизней и подбитой техники? Хотя не уверен, что красные командиры того времени о чем-то таком всерьез задумывались.
        Пару раз мне даже казалось, что я слышу гудение авиационных моторов, но, поскольку ничьих самолетов в небе не было, решил, что померещилось.
        - Все целы, или кто-то ранен? - спросил я у обращенных ко мне спинами собравшихся.
        - Никак нет, вроде все целы, товарищ майор! - ответил за всех Воздвиженский, не оборачиваясь.
        - Хорошо, только берегите патроны! А то неизвестно, сколько нам здесь еще сидеть! - выдал я краткую программу действий на ближайшее время.
        Как ни рассуждай, уйти вот так, запросто, нам уже никто не даст. А значит, тот самый критический момент, когда следует орать благим матом: «Спасите-помогите-убивают!», - настал.
        Я достал из кармана ракетницу, зарядил ее зеленой ракетой и, приподнявшись за корпусом танка, выпалил ее в маячившее над дорогой бледное, зимнее небо. Хорошо, если наши эту «свечку» действительно увидят. А если нет? Тут было сложно что-либо загадывать.
        Следующие минут пятнадцать наше протекавшее под аккомпанемент пулевого свиста (финны били в нашу сторону в основном одиночными из винтовок, ведя огонь, который принято именовать «беспокоящим», делали они это, видимо, в основном для того, чтобы мы «никуда не уходили») лежание продолжалось в прежнем режиме. Мы торчали за танком и, частично прикрытые дымом от горящего пикапа (Т-37 особо не разгорелся), время от времени давали короткие очереди и одиночные выстрелы в сторону столь же лениво постреливающих в нашу сторону финнов.
        По-моему, у «супостатов» изменилась некая тактическая «установка». Убивать нас всех разом они теперь явно не стремились, а, с точки зрения захвата пленных, им был резон продержать нас в таком вот подвешенном состоянии до темноты. То есть, спокойно подождать, пока мы расстреляем все патроны и окоченеем прямо-таки до образования сосулек в очке, а потом оценить ситуацию и постараться взять кого-нибудь из нас живьем. По крайней мере, я бы на их месте сделал именно так.
        Как мы могли этому противодействовать? По идее, можно было отправить в обход финской цепи Кюнста, с боевой задачей перестрелять костяк осаждающих. Но я понимал, что это займет изрядное время и совершенно нет гарантии, что, пока он их будет отстреливать (а всех он так просто не перебьет, даже принимая во внимание его чудесные снайперские способности, поскольку финны отнюдь не мишени в тире и сидеть на месте, ожидая, пока их убьют, явно не будут), к ним не набежит очередное подкрепление, после чего все окончательно пойдет в стиле картежной игры, в которой козырей у нас не будет, поскольку патроны и у нас, и у Смирнова кончатся явно раньше, чем наличные солдаты у врага.
        Из подобных горестных размышлений меня вывел шум моторов на дороге.
        Ага, то есть все-таки увидели ракету, слава тебе, господи! Только интересно было, почему моторов было больше одного? Это было тем более непонятно, поскольку вскоре на дороге впереди нас появился характерный силуэт бронеавтомобиля БА-20. На подножках и сзади, на запасном колесе броневичка, висели человек пять бойцов в серых шинелях и касках, с ручными пулеметами и винтовками.
        Жидковато для классической голливудской кавалерии из-за холмов, но, принимая во внимание тот факт, что здешние «буденновцы» давно схавали своих Сивок и Бурок, вовсе даже неплохо, по крайней мере, больше, чем ничего.
        Но еще до того, как броневик притормозил и красноармейцы начали спрыгивать с него, откуда-то с дороги, из-за их спин, в ту сторону, где залегли финны, басовито затарахтело сразу несколько пулеметов. Судя по звуку - отнюдь не ДП, а скорее «максимы». Что это такое, черт возьми?
        - Все за мной, вперед! - заорал я, быстро сообразив, что финнов достаточно грамотно отсекают от нас, прямо-таки не давая им поднять головы. Одновременно указывая своим заединщикам направление движения - прямиком в сторону БА-20. Таскать за собой покойников в те годы ни в одной армии мира как-то не было принято, это уже потом некоторые американские идиоты начали считать вполне нормальным положить несколько дополнительных жизней за вынос чьего-нибудь трупа (не живого «рядового Райана», а именно трупа - в том же Вьетнаме и позднее зачастую именно так и было). По этой причине никаких команд насчет «выноса тел» (а особенно сгоревшего водителя пикапа, вытаскивать которого было вообще проблематично) я не отдавал, понимая, что бойцы и так вымотались. Тут мертвые нас простят, тем более, им уже все равно. Простите, не уберег.
        - ПТР не забудь! - приказал я Смирнову.
        Ох, как мы бежали! Наверное, никогда так не бегал! Особенно учитывая, что все это было зимой, под пулями и с частичной «выкладкой». У нас, в начале следующего века, всякие думающие, что они умнее всех, всегда знают «как надо» и на раз-два переиграют хоть битву под Сталинградом, хоть танковое сражение под Прохоровкой (судя по тому, что они пишут и говорят, их сдерживает исключительно отсутствие «самой обыкновенной машины времени»), разжиревшие за монитором «диванные наполеоны и комбриги» почему-то не представляют, что на любой войне надо не только мышкой кликать, но еще и вот так носиться, словно кем-то укушенный, по пересеченной местности (а это физически трудно!), да при этом еще и стрелять из винтовки или автомата (а они, мать их, тяжелые!). Так что, как говорил про таких, как они, один поэт второй половины XIX века: «Если глуп - так не пиши, а особенно - рецензий».
        Прижатые действительно плотным пулеметным огнем к земле и деревьям финны стали стрелять и вовсе редко. Благодаря чему никто из нашей пятерки не был убит или ранен при отходе.
        Когда мы, поскальзываясь на остекленевшей в колеях грязи и временами падая в снег, таки добежали до броневика, БА-20 стал долбить по лесу короткими очередями из своего единственного башенного пулемета, а его спешившийся «десант» стрелял по лесу лежа или с колена из винтовок и двух ДП. Почему-то красноармейцев было значительно больше, чем тех, кто накануне вызвался добровольцами. «Оставшиеся в лавке» товарищи младшие командиры решили подстраховаться? А почему бы и нет?
        - Быстрее! Вон туда! - крикнул нам высунувшийся из приоткрывшейся двери броневика долговязый Ададуров, указывая куда-то себе за спину. А там, как оказалось, маячил у обочины дороги знакомый мне по утру «ГАЗ-ААА» с цепями «Оверолл» на задних осях и работавшей на всю мощь максимовской счетверенкой в кузове.
        Ага, так вот откуда взялся автоматический огонь такой плотности!
        В кузове полуторки рядом с расчетом стоял довольный Гремоздюкин с биноклем на шее. Вид у него был прямо-таки словно у Бориса Бабочкина в роли Чапая во время исторической начальной сцены одноименного фильма, у моста. Только усы заменяла перманентная мужественная небритость, а вместо папахи его голову сейчас венчала стальная каска. Ну а в роли просто тачанки была «автотачанка» - этот самый, трехосный и четырехствольный зенитный агрегат.
        Следом за нами к грузовику перебежали, время от времени паля себе за спину, и прикрывающие нас бойцы. БА-20 при этом усилил огонь, а «ГАЗ-ААА» перестал стрелять, начав сдавать назад. Потом грузовик достаточно быстро и грамотно развернулся, расчет повернул стволы своей счетверенки почти строго в корму и снова от всей души ударил по лесу. Главной в этой стрельбе была не точность, а плотность огня. Ну хоть что-то в военном деле эти сержанты и старшины, как выяснилось, все-таки понимали.
        Когда мы, потные и запыхавшиеся, подбежали к «ГАЗ-ААА», прикрываемый его огнем БА-20 разворачивался в дорожных колеях, натужно гудя мотором, а потом, оборотив башню назад и продолжая стрелять короткими очередями, медленно поехал в нашу сторону.
        - Все, уходим! - задыхаясь, крикнул я Гремоздюкину.
        «Максимы» перестали стрелять. Уронив тяжеленное трофейное ПТР и патроны к нему в кузов «ГАЗа», мы со Смирновым влезли через борт, бойцы попрыгали в кузов и на подножки грузовика. Трое запоздавших оседлали подножки броневика, и мы, постепенно набирая скорость, без оглядки рванули с места боя.
        В общем, кое-как уехали, явно сникшие финны за нами не гнались и вслед почти не стреляли.
        - Ну что, у нас двое убитых, - сказал я, немного переведя дух стоявшему надо мной в прежней позе памятника Гремоздюкину. - А как у вас?
        - Да вроде, тьфу-тьфу, всего один раненый!
        - Неплохо. А ведь могло быть куда хуже!
        Сказав такое, я понял, что теперь под моим командованием, кажется, осталось уже не 176, а 174 человека. Минус еще два - поганая смертная бухгалтерия, работающая исключительно в сторону уменьшения. Позднее мне доложили, что вторым погибшим, кроме Гевлина, был некий красноармеец Армидзе (именно он сгорел за баранкой пикапа), которого я до этого и в глаза не видел.
        Когда мы наконец въехали за свои посты, я услышал в небе гул моторов (выходит, мне накануне не померещилось) и узрел совершенную небывальщину - над лесом кружились наши истребители - тройка И-15бис и столько же И-153, которых было легко отличить по убранным шасси.
        С чего бы это вдруг? Интересно, за что нам сегодня такая честь?
        Но одновременно где-то в той стороне, откуда мы приехали, стали слышны далекие глухие разрывы - кажется, финны начали обстреливать из минометов наших «соседей по несчастью». Интересно, а почему били по ним, а не по нам? Ведь причиной их головной боли сегодня были именно мы. Тут напрашивалось два равноценных варианта - либо они испугались наличия в воздухе нашей авиации (хотя не факт, что обнаружить и атаковать их минометную позицию с воздуха было вообще реально), либо произошло неизбежное запаздывание по части реагирования и передачи команд по цепочке. Поясню насчет второго. Если финскому командованию доложили о первой перестрелке с нами, еще по пути к «соседям», и оно начало на это реагировать, все выглядело логично. Пока приказали минометчикам, пока они заняли огневую позицию, пока открыли огонь - изначальная вводная стала уже неактуальной, а команды у них наверняка передаются, как и у нас, дедовским способом, то есть через связных.
        Но возникал другой вопрос - почему это финны не подняли в воздух свои хваленые «Спитфайры» ради разгона наших бипланов? Странные они ребята все-таки…
        Первым делом мы направились в штабной фургон, где уже собрался обычный «ареопаг». По моей просьбе Смирнов поставил на возмущенно заскрипевший стол противотанковое ружье и патроны к нему. Товарищи младшие командиры, к которым прибавилась еще и недавно свалившаяся к нам на голову летчица, с интересом уставились на это «бахало».
        - Это что? - спросил Бышев, видимо, вследствие молодости самый любознательный из всех.
        - Это, дорогие товарищи, английское противотанковое ружье системы «Бойс», - охотно ответил я тоном музейного экскурсовода, поставив к стенке свой провонявший порохом ППД и снимая шапку. - И, что характерно, командовал его расчетом тоже англичанин. А у него было, в частности, вот это.
        Здесь я достал из кармана и продемонстрировал присутствующим трофейный револьвер.
        - А документов у этого англичанина при себе не было? - задал дурацкий вопрос тот же Бышев.
        - Когда я попытался вытащить из леса на дорогу труп этого англичанина, белофинны навалились на нас так, словно это было тело самого маршала Маннергейма. Из-за этого мы оттуда еле ноги унесли. Да и с какого перепугу у них должны быть документы? Они же здесь нелегально, в лучшем случае - в качестве каких-нибудь советников! Или вы, товарищ Бышев, думаете, что в этих условиях им есть хоть какой-то смысл таскать в карманах удостоверения личности?
        - Наверное, нет, - сказал на это замполитрука, слегка подумав. При этом по его физиономии было видно, что, тем не менее, он подобным «непорядком» недоволен.
        - Вот то-то же! - сказал я и далее изложил результаты поездки, объяснив собравшимся, что «соседи» взаимодействовать с нами не будут, как я это, собственно говоря, и предполагал.
        - В общем, товарищи, устроим свой прорыв, с блэкджеком и шлюхами! - закончил я свой доклад и только тут с ужасом понял, что последнее выражение вырвалось у меня чисто автоматически. Вот черт!
        - С чем с чем? - безмерно удивился за всех стоявший позади меня Гремоздюкин. Ну да, они же здесь не знают, кто такой Бендер (который не Остап, а робот), поскольку «Футураму» не видели.
        - Это такое выражение времен «золотой лихорадки», - соврал я. - Джека Лондона читали?
        - Читали, - ответила пара неуверенных голосов.
        Вслед за этим в фургоне повисло молчание. У меня было такое чувство, что они, все без исключения, воспроизводили в уме творчество Джека Лондона, силясь определить, в каком же именно произведении он написал подобные слова, про карточные игры (а точнее - импортную вариацию известного всем «Очка», заточенную под казино) и женщин с пониженной социальной ответственностью. Зря это вы, ребята, не тужьтесь и не трудитесь, только мозг сломаете.
        - Значит так, - прервал я их бессмысленный мыслительный процесс. - Это, товарищи дорогие, еще далеко не все. Срочно нужен десяток бойцов, лучше всего добровольцев.
        - Когда? - спросил Гремоздюкин, без особого удивления в голосе. Кажется, подобные распоряжения перестали его удивлять.
        - Да прямо сейчас, - сказал я и посмотрел на свои часы. На них было 11:48, недолго же мы, оказывается, воевали. Я, честно говоря, думал, что мы под огнем полдня проторчали, а прошло-то всего пара часов. Ну да в бою время всегда долго тянется.
        - А точнее, максимум, к 14:00, - уточнил я.
        - Зачем?
        - Затем, что, хоть наши соседи и отказались от совместного с нами прорыва, сегодня в 16:00 они будут пробовать прорваться сами. Точнее сказать - снова попытаются вывезти своих раненых, по той же второй дороге. Очень просили поддержать их, хотя бы ради разведки.
        - Разведки чего? - поинтересовался Гремоздюкин. - Чего им там еще может быть не ясно?
        - Ну, понятно чего. Это, кстати, в наших же интересах.
        - В каком смысле?
        - Поясняю. Если соседей опять встретит белофинская засада, да еще и с танками в придачу (а я полагаю, что именно так оно и получится), это будет означать только одно. И именно - что наш прорыв они встретят столь же «радушно». А если у противника действительно танки - уйти отсюда через фронт они нам спокойно и с минимальными потерями не дадут. Что из этого следует, товарищи младшие командиры?
        Переспрашивать, словно ученый попугай, никто, слава богу, не стал. И я продолжил:
        - А значит, нам надо обнаружить и пересчитать эти самые танки противника, точно определить их тип и, по возможности, засечь место, где они базируются. Сделать это по следам траков на снегу, по-моему, не столь уж и сложно. Хотя и сейчас примерно понятно, откуда они являются. Тем более что по словам товарища пилота, наше командование давно предполагает, что у белофиннов где-то там, на льду этого гнилого во всех смыслах озера еще и аэродром спрятан.
        - Ну сосчитаем мы их и засечем, - сказал Гремоздюкин задумчиво. - А дальше-то что?
        - А дальше, товарищ старшина, все просто, как мычание. Если насчет танков и прочего все подтвердится - ближайшей ночью мне придется собрать диверсионную группу и пойти туда с тем, чтобы попытаться максимально облегчить нам жизнь при грядущем прорыве.
        - А смысл, товарищ майор? - задал резонный вопрос Гремоздюкин. - Вы же там все поляжете!
        - Ну очень постараемся не полечь. Я же не собираюсь атаковать этот чертов хутор у озера в лоб, густой цепью и с молодецким «ура». Нам и надо-то всего лишь найти, а потом поджечь или взорвать их наличные запасы горючего. И тогда их танки и самолеты просто не сдвинутся с места. По крайней мере - какое-то время, поскольку доставка горючего по той же, примыкающей к озеру узкоколейке дело не быстрое. Это, надеюсь, понятно?
        Не мог же я им вот так прямо сказать, ради чего вообще собираюсь идти к этому озеру Мятя-ярви и хутору Лахо-маатила. А именно - лишь за тем, чтобы выручить ценное оборудование и Нуф-Нуфа, то есть третьего из Кюнстов, того, которого здесь знали как Нестора Соколова. Просто потому что нельзя оставлять позади себя ничего из того, что этому времени не принадлежит. Не стоит им про это знать, как, впрочем, и о том, что реально меня и Кюнстов интересует только наш драгоценный Объект, а спасение из окружения всех остальных - это не более чем «операция прикрытия».
        - Понятно, товарищ майор, - ответил, как обычно, за всех Гремоздюкин.
        - По-моему, все-таки не все вам до конца понятно. Имейте в виду, что сейчас вам надо подобрать людей не только к 14:00, но и к возможному ночному рейду. Опять-таки предпочтительнее добровольцы. Несколько человек, но, желательно, с боевым опытом. Взрывчатки у нас с вами нет, так что нужны хотя бы те, что реально умеют стрелять и сохранили какую-никакую физподготовку. Уяснили?
        - Так точно. Попробуем! Еще какие-нибудь приказы и распоряжения будут, товарищ майор?
        - Я что, чего-то упустил?
        - В каком смысле, товарищ майор?
        - В таком, что я не понял, с чего это вдруг наша авиация, которой до этого было не видно и не слышно, сегодня так разлеталась? Или что-то изменилось, а, товарищи дорогие?
        - Разрешите! - приподнялась с места сбитая летчица. В спокойной обстановке, умытая, причесанная и без шлема, она смотрелась вполне очаровательно, почти как очередная рекордистка на какой-нибудь газетной фотографии.
        - Валяйте, - разрешил я.
        Из ее краткого доклада следовало, что я действительно знал не все новости. Оказывается, эта летчица Заровнятых имела какие-то навыки в области радиодела и за время моего отсутствия развила бурную деятельность. В частности, выцыганила у здешних танкистов относительно исправную рацию, которую она сумела заставить работать. Ну а настроив радиостанцию, энергичная дамочка сумела связалась со своей Авиагруппой Особого Назначения, доложив непосредственному начальству, как и что.
        - Про современные белофинские истребители вы своим доложили? - уточнил я.
        - Да.
        - И какая была реакция?
        Тут лейтенантша продолжила свой рассказ, и я понял, что пропустил больше, чем предполагал поначалу. А именно - самое интересное. Оказывается, пока мы отмораживали задницы, ползая под финскими пулями у дороги, здесь кое-что произошло. Когда после ее сеанса связи, для начала, прилетело несколько И-15бис, внезапно появилась пара финских истребителей. Как сказала Заровнятых, самолеты были скоростные и остроносые, с убирающимися шасси, но по своему внешнему виду совсем не похожие на тот «Спитфайр», что ее сбил. И едва финны попытались атаковать, как на них наскочило звено «Ишаков» и шестерка «Чаек». Было видно, что после короткой «карусели» один финн густо задымил и ушел со снижением на северо-запад, а напарник при этом его энергично прикрывал. Так что выманить противника у наших истребителей получилось. И даже немного пощипать его тоже, можно сказать, удалось. Ну а сейчас они патрулировали над нами явно в надежде на «продолжение банкета». Но, по-моему, после столь неудачного сегодняшнего «дебюта» финская авиация на нашем направлении явно должна была затихариться на какое-то время, сберегая
дорогостоящую технику. Очень похоже на то.
        - Вы, товарищ лейтенант, «наверх» про наш предстоящий прорыв сообщили?
        - Так точно, товарищ майор, только без подробностей. В самых общих чертах!
        - И что вам на это ответили?
        - Ответили, что приняли к сведению!
        Вот, блин, молодцы, подумал я. Начальнички всех уровней, как всегда, в своем репертуаре - ни да, ни нет. Это удобно в любые времена, мать их так.
        - Ладно, товарищи. На этом пока все. Заседание считаю закрытым. Начинаем готовиться к операции, назначенной «соседями» на 16:00. Эх, накормить бы чем-нибудь личный состав…
        - Уже, товарищ майор, - как-то загадочно улыбнулся Гремоздюкин.
        - В смысле «уже»?
        - С помощью товарища лейтенанта мы нашли второй грузовой мешок, сброшенный с подбитого Р-5. В нем оказались крупа и мясные консервы. Некоторые банки побились и помялись, но не нам привередничать. Так что пару дней сможем кормить бойцов полноценным обедом. Уже и походные кухни раскочегарили на всю катушку.
        - Это хорошо. Только смотрите, как бы финны нам этот банкет не испортили. А то начнут, как давеча, гвоздить из минометов. Бдительности все-таки не теряйте.
        - Так точно.
        В общем, можно считать, что в этот день им всем повезло, конечно, с поправкой на людские и технические потери.
        Я приказал Смирнову забрать трофейное ПТР с собой, и мы с ним пошли к ремлетучке.
        Там оказалось более-менее протоплено, в стоявших на «буржуйке» котелках парила нагретая вода, но из людей - никого.
        - И где все? - поинтересовался я, на всякий случай, понимая, что, скорее всего, зря беспокоюсь.
        Поставив в дальний угол фургона трофейное противотанковое ружье и поставив рядом футляр (в нем оказалось два снаряженных запасных магазина к «Бойсу»), мой спутник ненадолго задумался, а потом выдал:
        - В данный момент Объект с напарником что-то делают у танкистов. Предположительно - заняты на текущих ремонтных работах.
        - А ты-то откуда про это знаешь?
        - Кузнецов доложил.
        Вот интересно, как он это сделал? Или у этих долбаных «борцов за светлое дело Терминатора» между собой установлена еще и какая-нибудь телепатическая связь? Однако уточнять этот момент я не стал. И без того уже знаю, что в этом их будущем полно весьма продвинутых и одновременно непонятных и очень неприятных бионических технологий.
        - А сам он где? - спросил я вместо этого.
        - Периметр проверяет. Но одновременно Объект из поля зрения не выпускает.
        Нет, тут точно передача мыслей на расстояние. Это как минимум.
        - Молодца твой Кузнецов, - сказал я, снимая шапку и расстегивая шинель. Запарился я с этими разборками в зимнем лесу.
        И, пока мы с товарищем Кюнстом были наедине, следовало кое-что обдумать и обсудить. Допустим, сейчас мы берем бойцов и идем к дороге, нашим вчерашним маршрутом, только без лыж. Старых следов на снегу там, насколько я успел запомнить, хватает, то есть местами, можно сказать, практически протоптано. Ладно, будем считать, что у нас все получилось, мы приходим туда к назначенному времени и обнаруживаем у дороги вооруженную до зубов вражескую засаду. С большой вероятностью, на этом наше везение закончится, и в составе засады окажется и искомый танк марки «Матильда». И что нам останется делать, если мы этот танк увидим? Как прикажете с ним бороться?
        Взять и поехать туда на единственном здесь пушечном Т-26, если он, конечно, исправен? Это идея глупая, поскольку в этом случае нас засекут по шуму уже в момент выезда. Что еще? Вчера Гремоздюкин докладывал о том, что у них здесь есть полковая пушка образца 1927 года с полусотней снарядов. Но ее на руках по глубокому снегу тоже никуда не утащишь, а тягач не только не пройдет по снегу, но и будет шуметь никак не меньше танка. К тому же броню «Матильды», которая по толщине почти аналогична таковой у советского КВ, не пробьет ни танковая «сорокапятка», ни полковушка, даже, если к последней здесь найдутся бронебойные снаряды.
        Что тогда остается? Взять с собой трофейное ПТР, к которому у нас чуть более десятка патронов, и тащить на своем горбу эти лишние семнадцать кило? И что это нам даст? Разве что попытаться подобраться как можно ближе к «Мотьке» и исхитриться поразить ее гусеницы, смотровые приборы или двигатель через жалюзи? Но тут эффект тоже будет более чем сомнительным. А значит, остается полагаться лишь на «рояли в кустах». Если таковые у нас, разумеется, есть.
        - Слышь, друг Наф-Наф, - спросил я у Смирнова. - У вас с собой что-нибудь противотанковое есть? А то есть очень большая вероятность нарваться на серьезный танк или даже несколько танков противника.
        - Вообще-то нам подобное не положено, - ответил Кюнст. - Мы же спасатели-эвакуаторы, от нас не требуется что-нибудь разрушать.
        - Хорош меня лечить! А все-таки?
        Тут я сильно испугался, что он начнет переспрашивать и уточнять у меня насчет значения слова «лечить» в данном конкретном контексте. Но, слава богу, он промолчал.
        - Для подобных непредвиденных случаев в наш «НИК» обязательно входят «Айнбрухи», - доложил Кюнст.
        - Чего-чего?
        - Это такие одноразовые заряды кумулятивного действия, - снисходительно пояснил Смирнов.
        В принципе, я уже и сам допер, что в данном случае это от немецкого «Einbruch», т. е., грубо говоря, «Взлом». Вроде у них, в Германии, есть даже такое словечко «Einbruchsdibstahl» - «кража со взломом».
        - И что за заряды?
        - Имеют вид металлического цилиндра, весом около двух килограммов, длина около 50 сантиметров, диаметр - 8 сантиметров.
        - Что-то одноразовое, навроде «Мухи»?
        - Можно и так сказать. Как правило, «Айнбрухи» применяют для вскрытия бронированных дверей, люков, герметичных ворот и прочих входов в различные укрытия повышенной защищенности. Если прикрепить такой заряд непосредственно к двери или люку, он быстро и с большим выделением тепла прожигает насквозь броню толщиной до двух с половиной метров, проделывая отверстие диаметром свыше метра, пригодное для свободного проникновения сквозь возникшее препятствие. Но, как вариант, в критических ситуациях «Айнбрух» можно использовать и в режиме одиночного выстрела. При этом кумулятивный заряд летит на дальность до 150 метров и при попадании активного ядра заряда на поверхность бронеобъекта гарантированно прожигает броню толщиной до 200 мм. Но наводка в режиме одиночного выстрела возможна лишь весьма приблизительная, ведь прицела как такового там нет вообще.
        - Ну это ладно, считай, что у нас сегодня как раз та самая критическая ситуация. И как-никак танк - это не яблочко на чьей-нибудь тупой голове. Ты-то сам из такой бронепрожигающей пукалки в цель попадешь, если сильно потребуется?
        - Попаду, - согласился Кюнст, не став спорить и, как обычно, без малейших эмоций.
        - Тогда мы, считай, вооружены. «Матильде» этого точно хватит. И сколько у вас этих «Айнбрухов»?
        - Сколько положено в таких случаях на группу, по регламенту. Две штуки.
        - Негусто, но два - это лучше, чем один. Тогда, значит, возьмешь с собой оба. И будем проверять на практике, насколько качественную броню льют у них там, в разных Шеффилдах.
        Возражений с его стороны, как легко догадаться, не последовало.
        Некоторое время мы с ним провели за приведением в порядок своего оружия. Я, как мог, почистил автомат, а Смирнов в этот момент заряжал опустевшие диски к ППД патронами, которые я достал из своего мешка, отметив, что их запас далеко не безразмерен. Потом Кюнст немного повозился со своей СВТ и запасными магазинами к ней (как я понял, винтовка у него всегда была в идеальном состоянии, а магазины к ней он готовил вообще заранее), а затем проверил и зарядил еще и два трофейных автомата «Суоми».
        - Что, и их с собой возьмем? - спросил я про эти трофеи.
        - Сейчас это, наверное ни к чему, а вот позже, когда отправимся за членом нашей группы к этому озеру, они очень пригодятся.
        - Соображаешь. Тогда пока убери эти «Суоми» куда-нибудь подальше или скажи «Объекту» и его другану Шепилову, чтобы поглядывали там за трофеями. А то, не ровен час, чего доброго, сопрет кто-нибудь. Из чисто спортивного интереса и просто потому, что плохо лежит. Да, и вызови своего Кузнецова. Сейчас вы мне оба нужны, а то можем и не справиться.
        Смирнов молча кивнул. Потом полез куда-то в угол фургона и засунул в свой рюкзак извлеченных откуда-то два довольно длинных цилиндра серо-стального цвета. Видимо, это и были те самые «Айнбрухи».
        Сделал он это очень вовремя, поскольку буквально через пару минут в дверь постучали и в фургон, распространяя вокруг себя облака пара, ввалился донельзя деловой замполитрука Бышев, доложивший, что к урочному часу добровольцы таки нашлись.
        Стало быть - пора. Я натянул свой изрядно пропотевший и не успевший толком просохнуть головной убор (здесь я поймал себя на мысли, что начинаю помаленьку оскотиниваться, этак скоро начну спать на голой земле), застегнул шинель, повесил на шею бинокль, на плечо - ремень ППД и полез наружу. Торопливо натягивая на спину тяжелый рюкзак, за мной двинулся Смирнов. Английское ПТР, а с ним и трофейный револьвер остались в фургоне.
        Выйдя на свежий воздух, я обнаружил вокруг некоторые очередные изменения. Во-первых, поскольку «белофинские стервятники» в драку больше не полезли, наши истребители улетели, а свист и взрывы отдаленного минометного обстрела тоже прекратились. В лесу снова стало очень тихо, но у меня сразу же возникли сомнения насчет того, как бы финские минометчики не сменили позицию, дабы показать уже нам, где карельские раки зимуют. Оставалось надеяться, что враги все-таки предпочтут не палить в белый свет как в копейку, а по своей жлобской привычке экономить боезапас.
        Смирнов неслышно отошел в сторону, туда, где обычно стояли танки, видимо, передать будущему академику мой приказ насчет трофеев.
        Ну а добровольцы обнаружились у все того же штабного фургона. Всего шестеро, трое в шинелях, двое в ватниках и один в маскхалате. Все, кроме последнего, были очень заняты перекуром (смолили, судя по всему, папироски из тех, что принес сюда я, не иначе; Гремоздюкин выдал им курево в виде поощрения) - над ними стояло облако сизого табачного дыма. Ну а некурящим, как легко догадаться, был второй Кюнст. Как Смирнов успел передать ему приказ прийти сюда - вообще загадка. Не иначе, действительно телепатически.
        - Становись! - скомандовал я.
        Бойцы выстроились в одну шеренгу и постарались выровняться, но папиросок не бросили, продолжая лихорадочно втягивать в себя вожделенный никотин. Пока я критически осматривал их строй, появился Смирнов, сразу вставший за моей спиной.
        Так. Оцениваем наши потенциальные боевые возможности. Один ДТ, четыре мосинские винтовки, плюс две СВТ Кюнстов и мой автомат. Ничего, для короткой стычки, думаю, сойдет, а на долгий бой я и не рассчитывал. А вот «охотники» на трудное дело вызвались те же, что и утром. Бессмертными они себя считают, что ли? Испачканный копотью на манер трубочиста из детских сказок и сменивший танкошлем на великоватую каску Воздвиженский, опирающийся на свой лишенный сошек, снятый с погибшего танка пулемет, Ададуров в своей традиционной, краснозвездной каске и шинели, двое смутно знакомых красноармейцев из тех, что сегодня вместе с нами отстреливались на дороге от финнов, кажется, Бедняков и Боголепов (вот только, хоть убей, не знаю, кто из них где) и на правом фланге, тоже вполне ожидаемо, нарисовался чем-то или кем-то вдохновленный чернявый Натанзон.
        - Ну и в связи с чем вы все здесь? - спросил я у недлинного строя. - Вам что, мало на сегодня?
        - Желаем отомстить за товарищей! - прочувствованно объявил Воздвиженский. Судя по молчанию остальных, они были с ним как минимум согласны.
        - Похвально, товарищи бойцы! Только вот загадывать на какой-то позитивный для нас расклад я вам все же не советую - любому из собравшихся всегда может прилететь прямо в лоб белофинская пуля-дура, после чего он останется лежать в этом долбаном лесу и, возможно, даже навеки!
        - Мы это понимаем, товарищ майор, - сказал за всех уже Ададуров.
        Видимо, некоторой части сидевшего в здешнем «котле» личного состава действительно надоело быть просто мишенями, и, похоже, ребятишки, что называется, вошли во вкус. Иногда это бывает опасно. Как в случае со среднестатистическим сапером, который, как известно, ошибается три раза (да-да, не смейтесь, не один, как все думают, а три!). Первый - когда выбирает эту опасную профессию, второй - когда женится (но тут больше вопросов, скорее, к жене такого специалиста, чем к нему самому), ну а насчет третьего раза, в общем, понятно. Причем в тот самый третий раз сапер обычно «ошибается», подрываясь примерно на трехсотой мине. Начинает думать, что все про мины знает и понимает, теряет необходимое чувство меры и опасности - и привет. Именно поэтому в Великую Отечественную была такая метода - саперам, снявшим около 300 мин, выдавали топор и без разговоров, отправляли строить переправы, дабы малость охолонули и поумерили крутизну. Обычно это помогало. Но не думаю, что в данном случае мне для «выпуска пара» следовало отправить этих добровольцев не в бой, а, скажем, колоть дрова для кухни. Общая установка
работодателей была на максимально быстрое возвращение, и для этого следовало использовать любые возможности.
        - Так, - сказал я, теперь обращаясь непосредственно к Натанзону: - А вы, Моня, каким образом здесь?
        - Я как все, - доложил он и тут же удивленно спросил: - А как вы, товарищ майор, догадались, как меня зовут?
        - А интуиция, - усмехнулся я. Не говорить же вслух, что в наше время, встречаясь с такими, как он, русский человек прямо-таки автоматически ожидает встретить Абрашу, Моню или Изю? Тут виной всему прежде всего бородатые анекдоты из одесской жизни, ну и опять-таки «Моней» своего подконвойного, помнится, именовал брутальный старлей Кремнев в известном боевике про похождения «Непобедимого».
        - А если все начнут прыгать вниз головой на мостовую с пятого этажа, вы, товарищ Натанзон, тоже сиганете «как все»? - тут же уточнил я на всякий случай.
        - В этой ситуации я таки подумаю, товарищ майор, - сказал Натанзон, кажется, понимая юмор.
        - Ладно, - сказал я добровольцам. - Вы хоть перекусить-то успели? А то ведь неизвестно, когда вернемся…
        А точнее, подумал я, неизвестно вернемся ли вообще, а что вернемся не все - так это, как говорится, к гадалке не ходи.
        - Так точно. Поели, - ответил нестройный хор пяти простуженных голосов. Кюнсты при этом молчали, как я уже успел понять, у них по части питания были свои предпочтения.
        - Боезапас пополнили? - спросил я на всякий случай.
        - Да.
        - Не «да», а «так точно», - поправил я бойцов. - Ну хорошо, раз все готовы, пошли навстречу славе, чудо-богатыри! Веди нас, наследник Ивана Сусанина!
        Последнее относилось к Смирнову, но ни он, ни остальные на фамилию страдающего топографическим кретинизмом народного героя не отреагировали. Оно и понятно, ведь впервые поставленную еще в 1836 году оперу «Жизнь за царя» в советских театрах с 1918 года как-то не ставили - ну не стыковалась она с большевистской идеологией. И только 2 апреля 1939 г. в Большом театре состоялась премьера ее новой редакции (теперь опера называлась менее пафосно - «Иван Сусанин», злые языки до сих пор утверждают, что правили либретто оперы чуть ли не под чутким руководством самого товарища Сталина), но на регулярной основе сие произведение появилось в репертуаре главных театров СССР только после 1945 года (а точнее, если мне не изменяет память, где-то году в 1947-м). Так что, по состоянию на начало 1940 года мало кто успел побывать в Большом (а уж в этом лесу подобных «театралов» точно не водилось), и можно сказать, что подвиг этого «заводилы» в СССР еще не особенно пропагандировался. Похоже, до поры до времени, пока не станет востребована разная там партизанская романтика, его вполне заменял другой революционный герой,
матрос Железняк. Ну тот, из одноименной песни, что шел на Одессу, а вышел к Херсону, то есть прямиком в противоположную сторону…
        В общем, признаю, шуточка моя не удалась, и наша ведомая Кюнстом недлинная людская цепочка (я шел в ней вторым, а Кузнецов замыкающим) молча двинулась вперед.
        - Москва! - сообщил я двум замерзающим в боевом охранении красноармейцам. На сей раз там торчала уже другая парочка (согласитесь, странно было бы увидеть в карауле тех же самых орлов, что и накануне ночью), но пароль и отзыв остались прежние. Зачем выдумывать что-то еще, если вокруг и так все свои, а финны никаких паролей и отзывов вообще не спрашивают.
        - Мина! - ответил незнакомый боец, из покрытого инеем подшлемника которого торчали одни глаза, и мы, миновав «секрет», углубились в ничейно-враждебный лес.
        Я посмотрел на часы. Было 12:41. Ладно. Будем считать, что за оставшееся до начала «операции» время мы эту пару километров героически преодолеем, если, конечно, не напоремся по дороге на засаду, как прошлой ночью. Это обстоятельство может сильно затруднить наше передвижение, а в худшем случае вообще сделать наш сегодняшний «великий поход» бесполезным.
        В общем, «экспедиция» наша шла к заветной дороге, озираясь и стараясь держаться уже имеющихся следов. При свете дня стало видно, что натоптали в этом лесу действительно изрядно и с точки зрения перспектив наступить, к примеру, на противопехотную мину, идти по старым цепочкам следов было безопаснее. Не скажу, что снег был такой уж глубокий, но местами провалиться по колено можно было запросто. На моих глазах оступившийся (видимо, из-за изрядного веса пулемета) Воздвиженский шагнул резко в сторону и провалился левой ногой в снег практически по бедро. Некоторое время он матерился одними губами (все-таки есть понятие у человека), вытягивая свой, когда-то щегольский сапог наружу. По подобным причинам наше движение не могло быть слишком быстрым.
        Окружающая тишина сильно нервировала, и я постоянно ожидал снайперского огня буквально из-за каждой елки, хотя мой «СНА» ничего и не показывал. Похоже, сегодня господа белофинны изменили тактику.
        Потом я вроде бы услышал впереди некий металлический шум и, кажется, даже рев двигателей. Или показалось? Во всяком случае, Смирнова эти звуки почему-то не насторожили, и он не остановился.
        Так или иначе, мы шли еще минут двадцать, и, наконец, Смирнов встал и поднял руку.
        Все верно. Мы вышли примерно в то же место, где были прошлой ночью. Впереди, там, где предполагалась обочина дороги, замаячили между елей, в качестве характерного ориентира, куда более контрастные при свете зимнего дня остовы двух сгоревших танков и грузовика. Я поднял к глазам бинокль. Ну да, они самые, мы пришли куда нужно. Впереди обугленный БТ-5, за ним дырявый БТ-7 с перебитой гусеницей, потом закопченные рама и двигатель грузовой машины, а вокруг нас среди деревьев несколько серых мешков - окоченевших до каменного состояния трупов, - мрачно напоминая о том, что бывает с теми, кто зачем-то ходит к этой дороге.
