Охотник На Вундерваффе, №01 Охотник На Вундерваффе- библиотека РусЛит

Охотник на вундерваффе Владислав Юрьевич Морозов
        Если жизнь сложилась так, что ты, совершенно неожиданно для самого себя, прямо с реконструкторских «игрищ» попал в самое пекло Великой Отечественной войны, - гордись, что судьба выбрала именно тебя!
        Ставший старшиной-танкистом Андрей Черников понемногу осваивает нелегкую науку побеждать, в меру своих сил сокращая поголовье врагов. Однако вскоре выясняется, что по другую сторону фронта коптит небо мерзкий тип, который старается отдалить победу Красной Армии, снабжая врага высокотехнологичными образцами техники, называемой немцами «Вундерваффе» - чудо-оружие.
        К чему приведет дуэль двух «темпонавтов»? Что окажется сильнее - мощь советских танковых армий или «всемогущество» единичных вражеских машин с запредельными характеристиками?
        Владислав Морозов
        Охотник на вундерваффе

* * *
        Посвящается моему деду, Балабанову Семену Васильевичу, который в свое время, как и многие его современники, прошел с боями от окраин Москвы до Берлина, благодаря чему я и живу на свете.
        Настоящие войны начинаются вдруг.
        Дракон. Из хф «Убить дракона»
        Лирическое отступление 1
        СТРАННОВАТАЯ НОЧЬ. НАШЕ ВРЕМЯ. 23 ИЮНЯ 20… ГОДА. ОКРЕСТНОСТИ Г. КРАСНОБЕЛЬСКА. УРАЛ. РОССИЯ.
        Господи, как же голова болит! И как же хреново-то…
        Именно это было первым, что пришло мне на ум, когда где-то за пределами моих, судя по всему, закрытых глазных яблок возникло какое-то слабое свечение (прямо как у Трофима в известной песне, той, что про «Горько») - бедную черепушку словно медленно сверлили, причем со всех сторон сразу. И что самое печальное - в мозгах был полный «чистый лист». Нет, то есть свое имя и прочие глобальные вещи, вроде местонахождения, я, положим, помнил, но вот в, так сказать, «оперативном смысле» - увы… Где я сейчас, какой сегодня вообще месяц, день недели, и число, что я здесь делаю, что со мной было накануне? Блин, ведь ничего не помню… Кто-то говорил, что такое бывает при сотрясении мозга. Так, может, меня накануне со всей дури долбанули по кумполу чем-то тяжелым? Нет, по ощущениям, на черепно-мозговую травму это было не похоже…
        Тем не менее я открыл глаза и, проморгавшись сквозь обильные слезы, понял, что, похоже, лежу лицом вниз, и раз вокруг тепло и прямо перед моим носом из земли торчат сочные зеленые стебли какой-то травы, то на дворе, судя по всему, лето. Уже хорошо, хоть какая-то определенность…
        Острота ощущений медленно возвращались в виде запаха травы и зуда спины под нагретой солнцем тканью. Я даже начал чувствовать, что ветерок холодит затылок (а стало быть, шапки на мне нет) и как по мне ползает пара каких-то насекомых-сволочей, причем одна из них уже явно нацелилось заползти мне за шиворот. Не дай бог клещ какой-нибудь… Я приподнял (как мне показалось по внутренним ощущениям - с невероятным скрипом во всех сочленениях моего скелета) голову и с усилием хлопнул ладонью себя по шее, решительно пресекая попытки неизвестной букашки-таракашки проникнуть куда не надо. Нет, вроде не клещ - нарушитель спокойствия оказался расплющен ударом моих пальцев, сопроводив свою кончину терпко-смолистым запахом. Одновременно с этим я учуял и слабые ароматы автомобильного выхлопа и услышал несколько приглушенных голосов. При этом метрах в полутора от своей головы я рассмотрел две пары ног в синих форменных штанах и ботинках армейского образца.
        - Да живой он! - громко сказал где-то надо мной насмешливый и где-то даже радостный мужской голос. - Я говорил!
        - Ну и чего же вы панику поднимали? - забубнил еще один голос с легким татарским акцентом, этот выглядел несколько раздраженным. - Получается, живы все ваши чудики, набухались небось, всего-то и делов…
        - Да нет, - опять прорезался первый, насмешливый. - В том-то и дело, Алмазыч, что они у них все почему-то трезвые и вообще без травм. Вот и от этого тоже перегаром категорически не шибает. Загадка природы, блин…
        Что это, мля, за дискуссии над моим бренным телом?
        Я приподнялся на руках, выпрямился и не без труда сел на траву. В голове и шее при этом ощутимо захрустело. Заныло во всем теле. Ну да, я же продемонстрировал один из двадцати типичных способов умереть с похмелья наряду с кувырком через голову и прочим… Хотя какое еще похмелье? Ощущения, что я накануне пил хоть что-то крепче пива, не было. В этом случае во рту был бы тот еще мерзенький вкус, да и желудок бы реагировал соответственно, а тут решительно ничего. Действительно, загадка…
        Не без труда повернув голову, я осмотрелся. Так. Действительно, кругом была трава и редкие деревья, но явно не лес. Похоже, лесопосадка. Посмотрел на себя - на мне был темно-серый пыльный комбинезон, заправленный в сапоги, тоже, мягко говоря, пыльные. Рядом со мной в траве валяется черный, потертый, танковый шлемофон. Древнего образца, с тремя гребнями, без наушников и прочей радиогарнитуры. Интересно…
        А метрах в двух передо мной действительно стояли с видом победителей двое в синеватой форме МЧС (на одном была еще и оранжевая беретка этого ведомства) - один молодой, тощий и бритый почти под ноль, а второй - чернявый, потолще, постарше и заметно ниже ростом. Спасатели, стало быть… Ну и хрюли они тут делают?
        В траве у их ног стоял закрытый кофр. В таких эмчеэсники и бригады «Скорой помощи», насколько я помню, обычно таскают комплекты для первой помощи. Ну, а раз я и так жив, то им этот комплект и не понадобился, предпочитают стоять и просто наблюдать… Вот, блин, страна, никто работать не хочет… Хотя, пардон - метрах в пятидесяти за спинами этих двоих обнаружилась окрашенная в типовые эмчеэсные цвета «Газель». И через ее сдвинутую боковую дверь было видно, как в салоне дамочка в такой же синей форме меряет давление какому-то мордастому толстомясому типу совершенно потерянного вида, с всклокоченной прической. Тип был облачен в распоясанную гимнастерку времен Великой Отечественной с расстегнутым до пупа воротом и недостоверными погонами старшего лейтенанта. Увидев меня, тип неуверенно заулыбался и помахал мне ручкой. И здесь я вспомнил что он из Ебурга и зовут его Вова Дормидонтов, и, кажется, вчера вечером я вместе с ним… А что я, кстати, вчера вместе с ним? Опять возник провал в памяти…
        - Ну что, жив? - неожиданно спросил откуда-то у меня из-за спины знакомый голос и уточнил: - Андрей, с тобой точно все в порядке?
        Я с усилием обернулся и при виде того, кто там стоял, вдруг, как-то разом начал вспоминать многие детали произошедшего накануне. А был это Леха Вендрасс, длинноволосый, худой, с обычной перманентной бородой и неполным комплектом пальцев на правой руке (где именно он их лишился - никогда не рассказывал), в своих коронных тертых джинсах и клетчатой рубашке. Личность во всех смыслах выдающаяся - бессменный председатель и «худрук» нашего Краснобельского клуба военно-исторической реконструкции, а также по совместительству руководитель местной школы юных космонавтов и организатор ролевых игр в виде летних лагерей в индейском стиле для школьников.
        Сколько лет я его знаю - так и не могу понять, чего в нем все-таки больше: космонавта, реконструктора или этого самого индейца-ролевика? «Реконструктор» - модное нынче и весьма недешевое, но социально полезное хобби (ибо, играя в эти не доигранные в детстве игры «в войнушку», человек вроде бы занят нужным делом и может легко сойти за патриота), космонавтом (пусть даже юным) сейчас можно быть, если напрочь забыть, что сейчас мировая космонавтика превратилась главным образом в техническое средство по обслуживанию новых систем связи, то есть Интернета для гламурных дур и дурачков (а если-таки вспомнишь, что все декларированные когда-то глобальные цели и задачи земной космонавтики сейчас далеки от осуществления, так же, как и в начале 1960-х годов, - взвоешь и будешь биться головой о стенку), ну а в индейцев хорошо играть, если опять-таки не знать, какими гадами было большинство из них, ведь в книжках Фенимора Купера про нравы и «милые» обычаи многих индейских племен Северной Америки (растительные или грибные отвары, вызывающие помутнение рассудка и глюки, отрезание у врагов «на память» скальпов и
прочих деталей человеческого организма, или, к примеру, «медленное и изощренное убивание в знак уважения») написано далеко не все, а если и написано, то в сильно смягченном виде…
        И ведь при этом человек вроде ваньку не валяет, пытаясь всерьез заниматься и первым, и вторым, и третьим. Я бы так точно не смог, и уже за одно это Леха заслуживает уважения. Это я, Андрей Черников, в этих игрищах человек, в общем-то, посторонний. Да, я во всем этом иногда участвую, но чисто как журналист. Поснимать там да описать, как все было, к обоюдной радости (хотя про наши, краснобельские, сборища реконструкторов и им подобных если что и печатают, то разве что в местных газетах, ну и плюс к этому социальные сети). Конечно, мой провоевавший почти всю Великую Отечественную (с октября 1941-го) дед умер, когда мне было всего семь лет, но на подсознательном уровне я почему-то твердо знаю, что все эти игры с «ряжеными» (если к ним относиться всерьез, как делает большинство этой публики) он бы точно не одобрил. Хотя я в этом смысле «птица вольная», а вот он, Леха то есть, в местной соответствующей среде, так сказать, олицетворение буквально всего, что этими процессами руководит и направляет их - практически «первый после бога»…
        И сейчас на Лехином лице было странное, смешанное выражение озабоченности и радости от обретения чего-то потерянного, но все-таки найденного. Хотя реконструкторы - публика своеобразная, и, если их не контролировать, местами и временами они, как и все прочие, запросто превращаются в свиней и поросят (особенно в пьяном виде) - и вот тут случается всякое. У нас в Краснобельске эта публика и солнечные удары получала, и под машины попадала, выйдя за пивом, и, малость переусердствовав в рукопашной, получала легкие ранения (и потом за юным эсэсовцем в травмпункт являлись два приятеля в форме и фуражках войск НВКД и весь приемный покой содрогался от хохота, глядя на этот классический «допрос военнопленного») и, между делом изображая что-то вроде «гусар», дегустировала разные изготовленные собственными руками в кустарных условиях и несколько расширяющие сознания жидкости собственного приготовления и много чего еще.
        И, едва увидев Леху, я понял, что накануне произошло нечто из примерно того же ряда (то есть явное ЧП), и я, похоже, в этом так или иначе поучаствовал. Ой, как стыдно-то…
        - Я в полнейшем порядке, - ответил я и тут же спросил: - А чего случилось-то?
        Эмчээсники при этих моих словах вежливо засмеялись. А я, задав Лехе еще пару глупых вопросов, наконец начал наконец понимать, где тут собака порылась…
        Все знают, что так называемые «реконструкторы» и «ролевики» - это такая секта - изуверская и тоталитарная (шучу), хуже которой только каэспэшники и рыболовы-любители (ну, в России все давно поняли, что если гараж - это просто «мужской клуб по интересам», то рыбак - это уже однозначно секта).
        У нас, в Краснобельске, эта секта сейчас делится на три неравные части. Первая - это те «особливые извращенцы», кто без ума от времен Пугачевского бунта и войны 1812 г. с ее киверами-ментиками и прочей дребеденью и мишурой. При этом данные «любители древности» быстро переругались и передрались между собой и в итоге разделились на две конкурирующие организации - «Краснобельский Пехотный Полк» (действительно был такой в 1812 году и вроде даже при Бородино побывал) и «Северные Амуры» (вот это вообще вредная публика, суть которых можно определить старинным советским термином «буржуазные националисты», поскольку эти противные типчики, возглавляемые Ильдузом Шуйхуметовым, искренне верят в то, что бравая шкабырская кавалерия выиграла не только войну с Наполеоном, но и Великую Отечественную, хотя что с них взять, с убогих?). Существуют эти две группы в обстановке перманентной вражды, усугубленной постоянной дележкой власти внутри них. При этом любить XIX век сейчас особо дорого, хороший новодел фузеи, мушкета или какого-нибудь предмета обмундирования и снаряжения из тех времен стоит дико дорого и от того
приток неофитов к ним невелик. Нет, то есть новые лица к ним, конечно, иногда приходят, но потом в основном также быстро уходят, поняв, во что все это обходится, и в смысле денег, и в смысле нервов. Ну а поскольку пресловутая «наполеоника» и все, что с ней связано, - это времена стародавние и где-то даже дремучие, нынешняя власть и сегодняшние школьники про это мало чего знают и помнят, и от того бюджетных денег и «полковым пехотинцам», и «амурам» почти не перепадает, зато на почетные грамоты для них и на юбилейные медальки самоварного золота (по случаю какой-нибудь очередной тусовки на Бородинском поле) «Российское военно-историческое общество» никогда не скупилось. Так они и живут - периодически кричат на всех углах, что они тут самые большие патриоты, делающие великое дело, а их толком никто не слышит. Лично меня больше всего смешит, что в означенном «Краснобельском Пехотном Полку» собрались в основном мужики ростом «полтора метра с кепкой», которые даже с кивером на голове несильно превосходят ростом какую-нибудь юную деву из патриотического клуба. Генка Шепелев, их самозваный «заместитель
главнокомандующего», при этом всегда орет, что он самый настоящий, распрекрасный «гренадер», а когда я на это ехидно замечаю, что в армии того же Наполеона Бонапарта ему с его «богатырским» ростом не светили бы не только егеря, но даже и какие-нибудь вольтижеры, он неизменно и смертельно обижается…
        Вторая часть сектантов - упертые и не очень фанаты Гражданской войны 1918 - 1921 годов. У нас в Краснобельске и Республике Шкабыртыстан реальные боевые действия крайний как раз были как раз тогда, в 1918 - 1919 гг. - белочехи, Ярослав Гашек (Бугульма, где он побыл комендантом, это как возле нас, километров двести западнее Краснобельска), адмирал Колчак ну и, конечно, начдив Чапаев со своим комиссаром Фурмановым и ординарцем Петькой. Эта страница истории, конечно, сильно «ближе к телу», но от осознания этого факта данная группа сектантов сильно многочисленной тоже не стала. И главная причина - мягко говоря, неоднозначность этого исторического периода. Раньше про это писали и снимали одно и, как оказалось, отчасти врали. Сейчас про «гражданку» снимают и пишут нечто другое (прямо противоположное), но в большинстве случаев тоже врут, как сивые мерины.
        Между тем у большинства из нас (чего уж тут скрывать столь явную вещь) предки либо воевали за красных, либо «сочувствовали» большевикам - и именно поэтому закономерно появились на свет и мы, и наши родители. С этим вроде бы и не поспоришь, но когда у этой части сектантов до реального дела доходит - неизменно получается какая-то лажа. За «красных» никто играть почему-то не хочет, а чтобы за «белых» играть - и знаний маловато, да и фактура не та, мордой для того, чтобы изображать дворян и императорских офицеров, как-то не вышли.
        У нас ведь до сих пор думают, что все реалии русской гражданской войны отражены в пошлых песнях про разливающих вино поручика Голицына и корнета Оболенского и ведущих девочек в кабинет комиссарах. А если у тебя, пардон, азиатская харя и руки слесаря с оставшимися со времен шпанистой юности наколками (какой-нибудь «Вова» и солнышко на пальцах) - то какая же из тебя, спрашивается, на фиг, «белая кость и голубая кровь»? Вот по этим причинам в головах у наших фанатов Гражданской войны и получается явный когнитивный диссонанс. Один мой приятель (кстати, эмвэдэшный подполковник), вдруг ни с того ни с сего решивший на старости лет примкнуть к этой части сектантов (подозреваю, что все это от того, что ему ни в быту, ни на службе просто не с кем поговорить - озверел человек от окружающей его тупости), сначала вдруг вздумал изображать из себя не «белого», не «красного» и даже не «зеленого», а самое странное из числа того, что только можно было вообще на эту тему придумать, - пресловутую «полутоварищескую» Армию Комуча (то есть Самарского Учредительного Собрания), которая и просуществовала-то в 1918 году
где-то полгода, толком не оставив после себя даже фотографий. Но зато не носила погон и при этом цепляла георгиевские ленточки вместо кокард на фуражки. Я, естественно, его прямо спросил: тебе что, лавры полковника Гиркина (весьма уважаемого во всех отношениях человека) покоя не дают? Тогда вместо того, чтобы в палки играть да в скакалки скакать, бери автомат да езжай на Донбасс и воюй там с реальными фашиками с тем же символом… Естественно, он на меня обиделся до глубины души - обложил последними словами и, как написано у Булгакова, «с тех пор не кланяется». Видимо, от того, что я и в этот раз угадал, - у людей вроде него вся эта нехитрая мотивация прямо-таки на лбу написана. Хотя по сектантской части он довольно быстро определился окончательно - видел я недавно в соцсетях его фото с какого-то их очередного сборища, и там он уже в открытую за белогвардейцев играет, с погонами и нарукавным шевроном Добровольческой армии, она же ВСЮР…
        Хотя денег этим «чапаевцам» и «античапаевцам» тоже почти не дают, да и многочисленностью они также не отличаются, тем более что их главный идейный вдохновитель и по совместительству журналист Сергей Пушпанов недавно умер, преждевременно и, можно сказать, трагически. И теперь, как только дело доходит до очередного сборища по случаю круглой даты взятия Краснобельска красными в 1919 году, всегда получается очень смешно, поскольку приехавшие к нам приглашенные из других российских военно-исторических клубов на данное мероприятие личности неизменно играют только за белых. Вот и выходит, с одной стороны - полсотни одетых с иголочки, словно на парад в Царском, незабвенном, Селе «дроздовцев» и прочих «марковцев» с «корниловцами», а с другой - полтора десятка обмундированных во что попало малолетних «краснопузых» из числа студентов, школьников старшего возраста или толстопузых пятидесятилетних мужиков, чуть ли не в банных «буденовках».
        Генка Шепелев, который у нас не только фанат 1812 года, но и вообще «к каждой бочке затычка», как-то во время такого мероприятия тоже играл «красного», так получилась вообще умора, поскольку приезжие офицеры его как «красного комиссара» несколько раз демонстративно водили на «расстрел», чуть ли не под барабанный бой, подробно протоколируя весь этот процесс на фото и видео. Они тогда сильно увлеклись и даже чуть было Генку на березе не повесили, но когда вовремя поняли, что сделать это понарошку точно не получится (нашлось-таки в их рядах двое или трое пессимистов), малость охолонули…
        Ну а самая многочисленная группа сектантов - это, конечно, 1941 - 1945 годы. Это по сей день многим интересно, не все еще забыто, и от того всегда есть стабильный приток неофитов из числа школоты и студентов. Но и здесь всегда наблюдается очень странный перекос - почему-то «немцев» всегда оказывается больше, чем «русских». Причем «русские» - в основном молодые и обмундированные очень по-простому, а немцы - мать моя! Тут тебе и различный Ваффен-СС, и парашютисты, и горные егеря. При этом все одеты с иголочки, увешаны железными и рыцарскими крестами, бляхами за различные кампании, рукопашный бой, подбитые танки, борьбу с партизанами и прочее, и заставить такого, с позволения сказать, «нациста», к примеру, изобразить убитого на поле боя невозможно - да вы что, я же мундир запачкаю, а он дорогой! Как можно?! При почитаемом большинством «реконструкторов» товарище Сталине такой подход было принято именовать хорошим словечком «низкопоклонство», причем это «низкопоклонство» у них самого мерзкого свойства - а как еще назвать здорового, половозрелого лба, который искренне фанатеет от когда-то битой его
дедом или прадедом армии со всеми ее внешними атрибутами, а значит, - и от ее людоедской идеологии?!
        А с горными егерями у нас вообще интересная история, поскольку это чисто Лехина заморочка. У него один из дедушек вроде бы где-то в предгорьях Кавказа воевал и медаль «За оборону Кавказа» (точнее, даже две таких медали, уж не знаю, как он их получил) имел. По этой самой причине в головах у наших, краснобельских, реконструкторов основная тяжесть Великой Победы заметно сместилась к югу и стала иметь ярко выраженную кавказско-горнострелковую направленность, в духе «лыжи из печки торчат», практически как в свое время было в случае с Леонидом Ильичом Брежневым.
        Самого Леху хлебом не корми, но дай про эти самые бои на Кавказе поговорить. Как рот откроет - все, понеслась по кочкам… Я сначала эти его монологи слушал молча, а потом объяснил, что мне, дурачку темному, всей глубины этого запредельного героизма, наверное, не понять, поскольку мой-то дед в 1941 - 1942-м всего-навсего защищал маленький, провинциальный и мало чего значивший в мировом и стратегическом масштабе город Москву. Леха на это ничего не сказал, но посмотрел уважительно.
        Ну а в остальном администрация (и местная и столичная) все-таки считает «военно-исторические реконструкции» по временам Великой Отечественной делом нужным и где-то даже агитационным, и бюджетных денег на них иногда подкидывает. Ну, то есть как подкидывает… Просит Леха, скажем, пятьсот тысяч рублей на очередное мероприятие, а ему после «тщательного анализа» сметы соглашаются выдать, допустим, сто или полтораста тысяч (а остальное, мол, уже после мероприятия, но обычно никакого «после» категорически не бывает), чего хватает разве что на холостые патроны да на кое-какую пиротехнику. Но, как говорится, и то хлеб.
        У нас в Краснобельске «военно-исторические реконструкции» стараются проводить дважды в год - на 23 февраля и 22 июня, все зависит от наличия или отсутствия средств, количества приглашенных иногородних участников и других обстоятельств. К примеру, по круглым датам денег всегда дают больше и охотнее. В этом году, хоть дата выпала и не круглая, деньги на «летнюю» реконструкцию кое-как нашли, причем сумма была даже большей, чем ожидалось. Конечно, особо развернуться было не с чего, но все-таки.
        В качестве места проведения летнего мероприятия в последние годы неизменно избирают поле возле аэродрома во Вторпятово (наш безнадежно спившийся краевед Корытов утверждает, что раньше здешний колхоз или совхоз назывался «Вторая Пятилетка», «Имени Второй Пятилетки» или что-то типа того, хотя сейчас ближайшая деревня именуется просто и домоткано - «Буреево», или, как говорят отдельные шутники, «Обуреево», а вот к аэродрому почему-то прилипло прежнее, колхозное название).
        Собственно аэродром ДОСААФ здесь был всегда, хотя сейчас Вторпятово - прибежище небольшой группы особо хитрых деятелей от пресловутой «малой авиации», которой в России сейчас, если честно и между нами говоря, почти нет. И вроде люди при деле, а чем конкретно заняты - никому непонятно. Ну, летает с их площадки Лесоохрана и МЧС на так называемый «пожарный и экологический мониторинг территории» на паре-тройке импортных сверхлегких вертушек «Робинсон», а что кроме того? Да почти ничего - пара старых «Злинов-Тренеров», один «Ан-2», ну и всякие там «Цессны» и прочая мелочь западного производства, вплоть до автожиров и мотодельтапланов, и вся тамошняя осмысленная деятельность сводится в основном к «покатушкам» на всякой легкомоторной дребедени и парашютным прыжкам для «любителей острых ощущений». И то и другое, естественно, за деньги, сейчас по-другому никак. Уж не знаю, как они до сих пор на плаву держатся, тем более что авиатопливо нынче ох какое дорогое. Похоже, за счет в том числе кое-какой арендной платы от «реконструкторов» да всяких там рокеров, поскольку они на том же свободном поле еще и подобие
рок-фестивалей местного розлива регулярно проводят, хорошо устроились.
        И если по понятиям продвинутых и гламурных столичных кексов наш Краснобельск - это жуткая, провинциальная дыра, куда нормальный «интеллектуальный» человек может попасть, только проезжая по железной дороге с Европейской части России в сторону Сибири и Дальнего Востока или обратно, либо во время большой войны, в результате эвакуации (где-то это, наверное, правда, к нам многие существующие доныне компоненты местной науки и промышленности действительно были завезены как раз в 1941 - 1942 гг. правда, наш интеллигентный алкаш-краевед Корытов с этим категорически не согласен), то Вторпятово - это дыра, которая «еще дырее» - выезжаешь из Краснобельска через мост над рекой Белой и около часа едешь, свернув с основной трассы и несколько раз зачем-то резко поворачивая и петляя среди однообразных полей и лесопосадок.
        В общем, вчера, то есть 22 июня, в окрестностях этого самого Вторпятова была назначена очередная «военно-историческая реконструкция», на сей раз «реконструировали» что-то из лета 1944 года. Участвовало человек полтораста «ряженых», половина из которых были приезжими, ну и праздных зевак из города по такому случаю, как обычно, понаехала тьма-тьмущая.
        Сценарий спектакля был, как обычно, незатейливый. «Немцы» сидят в обороне, «наша» пехота атакует, «немцы» отбивают первый натиск, но тут с тыла появляется еще одна группа «наших» с танком «Т-34 - 85», и на этом все - «наши» победили. «Тридцатьчетверка», которую за казенный счет привезли откуда-то из Екатеринбурга, была главным «гвоздем программы». Остальная участвовавшая техника, а именно пушка-«сорокапятка» с неродными колесами, грузовик-«полуторка» ГАЗ-ММ и несколько мотоциклетов «Урал», были «местным ресурсом».
        Я в этот раз напросился снимать атаку из башни движущегося танка, для чего предварительно и пере-оделся в некое подобие танкиста, дабы не выделяться на общем фоне баталии. Это если идешь и снимаешь позади цепи, можно и в камуфло одеться, чтобы тебя среди травы и кустов не видно было, а вот если непосредственно «в боевых порядках» с камерой идешь, лучше переодеться - закон для съемщика любой подобной «баталии».
        Нельзя сказать, что мероприятие прошло уж совсем гладко. С утра было солнце и жара, потом посреди этой жары начал периодически сгущаться короткий летний дождь, из-за чего над «полем брани» стояла жуткая духота при невероятном количестве комаров, и даже командовавший всем Леха в какой-то момент ненадолго упал в обморок, что вызвало некоторую заминку с нашей «танковой атакой». Испарявший с перегретой брони дождевую воду танк стоял в кустах, а его осатаневший в ожидании своего выезда экипаж и сомлевший на жаре и подмоченный дождиком «танковый десант» минут двадцать переругивались по мобиле со штабом мероприятия, которому было явно не до нас - там приводили в чувство «верховного вождя», о чем мы тогда, естественно, еще не знали. Потом, когда наша «танковая атака» наконец состоялась и все почти закончилось, Буреевское РУВД, на котором было обеспечение оцепления, привычно забило болт на свои прямые обязанности. Обленившиеся полиционеры и полиционерши просто разбрелись, а «почтеннейшая публика», которой в этот раз собралось много больше, чем ожидалось, без труда прорвалась за условную «разграничительную
линию» и, устроив «Ходынку в миниатюре», чуть не потоптала Леху со всем его «штабом», готовившихся раздавать почетные грамоты чинов из мэрии и несколько снимавших действо со стороны условных «трибун» местных съемочных групп.
        Затем, поскольку поле аэродрома продолжало полоскать мелким дождиком, вся эта толпа зрителей срочно кинулась разъезжаться. Хитрые гибэдэдэшники обеспечили отъезд начальства из мэрии и тут же, не теряя ни секунды, смылись вслед за ним. Из-за этого на единственной, узкой и местами даже не асфальтированной (кое-где она просто отсыпана щебенкой) дороге, подходящей к аэродрому возникли глухие пробки. В довершение ко всему сломался один из автобусов, перевозивший часть «немцев», а короткий дождь внезапно перешел в сильный ливень, с грозой и молниями. Так или иначе, выезд из Вторпятова оказался наглухо перекрыт забуксовавшими и просто скучившимися машинами зрителей. В результате и мы, и наиболее здравомыслящая часть зрителей поняли, что застряли здесь на какое-то время.
        Среди сектантов это обстоятельство никого особо не огорчило, тем более что многие «реконструкторы», особенно из числа местных, притащили за собой на аэродром жен или подружек (или как еще назвать этих девиц странного вида?). Ну и кроме того, у многих из них, как обычно, «с собой было».
        В общем, полуодетые «немцы» вперемешку с «красноармейцами» (последние тоже частично в белье) набились в один из пустующих местных то ли ангаров, то ли гаражей, который здесь, по-моему, обычно используют для укладки и сушки парашютов (единственная маленькая приаэродромная кафешка в этот момент была до отказа заполнена зрителями, которые не успели уехать до грозы и теперь активно пили-ели чего им бог послал в ожидании улучшения погоды) - и понеслась.
        Обычная душевная пьянка постепенно перешла в стихийное братание, некоторые не рассчитавшие свои силы индивиды постепенно набрались очень качественно и даже решили возвращаться в город утром, благо завтра воскресенье. Кульминацией вечера стало стихийное выступление Игоряши Стегалова (здоровенный пузатый мужик в несвежей майке, немецких бриджах с расстегнутой ширинкой и пижонскими подтяжками и расхристанном кителе унтер-шарфюрера Ваффен-СС). Его и без того выпученные глаза налились кровью и съехались к переносице, после чего он с трудом оглядел собравшихся вокруг и, явно не понимая, что он здесь делает, произнес:
        - Кто были все эти люди и что они значили в судьбе великого магистра - история умалчивает…
        После этого он закрыл глаза и замер, мгновенно задремав в неудобной позе болванчика из буддистской мифологии - утомился, болезный, ибо он-то начал квасить еще с утра.
        В этот самый момент большинству собравшихся стало понятно, что мероприятие действительно пора заканчивать.
        Так что в целом вчера все было как всегда, не сильно отличаясь от аналогичных мероприятий предыдущих лет. И все бы ничего. Но было одно исключение. Как известно, в реконструкторском деле от любой серьезной боевой техники обычно одна головная боль. А в этот раз все как-то начисто забыли про «Т-34 - 85», поскольку у Лехи и его заединщиков из числа организаторов было полно других вопросов, которые надо было срочно решить прямо по окончании мероприятия (в частности, собрать съемочное, громкоговорящее и пиротехническое оборудование, пока оно не намокло), а остальные «расслабились».
        В общем, около 22.00, примерно через полчаса после запомнившегося мне выступления Игоряши, когда трезвый (он по жизни вообще малопьющий, лично я его ни разу даже поддатым не видел) и уставший Леха появился в ангаре, где шел стихийный «банкет» (ливень наконец кончился и на улице уже почти стемнело), ему вдруг начали звонить хозяева «Т-34». И здесь все осознали, что слегка помытый дождем танк все так же стоит на краю недавнего «поля брани». Дело в том, что, согласно предварительной договоренности, трейлер, прибывший за танком, должен был въехать прямо на аэродром и там погрузить «тридцатьчетверку» (собственно говоря, примерно таким макаром танк привезли и выгрузили за сутки до этого). По логике вещей трейлер с седельным тягачом надо было оставить на месте до конца мероприятия. Однако трейлер был арендованный за казенный счет, и после разгрузки «Т-34 - 85» он уехал. Именно в подобных дурацких ситуациях начальники всех рангов обычно начинают надувать щеки и проявлять чрезмерную «меркантильность». Вот и в данном случае было заявлено о том, что «техника стоит денег и она не должна простаивать», хотя
какой может быть «простой», это в пятницу-то, накануне выходных? В общем, после окончания мероприятия за танком прислали другой трейлер, и он, естественно, опоздал, прибыв в момент, когда началась гроза и единственный подъезд к Вторпятово был закупорен легковушками зрителей. А когда гроза закончилась, эти самые зрители тоже не особо торопились разъезжаться, а значит, подъехать прямо к аэродрому по единственной узкой дороге, да еще и развернуться там, трейлер ни за что не смог бы. В общем, трейлер застрял на шоссе у поворота на Вторпятову, а находившиеся вместе с ними водитель тягача и представители владельцев танка сильно занервничали и начали названивать Лехе.
        Он недолго обдумывал ситуацию и, как и положено полководцу, принял гениальное решение - раз гора не идет к Магомету, тогда Магомет идет к горе. Время поджимало, и он рассудил, что проще всего будет отогнать «тридцатьчетверку» (благо в ней еще оставалось топливо, хоть и неполная заправка) к тому месту у шоссе, где «куковал» трейлер и «сопровождающие его лица», кратчайшим путем - то есть своим ходом прямо через окрестное поле, где между лесопосадок были видны колеи едва намеченной грунтовой дороги. Похоже, этим кратчайшим путем иногда ездили обуреевские аборигены на своих внедорожниках.
        Казалось бы, чего там - завели танк, сели и доехали до шоссе, где «Т-34 - 85» грузится на трейлер и быстро уезжает. Тем более что время уже поджимало, а этим путем до шоссе было всего километра четыре с небольшим, и вроде все выглядело просто.
        Куда сложнее было укомплектовать «экипаж машины боевой» - то есть чтобы были и трезвые, и танк умели водить. В общем, припахали двоих из Ебурга - Ивана Клюшкина и Вову Дормидонтова. Благо оба принадлежали к тому самому клубу, который обеспечивал доставку «Т-34», и сопровождавшие трейлер лица должны были знать их в лицо, а Клюшкин умел водить танк. А из местных вызвались я и Макс Дудыптов - чисто из любопытства. Я хотя и умею водить танк, но не такой - у «тридцатьчетверки» усилия на рычагах под тридцать кило, на фига же мне эта тяжелая атлетика? Так или иначе все мы были относительно трезвы. Что касается лично меня, то я вчера вообще не поддавал. Мне уже было просто скучно на «банкете» - отъезд в город откладывался, а пить в такую духоту «теплую водку стаканами» при почти полном отсутствии закуски и даже запивона мне категорически не хотелось. Фактически я решил просто покататься на халяву (каюсь), хотя это и было чревато, ибо обратно от шоссе нам предстояло топать по мокрой траве пешком.
        В общем, мы залезли в «Т-34». Клюшкин за рычаги, я на место стрелка-радиста (где уже давно не было ни рации, ни пулемета, а сиденье представляло из себя одну видимость), Дудыптов и Дормидонтов - в башню, завели танк и поехали, к радости еще оставшихся на аэродроме редких зрителей, которые принялись снимать этот процесс на карманные гаджеты. Ну а дальше - ехали мы ехали по этому полю, а потом?
        А что, кстати говоря, было потом? У меня в мозгах по этому поводу был полный провал. Ни прибавить ни убавить - сижу в движущемся танке, а потом вдруг, без всякого перехода, очухиваюсь, уже лежа мордой вниз в траве, с больной головой, и вокруг, что характерно, утро…
        В общем, как мне рассказал Леха, вредный водила трейлера, после того как в течение часа танк так и не появился в пределах его видимости, позвонил и простыми словами поинтересовался - в чем дело, нах? При этом водила неожиданно заявил, что, кажется, слышит в отдалении тарахтение дизеля, но оно к нему не приближается. Из этого он сделал вывод, что эти ушлепки, то есть экипаж (мы), похоже, заблудились в трех соснах.
        Леха сильно удивился. У троих из «экипажа» (кроме меня) были с собой мобильники, и он начал названивать им. И почему-то его сотовый неизменно выдавал информацию о том, что «абоненты вне зоны доступа». Удивившись еще больше, Леха, отправил по следам гусениц танка пацанов из нашего военно-исторического клуба. Те шустро сбегали и доложили такое, от чего уже был повод всполошиться не на шутку. В общем, танк стоял на дороге с открытыми люками и тарахтел себе на холостом ходу, даже фара горела. Леха облегченно сообразил, что с дорогой игрушкой ничего не случилось, и быстро нашел нового мехвода, Ришата Ахмадулина (из местных реконструкторов, тоже не-много умевшего водить танк), который таки отогнал «тридцатьчетверку» по назначению. Там обрадовались, загнали танк на трейлер и срочно отбыли в сторону города.
        Так что с этим все прошло нормально, ненормально было другое. Ведь людей (то есть нас четверых) ни внутри «Т-34», ни вокруг места, где он стоял и тарахтел, не было. Вот тут-то все и офигели по-настоящему. Точнее сказать, офигели те, кто еще остался на аэродроме, поскольку к ночи больше половины участников «баталии», особенно те, кто приехал на своих машинах и был достаточно трезв, все-таки разъехались в сторону города.
        Конечно, сначала возникли вполне логичные предположения, что это чья-то дурацкая шутка, тем более что наш «экипаж» был вполне трезвый. Кое-кто начал бурчать, что мы могли притащить бухло с собой самым вредительским образом и насосаться прямо во время движения. Леха и остальные начали снова названивать на мобильные членов экипажа, и опять, раз за разом, никто не отозвался. И здесь до всех начало помаленьку доходить, что, похоже, произошло что-то нехорошее. Тем более что с Клюшкиным на мероприятии были жена Татьяна и сын Илья, которые, кстати, тоже участвовали в «костюмированном параде-карнавале». Когда Танька поняла, что с ее мужиком что-то не то, - хлопнулась в обморок, чем добавила в окружающую атмосферу суеты и нервозности. Клюшкину-младшему тоже стало нехорошо. Да и сам Леха, как он потом признался, в этот момент тоже был близок к панике.
        В общем, он поднял всех оставшихся на аэродроме реконструкторов (тех, кто был в состоянии ходить и разговаривать) и их ошивавшихся здесь же друзей и родственников, после чего все они скопом кинулись на наши поиски.
        Довольно долго это было тщетно. Леха начал уже было прикидывать - сколько лет ему дадут? В полицию он сообщать категорически не хотел (ибо знал, что пропавших им положено начинать искать суток через трое, а значит, обуреевские мусора его банально пошлют в пеший поход с эротическим уклоном и будут правы с точки зрения формальной логики), но все-таки кто-то из особо слабонервных баб (скорее всего, то ли подружка, то ли невеста Дудыптова Ирка) позвонил в МЧС. Оно у нас в Краснобельске вообще всегда было довольно неторопливое, если речь не идет о чем-то действительно серьезном, а тут - вызов, касающийся потерявшихся во время мероприятия «реконструкторов» (которых большинство населения искренне считает полными шизиками), да еще и в ночь с субботы на воскресенье и в достаточно удаленное от города место. В общем, эмчеэсники приехали уже на рассвете, когда ситуация несколько разрядилась. И похоже, на вызов приехали те, у кого был некий личный интерес к реконструкторским «забавам», а если точнее - банальное желание поржать. По крайней мере позже в сети появился, например, ролик о нахождении и приведении в
чувство Макса Дудыптова. Поскольку он был в немецкой форме, а при попытке его растолкать и поднять он довольно долго не понимал, где находится, и ругался очень простыми русскими словами, получилось где-то даже смешно. По крайней мере, просмотров у ролика набралось изрядно.
        Хорошо, что летние ночи светлые, и, к тому времени когда эмчеэсники наконец прибыли, примерно в полутора километрах от места остановки танка, но в совершенно разных местах, уже нашли Клюшкина и Дудыптова. Потом, под утро, нашли Дормидонтова и, наконец, последним, уже на рассвете, меня.
        Почему-то всех нас разбросало в разные стороны от дороги, по которой мы ехали в танке, в радиусе примерно километров четырех от дороги, по которой танк и ехал. При этом дальше всего от трассы маршрута «Т-34 - 85» оказались мы с Дормидонтовым. Любопытно, что никаких следов от наших ног нигде не было, хотя вокруг растет достаточно высокая трава. Картина вырисовывалась такая, словно мы ни с того ни с сего вылезли из танка и потом летели в разные стороны по воздуху и затем, словно по мановению волшебной палочки, вдруг попадали в эту самую траву с небольшой высоты. Чудеса, да и только…
        Все мы, четверо, в момент обнаружения были в обмороке. Вроде как без сознания, но не пьяные, а словно просто спали. Каждого из нас привели в чувство без особого труда. Беглый осмотр на месте, проведенный эмчеэсниками, показал, что видимых повреждений и травм ни у кого из нас нет, давление, пульс, зрачки и прочее тоже оказались в пределах нормы. Зато общим моментом у всех были провал в памяти, связанный с недавним происшествием, и жалобы на головную боль. Собственно, это было все. От той дороги, по которой я несколько часов назад ехал в «тридцатьчетверке» до лесопосадки, где меня обнаружили, было километра три с небольшим. За каким меня сюда занесло - было совершенно не понятно. С остальными обстояло аналогично.
        В общем, хотя различных вопросов (и вполне закономерных, и откровенно дурацких) оставалось достаточно, Леха очень обрадовался, что никакого членовредительства, переходящего в смертоубийство, и тем более уголовщины не случилось, а значит, никакая отсидка ему не грозит. Еще больше обрадовались хозяева аэродрома Вторпятово, которым тоже стало очень кисло в момент, когда началась суматоха, связанная с нашим внезапным исчезновением. Если бы случилось нечто из ряда вон выходящее, вроде чьей-то смерти или серьезных травм, их бы точно задолбали разными нервомотательскими проверками.
        Ну а, поскольку никаких признаков криминала действительно не обнаружилось, полицию беспокоить не стали, а несколько заинтригованные произошедшим эмчеэсники, похихикав, написали в своих бумагах что-то нейтральное о несчастном случае - «нескольких заблудившихся во время грозы и потерявших сознание гражданах». Они, как и многие очевидцы ночного происшествия, почему-то были склонны связывать наше исчезновение с какими-то нетипичными и где-то даже фантастическими проявлениями атмосферного электричества. Дескать, возможно, что в нашу «тридцатьчетверку» взяла да и долбанула визуально никем так не замеченная шальная шаровая молния - вот мы и разбежались в разные стороны как подорванные, поскольку нас током ударило… Хотя никаких явных признаков поражения электротоком ни у кого из нас не было.
        Вообще вокруг Буреева сплошные поля с лесопосадками и редкими рощицами, и, если вы способны живо представить себе это место, непонятно где там можно вообще заблудиться, но бумага, как всегда, все стерпит, а проверять все обстоятельства этого рутинного вызова никто все равно не стал бы, тем более что все закончилось хорошо. Хотя, если надо, силовики умеют еще и не такой дым в глаза кому попало пустить. После заполнения бумажек эмчеэсники посоветовали нам всем меньше пить (их второй «рабочей версией» было предположение о том, что мы все-таки что-то такое пили накануне, скажем, за сутки или двое до инцидента и отравились, или что-то типа того) и рекомендовали в случае резкого ухудшения самочувствия обращаться к врачу по месту жительства. Засим они откланялись и отбыли восвояси.
        Когда орлы из МЧС наконец уехали и общий шухер несколько улегся, Леха вдруг спросил меня:
        - Андрей, а ты что, вчера переодеться успел?
        - Ага, - ответил я.
        Он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не сказал. К этому моменту у него после всех стрессов прошедшей ночи, похоже, уже пропало всякое желание что-либо у нас спрашивать. Живы-здоровы, и ладно…
        А я, в момент когда все мы, то есть «найденыши», вернулись на аэродром, уже и сам начал понимать, что со мной происходит какая-то фигня. Поскольку с момента пробуждения в траве я ощутил, что одет я явно как-то не так, как в момент нашего поздневечернего выезда.
        Изначально комбез, который я надевал на время съемки, у меня был совершенно левый - лишь бы издали сошло за танкистский, тонкий, пошитый из серо-синей ткани (ближе к синему, из такой сейчас дешевую спецодежду мастрячат). А под комбезом у меня были трусы с полосатой майкой-тельником без рукавов, и более ничего. Плюс к этому затрапезный, абсолютно левый, ремень и кирзовые сапоги. Никакого шлемофона у меня и в помине не было, вместо него я обходился маловатой пилоткой без звездочки, которая в момент нашего вечернего выезда уже была упакована мной в оставленную на аэродроме сумку, вместе с фотокамерой и прочими причиндалами. В нашем, краснобельском, военно-историческом клубе танкошлемы вообще жуткий дефицит - вчера во время баталии у нас на экипаж из пяти человек был только один шлемофон (у торчавшего из своей башенки командира), да и тот образца 1970-х годов, то есть явно не из той эпохи. Хотя, с другой стороны, если у тебя в этом самом клубе ничего крупнее мотоциклета отродясь не было - зачем тебе вообще танкошлем?
        Ну и спрашивается - а что я обнаружил, едва очухавшись? Первым делом я увидел в траве рядом с собой танкошлем, явно ношенный, из кожзаменителя, с тремя гребнями, без наушников от рации или ТПУ, но подозрительно точно соответствующий образцам времен Великой Отечественной. К тому же после стихийной примерки он оказался мне в самую пору.
        Комбез на мне тоже оказался не тот - куда более плотный и качественный, чем то, в чем я выезжал «в ночное», добротный и даже с нашитыми на коленях и локтях то ли заплатами, то ли тканевыми «усилениями». Потом, уже когда я переодевался на аэродроме (слава богу, что при этом никто из наших меня не видел, все бегали и собирали оставшиеся манатки перед срочным отъездом, который и так сильно задержался из-за нас, грешных), обнаружилось, что на мне под комбезом полный комплект нательного белья в виде рубахи и кальсон (и то и другое не особо свежее и явно ношенное, но все же уставное, опять-таки времен Великой Отечественной) и галифе с гимнастеркой. «Защитная гимнастерка» оказалась хб, но при этом командирского образца, с нагрудными карманами. В карманах гимнастерки были какие-то документы, в левом набедренном кармане комбинезона - аккуратно свернутая карта. Разбираться со всем этим я не стал - просто быстро убрал от греха подальше, решив, что потом, уже дома, все расмотрю и прочитаю.
        Сама гимнастерка была вполне стандартная, образца после 1943 года, с воротником-стойкой на двух потемневших латунных пуговицах и еще тремя пониже. На плечах гимнастерки были полевые погоны старшины защитного цвета, с красными т-образными лычками и латунными эмблемами танковых войск РККА (старыми, довоенными, которые изображают стилизованный боковик танка БТ). На груди гимнастерки слева обнаружилось две медали «За отвагу» (одна из которых большего диаметра и на маленькой, прямоугольной красной колодке - такие вручали до 1943 года), справа ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени а также значки - «Отличный танкист» и «Гвардия». Достаточно тривиальный, с точки зрения беспринципного коллекционера из новейших времен, набор наград, тем не менее свидетельствовавший о доблести и мужестве награжденного.
        Ремень на мне оказался командирский - довоенный, со штампованной пряжкой в виде сквозной пятиконечной звезды. Плюс портупея через плечо. Сапоги тоже были другие, значительно лучшего качества, похоже, яловые, но точно никакая не кирза. Моего размера и явно долго ношенные.
        Но самое главное - при мне обнаружилось целых три ствола! Они же «волыны», «плетки» и так далее, если вспомнить современный полууголовный сленг. И вот это было самое интересное. Во-первых, вчера у меня из оружия не было даже зубочистки, и уж подавно не имелось на поясе никакой кобуры. А после моего пробуждения на поле на спине справа на поясном ремне вдруг обнаружилась вполне себе уставная кобура, а в ней заряженный, увесистый «ТТ» (и ведь никакой, блин, не муляж!), да к тому же с патроном в стволе. В правом набедренном кармане моего комбеза был «Люгер» (он же «Парабеллум»), тоже заряженный и боеготовый, а во внутреннем нагрудном кармане комбинезона справа (по идее, на комбинезонах тех времен таких карманов не было, а на моем он был явно нашит дополнительно и специально под оружие - цвет ткани несколько отличался) - револьвер системы «Наган». Вообще карманы, в которых нашлись пистолеты, были явно перешиты и несколько усилены именно для этой функции - а как иначе в них возможно таскать отнюдь не легкий «Тульский-Токарев», а уж более тяжелый и габаритный «Люгер» - и подавно. Интересно, только кем
именно эта портняжная работа была проделана и когда? Причем из двух первых стволов явно стреляли, недавно и много - от дульных срезов «ТТ» и «Люгера» ощутимо воняло порохом. При этом в обойме «Люгера» при беглом осмотре не хватало четырех патронов, а в одном кармане я нашел две пустые обоймы для «ТТ». А еще - по разным карманам моего комбеза оказались рассованы четыре снаряженные запасные обоймы к «ТТ» (пятая была в кармашке кобуры), две полные обоймы к «Люгеру», а также два десятка патронов для нагана. Довершал картину явно самодельный аккуратный нож, ножны которого обнаружились за голенищем моего левого сапога. Нож был хорошо заточенный и хорошо сбалансированный, качественно сделанный под мою руку, хотя и слегка потрепанного вида. Похоже, что я им тоже неоднократно пользовался. Или не пользовался? Или не я? Интересно только, если это был я - хлеб да сало на бутерброды строгал или всерьез кого-нибудь подрезал? Жуть какая-то…
        При виде этого «большого набора» киллера или террориста (хотя часто это одно и то же) я невольно порадовался, что не нашел у себя в карманах, скажем, ручных гранат. И как же хорошо, что никого все-таки не тыркнуло сдуру ментов вызвать, они бы меня с этим арсеналом точно «приняли» с распростертыми объятиями, особенно после всех этих недавних некрасивых историй, когда мужички за пятьдесят, у которых что-то там по жизни «не срослось», хватались за стволы и начинали без всякого повода валить соседей по даче или вообще кого попало…
        Хотя и не факт. Обуреевские мусора могли вообще ничего не заметить, специально не присматриваясь, - в конце концов, внимание сильно притупляется, если кругом шляется толпа абсолютно левого народа с нестреляющим оружием, включая пулеметы и противотанковые ружья, а на «баталиях» вроде вчерашней многие реконструкторы еще и муляжи пистолетов с собой таскают, а из «наганов» и прочих револьверов бывает даже и постреливают холостыми.
        Но все-таки сразу три пистолета - это не слабо. Я что - с кем-то всерьез воевал или собирался воевать? И ведь, судя по сильно воняющим порохом стволам, пострелял от души. Или все-таки это был не я и мне эти пистолеты подсунули в карманы, скажем, после того как из них накануне завалили кого-нибудь во время очередной «заказухи»? Эта версия явно шизофреническая, поскольку использовать для заказного смертоубийства антикварный «Люгер» с его нестандартными девятимиллиметровыми импортными патронами, которые у нас сейчас хрен достанешь, это даже не экзотика, а чистое пижонство. А затем для прикрытия содеянного потом специально торчать на этом дурацком поле (ночью и в дождь!), только для того чтобы подсунуть стволы внезапно потерявшему сознание дурачку-реконструктору? Тогда получается - кто-то заранее знал или даже спланировал загодя весь этот идиотский эпизод с внезапно разбежавшимся экипажем «Т-34»?! Нет, о таких вещах лучше вообще не думать, как говорил то ли Нат Пинкертон, то ли Шерлок Холмс, даже если у вас паранойя - это вовсе не означает, что за вами никто не следит…
        Так или иначе надо будет поспрашивать имеющих отношение к МВД друзей и знакомых - вдруг где-то в наших краях 22 июня действительно кого-то грохнули из ну очень экзотического пистолета. Хотя моя сформировавшаяся во второй половине 1990-х циничная журналистская логика подсказывала, что, скорее всего, ничего подобного не было. Не для Краснобельска такие понты, у нас и киллеры простоватые, и их наниматели не богатые. Вон с месяц назад у нас в одном не особо удаленном районе при попытке отжать какой-то невеликий семейный бизнес вроде швейного ателье некий орел заказал собственных мать и сестру. Так их обеих банально зарезали за сумму в районе двухсот тысяч рублей (всего-то), без всяких там «Люгеров» и вообще дорогостоящего огнестрельного оружия. Причем и киллер, и заказчик были настолько тупы, что спалились и попались сразу же, по горячим следам. Что тут сказать - провинция-с…
        По счастью, в момент, когда я все эти «подарки судьбы» доставал трясущимися руками из карманов, разряжал и прятал в сумку, погруженный в самые невеселые мысли, нежелательных свидетелей вокруг по-прежнему не было. А то тут же заныли бы - Андрей, ну дай посмотреть! И тайне пришел бы конец. Только убрав пистолеты с глаз долой и переодевшись в цивильное, я наконец немного успокоился. Не дай бог мама узнает или хотя бы услышит про нежданно-негаданно свалившееся на меня оружие, она эти железки терпеть не может…
        Как я добирался до города, подробно рассказывать не буду. Все было как всегда - набившись скопом в тесный «пазик» среди разнообразного снаряжения (включая категорически не стреляющий и лишенный «начинки» пулемет «максим», который Лехины орлы таскают на все мероприятия исключительно для антуража), народ в основном дремал. Некоторые дремали обнявшись. Говорить никому не хотелось, тем более что нынешняя задержка была из-за нас, четверых. И мы, хоть и были, что называется, «ни сном ни духом», все-таки ощущали свою вину. Правда, в этом автобусе из «виновников торжества» ехали только я и Дудыптов со своей коханкой. Характерно, что по мере приближения к городу у меня возникли странные ощущения. Так бывает, когда возвращаешься домой после долгого отсутствия. Но какое, спрашивается, «долгое отсутствие», если в обратном направлении мы ехали менее суток назад?
        Доехали как обычно до подъезда Лехиного клуба, где я с ним и распрощался. После чего взвалил на плечо сумку и пошагал на ближайшую остановку, дабы оттуда ехать на городском транспорте к себе, практически на другой конец города.
        Однако, пока я ждал автобус и садился в него, настроение у меня несколько испортилось. Потому что я опять увидел Блондинку.
        Именно так - «Блондинка» с большой буквы. По крайней мере я ее для себя когда-то давно определил именно так. Природу этого странного явления я объяснить не могу, поскольку я не знаю, кто она, что она и зачем она. Если пытаться объяснить себе хоть не-много логически природу этих ее появлений, можно вполне себе сойти с ума, потому что, как ни крути, получается какой-то бред. То есть, возможно, это такой мой глубоко личный специфический «глюк», уж и не знаю…
        А если обратиться к фактам, то получается, что примерно с 1991 года, то есть с довольно сопливого возраста (я тогда еще школу заканчивал), я начал периодически обнаруживать возле себя некую персону женского пола. Может, такие появления были и раньше, только я о них почему-то не помню.
        В целом же все происходило и происходит стандартно. Я стою на улице (в помещениях Блондинка никогда не возникала) и в какой-то момент неожиданно утыкаюсь взглядом в некую женщину, которая всегда стоит на расстоянии не более десяти метров и внимательно смотрит на меня, ничего не говоря при этом. И максимальное время этого «сеанса гипноза» - двадцать три минуты, засекал ради интереса.
        Говоря о приметах Блондинки, можно сказать, что на вид ей лет тридцать «плюс-минус три-четыре», рост небольшой, тип физиономии европеоидный, черты лица правильные, где-то даже симпатичная дамочка, но сказать, что красавица, не могу. Волосы у нее светлые, по-моему, крашеные. Самое же интересное, что хотя пострижена, причесана и одета она каждый раз по-разному (правда, обувь более-менее стандартная, почти всегда каблуки носит), за без малого три десятка прошедших лет она совершенно не изменилась и, что самое главное, не постарела. Интересно, откуда она, вот такая вот, сваливается на мою голову, с того света или из какого-нибудь параллельного измерения, где время течет иначе, чем у нас? Или она вообще киборг в женском обличье? В этом случае невольно вспоминается вселенная «Терминатора», где самые опасные боевые механизмы маскировались как раз под слабый пол, и тут уже возникает невольный страх перед этой самой Блондинкой. Хотя на робота она не похожа. Манеры и мимика у нее вполне себе живые, хотя рожи она, конечно, не корчит…
        В общем, каждый раз она возникает словно из ниоткуда и какое-то время внимательно разглядывает меня своими серо-зелеными глазами, ничего не говоря и не пытаясь подойти вплотную.
        В самом начале, когда я был куда моложе и глупее, мне как-то казалось, что это просто совпадения. Но потом, когда начал задумываться и сопоставлять, я понял, что женщины с такими приметами, да еще и категорически не меняющейся с годами, не может быть ни среди моих родственников, ни среди знакомых, ни, если задуматься, среди обычных людей вообще. А уж ее переодевания и изменения прически в соответствии с сезоном и текущей модой вообще объяснению не поддаются. Куда логичнее выглядело бы, если бы она не изменялась бы целиком, но, увы. Хотя она же все-таки женщина, а они без периодического переодевания не могут, и ничего тут не поделаешь…
        По работе или там, где живу, я даже случайно с подобными персонами тоже не сталкивался, да и не было у Блондинки какого-то конкретного «места привязки», поскольку являлась она мне в самых разных местах.
        Тогда спрашивается: откуда она и зачем? Что ей вообще от меня надо? Ответить на это я сам себе до сих пор не могу, сколько ни пытался.
        Однако со временем все-таки выявились некоторые странные закономерности. Блондинка появляется не реже двух раз в год, при этом зимой она рядом со мной, похоже, не возникала никогда. Хотя в холодное время года рассмотреть лицо человека, особенно если он сильно тепло одет, всегда сложнее и, возможно, это просто моя невнимательность. Зимой, стоя где-нибудь на остановке, как-то не тянет крутить головой и всматриваться в лица окружающих. Далее: Блондинка возникает только в Краснобельске, хотя и в различных районах города и его окрестностях. Это я понял со временем, поскольку во время моих, не особо частых и не особо долгих, отлучек за пределы родного города она рядом со мной в других городах и весях не обнаруживалась ни разу. И при этом куда чаще она появляется, если в моей жизни или вокруг, глобально, например в масштабе всей нашей страны, начинает что-то происходить, особенно нехорошее. О некоторых других возможных причинах ее появлений (а они, как оказалось, были), я в тот момент вообще не подумал, поленившись сложить два и два. Как оказалось - очень зря.
        Так, по моим наблюдениям, особенно часто я наблюдал Блондинку с 1991 по 1995-й, в 1999 - 2000-м и после 2012-го. И уж какая тут может быть закономерность - даже не знаю. Кого может интересовать сугубо провинциальный, хоть и известный «узкому кругу ограниченных людей» в столицах и даже за бугром историк и журналист с доходами ниже среднего и не слишком устроенной личной жизнью?
        Может, я российский аналог Джона Коннора и в какой-то момент, когда наступит третья мировая война, я вдруг стану «верховным вождем», на том простом основании, что меня зовут Джон Коннор, возглавлю и поведу человечество куда-то? Кстати, а куда поведу-то? Стоит ли при таком раскладе вообще сражаться с роботами за радиоактивные руины безнадежно погибшего мира? Кому это станет нужно, да и будет ли кому сражаться? Кстати, никто почему-то не обращает внимания на то, что у создателей вселенной «Терминатора» всякая логика отсутствовала с самого начала. Допустим, этот самый, контролировавший все системы вооружения США суперкомпьютер (ну, или целая сеть компьютеров) «Скайнет» осознал себя разумным (то есть у него таки прорезался пресловутый «искусственный интеллект»), после чего вместо того, чтобы считать наиболее выгодные варианты возможной войны с русскими или китайцами, взял да и долбанул со всей дури по всему человечеству сразу, начав с самих американцев (вроде бы он осерчал после попытки его отключить?), а потом принялся еще и методично зачищать тех, кого не добил ядерной войной и ядерной же зимой, да
еще и создавая для этого самодостаточные, самовоспроизводящиеся, да еще и почти разумные системы вооружения. И, допустим, замочат Терминаторы всех людей на планете, начиная с Сары и Джона Коннора и кончая распоследним, дефективным грудным младенцем откуда-нибудь из Центральной Африки, - и что дальше-то? Планета остается без людей, а «Скайнет», выполнив боевую задачу, переходит в спящий режим ожидания? Не иначе как в расчете на появление новых угроз и противников в лице пришельцев из космоса или, к примеру, постепенно обретших разум дельфинов, поскольку на истребление обитателей морских глубин означенный «Скайнет» изначально вроде бы не был заточен? Ведь победа над кем-то всегда совершается как раз ради того, чтобы делать что-то, хоть немного позитивное, потом, после нее. А в случае «Скайнета» это получается просто война ради войны, вообще без какой-либо четкой цели, то есть выходит, что машинный разум интересует не конечный результат, а сам процесс… Хотя, с другой стороны, а чего можно ждать от сбрендившего суперкомпа? Нет, все-таки лучше о таких вещах вообще не думать, поскольку это уж точно
клиническая шизуха, тем более что мессия планетарного масштаба из меня как из промокашки балерина…
        Конечно, когда количество нежданных встреч с Блондинкой постепенно перевалило за несколько десятков, я начал понимать, что это все явно неспроста. Тем более за мной можно было спокойно наблюдать, не обнаруживая себя, умный человек именно так бы и сделал. А вот Блондинка, наоборот, слишком явно и упорно демонстрирует свое присутствие. Интересно - зачем? Чтобы когда-нибудь потом я в случае чего не испугался и не начал делать глупости при встрече с ней? Но что это в таком случае должна быть за встреча? Предполагать-то в этом случае можно все что угодно, но стоит ли лишний раз ломать извилины? Ведь ясно только одно - ей явно что-то от меня надо. И если не надо сейчас, значит, понадобится когда-нибудь потом. И она, как та мина, ждет своего часа…
        Не скрою, я много раз пытался подойти к ней, но ровно в тот момент, когда я начинал двигаться в ее сторону, время словно замедлялось - странная женщина делала пару шагов в сторону, а потом словно исчезала, как будто ее и вовсе не было.
        Несколько раз Блондинка появлялась в моменты, когда я стоял на улице вместе с приятелем или приятелями. И потом я спрашивал чисто для очистки совести - видели ли они что-нибудь? И, что самое интересное, приятели говорили, что вроде бы да, кто-то в том месте, на которое я указывал, стоял, и даже соглашались, что это была женщина. Но вот подробно очевидцы ни разу не смогли ее разглядеть. То есть ничего конкретного, кроме подтверждения самого факта ее присутствия. Это-то меня и настораживало больше всего. Ладно бы, если бы Блондинку видел я один, но раз ее видели и другие - значит, это точно не бред и не глюк, а нечто материальное. Правда, тот факт, что рассмотреть ее мог я один, неприятно удивляло еще больше…
        Хотя появления Блондинки никогда не оборачивались для меня ничем плохим, так что все это было более чем странно. Чего она меня рассматривает? Проверяет, жив я или помер? Так для этого не обязателен столь близкий визуальный контакт. Конечно, отчасти я все-таки был склонен списывать все это на расстроенную психику (а у кого она в нашей стране, особенно у тех, кто пережил 1990-е, не расстроена?), но идти с этим к врачам так и не собрался, еще признают психом на ровном месте. У них это запросто…
        В общем, Блондинка не появлялась с прошлой осени и вот вдруг возникла на пустынной утренней остановке, в облике банковской служащей, бизнес-вумен или что-то ее типа этого - узкая юбка до колен, белая блузка, черные туфли на небольшом каблуке и с сумочкой через плечо. Интересно, откуда она могла выскочить в таком прикиде, в воскресенье, да еще и в восемь часов утра? Как обычно, она какое-то время стояла на остановке и смотрела в мою сторону. И при этом, что характерно, улыбалась, понимающе и, возможно, даже одобрительно. Это меня поразило больше всего, поскольку до этого, за все эти годы, я на ее лице ни разу ничего подобного не видел.
        Впрочем, поразился этому я как-то лениво и даже не попытался двинуться в ее сторону, поскольку устал. Поэтому я просто дождался, когда подошел мой автобус. Затем залез в него и, уже садясь, видел, что Блондинка все так же стоит на остановке и улыбается. Далее я отвернулся от окна на секунду-другую, глянул - а ее уже нет. Растворилась. Мираж-дымок-видение… Блин, мало мне было проблем, так теперь еще всплыла и эта, старая, загадка, которая почему-то всегда возвращается, неотвратимо словно бумеранг, Будулай, джедай или домовенок….
        Так или иначе это ее очередное появление в сочетании с улыбкой и вчерашним происшествием меня особо не обрадовало. Хотя, надо признать, и не насторожило.
        В общем, когда я наконец вышел на своей остановке, меня практически умилил запущенный памятник товарищу Серго Орджоникидзе. Кстати, у нас в городе уже никто толком и не помнит, чья это статуя - стоит себе некий кавказец в сапогах и френче, но на Сталина не похож, и иди разбери, кто это, пока надпись на памятнике не прочитаешь. И даже тот факт, что чугунный Серго стоит прямо перед входом в бывший ДК своего имени (там давно уже никакой не Дворец культуры, здание передано местному мазутно-нефтегазовому универу под аудитории - своего рода примета времени), а наш район носит его имя, для большинства краснобельских пейзан решительно ничего не проясняет.
        И опять родной город меня практически умилил, словно я в нем очень долго отсутствовал. Интересно, с чего это опять?
        А между тем все было как всегда. Ранним воскресным утром машин и народа на улицах практически не было, только у моего дома навстречу попался чмошного вида парняга, который постоянно выгуливает в очень странное время (например, очень рано утром или на ночь глядя) своего очень красивого пса породы «аляскинский маламут» у нас на квартале.
        Родители с пятницы торчали в огороде и скоро возвращаться не собирались, поскольку летом в нашей тамошней «берлоге» на относительно чистом воздухе иногда куда комфортнее, чем в городе. Тем более что комаров в начале лета хватает и там и здесь. Позвонив им, я понял, что моя задержка во Вторпятово их совсем не насторожила, поскольку я о такой возможности предупреждал. А раз так - рассказывать никаких подробностей я пока не стал, дежурно отрапортовав, что приехал и у меня все нормально, жив-здоров.
        Моясь затем в ванной, я с удивлением обнаружил, что за эту ночь я несколько отощал (интересно, как это могло случиться?), слегка изменил прическу (этот факт как раз в глаза сильно не бросался, поскольку я всегда стригусь довольно коротко, но, посмотревшись в зеркало, я это для себя невольно отметил), а кроме того, узрел у себя несколько шрамов, которых не было раньше, - на левом плече и руке и справа, на бедре. Обдумывать это я не стал, поскольку, честно говоря, уже ничего не соображал. Помывшись, я переоделся, пожевал чего бог послал и немедленно завалился спать.
        Соответственно, содержимое сумки и карманов моего нового комбинезона я разобрал только вечером, проснувшись через несколько часов. Заранее настраиваясь на любые сюрпризы. И они не замедлили воспоследовать.
        Итак, в одном кармане гимнастерки обнаружились наградные документы на весь тот иконостас, что висел на моей груди. Сами ордена, медали и значки я сразу же отцепил от гимнастерки и сложил в ящик шкафа. Все орденские книжки были выписаны на некоего Потеряхина Андрея Васильевича, сержанта, а затем старшего сержанта.
        В другом кармане вместо вполне ожидаемой красноармейской книжки обнаружилось удостоверение личности - слегка потрепанная красная книжечка. Открыв его, я испытал нечто вроде дежавю. Разумеется, на вклееной в удостоверение фотографии, обнаружилась моя несколько угрюмая физиономия. В гимнастерке с воротником-стойкой, погонами старшины и теми же самыми четырьмя правительственными наградами на груди. Что называется - влип по самое не могу. Интересно, как это могло получиться?
        А вот фамилия, имя и отчество в удостоверении были не совсем мои - Потеряхин Андрей Васильевич, год рождения - 1916-й. Имя и отчество совпадали с моими, а вот фамилия и тем более дата рождения были абсолютно левыми.
        Обозначенное в удостоверении звание - старшина. Должность - «водитель-испытатель». Место службы - «Особая группа материально-технического обеспечения № 115 Третьего Спецтехотдела при ГАБТУ БТ и МВ КА». То есть насколько я понимаю в сокращениях времен Великой Отечественной - при Главном автобронетанковом управлении бронетанковых и механизированных войск Красной Армии. Очень интересно, какой-то непростой старшина этот Потеряхин, то есть, надо полагать, я. Что еще можно было понять и почерпнуть из этого удостоверения личности? Да ровным счетом ничего. Только то, что выдан документ был 2 ноября 1944 года и подписан был неким «Зам. начальника управления кадров БТиМВ КА генерал-майором Г. Сазоновым». Еще там была подпись означенного генерал-майора и печать. И все. Ничего более.
        В то же удостоверение были вложены аккуратно свернутая вчетверо бумага и фотография. Развернув бумагу с машинописным текстом, я не без удивления прочитал, что старшина Потеряхин А. В. в составе особой группы выполняет специальное задание в интересах высшего командования Красной Армии в полосе наступления 1-го Белорусского фронта. Всем командирам воинских частей предлагалось оказывать подателю сего всемерное содействие по первому его требованию. Бумага была выдана 12 апреля 1945 года, подписана начальником штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковником М. С. Малининым и украшена парой казенных печатей. Интересно, какие это специальные задания мог выполнять водитель-испытатель в полосе наступления 1-го Белорусского фронта в самом конце войны? В голове это как-то плохо укладывалось, и на ум не приходило ничего, кроме какого-нибудь осмотра и учета подбитой техники противника.
        Фото оказалось не особо затертым поясным снимком на толстой унибромовской бумаге. С фотографии улыбались пять человек. В центре был симпатичный мужик с мужественным лицом в командирской фуражке и с новенькими погонами майора на гимнастерке с отложным воротником. На груди у мужика были ордена Красной Звезды и Боевого Красного Знамени. Справа от майора улыбалась круглолицая девушка вполне милого облика, в темном берете с пятиконечной звездой и узкими светлыми погонами с тремя звездочками, одним просветом и эмблемами танковых войск (надо полагать, старший техник-лейтенант) на новой гимнастерке с воротником-стойкой. На груди у девушки был орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
        А позади майора и старлейтши стояли три мужика, старательно пытавшиеся изобразить на своих лицах типичную фотографическую «улыбочку». Один, справа, - в комбинезоне с темными пятнами на рукавах и в пилотке. С небольшими пижонскими усиками, которые делали его слегка похожим на актера Бориса Бабочкина (того, который Чапаева играл в одноименном старом фильме). В центре стоял совсем молодой курносый парняга в низко надвинутом танкошлеме и ватнике, а вот справа просматривалась несомненно моя (или похожая на мою), несколько усталая, но старательно улыбающаяся рожа, в мятой пилотке со звездой и расстегнутом ватнике. Под ватником про-сматривалась гимнастерка с расстегнутым отложным воротником, но уже без петлиц. Позади данной «скульптурной группы» немного не в фокусе просматривалась шестигранная башня танка «Т-34 - 76», выпуска самое раннее 1942 года, с белой надписью «Уральский металлург» и крупно нарисованным номером «06», а также какие-то деревья с минимумом листвы. На обороте фото имелась сделанная аккуратным почерком (синими чернилами, явно перьевой ручкой, теперь так уже давно никто не пишет)
надпись:
        «Андрей! Помни Еблышкино!»
        Плюс дата (по-видимому, съемки) 2.05.1943 г. и неразборчивая, замысловатая, подпись. Первые буквы «Ник…», то ли «Никитин», то ли «Никишин», а может быть, «Никифоров» или что-то типа того. Кроме этого, в левом набедренном кармане моего неожиданно обретенного этой ночью комбеза была сложенная карта. Карта оказалась крупномасштабной (чуть ли не трехверстной), советского производства, отпечатанной типографией при Управлении геодезии и картографии РККА в сентябре 1940 года. На карте был отображен кусок территории Германии, как я понял после некоторых размышлений и сопоставлений с имеющимися у меня географическими атласами, где-то в районе бывшей границы между ГДР и ФРГ. Местность между Цербстом и Магдебургом, с рекой Эльбой и несколькими дорогами и мелкими городишками. На карте имелось несколько торопливых карандашных отметок. Так, город, обозначенный как Нордлингбург, был зачем-то обведен красным карандашом. Чуть в стороне от него стояло два крестика, подписанные как «замок» и «аэродром». Восточнее этих отметок был нанесен карандашный пунктир с надписью «линия бс на 1 мая».
        Ну и что это все, спрашивается, значит? Что за фигня? Ладно, допустим, теперь я знаю, что в те давние-давние годы существовал очень похожий на меня внешне некий старшина-танкист по фамилии Потеряхин, кавалер четырех правительственных наград, который воевал на советско-германском фронте (в том числе, надо полагать, и под каким-то Еблышкином, про которое он должен был зачем-то помнить) как минимум с мая 1943 года и, судя по всему, практически до самого конца войны. И что мне дает осознание данного явного факта? Как говорится, ни жарко ни холодно. И хотя вещи, документы, награды и оружие этого самого Потеряхина прошлой ночью каким-то образом оказались у меня, прямо отождествлять себя с этим странным старшиной мне в первый момент даже и не пришло в голову, но уже буквально через несколько минут в моих мозгах что-то, как выражаются нынешние тинейджеры, «тыркнуло».
        И я вдруг сказал себе - стоп! Потеряхин. Старшина. Хоть убей, но это что-то знакомое. Где-то я эту фамилию и это звание именно в таком сочетании уже слышал, причем неоднократно.
        После этого я практически инстинктивно полез в нижнее отделение одного из своих книжных шкафов, где по давней привычке храню всевозможные бумажные записи и материалы, которые считаю достойными внимания, но пока еще никак не использовал в своей работе, ни журналистской, ни исторической. Это у меня бывает по разным причинам - либо руки не доходят, либо оказывается, что кто-то где-то про это уже писал, либо собранного материала явно недостаточно для написание мало-мальски внятной статьи.
        И, немного порывшись в своем архиве, я наконец нашел то, что искал (все-таки профессиональная память великая вещь!), и вспомнил наконец, чем именно словосочетание «старшина Потеряхин» было мне знакомо.
        В стандартном прозрачном файле лежала толстая и очень старая общая тетрадь в потрескавшейся от времени буро-коричневой клеенчатой обложке, с сильно пожелтевшими страницами. На тетради даже сохранились наклейки с архивными номерами единиц хранения. Кроме нее, в файле лежало несколько относительно свежих листов бумаги с печатным и рукописным текстом.
        А история этой тетради была такая. Уже довольно давно (теперь даже кажется, что это вообще было не со мной, и в другой жизни), а точнее - осенью 2002-го, меня как-то занесло в Москву. Там на одной ну очень узкоспециальной тусовке как раз презентовали только что вышедшую книжку о недавней войне на Балканах, где я выступал одним из соавторов. Книга эта вышла микроскопическим тиражом и прошла, в общем, незамеченной. К тому же я на фоне двух других авторов был еще молод и особо не авторитетен, так что все лавры и интервью достались этим солидным москвичам, Павлуцкому и Бергштейну (кстати, на данный момент оба они уже умерли, хотя, по идее, мужики были совсем не старые), которые сверх всякой меры насовали в книгу своих довольно дурацких выводов и гипотез, смысл которых сводился к нехитрому тезису о том, что каждый, кто будет сопротивляться объединенным усилиям НАТО по насильственному установлению всеобщей «демократии», непременно получит по рогам и будет прозябать в ничтожестве, примерно как сербы. Хотя, тогда по-другому писать было еще не принято, ибо считалось, что добрый и демократический Запад нас
завоюет буквально вот-вот или мы сами «дозреем» и упадем им прямо в руки, как осеннее яблочко с ветки. Ну а мне спасибо, что хоть какие-то деньги потом выплатили.
        Ну да и не в книге дело - как раз там я, было дело, в очередной раз пересекся с еще одним своим столичным знакомцем и коллегой по ремеслу Димой Пчелиным. Как и многие московские историки, Дима тогда не бедствовал, ибо какой-то солидный заграничный «гуманитарный фонд» подрядил его в числе прочих на сочинение «правдивой версии истории Великой Отечественной войны». Учитывая, что фонд был довольно мутный, немецко-нидерландско-американский и больше интересовавшийся не какой-то там отечественной военной историей прошедших времен, а, как у них там водится, «гонениями на свободомыслие, оппозицию и геев» в современной России, мне лично такая задача представлялась абсолютно неподъемной. Но валюту в виде грантов и прочих выплат этот фонд выдавал исправно, и Дима в те годы был вполне себе «в шоколаде» и жил практически на широкую ногу. К тому же, как москвич в третьем поколении, Дима имел в активе еще и расположенную в престижном районе (чуть ли не в какой-то высотной «сталинке») квартиру покойной бабушки, которую сдавал за нехилые деньги. Он тогда работал сразу в нескольких непыльных местах (куда был
пристроен, как я понял, по великому блату), включая какой-то ведомственный или военный архив (какой именно - он тогда не сказал, а я как-то постеснялся спросить, а из штампов на документах понять это было нельзя), и мне надо было получить с него несколько выписок из архивных дел и мелких уточнений из тех же архивов, о которых мы договаривались заранее.
        Все знают, что московским историкам, особенно тем, которые с военной темы не слезают, завсегда проще добывать информацию, чем нам, провинциалам, даже в нынешний век Интернета. Хотя тогда Интернет только начинался. Разумеется, помогал Дима мне отнюдь не бескорыстно, его тогда как раз интересовали материалы по истории нашего, Краснобельского, авиамоторного завода, и я ему наковырял в местных архивах кое-что действительно интересное из времен 1941 - 1948 гг., то есть первых лет истории завода - по собственно производству и динамике изменений кадровой ситуации на предприятии.
        Короче говоря, при той нашей встрече Дима сказал, что у них сейчас активно чистят архивы. Тогда времена такие были, самый пик и расцвет по части искоренения в московской городской черте оставшихся еще с советских времен промышленных предприятий и различных контор, с последующим их сносом и возведением на их месте элитного жилья - при московских конских ценах на землю под застройку это вполне понятная тенденция, которая сохраняется и по сей день.
        В общем, из-за этого возникла необходимость «резкого сокращения площадей под хранение документов», и разные «второстепенные и сомнительные бумажки» они там у себя решили либо перевести в электронный вид (то есть отсканировать), либо просто «списать и утилизировать».
        Это тогда тоже была своего рода «примета времени», поскольку до нынешних реалий с «Бессмертным Полком» и прочим было еще ой как далеко, а Великая Отечественная война по-прежнему представлялась кое-кому «одним из наиболее кровавых проявлений преступного коммунистического режима» и «неприкрытой сталинской агрессией, направленной на захват половины Европы». В общем, мы заехали к Диме домой, и он неожиданно устроил более чем нехарактерный для прижимистого столичного жителя «аттракцион неслыханной щедрости» - подарил мне широким жестом пачку архивных документов, которые у них уже успели списать на последующую утилизацию.
        Мол, возможно, хоть ты их к чему-нибудь применишь, все равно же выбросят. Среди документов была и эта коричневая общая тетрадь. Дима сказал, что с ней связана довольно странная история, которая, по его мнению, не стоит выеденного гроша и ломаного яйца. Некие советские солдаты нашли эту тетрадь в разбитом танке (причем танк вроде бы был немецкий) во время сбора и утилизации подбитой вражеской техники в районе того самого немецкого Нордлингбурга в июле 1945 года, то есть вскоре после окончания войны, в момент, когда после Потсдамской конференции только что устаканивались линии разграничения между союзными оккупационными зонами в Германии. Нашедшие были ребята дисциплинированные и сдали тетрадь в разведотдел Группы советских оккупационных войск, но там с ней, судя по всему, ничего не делали, поскольку уже в январе 1946 года тетрадь была сдана в архив, где она и лежала, никем не востребованная, вплоть до момента списания. Во всяком случае, Дима сказал, что в архиве эту тетрадь с 1946-го ни разу не брали для просмотра или каких-то выписок.
        Вроде бы это был некий дневник (а ведь в военное время дневники вести категорически не полагалось, и не только в Красной Армии - если бы кого-то в те времена с этим застукали, вполне могли и под суд отдать), автором которого значился некий старшина А. В. Потеряхин, чья фамилия значилась на последней странице. По характеру это были разрозненные сумбурные записи, за период примерно 1941 - 1945 гг. Точнее сказать было сложно, поскольку записи обрывались на полуслове и против многих из них, особенно в начале тетради, не стояло вообще никаких дат. Записи в тетради делались простым и химическим карандашом или различными чернилами, почерк был очень мелкий, убористый и крайне неразборчивый. Из-за этого Дима даже не пытался вчитываться в содержание дневника, просмотрев только по десятку страниц в начале и конце тетради. То есть практически это был некий аналог пресловутого «Дневник штурмана Климова» из известных почти всем (если не книге, так хотя бы по двум кинофильмам) «Двух капитанов» В. Каверина…
        Последняя запись в тетради вроде бы была датирована 6 или 7 мая 1945 года и обрывалась на полуслове. По логике вещей, как предположил башковитый Дима Пчелин, выходило, что этот самый Потеряхин должен был погибнуть в последние дни войны, где-то у все того же Нордлингбурга, где его дневник потом и нашли.
        Но получился занятный казус. Оказалось, что, согласно заокеанским данным, район Нордлингбурга в начале мая 1945 года первоначально был занят частями 9-й американской армии и оставлен ими уже после окончания войны в Европе, когда Германию разделили на те самые оккупационные зоны. Причем американские историки везде писали и пишут о том, что в самом конце войны у Нордлингбурга передовые части их наземных войск натолкнулись на «упорное сопротивление» каких-то разрозненных немецких частей (предположительно из Ваффен-СС), которые явно не желали сдаваться. Поскольку врать янки всегда умели (да и сейчас умеют) здорово, я лично предположил, что какое-нибудь американское разведподразделение тупо напоролось, скажем, на батарею чудом уцелевших штурмовых орудий или на каких-нибудь сумевших занять оборону и решивших красиво умереть за помин души фюрера фанатичных сопляков с фаустпатронами из «Фольксштурма», после чего американское командование явно заистерило. Во всяком случае, судя по их же «историческим исследованиям», американцы тогда вызвали авиацию и три сотни «Летающих крепостей» в сопровождении примерно
такого же количества «Мустангов» и «Тандерболтов» нанесли по указанному району массированный удар, после которого перемешанный с землей Нордлингбург с окрестностями был занят американцами уже практически без боя.
        Наши историки про этот эпизод конца войны всегда писали как-то невнятно, то есть, судя по всему, никаких наших войск, а уж тем более какого-то отдельно взятого старшины Потеряхина там не должно было быть.
        Более того, не читавший дневник, но профессионально дотошный Дима не поленился и проверил в архивах списки павших и живых и выяснил, что в составе частей 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронта, наступавших на этом направлении и окруживших Берлин с юга, вообще не было никого, чьи инициалы соответствовали бы «Потеряхин А. В., старшина». В документах нашлись три десятка Потеряевых, два десятка Потеряшкиных, по несколько Потерянных, Потерихиных, Потерухиных и прочее. Потеряхиных он выявил всего двоих, но у обоих категорически не совпадали инициалы, воинские звания и прочие мелкие детали. При этом один из них, Потеряхин Петр Никодимович, был пехотным рядовым из 75-й гвардейской стрелковой дивизии и погиб на Одере еще 14 апреля 1945 года, причем, судя по найденным Димой данным, похоронен он был в братской могиле на польском, восточном берегу Одера (ну или, если хотите, Одры, как эту реку именуют пшеки), а второй, Потеряхин Лев Лазаревич, был и вовсе подполковником из ветеринарной службы 1-го Украинского фронта и, судя по всему, вообще близко не приближался к передовой. То есть ни первый, ни второй
ну никак не могли оказаться в указанное в дневнике время у этого самого, чертова Нордлингбурга. Собственно, лежавшие в файле с тетрадью старшины свежие бумажки как раз и были невеликими плодами этих самых Диминых поисков и сопоставлений.
        В общем, Дима тогда решил, что это все явный фейк и ерунда (и, по его мнению, в 1946-м неизвестные чины, сразу же сдавшие тетрадь в архив, видимо, подумали точно так же), а Димино архивное начальство сочло, что хранить далее, а уж тем более сканировать этот странный, никому не нужный дневник точно не стоит. Потому он мне эту тетрадь и подарил, сказав: «Ты у нас журналист, человек пишущий, может, разберешь эти закорюки и каракули и хоть что-то поимеешь с этой «загадки природы».
        В общем, я сказал ему спасибо, но благополучно забыл об этом, поскольку тогда было много других дел. Хотя, помнится, вернувшись домой, я все-таки бегло пролистал тетрадь и убрал ее в шкаф. Туда, откуда я ее сегодня и достал.
        Кстати говоря, потом мы с Димой серьезно разосрались. Сначала грянул очередной экономический кризис и гранты ему платить постепенно перестали, да и сами грантодатели потом попались чуть ли не на прямом шпионаже. Затем, прямо накануне нападения грузин на Южную Осетию, он ни с того ни с сего вместе с какими-то американцами выступил как один из авторов вышедшей в Англии сомнительной и несвоевременной книжонки «Georgian Air Force - Wings of Freedom», за которую он сразу же, совершенно закономерно и ожидаемо, поимел полную попу огурцов. Может быть, по этой причине, после 2008 года, Диму особенно резко шатнуло в сторону всей этой пресловутой «болотной демократии» и «пятой колонны» и из вроде бы относительно критически воспринимающего как прошлое, так и настоящее человека и думающего историка (пусть и очень среднего по столичным меркам) он быстро превратился в озлобленного псевдооппозиционного блогера, который по сей день с пеной у рта борется с «мерзостью, серостью и тупостью тоталитарной и имперской власти, окопавшихся в Кремле паразитов». Беседовать с ним на любые темы теперь совершенно бесполезно,
поскольку Дима всегда сворачивает любой разговор или переписку во все том же привычном для него направлении. Именно поэтому уже лет шесть мы с ним вообще не общаемся, пусть даже в виде взаимной ругани с соцсетях.
        А вот теперь что же - выходит, что все логично? Ведь получается, что если этот старшина Потеряхин А. В., как явствует из удостоверения личности, числился в некой «особой группе» при Спецтехотделе ГАБТУ БТ и МВ Красной Армии, то он и не должен был значиться в списках личного состава и потерь фронтовых частей, поскольку он в них и не служил. А раз так - Дима тогда искал совсем не там. А вот теперь мозаика неожиданно сложилась…
        Я сел за свой письменный стол, включил лампу и, на всякий случай вооружившись сильной лупой, открыл тетрадь. Ну что сказать - почерк у старшины Потеряхина был тот еще…
        И вот здесь меня словно чем-то ударило по голове. Стоп! Минуточку! В почерке сгинувшего старшины было что-то явно знакомое. Что именно? Блин горелый?! Да это же мой почерк?! Ну точно, он, родимый, изрядно испорченный институтскими лекциями и репортерскими заметками в блокнотах, сделанными где попало, на коленке…
        И после понимания этого упрямого факта с моих глаз словно упала пелена, и я осознал, что я, Андрей Черников, и неведомый, сгинувший в далеком 1945-м, старшина Потеряхин - одно и то же лицо… И записи на пожелтевших тетрадных листках вдруг сразу стали понятны и легко читаемы. Ох и помотало же меня за одну-единственную июньскую ночь… Короче говоря, чтение обещало быть долгим и увлекательным…
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 1. Имперский бронеход
        19 ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА. ГДЕ-ТО МЕЖДУ НАРО-ФОМИНСКОМ И СЕРПУХОВОМ. ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ. МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ. СССР.
* * *
        «А оно мне надо?!»
        Один из главных, типично российских риторических вопросов
        …Вот иди пойми. Вроде только что ехал себе на жестком остатке сиденья стрелка-радиста в старом и давно обезоруженном «Т-34 - 85» и никого не трогал, было спокойно, жарко и душно, воняло соляром и выхлопным газом - и на тебе. Ведь я накануне не то что какой-нибудь расширяющей границы сознания охуяски, но даже и банального пивасика не употребил…
        И вдруг ни с того ни с сего на меня словно упала полная темнота, а вокруг совершенно неожиданно стало сыро и очень холодно.
        Первой пришедшей в голову мыслью было здравое предположение о пошлой шуточке «собратьев по экипажу машины боевой» (бравая реконструкторская братия просто обожает подобное, особенно в те минуты, когда им нечем заняться, а поржать охота) - я вполне мог задремать в процессе движения, а остальная троица, увидев это, могла остановить танк, вытащить меня наружу, уложить в ближайшую образовавшуюся после недавней грозы лужу и ждать, что из этого выйдет. С них станется…
        Я попробовал открыть глаза и с ужасом обнаружил, что лежу вниз лицом в воде, попытался вдохнуть и точно - хлебнул этой дряни и начал задыхаться. Причем вода была буквально ледяная, аж зубы заломило (это откуда же она такая взялась в конце июня?) и довольно грязная. Мгновенно осознав вполне реальную возможность захлебнуться, я резко вскочил. С меня потекло буквально ручьями. Сапоги заскользили в грязи. Открыв глаза, я понял, что на мне, похоже, нет ни одной сухой нитки, а воздух вокруг такой же холодный, как и вода, в которой я только что лежал. Очень интересно - с чего бы это вдруг? Эти проклятые бабуины-юмористы из нашего «экипажа» специально для шуточки где-то нашли ледяную воду посреди лета? Тогда это какая-то очень тонкая и продуманная шуточка, которая к тому же уже неоправданно затянулась…
        Вслед за этим я услышал низкий гул. Несомненно, от авиамотора или нескольких авиамоторов, но не вертолет. Выходит, это все-таки Вторпятово? Тогда почему столь резко похолодало? Инстинктивно подняв голову, я увидел то, чего ну никак не ожидал увидеть. В сером пасмурном небе, низко-низко, прямо надо мной пролетел довольно крупный двухмоторный самолет - округлый нос и мотогондолы рыбьих очертаний, длинная кабина экипажа с многочисленными «ребрами» переплетов и торчащим назад тонким стволом пулемета, длинный хвост, желтые законцовки крыльев и двухкилевое оперение. Вне всякого сомнения (чего-чего, а уж по виденным когда-то картинкам и фото дипломированный историк все-таки может худо-бедно определить тип авиационной техники), это был «Мессершмитт Bf-110», гитлеровский истребитель-бомбардировщик времен Второй мировой. Причем самый что ни на есть натуральный - пропеллеры вращались, образуя бледные диски, за самолетом тянулись тонкие темные шлейфики перегоревшего топлива, я четко разглядел серо-зеленый, похожий на щучью чешую камуфляж «сто десятого», цветные буквы и черные кресты на фюзеляже, обведенную
белым свастику на килевой шайбе эмблему на носу в виде стилизованной черно-желтой осы, торчащие из этого самого носа стволы пушек и пулеметов, пустые бомбодержатели под брюхом и даже две круглые головы в темных кожаных шлемах за стеклами пилотской кабины. Мне даже показалось, что пилот, сидевший впереди «мессера», активно вертел башкой, и я вроде бы даже успел увидеть рыцарский крест на ленте у него под горлом. Чуть в стороне держался второй «сто десятый», похоже, почти точная копия первого, которого я толком не рассмотрел.
        «Ну и что это за шуточки?» - подумал я, когда самолеты уменьшились, а затем совсем исчезли, растаяв на горизонте. Как человек немного в теме, я вполне твердо знал, что во всем мире сейчас нет ни одного «Bf-110» в летном состоянии, даже одномоторных «сто девятых» сейчас летают считаные единицы, да и то это в основном послевоенные испанские «На-1112» с английскими моторами «Мерлин», из числа тех, что в 1969-м снимались в известном фильме «Битва за Британию».
        А уж «сто десятые», которых к концу войны повыбили почти под ноль (не считая каких-нибудь дотянувших до краха Дриттенрайха «ночников») сейчас и в музеях-то большая редкость…
        Нет, то есть я помню, что наш неистовый Леха собирался задействовать какие-нибудь авиамодели (он, например, всерьез подумывал о большой, скажем 1/10, модели «лаптежника» «Ju-87») в очередных реконструкциях, но «в перспективе», поскольку в данный момент денег на такие забавы у него точно не было. Пока же, во время летних реконструкторских сборищ, не особо убедительно изображали вражескую авиацию все те же наши, вторпятовские, аэроклубовцы. Но у них был разве что один «Злин-226» (такие в старых советских киноэпопеях обычно изображали «Bf-109»), да разная прочая одномоторная мелочь западного производства, вообще не похожая ни на какие самолеты времен Второй мировой.
        Двухмоторных же самолетов во Вторпятово отродясь не было, а уж тем более «сто десятых», которых им точно было негде взять.
        Именно в этот самый момент я наконец начал понимать, что со мной происходит что-то явно не то.
        По-прежнему было сыро и холодно, и у меня зуб на зуб не попадал. Нет, блин, а куда все-таки делся июнь? Леха у нас что - полубог, навострившийся управлять погодой и временами года по шаманским методикам североамериканских индейцев?!
        А между тем ни «тридцатьчетверки», на которой я вроде бы ехал накануне, ни ее «героического экипажа» в пределах досягаемости вообще не наблюдалось. Да и в окружающем меня пейзаже были какие-то откровенно режущие глаз несообразности. Например, где-то рядом что-то горело и ветер тянул над землей сизый дым, одуряюще воняющий горелым топливом, резиной и железом. Вытерев ладонью грязь с лица, я немного осмотрелся. И, скажу прямо, офигел.
        Итак, я стоял в грязной, заполненной водой придорожной канаве. Ледяной воды в ней было примерно по колено (по краям канавы вода даже подернулась ледком, то есть, похоже, ночью эта лужа замерзала), и она противно хлюпала у меня в сапогах. Как я уже отметил, я был насквозь мокрый и по уши в грязи. В довершение ко всему ощупывание себя на предмет ран и травм выявило, что мой «бюджетный» комбез не просто намок, но еще и лопнул слева по шву, от подмышки до самого низа, выставляя напоказ голое тело и сырые трусы и тельник. То есть видок у меня был как у той самой, пресловутой мокрой курицы.
        А местность вокруг была ну совсем не вторпятовская, даже если и не делать неизбежные поправки на время года. В общем, я находился у обочины сильно разъезженной грунтовой дороги со стоящей в глубоких колеях дождевой водой. Вокруг простиралось необъятное, вспаханное и от того малопроходимое поле - кто пытался хоть раз ходить пешком по мокрой пашне осенью, да еще и в кирзовых сапогах, тот меня поймет. По краям этой самой дороги тянулись редкие мокрые деревья (то ли осины, то ли дубы), уже практически лишившиеся листвы. Справа у горизонта виднелся какой-то лесок, тоже серо-желтых, откровенно осенних колеров. В сторону леска тянулись через поле какие-то провода на потемневших деревянных столбах с белыми фарфоровыми изоляторами, может, электричество, а может, и телеграф либо телефон. Конечно, подобных пейзажей я осенью и в окрестностях родного Краснобельска могу обнаружить сколько угодно. Но с мелкими поправками - уже нигде нет столь древних столбов или опор ЛЭП (кругом бетон да железо), да в привычной реальности будет обязательно нагажено на самом видном месте - пустая пластиковая бутылка (или
бутылки), драные пакеты, банки от китайской одноразовой лапши и прочий, похожий и совершенно неизбежный мусор обязательно да попадет в «кадр». А здесь ничего подобного не было и в помине.
        Это называется - попал. Причем, похоже, попал во что-то явно неведомое. И дальнейший беглый осмотр округи явно подтверждал сей нехитрый вывод.
        Между тем, на обочине дороги, метрах в пятидесяти позади меня, обнаружились два горящих танка и грузовик - вот откуда несло горелым. Я медленно двинулся в ту сторону, с трудом отрывая от земли ноги в облепленных грязью кирзачах.
        Техника стояла вкривь и вкось, скособочившись в колеях. Похоже, водители пытались съехать с дороги и рассредоточиться, но им это не удалось, хотя оба танка сумели съехать с дороги и один из них даже почти сумел переехать придорожную канаву. Судя по паре свежих то ли ям, то ли воронок и валявшимся вокруг машины и танков нескольким трупам в шинелях, ватниках и танкистских комбинезонах, эта маленькая колонна попала под, похоже, неожиданный авианалет. Те самые «сто десятые»? Стоп. Какой еще, блин, в попу, налет?
        Но что самое главное - оба подбитых танка были раритетного типа «Т-26» (а их ни с чем другим не спутаешь), а горящий грузовик - полуторкой «ГАЗ-АА».
        При этом, подойдя почти вплотную к танкам, я увидел, что один из «Т-26» был стандартный, с 45-мм пушкой и цилиндрической башней с торчащей кормовой нишей, образца 1934 года, а вот второй - с похожей на шляпку исполинского гриба конической башней образца 1938 или 1939 года, да еще и с каким-то торчавшим вместо орудия обрезком короткой и толстой трубы. Я хоть и не сразу, но все-таки сообразил что это, похоже, огнеметный вариант «Т-26» - «ОТ-130» или «ОТ-133».
        Осознание этого факта сразу же отмело все еще вертевшиеся в моей голове идиотские утешительные догадки о каких-то там реконструкторских штучках. Ведь танков «Т-26» в наше время наперечет. А уж чтобы их, а в придачу к ним еще и антикварный грузовик, столь безжалостно и реалистично подожгли - это вообще явный перебор. За такое в сектантско-реконструкторской среде просто убили бы на месте. Палкой или любым подвернувшимся под руку тяжелым предметом.
        И здесь до меня стало наконец помаленьку доходить очевидное. Выходит, я что - переместился? В какое-то кардинально другое место и время? Как в фильмах и фантастических романах? Господи, ну и зачем мне это надо? Ей-богу, не по вине кара…
        Конечно, есть в секте реконструкторов типы, особенно из числа неразумного молодняка, которые считают, что будут как рыбы в воде, окажись они вдруг во временах Второй мировой. Особенно если у них при этом будет работать мобильник…
        Однако одно дело - все эти детские игры в коняшки на потеху почтеннейшей публике, в красивой и отглаженной униформе, которую жалко запачкать, а совсем другое - реально влопаться в настоящую войну. Тут все-таки нужен некоторый реальный опыт, который, как известно, не пропьешь. Среди секты реконструкторов людей, хоть немного воевавших, практически нет (не считать же за таковых, например, Генку Шепелева, который в начале 1980-х служил срочную каким-то писарчуком в Монголии и теперь с пеной у рта доказывает всем, что он, видите ли, «тоже воин-интернационалист»?), поскольку человек один раз побегавший с автоматом по афганскими или кавказским горам, по ангольскому бушу либо по полям Донбасса обычно не имеет желания заниматься ерундой.
        И не скажу, что я сам вполне подхожу для подобного попадания на какую-нибудь войну из прошлых времен. То есть некоторый опыт у меня есть, хотя в целом он на уровне, «приближающемся к нулю». Если не считать нескольких журналистских поездок и командировок в самые разные места, «туда, где стреляют», меня на более-менее настоящую войну заносило раз в жизни и то не надолго, в те времена, когда я служил срочную. Ну, то есть как служил… По-моему, «служил срочную» - это в моем случае все-таки очень громко сказано.
        В родную армию я угодил чисто по недоразумению и собственному раздолбайству. Поступил сразу после школы на геофак нашего родного краснобельского пединститута, промотался там без особого толка один семестр и понял - не мое. Именно так, а не как обычно подобное бывало с другими - не приходя в сознание, завалил сессию на почве неразделенной любви или безудержного пьянства и вылетел из вуза как та пробка из бутылки шампанского. В общем, плюнул, забрал документы и ушел (родители, естественно, волосы на себе рвали) и уже на следующий год поступал по новой, причем пытал счастья аж два раза.
        Времена тогда были странные, уже не вполне советские, но еще и не совсем «рыночные». Неизвестно откуда свалившиеся на наши бедные головы разные большие дяди с мутными глазами вразбег, непонятно на каком основании, как раз упоенно делили между собой созданную совсем не ими за прошедшие семьдесят три года советской власти прибавочную стоимость. А остальным практически круглосуточно талдычили с голубых экранов и газетных страниц душеспасительные мантры о том, что главное-де уже сделано («проклятый совок» похерен и изничтожен), а дальше наша, якобы беспросветная, жизнь будет с каждым днем только улучшаться, добрые дядюшки из вашингтонского обкома разом обучат нас свободе, демократии и толерантности, заграница нам поможет буквально во всем, а «свободный рынок» сам собой расставит все по своим местам, после чего всяк сверчок познает причитающийся ему шесток… И ведь очень многие тогда охотно велись на эти шумовые и визуальные эффекты. Тогда гражданам как раз раздали ваучеры (чуть больше года прошло) и начали активно заманивать лохов в разные финансовые пирамиды с целью относительно честного отъема денег,
жизнь не стояла на месте…
        В общем, все вокруг безудержно и шумно расползалось в разные стороны и сыпалось в тартарары, но всем при этом было очень весело. Шизофреническая атмосфера тех лет (а это было в первой половине 1990-х), по-моему, прекрасно отражена в известной комедии «Ширли-мырли»…
        Во всяком случае, пресловутого ЕГЭ (мероприятия позднее придуманного кучкой энергичных мерзавцев с целью собственного обогащения за казенный счет и ускорения процесса всеобщей дебилизации народонаселения по соресовским лекалам западной, «болванской» системы образования) и платного обучения тогда еще и в помине не было, все экзамены сдавали по-честному, что называется, глаза в глаза, и человек с башкой имел хоть какие-то шансы, тем более что принимавшие экзамены и учившие нас преподаватели тогда тоже еще окончательно не потеряли совесть. Это сейчас их интересует только постоянный приток абитуриентов (особенно на платной основе), что дает штатные единицы и ставки (а значит, прежде всего деньги), а качество выпущенных из вузов дипломированных специалистов уже давно никого не волнует, равно как и то, куда они после этого вуза пойдут, что будут делать и чего есть… Чую, что если мы все в очередной раз погорим, то во многом из-за именно этого обстоятельства…
        В общем, с этой самой второй попытки, я в местный Шкабырский государственный университет не поступил (одного балла не хватило, да и как мне потом, пару лет спустя, объяснил за рюмкой чая в теплой компании один юморист из тамошних гладеньких шестерок, для этого уважаемого учебного заведения у меня не подходящие фамилия, национальность и разрез глаз, вот если бы я был каким-нибудь Фаридом Шарипжановым из деревни Месягутово, тогда другое дело, ведь они у себя в универе «выковывают национальную шкабырскую интеллектуальную элиту» - ага, сколько лет уже куют, а все никак не выкуют), а вот на заочное отделение истфака все того педа - легко.
        В общем, поступил, сдал установочную сессию, а там меня потянул вовремя вспомнивший обо мне райвоенкомат. Хоть большевиков уже и отменили, обойтись без меня они, как видно, все-таки не могли.
        На дворе стояла осень 1994 года. И попал я в 115-й учебный танковый полк, дислоцировавшийся тогда в районе узловой железнодорожной станции Балашлеевка, Приволжский военный округ, географически где-то между Пензой и Ульяновском, и не более шести часов на поезде от нашего Краснобельска. Что я по этому поводу могу вспомнить - в любой военной службе вообще мало интересного. Старые, потрепанные долгой эксплуатацией, потертые танки «Т-72А» самых ранних выпусков, которые были старше меня и прочих тогдашних бойцов-срочников, и еще более древний военный городок с бараками и боксами для техники, многие из которых были построены, похоже, еще в 1930-е годы. И над всем этим - уже вполне осознавшие свою ненужность, задерганные бесперспективностью и лютым безденежьем офицеры и прапорщики, многие из которых, совершенно не таясь, пили все, что горит, и тырили все, что плохо лежит (хорошо жили только несколько человек, имевших отношение к местному складу ГСМ, их в гарнизоне называли «неприкасаемыми» и «золотой ротой»), при относительно малом количестве рядового и сержантского состава. В нашем полку людей и
исправной техники тогда едва набиралось на батальон. Хотя мы же были учебной частью, чего с нас взять…
        Про все иные «прелести» того периода вспоминать вообще не стоит, они известны всем, кто это время застал. Была тут плохая и очень плохая кормежка (в основном сваренные на воде крупы вроде перловки, которую, пожалуй, нигде, кроме Советской Армии, и нельзя было попробовать, да макаронные изделия, и очень редко - какие-то сомнительные рыбные и мясные консервы, похоже, лежавшие на складах с самой Великой Отечественной), дедовщинка и много чего еще.
        Однако хотя наши отцы-командиры практически забили болт на службу, меня там все-таки немного научили водить танк и стрелять из него. Разумеется, практически без намека на какую-либо теорию, на уровне «сел-завел-поехал». Мы даже пару-тройку раз пальнули по мишеням на местном полигоне, который, похоже, располагался под Балашлеевкой чуть ли не с конца позапрошлого (XIX то есть) века, когда там стояла какая-то кавалерийская часть.
        Но главная наша работа в полку тогда состояла совершенно в другом - по сути, мы были не столько танкистами, сколько грузчиками и специалистами по переноске тяжестей. Дело в том, что в месте нашей постоянной дислокации (благо железнодорожная станция была всего километрах в четырех) большие начальники повелели устроить одну из баз по списанию и утилизации сокращаемой в рамках всяких там договоренностей с НАТО, вроде пресловутых ДОВСЕ, бронетанковой техники. Со станции в наше расположение пригоняли танки, САУ, БМП, БТРы и БРДМы, свозимые, похоже, со всего При ВО, и мы практически с утра до вечера занимались тем, что снимали со списываемых машин все мало-мальски ценное. Это самое «ценное» в виде запчастей сортировалось, грузилось и увозилось, надо полагать, на склады. А раздетые и разутые бронекорпуса потом грузили обратно в эшелоны и увозили, вероятнее всего, в переплавку.
        Именно тогда я и стал серьезно и живо интересоваться историей бронетанковой техники и танковых войск, поскольку в те уже давние дни мне довелось полазить по самой разной технике, в числе которой были даже «Т-54» ранних выпусков и ИС-3М. И, кстати говоря, не только полазить - ведь танки на утилизацию приходили хоть и уже лишенными вооружения, радиооборудования и оптики, но, как правило, на ходу. Так что мне посчастливилось и немного поводить некоторые из этих раритетов, правда, недалеко - от железнодорожной станции до забора части.
        А в остальном работенка была не дай бог - ворочать и грузить железки на ветру и морозе под дождем и снегом, это вам не фунт изюму. Выматывались страшно, но был во всем этом безобразии и положительный момент - нас по крайней мере не мучили строевой подготовкой…
        А под самый новый 1995 год вдруг случился сюрприз. К нам в военный городок пригнали эшелоны только что выведенного из объединившейся Германии 64-го гвардейского, Померанского, Дважды Краснознаменного, орденов Суворова и Кутузова танкового полка, который до того входил в 16-ю гвардейскую, Уманскую, ордена Ленина Краснознаменную танковую дивизию 2-й гвардейской танковой армии ГСВГ и дислоцировался в где-то в немецком Нойштиглице. Под сотню танков «Т-80», полсотни «БМП-1/2» и уйма другой техники, которую, как тот чемодан без ручки, и тащить было лень, и выбросить жалко. Плюс привыкшие к европейской жизни офицерские семьи с детьми, притащившие с собой контейнеры с мебелью и прочими полезными в хозяйстве вещами. Как видно, вывод этого полка из Германии сначала куда-то под Смоленск, а потом и к нам «продумали» неслабые «мудрецы». Хотя тогда таких в нашей армии хватало - лишь бы вывести в кратчайшие сроки, как того требует НАТО, а там хоть трава не расти…
        В общем, по прибытии «героических гвардейцев» в нашем военном городке сразу стало тесно и не-уютно, практически «нечем дышать». Чертова прорва ползающего и стреляющего железа, которое вообще некуда было ставить, и ненормальное количество комсостава с их спиногрызами, которым негде было жить. Лишних жилых площадей у нас, разумеется, не было, и новоприбывшие офицерские семейства размещались даже прямо в казармах, разгораживая их чем попало, ширмочками и занавесочками. В общем, начался какой-то чистой воды дурдом…
        Помню, в том 64-м гвардейском полку была ну очень крутая ремрота, бойцы которой и в глаза не видели танков (вообще то есть никаких), зато за последние пару лет здорово поднаторели по части послепродажного ремонта и тюнинга подержанных автогерманских марок, которые скупало по дешевке, в преддверии грядущего вывода войск, наше высшее офицерство…
        Ну и на этом, бледном, фоне поведение отставного авиационного генерала Дудаева вдруг резко перестало нравиться г-ну Березовскому (помните такого?), и наша армия по приказу «великого полководца» Паши-«Мерседеса» полезла штурмовать Грозный. То есть практически начала воевать, хотя тогда это войной и не считалось.
        Нас это мероприятие коснулось далеко не сразу. Мы оказались там лишь в начале марта 1995-го - с полсотни бойцов при пяти офицерах и прапорах, четырех «БРЭМ-1» и трех тягачах «БТС-2». И занимались мы там примерно тем же самым, чем и до этого в «месте постоянной дислокации» - собирали и грузили в эшелоны подбитую накануне технику. Естественно, ту, которую еще можно было отремонтировать. А то, что напрочь выгорело с детонацией боезапаса, вывозили уже не мы и в последнюю очередь.
        Что тут можно вспомнить? Да, город Грозный тогда разнесли в хлам, и подбитая техника на его улицах действительно стояла, хотя и не так густо, как утверждалось в те времена. Местами тамошние пейзажи живо напоминали чистой воды постапокалипсис, хотя тогда о подобном жанре никто еще толком и не слышал.
        Кстати, именно там, насмотревшись на «честную и неподкупную» работу большинства тогдашних журналюг, я и решил, что я, пожалуй, тоже начну писать. Ведь я явно смогу это делать ну никак не хуже большинства из этих продажных сволочей (чему их учили на их журфаках, спрашивается?), но без того откровенного блядства, которым были буквально пропитаны почти все тогдашние публикации и телерепортажи.
        То, что у нас тогда почему-то принимали за демократию (то есть фактически вседозволенность и беспредел), явно разлагающе действовало на мозги, да и материальный фактор здесь присутствовал уж слишком откровенно. Именно поэтому журналисты писали и снимали в основном слезливую лабуду о том, как им жалко не только местное население (то есть родичей местных террористов), но и самих бандюков (их тогда именовали «борцами за свободу» и «повстанцами»), о «мерзости и подлости прогнившей кремлевской власти» и «тысячах сгоревших танков». Подливали масла в огонь и разные маразматические престарелые педики и шизофренички, в одночасье вдруг превратившиеся в «правозащитников»…
        Интересно, откуда эти «акулы пера» тогда насчитали там столько подбитых танков? Чуть позже я прочитал в серьезных, выходивших микроскопическими тиражами изданиях вполне реальные цифры наших потерь, хорошо стыковавшиеся с тем, что я видел там лично, с декабря 1994 по конец февраля 1995-го по всей Чечне (а не только в Грозном) - 225 единиц подбитой бронетехники, в том числе всего 62 танка. Не так уж мало, по меркам той же Великой Отечественной довольно незначительные цифры, но тысячи-то откуда? Побойтесь бога… Но ведь не боялись ни бога, ни черта, ни собственной совести.
        И никто тогда не говорил и не писал про частично выгнанное прочь, а частично вообще вырезанное еще до осени 1994-го тамошнее русскоязычное население или про то, что было бы, если бы вся эта погань поперла за пределы Ичкерии и Северного Кавказа (не в виде отдельных диверсионных групп Басаева и Радуева, а массово). Ведь они тогда всю Россию кровью бы залили по самую маковку. Но в те времена это было никому не интересно. Мексиканские и бразильские сериалы привлекали явно больше внимания, чем душераздирающие сводки с театра боевых действий…
        Ну так вот, хоть мы там и успели насмотреться всякого на всю оставшуюся жизнь, стрелять мне на той войне пришлось всего раза три и ни разу при этом не удалось куда-нибудь попасть или расстрелять хотя бы один рожок из выданного мне «АК-74». Интересно, что при отправке на «контртеррористическую операцию» мне почему-то достался почти новый автомат гэдэ-эровского производства, похоже, из числа оружия, привезенного из-за бугра «героями-гвардейцами» из 64-го танкового…
        Вообще все наши тамошние «постреляшки» были какими-то будничными и несерьезными. Там зимы мягкие, но оттого противные до омерзения, вроде бы вокруг и холодно, но снега почти нет и под ногами и под гусеницами все время клейкая грязища хлюпает.
        Спали мы где придется, не раздеваясь. И обычно только ляжешь спать, как был, в бушлате и ушанке, с автоматом в обнимку - и где-то в стороне от нас вдруг начинают палить (в нашу сторону на моей памяти стреляли всего один раз, да и то, похоже, случайно). Сразу кругом тревога, шухер, начинают пускать осветительные ракеты и лупить из чего попало во все стороны. Мы, естественно, тоже вскакивали, занимали оборону и начинали стрелять, целясь по чужим вспышкам или трассерам. И заканчивалось все тоже одинаково - на шум обычно прибегал разбуженный офицер или прапор и, перекрикивая автоматный огонь (таких заковыристых выражений я больше никогда в жизни не слышал ни до того, ни после), оравший, чтобы «гребаные ушлепки» (то есть мы) немедленно прекратили огонь.
        Собственно, вот и вся моя война. Слава богу, что из нас там тогда никого не убило и не ранило, но все-таки чуток пострадать от войны пришлось.
        Четверо бойцов, в том числе и я грешный, во время этой короткой командировки очень качественно простудились. Учитывая условия, в которых мы там были, это совершенно не удивительно. В общем, я заработали серьезное воспаление легких с высокой температурой и прочим.
        Поскольку аспирином и добрым словом такое в полевых условиях не лечится, нас четверых отправили в окружной госпиталь, аж в Самару. Нашим родителям это, видимо, сильно прибавило седых волос. Они чуть не померли от ужаса, узнав, что нас отправили в окружной госпиталь, да еще самолетом, им-то было точно известно, где мы в тот момент находились. Естественно, они подумали, что нас там переранило или еще чего похуже…
        Надо сказать, что пролечили нас качественно, все-таки военная медицина - это что-то.
        Ну, а пока мы валялись в госпитале с разными там хрипами в легких, остальные наши наконец вернулись из Чечни в родной гарнизон, и там на них почти сразу же неожиданно свалился приказ Министра обороны о расформировании 64-го гвардейского танкового полка, а с ним заодно и нашего, 115-го учебного. Так сказать, в рамках «дальнейшей оптимизации и односторонних сокращений». Тогда, да и позже такие ОШМП (организационно-штабные мероприятия) были у московских «паркетных военачальников» любимым занятием.
        Ну, а нас, четверых, видимо, для того чтобы с нами больше не возиться, почему-то решили просто комиссовать по состоянию здоровья прямо из госпиталя. Так что в нашу часть мы уже больше не попали и поехали из госпиталя прямо по домам.
        В общем, я и сам не знаю, как считать эту мою службу. Вроде в октябре ушел, а уже в мае вернулся, почти здоровый, только сильно отощавший. Всего-то полгода, несерьезно даже по нынешним временам. Причем в моем военном билете факт моей армейской службы зафиксировали так хитро, что теперь невозможно сразу понять, служил я вообще или нет. Тем более что через полгода наш райвоенком, полковник Клебанов, который мне этот самый военный билет выписывал, вообще сел в тюрягу, как видно, вовремя не поделившись с кем надо. Если кто не помнит, в те времена отмазка от срочной службы была бизнесом весьма доходным…
        В общем, я про свою армейскую службу предпочитаю помалкивать, тем более что от тех времен уже почти ничего не осталось. Даже в плане материальных свидетельств. Вот как-то недавно вдруг решил посмотреть в Интернете спутниковые снимки района нашей Балашлеевки, так там, как выяснилось, даже зданий и бараков не осталось - на месте бывшего нашего гарнизона одно голое поле. Эх, да чего теперь вспоминать…
        Однако даже меня с этим самым, невеликим, реальным опытом сама возможность попадания на войну, честно говоря, привела в оторопь. Как повели бы себя другие на моем месте - не знаю и не хочу загадывать. Да и не о других речь.
