Сохранить .
Освобождение Ирландии Александр Борисович Михайловский
        Александр Петрович Харников
        Русский крест - Ангелы в погонах #1 Югороссия и Россия - вот два государства в Европе, которые стали самыми могущественными и влиятельными силами, определяющими мировую политику. Югороссия, невесть откуда появившаяся в 1877 году, обрушила Османскую империю и на ее обломках построила державу, удивительную и таинственную. Ведь югороссы - это люди из XXI века, попавшие в XIX век вместе с российской эскадрой, направленной к берегам Сирии.
        После Османской империи наступила очередь Британии, которая сделала все, чтобы не дать Югороссии и Российской империи воспользоваться плодами победы в русско-турецкой войне 1877 года.
        Но две России - новая и старая - не намерены прощать обиды. Экспедиционный корпус русских войск под командованием генерала Скобелева отправился к берегам Персидского залива, а Югороссия подготовила восстание в Ирландии. Побежденные же в Гражданской войне конфедераты собираются взять реванш за поражение. Весь мир замер в ожидании событий, которые изменят течение истории.
        Содержание
        Александр Михайловский, Александр Харников
        Освобождение Ирландии
        Авторы благодарят за помощь и поддержку Макса Д (он же Road Warrior) и Олега Васильевича Ильина.
        Пролог
        Железной метлой Югороссия вымела британцев из Средиземного моря. Ею захвачены Мальта и Гибралтар. Войска «Белого генерала» Скобелева движутся на юг, готовясь обрушить колониальную державу, созданную британцами огнем и кровью, обманом и подлостью. Наступает время, когда население Ирландии наконец избавится от многовекового гнета своих жестоких и алчных соседей.
        Югороссы и подданные императора Александра III оказывают помощь всем, кто восстанет против британцев. Ведь в Библии написано: «Мне отмщение, и аз воздам». Месть за насилия, убийства и грабежи обрушится на головы тех, кто считал себя хозяевами мира.
        Об этом не забывают и бывшие солдаты армии конфедератов, потерпевшие поражение в Гражданской войне, но не смирившиеся с участью побежденных. При поддержке югороссов они готовы снова сразиться с янки, чтобы освободить свою родину от «саквояжников».
        Россия копит силы, ибо, к сожалению, единственное, с чем считаются в этом жестоком мире - это сила. Ведь еще нет ни Лиги Наций, ни ООН, и все противоречия между государствами решает исключительно сила оружия. Закон джунглей царит также и в политике, и в экономике. И чтобы выжить в этом мире, надо всегда иметь под рукой оружие. И верных союзников. И то и другое у Российской империи имеется…
        Часть 1
        Голос свободы

18 (6) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА.
        ЛАТЕРАНСКИЙ ДВОРЕЦ, КАБИНЕТ ПИЯ IX, ЕПИСКОПА РИМА, ВИКАРИЯ ХРИСТА, ПРЕЕМНИКА КНЯЗЯ АПОСТОЛОВ, ВЕРХОВНОГО ПЕРВОСВЯЩЕННИКА ВСЕЛЕНСКОЙ ЦЕРКВИ, ВЕЛИКОГО ПОНТИФИКА, АРХИЕПИСКОПА И МИТРОПОЛИТА РИМСКОЙ ПРОВИНЦИИ, РАБА РАБОВ БОЖЬИХ
        Пий закашлялся. Эх, не уходила болезнь, не уходила. Еще день, два, если повезет - неделя или даже две, и болезнь, мучившая его уже десять лет, прекратит его земное существование и отправит на небеса, к Его Небесному отцу. В этом Пий был уверен не меньше, чем в том, что солнце встает на востоке и садится на западе.
        Но вот почему Отец Небесный не призвал его в январе, когда, казалось, каждый вздох мог стать его последним? Только лишь для того, чтобы сделать последнее, что ему было предначертано в этой жизни - не допустить распространения православной заразы, укоренившейся не только на еретических русских территориях, но даже в католических Литве и Польше, находящихся под властью безбожных русских. Ведь Ирландия была областью, которая осталась католической, несмотря на триста лет гонений со стороны последователей безбожного Генриха VIII. Он горько рассмеялся - того самого Генриха, который до того получил от папы Льва X титул Fidei Defensor - «Защитник Веры»…
        Именно наследникам этого короля-предателя и должна была помочь в Ирландии булла папы Пия IX. А вступятся ли потом за него англичане, как обещали, папа не знал, но догадывался, что англичанам сейчас, в общем-то, не до него. Но еще хуже было хоть в чем-то уступить московитам - схизматикам-ортодоксам.
        Как рассказали его верные польские духовные чада, в Сибири, в каких-то Тунке и Иркуте триста польских священников со дня на день ожидают лютой казни. Конечно, по словам поляков, ожидают они казни уже не менее десяти лет, и вроде их до сих пор не казнили. Но это уже не так важно. Все равно эти схизматики даже хуже турок.
        Положение с делами на Востоке было и без того совершенно нетерпимым для католической церкви. Но чуть больше полугода назад, совсем рядом, в Черноморских проливах возникла совершенно новая, страшная угроза для Святейшего престола. Православный крест над собором Святой Софии папа Пий воспринял как личное оскорбление, а возникновение Югороссии, как воскрешение из небытия павшей под ударами турок Византийской империи, бывшей самым древним врагом католицизма. Сокрушив Оттоманскую Порту, пришельцы из бездны тут же создали государство православных русских, греков и болгар, распространив свое влияние не только на Балканы и Анатолию, но даже на такие исконно католические территории, как Ирландия и Куба.
        Мало было папе одних русских, чья империя расположилась на пятой части суши, так вдобавок к ним объявились и еще одни - сильные, дерзкие, не признающие никаких авторитетов, вооруженные ужасным оружием, и к тому же обеспеченные, как они сами говорят, покровительством Господа нашего Иисуса Христа. О том, что будет, если верно последнее утверждение, папе даже не хотелось думать. Тогда Римская католическая церковь должна будет пасть, как до нее пали утратившие Божье благословение учения Ария, павликиан, монофизитов и манихеев. Нет, с этим надо было что-то делать! Сдаваться без боя папа Пий не собирался.
        Кроме понтифика, в кабинете присутствовал лишь кардинал Джованни Симеони, сидевший за потемневшим от времени письменным столом, согласно преданиям привезенным папой Григорием IX вместе со старым и весьма неудобным стулом из Авиньона в Рим в 1377 году. На этом древнем стуле, как и множество его предшественников, и восседал в данный момент верный секретарь папы Пия IX. Сейчас он с тревогой смотрел на папу - тот редко смеялся вслух, тем более без видимой причины, а смех его, похожий на карканье, мог быть и предвестником предсмертной агонии.

«Да, - подумал Пий, - Джованни есть что терять. Папой его не выберут, он слишком молод, а у нового понтифика, скорее всего, будут свои любимчики».
        - Джованни, - сказал папа, улыбнувшись уголками губ, - не бойтесь, я пока еще не сошел с ума. Давайте начнем работу над энцикликом.
        - Ваше святейшество, - склонил голову секретарь, - не утруждайте себя, я и сам могу написать эту буллу.
        - Нет, мой друг, - покачал головой папа, - это, вероятно, будет моя последняя булла. Поэтому давайте я продиктую вам основные ее положения, а вы сделаете из них полновесную буллу и добавите подробности, какие вы сочтете нужным.
        - Но, ваше святейшество, - возразил секретарь, - вам необходимо срочно показаться врачу…
        - Дорогой мой Джованни, - грустно усмехнулся папа, - врачи - это люди, которые не пускают меня к моему Небесному Отцу, и к тому же они делают это весьма неумело. Давайте обойдемся без них. Так что приступим к делу. Начнем мы так: «Ради вящей славы Божией» - «Ad majorem gloriam divinam».
        - Я готов, ваше святейшество, - кардинал Симеони взял в руки перо и начал писать.
        - Итак, первый пункт, - задумчиво пожевав губами, произнес папа. - Некий русский схизматик по имени Виктор объявил себя Виктором Брюсом, потомком короля Эдуарда Брюса. Нет никаких доказательств, что он действительно является таковым. Действительно, откуда в этой еретической России могли появиться потомки благоверного короля? А он именно оттуда. Следовательно, он самозванец, поддерживаемый этими исчадьями ада, от рук которых погибли тысячи невинных католиков.
        Пий подумал мельком, что, конечно, не такие уж польские повстанцы были и невинные - иезуиты, чьей тайной сети в русских Привислянских губерниях могла позавидовать любая разведка, негласно докладывали, что русские вели себя менее жестоко, нежели сами польские мятежники. И живописуемое поляками массовое убийство польских священников в Сибири - не более чем выдумки польских пропагандистов. Но тем не менее православные - самые старые и непримиримые враги Святого престола. Они уже восемьсот лет не признают над собой главенства и непогрешимость римских наместников святого Петра.
        - Второе, - откашлявшись, продолжил диктовать папа Пий, - сей Виктор - православный схизматик, следовательно, он враг нашей святой матери Католической Церкви. Джованни, обоснуйте это как следует. Вспомните отлучение их лжепатриарха Церулария…
        - Его отлучил даже не папа, а всего лишь глава нашей делегации в Константинополе, - усмехнулся Джованни.
        - На что он не имел никакого права, - добавил Пий. - Но кто, кроме нас с вами и пары церковных историков, знаком с подобными мелочами?
        - Хорошо, ваше святейшество, - согласился кардинал Симеони, - я найду все необходимые обоснования.
        - Третье, - продолжил папа. - Некоторые чада нашей святой Католической Церкви признали сего Виктора законным королем Ирландии.
        - Я все понял, ваше святейшество, - кивнул секретарь.
        - Четвертое. Любой сын Католической Церкви да не признает сего самозванца королем, под страхом немедленного анафематствования.
        Скрип пера на бумаге на мгновение прервался. Симеони робко возразил:
        - Ваше святейшество, но наши английские «друзья» - еще худшие еретики. Ведь православные верят почти в те же самые догматы, что и мы.
        - Пятое, - с нажимом сказал папа, словно не слыша, что сказал ему кардинал Симеони, - Спаситель сказал, что кесарево кесареви, а Богово Богови. В Ирландии кесарь - королева Виктория. И добрые католики обязаны чтить королеву и ее наместника, а также тех, кто исполняет ее волю. В том числе и ее солдат.
        Симеони с удивлением посмотрел на понтифика.
        - Ваше святейшество, но именно ее солдаты убивали, калечили и насиловали добрых католиков в Корке на Рождество. И в Ирландии это знают все. Или почти все.
        - Конечно, Джованни, - папа Пий отмахнулся от настырного кардинала, словно от назойливой мухи, - и вы это знаете, и я это знаю, и население Корка, полагаю, это тоже знает. Именно потому нам необходимо подавить мятеж и воцарение сего, с вашего позволения, короля в самом зародыше. Тогда подобные эксцессы не будут повторяться. Кардинал, я прилягу на часок. Разбудите меня, как только булла будет готова, и я должен буду ее подписать.

18 (6) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА.
        КУБА, ГУАНТАНАМО.
        СЭМЮЭЛ ЛАНГХОРН КЛЕМЕНС, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР «ЮЖНОГО КРЕСТА»
        - Джентльмены, а вот и наш первый номер! - выкрикнули Чарльз и Артур Александер, вбежав в домик нашей редакции с небольшой пачкой газет. Первый экземпляр Артур протянул мне. Я впился в него глазами. Так-так… Слева - наше «незапятнанное знамя», с косым крестом и звездами на нем. В середине - «SOUTHERN CROSS», большими буквами, а под ним - «Est’d 1878» - «создан в 1878 году», и придуманный мной лозунг: «The rumors of Confederacy’s demise have been greatly exaggerated» - «Слухи о кончине Конфедерации оказались сильно преувеличены».
        А вот справа - изображение одного из самых ярких созвездий на южном небе - Crux - «Южного креста».
        Проводив Оливию и дочек, я переехал в небольшой домик рядом с редакцией, в самом центре югоросского «яхт-клуба». А вечером Игорь и Надежда пригласили меня к себе посидеть, поговорить о жизни, как это принято у русских. И вот, после великолепного ужина и бутылочки превосходного португальского вина, привезенного «Колхидой» в последнем рейсе, Надежда пошла спать, а мы с Игорем остались сидеть за бутылочкой русской водки. Мне очень не хотелось уходить домой, а Игорь меня не гнал, наверное, сообразив, что мне очень не хотелось возвращаться в свое холостяцкое обиталище. И вдруг он неожиданно посмотрел на часы - уже было за полночь.
        - Сэм, - сказал он, - пойдем, я тебе кое-что хочу показать.
        Мы вышли на террасу дома, ту самую, где я когда-то нашел свою Ливи в компании с Надеждой, и Игорь указал рукой куда-то в направлении горизонта. Я присмотрелся и увидел там четыре звезды в форме то ли креста, то ли воздушного змея, и еще одну поменьше - между правой и нижней вершинами.
        - Что это? - спросил я.
        - Южный крест, - ответил Игорь, - думаю, это будет хорошим названием для твоей новой газеты.
        Идея оказалась удачной. Несколько дней подряд редколлегия спорила о логотипе газеты. Но когда я предложил с одной стороны косой крест нашего знамени, а с другой - величественное созвездие Южного полушария - обратите внимание - ЮЖНОГО! - Чарльз Александер, один из сыновей моего заместителя, Питера Веллингтона Александера, сел за стол и полчаса сосредоточенно работал, после чего теперешний логотип был утвержден единогласно.
        А вообще это было, наверное, единственное серьезное разногласие с момента моего приезда. На второй день после прибытия в «яхт-клуб» Игорь отвез меня в домик, приготовленный для редакции «Южного креста». В нем я нашел с полдюжины молодых ребят, из которых мне был знаком лишь Генри Уоттерсон, и два человека постарше меня. Когда же мне представили моих новых сотрудников, то я оторопел. Двое из них, те, которым было за пятьдесят, оказались светилами журналистики Конфедерации - Питер Александер и Феликс Грегори де Фонтейн. А остальные - такие, как вышеупомянутый Генри Уоттерсон, а также Френсис Уоррингтон Доусон, Генри Грейди, Роберт Олстон - считались лучшими молодыми журналистами нынешнего Юга.
        Я, конечно, сразу же попытался уговорить Александера - во время войны лучшего редактора Юга, да и, вероятно, всех штатов, южных или северных - заменить меня на моем посту. Но тот лишь отрицательно покачал головой.
        - Сэм, - твердо произнес он, - я согласился приехать на Кубу только тогда, когда узнал, что именно вы будете нашим главным редактором. Нам нужен человек помоложе, и с таким, как у вас, чувством юмора.
        - А когда это было, Питер? - поинтересовался я.
        - Перед самым Новым годом, Сэм, - ответил Питер Александер.
        Я оторопел. Тогда я еще и не собирался принять предложение моего друга Алекса Тамбовцева. Похоже, что югороссы знали меня лучше, чем я сам… Или же, действительно, все дороги ведут в Рим, и рано или поздно я должен был оказаться здесь, на Кубе.
        А Феликс Грегори де Фонтейн редактором быть не хотел - он был прирожденным репортером, да еще каким! Как ни странно, но он был родом с Севера, из Бостона. И когда Линкольн отказался выводить гарнизон из форта Самтер в Чарльстоне, Феликс поехал туда осветить это событие. И практически сразу же переметнулся на сторону Конфедерации. Его очерки - часто с поля боя или из порядков Армии Конфедерации - стали эталоном военной журналистики даже для северян.
        На мой вопрос, кем он себя видит, он только пожал плечами.
        - Сэм, - немного помедлив, ответил он, - десять лет назад я бы попросился на войну. А сейчас, увы, я для армии буду только обузой - ноги болят, спина болит, годы уже не те. Но все равно, пошлите меня куда-нибудь…
        А молодым было все равно, лишь бы им было поинтереснее. И я предложил такую структуру - Питер, Артур и Чарльз останутся в Гуантанамо. Я отправлюсь на Корву и возьму с собой Уоттерсона, Грейди и Доусона. А Феликс с Робертом и парой молодых ребят поедут в Константинополь. Согласились все, кроме Чарльза. Тот грустно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
        А когда я уже собирался отправиться домой, услышал от него:
        - Мистер Клеменс, возьмите меня с собой!
        Я остановился, обернулся, и Чарльз затараторил со скоростью митральезы:
        - Мистер Клеменс, русские дали мне фотокамеру и научили фотографировать, - сказав это, он показал мне небольшую коробочку. - Мистер Клеменс, возьмите меня с собой на войну!
        - А где твоя камера, пластины, как ты будешь все это проявлять? - с недоверием спросил я.
        - Пластины для этой камеры совсем не нужны, мистер Клеменс, - быстро ответил Чарльз. - Вот, смотрите!
        И он навел ее на мое лицо, нажал на какую-то кнопку, после чего перевернул коробочку. Я обомлел. На задней стенке был изображен ваш покорный слуга - к тому же фото было цветным! Причем четкость снимка была такой, какую невозможно было себе представить на наших обычных камерах.
        - А теперь я ее могу напечатать, - гордо сказал Чарльз, - и у вас через несколько минут будет фотокарточка.
        - Нет уж, нет уж, такой фотокарточкой только детей пугать… - пробормотал я, - Ну ладно, завтра я поговорю с твоим отцом.
        Питер долго сопротивлялся, но в конце концов сдался.
        - Другие родители посылают детей в пекло битвы, - сказал он, - а мой пойдет на войну всего лишь журналистом… Только не рискуй его жизнью без надобности, хорошо, Сэм?
        - Хорошо, Питер, обещаю, - ответил я. - А пока пойдем, распределим работу для первого нашего номера. Его нам нужно делать особенно тщательно.
        У меня уже были готовы статьи: «Кровавое Рождество» и «Одиссея молодого южанина» - о приключениях Джимми Стюарта. Вместе они занимали четыре полосы из шестнадцати. Де Фонтейн попросился взять интервью у Нейтана Бедфорда Форреста - да, этот человек, которого северная пресса изображала как исчадие ада, тоже был здесь. Именно он поведет Добровольческий корпус в бой против англичан. Александер - у Джефферсона Дэвиса; кроме того, он будет вести репортажи о заседаниях воссозданного правительства Конфедерации - в этом ему нет равных. Молодежь разобрала других членов правительства, а также Игоря Кукушкина. Я решил, что будет лучше, если про него напишу не я - все-таки так уж вышло, что мы с ним очень быстро стали близкими друзьями. А себе на десерт я оставил Джуду Бенджамина.
        Тем же вечером я постучался в двери небольшого домика, такого же, как тот, в котором поселили меня. Идя к Джуде Бенджамину, я ожидал увидеть сгорбленного, седобородого старичка-еврея с неизбывной мировой грустью в темных глазах… Но, когда дверь открылась, я увидел человека, которому я бы дал от силы лет пятьдесят - на самом же деле мистеру Бенджамину было уже шестьдесят шесть.
        - Марк Твен, разрази меня гром! - воскликнул мистер Бенджамин, увидев меня. - Слышал, слышал, что вы прибыли в наши края! Заходите, заходите, я так рад вас видеть!
        И практически раздавил мою руку в своей.
        Я прошел внутрь домика, где Джуда усадил меня в кресло и налил мне чего-то очень вкусного.
        - Белый сухой портвейн от Тейлора, сэр! - гордо сказал он. - Ни у кого в Гуантанамо его нет, а у меня есть… Я сумел договориться о доставке его на Флореш, а оттуда сюда, в Гуантанамо. Долорес, принеси, пожалуйста, нам чего-нибудь поесть!
        Девушка, которая появилась в дверях кухни, заставила меня непроизвольно открыть рот. Грациозная, сероглазая, с черными как смоль волосами и чуть смуглой кожей, но без единой негроидной черты на ее прекрасном лице. Она обворожительно мне улыбнулась и поставила перед нами на стол поднос с фруктами, сыром и ветчиной, сказав с бесподобно милым акцентом:
        - Джентльмены, я как раз готовлю ужин - мистер Твен, вы не откажетесь поужинать с нами?
        - С превеликим удовольствием, мисс… - ответил я.
        - Долорес. Долорес Ирисарри, - представилась девушка.
        - А меня зовут Сэм Клеменс, - сказал я, - Марк Твен - это мой литературный псевдоним. Так речники на Миссисипи, где мне пришлось поработать в юности, называют глубину в два фатома, или двенадцать футов.
        Та еще раз улыбнулась, сделала реверанс и ушла обратно на кухню. Бенджамин посмотрел на меня с чуть виноватой улыбкой.
        - Мистер Клеменс… - нерешительно произнес он.
        - Зовите меня Сэм, мистер Бенджамин, - ответил я.
        - Тогда для вас, Сэм, я - Джуда, - согласился мистер Бенджамин. - Мистер Клеменс, вы, наверное, слышали, что я женат, и брак мой в последнее время даже стал более или менее счастливым. Но это, наверное, потому, что видимся мы редко, и только в Париже. Долорес - племянница помощника Родриго де Сеспедеса - и с ней я впервые понял, что такое настоящий уют. Когда идешь домой и знаешь, что не будет ни скандала, ни очередных неожиданностей, а всего лишь любовь и уют. А еще она очень умна, я с ней могу говорить и о работе, и об истории, и даже на юридические темы. Я хочу сделать ее первой женщиной-юристом Юга. Многие, конечно, шепчутся за моей спиной, а некоторые даже и пеняют мне, мол, старый развратник, еврей-изменщик…
        - Очаровательная женщина… - задумчиво произнес я. - Если вы с ней счастливы, а она с вами, то я не вижу причины вас осуждать.
        Джуда посмотрел на меня и вдруг еще раз пожал мне руку - если б я знал об этом его желании, то, возможно попробовал бы ее вовремя убрать за спину - все-таки сила его руки была неимоверной… С другой стороны, я понял, что он мне определенно нравился. И тогда я предложил тост:
        - Давайте выпьем за вас с Долорес!
        Мистер Бенджамин неожиданно стал серьезным.
        - Нет, Сэм, - твердо сказал он, - за это мы еще успеем выпить. Первый тост - за наш с вами многострадальный Юг!
        После того, как мы выпили, я оценил вкус прекрасного вина, а потом произнес:
        - Джуда, не могли бы вы уделить мне несколько минут перед обедом и рассказать о себе, о том, как вы бежали в Англию, а еще про ваши планы на будущее, для статьи в нашем «Южном кресте»?
        Джуда внимательно посмотрел на меня, вздохнул и начал рассказывать. Говорил он четко, лаконично и весьма занимательно - я слушал его раскрыв рот, боясь пропустить хотя бы одно слово. Рассказанное им, пусть не столь хорошо мною изложенное, вы можете прочитать в моей статье в первом номере «Южного креста».
        Но больше всего меня поразила история о том, как он тогда бежал с Юга, когда все остальные твердо решили положиться на обещания янки. Я вдруг с удивлением обратил внимание на то, что и сам я про себя обзываю всех северян так, хотя, конечно, настоящие янки - это жители Новой Англии и Коннектикута, в частности те, среди которых я прожил последние несколько лет…
        - Ну, я и подумал тогда, что слишком уж моя физиономия всем знакома, - рассказывал мистер Бенджамин, - ведь мой портрет зачем-то поместили на двухдолларовую бумажку, как я и не сопротивлялся этому… Ведь меня вполне могут опознать и, возможно, выдать янки. Ну, я и нашел выход. Моим кузеном был цирюльник в Аббевилле в Южной Каролине, последнем оплоте Юга. Вот я ему и говорю: «Сэм (его зовут так же, как и тебя), постриги меня так, как сейчас стригутся во Франции». А он мне и отвечает: «Так откуда я знаю, как они там ходят…»
        С грехом пополам нашли мы французский журнал пятилетней давности. Он положил его перед собой и начал меня стричь меня. И постриг - выбрил все, кроме бакенбардов, и одежду почти такую же нашел - его тесть работал старьевщиком там же в Аббевилле… Я на радостях оставил ему почти все деньги. А он мне еще все говорил, мол, ты что, дурак - тебе они больше будут нужны. И все удивлялся - дескать, ерунду ему говорили, что все евреи скупердяи… Пришлось сложить все в узелок и оставить ему записку, что, мол, пусть возьмет себе все это и передаст часть другой моей родне.
        Оставил я себе ровно столько, чтобы до Англии добраться - там-то, как мне казалось, я всяко встану на ноги… Купил билет третьего класса на юг, во Флориду. Когда со мной хотели заговорить в поезде - отвечал по-французски, мол, «же не парль па англе» - не говорю по-английски…
        А когда напротив меня устроился мулат из Луизианы, у которого французский был родной, тот мне сразу сказал, мол, сразу видно, что ты не наш, а француз из метрополии, у нас говорят не совсем так… Конечно, зря я тогда в Париже переучивался с луизианского диалекта на парижский.
        Уже во Флориде, на подходе к станции Монтичелло, я услышал, что на следующей станции - Мадисон - стоят янки и всех пассажиров проверяют. Ну, я и сошел в Монтичелло, купил там лошадь и отправился к Арчибальду Мак-Нилу, которому тогда принадлежала плантация Гэмбл в Эллентоне. Я его лично не знал, но был наслышан о нем. Мак-Нил был контрабандистом, ходил часто то на Кубу, то на Багамы, а после начала войны стал патриотом и поставлял армии оружие и боеприпасы, купленные то у испанцев, то у англичан на Багамах. Не забывая, конечно, и о себе. Приезжаю я к нему, подумав про себя, что, мол, возьмет он - и сдаст меня янки. А тот, увидев меня, обрадовался и сказал:
        - Мистер Бенджамин, добро пожаловать!
        - Капитан Мак-Нил, вы меня сразу узнали… - удивился я.
        - Работа у меня такая, знаете ли… - ответил Мак-Нил. - Думаю, большинство из ваших знакомых вас точно бы не узнали. А для меня, хоть и побрились вы, и постриглись, а все равно выглядите, как двухдолларовая бумажка! Вам куда - на Кубу или на Багамы?
        - На Багамы… У меня есть кое-какие деньги.
        - Договорились. Возьму по-божески - все-таки не каждый день видишь члена нашего правительства… И вот еще что… Есть вероятность, что нас все-таки остановят - поэтому вы будете официально Мозесом Розенбаумом - коком на моем корабле. Не бойтесь, работать вам не придется, у меня есть другой кок…
        При проходе через Флоридский пролив нас и правда остановили, но увидев, что корабль везет груз табака, решили отпустить, хотя один матрос-янки сказал, узнав, что я еврей:
        - Первый раз в жизни вижу еврея, который занимается физическим трудом.
        Так мы добрались до Нассау - это на Багамах. Но там меня наотрез отказались пускать на корабли, идущие в Англию, сообщив мне, что они боятся, что таким образом какой-нибудь высокопоставленный южанин бежит от правосудия янки, и если это станет известно янки, то у них будут проблемы. И я вместо этого пошел в Гавану. Денег оставалось очень мало, и я нанялся кочегаром - таким образом, я и на самом деле стал евреем, занимавшимся физическим трудом…
        А в Гаване я смог уговорить капитана одного корабля, отправлявшегося в Ливерпуль, что я его буду учить французскому, и он скостил цену вдвое. Так что денег у меня едва хватило… Но по дороге, у Сент-Томаса, корабль загорелся, и я, как и все, помогал его тушить. В общем, прибыл я в Англию в прожженном сюртуке и практически без денег… Ничего, кое-как я выкрутился и даже смог и далее содержать свою семью.
        Тут пришла Долорес, сказав нам:
        - Джентльмены, ужин готов.
        После еды она покинула нас, а мы сели побаловаться кофе и коньяком на террасе домика.
        - Джуда, - спросил я, - а каким ты видишь будущее Юга?
        - Знаешь, Сэм, - ответил тот, чуть подумав, - когда-то Джордж Вашингтон с компанией совершили революцию, надеясь создать страну, в которой все будет для блага народа и которая будет жить в гармонии со всем миром. Вместо этого получилась форменная тирания. Более того, мы бы не победили без французов - и оказались весьма неблагодарными по отношению к ним. Я считаю, что мы должны попробовать построить общество, в котором каждый будет счастлив. И мы всю жизнь должны помнить о том, что без русских у нас ничего бы не получилось. Вот так, в общих чертах.
        Есть, конечно, проблемы - мы должны, как мне кажется, позаботиться о тех, с кем мы так жестоко обошлись - с индейцами. Мы должны поспособствовать в возвращении нашего черного населения на их африканскую родину, для чего нам необходимо будет выкупать там земли, финансировать строительство городов и плантаций и, наконец, потом торговать с ними. Но первым шагом должна стать наша независимость, которой мы, как я надеюсь, добьемся с помощью наших русских друзей. И за это я готов отдать все, что имею. Кроме, конечно, дочери и Долорес.

20 (8) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА.
        ЮГОРОССИЯ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ.
        КОМАНДИР 13-ГО НАРВСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПУШКИН
        После моего предрождественского визита в Константинополь я, вместе с полковником Лермонтовым, вернулся в свою дивизию, носящую несчастливый тринадцатый номер. По дороге я все время думал о том, что рассказала мне Оленька. А именно - о ее женихе Игоре Синицыне и о том, что он делает на Кубе. За время моего пребывания в Константинополе я встретил еще несколько своих знакомых, и то, что они мне рассказали, подтвердило мои подозрения.
        Действительно, в самое ближайшее время в Ирландии должно начаться восстание против власти британской короны. Первой ласточкой были беспорядки в Корке, где в канун католического Рождества английские солдаты учинили зверскую расправу над местными жителями. Какая гнусность - убивать ни в чем неповинных людей, насиловать женщин и сжигать их жилища только потому, что они ирландцы. Все случившееся вызвало у меня сильное желание отправиться в Ирландию волонтером, чтобы принять участие в борьбе жителей этого многострадального острова с их угнетателями.
        Но как это сделать? Ведь я - человек военный, и не могу вот так, сразу, взять и бросить свою часть, отправившись на другой конец света. На то надо получить разрешение самого государя. Отправить письменное прошение на его имя? Зная нашу канцелярскую волокиту, я был уверен, что ответ на мое прошение я могу получить из Военного министерства не ранее чем через месяца два-три. А к тому времени, может, в Ирландии все и закончится. Так как же мне быть?
        И тут я вспомнил, что Ольга рассказывала мне о канцлере Югороссии Александре Васильевиче Тамбовцеве. С ее слов, этот достойный уважения человек принимает большое участие в судьбе моей дочери, заботится о ней. Может быть, есть смысл попросить его помочь мне побыстрее отправиться в Ирландию?
        Я знал, что у югороссов есть специальные аппараты для связи, вроде беспроволочного телеграфа, с помощью которых они могут легко обмениваться телеграммами с Петербургом. Господин Тамбовцев, возможно, пойдет мне навстречу и отправит телеграмму с моим прошением напрямую к императору. Конечно, это нарушение субординации, но иного выхода я не видел. Значит, мне надо снова попасть в Константинополь и попробовать переговорить с господином Тамбовцевым.
        Воспользовавшись первой же оказией, я выехал в Константинополь, где прямиком отправился в госпиталь МЧС. Увидев меня, Ольга завизжала от радости, но я, переговорив с ней для приличия минут десять о том о сем, попросил дочку найти возможность и устроить мне встречу с канцлером Югороссии.
        Ольга, которая после моих слов немного обиделась на меня за мою холодность и даже надула свои прекрасные пухленькие губки, видимо, поняв, что у меня действительно имеется важное дело к господину Тамбовцеву, кивнула мне и, попросив немного обождать ее, вышла из своей комнатушки. Я же прилег на кушетку в ее комнате и незаметно для себя задремал.
        Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел донельзя довольную Ольгу.
        - Папб, - сказала она, - господин Тамбовцев велел передать тебе, что он будет очень рад увидеть прославленного воина, сына великого русского поэта. Он сейчас находится в парке - это недалеко от госпиталя. Идем быстрее туда - не стоит заставлять ждать такого уважаемого и занятого человека.
        Я быстро привел себя в порядок и с некоторым волнением отправился вместе с Ольгой в хорошо знакомый мне парк. Там на одной из скамеечек сидел пожилой седовласый мужчина, одетый, как и многие югороссы, в пятнистую военную форму без погон. Он задумчиво смотрел куда-то вдаль и заметил нас с Ольгой лишь тогда, когда мы подошли к нему совсем близко.
        - День добрый, Александр Александрович, - первым поприветствовал он меня, - я давно мечтал познакомиться с вами, только вот все никак не мог найти для этого времени. А вот с вашей дочерью мы старые друзья. Она замечательная девушка, большая умница и, как мне кажется, в будущем может стать хорошим врачом.
        Мне было приятно услышать добрые слова, сказанные югоросским канцлером о моей любимой доченьке. В свою очередь, я поблагодарил господина Тамбовцева за заботу, которую он оказывает Ольге. После обмена комплиментами Александр Васильевич предложил мне присесть рядом с ним и выразительно посмотрел на Ольгу, переминавшуюся с ноги на ногу. Та сразу все поняла и, извинившись, отправилась по своим делам.
        Когда белый сестринский халат дочери скрылся из виду в глубине аллеи сада, господин Тамбовцев вопросительно посмотрел на меня. Сейчас он уже не был похож на добренького дедушку, гревшего свои косточки на лавочке в саду. От его взгляда мне стало немного не по себе. Я вздохнул, словно перед прыжком в воду, и начал излагать ему свою просьбу.
        - Александр Васильевич, - сказал я, - до меня дошли слухи о том, что с помощью Югороссии ирландские инсургенты готовятся начать борьбу за освобождение своей родины от британского владычества. Это так?
        Господин Тамбовцев, глядя мне в глаза, кивнул своей лысеющей головой.
        - Да, Александр Александрович, - ответил он, - слухи, которые дошли до вас, соответствуют истине. Мы действительно оказываем помощь ирландским патриотам в их борьбе. Естественно, Югороссия не афиширует это, хотя мы находимся в вооруженном противостоянии с Британией. Вы ведь слышали, что не так давно наши войска захватили английскую твердыню на Средиземном море - неприступную крепость Гибралтар. Но война с британцами продолжается. Вполне естественно, что враги Туманного Альбиона тут же становятся нашими друзьями. Это что касаемо ирландских патриотов.
        - Но, Александр Васильевич, - я почувствовал, что хотя господин Тамбовцев говорит со мной вполне откровенно, но все же о чем-то умалчивает, - как я слышал, некоторые офицеры Русской императорской армии в качестве волонтеров отправились куда-то в район Вест-Индии, чтобы там присоединиться к инсургентам.
        Канцлер хмыкнул и покачал головой.
        - Правильно говорил когда-то папа Мюллер: «Что знают двое, то знает и свинья»… Я не буду у вас выпытывать, Александр Александрович - от кого вы узнали такие подробности, а лишь попрошу вас больше никому не говорить о том, что вы мне только что сказали.
        Я не стал спрашивать у господина Тамбовцева - кто такой «папа Мюллер». Понятно было, что это какой-то немец, но как я слышал, Мюллеров в Германии полным-полно.
        - Александр Васильевич, - ответил я, - я все прекрасно понимаю и буду нем, как рыба. Но мне хотелось бы стать одним из волонтеров и вместе с ирландцами сразиться с англичанами. Если мы пришли на помощь болгарам, которых безжалостно истребляли турки, то почему бы нам не помочь и бедным ирландцам?
        Господин Тамбовцев внимательно посмотрел на меня.
        - Александр Александрович, вы понимаете, что наши волонтеры отправляются не на загородную прогулку, а на войну? А там стреляют и, бывает, убивают.
        Кровь мне бросилась в лицо. Неужели канцлер Югороссии считает меня трусом?! Меня, боевого офицера, не рад смотревшего в лицо смерти!
        Господин Тамбовцев, видимо, поняв, что невольно обидел меня, извинился за свои слова и одобрительно похлопал меня по плечу.
        - Не сердитесь, Александр Александрович, - примирительно произнес он. - Я вижу, что вы тщательно обдумали все, прежде чем обратиться ко мне с такой просьбой. Я готов вам помочь. Вы напишите прошение на имя государя и отдайте его мне. Обещаю сегодня же передать его в Петербург. Со своей стороны я походатайствую за вас перед императором. Думаю, что он не откажет мне в моей просьбе. А вы пока можете на пару дней остановиться в нашей гостинице при дворце. Отдохните, еще раз обдумайте все, поговорите с вашей дочерью. Помните только, что ей не стоит ничего знать о том, о чем мы с вами сейчас беседовали. А я свяжусь с командиром вашей дивизии бароном Раденом и предупрежу его о том, что вы немного у нас задержитесь. Если же ваш вопрос будет решен положительно, я обещаю вам, что с первым же транспортом, следующим в Гавану, отправлю вас туда, где готовятся отряды инсургентов. Кстати, там вы сможете познакомиться с женихом Оленьки.
        Господин Тамбовцев встал со скамейки, показывая, что наша с ним беседа закончилась. Я знал, что канцлера Югороссии сегодня ждет еще немало дел, и попрощался с ним, поблагодарив за ту помощь, которую он мне обещал оказать.
        Он отправился во дворец, а я - к своей любимой дочери, которая, как я знал, с нетерпением ждала меня в своей комнатке при госпитале МЧС.

22 (10) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ. БАСРА.
        ПОЛКОВНИК ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ БЕРЕЖНОЙ
        Басра и Бендер-Аббас, в котором сейчас обосновался наш флот, - две ключевые точки, позволяющие контролировать богатый нефтью и природным газом Персидский залив. Нет никаких сомнений, что научно-техническое развитие в этом варианте истории будет резко ускорено и все это богатство будет востребовано куда раньше, чем в нашем прошлом. Так что: «что с бою взято, то свято», или же: «куда ступила нога русского солдата, то уже наша земля». И обосновываемся мы в Басре если не на века, то, во всяком случае, надолго.
        Басра, Бендер-Аббас и в недалеком будущем Цейлон, это всего лишь меры, позволяющие России твердо встать на берегу Индийского океана, так же, как она уже стоит на берегах Атлантического и Тихого океанов. Устье реки Шатт-эль-Араб, образующейся при слиянии Тигра и Евфрата - это не только богатейшие нефтяные месторождения, но еще и важнейший в регионе узел транспортных коммуникаций, где пересекаются торговые пути из Персии в Аравию и из Персидского залива, то есть Индии и Китая, в Сирию, а затем в Европу.
        После нашего вмешательства в местную историю рухнули политические барьеры, и в Европе, хотя тамошняя пресса и подняла истошный крик по поводу «русской угрозы всему цивилизованному миру», но никто из политиков всерьез не намерен мешать нам двигаться в выбранном нами направлении. После падения Суэца, Мальты и Гибралтара они гадают - куда направятся эти загадочные русские.
        Поскольку Басра и ее окрестности попали в нашу сферу влияния, то поддержание порядка на этой территории стало нашей первоочередной обязанностью. Это означало, что мы должны были бороться со всякого рода бандитами и пиратами, которых на любом торговом пути и в обычное время более чем достаточно. А если учесть, что разбежавшиеся остатки разгромленного воинства Насыр-паши шлялись с оружием в окрестностях Басры, то криминогенная обстановка была напряженной. Впрочем, разбоем занимались не только турецкие дезертиры, аравийские бедуины и местные люмпены, но и куда более респектабельные персоны, о которых ничего подобного и подумать было нельзя.
        Борьбой с бандами в зоне нашей ответственности занимались преимущественно казачьи разъезды. Ну не пешим же патрулям гоняться за разбойниками, легко уходившим от погони на резвых арабских скакунах. При этом порой случались истории покруче, чем описанные неизвестным сказителем в «Тысячи и одной ночи». Одной из них я был участником. А дело было так…
        Рано утром, едва только над горизонтом поднялось солнце, один из кубанских казачьих разъездов, патрулировавших левый берег Шатт-эль-Араба, услышал звуки выстрелов на дороге, ведущей к ближайшему от Басры городу Мохаммера. Кубанцы, вдоволь повоевавшие во время Балканской кампании, к звукам стрельбы отнеслись с предельной серьезностью. То есть, согласно инструкции, старший разъезда достал из клетки, притороченной к седлу, почтового голубя, прикрепил к его лапке спешно написанное донесение и подбросил его в воздух. Птица понеслась к адресату, а кубанцы тем временем спешились и, передав поводья коноводу, укрылись за кучами камней у обочины дороги, приготовившись отразить нападение неведомого неприятеля.
        Несколько минут спустя из-за поворота дороги прямо на них галопом выскочил тонконогий рыжий арабский скакун с развевающейся черной гривой, на котором сидел худощавый черноволосый юноша, одетый в платье для конных прогулок, в котором обычно путешествуют по здешним краям путешественники из Европы. Следом за всадником из-за поворота выскочила дюжина вооруженных лиц самого разбойного вида, на разномастных конях местной бедуинской породы. Обернувшись в седле, беглец на полном скаку дважды выстрелил в преследователей из револьвера, а потом сунул его в седельную кобуру.
        Казакам стало все понятно - местные разбойники гонятся за путешественником-европейцем. Впрочем, даже если он и не был бы европейцем, то инструкция в таком случае была однозначна - в своей зоне ответственности порядок должен быть наведен любыми способами. Местные «романтики с большой дороги» за два месяца уже успели это понять, а эти бандюганы, похоже, были залетными, незнакомыми с местными порядками. Знай они наши суровые нравы - и близко бы не подошли к линии русских постов.
        Командовавший разъездом младший урядник Платон Хряпов дал команду, и залп с колена почти в упор из восьми кавалерийских «берданок» вымел из седел с полудюжину опешивших от неожиданности башибузуков. Потом, забросив за спину карабины, казаки вскочили в седла, обнажили шашки и бросились на врага. Коновод, схватив поводья коня беглеца, который, доскакав до казаков, замер как вкопанный на дрожащих ногах, стал, чтобы конь не запалился, водить его по кругу.
        Разбойники, в мгновение ока превратившиеся из охотников в дичь, в первый момент оторопели и натянули поводья, чтобы пуститься в бегство. Но казаки не дали им скрыться. Они превосходили врага и числом, и умением, и боевой яростью. К тому же кубанцы сидели на свежих лошадях, в отличие от разбойничьих, которых изрядно утомила бешеная скачка. Сабельная рубка была короткой и жестокой. Насмотревшись на жестокости местных бандитов, казаки пленных не брали.
        Когда все было кончено, казаки, спешившись, вытерли окровавленные шашки об одежду убитых и, вложив клинки в ножны, начали обыскивать трупы бандитов и ловить коней, лишившихся своих хозяев.
        Юноша, с бледным лицом и выпученными глазами, наблюдавший за схваткой, вскоре вышел из ступора и разразился длинной тирадой на непонятном языке, указывая при этом рукой в направлении, откуда он появился несколько минут назад.
        - Хранцуз, что ли? - удивленно переспросил его младший урядник, не понявший ни одного слова из сказанного незнакомцем. - Ну, погоди, мусью, чичас прискачет мангруппа и их благородие, господин сотник. Тогда во всем и разберутся.
        Тем временем в цитадели Басры царила суета. Голубь с депешей еще не успел прилететь, но тревогу поднял телефонный звонок с блокпоста у наплавного моста. Крупные банды в окрестностях города стали редким явлением, но все же время от времени появлялись. А потому к стрельбе с утра пораньше мы с Михаилом Дмитриевичем отнеслись серьезно. Кроме поднятой по тревоге кубанской полусотни под командование сотника Долгова в выступившую к месту происшествия мангруппу вошло отделение наших бойцов при пулемете «Печенег» на двух тачанках. Да и я не усидел в штабе - захотелось немного размяться.
        Примерно через час после того, как началась стрельба, мы со всей честной компанией - конно, людно и оружно, прибыли к месту, где разъезд кубанцев уничтожил группу бандитов.
        - Докладывай, Хряпов, - сказал спешившийся рядом с группой казаков сотник Долгов. - Что тут у вас такое случилось?
        Увидев перед собой, кроме своего непосредственного начальства, еще и меня, младший урядник вытянулся во фрунт.
        - Так что, ваше высокоблагородие господин полковник, - сказал он, кивая на чернявого молодого человека в европейском костюме для верховой езды, - вот, хранцуза спасли. Удирал он, значит, от башибузуков и наскочил прямо на нас. Ну и мы не зевали. Положили всех нехристей, как миленьких, те даже удрать не успели.
        Сразу после того, как младший урядник закончил докладывать, молодой человек разразился длинной тирадой на французском языке. Если отбросить все эмоции, то в переводе на русский язык сказанное им звучало примерно так:
        - Месье офицеры, меня зовут Жак. Мы с отцом купцы, торгуем персидскими коврами. Сегодня ночью недалеко от этого места на наш караван напали разбойники. Все наши люди погибли или попали в плен. Мне же посчастливилось бежать от них, застрелив нескольких злодеев из своих револьверов. Верный конь спас меня, выбежав прямо на ваших храбрецов, которые в мгновение ока перебили преследователей. Но, месье, мой бедный отец остался там, в нашем лагере. Ради всего святого - спасите его. Мы - люди не бедные и сумеем вознаградить вас за наше спасение.
        - Вячеслав Николаевич, - шепнул мне на ухо есаул Долгов, - готов биться об заклад, но этот юноша - переодетая в мужское платье девица. Уж я-то, отец двух дочерей, в этом немного разбираюсь.
        Я внимательно посмотрел на месье Жака, и мне тоже показалось, что это, скорее, мадемуазель Жаклин. Движения его были не совсем похожи на мужские, на покрытых загаром щеках не было видно ни одного волоска, да и голос оказался подозрительно высок для мужчины.
        - Владислав Феофилактович, - ответил я есаулу, - девица это или юноша - мы разберемся чуть позднее. А сейчас дайте своим людям команду «По коням». Если в окрестностях Басры появилась крупная банда, нападающая на купеческие караваны, то наш с вами долг уничтожить ее, чтобы обеспечить безопасность и нам, и местным жителям.

22 (10) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ЛЕВЫЙ БЕРЕГ РЕКИ ШАТТ-ЭЛЬ-АРАБ.

10 ВЕРСТ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ БАСРЫ.
        ФРАНЦУЗСКАЯ ПОДДАННАЯ ЖАКЛИН Д’ЭТЬЕН
        Мой отец, Луи Эжен д’Этьен, был умным и рассудительным человеком. Основным его занятием была торговля с Востоком. Он покупал у арабов ковры, шелка, пряности и разные экзотические вещицы, которые в Европе пользовались большим спросом. Иногда он шел на риск, чтобы забраться туда, куда никто из его коллег по торговому ремеслу не забирался. Все наши предприятия до сих пор заканчивались вполне успешно. Но об этом позже…
        Так уж случилось, что я уже без малого семь лет сопровождала своего отца в его торговых странствиях. Моя мама умерла, когда мне было всего шесть лет. Все, что я запомнила - это ее ласковые руки и нежный, мелодичный голос, когда она пела мне песни, укладывая спать…
        После смерти матери отец был вынужден отдать меня на воспитание нашим дальним родственникам, жившим в окрестностях Марселя, поскольку, занимаясь торговлей с Востоком, он был вынужден постоянно быть в разъездах. Две тетки, мамины сестры, которым я была отдана на воспитание, совсем не были похожи на мою милую мамочку - эти сухие, чопорные и до невозможности набожные и благочестивые дамы, осколки рухнувшей под ударами пруссаков Второй Империи, имели физиономии восковых статуй и холодные, как у рыбы, глазищи.
        Кичась безупречностью своих манер, они с остервенением пытались превратить меня в свое подобие, называя все это «воспитанием настоящей дамы». Но, увы, их старания оказались напрасными…
        Я росла замкнутым и нелюдимым ребенком, ни за что не желающим становиться «настоящей дамой». За те четыре года, что я провела в их обществе, я преуспела лишь в том, что вызвала к себе у своих добропорядочных тетушек стойкую неприязнь. Стены большого дома давили на меня, а одиночество и отчуждение со стороны теток заставляли искать общение вне их дома.
        Это было тяжелое время Великих Перемен. Седан, Мец, пленение императора, осада Парижа и последовавшая за этим Парижская и Лионская коммуны всколыхнули затхлый мир вокруг меня и принесли, как мне казалось, в мою жизнь глоток свободы. По счастью, до сельской местности, где проживали мои тетушки, не дошли ни прусская оккупация, ни отряды коммунаров из Лиона.
        При каждом удобном случае я удирала из дома. Вокруг был мир, полный приключений и интересных людей… Я подружилась с крестьянскими детьми - до чего же здорово было играть с ними в разные веселые игры, вместо того, чтобы читать нудные книжки и зубрить правила хорошего тона. А больше всего мне нравились мальчишеские забавы. Я даже сделала себе пращу, которую мне долгое время удавалось прятать от всевидящих глаз моих тетушек. Потом они все же нашли ее, после чего мое «грозное оружие» торжественно сожгли в камине. При этом сие действо сопровождалось сокрушенными вздохами и назидательными нравоучениями.
        Словом, я росла настоящим сорванцом, а душа моя томилась в ожидании приезда любимого папочки… Отец приезжал редко, один-два раза в год, и каждый раз я со слезами умоляла его забрать меня с собой. Но он только печально вздыхал и качал головой. Но однажды, в один из его приездов - это было в мае 1871 года, когда мне уже исполнилось десять лет - он, после долгого разговора с тетками за закрытыми дверьми, вышел какой-то взъерошенный, с горящими глазами, и коротко бросил мне:
        - Собирайся. Ты поедешь со мной.
        Надо ли описывать чувства, которые я испытала в тот момент… Уже потом, когда я немного повзрослела, отец поведал мне о том, как сильно он переживал за меня, видя, что мне приходится несладко с тетушками. Но что он мог поделать? В тот приезд тетки решительно заявили, что они не могут со мной справиться, что я ужасный и непослушный ребенок, и пусть он или отдает меня в пансион, или забирает с собой. А их терпению настал предел.
        Отдавать меня в пансион отец категорически не хотел. И после долгих и мучительных раздумий он все же решился на авантюру, которая заключалась в следующем - я должна была стать… мальчиком.
        Там, на Востоке, где отец вел свои дела, было в порядке вещей, когда купец брал в путешествие сына, чтобы с малолетства обучать его торговому ремеслу. Перевоплощение далось мне легко. Я всегда ужасно завидовала мальчишкам. Они казались мне более свободными и могли делать все, что хотят. С улыбкой и безо всякого сожаления я смотрела, как отец остригает мои волосы, ощущая при этом радость.
        Потом я достала из свертка, принесенного отцом, мужскую одежду. Вскоре я увидела в зеркале настоящего мальчишку… Короткие черные кудри обрамляли узкое смуглое лицо, сжатые упрямые губы и взгляд исподлобья дополняли эту картину. То, что я увидела, очень мне понравилось и наполнило сердце ликованием. Я буду путешествовать с папой, помогать ему в делах, я увижу дальние страны…
        - Никто, слышишь - никто не должен знать, что ты - девочка, - шепнул отец, наклонившись ко мне, - иначе нам с тобой будет очень плохо. На Востоке к женщинам особое отношение…
        Непонятные для меня тогда слова папы дали мне понять, что все сказанное им действительно серьезно, и я поклялась никогда никому не открывать свою тайну… После этого отец дал мне несколько советов, как я должна вести себя, чтобы никто ничего не заподозрил.
        Последующие годы я провела почти исключительно среди мужчин. Поначалу я воспринимала все как интересную игру, захватывающее приключение. Я многому научилась. Я так вжилась в свою роль, что стала ощущать себя парнем и начала рассуждать по-мужски. Моими новыми игрушками стали два шестизарядных револьвера системы Лефоше и охотничий нож. Отец учил меня стрелять, говоря при этом, что в этих диких краях каждый должен уметь сам за себя постоять.
        По прошествии нескольких лет, по мере моего взросления, я, слушая порой довольно откровенные разговоры окружающих, смогла сделать некоторые заключения о взаимоотношениях мужчин и женщин. Полученные знания пугали меня. Я пришла к выводу, что быть женщиной - плохо, опасно и чуть ли не позорно. И когда у меня начала расти грудь, я стала испытывать тревогу… Я понимала, что когда-нибудь это должно было случиться, как понимала и то, что однажды мне неизбежно придется снова стать женщиной.
        Я стала все чаще ловить на себе тревожный взгляд отца. А по ночам я почему-то стала плакать - странное, незнакомое чувство одолевало меня. С тоской я думала о том, что совсем не знаю, что это такое - быть женщиной…
        - Сделай меня настоящим мужчиной, - горячим шепотом втайне молила я Господа, понимая в глубине души, что даже Он не может помочь мне в этом.
        Как я уже говорила, мой отец был человеком разумным и осторожным. Но в этот раз, похоже, он не оценил все риски… А ведь нас предупреждали, что в тех краях пошаливают разбойничьи банды. Но другого выхода у нас не было - товар в Персии был уже закуплен, и мы должны были доставить его в Европу. В противном случае мы были бы разорены. К тому времени обычные торговые пути через север Персии, Армению и Трапезунд были закрыты войной, которую русский царь объявил турецкому султану ради свободы каких-то там болгар.
        Когда началась война русских с турками, мы с отцом находились в Марселе, собираясь в очередной вояж в Персию. Внезапное падение Стамбула и появление чуждой нашему миру Югороссии вызвало общее смятение в Европе. Особо гнетущее впечатление это событие произвело на нашу милую Францию. Поговаривали даже о том, что, взяв Константинополь, русские обязательно решатся отомстить нам за Восточную войну и превращенный в руины Севастополь - будто нашей милой Франции было мало позора Седана и краха Империи.
        Русские вскоре захватили Суэцкий канал, перерезав торговлю с Востоком, и отец долго колебался, решая - отправляться ли ему в очередной вояж или немного подождать. Потом, к началу осени, все успокоилось, и отец все же решил ехать. Как выяснилось, заняв Суэц, русские продолжали пропускать через него торговые корабли под всеми флагами, кроме английских. Товар, который мы должны были доставить в Персию, уже лежал на складах, и дальнейшее промедление грозило разорить нас.
        Возможно, что это было не самым лучшим решением и, поступи мой отец по-иному, скорее всего, он остался бы жив. Когда в середине декабря мы с огромными трудностями добрались до Исфахана, то выяснилось, что вся Персия охвачена смутой и мятежом, а с севера в ее пределы вступил со своим Персидским корпусом ужасный русский генерал Скобелев, по прозвищу Ак-Паша.
        Правда, смута помогла нам обогатиться. Отец быстро и по высоким ценам распродал все привезенные им европейские товары и, напротив, очень дешево закупил большое количество шелка, ковров и восточных благовоний, которые теперь надо было доставить в Марсель.
        А вот с этим оказалось все не так просто. Русские, которых мой отец со времен Восточной войны считал врагами, к тому времени по приглашению персидского шаха заняли уже Бендер-Аббас и другие персидские порты. Путь же через Табриз и Армению, как я уже говорила, был перекрыт русской Кавказской армией. Оставалась одна дорога - сперва до Басры, а потом - вверх по Евфрату в Сирию и далее, до любого из средиземноморских портов, имеющих торговые связи с Францией.
        Но в конце декабря русский Персидский корпус взял Басру, и мы со своим товаром снова оказались в ловушке в иранском городе Мохаммера. Потом один человек пообещал отцу провести его караван по горным тропам в обход русских постов, и мой отец согласился, подписав тем самым свой смертный приговор. Охрана нашего каравана была невелика, а ценность товара, если удалось бы доставить его в Европу - огромной. Мы с отцом уже видели себя богатыми людьми. Но все это оказалось лишь миражом…
        На нас напали на рассвете, на третий день после нашего выхода из Мохаммеры. Как я поняла, проводники оказались в сговоре с разбойниками. Мне еще никогда не доводилось пережить такого страха… Люди, со свистом и дикими криками внезапно напавшие на наш лагерь, выскочив из-за холма, имели устрашающий вид и, конечно же, самые ужасные намерения - ограбить нас и убить. Они сразу принялись стрелять по нашему каравану, и я слышала, как пули с мерзким, леденящим душу свистом пролетают над моей головой…
        Наши люди выхватили оружие, но нашему маленькому отряду было не справиться с многочисленной бандой жестоких и опытных убийц… Когда они настигли нас, началась резня. Несколько наших людей пустились в бегство. Я видела, как героически сражается мой отец - он махал саблей направо и налево, отбиваясь от нападавших.
        - Беги, Жак! - крикнул он мне. - Спасайся!
        Я увидела, как мой отец упал, сраженный ударом.
        - Нет! Нет! - закричала я. - Отец!
        Первым моим побуждением было броситься на помощь отцу, но я поняла, что это бессмысленно. Несколько головорезов, мерзко скалясь, уже повернули своих коней в мою сторону. Я пришпорила свою лошадь, поскакав куда глаза глядят. Потом оказалось, что я направилась в сторону занятой русскими Басры…
        Пули свистели над моей головой, и, отстреливаясь на ходу, я удирала от погони, мчась во весь опор, не разбирая дороги. Уроки стрельбы, которые дал мне отец, не прошли даром - выпустив двенадцать зарядов из двух моих револьверов, парочку мерзавцев я все-таки пристрелила. Но погоня за мной продолжалась. Разбойники были упрямы и во что бы то ни стало хотели убить меня.
        Все кончилось неожиданно и для меня, и для моих преследователей. Они уже почти настигли меня, когда дорога вывела меня прямо на заставу русских сosaques, которые поприветствовали бандитов залпом из восьми ружей в упор, а потом, вскочив в седла, саблями изрубили уцелевших. Против этих здоровенных бородатых монстров на свежих конях, способных одним ударом разрубить человека от плеча до паха, у разбойников не было никаких шансов. Конь мой, запаленный в скачке, встал как вкопанный, когда его поводья ухватила сильная рука.
        Помня ужасные рассказы отца, участвовавшего в молодые годы в осаде Севастополя, я уже думала, что попала из огня да в полымя. Но сosaques по отношению ко мне вели себя вполне доброжелательно. Вот только одна беда - они не понимали ни одного моего слова, а я не понимала их. Перезарядив свои револьверы, я стала выгуливать своего коня, чтобы он не пал, запалившись от скачки.
        Примерно через час прискакали еще с полсотни таких же сosaques, а также две подрессоренные брички с пешими солдатами. Старшим над всеми ними был немолодой сухощавый офицер, прямой, как кавалерийский палаш, и жилистый, как старое воловье мясо. Коротко переговорив со стоявшими на заставе сosaques и выслушав мой рассказ о нападении разбойников, он глянул на меня своими пронзительными глазами. Мне показалось, что меня раздели, взвесили и измерили, как новобранца при призыве на службу в армию. Краска залила мои щеки. Меня мучил вопрос - заметил ли он, что я - девушка, а не юноша, или нет?
        Но офицер, отвернувшись, отдавал команды, намереваясь вместе со своим отрядом атаковать разбойников. Мне было предоставлено место в бричке рядом с офицером, а конь, спасший мне жизнь, мог бежать рядом налегке. Я даже слегка ослабила подпругу, чтобы моему верному другу было легче дышать. Конечно, я надеялась, что разбойники захватят моего отца живым, чтобы взять с него выкуп, но в то же время с горечью понимала, что эта надежда призрачна.
        Как объяснил мне изъяснявшийся по-французски офицер сosaques, местные разбойники не желали, чтобы кто-либо узнал об их делах. Русские давно уже подозревали, что местным бандам покровительствует младший сын эмира Мохаммеры Хазаль-хан ибн Джабир, хотя они ни разу не смогли взять его с поличным. Но в любом случае нападение произошло совсем недавно, разбойники обременены добычей, и у нас появился шанс если не спасти моего любимого отца, то хотя бы отомстить за него…

22 (10) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА, ДВА ЧАСА ПОПОЛУДНИ.
        ЛЕВЫЙ БЕРЕГ РЕКИ ШАТТ-ЭЛЬ-АРАБ.

15 ВЕРСТ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ БАСРЫ.
        ПОЛКОВНИК ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ БЕРЕЖНОЙ
        Дело ясное, что дело темное. Банду надо было срочно гасить. Перед тем, как отправиться в погоню, мои люди запустили тактический беспилотник. Короткие приготовления - и рукотворная птица с легким жужжанием ушла в небо, вспорхнув с руки одного из бойцов. Радиус действия этого «летающего глаза» тридцать километров, а максимальная высота три километра. Место нападения разбойников на торговый караван располагалась не более чем в получасе интенсивной конной скачки от расположения русской заставы, и дальности этого маленького разведывательного аппарата вполне должно было хватить для того, чтобы не лезть очертя голову в неизвестность.
        Местные бандиты были хорошими специалистами по устройству засад, но от взора тактического беспилотника, нарезающего круги в вышине, нельзя было укрыться. Кроме того, мало было просто настигнуть нагруженную добычей банду (в таком случае они просто бросили бы груз и растворились в мешанине каменистых осыпей и ущелий), требовалось полностью, под корень, вырубить это бандформирование, дабы обезопасить торговый путь, который в скором времени понадобится нам самим.
        Во исполнение договора с Германией о разделе Старого Света на сферы влияния, пополненная и перевооруженная Кавказская армия под командованием великого князя Михаила Николаевича должна была выступить из Эрзерума на запад в Сирию и Палестину, приводя эти местности под власть русского императора и освобождая сохранившееся со времен Византии православное население от угрозы полного истребления.
        Кстати, кубанские казаки, которыми командовал есаул Долгов, уже привыкли к нашим рукотворным птицам и признавали их нужность и полезность в разведке. Солдат любого века с пониманием относится к командованию, когда оно не бросает его очертя голову под пули, а, в меру возможностей, бережет жизни своих подчиненных. Но, видели бы вы выражение лица этого самого Жака, провожающего взглядом тающий в небесной синеве маленький аппаратик.
        - Югороссо? - спросил он, не отрывая изумленных глаз от тающего в небесах маленького самолетика.
        - Югороссо, югороссо, - подтвердил я, вспомнив о тех слухах, далеких от правдоподобия, которые ходили о нас среди обитателей «просвещенной Европы». Особо сильно почему-то наше появление подействовало на французов, хотя к ним наше отношение было более или менее нейтральным. Ну не было у нас особого желания мстить за руины Севастополя и Парижский трактат, успевшие стать для нас очень далекой историей. Англичане или там австрийцы с янки - это совсем другое дело.
        Кошка, хоть раз съевшая чужое мясо, обладает к таким вещам особым нюхом. Судя по возрасту этого Жака, его папенька в молодые годы, действуя в составе пехотной дивизии зуавов или кавалерийской дивизии спаги, вполне мог отметиться на Альме, под Балаклавой, у Инкермана или же при штурме самого Севастополя.
        Несколько заданных как бы невзначай об этом вопросов подтвердили мои первоначальные догадки как насчет пола моего собеседника, так и в отношении прошлого ее папочки. Да-да, всего лишь после краткой беседы я был готов поставить золотой империал против медного гроша за то, что напротив меня сидит никакой не Жак, а скорее всего Жаклин, то есть девица, давно и успешно изображающая юношу.
        Для местных бесхитростных времен, когда люди привыкли доверять тому, что видят, женщина, одетая в мужское платье - трудная для восприятия экзотика. Но мне, выходцу из другого мира, все это стало ясно с первых же минут общения. Общее телосложение, пластика тела, мимика - все это говорило мне о том, что передо мной отнюдь не парень, а девушка, пусть и выросшая в окружении мужчин. Было видно, что пара револьверов и чуть изогнутый охотничий нож были ей куда привычнее обычного женского рукоделия, а разговоры о достоинствах верховых лошадей и ценах на товары представляли значительно больший интерес, чем женские сплетни.
        Правда, надо сказать, что первым ее инкогнито разоблачил все же не я, а есаул Долгов, хотя ему, как отцу двух дочерей, наверняка бросились в глаза какие-то иные, оставшиеся для меня непонятыми моменты в поведении этой девицы. Вроде бы он даже рассказывал, что его старшая, Шурочка - такая отчаянная девица-кавалерист, осьмнадцати лет от роду, и он постоянно боится того, что, переодевшись в мужское платье, она обязательно сбежит воевать с турками. Есть женщины в русских селениях и, как теперь очевидно, не только в русских…
        Беспилотник обнаружил банду примерно там, где мы и ожидали ее найти - недалеко у разграбленного каравана, примерно в сорока минутах езды легкой рысью или быстрым шагом. Убив всех сопровождавших караван людей, что было видно по большому количеству раздетых до исподнего тел, брошенных на обочине дороги, разбойники встали на дневной привал, не обращая внимания на кружащую в вышине темную точку беспилотника, тем более что она там была не одна - обыкновенных стервятников тоже хватало.
        Караван, который они захватили, перевозил дорогой, но весьма тяжелый и объемный груз, который не было никакого смысла везти обратно в Персию. В связи с войной цены на предметы экспорта - ковры, шелк, благовония и разные безделушки - довольно сильно упали в цене, и выручить хорошие деньги за добычу можно было лишь в том случае, если бы налетчикам удалось обойти наши посты и направиться по Ефрату в Ирак, и далее, в Сирию.
        Кроме того, сами разбойники вряд ли стали бы заниматься торговлей. Значит, должен быть еще кто-то, кто примет товар, заплатив им за него полновесным золотом. И я как-то ни минуты не сомневался, что у этого «кого-то» обнаружится наглая рыжая морда британского происхождения. Судя по тем изображениям, которые передал нам беспилотник, в данный момент как раз и происходил процесс приема-передачи груза от разбойников таинственному незнакомцу и его подельникам. Как говорится, если публика в сборе, то можно начинать шоу.
        Не доезжая примерно километр до нужного места, я остановил отряд и пустил вперед своих людей, поставив перед ними задачу - снять часовых и обеспечить внезапность нашего нападения. Тем временем казаки, негромко переговариваясь, обматывали копыта лошадей тряпками, чтобы раньше времени не спугнуть противника топотом копыт. Примерно через полчаса мои орлы сообщили, что путь чист, а разбойничьи часовые отправились в «страну вечной охоты». «Винторез» - он и в XIX веке «винторез», а мои ребята не растеряли своих профессиональных навыков.
        Все это время Жак, или, если будет так угодно, Жаклин, сильно нервничал, то и дело поглаживая тонкими худыми пальцами то свои револьверы, то отделанную бирюзой рукоятку заткнутого за широкий пояс великолепного охотничьего ножа. Сразу было видно, что ножом ему (ей) пользоваться еще не доводилось. Я бы на его месте предпочел наборную плетенку из кожи или бересты - не так красиво, но зато прекрасно сидит в руке и, будучи измазанной кровью, не скользит.
        - Месье полковник, - все же не утерпев, сказал он мне, - не лучше было бы напасть на бандитов сразу, а не выжидать неведомо чего. Я не думал, что югороссы настолько нерешительны и не могут разгромить обыкновенную банду.
        - Тише едешь, дальше будешь, месье Жак, - философски произнес я, а потом подумал и с ехидной улыбкой добавил: - Или лучше вас называть - мадемуазель Жаклин?
        В ее глазах мелькнул испуг. Однако, быстро придя в себя, она вздернула подбородок и, стараясь твердо смотреть мне в глаза, сквозь сжатые губы произнесла:
        - О чем вы, месье полковник? Я вас совершенно не понимаю…
        Я усмехнулся, любуясь ее разрумянившимся от волнения личиком.
        - Мадемуазель, думаю, что вам нет смысла скрывать свою принадлежность к прекрасному полу, - я старался быть любезным, насколько это было возможно. - Я кое-что повидал в этой жизни, и ваше инкогнито не продлилось и четверти часа.
        Она не выдержала моего испытующего взгляда и опустила глаза. Как она была прелестна сейчас - маленький, взъерошенный сорванец, тайну которого так внезапно раскрыли… Я смотрел на ее худенькие плечи, и мое сердце наполнялось давно забытыми чувствами - нежностью, состраданием и желанием прижать к себе и утешить этого ребенка, эту девочку, которая старалась выглядеть юношей. Похоже, что жизнь ее сегодня необратимо изменилась.
        - Вы можете ни о чем не беспокоиться, Жаклин, - тихо и как можно более доверительно произнес я. - Среди нас вам ничего не угрожает - ваша жизнь, ваша честь и ваша свобода будут под нашей охраной в полной безопасности. Кроме того, французским в нашем отряде кроме меня владеет только есаул Долгов, а у него, знаете ли, та же беда - старшая дочь привыкла к коню, шашке и револьверу больше, чем к иголке и пяльцам.
        - Да, я не Жак, а Жаклин, месье полковник, - тихо произнесла она, - но разве это преступление? Ведь иначе в этих диких краях мне было просто не выжить. Даже отец не смог бы ничего сделать. Женщина тут - просто вещь, говорящее животное, являющееся собственностью отца или мужа.
        - Я вас прекрасно понимаю, Жаклин, - ответил я, - и поэтому мы с месье есаулом пока сохраним ваше инкогнито. Для начала мы выясним - жив ли ваш отец, а потом уже будем принимать решение.
        - Спасибо вам, месье полковник, - с признательностью кивнула она и отвернулась в сторону, наверное, для того, чтобы я не видел блеснувших в глазах слез.
        Да, эта девочка, старающаяся казаться сильной и независимой, все больше и больше привлекала мое внимание. Я чувствовал, что она - интересная и непростая личность. Жаклин была совсем не похожа на «пацанку» из нашего времени. Несмотря на то что она была одета в мужскую одежду, от нее исходила аура неуловимой, и потому особенно волнующей, женственности… В то же время чувствовал себя немного неуютно из-за того, что я, раскрыв ее инкогнито, выгляжу в глазах Жаклин подлым шантажистом, способным воспользоваться ее слабостью. Никогда и ни за что!
        Разгром банды был стремительным и жестоким. Два пулемета и снайперы, засевшие в каменистых осыпях на левом фланге, а потом казаки, атакующие лавой вдоль дороги на успевших отдохнуть конях. Застигнутые врасплох разбойники и их торговые партнеры были вырезаны под корень в коротком и яростном бою. Живьем взяли всего двоих - богато одетого араба - явного главаря банды, и рыжеволосого человека европейской внешности в костюме путешественника. Ведь была же у меня чуйка о болтающемся в окрестностях британском джентльмене, и вот он - майор Смит собственной персоной, решивший выбраться в Европу под личиной добропорядочного французского купца.
        Кстати, и второй пленник тоже оказался птицей высокого полета. Как выяснилось, носил он имя Хазаль-хан ибн Джабир и был вторым сыном эмира соседнего города Мохаммеры. Агентурные сведения о том, что младший сынок эмира подрабатывает разбоем, полностью подтвердились. Ну, этого типа мы еще покрутим и посмотрим, что под это дело Россия может получить от его отца, а что - с персидского шаха, от которого эмир Мохаммеры в последнее время стал слишком уж независим.
        Самого Луи Эжена д’Этьена мы, конечно же, в живых не застали. Чтобы замести следы преступления, все люди, следовавшие с караваном, были вырезаны поголовно - вплоть до погонщиков ослов. Раздетый догола и обезображенный труп отца Жаклин обнаружила среди множества тел, погибших сегодня утром при нападении на караван. Бедная девочка осталась совсем одна в этом мире, и теперь мой долг помочь ей всем, чем смогу. Ведь она только старается казаться сильной, а на самом деле нуждается если не в мелочной опеке, то в сильном мужском плече, на которое можно было бы опереться.

22 (10) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА, ВЕЧЕР.
        ЛЕВЫЙ БЕРЕГ РЕКИ ШАТТ-ЭЛЬ-АРАБ.