        Я посмотрел на часы - было 15:40. Будем считать, что мы быстро добрались.
        - Рассредоточиться! - отдал я команду.
        Бойцы резво, насколько позволял снег, рассыпались в стороны, образовав недлинную стрелковую цепь. Присев или улегшись за ближайшими деревьями, они приготовились к стрельбе. Кажется, финны не обнаружили нас первыми, и это давало некоторые шансы на успех.
        Хотя где ее вообще искать, эту чертову засаду? Укрывшись за заснеженным еловым стволом, я снова поднял бинокль к глазам.
        И, не успев толком осмотреться, неожиданно услышал где-то, мягко говоря, не слишком далеко, за подбитыми танками, характерный рев моторов и лязг гусеничных траков. Кажется, накануне мне все-таки не показалось. И шум накатывался со стороны «соседей». Да они что - совсем сбрендили? Уже пошли? Черт возьми, зачем? Почему на двадцать минут раньше оговоренного времени, стратеги херовы? У них что, часы не время, а исключительно соленость морской воды показывают, или этот бравый испанский капитан-орденоносец не поверил, что мы все-таки выйдем сюда? Это он зря - таки мы уже здесь. Но что толку, раз планы все вдруг взяли и поменялись? Даже если мы прямо сейчас начнем стрелять и пускать красные ракеты, они же все равно не успеют что-либо предпринять. И зачем что-то планировать, если даже сами «планировщики» собственные планы не соблюдают? Вот же дураки, мать их…
        - Командир, наблюдаю танк противника в засаде, метров шестьсот от нас, - сказал шепотом подошедший ко мне Смирнов. - Правее той позиции, которую мы обнаружили ночью.
        Прежде чем я успел отреагировать на эту информацию, лязг гусениц и шум моторов неудержимо приблизились. Героические подчиненные капитана Брячиславцева неудержимо перли прямиком навстречу собственной смерти.
        Я потер лоб, включив «СНА», и осмотрел местность в бинокль. Да, на указанном Кюнстом новом месте действительно маячило над сугробами что-то вроде тщательно покрашенной белой краской танковой башни. Кстати, очень характерная башня, коническая, явно литая, с командирской башенкой и длинным тонким стволом пушки. Ну точно она - «Матильда», очень характерный танк, мало-мальски знающему человеку его трудно с чем-то спутать. Одновременно я начал наблюдать на другой стороне дороги, за деревьями справа и слева от танка не менее десятка красных тепловых отметок от «одушевленных целей». То есть реально их там явно было значительно больше, поскольку за деревьями просматривались далеко не все враги, которые там прятались. Ну да, чувствовалось, что здесь вражеские танки без «группы поддержки» точно не ходят…
        - Второго танка нигде не видишь? - на всякий случай спросил я Кюнста. Не хватало еще каких-нибудь сюрпризов.
        - Нет. Танк перед нами точно один. А вся пехота противника, похоже, сосредоточена на другой стороне дороги.
        - Это очень хорошо, что он один. Блин, и времени совсем нет! - сказал я ему, вслушиваясь во все больше давящий на психику шум движущихся танков. - Слушай боевую задачу! Пока тут всерьез не началась стрельба, бери Кузнецова, скрытно подберитесь к танку противника на дистанцию выстрела из того, о чем мы с тобой говорили накануне. И постарайтесь зажечь этот танк до того, как он откроет огонь. Ваш отход мы прикроем. Сможете?
        - Да.
        - Тогда у меня все, действуйте. Огонь по танку открывайте без команды, как только дистанция стрельбы вам это позволит. Ну а потом, при отходе, если обнаружите противника, стреляйте во все, что движется. Ну а мы постараемся максимально долго не обнаруживать себя.
        - Так точно, - казенно отрапортовал Смирнов тем же шепотом, после чего Кюнсты ушли. Я быстро потерял их из виду, а остальные бойцы, похоже, вообще не поняли куда и зачем они пошли, благо моего разговора с ним никто не слышал - все звуки заглушал механический шум.
        И, разумеется, Кюнсты просто не смогли успеть до начала основной «баталии». Как-никак им надо было скрытно преодолеть шестьсот метров, но времени на это им никто не дал. Уже минут через пять или даже меньше после их ухода за подбитыми «бэтэшками» в бензиновом чаду замаячили новые идущие напролом танки. В бинокль было видно, что первым по дороге идет зеленый БТ-7 с маленькой красной звездой на цилиндрической башне (явно вариант 1935 года) и двумя лупоглазыми фарами пониже люка мехвода. За ним катился Т-26 с белым номером «309» на конической башне, но почему-то без пушки! Однако, приглядевшись и кое-что вспомнив, я понял, что это всего-навсего огнеметный ОТ-130. На фига они его-то сюда притащили? Здесь же нет ни окопов, ни дотов! Или с какого-то перепугу рассудили, что он сможет пригодиться для огнеметных «плевков» по обочине дороги, с целью отпугивания финских стрелков? Интересно, а финны знают, что должны испугаться вот этого? За этими двумя танками медленно двигались три плохо видимых с моей позиции грузовика «ЗиС-5». Передний - с бойцами в кузове (над кабиной торчали штыки, стволы, буденовки и
каски, было в этом что-то от старых фильмов про Октябрьскую революцию), ну а два других тентованные, видимо, с ранеными. Разобрать, есть ли что-то дальше там, за грузовиками, я уже не смог, хотя, судя по всему, там были еще танки, или, по крайней мере, один танк. В общем, эти самоубийцы шли колонной, по сильно сузившейся из-за подбитых ранее машин дороге и не могли развить сколько-нибудь приличную скорость. Практически полигонные мишени типа «танк».
        Головной БТ-7 вильнул чуть в сторону, обходя сгоревшие танки, потом немного прибавил скорость и, затарахтев куда-то вперед себя башенным пулеметом (абсолютно бесприцельно, то ли для острастки, то ли просто для очистки совести), рванул вперед, прямиком навстречу гибели.
        - Д-дых! - ударила бледным огнем, внеся некую новую ноту в монотонный механический шум, торчащая над снегом башня «Матильды», и БТ-7, словно получивший сильный удар по морде боксер на ринге, резко мотнулся в нашу сторону. Танк выскочил из колеи, мгновенно зарывшись в глубокий снег (точнее сказать, снега там было не особо много, скорее такое впечатление создавала заснеженная до полной неразличимости придорожная канава) и подставив вражескому башнеру борт. А тот был не такой дурак, чтобы в такой ситуации мазать.
        - Д-ды-дых! - выстрелила во второй раз пушка английского танка. Теперь коротко полыхнуло где-то над третьим катком «бэтэшки», и танк беспомощно замер, сразу как-то осев носом. Из его моторного отделения потянулся сизый, темнеющий дым.
        В бинокль я видел, как открылись башенные и передний люк БТ-7. Из дыма наружу торопливо вывалились три темные фигуры, и сквозь дым я с удивлением увидел прыгающую с башни на надгусеничную полку подбитой «бэтэшки» смутно знакомую личность в характерном кожаном реглане на меху и ребристом танкошлеме. Неужели товарищ Брячиславцев собственной персоной возглавил прорыв? Командир впереди на лихом коне? Однако даже Чапай в одноименном кино считал, что каждый раз скакать впереди эскадрона, крича «Ура! Даешь!» и размахивая «селедкой», все-таки не стоит - надо и в этом деле меру знать, иногда куда лучше руководить сражением с биноклем или картой в руках, стоя на какой-нибудь горушке. Ну что же, подобное геройство ему дорого обойдется.
        И в этом я не ошибся. По спасающимся танкистам прицельно ударили молчавшие до этого момента финские стрелки и автоматчики. Двое танкистов, явно чином пониже (один в грязноватом полушубке, второй в ватнике и ватных штанах), оказались ребятами проворными и, отстреливаясь из своих «ТТ», сумели соскочить на снег и, явно избежав финских пуль, где ползком, а где на карачках, нырнули за подбитые танки. А вот индивиду в меховом реглане явно не повезло (а может, финны выполняли начальственную установку - бить в первую очередь командиров и, как они тогда выражались: «politrukki»), после первых же выстрелов он неловко взмахнул руками и рухнул с брони в снег лицом вниз, тяжело, как мешок с цементом. Почти наверняка убит.
        Видя гибель головной машины, ОТ-130 остановился, но его экипаж замешкался и не сориентировался. Хотя чего они смогли бы сделать? Со своей позиции они вражеский танк явно не видели. Более того, они даже не представляли, кто вообще по ним стреляет - противотанковая пушка, ПТР или танк (но в существование каких-то там вражеских танков здесь, как я уже успел понять, категорически не верили). Им надо было сдавать резко назад (возможно, в сочетании с дымом от горящего БТ это могло бы их спасти), но они то ли ждали команды, то ли не видели, что происходит у них позади, боясь протаранить и раздавить шедшие следом грузовики.
        В общем, башня «Матильды» провернулась чуть в сторону, тамошний наводчик выстрелил в третий раз, и над ОТ-130 сразу же вспухло грибовидное облако густого пламени - похоже, попадание пришлось в бак с огнесмесью.
        Я никогда не думал, что танки могут гореть столь мощно и феерично - в моей журналистской практике из будущего так полыхали только бензовозы (пару раз доводилось наблюдать воочию подобные ДТП). Похожий на костер ОТ-130 (поскольку его люки остались закрытыми и мне стало нехорошо при мысли о том, что стало с экипажем) замер на месте и тем самым полностью закупорил собой дорогу. Все. Финита ля комедия. Можно считать, что прорыв сорвался и финны добились чего хотели. Из-за горящих танков начался слабый и не слишком точный ружейно-пулеметный огонь по прятавшимся на обочине дороги финнам. Видимо, ехавшие в переднем грузовике бойцы успели спешиться.
        - Огонь по противнику! - скомандовал я своим. - Цельтесь в их стрелков!
        Ударили винтовки, застучал ДТ. Конечно, дистанция была великовата, нас и ближайших финнов разделяло минимум метров четыреста. Но раз уж сорвалось все остальное - хоть отвлечем часть огня на себя.
        В общем, мои добровольцы стреляли, финны начали палить в ответ (винтовочные пули несколько раз ударили в стволы ближайших ко мне елок), а я продолжал смотреть в бинокль. Башня «Матильды» оставалась на прежнем месте, но начала медленно и угрожающе поворачиваться стволом в нашу сторону. Что толку-то? Ведь у них в боекомплекте отродясь не было фугасных снарядов, а для эффективной стрельбы их спаренного с пушкой пулемета далеко! Или будут по каждому из нас отдельной болванкой палить?
        Между тем хаос на дороге усиливался. Кажется, один «ЗиС-5» тоже загорелся, а спрыгнувшие с грузовика красноармейцы, похоже, не испытывали особого желания вступать в долгий огневой контакт с финнами и, все более хаотично паля перед собой, стремились отойти. По крайней мере, интенсивность и точность их огня начали ослабевать, а звук работающих моторов - отдаляться. Если так пойдет дальше - финны плюнут на них и возьмутся вплотную уже за нас.
        И наконец-то произошло то, чего я ожидал. Жирная, ярко-малиновая, дугообразная зарница, чем-то похожая на сигнальную ракету, взметнулась словно откуда-то прямо из придорожного снега, в сторону английского танка. Комок огня, от одного взгляда на который резало глаза, упал куда-то позади видимой мне башни «Матильды». И там сразу же вспыхнуло.
        Так вам, гадам, и надо! Огонь тут же дал эффект в виде столба черного дыма, а из распахнувшихся башенных люков «Матильды», толкая друг друга, с похвальной прытью полезли три человека в белых куртках с капюшонами и остроконечных меховых шапках - так же был одет и тот неизвестный, убитый нами накануне хмырь, командовавший вражескими пэтээровцами.
        Понимая, что не успею скомандовать занятым перестрелкой бойцам, я опустил бинокль и ударил по вражеским танкистам из ППД. Далековато, но, кажется, в одного я точно попал, и он остался лежать где-то рядом со своей машиной, но к деревьям от танка почему-то все равно побежали трое. Интересно почему? И тут я вспомнил, что забыл про четвертого члена экипажа «Матильды», мехвода.
        - Во горит! - повернулся ко мне оторвавшийся от прицельной планки своей «родимой, образца 1891/1930 гг.» излишне довольный Ададуров и тут же с некоторым удивлением спросил: - Товарищ майор, а что это?
        Из этой реплики было понятно, что момент выстрела «Айнбрухом» по «Матильде», а равно и само попадание он, как и остальные бойцы, явно не заметил. И слава богу, если так, - чем меньше свидетелей, тем меньше потом идиотских вопросов!
        - Если вы еще не поняли - это вражеский танк!
        - Да ну! - еще больше удивился Ададуров.
        - Вот тебе и да ну! Думаете, у белофиннов танков нет? А они есть! Даже если вы их и не видите!
        - А чем это его? - спросил уже Воздвиженский, глядя на разгорающееся над «Матильдой» малиновое пламя. Вообще создавалось такое впечатление, что этот танк не просто горел, а прямо-таки плавился. Может, хитромудрый Кюнст что-то умолчал про побочные эффекты своего «радикального средства»?
        - А трофейной английской противотанковой гранатой, - соврал я, стараясь быть убедительным. - Мы с разведчиками из 301-го лыжбата прошлой ночью принесли из поиска пару таких!
        Дополнительных вопросов, к счастью, не последовало, а значит, мои ответы удовлетворили подчиненных.
        Между тем перестрелка стихийно продолжалась. Теперь финская пехота перенесла практически весь огонь на нас, но и вражеской и нашей меткости сильно мешал уходящий зимний день и дым от горящих машин. Так что точностью вся эта стрельба особо не отличалась.
        Потом, чуть в стороне, слитно ударили две СВТ, и несколько финских стрелков тут же успокоились. Видимо, по причине своей скоропостижной кончины. Кюнсты не мажут, им-то на дым вообще наплевать.
        И действительно, откуда-то справа появился невозмутимый Смирнов с напарником.
        - Задание выполнено! - доложил он.
        - Вижу. От лица службы объявляю благодарность, товарищи разведчики!
        - Служим трудовому народу! - слитно ответили чертовы киборги.
        Ого, оказывается, они знают даже это! Хорошо же их проинструктировали перед отправкой. После подобного в разговоры о какой-то там «спешке и импровизации» верилось как-то не очень…
        - Слушайте новый приказ, - сказал я Смирнову. - Вон там, возле только что подбитого БТ-7, на снегу должен лежать капитан-танкист в кожаном меховом полупальто. Метнитесь по-быстрому туда. И, если он не убит, а только ранен - попробуйте вытащить его сюда!
        - Так точно, - буркнул Смирнов.
        После чего они оба вновь ушли столь же бесшумно, как и появились.
        Зачем я им это приказал - сам не знаю. Хотел убедиться в том, что нежелательный свидетель мертв? Не думаю. Тем более что позднее я понял, что подобные опасения были излишни - те, кто тогда пропал без вести в этих гиблых лесах, мемуаров после себя точно не оставили. Всерьез решил спасти жизнь этому капитану? Это тоже вряд ли. Но при этом я знал, что Кюнсты с поставленной мной задачей справятся. Лишь бы в текущей шаткой диспозиции ничего не изменилось.
        Но тут я тоже беспокоился зря - ни в какую атаку финны не рванули, не настолько же они дурные. Тем более, что потеря своего танка в их «домашнюю заготовку» явно не входила, и от самого этого факта вражеские командиры должны были впасть в некоторый ступор. Надо же доложить, получить новые приказы и прочее. А пока продолжился «обмен свинцовыми любезностями» в прежнем режиме ленивой перестрелки. В какой-то момент мне показалось, что финнов стало больше. Но потом в горящей «Матильде» сильно бабахнуло, и, глянув туда, я уже не увидел превратившейся из белой в черную башни танка. Рванул боекомплект? По идее, у них снаряды некрупного калибра и взорваться столь сильно они не должны. Или в дополнение к снарядам взорвалось еще и топливо? Все может быть. Так или иначе, с «Мотьки» действительно «сорвало панамку»? От взрыва, на который явно отвлеклись и финны, стрельба несколько утихла.
        А потом, на сей раз откуда-то прямиком с тыла, появился Смирнов. Позади него маячил Кузнецов с винтовкой на изготовку. Быстро же они обернулись.
        - Мне жаль, но ваш капитан-танкист убит наповал, - доложил Смирнов голосом реаниматолога, для которого чья-то очередная смерть всего лишь серые будни, и уточнил: - Одна из винтовочных пуль попала ему прямо в лоб.
        И, словно в виде дополнительного доказательства, протянул мне массивную деревянную кобуру с чересплечным ремешком.
        - Это было у него, - сказал Кюнст и добавил: - Документы я забирать не стал. Позади нас противника пока нет. Надо отходить.
        Приняв принесенное, я понял, что видел такое неоднократно, но вот в руках подобные огнестрельные штучки, да еще и в полном комплекте, практически не держал. Кобура-приклад была выполнена из какого-то, несомненно, дорогого дерева и любовно отполирована. С внешней стороны в футляр кобуры была врезана то ли латунная, то ли медная (а вдруг вообще золотая?) табличка с замысловатой гравировкой: « El heroes de la batalla de Belchite ». Язык испанский, все понятно. Я открыл кобуру и вытащил наружу (вокруг уже стало темнеть) вроде бы привычный тяжелый, длинноствольный «маузер». Большой, дальнобойный и многозарядный пистолет, столь полюбившийся и генералам и просто бандюкам по всему миру, от берегов Нактонгана до Гвалдаквивира. Волына, в свое время до неприличия растиражированная производителями и лицензионными подражателями и вроде бы даже побывавшая на обеих полюсах планеты, но, тем не менее, практически нигде и никогда не состоявшая на вооружении официально. В представлении людей конца XIX - начала XX века именно так должно было выглядеть идеальное оружие для состоятельного, одинокого путника
(какого-нибудь рефлексирующего джентльмена-путешественника, ищущего в центре Африки очередной «затерянный мир») или ведущего собственную «тайную войну» типа (то есть шпиона, вроде сэра Лоуренса Аравийского), теоретически позволявшее ему отбиться от целой банды каких-нибудь диких и волосатых кочевников, вооруженных не слишком современными карамультуками.
        Однако все-таки это был не совсем «маузер». Разглядев сбоку маркировку «Royal» patent 16561, я понял, что держу в руках испанский клон «маузера» от «Сулаика и Ко». В памяти всплыла строка из какого-то справочника - самозарядный, калибр 7,63 мм, магазин на 10 патронов.
        Ну да, «капитану Брячиславцеву от благодарных испанских республиканцев». Пошел отдавать землю в Гренаде очередным крестьянам (которые, надо полагать, на эту раздачу так и не явились), а в итоге получил на память пистолетик да орден из рук дедушки Калинина, и более ничего? Хотя, если вспомнить, чем там (в Испании то есть) все в итоге закончилось, и это получается много. Кстати, что-то не видел я у товарища капитана такого ствола во время нашего недавнего разговора. Ладно, раз так, будем считать эту редкую огнестрельную дуру единственной памятью о нем. Ведь кто и как его похоронил (да и хоронили ли его вообще?), так и осталось неизвестным, да и никаких сведений, хотя бы намекающих на наличие у покойного семьи и детей я в доступных документах потом так и не обнаружил.
        Здесь я поймал себя на мысли, что тупо разглядываю пистолет, в то время как вокруг идет бой и свистят пули. Еще один хренов любитель «мужских игрушек».
        - Все! - скомандовал я бойцам, убирая нежданно свалившийся сувенир в кобуру и вешая сей футляр себе через плечо. - Мы сделали, что могли! Отходим! Товарищи Смирнов и Кузнецов прикрывают!
        Темнеть стало совсем уж стремительно, и это очень помогло нам. В сумерках и дыму финны не сразу просекли, что мы отходим. Хотя, когда мы отошли от дороги примерно на километр, десятка полтора их солдат все-таки ломанулись преследовать нас, но Кюнсты в очередной раз остановили их убийственно точным огнем (они-то противника видели вполне отчетливо), почти мгновенно завалив четырех финских парней из числа особо горячих. В итоге финны отстали, а все наши потери свелись к одному раненому - красноармеец Бедняков таки не уберегся, и явно шальная (на прицельный выстрел это ну никак не тянуло) винтовочная пуля продырявила полу шинели, пропахав ему левое бедро. Кость, слава богу, не задело, но борозда получилась глубокая и крови вытекло довольно много.
        - Слушай, друг Наф-Наф, - спросил я Смирнова (Кузнецов пошел вперед, проверять дорогу, а мы с ним сидели чуть в стороне, наблюдая за лесом, пока остальные, приглушенно матерясь и пачкаясь кровищей, мешая друг другу, торопливо и неумело перевязывали раненого бинтами из индивидуального пакета - по-моему, перевязывал в основном Натанзон, а остальные все больше смотрели). - А с чего это подбитая «Матильда» так сильно горела?
        Высказав это, я кивнул в сторону все еще маячившего над дальними деревьями зарева от горящих танков.
        - Забыл предупредить, командир, реакция в «Айнбрухе» идет до того момента, пока не выгорит все вещество. А учитывая, на что такой заряд реально рассчитан, в данном случае он действительно будет гореть очень долго.
        - То есть, к бениной маме, проплавит танк насквозь, сквозь крышу, двигатель и днище?
        - Не исключено.
        После этих разъяснений мне стало понятно, что при подобном раскладе ждать появления возле сгоревшей «Матильды» какой-нибудь финско-британской ремонтной бригады с трактором или тягачом совершенно бессмысленно. Спасать или эвакуировать там будет явно нечего. А значит, идти к «логову зверя» придется по следам гусениц этого танка. Точнее сказать, поскольку Кюнсты и так прекрасно знают, куда нам идти, это будет «отмазка для читателей и телезрителей».
        После окончания перевязки мы медленно двинулись дальше. Впереди топтала снег «основная группа», четыре человека из состава которой, сменяясь по очереди, тащили на закорках пятого, раненого, и пулемет ДТ. Я с Кюнстами замыкал шествие, прикрывая отход. Но финны нас больше не преследовали. Кажется, теперь им явно было чем заняться и у дороги, где бой стих совсем.
        Кстати, интересно, что, уже по возвращении, в книге некоего финского историка T. Aalio «Talvisota 1939 -1940», вышедшей в 1999 г. (правда, поскольку финский язык это та еще «могила», я читал ее английский перевод, изданный в 2005 г. некой американской конторой «International Publishers», имеющей почтовый адрес в каком-то Вудбери, штат Нью-Джерси) я нашел очень интересное упоминание о том, что, оказывается, в период с 15 по 19 января 1940 года 37-й пехотный полк (командир - некий «everstiluutnanti B. Horatsu», что в переводе с финского на человеческий означает всего-навсего «подполковник Хоратсу») 12-й финской пехотной дивизии, входившей в 4-й армейский корпус, «понес наибольшие за всю войну потери в личном составе (было убито 46 человек, включая трех младших офицеров и ранено 62 человека), отражая многочисленные, яростные и безнадежные попытки 8-й армии Советов прорваться к своим, окруженным в северном Приладожье войскам». Из дальнейшего краткого, местами предельно тупого, а местами очень смешного описания этих «боев» следовало, что большевики наступали на 37-й пехотный полк (по густому зимнему
лесу!) батальонными колоннами и чуть ли не под духовой оркестр (то есть почти как гренадеры времен дульнозарядных мушкетов и линейной тактики), и их собственные потери, по мнению финского борзописца, были просто чудовищны («десятикратно превышали финские»). Не буду судить слишком строго тех западных «умников», кто пишет подобную пропагандистскую лабуду (вещество в их черепных коробках и без того серое, и убедительно врать они к началу XXI века разучились совсем), но, черт возьми, как же приятно, когда то, что делал в основном ты, и еще два, скажем культурно, «не совсем человека», приписывается усилиям целой общевойсковой армии РККА! А еще скажу вот что - мы-то тех, кто погиб на той «не знаменитой войне», более-менее сосчитали (хотя и не про всех известно место захоронения и обстоятельства этой самой гибели), а вот наш тогдашний противник по сей день предпочитает вспоминать далеко не про все свои утраты. Хотя то, что эти «герои» имеют привычку лгать по поводу и без повода, давно уже ни для кого не секрет.
        - Стой, кто идет! - простуженно прогундели из-за темных деревьев. Аккуратно уронив заругавшегося простыми русскими словами (смысл его монолога был в искреннем удивлении по поводу неиспользования родителями уронивших противозачаточных средств) раненого на снег, бойцы основной группы защелкали затворами и залегли прямо там, где шли. Однако зря это они - мы явно дотащились-таки до своего боевого охранения. Чего же очковать, если вопрос был задан по-русски?
        - Москва! - объявил я, выходя на передний план.
        - Мина! - ответил тот же насморочный голос. - Проходите!
        Ну, слава богу, добрались! Что характерно - все, и с минимальными утратами. Честно говоря, уходя на это «мероприятие», я ожидал худшего.
        Услышав, что все в порядке, бойцы вскочили на ноги и потащили раненого вперед. Это было разумно, поскольку рядом с «секретом» нас ждали явно стремившийся поспеть везде и всюду Гремоздюкин и медицина, в лице военфельдшера Феофиловой с ее санитарками - теми самыми маленькими девчонками в полушубках и буденовках. Как выяснилось чуть позже, санитарок звали тоже подходяще - Зина и Зоя.
        Женщины тоже явно ожидали потерь и очень дальновидно притащили с собой носилки. На них тут же уложили скрипевшего зубами Беднякова. Для Зины и Зои этот груз был слишком тяжелым, поэтому Гремоздюкин «проявил джентльменство», отдав соответствующую команду, после чего носилки в расположение медиков (видимо, к их санитарному «ГАЗ-55») потащили бойцы Натанзон и Боголепов. Гремоздюкин возглавил процессию, а придерживающие свои большие сумки с красными крестами юные санитарки пошли рядом, занявшись одним из извечных женских дел, а точнее - указывая мужикам, что, как и куда нести. Остальные красноармейцы из «основной группы» пошагали следом, от усталости путаясь в собственных ногах.
        - Возвращайтесь в ремлетучку и ждите меня там! - приказал я Кюнстам.
        Не говоря ни слова, они тут же словно испарились, растворившись в темном лесу.
        Ну а я пошел в сторону расположения местного на пару с Феофиловой - так уж получилось. Некоторое время я молча слушал, как поскрипывет снег под нашими ногами, все больше убеждаясь, что поблизости от нас нет больше никого, кто смог бы что-то услышать или увидеть. Напряжение от недавнего боя и шатания по враждебному лесу постепенно спадало, и во мне медленно, но верно просыпался «гость из будущего». И тут в мою дурную голову торкнула, возможно, не самая умная идея. А почему бы не попробовать слегка приоткрыть глаза на здешнее, по большому счету страшненькое, ближайшее будущее хоть кому-то? И эта фельдшерица, у которой были родители и ребенок (а значит, ей на сто процентов есть что терять!), подходила для подобных откровений лучше, чем кто-либо другой из оказавшихся здесь. А вдруг я тем самым сумею спасти хоть одну жизнь?
        - Александра Аристархо-овна, - предельно беззаботным тоном (в случае, если бы она меня категорически не поняла, оставался шанс обратить все в шутку) сказал я Феофиловой. - А хотите, я предскажу вам будущее?
        Лицо своей спутницы я в темноте видел плохо, но по ее голосу понял, что подобное предложение ее очень удивило.
        - А вы умеете, товарищ майор? - спросила она.
        - Признаюсь честно - я нет. Но, как вы помните, я приехал на Карельский фронт прямиком из Монголии. Там я пробыл в редакционной командировке все прошедшее лето и, помимо прочего, сдружился с несколькими летчиками-героями. Один из них, командир истребительного авиаполка, полковник Зайцев (здесь я намеренно назвал фамилию вполне реального персонажа, которую удачно вспомнил, вдруг наша фельдшерица все-таки читала какие-нибудь газетные репортажи о боях на Халхин-Голе?) оказался мужиком, странным образом, верящим в судьбу, предсказания по руке, гадания на картах и кофейной гуще, и прочее. В принципе, лично для меня это вовсе неудивительно - летчики, как и моряки, народ весьма суеверный. Короче говоря, с помощью каких-то своих монгольских приятелей он умудрился разыскать в кочующем у реки Керулен, недалеко от Тамцаг-Булака, племени сартулов.
        - А кто такие «сартулы»? - прервала меня фельдшерица, и в этот момент я понял, что мой рассказ ей, похоже, все-таки реально интересен.
        - Это такое племя восточных монголов. Так вот, в этом племени он как-то отыскал некоего шамана из древнего, ведущего свою историю чуть ли не от Чингисхана, почтенного рода местных колдунов. Зовут этого дедушку, которому, по слухам, аж лет сто, между прочим, Бямбасурэн, что в переводе с монгольского на русский означает «Хранимый Сатурном». Кстати, по его виду нельзя сказать, что он сильно старый, просто загорелый, морщинистый мужичонка без возраста, только морда хитрая и взгляд такой, знаете, пронизывающий, прямо как у особо въедливого чекиста. Кстати, к нашему общему удивлению, выяснилось, что этот Бямбасурэн сносно знает русский язык - якобы до революции их племя иногда кочевало и на нашей территории. Так что разговаривал он с нами без переводчиков, по-русски, хотя и с сильным, специфическим, акцентом. В общем, с мая по сентябрь этого года мы, с моими знакомыми летчиками, побывали в юрте у этого Бямбасурэна несколько раз. Меня все это, как вы понимаете, заинтересовало еще и как журналиста. В общем, шаман этот напредсказывал нам много чего. Сначала ему никто, естественно, не поверил. Но потом
вдруг оказалось, что чертов дедушка Бямбасурэн, абсолютно точно предсказал дату нападения Гитлера на Польшу, и все, что было дальше. Правда, мы это поняли только в сентябре. Но надо сказать, что и без этого хватало причин ему верить.
        Легко сочинив на ходу все это, я вполне понимал, что моя собеседница может очень серьезно осложнить себе жизнь, если возьмет да и поведает про этот наш разговор «кому не надо». Ведь любой толковый особист, чего доброго, сразу же начнет связывать знающего русский язык загадочного монгольского шамана с бароном Унгерном или атаманом Семеновым, и сразу же на горизонте замаячит и шпионаж, и «контрреволюционная деятельность». Хотя будем надеяться, что наша фельдшерица все-таки не настолько дура, чтобы трепаться об этом разговоре где попало.
        - Почему? - спросила Феофилова.
        - Да потому что сбылись кое-какие его личные предсказания. Одному из летчиков, лейтенанту Музыченко, шаман предсказал скорую гибель, и он действительно через полторы недели погиб в воздушном бою. Другому моему знакомому, капитану Лехе Калите (вот эти фамилии я называл абсолютно от балды - первое, что пришло на ум) Бямбасурэн сказал так - очень скоро ты будешь на волосок от гибели, но все закончится благополучно. Так и случилось - в июле Леху подбили японцы, и он выпрыгнул с парашютом над маньчжурской территорией. Двое суток плутал в степи, но, к счастью, набрел на разъезд монгольской кавалерии, который вывел его к своим. Так что, по крайней мере, часть предсказаний Бямбасурэна реально сбывается. То есть что я хочу сказать - предсказать что-то лично вам, товарищ военфельдшер, я, разумеется, не могу, но зато могу поделиться с вами кое-чем из того, чего этот шаман напредсказывал нашей стране в целом. Хотите?
        - Конечно! Еще спрашиваете!
        - Ну, глядите. Предсказания эти, в общем, невеселые. Если верить Бямбасурэну, года через полтора начнется война. Большая и страшная, не чета той, что идет сейчас. Шаман сказал, что это будет самая страшная на Земле война и на ней погибнут миллионы людей. И продлится эта война почти целых четыре года.
        - А кто победит? - сразу же спросила фельдшерица Александра несколько сникшим, но по-прежнему заинтересованным голосом.
        - Конечно, мы! А кто же еще?! Только если верить колдуну, дело не в самой победе, а скорее в ее цене. Бямбасурэн сказал, что сначала нам всем, и людям, и стране в целом, будет ну очень хреново. А поскольку вы, Александра Аристарховна, сами рассказали, что у вас в Ленинграде остались ребенок и родители, я счел, что вы именно тот человек, которому, возможно, стоит об этом рассказать. Вдруг пригодится? В общем, слушайте меня внимательно. Постарайтесь к моменту, когда эта война с белофиннами закончится, а большая война еще не начнется, перевестись или переехать из Ленинграда куда-нибудь подальше на восток. Лучше всего - за Волгу. И семью обязательно туда же перевозите.
        - Почему, товарищ майор?
        - Потому что, если отбросить разные расплывчатые словечки и двусмысленные намеки того монгольского шамана, во время этой большой войны шанс погибнуть у тех, кто останется в Ленинграде, будет выше чем где-либо в другом месте. Подробнее колдун рассказать, разумеется, не удосужился, упомянул лишь о том, что «первой зимой в Ленинграде погибнет особенно много людей».
        - А почему именно Ленинград?
        - Потому что один из моих знакомых пилотов тоже ленинградец и, когда Бямбасурэн в первый раз рассказал нам об этой грядущей войне, он задал ему наводящий вопрос насчет родного города. И получил ответ, который вы только что слышали. В общем, это, конечно, ваше право - верить мне или не верить. Но на всякий случай уточню, что, к примеру, лично мне шаман предсказал гибель на втором году этой грядущей большой войны (это я сказал не просто так, а помня о судьбе реального журналиста, под которого я здесь, по мере сил, кошу). Как вам такое?
        Феофилова посмотрела на меня с ужасом, но сказать ничего не успела, поскольку впереди вдруг появился топавший прямиком нам наперерез замполитрука Бышев, который, как оказалось, искал фельдшерицу. С ранеными были какие-то проблемы.
        В общем, медичка ушла с Бышевым. На этом наш разговор закончился, и разболтать и без того явно испугавшейся столь «светлого» будущего женщине что-то еще я не успел. Возможно, это было и к лучшему.
        Однако, как мне удалось выяснить позже, она меня все-таки услышала и, похоже, запомнив главное, поняла все вполне правильно. По крайней мере, по состоянию на 20 мая 1945 года некая майор медицинской службы Феофилова А. А. (фамилия у нее редкая, трудно с чем-то перепутать) числилась заместителем начальника санитарного поезда НКПС с номером 420, который в тот момент базировался на Москву и доставлял раненых, в основном с 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Не знаю уж, что там получилось с ее семьей, но сама Александра явно отскочила от ужасов блокады. И, судя по всему, именно благодаря мне. Стоит ли этим гордиться - даже не знаю.
        Дотопав до штабного фургона, где вскоре вновь собрались все наличные младшие командиры, я отдал приказы на ближайшее время.
        Сначала я сказал, что наличие финских танков английского производства на нашем участке фронта теперь можно считать полностью свершившимся фактом - сегодня мы даже сумели поджечь один из них. Из этого следует, что противник значительно сильнее, чем мы предполагали раньше. Поэтому всему личному составу сводного отряда следует за сутки подготовиться к прорыву. Для чего привести в порядок одежду, оружие и всю гусеничную и относительно снегоходную технику, включая полугусеничные грузовики «ГАЗ-60». Остальную, пусть даже исправную колесную технику, которая все равно не способна двигаться вне дорог, подготовить к уничтожению. И надо выбрать кратчайший маршрут, без расчета на дороги - на них нас почти наверняка ждут засады, мины и фугасы. На это мне ответили, что разведчики из 301-го лыжного батальона уже указали подходящий участок, где в сторону линии фронта шли две относительно широкие просеки. Гремоздюкин даже показал мне и всем присутствующим соответствующие пометки на карте. Правда, оставалось неясным главное - сколько финнов и с каким именно оружием может оказаться на этом участке в самый важный для
нас момент? Хотя если здешнее «младшее командирство», пока я бегал под пулями, даже успело выбрать участок для дальнейшего движения и столь хорошо понимает текущие задачи, они вполне смогут прорваться из «котла» даже и без моего участия. Какой-никакой, а все-таки повод для оптимизма.
        На вопрос, что намерен делать лично я, ответил, что нынче же рано утром, еще затемно, мы с разведчиками из 301-го лыжбата и, возможно, еще несколькими бойцами, присутствие которых в составе группы я сочту полезным (от услуг добровольцев я в этом случае отказался сразу же и категорически), уйдем в ближний финский тыл к озеру Мятя-ярви, в район хутора Лахо-маатила, с тем чтобы постараться вернуться оттуда через сутки. Наша задача-минимум - разведать район этого озера и хутора, дабы подтвердить или опровергнуть возможное наличие там базы снабжения и ледового аэродрома противника. Задача-максимум - вывести базу и аэродром из строя, дабы отвлечь внимание противника от нашего прорыва и на какое-то время «выключить» белофинскую технику из боевых действий. Это, как я предполагаю, возможно сделать путем уничтожения тамошних складов с ГСМ и боеприпасами. Одновременно считаю необходимым проверить район озера и хутора на предмет наличия там наших пленных, поскольку есть основания полагать, что, к примеру, пропавший во время недавней разведки разведчик из 301-го лыжбата Нестор Соколов и еще несколько плененных
белофиннами бойцов все еще могут содержаться где-то там, если они, конечно, еще живы. Этим я хоть как-то замотивировал в глазах присутствующих реальную цель того «рейда». По крайней мере, теперь они точно не удивятся, если мы через сутки притащим с собой с вражеской стороны лишнего человека.
        Естественно, Гремоздюкин с явной тревогой спросил, что им делать, если я с разведчиками не вернусь? Я ответил, что, если наша миссия будет успешной, они неизбежно увидят или услышат ее результаты в виде взрывов и пожаров в финском тылу. В этом случае они могут подождать нашего возвращения, а могут идти на прорыв самостоятельно. Если же взрывов и прочих шумовых эффектов не будет и через сутки мы не вернемся, это будет означать наш полный провал, и в этом случае мы точно не вернемся никогда. А значит, все дальнейшее на усмотрение оставшегося в «котле» командования, которое может прорываться или и далее сидеть в «котле», ожидая у моря погоды. Но, как вы уже должны были понять, последний вариант явно ни к чему не приведет. Здесь я добавил, что в этом случае командование над сводным отрядом вполне может принять лейтенант Заровнятых, как старшая по званию.
        - Разрешите не принимать командование, товарищ майор! - вдруг живо отреагировала на это мое предложение сбитая летчица.
        - Это почему? - удивился я, силясь понять, чего на самом деле хочет эта юная шаболда в летном комбезе.
        - От меня в наземном бою проку немного! Лучше разрешите пойти с вами!