        Нет, то есть я действительно никогда не хотел оказаться на Великой Отечественной, ни за какие коврижки. Поскольку для меня лично там всегда все было более-менее просто и ясно - и кто в кого стрелял, и кто за что (и за кого) воевал. С чисто исследовательской точки зрения мне куда уместнее было бы побывать, например, в 1960-х. Исторические исследования без разнообразной стрельбы и необходимости кого-то убивать всегда привлекали меня несколько больше, чем похождения в стиле ранних произведений Э. Хемингуэя. А 1960-е или, скажем, конец 1950-х всегда привлекали мое внимание. Ведь сколько живу, столько пытаюсь понять, как это люди из вроде бы «восторженного поколения», задумавшие и устроившие тот невиданный цивилизационный взлет, через каких-то двадцать лет вот так, запросто, спустили свою страну и свои недавние дела в нужник. У родителей об этом спрашивать бесполезно - они в начале 1960-х еще довольно мелкими были, а прочие очевидцы сплошь и рядом врут. Тут без осмотра на месте и поллитры не разобраться…
        Но вот Вторая мировая - увольте…
        И тем не менее место, где я очутился, более всего напоминало как раз именно эту войну. Оставалось спросить себя: ты об этом просил? Ну хоть кого-то? Нет. Второй вопрос: тебя о такой возможности предупреждали? Ну хоть кто-нибудь? Ведь тоже нет…
        Ну, и как тогда понимать случившееся? А как угодно. Только и ежику понятно, что весь этот форс-мажор произошел неожиданно и явно помимо моей воли.
        И сразу в голове замелькали калейдоскопом киношные и литературные примеры, которых на данный момент набралось уже изрядно. Хотя чего-то, стопроцентно похожего на мою ситуацию, я припомнить как-то не смог.
        Ведь в книжках «попаданцы» обычно сразу же натыкаются на разные нехилые «рояли в кустах», которые позволяют им беспрепятственно и в кратчайшие сроки добраться вплоть до самых верхов и начать раздавать гениальные советы вождям и полководцам (идеальный вариант в этом случае - очухаться непосредственно в теле какого-нибудь вождя и тут же начать «рулить»), правда, в этом случае обычно получается сплошная порнография и «Витя Солнышкин и Иосиф Сталин». Все это обычно выливается в описание выигранной нами в 1943 году (или выигранной в 1941-м, или в 1945-м, но как-то не так) войны страниц этак на пятьсот, не прочитав которое и до середины начинаешь зевать.
        Как вариант - в таких «вариантах» война может быть и проиграна с расчленением и уничтожением СССР и выиграна, но, скажем, без Сталина и Гитлера, или без Гитлера, но со Сталиным, или со Сталиным, но без Гитлера, или… В общем, количество уже известных вариантов развития событий здесь практически как в шахматах - просчитывать все подряд ходы просто голова заболит, если ты, конечно, не Алехин и не Карпов…
        И что с того? Да, допустим, я очень много знаю, но что лично мне это дает? Чертеж автомата «АК-47» или танка «Т-90» я все равно не смогу нарисовать, даже если «палачи с Лубянки» будут стимулировать мою творческую активность пинками и мордобитием. Однако что я реально могу предпринять, даже для передачи этой самой информации, которой я владею? Ее ведь нельзя выбалтывать кому попало, мягко говоря, не поймут.
        Тогда получается, надо попасть в Кремль или в Генштаб. А как это сделать? Может, вот прямо сейчас из-за поворота вдруг выскочит черный «Паккард» или ЗИС-101 с Жуковым, Поскребышевым, Берией или хотя бы генералом Власиком? И сей лимузин меня (грязного оборванца в рваном комбезе то есть) непременно подберет, и вот тут-то все наконец и завертится… Ау, где вы, генералы, маршалы и наркомы, первые люди государства?! А нету их, не едут что-то… Вот то-то и оно…
        Вообще от всего этого можно было спокойно сойти с ума, но по логике относительно нормального человека - если тот, кто всю эту «веселуху» устроил, хотел, чтобы я чего-то сделал, ему все-таки следовало предупредить меня заранее.
        Вон у того же Стивена Кинга (которого наши филологи, по слухам, вроде бы презирают, но тем не менее читают, чтобы презирать аргументированно) в «11/22/63», был мужик с оказавшимся под рукой порталом межвременного перехода, которого переклинило на теме убийства Джона Кеннеди. Сам он по состоянию здоровья помешать Освальду уже не успел, но зато сумел настропалить на эту задачу другого мужика. Так он этого второго долго уговаривал, просвещал, воспитывал, давал сходить в 1958 год и вернуться в порядке тренировки, да еще вдобавок снабдил справочным материалом относительно вменяемой легендой, документами и деньгами. Чем не жизнь? Конечно, у этого кинговского «Дахау» были и свои «ноу-хау» - этот самый портал был замкнут как во времени, так и на местности (привязан к конкретному году и числу а равно и к конкретному американскому городишке), каждая следующая попытка перемещения во времени практически обнуляла все результаты предыдущей, создавая очередное альтернативное временное ответвление и «раскачивая» основной вариант реальности, а кроме того, прошлое упорно не хотело меняться и даже активно этому
сопротивлялось. Да и от судьбы там явно было не уйти. Если и удавалось предотвратить чье-то убийство, при этом все равно погибал кто-то из числа тех, кто в первоначальном варианте оставался в живых. То есть зачастую попытки что-то изменить к лучшему только ухудшали ситуацию - действие рождало противодействие. И это жизнь, ничего тут не поделаешь…
        Но меня-то никто ни о чем таком не предупреждал, денег и даже сухих пайков не выдавал и к «исторической роли времяпроходца» не готовил. И именно поэтому я провалился в это мокрое и холодное неудобство абсолютно неожиданно для самого себя сдуру, как с дубу.
        Ладно, допустим, что я действительно попал куда-то помимо своей воли. Тогда у этого моего «попадания» явно должна быть хоть какая-то внятная цель. Но какая именно? Вот тут-то и начинается самое интересное. Раз заранее ничего не было известно и объяснено, значит, что, как в той старой песне - «Милый мой, хороший, догадайся сам»? По ходу пьесы? А чего гадать-то? Какие у меня вообще могут быть варианты?
        Что тут припоминается? Разумеется, первым делом в памяти всплывает самое худшее. Например, наше «Зеркало для героя» или импортные «День сурка» и «Грань будущего». Сюжет, когда время клинит и человека запирает в одном-единственном дне, который повторяется бесчисленное количество раз.
        В «Грани будущего» повторялся один и тот же эпизод, но там шла неслабая война с пришельцами, и героя предварительно окатило кровушкой дохлого инопланетянина, да к тому же для нового повторения цикла героя надо было каждый раз убивать - для таких, как я, это, пожалуй, слишком сложно. Да и с пришельцами выйдет явный перебор…
        А в «Дне сурка» мужик вроде бы проторчал в одном и том же дне никак не меньше десяти лет. Нет, для меня этот вариант - полная жопа. Хотя надо все-таки следить, не заклинит ли время?
        Но тут все как раз просто. Если солнце сядет, а поутру я опять окажусь мордой вниз в этой же луже, значит, именно так оно и произошло, тут не ошибешься… Кстати, а может, пресловутая «точка пространственно-временного перехода» в этой самой луже и находится? Взять да попробовать с разгону нырнуть туда, вдруг да выплыву по «реке времени» обратно, во Вторпятово? Хотя это навряд ли, пример, что называется, затасканный, помнится, в первой части «Мы из будущего» тоже как раз с помощью озера сквозь время ныряли, но опять-таки не просто так, а при соблюдении некоего «комплекса факторов и обстоятельств» - тот озерный портал тоже работал вовсе не в любое время…
        Так что не все так просто. Тем более что до захода солнца еще надо дожить… Хотя, по идее, при заклинивании времени алгоритм в общем-то должен быть прост и понятен, надо раз за разом проживать этот повторяющийся день и пытаться изменять себя и окружающих в течение этого дня (желательно все-таки к лучшему), и тогда тебя рано или поздно пожалеют. Время наконец сдвинется, и тебя выкинет назад, в «точку отбытия». Что тут еще скажешь - этот вариант долгий и нудный, рассчитанный на почти бесконечное делание добра.
        Ага, интересно, много ли успеешь сделать этого самого добра во время войны, когда все горит и рушится на фиг? Да не смешите…
        Хорошо, а если принять за основу тот факт, что время все-таки не заклинило и все вокруг течет вполне себе линейно, - что мне это дает?
        Вариант, конечно, несколько лучше того, что был у Билла Мюррея, но тоже отнюдь не сахар. Ведь я все равно должен буду что-то такое сделать. Важное. Помнится, Штирлиц стращал пастора Шлага, сказав, что может поручить ему взорвать кирху. Пастор в это не поверил. Соответственно, я тоже не думаю, что кто-то неведомый, организовавший это, станет поручать мне убийство Гитлера, Сталина, Рузвельта, Черчилля, Муссолини или императора Хирохито либо, скажем, сорвать «Манхэттенский проект». Должны же эти «шутники» понимать, что это уж точно не мой масштаб… Понятно, что когда-нибудь мне, конечно, скажут, зачем я здесь. Не могут не сказать. Хотя, видимо, это произойдет не сразу, раз уж меня заранее не предупредили и даже не удосужились спросить, хочу ли я этого.
        А раз такое дело, мне придется как-то приживаться тут на какое-то время. И терпеливо ждать, поскольку характер моей миссии здесь совершенно неизвестен.
        Можно, конечно, предположить и еще более простой вариант. Что меня тупо используют как морскую свинку или собачку Павлова для опытов, которые не имеют вообще никакого отношения к альтернативной истории и всяким там сопутствующим «квестам». Навели какую-нибудь свою хитрую установку наугад и нажали кнопку с целью всего-навсего узнать, выдержит ли среднестатистический, выбранный «методом научного тыка», человек начала XXI века переброску во времени и как он приживется в чужих временах. Какой у него при этом будет пульс, ЭКГ, давление и содержание белка и сахара в моче… Пошло, конечно, но почему нет? Правда, в этом случае меня в какой-то момент должно столь же неожиданно вернуть назад. И момент этот мне опять-таки, к сожалению, не известен. Что характерно, в этот момент про Блондинку и все связанные с ней странности я вообще не подумал, видимо, с испугу…
        Но в любом случае следовало понимать ситуацию так, что я здесь, похоже, застрял и какое-то время мне надо тут жить. Это, как говорится, объективная реальность. Прошлонавт, тыды его за ногу…
        Ладно, раз так - все лишние мысли и догадки пока побоку. Самое главное - совсем не околеть на этом холоде. А ведь у них тут никаких самых паршивых антибиотиков и то нет. Конечно, советская медицина, может, и была лучшей в мире, но все равно простудишься - и кирдык, поскольку здесь острый бронхит или воспаление легких еще лечат как и чем попало. И не факт, что вылечивают. Кстати, может, мне все-таки отломятся какие-то бонусы от тех самых «роялей в кустах»?
        Но для начала надо было определить время, куда я попал. Хоть приблизительно. Понять, наша это реальность или некая «альтернативка», можно будет и потом.
        Что тут сказать? Всех подсказок - горящие танки «Т-26», грузовик и восемь лежащих в неудобно-живописных позах трупов. Шестеро в танковых шлемах(на одном шлема не было видно), в том числе четверо из них в комбинезонах, еще двое в ватниках и ватных штанах. Оставшиеся двое убитых были в серых, запачканных грязью шинелях, ботинках с обмотками и ушанках на искусственном «рыбьем меху» - явные пехотинцы. Командиров среди погибших не наблюдалось. Одни рядовые и сержанты. На некоторых убитых танкистах была форма с черными петлицами и латунными танками на них. И, разумеется, ни малейшего намека на погоны. А раз так, то очень сомнительно, что это, скажем, 1942-й (на втором году войны цветные петлицы были уже не правилом, а скорее редким исключением из таковых), скорее все-таки занесло куда-то в 1941-й.
        Листьев на окружающих деревьях практически нет, дожди, грязища, холодрыга. Получалось, что это поздняя осень. Стало быть, сентябрь или октябрь 1941-го. Ноябрь вряд ли, я четко помнил, что в ноябре тогда уже вовсю снег шел, на эту тему можно хоть хронику с парада 7 ноября 1941 года вспомнить. Значит, первая военная осень. Вот же гадство…
        Конечно, это практически «мечта любого реконструктора», но вся загвоздка в том, что я-то как раз не вполне принадлежал к этой почтенной секте. И умиляться свершившемуся факту как-то не хотелось, а спрашивать «почему именно я, а не кто-то еще» все равно было не у кого.
        Ладно, примерное время года и сам год вроде определил, точнее сориентироваться предстояло позже. Судя по пейзажу, я, без всяких сомнений, в России (здесь я поймал себя на мысли, что рассуждаю прямо как некий «Капитан Очевидность» - понятно, что такая грязища где-нибудь в Южной Франции вряд ли может быть), а если точнее в - СССР. На войне. И логика подсказывала, что фронт, видимо, был примерно в той стороне, куда давеча улетела пара «Bf-110» (там, где-то за серым горизонтом, ощутимо, но монотонно бабахало), а значит, топать мне следовало желательно в противоположную сторону.
        Главное, похоже, прояснилось, а остальное тоже было вполне понятно - теперь надо было хотя бы частично переодеться в сухое, вооружиться, найти какие-нибудь документы и прочее. Пока за шпиона или диверсанта не приняли. И не пристрелили по законам военного времени, то есть без суда и следствия.
        По крайней мере, документы, которых у меня не было вообще (я сюда свалился почти как Максим Каммерер в «Обитаемом острове», только, слава богу, не в одних сверхпрочных и нанотехнологичных плавках), точно следовало позаимствовать у кого-то из лежащих сейчас рядом со мной покойников, разумеется, выбрав кого-то хоть немного подходящего по фактуре и возрасту. За восемнадцатилетнего и свежепризванного юнца с прыщавой совестью я уже никак не сойду, нужен мужик лет тридцати, а если точнее - хладный труп такого мужика.
        Я подошел чуть ближе ко все еще ярко горевшим танкам и практически догоревшему грузовику.
        Картина выходила примерно такая - они, похоже, ехали к фронту колонной (если три машины можно вообще считать за таковую). На черепашьей скорости, буксуя в этих колдобинах. Тут на них и налетела авиация, а точнее - немецко-фашистские стервятники из геринговских люфтваффе. Как я уже успел отметить, рассредоточить технику, судя по положению машин, они не смогли или банально не успели.
        Хотя нет, кое-что все-таки успели - чем-то похожие на окошки пивных ларьков времен позднего социализма, люки мехводов и верхние башенные люки у обоих «Т-26» были широко открыты, а значит, выбраться экипажи все-таки сумели. А вот в дымящихся остатках кабины «полуторки», прямо за обгоревшим докрасна торпедо, просматривалось тлеющее нечто, отдаленно похожее на бывшего человека. Стало быть, водиле «ГАЗ-АА» не повезло…
        Пробоин в танках я, что удивительно, не увидел и тут же задал себе резонный вопрос: а с чего они тогда вообще горят?
        Потом присмотрелся и понял - на корме танков были видны явные металлические бочки для топлива. Сейчас они уже в дырявом и покореженном виде (одна вообще с начисто выбитым дном) все еще лежали на крышах МТО. Вариант удачный с точки зрения повышения запаса хода, но вот исходя из соображений повышения пожароопасности выходит вовсе даже наоборот.
        А кузов грузовика (точнее, то, что от него осталось, после того как деревянные борта сгорели) вообще, похоже, был набит минимум десятком, сейчас уже обгорелых и мятых бочек с рваными дырами (несомненно, в них тоже был бензин). Похоже, рвануло там знатно - несколько еще дымящихся бочек расшвыряло далеко по дороге, две лежали метрах в десяти от грузовика.
        Выходило, что немецкие летчики на них и бомб особо не потратили (ям, похожих на воронки от мелких бомб, я насчитал всего три, да и те сильно позади горящих машин, похоже, неверно рассчитали и промазали) - просто зашли на бреющем и лупанули из всех наличных стволов, да от души, да зажигательными… У «сто десятых» секундный залп хороший, а кругом бензин. Вот оно и взорвалось. Опять же, если в огнеметном «Т-26» был заправлен еще и бак с огнесмесью (этот танк горел особенно хорошо и у него вспучило броню подбашенной коробки - явный признак хорошего внутреннего взрыва), то это при таком раскладе он жогнул особенно красиво. Не взрыв, а просто «праздник» какой-то…
        Ну а дальше - возможны варианты. Зависело от того, сколько заходов немцы сделали на свою цель. Они вполне могли поджечь перевозимое топливо и положить мечущиеся и разбегающиеся экипажи и с одной-единственной атаки.
        Во всяком случае, у всех лежавших в грязи относительно целых (а значит, их все-таки достало не взрывом) трупов были видны входные и выходные пулевые дырки на одежде.
        Уже практически околевая от холода в своем мокром комбезе, я начал подробнее осматривать покойников. Ближе всего лежали, практически одно на другом, тела двух пехотинцев в шинелях. Это были довольно старые небритые мужики, лет пятидесяти, да еще и субтильные, малого роста. Правда, у одного из них под задравшимся обшлагом левого рукава шинели мощно тикали вполне приличного вида крупные часы на кожаном ремешке, которые я немедленно снял и нацепил это полезное приобретение (у меня в момент провала во времени ни часов, ни тем более мобильника с собой не было, все осталось во Вторпятове, в моих вещах, и, честно говоря, слава богу) себе на руку. Извини, мужик, возможно, со стороны это и выглядит как чистой воды мародерство, но тебе-то самому узнавание времени теперь точно до лампочки… Мне нужнее… Ведь все равно кто-нибудь да снимет с тебя эти «котлы»… Часы показывали половину четвертого, только явно не ночи, а 15.32 дня. Хоть что-то…
        А вот за двумя убитыми пехотинцами я наконец рассмотрел подходящий «объект»…
        О! Кажется, я нашел то, что искал.
        Прямо в колее лежал на спине мужик в грязном танковом комбезе серо-черного цвета, в пальцах его судорожно сведенной и далеко откинутой в сторону правой руки были зажаты лямки туго набитого вещмешка. На поясе просматривался ремень с застегнутой кобурой. А вот половины головы у этого несчастного танкиста не было. Похоже, пуля (как бы даже неразрывная) попала ему прямо в лицо, и все, что было у убитого выше рта, превратилось в кровавую кашу или разлетелось в мелкие брызги по сторонам, видимо, вместе с его танковым шлемом, которого я нигде вблизи от тела не увидел.
        Это было хорошо. Нет, то есть для него, конечно, плохо, а вот для меня - не очень. Наклонившись над трупом, я осмотрел его. Был он весь мокрый и грязный (от лежания в наполненной водой колдобине одежда на трупе промокла насквозь), но при этом мужик оказался рослый и явно не пацан из мобилизованных. То есть как раз примерно то, что мне и было надо.
        Я торопливо обшмонал карманы его комбинезона, поскольку под ним у убитого была не гимнастерка, а казенный свитер грубой вязки.
        В карманах покойника тоже было сыро, как в помойном ведре, но в нагрудном кармане комбеза я нашел-таки его разбухший от грязной воды военный билет. С трудом раскрыл, разлепив страницы.
        Н-да, все размокло, на хрен, и практически поплыло. Фотка на первой странице (той где печать райвоенкомата и подписи - владельца билета и выдавшего документ военкома, первую я сразу же постарался на всякий случай запомнить) вообще превратилась черт знает во что. Сквозь серо-желтую муть было еле-еле видно какое-то туманное лицо, на котором было практически не разобрать ни рта, ни носа, ни глаз, с минимумом волос на голове, при этом лучше всего были видны два треугольника на петлицах ворота гимнастерки. Такой, с позволения сказать, «фотопортрет» мог быть у кого угодно, и даже у меня могло обнаружиться определенное сходство с ним. Получилось почти как у Платова в «Секретном фарватере» (разумеется, в книге, а не в кино) - там, когда немцы доставали каплея Шубина из воды на борт «Флигенде Холендера», перед этими чудиками из кригсмарине как раз проканал подобный финт с размокшим служебным удостоверением покойного финского летчика, с «убитой» подобным же образом фотографией. В фильме-то все, как обычно, упростили, ограничившись лишь именем того сбитого финна, зачем-то написанным на воротнике спасжилета…
        Чернила и печати в найденном военном билете тоже расплылись до безобразия, но все-таки выглядели лучше, чем фото. На второй странице - напечатанные типографским способом буквы «СССР», пятиконечная звезда с серпом и молотом, слово «военный билет» и его казенный номер из двух букв и пяти цифр. Пониже звание - заместитель командира взвода запаса РККА. Там же и имя-фамилия-отчество - Потеряхин Андрей Васильевич. Год рождения - 1916-й.
        Что характерно - документ был выдан в июле 1938 г. Советским райвоенкоматом города Краснобельска. Ого, стало быть, земляк! Надо же…
        В качестве места последней службы Потеряхина А. В. перед уходом в запас, как можно было было с трудом разобрать, значилась 25-я танковая бригада Забайкальского Военного округа, поселок Ясное Оловяннинского района, Забайкальского края. Крайняя дата - 13 или 15 июня 1938 года.
        Стало быть, покойный - герой-дальневосточник, почти как в старом фильме «Трактористы»?
        Краснознаменная, смелее в бой… Ну-ну… Выходит, убитый танкист срочную службу до войны прошел. Кадровый, стало быть…
        А вот отметок о каких-то новых назначениях в его военном билете не было! Странно, но хрен с ним, может, и не успели. В начале войны, судя по документам, устным рассказам и мемуарам, чего только не бывало. Выдернули мужика из запаса (или он сам добровольцем записался) - и прямиком на фронт, а расписаться в документах забыли. А если он до фронта добирался с каким-нибудь маршевым пополнением, то подобная история более чем реальна.
        Остальное в документе было несущественно или расплылось вообще до полной неразличимости. Никаких других документов вроде партийного или комсомольского билета я при убитом не нашел. Может, так оно и надо, хрен его знает…
        Засунув военный билет себе во внутренний карман комбеза, я приподнял тело убитого из колдобины (тяжелый он был, как и все покойники) за грудки, после чего снял с него ремень с кобурой. В мокрой кобуре нашелся револьвер системы «Наган» с полным барабаном (хорошо, если патроны не успели отсыреть), пристегнутый к ней вытяжным ремешком.
        Я снял свой ремень и отшвырнул его в водительский люк горящего огнеметного «Т-26». После чего перепоясался ремнем покойника. Нельзя сказать, что от этого стало легче, но какое-никакое оружие в кобуре придало мне некоторую уверенность. По крайней мере теперь было из чего застрелиться…
        Снимать с трупа сапоги я откровенно побрезговал, тем более что они у него ношеные и сильно стоптанные, да и размер на глаз был явно меньше моего, где-то сорок два - сорок три, а у меня сорок пять. Комбез у него был такой же мокрый, как и у меня, так что зачем он мне? Тем более с пятнами крови (и, кажется, не только крови) на плечах и груди.
        Я не без труда вытащил из пальцев покойника лямки «сидора» и развязал вещмешок. Слава богу, что мешок не успел промокнуть насквозь. Там обнаружились немудрящие солдатские харчи в виде нескольких завернутых в тряпицу кусков колотого сахара, двух банок рыбных консервов, полбуханки черного хлеба и трех пачек горохового и пшенного концентрата. Была еще очень толстая общая тетрадь в буро-коричневой клеенчатой обложке и пара карандашей, но тетрадь была пустая, и никаких образцов эпистолярного жанра в виде писем из дома или же домой я в его вещмешке не обнаружил. Как и каких-либо других документов. Коль так, будем считать, что покойный был сиротой, раз уж ему некому было писать. Ну, или лентяем. Хотя, возможно, причина была куда проще и банальнее - не успев доехать до фронта, покойный еще просто не знал номера своей полевой почты.
        Еще в вещмешке было два десятка патронов для «нагана» россыпью, кусок мыла, опасная бритва и жестяная коробка из-под каких-то леденцов с бритвенными принадлежностями вроде помазка и прочего, жестяная кружка, котелок, оловянная ложка, складной нож, четыре коробки спичек, невскрытая пачка махорки, две пачки папирос «Дели» и две катушки ниток (черных и белых) с воткнутой в одну из катушек иголкой. Кроме того, я нашел там две пары чистых и сухих портянок, две пары нательных рубах и кальсон, пару грубых шерстяных носков, двое уставных, черных трусов-семейников и полный комплект обмундирования - явно поношенная, но вполне опрятная гимнастерка с двумя треугольниками и танком на черных петлицах и галифе (и то и другое серо-стального цвета, как танкистам РККА до войны и полагалось). Однако запасливый мужик был этот Потеряхин…
        А самое главное - в «сидоре» я нащупал новенькую зеленую флягу, в которой что-то обнадеживающе булькало. Я отвинтил пробку, понюхал - пахло спиртным, но явно не водка и не чистый спирт. Отхлебнул и закашлялся - во фляге был коньяк, причем довольно неплохой. Наверное, армянский, типа того, что во время этой войны товарищ А. Микоян посылал в подарок «дорогому союзнику», господину У. Черчиллю. Богато жил покойник. Ладно, по крайней мере внутри стало теплее и шансы подохнуть от простуды несколько уменьшились.
        Переодеваться в сухое здесь было негде. Поэтому я ограничился малым. Подкатив к себе и подняв в вертикальное положение еще теплую, одуряюще воняющую сгоревшим бензином пустую бочку, я присел на нее и по одному с трудом стянул с ног мокрые кирзачи. Вылил из сапог воду и снял промокшие носки. После чего протер, как мог, свои посиневшие ступни и намотал на ноги сухие портянки. Натянув сапоги, почувствовал некоторое облегчение. Опять-таки, пока сидел на горячей бочке, моя задница и ноги успели несколько согреться.
        Конечно, в целом в моих сапогах все равно было сыровато, но тут уж без вариантов. По крайней мере, теперь не было ощущения, что я стою ногами в двух ведрах с холодной водой. Свои завезенные из отдаленного будущего носки я выжал и вместе с флягой убрал в «сидор». Завязав вещмешок понял, что жить, похоже, стало легче.
        Решив утеплиться, дальше стянул с еще одного убитого танкиста наиболее целый (там было только одно аккуратное входное пулевое отверстие на спине слева) и сухой ватник. Владелец ватника был худым и длинным, и на нем он болтался как на вешалке, а мне был относительно впору. У того же покойника я позаимствовал и танкошлем, который тоже был ему явно великоват. Шлемофон был, похоже, из кирзы, но, по крайней мере, на искусственном меху. Какой-никакой, а все-таки зимний головной убор…
        На всякий случай я посмотрел документы у этого и еще одного лежавшего ближе всех убитого. У этих двоих были подмокшие красноармейские книжки (у одного сей документ дополнялся комсомольским билетом), выданные в сентябре 1941-го, то есть буквально только что. При этом отметок о том, в какой части сейчас служат, не было и у них. На всякий случай запомнил фамилии этих двух убитых - красноармейцы Бугров и Игонин. Вдруг да пригодится. Документы у них я забирать не стал. Не мое это дело, поскольку лично я ни похоронить их, ни похоронки разослать сейчас точно был не в состоянии. Я теперь вообще всего лишь сержант, он же замкомвзвода, невеликая во всех смыслах сошка.
        Вслед за этим я решил, что, пожалуй, все-таки есть смысл еще больше затруднить мою идентификацию и усложнить возможное разоблачение. Вдруг у кого-то не сойдется количество покойников, начнут копать, то-сё…
        В общем, прости меня, замкомвзвода товарищ Потеряхин, но так надо….
        Я поднял уже остывший и еще больше потяжелевший (как мне показалось) труп своего здешнего «дубликата» и за подмышки поволок его к горящему огнеметному танку, где пламя все еще было достаточно мощным. У самого танка, перехватив покойника за грудки, с трудом приподнял его, а потом, спиной вперед, отворачиваясь от пожара, уронил тело в огонь, прямо на корму «ОТ-130». Извини, мужик, еще раз, подумал я, глядя, как комбинезон на трупе начинает чернеть, дымиться, а потом и гореть, но быть тебе теперь безымянным и без вести пропавшим, ничего тут не поделаешь. Во всяком случае, идентифицировать его личность теперь будет практически невозможно, так же как и сгоревшего шофера «полуторки». Век генетических экспертиз по разным там чудом сохранившимся фрагментам ДНК наступит еще не скоро.
        От горящего тела пошел специфический аромат, такой густой, что меня затошнило.
        Ничего, Потеряхин, теперь я с твоими убийцами постараюсь поквитаться. И не раз. Попробую слегка помочь предкам подсократить народонаселение племени истинных арийцев. А то эти сжигавшие людей в печах и удобрявшие их пеплом капустные поля (но при попадании в плен все немцы неизменно оказывались землекопами, кашеварами, шоферами, сапожниками или парикмахерами, четко заучившими фразы, типа «Hitler Kaput» или «Der Krieg ist schleht, ich liebe genosse Stalin» и дававшими понять, что все кровавые преступления режима это не про них, а они все сплошь затаившиеся «рот-фронтовцы») господа через полвека опять все забудут и оборзеют до крайности. То есть начнут строить планы мирового господства и учить нас, как жить. Правда, все их «уроки» всегда сводятся всего-навсего к торгу вокруг снижения цен на российские газ и нефть да истерическим требованиям - любить педиков, растлителей малолетних да исламских фундаменталистов с прочей «пятой колонной». А идеи товарища Гитлера чуть позднее, как это ни странно, зацветут буйным цветом даже ближе, чем ожидалось, из-за чего всякое взбесившееся шакалье придется потом
отстреливать, и не где-нибудь, а аж на Донбассе, то есть там, где ближе уже некуда, поскольку дальше уже по-любому только Москва. Хреново будет, если мы опять сдадим назад и ляжем под них, проиграв по уже привычному сценарию. Хотя, такой вариант никогда не стоит исключать…
        Но так или иначе мне надо постараться и положить хоть сколько-нибудь этих нацистских дедушек, чтобы тем путем отстрела из огнестрельного оружия уменьшить количество их внуков и правнуков, а значит, связанных с ними последующих запуков и проблем.
        Эта мысль показалась мне очень здравой, и поэтому я решил дополнительно вооружиться. Ведь одного «нагана для подобного явно недостаточно.
        Впрочем, выбор у меня был более чем невелик. Какое, спрашивается, у танкистов да сопровождавших груз тыловиков может быть серьезное оружие, при том что штатные пулеметы «ДТ» сгорели вместе с танками. Хотя возле одного из убитых пехотинцев довольно удачно лежал отлетевший в грязь мосинский карабин. Я поднял оружие и проверил - в обойме сидело пять положенных патронов, еще десять патронов я нашел в двух кожаных патронных коробках на поясе убитого. Более чем не густо, но и то хлеб. Рассовав винтовочные патроны по карманам своего комбеза, я начал протирать карабин от грязи найденной в кармане шинели того же убитого пехотинца относительно сухой и чистой тряпицей, похоже, служившей покойному носовым платком.
        Обдумав за этим занятием свое нынешнее положение, я решил, что все не так чтобы хорошо, но и не совсем безнадежно. Пока что выходило, что я так и не получил вообще никаких достойных «ништяков», поскольку единственным из всех возможных преимуществ было лишь обретение очень сомнительных документов, удостоверяющих мою новую личность. Если мой «провал во времени» все-таки был кем-то заранее спланирован, то работал этот «кто-то» явно спустя рукава. По моим основанным на книжках представлениям для относительного успеха у меня должны были быть как минимум документы какого-нибудь офицера для особых поручений фронтового или армейского уровня. Хотя стоп - какого такого «успеха»? Ведь я даже не знаю, чего от меня может потребоваться этому засунувшему меня в данные лютые времена неизвестно кому…
        И хорошо, что долго раздумывать мне не дали, а то я так мог спокойно дойти до тотального самоедства и мыслей о самоубийстве.
        Заканчивая с протиркой карабина, я услышал натужный гул нескольких явно автомобильных моторов в стороне, противоположной той, куда перед этим улетели немецкие самолеты, то есть звук шел оттуда, откуда, надо полагать, накануне ехала и эта погибшая колонна. Стало быть, вопрос с моими дальнейшими передвижениями был решен даже без необходимости лишний раз врать и напрягать извилины.
        Через несколько минут я наконец увидел подъезжающие грузовики.
        Их было шесть, заляпанные грязью темно-зеленые, пять - тяжело груженные угловатые ЗИС-5 и один трехосный ГАЗ-АА с гусеничными цепями «Оверол» (которые ему мало помогали) на задних колесах, замыкавший колонну. За грязными стеклами кабин просматривались лица шоферов, а в кузовах трех машин торчало по паре человек в шинелях с винтовками, видимо, охрана или сопровождение. Как я успел заметить, кузова двух «ЗИСов» были заставлены бочками с горючим, остальные машины, похоже, загрузили частично скрытыми под брезентом армейскими тарными ящиками. Боеприпасы, надо полагать. Грузовики нещадно буксовали в разъезженных колеях, но все-таки упрямо перли вперед.
        Заметив меня и все еще горящую технику за моей спиной, колонна остановилась как вкопанная, не доехав до меня метров тридцать.
        Хлопнула дверь, и из кабины переднего «Захара» резво выскочил невысокий человек в шинели и сдвинутой на затылок ушанке, направившийся ко мне странноватыми кенгуриными прыжками. По-моему, он пытался миновать наиболее большие лужи и при этом не запачкаться. Надо признать, что это ему не сильно удавалось, поскольку он все время поскальзывался и пару раз чуть не упал.
        При этом правую руку неизвестный крайне предусмотрительно держал на клапане болтающейся на заду пистолетной кобуры, да и сидевшие в кузовах двух головных «ЗИСов» бойцы взяли винтовки на изготовку. Видать, уже успели не раз и не два перебздеть по полной. Интересно только, по какому именно поводу…
        При ближайшем рассмотрении неизвестный в шинели оказался младшим лейтенантом сопливого возраста (типичный десяти-одиннадцатиклассник из наших времен) с совершенно детской, губастой и веснушчатой физиономией. И все на нем было какое-то необмятое - и шинель с грязными полами и двумя зелеными кубарями на неконтрастных полевых петлицах, и ушанка со слегка криво прицепленной латунной звездочкой, и еще слегка поблескивающие (а значит, явно новые) ремень и портупея рыже-коричневого цвета.
        Подбежав ко мне, младшой лейтеха остановился и открыл рот, то ли стараясь отдышаться, то ли не зная, что сказать…
        В свою очередь я прислонил карабин к бочке, на которую присел, чистя его, встал и несколько выпрямился, приняв подобие строевой стойки, после чего молча козырнул младшему лейтенанту, подняв грязную ладонь к шлемофону.
        - Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! - приветствовал я его.
        При этом в голове возникла резонная мысль о том, что будет плохо, если этот лейтенантишко унюхает исходящий от меня слабый коньячный запашок и, чего доброго, начнет истерить, с места в карьер, как это обычно бывает. Хотя вокруг так воняло горелым, что этот вариант представлялся все-таки маловероятным.
        - Вы что, один остались живы? - спросил младший лейтенант, с явным испугом глядя на горящие танки. В его голосе слышались явные нотки удивления и где-то даже недоверия. Похоже, на войне этот парняга действительно был новичком. Как, впрочем, и я, грешный…
        - Ага, - ответил я, совершенно не по-военному.
        - Ужас какой, - сказал лейтеха, тоже откровенно не придерживаясь устава и, похоже, совершенно искренне. - А ведь нам товарищ майор сказал, что погода сегодня точно нелетная, с ночи дождь был. И только выехали, как тут же свалились эти… Товарищ, мы же видели, как они на вас спикировали! Могли и по нам ударить, но вас они, похоже, раньше увидели. Ведь мы вполне могли быть на вашем месте!
        «Еще побудешь», - хотелось сказать мне на это, если доживешь, конечно. И интересно, что это за такой умный товарищ майор выискался, небось интендант какой-нибудь…
        - Лучше все-таки быть на своем, товарищ младший лейтенант, - ответил я вместо этого и тут же спросил: - Товарищ младший лейтенант, а какое сегодня число и месяц?
        - Девятнадцатое октября,1941 год, - ответил лейтеха машинально и немедленно удивленно поинтересовался: - Товарищ, что с вами? Вы не ранены?
        - Да вроде нет. Похоже, контузило маленько. Мысли путаются. Год помню, а вот некоторые мелкие детали почему-то ускользают…
        - А вы имя-то свое помните, товарищ?
        - Да. Это как раз помню. Потеряхин Андрей Васильевич. Замкомвзвода.
        - Ну и то хорошо, товарищ. Со временем и остальное вспомните… Вы давайте садитесь куда-нибудь в кузов, и поедем быстренько. А то они чего доброго опять налетят… Вы же, наверное, из 44-го отдельного танкового батальона?
        Я молча кивнул, переваривая услышанное. «Отдельный танковый батальон» осенью 1941 года - это срочно и наспех сформированное где попало и из кого попало для усиления какой-нибудь стрелковой дивизии формирование. Как говорится - нашим легче. Такие батальоны категорически не могли быть кадровыми частями, и все, кто там служил, вряд ли успевали близко узнать друг друга и в лицо, и вообще. Если это предположение было верным, ряд важных вопросов и проблем снимался сам собой..
        - Вот и ладненько. А мы как раз в Вязово едем, а там как раз штаб вашего батальона - сможете сами доложить по команде, как и что с вами случилось. А если медпомощь потребуется, там же и медсанбат стоит…
        С этими словами так и не потребовавший у меня документы лейтеха повернулся и запрыгал по колдобинам обратно к головному «ЗИС-5», давая тем самым понять, что повторного приглашения не будет.
        Экий ты доверчивый и болтливый, товарищ командир, подумал я, поднимая с земли вещмешок и прислоненный к бочке карабин, прямо-таки находка для шпиона. Хотя, если, конечно, жив останешься, непременно поумнеешь…
        Через пять минут я уже сидел в кузове предпоследнего в колонне «ЗИСа», и машины тронулись со скоростью, мало превосходившей пешехода. Два сидевших в том же кузове красноармейца (судя по тому, что они держали винтовки словно палки, а их шинели были такими же новыми, как и у лейтехи, ребятишки были явно из свежего призыва) таращились на мой лопнувший по шву комбез и закопченную физиономию с откровенным ужасом, но так ничего и не решились спросить по этому поводу.
        Скоро мы выбрались на развилку с указателями, налево - «с. Вязово. 4 км», направо - «колх. Путь Ильчича. 6 км». Головная машина нашей колонны, естественно, свернула налево и искомое село Вязово открылось нам менее чем через полчаса - в виде скопления серых, разнокалиберных, обсаженных деревьями изб с разными крышами (было видно кровли, крытые и тесом, и даже соломой), расположившихся на бугре и вокруг оного.
        При дальнейшем приближении Вязово оказалось селом очень немаленьким, построенным по стандартной российской схеме - две длинные продольные улицы, пересеченные поперек несколькими более короткими улочками. Домов и прочих надворных построек тут было явно за сотню, и, судя по тянувшимся через населенный пункт столбам с проводами, электричество в селе тоже было. Для тех времен прямо-таки просто дивно.
        Между тем колонна остановилась у окраины, возле нескольких больших сараев, где лежали штабеля разнообразных ящиков и бочек. По тому, что штабеля были не особо большими, я определил, что это, скорее всего, хозяйство какого-нибудь стрелкового полка. Для дивизионного уровня явно маловато. Да и, судя по маркировке, на некоторых ящиках здесь не было артиллерийских снарядов калибром свыше 76-мм.
        У открытых ворот на въезде во двор импровизированного склада торчал часовой с винтовкой, в шинели и плащ-палатке с поднятым на голову капюшоном. Во дворе самого склада стояло три подводы, запряженные разномастными и разнокалиберными лошадьми. Несколько пожилых или очень молодых бойцов в необмятых шинелях таскали из одного сарая и грузили на телеги зеленые ящики. Похоже, со снарядами. Это я заключил из того факта, что погрузкой руководил молодой и бравый старший сержант в буденовке и довоенной шинели с перекрещенными севастопольскими пушками на черных бархатных петлицах, время от времени покрикивавший на грузчиков. Я спрыгнул из кузова на землю и, закинув на плечо вещмешок и карабин, двинулся к головному «ЗИС-5». Давешний младший лейтенант уже вылез из кабины своего грузовика на свежий воздух и, увидев меня, заулыбался.
        - Пройдите вперед вон туда, - указал лейтеха направление моего дальнейшего движения. - Там через две улицы на площади штаб вашего батальона. В избе, где раньше был сельсовет. Там же, по соседству, и медсанбат. Счастливо вам!
        - Спасибо, что подвезли! - ответил я, козырнул и потопал в том направлении.
        Шоферы и сопровождавшие машины бойцы молча смотрели мне вслед.
        На грязной деревенской улице было пустынно, не встречалось ни военных, ни местных жителей. Конечно, последние могли частично сбежать (пардон, эвакуироваться). Хотя, с другой стороны, куда, спрашивается, деревенскому жителю в те времена было эвакуироваться? Косвенные признаки вроде свежего навоза на улице и отдаленного собачьего лая, слышного из отдельных дворов, указывали на то, что большинство здешних селян все-таки остались на месте.
        Расстояние до фронта, судя по ставшей чуть более слышной канонаде, здесь было километров десять, то есть теоретически супостат вполне мог достать село дальнобойной артиллерией. Но никаких следов обстрелов или бомбежек я не увидел. Разрушенных домов не попадалось, только справа, в отдалении, я рассмотрел какой-то то ли полуразрушенный, то ли полуразобранный сарай без крыши. Но здесь вполне могли постараться вовсе не немецко-фашистские захватчики, а аборигены или наши вояки, банально разобравшие сарай на дрова или для каких других надобностей. Ставни в некоторых избах были закрыты, на нескольких окнах я различил наклеенные крест-накрест полосы бумаги - очередная примета сурового времени…
        Ближе к площади, слева от улицы, в одном из дворов у какого-то большого сарая (судя по тому, что на дворе возле этого самого сарая лежало кучей несколько плугов и борон и стоял давно лишенный двигателя остов колесного трактора «Фордзон-Путиловец», до войны там явно хранилась, а может, и ремонтировалась местная сельхозтехника) я рассмотрел башни двух танков «Т-26». В одном танке ковырялись чумазые личности в комбезах и ватниках. Рассмотреть, что именно они там делали, мне мешал забор, но я слышал глухие удары по металлу, лязг и приглушенный расстоянием явно деловой разговор, густо пересыпанный матюгами.
        Выйдя на площадь я увидел большую избу с навесом над широким крыльцом, вывеской «Сельский совет» и сырым красным флагом, который почти не колыхался на ветру у входа. Часового у избы не было, зато у крыльца стояли броневичок «БА-20» и заляпанный грязью мотоциклет ПМЗ с похожей на сверхмаленькую моторную лодку, с накладной красной звездой на носу коляской. В водительском седле мотоцикла явно заскучал молодец в кожаной куртке, развесистых галифе и танковом шлеме, при больших очках типа летных и висящем за спиной карабине.
        Медсанбат тоже находился здесь, только на другой стороне площади, в избе, у входа в которую сохранилась табличка «Медпункт». Над крыльцом болтался белый флажок с красным крестом. Рядом стоял зеленый санитарный «ГАЗ-55» с натрафареченными на борта красно-белыми крестами и бортовая полуторка «ГАЗ-ММ» с тентом, из которой несколько, как мне показалось, очень толстых медсестер (хотя это надетые поверх халатов ватники и шинели явно добавляли объема их формам) таскали в избу какие-то тюки. Здесь же, на крыльце, курил некий тощий мужичок в накинутой поверх белого халата шинели и круглых очках на носу - явное какое-то здешнее медицинское начальство. Я невольно подумал, что, наверное, вполне мог бы нарваться и на какую-нибудь разбомбленную санитарную автоколонну, а в этом случае пришлось бы изображать из себя какого-нибудь врача или медбрата.
        Н-да, в моем случае шкура танкиста, похоже, оказалась далеко не худшим вариантом…
        Я пошел прямиком к избе сельсовета. Мотоциклист, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, не просто скучал, а натурально дремал (или вообще спал) в своем неудобном седле. Во всяком случае, он даже не соизволил повернуть голову в мою сторону.
        Поднявшись по мокрым дощатым ступенькам на крыльцо, я хотел было привести себя в порядок, но тут дверь бывшего сельсовета широко распахнулась, и прямиком на меня вынесло командира Красной Армии в звании капитана. Капитан был пижонистый - выбритый до синевы жгучий брюнет небольшого роста, в хорошо подогнанной (а может, и пошитой на заказ в ателье) шинели и щегольской фуражке с лопатообразным козырьком и бархатным черным околышем. Я отметил про себя, что и шинель и фуражка на нем были не серо-стальные, а более темные, общеармейского образца, какие танкисты РККА начали носить после 1939 года. Дополняли картину ремень с двумя портупеями и кобурой и висевшая на левом боку планшетка. От капитана попахивало каким-то одеколоном, и весь он был какой-то слишком уж чистый для этой местности и сопутствующего времени года - по-моему, у него даже сапоги блестели…
        Практически налетев на меня грудью, капитан остановился.
        Я хотел было козырнуть, но вовремя вспомнил, что при оружии честь отдавать не положено (а у меня за плечом как раз торчал ствол карабина).
        И не успел я открыть рот, как капитан заговорил сам.
        - Кто вы такой?
        - Потеряхин, младший командир запаса, - выдал я фразу, которая прочно засела у меня в памяти после какого-то увиденного в детстве фильма по сценарию Виля Липатова (кажется, он назывался «Еще до войны»).
        - Документы! - потребовал капитан, подозрительно глядя на меня снизу вверх.
        Я вынул, что имел. Он брезгливо пролистал влажноватые бумажные страницы и вернул мне военный билет. Похоже, что никаких вопросов по поводу моих документов у него пока что не возникло.
        - Так, сержант, выходит, что вы из того взвода, что сегодня шел к нам со стороны Климовска, с полученной из Кубинки материальной частью?
        - Так точно, - ответил я, понимая, что мой ответ в данном случае других вариантов иметь не может. Экий же он неисправимый оптимист, раз считает два танка за взвод….
        - А что танки? И где остальные?
        - Того. Смертью храбрых, товарищ капитан. Авианалет. Пара «сто десятых». Всех на месте положили. Думал, меня тоже убьют, но только чуток контузило.
        - А танки?
        - Сгорели, товарищ капитан.
        - А автомашина с горючим что - тоже накрылась?
        - Так точно, товарищ капитан.
        - Вот же черт…
        Было похоже на то, что утрата полутора тонн бензина раздосадовала его даже больше, чем потеря двух танков с экипажами. Но бравый капитан не позволил себе долго проявлять эмоции.
        - Ладно, товарищ сержант, - сказал он. - Я командир 44-го отдельного танкового батальона капитан Брыкин, и вы отныне поступаете в мое распоряжение. Там, в избе, сейчас мой зам по тылу лейтенант Кадин, доложите ему о прибытии, становитесь на довольствие и пока можете отдыхать. Понадобитесь - вызовем. Да, и приведите-ка себя в порядок. А то смотреть на вас противно. Что за вид, товарищ сержант? Вы что - купались или вас кошки драли?
        Он явно намекал на мой расползшийся по швам комбез.
        - Почти. Когда авианалет и по тебе стреляют, выбирать не приходится. Падаешь там, где стоял, куда придется…
        - Вполне понимаю. Но не извиняю. Вы ведь срочную до войны проходили?
        - Так точно.
        - А где?
        - Так в военном билете же все написано. На Дальнем Востоке, демобилизовался три с лишним года назад…
        - Вот это очень хорошо, товарищ сержант, а то у меня в батальоне кадровых почти никого. Ладно, пока свободны, сержант.
        С этими словами он слетел с крыльца, запрыгнул в коляску ПМЗ (водитель мгновенно проснулся), и мотоциклет, сильно буксуя, рванул куда-то в сторону окраины. Сквозь тарахтение мотоцикла я смог расслышать, что капитан вроде бы приказал водителю «гнать в штаб дивизии».
        Я осторожно вошел в избу. Там было тепло, поскольку вовсю топилась русская печка. Примерно треть избы была отгорожена пологом из закрепленного на веревке брезента (или это были несколько максимально развернутых плащ-палаток?), и, что там происходило, было непонятно. В остальной избе имелось два окна (на одном подоконнике сохранилась полузасохшая геранька, которую, видимо, не поливали с начала войны), два длинных стола, заваленных какими-то бумагами, папками и письменными принадлежностями, несколько лавок и табуреток.
        За центральным, обращенным лицом к входу столом сидел симпатичный блондинистый лейтенант с зачесанными назад волосами, тоже вполне себе бравый и чистенький. На его хорошо подогнанной гимнастерке с двумя кубарями и танками на черных петлицах я рассмотрел значки - «Ворошиловский стрелок» и комсомольский, с буквами «КИМ». Лейтенант с отчаянием смотрел на стоящую перед ним пишмашинку с вставленным в каретку листом бумаги.
        Судя по всему, это и был тот самый «зампотыл», а исходя из творившегося в штабе батальона бардака и полного отсутствия даже полагающихся по штату писарчуков, эта часть, похоже, действительно формировалась явно впопыхах.
        Войдя, я снял и поставил у ближней лавки вещмешок и карабин, после чего отдал честь и представился. Лейтенант потребовал мои документы.
        - Что за вид, товарищ сержант?! - укоризненно сказал он, листая мои свежеобретенные размокшие бумажки. Похоже, он слышал весь мой разговор с комбатом на крыльце и потому никаких особых дополнительных вопросов не задавал.
        - Виноват! Исправлюсь! Разрешите переодеться, товарищ лейтенант? - попросил я. - А то я от «мессершмиттов» по лужам прятался, мокрый весь…
        - Можете вон там, за занавеской, - показал лейтенант куда-то за брезент. - Только быстрее. Даю вам пять минут, товарищ сержант!
        Я скинул с себя ватник и шлемофон и, подхватив «сидор», шагнул за занавеску. За занавеской был такой же бардак, как и в остальной избе. Там стояли две железные панцирные койки со свернутыми в рулоны матрасами (ни подушек, ни одеял, ни простыней я не заметил), задвинутый в угол большой шкаф и стол, на котором лежало несколько грязных ложек и вилок, стояли три пустых банки из-под рыбных консервов (одна из них была почти доверху заполнена окурками), два граненых стакана и эмалированная кружка с остатками недопитого чая, а также большая миска с относительно чистой водой. Довершали картину изрядная поленница дров, сваленная у стены, висящие на гвоздике у шкафа шинель с лейтенантскими петлицами, планшет и бинокль в чехле и лежавший здесь же неразвернутый полевой телефон с двумя катушками провода. На шкафу лежала командирская зимняя шапка, пресловутая «финка», без привычных длинных ушей с тесемками.
        Все это я кое-как разглядел, пока в пожарном темпе скидывал с себя ремень с кобурой, сапоги и все еще сырой комбез. Натянул сухое белье (кальсоны надевать не стал, ограничившись труселями) и форму. Из карманов комбеза вытряс все винтовочные патроны, после чего разорвал его на части, сложив обрывки в кучку. Тельник и свои трусы выжал и убрал в вещмешок. Потом перемотал портянки, натянул сапоги и подпоясался. Стало заметно комфортнее. Умыв физиономию из миски, я завязал вещмешок и вышел из-за занавески. При этом я сразу же сделал несколько шагов к печке и быстро засунул сырые обрывки своего комбеза в огонь. Сидевший за столом лейтенант при этом посмотрел на меня несколько удивленно, но так ничего и не сказал.
        Совершив это действие, я повернулся к зампотылу, который как раз записывал данные из моего военного билета в какую-то толстую книгу типа амбарной, все время макая при этом в чернильницу донельзя винтажную перьевую ручку.
        Конечно, гимнастерка и галифе сержанта Потеряхина после долгого лежания в вещмешке были сильно мятыми, но все-таки мой новый внешний вид зампотылу вроде бы понравился. Форма оказалась мне почти впору, только рукава у гимнастерки были чуть длинноваты.
        - Ну вот, совсем же другое дело, товарищ сержант! - сказал он удовлетворенно, возвращая мне документ. Я успел заметить на обложке его амбарной книги надпись «Журнал учета личного состава 44 ОТБ». Вслед за этим лейтенант, фамилия которого действительно была Кадин, сообщил мне, что сейчас в батальоне, в котором я отныне служу, личного состава значительно больше, чем танков, - на сто тридцать пять человек всего семнадцать танков и два броневика. И именно поэтому он пока записывает меня в так называемый «безмашинный резерв» (в авиации меня в аналогичной ситуации, наверное, назвали бы «безлошадным»).
        - Почему? - поинтересовался я на всякий случай.
        - А потому, товарищ сержант, что два ваших танка - это, увы, не первая потеря батальона. Не успели прибыть на фронт, а машины уже теряем. Экипажи остаются без танков, а новых взять негде. Пополнение материальной части приходит нерегулярно, а в последнее время так и вообще не приходит или, как сегодня, гибнет, не добравшись до места назначения. И что самое обидное - все жертвы исключительно от бомбежек… В общем, сержант, сейчас идите к старшине Горобцу, он со своим хозяйством тут недалеко, через три двора налево. Там встанете на довольствие и получите что положено. Он же вас определит и на ночлег. А там решим, что с вами делать, сержант. Не исключено, что не сегодня завтра - в бой. Вон комбата срочно в штаб дивизии вызвали…
        Разговаривать далее желания у лейтенанта явно не было. Он вручил мне предназначенную старшине Горобцу записку из одной размашистой строки с подписью на четвертушке тетрадного листа и сказал, что засим он меня более не задерживает. Я сказал «так точно», надел шлем с ватником и, забрав карабин и вещмешок, вышел из избы.
        Найти указанный двор оказалось несложно - там в большом сарае с распахнутыми то ли дверями, то ли воротами стояла полевая кухня, от которой распространялись специфические ароматы. Рядом с сараем стояла крытая брезентом «полуторка» «ГАЗ-ММ». Задний борт кузова грузовика был откинут, и там были видны большие зеленые термосы с лямками для переноски за спиной и большие кастрюли. И то и другое явно пустое.
        Возле кухни без особого энтузиазма кололи дрова два бойца в шинелях - один работал топором, второй подносил ему чурбаки и складывал в штабель получившиеся поленья. Руководил бойцами толстый повар с одним треугольником в петлицах, в шапке-ушанке и нацепленном поверх ватника не вполне свежем белом фартуке.
        Но всем здесь заправлял, безусловно, тот самый старшина Горобец, который, едва узрев свежее лицо, немедленно возник во дворе, появившись из дверей другого, стоявшего правее первого, сарая, за распахнутой дверью которого я успел рассмотреть какие-то разнокалиберные холщовые мешки, дощатые ящики и коробки из грубого картона.
        Старшина был орел вполне стереотипного облика (именно так изображали старшин-сверхсрочников в старых советских фильмах 1950-х годов), толстый и усатый, в расстегнутой командирской шинели с «пилой» на черных петлицах и командирской же шапке-ушанке.
        Я доложил о прибытии и вручил ему записку от Кадина. Старшина прочел бумажку и велел мне следовать за ним. Мы вошли в избу с высоким крыльцом.
        Здесь все было скромнее, чем в штабе батальона, поскольку старшина со своей «канцелярией» явно занимал половину обычного жилого дома. Но дощатый стол, заваленный разнообразными бумагами, имелся и здесь.
        Сняв и повесив на гвоздик шинель, Горобец взгромоздился на табурет и потребовал мои документы. После этого он опять довольно долго записывал меня в какую-то толстую амбарную книгу. При этом он смотрел на меня уважительно и одновременно сочувствующе, что несколько удивляло.
        - Так, - сказал Горобец, закончив с писаниной, (судя по тому, что вместо «гэ» он произносил «хэ» и вплетал в речь другие подобные же «лингвистические красоты южных краев», по национальности старшина был явно хохол) и тут же поинтересовался:
        - Харчи на дорогу вам накануне выдали?
        - Так точно!
        - Эти харчи сгвазданы?
        - Никак нет! - честно ответил я. Конечно, можно было и наврать, но ведь старшина видел мой явно непустой «сидор». И, если бы он решил проверить мои слова, получилось бы некрасиво. Особенно в случае обнаружения фляги с коньяком.
        - Значит, сухпайком ты, сержант, пока обеспечен?
        - Да, - ответил я, отметив этот неожиданно быстрый переход с казенного «вы» на доверительное «ты».
        - Цэ гарно, - сказал старшина и уточнил: - А то мы, понимаешь ли, сухпайки личному составу сейчас не выдаем, поскольку нам уже вторую неделю ни консервов, ни концентратов не поступает. С того самого момента, как здесь разместились… Ну, раз так, стало быть, с этим вопрос решили. Теперь насчет зимней одежды - ее у тебя что, нет?
        - Только ватник, да и тот с убитого снял, чтобы от холода не околеть. Мой-то в танке сгорел.
        - Ага, - понимающе хмыкнул старшина и, оценивающе оглядев меня с ног до головы, вышел куда-то в сени. Через пару минут он вернулся, неся новые, пахнущие складом (пылью и нафталином то есть) ватник и ватные штаны.
        - Шинелей и ватных бушлатов у нас нет, даже и не проси, - сразу же уточнил он, передавая мне обновки.
        - И валенок нам тоже не выдали, - добавил Горобец, пока я на его глазах снимал сапоги и торопливо облачался в новое зимнее обмундирование.
        После этого Горобец забрал у меня ватник с продырявленной пулей спиной, который я давеча снял с покойника на дороге, после чего велел расписаться в ведомости за получение «комплекта утепленной одежды». Мою робкую реплику насчет зимней шапки старшина проигнорировал, категорически заявив, что у меня «шлемофон на меху, самое то для зимы», а значит, без шапки я вполне себе обойдусь. Тем более что головных уборов у него тоже явный некомплект и на весь личный состав батальона не хватает.
        Затем взгляд старшины упал на мой карабин.
        - Твой? - спросил он.
        - Не совсем, по пути на дороге подобрал, прежнему владельцу уже не надо.
        - Тогда придется сдать под расписку, - сказал Горобец строго.
        - Это почему?
        - Потеряхин, ну не будь дураком, ты же вроде кадровую отслужил и должен знать… У тебя табельный «наган» в кобуре есть?
        - Ну есть.
        - Во. А у многих наших архаровцев личного оружия вообще нет. Никакого. Особенно у тех, кто после окружения и проверки. И вообще, танкисту винтовка по уставу не положена. Ну, то есть по довоенным нормам теоретически положено иметь по одной винтовке или карабину на танк, но ведь сам знаешь, какая сейчас везде обстановка и с оружием напряженка. И не только у нас…
        В общем, я не стал спорить дальше и отдал карабин и патроны к нему старшине, а он, видимо, в знак благодарности выписал мне за это дополнительную пачку патронов к «нагану» - полсотни штук.
        Пока старшина убирал карабин, искал револьверные патроны, а потом, как и положено мелкому бюрократу, фиксировал все эти действия на бумаге, я успел узнать от него, что батальон наш сформирован три недели назад, но до сих пор недоукомплектован. Матчасть, то есть танки, взята откуда попало, в основном с ремонтных предприятий и подмосковных военно-учебных заведений, включая Кубинский полигон. Личный состав, по словам старшины, тоже был ни то ни се. «Контингент» состоял в основном из запасных, а отслуживших срочную до войны и успевших понюхать пороху бывших окруженцев из разбитых этим летом частей едва-едва набиралось полтора десятка человек. С комсоставом, по словам старшины, обстояло еще хуже. Командиров в батальоне было всего четверо - кроме комбата, капитана Брыкина и лейтенанта Кадина (который, оказывается, совмещал аж четыре должности - зампотыла, зампотеха, начштаба и комсорга) было еще два лейтенанта - Лавкин и Кумшаев, которые числились командирами рот. Взводами в батальоне, как оказалось, командовали старшины или старшие сержанты. Комиссара в батальон так и не прислали, не было штаба
батальона как такового, отсутствовали связисты, медики, разведка и практически весь положенный по штату автотранспорт. И даже хозвзвод (видимо, Горобца это обстоятельство угнетало более всего) не был укомплектован личным составом полностью.
        Пока старшина писал и рассказывал все это, я заметил рядом с ним среди прочих бумаг вчерашнюю газету «Правда» и, сцапав прессу со стола, быстро пробежал ее глазами, с огромным облегчением поняв, что все-таки никакая это не «альтернативка», а вполне себе нормальная Великая Отечественная (уже легче), где все идет по обычной схеме этого периода: «Война идет - немец под Москвой - Сталин в Кремле». Ну и то ладно. Главная проблема была в другом. Если тут время течет с той же скоростью, как и у нас, во Вторпятове, меня начнут искать, скажем, дня через три. И, естественно, не найдут (ну, или спустя изрядный промежуток времени, скажем, по осени, вполне могут найти останки какого-нибудь неопознанного трупа, который потом, задним числом, вполне могут признать моим) - и что тогда будет? Признают пропавшим без вести, а потом и погибшим? И как мне потом выпутываться из всего этого, ведь когда-то же я должен буду вернуться обратно?! И ведь я могу спокойно застрять тут на срок от нескольких месяцев до нескольких лет. Ведь родные точно с ума сойдут…
        Хотя, надо признать, никакого внутреннего беспокойства я по этому поводу почему-то не ощущал. Была какая-то странная уверенность, что у тех, кто это безобразие устроил, все продумано и опасаться подобных казусов не стоит. Ну что же, будем надеяться на лучшее. Все равно выбора нет…
        Между тем старшина натянул шинель и повел меня во двор, к полевой кухне. Там он велел повару, которого звал Василием, покормить меня «чем бог послал». Был уже восьмой час вечера, смеркалось, и горячий ужин они уже явно успели раздать.
        Но тем не менее повар проявил душевную доброту и наложил мне больше половины котелка еще теплой, похоже, приправленной натуральным салом, пшенной каши (видимо, оставшейся от ужина), выдал краюху черного хлеба и налил в кружку жидкого, но горячего чая. Харчи, конечно, не фонтан, но есть вполне можно. Бывает, что и хуже угощают…
        Пока я ел, тут же в сарае, сидя на длинной лавке, старшина, которому явно было скучно, успел рассказать, что батальон наш сейчас придан занимающей оборону на этом участке фронта 416-й стрелковой дивизии и что дивизия эта сформирована из ополченцев и имеет сходные с нашими проблемы с комплектованием, снабжением и прочим. С чего это он со мной разоткровенничался - даже не знаю, возможно, Горобец невольно видел в каждом кадровом военном с довоенным стажем родственную душу, или что-то типа того. Опять-таки ничего стратегически важного он мне не рассказал, поскольку о текущем положении на фронте был явно мало информирован. При этом, мне показалось, что в сумерках канонада в той стороне, где был фронт, только усилилась…
        Я доел кашу, допил чаек, с разрешения повара Василия ополоснул котелок и кружку (при кухне был некоторый запас колодезной воды) и убрал их в вещмешок. После этого старшина повел меня на место «постоя для ночлега».
        Пока мы шли, старшина еще успел дополнительно пожаловаться мне на жизнь. Рассказав, что он почти десять лет прослужил в Харьковском танковом училище (то есть, надо полагать, пришел он туда чуть ли не в момент создания данного учебного заведения), а с лета, то есть с начала войны, мотается туда-сюда словно перекати-поле, а это в его возрасте уже не есть хорошо. Похоже, мои предположения были верны. Довоенная служба действительно вызывала у Горобца массу приятных воспоминаний, а все люди «оттуда» (то есть «из до войны») - искреннюю симпатию.
        Место, где ночевал «безмашинный резерв» было большой избой с еще сохранившейся вывеской «Клуб». Надо полагать, до начала войны здесь проводили собрания сельсовета да кино трудовому народу крутили. Ну-ну…
        Благодаря хорошо натопленной печке там было тепло, а свободного места было вдоволь. Ну то есть как вдоволь - человек десять-двенадцать спали или просто лежали на соломенных матрасах прямо на полу либо на составленных по две-три лавках.
        С точки зрения элементарной армейской логики (во время срочной службы мне успели внушить, что советскийроссийский солдат все время должен быть чем-то занят - копать, красить, подметать, таскать тяжести и прочее) это спанье задолго до команды «отбой» было полным безобразием, но и у старшины, и у разлегшихся в избе танкистов, судя по всему, были какие-то другие резоны и установки на этот счет. Война она, как известно, меняет и уставы, и людей…
        Старшина велел мне располагаться здесь и никуда не отлучаться (удобства в виде отхожего места - во дворе). Мол, если понадоблюсь - отцы-командиры меня найдут. Ну, это я уже накануне слышал, и неоднократно.
        После этого старшина удалился. Я вежливо поздоровался с присутствующими, сказав стереотипное «всем здрасте», и представился. Однако никакой реакции не последовало, спящие продолжали спать, а бодрствующие даже не обернулись. Хотя, с точки зрения людей, которых могут неожиданно убить прямо завтра (или даже сегодня), это была правильная психология - хоть выспаться в тепле напоследок…
        Спросив, где тут свободно, я получил ответ от одного из еще бодрствующих танкистов, что могу располагаться практически где угодно, там, где «не занято».
        Разумеется, на составленных лавках свободных мест не было и оставалось лечь на полу.
        Выбрав место на грязноватом тюфяке недалеко от печки, я снял ремень с кобурой, сапоги, разложил портянки для просушки поближе к печи, положил вещмешок и ремень под голову и лег на пол, в углу, упираясь боком в стену.
        Еще не спавший сосед справа - вихрастый парняга в сильно поношенной гимнастерке с выцветшими пустыми черными петлицами рядового красноармейца не без ехидства посоветовал мне спать «с оглядкой», поскольку с ним самим во время сна уже многократно случались всякие сюрпризы. Например, засыпаешь ты вечером километрах в двадцати от фронта, а будят тебя поутру уже вражеские солдаты. И очень хорошо, если не закинутой в дверь или окно избы ручной гранатой… По его словам, немецкие мотоциклисты были большие мастера на такие «шутки».
        На мой вопрос, воевал ли он и где именно, он кратко ответил, что в июле, пока их мехкорпус не «накрылся медным тазом», воевал аж дня четыре, а потом два с лишним месяца отступал на восток пешим дралом, причем в основном по ночам.
        Сказав это, парняга повернулся ко мне спиной, давая понять, что к дальнейшим разговорам особо не расположен. Я накрылся ватником и сразу же вырубился. Отбоя никто не объявлял, и никто, включая начальство и паразитов в матрацах (судя по всему, клопов и прочих вшей тут все-таки не было, хотя сравнивать мне было не с чем, за всю мою обычную жизнь эти, как выражался Остап Бендер, «доисторические животные», меня ни разу не кусали - плюсы XXI века), наш сон не тревожил. Правда канонада продолжала громыхать всю ночь, но я ее почти не слышал. Похоже, перенервничав накануне, я отрубился быстро и капитально. В ряде случаев крепкий сон - лучшее лекарство.
        Разбудил меня надсадный крик с начальственными нотками:
        - Крузанов! Гончаров! Потеряхин!! К комбату!! Срочно!!
        Открыв глаза, я увидел, что за окнами избы заметно просветлело, а орало вовсе не начальство, а тот самый мотоциклист в кожаной куртке и танкошлеме, которого я видел вчера у штаба. Похоже, он в батальоне был за связного и к тому же сегодня поддел под гимнастерку и кожанку свитер.
        Я глянул на часы. Было 7.12 утра. Раненько поднимают, хотя мы нынче на войне, ничего не поделаешь…
        Судя по тому, что проснулся я вовсе не в луже посреди дороги, время не заклинило.
        А значит, все шло вполне себе линейно и на дворе 20 октября 1941 года. Ладно. Таким образом последние сомнения отпали.
        Я вскочил и начал лихорадочно одеваться (благо спал толком не раздевшись), видя, как то же самое делают еще два танкиста (сержант и младший сержант) тоже ночевавшие в этом бывшем сельском клубе, - эта парочка дрыхла на лавках довольно далеко от меня, и вчера я их, разумеется, не сумел толком рассмотреть. На наши сборы с некоторым интересом смотрели из-под заменявших одеяла ватников и шинелей несколько разбуженных воплями мотоциклиста бойцов, включая и моего вихрастого соседа. Но никто так ничего и не сказал.
        Быстро одевшись, я взял вещмешок и вышел на крыльцо, первым из нашей троицы.
        За ночь тучи слегка разогнало, и сквозь разрывы в них было видно красноватое рассветное небо, холодно-осеннее. Н-да, улучшение погоды - не самый лучший расклад при условии, что господство в воздухе прочно удерживает противник…
        За ночь слегка подморозило, грязь затвердела, а лужи схватились тонкой корочкой льда. А вот канонада поутру стала вроде бы чуть слышнее. Немец наших за ночь потеснил, или что-то типа того?
        Я зевнул и, подойдя к торчавшему во дворе колодезному срубу, покрутил ворот с глухо гремящей и скрипящей на утреннем морозе цепью и вытянул из колодца наверх ведро ледяной воды. Поставив ведро на край сруба, ополоснул заспанную физиономию. Бриться нам сегодня было, похоже, совсем некогда.
        Наш связной уже прямо-таки пританцовывал от нетерпения (а может, и от холода - кожанка не самое лучшее одеяние при минусовой температуре) возле своей таратайки, когда на крыльце наконец появились оставшиеся двое из нашей, вызванной в штаб троицы. Увидев ведро, они подошли ко мне и тоже наскоро умылись.
        - Федор, - представился один из них.
        - Крузанов Петр, - сказал второй, пополоскав рот и сплюнув воду на землю.
        - Потеряхин, можно Андрей, - сказал я в ответ.
        Типа, познакомились…
        Мотоциклист удовлетворенно взгромоздился на свой ПМЗ, после чего велел нам «не телиться, а пулей в штаб, к комбату». Затем он с третьей попытки завел мотоцикл и уехал, завоняв двор выхлопными газами. Ну а мы пошли пешком, благо до штаба было недалеко.
        Когда мы вышли на сельскую площадь, я увидел, что со вчерашнего вечера там кое-что изменилось.
        У медпункта шла деловитая суета. У тамошнего крыльца стояли грузовик «ЗИС-5» с тентом и длинный сине-белый автобус «ЗИС-16» с красно-белыми крестами на бортах. Очень серьезные медсестры и пара санитаров (я заметил, что у некоторых из них белые халаты были довольно густо запачканы кровью, явно чужой) поднимали в кузов грузовика носилки с неподвижными тяжелоранеными, а в автобус через открытую переднюю дверь другие сандружинницы заводили под руки обмотанных свежими бинтами «ходячих». Раненых было человек тридцать, не меньше. Похоже, ночью в округе действительно происходили какие-то, как пелось в одной старой песне, «большие дела»…
        А у штабной избы нашего батальона в этот же самый момент собрался неслабый «ареопаг».
        Кроме уже знакомых мне мотоциклета и броневика «БА-20» возле штаба стояли гудящие на холостых оборотах длинный, черный «ЗИС-101» и заляпанная грязью, камуфлированная в два оттенка зеленого цвета потертая «эмка» со светомаскировочными чехлами на фарах.
        И возле машин стояло несколько довольно больших чинов.
        В центре композиции выделялся некий рослый, пузатый, краснолицый тип в белых бурках, синих галифе с лампасами, каракулевой папахе и щегольской светло-коричневой меховой бекеше, под которой просматривался воротник кителя с генерал-майорскими звездами на красных петлицах. Генерал что-то громко говорил окружающим, широко открывая рот.
        Вокруг него стояли пятеро - немолодой, мордастый пехотный майор мрачного вида в мятой шинели и шапке-ушанке, какой-то чернявый и тощий горбоносый тип, похожий на еврея, в круглых очках и командирской фуражке. На петлицах его новенькой шинели я рассмотрел две шпалы, а на рукавах - красные звезды (стало быть, батальонный комиссар и, похоже, из запаса).
        Также генералу внимали знакомые мне по вчерашнему дню комбат Брыкин и «многостаночник» Кадин. Оба были в практически одинаковых, щегольских шинелях, только капитан по-прежнему носил фуражку, а Кадин «шапку-финку» для комсостав РККА. Пятым был некий хорошо одетый старлей, который держался чуть в стороне от основной группы. Похоже, это был генеральский адьютант или что-то типа того.
        Пехотный майор и наш капитан держали перед собой раскрытые планшеты с крупномасштабными картами и даже делали там какие-то карандашные пометки. Чернявый комиссар просто внимал начальству, слегка разинув рот, а генерал, помогая себе жестикуляцией, что-то втолковывал им всем практически на грани крика. Во всяком случае, я достаточно четко расслышал слова «командующий армией», «раком» и «ноги из жопы выдерну». Похоже, товарищ генерал этим утром был не в самом лучшем расположении духа.
        Мы, трое, подошли к командованию. Попросили у товарища генерала разрешения обратиться к товарищу капитану и, после того как он милостиво разрешил, отдали честь и доложили о «прибытии по вашему приказанию».
        - Ждите в штабе, товарищи, - ответил нам Брыкин и махнул рукой в сторону знакомой избы. Мол, пока не до вас.
        Мы отошли в сторонку и встали у крыльца, рядом с мотоциклистом, которому опять явно было холодно.
        Дальнейшие генеральские ебуки нам были слышны неотчетливо, но лично я постепенно начал понимать суть возникшей проблемы. Похоже, генерал был командиром дивизии и делал выволочку командиру и комиссару одного из своих полков, а заодно и нашему комбату.
        Ну а раз товарищ генерал все время ругался матом - этой ночью случилось явно что-то нехорошее.
        Разговор начальства продолжался еще минут пятнадцать.
        - Взять и к вечеру доложить! - внятно рыкнул генерал и пошел к машине. Семенивший впереди начальства старлей распахнул перед ним дверь, генерал взгромоздился на заднее сиденье, «ЗИС-101» развернулся и, колыхаясь на ухабах, уехал в сторону восточной окраины села.
        Брыкин и пехотный майор сложили карты в планшеты и поговорили еще немного. Затем майор со своим комиссаром сели в «эмку» и тоже уехали.
        После этого наш капитан на пару с лейтенантом Кадиным двинулись к избе.
        - За мной, - приказал Брыкин, и мы вошли в избу. Вслед за нами вошел и мотоциклист, которому было явно некомфортно на улице - он сразу же расположился на лавке, поближе к печке.
        В знакомой избе ничего не изменилось, и вчерашний бардак оставался прежним. Даже из пишмашинки торчал тот же самый лист бумаги.
        - Так, - сказал Брыкин, сняв фуражку и разложив на столе вынутую из планшета карту-трехверстку:
        - Слушайте, зачем я вас вызвал, товарищи младшие командиры…
        Далее он кратко разъяснил текущую ситуацию. В общем, 416-я стрелковая дивизия занимает этот участок фронта вторую неделю. Наш батальон сейчас придан 1053-му стрелковому полку этой самой 416-й стрелковой дивизии, который занимает оборону вот здесь, по линии западнее деревни Верхние Грязи. А вот здесь менее чем в четырех километрах находится деревня Нижние Грязи, которая на протяжении последней недели несколько раз переходила из рук в руки.
        Крайний раз 1053-й полк выбили из деревни два дня назад. Но вчера утром на усиление полка был переброшен некий «батальон курсантской бригады», который совместно с 1053-м полком атаковал противника и вчера, в середине дня, снова занял Нижние Грязи. Немцы немедленно контратаковали, бой вокруг деревни и в самих Нижних Грязях шел весь вчерашний день и всю ночь. К утру курсантский батальон, похоже, был выбит почти полностью и деревню опять заняли немцы. Действовавший совместно с курсантами 2-й батальон 1053-го стрелкового полка в панике отступил на исходные позиции к деревне Верхние Грязи.
        Далее в штабе 49-й армии (а очень может быть, что и в штабе Западного фронта) узнали о сдаче деревни и вставили хороший пистон командиру 416-й стрелковой дивизии генерал-майору Прягину. Именно из-за этого он ни свет ни заря приехал в расположение 1053-го полка и приказал комполка майору Манюхину и комиссару полка Нигману - срочно отбить Нижние Грязи обратно, под страхом трибунала. Ну а поскольку у 1053-го полка нет никаких резервов, кроме нашего танкового батальона, комдив разрешил использовать во время атаки танки, но не все. Якобы на ввод в бой танков сейчас требовалось отдельное разрешения из самого штаба армии.
        В общем, как сказал капитан, атаку приказано начать не позднее 12.00, то есть на подготовку комдив дал всего четыре часа. Артподготовку, конечно, обещали. Но, учитывая, что артиллерии мало, она полковая, то есть калибра не более 76-мм, и вдобавок у нее мало снарядов, надеяться на сколько-нибудь мощный шквал огня не приходится.
        1053-й полк укомплектован в основном ополченцами последнего призыва, которые мало что могут и умеют. То есть вся надежда у комдива на нас и ударивший ночью морозец - вряд ли в таких условиях немцы успеют более-менее окопаться.
        Для атаки он, то есть командир 44-го ОТБ капитан Брыкин, решил выделить семь танков. Всего в батальоне сейчас два броневика «БА-20» и семнадцать танков - тринадцать «Т-26» (включая два двухбашенных и один «химический», то есть огнеметный, при этом два «Т-26» неисправны), три «Т-60» и один «Т-35». Решено, что пехоту в ходе атаки на Нижние Грязи будут поддерживать семь танков - шесть «Т-26» и «Т-35».
        Но есть проблема - тяжелый танк «Т-35» был хоть и исправен и укомплектован боезапасом, но не имел полноценного экипажа. Где взяли этот включенный в состав батальона танк, было непонятно даже самому капитану Брыкину. Механик-водитель, который пригнал его «на пополнение» четыре дня назад, был опытным, но из числа «временно прикомандированных» и, разумеется, потом вернулся в свою часть. При этом, по слова комбата Брыкина, не использовать самый мощный в батальоне танк в ходе предстоящего дела - тяжкий грех…
        - Товарищи, - сказал комбат Брыкин, просительно глядя на нас троих со смесью надежды и неуверенности. - Задаю вам прямой и конкретный вопрос. Вот вы все, товарищи Крузанов, Гончаров и Потеряхин, - кадровые танкисты. Отслужившие срочную до войны. Поэтому спрашиваю: кто-нибудь из вас троих знает хоть что-нибудь о тяжелых танках типа «Т-35»? Воевать на нем кто-нибудь из вас сумеет?
        Крузанов и Гончаров переглянулись и, пожав плечами, сказали, что они раньше видели «Т-35» разве что в кинохронике с предвоенных парадов на Красной площади.
        Оно и понятно, танк-то был достаточно редкий, даже по довоенным временам. «Т-35» за семь предвоенных лет сделали аж 61 штуку плюс два прототипа, если я, конечно, все верно помню.
        В принципе, я тоже мог честно посмотреть в глаза капитану и сказать что-нибудь аналогичное в стиле «ничегошеньки не знаю». Но и дальше пропердывать соломенные тюфяки в этом самом «безмашинном резерве» мне ну очень не хотелось. Жгло закономерное любопытство и даже некоторый азарт - раз уж попал на войну (пусть и против своей воли), надо воевать, ну, или хотя бы пытаться это делать, а не маяться дурью.
        Опять же там, по ходу дела, может, что-нибудь да прояснится и с обстоятельствами моего попадания в этот «горький катаклизм» возможными «боевыми задачами». В общем, у меня было желание «и мир посмотреть, и себя показать»…
        А на лице комбата Брыкина меж тем появилось выражение безнадеги.
        - Товарищ капитан, я могу попробовать, - сказал я в итоге, здраво оценив все свои шансы и резоны в предстоящей драчке.
        - В каком это смысле «попробовать»? Ты откуда этот танк знаешь?
        - В учебке, перед отправкой на Дальний Восток, нас с ним немного знакомили. И я пару раз проехал на таком танке, разумеется, чисто в ознакомительных целях…
        И тут я нисколько не врал. На нескольких крайних сборищах реконструкторов, проходивших в подмосковной Кубинке, ездил поставленный на ход «Т-35», похоже, из экспозиции тамошнего музея. И я действительно пару раз ездил внутри него, а один раз даже смог немного посидеть за рычагами этой махины. Хотя тот танк внутри был не совсем комплектным и, разумеется, с давно не действующим вооружением…
        - Ого, - сказал Брыкин, сразу как-то повеселев. - Не скажу, что ты, Потеряхин, меня сильно обнадежил, но это все-таки больше, чем ничего…
        Лицо комбата заметно просветлело. А Крузанов и Гончаров при этом посмотрели на меня как на полудурка. По явному оживлению нашего дорогого капитана я понял, что, похоже, ему этот несчастный «Т-35» на фиг не сдался - ведь для укомплектованного исключительно легкими танками батальона это был явный «чемодан без ручки», который завсегда и нести тяжело, и жалко бросить. Поэтому комбату было более чем выгодно потерять этот некстати попавший к нему в руки танк, но желательно, конечно, с максимальной пользой. А раз так - мое самоубийственное согласие пришлось очень кстати. Чтобы это осознать, вовсе не надо иметь степень бакалавра по психологии или психоанализу - все это было прямо-таки написано на лице комбата.
        - Что тебе нужно для того, чтобы танк смог немедленно идти в бой, Потеряхин? - спросил капитан.
        - Танк хоть исправен?
        - Да, это я могу гарантировать.
        - Тогда мне нужен экипаж. Два наводчика, три заряжающих, два пулеметчика для малых башен и толковый механик, желательно из тех, кто уже ездил на средних или тяжелых машинах. Итого восемь человек, не считая меня. Ну и, естественно, полные баки и боезапас.
        На когда назначена атака?
        - Я же сказал - командир дивизии приказал атаковать Нижние Грязи не позднее 12.00. То есть у нас на все про все часа четыре. Непосредственно танковой атакой будет руководить командир 1-й роты лейтенант Лавкин, он уже на исходных…
        - Тогда надо быстрее ознакомиться с матчастью и готовиться.
        - Хорошо.
        - Крузанов и Гончаров пока свободны.
        Двое сержантов вздохнули с облегчением.
        - Кстати, товарищ капитан, - спросил я комбата. - А карта для меня у вас найдется?
        - Какая карта? Зачем тебе карта, сержант? - удивился Брыкин.
        - Для облегчения ориентировки на поле боя…
        - Какая там, на хрен, ориентировка, если деревня, которую надо взять прямо перед нами, в трех верстах? Можно подумать, ты ее визуально не увидишь…
        - Хорошо. Тогда, может, хотя бы бинокль найдете? - попросил я, понимая, что карты мне не дадут, поскольку карта здесь, похоже, всего одна на батальон, да и та у комбата. Все как всегда…
        Брыкин усмехнулся, потом сходил за брезентовую занавеску и принес мне бинокль.
        - На, сержант, - сказал он. - От себя, можно сказать, отрываю, но мне для героического дела ничего не жалко…
        - Спасибо, товарищ капитан! - поблагодарил я его, повесив бинокль на шею.
        Пока я таким манером беседовал с комбатом, Крузанов и Гончаров испарились из избы, а потом куда-то убежал и Кадин, прихвативший с собой и мотоциклиста.
        Пользуясь некоторой паузой, я сел на лавку у стола, развязал вещмешок и, пока было время, на всякий случай поменял патроны в барабане своего «нагана» (все-таки вчера он в луже купался) на новые из выданной старшиной Горобцом пачки. Потом протер «наган», убрал в кобуру. Капитан смотрел на эти мои действия с заметной иронией. Он явно не мог взять в толк, как это танкист может всерьез готовиться к ближнему бою, во время которого ему может понадобиться даже личный револьвер.
        Как раз в момент, когда я закончил манипуляции с «наганом», в избу вернулся лейтенант Кадин, и события завертелись в заметно убыстренном темпе.
        На линию фронта меня привезли на «БА-20», видимо, за отсутствием другого транспорта. По первому впечатлению броневичок был очень тесный и не особо скоростной даже на подмерзшей грунтовой дороге. И с чего это его, интересно, в ту стародавнюю пору считали за «высокомобильное разведывательное средство»? Тем более что в этом конкретном броневике и никакой рации не было, хотя поручневая антенна и крепление под нее с прежних времен сохранились. Хотя в те времена никакой специальной разведывательной техники в Красной Армии не было, если не считать малых плавающих танков, но это было то еще недоразумение…
        Через узкие, закрытые мутноватым пулестойким стеклом смотровые щели броневичка мало что было видно - со всех сторон мелькала уже привычная сельская местность, и не более того.
        Из броневика меня высадили среди каких-то серых сараев непрезентабельного вида на юго-западной окраине тех самых Верхних Грязей. Я закинул «сидор» на плечо и вылез из машины на свежий воздух. Броневик простуженно зафырчал и уехал, мотаясь в колдобинах из стороны в сторону.
        Канонада была совсем близко, и, по-моему, с этого места слышалась даже пулеметная стрельба. Сказывалось соседство с линией фронта, «передок», как он есть, в чистом и незамутненном виде…
        Я поднял бинокль к глазам и посмотрел по сторонам. Наши пехотные позиции были, судя по всему, где-то впереди и с моей позиции совсем не просматривались.
        Приглядевшись, я различил среди окружающих меня сараев с широкими воротами (или это все-таки были гаражи?) сеялку без колес, несколько ржавых катков от гусеничных тракторов весьма древнего образца и пару дырявых покрышек от «ЗИС-5», после чего понял, что вокруг меня, судя по всему, были постройки какой-то типичной бывшей МТС. То есть «машинно-тракторной станции. «Верхнегрязевская МТС», по-моему, звучит.
        Кто не помнит МТС - это такой плод советской централизации, индустриализации, механизации, химизации и еще много чего. Сельхозтехника, сосредоточенная в подобных МТС районного подчинения, работала сразу на несколько колхозов или совхозов этого района. Якобы тем самым облегчался ремонт, упорядочивалась эксплуатация и прочее. Если кому нужны подробности - смотрите старые фильмы вроде тех же «Трактористов» с Крючковым и Ладыниной в главных ролях. Разогнали эти МТС вроде бы уже при Хрущеве, когда очень любили реформировать все подряд и заодно решили, что лучше будет, если каждый колхоз заимеет свою сугубо индивидуальную технику и соответственно сам станет ее чинить. Что это кому дало - не знаю, но сельское хозяйство в СССР, как известно, загнулось даже раньше, чем сам Советский Союз. В том числе и благодаря всем этим «реформам и реформаторам».
        Ну и среди построек этой МТС действительно стояло несколько танков «Т-26».
        А слева, у одного особо большого сарая, чуть в стороне от легких танков, стоял и искомый «Т-35».
        Я опустил бинокль и скорым шагом направился к «тридцать пятому».
        Конечно, я такой танк видел и раньше, и снаружи и внутри, но все равно он поражал воображение свежего человека.
        Вот, блин, отгрохали же громадину - почти десять метров в длину, три с лишним в ширину при двухметровой высоте надгусеничных полок. Интересно, откуда этот сухопутный дредноут свалился на голову нашего отдельного танкового батальона? Судя по тому что танк был не из самых последних выпусков, с цилиндрическими башнями, скорее всего, из какого-нибудь училища или с полигона.
        Больше в эту пору «Т-35» взять было явно неоткуда - абсолютное большинство его однотипных близнецов-ровесников было в 34-й танковой дивизии 8-го мехкорпуса и еще в июне - июле осталось ржаветь по полям и обочинам дорог Украины, от западной границы Союза до Киева.
        Что еще сказать? Красивый был танк, большой, солидный - зеленый, с красными звездами на бортовых экранах, совсем чуть-чуть заляпанный грязью. И если наперед не знать, что у этой махины только в самом носу стоит узенькая бронеплита толщиной 50 миллиметров, а все остальное - не более 20 - 30 мм, можно подумать, что в нем заключена прямо-таки невероятная ударная мощь.
        Ну натуральный имперский бронеход. Хотя, увы, какая империя, такие у нее тогда были и бронеходы - с броней, которая запросто пробивается из 37 или 40 - 45-мм пушки, обычной бронебойной болванкой, с нормальных прицельных дистанций. Время по-настоящему мощных танков, которых, не без веских на то оснований, боялся весь окружающий мир, еще не пришло…
        Пока я, стоя у надгусеничной полки «Т-35» разглядывал этот танк, ко мне наконец явился низкорослый командир с двумя кубарями на черных петлицах длинной дерматиновой (кажется, на меховой или ватной подкладке) куртки, в рукавицах и грязно-белой овчинной ушанке. Его нахмуренное лицо было слегка чумазым, а шапка и особенно рукава куртки до локтей были густо перепачканы темным машинным маслом. Рукавицы были тоже нестерильные.
        При его появлении я отдал честь.
        - Командир 1-й роты лейтенант Лавкин! - представился чумазый раздраженно. Во всем его облике читалось прямо-таки нескрываемое недовольство тем, что какая-то падла (то есть я) отрывает его от важных дел. При этом при ближайшем рассмотрении лейтенант оказался сопляком лет двадцати с небольшим.
        - Сержант Потеряхин! - представился я в свою очередь. - Прибыл в ваше распоряжение.!
        - Тебя, что ли, на этот агрегат назначили? - кивнул он на «Т-35».
        - Да.
        - Ну ты герой, сержант. Н-да… Сочувствую… Комбат только что сообщил, что экипаж тебе сейчас соберут.
        - Каким образом сообщил? - поинтересовался я и тут же уточнил: - А, кстати, что у нас в батальоне вообще со связью?
        - А ничего, - усмехнулся Лавкин. - Нет ее да и все. Ну нету у нас в батальоне раций, что поделаешь… Комбат даже телефон не протягивает, потому что его обслуживать некому, связистов и то нет…
        - И как же вас в таком виде на фронт, товарищ лейтенант?
        - Да нас не особо спрашивали, тем более что Гитлер к Москве рвется. В данном случае отсутствие радиостанций для нас не самое страшное - тут снарядов да людей все время не хватает, не то что раций…
        Какие же они все тут понятливые, просто душа радуется. Демонстрируют прямо-таки образцовое осознание текущего момента. Хотя тогда двусмысленности было меньше, и во всем мире все всё понимали. Особенно когда это касалось большой войны. «Тогда ведь как было», - проорал Адольф Алоизович с высокой трибуны насчет «расширения жизненного пространства», и всем сразу ясно, что последует захват ряда территорий, а всех, кто на них живет, либо тупо перебьют, либо опустят до полного ничтожества. И вполне естественно, что с этим очень многие не согласились, начиная с Иосифа Виссарионыча и сэра Уинстона. Это у нас там, в следующем столетии, большая война никому на фиг не нужна, поскольку задним умом все понимают, что любая масштабная война между серьезными державами будет ядерной и никакой другой, а после этого на планете жить не сможет никто, даже тот, кого эта война впрямую и не коснулась. Сколько у нас там писали романов о том, как американцы разбивают в пух и прах Россию и Китай с их последующей оккупацией - а ведь ежику понятно, что тем же американцам и нужно-то всего-навсего сохранение существующего
статус-кво и более ничего. То есть чтобы у нас, в холодной и неуютной Сибири по-прежнему добывали нефть и газ и гнали их по трубам на запад, продавая вполне материальные природные ресурсы за доллары (то есть не обеспеченную ничем, кроме идиотского «доверия», резаную бумагу зеленого цвета), а потом наши вожди те же доллары вкладывали в американскую же финансово-кредитную систему, через покупку «ценных бумаг» и прочего. И чтобы китайцы при этом продолжали производить на своей территории все необходимое (прежде всего - ширпотреб) для США в обмен на все те же самые доллары. И всех делов. Пошло, правда? Да, тут я согласен, в 1941-м все уж точно было куда проще и честнее…
        - А когда сильно надо, комбат Емельку с записками посылает, - закончил свою фразу Лавкин.
        - Это мотоциклиста, что ли?
        - Его.
        Н-да, со связью здесь, похоже, действительно был полный швах. И отсутствие связи, как показывает опыт многих сражений последнего столетия, - не такая уж и малость. Из-за этой «ерунды» было проиграно столько битв и войн, что аж оторопь берет. Ладно, что у Брыкина есть, по крайней мере, мотоциклетка с этим полоумным Емелькой. Хотя на поле боя, когда вокруг стреляют и кругом воронки, от этого «гонщика» толку все равно никакого. Однако в других-то местах небось вообще конных или пеших связных с записками посылают, галопом или стрелковым шагом…
        - Понятно, товарищ лейтенант, - сказал я, напустив на себя некоторую задумчивость. - Раз все так плохо - стало быть, сигналом к атаке будут «три зеленых свистка» или что-то типа того?
        - Красная ракета, - уточнил Лавкин и добавил: - Ладно, сержант, ты тут пока осмотрись. Мне некогда, надо еще машины к бою подготовить. Если будут какие-то проблемы - подходи, чем могу, помогу…
        Сказав это, Лавкин удалился в сторону ближней пары танков «Т-26». При этом было понятно, что ничем он мне не поможет, кроме разве что доброго матерного слова.
        Я не без труда забрался на лобовую броню «Т-35», сдвинул немного в сторону за ствол пулемета левую малую башню, откинул верхние створки люка механика-водителя и наконец влез на жесткое сиденье мехвода. Нашел рычаги, потом стартер и начал заводить застоявшуюся на морозе машину. Немного почихав и потарахтев, авиационный «М-17» все же загудел и завелся.
        Этот момент меня сильно порадовал, считай, полдела сделано. Ведь любой танк в любые времена без движения - просто мишень, это даже малые дети знают. Я оставил двигатель работать на холостых оборотах, на самом малом газу. Пусть греется пару-тройку часов. А то, если заглушить, возьмет и не заведется по закону подлости в самый нужный момент. И потянут меня тогда к особистам как саботажника и вредителя…
        А экипаж все не ехал, и, раз уж такое дело, я решил облазить весь танк и, культурно выражаясь, проверить матчасть.
        Я выбрался из железной конуры мехвода и вскарабкался на главную башню, на четырехметровую высоту. Обзор оттуда был куда лучше, но позиций нашей пехоты я все равно не рассмотрел. А вот объект нашей атаки, деревню Нижние Грязи, сумел различить благодаря дымам у горизонта - как видно, это были последствия недавнего ночного боя.
        Открыв оба верхних люка, я забрался внутрь большой башни на место наводчика, слева от пушки. Положив вещмешок в пустую кормовую нишу, осмотрелся, покрутив маховики наводки. Вроде все было на месте, и, по крайней мере, ручные приводы поворота орудия и башни действовали.
        Короткая 76,2-мм пушка «КТ-28» и прилагавшийся к ней прицел «ПТ-1» вроде были в порядке, так же как и расположенный справа от орудия пулемет «ДТ». Затем я заглянул и в остальные башни.
        Там тоже был относительный порядок. Все оружие производило впечатление исправного.
        А вот боезапас хоть и был, но далеко не полный. Так, для «КТ-28» в главной башне я насчитал всего 31 снаряд из положенных 96. Три из них были с какой-то странной, незнакомой мне маркировкой (то ли шрапнель, то ли картечь), а остальные - фугасные гранаты. Снарядов для «сорокапяток» в двух малых пушечных башнях было всего 58, в том числе всего десяток бронебойных, а ведь по штату их полагалось иметь аж 226.
        Пулеметный боезапас составлял по пять дисков на каждый «ДТ». Исключением был пулемет в главной башне, к которому было всего три магазина. Это тоже было много меньше положенного по норме.
        Ладно, будем надеяться, что с танками противника нам воевать особо не придется. Хотя фугасные выстрелы 45-мм в любом случае вещь очень слабая, куда ты ими ни стреляй…
        Правда, я вообще не был уверен, что нам на этом «Т-35» придется воевать особо долго. А в этом случае мы даже этот далеко не полный боезапас расстрелять не успеем.
        Общее впечатление от танка было двойственным - снаружи пятибашенник смотрелся довольно грозно, а вот внутри все выглядело как-то кустарно. Вроде бы этот танк не особо эксплуатировали, но «начинка» машины казалась довольно ветхой. Хотя «Т-35» в Харькове делали чуть ли не поштучно и наверняка в числе выпущенных танков этого типа не было и двух стопроцентно одинаковых, с взаимозаменяемыми деталями - нюансы отечественного танкостроения 1930-х годов…
        Размышляя подобным образом, я услышал шум автомобильного мотора. Выглянул наружу и увидел, как из подъехавшего тентованного «ГАЗ-ММ» (по-моему, это был тот самый грузовик, который я накануне вечером видел на дворе у старшины Горобца) выбираются танкисты в характерных комбезах и ватниках. У некоторых излишне объемные комбинезоны (на пару размеров больше, чем нужно), по-моему, были натянуты прямо поверх ватников и ватных штанов. Большинство с вещмешками, у двоих были маленькие потертые чемоданчики. А вот личное оружие было не у всех, тут мне старшина Горобец все верно сказал.
        Похоже, экипаж таки привезли, как я и заказывал, восемь человек. Оперативность в стиле 1941 года - и двух часов не прошло…
        Грузовик развернулся и, не теряя времени, уехал.
        Вид у всех прибывших танкистов был несколько напуганный, и они смотрели на меня из-под своих разнотипных ребристых шлемов более чем настороженно. Оно и понятно - отдали, понимаешь ли, под командование какого-то хрена с бугра, который в батальоне ровно сутки…
        А при виде «Т-35» их испуг, по-моему, только усилился. Однако я, как и положено образцовому командиру, построил танкистов в одну шеренгу и, позаимствовав у кого-то из приехавшего личного состава бумагу и карандаш, переписал свой экипаж.
        В общем, ко мне под начало попали два младших сержанта - Апатьев и Банников и шестеро красноармейцев - Бозилков, Возюкин, Люборевич, Мадгазиев, Науменко и Поспелов. По именам я отчетливо запомнил только двоих - механика-водителя Банникова, которого звали Алексеем (до начала атаки я успел узнать, что он был из окруженцев и летом вроде бы успел немного поездить аж на «КВ-2»), и Науменко, которого звали Степаном - этот запомнился, поскольку был у меня в главной башне заряжающим. А Магдазиева, кажется, звали то ли Рифат, то ли Ривкат…
        Я столь подробно расписал свой первый бой на этой войне только лишь потому, что этот фактически самый первый мой экипаж в том бою полег в полном составе, и от этих молодых, чем-то похожих друг на друга парней на всей Земле не осталось практически никаких напоминаний. И даже я толком не запомнил их лиц…
        Уже потом, у себя, в начале XXI века, в архиве МО РФ я нашел только пару пожелтевших листков с машинописным текстом - записи оперсводок командования Западного фронта, содержавшие упоминания о судьбе 44-го ОТБ. Так вот, там было записано, что уже 14 ноября 1941 г. батальон потерял всю свою материальную часть (оставшиеся два танка «Т-26» и два «Т-60» отправлены в ремонт) и его оставшийся личный состав в количестве 22 человек (в числе живых значился, в частности, лейтенант Кадин) был отведен в тыл на переформирование. Остальные 113 человек из состава батальона числились погибшими, ранеными или пропавшими без вести. Фамилии комбата, капитана Брыкина и старшины Горобца стояли в списке убитых (погибли 3 и 5 ноября 1941 года соответственно), а весь мой экипаж, включая меня, - пропавших без вести. Дата «пропажи» была та самая - 20 октября 1941 г.
        В общем, мне осталось только помнить этих конкретных восьмерых человек из двадцати с лишним миллионов наших павших хотя бы потому, что никто, кроме меня, обстоятельств их гибели, не видел и не знает. Вот я и сделал себе эту «зарубку на память»…
        Ну а в остальном я попытался объяснить прибывшему экипажу, что да как. Мои приказы и ценные указания были предельно просты.
        Поскольку связь отсутствовала как факт и ее у нас не было ни с остальными танками, ни со штабом батальона, ни даже внутри танка, я велел расчету каждой башни «действовать по обстановке». То есть вести наблюдение в своем секторе обстрела и, увидев какую-то цель, бить по ней без промедления и моих команд. По особо важным целям буду стрелять я из своей 76-мм в главной башне. Опять же, приказал ориентироваться на разрывы моей пушки, поскольку опрометчиво пообещал обозначать направление огня и местонахождение тех самых «особо важных» целей. Забыл, что на дворе не 1990-е…
        Мехводу я приказал не останавливаться и ни в коем случае не глушить двигатель, поскольку при наших слоновьих габаритах, если встанем - сразу вмажут из чего-нибудь и зажгут. Сказав это, я вполне понимал, что точно стрелять с ходу у нас не получится, но одновременно при тяжести и инертности «Т-35» механик-водитель, переключая передачи или маневрируя, должен был все время притормаживать. И этих вынужденных замедлений нам должно было вполне хватить на относительно точную стрельбу.
        Люки я приказал не задраивать, а лучше вообще не закрывать. Объяснил, что мы очень большие и тихоходные, а бронирование у нас тем не менее противопульное. А значит, если у немцев в деревне окажутся даже самые мелкие 37-мм «дверные колотушки», они нас по-любому метров с пятисот продырявят, как не фиг делать. Слава богу, что еще не пришло то время, когда за каждым кустом или углом мог затихариться стрелок с фаустпатроном или РПГ…
        Потом я спросил у подчиненных, поели ли они? Оказалось, что перед отправкой экипаж в отличие от меня покормили завтраком, спасибо старшине Горобцу и его подчиненному, повару Василию. Поскольку времени на «боевое слаживание» и прочее у нас уже не было, я приказал экипажу занимать свои места и осваиваться, а мехводу повторил - танк не глушить, движение начинать по моей команде. До назначенной атаки оставалось часа полтора.
        В общем, мои орлы полезли в многочисленные люки «тридцать пятого» и сразу же начали вращать башни, явно примериваясь. Я им в этом не мешал.
        Чуть позже, перед самой атакой, у нашего «Т-35» наконец появился Лавкин. Донельзя деловитый, на сей раз без рукавиц и в танкошлеме с поднятыми на лоб, фотогеничными, но нелепыми в это время года противопылевыми очками.
        - Потеряхин, ко мне! - крикнул он. - Быстро!
        Я не без труда скатился с высоченной машины к нему, на грешную землю.
        - И как ты на него карабкаешься? - задал он практически философический вопрос.
        - А как иначе? - ответил я и добавил фразу из совсем другого времени: - Жить захочешь - не так раскорячишься…
        - Да, - продолжил я тут же. - Товарищ лейтенант, возник один вопрос - мне карты не выдали, и раз так, то хоть по-простому, на пальцах, объясните, сколько немцев в деревне, что у них из оружия и какая там противотанковая оборона?
        - А буй его знает…
        - Ну вы, блин, стратег, товарищ лейтенант…
        - А что я могу тебе ответить? У нас разведки нет, у пехоты тоже. И времени нет! А приказы не обсуждают! Комдив не дал нам ни одной лишней секунды ни на подготовку атаки, ни на разведку!
        - Что сказать, молодец наш генерал-майор. Чувствую, благодаря ему все здесь и ляжем. Хоть какие-то сведения о сидящих в Нижних Грязях немцах у вас есть?
        - Эта деревня много меньше Верхних Грязей. Пехотинцы говорили, что, когда отходили, насчитали у них там до батальона пехоты плюс пару-тройку легких танков и пару небольших броневиков. Хотя, может, и привирают, сам знаешь, когда драпаешь, а особенно ночью, врагов всегда кажется в разы больше, чем есть на самом деле. Ну а сейчас по северо-восточной окраине деревни у немцев вроде бы стоит несколько пулеметов, в наших бывших мелких окопах и среди домов и сараев. Ну и плюс к этому немец лупит из батальонных минометов. По крайней мере пехота докладывала так…
        - Противотанковых пушек, автоматических зениток или более серьезной артиллерии пехота не видела?
        - Да вроде нет…
        - Хорошо, а наше мирное население в этих Нижних Грязях осталось или нет?
        - Это как раз вряд ли. Там же, считай, двое суток бой шел. Если кто и есть - поди сидит по погребам да подполам. А точно этого все равно никто не знает… Еще вопросы есть?
        - Никак нет.
        - Вот и ладно. Сейчас выходим на исходную и там выстраиваемся в линию - твой тяжелый посередине, мои легкие на флангах. Следи за моими флажковыми командами. Я справа от тебя, на моей «двадцатьшестерке» на башне белый номер «3». Сигнал к атаке - красная ракета. Перед атакой будет арт-подготовка…
        - И какая наша главная задача?
        - Что значит «какая»? Ворваться в деревню и обеспечить занятие населенного пункта нашей пехотой.
        - А как быть, если наша пехота в деревню не войдет? Если ее, скажем, отсекут огнем?
        - Что за пессимизм? Комбат мне на этот счет никаких указаний не давал. Врываемся в деревню и ведем бой. Если продвижения пехоты не будет - стреляем, пока есть боезапас. Если и к этому времени успеха не будет - медленно откатываемся на исходные…
        - Понятно.
        - Что тебе понятно, сержант?
        - Что план нашей атаки построен на сплошных допущениях и тыканье вслепую…
        - А куда деваться? В конце концов, на то и война, чтобы менять планы по ходу дела… Ну я пошел, удачи тебе, сержант…
        И, придерживая на заду кобуру, побежал к своему «Т-26».
        И вот это самое у них здесь называется «разведданные» и «тщательно спланированное наступление»… Уроды, ей-богу, поубивал бы всех за все эти их «взять и доложить»… Полководцы засратые…
        Торчащий в башенном люке своего танка (это был «Т-26» с конической башней, выпуска, самое раннее, 1938 года) Лавкин замахал желтым флажком. Судя по тому, что и его и остальные «Т-26» заревели и заскрежетали, трогаясь с места, это была команда «Заводи» или что-то типа того. Потом его командирский «Т-26» с «тройкой» на башне подъехал к нам поближе и обогнал. Высунувшийся из башни, Лавкин явно советовал «делать как он».
        - Механик! - крикнул я. - Держись за вон той машиной!
        Кажется, он меня понял.
        Через несколько минут мы неряшливой колонной выехали из-за построек МТС и, кажется, вышли на исходную.
        Во всяком случае, Лавкин в какой-то момент замахал сразу двумя флажками (красным и желтым) в стороны. Насколько я понял, это означало «в линию».
        Все шесть «Т-26» разошлись по полю вправо и влево относительно нас.
        А потом Лавкин опустил левую руку с красным флажком. Это вроде бы значило «стой».
        - Механик, стоп! - заорал я.
        Механик услышал меня и остановил «Т-35» за какими-то то ли слишком разросшимися кустами, то ли за скоплением очень молодых деревьев.
        Кажется, Лавкин был вполне удовлетворен, поскольку «Т-26» действительно развернулись по фронту, справа и слева от нас и встали на поле, развернувшись в неровную линию и примериваясь к кустам и прочим естественным укрытиям. Во всяком случае, никаких других команд флажками с его стороны не последовало. Хотя, по-моему, сидевшим в Нижних Грязях немцами, это наше выдвижение на исходные было прекрасно видно, поскольку мы встали практически посреди голой, раскисшей, а потом немного подмерзшей пашни, и кусты не столько маскировали наши танки, сколько успокаивали нам нервы. Небо над нашими головами, просветлевшее было утром, опять посерело и набухло тучами. Это не могло не радовать - здешняя авиация при такой низкой облачности вряд ли сможет летать, а уж тем более точно бомбить…
        Теперь впереди, примерно в километре, или чуть больше от нас, действительно были видны пехотные траншеи. В бинокль я четко видел многочисленные головы в касках и ушанках, торчащие над брустверами штыки винтовок и позиции пары расчетов с пулеметами «максим».
        Деревня Нижние Грязи и лес справа от нее просматривались впереди еще километрах в полутора. В бинокль было видно, что крайние дома и сараи по большей части разрушены, в деревне что-то догорало (к небу поднимались жидкие дымки), а пашня перед деревней была густо утыкана воронками. Похоже, накануне тут все действительно было серьезно…
        - Заряжай, - сказал я заряжающему своего «главного калибра» красноармейцу Науменко. Тот послушно загнал снаряд в казенник и вопросительно посмотрел на меня.
        - Ждем, - сказал я ему.
        В этот момент наконец забухала наша артиллерия, и я нырнул в башенный люк, впрочем, не закрывая крышки. Судя по негромкому звуку, стреляли полковые пушки явно небольшого калибра. Артподготовка получилась минимальной во всех смыслах - пушкари кинули десятка три снарядов, причем совершенно непонятно куда. В пушечный прицел я видел несколько жидких фонтанов разрывов на окраине Нижних Грязей, и все. Интересно, этот артогонь вообще кто-нибудь корректировал? А то от такой стрельбы толку явно никакого - тем более что каких-либо новых очагов возгорания в деревне не возникло. А раз так - палили, что называется, «в молоко».
        В этот момент из башенного люка «тройки» взлетела красная ракета. Еще одну такую же ракету пустили в небо из пехотных траншей.
        Я высунулся из люка и заорал мехводу что есть мочи:
        - Механик! Вперед!
        Было видно, что он меня услышал, прежде чем закрыл створки своего верхнего люка. Наш пятибашенник взревел, залязгал и тронулся, разбрасывая траками грязь и постепенно набирая скорость. Называется - пошли. Практически гремя огнем, сверкая блеском стали. Вот только грому от нас будет немного, а блеску так и вообще никакого…
        После начала движения в танке сразу стало ни хрена не слышно ни внутри машины, ни снаружи.
        Тронулись и «Т-26». Через считаные минуты мы прошли пашню, перевалили пехотные траншеи (нам это было без проблем, а вот «Т-26» спаравлялись с этим хуже) и поползли дальше. Когда окопы остались в сизых выхлопах за кормой, из них наконец поднялась и начала вылезать на поле не шибко густая пехотная цепь. С глухими воплями, похожими на неразборчивое «а-аа!» (видимо, мне так со стороны слышалось обычное расейское «ура»), фигурки в серых шинелях, поскальзываясь, побежали вперед, выставив перед собой штыки трехлинеек.
        И сразу же на пашне лопнуло несколько редких разрывов. Фонтаны земли были небольшими, и, видимо, это были как раз минометы. Пара мин упала прямо в пехотную цепь, и несколько серых фигурок упало на землю явно без признаков жизни.
        Однако били немецкие минометчики не особо прицельно, и для нас нам это было вообще не опасно - попасть минометной миной в движущийся танк есть задача практически нереальная, во все времена. Такое удается только случайно.
        По мере приближения в деревню в моем прицеле стало видно лучше. Похоже, въезд в эти самые Нижние Грязи был где-то справа от нас, как раз там, где деревенские постройки подходили к лесу, а мы сейчас атаковали явно поперек направления главной деревенской улицы. Разрушенные избы без крыш (или с дырами в крышах) и стекол в окнах и пострадавшие от предшествующего боя сараи признаков жизни не имели. Часть деревьев во дворах была сломана, капитально и безнадежно.
        У околицы, в бывших наших окопах, я рассмотрел чьи-то незнакомые каски, похоже, немецкие, а среди воронок на пашне лежало несколько трупов в русских шинелях и касках - тоже лежавших здесь явно с ночи.
        В этот момент по нашей броне ударило словно дождем по жестяной крыше, и я увидел, как впереди, прямо по нашему курсу, отчетливо замигала «сварка» сразу от трех пулеметов.
        Ну, точно, ни хрена пушкари не подавили. Пистон им в попу вставить за такую стрельбу…
        Я слегка довернул башню на один из пулеметов и пустил 76-мм гранату по огневой точке, стрелявшей из-за какого-то обгорелого сруба. Танк, конечно, неслабо мотало при движении, но взрыв был хороший и именно там, где надо, - судя по всему, я этот свинцовый «ручеек» вроде бы заткнул. Кисло воняющая порохом гильза зазвенела, улетая куда-то вниз, на полик главной башни, а заряжающий дослал в пушку новый снаряд.
        По нашей броне продолжали молотить шальные пули. Немцы что - идиоты? Какой резон стрелять по нам из стрелкового оружия? Однако я быстро понял, что наш исполинский танк, равный деревенским избам как по длине, так и по высоте, должен был неизбежно ловить массу шальных пуль и осколков именно в силу габаритов…
        Остальные башни нашего «Т-35» наконец тоже «проснулись» и начали стрелять. Били по пулеметам и сидящим в окопах немцам. И, кажется, не без успеха. Я увидел пару фигур в шинелях темно-серого с зеленым оттенка, которые выскочили из окопов и упали замертво, срезанные огнем «ДТ» из наших малых башен.
        Между тем наш «Т-35», снеся остатки ветхого забора и колодезный сруб, въехал в один из деревенских дворов. И в этот момент я заметил какой-то подозрительный светлый росчерк, похожий на трассер, пролетевший левее нашего танка. Ага, кажется начали стрелять и противотанковые орудия, только этого не хватало…
        Снеся дерево, зацепив какой-то полуразрушенный дом и продолжая косить огнем малых башен с завидным постоянством появлявшуюся в наших секторах обстрела немецкую пехоту, мы выскочили на сельскую улицу с явными признаками долгого вчерашнего боя.
        Большинство домов и сараев на ней были разрушены или сгорели, метрах в четырехстах впереди нас на свободном пространстве между какими-то постройками я сразу же увидел две мелкие пушки «РАК-36» серого цвета (очень похожие на наши «сорокапятки», а если точнее - «сорокапятка» походила на них, поскольку с них и была в свое время скопирована), одна стояла прямо по нашему курсу, вторая правее.
        Орудия выставили совершенно открыто, без признаков какого-либо окапывания, видимо, их выкатили на прямую наводку только что. В свой прицел я четко уловил деловитую суету расчетов в длинных шинелях (я даже увидел маленькие блестящие гильзы снарядов в руках заряжающих) и даже понял, что командует противотанкистами какой-то молодой офицерик в высокой фуражке и черных наушниках с биноклем в руках.
        Прежде чем я успел как-то среагировать, по стоящей справа противотанковой пушке ударила «сорокапятка» из нашей правой передней башни, а затем замолотили и оба «дегтяря» передних малых башен. Взрыв был несильный, но часть немецких артиллеристов попадали на землю без признаков жизни, а офицерика и вовсе словно ветром сдуло.
        Я довернул главную башню, прицеливаясь в левую «РАК-36», чей расчет был не особо задет огнем малых башен и очухался слишком быстро. Трое арийских орудийных номеров резво вскочили на ноги и даже успели зарядить и выстрелить из своей 37-мм по нам. По моим ощущениям, с такого расстояния они должны были обязательно попасть нам прямо в лоб, но никаких ударов по броне я почему-то не ощутил. Выходит, промазали, испугавшись надвигающейся многобашенной махины? Да, мы такие, пугать здорово умеем….
        Выстрелить во второй раз я им уже не дал, пустив туда снаряд. Поскольку «Т-35» продолжал медленно ползти вперед, наводка через качающийся прицел не могла быть стопроцентно точной, но все-таки взрыв скрыл и пушку и немецкий расчет. Когда земля и дым немного осели, я увидел, что попал - пушки как таковой больше не было. Я видел только две покореженные станины и оторванное колесо, лежавшие в воронке, среди нескольких трупов. Получите и распишитесь…
        Видя подобный оборот, остатки расчета правой пушки бросились врассыпную. А через пару минут наш «Т-35» уже выехал на их огневую позицию и мехвод, слегка довернув, раздавил вторую «РАК-36» гусеницами - только слегка скрежетнуло…
        А офицерик в фуражке так никуда не убежал - подъехав ближе, я рассмотрел его засыпанное грязью, лежавшее в неудобной позе тело….