10 ВЕРСТ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ БАСРЫ.
        ЖАКЛИН Д’ЭТЬЕН
        Бричка, на которой меня везли, мерно покачивалась на упругих рессорах в такт моим тяжелым мыслям. Люди, ехавшие со мной, буднично и негромко переговаривались на своем языке, не обращая на меня особого внимания. Наверное, они обсуждали то, как лихо им удалось расправиться с разбойниками, и строили дальнейшие планы на будущее, в том числе и в отношении меня. Я не понимала ни одного их слова, но и так было вполне очевидно, что я нахожусь в полной их власти.
        Хотелось плакать, но глаза мои были совершенно сухими. Во мне все словно окаменело в тот момент, когда я увидела мертвое тело отца. Я поняла, что вместе с ним умерла и вся моя прежняя, странная, насквозь фальшивая жизнь. Теперь мне не надо было, скрываясь от всех, притворяться мужчиной, что доставляло мне некоторое облегчение, и вместе с тем на меня навалилась невыносимая горечь утраты самого близкого мне человека.
        Мимо проплывал унылый пейзаж. А небо… небо было безоблачным и ярким, словно и не происходит на земле никаких злодеяний, и не течет кровь, и не льются ничьи слезы… Как бы мне хотелось сейчас завернуться в это небо, словно в мягкое-мягкое голубое одеяло и не думать ни о чем… слиться с мирозданием, потерять свое тело, стать частью природы - только бы не испытывать эту горечь и боль, и страх неизвестности…
        Ведь всего лишь несколько часов назад мой отец был еще жив, он был в прекрасном настроении, шутил и смеялся, строил планы на будущее. А сейчас он лежит в братской могиле, укрытый местной сухой и каменистой землей… Бедный папочка - никогда тебе больше не увидеть милую Францию, не побродить по берегу Роны, не посидеть у камина с бокалом твоего любимого бордо… Как бренна жизнь человеческая и как беспощаден довлеющий над ней рок! Меня утешает только то, что твои убийцы совсем ненадолго пережили тебя, истребленные людьми еще более свирепыми и беспощадными, чем они сами.
        Подумав об этом, я почувствовала непреодолимую потребность пообщаться с Господом и хоть немного облегчить свою душу. Закрыв глаза, я стала молиться Всевышнему, едва шевеля при этом губами.
        - Господь, зачем Ты забрал моего любимого папочку? Он был один у меня в этом мире… Для чего Ты посылаешь мне столь тяжкие испытания? Утешь меня, подскажи, как мне дальше быть… Я доверяюсь Тебе, Отец Небесный, пусть будет на все воля Твоя, прошу лишь - убереги меня от несчастий… Прости, что я жила в чужом обличье… Ведь Ты сотворил меня женщиной. Тебе было угодно изменить сейчас мою жизнь, так прошу - помоги, научи, как выдержать испытания Твои… Благослови этих людей, что спасли меня… Упокой с миром душу моего папочки, да будет он блажен в чертогах Твоих…
        По мере того, как моя горячая молитва возносилась к небу, на душе у меня действительно становилось легче. Господь в благодати своей помог мне смириться с потерей, и скорбь моя теперь стала светлой… Я не замечала, как слезы льются из моих глаз - слезы облегчения и благодарности. Я чувствовала в своем сердце безмерную любовь своего небесного Отца, я ощущала, как Он утешает меня… и поняла, что все будет хорошо.
        А также я поняла и то, что отныне, с этого момента, я бесповоротно стала другой. Я больше не хотела быть мужчиной. Я хотела быть такой, какой и задумал меня любящий Творец…
        - Аминь! - я подняла голову и, открыв глаза, убедилась, что никто по-прежнему не проявляет ко мне интереса. Лишь сидящий поодаль невысокий сухопарый офицер неопределенного возраста с умными проницательными глазами - тот самый, что разговаривал со мной недавно - быстро отвел свой полный участия взгляд в сторону, очевидно, не желая смущать меня. На мгновение мне показалось, что этого чужого мне человека коснулась рука Господа и сейчас Всевышний смотрит на меня его глазами, жалея, будто маленького ребенка. Но он тут же снова взглянул на меня и, наверное, почувствовав что-то, пересел ко мне поближе, так, что его глаза оказались напротив моих. Они, эти глаза, словно участливо вопрошали меня о чем-то… Добрые глаза и немного усталые, в которых холодная сталь смешивалась с теплой синевой…
        - Простите меня, что доставила вам столько хлопот, - тихо произнесла я, отводя взгляд. - Мой отец - это все, что у меня было, и теперь я осталась совсем одна в этом мире. Месье офицер, кто я для вас - нуждающаяся в помощи жертва обстоятельств, случайно попавшаяся на пути, или военная добыча, постельная утеха для вас и ваших солдат? - тут я взглянула на него прямо и открыто.
        - Не бойся, Жаклин, теперь ты под нашей, а точнее, под моей защитой, - уверенно глядя мне в глаза, также тихо ответил он. - Я понимаю твое положение и могу заверить, что никто из югороссов или русских солдат не причинит тебе никакого зла. Это обещаю тебе я, полковник Бережной.
        - Спасибо, месье полковник, - тихо произнесла я, сглотнув застрявший в горле комок. - Я никогда не забуду все, что вы для меня сделали. Но даже если мне и удастся выбраться в Европу, то там я буду никем и ничем, без денег, родни или мужа. Мне останется только стать падшей женщиной, чтобы хоть так зарабатывать себе на жизнь.
        - Т-с-с, Жаклин, - он приложил свою широкую ладонь к моим губам, - не говори, пожалуйста, таких слов. Лучше расскажи мне, что ты умеешь делать?
        - Я с самых малых лет помогала своему отцу, - потупив взгляд, ответила я, - поэтому хорошо умею ездить на лошади и стрелять из револьверов, могу читать и писать по-французски, знаю арифметику и могу вести бухгалтерские книги. Довольно хорошо говорю по-английски, по-арабски и на фарси, немного по-итальянски и по-гречески.
        - Однако, - задумчиво сказал полковник, - это немало. Не каждая девушка может похвастать таким набором умений, а ты уже собралась в падшие женщины. Скажи, ты не думала пойти учиться дальше и поступить в университет?
        - Месье полковник, - горько усмехнулась я, - вы надо мной смеетесь? Для того чтобы учиться в Сорбонне, надо иметь много-много денег. К тому же туда очень неохотно принимают женщин. И вообще, учеба - скучнейшее занятие, которое совсем не по мне. Ну, а потом - кто возьмет на службу девушку без опыта и рекомендаций, когда вокруг столько желающих молодых людей. Лучше уж сразу попытаться поступить в Сен-Сир…
        - Не ершись, Жаклин, - прервал он меня, - обязательно ты должна учиться в Сорбонне? Есть немало и других университетов. Есть среди них и такой, в котором тебя научат тому, чему не учат нигде. Если я дам тебе свою рекомендацию, то и учеба для тебя окажется совершенно бесплатной…
        - И что я должна для этого сделать? - я презрительно сощурилась. - Я не стану ложиться с вами в постель за ваши милости, ясно вам?
        - Ты меня с кем-то путаешь, Жаклин, - окаменев лицом, ответил он, чувствуя явную неловкость, - я не насилую женщин и не покупаю их расположения деньгами, услугами и побрякушками. Продажная любовь не становится менее продажной от того, что расчет осуществляется не в денежной, а в натуральной форме. Я от всей души предложил тебе безвозмездную помощь, как принято у нас, русских, а ты подозреваешь меня черт знает в чем.
        Тут мое лицо залила краска стыда. Жизнь повернулась ко мне еще одной своей стороной. Оказывается, у этих русских, которых в Европе считали немногим лучше диких зверей, практикуется такое истинно христианское отношение к своему ближнему.
        - Простите меня, месье полковник, - растерянно пробормотала я, - я вас совершенно неправильно поняла и… мне очень стыдно, правда… Но дело в том, что моих знаний, наверное, совершенно недостаточно для того, чтобы учиться в вашем университете.
        - Знания, девочка, - мягко сказал он мне, - дело наживное, тем более что таких знаний ни у кого сейчас и нет. Сначала ты поучишься на подготовительных курсах для женщин, ну, а потом, если почувствуешь в себе силы и желание учиться, поступишь и в сам университет. Ты еще совсем молода и несколько лет учебы пролетят для тебя совершенно незаметно.
        - Да, месье полковник, - с грустным вздохом произнесла я, - я была бы совсем не против учиться в этом самом вашем Константинополе. Но как я туда попаду, ведь до него тысяча километров пути, очень опасного пути, между прочим?
        - В ближайшее время, - сказал мне полковник, - часть нашего корпуса направится на север на соединение с основными силами Кавказской армии, и ты тоже сможешь отправиться вместе с нами. Так что это проще всего. Не бойся, югороссы своих не бросают.
        - С каких это пор, месье полковник, - не смогла удержаться я от колкости, - я для вас стала уже своей?
        Он как-то странно посмотрел на меня и произнес:
        - Один очень умный человек, кстати, тоже француз, как-то сказал: «Мы ответственны за тех, кого приручили», - и я изо всех сил стараюсь следовать этим словам.
        - Еще раз простите меня, месье полковник, - покаянно произнесла я, впечатленная словами того умного человека, - Наверное, автор этих слов был очень добрым и мудрым? Мне хотелось бы встретиться с ним и поговорить.
        Мой собеседник пожал плечами.
        - Увы, это невозможно, - грустно улыбнулся он, - этого человека нет среди живущих. Но ты сможешь прочесть его книги и попытаться приобщиться к его мудрости и величию его мысли.
        Я замолкла, думая над сказанным. Он тоже больше не беспокоил меня разговорами, обладая, видимо, чувством такта. Теперь, получив надежду на будущее, я снова была готова смело смотреть жизни в лицо…
        Вскоре мы въехали в город. Я поймала себя на том, что с интересом разглядываю окрестности. Вроде бы обычный восточный город, но русское владычество уже наложило на него свой неуловимый отпечаток. Большой военный корабль на реке под флагом с косым синим крестом, армейские патрули в песочного цвета форме на улицах. Чем ближе к военному лагерю, тем чаще мелькающие то тут, то там женщины с открытыми лицами и мужчины во вполне европейской одежде.
        В самой крепости чудеса продолжились. Месье полковник передал меня с рук на руки какой-то женщине средних лет, которая у этих людей была кем-то вроде домоправительницы. Женщина так же, с рук на руки передала меня двум служанкам, которые отвели меня в местный хамам, помогли смыть пот, пыль и грязь с моего усталого тела и переодели меня в чистую одежду, о которой стоит рассказать отдельно. Признаться, я с неприятным чувством ожидала, что меня сразу же оденут в какие-нибудь ужасные юбки, которые мешают ходить, и к которым я не привыкла, и которые ненавидела. Однако, похоже, никто не спешил делать из меня «настоящую женщину», и это приятно удивило. Вместо женской одежды мне принесли комплект такой же формы, какую носили югоросские солдаты из подразделения полковника Бережного.
        Словом, то, что я увидела в зеркале после того, как надела все это, меня более чем удовлетворило. Я по-прежнему выглядела мальчиком, но мои кудри были вымыты каким-то чудно пахнущим веществом, после чего они стали послушнее и мягче, и я смогла их красиво причесать. На щеках розовел румянец…

«Интересно, а как я буду выглядеть, вернувшись в женское обличье?» - такая мысль первый раз появилась в моей голове. Однако, вспомнив эти лифы, сорочки, корсеты, завязки, застежки - все эти неизбежные неудобства, я тяжело вздохнула и, показав своему отражению язык, отошла от зеркала.
        После сытного ужина, состоявшего из большой тарелки макарон с мясом и кружки крепкого чая, я упала на самую настоящую кровать и, накрывшись одеялом с головой, забылась крепким сном, без сновидений.

26 (14) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ.
        ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ, КАБИНЕТ КОНТР-АДМИРАЛА ЛАРИОНОВА
        Три человека, бывшие для внешнего мира олицетворением Югороссии, сидели за большим круглым столом. Был уже поздний вечер, на улице моросил холодный, нудный и противный зимний дождь, который к полуночи должен был перейти в мокрый снег. В такую погоду хорошо сидеть в тепле, пить горячий чай с плюшками и говорить о разных пустяках. Но люди, собравшиеся в кабинете главы Югороссии, не могли себе позволить посибаритствовать. Они подводили итоги всему тому, что уже успели сделать, и намечали планы на весну, до которой было, что называется, рукой подать.
        А сделано было немало, как в самой Югороссии, так и вне ее. Например, приглашенному на должность министра народного просвещения Илье Николаевичу Ульянову уже удалось создать в Константинополе и других городах и поселках Югороссии сеть начальных и средних школ, которые должны были стать основой системы всеобщего среднего образования. Жуткую смесь из греков, турок и болгар, покрытую тонкой пленкой русских, как пришедших из будущего, так и приехавших из матушки-России, надо было как можно быстрее превратить в просто югороссов, и школе в этом важном деле, по замыслу канцлера Тамбовцева, отводилось особое внимание.
        Для этого еще осенью прошлого года в Константинополе были открыты полугодовые, годовые и двухлетние курсы повышения квалификации учителей, на которые в основном принимали выходцев из Российской империи обоего пола, окончивших полный курс гимназии или реального училища. Полугодовые курсы готовили самых многочисленных и наиболее востребованных на данный момент учителей для начальной школы. Годовые - для неполной, а двухгодовые - для полной средней школ. Обучение было бесплатным, но выпускник подписывал обязательство пять лет отработать по распределению в том населенном пункте Югороссии, куда его пошлют.
        Несмотря на это, желающих поступить на эти курсы было так много, что пришлось даже проводить конкурсные экзамены. Особенно стремились поступить на курсы девушки, потому что получить высшее образование на русском языке для слабого пола в Российской империи было практически невозможно. Владимирские курсы к тому времени уже закрылись, а Бестужевские курсы планировалось открыть только лишь через год. Бюрократическая машина Российской империи всячески препятствовала женскому высшему образованию, и даже император Александр III, проникшийся и осознавший пользу женского обучения, ничего с этим не мог поделать. Ну не рубить же боярам от чиновничества Министерства просвещения и членам Госсовета головы, как это делали Иван Грозный или Петр Великий?! Нет уж, пусть чиновники-ретрограды и мздоимцы сами вымрут, как динозавры или мамонты. А за это время им нужно было подготовить смену и создать в стране кадровый резерв.
        Курсы в Константинополе сочли достойным выходом из этого тупика. Российская империя признала югоросские дипломы наравне с европейскими и отправляла туда на обучение свои мятущиеся души, не находящие себе выхода в духоте родных осин, будучи полностью уверенной, что там их не научат дурному и не превратят в поклонников зловредного Запада. При этом молодых специалистов предполагалось делить примерно в пропорции два к одному, или же по половому признаку. Юноши должны были вернуться в Россию и продолжить свою деятельность на родине, а девушки - остаться в Югороссии и, включившись в работу по созданию системы всеобщего образования, составить пул образованных интеллигентных невест для пришельцев из будущего. Вот, пройдет зима и наступит весна, и зацветут все цветы, причем не только на клумбах. Впрочем, уже сейчас, когда погода к этому располагала, на улицах Константинополя все чаще можно было встретить гуляющие парочки, мужская часть которых была либо одета во флотскую черную шинель, либо в зеленый армейский камуфляж. Любви оказались покорны не только все возрасты, но и все времена года.
        Одновременно те, кому положено, начали присматриваться к детям Ильи Николаевича Ульянова, особенно к старшим: к четырнадцатилетней Анне и двенадцатилетнему Александру. Не очень-то хотелось, чтобы они, как это было в нашей истории, начали бороться с «проклятым самодержавием» и угодили кто на каторгу, кто на виселицу. Нет уж, господа хорошие, никакой «Народной Воли» и прочего политического разврата в этой истории не будет. За народное счастье лучше всего бороться на строго научной основе, с привлечением не только общественного начала, но и всей мощи государства, которое тоже желает счастья своему народу. Иначе это самое государство ждет неминуемая гибель.
        Международные дела тоже, слава богу, развивались в весьма благоприятном для Югороссии ключе. Отношения в треугольнике Югороссия - Российская империя - Германия развивались вполне успешно. Между союзниками было достигнуто джентльменское соглашение о разделе сфер влияния. Югороссия оперировала на Балканах и в Западном полушарии, Российская империя получала Азию, а Германия - Западную Европу и Африку. Захваченная у англичан Мальта медленно, но верно превращалась в главную опорную базу русского Средиземноморского флота, а захват Гибралтара открывал дорогу к переговорам с Испанией по бессрочной аренде (а возможно, и продаже) острова Куба.
        Финансовое положение Югороссии в настоящий момент было вполне благополучным. Югороссия стала тем, чем была Византийская империя в Средние века - «Золотым мостом» между Западом и Востоком. Торговый оборот через Константинопольский порт рос не по дням, а по часам. Немалую прибыль приносил контроль над Суэцким каналом. На Ближнем Востоке со дня на день Кавказская армия должна была отправиться в поход в Сирию и Палестину, возвращая под сень православия прародину всего христианства.
        Правда, были на внешнеполитическом небосклоне и некоторые неприятные моменты. Неделю назад в Ватикане отправился к праотцам (некоторые шепотом говорили, что прямиком в ад) папа Пий IX. Перед смертью он успел издать весьма премерзкую для Югороссии буллу, подвергающую анафеме пока еще некоронованного короля Ирландии Виктора Брюсова и всех тех ирландских католиков, которые с оружием в руках поднимутся против британцев, бесчинствующих на Зеленом острове. Булла была составлена совершенно не по правде и не по совести, исключительно из нелюбви к православной ортодоксии и желания нагадить России. Так что папе, считавшему себя непогрешимым, предстояло длительное - на всю Вечность - кипячение в адских котлах со смолой. А вот перед югоросскими планами освобождения Ирландии появились некоторые вопросы, которые нужно было срочно решать.
        - Недоглядели мы, Васильич, - покачав головой, произнес адмирал Ларионов, добавив между делом несколько соленых морских выражений. - Надо нам было этого ушлепка еще раньше упокоить, тогда у нас не было бы этой головной боли.
        - Упокоили бы этого, Виктор Сергеевич, - развел руками Тамбовцев, - вылез бы другой такой же. В Ватикане православных ненавидят уже почти тысячу лет, в основном за то, что мы не признаем непогрешимость их папы. И наш человек на ирландском троне для католических кардиналов - это все равно, что ржавым серпом по фаберже.
        - Друзья мои, успокойтесь, - полковник Антонова разлила по чашкам чай и пододвинула к своим соседям по столу блюдо с халвой, - вы только попробуйте - какая вкуснятина. А что касается этих папских декретов, то самое главное - там ничего не упоминается про наши кубинско-испанские дела. Что очень хорошо, так как в Испании и Латинской Америке влияние католических пастырей весьма сильно. Предварительные переговоры с испанским послом на эту тему уже завершены, и в Мадриде, страдающем от хронического безденежья, аж подпрыгивают от нетерпения, ожидая подписания договора.
        Что же касается Ирландии, то там религиозный вопрос давно уже сменился национально-освободительным. Скорее ирландцы проигнорируют папскую буллу, а те католические иерархи, которые поддержат Ватикан, просто останутся без паствы. После того, что англичане устроили в Корке, любой другой исход событий просто исключен. Если бы папа выступил только против одного Виктора Брюсова и заклеймил его за принадлежность к православной церкви, это было бы значительно хуже. Тогда среди ирландцев началось бы смятение умов, что совершенно не нужно в преддверии общего антибританского восстания. Но, прокляв борцов за свободу своей страны всех скопом, папа оттолкнул от римской курии ирландцев, совершив огромную ошибку. И я теперь не исключаю того, что в Ирландии появится своя собственная автокефальная православная церковь.
        - Даже так? - удивленно произнес адмирал Ларионов.
        - А вы знаете, Нина Викторовна, наверное, права, - вместо Антоновой ответил адмиралу канцлер Тамбовцев. - Ведь изначально церковь в Ирландии была православной, созданной не римскими, а александрийскими миссионерами, крестившими не только Ирландию, но и Британские острова. До самого завоевания Англии нормандским герцогом Вильгельмом подчинение Риму церковных структур на Британских островах было чисто номинальным, и лишь позже, силой британского оружия церковь в Ирландии была полностью подчинена Риму и полностью обрела католические черты.
        Что же касается церковных догматов, то православных и католиков непреодолимо разделяют только два тезиса. Первый, о непогрешимости папы, который в глазах ирландцев только что был полностью и необратимо опровергнут. Ну, а второй, об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына, не будет настолько важен для ирландских борцов за свободу. Тем более что он, например, не включен и в Символ веры униатской греко-католической церкви, а сие означает, что и сами католики не считают его чем-то принципиально важным. Настроения большинства высшего ирландского католического духовенства после событий в Корке ничем не отличаются от настроений паствы, так что теперь весь вопрос только за идеологической работой и пропагандой. И да здравствует патриарх Дублинский и всея Ирландии!
        - Спасибо, Александр Васильевич, - улыбнулась полковник Антонова, - мне не удалось бы так доходчиво объяснить создавшуюся в Ирландии ситуацию. Вот в этом направлении и должны копать наши люди, чтобы добиться искомого результата. Одновременно надо повнимательнее присмотреться к Риму и постараться сделать так, чтобы следующим папой стал кардинал, наиболее удовлетворяющий нашим интересам. Сделать это несложно, поскольку кардиналы обычно - люди пожилые и имеют свойство неожиданно почивать в бозе, что не удивительно - климат Ватикана весьма вреден для его обитателей. А может быть и наоборот - нужные нам люди могут жить долго и счастливо, особенно если им помогут в этом наши чудо-врачи.
        - Ну, вот и отлично, - произнес адмирал Ларионов, подводя итог импровизированного совещания за чайным столом. - Именно так мы и поступим. Вы, Нина Викторовна, завтра же отправляйтесь на «Адмирале Ушакове» в Кадис, чтобы начать там переговоры о подписании договора об обмене Гибралтара на аренду Кубы. А Виктор Брюсов получит соответствующие инструкции о том, что ему делать со своими католиками, благо там еще никто ничего не знает о папской булле. Ватиканом же займутся наши люди из КГБ, и, Боже, храни кардиналов! А пока давайте выпьем еще по чашечке этого чудесного чая. И попробуйте вот эти пироги с клюквой. Давно я не ел таких вкусных пирогов…

28 (16) ФЕВРАЛЯ 1878 ГОДА.
        КУБА, ГУАНТАНАМО.
        СЭМЮЭЛ КЛЕМЕНС, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ГАЗЕТЫ «ЮЖНЫЙ КРЕСТ»
        В мою дверь негромко постучали.
        - Войдите, - произнес я, оторвавшись от работы над очередным номером нашей газеты.
        В кабинет, прихрамывая, вошел невысокий человек лет тридцати пяти, одетый в застиранную и чуть поблекшую серую форму, с сумкой почтальона через плечо.
        Несколько дней назад тот же самый джентльмен уже заходил ко мне, чтобы передать телеграмму от жены. В ней было всего лишь несколько слов: «Приехали девочки здоровы все хорошо Оливия». Телеграфные реквизиты над этим текстом занимали места больше, чем сам текст…
        Я ей тогда написал в ответ, что, мол, наши телеграммы пересылаются бесплатно, и что мне хотелось бы узнать чуть больше о ее житье-бытье.
        - Здравствуйте, мистер Клеменс, - сказал почтальон, снимая шляпу. - У меня для вас опять телеграмма.
        И он протянул мне такой же конверт, как и в первый раз.
        - Спасибо, - поблагодарил его я. - Кстати, зовите меня Сэм!
        - Как-то неудобно, - смутился он. - Я всего лишь почтальон, а вы все-таки знаменитость.
        - А как вас зовут? - спросил я, с интересом оглядывая собеседника.
        - Джеб Андерсон, сэр! - ответил почтальон, выпрямив спину. - Рядовой первого класса армии Конфедерации.
        - А откуда вы родом, Джеб? - продолжил я свои расспросы.
        - Сент-Луис, Миссури, сэр! - вздохнул почтальон. - Давненько я там не был, почитай что с самой войны.
        - Так вот, Джеб, - улыбнулся я, - оказывается, мы с вами земляки. Я тоже из Миссури, только из Ганнибала. А вы, значит, воевали?
        - Да, сэр! - кивнул почтальон. - Шестой Кентуккийский пехотный полк. Ранен при Шайло в шестьдесят втором. Приехал сюда, хотел было вступить в Добровольческий корпус, да меня не взяли - сказали, мол, с такой ногой ты уже свое отвоевал. Хватит. Как будто все эти молокососы умеют так же стрелять, как рядовой Андерсон! Я ведь был лучшим у себя в роте…
        - Джеб, а почему вы не вернулись домой? - спросил я с некоторым удивлением.
        - Ну уж нет, - ответил почтальон. - Пока я тут устроился почтальоном. А вот когда начнется война за освобождение Дикси, вот тогда пусть только попробуют меня не пустить! Я уже и винчестер себе купил, тренируюсь с ним каждый вечер. Бегун и ходок из меня, конечно, никакой, а вот стрелок я хоть куда.
        - Вот видите, - вздохнул я, - а я вообще в войне практически не участвовал. Так что я сочту за честь, если вы будете называть меня Сэмом, а мне будет дозволено звать вас Джебом!
        С этими словами я протянул ему руку, которую он с удовольствием пожал, - сказав мне в ответ:
        - Все будет именно так, Сэм.
        Как и в первый раз, конверт был чистым, без марки или адреса отправителя, лишь с надписью четкими типографскими буквами: «Сэмюэлу Клеменсу лично в руки». Как только Джеб, прихрамывая, ушел, я тут же вскрыл письмо. Да, на этот раз оно было значительно длиннее, чем в прошлый раз. Что бы ни говорили про мою любимую Ливи, но все-таки по бережливости она все-таки самая настоящая янки…
        Любимый, у нас все хорошо, только мы все по тебе очень скучаем. Первые десять дней мы провели в Константинополе. Когда мы приехали, то нас определили в гостевые покои дворца Долмабахче, а мистер Тамбовцев, которого я давно уже называю Александр, а наши девочки «дядей Сашей», с самого первого дня взял нас под свою опеку. Но первым делом после нашего прибытия нас отвезли в местный госпиталь и еще раз дотошно осмотрели, а потом проверили на каких-то приборах. Девочкам очень понравилось, когда им потом показали, как они выглядят изнутри. И самая главная и радостная новость - русские врачи подтвердили, что у девочек туберкулеза нет.
        Про меня же было сказано, что тот диагноз, который поставили врачи в Гуантанамо, правильный, и меня будут дальше лечить. Курс лечения продолжится около трех месяцев. Кроме того, у меня нашли кое-какие женские болезни, но и их, по словам доктора Богданова - представляешь себе, я даже научилась выговаривать эту фамилию - вскоре полностью излечат, и нам можно будет завести еще детишек!
        Мне дают какие-то лекарства. Предупредили, что у меня может болеть от них живот, но пока, к счастью, в этом плане все нормально.
        А еще нам очень повезло в том, что у нашей замечательной спутницы Летисии де Сеспедес первый семестр обучения в Константинопольском университете начинается лишь первого марта. Поэтому она сидела с девочками, когда я была у врача, или когда меня возили по таким местам в Константинополе, которые девочкам не интересны.
        Александр и его люди показали мне столько необыкновенного: и дворец Топкапы, где мне особенно понравился гарем, и другие османские дворцы, и римские развалины, и церкви, такие, как Святая София и Святая Ирина, только недавно переделанные обратно в христианские церкви из мечетей.
        Кроме того, я купила для нас дом - он находится недалеко от дворца Долмабахче на берегу Босфора, окруженный виноградниками и тенистыми деревьями. Александр рассказал, что он ранее принадлежал одному турецкому паше, который бежал из Константинополя еще до прихода югороссов, после того, как султан, узнав про растрату при строительстве флота, решил его арестовать и, возможно, казнить. Конечно же, султан конфисковал это имение, а теперь оно принадлежало государству.
        Продали нам его меньше чем за половину того, что мы выручили за продажу нашего дома в Хартфорде. Так что денег нам хватит и на ремонт дома, который уже начался. Ни за что другое русские денег не берут - говорят, что мы их гости. Кстати, мне передали твою зарплату и гонорары за твои книги - сумма настолько большая, что денег у нас лишь немногим меньше, чем до покупки дома. Тем более тратить их больше не на что. Даже в санатории с нас совсем не берут денег, хоть я и протестовала.
        А теперь мы на Принцевых островах, точнее, на острове Принкипс, самом большом из этих островов. Представь себе - чудесный парковый ландшафт посреди Мраморного моря. Живем мы в вилле, принадлежащей местной клинике, я лечусь, а девочки ходят в детский садик для детей пациентов. Представляешь себе, они уже немного говорят по-русски - многие пациенты там из Российской империи. В свободное время мы гуляем по прекрасному парку или катаемся на лошадях. Жаль, зима, и море холодное, летом здесь, как нам рассказали, очень неплохое купание. А сейчас даже на лодке мне врачи кататься не рекомендуют, мол, легкие слабые…
        Будем здесь до конца марта, а в начале апреля переедем в наш дом в Константинополе. Обещали, что его к тому времени отремонтируют. Твой кабинет я велела сделать точно таким же, каким он был в Хартфорде. Вот разве что вид из окна теперь не на унылый коннектикутский пейзаж, а на холмы Малой Азии за узкой полоской пролива.
        Ждем тебя! Помни, ты мне обещал, что на войну не пойдешь! Ты нужен и девочкам, и твоей любящей Оливии.
        Я тяжело вздохнул. Я никогда не лгал Оливии, кроме тех немногих случаев, когда я это делал, чтобы она не волновалась. Да, я, конечно, мог бы отсидеться на Кубе, или даже на том острове, кажется, Корву, на котором сейчас проходят тренировки наших ребят. Но у меня перед глазами все время была тюремная камера в Корке, и женщины, которым повезло намного меньше, чем моей любимой Ливи; я вспомнил Джимми Стюарт и могилы его родителей, его друзей и его невесты… А если даже Джеб Андерсон, несмотря на хромоту, рвется воевать, то пусть меня будет любить весь мир - я сам себя не смогу уважать, если я не поеду на ту войну.
        Тут дверь опять распахнулась, и вбежал молодой Чарли Александер.
        - Мистер Клеменс! Мистер Клеменс! - завопил он в восторге. - Я только что услышал разговор двух моряков - флот Конфедерации уже завтра уходит на Корву!

1 МАРТА (17 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА.
        КУБА, БАЗА ГУАНТАНАМО.
        РАФАЭЛЬ СЕММС, АДМИРАЛ КОНФЕДЕРАЦИИ
        - Господи, благослови флот сей и родину нашу! - речитативом произнес высокий человек в рясе католического священника.
        Я перекрестил свое сердце, как водится, и увидел краем глаза, как Игорь Синицын размашисто крестится, только справа налево. А на плацу, замерев, стоят сотни офицеров и матросов в новенькой форме военно-морского флота Конфедерации.
        Первыми наш флот благословили священник-англиканин и священник-пресвитерианец - самые распространенные конфессии на нашем Юге, а теперь и католический священник отец Джон Делорье. После него будут еще баптист и, как ни странно, раввин. Евреи из самых разных общин Юга, к всеобщему удивлению, тоже прибыли в Гуантанамо, некоторые даже со своими кораблями. Как мне сказал один из них, Мозес Каплан, приведший один из лучших наших кораблей, быстроходный пароход «Балерина», который мы торжественно переименовали в «Стоунволл Джексон»: «Юг - это наша родина, и почему это другие должны гибнуть за родину, а мы нет?»
        И последним, по моей личной просьбе, нас благословит православный священник, хотя православных среди нас нет ни одного человека. Или не было, я уже слышал, что некоторые молодые люди уже изъявили желание принять веру наших друзей из Югороссии, вернувших нам надежду на возрождение нашей родины из пепла.
        А завтра с раннего утра мы выходим в далекий поход к острову Корву. По-настоящему вооружена лишь моя «Алабама», и если нам суждено будет напороться на корабли янки, то дать им отпор мы, увы, не сумеем. Поэтому в настоящий момент над нашими кораблями подняты андреевские флаги, а возглавляет наш флот югоросский крейсер «Москва», заканчивающий свой дружеский визит на Кубу.
        Сделано это потому, что на корабли под флагом Югороссии не рискнут напасть даже самые дерзкие пираты. Слишком уж всем памятен молниеносный разгром британской эскадры у Пирея, который учинила гордым «хозяевам морей» все та же «Москва». А уже на Корву нас ждут и новенькие морские казнозарядные орудия русского производства, равных которым сейчас нет в мире, и уже пошитые флаги флота Конфедерации.
        Мы решили сделать их по образу и подобию первого флага нашего славного флота - белые звезды в кругу на синем фоне. Игорь почему-то чуть улыбнулся и, увидев проект нашего флага, пробормотал: «Ну, слава богу, хоть звезды не желтые»… К чему бы это он? Надо будет разузнать об этом поподробнее.
        И вот, наконец, церемония кончилась, и я отправился в здание, переданное нам под штаб. Надо проверить документы - слишком часто в последний момент происходят какие-либо накладки. А потом следует посетить несколько кораблей, посмотреть, действительно ли все там в ажуре, а также в последний раз проверить связь. Дело в том, что югороссы поставили нам три мощных радиостанции с дальним радиусом приема - на «Алабаму», «Джексон» и «Джон Хант Морган», и менее мощные - на все оставшиеся корабли, что должно было вывести управление флотом на совершенно новый уровень. Проверкой связи должны были заняться ребята с «Алабамы» - только у них есть практический опыт работы с югоросскими рациями.
        Югоросские инструктора, которые тоже проследуют с нами на Корву, будут лишь присутствовать при проверке связи, если, конечно, кто-либо из наших не сделает чего-нибудь «такое», что не налезет на голову даже моему чернокожему слуге Джиму, которого Игорь Синицын почему-то упорно называет Обамой.
        Уже по пути на Корву мы займемся отработкой новых возможностей, которые дает нам радиосвязь во время похода. А после перевооружения последуют еще и полномасштабные маневры, необходимые для того, чтобы канониры опробовали новые пушки и научились использовать все их возможности, а капитаны освоили управление кораблями в бою.
        Ведь в недалеком будущем нашему флоту предстоит принять первое боевое крещение. Скорее всего, это произойдет во время операции по поддержке ирландских королевских стрелков и нашего собственного Добровольческого корпуса. Ведь югороссы не будут принимать широкого участия в боевых действиях, ограничившись лишь блокадой острова и бомбардировкой особо важных объектов.
        Я почти дошел до своего кабинета, как вдруг услышал хорошо знакомый голос, который произнес:
        - Мистер адмирал, можно вас на минутку?
        Обернувшись, я увидел Сэма Клеменса.
        - Сэм, я же тебя просил - называй меня просто Рафаэль, - с улыбкой ответил я. - Только, извини, времени у меня сейчас мало. Ты же знаешь, мы завтра уходим…
        - Вот из-за этого я и пришел к тебе, - Сэм неожиданно для меня принял строевую стойку и, сделав полупоклон, произнес: - Рафаэль, возьмите нас - меня и молодого Александера - с собой на Корву.
        - На Корву? - если сказать по правде, я был удивлен. Ведь про нашу цель знали очень немногие. И даже не все мои командиры знали о конечной точке маршрута.
        - Рафаэль, - усмехнулся Сэм, - я все же как-никак редактор газеты. И позволь заметить - неплохой редактор. При этом мне прекрасно известно о том факте, что на Корву находится наш Добровольческий корпус. Логично было предположить, что вы отправитесь именно туда…
        - Ну, допустим, - я лихорадочно думал о том, что ответить Сэму. - А как же «Южный крест»? Ведь вы же его главный редактор.
        В ответ Сэм лишь пожал плечами.
        - Вообще-то, - ответил он, - по нашим планам, я должен был отправиться на Корву в начале апреля. Возможности дальней беспроводной связи, предоставленной русскими, таковы, что мы решили рассредоточить наш персонал - кто-то останется здесь, а кто-то отправится в Константинополь. А я буду с нашими военными на Корву и в Ирландии.
        - Но вы понимаете, что все, происходящее в Ирландии, может быть для вас смертельно опасным делом? - возразил я. - А ведь у вас очаровательная супруга и две прекрасных дочурки…
        - Знаете, - грустно улыбнулся Сэм, - после того, что мне довелось увидеть в Ирландии, и тем более после того, как я уклонился от войны за правое дело в шестьдесят первом, я считаю, что другого выбора у меня просто нет. Пришло время платить по долгам. А о семье в случае моей смерти, надеюсь, позаботятся. Тем более что ройялти за мои книги, смею надеяться, будут выплачиваться и дальше.
        У меня оставался последний аргумент.
        - Но вы понимаете, что никакого комфорта мы вам обещать не можем. Почему бы вам не отплыть на корабле югороссов?
        - И при этом пропустить исторический момент второго рождения флота Конфедерации? - парировал Сэм. - Я знаю, что многое из того, что сейчас происходит - большая тайна. И если надо, я могу опустить некоторые подробности, а кое-какие репортажи вообще отложить на потом. Вы же мне, я надеюсь, расскажете - какую именно информацию лучше не разглашать. Если хотите, то мы можем сделать и отдельную газету для эскадры Дикси. Тем более что молодой Александер уже показал себя мастером фотографии. И сегодня вечером мы представим вам первый выпуск «Южного креста» - про сегодняшнюю церемонию.
        Я задумался. Действительно, такая газета может помочь в укреплении боевого духа наших моряков. Для проформы я поинтересовался:
        - Сэм, а вы сможете публиковать в газете приказы и распоряжения командования?
        - Конечно, Рафаэль! - ответил Сэм.

«Ну что ж, пора капитулировать», - подумал я и сказал:
        - Сэм, у меня на «Алабаме» есть двухместная каюта, которую я смог бы отдать вам с вашим фотографом.
        Глаза у изрядно поседевшего писателя засветились, словно у мальца, получившего игрушку, о которой он давно мечтал.
        - Рафаэль, огромное тебе спасибо! - стал он благодарить меня. - Уверяю, что ты не пожалеешь о принятом тобой решении!
        Я вздохнул и про себя подумал: «Я-то, конечно, не пожалею, а вот ты - вряд ли»…

2 МАРТА (18 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ, ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ.
        МАНУЭЛЬ СИЛЬВЕЛА И ЛЕ ВЬЕЛЛЁЗ, ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МИНИСТР ИСПАНСКОГО КОРОЛЕВСТВА.
        ПОЛКОВНИК АНТОНОВА НИНА ВИКТОРОВНА, ВИЦЕ-КАНЦЛЕР ЮГОРОССИИ
        На столе в маленьком и красиво оформленном кабинете стояли кофейник, чашечки, сахарница, молочница, вазочки с печеньями и фруктами. Антонова пригласила дона Мануэля Сильвелу присесть на резной стул, обитый красным бархатом - наследство, доставшееся от султана Абдул Гамида, - потом сама села напротив него и сказала ему по-французски с очаровательной улыбкой:
        - Я рада видеть вас, сеньор государственный министр. Надеюсь, что вы благополучно добрались до Константинополя, и вам понравились ваши апартаменты.
        - Благодарю вас, сеньора вице-канцлер, - с улыбкой, также по-французски, ответил Силвела, для которого этот язык был не просто языком дипломатии, но и языком его детства. Ведь он родился в Париже и учился в Бордо, прежде чем вернуться в страну своих предков, в которой он достиг высокой должности государственного министра - так в Испании называли главу внешнеполитического ведомства.
        Силвела был относительно молод - ему еще не было и сорока семи лет. До того, как он достиг своего высокого поста, он слыл покорителем женских сердец. Да и сейчас он еще нравился женщинам, даже признанным красавицам. Поэтому и в Югороссии он был готов пустить в ход все свои мужские чары, чтобы добиться успеха в переговорах. Но, увидев полковника Антонову, он, как опытный сердцевед, сразу понял, что, несмотря на всю ее миловидность и дружелюбие, с этой женщиной ему стоит выбрать иную манеру поведения. Мануэль Сильвела сумел разглядеть в вице-канцлере Югороссии совсем не свойственную женщинам силу и твердость. Так что он стал сразу держаться с ней не как с представительницей прекрасного пола, а как с равным ему по опыту и силе духа политиком.
        Все это, впрочем, не помешало ему при встрече галантно поцеловать руку сеньоры Нины и подарить ей огромный букет цветов и пару изящных изумрудных сережек, когда-то привезенных его прапрадедом из Новой Гранады. Тем более что принимали его в Константинополе действительно с таким уважением, о котором он мог только мечтать в Париже или в Лондоне.
        - Конечно, - продолжил Мануэль Сильвела после короткой паузы, - в это время года море часто бывает бурным, но пароход, на котором я прибыл сюда, оказался удобным, и путешествие прошло вполне комфортно. Предоставленные же мне гостевые покои оказались выше всяких похвал. Сеньора, я весьма благодарен за столь радушный прием и надеюсь когда-нибудь расплатиться с вами той же монетой в Мадриде.
        - Сеньор министр, - полковник Антонова была сама любезность, - я надеюсь посетить Мадрид в самое ближайшее время. Возможно, что это будет не только Мадрид, но и некоторые другие города вашего прекрасного королевства. Такие, как, например, Гибралтар.
        - Именно так, сеньора, - улыбнулся Сильвела, - мы ждем не дождемся того часа, когда над Гибралтаром после более чем полутора столетий вражеской оккупации снова взовьется испанский флаг. И, конечно же, мы помним все наши обязательства по нашему предыдущему договору. Хочу добавить, что мы бы предпочли, если бы вы согласились на аренду Роты вместо Гибралтара. Причина простая - если мы, не успев вернуть Гибралтар, сразу же отдадим его другой державе, пусть даже в аренду, то наш народ этого может не и понять. А в Роте удобная гавань и намного больше места. Хватит и для вашей военно-морской базы, и для гражданского порта. Причем, как мы и договаривались ранее, мы готовы разрешить вам построить железную дорогу из Роты в Херес, через который проходит наша дорога из Кадиса в Севилью и далее в Мадрид.
        В обмен на Гибралтар и на строительство дороги мы готовы назначить символическую арендную плату - скажем, одну тысячу песо в год. С условием, конечно, что сам город Рота в пределах городских границ не будет отдан в аренду, и что вместе с флагом Югороссии над порто-франко будут висеть испанские флаги. Вне порто-франко и военно-морской базы будут действовать испанские законы, и любые товары, ввозимые на испанскую территорию, подлежат испанским таможенным сборам. Вот здесь - карты тех участков, которые мы готовы отдать в аренду Югороссии на этих условиях, а также топографическая карта местности между Ротой и Хересом. А вот карта Гибралтара, хотя, конечно, она не столь точна, как нам бы этого хотелось - все-таки крепость с 1713 года принадлежала британцам.
        Сеньора Антонова, поблагодарив Сильвелу, долго и внимательно изучала карты. Минут через десять она подняла голову и сказала:
        - Что ж, сеньор министр, ваши условия более чем щедрые, хотя некоторые параметры прохождения границы арендованных нами участков, а также правовых гарантий нашего там нахождения, неплохо было бы еще раз уточнить. Кроме того, я полагаю, что наша железная дорога должна будет дойти до самой Роты. Я отдам бумаги для доработки нашим специалистам и вашим людям. Уверяю, мы не хотим больше, чем вы предлагаете, просто важно, чтобы между нами не было никаких недомолвок. А сама церемония передачи вам Гибралтара, а также передачи Роты в аренду, состоится в скором времени - это я вам обещаю. Но у меня есть просьба - держите эти документы в секрете, особенно те, что касаются Гибралтара.
        - Кроме меня, - ответил Сильвела, - об этом деле знает лишь его величество и трое моих самых доверенных сотрудников, которые сопровождают меня в этой поездке, а также господин посол.
        - Очень хорошо, - кивнула полковник Антонова. - Сеньор министр, не так давно сеньор посол рассказал нам о том, что вы хотели бы передать Кубу в аренду Югороссии на девяносто девять лет.
        - Именно так, сеньора вице-канцлер, - Сильвела перестал улыбаться, и лицо его стала серьезным и озабоченным. - Мы хотели бы поставить перед вами лишь одно условие - на острове должен чисто номинально присутствовать испанский генерал-губернатор в Гаване. Кроме того, Югороссия должна считать Кубу испанской территорией во время аренды, а также гарантировать возвращение Кубы Испании по истечении срока договора, если, конечно, наши потомки не договорятся о пролонгации договора об аренде по истечении срока действия нынешнего договора.
        Сеньора Антонова кивнула и сказала:
        - Ну что ж, мы внимательно обдумали ваше предложение и готовы на него согласиться при определенных условиях. А именно - пока будет действовать договор аренды, на Кубе будет применяться право Югороссии, а не Испании. Что касается присутствия на Кубе испанского генерал-губернатора, то мы согласны на это и готовы оказывать ему все надлежащие почести в соответствии с его статусом. Но эта должность должна быть чистой номинальной, безо всяких реальных полномочий…
        Сильвела улыбнулся и склонил голову в поклоне.
        - Мы хотели бы, чтобы наш губернатор был представителем Испании при югоросской администрации Кубы, а также человеком, к которому смогут обратиться те, кто захочет вернуться в Испанию, либо у кого будут какие-либо имущественные или другие вопросы в Испании или других ее колониях. Ведь я надеюсь, что те, кто проживает в данный момент на Кубе, смогут сохранить и свое испанское подданство.
        - Мы не возражаем, - полковник Антонова внимательно посмотрела на своего собеседника, - но все то время, пока постоянные жители Кубы будут находиться на острове, они будут рассматриваться нами как граждане югороссийской Кубы и никак иначе.
        - Согласен, - кивнул Сильвела.
        - Далее, - продолжила Антонова, - сразу после передачи острова Югороссии на Кубе будет полностью отменено рабство. Бывших рабов, а также ту часть креолов, которые захотят к ним присоединиться, мы предлагаем перевезти в Испанские территории Гвинейского залива. Насколько мы знаем, вы именно так и поступали в сорок пятом и шестьдесят первом годах. Мы готовы переправить их туда за свой счет, а также выдать им подъемные для обустройства на новом месте.
        - А как насчет тех, кому эти рабы принадлежат в данный момент? - спросил Сильвела. - Некоторые из них, возможно, захотят покинуть Кубу и вернуться в метрополию.
        - Вообще-то аренда предусматривает свободу реформировать Кубу так, как мы посчитаем нужным, - ответила полковник Антонова и тут же успокоила насторожившегося испанца: - Конечно же при условии сохранения номинального испанского суверенитета, но без каких-либо других ограничений. Но в любом случае бывшим рабовладельцам мы выплатим определенную компенсацию - меньше, чем нынешняя рыночная стоимость рабов. Ведь это гораздо лучше, чем освобождение вообще без компенсации, как это уже произошло на островах Карибского моря и в Северной Америке. Мы постараемся, чтобы этот процесс прошел как можно деликатней и безболезненней, поскольку нам нужна успешная и процветающая Куба, а не земля, разоренная в результате революционных экспериментов.
        Сильвела немного подумал и кивнул головой.
        - Кроме того, - продолжила полковник Антонова, - есть большая вероятность того, что многие из тех белых, кто сегодня живет на Кубе, захотят переселиться в Испанию, либо в какую-либо другую испанскую колонию, такую, например, как Пуэрто-Рико. Согласно нашим законам, мы готовы выкупить их земли и другое имущество по декларированной ими стоимости при выплате налогов за 1877 год. Как нам стало известно, большинство плантаторов резко занижают эту сумму. Пусть теперь это будет их проблемой. В договоре об аренде должно быть прописано, что только югороссийские суды на Кубе и в Константинополе будут уполномочены решать любые вопросы, кроме тех, которые будут прописаны в договоре.
        - И на это его величество согласен, - утвердительно кивнул Сильвела, - у него нет никакого желания защищать права тех, кто систематически обманывал испанское королевство.
        - И наконец, - завершила беседу полковник Антонова, - хочу вам напомнить, что мы так и не обсудили сумму арендной платы. Мы готовы платить не более пяти миллионов песет серебром ежегодно.
        С лица испанского министра исчезла лучезарная улыбка. Сильвела нахмурился.
        - Сеньора вице-канцлер, - произнес он, - мы были готовы согласиться на пятнадцать миллионов песет ежегодно. Пусть даже десять. Но пять, увы - сумма слишком маленькая.
        Полковник Антонова саркастически улыбнулась одними краешками губ.
        - Сеньор министр, поймите. В данный момент Куба для вас - колония, которую вам приходится субсидировать. Более того, никто не знает, как скоро наши и ваши «друзья» к северу от Кубы решат избавить вас от Кубы и Пуэрто-Рико. По крайней мере, аннексия обоих этих островов уже не раз обсуждалась их Конгрессом. И никто не знает, когда на Кубе вспыхнет новое восстание, тем более что эти самые «друзья» с севера сделают все, чтобы это восстание произошло. Потом они захватят острова, якобы во имя свободы и процветания местного населения. Более того, мы будем готовы защищать и Пуэрто-Рико, если позволят открыть там базу, например, на острове Вьекес.
        Сильвела, подумал, вздохнул и повторил:
        - И все-таки пять миллионов - это очень мало. Ладно, пусть будет не десять, пусть будет семь миллионов песет… Включая аренду базы на Вьекес.
        Антонова очаровательно улыбнулась и кивнула.
        - Хорошо, сеньор Сильвела, - сказала она. - Вот проект договора. Надеюсь, что там предусмотрено все, о чем мы говорили. И зовите меня просто Нина.
        Сильвела углубился в чтение проекта договора. Его очень удивило то, что там оказалось все, что они только что здесь обсудили, вплоть до ежегодной арендной платы в 84 тонны серебра в год - эквивалент семи миллионов песет.
        - Однако, донья Нина! - удивленно воскликнул Сильвела. - Оказывается, вы заранее предвидели, на каких условиях мы сможем с вами договориться! Я передам этот договор моим сотрудникам, и они смогут обсудить с вашими коллегами те или иные нюансы.
        - Вот и отлично, - полковник Антонова встала и расправила складки своего платья. - А теперь, дон Мануэль, я хотела бы пригласить вас и господина посла на обед к адмиралу Ларионову. Там будет присутствовать и канцлер Югороссии господин Тамбовцев. Если вас это устроит, то мы ждем вас к обеду в столовой дворца ровно через час.

4 МАРТА (20 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА, 23:35.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ, ГОСПИТАЛЬ МЧС
        Два человека сидели за столом, заваленным бумагами, при свете яркой электрической лампы, прихлебывая время от времени горячий цейлонский чай. К чаю у них были свежие божественно мягкие и воздушные кукурузные булочки и вазочка, полная отличного абрикосового варенья. Где-то там, за стенами чисто побеленной саманной времянки дул холодный мартовский ветер с редким дождем. А тут было тепло и уютно из-за потрескивающих в раскаленной печке дров. У профессора Пирогова только что закончилась очередная срочная операция, а профессор Мечников совсем недавно покинул лабораторию, в которой он поставил очередной опыт с дынной плесенью, которой в этих краях было хоть отбавляй.
        Шестидесятивосьмилетний профессор Санкт-Петербургской медико-хирургической академии Николай Иванович Пирогов, отец военно-полевой хирургии, педагог, мэтр и прочая, прочая, прочая, и молодой, подающий большие надежды тридцатитрехлетний профессор Новороссийского университета в Одессе Илья Ильич Мечников, будущий отец отечественной микробиологии, облеченный доверием молодого русского императора.
        У одного из них впереди было почти сорок лет научной карьеры. Другой сделал уже почти все, что мог в этой жизни, и теперь главной его заботой было передать свой опыт новому поколению хирургов. При этом оба они были учеными-медиками, верными клятве Гиппократа, готовыми положить жизнь в борьбе с самыми опасными недугами человечества.
        Познакомились они не вчера. После окончания в 1864 году Харьковского университета Илья Ильич Мечников был направлен для продолжения обучения в Германию, где и встретился с Пироговым, который от Министерства народного просвещения надзирал там за обучением будущих русских профессоров. За те три года, в течение которых Илья Ильич повышал свою квалификацию в Германии, он открыл феномен внутриклеточного пищеварения, новые классы беспозвоночных и методами эмбриологии доказал единство происхождения позвоночных и беспозвоночных животных. Но то были дела давно минувших лет. Сейчас же этих двух знаменитых ученых волновали научные проблемы ближайшего и отдаленного будущего.
        - Илья Ильич, голубчик, - сказал своему молодому коллеге Пирогов, отхлебнув чаю, - только на вас одного надежда. Сколько раз бывало, что, несмотря на все предосторожности, успешно проведенная операция заканчивалась гангреной и смертью больного. А что уж говорить о раненных на поле боя пулей или осколком снаряда? Ведь при этом часто в рану попадают клочья мундира, куски кожи от амуниции, земля и всякая грязь, которую хирург просто не состоянии оттуда извлечь. Запасы лекарств у наших потомков, как бы велики они ни были, однажды закончатся, и только ваша работа может дать нам надежду на излечение множества страждущих.
        - Да что вы, Николай Иванович, - смутился Мечников, - я пока всего лишь скромный ученик, который пытается освоить знания, добытые чужим умом и трудами. Кое-что у меня получается, не без того. Но до благополучного завершения работы мне и моим помощникам еще трудиться и трудиться.
        - Не скромничайте, голубчик, не скромничайте, - по-отечески проворчал Пирогов, - если кто и сможет справиться с этим делом в самые кратчайшие сроки, так это вы. Мне ли, старику, стоявшему у истоков вашей научной карьеры, об этом не знать. Скромность, знаете ли, украшает человека. Но нельзя и сильно перебарщивать с этим украшением.
        - Вы сильно преувеличиваете, Николай Иванович, - тяжело вздохнул Мечников. - Я все равно не удовлетворен существующим положением дел, несмотря на то что первоначальная работа над веществом, выделяемым из культуры паразитирующих на дынях плесневых грибов из рода Penicillum находится в самом разгаре. Мы уже определили нужный нам грибок и перешли к разработке технологии по очистке конечного продукта. На самом же деле это было не так сложно, поскольку нужная нам плесень буквально вездесуща, и в скором времени мы сможем поставить с ее помощью заслон множеству болезней: пневмонии, тифу и в том числе так не любимой вами гангрене.
        Мечников печально вздохнул и снова отхлебнул горячего чаю.
        - Несмотря на этот несомненный успех, Николай Иванович, - продолжил он, - я все же нахожусь в некотором расстройстве. Ведь то лекарство, которое мы рассчитываем получить из этих грибов, будет абсолютно бессильно против такого бича человечества, как чахотка. С тех пор, как умерла моя горячо любимая Людмила Васильевна, я дал себе клятву обязательно победить эту страшную напасть, с одинаковой легкостью отправляющую в могилу нищих и богатых, простых людей и представителей королевских фамилий.
        - Сочувствую вашему горю, Илья Ильич, - участливо кивнул головой Пирогов, - но, насколько мне известно, то лекарство, с которым вы работаете сейчас, тоже немало для вас значит. Ведь оно должно излечивать больных брюшным тифом, от которого едва не умерла ваша вторая жена Ольга Николаевна. Да и сами вы тогда чуть было не отдали Богу душу.
        - Когда Ольга заболела тифом, я был в таком отчаянии, - признался Мечников, - что сам добровольно выпил культуру тифозных бацилл. Но все кончилось хорошо. Очевидно, Бог сжалился над нашей семьей, и мы оба остались живы.
        - Илья Ильич, хорошо все, что хорошо кончается, - произнес Пирогов, назидательно подняв вверх указательный палец, после чего заметил: - Кстати, о чахотке. В мире потомков чахотка уже побеждена, пусть даже и не окончательно. Неужели они не раскрыли перед вами секрет своего чудо-лекарства?
        - Раскрыли, Николай Иванович, - воскликнул Мечников, тряхнув своей черной, как смоль, бородой. - Но работа с бактериями из рода Streptomyces, способными дать требуемое нам лекарство, пока еще находится в самом начале. Вы представляете себе - подобных бактерий имеется более шестисот видов, но не более дюжины из них могут быть полезными человеку. К сожалению, среди потомков не нашлось ни одного моего коллеги - микробиолога, и теперь для получения лекарства нам придется перебрать огромное количество бактерий, большинство из которых абсолютно бесполезны для борьбы с болезнетворными бактериями.
        - Илья Ильич, Илья Ильич, - тяжело вздохнул Пирогов, - вы еще так молоды, и у вас все еще впереди. Послушайте меня, старика. Самое главное - будьте внимательны и дотошны в делах, и успех, несомненно, вас не минует. Разумеется, чахотка, или как ее называют потомки, туберкулез, в свое время тоже будет побежден. И в этой победе, несомненно, будет доля и вашего труда. Чудес на свете не бывает, и лишь тяжелым повседневным трудом можно найти путь к успеху. Кстати, сколько бактерий пришлось перепробовать открывателю лекарства против чахотки в том мире, и сколько у него ушло на это времени?
        Мечников порылся в стопке лежащих на столе бумаг и извлек на свет божий нужный листок.
        - Э-э-э, Николай Иванович, - произнес он, - в конце тридцатых годов XX века, группа американских микробиологов, работавшая под руководством уроженца Российской империи Зельмана Ваксмана, по заказу Американской ассоциации по борьбе с туберкулезом, после семи лет предварительных работ за четыре года поисков перебрала более десяти тысяч видов почвенных бактерий, которые были кандидатами на роль источника требуемого лекарства. Одни из обнаруженных препаратов были слишком токсичными для человека, другие имели слишком слабый эффект. И только к концу этого четырехлетия был получен препарат, получивший название стрептомицин. Еще три года ушло на клинические испытания и подготовку производства. И лишь через четырнадцать лет с начала поиска данный препарат начал применяться для борьбы с туберкулезом и проказой.
        - Вот, Илья Ильич! - сказал Пирогов, поставив чайник на блюдце. - Без помощи со стороны вашим американским коллегам потребовалось четырнадцать лет для достижения успеха. Я, знаете ли, верю, что у вас все пройдет значительно быстрее, и уже через три-четыре года вы дадите человечеству лекарство против чахотки. И оно будет вам благодарно. Да-с! А пока не забивайте себе голову ерундой и идите, ложитесь спать. Ваша юная супруга Ольга Николаевна, наверное, вас уже заждалась. Ей-богу, пока еще не поздно, осчастливили бы себя и нас двумя-тремя, а можно и поболее, детишками, ибо велел Господь - плодитесь и размножайтесь. А умным людям, вроде вас, эта заповедь вдвойне полезна, ибо в противном случае на Земле останутся одни дураки.

7 МАРТА (23 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ.
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР И ХАРЬКОВСКИЙ ГУБЕРНАТОР ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ КРОПОТКИН
        Вот так, волею судьбы и государя-императора я оказался в Константинополе, столице нового государства Югороссии. А все началось с того, что я отправил свою дочь Александру в поездку по Европе, дабы девица посмотрела мир и могла получить яркие впечатления от знакомства с мировыми центрами науки и просвещения.
        Именно там, во время своего вояжа во Францию, моя дочь Александра познакомилась с неким молодым человеком, который оказался офицером с легендарной эскадры адмирала Ларионова - главы Югороссии. Ну, я все прекрасно понимаю - дело молодое, девушка ищет себе рыцаря без страха и упрека, который служил бы ей и поклонялся ее красоте. Молодость она тем и хороша. Потом пройдет немного времени, и у девушки появится новый поклонник, а старый будет благополучно забыт. А там, глядишь, подвернется жених из приличной семьи, мы с супругой выдадим ее замуж и будем нянчиться с внуками.
        Но все оказалось гораздо серьезней. Шурочка, похоже, не на шутку влюбилась в этого Виктора Брюсова. Ее словно подменили. Она уже не желала посещать балы и театры, а сидела тихо дома у окна и о чем-то молча думала. Я попробовал серьезно поговорить с ней о ее будущем, о том, что недалек тот час, когда ей пора будет выйти замуж и покинуть родительский кров. Но она во время нашего разговора вдруг неожиданно разрыдалась, да так, что мне едва ее удалось успокоить. Потом Шурочка призналась, что она любит одного лишь Виктора и ни за кого другого выходить замуж не собирается.
        Неожиданно я получил письмо от канцлера Российской империи графа Игнатьева. Николай Павлович вспомнил наших общих знакомых, передал мне от них поклоны и пригласил при случае заглянуть к нему в гости, если я окажусь в Петербурге с оказией. А в конце этого, казалось бы, ни к чему не обязывающего письма была приписка:
        Дмитрий Николаевич, я слышал, что Ваша дочь Александра познакомилась в Париже с одним весьма достойным молодым человеком - Виктором Брюсовым. Хочу сообщить Вам, что сей юноша по своему происхождению вполне достоин занять трон одного из европейских государств. Впрочем, об этом я хотел бы переговорить с Вами при личной встрече.
        Сказать честно, любезный Николай Павлович весьма меня озадачил, если не сказать большего. Я оставил дочь в покое, а как только по делам службы мне потребовалось посетить Петербург, я немедленно туда отправился, послав записочку графу Игнатьеву с сообщением о своем прибытии. Вечером того же дня я получил от него приглашение отобедать.
        Канцлер Российской империи встретил меня как старого друга. Он пригласил меня к столу, который был сервирован на три персоны. На мой немой вопрос - кто еще разделит с нами трапезу - граф лишь таинственно подмигнул мне.
        Не успели мы сесть за стол, как дверь в столовую распахнулась, и вошел… сам государь. Он доброжелательно кивнул в ответ на мой поклон и сел за стол. Слуги стали подавать блюда.
        Император сам начал разговор, ради которого, собственно, меня и пригласили в Петербург. Для начала он поинтересовался ходом дел в моей губернии, спросил о здоровье супруги и детей - сына Николая и дочери Александры. Я сразу понял, о чем далее пойдет речь. И не ошибся.
        - Скажите, Дмитрий Николаевич, - спросил он, - а как вы относитесь к тому, что ваша дочь Александра состоит в переписке с офицером из Югороссии?
        Я немного замялся. Дело в том, что только от государя я узнал, что Шурочка переписывается с Виктором Брюсовым. Ай да хитрюга! Ай да тихоня! Обидно только, что государь знает об их тайной переписке, а родной отец ничего не ведает!
        Заметив, что выражение моего лица изменилось, государь улыбнулся и сказал:
        - Дмитрий Николаевич, вы не сердитесь на вашу дочь. Похоже, что она сделала правильный выбор. Виктор Брюсов - достойный молодой человек, к тому же из славного рода королей Ирландии и Шотландии. Вы, наверное, знаете, что Ирландия бурлит недовольством, и в ней вот-вот может вспыхнуть восстание против британской деспотии. А если Ирландия станет свободным государством, то на ее трон может быть приглашен… Вы, наверное, догадались - кто может стать королем Ирландии?
        И государь хитро посмотрел на меня. У меня перехватило горло и гулко забилось сердце. Получается, что моя дочка, выйдя замуж за этого Виктора Брюсова, станет королевой Ирландии! Я хотел найти для нее подходящую партию - ведь род наш идет от самого Рюрика, - но на такое даже и не надеялся!
        Но потом я задумался. Насколько я помнил, род Брюсов в России - потомков сподвижника императора Петра Великого - пресекся еще в конце прошлого века.
        Я осмелился спросить об этом государя. Император переглянулся с графом Игнатьевым и после небольшой паузы Николай Павлович сказал:
        - Видите ли, Дмитрий Николаевич, действительно, род потомков короля Ирландии Эдуарда Брюса в Российской империи пресекся. Но это совсем не значит, что в других странах не осталось потомков этого храброго короля, убитого британцами в битве при Фогхарте в 1318 году. Одним из таких наследников Эдуарда Брюса и является Виктор Брюсов. Да, он не подданный Российской империи, а югоросс.
        - Так кто же такие, эти самые югороссы?! - воскликнул я. - О них так много говорят, и порой я читаю в газетах о них такое, что просто отказываюсь верить в то, что там написано!
        Государь и канцлер опять переглянулись.
        - Дмитрий Николаевич, - произнес император, отодвигая в сторону тарелку. - Я бы посоветовал вам совершить небольшое путешествие в Константинополь, чтобы поближе познакомиться с этими самыми югороссами. Думаю, что такая поездка пойдет вам на пользу. Заодно вы можете взять с собой и вашу дочь. Ей тоже будет интересно посмотреть на соотечественников своего жениха. Ведь, как я понимаю, вы, Дмитрий Николаевич, уже не будете возражать против брака вашей дочери с Виктором Брюсовым? Если это так, то я завтра же вручу вам официальное приглашение посетить Константинополь, направленное лично вам канцлером Югороссии господином Тамбовцевым.
        Мне осталось лишь кивнуть головой в знак согласия. Было очевидно, что из-за сердечной привязанности моей Сашеньки наша семья оказалась втянутой в хитросплетения международной политики.
        Прошло несколько недель после той беседы в Петербурге. И вот мы, наконец, добрались до Константинополя. Прежде всего меня удивила чистота и порядок в этом восточном городе. Не в каждой европейской столице можно чувствовать себя так комфортно и безопасно. Многое из того, что я здесь увидел, неплохо было бы ввести и у нас в Харькове.
        Уже на причале нас встретил посланец канцлера Югороссии, который препроводил меня с дочерью в гостиницу. Там нам с Александрой дали время отдохнуть с дороги и привести себя в порядок. Аудиенция у канцлера была назначена на вечер следующего дня. Так что у меня и у Сашеньки днем было немного свободного времени, чтобы провести небольшую экскурсию по Константинополю и познакомиться с его достопримечательностями.
        Меня поразили корабли югороссов, стоящие на рейде, и особенно один огромный корабль, просто циклопических размеров. Мне удалось увидеть, как с его палубы, напоминающей ипподром, взлетел какой-то аппарат, похожий на огромную стрекозу. Он поднялся в небо и стал совсем маленьким.
        Удивило меня так же и то, что никто из местных жителей даже не обратил внимания на это фантастическое зрелище. Видимо, оно было настолько обыденным здесь, что его уже перестали замечать. Потом мы с Сашенькой зашли в храм Святой Софии, над которым был установлен православный крест, и помолились там под огромным сводом этого знаменитого собора, построенного еще при византийском императоре Юстиниане.
        А вечером, в назначенное время, я подошел к воротам дворца Долмабахче, в котором располагалась резиденция канцлера Югороссии. Часовой, стоявший у входа во дворец, выслушав меня и прочитав приглашение господина Тамбовцева, достал из кармана маленькую черную коробочку и сообщил в нее о моем прибытии. Выслушав ответ, он сделал приглашающий жест. Я прошел в великолепный сад, когда-то принадлежавший турецкому султану.
        В глубине сада меня ожидал пожилой седобородый мужчина с широкой и открытой улыбкой. Он сердечно пожал мне руку и представился:
        - Александр Васильевич Тамбовцев, канцлер Югороссии и ваш покорный слуга. Если вы не возражаете, то мы прогуляемся немного по этому прекрасному парку, после чего пройдем ко мне, чтобы продолжить нашу беседу и выпить чашку отличного чая.
        Я кивнул, и мы с господином Тамбовцевым не спеша пошли по дорожке, посыпанной желтым песком…

8 МАРТА (24 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ.
        ДОЧЬ ХАРЬКОВСКОГО ГУБЕРНАТОРА ДЕВИЦА АЛЕКСАНДРА ДМИТРИЕВНА КРОПОТКИНА
        Вот я и очутилась в Константинополе, о котором мне так много писал Виктор. Боже мой, как я бы хотела увидеть здесь его самого! Но, как я поняла, он сейчас, словно древний викинг, отправился завоевывать себе королевство с оружием в руках.
        Я, конечно, уже о многом догадывалась. Правда, то, что я узнала здесь, превзошло все мои ожидания. Мой батюшка, встретившись вчера вечером с канцлером Югороссии господином Тамбовцевым, пришел в гостиницу уже за полночь. Я сквозь сон услышала, как открылась дверь в гостиную. Потом он прошел в свою спальню, где пытался уснуть, но, похоже, сон к нему не шел. Он долго ворочался на своей постели, потом встал, прошел снова в гостиную и там закурил.
        Мне очень хотелось тоже встать и выйти к нему в гостиную, чтобы поговорить с отцом и узнать - о чем он беседовал с югоросским канцлером. Однако, поразмыслив, я решила, что лучше с ним об этом потолковать завтра, когда он немного успокоится. Вскоре я уснула и проспала почти до полудня.
        Разбудил меня батюшка, осторожно постучав в дверь моей спальни.
        - Шурочка, пора вставать, - сказал он ласковым голосом. - У нас с тобой сегодня очень важная встреча.
        Я нехотя выползла из-под теплого одеяла и потянулась.
        - Сейчас, батюшка, - крикнула я, - подожди немного. Я только умоюсь и оденусь.
        Батюшка терпеливо дожидался, когда я буду готова. Выйдя в гостиную, я увидела, что он сидит в кресле у окна и читает сегодняшние газеты. Время от времени он морщился - видимо, еще не привык к несколько необычной местной орфографии. Получая письма от Виктора, я тоже не раз спотыкалась, наткнувшись на весьма своеобразное написание некоторых слов. Это, и еще некоторые, весьма отличные от наших общепринятых, манеры поведения, убедили меня в том, что югороссы - это не совсем русские.
        - Дочка, - неожиданно строго сказал мне батюшка, - вчера я был приглашен поужинать к господину Тамбовцеву. Ты ведь знаешь, кто это?
        Я кивнула, и он продолжил:
        - Так вот, от него я узнал, кто такой Виктор Брюсов и кем он может стать в самое ближайшее время. И потому я хочу спросить у тебя, дочка, - ты любишь этого человека?
        Я почувствовала, как вдруг вспыхнули мои щеки, а сердце в груди застучало быстро-быстро. Смахнув невесть откуда взявшуюся слезу, я зажмурилась, вздохнула и, словно бросаясь в ледяную воду, произнесла:
        - Да, папенька, я его люблю, очень люблю…
        Не жива и не мертва, я стояла, ожидая, что гнев моего любимого батюшки сейчас обрушится на меня. Но в гостиной было тихо, подозрительно тихо, лишь тиканье больших настенных часов монотонно и бесстрастно разбивало время на секунды, тем самым подчеркивая остроту момента…
        Я осторожно открыла глаза… Папенька стоял рядом и с улыбкой смотрел на меня.
        - Ну, что ж, доченька, если ты любишь его, а он любит тебя - так, во всяком случае, об этом сказал мне вчера господин Тамбовцев, то мне остается лишь благословить тебя и его. Совет вам да любовь. Я не буду препятствовать вашему браку, - сказал он тихим и неожиданно добрым голосом.
        Тут случилось то, о чем я потом вспоминала с краской стыда. Я завизжала от радости, запрыгала, как маленькая девочка, а потом бросилась на шею батюшке. От неожиданности он чуть не упал, однако не спешил пресекать мои восторги - он довольно улыбался, понимая, что только что сделал меня самым счастливым человеком на свете.
        Потом, когда он и я немного успокоились, батюшка поведал мне, о чем он вчера беседовал с канцлером Югороссии. Главным образом разговор шел обо мне и о Викторе - моем Викторе! Действительно, как я и предполагала, ирландцы готовятся поднять восстание против британцев. Виктор Брюсов отправился в Ирландию, чтобы возглавить восставших, а потом, когда восстание победит и англичане будут изгнаны с острова, его коронуют, и он станет полноправным ирландским монархом.
        Господин Тамбовцев по секрету сказал, что после этого Ирландское королевство будет признано Югороссией и Российской империей. Для начала этого вполне достаточно. Другие страны рано или поздно последуют их примеру.
        Став королем Ирландии, Виктор должен найти себе королеву. И этой королевой буду я! И мой батюшка чрезвычайно доволен этим. Ведь наш род знатен, и мой брак с потомком ирландских королей не будет выглядеть неравным. Кропоткины - из рода Рюриковичей, а моя матушка, в девичестве - фон дер Борх, принадлежала к немецкой ветви знаменитого и древнего рода Борджиа. Один из фон дер Борхов даже был магистром Ливонского ордена.
        Кстати, среди моих предков по матери были и ирландцы. Ее бабушка - дочь графа Ласси, дослужившегося при императрице Анне Иоанновне до чина генерал-фельдмаршала. А Ласси - древний нормандский род, издревле обосновавшийся в Ирландии. Мой прапрадедушка гордился бы мною, узнав, что его праправнучка станет королевой Ирландии.
        Батюшка также сказал мне, что канцлер Тамбовцев пригласил нас на обед во дворец Долмабахче, где будет присутствовать адмирал Ларионов - глава Югороссии. Адмиралу очень хотелось познакомиться со мной. Батюшка так же намекнул мне, что господин Ларионов - весьма умный и авторитетный человек, с мнением которого считается даже государь-император.
        И вот я во дворце, который совсем недавно принадлежал турецкому султану. Адмирал Ларионов оказался добрым и улыбчивым человеком, который сразу же произвел на меня хорошее впечатление. Похоже, что и я понравилась ему. Он сделал мне несколько комплиментов и предложил отведать ароматного чаю с вкусными пирожными.
        С моим батюшкой адмирал разговаривал уважительно и серьезно, и посоветовал ему беречь себя, а также усилить охрану.
        - Дмитрий Николаевич, - сказал адмирал Ларионов, - по имеющейся у нас информации, на вас, возможно, будет совершено покушение. Я хотел вас предостеречь и посоветовал бы не появляться в городе без охраны. Господин Тамбовцев передаст вам специальный жилет, который можно поддевать под мундир. Этот жилет не будет мешать вам в повседневной жизни и в то же время обезопасит вас от выстрелов из пистолета. Поверьте, мое предупреждение основано на вполне достоверной информации. Граф Игнатьев подтвердит вам, что я редко ошибаюсь в своих предсказаниях.
        Потом адмирал задумался и добавил:
        - Дмитрий Николаевич, а что, если вам, после того, как ваш будущий зять станет королем Ирландии, отправиться вместе с прелестной мадемуазель Александрой в Дублин. Я полагаю, что вы, с вашим опытом, могли бы оказать немалую помощь молодому Ирландскому королевству.
        Батюшка попытался было возразить - дескать, в России не принято искать службу за пределами империи, на что адмирал Ларионов сказал, что никто не намерен требовать от него сменить подданство. А он берется уладить этот вопрос с императором Александром.
        По лицу батюшки я поняла, что предложение адмирала Ларионова пришлось ему по душе.
        Там же, чуть позднее, мы познакомились с великой княгиней Болгарской Ириной, кстати, югоросской, и ее супругом - Сергеем Максимилиановичем, бывшим герцогом Лейхтенбергским. Они пришли, чтобы побеседовать с адмиралом Ларионовым.
        Мы с батюшкой откланялись, а великая княгиня Ирина шепнула мне на прощанье, чтобы я завтра заглянула к ней, чтобы поговорить о наших, чисто женских делах. Приглашение мною было принято с большим удовольствием.

10 МАРТА (26 ФЕВРАЛЯ) 1878 ГОДА, УТРО.
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, ГАЛЕРНЫЙ ОСТРОВОК
        Низкое серое небо сыпало мелкой снежной крупой. По юлианскому календарю шел конец февраля, по григорианскому - начало марта. Эта весьма условная календарная весна ничуть не влияла на погоду, которая, как это часто бывает в Питере, по-прежнему оставалась вполне зимней. Но тут, в крытом эллинге, где готовились к закладке первого в балтийской серии дальнего парусника-винджаммера под рабочим названием «Транспорт», было относительно тепло и сухо. Гудели огнем расставленные повсюду железные печи, рдели угли в кузнечных горнах, в которых раскалялись добела головки заклепок.
        Отдельно от всех, в углу эллинга ожидал своего выхода батюшка со служками и церковным хором, готовый, как и положено в таких случаях, отслужить молебен перед началом работ и освятить процесс закладки корабля.
        Распоряжался в эллинге генерал-лейтенант корпуса корабельных инженеров Иван Сергеевич Дмитриев, один из самых опытных русских кораблестроителей этого времени, начинавший свою службу еще в 1814 году, в возрасте одиннадцати лет, с должности ученика тиммермана, то есть старшего корабельного плотника на Николаевских верфях Черноморского адмиралтейства. С тех пор минуло без малого шестьдесят пять лет, деревянные парусники почти полностью сменили, сперва деревянным колесным, а затем и железным винтовым пароходом.
        Впереди было время стали и пара, но Иван Сергеевич не чувствовал себя лишним человеком и в этом новом мире. Дожив до седых волос, он не стеснялся учиться всему новому, что появлялось в кораблестроительном деле. Так с 15 июня 1868 года он состоял председателем корабельного отделения морского технического комитета и занимался на этой должности в основном подготовкой к строительству железных паровых судов… Именно под его руководством были построены первый в России и сильнейший на то время в мире башенный броненосец «Петр Великий», а также первый в мире броненосный крейсер «Генерал-адмирал».
        Помогал генерал-лейтенанту Дмитриеву молодой тридцатитрехлетний корабельный инженер Николай Евлампиевич Кутейников. Третий участник того памятного совещания у молодого государя Александра III, кораблестроитель и вице-адмирал Андрей Александрович Попов, находился сейчас в Николаеве, где со дня на день должна была состояться закладка головного корабля черноморской серии океанских скоростных грузовых парусников. В принципе, это должен был быть один общий проект, возможно с незначительными вариациями в соответствии с местными условиями.
        Строили винджаммер в том самом эллинге, в котором шесть лет назад строился корпус «Петра Великого», который тогда назывался просто «Крейсером». Корпус винджаммера был почти той же длины, как у первого русского броненосца, и прекрасно помещался в подготовленный для него эллинг. А еще тут был наиболее опытный в России инженерно-технический персонал и самые подготовленные рабочие. Как-никак это было одно из самых первых судостроительных предприятий России, основанное еще Петром Великим. Именно из этих соображений постройку корпуса прототипа всей серии и отдали сюда, на Галерный островок. Пусть пока на кильблоках лежали только первые секции наборного стального киля, но если закрыть глаза, то можно было увидеть величавый четырехмачтовый красавец-парусник, стремительно рассекающий обтекаемым белоснежным корпусом океанские волны и перевозящий в своих необъятных трюмах груз русской ржи и пшеницы, чилийской селитры, бразильского каучука или кофе, китайского и индийского чая.
        Впрочем, при общей полезной нагрузке в четыре тысячи метрических тонн, это судно можно будет использовать и как войсковой, и как переселенческий транспорт. И даже как пассажирское судно, с учетом того, что его необъятные трюмы на уровне второй и третьей палуб смогут вместить большие запасы продовольствия, фуража и пресной воды.
        Суета в эллинге достигла максимума, когда в его приоткрытых воротах показались генерал-адмирал и великий князь Константин Николаевич, а также его венценосный племянник, император Александр III. Пройдя по специально для него раскатанной ковровой дорожке, император и его августейший дядя, курировавший в семье военно-морское ведомство, прошли к будущей носовой части корабля, где рабочие уже готовили к сборке первые элементы наборного стального киля.
        Там же лежала специальная серебряная закладная доска, на которой гравер изобразил силуэт будущего парусника, его название - «Афанасий Никитин», и год закладки - 1878-й. Такая доска должна была быть привинчена к килю закладываемого корабля у форштевня. Копии этой доски полагалось поднести в дар императору, генерал-адмиралу, главному конструктору и его помощнику, надзирающему за постройкой.
        Но первым за дело взялся батюшка. Все присутствующие, от императора до последнего подсобного рабочего, обнажили головы. Под пение церковного хора, в облаке сладковатого дыма из кадила, протоиерей, читая молитву, шел вдоль будущего киля, густо кропя все и вся вокруг себя святой водой и наполняя помещение ароматом мирры и ладана, на какое-то время перебивших царящий здесь и ставший привычным запах стальной окалины и машинного масла.
        Наконец молебен был окончен, будущий корабль освящен, после чего, сначала император, а потом и все остальные, размашисто перекрестившись, надели шапки. По кивку инженера Кутейникова рабочий вытащил клещами из горна первую заклепку, сияющую добела раскаленным концом, и сунул ее в отверстие, соединяющее наборные пластины будущего киля, к крайней из которых уже была привинчена винтами закладная доска.
        Торжественность церемонии несколько нарушил император Александр III. Решительно скинув на руки адъютанту каракулевый полушубок и китель, он закатал рукава и подошел к клепальщику, сказав:
        - А ну-ка, братец, отойди в сторонку, позволь царю-батюшке разогнать по жилушкам кровушку молодецкую!
        Оправка клепальщика в могучих руках венценосного коваля смотрелась как детская игрушка. Больше полугода ежедневных тренировок вместе с основным составом специальной роты штабс-капитана Бесоева до предела отточили и без того не слабые физические кондиции императорского тела. Теперь, если бы старичок Арни повстречал русского императора, то ему только бы и осталось, что заплакать от обиды и убежать прочь. Ибо то, чего он добился годами многолетних тренировок, поедая кучу разной химической дряни, этому русскому медведю было дано все от рождения.
        В несколько ударов царственный коваль расплющил головки, сначала одной, потом и второй заклепки, намертво соединив первые элементы киля, после чего отдал оправку обратно его владельцу. Пройдет несколько минут, раскаленные заклепки остынут и намертво зафиксируют между собой детали киля. Дело было сделано, начало постройке корабля положено, что все присутствующие отметили громкими криками «ура!» и бросанием вверх шапок и картузов. Теперь за работу должны были взяться рабочие.
        Правда, после ухода именитых гостей мастер прикажет потихоньку высверлить «царские» заклепки и переклепать все по новой. Но в историю непременно войдет тот факт, что первый корабль серии был собственноручно заложен русским царем.
        При этом вручную клепать весь огромный стальной корпус никто и не собирался. Впервые в мире здесь должны были применены пневматические клепальные молотки, позволяющие резко ускорить сборку. Если корпус «Петра Великого» от закладки до спуска на воду простоял на стапеле три года, то почти равные ему по размерам корпуса винджаммеров должны быть готовы к спуску на воду уже через семь-восемь месяцев. Военно-транспортному флоту Российской империи отныне - быть!