        Ну да, в принципе, ничего нового тут нет - во все времена летчику в пехоте однозначно неуютно. Тогда понятно, чего она хочет: либо неохота отвечать за жизни людей, которых видит в первый раз, либо действительно здраво оценивает свои силы. А насчет «можно мне пойти с вами» - это мы уже слышали в одном кино, где, кстати, все закончилось более чем плохо (их там всех убили, если я не ошибаюсь).
        - За каким это вы с нами пойдете, товарищ лейтенант? - уточнил я.
        - За таким, что я могу быть полезной при поисках аэродрома противника, товарищ майор! А потом, в случае удачного возвращения, думаю, что смогу обстоятельно доложить нашему командованию как о самом аэродроме, так и о размещенной там авиационной технике белофиннов. Поймите, сейчас это очень важно!
        Эх, девонька, я бы на твоем месте на лучшее не очень-то рассчитывал. Главное что мне было непонятно - зарабатывает она себе таким макаром орденок, или действительно искренне болеет за успех общего дела? Вообще, народ тогда был, по большей части, искренний и верующий как в чью-то там «руководящую роль», так и в нашу победу (без разницы над кем), а значит, скорее все-таки второе. Если так - зря я ее шаболдой назвал…
        - Смотрите, товарищ лейтенант, - сказал я вслух. - Километров десять по зимнему лесу, при том, что почти наверняка придется не только стрелять, но еще и драться врукопашную. Конечно, в данном случае вы решаете сами за себя, но ведь мы все можем и не вернуться. Вероятность пятьдесят на пятьдесят. Так что подумайте.
        - Я уже подумала, товарищ майор!
        - Заднее слово?
        - В каком смысле, товарищ майор? Не поняла?! - вскинулась летчица.
        Тьфу ты, опять начисто забыл, где я нахожусь! Ну да, они же здесь «Кин-Дза-Дзу» не могли видеть.
        - В смысле - а вы точно не передумаете?
        - Никак нет!
        - Тогда добро. Уговорили - идете с нами.
        Кажется, один доброволец у нас все-таки нарисовался, хотя я это и не планировал. Активно переубеждать летчицу не ходить с нами я не стал, поскольку попутно у меня возникла мысль: а вдруг мы там найдем подходящий самолет, на котором она сможет не только улететь за линию фронта сама, но и заодно вывезти и нашего драгоценного Объекта? Ведь это сразу облегчит нам жизнь. Опять же, лишний запасной вариант. Хотя рассчитывать на подобное всерьез все-таки не следовало. Война обычно состоит из сплошных сюрпризов, причем неприятных.
        В общем, на этом я закрыл собрание, поблагодарил собравшихся и побрел к ремонтникам в их фургон. Вот интересно, почему никто из младшего командного состава ни разу не спросил про пластырь у меня на лбу? Просто невнимательные или просто не считают нужным уточнять, где старший по званию мог удариться или поцарапаться?
        Кузнецов и Объект с примкнувшим Шепиловым в фургоне пока отсутствовали. Зато на месте был Смирнов, у которого был такой вид, словно он из этой самой ремлетучки вообще никуда не уходил.
        - Так, май фрэнд Наф-Наф, - сказал я ему, снимая шапку и кладя автомат на верстак. - Теперь о самом главном. Я вас сейчас спрошу, как диверсант диверсанта - взрывчатка, или что-нибудь еще, с помощью чего можно мощно и быстро взорвать склад горючего или боеприпасов, у вас, а точнее, у нас вообще есть? Да, о том, что один «Айнбрух» у нас в запасе еще остался, я помню.
        - В «НИКе» есть «Летц», - сказал Кюнст с той же безразличной интонацией.
        - Чего-чего? - не понял я. Как будто я, еще с начальной школы, должен знать, что такое этот «Летц»?!
        - От «Letzte Chance», - нехотя пояснил мой собеседник. - Иначе его именуют «термобарический дезинтегратор».
        Ага. Стало быть, довелось-таки увидеть воочию то, о чем я уже как-то слышал.
        - И как он работает? - уточнил я. - Я где-то слышал, что это просто компактный, чуть ли не ранцевый ядерный заряд.
        - В принципе, все верно, - согласился Кюнст. - «Летц» действительно может работать и в режиме ядерного фугаса, мощностью в 7 -8 килотонн.
        - То есть почти половина хиросимской бомбы?
        - Да, только устраивать ядерный взрыв с последующим заражением местности здесь категорически не стоит, главным образом по соображениям конспирации…
        Ишь ты, он еще и об окружающей среде забеспокоился, чучело бионическое!
        - Думаешь, ядерный взрыв в здешней тайге привлечет хоть чье-то внимание? Сейчас на планете еще нет соответствующих специалистов, и «Манхэттенский проект» существует в лучшем случае на уровне пары каких-нибудь официальных бумажек, касающихся в основном вопросов организации соответствующих исследований атомного ядра. В Аламогордо еще даже не начинали бараки строить!
        - И все-таки не стоит этого делать. Ведь у «Летца» есть и другие режимы.
        - Какие это?
        - Он может работать и как термическая бомба.
        - А что на вашем языке значит «термическая бомба»?
        - Режим, который не имеет характерных внешних признаков ядерного взрыва, прежде всего - ударной волны, с минимальным радиоактивным загрязнением среды. Энергия всей извлеченной огневой мощи уходит вниз и в стороны, а не частично вверх, как при типовом наземном ядерном взрыве. При подрыве «Летца» в этом режиме в радиусе 4 -5 квадратных километров температура практически мгновенно повышается до 300 градусов Цельсия, то есть до температуры горения дерева. Такой режим поддерживается в течение 10 -15 минут, потом температура неизбежно падает по мере выгорания рабочего вещества в заряде.
        Блин, что у них, в этом будущем, за убойное «рабочее вещество», которое позволяет показывать почтеннейшей публике такие вот «концертные номера», с гарантированным выжиганием нескольких квадратных километров территории, да еще и без неизбежного для атомного взрыва «большого бабаха»? Какая-то очень удобная, с точки зрения заметания следов, опция, которая меня, если честно, пугает.
        - То есть в этом случае мы можем, быстро и элегантно устроить высокотемпературный пожар, спалив к ебеням весь этот уайтхолловско-маннергеймовский гадюшник? - уточнил я.
        - Да.
        - Вот это здорово, для нас это почти идеальный вариант! Какой полезный «рояль в кустах»! Ведь возгорание леса можно будет легко списать на взрыв и пожар склада ГСМ!
        - Да. Если не считать того, что лесной пожар зимой - вещь практически невероятная, - добавил Смирнов тем же безразличным тоном.
        - Не бзди, майн либер фройнд, прорвемся! - ответил я на это.
        По крайней мере, после получения этой информации я успокоился и теперь примерно знал, что следует делать дальше.
        День 3
        С наше повоюйте. Про рейд в тыл противника и уху из джентльменов
        Хоть умели летать Атлантиды сыны, но не спас третий глаз их от силы воды…
        Маша Макарова. Что-то там про Арарат.
        17 января 1940 г. Где-то у озера Мятя-ярви, в районе хутора Лахо-маатила. Примерно в десяти километрах северо-западнее дороги Места-тие. Западный берег Ладожского озера.
        Как мы выходили в этот «рейд», долго рассказывать не буду. Но, похоже, в этот день бог явно был на стороне атеистической РККА. На наше дурацкое счастье, под утро, когда еще было темно, с неба повалил довольно густой снег, и это было здорово. Хотя бы потому, что любую авиацию такая погода выводила из игры начисто, корректировать артиллерийский или минометный огонь в таких условиях тоже практически нереально. Да и снайперам не очень комильфо.
        А что мы плохо видели - так и нас со стороны тоже было плохо видно. Собственно, что и требовалось. Тем более что изначальный расчет у меня был на то, чтобы неспешно и не обнаруживая себя дойти до нашей цели, затем, когда начнет темнеть, фигурально выражаясь, «нассать в муравейник» и еще до утра уйти восвояси. Снег в этом моем «стратегическом замысле» упрощал многое.
        В составе ушедшей на вроде бы безнадежное задание (лица у провожавших нас «на дело» Гремоздюкина и остального «котлового бомонда» были словно во время гражданской панихиды в колумбарии) «группы», кроме меня, были будущий академик и создатель какого-там перспективного научного направления, а ныне всего лишь младший сержант Игнатов с неразлучным напарником Шепиловым, оба Кюнста и некстати (а может, и кстати) примазавшаяся к нам безбашенная летчица.
        Интересно, что ремонтников мне даже не пришлось особо долго уговаривать. Когда они накануне вернулись в ремлетучку, я сформулировал им нашу боевую задачу предельно просто. Сказал - мол, так и так, идем громить вражескую базу, а там явно будет какая-то боевая или транспортная техника, которую нам, возможно, придется не только ломать и уродовать, но и наоборот, приводить в порядок и заводить, с тем чтобы быстро смыться оттуда, пока супостаты не очухались. Ну а поскольку никого грамотнее вас, ребятушки, по части ремонта моторов и прочего, здесь нет и в помине, я не приказываю, а прошу вас, не по-командирски, а чисто по-человечески, пойти с нами. Ну и далее, в том же духе - постарался убедительно изобразить, что тем самым Советская Родина в моем лице оказывает им невероятно высокое доверие. И, что интересно, оба они согласились, практически не раздумывая. Похоже, мое появление здесь и неизбежно спровоцированная им незапланированная активность невольно вывели часть личного состава из ступора. Видимо, ремонтники (которым явно опротивело каждый день копаться в обледенелых моторах здешней техники, которая
не факт, что вообще куда-то поедет) тоже решили, что действовать в текущей ситуации продуктивнее, чем ровно сидеть на заднице. Разумеется, Гремоздюкин был против ухода на верную гибель столь ценных кадров, но его я убедил одной-единственной фразой - товарищ замкомвзвода, поймите, так надо!
        Ну а почему с нами пошла летчица, вы уже знаете.
        Лыжи и лыжные палки нашлись на всю группу. С учетом того, что лежало в ремлетучке (еще две или три пары Кузнецов, похоже, притащил из своих, крайних походов «по периметру»). Собственно, у меня опробованные в предыдущем ночном выходе лыжи были, ремонтников пришлось переобуть с сапог на несколько великоватые (явно снятые с покойников), но зато вполне совместимые с мягкими креплениями лыж валенки. В дополнение к которым я, чуть ли не насильно, заставил их натянуть поверх галифе стеганые, ватные штаны (минимальный запас зимнего обмундирования у Гремоздюкина, как оказалось, тоже был, как-никак старшина, а это во все времена даже не профессия, а скорее образ жизни!). Ну а летчице Заровнятых мягкие крепления лыж удалось более-менее подогнать под унты - как я успел понять, Кюнсты обращались с разного рода лыжной приблудой вполне профессионально.
        С оружием было сложнее. Я, кроме своего обычного набора, взял испанский «маузер» покойного капитана (трофейные револьвер и ПТР я оставил Гремоздюкину с категорическим приказом любой ценой вывезти их к нашим и предъявить как лишнее свидетельство грубого вмешательства англичан в эту войну) и ракетницу со всеми наличными цветными ракетами. «Разведчики из 301-го лыжбата» были со штатными СВТ (что еще для ближнего боя могло быть в их арсенале из оружия будущего, я боялся даже представить), ремонтники имели по мосинской винтовке и «нагану». Ну а у пилотессы был только «наган». Гранат у нас с собой не было, но я проследил, чтобы ремонтники взяли с собой по полсотни винтовочных патронов. Кроме того, мы захватили два трофейных автомата «Суоми» с запасными дисками и одну финскую винтовку (в девичестве тот же «мосин-наган») с тридцатью патронами. Поскольку Кюнсты до предела навьючились своими причиндалами (кроме хитрых защитных рюкзаков, они были обвешаны еще и многочисленными подсумками, брать все это с собой пришлось, поскольку наше возвращение вовсе не казалось очевидным), трофейные стволы тащили
ремонтники и летчица. Как я понял, пресловутый «термобарический дезинтегратор» был в мешке у Кузнецова (атомная хреновина была явно очень компактная, со стороны нельзя было даже предположить что этот лыжник упаковал в рюкзак нечто взрывное), ну а Смирнов пер с собой оставшийся «Айнбрух».
        Снег продолжал идти довольно густо, мело, и поземка закрывала все безобразия предшествующих боев, попутно убирая из пейзажа следы наших лыж. Даже когда рассвело, в лесу было видно плохо и недалеко. Впрочем, даже в хорошую погоду лыжные прогулки по лесу - удовольствие ниже среднего. Конечно, ремонтники и Заровнятых клялись и божились на своих комсомольских билетах, что имеют «некоторую лыжную подготовку» ОСОАВИАХИМовского разлива, но реально они стояли на лыжах явно с трудом. Даже если какая-то «подготовка» и была, практики все равно наблюдалось ноль целых, хрен десятых - до Кюнстов, которые, похоже, смогли бы нормально бежать на лыжах даже по асфальту или гальке, им по-любому было далеко.
        Вроде бы десять километров - не бог весть какое расстояние. Но вот если зимой, да на лыжах, да по лесу - расклад получается кардинально другой, особенно если ты не спортсмен, а вынужденно заменяющий собой лошадь боец РККА. Я понимал, что Кюнсты вели нас, четко пеленгуя где-то там, впереди, какие-то, видимые только им одним сигналы или помехи от своей предельно непонятной, но все-таки работающей аппаратуры, а значит, мы навряд ли заблудимся. Но, с другой стороны, двигались мы более чем неторопливо, постоянно останавливаясь для осмотра местности, что давало постоянную передышку ремонтникам и летчице, которым было явно тяжело. Я хоть и ощущал себя в лесу не слишком уютно, в стиле «Новогодних приключений Маши и Вити», но, скушав перед выходом очередную, подсунутую Смирновым питательную пилюлю, чувствовал себя как малосольный огурец и совершенно не боялся окружающей чащи, где буквально за каждым деревом мог таиться глазастый финн с ружьем.
        Вступать в бой и обнаруживать себя раньше времени нам было нельзя. Конечно, я понимал, что вряд ли финны понастроили здесь такую же крутую оборону, как на Карельском перешейке, но нарваться на их посты все равно не хотелось. Увидят, всполошатся, набежит рота лыжников - и привет. Конечно, Кюнсты, с их реакцией, в первые минуты боя запросто положат человек десять из своих самозарядок, но остальные вцепятся в нас бульдожьей хваткой, и о главной цели нашего «рейда» придется забыть. Чего еще ожидать от времени, где все все понимают буквально и воюют всерьез? Это в нашем, переживающем перманентное нашествие орд «эффективных манагеров» (которые считают, что буквально все в этом мире надо развалить, поделить и продать) странном времени вместо нормальных войн какой-то позорный «договорняк» в стиле секса по переписке (с сообщениями по электронной почте, в стиле «господа супостаты, завтра, во столько-то часов по Гринвичу по вашим позициям в таком-то районе будет совершенно неожиданно нанесен ракетный удар, кто не спрятался, мы не виноваты!»), вместо науки, медицины и образования (у «ученых» опять в ходу
«теория плоской земли», количество сертифицированных знахарей, колдунов и прочих «народных целителей» местами уже превышает количество дипломированных врачей, а у медленно, но верно теряющих способность писать от руки, думать и говорить детей и подростков главной из способностей считается умение правильно ставить галочки или крестики в нужных местах отпечатанных заранее тестов) - сплошное средневековое мракобесие и шарлатанство, президенты и премьер-министры «мировых держав» - сплошь фрики и педики, а на посты министров обороны назначают «бакалавров истории искусств» или врачей-гинекологов, ну и так далее - можно продолжать до бесконечности. И все это ну никак не располагает к тому, чтобы делать хоть что-то всерьез, пресловутый принцип «так сойдет» там, у нас, победил буквально все. Хотя лишний раз вспоминать про то, что будущее у моих спутников и их потомков будет, мягко говоря, не безоблачное, было не время и не место.
        Хвала темпоральному полю, Кюнсты делали свою работу профессионально. Поэтому к полудню, когда мы преодолели явно больше половины расстояния до озера Мятя-ярви, никаких стычек с финнами у нас не случилось. Конечно, нельзя сказать, что противника в округе вообще не было. Но, обнаружив неприятеля, мы затихали а потом уходили в сторону. Один раз увидели примерно в полукилометре от себя цепочку из десятка лыжников. Маскхалаты с поднятыми капюшонами, за спиной винтовки или автоматы «Суоми», курс в направлении, противоположном нашему, на юго-восток. То ли патрули, то ли очередные охотнички на тропе этой войны. Пару раз мы обнаруживали финские «секреты» (отрадно, что каждый раз мы натыкались на них явно до того, как они успевали рассмотреть или услышать нас). Детально разглядеть их было сложно, но один раз вражеский наблюдатель сидел явно на площадке, устроенной в ветвях толстой и чрезмерно разросшейся в стороны сосны. Каждый раз я замечал противника с помощью своего «СНА», но все равно Кюнсты успевали отреагировать на неприятеля раньше меня, и это не могло не радовать.
        После небольшого привала, в ходе которого ремонтники и летчица, не снимая лыж, пожевали сухарей и попили водички (кстати, запас харчей у нас с собой был более чем минимальный), мы снова шли, петляя и запутывая следы. Противника мы по-прежнему не встречали.
        Спустя пару часов, когда все так же сыплющее нам на голову снег северное небо стало немного темнеть, я наконец-то смог разглядеть в бинокль открывающееся за деревьями впереди нас пустое белое пространство. Похоже, это и было искомое нами замерзшее озеро Мятя-ярви. Теперь можно было потихоньку двигаться вдоль его берега. Однако почти одновременно с этим ко мне подошел Смирнов, доложивший, что видит впереди какой-то источник тепла.
        Остановив движение группы и, приказав остальным быть в полной боевой готовности и наблюдать, мы на пару с ним выдвинулись вперед, я активировал «СНА» и действительно увидел впереди нечто розово-размытое. Похоже, облако теплого воздуха или дыма тянулось прямиком из-под земли. А чуть в стороне от него, опять-таки на уровне снега, просматривалась слабая красная отметка, какую «СНА» обычно выдавал при обнаружении человека.
        - И что это, по-твоему? - спросил я у Кюнста.
        - Скорее всего - блиндаж или дзот.
        - Проверим?
        Смирнов кивнул. Далее мы пошли на лыжах уже привычным порядком - он впереди, я за ним. В какой-то момент он прислонился к елке и поднял руку. Я, стараясь не запутаться в лыжах, бросил палки на снег и осторожно выставил окуляры бинокля из-за другого дерева.
        Сквозь мельтешащий перед глазами снег стало видно примерно десятиметровую траншею, если не полного, то близкого к полному профиля, явно отрытую здесь еще до зимы. Ближний к нам конец траншеи заканчивался пулеметной позицией, где из-под белого то ли чехла, то ли простыни торчал характерный цилиндрический кожух «максима». Поскольку пулемет стоял не на бруствере, а за ним, но все-таки имел щит и колеса, он явно был на дореволюционном, четырехногом станке Соколова. Другой конец траншеи упирался в основание некоего, слегка возвышающегося над снегом то ли холмика, то ли насыпи. Похоже, именно там и была входная дверь блиндажа, из печной трубы которого лениво уходило в небо тепло в виде почти невидимого визуально из-за снега дыма.
        Между пулеметной позицией и блиндажом в траншее маячила одинокая фигура в белом маскхалате с поднятым капюшоном и винтовкой за плечом. Явный часовой. Стало быть, хоть нападения они здесь явно не ждут, караульную службу все-таки несут исправно.
        Что-то в этом часовом меня сразу же смутило. Приглядевшись я понял, что именно - на его груди висела небольшая прямоугольная сумка из брезентухи цвета хаки. Причем под брезентом внутри сумки просматривалось нечто твердое и гофрированное. Далеко не сразу, но до меня дошло, что это противогазная сумка британского образца. Причем носимая часовым в четком соответствии с требованиями тех же британских уставов.
        Ни у одного ранее встреченного мной за трое суток в этих местах финского солдата я ничего подобного вообще не видел. Интересно, на буя ему вообще противогаз? Применение отравляющих газов при отрицательных температурах - вещь не особо реальная в принципе. Относительно морозоустойчивый зарин и прочие «ви-эксы» появятся здесь (а если точнее - то в Дриттенрайхе) лишь через несколько лет, под конец Второй мировой, правда реально их никто и никогда так и не применит (и слава богу!). К тому же против этих нервно-паралитических ОВ один противогаз не очень-то поможет, тут даже не факт, что и полный, армейский ОЗК спасет. Спрашивается - и что, черт возьми, может значить этот противогаз? Конечно, занятный казус, но с некоторых пор я отлюбил подобные непонятки.
        - И сколько их там, по-твоему? - шепотом спросил я у Кюнста.
        - Человек восемь-десять, включая часового, и, похоже, у них к этому блиндажу протянут полевой телефон, - ответил он скучным тоном бухгалтера. Н-да, людобойство - это, как ни крути, тоже учет.
        - Вдвоем справитесь? Только одного нужно обязательно живым. Не знаю, как вам, но лично мне без «опроса свидетелей» дальше идти как-то ссыкотно…
        - Справимся.
        После этого мы вернулись к остальным. Там я и Кюнсты освободились от лыж и палок (мешки и прочие причиндалы из будущего Смирнов и Кузнецов снимать не стали). Я популярно объяснил лейтенантше Заровнятых и Объекту с примкнувшим Шепиловым, что впереди нас финский блиндаж и пока непонятно - то ли это просто пост, то ли огневая точка. В общем, мы с разведчиками пошли туда брать «языка». Соответственно, поскольку эта троица была не способна помочь нам в столь деликатном деле, я велел им оставаться на месте, стеречь наши лыжи и наблюдать. Лейтенант Заровнятых - за старшего. Как-то реагировать я разрешил им только, если начнется стрельба. Если же никакой стрельбы не будет - сидеть на месте до тех пор, пока кто-нибудь из нас троих за ними не вернется. Главное - не нервничать и никакой самодеятельности! По-моему, они меня поняли.
        Далее мы ушли и немного отойдя, разделились. Кюнсты, чей алгоритм действия я даже не пытался понять и просчитать, тихо и незаметно удалились, пропав в снегопаде, который стал заметно реже.
        Я же дополз до того места, откуда только что наблюдал за блиндажом, и залег там, приготовив ППД к возможному бою.
        Как я уже успел заметить, лежать на снегу - удовольствие сильно ниже среднего, поскольку это, как минимум, холодно. Уж не знаю, как снайперы умудряются сутками лежать в этих самых сугробах и не отморозить себе чего-нибудь. Профессиональная выучка это то, чего у меня в данном случае не было.
        Глядя в бинокль, я в какой-то момент активировал «СНА» и вдруг понял, что всего метрах в десяти от меня за деревом движется не особо крупная (много меньше человека) желто-оранжевая метка. Посторонний объект? С чего вдруг? Я резко повернулся в ту сторону и увидел то, что меньше всего мог ожидать. Пригнувшись к самому снегу, на меня смотрела вопросительно-злющими желтыми глазами довольно крупная кошка. Судя по серо-коричневому пятнистому окрасу, мощным лапам, кисточкам на ушах и короткому хвосту-обрубку - несомненная рысь. С одной стороны, эта котяра - завсегдатай здешних лесов (спасибо, что ко мне не подобрался бурый мишка или, скажем, росомаха, от которых и огнестрельное оружие может не спасти), в зимнюю спячку она не впадает и в это время года активно охотится. А с другой - неужели опять начинаются непонятно чьи эксцентричные штучки с некстати возникающим, словно из ниоткуда, котом, вместо которого мне в этот раз подсунули его хищно-лесной вариант? Надо будет потом обязательно доложить об этом работодателям. И ведь, вроде бы, разные там специалисты-зоологи утверждали, что рысь по жизни одиночка и
любит тишину - чего же этот экземпляр забыл там, где стреляют и плохо пахнет? В этот момент я инстинктивно потянулся к автомату, понимая, что, кажется, слишком отвлекся, и тут же осознал, что рыси больше почему-то не вижу. Желто-оранжевая тепловая отметка быстро удалялась за деревьями, забирая резко вправо от меня. Будем надеяться, что эта киска, сочтя меня слишком крупным и невкусным, рванула искать что-нибудь более доступное и калорийное. Кстати, а вот интересно - рыси свежемороженую мертвечину едят? Если так, то им и прочим хищникам тут жратвы до конца зимы хватит…
        Отогнав от себя ненужные мысли (как-никак, у нас тут не канал «Анимал-Планет» или что-то в том же духе), я вернулся к наблюдению за блиндажом. И глядя в бинокль, понял, что ничего нового там не видно, если не считать отсутствия головы часового над бруствером (то есть момент проникновения в траншею Кюнстов я явно проморгал, а вот чуткая рысь, похоже, уловила какое-то движение поблизости и тут же рванула от греха подальше, понимая, что непонятные перемещения людей с еще более непонятными железками в руках не сулят ей ничего хорошего). Никакой стрельбы не было, и это не могло не радовать.
        Прошло минут пятнадцать-двадцать, и тянулись эти минуты просто бесконечно, словно часы. И наконец над бруствером траншеи возникла обтянутая шерстяной шапочкой голова и плечи знакомой фигуры. Это был Кузнецов, который помахал мне рукой. Стало быть можно - дело сделано!
        Я встал со своего снежного «ложа» и, перехватив автомат поудобнее, в одну перебежку достиг траншеи, тяжело перевалившись через бруствер. Давешний финский часовой лежал лицом вниз, уткнувшись в успевший скопиться на дне траншеи снег. Никакой крови на нем не было видно, но он был явно и непоправимо мертв. Винтовка стояла рядом с ним, аккуратно прислоненная к обложенной аккуратными деревяшками стенке траншеи. Н-да, эти окоп и блиндаж построили явно задолго до начала этой войны.
        Откинув автомат за плечо, я пошел за Кузнецовым в блиндаж. Кюнст, слегка пригнувшись, вошел первым, открыв передо мной низкую, хорошо подогнанную дверь из толстых деревянных брусков. Из блиндажа потянуло теплом, пахнуло казарменным душком пота и несвежей одежды вперемешку с ароматом какой-то жратвы.
        Войдя, я первым делом запнулся обо что-то мягкое. На полу, лицом вниз, головой к выходу, лежал мертвяк в сером мундире с тремя золотистыми угловыми лычками на зеленых петлицах. Стало быть сержант. На клиновидных погонах эмблемы в виде золотистого льва с мечом - стало быть, пехота. До двери, к которой тянулась его правая рука, неизвестному сержанту не хватило меньше метра.
        Перешагнув покойника, я вошел в освещенный керосиновой лампой блиндаж. Поскольку амбразур с установленными в них пулеметами я не увидел, это был именно блиндаж. Что сказать - добротно. Как говорил Вася Теркин в известной поэме Твардовского: тут, ребята, чай пить можно, стенгазету выпускать. Просторно, стены обиты досками. В левом, ближнем к двери, углу - деревянная пирамида с пятью винтовками и несколькими пустыми гнездами под оружие. Рядом лежало штук пять покрашенных белилами касок германского образца времен Первой мировой. Кроме винтовок, я приметил два автомата «Суоми». Один стоял прислоненным к нарам, другой висел на торчащем из стены то ли гвоздике, то ли крючке. Рядом с винтовками на еще нескольких крючках - шинели и несколько маскхалатов. Последние были не в виде комбезов или курток, а именно халатов с капюшонами, длиной ниже колен, которые вполне могли пригодиться нам.
        В дальнем правом углу блиндажа топилась большая железная печка с толстой трубой. На ней стоял словно материализовавшийся с каких-то дореволюционных фотографий пузатый кофейник и парящая кастрюля без крышки. В кастрюле, похоже, кипел какой-то суп. В середине помещения - длинный стол из толстых струганых досок. Над столом, на вбитом в потолок крюке - освещающая блиндаж керосиновая лампа в облегчающей переноску толстой проволочной оплетке. На дальнем конце стола приоткрытая жестяная коробка с полевым телефоном, провода от которого тянулись по полу к дверному косяку и далее, видимо, наружу.
        Еще на столе были горка винтовочных патронов, семь пустых эмалированных мисок, ложки, отдельно - миска с короткими и толстыми сосисками явно домашней выделки (или это у них такая колбаса?), нож, десятка полтора кусков толсто нарезанного серого хлеба, кружки с чем-то светло-коричневым, судя по запаху, с какао. Что, выходит, мы им обед обломали?
        У стола стояло в беспорядке несколько табуреток, дальше, от пола до потолка - шесть пар дощатых, двухярусных нар. На четырех из них постелей не было - одни голые доски, на остальных подушки, тюфяки и вытертые шерстяные одеяла больничного вида. Ну и кроме того - уже очень специфическое дополнение к стихийно сложившемуся натюрморту (ну или пейзажу). Кроме сержанта, о тело которого я запнулся входя, - еще пять трупов в пьексах и серых старомодных мундирах, чем-то похожих на кайзеровскую армию. Двое без кителей, в сероватых нижних рубашках, у одного бриджи на ярко-красных подтяжках. Два тела лежало на нарах, откуда они, похоже, не успели встать, еще двое между нарами. Один сидел на полу, привалившись спиной к стенке и уронив голову на грудь. У этого на воротнике мундира и в углу рта были видны невнятные потеки и брызги свернувшейся крови. Раны остальных в глаза не бросались. Что сказать - приятно иметь дело с чистой работой. Называется, собирались пообедать, а пришлось помирать.
        В центре композиции, расставив ноги, стоял Смирнов, полностью одетый и даже с рюкзаком за спиной, но без СВТ, которую он аккуратно поставил к стеночке. А перед ним, на табурете, сидел в крайне неудобной позе седьмой финн, взятый, как я и заказывал, живьем. Руки связаны за спиной, ноги в серых галифе тоже умело прихвачены вязками ниже колен. Во рту кляп, свернутый то ли из подвернувшегося носка, то ли из чего-то, типа полотенца. Как и все здесь, пленный был обут в пьексы. Явно расслабившийся пленный был без кителя, в расстегнутой чуть ли не до пупа серой рубашке с нагрудными карманами и погонами. На этих самых погонах я рассмотрел по одной угловой нашивке и той же пехотной эмблеме в виде льва с мечом. Стало быть, капрал. Довершала картинку грубая деревенская физиономия, светлые, растрепанные (то ли спал, то ли пытался сопротивляться) волосы и диконепонимающие глаза навыкате.
        Пока я снимал с рук перчатки и с интересом разглядывал пленного, Кузнецов взял откуда-то из-за двери свою самозарядку и без каких-либо команд вышел на мороз. Надо полагать - бдить недреманно, то есть наблюдать за обстановкой. Уважаю…
        И вновь мне в глаза бросилась та же интересная деталь - противогазы. Четыре штуки лежало в углу, рядом с несколькими парами лыж, а еще пара сумок - рядом с нарами. Намордники были такие же, как и у часового в траншее, английские. Неужели я что-то упустил, и наш заклятый друг Маннергейм всерьез готовится к применению отравляющих веществ? Но почему именно здесь и сейчас? Чего-то тут не сходилось.
        В общем, все финны, кроме одного, были убиты, но крови при этом пролилось как-то мало. Странновато.
        - Чем это вы их? - спросил я Смирнова.
        - Флексы, - ответил тот столь буднично, словно все в этом блиндаже не были зарезаны, а фатально отравились грибами или несвежими консервами.
        - Чего-чего? - не понял я. Действительно, не понял, без дураков.
        - Флексы, они же «Flexibel Klinge», или «гибкие лезвия», - скупо пояснил Смирнов.
        От его делового тона повеяло каким-то прямо-таки смертным холодом, и я даже не стал спрашивать, что это за такие «гибкие лезвия». Уж больно угрожающе звучало само их название. Ну его на фиг, еще приснится потом некстати.
        - Этот цел? - кивнул я в сторону раскорячившегося на табуретке белобрысого капрала.
        - Цел.
        - Ты с финского на русский и обратно сможешь переводить?
        - Да.
        - Замечательно. Тогда кляп ему вынь. Только осторожно, а то, чего доброго, укусит.
        Кляп был вынут, но кусаться или активно возражать по поводу своего нынешнего состояния (в мои времена какой-нибудь попавший в подобный переплет тупой янкес начал бы немедленно орать о том, что он американский гражданин и за ним немедленно пришлют авианосец или аэромобильную бригаду, ага, щас) ошалевший финн не стал. Вместо этого он сначала выдохнул, а затем глубоко вдохнул. Было видно, что ему, мягко говоря, хреново. Он явно не понимал, как его умудрились столь быстро и качественно спаковать.
        - Hauluatko elaa, Mulkuvisti? - спросил я пленного.
        - Kylla, - ответил он, от чего-то совсем не удивившись, что я назвал его ушлепком. То есть ушлепок действительно хотел жить.
        Собственно, подобными фразочками из воздушно-десантного разговорника на случай Третьей мировой, в стиле «ваши имя, фамилия, звание, часть, если хотите жить, проведите нас к ракетной установке!» - мои познания в финском в основном и ограничивались. Тем более что на следующий вопрос, говорит ли он по-русски, финн вполне ожидаемо ответил отрицательно. Так что дальнейший допрос велся уже через толмача, то есть Кюнста Смирнова, познания которого в языках, видимо, были сопоставимы с роботом С3РО.
        - Спроси, кто он вообще такой? - сказал я своему переводчику.
        Оказалось что передо мной - некто капрал Антти Саммотаако (до чего же красивая фамилия, почти что Самотыко, а в сочетании с именем вообще Антисамотыко!) из третьей роты 37-го пехотного полка финской армии.
        На простой вопрос «что вы здесь делаете» пленный ответил, что их отделение несет здесь караульную службу. Точнее сказать - несло. Служба-то осталась, а вот отделение - увы.
        Далее я узнал, что в этом блиндаже отделения, в соответствии с установленным распорядком, сменяются раз в неделю. Кроме ведения наблюдения, отделение обязано парами или тройками выходить на патрулирование окрестностей. Два раза в день, утром и вечером доклады о том, что обнаружили и увидели во время патрулирования - по телефону.
        На вопрос, почему же сегодня они все, очень некстати для себя, оказались в блиндаже, капрал ответил, что сержант Пуури (видимо, тот самый, что лежал у двери) счел возможным не посылать патрули из-за начавшегося снегопада и плохой видимости. И «господин лейтенант Куулмааринен», которому он доложил об этом по телефону, это ему разрешил.
        - На кой ляд здесь вообще пост и что находится на самом озере? - задал я вопрос.
        - Это военная тайна, - заявил честный финский Самотыко.
        - Не смешите. Вы еще мне тут про присягу вспомните. Тоже мне герой засратый - сначала попадает в плен, а потом лопочет что-то о солдатском долге! Будете юлить - убьем на хрен, - сообщил я через переводчика (не знаю уж, как Кюнст перевел на финский, к примеру, слово «засратый») и тут же спросил: - На озере аэродром?
        Было видно, что пленный заметно удивился, но все же закивал утвердительно и с явным облегчением. Однако тут же затараторил на своем непонятном языке, что сам он на этом аэродроме не был и где именно он находится, толком не знает. Якобы он всего лишь, как и другие солдаты, часто видел, как на лед озера, рядом с хутором садились, а потом взлетали оттуда же летавшие над округой самолеты. Далее он зачем-то сообщил, что всех жителей выселили с хутора Лахо-маатила еще в ноябре, когда война с Советами только началась. И якобы теперь туда толком никого не пускают. Зато он неоднократно видел появлявшихся со стороны хутора в сопровождении «господина лейтенанта Куулмааринена» и «господина капитана Самуэлльсоона» странных людей в гражданской одежде и неизвестной ему военной форме, которых он почему-то назвал то ли «чужаками», то ли «иностранцами». И якобы «чужаки» эти говорили на непонятных языках.
        - Они говорили по-английски? - уточнил я.
        Капрал затараторил как пулемет, что у него всего шесть классов образования (а еще у него жена и двое детей, и вообще он крестьянин и эту войну, в принципе, не одобряет - ну да, в плену сразу проснулось пресловутое «классовое чутье»!) и в иностранных языках он не силен, а на слух может различить разве что шведский язык, а вот с немецким или русским у него якобы уже проблемы. В принципе, это было вполне понятно и неудивительно.
        Однако болтливый пленный тут же обнадежил меня, поскольку, по его словам, «господин капитан Самуэлльсоон» несколько раз называл некоторых «чужаков» за глаза «чертовы англичане». При этом и господин лейтенант, и господин капитан, по его словам, держались с этими иностранцами, словно рекруты перед генералом. То есть слушали «чужаков», стоя перед ними чуть ли не навытяжку. При этом «чужаки», обращаясь к этим двум почтенным офицерам на ломаном финском и шведском, якобы называли их исключительно на «ты», что, надо полагать, шокировало рядовой состав.
        - И сколько вы видели на озере самолетов? - уточнил я.
        Капрал ответил, что никогда не считал, может, их там было пять, а может, и все десять. В воздухе он больше четырех самолетов одновременно якобы не видел. Не думаю, что он при этом сильно врал. Даже, скорее, наоборот, мог немного преувеличивать.
        - А танки на хуторе есть? - спросил я без всякой паузы.
        Позволивший пленить себя капрал удивился еще больше. Однако было видно, что тот факт, что мы и без него неплохо знаем все тайны этого сраного хутора, доставляет ему явное облегчение. В конце концов, если «проклятые большевики» все и так знают, его болтовня под страхом смерти - не столь уж и большая измена.
        - Один танк, - уточнил пленный, поспешно добавив, что он, хоть убейте (ну за этим дело как раз не станет), не знает, что это за танк. Во-первых, он до этой войны танков и в глаза не видел и не знает, какие они вообще бывают, а во-вторых, «господин лейтенант Куулмааринен» и «господин капитан Самуэлльсоон» неоднократно объявляли солдатам, что все, связанное с этим танком, - страшная военная тайна.
        Потом он рассказал, что танк этот вроде бы привезли сюда по узкоколейке примерно с месяц назад. То есть, привезли по железной дороге, сгрузили, а сюда он уже дошел своим ходом. И в течении последней пары недель этот загадочный танк периодически выезжал куда-то в сторону фронта. Вроде бы туда, где сидели в окружении большевики. А вчера вечером случилось нечто невероятное - танк почему-то не вернулся обратно. Все вокруг забегали и засуетились. Куда-то звонили, потом посылали за медиками и гоняли неизвестно куда гусеничный трактор с волокушей. Ближе к ночи наконец привезли четырех «чужаков», один из них был убитый, двое ранены, а еще один - с ожогами. Потом «чужаков» на том же тракторе с волокушей увезли в сторону узкоколейки. С ними уехало еще несколько «чужаков» и приехавший по их вызову из штаба «господин капитан Самуэлльсоон» с врачом и санитарами. Обратно на хутор ни трактор, ни его пассажиры до сего момента не вернулись.
        - Зачем вам, идиотам, противогазы? - спросил я.