        В прицеле по сторонам все так же мелькали дома, сараи и заборы. И всюду были видны убегавшие от нас фигуры в темных шинелях и характерных касках. Некоторые немецкие пехотинцы при этом зачем-то стреляли в наш танк из винтовок. То ли от испуга, то ли исключительно для самоудовлетворения. А может, думали, что у РККА танки картонные…
        Бегущих «дойче зольдат» деловито расстреливали короткими очередями в упор малые пулеметные башни - они делали именно то, для чего «Т-35» и создавался. То есть вели огонь по сторонам, поперек направления движения танка. В кабинетной теории такая тактика предусматривалась при пересечении «тридцать пятым» линий вражеских траншей, но таковых здесь не имелось (и слава богу!).
        Я четко видел, как один немецкий пехотинец бросил в нашу сторону ручную гранату на длинной ручке, но не докинул и рухнул лицом вниз, прошитый наискось пулеметной очередью. На фоне грязи ярко выделялся рыжий ранец на его спине. Взрыв его гранаты всего лишь обсыпал «Т-35» комьями земли и осколками - очередная порция гороха об стенку….
        Между тем мы продолжали поступательное движение вперед. Я еще пару раз выстрелил из своей 76-мм, а потом где-то далеко позади нас вдруг бабахнул тяжелый снаряд, и в этот момент я ощутил, что, похоже, происходит что-то не то. Поскольку немецкие «MG-34» за нашей спиной продолжали стрелять.
        Я по грудь высунулся из люка с биноклем (понимал, что могу поймать шальную пулю, но любопытство пересилило инстинкт самосохранения) и посмотрел назад, так сказать, вооруженным глазом. И самым приличным, что пришло мне в голову в этот момент было:
        - Мать их так!
        И точно - несколько немецких пулеметов действительно тарахтели не переставая. Но не по нам, а по полю у околицы, где должна была находиться наша пехота. И я все равно, при всем горячем желании, не мог их подавить, поскольку не видел местоположение огневых точек. Мешали деревенские строения и деревья, и, даже повернув танк, я бы вряд ли что-то сумел толком рассмотреть…
        Блин, что же тогда делают остальные танки?
        Я присмотрелся и увидел в окулярах бинокля, что наша пехота без движения залегла на поле, не преодолев и половины расстояния до деревенской околицы, и, похоже, медленно отползала обратно на исходные. Шестерка «двадцать шестых» в Нижние Грязи тоже не ворвалась - один «Т-26» ярко горел посреди поля, а остальные пять, бестолково стреляя с места, медленно, по-рачьи сдавали назад.
        Лавкин, сука, тварь, сволочь, куда?!
        А как же «ворваться в деревню»?! Или приказ комдива тебе по фигу, сокол ты сизый, петух ощипанный?!
        Похоже, врываться в деревню бравый Лавкин уже резко передумал (ну да, ведь на то и война, чтобы планы изменять, вот же козел!), тем более что сейчас по пехоте и «Т-26» били не только минометы и пулеметы, но и еще какая-то артиллерия. На слух разрывы были из довольно крупного калибра, миллиметров этак на сто. А это уже было серьезно…
        Выходит, Лавкин, этот фигов «стратег» со своими «спутниками пехоты» даже немецкие пулеметы подавить не сумел, а едва припекло - начал отходить. Неприятно, но для осени 1941-го вполне ожидаемо. Если бы тогда большинство у нас воевало хоть чуточку иначе, немцы не оказались бы на подступах к столичному Речному вокзалу…
        Выходит, влипли… И мой экипаж в целом, и я в отдельности. Теперь вероятность трагической развязки возрастала с каждой минутой, а особого прока в этой «русской рулетке» видно не было. По крайней мере, насчет задач моего появления здесь все так же не прояснилось решительно ничего, и какой-либо этапно-стратегической цели, которую я бы мог уничтожить огнем из своей «КТ-28» в пределах видимости не наблюдалось. Теперь я уже вполне понимал, что этот мой бравый прорыв кончится очень плохо, и в этом случае надо успеть быстро покинуть машину…
        И что было делать - после фактического срыва атаки, с одним, пусть и очень большим, танком? Поворачивать оглобли или продолжать до полного израсходования скудного боезапаса в надежде на новую вспышку наступательного порыва у тех, кто сейчас копошился в грязи позади нас? А ведь нам при габаритах «Т-35» и развернуться-то не так-то просто…
        Но пока что наш «тридцать пятый» медленно полз вперед, пересекая очередную деревенскую улицу, и я прислушивался к разрывам тяжелых снарядов, которые пока рвались все так же далеко от нашего танка.
        Слева, чуть спереди нас, во дворе мелькнул небольшой грузовик мышино-серого цвета с распахнутыми дверями кабины и откинутым задним бортом - в кузове просматривалось что-то, похожее на армейскую тару. Тут же последовал выстрел из 45-мм малой правой башни, и немецкая машина загорелась. А потом обычный пожар неожиданно перешел в фейерверк - во все стороны с визгом и грохотом полетели какие-то мелкие предметы, щепки и длинные разноцветные искры. По звукам многочисленных рикошетов от нашей брони я догадался, что в кузове этого грузовика, похоже, были ящики с патронами, которые и начали взрываться.
        Во все стороны от горящей машины метнулось десяток фигур в уже знакомых темных серо-зеленых шинелях. Я выпустил по ним длинную очередь из своего башенного «ДТ» и, кажется, попал в двоих. Малые башни продолжали лупить из пулеметов направо и налево, благо целей было в изобилии. Еще несколько немцев упало замертво - нехитрая тактика конца 1920-х годов продолжала оправдывать себя…
        В этот момент по нашей лобовой броне пару раз ударило. И весьма чувствительно.
        Чей-то глухой голос внутри танка (мехвод, командир правой передней, малой пушечной башни?) заорал:
        - Товарищ командир! Танк впереди! Слева!
        Начав доворачивать главную башню в указанном направлении, я бросил заряжающему:
        - Внимание!
        Он без лишних слов дослал снаряд, только лязгнул затвор.
        И точно, буквально метрах в трехстах в моем прицеле возник небольшой танк - темно-серый «38(t)» чешского производства, благодаря своим четырем большим опорным каткам чем-то отдаленно похожий на советские «БТ».
        Его покрытая крупными заклепками башня смотрела стволом длинной 37-мм пушки прямо в нашу сторону. Сейчас как выстрелит…
        Но первым успел выстрелить все-таки я из своей 76-мм. Естественно, попал, не мог не попасть с такого-то расстояния. Была светлая вспышка разрыва где-то в области сопряжения башни немецкой машины с корпусом, а потом из всех щелей «38(t)» повалил дым, сначала бледно-сизый, а затем становившийся все гуще. Откинулся купол командирской башенки и два передних люка немецкой машины, и оттуда поспешно вывалились трое танкистов в черных комбезах (если точнее - это были короткие куртки и штаны) и объемных беретах. Комбез на спине одного танкиста горел.
        Самого медлительного из этой троицы тут же достала очередь «ДТ», и он, мешком скатившись с брони, остался лежать возле правой гусеницы своего горящего танка.
        Наш «Т-35» меж тем миновал подбитый танк и выскочил на небольшую площадь среди руин.
        Вокруг, как и везде в Нижних Грязях, были следы недавнего боя - земля была густо истыкана воронками, а на земле, среди россыпей стрелянных гильз, в нескольких местах лежало с десяток трупов в наших шинелях, ушанках и касках. В руках убитые продолжали сжимать винтовки, а возле одного я рассмотрел даже пулемет «ДП». Похоже, гитлеровцы еще не успели обыскать убитых и собрать трофеи.
        А на другом конце площади был просто праздник какой-то - небольшой, напоминающий за счет образующих бронекорпус наклонных плоских панелей, то ли гигантский молоток, то ли лезвие топора аналогичных размеров двухосный броневичок с открытой сверху пулеметной башенкой и поручневой антенной (кажется, такие у немцев назывались Sd. Kfz.222) и пара легковых «Кюбельвагенов» пытались завести двигатели, развернуться и уехать прочь из деревни. При нашем появлении от них в разные стороны кинулось десяток немцев, в том числе, кажется, двое офицеров. Мы привычно открыли огонь их всех наличных стволов. В броневик я дополнительно влепил трехдюймовый снаряд. Через пару минут все было кончено - немецкая техника горела, а не успевшие убежать пять или шесть сверхчеловеков остались лежать в грязи, в мертвом и холодном виде.
        При этом среди хаоса звуков боя я услышал, как тяжелые снаряды ложатся уже значительно ближе к нам, а передняя малая пулеметная башня нашего «Т-35» по какой-то причине перестала стрелять.
        Наш танк между тем миновал площадь и вломился в очередной двор, снеся левой гусеницей дощатый нужник типа «сортир». Экипаж не переставал вести огонь во все стороны, появлявшиеся в пределах нашей досягаемости немецкие солдаты все так же поспешно отходили, а малая башня продолжала молчать.
        Убит? Заклинило?
        Непонятно - башенка замерла в положении с повернутым на левый борт стволом пулемета.
        Я открыл было рот для опроса экипажа на предмет потерь, но в этот момент последовали два сильных взрыва явно из приличного калибра справа от нас. Причем относительно недалеко - по броне забарабанили комья земли и крупные осколки. Это точно была не полковая артиллерия, а нечто посерьезнее. Где-то поблизости от деревни у немцев точно стояла батарея-другая 105-мм гаубиц, и они начали нащупывать наш медленно ползущий через эти чертовы Нижние Грязи одинокий танк. Черт…
        - Что это, товарищ командир? - спросил заряжающий весьма испуганным голосом.
        - Что-что. Это немецкая дальнобойная пристреливается. Теперь держись!
        Заряжающий захлопал ресницами в полутьме боевого отделения, но ничего сказать не успел (таким я его и запомнил), потому что через минуту пара разрывов легла уже слева от нас. И если я хоть что-то понимал в тактике артиллерийской стрельбы, была… Правильно - «Вилка»… Блин… Тогда нам точно тырдец…
        И только я это подумал, как пара снарядов - так сказать, «третья серия» - почти накрыла нас, разорвавшись прямо у кормы «Т-35». Был сильный удар, сотрясший машину и громкий звенящий лязг. Танк повело в сторону, и метров через пятьдесят наш пятибашенник встал, двигатель прямо-таки взвыл, потом его гул оборвался на самой высокой ноте, и стало тихо.
        Я высунулся из своего башенного люка и увидел, что правая гусеница перебита и размоталась в колее позади нас. Верх надгусеничной полки в этом месте загнуло и изуродовало, так что вполне просматривались даже зубцы ведущего колеса. При этом из жалюзи двигательного отсека, под которыми стоял вентилятор, пробивался синеватый, но не внушавший решительно никакого оптимизма дым, пока еще жиденький. Выходит, и движок задело…
        Хрен теперь все это починишь…
        - Экипаж! Продолжать огонь! - заорал я чисто для самоуспокоения внутрь танка и метнулся к своей «КТ-28».
        После этого я практически в автоматическом режиме, выпустил четыре снаряда подряд. Жаль, что стрелял я в общем-то наугад - достойных целей в пределах видимости толком не было…
        Сразу после этого метрах в ста впереди нас легло два или три тяжелых снаряда, обдав танк новой порцией земли и мелких деревянных обломков.
        Я снова выглянул из башни, обозревая местность в бинокль.
        Ни хрена не было видно. Но при этом мне было совершенно понятно, что немецкие артиллеристы уже засекли, что наш «Т-35» остановился, и, похоже, вносили поправки в свои прицельные вычисления. И это между прочим, значило, что сейчас кто-то, тот, кто этот их огонь направлял, хорошо нас видел. А мы, наоборот, его не видели и даже не представляли, где эта сволочь сидит. До чего же поганое ощущение - быть у кого-то на мушке и знать, что тебя прямо сейчас будут убивать…
        Хотя что тут сказать? У вермахта в отличие от РККА в это время были грамотные корректировщики артогня, да и в полевых телефонах с радиостанциями недостатка вроде бы не ощущалось…
        В этот момент я вполне осознал, что сейчас нас точно накроют. При этом одновременно возникла мысль - а ведь в деревне еще копошится их немецкая пехота, и они при этом, не переставая, бьют крупным калибром по этой самой деревне! Или им уже были по фиг собственные «дойче зольдаты», а уничтожение прорвавшегося танка противника (то есть нас) представлялось куда более важной задачей?
        Все может быть…
        Я, не закрывая люка, нырнул обратно в башню и, довернув наш «главный калибр» вправо, где мне почудилось какое-то движение между домов, успел выпустить еще три снаряда. Остальные башни тоже продолжали стрелять.
        В этот момент рядом с нашим «Т-35» легли три или четыре снаряда, причем один упал рядом с кормой, но теперь уже слева. Один снаряд дал практически накрытие - от «тридцать пятого» полетели какие-то железки, и, что самое плохое, дым из двигателя стал гуще, а потом под вентилятором появились и языки пламени.
        Все, кажется, отвоевались… У меня больше не было и тени сомнений, что следующий залп уже будет точно наш, они по дыму наводку быстро подправят.
        Я заорал:
        - Экипаж! Всем с машины! Отходим пешим порядком на исходные!
        Скомандовав это, я уже понимал, что хренушки они нас так просто выпустят и из танка, и из деревни…
        С этим словами я схватил вещмешок и резво сиганул из люка, потом, чувствительно ударяясь различными деталями организма (ватник и ватные штаны оказались не самыми лучшими элементами одежды в плане смягчения мелких травм, типа ушибов) о броневые углы и выступы, скатился с машины на землю и что есть мочи побежал подальше от танка, на бегу лапая кобуру и понимая, что надо срочно найти какое-нибудь оружие помощнее «нагана»…
        Сердце булькало где-то в области горла, когда я, явно побив все мировые рекорды по бегу с препятствиями, забежал за ближайший полуразрушенный бревенчатый дом - практически лишившийся крыши и с начисто выбитыми окнами.
        Родной экипаж перестал стрелять. В «Т-35» залязгали люки. Если снимут «ДТ», будет шанс прорваться к своим организованно… Увы, в этот самый момент сразу два залпа из трех или четырех снарядов легли практически прямо по танку, причем в «Т-35» последовало не меньше двух прямых попаданий…
        Я успел упасть лицом в землю, ощущая, как крупные осколки впиваются в осклизлые бревна, буквально в паре метров от меня.
        Н-да, сам-то я все верно понял, а вот остальные явно замешкались. По крайней мере, никто, кроме меня, так и не успел вылезти из «Т-35». Во всяком случае, я никого не увидел.
        Что же, вечная память вам, ребята, раз так. Горевать все равно было нельзя, да и некогда. Поскольку ситуация была примерно такая же, как в старом фильме про своего среди чужих, того, где чекист Шилов гонялся за ротмистром Лемке, - меня вот сейчас, чего доброго, убьют, а ведь мне еще надо узнать и понять, зачем я вообще сюда свалился…
        И пока окружающая ситуация не давала ни малейшего повода для этого самого понимания…
        А раз так - я поднялся на ноги и метнулся в проход между двумя разрушенными домами (над венцом бывшей крыши одного из них чудом сохранился шест со скворечником), в ту сторону, где к деревне ближе всего подходил голый осенний лес. Пока бежал, позади меня упало еще два или три тяжелых снаряда, земля тряслась, а осколки удачно уходили в стены и крыши разрушенных строений.
        Свежих покойников вокруг я не видел, зато кругом были заметны явные следы ночного боя. В частности, среди окрестных построек я заметил штук пять уже практически влипших в подмерзшую грязь трупов в немецких шинелях. Похоже, бой в Нижних Грязях действительно шел всю предыдущую ночь, и к моменту нашей атаки немцы еще не вполне пришли в себя, раз не успели убрать и посчитать своих убитых, собрать трофеи и прочее.
        Продолжая свою «ретираду с поля брани», я как-то незаметно оказался в некоем подобии канавы, которая, уходя вправо, постепенно углублялась и расширялась. Похоже, это был ход сообщения, приведший меня в довольно глубокую (почти что в человеческий рост) наскоро отрытую траншею. Судя по характерным обрушениям ее стенок в нескольких местах, в эту самую траншею накануне попало не менее двух минометных мин или снарядов небольшого калибра. Опять же, это вполне могли быть и следы разрывов ручных гранат - стопроцентно я здесь ничего утверждать не могу, поскольку не специалист и раньше подобного не видел.
        На обращенном на немецкую сторону бруствере лежала пара мосинских винтовок, саперные лопатки, стреляные гильзы и порожние картонные пачки из-под патронов, а за бруствером, на всей дистанции ружейного огня, просматривались трупы немецких пехотинцев - не особо густо, но десятка полтора их там точно валялось.
        Дальше траншея заметно расширялась, и там, среди пустых пулеметных коробок и расстрелянных лент, я заметил слегка завалившийся набок с бруствера пулемет «максим» (причиной сдвига довольно тяжелого «станкача» с места была небольшая, еще немного воняющая порохом воронка буквально в метре от ребристого кожуха пулеметного ствола), а на дно траншеи ссунулся убитый в нашей шинели - явно один из номеров расчета…
        Ну а дальше на моем пути по траншее там и сям начали попадаться и другие убитые наши - или сползшие на самое дно, как тот пулеметчик, или навалившиеся грудью на бруствер. Судя по похожим на командирские шинелям с каким-то буквенным кодовым сочетанием на цветных петлицах, большинство мертвецов действительно были какими-то пехотными курсантами.
        По мере перемещения по траншее я чисто механически начал подбирать некоторые «полезные в хозяйстве» для меня, но уже абсолютно не нужные убитым предметы. Сначала я поднял с бруствера довольно качественную (наверное, командирскую) шапку-ушанку из светлой овчины с красной звездой, владельца которой (то есть покойника с непокрытой головой) вокруг не просматривалось. Я примерил - шапка оказалась как раз по мне, поэтому я торопливо убрал танкошлем в вещмешок и натянул «благоприобретенный» головной убор. Дальше, там где траншея делала небольшой поворот, рядом с одним из убитых курсантов я увидел винтовку «СВТ-40». Рассмотрел поближе - винтовка оказалась новенькой и даже с оптическим прицелом - «ПУ» или «ПУСВТ», кажется, так такие штуки назывались.
        Конечно, «СВТ» на фоне привычного людям из нашего времени «калаша» зело длинна и тяжела, но для 1941 года это было более чем серьезное оружие. Тем более что, как я уже успел заметить, наши автоматы «ППД» или немецкие «МР-38/40» здесь под каждым кустом отнюдь не валялись.
        В магазине «светки» оставалось два патрона, но еще с десяток нашлось в подсумках на поясном ремне убитого курсанта. Далее, перебегая по траншее все дальше в сторону леса, я смог насобирать у убитых еще десятка четыре винтовочных патронов, гранату «Ф-1» и пару магазинов для «СВТ», которые я выщелкнул из винтовок еще двоих встретившихся по дороге мертвецов (теперь немцам по крайней мере будет непросто воспользоваться этими винтовками, тем более что затворы из этих «СВТ» я тоже на всякий случай вынул и выбросил подальше).
        Все найденное добро я рассовывал по карманам или кидал в вещмешок.
        А потом в относительной близости от меня вдруг рванул тяжелый снаряд. Сотряс от ударной волны бросил меня на землю. И я даже подумал, что это, возможно, стреляют уже персонально по мне, хотя это и была явная чушь. Не дурные же они в самом деле, чтобы по одному человеку снаряд за снарядом кидать?
        Скорее уж арийские сверхчеловеки банально страховались, стремясь по возможности добить тех, кто, по их мнению, мог выбраться из горящего «Т-35» и быть живым.
        Я вскочил на ноги и побежал по тянувшейся среди деревенских огородов (неубранные кучки почерневшей от холода старой картофельной ботвы, мелькавшие там и сям, ни с чем не спутаешь) траншее в сторону леса.
        Перебегая, на очередном повороте траншеи я буквально запнулся ногой о какой-то развязанный вещмешок, в котором оказались пара буханок хлеба и несколько банок консервов без всякой внятной маркировки. Я быстро завязал горловину этого очередного трофея и продолжил свое стихийное отступление. Должен признать, что бежать с двумя вещмешками на плечах и винтовкой в руках, да еще и в ватном обмундировании, было тяжеловато.
        Нет, то есть «рояли в кустах» - это, конечно, хорошо, но все-таки по большому счету как-то не очень густо мне сегодня перепало. По-моему, если бы мое попадание сюда было бы кем-то тщательно спланировано, мне должны были достаться как минимум укороченный автомат воздушно-десантного образца с прорвой патронов да шоколадки и сгущенка, какие в это время клали в авиационные бортпайки. А с другой стороны - стоит ли в моем положении до такой степени губу раскатывать? Сильно наглеть тоже не стоит…
        Между тем траншея наконец кончилась; поскальзывась и сползая обратно, я наконец вылез на бруствер.
        Живых немцев в пределах видимости все так же не наблюдалось, а деревья начинались метрах в ста.
        Я оглянулся назад, все еще смутно надеясь, что хоть кто-нибудь из моего героического экипажа выжил и сейчас бежит за мной следом. Но, увы - нет. Не было никого, только над продырявленными крышами Нижних Грязей тянулись уже ставшие черными дымы от горящего «Т-35» и уничтоженной нами перед этим немецкой техники…
        Уже потом, в XXI веке, в одном «авторитетном» западнонемецком журнале «Kriegs-Geschichte» мне попалась статья некоего считавшегося известным в определенных кругах немецкого историка Oлафа Вурнхольца «Ziel-Moskay», откуда я неожиданно для себя узнал, что 20 октября 1941 года, оказывается, имел место эпизод, когда самому Гейнцу Гудериану было доложено о том что в «dorfer Nieder Schmutz» ворвался, «стреляя из всех орудий», русский танк. При этом словосочетанию «из всех орудий» Гудериан явно не поверил (а между прочим, зря) и даже назвал доставившего ему это донесение майора вермахта Фюльбера «идиотом» и «олухом царя небесного»…
        Но тогда я всего этого еще, разумеется, не знал и продолжал со всех ног бежать к спасительному лесу. И я был уже примерно на полпути до крайних деревьев, когда за моей спиной опять рвануло - один или два тяжелых снаряда. Явный финальный привет персонально мне от товарища Гитлера…
        Снаряд или снаряды всколыхнули воздух относительно близко. Меня не задело, и я не упал, но по ушам ударило столь сильно и резко, что на какое-то время я практически оглох, ощутив в носу явственный запах крови.
        Стреляла дальнобойная еще или же нет, я уже не видел, а слышать разрывы я тоже не мог. Добежав (подозреваю, в данном случае «добежал» для меня означало скорее «дошел» или «доплелся», и со стороны все это выглядело именно так) до деревьев, я медленно пошел по лесу, пытаясь ориентироваться на ту сторону, откуда мы начинали свою атаку.
        С ориентацией в лесу у меня, как и у всякого другого городского жителя, было плохо, поскольку какие-то еще видимые ориентиры (главный их которых - деревня и дымы над ней) я очень быстро потерял из виду. Наступив на кучу прелых листьев, я съехал на заду в какой-то неглубокий овраг и какое-то время брел по нему, не видя по сторонам вообще ничего, кроме корней деревьев. Потом догадался вылезти наверх, но это мало что изменило. Хождение по осеннему лесу - это вообще занятие не из приятных, а тем более если это отечественный лес и тебя, похоже, действительно контузило.
        Сильно мутило и тянуло блевать, деревья вокруг двоились и троились в глазах, буквально за каждым кустом мерещились какие-то люди с оружием, а воображение послушно дорисовывало в мозгу облаву из эсэсовцев с овчарками на поводках, которая неотступно идет по моим следам. В какой-то момент мне даже показалось, что я слышу собачий лай, но легкое потряхивание головой показало, что в моих ушах стоял всего-навсего какой-то временами противно булькающий шум.
        В довершение ко всему в какой-то момент и без того серое небо потемнело совсем и с него повалил густой мокрый снег.
        Видимость резко ухудшилась (да что там - стала почти нулевой), и я, похоже, окончательно заблудился. Во всяком случае, довольно долго я, спотыкаясь, брел сквозь этот снег, который как-то не очень-то и таял, откровенно плутая меж деревьев и кустов.
        Мне было все так же плохо, а шум в ушах стал перемежаться звоном. Наверное, в этот момент меня смог бы взять голыми руками любой недомерок.
        Так или иначе, похоже, я лазил по этому лесу до самой темноты. Уже когда стемнело и в лесу стало вообще ничего не видно, двигаться пришлось практически ощупью, продираясь через бьющий в лицо снег. И в этот момент я неожиданно вылез на довольно широкую просеку, по которой тянулись узкие и одноколейные железнодорожные пути. «Компасу Кагановича» я обрадовался - ведь все знают, что любые рельсы куда-нибудь да выведут. О том, что при этом вполне могу выйти на полную немецких солдат станцию или полустанок, я почему-то не подумал. Соображал я после контузии довольно туго.
        Сколько я тогда брел вдоль этих путей - точно не знаю, но, думаю, прошел не менее километра. А потом я неожиданно увидел слева от рельсов какую-то вполне справную, крытую тесом избу. Все четыре окна в избе были темны, но печь внутри явно топилась - сквозь снег был виден легкий, клонившийся к земле дымок из торчавшей над крышей трубы.
        Я свернул к дому и, дойдя до дверей, несильно постучал в них кулаком. К этому времени слух ко мне уже частично вернулся.
        - Кто там? - осторожно спросил из-за двери испуганный, явно женский, голос.
        - Свой я, бабка, советский, - ответил я, осознав, что язык у меня при этом несколько заплетается.
        Дверь заскрипела, отворяясь. За дверью было темно, но я понял, что отперла какая-то женщина, лицо которой почему-то выглядело странно размытым.
        - Бабка, в деревне немцы есть? - только и сумел спросить я, после чего упал лицом вниз, прямо через порог избы.
        И больше я ничего не помню, как отрезало…
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 2. Мелкие охотники на среднюю дичь
        21 ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА. СНОВА ГДЕ-ТО ПРИМЕРНО ТАМ ЖЕ, МЕЖДУ НАРО-ФОМИНСКОМ И СЕРПУХОВОМ. СКОРЕЕ ВСЕГО, НЕМЕЦКАЯ СТОРОНА ФРОНТА ИЛИ НЕЙТРАЛЬНАЯ ПОЛОСА. ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ. МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ. СССР.
        * * *
        «Бывает, что ты ешь медведя, а бывает, что и медведь тебя…»
        МУЖИК В КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПЕ. ИЗ ХФ «БОЛЬШОЙ ЛЕБОВСКИ»
        Был такой популярный литературный персонаж - грубый мужик с большим револьвером и по совместительству частный детектив по имени Майк Хаммер (книги М. Спиллена про него мне, впрочем, как-то особо не попадались, и тут я сужу больше по одноименному сериалу, который у нас показывали в 1990-е). Так вот, одной из тамошних стандартных сюжетных «фишек» были повторяющиеся истории про то, как его чуть ли не в каждой серии качественно бьют по голове чем-нибудь тяжелым, а потом Майк Хаммер очухивается и признается сам себе, что идиот, раз уж он это вообще допустил. Вот примерно так же получилось в этот раз и у меня. Один сплошной мрак и туман…
        Очнулся я в тепле.
        Не без труда открыл глаза. Увидел то ли крашеный, то ли беленый потолок и ровные стены - похоже, бревенчатые внутренние поверхности этой избы были отштукатурены. По тем временам очень даже круто.
        За окнами было уже светло.
        Я не сразу, но понял, что лежу на полу полностью одетым, в сапогах, но без шапки (она лежала рядом с моей головой), на подстеленном под меня каком-то старом то ли кожухе, то ли тулупе. Справа, в метре от меня, была русская печка, слева у стены с ведущей, видимо, в соседнюю комнату, громоздилась поленница дров. Дальше, в глубине избы, было видно окно с каким-то цветком в горшке на подоконнике и обшитыми по краю кружевами занавесками с какой-то веселенькой цветочной расцветкой.
        Под окном на полу сидел здоровенный серо-полосатый пушистый кот (или кошка) и облизывался, щуря желто-зеленые, крыжовенные глаза в мою сторону.
        - Хозяева! Есть кто? - спросил я, приподнимаясь и садясь.
        Из-за печки в закуток, где я лежал, тут же всунулась женщина. Похоже, та самая, вчерашняя, лица которой я накануне толком не рассмотрел. Да, бабкой я ее при встрече точно назвал зря, что называется, погорячился. На вид ей было лет сорок, а то и меньше - тогда народ обычно выглядел старше фактического возраста, особенно на фотографиях. Видимо, потому что жизнь была не сахар.
        При дневном свете хозяйка приютившей меня избы выглядела где-то даже симпатичной, этакая полная кустодиевская женщина с обширными формами, в темной юбке почти до пола и светлой кофте с каким-то орнаментом. Темные волосы собраны в закрепленную на затылке косу, поверх юбки надет серый передник с несколькими жирными пятнами.
        Взгляд у хозяйки был настороженный.
        Но через минуту за ее спиной возникло курносое детское личико, вполне симпатичное. Пацан лет десяти или около того.
        - Дядь, а ты танкист, да? - спросил пацан с явным интересом, явно намекая на эмблемы-танки с петлиц мой гимнастерки.
        - Танкист-танкист, - ответил я, поднимаясь на ноги. «Из погорелого танка», - захотелось добавить сразу же. Или ответить в стиле старого фильма «Жаворонок» - ти, рус иван, есть плехой зольдат и без танк… Как говорится, что есть, то есть…
        Голова почти не болела, и неприятных ощущений по части слуха тоже не было. При этом я услышал, что отдаленный гул канонады раздается словно со всех сторон (во влип в самый центр катаклизма!) а где-то, вроде бы не особо далеко, слышна еще и оружейная пальба.
        - А где твой танк? - все-таки задал пацан вполне резонный вопрос.
        - Сгорел, знамо дело, - ответил я, выходя из-за печки и оглядывая эту часть избы. Там было второе окно и стоящий между окнами длинный стол с керосиновой лампой, тремя поддвинутыми к нему табуретками и одним стулом.
        Присмотревшись, икон в углах я не заметил (или они были где-нибудь во второй комнате?), зато над столом висели обычные для тех времен фото - несколько мелких, разнокалиберных фотоснимков, вставленных в одну большую, общую застекленную рамку. На некоторых фото можно было узнать хозяйку, причем на паре снимков она была совсем молодая. Еще там был какой-то мужик примерно хозяйкиного возраста с серьезным лицом. На одном снимке он был в старомодной фуражке с крупной звездой и красноармейской гимнастерке с какими-то буквами на петлицах (то есть действительную в РККА он, судя по этому фото, служил в середине 1920-х гг.), а еще на нескольких - в форменной тужурке с молотками и гаечными ключами на петлицах (железнодорожник?). Хозяин дома и муж, надо полагать. А еще, кроме пацана, на семейных групповых фото присутствовала и какая-то девчонка, явно постарше его.
        - Максим, уйди, - меж тем шуганула не в меру любознательного сына женщина, и он послушно удалился в правую часть избы, закрыв за собой дверь. Кот (или все-таки кошка?) бесшумно метнулся за ним.
        Я присел на табуретку у стола. Мои ватные штаны были в засохшей грязи по самые колени и даже выше. Про сапоги я уже и не говорю…
        - Натоптал я вам тут, хозяйка, - сказал я, - уж извините за неудобства…
        - Очухался? - спросила женщина, вместо ответа критически рассматривая меня.
        - Да, спасибо. Скажите - я сейчас где? И что это вообще за место?
        Хозяйка дома оказалась дамой вполне себе словоохотливой. За последующие минут пятнадцать я узнал, что зовут ее Евдокия Егоровна, а место, где я оказался, - это дом сторожа и по совместительству путевого обходчика и стрелочника. Рельсы, вдоль которых я шел вчера, - это узкоколейная железнодорожная ветка, один конец которой шел в глубь леса, в сторону болот, где находились какие-то вполне себе промышленные торфоразработки, а второй конец уходил на северо-восток, вдоль реки Нара к станции Наро-Фоминск. До торфоразработок отсюда было километров десять, а до Наро-Фоминска несколько дальше. Разумеется, по словам хозяйки, с сентября этого года торф там уже не добывали, поскольку из-за войны и приближения фронта все пошло наперекосяк и народ или ушел в армию, или эвакуировался, просто попрятался и разбежался. Ну а хозяйка, как легко догадаться, была женой этого самого сторожа, семейство которого проживало тут уже седьмой год…
        Пока она все это рассказывала я понял, что слух ко мне точно вернулся в полном объеме. Такой вывод я сделал, поскольку постепенно начал выделять на слух из все еще слышной оружейной перестрелки даже отдельные «голоса». Было слышно, как время от времени частит очередями немецкий «MG-34», звук которого хорошо зафиксировался у меня в мозгах со вчерашнего дня, и вразнобой бьют одиночными, похоже, из винтовок. Вроде бы вперемешку из немецких и наших. Стало быть, фронт был где-то недалеко…
        Меж тем жена железнодорожного сторожа продолжала свой рассказ, сообщив, что ее старшая дочь Таня сейчас учится в Раменском в каком-то техникуме (я не понял, в каком именно, поскольку разобрал в названии только окончание, вроде «ческий», так что этот техникум с равной долей успеха мог быть и «механическим», и, скажем, «гинекологическим»), а мужа как три дня назад, когда совсем близко подошел фронт, вызвали в район, так он оттуда до сих пор и не вернулся, и она уже беспокоится. Хозяйка утверждала, что последние дня два вокруг все время стреляют (иногда вроде бы даже очень близко) и гудят моторы. Ни немцы, ни наши к ним пока не заходили, но «бегавший посмотреть» к дороге хозяйкин сын вчера вроде бы видел там какие-то «нерусские» машины…
        - А сколько я так пролежал, Евдокия Егоровна? - спросил я, посмотрев на стену, где тикали ходики. Их стрелки показывали без двадцати десять. Утра, надо полагать. Я посмотрел на свои наручные часы - там все было аналогично.
        - Да со вчера, - честно ответила хозяйка.
        - Где оружие?
        - Да здесь. Вон твое ружье и мешки, - и хозяйка кивнула на дальний угол избы, где за потертым платяным шкафом действительно просматривались оба мои «сидора». Хозяйственная тетенька…Чувствую, что, если бы я тут у них окочурился, добро, которое я притащил с собой, точно не пропало бы…
        - А где это стреляют? - поинтересовался я.
        - Похоже, в Темных Грязях, - предположила Евдокия Егоровна. - Есть тут такая небольшая деревня, верстах в трех…
        - Не понял, у вас что тут - еще и Темные Грязи есть? Интересно, почему вокруг одни сплошные грязи - Нижние, Верхние, Темные?
        - Ну так у нас же тут Красно-Грязненский район, а раньше был просто Грязненский, поскольку кругом болота да торфоразработки…
        - Вот блин… А где же тогда Верхние Грязи?
        - Так это, почитай, верст десять отсюда, если через лес, а если кругом обходить или объезжать, то даже дальше…
        Ну ни фига же себе, и дал я крюк этой ночью…
        - А стреляют в этих Темных Грязях давно? - спросил я.
        - Да с самого утра, как рассвело…
        Идея, которая к этому моменту уже вполне созрела у меня в голове, была банальна и неоригинальна. Раз поблизости идет бой, то надо срочно выходить туда и приставать к какой ни есть части РККА, дабы организованно отходить дальше вместе с ней. Жалко, что у меня не было карты, но, как я понял, ночью я плутал в основном вдоль линии фронта и сейчас находился несколько юго-восточнее. Вероятность, что здесь кругом свои, была довольно высока. В общем, надо было собираться…
        Я выглянул в окно и обомлел - там все было белым-бело. Похоже, ближе к утру подморозило и на землю выпал-таки довольно толстым слоем снег, который уже явно не хотел таять.
        И я в своем зеленом ватнике и ватных штанах на этом снегу смотрелся как куча говна на светлом линолеуме…
        - Хозяйка, ты вот чего. У тебя какая-нибудь старая простынь, наволочка или просто большой кусок относительно белой тряпки найдется?
        - Зачем тебе?
        - А для маскировки.
        Хозяйка сделала удивленное движение бровями.
        - Давай так, - пояснил я. - Ты мне дашь какую-нибудь белую тряпку, а я тебе взаимообразно вон тот мешок, там хлеб и консервы. Мне с двумя мешками таскаться все равно не с руки. Так как - договоримся?
        Хозяйка не возражала и быстро нашла кусок какой-то не особо чистой серо-белой материи. Для простыни он был маловат, а для наволочки великоват - больше всего это походило на распоротый по швам мешок. Но выбирать не приходилось.
        Я одолжил у хозяйки большие портняжные ножницы, проделал в середине сложенной ровно вдвое тряпки овальную прорезь для головы (получилось прямо-таки в стиле «Рэмбо. Первая кровь»), получив таким образом что-то вроде балахона. Снял с себя ремень с кобурой, встал, надел на ватник «маскировку», затянул поверх нее ремень, расправил. Не шедевр, конечно, но, по крайней мере, теперь моя верхняя часть точно будет менее заметной для супостатов.
        Я передал хозяйке обещанный мешок с харчами, потом достал из угла свой вещмешок и винтовку. Осмотрел оружие, попроверял-пощелкал затвором вхолостую - вроде все работало. Достал два дополнительных магазина и проверил их - вроде к данной «СВТ» они вполне подходили, впрочем, так же, как и ее штатный магазин. Интересно, учитывая, что в наше время много писали о категорической невзаимозаменяемости деталей в тогдашнем оружии. Хотя бумага, она обычно все терпит…
        Высыпав из мешка и карманов пару горстей патронов, я зарядил все три магазина, потом вставил один из них (тот, который был «родным») в винтовку.
        Пока я возился с заряжанием рядом, словно из ниоткуда, опять возник хозяйский сын.
        - Дядь, дай патрончик, а, - попросил он.
        Понимая, что для меня один заряд ничего не значит, я дал ему один патрон от винтовки и три нагановских из числа тех, которые я накануне заменил в барабане своего револьвера, подозревая, что они могли отсыреть. Пацан был более чем доволен, а хозяйка при этом посмотрела на меня более чем укоризненно. Подожди, если фронт постоит-таки в этих местах, он еще и не такого насобирает, вплоть до противотанковых мин…
        - Максим, ты где именно немецкие машины видел? - спросил я пацана.
        Из его ответа я узнал, что, если свернуть с узкоколейки направо и пройти через лес, можно выйти на дорогу. Та дорога, которая поворачивала направо, вела в Темные Грязи, а второй поворот, который, по его словам, был «чуть дальше и налево», вел в сторону деревни Дурятино. Но до последней, по его словам, было километров шесть, вдвое дальше, чем до Темных Грязей.
        Понять без карты все эти географические нюансы, разумеется, было невозможно, но выхода все равно не было, и приходилось воспринимать все эти «ценные указания» исключительно на слух.
        Я надел ушанку, натянул на плечи «сидор», нацепил на шею бинокль, рассовал по карманам запасные магазины, дополнительные патроны и ручную гранату, после чего поднял прислоненную к столу винтовку. Н-да «СВТ» была длинная и тяжелая, и стрелять из нее на бегу (а тем более попадать), похоже, можно было только в плохих фильмах из нашего времени…
        - Ну что, хозяйка, пойду до наших добираться. Прощай, не поминай лихом.
        - Как хоть тебя зовут-то? - спросила хозяйка.
        - Андрей. Потеряхин Андрей Васильевич. С Урала. Из города Краснобельска…
        - Хоть побьете немцев-то? - поинтересовалась хозяйка, когда я уже выходил в сени.
        - Не сомневайся, мать, побьем. Еще с месяц будет продолжаться вся эта катавасия с немецким наступлением, а потом Западный фронт их жиманет от Москвы, верст на двести. Так что вам главное - этот неприятный момент как-нибудь тихо пересидеть…
        - А ты про это откуда знаешь? - удивилась она.
        - Да нам вчера перед атакой один солидный генерал говорил, что наступление готовится…
        - Ну дай бог, - вздохнула хозяйка.
        - Бывайте, - сказал я и вышел из избы на крыльцо. Выходя, случайно дотронулся ладонью до подбородка и нащупал качественную трехдневную щетину. Хотя выходить из окружения гладко выбритым и благоухающим одеколоном по-любому не стоило - в этом случае точно за германского шпиона примут…
        На улице стоял легкий морозец, а небо было вполне чистое - стало быть, авиация должна летать, а это минус. Выйдя, я понял, почему изба стояла именно здесь - чуть дальше, метрах в ста, на путях обнаружилась стрелка, которую я вчера не заметил в темноте. Рельсы здесь раздваивались, второе ответвление узкоколейки уходило налево, в засыпанный снегом лес. Неплохо обустроились торфоразработчики… Только как бы не возникла вдруг дрезина с немецкими солдатами, как это обычно бывало во многих старых фильмах.
        Я прошел по шпалам вправо метров пятьсот - на всякий случай топал, пока гостеприимная изба не скроется за поворотом. Свежие следы на снегу - вещь приметная, и не стоило лишний раз подставлять приютившую меня женщину.
        Затем я сошел с полотна в лес и углубился вправо, как мне и сказал хозяйкин сын. Снега за ночь нападало немного, но идти по нему было ничуть не легче, чем накануне по грязи. Тем более что под снегом в лесу традиционно много чего скрывается…
        Через лес я пробирался с полчаса, передвигаясь со скоростью черепахи и прислушиваясь к каждому шороху. При этом вовсе не факт, что я опять изрядно не блуданул. По мере моего продвижения через лес ружейно-пулеметная стрельба приближалась. Потом лес наконец начал редеть. Я начал перемещаться перебежками, еще больше осторожничая, и скоро действительно вышел к дороге.
        Присев за стоявшим рядом с дорогой деревом, я достал бинокль и осмотрелся. Точно дорога. И, судя по едва намеченным на снегу колеям, с момента снегопада по ней проехали всего один или два раза. Сей факт меня обрадовал - все-таки никакого желания нарваться в одиночку на танковую дивизию СС у меня не было. И, как оказалось, я действительно забрался чуть в сторону, оказавшись примерно посередине между двумя поворотами, о которых говорил хозяйкин пацанчик Максимка.
        Справа, на буграх за редким лесом, действительно были видны какие-то серые дома, а вот второй поворот просматривался плохо. Однако через пару минут после того, как я занял позицию для наблюдения и поднял бинокль к глазам, на дороге заревело и залязгало.
        Я присмотрелся - вдалеке на дороге показались три практически одинаковых темно-серых, угловатых танка с черно-белыми крестами на броне. В них я без труда опознал «Pz-III», они же «T-III». Два танка были с короткими пушками калибра 37 или 50-мм, а один, замыкающий, с длинной 50-миллиметровкой. Больше я ничего толком рассмотреть не сумел, поскольку обвешанные скатками брезента, ящиками, канистрами и еще бог знает чем немецкие танки укатили налево, в сторону неведомой мне деревни Дурятино и скрылись в лесу. Ружейно-пулеметная стрельба в Темных Грязях танкистов, похоже, несильно интересовала. А меня - вовсе даже наоборот.
        Опустив бинокль, я в очередной раз прислушался - да, фронт был близко, практически на том самом месте, где я сейчас стоял. Канонада слышалась прямо за лесом, причем, как я уже обратил внимание накануне, было такое впечатление, что со всех сторон.
        Я перехватил винтовку поудобнее и начал все так же, перебежками выдвигаться к деревне, стараясь не уходить далеко от дороги, но и явно не демаскировать себя.
        К крайним домам я подобрался довольно быстро. Вялая стрельба (пулемет пока молчал, стреляли только одиночными) слышалась уже где-то совсем рядом. Переместившись вдоль забора крайней от дороги избы, я осмотрелся. Ну да «деревня» применительно к Темным Грязям - это было чересчур громко сказано. Скорее это был большой хутор, дворов этак в десять. Ни единого человека видно не было, собаки во дворах не лаяли, дым из печных труб не шел, в некоторых избах даже ставни были закрыты - здешние пейзане явно затихарились. Только я почти физически ощущал, что в тот момент как минимум несколько пар чьих-то глаз выглядывали из-за оконных занавесок или из-под ворот, силясь понять, что тут происходит и какая нынче на дворе власть.
        Я не без труда перемахнул низкий заборчик, потом еще один и оказался за каким-то небольшим сараем, возле которого у забора лежало неряшливым штабелем, друг на друге, несколько потемневших бревен, слегка припорошенных снегом.
        Разместившись за этими бревнами, я наконец увидел то, что искал. Сарай, за которым я спрятался, стоял на небольшом холме и единственная деревенская улица шла под уклон, прямо мимо него. И с высоты я прекрасно видел, что у одного из крайних дворов на этой улице стоял серый и довольно большой немецкий автомобиль с откидным брезентовым верхом - драндулет размером примерно с нашу полуторку, но без привычного бортового кузова, зато с двумя рядами сидений по типу легковушки. Обычная для немцев многоцелевая таратайка, то ли «Хорьх», то ли «Штейр», точнее не разглядел. Возле машины торчало двое немцев в мятых шинелях, закрывавших морды лиц шерстяных подшлемниках и низко натянутых пилотках, а на заднем сиденье автомобиля я рассмотрел жестяной ящик рации с длинным проволочным прутом антенны.
        А стреляли между тем где-то через пару домов от машины, в самом крайнем дворе. Беглый осмотр в бинокль и снайперскую оптику «СВТ» показал, что человек шесть немцев при одном ручном пулемете «MG-34» расположились полукругом, обложив стоявший несколько на отшибе(практически на самом краю Темных Грязей) сарай с полураспахнутыми входными воротами и несколькими узкими, бойницеподобными оконцами в стенах под самой соломенной крышей. На створках ворот сарая были заметны многочисленные пулевые пробоины.
        Прямо позади сарая начиналось голое заснеженное поле, за которым метров через пятьсот был лесок. Я отметил для себя тот факт, что половина расположившихся за естественными укрытиями вокруг сарая немцев (все они стреляли или из положения лежа, или с колена) были в шинелях, но трое из них были обмундированы в серые куртки-штормовки и такие же штаны. Выходило, что это была разведка или что-то типа того…
        Пока я рассматривал и оценивал, немецко-фашистские захватчики продолжали изредка постреливать одиночными в сторону сарая, до которого от домов и сараев, за которыми они укрывались, было метров с полсотни или чуть больше.
        В какой-то момент опять вступил германский пулемет, пустив по сараю короткую очередь, - и я сумел засечь, где расположился пулеметчик. Он лежал на снегу за поленницей дров, практически спиной ко мне - я хорошо видел саперную лопату и жестяной противогазный бачок у него на заду.
        В ответ на немецкую стрельбу кто-то, явно наш (или наши), несколько раз выстрелил одиночными из этого самого сарая, но, похоже, без особого толку - из сарая стрелок (или стрелки) явно плохо видели своих оппонентов. Судя по количеству отвечавших немцам стволов, наших в сарае было никак не меньше двух. И, похоже, у этих наших было не особо хорошо с патронами - то ли мало, то ли они их просто берегли.
        Интересно, почему это немцы до сих пор не закидали сарай ручными гранатами или не подожгли его? Ведь пальни зажигательными по соломенной крыше - и тем, кто там обороняется, каюк…
        На всякий случай я еще раз осмотрел окрестности через прицел «СВТ» - да, немцев было всего восемь. Двое по-прежнему торчали у машины, а шестеро продолжали вести «героическую осаду» сарая.
        То есть часовых по периметру деревни оккупанты выставить тоже почему-то не удосужились и рацией в данный момент не пользовались. Интересно, чего же они при таком раскладе хотели от всего этого?
        В этот момент один из осаждавших сарай немцев немного сместился в мою сторону, и по высокой фуражке с лаковым козырьком и пустым серебристым погонам на плечах шинели я понял, что это офицер невысокого ранга, по-видимому, и руководивший этой «баталией». И, кстати, у него, единственного из восьмерых, был автомат «МР-38/40», только не похоже, чтобы он вообще пытался из него стрелять. Офицерик был молодой и белобрысый, с очень серьезной и азартной, покрасневшей на холоде физиономией.
        Значит, шесть человек, приехавших на одной машине, с одним пулеметом и рацией, под командованием одного лейтенанта…
        А раз так, декорации вырисовывались примерно следующие - немецкая моторизованная разведка (ну, или дозор, либо боевое охранение) заехала в пустую деревню (уж не знаю, по какой именно надобности, может, по нужде захотели или вода в радиаторе закипела) и в этих Темных Грязях явно неожиданно для самих себя, похоже, напоролась на каких-то наших, похоже, явно уступающих им численно. К тому же наши появления противника явно не ожидали и действовали довольно по-дурацки, раз уж не попытались рассредоточиться и быстро отойти из деревни, а словно бараны, забежали в этот дурацкий сарай. Хотя кардинально другой расклад мог нарисоваться в том случае, если у наших, скажем, были раненые…
        А раз так - похоже, этот гитлеровский лейтенантик решил непременно взять кого-нибудь из наших живьем и получить за это Айрон Кройц или какую-нибудь другую железку, положенную в вермахте за взятие «языка». И, надо признать, основания рассчитывать на орден или медаль у него сейчас явно были - ни одного немецкого трупа вокруг видно не было (то есть стрелки в сарае сидели явно не ворошиловские), а вот в поле, шагах в ста от сарая, на снегу смутно просматривалось чье-то тело в ватнике советского образца. Явно один из наших пытался убежать обратно в лесок, но, увы, не добежал…
        Судя по тому, что перестрелка шла давно (у ног немцев были приличные россыпи стреляных гильз), а осаждающих было немного, немцы никуда не спешили и подкрепления явно не вызывали. Похоже, их юный командир-карьерист действительно надеялся справиться собственными силами. И наверное, справился бы, если бы не вмешалась злая судьба в моем лице.
        А раз так - стоило делом доказать арийцам, насколько жестоко они сегодня ошиблись.
        Я еще раз проверил винтовку и, затаив дыхание, начал целиться. При этом поймал себя на мысли, что раньше вот так, глядя прямо в глаза противнику через оптику с хорошим увеличением, мне никого не приходилось убивать. Собственно, если честно, мне вообще не приходилось никого убивать. То есть, конечно, были в моей жизни уже упомянутая Чечня, а потом еще и бывшая Югославия да Донбасс. В последних двух случаях мне как журналисту приходилось таскать «Заставу» или «АКМС» только из-за того, что на войне ни у кого слуг нет, а раз уж ты «независимый журналист» с непонятной аккредитацией (то есть, если с тобой что-то случится, никакой серьезный федеральный телеканал или солидное издание не поднимет вой по твоему поводу) и лазаешь по передовой одной из воюющих сторон, то будь добр в случае чего защищать себя сам. И вся стрельба там была какая-то суматошная, на бегу - по тебе начинают палить из-за кустов или какого-то укрытия, а ты стреляешь в ответ и стремишься срочно уйти с линии вражеского огня и укрыться. То есть стреляешь, толком не видя противника, и стреляешь, как правило, не ты один, да и до противника
обычно было довольно далеко. И попал ли я при этом хоть в кого-нибудь хоть раз - не могу сказать. Короче, все примерно, как у героя прозы Константина Симонова майора Лопатина…
        Так что сегодня мне предстояло обрести ценный опыт определенного рода. Из тех, которых никому не пожелаешь….
        В оптику я четко видел почти всех немцев и тех двоих, что были у машины, и шестерых у сарая. И я, словно стоя перед мишенями в тире, не мог определить, с кого мне начинать. А кроме того, было очень желательно, чтобы немцы сами продолжили стрельбу - в этом случае они бы далеко не сразу услышали мои выстрелы и не поняли, что к чему. Но пока они держали паузу. Ага, вот почему…
        - Рус сдавайс! - неожиданно заорал немецкий офицерик тонким, слегка простуженным, но донельзя азартным голосом. Получалось, что я угадал здешние расклады, в общем, верно. А раз так - не исключено, что эти слова будут последними в жизни этого гитлеровского лейтенантика.
        В сарае на это промолчали. Сдаваться явно не хотели и, похоже, тоже держали паузу.
        Подумав, я прицелился в тех, что стояли у машины и разговаривали. Один немец сидел за баранкой, а второй стоял рядом с ним.
        В этот момент наконец пустил гулкую очередь по сараю немецкий пулеметчик. Я выдохнул и дважды нажал на спуск. Стоящему у машины я попал в спину слева, выше поясницы, а водиле моя пуля угодила в лицо сбоку, аж брызнуло. Я отметил, что тяжелую и длинную «СВТ» при стрельбе не мотает так, как «калаш» или любую другую винтовку из нашего времени и точность боя у нее просто замечательная, хотя все нюансы того, как и под кого эта винтовка пристреливалась, я не просек, поскольку пули уходили чуть ниже линии прицеливания. Но самое главное - за всеобщей стрельбой два лишних выстрела у немцев беспокойства не вызвали. Тем более что из сарая им в ответ тоже пальнули пару раз. На мое счастье.
        А вот дальше мешкать было нельзя. Я чуть подкрутил наводку, поправив прицел.
        Потом переместил ствол на основную группу арийских сверчеловеков. Дождался, когда немцы несколько раз пальнули в сторону сарая одиночными. И в этот момент начал действовать.
        Выстрел - и залегший у поленницы дров офицерик, получивший пулю в грудь, грузно сполз набок, потеряв фуражку и уткнувшись удивленным лицом в снег и придавив собой свой «МР-38/40». Следующий мой выстрел был в пулеметчика - целился я в спину, но попал, похоже, в шею, поскольку «клиент» дернулся в самый неподходящий момент. Пулеметчик дрыгнул правой ногой, ткнулся лбом в прицел и замер.
        После этого выстрела оставшиеся четверо врагов заподозрили неладное. Завертели головами, силясь понять, что происходит. Один, в каске и серой куртке, привстал, явно собираясь перебежать к убитому командиру, но получил пулю в грудь и рухнул навзничь, выронив свой маузеровский карабин. Трое еще живых явно потеряли самообладание и начали суматошно палить из винтовок во все стороны. Меня они, разумеется, не видели и лупили в белый свет, как в копейку, явно стараясь напугать.
        Я выстрелил в одного из них, который выскочил из-за угла избы, но не попал, поскольку он без малейшей реакции метнулся в сторону. Чертыхнувшись, я стрельнул в него еще раз и попал - немец рухнул на бок, при этом пола его шинели задралась, обнажив голенище испачканного грязью сапога.
        Оставшиеся двое немцев запаниковали еще больше. Один присел на колено, досылая патроны в обойму своего «маузера» - в этот момент у него тряслись руки и смотрел он вовсе не на меня. Второй немец резво вскочил на ноги и метнулся по деревенской улице к машине.
        Сначала я два раза выстрелил в того, что перезаряжал винтовку. Попал - он что-то закричал и упал лицом вниз.
        В этот момент я вовремя вспомнил про расход патронов и торопливо вставил в «светку» новый магазин. Последний еще уцелевший немец со всех ног бежал к машине, держа винтовку, про основную функцию которой он явно забыл, как палку. На бегу с него слетела каска, и было видно, что он молодой и темноволосый. Я прицелился и выстрелил, попав ему куда-то в бок, над поясным ремнем, - было видно, как наружу выбило облачко красноватых брызг. Но немец не упал, продолжая бежать, хотя уже явно должен был видеть, что те двое, что оставались у машины, убиты. А раз так - на что он надеялся? Что ему дадут уехать или воспользоваться рацией?
        Я поправил приклад и от души влепил в его серую фигуру еще два раза - на сей раз в его обтянутую шинельным сукном спину. Если бы он не упал после этого, я бы очень сильно удивился - все-таки винтовочная пуля-штука очень мощная. Но нет - немец выпустил из рук винтовку и, пролетев по инерции метра три, наконец рухнул, уткнувшись головой в грязный снег у задних колес машины.
        Кажется, все.
        Я опустил винтовку и перевел дух. Потом достал из кармана патроны и начал вставлять их в опустошенный первым магазин «СВТ». Перезарядил, заменил наполовину расстрелянный магазин винтовки на полный. Делал все абсолютно механически, словно автомат. Адреналин колотил в виски, руки тряслись, холодные, склизкие патроны норовили выскользнуть из пальцев.
        Спрашивается: ну и кто я теперь? Убийца-душегуб или же «санитар леса», который сделал все правильно, слегка сократив поголовье немецко-фашистских захватчиков?
        Кстати, в этой связи возникает вопрос: а как можно оценивать все произошедшее с точки зрения «прошлоходца», отбросив все средневеково-рыцарские установки типа «делай что должно, и будь что будет»? Ведь, если поразмыслить, эти немцы, судя по всему, должны были умереть не сегодня, не здесь и не сейчас, а может, и вообще не суждено было погибнуть на этой войне? И что должны были совершить потом они или их потомки - не знает никто, это вообще полный темный лес.
        Вдруг кто-то из них позже попал в наш плен, а потом мог стать каким-нибудь прогрессивным писателем или общественным деятелем, может, даже «отцом-основателем» ГДР или новой германской социал-демократии? Или кто-нибудь из их детей или внуков мог изобрести что-нибудь этакое, сугубо гениальное (здесь, по моим представлениям, разброс мог быть вообще шире некуда - от вакцины против, скажем, Эболы до новых способов возгонки солода или каких-нибудь полимеров)?
        И такая догадка означала только одно - за считаные часы своего пребывания здесь я уже успел что-то изменить в истории как прошлого, так и будущего. Кое-что по мелочи стер, а что-то дописал. Собственного дедушку я, положим, не укокошил, но тем не менее…
        И в этот момент меня неожиданно торкнуло. Так, стоп. Сегодня я убил восемь немцев, а вот вчера, во время героической танковой атаки, в экипаже моего «Т-35» сколько человек было? Правильно - со мной девять, а если без меня - восемь. Опа… Получается, и там восемь, и здесь восемь. Ничья по очкам? Вот это, блин, здорово.
        Если предположить, что мое попадание сюда действительно было кому-то нужно и мои действия здесь кем-то контролируются, выходит, что эти непонятно кто как минимум пытаются соблюдать некий «баланс» по части убыли фигур на местной «шахматной доске»? Если при моем участии убыло восемь белых фигур, то вскорости при моем же участии должно убыть и столько же черных? Интересный расклад выходит, хотя от подобных предположений мозги могут окончательно распухнуть или закипеть.
        Кстати, а куда тогда отнести других немцев, погибших накануне в деревне, когда туда въехал, стреляя во все стороны, наш «Т-35»? Ведь их там точно было много, больше восьми человек… Может, их количество тоже было примерно равным потерям нашей атакующей пехоты и танкистов, или коллективное смертоубийство в более крупном масштабе здесь не считается и в зачет идут только мои «личные достижения»? Нет, лучше действительно не думать про это ничего лишнего, а то точно крыша поедет…
        В общем, стоило сделать себе некую «зарубку на память» и далее постараться отслеживать, будет ли соблюдаться в отношении меня этот странный «баланс» по части убиенных с обеих сторон. И если будет - значит, все это точно неспроста. Но пока надо было действовать, и быстро. А то, как совершенно справедливо говорилось в известной книге Ярослава Гашека, «на войне ситуация меняется с каждой минутой».
        В общем, я слез с бревен, которые теперь украшала невеликая россыпь стреляных гильз, выбрался из двора, где прятался, на улицу и пошел по ней, держа винтовку наперевес, вниз, в сторону сарая.
        Стоило предполагать, что какой-нибудь немчишка вполне может оказаться недострелянным и в самый неподходящий момент, как это бывает в плохих, лишенных «хеппи-энда» фильмах, очнется и пальнет мне в спину…
        Но, подойдя к машине, я понял, что никто из немцев уже не подает признаков жизни. Что ни говори, а винтовочная пуля - штука серьезная.
        Я подошел к убитому немецкому пулеметчику, вытащил из-под его тела «МG-34» и початую коробку с лентой (еще две коробки я заметил в машине). Поставил пулемет на снег и прислушался. Нет, наши в сарае не подавали каких-либо признаков жизни. Похоже, не могли понять, что произошло и почему вдруг прекратились стрельба и щедрые предложения насчет сдачи в плен к «доблестной германской армии»…
        Я вышел из-за угла сарая, где лежал на снегу труп пулеметчика, и заорал, обращаясь к сараю:
        - Эй, вы!! Как вас там!! Немцам кранты! Слышите?! Я свой, Красная Армия!! Выходите!! Надо срочно сваливать!!!
        Пару минут в сарае продолжали молчать, явно оценивая, не провокация ли это?
        Потом из-за левой створки ворот высунулась голова в советской ушанке с красной звездой. Ну, слава богу, хоть кто-то жив остался…
        - Ты кто? - спросила голова с плохо скрываемым удивлением.
        - Сказал же, свой! Советский! Танкист я! А вы кто?
        - Разведгруппа, - ответила голова и пригласила: - Иди сюда!
        Я подошел ближе. Голова принадлежала симпатичному плотному мужику с перепачканным порохом фотогеничным, слегка небритым лицом типичного киноактера из 1930-х. Мне живо представилось, как он прямо сейчас умоется, сядет к стоящему где-нибудь в ближайших кустах роялю и с большим чувством запоет про то, как в далекий край товарищ улетает. Неизвестный был в новеньком ватнике, синих командирских галифе с красными кантами по швам и грязных хромовых сапогах. В вырезе его ватника, под горлом, были видны черные бархатные петлицы с танками и одной эмалевой шпалой. Капитан, стало быть… В руках капитан держал мосинский карабин, дополненный висящей на его поясном ремне кобурой для «ТТ».
        Интересно, а что будет, если я сейчас зайду и меня там ткнут ножиком под ребро или стукнут по башке чем-нибудь тяжелым? Вдруг у них тут не принято верить кому попало на слово?
        И тем не менее я зашел в сарай, все так же держа «СВТ» наперевес.
        Нет, все-таки не ткнули и не ударили. И на том спасибо. Более того, я услышал всхлипывание, и, без всякого сомнения, женское.
        Сквозь входные ворота и узкие прорези под крышей дневной свет просачивался не особо хорошо, и оттого внутри сарая было довольно сумрачно. Но тем не менее я хорошо рассмотрел сидящую на соломе (ее охапки живописно раскидали по всему полу, а у задней стены сарая навалили вообще до потолка, или это все же было сено? Я никогда не просекаю таких агротехнических нюансов) круглолицую девушку вполне миленького облика, в таком же, как у капитана, новом ватнике (только застегнутом на женскую сторону) и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Лицо у нее было опухшее, явно зареванное.
        На воротнике ее гимнастерки я разглядел черные петлицы с двумя кубарями и эмблемой в виде скрещенных молотка и разводного ключа. Воентехник 2-го ранга? Странная какая-то у них получается разведгруппа. На боку у девушки висела расстегнутая кобура, из которой торчала рукоятка «нагана».
        У ее ног лежал на соломе карабин, точно такой же, как у капитана. Позади девушки я рассмотрел три сваленных в полном беспорядке вещмешка, еще один прислоненный к стене карабин и зеленый ящик переносной радиостанции с двумя ровными дырами от пулевых пробоин на корпусе. Ближе к задней стенке сарая лежал лицом вверх, зарывшись в солому, еще один человек в нашем ватнике - я видел только носки сапог, пустые петлицы защитного цвета и задранный к потолку сизовато-бледный подбородок. Судя по его деревянной неподвижности, это был уже не человек, а то, что от него осталось, мертвец то есть. Если считать того, что лежал в поле за сараем, получается четверо, из которых двое убиты. Много бы они тут навоевали вдвоем… С карабинами против восьмерых обормотов с ручным пулеметом. И по-любому их было маловато для обычной армейской разведгруппы, даже с учетом двух погибших.
        - Здрасте, - сказал я девушке, входя.
        Она ничего не ответила, только шмыгнула носом и одернула на коленях мятую полушерстяную юбку армейского образца.
        - Интересная у вас какая-то разведгруппа, - сказал я, оборачиваясь.
        - Уж какая есть, - ответил стоявший за моей спиной капитан и тут же, словно опомнившись, потребовал мои документы.
        Я подал ему свой сильно размокший вчера, а сегодня просохший в кармане и покоробленный до омерзения военный билет.
        - Ну и откуда ты взялся, сержант? - вполне миролюбиво спросил капитан, возвращая мне документ.
        - Из Нижних Грязей…
        - Ого. Это же далеко.
        - Да кто бы спорил. Но наш комбат мне, к сожалению, карты не выдал.
        - И что ты там делал?
        - Где?
        - Ну в Нижних Грязях.
        - Мы их вчера атаковали.
        - «Мы» - это кто?
        - 44-й отдельный танковый батальон с приданной пехотой. Накануне немцы эту деревню заняли. Снова. Приехал комдив, шум, крик, шухер до небес. Приказали деревню срочно вернуть. Вот мы вчера после полудня и полезли ее возвращать. Семью машинами. Шесть «Т-26» и мой «Т-35»…
        - Ого, а откуда «Т-35»?
        - Да если бы я знал… Надо было у комбата спросить. Я, если честно, танк такого типа видел третий раз в жизни…
        - Хорошо, а дальше?
        - А что дальше? Жопа дальше, товарищ капитан, самая натуральная. Я на своем пятибашенном дредноуте ворвался в деревню и поклал изрядное количество фрицев. Но наш ротный с остальными танками в деревню въехать не сумел, а пехота и вовсе легла, не дойдя до околицы. А по мне начали долбить из дальнобойной, причем ее огонь кто-то очень грамотно корректировал. Сначала обездвижили, гусеницу перебили. А потом подожгли несколькими прямыми попаданиями. Из всего экипажа, похоже, выбрался один я. Когда отходил из деревни к лесу, немного контузило. Карты у меня, как я уже сказал, нет, до ночи проплутал в лесу. Тем более вечером снег пошел и собственного носа было не видать. Плутал-плутал и вышел на узкоколейку у торфоразработок, а там сторожка и семья сторожа. До утра отлежался. Утром оклемался, услышал стрельбу - и сюда. Дальнейшее вы должны были видеть и слышать…
        - Да, канонада в той стороне вчера была знатная…
        - А потом?
        - Что «потом», сержант?
        - Ну, если в Нижних Грязях и вечером канонаду было слышно, может, наши таки взяли деревню?
        - Да нет, ближе к вечеру я в той стороне стрельбы уже не слышал. Хорошая у тебя винтовочка…
        - Вчера в деревне подобрал. Эти Нижние Грязи, по-моему, несколько раз из рук в руки переходили, там, наверное, до сих пор богато неубранных убитых лежит, и наших и ихних. А вы-то кто такие, товарищ капитан? Что это у вас за странная разведка?
        - А чего в нашей разведке странного?
        - Того, что я хоть и человек в небольших чинах, но умом понимаю, что никакой дурак не пошлет в обычную разведку капитана танковых войск без танка, да еще и с воентехником 2-го ранга, женского пола в придачу. Согласитесь, выглядит как-то нелогично…
        - Все логично, сержант. Мы специальная разведывательная группа от Автобронетанкового управления РККА. Знаешь про такое? А я командир группы, капитан Никитин.
        - Вона как. Да как не знать… А чего тогда ваша крутая спецразведгруппа здесь потеряла? Ладно я - из окружения выбираюсь, но вы-то здесь зачем?
        - Вообще-то это секретно, но тебе, как танкисту, скажу. Ты вроде срочную до войны отслужил и должен кое-чего понимать. Армейская разведка сообщила в Разведуправление, что немцы применили в полосе Западного фронта какие-то новые подкалиберные снаряды для танковых и противотанковых пушек…
        - Это для длинноствольных 50-мм, что ли?
        - Ого. Откуда ты-то про это знаешь, интересно знать?
        - Да вот знаю. У нас в батальоне те, кто дольше меня на передовой проторчал, про такие штуки рассказывали. Мол, у немцев недавно появились какие-то новые снаряды, которые то ли пробивают, то ли прожигают почти что любую броню. Даже «КВ» вроде бы берут в борт и корму. Некоторые наши их еще «термитными» называли…
        - Ты смотри, а в Москве считают, что это секретная информация!
        - Да господь с вами, товарищ капитан, какие нынче на фронте секреты? И что, вы таки нашли то, что искали?
        - Представь себе - нет. Была наводка, что немецкие танки с новыми пушками видели как раз где-то в этом районе. У нас, в Автобронетанковом управлении, давно перманентный аврал, народу с самого начала войны ни на что не хватает, а сейчас, когда многих эвакуировали, кого в Казань, кого в Куйбышев, вообще черт-те что творится. Послать было вообще некого, все на бегу, второпях. Вот и пришлось идти нам с Татьяной, дали рацию да старшину с тремя бойцами из армейской разведки. Мы думали, эти разведчики и их командование, по крайней мере, обстановку знают, а у них, как оказалось, все сведения о противнике минимум недельной давности. А разведчики еще и местности не знают, поскольку Западный фронт все время отступает и они в каждый поиск идут словно в первый раз. Четверо суток проплутали в ближнем немецком тылу, нужных танков так и не нашли, зато все время словно нарочно натыкались на немецкие посты, часовых и боевое охранение. Сплошные перестрелки, короче говоря. На этом потеряли старшину и еще одного красноармейца. А сегодня под утро, еще затемно, вышли к этой деревне. Только вошли в деревню - приезжают
эти, ну, которых ты… Рацию нам сразу продырявили, потом загнали в сарай и положили двух наших бойцов, мы и понять ничего толком не успели… Да, к тому же у нас патронов с гулькин хрен, а гранат вообще нет. И ведь по данным, которые нам сообщили накануне, здесь точно должны были быть наши и нас в этой деревне должны были встречать…
        - Ну, товарищ капитан, тут никто ничего и никому не должен. Привыкайте. По-моему, эти немцы - тоже какая-то разведка. Мне кажется, они подкрепление не вызвали, потому что непременно хотели хоть кого-то из вас живьем взять. А так вы сильно не переживайте - фашисты тут буквально в нескольких верстах. Если сильно шумнуть - тут же сбегутся… Товарищ техник-лейтенант, вы на немецкой рации работать умеете?
        Это я спросил у Татьяны, слезы на лице которой уже более-менее просохли.
        - Наверное, да, - ответила она.
        - Тогда слушайте сюда. Там, выше по улице, стоит немецкая автомашина. Такая большая и серая, открытая. На заднем сиденье рация. Дуйте пулей туда, настройтесь и свяжитесь с теми, кто вас собирался здесь встречать. И либо пусть они рвут сюда на всех парах, либо нам с вами надо отсюда уходить, прихватив трофеи. А то немцы чего доброго вспомнят про своих разведчиков - спохватятся и пошлют кого-нибудь проверить. И если их опять будет человек десять на одной машине мы втроем можем и не отбиться в условиях отсутствия преимущества внезапности. А раз так, немцы эту деревню быстро займут. Или может их авиация налететь, погода сегодня это дело вполне допускает…
        Татьяна вопросительно посмотрела на Никитина.
        - Иди-иди, действуй! - разрешил он.
        Лейтенантша побежала вверх по улице, опасливо косясь на тела убитых немецких солдат.
        - Жена ваша? - спросил я капитана, когда мы вышли из сарая. С несколько ехидной интонацией.
        - Ты что, сержант, с ума сошел? - изумился Никитин, и его лицо сразу приобрело выражение прямо-таки святого с иконы. Такая физиономия в те времена могла быть у человека, которого вызвали на партсобрание и «прорабатывают» за аморальное поведение, угрожая «выговором с занесением». Но чувствовалось, что капитан Никитин был из таких, кого без хрена не съешь. «Припрут к стене - откажется», как пел один наш классик…
        - Моя жена с дочерью в Кинешме, у тещи, - продолжал капитан. - Еще с июля месяца. А Татьяна просто второй год у нас в отделе работает. Толковая девушка, надо сказать. Грамотный специалист, но на фронте в первый раз…
        - А вы - во второй?
        - Практически. В тридцать девятом, было дело, выезжал по заданию управления в командировку в Монголию, а в сороковом - на Карельский перешеек. Но всерьез воевать ни там, ни там не довелось, поскольку я там другими вещами занимался…
        - Товарищ капитан!! - вдруг раздался плаксивый девичий вскрик.
        Я обернулся на звук. Толковая воентехник и грамотный специалист Татьяна стояла у немецкой машины и вся тряслась. Лицо у нее снова приобрело плаксивое выражение - сейчас разрыдается. Ну и разрыдалась бы, наверное…
        Мы с капитаном ускорили шаг и подошли поближе к ней.
        - Товарищ капитан! Т-Там это… Он… Оно… Того… Я не могу!! - И Татьяна, героически стараясь не зареветь и не нарыгать на свои аккуратные хромовые сапожки, указала на криво сидящего за баранкой машины водителя. Согласен - вид у немца был непрезентабельный. Попаданием пули из моей «СВТ» левую сторону его головы разворотило довольно прилично, и теперь у него вместо черепа была какая-то угловатая мешанина из порванного подшлемника, крови, костей и волос. На свежего человека такое должно было производить поистине неизгладимое впечатление.
        Пока товарищ капитан, которого, надо признать, тоже несколько покоробило от такого зрелища, тщетно соображал, что делать и говорить, я подошел к мертвому водиле, открыл дверь и, схватив трупака за рукав шинели, не без усилия выкинул тяжелое тело на снег, рядом со вторым трупом.
        - Все? - спросил я Татьяну. - Легче стало?
        Она закивала. Ладно хоть реветь так и не начала…
        - Тогда делайте свое дело, - сказал я. Никитин опять многозначительно кивнул после моих слов, и лейтенантша полезла на заднее сиденье.
        - Суровый ты, однако, мужик, сержант, - сказал капитан. - Я бы, наверное, вот так не смог.
        - Это дело наживное, - усмехнулся я и спросил: - Вот что. Там где-то дохлый немецкий офицерик был, который этими командовал. Документы и прочее забирать?
        До капитана, похоже, далеко не сразу дошло, что все разведчики обычно делают это. В смысле, обыскивают убитых врагов и забирают документы. Хотя бы тупо для отчетности.
        - Забери, - согласился Никитин после трехминутного размышления. Медленно он соображал, ох медленно… Не хотелось бы, чтобы из-за этого нас тут опять обложили, как те мишени в тире…
        С этими мыслями я пошел обыскивать убитых, чтобы хоть чем-то себя занять. Между тем капитан начал помогать Татьяне возиться с рацией, тоже занявшись более-менее полезным делом. Полезным-то полезным, но дорогу и окраины деревни с места, где стояла немецкая машина, было видно не очень, тут и от бинокля особого толку не было. И я молил бога, чтобы какая-нибудь очередная группа арийских сверхчеловеков не заглянула сюда «на огонек».
        Я забрал документы и полевую сумку убитого немецкого лейтенантика. Заодно прихватил его автомат и сумку с рожками к нему. Осмотрел кобуру и понял, что немчишка был то ли пижон, то ли эстет, то ли и то и другое, поскольку в качестве личного оружия имел при себе красивенький, но, в общем, слабоватый для оружия переднего края «Вальтер» ППК 9К или что-то типа того калибра 7,65 мм. Я убрал пистолетик в карман, после чего бегло осмотрел остальных убитых. Пулеметчик и еще один из убитых были унтерами и у них в кобурах на поясе были «Люгеры», они же «Парабеллумы». В общем, к машине я вернулся, таща пулемет, автомат и еще много чего интересного. Практически как Дед Мороз с мешком новогодних подарков.
        Капитан Никитин, работая с рацией, время от времени поглядывал на мои манипуляции возле убитых с удивленно-брезгливым выражением на лице.
        Когда я подошел к машине, Никитин говорил с кем-то по рации, нацепив наушники и взяв в руки микрофон. Практически открытым текстом, используя нехитрые кодовые названия. Как я понял, позывной их героической разведгруппы был «Ясень», и в числе прочего капитан сдержанно и культурно, хотя и с упоминанием такой-то матери, ругал какого-то «Каштана». Похоже, это был как раз тот, кто должен был их здесь встречать.
        Впрочем, в момент, когда я поравнялся с машиной, сеанс связи уже практически закончился и капитан снял наушники. Я кинул автомат и пулемет на заднее сиденье машины и отдал Никитину трофейную полевую сумку с документами, Он, даже не просмотрев их, повесил немецкую планшетку себе через плечо.
        - Персонально, - сказал я, передавая капитану один из «Люгеров», а лейтенантше - «вальтерок». - Так сказать, сувенир от Гитлера, товарищи командиры…
        По лицу Татьяны было видно, что пистолетик ей понравился, но как им пользоваться, она явно не знала.
        - Спасибо, - сказала она, убирая пистолет во внутренний карман ватника. Никитин же повертел нежданно свалившийся на него трофей в руках и заткнул «Люгер» за поясной ремень. Похоже, на него подобные «маленькие радости» особого впечатления не производили.
        - Ну и как там обстановочка, товарищ капитан? - спросил я.
        - Теперь, после того, как я доложил, все, считай, нормально. Они нас потеряли и очень удивились, узнав, что здесь немцы. Велели ждать. Сообщили, что сейчас выдвигаются…
        - И то ладно. Кстати, товарищ капитан, вы будете смеяться, но когда я сюда к вам на выручку шел, то в бинокль на дороге немецкие танки видел. «T-III». И один как раз, похоже, был с длинной 50-мм пушкой…
        - Где именно видел, куда они двигались?! Показать сможешь!? - Никитин встрепенулся так, словно его ткнули шилом в задницу.
        - Карта у вас есть?
        У него карта, разумеется, нашлась. Я бы очень сильно удивился, если бы ему тоже не дали карту.
        Он достал ее из своего планшета и аккуратно разложил на заднем сиденье немецкой машины.
        Я присмотрелся, довольно быстро сориентировался и ткнул пальцем в тот самый поворот.
        - Мы вот тут. А интересующие вас танки пошли куда-то вот сюда, в сторону Дурятино.
        - Ага, - сказал удовлетворенный капитан, доставая карандаш и делая пометку на карте. - Это же просто замечательно! Сержант, ты даже сам не знаешь, какой ты молодец и как это важно!
        - Служу трудовому народу! - выдал я на это казенную фразу.
        И обомлел. Поскольку скользнул взглядом по серым стенам и крышам окрестных строений и неожиданно увидел, что в проеме чердачного окна ближайшего к нам сарая сидел и смотрел на меня здоровенный, пушистый серо-полосатый котяра, похожий на сибирского - вроде бы тот самый, что давеча был в избе у Евдокии Егоровны. В такое совпадение было сложно поверить. Согласитесь, очень сомнительно, чтобы в этих чертовых Темных Грязях мог обнаружиться второй котофей той же самой масти и габаритов. Про кошек, конечно, много всякой лабуды рассказывают - например, что они могут через месяцы или даже годы найти хозяев чуть не за тысячи километров, и прочие небылицы. Но чтобы этот кот или кошка пробежал следом за мной несколько километров по снегу, да еще через лес - извините, но это какая-то фантастика. Я этому животному не хозяин, не мышка и не емкость с валерьянкой, да и злые собаки за ним не гнались. А если кот все-таки прибежал сюда, то это точно неспроста… Или он не прибежал, а переместился как-то еще? Нет, тут же одернул я себя, после таких вот предположений надо точно идти сдаваться в ближайший местный дурдом -
не стоит чрезмерно фантазировать…
        - Ты чего замолчал, сержант? - спросил Никитин, узрев мой слегка обалделый вид.
        - Да ничего. Товарищ капитан, вы вон там, в чердачном окне сарая, кота видите?
        - Где? - удивился капитан и посмотрел в ту сторону, куда я указал.
        - Кот как кот, большой и красивый, - сказал он, присмотревшись, и спросил: - А что такое, сержант?
        - Да ничего, показалось, - ответил я и еще раз глянул в сторону чердака. Кота в чердачном окне уже не было. Но раз и капитан его все-таки увидел - он существует. Стало быть, он вполне материален и глюком не является. Получается, что теперь надо сделать еще одну «зарубку на память». И если этот самый котяра и дальше будет возникать где-нибудь неподалеку от меня, значит, это не просто так. Возможно, это как раз не навязчивое наблюдение или «демонстрация присутствия» со стороны тех, по милости кого я сюда свалился. Стоп, а может, это даже и не кот вовсе? Поймать да посмотреть, что у него внутри…
        - О, вон и наши едут! - почти закричала наша чувствительная воентехник, прервав мои размышления.
        И действительно - и часу не прошло, как явился «комитет по встрече». Красная Армия всегда медленно запрягает, но быстро ездит…
        С дороги, со стороны, противоположной Дурятино, в Темные Грязи сворачивали, поспешая со всей возможной для них скоростью пять зеленых «ЗИС-5», кузова которых были битком набиты красноармейцами в серых шинелях, ушанках и касках. К заднему «ЗИСу» был прицеплен передок с торопливо и неровно окрашенной белилами 45-мм противотанковой пушкой.
        Шестой в колонне шла новенькая, тоже зеленая, полуторка «ГАЗ-ММ» со сварными угловатыми крыльями, одной фарой и брезентовой открытой кабиной, типа «прощай здоровье» - такой, сильно упрощенный вариант «газона» стали делать на ГАЗе в конце лета 1941-го.
        В кузове полуторки не было никого, а вот в его так называемой «кабине» кроме водителя ехал кто-то еще.
        Не успели поравнявшиеся с нами «ЗИСы» окончательно остановиться, как бойцы, гремя амуницией, начали выпрыгивать из них. Всего приехало более полсотни пехотинцев, не считая возглавляемого низкорослым старшим сержантом расчета «сорокапукалки». Почти полроты, которой командовал какой-то очень серьезный лейтенант в белой овчинной ушанке и длинноватой шинели, резво выбравшийся из кабины головного «ЗИС-5». Кроме винтовок и пушки, у прибывших были один «максим», противотанковое ружье «ПТРД» и два «дегтяря».
        Часть бойцов тут же рванула к околице явно занимать оборону, другие начали выгружать из кузова полуторки ящики с боеприпасами и помогать артиллеристам катить к будущей огневой позиции отцепленную от грузовика пушку и передок. Ну, теперь за судьбу Темных Грязей можно было быть спокойным - так просто, без боя, немцы деревню больше не захватят. Придется повозиться…
        А из подъехавшей вплотную к нам полуторки чинно вылез некий юный воентехник 1-го ранга с каким-то прямо-таки плакатно-пионерским лицом, тремя кубарями и такими же, как у Татьяны, эмблемами на черных петлицах щегольской шинели. Его наряд дополняли ременная сбруя с двумя портупеями, пистолетная кобура, полевая сумка и зимняя буденовка с подвернутыми «ушами».
        - Миша! Приехал! Здравствуй! - кинулась к нему Татьяна, и они с этим Мишей обнялись, но не так чтобы страстно, скорее как брат и сестра. Никитин тоже заметно обрадовался, увидев этого воентехника.
        Между тем этот самый Миша немного огляделся вокруг, и глаза его натурально загорелись, а еще больше он возбудился, увидев за поясом у капитана «Люгер» и немецкие автомат и пулемет на заднем сиденье трофейной таратайки. Он немедленно схватил «МР-38/40» и начал в буквальном смысле играться с оружием - разложил и сложил приклад, вынул и вставил магазин, пощелкал затвором, а потом повесил автомат себе на шею, напрочь игнорируя непонимающие взгляды таскавших мимо нас ящики с патронами и гранатами пехотинцев. Капитан Никитин при этом смотрел на него укоризненно, но беззлобно, как на непутевое, но все-таки любимое дите…
        Затем Миша с Никитиным перебросились несколькими, похоже, дежурными фразами, после чего капитан подозвал командовавшего пехотинцами лейтенанта.
        Тот дал воентехнику Мише нескольких бойцов, которые помогли дотащить и загрузить в кузов полуторки застывшие тела двух убитых разведчиков (и того, что лежал в сарае среди соломы, и второго, погибшего в поле позади него). Я заметил, что, глядя на убитых, без разницы наших или немецких, Миша заметно бледнел лицом, из чего я сделал вывод о том, что он новичок на фронте, как и все эти военно-технические орлы и орлицы. Я, впрочем, был нисколько не лучше…
        Одновременно Татьяна и усатый шофер полуторки (нестарый мужик с одинокими треугольниками младшего сержанта на петлицах ватного бушлата, которого эти посланцы Автобронетанкового управления звали промеж собой «Сигизмундыч») сходили в сарай и принесли к машине оставленные там вещмешки, карабины и простреленную рацию. Я при этом стоял чуть в стороне и лениво наблюдал за их суетой. Встревать в дела и разговоры товарищей командиров у меня не было никакого желания.
        Затем Миша и Никитин еще о чем-то поговорили (из уст капитана при этом в числе прочего прозвучали слова «пижон» и «как маленький, честное слово»), после чего юный воентехник полез за руль немецкой машины и начал заводить ее мотор. Выстуженная на холоде вражеская таратайка хоть и не с первого раза, но все-таки завелась.
        - Сержант, - наконец позвал меня Никитин. Я подошел.
        - Поедешь с нами, - распорядился он. - Надеюсь у тебя нет возражений?
        - Отнюдь, - ответил я и вслед за ним пошел к полуторке.
        Татьяна села в условную кабину «ГАЗ-ММ», а мы с капитаном разместились в кузове, по соседству с вещмешками, практически упираясь подошвами в прикрытые брезентом трупы.
        Ну и далее мы ехали, снова пристроившись в хвост опустевшим «ЗИС-5», которые отправились в обратном направлении, окончательно выгрузив боезапас и прочие причиндалы для пехоты.
        Воентехник Миша, совершенно по-детски радостный от того, что ему дали порулить новой крутой игрушкой, замыкал нашу колонну. Ладно хоть немецкий автомат при этом с себя снял… Во время движения он все время улыбался, и вид у него был такой, словно это он, а не я выручил капитана с Татьяной из передряги и перебил всех немцев. Хотя, насколько я понял, все было наоборот. Правда, сложно было сказать, кто был больше виноват в том, что Никитина с его людьми чуть было не захватили живьем - этот самый Миша или их высшее командование.
        Поскольку ехать среди бензиновой вони и мелькающих по сторонам дороги деревьев было скучно и холодно, я все-таки не поленился спросить капитана насчет этого самого Миши. Мол, что это за чудо в перьях такое на его голову? Капитан, которого было довольно плохо слышно за шумом мотора, объяснил мне, что фамилия Миши Шундик и он был единственным сыном некоего генерал-майора А. С. Шундика, который был одним из заместителей начальника тыла бронетанковых и механизированных войск всей РККА (в нашем времени мне эта фамилия никогда не попадалась на глаза, хотя мало ли было подобных тыловиков в больших чинах, во все времена?) и с самого начала входил в возглавляемую капитаном спецгруппу.
        Только послать его за линию фронта вышло бы себе дороже. И если капитан Никитин по крайней мере пару раз, и еще до июня 1941 года и вроде бы еще и в начале этой войны, бывал на фронтах, а Татьяна (фамилия у нее, кстати, оказалась смешная - Шевкопляс) с год прослужила в войсках и даже участвовала в прошлогоднем испытательном пробеге нового плавающего танка «Т-40», то, как я понял со слов капитана, этот самый Миша Шундик после окончания училища в войсках не пробыл ни дня, поскольку тут же попал служить в Москву на некие специфические курсы по переподготовке и повышению квалификации для среднего и высшего командно-технического состава при Академии бронетанковых и механизированных войск РККА - я так понял, что на этих самых курсах комсостав фрагментарно знакомили с новыми танками «Т-34» и «КВ». И Миша служил там на должности то ли какого-то секретаря, то ли адъютанта. После начала войны курсы упразднили, а весь их персонал и архивы эвакуировали куда-то аж в Ташкент. Мишу перевели в Автобронетанковое управление (надо полагать - влиятельный папа организовал), но пускать его туда, где по-настоящему
стреляли, категорически не стоило, ибо фронт этот, с позволения сказать, воентехник, до сих пор представлял сугубо в стиле кинофильма «Если завтра война», а танки видел по большей части на картинках…
        В какой-то момент шедшие впереди нас «ЗИСы» немного притормозили, свернув затем налево, а наша полуторка, а за ней и трофей ушли направо, через все тот же негустой лес.
        Навстречу время от времени попадались тяжело груженные грузовики. В одном месте нам встретилась батарея 76-мм полковых пушек на конной тяге, в другом - по обочине протопала рота пехотинцев при оружии и полной выкладке.
        Примерно через полчаса впереди показался довольно большой поселок или даже городок, подготовленный чуть ли не к круговой обороне - на окраине просматривались трубы и цеха какого-то завода или фабрики. У окраины были видны занятые довольно многочисленной пехотой окопы полного профиля, блиндажи и даже пара ДЗОТов, а на въезде, в землянке, за колючей проволокой и присыпанными снегом слегка ржавыми противотанковыми ежами, размещался контрольно-пропускной пункт. При этом останавливать нас надолго, а уж тем более обыскивать там почему-то не стали.
        Капитан Никитин, даже не вылезая из кузова, показал подошедшему к полуторке сержанту с красной повязкой на рукаве какой-то пропуск, и мы спокойно поехали дальше. Было видно, что красноармейцы, дежурившие на КПП, прямо-таки засмотрелись на трофейный немецкий автомобиль - здесь подобное еще было, увы, в диковинку.
        В поселке я увидел изрядное количество войск, чуть ли не по всем улицам и дворам стояли армейские автомашины и подводы, также я рассмотрел позиции пары зенитных пушек и минимум одной установки со счетверенным «максимом» на шасси грузовика.
        Немного попетляв по поселку, наша полуторка выехала на местную «центральную площадь», где стояла облезлая гипсовая статуя Владимира Ильича Ленина. Гипсовый Ильич, отдаленно похожий на изображавшего вождя мирового пролетариата в фильме «Ленин в октябре» актера Щукина, был выполнен во вполне классической позе - с открытым ртом, правая рука вытянута вперед, левая ухватилась за отворот пиджака.
        Похоже, в окрестных двухэтажных домах помещался какой-то солидный штаб или даже несколько штабов - во дворе был виден «ГАЗ-ААА» с будкой радиостанции вместо кузова и несколько однотипных грузовиков с тентованными кузовами, а на площади, вокруг давно засохшей и присыпанной снежком цветочной клумбы, среди нескольких уже сбросивших листву дубов, теснились пара штабных автобусов, несколько «эмок» и «ГАЗ-А». И здесь все встречные продолжали коситься на немецкую машину - так что воентехник Миша Шундик, видимо, чувствовал себя именинником…
        Потом мы остановились на этой самой площади. Капитан Никитин сказал, что мы, если хотим, можем размяться, но от машины отходить не велел.
        Вслед за этим он направился к длинному, справному двухэтажному дому с вывеской «Красно-Грязненский районный комитет ВКП(б)», на крыльце которого стоял часовой с автоматом ППД на груди, а рядом торчало аж два мотоциклета «М-72» с колясками. Миша пошел было следом за капитаном, но в дом не зашел, оставшись на крыльце рядом с часовым и демонстрируя всему свету трофейный «МР-38/40», который он опять нацепил на шею. Миша Шундик достал из кармана шинели пачку «Казбека», предложил часовому (тот, разумеется, не отказался, хотя это, по идее, и было грубым нарушением устава), и они закурили. Было видно, что курить героический воентехник Шундик, похоже, совсем не умеет, а просто понтуется.
        Татьяна осталась в кабине. Я свесился из кузова и, посмотрев, понял, что они на пару с шофером, похоже, дремлют, удачно воспользовавшись остановкой.
        Капитана не было довольно долго, примерно с полчаса. Потом он наконец вышел на крыльцо и, что-то сказав Мише, направился обратно к нам.
        - Ну, что там? - поинтересовался я, когда он подошел.
        - Я обо всем доложил, пока приказали отдыхать. Завтра сюда приедет наш непосредственный начальник и будем решать насчет тех танков в Дурятине.
        - А мне-то что делать, товарищ капитан? - задал я резонный вопрос.
        - Пока останешься при нас, а там - как начальство решит. Я ему про тебя по телефону тоже доложил. Проверят, кто ты и что…
        Прямо как с Саидом в «Белом солнце пустыни», которому Абдулла тоже сказал что-то в этом духе. А если точнее: «Пока я не возьму их, ты останешься с нами». Вот и с этими чертовыми танками вышла похожая фигня. Однако возражать мне смысла не было.
        Сначала мы подъехали к какому-то двору рядом со штабом. Остановились, капитан куда-то сходил. Потом мы откинули задний борт кузова. Появился незнакомый пехотный лейтенант и два бойца, которые в два приема выгрузили из кузова тела убитых разведчиков, оттащив их куда-то во двор, а потом забрали вещмешки и карабины покойников.
        После этого мы въехали через гостеприимно распахнутые ворота в какой-то двор, ближе к восточной окраине поселка. Поселок, как оказалось, назывался Дергачи - хоть какое-то разнообразие на фоне разнообразных здешних «грязей». Хотя из вывески на райкоме можно было предположить, что называется он, к примеру, Красные Грязи, но жизнь есть жизнь, и название районной «столицы» не всегда совпадает с названием района.
        Шофер Сигизмундыч «припарковал» полуторку во дворе, между двух сараев. Миша Шундик бибикнул на прощание и уехал на своем трофее куда-то в другое место, похоже, он квартировал отдельно от остального коллектива.
        Из дома напротив вышли бабка и дед самого стереотипно-старорежимного облика (дед был в каком-то дореволюционом армяке и подшитых валенках, а старуха в черном платке, вызывавшем невольные ассоциации с боярыней Морозовой с известной картины Сурикова), сердечно приветствовавшие капитана и Татьяну практически как старых знакомых.
        Похоже, бронетанковая братия, которую я выручил из беды, встала на постой здесь еще до своего неудачного визита за линию фронта.
        Это чуть позже подтвердили висевшие в сенях шинели с петлицами капитана и воентехника 2-го ранга (эта шинель была с застежкой на «женскую» сторону) и стоявшие там же два чемодана. В избе оказалось две комнаты, в одной жили хозяева, в другой размещались капитан с Татьяной (там было две кровати).
        Шофер Сигизмундыч ночевал на печке, а мне, как лицу, не предусмотренному никакой первоначальной диспозицией, пришлось спать на топчане в сенях. Впрочем, там было тепло и вполне комфортно. Но до ночлега была еще помывка в бане, которую заранее истопил хозяин. Как позже выяснилось, деда звали Никодим Федорович, а бабку - Прасковья Ивановна.
        Баня была в том же дворе, за сараями. Первой мылась Татьяна, а затем мы с капитаном и шофером. Мыло у группы капитана Никитина было казенное и в достатке, березовый веник тоже нашелся, так что все получилось вполне на уровне.
        После бани я побрился (опробовал для этого безопасную бритву, которую накануне забрал вместе с прочими подобными принадлежностями, вроде маникюрных ножниц, у убитого немецкого офицерика в Темных Грязях, благо у него все это было в одном кожаном футляре и зачем-то лежало в полевой сумке - бриться опасной бритвой я откровенно побоялся, поскольку подобное бритье требует навыка и ежедневной практики, а значит, я мог показать свою неопытность в плане использования этого режущего предмета) и стал похож на человека.
        Потом мы поужинали. Когда садились за стол, я невольно поразился тому, что без шапки и ватника переодевшаяся в коричневое гражданское платье с белым воротничком воентехник 2-го ранга Татьяна Шевкопляс оказалась маленькой и худенькой, практически школьницей старших классов. С некоторых ракурсов ее лицо даже слегка напомнило мне юную австралийскую певунью Кайли Миноуг из ранних клипов 1980-х. Вот только воентехник Татьяна была куда короче пострижена и руки у нее были совсем не гламурно наманикюренные. Чувствовалось что девочка привыкла возиться с тяжелыми железками, попадались в те времена подобные во всех смыслах героини…
        Из горячего на ужин была вареная картошка и довольно приличные щи, для военного времени просто шикарно. Разумеется, ужин был дополнен пайковым хлебом и консервами. В числе прочего и я тоже выставил на стол кое-что из своих запасов - сколько же можно было их таскать? Заодно предложил собравшимся коньячку из фляги покойного сержанта Потеряхина, никто не отказался, оговорившись насчет «по чуть-чуть». Я расплескал напиток примерно на палец по кружкам и выпили, молча и не чокаясь, поскольку сегодня всем было кого помянуть. Все-таки война заварилась нешуточная. И чего-чего, а уж покойников на этой большой войне было столько, что если даже попробовать помянуть хотя бы каждого десятого - сопьешься к бениной маме…
        Только выпив коньяку, я неожиданно вспомнил, что целый день мотался по лесам и полям не жрамши, и ощутил сильный голод.
        Ели и пили чай со смородиновым листом (видимо, хозяйские запасы) тоже молча.
        За всеми этими делами не заметили, как за окнами стемнело - зимой в наших краях дни всегда пролетают очень быстро.
        Канонада здесь слышалась не столь отчетливо, и под ее звуки, уже столь же привычные, как ночной лязг пустых цистерн на ближайшей железнодорожной станции у меня дома (особенно слышимый весной и в зимние морозные ночи), мы легли спать. Заснул я практически мгновенно, как провалился. Снились мне почему-то какие-то куски и обрывки из фильма «Империя наносит ответный удар», только Дарт Вейдер в моем сне почему-то был весь в белом, как в том анекдоте. Почему - я так и не понял.
        А проснулся я от того, что капитан Никитин, уже полностью одетый и подпоясанный ремнем с портупеей, тормошил меня за плечо.
        - Сержант, подъем!
        Я вскочил, натянул штаны, гимнастерку и сапоги, подпоясался ремнем. Глянул на часы - восемь утра. Ну да на войне и вообще в армии завсегда рано встают. На вешалке в сенях обнаружился сюрприз - еще одна командирская шинель с четырьмя полковничьими шпалами на черных танкистских петлицах и незнакомая ушанка из светло-серой овчины, явно из числа тех, что шили на заказ.
        Войдя следом за капитаном из сени в дом, я увидел, что у стола, за которым мы вчера ужинали, сидел на табуретке, расставив ноги в прямо-таки сияющих хромовых сапогах и синих бриджах, и читал какие-то листки с рукописным текстом молодой полковник бравого вида, с зачесанными назад темно-каштановыми волосами. Воентехник Татьяна, тоже одетая по всей форме, аккуратно причесанная и застегнутая на все пуговицы, сидела с другой стороны стола и, что называется, «ела взглядом» начальство. Шофера Сигизмундыча нигде не было видно.
        А полковник при ближайшем рассмотрении был интересный - на груди его серой гимнастерки теснились ордена Красной Звезды и Боевого Красного Знамени плюс медаль «ХХ лет РККА» и какой-то разлапистый монгольский орден в виде фигурной звезды. Сразу видно, что дяденька повоевал, не штамп штабной. Прям орел, мать его так.
        - Здравия желаю! - приветствовал я его.
        - Это и есть тот старший сержант? - спросил полкан у капитана Никитина, отрываясь от чтения и, кажется, с интересом рассматривая меня.
        - Да, товарищ полковник. Тот самый, про которого я вам вчера докладывал! - доложил Никитин, выйдя на передний план из-за моей спины.
        - Начальник третьего специального технического отдела при Главном Автобронетанковом управлении РККА полковник Заманухин Павел Андреич, - словно нехотя представился полкан и уточнил: - Тот самый Потеряхин?
        - Так точно! - ответили мы с капитаном практически в один голос.
        Полковник сдержанно улыбнулся.
        - Вы насчет него проверили, товарищ полковник? - задал вопрос Никитин.
        - Да, проверили, подумаешь великое дело. Я смотрю, вы с воентехником Шевкопляс, не сговариваясь, про него в своих рапортах так цветисто написали, что хоть орден Ленина ему вручай, прямо сейчас…
        И полковник кивнул на лежащие перед ним на столе листки. Капитан с Татьяной переглянулись. Воентехник при этом сделала непонимающие глаза.
        Ну не фига ж себе! Получается, что капитан с Татьяной проснулись ни свет ни заря и еще до приезда начальства уже успели накатать рапорты по команде о вчерашнем приключении?!
        Н-да, эти мужики и бабы службу знают, а ведь вчера вечером они вроде бы вообще ничего не писали…
        - И вроде сержант насчет себя особо не врет, - продолжал этот самый полковник Заманухин. - И все рассказывает верно. В свой батальон он действительно прибыл недавно с пополнением и с позавчерашнего дня, так же, как и весь его экипаж, действительно числится пропавшим без вести. Мелкие детали вроде танка «Т-35» тоже совпадают. И что ты, Сергей Константиныч, предлагаешь мне с ним делать?
        Это он спросил у Никитина, заодно озвучив имя и отчество капитана, которые я до этого момента не знал.
        - Я, товарищ полковник, вот чего предлагаю - давайте его к нам оформим. У нас же народу вечный некомплект. Помните, сколько мы толковых ребят потеряли, когда в июле пытались найти на линии фронта эти пресловутые «немецкие трехбашенные тяжелые танки Рейнметалл». Которые какие-то паникеры до начала войны внесли во все справочники и которых в Германии на самом деле произвели, дай бог, десятка полтора. Если их вообще не перепутали с трофейными французскими «В1». А этот Потеряхин, по-моему, человек относительно опытный, он нам с воентехником Шевкопляс жизнь спас. Как-никак в одиночку восемь немцев из винтовки уложил, а на это далеко не каждый способен. Поверьте, товарищ полковник, такие точно на дороге не валяются, тем более сейчас, когда толкового танкиста днем с огнем не сыщешь…
        - Думаешь, стоит? Готов поручиться за него?
        - А чего раздумывать? С кем работать-то? Вон, Шундика нашего, конечно, можно за рычаги или за баранку посадить, но… Поверьте мне, товарищ полковник, если случится вступить в реальный бой с противником, нам от таких, как воентехник 1-го ранга Шундик, толку будет очень мало…
        - Ладно, - сказал полковник, изобразив на лице минутные раздумья. - Считай, что ты меня убедил. Решим вопрос с твоим сержантом…
        - Сержант, - обратился он ко мне, - ты понял, что отныне поступаешь в распоряжение командира специальной группы капитана Никитина при нашем Спецтехотделе?
        - Так точно, товарищ полковник!
        - Вот и замечательно, сержант. А теперь непосредственно по нашему делу. Приехав, я уже успел кое с кем здесь поговорить, и результат меня, мягко говоря, удивил. Или даже разочаровал. Ты оказался прав, Сергей Константиныч. Разведка у них тут, на передовой, действительно поставлена так себе. А мы в Москве еще почему-то удивляемся, почему у нас дела на фронте идут не блестящие…
        - Ну так я вам про то же самое докладывал. Мы же сунулись через фронт фактически вслепую. Знали, что искать, но не знали где. А сопровождавшие нас разведчики не знали вообще ничего…
        - Ага, а теперь мы знаем и что искать, и где…
        - Возможно. Но ведь это хоть что-то, товарищ полковник. Кстати, что-то конкретное здешняя разведка по нашему вопросу сказала?
        - Конкретного как раз ничего. Командованию известно только то, что немцы силами до батальона пехоты при поддержке танков вчера действительно заняли эту деревню Дурятино. И какие-то танки там действительно замечены. По нашей просьбе, хотя погода и стоит архихреновая, ночью туда летали «У-2», сбросили несколько бомб, но ничего толком не рассмотрели, с рассветом слетал еще один орел из 135-го ИАП на «Чайке». Доложил, что действительно видел несколько фашистских танков на окраине и в самой деревне. Насчитал их штук шесть-семь. Окопов и прочной обороны немцы подготовить, похоже, не успели, огневых позиций их артиллерии там тоже не видно. Очень похоже на то, что гитлеровцы собираются продолжать наступление на этом участке. Ну, плюс к этому командование 49-й армии получило из штаба Западного фронта приказ - в кратчайший срок вернуть эту деревню…
        - Детский сад какой-то, товарищ полковник, «какие-то танки», «шесть-семь штук»… Конкретнее они могут сказать?
        - Сказали только, что «попытаются уточнить информацию».
        - Ну-у, товарищ полковник, я со здешней разведкой уже познакомился достаточно близко и знаю все их штучки. Они и неделю могут «уточнять». А мы опять упустим шанс.
        - Да я уже и без всяких уточнений понял, что это, видимо, как раз то, что мы ищем. А раз оно так - снаряды оттуда надо будет как-то достать.
        - Легко сказать «достать»… Вопрос - как достать? Проникнуть большой разведгруппой, напасть на них и забрать снаряды? Но для этого надо как минимум знать, где у них там стоит конкретный, нужный нам танк или танки, либо где склад боеприпасов. И если склада у них там нет - все равно придется к ним в танк залезать…
        - Ага, так они тебя туда и пустят…
        Где-то за окнами послышался характерный треск мотоциклета. Потом скрипнула входная дверь. Кто-то вошел, топая сапогами.
        - Донесение из штаба дивизии для полковника Заманухина! - доложил вошедший в избу провонявший бензином младший сержант в ватном бушлате, танковом шлемофоне и перчатках с крагами.
        - Давайте, - сказал полковник. Он расписался в получении, младший сержант отдал ему честь и вышел. Мотоциклетный мотор на улице опять затарахтел, удаляясь.
        Полковник вчитался в принесенную связным бумагу с несколькими размашистыми строчками от руки и слегка задумался.
        - Что там? - спросил Никитин.
        - Быстро обернулись. Уточнили. Действительно, не менее двух длинноствольных «Т-III» в этом Дурятине есть. Якобы только что оттуда вернулись разведчики, они и уточнили…
        - Тогда что делаем, товарищ полковник?
        - Да если бы я знал… Никакой информации об их складах боеприпасов у нас нет. А раз это так, нужные нам снаряды - в танках. А это значит, что ты прав и придется танк или танки захватывать…
        - Всего ничего, - усмехнулся Никитин. - Это какого же масштаба нужна операция, чтобы немцы при этом не только отошли, а убежали, бросив танк, причем именно тот, который нам надо!
        Я бы, конечно, мог рассказать им, когда начнется наше общее контрнаступление под Москвой, но до него было еще далеко и в нашей ситуации эта информация ничего бы не изменила. Ведь начальству надо прямо сейчас, а не через три недели…
        - Масштаб известный, - усмехнулся Заманухин. - Сегодня запланирована атака в сторону Дурятина.
        - Какими силами?
        - Этот участок фронта усилили батальоном морской пехоты и 58-м отдельным танковым батальоном.
        - Что за батальон?
        - Да, если честно, так себе батальон, Сергей Константиныч. Легкие «Т-40» и «Т-60». И артиллерии, как обычно, минимум…
        - Разрешите, товарищ полковник? - подал я голос.
        - Ну давай, сержант, предложи что-нибудь толковое…
        Я подошел ближе к полковнику и начал излагать:
        - По-моему, идти в полномасштабную атаку не стоит. Надо провести что-нибудь вроде разведки боем и постараться спровоцировать немцев на контратаку. Выманить то есть. Небольшая артподготовка, потом пустить несколько танков с десантом, а если они купятся - отойти. Так, чтобы они за нами пошли. При этом предварительно выдвинуть противотанковую артиллерию или, если ее нет, поставленные на прямую наводку зенитки. А совсем хорошо было бы иметь еще и связь с тяжелой артиллерией, чтобы они в случае чего в нужный момент дали пару залпов по Дурятину…
        Полкан выслушал мой монолог и пару минут молчал, переваривая сказанное.
        - Действительно, грамотный, - выдал он наконец. - Сам додумался?
        - Так точно, сам.
        - Слишком ты хорошо соображаешь для сержанта, товарищ Потеряхин. Прямо-таки стратегически. Откуда дровишки? И почему ты всего лишь сержант?
        - А кем мне прикажете быть, товарищ полковник? Маршалом Советского Союза вместо Климента Ефремовича Ворошилова или Семена Константиныча Тимошенко?
        - Ну, сразу в маршалы тебя никто не произведет. Ты когда срочную служил, тебе никто не предлагал в военное училище пойти?
        - А как же. Это уж как водится - предлагали и на сверхсрочную остаться, и в училище пойти, хоть в командное, хоть в политическое.
        - И ты что же?
        - Не пошел.
        - И кем ты на гражданке был, после демобилизации?
        «В ресторане на фортепиано играл», - чуть не сказал я сдуру, забыв что я не Володя Шарапов, а разговор происходит вовсе не на малине у Горбатого.
        - Журналистом в районной газете работал, - ответил я, вовремя спохватившись. - Ну и учился заочно.
        - На кого, если не секрет?
        - На педагога, товарищ полковник.
        У меня эта фраза вылетела практически на автомате, хотя тут я ничего нового не сказал. Конечно, пединститута в моем родном Краснобельске до войны не было, он появился после 1945 года, но зато уже был его предшественник - захудалый, провинциальный педагогический техникум, историю которого я знал досконально. Так что хрен бы они меня на вранье так просто поймали, подобную информацию задолбаешься проверять. Хотя, по-моему, Заманухину скорее было интересно, что за личность занесло ему под командование - в любые времена отцы-командиры всегда пытаются выведать какие-нибудь подробности о прошлой жизни подчиненных. Ибо знание интимных мелочей сближает…
        - Понятно, - сказал полковник. - Тонкая натура, значит. С тобой все ясно, Потеряхин. Ну, а раз ты у нас такой грамотный, то должен знать, что любая инициатива - вещь наказуемая. Так что вот ты лично этим самым заманиванием и займешься. Считай, это тебе персональное задание от командования…
        Собственно, другого я и не ожидал. Моей голове сейчас цена - рупь в базарный день, а если меня ухлопают во время предстоящей операции, то им и никаких бумажек заполнять не придется, поскольку я и так уже числюсь пропавшим без вести.
        - Капитан Никитин, - продолжал Заманухин. - Сейчас выезжаете со всей наличной группой в расположение 58-го отдельного танкового батальона. Там изучите обстановку и подготовите то, что нам здесь предложил Потеряхин. Я подъеду чуть позже. И помните - эту самую разведку боем или имитацию атаки надо провести или сегодня до темноты, или, в крайнем случае, завтра утром. Задача ясна?
        - Так точно!
        - Тогда выполняйте.
        Вслед за этим полковник выдал Никитину какую-то серьезную бумагу с печатями, видимо, прямо касающуюся проезда всюду и всеобщего содействия в предстоящей операции, убрал лежавшие перед ним на столе рапорты в полевую сумку, надел шинель и шапку и покинул избу.
        Я глянул в окно и удивился. Ого, Заманухин ездил аж на «ГАЗ-61» - горьковском вездеходе с комфортабельным кузовом от «эмки». Редкая машинка, такой далеко не все генералы в ту войну пользовались. Правда, куда больше меня поразила длинная штыревая радиоантенна, ввод которой торчал на кузове «ГАЗ-61» сзади. Похоже, полковник был продвинут настолько, что даже имел в машине радиостанцию. Круто, ничего не скажешь, особенно если помнить, какой год нынче на дворе.
        Возле этого самого «ГАЗ-61» как раз торчал наш Сигизмундыч, о чем-то разговаривавший с полковничьим шофером. При появлении полкана он отдал честь. Заманухин что-то сказал ему, влез на переднее сиденье и уехал.
        Мы наскоро позавтракали (хозяева успели нагреть самовар), оделись и вышли во двор. Я не стал надевать свой импровизированный «маскхалат», но привычно прихватил с собой вещмешок и «СВТ» - мало ли во что опять предстояло влипнуть. Там нас уже ждал Миша Шундик. Все такой же, в идеально подогнанной шинели и буденовке, с немецким автоматом на груди и аккуратным рюкзаком (примерно такой же рюкзак, по-моему, был у героя Николая Крючкова в фильме «Трактористы»).
        Слава богу, что хотя бы опять на трофейной машине не приехал. Пока мы стояли и ждали, а Сигизмундыч разогреет и заведет мотор полуторки, Миша восторженно рассказывал Татьяне про то, что привезенная нами рация в сочетании с документами немецкого офицера (я так понял, при нем были расшифровка каких-то кодов и радиочастот, используемых гитлеровцами для связи), оказывается, представляет собой огромную ценность. И им всем непременно дадут за это ордена. Он, как обычно, забыл, кто эту рацию на самом деле добывал. Хотя кто я такой, чтобы возмущаться по этому поводу?
        Наконец мотор завелся, мы погрузились в полуторку (Миша сел рядом с шофером, поскольку и капитан и Татьяна не захотели там ехать, предпочтя кузов) и поехали к линии фронта. На сей раз в кузове было пусто, кроме нас, в нем стояла только бочка с бензином, добытая хозяйственным Сигизмундычем. Вчера ее не было. И если в нее попадет пуля или осколок - мало никому из нас не покажется. Ладно, что небо было серенькое и затянутое облаками, не располагающее к авиаударам. Как при этом летали на разведку по заданию полковника Заманухина наши летуны - вообще непонятно.
        Пока мы ехали, я достал нож и нанес на ложе «СВТ» восемь едва заметных насечек. Бухгалтерия в память о вчерашних подвигах. Никитин с воентехником Шевкопляс смотрели на мои действия иронически, но вполне понимающе.
        Наконец мы свернули с проселочной дороги в поле и через какое-то время оказались в расположении 58-го отдельного танкового батальона, который был рассредоточен в редком леске позади передовых траншей пехоты, в которых, помимо привычных серых шинелей и касок, торчали и люди в черных морских шинелях, бушлатах и ушанках. Справа была неширокая река, позади, километрах в трех, - небольшое сельцо Невашево. Впереди, в отдалении за еще более редким лесом, виднелись серые крыши того самого Дурятина. То есть разведку боем надо было проводить через пусть редкий, но все-таки лес. Выпавший снег уже не таял, но слой его был невелик - кое-где виднелись прогалины замерзшей грязи. Тем не менее стоявшие в неглубоких капонирах и просто естественных складках местности три десятка легких танков «Т-40» и «Т-60» уже были как попало окрашены белилами. Другой техники, кроме одинокого броневичка «ФАИ-М», здесь видно не было.
        Едва мы приехали, как явился пехотный комбат или комполка - высокий майор с грубым мужицким лицом, представившийся странной фамилией Корчмит. Никитин показал этому Корчмиту бумагу, но тот все равно долго не мог понять, чело мы от него хотим. Я наблюдал за этим разговором, сидя на подножке полуторки и протирая бинокль. Воентехник Татьяна на пару с Мишей Шундиком стояли поодаль, но в беседу начальства предпочитали не встревать. Дисциплинка у них была на уровне.
        Потом к ареопагу прибавились еще три подошедших к нашей машине командира - молодой длинноносый капитан-танкист в новом полушубке и два явных моремана - один аккуратный и отглаженный, с нашивками капитан-лейтенанта на рукавах черной шинели и второй, молодой, в сдвинутой на затылок ушанке, бушлате с лейтенантскими нашивками, заправленных в укороченные сапоги широких штанах и с болтавшейся на неуместно длинных ремешках на поясном ремне нагановской кобурой. Фамилия танкиста была Гликман, морских командиров - соответственно, Земноха и Драч.
        Когда ритуальные действия с представлениями друг другу закончились, капитан наконец изложил командирам суть происходящего. А именно - что намечается разведка боем, для которой капитану Гликману надлежало предоставить нам один танк (на котором я поеду «заманивать» немцев) и обеспечить всестороннюю поддержку. От обычных и морских пехотинцев требовалось примерно то же самое плюс артподдержка. Командиры особо не спорили. Однако, поскольку они тут же начали обсуждать детали предстоящего, я попросил разрешения обратиться и предложил Никитину для начала сходить к передовой и понаблюдать. Капитан согласился, а в сопровождение мне дали морского лейтенанта Драча, который командовал разведвзводом в батальоне морпехов.