12 МАРТА (28 ФЕВРАЛЯ) МАРТА 1878 ГОДА.
        ЛОНДОН, ВЕСТМИНСТЕР, ПАРЛАМЕНТ ВЕЛИКОБРИТАНИИ.
        ГЕНРИ БУВЕРИ ВИЛЬЯМ БРАНД,1-Й ВИКОНТ ХАМСДЕНСКИЙ, СПИКЕР ПАЛАТЫ ОБЩИН БРИТАНСКОГО ПАРЛАМЕНТА
        Я посмотрел на старинный зал Палаты общин. Слева и справа от меня находились ряды скамеек, на которых сидели парламентарии. В первых рядах - самые важные и заслуженные члены своих партий, в задних рядах и на галерке - новички и люди, имеющие меньший вес в нашем законодательном собрании. Там же сидели и ирландские парламентарии из Лиги Самоуправления, выступавшие за ирландскую автономию. Всех их мы благополучно исключили из Парламента, равно как и прочих ирландцев, которые хоть раз заикнулись об автономии, либо просто связанных с Лигой. Остались лишь немногие ирландские члены парламента, которые никогда не выступали за автономию их убогого острова.
        Но даже они, те, кто раньше сидел снизу, на почетных местах, были изгнаны на галерку, причем в задние ее ряды. Я сам настоял на этом - не хватало мне еще видеть их постные рожи во время наших заседаний. Кроме того, оттуда не так-то просто вмешиваться в работу парламентариев - кого интересуют выкрики с галерки?
        И результат не замедлил сказаться. Теперь все они стараются изо всех сил доказать, что они большие англичане, чем любой из нас. Конечно, ни один настоящий английский джентльмен ни за что не поверит, что они нам ровня. Все ирландские католики, даже такие, которые внешне похожи на нас - не более чем быдло. Как сказал Артур Уэлсли, первый герцог Веллингтон, когда его обвинили в том, что он - ирландец, «даже если ты родишься в конюшне, это не делает тебя лошадью».
        А вот ирландские протестанты, такие, как покойный герцог - они британцы, как и все мы. Более того, именно они в большинстве своем - главные противники проявления какой-либо мягкости в отношении Ирландии. И у билля, который мы будем обсуждать сегодня, два соавтора-ирландца - Томас Александр Диксон из Данганнона, представителя моей Либеральной партии, и консерватор Дэвид Роберт Планкет - первый барон Ратмор.
        О чем этот билль, можно понять из его названия - «О мерах по усмирению ирландского мятежа».
        Я дал слово барону Ратмору, как самому именитому из авторов этого законопроекта. Но, к сожалению, мое решение оказалось большой ошибкой - голос его подействовал на находящихся в зале как снотворное. Барон решил зачитать весь законопроект, от корки до корки, несмотря на то что копии его уже были переданы всем членам парламента. И где-то примерно через час я и сам вдруг с удивлением заметил, что начинаю клевать носом на своем месте спикера. А вот многие другие члены парламента, особенно те, кто сидел в задних рядах, уже откровенно дрыхли, при этом даже громко храпели. А досточтимый барон даже не успел дочитать до конца предисловие к биллю. Надо было срочно спасать ситуацию.
        - Барон, я полагаю, что все члены парламента ознакомились с законопроектом. Может, вы нам еще раз зачитаете основные его пункты?
        Как я и ожидал, барон, оторвавшись от бумажки, беспомощно посмотрел вокруг и начал что-то мямлить. Говорить не по бумажке он никогда не умел, и каким образом в Дублинском университете, депутатом от которого он был, его выбирали в Парламент, для меня до сих пор остается загадкой. Но тут барона посетила здравая мысль:
        - Виконт, я полагаю, что все это может неплохо сделать мистер Диксон.
        Услышав эти слова, названный джентльмен встал, поклонился залу и произнес:
        - Уважаемый спикер Палаты, уважаемые офицеры Палаты, уважаемые члены Палаты! Все вы получили текст законопроекта. Но позвольте мне напомнить вам, что наша родина в опасности! Мы находимся в состоянии необъявленной войны с русскими. Франция, Германия и Испания тоже спят и видят, как бы откусить кусок побольше от нашей страны и созданной ею колониальной империи. И я говорю всем - не будет этого! Наши колонии останутся британскими! А уж тем более британскими должны остаться государства Союза - Англия, Шотландия и многострадальная Ирландия, на которую нацелились многочисленные мятежники, возглавляемые королем-самозванцем, неким Виктором Брюсом, по слухам, выходцем из Югороссии. Более того, это чудовищное порождение ада - Югороссия - всячески поддерживает Виктора Брюса. Но мы, ирландцы, не хотим монарха-самозванца! Для нас существует лишь один монарх - король Англии!
        Аплодировали стоя все - и консерваторы, и либералы, и представители маленьких партий. За две минуты Диксон сумел сделать то, на что Ратмор безрезультатно потратил час - Парламент проснулся и теперь рвался в бой. Я подумал, что неплохо бы найти ему должность повыше - этот человек явно мог быть полезным, а его не слишком аристократическое происхождение, да еще и факт рождения в Ирландии, не позволят ему стать реальной угрозой для лидеров нашей партии.
        Тем временем Диксон перешел к сути вопроса.
        - Закон, который мы сейчас обсуждаем, называется биллем «О мерах по усмирению ирландского мятежа». Ведь мятеж фактически уже начался - на Рождество в Корке начались крупные волнения, подстрекаемые эмиссарами этого самого Брюса. Наши доблестные солдаты сумели подавить мятеж, но по всей Ирландии теперь распространяются гнусные и лживые слухи о якобы жестокости нашей славной армии, слухи, которым ни один трезвомыслящий человек не поверит. Но им верит немалая часть невежественного мужичья, к тому же папистов по вероисповеданию. К моему глубокому сожалению, есть и аристократы, склонные верить этой лжи, такие, как граф Коркский, которого вчера вывели из состава Палаты лордов. Мы все же надеемся, что граф в скором времени поймет всю глубину своих заблуждений и сможет вернуться на свое законное место в этой высокочтимой Палате.
        Но мы не можем позволить себе проявить мягкотелость к неграмотной, тупой и грязной массе католиков. Поэтому мы требуем следующее. В Ирландии нужно ввести правосудие военного времени. Любая клевета на власть и на нашу армию и флот должна караться длительным лишением свободы в одной из каторжных тюрем королевства. Любая поддержка мятежников, как и участие в мятеже, либо поддержка этого самозванца Брюса, в отдельных случаях должны караться смертной казнью. Все наши солдаты получают полную неподсудность по обвинениям в жестоком обращении с католиками, даже если их обвинят в смерти или якобы имеющим место случаям насилия. Лично я не поверю, что англичанин заинтересуется грязной и плохо пахнущей самкой католика…
        - А кто именно будет вершить правосудие? - выкрикнул кто-то с галерки.
        - Сэр, если бы вы прочитали законопроект, то вы бы не задавали мне подобные вопросы. Впрочем, я повторю для тех, кто не успел прочитать до конца проект этого законопроекта: мы создадим специальные военные суды в главных городах нашего ирландского королевства - в Дублине, Белфасте, Килкенни, Корке, Голуэе и Слайго.
        - Мистер Диксон, - неожиданно спросил меня лорд Генри Кавендиш, один из заслуженных членов парламента от Либеральной партии. - Я прочитал законопроект барона Ратмора и ваш, но там не было указано - где именно вы намереваетесь содержать преступников. Королевские каторжные тюрьмы находятся, например, в Австралии…
        - Лорд Генри, - начал было мямлить барон Ратмор, - конечно, те, чья вина не столь значительна, будут отбывать наказание в местных тюрьмах. А вот особо опасных преступников мы предлагаем отправлять в Лондон, где их или публично казнят, или поместят в одну из каторжных тюрем с особо строгим режимом.
        - Ну, во-первых, многие из них наймут местных адвокатов и, возможно, добьются пересмотра дела. А если их судить здесь, в Англии, такое маловероятно. Во-вторых, мы все прекрасно знаем, что осуществляющие блокаду нашего побережья русские и югоросские корабли время от времени заходят в Ирландское море. Таким образом, любой транспорт с преступниками может быть перехвачен ими, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ведь у Британии просто нет флота, способного помешать их разбою. По этой же причине отправка мятежников в Австралию на каторжные работы тоже пока невозможна.
        - А что вы предлагаете, милорд? Отпускать этих бестий? - криво усмехнувшись, спросил Диксон у лорда Кавендиша.
        - Да нет, что вы, что вы, - лорд от возмущения даже всплеснул руками. - В Слайго находится хорошо укрепленная и надежная тюрьма. Недавно, после того, как мы арестовали их бывших депутатов, там расквартировался полк наших славных «красных мундиров». Так что содержать заключенных в той тюрьме вполне безопасно. Им вряд ли кто сможет помочь. Тех же, кто будет приговорен к смертной казни, можно будет прилюдно там же повесить - все необходимое для этого там уже имеется.
        Последовавшее затем голосование стало не более чем формальностью. А через три часа мы узнали, что и Палата лордов проголосовала точно так же, как и мы.
        Меня же сейчас занимал лишь один вопрос - похоже, что у меня неожиданно появился соперник. И как мне теперь обезопасить себя от этого проклятого лорда Кавендиша?
        Часть 2
        Накануне грозы

14 (2) МАРТА 1878 ГОДА, УТРО.
        ОСТРОВ КОРВУ.
        ВИКТОР БРЮСОВ, ПОКА ЕЩЕ НЕКОРОНОВАННЫЙ КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ
        Тучи, из которых с утра крапал мелкий теплый дождик, к обеду разошлись. Выглянувшее солнце яркими красками заиграло на покрытых зеленью склонах вулкана Калдейран и окружающих его холмах, а также на раскинувшейся вокруг острова нежно-лазурной безбрежной океанской глади и уютно устроившимся на ее поверхности кораблям Конфедерации, которые, убрав паруса, стали похожи на огромных морских птиц со сложенными крыльями, чуть заметно покачивающихся на морских волнах. Если посмотреть наверх, то можно увидеть вечно окутанную шапкой тумана вершину горы Монте Гроссо и парящих в выси морских птиц, которых здесь невероятное множество. И климат тут замечательный - средняя температура в январе +18 градусов по Цельсию, а в июле +24. Короче, вечная весна. Но нам недолго осталось любоваться местными красотами и наслаждаться божественным климатом. Труба зовет в поход.
        В основном десантный корпус был уже сформирован, обучен и прошел боевое слаживание. Вскоре прибудут волонтеры из Российской империи. В основном это офицеры, унтера и солдаты, прошедшие войну за освобождение Болгарии и добровольно вызвавшиеся помочь освобождению еще одного народа Европы. Вообще, с людьми, имеющими реальный боевой опыт, слышавшими свист пуль и разрывы снарядов, работать куда проще, чем с восторженными мальчиками, у которых еще на губах не обсохло молоко. Они пришли к нам биться за идею, а нам хочется отправить их обратно к мамке, чтобы она их как следует отшлепала. Вот и гоняют инструктора таких юнцов на тренировках и учениях до седьмого пота, так, что засыпая вечером, они плачут от боли в мышцах и костях, а утром встают, и форсированный курс молодого бойца начинается сначала. Но нет людей упрямей и настойчивей ирландцев, а глядя на них, держат марку и молодые конфедераты.
        Старики же конфедераты, сражавшиеся всю войну с янки, только смотрели на юношей с взором горящим, подкручивая усы, и радовались тому, что на смену им идет достойная молодежь. Они-то уже прекрасно знали, что понадобится солдату на войне, а что является для него лишним. В принципе, именно Гражданская война в Штатах была первой, в которой массово применялись такие новинки военного дела, как рассыпной строй, скорострельная артиллерия, картечницы Гатлинга, а также траншеи вместо люнетов и эскарпов.
        Но, в связи с глубокой провинциальностью Северной Америки, европейская военная мысль как-то не обратила особого внимания на эти события, тем более что армиями по обе стороны фронта командовали дилетанты, совершавшие одну ошибку за другой. Настоящую же революцию в военном деле теперь следовало ждать только вместе с войнами начала XX века: англо-бурской, русско-японской и, самое главное, Первой мировой.
        Мы же готовили своих бойцов к войне совершенно другого типа, с применением артиллерийского огня с закрытых позиций, ручных гранат, унитарных патронов с бездымным порохом, механических пулеметов и дальнобойных мелкокалиберных винтовок. Даже банальная картечница Гатлинга при правильном употреблении способна стать настоящей «косой смерти», укладывающей тысячами неприятельских солдат.
        Как стало известно недавно, вскоре к нам должен прийти транспорт, на котором будет тысяча новеньких трехлинейных винтовок Мосина. Нам предоставили их для испытаний в реальной боевой обстановке. По информации из заслуживающих доверия источников, сие изделие Сергей Иванович изготовил на основе механики автомата Калашникова с некоторыми упрощениями, превратившими его в винтовку с отъемным магазином. Гильза у патрона безрантовая с проточкой, пуля остроконечная, оживальной формы, порох пироколлодийный от Дмитрия Ивановича нашего Менделеева. Но, в общем, когда мы получим, тогда и оценим сей замечательный девайс.
        А сейчас, поскольку каждый солдат должен знать свой маневр, у нас пройдет совещание с командным составом. Настало время довести до людей план операции, который мы весь последний месяц в глубокой тайне разрабатывали с майором Рагуленко. Это настоящий гений маневренной войны и мастер таранного удара, которому в подметки не годятся местные доморощенные стратеги. Только, пожалуй, генерал Форрест, который сам широко практиковал мобильную войну, понимает и одобряет его планы.

14 (2) МАРТА 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ОСТРОВ КОРВУ, ШТАБНАЯ ПАЛАТКА
        - Господа, - обратился я к собравшимся, - обстановка в Ирландии резко осложнилась. Теперь, после того, как всему миру стали известны кровавые события, произошедшие на Рождество в Корке, власти Британии приняли так называемый билль «По усмирению ирландского мятежа». Никакого мятежа еще нет, так кого же лондонские джентльмены собрались усмирять? Скажу вам прямо - они собрались усмирять ирландский народ, усмирять, бросая в тюрьму его лучших сыновей и дочерей и вешая их без суда и следствия. По их людоедскому плану, Ирландия должна быть превращена в пустыню, где еще лет сорок не будет расти трава…
        - Не бывать этому! - вскочил со своего места горячий, как ирландский суп, чаудер Денис Маккарти. - Ваше королевское величество, ведите нас в бой, и мы раз и навсегда изгоним этих поганых «красных раков»[1 - Прозвище «красные раки» в XVII -XIX веках носили солдаты британской регулярной армии за цвет своего мундира.] с нашей земли!
        - Разумеется, мой храбрый Маккарти, - величественно кивнул я, с трудом удерживаясь от смеха - настолько нелепо и театрально выглядел мой верный сподвижник. - В самое ближайшее время я поведу вас в бой, и тогда наша Ирландия навсегда станет свободной. Никто не будет указывать вам, как молиться и на каком языке разговаривать. Это обещаю вам я, православный король католической страны, выросший в весьма далеких отсюда местах, но всей душой преданный родине своих предков. Ирландия будет свободной.
        - Да, ваше королевское величество, - пылко произнес Маккарти, - Ирландия будет свободной. Говорите, что мы должны сделать, и, клянусь спасением своей души, мы не пожалеем ничего ради ее свободы.
        - Не клянитесь ничем, молодой человек, - с хрипотцой в голосе произнес генерал Форрест, - вспомните, что написано об этом в Евангелии от Матфея: «не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий, ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя, ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». И вспомните о том, что папа Пий Девятый, епископ Рима, викарий Христа, преемник князя апостолов и прочая, прочая, прочая, перед тем как испустить дух, подверг всех вас, сторонников ирландской свободы, анафеме и отлучению от таинств католической церкви, или как это у вас там называется…
        - Старый маразматик перед смертью спятил, - воскликнул Маккарти, - новый папа обязательно отменит эту буллу, и тогда все снова станет, как и было.
        - Это совсем не обязательно, Денис, - сказал я, - папа не сошел с ума, просто он был одержим злобой к России из-за событий в Польше. И совсем не факт, что тот, кто придет ему на смену, не будет разделять подобных убеждений. Если ты хочешь вернуть мне клятву верности и удалиться восвояси, то это твое право, я никого не удерживаю силой.
        - Ни за что, ваше величество, - вскочил со своего места Маккарти, - скорее я перейду в православие, чем нарушу данную мной клятву. Я думаю, что все наши люди меня поддержат. Перед Богом и людьми вы - мой король, только вы и больше никто - ни выжившая из ума старая дура Виктория, ни ее сынок, распутник Альберт. А если Рим будет этому противиться, то ему же хуже, вся страна отринет веру предков и перейдет в православие вслед за своим королем.
        - Ты ошибаешься, Денис Маккарти, - как можно мягче сказал я, - изначально Ирландия была именно православной страной, ибо крестили ее миссионеры, прибывшие не из Рима, а из Александрии, а католичество огнем и мечом принес на нашу землю не кто иной, как английский король-убийца Генрих Восьмой…
        Шокированный Маккарти сел на свое место и задумался, но вместо него тут же встал адмирал Рафаэль Семмс.
        - Простите меня, господа, - немного ехидно произнес он, - спор о вере и временах настолько древних, что о них никто не помнит, в данном собрании несколько неуместен. Может быть, нам стоит заняться делом и обсудить, каким образом мы будем освобождать от англичан вашу Ирландию?
        - Знамя, - процитировал я одного философа, - это всего лишь цветная тряпка, прибитая гвоздями к деревянной палке, но за него солдаты идут на смерть. Вера - это такое же знамя, только находящееся внутри нас, которое говорит нам, ради чего надо жить и за что умирать.
        - Да вы еще и философ, ваше величество, - восхитился генерал Форрест, впервые назвав меня королевским титулом, - когда у солдата нет веры в дело, которому он служит, то армия превращается в стадо и терпит поражение.
        - Наверное, это так, генерал Форрест, - кивнул я. - Но все-таки адмирал Семмс прав, давайте займемся делом. Должен сказать, что срок нашего выступления уже определен. Оно назначено на Пасху 21 апреля сего года. План операции не предусматривает восстания мирного населения. Вместо этого мы, при поддержке военных флотов Российской империи и Югороссии, должны будем одновременно высадиться в четырех основных пунктах Атлантического побережья Ирландии. В Корке высаживается шотландская бригада имени Роберта Брюса, в Лимерике - Добровольческий корпус КША, в Голуэе - Королевские стрелки…
        - Это только три пункта, Виктор, - заметил внимательно слушавший меня Оливер Семмс, - а где будет четвертый?
        - Четвертым пунктом, - ответил я, - будет считающийся до сего времени неприступным замок-тюрьма в Слайго. И для того, чтобы не пострадал ни один заключенный, брать его будет югоросский морской спецназ. Мы не хотели, чтобы в освобождении Ирландии принимали участие русские или югоросские солдаты, но англичане, приняв свой кровожадный билль, сами вынудили нас к тому, чтобы мы вмешались в это дело. И запомните, господа, залог нашего успеха заключается в быстроте, натиске и синхронности действий. Война за свободу Ирландии должна быть стремительной, как удар молнии. Только тогда мы сможем победить врага с минимальными потерями. Ирландия будет свободной!

15 (3) МАРТА 1878 ГОДА.
        ЛОНДОН, СКОТЛЕНД-ЯРД.
        РОБЕРТ АРТУР ТАЛБОТ ГАСКОЙН-СЕСИЛ, 3-Й МАРКИЗ СОЛСБЕРИ
        За столом, покрытым зеленым сукном, находились трое. С одной стороны расположился молодой денди весьма легкомысленного вида, одетый по последней моде - весьма безобидный молодой человек, если не знать, что это - сам начальник отдела уголовных расследований, сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент. Напротив него сидели двое, постарше, одетые в строгие костюмы, которые легкомысленными никак не назовешь.
        - Что это означает, маркиз? - с неподражаемой смесью учтивости и чуть заметного высокомерия, то есть в манере, свойственной выпускникам некоторых закрытых учебных заведений Британии, отреагировал на мое появление сэр Говард.
        - Сэр Говард, - я слегка кивнул своему собеседнику, - не подскажете, где я могу найти сэра Эндрю Кэмпбелла и сэра Роберта Пейсли?
        - Маркиз, ваше поведение недопустимо! - неожиданно взорвался сэр Говард, мгновенно забыв о своей учтивости. - Вы врываетесь в отдел уголовных расследований, где я провожу совещание с вышеуказанными сотрудниками. Если вам нужно переговорить с моими людьми, подождите в курительной комнате, третья дверь справа. Когда мы закончим, я вас позову. Конечно, хотелось бы сначала узнать, о чем именно вы хотите говорить с ними. Имейте в виду, что я их начальник, и все контакты с ними должны проходить с моего согласия.
        - Согласен с вами, сэр Говард, - улыбнулся я, - они должны проходить с согласия начальника отдела.
        - Именно, маркиз, - раздраженно бросил сэр Говард, - но я не вижу никакой разницы…
        Мой ответ был резким, без тени всякой учтивости.
        - Зато я ее вижу, сэр Говард! Ознакомьтесь. Вот постановление премьер-министра о моем назначении на ваше место. Конечно, это ниже моего достоинства, но вы успели натворить тут столько дел…
        Сэр Говард прочитал бумагу, слегка побледнел и сказал:
        - В таком случае разрешите мне откланяться, господин новый глава отдела. Посмотрим, как долго вы им останетесь.
        - Увы, сэр Говард, не разрешу, - я повернулся в сторону чуть приоткрытой двери и, повысив голос, произнес: - Приступайте, джентльмены.
        В кабинет вошли двое полицейских, а трое других встали в дверях, заблокировав выход.
        - Сэр Чарльз Эдвард Говард Винсент, - я постарался, чтобы мой голос был бесстрастным, как у спикера парламента, - вы обвиняетесь в государственной измене. Сэр Эндрю, сэр Роберт - ваши фамилии тоже вписаны в ордер на арест.
        - Позвольте ознакомиться с этим ордером, - сардонически улыбнулся сэр Говард.
        - Извольте, - ответил я, достал из кожаного портфеля, который держал в руках один из полицейских, еще одну бумагу и протянул ему.
        Тот прочитал ее, скорчил недовольную физиономию и сказал:
        - Ну что ж, ваша взяла, маркиз. Только не могли бы вы удовлетворить мое любопытство?
        - Постараюсь, сэр Говард, - ответил я.
        - Так вот, - сэр Говард старался выглядеть невозмутимо, хотя, как я понял, внутри него все кипело, - я хотел бы знать - на основании чего был выдан сей ордер? Я уж не спрашиваю, почему меня вдруг решили заменить на вас, зная ваш талант к интригам.
        - Сэр Говард, - хотя он попал в яблочко, но я улыбнулся самой доброй и ласковой улыбкой, на которую только был способен, - это все из-за вашей любви к ирландским мятежникам. Как вы, вероятно, слышали, Парламентом был принят закон о мерах по подавлению ирландского мятежа. Чуть позже был принят дополнительный закон, запрещающий какую-либо помощь или поддержку этим самым мятежникам.
        - И при чем здесь я и мои подчиненные? - осведомился сэр Говард.
        - У меня есть докладная записка от начальника полиции Белфаста, согласно которой ваши люди предупредили ирландского преступника Фергуса Мак-Сорли, что дало ему возможность покинуть Белфаст и раствориться где-то на просторах Ирландии. Кроме того, вот здесь список других проявлений подобной мягкотелости к мятежникам со стороны ваших людей. Более того, в некоторых случаях вы письменно подтверждали полномочия ваших людей в том или ином вопросе. Так что и ваши люди, и вы повинны в государственной измене. Вам повезло, сэр Говард, что и вы, и ваши подчиненные являетесь дворянами и не подлежите повешению по приговору полевого суда. Более того, у вас будет возможность подать апелляцию на мое решение в Олд Бейли, либо лично его величеству. Но, согласно дополнительному закону, вы все это время будете находиться под стражей в Тауэре.
        - Ну что ж, маркиз, я вас понял, - холодно кивнул сэр Говард, - вы позволите мне одеться?
        Получив разрешение, Винсент не спеша надел плащ, критически осмотрел себя в зеркало, после чего закрутил шарф вокруг шеи и взял со столика цилиндр. Затем он взглянул на своих людей и добавил:
        - Джентльмены, ваша очередь.
        И пока те надевали свои плащи, он спросил у меня:
        - Маркиз, я посылал докладную записку в Парламент, где порекомендовал ограниченную автономию Ирландии и делегировать некоторые полномочия. Полагаю, что в таком случае у нас был бы реальный шанс противостоять этому самозванцу Виктору Брюсу. Тем не менее там не только не последовали моей рекомендации…
        - Но и решили назначить меня на ваше место, - опять улыбнулся я. - То, что вас арестовали - это лично мое решение, но, поверьте мне, более половины депутатов Парламента меня в этом поддержат. Ведь они очень хорошо знают, что давать самоуправление ирландцам сродни тому, чтобы дать автономию готтентотам - то есть абсолютно неприемлемо. Так что, с вашего позволения, полицейские отведут вас в присланную за вами и вашими людьми карету. Надеюсь увидеть вас на прогулке во дворе Тауэра в самое ближайшее время… Давно там не рубили голов. Жаль. А пока я останусь здесь - нужно будет ознакомиться с вашими преступными решениями и, поелику это возможно, не допустить, чтобы ваше предательство принесло плоды…
        Уже стоя на выходе из кабинета, Винсент с горечью произнес:
        - Послушайте, вы, маркиз! Быть может, мне и моим людям отрубят голову, но теперь, после идиотских решений, принятых Парламентом, Великобритания и вы все не доживете и до Мидсаммер Дэй. Ведь нам удалось узнать, что так называемый ирландский король Виктор Брюс Первый не просто самозванец, но еще и офицер Югороссии, действующий с ведома и по повелению своего правителя. А это означает, что на самом деле мы имеем дело не просто с ирландскими мятежниками и каким-то самозванцем, а с операцией Югоросского Кей Джи Би, возможно, действующего с одобрения молодого русского императора, отнюдь не пылающего любовью к Соединенному королевству. Развязав террор против ирландцев на основании несуществующего мятежа, вы провоцируете русских и югороссов на прямое военное вторжение, при том, что наша страна находится в полной политической изоляции и за нее некому заступиться. Напротив, все наши соседи только и ждут, когда нас начнут убивать. Французы жадно смотрят на нашу Индию, североамериканцы жаждут наложить лапу на Канаду, даже ничтожная Голландия не прочь округлить свои владения за счет нашей Австралии.
        - Не надо меня пугать, Винсент, - усмехнулся я, - русские и югороссы не посмеют напасть на нас на нашей же земле. Не посмеют, и все тут! И не старайтесь меня разжалобить или переубедить - теперь ваша судьба в руках одного лишь Господа.

17 (5) МАРТА 1878 ГОДА, УТРО.
        ОСТРОВ КОРВУ.
        ВИКТОР БРЮСОВ, ПОКА ЕЩЕ НЕКОРОНОВАННЫЙ КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ
        Утро этого дня ознаменовалось прибытием транспортного каравана из Константинополя. На этот раз это были не «Колхида» с «Североморском», а все четыре БДК, сопровождаемые «Адмиралом Ушаковым». Дело в том, что на этот раз караван доставил не столько грузы, сколько людей. Более двух тысяч русских солдат, унтеров и офицеров, имеющих боевой опыт недавно окончившейся Балканской кампании, изъявили желание послужить в русской добровольческой бригаде пока еще несколько виртуального Ирландского королевства. Солдат и унтеров отбирали из числа выслуживших срок действительной службы, предложив им за вполне приличную по российским меркам денежку помочь освобождению ирландского народа от британского гнета. Контракт предлагался на три месяца с возможным, но не гарантированным продлением. Но даже если брать по минимуму, то рядовой, отслуживший в бригаде полный срок минимального контракта, по возвращении домой сразу становился зажиточным хозяином и завидным женихом.
        С офицерами разговор был немного другой. Те из них, что находились на действительной службе, взяли в своих частях отпуск «по семейным обстоятельствам» и были, по сути, волонтерами. Другие, пришедшие из отставки, заключали контракт на те же три месяца, как и нижние чины, и при равных званиях занимали более высокие должности.
        Единственным «добровольцем», являющимся исключением из правил, был полковник Александр Александрович Пушкин, назначенный командиром этой бригады. Поинтересовавшись, я выяснил, что полковник Пушкин был «тем самым Пушкиным», то есть сыном великого русского поэта, в отличие от своего знаменитого отца, пошедший не по литературной, а по военной части. За участие в Балканской кампании 1877 года, героизм и грамотное командование вверенным ему 13-м Нарвским гусарским полком он был награжден золотой саблей «За храбрость» и орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.
        Был в его жизни и чисто личный момент, правда, случилось все не с ним самим, а с его несовершеннолетней дочерью, влюбившейся в одного из офицеров нашей эскадры. Возможно, что именно это подвигло Александра Александровича записаться добровольцем, чтобы получше познакомиться с тем обществом, в которое вскоре может войти его дочь. А может быть, он все трезво оценил и, решив, что на ближайшие лет двадцать новых войн для Российской империи не предвидится, отправился повоевать на стороне, тем более что та сторона, которую он выбрал, сражалась за правое дело.
        По сути, несмотря на то что в нашем прошлом Александр Александрович дослужился до чина генерала от кавалерии, его военная карьера остановилась на уровне командира кавалерийского полка. А ее вершиной стала русско-турецкая война за освобождение Болгарии. Бригадой, то есть соединением, состоящим из двух кавалерийских полков, генерал-майор Пушкин командовал менее полутора лет, после чего занимал исключительно гражданские должности - заведующего учебной частью Московского Императорского Коммерческого училища, члена советов по учебной части Екатерининского и Александровского женских институтов. С 27 мая 1895 года и до конца дней своих Александр Александрович занимал должность почетного опекуна Московского присутствия Опекунского совета Учреждений императрицы Марии…
        А ведь золотое оружие «За храбрость» кому ни попадя не давали. Эту награду, в отличие от иных многих, невозможно было получить по блату. Для этого действительно требовалось совершить нечто, что связано с незаурядным и смелым поступком. Например, нужно было возглавить атаку полка в конном строю на вражеские артиллерийские батареи, в результате чего они были бы захвачены или приведены к молчанию. Ну, или любое подобное деяние, требующее ума, выдержки, отваги и несущее с собой риск ранения или смерти. В сопроводиловке было написано, что полковник Пушкин сам приехал в Константинополь и предложил свои услуги в качестве рядового волонтера, на что ему заявили, что использовать таким образом храброго офицера с боевым опытом нерационально, и попросили сформировать и возглавить добровольческую бригаду, правда стрелковую, а не кавалерийскую. Организационными талантами Александр Александрович оказался не обделен, и потому в самые кратчайшие сроки добровольческая, или, как бы сказали в наше время, контрактная бригада была сформирована, экипирована и вооружена.
        Вооружена же она была малокалиберными ружьями системы капитана Мосина, которые совсем не были похожи на ту легендарную «трехлинейку», которую мы знали в нашем прошлом. Она была больше похожа на до предела упрощенный автомат Калашникова с отъемным магазином, который можно было снаряжать из патронной пачки. Как я понимаю, император Александр III после полигонов решил испытать новое оружие в боевых условиях. Ничуть не сомневаюсь, что по возвращению в Россию всех солдат, унтеров и офицеров заставят писать сочинение на тему: «как новая винтовка показала себя в бою». Ну, а не обученные грамоте нижние чины будут в поте лица диктовать свои мемуары писарям.
        С каждой винтовкой было поставлено по пятьсот безрантовых патронов с полуоболочечной пулей оживальной формы, и еще сто патронов с пулями, снаряженными трассирующим составом для ночной стрельбы. А если учесть, что полевая артиллерия в это время практикует картузное заряжание, то при невероятной точности этой винтовки, ее можно считать секретным оружием.
        Кроме легкого стрелкового оружия, бригада была оснащена также и артиллерией: 12-орудийным дивизионом 48-линейных гаубиц и двадцатью четырьмя легкими 4-фунтовыми пехотными орудиями в шести 4-орудийных батареях. Сдайся, враг - замри и ляг. Прибыли дополнительные пушки и для ирландских, шотландских и конфедератских частей.
        Таким образом, с прибытием русской добровольческой бригады мои силы возросли до корпуса, и теперь русские волонтеры встали в один ряд с ирландскими королевскими стрелками и шотландской бригадой имени Роберта Брюса, что несколько политически уравновесило Добровольческий корпус КША. А ведь и первые, и вторые, и третьи пошли на эту войну вполне добровольно, движимые исключительно своей нелюбовью к Великобритании и ее политике. Я бы спать спокойно не смог, если бы знал, что где-то на свете, в разных углах планеты существует столько самого разнообразного народа, который готов подвергать свою жизнь опасности, лишь бы вцепиться мне в глотку. А англичанам хоть бы хны.
        Личная встреча с полковником Пушкиным, с одной стороны, слегка разочаровала меня, а с другой - внушила определенные надежды. Разочаровало меня то, что полковник совсем не был похож на своего знаменитого отца, ни лицом, ни характером. Внешне полковник Пушкин выглядел так оригинально, что вообще не был похож ни на кого другого. По крайней мере, это именно у него я увидел прямоугольные бакенбарды, спускающиеся до самого воротника мундира в сочетании с пышными усами, гладко выбритым подбородком и маленькими круглыми очками в железной оправе.
        При разговоре полковник Пушкин показался мне грамотным и, можно даже сказать, политически подкованным офицером, понимающим не только то, как он будет воевать, но также и то - почему это нужно делать. В ближайшее время, пока наконец не наступит час «Ч» и вся моя разномастная армия не начнет грузиться на корабли, ей предстоит еще несколько совместных учений, как штабных, где будущее сражение будет отрабатываться на картах, так и самых обычных, где мое войско хотя бы попробует научиться действовать рука об руку.
        Времени совсем нет, и я бы предпочел еще раз отложить высадку и снова заняться боевой подготовкой. Но, к сожалению, англичане не оставили нам выбора и освободительный поход в Ирландию должен состояться немедленно или никогда. У англичан хватит мизантропии и ненависти к ирландскому народу, чтобы учинить над ним геноцид. Разведка доложила, что планы такие есть, а потому мы должны спешить!

18 (6) МАРТА 1878.
        ЛИМЕРИК, ИРЛАНДИЯ.
        ГЕРБЕРТ ШУЛЬЦ, КОММЕРСАНТ ИЗ США
        Таможенник внимательно просмотрел мои документы, а потом весьма подозрительно посмотрел на меня.
        - Э, мистер, - задумчиво сказал он, перебирая их, словно шулер карты, - значит, ваша фамилия Шульц. Скажите, вы немец?
        - Да нет, сэр, - ответил я, - немцами были все мои предки, некогда перебравшиеся в Соединенные Штаты, еще когда Пенсильвания была вашей колонией. Мой прадед даже немного повоевал за нашу независимость против вашей страны сто лет назад.
        Я, конечно, не стал рассказывать этому напыщенному индюку, что человек с моими именем и фамилией действительно когда-то существовал, но уехал с родителями в одну из стран Центральной Америки еще в детстве, где все трое и умерли от желтой лихорадки. Его свидетельства о рождении, вкупе с парой-тройкой других вещей, вроде семейной Библии, оказалось достаточно, чтобы не только американские власти, но и его родственники поверили в то, что я - это он. Мой прадед и в самом деле носил фамилию Шульц, только он не участвовал ни в какой войне за независимость, а был пивоваром, переехавшим в Россию из Баварии. Но это уже совсем другая история…
        Таможенник недовольно скривился при упоминании о единственной колониальной войне, которую англичане когда-либо проиграли по-крупному, но потом, похоже, успокоился. Главное, что я не был ирландцем.
        - Мистер Шульц, - занудливо произнес он, - судя по вашим документам, вы везете с собой большое количество оружия.
        - Именно так, сэр. Охотничье оружие, - ответил я, делая упор на слове «охотничье». - Многозарядные охотничьи винтовки Винчестера и боеприпасы к ним.
        Таможенник поднял голову и торжествующе произнес:
        - А вы знаете, что ввоз оружия в Ирландию категорически запрещен актом Парламента?
        - Да я их не в Ирландию везу. Как видите, порт доставки - Ливерпуль, здесь мой капитан собирался лишь загрузить уголь и кое-что исправить в машине. Но ему сказали, что в Ирландском море снова видели корабли под русским военно-морским флагом, досматривающие все суда, следующие в Англию, и мой груз оружия могут конфисковать. А мне не с руки терять эти «винчестеры», у меня в них вложены очень немалые деньги.
        - И кто же заказчик? - хмыкнул таможенник.
        - Господин Питер Файнер на Дьюк Стрит в Сент-Джеймсе, в Лондоне, - ответил я. - Вот подтверждение заказа с подписью хозяина оружейного магазина.
        Заказ был самым что ни на есть настоящим - я уже не раз работал с мистером Файнером, и тот действительно запросил у меня «винчестеры». Я же предложил их ему намного дешевле, с условием, что он заберет у меня не менее пяти тысяч ружей и по тысяче выстрелов к каждому из них. Он, небось, потирает руки, рассчитывая продать их другим магазинам по более приличной цене. Вот только он не знает, что ему этих «винчестеров» не видать как своих ушей… Причем будет еще и просить у меня прощения - мол, не знал про блокаду, когда сделал заказ.
        Таможенник опять стал внимательно перечитывать мои документы, словно посетитель ресторана меню. Он долго смотрел на подпись Файнера и, наконец, произнес:
        - Мистер Шульц, доставить ваше оружие в Лондон будет весьма проблематично, по крайней мере в ближайшее время.
        - Сэр, - ответил я, - а нельзя ли оставить его на складах здесь, в Лимерике? Я же свяжусь с мистером Файнером и подожду его инструкций. Ведь каждый день простоя корабля будет мне стоить немалых денег…
        Таможенник оживился и заинтересованно посмотрел на мою персону.
        - Мистер Шульц, - прищурившись сказал он, - в таком случае для хранения вашего груза я бы порекомендовал вам склады моего шурина, Эбенезера Шеридана. Или, если вы предпочитаете заплатить за хранение поменьше, моего свояка, Майкла Мак-Фола. Но они расположены чуть в стороне от города.
        Я попытался возразить:
        - Мне вообще-то рекомендовали Джона О’Брайана и сказали, что у него довольно неплохие расценки…
        - О’Брайан католик, - сказал, как отрезал таможенник, - и я, к сожалению, не могу разрешить вам хранение оружия на его складах. А насчет цены - не бойтесь. Я сейчас напишу письмо к Мак-Фолу с просьбой дать вам дополнительную скидку. Уверяю вас, вы будете довольны. Но оружие вам придется доставить туда немедленно, причем под присмотром моих людей.
        Я сделал недовольную физиономию, хотя внутренне ликовал. Ведь именно на Мак-Фола я и рассчитывал. Его склад был, действительно, чуть ниже по течению реки Шеннон, причем с ее северной стороны. Так что при доставке оружия по назначению не придется преодолевать единственную большую реку Ирландии.
        К тому же он был одним из самых ярых сторонников английской короны в Лимерике. И если оружие пропадет с его складов, то отдуваться придется именно ему. А к нему у местных ребят есть счет, и немалый.
        В свое время этот Мак-Фол захотел расшириться за счет соседа с запада, некого Фергуса Коннолли. Тот отказался - ведь и он сам, и его предки владели этой фермой многие поколения. Тогда Мак-Фол настрочил на Коннолли донос, тот был арестован и умер в тюрьме. А Мак-Фол за бесценок получил землю, конфискованную у Коннолли в пользу короны. Только тогда он не учел, что у старого Фергуса были сыновья.
        Впрочем, в тот момент, когда это оружие и боеприпасы понадобятся местным повстанцам, всем будет уже не до таких мелочей. Когда к Лимерику подойдут корабли Югороссии и начнут высаживать десант, как это они умеют, то тут и так земля будет стоять дыбом, а дым - коромыслом. И все - англичане и протестанты - будут бегать, словно им всадили заряд соли в мягкое место, потому что настанет их последний час. После того, что они натворили в Корке, а теперь проделывают и по всей Ирландии, им нет и не будет ни прощения, ни милости. Я уже участвовал в одной операции, проводимой югороссами, и могу сказать, что в средствах эти парни не стесняются и красномундирников ждут большие неприятности.
        Нет, секретными планами со мной, естественно, никто не делился. И это правильно - за годы службы в разведке я пришел к выводу, что каждому следует знать ровно столько, сколько это необходимо для его работы, и не более того. Но ведь и так понятно, что если от тебя требуют доставить пять тысяч ружей в самый эпицентр будущего восстания, то нужны они там не для красоты, и не для того, чтобы поохотиться на кроликов, а для вооружения повстанческого ополчения. Но все, что необходимо для успешного начала восстания, в том числе и захват этого склада, будут делать совсем другие, специально обученные этому люди. И хоть на ящиках с патронами стоит маркировка завода в Хартфорде, на самом деле боеприпасы произведены в совершенно другом месте и снаряжены новейшим бездымным, так называемым русским порохом. Да, не позавидуешь английским солдатам, которым придется воевать против повстанцев, вооруженных этими «винчестерами».
        Я посмотрел на таможенника и со вздохом сказал:
        - Хорошо, сэр, тогда давайте я поскорее оплачу таможенный сбор, и мы вместе с вашими людьми отправим это оружие на склад к вашему свояку. А то пока оно на корабле, у меня душа что-то неспокойна.
        - Хорошо, мистер Шульц, будем считать, что мы договорились, - кивнул таможенник, уже подсчитывающий в уме будущие барыши своего родственника и долю, которую он стрясет с него за посредничество.

20 (8) МАРТА 1878 ГОДА, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ, КАБИНЕТ КОНТР-АДМИРАЛА ЛАРИОНОВА
        - Товарищи, - адмирал Ларионов начал этим словом заседание правящего в Югороссии «триумвирата», - вопрос, который мы сейчас должны решить, мягко выражаясь, не ординарен. Сейчас, когда власти Британской империи в лице ее Парламента и правительства закусили удила и развязали настоящий геноцид против ирландского народа, хочу спросить вас - так уж необходимо для мира существование этого зловредного государства, или его надо уничтожить, как шайку террористов и убийц. Особо хочу обратить ваше внимание на то, что все эти антиирландские законы, ставящие коренное население Ирландии в положение полурабов - не плоды злой воли одного человека, а почти единогласно были приняты британским парламентом, кстати, одним из старейших в Европе и в мире.
        - Должна заметить, - академическим тоном произнесла полковник Антонова, - что перед принятием этих законов все депутаты, которые могли бы выразить свой протест и проголосовать против них, по бездоказательному обвинению в подготовке мятежа были удалены из состава парламента и взяты под арест. Это, с нашей точки зрения, нарушает не только дух, но и букву парламентской процедуры.
        - Но это совсем не отменяет того факта, - сказал канцлер Тамбовцев, - что данные законы сами по себе являются преступлением против человечности, депутаты обеих палат британского парламента, одобрившие их, по сути являются военными преступниками.
        - Товарищи, - озабоченно произнесла полковник Антонова, - а не слишком ли круто мы берем? Ведь мы сами организовали кампанию по отторжению Ирландии от Великобритании и превращению этой британской колонии в полностью суверенное и лояльное нам королевство. Так почему же мы удивляемся реакции английских властей, которые не желают подобного развития событий и всеми силами стараются его предотвратить?
        - Уважаемая Нина Викторовна, - устало сказал адмирал Ларионов, - то, что мы сделали, мы сделали только потому, что после поражения от нас в разных частях света у британских властей в любой момент могло сорвать крышу и они бы начали вымещать свою злобу на несчастных ирландцах, полностью находящихся в их власти. Что, собственно, и произошло. Рождественские события в Корке ну никак не могли стать поводом для таких жестоких репрессий. Ведь за исключением непроверенной информации ничто не говорило о готовящемся восстании против власти британской короны. А вылилось там все в кровавые погромы, аресты, грабежи и убийства, совершенные британской армией против мирного населения. Когда мир узнал об этих событиях правду, то британские власти закусили удила и объявили всю Ирландию находящейся в состоянии мятежа, что и вызвало принятие подобных драконовских законов.
        Первоначально мы надеялись, что принц Альберт, ставший регентом после признания королевы Виктории недееспособной, сам человек незлой и неглупый, сумеет смягчить нравы своих соотечественников. Но, как мы можем судить, наши надежды не оправдались. Викторианство въелось в плоть и кровь британской элиты, и вывести его можно лишь качественной санацией всей страны. Для этих джентльменов все едино, что готтентоты, что русские, что ирландцы, что свои же англичане из низших сословий, которых они еще совсем недавно за малейшие проступки отправляли на виселицу или на вечную каторгу в Австралию, якобы очищая свою страну от воров и убийц. По сравнению с британским джентльменом даже тигр-людоед выглядит цивилизованным и милым существом.
        - А может, все дело не в королеве Виктории, - ответила Нина Викторовна Антонова, - а в так называемой английской системе воспитания. Особенно вредно влияют на подростков нравы закрытых учебных заведений для мальчиков. Там их с самого раннего возраста не только наказывают розгой, но и подвергают гомосексуальному насилию и домогательствам, исходящим от воспитателей и старших учеников. Известно, насколько неустойчивой становится психика у людей, которые в раннем возрасте подверглись сексуальному насилию и домогательствам. А ведь, не пройдя через эти школы, невозможно попасть в британскую элиту. А мы потом удивляемся - почему простые англичане в своем большинстве нормальные, а сэры и пэры все поголовно слегка (а некоторые и явно) чокнутые. Кстати, товарищи, тщательно скрываемые гомосексуализм и педофилия есть оборотная сторона показного британского ханжества в отношениях между полами.
        - Обе гипотезы не исключают друг друга, а потому верны, - философски заметил канцлер Тамбовцев, - наверное, каждая из них внесла свою лепту в формирование образа мышления британских политиков. Но ведь несчастным ирландцам от этого не легче.
        Адмирал Ларионов хмыкнул и произнес:
        - Мы с императором Александром Александровичем уже отдали приказ объединенным морским силам России и Югороссии, находящимся сейчас в Атлантике, усилить блокаду Британских островов. Помимо наших греков-головорезов, там действуют Макаров, Скрыдлов, Дубасов, Рожественский и прочие наши герои, досматривающие поголовно все британские суда. При этом подданные британской короны, замешанные в преступлениях против населения Ирландии, независимо, находятся ли они на государственной службе или являются частными лицами, подлежат аресту с последующим судом международного трибунала. Если они будут признаны военными преступниками, то их без затей вздернут на виселице.
        - Это все, конечно, правильно, - кивнул Тамбовцев, - только я категорически против оккупации самой Англии. А без этого нам наших будущих «партнеров» от зловредности не отучить. Ну, нет у нас для этого необходимых сил и средств. Ведь ранее мы приходили в места, где нам были рады, а наших солдат считали освободителями. Для оккупации территории противника надо иметь сил на порядок больше, чем для защиты ее же от внешнего врага.
        - Хорошо, - сказал адмирал Ларионов, - можно уступить право оккупировать территорию Англии немцам…
        - Этого не стоит делать, Виктор Сергеевич, - Тамбовцев поднял руку, прервав адмирала, - немцы как оккупанты ничуть не лучше англичан. Знаем мы это и по своей истории, и по недавно закончившейся франко-прусской войне. А раз мы их запустим на острова, то мы в итоге и будем отвечать перед потомками за все их деяния. Они тоже такое могут учудить, что и Тимур с Чингисханом в гробу перевернутся.
        - Тогда, - сказал адмирал Ларионов, - я попробую утрясти этот вопрос с императором Александром, а вы, Нина Викторовна, переговорите с графом Игнатьевым. Может быть, они выделят тысяч двести штыков для того, чтобы превратить Британию в обычную монархию. Не надо удивляться - на любой другой государственный строй русский император вряд ли согласится. И королем уж точно будет его приятель Берти, только править ему придется совсем не той Британией, которая была при его матери.
        - Хорошо, Виктор Сергеевич, - кивнул Тамбовцев, - Александр Александрович у нас пострадал как-то от нападения наймитов злобных англичан. А посему, ему и карты в руки, а мы тем временем…
        - …разбомбим там все военные объекты, верфи и казармы. Тем самым мы обеспечим русскому миротворческому десанту теплый прием во вражеской столице, ибо с падением режима и действующей власти все обыватели просто взвоют от начавшегося в стране беспредела и встретят наших солдат как родных, лишь бы они положили конец смуте и спасли их от бандитов. На этом все, товарищи, думаю, что решение принято.
        - Да, это так, - подтвердили Тамбовцев и Антонова, вставая со своих мест.
        Только что в этой комнате Британскую империю осудил суд военного трибунала и вынес ей смертный приговор по совокупности множества преступлений. До приведения его в исполнение, и тем самым освобождения порабощенных народов, оставалось чуть меньше месяца.

22 (10) МАРТА 1878 ГОДА.
        ИРЛАНДИЯ. КИЛМЕЙНХЕМСКАЯ ТЮРЬМА.
        МАЙКЛ МАК-ФОЛ, В ПРОШЛОМ ВЛАДЕЛЕЦ СКЛАДОВ У ГОРОДА ЛИМЕРИКА
        Открылась дверь камеры, и изрядно подвыпивший человек в красном мундире и с нашивками сержанта на рукаве заорал:
        - А ну все на выход!!
        - Куда? - переспросила женщина лет тридцати, стоявшая рядом со мной, как будто и так не было понятно.
        - В ад, шлюха! - закричал сержант и ударил ее кулаком в лицо.
        Женщина упала, и чей-то голос осуждающе произнес:
        - Клич, ты что, с ума сошел? Нам что, ее теперь на руках таскать?
        - Поговори тут у меня! - рявкнул тот, кого назвали Кличем. - Ты и ты, несите ее. А вы, свиньи, на выход!
        Я попытался что-то проблеять, типа:
        - Сержант, это ошибка, я протестант и самый верный подданный его величества…
        И тут мое тело вдруг пронзила сильная боль - это уже постарался кто-то из-за спины. А сержант Клич завопил:
        - Врешь ты все, сука католическая! Как на плаху, так вы все протестанты! А ну, пошел!..
        Еще недавно я жил совсем неплохо. У меня был приличного размера участок земли у Лимерика, который мне удалось со временем увеличить втрое. Сначала арестовали моего соседа с запада, про которого я состряпал весьма удачное письмо и передал его через родственников в городе куда надо. Его арестовали, а мне удалось заполучить его землю за сущие пенни. Потом мой сосед с востока добровольно продал мне свою землю почти даром, так что на этот раз мне не пришлось прибегать к таким же мерам. Я уже строил новые склады по соседству с имеющимися. А мой родственник на таможне сумел пристроить у меня крупную партию оружия, принадлежавшую какому-то американцу, причем по завышенной цене. Все, как мне казалось, складывалось удачно.
        А шесть дней назад в Лимерик пришли «красные мундиры» и начали шерстить папистские кварталы. Людей десятками сажали в поезда, уходившие куда-то на восток. Сначала кто-то пытался сопротивляться, но армейцы не церемонились - улицы католических трущоб были забиты трупами тех, кого застрелили при задержании или при попытке бегства. На следующий день в местных газетах появился текст акта Парламента «О зачистке Ирландии от мятежников и сочувствующих мятежу», в котором были подтверждены полномочия армии в «аресте и уничтожении» мятежников и сочувствующих им. Кроме того, в них содержался призыв к населению докладывать о подобного рода элементах. А на обитателей католических районов была наложена повинность - они были обязаны «в течение 24 часов» убрать с улиц и закопать трупы мятежников.
        Я, конечно, сразу написал про Джона О’Брайана и Лиама О’Рейли и отнес это письмо своей родне в ратушу. Пришлось отвести несколько чиновников в близлежащий ресторан, который, как ни странно, был открыт, и проставиться по полной - ведь в скором времени мне должны будут перейти и их склады. Я так напился, что решил заночевать в одной из комнат над рестораном, где и проснулся в объятьях какой-то из сотрудниц этого заведения, а проще говоря, местной шлюхи.
        Хоть здесь такой профессией занимаются только вонючие папистки из трущоб, но я все равно не выдержал и чуток покувыркался с ней. Кинув ей шиллинг, я направился к себе в поместье, и тут произошло непоправимое.
        У моего дома дежурили трое солдат в красных мундирах и с ними офицер.
        - Майкл Мак-Фол? - строго, с металлом в голосе спросил меня офицер.
        - Для вас господин Мак-Фол, - самодовольно ответил я, еще не подозревая о том, что произойдет дальше.
        - Майкл Мак-Фол, - отчеканил офицер, - вы обвиняетесь в государственной измене и поддержке мятежа.
        У меня от неожиданности даже дыхание сперло.
        - В мятеже и измене?! - воскликнул я. - Да вы знаете, кто я такой?! Я протестант и верноподданный!
        - Где вы были вчера ночью? - строго спросил офицер.
        - В Лимерике, в «Молли Малоун», - ответил я.
        - А где вы были после посещения этого заведения? - последовал следующий вопрос.
        - Там же и заночевал, - ответил я, так толком ничего еще не понимая.
        - Кто-нибудь может это подтвердить? - продолжил офицер свой допрос.
        Я замялся. Не стоило жене знать о моих утренних кувырканиях. У нее рука тяжелая…
        - Так что, вы не можете ничего придумать? - спросил офицер и махнул рукой своим солдатам. - Берите его!
        - Да нет, не надо! - испуганно воскликнул я. - Дело в том, что я был там с дамой!
        - Что за дама? - заинтересованно спросил офицер.
        - Не знаю, как ее зовут… - замялся я.
        - Будете врать своей жене! - рявкнул офицер.
        Меня охватило возмущение подобным бесцеремонным допросом, и я выкрикнул:
        - А какое вы имеете право со мной так разговаривать? Вы знаете - кто я такой?
        - Знаем, - кивнул офицер. - Вчера ночью из всех ваших складов был вскрыт именно тот, в котором хранилось американское оружие и боеприпасы. Где это оружие? Где оно, я вас спрашиваю? - и офицер дал знак одному из солдат, который со всей силы врезал мне под дых.
        Когда я немного отдышался, то жалобно спросил:
        - А где охранники? Они вам могут все рассказать.
        - Нет охранников, нет ни единого, - сказал как отрезал офицер. - Так что, сами все расскажете, или мы должны вам помочь?
        Меня били долго, так и не поверив ни единому моему слову, хотя я пытался найти какие-нибудь оправдания. Потом связали и бросили на телегу, после чего отвезли с другими такими же избитыми на вокзал, где нас загнали в вагон для скота. Целый день нам не давали ни есть, ни пить, было холодно, пахло мочой и испражениями - всем приходилось стоять впритирку друг к другу, и не было возможности облегчиться, кроме как прямо в штаны. Потом двери вагона открылись, и мы оказались на какой-то железнодорожной платформе, откуда под конвоем нас отвели в Килмейнхемскую тюрьму. Тех, кто по дороге падал - а таких было немало, - рывком поднимали и заталкивали обратно в толпу задержанных, а кто опять падал - расстреливали на месте.
        Так и не дав ни поесть, ни помыться, нас загнали в камеры. В той, где я оказался, были четыре кровати, с которых, впрочем, убрали матрасы. Нас там оказалось не менее двадцати: вперемежку мужчины, женщины и даже дети - младшему было, наверное, лет девять-десять. Конечно, все, кроме меня, были папистами и мятежниками. Я же думал, что завтра расскажу все судье о том, что в отношении меня произошла чудовищная ошибка, и что меня после этого отселят от этих нелюдей в нормальную камеру, а потом и совсем отпустят.
        Но теперь нас всех вместе гнали во внутренний двор, к помосту, над которым с балки свисали восемь петель, в каждой из которых висело по человеческому телу. Отделив восемь человек из нашей толпы, сержант Клич показал на мертвые тела и заорал:
        - Снять! И погрузить вон туда, - он рукой указал на телегу, запряженную двумя унылыми клячами, на которой уже лежало несколько трупов. Рядом с ними стояли такие же телеги, но пустые.
        Я встал на табурет и начал вынимать тело из петли, и вдруг увидел, что это не кто иной, как Джон О’Брайан, на которого я намедни накатал донос. Труп упал вниз, и я потащил его к телеге, с трудом взвалив его на груду тел.
        - А теперь встать под виселицу! - рявкнул сержант.
        - Сэр, а когда мы увидим судью? - с робкой надеждой спросил я.
        - Таким мразям, как ты, судья не понадобится! - снова рявкнул сержант. - А ну-ка, встал быстро!
        Мне на шею накинули петлю, после чего священник произнес:
        - Да смилостивится Господь над вашими черными душами!
        Под моими ногами открылся люк, и последняя мысль, которая пронеслась в моей голове, была: «За что?!»

25 (13) МАРТА 1878 ГОДА, ВЕЧЕР.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ
        Сгустившаяся за плотными шторами ночная тьма отступала перед беспощадно ярким светом электрических ламп, освещавших комнату для переговоров, будто операционную. То, что здесь обсуждается, не должно стать достоянием чужих ушей. Вопрос, который должны были обсудить три министра иностранных дел, был самым большим секретом в этом мире.
        Если Югороссия, устами своего правителя, уже вынесла приговор Британской империи, творившей в Ирландии то, что иначе как геноцидом нельзя было назвать, то двум остальным участникам Континентального Альянса еще предстояло это сделать. Именно ради этого кайзер Вильгельм I и император Александр III прислали сюда своих канцлеров, на сто процентов будучи уверенными в том, что и князь Бисмарк, и граф Игнатьев до последнего вздоха будут отстаивать интересы своих государств. А интересы эти были весьма разнообразны и затрагивали при этом не только Британию, но и всю Европу. А если смотреть шире, то и весь мир.
        Растущей как на дрожжах германской промышленности остро были необходимы новые источники сырья и рынки сбыта, а также контроль над торговыми путями. Кроме того, Бисмарк отчаянно желал завершить процесс объединения германской нации под скипетром Гогенцоллернов. А для этого требовалось демонтировать еще одно государство, лежащее в центре Европы - Австро-Венгерскую империю. «Кошмар коалиций», преследовавший германского канцлера с окончания франко-прусской войны, исчез после создания Континентального Альянса, и теперь Бисмарк считал, что пришло время пожинать плоды этого союза. А Британия - да гори она огнем, пусть югороссы и их имперские союзники делают с ней все, что хотят, лишь бы это не вредило коренным интересам Германии. А если надо помочь - Германия поможет, но уже за отдельную плату, вроде базы для германского флота на Оркнейских островах. В последнее время Бисмарк, ранее бывший принципиальным противником колониальной политики и создания необходимого для нее современного флота, резко изменил свое мнение, так как понял, что расширяться надо, а путь на восток для Германии теперь закрыт наглухо.
        Канцлер Российской империи граф Игнатьев считался главным русским панславистом и был твердо уверен, что в интересах Российской империи объединить под властью династии Романовых всех европейских славян, и что это объединение пойдет им только на пользу. Примерно того же мнения придерживался и император Александр III, считавший что России совсем не повредят ни Краков, ни Прага с Братиславой, тем более что на территории Чехии располагался, говоря современным нам языком, мощнейший промышленный кластер, который был бы кстати для во многом еще аграрной российской экономики. России было не до экспорта промышленных товаров - насытить бы собственным производством не такой большой внутренний рынок и сократить господствующий везде и всюду импорт, в том числе и из Германии.
        Собственно, Бисмарк, уверенный, что нет большего зла для немцев, чем смешение их со славянами, не собирался возражать устремлениям своего великого восточного соседа - лишь бы, с одной стороны, Германии отдали те области, в которых немецкое население преобладает над польским и чешским, и, с другой стороны, чтобы таможенная политика Российской империи благоприятствовала германским производителям.
        Что же касается Югороссии, то отношение к ней у «Железного канцлера» было двояким. С одной стороны, он до конца не доверял этим странным людям, способным сочетать в одной государственной упряжи непримиримых до того славян, греков и турок и строивших свою талассакратическую империю на развалинах Оттоманской Порты с непринужденностью викингов, осевших в захваченной Европе. Вы скажете - не было такого? Но ведь могло быть!
        С другой стороны, сотрудничество с Югороссией по линии инвестиций в обмен на технологии приносило Германской империи огромную пользу, и в ближайшее время следовало ожидать ее первых плодов в виде бурного роста производства почти без увеличения количества рабочей силы. Следовательно, требование новых источников сырья и новых рынков сбыта становилось особо актуальным.
        Расчет был прост - сырье можно ввозить из России, британских конкурентов прибьет война, австрийские же будут разделены между Германией и Россией. Французскую промышленность задушит резкое снижение цен на готовую продукцию. И так уже французские товары, за исключением модных тряпок и нижнего белья, уступают немецким по качеству, зато превосходят их по цене. Для Германии дальнейшее развитие событий выглядит весьма благоприятным, и, главное для Бисмарка - не упустить момент для улучшения экономического положения своей страны.
        Для Югороссии усиление Германской и Российской империй в самом центре Европы не представляли практического интереса, кроме устранения с политической карты мира уродливого двуединого лоскутного государства. Важнее было другое. Требовалось так привязать Германию и Россию друг к другу, чтобы в дальнейшем разрыв этих связей был бы для политиков этих стран самоубийством. И вот тогда вполне реальной могла стать единая русско-германская Европа от Лиссабона до Чукотки. Но эту цель югоросское руководство ставило перед собой только в среднесрочной перспективе, а пока основной задачей этой встречи, как ее видели в Константинополе, была операция по прекращению британского беспредела в Ирландии.
        Меморандум югоросского МИДа с полным изложением его позиции по этому вопросу был вручен Бисмарку и Игнатьеву сразу же по их прибытии в Константинополь. Красной нитью через весь этот документ проходила мысль о том, что такие явления, как геноцид ирландцев британской армией, являются преступлениями против всяких божеских и человеческих законов, и должен строго караться путем применения военной силы. Оба канцлера - российский и германский - были с этим утверждением, в общем-то, согласны, поскольку Британия носясь, как дурак с писаной торбой, со своими вечными интересами, так и не удосужилась обзавестись ни настоящими друзьями, ни надежными союзниками. Вопрос теперь был лишь в деталях операции и взаимных преференциях для ее участников, требования к которым были изложены выше.
        Переводчики в данном случае не требовались, потому что и Антонова, и граф Игнатьев хорошо изъяснялись по-немецки, а Бисмарк за последнее время значительно улучшил свой русский, который он учил еще в бытность прусским послом в Петербурге лет двадцать назад. Как только гости расселись, встречу открыла на правах хозяйки глава югоросского МИДа полковник Антонова.
        - Господа, - произнесла она, - у нас появился серьезный шанс вооруженным путем раз и навсегда установить в Европе и во всем мире такой порядок, при котором зверства, которые творят сейчас англичане в Ирландии, станут просто невозможны.
        - Я согласен с вами, фрау Нина, - кивнул Бисмарк, - мы, немцы, возмущены творящимися в Ирландии безобразиями. Я хочу напомнить, что те преступления, которые совершает сейчас британская армия, происходят с ведома и по поручению королевского парламента. И куда более гуманно настроенный регент британского престола Альберт-Эдуард ничего не может сделать с окопавшимися в этом парламенте политиканами.
        - Мы согласны с князем Бисмарком, - вступил в разговор граф Игнатьев, - зло заключено в самой британской политической системе, сочетающей всесилие безответственных политиканов и бессилие британского короля. Такая система должна быть разрушена…

«Допустим, что вы правы, господа, - подумала полковник Антонова, - и все зло в Британии от парламентаризма. А монархи там все исключительно белые и пушистые. Не особо верится в это, если вспомнить еще живую, но уже полностью невменяемую королеву Викторию, которая правила Британией без малого сорок лет и сделала немало для того, чтобы сложилась нынешняя политическая система. Но вслух этого говорить не стоит - не поймут-с. Лучше послушать, что еще скажут Бисмарк и Игнатьев».
        Антонова сидела молча, ее гости тоже молчали, и на какое-то время в комнате наступила зловещая тишина. Только было слышно, как в дальнем углу большие напольные часы щелчками, в такт размахам своего маятника, отмеряют неумолимое время.
        - Фрау Нина, - произнес наконец Бисмарк, - вы сказали, что новый гуманный миропорядок должен быть установлен вооруженным путем. Планирует ли Югороссия какие-либо реальные действия в этом направлении, или это пока всего лишь политическая декларация?
        - Время деклараций, резолюций и прочего прошло, - ответила Антонова. - Кровь невинно убитых вопиет к отмщению, а еще живые взывают к нам с просьбой о помощи. Наш флот, армия и специальные силы уже приведены в состояние полной боевой готовности, и теперь мы хотели бы знать - поддержат ли нас союзники во время операции по принуждению Британии к соблюдению прав населения Ирландии на жизнь и свободу.
        - Мудрено выражаются там у вас, в будущем, - вздохнул граф Игнатьев, - Только если уж речь пошла о независимости Ирландии, то почему в составе Соединенного Королевства должна оставаться Шотландия? Император Александр Александрович просил напомнить вам о том, что у него есть сестра Мария Александровна, практически готовая шотландская королева, и сын ее - наследник престола, рожденный в законном браке со вторым сыном королевы Виктории.
        - У руководства Югороссии нет на этот счет никаких возражений, - развела руками полковник Антонова, - как по поводу независимости Шотландии, так и по поводу кандидатуры будущей монархини. Более того, Марию Александровну в Шотландии любят и уважают, а ее титул герцогини Эдинбургской делает достаточно вескими ее права на шотландский трон.
        - Отлично, тогда и у моего императора тоже нет никаких возражений, - граф Игнатьев сделал пометку в своем блокноте. - Лишь бы после этой вашей «операции по принуждению» Британия сохранилась в границах хотя бы Англии и Уэльса. И правил бы в ней по-прежнему король Альберт-Эдуард. А парламент занимался тем, от чего и произошло его название - разговорами и обсуждением дел в королевстве. Только вот почти никакой практической помощи в этой операции мы вам оказать не сможем, ибо большая часть нашей армии сейчас находится в Сирии, Палестине и Месопотамии.
        - Николай Павлович, - полковник Антонова успокаивающе положила свою ладонь на руку графа, - особой помощи с вашей стороны нам и не понадобится. Будет достаточно, если в операции, чисто символически, примет участие новейший броненосец «Петр Великий» и часть только что сформированных сил специального назначения. Для операций непосредственно на территории Ирландии у нас есть небольшая, но хорошо обученная и вооруженная армия, состоящая из самих ирландцев, шотландцев и эмигрантов. Кроме того, после удара, который мы нанесем британским войскам, особо долго воевать там будет некому и незачем. Возможно, что впоследствии мы обратимся к властям Российской и Германской империй с просьбой разместить на территории Британии миротворческие контингенты, призванные поддерживать закон и порядок в королевстве все то время, пока Британия не закончит трансформацию из страны парламентского беспредела в благопристойную монархию.
        Если для графа Игнатьева эта встреча в значительной степени была обычной дипломатической формальностью, поскольку в силу особых отношений между Петербургом и Константинополем все основные вопросы были заранее проработаны и решены, то Бисмарк, как опытный политик, насторожился. Он знал, что Югороссия еще не была замечена в обмане партнеров, и канцлеру Германии сразу захотелось обозначить ту выгоду, которую он хотел бы получить для своей страны.
        - Погодите, господа, - сказал он, вытирая платком пот со лба, - мне, старику[2 - Старику Бисмарку на тот было момент 63 года, Игнатьеву - 46 лет, а Антоновой 52 года, но выглядит она в силу активного образа жизни и занятия спортом на тамошние 35 -40 лет.], тяжело следить за полетом ваших мыслей. Давайте поговорим о практических делах. Моему императору Вильгельму Первому хотелось бы знать - кому достанутся британские колонии в Африке, Азии и Америке.
        - Можете передать его величеству кайзеру Вильгельму, - официальным голосом произнесла полковник Антонова, - что все наши предыдущие договоренности о разделе сфер влияния в мире остаются в силе. Германия возьмет себе британские колонии в Африке, Российская империя займется Азией, а мы будем развивать океанский флот и налаживать связи с Америкой. Канаду, скорее всего, подгребут под себя САСШ, и помешать этому мы не в силах. Австралия же и Новая Зеландия, в силу своей удаленности и малозначимости, станут де-факто независимыми государствами.
        - Очень хорошо, но недостаточно, - по-бульдожьи состроив лицо, сказал Бисмарк, - германский народ остается самым большим разделенным народом Европы, и думаю, что отсутствие возможности объединить всех немцев в одном государстве так печалит моего монарха, что он не в состоянии принимать никаких взвешенных и адекватных решений.
        - Мой государь, - произнес в ответ граф Игнатьев, - очень обеспокоен страданиями славян, проживающих на территории Двуединой Австро-Венгерской империи. Если свободу от национального притеснения получили болгары, греки и сербы с черногорцами, то почему должны продолжать свои страдания чехи, словаки, словенцы и прочие хорваты с боснийцами, где вдобавок проживает еще и множество православных сербов.

«Вот уж за кого точно не стоило бы беспокоиться, - подумала про себя полковник Антонова, - так это о „братушках“. К гадалке не ходи - продадут и предадут они своих благодетелей, как только это им покажется хоть немного выгодным».
        Но вслух она произнесла совсем иное, ибо если кому-то в Петербурге хочется поиграть в этой славянофильской песочнице - пусть себе играет. И вообще - дипломатический этикет не допускает применения матерных слов.
        - Господа, - сказала Антонова, - мы не будем иметь никаких возражений, если территория Австро-Венгерской империи будет разделена между вами к взаимному согласию. Все немецкое должно быть немецким, все славянское - российским. И это решение должно быть закреплено отдельным соглашением. Венгры, если они сами это захотят, могут оставить себе в качестве украшения династию Габсбургов. Югороссия же, поскольку мы не имеем в Центральной Европе прямых интересов, умывает руки, впрочем, не отказываясь при этом от посредничества в поиске компромиссов.
        - Если это действительно так, - произнес канцлер Германской империи, довольно потирая руки, - то, думаю, у моего монарха не будет никаких возражений против вашего плана в отношении Британии.
        - Гм, - сказал граф Игнатьев, - я думаю, что и мой государь не будет против условий, предложенных госпожой Антоновой. Австрийский же вопрос нам с князем Бисмарком необходимо обсудить отдельно и как можно скорее прийти к взаимоприемлемому решению.
        - Да это, так, - кивнул Бисмарк. - Теперь мы с графом Игнатьевым должны будем снестись с нашими монархами и, получив от них соответствующие инструкции, встретиться снова и довести дело до окончательного соглашения.
        - Должна вам напомнить, господа, - сказала полковник Антонова, вставая, - что время у нас ограничено, в Ирландии продолжают гибнуть невинные люди и литься кровь. В случае, если соглашение по этому поводу между нашими странами не будет достигнуто в самые кратчайшие сроки, то Югороссия самостоятельно начнет операцию против преступного британского режима. Будьте добры, сообщите об этом своим государям.

26 (14) МАРТА 1878 ГОДА, УТРО.
        БАГДАД. ПРАВЫЙ БЕРЕГ РЕКИ ТИГР.
        ПОЛКОВНИК ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ БЕРЕЖНОЙ
        Мы тут люди не местные, тем более что проездом. Даже не заходя в сам Багдад, Персидский корпус генерала Скобелева форсированным маршем направляется далее на север в сторону Алеппо-Халеба, на соединение с бывшей Кавказской, а теперь Ближневосточной армией, который командует наместник императора на Кавказе великий князь Михаил Николаевич, самый младший и самый деятельный из всех дядей императора Александра III. Задачей этого года поставлено присоединение к Российской империи Великой Армении, Сирии, Ливана, Палестины и далее всех территорий до Суэцкого канала. Словом, освобождение от гнета агарян всех проживающих на этой территории христиан, к какой бы конфессии и к какой бы национальности они ни принадлежали.
        Таким образом, делами в Персии и Басре теперь займутся совсем другие люди, а несколько уменьшившийся в числе Персидский корпус генерала Скобелева спешно переброшен на север, где будет решаться судьба Ближнего Востока. Вот и торопятся наши солдатики, отбивая сапогами по тридцать верст в день по пыльным дорогам Месопотамии. То, на что были способны гоплиты Александра Македонского и римские легионы Красса, должно быть по плечу и русским чудо-богатырям. Там, в Сирии, мы расстанемся с корпусом Скобелева. Он отправится в Палестину, а я, мои люди и Жаклин направимся в Константинополь за новыми заданиями и новой славой.
        Ну, любим мы, русские, быть освободителями и стремимся к этой роли подчас без оглядки на реальные обстоятельства, из-за которых освобожденные, не успев сказать нам «мерси», тут же наносят удар ножом в спину. Освобождение Антиохии и Иерусалима, древнейших христианских святынь - не меньшая мечта русских царей, чем Константинополь и Черноморские проливы. И если с Константинополем и Проливами вышел немного облом, мы успели на эту поляну раньше, а без нас там вообще покойному царю ничего не светило, то Ближний Восток - это очередная петербургская идея-фикс, в которой, правда, есть рациональное зерно.
        А вот узнав насчет раздела Австро-Венгрии между Германией и Россией, я ругался изобретательно, долго и со вкусом на всех языках, которые знаю, предварительно попросив Жаклин заткнуть свои прелестные ушки. Она, конечно, не девушка-одуванчик, кисейная барышня, но многие слова из лексикона XXI века ей знать ни к чему. А ругаться было из-за чего.
        Александр Александрович, конечно, вменяемый человек, но дорвавшись до статуса главы сверхдержавы, он пустился во все тяжкие, не слушая ничьих советов. Да и бесполезно там было что-то советовать. В нашем прошлом он вел себя сверхосторожно, потому что Россия была связана железными оковами Берлинского трактата и угрозой войны с европейской коалицией, не желавшей ее усиления.
        А тут, при нашем участии, Европе оставалось только издать писк, словно устрице на безжалостных зубах гурмана. Вот наш царь-батюшка и разгулялся. Панславянство - мать его ети. Такой же бред, как попытки примирить православие и католицизм, или же объявить об идее всемирного разоружения. Борьба за все хорошее против всего плохого. Гарантию дам, что уже в самом ближайшем времени среди освобожденных им славян возникнет недовольство властью «диких московитов», которое довольно быстро перейдет в жесточайшую фронду. Уж на что мы в нашем прошлом болгар вытащили из-под турецкого ятагана, так те ни разу не упустили момента пнуть нас за это побольнее. Во всех мировых войнах они воевали не с нами, а против нас. Конечно, речь идет в основном об ориентирующейся на Западную Европу крупной буржуазии, аристократии и интеллигенции. Но именно они определяют политический облик своих государств, для изменения которых нужны сеансы массовой дубинотерапии, для которой мы, русские, слишком добрые.
        Хорошо, что еще в самом начале, когда затевалась вся эта экспедиция, мне удалось довести до сведения императора Александра III мысль о том, что Ирак, или, как его сейчас называют, Месопотамия, со всеми вечно грызущимися между собой шиитами, суннитами, курдами, арабами, персами и прочими восточными заморочками, нужен Российской империи примерно так же, как телеге пятое колесо. Плавали-с - знаем. Территория по протестному потенциалу выйдет пострашнее, чем Польша, тем более что все три стороны внутреннего конфликта еще те отморозки, и будут по иностранной указивке с увлечением и большим удовольствием резать друг друга, не забывая и о русских. Нет уж, слона надо есть по кусочкам. Сперва окружить этот гнойник послушными нам территориями, а уж потом потихоньку подстригать его со всех сторон, пока свободной останется одна лишь пустыня.
        Да, реки Тигр и Евфрат не только делают эту землю пригодной для земледелия и оседлого проживания людей, раем для земледелия, с древности и по сей день они служат прекрасной транспортной системой «север-юг», пришедшей в сильный упадок восемь лет назад, после того как заработал Суэцкий канал. Перевозить товары морем на пароходах и парусных кораблях вокруг Аравии оказалось значительно выгоднее, чем везти их вроде бы напрямую через Сирию и далее по Евфрату к Персидскому заливу, платя по пути отступное каждому местному шейху и содержа большую охрану для защиты от многочисленных бандитов. С уходом транзитной торговли на другие маршруты тут всё то же, что и в Басре - следы общего хозяйственного упадка бросаются в глаза на всем пути нашего следования вверх по Евфрату.
        Положение могла бы спасти железная дорога и сильная власть, способная твердой рукой и острой сталью навести в этих землях должный порядок, чтобы девственница с кошельком золота могла бы без страха и препятствий добраться от Халеба до Басры и обратно. Но, как я уже говорил, мы, русские, на такие подвиги не способны. Для этого нужен какой-нибудь восточный деспот, вроде персидского царя Кира Великого или трансильванского Влада Цепеша.
        Истории об этих и иных леденящих душу и воображение деятелях прошлого, некогда действовавших как раз в этих местах, я вечерами рассказываю моей подопечной Жаклин. Она внимательно меня слушает, лишь изредка задавая вопросы. Девица умна и достаточно образованна. Кроме того, жизнь в вечных поездках с отцом по этим диким местам расширила ее кругозор и заставила шире смотреть на многие явления повседневной жизни.
        Что же касается наших личных отношений и всего прочего, то, несмотря на то, что прошел уже целый месяц, как мы с ней вместе, пока она для меня приемная дочь и подопечная, которую я обязался доставить в безопасное место и обеспечить всем необходимым. Я же для нее всего лишь опекун и защитник. Но оба мы прекрасно понимаем, что это положение временное. Или мы по прибытии в Константинополь разойдемся, как в море корабли, каждый в свою сторону, для того чтобы больше никогда не встретиться, или будем с ней вместе раз и навсегда. И тянет нас друг к другу, и отталкивает. И дело тут даже не в разнице в возрасте, происхождении, разных эпохах и, как принято у нас говорить, менталитетах. Совсем нет.
        С одной стороны, ну истосковался я по современным мне женщинам, раскованным, простым, не жеманным и в то же время не вульгарным, как базарные торговки. И это факт. С ее стороны тоже присутствует интерес. Ведь я для нее человек незаурядный, и много чего могу рассказать молодой девушке помимо нравоучительных историй. А с другой стороны, я единственный знакомый ей мужчина достаточно высокого положения, который спокойно может выслушать рассказ о ее жизни с отцом, не впадая в грех фарисейства и брезгливого порицания. Я ее не осуждаю и понимаю. И это стоит очень дорогого. Возможно, самого дорогого, что может быть между двумя людьми.
        Короче, поживем - увидим. Но, чем больше мы общаемся друг с другом, тем сильнее чувствуем - насколько мы схожи. Жаклин явно из той породы людей, которые поторопились родиться лет на сто - сто пятьдесят, вот в конце двдцатого - начале двадцать первого века она бы чувствовала себя своей среди своих. Здесь же ее участь - быть белой вороной, и я потихоньку внушаю ей мысль, что в ее случае Югороссия - это то, что доктор прописал. Как я полагаю, эта мысль начинает ей нравиться. Ничего, увидит Жаклин Константинополь и сразу поймет, что это - страна ее мечты.
        Нет, безумной страсти между нами нет, и мы еще даже не целовались. Я для этого слишком опытен, а Жаклин, привыкнув маскироваться под юношу, слишком невинна. Но, возможно, это и к лучшему, потому что я ее не тороплю, а она спокойно относится к тому, что я хожу налево, удовлетворять желания своего тела. Ведь и ее отец все эти годы тоже не жил монахом и время от времени «проворачивал механизмы» в борделях или со случайными дамами. Если притяжение между нами дойдет до определенного уровня, то однажды ЭТО обязательно случится. Но я не буду торопить это день, точнее ночь, потому что уже не мальчик, а для нее, с ее местным воспитанием, такие вещи вообще почти невозможны до свадьбы. Но это и к лучшему.