        Оказалось, что намордники всем здешним пацакам (пардон, солдатам) выдали дней пять назад. Тогда на хуторе произошло что-то странное, сначала была тревога и какая-то беготня. А потом «чужаки» неожиданно раздали всем противогазы, а «господин лейтенант Куулмааринен» немедленно толкнул солдатам речь о том, что якобы у «чужаков» на хуторе произошла утечка ядовитого газа, типа фосгена или люизита, каким потравили кучу людей в Первую мировую, но все это - еще одна страшная военная тайна. Далее всем, без исключения, солдатам строго-настрого запретили подходить к хутору ближе чем на полкилометра (на этом расстоянии развесили предостерегающие таблички), а если что - ходить по хутору, только надев противогазы.
        - А сам ваш драгоценный «господин лейтенант» тоже в противогазе разгуливает? - уточнил я.
        Оказалось, нет. Выяснилось, что блиндаж был отрыт недалеко от места, где к хутору с юго-востока, от этой самой узкоколейки, тянулось нечто, отдаленно похожее на единственную дорогу, летом по ней можно было проехать на грузовике, а зимой - разве что на тракторе. С других направлений подойти к хутору Лахо-маатила было проблематично, поскольку вокруг озера были мелкие озера, не факт что замерзающие болота и малопроходимый лес (так что это мы сюда удачно зашли, хотя нельзя было исключать, что Кюнсты точно знали куда нас ведут) и постоянных постов с других концов не было, только редкие патрули из лыжников - да и кто бы сунулся сюда, скажем, с северо-запада? Ну а тот самый, пресловутый «штаб», куда должны были периодически отзваниваться солдатики с этого поста, находился вовсе не, как я сначала подумал, на хуторе, а как сказал Самотыко, «в тупичке», то есть, на небольшом полустанке возле конечной точки узкоколейной железной дороги, до которого от хутора по прямой было километров пять-шесть.
        Я естественно спросил - какого хрена? Это же далеко?!
        Пленный ответил на это, что там якобы уютнее, поскольку есть электричество, а также телефонная и телеграфная связь с Савонлинна и даже с Хельсинки, теплые казармы для роты охраны, санчасть, кухня со столовой и еще много чего.
        На мой вопрос, почему же узкоколейку не догадались дотянуть до самого хутора, капрал ответил, что этого он точно не знает, но, как ему рассказывали, эта узкококолейка типа вообще частная. Якобы, ее построил еще до войны некий весьма уважаемый в узких кругах местный фабрикант-лесозаводчик Юсси Мяккинен, и вела она строго до участка в несколько гектаров, где находились его лесозаготовки. Это уже после начала войны ему упали на хвост здешние вояки, временно реквизировавшие узкоколейку вместе с полустанком для своих целей. При этом свой пиленый лес фабрикант продолжал спокойно вывозить и в военное время (благо и лес, и паровозы, и платформы, и рельсы со шпалами были, по-любому, его), а тянуть дорогу дальше, до хутора, да еще и за свой счет, этому мироеду было, судя по всему, совершенно не интересно ни до войны, ни, тем более, сейчас. А здешнее финское государство вовсе не горело желанием делать то же самое за казенный счет, ведь в военное время у чиновников лишних грошей не бывает.
        Я спросил - так что выходит, что на хуторе электричества нет?
        Капрал ответил, что «чужаки» притащили с собой для освещения и прочих надобностей движок (буквально он назвал его «машиной», но я так понял, что обычный дизель, совместимый по топливу с теми же тракторами) и вовсю пользуются им.
        На вопрос, почему было не протянуть электрический кабель дальше, болтливый капрал лишь пожал плечами. Хотя чего я про это вообще спросил и главное - у кого? Ведь для этого, по элементарной логике и технике безопасности, надо прорубать просеку, вкапывать столбы, а уж потом тянуть разные там «провода-проводочки». А кто все это будет делать в военное время, да еще и зимой, и, самое главное - за чей счет? Тем более что, с одной стороны, этот хутор еще вполне мог достаться большевикам (и в этом случае его надо было не благоустраивать, а вообще сжечь дотла), а с другой, если война закончится благополучно и на хутор вернутся его немногочисленные жители, вовсе не факт что они будут потом платить за это самое электричество. Дармовых «лампочек Ильича» в Финляндии никогда не было, и, таким образом, подобное мероприятие выглядело убыточным с любой точки зрения, тем более что, как я уже успел понять, все они тут были прижимистыми капиталистами самого мерзкого типа.
        - А где эти «чужаки» берут горючее? - уточнил я.
        Оказалось, как я и предполагал, - привозят в бочках от этого самого полустанка, за пять километров, на гусеничном тракторе с волокушей. Н-да, возможно, дотянуть сюда силовой кабель все-таки обошлось бы дешевле, но им из погреба виднее.
        Немного подумав, я спросил этого «крестьянина в солдатской шинели», что еще он может рассказать насчет этой пресловутой «утечки газа». Про сам газ пленный Самотыко, разумеется, ничегошеньки не знал (однако, как и все здесь, до жути боялся отравления этим газом), но зато охотно рассказал, что, оказывается, не далее как вчера «господин лейтенант Куулмааринен» сообщил им, что сегодня или завтра сюда должны прилететь на самолете какие-то «важные иностранцы», как раз по поводу утечки газа. Самолет должен был сесть на лед озера, ну а солдатам было, как обычно, строго-настрого запрещено пялиться как на этот самый самолет, так и на тех, кто из него выйдет. И, уж тем более, не болтать никому потом об этом под угрозой военно-полевого суда.
        Да, надо признать, это они устроили удачно. В принципе, весь этот дурацкий спектакль с фальшивой «утечкой газа» хорошо совпадал по времени и месту с пленением третьего, посланного на разведку, Кюнста, Нестора Соколова (он же Нуф-Нуф) и попыткой англичан (теперь-то не вызывало никаких сомнений, что это были именно они) включить что-то из найденной при нем странной аппаратуры. Собственно, именно об этом мне в первый день сообщил Смирнов. Выходит, нажав не те кнопки и влипнув в непонятку, они вызывали из Лондона неких «спецов». Учитывая здешние скорости передачи информации и перемещения транспорта, подсуетились они довольно оперативно. Правда, толку от подобных «специалистов» все равно будет как от козла надоев - не думаю, что в гаджетах, которые таскали с собой Кюнсты, здесь смог бы разобраться даже какой-нибудь профессор физики, и даже нобелевский лауреат. Покажи какому-нибудь здешнему «светилу науки», к примеру, сбитый зенитной ракетой БПЛА - много ли он поймет, кроме того, что это какой-то «странный самолет»?
        Ну что же, хорошо, если так - теперь прибывающую «делегацию» мы встретим как и положено, с банкетом и духовым оркестром. Разумеется, оставалась еще одна мелкая проблемка, по установлению того самого человечка, чьи физические параметры, по странному стечению обстоятельств, оказались подобны таковым у нашего Объекта. Но это мы точно решим «в рабочем порядке», поскольку человечек этот, судя по всему, тоже где-то там, на хуторе, и никуда от нас не денется. По бесстрастной роже переводившего все это мне Смирнова было видно, что он тоже явно прикидывает возможные варианты дальнейших действий.
        - И сколько всего «чужаков» на хуторе? - уточнил я.
        Самотыко ответил, что было человек двадцать или двадцать пять, но не больше (не исключено, что их число он мог и завысить). Потом он добавил, что несколько уехало накануне, вместе с ранеными.
        - И где эти «чужаки» располагаются?
        Пленный сказал, что в четырех самых больших и капитальных домах хутора. То есть, надо полагать, заняли практически все отапливаемые помещения. А в сараях, ближе к берегу озера, где местные обычно держали снасти и лодки, находятся машины и запас горючего в бочках.
        Я, естественно, спросил - что это за машины?
        Как оказалось, тот самый движок-дизельгенератор, два гусеничных трактора и, как их назвал Самотыко, «сани с пропеллером». Интересно, откуда здесь при общей бедности и отсталости тракторы - тоже по узкоколейке привезли? А потом я прикинул - раз финские вояки приманнергеймили саму узкоколейку какого-то лесозаводчика, то трактора с волокушами скорее всего тоже оттуда - «мобилизованные и призванные» с лесозаготовок. Это к гадалке не ходи…
        - Что еще за «сани с пропеллером»? - на всякий случай попросил я уточнить через Смирнова.
        Капрал долго тужился до скрипа в мозгах, силясь расписать мне то, что он понимает под этим термином, в цветах и красках. Чувствовалось, что с фантазией у этого селянина туговато. Но, судя по всему, под «санями с мотором» имелись в виду банальные аэросани. Тоже неплохо, особенно в качестве средства для возможной экстренной эвакуации.
        - Как охраняется хутор? - спросил я.
        Как оказалось, сам хутор охранялся так себе. В одном из двух крайних, малых домов (от прочих строений его, по словам пленного, выделяла покрашенная в желтый цвет входная дверь) располагалось еще одно отделение финских солдат с неким «сержантом Аххо» во главе. В основном «чужаки» якобы использовали их как прислугу. Солдатики должны были колоть дрова, топить печи и приглядывать за генератором (главным образом - подливать в расходный бак топливо), а, кроме того, их задействовали по полной при погрузочно-разгрузочных работах, когда с полустанка привозили горючее и патроны для самолетов и прочее. Также в обязанности командира этого отделения входило регулярно выставлять часового на въезде в хутор.
        Я, естественно, спросил, что значит «регулярно» и зачем там вообще часовой?
        Оказалось, в общем-то, незачем. По словам пленного, эта обязанность носила откровенно ритуальный характер и, если в пределах видимости не наблюдалось «господина лейтенанта Куулмааринена», «господина капитана Самуэлльсоона» и прочего грозного начальства, часовых эти халтурщики могли и не выставлять, особенно если на дворе стояла плохая погода. Тем более что в последние дни трактора с волокушами особенно часто и регулярно перемещались туда-сюда, и тамошние солдатики были вынуждены все время вылезать на холод и что-то грузить. Как можно было предположить, заставить этих, изрядно поломавшихся при разгрузке бочек с авиационным бензином, истопников стоять на посту «сержанту Аххо» было непросто.
        - Как часто трактора ездят из «тупичка» на хутор? - уточнил я.
        Пленный сказал, что вообще-то по-разному (может быть, и врал, но вряд ли у них было какое-то четкое расписание - чай, не курьерские поезда). Во всяком случае, дорога (под которой, как я понял, понималась накатанная тракторами колея в снегу), по которой они ездят на полустанок и обратно, проходила как раз мимо этого поста, по просеке, примерно в полукилометре от блиндажа, где мы сейчас беседовали. Далее пленный охотно сообщил, что, оказывается, еще утром звонил «господин лейтенант Куулмааринен», предупредивший, что ближе к вечеру трактор с волокушей, на котором перед этим увезли убитых и раненых «чужаков», должен вернуться. И он доставит дополнительное горючее для прибывающего самолета или самолетов.
        Вот нам и способ, причем простой и дешевый, без особых проблем и стрельбы въехать на вожделенный хутор.
        - Какой пароль на въезд для трактористов? - спросил я. - Только не врите, что вы его не знаете!
        - Karnevalli, - не стал запираться Самотыко.
        - А отзыв?
        - Kirkko.
        - Для часовых на хуторе пароль и отзыв те же? Они у вас что, не меняются, как это обычно положено, раз или два в сутки?
        - Да, пароль и отзыв общие для всех. И они не менялись с самого момента появления здесь «чужаков».
        Не исключено, что этот моржовый хрен мог и соврать мне, но проверить все это можно было только методом научного тыка, непосредственно при проникновении через их условные кордоны. Как говорится - поживем, увидим.
        Далее я спросил невезучего капрала насчет охраны и вооружения на самом хуторе и прилегающем аэродроме.
        Как оказалось, «чужаки» тоже ленились и своих часовых нигде не ставили. С одной стороны, если у них там все сплошь «офицеры и джентльмены», идти в караул никого из них не заставишь. А с другой стороны, кого и чего им, спрашивается, было опасаться, если до окруженных «проклятых большевиков» километров десять, не меньше, да и блокированы эти самые большевики там столь плотно, что даже их отдельные разведчики легко попадают в лапы к финским патрулям (то, что этот Соколов дал себя пленить, по идее, говорило о многом, даже если он и сделал это с целью подобраться к противнику поближе), а вокруг торчит целая финская рота охраны?
        Насчет вооружения Самотыко сказал, что все «чужаки» поголовно ходят с кобурами, то есть вооружены они исключительно пистолетами или револьверами. Чего-то посерьезнее при них ни разу не видели. Правда, от кого-то наш пленный-таки слышал, что где-то на берегу озера у «чужаков» было один или два зенитных пулемета (судя по описанию - «виккерсы» или «максимы» на специальных треножных станках), прикрывающих ледовый аэродром. Больше ничего путного он нам, судя по всему, сообщить не мог.
        И, коли так, оставлять его в живых было нельзя. По-любому.
        - Кончай его, - сказал я Смирнову тихо, но внятно. Подозреваю, что он пришил бы пленного и без всякой команды, поскольку, как я уже успел понять, у них в наивысшем приоритете такая вещь как конспирация.
        Не меняясь в лице, Кюнст сделал короткий шаг к пленному, зажав левой рукой его рот. Одновременно он, почти не замахиваясь, коротко ударил Самотыку правой рукой, в которой на секунду словно прямо-таки сверкнуло нечто вроде стилета или толстой проволоки куда-то в шею слева, по-моему, целясь в область сонной артерии. Что, вот это и было то самое «гибкое лезвие» или, как они его называли, флекс? Н-да, выглядело это оружие даже страшнее, чем звучало.
        Не издав звука, так и не успевший ничего понять, пленный просто обмяк на табурете, выпучив неживые уже глаза. На ворот его рубашки слева упало несколько капель крови, превратившихся в небольшие темные пятнышки. И снова передо мной был яркий пример «чистой работы». Н-да, если меня кто-то вдруг спросит о том, что лучше всего умеют наши потомки, я отвечу однозначно - убивать себе подобных, причем быстро, безболезненно и элегантно. Поскольку у них для выработки и оттачивания подобных навыков явно была уйма времени (пара-тройка столетий точно) и потрясающая воображение практика с массой самых разнообразных мишеней и прорвой разнообразных «убивалок» на любой вкус.
        А еще я, чем дальше, тем больше, начинаю понимать, что, похоже, Третья мировая война начнется из-за того, что весь мир тупо передерется и переругается насмерть из-за итогов Второй мировой, причем не столько из-за самих итогов, а скорее формулировок, которыми эти самые итоги будут записаны в учебниках истории.
        Предвижу истошный визг со стороны кого-нибудь, модно «либерально-демократического» и бесполого. Живо представляю всех этих упоротых девочек и мокрогубых мальчиков не первой молодости с прыщавой совестью, из тех, кто в своих постах и блогах призывает «резать русню» и «свергать гебню», но при этом старается лишний раз не выходить на улицу, поскольку, уткнувшись еще в детстве в свои айфоны и планшеты, они элементарно разучились (а может, и не умели никогда; работая когда-то в школах и техникумах, я пытался понять, что в данном случае стало решающим мутагенным фактором - ветер со стороны Чернобыля, вражеская и религиозная пропаганда, техническая соя в фастфудах, окрашивавшие мочу в радужные цвета порошковые лимонады «Юпи» и «Инвайт», или наличие либо отсутствие сверхпрочных кондомов, но все-таки не смог выделить из этого длинного списка что-то одно) разговаривать и теперь понимают, что если они начнут беседовать с первым встречным (я стал замечать, что подобные типы, даже покупая что-то в магазине или кафешке, стараются на кассе рта особо не открывать) столь же барственно-оскорбительно, как привыкли
писать в соцсетях, то немедленно получат от собеседника по морде или, в лучшем случае, по жопе. Так и слышу их вопли и плач - ай-ой, опять проклятые кровавые «совки» и «крымнашисты» хладнокровно зарезали пленного! Садюги! И какого пленного - «представителя «маленькой, но гордой северной страны, отражающей агрессию опричников кровавого азиатского тирана Сталина», то есть сущего ангела!! Какой ужас!!! Как можно?!
        А я скажу на это - идите-ка вы на хер, ребята. Это война, а не глумливые посты в Интернете, тут все не понарошку и, в случае чего, не только бьют по лицу, но и пускают пулю в лоб с легкостью необыкновенной. Тем более что такие, как этот Самотыко и ему подобные, зарезали бы меня без малейших угрызений совести, попадись я им в руки. Они еще в 1918-м десятки тысяч местных «красных» (а также тех, кто, по их мнению, «сочувствовал красным», официальная цифра - что-то в районе 20 тысяч покойников, но реально их, видимо, было несколько больше) извели просто под ноль, причем без суда и следствия и с особым садизиом (им, простодушным хуторянам, что индюку башку топором срубить, что коммунисту - разницы, в сущности, никакой, они у нас этакая нация совестливых убийц-неумех), а уж потом маршалок Маннергейм и его бражка просто велели забыть о них. Чего лишний раз вспоминать - только аппетит и сон местным пейзанам портить. Так по сей день и не помнят, зато кое у кого Финляндия почему-то считается «оплотом демократии».
        Кстати, уже потом, пытаясь по горячим следам выяснить хоть какие-нибудь подробности своих здешних «подвигов», я просмотрел в том числе доступные (но явно далеко не полные, их до сих пор нельзя публиковать все) финские списки потерь. И неожиданно выяснил, что korpraali Antty Sammotaakoo (имя и фамилия у него были запоминающиеся, такие легко найти, тем более что все прочие мертвяки из того блиндажа, кроме него и сержанта Пуури, так и остались для меня безымянными), оказывается, числится «sankarillisesti kuoli», то есть геройски (ну, разумеется!) погибшим в неравном (конечно, а как же иначе?!) бою, во время обороны укрепрайона Сумманкюля на Карельском перешейке аж 13 февраля 1940 года! То есть по воле каких-то хитрожопых штабистов, пропагандистов или контрразведчиков, его почти месяц не значилось среди мертвых, хотя по факту его уже не было и в числе живых. Так что «правдивые и демократические» финны зачем-то (хотя я-то вполне понимаю зачем - никакой вояка с большими звездами на погонах или петлицах ни за что не признает, что на участке фронта, за который он отвечал, в какой-то момент произошло
нечто, так и не понятое ни им, ни кем-то еще, такие вещи принято повсеместно секретить и превращать в головную боль для контрразведчиков) посмертно, задним числом, поменяли своему невезучему соотечественнику (хотя, скорее всего, не ему одному) не только место гибели, но даже часть, где он служил. Это еще раз к вопросу о том, что на Западе о любых войнах «почтеннейшей публике», якобы, сообщают одну лишь «чистую правду» - не надо путать истину с тем, что кому-то выгодно…
        - Трупаков оттащи куда-нибудь подальше со света, - приказал я Кюнсту, вдруг ощутив, что мешок за моими плечами стал каким-то слишком тяжелым. - А то наши впечатлительные коллеги с непривычки, чего доброго, обрыгают тут все. И кастрюльку с печки сними, пока жрачка не выкипела на фиг. А потом скажи Кузнецову, чтобы звал сюда остальных. Ну а дальше пускай он выдвигается к дороге, про которую говорил пленный, и ждет там этот чертов трактор.
        Как Кузнецов сможет мне просигнализировать о появлении в пределах видимости указанного транспортного средства, я, честно говоря, представлял не очень (не побежит же он обратно эти полкилометра, чтобы доложить!), но почему-то знал, что Кюнсты точно найдут способ обнаружить искомое и сообщить об этом.
        На том мой запас команд, распоряжений и прочих гениальных идей временно иссяк. Стаскивая свежие трупы в дальний темный угол блиндажа и под нары, Смирнов неожиданно где-то там нашел и немедленно показал мне небольшой ящик из дощечек (изначально, похоже, патронный) и без крышки, в котором матово отблескивали восемь «яичек» снаряженных ручных гранат в ребристых «рубашках», сильно похожих на наши «лимонки» (хотя, справедливости ради, надо сказать, что скорее это наша Ф-1 похожа на них). Насколько я понял, это были пресловутые английские «гранаты Миллса», они же «номер 36» или Mk.II - начиная с Первой мировой один из самых распространенных в мире видов такого оружия. Ну, что же, здорово, теперь у нас и «карманная артиллерия» появилась.
        Потом, умело использовав вместо прихватки найденную на нарах нижнюю рубашку кого-то из покойников, шустрый Кюнст поставил на стол кипящие кастрюлю и кофейник, а затем бесшумно вышел на мороз. И до того как в блиндаж, шумно дыша, ввалились нагруженные лыжами и оружием летчица Заровнятых и Шепилов в компании будущего академика Игнатова, я успел снять мешок, шапку, положить автомат на стол и, присев на табурет, немного перевести дух.
        Без лишних церемоний я предложил вошедшим по-быстрому поесть (было непонятно, сколько у нас вообще оставалось времени на все про все) и отогреться. Они изумленно покосились на сваленные под нары и у дальней стены тела убитых финнов и кровавые следы (слава богу, их было не так чтобы сильно много) на полу, но все-таки явно очень захотели жрать. Строгая диета окружения обычно начисто снимает с людей разного рода комплексы, внутренние блоки и моральные препоны. Поэтому, против ожидания, блевать никто из них не начал. Вместо этого они рассупонились и, подсев поближе к столу, смолотили трофейные суп, сосиски и хлеб за милую душу. При этом, не тратя времени на разлив первого блюда (тем более что привычного половника нигде не было видно - что, эти финны имели обыкновение разливать супчик в миски через край макитры?), они предпочли есть его прямо из кастрюли. Разумеется, героически добытое какао тоже не пропало.
        Когда эти трое приступили к приему пищи, Смирнов взял свою СВТ и вышел наружу. Предосторожность была не лишняя, особенно в ситуации, когда вокруг явно шлялось некоторое количество чужих дозорных.
        Пока позвякивали ложки и хлюпал втягиваемый в организмы товарищей красных армейцев супец, я сообщил им о дальнейшем плане действий. Собственно, план был прост - ждем попутный вражеский трактор, останавливаем его, интеллигентно снимаем водителя (а если кроме него там окажется кто-то еще, то и их тоже) и, прикинувшись грузом, который нельзя кантовать, на манер Троянского коня въезжаем на хутор. Ну и далее - по обстановке, смотрим, где у них что стоит и лежит, и по-быстрому соображаем, что делать дальше.
        Возражать и спорить никто не стал, хотя и было видно, что они хотят спросить меня об очень многом. Например, о том, как это двум разведчикам удалось снять без единого выстрела восемь вооруженных вражеских солдат, чьи боевые качества в тогдашней РККА старались изрядно преувеличивать, а вовсе не наоборот. Хотя они же не в курсе, что то не просто разведчики…
        К счастью для меня, времени на возможные вопросы-ответы в стиле «Что-Где-Когда» у нас не оказалось, обстановочка не позволила. Не прошло и пятнадцати минут после окончания стихийной трапезы, как в дверь блиндажа всунулся Смирнов, доложивший, что, дескать, «пора в путь-дорогу», поскольку наш наблюдатель якобы слышит движущийся где-то в отдалении трактор. Как стоявший на посту, на манер тех ракет из старой песни, Кузнецов сумел доложить ему об этом, для меня осталось загадкой, но о подобных вещах лучше вообще не думать. Не иначе, опять пресловутая «астральная связь».
        И, как пелось в другой, еще более древней песне, «были сборы недолги». Я приказал всем троим аборигенам нацепить поверх своей одежды финские белые халаты с капюшонами и держать наготове финские автоматы. Два «Суоми» у нас с собой было, а лейтенантше Заровнятых я выдал одну из взятых в блиндаже «машинок». Кроме того, мы на всякий случай забрали все снаряженные магазины к автоматам. Как я успел заметить, наша троица хозяйственно поделила между собой еще и несколько кусков недоеденного хлеба.
        Не считая лыж и изначально взятой с собой поклажи, на каждого из этих троих приходилась совсем не хилая нагрузка - аж по два ствола, плюс боекомплект. В принципе, позднее (разумеется, в зависимости от того, как дальше сложатся обстоятельства) можно было и избавиться от винтовок, которые они перли с самого момента выхода из расположения при том, что их использование с самого начала выглядело проблематично.
        Все гранаты я, немного подумав, отдал Смирнову, приказав ему заминировать стоявший в окопе пулемет и дверь блиндажа. По крайней мере, если сюда придет некто излишне торопливый, мы стразу же услышим о том, что наши недавние подвиги обнаружены.
        Пока ремонтники и пилотесса выбирались из блиндажа наружу, Смирнов успел поколдовать еще и с телефонным аппаратом. На мой вопрос, что он, мать его, делает, Кюнст пояснил, что теперь при вызове этого поста со стороны все будет выглядеть так, словно здесь не положили трубку или имеют в полевом телефоне какую-то мелкую неисправность. Рано или поздно сюда пошлют связистов для проверки линии и аппарата. Ну а когда они таки придут - мы услышим взрыв. И, по крайней мере, поймем, насколько эти финны щепетильны по части караульной службы. Взрыв обещал быть громким - Смирнов оставил рядом с входной дверью блиндажа трехлитровый металлический бидон, где покойники держали запас керосина (надо полагать - для лампы).
        Дальше все было и вовсе просто. Я натянул на плечи мешок. Затем мы вылезли за заснеженный бруствер траншеи и, пока Смирнов пристраивал растяжку на пулемет, надели лыжи и быстро пошли к предполагаемой дороге, ориентируясь по лыжне, которую оставил Кузнецов. Быстро обогнавший нас Смирнов пошел впереди. Почти стемнело, и снег перестал идти. И это было плохо, поскольку теперь от самого блиндажа за нами тянулась более чем основательная лыжня - пять человек, да еще и с грузом на плечах по-любому оставляют за собой серьезную борозду.
        Назвать то, о чем говорил преждевременно покинувший этот мир капрал Самотыко, «дорогой» было сложно, поскольку это оказалась всего лишь полузанесенная снегом колея, тянувшаяся по узкой просеке, посреди высоченных, густо засыпанных недавним снегопадом елок, от чего окружающий пейзаж живо напоминал декорации фильма-сказки «Морозко». Если местные тут летом на чем-то и ездили, то максимум на телегах.
        Где-то вдалеке, справа от нас, в сумерках смутно просматривались крайние строения хутора (в некоторых окнах горели тусклые огоньки), и оттуда слышался глухой, монотонно постукивающий по мозгам звук, видимо, признак работы генератора - возможно, финны и обошлись бы керосиновыми лампами, но «чужакам» электричество было нужно не только для освещения, но еще и для радиосвязи и других чисто технических, целей. А вот никакого шума, похожего на привычные мне звуки движущегося трактора, я почему-то не слышал. Неужели ложная тревога, или у этого Кузнецова радар в башке?
        Сам он, умело замаскировавшийся до полной неразличимости на фоне снега, лежал за деревьями, слева от просеки, ожидая нашего подхода. Нам он предложил снять лыжи, после чего рассредоточиться по сторонам от него, залечь и не высовываться. Что и было проделано нами без лишних слов. И опять в прицеле было то же самое - темнота, зима и елки. От такого «типового» пейзажа хотелось завыть на луну, которой пока не наблюдалось - небо было частично закрыто облаками.
        Глупых вопросов о том, не померещилось ли чего нашему наблюдателю, я задать не успел. Поскольку в сгущающемся сумраке вдруг стал слышен металлический рокот, лязг и скрежет, а по дальним деревьям заметался луч тусклого желтоватого света.
        Через пару минут то, что ревело, скребло и лязгало, действительно материализовалось в неудержимо ползущий по просеке в нашу сторону большой гусеничный трактор с открытой кабиной (а точнее - совсем без таковой) и одной фарой. За собой означенный трактор тянул прицеп-волокушу, загруженный продолговатыми предметами, прикрытыми брезентом - видимо, это были бочки с горючкой. Со стороны такое движение отчасти напоминало колхозную пахоту. В том виде, как ее показывали в советских фильмах 1930-х гг. (так и напрашивалось появление в кадре какого-нибудь пузатого партийного секретаря, председателя колхоза или агронома, который немедленно должен начать учить трактористов «пахать правильно, в соответствии с последними постановлениями Верховного Совета СССР), если, разумеется, пренебречь тем, что в данном случае прущий напролом трактор пахал всего лишь снег, а не «озимые или яровые», а на прицепе имел вовсе не плуг. На его водительском сиденье торчал один-единственный тракторист в мышино-серой финской армейской шинели с поднятым воротником и черной меховой шапке с опущенными ушами. Кроме него, ни на тракторе,
ни и в прицепе никого не просматривалось ни визуально, ни при включении «СНА». Оружия у тракториста я тоже не заметил, ни кобуры на поясе, ни винтовки где-то под руками. Ты смотри, какие люди - и без охраны…
        При ближайшем рассмотрении трактор оказался американо-канадским «Катерпиллером Сиксти», далеко не самая современная для Запада модель по состоянию на 1940 год. А с другой стороны, это был весьма знакомый каждому советскому человеку сельхозагрегат, ведь это именно то, чем «в девичестве» был наш С-60, он же «Сталинец». Брутальный дизайн - широкие гусеницы, спереди массивный, ящикоподобный, установленный практически открыто, двигатель с длинной, извергающей сизый дым трубой и массивным, бочковидным баком с топливом с левой стороны. Правда, на мой взгляд, этот трактор выглядел куда чище и опрятнее, чем те трактора, что я обычно привык видеть на просторах милой родины. Хотя это же не агрегат с колхозной МТС и частушки про отдельные особенности среднестатистического отечественного тракториста (ну, помните «лишь раз дала, год соляркою ссала») здесь явно не в ходу, да и сама машина реквизирована (вполне возможно - временно) у местного мироеда. А импортные мироеды за техникой обычно следят порой даже лучше, чем за людьми.
        - Командир, сможете тормознуть его? - попросил Смирнов.
        - Каким это образом? Раздеться догола и молча подойдя вплотную, нагло потребовать его шинель, пьексы и трактор? Или сунуть бревно между катков? Но во втором случае надо еще найти это самое бревно!
        - Да нет. Просто выйдите ему навстречу и спросите чего-нибудь по-фински, мне всего лишь нужно, чтобы он остановился и отвлекся минут на пять, только сами особо близко к нему не подходите, - деловито уточнил Кюнст, протягивая мне позаимствованную в финском блиндаже (и когда это он ее успел скоммуниздить, интересно знать?) каску. Забавно, что этот бесхитростный биоробот почему-то счел, что я знаю финский язык настолько, что тракторист этой национальности меня вполне себе поймет. Хотя тут я как раз сам виноват - он же был в курсе, что в пределах «допроса военнопленного» я эту мову-таки знаю (и я сам это давеча в блиндаже, в самом начале разговора с невезучим капралом, успешно продемонстрировал), а значит, с пяток нужных фраз сумею из себя выдавить.
        Остальная наша «ударная троица» после всех этих слов изумленно повернула физиономии в мою сторону. Однако понимая, что это, видимо, лучший вариант, я не стал спорить, сунул шапку за пазуху, надев вместо нее прямо-таки ледяную каску, убрал автомат за плечо и, подождав минут пять, пока трактор почти поравнялся с нами, вылез из-за деревьев, так, чтобы меня было видно, но одновременно стараясь не попадать в свет единственной фары «Катерпиллера». Спрашивается что я должен спрашивать у этого тракториста? Представиться полицейским и просить подышать в трубочку (которой у меня все равно нет)? По-моему, это могло проканать только, если бы по соседству оказался какой-нибудь завалящий санаторий для душевнобольных, но его тут, увы, не было…
        - Seista, idiotti! - выкрикнул я два наконец пришедших мне в голову подходящих финских слова, силясь заглушить шум двигателя.
        Тракторист дернулся и удивленно уставился в мою сторону сверху вниз из-под надвинутой на брови шапки, а потом придержал своего «железного коня» на холостых оборотах, остановившись метрах в пяти передо мной. Пока он силился понять, что это за некий хрен с бугра вырос на его привычном пути (практически стемнело, и чья на мне форма и какое оружие, разобрать было трудно, но беленую каску он точно должен был рассмотреть, а слегка или совсем неправильный финский язык им, постоянно трущимся среди «чужаков»-иностранцев, видимо, был привычен), да еще и с места в карьер совершенно незаслуженно обзывает его идиотом, я рассмотрел, что трактор, похоже, был окрашен в «фирменный» серо-красный цвет, а спереди на его радиаторе присутствовали выштамповки с английскими буквами «Sixty» и «Caterpillar». На его советском аналоге там же были буквы «Сталинец» и клеймо завода ЧТЗ (иронично-злые языки из числа советских трактористов обычно расшифровывали эти три буквы как «Чтоб Ты Затрахался», намекая на трудность запуска двигателей как С-60, так и любых других отечественных тракторов первого поколения). Видимо, только
это, плюс худшее качество сборки и отличало наш трактор от заокеанского оригинала.
        - Mika hataa? Mitta vittua? - хрипло отозвался наконец тракторист, явно не догонявший, чего мне от него нужно и какого, собственно, хера?
        - Tarkastus! - важно сообщил я ему о том, что это всего лишь «проверка на дороге», и тут же выдал известный мне пароль:
        - Karnevalli!
        - Kirkko, - как бы нехотя отозвался финский водила и, явно потеряв ко мне интерес, повторил свой вопрос на тему того, чего мне, собственно, надо: - Mita tarvitsen?
        - Oletko nahnyt jotain epailyttavaa? - с трудом воспроизвел я подходящую фразу, вопросив что-то на тему того, не увидел ли он, часом, кого-то «постороннего». Подозреваю, что применительно к зимнему военному лесу это прозвучало несколько диковато. Рассуждая логически - откуда здесь посторонние и кто для них вообще может быть посторонним?
        - Ei, - сказал явно ничего такого не видевший тракторист. Все верно - нигошеньки-то он не видел и никого не встретил.
        И, прежде чем я придумал, о чем бы еще его спросить, дабы потянуть время, справа от трактора, совершенно неожиданно для его водителя, возникла (ну словно из сугроба выросла!) знакомая фигура Смирнова, резко махнувшая правой рукой, целясь куда-то вверх. Что именно он сделал, я так и не успел понять, но после этого водила беззвучно сполз со своего сиденья влево, навалившись прямо на бак с топливом.
        Вот так вот просто, раз - и он уже покойник. Нет, я бы точно так не смог.
        Отбросив подальше трофейную каску (голова в ней замерзла зверски, практически до онемения), я натянул нагретую за пазухой шапку и взял ППД на изготовку. За эти считаные секунды рядом с мерно тарахтящим трактором нарисовался Кузнецов. Было видно, как они вдвоем стягивают с машины труп тракториста, а Кузнецов сноровисто облачается (прямо поверх маскхалата) в шинель и шапку покойника.
        Потом я помог Смирнову оттащить остывающий труп финна за деревья. Маскировать его смысла не было, поскольку следы волочения все равно остались на снегу, да и натоптали мы на месте остановки трактора тоже изрядно.
        Оставшаяся за деревьями троица, приподняв головы из снега, смотрела на эти наши манипуляции с некоторым обалдением.
        - Все в волокушу, - скомандовал им Смирнов. Я молча утвердительно кивнул.
        С погрузкой возникла некоторая заминка. Сначала пришлось отогнуть заснеженный брезент и затолкать туда лыжи и винтовки. А уж затем и мы сами уселись на пропахшую бензином и соляркой дощатую платформу волокуши, позади бочек с топливом. Смирнов притулился с левого края, чтобы иметь возможность мгновенно соскочить. Потом Кузнецов натянул брезент нам на головы (чтобы со стороны, по крайней мере спереди, не было видно, что в волокуше везут людей - очень разумно), взгромоздился на место водителя и прибавил оборотов. Трактор заревел и затрясся, а потом, лязгнув сцепкой и деталями ходовой части, наконец, тронулся.
        Ошибиться с маршрутом было сложно, поскольку новый водитель «Катерпиллера» держался хоть и прилично заметенной, но все-таки довольно отчетливо видимой на снегу колеи. При этом мы видели из волокуши только то, что происходило сзади и немного по сторонам.
        В общем, мы ехали. В вони солярного выхлопа по сторонам медленно уползал назад зимний лес.
        Потом наш трактор немного сбавил ход.
        - Гляньте, товарищ командир! - ткнул меня в плечо Смирнов, показав в сторону.
        Я на всякий случай активировал «СНА» и соскочил с волокуши на укатанный трактором снег. В «тепловизионном» режиме я ничего не увидел, а вот глянув туда, куда он указывал, узрел два торчавших из снега, по сторонам от тракторной трассы, деревянных то ли столба, то ли очень толстых и длинных кола. Сами они были старыми, а вот таблички на них выглядели куда новее. На левом столбе, на покрашенном в белый цвет фанерном прямоугольнике, было написано (с каллиграфической четкостью, но явно от руки, без трафаретов - небось какого-нибудь подвернувшегося писарчука привлекли) черной масляной краской «Ei merintaa!», чуть повыше скалился с другой белой фанерки очень довольный зубастый череп с двумя нарисованным под ним перекрещенными берцовыми костями. А справа, на втором столбе, отчетливо белели еще два куска фанеры, с надписями «Avasti!» и «Vaalallisesti!». Похоже, эти запретительные таблички развесили здесь совсем недавно.
        И еще один характерный момент - от этих самых столбов проторенная гусеницами колея раздваивалась. Вторая, заметенная значительно сильнее, но все же еще видимая колея шла не вправо, к узкоколейке, а прямо на восток, как раз в ту сторону, откуда пришли мы и где сидели в «котлах» окруженные части РККА. Похоже, именно в ту сторону и ездил этот самый, уничтоженный нами танк - все более-менее сходилось.
        - Товарищ майор, - спросила из глубины капюшона трофейного маскхалата летчица Заровнятых (почему-то, несмотря на шум трактора, шепотом): - А чего там написано?
        - Стой! Опасно! Проход воспрещен! - перевел ей Смирнов, еще до того как я успел вернуться в волокушу и открыть рот.
        - Там что, действительно так опасно? - удивилась и где-то даже испугалась лейтенантша.
        - Не обращайте внимания, - успокоил ее я. - Похоже, простая предосторожность. У них же тут секретный, мать его так, объект, или что-то вроде того…
        Больше меня ни о чем не спрашивали. Нервная обстановка, когда едешь непонятно куда (а точнее - прямиком в лапы к врагу), ожидая каждую минуту выстрела в упор, или иных поганых сюрпризов, разговорам как-то не способствовала.
