Александр Мазин
        
        Инквизитор
        
        "Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего; будь непорочен пред Господом Богом твоим..."
        
        Второзаконие, гл. 18.
        
        
        "Они же приводят в замешательство дух человеческий, т. е. наводят на людей сумасшествие, ненависть и туманящую разум любовь. Они же, даже без помощи яда, но силой своего заклинания, уничтожают душу".
        
        Я. Шпренгер, Г. Инститорис. "Молот ведьм".
        
        
        Автор просит читателя иметь в виду, что перед ним не документальный очерк, а художественная проза. Поэтому всякое совпадение имен или событий не более чем совпадение. К сожалению, этого нельзя сказать о самой проблеме.
        
        
        
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
        
        
        ПОДНЯВШИЙ МЕЧ
        
        "Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы; а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны".
        
        Евангелие от Иоанна,
        гл. 3, ст. 19-21.
        
        
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        
        
        Выходя из закусочной, Андрей остановился в дверях и быстро огляделся. Резкое движение тупой болью отозвалось в затылке, и, смиряя ее, Андрей медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Никто не ждал его снаружи. Жирная красная точка, завершающая историю жизни Андрея Ласковина, немного отодвинулась в будущее. Но боль, которая прочно утвердилась в его теле, боль, отзывающаяся на каждый вздох, сковывающая, как невидимый корсет, вытягивающая силы боль напоминала: ты уязвим!
        