28 (16) МАРТА 1878 ГОДА. ДУБЛИН.
        КАТРИОНА МАК-ГРЕГОР, ДОЧЬ АРЕСТАНТА
        Отца арестовали за нелояльность рано утром. В наш дом пришли люди в красной форме британских солдат и увели его с собой. А меня выгнали, в чем я была на тот момент, под нескончаемый холодный дождь. Подобрав юбки и ежась под пронизывающими порывами ветра, я побежала к своей подруге Фионе, в надежде, что там я смогу найти себе приют хотя бы на время. Дверь в дом Свифтов мне, как обычно, открыл дворецкий по имени Джим.
        - Здравствуй, Джим! - воскликнула я, подпрыгивая от холодных капель, попавших за воротник. - Скажи, Фиона у себя?
        - Здравствуйте, мисс Катриона, - величественный Джим в вышитой золотом ливрее даже не подумал посторониться. - Миссис Свифт поручила мне передать, что вас велено не впускать.
        - Не впускать? - удивилась я. - Меня? Как это может быть, Джим?
        - Не могу знать, мисс Катриона, - дворецкий развел руками и строго посмотрел на меня. - Попрошу вас удалиться и не вынуждать меня применить силу к молодой леди.
        На глазах у меня выступили слезы отчаянья и обиды.
        - Джим! - воскликнула я. - Ты же меня знаешь с детства! Скажи мне, почему она так решила?
        - Мисс Катриона, - ответил Джим, - я всего лишь дворецкий, и моя обязанность - неукоснительно выполнять все приказания хозяйки. Впрочем, я готов оповестить мисс Свифт, что вы здесь, но только если вы останетесь на крыльце и не воспользуетесь моим отсутствием, чтобы войти в дом…
        Джим закрыл двери, и я услышала его мягкие и неторопливые шаги. Именно так ходят хорошие дворецкие. Но я бы предпочла, чтобы он хоть немного поторопился. Тем более что у меня не было зонта, а стоять под холодным дождем - не самое приятное времяпровождение.
        Минут через пятнадцать, показавшиеся мне вечностью, я услышала из-за двери голос Фионы:
        - Джим, пожалуйста, впусти Катриону хоть в прихожую.
        - Но мадам Свифт велела… - неуверенно произнес Джим.
        - Джим, - топнула ногой Фиона, - Катриона - моя подруга. Или, по крайней мере, была таковой до сегодняшнего дня. Впусти ее. Обещаю, что дальше прихожей она не пройдет.
        - Мисс Фиона, - ответил Джим, - но ваша мать приказала в случае прихода мисс Катрионы немедленно сообщить в полицию!
        - Джим, десять минут! - твердо произнесла Фиона.

«Была таковой? Дальше прихожей она не пройдет? Полиция? Десять минут? - пронеслось у меня в голове. - И это говорит моя лучшая подруга!»
        Открылись двери, и я увидела заплаканную Фиону, сидевшую на единственном стуле в прихожей. Джим же встал у дверей, ведущих в основную часть дома.
        - Войди, ладно уж, - произнесла Фиона, хмуро посмотрев на меня, - нечего под дождем мокнуть…
        Я вошла и присела на колченогую табуретку, на которой обычно сидел Джим, когда он был там один. Фиона посмотрела на меня и сказала неожиданно твердым голосом:
        - Ну, и чего ты приперлась?
        - Фиона, - заплакала я, - милая, отца арестовали только за то, что какого-то дальнего нашего родственника обвинили в предательстве. Говорят, раз твой кузен был скрытым папистом, а ты не донес, значит, и ты тоже преступник. Ты же знаешь, он ни сном ни духом. Да и дядя Лиам предателем не был, просто ходил в тот же паб, что и кто-то из фениев; его ведь даже не судили, просто схватили на улице и отвезли в Киллмейнхем. А теперь пришли и за отцом. Когда я его в последний раз увидела, его гнали по улице, как преступника, с окровавленным лицом. Дом опечатан, меня выгнали на улицу в том, в чем я была, без денег, без всего… А мама далеко - в Баден-Бадене, на водах. Помоги!
        - Мисс Мак-Грегор, - отрезала Фиона, решительно тряхнув своими рыжими кудрями, - мне не о чем говорить с дочерью преступника.
        - Фиона, - взмолилась я, - ведь ты же знаешь моего отца с детства - какой он преступник?
        - Если его арестовали, значит, он преступник, - ответила Фиона. - Мало ли их скрывалось под личинами порядочных людей? Вон, графа Коркского тоже схватили, вон в «Айриш Таймс» писали. И его приспешника, сэра Лаури. И еще арестовано множество скрытых предателей. Тех, кто поважнее, как твой отец, тех отправили в Слайго, других - в Киллмейнхем. И, главное, все прикидывались добропорядочными протестантами! А без веской причины их бы не взяли. Так что чтобы ноги твоей не было в моем доме!
        - Фиона, - заплакала я, - но мой отец ни в чем не виноват! Мы все - верные подданные ее величества. И протестанты, прихожане собора Святого Патрика Ирландской церкви. Как и твоя семья…
        - Вот, когда его оправдает королевский суд, тогда я в это и поверю. А пока он для меня преступник. И ты точно так же, ведь ты не могла не знать про его папистские связи. Ладно, надоела ты мне. Вон отсюда! Все, что я могу для тебя сделать в память о том, как я пригрела такую змею у себя на груди - это вот.
        Фиона достала из ведра, стоящего у двери, зонтик, посмотрела, пробормотала: «Слишком хороший», взяла другой, увидела пятно ржавчины на его острие, удовлетворенно хмыкнула и протянула мне.
        - Бери, и пошла вон! - выкрикнула она, рукой указывая мне на дверь.
        Я встала и, игнорируя протянутый зонт, шатающейся походкой вышла из особняка Свифтов, все под тот же холодный дождь. Куда идти, к кому обратиться и что мне делать - я пока не знала. Где-то в Америке был мой милый Джеймс, с которым я познакомилась на пароходе во время поездки в САСШ. Он, конечно, не откажется мне помочь, но я даже не знаю его адреса, не говоря уже о том, что у меня нет денег на телеграмму. Милый Джеймс, приди и спаси меня от этого ужаса.
        Очнулась я, только услышав за спиной сдавленный шепот:
        - Мисс Катриона, мисс Катриона - только не оборачивайтесь. Идите прямо, как идете, а потом сверните в первый переулок налево.
        Очнувшись от своих мыслей, я подняла промокшую насквозь голову и увидела, что за время своих скитаний из фешенебельных центральных кварталов я забрела в припортовую часть города, которую иначе чем трущобами и не назовешь. Люди тут были одеты в плохую, часто рваную, одежду, а их руки и лица перепачканы сажей и какой-то грязью. Вот, слева от меня показалась узкая щель переулка между двумя доходными домами для самых бедных, в которой едва могли разойтись два человека. Из этой щели смердело тухлой рыбой, прогорклым жиром, человеческими экскрементами и еще чем-то таким отвратительным, чему я по своей наивности даже не знала названия.
        - Сворачивайте, мисс Катриона, сворачивайте, - прошептал все тот же голос, - и приготовьтесь бежать, кажется, следом за нами идет полицейский шпик…
        Едва лишь нырнув в эту щель, я припустила изо всех ног, а следом за мной по камням стучали деревянные башмаки того, кто завел меня в эту дыру. Оглянувшись, я увидела, что это мальчишка лет пятнадцати, рыжий, как огонь, и худой, как привидение. Следом за нами, шагах в двадцати, большими прыжками мчался вполне респектабельный худощавый господин неопределенного возраста, похожий на клерка средней руки. Еще немного, и он настиг бы нас, но тут его ноги запутались в веревке, которая неожиданно оказалась растянутой поперек переулка, и господин с размаху плюхнулся прямо в лужу. Встать ему не дали. Двое парней в одежде докеров выскочили из открывшейся боковой двери дома, несколькими ударами привели нашего преследователя в бессознательное состояние, а потом уволокли его за собой в ту же дверь, откуда они выскочили, примерно так же, как черти утаскивают в пекло грешную душу.
        - Постойте, мисс Катриона, постойте, - запыхавшись, выкрикнул бегущий следом мальчишка, - опасности больше нет.
        Я остановилась, пытаясь перевести дух, с сердцем, колотившимся от страха прямо под горлом. Сколько ни бегай, а конец всегда будет только один, ведь от судьбы не убежишь, а у меня в этом городе нет никого, кто мог бы дать мне еды, возможность переодеться в сухую одежду и предоставить угол для ночлега.
        Мои размышления были прерваны мальчишкой, который бесцеремонно взял меня за руку и повлек за собой.
        - Идемте, мисс Катриона, - сказал он, - тут недалеко.
        - Постой, - я вырвала у него свою руку, - ты сперва скажи мне - кто вы такие и что вам от меня надо?
        - Мы-то… - начал было говорить мальчишка, но тут его прервал еще один персонаж, скорее всего, появившейся в переулке все из той же боковой двери. Это был высокий, худой молодой джентльмен, подобно священнику одетый во все черное. Черными были широкополая шляпа, длинный прорезиненный плащ, тяжелая трость и надетый под плащом хороший костюм.
        - Помолчи, Эннис, - сказал незнакомец, - лучше проследи, чтобы к нам на хвост незаметно не упал еще один шпик. И вообще, я хочу тебя поблагодарить. Сделано было очень хорошо. А сейчас проваливай, и чтобы тебя не видел никто, а ты при этом видела всех.
        - Слушаюсь, сэр, - по-военному ответил мальчишка, который, собственно, оказался девчонкой, и быстрым шагом пошел обратно, к выходу из переулка.
        - А теперь, мисс Катриона, - немного насмешливо произнес незнакомец, - вы возьмете меня под руку, и мы, как порядочные люди, пойдем туда, где молодой леди будет представлено все необходимое, чтобы та могла привести себя в порядок.
        - Нет, мистер - не знаю, как вас зовут, - упрямо сказала я, - сначала вы мне должны сказать - кто вы такой и что вам от меня надо?
        - Какая вы упрямая, Катриона, сразу видно - настоящая ирландка, - вздохнул незнакомец. - Если вам нравится, то вы можете называть нас волонтерами ирландской королевской армии, сокращенно IRA, а от вас нам надо, чтобы вы не угодили в лапы англичан и их прислужников.
        - Ирландская королевская армия? - я впервые слышала это словосочетание. - И какое вам дело до судьбы несчастной девушки, отца которой арестовали по какому-то дурацкому обвинению…
        - И вовсе это обвинение не дурацкое, - вздохнул незнакомец в черном. - По «Биллю об усмирении ирландского мятежа» основанием для ареста и последующей казни может служить даже такая эфемерная вещь, как невосторженный образ мыслей обвиняемого в отношении всего происходящего сейчас в Ирландии. А что касается того - какое нам дело до вашей судьбы, мисс Катриона, то, когда началась вся эта заварушка с арестами и прочими безобразиями, один очень хороший человек попросил нашего сюзерена проследить за вашей судьбой и сделать так, чтобы вы смогли дождаться, пока он не приедет за вами на белом коне. Так что мы всего лишь выполняем приказ своего начальника, и ничего более.
        В голове моей все смешалось. Я как в полусне протянула руку джентльмену в черном и вместе с ним пошла навстречу своей судьбе. Теперь все мои мысли были заняты моим несчастным отцом. Я думала - нельзя ли попросить моего нового покровителя, чтобы он помог не только мне, но и ему тоже.

30 (18) МАРТА 1878 ГОДА. ДУБЛИН.
        КАТРИОНА МАК-ГРЕГОР, ДОЧЬ АРЕСТАНТА
        Вот уже второй день я нахожусь в обществе людей, с которыми раньше посчитала бы для себя зазорным даже просто повстречаться на улице. Но теперь я никто, лишенная прав дочь человека, объявленного государственным преступником, за которой охотится и местная полиция, и британские военные, поэтому маленькая комнатка в мансарде публичного дома «Алая Роза» кажется мне воистину райским уголком. По крайней мере, тут тепло, сухо, не капает с потолка, а на двери имеется засов, благодаря которому я чувствую себя хотя бы в относительной безопасности.
        Тут безопасно. Местная полиция заглядывает сюда только для того, чтобы собрать в свою пользу мзду с падших женщин, и не интересуется - кто сюда зашел и зачем. А народу сюда ходит очень много, как обычных посетителей таких злачных мест, так и людей куда более серьезных и угрожающего вида. Именно поэтому IRA и сделала этот публичный дом своей базой. По крайней мере, так это объяснил тот человек в черном, который назвал себя Айвеном. Наверняка это его не настоящее имя. Очень загадочный и страшный человек, которому убить кого-то очень просто.
        Кстати, здешние обитательницы являются закоренелыми папистками, происходящими из самых нижних слоев городского дна и ближайших сельских окрестностей. И все они - самые яростные сторонницы независимой Ирландии, готовые отдать жизнь ради своей идеи. При этом все они в один голос утверждают, что заняться этим позорным ремеслом их заставила нищета и голодные дети. Не знаю, раньше бы я в это не поверила, подумав, что это отговорки, а на самом деле всему виной прирожденная папистская развратность этих девиц. Но теперь, поговорив и с самими этими девицами, и с их хозяйкой, полноватой смешливой женщиной лет тридцати, по прозвищу мама Сара, я поняла, что все мои прошлые предубеждения оказались ошибочными, и большинство из этих девиц бросило бы свое позорное занятие, появись у них возможность честно заработать себе на жизнь.
        Кроме девиц легкого поведения, ирландских инсургентов и посетителей, в «Алой Розе» имеются еще четверо серьезных непонятных людей, говорящих по-английски с сильным акцентом, который я так и не смогла опознать. Это были не немцы, не французы и не испанцы с итальянцами. Даже такой страшный человек, как Айвен, относился к ним с большим уважением, предпочитая не интересоваться их делами. Говорят, что раньше они время от времени уходили по ночам, а потом возвращались, и после этого у инсургентов появлялись деньги, оружие и новые распоряжения их некоронованного короля, которые выполнялись с неукоснительной точностью.
        При этом никто из них даже ни разу не прикоснулся к местным девицам, но не потому, что презирал их ремесло. Напротив, они со всеми этими падшими женщинами разговаривали без всякого отвращения, как будто это были высокородные леди или, по крайней мере, честные горожанки из семей среднего достатка. Не понимаю - обычные мужчины наверняка не упустили бы возможность припасть к дармовому источнику, невзирая на качество его воды. Более того, когда в комнате у одной из «девочек» начал буянить пьяный вдрызг клиент, переполошив все заведение криками, женским визгом и звуками ударов, именно один из этих непонятных постояльцев пошел туда и угомонил буяна всего двумя ударами. После этого людям Айвена осталось лишь выкинуть труп со свернутой шеей в речную протоку.
        В общем, теперь мне, честной, безвинно оклеветанной девушке-протестантке из высших слоев дублинского общества, отвергнутой даже самыми близкими мне людьми и окруженной папистками, непонятными мне сторонниками какого-то там ирландского короля, или, во всяком случае, человека, который выдавал себя за него, и их еще более непонятными союзниками, остается только сидеть взаперти в своей комнате и бояться каждого шороха.
        Я боюсь, что сюда все же придет полиция, арестует меня и отправит на виселицу. Говорят, что в последнее время уже многие казнены без всякого намека на суд и что деятельность солдат в красных мундирах все меньше похожа на наведение порядка и все больше напоминает массовые убийства, обычные для азиатских тираний. Я боюсь Айвена и его друзей из фениев, убивающих людей только за то, что они не разделяют их идеи независимой Ирландии. Да, я знаю теперь и о том, как бесследно пропадают люди, которых они называют полицейскими доносчиками и предателями. Я боюсь живущих в двух соседних комнатах непонятных вооруженных до зубов иностранцев, время от времени переговаривающихся между собой на каком-то своем языке.
        Я боюсь всего и всех, и больше всего я боюсь за моего несчастного отца. Несмотря на его довольно высокое положение в обществе, нет никаких надежд на то, что британская Фемида разберется и признает его невинной жертвой обстоятельств.
        Напротив, людей арестовывают все больше и по все более вздорным поводам, и конца-края этому не видно. Что там мой отец - британцы арестовали даже графа Коркского, не считая других, не менее высокопоставленных, лиц. Айвен, которого я попросила хоть что-нибудь сделать для моего отца, в ответ только пожал плечами и сказал, что он не сможет ему помочь. Что, по имеющейся у него информации, все достаточно высокопоставленные арестанты содержатся в тюрьме Слайго, где будет заседать особый трибунал по усмирению Ирландии. Это простонародье можно вешать без процедуры, а тех, кто занимал достаточно высокое положение в обществе, нужно сперва судить и только потом вешать.
        - Молитесь, мисс Катриона, - заявил мне этот папист, - и это единственное, чем вы можете помочь своему отцу.
        А сегодня вечером ко мне в комнату пришел один из тех соседей-иностранцев, и я так испугалась, что чуть было не упала в обморок.
        - Мисс Катриона, собирайтесь, - сказал мне этот человек, - у нас очень мало времени.
        - Нет… - я почувствовала, что от страха у меня зашевелились волосы на голове. Забившись в угол комнаты, я сжалась там в комок. - Никуда я с вами не пойду! Лучше убейте меня прямо здесь! Но предупреждаю, что я при этом буду кричать и звать на помощь!
        - Мисс Катриона, - этот страшный человек неожиданно улыбнулся, и я вдруг почувствовала, что мне уже стало не так страшно, - никто не собирается и не собирался вас убивать. Мы действуем с ведома и по поручению вашего жениха и хотели всего лишь доставить вас в безопасное место.
        - Но у меня нет никакого жениха! - прошептала я пересохшими губами. - А если даже и есть, то вам до него нет никакого дела.
        Мой собеседник осуждающе покачал головой:
        - Вы даже не представляете себе, мисс Катриона, насколько маленький шарик - наша планета Земля. Или вы скажете, что никогда не были знакомы с американцем Джимом Стюартом из Южной Каролины? А он-то вас помнит и беспокоится о вас.
        - Я не верю вам… - пробормотала я, - Джим сейчас в Америке и даже и не подозревает, что мне грозит ужасная опасность…
        - Джим, как и всякий порядочный южанин, - довольно невежливо перебил меня этот человек, - сейчас находится на острове Корву, где в составе Добровольческого корпуса возрожденной Конфедерации готовится прийти на многострадальную ирландскую землю и принести ей мир и свободу. Если вы сейчас пойдете с нами, то уже через два-три дня сможете увидеться со своим любимым. Решайтесь, мисс Катриона - или вы сами пойдете ему навстречу, или будете ждать здесь, пока он не придет к вам. И только один Всевышний сможет сказать - сумеете ли вы его дождаться или погибнете во время тех событий, которые неизбежно начнутся в самое ближайшее время.
        - Хорошо, мистер как вас там, - все еще до конца не доверяя этому человеку, произнесла я, - мне ничего не остается, как поверить вам и отправиться с вами туда, куда вы скажете. Но я прошу вас, ради всего святого, объясните мне, наконец - кто вы такой, и что вам нужно в этом городе?
        - Хорошо, мисс Катриона, - сказал незнакомец, - я капитан-лейтенант Федорцов, и служу я в войсках Югороссии. И сказал я вам это только потому, что вы и сами бы догадались об этом в самое ближайшее время… А пока я жду вашего решения… Да или нет?
        Услышав эти слова, я снова почувствовала, что у меня кружится голова, и я вот-вот упаду в обморок. О югороссах наша пресса писала разное, но, как правило, ужасное и мало похожее на правду. Правда, Сэм Клеменс, с которым мы с Фионой познакомились на пароходе «Оушеник» во время поездки в Америку, рассказывал, что он сам бывал в Константинополе, и что все, что пишут о тамошних делах наши газеты - откровенная чушь. И вот один из этих загадочных и таинственных югороссов стоит передо мной и обещает, что доставит меня к моему жениху. Господи, во что я ввязалась?

1 АПРЕЛЯ (20 МАРТА) 1878 ГОДА.
        ЗДАНИЕ СУДА В СЛАЙГО.
        ДЖЕЙМС МАК-ГРЕГОР, ПОДСУДИМЫЙ
        Мы сидели на табуретках, прикованные цепями к металлическим штангам. Было холодно; здание суда было недавно достроено, но отделка была еще не завершена, отопление не работало, да и, наверное, излишним считалось тратить дрова только ради арестантов. Только там, с другой стороны зала, где находилась судейская скамья, топилась одинокая переносная чугунная печь, чья длинная труба уходила в приоткрытое окно, за которым бушевала редкая для Ирландии метель.
        Кроме судейской скамьи, в зале находились места для зрителей, на которых сейчас сидели наши тюремщики, место для команды прокурора и пустующее место для адвокатов. Все, кроме нас, были весьма тепло одеты; таких температур даже здесь, на севере Ирландии, давно уже не видели. А мы были в полосатых робах, выданных нам по прибытии в Слайго, и которые, похоже, никогда не стирались. Оги Лаури, мой сосед по камере, даже пошутил, что в этом есть и некоторая польза - грязь делает нашу одежду чуть потеплее.
        Бейлиф в сержантской форме заорал:
        - Всем встать!
        В зал вошли судьи военного трибунала, в утепленной военной форме, но с судейскими париками на голове. «А где же адвокаты?» - подумал я, но вместо этого главный судья в полковничьем мундире заорал:
        - Я - полковник Мей, главный судья Специального трибунала. Заключенные, вы обвиняетесь в преступлениях, описанных в Акте о зачистке Ирландии от мятежных элементов, а именно: измене или поддержке изменников. Единственное наказание за это - смерть через повешение для простолюдинов, либо смерть через усечение головы для дворян. В особо вопиющих случаях изменники лишаются дворянского достоинства и подлежат казни вне зависимости от титулов, которые они носили, если эти титулы ирландские.

«Ничего себе, - подумал я. - Такого в Англии не было никогда - дворянства лишить было невозможно, и право дворян на казнь через усекновение главы считалось священным. Впрочем, - подумал я, - не все ли равно».
        Тем более что никакой вины за мной не числилось. Ведь арестовали меня по ошибке. Я принадлежу к старой шотландской фамилии, и мой прадед, Шеймус Макгрегор, выучившийся на адвоката, переехал в Дублин, где и сколотил свое состояние. И мой дед, и мой отец пошли по стезе прадеда и приумножили то, что им оставил прадед. Конечно, и я получил степень магистра юриспруденции в Тринити Колледже, где моим лучшим другом был Джон Лаури, отец Оги.
        Должен сказать, что и у меня не было отбоя от клиентов, и жена с дочерью на жизнь уж никак не жаловались. Единственное, в чем мне не везло - это в том, что детей у нас больше не было - супруга с тех пор отказывала мне в близости, утверждая, что это ей запретил доктор. В последние годы она практически не вылезает с вод, то в Германии, то во Франции, и в результате, сколько я ни работаю, наше состояние медленно, но непреклонно тает. И любая попытка поговорить с ней об этом кончается криками, что она не за того вышла замуж, что, мол, ее подруги живут не в пример лучше, чем она.
        А вот с дочерью у меня отношения, близкие к идеальным - ведь мать она видит столь же редко, сколько и я, и я давно был для нее и за отца, и за мать. Я всегда уделял ей как можно больше времени, а Нелли, которая служила еще моему отцу, была ей второй матерью, да и мой дворецкий, Джонни, муж Нелли, баловал мою Катриону, как мог.
        Несколько дней назад в дверь постучали. Джонни степенно открыл дверь и был буквально сбит с ног каким-то быдлом в красных мундирах. За ними вошел офицер.
        - Что это означает? - спросил я и только начал цитировать ему параграфы, как тот вдруг заорал высоким противным голосом:
        - Джеймс Мак-Грегор?
        - Да, так меня зовут. Джеймс Мак-Грегор, магистр юриспруденции, королевский баронет.
        - Джеймс Мак-Грегор, вы обвиняетесь в измене родины, и согласно Акту о зачистке Ирландии от мятежных элементов, вы подлежите немедленному аресту. Ваш кузен, Лиам Мак-Грегор, был арестован за фратернизацию с фениями. А вы должны были знать об этом и не донесли. Ознакомьтесь с ордером.
        Не успел я прочитать то, что мне подсунули, как офицер выхватил ордер обратно и закричал:
        - Взять его!
        - Это же нарушение… - начал я, и тут кто-то из солдат ударил меня под дых, а офицер рассмеялся.
        Я попытался выпрямиться, но кто-то ударил меня в лицо. Меня пинком вышибли на крыльцо, где после второго пинка, сопровождающегося гоготом наглых ублюдков в красных мундирах, я полетел вниз по лестнице и приложился лицом по булыжникам. В голове пронеслась мысль - я так гордился вымощенной дорожкой к крыльцу, если бы там, как у других, была трава, то не так уж было бы и больно. Хорошо, подумал я, что хоть Катриона этого не видит.
        И тут, как назло, из дома вышла моя любимая дочурка.
        - Куда вы его ведете? - закричала она.
        Офицер посмотрел на нее и ответил:
        - Ваш отец преступник. Вот, ознакомьтесь, - и он протянул ей ордер. Она попыталась взять его в руки, но тот сказал: - Не трогать!
        Прочитав, она лишь сказала:
        - Бред какой-то! Папа, я немедленно… - и она попыталась подойти ко мне.
        Кто-то из солдат оттолкнул ее и заорал:
        - Не положено!
        - Я этого так не оставлю! Папа, не бойся, я все сделаю! - громко сказала Катриона и направилась к дому.
        Один из солдат заорал ей:
        - А ну пошла отсюда! Дом преступника конфискуется в пользу казны!
        - Хорошо, - ответила дочь и спросила у офицера: - Сэр, позвольте мне хотя бы одеться?
        - Ты что, глухая! - заорал тот. - Пошла вон!
        Больше я не видел свою дочь - мне даже не дали оглянуться, только в ушах стоял ее голос: «Папа, папа»… Нас погнали на вокзал, посадили в вагон третьего класса, обшарпанный и грязный. Нам не давали ни есть, ни пить, ни даже выйти в туалет, и скоро в вагоне завоняло - ведь природу не обманешь.
        В Слайго мы прибыли поздно вечером, и нас растолкали по камерам. Два раза в день нам давали суп - днем с кусочком гнилой картошки, вечером с листиком капусты. Впрочем, хоть воды напиться давали вдоволь. И вот сегодня сто двадцать из нас погнали в суд.
        Сразу после выступления Мея один из других судей в мундире майора, даже не представившись, начал зачитывать наши фамилии и спрашивать:
        - Мистер Акли, признаете ли вы себя виновным?
        - Баронет Акли, - сказал тот, после чего бейлиф посмотрел на солдат. Один из них подошел и ударил Акли в лицо, после чего бейлиф повторил:
        - Мистер Акли, признаете ли вы себя виновным?
        - Нет.
        Солдат еще раз ударил его и заорал:
        - Нет, ваша честь!
        Тот сказал:
        - Нет, ваша честь.
        Майор продолжал:
        - Мистер Эндрюс, признаете ли вы себя виновным?
        - Да, ваша честь, - вряд ли этот Эндрюс был виновен, но пример Акли его, похоже, потряс, и он решил обезопаситься.
        Потом последовала куча других фамилий. Двое или трое решили признать себя виновными, большинство же, включая сэра Лаури, отказались признать вину. И, наконец, дошло дело до меня:
        - Мистер Мак-Грегор, признаете ли вы себя виновным?
        - Нет, ваша честь.
        После того, как все сто двадцать подсудимых были опрошены (только двое из них признали свою вину) я ожидал обычной процедуры - сначала речи прокурора с предъявлением доказательств, потом речи адвокатов с доказательствами невиновности, потом прений… Вместо этого Мей вдруг заорал:
        - Те из вас, кто признал свою вину, будут казнены восьмого апреля в двенадцать часов дня усечением головы. Приговор будет приведен к исполнению на центральном плацу тюрьмы Слайго. Те же из вас, кто ее не признал, несмотря на имеющиеся неоспоримые доказательства, приговаривается к лишению всех титулов и всех наград, буде таковые имеются, и повешению первого мая там же, на плацу тюрьмы Слайго. Все преступники - и те, кто признал вину, и те, кто посмел ее не признать, приговариваются к конфискации всего имущества. Да, и еще - если кто-нибудь из вас считает, что Высший суд Империи согласится выслушать вашу апелляцию, может составить таковую и внести залог в счет будущих судебных издержек в размере десяти гиней.
        Только я подумал, что десять гиней у меня всяко найдется, а бумагу нам, наверное, предоставят, как Мей продолжил:
        - Не допускается выплата этих денег из того, что было конфисковано в счет казны. А теперь отведите преступников обратно в тюрьму! Следующее заседание суда - двадцатого апреля.
        Когда нас затолкнули обратно в камеру, я сообразил, что у нас нет ни бумаги, ни пера, ни чернил, ну и, понятно, денег тоже нет, и апелляцию подать физически нет возможности… Я посмотрел на Оги и сказал:
        - Ну что ж, Огастас, я теперь сожалею только об одном. Надо было делать то, в чем нас обвиняют…
        И Оги, и практически все остальные мои собратья по несчастью - в камере на четверых нас была ровно дюжина - не сговариваясь, лишь грустно кивнули.

7 АПРЕЛЯ (26 МАРТА) 1878 ГОДА, УТРО.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ, НАБЕРЕЖНАЯ У ДВОРЦА ДОЛМАБАХЧЕ
        После мокрой и промозглой Константинопольской зимы с ее ветрами, дождями и мокрыми снегопадами, в Югороссию пришла весна. Ветер с моря теперь нес ласкающую кожу свежесть, а не сырость, как совсем недавно, а лучи весеннего солнца пока не обжигают, как летом, а просто греют намерзшиеся за зиму души и сердца. На лужайках зазеленела молодая травка, а в садах дружно зацвели абрикос, персик, слива, вишня и миндаль, подобно невестам одевшись в бело-розовую цветущую кипень.
        И константинопольские девушки вместе с цветущими садами тоже сбросили теплые зимние шубки и пальто, сменив их на яркие платья. В хорошую погоду они принялись фланировать по набережной с кружевными зонтиками в руках, поглядывая на потенциальных женихов. В основном это были бедные сиротки, приехавшие в эти края из Российской империи на учебу.
        Правда, не все из этих девушек были сиротками и не все были бедными, потому что даже дочери вполне состоятельных родителей, закончив женские гимназии и прогимназии, вдруг неожиданно для себя выясняли, что практика Российской империи совершенно не предполагает их дальнейшего образования, трудоустройства и активной общественной жизни. Не предполагает - это от слова совсем. В основной редакции истории большая часть этих девушек эмигрировали в поисках знаний в Европу, как сестры Склодовские, или же пополнили ряды различных революционных сект. Но в этом историческом потоке Югороссия, в которой с самого начала существовало реальное, а не задекларированное равноправие мужчин и женщин, подобно мощному насосу вытягивала этот контингент как из Российской империи, так и из развитых и не очень больших и малых европейских стран.
        К примеру, француженка теоретически могла, заплатив немалые деньги, отучиться в Сорбонне и получить диплом врача. Но собственная практика для нее оставалась бы пределом мечтаний. И это в просвещенной и либеральной Франции! А что уж тут говорить про жестко патриархальную Германскую империю, где принцип трех «К» окончательно был похоронен только вместе с Третьим Рейхом. Еще было какое-то количество искательниц сытной жизни из Англии, постепенно впадающей в условиях морской блокады в нищету.
        Но этим девушкам европейского происхождения при всей их образованности и большей частью имеющих дипломы об образовании, тоже необходимо было пройти своего рода курсы повышения квалификации при недавно созданном Константинопольском университете, на которых их знания второй половины XIX века были бы подтянуты до уровня начала XXI века. К тому же им приходилось выучить русский, греческий и турецкий языки, на которых в основном изъяснялась многонациональная Югороссия.
        Эта вторая составляющая женского контингента, фланирующего по набережной, была значительно меньше первой и отличалась от уроженок России как разноязыким говором, так и некоторым пренебрежением югоросской модой, которая даже для француженок казалась слишком смелой и вульгарной. Напротив, русские «сиротки» были одеты полностью в соответствии с модой сто лет тому вперед, ибо в основном являлись слушательницами курсов по подготовке секретарей-референтов, или, по местному, младших клерков для присутственных учреждений Югороссии, и курсов учителей начальных классов.
        Заполнять эти должности мужчинами адмирал Ларионов и канцлер Тамбовцев считали недопустимым расточительством. Мужчины, если они были, конечно, настоящими мужчинами, должны служить в армии или работать на тяжелых и опасных производствах. Применительно для Югоросской талассократии это означало, что мужчины должны плавить сталь, строить из нее корабли и ходить на этих кораблях по морям.
        Молодой, недавно созданной стране были нужны такие же молодые, грамотные и амбициозные специалисты, и ей было абсолютно все равно - какого они пола. Женский был даже предпочтительнее, потому что вслед за невестами в Константинополь потихоньку начинали тянуться и женихи, правда, в основном из Российской империи.
        Помимо русской и европейской составляющей в этой воскресной, празднично одетой цветастой женской толпе, был и третий, самый малочисленный, но зато самый заметный компонент в виде гречанок и турчанок, бывших обитательниц многочисленных гаремов турецких высших чиновников и вельмож, прекративших свое существование вместе с Оттоманской Портой, и которые в круговерти событий прошлого лета были выбиты из привычной жизненной колеи. Но они нашли в себе силы и волю к жизни для того, чтобы воспользоваться предоставленной им свободой и вести независимую самостоятельную жизнь. Эти яркие и сочные восточные красавицы даже в праздничной и разряженной толпе выглядели, как экзотические тропические птицы в стае сереньких горлиц и нахальных воробушков.
        Все это красочное многоцветье разбавляли мужчины, одетые в черные флотские мундиры. Собственно, они и были теми, ради кого и собрался сюда, на набережную у дворца Долмабахче, такой цветник. Наяривал бравурные марши духовой оркестр, а ветер трепетал флагами расцвечивания над выстроенными в кильватерную колонну у набережной боевыми кораблями Югороссии. Флот Югороссии уходил на войну, войну за правое дело, свободу, счастье и саму жизнь для ирландского народа, а оттого справедливую и освободительную. Адмирал Ларионов приказал устроить по этому поводу народное гуляние. Завтра утром вся эта мощь снимется с якоря и направится в сторону Мраморного моря для того, чтобы вскоре обрушить свою мощь на Британию, превратившуюся в логово современных людоедов. Даже удивительно, как мало надо некоторым народам для того, чтобы полностью одичать и окунуться в кровавый беспредел в стиле древних восточных деспотий. А ведь совсем недавно эти люди еще считали себя законодателями европейских мод и хороших манер, не разрешавшими всем остальным ковырять в носу.
        Уходил на войну и БПК «Североморск». Ольга Пушкина, нарядившись в свое лучшее платье, вышла на набережную проводить своего любимого, и сейчас чинно шла с ним под ручку, гордая тем, что у нее есть такой замечательный жених. Гордая вдвойне от того, что сегодня у них был своего рода юбилей - ровно десять месяцев прошло с того момента, как судьба-злодейка свела их на борту старой турецкой лоханки «Звезда Синопа». С тех пор утекло много воды, но по-прежнему, когда Ольга смотрела на мужчину, которого она назвала своим женихом, сердце у нее сжималось от любви и тоски. Ведь хоть он и шел сейчас рядом с ней, но до того момента, когда брак их мог быть дозволен, оставалось еще целых два с половиной года. И в этом югоросские законы были не менее суровы, чем законы Российской империи, хотя и из несколько иных соображений.
        Так что все, что сейчас им было доступно до достижения Ольгой совершеннолетия, так это чинно прогуливаться под ручку, получая от этого процесса огромное удовольствие. Все встречные девицы, некоторые из которых были Ольге знакомы по работе в госпитале, в большинстве своем гуляли чисто женскими компаниями, и лишь некоторые имели своих кавалеров, а некоторые и женихов, но чаще - просто «сочувствующих» мужчин, пока еще не определившихся в серьезности своих намерений.
        Но, боже, как было приятно Ольге раскланиваться со знакомыми и малознакомыми девицами, большинство из которых были лет на пять-шесть старше ее, и произносить ангельским голосом по-французски или по-немецки нечто вроде:
        - Мадемуазель Екатерина (Анна, Элеонора, Констанция, Гертруда и т. д.), позвольте представить вам моего жениха, капитана морской пехоты Игоря Синицына. …Да, папа в курсе, и мы поженимся сразу же после того, как мне исполнится шестнадцать лет. …Да, мы встретились при весьма романтических обстоятельствах. Он вырвал меня из рук страшных разбойников-работорговцев, а я, неблагодарная, ранила его в самое сердце. …Да, мы рассчитываем жить долго и счастливо, мой муж обязательно станет генералом, а я рожу ему много красивых, здоровых и умных детей.
        И мадемуазель Констанция краснела своим французским лошадиным лицом, потому что ей такого красавца-югоросса было не заполучить никогда в жизни, тем более что по тем взглядам, которые Игорь бросал на свою юную спутницу, все видели, что он тоже в нее пылко и нежно влюблен и считает дни до того момента, когда священник в церкви соединит их судьбы перед Богом и людьми.
        Но Ольга знала, что самой мадемуазель Констанции тоже было грех обижаться на судьбу. Диплом врача, полученный ею в Сорбонне, аттестационной комиссией при госпитале МЧС был признан действительным, а сама она допущена до практики под руководством более опытных специалистов. Еще три года работы в больнице или амбулатории - и ее признают годной к врачебной практике на общих основаниях безо всех ограничений. Но это может не понадобиться, потому что она уже поселилась в сердце одного из русских врачей, пораженного ее умом, добротой и терпением. И если все пойдет так, как надо, то мадам Констанцией она станет значительно раньше, чем Ольга выйдет замуж.
        Ольге было вдвойне приятно и то, что большинство встреченных ею военных, так же прогуливавших под руку с девушками, были младше Игоря по званию и первыми отдавали ему честь, а не наоборот. Майоров-полковников в морской пехоте и капитанов с первого по третий ранг в югоросских вооруженных силах было немного, хотя все они тоже присутствовали здесь на набережной. Нечастые встречи со старшими по званию заканчивались отданием чести и благожелательными кивками. Большинство из старших офицеров Югороссии прекрасно знали, где сейчас именно находится полковник Пушкин и что он там делает.
        Играла музыка, пары кружились в вальсе под открытым небом, разбивались сердца, давались обещания и создавались новые сердечные союзы. Сегодня можно было всё. Флот шел на войну, на войну со страной, которая развязала геноцид против одного из европейских народов, чью территорию британцы когда-то захватили и теперь почитали их не лучше готтентотов. С концепцией войны, согласно которой русский солдат не должен был вступать на британскую территорию, после бойни в Корке было покончено раз и навсегда. Югороссия объявит британцам эту войну официально, как, впрочем, и Российская империя, и эта война будет вестись до тех пор, пока Англия не станет Англией, Шотландия - Шотландией, а Ирландия - Ирландией. Великобритания должна кануть в небытие раз и навсегда… Да и как может быть иначе, когда флот идет на войну!

9 АПРЕЛЯ (28 МАРТА) 1878 ГОДА.
        ОСТРОВ КОРВУ.
        КАПИТАН АРМИИ КОНФЕДЕРАЦИИ ДЖЕЙМС СТЮАРТ, КОМАНДИР 2-ГО ДИВИЗИОНА АРТИЛЛЕРИИ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОГО КОРПУСА
        Было тепло и по-летнему солнечно. Над ослепительно-синим морем, усеянным десятками кораблей, реяли чайки. А на плацу у гавани, где меня когда-то приветствовали генерал Форрест и майор Семмс, толпились тысячи людей в форме и с вещмешками. В отдалении на рейде маячил серо-голубой силуэт югоросского крейсера «Адмирал Ушаков», чье мощное вооружение обеспечивало безопасность как нас, так и тех моряков, что должны будут доставить нас к берегам страдающей Ирландии. Как там моя бедная Катриона, отец которой был брошен в тюрьму и приговорен к смерти, а сама она оказалась выкинута на улицу в чем была? Хорошо, что я попросил своих наставников о том, чтобы за моей любимой и ее семьей был установлен присмотр со стороны их людей. И она не осталась одна в своей беде, ее, бедную и промокшую, с полицейским шпиком за спиной, перехватили местные инсургенты и передали в самое надежное место во всем Дублине - в миссию югоросской военно-морской разведки. Как говорят в таких случаях югороссы - подобрали, обогрели, накормили.
        Теперь Катриона в полной безопасности и, скорее всего, уже покинула ставшую для нее такой опасной Ирландию, направившись в Константинополь. Хотелось бы увидеть ее поскорей, но пусть она лучше будет в безопасности и не подвергает себя риску во время уличных боев, которые непременно завяжутся, когда мы войдем в город. Ведь в Дублине очень много пробритански настроенных лоялистов-протестантов, и они будут отчаянно сопротивляться нашему десанту и тем ирландским патриотам, что встанут в одни ряды вместе с нами. Больше этой сволочи только в Ольстере. Так что - пусть лучше плывет в Константинополь. Если я останусь жив, то мы встретимся с ней там, в шесть часов вечера после войны.
        Флота Конфедерации не хватило бы для того, чтобы разместить всех нас и наше вооружение. Поэтому адмирал Семмс привел недавно целую флотилию транспортных кораблей с Восточных Азор. На один из них, «А Бонита да Терсейра», мы вчера погрузили нашу батарею, после чего нас накормили праздничным ужином и впервые за долгое время дали как следует отдохнуть. Сегодня же нам предстоит дальний путь, в ту самую Ирландию, откуда мои предки когда-то в незапамятные времена перебрались в Шотландию.
        Далее мы должны будем всего лишь разгромить армию красномундирников, считающуюся теми, кто незнаком с армией Югороссии, самой сильной в мире. Это будет первый аккорд в нашей борьбе, за которым, с Господней помощью, свободу обретут и мой Юг, и Шотландия моих предков. Клянусь, с моей стороны не будет пощады солдатам в красных мундирах, ибо они есть настоящее зло, а как любят говорить наши югоросские инструкторы - зло должно умереть.
        Скажу сразу - если бы в войне между Штатами у нас были подобные орудия и достаточно снарядов, то мне было бы все равно - столько против нас янки - десять тысяч или миллион. Мы убили бы их всех и по трупам вошли бы в горящий Вашингтон, который сейчас кажется мне городом сплошных грехов и пороков. Но мои инструктора говорят, что, когда хочешь вывести тараканов, совсем не обязательно сжигать дом. Наша задача не разнести в пух и прах город, потому что от этого ничего не изменится, а лишь уничтожить тех, кто превратил его в оплот зла и беззакония.
        На небольшую платформу вышел Виктор Брюс, пока еще некоронованный король Ирландии. Я ожидал длинной и скучной речи, но он всего лишь сказал:
        - Ирландцы, наступило время освободить нашу многострадальную родину от тирании, которая угнетает нас уже не одну сотню лет. Вперед, к свободе и к славе! Да поможет нам Господь, который нашими руками должен наказать эту злобную и кровожадную, выжившую из ума старуху Великобританию! Но мало будет сделать Ирландию свободной. Да будет наша Ирландия домом для всех - католиков, протестантов и православных! И только тогда мы все победим. И мы никогда не забудем тех, кто будет сражаться с нами плечом к плечу - югороссов, русских, конфедератов и шотландцев! Да будет наша победа прелюдией к освобождению родины наших братьев! Помните это, даже если мне или кому-то из вас не суждено будет дожить до этого светлого дня! Да помогут нам Господь, Пресвятая Богородица и святой Патрик! Fag an Bealach!
        Последние слова, как я уже знал, являлись ирландским боевым кличем.
        После него выступил генерал Форрест, чья речь была еще короче:
        - Ваше величество, спасибо вам за добрые слова. Братья-южане, прежде чем справедливость восторжествует в наших землях, мы должны помочь нашим братьям в Ирландии. И именно в этой войне будет коваться новая армия Конфедерации. Вперед, к победе!
        Затем вышел Колин Мак-Диармид, глава Корпуса Роберта Брюса, который, также поблагодарив Виктора Брюса, вдруг начал цитировать знаменитое стихотворение Роберта Бернса:
        Вы, кого водили в бой
        Брюс, Уоллес за собой,
        Вы врага любой ценой
        Отразить готовы.
        Близок день, и час грядет.
        Враг надменный у ворот.
        Эдвард армию ведет -
        Цепи и оковы.
        Тех, кто может бросить меч
        И рабом в могилу лечь,
        Лучше вовремя отсечь.
        Пусть уйдут из строя.
        Пусть останется в строю,
        Кто за родину свою
        Хочет жить и пасть в бою
        С мужеством героя!
        Бой идет у наших стен.
        Ждет ли нас позорный плен?
        Лучше кровь из наших вен
        Отдадим народу.
        Наша честь велит смести
        Угнетателей с пути
        И в сраженье обрести
        Смерть или свободу!
        И, наконец, выступил майор Рагуленко:
        - Майор Мак-Диармид, позвольте с вами не согласиться. Когда я еще был молодым и зеленым салагой и проходил курс молодого бойца, мне было сказано: «Умереть каждый дурак может. Наше дело - сделать так, чтобы умирали наши враги». Многие из вас возненавидели меня за то, как я вас тренировал. Но «тяжело в учении, легко в бою», как сказал русский генералиссимус Александр Суворов, который не проиграл ни одного сражения. Так вперед, к победе - и никак иначе!
        Вскоре я бросил последний взгляд на остров, который, вероятно, вряд ли больше увижу, но который столько времени был моим домом. Мы были где-то в середине флотилии; первым шел «Адмирал Ушаков» под Андреевским флагом, за ним шла «Алабама» адмирала Семмса, на мачте которой развевался зеленый флаг с золотой арфой - флаг ирландских королей; точно такие же флаги, но поменьше, были на мачтах всех остальных кораблей. Как сказал Юлий Цезарь у приграничной речки Рубикона: alea iacta est - жребий брошен, и назад дороги нет. Этот флаг - объявление войны Букингемскому дворцу.
        Ко мне подошел мой командир и друг, Оливер Джон Семмс, сын нашего адмирала. Я посмотрел на него, но все, что я смог ему сказать, было:
        - Оливер, наконец-то!
        Тот улыбнулся и ответил:
        - Джимми, я тоже так долго ждал этого дня…

10 АПРЕЛЯ (29 МАРТА) 1878 ГОДА.
        АТЛАНТИКА. БОРТ КРЕЙСЕРА «АЛАБАМА-2» ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ВЕРЕЩАГИН
        Уже вторые сутки наш корабль движется к берегам Ирландии. За кормой остался живописный остров Корву - самый северный из островов Азорского архипелага. Здесь я пробыл почти четыре месяца, наблюдая за подготовкой добровольцев, которые сейчас следуют на транспортных кораблях, готовясь высадиться в Ирландии.
        Дни, проведенные на Корву, я запомню на всю свою оставшуюся жизнь. Какие люди, какие одухотворенные лица! Сколько я сделал здесь эскизов и набросков для будущих своих картин. В Константинополе, в уютном частном домике, подаренном мне адмиралом Ларионовым, у меня оборудована художественная мастерская, в которой я с большим удовольствием работаю. Вот там, после моего возвращения из освобожденной от британского гнета Ирландии, я и создам цикл картин, где будут отображены все этапы этой славной войны за свободу несчастного ирландского народа. У меня уже чешутся руки взять в руки кисть и начать работу над этим циклом. Но все потом, потом… Пока же я отправил все нарисованное мной на Корву с оказией на одном из югоросских кораблей в Константинополь. Мне предстоит новая работа.
        Сейчас я наблюдаю за Виктором Брюсовым - претендентом на ирландский трон. Я познакомился с ним на Корву и успел полюбить его. Он ведет свою родословную от последнего из великих королей Ирландии Эдуарда Брюса - брата короля Шотландии Роберта Брюса. Только, в отличие от своего брата, Эдуард Брюс не смог отразить натиск англичан, был разбит ими в битве на Фогхартских холмах. Враги поглумились над телом убитого в этом сражении ирландского короля - труп был четвертован, части его разослали по городам Ирландии, а голову привезли в Лондон и бросили под ноги королю Эдуарду II. Во все времена британцы были чудовищно жестокосердны к побежденным - как к живым, так и к мертвым.
        Мне вспомнились рассказы очевидцев жуткой расправы англичан над пленными сипаями после подавления восстания туземных солдат в Индии в 1857 году. Победители убивали сипаев массово и методично. Они сотнями привязывали возмутившихся против их владычества индийцев к жерлам пушек и без снаряда, одним порохом, расстреливали их. Эти изверги даже похвалялись тем, что они проявляли своего рода «гуманность» - не перерезали им глотки и не вспарывали им животы. Англичане называли такой вид казни «дьявольским ветром».
        Но такая смерть была для индийцев хуже самой жестокой азиатской казни. Ведь смерти они не боятся и казнь их не страшит. Но чего они избегают, чего боятся, так это необходимости предстать пред высшим судией в неполном, истерзанном виде, без головы, без рук, с недостатком членов, а это именно не только вероятно, но даже неизбежно при расстреливании из пушек. Естественно, что хоронят их потом вместе, без строгого разбора того, которому именно из казненных принадлежит та или другая часть тела. Это обстоятельство очень устрашает туземцев. Европейцу трудно понять ужас индийца высокой касты при необходимости только коснуться собрата низшей: он должен, чтобы не закрыть себе возможность спастись после смерти, омываться и приносить жертвы после этого без конца. А тут может случиться, ни больше ни меньше, что голова брамина о трех шнурах ляжет на вечный покой около позвоночника парии - бр-рр! От одной этой мысли содрогается душа самого храброго индуса!
        Сейчас в Ирландии происходит нечто подобное. Правда, британцы обошлись без пушек - несчастных обитателей этой страны просто вешают после бездарной комедии суда над ними. А сколько было случаев насилия над их женами и дочерями разнузданной английской солдатней! Я понимаю тех, кто следует сейчас в Ирландию, желая отомстить своим угнетателям за все их зверства и бесчинства. Кстати, вместе с ирландцами воевать против британцев будут и люди других национальностей. Это шотландцы, которые пойдут в бой под своим флагом, жители Североамериканских Соединенных Штатов, сражавшихся на стороне конфедератов, и русские волонтеры, решившие пролить кровь за свободу Ирландии. Ну, и югороссы, которые, собственно, и организовали всю эту экспедицию.
        Я нахожусь на борту крейсера «Алабама-2», над которым гордо реет штандарт будущего короля Ирландии Виктора I. Я верю, что этот замечательный молодой человек сумеет освободить своих будущих подданных от британского владычества. Он храбр, умен, решителен, его боготворят солдаты, которых он поведет в бой. Я уже сделал несколько портретов Виктора Брюсова. Один из них он отослал своей невесте, дочери харьковского генерал-губернатора Александре Кропоткиной. Виктор показал мне ее фотографию. Как мне кажется, у короля Ирландии будет прекрасная королева. Мне хочется нарисовать их общий портрет после того, как они обвенчаются и их возведут на престол на священном для всех ирландцев холме Тара - «Холме Королей», и легендарный камень Фаль - «камень Судьбы», на который усадят Виктора, и который, как и положено, вскрикнет под ним, тем самым показывая, что него уселся настоящий король. Я тут перечитал книги по истории Ирландии, и теперь знаю кое-что об обычаях и преданиях старины этого древнего народа, столь похожего на нас - русских.
        Например, они так же, как и мы, любят выпить. Причем не как их мучители-англичане, которые в одиночку могут наливаться виски, сидя у себя дома. Чаще всего ирландцы выпивают по системе «кругов». Она подразумевает, что в компаниях каждый по очереди покупает выпивку на всех, и покинуть собрание раньше, чем круг закончится, считается неуважительным. Таким образом, если в вашей компании больше трех человек, то ваши шансы устоять на ногах крайне малы.
        Но во время обучения воинским приемам и стрельбе на Корву выпивка была категорически запрещена. Нарушителей строго наказывали, но не телесно - рукоприкладство в войске Виктора Брюсова не практиковалось. Виновные вне очереди ставились на тяжелые и грязные работы. Более строгим наказанием был арест. А для неисправимых пьяниц будущий ирландский король придумал самое страшное наказание - он предупредил, что просто не возьмет их в поход. После этого его заявления случаев пьянства на острове больше не было.
        А вот с нашими волонтерами таких хлопот не было. Не скажу, что они все были сплошь трезвенниками, к тому же на Азорах можно было легко достать хорошее вино. Но наши офицеры и офицеры югороссов смогли сразу установить железную дисциплину. Командовал этой сводной «русской» бригадой полковник Александр Александрович Пушкин, кстати, сын нашего великого поэта. Во время нашего похода на Константинополь он командовал 13-м Нарвским гусарским полком. Но боевые действия на Балканах закончили быстро благодаря неоценимой помощи эскадры адмирала Ларионова.
        Полковник Пушкин заскучал было без дела. Но, узнав из сообщений иностранных газет о жестокой расправе британцев над беззащитными жителями ирландского города Корка, не выдержал и написал прошение императору, который удовлетворил его ходатайство и разрешил в качестве волонтера отправиться в Ирландский поход. Полковник Пушкин быстро нашел общий язык с генералом конфедератов Форрестом. Два старых и опытных кавалериста вспоминали «минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они». Конечно, самим им уже вряд ли удастся помахать саблями, но в качестве военачальников они окажутся очень полезными воинству будущего ирландского короля. Я с удовольствием написал их общий портрет: пожилого, морщинистого генерала Форреста, и моложавого, стройного и щеголеватого полковника Пушкина, очень похожего на своего великого отца. С точки зрения тех, кто видел этот портрет, он оказался очень удачным.
        Чем ближе к нам становилась Ирландия, тем более строгими и спокойными становились офицеры, понюхавшие пороха, а молодые и неопытные солдаты - все более задумчивыми. Каждый из них понимал, что в самое ближайшее время им предстоит идти в бой, возможно, последний для некоторых из них. Лица у них становились одухотворенными, какими-то даже светлыми.
        Я не расставался со своим этюдником, делая наброски будущих картин. Боже мой, как отвратительна война, и как прекрасны люди, сражающиеся за правое дело! В том, что дело освобождения ирландцев от власти жестоких англичан закончится полным успехом, ни я, ни другие участники нашей экспедиции не сомневались. Не в силе Бог, а в правде, - говорил святой Александр Невский. А это значит, что в бой нас поведет сам Господь!

12 АПРЕЛЯ (31МАРТА) 1878 ГОДА.
        РЕВЕЛЬ, ВОЕННАЯ ГАВАНЬ. БРОНЕНОСЕЦ «ПЕТР ВЕЛИКИЙ»
        Дующий с юга весенний ветер трепетал флагами расцвечивания и уносил на просторы покрытого битым льдом Финского залива бравурные звуки музыки, издаваемые трубами военного оркестра. Героем дня и именинником сегодня был первый башенный броненосец русского флота - на настоящий момент крупнейший, сильнейший военный корабль в мире. И это не только потому, что его ближайшие конкуренты, британские броненосцы типа «Девастейшен», вот уже девять месяцев ржавыми железными утюгами лежат на дне Пирейской бухты, но и потому, что его англосаксонские родственники уступали русскому броненосцу в качестве артиллерии, которая у них была короткоствольной и дульнозарядной[3 - В то время как весь мир уже перешел на казнозарядную артиллерию, британское Адмиралтейство продолжало баловаться дульнозарядными гладкоствольными и нарезными пушками, из-за чего британский флот какое-то время фактически был небоеспособен. Выяснилось также, что британские низкобортные броненосцы имеют недостаточную мореходность, что делает невозможным их применение в Атлантическом океане. Всю свою службу они провели или в Ла-Манше, или в Средиземном
море, в то время как «Петр Великий» (до 1872 года «монитор-крейсер») специально проектировался и строился как океанский рейдер.].
        Поскольку Российская империя согласилась присоединиться к операции Югороссии по умиротворению империи Британской, то первый в России башенный броненосец отправлялся на войну. По этому-то поводу и играл военный оркестр, трепетали на ветру флаги и шарфы прогуливающихся по набережной дам, а в гавани собрался местный бомонд - от девиц и юношей, которых только-только начали выводить в свет, до седых ветеранов Бородино и Аустерлица.
        Провожать сильнейший корабль Российского флота из Петербурга прибыл генерал-адмирал, председатель Государственного совета, великий князь Константин Николаевич, младший брат покойного государя и дядя нынешнего. На флоте Константина Николаевича любили. Именно под его руководством Русский флот из парусно-деревянного превратился в современный паровой и броненосный.
        Если 26-пушечная бронированная плавбатарея «Первенец» в 1861 году строилась на английском заводе и из английского металла (так как своя броня не удовлетворяла требованиям прочности и однородности листа), то уже «Петр Великий» спустя десять лет был построен на казенной верфи на Галерном острове полностью из металла отечественной выделки. Ради всего этого великому князю Константину Николаевичу можно было простить и некоторый либерализм. Тем более что заключался этот либерализм в вещах весьма насущных и назревших. За время его генерал-адмиральства в Российском флоте были отменены телесные наказания, срок службы нижних чинов уменьшен с двадцати пяти до десяти лет, сокращена численность береговых команд, значительно увеличено денежное содержание офицеров флота, введено пенсионное обеспечение отставным офицерам. При нем же были учреждены академические курсы для повышения квалификации офицерского состава и специальные минные и артиллерийские классы.
        При проведении всех этих реформ они открыто обсуждались на страницах «Морского сборника», там же публиковались и отчеты различных департаментов Морского министерства. С одной стороны - это раздолье для непуганых шпионов, а с другой стороны - мера, повышающая доверие внутри корпорации, именуемой «Русский императорский флот».
        Великий князь прибыл в Ревель не один. Его сопровождал младший сын, пятнадцатилетний подросток с нетипичным для Романовых именем Вячеслав. Обладающий немалыми музыкальными дарованиями мальчик имел слабое здоровье и часто болел, и в нашей истории умер от менингита всего через год после описываемых событий - в феврале 1879 года. Помимо того, что Вячеслав Константинович был внуком императора Николая I, он еще являлся шефом Гвардейского флотского экипажа, и именно в этом качестве прибыл с отцом в Ревель. Кроме официального, было у Константина Николаевича на «Петре Великом» и еще семейное дело.
        Его второй, а фактически старший[4 - Старший сын Константина Николаевича Николай Константинович к тому времени (в 1874 году) уже оказался замешан в неприглядной истории, связанной с кражей трех бриллиантов из оклада семейной иконы. После этого он был объявлен сумасшедшим и отправлен в ссылку, отчего Константин Константинович и стал считаться в семье самым старшим сыном. Причиной столь гнусного поступка была его любовница - американская танцовщица Фанни Лир (настоящее имя Хариетт Блекфорд), с которой Николай Константинович состоял в интимной связи с 1871 года.] сын Константин Константинович, двадцатилетний мичман Русского императорского флота, отличившийся на русско-турецкой войне при форсировании Дуная, где заработал орден Святого Георгия 4-й степени и бронзовую медаль «За победу над Оттоманской Портой», теперь в должности младшего минного офицера уходил на «Петре Великом» на новую войну. Он надеялся вновь прославить себя.
        Сам великий князь Константин Николаевич до определенного момента, как и всякий либерал и вольнодумец, считал образцом для подражания британцев, которые, как ему тогда казалось, являлись светочем цивилизации и прогресса. Но с появлением на политической арене Югороссии его политическая ориентация подверглась изрядной коррекции, потому что только внешне югороссы казались консерваторами. Для тогдашней же Российской империи они выглядели отпетыми либералами, не делящими людей по полу, социальным классам и национальностям, а рассматривающими только их личные качества.
        Внедряемые ими всеобщее образование и бесплатное медицинское обслуживание были для России вещами просто немыслимыми. А идея не выселять турок с территории их проживания, а интегрировать их в свое общество - разумеется, тех, кто пожелает остаться? А работающие женщины - и не швеи, прачки и проститутки, а представительницы более серьезных специальностей, которых в одном только Константинополе было больше, чем во всей остальной Европе? Нет, для Константина Николаевича, который, являясь либералом, не переставал быть патриотом России (в противовес иным деятелям, для которых либерализм часто заключался в ненависти к своей Родине) Югороссия представлялась идеальным образцом государственного устройства, к которому надо стремиться.
        А флер идеального государственного устройства, в который для отечественных либералов издавна была окутана Британия, со временем поизмялся, поистерся. После же рождественской резни в Корке он начал расползаться. И только немногочисленные адепты секты «свидетелей парламентаризма» продолжали свято верить в то, что бриттам в данном случае позволено всё - ведь они - умная и просвещенная нация, которой свыше позволено наказывать глупую и непослушную. Но это течение считалось маргинальным даже среди либералов.
        И вот на палубе «Петра Великого» в парадной форме выстроена команда, оркестр на набережной наяривает «Прощание славянки» - неофициальный гимн Советского и Российского ВМФ, а теперь еще и Русского императорского флота. Звучит команда «Смирно», командир броненосца, капитан 1-го ранга Ипполит Константинович Вогак рапортует генерал-адмиралу о готовности корабля к бою и походу. Тем временем в машинном отделении полуголые из-за жары кочегары кидают в топки уголь, поднимая пары до марки, и дым единственной трубы из жидкой беловатой струйки постепенно превращается в густой черный столб, который порывистый ветер уносит в сторону моря.
        Выслушав рапорт, генерал-адмирал кивает и приветствует команду броненосца, поблагодарив ее за успешную подготовку к походу и благословляя на ратный подвиг. Звучит громовое троекратное «ура» государю-императору Александру Александровичу.
        Под звуки гимна броненосец выбирает якоря и отдает швартовы, а подошедшие буксиры подают ему концы. Первую милю в этом походе «Петр Великий» проделает на буксире, вплоть до конца прохода, пробитого портовыми ледорезами в слабом прибрежном льду. Только выйдя в открытое море, броненосец отпустит своих провожатых и пойдет своим ходом. Поход к Белфасту начнется, и теперь никто не поможет Британии избежать заслуженного возмездия за совершенные ею преступления. По пути к «Петру Великому» должны присоединиться корабли Дании и Голландии, где еще не забыли весьма вольное поведение «джентльменов» в начале века. Вскоре «просвещенные мореплаватели» увидят, что весь мир ополчился на них, вспомнив все те обиды и оскорбления, на которые была так щедра Британия…

15 (3) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА.
        СЕВЕРНЫЙ АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН, К ЮГО-ЗАПАДУ ОТ ИРЛАНДИИ.
        НА БОРТУ «АЛАБАМЫ II».
        ВИКТОР БРЮСОВ, НЕКОРОНОВАННЫЙ КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ
        - Проходите, господа! - седовласый адмирал Семмс пригласил присутствующих проследовать в его каюту.
        Я огляделся. Командующий Добровольческим корпусом генерал Форрест - кряжистый, с щегольскими бородкой и усами, до сих пор еще черными, хотя в них кое-где и проглядывались седые волосы; шотландец майор Колин Мак-Диармид, в шотландском килте с прикрепленным к нему непременным «спорраном» - сумкой с тремя кисточками, служащей каждому настоящему шотландцу вместо карманов; майор Рагуленко, в форме морского пехотинца; командир «Королевских стрелков», полковник Деннис Маккарти; и, наконец, в югоросской флотской форме черного цвета командир «Адмирала Ушакова» капитан 1-го ранга Михаил Владимирович Иванов. Все, кроме Слона, прониклись серьезностью момента и сидят с каменными лицами. Зато Сергей сейчас больше всего напоминает охотничьего пса, вставшего в стойку. Ну да, этого головореза хлебом не корми, лишь дай пострелять по очередному врагу… Причем я этому врагу не позавидую, кем бы он ни был.
        - Господа, - начал я. - Мы почти у цели. О подробностях нам расскажет капитан первого ранга Иванов, - и я взглянул на Михаила Владимировича.
        Тот встал и четко доложил:
        - Ваше величество, согласно нашим данным, мы приблизительно в трехстах шестидесяти десяти милях от Ирландии. Ветер попутный, скорость эскадры около восьми узлов. Дать более или менее точный прогноз погоды сложно, но по имеющимся у нас данным, перемена погоды в ближайшие сутки маловероятна. Ожидаемое время прибытия к заданной цели - вечер завтрашнего дня. При резкой перемене погоды крайний вариант - прибытие паровой части эскадры к вечеру восемнадцатого числа.
        - Благодарю вас, Михаил Владимирович. О том, каковы планы восставших, нам расскажет полковник Маккарти.
        - Ваше величество, - прокашлявшись, произнес командир «Королевских стрелков», - в последнее время активность красных мундиров резко пошла на убыль. Главные тому причины - переполненные тюрьмы. В Слайго девятого апреля были приведены в исполнение около десятка смертных приговоров в отношении тех, кто решил признать свою вину. Большинство же арестованных приговорили к смертной казни первого мая, по истечении срока рассмотрения апелляции.
        Конечно, подать апелляцию никому так и не дали, но тут речь идет об известных личностях, так что отсрочка создает хотя бы некоторую видимость законности. А в Киллмейнхеме вспыхнула эпидемия гриппа среди заключенных и частично персонала тюрьмы, в результате чего был объявлен строгий карантин и казни приостановлены до его окончания. В некоторых других тюрьмах - в Корке, в Голуэе, Белфасте и Дерри - все еще происходят казни без суда и следствия, но и там вешают относительно немногих из-за нехватки палачей. Смертность от плохих условий, тесноты и голода куда выше, чем от веревки с мылом, а тюрьмы на западе и юге набиты битком… Именно поэтому массовые аресты в данный момент не производятся нигде, кроме Ольстера.
        Должен сказать, что наши предварительные планы по доставке оружия в Лимерик, Уотерфорд и Голуэй выполнены успешно. Ровно в шесть часов утра в Страстную пятницу, девятнадцатого апреля, начнется восстание в Лимерике и Уотерфорде. Ожидается, что восемнадцатого апреля «красные мундиры» оттянут большую часть своих сил в эти города. Возможно, что часть из них уйдет и в Дублин, так сказать, на всяких случай. Но даже если этого не произойдет, то и в Голуэе, и в Корке резко уменьшится численность оккупационных войск.
        - Спасибо, полковник, - кивнул я. - А теперь послушаем майора Рагуленко.
        - Ваше королевское величество, - Слон попытался изобразить старого служаку, хотя по его роже было видно, что он с трудом удерживается, чтобы не заржать. Потом, правда, его лицо стало серьезным, он достал крупномасштабный план города и казарм, после чего продолжил:
        - Мы проанализировали всю имеющуюся у нас информацию. Еще в XVII веке наши английские друзья срыли оба форта, находившиеся примерно здесь, по обе стороны входа в гавань. Теперь остались лишь вот эти казармы, причем они абсолютно не подготовлены к длительной обороне, хотя кое-где и опираются на фундаменты стен Ренморского форта. Там же, в здании старого арсенала, находится не так давно открытая тюрьма для патриотов. Захватив казармы, мы будем контролировать город с моря. А для этого сделаем следующее - сразу после захода солнца мы взорвем стену казарм здесь и здесь, - Слон указал карандашом места подрывов на карте, - после чего захватим здания штаба, арсенала и тюрьмы. Единственная телеграфная линия находится в здании штаба, почта нас не интересует, а телефон здесь пока еще не изобрели.
        И, не обращая внимания на недоуменные взгляды других офицеров, кроме, конечно, Иванова и меня, которому, понятно, пришлось нахмуриться и сердито взглянуть на Сергея, продолжил:
        - Выступление местного ополчения начнется сразу после того, как в районе казарм раздастся стрельба. В задачу первого отряда ополчения входит захват ратуши и других общественных зданий в центре города, а второй отряд выдвинется к казармам, где мы передадим им контроль над уже захваченным объектом, а сами атакуем англичан в гавани. После этого можно начинать высадку первого полка «Королевских стрелков», а также пехотного полка Добровольческого корпуса. А мы на захваченных в казармах лошадях направимся дальше, на Атлон.
        - Спасибо, майор, - поблагодарил я и продолжил: - К тому времени Южная эскадра подойдет к Кингстауну и уничтожит артиллерийским огнем все военные корабли, находящиеся в гавани, а также местный форт, после чего там высадится отряд майора Мак-Диармида, - и я перевел взгляд на майора.
        Тот встал, поклонился и произнес:
        - Первым делом мы захватим Квинстаунский форт - думаю, что после артиллерийского обстрела это будет не так уж и сложно. Ведь сейчас там хорошо, если треть штатного гарнизона. Потом мы расходимся по городу. Он небольшой, а население его - частично шотландского происхождения. Так что больших проблем в его захвате и удержании я не предполагаю.
        - Спасибо, майор. Тем временем с другой стороны реки Ли высадятся кавалерийские части Добровольческого корпуса и Первый эскадрон «Королевских стрелков» под предводительством генерала Форреста.
        Форрест встрепенулся, словно старый боевой конь, услышавший сигнал трубы, зовущий в атаку, и доложил:
        - У нас задача простая - ударить по Корку и, в первую очередь, по Елизаветинским казармам, после чего начнется восстание в Старом городе. Мы передадим захваченные нами казармы восставшим, а сами проследуем дальше - на Килкенни и Карлоу. А наша пехота, высадившись в Траморе, двинется на Уотерфорд…

«Да, - подумал я, - неплохо задумано. Но ведь гладко бывает на бумаге, и не надо забывать про овраги… Знать бы еще, где они, эти овраги, по которым придется нам ходить. Тем более что следующим действом должен стать десант второго полка „Королевских стрелков“ в Слайго и освобождение тюрьмы с содержащимися там заключенными. Посмотрим, что у нас из этого получится».
        Вслух же я сказал следующее:
        - Господа генералы и офицеры, огромное вам спасибо за проделанную работу. Действуйте. И да поможет нам Господь!
        - Погодите, ваше величество, - усмехнувшись, поднял руку капитан 1-го ранга Иванов, - должен сообщить вам, что мною получено сообщение о том, что утром в пятницу, когда восстанут ирландские города, Военно-воздушные силы Югороссии нанесут удары по ключевым объектам как в Ирландии, так и в самой Великобритании. В шесть часов утра пятницы авианосная группа будет на исходных позициях, и вот тогда англичане испытают на своей шкуре то, что в свое время пришлось испытать туркам.
        Должен также сказать, что тюрьму в Слайго, в связи с особой важностью содержащихся там персон, без которых будет очень сложно наладить послевоенное управление страной, будет захватывать наш югоросский морской спецназ. Так что нацеливайте ваш второй полк на другой объект. Думаю, что в связи с общей сложностью операции без дела никто не останется.
        Кроме того, против Британии выступят Российская и Германская империи, возмущенные творящимися в Ирландии насилиями над местным населением. Именно поэтому, а не по какой-либо иной причине и приостановлены казни. Английские дипломаты через швейцарских и австрийских посредников пытаются «урегулировать ситуацию», но Континентальный Альянс остается непреклонным. Операция будет отменена только в том случае, если до пятницы Британия выведет свои войска из Ирландии, а также передаст всех своих военных, участвовавших в массовых казнях и парламентариев, голосовавших за людоедский акт по подавлению ирландского мятежа, для предания их международному суду.
        - Благодарю вас, Михаил Владимирович, - подвел я итог сегодняшнему совещанию, - и надеюсь, что все произойдет именно таким образом.
        Если сказать честно, то после слов капитана 1-го ранга Иванова у меня словно камень с души свалился. Операция, которая изначально выглядела сплошной импровизацией дилетантов, теперь окажется в руках настоящих профессионалов своего дела.
        Часть 3
        День гнева

18 (6) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПРИМЕРНО ЧАС ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ.
        ГОРОД СЛАЙГО, СТОЛИЦА ОДНОИМЕННОГО ГРАФСТВА, БЕРЕГ РЕКИ ГАРАВОГ РЯДОМ С ТЮРЬМОЙ
        Еще первые петухи не прокукарекали на хуторах за рекой Гаравог, на берегу которой стояла тюрьма, когда темная вода у стены, подходящей прямо к реке, всколыхнулась и на поверхности появилась темная голова, обтянутая матовым капюшоном водолазного костюма. Боец осмотрелся, привстал, высунувшись по пояс из воды, после чего вышел на берег и присел, внимательно оглядываясь по сторонам. Надвинув на глаза ноктовизор, боец убедился, что на берегу находится всего одна пара британских часовых. Он поднял свое оружие и прицелился.
        Прохаживающийся по дорожке часовой, услышав тихий плеск, насторожился и, перехватив свое ружье, направился в сторону едва слышного шума. Но ему удалось сделать лишь несколько шагов. Раздался чуть слышный хлопок, и часовой беззвучно сполз по кирпичной стене тюрьмы. Второй англичанин, почуяв неладное, обернулся и, не увидев своего напарника, приготовился уже поднять тревогу. Но, оперенная стрелка, выпущенная из автомата для подводной стрельбы, угодила ему в лоб, и он упал навзничь на тропинку, протоптанную вдоль тюремной стены.
        Дорога для группы морских диверсантов была открыта. В течение нескольких минут, притопив у берега подводные буксировщики, на землю Ирландии вышли и остальные бойцы морского спецназа Югороссии. Они рассредоточились во внешнем дворике тюрьмы, заваленном штабелями толстых брусьев и досок. Из них к первому мая должны были сколотить виселицы, на которых британцы намеревались повесить узников тюрьмы. Югоросские «ихтиандры» притаились в тени шестиметровой стены, отделяющей собственно здание тюрьмы от окружающего мира. У них такую защиту - без вышек с часовыми, колючей проволоки с ласковым названием «егоза» поверх стены и выпущенных во двор злых собак - не сочли бы достаточной даже для захудалой овощебазы. А тут тюрьма, с особо важными узниками - не преступниками, а с людьми, которые в силу своего положения стали смертельными врагами для британского колониального режима.
        Задачей морского спецназа была ликвидация британских постов на внешней стене тюрьмы со стороны реки и обеспечение высадки на лодках двух взводов сухопутного югоросского спецназа, которые должны были захватить саму тюрьму с ее особо важными заключенными. Еще одна группа «спецов» высадилась в порту Слайго, для того, чтобы очистить его и близлежащий мост от британских часовых, которые могли бы заметить надувные лодки со спецназом и поднять тревогу. Комендантский час, установленный в городе британскими оккупантами, гарантировал отсутствие в порту и на улицах праздношатающихся обывателей. Бойцы знали, что каждый встреченный ими прохожий, если он идет не скрываясь, наверняка окажется врагом.
        Ликвидировав часовых в порту и на мосту, спецназовцы дождались подкрепления из состава взвода морской пехоты с «Североморска», после чего парами разошлись по ночным улицам, зачищая их от патрулей и всех тех, кто получил от британцев разрешение на свободное перемещение по городу в темное время суток.
        Захват самого города и подступов к нему должен был осуществить батальон югоросской Национальной Гвардии, ядром которого была рота морской пехоты, прибывшая из XXI века на БДК «Калининград». Этот же десантный корабль доставил батальон к Слайго и сейчас готовился осуществить их высадку у местечка Ратонораг в заливе Слайго-Харбор, примерно в трех километрах от тюрьмы. Там же встал на якорь БПК «Североморск», готовый огнем артиллерии и реактивных бомбометов прикрыть высадившийся на берег десант.
        Но это все будет потом. А пока, урча моторами, работающими на пониженных оборотах, к месту высадки у тюрьмы подходили десантные катера с двумя взводами кадрового спецназа ГРУ. Этим воинам из «племени летучих мышей» британская охрана тюрьмы была, что называется, на один зубок. Один взвод, вытянувшись в цепочку, быстрым шагом направился в обход забора, для того чтобы проникнуть в тюрьму со стороны парадного входа. Второй же приготовился штурмовать стену, отделяющую внешний двор от внутреннего. Карты были сданы, фигуры расставлены, можно было начинать смертельную игру.
        ТОГДА ЖЕ И ПОЧТИ ТАМ ЖЕ.
        ЗДАНИЕ ТЮРЬМЫ В СЛАЙГО.
        ДЖЕЙМС МАК-ГРЕГОР, ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК
        Ни одна новость извне не могла проникнуть за эти толстые стены, в сырые мрачные камеры и коридоры, освещаемые тусклыми газовыми рожками, находящимися прямо под потолком. Полнейшая изоляция от мира изматывала не меньше, чем ожидание смерти. Не было никакой надежды на спасение, ибо кто вступится за людей, которых британское правосудие осудило к смерти только за то, что они ирландцы? Бесполезно было даже молиться, так как многие считали, что Бог оставил в своих милостях Ирландию и позабыл о живущем в ней народе. Когда-то я считал себя верным слугой британской короны, но теперь, случись мне уцелеть, я стану ее самым последовательным врагом. Нет прощения тем, кто творит зло на нашей земле, и Господь их покарает. Но карающий меч Бога обрушился на головы британцев раньше, чем я предполагал.
        Ночь накануне Страстной пятницы была ветреной. При свете полной луны через зарешеченное окошко было видно, как гонимые ветром по небу бегут серые облака, похожие на саваны для мертвецов. Мне не спалось. Да и разве уснешь тут на набитом соломенной трухой матрасе в сырости и холоде, когда каждый день и час неумолимо приближает день нашей казни - первое мая. Полнолуние, да еще и накануне Страстной пятницы - в такую ночь часто происходят разные нехорошие дела.
        У меня начали слипаться веки, и я уже задремал, когда неожиданно вспыхнула беспорядочная стрельба из винтовок, в трескотню которых вплелись редкие, почти неслышные щелчки выстрелов из какого-то незнакомого мне оружия. Закончилась эта перестрелка, заставившая всех обитателей нашей камеры проснуться и, вскочив на ноги, настороженно вслушиваться в звуки ночного боя, несколькими сильными взрывами, после чего внутренний двор тюрьмы озарили отсветы яркого пламени, а до наших ушей донеслись душераздирающие крики сгорающих заживо людей. Из нашего окна место пожара видно не было, но гореть должно было где-то там, где располагалось караульное помещение. Стрельба после этого стала стихать. Очевидно, что нападающие сломили сопротивление охраны и теперь занимали территорию тюрьмы, начиная с административного корпуса. Ведь, кроме нас, уже осужденных, в камерах тюрьмы содержались люди, которых должны были судить двадцатого апреля.
        Вскоре в коридоре, в который выходила дверь нашей камеры, раздались звуки тяжелых шагов, скрежет отпираемых замков и отодвигаемых железных засовов, который, впрочем, в этот момент показался нам прекрасней любой музыки. Потом до нас донеслись счастливые крики выпущенных на свободу людей. Вот подошла очередь и нашей камеры. Лязгнул засов, и дверь со скрипом стала открываться. Мы с Оги переглянулись. Мы даже не предполагали, что за люди освободили нас. Да и кому были нужны люди, осужденные на смерть проклятым британским правосудием. Ведь никто бы не стал рисковать своей жизнью и ради нас штурмовать тюрьму, со стрельбой и взрывами. О таком не напишут даже в авантюрных романах, которые обожает читать моя единственная дочь.
        Вошедший в камеру военный был одет в подобие кирасы и шлем, обтянутые серо-зеленой пятнистой тканью. Из такой же ткани был сшит его мундир, украшенный множеством карманов, расположенных в самых неожиданных местах. В руках он держал многозарядный карабин, опущенный стволом вниз.
        - Джентльмены, - со странным акцентом произнес наш ночной визитер, - должен сообщить вам радостную весть - ваша апелляция на решение британского суда была рассмотрена, и оно, это самое решение, было признано незаконным и полностью лишенным юридической силы. Так что с ноля часов сегодняшнего дня британская юрисдикция не распространяется на территорию независимого королевства Ирландия. Всё, официальная часть закончена, выходите из камеры, вы свободны. Если у вас будет желание, то можете крикнуть «Да здравствует король Ирландии Виктор Первый». А если кто не хочет кричать или так ничего и не понял, то может помолчать. Ведь настоящий король - это тот, кто заботится о своих подданных, а не тот, кто в горностаевой мантии и в золотой короне сидит на троне. Не так ли, джентльмены?
        Мы с Оги еще раз переглянулись. Конечно, мы были согласны с этим джентльменом. Король, который присылает своих лихих молодцев для того, чтобы спасти от виселицы пару сотен своих будущих подданных, заслуживает того, чтобы его подданные пожелали ему долгого и счастливого царствования. Хоть мы толком и не знали ничего о Викторе Брюсе, но похоже, что нашей бедной стране действительно повезло, и пусть он быстрее освободит нашу землю от проклятых англичан.
        - Простите, сэр, - обратился я к нашему освободителю, - вы не могли бы назвать свое имя, чтобы мы знали - за кого мы должны молиться, вознося наши благодарности Господу за чудесное спасение?
        - Конечно, скажу, - ответил он. - Я - майор Александр Гордеев, войска специального назначения Югороссии. Выполняю здесь особо важное задание своего командования - спасаю ваши шеи от петли. А теперь, извините, мне надо двигаться дальше, ибо ваша камера далеко не последняя, и другие узники с замиранием сердца ждут решения своей участи. Честь имею, джентльмены!