        Наконец-то прессующий собой свежие сугробы трактор въехал на хутор, миновав частично видимую из снега изгородь из толстых, добротных жердей. Дальше потянулись дома, сараи и прочие «надворные постройки». Мой «СНА» показал впереди одинокую красную метку, а затем, в свете фары, у изгороди правее нас, я, не без труда выглянув из-под брезента, уже и чисто визуально узрел некстати нарисовавшегося на нашем пути очередного финского солдата (стало быть, сегодня вредный «сержант Аххо», о котором нас предупреждал покойный Антисамотыко, все-таки выставил часового, ну-ну) в шинели и ушанке, с винтовкой на плече и уже привычной брезентовой сумкой с британским «резинотехническим изделием номер 1» (это не то, что вы подумали, ребята, презерватив - это «резинотехническое изделие номер 2», а «номер 1» это всего лишь противогаз) на груди. На мой взгляд, мерзнуть здесь этот воин мог только с одной целью - встретить трактор, а потом пойти и доложить господину сержанту о том, что транспорт проследовал в нужном направлении. Ну а затем уже господин сержант мог с чистой совестью докладывать по телефону своим «господину
лейтенанту и господину капитану» о том, что «топливо прибыло», или что-то вроде того. Других вариантов тут как-то не возникало.
        - Karnevalli! - выдал со всего места Кузнецов, прежде чем солдат успел что-либо спросить или, к примеру, разглядеть, что тракторист сегодня какой-то явно незнакомый.
        - Kirkko! - отозвался солдат, без малейших эмоций.
        И, еще до того как он это сказал, Смирнов, словно чем-то больно укушенный, рванул из волокуши. Было такое ощущение, что он практически не проваливался в снег, хотя в стороне от тракторного следа должно было быть по колено, не меньше. Мы ничего не увидели и даже не услышали, но вот вражеский часовой как стоял, так и исчез, в мгновение ока, словно его и не было. Смирнов вернулся на место, а трактор взял чуть вправо, теперь двигаясь по тому, что с натяжкой можно было назвать «хуторской улицей» (хотя, какие на хуторе с, от силы, десятком домов могут быть улицы?) слегка под уклон, в сторону озера, где на самом берегу смутно маячили в темноте какие-то длинные сараи или что-то типа того. Интересно, что не было слышно положенного в таких случаях дежурного собачьего гавканья, похоже, при эвакуации здешние хуторяне (у которых, как я понял, ничего и никогда не пропадает) забрали с собой и цепных бобиков. Ну, для нас это был скорее плюс - как известно Терминаторам разные там двортерьеры совершенно ни к чему, они только отвлекают внимание и увеличивают расход боеприпасов.
        - Мы сейчас куда? - спросил я у него.
        - Туда, куда следы ведут. Вся остальная «массовка», по-моему, вон в том доме. Видите, там та самая желтая дверь, о которой нам говорил пленный!
        - Тогда действуйте, чудо-богатыри, живых не надо, - сказал я, ловя при этом испуганные взгляды летчицы и обоих ремонтников. И в этот момент мне в голову пришла уже довольно давно тревожившая меня мысль. Все-таки, по-моему, главная моя функцией в этой операции была не уничтожающей (в этом мне до этих убивцев как до Китая раком) «руководяще-направляющей», а именно - отдача Кюнстам текущих приказов. Как я начал понимать еще в первый раз, у всех этих искусственных людей и прочих хреновых биороботов всегда была серьезная проблема с «выбором возможных вариантов». Возможно, это даже была некая, сознательно установленная в них для безопасности «ограничительная функция», но факт оставался фактом - в этом их далеком будущем главные решения все-таки должен был принимать человек.
        И действительно, Смирнов сориентировался верно, при дальнейшем движении трактора его фара высветила стоявший дальше по улице, сложенный из толстых бревен, крытый засыпанным толстым слоем снега тесом добротный дом, с окрашенной в ярко-желтой цвет входной дверью и примыкавшим к нему сараем, в открытой двери которого виднелась высоченная поленница дров. Наличия снаружи чего-то живого мой «СНА» не показал. В двух выходивших на нашу сторону окнах финской избы был тусклый свет. Когда мы поравнялись с крыльцом дома, наш водила остановил трактор, который опять затарахтел на холостых оборотах. И, пока никто не выглянул на улицу с целью выяснения причин нашей остановки, Смирнов и Кузнецов бесшумно метнулись в дом. Вошли они туда так, что даже дверь не скрипнула.
        А мы, четверо, ждали развязки, не слыша ничего, кроме тракторных выхлопов и своего заметно участившегося пульса.
        - Оружие держим наготове, но без команды не стреляем! - сообщил я оставшейся со мной троице с, как мне самому показалось, максимально успокаивающей нервы интонацией. Кажется, они меня поняли и сильнее сжали приклады трофейных автоматов.
        Но, против ожидания, в доме не было ни выстрелов, ни шума, а минут через десять на крыльце, плотно прикрыв за собой дверь, наконец, появились оба Кюнста. Целые и невредимые (как будто могло быть по-другому?). Я немедленно выбрался из волокуши им навстречу.
        - Что, уже? - поинтересовался я.
        - Да, - сказал Смирнов как-то буднично. - Это было совсем не сложно.
        Оторвать бошки целому отделению солдат - и «не сложно»? Во дают!
        - Ну и куда мы теперь?
        Смирнов глянул, не слышат ли нас те, кто остался в прицепе. По идее, трактор тарахтел довольно громко, до волокуши было далеко, и он продолжил:
        - Нас интересуют вон те два больших дома в центре, где виден особенно яркий свет в окнах. Кстати, они нам практически по пути. Судя по всему, именно там сейчас и работает Реттунг из нашего стандартного Носимого Индивидуального Комплекта. По крайней мере, моя аппаратура указывает именно на это.
        И он немедленно показал мне нечто, похожее на темную, слишком длинную и толстую авторучку. Тоже мне «аппаратура».
        - И как я и предполагал, - продолжал Кюнст, - Реттунг включен в режиме «ферланг». То есть все живое в одном или обоих домах должно было зафиксироваться во времени. Скорее всего, те, кто попал в поле действия Реттунга, уже несколько дней со стороны выглядят абсолютно неподвижными, словно впавшие в коматозное состояние. И те, кто находится вне радиуса действия прибора, при этом неизбежно запаниковали, раз уж вызвали каких-то своих специалистов. Правда, подозреваю, что, скорее всего, они вызвали обычных медиков, которые в такой ситуации никому не помогут. А на какую мощность включен «ферланг» и на каком расстоянии от него все обездвижилось, сейчас определим.
        Он что-то сделал со своей «авторучкой» (никаких видимых световых или звуковых «спецэффектов» лично я при этом не увидел) и сказал вполне удовлетворенным тоном:
        - Получается, что не представляющие явной угрозы, но все еще движущиеся существа вида homo sapiens в количестве четырех штук находятся вон в том, ближнем к нам доме. И одно из них - то самое существо вида homo sapiens, чьи параметры, странным образом, частично совпадают с нашим Объектом. А вот во втором доме находятся только абсолютно неподвижные живые объекты.
        Хорошо, если остальные не услышали то, что он сейчас говорил, а то, чего доброго, у кого-нибудь из них от всего этого с непривычки «кукушку» намертво заклинит.
        Хотя из-за тарахтения трактора даже я, стоя вплотную к Смирнову, еле-еле слышал его доклад. Посмотрев туда, куда он указывал, я действительно увидел метрах в ста впереди нас, на той же ведущей к озеру «улице» два дома, явно побольше (читай побогаче), чем тот, в который только что удачно «заглянули на огонек» Кюнсты. Ну да, самое лучшее, включая самые большие дома для ночлега и особо толстый слой маслица на хлеб - «гостям-защитникам».
        - Тогда давайте туда, раз уж вы, орелики, знаете, что делать, - распорядился я. - Работайте!
        Мы вернулись в волокушу, трактор рыкнул, припадочно завибрировал и пополз дальше.
        Возле нужного нам дома Кузнецов привычно осадил машину, сбросил обороты до холостого хода и соскочил с водительского места.
        - Выходим, - скомандовал я вполголоса.
        И мы, выставив вперед себя стволы автоматов, вылезли из волокуши, приняв боевой порядок в стиле некоего полукруга. Сделали по паре шагов в стороны и встали, держа оружие на изготовку.
        Так уж получилось (кстати, вполне логично), что две трети нашего личного состава - я, Шепилов и оба Кюнста, оказались слева от трактора, с той стороны, где желтоватый свет фары выхватил из темноты крыльцо и сбитую из хорошо подогнанных широких досок входную дверь дома. Летчица и будущий академик оказались по другую сторону волокуши, спинами к нам.
        Рассматривая означенное строение, я понял, что дома здесь казались выше еще и за счет то ли подвалов, то ли обширных цокольных этажей. Это, так сказать, «местное ноу-хау» - складывать фундаменты изб из валунов и крупных камней, благо их тут с ледникового периода хоть жопой ешь. А наличие в таких подвалах еще и узких, сделанных практически на уровне потолка окон позволяло легко посадить в любой дом пулеметный расчет или нескольких автоматчиков - вот вам готовый дзот или даже ДОТ. Такие вот домишки с бойницеподобными подвальным окнами можно видеть, например, в гайдаевской, рассчитанной исключительно под железобетонный, финский юмор (снятой на финские же деньги экранизацией некой, считающейся «классикой финской юмористической литературы» повестушки) комедии «За спичками». Там Антти Ихолайнен, которого играл Евгений Леонов, гоняясь за лживо-похотливым портным Тахо Кенноненом (Георгий Вицин) пролезал как раз через подобную «бойницу» и даже умудрился не застрять в ней своей обширной пятой точкой. Читал я где-то в ветеранских мемуарах, как трудно было выковыривать закрепившихся в таких вот домах финнов,
тут даже минометы и поставленная на прямую наводку полковая и дивизионная артиллерия не всегда помогали. Но «чужаки», судя по всему, те еще лохи, и пулемет в подвале явно не догадались припрятать.
        А еще отсюда уже хорошо просматривалось замерзшее озеро, и там я с некоторым удивлением рассмотрел цепочку из десятка тусклых огоньков на нем. Ого! «Секретный фарватер»? Только отнюдь не для подводной лодки, тут явно обозначили посадочную полосу, ожидая прилета своих?! Хотя все может быть. А раз так - времени у нас оставалось совсем мало. И это были не примитивные партизанские костры, а явно какие-то электрические фонари. Европа, мля. Спрашивается, и где сегодня наши ночные бомбардировщики, те самые хваленые ТБ-3, которые ползали в этом небе чуть ли не каждую ночь? Экипажи родимой ДБА получили неблагоприятный метеопрогноз и вместо вылета засели пить чай или играть в домино? Вот, блин, всегда у нас так, именно в тот момент, когда что-то очень нужно - его хрен найдешь…
        - Как действуем дальше? - спросил я Смирнова.
        И в этот самый момент стоявший справа от меня Шепилов, держа трофейный «Суоми» наперевес, зачем-то сделал широкий шаг в направлении крыльца. Ну вот чего он там такого увидел? Или просто замерз во время езды и решил немного размять ноги? Этого я уже, увы, не узнал.
        - Куда, бля? Стой! - одернул я его, но явно поздно. И это был очередной урок мне, дураку. Раз уж ты взялся командовать некой группой вооруженных людей (и, если честно, не только людей) - ими надо руководить буквально каждую минуту, а иначе они начнут импровизировать на ходу и неизбежно наломают дров. Что, собственно, и произошло.
        Хотя Шепилов, похоже, все-таки услышал меня, несмотря на шум тракторного двигателя.
        Но, увы, эти мои слова услышал и кое-кто другой. Тот, для чьих ушей сие вообще не предназначалось. Вот так обычно на Руси (да и не только на ней) и бывает. Пресловутый долбаный «закон подлости» всегда срабатывает в самый неподходящий момент!
        Ведь именно в краткий миг, когда я произносил эти слова (естественно, по-русски, а как же еще?!), неожиданно открылась дверь, и на крыльце избы возник некий тощий хрен с бугра, в бриджах, высоких ботинках с шерстяными гамашами, меховой безрукавке и сдвинутой на затылок меховой шапке, один в один как у того, убитого нами на дороге неизвестного который рулил пэтээровцами. К сожалению, реакция у этого хрена оказалась дай бог - едва услышав пусть и сильно заглушенную мотором, но все же русскую речь (а особенно неопределенный глагол «бля»), он немедленно выхватил из кобуры на поясе небольшой пистолет, в темноте слегка похожий на «ТТ» (небось «браунинг» какой-нибудь, почему-то подумал я).
        Видя, что дело запахло керосином, оба Кюнста метнулись в его сторону, хотя метаться было уже точно поздняк.
        Поскольку вышедший все-таки успел поднять свою правую руку со шпалером чуть выше пояса. На срезе пистолетного ствола блеснули две тусклые вспышки, а затем последовало два практически неслышных из-за работающего трактора глухих баха.
        В следующую секунду меня сильно ударило в грудь справа, повергнув в состояние то ли аута, то ли ахера. От неожиданности боль показалась дикой, но я не ощутил никакой мокроты и, коли уж я мгновенно не покинул этот мир прошлого и остался на месте - эти девять граммов оказались не смертельными, и моя предусмотрительно встроенная в шинель «кольчужка» выдержала пистолетный выстрел в упор. Но обширный синяк или даже поврежденное ребро мне теперь было обеспечено. Одновременно я увидел, как не имевший, в полном соответствии с традициями этого сурового времени, бронежилета и получивший вторую пулю Шепилов повалился лицом вниз рядом со мной, словно избыточно крупный и тяжелый мешок, накрыв собой упавший в снег, выпущенный из разжавшихся рук трофейный автомат.
        Прицелиться в Кюнстов и сделать нам какую-нибудь дополнительную каку неизвестный хрен уже не успел.
        Ушибленный болью я, словно в замедленной съемке, наблюдал, как от правой руки Смирнова мелькнул какой-то тонкий светлый пунктир. Нечто блестело, как ртуть или хром, а внешне напоминало то ли проволоку, то ли металлическую строительную рулетку, которую раздвинули на метр с лишним и зачем-то размахивают ею.
        Странное холодное оружие сверкнуло над плечами неизвестного, и через пару секунд его дурная голова вместе с шапкой легко и непринужденно отделилась от туловища, с глухим, еле слышным стуком упав на порог дома. Явно не понявшее, что оно уже мертво и лишилось своей главной детали, тело завалилось на бок, пальцы правой руки разжались, и выпавший пистолет зарылся в свежий снежок у крыльца.
        - Звиздец! - то ли подумал, то ли сказал вслух я.
        Меж тем Кюнсты перескочили через покойника и, как это умеют только они, бесшумно ворвались внутрь дома.
        Я, сипя от боли и хватая ртом морозный воздух, перехватил ППД поудобнее. Слава богу, что в момент пистолетного выстрела неизвестного гада я опустил автомат, а не инстинктивно надавил на спуск. Я бы сдуру выпустил весь обширный диск одной длинной очередью, и тогда тут была бы неслабая «канонада», и близко не сравнимая с двумя слабыми пистолетными хлопками, которые здешние «белофинские шюцкоровцы», возможно, (лично я очень на это надеялся!) примут, к примеру, за звуки откупориваемого шампанского. Мало ли, какие причуды бывают у их иностранных «друзей-защитников»?!
        Едва дверь за Кюнстами закрылась, как из-за трактора выскочили летчица и Игнатов. Не знаю, чего они ожидали здесь увидеть, но, готов поспорить на любые деньги или аморальные хотелки, что точно не это.
        А именно - два мертвых тела, причем голова одного из трупов лежала отдельно. Я, чисто механически, отметил для себя, что крови от столь лихо срубленной Смирновым черепушки было подозрительно мало (особенно, если вспомнить, как это обычно показывают в разных там «Убить Билла» и прочих убойно-зубодробильных фильмах из нашего времени, где отрубание головы всегда дает мощный фонтан крови, бьющий под напором куда-нибудь в потолок). По-моему, эта самая их Флекса, она же «Flexibel Klinge», она же «гибкое лезвие», в «рабочие моменты» точно каким-то образом нагревалась (интересно, за счет чего какая-нибудь атомная батарейка, встроенная в рукоятку?), тем самым минимизируя кровопотерю. Прямо-таки «чистая смерть», голубая мечта Ника Николса.
        - Йы-ых! Аа-ээ! Блю-ээ!!! - услышал я сквозь стрекот тракторного дизеля.
        Не знаю уж насколько кроваво все это выглядело со стороны, тем более по меркам 1940 года, но бравую авиационную лейтенантшу Заровнятых вытошнило бурно и, как говорится, тугой струей. Ну да, она же, хоть и в военной форме РККА, но все равно девушка, и очень деликатная. Вот вам и стихийный, то ли поздний обед, то ли ранний ужин в том финском блиндаже. Судя по начавшему ощущаться в воздухе гнусноватому «аромату», супчик, трофейные сосиски и прочие калории из ее желудка плавно переместились непосредственно на снег. Что ж, раз так, ходите теперь голодной, товарищ лейтенант.
        - Ранены, товарищ майор? - спросил будущий темпоральный академик, которого не пробило на стихийную обрыгаловку (стойкий юноша, уважаю!), хотя «Суоми» в его руках заметно подрагивал. Все-таки интересно, что этих двоих больше шокировало - отрезанная вражеская голова или же свежий труп друга-сослуживца?
        - Да ерунда, - отмахнулся я, стараюсь не закашляться от боли в груди. - Лучше посмотрите, что там с нашим товарищем.
        Подойдя поближе, тот наклонился над Шепиловым, потом перевернул его на бок. Переставшая блевать летчица, сдвинув на затылок свой летный шлем и капюшон трофейного маскхалата, вытирала перепачканный рот меховой рукавицей.
        Я надавил на пластырь «СНА» и осмотрелся. Нигде никакого движения. Не обратили внимания на два выстрела, не услышали или еще не успели среагировать? Черт его знает…
        Именно в этот момент дверь дома приоткрылась и появился Смирнов, как обычно, деловой и бесстрастный.
        - Все тихо? - спросил он первым делом, как будто сам этого не знал. Уж его-то «встроенная аппаратура» явно засекала любые передвижения живых объектов вокруг нас куда лучше, чем та примитивная фигня, которой он, было дело, снабдил меня.
        - Вроде да, - ответил я. - А там у вас что, как прошло?
        - Того, кто нас интересовал больше всего, взяли живьем.
        Судя по всему, он имел в виду предполагаемого игнатовского родственничка.
        - А что с остальными? - уточнил я.
        - Да их и было всего четверо, считая того, что столь неосторожно вылез наружу, - и Смирнов кивнул на безголовое тело, давая понять, что с ними все кончено.
        - Что там с товарищем Шепиловым? - спросил я у все еще согбенного над его телом Игнатова.
        - Убит…
        - Точно?
        - Точнее некуда, товарищ майор, прямо в сердце…
        - Так, - сказал я, глядя на вроде бы приходящую в себя Заровнятых. - Вы, двое! Приведите себя в порядок! Не паниковать и не нервничать! Нашего убитого положите в волокушу, а потом наблюдайте за местностью и будьте начеку! Если появится кто-то или что-то подозрительное - зовите нас, но без команды ни в коем случае не стреляйте! Мотор трактора не глушить! Мне надо срочно допросить пленного! За старшего - товарищ лейтенант! Вам все ясно?
        - Так точно, товарищ майор! - ответили они чуть ли не один голос.
        - Вот и славно.
        Пока я разговаривал с ними, Смирнов деловито взял убитого вражину за ноги и затащил в дом. Потом унес туда же голову, видимо, чтобы лучше тухла, в тепле. Странно, но крови на крыльце было действительно немного - так, небольшая, уже почти застывшая лужица.
        Внутри дома было тепло. Из почти полностью занятых обширной поленницей дров, несколькими парами лыж и деревянной бочкой с водой (посреди дров Смирнов и примостил свежего жмура, в комплекте с его башкой, а вот остальные «блага цивилизации» у них, надо полагать, снаружи - «ах как морозно в январе, когда удобства во дворе») сеней я попал в обширную, на пол-избы, комнату. В ее дальней стене наличествовала приоткрытая дверь, ведущая на вторую, судя по всему, в данный момент нежилую, половину дома. Там было полутемно, но были видны какие-то составленные друг на друга тарные ящики и коробки из плотного картона. Судя по расположению дымовой трубы на крыше, печь (возможно, совмещенная с плитой для готовки) тоже находились на той половине дома.
        Судя по всему, эвакуированные хуторские жлобы-пейзане действительно забрали с собой все, что могли. Вытертые, явно домотканые, серо-коричневые половики на полу, допустим, остались (хотя кому они на фиг нужны?), а вот стоявший у одной из стен обширный шкаф или буфет увезли (на его недавнее присутствие указывало прямоугольное пятно более светлого оттенка на беленой стене, такие же пятна были на местах, где раньше висели, судя по всему, семейные фотографии и прочие часы с кукушкой), прибитые к стенам полки и вешалки остались (видимо, их просто сложно было оторвать), но вот посуды на них не было, а всю одежду составляли несколько курток от маскхалатов и пара шинелей цвета хаки.
        Лампочка в свернутом из плотной бумаги абажуре под потолком была электрической, но проводка к ней была свежей и тянулась по стене и потолку вкривь и вкось - видимо, прибивали ее второпях, уже после эвакуации гражданского населения. Питалась лампочка, судя по всему, от того же генератора. Спальных мест оказалось на восемь человек - панцирные койки типично казарменного вида, притащенные сюда непонятно откуда (почти наверняка из ближайшей финской воинской части, тюрьмы или больницы) и попарно сдвинутые к стенам. Тощие матрасы на половине коек были свернуты в рулоны и лежали в изголовье. Зато на остальных имелось даже вполне себе свежее постельное бельишко. Прямо санаторий…
        В дальнем левом углу помещения стоял словно только что покинувший берлогу типичного юного техника из старого «Ералаша» стол, заполненный разнообразным инструментом, радиооборудованием и всяким сопутствующим хламом. Там я рассмотрел, в частности, нечто, похожее на типично армейский радиопередатчик (из тех многоблочных раций, которые в те времена обычно ставили на разную самодвижущуюся технику, а не таскали на лямках за спиной), а также радиоприемник, из которого неслись какие-то смутно знакомые мне вариации на тему тогдашнего моднявого джаза (ну или свинга, уж не знаю, как это правильнее называть). Прислушавшись, я понял, что это, похоже, было не хухры-мухры, а практически «золотая классика» - явный кусок из «Moonlight Serenade», в исполнении биг-бэнда Гленна Миллера (кстати, более чем свежее на тот момент музло, вышедшее в свет в 1939 году), и передавала ее явно какая-то заокеанская радиостанция. Похоже, наслаждаясь этими синкопами, облюбовавшие данный дом пижоны тупо не услышали прозвучавших снаружи пистолетных выстрелов.
        В центре композиции торчал широкий, основательный стол, не убранный то ли после очередного приема пищи, то ли перманентной пьянки. Стало быть, выстрелов они могли не услышать и без «музыкального сопровождения» - тут уж все зависело от степени окосения.
        Во главе стола господствовал початый примерно наполовину бокастый пузырь калибром этак на 0,8 -0,75 литра, с жидкостью коричневато-желтого, слегка поносного оттенка. На черной этикетке бутыля читались белые буквы «HIGLAND PARK». Ну да, чего же пить истинным джентльменам, как не вискарь, старинной существующей с 1826 года марки, да еще и слушая при этом джаз? Конечно, на мой российский, водочно-огурцовый взгляд, такой ничтожной дозы спиртного было ну явно маловато для более-менее основательных «посиделок с возлияниями», особенно если рассчитывать на четырех алкоголиков, но ведь у них, дефективных детей вечно Туманного Альбиона, на эту тему, похоже, свои понятия и стандарты. И, по идее, для полного счастья им тут не хватало разве что секса и бокса. Допустим, первое в импортных, однородно-мужских коллективах тех времен еще не поощрялось (хотя уже и допускалось), да и с бл…, то есть, пардон, женщинами с сильно пониженной социальной ответственностью в этой таежной и северной глуши явно ощущалась напряженка. А вот для второго препятствий точно не было никаких, но, как видно, ребятишки спортсменами не
были…
        Закусон на столе был тоже в непередаваемом британском стиле. То есть несколько открытых консервных банок с яркими этикетками (в двух из них точно был фруктовый джем или повидло) имели место, но на четырех, затрапезно-казенного вида (словно из сиротского приюта) тарелках лежали крупные ломти коричневатого хлеба, посыпанные поверх масла крошевом из овощей и вареных яиц, дополнительно украшенные сверху еще и кусками какой-то рыбы. Ну да, а вискарь джентльмены предпочитают закусывать непременно сандвичами. Небось, еще и с традиционным тунцом. Пошлятина какая, прости господи…
        А еще на столе лежала открытая коробка сигар (там не хватало пары штук - и вполне возможно, что столь неосторожно лишившийся головы субъект как раз выходил на свежий воздух покурить, надо было проверить его карманы), с красно-бело-золотистыми этикетками и логотипом «Por Larranga». Если мне не изменяет память, до устроенной «барбудос» товарища Фиделя Кастро революции 1959 года эта марка кубинских сигар входила в мировую десятку самых лучших и дорогих, как тогда писали в импортных рекламах, «скатанных вручную на бедре мулатки». Теперь понятно, чего же еще реально недоставало для полноты картины! Правь, Британия, едрит твою мать, морями.
        Стаканов или чашек скаредные дети Суоми своим незваным гостям, похоже, тоже не оставили, хотя чай или кофе они тут распивать явно не собирались. В результате количество позолоченных стопок самого пижонского и явно контрастирующего с остальной посудой и столовыми приборами облика, расставленных по столу, совпадало с количеством тарелок, вилок и табуреток, и, таким образом, все сходилось и выходило, что их тут действительно было всего четверо, а значит, за печкой, или в каком-нибудь темном углу точно не прячется кто-нибудь пятый, способный доставить дополнительные неприятности. Хотя, раз войдя сюда, Кюнсты не могли не проверить помещений. В момент, когда я оценивал сервировку стола, Кузнецов как раз появился из соседней комнаты.
        Ну да ладно, постебались - и будет. Пора, как говорится, и о печальном. А ходить за печальками куда-то сильно далеко не требовалось. Поскольку на полу у заставленного недоеденным и недопитым стола лежали два свежих трупа, очередные «верстовые вешки» на длинном здешнем пути Кюнстов.
        Оба убитых были в свитерах британского военного образца, цвета табачного хаки, с кожаными усилениями (этакие заплатки-накладки) на локтях и пустыми клапанами под погоны на плечах (будущий фельдмаршал, а по состоянию на 1940 год - занюханный генералишка, без малейших перспектив карьерного роста, Бернар Мотгомери, помнится, по жизни, в таких же щеголял, в силу то ли традиций, то ли хронической церковно-крысиной бедности), армейских штанах и грубых коричневых шнурованных ботинках с высокими берцами, надетых поверх шерстяных то ли носков, то ли гамаш, длиной до лодыжек.
        Первый, белобрысый, жмур лежал лицом вниз, намертво зажав в вытянутой правой руке револьвер, размерами чуть побольше нашего «нагана» (по-моему, это было что-то из линейки «Смит-Вессонов») - то есть обнажить пукалку он все-таки успел, а вот все остальное - увы, шустрая женщина с косой явилась раньше. Второй покойник, брюнет с усами, на мертвом лице которого зафиксировалась гримаса боли пополам с безмерным удивлением, похоже, рухнул строго назад, вместе с табуретом, на котором сидел, и теперь смотрел широко раскрытыми, стеклянными глазами на лампочку под потолком - в неподвижных зрачках отражалась нить накаливания. Слева на его груди набухло небольшое темное пятно, образовавшееся вокруг совсем уж несерьезной, но явно смертельной дырочки в форменном свитере. На полу под покойником, со стороны спины, тоже было несколько темных пятен крови. Выходит, Кюнсты его насквозь проткнули?!? Во дают! При этом крови, в соответствии с «фирменным почерком» этих ребятишек, было по минимуму.
        Еще один участник попойки, захваченный живьем, сидел на полу, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Я честно постарался уловить в нем хоть какие-то общие с младшим командиром Игнатовым (как-никак предполагаемый родственник, аж сводный брат!) черты, но таковых, как ни старался, не обнаружил - вот что значит разные мамки! Неизвестный был чуть выше ростом и явно вдвое старше будущего академика, а его довольно противная физиономия хорошо соответствовала старой ментовской формулировке «особых примет нет». Жидкие волосы на его голове сохранились в основном на затылке и за ушами. Единственное, что отличало одежду пленного от покойных собутыльников, был толстый темно-серый свитер грубой домашней вязки с воротом под самое горло, а вот штаны и обувь были столь же полувоенными.
        - А остальные где? - спросил я у Смирнова.
        - Наверное, уехали. Постели убраны довольно давно. Кстати, в соседней комнате есть еще пять коек, но на них нет даже свернутых матрацев. Видимо, резервные, на всякий случай. Но работающий НИК и еще несколько человек точно находятся в соседнем доме. Похоже, прибор был включен на минимальный радиус, и им всем крупно повезло. Ну а нашего Соколова, судя по всему, держат в подвале соседнего дома.
        - Ладно, это я понял. Как говорит товарищ Сталин: проблемы надо решать по мере их поступления. Соколовым займетесь чуть позже, все равно он уже никуда не денется. Сначала давайте допросим этот «божий дар». Подними его и вынь кляп.
        Взяв пленного за связанные за спиной руки, Кузнецов приподнял этот наш пока еще живой (но это было явно ненадолго) трофей и посадил на ближний ко мне табурет.
        Пока я клал на край стола автомат и шапку, Кузнецов освободил рот пленного от кляпа.
        - You will answer for it! I am the Kings subjekt! - просипел, дыша на меня не перегоревшим алкоголем, этот олух царя небесного, намекая на то, что, поскольку он подданный его величества, мы непременно за это ответим.
        - Не звизди, ты, galis или, как говорят ваши белофинские подстилки, kurpa моржовый! Что ты тот еще «субъект», я понял, но не надо здесь передо мной изображать из себя природного бритта, шпротолов ты штопаный, - сказал я, и, присаживаясь на заботливо придвинутый Смирновым табурет, продолжил: - И давай не будем зря тратить время друг друга и пороть разную чушь! Я прекрасно знаю, кто ты такой. Ты - Владимир, Вольдемар или, если угодно, Вольдемарас Карлис Ийскюль. И только не вздумай врать мне, что ты по-русски вообще ни бельмеса не понимаешь, поскольку, лет этак двадцать назад ты еще был не кем иным, как императорским или, если тебе так больше нравится, керенским гардемарином Российского флота! Или будешь это отрицать? Как и то, что твоего настоящего отца зовут Парамон Петрович Игнатов, и он кавалер ордена боевого Красного Знамени, красвоенмор, большевик и преподаватель Ленинградского Высшего военно-морского инженерного, ордена Ленина училища имени Феликса Эдмундовича Дзержинского?
        Далее произошло примерно то, что в «Ревизоре» Н. В. Гоголя деликатно названо «немой сценой». Честное слово, я никогда не видел, чтобы человек столь быстро покраснел, потом побелел, а потом обильно вспотел, одновременно стремительно трезвея. При этом из его мгновенно выпучившихся глаз вместе с опьянением улетучилась и вся прежняя уверенность. Было такое чувство, что мы с ним не беседуем задушевно, сидя словно попугаи на табуретах в этом кулацком гнездышке посреди засыпанных снегом черных лесов и неизвестных озер, а я держу его за грудки, стоя на самом краю крыши какой-нибудь, скажем, девятиэтажки. Причем «пациент» искренне верит, что я в любой момент могу отпустить его полетать. А еще в его глазах на миг мелькнуло что-то такое, профессионально-самооценивающее: похоже, клиент тщетно пытался сообразить, где же это он столь кардинально накосячил по жизни и когда именно…
        - Какого… Это невозможно… Этого обо мне не знает, да и не может знать вообще никто… - промямлил пленный. По-русски он, кстати, говорил вполне чисто, но с небольшим прибалтийским акцентом (который в позднем СССР некоторые идиоты и особенно, идиотки почему-то считали «пикантным») в стиле Ивара Калныньша.
        - Хорош удивляться, - одернул я его. - Ты чего думал? Что если врешь напропалую своим хозяевам в анкетах насчет соцпроисхождения и прочего, сможешь легко соскочить с карающего конца милой Родины? Но при этом ты забыл, что в России ничего не прощают и ничего не забывают, особенно таким, как ты. Ну так что, гражданин мазурик, будем признаваться или Ваньку валять?
        - Х-хм… Давно не слышал это имя… - сказал пленный мрачно, давая понять, что валять Ваньку он все-таки не настроен. - Хотя да, меня можно называть и так, Вольдемарас Ийскюль. Хотя вообще-то сейчас меня зовут Уильям Янсен, и у меня британский паспорт.
        - Да хоть панамский, для меня это, поверь, совершенно однохренственно. Тем более, как ты ни назовись, так и останешься чухонским белогвардейцем и предателем Родины.
        - Что вы такое несете? Какой Родины?
        - Ну, как минимум - Российской Империи, или тебе этого мало?
        - Тоже мне преступление - самовольный уход со службы в несуществующем военном флоте столь же несуществующей страны… Кстати, а как вы вообще узнали о том, как меня звали раньше, и про все прочее? Насколько я помню, в моем личном деле подобных сведений нет!
        - Поверь мне, это совсем несложно. И в Москве те, кому положено, знают о таких, как ты, и конкретно о тебе буквально все. Или вы там у себя, в Лондоне, думаете, что одни вы такие умные, а в Главном разведывательном управлении рабоче-крестьянской Красной армии сидят сплошь дураки? Вы, ребята, что, всерьез рассчитывали что вашими здешними играми не заинтересуются советские разведка и контрразведка? Сам-то ты, поди, из МИ-6? Secret Intelligence Service? Небось пресловутое 2-е управление, которое работает по направлению СССР - Скандинавия или 9-е, антикоминтерновское управление?
        Во время этой реплики у и без того прямо-таки морально раздавленного гражданина Ийскюля открылся рот. Как я понял, совершенно непроизвольно. Видимо он пытался понять, что же это за такая страшная и всезнающая организация, именуемая НКВД, или, как ее тогда все еще именовали по привычке империалисты всех мастей от Канады до Японии - ГПУ.
        Ах, как же хорошо и полезно там, у нас, в будущем, читать переводные книжки с детективным сюжетом и смотреть фильмы про похождения Джеймса Бонда! По крайней мере, благодаря этому в нашем времени практически каждый дурак прекрасно знает, что английская МИ-6 это стратегическая разведка, а МИ-5 - наоборот, контрразведка. А вот в 1940 году подобная информация, как я понял, составляла страшную государственную тайну Британской империи.
        - Чего же ты онемел, подданный трефового короля? - прервал я возникшее молчание. Мои ушибленные выстрелом в упор ребра уже не болели, а лишь саднили, и это не могло не радовать.
        - Н-да… - выдавил из себя пленный. - Похоже, мы действительно чего-то не учли или упустили…
        - В точку, товарищ. Тут у вас одна сплошная недоработка. И где остальные ваши?
        - Все здесь. Еще четверо уехали с ранеными накануне. А один на озере…
        - То есть на аэродроме? Встречает делегацию?
        В этот момент гражданин Ийскюль, похоже, был реально близок к тому, чтобы разрыдаться.
        - Вы и это знаете?! - промямлил он. - Но это невозможно!!!
        - Невозможно укусить самого себя за жопу или за ухо. А все остальное считается допустимым. Так да или нет?
        - Да.
        - Хорошо. Только почему застеленных коек в этом домишке всего четыре штуки, если еще один ваш сейчас торчит на озере? Тут что-то не сходится!
        - Потому что тот, кто сейчас на озере, приехал из Хельсинки буквально накануне и вовсе не собирался задерживаться здесь надолго…
        - Допустим. И когда следует ожидать визита ваших друзей?
        - Они должны прибыть часа через два, не раньше. И, судя по всему, они уже прошли последний контрольный пункт. Последний сеанс радиосвязи с ними тоже уже состоялся. Сначала они считали, что вылет стоит отложить из-за снегопада, но, к сожалению, погода улучшилась.
        - А почему сразу «к сожалению»?
        - Хотите сказать, что вы и ваши вооруженные до зубов громилы будете склонять тех, кто сегодня прилетит, к добровольному вступлению в Коминтерн или Компартию?
        - Отнюдь. С ними мы поступим по обстановке, в полном соответствии с законами военного времени. Так сколько их и что за самолеты?
        - Два Айэрспид «Энвой», с гражданской регистрацией Imperial Airvais. Восемь человек, считая двух пилотов и кое-какой небольшой груз. Вылетели после дозаправки из шведского Торни.
        - Кто еще на аэродроме, сколько их и где конкретно находится сам аэродром? Хотя где взлетная полоса мы уже и сами поняли - иллюминацию ваши полудурки уже успели запалить.
        - Всего на аэродроме девять человек. Кроме нашего представителя, там еще четыре летчика и столько же механиков. Ночуют все они там же. Это метров триста-четыреста, если идти влево, вдоль берега. Там тянутся несколько рыбацких сараев, в одном из которых они и разместились. Там же, среди сараев, замаскированы маскировочными сетями и самолеты.
        - Стоп, а почему эти восемь человек живут и харчуются отдельно от вас?
        - Потому что это поляки и французы, - сказал пленный, с показательно надменным равнодушием, будто смачно плюнув в тех, о ком это только что сказал.
        - Да кто бы говорил… Так, значит, ты не уважаешь союзников? Что, кстати, в принципе правильно. Одни уже продули в сентябре все, что могли, другие проделают то же самое через полгода… И чем эти «поляки и французы» заняты, интересно знать?
        - Насколько я знаю, чинят подбитый сегодня большевиками истребитель.
        - Стоп! А что за истребитель? «Спитфайр»?
        - Черт возьми, ваше проклятое ГПУ и это знает?! Нет, «Спитфайр» там всего один, но он как раз цел и невредим. А вот его пилота накануне легко ранили. После чего он вместе с двумя обслуживающими самолет откомандированными от фирмы техниками был вызван «наверх» для срочного отчета.
        - А что с этим «Спитфайром» не так? - уточнил я, с удовлетворением осознавая, что наша вчерашняя стрельба навскидку и влет, похоже, все-таки достигла цели. Пустячок, а приятно.
        - Поймите вы, я не инженер, но здесь мы все время слышали разговоры о постоянных проблемах с установленными на «Спитфайр» убираемыми в полете лыжами.
        Вот это было нечто новенькое. Что-то я не припомню, чтобы «Спитфайры» когда-то, в принципе, «переобували» на лыжи, даже ради чистого эксперимента. Этой скоростной машине подобные опыты точно были не на пользу. На поплавки их ставили - да, но не на лыжи. Оставалось записать это в разряд загадок и сделать «зарубку на память».