        Лейтенант спорить не стал и отвел меня к самым траншеям, где за заснеженными кустами у морпехов был отрыт отдельный окоп - что-то вроде НП. Двое скучавших там в обнимку с пулеметом «ДП» чубатых парней в белых маскхалатах поверх черных бушлатов, как мне показалось, с завистью уставились на мой бинокль. Я пристроился на бруствере, положив «СВТ» рядом с собой.
        - Хорошая винтовочка, штучная, - сказал лейтенант по фамилии Драч, тоже с явной завистью. Ну да не он первый говорил мне подобные слова. Я их за последние пару суток слышал не раз и не два.
        - Мне тоже нравится, - ответил я и спросил: - С какого флота вы сюда свалились, товарищ лейтенант, если это, конечно, не военная тайна?
        Оказалось - не тайна, и, пока я обозревал в бинокль местность перед нашим передним краем, Драч рассказал, что вообще-то большинство в их батальоне черноморцы, но с длинной и странной (как и у очень многих в том году) историей. Перед самой войной их команда выехала на Балтику, аж в Таллин, где должна была получить и доставить в Новороссийск какие-то орудия для береговой обороны(я не понял, какие именно). До Таллина они, естественно не доехали, вернулись с полдороги в Москву, потом какое-то время проторчали в Горьком, где должны были получить и сопроводить на ЧФ какие-то катера (я опять-таки не понял, что это были за катера - бронекатера или, может быть, торпедные?). Однако потом всем стало не до катеров и вообще ни до чего. И, когда немцы вышли на ближние подступы к Москве, их «всем колхозом» записали в морскую пехоту.
        Пока он говорил, я смотрел в бинокль. Немецких окопов видно нигде не было, хотя этот самый Драч и сказал, что у немцев сразу за леском вроде бы были оборудованы два или три пулеметных гнезда, а их танки и пехота торчали непосредственно в Дурятине, в относительном тепле и комфорте. Дома Дурятина даже в мой сильный бинокль были видны еле-еле. Танков я, разумеется, тоже не видел - ну не совсем же они дураки, чтобы выставлять технику напоказ. Так что морской лейтенант не врал. Если у немцев и есть что-то серьезное - то оно в самой деревне. А значит, надо пройти на гусеницах километра три через этот редкий лесок. Конечно, отсутствие на пути немецких траншей и прочих неприятных сюрпризов вроде мин - факт отрадный, но по нам все равно будут палить их танковые пушки, а возможно, и еще какая-то артиллерия. Вдруг она таки есть в Дурятине? Ладно, хоть ям и оврагов впереди не видно и земля подмерзла…
        - Сержанта Потеряхина к комбату! - заорал простуженным голосом внезапно возникший возле НП танкист в великоватой ушанке и ватнике поверх синего комбеза. Я не стал спорить и пошел за ним. Точнее, побежал перебежками.
        Как оказалось, меня выдернули непосредственно к танкистам. Их носатый комбат поинтересовался, какой именно танк нам нужен для предстоящего дела? Я походил, посмотрел, подумал и сказал, что лучше всего, наверное, «Т-40», причем желательно машину довоенного выпуска.
        В итоге меня отвели далеко за позиции танкового батальона, почти к самому Невашеву (видимо, «чтоб никто не догадался») и подогнали туда «Т-40», выпущенный в мае 1941-го, с полным комплектом водоходного оборудования. Честно говоря, я «сороковку» выбрал только за то, что он чуть легче, чем «Т-60» (я это по книгам помнил), а значит, по логике, динамика у него должна быть получше. Хотя это были чисто субъективные представления человека из будущего, для которого обе эти машины вживую были откровенным «темным лесом».
        Я оставил винтовку, вещмешок (где, помимо прочего, лежал и трофейный «Люгер») и бинокль в полуторке, на попечение Сигизмундыча, сменил ушанку на куда более холодный танкошлем, вернулся и залез в «Т-40» на место механика-водителя.
        Внутри этого «поплавка» было довольно тесно и неуютно, да и обзор во все стороны был, откровенно говоря, так себе, даже при открытом настежь переднем смотровом люке. Кое-как разобравшись в управлении, я завел «сороковку» и немного погонял танк кругами, надеясь «почувствовать машину».
        Что сказать - человеку вроде меня, которого когда-то учили на сорокатонном «Т-72», это большое жестяное ведро на гусеницах не могло как-то особо впечатлить. Я понимал, что во многом это идет от стереотипа - нормальные современные танки с приличным весом неровности почвы чувствуют все-таки не так явственно, как этот хлипкий агрегат, который изрядно болтало на кочках и ухабах.
        В остальном «Т-40» показался мне машинкой в стиле «БМД», но намного хуже последней. На «БМД» я в армии, понятное дело, не ездил (поскольку Рязанское не кончал, в ВДВ не служил и кирпичи башкой не колол), но вот во время показательных мероприятий, где я несколько раз оказывался в качестве журналиста, мне все же довелось проехать пару кругов на «БМД» по полигону. Там когда-то давно давали такую возможность за умеренную плату в размере стоимости двух бутылок водки (внести которую можно было как деньгами, так и «натурой» в виде той самой водки)…
        При этом в стандартной «БМД-1/2» где-то 7,6 тонны веса при дизельном движке в 240 лс, а в «Т-40» при его 5,5 тонны стоит слабый автомобильный двигатель «ГАЗ-11М» мощностью всего-то 85 лс, ну а «Т-60» при собственном весе в 5,8 тонны мог иметь движок чуть помощнее, например, «Форд V-8», в 65 - 90 л/с, но тоже автомобильный и карбюраторный. И что самое пугающее - и в «Т-40», и в «Т-60» этот самый автомобильный двигатель стоял прямо в боевом отделении, без каких-либо противопожарных перегородок и стенок. Нет, не скажу, что я подобного совсем не ожидал. В своем времени в Кубинском музее я внутрь танков этих типов заглядывал, хотя при этом было ощущение, что в музее стояли все-таки несколько некомплектные машины. Но, увидев «Т-40» воочию, я понял, что был излишне оптимистичен и в этих танках башенный стрелок действительно сидел чуть ли не верхом на двигателе, а мехвод - спиной вплотную к тому же двигателю. Хотя никто вроде бы и не говорил, что будет легко. Спасибо конструкторам, ладно хоть бензобак в корме у «Т-40» и «Т-60» отделили от боевого отделения тонкой броневой перегородкой - для меня это,
конечно, было слабое утешение, но все-таки….
        Конечно, броня и в «Т-40» и в «БМД» по определению никакая, но «БМД» серьезнее вооружена, да и выбраться из нее куда проще. И носится «БМД» (особенно если в ней нет десанта) куда как резвее, словно укушенная. При этом все закидоны, примененные в «БМД», вполне можно простить и понять - ведь ее-то делали в первую очередь для того, чтобы погрузить на парашютную платформу и утрамбовать в грузовую кабину «Ан-12». А вот над создателями «Т-40» и «Т-60» дамоклов меч подобных ограничений не висел, хотя, надо признать, в 1940 - 1941-м наши конструкторы делать танки еще не научились. Тогда и «Т-34» с «КВ-1» еще выглядели довольно бледно.
        Но тут… Натуральная погибель, одним словом. Не танк, а этакая «БРДМ-2» и по броне, и по вооружению, только почему-то на гусеницах. Но самое смешное - если «Т-40» - это разведывательный танк, то он должен был непременно иметь хорошую рацию, а лучше сразу две. Однако в здешнем 58-м отдельном батальоне все танки, и «Т-40» и «Т-60», были вообще без раций, хотя крепления под них в некоторых машинах имелись. У них на весь батальон и была всего-то одна рация, - на броневичке «ФАИ-М», да и то неизвестно, исправная ли.
        А какой, спрашивается, был прок в таких вот «слепоглухонемых» разведчиках? Съездить на разведку, а потом вернуться и доложить либо связного с запиской послать? А тогда зачем для этого вообще нужен какой-то специальный танк - в такую, с позволения сказать, разведку можно и пешком сходить или сползать…
        Сдается мне, что наши тогдашние генералы и маршалы представляли себе то, как должна выглядеть разведка танковых и механизированных частей, более чем смутно. Это они потом слегка поумнели, насмотревшись на немецкие штабные и разведывательные машины. По-моему, у «Т-40» было одно-единственное достоинство - он плавал. Но мне-то здесь куда на нем плыть, спрашивается?
        И ведь потом, поскольку дела на фронтах тогда были не просто плохи, а очень плохи, из этого «недоразведчика» сделали вроде бы «обычный» легкий танк «Т-60» по принципу «поганенький, но хоть что-то», ибо на том безрыбье и сам раком станешь. И ведь воевали люди и на «Т-60», при том что он во всех смыслах был ничем не лучше предшественника. Хотя в начале этой войны люди и с одними винтовками, бывало, большие дела делали.
        В общем, немного поездив на «сороковке», я начал сильно сомневаться в успехе нынешнего предприятия. Сомнительно, что при плохом обзоре я смогу резво гнать на нем, а если не буду маневрировать, первый же снаряд точно будет мой, со всеми вытекающими. При том что даже самая мелкая 37-мм танковая или противотанковая пушка продырявит эту «консерву» через оба борта, и загорится она быстро и хорошо. И ведь останавливаться при «заманивании» будет категорически нельзя. Короче говоря, тут был нужен опыт, которого у меня, увы, не было.
        В момент, когда я сидел в тихо тарахтящем на холостых оборотах танке и думал эти горестные думы, к «Т-40» подошла Татьяна, она же воентехник 2-го ранга Шевкопляс. Смотрел я на нее через лючок мехвода словно через пропиленное в двери туалета типа «сортир» сердечко, и, наверное, рожа у меня при этом была ну очень невеселая, примерно какая и бывает у обосравшегося на морозе.
        - Что, не получается, товарищ сержант? - спросила она.
        - Да, вы правы. Не особо, - согласился я и тут же убедительно соврал: - До войны таких танчиков не было. Для «Т-26» эта машина слишком скоростная, а для «БТ» слишком легкая. Тут привычка нужна, а откуда она у меня?
        В принципе, эта отмазка звучала не особо убедительно, но, с другой стороны, крайние варианты «Т-26» и «БТ-7» действительно весили по десять тонн и даже больше и на фоне «Т-40» или «Т-60», выглядели практически «тяжеловесами».
        На лице Татьяны появилось какое-то особенное выражение.
        - Так давайте я за рычаги сяду, - неожиданно предложила она. - Я же этот танк знаю от и до. Мы же его испытывали, на пару, вместе с Любой Старшиновой…
        Что-то не натыкался я у себя в будущем в специальной литературе на фамилии Старшинова или Шевкопляс, применительно к испытаниям «Т-40». Хотя, может, просто книги читал не очень внимательно…
        - Так вы же ценный специалист, - сказал я и добавил: - Вам командование под пули подставляться не разрешит…
        - Что значит «не разрешит»? - удивилась она. - А если я очень попрошу?!
        - То и значит. Если хотите - попробуйте, товарищ воентехник 2-го ранга. Но ведь товарищ полковник с товарищем капитаном давеча при нас с вами ругались по поводу того, что людей категорчески не хватает…
        - А если товарищ капитан все-таки разрешит?
        - Ну, если разрешит - ради бога. Я тогда в башню сяду, на пулемет.
        Татьяна удалилась, и ее не было довольно долго.
        Я заглушил танк и, выбравшись наружу, терпеливо ждал. Судя по всему, начальство не стало возражать и согласилось, поскольку минут через двадцать Татьяна вернулась уже в танкошлеме и аккуратном утепленном комбезе темно-серого цвета (я даже не думал, что в Красной Армии такие тогда вообще были, век живи, век учись - дураком сдохнешь), разрумянившаяся и настроенная более чем решительно. Смурной капитан Никитин притащился следом за ней. Он явно прокручивал в уме какие-то детали предстоящей операции.
        - Выдвигайтесь ближе к переднему краю, - сказал он, когда воентехник Шевкопляс заняла место мехвода. - Атака, а точнее - разведка боем, назначена через час.
        - Поняли, - сказали мы практически хором.
        Затем мы выехали на позицию и встали в одну линию с восемью другими, растянувшимися позади пехотных траншей очень легкими танками.
        - Вы, дорогая товарищ воентехник, конечно, водите танки этой системы явно лучше меня, - сказал я Татьяне. - Но все-таки есть одна просьба - ни в коем случае не останавливайтесь и скорость не сбрасывайте. Я по возможности буду указывать направление движения. Но главное - как только появляются немецкие танки, мы начинаем, энергично маневрируя, отходить назад, на исходные. Без всяких команд свыше и раздумий. И люки ни в коем случае не закрываем…
        Татьяна молча кивнула. И здесь я впервые рассмотрел, какого цвета у нее глаза. Оказалось, серые.
        Я осмотрел башенные пулеметы. Кольцевой подбашенный короб крупнокалиберного ДШК нашего «Т-40» (450 патронов, девять сцепленных пулеметных лент) танкисты, которые сдали нам этот танк в аренду, очень предусмотрительно зарядили попеременно бронебойными пулями «Б-30» и бронебойно-трассирующими «Б-32». А это было уже кое-что, особенно если помнить, что бронебойная 12,7-мм пуля «ДШК» пробивает 16-мм броню метров с трехсот. Ну а «ДТ» - он и есть «ДТ»…
        Меж тем Татьяна заглушила мотор танка, и мы с ней пошли к загнанному в окоп и прикрытому ветками броневичку «ФАИ-М», возле которого торчал комсостав, продолжавший уточнять детали разведки боем. Там же собрались и все командиры готовившихся к атаке танков.
        При этом в стороне, за кустами, я заметил знакомый зеленый «ГАЗ-61» с радиоантенной. Стало быть, на позициях таки появился полковник Заманухин, хотя самого полкана нигде и не было видно. И тем не менее его присутствие ощущалось - все вокруг забегали как-то энергичнее.
        Хотя ничего нового, чего мы бы не знали, отцы-командиры нам не сообщили. Огневое обеспечение атаки - развернутые в боевых порядках пехоты три «сорокапятки» плюс стоявшая неподалеку в леске батарея дивизионных «Ф-22».
        Участие тяжелой артиллерии в нужный момент тоже пообещали, сославшись на слова полковника Заманухина. Якобы он сообщил, что лично договорился с пушкарями.
        Хорошо, если так.
        Что для атаки кроме нашего танка назначили еще два «Т-40» и шесть «Т-60», мы уже и сами видели.
        При этом пехотный майор Корчмит зачем-то собирался посадить на танки десант моряков в белых маскхалатах. Разумеется, исключительно из числа тех, кто вызвался добровольно. Командовать добровольцами должен был тот самый лейтенант Драч.
        - Зачем десант-то? - спросил у капитана Никитина, когда уточнение деталей закончилось и большинство посвященного в детали разведки боем народа разошлось по местам.
        - Майор надеется, что вы сможете с ходу в Дурятино ворваться, и тогда пехота очень пригодится - она спрыгнет с брони и закрепится в населенном пункте. А там и остальные подтянутся…
        - А больше они ничего не хотят? Или думают, что именно отсюда наконец начнется поступательное движение Красной Армии непосредственно к Берлину? По-моему, товарищ капитан, если даже атаковать сразу всем скопом, мы в ту деревню ни за что не ворвемся. Поскольку у немцев там серьезные средние танки. И, даже если у них в Дурятине артиллерии и минометов нет, мы только людей зазря положим. Товарищ капитан, все-таки попробуйте втолковать им, что десант если и стоит вообще брать, то самый минимальный. И пусть возьмут с собой противотанковые гранаты или бутылки с горючкой. Чтобы спрыгнули и в леске залегли, а если немецкие танки все же пойдут за нами - будет хоть какая-то польза…
        По сигнализации командиры решили так - раз радиосвязи все равно нет в принципе, ориентироваться все будут по красным ракетам, которые я буду давать из танка. Если, конечно, меня не сожгут раньше, что тоже вариант. Договорились, что при появлении танков противника я даю первую ракету - десант спрыгивает с танков и залегает либо начинает отходить, а остальные танки начинают маневрировать и увеличивают скорость. Когда даю вторую - наши танки начинают общий отход, и желательно на большой скорости. Даю третью - артиллерия дает залп дальнобойными по Дурятину, и лучше не один, а несколько.
        Вроде все звучало просто, и капитан принял мои слова к сведению. Хотя кто я такой, чтобы ему указывать? Ведь я здесь даже не Ванька-взводный, а вообще непонятно кто и звать меня никак…
        С такими вот мыслями я подошел к своему «Т-40» и полез в башенный люк. Благо было невысоко.
        Вокруг нас уже рассаживались по танкам морпехи. Их было всего человек двадцать, и у многих действительно оказались с собой противотанковые гранаты или бутылки с огнесмесью КС. Выходит, наш капитан действительно прислушался к моим словам? Или у пехотного командования какие-то свои резоны?
        Флотский лейтенант Драч, натянувший поверх черной формы великоватый маскхалат (по-моему, это были просто бязевая рубаха и кальсоны, только пошитые явно на фигуру Ивана Поддубного), стоял и молча курил возле соседнего с нами «Т-60».
        - Тебе, лейтенант, вроде моя винтовочка понравилась? - спросил я у него.
        - Ну, - согласился он, выпуская табачный дым из ноздрей.
        - Если не вернусь - спроси ее потом у нашего капитана, пусть отдаст.
        - Ну ты, сержант, и скажешь. Кто же перед боем такое болтает…
        Действительно, разговоры про смерть в наших обстоятельствах - последнее дело, про эту фронтовую тонкость я сразу и не сообразил, каюсь.
        Не решившись развивать эту тему, я залез в башню «Т-40», зафиксировав верхний люк в открытом положении (Татьяна свой люк тоже не закрыла), а Драч отбросил окурок самокрутки и, поскальзываясь и матюгаясь, полез на броню «Т-60». Даже с пехотным десантом на броне готовящиеся к атаке легкие танки все равно выглядели как-то несерьезно.
        Ну а ждать этой самой атаки нам осталось совсем недолго.
        Сначала наша артиллерия в виде тех самых 76,2-мм «Ф-22» кинула с недалекой огневой позиции десятка два снарядов в сторону Дурятина. Куда они при этом попали - загадка, хотя снаряды вроде бы рвались среди крайних дворов деревни.
        Потом из пехотных траншей в затянутое тучами серое небо пустили тусклые росчерк зеленой ракеты - сигнал нам, танкистам, к началу движения.
        Ну, с богом.
        Взревели нешибко мощные моторы, залязгали траки, и наши девять машин наконец пошли в атаку, оставляя за собой сизые облака бензинового выхлопа. Полетела во все стороны снежная пыль из-под гусениц, залетающая в открытые люки. Один мой грубый знакомый называл подобную ситуацию «ломануться на буфет с тремя копейками». Все-таки наши предки были крутые мужики, раз ходили в атаку на противотанковые пушки на таких вот «танках». Для этого надо иметь что-то большее, чем просто отвага или стальные яйца, нет, точно железные были ребята - таких гвоздями накорми, и они молоток высерут, как говорили в каком-то штатовском криминальном кинобоевике…
        Хотя, мы же не собирались брать Дурятино на шпагу по всем правилам стратегии и тактики. Нам надо было добиться от немцев того самого, чего добивался в книге Ильфа и Петрова друг детства Остапа Бендера Коля Остен-Бакен от польской красавицы Инги Зайонц, то есть взаимности…
        Как и было задумано, наш «Т-40» вырвался чуть вперед и, перевалив пехотные траншеи, мы в хорошем темпе, даже не стреляя, прошли с километр и, оставляя позади себя на неглубоком снегу узкие рубчатые следы, углубились в лесок, маневрируя среди голых древесных стволов.
        В этот момент немцы наконец проснулись - у окраины Дурятина нервно заморгала «сварка» от немецких пулеметов. Воздух вокруг наполнился треском и свистом.
        Действительно, пулеметных гнезд было штуки три. Пули шили морозный воздух, застревая в стволах окрестных деревьев, отрывая ветки и сдирая кору, по нашей броне тоже стукнуло с десяток рикошетов. Однако было далеко, и палили арийцы, явно надеясь зацепить хоть кого-нибудь из сидящих на танковой броне пехотинцев - и пару человек действительно задело. Во всяком случае, они кувыркнулись с брони в снег. В принципе, оно и понятно - отсечь пехоту от сопровождаемых ей танков при раскладах, подобных нашему, всегда было первым делом. Провернув башню в ту сторону, я пустил по пулеметным гнездам пару коротких очередей из ДШК, впрочем, не особо надеясь на попадание.
        А потом рядом с нашей «сороковкой» что-то взорвалось. Не особо крупнокалиберное, но по броне громко простучали комья мерзлой земли.
        Ага. Среди серых крыш домов и сараев деревни начиналось какое-то шевеление. Что нам, собственно, и требовалось…
        Через мутноватые прицелы «сороковки» я увидел, как из крайних дворов Дурятина, сшибая сараи и заборы, в мутном дрожании снежной пыли и выхлопов выползают немецкие танки. Те самые, низкие, угловатые, темно-серые «трешки» с черно-белыми крестами на бортах, стрелявшие с ходу (а значит, не прицельно) в нашу сторону.
        Все-таки купились на нашу туфту. Молодцы, сволочи фашистские…
        Я выставил из люка ствол ракетницы и выпалил в небо. Слава богу, десант увидел сигнал и спрыгнул с танков. Вот только отходить морпехи не стали. Они рассредоточились и залегли среди деревьев. Они явно чего-то ждали в этом самом редком леске. У них что - был какой-то свой, отличный от нашего приказ? Как потом оказалось, так оно и было…
        Наши танки открыли шумный, но бесполезный огонь по немецким машинам из своих автоматических пукалок, одновременно начав энергично разворачиваться назад. Блин, вот тут они явно поторопились, поскольку положенной по диспозиции второй ракеты я еще не давал…
        При этом экипажи двух «Т-60» слегка замешкались, и огонь нескольких немецких танков сосредоточился на них.
        Как и следовало ожидать, в одну «шестидесятку» тут же попали. Сначала в левую гусеницу - траки со звоном лопнули, и танк беспомощно крутанулся на месте, немедленно получив еще один снаряд из немецкой танковой пушки в корму, опять в левую сторону, туда, где стоял бензобак. Там пыхнуло и загорелось, а потом я увидел, как с подбитого танка спрыгнули две фигуры в ватниках и ребристых танкошлемах, со всего маху припустившие на полусогнутых в сторону второго, отбившегося от строя, но все еще целого «Т-60». Вокруг них густо свистели пули, но оба танкиста все-таки сумели запрыгнуть на броню второй «шестидесятки», которая резво рванула в сторону наших траншей, стреляя в сторону немецких «Т-III» из своей «ТНШ». Я даже видел их попадания в головной немецкий танк, но 20-мм снарядики отлетали от его лобовой брони как горох от стенки, давая при рикошетах светлые росчерки и искры. Оно и понятно: «Т-III» - это все-таки не вертолет из времен Вьетнама или Афгана.
        Покинутый экипажем подбитый «Т-60» загорелся ярко и весело - из открытого башенного люка вырывался длинный язык пламени.
        Между тем пара немецких снарядов прошуршала над самой нашей башней. Это было более чем опасно, поскольку все уже отходили, а наш «Т-40» еще продолжал переть вперед, пусть и не по прямой…
        «Т-III», которых я насчитал пять штук, приближались, пехоты за ними видно не было.
        Я развернул башню и лупанул из «ДШК» по двум ближайшим «панцерам». Понимая, что до них было далеко, явно больше трехсот метров и надеяться можно было только на случай, при котором мои пули разобьют им оптику или прицелы. Но вероятность этого была ничтожна…
        Я перезарядил ракетницу и пустил в небо вторую ракету.
        Хотя наши мелкие «коробочки» уже и так отходили назад, энергично стреляя в белый свет, как в копейку, из своих повернутых стволами назад башен. Головной «Т-60» уже проскочил пехотные траншеи.
        - Теперь поворачивай оглобли! - крикнул я Татьяне, надеясь переорать рев мотора и лязг гусениц (нет, без «ТПУ» это все-таки не жизнь): - Маневрируй, товарищ воентехник, и уходи к нашим траншеям!
        - Поняла! - крикнула она в ответ, резко поворачивая танк и сшибая лобовой броней тонкую осинку.
        Я повернул башню назад и в этот самый момент понял, что все это, конечно, хорошо, но что-то немецких танков из-за домов Дурятино выползло как-то слишком много. Сейчас их позади нас было уже не пять, а десятка полтора - следом за первой пятеркой, держа дистанцию метров в восемьсот, из деревни выползло еще машин десять.
        Пехоты за ними по-прежнему не было видно, но все-таки стоило признать, что я их сильно недооценил, а считавшие поголовье немецкой группировки в Дурятино разведчики тоже слегка ошиблись, причем явно в сторону уменьшения.
        Возможно, у бравых ребят из гитлеровских панцерваффе тоже был какой-то свой лихой план - дождаться нашей атаки и неожиданной контратакой, на наших же плечах, прорвать нашу оборону или что-то типа того. Фиг его знает…
        А наш «Т-40», меж тем, практически несся к пехотным траншеям, подлетая над землей на кочках и неровностях. Количество нацеленных в наш танк болванок заметно увеличилось, но попаданий по-прежнему не было, а я продолжал палить по ближним «Т-III» короткими очередями из «ДШК», выпуская полкило свинца в секунду. С заведомо непредсказуемым результатом.
        Правда, два немецких танка после нескольких моих очередей стали двигаться как-то странно.
        Наконец наша «сороковка» выскочила из леска. Я оглянулся - четыре немецких танка, в числе которых был и один с тонкой и длинной пушкой (что-то не то было в его облике, но я в тот момент не понял, что именно), еще больше вырвались вперед относительно основной группы, и это было хорошо.
        Я немедленно дал третью ракету, сигнализируя нашей артиллерии. Не исключая, что делаю это зря. Мало ли что у пушкарей и начальства на уме…
        Остальные «Т-60» и «Т-40» уже переваливали пехотные траншеи, уходя на исходные позиции на всех парах. Вроде бы никого из наших больше пока не подбили, и это не могло не радовать. А наш «Т-40» отходил крайним. Я все так же стрелял по немецким танкам и орал что-то неразборчивое, не слыша собственного голоса из-за шума двигателя и пулеметной пальбы. «ДШК» и на открытом-то воздухе бьет по ушам будь здоров, а уж в тесном объеме танковой башни я от него слегка оглох.
        Немцы продвигались, не особо часто (наверное, экономя боезапас) паля в нашу сторону, но все так же без толку.
        И в этот момент в небе наконец заныли, лаская мой несколько притупившийся слух, наши подлетающие тяжелые снаряды. Гаубицы (на звук калибр был 122 или 152-мм) наконец-то дунули по деревне и окрестностям. Для пристрелки у артиллеристов явно не было должного количества снарядов, но первый же их залп из десятка снарядов (видимо, стрелял один дивизион, никак не меньше) лег почти точно по основной группе немецких танков, как раз входивших в лесок. Была пара хорошо видимых прямых попаданий, во всяком случае, я увидел, как одну «трешку» прямо-таки подбросило над землей и ее орудийная башня улетела далеко в сторону.
        Пара немецких танков загорелись, остальные немедленно стали сдавать назад. В этот момент по ним (с некоторым недолетом) и непосредственно по Дурятину легло еще два орудийных залпа, подняв за леском высокие столбы земли. На этом продвижение основной группы «T-III» полностью остановилось - теперь между леском и окраиной Дурятина горели танки, а в самой деревне тоже занялись пожары. Интересно, не зацепило ли кого из залегших в леске морпехов? Ведь про них те, кто управлял огнем тяжелой артиллерии, думали меньше всего. А точнее, они, скорее всего, просто не знали о них.
        Больше гаубицы не стреляли, а наша «сороковка» уже чесала по полю, на полпути к пехотным траншеям, только ветер в ушах свистел да лязгали на неровностях торсионы подвески. И следом за нами на поле выскочили четыре немецких танка, включая тот самый вожделенный длинноствольный. Похоже, их экипажи были то ли особо глупые, то ли особо упорные.
        Наконец под нашими гусеницами проскочил высокий бруствер окопа (удар был примерно как при переезде «лежачего полицейского») с присевшими на дно пехотинцами. В этот самый момент один немецкий танк из оторвавшейся от главных сил четверки попытался энергично сдать назад задним ходом, но у кромки леса остановился и загорелся - залегшие среди деревьев морпехи подожгли его бутылками.
        Так или иначе то, что от нас требовалось, было сделано - немцы все-таки поперли стенка на стенку и вышли-таки на дистанцию действенного огня нашей противотанковой артиллерии. Дальше было делом техники, тем более что наводчики на нашей стороне, похоже, были все-таки опытные - по танкам ударили практически прямой наводкой «Ф-22» и «сорокапятки». В течение пятнадцати минут один «Т-III» был подожжен, а два, в том числе и нужный начальству, длинноствольный, обездвижены самым элементарным путем перебивания гусениц.
        Человек восемь из их экипажей попытались отойти, но их перестреляли огнем с двух сторон морпехи и расчеты размещенных в траншеях «максимов».
        Потом противотанковая артиллерия и пулеметы перестали стрелять, и на этом все кончилось.
        На немецкой стороне к небу поднимались широкие столбы дыма - горело Дурятино и немецкие танки.
        Немцы отошли на исходные. Мы тоже. И по очкам немцы в этот раз явно проиграли. Мы потеряли один «Т-60» и шесть человек (из числа того самого танкового десанта) убитыми, а немцы - семь или восемь «T-III» и неустановленное количество личного состава. Если бы в 1941-м всегда так воевали, война бы точно кончилась через две недели.
        Немцы очухались только ближе к вечеру. Правда, никакой кипучей активности они не проявляли. Слыша какое-то шевеление на нашей стороне, они начали редко бить артиллерией, целясь скорее не по своим танкам (они о наших намерениях не могли знать), а по нашему переднему краю. Им в ответ изредка стреляли наши «Ф-22». Но это было позже.
        А пока, как только наш «Т-40» развернулся и остановился на исходной позиции, к нему подбежали капитан Никитин с Мишей Шундиком. Разумеется они начали обнимать и целовать вылезшую из танка Татьяну, называя ее главным действующим лицом прошедшей операции. Может, оно, с их точки зрения, было и так, во всяком случае, на меня внимание было ноль. Я спрыгнул с танка на снег, и в этот момент у «Т-40» словно из ниоткуда появился полковник Заманухин собственной персоной.
        - И ты молодцом, сержант, - сказал он, явно стремясь успокоить меня, негромким, но значительным голосом. Психолог хренов…
        Потом пришел штатный экипаж «сороковки», и, хотя танк мы им вернули в целости и сохранности (не считая, разумеется, поколупанной краски на месте пулевых и осколочных рикошетов), танкисты долго матерились (один при этом окал, смешно, на вологодский или еще какой-то северороссийский манер) - я расстрелял почти весь боезапас для «ДШК», и им теперь предстояло выгребать с днища боевого отделения нехилую россыпь стреляных гильз и пустых оборванных звеньев пулеметных лент.
        Хотя это уже было не мое дело.
        Собственно, на ближайшие десяток часов мне вообще не нашлось каких-либо дел. Удачно начатая фальшивой разведкой боем операция спецов из Автобронетанкового управления продолжалась, но уже как-то мимо меня.
        Как выяснилось, спрыгнувший с танков десант действительно имел личный приказ Заманухина - оставаться в леске за передним краем ровно до того момента, пока не будет эвакуирован нужный нам танк. Дабы не дать немцам возможности подойти к подбитым танкам. И хотя те даже и не пытались этого сделать, морпехи мужественно отмораживали жопы в леске до самого следующего рассвета.
        А эвакуацией как таковой занималась уже не группа капитана Никитина. Для этого у Автобронетанкового управления, похоже, были специальные люди.
        Как только стемнело, из тыла пришли два здоровенных гусеничных тягача «Ворошиловец» (по-моему, лучшее, что было в то время в Красной Армии для задач эвакуации, не считая танков «КВ» со снятыми при восстановительном ремонте башнями) с потушенными фарами. При тягачах было полтора десятка деловитых мужичков в форме с танкистскими петлицами (самый младший из них имел звание лейтенанта), которыми командовал низкорослый майор, с которым капитан Никитин поздоровался как со старым знакомым.
        Дальше все было просто, но далеко не быстро. В темноте «Ворошиловцы» задним ходом вышли в поле за пехотные траншеи и спустя какое-то время вытянули на длинных тросах оба «Т-III», которым соединили перебитые гусеницы. Никитин, Татьяна и Миша Шундик активно участвовали в эвакуации трофеев, ну, а меня, как не имеющего опыта подобного рода, начальство в поле больше не пустило. Хотя я и не возражал, наблюдая за процессом эвакуации в бинокль (правда что толку от обычного бинокля в темноте?) из пехотного окопа, имея в качестве соседа самого полковника Заманухина.
        Немцы несколько раз пальнули со своей стороны из не особо небольшого калибра, ориентируясь явно на звук моторов «Ворошиловцев». В тягачи они, разумеется, не попали, но после снарядных разрывов возникла некоторая заминка, а спустя полчаса неожиданно выяснилось, что при обстреле убило Мишу Шундика… Называется - судьба… Зачем-то отошел немного в сторону от крепивших буксировочный трос на лобовой броне немецкого танка эвакуаторов, взрыв снаряда, мелкий шальной осколок - и все… Собственно, я потом видел только, как два бойца уносили на носилках за боевые порядки пехоты накрытое брезентом тело. Поверх брезента лежала знакомая щегольская буденовка, а рядом с носилками шли рыдающая в голос Татьяна и хмурый Никитин.
        Уже утром, в Невашеве, когда немного рассвело, я успел осмотреть тот самый трофейный танк. Орлы-эвакуаторы как раз опробовали его двигатель, собираясь уводить машину в тыл.
        Что сказать - это оказался «Pz-III», но не серийный, а вариант с опытной подвеской фирмы FAMO, имевший по шесть больших, расположенных в шахматном порядке катков на борт. Теперь стало понятно, что именно с этим танком было не так. Вообще-то таких вот танков в Дриттен Райхе было раз-два и обчелся (они оказались много сложнее и дороже, чем обычные «Т-III»), и эти штучные экземпляры должны были торчать в учебных подразделениях Армии Резерва или на полигонах. Так что подобных машин, а уж тем более с длинноствольной пушкой, именно тут в это лихое время не должно было быть категорически. И это было более чем странно.
        Нет, что-то было явно неправильно с этой долбаной реальностью, куда я попал. Возникало дурацкое ощущение, что все это произошло не просто так и где-то, на той стороне шахматной доски, тоже кто-то играет черными и даже регулярно ходит лошадью. Выходит, я что - не один здесь? Или, может быть, это я про наше прошлое знаю далеко не все?
        И, кстати, пушка на этом трофейном танке тоже оказалась не простая - экспериментальная, с коническим каналом ствола и снарядами с вольфрамовым сердечником. Немцы такие долго испытывали, но серийно не делали. Не понравились они им из-за дороговизны и сложности изготовления. Этот факт я тоже записал в загадки. Тем более что в момент, когда я рассматривал трофейный танк, на заборе в деревне Невашево опять обнаружился тот самый здоровенный серо-полосатый котяра, который снова сидел и довольно щурился в мою сторону, предсказуемо появившись в десятке километров от места моего вчерашнего знакомства с группой капитана Никитина. И присутствие этого зверя все-таки склоняло меня к мысли о чьем-то ненавязчивом, но постоянном контроле. Хотя думать на эту тему и строить всяческие догадки мне очень не хотелось…
        Но однако же нужные снаряды и пушку спецы капитана Никитина во многом благодаря мне все-таки добыли. Кстати, второй трофейный танк оказался вполне заурядным «Pz-IIIG» с короткоствольной 50-мм пушкой. Интересно, что на этом танке попаданиями то ли 12,7 м пуль, то ли 20-мм снарядов «ТНШ» оказалась побита вся оптика и заклинена башня - может, это как раз я постарался. Во всяком случае, полковник Заманухин записал этот факт в безусловные плюсы.
        В общем, поутру эвакуаторы уехали, уведя с собой и оба трофейных танка, а за ними собрались в тыл и мы. Я еще успел забежать к морпехам и отдать только что вернувшемуся с нейтральной полосы замерзшему Драчу мою «СВТ» и боезапас для нее - почему-то было ощущение, что у меня эту винтовку отберут при первой возможности, так же как до этого забрали мосинский карабин. А им для дела надо. Во всяком случае, лейтенант Драч был мне очень благодарен.
        Кстати, после того как мы уехали, погода несколько улучшилась, и наши позиции у села Невашево обработали «Штукасы», которые, похоже, сумели несколько сквитать счет за свои вчерашние потери. Мстить эти новые римляне умели. Но нас это напрямую уже не касалось.
        - Ну что, понравилось с нами работать? - спросил капитан Никитин, когда мы садились в кузов полуторки управляемой все тем же Сигизмундычем. Кстати, от новых сослуживцев я узнал, что полностью нашего водилу звали Антанас Сигизмундович Рупсюс. По национальности он был наполовину литовцем, наполовину поляком, но при этом в РККА он служил явно еще с Гражданской войны, поскольку в ряды ВКП(б) был принят аж в марте 1921 года…
        - А почему нет? - совершенно не по-уставному ответил я.
        Хотя мало ли где на войне можно головы лишиться…
        Добавлю, что всех нас тогда представили к орденам Боевого Красного Знамени, а Мишу Шундика - даже к ордену Ленина (посмертно, естественно). Для меня это представление позднее трансформировалось в медаль «За отвагу», но про это речь впереди.
        Кстати, я столь подробно записал все обстоятельства своего появления на этой войне не только из-за того, что кому-то, возможно, будут интересны все обстоятельства «врастания» случайного «прошлоходца» в непривычную реальность, но и постольку, поскольку потом мы почти два месяца болтались без дела на окраинах Москвы.
        Ну, то есть как без дела - сначала начальство долго и вдумчиво изучало захваченные «T-III» и занималось сопутствующей писаниной. А потом началось наше контрнаступление и с фронта в соответствующие отделы Автобронетанкового управления РККА потащили многочисленные трофейные танки, танкетки, самоходки и броневики - и исправные, и дырявые, и даже не целиком.
        Ну а поскольку арийцы притащились к окраинам Москвы, имея на вооружении массу самой разно-образной интернациональной ерунды, включая захваченную в 1940-м в Дюнкерке английскую технику, работы нам прибавилось.
        Но тем не менее времени на писанину у меня было навалом (хотя если бы засекли что я чего-то такое пишу в дневник - могли вздрючить вплоть до трибунала, на войне такие эпистолярные упражнения не приветствуются), такого потом со мной не было.
        Кстати, что характерно, ни на особистов, ни на энкавэдэшников я за все это время даже близко не наткнулся ни разу, а это, согласитесь, рушит многие стереотипы, прочно вбитые в промытые мозги жителей нашего времени. Нет, то есть в тогдашней жизни и НКВД, и Особые отделы, и политработники, разумеется, присутствовали, но все время (как это порой бывает в глупых сериалах, где в кадре постоянно показывают либо синие фуражки «сталинских палачей», либо грязь, чавкающую под ногами солдат) они перед глазами отнюдь не болтались, появляясь только по мере надобности. Все-таки тогда государственные люди не страдали херней, а занимались делом, что полностью подтверждают воспоминания ветеранов, включая моего деда и его братьев, рассказы которых я слушал в детстве.
        Кстати, особых проверок и допросов мне тоже никто не устраивал - я был просто зачислен в штат спецгруппы капитана Никитина и получил новые документы уже со своей, натуральной, фотографией.
        А новое дело нам нашлось под новый, 1942 год.
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 3. Экстремальный заплыв на холодном юге
        29 ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА. У ПОБЕРЕЖЬЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ ФЕОДОСИЕЙ И КЕРЧЬЮ. КРЫМСКИЙ ФРОНТ. КРЫМ. СССР.
        * * *
        Это не горит. И не тонет.
        ОДИН ПЬЯНЫЙ МИЧМАН
        Черное море оно хорошо летом, когда тебя на него занесло купаться, загорать и жрать эскимо. А зимой оно ледяное и не зелено-голубое, а свинцово-серое. И плавать по нему в это время года, да еще и при приличном волнении, - увольте. Особенно когда стоишь в числе еще десятка сильно перетрухавших хомо сапиенсов на хлипкой палубе непонятной трофейной хреновины, где неумело закреплены тяжелый танк «КВ-1» и грузовик-полуторка, а впереди видно только корму закопченного буксира, который отчаянно тянет вас на длинном конце от самого Новороссийска, и далекую серо-коричневую полоску крымского берега со вспышками взрывов и огоньками пожаров на горизонте. А чуть позади второй буксир столь же героически тянет сквозь волны вторую трофейную хреновину с еще одним КВ.
        И при этом молишься про себя всем богам, каких только можешь вспомнить, лишь о том, чтобы не лопнул буксирный конец и гады-немцы не начали бить по нашей процессии с самолетов или дальнобойной артиллерией. Ведь в этом случае болтающийся в нашем «охранении» утлые катера типа «МО-4», которые валяло на волнах как пробки, все равно не помогли бы - мы бы загнулись от переохлаждения раньше, чем нас успели выловить…
        Но, впрочем, об этом расскажу по порядку. Попали мы в эту хрень исключительно по воле случая.
        Пока я осваивался с местной жизнью, спецотдел Автобронетанкового управления, к которому меня приписали, продолжал активно изучать, обмеривать, взвешивать и подробно описывать на бумаге доставленные с «белоснежных полей под Москвой» разно-образные трофеи. Так прошел весь ноябрь и первая неделя декабря.
        Ну а потом в Генштабе РККА додумались до десанта в Крым. Я не буду особо много высказываться на тему, хорош или нет был сам этот замысел. Сам маршал Г. Жуков в своей единственной мемуарной книге признавал, что все наши наступательные операции начала 1942 г. строились исключительно на ложном предположении отдельных руководящих товарищей о том, что Гитлер уже практически разбит, и если его достаточно сильно ткнуть - он если не упадет, то уж точно побежит аж до самых границ Фатерлянда. Увы, наши стратеги в очередной раз лоханулись, и арийцы вместо этого устроили нам в том году впечатляющий мат в три хода, резво переместившись от Ростова и Харькова до самой Волги и предгорий Кавказа.
        То же самое и с этим десантом в Крыму - если бы данную операцию не проводили через одно традиционное для нашей страны, место, все, наверное, могло бы кончиться и не столь печально, но - увы.
        Ведь планы-то были поистине наполеоновские - освобождение всего Крыма и деблокада Севастополя, а получилось с точностью до наоборот. Положили кучу людей и потеряли уйму техники, но при этом и Керчь с Феодосией не удержали, и Севастополь потеряли. Причем просто потому, что у флота элементарно не было достаточно транспортов для одновременного снабжения и Крымского фронта, и Севастополя. Высадились в Керчи и сразу же перестали подвозить должное количество боекомплекта в Севастополь, а потом, когда наших выбили с Керченского полуострова, оказалось, что изменить хоть что-то уже невозможно, и Севастополь неизбежно загнулся как раз от отсутствия подвоза самых ходовых боеприпасов (и прежде всего - снарядов для зениток). Однако это сейчас мы все такие умные и знаем все это, а тогда наши генералы и адмиралы лишь мечтали о кренделях небесных (в том виде, как это у нас любили описывать до войны - пятилетку в четыре года, победа за месяц, да малой кровью, да на чужой территории) и, планируя крупную десантную операцию, товарищи стратеги начали срочно искать способы доставки танков как главного компонента
наступательной войны на вражеский берег.
        Чего бы там в очередной раз ни писал гражданин Резун в своих книжках, к высадке морских десантов наш флот в 1941 году был не готов ни морально, ни физически. Ведь все знают, что во всех прочих странах того времени (Англия, Франция, США либо Япония) морпех - это специально обученный элитный пехотинец, который умеет плавать, не страдает клаустрофобией в замкнутых объемах тесных корабельных кубриков и не блюет при приступах морской болезни.
        А у нас в те же самые времена морской пехотинец - это всего-навсего спешенный из-за аховой ситуации на сухопутном фронте матрос (как правило, из числа тех, без кого на приличном корабле вполне можно обойтись - какой-нибудь рулевой или там боцманская команда, которая швартовы с пирса ловит), который и стрелять-то толком не был обучен, и от того, закусив ленточки до хруста, ходит в полный рост в штыковые атаки. Разницу чувствуете? Вот то-то и оно.
        Ну а с доставкой морем танков и прочего тяжелого вооружения у нас тогда была еще большая задница.
        Нормальных высадочных средств у Черноморского флота (равно как и у всего остального нашего РККФ) не было. Линкоры и прочие крейсера у нас до войны все-таки начинали строить, а вот постройку каких-нибудь элементарных танкодесантных барж даже и не планировали, да и готовых зарубежных образцов перед глазами не было. Тем более что всякие немецкие сообщения о подготовке ими десантных средств для высадки в Англии в Кремле упорно полагали лабудой и дезинформацией.
        Все, что имел тогда Черноморский флот - это целых три десантные баржи типа «Болиндер» по 255 тонн каждая, построенные аж в 1916 г., ржавые и за прошедшие четверть века окончательно переставшие быть самоходными. При этом в начале 1943 г. с них все-таки попытались высадить в Южной Озерейке батальон «Стюартов» с заведомо предсказуемым, провальным результатом.
        А весь опыт перевозки танков на ЧФ включал тогда разве что доставку пары батальонов «Т-26» в тот же осажденный Севастополь. Но это была никакая не десантная операция - танки просто привезли на транспортах в порт и сгрузили на пирс краном.
        Соответственно, и в этот раз морские волки не придумали ничего лучше и оригинальнее. Предложили тупо заходить на боевом или транспортном корабле в порт, там швартоваться где-нибудь, а потом выгружать танки и прочую технику на пирс краном, корабельным или портальным.
        До моряков, похоже, не очень доходило, что для этого для начала этот самый пирс в порту, да и сам порт неплохо бы захватить. А делать это должны были высаженные с катеров и шлюпок бойцы первой волны десанта с одним легким стрелковым. А как потом разгружать тяжелую технику под огнем - тоже вопрос на засыпку.
        И потом, если легкие танки еще были вполне удобны для перевозки на обычных транспортных судах, то как следовало поступать с «Т-34» и «КВ», которые были и тяжелые, и более габаритные? Ведь «Т-34» весил под тридцать тонн, а «КВ» - все сорок с лишним.
        Короче говоря, морское командование предсказуемо «пошло в народ», обратившись за толковыми советами в Автобронетанковое управление.
        Пришла соответствующая бумажка и нашему полковнику Заманухину. Но у него весь «морской опыт» сводился к тому, как он в 1937 году плыл в республиканскую Испанию на транспорте «Санто-Томе» и там, то ли в Аликанте, то ли в Картахене, руководил разгрузкой привезенных из Союза «Т-26». А весь дальнейший опыт, и его, и капитана Никитина, - Халхин-Гол, Освободительный поход против Польши, Финская, от моря и морских перевозок был далек так же, как какие-нибудь верблюды в Кара-Кумах.
        Нет, конечно, «умников» в ГАБТУ нашлось немало. Разные отделы напредлагали много чего «рационализаторского», вплоть до перевозки «КВ» по одному на тральщиках типа «Фугас». Выкладываешь на палубе тральщика грузовую площадку из шпал, грузишь танк и везешь. Этот способ моряки потом пробовали, хотя он был долгий, муторный и проблемы высадки техники на необорудованное побережье ни в какой мере не решавший.
        Ну а прочие предложения были и вовсе так себе, чистой воды ненаучная фантастика. Не потащишь же танки через Керченский пролив на плотах из бочкотары в сезон зимних штормов, как предлагал один воен-инженер по фамилии Пинсекевич.
        А потом из недавно освобожденного от немцев Ростова в ГАБТУ приехал еще один умник - некий капитан Гречихо. Он там искал трофейную технику, но ничего принципиально нового, разумеется, не нашел. А вот в тамошнем порту Гречихо наткнулся на нечто непонятное - таким образом, чисто случайно, на столе у нашего Заманухина оказались фотоснимки странных плавсредств, сделанные в этом самом Ростове, а точнее сказать - в Азове, чуть ближе к Таганрогскому заливу.
        Капитан Гречихо сам толком не понял, что именно он (ну, или прикрепленный к нему «человек с фотоаппаратом») сфоткал.
        В приложенной сопроводительной записке было указано, что после нашего контрнаступления в Азове обнаружилось несколько непонятных лоханок, которые собирали немцы предположительно - в рамках подготовки каких-то тактических десантов на Тамань.
        Два загадочных плавсредства немцы успели собрать, а еще пара находилась в процессе сборки.
        Причем, согласно захваченным документам, все это имущество почему-то принадлежало не кригсмарине, а люфтваффе, что еще больше запутало начальников всех рангов.
        На снимках было нечто двухкорпусное и плоскодонное.
        Моряки от великого ума считали, что это «БДБ», хотя что с них взять - они тогда любую немецкую лоханку незнакомого вида принимали за эту самую пресловутую «быстроходную десантную баржу», а любой корабль крупнее торпедного катера считали за эсминец, не меньше. У страха глаза велики, бывает…
        Однако я почти безошибочно опознал в них паромы типа «Зибель» в обычно транспортном (а были еще и вооруженные модификации огневой поддержки) исполнении. Удачно вспомнил по импортным книжкам, которые читал дома, лет через шестьдесят после окончания этой войны.
        Разумеется, потом я затрахался объяснять своим непосредственным начальникам, чем они отличались от этих самых БДБ. И что это такая хитрая «комбинация из трех пальцев», которую придумали из-за недостатка времени и десантных средств для высадки в Англии. Нечто вроде очень большого составного конструктора из армейских понтонов и каких попало двигателей, придумка очередного сумрачного тевтонского гения - конструктора с той самой фамилией Зибель, кажется, полковника то ли люфтваффе, то ли инженерных войск.
        Но, что самое главное, я четко помнил, что нормальная грузоподъемность у них была тонн за пятьдесят, то есть один-то «КВ» на такую лоханку точно должен был поместиться без каких-либо неприятных последствий.
        Ну я и выложил все это Никитину. Мол, вот же оно - готовое, хоть и не нами построенное. Капитан уже успел понемногу привыкнуть к моей странной осведомленности в самых различных областях и на сей раз не стал спрашивать, откуда именно я знаю о том, что это такое и тем более как оно называется. Если бы спросил - было бы хреново. Потому что пришлось бы врать чего-нибудь про импортные публикации по этой теме. Которых в те времена, скорее всего, не было, поскольку немцы эти самые «Зибели» начали строить в массовом порядке только в начале 1941 года. Да и потом они их на нашем Восточном фронте засветили далеко не сразу. В общем, был лишний шикарный шанс спалиться, но мое начальство им, слава богу, не воспользовалось.
        - Ну и на фига оно нам, сержант? - спросил Никитин. - К чему это ты клонишь?
        - Может, все-таки попробуем, товарищ капитан? - предложил я.
        - Что именно попробуем? - не понял он.
        - Танки на них перевозить, естественно. Каждый «Зибель» однозначно вмещает один «КВ» или пару-тройку танков поменьше. А значит, в несколько приемов можно перевезти через Керченский пролив целую танковую бригаду. Благо от Новороссийска до крымского берега всего километров сто, а если тащить танки прямо через пролив откуда-нибудь с Тамани, так и вообще рядом. Ну а поскольку «Зибелей» у нас всего два, это будет именно «пробный шар». Проверим саму такую возможность. И если все получится - может, попробовать и нам строить такие же паромы?
        Никитин на какое-то время задумался, а потом собрал фотоснимки и потопал докладывать. Я так понял, «на ковер» к Заманухину, а то и куда повыше. Разумеется, изящно выдав мою идею за свою.
        Вернулся он в приподнятом настроении. Начальство думало пару дней, но затем, как я понял, предложение таки заинтересовало кого-то наверху.
        Это вытекало из того, что Никитину выдали бумаги с соответствующими безграничными полномочиями (за подписью чуть ли не начальника Генштаба) и приказали срочно вылетать с группой в Ростов. При этом группы как таковой у Никитина не было, поэтому с ним полетели воентехник Шевкопляс, шофер (и по совместительству механик) Рупсюс, он же Сигизмундыч, ну и я, грешный, четвертым.
        Из-за плохой погоды на маршруте везший нас «Ли-2» сел не в Ростове, а в Тихорецке. Там капитан Никитин помахал перед кем надо своими бумагами, выбил для собственных нужд машину (на сей раз нам дали с возвратом трехосный «ГАЗ-ААА» довоенного выпуска), и мы поехали по раскисшим дорогам в этот самый Азов.
        Прибыли мы туда 16 декабря, когда до десанта в Крым оставалось всего десять дней.
        А дальше, предсказуемо, началась волокита и ругачка.
        Хотя было довольно холодно, но все-таки это юг, здесь морозы под минус двадцать нечасты, и устье Дона с Таганрогским заливом полностью замерзают крайне редко. Насколько я помнил, Керченский пролив прилично подмерз в январе - феврале 1942-го, когда пехотные резервы для Крымского фронта какое-то время топали ночами по льдинам, преодолевая разводья с помощью плотов, досок, заборов и плетней, подобно драпанувшему когда-то через заледенелый Финский залив в Финляндию Владимиру Ильичу Ленину.
        Но это будет позже, а пока что два «Зибеля», которые немцы успели не только собрать, но и спустить на воду, так и не заинтересовали никого из наших командиров. То есть командование то ли ЧФ, то ли Азовской флотилии, конечно, выставило возле паромов караул, чем, собственно, все и ограничилось.
        Два других недостроенных «Зибеля» были, мягко говоря, не в комплекте (часть деталей для них просто не успели доставить из фатерлянда), да и даже если бы все комплектующие были в наличии, собирать их без привычки, опыта и какой-либо документации возможным все равно не представлялось.
        При этом даже двумя спущенными на воду германскими катамаранами заниматься никто категорически не хотел. Капитан Никитин потратил три дня на путешествия по флотским инстанциям и телефонные звонки и охрип, доказывая местному морскому командованию, что нам от них вообще было надо. Я так понял, что пронял черноморских адмиралов только некий телефонный звонок из Москвы.
        После этого из Новороссийска прилетел самолетом некий капитан третьего ранга Митичкин - коренастый дяденька с красным (какое бывает или у гипертоников, или у людей безнадежно пьющих, в наше время попадались индивиды, которые с успехом совмещали и то и другое) лицом, одетый явно не по погоде в пижонский кожаный реглан с нашивками на рукавах, развесистые клеша и фуражку с «крабом». Этот Митичкин из ОВР (то есть сил Охраны водного района) Новороссийской военно-морской базы, которого командование ЧФ сделало ответственным за нашу предстоящую акцию, был страшно недоволен тем, что его заставляют заниматься всякой фигней. Тем более что в Новороссийске все бегали как наскипидаренные, готовясь к десанту на Керчь и Феодосию и уже мысленно вертели в кителях дырки для будущих орденов за освобождение Крыма. Поэтому все переговоры между ним и Никитиным обычно выливались в пререкания на грани крика.
        Наши предложения об использовании «Зибелей» где-нибудь в самом узком месте Керченского пролива командование ЧФ в лице кап-три Митичкина категорически отвергло. Потому что на Тамани не оказалось никаких пригодных для нашей задачи танковых частей, а если бы и были - там отсутствовали крупные порты, где можно было бы эти самые танки грузить. Оно и понятно, если вспомнить, что в тот же Севастополь все предметы снабжения шли из Новорссийска и в меньшей степени из Поти и Батуми.
        Более того, у ЧФ, видите ли, «не было лишних людей» (опять-таки в связи с предстоящим десантом), которых можно было бы назначить в команду «Зибелей». К тому же на немецких лоханках стояли какие-то чешские авиационные двигатели из числа немецких трофеев. Никакой документации на эти силовые установки, разумеется, не было, а специалистов по таким моторам на флоте тоже не имелось. То есть теоретически подобные «грамотеи» были в дивизионах торпедных катеров, но кто бы оттуда в такое время отпустил квалифицированных мотористов, - они же те, кого у нас тогда в соответствии с известной формулой товарища Сталина быть не должно, то есть «незаменимые».
        Конечно, можно было двигатели разобрать по винтику, понять, где что, а потом собрать, но на это требовалось время, которого, увы, не было. Да и выбить авиационный бензин для «Зибелей» тоже представлялось непростой задачей. Впрочем, бензин Никитин сумел добыть, и движки мы завели-таки, доказав Митичкину, что они вполне рабочие. Однако при этом моряки все равно не очень-то верили, что в море двигатели будут работать сколько-нибудь надежно и «Зибеля» смогут длительное время идти своим ходом.
        Поэтому после длительных переговоров с кем-то из командования ЧФ Митичкин сделал не как лучше, а как всегда. На месте нашли два небольших буксира, «Маркин» и «Мариуполец-9», которые немцы не успели ни уничтожить, ни увести с собой, и решили с их помощью тащить оба трофейных парома морским путем в Новороссийск, а уж там грузить на них танки и заниматься прочими экспериментами. Надо сказать, что с этой задачей команды буксиров справились, хотя несколько раз и попали под бомбежку. К счастью, без особых последствий.
        В общем, в Новороссийск мы прибыли по сухопутью много раньше паромов, которые доползли туда только 26 декабря, как раз в тот день, когда 44-я и 51-я армии уже высадились в Крыму, в районе Керчи.
        Ожидая их прибытия, среди грузившихся на эсминцы и транспорты в Новороссийском порту черных бушлатов я неожиданно наткнулся на лейтенанта Драча, китель которого украшала новенькая медаль «За боевые заслуги». Как выяснилось, вполне успешно повоевав под Москвой, он опять попал на родной ЧФ и как раз отплывал, но не в Керчь, а в Севастополь с очередным пополнением 79-й бригады морской пехоты. При этом подаренная мной винтовка «СВТ» с оптикой все еще была при нем.
        Нам удалось немного поговорить и даже наскоро распить пол-литра под скудную закуску. Я пожелал ему удачи, хотя понимал, что ему она вряд ли поможет. Тут впору было пожелать ему в ближайшие четыре месяца (то есть в период, пока корабли еще прорывались в Севастополь) ранения, достаточного для эвакуации на Большую землю. Потому что остальные защитники главной базы ЧФ, из числа тех, кого Манштейн потом прижал к воде у Херсонеса, либо погибли, либо попали в плен. Выбраться из превратившегося в мышеловку Севастополя тогда повезло ну очень немногим. Увы, но рассказывать Драчу о том, что Крымский фронт меньше чем через полгода будет уничтожен, что даже боевые корабли не смогут прорываться в Севастополь, а тем немногим, что прорвутся под немецкими бомбами, будет толком негде швартоваться, (потому что немцы будут контролировать и Северную и Южную бухты), а тем более про то, что под конец обороны командование пошло драпанет, бросив истекающий кровью гарнизон, я не мог - он бы точно меня неправильно понял. Хотя я все же абстрактно посоветовал ему особо не геройствовать, поскольку немец еще очень силен, и
ситуация на фронте очень скоро может измениться на прямо противоположную. Не знаю, услышал ли он меня тогда. Осталось только проводить его с поганым чувством, какое бывает в моменты, когда знаешь, что этого человека ты почти наверняка больше не увидишь…
        Когда «Зибели» наконец прибыли в Новороссийск, морское командование довольно долго думало, что с ними делать. Эксперимент он и есть эксперимент. В конце концов решили действовать так, как и предлагал Никитин с его начальством. То есть погрузить на паромы два тяжелых КВ и использовать их для усиления нового десанта, который планировался у Феодосии. При этом, согласно выработанной диспозиции, «Зибели» следовало тянуть до Крыма все так же, на буксире, а собственные двигатели использовать только на завершающем этапе, для подхода к берегу и высадки на него техники. Моряки по-прежнему упорно не верили, что двигатели все-таки заведутся.
        Погрузка и прочее опять тянулись очень долго. Пока нашли танки, пока грузили (оба «КВ» с экипажами взяли из состава какой-то свежей танковой бригады, танкисты были необстрелянными и неопытными и даже с железнодорожных платформ танки выгружали очень неуверенно), пока согласовывали связь и прочее - времени прошло немало. В итоге в море наш «отряд» из двух «Зибелей», уже упомянутых буксиров «Маркин» и «Мариуполец-9» и двух сторожевых катеров типа МО-4 вышел только утром 29 декабря, когда главные силы второго десанта уже высаживались в Торговом порту Феодосии, в том числе с крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым». Немцы лупили по крейсерам чуть ли не прямой наводкой, крейсера били в ответ, в общем, там было шумно и весело.
        В то самое утро я стоял у борта «Зибеля» и смотрел на столь не похожее на привычные мои представления море. Ветер гнал брызги ледяной соленой воды прямо в физиономию, и противная до одури холодная и влажная сырость все больше заползала под ватник. Оставалось только пожалеть, что ватных штанов на мне в этот раз не было, поскольку я опрометчиво ограничился поддетыми под галифе шерстяными кальсонами. И как люди в те времена в такую погоду жили и воевали, считай, в одном хб?
        А пока что всем пассажирам трофейного парома (экипажу КВ и нашей группе) оставалось только нервно курить и ждать момента высадки, поскольку от нас в этом смысле мало что зависело. Митичкин и Никитин практически безвылазно торчали в ходовой рубке нашего «Зибеля». Управлять движением «отряда» оттуда было куда комфортнее, чем с буксира или катера, тем более что Митичкину успели поставить туда относительно приличную рацию.
        Сначала мы действительно шли в сторону Феодосии, где нами собирались усилить высадившийся десант, но куда мы могли там высадиться (при том что бои еще шли в самом порту), мне лично было непонятно. Однако на подходе к крымскому берегу кап-три Митичкин неожиданно, как говорят мореманы, «принял радио» от комфлота с приказом об изменении маршрута.
        Пришедший из рубки Никитин сообщил, что километрах в тридцати от Керчи, в районе села Заветное, неожиданной танковой контратакой немцев была остановлена, а затем и обращена вспять одна из наших наступавших в сторону Феодосии танковых бригад с приданной пехотой.
        Соответственно, после этого нам приказали срочно идти туда. Наш отряд повернул на север и направился к мысу Такиль. Уж не знаю, чем там могли помочь два тяжелых танка, тем более что мы не знали ни обстановки, ни состав вражеских сил. Согласитесь, что фраза «контратака фашистских танков» звучит более чем абстрактно, поскольку из нее невозможно понять, сколько танков в этой самой контратаке участвовало - три, или, скажем, сто. Однако наше командование, похоже, постоянно боялось, что немцы прорвут или опрокинут боевые порядки основного десанта у Керчи и сбросят войска в море, и пыталось противостоять такой возможности любыми средствами. Кстати, именно так оно и получилось, но уже потом, в мае 1942-го.
        Когда Никитин сообщил воентехнику Шевкопляс (она же Татьяна), мне и штатному командиру КВ, очень молодому сержанту Веретенину (которого звали Герман, сокращенно - Гера) основные детали об изменении боевой задачи, из рубки выбрался Митичкин с картой в руках и биноклем на груди, направившийся к нам твердой походкой отпетого морского волка.
        - Нам приказали высаживаться вот в этом самом районе! - выдал он и, развернув перед нами карту, ткнул толстым пальцем в какой-то участок берега.
        Мы молча переглянулись.
        - А хоть что там за берег, товарищ капитан третьего ранга? - спросил я, выражая общую мысль. - А если там скалистый обрыв над самым урезом воды, то как мы там высадимся?
        Берег взрывать нам нечем!
        - Ты, сержант, слишком умный, да? - поинтересовался Митичкин и тут же ответил по существу вопроса: - Не знаю я, что там за берег, по месту сориентируемся…
        Его сильно раздражало, что капитан Никитин столь панибратски общается с «нижними чинами» вроде меня, и при этом я даже иногда позволяю себе высказывать какие-то суждения о наших действиях. Собственно, наша странная «спецгруппа» раздражала мореманов самим фактом своего присутствия на борту - минимальные команды для «Зибелей» были собраны в приказном порядке, поскольку самый распоследний матрос не хотел участвовать в «детских играх сухопутчиков», которые «обнаглели» и «раскомандовались тут». К тому же от подчиненных Митичкина я уже успел узнать, что последние шесть лет наш героический товарищ капитан третьего ранга служил в ОВР Новороссийской ВМБ и в море практически не выходил, а в Крым мог выбираться разве что на курорт, да и то навряд ли…
        Что там вообще могут быть за берега, лично я вообще не представлял. В детстве я бывал в Крыму несколько раз, но запомнил только Алушту, Ялту, Севастополь и Симферополь. На Керченский полуостров меня не заносило ни разу. Так что можно было ожидать чего угодно с поправкой на известную любому школьнику истину о том, что Крым - он вообще довольно гористый.
        Примерно через час мы наконец подошли к берегу. Сказать, что зимой Крым поражал буйством красок, было сложно. Снег там, конечно, лежал (зима все-таки), но не густо и не везде - преобладающими цветами были серый и желто-коричневый. Даже невооруженным глазом было видно слегка присыпанные снегом холмы с голыми невысокими деревьями и кустами.
        Мне этот вид чем-то напомнил пейзажи поганой планеты из не самого плохого фантастического боевика «Крикуны». Того, где герой Питера Веллера воевал с самовоспроизводящимися боевыми роботами и, увы, проиграл.
        В целом было тихо и по нам никто не стрелял. Канонада была слышна, но где-то в глубине полуострова, судя по карте Митичкина, от берега в этом месте до ближайшей приличной автодороги, шедшей из Керчи в сторону Феодосии, было километров двадцать пять. За холмами на горизонте что-то горело - сильный ветер нещадно трепал и раздувал, прижимая к земле, многочисленные черные и сизые дымы, которые лениво тянулись в серое небо.
        Мы помалкивали, а Митичкин, стоя на носу «Зибеля», разглядывал берег в сильный бинокль с видом адмирала Нельсона накануне Трафальгара.
        - Вон туда! - объявил он наконец значительно, словно император Петр Алексеевич, провозгласивший о том, что «здесь будет город заложон».
        Я посмотрел туда, куда он показывал. Потом капитан Никитин протянул мне бинокль, и я обозрел местность вооруженным глазом.
        У уреза воды просматривался песок и небольшой откос, за которым тянулись заснеженные высотки. При этом подъем от воды был относительно пологим - там просматривалось что-то, похожее на едва намеченную проселочную дорогу. Можно было считать, что моряки действительно нашли место, более-менее подходящее для выгрузки танков. Кстати, поскольку откомандированные танки «КВ-1» были свежей постройки (недавно собранные в Челябинске, возможно, с использованием эвакуированного туда задела довоенных частей), на нашего капитана Никитина возложили еще и обязанности по написанию отчета о том, как поведут себя эти танки в боевой обстановке вообще и в экстремальных условиях десантирования с моря в частности. Видимо, чтобы нам всем жизнь медом не показалась…
        Между тем Митичкин командовал. По его приказу сначала «Маркин», а затем и «Мариуполец-9» отдали буксиры и, выбрав из воды концы, оттянулись вместе с катерами назад.
        Потом застучали собственные движки наших паромов, и оба «Зибеля» медленно пошли к берегу, до которого было, если выражаться на флотский манер, мили полторы. Волнение было приличное, но все-таки не дотягивающее до штормового.
        Наконец под плоским днищем нашего «Зибеля» зашуршали прибрежный песок и галька. Потом мы уперлись носом в дно и остановились, покачиваясь на волнах - до берега оставалась узкая пятидесятиметровая полоска воды.
        Двигатели тарахтели на холостых оборотах. Моряки быстренько опустили сходни и начали прямо-таки подпрыгивать от нетерпения в ожидании нашей высадки и неизбежного собственного ухода в обратный путь.
        Экипаж нашего «КВ-1», которому предстояло высадиться прямо в воду, несколько оробел и замялся. Взгляд Митичкина начал метать в нашу сторону громы и молнии.
        - Давай, Потеряхин, попробуй ты! - скомандовал Никитин, понимая, что у меня это получится лучше.
        Я метнулся к стоящему тут же «ГАЗ-ААА», сменил ушанку на танкошлем, сдвинул кобуру «нагана» назад, достал из вещмешка, проверил и засунул в нашитый (мною, кстати, и нашитый) специально для этого на мой ватник, на груди слева, внутренний карман трофейный «Люгер», на который и моряки, и танкисты смотрели более чем завистливо. Потом спустился по сходням в холодную воду. Воды там, у берега, было сантиметров на тридцать, даже до верха голенищ сапог не доходило. Я прошел до берега. Дно было твердое, без ям и прочих сюрпризов.
        Проверив маршрут, я вернулся обратно на паром и влез в «КВ» на место мехвода. Этот самый мехвод, вылезая из танка, поглядел на меня с ужасом и недоверием. Тогдашние танкисты «водных процедур» не любили.
        Я завел танк и взялся за рычаги.
        Если бы нас обстреливали или над нами летала немецкая авиация - хрен бы мы вообще высадились. Но при плохой погоде и полном раздолбайстве ошеломленного противника (а, надо признать, тот крымский десант действительно стал для немцев неожиданностью) бог, как обычно, помогал дуракам.
        Дальше я вспомнил свою короткую срочную службу и родной, сгинувший в мутных волнах смутного времени 115-й учебный танковый полк на станции Балашлеевка и как нас там гоняли по полигону, в том числе на узких мостках и эстакадах из растрескавшихся от времени бетонных балок. Одна радость, что «КВ» по весу и поведению все-таки был ближе к привычному для меня «Т-72». Конечно, усилия на рычагах у него были запредельные для нашего времени, но с этим я уже более-менее свыкся - одной из наших функций в последнее время была еще и обкатка прошедших ремонт на подмосковных предприятиях танков, среди которых было немало «Т-34» и «КВ» (как обычно, у Родины не хватало людей вообще и танкистов в частности). Так что некоторая привычка у меня уже выработалась.
        В общем, «В-2» оглушительно взревел, окутав палубу «Зибеля» облаками сизого выхлопа, и угловатый «КВ» сошел по хлипким сходням (в какой-то момент у меня было ощущение, что сходни подломились и танк валится носом в неглубокую воду, но нет, выдержали) на дно, подняв невысокую стену ледяных брызг и мусора. А потом под траками заскрипел и застучал галечник, и, ведя танк на малой скорости, я наконец вышел на вожделенный берег. Там поворотом рычага я взял чуть в сторону и, прибавив газу, выехал с «пляжа» наверх, в том месте, где подъем был наиболее пологим.
        Следом за мной к танку радостно прибежал на своих двоих его штатный экипаж, а потом без особых проблем съехал с парома и «ГАЗ-ААА».
        Я вывел танк на пригорок и высунулся из люка. Кругом были все те же неровно покрытые снежком холмы. Под снегом хорошо просматривалась жухлая, прошлогодняя, побуревшая от мороза, седоватая трава. В некоторых местах наружу торчали серые и неровные рыхлые камни - видимо, привычный для этих мест известняк.
        Однако долго рассматривать пейзаж мне, разумеется, не дали. Со второго «Зибеля», который стоял левее нашего, уже орали и махали руками танкисты во главе с командиром экипажа сержантом Пудовкиным - похоже, они тоже боялись сгружать свой «КВ». Вояки, мать их…
        Мне пришлось вылезать из танка и, матерясь про себя, топать по воде обратно, ко второму парому, заодно проверяя при этом дно на предмет омутов и ям. Ничего подобного, слава богу, не обнаружилось. Далее я шуганул их механика, сел за рычаги, и ситуация полностью повторилась. Выведя второй «КВ» на берег, я отогнал его наверх по следам первого танка.
        Оглянувшись на море, я увидел, как люди Митичкина уже поднимали сходни и, явно воткнув «полный назад», торопливо отводили «Зибеля» обратно в открытое море.
        - Счастливо оставаться! - проорал героический Митичкин нам в жестяной конический «матюгальник».
        «Да пошел ты на хер», - хотелось крикнуть ему в ответ.
        Хотя им теперь было проще, поскольку флот свое сделал.
        Как мы узнали позже, расслабился героический Митичкин рано. Отведя «отряд» от берега на несколько миль, он опять взял «Зибеля» на буксир и потащил их малым ходом обратно в Новороссийск. По пути начались проблемы - сначала заметно усилилось волнение, а затем изношенная машина буксира «Маркин» стала сдавать. Митичкин отпустил этот буксир в Новороссийск порожняком, а сам принял «гениальное решение» - попытались тащить оба «Зибеля», пришвартованных бортами друг к другу, одним буксиром «Мариуполец-9», по-прежнему не считая возможным идти на собственных двигателях трофейных паромов. Ну не доверял он буржуйской технике, как и положено советскому человеку.
        Хотя дело тут, похоже, было совсем не в двигателях. Как я уже успел отметить, Митичкин набрал команды «Зибелей» из кого попало (собственно, сам он никого и не набирал, а просто пошел в море с теми, кого к нему откомандировал соответствующий отдел штаба Новороссийской ВМБ ЧФ) и почти наверняка хорошо понимал, что эти самые команды не успели толком освоить ни двигатели, ни особенности управления «Зибелями». А раз так - они элементарно не смогли бы идти заданным курсом, а уж тем более выдерживать при этом строй и скорость.
        И если у кап-три и были подобные сомнения, то они полностью подтвердились, поскольку при попытке взять на буксир оба парома в условиях усиливающегося шторма «Мариуполец-9» вполне ожидаемо налетел носом на борт одного из трофеев. Образовалась приличная пробоина, а шторм ускорил дело. При этом Митичкин и его команды не только не стали бороться за живучесть «Зибелей», но и даже не попытались расцепить паромы, чтобы спасти хотя бы один.
        Все свелось к тому, что команды обоих «Зибелей» были сняты буксиром и сторожевыми катерами, а трофейные паромы при этом благополучно и достаточно быстро утонули - поврежденный ударом носа буксира «Зибель» утянул на дно и второй систершип.
        Таким образом, военная тайна была сохранена, но одновременно была похоронена в морской пучине очень перспективная, явно опережавшая время задумка.
        Интересно, что в архивах ЧФ я потом нашел всего одно короткое упоминание об этом эпизоде. В завизированном лично комфлотом ЧФ адмиралом Ф. С. Октябрьским рапорте это событие было представлено всего лишь как транспортировка буксирами «Маркин» и «Мариуполец-9» неких «двух барж» (о том, что это были за баржи и какой на них был груз, в документе не было ни слова) в Торговый порт Феодосии. Старший - капитан третьего ранга Г. Г. Митичкин, сопровождение осуществляли катера «СКА-013» и «СКА-092». В рапорте говорилось, что обе «баржи» были потеряны на обратном пути в Новороссийск. Причина - шторм. Потерь нет. Как говорится - все и более ничего…
        Из моряков, похоже, действительно никто не пострадал и никаких оргвыводов не последовало. Адмирал Октябрьский просто поставил на рапорте закорючку с подписью, свидетельствующую о том, что он ознакомился с документом, а Митичкина никто и не подумал наказывать за потерю «Зибелей». Даже наоборот - позднее его представили к правительственной награде, ордену Красной Звезды. Только получить он ее явно не успел, поскольку, как следовало из документов ЧФ об убыли личного состава, 20 апреля 1942 г. погиб во время немецкого авианалета на Анапу.
        Но тогда, в декабре, я ни о чем таком еще не знал.
        Когда буксиры с «Зибелями» и катера растаяли за серым горизонтом, мы стояли на берегу и прислушивались.
        Где-то относительно недалеко явно шел бой - было слышно стрельбу.
        - Что делаем, товарищ капитан? - спросил я, подойдя к Никитину, который вместе с Татьяной стоял возле грузовика и рассматривал вынутую из планшета карту-трехверстку Керченского полуострова.
        - Откуда я знаю, сержант? - вздохнул он. - Я знаю только то же, что и ты. Что где-то впереди наших успешно контратаковали немецкие танки, количество которых неизвестно. И при этом мне хорошо известно, что у нас всего два «КВ» и их штатные экипажи необстрелянные. А ведь нам, возможно, предстоит серьезный бой. Ты-то что об этом думаешь, сержант?
        С момента нашего первого знакомства капитан, похоже, все-таки считал меня «ценным кадром» и не считал зазорным спросить мое мнение о том или ином вопросе (что само по себе бесило многих, особенно начальников), поскольку плохого я обычно не предлагал.
        - Может, сами попробуем?
        - В смысле, сержант?
        - Сядем в танк и пойдем головными. От нас с вами точно будет больше толку, чем от этих…
        И я кивнул в сторону нервно смоливших махорочные самокрутки экипажей обоих «КВ».
        - А их куда денем?
        - А Веретенин со своими пусть в грузовике проедутся. Если потом потребуется - поменяемся с ними местами. Веретенин! Бычкуйте и ступайте в грузовик!
        Так мы и сделали. Я сел в головной танк за мехвода, Никитин в башню за наводчика, а Татьяна Шевкопляс - за заряжающего. Капитан ее, как всегда, активно отговаривал, но она по своей привычке уперлась. Как говорили в наше время, девушка 90 - 60 - 90 активно искала приключений на свои нижние 90. Причем эта самая девушка была готова добровольно кидать в пушку 76-мм снаряды, а они довольно тяжелые. Такие вот в те времена барышни были - без макияжа и маникюра, но с избыточным патриотизмом в мозгах - просто с ума сойти. Как сказала о таких одна не самая плохая поэтесса из нашего времени - я не сдурела, я вообще такая. Хотя у нас там, в следующем веке, подобные сейчас тоже встречаются - военная служба опять в почете, вопрос, надолго ли…
        Поскольку раций в обеих «КВ» все равно не было и в помине, надобности в лишних членах экипажа - командире машины и сидящем рядом с мехводом курсовом пулеметчике у нас не возникло.
        Для меня сидеть за рычагами в данном случае было лучше всего. Поскольку, если я сяду к орудию или пулемету и начну стрелять, может опять заработать та самая «двойная бухгалтерия», при которой вокруг меня количество убитых с обеих сторон должно быть равным. И мне что-то не хотелось в очередной раз проверять эту формулу на практике. В конце концов, это я здесь «чужеродный элемент», а им всем здесь жить и жить. Конечно, тем, кто эту войну переживет…
        Я завел танк и тронулся с места. За нами пополз второй «КВ», замыкал нашу мини-колонну «ГАЗ-ААА», управляемый Сигизмундычем, с экипажем Геры Веретенина в кузове.
        В триплексе моей смотровой щели замелькал плавно покачивающийся блеклый пейзаж невнятной южной зимы. В относительном спокойствии мы проехали несколько километров. Дороги как таковой здесь не было. В стороне несколько раз мелькали росшие в относительном геометрическом порядке невысокие деревья (сады какие-нибудь?) и то ли беленые, то ли построенные из того же известняка домики и еще какие-то постройки. Вид у строений был не жилой, похоже, тут никого не было еще с довоенных времен.
        Далее мой «КВ» выскочил на относительно ровное заснеженное поле среди холмов, и я увидел, что навстречу нам, практически не разбирая дороги, бежали, оступаясь в замскированных снежком ямах, люди в серых красноармейских шинелях, ушанках и буденовках. Их было человек сорок или около того. Большинство было вооружено и даже имело за спиной вещмешки и противогазные сумки на боку, некоторые даже были в касках, но несколько человек бежали вовсе налегке, не обременяя себя винтовками, шапками и даже поясными ремнями. Кто-то из красноармейцев пытался что-то орать на бегу, явно обращаясь к нам, но гортанно и явно не по-русски.
        Когда первые бегущие бойцы оказались метрах в десяти от нашей лобовой брони, я сбросил обороты двигателя и остановил танк. Через несколько минут большинство бегущих стихийно собралось в небольшую толпу перед нашим танком. Я перепрыгнул влево, сев на место курсового пулеметчика, и, откинув круглую крышку люка, высунулся наружу.
        Набежавшие красноармейцы были какие-то сплошь немолодые, чернявые, усатые и носатые, а орали они то ли по-грузински, то ли на какой-то аналогичной мове. Их вид живо напомнил мне разговоры за цену на мандарины или дыни на родном краснобельском колхозном рынке, том самом, где на одной шашлычной было написано с грамматической ошибкой - «жаренные куры».
        - Вы, уважаемые, кто такие и откуда? - заорал я им вполне в базарно-рыночном стиле.
        В ответ последовала непонятная длинная тирада, в конце которой я уловил только две смутно знакомых фразы - «цаади чел клизе» и «казис траки моутхан».
        Ага, лаврушники, значит. Ценители отроков единого с ними пола…
        - Мокете! Сам цаади чел клезе! - немедленно заорал я им в ответ и добавил: - Это я шени дэда могитхани!
        Гордые сыны гор несколько опешили. Похоже, я таки правильно произнес то немногое, что знал по-грузински.
        - Ты чего им сказал, сержант? - удивленно спросила высунувшаяся из башенного люка Татьяна.
        - Я их, дорогая товарищ воентехник, спросил, кто они и откуда, а они вместо этого на своем языке послали нас на хер и пообещали поиметь в пятую точку. После чего я попросил их заткнуться, ответно послал на хер и, в свою очередь, пообещал поиметь их маму. Как-то так, - ответил я ей.
        Было слышно, как позади и выше меня под броней на месте наводчика заржал, как конь, капитан Никитин.
        Слава богу, что Татьяна не догадалась спросить, откуда я грузинский знаю. Ведь не объяснишь ей про «войну трех восьмерок» и Цхинвал. Правда, на самой той войне я не был, поскольку приехал туда через неделю, после того, как грузин отбили, но как объяснить человеку из 1940-х, что для них Грузия - это гостеприимная экзотическая родина нынешнего вождя и будущего генералиссимуса, а для нас там они - всего-навсего очередное сборище не вовремя взбесившихся американских холуйков, и от осознания этого руки сами, совершенно непроизвольно тянулись к курсовому «ДТ». Хотя я и понимаю, что эти конкретные грузины, наверное, вовсе не были виноваты в тех идиотских закидонах их потомков, которые начались в 1990-е, а Гамсахурдии с Шеварднадзе здесь, увы, не было. Конечно, можно было посоветовать им почаще пороть в воспитательных целях детей и внучков (пока те помещаются поперек лавки), но я не знал грузинского языка в таком объеме, да они бы меня все равно не поняли…
        Нет, смех, конечно, дело хорошее, но как прикажете вести с ними «конструктивный диалог», если я по-грузински только и могу, что послать по матери? А остальные, включая Никитина, этот язык знали разве что на уровне песни «Где же ты, моя Сулико», то есть, проще говоря, не знали вообще…
        В этот момент сквозь рычание работающих на холостых оборотах моторов в отдалении треснул одинокий пистолетный выстрел. Я увидел, что к нашим танкам бежит еще одна маленькая фигурка в серой шинели, размахивающая неловко зажатым в левой руке пистолетом.
        Когда неизвестный подбежал поближе, он оказался запыхавшимся пацанчиком лет двадцати в сдвинутой на затылок ушанке, с одиноким кубарем младшего лейтенанта на защитных петлицах великоватой шинели. Кисть его правой руки была неумело перевязана окровавленным бинтом, видимо, поэтому он и держал свой «ТТ» в левой.
        - Куда?! Суки!! Оглоеды!!! - что есть мочи орал младший лейтенант, подбегая все ближе к нам и обращаясь явно к своим подчиненным: - Чурки деревянные!!! Понабрали бабаев в Красную Армию!!!
        Его подчиненные реагировали на эту ругань удивительно тупо, словно стадо баранов. Они явно поняли, что негодующие крики обращены к ним, и дружно повернули головы в сторону бежавшего командира. Но по их лицам было видно, что при всем при этом они не понимали ни слова.
        - Чего шумишь, младшой? - вопросил я, когда неизвестный младший лейтенант добежал до нашего «КВ» и, опустив пистолет, остановился, пытаясь отдышаться. От него шел пар, словно от загнанной лошади.
        - Как не шуметь, - ответил он немного погодя. - Воинская часть, мля, одни грузины и осетины… Не понимают, лядь, ни меня, ни друг друга…
        - Что за часть? - спросил появившийся из башенного люка вслед за спустившейся на броню Татьяной капитан Никитин. При виде стоящей на надгусеничной полке в своем утепленном комбезе и сдвинутом на затылок танкошлеме воентехника Шевкопляс горские мачо слегка оживились. Младший лейтенант тоже посмотрел на нее как-то по-особенному…
        - Виноват, товарищ капитан, - ответил юнец, отдавая честь раненой рукой и морщась при этом. - Сводная 109-я маршевая рота семь часов назад прибыла в Керчь с Тамани. Следовали в распоряжение командования 404-й стрелковой дивизии в качестве пополнения. Командир роты младший лейтенант Безклубнев!
        - И где ваша рота?
        - Все, кто остались, по-моему, здесь. По крайней мере, те кто побежал в эту сторону…
        - А взводные?
        - Да было два сержанта. Только делись куда-то… Хотя они тоже по-русски не бельмеса…
        - И откуда, если не секрет, такой шикарный личный состав?
        - Так это же все Закавказский фронт, части, которые вводили в Иран, да свежие призывы. И все сплошь местные джигиты, мать их. И я так понял, товарищ капитан, - у них там чуть ли ни в каждом ауле свой диалект…
        - А чего бежите?
        - Следовали пешим порядком, колонной. Нас обогнали наши танки, следом двигался какой-то обоз. А потом впереди пошла стрельба, и откуда ни возьмись - немцы! Танки!!
        С этого момента речь младшего лейтенанта Безклубнева стала бессвязной и истеричной.
        - Где именно? - уточнил Никитин.
        - Впереди, километрах в двух-трех, там проселочная дорога. Они наши танки побили и пошли, кажется, в направлении Керчи.
        - Сколько?
        - А черт его знает. Виноват, не успел сосчитать. Думаю, с десяток, не больше.
        - Какие именно были танки?
        - Не знаю. Я таких раньше не видел. Низкие, угловатые, серые. Но точно не легкие…
        Судя по тому, что этот Безклубнев был из пополнения, то есть явно только что из училища, он сильно покривил душой, поскольку до этого момента вообще никаких немецких танков не должен был видеть, разве что на картинках…
        - Немецкая пехота вместе с танками была? - спросил Никитин.
        - Никак нет! Пехоты точно не было!
        Собственно об этом можно было и не спрашивать. Если бы танки сопровождала хоть какая-то немецкая пехота, она перестреляла бы этих бегущих вояк, как курей. Чисто из охотничьего азарта…
        - Обрадовал, - сказал капитан задумчиво. - Тогда мы пойдем вперед, а вы можете следовать за нами. Садитесь на броню, будете вроде танкового десанта. Все равно в той стороне, куда вы побежали, нет ни наших войск, ни мест, где можно укрыться. Просто в берег моря упретесь…
        Вслед за этим капитан и Татьяна влезли обратно в башню танка, а Безклубнев исключительно при помощи ненормативной лексики (похоже, основной смысл простых слов и неопределенных глаголов, которые, по слухам, достались русскому языку от татаро-монголов, все-таки способен дойти до человека любой национальности, особенно в экстремальных условиях) и личного «ТТ» сумел как-то втолковать своим подчиненным, чего он от них хочет. Во всяком случае, его бойцы достаточно быстро залезли на оба наших танка и даже ухватились за доступные выступающие железки, чтобы не упасть при движении. Те, кто не поместился на танках (а таких набралось человек пять), разместились в кузове «ГАЗ-ААА».
        После этого мы поехали дальше.
        В мутноватом триплексе замелькал все тот же уже привычный зимний пейзаж. В относительном спокойствии, сдирая широкими траками с земли тонкий слой снега, мы прошли километра три.
        Потом навстречу нам неожиданно выбежала предельно напуганная лошадь с оборванными постромками и фрагментами упряжи на шее. А дальше я увидел в смотровую щель дорогу со свежими неглубокими гусеничными колеями и воронками от снарядов. На обочине стояло две подводы с убитыми и упавшими прямо в упряжке лошадями, еще одна подвода лежала чуть в стороне (возница, оценив опасность, явно погнал лошадей куда подальше, но явно не успел) на боку, выпавшие из нее мешки (судя по их виду - с крупой или мукой) рассыпались по слегка подмерзшей грязи. Между телег вперемешку с убитыми лошадьми полегло в неестественных позах с десяток трупов - все наши, в шинелях и ватниках. В их сторону явно пустили пару торопливых пулеметных очередей, но методично выкашивать всех подряд не стали - явно торопились. Иначе этот Безклубнев со своей оравой до нас просто не добежал бы.
        Похоже, в шинелях и с полной выкладкой были бойцы роты Безклубнева, а в ватниках - обозники. Меня удивило, что некоторые обозники были в пилотках, это в декабре-то месяце! В снег зарылось несколько потерянных убегавшими пехотинцами винтовок, патронные цинки и пулеметные коробки. Поодаль лежал и сам пулемет - разобранный на две части (отдельно лафет, отдельно - ствол) «максим». Похоже, как его несли, так и бросили, легко и непринужденно. В отдалении, слева за дорогой, горели три наших легких танка - «Т-26» с конической башней и два «Т-60», которые полыхали особенно весело, словно скирды сухой соломы. Из башенного люка «Т-26» свисало нечто похожее на обгоревший манекен, а возле одной «шестидесятки» лежал на снегу убитый, в грязно-синем комбинезоне и танковом шлеме.
        Мы остановились, и шашлычно-хинкальный «десант» Безклубнева резво запрыгал с брони на землю.
        - Займите оборону, лейтенант! - крикнул ему Никитин, высовываясь из люка.
        А потом крикнул уже мне:
        - Сержант, давай вправо! Только не торопясь.
        Младший лейтенант Безклубнев, убрав «ТТ» в кобуру и сдвинув назад болтавшуюся на поясе полевую сумку (похоже, пустую), начал руководить, снова воспользовавшись простыми русскими словами. Похоже, его загибы и в этот раз были поняты правильно. По крайней мере нерадивые земляки лермонтовского Мцыри (на барса с одной заостренной палкой они бы точно не полезли) собрали разбросанные по снегу оружие и боеприпасы и начали неумело собирать «максим», приводя его в боевое положение.
        Безклубнева я больше не видел, но фамилия его запомнилась, и уже потом я нашел в документах упоминание о нем. Ну то есть как упоминание - младший лейтенант Безклубнев И. С. из 404-й СД числился пропавшим без вести с 10 мая 1942 г., место - Семь Колодезей, это где-то у Арабатской Стрелки. Получается, младший лейтенант разделил печальную судьбу тех полтораста тысяч (считается что их было несколько меньше, но в сути дела это ничего не меняет) человек из состава Крымского фронта, которые той невеселой для нас весной остались под Керчью навечно…
        Я развернул танк, и мы медленно двинулись в сторону Керчи, явно надеясь догнать и примерно наказать ушедших вперед немцев. Я вел «КВ» прямо по свежим колеям, второй танк сержанта Пудовкина шел метрах в двухстах левее нас, а полуторка держалась примерно в полукилометре позади нас.
        В моей смотровой щели мелькали убегавшие назад по сторонам дороги невысокие, корявые деревья, потом мелькнуло несколько свежих воронок. Затем у дороги обнаружился скособоченный «Т-60» с перебитой гусеницей и опущенной к земле пушчонкой. Если вспомнить, чего тогда стоила нашим войскам доставка каждого, пусть самого легкого, танка через Керченский пролив, при виде подобного впору было завыть…
        Судя по открытым люкам, экипаж этой «шестидесятки» благополучно утек.
        А минут через пять, выйдя за поворот, я увидел в свой триплекс еще два ярко горящих прямо по направлению нашего движения танка - опять свои «Т-26» и «Т-60», позади которых за дымом виднелись светлые хаты какого-то села, а Никитин немедленно заорал, перекрывая шум мотора и лязг гусениц:
        - Механик! Внимание!
        А то как же без него, я ведь на тот свет не спешу… Между тем за нашими подбитыми танками обнаружилось движение каких-то механизмов.
        И сразу, почти без паузы, Никитин выкрикнул понятную любому танкисту, особенно в те времена, команду:
        - Короткая!
        Я осадил сорокатонную боевую железяку, и над моей головой звонко бабахнуло 76-мм орудие.
        Куда Никитин стрелял, я понял только тогда, когда через минуту увидел впереди новый источник дыма. Там, меньше чем в километре от нас, загорелось нечто серое и невысокое, на гусеницах.
        Ага, вот они!
        И действительно, в дымной пелене перед нами я наконец рассмотрел несколько движущихся низких силуэтов. Безклубнев, с которого в данном случае не было никакого спроса, с испугу все перепутал. Хотя для таких, как он, это было вполне себе простительно.
        Так вот, это были вовсе не танки, а немецкие штурмовые орудия на шасси «Т-III», они же «Штуги», они же «Штурмегшутцы», они же «Арштурмы». Тогда в Крыму у супостатов их всегда было больше, чем нормальных танков. И «Штугов» было вовсе не десять (оно и понятно, у страха глаза велики) - я насчитал всего четыре штуки. Включая тот, что уже горел и не двигался после нашего первого выстрела. Пехоты с ними действительно не было.
        - Вперед! - заорал Никитин, и я тронул «КВ» с места.
        Пока оставшиеся три германские машины были задом к нам. Расстояние быстро сокращалась, и две самоходки активно и торопливо разворачивались. Экипаж третьей явно замешкался. Называется - не ожидали. Впору было поблагодарить бога за отсутствие у «Штугов» вращающихся башен…
        Пока получалось, что мы достаточно удачно и, главное, внезапно вышли в тыл к немецким самоходчикам.
        Между тем Никитин выстрелил прямо на ходу. Точность такой стрельбы была сомнительной. Следом за ним дважды выстрелил державшийся все так же левее нас танк Пудовкина. Уж не знаю, кто из двоих попал в этот раз, но еще один «Штуг» (тот самый, в котором промедлили с разворотом) загорелся.
        А потом рядом с лобовой броней нашего «КВ» поднялся столб земли вперемешку со снегом. Арийцы второпях пальнули фугасным? Я не успел обдумать этот факт.
        - Короткая! - заорал Никитин. Куда он выстрелил - я не рассмотрел.
        - Вперед! - заорал капитан и меньше чем через полминуты вновь крикнул:
        - Короткая!
        Я тормознул, ударившись налобником шлема о броню.
        Бахнул выстрел. Промах. Над нами со свистом прошла ответная болванка, которая, по-моему, пролетела в считаных сантиметрах от башни нашего «КВ». Между тем угловатая немецкая машина приблизилась уже метров на триста, и я четко видел ее. Никитин выстрелил во второй раз и попал - «Штуг» резко крутнулся в сторону, волоча по снегу перебитую гусеницу. Откинулись люки, и из его рубки выскочили три фигуры в серо-зеленом, но Никитин вовремя спохватился - гулко замолотил башенный пулемет, и все… Как говорил классик - лежат, ногами дрыгают…
        - Вперед! - крикнул капитан.
        - Где оставшийся?! - заорал я, трогая танк с места. - Командир, я его не вижу!
        Последовал хриплый вопль Никитина:
        - Вон он, сука! Левее!
        Я поворотил машину в указанном направлении и в этот момент практически одновременно увидел и идущий нам навстречу серый «Штуг» с длинной пушкой и второй «КВ» сержанта Пудовкина, который совершенно неожиданно обогнал нас и теперь на довольно большой скорости сближался с немецким штурмовым орудием.
        У меня было идиотское ощущение, что дульный тормоз «Штуга» нацелен мне прямо в лоб.
        - Черт! Куда?! Дураки!! - заорал Никитин, будто Пудовкин мог его услышать. Тут было от чего взбеситься - немецкая самоходка оказалась прямо между нашими двумя «КВ», причем расстояние до ушедшего вперед танка Пудовкина было меньше пятидесяти метров, и он перекрывал нам часть сектора обстрела.
        Я видел быстро приближающийся «Штуг». «КВ» Пудовкина выстрелил на ходу без какого-либо видимого эффекта. Ну, в кого немцы пальнут - в нас или в Пудовкина?
        Немецкий наводчик тут же ударил в ответ. Не по нам, а по Пудовкину.
        И, похоже, попал - пудовкинский «КВ» вдруг замер на месте как вкопанный, хотя огня и дыма видно не было.
        - Короткая! - заорал Никитин и немедленно выстрелил - раз, другой, третий. Было слышно, как гильзы, падая, звякают по полу боевого отделения за моей спиной, а Никитин ругается последними очень простыми словами. Я даже не знал, что наш интеллигентный с виду капитан знает подобные загибы…
        С такого расстояния капитан не мог не попасть хотя бы один раз - немецкая машина вильнула резко в сторону, и над ней вспух черно-оранжевый гриб взорвавшегося топлива.
        Кажется, это было все.
        - Механик! Стой! - крикнул Никитин.
        Я остановился и высунулся из люка. Впереди нас экипаж пудовкинского «КВ» вылезал из своего танка наружу. Вид у них был какой-то обалделый (а может, и контуженный), но их танк вроде бы не горел.
        Что-то тут было явно не так.
        Я вылез из воняющего порохом отделения управления и быстро понял, что именно было не так - три из четырех «Штугов» были длинноствольные, с увенчанными дульными тормозами 75-мм «РАК-40», видимо, это был вариант «F8» или что-то типа того.
        Когда Никитин с Татьяной тоже вылезли из танка, а нас наконец догнала полуторка со штатным экипажем сержанта Веретенина (который в этом бою выступил исключительно в роли зрителей с галерки, но при этом, судя по найденным мной потом документам, в январе 1942-го орденами Красной Звезды наградили и Пудовкина, и Веретенина, уж не знаю - за этот бой или за какие другие последующие подвиги), мы подошли к пудовкинскому «КВ» и увидели в его нижнем лобовом листе аккуратную круглую дырку небольшого диаметра со слегка отколотыми краями.
        Похоже, это был 75-мм подкалиберный снаряд, который пробил броню «КВ» Пудовкина. И, похоже, без труда, хотя и с довольно близкого расстояния. Болванка прошла в боевое отделение насквозь, убила мехвода, младшего сержанта по фамилии Бочарин и тяжело ранила сидевшего стрелка курсового пулемета, фамилию которого я так и не узнал. Их пришлось с большим трудом извлекать из залитого кровищей нутра танка через узкий люк. Но при этом никаких серьезных повреждений «КВ» не получил.
        Стонущего раненого (ему перебило правую ногу в двух местах) наскоро перевязали, и грузовик Сигизмундыча срочно увез его и тело погибшего мехвода в сторону Керчи, где должна была быть хоть какая-нибудь медицина.
        Когда «ГАЗ-ААА» скрылся из виду, Пудовкин ощупал края пробоины и буквально выпал в осадок. Во всяком случае, он не смог ничего сказать, а только горестно охнул.
        - Как же так?! - удивился, в свою очередь, Никитин, тщательно осматривая пробоину. Похоже, у людей этого времени еще не сложилось понимание того факта, что непробиваемых танков не бывает в принципе. А уж «КВ» многие наши соотечественники в начале Великой Отечественной точно полагали непробиваемым. А тут на тебе - взяли и продырявили…
        - А вот так, - сказал я на это и добавил: - Сдается мне, товарищ капитан, что, если у немцев появится много таких, наши в Крыму не удержатся. Да и не только в Крыму…
        Я-то в данном случае знал, о чем говорю. В мае 1942-го Манштейн получил всего-то с полсотни таких вот длинноствольных «Штугов» и «Т-IV» плюс «Т-III» с длинноствольными 50-мм пушками и самоходки «Мардер» с трофейными (нашими же, кстати) 76,2-мм орудиями. И этого несерьезного количества техники ему вполне хватило на то, чтобы выбить все «КВ» и «Т-34», что были в Крыму, и устроить нашему Крымскому фронту полный аллес капут…
        - Ох, не пугай, сержант, - сказал Никитин мрачно, между тем, вполне понимая, что я, как обычно, говорил абсолютно по делу.
        Между тем Никитин и воентехник Шевкопляс как-то незаметно и привычно превратились из лихих танкистов в исследователей и естествоиспытателей. Вот только что спокойно стояли, а глядь - и уже лазают по броне «КВ», что-то там измеряют рулеткой (ее наш капитан все время таскал с собой) и записывают. Окончив детальный осмотр пробоины в броне танка Пудовкина, они с Татьяной немедленно полезли в то штурмовое орудие, которое было подбито и не загорелось.
        Между тем танкисты из экипажа Веретенина достали «наганы» и на всякий случай осмотрели окружающую местность на предмет разных нехороших сюрпризов. Сюрпризов им не встретилось, зато они нашли одного живого немецкого самоходчика, который залег в неглубоком снегу, тщетно пытаясь спрятаться за горящей самоходкой. Уж не знаю, просто так он там лежал или с намеком, но, когда наши танкисты подошли вплотную, он даже и не пытался сопротивляться, тем более что никакого личного оружия при нем не было.
        Увидев живого врага, Никитин немедленно прибежал к нам, оставив Татьяну ковыряться в подбитом «Штуге» одну. Хотя она явно не была против.
        Затем мы с ним сообща попытались допросить пленного.
        Длинный востроносый немец с зачесанными назад жидкими светлыми волосами, в мокрой и перепачканной землей и машинным маслом серо-зеленой форме танкистского покроя, назвался унтер-офицером Гансом Брандтом из 190-го дивизиона штурмовых орудий. То же самое было написано и в найденных у него документах.
        Пленный сообщил нам, что накануне их откомандировали из-под Севастополя в Джанкой за новой матчастью. Так уж совпало, что, когда они прибыли туда, русские высадили десант в Керчи и их вместе с этой самой новой матчастью, которую не велели разгружать с платформ, отправили не обратно под Севастополь, а дальше по железной дороге, во Владиславовку.
        Там они наконец выгрузились и больше суток чего-то ждали. Потом штаб 11-й немецкой армии наконец приказали им контратаковать наступающих русских. При этом им обещали пехотную поддержку, но пехота к ним так и не прибыла, хотя они еще полдня ждали ее на исходных позициях. Наконец им приказали действовать тем, что было в наличии. Немецкий самоходчик рассказал, что они сумели относительно легко прорвать боевые порядки наших атакующих частей (каких именно - с его слов было непонятно, но имелась в виду пехота) и прошли достаточно далеко в сторону Керчи, рассеяв и частично уничтожив по пути какую-то танковую часть и несколько обозов. И буквально минут за двадцать до нашего появления им неожиданно передали по рации приказ из штаба 11-й армии - немедленно прекратить дальнейшее продвижение и возвращаться на исходные позиции, поскольку второй русский десант, высадившийся у Феодосии, имел некоторый успех, а резервов у Манштейна не было. Это значило, что закреплять и развивать их сегодняшний успех было просто некому. Но отойти немцы не успели, поскольку как снег на голову с тыла на них свалились два наших
«КВ».
        Дальнейшее нам в общих чертах было известно и без него. При этом пленный немец заявил, что он всего лишь механик-водитель и сам ни в кого не стрелял (ну, разумеется!) и вообще он «арбайтер» и чуть ли не тельмановец-ротфронтовец. При этом о матчасти немец не смог сообщить ничего внятного, кроме того, что эти новые длинноствольные «Штуги» прибыли в Крым прямо из Дриттен Райха, по железной дороге из Армянска в Джанкой. А штатных экипажей при них не было.
        Пока мы бились с допросом пленного (даже если ты учил немецкий в школе и институте, понять торопливую скороговорку природного дойча русскому человеку обычно затруднительно), вернулся Сигизмундыч, а с ним еще два грузовика - «ЗИС-5» и полуторка. Битком набитый пехотой «ЗИС» поехал дальше, в ту сторону, где остался Безклубнев со своими хачиками. А вот во второй машине приехал некий контрразведчик, представившийся капитаном Шутилиным из особого отдела 44-й армии, с парой автоматчиков. Первый увиденный мной на этой войне живьем особист был, на удивление, одет в обычную, полевую шинель с защитными петлицами и серую ушанку с серо-зеленой звездочкой. А внешне он походил не на кровожадного монстра (какими представляют особистов в наших глупых сериалах), а скорее на очень уставшего учителя младших классов.
        Как оказалось, наши в Керчи ничего не знали ни о прорыве немецких штурмовых орудий, ни о высадке с моря двух наших тяжелых танков и поэтому после того как Сигизмундыч доложил об этом, отправили сюда для выяснения обстановки разведвзвод с рацией (тот самый, что проехал мимо нас на «ЗИС-5») и этого самого Шутилина. Сигизмундыч ничего не знал о пленном, но надо признать, что Шутилин прибыл очень кстати, поскольку наш капитан Никитин с радостью сдал ему захваченного немца и подробно рассказал о том, что именно тут произошло и кто мы такие. И воодушевленный контрразведчик, которому Никитин дал какую-то записку, немедленно уехал обратно, в сторону Керчи.
        А мы остались. При этом Никитин и Татьяна собрали и погрузили (с помощью меня и водителя) в наш «ГАЗ-ААА» найденные в подбитой немецкой самоходки новые 75-мм снаряды (в первую очередь, естественно, подкалиберные), прицел и всю техническую документацию, которая нашлась в самоходке и у убитых немцев. В процессе погрузки я в какой-то момент сумел разглядеть на крыше одной из хат села (местные пейзане то ли сбежали, то ли привычно затихарились - посидев три месяца под немцами, они должны были это хорошо освоить), возле которого все и происходило, все того же старого знакомого - здоровенного серо-полосатого кота. И понял, чье-то неведомое, недреманное око ненавязчиво наблюдало за мной и здесь…
        Меньше чем через час приехала камуфлированная полосами неровно нанесенных белил и от того похожая на зебру «эмка» с неким капитаном с танковыми петлицами на шинели. Капитан представился Никитину начальником штаба 39-й танковой бригады 44-й армии и был обладателем смешной фамилии Афанаско. Этот Афанаско жутко обрадовался нежданно свалившемуся на него подарку судьбы в виде сразу двух тяжелых танков «КВ» и немедленно приказал обоим экипажам Веретенина и Пудовкина разворачиваться и срочно следовать с ним в сторону Феодосии. Прежде чем запрыгнуть в «эмку», он посоветовал нам ехать в Керчь, где нам «точно помогут».
        Других вариантов не было, и мы прибыли в переполненную продолжавшими прибывать в порт на всевозможных «маломерных судах» нашими частями Керчь, которая очень напоминала охваченных пожаром склад, где все бегают и суетятся порой совершенно не по делу.
        Добравшись до какого ни есть командования Крымского фронта, Никитин немедленно развил бурную деятельность, тыкая в нос задерганным генералам и полковникам своими документами и полномочиями. Он очень быстро связался с Автобронетанковым управлением. И наша информация о новых германских штурмовых орудиях оказалась настолько важной, что на ее фоне даже поступившая чуть позже в штаб фронта информация о том, что оба трофейных «Зибеля» банально утонули, причем чисто по халатности «героев-черноморцев», осталась абсолютно не замеченной.
        А через трое суток в Керчь на «У-2» лично прилетел полковник Заманухин. Никитин возил его к подбитой немецкой самоходке, и они даже пытались как-то решить вопрос о вывозе этого «Штуга» на Кубань, но тщетно - у Крымфронта не было для этого ни тягачей, ни подходящих плавсредств. Не тянуть же нам его было через пролив вручную, как ту репку из детской сказки?
        Через три дня Заманухин улетел, увезя с собой трофейные снаряды, прицел и документы. А к нам через два дня прислали шустрого газетного фотокорреспондента то ли из «Правды», то ли из «Красной звезды», представившегося Витей Перескоковым. Никитин опять возил этого фотографа к подбитому «Штугу» - не имея возможности вывезти эту машину, начальство решило ее хотя бы обфотографировать.
        Засняв новое германское оружие, фотограф улетел через пару дней, а мы проторчали в Керчи до 16 января 1942 года, при этом Никитин и Татьяна постоянно писали какие-то отчеты и рапорты, а нам с Сигизмундычем было особенно нечего делать.
        Потом за нами прислали «У-2», а точнее - санитарный «С-2» установленными на нижнем крыле фанерно-тканевыми «кассетами Бакшаева». На нем мы и улетели из Крыма, сдав «ГАЗ-ААА» под расписку местному командованию.
        При этом Никитин с Татьяной летели в задней кабине «кукурузника», а мы с шофером в этих самых «кассетах» на крыле. Нет, в своем времени, во время разных журналистских мотаний по горячим точкам, я, было дело, летал пассажиром на «Ми-8» и даже на «Ми-24», и даже в условиях, когда по вертолету палили с земли, десант стрелял через иллюминаторы в ответ, пилот энергично крутил противозенитные маневры и далеко от борта, ныряя в пустоту за хвостовой балкой, отлетали «люстры» тепловых ловушек.
        Но с полетом зимой на «У-2» это невозможно было даже близко сравнить.
        В данном случае ощущения от перелета у меня были более чем острыми и поистине непередаваемыми. Когда попутный холодный ветер пробивает насквозь деревяшки и перкаль и, влетая через ткань казенных штанов, тебе (лежащему в позе покойника в гробу и молящемуся про себя о том, чтобы этот «рус-фанер» не развалился) в задний проход и пройдя насквозь, вылетает наружу через рот и ноздри - ощущаешь себя практически Орвиллом или Уилбером Райтами.
        Потом был перелет на «Ли-2» в Москву, а дальше началась привычная рутина. Начальство опять занималось бумажной работой, и лишь через месяц после написания и подшития в архив всех положенных цидулек, фотографий, чертежей и схем это приключение для нас наконец закончилось. Для меня оно материализовалось в полученной 23 февраля 1942 года медали «За отвагу», первой на этой войне и третьем треугольнике на петлицах.
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 4. На дне Сталинграда
        19 ДЕКАБРЯ 1942 ГОДА. ГДЕ-ТО В РАЙОНЕ МЕЖДУ СТАНИЦЕЙ НИЖНЕ-ЧИРСКАЯ И ПОСЕЛКОМ АБГАНЕРОВО. СТАЛИНГРАДСКИЙ ФРОНТ. СССР.
        Господин полковник, чем стареть,
        Не угодно ль за Россию умереть?
        Ради чести и престижа, не шучу!
        Он ответил - что я, рыжий? Не хочу!
        КУПЛЕТЫ ШАНСОНЕТКИ. ИЗ ХФ «КОРОНА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ»
        Если кто-то думает, что в армии можно заниматься не тем, чего тебе велят, а тем, чего ты сам хочешь, и сороковые годы прошлого столетия в этом плане хоть в чем-то отличаются от нашего времени - плюньте этому фантазеру в рожу. Лично я начал быстро понимать, что вертеть вселенную вокруг себя в тот момент смогли бы только многократно описанные в литературе нашего времени прошлоходцы, угодившие прямиком в тело Сталина или как минимум Жукова. То есть те, кто имел в любых ближайших кустах не просто набор роялей, а целый симфонический оркестр.
        Мне подобное не светило, поскольку почти весь 1942-й я пробыл там, куда меня послали. Не там, где вы подумали, пошляки - культурно выражаясь, я все время был занят порученным мне Родиной невеликим делом, но при этом особо не воевал. Так что на происходящее на фронте я решительно никакого влияния не имел и во многом не менее трагический, чем предыдущий, 1942 год прокатился своим асфальтовым катком как-то мимо меня. Сначала в апреле - мае нашу «спецгруппу» посылали на Волховский фронт, куда-то под Любань, где немцы сдуру попытались применить первые тяжелые танки «Тигр».
        Я у себя в будущем про эту историю много читал, но никогда не думал, что самому придется в этом участвовать. Тем более что хвалиться было нечем. Как известно, немцы пустили прямо на позиции нашей артиллерии три еще не серийных «Тигра», которые были немедленно подбиты. Два танка арийцы потом вытянули, а третий, который прочно засел в болоте, они постарались разукомплектовать прямо на месте, а потом с немецкой педантичностью подорвали. Короче, когда мы прибыли на место, на лесной дороге посреди болот стояла одна покореженная коробка бронекорпуса с частично оторванными по швам листами, огрызок башни валялся далеко в стороне, а от двигателя и ходовой части «Тигра» остались одни фрагменты и воспоминания. При этом место, где стояли руины танка, немцы простреливали из пулеметов и минометов, пристреляв там каждую кочку.
        В общем, это барахтанье в холодной болотной жиже (под конец нашей командировки там начался еще и вылет комаров и прочего гнуса), в ходе которого погиб без малого взвод прикомандированных к нам саперов и разведчиков, было ужасно. А самое главное - что нам это дало? Конечно, я якобы на основе сделанных на месте обмеров нарисовал для начальства схему с примерным обликом нового немецкого танка, с указанием толщин брони, калибра орудия, мощности двигателя и прочего, что я хорошо запомнил по исторической литературе наших времен.
        Никитин изучил это мое творение и, привычно снабдив своими пояснениями и дополнениями, отдал прилетевшему с проверкой Заманухину. Тот криво ухмыльнулся, назвал нас «сраными фантастами, Жюлями Вернами», но тем не менее увез эти бумажки с собой в Москву, в ГАБТУ. Что потом с ними стало - не знаю.
        И в этой связи спрашивается - а что может сделать человек вроде меня (всего-навсего старший сержант на невеликой должности, старательно изображающий из себя «шибко умного») в масштабах целой Второй мировой войны?
        Ну не было у меня никаких выходов «на верхи». А даже если бы они и были - то что с того?
        Если бы я был сержантом в обычной, фронтовой танковой бригаде, то я ни о чем, кроме как о взятии или отдании очередной деревни или высоты, и не знал бы. И при этом очень быстро угодил бы на кладбище или в госпиталь. На фронте мне точно было бы не до всяких глупостей, связанных с предсказаниями будущего.
        Конечно, на месте своей нынешней службы я мог написать и подсунуть моему непосредственному начальнику, капитану Никитину, хоть что. Но с самого начала я успел усвоить, что любую мою писанину Никитин сначала потащит к товарищу полковнику, а тот, в свою очередь - уже к своим непосредственным начальникам, генералам. И они начнут педантично проверять все изложенные там факты. И займет это недели или даже месяцы. Что-то при этом, наверное, подтвердилось бы, но далеко не все и не сразу. И пока они занимались бы проверками - война все равно шла бы своим чередом, собирая жатву в виде сотен тысяч жизней.
        Именно поэтому я подобных докладных записок не написал ни одной. Тем более что, как я уже говорил, для меня лично все это вызвало бы только лишние неудобные вопросы и врать на тему того, что я провидец и гипнотизер навроде Вольфа Мессинга или, к примеру, моя прабабка была ведьмой, было бы бессмысленно.
        Увы, но тогда никто и никому на слово не верил. И правильно делали, кстати говоря.
        Я думал и о том, что было бы, если (о чудо!) какое-то подобное мое предсказание все-таки попало бы к тому же Сталину. Что бы он стал делать?
        А то же самое - приказал бы «проверить изложенные факты», только проверялось бы все это в разы дольше и тщательнее, чем в случае, когда этим занимались начальники рангом пониже. А значит, и результат был бы тот же, если не хуже, ведь при углубленной проверке соответствующие органы быстро раскололи бы, что я не тот, за кого себя выдаю. И это был бы точно конец всему.
        Так что я решил не высовываться и ждать, когда наконец настанет время действовать - ведь зачем-то же именно я попал именно сюда.
        Правда, во время той же командировки на Волховский фронт мы на пару с Никитиным (остальные в тот вечер вымотались и спали без задних ног) как-то распили по полкружки разведенного водой спирта под еврейские бутерброды (черный хлеб с солью, если кто не знает), и у нас зашел ни к чему не обязывающий разговор о том, когда эта война кончится, чем она кончится и что будет твориться в мире в самое ближайшее время.