18 (6) АПРЕЛЯ 1878.
        РУИНЫ ФОРТА СВЯТОГО АВГУСТИНА ОКОЛО ГОЛУЭЯ.
        МАЙОР СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ РАГУЛЕНКО
        Я осмотрел своих ребят. Ирландцы, конфедераты, русские добровольцы, кубинцы… Все в одинаковой форме, все вооружены винтовками Мосина с примкнутыми ножевидными штыками. Вот только нашивки у всех разные. Чуть в стороне приданный мне полувзвод югороссов. У этих ребят вид посерьезнее, да и вооружение другое - гранатометы, пулеметы, снайперки, у двух-трех - ручные гранаты с терочным взрывателем и связки саперных пироксилиновых шашек… Без этого усиления я не был бы столь уверен в нашей быстрой победе.
        Вчера днем нас высадили с катеров на Арранские острова, на которых не было ни единого англичанина. Но зато там нас ожидало несколько рыболовных шхун с ирландскими патриотами. Я ожидал увидеть рыжих болтливых мужиков в клетчатых рубашках, но они оказались немногословными ребятами в темных кожаных куртках-штормовках с капюшонами. Вот только практически все они оказались рыжими. Видимо, в этом бродячие легенды не соврали.
        Ко мне подошел единственный темноволосый из этих серьезных ребят и сказал:
        - Господин майор, меня зовут Шон Мёрфи. Меня выбрали командиром отряда Ирландской Королевской армии в Голуэе. Моя задача - доставить вас к форту Святого Августина. Только давайте пошевеливайтесь - нам нужно успеть попасть к казармам до заката.
        Уже на борту я спросил у Мёрфи:
        - А что, Шон, разве англичане разрешают вам рыбачить?
        - Вообще-то нет… - ответил он. - Приказ пришел из Дублина, мол, всем шхунам в море не выходить, сидеть в порту и не рыпаться. Но у нас тут свои правила, все-таки места патриархальные. В XVII веке тут было две крепости, да и сражались мы стойко. Когда же наше командование решило капитулировать, то всех ирландцев выселили из Голуэя, а обе крепости разрушили. Потом, правда, на фундаментах одной из них - Ренмор, на той же стороне, что и сам город - казармы построили. А другая - Святого Августина - до сих пор лежит в руинах. Мы-то здесь все католики, живем в Баллилохане, чуть восточнее. Хотя могилы моих предков до сих пор находятся на кладбище в самом Голуэе - жили мы там раньше… Но свежая камбала или лосось, а также устрицы у господ офицеров в почете, да и рядовые с сержантами радуются жареной рыбке попроще, как и наваристой ухе. Вот мы и останавливаемся каждый день у казарм, потом в Голуэй на рыбный рынок, а потом уже домой. Каждый день, кроме воскресных дней и праздников. Грешно в такие дни работать. А вот сегодня, в преддверии пасхальных праздников - у нас самый большой базарный день, и никто не
удивится, что на рынке окажется столько народа.
        - А воевать не грешно? - добродушно усмехнувшись, спросил я.
        - Это - всегда пожалуйста, - одобрительно кивнул Шон Мёрфи. - Богоугодное дело - сложить голову за нашу свободу и нашего короля.
        - Ну, свою голову лучше сохранить на плечах, - ответил я ирландцу, - а головы пусть теряют англичане.
        - Вы, господин майор, конечно, правы… - согласился со мной Шон Мёрфи. - Однако на войне бывает всякое…
        - А чтобы честные подданные короля Виктора Первого не теряли свои головы, - назидательно сказал я, - он и прислал сюда специалистов своего дела, то есть нас. Вы и оглянуться не успеете, как англичане из живых превратятся в мертвых.
        Шон критически осмотрел моих головорезов, их оружие, и пожал плечами.
        - Господин майор, - развел он руками, - вам, конечно, виднее. Нам сказали, чтобы мы вас до места доставили, все вам показали и дальше были на подхвате. А все остальное вы сделаете сами.
        - Да, сделаем, вы только под руку не лезьте, - я похлопал ирландца по плечу, а потом спросил: - Слушай, а много ли здесь английских солдат?
        - Тут всегда стоял 87-й пехотный полк, - ответил Шон, - но не целиком, а всего три роты. Раньше здесь же стоял еще и 88-й полк, но его полгода назад отправили куда-то за границу. А на днях прислали сюда еще один полк, говорят, что из Дублина, а номера его я не знаю. Вот это настоящие звери. Стали всех католиков арестовывать без разбору, захватили гауптвахту в казарме и превратили ее в тюрьму. Потом начали без суда казнить людей, но подполковник Лехи - он тут комендант гарнизона - быстро пресек это дело. Но человек триста до сих пор сидят под замком, а там места-то всего на полсотни человек, как они там все помещаются - ума не приложу. А вчера вечером нам рассказали, что дублинцев отправляют в Лимерик, и с ними одну роту. Так что сейчас там всего две роты, и взвод дублинцев, которые охраняют гауптвахту. Ваша честь, вы бы того, наших англичан особо не трогали, среди них есть много католиков, да и другие нас особо не обижали. А тех, кому мы не доверяем, или кто с нами не пойдет, мы будем охранять - не бойтесь, у нас не убегут.
        - А дублинских? - с усмешкой спросил я.
        - Этих можете хоть всех до одного перебить, господин майор, - воскликнул Шон, - не люди они, а сатанинское отродье. Они моего свояка убили… А племянник с молодой женой у них сейчас сидят. Ну ладно, мы уже приплыли, подождите немного, мы сейчас спустим шлюпки… Мы вам там кое-какую провизию оставили, да руины крышей накрыли.
        Так мы оказались в роще вокруг развалин некогда грозного форта Святого Августина, разрушенного англичанами еще в XVII веке. Как нам и обещали, там мы нашли еду (баранину - солдат освобождали от поста, копченую рыбу, ну и, конечно, картофель), воду и, что неудивительно для Ирландии, несколько бочонков темного пива. Пришлось разрешить всем употребить по две кружки; ирландцам этого оказалось мало, южанам в самый раз, а большинству кубинцев ирландское темное пиво не понравилось. Наши же югороссы не выразили ни восторга, ни неодобрения, хотя я подозревал, что понравилось всем. Дисциплина, однако…
        Днем мы скрывались в развалинах и вели наблюдение за противником, однако ничего подозрительного не обнаружили. Сегодня я пиво пить запретил, хотя кто-то из ирландцев все-таки ухитрился присосаться к одной из бочек. Пришлось их всех поставить под охрану кубинцев (будь там ром, сделал бы наоборот), и к вечеру все были трезвыми как стеклышко. Лишь только солнце зацепилось своим краем за горизонт, мы спустили шлюпки, обогнули мыс и пересекли реку Корриб по направлению к восточному ее берегу, чуть южнее Ренморских казарм. Вряд ли нас кто увидит - видимость не та, да и глядя против закатного солнца, мало чего удастся разглядеть. К тому же мы будем находиться чуть ниже по реке, так что не будем особо выделяться на фоне солнечного диска.
        Шлюпка чиркнула дном по илу, и мои ребята начали выбираться на низкий левый берег Корриба. Так, вытащили на берег шлюпки и рассредоточились. Первый взвод - налево, к главным воротам; второй и третий - к двум участкам стены, с южной и восточной стороны. Югороссов я загодя распределил по взводам и поставил всем задачи. Итак… Еще немного, еще чуть-чуть…
        Я оставался с тем взводом, которому достался участок стены напротив гауптвахты. Минировали ее наши при участии двух кубинцев. Взрывы, как и было обещано, прогремели одновременно, и сразу после этого застрочили пулеметы. Тем временем послышались приглушенные выстрелы с севера, из Голуэя. Не подвели Мёрфи с компанией, спасибо им.
        Все остальное было делом техники. Первый и второй взвод выдвинулись к казармам, откуда послышалась пальба, довольно быстро, впрочем, прекратившаяся. А вот с гауптвахтой проблем не оказалось; дублинцы оказались смелыми только с гражданскими, и, после того как с десяток их скосили первые же пулеметные очереди, они тут же задрали кверху лапки и бухнулись на колени, не сделав ни единого выстрела.
        Погибли из наших всего трое, двое ирландцев и один кубинец. Еще четверо были ранены - трое южан и еще один кубинец, но серьезных ранений не было. А вот на гауптвахте оказалось, вдобавок к двумстам четырнадцати заключенным, тридцать три трупа; в большинстве своем люди погибли от зверских побоев.
        Город же был взят без особого труда - практически всю работу сделали за нас местные повстанцы, они же организовали для нас поезд. Первым делом мы похоронили наших трех товарищей, после чего, назначив Мёрфи комендантом города, отправились на поезде в Атлон, хоть и на сидячих местах, но все же не пешком.

18 АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ЛОНДОН. БУКИНГЕМСКИЙ ДВОРЕЦ
        Как и полгода назад, в маленькой комнатке с плотно зашторенными окнами три человека снова размышляли о судьбах несчастной Британской империи, которая сейчас переживала самый опасный момент в своей истории. «Господь не с нами», - сказал тогда в Палате общин присутствующий здесь Уильям Гладстон, и за эти полгода положение Британии лишь ухудшилось, из тяжелого став просто катастрофическим. И виновна в этом была в основном сама элита викторианской Британии, с маниакальным упорством проводившая катастрофический в нынешних условиях политический курс. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Всевышнего, стал билль Парламента «О мерах по подавлению ирландского мятежа», точнее, начавшиеся после этого кровавые и бессмысленные события в этой единственной британской колонии в Европе. Сам Уильям Гладстон избежал заключения в Тауэр и, более того, остался премьер-министром лишь благодаря заступничеству принца-регента Альберта-Эдуарда и архиепископа Кентерберийского, которые понимали, что только этот человек может спасти Британию от полного развала. Но и он был бессилен справиться с теми представителями
британских правящих кругов, которые хотели оставить Ирландию в составе Соединенного королевства, пусть даже если для этого понадобится истребить всех ирландцев.
        Настало время, когда Британия должна будет ответить за все свои злодеяния, потому что время, данное ей Господом на то, чтобы она смогла бы образумиться, истекло.
        - Джентльмены, - мрачно произнес принц-регент, стараясь не смотреть на своих визави, - должен вас проинформировать о том, что только что мне доставили совместное обращение русского императора Александра III, германского императора Вильгельма I и югоросского диктатора адмирала Ларионова. По сути своей - это самый настоящий ультиматум.
        От Британии, то есть от нас с вами, джентльмены, требуют немедленно вывести из Ирландии все британские войска и специальным актом обоих палат Парламента предоставить ей полную независимость.
        Далее, все лица, виновные в преступлениях против народа Ирландии, а именно: в грабежах, поджогах, изнасилованиях, а также в арестах, пытках и казнях ирландцев по лживым обвинениям в мятеже, должны быть привлечены к суду специального международного трибунала, который определит им меру наказания. К суду этого трибунала должны быть привлечены и те депутаты парламента, которые голосовали за билль «О мерах по подавлению ирландского мятежа», последствиями которого стал узаконенный террор против ирландского народа.
        В Шотландии и Уэльсе должны быть проведены народные плебисциты, на которых должен будет поставлен лишь один вопрос - желают ли живущие там люди остаться подданными британской короны. Должен сказать, что у русского императора Александра уже имеется наготове будущая королева Шотландии. Это его сестра Мария, супруга моего незадачливого братца Альфреда.
        В своем личном послании русский царь сообщил мне, что он не считает меня виновным в том, что произошло в стране, и весьма прозрачно намекнул, что было бы весьма желательно, чтобы политическая система Британии была реформирована в сторону усиления прав монарха. По его мнению, британский парламент в его нынешнем виде грозит стране полной анархией. И, знаете, джентльмены, я в чем-то с ним согласен. Действительно, когда много желающих давать указания, но очень мало тех, кто возьмет на себя ответственность за свои слова, то страна, управляемая такого рода людьми, превращается в корабль, потерявший управление. Власть в Британии должна принадлежать одному человеку, а не банде демагогов и парламентских болтунов.
        - Но, сир, это же невозможно, - растерянно произнес Гладстон, - нынешний состав парламента никогда не пойдет на столь унизительную капитуляцию. Да и, собственно, никакой другой состав парламента на это не пойдет… Любой депутат, который попробует заикнуться о чем-то подобном, тут же будет подвергнут всеобщей обструкции.
        - Тогда, джентльмены, - медленно произнес принц-регент, и его слова прозвучали как приговор судьи, - в том случае, если мы отклоним ультиматум, то Континентальный Альянс начнет боевые действия, целью которых будет освобождение Ирландии. Других вариантов у нас нет. Или мы принимаем их ультиматум, или на нас обрушится вся мощь этого чудовищного союза.
        Альберт-Эдуард мрачно побарабанил пальцами по столу, потом вытащил из жилетного кармана швейцарский брегет и щелкнул крышкой.
        - Срок ультиматума, - произнес он, - истекает сегодня ровно в полдень. Как я понимаю, для Британии это будет по-настоящему страстная пятница.
        - Но почему же, сир? - вырвалось у архиепископа Кентерберийского. - Неужели…
        - Мне достоверно известно, - с горечью произнес принц-регент, - что еще десять дней назад военный флот Югороссии, кроме двух корветов, которые несут службу в Суэцком канале и Персидском заливе, в полном составе вышел в море и в настоящий момент уже крейсирует непосредственно у наших берегов. Кроме обычных кораблей в состав их эскадры входит и флагман югоросского флота, настоящий левиафан, носитель чудовищных летательных аппаратов, уже смешавших с землей укрепления Карса, Мальты и Гибралтара, а также истреблявших турецкие армии в ходе последней войны России с Османской империей. Бывшей Османской империей… Вы понимаете ход моих мыслей, джентльмены - следующей бывшей империей может стать наша империя. У меня нет никакого сомнения, джентльмены, что адмирал Ларионов, безжалостный и кровожадный, как древний викинг, пустит в ход свою армаду против Британии. Так что, джентльмены, в самое ближайшее время нам следует ожидать неприятных известий о том, что по нашей территории нанесены первые разрушительные удары.
        - Это конец, - обреченно произнес Гладстон, - надеюсь, что все мы умрем, даже не успев понять, что происходит?
        - Не думаю, что дело дойдет до таких крайностей, как бомбардировка Букингемского дворца или Вестминстерского аббатства, - принц-регент попробовал успокоить своего премьера, - в конце концов, русский царь - мой родственник, и он будет против, если под угрозу будет поставлена жизнь какой-нибудь коронованной особы. Должен обратить ваше внимание, что даже турецкий султан был захвачен югороссами без вреда для его здоровья, и после того, как все закончилось, его даже вернули к власти, правда, несколько урезав в титуле. Обратите внимание, что и для Ирландии, и для Шотландии у русских есть уже готовые монархи, и если претензии на престол Виктора Брюса весьма зыбкие и опереться он сможет только на русские штыки, то герцогиня Эдинбургская Мария может вместе с моим братом вполне официально усесться на шотландский трон…
        - Да, сир, - заметил Гладстон, - но, насколько мне известно, у Виктора Брюса, который называет себя некоронованным ирландским королем, помимо довольно большого отряда ирландских, шотландских и американских наемников, которые предпочитают называть себя добровольцами, имеется еще и большое количество сторонников в самой Ирландии. В то время, как террор, организованный нашими военными, захватывает все больше и больше людей, абсолютно непричастных к сопротивлению - болтунов и случайных прохожих, тайная ирландская королевская армия только и ждет того часа, когда ее король ступит на землю Ирландии и присоединится к ним в борьбе против вашей власти. И если…
        Не успел Уильям Гладстон закончить свою фразу, как в дверь кабинета, в котором шло это совещание, постучали. Принц-регент разрешил войти адъютанту, который вручил будущему британскому монарху телеграмму. Альберт-Эдуард прочитал ее, тихо выругался и швырнул на стол.
        - Ну вот, джентльмены, мы и дождались судного дня. Мне сообщили, что сегодня ночью югоросская армия высадила десант на северо-западном побережье Ирландии и захватила тюрьму, в которой содержалось большое количество приговоренных к смерти высокопоставленных мятежных ирландцев. Адмирал Ларионов и король Виктор Брюс сделали свой ход. Боюсь, что нам нечем будет на него ответить.
        В этот момент здание Букингемского дворца задрожало, и над ним со страшным ревом пронеслось что-то стремительное и ужасное. Собеседники переглянулись и посмотрели на потолок, с которого посыпался мусор. Минуту спустя грохот повторился, и все трое, не сговариваясь, бросились к окну и принялись раздергивать шторы. То, что они увидели, повергло их в ступор - в хмуром британском небе, среди нависших над Лондоном облаков, то скрываясь в них, то появляясь вновь, тройками стремительно проносились внушающие ужас стреловидные металлические птицы. Это были птицы британского Апокалипсиса.
        ЗАГОЛОВКИ МИРОВЫХ СМИ:

«Московские ведомости» (Россия): «Демарш двух императоров! Британия должна остановить кровопролитие в Ирландии!»

«Фигаро» (Франция): «Ультиматум с ножом у горла! Отныне судьбы Европы будет решаться в Берлине и Санкт-Петербурге».

«Винер Цейтнунг» (Австро-Венгрия): «Зловещий дуэт! Европа распрощалась с самостоятельной политикой! Боже, спаси старую добрую Англию!»

«Чикаго Трибьюн» (США): «Европа перешла на язык ультиматумов! Как хорошо, что наша страна находится по другую сторону Атлантического океана!»

«Таймс» (Англия): «Когда нет выбора: нам зачитали смертный приговор, оставив право лишь на последнее слово!»

«Берлинер тагесблат» (Германия): «Кровь невинных ирландцев вопиет и требует возмездия! Британия сама вызвала на свою голову гнев Всевышнего!»

«Юланд постен» (Дания): «Европе нужен покой! Лишь за спиной двух могучих империй малые страны могут чувствовать себя в безопасности!»

19 (5) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА.
        ЛИМЕРИК.
        ПАТРИК О’ХАЛЛОРАН, ДОБРОВОЛЕЦ ИРЛАНДСКОЙ КОРОЛЕВСКОЙ АРМИИ (ИРА)
        Вообще-то у меня было одно желание в этой жизни - торговать помаленьку в своем магазине на правом берегу Шаннона и держаться подальше от политики. Была семья - жена и трое детей. Была любовница - жена таможенника, которая нередко наведывалась в мою лавку и просила показать ей образцы тканей. Как вы уже, наверное, догадались, содержались эти образцы в моем кабинете, а мой приказчик был достаточно умен, чтобы не тревожить нас во время этого «показа». Были у меня и друзья, с которыми я любил выпить в одном из местных пабов.
        Все изменилось в один проклятый день, когда в городе вдруг появилось множество чужих солдат в красных мундирах. Со своими у меня проблем обычно не было. Они могли прийти в бар, ресторан или даже публичный дом и не заплатить. То же касалось и магазинов, вроде моего, особенно если хозяином был католик. Но изнасиловать супругу хозяина, а тем более убить или арестовать человека - такого никто не помнил со времен восстания фениев.
        Мне еще повезло, что мой магазин пользовался успехом и у местных протестантов. Когда на улице появились чужие «лобстеры», у меня как раз закупался капитан местного гарнизона. В дверь начали ломиться, он открыл ее и отчитал незваных гостей в довольно грубой форме, а я выдал им «в подарок» несколько бутылок неплохого виски. На этом инцидент был исчерпан, но капитан на всякий случай написал мне бумагу о том, что я вполне благонадежен. По дороге домой в тот вечер меня еще трижды останавливали, но эта бумага каждый раз срабатывала. А вот моему приказчику не повезло - его схватили и увели, несмотря на мои протесты. Больше я его не видел.
        Но дальше было еще хуже. Когда я подошел к своему кварталу, то увидел, что многие дома в огне. Я побежал к своему дому - увы, он тоже уже горел. Самое же скверное заключалось в том, что моя Шеванн лежала на пороге полуголая, с колотой раной на груди. Похоже, над ней поиздевались, а затем убили. Что случилось с детьми, я так и не узнал - надеюсь, что они убежали к кому-нибудь из соседей, хотя все, кого я расспрашивал, говорили, что их не видели.
        Тогда я пошел к моему знакомому и тезке Патрику Маккриди, который давно подбивал меня вступить в ряды фениев. Как ни странно, его дом никто не тронул, и он с семьей был на месте. Увидев меня, он спросил:
        - Что случилось? На тебе лица нет.
        - Дом сожгли, жену убили, что с детьми, не знаю.
        Тот назвал мне адрес в одной из деревень около Лимерика и заставил его заучить наизусть. Также он велел мне запомнить пароль и отзыв. Я решил заночевать у себя в магазине, а на следующий день с утра уйти по этому адресу. Но оказалось, что весь квартал магазинов уже весело пылал. Я уныло побрел по дороге и добрался до нужного мне адреса глубокой ночью.
        И вот, наконец, вчера мы ушли в Лимерик. Я, увы, стрелять не умею и вид имею сугубо гражданский. Но это, в сочетании с моей грозной бумагой, послужило причиной моего зачисления в разведчики. А моя часть должна была захватить Кольбертский вокзал - главный и, если честно, единственный вокзал Лимерика.
        Железные дороги с момента введения военного положения практически не работали, кроме поездов, перевозящих «лобстеров» - так мы называли английских солдат из-за их красных мундиров. Меня послали проверить, кто именно обороняет вокзал и сколько их. Когда я подошел, тряся своей грозной бумагой, меня остановил патруль:
        - Ты кто?
        - Негоциант. Мне нужно в Дублин за товаром. Хочу успеть на поезд в одиннадцать двадцать пять.
        Прочитав мою бумагу, офицер заржал:
        - Ну ты даешь, пэдди (так они называли католиков, и такая сокращенная форма у моего имени). Не ходит твой поезд. Есть поезд в два часа, но он только для протестантов, а не для пэдди. Пошел вон!
        И тут я увидел где-то далеко на востоке столб дыма - явно паровозного, когда горит дом, дым выглядит совсем по-другому. Поверьте мне, я знаю. Офицер радостно закричал:
        - Наконец-то! Похоже, подходит поезд из Дублина. А ты, пэдди, если тебе жизнь не надоела, пошел вон. Сиди и не высовывайся у себя дома, не то, глядишь, попадешь под раздачу.
        То, что я уже «попал под раздачу», я им благоразумно не стал говорить, а в душе похолодело. Ведь, несмотря на все массовые аресты и казни прошедших недель, и даже после прихода подкреплений из Голуэя и Корка, восстание разгоралось по всему городу, кроме протестантских кварталов. По рассказам товарищей, то, что мы уступали в умении и навыках, мы наверстывали за счет осознания того, что боремся за правое дело. Да и появившиеся откуда-то новые многозарядные винтовки «Винчестер» в комплекте с мощными патронами в условиях уличных боев были намного удобнее и лучше, чем старые «Энфилды», которыми был вооружен гарнизон Лимерика. «Винчестеры» были даже удобнее и лучше, чем винтовки Генри-Мартини, которые имелись у одного или двух батальонов из числа переброшенных из британской метрополии. Но если прибудет еще несколько сотен человек, то тогда нам несдобровать.
        Я отошел чуть в сторону и стал наблюдать за вокзалом, к которому подошел поезд. И вдруг там началось нечто неожиданное: внутри вокзала прозвучало несколько громких выстрелов, потом входные двери вокзала настежь распахнулись, и я увидел совершенно фантасмагорическую картину - из здания вокзала начали выбегать солдаты в странной зелено-коричневой пятнистой форме, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. В глубине полутемного зала ожидания я увидел кучу испуганных «лобстеров» с задранными вверх руками и несколько валяющихся на полу трупов - видимо, это были те, кто оказался не столь благоразумным. Один из пятнистых, здоровенный мужчина угрожающих пропорций, подошел ко мне и, наставив на меня винтовку, со странным акцентом спросил у меня:
        - Ты кто такой, парень?
        Сообразив, что враг моих врагов - мой друг, я четко, по-армейски, хотя и не служил в армии ни дня, отрапортовал:
        - Рядовой Патрик О’Халлоран, отряд Финнегана, Ирландская королевская армия.
        Пятнистый опустил винтовку и уже вполне дружелюбно задал мне вопрос:
        - Как обстановка в городе, Патрик?
        - Сэр, здесь протестантский район, и поэтому все спокойно, - ответил я. - Мой отряд находится в трех кварталах отсюда на север. Бои идут в основном там и севернее, а также с другой стороны реки.
        - Спасибо, Патрик, - кивнул пятнистый, забрасывая винтовку на плечо. - Кстати, ты мне не подскажешь, где здесь мост Томонда?
        - Это севернее, - мне вдруг захотелось пойти вместе с этим воином, внушающим спокойствие и уважение. - Сэр, я могу вас туда провести.
        - Эй, Рикардо! - крикнул пятнистый.
        - Да, сеньор Элефанте? - отозвался человек с темными волосами и глазами, как у тех, кого мы именуем «черными ирландцами» - потомками испанских моряков с «Великой Армады», чьи корабли когда-то потерпели крушение у наших берегов.
        - Вот вам местный проводник, - сказал мой собеседник, - это наш человек, и зовут его Патрик. И быстро у меня, одна нога там, другая тоже там. Бегом марш, парни!
        Рикардо собрал взвод таких же темноволосых людей, как и он, после чего они все вместе побежали вслед за мной на север в сторону моста. Вокруг нас то тут, то там завязывались перестрелки, но эти странные люди не отвлекались, а бежали все дальше и дальше. Когда я им показал мост, Рикардо сказал:
        - Спасибо, Патрик. Теперь мы уж как-нибудь сами.
        На мосту началась стрельба. Но длилась она недолго. Выстрелы в старом городе тоже затихли. Я побежал обратно к своим. По дороге я увидел здание почты, откуда такие же «пятнистые» выводили сотрудников, выстраивая их вдоль стены. Краем уха я услышал, как один из них, молодой, сказал другому «пятнистому» постарше:
        - Эти гады все-таки успели послать телеграмму в Дублин о нашем появлении.
        - Ерунда, мой мальчик, - ответил тот, который постарше, - теперь все равно это уже ровным счетом ничего не изменит…

19 (7) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        КЕЛЬТСКОЕ МОРЕ ПРИМЕРНО В 200 МОРСКИХ МИЛЯХ К ЗАПАДУ ОТ КАРДИФФА.
        УДАРНОЕ СОЕДИНЕНИЕ ФЛОТА ЮГОРОССИИ. ТЯЖЕЛЫЙ АВИАНЕСУЩИЙ КРЕЙСЕР «АДМИРАЛ КУЗНЕЦОВ»
        Как это было год назад, в дни, когда рухнула Оттоманская Порта и родилась Югороссия, на палубе гигантского плавучего аэродрома, двигающегося на север со скоростью двадцать узлов, вовсю кипела жизнь. С ревом в небо поднимались груженные бомбами «сушки» и «миги», возвращаясь уже пустыми. На палубе остро пахло авиационным керосином, а крики механиков и вооруженцев перекрывались шумом двигателей. Шла активная боевая работа.
        В основном в ход шли фугасные авиабомбы местного производства с корпусами, изготовленными из колкого чугуна и начиненные влажным пироксилином. Не бог весть какое чудо техники, но для местных условий вполне сойдет. Главное, что удалось сделать вполне кондиционный авиационный взрыватель, взводящийся после того, как с взрывателя отделившейся от самолета бомбы набегающим воздушным потоком будет скручена предохранительная крыльчатка. Хотя примерно каждая десятая бомба не срабатывает, но и тех девяти, что взрывались, вполне хватало, чтобы нанести противнику потери.
        Конечно, если бомбы были бы снаряжены не пироксилином, а динамитом, производство которого в промышленных целях удалось развернуть в константинопольском Арсенале, это значительно повысило бы их мощь. Но от этой возможности сразу же открестился адмирал Ларионов, как и от идеи, пришедшей в некоторые «светлые» головы, начать производство шимозы. Не нужно югороссам такое оружие, которое было бы опасно для них самих. Над тротилом, гексогеном, а также промышленным способом получения алюминия русские химики уже работают, и даст бог, в обозримом будущем у Югороссии будет относительно мощная и безопасная взрывчатка.
        А быть может, к тому времени все это уже потеряет актуальность. Если адмиралу Ларионову вслед за Британией удастся нейтрализовать еще и Штаты, а после этого поделить с германцами так называемый «третий мир», то конфликтность в мире понизится на порядок, и о мировых войнах ближайшие пару столетий можно будет и не думать. Если, конечно, в смертельной схватке не сойдутся русские с немцами. Но такое маловероятно - ведь у одних для экспансии будет вся Африка, у других - вся Азия. И это не говоря уже о Латинской Америке, которая перестанет быть задним двором США.
        Но это все потом, а пока боевые самолеты с «Адмирала Кузнецова» делают вылет за вылетом, показывая британцам - кто хозяин в этом мире. Авиаудары наносились не по Лондону. Биг-Бену, Вестминстерскому дворцу, в котором заседал парламент, и Букингемскому дворцу - резиденции британских королей, ничего не грозило. Вчерашний пролет авиагруппы над Лондоном, приуроченный к окончанию срока действия ультиматума Континентального Альянса, преследовал не военные, а чисто демонстративные и немного тренировочные цели, и осуществлялся без боекомплекта.
        Зато впечатления от проносящихся в небе «сушек» у простых лондонцев и так называемого высшего света остались незабываемые. Хорошо, если все заканчивалось только обгаженными подштанниками. У некоторых почтенных сэров и пэров случались даже инфаркты и инсульты.
        Вихрь слухов, сплетен и прочего черного пиара накрыл Лондон. Порой эта информация публиковалась в желтой прессе, порой передавалась из уст в уста. Она вносила сумятицу в умы, пугала и убивала последнюю надежду на то, что «все само рассосется». «Господь не с нами», - говорили люди, шепотом передавая друг другу подробности о чудовищной армаде, готовой навалиться на Британию. Словом, информационную войну Англия проиграла вчистую.
        На следующий день парламент уже не собирался, а его члены, как лорды, так и депутаты Палаты общин, запуганные и сбитые с толку, попрятались по своим загородным поместьям. Кое-кто из них рванул через Канал в соседнюю Францию. Управление Британией оказалось в руках премьера Гладстона, который поверил заверениям своего монарха о том, что никаких бомбежек Лондона не будет, как не будет и вооруженного вторжения на территорию самой Британии. Ведь даже для Шотландии и Уэльса Континентальный Альянс потребовал всего лишь плебисцитов. А это значит, никто не собирался силой отрывать эти территории от Британии.
        Британское правительство избрало тактику выжидания. Дескать, надо переждать шторм, отсидеться, а потом, когда у армейского командования закончатся солдаты в красных мундирах, подписать с Континентальным Альянсом и новыми ирландскими властями более-менее пристойный мирный договор. О том, что Британии уже никогда не быть Великой, знали, кажется, даже лондонские кошки, но отнюдь не депутаты того парламента, которые поставили страну на грань гибели. Но это уже были их проблемы, ибо подписать мир - это означало выдать господ депутатов для международного суда, который будет нелицеприятным и суровым. Что ж, как говорили древние: «suum cuique»[5 - «Каждому свое».].
        Одновременно был смягчен режим содержания тех, кого разбежавшийся парламент бросил за решетку по обвинению в измене. В противном случае югороссы могли бы повторить с Тауэром то, что произошло с тюрьмой в Слайго, а это, как считал Гладстон, было чрезвычайно опасно с точки зрения сохранения британской государственности. Ведь сидели в Тауэре лица знатные и высокопоставленные, и если бы их выпустили оттуда югороссы, то это создало бы нехороший прецедент и сделало бы этих людей лояльными иностранному государству, а не британской короне. Пусть лучше эти так называемые «изменники» будут благодарны лично ему, Гладстону, и принцу-регенту Альберту, чем русским, которые, действуя от лица Господа, говорят, что для них нет ничего невозможного.
        Впоследствии «Таймс» назовет тот день «днем, когда в Британию вернулся Страх Божий». При этом на Лондон не было сброшено ни одной бомбы. Все произошло от осознания коллективной вины. Фразу Гладстона, произнесенную им в парламенте: «Господь не с нами», к тому времени знали уже все англичане, и безумие королевы могло означать лишь то, что безумна и сама Британия.
        Не каждая нация может пережить переход от комплекса имперского превосходства к осознанию коллективной вины. Хотя большинству британцев отнюдь не станет хуже жить после отказа их страны от призраков имперского величия и бремени белого человека. Совсем наоборот. Они перестанут гибнуть в малых и больших войнах по всему свету, развязанных исключительно ради прибылей банкиров Сити и удовлетворения амбиций британских политиков. Ну что случится, если Уинстон Черчилль, которому тридцатого ноября прошлого года исполнилось всего три года, никогда не станет великим политиком, как и многие из его коллег, а до конца жизни так и будет работать репортером? Но зато в живых останется множество людей.
        Тяжелее всего пришлось одетым в красные мундиры британским солдатам, которые в Ирландии уже вступили в бой с обученными по другим стандартам профессионалами, одетыми в зеленый и серый камуфляж. На территории Англии, Уэльса и Ирландии армейские колонны и воинские эшелоны, направляющиеся к портам для погрузки на пароходы и отправке в мятежную Ирландию, подверглись интенсивным бомбоштурмовым ударам. Полки «красных мундиров» или, как их называли ирландцы, «лобстеров», были отчетливо видны с воздуха, что способствовало точности и безошибочности наносимых по ним авиаударов.
        Если это происходило в Ирландии, то зачастую после налета на британские войска, двигающиеся из Дублина к Лимерику и Голуэю, разгромленные армейские колонны атаковали отряды патриотов из Ирландской Королевской армии, которые заставляли полностью деморализованных военных сложить оружие.
        Хуже приходилось тем британским солдатам, которых самолеты настигали на транспортных судах во время переправы через Ирландское море. Маленькие пароходики и шхуны, на которых плыли британские войска, тонули даже после одного попадания пятисоткилограммовой фугасной бомбы, разносившей утлые деревянные суденышки в щепки, и британцы, живые и мертвые, оказывались в ледяной морской воде.
        В шотландских и уэльских национальных частях к потерям от бомбовых ударов югоросской авиации добавилось еще и массовое дезертирство, чему способствовала агентурная работа недавно созданного шотландского и валлийского националистического подполья. Узнав о сумасшествии королевы Виктории, шотландские горцы, сначала по одному, а потом целыми группами стали покидать расположение своих частей. Шотландцы не хотели умирать в чужой для них войне, тем более что сам Господь разгневался на Британию и лишил ее своих милостей.
        Молодые шотландские горцы мечтали избавиться от англичан, вспоминали о сражении при Куллодене, когда британские королевские войска безжалостно добивали раненых шотландцев-якобитов. Им хотелось снова стать независимым от Лондона королевством. В Эдинбурге, Глазго, Ивернессе, Абердине и Стирлинге по ночам на стенах домов стали появляться сделанные углем надписи «Боже, храни королеву Марию!», а полиция, состоявшая в основном из шотландцев, не особо усердствовала в поиске смутьянов. И в том, что в Шотландии может появиться такая королева, многие уже не сомневались.
        Британская империя, над которой еще совсем недавно никогда не заходило солнце, уверенно двигалась к своему краху…

19 (7) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА. АТЛОН.
        МАЙОР СЕРГЕЙ РАГУЛЕНКО, КОМАНДИР СВОДНОГО ОТРЯДА СПЕЦНАЗА ИРЛАНДСКОЙ КОРОЛЕВСКОЙ АРМИИ
        В Гуантанамо сеньора Элефанте боялись все будущие спецназовцы, независимо от того, были они кубинцами, южанами или ирландцами. Но вот когда этот самый сеньор садился на лошадь, хихикали сперва все, начиная с моей паршивки Машеньки. Мол, мешок с картошкой - и тот лучше смотрится.
        Надо отдать Маше должное - именно она дала мне первые уроки в этом нелегком деле. А на Корву моим обучением стал заниматься лично Нейтан Форрест, а иногда и его ребята. На это уходило почти все мое свободное время. Так как на Корву места было маловато, мы время от времени ездили на Флорес, где надо мной издевались местные детки и барышни; последние, впрочем, не забывали при этом строить мне глазки. Но, как бы то ни было, в один прекрасный момент я вдруг заметил, что издевки кончились, да и Нейтан, поняв, что большего из меня на данный момент не выжать, сказал:
        - Ну что ж, к себе в кавалерию я б тебя не взял, но для ваших потешных войск сгодится.
        К тому моменту я уже включил в программу конные прогулки для всех спецназовцев - нужно было готовить их к длительным конным маршам, ведь железные дороги имеются далеко не везде. Причем это касалось и Ирландии, и американского Юга. Конечно, и про пешие переходы мы не забывали. К моменту отправки я был уверен в том, что мы сможем добраться в любую точку страны как в пешем строю, так и в конном. Хотя, конечно, кавалерийского боя мы не выдержим - впрочем, он и здесь практически неизвестен, кавалерия давно уже является чем-то вроде «конной пехоты».
        И вот мы, вместе с Первым королевским пехотным полком, выступили из захваченного Голуэя на восток, в Атлон. Там находится единственный мост в верхнем течении Шеннона. Кроме того, это самый близкий путь на Дублин. В общем, ключ к освобождению Ирландии находится именно в Дублине - городе, где проживает большое количество протестантов, и который основали даже не ирландцы, а норманны. С него и начиналась ползучая колонизация Изумрудного острова. И расстояние от Голуэя до Атлона - около восьмидесяти пяти километров, плюс сто десять далее до Дублина. Причем без единого крупного населенного пункта по дороге, кроме самого Атлона.
        Вышли мы из Голуэя, когда еще не отгремели последние выстрелы в самом городе. Нашей целью была небольшая ферма в паре километров северо-западнее самого городка, в местечке Глэнани. В Голуэе, как и обещали, нам выдали по две лошади, чтобы менять их по ходу движения.
        Дорога до фермы О’Лири заняла около шести часов; каждый час мы пересаживались на свежую лошадь. Большинство деревень, которые мы проехали по дороге, были почему-то или заброшены, или жизнь в них едва теплилась в одном или двух дворах. Когда нас спрашивали, кто мы, мы честно отвечали, что мы - Королевская армия. На вопрос, какого короля, мы отвечали: «Короля Виктора». И изможденные лица ирландцев каждый раз расцветали улыбкой, нам пытались отдать последнюю еду, от которой мы отказывались, и тогда нас крестили вслед, бормоча молитвы…
        Кое-где села были побольше, с церквями, но и там нас встречали как освободителей. Когда мы остановились у ручья, чтобы напоить коней, один священник рассказал нам, что многие местные в последние годы эмигрировали в Америку, кого-то схватили «красные мундиры», проходившие этой дорогой, и с тех пор о большинстве никаких вестей не доходило. Некоторых повесили прямо здесь же, на первом попавшемся дереве - за то, что те не хотели отдавать солдатам последние съестные припасы.
        После ухода англичан то тут, то там ночами стали вспыхивать усадьбы «отсутствующих помещиков» - так называли тех, кто жил в Англии, и которым общинные земли отдала британская корона. Кое-где в огне пожарищ погибли их агенты, занимавшиеся тем, что собирали оброк с местных жителей и сгоняли с насиженных мест тех, кто не мог платить за аренду земель, на которых они жили столетиями. После первого же ночного поджога все до единого агенты с семьями покинули эти края и отправились на восток, в Атлон и далее, в Дублин.
        Так что для местных мы были единственной надеждой. Некоторые женщины даже вставали на колени перед нами и просили нас захватить тюрьму в Киллмейнхем, и освободить тех, кого туда пригнали для расправы. Я ничего обещать им не стал, но именно это было нашей целью после Атлона. Более того, именно таким образом я надеялся сформировать небольшую армию в Дублине в поддержку тех, кто только ждет сигнала, чтобы выступить в католических районах города.
        Но все это, что называется, «на сладкое». А пока наша задача проста, как топор - захватить мост в Атлоне и крепости, обороняющие его с обеих сторон. Ведь сегодня вечером ожидается приход Первого кавалерийского корпуса Конфедерации. Именно им будет поручено освобождение города, и именно с ними мы выступим завтра утром, как говорили когда-то - на захват логова врага. Тем более что лошадей нам дадут свежих, с фермы в Шенкеррахе - это с другой стороны Шеннона. А этих мы оставим у О’Лири.
        Миссис О’Лири сначала показалась нам сгорбленной старухой. Но, присмотревшись, я увидел, что ей, наверное, чуть более тридцати или около тридцати пяти. Ферма была достаточно зажиточной, жили они хорошо, пока около двух недель назад к ним не завалились «красные мундиры», угнавшие весь скот, забравшие почти все запасы и зачем-то подпалившие сараи. Дом, к счастью, они не тронули, но потом произошло самое страшное - пришельцы схватили ее мужа и сыновей-близнецов, которым было-то всего по пятнадцать, и угнали на восток, вероятно в Киллмейнем. Именно тогда она села на единственную оставшуюся лошадь (которая была так стара, что англичане на нее не позарились) и проехала всю дорогу до Киллмейнема, всматриваясь в каждый труп, которыми пестрили обочины дороги. Недалеко от Дублина она нашла одного из сыновей висящим на дереве, растущем у дороги. Она добралась и до тюрьмы, но ее там сильно побили и прогнали. С тех пор у нее болит спина и она ходит сгорбленная.
        Увы, врача у нас с собой не было, но пока наши развьючивали коней и надували лодки, я вспомнил то немногое, что знал из медицины, и осмотрел бедную женщину. Похоже, эти суки повредили ей спину. Надо будет послать сюда врача, как только это будет возможно. И не только сюда… Нашей хозяйке повезло еще, что ее хоть не изнасиловали - насколько мы слышали по дороге сюда, это было одним из любимых «развлечений» красномундирных ублюдков с женщинами, чьих родственников арестовывали. Даже складывалось впечатление, что они иногда специально брали мужей, чтобы поизмываться над красивой молодой женщиной.
        Даже если у меня и были до этого некоторые угрызения совести во время убийства пришлых «красных мундиров», то после всего увиденного их как корова языком слизнула.
        План захвата моста был прост. С обеих сторон находились небольшие укрепления, но, по рассказам миссис О’Лири, восточное сейчас обороняется, вероятно, всего одним отделением. Англичане боятся нападения именно с запада. Поэтому сначала половина моих архаровцев захватит восточное укрепление, а затем мы обстреляем западное из гранатометов. Причем первую операцию проведет моя сводная группа, одетая в красные мундиры, которые мы захватили в Ренморских казармах. Отличительным нашим знаком были белые повязки на левой руке. Конечно, это слишком уж напомнило белоленточников-либерастов, но для дела можно забыть про это.
        Через Шеннон мы переправлялись в надувных лодках. Их мы оставили на ферме в Шенкеррахе, хозяйка которой, миссис О’Доннелл, была практически копией миссис О’Лири, только без ее сгорбленности. Оказалось, что они сестры, и у обеих увели и мужей, и детей, и скот…
        Дорога в Атлон заняла около получаса. И если до того нас приветствовали как освободителей, то теперь абсолютно все, кто нам попадался, пытались сразу спрятаться, увидев наши красные мундиры, а некоторые, думая, что мы их не видим, плевали вслед нам.
        Зато в предмостное укрепление мы вошли без каких-либо проблем. «Красномундирники» приняли нас за своих. А когда они поняли свою ошибку, было уже поздно. Эти англичане были пришлыми, так как «родной» гарнизон, охранявший мост, ушел на запад. Поэтому мы перерезали их всех, за исключением одного. Этот английский солдат, увидев печальную судьбу своих сослуживцев, раскололся сразу и до самого донышка, рассказав нам и про количество защитников западной башни, и про расположение постов.
        Впрочем, поскольку у англичан были только винтовки Пибоди-Мартини, то мы, ничтоже сумняшеся, просто прошли по мосту, вошли в западное укрепление и вырезали их точно так же, как и их восточных коллег. А наш арьергард таким же образом поступил с теми, кто стоял на часах на мосту. На все это ушло чуть менее часа. Западную часть моего отряда задействовать вообще не понадобилось - казармы пустовали, а весь английский гарнизон охранял только мост.
        Приказав своим людям занять оборону на западном укреплении, я взял рацию и передал моему человеку, сопровождавшему Форреста:
        - Все хорошо, прекрасная маркиза…

20 (8) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, УТРО.
        ИРЛАНДСКОЕ МОРЕ, 12 МИЛЬ СЕВЕРО-ВОСТОЧНЕЕ БЕЛФАСТА.
        БРОНЕНОСЕЦ «ПЕТР ВЕЛИКИЙ» И ДАТСКАЯ БЛОКАДНАЯ ЭСКАДРА
        Проделав за восемь суток почти три тысячи миль, гордость Балтийского флота броненосец «Петр Великий» вошел в Ирландское море и приступил к блокированию британских внутренних водных коммуникаций. Датчане еще не забыли руин сожженного адмиралом Нельсоном Копенгагена, и по пути через Датские проливы к «Петру Великому» присоединилась датская блокадная эскадра. В большой компании и батьку вместе лупить веселей, а уж падшую англичанку пинать ногами - тем более.
        Слишком уж много «добрых дел» натворили просвещенные мореплаватели, поэтому в момент настигшей их слабости не было такого государства на континенте, которое бы не воспользовалось возможностью посильнее и побольнее лягнуть старого обидчика. А может быть, дело не в старых обидах, а в шакальей сущности европейцев, которые всегда прибиваются к сильному, чтобы оказаться на стороне победителя. Ну, какие обиды нанесла Европе Россия, когда двунадесять языков Европы маршировали на Москву, сперва в составе армии Наполеона, а потом вместе с вермахтом? И как быстро те же европейцы перебежали на сторону сильного, когда русские армии, разгромив агрессора, входили в Европу.
        По пути «Петру Великому» и датским кораблям пару раз попадались каботажные шхуны, которые, завидев русский Андреевский флаг на мачте «Петра Великого», в ответ поднимали свой, белый Андреевский крест на темно-синем фоне. Это означало, что владелец судна и его команда признают шотландской королевой русскую великую княгиню Марию Александровну. Такие суда по специальному распоряжению из Петербурга, после нестрогого досмотра, отпускали восвояси. Британская рыба активно гнила и с хвоста, и с головы, и этому процессу интенсивно помогали.
        При этом прикомандированный к «Петру Великому» специальный офицер - по слухам он был из военной разведки - не забывал обменяться с капитаном и старшим помощником шифрованными посланиями и кое-какими грузами. Иногда это было оружие: винтовки Винчестера и к ним спецпатроны бездымного пороха без маркировки. А иногда это были агитационные материалы в виде плакатов и листовок-комиксов, говорящих о том, как хорошо будет дать хорошего пинка под зад красномундирным воякам, изображенным в образе брылястых, хорошо откормленных бульдогов.
        Были там и листовки, в которых говорилось о том - какая хорошая жизнь настанет тогда, когда собранные в Шотландии налоги перестанут отсылать в Лондон, а будут тратиться в Шотландии на благо самих шотландцев.
        Такая пропаганда тем более должна была подействовать, потому что авиация с «Адмирала Кузнецова», действующая над Ирландским морем и его окрестностями, нет-нет да и залетала севернее Ливерпуля и Манчестера, расчерчивая в разрывах облаков синее небо своими инверсионными следами. Кроме разведки велась и боевая работа. Так, к примеру, вчера вечером по порту Глазго был нанесен бомбовый удар как раз в тот момент, когда там англичане пытались погрузить на два парохода перебрасываемые из Шотландии в Ирландию войска. В результате причалы были разрушены, поврежденные пароходы выбросились на берег, а солдаты, в основном навербованные из местных шотландцев, разбежались по домам. Дезертиров англичане ловили и вешали, но молодые шотландцы больше не хотели воевать ни за королеву Викторию, ни за принца-регента Альберта, ни тем более за банкиров Сити.
        Глазго еще легко отделался. В порту Ливерпуля, например, обработанные зажигательными баками причалы и угольные склады полыхали уже второй день подряд, и жирный удушливый угольный дым непроницаемой пеленой окутывал город и его окрестности. Не лучше было и на остальной территории Англии, где методично, от налета к налету, разрушалась вся транспортная инфраструктура, в первую очередь порты, железнодорожные мосты и виадуки. Делалось это для того, чтобы затруднить переброску войск и в то же время как можно меньше подвергать риску мирное население.
        - Простые Джонни и Мэри нам совсем не враги, - заявил адмирал Ларионов в интервью, данном российским и иностранным газетчикам, которые на «Адмирале Кузнецове» отправились в боевой поход.
        Югоросская авиация сбрасывала на английские города агитационные бомбы, набитые листовками, которые, трепеща белыми крыльями, аки голуби мира, медленно опускались с небес на крыши Лондона, Манчестера, Ньюкасла, Бирмингема, Ноттингема, Лидса, Саутгемптона и других английских городов.
        Ну, а блокадная эскадра, находящаяся на ближних подступах к Белфасту, как пробка наглухо запечатала сообщение по морю с этим портом. Мрачно дымящий на горизонте своей толстой трубой «Петр Великий» сам по себе был серьезным предупреждением. Но у некоторых британских капитанов никак не укладывалось в голове - как могут вот так, демонстративно и нагло, прямо в британских водах находиться корабли, не принадлежащие к флоту Ее Величества.
        Такими непонятливыми оказались капитаны двух трампов, вышедших из небольшого шотландского порта Странраер, расположенного напротив Белфаста в глубине одноименного залива, и перевозивших по батальону пехоты каждый. Да и идти им было всего ничего - в хорошую погоду пять, а в плохую - шесть-семь часов. Море было знакомым, как подмышка собственной жены.
        Но вышло так, что уже на подходе к Белфасту, звонко бухнувшая на «Петре Великом» четырехфунтовка (сухопутная 87-мм пушка, установленная на специальном морском станке) скомандовала английским кораблям лечь в дрейф под угрозой немедленного уничтожения. Следом в сторону английских судов угрожающе повернулись две круглые башни броненосца с двенадцатидюймовыми орудиями главного калибра.
        Пока командир броненосца капитан 1-го ранга Константин Ипполитович Вогак с помощью флажных сигналов вел с капитанами трампов переговоры о сдаче их в плен и разоружении находящихся на их борту британских солдат, сперва на одном, а потом и на другом судне вспыхнули бунты. Рядовой состав и большая часть сержантов в обоих батальонах были шотландцами, а офицеры - англичанами. Обычное в принципе для английского флота дело, когда взбунтовавшаяся команда швыряет за борт офицеров. В армии такое случается реже, и это, наверное, только потому, что на суше непонравившегося офицера невозможно выкинуть за борт.
        Такая возможность британским солдатам наконец представилась, и они, не желая напрасно умирать за проигранное дело, после небольшой борьбы и стрельбы, стали метать своих офицеров за борт. Когда все закончилось, то оба трампа подняли шотландские флаги и попросили разрешения присоединиться к блокирующей Белфаст эскадре. Немного подумав, командир «Петра Великого» дал такое разрешение, после чего оставив несколько датских вооруженных паровых шхун блокировать горло залива, броненосец с остальными кораблями направился прямо к Белфасту.
        А там уже творилось светопреставление. Два дня назад, одновременно с высадкой короля Виктора в Голуэе и объявлением войны Великобритании Континентальным Альянсом, по всей Ирландии вспыхнули выступления ирландцев-католиков, которых не остановило даже известие о булле покойного римского папы, в которой тот пообещал предать анафеме всех ирландских мятежников.
        Там, где к моменту восстания уже были созданы подразделения Ирландской Королевской армии, такие выступления были организованными. А там, где таких подразделений не было, бунт оказался стихийным и неуправляемым. Но и там нет-нет да в протестантских кварталах на стенах домов появлялись намалеванные черной краской буквы IRA и большая пятиконечная звезда. Все знали, они идут, они уже близко, возмездие за все преступления неминуемо.
        И тут протестантская этика, ради успеха и прибыли дозволявшая любые преступления, начинала срабатывать в обратном направлении, вгоняя своих носителей в уныние и депрессию. Слова «Господь не с нами» стали для англичан и перешедших в протестантство ирландцев и шотландцев настоящим проклятием. Поэтому сопротивление повстанцам было слабым и разрозненным, и только там, где стояли отряды регулярной армии, поддерживался еще хоть какой-то порядок.
        Одним из таких мест и был густо населенный протестантами Белфаст, который помимо всего прочего являлся центром местной судостроительной промышленности.
        Уличные бои между полицией, армией и отрядами ИРА разделили город пополам. Ирландские королевские повстанцы были неплохо организованы и хорошо вооружены позаимствованными с таможенных складов многозарядными винтовками Винчестера со специальными патронами под бездымный порох. Гремели на улицах Белфаста выстрелы и падали на ирландскую землю не олени-карибу, и не медведи-гризли, а королевские солдаты в красных мундирах. Те два батальона нужны были английскому командованию исключительно для того, чтобы попробовать переломить ситуацию и кровью шотландских парней загасить ирландский пожар. Но вместо них к берегу подошел закованный в толстую броню сильнейший боевой корабль мира.
        Первые же выстрелы его двенадцатидюймовок по береговым укреплениям, в которых суетились британские солдаты, означали, что время правления англичан в Белфасте истекло. Даже тогдашние, относительно примитивные орудия с чугунными снарядами все равно представляли для кораблей и береговых укреплений большую опасность. Белфаст должен пасть, и произойти это могло в самые ближайшие часы.

20 (8) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, УТРО. ЛИМЕРИК.
        СЭМЮЭЛ ЛЭНГХОРН КЛЕМЕНС, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ГАЗЕТЫ «ЮЖНЫЙ КРЕСТ»
        У меня из головы все не шел вчерашний разговор с Виктором Брюсом. Сколько я его ни уговаривал, он ни в какую не хотел отпускать меня поближе к театру военных действий. Но вчера он, наконец, не выдержал моего занудства - то есть, понятно, упорства.
        - Хрен с вами, - сказал мне без пяти минут король свободной Ирландии (при чем здесь столь любимый русскими овощ, я так и не понял). - Ладно, если вам так хочется, то поезжайте в свой Корк. Только знайте, что там вас могут и убить. «Южный Крест» недосчитается своего редактора. Не говоря уж о том, что мир потеряет величайшего писателя - вы сами даже еще не подозреваете, насколько замечательного.
        - Ваше величество, - ответил я ему с улыбкой, не в силах сдержать своего ликования. - Ваше величество, спасибо вам большое! А про смерть - видите ли, в шестьдесят первом году я смалодушничал и самовольно покинул свою добровольческую часть в Миссури и отсиделся в Калифорнии, пока мои соотечественники сопротивлялись, как могли, жесточайшему врагу.
        - Ладно, ладно, Сэм, - махнул рукой будущий ирландский король. - Только давайте поскорее, пока я не передумал.
        Почему именно в Корк, а не в Атлон и далее в Дублин, что было бы намного более выигрышным для журналиста? А потому, что за мной числился должок перед гражданами этого портового города, где я провел самое кровавое Рождество в своей жизни. Только теперь я был в форме, и еще у меня была винтовка Винчестера, которой, по приказу Брюса, меня снабдили перед посадкой в поезд, заодно вручив патронташ с сотней маленьких бочкообразных патронов без маркировки и с красненькими головками. Впрочем, я так и оставил ее притороченной к седлу своего коня, который отправился со мною в путь в отдельном вагоне; седла и другая упряжь хранились там же, в небольшом помещении. Как мне потом объяснили, так делать было нельзя - винтовка всегда должна быть при тебе.
        В Лимерик я прибыл уже тогда, когда этот важный порт был в руках нашей доблестной армии. Другими словами, мне оставалось лишь спешно запечатлеть для потомков то, что я увидел, ведь до отправки кавалерии на Корк оставалось около часа. И я побежал в город - в Лимерике я уже успел побывать в мой первый приезд и примерно представлял себе город.
        Но то, что я увидел, напомнило мне Корк после памятных мне рождественских событий - пожары, развалины, гарь, причем не только в католических районах. Здесь «красные мундиры» находились в казармах, обезоруженные и под надежной охраной местного ополчения. А на улицах танцевали не только католики, но и протестанты. Женщины целовали всех, кто был в зеленом камуфляже регулярной ирландской королевской армии и сером камуфляже конфедератов, старики низко кланялись, и даже дети лезли обниматься. Для них война уже закончилась, а последние события каким-то чудом смогли примирить и католическое большинство, и протестантскую элиту, особенно после того, как им зачитали указ Виктора Первого, призвавшего вместе строить новую, свободную Ирландию для всех. Лишь немногие, уличенные в пособничестве врагу, отправились в лимерикскую тюрьму. Но такая участь настигла только тех, на чьей совести были убийства и аресты мирных граждан. Но и с ними было приказано обращаться корректно - степень их вины решит суд. И, как ни странно, но я не раз слышал, как местные ворчали по этому поводу. Из обрывков разговоров я понял, что
никто не собирается нарушить приказ своего короля и его представителя, назначенного комендантом города - капитана Шона О’Дали, ранее известного под именем Джон Дейли - местного уроженца, бежавшего в шестьдесят шестом году в САСШ и одним из первых прибывшего в Гуантанамо.
        Прекрасные, хоть и несколько фигуристые, местные грации целовали и меня, как я ни пытался им говорить, что я не принимал участия в их освобождении.
        А потом одна из них закричала:
        - Это же Марк Твен! Я его узнала по портрету на титульном листе!
        Тут началось нечто совсем невообразимое - меня схватили и начали подбрасывать вверх, да так, что я уже мысленно простился с жизнью - если бы меня каждый раз не ловили неожиданно сильные девичьи руки, я б ударился головой о булыжную мостовую с такой силой, что мир и в самом деле потерял бы графомана в моем лице. Как только меня отпустили, я позорно бежал в направлении вокзала, пообещав, впрочем, приехать к ним уже как к читателям… И даже успел запрыгнуть в свой вагон.
        В Корке, как ни странно, было тихо. Квинстаун, через который я когда-то покинул Изумрудный остров, уже был в наших руках, а гарнизон Корка, как мне позже объяснили, почти целиком отошел в Лимерик и в Уотерфорд, по направлению к Дублину. Гарнизон тех самых казарм, в которых я когда-то так «весело» провел время в обществе таких милых людей, как сержант Клич, сдался без всякого боя.
        Увы, моего тогдашнего столь эрудированного собеседника не было - по рассказам пленных, части, которые тогда были посланы в Корк, давно уже находились в других местах, причем никто не смог сказать, где именно. При этом не исключено, что сержант Клич и его приятели по Кровавому Рождеству уже давно гниют в сточной канаве, убитые пулями повстанцев или упавшими с небес, начиненными пироксилином, чугунными бомбами.
        Я решил навестить своих старых друзей и первым делом побежал к Оги Лаури. Город мало изменился с Рождества - католические кварталы представляли собой все те же пепелища, и ни один дом не был восстановлен. Даже в тех, которые мало пострадали, людей не было, зато двери часто были сорваны с петель, а внутри, судя по тому, что я смог увидеть через пустые глазницы окон, практически ничего не осталось - похоже, мародеры вынесли оттуда все ценное.
        Мне рассказали, что католиков попросту выгнали из центральных районов города, и те из них, кто не ушел в ополчение, обосновались у родственников и друзей на окраинах города. Впрочем, и тех, у кого не было ни тех, ни других, тоже взяли на постой - при всех недостатках ирландцев гостеприимство у них в крови.
        А вот протестантские районы, как мне показалось, изменились мало. И дом Оги выглядел почти так же, как и тогда, в Рождество, разве что цветы у дома имели несколько неухоженный вид, а во дворе лежал какой-то мусор. Я постучался.
        Дверь открыл какой-то заспанный человек в красном мундире, точнее, в одном кителе - ниже пояса у него были лишь одни подштанники. Ну, я и герой, подумал я про себя. Прискакал один. Если мой визави имеет хоть чуток боевого опыта…
        Но тот продолжал таращиться на меня, и я решился, выхватил из седельной кобуры винтовку, при этом пребольно ударив себя по лбу прикладом, и заорал:
        - Руки вверх!
        Тот медлил, и я выстрелил над его головой. Точнее, мне так показалось. На самом же деле я попал ему в ухо, после чего он заверещал и все-таки поднял свои конечности так высоко, как только смог, причем на его подштанниках появилось мокрое пятно. Да, не герой сей гордый английский петух, не герой… Повезло мне.
        - Ты кто такой? - спросил я его ласковым голосом.
        - Лейтенант Фингл, сэр, - дрожащим голосом проблеяло это чудо в красном кителе, косясь одним глазом на ствол моего винчестера.
        - А где сэр Лаури? - спросил я, водя стволом прямо у него под носом. При этом его зрачки неотрывно следовали за черной дырой ствола.
        - Он арестован, - нервно сглотнув, ответил Фингл. - Я слышал, что его отправили в Слайго.

«Ну, тогда все нормально, - подумал я, - Слайго освободили еще три дня назад, и занимался этим югоросский спецназ, а этим ребятам англичане на один зубок».
        После чего снова спросил вслух:
        - Кто еще есть в доме?
        - Никого, - ответил Фингл, - кроме шлюхи-католички.
        Словно в подтверждение его слов, громко визжа, из дома выбежала здоровенная бабища, причем она была почти в полном неглиже. Да, хреновый вкус у этого Фингла - эта дама его больше раза в полтора, если не в два. И даже если бы у меня не было Оливии, то я б на такую не клюнул при всем моем желании. Но, в отличие от своего недавнего любовника, она посмотрела на мою пятнистую форму и радостно заорала:
        - Ура! Наши в городе! Да здравствует король Виктор!
        После чего, словно регбистка, сбила Фингла с ног и начала молотить его кулаками. Я взмолился:
        - Добрая леди, давайте лучше доставим его в казармы - пусть посидит там с такими же, как он…
        Она с сожалением бросила Фингла, чье лицо - не только простреленное мною ухо - представляло собой кровавую маску, после чего побежала куда-то и вернулась уже в платье. Должен сказать, что именно она отконвоировала своего недавнего любовника, я лишь ехал чуть в сторонке.
        И когда мы его доставили по назначению, она сказала мне:
        - Сэр, вы, наверное, осуждаете меня за то, что я с ним спала. Знаете, моего мужа убили еще на Рождество, и у меня осталось четверо маленьких детей. А так я могла хоть как-то прокормить их и старенькую маму. Не судите меня строго…

21 (9) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ИРЛАНДСКОЕ МОРЕ, 4 МИЛИ ВОСТОЧНЕЕ ДУБЛИНА.
        РАКЕТНЫЙ КРЕЙСЕР «МОСКВА» И ЮГОРОССКОЕ УДАРНОЕ СОЕДИНЕНИЕ
        С того момента, когда утром двадцать первого апреля серые тени на горизонте превратились в югоросские боевые корабли, стало очевидно, что английской власти в Дублине осталось жить всего несколько часов. За последние дни территория, которую контролировала британская армия и оккупационная администрация, стремительно съежилась и ограничивалась только Дублином и его окрестностями. Этому немало способствовала действующая в небе над Ирландией югоросская авиация.
        Любое подразделение в красных мундирах британской армии становилось целью для Су-33 и МиГ-29. Со второй половины дня двадцатого апреля к охоте подключились также «Аллигаторы» и «Ночных охотники», которые, базируясь на «Адмирале Кузнецове», в течение ночи и утра двадцать первого числа терроризировали окрестности Дублина, расчищая дорогу эшелонам с ирландскими солдатами, которые после нескольких победоносных стычек с британской армией полностью уверились в качественном превосходстве своего вооружения и тактики.
        Бой обычно заканчивался, не успев начаться. Многозарядные «руски» у пехоты и «винчестеры» у кавалерии вносили в ряды наступающих «красных мундиров» ужасное опустошение еще до того, как те могли открыть огонь из своих однозарядных винтовок Пибоди-Мартини. Конечно, если это происходило еще до того, как их прямо в походных колоннах не накрывала бьющая с закрытых позиций ирландская артиллерия, укомплектованная русскими казнозарядными нарезными орудиями, по сравнению с которыми пушки Круппа можно было считать устаревшими.
        Кроме того, бойцы Ирландской Королевской армии, русские добровольцы и конфедераты были одеты в камуфляж, что делало их плохими целями для британских стрелков. В то же время красномундирные «лобстеры» были хорошо заметны на поле боя. Вдобавок ко всему в ирландской армии использовались патроны с бездымным порохом, и многие британские подразделения оказывались разгромленными еще до того, как они замечали - кто и откуда ведет по ним огонь.
        Для того, чтобы зафиксировать результаты войсковых испытаний новейших видов оружия в боевых условиях, в рядах повстанцев находились русские добровольцы во главе с полковником Пушкиным. Прикомандированных к армии короля Виктора офицеров Генштаба интересовали любые подробности того, как показало себя новое оружие. Вскоре рапорт, подписанный полковником Пушкиным, ляжет на стол императора Александра III. Так, например, по результатам Ирландской кампании для винтовки Мосина будет забракован откидной игольчатый штык, такой же, как на карабине Симонова образца 1944 года, а вместо него будет введен штык-нож, как на автомате Калашникова.
        Утро двадцать первого апреля для обреченного гарнизона Дублина добрым не стало. Британские солдаты знали - попадись они в руки местных повстанцев, которых кругом без счета, или в руки солдат короля Виктора, результат будет один - смерть. После Кровавого Рождества в Корке и в ходе бесчинств английской солдатни и их прислужников в каждой ирландской семье были казненные, убитые без суда, замученные в тюрьмах, изнасилованные и ограбленные. Британская армия вела себя в Ирландии, как волк, ворвавшийся в овчарню - она убивала, опьянев от запаха крови. Многие считали, что безумие королевы Виктории овладело всей нацией.
        Единственная надежда на выживание для английских солдат - это сдаться в плен югороссам. По слухам, они вешали лишь тех британских солдат, которые участвовали в массовых казнях и бессудных убийствах мирного ирландского населения. Но приговор приводился в исполнение лишь после суда со всеми его атрибутами: прокурорами, адвокатами и апелляциями.
        Когда же силуэты на горизонте превратились в серо-стальные корабли югороссов, английский гарнизон облегченно вздохнул. Но радость их была преждевременной. Первым делом югороссы подняли в воздух вертолеты артиллерийской разведки и беглым огнем корабельной артиллерии подавили полевые батареи на полуострове Хоут и мысе Долки, которые должны были обеспечить береговую оборону подступов к Дублину. Высадившийся с вертолетов югоросский спецназ разогнал и перебил тех, кто остался в живых после артобстрела, и динамитными шашками подорвал уцелевшие орудия. Впрочем, те британские артиллеристы, которым посчастливилось удрать, ненадолго пережили своих менее удачливых сослуживцев, потому что живые, попавшие в руки ирландцев, позавидовали тем, кто погиб на береговых батареях.
        Как только вход в Дублинский залив был расчищен, в него на полном ходу вошли четыре югоросских быстроходных десантных корабля. Два из них направились севернее, а два - южнее устья реки Лиффи - туда, где вертолетные десанты, закончив свои дела на батареях, захватили для них на берегу плацдармы. Плоские носы БДК мягко ткнулись в берег, и через открывшиеся аппарели на берег стали сходить увешанные оружием югоросские морские пехотинцы. Основой морской пехоты Югороссии были бойцы регулярных рот - греки, болгары, русские и даже турки, добровольно пошедшие на службу в национальную гвардию Югороссии и ее элиту - морскую пехоту. Англичан, раньше оправдывавших все турецкие безобразия, эти люди ненавидели ничуть не меньше, чем ирландцы, и считали, что теперь настала их очередь принести свободу еще одному обездоленному народу, как год назад русские братья принесли свободу им.
        Час спустя четыре батальона югоросской морской пехоты и примкнувшие к ним ирландские повстанцы под прикрытием корабельной артиллерии и вертолетов уже контролировали всю нижнюю припортовую часть города вместе с портом. С запада к Дублину уже подходили передовые отряды ирландской кавалерии, расчищающей путь следующей в эшелонах королевской пехоте и иррегулярному ополчению.