        - То есть ты хочешь сказать, - уточнил я, - что вчера был легко ранен пилот «Спитфайра», но сам самолет не пострадал? А что же тогда сегодня, как ты выразился, «подбили большевики»?
        - Один из четырех французских «Кодронов».
        - Что еще за «Кодроны»?
        - Странно, что про «Спитфайр» ваше ГПУ знает, а про «Кодроны» нет…
        - А мы, в отличие от вас, не формалисты-начетчики, а диалектики. Просто нашему руководству удобнее считать, что все базирующиеся здесь скоростные финские истребители это «Спитфайры». Так что это за «Кодроны» такие?
        - «Кодроны» С. 714С. Считаются у французов за легкие скоростные истребители. Но, по-моему, это не самолет, а одно сплошное недоразумение. Очень плохо заводится, особенно на здешнем холоде, да и летает, со слов наших авиаторов, тоже так себе. Поэтому неудивительно, что на них посадили поляков, которых, как я понимаю, ни о чем не спрашивают, и поэтому им все равно. Ну а вчера большевистские истребители подожгли один «Кодрон», и теперь ему, похоже, требуется полная замена 12-цилиндрового мотора Рено 12R. Те, кто отправился для сдачи отчета по «Спитфайру», как раз должны были отправить по команде требование насчет доставки запасного двигателя…
        - Ого. А с чего это? Что здесь, под рукой, запасного двигателя нет? И, кстати, ты клянешься, что не инженер, но при этом марку и количество цилиндров французского движка почему-то помнишь наизусть? Опять какая-то странная нестыковочка! - спросил я, судорожно припоминая все, что знал про названный Ийскюлем самолет.
        Да, был у французов в начале Второй мировой такой аппарат, «Кодрон» С. 714С, он же «Циклон». Не слишком удачная попытка сделать легкий истребитель из гоночного самолета, на который воткнули прицел и четыре пулемета винтовочного калибра. Этакий скороспелый «истребитель для тех, кто слишком сильно напуган «Мессершмиттами»». И, что характерно, в это время французы действительно собирались отправить на помощь финнам 77 таких истребителей с польскими экипажами, но в официальной истории записано, что до окончания Зимней войны отгрузить их просто не успели. Якобы господа белофинны получили всего шесть «Кодронов», да и те прибыли к ним уже где-то в апреле-мае 1940 г. и особо не пригодились, очень недолго послужив в качестве учебных. Как, впрочем, не пригодились «Циклоны» и самим французам в мае-июне 1940 года. Хотя на их тогдашнее нежелание воевать не смогли повлиять вообще никакие самолеты, а также танки, пушки, линкоры, ДОТы и т. д., ненужное зачеркнуть. Интересно, что с типом самолетов и национальностью пилотов все вроде бы сходилось, но вот появление «Кодронов» именно здесь, значительно севернее
Карельского перешейка, в сложившуюся в последующие десятилетия «легенду» как-то не очень вписывалось. Таким образом, вырисовывалась еще одна долбаная загадка.
        - Марку двигателя я запомнил чисто профессионально, ведь все бумаги заполняли при нас. А перегнать самолет по воздуху всегда проще, чем потом привезти запчасти для него, - охотно пояснил Ийскюль. - И потом, французы вообще ведут себя прямо-таки омерзительно. Сначала Деладье с Рейно, изволите ли видеть, вообще не хотели оказывать финнам какую-либо финансовую или военную помощь. Потом в какой-то момент в Париже, как видно, с подачи генерала Мориса Гюстава Гамелена, вдруг неожиданно передумали, засуетились и немедленно затеяли весь этот фарс со срочной отправкой не слишком приспособленных для здешних условий истребителей на «фронт борьбы с большевиками». Но и тут они все еще пытаются сохранить хорошую мину при плохой игре.
        - В каком смысле?
        - Те поляки, которые летают на «Кодронах», по факту, не являются ни французскими гражданами, ни французскими военнослужащими, а считаются всего лишь «лицами, добровольно приехавшими помогать финнам воевать с Советами» за деньги. Причем у них в карманах паспорта уже формально несуществующей, оккупированной Гитлером страны. То есть они тут не слишком талантливо изображают каких-то волонтеров-нелегалов, вроде тех, которые еще недавно понаехали воевать в Испанию. А обслуживающие «Кодроны» механики, хоть и имеют французские паспорта, но, тем не менее, считаются гражданскими специалистами, работающими по контракту с местной авиакомпанией «AER O/Y», причем числятся они за аэропортами Хельсинки, Котки и Турку, то есть формально их здесь вообще нет!
        - Ну это вполне логично. Конспирация, етить ее… А чего это ты о них выражаешься столь пренебрежительно и отстраненно?
        - А какое нам вообще до них дело? Они тут и так исключительно благодаря нам. Если бы Нэвилл Чемберлен не стал помогать Маннергейму, сами французы в этом вопросе и пальцем бы не пошевелили! И вообще, пусть финны сами решают, кто им сейчас реально помогает, а кто всего лишь корчит из себя бог знает что.
        - И самое смешное, что подобные, оголтело-проимперские заявления в стиле давних стишат Киплинга сегодня делаешь именно ты! Как это все-таки мило - сейчас за процветание этой драной империи радеют прибалтийские хуторяне и прочие чухонцы. А лет этак через семьдесят тем же самым займутся понаехавшие из Индии мусульмане и арабы из Трансиордании или Южного Йемена.
        - Изволите шутить, господин комиссар?
        - Да если бы… Увы, точно тебе говорю - через семьдесят лет Англия окончательно перестанет быть империей. Поскольку уже лет через десять-пятнадцать после нашего с тобой разговора растеряет на хрен все колонии, а вслед за ними еще и статусы морской, авиационной и, даже промышленной державы, поскольку вся ее экономика будет держаться исключительно на банковских спекуляциях. А принцы из династии Виндозоров будут жениться настолько «на ком попало», что герцогиней Сассекской в один «прекрасный» момент станет черномазая второсортная актриска из Калифорнии, а мэром Лондона будет стопроцентный мусульманин «белуджиисского происхождения», родом из Восточной Индии.
        - Пытаетесь побольнее ранить британского офицера этими своими глупыми фантазиями? Не думайте, что вам удастся меня запугать!
        - Слышь ты, офицер драной армии! Пугать тебя я еще даже не начинал! А то, что я тебе только что рассказал, это, мил человек, совсем не чьи-то фантазии, а суровые реалии отдаленного британского будущего, до которого ты вряд ли доживешь. А вот Россия будет всегда. И бояться ее вы, придурки, будете и сейчас, и через семьдесят лет, и через сто. Ну да ладно, о чем это я? Так ты мне все-таки не ответил на один, предельно простой вопрос. Ты, орел комнатный, из МИ-6? 2-е или 9-е управление?
        - Да. МИ-6. 2-е управление. Считайте, что вы угадали.
        - Это вы что-то там угадываете, а я знаю. Ну и какого хрена вы все вообще здесь делаете? Насколько я понимаю в мировой политике, СССР ни с Англией ни с Францией сейчас как бы не воюет?!
        - Ключевое слово в том, что вы только что сказали, - «как бы». Главным образом мы проводим анализ обстановки и оценку будущего района боевых действий. Сэр Томас Инскип уже принял соответствующее решение, и очень скоро в Финляндию должен прибыть союзный экспедиционный корпус и тогда вам, большевикам, мало точно не покажется!
        - Ишь ты, и как грозишься, фраерок! Я прямо уже испугался, ага, - сказал я, пытаясь догадаться, кто вообще такой этот Инскип? Допустим, если Чемберлен - их премьер на данный момент, то означенный Инскип, судя по всему, министр обороны или что-то в этом духе.
        - Только, как я понимаю, - продолжил я, - из-за того, что шведы и норвежцы, не желая влезать в мировую войну ни на одной из сторон, продолжают упираться рогами и копытами, эта самая ваша высадка, скорее всего, планируется в Варангер-фьорде, где-то в районе Петсамо, да?
        - А откуда вы?.. - совершенно непроизвольно обронил пленник, явно не ожидавший, что я сумею удивить его еще раз. А чего тут, спрашивается, сложного - у нас-то про это еще в 1990-е писали во вполне себе бульварных газетенках вроде «Совершенно секретно». Тем не менее, изумление на его физиономии перешло прямо-таки в ужас, словно мой собеседник вдруг увидел прямо перед собой, по меньшей мере, голую Новодворскую.
        - Да ты не падай в обморок, дружок, я же сказал - из-за ваших систематических недоработок, переходящих в головотяпство и очковтирательство, мы все знаем. Я же тебя предупредил - не думай, что мы через одного пальцем деланные. Ну и зачем вам здесь понадобился аэродром?
        - Потому что с высадкой все оказалось слишком сложно. Ближайшая нормальная финская железная дорога идет от Рованиеми к Салла. А это почти две сотни миль от района Петсамо. Соответственно, как зимой доставлять войска, предметы снабжения и особенно тяжелое вооружение с севера на юг Финляндии - непонятно. Как выяснилось, у них здесь на этот случай не предусмотрено вообще ничего, кроме оленьих упряжек. Поэтому в аппарате генерала Гастингса Лайонелла Исмея (а это еще что за буй с горы - какой-нибудь замминистра обороны, или тогдашний начальник британского генштаба?) возникла единственная здравая идея - организовать «воздушный мост». Соответственно, мы подбираем промежуточные площадки, пригодные в качестве аэродромов подскока по пути с севера на юг. Ну а как показывает практика, в зимних условиях наилучшие взлетно-посадочные полосы - лед замерзших озер. Причем, кроме создания условий для приемки транспортных самолетов, приказано оценить еще и возможность базирования на этих промежуточных площадках истребителей прикрытия.
        - И при всем при этом, вы судорожно пытаетесь выбрать оптимальный тип пригодного для здешней зимы истребителя? А нормальных транспортных самолетов у вас, убогих, судя по всему, вообще нет. Ведь те же упомянутые тобой «Энвои» - это, по сути, дохлые воздушные такси для загородных прогулок. Частные авиакомпании вас, в этом смысле, точно не выручат. Быстро купить за океаном большое количество каких-нибудь DC-2 или DC-3 вы явно не успеете, да и денег вашему дорогому Чемберлену, небось, как обычно, жалко. Вот и выходит, что вы собираетесь возить людей и грузы очень мелкими партиями. Я так понимаю, будете утыркивать солдатиков по пять-десять человек, коленями к подбородку, в дальних бомбардировщиках, вроде «Уитли» или «Веллингтонов», со снятым вооружением и дополнительными топливными баками в бомболюках? Только ведь такими темпами вы этот свой «экспедиционный корпус» будете возить несколько месяцев, если не лет.
        - Да, рассматриваются разные варианты. В том числе и такие! - ответил Ийскюль, поглядев на меня прямо-таки ненавидяще, как на самого заклятого, да еще и классового врага.
        - Хорошо. А новейший пехотный танк типа «Матильда» вы сюда зачем притащили, балбесы?
        - Господи… А это-то вы откуда знаете? - сказал пленный.
        - От верблюда, блин. Так все-таки зачем?
        - Проверялось, есть ли вообще смысл завозить сюда танки. Так сказать, в принципе. Вроде бы этот танк оказался лучше всего, что есть у большевиков, - начал этот прибалтийский англичанин.
        Эх, да если бы вы знали, какие танки Красная армия впервые применит при скором прорыве «Линии Маннергейма», вы бы точно обосрались, долбоебы, причем очень жидко.
        - Но, - продолжил свой гундеж пленный, - накануне большевики сумели его каким-то образом подбить, и это разом спутало все расчеты нашего командования. Уцелевших танкистов и обслуживающий персонал немедленно отозвали в Хельсинки для разбирательства. Вполне возможно, что из-за утраты секретности их миссию теперь вообще свернут.
        - То есть они что - вернуться не должны?
        - Вот этого я не знаю. В любом случае танки - это не главное в данной ситуации.
        - Ага, не главное. Особенно когда их нет. А что же тогда главное, позволь полюбопытствовать?
        - В канцелярии генерала Исмея полагают, что достаточно будет перебросить сюда три-четыре горнострелковые или пехотные бригады, пусть даже без всей положенной по штату артиллерии и транспорта, но при хорошем прикрытии с воздуха - и большевики сразу же откажутся от всех своих планов.
        Вот интересно, а большевики об этом знают? Ведь у большевиков-то, как обычно, свои резоны и расчеты.
        - Ну и на когда ваши фельдмаршалочки планируют высадку? - уточнил я. - В апреле, не раньше?
        - Да. А зачем спрашивать если вы это и так знаете? - спросил Ийскюль, но уже без особого удивления. Похоже, моя фантастическая осведомленность относительно планов высшего британского командования уже начала ему приедаться.
        - Затем, что и тут я тебя сильно разочарую. Не успеете!
        - Почему? - захлопал глазами пленный.
        - Да потому что война закончится намного раньше. Сейчас начнется штурм «линии Маннергейма», которая на сей раз будет прорвана, затем наши возьмут Выборг и фактически откроют дорогу на Хельсинки. После этого у Маннергейма порвет пердак, и он запросит мира на советских условиях, согласившись отдать значительно больше того, что мы требовали с него на переговорах накануне начала этой войны. И будет все это максимум в марте месяце. Так что зря вы все это затеяли. Не будите лихо, пока оно тихо.
        Было очень забавно наблюдать, как на лице этого прибалтийского англичанина возникает совершенно невообразимое тоскливое выражение. Как видно, от возникшего в голове смятения.
        - И нефтеносный район Баку вы тоже бомбить не будете, - подлил я на всякий случай еще масла в огонь. - Кишка у вас для этого тонка, господа интервенты, Бальзаки и Жорж Санды! Что, я угадал - есть такие планы? Ведь по глазам вижу, что есть!
        - Д-да, - выдавил из себя пленный и совсем сник, уставившись в пол.
        - Хорошо. Не буду больше мучить тебя политграмотой. Зачем вам понадобился этот дурацкий «карантин» и сказки про отравляющий газ? Что здесь случилось на самом деле?
        - Я не знаю, как вам все это объяснить! - честно заявил гражданин Ийскюль, подумав с минуту. - Это за пределами моего понимания!!
        - Зато я знаю. Вы взяли в плен большевистского разведчика, нашли при нем какие-то странные приборчики, решив понажимать на какие попало кнопочки и посмотреть что будет?
        - Да, примерно так.
        - Ну и что в итоге? Я так понимаю, наиболее ретивая часть вашей бражки уже очень давно лежит пластом в соседней избе, а вы ничего не можете с этим сделать и, более того, даже не в состоянии понять, как это произошло? Потому вы, после долгих согласований, и вызвали сюда каких-то «экспертов» и «спецов»?
        - Да. Вы опять угадали.
        - Ну так могем! Только спецы тут все равно не помогут. Так когда они точно будут здесь?
        - Я же вам сказал. Часа через два. Если вычесть время, которое мы с вами беседуем, уже несколько меньше…
        - Так. Хорошо. Отозвать их каким-то образом смогут?
        - Нет. Рация здесь только у нас, связь шифрованная, военная миссия в Хельсинки не будет ничего предпринимать, не дождавшись нашего сообщения об их прибытии. Так что об их прилете никто, кроме нас, не знает.
        - Так уж и никто? Финские вояки в унтер-офицерских чинах почему-то в курсе!
        - А, так вот откуда вы все знаете! А я с самого начала говорил этому идиоту Торну, что не нужно посвящать этих тупых кретинов в наши дела, даже в самых общих чертах - они в плане интеллекта застряли где-то в прошлом веке и все равно ничего не поймут! Но, увы, после ЧП с этими неизвестными приборами у нас не было выбора.
        - Торн - это кто? Один из тех, кого мы тут положили, забыв поздороваться?
        - Майор Торн, старший нашей миссии, его здесь нет, он уехал накануне на разъезд вместе с танкистами.
        - Н-да, это он удачно. Возможно, самое дальновидное решение в его жизни. Как я понял, садиться самолеты со спецами будут на озеро, там, где отмечена световая дорожка?
        - Да.
        - Склад горючего, второй трактор и аэросани - на берегу?
        - Да. В сараях ниже этих домов.
        - Аэросани исправны?
        - Да.
        - Танк вы тоже держали там?
        - Да.
        - Ну вот, - сказал я, обращаясь к стоявшему все это время позади меня безмолвному, как музейная статуя из греческого зала, Смирнову. - Надеюсь, теперь тебе понятно, откуда взялась эта странная, смутившая руководство метка на ваших приборах? А это всего лишь неучтенный родственник, сволочной сводный брат нашего дорогого Объекта. То есть какое-то генетическое сходство, в отличие от внешнего, тут, видимо, все-таки есть. Тебе еще что-нибудь не ясно? Будем его по этому поводу еще о чем-то спрашивать?
        - Не стоит, командир, - сказал Кюнст. - Собственно, я еще в первый день после вашего прибытия слышал ваш разговор с Объектом целиком. И предположил нечто подобное.
        - То есть ты меня все время подслушивал, поганец?
        - Без обид, командир, но эта функция входит в мои обязанности…
        Функционер хренов.
        - А догадаться самим, что тут все дело всего лишь в неучтенных родичах - слабо? - поинтересовался я.
        - Простите, командир, на это был всего лишь один из возможных вариантов, - сказал на это Смирнов, как мне показалось, вполне искренне (если подобное определение вообще можно применять к биороботу). - А окончательное решение должен был принимать тот, кто осуществляет контрольно-руководящие функции!
        - То есть я?
        - Да, то есть вы!
        Вот это у нас и называется - полный звиздец. Выходит, моя догадка оказалась верна, и в этом самом далеком и не очень светлом будущем в систему управления любого оснащенного искусственным интеллектом робота, биоробота или клона вставлена некая «защита от дурака» - как видно, для того чтобы пресловутую «красную кнопку» не смог, случайно или намеренно, нажать кто попало, а сами «железные дровокопы» не наломали лишних дров, начав действовать «на автомате»! Ой, как интересно, хотя и предсказуемо.
        Пока мы с Кюнстом мило беседовали подобным образом, вновь открывший рот от удивления гражданин Ийскюль явно силился понять - о чем это мы вообще толкуем? Язык наших родных осин он, положим, знал, но вот въехать в суть разговора ему было не дано. А у меня не было никакого желания объяснять ему, в чем дело, и уж тем более устраивать здесь семейно-восстановительные сцены, в стиле «узнаешь брата Колю?». Поскольку будущему академику Игнатову факт наличия воюющего на вражеской стороне родича мог только навредить - не дай бог случайно проболтается где-нибудь. Так что лучше пусть Объект остается в полном неведении. Бамбарбиа кергуду.
        - Так. В остальном здешний расклад вроде бы ясен. Тебе он больше не нужен? - уточнил я у Смирнова.
        - Нет. Зачем?
        - Тогда заканчивай с ним.
        - Эы-э-э!!! М-мм… Подождите!!! - начал было пленный, видя, как Кюнст делает бесшумный шаг в его сторону.
        - Красная сво…!! - только и успел выкрикнуть (правда, выкрик этот прозвучал как громкий шепот, не более) он напоследок, а затем, просипев горлом, словно подавился воздухом, замолчал и умер, с глухим, бильярдным стуком упав на бок вместе с табуретом. Осуществилась мечта любого дерьмократа - вместе с народом (правда, в данным случае - с чужим) прямиком на небеса.
        Ну все, поговорили… Стало тихо. О том, где мы, собственно, находимся, теперь напоминал только монотонный рокот трактора снаружи.
        - Так, дорогие товарищи, - начал я, обращаясь к Смирнову. Впрочем, и торчавший у выхода Кузнецов тоже все слышал.
        - Времени у нас, как видите, чертовски мало. Обратный отсчет пошел, и часики, хоть и старые, но тикают. Дальше действуем быстро и наверняка. Сначала будем отключать этот ваш локально замедляющий время прибор и вызволять из узилища третьего кадра из вашей «армии пана атамана Грициана Таврического». Насколько я сумел понять из твоих премудрых объяснений, в соответствии с инструкцией он не может бросить свой «НИК» и поэтому остается на месте, рядом с ним? Ну и легко догадаться, что дистанционно подрывать его «НИК» ты не будешь, а просто аварийно отключишь «ферланг-режим» с помощью стандартного пульта, который, как ты, помнится, говорил, у вас имеет любой старший оперативной группы? Кстати, что это за пульт?
        Смирнов молча показал мне все ту же несуразную, походившую на толстую авторучку, фигню.
        Тоже мне пульт - «гаджет от создателей водородной бомбы, смотрите не обосритесь»… Для человека вроде меня, который в детские годы успел застать еще ламповые компьютеры на перфокартах, применительно к подобной фитюльке это звучало где-то даже оскорбительно…
        - Дальше разделяемся, - продолжил я излагать свою «чапаевскую стратегию» (для полноты картины только картошки не хватало): - Мы с тобой, товарищ Смирнов, берем с собой нашу дорогую летчицу и скорым шагом двигаем к самолетам. Валим всех, кто там есть, и пробуем отправить ее через фронт, к нашим, верхом на трофее. Если у нас это получится - будет просто здорово. Одновременно товарищ Кузнецов идет устанавливать этот ваш «термобарический дезинтегратор», он же «Летц», он же «Letzte Chance». Он сможет это проделать в одиночку?
        - Да. Вполне.
        - Только имейте в виду, что ставить его надо так, чтобы целиком накрыло этот чертов хутор и озеро, заодно с летящими на малой высоте самолетами, а вот дальше особо не пошло. Не стоит привлекать к этому излишнее внимание, а то потом историки натурально затрахаются придумывать всему этому хоть какие-то разумные объяснения. Кстати, а как эта штука вообще подрывается? Если заранее запускать таймер, то ведь можем и не угадать, поскольку время прибытия самолетов мы знаем очень приблизительно?! Или возможен дистанционный подрыв по какому-нибудь нажатию кнопки?
        - Я думаю, лучше всего подорвать дистанционно, - как бы согласился со мной Смирнов. Подозреваю, что тактический комп в его башке сейчас прямо-таки перегрелся, рассчитывая различные варианты того, что нам предстояло.
        - Помех с этим не будет?
        - Нет. Это делается с того же пульта старшего группы.
        - Это хорошо. Тогда, пока мы будем все это делать, остальные должны подготовить аэросани. Ваш третий, если он жив и в себе, будет в состоянии двигаться, соображать, стрелять, резать плохишей и прочее?
        - Да.
        - Замечательно. Тогда, выполнив первые два пункта, садимся в аэросани и эвакуируемся на безопасное расстояние. Там ждем и, визуально обнаружив появление в небе самолетов со «специалистами», взрываем, а точнее - выжигаем тут все на хрен. После чего с чистой совестью уходим. Возражения будут?
        - Нет.
        Это все, конечно, было здорово, но, как говорилось в той же классическо-стратегической сцене с чугунком картошки, «а ведь ты врешь, Василий Иваныч»… А что, если за оставшиеся у нас часа полтора что-нибудь в текущем раскладе возьмет да и кардинально изменится? Например, на хутор неожиданно заявятся какие-нибудь финские патрули или их связисты окажутся не по-фински оперативны и подорвутся на растяжках в том блиндаже, где мы побывали «с визитом вежливости» накануне? Надо признать, что оставалось надеяться лишь на русское авось.
        - Ты все слышал? - спросил я у Кузнецова. - Вопросы, жалобы, предложения или мировые проблемы будут?
        Тот молча и отрицательно покачал головой. Это хорошо, что эти биороботы такие понятливые…
        Пока я задавал вопросы второму Кюнсту, Смирнов протянул мне похожий на короткий обрезок толстой трубки, теплый и шершавый цилиндрик, который он достал из своего рюкзака.
        - И что это? - спросил я, подсознательно понимая, что это ну явно не анальный свисток и не, скажем, подзорная труба.
        - Это универсальный глушитель для стрелкового оружия, командир. Закрепите его на стволе вашего пистолет-пулемета. Раз времени у нас мало - неизбежно придется стрелять…
        Я покрутил цилиндрик в руках (подозреваю, что выражение лица у меня при этом было предельно тупое) - ведь там не было никакой резьбы и прочих, привычных для подобных изделий из нашего времени атрибутов. Видя мое переходящее в офигение непонимание, Смирнов взял глушитель у меня из рук и просто прислонил один его конец к дульному срезу моего ППД. И глушитель встал туда, как влитой, будто прилип! Святая простота, намагниченный он, что ли? Вот же дьявольская выдумка! Затем Смирнов подобным же образом «обесшумил» свою СВТ и один трофейный «Суоми».
        Надев шапку и встав с табуретки, я почти не ощутил боли в ушибленной правой стороне груди. Можно считать - отпустило. Мы втроем вышли на мороз. Кузнецов сразу же ушел в сторону и, надев лыжи, с тяжелым рюкзаком за спиной и висящей поперек груди самозарядкой быстро и лихо, словно олимпийский чемпион по слалому, рванул под уклон, в сторону озера. Ему явно не надо было лишний раз объяснять, где и как именно надлежит ставить этот самый «термобарический дезинтегратор».
        При дежурном включении пластыря «СНА» никакого постороннего движения в пределах видимости не обнаружилось. По части любой живности хутор был пуст. Смирнов тоже был спокоен.
        - Так, - сказал я несколько скукоженным от долгого пребывания на холоде, в нервном ожидании постоянного нападения, летчице и Игнатову. - Мы сейчас по срочному делу, недалеко, в соседний дом. Ждите нас и без команды ничего не предпринимайте! Можете зайти в дом, погреться и чего-нибудь пожевать. Там как раз накрыто. Только имейте в виду - блевать строго-настрого запрещаю! Поскольку там, рядом со столом, валяются свежие покойники, как говорится - я вас предупредил!
        Оба смиренно выслушали мой монолог и молча кивнули. После чего мы с Кюнстом рванули за угол по утоптанной в снегу тропе, ведущей прямиком к соседнему дому. Смирнов с винтовкой наперевес шел впереди. Просторная соседняя изба снаружи не слишком-то отличалась от той, которую мы только что покинули. Вот только у входной двери к бревенчатой стене были торопливо приколочены крашеные фанерки с уже знакомыми нам запретительными надписями «Ei merintaa!», «Avasti!», «Vaalallisesti!» и скалящейся черепушкой.
        - Осторожнее, командир! - сказал мне Смирнов. - Когда войдем, ничего не трогайте и не делайте резких движений!
        В принципе, наверное, я мог с ним вообще не ходить, но мне, как это обычно бывает в таких ситуациях, стало жутко интересно. Дурацкое желание посмотреть на нечто невероятное, хотя чего там можно было увидеть, кроме пресловутой комбинации из трех или двух пальцев? И, кстати, действительно, при приближении к запретной избе у меня почему-то начала болеть голова, причем сильно.
        Вслед за Смирновым я вошел в сени. Внутри было довольно холодно, похоже, и англичашки и их финская обслуга перепугались настолько, что боялись входить сюда даже для протопки печки, но раз уж здесь было теплее, чем на улице, значит иногда печь все-таки топили. Небось истопники из числа здешних финских солдатиков тянули по этому поводу жребий или выполняли сей вредный труд за отдельную плату.
        А труд этот, похоже, был реально очень вредным, поскольку, первым делом, по моему обонянию, да еще прямо с мороза, шибануло отвратным, уже подзабытым зловонием, в стиле даже не сельского, а скорее предельно загаженного станционного нужника из постсоветских времен.
        Вот же фараон энфорсиз (в смысле «Египетская сила»)!!
        Конечно, я в жизни видел много дурно пахнущих мест и вещей, но вот конкретно здесь было точно не «набздели так, что окна запотели» из детского стишка, а нечто, заставлявшее живо представить, что то ли все окрестные какашки скопом пришли сюда умирать, то ли, наоборот, смерть заглянула в эту избу, чтобы покакать - таблички насчет утечки отравляющего газа именно тут, по-моему, были действительно уместны.
        Отчаянно борясь с нахлынувшей дурнотой (головная боль в сочетании с подобным «ароматом» и недавним ушибом - то еще «удовольствие»), я наконец рассмотрел, что же именно воняло этим нервно-паралитическим говнищем в открывшейся моему взору обширной полутемной комнате с белеными стенами (лампочка под потолком здесь то ли горела на последнем издыхании, вполнакала, то ли изначально была менее мощной). На полу вокруг заставленного какими-то инструментами и приборами деревянного стола лежали в неестественных позах три человека в той же полувоенной форме с «британскими мотивами» - главным образом, от них-то здесь и смердело. Ну да, английские воины носят брюки, под которыми есть трусы, но, увы, это трусы, полные, сами знаете чего, и, вдобавок, не слишком свежие. Наверное, именно так должны пахнуть Тауэрский мост и Букингемский дворец в самые проблемные и наихудшие для Британской империи моменты. Хотя, если предположить, что эти господа лежали тут уже явно не один день, да еще и предварительно написав и накакав под себя (и все это естественным образом образом кисло, сохло а возможно, еще и бродило, причем
довольно долго, да, плюс к этому, еще кое-где на полу было наблевано), ничего удивительного в столь убойном вонизме не было.
        - Стойте, командир! - сказал мне Смирнов. Убрав винтовку за плечо и держа свой пульт в кулаке, он сделал несколько осторожных шагов вперед. А потом что-то произошло, причем настолько быстро, что я толком ничего не успел понять. Во всяком случае, у меня мгновенно перестала болеть голова, лампочка под потолком, как мне показалось, стала заметно ярче, а все три глубоко обосранных тела неожиданно оказались вовсе не на тех местах, где я их видел еще секунду назад. Например, один из них обнаружился лежащим почти у самого входа, буквально в трех шагах от меня. Выглядел он предельно хреново - синюшная рожа очень напоминала не земляка Вильяма Шекспира и Джефри Чосера а, скорее, зомби из ромеровских фильмов. При этом импортный засранец что-то бессвязно и тихо мычал, еле-еле шевеля запекшимися губами. Могу представить, как им должно быть «весело» - минимум трое или четверо суток без воды, еды и прочего. Тут и продвинутая медицина может уже не спасти - обезвоживание, трындец почкам и прочее. Хотя, если честно, уж им-то теперь точно оставалось жить совсем недолго. Пока что явным было лишь одно - «пациенты»
пока еще дышали, но все так же пребывали в глубоком и полном отрубе. Так что ничего невероятного я не увидел, как ни старался, и, что самое неприятное - никаких «спецэффектов», кроме банального запаха говна.
        Между тем Смирнов метнулся в соседнюю комнату. Там что-то заскрипело (крышка погреба?), и через минуту Кюнст вывел оттуда, на ходу освобождавшегося от связывающих руки веревок, своего состряпанного очередными халтурщиками из ну очень далекого будущего, близкого родственника, или «молочного брата», в сером свитере и порванных на правой коленке штанах от маскхалата. Это был третий вариант того самого, усредненного «словесного портрета русского человека», отличающийся от двух уже виденных мной «болванок» лишь мелкими деталями. Как я в общем-то и ожидал, при том, что Смирнов был шатеном, а Кузнецов - блондином, третий член их группы оказался востроносым, рыжим и с веснушками на лице. Так вот ты какой, северный олень, в смысле, Нестор Соколов, он же «Кюнст номер три», он же Нуф-Нуф. Как говориться, очень приятно.
        - Ну что, нашел Нуф-Нуфа? - на всякий случай уточнил я, хотя это было понятно и так.
        - Да, командир.
        - Он способен действовать и вообще соображать?
        - Разумеется! - отрапортовал он. Наш «найденыш» в этот самый момент, с проворством мелкого ворюги-щипача, облачался в найденные в сенях штормовку с капюшоном (возможно, от чьего-то маскхалата) и ушанку с кокардой здешних национальных цветов.
        - Тогда пошли отседова, сил моих больше нет, дальше дышать этим, пусть элитным и великобританским, но все же калом. Кстати, друже Наф-Наф, засранцев добивать будем?
        - А зачем? Они в любом случае не жильцы, - сказал Смирнов, быстренько собирая в свой мешок какую-то, вроде бы неприметную, мелочь со стола.
        - Все, можем уходить, - молвил он через минуту.
        Вдохнув полной грудью на свежем воздухе, я первые секунды был будто пьян (слабый солярный выхлоп от работающего трактора теперь воспринимался прямо-таки как экзотическое благовоние) и, покачиваясь и мало что соображая, тупо шел следом за Нуф-Нуфом, на спине у которого не было ни рюкзака, ни оружия.
        Вернувшись обратно, мы не увидели на крыльце и вокруг него никого, ни своих, ни чужих. Трактор продолжал тарахтеть на холостых оборотах. В целом, все было тихо, если не считать еле слышной, отдаленной канонады, как-никак - война.
        Войдя в избу, я увидел, что наш драгоценный Объект и вроде бы проявившая себя как ранимая особа летчица, освободившись от финских маскхалатов и сняв головные уборы, не чинясь, присели за стол и, не обращая особого внимания на лежащие на полу рядом с собой трупы, чего-то активно жуют. По-моему, как раз сандвичи. Ну хоть жратва зря не пропала.
        - Так, - сказал я. - От лица командования желаю вам приятного аппетита. Товарищ Игнатов, сейчас пойдете вот с этим товарищем. Найдете аэросани, проверите их исправность и подготовите к отъезду. Он знает, где они стоят.
        И я кивнул в сторону зашедшего в избу Соколова.
        - А вы, товарищ лейтенант, - сказал я летчице. - Пойдете с нами. Автомат и прочие тяжести можете не брать.
        Она с удивлением посмотрела на глушитель моего ППД, которого раньше не было, но ничего не сказала.
        Быстро собравшись и оставив трактор и дома с трупами и полутрупами в прежнем подвешенном состоянии, мы побежали к берегу озера, в сторону темневших среди сугробов сараев. Хоть теперь мы и были без лыж, проблем с передвижением не было. Нечестивые дети Туманного Альбиона угнездились здесь довольно давно и сообща со своей прислугой успели протоптать там и сям на хуторе довольно внушительные тропки, которые не смог полностью замести недавний снегопад. Соколов (теперь он уже был с рюкзаком и автоматом «Суоми») и Объект, как им и было приказано, ушли вправо, а мы направились левее.
        После короткого «забега с препятствиями» по тропинкам среди сугробов мы увидели впереди, между темных коробок сараев (в них до этой войны, похоже, держали в основном лодки и рыболовные снасти - срубы стояли у самой кромки берега, возможно, даже на коротких сваях из бревен, разглядеть мелкие детали мне мешала темнота и заваливший все снег), на фоне слегка подсвечивающего пейзаж электрического света от фонарей на местной взлетной полосе несколько продолговатых, остроносых предметов под белыми маскировочными чехлами. Да, без всякого сомнения, это и были искомые истребители.
        Как нас и предупредили, пять штук. При этом, один из них не был прикрыт чехлом и торчал почти на самом берегу, там, где между кровлей двух сараев (расстояние там было метров десять) кто-то растянул и закрепил маскировочную сеть, сейчас основательно посыпанную свежевыпавшим снегом. Было плохо видно, но, кажется, этот истребитель был раскапотирован и стоял не на шасси, а на заменяющих их подпорках - «козелках». Рядом с ним темнели бочки и еще какие-то неясные с такого расстояния предметы. И, как оказалось, пленный рассказал нам далеко не все, поскольку на «ледовой стоянке» здешнего аэродрома, чуть в стороне от остальных, неожиданно обнаружился еще и шестой самолет - небольшой, одномоторный биплан на лыжах, размерами примерно с наш У-2.
        По мере нашего осторожного приближения к цели с тыла стало видно и то, что крайний левый истребитель стоял отдельно от трех других, заметно отличаясь от них большими размерами и более благородными внешними формами. Похоже, это и был тот самый, единственный здесь «Спитфайр», из-за которого уже было столько дурацких разговоров.
        Одновременно «СНА» показал мне четкие красные отметки двух человеческих силуэтов, стоявших возле одного из бревенчатых строений, справа от самолетов, как раз там, куда нас вела тропинка. Собственно, поскольку у одного из них в руке был электрический фонарь-переноска, рассмотреть их можно было и визуально, без привлечения разных там ПНВ. Один (как раз тот, что с фонарем) был в гражданском то ли пальто, то ли дубленке, меховой шапке пирожком и светлых то ли бурках, то ли пьексах, а второй - в темных штанах, расстегнутом светлом то ли коротком полушубке, то ли меховой куртке и шерстяной шапочке-балаклаве. По-моему, оба они смотрели в ту сторону, где заполошно ворчал трактор, явно удивляясь тому, что он уже столько времени стоит на месте и почему-то никуда не едет. А возможно, они уже увидели в темноте наши приближающиеся фигуры. Только бы не начали палить первыми…
        - Остальные не имеющие ценности и не представляющие явной угрозы существа вида homo sapiens находятся вон в том сарае и неподвижны, - доложил Смирнов шепотом. - Возможно, спят.
        Шедшая за ним лейтенант Заровнятых после этих слов посмотрела на Кюнста с некоторым обалдением.
        - Спокойно, девушка, это он так шутит, - постарался успокоить я ее и тут же спросил у Смирнова: - Что делаем дальше? - Я пошел, - сказал он, закидывая СВТ за спину и беря на изготовку «Суоми» с глушаком, и уточнил:
        - Командир, отсчитайте с момента начала моего движения десять секунд и снимите этих двоих у сарая! Только наверняка, так чтобы не встали!
        - Хорошо, фотоаппарат уже готов - ответил я, прозрачно намекая на явную двусмысленность слова «снимите», становясь на колено и поднимая ППД к плечу.
        - Я пошел, - повторил явно не оценивший моей попытки юморить Смирнов и с невероятным проворством и скоростью рванул вперед по глубокому снегу. Чем дольше я за ними наблюдаю, тем более предполагаю, что, возможно, любой из них смог бы бежать и по поверхности воды, на манер Спасителя. Все зависит от того, что за сэнсэй и в каком монастыре их этому обучал…
        Раз два, три, четыре, пять, шесть, семь восемь, девять, считал я в уме.
        Потом как можно тщательнее прицелился (благодаря отметкам «СНА» я четко видел свои цели) и надавил на спуск, положив обоих одной очередью на десяток патронов, слегка проведя стволом слева направо.
        - Тп-пых-пых-пых-тх! - издал автомат несерьезные, долетевшие до моего слуха явно с опозданием, тихие и какие-то нестрашные звуки. Было ощущение, что падавшие из ППД на снег гильзы издавали куда больше шума…
        В момент, когда Кюнст заскочил в сарай, обе мои мишени уже сползли по стенке сарая и лежали на снегу, удачно обронив фонарь в сугроб. Смирнов завернул за угол и скрылся в сарае. Через секунду оттуда послышались такие же глухие и неубедительные, хлопки.
        - Тих-ха! Не стрелять! - объявил я громким шепотом, увидев в руке летчицы готовый к стрельбе «наган». Инстинкт самосохранения у нее сработал, что ли? Она все поняла и опустила оружие.