        Я, выдав дежурную туфту о том, что «моя прабабка умела прорицать и предсказала революцию 1917 года еще лет за двадцать до ее начала, сказал, что и сам не лыком шит и кое-что в этом смысле понимаю и умею. После чего сказал Никитину с псевдопьяной откровенностью о том, что мне «рассказали звезды» (или карты или линии на руке, ненужное зачеркнуть).
        Что ничего хорошего в ближайшее время не будет. Что и Крым потеряем, и немцы дойдут аж до Волги и предгорьев Кавказа, и только потом, уже зимой, мы их наконец обломаем и погоним обратно, прорвем блокаду Ленинграда и прочее.
        Понял он меня тогда или нет - даже не знаю. Поскольку мы оба были слегка поддамши, Никитин вполне мог и забыть весь этот разговор. Тем более что потом то, что я рассказал, начало понемногу сбываться. Хотя я не думаю, что даже если бы он поделился с кем-то тем, что услышал от меня, это хоть что-то изменило бы. Тяжела и неказиста участь того, кто все знает наперед.
        Ну а после возвращения с Волховского фронта нашу группу немедленно отправили в Иран.
        Служба там тоже была не сахар и не мед. Как раз в 1942-м иранский маршрут стал основным путем, по которому Красная Армия получала американское и английское вооружение и технику.
        Ну а раз через южную границу в массовом порядке пошли ленд-лизовские танки, их прямо на месте надо было принимать, испытывать и прочее. Этакая рутина.
        Людей у ГАБТУ, как обычно, не было, иначе, я так думаю, нас туда не послали бы. Но, поскольку тогда и на наших-то танковых заводах сильно не хватало толковых испытателей и военных инженеров, в Иран поехали мы примерно все тем же составом - старший группы капитан Никитин, воентехник 2-го ранга Шевкопляс, старший лейтенант Капканов (лихой фронтовой танкист, до начала войны полгода проработавший приемщиком на СТЗ и откомандированый в ГАБТУ после тяжелого ранения) и четыре «водителя-испытателя» - старший сержант Черников (то есть я), сержант Рупсюс (он же Сигизмундыч) и два присланных нам «на усиление» молодых младших сержанта - Глухоманюк и Зырин. Первое время этих двоих звали «слепоглухонемая парочка», поскольку оба они мало что умели (ускоренный военный выпуск) и толку от них было мало.
        При этом, к моему искреннему удивлению, родное Автобронетанковое управление интересовали не просто испытания и приемка всех этих «Матильд», «Валентайнов», «Стюартов», «Грантов», «Универсалов» и даже поставленных в СССР непонятно за каким лешим авиадесантных «Тетрархов». Зачем это вообще было нужно, я так и не понял, тем более что все эти типы машин все равно испытывали по более углубленным программам на подмосковном полигоне совсем другие люди, рангом повыше нас и с опытом, не чета нашему.
        При этом нам начальство давало разные «секретные задания», смысл которых раз за разом вызывал у меня даже не удивление, а скорее недоумение.
        Спрашивается - какая разница в том, какой разброс мощности в среднем дают, к примеру, двигатели канадских «Валентайнов» выпуска января 1942 года в сравнении с двигателями «Валентайнов» английского производства выпуска ноября 1941 года? Кого это, спрашивается, могло интересовать? Чье это собачье дело? Так же, как, к примеру, кому на фиг сдались значения максимальных допусков при сборке бронекорпусов легких танков «Стюарт» или сравнительные характеристики пулеметов «Беса» и «Виккерс», установленных на разных модификациях «Матильд»? Но ведь с Москвой не поспоришь, и поэтому приходилось гонять моторы, мерить бронекорпуса и отстреливать пулеметы в импровизированном тире…
        В общем, занят я был плотно, ни продохнуть, ни пернуть. Даже дневник вести в Иране времени не было, хотя и писать там было особо не о чем.
        Тем более что вся восточная экзотика остается незаметной, когда почти все время сидишь на полигоне, за забором из колючей проволоки. Жара, песок, пот из-под армейской панамы течет на брови прямо-таки струйками и остается на одежде в виде белесых соляных разводов.
        И при этом монотонная, неблагодарная работа - посреди такого вот пекла залезать в похожее на духовку боевое отделение танка и гонять его, где скажут, как скажут и сколько скажут. Поздно вечером, когда над недальними горами на небо выползала луна и работа заканчивалась, я обычно доползал до койки в щитосборном бараке (они там были импортными, привезенными из-за океана, как и все остальное) с ощущением, что вот-вот отброшу коньки. Но наутро все повторялось, и так день за днем и неделя за неделей. Спалось мне в Иране плохо, сны были сплошняком какие-то подробные, с запутанным детективным сюжетом. Правда, я наутро совершенно не помнил их содержания. Но, что самое хреновое, я иногда болтал во сне. При этом меня почему-то пробивало на бессознательное цитирование популярных песен различных исполнителей начиная с 1990-х. Ничего страшного в этом не было, но иди объясни той же Татьяне Шевкопляс (а она несколько раз слышала эти мои бормотания сквозь сон) или любому другому человеку из 1940-х, кто такие «безобразная Эльза», «Ксюша - юбочка из плюша», «мальчики-мажоры» или «террорист Иван Помидоров», что такое
«рамамба-хари маба-ру» и «привет с Большого Бодуна», где находится «страна Лимония» или «родное Катманду» либо смысл фраз типа «я в небе летала вдвоем с тобой, я с неба упала вниз головой», «америкен бой, уеду с тобой» или «держись сильней за якорь, якорь не подведет, но если поймешь, что сансара нирвана, всяко печаль пройдет»…
        В общем, можно было бы и спалиться ни за грош, если бы мои сослуживцы были чуть более любопытны, а не удовлетворились бы объяснениями о том, что все изреченное мной - сочинение разных нанюхавшихся кокаина декадентов «Серебряного века».
        В остальном можно сказать, что на меня вся эта тогдашняя англо-американская техника особого впечатления не произвела, хотя с точки зрения той же эргономики она, конечно, была куда более удобной для экипажей, чем наша. Только снаряды она при этом держала плохо, да и горела, за редким исключением, куда лучше нашей.
        Однако чего у союзников было не отнять - это автомобили. Машины любых видов и классов у них тогда были очень хорошие, не чета нашим. Именно в Иране мое непосредственное начальство впервые увидело, что на свете бывают такие вещи, как мощные седельные тягачи и трейлерные прицепы-танковозы «Даймонд» и «Скаммел». Никитин, ознакомившись с подобной техникой, прямо-таки разинул рот - ведь в Союзе тогда ничего подобного точно не водилось.
        Хорошо, что, по крайней мере, писаниной меня не заставляли заниматься, поскольку для этого я рылом и чином не вышел и для того у нас были командиры. Никитин, Шевкопляс и Капканов просиживали над бумагами за полночь, и как они при этом не рехнулись и не заработали тепловые удары - сами удивлялись. Так или иначе, под Тебризом мы пробыли до декабря. По осени жара несколько спала, и стало полегче.
        А затем в ГАБТУ что-то передумали, и мы опять оказались на фронте. Из жары прямо в расейскую зиму, да не куда-нибудь, а под Сталинградом.
        Сначала на прибывших из Ирана канадских «Валентайнах» была сформирована свежая 302-я танковая бригада, которая предназначалась для 2-й гвардейской армии. А когда эта бригада начала отбывать на фронт, мы получили приказ отправляться вместе с ней.
        Собственно, с нашей отправкой на фронт все было просто - нашему начальству вдруг понадобились свежие данные о том, как поведут себя пехотные танки типа «Валентайн» (у нас тогда их еще обзывали «Валентинами») в условиях снежной русской зимы. Похоже, дядюшке Джо хотелось озадачить рекламациями забугорных производителей - англичан с канадцами. Плюс к этому, по-видимому, была нужна и информация по боевому применению танков этого типа. А наш Никитин почему-то считался как раз специалистом по фронтовым испытаниям.
        В общем, бригада уехала на Сталинградский фронт, и мы отправились с ее последним эшелоном.
        Потом была некоторая заминка, поскольку нам пришлось получать на месте автотранспорт, а именно - джип марки «Бантам BRC» для командира и грузовой «Студер» US-6 для остального личного состава.
        Из-за этого мы окончательно отстали от тылов 302-й танковой бригады и тщетно догоняли эту часть на марше. И все равно к моменту нашего прибытия к месту ее последней остановки бригада уже успела выдвинуться к передовой. А нам осталось только заночевать в надежде догнать ее на следующий день.
        В перерезанной там и сям оврагами и руслами небольших речек заснеженной степи мы наткнулись на полуразоренный хутор Еблышкино, где сохранилось несколько целых хат и сараев. По сравнению с начисто сожженной соседней станицей Кумажапская это был почти курорт. Правда, кроме нас, ночевать на хутор набилось еще как минимум несколько десятков проезжающих из разных частей при изрядном количестве машин и телег.
        Накануне в здешней округе шли серьезные бои - в степи довольно густо стояли горелые танки (наши «Т-60», «Т-70» и «Т-34» вперемешку с немецкими «тройками» и «четверками»), автомашины и разбитые орудия. Попадались и обломки самолетов и планеров - «воздушный мост» к Паулюсу еще действовал, и в небе над нашими головами случались неслабые, но малопонятные с земли драки. Кое-где из-под снега торчали неубранные трупы интернационального происхождения, включая экзотических итальянцев, румын и венгров, непонятно за каким явившихся сюда на свою погибель вслед за гитлеровцами.
        У горизонта непрерывно бахала, гудела, звенела и тарахтела недалекая канонада - Гот со своей армейской группой продолжал небезуспешные попытки прорваться к Паулюсу в Сталинград и деблокировать 6-ю армию, которая уже доедала последних румынских лошадок, кавалерийских и обозных.
        Кстати, географических названий типа Еблышкино и Кумажапская вы в нашем времени уже ни от кого не услышите. По одной очень простой причине.
        Да, суровой зимой 1942/43-го года здесь вовсю убивали друг друга русские и немцы, а на этих равнинах сходились во встречных боях танковые части Красной Армии и вермахта, и это было частью всемирно знаменитой и воспетой впоследствии в книгах и фильмах «Великой битве на Волге».
        Но спустя всего каких-то пять лет, в 1948-м, здесь уже начали строить Волго-Донский канал, а еще через пять лет, в 1953 году, большая часть данной местности стала дном Цимлянского водохранилища. Именно поэтому про эти населенные пункты с той поры никто и не помнит. А их упоминание в военно-исторической литературе порой вызывает лишь недоумение, поскольку на современных географических картах их больше нет.
        Вообще, в наши будущие времена я в здешней округе не бывал, разве что проездом. Но в 1942-м эта местность явно мало напоминала то, что я мог увидеть тут в 2000-е.
        То есть, конечно, Сталинград (в наше время Волгоград) в виде некой «отправной точки» и идущая к нему с юго-запада ветка железной дороги были и тогда.
        Но во время войны Волга все-таки была относительно узкая, а упомянутого водохранилища не было и в помине, как не было, к примеру, и города Волгодонска.
        Вместо города Цимлянска тогда была всего-навсего станица Цимлянская, а вместо райцентра Котельниково - поселок Котельниковский с железнодорожной станцией.
        В общем, получалось, что мы сидели практически на дне будущего рукотворного моря, и я не знал, смеяться мне или плакать.
        Хотя смеяться мне в ту ночь не хотелось, а хотелось спать. Собственно, я помаленьку дремал, сидя в накинутом на плечи полушубке на колченогой табуретке у дощатого стола, на котором стояла расчехленная рация (в этот раз Никитин все-таки добился, чтобы нас обеспечили не только транспортом, но и связью) и лежал автомат «ППШ». В ту ночь именно мне выпало дежурить, а все «дежурство» состояло в том, чтобы раз в два часа включать рацию и слушать «нашу» волну на предмет возможного получения каких-нибудь новых приказов и ценных указаний.
        Дремалось в набитой сильно портящими воздух (а чего можно ожидать от людей, которые накануне плотно наелись приправленного салом или комбижиром гороха или перловки с черным хлебом?) вояк откровенно плохо. Настойчиво лезли в башку всякие печальные мысли на все те же темы. Ведь я пробыл здесь уже год - Подмосковье, потом Керчь, Волховский фронт, дальше Иран, а вот теперь еще и Сталинград. Но, зачем я здесь торчал, было по-прежнему неизвестно, поскольку за прошедший год в этом вопросе решительно ничего не прояснилось, а ничего мало-мальски судьбоносного я тоже не делал. Господи, хоть бы объявились наконец эти фиговы «заказчики», объяснили мне, кого надо убить или что надо взорвать, - и, как говорится, скатертью дорога. Причем подсознательно я почему-то понимал, что вполне смогу вернуться назад по собственной воле чуть ли не в любой момент. Но вот главный вопрос был как раз именно в том, как это надо делать. Хотя я вполне понимал, что тут дело, похоже, во мне самом, а не в какой-то там технике.
        Ночь за узкими окнами уцелевшей хаты (судя по сохранившимся вокруг дома указателям, у немцев здесь был пост полевой жандармерии) была темная, а канонада слышалась как-то особенно отчетливо. Печь в хате была хорошо протоплена, но нельзя сказать, что было жарко. Поэтому набившиеся сюда на ночлег человек двадцать (считая личный состав нашей группы) спали вповалку где попало, не раздеваясь, и из-за этого по темной хате практически невозможно было ходить, не наступив ненароком на кого-нибудь из спящих.
        Хозяйка хаты - древняя морщинистая старуха одетая во все черно-серое, лежала на топчане в углу под иконой, но, по-моему, не спала. Вообще, судя по тому, что эта бабка почти не разговаривала и как-то странно смотрела на военных людей с оружием, складывалось впечатление, что от всех предшествующих катаклизмов последних шести месяцев, связанных с прохождением фронта туда-сюда, она слегка повредилась в уме. Во всяком случае, ей, похоже, было уже все равно, кто именно ночует у нее в хате - немцы или русские.
        Из состояния дремоты меня вывел приближающийся шум автомобильного мотора, по единственной хуторской улице, где вдоль уцелевших плетней стояли грузовики и подводы, что-то ехало. Я чисто машинально глянул на часы - половина шестого. Практически утро, а на улице было все также непроницаемо темно. Что сделаешь, если на дворе кalte russische winter, как говорят наши здешние противники…
        - Где здесь капитан Никитин?! - заорал кто-то на улице, силясь перекричать шум мотора и обращаясь к мерзшему на улице часовому, который охранял несколько машин с боеприпасами.
        - Там! - заорал часовой в ответ, видимо, показав в сторону нашей хаты.
        Я натянул полушубок, затянулся ремнем с кобурой и запасным автоматным диском в чехле, закинул за плечо тяжелый «ППШ», надел ушанку и, взяв импортный фонарик, двинул на улицу. По дороге все-таки наступил кому-то на руку и услышал много нового и интересного по поводу как меня самого, так и моих близких и дальних родственников. Произнесено все это было злобным шепотом.
        Миновав сени, я вышел на мороз.
        По улице навстречу мне довольно быстро ехало что-то мелкое, с одной фарой.
        При ближайшем приближении это оказался окрашенный белилами броневичок «БА-64», живо напомнивший своим граненым корпусом нечто склеенное из бумаги. Этакий многоугольник, вроде тех, что лежали в шкафу в кабинете математики в нашей средней школе № 86, которая когда-то была прославлена в Краснобельске углубленным изучением иностранных языков и братской, местами переходящей в любовь дружбой с ГДР. В 1990-е не стало ни того ни другого - сначала ГДР упразднили посредством объединения с ФРГ, а потом и иностранные языки очень быстро разучились преподавать…
        Из лишенной крыши башни броневика торчал тонкий ствол «ДТ» и торс мужика в полушубке и танковом шлеме.
        - Кого там несет? - вопросил я, когда фара броневика в достаточной степени осветила меня.
        «БА-64» притормозил, и из башни на снег сиганул обладатель танкошлема и полушубка, оказавшийся довольно длинным. По крайней мере, он был выше меня на целую голову.
        - Старший лейтенант Осыка! - представился приехавший. - Разведка 4-го механизированного корпуса!
        - Старший сержант Потеряхин, специальная группа Главного автобронетанкового управления! - ответил я.
        - Вот вас-то мне и надо, - ответил старлей с интонацией охотника из известной в нашем времени мультипликационной оперы про «пиф-паф-ой-ой-ой» и уточнил:
        - Капитан Никитин здесь?
        - Так точно.
        - Где он?
        - В хате. Спят.
        - Сержант, давай его сюда, только быстро! Время дорого!
        Я понял, что, похоже, случилось что-то нехорошее, и рванул на полусогнутых будить капитана.
        Никитин спал, как все, не раздеваясь, и уже через несколько минут был на улице.
        Из нескольких дальнейших реплик, произнесенных им и старшим лейтенантом Осыкой, я понял следующее. Первое - в штабе мехкорпуса откуда-то знали, что за 302-й танковой бригадой увязался некий «проверяющий из центра». Подозреваю, что о нахождении нашей группы во главе с Никитиным именно здесь и именно сейчас командованию корпуса доложило именно командование 302-й бригады. Второе - в штабе мехкорпуса знали, что у нас есть вполне работоспособная рация. Третье - действительно случился некий форс-мажор, поскольку через внешнюю линию окружения вокруг Паулюса и его кодлы прорвались немецкие танки в неизвестном количестве. Четвертое - о прорыве надо было срочно доложить в штаб 2-й гвардейской армии, я так понял - лично генерал-майору Я. Кейзеру.
        Почему это должны были делать именно мы - я лично не уразумел. Хотя в Красной Армии, да еще и на той войне, бывало все что угодно. Может, по какому-нибудь обычному закону подлости у штаба мехкорпуса сломалась рация, а единственный телефонный провод перерезали?
        Так или иначе, поговорив, приехавший старлей с дурацкой фамилией и Никитин пошли в хату, где уже окончательно перебудили всех. Во всяком случае, там зажгли керосиновую лампу, а на крыльцо тут же выбралось трое проснувшихся курильщиков из числа особо заядлых.
        В свою очередь, я вернулся в хату и наблюдал, как там связывались со штабом армии. На рации шуровала Татьяна Шевкопляс, по-видимому, наиболее знакомый с радиоделом человек в нашей группе.
        Связались и доложили о произошедшем они без особых проблем. Из штаба армии сообщили в ответ, что все хорошо поняли, и пообещали срочно заткнуть прорыв.
        Одновременно наш Никитин получил категорический приказ от какого-то «Первого» (то есть, надо полагать, от того самого командарма, генерал-майора Кейзера) срочно собрать из имеющихся на хуторе «воинских подразделений» нечто боеспособное, занять оборону и постараться продержаться хоть сколько-нибудь. Разумеется, помощь была обещана. Что-что, а обещать советское командование всегда умело…
        Очень довольный содеянным, старлей Осыка забрался обратно в башню своего броневика и немедленно уехал вон из хутора. Похоже, с чувством выполненного долга. Куда именно он направился - не сказал. Наверное, как тот гонец в книжке дедушки Гайдара, поехал поднимать народ на борьбу с агрессором со словами типа «эй, вставайте, кто еще живой остался»!
        Ну да, он-то уехал, а мы остались.
        Обороняться…
        Я представил, что из этого может получиться, и мне стало нехорошо. Нет, то есть в мое время пехота, которая имеет «РПГ», «ПТРК» и прочие противотанковые штучки-дрючки, вполне может надрать задницу вражеским танкам хоть в поле, хоть где-нибудь в городе. Правда, может и не надрать, поскольку в наше время танки обычно одни не ходят и за ними на БТРах и БМП всегда таскается своя пехота в немеряном количестве. Но это уже, как говорится, другой вопрос. Однако в конце 1942 года даже намеков ни на какие противотанковые ракеты в природе еще не существовало, причем на всем земном шарике.
        Поэтому у меня в мозгах сразу начали всплывать затасканные стереотипы из многочисленных старых фильмов. Я живо представил, как в снегу лежит редкая цепочка вооруженных чем попало вояк и с нетерпением ждет, когда ползущие от линии горизонта танки наконец доедут и начнут их убивать путем наматывания на гусеницы.
        Помирать именно сейчас и здесь (на этом богом забытом хуторе Еблышкино у мелкой речки с телеграфно-кратким названием Сал) мне как-то не хотелось.
        И именно поэтому я, честно говоря, не очень представлял себя лежащим в этой самой жидкой цепи, зажавшим в трясущейся руке связку противотанковых гранат и всерьез ожидающим, что экипаж лезущего на меня немецкого танка окажется неизлечимо глуп и позволит себе подъехать ко мне на расстояние броска этой самой связки гранат.
        Это только в старом фильме «Аты-баты шли солдаты» два десятка наших бравых ребятушек во главе с младшим лейтенантом Суслиным пожгли двумя противотанковыми ружьями и гранатами десяток «Тигров». Правда, и сами погибли все до одного за этим «увлекательным занятием» вполне себе героически.
        Только проблема в том, что кино всегда, мягко говоря, сильно отличается от жизни. И в реальности те «Тигры», едва обнаружив признаки хоть какого-то сопротивления, просто встали бы в полутора километрах от этих обороняющихся красноармейцев и за каких-нибудь полчаса просто срыли бы на фиг всю их хилую оборону с кое-как выкопанными в снегу стрелковыми ячейками из своих мощных 88-мм пушек (фугасный снаряд у немецкой «ахт-кома-ахт» был более чем убойный), причем с дистанции, исключающей любой ответный огонь из тех же «ПТРД». На реальной Великой Отечественной именно так обычно и бывало - если уж «Тигры» прорывали фронт, то они перли напролом до того момента, пока не упирались рогами в какой-нибудь стоящий на прямой наводке, врытый в землю ИПТАП или даже несколько ИПТАПов. Разумеется, такое получалось в конце войны (например, под тем же Будапештом) с того момента, как у Красной Армии появилось ну очень много приличной противотанковой артиллерии. А в 1942-м возможностей обломать прорвавшиеся немецкие танки было куда меньше…
        И главная проблема была как раз в том, что у нас на этом хреновом хуторе не было не то что артиллерии, но даже и пэтээрами не пахло.
        Почему стихийную оборону хутора командование поручило именно Никитину, я понял далеко не сразу, но потом до меня дошло, что там вряд ли нашелся бы хоть кто-нибудь старше его по званию, да еще и в комплекте с исправной рацией.
        Сам капитан Никитин сидел за освещенным тусклым светом керосиновой лампы столом, глубоко задумавшись и развернув перед собой вынутую из планшета карту. Обстановка очень напоминала сцену из фильма «Чапаев», пожалуй, не хватало только картошки в качестве «демонстратора тактических возможностей» на тему «Где должен быть командир».
        Снявшая радионаушники, слегка растрепанная и явно еще не проснувшаяся до конца Татьяна Шевкопляс сидела на табурете справа от него, а мы со старшим лейтенантом Капкановым мялись позади них. И все мы в тот момент смотрели на Никитина, словно большевики на дедушку Ленина в каком-нибудь старом фильме о временах революции, ожидающие, что им скажут какое-нибудь «архиважное слово» или, к примеру, вот-вот призовут штурмовать Зимний дворец или Перекоп.
        Первым делом Никитин нашел занятие нашим сержантам Глухоманюку и Зырину. Он приказал им взять бинокль и, заняв позицию на западной окраине хутора, наблюдать за степью на предмет какого-либо движения от линии фронта в нашу сторону. При обнаружении чего-либо подозрительного они должны были немедленно докладывать. Похватав автоматы, сержантики рванули на мороз выполнять приказание. Все правильно - Зырин наблюдает, Глухоманюк слушает, практически каламбур получается. Конечно, вряд ли от их обычного бинокля в ночной темноте был бы хоть какой-то толк (увы, но времена инфракрасной оптики и тепловизоров еще не наступили), хотя засечь свет фар или выхлопы движущихся танков они вполне могли.
        - Так, - сказал после того, как они ушли, Никитин с отчетливой интонацией влипшего в очередную альпийскую передрягу генералиссимуса Суворова. - Если наша карта не врет, пройти они смогут только прямо через нас. Дорога идет через хутор, километрах в двух слева от нас поворот русла речки, которая, я так понимаю, течет по дну довольно глубокого оврага, а справа, примерно на таком же расстоянии, начинается еще один овраг. То есть, если немцы не повернут, чтобы обойти нас стороной, где-нибудь далеко по степи, а пойдут прямо на нас, им остается только очень узкий участок, всего-то километров пять по фронту. В этом случае они попрут на нас просто тупо в лоб, поскольку овраги их танкам так просто не перемахнуть…
        Тут он был прав на все сто. Танковых мостоукладчиков в те времена тоже почти не было. А если и были, то не такие, как надо, и не здесь. Но, если бы немцы все-таки решили нас обойти, это и вовсе стало бы не нашей проблемой. Но не следовало ожидать столь легкой жизни…
        - Ну, так как будем оборонять вверенный нам боевой участок, товарищи бойцы и командиры? - задал нам риторический вопрос Никитин. К этому времени проснувшийся разномастный военный народ уже толокся в хате за нашими спинами. Все уже видели, что что-то происходит, и хотели быть хоть немного в курсе.
        - Кислые наши дела, товарищ капитан, - сказал я, похоже выразив общее мнение. - Как будем оборонять и чем - неясно. Тем более, что мы даже не знаем, сколько там этих немецких танков прорвалось. Одно дело - если их пять и совсем другое - если, скажем, сто…
        Насчет сотни танков я, конечно, явно хватил лишку. Но, услышав ключевые слова «обороняться» и «немецкие танки», большинство тех, кто дышал нам в затылок, резво рванули из избы на мороз. У них явно зачесались пятки…
        - Товарищ старший лейтенант, - приказал Капканову Никитин. - Выйдите во двор и постройте весь наличный личный состав, который найдется в хуторе. Объясните, что пока без моего приказа никто и никуда не уходит. Да, и если там есть хоть какие-то командиры - пусть срочно топают сюда.
        - Так точно, - сказал на это Капканов, поправил свои усишки (они у него были в стиле не то Макса Линдера, не то Кларка Гейбла), натянул ушанку чуть набекрень и вышел на двор, где ночная мгла начала медленно синеть и светлеть - приближался невнятный зимний рассвет.
        Через минуту стало слышно, как бравый Капканов начал крыть по матери, с загибами и переборами, эту войну и немцев в общем и каких-то конкретных, подвернувшихся ему нижних чинов, в частности. Капканов довольно долго прослужил в РККА и хорошо знал, как и чем убедить и воодушевить личный состав…
        - Это ты верно заметил, сержант, кисло все это, - сказал Никитин задумчиво. - Ты вот у нас вроде умный, так подскажи, что делать?
        - Даже не знаю, товарищ командир. Тут же, блин, одни обозники тыловые да шофера. И, дай бог, если у них вообще личное оружие в виде винтовок или карабинов есть. С ними, пожалуй, навоюешь. Про противотанковые гранаты я не говорю. По-моему, нам надо кого возможно развернуть и сейчас же отправить обратно. Но вот что мы сможем против танков - это отдельный вопрос…
        Тут я несколько сгустил краски - положим, десяток противотанковых гранат у нас был. Их на всякий случай возил с собой запасливый Сигизмундыч вместе с запасными, снаряженными дисками для «ППШ». Выработалась у него в последнее время такая полезная привычка. Однако для серьезного боя десять гранат - ничто.
        - Ты, сержант, никакой артиллерии в нашем хуторе, часом, не видел? - спросил Никитин с надеждой.
        - Никак нет, хотя…
        И тут меня, что называется, тыркнуло, поскольку вчера вечером, уже в сумерках, я видел на окраине хутора несколько машин со специфическими, зачехленными массивными рамочными конструкциями вместо бортовых кузовов.
        - Что «хотя», сержант?
        - Вчера тут, товарищ капитан, вроде «катюши» были…
        - Опа! - воодушевился Никитин. - Прямо здесь, в хуторе?
        - Ага, - ответил я совершенно не по-уставному.
        В этот момент заскрипела хлипкая дверь хаты, и из сеней показался вошедший в сопровождении Капканова незнакомый коренастый командир, в вырезе полушубка которого просматривались три кубаря и скрещенные севастопольские пушки на защитных петлицах.
        - Старший лейтенант Бункевич, командир третьей батареи 18-го гвардейского минометного полка! - представился старлей, козырнув Никитину.
        - Капитан Никитин, Главное автобронетанковое управление, - представился наш капитан. - Назначен командовать обороной данного хутора лично командующим 2-й гвардейской армии.
        - А что случилось, товарищ капитан? - поинтересовался Бункевич.
        - Полчаса назад мне сообщили о прорыве немецких танков в неизвестном количестве в нашу сторону. О прорыве я доложил. Штаб армии пообещал помочь, но пока приказал оборонять хутор с тем, что у нас здесь есть. Так что до отмены данного приказа поступаете в мое распоряжение. Установки и личный состав с вами?
        - Так точно.
        - Боеприпасы есть?
        - Эрэсов с избытком, с нами следует транспорт с боеприпасами для всего дивизиона.
        - Замечательно. Вы и ваши люди, товарищ старший лейтенант, уже были в реальном деле?
        - Я и часть личного состава были летом на Харьковском направлении. Но большинство моих бойцов из пополнения, наш полк следует на фронт после переформирования…
        - Представление о том, как можно стрелять из ваших реактивных установок прямой наводкой по движущимся целям, имеете?
        - В общих чертах…
        - Тогда вот что, - сказал Никитин и обратился ко мне: - Сержант, ты чего-нибудь понимаешь в специфике стрельбы из «катюш»?
        - Теоретическое, - ответил я. - Кое-какие технические руководства читал…
        Тут я сказал ему чистую правду. У нас в ГАБТУ были под рукой технические руководства не только по всем видам стоявших на вооружении в Красной Армии танков, но и по любым артсистемам, включая минометы и реактивные установки. И Никитин видел, что я эти невзрачного вида серые брошюрки читал. Признаюсь, со скуки и в чисто ознакомительных целях, для расширения кругозора.
        Опять-таки не мог же я ему рассказать о том, что в конце 1990-х на Северном Кавказе в составе одной съемочной группы как-то гостил в подразделении БМ-21 «Град». И радушные хозяева-артиллеристы в общих чертах продемонстрировали нам, и как стрелять, и как заряжать, и как наводить. Но «Град» - это все же не «БМ-13», там все куда проще…
        - Значит, так, сержант, - сказал Никитин. - Слушай боевой приказ. Будешь связным между мной и гвардейцами-минометчиками. Сейчас иди с их комбатом и проследи, чтобы к моменту появления немецких танков «катюши» были заряжены и стояли на огневых позициях. Спорные моменты уточни на месте, о готовности доложи.
        - Так точно! - ответил я. Интересно, когда это, по мнению Никитина, немецкие танки должны были появиться перед нами? До фронта тут было всего ничего, и теоретически немцы могли появиться в пределах видимости хоть прямо сейчас, в любую минуту. Или через полдня. Или вообще не появиться. Так или иначе меня это его спокойствие несколько нервировало.
        Между тем Никитин отдал несколько распоряжений командиру «катюшников». Я закинул «ППШ» за плечо и, нацепив на шею бинокль, вышел на свежий воздух следом за старшим лейтенантом Бункевичем.
        Ночная мгла продолжала медленно светлеть, зимний пейзаж из синего постепенно становился серым, но до рассвета было еще далеко. Канонада гремела, стонала и бухала на горизонте с прежней интенсивностью. Возле хаты наш Капканов развил бурную деятельность, построив в две неровные шеренги с полсотни растрепанных шоферов и обозников. Точнее сказать, он лишь руководил процессом, а строили личный состав два молодых лейтенанта, явно единственные командиры, которые отыскались в этой предшухерной суматохе среди этой проезжей оравы.
        Зачехленные «катюши» стояли недлинной колонной вперемешку с несколькими тентованными разнотипными грузовиками у проваленного в нескольких местах плетня на восточной окраине хутора.
        Здесь было четыре «БМ-13 - 16». Пусковые установки, судя по всему, были вполне стандартными, а вот шасси для них тогда еще не было высочайше стандартизировано. И именно поэтому две установки в батарее были на шасси «Шевроле» G7107, очень похожих на двухосные «Студеры», а еще две - на двухосных же «Фордах Мармон-Харрингтонах» HU-6СОЕ-4, слегка напоминающих уменьшенные в размерах старые «МАЗы» с их округлыми кабинами. Кроме того, при батарее было восемь грузовиков, битком набитых ящиками с эрэсами. Личный состав батареи уже вполне проснулся и, явно нервничая от неопределенности и холода, курил махру, кучкуясь у своих установок.
        Что тут сказать - «катюша» в своем раннем исполнении была типично русским, «бессмысленным и беспощадным» оружием того времени, очень мощное, но «не для средних умов». Безграмотный дурак (а таких в начале войны в РККА тоже хватало) мог запросто сломать такую установку, не успев сделать из нее ни одного выстрела. Но при наличии у расчетов некоторого интеллекта воевать на таких штуковинах было вполне себе ничего. Насколько я помнил по справочникам из будущих времен, «БМ-13» могла стрелять аж на тринадцать километров. При калибре 132-мм ее реактивный снаряд весил 43 кг, включая 22 кг взрывчатого вещества, не считая недогоревшего топлива, которое при взрыве давало дополнительный «термитно-зажигательный» эффект. Однако при всем этом оружие это было неточное (поскольку изначально предназначалось для стрельбы по площадям) и перезаряжать его было очень долго - 10 - 15 минут. Но если им грамотно пальнуть прямой наводкой - мало никакому танку не покажется.
        В общем, старлею Бункевичу я, сделав умное лицо, сразу же наврал с три короба, сказав, что я большой специалист, поскольку в начале войны испытывал подобные установки на подмосковном полигоне. На этом основании я настоятельно порекомендовал ему всю батарею на огневые позиции пока не выводить. Немцы пойдут на участке шириной километров в пять, и перекрыть всю его протяженность одним залпом из четырех установок нам точно не удастся. А дадут ли нам перезарядиться после этого первого (который вполне может стать и последним) залпа - большой вопрос.
        Очень хорошо, если немцы не появятся раньше, чем немного рассветет. И если мы дождемся-таки этого «счастливого момента», можно будет получше рассмотреть, как именно идут гитлеровцы и какими силами.
        Благо хутор Еблышкино стоял на невысоком холме и, когда рассветет, панорама для наблюдения будет вполне приемлемая. В общем, я, как самозваный «знаток», порекомендовал одну установку зарядить и вывести на огневую, но не фиксировать ее (в частности, кормовые опоры не опускать), чтобы иметь возможность откорректировать наводку по месту. Ну а остальные, если что, будут прицеливаться, основываясь на «визуальном эффекте» от залпа первой машины. Остальные три установки я предложил зарядить и держать наготове с прогретыми моторами - чтобы потом иметь возможность сразу же выехать на огневые, пальнуть и тут же уйти на перезарядку. А поскольку стрелять придется чуть ли не прямой наводкой, стоило поискать для удобства стрельбы какие-нибудь ямы или любые провалы грунта, чтобы туда можно было загнать установку передними колесами и обеспечить приемлемое склонение направляющих для стрельбы на близкой дистанции. Можно было эти ямки для верности и укрепить чем-нибудь, поскольку быстро делать подкопы под передние колеса установок для стрельбы прямой наводкой (как это нередко делали на фронте) в это время года явно
не получилось - одними лопатами в промерзшей земле, да еще и при недостатке времени, много не накопаешь.
        Старший лейтенант внимательно выслушал меня, после чего начал действовать. Я более чем деликатно не вмешивался в командование его подразделением (хотя что я говорю - да кто бы доверил какому-то бую с горы в звании сержанта командовать целой батареей гвардейских минометов?) и высказал ему эти пожелания до того, как мы подошли вплотную к установкам и расчетам. Насколько он внял этим разумным предложениям, я не знаю, но гвардейцы тут же развили бурную деятельность - быстро рассредоточили грузовики с боеприпасами по низинкам на восточной окраине хутора и бросились заряжать установки, которые они расчехлили и подогнали кормой к этим самым грузовикам. Со стороны реактивные снаряды «РС-132» в руках гвардейцев больше всего напоминали чрезмерно длинные и остроносые огнетушители с зачем-то приделанными к ним стабилизаторами.
        Я поднялся повыше, к руинам какой-то сгоревшей хаты, и осмотрел степь перед собой в бинокль. Видно в тот момент по-прежнему было мало что, кроме неярких сполохов от далекой орудийной пальбы на горизонте.
        Зато я и без бинокля увидел, как на западную окраину хутора без всякого энтузиазма (кому охота мерзнуть, лежа в снегу, и ждать, пока тебя переедет танком?) протопали занимать оборону те, кого перед этим строили у нашей хаты по приказу Капканова. Командовали этой облаченной в шинели, ватники и ватные бушлаты публикой (каски были всего у нескольких человек) все те же два лейтенанта. Вооружено это «пехотное прикрытие» было так себе - карабины, винтовки, несколько автоматов, два «дегтяря», у некоторых были с собой противотанковые гранаты, видимо, те самые, выданные им из нашего неприкосновенного запаса. Понятно, что при такой спешке и российской зиме вокруг отрыть окопы и организовать прочную оборону шансов не было никаких. Собственно, и Паулюс в Сталинграде сломался примерно на том же. Именно поэтому бойцы с надеждой смотрели на деловито возившихся у своих установок гвардейцев-минометчиков. Все-таки «катюши» выглядели достаточно солидно.
        Пока в нашем «стратегическом положении» ничего не изменялось, я сбегал к Никитину доложить о плане использования «катюш» не всех разом, а последовательно, по одной. Ему я этот расклад выдал за личную инициативу комбата гвардейцев-минометчиков. У Никитина подобное предложение не вызвало особых возражений, он назвал его толковым и велел передать командиру «катюшников» приказ: без команды не стрелять. Экстренным сигналом для немедленного начала стрельбы капитан велел считать красную ракету, но тем не менее сказал, что когда дойдет до «самого интересного» (то есть когда нас начнут убивать), он постарается руководить стрельбой «катюш» лично. Капитан Тушин выискался на нашу голову.
        Между тем, на северо-восток из хутора потянулись одна за другой машины. Никитин, вполне здраво оценив наши невеликие шансы, отправил из хутора два десятка грузовиков с наиболее ценными грузами - медикаментами и гаубичными снарядами. Прочие машины и подводы постарались просто рассредоточить по низинам и мелким овражкам восточнее хутора.
        Помаленьку рассветало - давно пора, учитывая, что по моим часам было около десяти утра. Гвардейцы уже зарядили установки, нанизав на направляющие рельсы серебристые тушки эрэсов. Одна их машина, на шасси «Форда», слегка буксуя, выехала и встала на позицию за одним из сгоревших сараев. Так что мне было видно только направляющие с эрэсами и верх кабины водителя.
        Отдав какие-то распоряжения расчету этой установки, ко мне подошел Бункевич.
        - Ну как, сержант, что там видно? - спросил он.
        Я как раз осматривал степь в бинокль.
        - Да вроде ничего пока, - ответил я.
        - Блин, жалко, что не знаем, сколько их и откуда, - вздохнул он. В его тоне были досадные нотки.
        - И не говорите, товарищ старший лейтенант, - отозвался я, - на войне хуже нет, чем ждать и догонять… Кстати, вы и ваши ребята вообще прямой наводкой стреляли?
        - Пару раз, под Бугурусланом, на полигоне. Но не полным залпом, заряжали максимум по три-четыре снаряда. В тылу же принято боеприпасы экономить…
        - Н-да, это больше чем ничего, - согласился я.
        - Что есть, то есть, - пожал плечами Бункевич.
        Я опять поднял бинокль к глазам и всмотрелся в сизый зимний рассвет над степью.
        Но раньше, чем что-либо рассмотрел, услышал поблизости какой-то радостный и вместе с тем испуганный вопль.
        Потом увидел, как по снегу со стороны западной окраины хутора в нашу сторону, поскальзываясь и падая, бежал сержант Глухоманюк.
        - В степи какое-то шевеление! - орал он.
        Похоже, у них с Зыриным бинокль был все-таки помощнее моего…
        Я присмотрелся в пейзажу еще раз. Бинокль у меня был хоть и не адмиральский, но очень хороший, американский, привезенный из Ирана.
        И действительно, у горизонта обозначилось какое-то смутное движение. Некое дрожание воздуха, которое давали снежная пыль из-под гусениц или колес и выхлопы.
        Пока до противника было никак не меньше пяти километров. Можно было стрелять, но пока что исключительно наугад. Интересно, чего же это арийцы телились до рассвета? От нас до линии фронта было меньше двадцати километров, и они это расстояние преодолели аж за четыре часа, а то и больше?! Интересно, почему - напоролись на кого по дороге, банально не успели или не хотели вести бой в темноте? Да черт их разберет…
        - Точно, идут, - подтвердил Бункевич, осмотрев степь в свой довольно срамного вида отечественный бинокль.
        - Ну вот и они, - констатировал я и, на правах какого-никакого, а все-таки старшего по званию, приказал Глухоманюку:
        - Давай беги к нашей хате, доложи капитану. Пора ему уже прибыть для личного руководства стрельбой.
        Глухоманюк убежал, придерживая висящий на хилой груди «ППШ».
        - Товарищ старший лейтенант, - сказал я Бункевичу. - Танки видите?
        - Вполне.
        - Тогда пока сориентируйте первую установку в том направлении, чтобы открыть огонь сразу же по команде.
        Старлей побежал к своим, а я продолжил наблюдение.
        К этому времени немцы немного приблизились, и я начал оценивать и подсчитывать источники этого «шевеления» в степи.
        Ну, не так уж их было и много. То ли их успех действительно был локальным и мало кто прорвался, то ли это был головной дозор нечто большего. Некоего крупного танкового соединения, которое мы пока не видели. Но в последнее слабо верилось.
        Когда гитлеровцы приблизились километра на четыре, я наконец сумел их сосчитать - всего на нас перло десять серых танков и всего лишь один полугусеничный бронетранспортер. Шли немцы на довольно узком фронте, особо не пытаясь растянуть свой боевой порядок далеко в стороны от дороги. Видимо, фрицы были уже ученые и вполне понимали, что у нас в степи попадаются засыпанные снегом овраги и ямы, куда танк может провалиться полностью, да так, что его оттуда никаким тягачом не вытащишь.
        Двигались супостаты довольно медленно, явно с опаской. При этом способ их действий был каким-то предельно неправильным. По идее, впереди должна была непременно двигаться какая-никакая разведка. Разные там мотоциклисты, бронемашины с рациями, легкие танки - те, кто должен был вызывать огонь на себя и обнаруживать сопротивление на пути у главных сил, предупреждая последние об этом. Вроде бы именно так должен был поступить любой, хоть немного понимающий в военном деле человек (я уж не говорю - профессиональный военный прусской школы, окончивший какое ни на есть военное училище и сдававший там зачеты по тактике).
        Но эти танки перли относительно плотной группой, не выдвигая никого вперед. Либо они уже лишились своей разведки, либо пребывали в эйфории от прорыва и под это дело напрочь забыли о тактике и стратегии. Не похоже это было на тертых арийских сверхчеловеков образца второго года войны, ох, не похоже…
        При этом четыре танка в немецкой группе были какие-то странные. Два угловатых и слишком крупных, с длинными пушками (неужто «Тигры»?), а еще два - какие-то не по-немецки обтекаемые, в стиле «Т-34». Но точно не трофейные «тридцатьчетверки» и не «Пантеры» (последним под Сталиградом делать было вообще нечего, их прототипы тогда только-только начали накручивать первые километры по полигону Айзенах в Тюрингии), это было понятно даже с такого расстояния.
        Остальные шесть танков были вполне стандартными «трешками» и «четверками».
        Примерно уяснив общий расклад, я рванул на полусогнутых к «катюшникам», туда, где у выведенной на позицию машины отдавал какие-то распоряжения Бункевич.
        - Товарищ старший лейтенант, - крикнул я, подбежав к нему. - Смотрите, вон там, видите, справа - бронетранспортер?
        - Да, - ответил он, посмотрев в свой бинокль и удостоверившись в том, что я даю верные вводные.
        - Цельтесь в первую очередь в ту сторону.
        - Это зачем? - не понял старлей.
        - Затем, что, если этот бронетранспортер уцелеет и доедет до хутора и если из него вылезет хотя бы два десятка фрицев с автоматами, бой может сильно затянуться и принять неожиданный и неприятный для нас оборот…
        - Ага, это ты верно мыслишь, сержант, - согласился он и отдал бойцам соответствующую команду.
        Его облепившие пусковую установку словно трудолюбивые муравьи бойцы, очень напоминающие своими ватниками, валенками и ушанками обыкновенных грузчиков, слегка развернули установку и отрегулировали направление огня. Как я понял, делали они это не столько с помощью прицела, сколько чисто визуально, доворотом самой машины.
        В этот самый момент метрах в пятидесяти от нас, на том самом месте где я стоял до этого, появился Никитин в сопровождении Капканова и Глухоманюка. Все трое были с автоматами и биноклями и вид имели самый решительный. С Никитина так можно было вообще памятник ваять. Прямо Наполеон на Бородинском поле, только треуголки да подзорной трубы не хватало…
        - Стреляем, товарищ капитан? - крикнул ему Бункевич.
        - Пока ждем! - ответил Никитин, поднимая к глазам бинокль, такой же, как у меня.
        Наш капитан что-то явно прикидывал. Впрочем, на умствования у него ушло всего минуты две, как это обычно бывает у военных людей в критических ситуациях.
        Похоже, он понял, что, если тянуть и дальше - можем и не успеть.
        - Гвардейцы, прицелились? - крикнул он Бункевичу.
        - Так точно! - отозвался старлей.
        - Тогда огонь! - приказал Никитин и заорал: - Ложись!
        - Все геть от машины! - крикнул один из расчета «катюши», плотный мужичок деревенского вида в великоватых ватнике и ушанке, полез в водительскую кабину. Ну, все правильно, пульт управления стрельбой у «катюш» был именно там. Остальной расчет, явно отработанным на учениях движением, кинулся врассыпную и попадал в снег. Залегли и мы с Бункевичем.
        Я поднял голову - все-таки интересно было посмотреть в натуре, как эта антикварная штука стреляет.
        Сначала многократно пыхнуло, во все стороны пошел удушливый светлый дым, потом завыло-засвистело-заревело, и снаряды с отрывистым «шш-шр-рр-уу-вж-жи-жих-жих» начали уходить с направляющих рельсов яркими росчерками пламени, оставляя за собой факелы работающих двигателей и сизые облака сгоревшего топлива. Вонь при стрельбе была специфическая, с явным химическим оттенком.
        А в остальном залп «катюши» проходил примерно так же, как и у всех более поздних РСЗО, до «Смерча» включительно - снаряды улетали не всей кучей, а один за другим, с небольшими интервалами, что правильно с точки зрения безопасности стрельбы. Все шестнадцать снарядов ушли с направляющих, по-моему, секунд за десять-пятнадцать.
        Дым от залпа еще толком не осел, когда через считаные секунды где-то в степи, впереди нас, раздалось отрывистое «бдыщ-дыщ-ды», и земля под нашими ногами слегка затряслась от далеких взрывов. Мощная все-таки была штука, раз ее удар на таком расстоянии ощущался.
        Мы все вскочили на ноги и схватились за бинокли.
        Над степью перед хутором стояла сплошная пелена поднятого залпом снега и земли, на фоне которой ярко разгоралось несколько небольших пожаров. БТРа, по которому наводили первый залп, я вообще не увидел. Два немецких танка горели, еще один стоял и не двигался. Остальные семь танков слегка прибавили скорость.
        Я обернулся к Бункевичу. Блин, почему он не командует своим увести установку в укрытие на перезарядку? Но он, похоже, забыв обо всем, рассматривал в бинокль свежие пожары в степи, а расчет «Катюши» стоял возле машины и тоже смотрел в ту же сторону. Интересно же - в первый раз стреляли по реальной цели, да еще и вполне себе видимой, а не находящейся за десяток километров.
        В общем, гвардейцы-минометчики явно потеряли нюх, и отрезвление наступило почти мгновенно, поскольку оставшиеся немецкие танки чуть ли не одновременно осветились тусклыми вспышками орудийных выстрелов, и через считаные секунды на хутор посыпались их снаряды.
        - Черт! В укрытие! - заорали почти одновременно и Никитин, и Бункевич, снова падая в снег. Я тоже дальновидно залег. Это было нечто вроде запоздалой реакции жирафа из старого детского анекдота.
        Конечно, до немецких танков было километра три - для точной стрельбы из тогдашних танковых пушек явно далековато. Но из своих семи оставшихся в наличии стволов они давали хорошую интенсивность беглого огня, даже при стрельбе наугад, с коротких остановок. Опять же отрицательным моментом было то, что при стрельбе «БМ-13» себя очень хорошо демаскирует. Такие «выхлопы» рассмотреть было несложно.
        В общем, очухавшиеся от первого шока, гитлеровские танкисты лупили в ответ, довольно плохо видя хутор, но вот поднятые «катюшей» дым и снежную пыль некоторые немецкие наводчики, похоже, все-таки засекли. В конце концов, не дети, как-никак всю Европу подмяли и пол-России проехали к этому времени…
        Немецкие снаряды начали рваться один за другим. Одновременно в разных местах. Пара улетела куда-то на восточную окраину хутора, там испуганно заржали лошади, а потом что-то загорелось в том месте, куда перед этим отогнали автомашины - явно вмазали в какой-то грузовик.
        И, как назло, наши гвардейцы-минометчики недопустимо замешкались с отходом с позиции. То есть расчет успел ретироваться, а забравшийся в кабину установки водитель (тот самый мужичок, что стрелял) даже завел двигатель, но тронуться с места не успел. Немецкие танки как раз кинули новую порцию смертоносного железа, и сначала снаряд небольшого калибра лег между местом, где лежали я и Бункевич (ощутимо заложило уши), и установкой, потом был еще более близкий и мощный разрыв и, наконец, третье почти прямое попадание в саму «катюшу» - в какой-то момент ее кабину словно скомкало, вспыхнул топливный бак, а водитель, в горящем на спине ватнике, успев выпасть из машины, остался лежать на снегу в откровенно безжизненной позе. Как потом выяснилось, этими снарядами убило еще двоих из расчета этой установки и двух человек на окраине. Последних, впрочем, чисто случайно.
        Нас с Бункевичем и остальной комсостав, к счастью, не задело, только присыпало землей и снегом.
        Следующие снаряды, выпущенные из немецких танков, начали рваться в основном на западной окраине хутора. То ли наводчики увидели там какое-то шевеление, то ли наконец засекли нашу редкую, лежащую в снегу цепь. В мой голове возникла мысль о том, как бы под эту раздачу люлей не попала наша Танька Шевкопляс, которая явно осталась при рации (интересно только, где - в хате или ее благоразумно отправили в укрытие?). Жалко будет, если убьют вот так, не за грош, шальным снарядом…
        Меж тем наш бравый Никитин вскочил на ноги, глянул в бинокль и заорал нам с Бункевичем:
        - Старший лейтенант! Давайте залп второй установкой! Скорее!
        - Ивашин, на позицию! - крикнул Букевич кому-то позади себя. Н-да, чтобы руководить чем бы то ни было в те времена, надо было иметь однозначно луженую глотку.
        Хотя, по-моему, двигатель второй установки зашумел на повышенных оборотах еще до его команды. Свое нехитрое дело гвардейцы-минометчики знали туго.
        Мимо нас на позицию выехал облепленный бойцами расчета «Шевроле», вставший для ведения огня левее горящей первой установки.
        Бункевич кинулся к машине.
        - Наводить по головным! - выкрикнул ему вслед Никитин.
        Я стоял и смотрел в бинокль в момент, когда вторая установка дала залп и, тут же, не дожидаясь никаких команд, рванула задним ходом с позиции. Потом развернулась и мгновенно укатила на перезарядку.
        Меня при этом втором залпе чуть было не снесло на фиг, поскольку я свалял дурака и залег слишком близко от стреляющей установки.
        Поднимаясь и натужно кашляя в едком дыму, я все-таки успел рассмотреть в бинокль, как шестнадцать взрывов реактивных снарядов буквально вспахали землю, накрыв четыре головных немецких танка (было ощущение что один из танков даже подлетел над землей), два «панцера» сразу же загорелись.
        Оставшиеся три танка, чьи экипажи, похоже, до сих пор не понимали явных намеков, остановились и ударили из пушек с места. Сейчас до них было около двух километров. Снаряды ложились где попало, на хуторе и вокруг него, в стороне от нас. Собственно, что и требовалось - потеря темпа, которая означала, что бой немцами уже почти проигран, тем более что их осталось откровенно негусто. Для нас главным теперь было - не останавливаться.
        Кинув по три-четыре снаряда, немецкие танки снова тронулись с места, продолжая изредка стрелять с ходу. Их снаряды опять начали падать где-то на восточной окраине. И там снова громко ржали лошади, орали люди и что-то горело.
        - Давай третью! - выкрикнул сорванной глоткой Никитин.
        Среди руин хуторских хат и сараев появилась третья установка, на шасси «Форда».
        На приличной скорости машина выскочила примерно на то же место, откуда только что стрелял второй расчет. Может быть, зря.
        - Бить по уцелевшим! - дал очень ценное указание Никитин.
        А оставшиеся четыре танка приближались, продолжая методично долбить по нам, не жалея снарядов.
        Через несколько минут «катюша» вроде бы была нацелена куда нужно. И вдруг, метрах в двадцати от нее, подняв при взрывах фонтаны снега, упало сразу два немецких снаряда. Я с Бункевичем и Никитин с «сопровождающими лицами» успели инстинктивно залечь. А вот пять человек из расчета буквально расшвыряло по сторонам, и они лежали на снегу, как-то не торопясь подниматься и походя на манекены. Все убиты?!
        Мы с Бункевичем вскочили и, не сговариваясь, кинулись к ним. Позади нас лопнул еще один снаряд, мимо меня с противным свистом пролетели осколки. Бункевич поскользнулся и упал. В общем, получилось так, что до установки я добежал первым. Перепрыгнув через лежащего у открытой шоферской двери бойца и зацепляясь за что попало висящим на плече «ППШ» влез на водительское сиденье. В этот момент увидел, как этот гвардеец-минометчик неуверенно встает на ноги. А точнее - пытается встать. Стало быть, жив.
        - Ранен? - спросил я его.
        - А фиг его знает, - честно ответил батареец.
        - Огонь! - орал Никитин. Его голос слышался где-то очень далеко, словно за пределами моего сознания.
        - Вы прицелились? - спросил я воскресшего бойца.
        - Да.
        - Ну, тогда с богом, за Родину, за Сталина!
        С этими словами я окинул взглядом на кабину. Да, пульт управления стрельбой был смонтирован прямо на торпедо, справа от шоферского места. Этакий металлический ящичек с короткой рукояткой в металлическом кругу посредине, из которого тянулись из кабины провода. В принципе, на «Граде» в этом плане мало что изменилось. Определившись, я затаил дыхание и «крутанул динаму».
        Нет, ребята, одно дело - когда наблюдаешь за стрельбой «катюши» со стороны, а вот когда пускаешь эрэсы сам, сидя в кабине, - это вообще что-то. Тут я не просто прямо-таки офигел, а практически чуть не обосрался, когда снаряды со зловещим шуршанием (было ощущение, что они стартуют прямо с крыши кабины в каких-то сантиметрах от моего затылка) один за другим уходили с направляющих.
        При каждом выстреле машину ощутимо раскачивало.
        Впереди по направлению стрельбы поднялось море огня.
        Но еще до того, как в цель улетел последний снаряд, до установки добежал закопченный и слегка обалдевший Бункевич (выходит, его все-таки не задело?), который недрогнувшей железной рукой, помогая себе добрым словом (смысл сказанного в переводе с командно-матерного на общечеловеческий - большое тебе человеческое спасибо, сержант, но сейчас иди на хер, пожалуйста), выдернул меня из кабины, словно морковь с грядки. После чего старлей уселся за баранку сам и врубил задний ход, уводя машину за руины сараев. Двое из ее расчета неуверенной походкой направлялись в тыл, трое продолжали лежать. Пахло гарью, над заснеженной степью поднимались новые столбы все более густеющего дыма.
        А я словно оглох и тряс головой, не слыша, кто и чего командовал в этот момент.
        Однако через несколько минут мимо меня проскочила четвертая «катюша» батареи с висящим на подножке Бункевичем, которая в хорошем темпе выскочила на огневую, быстро дала залп и тут же пошла на перезарядку. В этот момент звуки окружающего мира наконец вернулись в мои уши. Слава богу, кажется, это все-таки была не вполне контузия. Или контузия, но не сильная.
        И здесь я вдруг понял, что стало как-то тихо. В общей какофонии звуков боя почему-то больше не было слышно глухих выстрелов немецких танковых пушек, исчез и служивший своеобразным «фоном» глухой звук работающих танковых двигателей и лязгающих траков.
        Рядом со мной возник Бункевич, вся морда в саже, шинель и шапка в земле и копоти, но вид довольный, глаза шальные, как у завалившего кабана охотника или картежника, которому неожиданно поперло…
        - Зацепило, а, сержант? - проорал он, дохнув на меня луком. Что за манера обжираться луком зимой? Ведь вроде бы гвардейцы-минометчики не полярники на льдине и немецкая пуля на фронте куда опаснее цинги. Или это от общего недостатка закуси?
        - Не, только оглушило маленько, - ответил я и спросил: - Что, комбат, кажется, все?
        Старлей на это только пожал плечами и опять убежал. Руководить. А Никитин все стоял и смотрел в бинокль на свежие пожары, словно какой-нибудь Гурко или Скобелев на перевале Шипка во времена Русско-турецкой войны.
        У ног капитана Капканов пытался поднять лежащего лицом в снег Глухоманюка, то ли убитого, то ли раненого.
        Не дожидаясь команд Никитина, на огневую в хорошем темпе выехала еще одна «катюша», которую уже успели перезарядить (быстро управились, однако), и тут же дала уже привычный по своей оглушительности залп. Гвардейцы-минометчики явно вошли в раж (или во вкус?).
        Между тем наш Никитин наконец удосужился оторвать бинокль от глаз и, размахивая руками, крикнул что есть мочи:
        - Орлы! Прекратить огонь! Стоп!
        - Рапопорт! Отставить! - немедленно заорал Бункевич кому-то из своих батарейцев. Сделал он это вовремя, поскольку, судя по звуку автомобильного двигателя, на линию огня уже шла очередная перезаряженная «катюша». Интересно, на сколько залпов у них еще осталось снарядов?
        Я поднял свой бинокль и осмотрел пейзаж перед хутором.
        Действительно, это было все. В смысле - кобздец, но на этот раз, слава богу, не нам. Как сказал бы по аналогичному поводу какой-нибудь поэт из позапрошлого XIX века - очень мило…
        Вид местности действительно впечатлял - еще недавно вполне себе белое поле по сторонам от дороги было густо истыкано десятками воронок и от копоти стало серым, практически семидесяти разных оттенков. Так, будто туда ткнули гигантской головешкой или, к примеру, еще более огромным окурком. И, что самое главное - впереди больше не было никакого движения.
        Все немецкие танки или горели, или просто стояли неподвижно. Два самых ближних были подбиты меньше чем в полукилометре от хутора, всего метрах в трехстах от нашей, залегшей в снегу, редкой цепи. Впрочем, как я успел заметить, там никто уже и не лежал, все это обозное воинство повскакивало с мест и или бурно радовалось, или направлялось к подбитой немецкой технике. Шоферы и прочие ездовые держали личное оружие на изготовку, и, судя по тому, что некоторые из них примкнули к винтовкам и карабинам штыки, намерения они имели самые что ни на есть серьезные…
        - Потеряхин! - воззвал к моей персоне Никитин. - Подь сюды!
        Я опустил бинокль и подошел.
        Капканов уже перестал возиться с Глухоманюком, и, судя по тому, что он накрыл ему лицо ушанкой, тот действительно был непоправимо мертв. Со своей наблюдательной позиции к нам шел быстрым шагом Зырин. Лицо у него имело весьма нерадостное выражение, как видно, уже увидел мертвого друга-приятеля.
        - Я здесь, товарищ капитан! - отрекомендовался я совершенно не по-уставному, подойдя вплотную.
        - Молодцом, сержант, - сказал Никитин. - Я смотрю, ты все-таки не зря те руководства читал?
        - Наверное, не зря. На войне никогда не знаешь наперед, что пригодится, а что нет. А Ванька что - убит? - в свою очередь спросил я, кивнув в сторону лежащего на снегу Глухоманюка.
        Капитан молча кивнул.
        - Мелкий осколок в грудь, - прокомментировал эту смерть Капканов и обреченно выматерился. Чувствовалось, что он далеко не в первый раз закрывал глаза убитым сослуживцам, и ему это занятие было явно не по душе. Но что поделать, как говорил один классик - смерть есть будничное явление военных будней.
        - Значит, так, - приказал Никитин. - Потеряхин, сейчас берешь с собой Зырина и пойдешь к Сигизмундычу. Там возьмешь «Бантик» и съездишь на поле боя, посмотри, что там и как! А то, по-моему, танки там какие-то уж больно интересные. Если там, конечно, осталось, что осматривать… После такого-то… А еще лучше будет, если там кто из фашистских экипажей в живых остался. В общем, если найдешь что интересное - оставишь Зырина охранять и пулей сюда. Задача ясна? Да, еще скажи там Татьяне, чтобы срочно связалась с «Первым» и доложила, что хутор мы удержали и прорвавшиеся немецкие танки уничтожены. А то в штабе армии, чего доброго, решат подстраховаться и отправят по нашу душу авиацию. Чего не хотелось бы…
        Если кто не знает - «Бантиком» в Красной Армии называли джип марки «Бантам ВRC», малосерийного предка легендарного «Виллиса».
        - Так точно, задача ясна! - ответил я, козырнул начальству и спросил: - А где вообще Сигизмундыча с Таней искать?
        - До начала боя они были вместе с нашими машинами в низине, метров двести позади той хаты, где мы ночевали…
        - Понял, - сказал я. - Зырин, за мной!
        И мы с ним рванули к месту недавней ночевки. Как говорили при царе-батюшке, «стрелковым шагом».
        Хата была, слава богу, цела. У крыльца стояла давешняя старуха-хозяйка, закутанная в черный платок и драный, явно великоватый ей, мужской овчинный кожух. Как видно, выползла-таки посмотреть на то, что вокруг происходит. Оно и понятно, такая стрельба разбудит кого хочешь…
        Рядом с этой Изергилью (интересно, кстати, как по логике должны были звать мужа горьковской старухи Изергиль - старикан Изергилий?) сидел на снегу здоровенный серо-полосатый кот и равнодушно смотрел на этот мир желто-зелеными глазами. Так, и опять он здесь. А ведь вчера в хате и вообще в хуторе никаких котов не наблюдалось. И все-то он таскается за мной по всем фронтам непонятным талисманом. Знать бы еще, для чего…
        Однако долго думать на эту все равно не имеющую продолжения тему я не стал, поскольку кот стал уже вполне привычен, а вот наших сослуживцев и транспорта у хаты не было. Вокруг бегали какие-то незнакомые бойцы в шинелях и ватниках, а метрах в ста от хаты догорал бортовой «ЗИС-5», который никто не тушил.
        К счастью, наши машины обнаружились именно там, где их велел искать Никитин. Из кузова «Студера» чуть ли не мне прямо на голову выскочила Татьяна, в ушанке, полушубке и с пистолетной кобурой на боку. Как оказалось, капитан отправил ее сюда вместе с рацией.
        - Андрей, тебя точно не задело? - спросила она. Голос был какой-то сочувственно-взволнованный.
        - Да вроде нет. А с чего это ты спросила?
        - Ты себя в зеркале видел?
        - Барышня, то есть товарищ воентехник, у нас тут, блин, не «Мюр и Мерилиз», а, если вы успели заметить, фронт. И зеркальных трюмо или витрин тут нет. А что такое?
        - Левый рукав и шапка, - пояснила Танька, ткнув в меня рукавичкой.
        Я бегло осмотрел себя. Да, действительно, в общей суматохе даже не заметил, что меня слегка покоцало. Левый рукав полушубка на предплечье оказался будто разрезан ножом. Прореха длиной сантиметров десять, из дыры торчала овчина, но крови не было - царапнуло неглубоко, даже до гимнастерки не дошло. А на шапке левее звездочки обнаружилась дыра, примерно как бывает от пули, только неровная. Явно мелкий осколок. Хорошо, что ушанка у меня все время на затылке болталась, а то бы, наверное, прямо в лоб прилетело. И лежал бы я на снегу, весь из себя красивый, но с лишней дыркой…
        - Наши все живы? - спросила Татьяна.
        - Увы, нет. Ваньку Глухоманюка осколком. Наповал.
        У Татьяны на глазах появились слезы. Чисто автоматически. Чтобы отвлечь ее, я передал распоряжения Никитина насчет срочного донесения командарму. Она, как и положено военному человеку, немедленно утерла сопли и полезла обратно в кузов «Студера», к рации.
        А из кабины «Студера» в облаке табачного дыма появился Сигизмундыч. Я уже заметил, что перекуры у него обычно бывают в моменты, когда другие вокруг воюют.
        - Наше вам, - приветствовал я его и сразу же спросил: - «Бантик» в порядке?
        - Да фиг ли ему сделается. Нас при обстреле и близко не зацепило. А ты с какой целью интересуешься?
        - Приказ капитана. Выводи агрегат. Поедем на подбитые танки смотреть.
        - Да мне вшистко едно, хоть на танки, хоть на курвенок, в бане через щелочку…
        Веселый он все-таки дяденька, хотя, надо признать, полонизмы из него все-таки вылетали нечасто.
        Через минуту он уже подогнал задним ходом вертлявый «Бантам» с брезентовой крышей, ездить на котором в русский мороз могли только явные и конченые экстремалы. Я сел рядом с водителем, положив автомат на колени, Зырин забрался на заднее сиденье и мы поехали, оставив Татьяну в одиночестве со «Студером». Хотя это не играло особой роли, поскольку любой из нашей группы умел водить и автомобиль, и танк.
        Когда мы выезжали на дорогу, в вышине послышался гул авиационных моторов. Зимнее небо над нами было не то чтобы ясным, но действий авиации погода вроде не исключала. Впрочем, гудело где-то на северо-востоке, с нашей стороны фронта. И звук этот приближался. Сигизмундыч остановился и прислушался.
        - Это наши, - заявил он авторитетно.
        В художественных фильмах из будущих времен вслед за этой репликой обычно появлялся «мессершмитт» или «лаптежник», который салютовал по машине из всех стволов и убивал говорившего подобные глупости «знатока».
        Но Сигизмундыч не ошибся. Действительно, через пару минут над нами на малой высоте проскочили три остроносых аппарата, на голубых крыльях которых снизу четко просматривались красные звезды. Истребители (по-моему, это были «Яки») сделали широкий круг над хутором и ушли на запад. А потом, несколько минут спустя, правее хутора пролетели три тройки горбатых штурмовиков, но «Илы» прошли стороной, сразу же потянули вслед за истребителями. Похоже, их уже предупредили, что здесь у нас все нормально.
        Сигизмундыч завел мотор, и через несколько минут наш «Бантик» уже лавировал среди свежих воронок, на том самом месте, по которому считаные минуты назад стреляли «катюши».
        Большинство стихийно возникших источников огня уже погасло, хотя некоторые танки (теперь совсем не страшные и похожие на уродливые железные ящики) продолжали гореть, испуская в небо остро воняющий костром, железом и горелым топливом дым. Возле этих костров уже стояли или рассеянно бродили с видом праздных зевак бойцы из «пехотного прикрытия».
        - Осторожно! - орал командовавший ими лейтенант. - Если в каком-нибудь из них снаряды от жара стебанут, может и нас зацепить!
        Хотя это была уже излишняя предосторожность. По-моему, все, что здесь могло взорваться, уже давно взорвалось, что подтверждали сорванные с неких «панцеров» башни..
        - Стой, - сказал я Сигизмундычу. Вылез из джипа, перекинул ремень «ППШ» через плечо и, стоя на черно-сером снегу посреди этого рукотворного пожарища, понял, что Никитин был абсолютно прав, да и я, похоже, не ошибся в своих предварительных оценках, хотя в бинокль много и не увидишь.
        Танки действительно были ну очень интересные. То есть «Т-IV» и «T-III» были вполне себе заурядными, но вот кроме них…
        Короче говоря, здесь были два VK 4501(Р), они же «Тигры» «Порше», с 88-мм пушками. На привычные «Тигры» они походили мало. Внешне «Тигр» «Порше» - это скорее самоходка «Фердинанд», только с обычной поворотной башней и двигателем в корме, а не в средней части бронекорпуса. Интересно, откуда это их сюда занесло? Прямо с полигона? Хотя вряд ли, их вместе с обычным «Тигром» еще весной 1942-го испытывали и просто «Тигры» уже успели засветить в реальных операциях, например, на том самом Волховском фронте, куда мы ездили еще до иранской командировки.
        Вроде всегда было принято считать, что их сделали всего-то 90 штук и все их шасси последовательно переделали, сначала в САУ «Фердинанд», а потом в «Элефант». Ну и еще будто бы был один прототип в виде обычного танка, который служил командирской машиной при тех же «Фердинандах». Что же, выходит, тех шасси не 90, а чуть больше, как минимум 92 - 93? Интересные дела творятся под луной…
        Один VK 4501(Р) сгорел полностью, и его почерневшая башня сползла с погона, зарывшись в снег дульным тормозом основательного орудия. Второй однотипный танк не загорелся, но в него попала пара эрэсов, капитально изуродовавших левую гусеницу - разбитые траки лежали, что называется, россыпью, а одна из тележек подвески вместе с катками валялась аж метрах в четырех позади него.
        А еще два танка были вообще загадочными. Ей-богу, это же VK 3002 (DB) от «Даймлер-Бенц» с их наклонными бронелистами корпуса! Первая попытка немецких конструкторов скопировать «Т-34». Относительно небольшие танки с шахматной подвеской и длинными 75-мм орудиями. Однако поскольку Гитлер в конечном итоге предпочел продукт конкурирующей фирмы «MAN», более известный нам как «Пантера», историки будущих времен полагали, что существовал один-единственный прототип этого даймлер-бенцевского танка, который к этому времени должны были сдать в металлолом.
        И вот на тебе - здесь я увидел аж целых два таких танка, отличающихся друг от друга мелкими деталями. Один сгоревший, другой с широкой пробоиной в борту и слегка не целиком - ему снесло пушку вместе с маской. По-моему, историки будущего чего-то все-таки упустили или не учли…
        Единственный немецкий бронетранспортер (по-моему, это был обычный средний «Sdkfz 251») просто разобрало на запчасти. Частично сохранившийся гусеничный движитель с частями рамы лежал в стороне от разбитого по швам бронекорпуса. Передний мост бронемашины с двумя колесами (покрышки сгорели начисто) откинуло далеко в сторону. Можно было только посочувствовать тем, кто в этом БТРе ехал, поскольку на черном снегу там и сям лежали обрубки и ошметки тел (шедшего позади меня Зырина откровенно замутило, а я, кажется, рассмотрел среди них оторванную по колено ногу в ботинке и изрядно зажарившийся человеческий торс с руками и головой - все, что должно было находиться ниже груди, отсутствовало начисто), обгорелое оружие, немецкие каски, металлические противогазные коробки, котелки, саперные лопаты и еще бог знает что…
        Вообще в живых из немцев практически никого не осталось. Нет, то есть трупы, горелые и не очень, в черной танкистской форме с розовыми кантами на погонах и петлицах кое-где все-таки валялись, но вот так, чтобы взять кого-то в плен, - увы… Я глянул на топавшего следом за мной Зырина - его лицо было цвета грязного снега. Похоже, видеть столько покойников сразу, да и к тому же не целиком, ему прежде не доводилось…
        Мы обошли подбитый «Т-III» с открытыми люками, повернутой влево башней (я даже запнулся о размотавшуюся по снегу перебитую гусеницу) и наткнулись на сцену, вполне достойную какого-нибудь ужастика. Прямо-таки чистое насилие, без малейшей примеси секса.
        На грязном снегу корчились два немца, обгорелых настолько, что было непонятно, где у них кончается одежда и начинается тело, - какие-то покрытые коростой серо-красно-коричневые манекены, а не люди. И, по-моему, и тот и другой начисто лишились зрения. Искалеченные фрицы слепо таращились по сторонам, жутко орали и неразборчиво ругались на языке Шиллера и Гете. Рядом, закусив губу, стоял молоденький боец в коротковатом ватнике. Глаза у него были дикие, руки дрожали, ему все происходящее не нравилось, и он явно пытался прекратить это безобразие - наведя ствол «ППШ» на недогоревших фашистов, лихорадочно жал на спуск, но автомат раз за разом отказывался стрелять, поскольку у бойца не был взведен затвор. Да и сам автомат был какой-то подозрительно новый. Ну да, небось дали шоферюге или «водителю кобылы» ствол из числа перевозившегося в качестве груза оружия, а он небось «ППШ» до этого и в глаза не видел…
        Я даже не успел что-нибудь сказать, поскольку откуда-то из-за наших спин неожиданно появился пожилой усатый обозник, казавшийся кубическим в своей шинели и ушанке с опущенными ушами. В руках его была трехлинейка со штыком.
        - Отойди, сынок, дай душу отвести, - тихо и зловеще сказал он, плечом отодвигая бойца с «ППШ».
        После этого он подошел к немцам и, как мне показалось, очень профессионально, вонзая штык прямо-таки с придыханием, заколол сперва одного, потом другого немца. При этом он приговаривал:
        - Это вам за моих сынов, твари…
        Я бы совсем не удивился, если бы этот дяденька не просто убил, а еще и съел этих фрицев. Парнишечка с «ППШ» тут же тихо слинял, как только увидел, что именно делает это его «коллега». Оно и понятно - вот так, запросто, людей убивать - это тебе не фунт изюму.
        Закончив свои заплечные дела, обозник перевел дух и тут увидел нас с Зыриным. Возникла немая сцена.
        - И сколько у тебя было сынов? - поинтересовался я.
        - Три.
        - И что, все погибли?
        - Не все. Третий малой еще, в четвертом классе учится…
        - Ну и что, дядя, легче-то хоть стало? - спросил я его несколько ехидно.
        На самом деле, поскольку обгоревшие и ослепшие немцы (ну ведь явно не жильцы) на роль «языков» категорически не годились, мне в данном случае было все равно. Да и добить их в этом случае действительно было вполне себе милосердно, особенно исходя из нехитрой логики сельского жителя, который на протяжении своей сознательной жизни все время деловито режет бычков, свиней и прочую домашнюю скотину. Такому все равно, что подсвинка подколоть, что гитлеровског танкиста. Таскать же обгоревшего до крайней степени человека (пусть даже он и враг) туда-сюда - только лишний раз мучить…
        - Мало, - сказал обозник с сожалением вместо ответа тоном Ивана Грозного из тогда еще не вышедшего на экраны эйзенштейновского кино.
        - А ты, дядя, в снайперы запишись, - от души посоветовал я. - Тогда сразу все счеты кровью сведешь…
        - Староват я уже для этого, - ответил обозник сварливо и добавил: - Шли бы вы отсюдова, племяннички, куды подальше…
        - Уже идем, - не стал спорить я, но все же спросил на всякий случай: - Слушай, дядя, ты тут вокруг еще каких-нибудь фрицев видел? Только желательно все-таки живых и целиком.
        - Там, - ответил обозник и неопределенно кивнул куда-то влево.
        Мы с Зыриным пошли в указанном направлении, обогнули еще один густо дымивший «Т-IV» и таки действительно наткнулись на еще живого супостата.
        На снегу сидело нечто, напоминающее типичного погорельца. В неглубокой воронке сидел на корточках немец в черных лопнувших на заду штанах (в прорехе просматривались труселя небесно-голубого цвета) и коротком мундирчике танкиста, одетом поверх свитера. И форма, и свитер немца сильно обгорели в нескольких местах, особенно на спине и локтях, но, похоже, их владелец отделался относительно легко. На груди немца вполне сохранились овальные пристежки за танковые атаки и ранения и «Айронкройц» а на плечах - узкие серебристые погоны цвета рыбьей чешуи с розовым кантом и двумя золотистыми четырехугольными звездочками. Ого, знатный «улов» - целый капитан танковых войск…
        Глаза у немца были вроде бы в порядке, хотя его закопченную физиономию и украшали несколько свежих волдырей от ожогов. Кисти рук у немца обгорели куда сильнее - докрасна, и кожа с них местами прямо-таки свисала. Из ушей немца сочилась быстро густевшая на морозе кровь. Стало быть, еще и контуженый…
        В остальном этот попавший под залп «катюши» (чего я, надо признаться, искренне не пожелал бы никому и никогда) немецкий капитан держался обеими обожженными руками за свою изрядно обгорелую прическу и ругался (а что ему еще оставалось?), раскачиваясь из стороны в сторону. Ни к кому специально не обращаясь, он снова и снова повторял:
        - Stalins Оrgan… Ferfluchter Stalins Organ… Buseranti…
        Судя по последней реплике, контуженый и обожженный капитан панцерваффе был австрийцем. Поскольку только в краю венских вальсов, шницелей и штруделей педерастов именуют столь заковыристым термином, совершенно нехарактерным для других мест, где тевтоны говорят по-немецки. Нас он имел в виду или собственное начальство - черт его разберет…
        Я подошел к нему и, сделав страшное лицо, заорал:
        - Schtee auf! Schnell!
        Услышал он меня или догадался по губам, не знаю. Но, посмотрев в мою сторону и увидев наведенный ствол «ППШ», немец послушно поднял руки вверх и выбрался из воронки.
        Это было хорошо, поскольку означало, что с ума он вроде бы не сошел. Шмон карманов гитлеровца дал офицерскую книжку, в которой обладатель документа был поименован как гаптман Ханс Герман Дохт из 17-й танковой дивизии. Так сказать, первичная информация. А может, и единственная, учитывая, что мне было неведомо, стал ли вообще разговаривать этот подгорелый ариец потом, на допросах.
        - Охраняй его, - велел я Зырину. - И к танкам тоже старайся никого не подпускать. Я за начальством. А то тут много всего интересного.
        Я сел в «Бантам» к Сигизмундычу, и мы поехали обратно.
        Заслушав прямо на морозе мой краткий доклад, Никитин немедленно запрыгнул в джип и поехал с нами на поле брани, оставив на хозяйстве Капканова, который как раз перетаскивал тело Глухоманюка в сторону нашего «Студера» с помощью двух очень недовольных бойцов, позаимствованных им непонятно где.
        Прибыв на поле боя, Никитин сначала удивился, а потом явно начал испытывать профессиональный зуд, поскольку немедленно развил бурную деятельность, выставив часовых у всех четырех экспериментальных немецких танков, подбитых нами.
        Потом, забрав пленного и Зырина, мы приехали обратно. Въезжая в хутор, увидели, как с востока в него входит довольно длинная колонна техники.
        Впереди ехал давешний «БА-64», из башни которого с видом победителя таращился уже знакомый нам старший лейтенант Осыка, а за ним шли наши танки - двенадцать «Т-34» разного образца и года выпуска и пяток «Т-70». Увидев нас, колонна остановилась.
        И здесь я понял, что нет, ни фига наше местное высокое начальство сегодня не рисковало. Даже если бы нам не подвернулся серьезный «рояль в кустах» в виде батареи «катюш» и немцы все-таки намотали бы нас очень тонким слоем на траки своих танков, далеко они бы все равно не прошли - сначала по ним бы долбанули штурмовики, а потом они бы напоролись на эти самые танки. С непредсказуемым для них результатом.
        - Чего запоздал, старший лейтенант? - поинтересовался Никитин у Осыки. Чувствовалось, что еще до начала сегодняшней заварушки этот старлей что-то пообещал нашему капитану, но, судя по выражению лица последнего, это обещание пошло не сдержал.
        - А вот, - только и сказал Осыка, неопределенно пожав плечами.
        Из широкого башенного люка головного «Т-34», на борту покрашенной белилами башни которого красовалась размашистая надпись «Красный латышский стрелок» и красный номер «98», на снег спрыгнул невысокий командир в танкошлеме и полушубке.
        - Подполковник Сапунов, - представился он и тут же поинтересовался тем, что здесь произошло.
        Никитин доложил результат боя, который был примерно таким - уничтожено десять вражеских танков и один бронетранспортер, подсчитать людские потери противника пока нет возможности, но при этом один гитлеровский офицер все-таки был захвачен в плен живьем. Сам пленный немец в момент этого разговора сидел в «Бантике» под прицелом бдительного сержанта Зырина и с предельно тупым выражением лица, не мигая, смотрел на шляющихся вокруг него русских - похоже, контузило его все-таки довольно сильно…
        - Расход реактивных снарядов - восемьдесят «РС-132», - продолжал Никитин. - Наши потери - одна «БМ-13», пять грузовых машин, две из которых были нагружены топливом и четыре подводы (убито семь лошадей).
        Людские потери были такие - в батарее гвардейских минометов Бункевича шесть убитых плюс наш Глухоманюк, и в хуторе при танковом обстреле погибло еще четырнадцать человек из различных частей. Итого двадцать один погибший плюс двенадцать раненых. Результат был вроде бы вполне в нашу пользу.
        Уже потом, в своих будущих временах, я интереса ради посмотрел в архивах документы по поводу этого боя и выяснил любопытную вещь. Похоже, тогда наградили всех причастных к этому бою, без исключений. Правда, отследить награждения всех шоферов и обозников я физически не смог, поскольку не знал ни их частей, ни фамилий.
        Но интересно, что вообще не участвовавший в отражении немецких танков и выполнявший при сей баталии всего лишь функции «перераста» старший лейтенант Осыка Константин Осипович все-таки удостоился ордена Красной Звезды. Как мне удалось установить, капитан Осыка погиб в 1944-м под Черкассами. А вот батарею Бункевича наградили орденами и медалями поголовно (всех погибших наградили посмертно). При этом я не смог выяснить, представляли ли самого комбата к Герою, но представление на награждение его орденом Ленина, подписанное лично командующим Сталинградским фронтом генерал-полковником А. И. Еременко, я в архиве нашел. И в феврале 1943-го он этот орден получил. Кстати, Бункевич Сергей Тимофеевич закончил войну в Австрии, в районе Штоккерау, будучи по состоянию на 15 мая 1945 г. майором и командиром 234-го дивизиона гвардейских минометов. Дальнейшую его послевоенную судьбу я отслеживать не стал - сложно это, да и незачем.
        В общем, дослушав доклад и похвалив Никитина, Осыка и Сапунов со своими танкистами завели моторы и ушли из хутора, как тогда говорили, «вперед на запад». За ними чуть позже отбыли в том же направлении и «катюшники», а мы, доложив по радио в ГАБТУ о своих подвигах и находках, перевязали пленного немца и на какое-то время застряли в хуторе. Погибших в этом бою похоронили в братской могиле, но нашего Глухоманюка мы поместили отдельно. Правда, как я уже говорил, через пять лет обе эти могилы все равно оказались где-то на дне Цимлянского водохранилища, о чем хоронившие убитых знать не могли…
        Вечером мы, как положено, помянули погибших, с большим трудом удержавшись на той грани, которая переводит русские поминки просто в пьянку, с алкоголическими слезами, истерикой и разрыванием тельняшек на волосатой груди, а на следующее утро прямо в степи рядом с хутором сел простуженно тарахтевший «У-2», на котором прилетел срочно прибывший из Москвы Заманухин.
        Осмотрев подбитые германские танки, он, по-моему (конечно, я наблюдал со стороны и не могу это утверждать на сто процентов), испытал нечто, прямо-таки близкое к оргазму, и немедленно вызвал к нам дополнительную бригаду из автобронетанкового управления. Пленного немецкого капитана Заманухин допрашивать на месте не стал, а предпочел отправить в Москву, но что с ним потом случилось и была ли от него хоть какая-то польза, мне установить так и не удалось. Копаясь в архивах будущих времен, я нашел в них упоминание аж о трех гауптманах Гансах Дохтах, которые сидели у нас в плену по состоянию на лето 1945 года. Но поскольку я не знал даже точный год рождения этого фрица, дальнейшие поиски были бессмысленны и даже мои предположения насчет его возможного австрийского происхождения здесь никакой роли не играли. Вообще после Сталинградской битвы немецких пленных стало так много, что разбираться спустя семь десятилетий в их списках и судьбах было себе дороже.
        Никитин за этот эпизод досрочно стал майором и получил еще один орден, а остальная наша группа - медали «За отвагу» (в моем случае это была уже вторая такая медаль), в том числе Глухоманюк посмертно.
        Позже, в начале мая 1943-го, уже на Северо-Западном фронте, где мы испытывали «Т-34» с катковым минным тралом, туда неожиданно заехал тот самый знакомый нам всем по Керчи фотокорреспондент Витя Перескоков и по такому случаю снял нас своей «лейкой». Наши командиры тогда как раз впервые нацепили недавно введенные погоны и еще не вполне привыкли именовать друг друга «товарищи офицеры».
        Никитин потом почти торжественно вручил мне эту карточку. В подписи на обороте он почему-то рекомендовал мне не забывать эпизод с хутором Еблышкино, который, видимо, глубоко запал ему в душу.
        Да я и не забыл, поскольку потом таскал этот снимок с собой по всем фронтам. На нем засняты Никитин, Татьяна, старлей Капканов, сержант Зырин и я. Кстати, для Гришки Зырина это было последнее в его жизни фото, поскольку его убило осколком во время случайного авианалета, как раз в конце той командировки.
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 5. Два майора, или ловля «Тигра» на живца
        15 СЕНТЯБРЯ 1943 ГОДА. ПРИДНЕПРОВСКИЕ ЛЕСА И БОЛОТА ГДЕ-ТО МЕЖДУ ЖЛОБИНОМ И ГОМЕЛЕМ. БРЯНСКИЙ ФРОНТ. СССР.
        * * *
        Ты мне тут сказки не рассказывай!
        ОДНА ВРЕДНАЯ УЧИЛКА
        На опушке желтого осеннего леса стояло штук шесть выгоревших докрасна «Т-34». Судя по тому, что в танках было всего по одной-две пробоины (но зато основательных), побили их, скорее всего, из засады и из калибра не менее 88-мм. За последние полгода мы уже вполне сумели понять, что бронебойные и подкалиберные снаряды немецких 75-мм танковых и противотанковых пушек оставляют в железе куда более аккуратные отверстия.
        У нас в этом плане был обширный опыт, поскольку все лето наша группа не вылезала с мест танковых боев под Понырями, Обоянью и Прохоровкой, обеспечивая осмотр и протоколирование наиболее характерных повреждений отечественной и вражеской бронетанковой техники. Занималось этим как ГАБТУ, так и представители КБ и танковых заводов.
        Зрелище было то еще. Лично я видел, как генералы и прочие большие армейские чины собирали возле какого-нибудь особо дырявого «Т-34» конструкторов и производственников и, указуя на дырки, вопрошали - доколе? А танкостроители, выражение лиц которых было такое, словно они только что наелись говна, в ответ мямлили, что, мол, да, видим, что немецкие танки пробивают нашу броню с запредельных дистанций, да, это непорядок, да, постараемся это исправить. Вот только на вопрос «когда именно?» производственники откровенно мялись и пожимали плечами. Я-то знал, что в данном случае «ответка» займет почти год…
        На высокой жухлой траве, чуть в стороне от сгоревших танков, стоял на коленках с видом тихо помешанного какой-то странный тип в стоптанных кирзовых сапогах и синевато-сером комбезе танкиста (рядом на траве лежал его танкошлем), который что-то нашептывал одними губами. Молился, что ли, комик?
        При ближайшем рассмотрении у типа обнаружилось очень характерное лицо - темно-розовое, гладкое, без морщин и складок, с невыразительными губами, без бровей и ресниц и с минимумом растительности на черепе, будто эту физиономию вылепили из пластилина, тщательно выравнивая при лепке пальцами или шпателем, а потом она еще и подплавилась от тепла.
        Такие лица обычно бывают у сильно обгоревших людей. Со мной в институте учился один такой, Ринат Уразов, завуч из сельской школы (интересно, где теперь та школа и тот завуч?), афганский ветеран, чей БТР под занавес той войны, где-то на Саланге, наехал на противотанковую мину или фугас. И у него было именно вот такое, страшноватое лицо, на которое свежему человеку было просто невозможно долго смотреть, а еще у него одна нога была заметно короче другой и вместо кисти правой руки была черная перчатка-протез (последствия того же подрыва). Хотя у шепчущего непонятные мантры типа руки и ноги были вполне себе на месте.
        - Это что за чудик? - спросил я сопровождавшего нас сержанта-разведчика по фамилии Шарипов, когда мы отошли на расстояние, уже не позволявшее чудику нас услышать.
        - А черт его знает, - ответил сержант, откинув за спину свой «ППШ» с рожковым магазином, который он до этого держал наизготовку. - Он вроде как бы не в себе. Это он так молится, но какому-то своему особенному, танковому богу…
        - А что, на небе и такой есть? - заметно удивился шедший чуть впереди нас майор Никитин. Его как представителя ГАБТУ, видимо, заинтересовала эта информация о религиозных верованиях советских танкистов, но - чисто в плане спортивного интереса. Он привык относиться к подобному мракобесию со здоровым скепсисом истинно советского человека. Я же как человек из будущего (и, по понятиям моих нынешних сослуживцев, будущее это было далеко не светлым) знал, что можно легко верить и в куда большую лабуду. Телевидение, социальные сети и поповская пропаганда в сочетании с избытком в продуктах питания технической сои медленно, но верно множат количество кретинов среди населения и дают замечательную почву для любых сект и «карманных» религий. В этом смысле Никитину можно было только позавидовать - он-то до времен почтенных Муна, Рона Хаббарда и прочих «Белых братьев», скорее всего, не дожил…
        - Ну, он-то считает, что есть, - пожал плечами разведчик. - Только другие в это не особо верят. Вообще он много о чем рассказывает. Например, говорит, что нынешняя война - это не просто война, а еще и какая-то там борьба добра со злом, которая происходит не только на земле, но и где-то на небе. Его этот майор из армейской разведки зачем-то с собой притащил…
        - А фамилия этого хмыря, случайно, не Найденов? - уточнил я.
        А то, как знать, может, именно так и рождаются разные нездоровые легенды…
        - Не знаю, - честно ответил сержант.
        Разведчик был прямо-таки на загляденье. Молодой, наглый, стриженный под «бокс», в сдвинутой на самую бровь пилотке. С едва-едва отросшими маленькими усиками и новеньким орденом Славы III степени на груди заправленной в камуфлированные амебообразными пятнами штаны от маскхалата гимнастерки.
        Впрочем, мы с Никитиным тоже вполне себе производили впечатление своими кожаными куртками и наградами на груди. Награды дополнялись гвардейскими знаками (их нам с лета 1943 года приказали носить «для конспирации») и значками «Отличный танкист» (их в подобных нашему подразделению ГАБТУ получал любой, прослуживший там более полугода). Особое уважение у сержанта вызывали две пистолетные кобуры на моем офицерском поясном ремне - стандартная с «ТТ», на боку справа и немецкая (коричневого цвета, снятая с убитого под Вязьмой унтера из какой-то авиаполевой дивизии люфтваффе), с «Люгером» на заднице слева. Признаюсь, что две кобуры я носил исключительно для понта, но мне эту явную придурь неизменно прощали…
        - А вон и ваш майор! - сказал разведчик, кивнув в сторону стоявшего у очередной группы горелых «тридцатьчетверок» коренастого плешивого офицера с очень серьезным лицом, в полевой фуражке с защитной звездочкой и напяленном поверх формы маскхалате. На груди майора болтался трофейный фотоаппарат, а плечо оттягивал немецкий автомат «МР-38/40». Вид у офицера был скучающе-озабоченный.
        - Прибыли? - спросил майор и представился: - Майор Федотов. Заместитель начальника разведки 63-й армии!
        Сержант-разведчик при этих его словах сразу чуть приотстал от нас, стремясь не мешать разговору.
        - Так точно, - ответил Никитин. - Майор Никитин, а это старший сержант Потеряхин. Специальная группа из Главного автобронетанкового управления Красной Армии. Прибыли в ваше распоряжение.
        - Вас что, всего двое? - изволил удивляться Федотов.
        - Никак нет, остальные ждут по соседству, в деревне Мраково, - ответил Никитин и тут же задал вопрос: - Позвольте полюбопытствовать, а что именно мы с вами тут делаем?
        - Если честно, я и сам до конца не понимаю. Вообще-то мы тут расследуем один странный, практически мистический случай. А точнее, частный случай одного неприятного явления…
        - Какого именно? - уточнил Никитин.
        - В ходе общего наступления фронта части нашей 63-й армии две недели назад вышли в этот район, - пояснил ситуацию майор Федотов. - Между Днепром и реками Сож и Беседь. Местность вокруг лесисто-болотистая. Впереди за Днепром Жлобин и Рогачев, но наступать далее без дополнительной инженерной подготовки и подхода резервов армия не в состоянии. На этом фоне в последние несколько дней перед фронтом армии наблюдается странное явление. На нашей передовой или даже в ближнем тылу внезапно появляется немецкий тяжелый танк неизвестного типа. Уцелевшие очевидцы утверждают, что по виду - нечто среднее между «Тигром» и «Пантерой». Танк этот появляется всегда неожиданно, словно слон в посудной лавке, громит все, до чего успевает дотянуться, а потом быстро уходит. Похоже, у немцев очень хорошо работает разведка, поскольку этот фашистский танк всегда атакует там, где появляются наши свежие, необстрелянные мехчасти. На прошлой неделе неизвестный тяжелый танк появлялся в районе Задротска, а на этой - сначала у села Тряски, а позавчера здесь, у деревни Мраково. Эти его вылазки уже стоили армии тридцати восьми
потерянных танков «Т-34» и «Т-70». Но, что самое поразительное - каждый раз этот немецкий танк появляется со стороны болот, непроходимых для любой техники. И, сделав свое черное дело, уходит обратно, в болото же. Я не знаю, как это возможно. Но я лично выезжал на все три указанных поля боя, и со мной туда ездили командиры из штабов армии и фронта - и мы четко видели, что все было именно так, как рассказывают очевидцы. Следы гусениц немецкого танка всегда начинаются от края болота и в болото же уходят. Штаб фронта и штаб армии в недоумении, дело на личном контроле у нашего командарма генерал-лейтенанта Колпакчи. Именно поэтому и были вызваны вы. Может быть, хоть вы сможете понять, как это возможно? Ведь не тонет же этот хренов танк каждый раз, в конце концов…
        - Посмотрим, - сказал на это Никитин задумчиво. - Только я тебе сразу скажу, майор - того, о чем ты рассказал, просто не может быть!
        - Так, а я о чем?! - продолжал Федотов. - Но вы посмотрите сами, вон они, наши горелые танки стоят, а вон там, дальше, его следы. И ведут они действительно в болото. Пойдемте покажу!
        В сопровождении все того же разведчика мы двинулись за майором.
        Нет, Александр Трифонович Твардовский в своем «Теркине» не наврал насчет погоды - осень в 1943-м была действительно поздняя и сухая. Особых дождей пока не было, а значит, на наше счастье, в этих лесах на границе Брянской области и Белоруссии было относительно негрязно.
        Довольно густо стоявшие среди осенней природы на проплешинах обожженной горящим топливом земли наши сгоревшие танки уже остыли, но запах горелого топлива, железа и резины вокруг еще не вполне рассеялся. Получалось, что только здесь неизвестный немецкий танк уничтожил девять «Т-34 - 76» и три «Т-70». Картина вырисовывалась примерно такая - свежий танковый батальон, полк или бригаду рассредоточили в этом лесу вдоль просеки (ближайшая проселочная автодорога была восточнее, километрах в трех от болота) и замаскировали. Потом совершенно неожиданно появился этот немецкий танк и, видимо, за считаные минуты перестрелял двенадцать танков, экипажи которых не успели отреагировать на его появление. На это указывало то, что все сгоревшие танки относительно ровно стояли вдоль просеки с башнями, развернутыми в диаметральную плоскость. Судя по многочисленным следам гусениц и воронкам, остальные экипажи сумели завести танки и на большой скорости, отстреливаясь, отошли в восточном направлении. Немецкий танк, судя по всему, не пытался их преследовать. Оно и понятно - не с его скоростью гоняться за «Т-34 - 76», а уж
тем более за «Т-70».
        - Хуже всего то, - продолжал свой рассказ майор Федотов, когда мы прошли метров восемьсот и вышли к широкими следам гусениц немецкого танка и пошли вдоль них в сторону болота - что среди солдат и офицеров фронта уже начала ходить дурацкая легенда про некий, абсолютно неуязвимый «Белый Тигр», от которого любые наши снаряды отскакивают, как горох от стенки, и который может запросто появиться где угодно, убить кого угодно и безнаказанно уйти…
        - А почему «белый», кстати? - спросил я совершенно не по-уставному.
        - А черт его знает, - ответил Федотов. - Одно слово - нездоровые слухи, сеющие панику и подрывающие боеспособность войск. Но это не по нашей части, нехай политотдел занимается…
        Я ускорил шаг и пошел по следам немецкой машины, обогнав обоих майоров, которые, похоже, никуда не торопились. Судя по вспаханной широкими гусеницами земле, вражеский танк действительно выдвинулся со стороны болота, прошел практически по прямой километра полтора, от души пострелял и, развернувшись (на это четко указывало неровное полукружье срезанной гусеницами земли в одном месте - такое могло быть только при развороте тяжелой машины), ушел обратно. Причем его водитель явно пытался двигаться назад по собственным следам, но не везде у него это получилось, и местами след выглядел двойным. Что тут скажешь - шаблонная германская тактика, рассчитанная на внезапность, без учета каких-либо «запасных вариантов».
        Край обширного осеннего болота зарос довольно густым ивняком и кустарником, при этом часть деревьев и прочего разнотравья немецкий танк снес начисто. Идя по его следам, я спустился к самому краю болота и, присев на корточки, осмотрелся.
        Почему-то четкий гусеничный след обрывался в паре метров от края топи, а не уходил в само болото. Точнее сказать, обрывались именно фигурные следы траков, но зато там были отпечатки чего-то плоского и угловатого, вдавленного в грунт изрядным весом танка.
        Я осмотрел и болото. Конечно, за двое суток покрытая тиной поверхность уже обрела первоначальный вид, но все же не до конца. В болоте все равно оставалась заметная полоса, взбаламученная неким движением, причем полоса эта была шириной метров в двадцать, что сильно превосходило ширину любого танка, хоть нашего, хоть немецкого. Хотя представить, чтобы «Тигр» или «Пантера» могли плавать по болоту, было сложно, тут было явно что-то другое. На всем протяжении этой светившейся еще не затянувшимися тиной и ряской проплешинами открытой воды полосы камыш и прочая росшая на болоте растительность были либо стесаны, либо примяты. А еще я обратил внимание на то, что практически все листья с деревьев по краю болота сдуло, как будто очень сильным порывом ветра. Но уже метрах в пятидесяти от болота осенняя листва с деревьев облетала вполне себе лениво и абсолютно голых стволов там не просматривалось…
        - Ну и что ты там нашел, сержант? - спросил меня майор Федотов, когда товарищи офицеры в сопровождении разведчика подошли к краю болота, но топать следом за мной к самой топи не торопились.
        - Кое-что нашел, товарищ майор…
        - Да?! Ну-ка, ну-ка…
        И Федотов спустился к болоту следом за мной. За ним направился и Никитин. Сержант Шарипов остался на месте. Он же нас типа охранял.
        - Смотрите, - сказал я офицерам. - След траков на земле обрывается не прямо в болоте, а на расстоянии пары метров от него. И там же имеются явственные следы чего-то угловатого, сильно вмявшегося в землю под тяжестью танка. И этих угловатых штук там было две, как раз под обеими гусеницами…
        - Ты хочешь сказать, - сказал Никитин задумчиво. - Что это…
        - Правильно, сходни…
        - Стоп, сержант, - оборвал меня Федотов. - Ты мне хочешь сказать, что этот немецкий танк сюда привезли и увезли на неком десантно-высадочном средстве?
        - Вот именно. Десантная баржа или что-то еще в этом роде.
        - Сержант, а ты, часом, не того? - спросил Федотов, и лицо его приобрело раздраженное выражение вместо озабоченного. - Объясни мне, дураку, как это баржа с танком может двигаться по болоту, где даже человек утонет?
        - Товарищ майор, это же не простая баржа. Вы видите, что всю листву с болотных деревьев сдуло на хрен? А ведь дальше в лесу ничего подобного нет…
        - Не понял тебя, сержант, при чем тут вообще листва?
        - Как же вам попроще объяснить-то… Ладно, товарищи командиры, слушайте. Весной 1939 года к нам в Краснобельск по случаю присвоения местному аэроклубу Осоавиахима имени покойного Валерия Павловича Чкалова приезжала представительная делегация из Москвы. Пробыла она у нас всего два дня, но я, как сотрудник одной местной многотиражки, присутствовал на встрече членов делегации с общественностью. И там выступал, в частности, известный летчик, комбриг и орденоносец Михаил Громов, ну, тот самый, что в Америку перед войной летал…
        Тут я откровенно импровизировал на ходу, но практически не врал, имея некую «домашнюю заготовку». Поскольку делегация из Москвы в конце мая 1939 года в наш Краснобельск действительно приезжала и именно по этому самому поводу. Я про это читал в своем времени в старых газетах. Вот только никаких подробностей, кроме самого факта этой самой «встречи с общественностью», в тех газетах, разумеется, не было. То есть сам факт легко поддавался проверке, а вот насчет разных мелких деталей можно было и соврать, как Штирлиц Мюллеру в той скандальной истории с отпечатками пальцев на чемодане с рацией. А иначе как мне еще было рассказать товарищам офицерам о некоторых технических новинках того времени?
        - Ну, так вот, кроме аэроклуба, имя Валерия Чкалова тогда заодно присвоили и пионерской дружине одной из городских школ, - импровизировал я. - И поэтому на той встрече было полно пионеров. И на их вопросы отвечал почему-то в основном летчик-герой Громов. Так вот, один юный толстый и очкастый красногалстучный вундеркинд зачем-то спросил его о том, бывают ли летающие корабли. Как видно, пионер этот большим умом и избытком знаний явно не страдал. Но Громов то ли был в ударе, то ли еще что, взял да и ответил на этот вопрос более чем развернуто. Я тогда сидел в зале и сам все слышал. Так вот, Громов рассказал, что есть, оказывается, такой гениальный конструктор, Владимир Израилевич Левков. И якобы он работает над этими самыми летающими кораблями…
        - Это как? - удивился уже не Федотов, а Никитин. Оно и понятно, мой непосредственный начальник считал себя более чем в курсе всех последних новинок науки и техники.
        - Доводилось где-нибудь слышать про такую вещь, как «экранный эффект»? Короче, берем небольшой корабль или катер и оснащаем его, скажем, четырьмя авиационными двигателями. Ну, или двумя двигателями, от которых будет привод, скажем, на четыре воздушных винта типа самолетных. Только два винта будут для нормального передвижения, а еще два ставим практически вертикально, и они гонят воздух непосредственно под днище катера…
        - Это зачем? - спросил Федотов.
        - Затем, товарищ майор, что таким образом создается так называемая «воздушная подушка», то, что иначе как раз и называют «экранным эффектом». За счет этого катер слегка приподнимается над поверхностью и может как бы лететь, причем не только над водой, но и землей и снежной поверхностью. Правда, на очень маленькой высоте - между его днищем и поверхностью не будет и полметра…
        - Так это же сколько горючего он должен жрать?! - задал риторический вопрос Федотов.
        - А это не так уж и важно. Важно, что эта штука получится вполне себе вездеходной. Громов тогда рассказал, что этот Левков построил такой летающий катер, который при собственном весе в восемь тонн летал на скорости 130 кмч с экипажем из нескольких человек и над водой, и над сушей преодолевал рвы и прочие препятствия. Уж не знаю почему, но этот эпизод, похоже, запал в душу товарищу Громову. Может быть, он лично наблюдал за полетами этого катера где-нибудь на полигоне… Мне, естественно, стало интересно, и я потом почитал кое-какую популярную литературу - и действительно, в некоторых журналах и книгах писали о подобных опытах, но, разумеется, без всякой конкретики и фамилий. А чуть позже один моряк рассказал мне, что видел такой катер в действии во время испытаний на Копачском озере, где-то под Ленинградом. И даже рассказал, что на борту этого катера было написано «СССР-Л-5» и на нем якобы стояло два авиамотора по 850 лс. Была упомянута даже такая интересная деталь - один идиот с тамошнего наблюдательного поста сдуру как с дубу записал в своем журнале, что «со стороны озера появился торпедный катер,
который затем скрылся в лесу»… Как вам такое?
        - Ну и что? - спросил после некоторой паузы (надо полагать - на обдумывание) Никитин.
        - Левков-то тут при чем? У нас здесь речь вообще-то о немцах…
        - А я вам о чем говорю? Ведь если даже у нас, перед войной, подобное построили и оно даже летало, то почему чему-то аналогичному не быть и у Германии? У Гитлера по части техники, по-моему, всегда было нормально. Взяли и сделали десантный катер, грузоподъемность в 50 - 100 тонн и теперь испытывают его здесь. А может, они его сделали вообще года три назад для высадки в Англии, а теперь, когда сильно приперло, достали откуда-нибудь со склада и применяют…
        - То есть ты хочешь сказать, что это штуковина типа «Зибеля»? - уточнил Никитин. - Только сделанная по принципу аэроглиссера?
        - Ага, типа того. Только, я так думаю, более легкая. Так что танк этот, разумеется, не утоп, и никакая это не мистика, товарищи майоры.
        - Либо ты, сержант, слишком умный и знаешь то, чего другие не знают, либо ты псих похлеще этого моего Насонова, который все подобные моменты сводит чуть ли не к занебесной драке бога с дьяволом, - сказал майор Федотов задумчиво и добавил: - И не скажу, что ты меня стопроцентно убедил…
        Ну они там у себя, в разведке, скептики известные, это мы все еще по июню 1941-го помним… А фамилия этого богомольца, выходит, была Насонов, а не Найденов. Не то же самое, но все же близко. Может, и не на пустом месте эта попавшая в книги и фильмы нашего времени легенда родилась…
        - Товарищ майор, - сказал я. - Листьев, которые сдуло явно струями от воздушных винтов, вам что - мало? Ведь видно же невооруженным взглядом, что поверхность болота слегка перепахана. Выходит, что-то тяжелое и объемное шло над самой топью. Сшибая при этом все на своем пути. Кстати, а при каких обстоятельствах немецкий танк появился из болота?
        - Ранним-ранним утром. Был густой туман…
        - Какой-нибудь сопутствующий шум очевидцы слышали? До появления танка?
        - Перед его появлением немецкая тяжелая артиллерия как раз обстреливала соседний квадрат.
        - При этом артобстреле мы какие-нибудь потери понесли?
        - Да вроде бы практически нет. Командование предполагает, что немцы вели беспокоящий огонь, целясь в проходящую там автодорогу. Но по ней, что характерно, в тот момент ничего, кроме пары грузовиков, не ехало…
        - Вот видите! Все логично и правильно. Перед появлением танка немцы явно создавали необходимое шумовое оформление в виде звуковой завесы. Но может быть, уцелевшие очевидцы все-таки слышали свист?
        - Двое или трое вроде бы упоминали о чем-то таком…
        - Ну, вот и здесь все сходится. А что было потом?
        - Из тумана появился танк. Уничтожил наши танки и ушел.
        - А туман?
        - Что туман?
        - Туман так и не рассеялся?
        - Вроде бы нет, хотя очевидцев об этом не спрашивали. При таких делах как-то не до тумана и прочих погодных явлений…
        - Тогда это, скорее всего, никакой не туман был, а химдым…
        - Чего-чего?
        - Ну, дымзавеса.
        - Тьфу ты, так бы и сказал… Нет, про это у очевидцев спросить не догадались.
        - Что тут сказать? Видите, товарищ майор, супостаты работают очень грамотно, с необходимой маскировкой и отвлечением внимания… А накануне появления этого танка из болота ничего необычного в этом месте не замечалось?
        - Да нет, - ответил Федотов. - Хотя… Вроде бы за сутки или двое до этого, ночью и в сумерках, наблюдатели видели на болоте какие-то ядовито-зеленые огни. Которые двигались…
        - Великолепно! Это, между прочим, с высокой долей вероятности означает, что накануне появления танка немецкие саперы проводили там инженерную разведку или что-то вроде того. Ведь все одно к одному, а вы говорите - не убедил…
        Федотов ничего не сказал, но по выражению его лица было заметно борение нешуточных эмоций. С одной стороны, сказанное мной, видимо, не очень вмещалось в его мозги, а с другой - он явно ругал себя последними словами за то, что сам не додумался до таких простых вещей. Хотя я не экстрасенс из телешоу и читать чужие мысли на расстоянии не обучен. Ну а Никитин смотрел на меня практически с гордостью и восхищением - глядите, мол, какие у меня подчиненные…
        Конечно, все, что я высказал товарищам майорам, было лишь развернутым предположением, но тем не менее предположением, не лишенным оснований. Я уже успел понять, что здесь наблюдаются какие-то мелкие отличия от знакомой мне по книгам и документам привычной реальности. Причем все эти изменения были связаны с бронетанковой техникой (хотя я же не в Генштабе служил, чтобы обладать полной и систематизированной информацией - вдруг и в авиации творилось что-нибудь аналогичное?) - образцы вражеских танков, которые, по идее, не должны были уезжать дальше полигона в Куммерсдорфе, с завидной регулярностью появлялись на Восточном фронте. Это не могло не настораживать, а раз так, я вполне мог ожидать и любых других дальнейших сюрпризов в этом же стиле.
        И пресловутый «танк из болота» сюда вполне укладывался. Ну а дальше все просто - раз этот танк все-таки оставлял отчетливые следы гусениц, то сам он, слава богу, по воздуху не летал (а значит, это, тьфу-тьфу, был не какой-нибудь там «летающий диск Белонцо»). А значит, его перевозили на чем-то, способном преодолевать болотные топи и трясины. Обычный самолет, вертолет ли тот же «летающий диск» в данном случае отпадал - для доставки тяжелого танка эта дура должна иметь габариты как минимум «Ил-76» и прилететь на место незаметно, а уж тем более высадить при этом танк, уйти, а потом вернуться и забрать этот танк обратно такой аппарат (по идее, для этого подошел бы гигантских размеров конвертоплан или что-то вроде того) не смог бы ни за что. Было бы слишком много ненужного шума.
        Конечно, для людей из 1940-х годов судно на воздушной подушке или экраноплан было чудом, которое встречалось разве что в фантастических романах, и лишь для меня - обыденной реальностью. Но если рассуждать логически - а как еще можно доставить тяжелый танк через топь? Разную мистическую херабрень я в расчет вообще принимать не собирался, поскольку жизнь давно сделала из всех нас грубых материалистов и стихийных диалектиков. А раз так, раз нормальный летательный аппарат отпадал, наиболее логичным выглядело как раз применение супостатами либо не особо большого СВВП, либо (с меньшей вероятностью) экраноплана, либо чего-то среднего, гибрида первого с вторым. С одной стороны, я помнил, что вроде бы во время той войны немцы ничего такого не делали. А с другой стороны, они были ребята продвинутые (в конце концов, они и тогда и вертолеты делали, и ракеты, и реактивные самолеты), и уровень их науки и техники подобное вполне позволял. Кроме того, я не забыл, что в документах у немцев почему-то постоянно не сходились концы с концами, и многие записанные в документах экземпляры различного «чудо-оружия» (это
опять-таки касалось и танков, и самолетов, и ракет), материальных подтверждений которых победители не смогли обнаружить, поспешно объявлялись «реально не существующими и легендарными» либо «списанными после испытаний и отправленными в переплавку». А потом, лет через семьдесят после рассекречивания каких-нибудь документов, оказывалось, что это оружие все-таки существовало и, попав в руки к нам или англо-американцам прямо из заводского цеха или полигона (пусть и в недостроенном виде), долго и тщательно исследовалось или даже испытывалось.
        А еще я хорошо помнил и о том, что даже в рамках подготовки к операции «Seelowe» (если кто не помнит - высадка морского десанта в Англии, которая планировалась на 1940 - 1941 гг.), гитлеровские умники запланировали очень много всего интересного в самых различных областях. А полных документов о том, что из запланированного они успели реально сделать в наши времена, так и не было опубликовано. А раз так - мало ли до чего они там могли додуматься. Ведь не могу же я, грешный, знать абсолютно все?!
        В общем, после того как я озадачил обоих майоров, и своего, и чужого, этой догадкой мы на двух «Виллисах» вернулись в Мраково, частично разрушенную во время последних боев, ничем не примечательную деревню. Хотя одна характерная особенность у Мракова все же была. У дороги на западной окраине деревни стоял уже слегка вросший в землю остов ржавого и выгоревшего танка «БТ-7» с приткнувшимся рядом, поросшим травой, характерным холмиком (явной братской могилой неизвестного экипажа) - печальная память о тех, кто погибал в этих местах в 1941-м…
        Я остался в деревне вместе с Татьяной, Капкановым, Сигизмундычем и двумя «усилившими» нашу группу новенькими - сержантом Смирнягой и младшим лейтенантом Асояном. А вот Федотов с Никитиным немедленно рванули на всех парах в штаб 63-й армии, надо полагать, связываться по ВЧ с начальством.
        Уже почти стемнело, когда в деревню вернулся Никитин, заметно озадаченный, но не грустный. Федотов, похоже, остался ночевать в штабе армии.
        В момент, когда «Виллис» Никитина (наш майор, так же, как, кстати, и Федотов, предпочитал водить машину сам) притормозил возле уцелевшей избы, где размещалась на ночлег наша группа, мы как раз успели поужинать гороховым супчиком и пшенной кашей (в деревне размещались какие-то связисты и саперы, у которых была походная кухня, и, соответственно, проблем с горячей кормежкой не было, что нас всех не могло не радовать), и я сидел на завалинке, наслаждаясь редким на войне ничегонеделанием.
        Когда наш майор вылез из джипа, я встал и отдал ему честь.
        - Да ладно, вольно, сержант, - отмахнулся Никитин. Но в избу он почему-то не торопился.
        - Ну, сержант, ты голова, - сказал он, присаживаясь рядом со мной. - Уж не знаю, откуда ты про все это узнал, но в Москве мне по телефону подтвердили, что этот конструктор Левков и те катера, про которые ты давеча говорил, действительно существуют. Оказывается, перед войной этот Левков сделал катера «Л-11» и «Л-13» массой 15 и 30 тонн. Вот только после начала войны все работы по ним свернули, а вся эта техника сейчас осталась где-то в Ленинграде, а там сейчас явно не до этого, особенно в условиях блокады… Так что ты оказался прав и, возможно, все верно предполагаешь…
        - А я в этом и не сомневался, товарищ майор. И что мы намерены делать дальше?
        - К нам срочно вылетает полковник Заманухин, который будет решать все необходимые вопросы непосредственно на месте. А ты как думаешь, что нам стоит сделать?