21 (9) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА.
        КИЛЛМЕЙНХЕМСКАЯ ТЮРЬМА, ДУБЛИН.
        ЛЕЙТЕНАНТ ТОМАС О’ГАЛЛАХОР, СПЕЦНАЗ ИРЛАНДСКИХ КОРОЛЕВСКИХ СТРЕЛКОВ
        Сам виноват. Расслабился и словил пулю, пусть по касательной. Майор Рагуленко меня за такое по головке не погладит, скорее наоборот. Его любимая присказка: «Умри, но сделай!» А тут боевое задание выполнили, но без меня, а меня вот-вот отнесут в лазарет - сам ходить я пока не могу. Конечно, мне еще повезло - попади пуля чуть левее, раздробила бы мне кость, а если чуть выше, то я запросто мог бы записаться в хор кастратов при папской капелле в Ватикане…
        Так что все равно обидно. Особенно после Атлона, когда мы смогли взять городской мост с предмостными укреплениями вообще без потерь, даже санитарных. После этого, оставив железнодорожный мост к северу от города другим частям, мой взвод внаглую подошел к вокзалу, который охраняли с десяток людей, вооруженных допотопными винтовками. Это были протестанты из Белфаста - гроза безоружных католиков. Но, увидев нас, они побросали оружие и резво подняли руки вверх. Тем временем другие ребята заняли станцию телеграфа и ратушу.
        Когда уже смеркалось, к городу подошли другие части, и мы начали грузиться в сформированный для нас поезд Midland Great Western Railway. На таком я уже один раз ездил, но в третьем классе. А тут мы сели в состав, предназначенный только для протестантов. Он был сформирован из вагонов первого и второго классов, а также теплушек для скота, куда мы определили наших лошадей. Моему взводу, увы, достался вагон второго класса, но началась наша поездка с совещания у майора Рагуленко, куда меня, к моему удивлению, тоже пригласили.
        - Господа офицеры, - сказал он, - наша следующая цель - Киллмейнхемская тюрьма. Орешек покрепче, чем в Атлоне.
        Да, подумал я, были там, знаем. До сих пор помню тот черный день, двадцать седьмого февраля шестьдесят шестого года, когда в комнату, которую я снимал вместе с другими студентами, ворвались местные «бобби», выхватили меня из кровати и, не дав даже одеться, прямо в пижаме и тапочках повели неизвестно куда под февральским дождем. На вопрос - за что - ответили:
        - Заткнись, сволочь!
        После второго вопроса последовал удар по почкам, и я счел за благоразумие замолчать. Меня подвели к веренице таких же несчастных и погнали на запад, по южному берегу реки Лиффи, вдоль студенческих пивных и унылых промышленных зданий.
        Ворота Киллмейнхемской тюрьмы я узнал сразу - пять жутких изваяний, то ли драконов, то ли гидр над ними я уже видел, когда приходил на свидание к своему кузену Эдуарду. Я уже тогда обратил внимание, что проход к ним закрывали башни слева и справа. Но теперь из их окон на нас смотрели стволы штуцеров. Потом нас ввели внутрь, раздели догола, проверили все дыры и бросили нам полосатую одежду:
        - Одевайтесь, свиньи!
        Далее последовали длинные темные коридоры, за которыми вдруг открылся огромный светлый трехэтажный эллиптический зал - потом я узнал, что его именовали «паноптикум» - с вереницей дверей вдоль стены на каждом этаже. На площадках стояли тюремщики, кто с ружьями, кто с плетками. Меня провели на верхний этаж и впихнули в узенькую камеру на двух человек. Двухъярусная кровать, проход в два фута, два матраса, кишащие клопами и вшами, грубые шерстяные одеяла, небольшое зарешеченное окно под потолком, тяжелая железная дверь с закрытым окошечком, затхлый воздух… На нижней койке сидел человек чуть старше меня.
        - Ты кто? - спросил меня мой новый сосед.
        - Томас Галлагер, сэр, - назвал я английскую форму своего имени.
        - Не Галлагер, а О’Галлахор, - сказал тот. - Ты же фений, и должен знать свое настоящее имя.
        - Да не фений я! - в отчаянии воскликнул я. - Студент, учусь на инженера. Мне девятнадцать лет всего.
        - Слушай, - прищурился мой сосед, - ты очень похож на Эамонна О’Дуфаха.
        - Кого? - переспросил я.
        - Эдуарда Даффи на английском, - любезно пояснил мой собеседник.
        - Он мой двоюродный брат, - гордо ответил я.
        - Тогда понятно, - взгляд моего сокамерника смягчился. - Родственник видного фения для них тоже враг. Хоть ты и говоришь, что не фений. Так что имей в виду.
        - А что со мной будет? - поинтересовался я.
        - Спроси чего-нибудь попроще. Я-то тут уже три месяца, и не знаю, что будет со мной. Хотя я - фений. Джон Кейди по-вашему. Шон Када по-нашему.
        И потянулись день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Утром и вечером нас кормили едой, которую на воле я не дал бы и собаке. Тогда же приносили и небольшой тазик воды, которого едва хватало на то, чтобы помыть руки. Два раза в неделю нас выводили на прогулку; тогда же позволяли помыть лицо в небольшой ванночке, причем той же водой, что и других заключенных. Свиданий мне не разрешали - уж не знаю почему. Наконец, третьего сентября, за мной пришли и отвели меня в суд, располагавшийся рядом с тюрьмой. Там мне сообщили, что меня решено выпустить под залог в десять фунтов - это больше, чем месячный доход моего отца, и что залог уже внесли. А вот обвинения мне так и не предъявили.
        Когда я вышел, ко мне подошел незнакомый человек.
        - Мистер Галлагер? - спросил он, а когда я кивнул, добавил: - Я от вашего кузена. Следуйте за мной.
        Далее - поезд до Голуэя, где меня посадили на корабль, следовавший в Нью-Йорк. Выбор там был невелик - разнорабочий, либо грузчик; для любой другой работы, а также для учебы, ирландский акцент был практически непреодолимым препятствием. На последние деньги я купил билет на поезд до Денвер-Сити, и последующие десять лет провел на Диком Западе, попеременно воюя то с индейцами, то с бандитами, потеряв фениев из виду. А прошлой осенью я вдруг вновь увидел того самого человека, который когда-то встретил меня у Киллмейнхема.
        - Здравствуйте, мистер Джонсон! - именно так он представился мне в тот раз.
        - На самом деле меня зовут Мак-Брайд, - усмехнулся тот. - Не ожидал вас здесь увидеть. Не хотите ли пропустить по стаканчику? Хотя, конечно, виски здесь паршивый, не чета ирландскому.
        Было еще рано, и в салуне почти никого не было, только пианист что-то наяривал на вконец расстроенном инструменте. Мак-Брайд увел меня в другой угол, и после того, как нам принесли виски и бифштексы, сказал:
        - Мистер Галлагер, вы что-нибудь слышали про Гуантанамо?
        Вот так я и оказался на далекой Кубе, где мне посчастливилось попасть в спецназ майора Рагуленко. Дальнейшее вы знаете.
        А теперь я сидел перед планом Киллмейнхема и рассказывал, где что находится и как оно выглядит на самом деле. Другие дополнили мой рассказ - в камерах восточного крыла, куда едва умещались двое, теперь сидит по пять-шесть человек, в камерах на четверых в старом, западном крыле - десяток или даже дюжина. А в башнях у входа теперь разместили два дополнительных взвода «красных мундиров».
        Слон - так мы называли между собой майора - усмехнулся и спросил:
        - А какого размера окна у башен?
        - Немаленькие.
        - Ну что ж, гранатометы у нас есть, пулеметы тоже. Но пробиваться через основные ворота мы не будем. Так, устроим небольшой тарарам. А тем временем взорвем наружные стены - здесь и здесь, благо есть чем. Далее…
        После совещания я вернулся к своему взводу. Сиденья были мягкие, удобные, хоть это и был лишь второй класс, и я, сказать честно, очень быстро задремал.
        Казалось бы, спал я всего ничего, когда вдруг послышалась команда, и мы покинули свой роскошный поезд и оказались на забытом богом полустанке. Где-то на востоке небо уже светлело, и можно было разглядеть, что в окрестностях было пустынно; но на восток, чуть южнее путей, уходила довольно-таки утоптанная дорога. Взятые с собой коноводы уже выводили лошадей, и минут через десять наш отряд отправился по этой дороге по направлению к Киллмейнхему.
        Второй роте, в которую входил мой взвод, досталось то самое восточное крыло, в котором я провел семь незабываемых месяцев. Как и было намечено, вскоре после начала «тарарама» у ворот произошел взрыв стены, и мы ворвались во двор - тот самый, куда нас иногда выпускали на прогулку. Сейчас он был заставлен виселицами и телегами, на некоторых из которых лежали трупы. А вот тюремщиков не наблюдалось, зато было пять солдат в красных мундирах. Впрочем, увидев нас, они, как и их собратья в Атлоне, предпочли резво поднять лапки.
        Взяв у одного из них связку ключей, я отпер дверь, и мы влетели в «паноптикум». Там мы увидели и солдат, и тюремщиков, но после недолгой перестрелки - нам она стоила двух раненых - сдались и те. Первый взвод нашей роты занял позиции по периметру, второй вывел пленных во дворик, третий побежал по коридору, ведущему в центр тюрьмы. Ну а мой, четвертый, удостоился чести выпустить на волю заключенных. Ключи мы нашли у тюремщиков.
        Мы разбились на отделения, и каждому достался один из этажей. Я пошел с третьим отделением на третий этаж, где мне когда-то довелось сидеть. Я успел проинструктировать своих ребят - в центре зала располагалась комната для охраны; их я приказал для начала просто запереть снаружи - потом у нас будет время разобраться с теми охранниками, кто, возможно, там отдыхает.
        И я, дурак, забыл, что была и еще одна такая же комната - в конце этажа, слева. И выглядела она снаружи как камера - та же тяжелая железная дверь без всякой маркировки, кроме номера: 301. Дернув за нее, я удивился, что она открыта; тут же послышался пистолетный выстрел, и мою ногу что-то оцарапало, да так, что я не удержался и упал. Именно это меня и спасло - второй охранник выстрелил на секунду позже первого. После этого мои ребята изрешетили обоих.
        Меня перевязали, и я лежал на заботливо постеленном кем-то кителе одного из красномундирников, когда ко мне подошел сам Слон.
        - Молодец, Галлагер, твои ребята показали себя достойно. А что тебя подстрелили, слышал уже. Не журись, и на старуху бывает проруха.
        - Господин майор, - спросил я, - а когда я смогу вернуться в строй?
        - А это вопрос не ко мне, а к нашим эскулапам, - усмехнулся Слон. - Боюсь, в Ирландии мы обойдемся без тебя. А вот в дальнейшем ты нам пригодишься. Ладно, не горюй. Увидимся на коронации его величества Виктора Первого.

22 (10) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, УТРО.
        ИРЛАНДИЯ. ДУБЛИН.
        СЕРЖАНТ ВЭНС КЛИЧ, 63-Й ПЕХОТНЫЙ ПОЛК БРИТАНСКОЙ АРМИИ
        - Сержант! - рявкнул незнакомый мне офицер в потрепанной и перепачканной форме. - Я капитан армии ее величества Кеннет Дойл. Кто вы такой и куда следуете?
        - Сержант Клич, сэр! - ответил я, с тоской подумав, что это уже, наверное, все и из ловушки, куда загнали нас проклятые пэдди, мне уже никогда не выпутаться. - Мы, мы… отступаем, сэр.
        - Сержант! - еще раз рявкнул капитан Дойл. - Как старший по званию, приказываю вашим людям занять позиции в районе Темпль-Бар! Вашей задачей будет не допустить врага к мосту Веллингтона!
        - Да, сэр! - обреченно ответил я.
        А что еще оставалось сказать? Капитан Дойл, конечно, мне лично незнаком, но в данной ситуации он имеет полное право принять на себя командование разрозненными частями на южном берегу реки Лиффи. Ведь мое-то командование благополучно попало в плен к наступающим папистам и высадившимся в порту русским ортодоксам. Эх, мало этих пэдди вешали и били… Да чтобы далеко не ходить - в последнее время зачем-то практически прекратили доставку новых преступников в Киллмейнхэм, да и с казнью уже имеющихся приказали повременить. И вот вам результат… Их пехота и конница (откуда, интересно, они у пэдди, да еще так прекрасно обученные и вооруженные?) уже в Дублине, Киллмейнхэм захвачен, проклятые католики не на виселице, а на свободе, да еще и при оружии…
        Говорил же я: не верьте папистам, я-то их знаю… Детство мое прошло в Данлири - это в пригороде Дублина. Моя мать - протестантка, шотландка из Глазго; отца же я ни разу не видел, но мама говорила, что он - французский дворянин, и фамилия его произносится не Клич, а Клеаш, точнее даже де Клеаш. Но жили мы весьма бедно, да еще и в католическом районе. В детстве меня часто били детки всяких там О’Мэлли и О’Лири. Пришлось и мне заняться боксом. Я даже начал зарабатывать деньги на ринге.
        И вот однажды ко мне подошел какой-то человек и сказал с акцентом, выдававшим в нем такого же, как и мы с матерью, ирландца шотландского происхождения:
        - А ты неплохо дерешься, парень.
        - Чемпион округи! - похвастался я.
        - Только вот зарабатываешь ты не так уж и много, - покачал головой незнакомец.
        - Почему же? - возмутился я. - Вчера, например, я заработал целый фунт стерлингов.
        - Так это разве деньги? - хрипло засмеялся незнакомец. - Хочешь иметь по десять фунтов в неделю?
        Я присмотрелся к незнакомцу. Невысокий, коренастый, уверенный в себе. Такой врать не будет. Я чуть подумал и спросил его:
        - Такие деньги на дороге не валяются, но и так просто их не дают. Что мне придется делать?
        - Да ничего особенного, - ответил тот. - У моего шефа дома по всему Данлири. И иногда кто-то из пэдди не платит за квартиру. Или берут деньги в долг и не отдают.
        - И мое дело - уговорить их заплатить? - догадался я.
        - Ты угадал, парень! - рассмеялся мой собеседник.
        Не раздумывая, я выпалил:
        - Согласен!
        Все бы хорошо, но мать меня выгнала из дома, крича, что не хочет знать сына-бандита. Не хочет - не надо, подумал я, мне же лучше. Купил себе дом в хорошем районе, собственную лошадь, стал жить-поживать. Пока через три месяца я не зашиб одного пэдди, который оказался уважаемым человеком. Подумать только, папист и уважаемый… Меня арестовали и предложили - либо тюрьма, либо армия. Так я и надел на себя красный китель пехотинца его величества.
        Вскоре пэдди устроили восстание. Мне, к счастью, воевать не пришлось - я очень быстро стал специалистом по допросам. У меня пэдди пели про все, даже про то, что они не делали. Кто попадал в больницу, а кто и вообще испускал дух. Зато мне нравилось - делал я все то, что тогда в Данлири, но закон был всецело на моей стороне. А нередко привозили дамочку посмазливее, и тогда с ней можно было удовлетворить и другие свои потребности.
        А когда был мир, то мы все равно иногда поколачивали местных католиков и хватали их жен - сколько они на меня потом ни жаловались, ничего мне за это не было. Так что в армии мне даже понравилось. И тут из-за этих пэдди началась настоящая война, и колотить и убивать начали уже нас, англичан.
        Носить красный мундир стало очень опасно. Смерть была повсюду. Остроклювые демоны-убийцы сыпали на нас ее с неба, одетые в зеленое пэдди-бунтовщики стреляли в нас из-за каждого куста, блокировавшие гавань корабли под андреевскими флагами огнем своей артиллерии превращали британских солдат в кровавую кашу. Будь проклят этот их Виктор Первый и его друзья, русские ортодоксы и дьяволы-югороссы…
        Мне повезло еще, что, когда армия пэдди пришла освобождать своих в Киллмейнхэме, мой взвод как раз отдыхал, сменившись с караула. Одним ударом я вырубил нашего командира взвода лейтенанта Смита, и мы с ребятами бросились спасать свою шкуру. Остальное большого труда не составило. Мы вышли через боковой ход, известный немногим, и побежали в центр Дублина, где нас и поймал этот проклятый капитан.
        Но нет худа без добра. В Темпль-Бар мы расположились в двух домах, которые контролировали подход к мосту Веллингтона. И в одном из соседних домов был магазин мужской одежды. Под предлогом проверки помещения я зашел в магазин и спросил у хозяина:
        - У тебя есть одежда моего размера?
        - Есть, господин сержант, - сказал тот. Ага, акцент выдает в нем паписта! Тем лучше.
        - Неси! - приказал я.
        Тот послушно принес пиджак, рубашку и штаны. Обуви у него не было, ну да ладно, и так сойдет. В знак благодарности я вырубил его левым в челюсть, быстро переоделся в принесенные шмотки, после чего сбежал через задний ход.
        Тем временем к Темпль-Бар уже подходили войска пэдди: там была пехота и даже кавалерия. Посмотрев через Лиффи, я увидел ту же картину - враг был уже и там.

«Вовремя, однако, я смылся, - мелькнуло у меня в голове, - хотя ребят, конечно, жалко».
        Впрочем, я краем глаза увидел, как те выходят к солдатам пэдди с поднятыми руками. Вот и хорошо, а мне лучше убраться отсюда побыстрее. Надо для начала отсидеться где-нибудь, а там видно будет. В отличие от простых рядовых, если я попаду в руки пэдди, то проживу не больше того времени, которое понадобится на мое опознание, а также прилаживание веревки к фонарному столбу. Что поделать, сержант Венс Клич среди бунтовщиков человек весьма известный…
        - Эй, ты, стой! Ты кто такой? - раздался голос со странным акцентом, прервавший мои размышления. Я обернулся. С десяток людей в странной пятнистой форме, похожей на ту, которую я мельком видел в Киллмейнхэме, и с размалеванными как у индейцев лицами, наставили на меня свои странные короткие ружья. Эти парни отнюдь не выглядели невинными овечками или деревенскими увальнями. Скорее, стая тигров-людоедов, решивших среди бела дня прогуляться по Дублину на предмет сожрать какого-нибудь протестанта пожирнее.
        - Пэдди О’Мэлли, из Белфаста, - проблеял я, поняв, что если сделаю хоть одно неверное движение, то во мне мгновенно появится дырка, а может, и не одна.
        - Что ты здесь делаешь? - спросил старший из этой компании, с подозрением разглядывая мою фигуру, с одеждой явно с чужого плеча.
        - Пришел искать работу, - дрожащим голосом пробормотал я, - а тут такое…
        - Пройдешь с нами, - махнул рукой старший, - и только попробуй мне что-нибудь выкинуть - с нами шутки плохи!
        - Зачем вам бедный безработный матрос? - все тем же дрожащим голосом спросил я, кося глазами по сторонам. Но, похоже, дела мои были плохи. Если я попробую удрать, то меня застрелят раньше, чем я добегу до безопасного места.
        - Потом разберемся - что ты за матрос такой, - сказал мне старший пятнистых пришельцев, - а пока повернись и заведи руки за спину.
        Эх, вот влип, подумал я, чувствуя, как мои запястья обвивает тугая веревочная петля. Теперь, главное, чтобы меня никто не узнал. Или, может, повезет и удастся сбежать? Только куда?
        - А что происходит? - спросил я, пытаясь растянуть и развязать узел, но все было тщетно - этот парень знал свое дело.
        Мой собеседник посмотрел на меня с усмешкой и произнес:
        - Дублин наш и Белфаст тоже.
        - Ура! - заорал я. - Да здравствует король Виктор Первый!
        - Если ты и правда наш, - сказал пятнистый, - то тебе бояться и в самом деле нечего, Пэдди. А сейчас иди и не оглядывайся.
        И тут вдруг произошло страшное. К этой компании подъехало несколько кавалеристов в серой форме, и один из них, присмотревшись ко мне, ехидно приветствовал меня:
        - Сержант Клич, если не ошибаюсь? Ба! Добрый день! Какая неожиданная встреча!
        Я обернулся. На меня смотрел тот самый янки-писатель, которого я тогда в Корке даже не побил как следует, а так, чуть-чуть… Вот и будь после этого добрым к людям!

23 (11) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ИРЛАНДИЯ, ДУБЛИН, ДУБЛИНСКИЙ ЗАМОК.
        ВИКТОР БРЮСОВ, БЕЗ ПЯТИ МИНУТ КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ
        И вот наконец свершилось. То, что восемь месяцев назад казалось абсолютной авантюрой, стало свершившимся фактом. Мы - то есть я и сопровождающие меня лица - степенно следуем верхами по кривым улочкам старой части Дублина в направлении замка. А местные жители, бросая в воздух чепчики, шляпы, береты и прочие картузы, приветствуют меня и одетых в зеленый «лесной» камуфляж ирландских королевских стрелков.
        На плече у каждого из них новейшая русская винтовка Мосина с откидным игольчатым штыком. Эти стрелки - не просто моя охрана, но и символ того, что свобода добывается с боем, но ничего не стоит, если добывший ее народ не хочет или не может ее защитить. А «мосинка», как мне кажется, займет свое законное место на новом ирландском гербе, как символ добытой свободы. Винтовка бойцам очень понравилась. Единственное, на что жаловались мои офицеры - так это на неудобный откидной штык, который невозможно использовать для хозяйственно-бытовых целей, в отличие от ножевого штыка винтовок Маузера, с которыми они начинали свое обучение. И штыковые схватки на этой войне можно было пересчитать по пальцам. Обычно наглов громили и доводили до полной деморализации частым и метким ружейным огнем еще до того, как они могли броситься в штыковую атаку.
        Кроме единообразно вооруженных и экипированных королевских войск, на улицах полно вооруженных людей в штатском, часть которых имеет при себе винчестеры и револьверы Кольта (это из нелегальных поставок фениям, якобы от американских спонсоров), а часть вооружена трофейными британскими винтовками Пибоди-Мартини и офицерскими револьверами. И все эти люди выражают мне бурное одобрение, крича во всю глотку: «Да здравствует король Виктор Первый!» Правда, до арабо-латиноамериканского выражения эмоций в виде беспорядочной пальбы в воздух дело все же не дошло. Не тот здесь менталитет. Эти люди, бойцы подпольной ирландской королевской армии - главная опора юного Ирландского королевства и они же - главная угроза его существованию.
        Опорой королевства эти люди являются потому, что сами по зову сердца взяли в руки оружие, чтобы защитить даже не саму свободу, а лишь надежду на ее получение. Без их помощи десант малочисленных королевских регулярных частей, скорее всего, не выдержал бы ударов британских войск. И молниеносная операция вылилась бы в затяжные боевые действия с участием российской, югоросской и, возможно, германской армии. Правда, надо отметить, что британские власти сами сделали все возможное для того, чтобы раздуть из тлеющих углей недовольства и молчаливого сопротивления яркое пламя ненависти ко всему английскому.
        Дело дошло до того, что меня радостно приветствуют даже местные протестанты, отнюдь не одобрявшие той кровавой вакханалии, которую развернуло тут британское армейское командование. Ведь некоторые из них пострадали от репрессий британских вояк. Надо сказать, что две трети приговоренных к смерти заключенных тюрьмы в Слайго были как раз высокопоставленными протестантами. При этом, насколько я понимаю, основаниями для их ареста являлись лишь необоснованные подозрения нескольких параноиков из-за того, что те недостаточно верноподданно приветствовали «решительность» британского командования в ходе подавления ирландского мятежа. Из исторических аналогий мне на ум приходят только безумие ежовских репрессий и действия гестапо после покушения на Гитлера. Хотя благодаря этим действиям британских властей ко мне сейчас лояльно большинство образованных людей Ирландии, вне зависимости от их национальной и конфессиональной принадлежности. Государство, господа и товарищи - это не король, не президент, и даже не парламент, который легитимизирует их действия. Государство - это бюрократическая машина, состоящая из
таких вот образованных людей. Когда власть, образованный класс и народ чувствуют свое единство и общность интересов, то это государство является здоровым, способным к быстрому и продолжительному поступательному развитию. Стоит из этой троицы выпасть одному элементу, тогда и возникает революционная ситуация.
        Впрочем, некоторые из этих образованных протестантов были с англичанами до самого конца, несмотря на всю кровь и грязь, связанную с правлением британцев. И именно они являются для меня сейчас самой большой головной болью. Те из них, кто непосредственно участвовал в репрессиях, получат свое на специальных судебных процессах, а их родственники будут депортированы из Ирландии. А вот что делать с теми, кто молчаливо поддерживал англичан и отказывал в поддержке и помощи тем членам семей арестованных по подозрению в мятеже, которых британское «правосудие» выкинуло из дома? Уже завтра эти люди приползут ко мне на брюхе и будут убеждать меня в том, что они всю жизнь были сторонниками независимости. Но пусть не стараются - прощения им не будет.
        С ними же связана и другая опасность для Ирландского королевства. У многих патриотов чешутся руки с процентами вернуть все кровавые долги и протестантам-лоялистам, и взятым в плен британским солдатам, и присланным из Лондона чиновникам. Короче, всем сразу, оптом и по верхней планке. Тогда машина репрессий развернется в противоположную сторону. Самозваные королевские трибуналы, образованные на основе ячеек фениев, будут вершить суд и расправу, причем достаточно будет лишь вписать в бланк обвинительного приговора фамилию подозреваемого. А потом осужденных поволокут на круглосуточно работающие на площадях гильотины. Нечто подобное мир уже видел во время якобинского террора Великой Французской революции.
        Таким образом, партизанская стихия, которой пропитаны иррегулярные части, представляет величайшую опасность для государства. Но это только с одной стороны. А с другой стороны, это пример самоорганизации народа и возможный ответ на повторную попытку оккупации Ирландии Британией. Не так-то просто решиться на вторжение, если знаешь, что тебя там ненавидят все, от стариков до младенцев, и в случае войны каждый боеспособный мужчина будет сражаться не на жизнь, а на смерть, и не важно, в составе ли регулярной армии, партизанских формирований или в полном одиночестве.
        Но вот извилистая, как змея, улица привела нас к воротам Дублинского замка. Каждый из встречающих меня горожан имеет в своей одежде какую-нибудь зеленую деталь, кто во что горазд. Если у нас на Первомай во времена моего детства все пятнали себя кумачом, то здесь такая же страсть к зеленому цвету, который для ирландцев является национальным символом. Я знаю, что эта традиция имеет очень давние корни, не зря же с древности Ирландию называли Зеленым островом. Да здравствует зеленый цвет, цвет лесного камуфляжа, наилучший цвет для доблестного ирландского воинства!
        Прямо в воротах, меж раскрытых створок, под охраной двух улыбающихся кубинских спецназовцев команданте Рагуленко на коленях стоит лорд-лейтенант Ирландии Джон Уинстон Спенсер-Черчилль, 7-й герцог Мальборо, дедушка того самого «британского борова», который обессмертил эту аристократическую британскую фамилию.
        Из-за пышных седых бакенбард лорд Мальборо, которому недавно исполнилось пятьдесят шесть лет, похож на страдающего от недоедания и облезлого британского льва, и, видимо, это сходство немало веселит собравшуюся публику. Желая показать товар лицом, спецназовцы отгоняют от бывшего представителя британской короны уличных мальчишек, которые норовят запустить в лорда-лейтенанта то огрызком яблока, то тухлым яйцом.
        Не знаю, какое влияние оказывал этот аристократ на развернувшуюся в Ирландии кровавую вакханалию, но считаю совершенно неправильным как отпустить его на все четыре стороны, так и принять участие в травле и унижениях пожилого человека. Мне предстоит дорога между Сциллой и Харибдой, я должен показать, что все отныне будет совершаться только в соответствии с законом. И в то же время я должен остаться в согласии с народом своей новой страны и его понятиями о справедливости. А справедливость требовала крови и этого старика, и многих других.
        Подойдя к коленопреклоненному дедушке «сэра Уинни», я поднял вверх руку, и гомонивший до этого народ умолк, будто ему выключили звук.
        - Дорогие мои ирландцы, - громко произнес я, - не хочу называть вас подданными, потому что завоевал вашу страну не для того, чтобы обложить ее данью, а для того, чтобы принести свободу вашему страдающему народу. Поэтому, друзья мои, и неважно, кто вы - католики или протестанты, ирландцы, шотландцы или даже англичане. Но если вы дети этой прекрасной зеленой земли, то вы все мои друзья. Только что вы завоевали себе свободу. Именно вы и никто другой.
        Но свобода немыслима без справедливости и закона. Справедливость же требует, чтобы закон был един для всех - для католика и протестанта, для ирландца и англичанина. Возможно, что этот человек виновен в ужасных преступлениях. Но справедливость требует, чтобы его вина была установлена судом, и суд же вынес ему свой справедливый приговор. Обещаю вам, что особый королевский трибунал, который будет судить все преступления, совершенные англичанами на ирландской земле, будет состоять не только из судей и прокуроров, назначаемых королем, то есть мной, но еще и из дюжины присяжных, которых вы выберете сами из своих рядов. И кроме того, каждый из вас, чьи семьи пострадали от грабежей, убийств и насилия англичан и их прислужников, сможет прийти в этот трибунал, где заявит о совершенных в отношении него и его близких преступлениях, чтобы ни одно из них не осталось безнаказанным. Отныне - да будет так!

23 (11) АПРЕЛЯ 1878. КОЛЛЕГИЯ ВСЕХ СВЯТЫХ, ДРОМ КОНРА, К СЕВЕРУ ОТ ДУБЛИНА.
        ПОЛ КАЛЛЕН, КАРДИНАЛ ИРЛАНДСКОЙ ЕПАРХИИ РИМСКОЙ КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ
        Патрик Моран, епископ Оссорский и приват-секретарь кардинала Ирландии Пола Каллена, постучался в дверь.
        - Ваше преосвященство, - торжественно произнес он, - к вам прибыл специальный нунций от его святейшества Камилло Масселла.
        Кардинал Пол Каллен оторвался от книги - секретарь заметил, что книга была написана на древнеирландском, в котором сам Моран был не слишком силен - и улыбнулся:
        - Хорошо, Патрик. Пусть синьор Масселла войдет.
        Через две минуты в кабинет вошел человек среднего роста в цивильной одежде и подошел под благословение кардинала. Пол Каллен перекрестил его, улыбнулся и сказал:
        - Камилло, я рад вас видеть. Помните, чем мы занимались в последний раз?
        - Конечно, ваше преосвященство, - ответил гость. - Вы обсуждали со мной проект доктрины о непогрешимости папы. Но в результате именно вашу первоначальную формулировку и принял Первый Ватиканский собор. А именно, что папа непогрешим, но только тогда, когда определяет учение Церкви о вере или нравственности и делает это ex cathedra, то есть как глава церкви.
        - Камилло, - улыбнулся кардинал Пол Каллен, - вы недооцениваете роль оппонента в таких дискуссиях. Именно после наших с вами разговоров я уверился в том, что формула именно в таком виде вполне приемлема, и что в ней нет больших противоречий. Так что я вам весьма благодарен. И рад вас видеть здесь, в Дром Конра. Хотя и в партикулярном платье.
        - Ваше преосвященство, - иезуит вернул улыбку кардиналу, - как вы знаете, священникам-иезуитам можно носить какую угодно одежду, лишь бы она была достаточно скромной. И мой маскарад не был лишним - всех нас тщательно осмотрели в Данлири.
        - Камилло, - удивленно спросил кардинал, - неужели порт Данлири открыт до сих пор?
        - Ваше преосвященство, - ответил иезуит, - новые власти открыли его только вчера ночью - до этого он был закрыт с самого начала попытки умиротворения Ирландии, и мы ждали у Данлири три дня. А сейчас они снова принимают любые пассажирские или грузовые корабли, кроме британских. И полагаю, что русским, югороссам и всем тем, кто на их стороне, не обязательно было знать, что на корабле - папский нунций. Или даже просто иезуит. Поэтому, кстати, его святейшество послал именно меня - ведь мы с вами знакомы, и вы не посчитаете меня самозванцем.
        Кардинал покачал головой.
        - Я полагаю, - произнес он, - что эти меры были связаны с задачей вашей миссии?
        - Именно так, ваше преосвященство, - кивнул иезуит, - Я хочу сообщить вам слова, обращенные к вам папой Львом XIII. Почему послание устное? Дело в том, что мой багаж досматривали весьма поверхностно, но ведь могло случиться и так, что письмо его святейшества могло быть обнаружено, что было бы нежелательно. То же самое и с шифрованным посланием. А памятью Бог меня не обидел.
        - Помню, как вы дословно цитировали пассаж за пассажем из работ теологов, - усмехнулся Пол Каллен.
        Иезуит кивнул и, застыв, словно античная статуя, торжественно произнес:
        - Его святейшество просил передать следующее: «Мой дорогой брат во Христе, кардинал Каллен! Присылаю вам свое апостольское благословение. Прошу вас не забывать о булле „К вящей славе Божьей“, изданной моим дорогим предшественником, его святейшеством папой Пием IX. В частности, прошу вас предписать всем ирландским клирикам ни в коей мере не участвовать в мятеже против законной власти, а также объявить своей пастве о вечном проклятии мятежникам. Тех же священнослужителей, или мирян, которые поддержат самозваного короля Виктора, немедленно лишать сана и выдавать их законным британским властям».
        Пол Каллен задумался, помолчал с минуту, после чего неожиданно спросил:
        - Господин нунций…
        Камилло с изумлением уставился на старого кардинала - тот еще ни разу не назвал его сообразно титулу. А Пол Каллен продолжал:
        - У вас и правда замечательная память, сочетающаяся с острым умом и глубокими познаниями в теологии. Итак, господин нунций, считаете ли вы, что сия булла имеет силу доктрины?
        - Она была издана святейшим папой ex cathedra, - ответил иезуит.
        - Здесь вы правы, - согласился кардинал Пол Каллен. - Но касается ли она веры либо нравственности?
        - Нет, ваше преосвященство, - папский нунций помрачнел, - напрямую не касается. Но там затрагиваются вопросы нравственности.
        - Но основной упор в послании делается не на нравственность, а на политику, - отпарировал кардинал Пол Каллен. - Именно поэтому я счел сию буллу частным мнением незабвенного Пия. Ведь я родился и вырос на этом острове и знаю, как англичане поступали с католиками; более того, мой отец был одним из первых за долгие годы, которым было позволено приобрести фамильное имение, отобранное у наших предков в далеком XVII веке только за то, что они не хотели переходить в мерзкую ересь Генриха VIII. То, что англичане делали с моим народом, сравнимо с тем, как римляне обращались с первыми христианами. И особенно это проявилось сейчас, когда множество людей казнили только за то, что они католики, а честных католичек - в том числе и невест Христовых, монахинь - насиловали те самые люди, которых сейчас нас призывают поддержать.
        - То есть вы отказываетесь подчиниться воле его святейшества? - с угрозой в голосе спросил иезуит.
        - Увы, это так, - развел руками кардинал Пол Каллен.
        - Ну что ж, ваше преосвященство, - с холодом в голосе произнес иезуит, который смог взять себя в руки после того, как вопреки заветам своего ордена не сумел скрыть свои эмоции, - в таком случае мне предписано сообщить вам, что вам даются двадцать четыре часа на раздумье. По истечении этого времени вы лишитесь сана и будете отлучены от святой церкви.
        - Камилло, - неожиданно спросил кардинал Пол Каллен, - а если бы вы не были нунцием, то как вы бы отнеслись к требованиям его святейшества?
        Масселла, потупив взор, сказал:
        - Ваше преосвященство, я, увы, не вправе выражать свое частное мнение в данной ситуации.
        - Ладно, - махнул рукой кардинал Пол Каллен, - ровно через двадцать четыре часа вы получите мой окончательный ответ. Скажите епископу Морану, чтобы он распорядился о том, чтобы вас разместили в одном из корпусов Коллегии. И попросите его зайти ко мне.
        Кардинал, вздохнув, поднялся. К его удивлению, нунций еще раз подошел под его благословение, так и не поднимая глаз, после чего торопливо вышел.
        Через пять минут в кабинет вошел Патрик, епископ Моран. Пол Каллен посмотрел на него и неожиданно спросил:
        - Патрик, помнишь, мы обсуждали разницу в доктрине православной и католической церквей?
        - Да, ваше преосвященство, помню, - ответил епископ Моран.
        Кардинал Пол Каллен внимательно посмотрел на своего секретаря и задумчиво произнес:
        - Я перечитал некоторые тома, написанные нашими святыми предшественниками - ирландскими монахами, жившими до завоевания Ирландии. Один из этих томов ты видел на моем столе, когда зашел, чтобы объявить о прибытии нунция. Так вот, между тем, во что верили они, и тем, во что верят сегодняшние православные, нет практически никакой разницы в доктрине, а есть только в обрядах. Кроме того, и наши священники были сплошь женатыми до того, как их заставили принять целибат в двенадцатом-тринадцатом веках.
        - Пол, - изумленно воскликнул епископ Моран, - не хотите ли вы сказать, что готовы перейти в православную веру?
        - Патрик, - перебил своего секретаря кардинал Пол Каллен, - у нас есть три варианта. Первый - согласиться на требования папы и поддержать англичан.
        - Значит, - вздохнул епископ Моран, - папа требует от нас встать на сторону нового императора Нерона.
        - Именно так, - подтвердил кардинал. - Второй - временно объявить о неподчинении Риму до тех пор, пока их политика не изменится.
        - И потерять тем самым свою легитимность в глазах всего мира, - сардонически усмехнулся епископ Моран.
        Пол Каллен продолжил:
        - Почти всего. Ну, и третий вариант - объявить о воссоединении с православной матерью-Церковью. Мы создадим свою, Ирландскую православную церковь, оставив почти все обряды такими, какие они есть сегодня, кроме тех двенадцати доктринных пунктов, по которым у нас разночтения. И попросим патриарха Константинопольского и Святейший Синод Русской Православной Церкви, а также патриархов других православных церквей признать нашу Церковь. Да, это дело не одного дня, но начинать нужно именно сегодня, сию минуту, чтобы объявить Камилло о нашем решении, когда все уже будет готово.
        Кардинал поднялся, подошел к секретеру и достал лежащую там папку, которую передал епископу.
        - Патрик, вот здесь мои записки. Я работал над ними с самого начала кровавой бани, устроенной нам англичанами - сразу после того, как мы переехали из Дублина в Дром Конра. Там набросок проекта и разъяснение изменений в доктрине. Да, и еще то - как именно мы введем институт женатых священников. Нас с тобой это напрямую не касается - Ирландская Православная Церковь, как и другие, - он подчеркнул «другие», - православные церкви, будет набирать архиереев из монашествующих.
        - Все понятно, ваше преосвященство. Через три часа представлю вам проект обращения к пастве на подпись. Я вас правильно понял, что некоторые детали можно проработать и позже?
        - Да, такие, как, например, реформа монастырей. Хотя там я всего лишь предлагаю вернуться к той системе, которая существовала в нашей стране во времена расцвета ирландского монашества. Я как раз собираюсь поработать над этим, пока ты будешь работать над окончательным вариантом.
        - Хорошо, ваше преосвященство, - ответил епископ Моран и, подойдя под благословение, вышел из кабинета кардинала.

24 АПРЕЛЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ЛОНДОН. БУКИНГЕМСКИЙ ДВОРЕЦ
        Прошло всего шесть дней с того рокового момента, когда те же люди сидели в этой же комнате и обсуждали ультиматум Континентального Альянса - чудовищного образования, состоящего из трех самых могущественных держав мира. Из собравшихся в этой комнате тогда отсутствовал лишь первый лорд Адмиралтейства. Британскому принцу-регенту, премьер-министру и архиепископу Кентерберийскому из-за позиции Парламента не удалось принять никакого решения по поводу сложившейся ситуации, в результате чего де-факто ультиматум был отвергнут и началась молниеносная Пятидневная Ирландская война, протекавшая в стремительном ритме, заданном югороссами.
        Даже небо было против Британии, ибо с него на королевских солдат и корабли, несущие «Юнион Джек», сыпались снаряды ужасной разрушительной силы, а стремительные остроклювые металлические птицы с красными звездами на крыльях стали символами этого Апокалипсиса. Потом флот ирландских повстанцев и их союзников американцев-южан подошел к западному побережью Ирландии и высадил десант. Британские солдаты, хуже вооруженные и лучше заметные в своих красных мундирах, бесславно гибли под бомбами и в ожесточенных схватках с хорошо оснащенными и обученными ирландскими регулярами и местными добровольцами-патриотами. Уцелевшим ничего другого не оставалось, как сдаться.
        Местное население восторженно приветствовало их, славя еще некоронованного короля Виктора Освободителя. Какое там сидение на штыках, о котором на прошлом совещании говорил принц-регент? Этого человека, выбившего с острова проклятых англичан, ирландцы (а особенно ирландки, узнавшие о том, что он еще не женат) готовы были носить на руках. Провозгласив государство равных прав для католиков и протестантов, а также для ирландцев, шотландцев и даже англичан, Виктор Освободитель завоевал симпатии даже у протестантской верхушки острова, давно уже не отделявшей себя от Англии. Правда, в последнем английские власти должны были винить лишь себя. Ведь узниками специальной тюрьмы в Слайго по большей части были именно высокопоставленные ирландцы-протестанты, не поддержавшие мятеж и облыжно обвиненные в его разжигании только ради того, чтобы конфисковать их имущество.
        И вот теперь все кончилось. Еще вчера телеграф разнес по миру победную весть об освобождении Дублина, после чего войну за освобождение Ирландии можно было считать законченной. Весь мир был от этой войны в шоке. Когда от одного стремительного удара, нанесенного в самое сердце, в одночасье рухнула одряхлевшая Османская империя, многие восприняли это как само собой разумеющееся. Но Британию никто не мог назвать одряхлевший империей, да и на ее землю со времен Вильгельма Завоевателя не ступало вражеское войско. Но стало ясно, что Британская империя потерпела поражение. Из британской короны выдернули бриллиант. Неважно, что Зеленый остров населяли такие же белые люди, как и англичане. Власть имущие в Лондоне считали ирландцев дикарями, ничем не отличающимися от африканских зулусов. И тут вот пришли какие-то югороссы, после чего все вдруг пошло прахом.
        - У нас еще есть моряки, но нет флота, - сказал принцу-регенту первый лорд Адмиралтейства. - В последнее время югороссы стали охотиться даже за шлюпами береговой охраны. Мы проиграли эту войну еще в ходе Пирейского инцидента, будь неладен этот адмирал Горнби, первым открывший огонь по русским и югоросским кораблям. У вашей великой матери, ваше королевское высочество, не хватило разума и осторожности остановиться и подумать о том, какого страшного зверя мы травим, выгоняя его из уютной берлоги…
        - Спасибо, сэр Уильям, - сдержанно произнес принц-регент, - но я не буду обсуждать решения моей матери - неважно, хорошими они были или плохими. Вся Британия знает, что Бог покарал их королеву, превратив остаток ее жизни в Бедлам. И теперь мы должны сделать так, чтобы эта кара не пала на всех нас. Ведь, насколько я знаю, в германских портах Северного моря собираются транспортные и рыбацкие корабли со всей Европы. Там уже появились войска Российской и Германской империй, готовые отправиться в Британию.
        - Да, это так, - подтвердил первый лорд Адмиралтейства, - и нам будет нечем отразить этот десант, которому даже не понадобится военный эскорт. Как я уже говорил, у Британии больше нет флота.
        Принц-регент хмыкнул и достал из внутреннего кармана камзола сложенный вчетверо лист хорошей бумаги.
        - Я получил письмо от моего друга императора Александра, - сказал он. - Царь предупреждает, что если мы немедленно не примем условия их ультиматума, то война с Континентальным Альянсом вступит во вторую фазу. Сто тысяч прусских гренадер и пятьдесят тысяч русских казаков высадятся в Британии с кораблей новой Великой Армады, и то, что творилось в предшествующие дни, покажется нам забавой. Русские займут Шотландию, где их готовы принять с распростертыми объятьями. А вот пруссаки, со всеми их малоаппетитными привычками, прославленными Мопассаном, займутся Англией и Уэльсом. При этом император Вильгельм уже вытребовал себе право в случае оккупации востребовать с нас контрибуцию, как некогда с побежденной Франции, не говоря уже об обычном грабеже. Нас поставили на колени, господа, если не хуже, и выбор у нас только между капитуляцией и оккупацией.
        - Выбора у нас нет, - вздохнул премьер Гладстон. - Парламент в настоящий момент недееспособен и не в состоянии принять условия ультиматума. Легче собрать на городской площади разбежавшихся по норам мышей, чем попрятавшихся по загородным поместьям и заграницам депутатов. И вообще, каждый день из Дувра отходят переполненные корабли. Все, у кого есть хоть немножечко средств для бегства за Канал, спешат воспользоваться этой возможностью, пока югороссы не перекрыли последнюю лазейку. Очевидно, не вы один получили подобное письмо с предупреждением. У нашей аристократии немало родственников на континенте и, в частности, в Германии. Крысы бегут из Британии - и чем дальше, тем их больше.
        - Должен добавить, - вступил в разговор архиепископ Кентерберийский, - что провалилась попытка надавить на ирландских мятежников с помощью авторитета их папы, настроенного против русских схизматиков. По имеющимся у меня сведениям, в ответ на угрозу интердикта за поддержку мятежников архиепископ Ирландский пригрозил увести свою церковь вместе с паствой и клиром под омофор русских ортодоксов, оставив папу в весьма дурацком положении. Ведь до завоевания Ирландии в XII веке англо-нормандскими войсками короля Генриха II местная церковь по всем своим обрядам и догматам была ортодоксальной и подчинялась Риму чисто формально.
        - Как и наша церковь до Вильгельма Завоевателя, - хмыкнул Гладстон, неплохо знавший историю Британии. - Но нам от этого факта сейчас ни холодно, ни жарко. Ирландия потеряна, и это даже не обсуждается. Вопрос состоит лишь в том, удастся ли нам сохранить все остальное.
        - Да, джентльмены, - согласился принц-регент, - вопрос о возвращении Ирландии уже не стоит. Сейчас нам надо решить, каким образом при недееспособном Парламенте мы сможем принять ультиматум Континентального Альянса, и тем самым остановить германскую армию, уже готовую к вторжению?
        - Тогда, сир, - произнес Гладстон, - поскольку нынешняя политическая система полностью обанкротилась и более не способна нести бремя ответственности за судьбу и благополучие страны, именно вы - разумеется, временно - должны взять в свои руки всю полноту государственной власти и ответственности за принятые решения.
        - Вы предлагаете мне совершить государственный переворот? - с иронией спросил принц-регент.
        - Ваше королевское высочество, - Гладстон пристально посмотрел на своего собеседника, - я предлагаю вам воспользоваться вашими полномочиями, предоставленными монарху как раз для такого случая, когда Парламент становится бессильным. Потом, когда все кончится и будет избран новый состав депутатов, по уже новым законам вы сдадите ему обратно временно взятые на себя полномочия.
        - Королевский флот, сир - по крайней мере, то, что от него осталось, - быстро произнес первый лорд Адмиралтейства, - поддержит все меры, предпринятые для наведения порядка и восстановления управления страной. Если вы прикажете, то уже сегодня вечером первые сводные морские роты будут в вашем распоряжении.
        - Хорошо, джентльмены, - вздохнул Альберт-Эдуард, - Господь свидетель - я этого не хотел. Но мне придется с вами согласиться. Дальнейшее развитие событий при параличе власти грозит непредсказуемыми последствиями, и поэтому я возьму на себя все необходимые полномочия. При этом вы все, разумеется, останетесь на своих постах и вместе со мной будете работать над преодолением этого кризиса. Ирландия потеряна, Шотландия вот-вот тоже выйдет из-под контроля. Надо пытаться сохранить то, что у нас осталось - контроль над самыми ценными нашими колониями: Канадой, Индией и Австралией, пока к ним не протянулись чужие руки. Поэтому задача восстановления флота, самого современного и мощного, станет для нас первоочередной после заключения мира.
        Принц-регент посмотрел на первого лорда Адмиралтейства.
        - Сэр Уильям, - сказал он, - я жду от вас четкую и ясную программу: какие военные корабли, в каком количестве и в какие сроки мы будем строить, чтобы вернуть Британии хотя бы часть ее морского могущества. Эти корабли за минимальные деньги должны дать нам максимум морской мощи. Поскольку у нас еще есть заводы, кораблестроительные верфи, хорошие инженеры и квалифицированные рабочие, то наше поражение еще не окончательно, и мы еще поборемся. На этом всё, джентльмены, я вас больше не задерживаю.

26 (14) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА. 10:20.
        ГАТЧИНСКИЙ ДВОРЕЦ КАБИНЕТ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА III
        Через приоткрытое окно в кабинет государя залетали порывы свежего весеннего ветра, приносившие с собой острые запахи первой зелени, вскопанных клумб, в которые садовники высаживали цветочную рассаду, и щебет прилетевших с юга птах, радующихся возвращению домой. Император, глядя на все это весеннее великолепие за окном, находился в расслабленно-благодушном настроении. Помимо запахов весны, щебета птиц и суеты садовников, причиной этого благодушия «русского медведя» было известие о том, что его супруга, милая Минни, снова непраздна и носит под сердцем еще одно дитя в дополнение к уже имеющимся трем императорским отпрыскам: десятилетнему Николаю, семилетнему Георгию и трехлетней Ксении.

«Родится мальчик, - решил счастливый отец, - назовем Мишкой, а если девчонка, то Ольгой. А может, вообще, дабы чего не вышло, отправить жену в Крым на лето вместе с детьми и самому тоже махнуть вместе с ними, так сказать, для укрепления организмов. И Константинополь там тоже недалеко, можно будет часть времени проводить в Ливадии, часть - у адмирала Ларионова…»
        Сразу после этого мысли императора скакнули на текущие дела. А их на юге скопилось немало. По словам министра внутренних дел Александра Тимашева, с тех пор, как вместо зловредных османов в Проливах обосновалась единоверная и братская Югороссиия, юг России вообще и Одесса в частности начали кипеть невиданной деловой активностью. Туда, к широко распахнувшимся воротам в мир, стекались не только российские капиталы, большей частью еврейского и старообрядческого происхождения, но и германские, французские и даже американские деньги.
        Всего один югоросский торговый корабль «Колхида» в миллион пудов с четвертью грузоподъемности, челноком снующий между Одессой, Константинополем, Гаваной и Галвестоном, по оборачиваемости заменял собой целый торговый флот. А потому требовал для наполнения своих трюмов товаров, а не только мешков с зерном. Поскольку и югороссы, и сам Александр III благоприятствовали российской промышленности и торговле, в Одессе, Николаеве, Херсоне как грибы после дождя начали возникать обувные, мукомольные, бакалейные, ткацкие, швейные и прочие предприятия, которые югороссы называют легкой промышленностью.
        Но это было далеко не всё. В Цемесской бухте один за другим строились цементные заводы и рос торговый порт, а сразу в нескольких местах Донецко-Криворожского рудно-угольного бассейна вот-вот должны были открыться железнорудные и угольные шахты, там прокладывались железнодорожные пути, ранее неприметные хутора на глазах вырастали в большие города, по самым современным технологиям строились огромные сталеплавильные заводы.
        Император закрутил гайки и вкладывал все свободные деньги в русско-германское совместное предприятие, где, с одной стороны, участниками были Управление государственных имуществ и Министерство уделов - то есть российская казна и его, императорский, личный кошелек, а с другой стороны - Югороссия и такие воротилы германского стального бизнеса, как Тиссен и Крупп. Бывшее Дикое поле, до того тихое и патриархальное, теперь должно зарычать голосом сотен металлоделательных, обрабатывающих, машиностроительных, паровозных заводов.
        И все это, как квашня в кадке, перло вверх со страшной силой, рассчитывая заместить тот дефицит металла, который случился на мировых рынках после того, как с них с треском была выбита Англия. Но и это было далеко не всё. Югороссы показали политикам и деловым людям будущее, и это будущее требовало стали, стали, и еще раз стали. Стальные корабли, стальные усиленные рельсы для железных дорог, по которым пойдут тяжелые поезда, стальные мосты через реки, стальные башни для передачи электричества, сборные заводские цеха из стального проката, и даже жилые дома и государственные здания на стальном каркасе в несколько десятков этажей, позволяющие экономить выделяемую под застройку землю, такую дорогую в крупных городах. Император видел фотографии этих, так называемых небоскребов будущего, и обозвал их неприличным словом, что не мешало ему признавать их полезными где-нибудь подальше от трех российских столиц: в Чикаго, Гамбурге или хоть в Константинополе… А у России жизненного пространства много и нет смысла тесниться так, будто русскому человеку уже негде ноги поставить и голову преклонить.
        Кроме всего прочего, сталь - это оружие, а следовательно, безопасность государства. Чем больше производится отборной, высокосортной стали, тем спокойней может спать и император, и его народ. Так что на юг ехать надо непременно, и увидеть все собственными глазами, не поручая дела министрам. Ну, а дальнейшие решения принимать уже на месте. Новая Россия, поднимающаяся на месте немного сонной и патриархальной страны его отца, виделась Александру III могучим мускулистым великаном, готовым кого угодно скрутить в бараний рог.
        Но безопасность государства могла быть достигнута разными путями. Например, через расчленение старого врага, вроде Британии, тем более что этот враг сам мечтал расчленить Россию. А положение Британии было бедственным. Неразумная политика Парламента, этого безответственного сборища говорунов, в отношении к Ирландии и ее народу привела не только к возрастанию неприятия ирландцами британского владычества, но и к целенаправленным действиям, сперва одной только Югороссии, а потом и Российской, а также Германской империй, для того чтобы прекратить развязанное британскими властями истребление ирландцев.
        Когда ультиматум Континентального Альянса был де-факто отвергнут, то Югороссия начала военную операцию по сносу еще одной древней империи Европы, всеми силами помогая высадившейся на Родине регулярной армии повстанцев. До югороссов Россия ирландских фениев не поддерживала, так как те были в основном республиканцами. А русские цари не желали связываться с новоявленными Робеспьерами. Не комильфо, да и вообще, зачем менять власть одного парламента на власть другого? Такие же мелкие говоруны, как и раньше, будут решать свои мелкие проблемы, а о народе господа депутаты вспоминают только во время предвыборной кампании.
        Монарх, даже если его права на престол крайне призрачны, это совсем другое дело. Он человек ответственный и передающий эту ответственность своим детям и внукам, поэтому с ним можно иметь дело, особенно если этот монарх абсолютный, не прячущийся за спины своего парламента. И вот настал тот момент, когда искомое свершилось. Ирландия полностью отвоевана, а британские войска на ее территории были или пленены, или уничтожены, после чего претендент на ирландский престол под восторженные крики народа торжественно въехал в свою столицу.
        Кроме того, недавно к Александру III поступило сообщение, что в Лондоне произошел военный переворот, отстранивший от власти обанкротившийся Парламент, депутатов которого оказалось невозможно даже собрать. Власть в стране перешла к принцу-регенту Альберту-Эдуарду, который принял все пункты предъявленного Континентальным Альянсом ультиматума и согласился на мирные переговоры. Британия была повержена и запросила пощады. Император прекрасно понимал, что его личные дружеские чувства к нынешнему регенту Британской империи не имеют никакого отношения к государственным интересам, хотя и добивать Британию он не собирался. Прав был адмирал Ларионов, сказавший, что ей пойдет на пользу стать самой обыкновенной европейской страной вроде Дании или Голландии - живут же люди и не умирают. А посему…
        Вызвав к себе своего неизменного друга и адъютанта Сергея Шереметьева, император передал ему две записки. В одной записке он предписывал министру иностранных дел графу Николаю Павловичу Игнатьеву немедленно приступить ко всем необходимым действиям для того, чтобы Российская империя смогла официально признать Ирландское королевство и установить с ним дипломатические отношения. Неважно, является ли потомком Эдуарда Брюса ее нынешний король или нет - он проявил истинно «монархические» качества, необходимые, чтобы его признали таковым. Судя по всему, у Ирландии будет хороший король.
        Вторая записка предписывала Шереметьеву отправить телеграмму харьковскому губернатору Кропоткину с приглашением в Петербург вместе с дочерью Александрой. Пора позаботиться о том, чтобы у Ирландии был не только правильный король, но и правильная королева. А если к тому же эти двое действительно любят друг друга, то совет им да любовь.
        ЗАГОЛОВКИ МИРОВЫХ СМИ:

«Таймс» (Англия): «Британия проявила милосердие! Ирландцам дан шанс стать цивилизованной нацией!»

«Чикаго трибьюн» (США): «Был один - стало два! В Соединенном Королевстве появилось два короля!»

«Фигаро» (Франция): «Британия выбирает мир! Принц-регент пожертвовал своей властью над Ирландией ради спокойствия в Европе!»

«Винер Цейтнунг» (Австро-Венгрия): «Подлый шантаж! Россия и Германия под угрозой войны отобрали у Британии Ирландию!»

«Берлинер тагесблат» (Германия): «Справедливость восторжествовала! Несчастных ирландцев больше не будут убивать!»

«Юланд Постен» (Дания): «Славная реставрация! Королевская власть в Британии снова стала реальной!»

«Московские ведомости» (Россия): «Король и свобода! Британия приняла ультиматум Континентального Альянса!»

26 (14) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА.
        РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. ХАРЬКОВ.
        ВОЗНЕСЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ, ДОМ ГУБЕРНАТОРА.
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ КРОПОТКИН
        Позавчера, вернувшись из Дворянского собрания, я почувствовал, что немного простыл. Хотя весеннее солнце днем уже довольно чувствительно припекало, апрель все же напоминал о себе холодными ветрами. Я позабыл об этом и был наказан.
        Правда, болезнь моя проистекала довольно легко и, подлечившись домашними средствами, я уже почувствовал себя настолько хорошо, что решил завтра отправиться в свою резиденцию, чтобы заняться текущими делами. А пока же я предавался блаженному ничегонеделанию, валялся на мягком диване и слушал веселое щебетание моей любимой дочери. Сашенька внимательно следила за всем, что происходило нынче в мире, и особенно за ирландскими делами. Ведь ее любимый сумел высадиться в Ирландии, занимает со своим войском один город за другим и вот-вот объявит себя королем этой страны. Виктор I Брюс - а что, звучит!
        Моя милая девочка мечтала о том, что Виктор, сев на ирландский трон, немедленно призовет ее к себе и объявит своей королевой. Я не стал огорчать Сашеньку, объяснив ей, что он ей даже пока еще не жених - ведь она с ним еще не была обручена. А вдруг, став королем, Виктор захочет жениться не на дочери русского генерала, а на какой-нибудь европейской принцессе. Вон, в той же Германии их пруд пруди. Хотя…
        Ведь мы, Кропоткины, не за печкой найдены, и не лаптем щи хлебали. Все же мы - Рюриковичи, потомки удельных князей Смоленских. Предок нашего рода, князь Рюрик Ростиславич, даже в Киеве правил. И мы знатнее и старше многих германских герцогов, чья родословная, если говорить откровенно, часто восходит к рыцарям - разбойникам с большой дороги.
        Конечно, я не стал об этом говорить Сашеньке. Пусть все идет своим чередом. К тому же я был уверен, что Виктор - порядочный молодой человек, и он вряд ли обманет мою дочь. Я был ему весьма благодарен за то, что он в Париже спас Сашеньку от бесчестия, а может быть, и от смерти. Она долго молчала и не рассказывала о том, что с ней случилось во время ее путешествия по Европе. Но, наконец, она не выдержала, и я узнал от нее ужасные подробности того происшествия.
        Виктор показал себя настоящим мужчиной - он не побоялся вступить в схватку с вооруженными парижскими апашами. А ведь мне доводилось слышать от знающих людей о том, кто они такие и чем занимаются. А если Виктор и убил кого-то из них, так в том ничего плохого я не вижу. Все равно эти мерзавцы закончили бы свои дни на каторге в Кайенне или на гильотине.
        Наконец, Сашеньке надоело болтать со мной, и она ушла к себе, чтобы посидеть у окна и помечтать о своем рыцаре, завоевывающим мечом и копьем ирландскую корону. А я решил полистать свежие газеты, которые сегодня утром доставил с почтамта мой адъютант. Посмотрим: «Ладно за морем иль худо? И какое в свете чудо?»
        Новости были одна удивительней другой. Мой будущий зять - я все же надеюсь, что Виктор станет супругом моей Сашеньки - с триумфом въехал в Дублин и объявил себя королем Ирландии. Вот так вот! И нового монарха уже признали русский и германский императоры. Похоже, что мечты моей милой девочки сбудутся. Королева Александра! И внуки мои станут принцами, а потом - и королями! Просто голова кругом идет!
        Я уже хотел было приказать слуге позвать дочь, чтобы сообщить радостную для нее весть, как в гостиную вошел мой адъютант. В руках он держал какую-то бумагу.
        - Ваше превосходительство, - сказал он, - только что на ваше имя пришла правительственная телеграмма, подписанная самим государем. Вот, прочтите.
        И он протянул мне послание самодержца. Я развернул бланк телеграммы, внимательно прочитал то, что в ней было написано, и понял, что мне предстоит в самое ближайшее время отправиться в столицу. Государь желал, чтобы я приехал в Санкт-Петербург, и не один, а с дочерью.
        По тону телеграммы я понял, что государь настроен в отношении меня благожелательно. Скорее всего, речь в Петербурге пойдет об ирландских делах и о возможном сватовстве новоявленного короля Виктора I к моей Сашеньке.
        Я тяжело вздохнул. Умом понимая, что Сашенька рано или поздно покинет отчий дом и, выйдя замуж, создаст свою семью, я все же не хотел отпускать ее. Видит Бог - я не хотел, чтобы моя дочь осталась старой девой. Но в то же время я не хотел расставаться со своей любимицей. Конечно, я останусь не один - у меня есть жена и пятилетний сын, но без Сашеньки мне будет очень трудно и одиноко…
        Моя красавица буквально ворвалась в гостиную. Она была взволнована и напугана.
        - Папа! - вскричала она. - Что-нибудь случилось с Виктором?! Папа, скажи мне правду - только не молчи!
        - Да нет, детка, - успокоил я ее, - с Виктором твоим все в порядке. Во главе своих победоносных войск он вошел в Дублин и провозгласил себя королем Ирландии. Народ с восторгом встретил его, а наш государь и германский император объявили о том, что признают выбор ирландцев и считают короля Виктора I Брюса законным монархом, потомком древних королей Ирландии.
        - Слава богу! - воскликнула Сашенька, и ее побледневшие щеки снова порозовели. - Я верила, что Виктор сумеет освободить бедных ирландцев от гнета противных англичан. Ведь ты, папа, читал - что эти люди, смеющие называть себя «джентльменами», устроили в Корке? Они хуже дикарей-каннибалов южных морей. Те хоть не считают себя представителями цивилизованного мира и не учат жить остальные народы.
        - Сашенька, - сказал я, - завтра или послезавтра мы должны с тобой отправиться в Петербург. - Я получил телеграмму от государя, в которой он просит, чтобы я и ты, не мешкая, выехали бы в столицу. Он желает встретиться с нами, чтобы обсудить вещи, которые касаются как нас лично, так и интересов России. Я полагаю, что речь пойдет о сватовстве короля Ирландии к тебе, Сашенька. Ведь семейные дела коронованных особ для мировой политики порой имеют очень важное значение. А Виктор теперь не просто человек, который любит тебя, но и монарх, чьи личные интересы не должны вступать в противоречия с интересами его государства. Но, как мне кажется, государь будет рад, если ты согласишься выйти замуж за Виктора. Ведь Россия с самого начала поддержала борьбу ирландцев против англичан. Тем более что ты сама говорила, что Виктор - югоросс. А Югороссия - союзница России. Значит, Ирландия, во главе которой стоит человек, относящийся с симпатией к нашей стране, тоже будет союзна России.
        - Я все понимаю, папа, - воскликнула Сашенька, - только и ты пойми меня - я полюбила Виктора еще тогда, когда он и не мечтал стать королем Ирландии. И если бы он оставался просто югоросским морским офицером, я все равно бы на коленях просила бы твоего согласия стать его женой. Мне он дорог сам по себе, а не сидящий на троне в королевской мантии.
        - Ну, вот и отлично, - я прокашлялся - простуда еще не до конца ушла, - значит, послезавтра утром мы с тобой отправимся в Петербург. Думаю, что оттуда ты отбудешь со всеми почестями, положенными королевской невесте, в Ирландию. Так что, ваше будущее величество, - я шутливо поклонился Сашеньке, - начинай собирать то, что тебе понадобится в дороге. А в Петербурге для тебя, наверное, уже готовят гардероб, который должен соответствовать твоему будущему статусу королевской невесты.
        - Хорошо, папа, - Сашенька замолчала, а потом, неожиданно для меня, расплакалась. - Папа, папочка, неужели я больше сюда не вернусь? Мне было так хорошо здесь, в нашем уютном доме… Я понимаю, папа, что скоро увижу своего любимого, но мне так жаль расставаться с теми, к кому я привыкла, и кого, возможно, я больше не увижу никогда.
        Потом Сашенька успокоилась, вытерла слезы и, поцеловав меня в щеку, отправилась к себе…

30 (18) АПРЕЛЯ 1878 ГОДА.
        ДУБЛИН.
        КАТРИОНА МАК-ГРЕГОР
        Последний месяц моей жизни был отмечен самыми удивительными приключениями, какие только можно было придумать. Нет, не так! Даже мистер Жюль Верн, с которым я теперь тоже знакома лично, за всю свою успешную писательскую карьеру не смог написать ничего столь же головокружительно завлекательного. Но давайте я расскажу все по порядку.
        Из Дублина югороссы вывезли меня не на рыбацком баркасе или шхуне контрабандистов, как я первоначально предполагала, а на огромном подводном корабле югороссов, подобном «Наутилусу», придуманному французским сочинителем Жюль Верном для капитана Немо в романе «Двадцать тысяч лье под водой». В укромной бухте я и еще несколько человек из числа тех, кому было нежелательно оставаться в Ирландии, сели в надутую воздухом черную гуттаперчевую шлюпку с подвесным мотором, которая и доставила нас на борт этого удивительного корабля. В основном это были такие же, как я, родственники высокопоставленных ирландцев, заключенных в тюрьме Слайго, и еще какие-то непонятные люди.
        Место нашего отправления охраняли бойцы (именно это слово употребляют югороссы) капитан-лейтенанта Федорцова и мистер Айвен со своими головорезами. Защита была более чем достаточная. Думаю, что если бы нас обнаружила полиция или британские солдаты, то лежать бы им уже давно на морском дне с карманами, набитыми камнями. Мистер Айвен, этот ужасный головорез, так расчувствовался, что на прощание перекрестил меня и сказал: «Храни Господь вашу душу, мисс Катриона, как я сохранил ваше тело от виселицы». Конечно, мне было приятно услышать благословение, пусть и из уст паписта, Бог-то у нас у всех один, но этот человек слишком вольно обращался с именем Господним, сравнивая себя с всеблагим и всепрощающим Иисусом Христом. Я подумала и не стала ему ничего говорить, ведь все же этот человек имел добрые намерения, и есть надежда, что он когда-нибудь исправится и бросит это свое ужасное ремесло.
        Мы прибыли на подводный корабль югороссов, который так же, как и «Наутилус», не нуждался для движения ни в угле, ни в каком-либо еще топливе, и точно так же мог, ни разу не всплыв, обогнуть по кругу земной шар. Командир этого чудесного корабля, капитан 1-го ранга Владимир Верещагин, отнюдь не был похож на ужасного мизантропа, которым изобразил своего капитана Немо мистер Жюль Верн. Обычный джентльмен, немного замкнутый и неразговорчивый, с печатью отстраненности на лице, он был так любезен, что, как только его подводный корабль вышел из Ирландского моря и лег на курс по направлению к Гибралтару, провел для меня и еще нескольких столь же высокопоставленных пассажиров специальную экскурсию.
        Я - образованная девушка с широким кругозором, но и я не поняла больше половины из его объяснений. Что тут говорить об остальных. Но я теперь уверена в том, что наше подводное плавание абсолютно безопасно и мы прибудем к месту назначения быстро и с комфортом.
        Конечно, мне бы хотелось, чтобы этот чудесный подводный корабль, как и обещал капитан-лейтенант Федорцов, отвез меня туда, где находится мой жених. Но, как объяснил мне мистер Верещагин, это было нежелательно потому, что как раз в тот момент все они готовились погрузиться на корабли и отправиться освобождать нашу несчастную Ирландию. Если раньше я вполне лояльно относилась к владычеству над нашим островом британской короны, считая, что так захотел Бог, то теперь, после всех тех ужасов, что прокатились по нашей земле по милости английского парламента, я ненавидела красномундирных вояк не меньше, чем крыс, вызывающих омерзение одним своим видом.
        Помнится, я очень много молилась. Во-первых, во здравие моего отца, находившегося в тот момент в британской тюрьме, а, во-вторых, о том, чтобы мой жених и его товарищи поубивали бы всех этих гадских англичан, а сами бы остались при этом невредимы. Конечно, больше всего я думала о милом Джиме - ведь у остальных его товарищей есть свои жены, невесты и подруги, которые просто обязаны молиться о своих любимых.
        Джим - когда я произносила про себя это имя, то у меня на душе сразу становилось тепло и приятно. Ведь он не забыл про меня и настоял, чтобы югоросская разведка, о могуществе которой британские газеты писали каждый день, позаботилась бы обо мне, если что-нибудь случится с моим благородным отцом. Наверное, это было непросто, но Джим это сделал, и я была спасена[6 - Катриона ошибается. Такие действия входили в программу по созданию благоприятного имиджа Югороссии и Российской империи в глазах той части ирландской элиты, которая переживет Освобождение и продолжит дальше служить уже независимому ирландскому государству. В этом смысле британская Фемида, устроившая чистки в верхах, сработала в пользу Югороссии, произведя огромный сдвиг в сознании той высокопоставленной части населения Ирландии, которая раньше была опорой британского правления.].
        В Гибралтаре мы все пересели на югоросский пароход, который назывался «Перекоп», и уже через два дня были в Константинополе. Этот город, особенно его греческие предместья, полностью одетые в цветущую кипень садов, очаровали не только меня, но и всех моих попутчиков. Вспоминая рассказы Сэма об этом городе, я постоянно убеждалась в том, что он стал еще краше за то время, которое прошло с момента посещения его мистером Клеменсом.
        А ведь во времена турецкого владычества это была большая помойка. Первое, что сделали югороссы, захватив этот город - они частью истребили, частью прогнали наполняющих его бездельников, бродяг и преступников. Те турки, которые остались жить в Константинополе, исключительно вежливые и воспитанные люди, колоритные, как персонажи из сказок «Тысячи и одной ночи». Например, мистер Али, который держал маленькую кофейню прямо напротив гостиницы, в которой меня поселили. Заходя к нему выпить утренний кофе, я чувствовала себя не посетительницей ресторана, а просто по-соседски забежавшей в гости к старому знакомому.
        Поскольку ни у кого из тех, кто подобно мне бежал из Ирландии, при себе не было никаких денег, в Константинополе нам выдали документы, удостоверяющие, что мы являемся гостями адмирала Ларионова. Поэтому мы сами не платили ни за что - все наши счета отправлялись для оплаты во дворец Долмабахче, в ведомство канцлера Тамбовцева. Люди из того же ведомства объяснили нам - какие в Константинополе цены, а потом каждую неделю выдавали по три рубля на мелкие радости жизни, которые было неудобно оформлять счетами.
        Я, девушка, воспитанная в протестантских традициях, а, следовательно, бережливая и экономная, сперва стеснялась пользоваться предоставленными возможностями и ела только то, что давали нам в ресторане при гостинице. Но потом молодой человек из ведомства канцлера Тамбовцева объяснил мне, что я зря себя стесняю - ведь проживание в Константинополе на условиях «все включено» является всего лишь малой компенсацией за тот ужас, который я перенесла по милости англичан. И хоть после того разговора я и не стала особо расточительной, но на милые мелочи, которые отличали Константинополь от ирландских городов, я тратила деньги уже без особого стеснения. И, в первую очередь, я стала пить по утрам сваренный Али крепкий кофе по-турецки.
        В Константинополе я познакомилась со многими интересными людьми: с Жюлем Верном, который снимал у греческой семьи чистенький загородный домик с видом на море и работал над одной из своих новых книг, со знакомым Сэма Клеменса, американским поэтом и дипломатом Джорджем Генри Бокером, с канцлером Югороссии Тамбовцевым. Канцлер был так любезен, что пригласил нас, ирландских беглецов, на званый обед, на котором выразил уверенность в том, что наша родина вскоре станет свободной. А уже через два дня мы наблюдали, как флот Югороссии во всем своем грозном величии выступил на войну с Британией.
        Все было бы хорошо, но меня беспокоила мысль о моем отце, который в тот момент находился в английской тюрьме, и страх за Джима, которого гадкие англичане могут убить в боях за освобождение Ирландии. Но когда я увидела, какая мощь отправилась к ним на выручку, у меня немного отлегло от сердца. Жить Англии оставалось совсем немного, и это время будет для нее по-настоящему ужасным. Потом как-то утром, когда я шла пить свой утренний кофе к Али, ко мне подошел молодой человек из ведомства канцлера Тамбовцева и тихо сказал:
        - Мисс Катриона, только не волнуйтесь. Сегодня утром наши специальные войска взяли штурмом тюрьму в Слайго. Ваш отец жив, здоров и находится в полной безопасности.
        После слов этого молодого человека, так и оставшегося для меня безымянным, с моей души упал не просто камень, а целая гранитная плита. Поэтому каждый последующий день в Константинополе был для меня праздником. Оставалось еще беспокойство за Джима, но он был взрослый мужчина, у него были оружие и товарищи и, как заверили меня мои новые константинопольские знакомые, риск погибнуть на этой войне был для него минимальным. Вскоре я в этом убедилась, читая в газетах о том, как армия короля Виктора и их американские союзники, неудержимо победоносные, продвигались от города к городу, освобождая нашу милую Ирландию от этих негодных англичан.
        И вот настал момент, когда король Виктор I Брюс торжественно въехал в ликующий Дублин, а уже на следующий день нам объявили, что нам пора возвращаться на родину, которая теперь свободна от английского гнета. Но наше отправление в обратный путь проходило по более длинному пути, потому что «Перекоп» поплыл не напрямую из Константинополя в Дублин, а попутно зашел еще в Афины, Остию и Кадис, для того, чтобы взять на борт дипломатов дружественных Югороссии стран, решивших открыть в Ирландии свои посольства. Среди этих послов был даже посол Ангорского эмирата Саид-бей, заранее приехавший в Константинополь и дожидавшийся оказии на отправление к своему новому месту службы. Кому, как не туркам, знать, как быстро все кончается, когда за дело берутся югороссы.
        И вот наш корабль подходит к причалу Дублинского порта, и в не такой уж и густой толпе встречающих я вижу своего любимого папу и моего милого Джима. Два самых дорогих человека живы, здоровы и ждут меня. Что еще надо девушке для полного счастья?
        Часть 4
        Манифест очевидной судьбы

1 МАЯ (19 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА.
        ВАШИНГТОН, БЕЛЫЙ ДОМ, КРАСНАЯ КОМНАТА.
        ПРЕЗИДЕНТ РУТЕРФОРД БИРЧАРД ХЕЙС И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕКРЕТАРЬ УИЛЛИАМ МАКСВЕЛЛ ЭВЕРТС
        У президента Североамериканских Соединенных Штатов сильно болела голова. Такое происходило не так уж и редко при резкой перемене погоды. И если вчера было 80 градусов по Фаренгейту[7 - Примерно +27 градусов Цельсия.] и солнечно, то сегодня температура упала до 62 градусов[8 - Чуть более +18 градусов.], стало ветрено и дождливо. Где-то подспудно Хейсу захотелось выпить, и лучше всего виски - может, тогда бы ему полегчало. Но этим он практически не занимался с момента женитьбы на Люси Уэбб четверть века назад. Его жена считала алкоголь самым страшным грехом и не только запретила его в Президентском дворце, но и не раз, и не два громогласно заявляла, что неплохо бы криминализировать его производство и потребление во всех Североамериканских Соединенных Штатах[9 - Мы, жители XXI века, хорошо знаем, к чему Америку привели протестантские морализаторы, почти на четырнадцать лет бросившие страну в объятия «сухого закона» и алкогольной мафии. Либеральные деятели, являющиеся главными сторонниками таких мер, никак не могут понять, что чем больше запретов, тем больше людей, наживающихся на их нарушении. Было
бы забавно помочь этим людям и бросить САСШ в этот ад на сорок лет раньше. Но большее поглощает меньшее, и что такой «сухой закон» и мафия по сравнению со вторым изданием Гражданской войны, к которому уже была приговорена Америка.].