        Прежде чем мы с авиационной лейтенантшей добежали до сараев, Смирнов благополучно кончил всех, что называется, «с гарантией».
        Подобрав брошенный фонарь, я заглянул в сарай. Там было тепло. Тусклая лампочка под потолком, натопленная печь, длинный стол, деревянные нары. Оружия я не увидел, только в одном месте на нарах висел чей-то поясной ремень с застегнутой пистолетной кобурой. Если супостаты и спали в момент нападения, то не все, или, скорее, все-таки не спали, а, как пишут в уставах, «отдыхали лежа». Поскольку среди убитых не было никого в нижнем белье и все, замершие на нарах и на полу возле них в причудливых позах трупаки, были, так или иначе, одеты. И в каждом покойнике было ровно по одной пулевой дырке, не больше. Мой присевший на пустые нары в углу и деловито просматривавший какие-то бумаги с машинописным текстом синтетический друг опять продемонстрировал снайперские чудеса.
        - Это все? - спросил я. Ну да, это конец, но где же пистолет? Или чего там еще подумал Штирлиц?
        - Все, - констатировал он свершившийся факт.
        - И чего там пишут? - поинтересовался я на всякий случай.
        - Заводская инструкция по ремонту двигателей Рено 12R, на французском языке. Ничего интересного…
        Между тем летчица высунулась из-за моей спины и осторожно заглянула в сарай. Увидев осточертевших уже убитых, скривилась. Хотя пора бы ей уже и привыкнуть. Как говорят в нашем времени отдельные упертые геймеры - танчики уничтожат все, включая и тех, кто в них играет…
        - Ну что, красавица, - спросил я, обернувшись к ней и плавно переходя с «вы» на «ты». - Дорогу до дома помнишь?
        - Естественно.
        - Было бы неестественно, я бы не спрашивал. Взлететь, а потом сесть где-нибудь на нашей стороне фронта в темноте сможешь, продолжательница дела Гризодубовой, Осипенко и Расковой?
        - Обижаете, товарищ майор, - надулась товарищ лейтенант.
        - Ну и на чем полетишь? Как говорится - выбирай, но осторожно. И быстро, поскольку времени у нас ну совсем в обрез. Весь наличный «авиапарк» к твоим услугам!
        - Конечно, на «Спитфайре»! - выдала летчица, по-моему, практически не раздумывая.
        Вот зачем ей это? Разумеется, логично, что мамзели захотелось, раз уж представилась такая шикарная возможность, порулить на аппарате, который в те времена и в импортных авиационных журналах, и наших казенных справочниках по империалистической боевой авиации, наряду с немецким Bf-109, прямо-таки с придыханием считали «лучшим иностранным истребителем» (чем явно или неявно лили воду на мельницу коммерческой рекламы британского авиапрома), а не на какой-то там «надпарижской фанере», каковой, по сути, являлись стоявшие на том же льду тощие «Кодроны».
        Хотя я бы понял и если бы она выбрала биплан. В первый момент у меня даже возникла мысль: а не приказать ли ей оседлать биплан и в том же приказном порядке посадить Объект к ней в заднюю кабину? Но эту идею я отмел с ходу - все-таки гарантия того, что эта спортсменка и комсомолка перелетит линию фронта, равнялась даже не 50 %, впечатаются в темноте во что-нибудь и привет - весь смысл моей здешней миссии будет слит в нужник одним легким движением.
        Кстати, при ближайшем рассмотрении это действительно оказался свежепокрашенный в белый цвет английский «Тайгер Мот» с голубыми финскими свастиками на крыльях и фюзеляже. Аппарат класса поликарповского У-2, только чуть покрасивее и с моторчиком водяного, а не воздушного охлаждения…
        - Ну-ну. Выбор понимаю, но не то чтобы сильно одобряю.
        - Почему?
        - Эх, девонька… Самолет-то, культурно выражаясь, не из самых простых. И надо еще проверить, исправен ли он.
        В следующие несколько минут мы втроем с ожесточением сдирали припорошенные снегом и явно не хотевшие менять свою форму белые чехлы с плоскостей и фюзеляжа выбранного лейтенантшей британского истребителя. Ну что сказать, это действительно был вполне обычный (по крайней мере, для меня, сотни раз видевшего этот самолет на картинках и старых фото)«Спитфайр-единичка», он же Mk.I. Трехлопастной винт, округлый фонарь с плоской панелью бронестекла спереди, в крыльях восемь пулеметов винтовочного калибра, дырки от стволов которых были заботливо заклеены широкой изолентой (говорили, что такая мера тогда могла прибавить лишние 8 -9 километров скорости), мачта радиоантенны с тянущимся к хвосту тонким тросиком и прочие, характерные внешние атрибуты. Необычной была разве что окраска («Спитфайры» любых вариантов традиционно были пятнистыми), однотонная, светлая серо-голубая, особенно резко контрастировавшая с «Кодронами», на которых поверх стандартного французского серо-зелено-коричневого, мелкопятнистого камуфляжа набрызгали краскопультом хаотические пятна и полосы явно водорастворимыми белилами.
Опознавательные знаки были, разумеется, все те же - голубые свастики в белом круге, а вот каких-либо бортовых номеров ни на одном здешнем самолете, включая «Тайгер Мот», не было. Хотя оно и понятно - мероприятие-то явно секретное, так что дальше некуда.
        Но, пожалуй, самым необычным было шасси этого «Спитфайра». Когда мы наконец стянули с него чехлы, я, взяв фонарь, заглянул ему под мотор. И, действительно, снизу к центроплану «Спитфайра», прямо поверх стандартных ниш шасси, были кем-то (скорее всего, на заводе фирмы-изготовителя) приклепаны дюралевые выколотки-обтекатели хитрой формы, явно рассчитанные под убирающиеся лыжи. Ну а сами лыжи были тут как тут - установлены на стойки шасси, вместо колес. Маленькой неубирающейся лыжей заменили и хвостовое колесико. Интересно, кому это в Англии и с чего пришло в голову заменить колесное шасси «Спита» на лыжное? Тем более непонятно это выглядело на фоне стоявших на обычном, колесном, шасси «Кодронов». Хотя, может быть, именно из-за разочаровывающих итогов нынешнего «эксперимента» инглишмены более не пытались оснащать «Спитфайры» лыжным шасси? Фиг его знает, честно говоря.
        Сдвинув неприятно заскрипевшую крышку фонаря назад и откинув наружу прямоугольную дверку-боковину, сделанную в левом борту истребителя для удобства залезания с надетым парашютом, я заглянул в пилотскую кабину «Спитфайра». Сначала свет фонаря выхватил из темноты лежавший на сиденье парашют Потом я глянул и на приборную доску. По буквам, типа «Fuel Tank», нашел шкалу топливомера, и, насколько я понимал в тогдашней маркировке, самолет был заправлен полностью, ну или почти полностью. Как это мило с их стороны! Просто великолепная предусмотрительность! А вот про патроны было непонятно, но это и не было так уж важно. Вряд ли нашей летунье сегодня потребуется в кого-нибудь стрелять, а значит, на наличие или отсутствие боезапаса можно спокойно плюнуть. Хотя если дырки в крыльях все-таки заклеили, значит, и пулеметы хозяева, скорее всего, зарядили заранее, что логично. А вот если в этом «Спитфайре» были посажены аккумуляторы, а баллоны для пневмопуска двигателя пусты или вообще отсутствовали, или его мотор надо непременно принудительно прогревать перед запуском, героической лейтенантше точно пришлось бы
искать какой-то другой вариант.
        - Ну что там? - спросила Заровнятых, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
        - Давай, залезай. На первый взгляд все вроде в порядке. Так что, если ты его заведешь, то, думаю, взлетишь без особых проблем. Но имей в виду, тут все по иностранному и градуировка приборов в разных там галлонах и милях, а не километрах в час с литрами.
        - Разберусь, - отмахнулась товарищ лейтенант и, по-хозяйски отряхнув снег с унтов, полезла в кабину. Прямо-таки капитальная женщина, как писал некогда по другому поводу Ярослав Гашек.
        Некоторое время она возилась в полутьме заиндевевшей кабины, пролезая в лямки подвесной системы чужого парашюта, подгоняя и застегивая их и устраиваясь поудобнее. Я светил ей фонарем, стараясь держать тускловатую переноску над приборной доской.
        - Ты в курсе дальнейшего плана прорыва наших из «котла»? - просил я ее.
        - Да. Дело же при мне было!
        - Это хорошо. Тогда, если ты, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, доберешься благополучно, обязательно передай своему начальству или непосредственно в штаб 8-й армии, чтобы завтра, после наступления темноты, ждали нас. Квадрат, где будет попытка прорыва, ты знаешь. Главным образом, я надеюсь на поддержку артогнем. Ориентир - зеленые и красные ракеты, которые мы будем пускать в сторону противника. Все ясно?
        - Ясно, товарищ майор! - браво доложила она, поправляя шлем.
        - Тебя как звать-то, чудо дивное?
        - Евдокия, товарищ майор.
        - Ну, удачи тебе, Евдокия! Только ты шасси лучше не убирай и фонарь не закрывай!
        - Спасибо, товарищ майор, учту! От винта! - почти без паузы подала она древнюю команду и с лязгом закрыла откинутую боковину кабины. Я спрыгнул с крыла и отбежал в сторону, где за моими телодвижениями меланхолично наблюдал Смирнов. В моторе истребителя возник долгий, ноющий звук, плавно перешедший в гудение и чихание (слава богу, вода в системе охлаждения не замерзла, и, кажется, все заработало!), потом на тройных выхлопных патрубках заплясали искры и, наконец из труб появился почти неразличимый в окутавшей замерзшее озеро полутьме бензиновый дым. Винт превратился в мутный диск, истребитель дернулся (у «Спитфайров», с их коротким и не очень устойчивым шасси и мощным винтом, всегда была тенденция к капотированию, иногда и опытные летчики, перетянув ручку или дав газ слишком резко, втыкали эти самолеты носом в землю на взлете, посадке или рулении) и, наконец, медленно поехал вперед (вроде пронесло!), начав разбег. Наша безбашенная Прасковья из Подмосковья пошла на взлет прямо со стоянки, от сараев, в аккурат поперек обозначенной покойными хозяевами аэродрома световой дорожки. А это могло быть очень
опасно, кто знает - вдруг толщина льда на озере разная, или где-то там, в стороне, прятались заваленные снегом полыньи? Но нет, истребитель бежал по покрытому свежим снегом льду довольно долго, но, все-таки надо отдать должное уровню подготовки кадров тогдашних ВВС РККА, взлетел. «Спитфайр» оторвался от поверхности озера, а спустя минуту-другую его темный силуэт с габаритными огнями на концах крыльев начисто пропал в темноте.
        Судя по всему, до наших героическая Дунька долетела. Хотя ничего конкретного об этом «перелете» я потом достоверно узнать так и не сумел. Единственной, хотя и довольно дохлой зацепкой оказалась случайно найденная мной в одном архиве опись имущества некоего «Отдела материально-технического снабжения Военной академии командного и штурманского состава ВВС РККА», дислоцированного в поселке Монино Московской области, согласно которой на балансе этого учебного заведения, помимо массы прочих учебных пособий, по состоянию на 21 января 1941 года каким-то образом числился «авиамотор 12-цилиндровый «Роллс-Ройз Мерлин, трофейный, от истребителя «Спидфайер-1» (написание провожу в полном соответствии с оригиналом документа). Но, по идее, такие моторы могли попасть к нам не раньше осени 1941 года, когда в СССР по ленд-лизу пошли сначала «Харрикейны», а потом и «Спитфайры». А уж коли такой мотор каким-то образом завелся у нас минимум на год раньше, то, скорее всего, его могли снять с какого-то трофея (англичане нам тогда ничего подобного еще категорически не продавали). Конечно, я не могу на все сто процентов
утверждать, что этот «Мерллин» был именно с того самого самолета, но можно предположить, что посадка прошла не очень гладко и мотор потом демонтировали с поврежденной машины. Хотя точно так же можно предположить и что Заровнятых смогла долететь и вполне нормально сесть, а «Спитфайр» потом могли, скажем, разбить при испытаниях в НИИ ВВС РККА (хотя никаких официальных отчетов об этом вроде бы и не сохранилось), или, к примеру, его могли сразу же разобрать ради изучения «буржуйских авиационных технологий» по приказу сверху, из Наркомавиапрома или штаба ВВС РККА. Так что стоит признать, что с этим самолетом все так и осталось зыбко, путанно и недостоверно.
        Однако за успех «перелета» говорило то, что с самой летчицей все было ясно. И как раз из ее дальнейшей биографии становится понятно, что тогда она действительно вполне благополучно перелетела линию фронта.
        В нашем времени ее немногочисленные фото можно иногда найти в популярных авиационных изданиях и энциклопедиях, в какой-нибудь статье на тему «женщины-пилоты Великой Отечественной войны», обычно после фамилий летчиц из 588-го ночного легкобомбардировочного полка Е. Бершанской (кстати, тоже Евдокии), Лилии Литвяк и Екатерины Зеленко.
        Особенно часто публикуют явно парадный снимок Евдокии Павловны Заровнятых, возможно, взятый откуда-нибудь из личного дела, сделанный в конце 1940 года. Там она очень серьезная, с короткой стрижкой, в гимнастерке с тремя кубарями на петлицах и орденом Красной Звезды на груди. И не скажу, что она на этом снимке так уж похожа на себя, лично я запомнил ее куда более живой и симпатичной, раскрасневшейся от мороза, маленькой и азартно-энергичной. Возможно, тут все дело в ретуши.
        Казенные тексты официозных публикаций говорят следующее - лейтенант Заровнятых Е. П., «за участие в боях с белофиннами в составе Авиагруппы Особого Назначения», указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 апреля 1940 г. была награждена орденом Красной Звезды. Учитывая, что финских броненосцев она, как сама рассказывала, не нашла, а в «Авиагруппе Особого Назначения» ее вообще сбили прямо на моих глазах, правительственную награду, по логике, могли дать только за перелет на трофее, да еще, возможно, за какую-то «особо ценную информацию». Иногда в книгах и журналах приводят и сделанный в Кремле 9 апреля 1940 г. групповой снимок награжденных правительственными наградами по тому же указу сорока бойцов и командиров, стоящих и сидящих вокруг разместившегося в центре композиции козлобородого дедушки Калинина. На этом фото наша Дуня стоит в третьем ряду второй справа, но рассмотреть там что-либо, кроме ее головы, практически невозможно.
        Далее в официальной биографии нашей героини записано, что с мая 1940 по июль 1941 г. старший лейтенант Заровнятых Е. П. была инструктором на курсах повышения квалификации командного состава ВВС РККА в г. Липецке. С августа 1941 г. - на фронте, командир звена, а затем и эскадрильи в штурмовом авиаполку.
        Ну а информацию про жирную финальную точку ее боевой биографии можно найти, если хорошо поискать, и в советских и в немецких источниках. Согласно нашим документам, 14 августа 1942 г. на Донском фронте звено Ил-2 626-го ШАП (ведущий - начальник воздушно-стрелковой службы полка капитан Заровнятых Е. П. - из сводки даже нельзя понять, что это женщина!) вылетело на штурмовку вражеского переднего края, не имея (ну, разумеется!) истребительного прикрытия. Далее, если верить отчету наших штабистов, «во время отхода после штурмовки, в районе ст. Вешенская, штурмовики были перехвачены несколькими «Мессершмиттами»». Прикрывая товарищей, капитан Заровнятых Е. П. «вступила в неравный бой с фашистскими истребителями и сбила один самолет противника, прежде чем ее Ил-2 был сбит».
        Забавно, что немцы пишут о том, что 14 августа 1942 г. пара Bf-109F-4 из I/JG-52, в составе ведущего, обер-лейтенанта Адольфа Диксфельда (на тот момент - 67 побед, был сбит советскими истребителями и погиб 24 июля 1943 г. на Курской дуге, в р-не населенного пункта Samodurovka, на момент гибели якобы имел на личном счету 89 побед) и ведомого унтер-офицера Эрнста Зуммера (на тот момент - 18 побед, войну закончил сдавшись американцам в южной Австрии в апреле 1945 года, в звании капитана, с якобы 32 победами на счету, в 1960 -1970-е гг. служил в бундеслюфтваффе ФРГ, в отставку вышел будучи полковником, умер от инфаркта в 1993 году в Крайлсхайме, где и похоронен) атаковала в р-не населенного пункта Wioschenskaia восемь (?!) Ил-2, штурмовавших наземные части вермахта. Согласно рапортам гитлеровских пилотов и якобы проявленной пленке фотокинопулеметов (которая до наших дней, естественно, не сохранилась), они «сбили два Ил-2 достоверно и еще один вероятно». При этом, в рапорте ведущего указано, что один «сумасшедший Иван» (естественно, эти чертовы фрицы не могли знать, что вместо Ивана им на сей раз
попалась Марья) пошел на них в лобовую атаку, в результате чего истребитель Диксфельда был поврежден и затем потребовал среднего ремонта. По итогам боя немцам засчитали 68-ю и 19-ю победы соответственно.
        Позднее стали известны и другие ранее не опубликованные ни немцами, ни русскими интересные подробности. В частности, оказалось, что в составе того звена «Илов» летели исключительно молодые летчики, для которых это был первый или второй в жизни боевой вылет, к тому же два из четырех Ил-2 были еще и повреждены зенитным огнем. Так что откровенно самоубийственное решение ведущего звена, решившего оттянуть немецкую пару на себя, имело все основания и в той ситуации, похоже, было единственно верным. Тем более что оставшиеся три Ил-2, вопреки липовым немецким отчетам, благополучно приземлились на своем аэродроме. Гитлеровцы скромно умолчали еще и о том, что после того, как капитан Заровнятых Е. П. покинула свой подбитый Ил-2 на парашюте, мстительные пилоты «мессеров» расстреляли ее в воздухе. Когда ее обнаружили красноармейцы, получившая девять пулевых ранений в грудь и живот (в том числе два сквозных!) летчица была еще жива. Ее доставили в расположенный в Михайловке медсанбат, где она, несмотря на все усилия врачей, и умерла спустя двое суток 16 августа 1942 года. По свидетельствам очевидцев из числа
медперсонала, последними словами капитанши были такие: «Мало я этих немецких сволочей убила». И было ей на момент смерти всего лишь двадцать пять лет. Похоронена она там же, в Михайловке.
        По итогам последнего боя командир 626-го ШАП майор И. И. Талдыко написал на капитана Заровнятых Е. П. представление к званию Героя Советского Союза, но дойдя до штаба Донского фронта, ее подвиг «усох» до масштабов, достойных всего лишь ордена боевого Красного Знамени (правда, тут генералов и прочих замполитов вполне можно понять - в конце лета 1942-го ситуация на фронтах была самая что ни на есть разгромная и наградами категорически не разбрасывались). В конечном итоге, 29 января 1943 года капитана Заровнятых Е. П. посмертно наградили орденом Отечественной войны 1-й степени - как выяснилось позднее, у нас тогда вообще «перенаказали и недонаградили» очень многих.
        Но это был еще не конец истории. Во второй половине 1980-х имя героической летчицы попытался раскрутить, причем в совершенно спекулятивной манере, некий журналист из «Комсомольской правды» Эдуард Рарытский, похоже, начисто лишенный совести, чувства меры и литературного вкуса (в начале 1990-х этот Э. Рарытский работал в очень специфической газете «Спид-Инфо», а затем зачем-то опубликовал ряд скандальных материалов о «справедливой борьбе против российской агрессии ведомого Д. Дудаевым и А. Масхадовым героического народа Ичкерии», после чего объявил себя «жертвой имперских амбиций Кремля» и отчалил куда-то в Париж, где его следы в итоге и затерялись). Во всяком случае, именно с его «легкой руки», в позднесоветской прессе долго гуляла информация о том, что в своем последнем бою летчица дралась аж с восемью «мессерами», а один даже таранила!
        Так или иначе, в 1990 г. некие активисты из числа ветеранов и прочих «врачей-общественников» вновь подняли вопрос о присвоении Заровнятых Е. П. звания Героя Советского Союза (посмертно), но, как я понял, далеко не все они дожили до момента, когда уже летом 1997 г. (судя по всему, к очередной круглой дате начала Сталинградской битвы) ей таки присвоили звание Героя России (посмертно). Правда, как это обстоятельство могло хоть что-то изменить в судьбе и биографии данной, действительно героической (без вопросов) летчицы, на могиле которой в Михайловке спустя еще десять лет установили не особо похожий на оригинал бюст (кроме того, в ее честь когда-то были названы несколько пионерских дружин и улицы в той же Михайловке и ее родном Медногорске) - даже не знаю.
        Наверное, по мотивам ее биографии можно было бы снять фильм, или даже сериал, но, по здравому размышлению, все-так не стоит. Ибо «маститые» отечественные киноделы из моего времени способны на редкость легко и непринужденно вывалять в говне и сделать сказкой любую быль.
        Тут за примерами особо далеко ходить не стоит. К примеру, собрался ты снимать кино про мартовский 1940 года пробег первых прототипов танков Т-34 по маршруту Харьков - Москва - вот и снимай как оно было на самом деле, благо документов на эту тему уже опубликовано изрядно! То есть покажи в цветах и красках весь этот перманентный аврал, нервотрепку и аппаратные интриги, когда выяснилось, что война у порога, а мы, как обычно, не готовы, из Кремля мечут громы и молнии, анусы военных и политических руководителей рангом пониже воняют горелым вазелином, и при всем при этом Наркомат Обороны СССР хотел один танк, Главное Автобронетанковое Управление РККА - другой, Великий Вождь всех народов и лучший друг всех детей и физкультурников - третий, а КБ и завод могли изваять нечто четвертое! А также то, как настоящий (несомненно!) мужик Михаил Кошкин рискнул возглавить лично (но, разумеется, с разрешения парткома и директора завода, а не так по-махновски, как это представляют себе режиссеры и сценаристы!) это рискованное во всех отношениях мероприятие и был вынужден решать все технические и организационные
вопросы (ведь танки-то были не серийные и в них постоянно что-то ломалось!) с помощь рук и ненормативной лексики, на тридцатиградусном морозе, от чего и получил двухстороннее воспаление легких и преждевременную смерть в сорок один год! Так нет же, надо превратить реальную историю в какой-то маразматический бред, перенести действие из зимы в лето, сдвинув события почти на полгода (и ведь в этом случае Т-34 точно не успели бы начать массово выпускать к лету 1941 года!), зачем-то, совершенно не к месту, приплести сюда, в качестве главного «идейного вдохновителя» пробега комкора, а позже генерала армии Г. К. Жукова (который, вообще-то, до начала 1940 г. находился в Монголии, а затем, вплоть до своего назначения на пост начальника Генштаба в январе 1941 г., командовал Киевским Особым Военным Округом и, в соответствии с логикой элементарной армейской субординации, до этого самого момента просто не мог иметь никакого отношения не только к испытаниям и принятию на вооружение «тридцатьчетверки», но и ни к каким-либо другим танкам вообще, кроме, разумеется, подчиненных лично ему танков КОВО!), добавить в число
испытателей некую «девочку в комбинезончике» (этакая Гаечка из «Чип и Дейл спешат на помощь»!), в свиту И. В. Сталина - какую-то странную блондинку (а это-то кто такая - переводчица с танкистского на русский, учитывая, что ни в Политбюро ЦК ВКП(б), ни в секретариате Вождя женщин, вплоть до 1953 года и даже позднее, не было вообще?!), а также гремучую смесь из каких-то полусумасшедших сектантов с недобитыми белогвардейцами (совершенно в стиле «Безумного Макса») и предельно недостоверно-карикатурных (незаметно просверлить в танке дырочку и накачать туда ядовитого газа - это, конечно, идея весьма креативная!) немецких шпионов, почему-то представленных некой бандой байкеров, возглавляемой атаманом по кличке «Череп».
        Нет, то есть был относительно неплохой двухсерийный фильм «Главный Конструктор» 1980 года с Борисом Невзоровым в роли М. И. Кошкина, где все похоже на правду, правда, с оговоркой, что это кино - все-таки не стопроцентная хроника реальных событий, а лишь экранизация отнюдь не идеальной во всех отношениях (ну не Лев Толстой написал!) художественной повести «Сотворение брони», некоего Якова Резника, написанной явно «по мотивам» (ведь всех нюансов этой истории в СССР тогда еще не знали), к тому же максимально «приглаженная и причесанная» позднесоветской цензурой.
        Впрочем, после того, как сценарию другого «духоподъемного» фильма аналогичных «художественных достоинств», «Т-34», дали какой-то престижный киноприз, я с ужасом жду от российских режиссеров чего-нибудь, вроде «сугубо реалистического» фильма о космическом полете Валентины Терешковой с Сашей Бортич в главной роли… Так что, пусть лучше про покойную Евдокию Заровнятых разные там «былинники речистые» никаких фильмов не снимают, думаю, она не обидится.
        Но про все это я узнал значительно позже.
        А пока, едва сумбурно взлетевший «Спитфайр» исчез в ночи, на льду озера появился одинокий лыжник с заметно полегчавшим рюкзаком и винтовкой СВТ, направлявшийся в нашу сторону непередаваемым стрелковым шагом. Присмотревшись, я понял, что это Кузнецов. А кто это еще мог бы быть?
        - Что - уже все? - спросил я, когда он приблизился. - Установил ли ты горячий сурпрайз для наших заклятых друзей? Море будет теплым?
        - Так точно.
        - Ну, тогда двигаем к аэросаням. Куда идти, знаете?
        - Да, - ответил Смирнов. Ну, раз так, мы пошли.
        Нужный нам длинный сарай, сложенный как и все постройки на хуторе, из толстых потемневших бревен, имел двое широких ворот. Что местные держали тут до войны - вообще загадка. Но точно не лодки, поскольку до берега озера от него было метров сорок. Если здраво подумать - заморишься каждый раз таскаться туда и обратно, да еще и с веслами и «плавсредствами».
        Так или иначе, одна половина сарая была плотно завалена и заставлена металлическими бочками с авиационным бензином (интересно, зачем сегодняшний трактор вез еще, у меня сразу возникла мысль о том, что местное финское командование имело обыкновение невзначай подворовывать завозимую для «друзей-защитников» горючку - там, где кто-то богатенький из-за бугра дает серьезный лос лавандос на военные нужды, всегда есть соблазн отщипнуть себе в карман малую толику), солярой и, возможно, чем-то еще из ГСМ. Разбирать впотьмах маркировку на бочках или пробовать горючее на язык по методу, описанному танкистом Дорожкиным в фильме «Освобождение», времени не было.
        За вторыми воротами обнаружился частично зачехленный гусеничный трактор марки «Катерпиллер Сиксти», точная копия того, что сейчас тарахтел на холостых оборотах в нескольких сотнях метров от нас, а у самого выхода из сарая притулились и искомые аэросани, похожие на очень большую, поставленную на три лыжи галошу, с непременным двигателем и пропеллером сзади.
        Возившиеся тут же Объект и Соколов были заняты малопонятным на первый взгляд делом - вооружившись трофейными (видимо, найденными здесь же, в сарае) лопатами, они тщательно засыпали снегом земляной пол сарая.
        - Вы это зачем? - поинтересовался я, подходя.
        - А иначе не выедем, - со знанием дела пояснил будущий академик Игнатов. - Их же надо как-то вытолкнуть наружу.
        В принципе, все верно - лыжи это не колеса и не гусеницы, тут все куда сложнее. Вовремя сообразили, благо пока никто в затылок не дышит…
        И, к счастью, на момент нашего прихода, свою работу по насыпке снега они почти закончили. Поэтому, навалившись на аэросани сзади, впятером, мы, хоть и не без усилий, быстро выперли диковинный аппарат из сарая.
        Пока мы его толкали, я постарался хоть что-то рассмотреть и определить, но особых успехов в этом деле не достиг. Даже когда спустя несколько минут я, светя себе фонарем, заглянул внутрь аэросаней, понятнее не стало.
        Поскольку это были аэросани совершенно незнакомой мне марки, закрытого типа, каркас корпуса деревянный, снаружи обшитый то ли жестью, то ли алюминием. Кроме широкого ветрового стекла, по бортам имелось пяток окошек поменьше. Отделка и белая окраска тщательная и аккуратная, слева дверь автомобильного типа, ведущая к двум расположенным впереди сиденьям, перед одним из которых было смонтировано управление в виде круглого штурвала-баранки и приборный щиток. В правом борту была более широкая, двустворчатая дверь для доступа в грузовой отсек. Сидений или скамеек там не было, но на полу могли спокойно сидеть «в тесноте а не в обиде» человек пять. При этом никаких внутренних перегородок между местом водителя (или в данном случае правильнее сказать - пилота?) не было. Так что сюда можно было брать или груз, либо раненых (даже двое «тяжелых» на носилках в эту кабину точно влезли бы). Кстати, на последнее указывали еще и большие красные кресты, красиво намалеванные по трафарету на носу, бортах и крыше аэросаней. Скорее всего, данные аэросани предназначались прежде всего для поиска и эвакуации сбитых
летчиков, но судя по их почти не использованному состоянию в этом качестве агрегат почти не применяли - видимо, до прихода сюда реальной беды в нашем лице, как-то «проносило».
        Кормовую часть аэросаней, судя по торчащей из правого борта характерной горловине с пробкой на цепочке и довольно толстой вертикальной, металлической задней стенке грузовой кабины, занимал обширный топливный бак, установленный на сваренном из труб основании звездообразный авиационный моторчик напоминал «Гном-Рон», или что-то еще в этом духе и дополнялся деревянным двухлопастным винтом. Три широкие лыжи имели хорошую пружинную амортизацию авиационного типа, при этом передняя лыжа была управляемой.
        Никогда раньше я, даже на картинках, не видел именно таких аэросаней, и они не были похожи ни на что из того, что в 1930-е годы строили по подобной тематике у нас или, скажем, в Европе. Хотя, насколько я помню, за бугром их тогда не так чтобы особо много делали. В условиях перманентного экономического кризиса, когда тебя там и сям давят капиталистические жабы, было куда выгоднее возить ту же почту по какой-нибудь «Юконской тропе» на упряжках, запряженных маламутами и хаски либо оленями.
        Осмотрев на всякий случай приборный щиток аэросаней, я увидел, что вся маркировка была на английском, в стиле только что улетевшего «Спитфайра». Это кое-что проясняло. Раз так - происхождение аэросаней было, скорее всего, канадское или американское (а где еще тогда была необходимость строить подобное?). А если это так, то данное изделие, скорее всего, относилось к чему-то малосерийному и кустарному, поскольку даже в Канаде или на севере Североамериканских Штатов спрос на аэросани в эти годы не мог быть сильно большим и крупными сериями их точно не строили. Еще на заокеанское происхождение аппарата указывал ряд откровенно ненужных излишеств, например кожаная обивка сидений, внутренний утеплитель стенок кабины (то ли дерматин, то ли вообще что-то шерстяное) или смонтированные на передней панели (или, как тогда говорили, «торпедо») рядом с приборным щитком жестяная пепельница и небольшой, явно авиационный радиоприемник.
        - Исправны? - спросил я, заканчивая осмотр и гася фонарь. - Горючее есть? Поедут?
        - Вроде да, - ответил как бы за всех Смирнов. Давая тем самым понять, что «шэф приказал менять точку» и уже пора рвать когти.
        - Тогда заводите, - приказал я.
        Кузнецов сел на место водителя и начал шуровать переключателями и сектором газа. После недолгого гудения и стука мотор чихнул и, наконец, завелся. Все-таки надежная у буржуев техника была. Подозреваю, что в тогдашнем отечественном исполнении без внешнего подогрева нечто подобное хрен бы завелось.
        - Садитесь, - пригласил всех Кузнецов.
        Проворный Объект влез в аэросани первым и гордо уселся впереди, рядом с пилотом-водилой, словно подсознательно понимая, что сейчас он тут фактически главный. Ну а мы трое по-простецки сели на пол кабины. Входивший последним вежливый «белофинский пленник» Соколов закрыл за нами грузовую дверь, после чего аэросани тронулись, сдувая струей от воздушного винта снег с окрестных крыш.
        Быстро набрав скорость, мы рванули мимо сараев по глади озера. Ну, хотя, если честно, это только звучит красиво - «гладь»… А на самом деле лед озера Мятя-ярви был не очень-то ровным. На ходу лыжи ширкали по каким-то неровностям, и мысль о том, что мы можем или навернуться на каком-нибудь зловредном торосе, или нырнуть в незаметную полынью не была такой уж невероятной. Как, помнится, говорили в том сериале из жизни Маруси Климовой - кто ссыт, тот тонет…
        Между тем Игнатов, очумелым ручкам которого, похоже, было нечем заняться, зачем-то включил радиоприемник на приборном щитке и начал крутить туда-сюда ручку настройки.
        И тут совершенно неожиданно в кабине аэросаней раздались слова русской песни:
        - …Эх, путь-дорожка, закрытое окошко не выйдет, не встретит девчоночка меня! Горькое слово сказала черноброва, в сердце нет ответного огня! Эх, Андрюша, нам ли быть в печали, не прячь гармонь, играй на все лады…
        Это было что-то смутно знакомое. А минуту спустя дошло - советский народный шлягер из конца 1930-х, из репертуара ну очень знаменитой некогда исполнительницы. Стоп! Клавдия Шульженко? По радио?! Ночью?! Что-то я не припомню, чтобы в те годы московское радио или, скажем, радио Коминтерна вещало круглосуточно. Бред какой-то. А потом, поняв, что в приемнике достаточно хорошо слышны шорохи от иглы по пластинке, я осознал, что же это такое. Всего-навсего какая-нибудь радиоприводная станция, для тех же наших дальних ночных бомбардировщиков. Была во времена Второй мировой такая метода - врубали какую-нибудь популярную песню прямо с патефона, на определенной частоте, и по ней корректировали курс штурманцы. Способ из самых простых - если песню слышно плохо или вообще не слышно - значит, летишь ты, милок, куда-то не туда. Выходит, не спят сталинские соколы, а все-таки воюют, ну или, по крайней мере, «демонстрирую присутствие».
        - Выруби ты его на хрен, сейчас не до того! - сказал я Игнатову, стараясь быть строгим.
        Объект внял и послушно выключил радио.
        К этому времени мы пересекли озеро (точнее сказать, это было что-то вроде прибрежного заливчика или бухты) и, смяв сухой прошлогодний камыш, выскочили на заснеженный берег, где хвойный лес рос еще не очень густо, а потом, виртуозно петляя между деревьев, Кузнецов повел аэросани в гору («гора» это опять-таки слишком громко сказано, просто небольшой подъем). Наша скорость снизилась, поскольку с полной нагрузкой мотор, похоже, тянул несколько хуже. Не перегрелся бы раньше времени…
        Выскочив на небольшой холм, Кузнецов наконец остановил аппарат среди заснеженных елок.
        - Ну что, командир, выходим? - спросил Смирнов. И я понял, что, похоже, мы доехали куда нужно.
        - Мотор не глушите, - сказал я нашему водиле. Он утвердительно кивнул.
        В общем, мы со Смирновым вылезли наружу и отошли на десяток шагов от кормы гудящих на малых оборотах и гонящих в нашу сторону мини-метель аэросаней. Озеро и окружающий его лес были прямо перед нами. Постройки хутора были где-то левее, но с нашей позиции практически не просматривались.
        - Все, мы за пределами радиуса поражения, - констатировал факт Смирнов и протянул мне бинокль.
        - А импульс от взрыва точно не выбьет мотор аэросаней? - уточнил я. - А то, может, есть смысл его выключить?
        - Ни в коем случае, - успокоил меня старший Кюнст и тут же, без всякой паузы, выдал: - По-моему, самолеты на подходе!
        Я поднял бинокль. Н-да, пялиться в ночное небо без радара - это не жизнь…
        - Вон там, - любезно уточнил направление Смирнов.
        И, словно его услышали, в небе над озером возник множественный, но не особо мощный гул. Потом стало видно и две пары красноватых и синеватых огонечков-БАНО. Сами самолеты оставались практически незаметными, даже активация «СНА» мало что дала (тепловой фон у самолетов того периода был не особо мощный, да еще и на таком расстоянии), хотя мое воображение и дорисовывало между лампадками аэронавигационных огней нечто более темное, чем ночное небо. Ну что же, добро пожаловать, многоуважаемые сэры. Сейчас вас, должно быть, будут убивать.
        Головная пара огоньков описала над озером широкий плавный круг и исчезла за заснеженными деревьями, спустя какие-то секунды на круг пошла и вторая пара.
        - Ну все. Рви, - сказал я Кюнсту. Надо признать, что прозвучало это слишком буднично. Как когда-то говорили белорусские партизаны - пускать вражеские эшелоны под откос интересно только до десятого раза, потом оно как-то приедается.
        - Закройте глаза или отвернитесь, - вежливо попросил Смирнов. - И не вздумайте активировать «СНА»!
        Я подчинился.
        - Ш-ш-ш, п-пым-нд-шшшш… - услышал я мощный звук, больше всего напоминающий то ли шкворчание непомерно большой сковородки на газу, то ли звук неожиданно проткнутой чем-то острым гигантской емкости с воздухом. Спустя какие-то секунды внутри этого всеподавляющего шипения ударило несколько глухих бабахов. Похоже, вторичные взрывы - складированные на хуторе горючка, боеприпасы и прочее. Прости меня, товарищ младший командир Шепилов, за то, что пришлось твой труп кремировать вместе со всеми этими, «не имеющими ценности и не представляющими явной угрозы вражескими существами вида homo sapiens» - ну не до похорон нам было.
        - Все, уже можно смотреть! - доложил Смирнов.
        Я открыл глаза и натуральным образом офигел. Прежде всего, от того, что в тот же миг, прямо над нашими головами, причем совершено бесшумно промелькнуло нечто крупное, живое и машущее крыльями. Хоть и не сразу, я понял, что это не что иное, как довольно здоровенная сова (филин какой-нибудь), похоже, вспугнутая неожиданным возгоранием. Да и не она одна - по ночному небу, как можно дальше от озера, метнулись десятки различных птиц, не желавших добровольно превращаться в цыплят табака.
        Блин, никогда такого не видел. И, что интересно, - никакой ударной волны я действительно не ощутил. Просто фон ночного пейзажа впереди нас вдруг стал из непроницаемо-темного ярко-малиновым. Примерно так выглядит в документальных фильмах растекающаяся по склону вулкана лава. Гигантский огонь, который медленно разливался по земле, доставая до неба и постепенно становясь из малинового красно-оранжевым. Силуэты торчавших у озера елок и сосен в его свете казались словно вырезанными из плотной черной бумаги.