        Никитин спрашивал это не просто так. Два года общения со мной научили его прислушиваться к тому, что я говорю. Конечно, в нормальных условиях армейской субординации ситуация, в которой майор спрашивает совета у сержанта, выглядит чистой воды шизухой. Но Никитин никогда не задавал подобных вопросов громко и при свидетелях, всегда предпочитая разговаривать наедине. Тем более что он уже давно приноровился выдавать мои мысли и предложения за свои и благодаря этому был на хорошем счету у начальства, исправно получая ордена и очередные звания. Меня подобная ситуация вполне устраивала - все равно другого выхода не было.
        - Ну, товарищ майор, это же азбука! - охотно продолжил разговор я. - Будь я начальником в больших чинах, первым делом усилил бы разведку, и воздушную, и наземную, и агентурную. Ведь эта дура, на которой они возят свой хренов танк, явно немаленькая и где-то же они ее должны прятать. И место это должны охранять с особой тщательностью какие-нибудь черные СС. Второе - по-моему, надо попробовать выманить их «на живца». Если их цель всегда в одном, а именно - выбивать у нас танки, надо имитировать прибытие на какой-нибудь участок фронта рядом с болотом свежей танковой части. Но попутно развернуть в том месте все возможные силы и средства для гарантированного уничтожения этого гитлеровского «гостя».
        - Какие?
        - Что бы там ни говорили про неуязвимость этого, как выразился майор Федотов «Белого Тигра», ни один немецкий тяжелый танк не способен выдержать попадание тяжелого снаряда. И это медицинский факт. А значит, нужны поставленные на прямую наводку на предполагаемом участке появления этого танка гаубицы, калибра не менее 122-мм, либо новые тяжелые САУ «Су-122» или «Су-152». Не помешает и деликатное минирование места его предполагаемого появления. Плюс хорошо бы иметь наготове, для накрытия болота, чтобы ни одна сволочь оттуда не ушла, еще тяжелую артиллерию, «катюши» или штурмовую авиацию. На всякий пожарный нужна и связь с истребительной авиацией, а то мало ли - вдруг воздушное прикрытие понадобится… Как-то так, товарищ майор. А еще надо следить в оба за болотами на этом участке фронта. Ведь не исключено, что немцы уже готовят следующую вылазку. И когда на болотах появятся эти «зеленые огни», про которые говорил майор Федотов, нам надо постараться понять, что это такое и что именно они означают…
        Никитин подумал над моими словами минут пять, а потом встал с завалинки и направился, но не в избу, а обратно к «Виллису». Как видно, опять рванул в штаб армии с рацпредложениями. Вернулся он далеко за полночь, когда остальной личный состав уже дрых под звуки недалекой канонады.
        Похоже, его предложения были приняты. По крайней мере выглядел он вполне довольным.
        Наутро в деревне Мраково объявились сначала майор Федотов с несколькими бойцами из армейской разведки (скорбного головушкой давешнего танкиста Насонова с ними, что характерно, не было), а затем во главе маленькой автоколонны, состоящей из «Доджа - три четверти» и «Студера» с металлическим КУНГом-будкой приехал и полковник Заманухин, настроенный более чем по-деловому, но выглядевший невыспавшимся.
        В КУНГе оказалось хитрое импортное радиооборудование, позволявшее вести радиоразведку (ну, «радиоразведка» в данном случае громко сказано, если точнее - это оборудование позволяло стабильно слушать немецкие радиопереговоры в радиусе около ста километров вокруг), уж не знаю, где наш орел-полковник его надыбал, но, по-моему, радиостанции такого уровня в те времена и Генштабу были за счастье. Командовал связистами некий суровый и секретный старший лейтенант по фамилии Кулышев. Первым делом они развернули свое хозяйство за окраиной села, тщательно замаскировались, развернули антенны, выставили вокруг часовых и немедленно присосались к радиоэфиру. К себе секретные связисты не пускали никого, кроме, разумеется, Заманухина и Никитина. От начальства мы узнали, что эти знающие иностранные языки радиоразведчики пытаются вычислить в хаосе фронтовых радиопереговоров позывные немецких штабов, могущих иметь хоть какое-то отношение к явлениям этого, не тонувшего, словно хорошее говно, немецкого танка.
        Одновременно командование 63-й армии начало реализацию плана по дезинформации противника, но, покуда не было никаких указаний на место следующей акции немцев, все сводилось к самым общим действиям. В течение двух суток по окрестным дорогам несколько раз гоняли колонны танков, самоходок и грузовых машин в надежде на то, что немцы этим заинтересуются. При этом появлявшимся в небе гитлеровским разведчикам «FW-189» старались не мешать.
        Для наблюдения за болотами Федотов привлек фронтовых разведчиков, снайперов и местных «знатоков-болотоходцев» в основном из числа бывших партизан.
        И к вечеру второго дня нам, во Мраково, доложили по телефону с одного из передовых постов, что на участке, километрах в пяти севернее нас, на болотах, похоже, наконец видят те самые «зеленые огни». Это был участок, где накануне утром как раз демонстративно продефилировала одна из привлекавших к себе внимание танковых колонн.
        - Так, - сказал Никитин, вызвав меня к себе. - Давай, сержант. Возьми машину, съезди туда и разберись. Потом доложишь, как и что.
        Почему-то это произошло во вполне обычный для войны момент, когда все остальные члены нашей спецгруппы вдруг оказались чем-то заняты. Непонятно чем (я даже готов был допустить, что кто-то из них в этот момент просто старался не попадаться на глаза начальству, а сам просто играл в домино или картишки с саперами или связистами), но тем не менее заняты. Так что на место пришлось ехать мне, хотя для придания этой поездке некоего статуса и авторитета, наверное, стоило бы все-таки послать офицера. Но приказы, как известно, не обсуждают, и начальству всегда виднее…
        Я натянул поверх ватника (днем-то было тепло, но ночи уже были довольно холодноватые) покрытый амебообразными пятнами маскхалат, взял в дополнение к своим пистолетам автомат «ППШ», повесил на поясной ремень запасной диск в чехле, а на шею бинокль и уехал с Сигизмундычем на «Додже».
        Подъехать близко к месту, куда меня вызывали, разумеется, не удалось. И из-за соображений маскировки, и из-за того, что в этих лесах даже вполне себе вездеходный «Додж» был способен проехать далеко не везде. В конце концов, это же были те самые впоследствии многократно воспетые разными поэтами и композиторами «суровые брянские леса».
        В общем, на машине мы добрались только до расположения штаба стрелкового батальона, который стоял вдоль кромки болот. Основные его силы сидели в двух полуразрушенных деревеньках, сплошного переднего края не было, и окопов пехота отрывать не торопилась (поскольку были ясные указания на счет скорого и неизбежного дальнейшего наступления). Именно поэтому у болота торчали только «секреты» в виде наблюдателей и нескольких, размещенных там «на всякий случай» (вероятность того, что немцы начнут контратаковать через топь, была крайне мала) пулеметных расчетов.
        Разумеется, Сигизмундыч остался у машины (в подобных ситуациях, как я уже успел заметить, очень хорошо быть шофером, отвечающим только за вверенную матчасть и больше ни за что), а меня уже ждали два крепких парняги в таких же, как и на мне, маскхалатах с автоматами на груди и ножами на поясе - подчиненные майора Федотова.
        Вместе с ними я пошел по густому лесу к очень условному переднему краю (условным он был постольку, поскольку немецкие позиции были за болотом, километрах в трех-четырех). Как они ориентировались в осеннем лесу, да еще и в сумерках, для меня вообще было загадкой.
        Сначала с километр мы шли в полный рост, потом передвигались перебежками, потом, уже в сумерках, ползли по покрытой сухими листьями, пахнущей грибами земле.
        Наконец доползли до окопа (по-моему, это была слегка углубленная воронка от не особо крупного снаряда или авиабомбы), где сидел дежурный расчет с пулеметом «ДП», к которому от деревни был протянут телефонный провод для связи со штабом батальона. В окопе скучали рядовой боец и ефрейтор в касках и накинутых на плечи шинелях. Болото из этой огневой точки просматривалось плохо, и никаких огоньков и прочих «спецэффектов» оттуда видно не было. Меня удивило, что ни наши, ни немцы не пускали осветительных ракет. Пулеметчики честно признались, что у них самих никаких осветительных ракет нет (красную сигнальную ракету им предписывалось выпалить лишь в случае немецкой атаки с сопутствующим обрывом телефонной связи), а на вопрос, почему не освещают болото немцы, они ответить затруднились. Дальше разговаривать с ними было бессмысленно, при том что, как оказалось, нас вызывали не совсем сюда.
        Пришлось ползти еще метров сто пятьдесят по жухлой траве и кустам к другому, вовсе уж «передовому секрету» на самом краю болот. Пока ползли, совсем стемнело и в дырах среди облаков над лесом появились яркие осенние созвездия.
        - Тихо, - сказали шепотом откуда-то из темноты, буквально метрах в трех от нас. - Вы чего шумите, как слоны?
        - Кто там? - задал я глупый вопрос, перехватывая «ППШ» в положение для стрельбы.
        - А вы кто? - последовал не менее глупый контрвопрос.
        Сопровождавшие меня разведчики даже хрюкнули со смеху. Я показал им кулак.
        - Тьфу ты, - вспомнил я пароль, который мне накануне сообщили в штабе батальона:
        - «Береза».
        - Так бы сразу и сказали. «Ольха». Ползите сюда.
        Отзыв был правильный.
        В умело замаскированном травой и ветками окопчике сидели невысокий снайпер, раскосый дяденька азиатского вида и совершенно неопределенного возраста, в маскхалате и пилотке с обязательной, обмотанной для маскировки обрывками тряпья и снабженной оптикой мосинской винтовкой. Вторым в окопе был парнишка лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати, в новеньком ватнике, великоватых кирзовых сапогах и ношеной кепке, с «ППШ» и биноклем на шее. Снайпер назвался младшим сержантом Семеном Номохановым (как потом выяснилось, по национальности он был тунгусом - практически стереотип из глупых сериалов нашего времени), а паренька звали Вася Сдасюк. Он, как оказалось, два года партизанил в этих лесах и великолепно знал все мыслимые проходы через болота. Кстати, пулеметчики с «Дегтярем» были размещены именно по Васиной «наколке», как раз перед одним, известным многим местным поселянам проходом через топь.
        - Ну, что тут у вас? - спросил я шепотом, когда мы с разведчиками сползли к ним в окоп и слегка отдышались.
        - А вон там, - показал Номоханов рукой куда-то в сторону болота.
        - Где?
        - Да вон там, разуй глаза, товарищ командир…
        Моих погон под маскхалатом и ватником было не видно, и, видимо, поэтому снайпер, так же, как и сопровождавшие меня разведчики, держал мою персону за офицера. Я не спорил.
        От обычного бинокля толку в этой тьме было мало, а инфракрасной оптики или тепловизоров еще не догадались придумать. Пришлось максимально напрягать зрение. Я присмотрелся и действительно увидел слабый такой зеленовато-желтый огонечек, который медленно двигался на болоте. На глаз до него было метров пятьсот.
        - Видел? - спросил Номоханов.
        - Да.
        - В сумерках их сначала было три, сейчас остался один. По-моему, над землей он метра на полтора, не меньше…
        - То есть?
        - Ежели это человек, а это у него, к примеру, какой-нибудь электрический фонарик, то он у него висит или на груди, или даже на голове.
        - Ты это как определил? Темнота же, практически ни хрена не видно?!
        - Повоюешь с мое - еще не тому научишься…
        Это он верно подметил, тем более у него зрение точно должно быть не в пример моему, небось на гражданке в тайге бил белку в глаз а медведя в ухо в любое время года, при любых погоде и времени суток. Таежник все-таки, может, он вообще в полной темноте видел, как филин или рысь?
        - Много гадов уже настрелял? - поинтересовался я у Номоханова.
        - Девяносто два, однако…
        - Силен. Ты хоть что-нибудь, кроме самого огонька, видишь?
        - Что-то вижу, но далеко, до него же с полкилометра, не меньше…
        - Так. Если мы предполагаем, что это человек - сможешь снять его одним выстрелом?
        - Да.
        - Тогда бить по моей команде.
        Сказав это, я приказал одному из разведчиков метнуться к позиции пулеметчиков. И сказать, чтобы они минут через десять пустили пару очередей, но не в огонек (который они все равно не видели), а в сторону, чисто для отвлечения внимания и шумового оформления. Разведчик приполз обратно и доложил о том, что передал, мол.
        - Они сказали - щас, - закончил он свой доклад.
        - Ну тогда приготовились, - сказал я Номоханову, который уже начал целиться.
        Пулемет замолотил, как это бывает в таких ситуациях, совершенно неожиданно для нас. Пули не были трассирующими, и при стрельбе пулеметчики себя не выдали.
        - Огонь, - скомандовал я снайперу.
        Бахнул одиночный выстрел, практически не слышимый за пулеметным тарахтением. Потом пулемет наконец замолчал. Огонек на болоте дернулся и будто бы скатился вниз, а потом замер где-то на уровне почвы, едва видимый за болотной травой.
        - Не двигается, - констатировал Номоханов. - Похоже, упал.
        - Ясный перец, ты же его явно наповал, - сказал я и приказным тоном предложил остальным: - Ну что, сползаем, посмотрим, что это такое?
        Возражений не последовало, так что поползли, как и были, впятером. Впереди двое разведчиков (эти парни ползали практически бесшумно, чего я не мог сказать о своей персоне - реальный боевой опыт, как известно, нельзя пропить) с местным проводником Васей. Ну а мы с Номохановым следом за ними.
        Как оказалось, ползти по-пластунски по болоту - крайне неприятное ощущение. С одной стороны - трава и кустарник вроде бы были сухими, но вот земля под ними оказалась сырой. Местами попадались и лужи болотной воды. А когда при этом понимаешь, что под тобой что-то не вполне твердое, то внутри делается и вовсе нехорошо. Так что извозюкались изрядно, но Вася Сдасюк, похоже, вывел нас к цели наиболее сухим путем, если таковой на болоте вообще бывает.
        Немцы почему-то проигнорировали пальбу нашего «дегтяря» и не устроили никакой «ответки». Если бы они «для профилактики» начали долбить по болоту, к примеру, из минометов, мало нам бы точно не показалось.
        Наконец мы доползли до огонька. И точно, на земле лежало что-то мохнато-бесформенное. Не то холмик, не то человек в уродливой одежде. Во всяком случае, признаков жизни это «чудо болотное» не подавало категорически.
        - Смотрите в оба, - шепнул я разведчикам. - А то вдруг он тут не один гулял…
        Они молча и бесшумно уползли вперед.
        Между тем я ощупал это самое «нечто». Разумеется, это был человек в специфической маскировке, типа плащ-накидки как бы из мочала, с вплетенными веточками, травой и сухими листьями. Вполне знакомая вещь. В наше время у снайперов такие маскировочные костюмы называются термином «леший». Со стороны это, кстати говоря, действительно должно было походить на какую-нибудь кикимору болотную или Лихо Одноглазое.
        Хоть и не сразу я нашел на этой накидке завязки, ослабил их и ощупал нечто. Нечто разочаровало. Это был вполне обычный фриц. Ожидаемо мертвый. Поскольку пуля Номоханова попала ему точно в середину груди.
        - С девяносто третьим тебя, - поздравил я снайпера.
        - Спасибо, товарищ командир, - прошептал он в ответ.
        А я меж тем продолжил шмон трупа. Документов нет, знаков различия тоже. Одет в куртку и штаны с мелкопятнистым камуфляжем (немцы такой рисунок, кажется, называли «пантеркой»). На голове каска в таком же камуфляжном чехле. На каске с помощью обруча и резинового жгута закреплен фонарик типа шахтерского с зеленовато-желтым стеклом. Фонарик установлен с таким расчетом, чтобы его было видно из-за маскировки. Провод от фонарика тянулся в нагрудный карман убитого, где обнаружилась жестяная коробочка с батарейками, как у обычного карманного фонарика, и тумблером включения-выключения. Вооружен убитый был автоматом «МР-38/40». Кроме сумок с запасными автоматными рожками, на его поясном ремне висел брезентовый чехол (похожий на те, в каких тогда носили свои флажки регулировщики, только длиннее) с четырьмя щупами - тонкими металлическими штырями полуметровой длины. А еще при убитом была полевая сумка из эрзац-кожи с крупномасштабной картой этого участка местности, с какими-то отметками. Ну, в принципе, все было понятно. Действительно, очень походило на инженерную разведку местности. Я щелкнул переключателем,
и огонек на каске убитого погас.
        - Ну что, берем его? - прошептал я Васе и Номоханову.
        И в этот момент, метрах в тридцати от нас, неуверенный и в то же время какой-то уж слишком услужливый голос позвал громким шепотом со стороны болота:
        - Герр шарфюрер, где вы там?
        Я даже не успел среагировать (как, впрочем, и Вася со снайпером) на это, поскольку сразу же последовал глухой удар по мягкому и невнятное мычание. А через пару минут к нам подползли разведчики, тащившие волоком кого-то извивающегося, с кляпом во рту, упакованного по рукам и ногам (руки ему связали за спиной), как пучок редиски. Четко сработали, уважаю.
        - Тут еще один гулял, - прошептал один из разведчиков.
        Кто таков? Я, насколько позволяла темнота, осмотрел, а точнее, ощупал нежданного пленного. Разведчики отобрали у него немецкую винтовку, одет неизвестный был в немецкий солдатский китель, но без погон, на голове немецкая кепи без кокарды, штаны и сапоги, похоже, цивильного образца. На левом рукаве белела хорошо видимая в темноте повязка с натрафареченными черными, готическими буквами «Im Dienst der Deutsсhe Wehrmacht».
        - Все ясно, - прошептал я своим спутникам. - Берем обоих с собой и ползем обратно. А уж там допросим…
        Мы с Васей тащили волоком труп немца, а разведчики - живого полицая (или кто он там был на самом деле?). Номоханов был прикрывающим наш отход «арьергардом».
        Ползти обратно с грузом было нелегко. Мы извозюкались еще больше и откровенно упрели. Зато я понял, каково было наши девчонкам-санитаркам таскать раненых на себе по полю боя.
        Тем не менее мы достаточно точно доползли до нашей исходной точки, а именно - окопа.
        - Ну и кто это такой? - спросил я, когда мы не-много отдышались, освещая позаимствованным у разведчиков фонариком лицо пленного. Это был мужик лет пятидесяти, небритый, рожа хитрая и довольно гладкая для голодных военных времен, лихорадочно моргавшие глаза слезились.
        - Погодьте, - сказал вдруг Вася, присмотревшись к пленному минуту-другую. - Да я же его, суку такую, знаю…
        - Ну и что это за хрен с бугра?
        - Это Кураков. Он до войны в соседнем колхозе «Имени Сакко и Ванцетти» бухгалтером работал. В сельсовете. А с тех пор как немцы пришли - в полиции. Только когда наши вернулись, он вроде как на запад подался, у нас в отряде говорили, что то ли в Жлобин, то ли еще куда. Товарищ командир, его к стенке надо! Та еще сволочь, в прошлом году он два раза партизан и подпольщиков вешал…
        - Ага, - сказал я. - Понятно.
        И попросил разведчиков:
        - А ну-ка, выньте кляп!
        Вынули. Сволочь по фамилии Кураков выдохнула, потом вдохнула, а затем заявила хриплым, но уверенным шепотом:
        - Герр офицер, я решительно никого не вешал, я тогда просто в оцеплении на площади стоял!
        Вот все они, мать их, шоферы, санитары, кашевары или парикмахеры, кого ни спроси… Уже примерно зная, как надо с подобными типами беседовать, я приноровился и со всего размаха засветил ему, целясь в нос, металлическим торцом тяжелого приклада «ППШ». Отшатнуться или увернуться он не успел, поэтому под прикладом хрустнуло и хлюпнуло. Я перехватил «ППШ» поудобнее, перевел на одиночные и, почти не целясь, бахнул ему в левое колено. Выстрел получился тихий и почти неслышный. От неожиданности все в окопе дернулись. Сидевшие позади пленного разведчики невольно подались в стороны.
        Это был своего рода «привет из будущего». Великий демократ Иосиф Виссарионович Сталин зачем-то предпочитал судить всю эту шваль и погань. А советские трибуналы и суды тоже оказались довольно нео-либеральными и почему-то в большинстве случаев давали подобным скотам (даже тем, кто жег Хатынь и стрелял евреев в Бабьем Яре) десяти-пятнадцатилетние сроки. А что было потом, знают все. Сталин умер, и все эти нелюди, которые, было дело, убивали и пытали людей просто за то, что они на них «не так посмотрели», условно-досрочно вернулись домой, в свое Закарпатье и разную там Литву. По амнистии. Правда, здесь никто еще не имел представления о том, что лет через пятьдесят после победы эта мразь станет считать себя героями и «противниками кровавого режима», нацепит медали и будет уверенно маршировать по главным улицам вновь образованных столиц большинства квазигосударств СНГовии. По-моему разумению, большинство из них прямо тогда, в 1940-е, следовало вешать на ближайшем суку или отстреливать, чтобы в следующем веке больше не было рецидивов этого безумия. Выжигать такие болячки надо было, а не мазью натирать.
Тут предки, надо признать, недодумали…
        - Ы-ы-ы, - тонко завыл этот самый Кураков от боли и неожиданности.
        - Тихо, сволочь, - сказал я, уперев ему прямо в расквашенную рожу сильно воняющий порохом ствол «ППШ». - Сейчас я тебя буду спрашивать, а ты будешь отвечать. Только быстро, кратко и по делу. А то я тебя кончу прямо здесь, без всякого там военного трибунала. Просто зарежу как порося, а труп в болоте утоплю, будто ничего не было. Понял меня?
        - Ыгы…
        - Это хорошо. Так что ты, утырок, делал на болоте?
        - Помогал немцам, герр офицер, я же местный, знаю тропы в обход топи.
        - О том, что ты помогаешь немцам, даже на твоей нарукавной повязке написано, это факт, не требующий доказательств. А немцы-то что тут делают?
        - Я точно не знаю. Они болота обследуют. Больше ничего, ей-богу, не знаю, они меня сюда насильно привезли, сказали, что, если не буду им помогать - расстреляют…
        - Здравая мысль. А если будешь помогать - будут по пять раз в день шоколадом кормить? И что это за немцы? Что они из СС, я уже и сам догадался…
        - Да не знаю я, герр офицер, вроде действительно СС. Они же все сплошь в маскировочном ходят, без всяких знаков различия. Но звания вроде эсэсовские. А одного, самого главного, все называли «герр штурм-банфюрер»…
        - И что их могло заинтересовать в этих болотах. Проходы через топи? Контрнаступление задумали?
        - Нет. Они на той стороне сейчас окопы роют и дзоты строят. Наступать вроде не собираются. А с нашей помощью они подбираются к краю топи на этой стороне и осматривают берег болота. Якобы твердый грунт ищут, все щупами тыкают. А потом что-то на своих картах отмечают…
        - «Вашей помощью»? Ты тут не один, что ли, такой, добровольный помощник дойче вермахта?
        - Нас человек десять…
        - Ага, понятно…
        Допрашивая этого гада, я лихорадочно соображал. Значит, преодоление болот как таковое немцев не интересует. А вот высадка чего-то тяжелого и габаритного на краю болот - более чем. И действительно, берег в этом случае можно ощупывать и ночью, особенно если они имели хорошие карты местности…
        - И зачем они эти зеленые огоньки на себе таскают? - поинтересовался я. - Это же не может служить им ни ориентиром, ни меткой для навигации?
        - А это они вас чисто на испуг берут, герр офицер. Изображают болотных чертей или что-то вроде того. Когда они в первый раз попробовали ходить вот так, в темноте, в этой волосатой одежде и с огнями, так нескольких местных, которые по грибы ходили, случайно напугали прямо до усрачки. А потому они там решили, что против суеверных большевистских варваров это - самое то…
        - Понятно, - сказал я и попросил разведчиков вставить кляп обратно Куракову в рот. Затем с помощью нескольких вызванных по телефону из штаба батальона бойцов мы дотащили труп и пленного (колено ему мы наскоро перевязали с помощью подвернувшегося санинструктора) к деревеньке, где меня ждала машина.
        После это пленного и труп я привез в Мраково, где сдал их Никитину. Пленного наш майор тут же потащил к Заманухину на допрос, хотя все и так было понятно. Я всю ночь писал «отчет о проделанной работе» и слышал, что особо долго Заманухин и Никитин с пленным не беседовали - Куракова отвели в сарай и выставили часового. Взятая у убитого немца карта в данном случае сказала начальству куда больше, чем этот пленный изменник.
        А утром на пыльном «Шевроле» в Мраково приехал хмурый капитан с простецким, брезгливо-участливым лицом ежедневно разглядывающего человеческие письки врача-венеролога. Фамилия капитана была Ковнацкий, и он, как оказалось, был из особого отдела 63-й армии. И вновь вопреки стереотипам не было никаких синих фуражек и смертного страха, который согласно представлениям из наших времен должны были нагонять на всех окружающих особисты. Ковнацкий был облачен в поношенную полевую форму и разговаривал очень тихо, по-деловому. Правда, его сопровождали два здоровенных белобрысых автоматчика с окающим выговором, который выдавал в них явных вологодских конвоиров.
        С Кураковым особист говорил от силы минут двадцать. Потом, еще до завтрака, эти самые мордовороты-автоматчики отвели сильно хромающего (он при ходьбе опирался на найденную где-то палку) и упирающегося Куракова к глубокой воронке на окраине деревни и как-то буднично перекрестили его двумя короткими очередями из «ППШ». Труп предателя, чтобы не вонял, потом слегка прикидали землей саперы.
        Особист пожал Заманухину руку и уехал восвояси вместе со своими Гераклами. Как мне тут же объяснил Никитин, дело здесь было даже в не требующей лишних доказательств вине этого душегуба и полицая, а в секретности нашей миссии и чрезвычайных полномочиях нашего полковника. А ему Москва не велела оставлять никаких лишних свидетелей.
        Потом Заманухин похвалил нас за очень ценные сведения, но по-отечески пожурил за то, что не смогли взять живым немца. Мы молча кивали, виновато потупив очи. Сам бы попробовал в тех условиях взять немца живым, а то как командовать - у нас все сразу чатлане…
        В тот же день, практически без паузы, была начата операция по уже более тщательной дезинформации. Разумеется, потеряв ночью двух человек (если, конечно, этого Куракова вообще можно было считать за человека), немцы перестали копошиться на том месте, куда я ездил, но Заманухин и Федотов благополучно подсунули им другой участок, километрах в пяти, юго-западнее Мракова. Этот район тоже был отмечен на взятой у убитого Номохановым немца карте и, похоже, арийские сверхчеловеки считали его вполне перспективным.
        В общем, была обозначена переброска на этот участок, рядом с болотом самоходно-артиллерийского полка «Су-76М». Передвижения полка сопровождались практически открытыми переговорами в радиоэфире.
        В течение дня полк пошумел в заданном районе, а потом его основные силы максимально тихо ушли. На месте осталась одна батарея «Су-76М», а по кустам вдоль лесной дороги было расставлено и неряшливо замаскировано два десятка грубых фанерных макетов, изображающих «Су-76». Быстрота, с которой удалось построить, покрасить и привезти на место эти макеты, внушала уважение. Получившаяся декорация изображала полк самоходок, рассредоточенный перед предстоящим наступлением. Оставшаяся батарея «Су-76М» имитировала бурную активность, с дымом и лязгом раскатывая по лесу туда-сюда. Под этот шум на место максимально тихо выдвинулась батарея тяжелых «Су-152», чьи экипажи имели вполне конкретный приказ.
        Похоже, имитация некой деятельности в сочетании с макетами все-таки дала свой результат. За день над районом аж два раза летала «рама», которой особо не мешали, но для пущего натурализма обстреляли из зенитных автоматов.
        Ну а ночью на болоте ожидаемо замельтешили неяркие желто-зеленые огоньки.
        - Ну все, завтра к утру ждем гостей, - сказал Никитин, входя в избу, где мы ночевали, и добавил: - Собирайтесь.
        В общем, ночевали мы уже в лесу, на предполагаемом участке появления загадочного немецкого танка. Судя по тому, что рядом с нами сидели на замаскированном НП снабженные рацией и стереотрубой арт-корректировщики, на сей раз немцев ждала весьма «горячая» встреча. Федотов и еще несколько офицеров и сержантов имели при себе фотоаппараты, а наш Заманухин даже притащил с собой оператора с кинокамерой. Видимо, вопрос отчетности о проделанной работе играл не последнюю роль, поскольку Никитин тоже снабдил кинокамерой нашу Татьяну Шевкопляс (откуда она была знакома с этой работой - не знаю, возможно, это был навык, полученный еще на предвоенных испытаниях техники), а младшего лейтенанта Асояна, который имел неосторожность проговориться, что до войны на гражданке пытался что-то там фотографировать, «довооружил» казенным фотоаппаратом. Подозреваю, что простым рапортам нашего начальства командование как 63-й армии, так и Брянского фронта могло и не поверить, поскольку случай, по их словам, был «вопиющий» и «из ряда вон выходящий».
        Утро было осеннее, серое, и над болотом с ночи стоял довольно плотный туман.
        Еще до рассвета немецкая дальнобойная артиллерия начала лениво кидать снаряды в нашу сторону. Но, вполне ожидаемо, обстреливался участок в паре-тройке километров от нас, где не было ничего, кроме рассредоточенных на местности подразделений какого-то стрелкового полка. Похоже, это действительно было то самое шумовое оформление, предназначенное исключительно для прикрытия чего-то большего.
        - Так-так, все по плану! - сказал Никитин, потирая руки и в очередной раз рассматривая в бинокль местность перед нашим окопом.
        Утыканный сухим камышом и осокой край болота с нашего наблюдательного пункта просматривался не лучшим образом, но я успел обратить внимание на то, что наползающий на нас со стороны болота туман ощутимо вонял какой-то химией. А раз так, получалось, что это действительно был не просто туман, а вполне себе рукотворная дымзавеса.
        Тренькнул заранее протянутый в наш окопчик полевой телефон. Передовые наблюдатели, с прошлого вечера сидевшие у самого болота, доложили, что наконец-то наблюдают в тумане какое-то движение. Но конкретизировать, что именно они видят, наблюдатели не смогли.
        За этим то ли дымом, то ли туманом им действительно мало что было видно.
        Однако очень скоро мы услышали в тумане свист, переходящий в рев, а потом из него наконец появилось нечто, давно и, можно сказать, горячо нами ожидаемое. И все наши наличные бинокли и дальномеры уставились на это нечто жадными взглядами. Еле слышно застрекотали ручные кинокамеры.
        Уж не знаю, почему фронтовая молва назвала этот танк «Белым Тигром». Может, потому, что он был не в совсем стандартном германском камуфляже - по базовому желтому фону были нанесены широкие волнистые полосы светло-серого (но отнюдь не белого!) цвета. Черно-белые балочные кресты на этом «чудо-оружии» присутствовали, а вот тактических номеров не было совсем.
        А внешне то, что пафосно именовали «Белым Тигром», больше всего напоминало один из прототипов раннего «Королевского Тигра» с башней и ходовой частью Ф. Порше. Только этот танк был чуть короче, и на нем стояла не длинная пушка «Королевича» (она у него, как известно, была сделана из противотанковой «РАК-43», которую сами же немцы называли «амбарными воротами» за офигенные габариты и общую неподъемность - ворочать эту дуру с места на место без тягача было невозможно), а какое-то более короткое орудие, похоже, тот же «клон» 88-мм зенитки Flak 38/39, что и у стандартного «Тигра-I». А еще на этом танке явно для снижения массы и общих габаритов не было характерных для «Королевского Тигра» бортовых экранов. И гусеницы тоже, похоже, стояли более узкие, опять-таки в стиле обычного «Тигра». Хотя остальным моим сослуживцам внешность этого танка была еще явно в диковинку, ведь серийные «Королевичи» массово появились на фронте лишь почти через год, летом 1944-го.
        Так или иначе по внешности этого танка нельзя было сказать, что он «имеет 250-мм лобовую броню, которую не берут снаряды «ИСов» и САУ», то есть вся полусказочная болтовня на эту тему из наших времен так болтовней и осталась. Мы-то, в нашем грубом и циничном будущем, точно знаем, что непробиваемых танков в природе не существует и у нас там любой дурачок с ближневосточной помойки, с избытком неверно истолкованного Аллаха в голове и китайским «РПГ-7» в руках, способен, высунувшись из-за дувала, гарантированно сжечь хоть «Абамс», хоть «Леопард-2». Только до НАТО осознание этого упрямого факта дошло слишком поздно…
        Едва появившись из тумана, немецкий танк два раза довольно точно ударил по макетам, изображающим рассредоточенные «Су-76М». В разные стороны полетели земля, щепки и куски фанеры. Усиливая внешний эффект, в кустах вспыхнули заранее оставленная там саперами, разлитая по мелким емкостям примерно бочка солярки. Вся наличная батарея «Голожопых Фердинандов» немедленно развернулась и открыла по противнику интенсивный ответный огонь из своих 76-мм (один снаряд даже угодил в лобовую броню германской машины, дав четкий рикошет в небеса) и начала оттягиваться в глубь леса, в сторону дороги. Как раз туда, где стояли в засаде «Зверобои».
        Кажется, немецкий экипаж все-таки купился на подсунутую им туфту. Вражеский танк продвинулся еще примерно на километр от края болота и, выстрелив десяток раз, зажег-таки одну «Су-76М». И в этот момент по нему наконец залпом ударили из засады все четыре «Су-152».
        Про дальнейшее можно особо много и не рассказывать. Когда в тебя со сверхзвуковой скоростью летит весящая полсотни кило болванка - это получается практически ДТП. А уж если их летит сразу четыре сразу - это вообще полный абзац. Тем более что в данном случае наши доблестные самоходчики долго и тщательно целились и добились главного - один снаряд из четырех попал в левый борт немецкого танка, изуродовав ему ходовую часть и перебив гусеницу.
        Надо отдать немецкому экипажу должное - они тут же развернули башню в сторону новой угрозы и даже успели выпустить три снаряда подряд в сторону замаскированных «Су-152». Однако те стояли в неглубоких капонирах и достать их там, среди кустов и деревьев, было совсем непросто. И, пока фрицы лупили наугад, экипажи «Зверобоев» со своим неспешным, как и все в России, раздельным заряжанием, уже успели дослать в казенники новые снаряды с гильзами и дали супостату достойный ответ, выпустив одну за другой еще четыре бронебойных болванки. Поскольку немецкий водитель уже был лишен возможности маневрировать, две из них попало в немецкий танк. Я смотрел на происходящее в бинокль и четко видел, как второе попадание дало странный оптический эффект - светлый росчерк попадающего в броню снаряда, затем изображение вражеского «вундерваффе» словно на пару секунд потеряло резкость, а потом глухо гахнуло и под башней немецкого танка полыхнула вспышка сильного взрыва. По-моему, поймавшая одну из 152-мм болванок, выпущенных нашими «Су-152», скругленная лобовая часть башни немецкой машины успешно отразила ее в тонкий,
подбашенный бронелист корпуса со всеми вытекающими последствиями. Был у первых серийных «Королевичей» с башней «Порше» такой врожденный и очень не любимый гитлеровскими танкистами досадный дефект.
        После произошедшего взрыва вражеский танк загорелся ярко и эффектно. Из него никто не успел вылезти, что, видимо, сильно разочаровало наших начальников, которым пленные бы точно не помешали. В то, что в этом танке, согласно позднейшей легенде, «не было экипажа», никто, разумеется, не верил. Возможно, что-то прояснил последующий осмотр остова сгоревшего немецкого танка (если он, конечно, вообще был), но тут я ничего не могу добавить, поскольку наша группа этим уже не занималась
        Кинокамеры продолжали стрекотать, щелкали и затворы фотоаппаратов - товарищи офицеры торопились максимально запечатлеть весь процесс.
        А передовые наблюдатели уже доложили о каком-то новом движении на болоте. Похоже, высадившее танк десантное средство собиралось уходить восвояси, хотя отпускать их никто не собирался.
        Теперь в дело вступили корректировщики артогня, вызвавшие по болоту огонь целого артполка РГК - наше командование наконец-то решило не мелочиться, и «бог войны», не жалея снарядов, бил со всего размаху, не веля плакать.
        Первый же могучий залп из нескольких десятков 152-мм стволов (по-моему, это работали «МЛ-20») перемешал с грязью все, что еще могло быть живого в этой топи. Лягушачью икру мне было очень жалко, а вот гитлеровцев - вовсе даже наоборот. Фонтаны грязной воды и тины от разрывов поднимались выше осыпавшихся крон деревьев, вызывая спонтанное опадание еще оставшихся желтых листьев. Редкие недолеты вздыбливали землю и сносили лес, расщепляя и швыряя в стороны толстые стволы. А потом, после четвертого залпа, стало видно, что «квазитуман» слегка рассеялся и на болоте что-то очень сильно горело.
        - Прекратить огонь! - скомандовал Заманухин артиллеристам, с трудом перекрикивая адский грохот разрывов. Но те все-таки сделали еще один залп, а уж затем с чистой совестью задробили стрельбу. Стало относительно тихо.
        Вслед за этим Никитин приказал нам срочно вы-двигаться к болоту, дабы заснять (если захватить ничего так и не удастся) то, что там так здорово горело. Что мы и сделали, прыгнув на грязную, обсыпанную щепками, ветками и желтой листвой броню подошедшей по команде начальства «Су-76М». На второй такой же самоходке в болоте рванул тоже явно сгоравший от нетерпения майор Федотов со своими людьми и еще одним кинооператором.
        На болоте грохотали глухие вторичные взрывы, дававшие облака огня - похоже, там взрывалось топливо. Химический дым, изображавший туман, улетучился не до конца, но теперь к нему прибавился еще и свежий черный дым от пожаров.
        И тем не менее все-таки было видно, как доставившая танк немецкая хреновина, в которую явно было не меньше двух прямых попаданий, горит и тонет, развалившись на части, и все больше погружается в топь. Экраноплан это явно не напоминало - баржа баржой, хотя и с элементами СВВП.
        Мы спрыгнули с брони. Наши Татьяна и младший лейтенант Асоян, встав прямо среди догоравшей травы, тут же принялись снимать это редкой красоты зрелище, которое потом явно не могло выглядеть столь же эффектно на черно-белой пленке плохого качества. Впрочем, куда делись отснятые в этот день кадры и кто их смотрел (если вообще смотрел), для меня так и осталось загадкой. Может быть, они до сих пор лежат в каком-нибудь хранилище секретных документов под соответствующим грифом…
        Закинув тяжелый «ППШ» за плечо, я присмотрелся к тонущей германской диковине с относительно близкого расстояния.
        Нет, на десантный паром типа «Зибель» эта десантная баржа (или как ее еще можно было назвать?) тоже не особо-то и походила. У нее была более узкая, плоская палуба с рифленым настилом и поднятыми сходнями впереди. По углам перерубленного взрывом гаубичного снаряда почти пополам корпуса квадратом размещались четыре самолетных движка с двойными пропеллерами в круглых дюралевых кожухах (видимо, именно они и нагнетали воздух под днище, хотя ничего похожего на привычную резиновую «юбку» современных СВВП там и не просматривалось), на корме торчала иссеченная осколками угловатая рубка с одноствольным 20-мм «эрликоном» на невысокой крыше. С площадки зенитной установки свешивался труп немца в камуфлированной куртке и таких же штанах.
        На основательном пилоне позади рубки стояло еще шесть спаренных в три блока самолетных двигателя с шестью трехлопастными винтами (передние винты тянущие, задние - толкающие, на сей раз кожухов вокруг пропеллеров не было) и массивными стабилизаторами, при помощи которых эта платформа, судя по всему, и управлялась.
        Похоже, именно там, в корме, размещались и баки с топливом (скорее всего, высокооктановым авиационным бензином), которые сейчас в основном и горели. Пламя буквально пожирало покрытую замысловатым камуфляжем из зигзагообразных полос, размывающих ее силуэт и искажающих курсовые углы, конструкцию. На поверхности болота, среди разливов горящего топлива и объятых пламенем кустов и травы, плавали мелкие обломки и трупы - значит, все это было делом рук человеческих, а не зловещей, рассчитанной на круглых идиотов, мистикой.
        Финита ля комедия, как говорил лермонтовский герой Печорин. Ну вот, еще одной красивой легендой стало меньше.
        Разумеется, при подобных разрушениях речи о том, чтобы достать из топи хоть какие-то детали этой «танкодесантной платформы» (или как ее еще можно было назвать?) для исследования, идти не могло. Хотя в мирные дни, при наличии желания, времени и соответствующего приказа, наши солдатики вполне смогли бы это болото запросто вычерпать до дна саперными лопатами. История похожие примеры знала…
        Зато людям майора Федотова удалось выловить из болота десяток трупов (не все они были целиком) и двух сильно контуженных, но вполне себе живых немцев в камуфляже без знаков различия.
        Большего сделать, увы, не удалось. Арийцы на своей стороне фронта наконец догадались, что в этот день их спектакль провалился с треском, и из-за болота начала бить немецкая тяжелая артиллерия, явно целившаяся по очагам пламени и стремившаяся замести следы. Позже в ту сторону проскочили на бреющем три девятки «Ил-2» прикрываемые несколькими «Ла-5», и интенсивность вражеского огня заметно снизилась, но условий для нормальной работы все равно не было.
        Пленные немцы, как это ни странно, оказались моряками (их признания на допросе подтверждали нашейные жетоны с маркировкой «Кригсмарине», такие же были и на большинстве выловленных из болота трупов). В тот момент больше напоминавшие не грозных «Атлантических пиратов Деница», а обычных мокрых куриц, пленные на допросе представились как Obermaat (то есть младший унтер-офицер флота) Нельм и Matroseefreiter (то есть флотский ефрейтор) Пфотенхауэр. Якобы оба были мотористами и принадлежали к некоей «Sonderflottillien № 98» (то есть, насколько я понимаю в немецком, «Специальной флотилии № 98»). А в этих болотах они, по их же словам, занимались «испытаниями» некой «новой техники». Ага, очередная подводная лодка, погибшая в жестоком воздушном бою, только не в степях Украины, а в болотах на границе Брянской области и Белоруссии…
        Что они еще сказали, я точно не знаю, поскольку после первичного допроса воодушевленный его результатом Федотов увез их в штаб армии, а что с ними стало дальше - вопрос.
        Хотя в одном из найденных мной позднее документов в числе партии из 478 немецких военнопленных, репатриированных в ноябре 1949 г. в Восточную Германию (на транспортном судне «Дмитрий Фурманов», рейсом Балтийск - Росток) значился некий обермаат Оскар Нельм 1916 года рождения, попавший в плен как раз в сентябре 1943-го.
        Про второго немца, матросгефрейтера Пфотенхаузера, я никаких сведений не нашел, даже несмотря на его запоминающуюся фамилию…
        Тем не менее отчасти нам тогда все-таки повезло - в окрестном лесу и в самом болоте все-таки удалось найти кое-какие обломки. В том числе приборный щиток из рубки уничтоженной десантной баржи и детали кожуха одного из ее подъемных двигателей.
        На некоторых деталях была замечена маркировка завода «Dragen-Werke» в г. Рендсбурге, километрах в 25 от Киля.
        Уж не знаю, какие именно конкретные меры предприняло тогда советское командование, но, как я прочитал потом, в своем времени, в одной статье из французского журнала «Ciel De Guerreа» за 2005 год, ровно через две недели двести «Ланкастеров» Королевских ВВС разбомбили в хлам большую часть цехов и прочей инфраструктуры этого завода. На немногих оставшихся производственных мощностях предприятия потом делали ряд деталей для сверхмалых подводных лодок «Бибер» и «Зеехунд». Производили ли на этом заводе те самые «танкодесантные аэроплатформы» (или как их еще можно назвать?) серийно и производили ли вообще - понять из немногочисленных опубликованных документов и западных журнальных статей было невозможно. Точно так же неизвестными для меня остались разработчики этого «чуда-оружия» и хотя бы приблизительный адрес их конструкторского бюро. Больше никакой информации ни о них, ни о каких-нибудь немецких судах на воздушной подушке я в будущем, увы, не обнаружил. И вообще, согласно официальной версии истории, в ФРГ СВВП начали заниматься только в начале 1960-х годов, да и то исключительно в исследовательских
целях…
        Ну а мой старый знакомый, серо-полосатый котяра, ожидаемо объявился в Мракова прямо накануне нашего отъезда из этой деревни. Так что и на сей раз все у меня, видимо, прошло вполне себе штатно.
        Разумеется, по итогам этой успешно проведенной, операции последовали награждения. Майор Федотов получил орден Отечественной войны II степени. И, кстати говоря, никого с фамилией Насонов в числе награжденных за эту акцию по найденным мной в будущем документам не значилось, хотя тогда отметили всех, включая радиоразведку и артиллеристов из того самого артполка РГК. А раз так - он либо вообще не участвовал в бою с пресловутым «Белым Тигром», либо участвовал, но категорически не наработал на правительственную награду. А раз так, лично для меня осталась совершенно непонятной та роль, которую играл во всей этой истории недогорелый танкист Насонов, если, конечно, исходить исключительно из дошедшей до нашего времени легенды, по материалам которой потом даже сняли довольно невразумительное кино. Во всяком случае никакого таинственного «переродившегося в огне воплощения войны» (уж не из «Игры Престолов» ли эту идею стырили?), встречи с которым все время искал неуязвимый «Белый Тигр», я здесь не узрел. Хотя в реальной жизни все обычно куда проще и пошлее, чем в народных сказаниях и мемуарах.
        Вообще майор Федотов после этого заметно пошел в гору и закончил войну в разведотделе 2-го Белорусского фронта в звании полковника, потом служил в Группе советских войск (тогда к этому названию еще прибавляли «оккупационных») в Германии, в частности был заместителем коменданта города Ратенов. Демобилизовался из рядов родных вооруженных сил по состоянию здоровья в феврале 1949 г., других сведений о нем я в будущем не обнаружил, да и не особо искал, честно говоря.
        В свою очередь, наш «верховный вождь» Заманухин тогда удостоился ордена Александра Невского, а майор Никитин - очередного Боевого Красного Знамени. Мне же под новый 1944 год вручили Красную Звезду, а всех прочих членов нашей группы отметили медалями.
        При этом у меня почему-то было четкое ощущение того, что самое веселье мне еще только предстоит. И я не ошибся.
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 6. Главная интрига, или обнуление числа графьев
        16 ЯНВАРЯ 1945 ГОДА. ГДЕ-ТО МЕЖДУ ЛОДЗЕМ И БРЕСЛАУ. ГРАНИЦА ТРЕТЬЕГО РЕЙХА И ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВА. 1-Й БЕЛОРУССКИЙ ФРОНТ. ТЕРРИТОРИЯ НЫНЕШНЕЙ ПОЛЬШИ.
        * * *
        Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, по-моему, зря…
        ДЯДЯ КОКА. ИЗ ХФ «ЧЕРНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ПЕЧАЛИ, КРАСНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ЛЮБВИ»
        И опять кругом была зима. Прошедший 1944 год был довольно хлопотным, но каким-то будничным. Прежде всего в плане направления и общей неотвратимости того, что происходило на фронтах.
        Если в 1943-м, даже в момент, когда Красная Армия вышла за Днепр, а союзнички активно дурковали в Италии, ничего еще не было окончательно решено, у Гитлера все-таки оставались какие-то пусть дохлые, но все же варианты. Перемена общей стратегии, сепаратный мир с кем-нибудь из противников, да мало ли? После явления образца явно не учтенных никем вражеских военных технологий в брянских болотах(с его последующим утоплением) я с беспокойством ожидал, что арийские сверхчеловеки попробуют вытащить из рукава еще пару тузов, дабы изменить ход войны в свою пользу. Но, как оказалось, я зря беспокоился. То ли у неизвестных гитлеровских умников все-таки был слишком мелкий масштаб и все их новинки существовали лишь в единичных, опытных образцах, то ли у кого-то из высших нацистских бонз таки лопнуло терпение и их всех вообще поставили к стенке или скопом отправили в Аушвиц или Дахау за систематический срыв соответствующих мероприятий - тут можно было предполагать все что угодно.
        Так или иначе четвертый год войны был временем нашего непрерывного поступательно движения на запад (говорю «нашего» поскольку все-таки имел к этому процессу какое-то отношение, а значит, имею право формулировать именно так, хотя, признаюсь честно, в штыковые атаки я все-таки не ходил), которое уже невозможно было остановить никакими силами и средствами из числа тех, которые еще имел Дриттен Райх.
        Нет, безусловно, они ожесточенно сопротивлялись, и пули с осколками все так же не летели лишь в одну сторону. Я, честно говоря, даже не знаю, что на той войне было хуже - погибнуть в беспросветные кампании 1941 - 1942 годов, когда до Берлина было как до Китая раком, и буквально во всем сквозила жуткая неопределенность, или в последний, победный год войны, когда исход уже был вполне понятен. Чертовы новые римляне упорно оборонялись, и каждый отвоеванный рубеж стоил вполне конкретной, немалой крови (за пролитие которой нас потом не поблагодарит вообще никто, включая белорусов), но даже до них уже начало помаленьку доходить, что это было лишь оттягиванием неизбежного и не более того.
        Надежд на «коренной перелом» в ходе войны у Гитлера уже не могло быть, поскольку чудеса в реальной жизни, как известно, не случаются никогда. Впрочем, ни бесноватый фюрер, ни его идеальные с расовой точки зрения сограждане все еще не хотели признавать столь очевидные вещи публично…
        Конечно, различных ползающих и стреляющих новинок в этом году было хоть отбавляй, и наша «спецгруппа» практически не вылезала с фронта. Хотя, надо признать, что ничего такого, о чем я прежде не знал бы, я за весь 1944 год у противника не увидел. Так что в этом смысле арийцы меня разочаровали.
        Да, на фронте постоянно появлялись образцы новых немецких танков и самоходок, которые мы обычно осматривали уже в горелом, дырявом или лежащем кверху днищем виде, понимая (перефразируя стратагеммы времен «культурной революции» товарища Мао), что поток железа, идущий с востока, медленно, но верно давит аналогичный западный поток.
        А словно соревнующиеся на тему «кто раньше соскочит с карающего конца» гитлеровские союзники, вроде румын и болгар (ведь даже такая ненавидящая большевиков гнида как гордый финский маршалок К. Маннергейм предпочла сдаться, выторговав наивыгоднейшие для себя условия, прямо-таки в стиле средневековых феодалов) в это же время охотно передавали нам вполне исправные образцы немецкой техники. И приходилось прыгать в «Дуглас» и, периодически борясь в провалах «воздушных ям» с подступающей к самому кадыку блевотиной (минус всех тогдашних авиаперевозок), лететь в какой-нибудь, только что освобожденный Бухарест, там грузить трофейные «изделия» на платформы и тащить их в Кубинку по железной дороге военного времени со всеми ее неизбежными проблемами в виде заторов и взорванных мостов. Мы практически весь 1944 год вели откровенно цыганскую жизнь, перемещаясь по Восточной Европе в автомобилях, поездах и самолетах. Радость в этом была только одна - меня практически не заставляли писать никаких бумажек. Благо для этого в нашей группе имелись офицеры. Особенно невесело было младшему лейтенанту Араму Асояну,
который по-русски говорил правильно и почти без акцента, хоть и армянин, а вот с грамматикой русского языка дружил, откровенно говоря, не очень. Ну не научили его этому ни до войны, в родном Ереване, ни в Омске, в танковом училище ускоренного выпуска. А в ГАБТУ начальство всегда требовало от подчиненных грамотных рапортов.
        Явление летом на Сандомирском плацдарме новых, но уже не первых «Королевских Тигров» тоже не прошло мимо нас, хотя после прошлогодней истории с пресловутым «Белым Тигром» особо и не удивило.
        Короче говоря, было много всего, и интересного, и не очень. Наши метания на передовую сопровождались постоянными московскими салютами по случаю взятия очередных городов (названия всех этих венгерских, австрийских, словацких, польских и немецких местечек и райцентров я потом больше не слышал никогда в жизни), которые мы наблюдали по возвращении в столицу.
        Кроме возни с трофейной техникой, нам хватало работы и с нашими новинками, которые в тот год появлялись одна за другой, - «Т-34 - 85», «Су-85М», «Су-100», «ИС-1», «ИС-2», «ИСУ» на его шасси тех же «ИСов». И для обеспечения фронтовых испытаний всех этих агрегатов мы тоже неоднократно выезжали на фронт, поскольку людей в ГАБТУ, как всегда, недоставало.
        Вот и в новом, 1945 году, когда немцы, собрав последнее, что имели, и слегка оборзев, немного наваляли союзничкам в Арденнах, устроив им веселенькую «Стражу на Рейне», а наши по просьбе англичашек и америкашек выдали раньше времени свою «ответку» в виде Висло-Одерской операции, мы неожиданно оказались в составе войск 1-го Белорусского фронта километрах в семидесяти восточнее Бреслау, который теперь считается исконно польским и именуется Вроцлавом, среди заснеженных перелесков, деревень и аккуратных тамошних поместий, которые немцы называют «фольварками».
        Впереди были достаточно быстро взятые нашими танкистами и оттого не сильно разрушенные городки Думбург (позднее переименованный поляками, на свой манер, в Дмыхалов) и Вурстдорф (его пшеки на правах победителей тоже перекрестили в Колбасков), а за ними железнодорожный и автомобильный мосты через впадающую в Варту реку Просна и путь на Бреслау (я-то знал, что этот город с его серьезной обороной будет обойден нашими войсками и его гарнизон будет очень долго сидеть в полном окружении) и дальше за Одер, в самое «логово зверя». Причем, судя по всему, оба эти моста наше командование намеревалось захватить целыми и невредимыми, во что, откровенно говоря, слабо верилось.
        Мы оказались на этом участке фронта в качестве «технического обеспечения» при испытаниях новой техники - на фронт, для усиления 1-й гвардейской танковой армии как раз прибыли два свежих тяжелых самоходных артполка (1013-й и 1014-й), оснащенных только что полученными с заводов «ИСУ-152» и «ИСУ-122» последних производственных серий. И «наверху», как обычно, требовался отчет о том, как поведут себя эти уже слегка доработанные с учетом применения на фронте машины в боевой обстановке. Я так понимаю, для того, чтобы либо вставить конструкторам и производственникам штырь в одно место (и без вазелина) либо писать на них новые представления на ордена и Сталинские премии.
        Когда мы достигли фронта вслед за самоходчиками, появились расплывчатые сведения разведки о том, что немцы, похоже, готовят именно на этом направлении контрудар, да еще и предположительно с помощью каких-то новых танков. Последнее обстоятельство не могло не нервировать. Тем более что наша авиаразведка якобы действительно засекла подвоз и выгрузку на немецкой стороне многочисленной тяжелой техники. Конечно, авиаторы свой хлеб ели не зря и несколько прибывших эшелонов смогли уничтожить, но уверенности в том, что было перемешано с землей именно то, что требовалось, ни у кого быть не могло.
        В общем, был поздний вечер, с темного неба сыпался легкий снежок. На западе, где километрах в десяти, был фронт, как-то довольно лениво гудела и бухала канонада. Никитин приказал нам разместиться на ночлег в одном из почти не пострадавших во время недавних боев фольварков, юго-восточнее Вурстдорфа. Он уже был обжит какими-то тыловиками наступавшей на этом направлении 1-й гвардейской танковой армии, которые даже успели развернуть во дворе полевую кухню. Так или иначе майор Никитин сумел отвоевать для постоя нашей группы пару комнат в одном из флигелей фольварка. По-моему, там раньше жили батраки из числа «восточных рабочих» или что-то типа того. Впрочем, спросить было некого - и владельцы фольварка, и вся их «дворня» слиняли нах фатерлянд накануне подхода линии фронта.
        Помимо нас, вокруг было полно воинских частей и, кроме наших «Студера» и «Виллиса», в истыканном воронками окрестном леске торчало штук сорок различных автомашин, включая хозяйство какого-то медсанбата и остановившуюся на ночлег колонну, везшую боеприпасы.
        Наши водители, Сигизмундыч и сержант Терентий Смирняга, просидевшие за баранкой целый день, сомлели, едва попав в тепло, и Никитину ничего не оставалось, кроме как разрешить им отдыхать. Оба заснули на узких койках даже не раздеваясь - на фронте от таких излишеств отвыкаешь быстро.
        Именно поэтому перетаскивать в тепло наиболее важное оборудование, оружие и боеприпасы из кузова «Студебекера» пришлось мне, Татьяне и Асояну. Я был последним и теперь медленно топал в сторону нашего флигеля, таща на спине зеленый железный ящик с рацией «А-7», два автомата «ППС» на плече и в руках так называемый «стальной нагрудник «СН-42» для инженерно-штурмовых подразделений» (эта, когда-то выменянная на литр трофейного шнапса кираса была очень полезной вещью в ситуации, когда надо ползком или перебежками, под пулями и осколками, добираться по полю боя к какому-нибудь подбитому танку для того, чтобы закрепить на нем трос для буксировки).
        Было тяжело, но я знал, что это крайняя ходка и больше на мороз никто из нас не пойдет. Пожрем чего бог послал, умоемся и сколько-нибудь да поспим в тепле и относительном бивуачном уюте. Я шел вдоль колонны присыпанных снегом тентованных «Студеров» со снарядами, которые были рассредоточены вдоль обочины дороги. Тамошний часовой, который вместо хождения туда-сюда на холоде предпочитал бодрствовать в кабине замыкающего колонну грузовика (подозреваю, что, явись сейчас какой ни есть проверяющий, его бы сурово вздрючили и вывернули мехом внутрь, но все их начальство, включая разводящего, похоже, тоже дрыхло без задних ног) уже запомнил нашу группу в лицо и даже не соизволили взглянуть в мою сторону.
        Я свернул вправо, миновав стоявший в неглубоком капонире у дороги присыпанный снежком, продырявленный в трех местах, но не загоревшийся длинноствольный «Арштурм», рядом с которым в снегу среди нескольких воронок лежало лицом вниз два застывших трупа в серой форме немецких самоходчиков. Вообще битая и брошенная техника вокруг встречалась - у самого фольварка стоял безнадежно сломавшийся немецкий полугусеничный тягач SdKfz.7, а дальше у дороги торчал сгоревшие «Хетцер» с парой наших «тридцатьчетверок» и остовы нескольких, явно раздавленных танками немецких автомашин. Смотреть, были ли в тех машинах люди, желания ни у кого, откровенно говоря, не было.
        Вокруг меня стояли грузовики с медсанбатовским имуществом и не было ни одной живой души. И вдруг из ночной темноты тихо позвали:
        - Эй, старшина?!
        Звучавший откуда-то сзади голос был женский и совершенно незнакомый.
        Опа, подумал я, вот так сюрприз. Дело в том, что погон на моем ватнике не было, а в старшинах я ходил всего-то второй месяц, с декабря 1944-го. Интересно, кто это мог про это знать. А тем более - из незнакомых.
        - Андрей? - уточнил тот же голос, даже не дав мне ответить, с явно вопросительной интонацией: - Черников?
        И вот здесь я от неожиданности уронил кирасу в снег. Мне почему-то стало не хватать воздуху, а в коленях случилась какая-то противная трясучка. Вот так сюрприз… Здесь все знали меня исключительно как Андрея Потеряхина, а вот откуда неизвестная знает мою настоящую фамилию из будущих времен?! Ведь сам бедолага Потеряхин давным-давно на том свете (если он, то есть тот свет, конечно, вообще существует), а тот момент, когда я присваивал себе его личность вместе с размокшими документами не видела ни одна живая душа?! Попадос…
        - Ы-ы-н-н-да, - с трудом выдавил я из себя и с трудом (рация и автоматы вмиг стали прямо-таки неподъемными) обернулся на голос.
        Присмотревшись, увидел, что там, метрах в трех от меня, стояла женщина. Я рассмотрел аккуратную ушанку из светлого меха с пятиконечной звездой и приталенную на манер кафтана шинель без поясного ремня с узкими серебристыми погонами с одним просветом и тремя звездочками. Судя по эмблеме в виде рюмки с гадюкой, неизвестная была старшим лейтенантом медицинской службы. Кто-то из проезжающего медсанбата? Но я не видел среди них не то что женщин, но и вообще никого из медиков, если не считать за таковых шоферов и пару командовавших ими пожилых старшин - это была чисто транспортная колонна. Да и какая разница - фамилию-то она откуда знает?
        - Я вас знаю? - спросил я все тем же придушенным голосом.
        - А сам-то как думаешь? - сказала вместо ответа неизвестная.
        А чего тут думать? Как говорит народная пословица, дергать надо. Только некуда, да и смысла нет. Хоть беги, хоть зови на помощь, хоть стреляй - чувствовалось, что толку не будет…
        Я сделал пару шагов в ее сторону и, подойдя почти вплотную и приглядевшись (глаза как раз вполне привыкли к темноте), понял, что кого-то она мне здорово напоминает. Пару минут я лихорадочного соображал и… Твою ж мать… На лицо это была, несомненно, она. Та самая, кого я условно именовал Блондинкой. Личность женского пола, непонятно зачем возникавшая в пределах моей видимости уже очень давно. Называется - дождался. Пришла беда - отворяй ворота…
        - Так, - сказал я. - Очень приятно. Наконец-то вы заговорили. Может, еще чего умного скажете или, может, прямо сейчас заберете на хрен отсюда? А то я уже несколько утомился в этом затяжном турпоходе по маршруту Москва - Берлин со всеми промежуточными остановками…
        - Что узнал - хорошо, - сказала не так уж и незнакомая мне незнакомка. - А вот насчет остального все не так просто. Ну, а раз ты, а теперь еще и я здесь, ты уже должен был понять, что все это неспроста…
        Интересное кино, я с ней разговаривал на «вы», а наглая бабенка с самого начала мне тыкала. Своеобразно. Хотя бывают такие бабы, которые с места в карьер, в любой ситуации сразу начинают разговаривать на повышенных тонах, с командирским металлом в голосе. На паре таких вот конченых стерв женаты по залету мои друзья-приятели из будущих времен. И из опыта общения с ними я уяснил, что женщины подобного типа не меняют манеры общения, даже если их, к примеру, пустить по матери в пеший поход с эротическим уклоном или дать по морде (последнее утверждение спорно, поскольку лично не проверялось - по-моему, бить женщин - это все-таки последнее дело). Особенно много таких, например, среди училок и мелких начальниц с профессионально и непоправимо деформировавшейся личностью. Неужто и эта из таких? Тогда я точно с ней наплачусь, если она, конечно, меня первая не замочит…
        - За три с лишним года в этой дробилке и не такое поймешь. Честно говоря, уже заколебался понимать. Время идет, а я тут черт-те чем занимаюсь. Знать бы, во имя чего…
        - Считай, что узнал…
        - Да ну? - искренне удивился я. - И что же я такого узнал, интересно знать, кроме вашей, такой родной физиономии? А с самого начала, в том гребаном 1941-м, нельзя было все объяснить?!
        - Слушай, я все понимаю, но времени у нас действительно мало. Давай все объяснения потом, а? Мы с тобой чуть позже подробно и обо всем поговорим. Обещаю. А сейчас слушай и запоминай.
        - Я весь внимание.
        - О том, что на этом участке ожидается сильная контратака с немецкой стороны, ты, я так понимаю, в курсе?
        - Да. Ровно настолько, насколько мне по чину положено.
        - Тогда слушай и запоминай. Атака начнется завтра, то есть практически уже сегодня, в 17.00 по берлинскому времени. Главная ударная сила - несколько «Королевских Тигров» и «Пантер», два прототипа «Мауса» плюс разные прочие танки и самоходки поменьше. Общее направление - на северо-восток, в сторону Вурстдорфа. Немедленно доложи об этом своему начальству, и пусть ищут способы противодействия.
        - И только-то? Может, что-нибудь еще?
        - Разумеется. Надо, чтобы ты был непосредственно там, на месте, или во время отражения атаки, или тогда, когда ваши танки пойдут в контратаку…
        Ага, значит, наши для нее «ваши». Как интересно…
        - А они пойдут? - уточнил я.
        - Вероятность такого развития событий - свыше восьмидесяти процентов…
        Тоже интересный нюанс - они это на каком-нибудь суперкомпе посчитали или исключительно на глазок, в столбик на клочке бумажки?
        - Допустим, - согласился я. - И что мне там конкретно делать? Что украсть, кого спасать или, наоборот, убивать?
        - Да убивай хоть всех подряд. Топором руби или огнеметом жги. Но не забывай, что нас интересует только вот этот тип.
        - Кого это «нас»? - опять уточнил я.
        - Неважно кого, про это потом, - отмахнулась от моего вопроса дамочка и сказала: - Смотри сюда.
        Произошедшее дальше как-то плохо укладывалось у меня в голове. С одной стороны, Блондинка вроде бы достала из внутреннего кармана шинели всего-навсего обычную черно-белую фотографию. Но при этом у меня было ощущение, что нужное изображение транслировалось мне как будто прямо в мозги. Причем цветное и вроде бы даже объемное и в движении. А увидел я некоего неприятного вида мужичонку маленького роста и неопределенного возраста, которому можно было запросто дать и сорок, и шестьдесят лет. У мужичонки были бегающие глаза мелкой гниды, ухоженная шевелюра с проседью, довольно пышные усы и манера гордо задирать подбородок, словно он все время пялился сам на себя в зеркало.
        - Ну и кто это? - спросил я, когда изображение в моей голове погасло (после этого я пережил короткий приступ сильной головной боли) и Блондинка убрала фото обратно в карман.
        - Все подробности потом. Для тебя важно, что он тоже вроде тебя. Только он попал сюда абсолютно добровольно и на другую сторону. В этом смысле он тоже действовал осознанно. И все эти годы он как мог подыгрывал Гитлеру и его банде. Потом я тебе объясню, как именно и зачем. Важнее другое. Завтра во время атаки он обязательно будет в числе атакующих, скорее всего, в экипаже одного из «Маусов» или в какой-то из немецких командирских машин.
        - И как прикажете мне его искать? Я же застебусь все подряд танки подбивать и обыскивать…
        - Конечно, нет. После того как ты посмотрел то, что я тебе показала, ты будешь чувствовать и отслеживать его присутствие на расстоянии до пяти километров. С большой точностью, и живого и мертвого…
        - Что значит «отслеживать»? Как именно?
        - Элементарно, на плане местности, который уже у тебя в голове…
        Ничего себе, за считаные минуты превратили меня в Терминатора. Может, и инфракрасное зрение успели воткнуть?
        - Ладно, допустим. И что мне прикажете с ним делать?
        - Или обездвижить и связать, или, если не будет другого выхода, убить прямо на месте. Потом подождать, пока окончательно стемнеет. Пленного или его труп иметь при себе. Дальше ты услышишь мой голос.
        - Где?
        - Там же. В голове. Да это и неважно, где и как, только ты его точно услышишь. И дальше будешь делать то, что я скажу, буквально следуя моим указаниям. Понял меня?
        - Честно говоря, не до конца, но я попробую.
        - Хорошо. Вот и молодец. А если сделаешь все, как надо, у нас с тобой будет время поговорить обо всем. Вот тогда я отвечу на любые твои вопросы. Так что до завтра…
        - Подождите, - попросил я. - А если я все-таки не сделаю, как надо? Мало ли чего бывает на войне-то? Ведь что-то может и не срастись, как у того же Наполеона при Ватерлоо…
        - Тогда, значит, не судьба, - сказала Блондинка и исчезла так мгновенно, будто нажатием кнопки выключили изображение. Секунду назад была, а потом раз - и нету…
        Как это, интересно, могло быть? Померещилось, что ли? Да нет, не похоже…
        Из накатившего оцепенения меня вывел противно-начальственный голос, заоравший где-то в отдалении, возле «центральной усадьбы» фольварка:
        - Сорокин, мать твою, где, мля, брезент?!
        - Да сейчас я, товарищ сержант! - ответил ему другой голос, надо полагать, того самого Сорокина.
        В этот момент ко мне вернулась способность соображать, осмотрел место, где только что стояла Блондинка. И странно - следов-то там никаких не было. Словно и не стояло ее там никогда. Хотя это, блин горелый, могла быть и какая-нибудь голограмма. Явление святого Пэ-Жэ с его пацаком прямо посреди захолустной луцеколонки…
        Тем не менее особых противоречий я в произошедшем с точки зрения логики не увидел. В моем родном времени мы и не такое видали.
        И раз уж у меня теперь было конкретное задание, его надо было выполнять. Тем более что ценой в данном случае были ответы на любые вопросы, а возможно, и скорое возвращение домой. Это заметно грело мне душу и в кои-то веки стало даже интересно.
        Я поднял из снега оброненную инженерно-штурмовую кирасу и скорым шагом потопал в прежнем направлении, как та моль, из темноты на свет. Докладать начальству.
        Пока шел, старался придумать мало-мальски убедительную легенду, ведь нельзя же вот так запросто взять и сказать, что я откуда-то узнал про детали завтрашней атаки. Никитин хоть уже и привычен к моим закидонам, но этого даже он не поймет. Или не поверит, или, чего доброго, позовет контрразведку.
        Во флигеле все уже поужинали и, частично раздевшись и сняв сапоги, укладывались на ночлег на узкие койки местных батраков (разумеется, ни постельного белья, ни подушек там не было, хорошо, что хоть соломенные тюфяки остались). Меня ждали кружка кипятку, котелок с еще теплой перловой кашей и ломоть ржаного хлеба с лежащим поверх него на манер бутерброда куском пресловутого «второго фронта».
        Если кто не знает, «второй фронт» был вовсе не тушенкой привычного для нас вида, только сделанной в Северной Америке (как очень многие думают), а залитым желе консервированным колбасным фаршем.
        И поставляли они его нам не потому, что они такие добрые, а потому, что в американской армии эту консерву никто жрать не хотел. Поясню - у них, за океаном, в начале Второй мировой были разработаны десятки вариантов вкусных, питательных и не портящихся длительное время армейских пищевых рационов (надо признать, нашему пищепрому с товарищем Микояном во главе до них в этом плане тогда было еще ой как далеко), которые выдавались американским воякам в разных комбинациях, со своей спецификой для различных театров боевых действий, климата, времен года и прочее. И быстро выяснилось, что этот самый консервированный колбасный фарш оказался самой невостребованной частью американского солдатского пайка. Что естественно, поскольку в составе американских рационов тогда были, например, шоколадные батончики, несколько видов печенья и кексов, джем, арахисовое масло и прочее. А шоколадка, она и в Африке шоколадка - всегда вкуснее мясных консервов. Тем более для откровенно зажравшихся «джи-ай». Поэтому американские интенданты просто просили не завозить этот компонент рациона в строевые части, но промышленность
продолжала производить колбасный фарш, который невостребованным лежал на складах, поскольку солдаты отказывались его кушать, а в американской армейской прессе он откровенно высмеивался в виде карикатур (типа японский гарнизон на каком-то тихоокеанском острове согласен капитулировать, но только при непременном условии, что их не будут кормить в плену этими консервами). Вот и скидывали янки этот самый «второй фронт» по ленд-лизу англичанам с французами да «Дядюшке Джо» (это они так Сталина называли, вплоть до известной речи Черчилля в Фултоне, той самой, после которой началась «холодная война») оптом на протяжении всей войны, и нашим солдатикам он пришелся вполне себе по вкусу, хотя, надо признать, доставался не всем, нечасто и не помногу - шансов обожраться им точно не было.
        Ну а мне в данном случае полагался кусок размером примерно на треть стандартной консервной банки, обычная в походных условиях сержантско-старшинская пайка.
        - Ешь, - сказал Никитин, когда я наконец стянул со спины и поставил на стол тяжеленный короб рации (которая вообще-то считалась «портативной»), сгрузил оружие и кирасу и снял шапку и ватник. Он сидел за тем же столом и что-то писал при тусклом свете керосиновой лампы.
        - Это всегда успеется, - сказал я на это и сразу же взял быка за рога:
        - Товарищ майор, есть очень важный разговор.
        - Ну, что у тебя, старшина? - Никитин оторвался от писанины с видимым раздражением.
        - Я, перед тем как сюда идти, в кузове «Студера» рацию включал минут на пять.
        - Зачем?
        - А для проверки.
        Вот тут я нисколько не врал. Асоян, ворочая в кузове грузовика мешки с харчами как-то, как мне показалось, довольно грубо, почти уронил на пол ящик рации. А радиостанции тогда были ламповые и довольно хрупкие. Если бы в ней что-то действительно повредилось, нам всем мало бы точно не показалось, тем более что запасной рации у нас с собой не было. Так что рацию исключительно для проверки ее работоспособности я действительно включал. К счастью, она вполне себе работала, а значит, мои опасения оказались совершенно напрасны. При этом сам факт того, что я возился с рацией, видели и Танька Шевкопляс, и Асоян. Так что в этом плане у меня все было замотивировано железно…
        - И что с того, старшина?
        - Да я, товарищ майор, чисто случайно услышал обрывок каких-то интересных радиопереговоров открытым текстом на немецком.
        - Что именно?
        С этого момента Никитин насторожился и сразу начал разговаривать с другой интонацией, по-деловому.
        - Эти неизвестные фашисты говорили, что атака начнется завтра, в 17.00 по берлинскому времени. А еще про то, что в атаке будет участвовать несколько десятков танков и самоходок, включая какие-то «новые тяжелые танки». Если я, конечно, верно понял немецкий термин «нойе шверере панцерн». И атаковать они вроде бы будут в северо-восточном направлении, то есть по шоссейной дороге на Вурстдорф…
        - И это все?
        - Увы, товарищ майор, все. Дальше их почему-то стало еле слышно, а потом я слышал только помехи. Попытался снова настроиться на них, но больше не поймал…
        К этому времени я знал, что такое могло быть, если по рации тех времен говорили из движущегося танка или иного транспортного средства, которое отдалялось от тебя, особенно если оно при этом скрывалось за каким-нибудь слегка экранирующим радиоволны препятствием - лесом или, к примеру, домами. Хотя наш майор про подобные нюансы тоже был в курсе.
        На лице Никитина отразились смешанные чувства. Было понятно, что его так и подмывает спросить, а не дезинформация ли это? Но зачем кому-то на той стороне фронта это было нужно, тем более что я сказал, что включил рацию чисто случайно и на какие-то минуты? Тут исходных условий для сообщения в эфир целенаправленной дезинформации - ноль целых хрен десятых. Видимо, поэтому Никитин ничего не стал спрашивать. Так уж сложилось, что майор привык мне верить, и я его в этом плане не подводил - зря, что ли, у него была полная грудь орденов? И о том, при каких обстоятельствах все эти ордена были получены, Никитин помнил хорошо.
        - Молодец, старшина, - сказал он наконец.
        Потом встал из-за стола, натянул полушубок, подпоясался ремнем с портупеей и пистолетной кобурой, надел ушанку и тихо, чтобы никого не разбудить, вышел на мороз.
        Через пару минут я услышал, как в отдалении заводится мотор нашего «Виллиса», а потом его звук удаляется.
        Не иначе наш майор почесал на всех парах в штаб армии делиться своими ценными соображениями. Ну-ну. Как говорил волк в известном мультфильме, бог в помощь…
        А вокруг меня все уже спали, свистя носами и похрапывая под шинелями и полушубками. Теплолюбивый Асоян выдавал простуженные горловые сипения, а справа с койки Татьяны Шевкопляс торчала из-под полушубка ее правая нога в мятых галифе и добротном шерстяном носке домашней вязки.
        Я подвинулся ближе к столу и поел тепленькой кашки с хлебом и «дарами президента Рузвельта». Потом хлебнул кипяточку, который был уже не кипятком, а просто сильно теплой водой. Можно было отходить ко сну.
        Однако, прежде чем погасить керосиновую лампу и ложиться, я достал из лежавшего на пустой койке планшета и разложил на столе перед собой крупномасштабную трофейную карту здешней местности.
        Все-таки было интересно, с чего это немецкая атака намечена именно здесь?
        Хотя у медленно, но верно издыхающего Дриттен Райха логика в тот момент была более чем простая и незатейливая - тянуть резину, любыми возможными способами отодвигая скорый и неизбежный звиздец.
        И по этой самой логике немцы сейчас явно стремились затянуть борьбу на любом направлении своей «германской крепости», будь то Венгрия, Австрия или те места, где я находился. Насколько я знал, Вурстдорф наши танкисты накануне взяли с ходу, сопротивления практически не было.
        А раз так, если завтра фрицы сумеют отбить этот городок обратно, они, возможно, имеют шанс выиграть несколько драгоценных для них дней, которые войска 1-го Белорусского фронта вынужденно потратят на уличные бои во время нового взятия города, которое простым точно не будет.
        На этом фоне вполне понятно и применение невиданных тяжелых танков. Они же не факт, что хорошо пробиваемы нашей противотанковой артиллерией. То есть, конечно, пробиваемы, но с очень близких дистанций и не в лоб. А уж если пустят «Маусы»…
        Кстати, откуда тут вообще взялись «Маусы»? Классическая историография будущего считает, что «Маусов» было аж два прототипа и тот «единственный и неповторимый» танк данного типа, что сейчас стоит в музее Кубинки, собран из деталей этих двух машин. Но, с другой стороны, я помнил, что фирма «Крупп» к концу ноября 1943 г. (момент, когда союзная авиация серьезно разрушила предприятия других поставщиков ряда комплектующих для этой программы, фирм «Алкетт» и «Сименс», после чего о предполагавшемся изначально производстве серии из 30 Pz. Kpfw «Maus», он же «Тyp 205», Гитлеру пришлось забыть) имела задел не менее чем на шесть корпусов и башен для «Мауса», а в июле 1944 г. на заводах Круппа в Меппене и Эссене имелось три комплекта корпусов и башен. Это не считая двух прототипов «Мауса», которые тогда уже испытывали на Куммерсдорфском полигоне.
        И принято думать, что все лишние корпуса и башни, заготовленные для «Маусов», пошли в переплавку. Выходит - все-таки не все? Какие-то хреновы шутники решили по тихой склепать и испытать на поле боя еще пару таких сундуков? А может, и не по тихой, вдруг на этот счет было какое-нибудь секретное решение, скажем, от Адольфа Алоизыча лично?
        Н-да, «Маус» - это действительно сундук, на фоне которого даже здоровенный и тяжеленный «Королевский Тигр» смотрелся прямо-таки сверхподвижным вездеходом. Лишнее доказательство того, что у немецких конструкторов тогда, что бы они ни делали, получались исключительно утюги - ползающие, летающие, плавающие. Этот «железный капут» имел массу в 180 тонн, в длину больше 10 метров, в высоту был почти четыре метра, броня 210 - 65-мм (значения толщин лобовой брони корпуса и башни «Мауса» как раз были наиболее близки к таковым у мифического «Белого Тигра»), экипаж - шесть человек, пушки - 128 и 75-мм.
        По моему разумению, максимальная польза от такой хреновины могла быть, в случае если ее ставили в капонир соответствующих размеров и глубины, в качестве неподвижной огневой точки. Но для подобного использования «Маус» был слишком дорогой игрушкой. Тут арийцам проще было взять, да и поставить башню от него на бетонный или бронированный дот, но они в таких прожектах использовали только башни от «Пантер».
        Ну а какой толк может быть от «Мауса» в атаке? По пересеченной местности этот монстр ползал еле-еле, на скорости меньше 10 кмч и на мало-мальски мягком грунте (особенно сыром или болотистом) тут же зарывался в землю метра на полтора, что было неоднократно продемонстрировано на полигонных испытаниях.
        Возможно, наши противотанкисты его броню пробили бы и не сразу, но вот обездвижить «Маус» путем перебивания гусениц можно было элементарно, этому под конец войны у нас точно научились. После этого «Маус» автоматически превращался в мишень щитового типа для любой артиллерии, которая только сможет до него дотянуться. А от прямых попаданий из калибра 122 - 152-мм никакая броня не даст гарантий.
        Спрашивается: почему они собрались применить «Маусы» именно здесь? Определенные мысли на этот счет у меня были. По трофейной карте получалось, что, во-первых, от мостов через Просну немцы при Гитлере построили приличное шоссе, практически автобан, который шел через Вурстдорф дальше, в сторону Лодзи. Видимо, большую часть дороги строили еще до сентября 1939 года, а окончательно достраивали позднее. Стало быть, здесь есть твердое шоссе, вполне пригодное для тяжелых и даже очень тяжелых танков. Да и почва кругом сейчас зимняя, вполне себе подмерзшая, а значит, фрицам можно рассчитывать на то, что «Маус» или «Маусы» сразу же в грунте вне дороги не застрянут.
        И, во-вторых, на восточном берегу Просны на карте была обозначена грузовая железнодорожная станция («Eisenbahn Station»), да не простая, а «Ladung», то есть грузовая. А раз так, они могли подвезти весь этот «чугун» (поскольку сверхтяжелые танки - это все-таки «штучный товар» и их не могло быть сильно много) по железной дороге и выгрузить уже в непосредственной близости от фронта. Пусть даже и при воздействии нашей авиации.
        Что тут можно сказать - если гитлеровцы пойдут ломиться узким фронтом по шоссе и вдоль него, они имеют шансы на некоторый успех. Правда, наша оборона там была приличная. В бывших немецких траншеях сидел хоть и слегка поредевший, но все-таки вполне полноценный стрелковый полк с полковой артиллерией и минометами. Позади него окопался ИПТАП, дальше в леске стояло не меньше танкового полка (правда, опять-таки не полного состава, машин пятьдесят или около того) смешанного состава на «М-4А2» «Шерман», «Т-34 - 76» и «Т-34 - 85». Это не считая двух самоходных полков на «Зверобоях», а это еще сорок машин. Вполне солидно.
        Тем более что про те же «ИСУ» и прочие «рояли в кустах» немцы могли и не знать. Все-таки разведка у них в 1945-м была совсем не та, что прежде. Но все-таки стоило допустить, что они несколькими наиболее тяжелыми машинами могут прорвать нашу оборону и выйти к Вурстдорфу. Кстати, атака, назначенная на сумерки, могла означать еще и намек на использование ими инфракрасных прицелов и приборов наблюдения. У немцев такие агрегаты уже были (правда, очень примитивные, требующие подсветки инфракрасными прожекторами), и они их несколько раз даже успели применить на поле боя, в тех же Арденнах. Может, и здесь хотят попробовать? Н-да, проблем завтрашний день мог создать выше крыши. Если, конечно, предварительно не будет принято никаких мер.
        В общем, тут вся надежда была на нашего майора. Я свернул карту, погасил «керосинку» и лег спать на жесткий тюфяк и накрылся полушубком (хоть я и постоянно таскал этот предмет зимнего обмундирования с собой, при работе я его надевал далеко не всегда, вполне обходясь ватником и ватными штанами).
        Снилась мне опять откровенная херня. По узкому, неестественно чистому коридору, освещенному голубоватыми лампами, на меня бежал Роберт Патрик с неподвижным лицом и в темно-синей форме штатовского копа. На его груди медленно затягивались серебристые отметины от пуль, а вместо кистей обеих рук у него были неярко бликующие лезвия метровой длины. Позади меня был глухой тупик, на окнах решетки, а мои ноги в самый неподходящий момент, как это всегда бывает во сне, намертво прилипли к полу. И я, обливаясь холодным потом, ждал, когда он наконец уже добежит и начнет методично рубать меня справа налево и сверху вниз, слово казак Григорий Мелехов лозу или красных комиссаров, либо продырявит насквозь и пригвоздит к стенке, словно коллекционную бабочку, этими своими «суперзаточками». Но почему-то чертов «Т-1000» бежал словно по встречной ленте эскалатора, топтался на месте и никак не мог поравняться со мной. И хорошо, если я при этом не бормотал сквозь сон какие-нибудь намертво застрявшие в моих мозгах цитаты из «Терминатора-2», а то окружающие могли весьма негативно воспринять разные там американские имена и
прочие словечки из этого кино. В конце концов, на дворе еще только середина прошлого века, тут не то что «Терминатора», но даже и «Планету Бурь» еще не видели.
        Тем не менее, сквозь сон (на войне вообще вырабатывается привычка спать очень чутко, когда, услышав стрельбу и прочие «посторонние шумы», первым делом хватаешь автомат или другое личное оружие и валишься на пол, а уж потом просыпаешься) я слышал, как часа через два-три во флигель вернулся Никитин. Судя по тому, что он спокойно лег спать, майор был вполне удовлетворенным.
        Однако подняли нас все-таки очень рано. Было начало восьмого, и еще не рассвело, когда к фольварку подъехала небольшая колонна из нескольких грузовиков, «Доджей» и полугусеничного ленд-лизовского БТРа (янки называли такие штуки «хальфтраками») «М3».
        Возглавлял прибывших (а это, судя по разговорам, были офицеры из штаба 1-й гвардейской танковой армии и какие-то арткорректировщики) некий бравый, крайне представительный полковник в чистейшем белом полушубке, папахе и бурках. Фамилия его была Печаткин и, похоже, был хорошо знаком Никитину. Во всяком случае, при встрече с ним наш майор называл этого полкана по имени-отчеству, а именно - Федором Ивановичем.
        Через пару часов, когда ночная тьма стала светлеть, из тыла пришли и по возможности скрытно развернулись в окрестном леске дивизион «катюш» (только сейчас, судя по скрытым под брезентом более коротким и массивным направляющим, это были не уже знакомые мне «БМ-13», а куда более мощные «БМ-31 - 12», тяжеленные снаряды которых в солдатской среде вроде бы называли «Лука Мудищев») и дополнительный батальон «Т-34 - 85» - на их броне сидел пехотный десант в белых маскхалатах. Поскольку небо было серенькое и на эти немецко-польские леса и поля сыпался легкий снежок, выдвижение данных резервов прошло, можно сказать, скрытно - тогдашняя авиация в такую погоду практически не летала.
        По все тем же разговорам между офицерами и количеству прибывших подкреплений я понял, что в штабе 1-й гвардейской танковой армии, похоже, нешуточно возбудились после ночного сообщения Никитина.
        И, судя по всему, лично командарм, генерал-полковник М. Е. Катуков, а то и вообще сам командующий фронтом маршал Г. К. Жуков решил воспользоваться возникшей ситуацией на все сто. То есть встретить немецкую атаку во всеоружии, а потом немедленно контратаковать их всеми средствами (то есть, согласно имеющейся диспозиции, танковым полком, новоприбывшим батальоном «Т-34» и 1013-м самоходным полком «ИСУ-122», 1014-й самоходный артполк со своими «ИСУ-152» должен был быть в резерве и поддерживать атакующих огнем), опрокинуть и, прорвавшись через боевые порядки противника, попытаться с ходу захватить те самые «стратегические» мосты через Просну.
        Как говорится - флаг в руки товарищам генералам.
        Но у меня в этот день были свои неотложные дела, смысла которых мое непосредственное начальство точно не сумело бы понять, как ему ни объясняй. И мне категорически нельзя было допустить, чтобы по прихоти начальства меня услали куда-нибудь категорически не в ту сторону. Мне надлежало быть в самом пекле, и никак иначе…
        После торопливого завтрака (рыбные консервы в томате, сухари, кипяток) я спросил рассеянно хлебающего из эмалированной кружки горячую водичку с колотым кусковым сахарком Никитина:
        - Товарищ майор, а может, я поучаствую в нашей контратаке? Ведь чего-нибудь нового я там непременно увижу, глядишь, захватим какую-нибудь документацию, а если повезет - и пленных. Разрешите к самоходчикам?
        При этих словах сидевшие за этим же столом Асоян, Татьяна и оба наших шофера посмотрели на меня как на полудурка. Впрочем, я уже приобрел в своем подразделении стойкую репутации психа и экстремала-камикадзе (хотя в 1945 г. таких слов мои предки еще не знали). Никитин подумал минут пять, ровно столько, сколько ему понадобилось на допивание кипятка, а потом наконец изрек:
        - А что, мысль дельная. Молодец, старшина. Знаешь, я и сам про это думал, вот только послать вроде бы некого. Как оказалось, кроме тебя. Но инициатива наказуема. И, раз уж ты сам вызвался, собирайся.
        Я взял бинокль, «ППС», рассовал по карманам (на свой ватник и ватные штаны я для подобных надобностей нашил несколько дополнительных карманов, в частности - внутренних и набедренных, которые неизменно вызывали у тогдашних не видевших «разгрузок» людей удивление) запасные рожки, два пистолета и пару гранат «Ф-1». Кроме того, я прихватил свою инженерно-штурмовую кирасу и два трофейных фаустпатрона, так называемые облегченные «Panzrefaust 30K» с наиболее тонкой из существовавших образцов гранатой, рассчитанные то ли на десантников, то ли на слабосильных гитлерюгендовских говнюков из «Фольксштурма». Небольшой запас трофейных фаустпатронов наша группа всегда возила с собой с момента их появления на фронте, ибо никогда не знаешь, во что ты можешь влипнуть на передовой. Добавлю, что таскать не имеющие ремней фаустпатроны муторно, но к паре этих, конкретных, противотанковых трубок я заранее привязал в двух местах веревочки, слегка облегчив себе жизнь.
        Вещмешок я брать не стал, но, поскольку торчать на морозе мне предстояло целый день, я прихватил флягу со слегка разбодяженным спиртом и с молчаливого согласия товарища майора рассовал по карманам в качестве НЗ пару ленд-лизовских (кажется, из авиационного пайка) шоколадок и пачку трофейных галет.
        - Ну, не поминайте лихом, - сказал я сослуживцам и вышел на мороз. За мной направились Никитин и Сигизмундыч.
        Уже почти повернувшись к ним спиной, я увидел, как Асоян незаметно для окружающих то ли перекрестился сам, то ли перекрестил меня. Оно и понятно - им с Татьяной легче, поскольку они-то оставались на месте, при рации, для обеспечения связи.
        Разумеется, сразу же на передовую мы не поехали. Сначала наш «Виллис» заехал в три места, где у нашего товарища майора были какие-то дела. Так что в расположение 1013-го самоходно-артиллерийского полка мы приехали ближе к полудню.
        Никитин задерживаться там не собирался, но, похоже, заранее предупредил по радио местное начальство о своем приезде. Командир 1013-го САП подполковник Хрипунов, рослый мужик в овчинной ушанке и пижонской светло-коричневой бекеше, встречал нас у своей торопливо покрашенной белилами командирской «ИСУ» с номером «010».
        Остальные машины полка были выстроены в линию в редком леске, метрах в ста западнее. Позиции танкового полка находились здесь же, только чуть дальше (похоже, самоходки находились позади танков на уставном расстоянии метров в триста), у самого края леса. При этом некоторые «Шерманы» и «тридцатьчетверки» размещались в неглубоких окопах. Оно и понятно, танкисты торчали в этом леске несколько дольше самоходчиков и имели время на окапывание.
        Никитин до невозможности официально представил меня как человека, прибывшего с важным и секретным заданием, полушутливо попросив командира самоходчиков «любить и жаловать» меня. Командир самоходчиков пообещал соответствовать. Уладив все формальности, наш товарищ майор собрался уезжать. Но я успел кинуть ему напоследок такую идею:
        - Товарищ майор! Есть вот какая мысль. Раз в атаку пойдут немецкие тяжелые танки, может, есть смысл раздать пехоте в окопах трофейные «фаусты»? Ведь должен же у них быть хоть какой-то их запас!
        - Толковая мысль, старшина, - сказал майор и добавил: - Обмозгуем.
        Последующие события не дали основания считать, что он пытался выполнить или хотя бы «обмозговать» это мое предложение. Хотя, может, у пехоты и не было никаких трофейных фаустпатронов или их сразу же сдавали по акту трофейщикам - все могло быть…
        Пообещав это, Никитин похлопал меня по плечу (практически «обнял и прослезился»), приказал в случае обнаружения хоть чего-нибудь достойного внимания тут же выйти с ним на связь по рации, простился с командиром самоходчиков, сел в верный «Виллис» и был таков - импортный вездеход резво почесал по лесу, вздымая из колдобин снежную пыль.
        Самоходный подпол Хрипунов и его начальственная братва в кожаных ребристых шлемах смотрела на меня и уезжающий джип с некоторым недоумением. Понимаю, что в тот момент я в своем ватнике и стеганых ватных штанах, да еще с двумя болтающимися на плече на самодельных веревочных петлях фаустпатронами и кирасой под мышкой, впечатления облеченного доверием секретного человека ну никак не производил.
        А я, приехав на это место, вдруг понял, что, похоже, действительно начинаю ощущать свою главную цель. Теперь я почему-то точно знал, где находится объект моего внимания. В том смысле, что у меня в голове немедленно, как только я начинал думать об этом потенциальном «языке», возникал довольно подробный план местности. Этакий вид сверху, нечто вроде снимка со спутника из наших времен, сделанного в ясную погоду и с хорошим разрешением. Как это, с позволения сказать, «видео» оказалось в моей черепушке - не знаю. Но это явно было еще одним последствием ночного разговора со «знакомой незнакомкой». Прямо-таки «Матрица» какая-то, сплошной мир высоких технологий. Хотя если они такие крутые, то с чего посылают на подобное задание меня, очень мало знающего и как попало вооруженного? Выходит, эти неизвестные «заказчики» все-таки невсесильны?
        Так или иначе, но нужный мне неприятный хмырь действительно был здесь, совсем рядом, на немецкой стороне фронта, там, где на этом самом «плане местности» четко фиксировались маленькие темные коробочки стоящих на исходных позициях немецких танков - похоже, картинка показывала обстановку в реальном времени. И объект моего внимания на этой картинке то двигался, то нет в виде маленькой бледно-голубой отметки.
        Разобрать что-либо более точно было сложно - он был на максимуме дальности, до него в тот момент было явно больше пяти километров.
        Теоретически, конечно, можно было сличить вид из моей головы с картой местности, а потом указать тяжелой артиллерии точный квадрат для работы, но где я потом буду искать этого хмыря, если я это сделаю и немецкая атака сорвется? Ведь мне его конкретную тушку надо будет предъявлять заказчице, причем без разницы, в живом или мертвом виде…
        - Старшина, я не очень понял насчет сути вашего задания, - сказал подполковник Хрипунов несколько задумчиво, прерывая поток мои размышлений: - Может, все-таки проясните?
        - Охотно, товарищ подполковник. Вечером, когда пойдем в атаку, мне предстоит всего лишь высматривать на поле боя новые образцы фашистской бронетанковой техники. Москву в первую очередь интересуют члены экипажей этой самой новой техники. Желательно в виде пленных, но если захватить живьем никого не удастся - хотя бы их документы.
        - Хорошо, старшина, я вас понял. А от нас-то что требуется?
        - Определите меня в какой-нибудь толковый экипаж. Лучше всего где-нибудь на правом фланге, ближе к дороге на Вурстдорф. И чтобы на их машине была исправная рация.
        - И только-то?
        - Да, и только-то.
        После этого подполковник, который уж теперь-то понял про меня все или почти все (по крайней мере думать он должен был именно так), несколько потерял ко мне интерес. Он быстро накатал на раскрытом планшете короткую записку и отрядил со мной своего то ли адьютанта, то ли связного - парнишку по имени Саша, в ушанке и великоватом полушубке, с «ППШ» на груди, которому он эту записку и вручил.
        Связной отвел меня на правый фланг боевых порядков самоходного полка. Там мы остановились у обвешанной брезентовыми скатками, бревнами и разнокалиберными ящиками «ИСУ-122» с номером «099», на правом рубочном люке которой торчала турель с солидным крупнокалиберным ДШК (как я уже успел заметить, такие турели в 1013-м САП были установлены далеко не на каждой машине). Как оказалось, самоходка принадлежала командиру 2-й батареи полка капитану Востропятову. Сам капитан, чем-то слегка похожий на молодого киноартиста Самойлова, молодой мужик с парой золотых коронок в верхней челюсти справа (эти фиксы придавали ему какой-то приблатненный вид), немедленно показался из заднего квадратного рубочного люка самоходки.
        Судя по ордену Отечественной войны II степени на груди его гимнастерки, просматривавшейся под расстегнутым полушубком, капитан был человеком уже повоевавшим.
        Юный адъютант Саша передал капитану записку от комполка и удалился еще до того, как капитан закончил знакомиться с образцом эпистолярного творчества начальства.
        Востропятов прочитал записку, сдвинул на затылок ушанку и присвистнул, разглядывая меня словно некое заморское чудо.
        Потом он спросил, что я от него лично, собственно, хочу. Я, не вдаваясь в излишние детали, ответил, что когда мы все вечером пойдем в атаку (а точнее - в контратаку), я буду двигаться вместе с их «ИСУ-122» или внутри машины, или на броне - по обстоятельствам. Как только я увижу что-нибудь, способное меня хоть немного заинтересовать, тут же спрыгну. От них потребуется только притормозить по моей команде.
        По-моему, эти мои объяснения капитана вполне удовлетворили. Во всяком случае, уточняющих вопросов не последовало.
        - Ладно, старшина, осваивайтесь пока, - сказал Востропятов и, запахнув полушубок, полез обратно в машину.
        Я положил фаустпатроны и кирасу на моторное отделение самоходки, а потом заглянул в открытый рубочный люк САУ, тот, который слева-сзади. Внутри машины было довольно холодно. Оно и понятно - полк прибыл на позицию вечером и, поскольку предстояло наступать, рыть капониры, окопы и разворачивать под машинами, как это было тогда принято в зимнее время, временные печки самоходчикам явно запретили. Гонять двигатели на холостых оборотах им в такой ситуации тоже явно не полагалось из соображений как экономии горючего, так и маскировки.
        Так что внутри «ИСУ» было чуть теплее, чем снаружи, и влезать туда я не торопился, тем более что ее героический экипаж, похоже, спал вповалку на дне боевого отделения, укрывшись чем только можно. Обычная военная ситуация - если ничего полезного в данный момент не делаем, то непременно спим, поскольку в следующий момент тебя могут заставить бегать двое или трое суток подряд, не давая ни спать, ни жрать, ни какать. На фронте бывает всяко…
        В общем, я остался снаружи и, присев на край рубки «ИСУ», осмотрел окрестности в бинокль. С неба сыпал редкий, похожий на манную крупу снег. Вокруг был редкий лесок, за ним поле, на котором смутно просматривались отдельные деревья, кусты и совсем уже в отдалении какие-то строения. Там же находились позиции противотанкистов, которые были почти неразличимы с этой точки, а еще дальше траншеи пехоты, которые были вообще не видны. Канонада слышалась отчетливо со всех сторон, но непосредственно передо мной артиллерия не стреляла. За те двадцать минут, что я наблюдал за местностью, где-то в районе пехотной передовой лишь пару раз бабахнули одиночные винтовочные выстрелы (может, чей-то снайпер работал, а может, и просто для профилактики), вызвавшие суматошное метание ворон над заснеженными кронами голых деревьев, но в нечто большее эта пальба не переросла. Стояла та самая пресловутая «зловещая тишина», которая, по мнению разных маститых писателей, бывает перед атакой или просто боем.
        Позади меня захрустел под чьими-то ногами снег. Я опустил бинокль и обернулся. К самоходке, никуда не торопясь, подходил невысокий мужик в танкошлеме, темно-сером комбезе, напяленном поверх комбинезона ватнике и валенках, по-видимому, член экипажа. В руках мужик держал туго набитый вещмешок.
        Его лицо показалось мне смутно знакомым, вот только откуда?
        - Товарищ капитан, - крикнул подошедший. - Харчи на двое суток опять выдали сухим пайком, принимайте!
        Голос у него тоже был вроде бы знакомый.
        - Ну, давай уже, Драч, - сказали где-то в глубине рубки «ИСУ» знакомым голосом командира батареи. Самоходчик опустил вещмешок в люк (там его заботливо приняли чьи-то руки) и здесь наконец-то разглядел меня. Лицо его приобрело удивленное выражение.
        - Сержант? - спросил он как-то неуверенно.
        И в этот момент я понял, откуда он мне знаком. Господи, да не может этого быть! Как пел уже в далекие наши времена Розенбаум: «А в морской пехоте есть что делать пацанам шикарным…»
        - Драч? Лейтенант? - спросил я. - А как же Черное море и твоя морская пехота?
        - Не лейтенант я, - хмуро уточнил Драч. - Я теперь младший сержант. И уточнил: - Заряжающий…
        На того Драча, которого я, было дело, встречал под Москвой и потом, в Новороссийске, он теперь, честно говоря, походил не очень. Был он тощим и вроде бы даже стал меньше ростом, а его физиономия постарела лет этак на десять. Опять же тот, прежний лейтенант Драч был блондином, а у этого на висках под шлемофоном просматривались какие-то сероватые волоски - поседел, что ли? Как его, однако, жизнь-то ударила…
        Не зная, как продолжить разговор, я для начала спросил, не хочет ли он курить? Он, естественно, хотел, и дальше мы общались уже после того, как я достал из кармана пачку «Беломора» (сам не курю, но на войне приобрел привычку таскать с собой папиросы или махорку, на случай, если кто курит, поскольку во все времена на халяву уксус сладок и хлорка творог).
        Драч выпустил струю табачного дыма из ноздрей и начал тихо рассказывать, а я слушал. Как я и предполагал, он действительно оказался в числе последних защитников Севастополя и 6 июля 1942 года, уже через три дня после того, как Совинформбюро голосом диктора Левитана официально объявило о сдаче Севастополя, Драч вместе с еще несколькими моряками и пехотинцами пытался выбраться с Херсонеса вплавь. И плыть надо было долго и далеко, поскольку там кругом на входных фарватерах стояли мины, выставленные нашими идиотами еще летом 1941-го якобы для обороны (историки до сих пор спрашивают, от кого именно - у немцев на Черном море не было ничего крупнее десантных барж, катеров и нескольких малых подводных лодок, привезенных на этот театр по железной дороге, с таким, с позволения сказать, «флотом» атаковать главную базу ЧФ им было совершенно нереально, да и румыны со своими четырьмя не особо мощными и современными эсминцами в серьезный бой как-то не рвались). В общем, пока они плыли, двое утонуло, но остальным поначалу повезло, поскольку их даже подобрал наш сторожевой катер. Но спустя пару часов у мыса Сарыч
этот СКА атаковали и потопили немецкие «шенелльботы». Немцы почему-то не расстреляли тех еще живых, кто болтался на поверхности воды, предпочтя просто подобрать их. Видимо, из чисто спортивного интереса.
        Потом было несколько лагерей для военнопленных, а в ноябре 1942-го Драч сбежал из идущего в Германию эшелона где-то на Смоленщине. При побеге повредил ступню, два месяца отлеживался на каком-то хуторе, потом, хоть и не сразу, нашел партизан и до осени 1943-го был «народным мстителем». Потом, когда фронт наконец вернулся в те места, попал на проверку, затем был в штрафной, получил ранение и, таким образом, «искупил кровью». После этого Драча отправили рядовым в Челябинск, в учебный полк самоходной артиллерии. На мой вопрос, почему ему не вернули звание и награды, Драч ответил, что все документы по учету личного состава, судя по всему, сгинули при сдаче Севастополя или Новороссийска и либо их больше вообще в природе не существует, либо их читают фрицы где-нибудь в Цоссене. Именно поэтому он решил особо не возбухать по этому поводу и начать фронтовую жизнь «с чистого листа», а точнее - с «чистого погона». Он опасался, что в противном случае служители фронтовой Фемиды могли отправить его обратно в штрафную роту или в проверочный лагерь. По-моему, он сильно сгущал краски, но в данном случае ему было
виднее.
        В общем, в самоходчиках Драч был с весны 1944-го и уже стал младшим сержантом, заслужив медаль «За боевые заслуги». Может, он, конечно, и тосковал по флоту, но на людях эту самую тоску явно не демонстрировал.
        Потом Драч спросил, как я, что я и где я. Что я мог ему ответить? Сказал, что все там же и с теми же, во все той же бронетанковой части. В прежней должности и практически без изменения в званиях, при трех правительственных наградах. И опять же без серьезных ранений. Кстати, в этом плане мне чертовски везло (или это все-таки мне «заказчики» ворожили?). Царапало меня на этой войне раза четыре, но именно что царапало, касательно и поверху, то в плечо, то в руку, то в бедро, то в спину. И всегда без последствий - в каком-нибудь ближайшем медсанбате обработают, перевяжут (если надо - еще и зашьют), вколют инъекцию от столбняка - и гуляй, Вася. Да, можно сказать, что везло.
        Драч на эти мои рассказы реагировал вяло, но я его обнадежил, сказав, что воевать осталось недолго, месяца четыре, поскольку «наверху» есть предположения, что где-нибудь в мае месяце чертову Дриттен Райху придет полный и окончательный кирдык. Вот от этого он заметно воодушевился. Что же, я уже знал, как можно поднять настроение на фронте. Информация о скорой победе в данном случае была уместна. Тем более, что сейчас я нисколько не врал.
        Пока мы с ним общались, на холодную броню «ИСУ-122» постепенно вылезли и остальные орлы капитана Востропятова. Ребята они, надо отдать им должное, были деликатные (на фронте случай встретить кореша по 1941 году был более чем редким, и это считалось за святое), но все-таки падкие до дармовых папиросок. Как-то незаметно «Беломор» из моих запасов закурил весь экипаж самоходки, постепенно включившийся в нашу с Драчом беседу.
        Мы поговорили о том о сем, под конец, как это обычно бывает, перешли на баб (а точнее, на некие физиологические отличия немок от прочих представительниц слабого пола - одуреть можно от того, сколько всяких небылиц на эту тему могли невзначай наплести в общем-то вполне грамотные люди из тех времен!), и я даже бегло познакомился с тремя оставшимися членами экипажа самоходки. Звали их Саша, Ваня и Спиридон, причем последний был механиком-водителем. Честно сказать, в своих комбезах и танкошлемах они выглядели практически на одно лицо, словно однояйцевые близнецы.
        А, поскольку по фамилиям они мне не представлялись, в моей памяти их лица запечатлелись как-то смутно в отличие от их командира и Драча.
        Потом был обед, чем боги (а точнее - интенданты) послали, то есть сухарями и консервами. Я угостил самоходчиков галетами и шоколадом, и мы отхлебнули по чуть-чуть из моей фляги (сугубо не пьянства ради, а сугрева для) с молчаливого согласия капитана Востропятова, который тоже не отказал себе в этом маленьком удовольствии.
        Потом самоходчики долго готовили машину «к бою и походу», проверяли как саму «ИСУ», так и закрепленные на броне предметы по части пожароопасности. Комбат Востропятов лично руководил этим процессом, то есть прохаживался вокруг самоходки и время от времени пинал сапогом ее гусеницы, якобы проверяя уровень их натяжения.
        Собственно, насколько я успел понять, для нашего танкиста или самоходчика на той войне перед атакой главным было отсутствие во внешних, незащищенных баках солярки и масла (кое-кто эти баки перед боем вообще снимал с машин), и в экипаже капитана Востропятова с этим все было вроде бы нормально.
        При этом, поскольку до начала активных действий оставалось изрядно времени, можно было ожидать, что в расположение батареи явится, например, замполит и начнет проводить «стихийное» партсобрание, но, на наше счастье, в этот день местное командование все-таки не было настроено на валяние дурака.
        Ближе к вечеру вокруг нас наконец началась некоторая движуха. В частности, к пехотным траншеям и позициям иптаповцев потащили дополнительные ящики с боезапасом, а потом мимо позиций самоходчиков прошло с десяток типов в чистых белых маскхалатах, волочивших на себе стереотрубу и две рации. Они разместились в воронке, за кустами, метрах в ста впереди нас. Это явно были артиллерийские корректировщики.
        А я примерно в это же время начал ощущать, что отметка с нужным мне человеком в моей голове постепенно приближается, поскольку коробочки немецких танков на доступной мне «виртуальной» схеме начали медленно двигаться в нашу сторону, выдвигаясь к переднему краю.
        Впрочем, танковая атака, как мне и пообещали вчера, началась под вечер, практически минута в минуту.
        Гитлеровские сверхчеловеки, может быть, чего-то и утратили на четвертом году войны, но уж точно не свою хваленую арийскую пунктуальность.
        Артподготовка началась ровно в 16.40 по берлинскому времени. Первый же разрыв тяжелого снаряда сорвал с насиженных мест всех окрестных ворон (получившееся в результате каркающее серо-черное мельтешение над лесом было впечатляющее) и стряхнул снег со всех ветвей.
        А потом уже пошла методичная долбежка, громкая, но не более того. Немцы явно использовали старые ориентиры и довольно плохо видели цели. Поэтому они довольно точно накрыли пехотные траншеи, но в лес позади них (где как раз стояло изрядно танков и самоходок, появление которых гитлеровцы, похоже, вообще проморгали) упало всего несколько откровенно шальных снарядов. Я вместе с экипажем сидел внутри «ИСУ-122», и по ее броне только пару раз ударяли с барабанным звуком осколки от далеких разрывов.
        Похоже, у супостатов было не особо много снарядов, и от этого артподготовка получилась не особо плотной и не впечатляющей.
        Кроме пехотных траншей, были видны разве что многочисленные разрывы на позициях стоящего впереди нас танкового полка. Лично я засек одно прямое попадание в «Т-34 - 76»; на левом фланге от танка полетели в разные стороны какие-то железки, но он так и не загорелся.
        А потом, еще до того как осела земля и снежная пыль от последних снарядных разрывов, где-то очень далеко, практически на границе слухового восприятия, множественно заревело и залязгало. Стало быть, поперли наконец. Хоть какая-то определенность.
        Я, открыв тяжелую квадратную крышку заднего левого рубочного люка, вылез на броню «ИСУ» и с помощью уже успевшего зарядить пушку самоходки Драча натянул поверх ватника кирасу и положил пару фаустпатронов так, чтобы они не свалились под гусеницы при движении.
        Потом я, свесив ноги внутрь самоходки, присел на край люка, поднял болтающийся на шее бинокль и осмотрелся.
        К лязгу траков и реву двигателей теперь добавились глухие выстрелы танковых пушек. Немецкие танкисты палили практически наугад, явно вызывая наших противотанкистов на «ответку», но те благоразумно помалкивали, подпуская противника на дистанцию эффективного огня - все-таки знали, в какой момент их стоит бить.
        Движущиеся вражеские танки на заснеженном поле были видны довольно прилично даже в сгущающихся сумерках. Тем более что только немногие из них были перекрашены в белый цвет, большинство было во вполне контрастном для зимнего пейзажа желто-зелено-коричневом или даже сером камуфляже.
        Беглый взгляд на передние вражеские машины показал, что ничего похожего на тогдашние ночные приборы наблюдения мехводов и прицелы (а это были довольно массивные конструкции) на них не было. Выходит, я зря боялся.
        А раз так, сумерки, видимо, были сегодня нужны немцам затем, чтобы скрыть их число и элементарно затруднить прицеливание противотанкистам. Как-никак в последнюю военную зиму танки у них были уже считанные, и взять новых им было, если честно, негде.
        На левом фланге атакующих (для нас это был правый фланг) я различил сквозь линзы бинокля два выделяющихся своими грубо-рублеными формами и чудовищными размерами покрытых разводами камуфляжа металлических ящика. Без сомнения, это были те самые обещанные «Маусы».
        Оба гробообразных агрегата (а внешне «Маус» больше всего походит именно что на очень большой гроб, поверх которого поставили другой гробик чуть поменьше - башню) ожидаемо и очень медленно шли по твердому шоссе, на левом фланге. Если бы их пустили в центр, то есть по изрытому воронками полю, прямо на пехотные траншеи, была вероятность, что они на этом самом поле застрянут. Чисто автоматически я отметил, что на «Маусах» не было ни тактических номеров, ни даже черно-белых балочных крестов.
        В общем, пока на поле грохотали танки и рвались первые безответные снаряды, между нашими командирами разного уровня явно шли какие-то интенсивные переговоры. По крайней мере, я слышал, как внутри рубки самоходки комбат Востропятов (позывной которого был «Десятый») что-то докладывал по рации «товарищу Третьему», а потом отвечал, что он все понял. А я, пользуясь некоторой паузой, пересчитал приближенные биноклем немецкие машины.
        Ну, насчет «нескольких десятков танков и САУ» это был некоторый перебор. Я отметил штук по десять длинноствольных Stug-III (они же «Арштурмы») и «Т-IV» с бортовыми экранами и без. Сюда же затесалось три танка-истребителя «Pz-IV/70» на базе той же «четверки». Итого насчитал двадцать две «размазанных тонким слоем» по фронту средние немецкие машины плюс пару ЗСУ (то ли «Вирбельвинды», то ли «Оствинды») на шасси «Т-IV» базе, одна из которых держалась на дороге, возле «Маусов», вместе с парой «Штугов» и одной «четверкой». Главная ударная сила противника, не считая «Маусов», шла в центре немецкой атакующей формации - два «Королевских Тигра», пять «Пантер», а с ними и еще какой-то, смутно знакомый, угловатый сундук, из неподвижной рубки которого вместо нормальной пушки торчала непонятная короткая фиговина с бочку толщиной. Что за сундук, кстати?
        Мать честная, вспомнил я, да это же «Штурмтигр»! Надо же! Ну очень редкий зверь, которых и сделали-то всего не то 13, не то 18 экземпляров и которых вроде бы вообще не было на Восточном фронте, не считая одного из прототипов, брошенного и захваченного советскими войсками в самом конце войны (именно он и стоит в Кубинке). Остальные «Штурмтигры» вроде бы должны были воевать где-то между Льежем и Ахеном, у германско-французской границы, и затем навечно остаться в тех местах. И вот на тебе - один из этих агрегатов почему-то прет чуть ли не прямо на меня, причем там, где он появляться ну никак не должен. Что я их, блин, притягиваю?
        «Штурмтигр» держался в самом центре цепи атакующих немецких танков, между двух «Королевичей», но полз по заснеженному полю очень медленно.
        Итого по моим подсчетам выходило 33 немецких танка и САУ. И да, я согласен, что про три десятка танков действительно вполне можно сказать, что их «несколько десятков» (ну, то есть больше двадцати). Так что будем считать, что все-таки и я и те, кто меня об этом заранее предупредил, несильно преувеличили.
        А еще позади атакующих танков просматривалось с пяток полугусеничных БТРов (стандартные «Ганомаги», они же Sdkfz.251) и редкая цепочка сильно отставшей от танков пехоты.
        Пока я размышлял и прикидывал, гитлеровские машины, бегло стреляя с коротких остановок, прошли по полю почти половину расстояния до наших траншей.
        А дальше началось то самое «кино», ради которого все и затевалось.
        В небе над моей головой множественно и противно заныло и засвистело, а потом между немецкими танками один за другим поднялись фонтаны земли и снега от разрывов тяжелых снарядов. Явно от всей души долбанула наша корпусная артиллерия, начавшая раз за разом добавлять в мгновенно ставший каким-то нечетким окружающий пейзаж «чемодан» за «чемоданом». Поле и лес ощутимо заколыхались, а «ИСУ-122» подо мной трясло так, что я даже присел, укрывшись за толстой крышкой открытого люка и втянув голову в плечи.
        Корректировали огонь те, кто на этом явно собаку съел и волком закусил, грамотно и со знанием дела. Пара первых серий снарядов легла в центр атакующих гитлеровских «коробочек» и на шоссе, прямо перед «Маусами». А потом пошли уже явно накрытия - неяркие вспышки разрывов давали пламя и дым от очагов вспыхивающих пожаров. И было их не так чтобы мало.
        Всего наши гаубицы (а стреляло тут никак не меньше артполка) успели дать залпов десять и дисциплинированно кончили стрелять, только когда передние немецкие танки подошли к пехотным траншеям вплотную - на прямую наводку.