«Так и приходится мучиться… Лишь бы никто не пришел», - подумал президент, сжимая раскалывающуюся голову. И, как в насмешку, раздался робкий стук в дверь.
        - Да, - страдальчески простонал Хейс.
        Дверь приоткрылась, и в ее проеме осторожно показалась черная рожа дворецкого Уилта с заискивающей улыбкой на ней.
        - Сэр, - сказал дворецкий, - господин государственный секретарь просит вас принять по срочному делу.
        - Скажи ему, пусть придет попозже, - ответил президент, не отрывая рук от своей больной головы.
        - Мистер президент, - растерянно проблеял дворецкий, - я пробовал ему это объяснить, но мистер Эвертс говорит, что дело государственной важности и не терпит отлагательства.
        - Ну ладно, - простонал президент, - пусть заходит.
        Госсекретарь Эвертс, одетый, по своему обыкновению, в строгий черный костюм с черным же галстуком, чуть поклонился президенту и покаянным тоном произнес:
        - Мистер президент, я не хотел вас тревожить, но обстоятельства…
        - Пожалуйста, говорите по существу, Уиллиам, - прервал его президент, - мне и так плохо, чтобы выслушивать от вас длинные преамбулы.
        - Мистер президент, - со вздохом сказал Эвертс, - ко мне только что приходил сенатор Хоар…
        - Ваш кузен, если я не ошибаюсь? - вяло поинтересовался президент Хейс.
        - Да, мистер президент, - ответил Эвертс, - он мой двоюродный брат, хотя, как вы знаете, мы не очень-то с ним и ладим…
        Хейс подумал про себя, что, может быть, кузены и не ладят между собой, но вряд ли Эвертс посмел бы нарушить его покой ради абы кого. А ради родственничка - пожалуйста.
        А Эвертс тем временем продолжал:
        - Мистер президент, сенатор выразил свое удивление, что мы до сих пор не сделали того, что вы ему обещали за поддержку договора с Россией и Югороссией.
        - И что же это я ему обещал? - простонал Хейс. - Мистер Эвартс, у меня чудовищно болит голова, так что изъясняйтесь, пожалуйста, попонятнее.
        - Вы пообещали, - пояснил Эвертс, - что как только Британская империя ослабнет, потребовать у нее западные территории британских владений в Северной Америке. До озера Верхнее. Сейчас, когда Россия и Югороссия буквально размазали Британию, как манную кашу по столу, она слаба, и теперь самое время воплотить в жизнь Манифест Очевидной Судьбы…
        - Ради всего святого, Эвертс, - поморщился от нестерпимой боли Хейс, - скажите - почему вы пришли ко мне именно сейчас? Почему нельзя было подождать до вечера?
        - Я не знаю, - пожал плечами Эвертс, - но сенатор Хоар говорит, что вы были обязаны это сделать еще несколько дней назад, после падения Дублина. А он и так ждал достаточно долго. Теперь же пришло сообщение из Петербурга, в котором говорится, что там ходят слухи о присоединении британских владений до Скалистых гор включительно к российским владениям на Аляске, которые мы им вернули по предыдущему договору. Именно поэтому нам и нужно поторопиться, потому что, если в Канаде первыми окажутся русские, то все наши планы пойдут прахом. Разве вы не хотите, чтобы ваше имя вошло в историю?
        - Почему я об этом не был проинформирован? - спросил президент.
        - Наше посольство в Петербурге об этом ничего не сообщало, - ответил Эвертс. - Информация - от источников самого сенатора.
        - Ладно, - буркнул президент Хейс. - Составьте текст ультиматума, а я его подпишу.
        - Его уже составил лично сенатор, - ответил Эвертс и передал Хейсу несколько экземпляров написанного каллиграфическим почерком текста.

«Однако, - подумал про себя Хейс, читая текст ультиматума, - не просто до озера Верхнее, а весь северный берег этого озера до Су-Сент-Мери включительно. И далее на север до Форт-Олбени на Гудзоновом заливе. Губа не дура у сенатора…»
        Еще немного поразмышляв, Хейс подписал каждый экземпляр, оставив один себе. Остальные Эвертс сам передаст куда надо.
        - Уиллиам, - сказал президент, отложив в сторону перо, - будьте так добры, подготовьте приказ о немедленной переброске войск из Дакотской территории к нашей части Су-Сент-Мери, а также в район Дулута, а войск с северо-запада - к югу от города Ванкувер. И пусть будут готовы в любой момент выполнить мой приказ. Любой мой приказ! Вам понятно, Уиллиам?!
        - Сделаю, мистер президент, - послушно кивнул госсекретарь Эвертс.
        - Вот и хорошо, мистер Эвертс, - вздохнул президент Хейс. - Идите. Доложите сегодня в три часа… нет, пожалуй, лучше в шесть.
        Процесс пошел. Благодаря подслушивающей аппаратуре, установленной в доме сенатора Хоара его дворецким Колином Макнилом, уже через два часа об этом разговоре узнает резидент югоросской разведки в Вашингтоне, а еще через час об американских планах отжать у Британии Канаду будут знать сперва в Константинополе, а потом в Петербурге и в Берлине. Кроме того, из Константинополя информация немедленно уйдет на Кубу в Гуантанамо, к президенту возрожденной Конфедерации Дэвису, и в Дублин, где пока пребывают главные силы ее Добровольческого корпуса.
        Одним словом, пройдет совсем немного времени, и шестеренки международной политики закрутятся с такой силой, что Североамериканским Соединенным Штатам ни за что не будет вырваться из этой мясорубки…

3 МАЯ (21 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА.
        РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, МОРСКОЙ ПОРТ.
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ КРОПОТКИН
        В конце апреля в Петербурге часто бывают дни, когда солнце светит уже по-летнему, несмотря на бегущие по небу ватные кучевые облака. В такой день я с Сашенькой поднялся на борт югоросского военного корабля «Смольный», который должен отвезти мою дочь в далекую Ирландию, навстречу судьбе. Настала минута, когда я должен попрощаться с Сашенькой. Бог весть, когда я снова встречусь со своей любимицей, и встречусь ли вообще. Времена сейчас наступили неспокойные, да и сердце у меня стало побаливать все чаще и чаще. Возможно, что ирландская королева и найдет время, чтобы посетить своего престарелого отца, хотя бы для того, чтобы показать ему внуков и внучек. Очень хотелось бы, чтобы моя дочь не слишком тянула с обзаведением потомством, тем более что тут замешана высокая политика - Ирландия должна знать, что династия Брюсов села на трон этой страны всерьез и надолго.
        К сожалению, я пока еще не представлен своему будущему зятю. Но, если он действительно югоросс, то это очень серьезно. Четвертого сентября прошлого года неизвестный молодой человек, оказавшийся капитан-лейтенантом югоросского флота, спасает мою дочь от грабителей и насильников. Весьма благородный, должен сказать, поступок - броситься на помощь одинокой незнакомой девушке, на которую напали вооруженные до зубов парижские апаши. Моя дочь до сих пор с испугом рассказывает о том, как ее герой дрался голыми руками против вооруженных острыми навахами бандитов. Ведь я навел справки в парижской полиции, и они подтвердили рассказ моей дочери, сообщив, что кто-то действительно пристрелил двух разыскиваемых по всей Франции бандитов и грабителей, а еще двое оказались искалеченными на всю жизнь. Парижские полицейские, как я понял, по этому поводу не особенно озаботились. Они даже были довольны тем, что неизвестный помог им избавиться от отъявленных мерзавцев.
        И вот, через семь с половиной месяцев после того случая, жених моей Сашеньки во главе своих победоносных войск въезжает во встречающий его с ликованием Дублин - столицу своего королевства. Через несколько дней законность его притязаний на ирландский престол признают императоры Германской и Российской империй. Понятно, что его кандидатура была заранее согласована в Петербурге и Берлине, но это тоже говорит о том - насколько влиятельны те силы, которые продвигали моего будущего зятя на ирландский трон. Хотя и он сам, похоже, конечно, парень не промах - сумел завоевать авторитет у недоверчивых к чужакам ирландцев и стать для них своим, разделив с этим несчастным народом его радости и печали.
        Но это далеко еще не всё. Вчера нас с Сашенькой в Гатчинском дворце принимал сам император Александр III, который был так любезен, что представил нас своей супруге - государыне Марии Федоровне, а также своему югоросскому другу и советнику штабс-капитану Николаю Бесоеву. Несмотря на небольшой чин, это весьма влиятельный молодой человек, лично руководивший освобождением из британского узилища любимой сестры государя, великой княгини Марии Александровны. А Мария Александровна - правда сие пока еще секрет - возможно станет правящей шотландской королевой после того, как в Шотландии пройдет плебисцит об ее независимости от Британской империи, как это и было предусмотрено актом о капитуляции Британской империи, подписанным британским премьером Гладстоном и завизированным принцем-регентом Альбертом-Эдуардом. Конечно, во главе Шотландии для вида будет стоять ее супруг, но фактически всеми государственными делами будет заниматься сестра нашего императора.
        Кроме своих подвигов на поле брани, Николай Бесоев известен еще и тем, что дает государю императору множество дельных советов в военной области, основанных как на опыте развития военного дела за полтора века после нашего времени, так и на большой личной практике господина Бесоева в лихих делах против неприятелей. В результате наша армия обзавелась скорострельной магазинной винтовкой и новыми мощными орудиями, значительно превосходящими изделия господина Круппа. Все эти ружья, пушки, ручные бомбы с механическими запалами прошли испытания во время ирландской кампании и, как говорят мои друзья в военном ведомстве, заработали там наивысший балл из всех возможных. План перевооружения русской армии уже принят, Сестрорецкий, Тульский и прочие оружейные заводы уже готовятся изготовлять винтовки господина Мосина, а Обуховский и Пермский пушечный заводы - перейти на выпуск новых пушек, прекрасно показавших себя в Ирландии.
        Императрица Мария Федоровна пригласила Сашеньку для конфиденциальной беседы, видимо, желая дать ей несколько полезных практических советов. Во-первых, по женской части, в которой моя Сашенька до сих пор остается абсолютно неопытной. Во-вторых, о поведении в качестве будущей ирландской королевы, для того, чтобы моя девочка вела себя правильно и не попала в неприятные ситуации.
        Пока императрица с дочерью шушукались о своем, о женском, я беседовал с государем и штабс-капитаном Бесоевым. Речь шла о различных системах управления государством, а также о крестьянской реформе, которая была проведена в царствование батюшки нынешнего императора. Суждения штабс-капитана об этой реформе были весьма резкими. Я мог бы принять эту резкость за обычный юношеский максимализм, если бы не знал, что штабс-капитан Бесоев, как и все югороссы, пришел к нам из будущего. Очень горько было узнать, что ядовитые плоды этой крайне неудачной и плохо продуманной крестьянской реформы уже через сорок лет полностью уничтожат Российскую империю, после чего на ее развалинах восстанавливать российскую государственность станут никому не известные люди.
        Государь попросил меня хорошенько подумать - как сделать так, чтобы не допустить измельчания крестьянских наделов, истощения земли, а следовательно, и обнищания крестьян. В то же время требовалось не вызывать критического недовольства крупных землевладельцев, а также своевременно направить избыточную часть сельского населения в города, для развития торговли и промышленности. Задача сия являлась весьма важной для государства, и штабс-капитан Бесоев предложил несколько ее решений, которые можно было применять, как по отдельности, так и в комплексе.
        Во-первых, определить минимальный надел на одну крестьянскую семью, особый для каждой губернии, и по жребию переселять лишнее крестьянское население на еще неосвоенные земли Сибири, Туркестана и Дальнего Востока.
        Во-вторых, закрепить за крестьянами их наделы в виде неделимых майоратов, передаваемых по наследству старшему сыну, а в исключительных случаях, любому лицу, на которое указывает завещание. Остальные сыновья заранее должны выбрать, будут ли они проходить обучение ремесленным специальностям или подадут заявку на переселение в дальние края.
        В-третьих - ускорить развитие промышленности и торговли, чтобы новыми доходами возместить деньги, выпадающие по причине уменьшения платежного бремени.
        Одновременно со всеми этими мерами штабс-капитан Бесоев рекомендовал внедрить в России всеобщее начальное образование и медицинское обеспечение для того, чтобы сохранить и преумножить человеческий потенциал России.
        Все эти новшества - раз уж у меня теперь зять-югоросс - предлагалось для начала внедрить у меня в Харьковской губернии, а уж потом - по всей России. Император попросил меня не пороть горячку, тщательно все продумать и уже тогда дать ему окончательный ответ. Ну что же, пожалуй, так мы и сделаем - сказано «обдумать без горячки», все обдумаем без горячки. И, вообще, по моему мнению, выполнение этого плана надо начинать прямо с третьего пункта, а то откуда взять средства на все остальное.
        Потом, когда государыня императрица вернулась в сопровождении задумчивой и как-то даже сразу повзрослевшей Сашеньки, государь заочно представил ей, ну, и мне заодно, тех персон, которые вместе с ней отправятся в Ирландию на югоросском корабле. В основном это была свита дочери, назначенная ей государыней императрицей и составленная из девушек знатных фамилий, а также наши дипломаты во главе с князем Алексеем Борисовичем Лобановым-Ростовским, бывшим в свое время нашим посланником в Константинополе. Посол Германской империи должен будет присоединиться к ним во время захода корабля в Штеттин, а послы Дании и Швеции взойдут на его борт во время визита в Копенгаген.

…И вот настала пора прощаться. Сашенька напоследок крепко обняла и поцеловала меня, вытерла слезы и легкой птичкой вспорхнула по трапу на борт корабля. Свита и наши дипломаты находились уже на «Смольном». Ждать больше было некого, поэтому матросы сразу же стали убирать трап и отдавать швартовы. Взвыв, словно голодный волк, «Смольный» стал медленно отходить от причала, и вот уходит все дальше и дальше в синеватую, подернутую дымкой даль. Сашенька стояла на корме и долго махала мне платочком, который время от времени подносила к лицу, вытирая текущие по нему слезы. Ее путешествие в Ирландию началось.

5 МАЯ (23 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА.
        ДУБЛИН, РЕЗИДЕНЦИЯ КАРДИНАЛА КАЛЛЕНА ПРИ ПРОКАФЕДРАЛЬНОМ СОБОРЕ СВЯТОЙ МАРИИ.
        ПОЛ КАЛЛЕН, ПОКА ЕЩЕ КАРДИНАЛ ДУБЛИНА И ВСЕЯ ИРЛАНДИИ
        Епископ Оссорский Патрик Моран, приват-секретарь кардинала Дублина и всея Ирландии кардинала Пола Каллена, бесшумно ступая, вошел в кабинет своего начальника.
        - Ваше преосвященство, - негромко произнес он, - вам две телеграммы из Рима.
        - Спасибо, Патрик, - кардинал Каллен устало поднялся из-за рабочего стола и взял телеграмму у своего приват-секретаря. - Ну что ж, давай посмотрим, не внял ли папа Лев голосу разума.
        Менее двух недель назад к Каллену приезжал папский нунций, Камилло Масселла, который потребовал от имени его святейшества немедленно осудить восставших, а также некоронованного короля Виктора, и присягнуть на верность английской власти, под страхом анафемы. Уже тогда кардинал Каллен решил вернуть ирландскую церковь к православию, ведь прямое подчинение Риму было - по иронии судьбы - принесено на мечах английских и норманнских захватчиков, тех самых, которые впоследствии сами ушли от католичества, прихватив заодно оба дублинских собора, собор Святой Троицы и собор Святого Патрика. Именно поэтому собор Святой Марии назывался «прокафедральным», сиречь настоящим, кафедральным собором, в отличие от собора Святой Троицы, он не являлся. Да, заманчиво было бы вернуть хотя бы один из двух соборов, но Каллен, после длительных раздумий, написал будущему королю о нежелательности подобных решений. Главное - и тут Виктор Брюс был согласен с ним - не раскачивать лодку и построить Ирландию для всех ирландцев, включая и католиков, и православных, и протестантов, и даже немногих иудеев.
        Но в тот же вечер к Каллену приехали приглашенные им Дэниэл Мак-Геттиган, архиепископ Армаха, а также епископы Доре, Хилл Дара и Фярны - или, по-английски, Армы, Дерри, Килдэра и Фернса, то есть все те архиереи, которые смогли добраться до Дром Конра за короткое время. И когда он представил им свой план, те практически в один голос начали умолять его все-таки попробовать уладить дело миром, согласившись, впрочем, начать подготовку к переходу в православие, если Ватикан не пойдет на примирение.
        Однако архиепископ Мак-Геттиган, проведший какое-то время в Ватикане и неплохо знакомый с тамошней «кухней», выразил свою уверенность, что можно будет достигнуть компромисса, и предложил написать письмо кое-кому из своих старых знакомых. Каллен скрепя сердце согласился со своими епископами и, вместо немедленно разрыва с католичеством, написал письмо, обильно сдобренное ссылками на Писание, отцов церкви и предыдущие решения Католической церкви. Его встреча с нунцием на следующий день закончилась согласием последнего не торопиться с экскоммуникацией, но сначала доставить письмо Льву XIII. И вот сейчас, наконец, пришла телеграмма. Точнее, две телеграммы.
        Первая была из канцелярии Ватикана. В ней было указано, что бывший кардинал Пол Каллен за «преступное попустительство богомерзким мятежникам» немедленно смещается со своего поста, на котором его заместит Бернард О’Райли, архиепископ Ливерпульский и, по совместительству, архипастырь самой крупной ирландской католической общины в Англии. Сам же Каллен обязан немедленно прибыть в Ватикан на церковный суд.
        А вторая телеграмма, посланная анонимно, оказалась весьма красноречива: «Вино в садах Барберини. Римский климат не способствует здоровью». Вино в садах Барберини в Кастель Гандольфо он когда-то пил с Камилло Масселлой. А вторая часть телеграммы означает, что его поездка в Рим может закончиться для него плачевно.
        Ну что ж, подумал Каллен с усмешкой, меня хотя бы не сожгут - те времена как-никак закончились почти сто лет назад, когда в Испании по церковному приговору сожгли еретичку Марию де лос Долорес Лопес. Точнее, она в последний момент покаялась в своих грехах, за что ее сначала удавили и только потом сожгли ее тело. Сейчас времена изменились, но кто помешает мне, например, «повеситься» в тюрьме Ватикана? Да еще и с предсмертной запиской, мол, вельми грешен и не хочу больше жить. Не я буду первым и, увы, не я - последним.
        Только вот что будет с Ирландией? Как ни странно, Каллен знал архиепископа О’Райли и весьма его уважал, но, черпая новости только из английской прессы, пока он поймет, что именно произошло в Ирландии, он столько наломает дров… Ну что ж, если Рим закусил удила и пошел напролом, то придется вернуться к тому самому плану, с которым его уговорили подождать.
        И в этот самый момент служка, бесшумно появившийся на пороге, доложил кардиналу Каллену, что епископ Мак-Геттиган просит у него аудиенции.
        - Даниэл, спасибо, что пришли, - вздохнул Каллен.
        - Ваше преосвященство, - произнес епископ, - мне только что пришли две телеграммы из Рима…
        - И вам тоже две? - грустно улыбнулся Каллен.
        - Именно так! - утвердительно кивнул епископ. - В первой говорится о том, что вас как еретика отстраняют от дел и вызывают в Ватикан, и что я обязан подчиниться новому архиерею, архиепископу О’Райли, который прибудет в Данлири на завтрашнем пароходе. Схожие телеграммы получили и другие архиепископы. Ну и вторая - от моих знакомых, где пишут о том, что вам не следует ехать в Рим.
        - Примерно то же сообщили и мне, - подтвердил Каллен.
        - Ваше преосвященство, - склонил перед кардиналом голову епископ Мак-Геттиган, - вы были правы тогда, а не мы. Простите меня, грешного.
        - Бог простит, и я прощаю, - устало произнес кардинал Каллен. - Простите и вы меня за то, что из-за меня вы стоите теперь перед непростым выбором.
        - Ваше преосвященство, - ответил епископ, - выбора у меня не больше, чем у святого Петра, когда он бежал из Рима и встретил Господа нашего, идущего в Рим. И я, и другие мои епископы полностью на вашей стороне. Я успел обменяться телеграммами с другими архиепископами - Кашеля и Туама - и они всецело на вашей стороне.
        - Значит, вы… - начал говорить кардинал, еще боясь ошибиться.
        - Поддержим ваше преосвященство в возвращении к нашим истокам, - твердо сказал епископ Мак-Геттиган, - потому что иначе это будет предательством нашей паствы. Да, мы понимаем, что после признания принципа непогрешимости папы возможности Ватикана в области политического маневра резко снизились - ведь заявленное одним папой все остальные теперь обязаны принимать за священную и непреложную истину. Поэтому Рим просто не может признать свою ошибку и будет упорствовать в ней, уничтожая всех несогласных. Это будет война за умы и сердца наших прихожан, и мы должны ее выиграть любой ценой. Сделать это надо еще и потому, что Ватикан пошел поперек явно выраженной воли Божьей, перебросившей сюда эскадру адмирала Ларионова и создавшей Югороссию. Господь давно уже не заглядывал под своды собора Святого Петра или собора Кентерберри, но зато его воля ежедневно и ежечасно проявляется в решениях, принимаемых в Константинополе и Петербурге.
        Епископ Мак-Геттиган немного помолчал, потом добавил:
        - Пол, в связи со всем этим у меня к вам есть одно предложение. Видите ли, вряд ли все другие патриархи православных церквей, за исключением Константинопольского, быстро согласятся признать Ирландскую православную церковь. А действовать нам нужно немедленно. Предлагаю другой вариант - присоединение к самой большой и могущественной православной церкви - к Российской. Ведь у них есть церкви и в Китае, и в Японии, так почему бы не быть им в Ирландии? А потом можно будет подумать и об автокефалии. Или остаться автономной митрополией Русской Православной Церкви, будучи фактически независимыми в своих внутренних делах, но оставаясь под защитой не только Русской Православной Церкви, но и могущественнейшей Российской империи, частью которой является русская церковь…
        В таком случае никакие дальнейшие решения Ватикана, включая наложение на Ирландию интердикта, не будут иметь для нас никакого значения, зато подставят под удар саму римско-католическую церковь, потому что ее врагами в таком случае станут две могущественнейшие державы планеты.
        Кардинал Каллен задумался. Действительно, самым большим его опасением был именно неопределенный статус ирландской церкви после отхода от Ватикана и до признания другими церквями. А решение, предложенное Мак-Геттиганом, было простым и действенным. Он вздохнул и сказал:
        - Патрик, тогда нам нужно немедленно переписать проект устава Церкви на предмет подчинения Петербургу, а также подготовить прошение к Священному синоду Русской православной церкви, которое мы передадим его величеству Виктору Первому - у него есть беспроводной телеграф, с помощью которого это прошение еще сегодня придет адресату. Даниэл, не могли бы вы съездить в Данлири и встретить там архиепископа О’Райли? Полагаю, что он покинул Ливерпуль еще вчера и прибудет сегодня, если еще не прибыл, судя по тому, что телеграммы из Ватикана пришли именно сейчас. Ваша задача - разъяснить ему, что именно произошло в Ирландии. С Богом!

8 МАЯ (26 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА, УТРО.
        ХАЛЕБ (АЛЕППО).
        ПОЛКОВНИК ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ БЕРЕЖНОЙ
        Вот мы и в Сирии, в Халебе, куда нас привела дорога из-под Багдада. Кстати, с Сирии, куда наша эскадра направлялись изначально, вся эта история и началась почти год назад по нашему времени, и Сирия станет для нее очередным этапом. Конечно, никакого ИГИЛ тут нет и в помине, но их идейные предшественники, религиозные фанатики всех сортов, уже присутствуют, правда, не в таком большом количестве.
        Дело в том, что в основном вектор протестных настроений в местном обществе традиционно носит антитурецкий характер, да и сама страна в значительной степени населена армянами, иудеями, курдами, турками, суннитами, шиитами, алавитами, а также арабами-христианами - как католиками, маронитами, так и православными. При этом арабы-сунниты не любят суннитов-турок даже больше, чем своих соседей-арабов, принадлежащих к иным конфессиям. Да и как же иначе, ведь эта древняя земля, помнящая еще хеттов, древних египтян, вавилонян, ассирийцев, являлась одновременно и колыбелью христианской цивилизации; по этим (ну почти по этим) пыльным дорогам ходили апостолы и слали свои послания, в этих краях византийцы в затяжной войне на истощение рубились сперва с персидской державой Сасанидов, а потом потерпели здесь сокрушительное поражение от арабов-мусульман.
        В Халебе, который мы, европейцы, со времен крестовых походов называем Алеппо, все эти особенности Сирии представлены во всей своей красе. Этот город является самым настоящим многонациональным, многоконфессиональным Вавилоном, в котором католические храмы соседствуют с шиитскими мечетями, а православные церкви с иудейскими синагогами. Еще в начале XIX века население Алеппо составляло около двухсот тысяч человек (по данным историка из Алеппо шейха Камеля аль-Газзи, около четырехсот тысяч), но землетрясение 1822 года, а также эпидемии холеры в 1823 году и чумы в 1827 году сократили население города до ста тысяч человек, и на таком уровне оно продержалось до Первой мировой войны, когда в город массово хлынули христианские беженцы из районов, где турки геноцидили армян в 1915 -1918 годах и православных греков в 1920 -1922 годах.
        Все это я вполголоса рассказывал милой Жаклин, когда мы гуляли по узким улочкам христианского квартала Ждейде, примыкающего к Старому городу с северо-западной стороны. Стены домов, возносящиеся к синему небу, и навесы из легкой яркой траки создавали загадочный полумрак. Воздух был полон ароматов свежезаваренного кофе и восточных благовоний - специфических ароматов, которые являются неотъемлемой частью восточного города. При этом в многочисленных лавочках, расположенных на каждом шагу, можно было недорого купить те сувениры, которые так милы европейский душе, а многочисленные менялы были готовы тут же разменять вам русские рубли, французские франки, британские фунты или американские доллары, дав взамен местные турецкие дирхемы, риалы и пиастры.
        Правда, христианские торговцы тут весьма ушлые - куда там знаменитым иудеям. Прослышав о том, что русские солдаты, пришедшие сюда вместе со знаменитым Ак-пашой, останутся здесь надолго, начали в своих лавочках торговать напрямую за русские рубли. Но только Жаклин показала себя не особо склонной к шопингу. Единственными вещами, приобретенными ею, (кроме тех восточных притираний, делающих женщину загадочной и неодолимо прекрасной), были только маленький изящный кинжал дамасской стали с ножнами, инкрустированными серебром и бирюзой, а также гармонирующие с этим кинжалом массивные серебряные серьги. Сделав эти покупки, Жаклин попросила меня проводить ее к ближайшему католическому храму, которым оказался кафедральный собор Девы Марии армянской католической церкви, где она надолго застыла у иконы, изображающей Страшный суд.
        Надо сказать, что по христианским кварталам Алеппо мы с Жаклин спокойно могли разгуливать вдвоем и без охраны, потому что тамошнее население восприняло вошедший в Алеппо корпус генерала Скобелева и нас вместе с ним, как долгожданных освободителей от затянувшейся более чем на полторы тысячи лет мусульманской оккупации. В шиитских, суннитских и алавитских, а также иудейских кварталах отношение к нашим войскам было более настороженным, но Скобелев как раз и отличается тем, что быстро находил язык с местным мусульманским населением. Именно благодаря этим его особенностям настороженность вскоре сменилась взаимопониманием и симпатией, ведь для того, чтобы этого добиться, было достаточно просто не грабить этих людей и не убивать их.
        Кроме прогулок по христианским кварталам мы с Жаклин предприняли несколько поездок верхами в сопровождении охраны из кубанских казаков, заодно повысив и их культурный уровень. Дело в том, что в окрестностях Алеппо до сих пор сохранились развалины до семисот селений, заброшенных людьми еще с тех времен, когда византийское владычество сменилось тут арабским. Когда-то эта земля являла собой густонаселенные восточные провинции Византии, и эти развалины были тому молчаливыми свидетелями; и вот теперь император Александр III решил вернуть этим краям блеск былого величия цитадели православия.
        В ожидании подхода Кавказской армии великого князя Михаила Николаевича, мы съездили к замку Калота, базилике Хараб-Шамс, церкви Фафертин и заброшенному христианскому поселению Симхар, благо все они находились достаточно недалеко от Алеппо в северо-западном направлении.
        ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:Замок Калота, расположенный в 20 км к северо-западу от Алеппо, был построен как римский храм во II веке нашей эры. После перехода в христианство, в V веке, храм был превращен в базилику. В результате войн между хамданидами и византийцами церковь была превращена в замок в X веке. Хорошо сохранились две церкви рядом с замком - восточная церковь, построенная в 492 году, и западная церковь (VI века).
        - Базилика Хараб-Шамс, одно из старейших наиболее хорошо сохранившихся христианских сооружений в Леванте. Византийская церковь, которая находится в 21 км к северо-западу от Алеппо, восходит к IV веку.
        - Церковь Фафертин, полуразрушенная римская базилика, датируется 372 годом нашей эры, расположена в 22 км к северо-западу от Алеппо. По словам алеппского историка Абдалла Хаджар, эта базилика считается одним из старейших церковных сооружений в мире.
        - Историческое поселение Синхар, или Симхар, расположено в 24 км к северо-западу от Алеппо. Находясь в изолированной долине, деревня была заселена между II и VII веками. Церковь Синхар является одной из самых старых церквей Сирии и восходит к IV веку, а неподалеку располагается часовня VI века.
        Квартировали мы вместе со штабом корпуса и тыловыми службами в цитадели Алеппо, являющейся центром Старого города и возвышающейся над ним на пятьдесят метров, поскольку эта цитадель, подобно древнегреческим акрополям, была построена на вершине холма, которому человеческие руки придали форму усеченного конуса. Взбираться на этот холм было очень нелегко и для людей, и для лошадей, но зато с его верхней площадки открывался замечательный вид с высоты на сам город и окружающую его долину степной реки Куэйке, со всех сторон окруженной высокими белыми известковыми обрывами.
        Из этого ослепительно-белого камня Алеппо был сложен и им же были вымощены его мостовые. Там же постоянно дежурили наблюдатели, высматривающие приближающихся к городу гонцов или же целые отряды. И вот сегодня вечером прискакал казачий урядник с тремя донцами, доставивший пакет генералу Скобелеву от главнокомандующего Кавказской армией, в котором сообщалось, что ее авангард достиг города Газиантеп, в ста километрах к северу от Алеппо, и через два дневных перехода должен соединиться с Персидским корпусом… Таким образом, наше почти трехнедельное сидение в Алеппо заканчивается, и вскоре мы пойдем в новый поход, устанавливая власть Белого царя до самого Суэцкого канала.
        Из той поездки по окрестностям, во время которой я, в меру своих сил, излагал Жаклин историю былого величия этих мест, она вернулась задумчивая и немного печальная. Мы еще немного поговорили. И вот, когда стемнело, Жаклин извинилась за то, что так рано меня покидает, зажгла свечу и ушла в свою комнату. Я тоже прилег (ибо, если в их жизни нет электричества, люди обычно делают это сразу после захода солнца). Однако, перед тем как погрузиться в сон, я позволил себе отдаться во власть раздумий. Мысли текли медленно и вальяжно, неизбежно возвращаясь к малютке Жаклин. Она волновала меня, пробуждая в душе трепетную нежность и желание оберегать это милое дитя. В ней начисто отсутствовало женское кокетство, но было столько искренности и благодарности… Теперь, когда ей не надо было больше притворяться мальчиком, она просто расцвела, сияя неосознанным женским очарованием.
        Я с удовольствием наблюдал, как она меняется, как быстро учится. Эта девочка, казалось, наслаждается жизнью; я чувствовал, как остро она впитывает все происходящее. От природы ей был дан острый ум и наблюдательность, способность нестандартно мыслить. И я отчетливо видел, что в ней содержится огромный потенциал, зреет сильная и органичная личность. Кроме того, эта полуженщина-полуребенок так глубоко запала мне в сердце, что я сам себе боялся в этом признаться. Ведь я не знал, как она может отнестись к матримониальным поползновениям такого старого зубра, как я… Все же она была для меня загадкой - удивительной и полной неуловимого притяжения…
        Так я лежал, подложив руки под голову, постепенно уплывая в безмятежную страну сладких грез…
        Вдруг тихонько скрипнула дверь, и чьи-то вкрадчивые шаги робко направились к моей постели. Моих ноздрей коснулось облако аромата и, узнав этот запах, я почувствовал, как сердце бешено забилось в груди - это были те самые притирания, которые мы вчера покупали в лавочке… В ритме шагов слышалось легкое мелодичное позвякивание - так звенели те серьги, что она приобрела для себя… Еще до меня донеслось взволнованное дыхание, и, кажется, я даже услышал стук чужого сердца… впрочем, это, конечно же, была иллюзия; но вот взгляд, полный любви и восхищения, я ощущал на себе почти физически, в виде щекочущих мурашек…
        Я лежал тихо, не шевелясь и не открывая глаз, боясь спугнуть острое до боли ощущение счастья, тайны и интимности. Медленно она подошла к моей постели и села на краешек - словно ангел осенил меня своим крылом…
        - Ты не спишь… - услышал я то ли ее мысль, то ли голос.
        - Нет… - ответил я тихо-тихо, по-прежнему не открывая глаз; мне не хотелось разрушать очарование момента. - А ты кто? Ангел, спустившийся с небес?
        Я почувствовал, как она улыбнулась:
        - Если хочешь, я могу быть твоим ангелом… Хранить тебя от бед и поддерживать, утешать и помогать, любить и просто радовать…
        И на мою руку легла ее маленькая теплая ладонь. Я открыл глаза. Луна светила через просвет в занавесках, обливая ее фигурку голубоватым светом. Она сидела возле меня обнаженная, полубоком; острые сосцы трепетно вздымались в такт ее дыханию. Я почти не видел ее лица, но ведь я знал каждую ее черточку; мне не хотелось бы сейчас видеть ее в прозаичном ярком свете - ведь он убивает тайну; прямой, бесстыжий и откровенный, свет этот заставляет накидывать на душу и сердце полог стыдливости…
        На поясе ее висел тот самый кинжал, купленный сегодня, а в ушах, поблескивая и едва слышно позвякивая, качались те самые серьги… Лунные отблески играли на благородном серебре, камни тускло светились; а на ее стриженой голове, раздуваясь от легкого сквозняка, была надета белая фата… Воистину, она выглядела как странное, таинственное и прекрасное создание, спустившееся ко мне с заоблачных высот…
        - Знаешь… - волнуясь, произнесла она, склонив голову над моим лицом, - я много думала о нас с тобой… Потом посоветовалась с Девой Марией и решила, что мы обязательно должны стать одним целым. Ты спас мне жизнь и заменил покойного отца, но ты больше, чем просто мой спаситель, и больше, чем мой отец. С тобой мне всегда легко и радостно, ты умеешь делать сложные вещи простыми, а на простые вообще не обращаешь внимания, и когда я тебя вижу, мне хочется радоваться и смеяться от счастья. Именно поэтому я хочу, чтобы ты стал моим мужем, а я твоей женой, и чтобы мы прошли всю свою жизнь рука об руку и сердце к сердцу. Теперь же, когда я тебе во всем призналась, ты должен либо отвергнуть меня, и тогда я умру, потому что у меня нет никого, кроме тебя, либо взять меня такой, какая я есть, и проделать все то, что должен проделать мужчина, который обнимает и целует желающую отдаться ему женщину…
        Вот так все и произошло… ибо если женщина просит, мужчине деваться уже некуда. А на утро, попросив генерала Скобелева и еще двух офицеров быть моими свидетелями, я взял под руку мою ненаглядную Жаклин, и мы пошли в ближайшую к Цитадели православную церковь для того, чтобы тамошний батюшка обвенчал нас, сделав мужем и женой не только перед друг другом, но и перед Богом и людьми.

9 МАЯ (27 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА.
        КОРОЛЕВСТВО ИРЛАНДИЯ. ХОЛМ ТАРА.
        ВИКТОР БРЮС, БУДУЩИЙ ВЫСОКИЙ КОРОЛЬ ИРЛАНДИИ
        Я вошел в каменный круг, посредине которого возвышалась неказистая и невысокая каменная глыба, примерно около метра в высоту. Но даже я почувствовал какую-то первобытную магическую силу, исходящую от этого камня. Ведь это был древний Лиа Фаль, Камень Коронации Ирландской нации, камень, на котором короновались сперва языческие, а потом и христианские Высокие Короли Ирландии.
        Вокруг меня были особо отличившиеся воины Ирландской Королевской армии, а также представители исторических Четырех Королевств Ирландии: Улах, или Ольстер, Анвун, или Манстер, Лайин, или Ленстер, и Коннахт. Чуть подальше, у подножия холма, находились делегации от югороссов, конфедератов и шотландцев; вообще-то исторически на этой церемонии должны были присутствовать лишь ирландцы, но я потребовал, чтобы допустили и союзников, пусть и по ту сторону Королевского вала.
        Рядом стоял Пол Каллен, одетый в красное кардинальское облачение. Вообще-то он уже не кардинал, ведь Ватикан снял его с этой должности, а Священный Синод Русской Православной Церкви как раз рассматривает прошение о принятии Ирландской митрополии под омофор Русской Православной Церкви. Но было решено не задерживаться и начать с первого, традиционного языческого обряда призвания Великого Короля Ирландии. Конечно, точного описания этой церемонии нет, есть лишь расплывчатые упоминания о ней в ирландском эпосе. Поэтому то, что сегодня здесь произойдет - новодел, но новодел, который, я надеюсь, станет традицией для будущих ирландских монархов.
        А официальная коронация, в присутствии приглашенных иностранных гостей, пройдет в Дублине, в соборе Святой Троицы, который Ирландская Англиканская церковь не далее как вчера согласилась передать Ирландской Православной церкви в обмен на гарантии неприкосновенности имущественных прав на другие церкви в Ирландии, тем более что дублинский собор Святого Патрика, точно так же отобранный у Ирландской Церкви в XVII веке, оставался у них.
        Дополнительным условием была торжественная служба по поводу моего восшествия на ирландский престол в этом соборе. Меня это совсем не огорчило - я хочу быть королем ВСЕХ ирландцев, будь они православные, протестанты или даже католики. Я согласился на то, что каждый приход будет волен сам решать свою судьбу; впрочем, остаться в лоне католической церкви захотели где-то с десяток приходов, и именно их теперь возглавил кардинал О’Райли. Торжественный молебен по случаю моего восшествия на престол пройдет и у них, в дублинском храме Святой Терезы при кармелитском монастыре, единственном, который захотел остаться при Ватикане, так что указание папы Льва об анафеме останется невыполненным.
        Конечно, вполне может случиться, что эти приходы в итоге окажутся своего рода «троянскими конями». Но последнее, что я хочу сделать - это вмешаться в свободу совести моих новых подданных и начать в Ирландии религиозные гонения. Если папа будет слишком настойчив, то им, прямо в Ватикане, займутся совсем другие люди. Кстати, у нас в Ирландии имеются и иудеи, которые тоже хотят выразить свои верноподданнические чувства, и по той же самой причине я согласился посетить службу в одной из синагог.
        Кардинал Каллен, или владыка Павел, как его теперь будут называть в православии, строго посмотрел на меня и сказал:
        - Сын мой, положи десницу свою на Фальский камень.
        Я поклонился камню и положил свою правую руку на шероховатый древний менхир. И в тот же момент я услышал радостный пронзительный крик:
        - Ard ri go brach![10 - Да здравствует Высокий Король!]
        Мне показалось, что крик исходит от самого Лиа Фаль - все мои новые подданные стояли ошеломленные, и если у многих рты были открыты, то разве что от удивления. Я вспомнил, что, согласно ирландскому эпосу, камень кричал, если настоящий король клал на него руку. Но после того, как камень отказался кричать в честь одного из кандидатов, богатырь Кухулин ударил камень мечом. После этого он кричал всего лишь два раза - когда короновали Конна Ста Битв, а через много-много лет, в начале XI века - во время коронации Бриана Бору, вероятно, лучшего Высокого Короля в ирландской истории. Даже мой предок не удостоился крика камня.
        Впрочем, может быть, что крик раздавался из Кургана Заложников, древнего захоронения эпохи неолита, находившегося чуть в стороне и названного так после того, как некоторые Высокие Короли держали там по заложнику от каждого ирландского клана. Я человек, слабо верящий в мистику, и подозреваю, что так оно и было, тем более что голос человека, кричащего изнутри кургана, менялся до неузнаваемости и каким-то образом усиливался; я сам проверял. Но, как бы то ни было, народ, похоже, поверил.
        Далее мне вшестером принесли только что вытесанный каменный трон и поставили его рядом с Лиа Фаль, а кардинал Каллен подвел меня к трону и усадил на холодный камень. Хорошо, подумал я, что ненадолго - тут недолго и простатит заработать… Потом ко мне подходили представители древних ирландских королевств и передавали мне кто копье, кто меч. А один поднес мне огромный медный казан. Как и Лиа Фаль, это принесли из далеких северных земель Туата Де Дананн древние правители Ирландии. Конечно, оригиналом был только камень - Меч Света, Копье Луга и Котел Дагды были копиями, волшебные оригиналы, если они и существовали, были утрачены еще в средние века.
        Оставалась лишь корона, специально изготовленная по иллюстрациям из древних ирландских манускриптов. Но как раз корону я получу только во время коронации в соборе Святой Троицы.
        И опять зазвучало:
        - Ard ri go brach![11 - Да здравствует Высокий Король!]
        Но на этот раз кричали мои подданные.
        Я поклонился им и сказал:
        - Eire go brach![12 - Да здравствует Ирландия!]
        А потом, на торжественном пиршестве, я поднял чарку и провозгласил тост:
        - За нашу общую победу!
        При этом я почувствовал себя этаким Штирлицем - ведь именно сегодня было 9 мая, пусть та война, победу в которой мы празднуем, в этой истории повториться не должна. Но я был в первую очередь русским, а лишь потом ирландским королем, и я свято чтил память своих - и не только своих - предков, многие из которых погибли, но которые победили в той страшной войне. Все, что мы, югороссы, делаем здесь в этом мире, как раз и нацелено на то, чтобы такие войны больше никогда не повторялись в нашей истории. Германия теперь наш союзник, Британия уже демонтирована, осталось только произвести демонтаж США, восстановив суверенитет Конфедерации южных штатов, и этот мир, прошу прощения за каламбур, ждет долгое мирное сосуществование.
        Церемония уже подходила к концу, когда мне передали конверт. В лежащей в нем записке было написано, что учебный корабль «Смольный» находится в трех часах хода от Данлири, и что на нем находится моя невеста Сашенька, вместе со всеми положенными благословениями от ее родителей. Кроме того, тем же рейсом прибывает митрополит Московский и Коломенский Макарий, прибывший для провозглашения Ирландской и Дублинской митрополии в составе Русской Православной Церкви. А вот в той скорости, с которой Синод РПЦ отреагировал на обращение Пола Каллена, явно видна тяжелая рука не склонного к либерализму нового русского императора Александра III. Он же поспособствовал и ускорению моего брака. Я с ним еще не знаком, но вот адмирал Ларионов, говорят, с Александром Александровичем лучшие друзья.
        Ну что ж, все что ни делается, все к лучшему. Теперь, наверное, можно будет устроить коронацию как раз в мой день рождения, в субботу, 25 мая, а перед коронацией, провести венчание, чтобы Сашенька короновалась вместе со мной и сразу стала королевой Ирландии. Нужно будет немедленно разослать приглашения в Константинополь, Петербург и Штутгарт, а также Сашенькиным родителям. Ведь добираться в Дублин - дело долгое, хотя в Константинополе им наверняка помогут. Свадьба и коронация ирландского монарха для Югороссии - вопрос государственной важности. Тем более что, скорее всего, на этих мероприятиях в качестве почетного гостя будет присутствовать и сам адмирал Ларионов, лично возглавлявший вооруженные силы Югороссии в войне за освобождение Ирландии.

10 МАЯ (28 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА.
        КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ДВОРЕЦ ДОЛМАБАХЧЕ.
        ИЛЬЯ НИКОЛАЕВИЧ УЛЬЯНОВ
        Прожив в Югороссии чуть более полугода, Илья Николаевич Ульянов занимался не только тем, что учил и руководил учебным процессом, но и тем, что учился сам, точнее, много читал ставшую доступной ему литературу, причем не только педагогическую. Читала и его супруга Мария Александровна. Потом она обсуждала прочитанное вместе с Ильей Николаевичем, и очень часто эти обсуждения выливались в жаркие вечерние споры при свете знаменитой «зеленой лампы». Учились и читали и их дети, в первую очередь старшие - Анна и Александр, которых также допускали до «взрослой» литературы. Правда, во время вечерних обсуждений они больше слушали, чем говорили. При этом к русскому, английскому, немецкому и французскому языкам, на которых в семье Ульяновых и раньше говорили по определенным дням недели, добавились еще новогреческий и турецкий. Родители справедливо считали, что дети, знающие столько языков, не пропадут в этом многоязыком Вавилоне.
        Единственная тема, которую супруги упорно избегали в своих разговорах, было будущее их детей, состоявшихся в истории потомков то ли в роли величайших героев, открывших человечеству путь к будущему миру, то ли в роли столь же величайших злодеев, вызвавших смуту, которая залила кровью одну шестую часть суши. Узнав об этом, Мария Александровна поняла, кого в ней увидел тот молодой югоросский офицер, который полгода назад достал ей и ее семье билеты на пароход в Одессе. Не супругу директора народных училищ Симбирской губернии, и даже не жену министра просвещения Югороссии, а мать будущего революционного императора всея Руси, поставившего на дыбы великую страну. И переезд семьи из Симбирска в Константинополь в свете этой информации выглядел как ссылка, в которую император Александр III отправил талантливого подданного вместе с его неблагонадежным потомством.
        Кстати, по сравнению с Российской империей, жизнь в Югороссии, в том числе и культурная, была куда более либеральной, и свобода мнений в прессе была просто невероятной. В то же время, с точки зрения интеллигента, югоросское общество в значительно большей степени носило военизированный характер, который ужасно напрягал Марию Александровну. Правда, военное происхождение Югороссии никоим образом не касалось повседневной жизни граждан недавно созданной страны. А если и касалось, то только в самом положительном смысле, вроде чистоты на улице и беспощадной борьбы с той же уличной преступностью. Но разве же это когда-нибудь являлось препятствием для настоящей интеллигентки, какой несомненно являлась Мария Александровна?
        - Господи, - говорила она, качая на руках родившуюся в феврале маленькую Маняшу, - да что хорошего может быть от этих военных? Только новые способы истребления себе подобных!
        Илья Николаевич, напротив, интеллигентом в чистом виде не был, а был педагогом и тружеником, ориентированным на конечный результат, которым считал всеобщее, равное и бесплатное образование, условия получения которого не зависели бы от сословия, пола, национальности и вероисповедания. Поэтому моральные установки, которые исповедовало руководство Югороссии, господина Ульянова вполне устраивали. И более того, он нередко, и по большей части бесплодно, спорил на эту тему с супругой, имеющей на это прямо противоположное мнение.
        Тут надо сказать, что старшему поколению семьи Ульяновых время для жизни досталось сложное и неоднозначное. Родились и выросли они оба еще в суровые времена крепостного права, когда в России царствовал суровый император Николай Павлович. Надо сказать, что математический факультет Казанского университета Илья Николаевич с отличием закончил как раз в 1854 году, то есть тогда, когда Российская империя испытала унижение, будучи побежденной в войне с коалицией, состоящей из Франции, Великобритании, Турции и Сардинии. Потом, в царствование императора Александра II, были годы «оттепели», которые вместе с весенним теплом донесли до «общества» тлетворный запах разного рода нигилистических идей. И вот, на протяжении жизни одного поколения наступила третья эпоха, почти мгновенно покончившая с милой интеллигентам «оттепелью» и вознесшая на вершину славы разного рода патриотов, вроде апологетов панславянства или сторонников присоединения к Российской империи территорий бывшей православной Византии для того, чтобы принести свободу миллионам православных, уже много веков стонущих под игом злобных агарян.
        Супругу раздражали то и дело попадающиеся на улицах как югоросские, так и российские военные в форме, а также тот пиетет, который испытывало перед ними местное греческое и даже турецкое население, благосостояние которого при Югороссии резко пошло вверх. Это вам не пыльный Симбирск, который, несмотря на то что был губернским городом, не имел связи с Россией по железной дороге, и единственным средством передвижения были пароходы, ходящие по Волге, и птицы-тройки, как в екатерининские и николаевские времена. И казалось - скачи не скачи, но даже за год оттуда никуда не доскачешь. Глушь, да тишь, да благорастворение души, будто и не ходили по тем местам татарские тумены да буйные оравы Стеньки Разина, не лилась человеческая кровь.
        А тут, в Константинополе, история творилась прямо сейчас, и жизнь била ключом, как говорили местные, большей частью прямиком по голове, а ужасная эклектика стилей, что в одежде, что в архитектуре, сводила с ума. Крики муэдзинов, доносящиеся из-за пролива Босфор, смешиваются с вполне индустриальным лязгом и грохотом, слышным с военной верфи. Голоногие, одетые по последней югоросской моде девицы, местами соседствуют с женщинами, закутанными в паранджу, а древние скрипучие арбы ездят по одним улицам с элегантными колясками на эллиптических рессорах и с пневматическими шинами.
        Кстати, в центр, ко дворцу Долмабахче, центральным набережной и парку, дорожная полиция с недавних пор стала пускать только такие коляски, и то при условии, что копыта рысаков поверх подков будут обуты в специальные каучуковые тапочки. И, честное слово, получился сплошной Страх Господень: ни цоканья копыт, ни скрипа осей, ни грохота железных ободьев по булыжной мостовой - коляска вместе с конем парит над дорогой, будто птица, а ехать в ней одно сплошное удовольствие, словно почиваешь на пуховой перине.
        Как раз на такой коляске утром Илья Николаевич и подъехал к дворцу Долмабахче, где у него была назначена аудиенция у канцлера Югороссии. Темой разговора у них должна была стать подготовка югоросской системы образования к новому учебному году. И пусть даже по новому стилю на дворе пока стоит май месяц, а в школах и на подготовительных курсах даже не начались летние каникулы, но по старой русской пословице, сани следует готовить летом, телегу зимой, а будущий учебный год планировать в конце весны.
        - И глазом моргнуть не успеете, - говорил адмирал Ларионов, - как наступит весна, лето, осень, зима, Новый год и Восьмое марта (нужное подчеркнуть).
        Предъявив часовому при входе свой министерский пропуск «вездеход» и расписавшись в журнале посещений, Илья Николаевич прошел на дворцовую территорию и вскоре оказался в приемной канцлера Тамбовцева.
        Секретарша Дашенька, за последние полгода заметно раздобревшая, но при этом не утратившая ни элегантности, ни грации, мило улыбнулась Илье Николаевичу и сказала, что господин Тамбовцев не только свободен и готов немедленно принять у себя министра просвещения, но уже несколько раз о нем осведомлялся. Пожав плечами, Илья Николаевич поудобнее перехватил бювар с бумагами и шагнул в гостеприимно распахнутую Дашенькой дверь. Каждый раз, встречаясь с выходцами из будущего, он чувствовал определенную неловкость, ибо они знали о нем и его семье все, и даже немного больше того, а он пока еще даже не понимал, каким образом он может помешать своим детям ступить на гибельный путь противостояния с Системой.
        - Добрый день, Александр Васильевич, - поздоровался Илья Николаевич с канцлером Тамбовцевым и, услышав ответное приветствие, присел за стол, разложив перед собой бумаги.
        - Александр Васильевич, - произнес он, - развитие системы начального образования в Югороссии идет согласно составленным нами еще осенью планам. В Константинополе школы посещают семьдесят процентов детей от семи до пятнадцати лет, причем по христианским районам города охват составил почти сто процентов, а в сельской местности мы охватываем почти половину всех детей, причем в болгарских и греческих поселениях школы посещают более шестидесяти процентов детей. Но все же главную погоду нам делает Константинополь, в котором живет большая часть населения Югороссии, и поэтому там мы планируем к сентябрю довести количество школ и учителей начальных классов до такого количества, чтобы начальные школы могли посещать все столичные дети.
        - Очень хорошо, Илья Николаевич, - кивнул канцлер Тамбовцев, - а как у вас обстоят дела с учителями?
        - Вначале было немного сложно, а теперь стало полегче, - вздохнул Илья Ульянов, - очень выручает то, что у вас тут разрешено брать учителями женщин. Разного рода выпускницы российских гимназий и прогимназий, а также девушки из Европы, приехавшие в Константинополь для устройства своего счастья, после обучения на курсах переподготовки составляют основную часть нашего учительского корпуса. По крайней мере, с учителями русского и иностранных языков у нас проблем нет[13 - В Югороссии в программу начального образования помимо государственных: русского и новогреческого, а также турецкого, в обязательном порядке входят английский, немецкий, французский и испанский языки. Положение Талассократии обязывает.].
        - Ну, раз так, то хорошо, - кивнул Тамбовцев, - а теперь давайте поговорим о Константинопольском университете, который тоже входит в вашу епархию. Новое здание у вас будет готово года через два, пока же там ведутся бетонные работы на фундаменте. Но ведь для людей, стремящихся к знаниям, обучение в неприспособленных помещениях не может стать такой уж большой проблемой.
        - Да, Александр Васильевич, - согласился Илья Ульянов, - это совсем не проблема, тем более что помещения вы нам подобрали не такие уж и плохие. Аристотель, так тот в своем Ликее вообще преподавал, не имея крыши над головой, и его ученики воспринимали учебную программу, прогуливаясь вместе с учителем под сенью раскидистых деревьев. По счастью, те времена прошли, и теперь преподаватели и студенты могут больше не переживать по поводу того, что вдруг внезапно испортится погода, и им на голову хлынет проливной дождь. Поскольку подготовительные курсы уже дали нам первых студентов, то занятия на первом курсе университета начнутся, как и положено - в сентябре, и две трети от общего числа обучающихся будут девушки. К работе готовы физико-математический, естественный, строительный, исторический и философский факультеты, причем последний следовало бы назвать богословским. Александр Васильевич, дорогой, скажите, зачем вам, в самом совершенном университете мира, каким должен стать Константинопольский университет, эдакая гадость, как богословский факультет, да еще и с магометанским отделением?
        Канцлер Тамбовцев внимательно посмотрел на Илью Ульянова и устало вздохнул.
        - Илья Николаевич, - сказал он, - вам следовало бы знать, что в Югороссии вопрос существования Бога обсуждению не подлежит. Он просто есть, и точка. Об этом говорят как последние научные данные, так и наш собственный жизненный опыт. Электричество - оно тоже невидимо, но если вы схватитесь голыми руками за оголенные провода, по которым проходит ток, то получите от них весьма ощутимый удар. И удар вы получаете совсем не потому, что электричество злое само по себе, а потому, что вы сунули руки туда, куда не следует. Понимаете? Но по большому счету дело даже не в этом. Ведь Бог - это не сварливый мелочный старик, который стоит над душой у людей и с мстительной радостью карает их за истинные или мнимые грехи. Совсем нет. Установив причинно-следственные связи между совершаемыми поступками и их явными и скрытыми результатами, Бог сделал так, чтобы люди сами карали себя за то, что они будут считать грехами. Просто сверхразумная сущность, которой, несомненно, является Всевышний, и помыслить не могла о том, что люди в своем молитвенном энтузиазме помимо спущенных сверху будут придумывать все новые и новые
грехи и вводить для себя все новые и новые запреты.
        Сказав это, канцлер Югороссии замолчал, будто собираясь с мыслями. Хранил молчание и Илья Николаевич Ульянов, понимающий, что сейчас с ним делятся некими сокровенными душевными переживаниями.
        - Хотя, - продолжил канцлер Тамбовцев, - у этой медали есть и оборотная сторона. Как в своем романе сказал Федор Михайлович Достоевский: «Если Бога нет, то можно всё». А когда людям можно всё, то поверьте мне, Илья Николаевич, это действительно страшно. Даже нам. С другой стороны, людям бывает можно всё, когда какой-нибудь духовный вождь, ересиарх или просто политический лидер вдруг объявит, что они - последователи единственно верного учения, или принадлежат к «правильному» народу, а посему, что они ни натворили бы, все будет воспринято этой высшей сущностью с пониманием и одобрением. Именно так думали англичане, много лет творившие зверства не только в дальних колониях, но и в совсем близкой к ним Ирландии. А как только их схватили за руку, первое, что они закричали, было: «Господь не с нами». Все выглядело так, как будто им обещали поддержку и обманули.
        Из этого мы можем сделать вывод, что вечная идея высшей сущности, облекающая все правила человеческого общежития в сакральную и неоспоримую форму, издавна преследующая человечество, является важным оружием в борьбе за установление наилучших форм того самого общежития. И если мы выпустим это оружие из своих рук и бросим его в грязь, то это значит только то, что кто-то подберет из грязи идею Бога и обернет ее против нас. Мы сами должны и будем готовить тех православных священников и мулл, которые будут проповедовать в церквях и мечетях Югороссии, потому что нам не надо, чтобы какие-то проходимцы, получившие деньги от наших врагов, смогли бы, прикрываясь религиозными идеями, устраивать междоусобицы, стравливая народы Югороссии между собой и направлять их против власти. Со всеми этими вопросами люди должны уметь разбираться сами, но для этого их еще требуется научить. Теперь вы понимаете, Илья Николаевич, для чего нам в Константинополе нужен богословский факультет?
        - Да, Александр Васильевич, понимаю, но это понимание мне еще надо тщательно обдумать, - ответил Илья Ульянов, вставая, - надеюсь, что мы еще продолжим с вами эту занимательную и очень интересную беседу. На сем позвольте откланяться и заверить вас, что все, о чем мы договорились, будет выполнено точно в срок. До свиданья.

11 МАЯ (29 АПРЕЛЯ) 1878 ГОДА, УТРО.
        ИРЛАНДСКОЕ КОРОЛЕВСТВО.
        ДУБЛИН, ПОРТ ДАНЛИРИ (КИНГСТАУН).
        КАРДИНАЛ ПОЛ КАЛЛЕН, БУДУЩИЙ МИТРОПОЛИТ ДУБЛИНСКИЙ И ВСЕЯ ИРЛАНДИИ ИРЛАНДСКОЙ АВТОНОМНОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В СОСТАВЕ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
        Стояло прекрасное майское утро, когда по бледно-голубому небу плыли на запад кудрявые кучевые облака. Освещенный яркими лучами солнца, к пассажирской пристани медленно подходил корабль, столь непохожий на английские военные суда, которые мне приходилось видеть в портах Ирландии. На его сером борту было кириллическим шрифтом выведено какое-то слово на русском языке, а также три цифры: «210». Из овальных башен торчали стволы орудий, мачты были без парусов, а непонятные металлические шары и полусферы, перекладины, похожие на ежей, напоминали о том, что этот корабль не принадлежит к нашему миру, как, впрочем, и все югоросское…
        Якорь плюхнулся в серые воды залива, на пристань полетели швартовые, которые ловко подхватила береговая команда и намотала на кнехты. Потом на причал спустили пассажирский трап. Вслед за вахтенными на берег в окружении небольшой свиты спустилась прелестная молодая девушка. Его королевское величество проследовал к ней и, пренебрегая этикетом, подхватил ее на руки, воскликнув что-то по-русски. Стоявший рядом со мной югорос перевел сказанные им слова:
        - Моя милая Сашенька, наконец-то ты приехала!
        Мы уже поняли, что это и есть наша будущая королева - княжна Александра Кропоткина, - чей род восходил к основателю русского государства князю Рюрику. Этот князь основал Русское государство на полсотни лет раньше, чем жил Бриан Бору, верховный король Ирландии, которому так и не удалось объединить нашу страну. Несомненно, что невеста нашего короля имела знатное происхождение, достойное своего жениха. К тому же она была красива, как я слышал, умна и имела добрый нрав. А сейчас я убедился, что молодые люди любят друг друга и создадут счастливую и дружную семью.
        Обняв будущую королеву, он поднял ее на руках и бережно поставил на землю, после чего они оба торжественно проследовали в ожидающий их самодвижущийся экипаж, именуемый «автомобиль». По крайней мере, именно так король Виктор назвал ту железную повозку, в которой мы с ним прибыли сюда с Тарского холма. А я в сопровождении ирландского духовенства остался ждать прибывшего этим же кораблем представителя Русской Православной Церкви митрополита Макария.
        Вот по трапу на ирландскую землю спустилась фигура в черной рясе, в белом головном уборе и с изображением Мадонны в овальной рамке на груди. Я понял, что это и есть присланный из Петербурга митрополит Московский и Коломенский Макарий. Опираясь на посох, митрополит подошел ко мне. Я низко поклонился. К моему удивлению, митрополит обнял и троекратно облобызал меня.
        - Здравствуй, брат Павел, - сказал он на неплохом английском.
        - Здравствуйте, ваше преосвященство! - немного растерянно ответил я.
        - Зови меня просто Макарий, - улыбнулся тот. - Ну что, отправимся к тебе? А то зябко что-то тут у вас в Ирландии-то. Вроде бы уже весна, но ветерок поддувает.
        Тем временем несколько священников (или монахов?) снесли на берег многочисленные чемоданы и баулы русской миссии, после чего мы отправились на трех каретах в гостевой дом при соборе Святой Троицы, на днях переданном нам англиканами. По специальной договоренности с последними в нем оставили мебель, постельные принадлежности и прочее имущество. Ведь в канцелярии собора эти мелочные людишки оставили нам одни лишь голые стены…
        Мы уселись на мягкие сиденья моей маленькой кареты, служки накрыли нас пледами - в утренние и вечерние часы в Данлири прохладно даже летом, а в мае и подавно.
        - Владыка Макарий, - сказал я, когда карета тронулась, и цокот копыт и поскрипывание осей заглушило наши голоса, - Мы запланировали церемонию на среду, пятнадцатое число. Как вы полагаете, не слишком ли это будет рано? Может быть, нам стоит немного подождать?
        - Нет, брат Павел, - покачал головой митрополит Макарий, - думаю, что чем раньше мы это сделаем, тем будет лучше. И его императорское величество тоже так считает. В Ватикане не сидят сложа руки и уже строят каверзы против возвращения Ирландской церкви к своим истокам. Но ты, брат Павел, не робей. Господь с нами, а значит, все остальное не страшно, и с Ним в душе мы победим всех своих врагов, и внутренних[14 - Под внутренними врагами каждого человека митрополит Макарий подразумевает восемь главных греховных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, высокомерие (гордыня), с которыми ежечасно должна бороться душа каждого православного христианина.] и внешних.
        - Да, - эхом ответил я, будучи погружен в свои мысли, - Господь с нами, а значит, нам ничего не страшно, брат Макарий.

15 (3) МАЯ 1878 ГОДА.
        КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР СВЯТОЙ ТРОИЦЫ, ДУБЛИН.
        МИТРОПОЛИТ МОСКОВСКИЙ И КОЛОМЕНСКИЙ МАКАРИЙ
        Все здесь было необычно - и форма собора с готическими и романскими элементами, довольно-таки варварски изуродованными недавно законченной перестройкой храма в викторианском псевдоготическом стиле; и ряды деревянных скамеек, обитых красным материалом; и почти полное отсутствие каких-либо фресок или изображений. Временный иконостас, привезенный нами из Петербурга и собранный за два дня, смотрелся несколько инородно. Ничего, владыка Павел - так теперь именовался бывший митрополит - уже заказал для этого собора новый иконостас, который будет готов к коронации короля Виктора.
        Будущий митрополит Павел оказался незаурядным человеком. Последние несколько дней мы с ним вечерами по несколько часов кряду обсуждали различные тонкости православного богослужения, и за это время он сумел подготовиться к рукоположению так, что иному на это потребовались бы годы. И вот он, одетый в черный подрясник, стоит вместе с нами в алтаре собора.
        Выйдя на амвон, я зачитал английский перевод указа Святейшего Правительствующего Синода о принятии Ирландской Автономной Церкви в лоно Русской Православной Церкви. Особо было оговорено право Церкви использовать традиционные для Ирландии элементы богослужения.
        Именно поэтому в храме до сих пор находились скамьи, заполненные приглашенными гостями, ибо человек слаб, а европейский человек слаб вдвойне и не способен выстоять на ногах несколько часов даже перед ликом Господа. Вот раздались величественные звуки органа - еще один элемент, который мы решили разрешить в богослужении Ирландской церкви, на этот раз без всякого внутреннего протеста, ибо в псалмах Давидовых говорилось: «Славьте Его трубя в рог, славьте Его на лире и арфе! Славьте Его с тимпаном и махолем, славьте Его на струнах и органе! Славьте Его на звучных кимвалах, славьте Его на кимвалах громогласных. Каждая душа да славит Бога!»
        Началась Божественная литургия. Как только закончился евхаристический канон, то началось и само рукоположение.
        - Аксиос, - величественно возгласил я, надевая на владыку очередной предмет облачения епископа. - Достоин!
        - Аксиос, аксиос, аксиос, аксиос, - вторя мне, ангельскими голосами пел церковный хор.
        Причащал я уже митрополита. А после службы владыка Павел сам зачитал свой указ «дабы вернуть нашу Церковь к вере предков наших». Отдельно было оговорено разрешение женатым мужчинам становиться священниками «по правилам нашей древней православной церкви, как это было в Ирландии от святого Патрика и до противоправного учреждения целибата после раскола Церкви», разъяснив при этом, что правило сие не распространяется на тех священников и иерархов церкви, которые подобно ему приняли на себя монашеский обет.
        Ну, вот, кажется, и все! Одной епархией Русской Православной Церкви стало больше, чему немало помогло ослиное упрямство окружавшей нового папу верхушки католических кардиналов.
        Думаю, что придуманная ими непогрешимость римских пап еще не раз и не два аукнется Католической церкви. Ибо папа не сам Бог, и даже не его представитель, а следовательно, как и любой земной человек, может и должен ошибаться. Человек слаб, и к этому надо отнестись с определенной долей снисхождения. В догмате о непогрешимости римских пап каждый православный видит сразу два смертных греха: тщеславие и гордыню, и грехи эти лежат на всей римско-католической церкви. Именно за них и карает ее Господь. Сейчас для нас, русских, с Божьей помощью одерживающих одну победу за другой, самая главная заповедь должна быть: «Не возгордись и не преисполнься тщеславия, ибо вела тебя вперед рука Господня, но если будешь ты непослушен Ему, то она же обрушит тебя в ад».

16 (4) МАЯ 1878 ГОДА. КОНСТАНТИНОПОЛЬ.
        НАБЕРЕЖНАЯ ДВОРЕЦА ДОЛМАБАХЧЕ.
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР И ХАРЬКОВСКИЙ ГУБЕРНАТОР ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ КРОПОТКИН
        Не успел я из Петербурга вернуться в Харьков, как там меня нашла телеграмма от моего будущего зятя с приглашением на его с Шурочкой свадьбу и последующую коронацию. К приглашению были приложены билеты на поезд до Одессы, а оттуда - на пакетбот до Константинополя на четыре персоны: меня, мою супругу Александру, нашего сына Николая, которому недавно исполнилось шестнадцать лет, и девятилетнюю дочь Марию. Прибыть в Константинополь я должен до шестнадцатого мая по григорианскому календарю или четвертого мая по юлианскому, потому что именно в этот день в Дублин отплывал специальный пароход «Перекоп», такой же, как «Смольный», на котором моя дочь отправилась в Ирландию из Санкт-Петербурга.
        В приглашении было сказано, что все транспортные и прочие расходы принимающая сторона берет на себя, словно Кропоткины настолько бедны, что не могут путешествовать за свой счет. Надо было торопиться, потому что мы можем не успеть попасть вовремя в Константинополь, и тогда опоздаем на королевскую свадьбу нашей Шурочки. Кстати, я до сих пор не могу понять, зачем понадобилась вся эта эпопея с нашим, отдельным с дочерью, прибытием в Ирландию. Неужели нас с супругой и детьми было невозможно отправить тем же кораблем, что и Шурочку? Или во всем виновато обыкновенное чиновничье разгильдяйство, когда один чиновник (в Ирландии), отсылая приглашение для моей дочери, посчитал, что по их обычаям оно означает и приглашение ее ближайших родственников, а другой чиновник (уже у нас) не увидел приписки «с родными» и благополучно забыл о нашем семействе. Интересно, что сказал бы по этому поводу наш будущий зять?
        Но еще больше меня удивила новость, которую я узнал из свежих газет. Оказывается, Ирландия стала православной страной, поскольку все ее католическое духовенство насмерть рассорилось с Ватиканом, который назло России объявил анафему всем борцам за свободу Ирландии. Тамошние священники подали прошение в наш Священный Синод о переходе страны в православие, что и было исполнено в самые кратчайшие сроки. Но газеты, как европейские, так и наши, винят во всем моего зятя, мол, это его рук дело. Да уж, как говорит мой кузен Петр[15 - Русский революционер-анархист, ученый географ и геоморфолог, исследователь тектонического строения Сибири и Средней Азии и ледникового периода, а также известный историк, философ и публицист, создатель идеологии анархо-коммунизма Петр Алексеевич Кропоткин приходится двоюродным братом харьковскому губернатору Кропоткину.]: «Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд».
        Все вышло как по заказу - моя Шурочка будет теперь жить в единоверной православной стране, население которой к тому же обожает всех русских и восхищается ими. Пусть по большей части свобода Ирландии была результатом действий югоросских, как теперь говорят, спецслужб, но и Российская империя тоже не сидела сложа руки, внесла посильный вклад в дело борьбы с англичанами. Кто-то даже, возможно, увидит глубокий символизм в том, что королем освобожденной Ирландии стал югоросс, а его супругой и королевой будет подданная Российской империи. Но мы-то знаем, что Шурочка просто любит этого молодого человека[16 - Губернатор Кропоткин лукавит. Не будь югоросский знакомый ее дочери кандидатом в ирландские короли, а будь он обычным капитан-лейтенантом югоросского флота, то их с матерью реакция на это знакомство была бы отрицательной, и для сохранения своего счастья Шурочке пришлось бы тайно бежать в Югороссию, и до самого причала пакетботов в Одессе ей угрожала опасность быть пойманной и насильно возвращенной родителям.].
        Но, как бы то ни было, в Константинополе мы оказались за два дня до назначенной даты. По сравнению с концом февраля, когда мы с дочерью были тут последний раз, город похорошел и расцвел, причем в буквальном смысле этого слова. Бело-розовая кипень цветущих яблонь, слив и вишен соседствовала с яркой россыпью цветов на многочисленных клумбах. Цветы были повсюду: в руках у детей, на шляпках у дам и девиц. Даже в петлицах у патрулирующих город национальных гвардейцев тоже нет-нет да торчали яркие цветки.
        Но самыми главными цветами на этом празднике жизни были нарядно одетые по несколько легкомысленной константинопольской моде молодые дамы и совсем юные девицы.
        В ожидании парохода на Дублин мы поселились в гостинице. Выяснилось, что на нем в Дублин, помимо остальных приглашенных, отправляется великий князь Болгарский с супругой и находящейся сейчас на их попечении внучкой великого русского поэта Ольгой Пушкиной. Я был представлен Сержу Лейхтенбергскому еще во времена моей службы в инспекторском департаменте Военного министерства, поэтому сразу же возобновил с ним знакомство, представив ему и его супруге жену и детей. Николай и Мари довольно близко сошлись с воспитанницей великокняжеской четы. Ее мать недавно умерла, отец, сын поэта Пушкина, полковник Александр Александрович Пушкин принимал участие в войне за освобождение Болгарии, а потом он отправился с экспедицией югороссов в Ирландию.
        Живая и непоседливая девочка (а с виду чистый ангелочек) ухитрялась постоянно попадать в разные неприятные ситуации. В Константинополе мне рассказали, как однажды, когда внучка Пушкина путешествовала со своей родственницей по Кавказу, она попала в руки местных людокрадов, которые чуть было не продали ее в гарем какому-нибудь турецкому паше. Ее и других несчастных спас югоросский корабль, перехвативший шхуну работорговцев и взявший её на абордаж. Капитаном этой шхуны оказался британец, которого власти Югороссии передали нашим властям, так как он совершал преступления на территории Российской империи. Доказательства вины этого мерзавца были неопровержимы, и суд присяжных приговорил его к двадцати годам каторжных работ.
        Просвещенная публика, в числе которой, к моему стыду, была и моя супруга, рыдала, слушая защитников британца, императору даже направили прошение о его помиловании - в Англии, между прочим, за подобное вешали на рее. Император Александр Александрович, как я слышал, порвал это прошение и велел побыстрее отправить каторжника куда подальше.
        Вот тогда-то юная Ольга, которой тогда исполнилось всего четырнадцать лет, и влюбилась в своего спасителя - югоросского лейтенанта Синицына. История, достойная пера Вильяма нашего Шекспира.
        Впрочем, кончилось все благополучно. Так как отец Ольги не мог заниматься своей дочерью, ей в опекуны определили супругу болгарского князя Сержа Лейхтенбергского Ирину Владимировну и главного доктора Югороссии - к сожалению, я запамятовал его фамилию. Оказывается, девица решила стать детским врачом и теперь живет в главном госпитале, готовясь к поступлению в Константинопольский университет. Когда ей это надо, она может быть очень усидчивой и старательной.
        Кстати, узнав о том, что внучка Пушкина собирается поступать в университет, моя дочь Мария, которой только-только исполнилось девять лет, в категорической форме заявила, что она тоже хочет, когда вырастет, приехать в Константинополь, чтобы поступить в университет, пусть даже пока еще она не решила на кого, и будет в нем учиться. Все возражения моей дражайшей супруги вызывали у ребенка только слезы и истерику.
        Думаю, что чем взрослее будет моя младшая дочь, тем больше дури будет в ее голове. В масштабах Российской империи это будет проблема не одной только нашей семьи, потому что таких Марий в ней пруд пруди. Эх, принесло на нашу голову этих югороссов, страдай теперь из-за них. Но я это так, просто ворчу. Мне уже объяснили, что было бы гораздо хуже, если бы наши дети ездили в Европы и набирались бы там вредных нигилистических идей.
        В Константинополе идеи тоже есть, и зачастую почти революционные, но чем-чем, а нигилизмом тут не пахнет. Ну, если не считать соблазнительных девиц, от которых голова у мужчины идет кругом, а глаза разбегаются. Особенно много этих соблазнов здесь, на набережной у дворца Долмабахче, от которой отходит отправляющийся в Дублин корабль.
        Ну ничего, это уже ненадолго. Сейчас мы поднимемся на борт, пройдем к себе в каюту, а вскоре красавец пароход отчалит от берега и двинется в путь.