        Окружавший озеро лес заполыхал, и жар был такой, что у меня вспотела физиономия. Хотя надо признать, что это дьявольское оружие все-таки было относительно «деликатным». От ближайших горящих деревьев до нас было метров триста-четыреста. И дальше лес не загорелся (похоже, не хватило мощности или особенности установки), но все равно, мгновенный тепловой выброс был колоссальным. Сугробы под нашими ногами мгновенно подплавились и скукожились, обнажая бурый чертополох и прочую, как обычно, дремавшую под их толщей до весны прошлогоднюю траву, а с окрестных елей весело потек и закапал превратившийся в воду снег и лед. Похоже, и лед на озере тоже растаял, если не мгновенно, то очень быстро. Прямо-таки техногенный вариант сказки про «Двенадцать месяцев», только, для полного счастья мгновенно расцветающих подснежников не хватало. Хотя какие, на хрен, подснежники, разве что венок сплести покойным супостатам, от «братца Звиздеца».
        - Ну что, все кончено? - спросил я. Действительно, приятно иметь дело с чистой работой, как говорил один второстепенный персонаж в старом фильме про клуб самоубийц.
        - Да, - сказал Смирнов, без малейших эмоций глядя на дело рук своих и на всякий случай уточнил: - Минут через десять температура начнет падать, после чего горение будет приобретать исключительно остаточный характер.
        - Ты это о чем?
        - Это я о том, что дальше в основном будет догорать то, что успело загореться. Учитывая время года, погоду, направление ветра и температуру воздуха, часов через шесть-восемь этот пожар погаснет, даже если его никто не будет тушить.
        - А они и не будут. Или ты думаешь, что сюда примчится пожарная команда на красных машинах и в надраенных медных касках, с каким-нибудь брандмайором или брандмейстером во главе? И, по-моему, надо ехать. А то сейчас со всех сторон понабегут зеваки - это же первый атрибут любого, даже самого завалящего, пожара…
        - Поехали, - не стал спорить Кюнст.
        - Стой, - одернул я его. - Давай-ка сделаем так. Сможете сейчас усыпить нашего Объекта?
        - Уже, а что?
        - Что значит «уже»!?!
        - Вообще-то он спит с самого момента нашей остановки. При применении подобных средств нам не нужны лишние свидетели! У нас четкие инструкции на этот счет, и мы можем этот процесс регулировать - так что с нашей помощью Объект проспит хоть неделю!
        Здорово. И когда же они все успевают? Хотя, чего я удивляюсь - это же профессионалы, да еще и с откровенно нечеловеческой психологией. С их-то опытом они точно слишком много знают и умеют. Но теперь мои и их пути-дороги точно расходились. Конечно, задание наше почти выполнено, и, поехав с ним, я имел все шансы завершить эту суету к утру, причем даже более не вступая в какие-либо столкновения и перестрелки с противником. Но в этом случае мне неизбежно пришлось бы стрелять в себя или, как вариант, подставлять лоб под первую попавшуюся пулю, а не хотелось. Так что я решил, что, как говорил товарищ Сухов, «лучше, конечно, помучиться» - задержаться здесь еще на день-два, помочь прорваться зажатым в котле бойцам, которыми я вроде как временно командую (по крайней мере, добровольно подписавшись на это дело), и красиво уйти, обставив сей уход как геройскую гибель.
        - Это замечательно, что он спит, - сказал я. - Тогда, пока он продолжает дрыхнуть, вывозите его через фронт, и лучше без задержек и остановок. Только с гарантией, чтобы он к утру оказался живым и здоровым по нашу сторону фронта и его потом ни в чем не заподозрили. Вы же намерены уйти сразу после этого?
        - Да. Намерены. У нас такой приказ. Мы и так слишком задержались из-за выяснения по поводу искажений в показаниях приборов…
        - Тогда постарайтесь построить маршрут так, чтобы у вас была возможность высадить меня по дороге в точке, из которой я до утра смогу добраться пешим дралом до расположения «котла», из которого мы уходили на это задание.
        - Вам это зачем, командир? - неубедительно изобразил удивление Сирнов.
        - Я же все равно буду уходить отдельно от вас, как именно я это буду делать и где - никого не касается, и для меня лишние сутки тут ничего не значат. Считай, что я просто не люблю незаконченных дел.
        - Как скажете, командир, - пожал плечами старший из «Трех Поросят». Как они проедут на аэросанях по этому лесу, да еще и в темноте, я, честно говоря, представлял не очень. Хотя особо беспокоиться точно не стоило - вместо обычной карты у них в головах явно сидело что-нибудь подробно-трехмерное, и я готов поспорить на что угодно, что несколько вероятных маршрутов отхода предусмотрительные Кюнсты просчитали еще явно до того, как эти аэросани завелись. На всякий случай я отдал Смирнову глушитель от ППД (а если точнее - просто попросил «отлепить» его со ствола). Предложил заодно снять «пластырь СНА» и чудо-шинель со встроенной броняшкой, но Кюнст сказал, что это вовсе не обязательно, поскольку «при обратном переходе они автоматически дематериализуются». Я не рискнул переспрашивать, что именно он в данном случае имел в виду.
        Когда мы усаживались обратно в аэросани, будущий академик Игнатов все так же спал. Дрых он и в момент, когда я распрощался с Ниф-Нифом, Наф-Нафом и Нуф-Нуфом, слез с этого «аэротрамвая» на какой-то неширокой прогалине посреди леса и, взяв оружие на изготовку и глядя на подсвеченный заревом сотворенного нами пожара и бледным светом еле-еле пробивающейся из-за облаков луны (которую, как когда-то утверждал Вилли Хаапсало, из Финляндии вообще не видно) окружающий пейзаж, пошел своей дорогой - точное направление Кюнсты указали мне в качестве финальной любезности.
        Не знаю, проснулся ли Объект при пересечении линии фронта или позднее, но ни с самим академиком, ни с его официальной биографией, как я потом выяснил, ничего плохого не случилось. Все его тогдашние приключения в компании трех биороботов и под моим мудрым руководством отразились в одной-единственной строчке: «в период с декабря 1939 по март 1940 г. Игнатов С. П. принимал участие в боевых действиях в период Советско-финляндской войны». И, как говорится, это все и более ничего. Что нам, собственно, и требовалось. Таким образом, дальнейшая незыблемость каких-то там теоретических основ пресловутой «теории (или физики?) темпорального поля» была вполне себе гарантирована.
        В общем, «заиграл закат пожаром», извини, баушка, но я опять поиграл со спичками… Озеро Мятя-ярви мы вскипятили (по крайней мере, это точно касалось верхних слоев воды), предположительно получив на выходе весьма оригинальную «уху», состоявшую из английских шпионов, финских вояк, рыб и прочих некогда живых, но быстро перешедших в сугубо вареное состояние организмов. Разве что картошки (а тут она бы потребовалась в количестве, как минимум, нескольких десятков железнодорожных вагонов) забыли добавить, да и пробовать подобное «варево» я бы никому не советовал.
        Естественно, по возвращении мне стало интересно, что же по этому поводу потом писали и говорили и у нас и у наших врагов? Как принято выражаться на нынешней Украине - за якiй хрiн загынуло стiлькi людын?
        И, к моему глубокому удовлетворению, выяснилось, что почти ничего об этих странных, с какой стороны ни посмотри, событиях в официальной истории по обе стороны фронта не отразилось.
        Все попытки проверки хоть каких-то имеющих отношение к пожару на этом озере вражеских «персоналий» закономерно свелись к тому, что, по документам, все, кто превратился в покойников, пепел или головешки в ту «веселую» ночку, якобы числятся погибшими совсем в других местах и в другое время. Прятать концы они, как я уже говорил, умеют. Быстро уяснив это на примере капрала Самотыки, я более в этом направлении и не копал.
        При этом, хотя в истории Второй мировой войны полно различных, хоть и по-разному, но безуспешно боровшихся с советской властью, под самыми разными предлогами и знаменами прибалтийских Безумавичусов, Слабкявичусов, Кривобокасов, Гавелисов, Жукаускаусов, Копуковаковаксов, Криведаравичусов, Шешполаускосов, Кунчайтисов и прочих Понадувечисов и Накрошисов, никакой Владимир, Вольдемар или Вольдемарас Карлис Ийскюль из непроизносимой Яумпиебалги под Ригой, либо, как вариант, Уильям Янсен вообще нигде не упоминался, словно его никогда и не существовало в природе. Конечно, какие-то Ийскюли в нынешней Латвии жили (куда же без них!), но к тем события предки ни одного из них отношения, к счастью для них, не имели. Похоже, этот некстати создававший своим присутствием помехи умной аппаратуре из будущего вредный «экземпляр существа вида homo sapiens» все-таки не оставил потомков на этой планете. Хорошо это или плохо - вопрос отдельный.
        Ну а пытаться проверить хоть что-то в отношении прочих, почивших на берегах или в мутной воде того финского болота англичан, французов или, тем более, поляков было вообще бесполезно - ведь я даже и имен их не знал. К тому же сама тема участия англичан, французов и прочих шведов в Зимней войне на стороне финнов во многом остается на Западе табу и в наше время. Тем более, стоит ли лишний раз напоминать о некоем локальном эпизоде, где твоя армия и разведка облажались по полной программе? У дряхлой Британской империи впереди были Нарвик, Дюнкерк, Сингапур и прочие Тобруки, громкие поражения и впечатляющие разгромы, где были вульгарно слиты под хвост кобыле сотни тысяч солдат и офицеров (в одном только Сингапуре в 1942-м, уступавшим численно втрое японцам, позорно сдалась восьмидесятитысячная британская группировка). И на фоне этого разные мелкие, подковерные неудачи периода Зимней войны выглядят сущей ерундой, детской игрой в солдатики. Подумаешь - один танк, несколько самолетов и два десятка не талантливых шпионов (которых, по идее, вообще не жалко), разом превратившихся в покойников… Ну а искать
где-нибудь в открытом доступе, скажем, любые сведения об испытаниях пехотного танка «Матильда» в суровых условиях приполярной зимы не стоило даже пытаться, тем более что на «Благословенном Западе» вообще имеют обыкновение держать самые интересные документы под грифом «хранить вечно», то есть без малейших перспектив обнародования, что, по-моему, во многом равносильно тупому уничтожению архивов методом сжигания.
        С техникой примерно та же картина. Как я уже говорил, по официальной версии, «Спитфайров» на той войне якобы вообще не было (будем считать, что самолеты этого типа нашим летчикам в финском небе действительно лишь мерещились), а «Кодроны» С. 714С появились в Финляндии только в апреле 1940 года, да к тому же значительно южнее. Хотя некие вредные и въедливые французские авиационные историки Jean-Claude Soumille и Michel Matraix в своей вышедшей в 1996 году монографии, посвященной «Кодрону» С. 714С, честно пишут, что четыре выпущенных в декабре 1939 года истребителя этого типа, серийные номера 28, 29, 56, 57, почему-то как будто сгинули в неизвестном направлении. Они не числятся ни в составе воевавших с немцами во Франции в мае - июне 1940 года частей (в частности, укомплектованной поляками эскадрильи GC I/145, куда и ушло большинство этих истребителей), ни в числе нескольких машин, поставленных в Финляндию, ни в списке боевых и эксплуатационных потерь, ни среди машин, принятых затем на баланс ВВС режима Виши или гитлеровских люфтваффе, после поражения Франции. Короче говоря, было неясно, куда именно
их отгрузили с завода и как они были потеряны. Правда, не склонные к разного рода фантастическим допущениям французы предположили, что причина этому - всего лишь некая путаница в заводской документации.
        Ну а в остальном все так же сводилось к дурацким легендам, высосанным из пальца страшилкам и досужим домыслам. Конечно, полностью скрыть сам факт пожара не получилось. Но финны взяли и придумали «для внутреннего употребления» вроде бы убедительную отмазку. Дескать, в ноябре 1939 года, после начала войны с Советами, с хутора Лахо-Маатила в приказном порядке были выселены все жители, после чего, уже ближе к марту 1940 года, на хуторе якобы был организован крупный склад захваченных у большевиков ГСМ - не меньше тысячи тонн разной горючей фигни. И в апреле 1940 года, уже после окончания боевых действий, якобы исключительно по халатности, немногочисленная охрана этого трофейного склада допустила возгорание и взрыв горючего, плавно перешедшие в крупный пожар, в результате которого выгорел лес на площади не менее чем в полтора гектара. И якобы пожар этот потух сам собой из-за начавшихся весенних дождей, причем пострадали во время него всего три человека, да и то не смертельно.
        Что на это сказать? Я сумел найти всего несколько фото, сделанных на этом озере в последующие годы. Самое раннее - летом 1942 года. Собственно, это черно-белый снимок трех каких-то финских солдат, которые были в патруле или дозоре и решили сфотографироваться на фоне необычного пейзажа. На этом фото озеро выглядит слишком темным, мертвым и заболоченным, заросшим камышом и тиной, кругом лежат начавшие гнить обгорелые бревна и кое-где еще торчат из земли не догоревшие до конца и не успевшие рухнуть под влиянием разного рода природных и погодных факторов стволы мертвых деревьев. При этом на снимке хорошо видно, что повсюду активно отрастает молодой лес. На следующем, уже цветном фото 1947 года пейзаж не слишком напоминает место падения Тунгусского метеорита, поскольку свежие деревья отросли, а трава и прочая растительность окончательно скрыли следы пожара. Ну а на последующих фото все уже и вовсе нормально. Тайга и тайга.
        Правда, и в нашем, XXI веке это озеро считается малопригодным для посещения. Туристам из числа лезущих в глушь экстремалов категорически не советуют соваться туда, поскольку его берега считаются топкими и заболоченными, а лес вокруг - малопроходимым. Есть упоминания о ямах и подземных пустотах - видимо, следствие гниения горелого леса плюс подвалы и погреба сгоревшего хутора. И, кстати, после апреля 1940 года название хутора Лахо-Маатила больше нигде и никогда не упоминается, поскольку после войны его даже не думали восстанавливать.
        До железнодорожного «тупичка» у лесоразработок тот пожар, судя по всему, не дошел, но постепенно и там все пришло в запустение. В 1940 году советско-финская граница сдвинулась на запад в первый раз, а после 1944-го - снова, еще больше. И с тех пор от восточного берега Мятя-ярви до нынешней российской границы всего-то километров шесть. То есть это погранзона, со всеми вытекающими.
        Правда, лесозаготовки и перевозки по той узкоколейке вроде бы продолжались примерно до конца 1942 года. Однако потом фронт опасно приблизился, а после окончания войны хозяин «железки» и лесозаготовок, фабрикант Юсси Мяккинен охладел к этому бизнесу и переключился на производство мебели. Вроде бы торговая марка с его фамилией существует и в нынешней Финляндии, только контрольный пакет акций, вполне в духе времени, держат не потомки лесозаводчика Юсси, а какие-то азиаты.
        В принципе, ржавые рельсы узкоколейки и остатки заброшенных после 1945 года строений можно видеть на этом месте и сейчас. Только там ничего интересного нет - все подчистую заросло земляникой и прочим разнотравьем.
        Впрочем, какие-то финские поисковики, из числа особо упертых, в конце 1990-х все-таки лазали в окрестности озера Мятя-ярви, разыскивая главным образом сбитые во время войн 1939 -1945 годов самолеты. В периодике тех лет даже пару раз упоминалось, что группа некоего J. Mulkvisti даже попыталась обследовать озеро с помощью легководолазного снаряжения, и при этом на дне у берега были найдены два каких-то странных авиамотора, явно из времен Второй мировой. А главная «странность» была в том, что снаружи металл этих моторов, по свидетельствам поисковиков, выглядел слегка оплавленным. Но дальнейшие поиски в этом районе финские власти почему-то быстро запретили. Мотивировалось это в основном возможным наличием в этом месте множества неразорвавшихся то ли авиабомб, то ли мин (советских, разумеется, - ну явно не смогли сдержаться и не плюнуть лишний раз в нашу сторону).
        Этот официальный запрет породил две идиотские легенды.
        Первая гласит, что немцы не то в 1942-м, не то даже в 1943-м испытали в этом районе сверхсекретную и сверхмощную зажигательную авиабомбу, которую они планировали сбросить то ли на Москву, то ли на Ленинград, то ли на Мурманск (интересно, почему не на Лондон или на Нью-Йорк?). Но эксперимент якобы вышел из-под контроля, примерно как в том бородатом анекдоте: «Мы думали две килотонны, а оно как бабахнет!» - случился слишком сильный лесной пожар и прочее. Якобы финских генералов это возмутило, и они запретили дальнейшие опыты. Можно подумать, подмявшие под себя полмира немцы тогда стали бы их вообще о чем-то спрашивать! Какие-то особо впечатлительные идиоты даже предположили, что испытываемая бомба могла быть ядерной или «грязной».
        Вторая легенда на ту же тему гласила, что в апреле 1940 г. на озере взорвался вовсе не склад ГСМ, а хранилище захваченных у русских во время Зимней войны химических авиабомб и снарядов, которые финское командование хотело впоследствии как-то использовать. Странным образом весь этот бред удачно совпал с сообщениями об утечках ядовитых веществ из гитлеровских арсеналов, затопленных после войны западными союзниками на дне Балтийского и Северного морей (на дворе как раз были 1990-е). В финских СМИ даже появилось несколько статей по этому поводу, но особого шума не случилось. На озеро Мятя-ярви несколько раз съездили какие-то облеченные соответствующими полномочиями экологи в сопровождении журналистов, которые быстро поняли, что ничего, кроме полчищ крупных и голодных комаров, там нет и не было. Приборы показали полное отсутствие во взятых пробах воды и грунта повышенного уровня радиации, а равно и признаков иприта, хлора и каких-либо иных ядов. На том все и заглохло.
        А еще, где-то в 1960-е, ходила такая история. Якобы какой-то местный старый охотник-отшельник (ну и по совместительству, естественно, то ли колдун, то ли шаман, или, как их еще называют по-местному, «noiti») по имени (или это все-таки такая фамилия?) Haiseva весной 1940 г. случайно побывал на мертвом берегу озера Мятя-ярви и был столь поражен увиденным, что через год, в мае 1941 года, когда, на Троицу, маршал Карл Маннергейм и финский премьер-министр Ристо Рюти, надо полагать, ради «единения с народом» (на который они реально вообще-то плевать хотели) поехали «на пленер» аж в Исалми, сумел каким-то образом пробиться через плотное кольцо охраны и прочих шестерок и, можно сказать, добился личной аудиенции с первыми лицами государства. И вроде бы колдун тогда сказал им, что, если Маннергейм и Рюти не хотят, чтобы со всей Финляндией произошло то же, что и с тем озером, воевать с русскими больше не стоит. Было такое предупреждение на самом деле, или все это лишь враки, точно сказать трудно, но, как известно, Маннергейм этим пророчествам, так или иначе, не внял. Но, что характерно, ничего особенно
плохого с Финляндией потом не произошло, хотя зад им тогда надрали качественно.
        Ну а у нас неожиданно вспыхнувший на озере сильный пожар заметил и наблюдал, в частности, экипаж бомбардировщика ДБ-3 капитана Варенцова из авиагруппы комбрига Спирина, как раз выполнявший в ту ночь вылет на разведку с сопутствующим бомбометанием в полосе 8-й армии. В первый момент летчики даже сочли, что это следствие действий нашей бомбардировочной авиации. Но потом, когда они, после посадки на своей базе в Копорье, доложили об этом «по команде», быстро выяснилось, что, кроме них, никакие советские бомбардировщики в эту ночь в данный квадрат не вылетали и бомб там не сбрасывали. Ну а поскольку капитан Варенцов, похоже, был излишне честным служакой и не догадался сразу же приписать сей боевой успех себе, никому конкретно этот эпизод в заслуги так и не занесли и, соответственно, никого за это не наградили. Хотя, в принципе, могли бы…
        Ну а я к утру следующего дня опять был в «котле».
        День 4
        Кто-нибудь помянет. Про отмирающие атавизмы, вроде чувства долга и анонимного героизма
        Живы будем - встретимся, а помрем - другим долго жить прикажем…
        Какая-то советская киносказка.
        18 января 1940 г. Безымянная опушка леса, где-то у линии фронта. Примерно в восьми-десяти километрах восточнее дороги Места-тие. Западный берег Ладожского озера.
        Смеркалось. Я мерз, сидя в сильно осевшем назад двухбашенном Т-26, и слушал, как финские пули с непередаваемым ведерно-кастрюльным звуком ударяются о броню. Я так и не понял, на фига прятавшиеся за деревьями финны, до ближайших из которых было около сотни метров, вообще стреляли (ведь ни противотанковых пушек, ни ПТР, ни даже бронебойных патронов у них явно не было) - складывалось впечатление, что они надеялись поразить засевшего в танке вредного стрелка (то есть меня) путем попадания в прицельные бойницы пулеметов, смотровую щель мехвода и прочие крайне немногочисленные на этом танке отверстия в броне. Но пока что «волшебных стрелков» в стиле Буффало Билла или Энни Окли среди них как-то не сыскалось, зато десятка полтора представителей «шайки финских белогвардейцев из Хельсинки» я на этой опушке уже успокоил навеки. Благодаря наличию «СНА» я слишком хорошо видел все их перемещения.
        Впрочем, эта финская стрельба одиночными явно была частью некоего дешевого спектакля. Последний рикошет улетел в сторону ближайших елок, и спустя пару минут откуда-то из-за деревьев возник громкий и противный, уже ставший практически знакомым голос, не менее чем в двадцатый раз прокричавший (глотка у этого скота была явно луженая, раз он успешно обходился на морозе без мегафона и прочих технических средств):
        - Hullo punainen! Bolsevikken! Luopua!! Большефикки! Сдафайтесь!!
        - Painu vittuun! Pulunusia! Vuohenraiskaaja! И мне без разницы, рабочий ты или крестьянин!! Пособник мирового империализма!!! - заорал я в ответ (я вам, суки, покажу «сумасшедшего красного»!), послав супостатов на хер, параллельно обозвав их звездюками и обвинив белофинскую военщину в скотоложестве. Этого «орателя» я уже несколько раз пытался срезать из ДТ, но он все время успевал спрятаться за деревом. К тому же, потеряв некоторое количество народа, финны старались особо не приближаться к застрявшему Т-26. Ну поговори, поговори, сволочь, - глядишь, и получишь ты свое, именно то, на что столь долго напрашиваешься, парламентер поиметый.
        Мои сугубо интернетные познания в финском были, разумеется, не ахти, но на то, что отматюгать, пусть и через пень-колоду, «гордых сынов Суоми» моего словарного запаса вполне хватало. Самое смешное, что каждый раз после моих классово-площадных возражений шюцкоровцы затыкались и примерно минут пятнадцать ничего не орали и не стреляли (если они при этом думали, то интересно о чем?), а потом ленивая винтовочная пальба и предложения о сдаче начинались сызнова. У меня складывалось впечатление, что финны все-таки хотели дождаться, когда я расстреляю все патроны, и захватить меня живым. Как вариант, они, конечно, могли захотеть захватить, в относительной исправности, танк, в котором я сидел. Иначе зачем им вообще было несколько часов кряду, держать осаду вокруг меня (и всего их там затаилось человек сорок или около того)? Докинуть с такого расстояния противотанковую гранату или бутылку с зажигательной смесью было нереально, а пара брошенных ими (исключительно с досады или по чистой дурости, да и деревья мешали) ручных гранат взорвались, не упав ближе тридцати-сорока метров от моего танка.
        В общем, поскольку суматошная стрельба и шум моторов позади меня окончательно стихли, а до условной линии фронта отсюда было, от силы, километра четыре, наши, видимо, прорвались, и теперь я оказался для финских вояк чем-то вроде «утешительного приза». И чувствовалось, что им было о чем меня спросить.
        Разумеется, мой боекомплект был не безразмерен, и на данный момент у меня оставалось три диска к двум башенным ДТ, один почти полный диск к ППД, ну и три заряженных пистолета, включая испанский «маузер» от «Сулаика и Ко» покойного капитана Брячиславцева, который я продолжал таскать с собой. Так что, рассуждая логически, финны были не столь уж и далеки от своего «приза». Немного терпения - и щетина превратится в золото, как когда-то говорил П. Кадочников в «Подвиге разведчика».
        Вообще, мне все это уже порядком надоело. И то, что Т-26 застрял именно так и именно здесь, казалось удачным совпадением. Для прорыва была выбрана уходящая вправо от дороги (прямиком на восток) неширокая то ли просека, то ли прогалина, двигаться по которой можно было только колонной. Ну а засыпанный снегом зимний лес - штука предельно коварная. И шедший в колонне замыкающим двухбашенный Т-26 в один неприятный момент, особенно громко взревев мотором, совершенно неожиданно, завалился кормой в какую-то неучтенную, скрытую под глубоким снегом, яму. При этом, явно зацепившись за что-то, лопнула и соскочила с катков левая гусеница. Отремонтировать подобное в условиях, когда финские лыжники шли за нами по пятам, да еще и метко стреляя при этом, было нереально. Поэтому я решил, что это, похоже, лучший момент для «красивого ухода». В конце концов я пообещал их возглавить и повести на прорыв? Извольте - возглавил и повел (даже из ночного рейда вернулся исключительно ради этого). И, мало того, почти довел до той условной черты, которая здесь считалась линия фронта. То есть с нашей стороны там явно были
окопы, а возможно и блиндажи, это финны в здешних лесах фортификацию как-то игнорировали.
        Так что мавр сделал свое дело - мавр может уходить. Исходя из этого, я приказал младшему командиру Воздвиженскому и другим танкистам (а они в тот момент были настроены чуть ли не полечь тут все до единого, лишь бы не отдать врагу этот фигов старый танк) взять личное оружие и уходить вместе со всеми. А оказавшись на нашей стороне фронта, передать нашим, что, если, когда стемнеет, они все-таки увидят красные и зеленые ракеты, «дали огоньку» из крупных калибров. Прямо по этим ракетам.
        Спорить со старшим по званию, особенно под пулями, стремно, неудобно и себе дороже, а поэтому чумазые ребята в кожаных шлемах пожелали мне удачи, похватали свои манатки и уехали на втором, до последнего дожидавшемся их однобашенном Т-26. А я остался прикрывать. Как умел.
        Удался прорыв или нет - это большой вопрос. Скорее да, чем нет, но, надо признать, что все получилось не совсем по первоначальному плану. Еще до моего возвращения (которое ими не то чтобы вообще ожидалось, после гигантского пожара в финском тылу окруженные, не без основания, решили, что мы все полегли на хрен) старшина Гремоздюкин и остальное «младшее командирство» развило бурную деятельность, подготовив к выходу все четыре наличных, полугусеничных ГАЗ-60 (лишь эти машины имели шансы хоть как-то двигаться по снежной целине), причем в кузов одного сумели переставить с ГАЗ-ААА максимовскую счетверенку. Плюс к этому в нужный момент сумели завести оба Т-26, три Т-37 и один Т-38.
        Изначально прорыв намечалось начать с наступлением сумерек. Финны поначалу были в ступоре, переходящем в ахер, от устроенного нами пожара на озере (зарево было видно до самого рассвета, а столб густого дыма над лесом в их тылу был виден весь день). Но, к несчастью для нас, они то ли быстро опомнились, то ли пристально наблюдали за всем, что происходило в «котле». И еще засветло начали сильный минометный обстрел, а потом вокруг появилась и их пехота, причем в немалом количестве. Думаю, целая рота, не меньше.
        Из-за этого пришлось срочно брать ноги в руки и уходить, посадив в кузова ГАЗ-60 прежде всего раненых и медиков. Остальным пришлось двигаться как придется, в основном импровизированным десантом на танковой броне. Подорвать или поджечь все оставляемые автомашины и прочее имущество конечно, не удалось. Впрочем, я-то настраивался спасти прежде всего людей (не всех, но хоть кого-то), а часть той матчасти, что мы бросили в «котле», финны сгоряча уничтожили своим, похоже, не совсем уместным, минометным огнем.
        Ну а потери - куда же без них. На момент выхода из «котла» на дорогу из 179 человек личного состава, которые значились в списке у Гремоздюкина три дня назад, сразу после моего появления здесь, в живых оставались всего 102 человека.
        Дальше, на фоне обмена выстрелами и пулеметным очередями (иногда выпущенными почти в упор) все усугубилось еще больше. Заглох из-за простреленного мотора один ГАЗ-60, раненых пересадили в оставшиеся на ходу машины, а его пришлось оставить. Потом один Т-37 финны подожгли брошенной с близкого расстояния зажигательной бутылкой, а Т-38 чуть позже подбили ручными гранатами. В общем, на момент, когда случилась эта неприятность с двухбашенным Т-26, к недалекой уже линии фронта ушли три ГАЗ-60, два Т-37, один Т-26 и 89 оставшихся в живых красноармейцев и младших командиров. Ну а дальше вы примерно знаете.
        Уходящим танкистам я клятвенно пообещал продержаться до темноты и, в общем, слово свое сдержал. Основная часть финнов сначала, конечно, пошла вдогон за прорывающимися, но потом многие вернулись (что не могло не радовать меня - значит, наши все-таки пробились, и совесть моя чиста). Сколько всего вражин затаилось вокруг, я мог только гадать, поскольку дальность «СНА» была все-таки не беспредельна.
        - Bolsevikken! Luopua!! Большефикк! Сдафайсь!! - неожиданно заорал с погугайской интонацией (ну никакой фантазии у этих выродков!) тот же голос, почему-то без обычной паузы на небольшую стрельбу.
        - Mene joussen! Пошел ты на хер, угнетенный классовый брат! Homo sapiens ты бессмысленный! Подкулачник маннергеймовский! - дал я четкий ответ.
        Переварив услышанное, финны начали стрелять в ответ, но как-то совсем уж вяло.
        Я посмотрел в открытый верхний люк правой башни Т-26, в которой сидел, подложив для мягкости под зад на неудобное сиденье свой уже пустой вещмешок, и увидел, что мутное зимнее небо уже вполне темное. Раз так, играть в тир с живыми мишенями дальше не было смысла.
        Вопрос только в том, увидят ли артиллерийские наблюдатели мои жидкие ракеты? Эх, была не была! Онемевшими от мороза пальцами я зарядил ракетницу и, высунув ее дуло наружу, выпалил первую, красную, ракету в открытый люк над своей головой, стараясь, чтобы она летела в сторону финнов. Хотя они все равно кругом и, если пушкари накроют меня, сколько-нибудь точно убьют.
        Потом ушла вторая, зеленая, ракета, за ней третья и четвертая.
        А потом, после некой паузы, в воздухе возник противный и смутно знакомый, ноющий шелест (калибр был серьезный, 122 мм, не меньше), и в лесу, позади моего танка, тяжело ударило - раз, другой, третий. Выглянув над обрезом башенного люка, я смог увидеть три мощные вспышки среди окружающих Т-26 деревьев, которые вызвали сход на землю еще остававшегося на ветках елей после предшествующей перестрелки снега и срубили несколько стволов. Вокруг поднялась стеной бело-хвойная пелена, а по броне забарабанили комья земли и осколки (пулю броня «двадцать шестерки», допустим, выдерживала, а вот крупный кусок железа могла и не сдюжить). Хотелось заорать - ну, господа белофинны, чего же больше не предлагаете сдаться? В штаны наложили? «Сталинская кувалда» не нравится? Погодите, то ли еще будет!
        Если эти разрывы считать за перелет, времени у меня оставалось всего ничего - дадут еще раз, по науке, с недолетом, а третья батарейная или дивизионная серия ляжет уже прямо в точку. Но я ошибся, поскольку уже второй залп (по крайней мере, один его снаряд) лег почти точно по мне. Был противный свист, тяжкий удар куда-то в корму танка, странное чувство пустоты и темнота в глазах. После чего я переместился. С некоторых пор я начал опасаться, что подобные опыты с моей стороны могут в один прекрасный момент обернуться не «возвращением в исходную точку», а банальной гибелью на какой-нибудь войне, о чем некогда столь душевно пела Марлен Дитрих. Но на сей раз вроде снова повезло. Мастерство не пропьешь…
        В общем, пока, ребята. У вас осталось полсотни лет, чтобы создать тот привычный вариант дальнейшей жизни, из которого я и явился сюда. Может, это оказался и не самый лучший вариант из всех возможных (особенно если вспомнить все сопутствующие войны и прочие катаклизмы, в результате которых многое из только что отстроенного методично сносилось под ноль и потом строилось заново), но все-таки стоит признать, что и не самый худший. Как говорится - видали и пострашнее…
        Да, товарищ Крупский по-прежнему не похоронен рядом с Надеждой Константиновной Крупской (хотя мнения насчет того, плюс это или минус, как известно, разделились), но тот упрямый факт, что бесноватый художник-недоучка Адя Алоизович и типы, вроде этого, отставной козы (а если точнее - крайнего российского императора Николая Александровича, который словно плохой игрок в казино всегда ставил не на то и в итоге проиграл в своей жизни вообще все, что только можно вообразить, сумев разве что очень подходяще умереть, но и последнее произошло исключительно из-за неопытности и поспешности тех, кто это «решение о ликвидации» принимал и осуществлял; тогда у нас убивать всерьез еще только учились) барабанщик (а если точнее - барон, кавалергард и генерал-лейтенант по придворно-конюшенной части, начальник и сослуживец Семена Михайловича Буденного по императорской Офицерской Кавалерийской Школе) Карл Густав Эмиль Маннергейм все-таки не победили, не может не радовать потомков в моем лице.
        Конечно, мне трудно судить, чего именно смогли построить те, кто с моей помощью тогда пробился из «котла». Но почти половина тех, кто должен был неизбежно погибнуть там или попасть в плен к финнам (а это фактически одно и то же), благодаря моему вмешательству уцелели. Так что совесть моя была чиста. Фамилий большинства бойцов я просто не успел запомнить (да и не знал) и, кроме тех, кого я уже упоминал, мне удалось как-то отследить всего четыре биографии. Да и то только потому, что в моей памяти зафиксировались лица, фамилии и звания.
        Младший командир (то есть сержант) Ададуров Филипп Павлович погиб всего через месяц после того прорыва. Я нашел его фамилию в ведомости убыли личного состава 8-й армии Северо-Западного фронта от 23 февраля 1940 г., с пометкой «погиб».
        Замполитрука Бышев Александр Антонович демобилизовался из РККА в июне 1940 года. Уже в Великую Отечественную, будучи старшим политруком в 86-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта, «пал смертью храбрых» на Невском Пятачке в районе Анненского, 15 сентября 1942 года.
        Старшина Гремоздюкин Кирилл Сергеевич оставался в РККА и дальше (сверхсрочник, как-никак), начал Великую Отечественную в том же звании. 13 августа 1944 года он, судя по документам, служил в 1073-м истребительно-противотанковом полку 1-го Украинского фронта и в районе Оглендува, на Сандомирском плацдарме, получил тяжелое ранение. После излечения в январе 1945 года был комиссован из рядов Красной армии по инвалидности. Что с ним было потом - мне неизвестно, гражданского человека по тогдашним архивным данным отследить куда сложнее, чем военного.
        Ну а младший командир Воздвиженский Николай Архипович пошел по военно-командной стезе. В июле 1941 года был досрочно выпущен из Смоленского танкового училища. На момент окончания Великой Отечественной войны - гвардии майор, командир 118-го гвардейского танкосамоходного полка, 2-й Белорусский фронт. Герой Советского Союза, участник Парада Победы. Летом 1950-го - полковник, советник в 105-й северокорейской танковой бригаде. В 1969-м - генерал-лейтенант танковых войск, советник командующего танковыми войсками Сирийской Арабской Республики. С конца 1970-х гг. на пенсии. Умер в 1989 году вроде бы от инфаркта, похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.
        Краткий эпилог
        Вернулся я на родину
        Россия. Урал. Окрестности г. Краснобельска. Ночь с 12 на 13 августа 20… года.
        В землю я впечатался спиной, довольно мягко и всего в нескольких десятках метров от места, откуда недавно «стартовал», с хрустом вломившись в принявшие меня колючие заросли малины. Некоторое время я лежал лицом вверх, впитывая теплоту, потрясающе пахнувшую травой, грибами, яблоками и еще бог знает чем теплой августовской ночи. После зимней стужи было просто нечеловечески хорошо и вообще не хотелось вставать.
        Я даже не обращал внимания на ленивый мелкий дождик, который словно испарялся, не долетая до земли, а только увлажняя листья яблонь и смородиновых кустов. А потом дождик кончился, и в ночном небе стали видны яркие звезды уходящего лета. Где-то далеко впереди переходившие в зарево от прожекторов над нефтеперерабатывающим заводом, где как раз гудели тепловозы и стучали буфера и колеса подаваемых под заливку пустых цистерн. На недалекой автодороге время от времени шумели моторы редких в этот час грузовиков. Где-то далеко позади меня, у дома сторожихи (сама она, судя по всему, эта мадам сегодня тоже ночевала в городе, удачная выдалась ночка в плане безлюдья), дежурно и хрипло загавкал и тут же перестал цепной пес «дворянской породы», видимо, услышавший или почувствовавший мое падение.
        Возвращение домой - самое лучшее, что может быть в подобных случаях. Тут поэты и разные там романтики правы на все сто. Лже-пластырь «СНА» на моем лбу и чудо-шинелька с кевларовой броняшкой действительно полностью «дематериализовались», превратившись в некие частички невесомо-серой порошкообразной массы, которые легко осыпались на землю, когда я все-таки встал на ноги, отряхивая с себя малиновые листья и колючки. Все остальное, включая шапку, вполне ожидаемо, осталось при мне. При этом покоившийся до этого во внутреннем кармане шинели «ТТ» обнаружился лежащим у меня на груди. Там же я нашел и пистолетную пульку, выпущенную тем невезучим, оставшимся в моей памяти безголовым англичанином - особо ценный сувенирчик в виде выстрела из прошлого.
        Разумеется, чеканной монетой мне на сей раз никто не заплатил (много чести), да и помародерничать не дали, но все-таки оставшееся при мне оружие, включая такую редкость, как ППД, можно было считать за вполне себе весомый «гонорар». Оставалось дойти до своего участка, достать из-под бочки с водой ключ, отпереть садовый домик, спрятать куда-нибудь очередные «трофеи», переодеться, перекусить чем бог послал (давненько обычные бутерброды с докторской колбасой, вареные яйца и чай из термоса не были для меня столь вкусными!) и поспать на старом потертом диване до первого (а может, и до второго, это уж как пойдет), утреннего автобуса. А там спокойно возвращаться домой, в город, словно ничего в эту ночь и не было.
        Судя по тому, что Блондинка на сей раз не появилась и даже не соизволила что-либо сказать, все, видимо, прошло «штатно», вплоть до «рутинно». Но что-то подсказывало мне, что «самое веселье» еще впереди. И, как обычно, чуйка меня не подвела.
        Конец четвертой книги.
        Владислав Морозов.
        Уфа. 2019 -2020 гг.