        И уже здесь открыли огонь пехота и иптаповцы. Эти били только по видимым и близким целям.
        Когда земля, снежная пелена и дым от артобстрела немного рассеялись, я увидел, что немецкого полку несколько убыло.
        Первым делом линзы моего бинокля, естественно, повернулись в сторону шоссе. Ну и что я там увидел? Я с удивлением обнаружил, что головного «Мауса» фактически больше не было. Вместо него дорогу перегораживала какая-то невнятная и очень большая груда железа, которая слегка дымилась, замерев поперек шоссе и перегородив даже кювет. По снегу, далеко по сторонам, взрывная волна расшвыряла довольно крупные куски железа, в которых, обладая некоторой фантазией, можно было угадать катки и отлетевшие по стыкам броневые плиты корпуса «Мышонка».
        Побитое снарядами покрытие дороги вокруг этой железной руины, местами превратившееся в скопище неровных, частично вставших почти вертикально кусков то ли асфальта, то ли бетона (или из чего там немцы строили свои хваленые автобаны в те времена?) указывало на то, что в эту крайне размерную цель последовало явно более одного прямого попадания. А 152-мм снаряды способны превратить в хлам все что угодно.
        Рядом с разбитым «Маусом» очень ярко горел «Штуг» с напрочь выбитой детонацией боекомплекта крышей рубки - из его продырявленной кормовой части вытекало на снег горящее топливо, освещавшее сгущающиеся зимние сумерки.
        А на поле перед пехотными траншеями остановились и либо горели, либо густо дымились один «Королевич» (его башня при этом почему-то оказалась развернутой стволом в сторону кормы, то есть собственного тыла) две «Пантеры», два «Арштурма», три «Т-IV» и один «Pz-IV/70». Бронетранспортеров и немецкой пехоты я в дыму и сумерках вообще не рассмотрел, словно их там никогда и не было.
        Тем не менее оставшиеся панцеры арийцев продолжали упрямо переть вперед, перемалывая траками снег, несмотря ни на что. В азарт вошли или у этих придурков приказ в стиле «только вперед, нах Москау»? Только ведь до этой самой Москау отсюда ой как далеко…
        В этот момент над движущимися по полю боя танками раздался странный оглушительный звук «б-ды-дыщь!», перешедший в противный рев и сильный свист.
        Потом рвануло, и по столбу пламени и густым облакам беловатого дыма в центре развернувшейся передо мной композиции я понял, что это выпалил «Штурм-тигр», пока что, судя по всему, избежавший попаданий и повреждений.
        Я помнил, что калибр у этого стального дурика был целых 380-мм и стрелял он реактивными «скрипухами» на базе морских глубинных бомб, весом за триста кило, так что шум и гам от его пальбы по-любому должен был быть изрядный.
        Да, взрыв получился прямо-таки офигенный, похоже, этим выстрелом был срыт изрядный участок пехотных траншей. Хотя, по идее, «Штурмтигр» задумывался как сугубо стенобитный агрегат и в чистом поле от него мало толку. Вот если бы дело было в городе - он бы одним-единственным выстрелом точно минимум пару домов обвалил ниже уровня первого этажа и еще квартал-другой ушатал качественно, с как минимум выбиванием стекол.
        Я также успел вспомнить, что возимый боезапас у «Штурмтигра» всего десять ракет, ну и на перезарядку у его экипажа теперь уйдет никак не меньше десяти минут, поскольку для этого вроде бы требовалась кран-балка. Нет, все-таки не для танковых дуэлей его создавали…
        Кстати, чудовищный взрыв реактивной мины «Штурмтигра» нисколько не ослабил огонь нашей пехоты и иптаповцев (их он, по-моему, только разозлил), а вот своим явно навредил - одна очень резво першая на рожон «четверка» обогнала медлительного «Штурмтигра» и немедленно завалилась носом в только что стихийно созданную им воронку, тут же став легкой мишенью.
        И здесь, где-то позади меня, раздался резкий «рр-рых-щщ-бзз», вечерний воздух вокруг разом стал горячим и каким-то осязаемым, так что от неожиданности я даже выпустил бинокль из рук, и, если бы не нашейный ремешок, импортная оптика точно разбилась бы вдребезги.
        Над моей головой заныло и застонало что-то явно металлическое, да так неприятно, что казалось, весь мой организм разом завибрировал, став очень маленьким и скопившись где-то в области копчика (хотя, скорее это, конечно, тряслась броня, на которой я сидел).
        Инстинктивно глянув вверх, я увидел и сизый дым, длинные струи пламени и какие-то темные предметы, очень быстро летевшие в сторону немецких танков. Через пару секунд я наконец допер, что, похоже, это «катюши» дали залп по фрицам, прямо через наши головы. Еще один «туз из рукава» - во второй уже раз я видел их работу вблизи, но привыкнуть к подобному, по-моему, было невозможно…
        Ну а «М-31 - 12» - это дюжина ну очень больших эрэсов весом под 95 кг каждый, в одном таком снарядике было 29 кило тротила плюс усиливающее фугасный эффект горючее. А стрелял в тот момент целый дивизион из двенадцати установок, вот и считайте.
        В общем, на головы еще толком не очухавшихся после обстрела тяжелой артиллерией немецких танкистов один за другим, с минимальными интервалами, ссыпалось почти полтораста этих реактивных «подарков».
        Я думал, что уже кое-что повидал на этой войне, но, кажется, опять ошибся. Эффект от взрывов был такой, что меня чуть не сдуло с брони самоходки вместе с крышкой люка, словно какую-нибудь неосязаемую шелуху от семечек. Осколки густым дождем полетели в разные стороны, и, нырнув от греха подальше в люк, я отчетливо слышал, как внутри рубки самоходки восхищенно матерился экипаж «ИСУ-122». Сильные взрывы следовали один за другим, с минимальными интервалами, образовав перед пехотными траншеями сплошное море огня (если бы я в этот момент сидел в этой самой траншее - обосрался бы, однозначно наши служившие в пехоте деды и прадеды были людьми, без сомнения, героическими).
        А потом посреди этого огненного моря, в котором, как мне показалось, и так перемешалось все окружающее, вдруг бабахнуло так чудовищно, что у меня (сидевшего почти в километре от происходящего) заложило уши, а в мозгах возникли какие-то зрительно-шумовые ассоциации с кинохроникой, снятой на полигонах во время наземных ядерных испытаний. Я приподнялся над броней и, высунув голову из-за крышки люка, увидел, как из пламени чудовищного взрыва в разные стороны полетели какие-то здоровенные обломки. С застрявшего перед этим в воронке «Т-IV» взрывной волной сдуло башню с такой легкостью, словно она была картонная. А чуть правее этот же взрыв перевернул на левый бок «Арштурм» - при этом гусеницы штурмового орудия продолжали медленно крутиться, и оно быстро легло в положение грязным днищем вверх.
        Я ошалело потряс головой (слух вроде бы вернулся, хотя звуки боя доходили до меня не вполне отчетливо, в ушах ощущался некий треск) и осмотрелся вокруг с помощью бинокля.
        И сразу понял, в чем тут дело. Кажется, гвардейцы-минометчики ухайдакали-таки «Штурмтигра», в котором, скорее всего, одновременно взорвался весь его боекомплект из девяти оставшихся «суперскрипух». Интересно только, куда они ему попали? Хотя теперь это уже точно не играло никакой роли.
        Вместо немецкой стенобитной самоходки на снегу осталось какое-то абстрактное скульптурное изображение, а в стиле техно - раскалившаяся докрасна нижняя ванна корпуса (да и та не целиком) с остатками торсионов. Даже довольно габаритный двигатель и кормовая бронеплита «Штурмтигра» куда-то исчезли. Н-да, панцерваффе показали такую же замечательную способность распадаться в куски, как и гитлеровские люфтваффе. Тоже мне, падшие ангелы…
        Увы, но осмотреть эту немецкую новинку теперь точно было невозможно, уж простите меня, товарищ майор, и скажите «спасибо» за это «катюшникам»…
        После залпа «БМ-31» темное поле впереди меня горело многочисленными кострами подбитых танков, которые давали похожие на неряшливый фейерверк сполохи от разлетающихся в разные стороны взрывавшихся в огне снарядов. В общем, было шумно и весело.
        Немецкой пехоты я так больше и не увидел - при постоянной работе подобных калибров живому человеку в чистом поле было не уцелеть. А из их шедших в атаку бэтээров в бинокль было видно всего три. И все они горели в отдалении, похоже, накрытые еще в начале нашей дальнобойной артиллерией.
        Хорошо окопавшийся и, похоже, готовый ко всему ИПТАП продолжал бить практически в упор из своих «ЗИС-2», но два «Т-IV», «Штуг» и две «Пантеры» все-таки сумели перевалить обе линии пехотных траншей.
        Спрашивается - ну чего они этим добились? Да особо ничего.
        Я видел, как с трудом переехавший окопы «Арштурм» подожгли пехотинцы - пропустив его над своей траншеей, они забросали корму штурмового орудия противотанковыми гранатами. В один из «Т-IV» противотанкисты последовательно влепили пять снарядов, снеся с него бортовые экраны и вызвав обширное возгорание топлива. Из башни «четверки» полезли танкисты, снизу из траншей по ним лупили в упор из винтовок и «ППШ», от чего двое немцев упали, не сумев отбежать от своего танка даже на пару метров. Затем шедшей головной «Пантере», от толстой лобовой брони которой перед этим отлетели, поставив в сумрачном небе «свечки» рикошетов, сразу три бронебойных снаряда, перебили правую гусеницу, танк безвольно крутнулся в сторону и с большим креном застрял в свежей воронке от дальнобойного снаряда.
        Однако и немцы за это время успели уничтожить пару наших противотанковых орудий.
        И тем не менее теперь их атака откровенно застопорилась.
        Второй «Королевич», который один за другим ловил снаряды наших противотанковых пушек, но еще не горел, а с ним и прочие вражеские танки, остановились и били с места. Два раза шарахнул из обеих своих пушек и второй тоже пока еще целый «Маус».
        В ответ ИПТАП только усилил огонь - загорелись еще две немецкие машины.
        Вслед за этим наша корпусная артиллерия неожиданно кинула пару залпов снарядов этак на пятнадцать в общей сложности.
        По-видимому, остановка большинства немецких танков позволила наблюдателям скорректировать огонь. Во всяком случае, одним из этих залпов таки накрыло второй, относительно «везучий» «Королевский Тигр» - у его кормы последовала неяркая вспышка, и танк затянуло плотным дымом, из которого торчала только пушка с массивным набалдашником дульного тормоза.
        Я глянул в бинокль на дорогу - в сгущающихся сумерках видимость была не идеальной, но никакого продвижения не было и там, второй «Маус» очень медленно отползал задним ходом. Возле него держалась пара стрелявших с места «Штугов» и одна ЗСУ на базе «четверки». Эти самоходки стреляли как-то беспорядочно, видимо, не столько стремясь попасть в кого-нибудь, сколько абстрактно прикрывая отход этого бронированного сарая со смешным названием. Сам «Маус» время от времени бабахал из своего пристрелочного орудия калибром 75-мм. 128-мм снаряды его экипаж явно экономил.
        И нужный мне человек был где-то именно там, среди этих четырех машин. Как пелось в одной известной старой песне - значит, нам туда дорога…
        Похоже, немецкая атака сорвалась окончательно. Пехоту от их танков отсекли в самом начале, а теперь и две трети участвовавшей в атаке техники либо горело, либо было подбито. Расчет фрицев на сумерки тоже явно не оправдался - теперь костры от горящих танков и самоходок хорошо подсвечивали поле боя даже в медленно наползающей темноте.
        Поэтому вполне логично выглядели следующие действия уцелевших немецких экипажей - часто и не прицельно стреляя, они начали давать задний ход.
        Я нырнул в рубку «ИСУ-122».
        - Товарищ капитан! - позвал я Востропятова. - Дело к вам! Срочное!
        - Что у тебя, старшина? - вопросил со своего командирского места самоходный комбат. Голос у него был недовольный.
        - Дело в следующем, товарищ капитан. Вам вон тот очень большой и угловатый немецкий железный дурильник с двумя пушками, который маячит на правом фланге, в ваши прицелы и перископы видно?
        - Да. Видно.
        - Так вот, для меня он сейчас важнее всего. Надо его как-то обездвижить, чтобы он не ушел. Или сами постарайтесь попасть в него первым же снарядом, или отдайте команду кому-нибудь еще из вашей батареи. А то, похоже, сейчас последует приказ идти в атаку…
        - Хорошо, - ответил капитан, добавив: - Хотя от сектора обстрела нашей машины до него далековато…
        Я вылез обратно на свежий воздух, слыша, как Востропятов вызывает по рации сквозь треск вызванных плохой погодой помех кого-то из подчиненных, «Двадцатку» и «Тридцать Третьего», похоже переадресуя им мою просьбу, теперь уже в виде приказа.
        А еще через пару минут, уже явно получив по радио некий приказ Востропятов, заорал:
        - Экипаж! Всем приготовиться!
        В этот момент по всей линии выстроившихся среди деревьев машин 1013-го САП заревели запускаемые двигатели. От наглухо перекрывающей дыхание сизой соляровой гари сумерки стали еще более непроницаемыми.
        Глотнув дизельного выхлопа, я закашлялся и спустился в рубку САУ, но люк при этом не закрыл.
        Там шла обычная работа - лязгнул затвор, в который только что загнали первые снаряд и гильзу предстоящей баталии.
        Напряженно сидевший на своем командирском месте, Востропятов (он явно слушал команды в наушниках своего танкошлема, судорожно зажав в руке эбонитовый микрофон радиогарнитуры) сказал «есть» кому-то из тех, кто сейчас существовал только в пределах досягаемости радиоантенны «ИСУ-122», повернулся в своему экипажу и сказал только одно слово:
        - Огонь!
        Чувствительно бахнуло - я, как единственный внутри машины, не имевший танкошлема (мне его сегодня, учитывая характер моих предстоящих действий заменяла ушанка с поднятыми ушами), опять слегка оглох. Почувствовав при этом, как самоходная установка колыхнулась, - все-таки это был залп целого полка «ИСУ», та еще вибрация. В рубке «ИСУ» одуряюще завоняло гнилым чесноком (по-моему, именно этим пахнет порох после выстрела), по днищу машины лязгнула тяжеленная стреляная гильза, а Драч на пару со вторым самоходчиком (кажется, тем, которого звали Саша) уже загонял в казенник новые заряд и гильзу.
        Опять стало нечем дышать, и я высунулся из люка наружу, хотя выбор был и невелик: какая разница - соляр нюхать или порох?
        Вид снаружи впечатлял. Залп 1013-го САП поднял в лесу облако дыма и снега, поднявшееся выше крон деревьев. А впереди нас явно прибавилось пожаров - по-моему, загорелось еще не менее трех немецких машин.
        Я выглянул из-за крышки люка и попытался осмотреться.
        Кругом натужно ревели дизельные двигатели, из выхлопных труб самоходок летели искры.
        Потом в темное небо взлетела яркая зеленая ракета, впереди заревело и залязгало, и на немцев, не особо прицельно, но громко стреляя с ходу, пошел стоящий до этого между нами и позициями ИПТАПа танковый полк.
        Еще сохранившие самообладание немецкие танкисты ударили по приближающимся «тридцатьчетверкам и «Шерманам» из всего, что еще имели. Было видно, как загораются два «Шермана» и два «Т-34». Потом справа бабахнуло из крупного калибра (похоже, бил «Маус» из своей 128-мм) и еще один «Т-34 - 76» просто исчез в облаке взрыва - было видно, как в сторону отлетает его шестигранная башня-«гайка».
        Но остановить наших танкистов уже было невозможно - остальные боевые машины в хорошем темпе проскочили над пехотными траншеями, сблизились с немцами и, долбя их практически в упор, рванули вперед, к тем самым мостам через Просну, осуществлять стратегический замысел командования.
        Потом в небо взлетело сразу две зеленых ракеты и через боевые порядки 1013-го САП, лавируя практически на максимальной скорости между самоходками и сшибая лобовой броней деревья, в ту же сторону проскочили полтора десятка «Т-34 - 85». Танки были какие-то странные, сплошь именные. Я хоть и с трудом, но сумел различить на их покрашенных белой краской башнях помимо звезд и номеров надписи «Кытлымский Счетовод», «Кудымкарский Железнодорожник», «Аикинский Лесовод», «Комсомолец Бескаравайный», «Плешановский Речник», «Пластунский Коммунист» и «Бисертский Колхозник».
        На броне части этих, судя по всему, построенных на средства различных «корпоративных групп» советских трудящихся «тридцатьчетверок» сидел готовый к бою десант автоматчиков в белых маскхалатах.
        Когда эта группа «Т-34 - 85» поравнялись со второй пехотной траншеей, в небо взлетела красная ракета, и я услышал, как внутри рубки «ИСУ» капитан Востропятов сказал мехводу:
        - Ну, Спирька, вперед!
        Двигатели вокруг заревели еще более басовито, уже на полную мощность, и вытянувшие в сторону противника свои длинные, толстые стволы самоходки 1013-го САП с лязгом и грохотом неудержимо поползли по изрытым воронками полю в западном направлении.
        Впереди все еще стреляли, но уже как-то без энтузиазма - там горели танки и наши, и немецкие, но наше продвижение уже никто не мог остановить, во всяком случае, здесь и сейчас. А раз так - бой окончательно перемещался на немецкую сторону, где в данный момент, видимо, начиналось самое интересное.
        Слева от нас промелькнула позиция нашего, разбитого огнем немецких танков противотанкового орудия. От самой пушки мало что осталось, в сумерках было толком не разобрать, где колеса, где ствол, а где щит со станинами, но зато на снегу среди воронок были относительно четко видны беспорядочно разбросанные снарядные ящики и несколько похожих на длинные тюки трупов в наших, серых шинелях.
        На схеме в моей голове (слава богу, что огонь и дым на ней не отображался, а то в этом случае я бы точно ничего не увидел) абсолютное большинство немецких «коробочек» уже не двигалось. А вот на правом фланге, возле большой неподвижной отметки (видимо, как раз у «Мауса»), еще ворочались две отметки поменьше, при некоем одновременном оживлении перемещения отметок от отдельных людей (это были уж совсем мелкие маркеры). При этом нужный мне фигурант все еще находился там. Почему он не отошел при осознании того упрямого факта, что их атака уже категорически не удалась, мне лично было непонятно. Ну да и фиг с ним, в конце концов.
        Наша «ИСУ-122» прокатилась по брустверу одной пехотной траншеи, потом второй. В окопах были видны матово отблескивающие в свете многочисленных пожаров каски и азартно-чумазые физиономии пехоты, которая так и не отошла перед превосходящими силами противника, чем, видимо, очень гордилась.
        Затем растянутый строй самоходок поравнялся с горящим «Королевичем». Справа в нашу сторону стреляли, но редко и не опасно, из какого-то небольшого калибра.
        Потом «ИСУ» Востропятова оглушительно выстрелила, и я чуть не свалился с края люка. В конце концов, надо же предупреждать!
        Хотя выстрел был явно не «в молоко», далеко впереди что-то загорелось, кажется, это был средний танк «Т-IV».
        Между тем, я, напрягая зрение, всматривался в сторону правого фланга. Именно там было шоссе, «Маус» и нужный мне человечек.
        К сожалению, между мной и шоссе горело минимум четыре немецких танка - «Пантера», две «четверки», «Штуг» и самоходка-истребитель «Pz-IV/70». Дым и пламя от них сильно загораживали обзор. К тому же там просматривались еще и две постепенно набиравшие скорость «ИСУ-122» 1013-го САП (наверное, именно они по приказу Востропятова и стреляли по «Маусу»), которые тоже мешали мне определиться точнее. Вся надежда была на те самые маяки в голове.
        Я подумал - может, попросить Востропятова взять правее, развернуться и пальнуть в это хренов «Маус» еще разок-другой?
        В какой-то момент, очень ненадолго, обзор в разрыве между горящими танками слегка улучшился, и я буквально на несколько секунд увидел, что интересующий меня «Мышонок», скособочившись, стоит на шоссе с повернутой на бок башней и открытыми люками, но больше не стреляет, даже из 75-мм пушки.
        Возле него на шоссе мелькали в вечернем сумраке человеческие фигурки (некоторые из них были в зимних куртках-штормовках грязно-белого цвета, которые делали их более заметными в темноте) и ворочались две небольшие машины - вроде бы «Штуг» и ЗСУ на базе «четверки», с похожей то ли на унитаз, то ли на жестяную парковую урну, открытой сверху башней.
        А потом горящий «Pz-IV/70» опять некстати загородил мне обзор.
        В общем, мне надо было именно туда, к «Маусу». В то время как идущие за танками самоходки двигались в соответствии со своей боевой задачей, в сторону немецкой обороны, а значит, по мере продвижения 1013-го САП на запад я начинал неизбежно отдаляться от объекта своего внимания, оставляя «клиента» за спиной. А раз так - срок моей езды в качестве пассажира истекал.
        Со стороны «Мауса» особой стрельбы не было, исключая редкий и неточный огонь стрелкового оружия и каких-то малокалиберных трассирующих снарядов, по-моему, последние были как раз с ЗСУ.
        По-моему, лучшего момента для моего десантирования уже не представилось бы - до «Мауса» оставалось всего метров четыреста, и горящие танки наде-жно скрывали меня от вражеских глаз. К тому же две шедшие на правом фланге «ИСУ-122» очень удачно ушли далеко вперед машины Востропятова, при этом экипаж одной из них достойно ответил на огонь немецкой ЗСУ несколькими очередями из башенного «ДШК» - на рубке самоходки заморгали мощные вспышки огня этого впоследствии всемирно знаменитого пулемета.
        - Товарищ капитан! - крикнул я, опустив голову в люк. - Стойте! Я слезаю!
        Мехвод сбросил обороты, и самоходка замерла на месте, рыча дизелем на холостых оборотах.
        - Удачи вам, мужики! - простился я с гостеприимным экипажем.
        - И тебе, старшина, - ответили мне из глубины рубки, уж не помню, кто именно, по-моему, Драч.
        Вслед за этим я схватил в охапку автомат, оба фаустпатрона и ссыпался с брони на снег. Самоходка с ревом и лязгом ушла вперед на подвиги, а может, и на гибель.
        Я залег, повесил импровизированные веревочные «ремни» фаустпатронов на левое плечо и откинул приклад «ППСа». Это только в кино всегда садят из автоматов куда попало веером от живота и умудряются попадать даже на бегу, а в реальности мой судаевский автомат - это хоть и не «ППШ», но все-таки по весу никак не меньше складных вариантов «калаша» - довольно тяжелый, грубо говоря…
        Потом я взял автомат наперевес, встал и, стараясь пригибаться, побежал в сторону догоравших немецких танков, за которыми должен был торчать нужный мне и пока плохо видимый «Маус».
        Вокруг уже практически стемнело, но неровный свет рукотворных пожаров слегка подсвечивал поле боя в каких-то траурных, красноватых тонах. При этом любые предметы отбрасывали причудливые, затрудняющие наблюдение и прицеливание тени.
        Меня копошившиеся возле «Мауса» арийцы, похоже, не видели, но они время от времени зачем-то продолжали палить из автоматического оружия в сторону наших пехотных траншей. Похоже, обозначали присутствие, явно опасаясь, что в их сторону полезет наша пехота (а она рано или поздно полезла бы по-любому). А там, то есть в траншеях, тоже не оставались в долгу, отвечая из винтовок и автоматов. По-моему, оттуда стреляла и как минимум пара пулеметов, один «ДП» и еще один не то «максим», не то «Горюнов» - что-то явно большое и с ленточным питанием, садившее длинными очередями.
        В этой каше шанс поймать шальную пулю был весьма велик, и даже тяжелая и сильно мешавшая любым передвижениям инженерно-штурмовая кираса особых шансов мне не прибавляла.
        Между тем бой впереди все больше усиливался, там начали часто и глухо стрелять пушки наших танков и САУ. Но в той стороне в темноте было видно мало что - только длинные зарницы и взлетающие пачками разноцветные осветительные ракеты.
        Слышимость вокруг по причине ружейно-пулеметной пальбы тоже не была идеальной, но тем не менее близкий шум мотора и лязг гусениц я все-таки услышал. Я как раз добежал до вяло горящего «Штуга» и залег, затаившись за его правой обвисшей гусеницей.
        Лязг траков приближался, и скоро из-за горящего штурмового орудия показалась грязная корма еще одного длинноствольного «Арштурма», который двигался задним ходом и, похоже, собирался разворачиваться. Его экипаж явно надумал то ли прорываться на исходные позиции, то ли попытаться выйти в тыл атакующему 1013-му САП и чувствительно «пощипать» его «ИСУ-122» со стороны кормы. По моему разумению, не стоило давать фрицам такой возможности.
        Я оценил расстояние - от меня до немецкой самоходки было меньше пятидесяти метров «Штуг»; двигался бортом ко мне, и его экипаж точно не мог меня видеть.
        Решение созрело очевидное. Я аккуратно уронил на снег оба фаустпатрона, потом поднял один из них. Высунулся из-за горящей самоходки, поднял прицельную рамку «фауста», прицелился и нажал на спусковую «пимпочку».
        Струя бледного дыма уперлась в «Арштурм». В дыму глухо гахнуло, и через несколько секунд германская машина уже горела.
        Я отбросил дымящуюся стреляную трубу «фауста» и перехватил свой «ППС» поудобнее, уперев рожок автомата в броню возвышавшегося надо мной и все еще слегка горевшего «Штуга».
        Сделал я это очень вовремя - из откинувшихся верхних рубочных люков подбитого мной «Арштурма» проворно выскочили двое в черных пилотках, один в белой куртке, другой в пятнистой. В руках у одного был автомат, вроде бы «МР-38». Я прицелился и нажал на спуск (на угловатом дульном срезе «ППСа» весело замерцали отблески пламени), срезав их одной длинной очередью.
        Надо сказать, что получилось не очень чисто и точно, поскольку одному из немцев я попал то ли в голову, то ли в лицо, и, упав, он корчился на снегу, что-то крича и привлекая тем самым ненужное внимание. Насколько я понял, он «мутти» звал или что-то типа того.
        Пришлось пустить в его сторону еще одну короткую очередь, которая, кажется, добила его. Во всяком случае, раненый фриц уткнулся мордой в снег и затих.
        А главная цель, судя по меткам на схеме в моей голове, была совсем близко.
        Поэтому я подхватил оставшийся фаустпатрон и метнулся к только что подбитому мной «Штугу».
        Копошившиеся у «Мауса» гитлеровцы, разумеется, увидели взрыв и пожар самоходки и начали явно для порядка (они, вероятно, подумали, что в «Штуг» попал снаряд противотанковой пушки, в то время как источник их бед был куда ближе) палить в мою сторону.
        На мое счастье, на эту их стрельбу немедленно отреагировали в своей привычной манере наши пулеметчики в пехотных траншеях, и через считаные секунды у них с немцами началась оживленная дуэль.
        Под весь этот шум я, стараясь не попасть под носящиеся в воздухе пунктиры трассирующих пуль, сумел добежать до подбитого «Арштурма». И тут же перебежать среди тлеющих танков и затаиться за подбитой «Пантерой», позади которой уже вполне четко про-сматривалась громадина нужного мне «Мауса». Давно я так не бегал с полной выкладкой, коленки заметно тряслись, а сердце булькало где-то ближе к горлу.
        Между мной и сверхтяжелым танком все так же стояла немецкая ЗСУ, судя по одинарному стволу, это был «Оствинд». В ее башню прилетело несколько гулко простучавших по броне пулеметных очередей, после чего на дульном срезе тонкой пушки «Оствинда» коротко сверкнула «сварка» - экипаж зенитной установки выпустил в сторону наших позиций короткую очередь из своего 37-мм «эрликона». Впрочем, без особого толка вредные пулеметчики не заткнулись и продолжили вести огонь, некоторые из прилетавших пуль рикошетили от башни «Оствинда», отлетая куда попало.
        Ловившая еще больше шального свинца громадина «Мауса» стояла без признаков жизни, стволы повернутой вправо башни «супертанка» заметно склонились к земле, а на правом борту этой машины я рассмотрел две отчетливых дыры (скорее даже пролома) и тянувшуюся далеко позади него широкую ленту перебитой гусеницы. Выходит, самоходчики знали свое дело и попали-таки, причем именно туда, куда приказал им комбат. Что же, молодцы.
        При подобном раскладе фрицам оставалось либо просто бросить, либо подорвать «Мауса» и отходить. Нормально эвакуировать этот агрегат они все равно не смогли бы ни за что - в Дриттен Райхе даже с транспортировкой с поля боя подбитых «Тигров» были серьезные проблемы (для этого «запрягали» не меньше шести полугусеничных тягачей «Фамо»), а что уж говорить про этакую вот непомерную тяжесть…
        Было видно, как у «Мауса» и непосредственно на нем копошится несколько тварей в камуфляжной или белой форме, гремящих по броне подковками сапог и висящим на поясах снаряжением. За звуками пальбы я сумел расслышать, что они говорили между собой о том, что надо «спренген», а потом «гефарен» и «вег геен». То есть, грубо говоря, что-то вроде «взорвать и сдристнуть» - получалось, что я не ошибся в своих предположениях.
        А нужный мне хмырь стоял у борта «Мауса» среди прочих фашистских гадов, которых там было всего восемь человек, не считая экипажа «Оствинда».
        Я еще не успел толком решить, как именно мне надлежит действовать, когда мотор немецкой ЗСУ заревел как-то особенно громко, а затем она поехала в мою сторону, но явно не из-за меня, а с банальной целью смены позиции - высокая горящая «Пантера» прикрыла бы их от нервирующего ружейно-пулеметного огня. При этом «Оствинд» еще несколько раз красиво лупанул трассирующими в сторону окопов нашей пехоты, но, похоже, снова без толку.
        Таким образом, мои дальнейшие действия опять были просты и незатейливы.
        Я опустил автомат на броню «Пантеры» и поднял к плечу тяжеленькую трубу оставшегося фаустпатрона. Прицелился в стык башни и корпуса надвигающейся на меня заляпанной камуфляжными пятнами немецкой машины и выстрелил.
        Все повторилось. Был громкий хлопок, после которого ЗСУ остановилась, развернувшись чуть влево, ее затянуло белесым дымом, а через минуту шум движка «Оствинда» оборвался на непривычно-высокой ноте, после чего в глубине боевого отделения машины что-то лениво загорелось. Похоже, я попал в правильное место - броня, а особенно башенная, у «Оствинда», насколько я помнил, была никакая.
        Из башни ЗСУ метнулись двое танкистов, еще один торопливо вылез из люка мехвода. Одного из них я успел свалить короткой очередью, а двое, поскальзываясь и петляя, побежали в сторону немецких позиций, суматошно стреляя из автоматов себе за спину, норовя хоть так попасть в меня. Им явно не было дела до тех, кто остался возле «Мауса», а значит, меня они тоже уже не интересовали.
        На схеме в моей голове в этот момент было видно, как возившиеся у «Мауса» фашики разом бросили свои дела и кинулись в сторону загоревшегося «Оствинда», явно желая разобраться, как же могла случиться подобная неприятность. Запредельная меткость находившегося на довольно большом расстоянии ИПТАПа, да еще и в темноте, их явно удивила. А вот встретить здесь меня они точно никак не ожидали. Я отметил, что при этом мой главный «фигурант» не побежал вместе со всеми, а остался стоять на месте. Ага, сел, блин, мальчонка под вербу, сторожить «Аненербу»…
        Во мне проснулся странный и нехороший азарт, который в последний раз находил на меня в совсем другое время, на Донбассе, когда я вместе с одной столичной съемочной группой (я там был сам по себе, навроде «независимого журналиста» и на это дело напросился сугубо добровольно) поперся посмотреть на недавно оставленные позиции укропов в одном поселке вместе с группой бойцов из батальона Кавказского Африканца (хороший мужик был, только не усвоивший до конца, что на любой гражданской войне не стоит быть героем, ибо все самые знаменитые герои известных нам «гражданок» на них же обычно и погибали).
        А когда мы вот примерно так же, зимой и в сумерках, оказались на передовой, из «котла» неожиданно поперло до взвода жовто-блакитных фашиков с танком «Т-64» и одним «БТР-70». Представляете себе - ночь, относительная тишина и вдруг сначала стрельба чуть ли не прямо по тебе, а потом из-за разрушенных домов, сшибая заборы, вываливает грязный танк с двумя белыми полосами на лобовой броне и жовто-блакитной тряпкой на антенне, а за ним бронетранспортер с такими же «незалежными» налепухами на броне. Очково, как говорят у нас там, в будущем, молодые. Столичная съемочная группа была без оружия, оно и понятно, они-то свято блюли свой статус журналистов на передовой, поскольку точно знали, что при их захвате в плен (или, не дай бог, ранении или гибели) родной федеральный канал развоняется так, что будет слышно на берегах не только Днепра, но и Потомака. А мне бы там эти наши хреновы «соседи из-за межи» просто, походя, оторвали голову и сказали бы, что «так оно и було» или вообще «само оторвалось», поскольку был я там никем и звали меня никак. А значит, особого международного скандала после моей гибели не
случилось бы. У меня в той ситуации и автомата-то своего не было…
        Тем не менее я подобрал «АКС-74» рухнувшего рядом ополченца (слава богу, этого парнягу всего-навсего ранило, а не убило) и стал как-то автоматически палить короткими очередями по мельтешащим вокруг темным фигурам, совсем не думая о том, что по мне в этот момент тоже стреляют.
        Хотя в целом тогда все обошлось. Ополченцы удивили всех, в очередной раз показав класс. У них кое-что с собой было (а если конкретно - «РПГ-7» и несколько «Мух»), и они, оценив силы и порыв противника, с крестьянской неторопливостью и основательностью сначала зажгли «шестьдесятчетверку», после чего хохлацкий «БТР» неожиданно заглох сам. Ну а в последующей стрелковой дуэли вээсушники потеряли убитыми шестерых, а ополченцы одного.
        В общем, не знаю, ушел ли кто-нибудь из хохлов тогда, но оставшиеся укропейцы решили от греха подальше сдаться, сразу же побросав оружие и сбившись в кучу. Дальше было очень весело, поскольку мехвод украинского «Т-64», жирный детина, которого достали прямо из люка дымящегося танка, натурально обосрался со страху (видимо, от осознания того, что при таком раскладе у него ну никак не получилось бы привычно прикинуться перед «сепаратистами» санитаром или кашеваром). А потом их, укропский, командир, плешивый майор с неприятной физиономией, в нелепой среди донбасской зимы новой песочной форме хорватского производства, сначала упорно и агрессивно вещавший на западенском суржике о том, что завтра же здесь будут все силы быстрого реагирования НАТО с 6-м флотом США в придачу (эти киевские кретины так и не сумели понять, что всерьез влезать в драку из-за них никто не собирается), которые порвут всех поганых москалей (которых на Донбассе вообще-то как бы совсем нет) на клочки, а потом погонят их аж до самой Москвы и даже дальше, узрев горячий автоматный ствол у собственного лба, неожиданно лингвистически
прозрел и затараторил на чистейшем москальском, что его, мол, мобилизовали, он ни в чем не виноват и у него малые детушки и внукушки. Он потом жрал на камеру свои погоны, а через пару месяцев, уже будучи обмененным, давал в Киеве пафосное до слез интервью о том, как он со своими «щирыми хлопцами-терминаторами» держался в полном окружении до последнего патрона, лично поклал в рукопашном бою целую роту москальских «бурятских ВДВ» и только контуженым попал в плен, где москали унижали и пытали его путем неоднократной вставки паяльника в анус. Впрочем, злые языки говорили, что анус у того майора был в глубоко порванном состоянии уже на момент попадания в плен…
        Правда, все съемки того боя потом нигде так и не показали, поскольку среди убитых укропов совершенно неожиданно был опознан известный московский блогер и перспективный псевдодемократ из числа «относительно молодых», друган барда Комаревича и собутыльник режиссера Зильбермана, некто Сеплюков, с нашивкой «Азова» на рукаве камуфляжной куртки и татухами в виде свастики и эмблемы дивизии СС «Галичина» на теле. Никто и не предполагал, что он там вообще может оказаться, а уж тем более с оружием (мутноглазые деятели с одной, вещающей из параллельной реальности, радиостанции некоторое время искренне считали, что этого Сеплюкова убили где-то «совсем в другом месте», а его труп в зону «АТО» исключительно для провокации подкинула «кровавая гэбня», но в этот откровенный бред не поверили даже их же собственные, откровенно безумные радиослушатели) и хмурые ребята в штатском, которые потом анализировали все обстоятельства и съемки того боя, интереса ради размотали-таки клубочек. И выяснилось, он там такой был не один, у подобной Сеплюкову публике в столице была целая ячейка (и сдается мне, что далеко не
единственная) по отправке на эту войну, так сказать, «на сафари», упоротых русофобов. Вроде бы кто-то из них потом даже ненадолго сел. Но все это, как говорится, уже совсем другая история…
        Вот и сейчас я начал ощущать нечто подобное, идиотско-удальское, совершенно не думая о том, что меня в этом замесе тоже могут запросто кокнуть. Ведь на войне и тебе самому в лоб может прилететь в любой момент, за не фиг делать. Тот самый случай, когда потом, когда уже все закончилось, пытаешься как-то проанализировать свои предыдущие действия и внутренне краснеешь, говоря себе: ну и идиот же я, ведь мог же просто затаиться за каким-нибудь кустом, и ничего бы не было…
        Я сменил расстрелянный рожок в «ППСе», потом вынул из карманов обе гранаты «Ф-1» и, пригнувшись, кинулся в сторону дымящейся ЗСУ (в ее боевом отделении как раз начали взрываться в разгорающемся огне 37-мм снарядики, создавая своими хлопками и визгом должное шумовое оформление), фактически навстречу немцам. Типа фронтальная атака, почти как при Ватерлоо.
        При всем при этом у меня было одно серьезное преимущество - гансы меня вообще не видели, а я точно знал, где они и сколько их. Шестеро немцев намеревались обежать ЗСУ двумя группами с двух сторон, а двое, включая и мой «объект», все так же стояли у «Мауса».
        Именно поэтому я одну за другой перекинул обе похожие на елочные игрушки и совсем не страшные на вид «феньки» через дымящийся «Оствинд» прямо под ноги бегущим супостатам, а сам присел, укрывшись за его броней.
        Последовали два глухих взрыва, с шепелявым визгом и дребезгом в разные стороны полетели некрупные осколки, коих каждая «Ф-1» при взрыве дает немало, а затем последовали невнятные крики и неприцельная автоматическая стрельба, но стволов из трех, не больше.
        Я встал на ноги и, выскочив из-за горящей «ЗСУ», влепив короткую автоматную очередь в неожиданно (то есть это немец думал, что это было неожиданно) оказавшегося прямо передо мной рослого гитлеровца в белой штормовке и глубокой каске с белым чехлом. Лица его я не рассмотрел, зато в вырезе куртки, на воротнике, блеснула пара серебристых молний. Немец выронил длинный «Штурмгевер-44», сложился пополам и рухнул лицом вниз, ударившись каской о надгусеничную полку «Оствинда».
        Еще четыре тела в стандартных для ваффен-СС мелкопятнистых камуфляжных штормовках лежали на грязном снегу между подбитой ЗСУ и «Маусом» и больше уже не двигались, шестой уцелевший фриц убегал обратно к «Маусу». Похоже, мои гранаты не пропали даром, сделав свое дело.
        Пламя окрестных пожаров причудливо подсвечивало покрытую камуфляжными разводами покрытую вмятинами огромную башню «Мауса» с открытыми люками, и в этом неярком, красноватом свете сверхтяжелый танк смотрелся совсем не страшным фанерным макетом.
        И если топтавшиеся тут до сих пор фрицы хотели подорвать этот агрегат, мероприятие явно сорвалось.
        Оставшимся трем немцам, включая и моего «клиента», теперь было уже явно не до подрыва. Они пустили в мою сторону по очереди из своих длинных «Штурмгеверов» и ожидаемо бросились врассыпную, направляясь в начинающийся за обочиной шоссе редкий лесок.
        При этом они пробовали стрелять на бегу себе за спины, но это была пальба чисто ради испуга противника и собственного самоуспокоения.
        Я остановился и перевел дух. Передо мной были три практически одинаковые фигуры в одинаковом же камуфляже. Сверившись с меткой на схеме в моей голове, я отличил своего, он был в центре и выделялся небольшим ростом и отсутствием головного убора - похоже, или каску на бегу посеял, или ее у него вообще не было.
        Прицелившись, я, не вступая в долгую перестрелку, срезал парой очередей из «ППСа» двоих бегущих. А когда они упали, сменил рожок в автомате и побежал за своим «объектом».
        Он уже достиг крайних деревьев на обочине шоссе, но бежал медленно. Видимо, физподготовка у него была не на уровне, да и снаряжение явно снижало темп.
        Увидев, что я неотступно бегу за ним, «объект» обернулся и пустил в мою сторону очередь из «Штурмгевера», но у него явно тряслись руки, и пули пролетели метрах в трех левее меня.
        Все-таки это «штурмовое ружье» было для него тяжеловато.
        Отстрелявшись, он побежал дальше к деревьям зигзагами, словно заяц.
        Я тоже наддал, несмотря на окружающую пальбу, почему-то отчетливо слыша, как хрустит снег под подошвами моих сапог.
        Нет, надоело мне за ним бегать, да еще в тяжелой штурмовой кирасе. Пот тек из-под ушанки прямо на брови, заливая глаза.
        Я вытер лицо рукавом ватника, присел на колено и прижал приклад «ППСа» к плечу, стараясь выровнять дыхание.
        «Объект», который уже мелькал неясным пятном среди стволов деревьев, еще раз прицелился в мою сторону, но в этот раз почему-то не выстрелил - то ли расстрелял все патроны, то ли его машинку заклинило.
        Я видел, как он отбросил свой автомат и побежал налегке, шаря правой рукой где-то на поясе. Похоже, пистолетную кобуру нащупывал…
        Ладно, дальше бегать не стоило. А раз уж мне его заказывали живым «по возможности», этого бегуна с препятствиями на длинные дистанции следовало, как говорили в одной известной книге В. Богомолова, «стреножить».
        К этому моменту мое дыхание наконец выровнялось, и я прицелился, намереваясь попасть ему по ногам.
        Я нажал на спуск, «ППС» загрохотал, выплевывая относительно короткую очередь патронов на пять-шесть. И ровно в этот самый момент неизвестный, но нужный гад то ли надумал пригнуться, то ли просто поскользнулся, и темное пятно его фигуры скользнуло на фоне снега резко вниз.
        То есть невзначай вышло так, что вместо коленок мои пули продырявили его спину, от левого плеча до жопы…
        Вот же, блин, сволочь… Назвала тебя мама Адольфом, накормила вареным вервольфом…
        Сквозь звуки собственных выстрелов я услышал какой-то тонкий, прямо-таки свинячий взвизг, и бегущий мужичонка полетел в снег лицом вниз, прямо по направлению своего движения.
        Н-да, полный аллес капут. Все-таки взять «объект» живым не получилось. Увы, но я не профессиональный «языкобравец» из фронтовой разведки. Что есть, то есть. Хотя так, может, оно и к лучшему…
        Я закинул горячий автомат за плечо и пошел к лежащему. При этом пришла в голову пошлая, но своевременная мысль: а вдруг он все-таки был еще жив и собирался шмальнуть в меня из пистолета в момент, когда я подойду ближе? Подобная фишка известна многим главным образом по фильмам. Поэтому я на всякий случай расстегнул болтающуюся на ремне сзади кобуру с «ТТ».
        Но, когда я подошел, клиент вроде бы не двигался и все так же лежал лицом вниз.
        Присев на одно колено, я застегнул кобуру и не без труда перевернул его тушку лицом вверх.
        Интересно, что никакого мундира под его камуфляжной штормовкой не было - только толстый свитер грубой вязки.
        Н-да, кажется, неизвестному говнюку все-таки пришла хана - из его рта довольно густо текла на подбородок кровь, а это всегда серьезно….
        Стоп, мне вдруг показалось, что он что-то шептал.
        Я наклонился над ним пониже.
        - Kurwa… - услышал я еле слышные и явно матерные слова: - …Chuj ci w dupe… idz do diabla… pierdole cie…
        Ого, какая знакомая музыка! Ну и где же твоя матка бозка, жолнеж? В дупке? Опять не помогла и не спасла? Вот ведь паскуда шляхетная…
        Только все-таки интересно, как это пшек умудрился затесаться среди гитлеровцев, да еще в такое интересное время? Ведь период той войны был именно тем редким моментом, когда поляки не любили немцев почти так же, как и русских, и сотрудничавшим с Дриттен Райхом соотечественникам обычно отрывали башку без всякой излишней бюрократической волокиты… Или это какой-то категорически неправильный поляк? Тогда это получается совсем весело…
        Ругнувшись подобным образом, неизвестный окончательно затих.
        На всякий случай я пощупал пульс на его шее - нет, точно умер, жилка не пульсировала. Чисто автоматически я прикрыл ему зенки. После чего вытер грязные пальцы о свои ватные штаны. Почему-то было такое ощущение, словно я только что в говне поковырялся. Очень мило…
        Не придумав ничего лучше, я взял убитого под микитки и потащил в сторону деревьев, подальше от чужих любопытных глаз.
        Прислонив труп спиной к одному из стволов (по-моему, это были дубы), я оглянулся назад. Где-то в глубине немецкой обороны продолжался сильный бой, но увидеть и услышать отсюда что-либо, кроме орудийной пальбы, было невозможно.
        А через поле, переезжая траншеи и лавируя между подбитыми танками на довольно большой скорости, проезжали наши тяжелые САУ. На сей раз это были «ИСУ-152» (надо полагать, командование ввело в прорыв и 1014-й САП) и разнотипные «тридцатьчетверки», облепленные пехотным десантом. Смотри-ка, выходит, у наших сегодня все получилось.
        Вопрос - получится ли у меня?
        Осмотревшись по сторонам, я перевел дух. Вокруг не было видно и слышно ни одной живой души. Труп клиента все так же сидел у дерева (а куда бы он, интересно, делся?) у моих ног, своротив залитую натекшей из открытого рта кровью неестественно бледную физиономию набок. Над моей головой продолжала грохотать канонада, и бледные зарницы на западной части небосвода моргали прямо-таки на половину затянутого облаками неба, с которого на разбитые и горящие танки, трупы, окопы и воронки начал падать легкий снежок.
        Стало как-то совсем темно, и на душе от всего этого было тоскливо до невозможности.
        - Слышишь меня? - вдруг сказал знакомый голос в голове. Ехидный и женский.
        Я невольно дернулся и сразу же подумал: интересно, а как мне отвечать, вслух или нет?.
        - Или, - сказал голос.
        - Тогда, значит, слышу, - сказал, а точнее, подумал я. В телепатию я до этого верил не очень, и теперь где-то на задворках сознания все-таки сквозила ехидная мыслишка о том, что моя крыша медленно едет в сторону от фундамента и все слышимое мной сейчас, вполне может быть глюками вследствие контузии…
        - Это не галлюцинации, - успокоил меня голос и тут же поинтересовался: - Как объект?
        - А нормально, бобик сдох…
        - В смысле?
        - В том смысле, что живым взять не получилось…
        - Ладно, что с тобой сделаешь. Это уже мелочь. Его тело с тобой?
        - Ага. Тело сидит у дерева, а его душа явно танцует полонез, где-то очень далеко. Может, на пару с паном Володыевским, может, с Юзефом Пилсудским, а может, и с безымянной пшеклентой курвой. Я не знаю, есть ли у этих мерзавцев тот свет, но совершенно точно, что он у них не такой, как у нас, русских…
        - Хорош хохмить. Давай, бери труп и тащи.
        - Куда тащить-то?
        - Все время прямо. Направление - немного правее того места, где ты сейчас стоишь.
        - И далеко тащить?
        - Думаю, с полкилометра. Пока не увидишь на снегу два оранжевых огонька. Как увидишь - волоки прямо на них. И ничему не удивляйся.
        - Понял, - ответил я.
        Действительно, что же тут непонятного? Рутинное волочение тяжести по снегу, и не более того. Подумав, я взял этого бывшего человека за место пересечения наплечных ремней амуниции на спине его камуфляжной куртки и потащил.
        Тяжеловато это было, надо сказать. А уж тем более с автоматом и кирасой.
        Метров сто я его волок, вообще не глядя по сторонам и видя только снег у себя под ногами.
        А потом в какой-то момент вдруг понял, что происходит что-то не то.
        Сначала вроде бы пропал звук канонады вокруг и тьма стала какой-то особенно густой.
        Потом вдруг стало заметно светлее, и я остановился, понял, что кругом действительно тишина и местность вокруг меня неожиданно и неуловимо изменилась.
        Нет, то есть зима и снег под ногами никуда не делось. Вот только какие-то минуты назад вокруг было пасмурно и с мутного неба сыпалась снежная крупа.
        А теперь снег почему-то не шел и над моей головой было ясное ночное небо с россыпями созвездий, и прямо над горизонтом висела в зените голубоватая полная луна (на ее поверхности, казалось, можно было различить отдельные моря и кратеры), заливавшая окружающий пейзаж мягким светом. Воздух стал заметно холоднее.
        Что это за ерунда? Ведь ничего этого не было, да и быть не могло. Мгновенная смена погоды и лунного цикла - с чего бы это вдруг? Или я опять куда-то ненавязчиво переместился?
        Я перевел дух и осмотрелся. Все говорило о правильности второго моего предположения.
        Блин, местность вокруг действительно была ну категорически не та.
        Редкого леса, который должен был тянуться на несколько километров, больше вообще не было. Как не было видно и дороги, с полем боя и подбитыми танками.
        Зато впереди просматривалась довольно высокая, покрытая снегом насыпь, возле которой почти вертикально торчало нечто. Что, кстати, торчало? Парус, покосившийся штыковидный памятник-монумент, какая-нибудь телевышка?
        Нет, это было нечто иное. Хотя бы потому, что под моими ногами к этому «нечто» тянулись глубокие борозды, в конце которых лежало…
        Кстати, а что лежало? Что это, блин, такое?!
        Я присмотрелся, напрягая зрение, и наконец понял, что это лежит разбитый самолет.
        Причем очень большой самолет, прямо-таки исполинский. Я, было дело, несколько раз видел вблизи «Русланы» и «Ан-22», и этот аппарат был вполне сопоставим с ними по длине крыла. Он лежал, задрав правое крыло почти вертикально, и полный размах этих самых крыльев у данного самолета должен был быть метров семьдесят, не меньше.
        Мне стало жутко интересно, и я, опустив на снег свою ношу, медленно пошел в ту сторону (здраво рассудив, что покойника у меня здесь все равно никто не украдет).
        В засыпанных кусками металла, обрывками проводов и каких-то трубок глубоких бороздах (некоторые из них скорее были канавами) я начал натыкаться на разные очень большие предметы, частично скрытые под снегом.
        Сначала увидел нечто, издали похожее размерами на секцию газопроводной трубы или бетонное кольцо, из тех, которые вкапывают над канализационными люками. Подойдя чуть ближе, я увидел, что это всего-навсего колесо. Огромное, больше человеческого роста, давно спущенное, с частично сгоревшей и прорванной во многих местах покрышкой. Судя по торчащим с одной стороны колеса смятым трубчатым конструкциям (некоторые - почти с фонарный столб толщиной), это была вывернутая «с мясом» при вынужденной посадке основная стойка шасси. Дальше валялись обломки дюралевых конструкций разного размера и два мотора с помятыми пропеллерами (отдельные лопасти были просто оторваны). Движки тоже впечатляли своими габаритами.
        Здесь я наконец сообразил, что этот очень большой самолет когда-то, довольно давно (судя по тому, насколько обломки успели уйти в почву, лежал он тут явно не один сезон), садился здесь на вынужденную, причем не сильно удачно. Его левое крыло практически развалилось при посадке, превратившись в груду хлама, заканчивающийся ребристой, округлой пилотской кабиной с частично выбитыми стеклами, фюзеляж (ох, и фюзеляжик, кстати, практически двухэтажный, такой толщины, что внутри спокойно легковушка проедет!) почти переломился пополам позади крыла (так, словно некий великан пытался сломать его о колено, но так и не доломал до конца), а правое крыло задралось почти вертикально вверх. Сейчас, в свете луны, это самое задранное крыло светилось многочисленными дырами и прорехами. Может, это были пробоины от зенитного огня, а скорее всего, часть листов обшивки отвалилась от него при посадке или потом, под воздействием ветра и прочих атмосферных явлений.
        Демонстрирующее всем желающим обнаженные нервюры и прочие детали своего внутреннего набора крыло не имело каких-либо следов пожара и было практически прямым, на его задней кромке просматривались шесть толкающих поршневых моторов с исполинскими, лишившимися большей части лопастей пропеллерами, а под крылом на пилоне просматривались остатки еще одного или двух движков, уже без пропеллеров.
        Ну да, прямокрылый самолет с шестью поршневыми и четырьмя реактивными движками и с размахом крыла под сто метров. Как говорится, угадай с трех раз.
        Я подошел еще ближе к исковерканному хвосту воздушного исполина (киль высотой с двухэтажный дом!). В лунном свете на окислившемся дюрале киля можно было разобрать темную надпись «US AIR FORCE», какой-то номер, цветные полосы и эмблему в виде щитка со сжатой в кулак рыцарской перчаткой, из которой вылетали молнии. На фюзеляже просматривались белые звезды в синем кругу с сине-бело-красными прямоугольниками по бокам, а на уцелевшем крыле - буквы «USAF».
        Было во всем этом что-то знакомое, такое ни с чем не спутаешь…
        Едрит твою мать, да это же «В-36», который янки пафосно именовали «Писмейкером», то есть «Миротворцем»! Самый большой в мире стратегический бомбардировщик, взлетный вес 190 тонн, дальность 11 тысяч километров, с 1949 по 1959 год - краса и гордость Стратегического авиационного командования США, носитель атомных и водородных бомб…
        Блин, да что он здесь делает, ведь на дворе должен быть вовсе не 1949 год!
        Достав из кармана фонарик, я осветил снег под килем разбитого бомбардировщика. Ничего интересного там не было - только разнообразный металлический мусор, какой-то оторвавшийся то ли люк, то ли дверца, покрытая с внутренней стороны облезлой желто-зеленой грунтовкой, выпавший из турели, тронутый ржавчиной ребристый ствол то ли пушки, то ли пулемета и оранжевый металлический летный шлем, под которым просматривался скалящийся на луну темный человеческий череп с провалившимися глазницами. Похоже, состоявший из не менее девяти рыл экипаж «Писмейкера» таки не выжил при падении и весь лежал где-то здесь, в виде таких вот выдубленных погодой и временем мослов…
        Я погасил фонарик и, на всякий случай взяв ППС наперевес, поднялся на насыпь, о которую и сломался данный «В-36». Все-таки откуда здесь взялся этот «его императорского величества принца Кирну девяти золотых знамен именной бомбовоз «Горный Орел»? Хотя мне же рекомендовали ничему не удивляться, чего же я тогда туплю по этому поводу?
        Когда я взобрался на насыпь возле нее, меня ждал новый сюрприз - по другую сторону насыпи простиралась на пару километров ровная заснеженная поверхность, более всего напоминающая замерзшее озеро. При этом сама насыпь была неровная и почва под снегом была какая-то твердая, словно бы оплавленная.
        Я лихорадочно соображал - здесь практически до самого Вурстдорфа должен был тянуться лесок, но его-то как раз и не было. За леском, судя по нашим картам, должна была быть небольшая речушка, приток Просны. Более того, отсюда должен был быть виден уже и сам Вурстдорф, но на горизонте были видны только какие-то невнятные руины. А может, и не руины - здесь мне не помог даже бинокль…
        Значит, имеем сюрприз в виде некоего не обозначенного на известных мне картах странного озера, окруженного невысоким земляным валом. И на его краю лежит явно послевоенный, разбитый вдребезги американский стратегический бомбардировщик «В-36». Которому совсем не полагалось быть здесь и сейчас.
        Но зато на льду озера я наконец заметил те самые два оранжевых огонька, которые мигали неярко, но призывно. До них было метров двести.
        Конечно, в происходящем мне было не понятно решительно ничего. Но тем не менее я решил, что раз уж назвался груздем, надо выполнять то, на что подписался, а все вопросы оставить на потом.
        В общем, оставалось только вернуться к трупу и тащить покойника дальше. Мысленно матерясь о том, что неизвестные «заказчики» не поставили свои чертовы световые маяки хоть немного ближе.
        Так или иначе, но я дотащил убитого почти до огоньков.
        Остановился, осматриваясь и отдыхиваясь, и тут метрах в двадцати от себя, как раз между огоньков, заметил в воздухе какое-то непонятное мельтешение. Казалось, что прямо из воздуха выпирали какие-то движущиеся грани, как в кривом зеркале искажавшие пейзаж. Почти как в старом боевике «Хищник».
        Похоже, смерть опять упорно прикидывалась медсестрой. Вот сейчас подойдет вплотную, и я увижу-таки ее пустые глазницы-бойницы…
        Чисто инстинктивно я схватился за автомат.
        - Не надо, - сказал все тот же женский голос у меня в голове, практически с интонацией Саида из «Белого солнца пустыни».
        Я опустил «ППС», а мельтешащая муть наконец приняла облик человеческой фигуры, причем женской.
        Слава богу, это была она. Та, кого я для себя условно называл Блондинкой. В обтягивающем маскировочном костюме, который был, похоже, зеркальным и почти сливался с пейзажем. Отойди в таком метров на пять, просто встань и не двигайся - и мимо тебя пройдут, не заметив, а если в него стрельнуть, то пули почти наверняка отскочат, растворятся без следа или просто зависнут в воздухе. Тут явно какая-то хитрая бяка была предусмотрена именно для подобных случаев.
        Причем комбез этот был почти невесомым (словно тело облили очень тонким слоем какого-нибудь жидкого зеркального геля), и, если присмотреться, можно было понять, что фигура у этой тети очень даже ничего.
        Правда, никакие эротические фантазии мне в голову категорически не лезли. Притомился я нынче, бегая по пересеченной местности (что характерно - не просто так, а в ватных штанах, ватнике и тяжеленной кирасе), убивая тех, кто, в свою очередь, пытался убить меня. А потом и вовсе употел, тягая по снегу некоего очень важного жмура. Тут любому будет не то что не до секса, но и вообще ни до чего, ибо все мысли только о том, как бы лечь и лежать где-нибудь в тепле, минут этак шестьсот… Как пел когда-то, уже довольно давно, Вадим Степанцов, все в штанах обвисло…
        Тем более что на бедрах у хитро замаскированной мамзели я невзначай рассмотрел какие-то сумки или кобуры непонятной формы. Оружие? Да уж, какой тут, на фиг, секс. Не понравится что-нибудь (то, что я говорю, или, к примеру, выражение моей морды лица) - и долбанет она меня за милую душу из какого-нибудь лучемета-дизентегратора. Превратит в кучку пепла или лужу протеинового желе…
        При этом относительно четко я видел только лицо моей собеседницы, причем заднюю часть ее головы и заколотые на затылке волосы было плохо видно из-за откинутого назад то ли капюшона, то ли шлема. Остальное временами вообще пропадало, поскольку зеркально-маскировочная окраска (или как это можно было еще назвать?) ее костюма, судя по всему, была или не отрегулирована, или действовала явно не на полную мощность, работая в каком-то «моргающем» режиме. То в подсвеченной светом луны темноте было видно лишь одно, словно висящее в воздухе лицо (признаюсь, это было очень неприятное зрелище), а неясные контуры человеческой фигуры то мигнут и возникнут, то пропадут. Этакие пряталки…
        Но что при этом порадовало меня больше всего - легкие следы на снегу за этой мадам все-таки оставались. А значит, это, слава богу, была не голограмма, как в прошлый раз.
        - Ну и что это за шуточки? - мрачно поинтересовался я вместо приветствия. Теперь в обычном, голосовом режиме, а уже не мысленно, и тут же добавил:
        - И, кстати, где это я?
        - А сам не понимаешь? - спросила моя собеседница. Кажется, теперь она тоже говорила нормально, по крайней мере ее губы двигались вполне синхронно произносимым словам, хотя ее лицо в тот момент выглядело не особо живым, может быть, из-за голубоватого лунного света. Это слегка успокаивало, поскольку отдающие сумасшествием мысленно-телепатические переговоры меня, откровенно говоря, пугали.
        - Положим, когда провалился в 1941-й, понимал. А сейчас уже как-то не очень. Подозреваю все что угодно, вплоть до воспаления мозгов…
        - Что тебе на это сказать? - услышал я в ответ. - То, куда ты изначально попал, это наша основная, так сказать, базовая реальность. И как ты сам уже должен понимать, реальностей, по идее, может быть много, явно больше одной. Хотя, конечно, множиться, как кролики, до бесконечности реальности сами по себе не могут, в противном случае каждый человек просто жил бы в свой собственной реальности. Но тем не менее при совпадении ряда условий и факторов и при определенной степени комплексного воздействия могут получаться кое-какие альтернативные варианты реальности вроде того, где мы с тобой сейчас мирно беседуем…
        - То есть перемещения во времени - реальность и где-то даже рутина? - уточнил я, вешая ремень уже остывшего автомата на правое плечо и надвинув ушанку на брови поглубже. Похоже, разговор обещал быть долгим.
        - Да, - последовал короткий, но емкий ответ.
        - Тогда как же это я, черт возьми…
        - Если в двух словах - есть такие люди, которые могут перемещаться во времени сами по себе, без использования каких-либо технических устройств…
        - Стоп! Я что - какой-нибудь инопланетянин?
        - Нет, во всех смыслах ты самый обычный человек…
        - Ага. Тогда это, наверное, воплощение мечты наших протухших псевдоинтеллигентов, которые уже давно перестали быть «потрясателями основ и властителями дум», но все еще думают, что мир делится на «гигантов мысли-люденов-прогрессоров» (то есть их) и вонючее быдло (то есть 99 % остального населения)? Ведь это именно они считают, что «пуп земли» (сверхчеловек в их понимании, то есть тупая совковая образованщина) должен обладать чем-нибудь «этаким», отличающим их от прочей «алкашни и ваты». Они что - в чем-то правы?
        - А ты что, причисляешь себя к этим самым «пупам земли»?
        - Отнюдь. Боже упаси. Обижаете, гражданочка начальница. У меня профессия есть, и кидание говном в собственную страну я как-то не практикую…
        - Ну вот видишь. Это свойство никак не связано с полом, национальностью, социальным статусом и прочими подобными факторами. Оно врожденное, но по наследству, что характерно, не передается. Не вдаваясь в длинные дискуссии, скажу, что точная природа этого феномена даже в наше время не ясна. В абсолютных цифрах таких людей рождается несколько сотен на миллион. На сленге их называют «Бродягами», по немецки «Стромер», по-английски - «Мейверик»…
        - А чего тогда не «Трамп»?
        - В смысле?
        - Ну на американской мове один из вариантов перевода слова «Бродяга», по-моему, звучит как раз как «Трамп»…
        - Ах, в этом смысле? Все шутишь? Напрасно. Так вот, ты как раз из таких. Конечно, отправить на машине времени в прошлое можно и обычного человека. Но это всегда требует массы энергии и, что самое сложное, сначала «точку заброски» надо четко локализовать, а значит, надо отправлять в прошлое маяки и прочие автоматические устройства, которые отказывают через раз. А для успешного возвращения в «исходную точку» в «точке заброски» нужно заранее оборудовать и обозначать «обратный выход». В целом получаются очень муторная работа и просто чудовищные затраты. А «Бродяги» могут и попадать в другие времена, и возвращаться обратно сами. Механизм этого процесса в достаточной мере пока не изучен. Самое главное тут в том, что «Бродяга» всегда сам возвращается обратно именно в ту исходную точку, и временную, и географическую, откуда он выполнил «прыжок», даже если он пробыл в другом времени несколько десятилетий. С отклонением в максимум на километр.
        - Что, неужели были и те, кто проваливался в прошлое на целые десятилетия?!
        - Насчет десятилетий точно не знаю, но известны многочисленные случаи, когда «Бродяги» после своих «прыжков» застревали в другом времени лет на шесть-восемь. Бывали, знаешь ли, прецеденты. Причем далеко не про все подобные эпизоды мы знаем. А главный минус «Бродяг» в том, что они при перемещении привязаны к своему местонахождению и обычно перемещаются во времени спонтанно, совершенно неожиданно для самих себя и на очень короткое время. Это зависит о ряда важных факторов, включая состояние здоровья и рассудка самого «Бродяги», состояния магнитного поле планеты и еще много чего. Сразу скажу, что полный список этих факторов неизвестен, но он постоянно пополняется. При этом в ваше время еще не было никаких внятных методик, позволявших «Бродягам» отрабатывать свои навыки и контролировать процесс. Ты, надеюсь, помнишь, как это было у тебя самого?
        - Помню, - сказал я на это. - Думаю, лет с семи-восьми…
        Ну что тут можно вспомнить?
        В первый раз я всерьез «провалился» в раннем детстве, во время семейного отдыха на югах, когда мне было лет восемь или девять. В Крыму это было, кажется, в Кипарисном, возле Алушты или еще где-то в тех краях.
        Там, из дома, где мои родители, как и положено отдыхающим-дикарям, снимали койки, между заросших зеленью гор довольно близко было видно море и дорогу с троллейбусами. Причем троллейбусы там были какие-то импортные, кажется, чешские, какие у нас на Урале не встречались.
        Так вот, как-то июльским вечером стою я во дворе этой самой хозяйской хаты, рядом с летней кухней, и вдруг неожиданно для самого себя вижу на море, не то чтобы у самого берега, но и не у горизонта интересный корабль (в детстве у всех нас глаза острые и видят очень далеко, иногда даже лишнего), серый, явно военный, только какой-то старый. Весь какой-то угловатый, с прямым форштевнем и тремя широкими трубами, на носу и на корме длинные, похожие на палки пушки без щитов, а из труб идет довольно густой дым. Ну и дорога в поле моей видимости в этот момент тоже вдруг изменилась. Она разом утратила асфальтовое покрытие, стала заметно уже, исчезли с обочины фонарные столбы и провода троллейбусной электросети. И ездили по дороге редко-редко странные старинные машины, похожие на рисунки из «Автомузея» в журнале «Техника - молодежи» (я тогда был юноша продвинутый и в те времена обожал подобное чтение), то ли «ГАЗ-А», то ли еще что подобное. Потом проехала арба, запряженная осликом, а потом пару раз по дороге проскакивали очень странные автобусы, почему-то с открытым верхом, на шасси то ли «АМО-Ф-15», то ли
«ГАЗ-АА». И в их кузовах на деревянных лавках сидела публика в белых панамах, одетая почти как в виденных мной тогда экранизациях Ильфа и Петрова или Зощенко.
        Да и местность вокруг меня изменилась - кусты стали более густыми, дома и кипарисы оказались не на тех местах, что-то исчезло, что-то, наоборот, появилось. Дом позади меня стал каким-то другим. С крыш исчезли телевизионные антенны, да и сами крыши, до этого крытые железом или шифером, стали выглядеть как-то проще. Продолжалось все это «кино» минут двадцать, и я даже не успел толком испугаться.
        Потом все неожиданно вернулось в прежнее состояние, и я увидел перед собой встревоженную маму. Оказывается, они с отцом в это время были в доме позади меня и в какой-то момент почему-то перестали видеть меня в окно. Сначала они не поняли, в чем дело, потом решили, что я вышел со двора и утопал дальше, к заросшему кустами склону, где было много интересного для малолетних обормотов вроде меня. Они меня позвали - я не отзывался. Тогда мама рванула меня искать и, едва выйдя во двор, наткнулась на меня на прежнем месте. Я с широко разинутым ртом стоял именно там, где они меня минут за пятнадцать до этого крайний раз видели в окно.
        У мамули и папули, естественно, сразу отлегло от сердца. А когда я честно попытался рассказать им про все увиденное и особенно про корабль, они решили, что я накануне на солнце перегрелся или перекупался (все-таки накануне целый день на пляжу пробыли), и пропустили мои откровения мимо ушей.
        В общем, на людях я про тот случай больше не вспоминал. Но для себя сделал некие «зарубки на память». И потом, когда стал немного постарше, почитал кое-какие книжки и понял, что я действительно увидел какую-то картинку из конца 1920-х или начала 1930-х годов. Например, то расположение домов в поселке, которое я увидел, могло быть только до 1941 года. Потом, во время войны и после, там много чего изменилось - в книгах (попался мне как-то некий старинный курортный справочник по тем местам). Тот корабль, несомненно, был одним из черноморских эсминцев типа «Новик» (а если точнее, тип «Счастливый» или «Фидониси» николаевской постройки), которые трудно с чем-либо спутать, «Фрунзе», «Дзержинский», «Незаможник», «Железняков» или «Шаумян». Больших, заметных издали, тактических номеров на бортах кораблей тогда еще не рисовали, а рассмотреть довольно мелкое название конкретного эсминца с такого расстояния без бинокля или подзорной трубы было точно нереально.
        А автобусы-фаэтоны с откидным брезентовым верхом действительно обслуживали курорты в Крыму и на Черноморском побережье Кавказа, такие машинки встречались в тех краях вплоть до начала 1960-х годов, только те, последние, уже, естественно, были на базе «ГАЗ-51». Так или иначе я все-таки сумел понять, что это было неспроста.
        Потом я «проваливался» еще несколько раз, но ненадолго и в пределах родного города. Я там даже не успевал толком сориентироваться. Помню только, один раз провалился на какие-то минуты (дело было перед 1 мая) и успел рассмотреть на нашем непривычно новом и чистом Дворце культуры имени Серго Орджоникидзе портреты членов Политбюро ЦК КПСС какие-то странные, незнакомые, с висящим в середине лысым и мордастым Н. С. Хрущевым… А дело было году в 1984-м, когда генсеком был Константин Устинович Черненко…
        Ну а самый долгий мой «провал» (до нынешнего случая, естественно) случился, когда мне было неполных шестнадцать лет, в самом конце мая 1989 года. Получилась почти что история Красной Шапочки, только без серого волка и дровосеков. Послали меня родители среди недели одного в огород (лето, мне же все равно делать не хрен, я же на каникулах, так почему и не приобщиться к труду?). Для ягод еще был не сезон, просто требовалось полить грядки с клубникой и разной там морковью-петрушкой-свеклой, а также отвезти в огород кое-что довольно тяжелое, а именно - рулон толя, картонную коробку с гвоздями и шурупами и кажется что-то еще, точно уже не помню. Короче, взял рюкзак за плечи, сел в трамвай за пять копеек (а незадолго до этого трамвай стоил и вовсе три копейки - тогда до нашего огорода и заводов трамвай ходил, коммунизм, блин, проскочили и не заметили) и поехал.
        Первая половина буднего дня, и в огородах, и в транспорте народу почти не было. Приехал без проблем, разгрузился, полил огород (тогда воду в наши огороды давали через день, а не как сейчас - два раза в неделю на полтора-два часа). Долго задерживаться там я не собирался, умылся и пошел обратно на трамвайную остановку, а тут сюрприз на мою голову - трамваи почему-то не ходят. Говорят, какая-то авария (да, ребята, при советской власти тоже не все было гладко, случались и подобные накладки), то ли обрыв контактной сети, то ли еще чего. Короче, никакой движухи.
        Альтернативой для нас тогда была ходившая три раза в день по железнодорожной ветке до нефтеперерабатывающего завода электричка (она тоже уже лет пятнадцать как не ходит, якобы не выгодно, сейчас по тем рельсам только цистерны с нефтепродуктами с завода и на завод вталкивают-выталкивают), и до ее ближайшей платформы от нас было километра полтора (сейчас прямо через ту растрескавшуюся платформу кустарник пророс), это если идти вдоль трамвайных рельсов, или чуть ближе, если топать прямиком через «садовые товарищества».
        Ну я, недолго думая, и потопал напрямки по идущей через сады-огороды узкой дороге (своих машин у народа тогда было мало, не то что сейчас, когда все дворы забиты этим штампованным железом - а все жалуются, что плохо живем).
        В какой именно момент меня тогда «скрутило», я не понял. Иду себе по слабо намеченным колесным колеям, мимо какого-то зеленого домика с бело-голубыми наличниками и вдруг - бац, нет домика. И следующего нет, и предыдущего, и прочих по другую сторону дороги. И вообще нет никаких садово-огородных построек и плодовых деревьев.
        Был только редкий лес из дубов и осин (его жалкие остатки до сих пор растут далеко позади нашего огорода, по сторонам от железной дороги), кусты и высокая трава, в которой наблюдались совершенно невероятные для 1989 года остатки коровьей жизнедеятельности. Да и местность вроде бы та же самая в плане общего рельефа. Вот только не было на ней ни огородов, ни трамвайной линии, ни железной дороги, ни нефтеперерабатывающего завода. А вместо идущей от нашего Кранобельска в сторону Перми довольно широкой автодороги был всего-навсего какой-то дохлый проселок.
        Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Натурально чуть не рехнулся. Попал, блин, незнамо куда, ни жратвы, ни документов и в кармане два рубля денег, преимущественно серебром и медью. И спросить не у кого, поскольку ни мамы, ни папы там не было.
        Естественно, я, что называется, потек и заметался. Слава богу, что я никого не встретил и не полез ни к кому с расспросами. Людей вокруг не было, а по дороге всего лишь два раза проезжали машины - это были старые, обшарпанные зеленые грузовики с дощатыми кабинами, «ЗИС-5В» (а точнее, «УРАЛ-ЗИС-5В») Миасского производства, у одного в кузове были неровно напиленные длинные доски, у другого - какие-то бочки. И номера на грузовиках были какие-то странные. Слава богу, у меня хватило ума не показываться на глаза водителям этих машин, выскакивать на дорогу, голосовать и прочее. Подозреваю, что мой внешний вид (заношенные джинсы с заплатами на коленях, рубашка с короткими рукавами и обшарпанные кроссовки кимрского «лжеадидаса») в сочетании с пустым рюкзаком за плечом произвел бы на них довольно странное впечатление.
        В общем, прометался я тогда по округе часа четыре (часы у меня были на руке, так что хронометраж того «провала» я для себя себе отмечал) и понял, что местность вокруг вроде бы та и в то же время категорически не та. При этом до меня постепенно дошло, что это, похоже, относительно недавнее прошлое, или конец 1940-х, или начало 1950-х.
        Это я понял, поскольку увидел на горизонте, там, где в мое время находился второй, так называемый «Старый» (он же «Имени ХХ съезда КПСС», сейчас от него мало что осталось, поскольку изрядную часть оборудования еще в 1990-е демонтировали и сдали в утиль) нефтеперерабатывающий завод какую-то обширную стройку. Ну а поскольку первую очередь этого завода пустили не то в конце 1955-го, не то в начале 1956 года, вот и считайте сами, когда это было, раз тогда он еще только строился.
        Потом я, забравшись ради расширения обзора на дерево, разглядел в стороне от строящегося завода двухэтажные здания городских районов «Ново-Александровка» и «Пятый Лагерь». Эти кварталы начали строить еще до 1941 года. А частично уже после 1945-го («Пятый Лагерь», как легко догадаться по его названию, возводили в том числе пленные немцы), в начале 1980-х эти районы были жуткими, частично расселенными дырами, а в начале 1990-х - практически нежилыми и частично снесенными руинами. А в противоположной стороне, за будущей веткой железной дороги, я рассмотрел серые дома какой-то небольшой деревни. В 1970 - 1980-е, на моей памяти, там никакой деревни уже и в помине не было, не считая пары непонятно зачем сохранившихся, заброшенных и покосившихся сараев.
        В общем, окончательно осознав, что я попал незнамо куда, я слез с дерева и сел на траву и, чуть не плача, стал думать, что мне делать дальше и к кому идти сдаваться.
        И тут вдруг - раз, и я опять оказался у того самого зеленого садового домика с бело-голубыми наличниками. Только не на дороге рядом с ним, а с другой стороны, прямо посреди чужого огорода, между грядок с кустами клубники. Я потом часто бывал возле этого домика, просто из чистого любопытства, но больше это место никак не «отзывалось» на мой интерес. В конце 1990-х этот огород конкретно зарос дурниной, а домик лишился части стекол в окнах и покосился (видимо, хозяева умерли, а их детям и внукам уже не было никакого дела до ковыряния в земле, других проблем стало хватать), а в середине 2000-го то, что от него осталось, сгорело, то ли в грозу от молнии, то ли от чьего-то окурка. Сейчас на том месте густые заросли одичавшей малины пополам с крапивой…
        В тихом ахере я вылез оттуда на негнущихся ногах (в те времена лазание по чужим огородам тоже не особо приветствовалось) и вдруг услышал стук и скрежет трамвайных колес по рельсам. После чего со спринтерской скоростью рванул к ближайшей трамвайной остановке - за почти пять часов (а дело было уже к вечеру, конец рабочего дня на заводах) аварию успели устранить.
        Когда пришел на остановку, меня трясло, и немногочисленные «садисты-огородники» из числа пенсионеров обоих полов косились на меня, наверное, за наркомана приняли или что-то типа того.
        Хотя, пока я ехал обратно, успел немного успокоиться. Так что, когда я пришел домой, вид у меня уже был не слишком бледный. Родители еще не пришли с работы, а бабушка (тогда еще жива была, царствие ей небесное) спросила - где я так долго шлялся?
        Ну я сказал как есть, практически не соврав, что трамваи сломались и я сидел и ждал, поленившись переться на электричку. И ни она, ни родители так ничего и не заподозрили. Интересные были времена - не было не то что мобильников, но городские-то телефоны стояли далеко не везде, а вот поди же ты, отпускали детей на целый день и ни о чем не тревожились, не то что сейчас… В общем, именно после этого случая я осознал, что все это уже не неспроста, а очень даже серьезно…
        - По-разному было, - сказал я вслух своей собеседнице. - Всего не упомнишь…
        - А ты помнишь, когда впервые меня увидел?
        - Ну, году в 1991-м, в конце…
        - После чего это произошло, можешь вспомнить?
        - Да нет, хотя… Нет, что-то ничего в голову не приходит…
        - Ну как же, начало октября 1991-го года, улица Ленина. Тот вечер, когда твой друг Васек сильно испугался…
        - Ах это?!
        Да, было такое. Шли мы с улицы Коммунистической по Ленина, решили пройтись пешим дралом до центрального рынка. Чего мы там тогда делали - уже точно не помню. Помню только, что, помимо прочего, заходили мы в букинистический магазин (он тогда такой один был на весь город, как раз после долгого всеобщего книжного голода стало возможно купить что-нибудь приличное, цены были уже не вполне советские, но за пару-тройку рублей хорошую книжку купить можно было, но уже через пару лет вместо торговли книгами пришел бум торговли видеокассетами), и я именно тогда купил «Обитаемый остров» Стругацких, первое издание, кажется, 1971 года, такой небольшой красный томик из серии «Библиотека приключений» - до сих пор у меня на полке стоит. Вот почему я этот день вспомнил - от него у меня хоть какая-то материальная память осталась…
        Опять же времена были более чем интересные; вся эта пофигень печально памятного августа 1991-го уже состоялась, но Союз еще не вполне распался. Но в воздухе уже витало что-то этакое, нехорошее, некий гниловатый аромат всеобщего безумия, и в головах чуть ли не у всех в ту осень был жуткий раздрызг. Я всегда, когда те времена вспоминаю, матерюсь про себя по-черному. Спрашивается - и чего нам всем тогда спокойно не жилось? И ведь никто из людей, которые те времена еще хоть немного помнят, не смогут сейчас на этот самый вопрос ответить. В лучшем случае глаза отведут, а в худшем - пошлют куда подальше…
        И вот когда мы шли по этой самой, считающейся «главной улицей исторической части Краснобельска» улице Ленина, я вдруг исчез минут на десять. Провалившись, я увидел, что дома вокруг меня (и особенно республиканский Дворец культуры с одной стороны улицы и гостиница «Шкабыртастан» с другой) почему-то стали непоправимо разрушенными, а частично вообще выгоревшими. К тому же уставленная пустыми почерневшими коробками сгоревших домов улица Ленина оказалась перегорожена высокой, украшенной запретительными надписями на английском языке стенкой из бетонных блоков и колючей «егозы», а у единственного узкого прохода в ней торчали из-за мешков с песком или землей крупнокалиберные пулеметные стволы и стояло четыре уже знакомых по кинобоевикам угловатых «Хаммера» песочного цвета, с пулеметными турелями на крышах. А возле «Хаммеров» стояло десяток солдат в глубоких касках и пустынном камуфляже, с винтовками «М-16» в руках.
        Подойти ближе и рассмотреть что-то еще я не успел, поскольку меня достаточно быстро выкинуло обратно. Друг Васек был этим сильно напуган. Еще бы, тут испугаешься, шли, понимаешь, разговаривали и вдруг - бац, и нет человека, он меня больше не видит и не слышит. Он начинает вертеть головой по сторонам и звать меня, подозревая глупую шутку, а я через десять минут столь же неожиданно возникаю метрах в пяти почему-то у него за спиной и при этом нагло интересуюсь, что случилось. При том что спрятаться мне было вообще негде, даже если бы я этого очень захотел - мы в этот момент сворачивали во двор, и там с одной стороны были подъезды каких-то контор, а с другой поросший кустами забор республиканского музея В. И. Ленина, от которого сейчас мало что осталось.
        Я тогда прикинулся дурачком и сумел убедить друга Василия в том, что сам не понимаю, что это такое, и предположил, что это было какое-то недолгое коллективное помешательство. Какое-то время это было у нас поводом для разговоров, но потом забылось. В те годы многие наши сограждане легко велись на всякую чушь - пришельцы, контактеры, экстрасенсы, уринотерапия, вечно молодой старец Порфирий Иванов, Ванга с Джуной, Чумак с Кашпировским, Рис Джеймс, проповедующий благую весть о Христе, «белые братья» гражданина Кривоногова и прочее.
        Тут мой друг Василий не был исключением. Хотя почему «был»? Он и сейчас есть и живет все так же по соседству, только жизнь нас с тех пор несколько развела в разные стороны. Он, хоть и был умный парень, тогда в институт по чистому стечению обстоятельств не поступил, ну и плюнул на это дело и загремел в армию, только не как я, ненадолго и по собственной дурости, а более-менее сознательно. Был в погранцах в какой-то заполярной дыре, где полгода ночь и на пятьсот километров вокруг одни белые медведи, песцы да росомахи, а из развлечений только радио. Понятное дело, что в небольшом, замкнутом да еще и мужском коллективе (ради бога не подумайте чего-нибудь не того, у нас все-таки не НАТО и гомиков в Российской армии и тогда не держали и сейчас как-то не держат) он без баб, телика и свежих газет за два года озверел хуже, чем антарктический полярник на зимовке. И, когда вернулся - загулял. Причем настолько изобретательно, капитально и надолго, что под это дело успел поставить жизни, как я лично это называю, «мат в два хода» - толком не протрезвев, женился по залету на очень редкой стерве. Ну и с тех пор
так и живут, супруга как может отравляет ему жизнь, а он всю жизнь горбатится на нее и двоих детей. При этом денег им всегда не хватает, и в моменты наших, очень редких теперь встреч, друг детства Василий мгновенно надирается, а надравшись, начинает описывать свою жизнь и всю окружающую действительность исключительно с помощью ненормативной лексики, и мне от этого сразу же становится безмерно скучно. Хотя таких, как он, у нас в стране, считай, каждый второй…
        - Именно тогда ты по-настоящему обратил на себя внимание наших специалистов, - сказала моя собеседница, видя возникшее замешательство.
        - Почему это вдруг? - удивился я.
        - Дело в том, что ты впервые провалился не просто в прошлое, а в тот же самый 1991 год. И фокус был в том, что это была альтернативная реальность. И эта реальность явно была создана искусственно, причем непонятно кем и неизвестно для чего. Такие случаи наша аппаратура должна фиксировать. Но эта альтернативная реальность почему-то проявилась только в момент твоего краткого попадания в нее. Наши специалисты были просто в шоке, поскольку подобные случаи - явные ЧП, которые обязательно берутся на заметку. Причем случаев создания вот таких вот «нелегальных» альтернативных реальностей не было ни до ни после за все тридцать с лишним лет существования нашей конторы. В общем, после этого стало понятно, что ты не просто «Бродяга», а некий феномен, «универсал-многофункционал». Нечто подобное, конечно, случалось и уже было известно, что люди, подобные тебе, бывают, но рождается их от силы двое-трое на миллион. Правда, правильно использовать свои способности такие, как ты, все равно не умеют, как и обычные «Бродяги». В общем, было принято решение начать наблюдение за тобой. Ненавязчиво так.
        - Ага. То есть вы, гражданка начальница, начали появляться именно с этого самого момента? Не фига же себе, «ненавязчиво»…
        - А как ты хотел? Нам вовсе не нужно было наблюдать за тобой двадцать четыре часа в сутки…
        - Это почему?
        - С одной стороны, именно я настояла на своем периодическом появлении возле тебя.
        - Зачем?
        - А чтобы запомнил меня в лицо и потом, если что, ничему не удивлялся. Это лучше, чем негласное наблюдение. Опять-таки наши спецы очень надеялись использовать тебя для исследования той альтернативной реальности. Ведь они ее до сих пор так и не сумели обнаружить и локализовать. И все, что мы про нее знаем, это те самые неполные десять минут пребывания там, воспоминания о которых сохранились в твоей памяти…
        - Да вы дамочка часом не уху ели - не спросившись в моей голове копаться?!
        - При чем тут уха? - не поняла моя собеседница, заметно удивившись.
        - Это такой каламбур, фигура речи, - охотно пояснил я. - В том смысле, что вы просто «офигели».
        - А, уха в этом смысле? Любопытно… Ну да, копались, и что с того? Во-первых, это делалось сугубо на благо человечества и науки, а во-вторых, ты же при этом ничего не почувствовал. Опять-таки, ты ожиданий наших спецов не оправдал. Они очень надеялись, что ты еще когда-нибудь вот так же, непроизвольно, провалишься в ту альтернативную «ветку» реальности, но ты за последующие десятилетия так не удосужился это проделать. Хотя, если честно, у них и не было полной уверенности, что ты когда-нибудь снова в нее провалишься. Ну а кроме того, мы рассчитывали, что ты со своими способностями сможешь нам когда-нибудь пригодиться и по другому поводу. Ведь использовать таких, как ты, в наших операциях нам, как говорится, сам бог велел. Разумеется, с поправкой на то, что никто из «Бродяг» в вашем времени, пусть даже это и «универсал» вроде тебя, толком не знает, как им свой редкий дар использовать. Но у нас, при применении кое-каких технических средств и тренировке, эти способности можно применить вполне себе во благо человечества…
        Честно сказать, задолбала она меня с этим «благом для человечества». Насколько я помню, атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки вроде бы кидали для того же самого. По крайней мере проделавшие это американские генералы и физики были в этом свято уверены. Вот и в будущем, чувствуется, тоже любят мочить кого попало, прикрываясь разными высокими словами…
        - Где это, интересно знать, «у вас»? - ехидно поинтересовался я.
        - Как тебе попроще-то… Скажем так, «у нас» - это очень далеко. Не в плане расстояния, а во времени. Несколько столетий от вас.
        - Будущее или прошлое?
        - Естественно, будущее. Поскольку перемещаться во времени можно только в прошлое. Я так понимаю, ты про «патруль времени» и разное прочее в этом же роде смотрел и читал?
        - Ну.
        - Вот и у нас там существует нечто вроде этого. Перемещения во времени - это в общем-то чисто научная вещь, представляющая наибольший интерес для физиков, медиков, физиологов, историков, археологов и прочих. Но уж коли по факту существует возможность перемещения во времени, то есть и соблазн использовать эту самую возможность нетрадиционным, скажем так, способом. Вот и приходится сохранять стабильность. Для этого мы и созданы…
        - Надо полагать, какой-нибудь «Особый Отдел» при вашем тамошнем «Институте Времени»?
        - Можно и так назвать. Вроде того.
        - А вы сами кто? - поинтересовался я.
        Вопрос был не праздный. Они-то меня, как выяснилось, давно знают как облупленного и даже в памяти моей копались (и, судя по всему, неоднократно), а вот я даже по имени-фамилии эту столько лет мозолившую мне глаза тетю не знаю.
        - Я - что-то вроде начальника специального подразделения этого, как ты выразился, «Особого Отдела».
        - Позвольте полюбопытствовать - а как вас звать, полупрозрачная вы моя?
        - Неужели это так важно? Анна.
        - А фамилия?
        - Гифт. Анна Гифт.
        - Смешно, - усмехнулся я.
        - Почему?
        - Да «Гифт» по-немецки, насколько я помню, «яд». Ну и на том спасибо, вот и познакомились. Кто я такой вы, я надеюсь, знаете?
        - Ну, разумеется.
        - Замечательно. Так что вы там говорили насчет сохранения стабильности?
        - Мир, знаешь ли, очень хрупок.
        - Да ну?
        - Не сомневайся. И, думаю, тебе надо знать, что очень скоро всему придет, как ты выражаешься, «кирдык».
        - Чему «всему»?
        - Большей части человечества, цивилизации в том виде, в каком ты ее знаешь.
        - Как скоро?
        - Ну, на век твоего поколения и кое-кого из последующих хватит. Там, где ты живешь, ситуация все больше ухудшается, это ты и без меня знаешь. Медленно, но верно ухудшения дойдут до точки, когда все посыплется просто лавинообразно. Ну а потом… У вас там почему-то считали, что Вторая мировая - самая страшная война в истории человечества. Увы, но будет война, по сравнению с которой та самая Вторая мировая - просто мелкая пакость. И дело тут даже не в новых средствах уничтожения. Просто воевать придется уже не за какие-то там идиотские принципы или деньги и даже не за обладание территориями и энергоресурсами, а просто за жратву и чистую воду…
        При этих ее словах я чуть не сел в снег прямо там же, где стоял. Нет, все-таки правы были отдельные герои старых кинобоевиков. От подобных известий действительно отнимаются ноги и неудержимо тянет блевать. Конечно, я живу в страшно интересное время (и главным словом в этом словосочетании является «страшно») - фактически там у нас Третья мировая уже идет вовсю, просто момент, когда наш патриотический угар может перерасти в очередной приступ ненависти к самим себе, а американцы начнут стрелять в русских, минуя всяких там посредников типа ближневосточных бандюков или хохлов, у нас там еще не наступил, но все к тому идет. Но чтобы в какой-то момент крендец пришел вот так - всему и сразу, это в мозги не очень вмещается. А с другой стороны, где-то даже повод для радости - очень многим было бы приятно знать, что вскоре после того как они умрут, то же самое будет и с остальными людьми по всему миру. Эта информация существенно повысила бы самооценку у разного рода мутных фаталистов и прочей подобной публики…
        - А что потом? - только и смог спросить я.
        - Потом зима на несколько лет и далее примерно пара столетий полной дикости, «темные века»…
        - А потом? Ведь, раз вы существуете и даже во времени перемещаетесь, не все так плохо и цивилизация не погибла?!
        - Это ты верно заметил. Действительно, не погибла. Потом стали как-то выкарабкиваться из всего этого, и последовали некоторые улучшения, можно даже сказать, «новые горизонты цивилизации». Да, мы там у себя летаем к ближайшим звездным системам, со временем экспериментируем и еще много чего подобного делаем. Но когда вспоминаем, какой ценой за все это было заплачено… Как это обычно бывает, у нас там тоже бывает всякое - падения, взлеты, страшные преступления и великие достижения. Но при всем при этом в пределах Солнечной системы, включая Землю, орбитальные станции, поселения на Луне, Марсе и разных там спутниках внешних планет, в наше время живет менее пятисот миллионов человек. Разумеется, у нас там единое государство, национальности, языки и прочее условны…
        - Ну да, опять получилась светлая мечта ленивых дураков о счастливой жизни?
        - В смысле?
        - Сначала такой мечтой был рай на земле в виде какого-нибудь «мужицкого царства». Потом коммунизм и, наконец, пресловутое мировое правительство, где рулят евреи с масонами. И, как я погляжу, последний вариант сбылся?
        - Нет. Евреев практически не осталось.
        - Ого. «Благая» весть. Особенно для разных басмачей и душманов.
        - Ты будешь смеяться, но этим тоже крупно не повезло. Когда случилось то, что случилось, больше всего пострадало Южное полушарие с тамошним теплолюбивым населением. Выжили главным образом те, кто был способен переносить длинные холодные зимы - долгое время жить при минусовых температурах и при этом не оскотиниться до людоедства. К тому же одна из сторон, именно та, что считала себя наиболее цивилизованной и демократической, щедро применила бактериологическое оружие нового поколения, которое так или иначе поражало все расы, кроме европеоидов. Подробностей не спрашивай - о временах той войны мы до сих пор знаем далеко не все.
        - Это вы-то, с вашей машиной времени, и не знаете?
        - А какой дурак будет исследовать временной отрезок, где из-за массового применения ядерного оружия сильно искажено магнитное поле и вдобавок есть реальная возможность притащить из прошлого смертельные инфекции, вирусы и еще бог знает что? К тому же в ваши времена был дурацкий задрыг с переносом информации на электронные носители при отсутствии каких-либо альтернатив. Как потом выяснилось, древние были правы - бумажная книга или даже надписи на металлической либо каменной табличке в момент фатального катаклизма имеют куда больше шансов сохраниться и быть потом прочитанными, чем файлы на жестких дисках сожженных электромагнитным импульсом компьютеров, а тем более в условиях полного отсутствия электроэнергии на протяжении нескольких столетий…
        - А тогда зачем вы вообще нужны?
        - Я же сказала - у нас довольно специфические функции. Когда есть реальная возможность путешествовать во времени, возникает и большое количество уродов, в основном из числа психически нездоровых индивидов, которые постоянно хотят что-нибудь поправить в прошлом. Делать этого категорически нельзя, но тем не менее хотя работоспособных хроно-установок на всей планете не больше десятка и все они очень серьезно охраняются, периодически случаются громкие ЧП, когда некто пытается завладеть этой аппаратурой. Иногда подобное им даже полностью или частично удается, и мы не успеваем это предотвратить. Тогда приходится действовать иначе. Именно поэтому ты и оказался там, где оказался.
        - Почему именно я?
        - Никого ближе и более подходящего не было. Нельзя же послать на силовую акцию во Вторую мировую войну семидесятилетнюю домохозяйку, говорящую только на хинди, или десятилетнего чернокожего мальчишку. Надо, чтобы человек хоть какое-то элементарное понятие имел и обладал фантазией. К примеру, посылка на задание, подобное твоему, обычного солдафона заведомо провалила бы все дело…
        Блин, если бы я еще знал заранее, что я на задании. А то сплошные проколы, почти как в «Игре Эндера» или старом фильме «Красная площадь» - том, где играли молодые Любшин с Шалевичем…
        - Это точно, негров у нас нет, - усмехнулся я. - А вот насчет «ближе»… Ведь от Вторпятова, откуда вы меня выдернули, до Подмосковья тысяча километров с гаком. И это, по-вашему, близко?
        - Для стандартной хроноустановки средней мощности это не расстояние. Некоторые проблемы могут быть только в том случае, если надо, скажем, перебросить человека в другое полушарие.
        Какие у них в будущем, однако, хитрые хроноустановки. Или все-таки ненормально хитры люди, этими установками управляющие?
        - Ладно, допустим. И что это за мелкий орел, встречи с которым я столько времени с нетерпением ждал?
        - Ты его не просто ждал. Благодаря удачно проведенной нами коррекции ты с самого начала оказался в нужном месте и в нужном качестве. А потом так или иначе по мере сил и возможностей парировал все его усилия.
        - В каком смысле?
        - При постороннем, а тем более неучтенном воздействии извне (а воздействие из другого времени, как ты догадываешься, как-то просчитать заранее нельзя) реальность искажается в зависимости от силы воздействия. А если воздействие особенно сильно и направлено в ключевые точки, может произойти отклонение и, как следствие, образоваться альтернативная реальность. Но в данном случае благодаря твоим усилиям искажения были весьма незначительными. Возможно, при возвращении какие-то из этих мелких изменений ты увидишь или почувствуешь. Но основная временная ветвь сохранилась и практически не исказилась. И слава богу…
        - А кто вообще такой был этот погибший «оригинал» и чего он хотел?
        - Если коротко - что-то вроде «историка-любителя». При этом историю он, если честно, знал плохо, но зато очень много играл во всякие стратегические игры с историческими элементами…
        - У вас там такое тоже есть?
        - Да, куда же от этого денешься… Только все основано на других принципах, как и вся наша электроника. А в остальном с этим типом все просто. Он почему-то вбил себе в голову, что непременно происходит из каких-то там бывших и очень родовитых польских дворян. Никаких реальных подтверждений подобного его происхождения, разумеется, не было, но сам себя он именовал не иначе как «природный князь Бронислав Бенедикт Жижемский-Гедройц», прибавляя, что он еще и очень дальний родственник другого польского князя - некоего Мохилы. Как легко догадаться, он дико не любил русских. Практически на генном уровне, при том что у нас за подобные «убеждения» судят. Ну а захотел он всего-навсего переиграть Вторую мировую войну и тем самым изменить прошлое, а за прошлым - и будущее…
        - Ну да, кто управляет прошлым, тот владеет будущим, кто управляет настоящим, тот управляет прошлым, читали… Выходит, самые буйные ляхи не унялись и спустя столетия?
        - Да какой он, к чертовой матери, «лях» - просто очередной, слишком много возомнивший о себе параноик. Так или иначе, он сколотил подпольную группу из подобных ему типов, которая несколько лет плела заговор с этой целью. Уйму сил и средств ухлопали на это. Потом все-таки смогли ненадолго захватить хроноустановку. По их замыслу в прошлое должны были отправиться минимум четверо, один из которых был действительно очень опасен в этом качестве, поскольку был неглупым подмастерьем у известного конструктора-оружейника. Но мы и служба безопасности сработали почти как надо. Тех, кто захватил хроноустановку, перебили прямо там, на месте, а всех причастных к их подпольной группе арестовали. Однако этот самый Жижемский-Гедройц оказался единственным, кто тогда остался в живых и сумел-таки уйти в прошлое. Но время прибытия это злобное ничтожество выбрало крайне неудачно - начало 1940 года…
        - Это точно, если уж он был такой весь из себя польский патриот, то ему следовало появиться, как минимум, на год раньше…
        - Вот-вот. Как легко догадаться, он собирался помочь Гитлеру выиграть войну против России, но лично до тела фюрера его никто так и не допустил. Тем более что помощник из него оказался так себе, поскольку он не обладал ни должными знаниями, ни решительностью. Историю того периода он знал через пятое на десятое и поначалу пытался сделать карьеру прорицателя. Прорицатель из него был крайне посредственный, поскольку его предсказания сбывались хорошо если через раз. Тем не менее им сначала заинтересовались в «Аненербе», но для них он оказался не по профилю, поскольку в должной степени не проникся тамошней шизоидно-мистической романтикой - весь этот вечный лед, древние арии, Шамбала и прочее… В конечном итоге он попал к штурмбанфюреру Рунднеру, мелкой канцелярской крысе из пресловутого «Спецотдела XVII-бис» при канцелярии рейхсфюрера Гиммлера, в котором, помимо прочего, тоже занимались такой «модной» темой, как взятие на учет всяких там прорицателей и экстрасенсов. Но там его тоже не очень воспринимали, поскольку должного впечатления он на них не произвел. Поэтому гадил это Жижемский-Гедройц довольно
мелко. Как именно - ты видел сам. Пытался, в частности, изменить локальный баланс сил на некоторых участках фронта за счет применения неучтенных образцов оружия. А бронетанковая специфика возникла здесь лишь постольку, поскольку его шеф Рунднер был зятем некоего генерал-лейтенанта Коха из инспекции бронетанковых войск Третьего рейха и подсовывал информацию напрямую родственнику, который потом старался совмещать испытания боевой техники с пользой для Третьего рейха. Ведь если бы у них хоть раз получилось так, как было задумано, на Рунднера и его тестя пролился бы дождь орденов, званий и прочих благ. Но раз за разом задумки не удавалось довести до конца. Впрочем, после провальной затеи с пресловутым «Белым Тигром» оба они окончательно утратили доверие высокого начальства…
        - Допустим, а зачем я его тогда убивал?
        - Ну так он же преступник. И по закону у нас его бы осудили, но оставили в живых, а это нежелательно. Неизвестно, что бы он потом еще смог выкинуть. А так получилось хорошо для всех - небольшая техническая накладка, в которой он сам виноват…
        Ага, хорошо. Для всех, кроме него самого…
        - Да, я смотрю, вы там, у себя в будущем, те еще «гуманисты». Прямо как спецназ ГРУ. Ничего не изменилось. Что же, это удобно. А кстати, где это мы?
        - Географически место то же, только это параллельная реальность, и год не 1945-й, а 1956-й. Эта альтернативная реальность вполне официальная, и возникла она из-за одного, неожиданно вышедшего из под контроля эксперимента…
        - И что здесь случилось?
        - Третья мировая война.
        - И с чего началось?
        - Если коротко - сначала Корейская война сильно разрослась. А потом партия перешла в эндшпиль…
        - И кто победил, если не секрет?
        - Не секрет. По очкам - вы. Вы, русские, вообще обычно побеждаете, когда все становится очень серьезно и где-то даже безнадежно. И в будущем именно ваши солдаты, медики и ученые опять спасли человечество от полного вымирания. Именно поэтому там, у нас, английский язык изрядно подзабыт. Думаешь, почему мы с тобой так свободно общаемся без переводчиков и каких-либо технических устройств?
        Вот эти слова слушать было более чем лестно. Хотя чего тут удивляться - мы любую войну можем выиграть исключительно из принципа и пьяного куража. Нашу бы энергию, да на мирные цели…
        - А если он все равно убит, - спросил я, - зачем вообще надо перемещать куда-то его труп? Пусть тогда уж здесь и валяется…
        - Правила перемещений во времени достаточно жесткие и подразумевают строжайший учет. Нельзя оставлять в прошлом никаких материальных следов, а уж тем более - не принадлежащих этому времени трупов. Вспомни - ты же сам сумел мгновенно сориентироваться (хотя и не знал наших правил) и сразу же уничтожил практически всю одежду, в которой прибыл из своего времени…
        - Вы хотите сказать, что «перемещенцы» из будущего должны прибывать в прошлое голыми в стиле фильма «Терминатор»?
        - Разумеется, нет. Но их должным образом экипируют, используя предметы материальной культуры из прошлого или хотя бы аутентичные подделки под них…
        - Ну, это понятно, агентурная работа подразумевает и разные шпионские игрушки, включая неизбежные фокусы с переодеванием. Кстати, а почему меня во Вторпятове выдергивали именно из танка?
        - Для точного наведения хроноустановки идеально, если объект переброски локализован среди крупной массы металла. Не танка, так хотя бы автомашины…
        - Стоп. - Меня неожиданно осенило: - Вот вы тут мне очень красиво рассказываете о сохранении тайн и секретности, а что будет, если у какого-нибудь «Бродяги» в прошлом, например, дети пойдут? Если, к примеру, переместится женщина и там, в прошлом, забеременеет, ну или шустрый мужик-прошлоходец заведет семью в прошлом? Со всем этим-то как быть?
        - Вот это, кстати, один из самых опасных вариантов. Естественно, подобных детей положено «изымать из обращения», поскольку им в прошлом быть категорически не полагается. Но таких случаев пока, слава богу, было чертовски мало…
        - Хорошо. А все-таки зачем нужны такие вот сложности? Не проще было перемещать труп обратно не из какой-то там, к тому же отстоящей на целое десятилетие параллельной, альтернативной реальности, а прямо из «родного» 1945 года?
        - Нет. Не проще. Только «Бродяги» могут вернуться в «исходную точку отправления» мгновенно и без каких-либо технических средств…
        - Да ну?! А как именно, если не секрет?
        - Не секрет. Рано или поздно все равно пришлось бы про это рассказать. Нет ничего проще. Когда «Бродяга» погибает в прошлом, его мгновенно выбрасывает обратно в будущее, в ту самую пресловутую «исходную точку»…
        - Живым?
        - Естественно.
        - Почему?
        - Нам-то откуда знать? Наш, как ты давеча выразился, «Институт Времени» существует всего-то четверть века. Исследования идут непрерывно, но о многих вещах мы по-прежнему понятия не имеем, тут мало просто открыть механизм перемещения во времени. И «феномен возвращения» - как раз из таких вещей, которые нам еще предстоит досконально изучить и понять. Видимо, дело в каких-то специфических искажениях темпорального поля и причинно-следственных связей. Если на эту тему начинают говорить ученые мужи, понять их становится невозможно уже на третьей минуте разговора и все еще больше запутывается. Но если в двух словах - в момент, когда чужеродный для данного времени живой организм перестает быть таковым, то есть живым, его почему-то вышвыривает туда, где он был вполне себе родным. Причем после этого «Бродяга» уже никогда не может попасть именно в то же самое время и место в прошлом, даже если его попытаться навести с помощью соответствующей аппаратуры. Ну а с обычными «перемещенцами», которые «Бродягами» не являются, это, естественно, не работает.
        - Стоп, а как же тогда происходят все эти короткие перемещения туда и обратно, как у меня в детстве и юности? Ведь меня там никто вроде бы не убивал.
        - Так они же непроизвольные и неконтролируемые, и причина их кроется в тех же локальных возмущениях темпорального поля и в мозгах самих «Бродяг». Человеческий мозг - штука сложная, мы зачастую сами до конца не знаем, чего хотим. Известны, например, случаи, когда «Бродяги» кратковременно проваливались в прошлое по причине очень высокой температуры или под воздействием медицинских препаратов, вызывающих галлюцинации… Кстати, такие кратковременные перемещения тоже бывают очень и очень опасными. Скажем, обронит «Бродяга» во время такого вот провала в прошлое какой-нибудь материальный предмет - и ищи его потом…
        - Ага, вот оно что?! То есть все эти истории с признанными фейками фото, на которых в 1920-х годах сняты, например, люди с мобильниками, - это именно то, про что я подумал?
        - Правильно мыслишь - обычно это оказываются как раз «Бродяги» во время очередного непроизвольного перемещения, по какой-то причине случайно попавшие в объективы фотографов или кинооператоров. Кстати, такие фото тоже положено изымать, но за всем, увы, невозможно уследить…
        - То есть если я прямо сейчас достану пистолет и шмальну себе в висок…
        - Окажешься во Вторпятове, в ту самую летнюю ночь. Это срабатывает всегда, даже если «Бродяга» в прошлом умирает от болезни или несчастного случая. Только ты не торопись это проделать, ты сделал еще не все, что от тебя требовалось…
        - Опа… А все-таки почему труп надо перебрасывать именно отсюда?
        - Объясняю. Перемещения во времени происходят, так сказать, по вертикальной оси, то есть «вверх-вниз». Как бы с этажа на этаж. А между альтернативными реальностями перемещения, так сказать, «горизонтальные», как из одной находящейся на определенном «этаже» комнаты в другую. Данный географический район всегда был местом довольно открытым и густонаселенным. Все время вокруг ходят и ездят ненужные свидетели. А для отправки из прошлого в будущее, как я уже сказала, требуется кое-какая непростая работа, сопряженная в том числе с шумовыми и световыми эффектами. То, где мы сейчас с тобой стоим, - единственная реальность, где это место капитально опустело на какое-то время и на него можно было спокойно и без свидетелей закинуть аппаратуру, оборудовав «окно» для обратного перемещения тела. Кстати, этот Жижемский-Гедройц в общих чертах знал наши возможности и всегда старался не оставаться в одиночестве, даже жить предпочитал в общежитиях или казармах, так чтобы его все время хоть кто-нибудь да видел. Понимал, сволочь, что мы его все равно рано или поздно достанем…
        - И все-таки, по-моему, это выглядит как-то слишком сложно.
        - Ничего сложного. Перемещения любых предметов между двумя альтернативными реальностями, при условии, что обе они достаточно стабильны, для любой нашей хроноустановки технически вовсе не сложны, зря беспокоишься…
        - Кстати, а что это за странное озеро, на льду которого мы стоим?
        - Вообще-то это кратер от взрыва водородной бомбы мощностью в полторы мегатонны, - усмехнулась моя собеседница.
        У меня при этих ее словах внутри все упало и возникла лихорадочная мысль о свинцовых трусах, а точнее об их отсутствии.
        - Да ты не бойся, - успокоила она. - Взрыв был довольно давно, радиацию сдуло ветром и смыло дождем. Фон здесь уже близок к естественному. Если, конечно, не нырять в ил, на самое дно озера…
        Успокоила, блин…
        - Ладно, - сказал я. - А кот - это тоже один из ваших «гаджетов»?
        - Какой еще кот? - искренне удивилась Блон-динка.
        - Крупный такой, пушистый, серо-полосатый, похожий на сибирского, - уточнил я. - Он почему-то появлялся каждый раз именно в тех точках, где я, как вы выразились, выполнял особо важное задание и «парировал происки» этого вовсе не героически погибшего хмыря. Начиная с зимы 1941 года. По-моему, каждый раз кот был одинаковый, и я подумал, что он там мог быть не просто так, а, скажем, ради наблюдения за мной.
        - Да нет, с чего ты взял? - еще больше удивилась моя собеседница. - Нам для наблюдения вовсе нет надобности в подобных ухищрениях, мы такое никогда не используем. А тебе ничего не померещилось? И ты не путаешь - действительно кот каждый раз был один и тот же?
        - Не знаю, один или несколько, но в том-то и дело, что коты каждый раз были практически одинаковые, похожие как две капли воды. Каждый раз, когда этот кот попадался мне на глаза, я сильно удивлялся…
        - Странно, - сказала Блондинка. - Очень странно. Эту тему надо будет осудить и обдумать со специалистами. А пока запишем этот случай в загадки….
        Было понятно, что она не врет и, похоже, действительно не знает, в чем тут дело. А у меня в душе сразу же зашевелились нехорошие сомнения. Спрашивается, если этот зверь был не от них - то тогда от кого? Что - за мной ненавязчиво наблюдает и кто-то еще? Или это просто затяжная вспышка паранойи, и в действительности здесь имело место простое совпадение, а коты все-таки были разные? Предполагать что-либо без фактов было бессмысленно. Оставалось лишь ждать и смотреть на то, что дальше будет, проявится этот странный зверь где-нибудь еще или нет…
        - А зачем этот осторожный, псевдопольский тип, а ныне хладный труп вообще полез сюда, да еще и за компанию с прототипами новых танков? - спросил я, желая поскорее поменять тему. - Для очередного «коренного перелома» в войне место здесь явно не очень подходящее, тем более раз вы говорите, что его кураторам с прошлого года окончательно перестали доверять….
        - Сами не знаем, почему он здесь оказался. Просто очень удачное совпадение. После прошлогоднего провала с «Белым Тигром» этого Жижемского-Гедройца, по идее, должны были услать обыкновенным рядовым на Восточный фронт. Но его куратор Рунднер сумел кое-как отмазать подопечного, и тот был приписан в качестве вольнонаемного сотрудника к временному испытательному подразделению SF09 при Куммерсдорфском полигоне. Там он, по крайней мере, был всегда на виду у руднеровского тестя. Приказ о прибытии этого подразделения вместе с новыми экспериментальными танками на этот участок фронта был отдан лично Генрихом Гиммлером. Причем приказ этот касался только лишь занятия Вурстдорфа, пусть на короткое время, но любой ценой. О каком-то там контрнаступлении речь в приказе вообще не шла. Наши специалисты предполагают, что рейхсфюреру СС что-то срочно понадобилось в Вурстдорфе. А вот что именно - совершенно непонятно. Возможно, на этот вопрос ответят твои здешние начальники, которые могут знать об этом несколько больше…
        В момент, когда она это сказала, между мигающих на снегу огоньков началось какое-то мельтешение и из-за маячков появились, словно сгустившись из воздуха, четыре зеркально-переливчатые фигуры, такие же, как моя собеседница, только поздоровее. Явно мужики.
        Они молча подняли с земли тело убитого гнойного полячишки и унесли его, в какой-то момент растворившись без следа, вместе с трупом на плечах, между тех самых огоньков. Надо полагать, - переместились обратно к себе…
        - И что же, на этом все? - спросил я.
        - Нет, я же сказала. Еще не все. Так что ты пока не торопись стреляться или подставлять свой лоб под вражеские пули. Наш покойный преступник, конечно, был личностью невеликого ума. Но, как ты уже, наверное, понял, самое главное «чудо-оружие», это не разные там железки в виде танков, орудий, самолетов и ядерных бомб, а информация. У наших специалистов есть предположение, что этот Жижемский-Гедройц мог попытаться написать хронику, пусть и далеко не полную, исторических событий лет на сто вперед, примерно до середины XXI века. Как это обычно было у него, хроника получилась бы с пятого на десятое, но тем не менее это может представлять серьезную опасность. Точно известно, что его дневники могут храниться в Германии, в замке Нордлингбург, это, между Цербстом и Магдебургом у Эльбы. Там постоянно размещена картотека «Спецотдела XVII-бис» и некоторые другие бумаги архива рейхсфюрера СС.
        - И что?
        - По нашим прикидкам, ты вполне можешь оказаться там в конце апреля или начале мая этого 1945 года. Эвакуировать этот архив гиммлеровские холуи не должны успеть, он у них особо важным не считается, у них в момент окончательного краха других дел будет выше крыши. В общем, эти предполагаемые дневники надо будет обязательно уничтожить. Искать их времени у тебя, скорее всего, не будет, так что лучше сжечь весь архив скопом…
        - Зачем?
        - Затем, что этот район почти сразу же займут американцы. И как они могут воспользоваться этой информацией, если дневники действительно существуют и попадут в их руки, мы можем только предполагать. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми…
        - А что - самим слабо? Раз вы точно место знаете - не проще заранее подослать в этот замок команду поджигателей с какими-нибудь суперогнеметами или устроить налет англо-американских тяжелых бомбардировщиков на него?
        - Не проще. Прямое вмешательство в прошлое нам категорически запрещено. Все коррекционные изменения (да и то с многочисленными оговорками) положено производить только руками аборигенов или прижившихся там «Бродяг», именно поэтому последние так важны для нас…
        - С чего это «Бродягам» такая честь?
        - С того, что все проделки людей, подобных тебе, в прошлом почему-то всегда автоматически списывают на происки нечистой силы и прочую мистику. Так что, как ты понимаешь, послать туда кого-то из своих или дать соответствующую «наводку» на интересующий нас объект мы не можем. Тем более что тщательное планирование подобной операции займет уйму времени и оторвет массу серьезных специалистов от более неотложных дел. Так что, когда спалишь архив - можешь спокойно погибать. Сразу же вернешься обратно с разницей в несколько часов и несколько сотен метров…
        - Ну, это понятно. И что теперь? Как мне выйти из этой альтернативной реальности?
        - А просто не оглядывайся и иди назад по своим следам. В ту же самую точку в конечном итоге и вернешься. Кстати, настоятельно рекомендую тебе присмотреться к этой альтернативной реальности…
        - Это еще зачем?
        - Затем, что с ней тоже не все так просто. Скажу прямо - ты, возможно, сможешь помочь нам решить кое-какие щекотливые проблемы, немного поработав в ней. Ладно, мне пора. Время Удачи, солдатик. Еще увидимся…
        Сказав это, она мгновенно сделалась полностью прозрачной и ушла, растворившись между мигающих огоньков. А через мгновение огоньки погасли.