17 (5) МАЯ 1878 ГОДА.
        ВАШИНГТОН, БРИТАНСКАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ.
        ЭДВАРД ТОРНТОН, 2-Й ГРАФ КАСИЛЬЯС, ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ И ПОЛНОМОЧНЫЙ ПОСОЛ БРИТАНСКОЙ ИМПЕРИИ В СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИХ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ
        - Господин посол, к вам господин Эвертс.
        Сэр Эдвард Торнтон отвлекся от своих бумаг и посмотрел на своего дворецкого. Лицо его, более похожее на физиономию пресвитерианского проповедника, с вечно недовольным выражением и длинными седыми бакенбардами, оставалось бесстрастным.
        - Да, Дженкинс, благодарю вас, - произнес он, вставая из-за стола, - передайте мистеру Эвертсу, что я сейчас буду.
        - Господин посол, - добавил дворецкий, - с ним еще и сенатор Хоар.
        Ни один мускул на лице Торнтона не выдал его недовольства, хотя кого-кого, а Хоара он точно видеть не хотел. Омерзительная гиена. Ну что ж, теперь хотя бы понятно, откуда ноги растут. Ведь то, что именно сенатор Хоар активнее всех ратовал за аннексию Британской Колумбии, посланнику Британской империи было известно давно. Когда лев уже мертв, то всегда найдутся желающие его попинать.
        Он лишь сухо сказал:
        - Дженкинс, проследите, чтобы столик в Красном кабинете был накрыт, и чтобы на столе стояли виски и хумидор с сигарами. Сигары должны быть получше, а вот виски можно и попроще…
        Дворецкий склонил голову и произнес:
        - Сэр, я уже распорядился. Две бутылки Johnnie Walker Old Highland Blend, две бутылки содовой, сигары, кое-какая закуска и хрустальные стаканы.
        - Еще раз благодарю вас, Дженкинс, - кивнул посол и, чуть поправив галстук, вышел в коридор.
        - Господин государственный секретарь, господин сенатор, рад вас видеть. - Эдвард Торнтон пожал руки обоим незваным гостям. - Давайте пройдем в Красный кабинет, там за виски с сигарами нам будет гораздо удобнее вести разговор.
        Графу приходилось играть роль радушного хозяина, хотя больше всего ему сейчас хотелось спустить гостей с лестницы канцелярии. Деревенское быдло, сморкающееся по углам и хлещущее простонародное пойло, потомки шлюх и пиратов, при этом считающие, что, заимев туго набитый кошелек, они сразу же превратились в джентльменов. Когда он приехал сюда одиннадцать лет назад, янки заискивали перед британцами. Он был желанным гостем на приемах и суаре, и его супруга Мэри блистала на них если не красотой, то хотя бы многочисленными украшениями.
        А через два года «младшие братья» вдруг потребовали компенсации за то, что Британия разрешила Рафаэлю Семмсу и другим рейдерам конфедератов пользоваться британскими портами, а также строить корабли на британских верфях.
        Но после того, как Торнтон сумел договориться и со своим правительством, и с янки, и в 1871 году был подписан Вашингтонский договор, урегулировавшие эти вопросы, отношение к нему стало весьма теплым, и САСШ даже попросили его о посредничестве при переговорах с Бразилией.
        Это продолжалось ровно до того момента, когда неделю назад к нему неожиданно пришел сам Уиллиам Эвертс и категорично заявил, что правительство САСШ требуют передачи Соединенным Штатам Северного Орегона - так у янки именовалась Британская Колумбия - а также Земли Руперта, территории к востоку от этой провинции[17 - Земля Руперта - теперешняя провинция Альберта.]. Мол, проживающие там индейцы своими набегами тревожат границы САСШ, и вообще их замечательной и исключительной нации самим Господом Богом предназначено стать хозяйкой всех земель североамериканского континента к северу от Рио-Гранде[18 - По реке Рио-Гранде проходит граница США с Мексикой и граница между двумя мирами, англосаксонским и латиноамериканским. Американская доктрина «очевидной судьбы» предполагала, что вся территория к северу от мексиканской границы должна стать частью САСШ.].
        Торнтон попытался было напомнить Эвертсу об Орегонском договоре 1846 года, а также о том, что Земля Руперта никогда не была частью Орегонской Территории. Но Эвертс отвечал, что договоры уже не отвечают сегодняшним реалиям, тем более что войска янки уже на подходе к вышеназванным землям. А о быстрой переброске британского контингента из восточных провинций через всю страну и думать нечего, ведь постройка Канадской и Тихоокеанской железной дороги только еще планировалась.
        Но самая главная проблема заключалась отнюдь не в этом. Раньше в случае необходимости в Канаду по морю могли быть переброшены воинские контингенты из метрополии, которые на руинах пылающего Вашингтона быстро бы объяснили этим плантаторам, фермерам и ранчеро, кто тут на самом деле мировая держава, а у кого еще молоко на губах не обсохло.
        Но теперь, когда Континентальный Альянс, могущественное и противоестественное европейское образование, главной ударной силой которого были неизвестно откуда взявшиеся югороссы, в скоротечной войне сокрушил Британскую империю, разгромив и повергнув ее в прах, дав этим омерзительным ирландцам их долгожданную свободу. Теперь то, что осталось от Британской империи, никак не могло помочь своему заокеанскому доминиону и его генерал-губернатору лорду Дафферину, Фредерику Темпл-Гамильтон, Темпл-Блеквуду, а также премьеру канадского правительства либералу Александру Маккензи, чей срок правления вот-вот должен подойти к концу. Войск не было, флота, чтобы их перевести, тоже. Все сожрала проклятая Ирландия и вступившиеся за нее югороссы.
        Кстати, Эвертс обронил пару фраз о нынешнем бессилии Британии, при этом виновато улыбаясь. Торнтон принял наглые требования к сведению, мысленно пожелал, чтобы проклятых янки постигла точно такая же судьба, и пообещал связаться по телеграфу с Лондоном. А сегодня с утра он послал Эвертсу записку о том, что ответ из Форин Офиса уже получен.
        Когда все уселись на мягкие кресла вокруг небольшого стола, Торнтон разлил виски по стаканам, добавил содовую для обоих гостей, и после того, как Хоар похвалил виски (если б он знал, что это - самый дешевый скотч из тех, что продавались в Америке), Торнтон откашлялся и сказал:
        - Мое правительство согласно на частичную передачу территорий Североамериканским Соединенным Штатам, кроме острова Ванкувер, который должен остаться под властью Ее Величества, а также Земли Руперта, которая никогда не была частью Орегонской территории.
        Эвертс хотел что-то сказать, но его опередил сенатор Хоар, который, брызжа слюной, завопил:
        - Вы, кажется, ничего не поняли, господин посол. У вас нет шансов. Остров Ванкувер должен принадлежать нам. Вам это понятно?
        - Тогда мне придется еще раз связаться с моим правительством, - спокойно ответил граф Торнтон, хотя внутри у него все кипело. - Но что же насчет Земли Руперта?
        - Если вы согласитесь на остальные условия, то, так и быть, оставим ее вам, - стараясь сгладить бестактность сенатора Хоара, произнес госсекретарь Эвертс.

«Да, конечно, - подумал Торнтон, - ваша щепетильность при выполнении обещаний известна всем. Но что ж поделаешь… Не зря же старики-римляне говорили: горе побежденным».
        А сенатор Хоар продолжал:
        - У вас же есть телеграфный аппарат? Телеграфируйте немедленно. И укажите, что в противном случае наши войска начнут операцию по освобождению этих территорий. Ждем вас.
        Торнтону ничего не оставалось делать, как пойти к телеграфному аппарату и настучать телеграмму с соответствующим содержанием. Теперь оставалось только ждать, ответ на это сообщение мог прийти только через несколько часов.

18 МАЯ 1878 ГОДА, УТРО.
        ЛОНДОН. БУКИНГЕМСКИЙ ДВОРЕЦ
        - Джентльмены, - устало произнес председательствующий принц-регент, - должен вам сообщить, что, как говорят русские, «беда ни приходит одна», и вслед за тиграми и медведями претензии к нам начали предъявлять шакалы. Я имею в виду наших бывших заокеанских подданных, набравшихся наглости потребовать у нас провинцию Британская Колумбия, которую они называют Северным Орегоном, и территорию Земли Руперта, лежащую еще восточнее Британской Колумбии…
        Тяжело вздохнув, принц-регент медленно зачитал так называемый «Ультиматум Эвертса». Когда он закончил чтение, то в комнате наступила мертвая тишина, в которой было слышно, как в оконное стекло стучит перезимовавшая муха, желающая выбраться из этой душной комнаты к ласковому солнцу и к голубому весеннему небу. Только ей одной было все равно, а остальные присутствующие понимали, что их страна катится по наклонной, и вскоре претензии к ней начнут предъявлять даже племена ашанти из Центральной Африки.
        После того, как молчание затянулось до неприличия, принц-регент снова вздохнул и произнес:
        - Джентльмены, нам следует помнить, что согласно их «Манифесту Очевидной Судьбы», опубликованному еще тридцать с лишним лет назад Джоном О’Салливаном в статье «Аннексия», предназначение Америки заключается в том, чтобы получить в свое владение весь континент, а доктрина Монро предусматривает противостояние попыткам любой европейской державы восстановить контроль над своими колониями, правительства которых объявили независимость. Американских колоний, прошу вашего прощения…
        - Но что все это значит для нас? - спросил архиепископ Кентерберийский.
        - Если вы имеете в виду эту их «Доктрину очевидной судьбы», - прорычал первый лорд Адмиралтейства, - то…
        - Не «Доктрину», а «Манифест», - поправил первого лорда Уильям Гладстон. - «Доктрина» была у Монро, точнее, у его секретаря. А у вот у «очевидной судьбы» все же был «Манифест»…
        - Ладно, черт меня возьми со всеми потрохами, - согласился с премьером первый лорд, - пусть будет «Доктрина Монро». Ну, перепутал, с кем не бывает. Они там себе понапридумывали всякой ерунды, а мы должны все это запоминать. Так вот, на самом деле «Доктрина Монро» гласит, что если в Оттаве какой-нибудь политический флибустьер соберет с полтысячи вооруженных сторонников и захватит власть, то Североамериканские Штаты тут же должны признать его правительство и оказать этому новорожденному «государству» военную и политическую помощь. А нам вмешиваться в это будет запрещено, поскольку, согласно этой доктрине, Америка - это зона, закрытая для вмешательства европейских держав. И если мы вмешаемся, то эти наши бывшие колонии объявят нам войну. И именно об этом и идет речь в их ультиматуме. План у них простой. Сначала аннексия Британской Колумбии, которая покажет, что мы слабы и не можем дать отпор, потом их наемники устроят переворот в Оттаве, и затем, как это было уже много раз, марионеточное правительство объявит о присоединении канадских провинций к Североамериканским Соединенным Штатам.
        - Могу добавить, - сказал Гладстон, - что, переварив такой жирный кусок, как Канада, янки снова начнут оглядываться в поисках плохо лежащих территорий неподалеку от их границ. Но нас это волновать уже не должно, потому что если вместо Британской империи в мире возникнет Североамериканская, то рано или поздно корабли янки пересекут океан для того, чтобы превратить то, что осталось от Британии, в свою колонию, точно так же, как сто лет назад они сами были нашими колониями.
        - Вот именно, Уильям, - согласился принц-регент, - аппетит к янки придет во время еды, а Канада обратится в арену величайшей трагедии, какую только знало человечество. Я имею в виду американских аборигенов и потомков смешанных браков наших и французских колонистов с их женщинами, которых кровожадные янки обязательно примутся истреблять до последнего человека, или высылать в неплодородные земли, как это они сделали со своими индейцами, после того, как забрали их земли. Кровь по канадской земле польется рекой, и даже если мы умоем руки, то все равно она останется на нашей совести.
        Принц-регент немного помолчал, а потом продолжил:
        - Нет, джентльмены, я не страдаю излишним человеколюбием, но эти люди имеют британское подданство, и в какой-то мере мы тоже отвечаем за их будущее. Если мы бросим их в беде, то растеряем последние остатки политического авторитета и скатимся в ту же клоаку, в которой сейчас находится некогда могущественная Испанская империя, - то есть станем третьеразрядным европейским государством с остатком колоний, которое нигде и ни на что не влияет. Да и эти остатки у нас тоже очень быстро отберут, потому что тогда всегда найдутся желающие прибрать к своим рукам те территории, суверенитет над которыми не может быть подтвержден военной силой.
        - Вы правы, ваше королевское высочество, - кивнул архиепископ Кентерберийский, - если мы поступим так, как хотят этого янки, то навсегда потеряем и уважение людей, и милость Господа нашего Иисуса Христа. Во время той истории с Ирландией он и так был не на нашей стороне, ибо тогда нас вели такие богомерзкие чувства, как гордыня, алчность, гнев и страсть к убийствам и насилиям. Сейчас, если мы примем «Ультиматум Эвертса», то мы будем выглядеть в Его глазах ничуть не лучше, ибо главными мотивами для такого решения у нас будут лень, страх и уныние перед неблагоприятно сложившимися обстоятельствами.
        - Да, это так, - подтвердил первый лорд Адмиралтейства, должность которого в последнее время стала чисто номинальной, - но, ваше преосвященство, что мы сможем противопоставить янки в столь отдаленном уголке нашей планеты, когда у нас и в метрополии недостаточно войск для защиты ее от иностранного вторжения? У нас нет армии, у нас нет флота, у нас нет ничего, а янки говорят, что стянули к границам Британской Колумбии почти всю свою проклятую армию. Вот вы, ваше преосвященство, говорите: «лень, страх и уныние», но что вы прикажете выставить против янки вместо сильной и боеспособной армии, неужели «трудолюбие, храбрость и воодушевление»?
        Неожиданно вместо архиепископа ответ на этот вопрос дал сам принц-регент.
        - Нет, Генри, - произнес он, - вместо того, чтобы биться в этой безнадежной битве, в которой против одного нашего солдата или канадского ополченца янки смогут выставить десяток своих бандитов, я натравлю на них самую страшную военную силу, какая только имеется в этом мире…
        - Ваше королевское высочество, - спросил Уильям Гладстон, - вы имеете в виду югороссов? Насколько мне известно, их руководство и лично адмирал Ларионов ненавидят янки даже больше нас, и только и ждут с их стороны официального и законного повода для того, чтобы провести над ними такую же жестокую экзекуцию, как и над нашей империей. А пороть югороссы умеют, джентльмены, это вы все прекрасно знаете по себе.
        - Бери выше, Уильям, - ответил принц-регент, - я имею в виду не одних югороссов, а весь их Континентальный Альянс, и в первую очередь Российскую империю и моего старого друга императора Александра, ненавидящего разного рода республики и являющегося ярым сторонником солидарности монархий перед лицом республиканской угрозы. Чтобы Канада не попала в лапы шакалов-янки, я даже готов временно, на двадцать пять лет, передать ее под протекторат Российской империи, а ту самую Британскую Колумбию, лишь бы она не досталась янки, отдать русским насовсем, разумеется, при условии сохранения экстерриториальности строящейся на ее территории Транс-Тихоокеанской железной дороги и права беспошлинного транзита грузов через порт Ванкувера.
        - Но почему такая щедрость, сир? - удивленно спросил первый лорд Адмиралтейства.
        - А потому, - ответил принц-регент, - что после того, как была закончена война за независимость Ирландии и мы приняли их ультиматум и признали свое поражение, то русские и югороссы немедленно прекратили все враждебные действия против Британской империи и даже способствовали поставкам продовольствия для голодающего населения наших городов. Та война закончена, джентльмены, и расплачиваться за нее будем не мы, а те тупоголовые политиканы в Парламенте, вольготно чувствовавшие себя на своих тепленьких местах в годы правления моей матери. Они-то и развязали эту бойню.
        Поэтому я полагаю, что проще отдать русским то, что требуют от нас янки, в обмен на гарантии неприкосновенности всего остального, чем заключать соглашения с людьми, которые никогда не выполняют своих обещаний. Они считают, что право на все это им дал сам Господь, отдавший в безраздельное владение потомков каторжников землю от океана до океана. Чем больше безнаказанных подлостей будут совершать они, тем выше будет их уверенность в собственной исключительности, которая дает право на совершения новых подлостей. И так будет, пока им не станет тесно в своем Западном полушарии, и они не приплывут к нам, где столкнутся с мощью Континентального Альянса. Нет уж, стричь когти зверю лучше тогда, когда он еще не вырос и не заматерел.
        Принц-регент повернулся к архиепископу Кентерберийскому.
        - Поэтому, вы, ваше преосвященство, немедленно начинайте молиться о спасении наших канадских подданных и о вразумлении руководства Североамериканских Соединенных Штатов, а я сегодня обращусь просьбой о помощи к императору Александру III и югоросскому диктатору адмиралу Ларионову. И пусть янки на своей шкуре узнают, что такое гнев Господень, который несут под своими крыльями железные птицы адмирала Ларионова. Я сказал. Dixi!

21 (9) МАЯ 1878 ГОДА.
        ДУБЛИН, КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР СВЯТОЙ ТРОИЦЫ.
        КАТРИОНА МАК-ГРЕГОР-СТЮАРТ, НЕВЕСТА
        - Печать дара Духа Святаго. Аминь! - провозгласил епископ, изображая кисточкой крест у меня лбу, глазах, ноздрях, устах, ушах, над воротником платья, на руках и на босых ногах. Джимми стоял чуть поодаль и улыбался мне счастливой улыбкой. Ну что ж, подумала я, вот я и православная.
        Ведь Джимми был крещен в католичество, а я родилась членом Ирландской Церкви, национальной ветви церкви англиканской. Конечно, мой папа не любил католиков, а Джимми не очень жаловал англикан после того, что они сделали с Шотландией. И хоть он и сказал, что готов ради меня перейти в эту веру, мы, подумав, приняли Соломоново решение: оба стали православными. Тем более что это - вера нашего нового короля Виктора I, а также вера тех самых русских, которые принесли нам свободу. Даже мой папа не против моего решения, памятуя, что именно русские спасли ему и многим другим жизнь. Он, кстати, обрадовался, что у него не будет зятя-католика; все-таки для нашей семьи это считалось бы позором в кругах протестантской элиты, хоть времена и переменились.
        Но католикам для перехода в православие достаточно исповедоваться и причаститься, согласно правилам православной церкви, подтвержденным Священным Синодом в документе о принятии Ирландской епархии католической церкви в лоно Православия. А вот для англикан было решено не проводить повторное крещение, но оставить чин миропомазания. Как мне объяснил священник, это - символ принятия верующим Святого Духа. Сначала я подумала, что это - лишь церемония, но вот теперь, когда епископ Патрик Моран совершал этот чин надо мной, я почувствовала, что какая-то благая сила действительно входит в меня, и убранство собора Святой Троицы, украшенного великолепными иконами, привезенными в дар из Петербурга, засверкало новыми красками.
        И вот недолгий чин подошел к концу, и последовало мое первое православное причастие - ведь миропомазали меня и других во время литургии. Потом последовал отпуст, и я, поцеловав руку епископу (эх, вот к этому приходится привыкать!), пошла в комнату в пристройке к собору, где меня уже ждали подружки. Со многими из них я была знакома с детства; кроме меня, все они так и остались англиканками, хотя некоторые защебетали - как им понравилась православная литургия. Кто знает, может, скоро и некоторые из них станут православными.
        Кого не было, так это моей старинной и бывшей подружки Фионы. Той самой, которая выгнала меня, когда я к ней пришла после ареста моего бедного отца. Нет, у нее и ее семьи ничего не отобрали; но отношение к ней и ее семье стало весьма прохладным, хоть я никому и не рассказала о моем визите в ее дом. И недавно, наряду с некоторыми другими, они покинули Ирландию, выставив свои дома и имения на продажу. Не знаю, где они сейчас - может, в Англии, может, в Шотландии, а может, и за океаном, или по пути туда. Да меня это, сказать честно, и не интересует.
        Свидетельницей у меня на свадьбе была дочь нашей служанки, Нелли - Аланна. Именно она, увидев пришедших к нам солдат, побежала к знакомым фениям, что и стало причиной моего чудесного спасения от рук английских палачей. А Нелли с мужем схватили и упекли в Киллмейнхем, откуда ее освободили русские; Аланна рассказала, что над ней там надругались, а, кроме того, били и морили голодом и холодом. Папа пригласил к ней лучших врачей, и три дня назад она впервые встала с кровати, а сегодня - почетный гость на моей свадьбе.
        Меня переодели в свадебный наряд. По традиции[19 - Something old, something new, something borrowed, something blue (англ.) - традиция в англоязычных странах по обе стороны Атлантики, которой придерживались и ирландские протестанты.], на мне было кое-что новое (само платье), кое-что старое (тут я, не мудрствуя лукаво, надела старый корсет), кое-что взятое у подруги (подвязки для чулок), и кое-что синее (извиняюсь за подробности, именно этого цвета было мое новое нижнее белье).
        Тут постучали в дверь, и послышался папин голос:
        - Кати, ты готова?
        - Да, папочка! - ответила я, выпорхнув ему навстречу.
        Если на литургии я была в простом платье, то сейчас ощущала себя королевой, в белоснежном одеянии, чей подол несли девочки-родственницы, с прекрасным букетом из цветов, привезенных мне в подарок из Константинополя, под кружевной фатой из России… У русских, как я слышала, нет такой традиции, когда в церковь невесту вводит ее отец. Но Ирландская церковь решила это сохранить. И вот мы с папой идем по проходу между рядами скамеек, заполненных народом - тут и православные, и католики, и протестанты, и русские, и южане… Свидетелем у Джимми оказался русский офицер, майор Сергей Рагуленко, герой, при чьем имени у всех молодых дублинок подкашиваются колени. Ну, кроме меня, понятно… Высокий, красивый, с кучей наград на униформе… Вот и мой Джимми - тоже в мундире, и тоже с наградами, впрочем, только с двумя. Но ничего, подумала я, лиха беда начало… Ведь как мне ни хотелось об этом думать, но скоро ему предстояло добиться освобождения своей родины, так же, как он освободил мою…
        И вдруг у меня подкосились колени. В первом ряду на скамье сидел сам король Виктор Первый с девушкой изумительной красоты; я слышала, что к нему приехала невеста, а теперь мне посчастливилось увидеть будущую королеву воочию.
        А потом - необыкновенной красоты свадебная церемония Православной церкви. Особенно мне понравилось, как мы стояли на прекрасном шелковом коврике (как потом оказалось, подарком его величества), над нашими головами Аланна и Сергей держали венцы, очень похожие на королевские короны, а на наших пальцах красовались кольца изумительной работы, также привезенные из Югороссии.
        Прием был в Дублинском замке, в залах, где когда-то пировали короли, и где вскоре будут праздновать коронацию и венчание его величества. Первый вальс я танцевала с моим дорогим Джимми, а потом последовали танцы с папой, с Сергеем, с Сэмом Клеменсом… И вдруг ко мне подошел его величество и, поклонившись, протянул мне руку. Оркестр заиграл незнакомый мне танец, и Виктор (так он попросил себя называть) шепнул:
        - Катриона, это называется танго. Я вас поведу, не бойтесь.
        На танцевальном полу оставались лишь три пары - Джимми с невестой его величества, Сергей с Аланной, и мы с Виктором. Виктор с Сергеем повели нас - сначала простым шагом, а потом добавляя все новые и новые вариации. Джимми повторял за Сергеем, и получалось у него, должна сказать, весьма неплохо.
        Помню еще бесконечные тосты, а потом нас с Джимми отвели в спальню, в которой, как мне рассказали, останавливались и особы королевской крови. Что было дальше, касается только нас с Джимми, но я поймала себя на мысли, что я - самая счастливая девушка на всем белом свете.

23 (11) МАЯ 1878 ГОДА, ПОЛДЕНЬ.
        ДУБЛИН, НАБЕРЕЖНАЯ РЕКИ ЛИФФИ, МОСТ ПОЛПЕННИ. НАЧАЛЬНИК РУССКОЙ ВОЕННОЙ МИССИИГЕНЕРАЛ-МАЙОР АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ПУШКИН
        Ну вот и все, моя служба в Ирландии заканчивается. Наша миссия задержится в Ирландии только до коронации и свадьбы нового ирландского короля. Да и, собственно, что нам тут делать еще? Все отчеты о ходе скоротечной ирландской кампании мной уже написаны, личные впечатления изложены отдельным рапортом, наградные списки на русских волонтеров, проявивших отвагу и героизм на поле боя, составлены, и все это отправлено в Санкт-Петербург. И не великому князю Николаю Николаевичу, а государю императору Александру Александровичу, который лично контролирует все, что связано с новой военной реформой.
        Император Александр III считает, что в силу обширности нашей территории, которая и дальше будет лишь увеличиваться, и многообразия угроз, которые наша армия должна отразить в случае необходимости, вооруженным силам России надо быть не только самыми сильными, но и самыми эффективными в мире, чтобы, как завещал генералиссимус Александр Васильевич Суворов: «Бить врага не числом, а умением».
        Пока же самая эффективная и организованная в мире армия - это армия югороссов. Некоторые считают, что это только из-за их оружия и боевой техники, но это не совсем так. Конечно, вооружение, позволяющее роте на равных сражаться с полком, играет свою роль - спору нет. Но, дай ты какое угодно мощное и совершенное оружие, например, в руки наших интеллигентов - пользы все равно не будет. Или поломают, или побросают к чертовой матери, где попало.
        Югороссы же не только владеют секретами эффективных боевых действий, но и активно передают их своим союзникам и клиентам. Обученные по их программам и их инструкторами ирландские регулярные войска и Добровольческий корпус конфедератов действовали во время ирландской кампании безупречно. Камуфляжная форма, скорострельные, точные и мощные магазинные винтовки, использующие патроны с бездымным порохом, грамотное командование и хорошая физическая подготовка сделали свое дело, и на поле настоящей войны вчерашние лавочники, фермеры и мастеровые, по зову сердца поступившие на службу в ирландскую армию, вдребезги разгромили профессиональные британские войска, не оставив им шансов не только на победу, но и просто на выживание.
        Наилучшим образом показало себя все, что югороссы присоветовали государю императору внедрить в российских войсках. И малоформатные легкие пушки-мортирки, которые расчеты способны таскать на руках, и орудия посолиднее, тоже достаточно легкие и маневренные, но способные мощным фугасным снарядом, снаряженным пироксилином или мелинитом-шимозой, разрушить любое вражеское укрепление. И все же царицей или королевой ирландской кампании оказалась винтовка Мосина вкупе с одетым в маскировочную форму ирландским солдатом. Многие англичане были убиты, даже не успев понять, кто в них стреляет и откуда. В своих красных мундирах, с винтовками, стреляющими дымным порохом, они вчистую проигрывали ирландцам.
        Поэтому-то государь император и принял решение полностью реорганизовать нашу армию по образцу югоросской, а возможно, пойти еще дальше, потому что в военном деле нет предела совершенству. И теперь все армии мира будут копировать эти приемы - германская уж точно, поскольку немцы, как наши союзники по Континентальному Альянсу, также прислали в Ирландию добровольцев и военную миссию, подобную моей.
        Их можно понять - под боком у них находится жаждущая реванша Франция, которая ускоренно вооружается и вынашивает планы мести. По моему мнению, если ничего не изменится, то Эльзас-Лотарингский вопрос еще долго будет отравлять отношения между этими двумя европейскими странами. И неудивительно, если, не дожидаясь усиления Франции, германцы начнут превентивную войну.
        Отправив в Петербург свои соображения еще в конце апреля (по юлианскому календарю), я было думал, что теперь на этом все, и хорошо, если я получу ответ к следующей зиме, если вообще получу. Но уже вчера мне пришла телеграмма от государя, в которой он выразил мне сердечную благодарность, поздравил меня генерал-майором и сообщил, что за подвиги на поле боя во время кампании по освобождению Болгарии я награжден Георгиевским золотым оружием, а за ирландскую кампанию сразу двумя орденами Святого Владимира: 4-й степени с мечами и бантом за личное участие в боях, и 3-й степени - за руководство нашей военной миссией в Ирландии. В конце телеграммы прилагался список, кого из югоросских офицеров с разрешения адмирала Ларионова я должен пригласить на русскую службу. Мой будущий зять был в нем, с припиской, что я твердо могу обещать ему службу по его специальности, чин майора и самостоятельное командование отдельным батальоном или даже полком.
        Как я и предполагал, этот молодой человек стремительно делает карьеру и, если ничего ему не помешает, то быть ему в высоких чинах. Кстати, он тоже отличился во время войны в Ирландии и был награжден сразу тремя орденами: российским Владимиром 4-й степени с мечами и бантом, как у меня, ирландским, недавно учрежденным орденом Святого Патрика, и югоросским орденом Мужества. Эдак, глядишь, будучи на глазах у императора, мой будущий зять скоро обгонит в чинах и званиях меня самого. Кстати, он сейчас находится в Дублине - его подразделение входит в сопровождение адмирала Ларионова - и останется он тут до официальной коронации и королевской свадьбы. Поэтому я пригласил его и Ольгу прогуляться в хорошую погоду по набережной реки Лиффи. Надеюсь, что в присутствии моей доченьки он будет куда сговорчивей.
        И вот мы втроем стоим на выгнутом, как спина сибирского кота, мосту через реку, которая делит ирландскую столицу пополам, ведем неспешную беседу и смотрим на текущие внизу темные воды. В своем черном мундире при орденах и белой рубашке мой будущий зять выглядит солидно. А Оленька в своем воздушном белом платье и широкополой шляпке кажется на его фоне порхающим белым мотыльком. Кстати, вход на этот мост платный и стоит полпенни. Но привратник у входа, увидев наши военные мундиры, не только не взял с нас денег, но, вместо этого, лихо принял строевую стойку и отдал честь. Приятно, черт побери, быть освободителем, когда на тебя не смотрят волком, словно собираясь воткнуть в спину нож, а готовы носить на руках.
        Кстати, Игоря не пришлось долго уговаривать. Выслушав мое предложение, переданное ему от имени государя императора - перейти на российскую службу и принять под свое командование батальон или полк морской пехоты, он пристально посмотрел на мою дочь, и та, ласково прильнув к его боку, прошептала: «Ты ведь согласишься, милый?»
        Именно сейчас я заметил - как сильно повзрослела Ольга за минувший год, проведенный в Константинополе. Куда пропал тот голенастый, худой и подвижный, как ртуть, ребенок? Сейчас рядом со мной стояла юная, но прекрасная, как распускающаяся роза, девушка, более того, уже осознающая свою красоту и умеющая ею пользоваться. Царственным спокойствием и великолепными манерами без доли жеманства моя дочь стала похожа на свою воспитательницу и опекуншу болгарскую великую княгиню Ирину Владимировну, а точеной красотой - на мать, Софью Ланскую в годы ее молодости. Ну и, конечно, присутствовал наш фамильный, словно гвоздичка в остром соусе, диковатый африканский шарм, доставшийся ей в наследство от деда, который только оттенял, но не портил ее прелестный облик.
        Мой будущий зять почти тут же ответил мне согласием, сказав, что будет рад послужить, как он выразился, «нашей праматери России», тем более что разрешение от командования на переход на службу императору Александру Александровичу у него уже имеется. И тут же высказал мне ту же мысль, с которой я не расставался все последние дни: Югороссии в ближайшее время на суше, скорее всего, воевать уже не придется. А вот у Российской империи с ее огромными территориями и протяженными границами все еще впереди.

25 (13) МАЯ 1871 ГОДА.
        ДУБЛИН. КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР СВЯТОЙ ТРОИЦЫ.
        АЛЕКСАНДРА КРОПОТКИНА, НЕВЕСТА
        Я с девушками сидела в здании капитула при соборе. Моя свидетельница, княгиня Болгарская Ирина, суетилась вокруг меня. На мне было надето столько драгоценностей, сколько я никогда не видела - уральские изумруды, присланные его императорским величеством из Петербурга, бриллиантовая брошь, подарок Ирины и ее мужа, агатовое ожерелье от ее величества королевы Вюртембергской Ольги… На голове красовалась фата из тончайшего вологодского кружева с золотыми нитями и вплетенными крупными жемчужинами, привезенная великим князем Владимиром, братом его императорского величества. И сапфировые серьги, которые мне одолжила моя новая подруга Катриона Стюарт (они и старые, и синие, и не мои - все как здесь полагается: something old, something borrowed, something blue…)
        - Ну что ж, ваше будущее величество, - наконец усмехнулась Ирина, окинув меня в последний раз критическим взглядом. - Такого совершенства я еще не видела. Может, впрочем, здесь еще чуть подколоть… И здесь… Впрочем, лучшее - враг хорошего. Лучше давай не будем! Ты и так всех их поразишь наповал!
        И в этот самый момент в дверь постучали, и я услышала голос пап?:
        - Сашенька, пора!
        Он взял меня под руку, и мы торжественно вошли в полумрак прекрасного готического собора. На стенах кое-где висели иконы, заграждение у алтаря было превращено в подобие иконостаса, но со вкусом, так, что это вписывалось в общую картину. Стояли лавки - все-таки к ним ирландцы привыкли, - но их так красиво украсили цветами, что внутренность собора была похожа на клумбу. А на амвоне у иконостаса меня уже поджидал Витенька со своим свидетелем, адмиралом Ларионовым, вероятно, самым знаменитым и самым загадочным правителем на белом свете.
        Я подошла к будущему мужу, Ира встала сзади и справа от меня, а я оглядела зал, в котором увидела не только князя Сергея и великого князя Владимира, королеву Ольгу Вюртембергскую и других представителей королевских и дворянских родов, но и моих родных, и Витиных друзей - Сергея Рагуленко, Сэма Клеменса, Джима Стюарта с его очаровательной Катрионой, и многих других… Я только успела шепнуть Вите, ведь сегодня у нас не только свадьба и коронация:
        - С днем рождения, любимый! - как протодиакон громогласно провозгласил:
        - Bless, master![20 - Благослови, владыко!]
        Павел, митрополит Дублинский и всея Ирландии, пропел, даже не заглядывая в текст (быстро же он его выучил!):
        - Blessed is our God always, now and ever and unto ages of ages![21 - Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков!]
        Начался наш чин венчания. Конечно, я ни разу ранее не слышала его по-английски, но придется - все же большинство ирландцев не говорит на гэльском, языке их предков. Но кое-какие молитвы повторялись и по-гэльски, а хор, приехавший с нами из России, пел иногда и по-церковнославянски.
        И вот, наконец, церемония закончилась, и нам спели «Многая лета!» по-церковнославянски, по-английски и по-гэльски. Праздновать будем позже, а пока мы с Витей удалились по разным комнатам - его и меня готовили ко второй церемонии.
        Через два часа мы вышли на улицу - Виктор, в его новой королевской мантии из вышитого золотом зеленого шелка, со всеми его наградами, и я, в платье до пола той же расцветки. Наград у меня еще не было, да и не заслужила я их, в отличие от Витеньки, хотя мне уже сообщили, что завтра, уже будучи королевой, меня наградят высшими женскими орденами России, Болгарии и Вюртемберга. Перед нами построился взвод Королевских стрелков и Королевских партизан, слева - взвод югороссов под командованием Сергея Рагуленко, справа - конфедератов под командованием генерала Нейтана Форреста.
        Ударили колокола собора, и наш почетный эскорт, чеканя шаг, направился к его дверям. Витя взял меня под руку, и мы двинулись вместе с ними. У входа в собор эскорт выстроился в две шеренги, и мы медленно сквозь него вошли в огромный собор. Утренних цветов в нем больше не было; вместо них все скамьи были украшены зелено-золотыми лентами. В первых двух рядах слева расположились наши личные гости - родственники, друзья и соратники. За ними находились мои новые подданные - духовенство, аристократия и наиболее отличившиеся из тех, кто боролся за свободу Изумрудного острова. Там же заняли места ирландцы из нашего почетного эскорта. Справа же в первом ряду находились наши почетные гости, а во втором - те немногие дипломаты, из стран, уже признавших Ирландию, а также от пока еще несвободных Конфедеративных Штатов Америки. За ними стояли солдаты и матросы из Югороссии и Конфедерации.
        Митрополит Павел встретил нас в дверях и дал нам поцеловать крест, после чего за руки отвел нас к Царским вратам, которым мы поклонились, после чего подошли и поцеловали иконы, присланные из России. Потом мы сели на подготовленные нам троны - два резных деревянных кресла с ирландскими мотивами, обитые пурпурным бархатом, рядом с которым - стол, также покрытый бархатом того же цвета, на котором лежали две короны, каждая на своей подушке, а на третьей - булава и скипетр. Рядом же, на специальных вешалках, находились порфирные мантии, побольше и поменьше.
        И вот, после чтения псалма и молитв, чтений из Апостола и Евангелия от Матфея, митрополит взял мантию побольше и передал ее Вите, который надел ее поверх зеленой мантии. Потом митрополит благословил его, протянул ему цепь новосозданного ордена Святого Патрика, поднес подушечку с царской короной, и вторую - со скипетром и державой. После этого я, как мы и репетировали, стала перед Витей на колени, а он приложил корону к моей голове и опять надел ее. Затем митрополит благословил меня, а Витя надел на меня мантию и цепь второго ордена Святого Патрика. Он взял корону поменьше и надел ее мне на голову.
        Затем началась литургия, с миропомазанием и с первым нашим причастием после коронации. И вот, наконец, отгремело пения «Многая лета» (Many years - на английском), и к нам потянулись гости с поздравлениями. Витя настоял на том, чтобы мы дождались всех гостей - ведь каждый, кто воевал за свободу и независимость Ирландии, для него не менее дорог, чем любой аристократ.
        На торжественный прием в Дублинском замке после окончания церемонии мы приехали в резной золоченой карете - подарке дублинских мастеров. Я помню приветственные крики толпы, разносившиеся повсюду. Весь город торжествовал, везде висели ирландские флаги - золотая арфа на зеленом фоне - и, казалось, любовь к новым монархам была всенародной. Только раз я краем глаза увидела, как ребята Сергея Рагуленко вдруг вбежали в чей-то дом, и еще раз, у самого замка, как какую-то девушку уводили под руки.
        Много позже я случайно узнала, что в том доме были двое стрелков - хорошо еще, что Сергей вовремя увидел что-то в открытом окне. А девушка, некая Фиона Свифт, подготовила бомбу, которую она собиралась бросить в нас, когда мы выйдем из кареты. Узнала я про это только тогда, когда Катриона Стюарт попросила меня о помиловании для ее бывшей подружки. Конечно, я согласилась, с условием, что Фиона навсегда покинет Ирландию.
        И вот - прием в Дублинском замке. Всех желающих угощали во внутренних дворах замка, а во дворце были задействованы все помещения. Праздновали мы и свадьбу, и коронацию до позднего вечера. И когда мы с Витей наконец уединились в королевской спальне после того, как меня раздели служанки, мой венценосный супруг - о, как сладко это слово! - обнимая меня, вдруг шепнул:
        - Наконец-то ты моя, Сашенька!
        - Да, и наконец-то ты, Витенька, король!
        - Знаешь, это, конечно, хорошо, но это - работа, причем тяжелая. А вот то, что ты теперь мне жена - лучшее, что когда-либо произошло в моей жизни!

28 МАЯ 1878 ГОДА, УТРО.
        ДУБЛИНСКИЙ РЕЙД, РАКЕТНЫЙ КРЕЙСЕР «МОСКВА», АДМИРАЛЬСКИЙ САЛОН
        - Господа, - на правах хозяина открыл конференцию глав МИД и приравненных к ним лиц[22 - Уильям Гладстон до избрания нового парламента и формирования правительства обычным путем совмещает в кабинете принца-регента должности премьер-министра и министра иностранных дел.] адмирал Ларионов, - вопрос, который сегодня стоит перед нами в первую очередь, касается претензий Североамериканских Соединенных Штатов на канадскую провинцию Британская Колумбия.
        Сделав паузу, правитель Югороссии посмотрел на собеседников, сидящих за длинным, покрытым зеленым сукном столом и внимательно слушающих его слова.
        - Помимо того, что такое требование, - сказал он, - является международным разбоем, когда сильный, помахав кольтом, требует у слабого его кошелек, попустительство такому поведению САСШ станет чрезвычайно опасным из-за взятой на вооружение американским политикумом концепции так называемой «Очевидной Судьбы», предусматривающей завладение всей Северной Америкой.
        Как могут вести себя янки-оккупанты на захваченных землях, мы все знаем по тому безобразию, которое они устроили у себя в Южных штатах после Гражданской войны, обозвав все это «Реконструкцией». Хищники и шакалы жаждут новой добычи, и поэтому мы подозреваем, что такая же «Реконструкция» с прямым грабежом, созданием неравных условий для бизнеса и глобальным переделом собственности в случае оккупации будет ждать и Канаду. Но теперь поговорим по существу вопроса. Нина Викторовна, вам слово.
        Министр иностранных дел Югороссии раскрыла свой бювар из красной тисненой кожи.
        - В связи с тем, - сказала она, - что новое британское правительство принца-регента Альберта-Эдуарда, получив ультиматум САСШ, обратилось за помощью к Континентальному Альянсу, я считаю, что мы, как коллективная сила, нацеленная на укрепление международной безопасности, обязаны не допустить негативного развития событий на Североамериканском континенте. Если мы сейчас разрешим правительству САСШ проводить политику территориального разбоя, то потом, чтобы обуздать его претензии на мировое господство, потребуется применение вооруженной силы, что приведет к кровопролитной войне, что нам совершенно ни к чему.
        Бисмарк, сидевший напротив полковника Антоновой, скептически хмыкнул и вопросительно посмотрел на правителя Югороссии.
        - Ваше превосходительство, - произнес он, - а сколько сил и средств вы готовы выделить для того, чтобы, как выразилась фрау Нина, не допустить негативного развития событий? Америка далеко, а у нас хватает и своих забот в Европе[23 - Бисмарк намекает присутствующим, но так, чтобы не понял Гладстон, что Германия больше заинтересована уже обговоренным расчленением Австро-Венгрии и резекцией Франции по самый Париж, чем какими-либо делами на далеких американских землях, которые пока еще не касаются коренных германских интересов.].
        - Это только кажется, что Америка далеко, - парировала Антонова, - в самое ближайшее время трансатлантические лайнеры будут пересекать океан всего за четверо суток, после чего Атлантика для человечества съежится до размеров лужи, и далекая Америка станет очень близкой. В наших интересах поставить на место страну, которая никогда не чтила подписанных ею договоров, хоть с краснокожими, хоть с бледнолицыми. Всегда и во всем она исповедует только право силы. Именно право силы гонит их сейчас вперед, считая, что Англия обессилена.
        - Силы, - добавил адмирал Ларионов, - выделенные на операцию по принуждению Америки к добропорядочному поведению, вполне достаточны для выполнения этой задачи. Вопрос только в том - чем закончится это принуждение и что после него останется от страны, которая решила, что имеет право брать силой все, что ей понравится.
        - Виктор Сергеевич, - произнес граф Игнатьев, - имеет в виду возрождение Конфедерации Южных штатов и начало новой Гражданской войны в Америке, в которой Югороссия окажется на стороне Южных штатов? Ведь добровольческие военные формирования южан воевали на стороне югороссов и ирландцев в войне за освобождение Ирландии. При этом Континентальный Альянс будет находиться по отношению к возрожденным КША в состоянии благожелательного нейтралитета и вести с Южными штатами торговлю всем необходимым, поскольку в присутствии у побережья Америки югоросских боевых кораблей морской блокады Конфедерации не будет.
        - В присутствии югоросского военного флота, - заметил Гладстон, - можно будет забыть о самом существовании военного флота американцев. Норфолк может сгореть так же, как сгорел Портсмут, после чего я скорее поверю в морскую блокаду побережья Северных штатов, чем наоборот.
        Немного помолчав, Гладстон желчно добавил, глядя на адмирала Ларионова:
        - Мистер Макаров вместе со старым адмиралом Семмсом так хорошо ощиплют торговый флот янки, что те, кто уцелеет, и носа не высунут в море.
        - Наверное, так оно и будет, - кивнул адмирал Ларионов, - но поверьте, мы сделаем все необходимое, чтобы мир мог спокойно развиваться без ужасных потрясений и эпических войн.
        - Уж не хотите ли вы восстановить пресловутый Священный союз, адмирал? - ехидно поинтересовался британский премьер.
        - Нет, не хочу, - ответил адмирал Ларионов, - на Венском конгрессе в 1815 году главы тогдашних сильнейших государств Европы поставили перед собой задачу противодействия революционным движениям и консервацию развития общественной жизни, что, как обычно бывает в таких случаях, закончилось всеевропейским революционным взрывом. Мы же, напротив, считаем, что общественное развитие нужно не сдерживать, а аккуратно направлять в мирное русло, дабы избежать кровавых революционных и военных эксцессов.
        - И ради этого вы устроили войну за освобождение Ирландии, в ходе которой разорили Великобританию, словно медведь, вломившийся на пасеку? - парировал Гладстон. - Ведь именно то, что Британия сейчас ослаблена и унижена вашим вмешательством в наши внутренние дела, и стало причиной этих наглых требований янки, помощи против которых мы вынуждены просить у тех, кто только что разгромил нас и унизил.
        - Мистер Гладстон, - спокойно произнесла полковник Антонова, - у каждого добра и зла есть своя мера. Конечно, мы заранее знали, что большая часть британского политического класса в своем высокомерии не считает ирландцев такими же людьми, как и они, и обращается с ними, как с существами второго сорта, которых можно унижать и помыкать ими. Но даже мы не догадывались, что подавляя мнимое восстание, ваши политики и выполняющая их приказы армия могут дойти до такой жестокости, практикуя бессудные казни или рассматривая дела формально, причем приговор уже был предопределен заранее. Ведь поначалу большей части Ирландии, и особенно ирландской элите, политический вопрос был безразличен, и они не хотели отделения от Англии, а желали лишь самоуправления. Вы сами разожгли пламя мятежа…
        Переведя дух, полковник Антонова продолжила:
        - Вы сами сделали так, что против Британии в едином порыве поднялся весь Континентальный Альянс, возмущенный творящимися преступлениями, а после войны за свободу Ирландии вокруг ее нового короля сплотились и католики, и англикане, и простые люди, и элита. И теперь Англии следует забыть об Ирландии. Если вы пожелаете, мы можем отвезти вас в Дублин, чтобы вы могли пройтись по городским улицам и послушать, что о вас, англичанах, говорит народ. Вы не услышите в свой адрес ни одного доброго слова, ни в лачугах бедняков, ни в особняках знати - уж очень скверную память о себе оставили ваши «красные мундиры», оказавшиеся плохими солдатами, но зато отличными палачами. Если вы думаете, что Трибунал, который мы собираем для разбора деятельности ваших военных в Ирландии, - это разовая акция, то вы ошибаетесь. Отныне преступления, совершенные против человечности, будут наказываться по всей строгости международных законов, которые, как я надеюсь, скоро будут приняты.
        Выслушав Антонову, Гладстон пробормотал:
        - Туше, госпожа полковник, мне нечего вам возразить. Должен лишь добавить, что я всегда был сторонником предоставления Ирландии прав самоуправляемой территории, только большинство в нашем парламенте было против этого шага…
        - Это большинство, - ответила Антонова, - и будет отвечать за свои грехи. Но хочу заметить, что все это не имеет никакого отношения к обсуждаемой нами теме.
        - Да, действительно, господа, давайте вернемся к нашим баранам, - произнес адмирал Ларионов, - кто согласен с тем, чтобы от имени Континентального Альянса послать в Вашингтон письменное уведомление о неправомерности каких-либо территориальных претензий на канадские территории? Как я понял, возражений нет? Замечательно. Нина Викторовна, проект этого совместного заявления у вас уже готов? Тогда дайте эту бумагу на подпись господам министрам, после чего мы отправим ее в Вашингтон с курьерским пакетботом. Посмотрим, как отреагируют на все это Государственный департамент, Сенат, Конгресс, а главное - президент Хейс.
        - Но, - хмыкнул Гладстон, от которого в данном случае ничего не зависело, - согласно американской доктрине Джеймса Монро, ни одно европейское государство не должно вмешиваться в дела на американском континенте. Поэтому мне кажется, что ничего, кроме взрыва ярости, ваше заявление не вызовет.
        - А вы что думали, - вполголоса хмыкнул Бисмарк, ставя свою подпись под документом, - именно такого исхода господа югороссы и добиваются, желая получить законный повод к объявлению войны и началу боевых действий. Сперва они обстригли когти вам, а теперь пришла очередь ваших заокеанских кузенов. На построение нового справедливого мира без крупных жестоких войн и революций их уполномочил сам Господь, или что-то вроде того. Как говорили старики римляне: «Горе побежденным».

31 (19) МАЯ 1878 ГОДА.
        КУБА, ГУАНТАНАМО.
        ДЖУДА ФИЛИП БЕНДЖАМИН, МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ КОНФЕДЕРАТИВНЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ
        Юный газетчик Джимми вопил так, будто оповещал всех прохожих о грядущем конце света:
        - Новый «Южный крест»! Новый «Южный крест»! Только у нас! Все про королевскую свадьбу и коронацию короля Виктора Первого Брюса! Читайте, читайте в новом номере «Южного креста»!
        Я кивнул и с улыбкой произнес:
        - Джимми, дружок, дай мне газетку!
        Малец остановился, мотнул головой, что должно было изображать поклон, и поздоровался:
        - Добрый день, мистер Бенджамин!
        Я кинул мальчишке монетку в один пенни[24 - В САСШ и в КША один цент издревле именовался «пенни».] - «Южный крест» недавно решили все-таки сделать платным, но цену сделали чисто символической.
        В ответ мальчишка протянул мне газету и поблагодарил:
        - Спасибо, мистер Бенджамин!
        Присев на деревянную скамейку в тени развесистой пальмы (в Гуантанамо эти скамейки в тени были повсюду), я раскрыл газету. Вся первая полоса была коллажем замечательных фотографий - уж не знаю, как русские умеют пересылать их так быстро и так качественно… Вот король Виктор и его прекрасная невеста, стоящие почему-то под коронами, одну из которых держит сам адмирал Ларионов… А вот они с Александрой на резных тронах, с коронами на головах. А вон и гости - в том числе и наш президент Дэвис. А вот генерал Форрест и другие наши военачальники с новенькими орденами с изображением какого-то древнего ирландского героя. Насколько я понимаю, русскими орденами их награждали в куда более камерной обстановке.
        Эх, жаль, что мне не удалось съездить в Ирландию - так как вице-президент Александр Стивенс до сих пор не прибыл в Гуантанамо, то именно мне поручили замещать президента Дэвиса во время его отсутствия. Ну что ж, почитаем, что пишут наши журналисты.
        Статьи про венчание и коронацию я оставил на потом. Так… На третьей странице - небольшая заметка про свадьбу нашего Джимми Стюарта и какой-то местной девушки. Но, что интересно, написанная самим Сэмом Клеменсом. Любопытно… Оказывается, и сам наш Джимми - герой, и отец его девушки - один из тех, кого английское правосудие несправедливо приговорило к смерти и которого югороссы чудом освободили из тюрьмы в Слайго, совершив на нее внезапное ночное нападение в стиле диких команчей.
        Я не верил своим глазам. Сам я англичан знал с совсем другой стороны - для них я так и не стал «своим», но жизнь моя в Англии была более или менее приятной, и я никогда не замечал за ними такой жестокости. А следующая статья, тоже из-под пера Сэма, описывала внесудебные казни, отъем имущества, зверские убийства и изнасилования, судебную систему, по сравнению с которой судилища, которые устраивали янки на покоренном Юге, выглядели верхом правосудия… И тут же фото - гора трупов в тюрьме со странным названием Киллмейнхем. Сожженные католические районы городов. Узники Слайго, исхудавшие, в синяках.
        Меня поразило, что король Виктор строжайше запретил любые акты насилия по отношению к тем, кто поддерживал англичан, и разрешил им остаться в стране, «если они не участвовали в расправах над мирным населением, и не воспользовались таковыми для личного обогащения».

«Да, - подумал я, - нужно и нам будет позаботиться о мире на нашем многострадальном Юге, когда мы наконец-то обретем свободу».
        Далее в газете находилась серия статей про ход войны, с особым вниманием к действиям будущей армии Конфедерации. Просмотрев их - все же я не военный человек, - и понял одно: наши ребята научились воевать у русских. Может, не так хорошо, как это сделали бы сами русские, но наши заклятые друзья-янки будут «очень приятно удивлены», когда наши парни начнут учить их хорошим манерам. Вот только когда это наконец произойдет? А то у нас есть те, кто успел повоевать в Ирландии, равно как и те, кто прибыли в Гуантанамо позже, и, по словам югоросских инструкторов, они подготовлены очень неплохо, «хотя, конечно, первый бой будет нелегким и для них». То же говорит и генерал Джон Браун Гордон, командир вновь созданной Второй дивизии Армии Конфедерации.
        А вот и заметка про то, что наш посол, Джеймс Дойл, один из десятка выживших ветеранов «Сынов Эрина», славного ирландского полка нашей армии, вручил верительные грамоты королю Виктору. Значит, подумал я с ликованием, Конфедерацию признали уже две страны - Югороссия и Королевство Ирландия. Там же было написано, что президент Дэвис встречался и с канцлером Российской империи, мистером Игнатьевым, и даже с королевой Вюртемберга. Ну что ж, подумал я, похоже, как любит говорить Сергей Рагуленко, «лед тронулся»… Такие светские мероприятия, как свадьбы, коронации и прочие торжественные даты, весьма удобны для налаживания дипломатических контактов.
        Но все это полумеры. Ведь пока территория Конфедерации - клочок земли, арендованной у Югороссии у залива Гуантанамо, то чем мы лучше Мальтийского ордена, у которого тоже больше нет своей территории? Более того, у них посольства в двадцати странах мира, а у нас пока в двух. Правда, теперь помимо маленького клочка земли и двух посольств, у нас есть небольшая, но прекрасно вооруженная и обученная армия, в войне за освобождение Ирландии получившая столь необходимый ей боевой опыт. Нет, наши парни воевали десять лет назад, и многие ветераны той войны снова в строю, но югороссы показали, что с появлением нового оружия, мощных и скорострельных пушек и дальнобойных винтовок воевать нужно совершенно по-иному.
        Но даже не это главное. Я до сих пор мечтаю о неторопливых южных реках, об огромных виргинских вечнозеленых дубах, с которых свисает «ирландский мох», о прекрасных городах, таких как Чарльстон, Саванна или Новый Орлеан. Увы, большинство из них ждут того момента, когда они, как феникс, восстанут из пепла, в который их обратили янки. Но когда же это, наконец, произойдет? Когда же наши солдаты вернутся на родную землю, чтобы защитить ее от жадных и беспринципных захватчиков, которым честь и совесть, и даже ум заменили алчность, жестокость и тщеславие.
        И тут я увидел совсем небольшую заметку о том, что Североамериканские Соединенные Штаты потребовали у Англии половину ее владений в Новом Свете. А буквально под ней было напечатано столь же короткое сообщение о встрече на борту югоросского крейсера «Москва» министров иностранных дел Континентального Альянса и премьер-министра Британской империи Уильяма Гладстона для «обмена мнениями по важнейшим международным вопросам». Больше ничего там указано не было, но я вдруг понял - вряд ли югороссы и их союзники позволят вашингтонскому стервятнику безнаказанно клевать раненого британского льва, и в ближайшее время в адрес Вашингтона с их стороны последует резкий дипломатический окрик. Я не гадалка и не пророк, но, скорее всего, в Вашингтоне воспримут этот сигнал совершенно неадекватно, и тут же неизбежно наделают непростительных глупостей.
        К тому же, насколько я знаю тех, кто сейчас задает тон даже не столько в Белом доме, сколько в Сенате, у нас на Юге в скорейшем времени может начаться какая-нибудь «новая реконструкция», как две капли воды похожая на «борьбу с ирландским мятежом», которую учинили англичане. И тогда наших солдат на Родине будут встречать как воинов-освободителей. Но чует мое сердце, что сначала рекой польется кровь невинных южан, а уже потом янки начнут платить за все по полному счету - и за старое, и за новое, и на три века вперед.

«Господи, - взмолился я, - призри народ свой и не дай многим из них погибнуть от рук северных варваров!»

3 ИЮНЯ (22 МАЯ) 1878 ГОДА, УТРО.
        ХЕФА (ХАЙФА), БОРТ СТОРОЖЕВОГО КОРАБЛЯ «СМЕТЛИВЫЙ». ПОЛКОВНИК ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ БЕРЕЖНОЙ
        Вот и закончилось наше ближневосточное приключение, в котором я получил кучу новых впечатлений, убедился, что в этих краях от отскока на сто сорок лет назад ничего не изменилось - и бандиты все такие же бандиты, а поэты остаются поэтами. Правда, хороших людей тут тоже немало, в том числе и христиан, пронесших свою веру через века магометанского владычества, и именно ради них сюда придет Империя. Снова, как полторы тысячи лет назад, на этой земле воцарятся мир и благолепие, а головы местных бандитов будут торчать на кольях, расставленных вдоль дорог, на которых они разбойничали.
        Кроме всего прочего, в этом Персидском походе я нашел себе вторую половину на всю оставшуюся жизнь. Жаклин для меня одновременно и жена, и возлюбленная, и как бы приемная дочь, и теперь и речи быть не может о том, чтобы я направился в одну сторону, а она - в другую. Моя любимая знает, что служить я буду ровно до тех пор, пока глаз остер и тверда рука, и готова всюду сопровождать меня в боях и походах, разумеется, ровно до того момента, когда у нас в планах появится первый ребенок. Даже такая оторва, как моя жена, не будет мотаться по миру с пузом или с младенцем на руках. Тогда я отправлю ее в давно дожидающийся меня, положенный мне по должности особняк в Константинополе, а сам продолжу прогибать под себя этот изменчивый мир. Уж такая у меня судьба - творить историю.
        И вот мы в Хайфе. Во второй половине XIX века это уже довольно крупный город, являющийся морскими воротами Палестины, раскинувшийся прямо перед нами на склонах священной горы Кармель, между прочим, давшей название монашескому ордену кармелиток. Ослепительно-белые домики в кипении садов, сбегающие по склонам горы. Яркое июньское солнце, золотой песок пляжей и бирюзовая вода, бросающая яркие солнечные блики, на которые больно смотреть. Жалко, что сейчас люди еще не понимают этого пляжного удовольствия. Как бы мне хотелось скинуть одежду, полежать на горячем песке, после чего поплавать в ласковом и теплом Средиземном море. Но нельзя, не поймут люди, и поэтому с того борта «Сметливого», который противоположен берегу, растянут бассейн с противоакульей сеткой, чтобы команда во время краткой стоянки могла без особого риска искупаться в теплом море. Но только, конечно, это никак не может заменить полноценных пляжных удовольствий, до которых еще сто лет пешим ходом.
        А пока мы с Жаклин стоим рядом на палубе «Сметливого» и смотрим, как на берегу толпятся грузящиеся на БДК сводные роты, собранные из лучших солдат и офицеров Персидского корпуса. Среди них рота кубанских пластунов, по сравнению с которыми хваленые техасские рейнджеры - просто малые дети. За время похода мои спецы и казачки провели «обмен опытом». Они что-то усвоили от нас, в основном дальневосточные штучки, которые пока сюда еще не дошли, взамен дав нам то, что было утеряно в ходе войн и революций. Кстати, наши бойцы и офицеры, сперва участвовавшие в персидской эскападе Скобелева, а теперь направляющиеся к новому месту службы, весьма воодушевлены и находятся в приподнятом настроении. Так на них подействовало известие о том, что мы отправляемся не куда-нибудь, а на американский фронт.
        - Войну с Британией мы проморгали, - говорили они между собой, - ну уж Америка от нас никуда не уйдет. Правильно решил товарищ адмирал, давить этих гадов надо, пока они еще чайники, а то станут паровозами, потом греха не оберешься.
        И ведь парням абсолютно не важно, что давить одних американцев мы будем в союзе с другими американцами, которые всего десять лет назад устроили у себя в Штатах[25 - Американское название Гражданской войны 1861 -1865 годов «Война между Штатами».] Гражданскую войну ради того, чтобы сохранить рабство чернокожих, которое хотел отменить Линкольн. По крайней мере, так писали в европейских газетах[26 - На самом деле причины, вызвавшие сецессию (отделение) южных штатов и гражданскую войну, гораздо шире, чем простой вопрос рабства. Тут и неравномерность экономического развития, начавшийся раскол до того единой нации на янки и дикси, вызванный повышенным уровнем европейской иммиграции в промышленно развитые северные штаты, противопоставившие себя аграрному югу.К примеру, по американским же статданным, на 1860-й последний предвоенный год четыре миллиона негров-рабов составляли примерно тринадцать процентов от всего американского населения, общей численностью в тридцать один миллион человек, в то время как в южных рабовладельческих штатах доля черных рабов колебалась от половины до трети всего населения.
Получалось так, что в федеральном масштабе на одного избирателя дикси (южанина) приходилось сразу двое янки (северянина). В ситуации, когда экономические интересы Севера и Юга разошлись кардинально, это и вызвало вспышку южного сепаратизма, повлекшего за собой Гражданскую войну. Последовавшая за победой Севера Реконструкция была ничем иным, как закреплением плодов победы в этой войне с глобальной перекройкой в масштабе южных штатов системы политической власти и последовавшим за этим переделом собственности.].
        Жаклин задавала мне примерно такие же вопросы.
        - Слава, - говорила она мне, - ну почему вы хотите воевать на стороне этих противных южан, которые держали в рабстве бедных негров, пороли их плетьми и заставляли под палящим солнцем работать на этих ужасных хлопковых плантациях?
        Ну что можно сказать бедной наивной девочке? Что южане далеко не такие ужасные, а негры совсем не ангелы, как об этом писали в европейской либеральной прессе, а местами совсем наоборот. Что помимо гуманитарной проблемы рабства чернокожих у этой войны были и другие причины, значительно более основательные, берущие свое начало во внутренней американской экономике и политике. И то, что янки тоже отнюдь не были белыми и пушистыми, как их представляют в местной Европе.
        Проходя войной по собственной американской территории, они грабили, жгли и насиловали ничуть не меньше иноземных завоевателей. И то, что лагеря смерти для военнопленных - это опять изобретение северян, при этом надо помнить, что эти военнопленные разговаривали на том же языке, что и победители, и к тому же даже не являлись мятежниками с формальной точки зрения, так как сецессия не была запрещена американской конституцией.
        - Знаешь, что в аналогичном случае сказал Портос из «Трех мушкетеров»? - вопросом на вопрос ответил я.
        - Нет, не знаю, точнее не помню, - честно призналась Жаклин.
        - Он сказал: «Я дерусь, потому что дерусь», - улыбнулся я, - а если серьезно, то у нас есть свои причины желать распада единых Североамериканских Соединенных Штатов на несколько частей. Поверь, без этой страны миру будет лучше. Нет такой мерзости и такого ужасного преступления, которое они ни придумали бы и ни претворили в жизнь, и при этом всегда считали себя «Градом на Холме», который имеет право поучать все остальные народы Земли, как им жить и во что верить. Тем более что никто не собирается восстанавливать на Юге рабство. Что умерло, то умерло. Кстати, янки тоже не против расовой сегрегации. Просто владельцам заводов и фабрик на Севере понадобилось как можно больше неквалифицированной рабочей силы, которой на законном основании можно будет платить даже меньше, чем новым эмигрантам из Европы. Увы, но это так - за всеми благородными людскими порывами, как правило, стоит грубый меркантилизм.
        - А какие меркантильные соображения стоят за вашими действиями? - задала встречный вопрос Жаклин. - Вы, чужаки в этом мире, меняете его до неузнаваемости своими действиями. Те, кого вы облагодетельствовали, обожают вас и готовы молиться на вас как на богов, как греки из бывшей Турецкой империи, болгары или те же ирландцы. А другие люди, вроде турок и англичан, воспринимают вас, как демонов или исчадий ада. Ведь вы разрушили их жизнь, а их самих, возможно, лишили средств к существованию. Вы говорите, что хотите сделать этот мир лучше, и я вам почти верю. Но наверняка в ваших действиях есть и какая-то меркантильная составляющая, но только я не могу понять, какая. Обычно вы, русские, не склонны к грабежу, даже наоборот. Завоевывая кого-то, вы больше отдаете, чем забираете, и я не могу понять, в чем меркантильный смысл ваших действий и что вы с этого вы будете иметь?
        - Мы хотим, - сказал я, - чтобы никто и никогда больше не смог напасть на нашу землю под страхом ответно-встречного удара сокрушительной силы. Поэтому мы карали и будем карать силой оружия те государства и нации, которые, возомнив себя исключительными и богоизбранными, решили, что им теперь дозволены любые преступления. Истории краха Оттоманской и Британской империй открыли этот список, Североамериканские Соединенные Штаты, нарывающиеся сейчас на хорошую порку, как мне кажется, его закроют. А сейчас, дорогая, давай не будем больше говорить о политике, войне и прочих грустных вещах. Пока еще не заговорили пушки, моя милая Жаклин, будем воспринимать все происходящее как экзотическое свадебное путешествие.
        - Давай, мой милый Слава, - сказала она и прижалась ко мне всем телом, - будем любить друг друга и верить, что все у нас еще будет хорошо.
        Эпилог
        Вот и закончился славный Ирландский поход. Последняя британская колония в Европе стала свободной. Ирландия получила не только свободу, но и короля, причем такого, которого обожали его подданные. И пусть он был из далекой Югороссии - страны, появившейся из ниоткуда, по крови король Виктор I принадлежал к славному роду Брюсов, когда-то правивших не только Ирландией, но и Шотландией. Кроме всего прочего, Виктор Брюс действительно вел себя как истинный король, думая в первую очередь о своих подданных, а потом уже о себе, и это признали даже его заклятые враги.
        Король прибыл на Зеленый остров не только со своей славной родословной. С ним была сильная армия, состоящая из тех, кто желал сразиться за свободу Ирландии. В основном это были ирландцы, но немало было и добровольцев из Российской империи и Югороссии, а также воскресшие, словно птица феникс, полки Конфедерации. Все они храбро сражались с «красномундирниками» и их ирландскими прихвостнями за свободу Ирландии. Доблесть освободителей, новейшая тактика югороссов и лучшие образцы оружия, произведенные на берегах Невы, не оставили английским оккупантам ни одного шанса на победу. Именно в этом сражении Армия Конфедерации снова возродилась как боевая сила, а трехлинейная магазинная винтовка Мосина во всем мире стала именоваться «русской».
        После короткой, но ожесточенной войны англичане были разгромлены и вынуждены были с позором убраться на свой остров туманов и дождей, признав независимость нового королевства. А тем временем Ирландия еще раз удивила весь мир - закоренелые католики послали в задницу римского первосвященника и перешли под крыло Православной церкви.
        Нельзя сказать, что все в Ирландии восприняли произошедшее с восторгом. Но со временем прихожане должны привыкнуть к новой ситуации, тем более что никто не собирался форсировать события и с ходу перестраивать богослужения в ирландских храмах на православный лад. Не стал форсировать события и король Виктор, объявивший, что новая Ирландия будет родным домом для всех, кто в ней живет, без различия национальности и вероисповедания. И лишь те, кто не желают признать новые реалии, должны покинуть Зеленый остров.
        В отличие от английских властей, которые, пытаясь удержать Ирландию, залили ее кровью, король Виктор Брюс не практиковал смертных казней, предпочитая высылать недовольных в любимую ими Англию. Впрочем, таких было очень мало даже среди протестантской ирландской элиты, ибо, в ходе Войны за Освобождение эту самую элиту почти в полном составе пришлось извлекать из английских тюрем, куда ее запихало английское правосудие, отправлявшее на эшафот всех - и правых, и виноватых. И то, что о них не забыли и позаботились, отправив югоросский спецназ на спасение их жизней, превратило этих людей в сторонников Виктора Брюса.
        В побежденной Британии тоже многое изменилось. Зашаталась английская власть в Шотландии. Молодые шотландцы не желали служить в британской армии и массово дезертировали из нее. Шотландия ждала свою «добрую королеву Марию», и референдум в самом ближайшем времени должен сделать Шотландию независимым королевством, которое, как и Ирландия, пользовалось бы покровительством Континентального Альянса.
        Тем временем молодой и наглый хищник - Североамериканские Соединенные Штаты, - следуя манифесту «Очевидной Судьбы», решил воспользоваться ослаблением бывшей метрополии и оттяпать от британских колониальных владений сперва часть, а потом и всю Канаду. Принц-регент Альберт-Эдуард вынужден был обратиться за помощью к своим бывшим врагам - Континентальному Альянсу. После ирландского разгрома, лишившего Владычицу Морей почти всего флота и большей части армии, Соединенное Королевство не могло что-либо сделать, чтобы защитить свои заморские территории. И сгорая со стыда, премьер-министр Великобритании Уильям Гладстон пошел на поклон к Югороссии, России и Германии. А куда деваться - не просить же помощи у какого-нибудь герцога Лихтенштейна или Абиссинского негуса?
        Канцлеры Игнатьев и Бисмарк были единодушны - надо наказать наглых янки, да так, чтобы им впредь неповадно было зариться на чужое. К тому же под рукой у них были полки конфедератов, прошедшие закалку в боях против британских колониальных войск во время Ирландского похода. Так что Гражданская война в САСШ в самом ближайшем времени будет переиграна, и на этот раз победа будет на стороне южан, у которых появились могучие и надежные союзники.
        Россия же, вместе с Югороссией, продолжала перекраивать границы Евразии. Войска империи шли на юг, чтобы выйти к нефтяным источникам Персидского залива. На Востоке, после падения государства Якуб-хана в Синьцзяне, русские войска вытеснили огромную, но плохо организованную китайскую армию и заняли весь Восточный Туркестан. На верфях в Петербурге и Одессе специально для Тихого океана строится флот грузопассажирских парусников-винджаммеров, обгоняющие на океанских трассах тогдашние пароходы. Успешно осваивался Дальний Восток, а основанный в 1860 году Владивосток становился главным опорным центром России на Тихом океане.
        Внутренняя политика всегда идет рука об руку с внешней. Уже сформирована комиссия, которая по повелению императора Александра III должна исправить самые вопиющие ошибки, совершенные во время проведения Крестьянской реформы, а в Югороссии начал свою работу Константинопольский университет, в котором учатся и студенты из Российской империи. Сотни заводов и фабрик в России осваивали технологии, полученные от своих потомков. Еще немного - и Российская империя станет самым могучим государством мира…
        В Ирландию из российских и югоросских портов направлялись те, кто должен был возродить Конфедерацию. Там собирались боевые и транспортные корабли с войсками, которые в дальнейшем должны высадиться на берегах Нового Света и принести простым американцам свободу от произвола жадных и беспринципных вашингтонских политиканов. В южных штатах их с нетерпением ждали те, кто не забыл еще ужасы Гражданской войны, кровавого похода генерала Шермана, впервые в мире применившего тактику «выжженной земли», бесчинств негритянской милиции и грабеж янки-саквояжников, беззастенчиво обиравших побежденных южан во время Реконструкции. Настало время платить по долгам, и южане были полны решимости взыскать со своих мучителей все, до последнего цента.
        Это должен быть, как поется в уже сочиненной песне: «Последний и решительный бой». Для жителей XIX века новая война между Севером и Югом покажется обычной гражданской войной, где победители и побежденные просто поменяются местами. А для пришельцев из будущего это будет война между Светом и Тьмой, Добром и Злом. Победив янки, они победят страшное чудовище, еще не успевшее набрать сил и не охватившее своими щупальцами весь мир. Хотя бы в этом мире не должно быть Хиросимы и Нагасаки, Дрездена и залитого напалмом Вьетнама. Не будет «исключительной нации» и мечты о «сияющем граде на холме», который намерен учить все народы мира, как им жить и во что верить. Да будет так!
        notes
        Примечания

1
        Прозвище «красные раки» в XVII -XIX веках носили солдаты британской регулярной армии за цвет своего мундира.

2
        Старику Бисмарку на тот было момент 63 года, Игнатьеву - 46 лет, а Антоновой 52 года, но выглядит она в силу активного образа жизни и занятия спортом на тамошние 35 -40 лет.

3
        В то время как весь мир уже перешел на казнозарядную артиллерию, британское Адмиралтейство продолжало баловаться дульнозарядными гладкоствольными и нарезными пушками, из-за чего британский флот какое-то время фактически был небоеспособен. Выяснилось также, что британские низкобортные броненосцы имеют недостаточную мореходность, что делает невозможным их применение в Атлантическом океане. Всю свою службу они провели или в Ла-Манше, или в Средиземном море, в то время как «Петр Великий» (до 1872 года «монитор-крейсер») специально проектировался и строился как океанский рейдер.

4
        Старший сын Константина Николаевича Николай Константинович к тому времени (в 1874 году) уже оказался замешан в неприглядной истории, связанной с кражей трех бриллиантов из оклада семейной иконы. После этого он был объявлен сумасшедшим и отправлен в ссылку, отчего Константин Константинович и стал считаться в семье самым старшим сыном. Причиной столь гнусного поступка была его любовница - американская танцовщица Фанни Лир (настоящее имя Хариетт Блекфорд), с которой Николай Константинович состоял в интимной связи с 1871 года.

5

«Каждому свое».

6
        Катриона ошибается. Такие действия входили в программу по созданию благоприятного имиджа Югороссии и Российской империи в глазах той части ирландской элиты, которая переживет Освобождение и продолжит дальше служить уже независимому ирландскому государству. В этом смысле британская Фемида, устроившая чистки в верхах, сработала в пользу Югороссии, произведя огромный сдвиг в сознании той высокопоставленной части населения Ирландии, которая раньше была опорой британского правления.

7
        Примерно +27 градусов Цельсия.

8
        Чуть более +18 градусов.

9
        Мы, жители XXI века, хорошо знаем, к чему Америку привели протестантские морализаторы, почти на четырнадцать лет бросившие страну в объятия «сухого закона» и алкогольной мафии. Либеральные деятели, являющиеся главными сторонниками таких мер, никак не могут понять, что чем больше запретов, тем больше людей, наживающихся на их нарушении. Было бы забавно помочь этим людям и бросить САСШ в этот ад на сорок лет раньше. Но большее поглощает меньшее, и что такой «сухой закон» и мафия по сравнению со вторым изданием Гражданской войны, к которому уже была приговорена Америка.

10
        Да здравствует Высокий Король!

11
        Да здравствует Высокий Король!

12
        Да здравствует Ирландия!

13
        В Югороссии в программу начального образования помимо государственных: русского и новогреческого, а также турецкого, в обязательном порядке входят английский, немецкий, французский и испанский языки. Положение Талассократии обязывает.

14
        Под внутренними врагами каждого человека митрополит Макарий подразумевает восемь главных греховных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, высокомерие (гордыня), с которыми ежечасно должна бороться душа каждого православного христианина.

15
        Русский революционер-анархист, ученый географ и геоморфолог, исследователь тектонического строения Сибири и Средней Азии и ледникового периода, а также известный историк, философ и публицист, создатель идеологии анархо-коммунизма Петр Алексеевич Кропоткин приходится двоюродным братом харьковскому губернатору Кропоткину.

16
        Губернатор Кропоткин лукавит. Не будь югоросский знакомый ее дочери кандидатом в ирландские короли, а будь он обычным капитан-лейтенантом югоросского флота, то их с матерью реакция на это знакомство была бы отрицательной, и для сохранения своего счастья Шурочке пришлось бы тайно бежать в Югороссию, и до самого причала пакетботов в Одессе ей угрожала опасность быть пойманной и насильно возвращенной родителям.

17
        Земля Руперта - теперешняя провинция Альберта.

18
        По реке Рио-Гранде проходит граница США с Мексикой и граница между двумя мирами, англосаксонским и латиноамериканским. Американская доктрина «очевидной судьбы» предполагала, что вся территория к северу от мексиканской границы должна стать частью САСШ.

19
        Something old, something new, something borrowed, something blue (англ.) - традиция в англоязычных странах по обе стороны Атлантики, которой придерживались и ирландские протестанты.

20
        Благослови, владыко!

21
        Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков!

22
        Уильям Гладстон до избрания нового парламента и формирования правительства обычным путем совмещает в кабинете принца-регента должности премьер-министра и министра иностранных дел.

23
        Бисмарк намекает присутствующим, но так, чтобы не понял Гладстон, что Германия больше заинтересована уже обговоренным расчленением Австро-Венгрии и резекцией Франции по самый Париж, чем какими-либо делами на далеких американских землях, которые пока еще не касаются коренных германских интересов.

24
        В САСШ и в КША один цент издревле именовался «пенни».

25
        Американское название Гражданской войны 1861 -1865 годов «Война между Штатами».

26
        На самом деле причины, вызвавшие сецессию (отделение) южных штатов и гражданскую войну, гораздо шире, чем простой вопрос рабства. Тут и неравномерность экономического развития, начавшийся раскол до того единой нации на янки и дикси, вызванный повышенным уровнем европейской иммиграции в промышленно развитые северные штаты, противопоставившие себя аграрному югу.
        К примеру, по американским же статданным, на 1860-й последний предвоенный год четыре миллиона негров-рабов составляли примерно тринадцать процентов от всего американского населения, общей численностью в тридцать один миллион человек, в то время как в южных рабовладельческих штатах доля черных рабов колебалась от половины до трети всего населения. Получалось так, что в федеральном масштабе на одного избирателя дикси (южанина) приходилось сразу двое янки (северянина). В ситуации, когда экономические интересы Севера и Юга разошлись кардинально, это и вызвало вспышку южного сепаратизма, повлекшего за собой Гражданскую войну. Последовавшая за победой Севера Реконструкция была ничем иным, как закреплением плодов победы в этой войне с глобальной перекройкой в масштабе южных штатов системы политической власти и последовавшим за этим переделом собственности.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к