        Можно сказать что «интервью» завершилось. Как же ненавязчиво она вербанула меня для выполнения следующего задания, причем совершенно виртуозно - не выболтав ни единой лишней подробности про мир их будущего и его технологии! И ведь наперед знает, падла, что я не начну быковать и требовать от них материального гонорара в виде, например, золота или платины в слитках (в конце концов, не автоматными же патронами они там, в своем не очень светлом будущем, ведут взаимные расчеты?!) - она же сразу четко объяснила мне, что из будущего в прошлое не должно попадать ничего лишнего, а деньги и драгметаллы - это тоже где-то оружие. С самого начала она понимала, что я соглашусь работать с ними дальше хотя бы из чистого любопытства, ведь все то, что происходило со мной, не могло случиться ни с кем из моих современников. Ну, а если точнее - почти ни с кем…
        Я сплюнул и, повернувшись практически «кругом», побрел обратно мимо все тех же исполинских обломков разбитого «В-36». Да, интересные в этой «альтернативке», похоже, были дела. Действительно, потом можно и поработать здесь, ради спортивного интереса…
        Когда я оказался на неровном гребне насыпи, сформированной ядерным взрывом, увидел в паре километров от меня какое-то движение. Там двигалась с востока на запад цепь неярких огоньков. Я поднял к глазам бинокль и присмотрелся.
        Честно признаюсь, видно было не очень, но я все-таки сумел рассмотреть, что там, похоже, проходила автодорога, по которой в данный момент шла длинная колонна, подсвечивавшая себе путь неяркими светомаскировочными фарами. Сначала прошла пара «БТР-152» (над бортами были видны стволы «СГМ» и фигуры пулеметчиков в полушубках и ушанках), а потом длинной чередой потянулись тяжело нагруженные тентованные грузовики и бензовозы - знакомые «МАЗ-200» (или их непосредственные предшественники «ЯАЗ-200»), «ЗИС-150», «ЗИС-151», «ЗИЛ-157», «ГАЗ-51» и «ГАЗ-63». Колонна, судя по всему, была наша (во всяком случае - точно из ОВД), армейская. А значит, в этом альтернативном замесе мы тоже вполне себе по-бедили.
        Немного порадовавшись за милую родину, я медленно потопал дальше. И, как я ни старался, сам момент перехода (а я ну очень хотел засечь какие-нибудь специфические эффекты, сопровождающие его) почувствовать все-таки не сумел. В какой-то момент раз - лунный свет мгновенно ушел, будто его выключили и вокруг возник знакомый придорожный лес, на который сыпался с мутного неба легкий снежок. Впереди все так же неспешно догорали подбитые танки и самоходки, одуряюще воняло горелым железом, резиной, топливом и пережаренной человечиной. На снегу на прежних местах лежали в нелепых позах все те же трупаки в гитлеровской униформе.
        Сопровождаемая тусклым заревом канонада на западе продолжала грохотать, а совсем рядом чей-то очень знакомый голос орал во всю мощь легких:
        - Потеряхин!!! Старшина!! Ты где?!!
        Подобрав с земли «Штурмгевер» погибшего и ныне совсем исчезнувшего из этого мира фашистского прихвостня Жижемского-Гедройца (чисто автоматически проверил подобранное «штурмовое ружье» - волына оказалась в порядке, просто истеричный полячишка выпустил в меня весь магазин, как говорится, «до железки»), я двинул на этот голос. В подсвеченной неяркими пожарами красноватой темноте, возле махины подбитого «Мауса», я рассмотрел цепочку людей, категорически не похожих на немцев.
        - Потеряхин!!! Старшина!! Ау!!! - повторил тот же голос.
        - Здесь я!! - крикнул я в ответ. - Иду!! Не стреляйте!!!
        Миновав крайние деревья, я почти бегом спустился на дорогу. Там стояло с десяток наших весьма настороженых пехотинцев в шинелях и ватниках (некоторые были в касках) с винтовками и автоматами наперевес. Похоже, ребятки боялись, что здесь мог уцелеть кто-то из недогоревших или недострелянных фрицев.
        Среди серой пехоты выделялись знакомые фигуры майора Никитина (в полушубке, с биноклем и автоматом «ППШ» на груди) и Таньки Шевкопляс (тоже в ушанке и белом полушубке, с таким же, как у меня, автоматом «ППС» через плечо). Рядом стоял еще один незнакомый мне высокий офицер в новом полушубке, чьих погон я в темноте не разобрал. Интересно только - они искали персонально меня или все-таки немецкие военно-технические чудеса?
        - Здравствуйте, товарищ майор! - сказал я, отдавая честь.
        - Молодец, старшина, что жив! Долго жить будешь! А то пехота и самоходчики уже успели доложить, что ты, скорее всего, погиб, паникеры… Да, и спасибо тебе огромное! - прочувствованно произнес Никитин, а неизвестный высокий офицер с важным видом пожал мне руку (на его полушубке я наконец рассмотрел подполковничьи погоны).
        Вслед за этим Танька Шевкопляс, похоже, искренне радуясь, что я все-таки жив, полезла обниматься. Получилось это у нее не очень главным образом из-за все еще надетой на меня инженерно-штурмовой кирасы (уже потом, снимая эту железку, я с удивлением обнаружил на ней две свежие пулевые отметины, которые даже не заметил в пылу боя), но тем не менее она все-таки расцеловала мою закопченную физиономию.
        Далее я коротенько доложил Никитину про новые тяжелые немецкие танки, упомянув про то, что якобы из разговора стоявших возле «Мауса» фрицевских офицеров услышал про замок Нордлингбург. Разумеется, я цветисто наплел начальству про то, что в этом замке находится некий архив технической информации. Нашего майора эта информация, похоже, заинтересовала, и это могло помочь мне в ближайшем будущем.
        Потом со стороны наших позиций явилось несколько преисполненных собственной важности саперов, которые деловито осмотрели подбитый «Маус» и обнаружили в его огромной башне и корпусной боеукладке несколько грамотно закрепленных подрывных зарядов, к которым не успели подсоединить детонаторы и бикфордовы шнуры. Поскольку и то и другое вскоре обнаружилось во время шмона в карманах лежавших прямо у этого танка убитых эсэсовцев, я, похоже, успел очень вовремя.
        Потом Никитин поставил у «Мауса» часовых, а мы погрузились в «Виллис» (его Никитин притулил неподалеку, за подбитой «Пантерой») и вернулись в нашу «временную ставку», то есть во все тот же фольварк. Я разделся и умылся, но оставшуюся часть ночи был вынужден, героически борясь со сном (через пару часов я уже откровенно жалел о том, что эти эсэсовцы не пристрелили меня во время недавней перестрелки - глядишь, уже был бы дома, где лето, тепло, светло и мухи не кусают), писать при тусклом свете керосиновой лампы ручкой Никитина (кстати, у него был настоящий «паркер» с золотым пером, найденный прошлой осенью в кармане мундира убитого румынского полковника) рапорт о произошедшем накануне, попутно набросав на отдельном листке еще и примерную схему «Мауса» с указанием толщин брони, калибра орудий и прочего. Никитин, зараза такая, в своей обычной манере потребовал сделать это «архисрочно». Потом, когда рапорт был дописан, а я уже ничего не видел и не соображал, начальство наконец отстало от меня, дав поспать, и отрубился, едва нащупав задницей жесткую батрацкую койку.
        Сквозь сон я слышал, как после рассвета в небе басовито гудела авиация. Похоже, погода улучшилась, и «Илы» (а, судя по звуку, это были именно они) шли на запад прямо-таки косяками. Однако разбудили меня не они. Сначала вдруг началась суматошная пальба из всех подряд зенитных калибров (я, честно говоря, не знал, что поблизости от фольварка стоят хоть какие-то наши зенитчики), за которой последовало несколько слишком громких разрывов авиабомб, сопровождавшихся каким-то особенным железным ревом и свистом.
        Это окончательно разбудило меня, и я проснулся с невольно всплывшими в голове строчками известной песни из будущих времен, той «снова весь фронт раскален от огня, лупят зенитки три ночи, три дня» - «Тучи в голубом» или что-то типа того…
        Встав с койки, я увидел, что никого из нашей группы во флигеле не было, а меня во время сна заботливо укрыли полушубком. Как мило…
        Заодно я понял, что только бомбы только что сыпались вовсе не на наш фольварк, а куда-то ближе к вчерашней линии боевого соприкосновения. Однако сон мне уже обломали, и я приступил к умыванию (таз с водой вполне себе комнатной температуры и кусок мыла был оставлен рядом, на столе, за которым я ночью писал рапорт, сослуживцы постарались) и бритью трофейной «безопаской» с настоящими жиллетовскими лезвиями. Бриться в холодной воде было довольно мучительно, но что делать? После беготни вчерашнего дня, когда было точно не до бритья, моя физиономия отчетливо напоминала кактус. Едва я успел закончить и натянуть свежую нательную рубаху, извлеченую из вещмешка (она была мятая, но лучше это, чем ничего, - вчерашняя моя рубаха пропотела насквозь и выглядела так, словно я накануне грузил уголь), как с мороза ввалились Сигизмундыч и Татьяна. Они, ссылаясь на стоявших по соседству зенитчиков и авианаводчиков, рассказали, что с рассветом, когда погода действительно улучшилась, немцы зачем-то попытались провести аж два авианалета, причем целились они почему-то преимущественно по месту давешней баталии.
        Сначала появились восемь истребителей-бомбардировщиков «Fw-190F», но их быстро расшугали наши «Яки», которые даже сбили пару «фоккеров». А чуть позже прилетели два «очень скоростных, прямокрылых, четырехдвигательных самолета без пропеллеров» (судя по всему, это были реактивные «Арадо Ar-234», куда более распространенные «Ме-262» все-таки имели стреловидное крыло), которые сбросили несколько бомб довольно крупного калибра на вчерашнее поле боя, метя в то место, где стояли оба подбитых «Мауса». В сами танки они не попали, но все-таки их фугаски убили и ранили десятка два ремонтников-эвакуаторов, возившихся в тот момент возле «мышонка», уничтожив тягач и пару грузовиков, - возможно, это опять сработал чертов механизм «удвоения убыли», поскольку накануне я все-таки лично убил нескольких немцев. Как говорится, простите, мужики…
        Догнать реактивные бомбардировщики наши «Яки» уже не смогли, как ни старались, зенитки, которых в округе было немало, их тоже не достали. Ну, и, исходя из всего этого, я теперь могу предположить, что единственный в мире, стоящий в мои времена в подмосковной Кубинке «Маус» вполне мог быть собран из частей даже не двух, а трех танков данного типа…
        Пока коллеги-сослуживцы рассказывали мне все это, а я натягивал гимнастерку, появился Никитин, вместе с которым неожиданно прибыл сам наш «верховный вождь» полковник Заманухин в щегольской меховой летной куртке производства заокеанской фирмы «Ирвин». Как оказалось, он только что прилетел (я не понял - то ли из Москвы, то ли откуда-то чуть ближе) на, как он выразился, «попутном» бомбардировщике «Бостон», деля тесную кабину со стрелком-радистом. При этом он уже прочитал мой написанный по горячим следам рапорт (и когда этот, подобный живому вечному двигателю, живчик-электровеник только все успевал!) и душевно поблагодарил меня за проделанную накануне героическую работу. Практически, как было сказано у классика, «обнял и прослезился».
        А затем товарищ полковник кратко объяснил, в связи с чем немцы предприняли вчерашнюю танковую атаку. В Вурстдорфе, на улице с непритязательным названием «Хауптштрассе» («Главная» то есть улица, забавно что в 1948 г., когда город стал называться Колбасков и окончательно отошел к народной Польше, эту улицу назвали в честь Феликса Дзержинского, а в 1991 г. буйные пшеки шустро перекрестили ее в «Улицу Юзефа Пилсудского», но то ли в новой «демократической» Польше разом образовалось уж слишком много улиц Пилсудского, то ли им еще чего-то не понравилось, но в 1999-м, в третий и, похоже, последний раз эту улицу переименовали в «Улицу Кароля Курпиньского» в честь одного из тамошних композиторов и это, похоже, устроило всех), в доме № 6 находилось местное отделение конторы Вальтера Функа, то есть, проще говоря, «Дойче Рейхсбанка». И как раз накануне из него что-то «этакое» собирались вывозить. Но упустили момент - в городок некстати ворвались наши танки, состоявший в основном из фольксштурмистов гарнизон наложил в штаны и драпанул, а немецкий комендант города и вовсе умудрился попасть в плен. Так что
получился полный облом.
        В общем, офицеры из контрразведки 1-го Белорусского фронта нашли во дворе здания банка брошенный бронированный банковский фургон с открытыми дверями, а в хранилище банка обнаружились и подготовленные к отправке ценности. А если конкретно - килограммов пять золота в слитках, с очень странной маркировкой (в ней, кроме цифр, присутствовали характерные руны СС) - очень возможно, что это было то самое золото, наплавленное из зубных коронок вылетевших в трубу (во всех смыслах этого слова) узников Аушвица или Майданека. И, кроме того, там же лежали саквояжи с разнокалиберными ювелирными изделиями в количестве килограммов десяти. Видимо, происхождение «ювелирки» было аналогично золоту.
        Вот вам и все объяснение. Оказывается, не было у фрицев вообще никаких стратегических и тактических планов, просто Гиммлер (а точнее, кто-то из его шестерок) тупо забыл золотишко вывезти, а ведь без него в Аргентине просто никуда… И вот только ради этого накануне помирали их танкисты. Не далее как вчера я о них думал лучше…
        За тот бой (а наши действительно смогли с ходу занять мосты и выйти на западный берег Просны) потом наградили очень многих, списки на представления к наградам в архивах обнаружились длинные. Сразу скажу, что в тех списках было очень много фамилий с пометкой «посмертно», но что делать - на то и война…
        Мне и майору Никитину через две недели вручили ордена Отечественной войны I степени, а остальных членов нашей группы наградили медалями «За боевые заслуги». Получил орден Красной Звезды и наш дорогой товарищ Заманухин.
        Потом, уже в будущем, я уточнил в архивах кое-что по персоналиям. Так, комбат самоходчиков Востропятов остался жив и получил за тот бой орден Боевого Красного Знамени. Он воевал до самого конца боев в Европе, а затем и с японцами в Маньчжурии. Демобилизовался он в марте 1948 года, и дальше его судьба не прослеживалась.
        Куда интереснее сложилась жизнь моего знакомого Драча. За этот бой он удостоился ордена Славы III степени, а в июне 1945 года его, как это ни удивительно (а может, как раз вовсе и неудивительно), восстановили в кадрах ВМФ, вернув офицерское звание. Вслед за этим он отправился на родной Черноморский флот, откуда в конце 1958 г. капитан-лейтенант Драч (тогда он служил на должности начальника транзитного склада ГСМ 1-й бригады сил ОВР Одесской ВМБ) был уволен в запас, с весьма интересной формулировкой «за нарушение советских законов о семье и браке», то есть фактически за многоженство. Как говорится, «все пропью, но флот не опозорю». Как мне удалось выяснить чуть позднее, умер он в ноябре 1969 от рака желудка.
        Ну а мне еще предстояло то, что, согласно словам известной песни М. Ножкина, обычно бывает самым трудным…
        Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина
        Запись 7 (и последняя). В архив за смертью, или саван мой сосновый
        3 МАЯ 1945 ГОДА. ГДЕ-ТО МЕЖДУ ЦЕРБСТОМ И МАГДЕБУРГОМ У Р. ЭЛЬБЫ. ЗАМОК НОРДЛИНГБУРГ. 1-Й БЕЛОРУССКИЙ ФРОНТ. ГЕРМАНИЯ.
        * * *
        Ты почему-то ты никогда не умираешь и всегда чего-то хочешь.
        ВДОВА МАЙЛЗА ДАЙСОНА - САРЕ КОННОР. Т/С «ХРОНИКИ САРЫ КОННОР», ОН ЖЕ «БИТВА ЗА БУДУЩЕЕ»
        Башенный пулемет «тридцатьчетверки» долбил от всей души - пули прошивали насквозь ряд стоящих вдоль взлетной полосы реактивных «мессеров» с таким смачным звуком, словно это были вовсе не самолеты, а пустые жестяные бочки. Пробив дюраль, отдельные пули потом рикошетили от бетона, давая искры и светлые облачка пыли. Интересно, что от выстрелов самолеты против нашего ожидания не загорались и не взрывались.
        - Гаврила! - крикнул я, свесив голову в открытые створки люка командирской башенки танка: - Кончай уже фигней страдать! Ты видишь, что толку от твоей пальбы никакого, ворошиловский ты, мать твою за ногу, стрелок?! На хрена ж впустую патроны тратить?
        - Щас, товарищ старшина, - ответил откуда-то из глубины открытого люка глуховатый голос заряжающего, младшего сержанта Перегина, который действительно был заряжающим в этом экипаже. После этой его реплики башенный «ДТ» наконец заткнулся и стало более-менее тихо. Только гудела канонада на горизонте в качестве постоянного «шумового оформления» - остатки гарнизона блокированного Берлина уже сдались, Гитлер и многие его приближенные были мертвы или в плену, но юго-западнее столицы издыхающего Дриттен Райха, то есть как раз там, где мы сейчас находились, бои продолжались.
        За стеклами моего бинокля были видны аккуратные поля и деревья, какие-то здания у самого горизонта (именно там, если верить карте, должен был располагаться город Нордлингбург, который находился непонятно в чьих руках, и соваться туда было себе дороже - одно дело - если там уже белые простыни на подоконники вывесили и совсем другое - если там застряли какие-нибудь особо упертые эсэсовцы, которые не хотят сдаваться) и жиденькие столбы дыма над ними. Серый весенний пейзаж (а он после схода снега всегда как-то особенно непригляден) вокруг понемногу расцвечивался первой робкой зеленью, а из-за облаков время от времени выглядывало солнце. Иногда стороной и на большой высоте пролетали самолеты, но сейчас они могли быть либо наши, либо англо-американские, люфтваффе больше категорически не летали.
        И, кстати, было понятно почему. Раскинувшийся вокруг немаленький аэродром выглядел каким-то покинутым, еще когда мы только-только подходили к нему. С одной стороны, на его бетонной ВПП и прилегающих стоянках не было ни одной живой души, а с другой стороны, самолетов вокруг было несколько десятков - истребители «Fw-190», серо-голубые ночные двухмоторные «Bf-110» с торчащими на носах «усами» антенн бортовых РЛС, учебные «Готы» и «Арадо», транспортные «Ju-52». Все эти поршневые самолеты стояли, словно сбившись в кучу (похоже их так составили специально, возможно, собираясь сжечь или подорвать), с открытыми капотами двигателей, откинутыми крышками фонарей кабин и снятыми техническими лючками.
        Стоявшая справа от полосы девятка покрытых затейливым камуфляжем остроносых реактивных «Ме-262» выглядела куда лучше. Кабины открыты, парашюты лежат или на крыле или рядом на бетонке, кажется, вот прямо сейчас садись и лети. Но - увы. Причину, по которой в этаком вот мертвом состоянии были не только самолеты, но и вся здешняя аэродромная техника, стоявшая где попало, там и сям, с распахнутыми дверями, удалось установить чуть позднее, когда наконец вернулись посланные на разведку окрестностей автоматчики. Они доложили, что нигде на аэродроме нет ни капли горючки. Пусто было и в баках самолетов, и автомашин, и в цистернах ТЗ, и даже во вкопанных в землю с дальнего конца полосы здоровенных резервуарах с предупредительными надписями «Rauchen Ferbotten!».
        К моменту возвращения разведчиков на башню танка, где я уже довольно давно сидел с биноклем в руках, вылез лейтенант Серега Чемоданов в таких же, как у меня, танкошлеме и комбезе. Правда, я чисто для понта надел поверх комбинезона кожаную куртку и таскал через плечо полевую сумку (в которой, честно признаюсь, не было ничего, кроме тетрадки с дневниковыми записями) на длинном ремешке - таким образом я «добирал солидности», и большинство окружающих пехотинцев и танкистов, которые не были в курсе насчет того, что я за птица, совершенно искренне принимали меня за офицера.
        В этот, с позволения сказать, рейд я пошел пятым именно в «Т-34 - 85» комвзвода Чемоданова, который в данный момент и командовал броней. Для большинства тогдашних танкистов «восемьдесят пятая» еще была в новинку, и на новых танках они ездили вчетвером, в том же составе, в каком до этого воевали на привычных «семьдесят шестых». Именно поэтому Чемоданов предпочитал занимать место наводчика, а командирская башенка в его танке оставалась вполне себе свободной. Впрочем, я все-таки был не просто пассажиром и кое-какую пользу по мере сил тоже приносил.
        Этот самый рейд удалось организовать с грехом пополам только благодаря настойчивым телефонным звонкам моего начальства да выданной мне штабом 1-го Белорусского фронта довольно весомой бумаге. Войска на этом направлении в последние недели не вылезали из боев (сначала это было захлопывание «колечка» вокруг Берлина, потом его взятие с неизбежными и изнурительными уличными боями и, наконец, отражение нескольких попыток деблокировать германскую столицу извне). Именно поэтому 52-я танковая бригада 9-го гвардейского танкового корпуса, которой командование поручило решение этой задачи (а именно - разведка боем небольшими силами в направлении замка и аэродрома Нордлингбург), была довольно потрепанной и как раз ожидала пополнения после недавних боев, имея большие проблемы с исправной матчастью.
        Именно поэтому для двадцатикилометрового броска на запад командиру 2-го батальона этой бригады майору Чуфарову удалось наскрести всего шесть разномастных «Т-34» (один «Т-34 - 85», остальные «Т-34 - 76» различных лет, заводов и серий выпуска). При этом в рейд отправили только добровольцев - как в составе экипажей боевых машин, так и среди танкового десанта, в котором на момент начала операции было человек пятьдесят.
        Два танка мы уже потеряли, прорываясь сюда - некстати напоролись на уцелевший опорный пункт на развилке дорог, где были три противотанковых пушки, поставленная на прямую наводку 88-мм зенитка и фаустники. Один «Т-34» сгорел, второй можно было отремонтировать, но при условии замены двигателя. Хуже было то, что при ликвидации этого неучтенного очага сопротивления погибли три человека из экипажа одной из подбитых «тридцатьчетверок» (выскочить из загоревшейся машины успел только механик-водитель) и человек пять пехотинцев. Конечно, немцев мы там набили куда больше, но считать их по головам, а тем более радоваться этому факту времени не было. Если бы я про ту засаду знал заранее - мы бы ее просто обошли стороной.
        А сейчас мы находились у той самой отметки, которая на лежавшей у меня в левом набедренном кармане комбеза довольно подробной карте была подписана карандашом как «аэродром».
        До отметки «замок» нам оставалось километров семь-восемь по очень хорошей немецкой дороге. Ну а всей войны оставалось меньше чем на неделю, и именно поэтому я настоял перед командиром бригады, чтобы со мной пошли только добровольцы. Конечно, официально объявленная командованием цель - найти а затем по возможности захватить или уничтожить некий архив с очень важными документами, по идее, могла оправдать любые людские и технические потери, но я-то точно знал, что в финале «соскочу», а все эти русские мужики в военной форме при всем этом будут гибнуть. Причем в самые крайние часы войны и вовсе даже не понарошку.
        Впрочем, здесь были не только мужики. Я увидел, как мимо стоявших возле растянувшихся вдоль шедшей к аэродрому дороги танков и группок автоматчиков (танковый десант перекуривал, пользуясь стихийно возникшей паузой) к нам шла командир пехотинцев старший лейтенант Галина Махняеева, чем-то отдаленно похожая на молодую Нонну Мордюкову (формы примерно такие же, только лицом, пожалуй, чуть потоньше), рослая темноволосая баба лет тридцати в грязно-белой кубанке и перетянутой ремнем с портупеей через плечо приталенной, запыленной шинели, с автоматом «ППС» на груди. Эта мадам была единственным «приятным исключением» в нашей нынешней, если так можно выразиться, «компании».
        Увидев ее в первый раз в штабе 52-й танковой бригады, я просто тихо офигел и потом ненавязчиво поинтересовался у товарищей офицеров - а какого это женщина забыла в пехоте, причем не в привычном качестве медика или, к примеру, связиста, а вот так, в самом пекле?
        Удалось выяснить, что у этой Махняеевой была тяжелая, но вполне типичная для той войны биография и глубоко личные мотивы для всего, чего она делала.
        Оказывается, летом 1941-го она была женой начальника политотдела пограничного отряда где-то под Ломжей. Ее мужа убило немецкой авиабомбой прямо утром 22 июня, в первые же минуты войны, я так понял, что он даже диагоналевые галифе не сумел натянуть, а что-то понять или испугаться тем более не успел.
        Сама овдовевшая Галина с двумя детьми (старшему сыну было десять лет, младшей дочери - пять) в числе прочих беженцев и окруженцев довольно долго выбиралась на восток. При этом ее детей убило, как это часто бывает на войне - неожиданно и одновременно довольно буднично. Уже в июле, где-то у Молодечно, проезжавший мимо немецкий броневик, видимо, просто порядка ради пустил пулеметную очередь по придорожному лесу и кустам. Где-то там она своих детей и схоронила…
        Ну а родители Махняеевой жили в Ленинграде и погибли в первую, самую страшную, блокадную зиму, и она даже не знала, где их похоронили, хорошо, если где-нибудь в общей яме на Пискаревском, но ведь и в данном случае могли быть всяческие варианты. Соответственно, на этом свете у нее не осталось практически никого, и теперь она мстила гитлеровцам, разумеется, по мере сил и возможностей.
        Кое-как добравшись до своих, она поступила вполне по стереотипу. Сначала стала вторым номером пулеметного расчета (ей предлагали идти в санитарки, но она не согласилась), потом пошла на какие-то там ускоренные курсы, после которых стала командиром стрелкового взвода. И с тех пор всегда охотно вызывалась на самые безнадежные задания (знавшие Махняееву офицеры рассказывали, что на их памяти она несколько раз оказывалась в ситуации, когда от нее требовалось «стоять насмерть и ни шагу назад» и умудрялась оставаться в живых), стараясь при этом не брать пленных.
        Имела два боевых ордена (Красной Звезды и Отечественной войны II степени) и три ранения, но рядовые бойцы, промеж собой говоря о ней, неизменно крутили пальцем у виска. Дескать, женщина сильно не в себе. Как знать - может, оно именно так и было. Во всяком случае, в ее карих глазах временами действительно проскакивало что-то такое, мимолетная тень легкого безумия…
        - Ну, что делаем дальше, танкачи? - спросила неистовая старлейтша, остановившись возле левой гусеницы нашего «Т-34 - 85», подбоченясь и глядя на меня с Чемодановым снизу вверх. Как я уже успел понять, Чемоданов и другие молодые пацаны-командиры танков эту крупную и нервную тетю слегка побаивались.
        - Дальше все просто, двигаемся прямиком дальше к замку, - ответил я ей.
        Хоть я и был в невеликом звании, но все-таки имел серьезные бумажки, и «спецзадание» они все сейчас выполняли в общем-то мое. Махняеева, хоть и не понимала до конца смысла этого самого специального задания, ко мне относилась если не уважительно, то, по крайней мере, ровно.
        - Тогда вперед, - согласилась старлейтша и крикнула своим пехотинцам: - Все на броню! Продолжаем движение!
        Автоматчики дружно загасили самокрутки и полезли на танки, поскальзываясь и приглушенно матерясь.
        - Может, кого все же оставим охранять аэродром? - спросил Чемоданов, уже ныряя в люк.
        - Оно того не стоит, - ответил я.
        Я знал, о чем говорю. В штабе фронта меня с самого начала предупредили, что согласно предварительным договоренностям (не иначе имелась в виду Ялтинская конференция) в этот район уже вполне могут выйти американцы и даже их авиация, приняв нас не за тех, может атаковать наши танки, особо не заботясь о последствиях… Ну а если все эти трофеи все равно достанутся им - какой вообще смысл что-то охранять? Возможно, стоило бы что-нибудь испортить на этом аэродроме, но раз там нет ничего, способного гореть, - зачем это делать? Не гусеницами же давить эти самолеты, от которых все равно уже не будет никакого вреда?
        Я спустился по пояс в командирскую башенку (люки закрывать здесь было не принято), взревели дизельные двигатели, лязгнули траки, и наша колонна пошла дальше. За мутноватыми триплексами замелькала Германия. Логово зверя, блин.
        Мы шли вторыми в колонне. Впереди в сизом выхлопном дыму маячила корма облепленного автоматчиками «Т-34 - 76» сержанта Крутсу (я так и не понял - молдаванин он был по национальности или прибалт). Дорога, из которой траки наших танков местами высекали искры, была действительно вполне широкой и ровной. По обочинам тянулись следы массового бегства - брошенные и горелые (явно последствия союзных авианалетов) разнотипные машины, легковые и грузовые, гражданские и военные. Немало было телег (в оглоблях некоторых так и лежали убитые лошади) и ручных тачек. И кругом валялось барахло - раскрывшиеся чемоданы, узлы, матрасы и просто какие-то тряпки. Но человеческих трупов я при этом почти не видел. На ветвях придорожных деревьев и кустов проклевывалась первая клейкая листва. Жизнь есть жизнь, ничего не поделаешь - все должно в природе повториться…
        Эта идиллия закончилась километра через четыре, когда я почти расслабился - справа, из-за практически голых придорожных кустов, бахнул, подняв облако белого дыма, пушечный выстрел прямой наводкой. Получивший болванку в борт танк сержанта Крутсу сразу же загорелся, но я видел, как вместе с проворно сыпавшимися с брони автоматчиками с машины соскочили и четверо в танковых шлемах, а значит, экипаж остался жив - и на том спасибо судьбе-индейке.
        - Короткая! - заорал Чемоданов своему мехводу старшине Красикову.
        Башня танка довернулась вправо, ударила восьмидесятипятимиллиметровка, и в башне знакомо завоняло чесночной пороховой кислятиной.
        - Максимка, правее! - заорал Чемоданов, и танк послушно поворотился в нужном направлении. Последовало еще три выстрела, заработали оба пулемета нашего «Т-34».
        Сквозь щели командирской башенки я видел, что остальные два танка тоже развернулись носами вправо и часто стреляли в сторону обочины дороги. Там, откуда только что стреляли, вспухали облака разрывов. И тем не менее оттуда в нашу сторону палили из пулеметов и стрелкового оружия - помаргивали светлые вспышки выстрелов. А потом из-за кустов полыхнуло дымными выхлопами фаустпатронов - одна ракета, кажется, попала в замыкающий танк сержанта Парфеньева, но он при этом не загорелся.
        Наша спешившаяся пехота сначала залегла, а потом, подбадриваемая кричащей что-то Махняеевой (уж что именно она там орала, я не сумел расслышать из-за стрельбы), развернулась в цепь и, ведя интенсивный огонь, пошла вперед.
        - Я «Третий», «Девятка» и «Полсотка», прекратить огонь! - приказал Чемоданов (судя по всему, он орал это стрелку-радисту) командирам остальных двух машин. Действительно, в такой ситуации уже возникал риск зацепить своих. Танковые пушки смолкли, и стало слышно, как впереди идет бой - было заметно мелькание темных человеческих силуэтов. При этом немецкие пулеметы как-то быстро захлебнулись и замолчали, зато, перекрывая все звуки, неумолчно частили «ППШ» и «ДП». А еще впереди что-то горело, причем довольно ярко.
        Впереди несколько раз рванули гранаты, а потом автоматическая стрельба начала понемногу стихать. Интересно, что там произошло? Дым от горящего «Т-34» мешал наблюдению, а пехотинцы пока не возвращались.
        - Пойду-ка, посмотрю что там, - сказал я Чемоданову, выдергивая из укладки автомат «ППШ».
        - Только осторожнее там! - попросил он.
        - Естественно, - ответил я. - Да, лейтенант, ты по рации доложи в штаб корпуса, что километрах в трех от замка мы во второй раз напоролись то ли на засаду, то ли на не выявленный разведкой опорный пункт противника…
        - Щас сделаем! - пообещал Чемоданов.
        С тем я и вылез из башни, на пятой точке спустившись с покатой брони на землю.
        Взял автомат наперевес и двинулся вправо. В те самые кусты.
        Следы боя были всюду. У самой дороги лежал лицом вниз наш убитый пехотинец в каске и серой шинели. Метрах в трехстах за деревьями стояли две небольшие легкобронированные немецкие самоходки. Ближе к дороге стоял, склонив к земле длинный ствол орудия, горящий песочно-коричневый так называемый «Ваффентрегер» - этакая дурацкая немецкая эрзац-выдумка военного времени, конструкции некоего инженера Г. Ардельта. Кто не помнит - на обниженном шасси с катками по типу 38(t) была установлена 88-мм противотанковая пушка со щитом. Короче говоря, противотанковая дешевка. Судя по всему, именно ее расчет и успел выстрелить по головному танку нашей колонны, после чего влепили уже им - у кормы «Ваффентрегера» лежали три тела в серо-зеленых куртках.
        Позади горящей самоходки стояла вторая машина - это был обычный, покрытый желто-зелено-коричневым камуфляжем 75-мм «Мардер-III» на шасси 38(t). Эта САУ никаких видимых повреждений не имела и, судя по отрытому настежь люку в рубке мехвода, ее «героический» экипаж попросту дал деру.
        Ну или попытался дать деру - между придорожными кустами и горящей самоходкой, среди воронок, довольно густо лежали ставшие безмолвной деталью весеннего пейзажа убитые немцы. Ну что, «венн ди зольдатен, венн фельдемютцен, бомбен унд гранатен» - сделал вам дыру русский снайпер? Сделал, и не одну. Тут было десяток трупов солдат в обычной, серой или камуфлированной форме (один мертвяк с унтер-офицерским кантом на погонах лежал, уткнувшись лбом в казенник не дожевавшего ленту из жестяной патронной коробки «MG-42» и ветерок шевелил светлые волосы на его затылке), трое щуплых пацанов в коричневых рубашках и темно-синей униформе с красно-белыми повязками на левом рукаве (явные «гитлерюгенды») и семеро личностей ну явно не призывного возраста, обмундированных в причудливую смесь различных униформ и гражданской одежды (один был в коричневой форме штурмовиков СА, трое в старых шинелях без погон, у двоих камуфлированные вермахтовские плащ-палатки сочетались с пожарными касками) - похоже, фольксштурмисты, самая последняя надежда покойного фюрера. На земле валялись гильзы, патроны, каски, жестяные противогазные
«банки», винтовки, пулеметы, автоматы «МР-38/40», штурмовые винтовки «SG-44» и «FG-45», чем-то похожие на исполинские толкушки, неиспользованные фаустпатроны и даже две желтые трубы многоразовых «Панцершреков» - ракеты для последних вывалились на землю из открытых лотков.
        Судя по положению большинства трупов, они залегли на обочине и несколько раз пальнули по нашим танкам, сумев поджечь головную машину, но, когда по ним мощно ударили в ответ, ожидаемо бросились бежать - тут-то их и покосили. У большинства убитых дырки от пуль были на спине…
        Перешагивая через еще не остывших убитых врагов, я прошел дальше, к горящей самоходке. Из-за нее появился наш автоматчик в пилотке и расстегнутом до пупа ватнике, с заткнутым за поясной ремень, похоже, свежедобытым, «Люгером». Бойцу что-то не понравилось в лежащем возле горящего «Ваффентрегера» немце в черной танкистской форме, и он дополнительно пристегнул самоходчика к земле расчетливой короткой очередью, держа свой «ППШ» с рожковым магазином на вытянутой руке.
        Потом появились еще пятеро автоматчиков. У одного была наскоро забинтована окровавленная кисть левой руки, а четверо волокли за руки и за ноги двоих убитых. Следом из-за кустов появился здешний санинструктор сержант Боговаров (от прочих бойцов его отличала только санитарная сумка на боку), небритый дядечка лет пятидесяти в натянутой на уши мятой пилотке, грязном ватнике и с двумя автоматами («ППШ» и «ППС») на левом плече. На правом плече бывалого санинструктора (который, по собственным рассказам, служил санитаром еще в Гражданскую) буквально висела еле-еле переставлявшая ноги старлейтша Махняеева. Она была во все той же сдвинутой на затылок кубанке, но уже без шинели, в гимнастерке распояской с расстегнутым воротом. Правой рукой старший лейтенант Махняеева держалась за поясницу - пальцы руки были в крови, и большое темное пятно расплылось вокруг дыры на спине ее гимнастерки.
        Следом за старлейтшей потянулись и остальные бойцы из танкового десанта. Кажется, убитых или тяжелораненых среди них больше не было. Но и от них явно никто не ушел - еще несколько трупов в разномастной немецкой форме лежали на протяжении пятидесяти метров за самоходками.
        - Помочь? - спросил я санинструктора.
        - Не надо, - ответила Махняеева придушенным голосом. - Сама дойду….
        Ну нет, так нет. Осмотрев недавнее поле брани и поняв, что живых там действительно более нет, я следом за автоматчиками вернулся к дороге.
        Там окрестности оглашали характерные звуки ударяющей по металлу кувалды. У чемодановского «Т-34 - 85», на лобовой броне которого сидели чумазые, но довольные мехвод Красиков и стрелок-радист, ефрейтор Мантуров, уже стояла, согнувшись и тяжело опираясь на надгусеничную полку, раненая старлейтша. Теперь «ППС» висел у нее на плече, а санинструктор с еще тремя бойцами мялся чуть в отдалении. Похоже, на случай, если командирша начнет терять сознание и ее потребуется нести. К этому были все предпосылки - товарищ старший лейтенант была вся мокрая от пота, что было весьма дурным признаком.
        - Засаду уничтожили, - сказала Махняеева хрипло, утирая рукавом гимнастерки текущий на лоб из-под кубанки холодный пот и ни к кому специально не обращаясь. - У нас трое убитых и пятеро раненых, включая меня. Можем идти дальше…
        - Какое же вам, товарищ старший лейтенант, на хрен, «дальше»? - поинтересовался я как можно вежливее: - Давайте-ка валите в ближайший санбат, пока не поздно!
        Торчавший из башенного люка Чемоданов при этой нашей беседе предусмотрительно помалкивал.
        - Нет, - ответила старлейтша все так же слабо, но категорично.
        - Чем это вас зацепило? - уточнил я.
        - В спину, похоже, осколком гранаты. Евсеич перевязал на совесть, но, похоже, осколок внутри застрял…
        Слышавший наш разговор санинструктор подтверждающе кивнул.
        - И что? Болит? - спросил я участливо, прекрасно понимая, что такая рана должна не просто болеть, а ну очень сильно болеть…
        - Болит, но бывало и хуже. Кровь остановили и сойдет…
        - Вы что, рехнулись? Что значит «сойдет»?!
        - Товарищ старшина - танковым десантом командую я!! И письменного приказа сдать командование, прекратить операцию и отходить не было!
        Ого, как она круто взяла с места в карьер. Без соответствующей бумажки в госпиталь не согласна…
        - Прямо сейчас свяжемся по рации со штабом корпуса и будет вам соответствующий приказ, правда устный!
        - Сказала же - нет!
        - Ну, как угодно.
        С этими словами Махняеева шатающейся походкой отошла от танка, где ее подхватил под руку санинструктор.
        Похоже, эта тетя действительно была, культурно выражаясь, не в себе…
        Спрашивается, как она с таким ранением собиралась воевать и командовать своими людьми дальше? У нее же кусок железа где-то в печенке или кишках застрял, и теперь явно имеет место быть обильное внутреннее кровотечение, от которого она в течение максимум нескольких часов или потеряет сознание или вообще помрет. Даже в нашем времени, где уровень медицины, а особенно хирургии, не чета здешнему, спасение при подобных тяжелых ранениях - вещь далеко не очевидная.
        Ей-богу, связал бы ее и насильно отправил в тыл, но ведь некогда, да и и не поймут меня, если попробую вязать старшего по званию…
        В этот момент у нашего танка появился командир подбитого замыкающего «Т-34» сержант Парфеньев с руками, по самые плечи запачканными маслом и прочей машинной грязью, и оставшийся без танка сержант Крутсу, от которого почему-то сильно воняло горелым. Вид у обоих танкистов был довольно удрученный.
        - Ну, что там у вас? - спросил проворно спрыгнувший на землю с башни своего танка Чемоданов.
        - Товарищ лейтенант! - доложил Парфеньев, по-уставному подняв грязную правую ладонь к потертому шлемофону: - В мой танк было одно прямое попаданием фауста. Перебило гусеницу и практически снесло правый ленивец, других серьезных повреждений машина не имеет, потерь в экипаже нет!
        - И что думаешь делать? - вздохнул Чемоданов, понимая, что ничего хорошего в бодром докладе сержанта нет.
        - Сейчас соединяем правую гусеницу. Заведем ее прямо на опорный каток, минуя ленивец! - отрапортовал Парфеньев.
        - И что это тебе даст?
        - Ну, ползать сможем, товарищ лейтенант…
        - Ага. Только на брюхе как черепаха, плохо и медленно. Вас же заносить будет плюс к этому постоянный риск срыва гусеницы на поворотах или неровностях…
        - А что тогда делать? - захлопал глазами Парфеньев.
        - Лейтенант, - вступил я в разговор. - Давай сделаем так. Пусть Парфеньев и безлошадный экипаж Крутсу остаются на месте. Без спешки соединяют гусеницу, берут на броню убитых и раненых пехотинцев и возвращаются на исходные. А мы оставшимися двумя машинами будем продвигаться дальше, к замку.
        - А что, это идея, - согласился Чемоданов и задумался.
        - Да кто бы спорил. Кстати, Парфенов и Крутсу - можете собрать трофеи. Осмотрите гитлеровских покойников, вдруг какие-нибудь важные документы найдутся. А экипаж сержанта Крутсу может осмотреть вон тот «Мардер». Он вроде без повреждений, и если горючка в нем есть, можете отогнать его в расположение своей бригады. Вам за это потом точно спасибо скажут. Только ты, товарищ лейтенант, доложи о нашем решении в штаб по рации. А то обвинят в само-управстве и еще бог знает в чем…
        Насчет «важных документов» я, положим, сильно преувеличил, а вот насчет доложить начальству мысль была дельная - если товарищ старший лейтенант Махняеева переживет этот наш рейд, она вполне может наклепать командованию на Чемоданова и остальных танкистов - мол, хотели силой отстранить ее от командования и в санбат отправить.
        Чемоданов с этим предложением согласился и, кликнув Мантурова, полез к радиостанции. Через несколько минут он вылез из танка вполне удовлетворенный, сказав что «Волхов» (это был позывной штаба корпуса) принятое им (а точнее - мной) решение одобрил.
        - Значит, раненые остаются с тобой, - приказал лейтенант Парфеньеву. - Как починишься - немедленно возвращайся. И доложишь там о том, что мы вполне успешно продвигаемся к замку, сопротивление встречаем очаговое.
        - Есть, товарищ лейтенант! - отрапортовал Парфеньев, который, по-моему, был вполне доволен таким «поворотом сюжета».
        - По машинам! - крикнул Чемоданов вполне себе твердым командным голосом. Экипажи полезли в люки.
        Таким образом «в активе» у нас остались шедший головным чемодановский «Т-34 - 85» и замыкающий «Т-34 - 76» со старомодной низкопрофильной башней-«пирожком» (такие машины с одним большим башенным люком на заводе № 112, он же «Красное Сормово», клепали по практически довоенным чертежам вплоть до лета 1944-го), которым командовал низкорослый старшина со смешной фамилией Топорок. Десант начал размещаться на танковой броне.
        Заняв привычное место в командирской башенке головного танка, я видел, как два бойца и санинструктор помогают старлейтше Махняеевой лечь на крышу МТО топорковского танка на расстеленную шинель. Лицо у нее было более чем страдальческое, но при этом она была в сознании, что-то говорила (явно продолжая командовать вверенным ей подразделением), и автомат из рук не выпускала.
        Оба танковых «В-2» с грохотом завелись, выбросив из выхлопных труб искры и струи дыма, после чего мы двинулись в прежнем направлении.
        Примерно через километр впереди, за росшими на обочинах дороги деревьями, показалась развилка и справа, явно со стороны города «Нордлингбурга», прямо перед нами выскочил камуфлированный в песочно-зелено-коричневые тона «Опель-Блиц» с наливной цистерной, явно вознамерившийся двигаться в одном направлении с нами. Увидев чужие, да еще и явно русские (на башне «Т-34 - 85» лейтенанта Чемоданова, кроме номера 299, присутствовала размашистая надпись «За Родину!») танки, водила «Опеля» попытался прибавить скорость и оторваться от нас, но заработали оба пулемета чемодановской «тридцатьчетверки» и автоматы десантников - и все заняло какие-то секунды.
        Автоцистерна потеряла скорость, вильнула в сторону и через мгновение взорвалась, лопнув огненным шаром на обочине дороги (правильно, не молоко же в ней везли, в конце концов?), поравнявшийся через какие-то секунды с этим местом наш танк обдало жаром и специфическим ароматом горящего синтетического бензина.
        Останавливаться мы не стали - смотреть там было все равно не на что.
        Между тем дорога ушла несколько влево, деревья на обочине стали реже и впереди наконец открылся во всей красе тот самый пресловутый замок. Я поднял к глазам бинокль и присмотрелся, насколько это позволял идущий на большой скорости изрядно трясущийся при этом (меня швыряло внутри командирской башенки как некий предмет в унитазном водовороте) «Т-34».
        Ну, положим, назвать это строение «замком» было некоторым преувеличением. Ни стен, ни рва вокруг, ни подъемного моста тут не имелось и в помине. Это было просто четырехэтажное краснокирпичное здание, выстроенное квадратом на вершине невысокого холма. На глаз построено оно было где-то не ранее XVIII века, поскольку имели место большие окна и всякие пошлые элементы украшательства вроде лепнины и разных там фальшивых башенок на фасаде.
        В нескольких сотнях метров за замком, с западной стороны, смутно просматривались какие-то здания поменьше, в одном из которых, низком и длинном, я почти безошибочно определил нечто похожее на животноводческую ферму или конюшню (в конце концов, я за последние годы кое-что повидал в этой самой Европе) - видимо, в более спокойные времена там размещалось замковое подсобное хозяйство.
        Въезд во внутренний двор замка, похоже, был через единственную, хотя и достаточно широкую арку. А вот ворот как таковых (даже решетчатых, в стиле какого-нибудь Зимнего дворца) не было и в помине.
        К самому въезду в замок тянулась дорога, по обочинам которой стояла довольно длинная колонна из полутора десятков автомашин в вермахтовской раскраске - тут были небольшие грузовики-полуторки с тентованными кузовами и несколько разнотипных легковушек.
        Обороны как таковой вокруг не было, поскольку нас тут не ждали. Но, едва увидев наши танки (подозреваю, что застрявшие здесь фрицы могли и видеть, и слышать наш подход благодаря эффектному взрыву цистерны на дороге и сопровождающей сей процесс стрельбе) от машин в сторону замка, суматошно стреляя на бегу (в основном бахали одиночными - из винтовок и пистолетов), побежали человеческие фигурки в форме цвета фельдграу, а из одного замкового окна на третьем этаже в нашу сторону запоздало ударил пулемет.
        Чемоданов немедленно вогнал в эту стихийно возникшую огневую точку фугасный снаряд, вместо окна вспухло серое облако поднятой взрывом пыли от кирпича и штукатурки. Второй танк старшины Топорка ушел резко влево от дороги. Десант быстро и грамотно спешился во время движения и развернулся в недлинную цепь позади наших «Т-34». Ударили автоматы и пулеметы, и бежавшие к замку немцы начали один за другим падать замертво.
        - Близко к замку не подходи! - крикнул я Чемоданову, опустив голову в люк. - А то, чего доброго, из какого-нибудь окна фаустом долбанут!
        - Учи ученого, - отмахнулся он.
        Раздавив мимоходом попавшиеся под гусеницы грузовик и легковушку, в конце колонны мы миновали цепочку брошенных автомашин и выскочили на расстояние метров триста от замка. По нам беспорядочно палила убегавшая в замок пехота и отдельные стрелки из окон. Танк Топорка за это время выстрелил три раза из своей «Ф-34», слегка поубавив число вражеских стрелков.
        С такого расстояния через въездную арку уже были видны еще несколько машин, скопившихся во внутреннем дворе замка.
        Метрах в четырехстах правее входа в замок, прямо в поле, неожиданно обнаружился немецкий средний танк «Т-IV», но он стоял кормой к нам с открытыми башенными люками и выглядел безнадежно покинутым. Во всяком случае, возле него не было никого и даже попыток развернуть ствол орудия в нашу сторону не было.
        Из окон продолжали стрелять торопливо и неточно, хотя с немецкой стороны в перестрелку и вступила пара пулеметов. Поднимая облака пыли, орудия обоих «Т-34» били в ответ, продолжая затыкать особо ретивых стрелков. От одного выстрела на втором этаже замка что-то загорелось.
        Стрельбы из фаустпатронов не было, хотя, по идее, для них было далековато. Однако если бы у фрицев нашлись «Панцершреки» со значительно большей прицельной дальностью стрельбы, они, наверное, смогли бы и добить до «тридцатьчетверок».
        Между тем цепь автоматчиков в серых шинелях и ватниках, двигаясь перебежками и стреляя на бегу, обогнала наши танки. Несколько человек сразу же метнулись в арке замковых ворот. Старлейтши Махняеевой поблизости видно не было, но и на танке Топорка она тоже отсутствовала.
        - Лейтенант, - надсаживаясь, крикнул я Чемоданову, в очередной раз свесившись в люк. - Я схожу посмотрю, что там!
        При этом загонявший в казенник танковой «С-53» очередной унитар, перепачканный пороховой копотью, словно трубочист, младший сержант Перегин как-то странно-сочувственно посмотрел на меня.
        - А нам что делать? - спросил Чемоданов с места наводчика.
        - Поддерживайте десант огнем. Но вплотную к замку не приближайтесь. Я, как буду внутри, пущу красную ракету. После того как я это сделаю, из орудий по окнам и внешним стенам больше не стреляйте!
        Сказав это, я взял автомат «ППШ», в карманы кожанки - пару гранат «РГД-5» и ракетницу с пятью разноцветными ракетами. Потом передал Чемоданову бинокль (ему он мог оказаться нужнее) и выпрыгнул из люка.
        Скатившись с лобовой брони и выполнив одну короткую перебежку, я оказался среди цепочки десантников, которые стреляли по окнам и входу в замок.
        - Десант, вперед! - крикнул я. - Только аккуратно!
        - Сами знаем, что нам делать! - услышал я откуда-то сзади глухой голос старлейтши Махняеевой. Я обернулся на звук - и почему-то не увидел ее. Похоже, в этот момент она лежала на земле. По-пластунски она передвигалась, что ли?
        Ну, раз так, пусть и дальше командует.
        - За мной, гвардия! - произнес я дежурную фразу из патриотических фильмов (чуть не сказал «вперед, проклятые лентяи» - выражение из советских экранизаций рыцарских романов В. Скотта) и побежал к окнам замка справа от входа. За мной ринулось четверо бойцов. Пули посвистывали вокруг, но стреляли по нам как-то негусто и особого испуга за то, что шальная пуля может прилететь мне в лоб и все может кончиться раньше, чем задание будет выполнено, у меня почему-то не было.
        Как и все время до этого, немцы стреляли в основном одиночными, из винтовок.
        Когда я подбежал вплотную к зданию, с первого этажа изнутри в меня пару раз пальнули наугад. Разумеется, не попали, но очень кстати выбили оконное стекло (кстати, жалюзи или решеток на окнах замка не было - упущение с их стороны). Я быстренько закинул в оконный проем «РГД», а сам пригнулся, прислонившись спиной к стене. Нервная вещь этот ближний бой, у меня вся спина и голова под танкошлемом были мокрые…
        Внутри глухо бахнуло, кто-то неразборчиво заорал.
        Буквально через секунду после гранатного взрыва двое наших бойцов заскочили в это окно, хрустя стоптанными кирзовыми сапогами по битому стеклу.
        Я несколько неловко влез в оконный проем следом за ними. За мной в окно запрыгнули еще два автоматчика. Внутри стояла пелена цементно-меловой пыли, поднятой разрывом гранаты. Вокруг открылась обстановка типичного присутственного места - какие-то опрокинутые столы, пишущие машинки (как было принято в Германии после 1933 года зиг-руны СС на них должны были быть выполнены в виде отдельной, специальной клавиши), телефоны и унылые канцелярские шкафы с распахнутыми створками. По полу разлетелись веером папки и стопки бумажек с немецким шрифтом и имперскими орлами в заглавии.
        Среди этого бумажного хаоса на полу лежал лицом вниз свежий труп немецкого солдата, осыпанный пылью до полного сходства с гипсовой парковой скульптурой.
        Впереди где-то в пыли прогрохотала короткая очередь из «ППШ», потом было слышно, как что-то упало на пол с характерным глухим звуком. Еще одно тело, надо полагать.
        - Брысь! - неожиданно заорали впереди.
        - Что там? - спросил я, проскочив комнату и осторожно выглядывая в оконный проем.
        - Да котяра прямо из-под ног метнулся, - ответил мне стоявший там низкорослый автоматчик с хитрым лицом базарного воровайки, облаченный в ватник с сильно порванным левым рукавом и низко надвинутую на глаза каску, державший свой «ППШ» на изготовку. - И так, язви тя, страшно, так еще и разная животина на психику давит!
        - Серый был котяра? - уточнил я. - В полоску?
        - А шут его знает, - страшно удивился автоматчик. - Не разобрал…
        Как знать, может быть, это действительно был совсем не тот кот. А если тот? Что толку гадать и что-то прикидывать, если я все равно не знаю, что это за зверушка и чьи это шуточки?
        В этот момент со стороны внутреннего двора, где уже вовсю шла пальба и очередями, и одиночными, в нашу сторону, явно почуяв неладное, пальнули из автомата, и мы с моим собеседником практически синхронно вжались в покрашенную серой краской стену, на которой висел плакат с очень живенько нарисованной оскаленной скелетообразной смертью с краснозвездной буденовкой на голом черепе и надписью «Sieg oder Sibirien!». Никаких «Зигов» арийцам больше не светило, а вот Сибири - сколько угодно…
        Несколько пуль залетели со двора в соседнее помещение и с визгом ударились в стены, добавив пылищи, но никого не задели. Было слышно, как в глубине комнаты, позади меня, хрипло дышат и кашляют от пыли трое остальных бойцов.
        Я отлепился от стенки, достал из кармана и швырнул в сторону внутреннего двора вторую «РГД». Скорее на всякий случай, чем по необходимости. Неожиданно для самого себя вспомнил сталинградскую инструкцию по уличным боям, рекомендовавшую сначала забрасывать в любое помещение гранату, а уж потом заходить туда самому.
        РГД взорвалась, но стрелять меньше вроде бы не стали.
        - Прикрой! - сказал мне неожиданно появившийся из-за наших спин рослый рыжий автоматчик с погонами старшего сержанта на ватнике и добавил, обращаясь к троим своим бойцам: - Броском во двор! За мной!
        Проскочив следом за ними еще пару комнат (везде была все та же германская канцелярщина) и перепрыгнув через еще один труп в немецкой форме (на сей раз это был офицерик в форме штурмфюрера СС), я оказался у выбитой взрывом гранаты двери, выходящей во внутренний замковый двор и первым делом достал из кармана кожанки ракетницу. Замковый двор был вымощен булыжником, от которого звонко рикошетили шальные пули.
        Метрах в тридцати кормой к нам стоял тентованный грузовик с откинутым задним бортом, рядом с которым припарковалась пара пятнистых «Кюбельвагенов».
        В кузове грузовика и на булыжной мостовой вокруг громоздились стопки каких-то бумаг и папок. Чуть дальше стояли еще три грузовика, два из которых были с газогенераторными колонками.
        Похоже, архив был на месте, и мы успели как раз вовремя, прервав процесс погрузки бумажек.
        Увидев нас, из-за машин выскочили двое немецких солдат. Оба были какие-то пожилые, невоенного вида. Один был в толстых роговых очках, другой в расстегнутом кителе (на его груди поверх бежевой нижней рубахи болтался на шнурке овальный посмертный медальон) и без поясного ремня. Прежде чем выскочившие во двор десантники срезали их парой коротких очередей, они успели по разу пальнуть в нас из своих карабинов, но не попали.
        Автоматчики бросились дальше, нацеливаясь на выглядевшие не запертыми двери впереди нас. В этот момент из окон второго этажа напротив в нашу сторону ударила пара автоматов.
        Первым делом я запулил красную ракету в небеса, и танковые пушки вроде бы перестали стрелять.
        Вслед за этим я пустил длинную очередь из «ППШ» по окнам второго этажа, откуда только что стреляли. Автомат заколотился в моих руках, заплясало бледное пламя на дульном срезе, полетели осколки стекла, а затем из одного оконного проема второго этажа на булыжник двора ссыпалось головой вперед звонко брякнувшее каской и болтавшимися на поясном ремне причиндалами тело в камуфлированной мелкими пятнами короткой накидке поверх мундира.
        Стрельба со второго этажа стихийно прекратилась, но тут же в нас начали стрелять откуда-то слева, из-за машин. Один из наших автоматчиков упал, неловко завалившись на бок. Остальные двое, следуя за рыжим сержантом, заскочили в какую-то боковую дверь, которая, судя по всему, вела в замковый подвал.
        Развернувшись на новый звук, я дал очередь из «ППШ» (длинную, как бы не на полдиска) и увидел, как там рухнула на мостовую очередная фигура в серо-зеленом.
        Я перебежал ближе к грузовикам. Со стороны входной арки внутрь двора неслись вприпрыжку два немца в камуфляжной форме, один тащил пулемет «MG-42», другой коробки с лентами и запасные стволы. От входной арки, где шла очень интенсивная стрельба, им вслед лупили из автоматов, но мазали. Пустив еще одну длинную очередь, я положил на мостовую обоих.
        В этот момент началась автоматная стрельба внутри замка и слева от меня, там, где прямо за машинами просматривался какой-то парадный подъезд с тремя каменными ступенями и широкими, двойными дверями, из этих самых дверей появилось несколько фигур в сером и серо-зеленом.
        Я вскинул автомат и прицелился, но мой «ППШ» отреагировал на нажатие спускового крючка лишь бодрым лязгом. Я передернул затвор, нажал еще раз - ничего. Кажется, со стрельбой я увлекся, а запасного диска к «ППШ» не догадался взять, дурак… Начав стрелять, не забудьте вовремя остановиться, как было сказано у одного известного в узких кругах классика…
        Присмотревшись к выбегающим из подъезда фигурам, я с удивлением увидел, что это были две бабы в характерной серой форме вспомогательных служб СС (белые рубашки с черными галстуками, серые открытые кителя с рунами СС в черном овале на груди слева, юбки ниже колен и пилотки того же серого цвета) и какой-то толстый недоросль в круглых очках.
        Все трое были с пистолетами в руках и немедленно выпалили в мою сторону. Я закинул брезентовый ремень опустевшего «ППШ» за плечо и вытянул тяжелый «Люгер» из набедренного кармана.
        Пока я обнажал ствол, они успели выпалить в мою сторону еще раз пять, пули ушли в капот и ветровое стекло грузовика, а также в кирпичную стенку позади меня. Особенно старалась попасть в меня бежавшая первой довольно симпатичная блондинка в модельных лаковых туфлях, с молнией в черном ромбике (эмблема связистов) на левом рукаве приталенного кителя, откровенно неумело державшая в руках небольшой пистолет, похожий на «Вальтерок» ППК. Один мой грубый приятель говорит про таких - дурра дурой, но жопа красивая. Однако рассматривать подробности анатомии этой немки мне было некогда, поскольку у второй бабы (толстухи в уставных полуботинках) и очкарика в руках были здоровые «Парабелы» (они же «Люгеры»), такие же как у меня. И они продолжали стрелять.
        Похоже, эти трое толком не понимали, куда и зачем они бегут, и явно с испугу (да и как тут не испугаться, если «руссише зольдатен» уже проникли в само здание) перли прямо на меня. Я выпалил в них из «Люгера» не меньше четырех раз, но и моя стрельба получилась неважнецкая - руки тряслись после «ППШ». Казалось бы, с двадцати шагов по бегущим прямо на тебя ростовым мишеням - и все в «молоко». Прямо сам себе удивился…
        В этот самый момент из входной арки во двор выскочило сразу пятеро наших автоматчиков, которые прямо на бегу срезали этих ошалевших баб и мужика из автоматов. Произошло это как-то мгновенно, помимо моего сознания. Вроде бы только что они бежали, вдруг раз - с открытыми ртами заваливаются навзничь и через секунду уже лежат на мостовой без малейших признаков жизни.
        Я убрал «Люгер» обратно в карман комбеза и сунулся за машины. Хотелось проверить, нагружены ли и чем именно остальные грузовики. Как только я вышел из-за грузовика, в окне второго этажа напротив опять мелькнула темная фигура. Я вытащил из кобуры «ТТ» и выстрелил три раза. Разбил уцелевшее стекло, но, кажется, опять не попал. Теряю квалификацию прямо-таки на глазах…
        Однако погоревать на эту тему я не успел - в это окно прилетела очередь из «ДП», и фигура исчезла.
        Пятеро автоматчиков, грохоча подкованными подошвами сапог, пробежали мимо меня и один за другим заскочили в «парадный подъезд». Внутри несколько раз коротко рявкнули автоматы, судя по характерному звуку - наши. А через пару минут повисла тишина. Конечно, относительная, поскольку было слышно, как снаружи ревут и лязгают траками наши танки. Что - неужели все?
        Совершенно с другой стороны двора открылась подвальная дверь (я немедленно направил на нее ствол «ТТ»), из которой появился знакомый рыжий сержант, вместе с двумя своими подчиненными.
        - Мы думали, у них там винище и то да се, - сказал мне, подойдя ближе, сильно озадаченный сержант. - А тут кругом одни бумажки…
        Видать, пехота уже успела привыкнуть к тому, что в захваченных немецких поместьях, домах и замках почти всегда обнаруживаются бочки с вином и всякие прочие вкусности…
        - Так вам же сразу сказали, что тут архив. Откуда тут у них вино возьмется, это же, блин, не винокурня. Внутри вы никого не встретили?
        - Так, пару придурков, - усмехнулся сержант. - Но они больше бегать не будут. Через подвал и первый этаж можно без проблем выйти к черному ходу, который ведет за замок, вон к тем сараюшкам, но никто из фрицев туда почему-то не побежал. А вообще там как в библиотеке - сплошные полки под самый потолок и шкафы с бумажками, особенно в подвале и на первом этаже. А выше в основном какие-то кабинеты. Штаб у них тут был, что ли?
        - Вроде того, - ответил я.
        Скрипнула дверь, и из парадного подъезда показались те самые пятеро автоматчиков, усталые, но вполне удовлетворенные, с видом дореволюционных селян после молотьбы. Судя по всему, внутри действительно больше не было никого живых.
        - Кстати, где ваша командирша? - спросил я у одного из автоматчиков (я неожиданно вспомнил, что по званию он старший сержант, а его фамилия Гомеревич), рослого парняги с интеллигентным лицом, то ли учителя, то ли адвоката.
        - Вроде была вон там, у входа, - и Гомеревич кивнул в сторону входной арки.
        Я засунул «ТТ» обратно в кобуру и, обходя лежавшие на брусчатке двора трупы и брошенное оружие, направился в указанном направлении. Нашел старлейтшу по характерному головному убору (то есть приметной кубанке, какие здесь никто, кроме нее, не носил) и согнувшейся над ней скорбной фигуре санинструктора Боговарова.
        Махняеева сидела на земле у самого входа в замок, привалившись спиной к кирпичной стене. Ворот ее гимнастерки был разорван чуть ли не до пупа и, судя по свежим пятнам крови, она получила в этом бою минимум две пули, одну аккуратно между орденов, над правым карманом гимнастерки, а вторую пониже грудей, почти точно в середину туловища. Ее спутанные, мокрые волосы спадали из-под кубанки на глаза с расширенными от боли зрачками, и она явно пыталась что-то сказать, но при этом ее губы и подбородок тряслись, а никакого звука не было.
        Интересно, как она вообще умудрилась получить эти дополнительные ранения и при этом дойти до самого замка? Доползла или, как обычно, все стерпя, шла впереди цепи? Хотя, кто ищет тот всегда найдет, тем более если дело происходит на войне и речь о пуле…
        - Как она? - спросил я у санинструктора.
        - Как-как… Отходит, похоже, - ответил он. - И перевязывать себя не дает…
        - Что значит «не дает»?! Быстро перевяжи ее и тащи к танкам! Может, все-таки сумеешь спасти…
        - Есть, - ответил Боговаров, с готовностью доставая из сумки индивидуальный перевязочный пакет.
        У входа в замок среди воронок лежало еще с десяток трупов, в основном немецких. Оба наших танка стояли метрах в ста от замка, практически вплотную друг к другу, и возле них шла какая-то, непонятная мне с такого расстояния возня. Я решил, что, если уж случилось что-нибудь из ряда вон выходящее, Чемоданов мне сам про это скажет. Поэтому я вернулся во двор замка и первым делом спросил у курившего трофейную сигаретку Гомеревича:
        - Сержант, пленные есть?
        - Нет, в живых точно никого.
        - Увлеклись?
        - Да вроде того. Как-то даже не заметили, что положили всех. Хотя фрицев тут и немного было…
        Блин, теперь и спросить по сути дела было не у кого. Архив-то вот он, а тот он или не тот - хрен поймешь… Ну а о том, чтобы быстро отыскать в этой фиговой прорве бумаг записи этого чертова полячишки, не стоило и думать.
        Я осмотрел стоявшие во дворе грузовики. Вроде в кузовах у всех было примерно одно и то же - сплошные папки и кипы бумаг. И, судя по словам рыжего сержанта, в подвалах и первых этажах сплошняком то же самое…
        - Потеряхин! Старшина! - позвал меня неожиданно вошедший во двор замка в сопровождении своего стрелка-радиста Мантурова Чемоданов. Вид у обоих был отстраненно-неряшливый, словно на прогулке в парке культуры и отдыха, хотя Мантуров и прихватил с собой «ППШ».
        - Ты где там? - спросил лейтенант. - Живой?
        - Да живой я, живой, - ответил я, выходя из-за машин на середину двора. - А у вас там чего? Что-то случилось?
        - Только что принято радио от «Волхова». Нам приказали срочно отходить.
        - Это почему?
        - Якобы с запада подходят союзники, которые скоро будут здесь. «Волхов» сообщил, что они не предупреждены о возможной встрече с нами и могут быть всякие эксцессы, вплоть до стрельбы по нам…
        Вот как оно выходит. Значит, судьба… Хотя, так было даже проще. Майору Никитину в любом случае обстоятельно и в красках доложат о том, что я архив действительно нашел и героически погиб, уничтожая его. А что это совсем не тот архив, о котором я ему наплел с три короба накануне, уже не суть важно. Если бы подобного приказа на отход не поступило, мне было бы несколько сложнее. Архив-то я должен был поджечь в любом случае, но с получением приказа по крайней мере появлялся формальный повод для этого. А иначе могло получиться довольно интересно - после получения донесения о захвате архива Никитин приезжает в замок и видит перед собой сплошной пожар, при этом меня нигде нет и вокруг вообще никого, кроме вражеских покойников. Опять-таки, практически смертельные, ранения Махняеевой тоже оказывались мне на руку. Будь она жива и здорова - начала бы выяснять, что ей делать дальше и, чего доброго, могла бы оставить со мной кого-нибудь из своих бойцов для охраны архива. И мне бы пришлось их как-то нейтрализовывать. Но сейчас она явно утратила способность руководить, а Чемоданову и его танкистам архив, по
большому счету, был абсолютно до лампочки.
        - Ну что же, товарищ лейтенант, - сказал я ему, изобразив на лице некоторые раздумья. - Мы с тобой люди военные, и приказы надо не обсуждать, а выполнять. Так что бери на броню всех наших убитых и раненых и немедленно отходи.
        - А ты?
        - А у меня свое начальство и свое задание. Здесь очень важные бумаги, и, раз мы не сможем их быстро вывезти, уж точно не стоит оставлять их союзничкам. Доложишь командованию, что архив мы нашли там, где и предполагали. Только лучше доложи об этом не по радио, а лично. И пусть они там решают, что делать дальше. А я пока что останусь здесь. Подожду. Если начальство сумеет урегулировать этот вопрос с союзничками - пусть подошлют сюда кого-нибудь. Но обязательно скажи им там, что я тут все подготовлю к уничтожению, и, если вдруг появятся англичане или американцы, я немедленно зажгу архив. И постараюсь изобразить, что это сделали немцы. Ну а потом двину к своим, пешим порядком или на какой-нибудь трофейной машине. Их тут много. Хотя, если до темноты союзнички здесь не появятся - может, наши и успеют что-нибудь предпринять. Давай действуй!
        С этими словами я снял с плеча и отдал Чемоданову «ППШ» с опустевшим диском. Как-никак казенное имущество.
        - Понял, - ответил он и явно на всякий случай спросил: - Может, с тобой кого-нибудь из бойцов оставить?
        - Не надо. Если нас тут окажется больше одного, будет очень сложно списать все это на немцев. Вы свое дело сделали честно и на совесть…
        - Ну, тогда ни пуха тебе, старшина.
        - К черту. Давай, шевелись.
        Как оказалось, при штурме замка наш танковый десант потерял четверых бойцов убитыми. Еще шестеро было ранено, в том числе двое тяжело (включая Махняееву). Автоматчики не без труда разместились на броне двух танков, после чего «тридцатьчетверки» лихо развернулись и ушли.
        Чемоданов прощально махал мне рукой из люка командирской башенки своей машины, которая шла замыкающей. Остальные автоматчики и танкисты смотрели на меня как-то по-особенному. Похоже, на этой войне они неоднократно видели подобное - например, когда кто-то из друзей-приятелей брал пулемет или «ПТР» и оставался прикрывать отход остальных без всякой надежды на то, что выкарабкается сам.
        Я, стоя в воротах замка, махал в ответ лейтенанту. Красная Армия, которая за три с лишним года стала мне почти родной, поднимая пыль, уходила все дальше от меня, причем, скорее всего, навсегда. Ведь оказаться именно здесь и в этот самый момент я, если верить моим «нанимателям», не смогу более никогда. Так что прощайте, воины-освободители…
        Я посмотрел на свои наручные часы - с момента окончания боя в замке и до отбытия танков прошло чуть больше получаса. По местному, то есть берлинскому, времени было 15.32.
        Если не напорются по дороге на какие-нибудь неприятности в виде все еще желающих пострелять арийских мудаков, через пару часов они точно будут в расположении наших войск. Тут до притока Эльбы, реки Мульде (9-й гвардейский танковый корпус сумел с ходу захватить плацдарм на ее западном берегу только лишь потому, что немцы то ли не смогли, то ли не захотели взорвать здешний, очень основательный мост) всего двадцать верст почти по прямой, и проблем с возвращением у Чемоданова не должно было возникнуть.
        Ладно, допустим, всех лишних свидетелей я удачно сбагрил, но что делать дальше?
        Раз союзники приближаются, вариант был только один - сжечь тут все и уходить с победой.
        Ну, сжечь так сжечь. Но это, как обычно, легко сказать, а вот сделать - увы…
        Действуя по стереотипу, я полез искать горючее в машинах. Сунулся туда-сюда и офигел. Блин, все это, конечно, здорово, машин в самом замке и вокруг него вроде бы было много, но вот бензина-то в них не оказалось совсем. Практически у всех арийских таратаек в баках было сухо. Типичная для немцев конца той войны ситуация - получили приказ вывезти архив и поехали выполнять его на последних каплях горючки. Так вот почему расстрелянные во время недавнего боя и раздавленные танками машины упорно не загорались. Тогда становится понятно, куда ехала та цистерна, которую мы по дороге сюда сожгли. Ее явно ждали именно здесь…
        Дальнейшие поиски показали, что более-менее заправлен был только один «Кюбельваген», в котором нашлось еще и две полных запасных канистры, - это явно был персональный транспорт какого-то особо запасливого чина, похоже, предусмотревшего все, кроме скорой собственной смерти.
        В общем, «за неимением гербовой» я использовал эти самые канистры и торопливо слитое из бака «Кюбеля» в найденные в грузовиках ведра топливо. Проваландался почти час и горючки все равно было маловато, учитывая немереное количество скопившихся тут бумаг. Потом я изрядно побегал туда-сюда по безлюдным этажам замка с ведрами и канистрами, полив, где смог. Упрел настолько, что снял кожанку.
        Пока я возился с этими пироманьяческими «забавами», довольно низко над замком прошла пара одномоторных истребителей. Их тип я рассмотреть не успел, но, судя по тому, что они блестели серебром, словно капли ртути, это явно были американцы. Интересно, послали их просто на разведку или летчиков привлек дым от небольшого пожара, который имел место на втором этаже замка после попаданий танковых снарядов, но так толком и не разгорелся?
        Теперь главным вопросом для меня было, как и в какой момент поджигать все это хозяйство? Делать это прямо сейчас было вроде бы рано. Да и бегать с факелом или спичками по этажам мне что-то не хотелось. И так уже ног не чувствовал.
        Поскольку я особо никуда не торопился, успел прошустрить замок на предмет оружия и прочего. Нашел в одной из легковушек приличный восьмикратный цейсовский бинокль, а из найденных стволов отобрал пару «Штурмгеверов» с десятком снаряженных магазинов к ним, два пулемета «MG-42» с некоторым запасом патронов, а кроме того я обнаружил в замке и машинах «залежи» из двух десятков неиспользованных фаустпатронов, в ящиках и россыпью.
        Вообще характерной особенностью весенних боев 1945 года было то, что и мы и союзнички находили чуть ли не штабеля этих самых фаустов в немецких окопах, опорных пунктах и многих других, иногда довольно неожиданных местах. Гитлеровцы, конечно, создали эффективное противотанковое средство, но почему-то их вояки не особо рвались его использовать, может, оттого, что фаустпатрон - оружие очень ближнего действия, а может, оттого, что храбростью они особо не отличались. Так или иначе я своими глазами убедился в том, что в самом конце войны потери нашей брони от фаустников действительно не превышали заявленной в позднейших отчетах цифры в 12 % от общего количества и были несопоставимы с потерями от «обычной» противотанковой артиллерии.
        Я собрал трофейное оружие в кучку на капоте одного грузовика, решив, что в нужный момент пальну из фаустов по помещениям с бумагами, где я перед этим разлил бензин. И загорится гарантированно, и будет полное впечатление, что это немецкие происки. Фаустпатроны я проверил и разложил рядком, прямо на мостовой.
        И, как только я разобрался с этой темой, услышал где-то на западе отдаленный шум моторов и лязг гусениц.
        Взяв с собой бинокль и схватив в охапку пару фаустов с «Штурмгевером», я взбежал по лестнице на второй этаж, с той стороны, откуда этот самый шум слышался наиболее отчетливо.
        Забежав в какой-то очередной, разоренный недавним боем кабинет, пол которого был густо засыпан бумажками и битым стеклом, я настроил бинокль и осторожно выглянул в оконный проем.
        Так и есть - они самые. Союзнички пожаловали. По грунтовой дороге с запада к замку, обходя постройки «подсобного хозяйства» (там все равно не было ничего интересного, включая какие-нибудь признаки жизни), действительно катились два открытых сверху, похожих на картонные коробки гусеничных БТРа «Универсал-Кэрриер» (фактически - сильно удлиненные для размещения шести человек довоенные танкетки «Карден-Ллойд») и два легких танка «Стюарт» в позднем исполнении, то ли «М5», то ли «М3А3».
        Над бортами бронетранспортеров и в открытых люках танковых башен маячили головы в темных беретках и похожих на перевернутые миски или тазики, покрытых сеткой плоских касках.
        Судя по тому, что белые звезды на броне приближающихся машинах были дополнены разноцветными квадратами с цифрами внутри и какими-то гербами, это, скорее всего, были англичане или канадцы.
        Ну что, пугануть их, пожалуй, стоило. Я опустил бинокль, поднял один из фаустпатронов на плечо, прицелившись и затаив дыхание, ожидая, когда они приблизятся на дистанцию прямого выстрела. Наконец головной «Стюарт» прямо-таки вполз в прицельную рамку фауста, подъехав почти вплотную к замку, встав бортом ко мне. Я выпалил, целясь в середину его корпуса.
        Потом, почти не глядя, запулил в то же окно второй фауст и выпустил наугад несколько автоматных очередей, немедленно дав стрекача из этого крыла здания. Наверное, при этом спуске по довольно крутой лестнице я поставил какой-нибудь рекорд.
        По окнам, откуда я только что стрелял, немедленно ударила 37-мм пукалка второго «Стюарта» и десяток автоматических стволов.
        Я быстро перебежал в другой конец здания и, поднявшись по лестнице (на сей раз на третий этаж), выглянул в окно. Головной «Стюарт» горел ярко, словно чучело Дональда Трампа в секторе Газа, а спешившиеся с брони англичане (или все-таки канадцы?) стреляли по окнам замка из массивных винтовок «Ли-Энфилд» и своих кургузых автоматов-ублюдков с торчащими сбоку плоскими магазинами (примерно с такими же «Стэнами», помнится, бегала часть злодеев в фильме «Пираты ХХ века»). От души молотили и пулеметы «Брен» с обеих «Универсалов». Интересно, что эти сыновья туманного Альбиона, спешившись, почему-то даже не пытались проникнуть в замок, а лишь жались к уцелевшей броне, паля в белый свет, как в копейку. Тоже мне разведка… Интересно, у них всегда так или им просто неохота лишний раз подставляться под пули в самом конце войны?
        Я прицелился и выпустил в их сторону пару длинных очередей из «Штурмгевера» (кажется, один или два инглишмена после этого упали) и тут же рванул быстрее лани в замковый двор. Там схватил еще один фаустпатрон, но тут же понял, что стрельба снаружи почему-то стихает. Выглянув в окно, я увидел, что английская техника медленно сдает назад. То ли они вовсе не ожидали такого приема, то ли сочли свою задачу выполненной.
        Уже потом, в своем времени, я вдруг обнаружил неожиданное упоминание об этом бое во втором томе книги «The Last Battle», имевшей длинный и цветистый подзаголовок «Хроника боевых действий в Северной и Северо-Западной Европе в апреле - мае 1945 г.» неких двух американских хмырей-историков Роберта Хэрриса и Тома Баттлера. Назвать этих «исследователей» как-то по-другому у меня просто язык не поворачивается - одна из их крайних монографий называлась «Т-72 - The Putin’s Hummer of Second Chechenian War».
        И в этой самой книжуле, между прочим, говорилось про то, что «в середине дня 3 мая 1945 г проводившая рекогносцировку местности в десяти милях юго-западнее города Нордлингбург, разведка 1-го батальона Королевского Норфолкского полка 3-й пехотной дивизии Королевских вооруженных сил Великобритании неожиданно наткнулась на яростное сопротивление остаточных групп противника в районе бывшего замка графа Ааренберга. Предположительно, эти, открывшие огонь по «томми» из ручных противотанковых установок и автоматического оружия агрессивные безумцы принадлежали к 23-й дивизии СС «Нидерланд», отдельные подразделения которой оказались в этом районе после недавних боев с кровожадными полчищами Советов на Берлинском направлении. После короткого огневого боя командир разведчиков капитан сэр Томас Гэбхард приказал своим разведчикам отойти, запросив подкрепления и авиационную поддержку…».
        Как говорится, ни прибавить ни убавить - все-таки это приятно, когда тебя одного принимают за остатки целой дивизии СС.
        В принципе, тогда намерения этих англичашек полностью совпали с моими. Ведь для гарантированного уничтожения архива ничего лучше авианалета придумать было нельзя. Поэтому мне очень хотелось, чтобы прилетели «Летающие крепости», «Ланкастеры» или что-то типа того, сровняв этот чертов замок с землей.
        Это было бы здорово. Так сказать, в качестве «плана Б».
        Ну а пока суд да дело, я посмотрел на часы. Они больше не шли - оказалось, что в какой-то момент предшествующей суеты и беготни я их то ли раздавил, то ли сильно ударил - стекло над циферблатом разлетелось вдребезги, а стрелок на нем вообще не было. Оставалось только снять их с руки и выкинуть. С этого момента все временные интервалы я определял ну очень приблизительно.
        Слегка отдышавшись, я приступил к выполнению своего «плана А», то есть начал палить фаустами по дверям подготовленных к поджогу помещений. Двор немедленно заволокло вонючим белесым дымом и я слегка оглох, но зато теперь загорелось сразу в нескольких местах и довольно хорошо. И главное - было полное впечатление, что этот пожар возник от огня англичан.
        Но на всякий случай я все-таки оставил себе четыре фаустпатрона.
        Какое-то время ничего не происходило, но потом я услышал немного в другой стороне характерный металлический шум. Выглянув в окно, я понял, что на сей раз нечто приближается к замку с севера. Именно там проходила шоссейная дорога, которую отсюда было плохо видно. Похоже, теперь союзнички хотели обойти замок. А мне надо было продолжать, создавая видимость сопротивления. Чтобы авианалет все-таки состоялся и все сгорело к бениной маме.
        В бинокль я увидел, что по дороге движутся, мелькая между слишком ровно посаженных на обочинах деревьев, все те же «Стюарты», а с ними и танки покрупнее - характерные завышенные, ящикоподобные силуэты «Шерманов» трудно было с чем-то спутать.
        Но до них было далеко и, что самое главное, не было никаких гарантий, что теперь, один раз уже обжегшись на молоке, они опять решат приблизиться на дистанцию огня фаустпатрона.
        Внезапно мой взгляд упал на все так же стоявшую рядом с входом в замок покинутую немецкую «четверку». Данный «рояль в кустах» оказался ну очень кстати, я отшвырнул бинокль, выскочил из замка и, спотыкаясь, побежал к этому «Т-IV». Заскочив в его боевое отделение через боковой башенный люк, я достаточно быстро понял, что танк стоит здесь без горючего и с мертвыми, разряженными в ноль аккумуляторами как минимум неделю. Кто-то явно доехал на нем до замка, а потом тупо бросил лишившийся хода танк.
        Таким образом, пытаться заводить этот танк было бессмысленно. А вот стрельнуть из него можно было и попробовать. Быстрый осмотр немецкой машины показал, что снарядов в укладках было всего три. Пересев на место наводчика, я убедился в исправности прицела, потом нашел ручной привод и, изрядно покрутив рукоятку, развернул башню в сторону дороги, по которой шли американские или английские танки. Прицелившись, я слез с сиденья наводчика, зарядил орудие, вернулся и выстрелил. Потом повторил этот процесс еще два раза. Потребный эффект был создан. «Шерманы» и «Стюарты» на дороге остановились, разворачивая башни в сторону замка, и начали крайне не прицельно палить в ответ.
        У Хэрриса и Баттлера по этому поводу было написано, что выдвинувшийся к бывшему замку графа Ааренберга по просьбе капитана Гэбхарда для поддержки разведчиков 1-го батальона Королевского Норфолкского полка 3-й пехотной дивизии Королевских вооруженных сил Великобритании, авангард 106-й бронетанковой разведывательной группы армии США был встречен интенсивным и хорошо организованным огнем нескольких германских танков, чьи экипажи были настроены весьма агрессивно, и был вынужден остановиться в ожидании вызванной ранее авиационной поддержки».
        Как говорит один мой грубый приятель по другому поводу - я с них ржу. Вот ведь незадача, но вся «славная» кампания англо-американцев в Западной Европе 1944 - 1945 годов с самого момента высадки в Нормандии, за очень редким исключением, состоит именно из таких вот эпизодов. Ехали они, ехали (обычно колонной), и из-за какой-нибудь деревенской ограды по ним неожиданно стрельнули (и хорошо, если все-таки не из винтовки, а из чего-то побольше). Они встали (потеряв от нескольких часов до суток) и вызвали авиацию, которая прилетела и «сгладила рельеф», разнеся деревню в хлам. Союзные танки поехали дальше и через несколько километров, у следующей деревни, история повторилась. Или вы всерьез думаете, что наши заклятые друзья-союзнички тогда по-другому воевали?
        Между тем я выскочил из удачно подвернувшегося под руку немецкого танка и, прикрыв за собой люк, побежал обратно в замок, подбадриваемый близкими разрывами американских снарядов. И только во дворе замка я понял, что при мне больше нет полевой сумки с моими записями. Похоже, перепрыгивая с места на место, внутри «четверки» или вылезая из нее, я оборвал ремень сумки и даже не заметил этого. Возвращаться за тетрадью смысла уже не было, тем более что о встрече с «нанимателями» я там почти ничего не написал, да и почерк у меня так себе. Вот так чисто случайно, как это обычно и бывает, дневник старшины Потеряхина и остался там, в 1945 году…
        Вокруг меня в замке разгорался пожар, но все-таки против ожиданий огонь распространялся по зданию довольно медленно.
        Я торопливо расстрелял оставшиеся фаусты направо и налево, получив слабый дополнительный эффект. К этому времени американские танки со стороны дороги перестали стрелять, а значит, надо было ожидать чего-то большего.
        Ну, и где же наконец их авиация?
        Она не заставила себя ждать. Через какие-то минуты я услышал шум авиационных моторов и увидел пару «Р-51» «Мустангов» на бреющем заходивших на замок. Я схватил «MG-42» и, особо не целясь, выпустил в них всю ленту.
        Мелькнув черно-белыми «полосами вторжения» на крыльях, они ушли, но следом за ними на замок спикировало еще четыре таких же самолета (я даже различил их красно-желтые носы). Бомб они не несли, но зато от души обстреляли замок из крупнокалиберных пулеметов и выпустили несколько неуправляемых ракет, которые попали в мало пострадавшую до этого крышу замка. Внутренний двор густо засыпало битой черепицей, несколько кусков которой попали мне по танкошлему.
        Хэррис и Баттлер написали по этому поводу, что «прибывший в район бывшего замка графа Ааренберга воздушный патруль из шести истребителей «Р-51D» из 364-й истребительной эскадрильи 357-й истребительной авиагруппы (364 Fighter Squadron 357 Fighter Group) ВВС США нанес энергичный штурмовой удар по немецким позициям. При этом бессмысленным и яростным огнем германских зенитных средств был поврежден истребитель 2-го лейтенанта Лесли Таннера, который после пересечения линии фронта вследствие отказа охладительной системы двигателя был вынужден посадить свой «Р-51D» на брюхо в поле восточнее города Геттинген, рядом с расположением продвигавшихся на восток частей 82-й воздушно-десантной дивизии США, которые оказали пилоту всю возможную помощь».
        Снова было приятно, что хоть в ком-то я тогда дырок наделал, удачно изобразив мифические «германские зенитные средства».
        Хотя в тот момент мне было уже ни до чего. Выпущенные «Мустангами» ракеты сотрясли замок, но пожар это особо не усилило.
        Я хотел было рвануть подальше от замка, но тут же сказал себе - стой, милок, хватит уже, набегался и наездился. Пора бы и домой. Конечно, был нехилый соблазн несколько «затянуть процесс», чтобы, к примеру, встретить 9 мая где-нибудь в Берлине, у Рейхстага или Бранденбургских ворот, а уж потом отойти куда-нибудь в подворотню и застрелиться с целью возвращения обратно, но как-то мне все это уже надоело. После того разговора с Блондинкой по имени Анна, во время которого главная интрига моей миссии наконец была раскрыта, энтузиазма во мне сильно поубавилось.
        Так что я остался на месте и просто стал терпеливо ждать. И спустя какое-то время в небе наконец раздался мощный гул нескольких десятков самолетов. У этих доморощенных сказочников, Хэрриса и Баттлера, было написано, что «после доклада командира 106-й бронетанковой разведывательной группы армии США подполковника Заромитидиса вышестоящему командованию на район бывшего замка графа Ааренберга были оперативно перенацелены находившиеся в этот момент в воздухе пятьдесят два бомбардировщика «В-26» из 386-й бомбардировочной авиагруппы (386 Bomb Group) ВВС США, которые должны были наносить удар по германским автоколоннам севернее, в районе города Бернбурга. После неотразимого и смертельного авиационного удара танкисты 106-й бронетанковой разведывательной группы армии США доложили о том, что германское сопротивление в этом районе полностью прекратилось. Высланные для оценки нанесенного противнику ущерба патрули увидели вокруг лишь смерть и разрушение. Бывший замок графа Ааренберга был сильно разрушен и охвачен пожаром, а все до последней возможности оказывавшие сопротивление нашим мужественным войскам
фанатики из СС были мертвы».
        Пожалуй, лучше и не скажешь - они так у себя, за океаном, всегда очень цветисто пишут о том, чего в реальности никогда не было, это уже, как говорится, диагноз.
        Тем более что мне особо нечего рассказывать по этому поводу. Небо над замком гудело и стонало, и я, задрав голову, стоял во внутреннем дворе замка, глядя на летящие в вышине над надо мной прямокрылые двухмоторные самолеты, каждый из которых чем-то походил на перевернутую букву «Ш». Вот уроды, ведь все, чему они научились за последние лет сто по части ведения войн, это тупо изничтожать с помощью бомбардировочной авиации архитектуру или рисовые поля. И почему некоторые граждане в нашей стране до сих пор искренне считают, что эти заокеанские ребятишки могут научить их хоть чему-то полезному?
        Потом над моей головой засвистело, момент разрыва первой фугаски я еще запомнил, но через секунду меня накрыло сплошной стеной огня, стало жарко, и я…
        Вернулся, короче говоря, толком не успев понять, как происходит сам процесс перехода сквозь время, хотя и очень надеялся понять про это хоть что-то.
        Возвратился в свое родное время, туда, где наш мир все больше съезжает с катушек, поскольку «корпоративная алчность и продажность, подпитываемая организационным разложением и развращенные «грязными» деньгами, поощряют безудержное потребление материальных благ, воинствующее невежество, ура-патриотизм и милитаристские настроения, что ведет к утрате духовной составляющей и разрушает основы любого общественного устройства». Это якобы написал психоаналитик Лоуренс Джакоби (да-да, то самый, из знаменитого сериала «Твин Пикс»), имея в виду прежде всего Северную Америку и прочий «дивный мир демократии», но лучше и о человечестве в целом, пожалуй, и не скажешь.
        Ну а дальше вы уже все и так знаете.
        И еще - я понимаю, ребята, вы скажете, что вот так дневники не пишут. Но имейте в виду - то, что вы сейчас читаете, это вовсе не «Дневник старшины Потеряхина» в том первоначальном виде, каким он писался, урывками на той войне, а то, что я написал в течение года после моего возвращения, сумев кое-что из этого дневника не просто разобрать, прочитать и записать, а еще и изрядно додумать и дополнить, опираясь на факты и письменные свидетельства, уже из нашего времени. Если честно, адова была работка.
        Кстати говоря, память о тех трех с лишним годах войны возвращалась ко мне далеко не сразу, а постепенно, по мере чтения дневника.
        Замок в районе Нордлингбурга действительно принадлежал представителям одной из ветвей изрядно обедневшей, но все же довольно известной германо-бельгийской графской фамилии Ааренбергов. Предпоследний граф Леопольд Ааренберг окончательно разорился в конце 1920-х и к тому же был женат на какой-то баронессе с еврейскими корнями.
        Поэтому нацисты, сразу после своего прихода к власти, особо не напрягаясь, реквизировали его и без того сто раз перезаложенную собственность, разместив там архивы аппарата Са, а затем СС.
        Старый граф Леопольд покинул Германию еще в 1932 году и шесть лет спустя умер в Бельгии, где и похоронен.
        Его единственный сын и последний граф Ааренберг, Максимилиан, был, как тогда любили выражаться, «естествоиспытателем» и с конца 1920-х безвылазно торчал в Африке, изучая тамошнюю фауну.
        Согласно официальной версии, в 1937-м году европейская научная экспедиция, в состав которой входил и Максимилиан Ааренберг, пропала где-то между Танганьикой и Северной Родезией, на берегах озера Ньяса. Может, утонули, а может, их кто-то съел - в те времена случалось и такое. Во всяком случае предпринятые поиски ничего не дали, так что наследников у графской собственности не осталось.
        Авианалет американцев действительно капитально разрушил замок. Я видел в книгах и в Интернете его фотографии, сделанные в 1945 - 1950 гг. На них видно, что внешние стены здания в основном устояли, но вот крыша, внутренние перекрытия и стены (а там, судя по всему, было много дерева) прогорели и сложились, прочно похоронив все возможные тайны, от которых по-любому остался только пепел.
        При этом на снимках конца 1945 г. у замка все так же стоял тот самый танк «Pz-IV» с башенным номером «313», похоже не получивший особых повреждений при авианалете. Видимо, этот танк утащили на переплавку в середине 1946 года, поскольку на последующих снимках его уже не было.
        Так что я совсем не удивляюсь тому, что летом 1945 года какие-то осматривавшие местность советские офицеры залезли в этот танк и нашли там мой дневник вполне себе в целости и сохранности. Прочитать его они, судя по всему, даже не пытались (почерк у меня, как уже было сказано выше, далеко не каллиграфический), но, тем не менее, аккуратно сдали тетрадку в архив, за что им большое спасибо.
        Что тут можно еще добавить? По Потсдамским соглашениям эта местность отошла к бывшей ГДР и в конце 1950-х г. восточногерманские власти восстановили замок Ааренбергов, где затем был открыт «Museum fur Wissenschaft und Tecnik» (ну то есть «Музей науки и техники», название которого гэдээровцы явно или неявно слямзили у куда более богатого западногерманского мюнхенского музея). Этот, очень средний даже по немецким меркам музей функционирует и сейчас, правда, теперь он скорее краеведческий, а не научно-технический, и в сети можно найти его официальный сайт, где есть кое-какие фото как самого здания, так и внутренней экспозиции. Надо сказать, что внутренности замка действительно перестроили капитально, и о давних временах войны там не напоминает почти ничего. Забавно и то, что как в экспозиции музея, так и в его описаниях на сайте нет ни единого слова или намека о том, что в мае 1945 года замок был чуть ли не дотла разрушен американской авиацией. Оно и понятно - немцам, особенно бывшим западным, категорически запрещено гавкать на американских кураторов, которые задним числом объявили все собственные
злодейства и преступления (и прошлые, и нынешние) чем-то позитивным и светлым, направленным исключительно на благо демократии и человечества в том виде, как его понимают они. Так что в массовом сознании немцев пресловутый «шоколадный дядя», раздававший берлинской детворе соевые батончики во время памятного «воздушного моста» 1948 года, давно затмил других «дядей», которые незадолго до этого посыпали фосфором Гамбург и Дрезден…
        Что же касается основных участников этого «последнего акта» моей миссии, то кое-что о их дальнейшей судьбе мне удалось выяснить.
        Старший лейтенант Махняеева Галина Федотовна умерла от ран в эвакогоспитале 6 мая 1945 г. Она в числе двадцати двух тысяч других советских солдат и офицеров похоронена в берлинском Трептов-парке. Посмертно ее представили к ордену Отечественной войны I степени. Правда, кому тот орден вручали и вручали ли вообще - неизвестно.
        В изданной Минобороны РФ в конце 1990-х «Книге Памяти» мне как-то попалась такая запись: «Чемоданов Сергей Григорьевич. 1923 г. р. Майор. Начальник штаба танкового батальона, 64-й танковый полк, 32-я гвардейская мехдивизия. Погиб 4 ноября 1956 г. в Будапеште. Похоронен на кладбище Керепеши в Будапеште».
        Из всех прочих участвовавших в моем крайнем «деле» танкистов в архивных документах мне почти случайно встретилась только фамилия чемодановского механика-водителя Максима Красикова, да и то я узнал только о том, что он демобилизовался из рядов Советской Армии в ноябре 1946 г. и, к тому же был практически моим земляком - из-под Краснобельска, из райцентра Силитромак.
        Шевкопляс Татьяна Петровна после войны служила на НИИБТ-полигоне, потом преподавала в Академии бронетанковых войск и нескольких технических ВУЗах. Последнее звание в Советской Армии - инженер-полковник. Прожила долгую жизнь и, как мне кажется, была вполне счастлива. Умерла в Москве в 2002 г. В конце 1990-х гг. в специализированных изданиях вышло несколько статей, где упоминалось про ее участие в предвоенных испытаниях легкого плавающего танка «Т-40». Именно благодаря этим статьям я узнал что ее внук живет в Москве, а внучка - в Питере. Разумеется, я внимательно перечитал эти статьи уже после своего «возвращения с войны», когда их героиня давно покоилась на кладбище. А 1990-е, в момент когда эти публикации только вышли, я практически не обратил на них внимания, поскольку тогда еще ничего не мог знать о ней…
        Антанас Сигизмундович Рупсюс, наш бессменный шофер Сигизмундыч, в 1945 г. почему-то вернулся в Польшу, где, видимо, продолжал шоферить. Во всяком случае его фамилия оказалась в списке тех, кто погиб вместе с первым министром обороны Народной Польши генералом брони Каролем Сверчевским, во время нападения УПА на министерский кортеж, в ходе роковой инспекционной поездки 28 марта 1947 г.
        Никитин Сергей Константинович после войны занимал различные должности в ГАБТУ, в середине 1950-х гг. служил начальником НИИБТ полигона, затем долгое время был советником при генеральном штабе Национальной народной армии ГДР. Уволился в запас в 1965 г. в звании генерал-майора. Умер в 1983 г.
        Наш бравый полковник Заманухин Павел Андреевич дослужился до генерал-лейтенанта бронетанковых войск, и, судя по его официальной биографии, в 1950 - 1970-е годы изрядно помотался по миру, от Северной Кореи до Кубы. Затем он долгое время занимал руководящие должности в Министерстве транспортного машиностроения. Некоторые историки считают его одним из тех, кто в свое время настоял на принятии на вооружение танка «Т-72». Умер в Москве в 1996 году.
        В 1981-м году московский «Воениздат» выпустил книгу его воспоминаний «Броневая Рапсодия». Как тогда было принято в те годы для литературы подобного рода (все знают, что обычно в позднем СССР мемуары писал не сам автор, а некий присланный издательством сотрудник, который записывал «устные рассказы» героя, сразу же правя и «приглаживая» их), содержание книги было довольно странным. Автор много написал (при этом то ли он сам, то ли неизвестные редакторы из ГлавПУРа изрядно приврали) о своем участии в предвоенных испытаниях танка «Т-34» (о чем я, естественно, не знал, а значит, проверить не мог) и в сто двадцать пятый раз о контрмерах, предпринятых в ответ на появление «Тигров», «Пантер» и «Фердинандов» после Курской битвы. В книге также было много написано о роли в нашей победе КПСС (упоминалась, в частности, мимолетная фронтовая встреча автора с полковником Л. И. Брежневым, в этом смысле наскоро перекуривший вместе с будущим генсеком Заманухин переплюнул маршала Г. К. Жукова, который, как это написано в первом издании его мемуаров, только хотел «посоветоваться с полковником Брежневым»), а вот о
деятельности «спецгрупп», типа той, в которой числился я, разумеется, не было сказано ни слова.
        Кстати говоря, пытаясь отыскать в прошлых временах собственные «следы», я с удивлением обнаружил, что документов о том, что я (а точнее - старшина Потеряхин) погиб или пропал без вести, в природе не существует.
        Моя фамилия стояла в списке личного состава на получение всех видов довольствия «Особой группы материально-технического обеспечения № 115 Третьего спец. тех. отдела при ГАБТУ БТ и МВ КА» за апрель 1945 г. А вот в аналогичной майской ведомости моей фамилии уже почему-то не было и в помине. Кроме меня, там отсутствовали фамилии еще двух офицеров, техников-лейтенантов Кулоткина и Радофинникова, но относительно них в документе была сделана приписка о том, что они оба «выбыли в связи с переводом в другую часть», а вот относительно меня - увы.
        Получается, что старшина Потеряхин просто растворился в истории Великой Отечественной войны, словно кусок рафинада в стакане горячего чая…
        Лирическое отступление 2
        РАЗМЫШЛЕНИЯ НЕВЕСЕЛЫМ УТРОМ. НАШЕ ВРЕМЯ. 24 ИЮНЯ 20… ГОДА. Г. КРАСНОБЕЛЬСК. УРАЛ. РОССИЯ.
        В общем, вернулся я назад. В до тошноты милую сердцу реальность, где успешность определяется наличием подвешенного языка и полным отсутствием совести, а телевидение, где реклама дешевой жрачки, средств от геморроя и ушибов вкупе с торговыми скидками и снижением тарифов на мобильную связь почему-то все время перемежается рекламой элитных автомобилей, косметики и недвижимости (нам что - таким вот способом напоминают о том, что мы все еще «часть большого мира», хоть и старательно отодвигаемая все дальше на его задворки?) либо демонстрирует бесконечные песни, пляски, а также просто кривляния и прококаиненный заднепроходный юмор (с участием в подобных шоу людей любых социальных групп, пола и возраста), либо показывает в прямом эфире хорошо одетых и накормленных разномастных врагов России (как отечественной выделки, так и импортных), которые публично и весьма артистично демонстрируют свою безмерную ненависть к нам и при этом получают за это гонорары от наших же федеральных каналов (нашу беспредельную терпимость демонстрируем за казенный счет?)…
        В наше «веселое время», где те, кто постарше, дурманят последние оставшиеся в голове извилины скверным алкоголем, а те, кто помоложе, предпочитают иную дурь посильнее либо намертво залипли перед дисплеями, провалившись в заменивший реальность виртуальный мир. И ведь и у тех и других, если верить моей знакомой дамочке из будущего, впереди чудовищная война, по сравнению с которой даже Вторая мировая - просто тьфу. А коли так, и те и другие, скорее всего, умрут, так и не успев понять, что умерли. И при этом и тех и других почему-то ну ни чуточки не жалко…
        В общем, как сказано у А. Твардовского - светит месяц, ночь ясна, чарка выпита до дна, час настал, войне отбой… Я сидел, дочитывая дневник. Совершенно трезвый, но настроение у меня при этом было самое что ни на есть невеселое. А за окнами была уже не ночь, а раннее-раннее утро летнего понедельника, но я в эту ночь так и не лег спать и даже постели не разобрал…
        Мои мысли неслись прямо-таки стремительным домкратом, но я почему-то упорно не мог сосредоточиться на чем-то одном. Шизофрения меня обуяла, что ли? Или переутомился?
        Для начала я вполне осознал, что из-за моего пребывания в прошлом какое-то воздействие на него и на будущее действительно имело место. Конечно, коснулось оно каких-то не особо важных вещей, которые почему-то подозрительно быстро то ли стерлись, то ли сами собой «отредактировались» в моей памяти сразу после возвращения обратно из 1940-х. Кстати, если предположить, что подобная «коррекция» в тот же самый момент произошла в мозгах людей на всей планете - просто оторопь охватывает…
        Всех нюансов я по указанной причине запомнить не смог, но успел отметить для себя на листочке бумаги, что, к примеру, в той реальности, из которой я ушел в прошлое двое суток (ага, и всего-то на каких-то жалких три годика, которые уместились в одну-единственную ночь, - от одной мысли об этом кукушку сносит) назад, генерал-полковник П. С. Рыбалко погиб, попав в засаду УПА где-то под Ровно 10 марта 1944 г., а генерал армии Н. Ф. Ватутин умер от рака в Москве в мае 1948 г. А теперь все почему-то стало наоборот. И генерал А. А. Власов в «той» реальности попал в плен к немцам «с первой попытки», еще под Киевом в сентябре 1941 г., командуя 37-й армией. Хотя в целом в его поганой биографии это толком ничего не изменило, разве что в прошлой реальности он начал гадить советской власти месяца на четыре раньше, чем это принято считать теперь…
        Было и минимум одно личное обстоятельство - двое суток назад я помнил, что первый муж моей бабушки Федор погиб под Истрой в декабре 1941-го, а не под Ржевом в марте 1942-го, как я почему-то знал теперь (и это, что характерно, дополняли цифры в сохранившихся у нас дома документах). Но и такая небольшая «перестановка дат» решительно ничего не изменила в масштабах одной, отдельно взятой нашей семьи.
        Выходит, изменения в текущей реальности действительно прямо пропорциональны степени воздействия на прошлое? Допустим, после моего вмешательства все свелось всего лишь к перестановке отдельных далеко не первостепенных дат и фамилий (что было легко предположить, поскольку «настоящих» средств для воздействия на прошлое я не имел), а что будет, если, к примеру, преждевременно устранить с «шахматной доски» какие-нибудь первостепенные исторические фигуры или вообще уронить доску на пол, устроив что-нибудь вроде массового человекоубийства?
        В этом случае реальность «изогнется дугой, но устоит» или сразу же возникнет неизбежная «альтернативка»? Ответа на это у меня пока нет, но зато теперь я уже совершенно точно знаю, что эти самые альтернативные реальности существуют, и в немалом количестве.
        В общем, вопросов к моим «нанимателям» у меня еще будет изрядно.
        Хотя бы про тех же «Бродяг», к которым, как выяснилось, принадлежу и я, грешный. Тому, что такие вот способные перемещаться во времени люди бывают на самом деле, лично я почему-то совершенно не удивился. Я если не знал этого точно, то мог вполне допустить, что нечто подобное может существовать. Однако по здравом размышлении все эти кратковременные и неконтролируемые провалы «Бродяг» во времени можно расценивать всего лишь как некую очень странную болезнь. И я убежден, что очень многих «Бродяг», рискнувших рассказать кому-нибудь об этом своем «недуге», медики сочли обычными сумасшедшими.
        Но если мои «наниматели» умеют как-то упорядочивать, усиливать и контролировать эти способности «Бродяг», то как, черт возьми, они это делают? Что они это делают - не вопрос, как говорится, проверено на себе. Что же у них там в будущем за фантастическая техника для этого?
        И вот тут у меня полный провал, поскольку я знаю лишь некоторые тезисы, которые они мне сочли нужным сообщить. Типа нескольких брошенных мимоходом слов о том, что у них там, спустя несколько столетий после Третьей мировой (или как они там, промеж собой, этот всеобщий киздец планетарного масштаба называют?), у них вся электроника (а значит, видимо, и энергетика) основаны на каких-то «иных» принципах. Что это, интересно, за такие «иные» принципы? Подозреваю, что для минимального понимания всего этого надо как минимум поучиться в каком-нибудь соответствующем вузе из их будущего. А без этого подобные загадки точно не для меня - я и школьный-то курс физики уже порядочно подзабыл…
        Нет, хитры они все-таки, эти мои новые «друзья», хитромудры и даже где-то хитрожопы. Но при этом, надо отдать им должное, действуют вполне себе правильно. Фактов сообщают самую малость, но зато очень на многое намекают. А это самое то для неофитов, как тут не согласиться на сотрудничество? Опять же, наверняка в этот раз они меня капитально проверяли по всем статьям и я их вроде бы не особо подвел…
        А чего - сходил, поначалу даже и не зная о сути задания. Три с лишним года проторчал на самой крупной до сего момента войне. Конечно, не в пехоте и не в разведке, но все-таки при деле, среди военных железок и вроде бы не хуже многих.
        И дело сделал, и даже ордена-медали заслужил. Вот только одновременно понял, что это все-таки была не моя война. Что-то в нас всех, нынешних, с тех пор капитально изменилось. И далеко не в лучшую сторону. Не заставишь сейчас любого из нас спать на голой земле и в штыковую ходить ни за какие пряники. Зато воевать в какой-нибудь горячей точке, исключительно за деньги и без разницы, на какой стороне, для многих моих современников - не проблема. Чистый бизнес и ничего личного - вот и вся война.
        Да и в остальных смыслах тяжко для таких, как я, одиночек в подобное впрягаться. Я уже успел понять, что перемещения во времени - это игра отнюдь не командная и вся надежа в ней только на самого себя. Мне это, конечно, по жизни привычно, но не на войне, где, согласно нашей национальной поговорке, один в поле не воин. Это только у Шварца да Сталлоне в кино все получалось просто - выходят на целую ораву с голыми руками и побеждают. Ну так на то оно и кино, тем более импортное.
        К тому же, если честно, для какого-то серьезного дела одного человека всегда мало, если, конечно, все их операции в прошлом не сводятся к тому, чтобы шлепнуть или спаковать как пучок редиски кого-нибудь, одного-двух, не больше. Или у этих «особистов» из их «хроноспецслужбы» вся тактика строится как раз на всяких мелких, «булавочных» уколах, а стратегия - на пресловутом «непрямом воздействии»? Черт его знает, но по логике что-то править в прошлом надо точно не кувалдой, а значит, они и тут правы…
        Опять же, весьма интересный нюанс - как-то заинтересовать меня материально они даже не пытались. Берут, что называется, на чистый интерес. «И бесплатно отряд поскакал на врага», как в новой редакции этой известной песни поется.
        Правда, они сразу же оговорились, что таскать что-либо из будущего в прошлое им категорически запрещено. Это понятно, на то они, в конце концов, и разведка-контрразведка. Однако на личном примере я убедился, что обратно из прошлого ты приходишь в исходную точку все-таки отнюдь не голым, то есть в чем мать родила. Все, что было при тебе и на тебе, возвращается вместе с тобой.
        И я таким образом притащил из 1945 года три действующих исторических ствола, цена которым в нашем времени весьма серьезная, а значит, «поездку окупил». Хотя, конечно, это уже получается чистой воды уголовщина, но отдаст ли кто из моих современников в здравом уме оружие, если оно досталось тебе даром и ты точно знаешь, что из него никого не убили. Ну, по крайней мере, в этом времени…
        А если бы я насовал в карманы гимнастерки и комбинезона, к примеру, золотых монет или там каких-нибудь бранзулеток-брюликов? Вот то-то и оно…
        Нет, есть тут материальный фактор, куда же без него. Конечно, потом может оказаться, что у них с этим все строго и оба пистолета с наганом у меня отберут, оформив по акту, но это будет видно. Стоит надеяться на лучшее.
        И если будет хоть какое-то продолжение - я у них много о чем поспрашиваю и про то, и про се, и про пятое, и про десятое.
        Поскольку отдельные логические и нелогические несостыковки во всем этом, конечно, есть (например, почему они не догадались уничтожить интересующего их «клиента» сразу, а заставили меня бегать за ним три года по всем фронтам - экономили энергию и прочие ресурсы или опять минимизировали пресловутый ущерб?), но тем не менее даже при подобных допущениях общая картина работы этих «хроноособистов» в прошлом особо противоречивой не выглядит. Да и, в конце концов, я им, судя по всему, нужен больше, чем они мне…
        И здесь я понял, что еще немного - и я начну разговаривать сам с собой или делать еще какие-нибудь глупости. Все надоело, и в мозгах буквально чесалось от непомерной работы, проделанной ими. Спать совершенно не хотелось, спиртного тоже, но при этом я понимал, что надо как-то отвлечься, а то все это, чего доброго, кончится плохо.
        Поэтому я встал и включил радио. То-то соседи обрадуются, радио в пять часов утра, классический эпизод на тему «береги сон своих сограждан». Ведь, даже собираясь с утра на работу, раньше семи утра народ редко встает, а пять часов - это и вовсе перебор…
        Выскочивший наобум из дебрей радиоволн шансоновый канал голосом Трофима запел на мотив старинного танго старый хит про Путеукладчицу:
        «…Особо раздражало мнение, что нас давно нигде не ждут, и создается впечатление, что мы мешаемся и тут…»
        Оптимизма эта строка из песни мне не прибавила. Я плюнул и вырубил радио.
        Оставалось одно - выйти проветриться. Ага, самое время для прогулок…
        Я натянул джинсы и, заперев дверь квартиры, вышел на улицу.
        Хотя, зря это я - пять часов утра все-таки не самое плохое время для прогулок. Особенно если ты при этом о чем-то думаешь и тебе не нужны свидетели. В это время родной город еще спит, на улицах нет ни машин, ни людей, светофоры моргают желтым и в голове невольно возникают мысли об апокалипсисе и нейтронной бомбе.
        Было светло, но солнце еще не взошло.
        Почему-то ноги сами понесли меня в сторону Парка Победы, до которого от меня пара кварталов. Заходишь за бывший ДК имени С. Орджоникидзе, сворачиваешь в сквер, переходишь трамвайную линию - и через пять минут ты уже там, где справа торчат между стволов лиственниц острые носы капитально обтертых попами дошкольников бронетранспортеров и длинные стволы САУ с фигурными дульными тормозами, а слева перед зданием музея замерли разные пушки-минометы поменьше. Ну и прямо - выложенная плиткой широкая дорога к памятнику А. Матросову.
        Ветра сегодня почти не было, и пламя вечного огня перед памятником, обложенного по случаю недавнего дня памяти и скорби свежими венками, практически не колыхалось.
        Я с минуту постоял у огня и привычно обошел памятник справа. Почему-то в моей голове свербила вредная мысль о том, что буквально двое суток назад это был памятник какому-то Алексею Панкратову, а не Александру Матросову, хотя и поставленный за абсолютно аналогичный подвиг, да и даты на памятнике и в том и в другом случае были близкими.
        Я спустился по лестнице к парапету, за которым было видно лес и реку за ним. Среди деревьев в речной пойме еще не рассеялся ночной туман. А в окружающих кустах сразу же мощно запели комары - они-то никогда не спят, а тут я, да еще и в футболке с короткими рукавами. По их комариным понятиям звено в пищевой цепочке пришло, налетай, ребята…
        В общем-то наша природа не способствует философическому настрою. Только сядешь на пенек в лесу, как сразу же рядом возникает какая-нибудь фигня…
        Отгоняя кровососов, я присел на черный обшарпанный гранит парапета. Почему-то в голове было пусто. Совсем. Это называется - проветрился.
        А потом я услышал стук каблуков (ну, явно женских) по плитке.
        Интересно, кого это в такой час несет? Или…
        Точно, угадал.
        Это была она самая, Блондинка, позднее отрекомендовавшаяся мне простым именем Анна.
        Выглядела она, как обычно, на уровне - джинсики в облипку, блузочка, короткая летняя курточка, туфли на шпильке, сумочка через плечо. А вот прическа у нее со вчерашнего дня не изменилась.
        Подойдя ко мне, она поинтересовалась:
        - Ну, как ты?
        - Предваряя ваш следующий и, видимо, главный вопрос, отвечаю, - сказал я в прежней дурацкой манере разговора подчиненного с начальником, когда я говорил ей «вы», а она мне все так же «тыкала», ничего не смог с собой поделать. - Работать с вами дальше готов всегда, как юный пионер, но вот на Великую Отечественную я больше не хочу.
        - Это почему?
        - А потому что у меня появилось странное и стойкое ощущение, что я тоже немножко умер на той войне. Это понятно?
        - Вполне. Могу тебя успокоить - отправляться в те годы пока не потребуется. Зато ты будешь нужен в той самой альтернативной реальности. Надеюсь, ты помнишь наш разговор у тела злодея?
        - Это вы про ночь под между Дмыхаловом и Колбасковом, где рядом были воронка от водородной бомбы и разбитый в хлам американский бомбардировщик?
        - Именно. Так что готовься.
        Да не вопрос. Все-таки, похоже, я в ней не ошибся, поскольку она пришла даже раньше, чем я мог ожидать.
        Ну а раз так - мы еще повоюем.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
        Владислав Морозов
        2017 г. Уфа