        Большеохтинский проспект был немноголюден. Редкие несчастливые петербуржцы, прикрывающие лица от мокрого снега. Серая промозглая муть, которую язык не повернется назвать днем. То ли вечер, то ли раннее утро. Сумерки. Хотя до темноты еще часа два. Сумерки. И это хорошо.
        Андрей накинул капюшон, спрятавшись в нем, как улитка в раковине, и шагнул в пелену липких холодных хлопьев: одна из согбенных безликих фигур, неинтересных даже собственным детям.
        Впереди, шагах в двадцати, несколько работяг уныло ковыряли асфальт. Вчера их здесь не было. Неровная борозда в шаг шириной пересекала тротуар как раз перед перекрестком. Вчера не было и ее. Но рабочие (как и борозда), несомненно, подлинные. Ни один киллер не станет полдня долбить мерзлую землю, чтобы подстеречь жертву, выходящую из забегаловки с гордым наименованием "Кафе "Большая Охта"". Ни один русский киллер до этого не унизится. Хотя идея неплоха.
        Прострелить его набитый бараньими жилами и полусырой картошкой желудок, скинуть труп в эту самую канаву, забросав комьями земли и кусками асфальта, катнуть для надежности сверху трехтонным валиком...
        "К счастью, - подумал Андрей, - у нас не Голливуд. Или - к сожалению..."
        Кого в сумрачном Петербурге всерьез волнует неопознанный труп? Следственные органы? Вряд ли. Разве что "тобольцы" Антона Гришавина напустили на него своих "оборотней", не надеясь управиться собственными силами. Возможно. И вероятно.
        Мафия бессмертна. А он, Андрей Ласковин, смертный человек. Внезапно смертный, как мудро замечено. Внезапно, это если повезет. Хуже, если, как это уже случилось, он окажется в одном из специально оборудованных помещений, вроде вчерашнего гаража.
        Снег падал густой, как манная каша. Андрей брел, засунув руки в карманы ветхого плащика.
        "Мне очень холодно и очень скверно!" - мог прочесть каждый на его мокрой спине.
        Увы, так оно и было. Несколько дней игры в "дичь-охотник" превратили Андрея из охотника в затравленную, вяло огрызающуюся дичь. Но холодно Ласковину не было.
        Под ветхим "помоечным" плащиком у него была кожаная куртка с меховой подстежкой, а брюки и обувь, хоть и заляпанные грязью, неплохо противостояли ледяной жиже.
        Плащик же (и впрямь подобранный сегодня утром на помойке) был вынужденной маскировкой. Андрею совсем не хотелось, чтобы в его куртке появилась еще одна пара отверстий.
        Андрей шел в сторону Невы, хотя Нева как таковая - черная мазутная вода под источенным промоинами льдом - его не интересовала. Ласковин шел к ТОО "Шанкар", одной из фирм, опекаемых "тобольской" группировкой. Фирма располагалась здесь, на Большеохтинском. Вчера Андрей тщательно изучил окрестности и был готов встретить "кураторов". Но вчера они так и не появились. Сегодня же - пятница.
        День, располагающий к особым визитам.
        Честно говоря, Андрей предпочел бы, чтоб они не появились сегодня. На этом настаивала каждая клетка его тела. Но он шел к ТОО "Шанкар", потому что не желал быть только дичью. И кроме того, знал, что это может оказаться последней возможностью рвануть клыками врага. И все-таки лучше бы их не было!
        Ласковин миновал продавца полузанесенной снегом картошки. У грязных мешков возились две женщины: отбирали картофелины покрепче.
        "Бедняги", - подумал Андрей, имея в виду и женщин, и продавца. Интересно, будь им известна его ситуация, что бы они подумали о нем?
        "Судьба дарит тебе шанс стать мастером, - сказал ему пять дней назад сэнсэй Слава Зимородинский. - Хотя более вероятно, что ты просто дурак". Да уж, есть шанс приобщиться к числу неопознанных трупов. Во имя справедливости. Одно утешение: он сам поднял стаю и сам пустил ее по своему следу. Тогда, впрочем, он был подсознательно уверен, что выживет. Сейчас - нет. Но пока он жив - счет в его пользу.
        ТОО "Шанкар". Девять зашторенных окон. Навес на шести колоннах. Под ним - крохотная автостоянка. Так и есть! Одна из трех припарковавшихся машин - черный джип "чероки". Там, на Мастерской, Ласковин не сумел разглядеть его номера, но наверняка - тот самый. Глядя на основательный зад "чероки", Андрей ощутил неприятную пустоту в животе. И одновременно возбуждение-подъем.
        Андрей медленно проковылял мимо автостоянки. Из нутра "чероки" доносилась жизнерадостная музыка. Сквозь заднее окошко джипа смутно просматривался силуэт человека. Две другие машины были пусты.
        Свернув за угол, Ласковин зашел в первый же подъезд, проглотил таблетку болеутоляющего и присел на подоконник. Выждав минут десять, он вынул из кармана плаща "трофейный" пистолет ("Carl Walter Waffenfabrik Ulm/Do, Modell TPH Cal.6.35" - явствовало из гравировки на корпусе) и переложил в левый карман куртки.
        Пистолет был небольшой, смахивающий на игрушку, но, как Ласковин уже убедился, достаточно смертоносный. В нем оставалось еще два патрона. "Помоечный" плащик Андрей оставил на подоконнике. Вряд ли кто-то на него польстится.
        На стоянке у ТОО ничего не изменилось. В джипе по-прежнему играла магнитола.
        Андрей присел у заднего колеса, выждал некоторое время, затем, пригнувшись, подобрался к правой дверце. Осторожно попробовал. Открыто.
        - Ы! - сказал любитель музыки, когда ствол пистолета, из которого все еще несло порохом, уперся ему в нос. И по собственной инициативе поднял руки. В правой - трубка переносного телефона.
        - Положи, - сказал Андрей. - Уронишь.
        - Не убивай меня, - почему-то шепотом попросил "тоболец".
        Ласковин взял его свободной рукой за мягкое теплое ухо.
        - Сколько ваших внутри? - осведомился он.
        - Слушай, не стреляй, ладно?
        - Я о чем-то спросил, - напомнил Ласковин, выворачивая ухо градусов на сто двадцать. - Не шевелись! - предупредил он дернувшегося и зашипевшего от боли бандита. - Сколько ваших внутри? - И ткнул стволом в ноздрю "тобольца".
        - Т-трое... - выдавил любитель эстрады.
        Ласковин выпустил ухо и нанес бандиту аккуратный удар в челюсть. Трое - это для него, теперешнего, чересчур. Открыв левую дверцу, Ласковин выпихнул обмякшего "тобольца" наружу, отметив, что организм больше не реагирует всплеском боли на каждое движение. Часа на два он снова человек. Правда, лучше не слишком напрягаться.
        Двигатель джипа работал. Ключи на месте. Ласковин сдал назад, развернулся и выехал на проспект. На углу с Пороховской он свернул, и еще раз - на Среднеохтинском. Сделав круг, он остановил "чероки" совсем рядом с ТОО "Шанкар" и вышел. Не потому, что собирался напасть с тыла, просто хотел забрать плащ.
        Спустя десять минут он был уже возле "Новочеркасской", пересек мост и поехал по Синопской набережной. Мощные фары джипа ввинчивали в снежную муть снопы белого огня. Андрей сбросил скорость, высматривая подходящее место. Найдя его, проехал еще метров двадцать и выключил фары. Затем задним ходом сдал метров на сто и остановился. Облачившись в плащ, Ласковин проверил содержимое бардачка: ничего интересного. Тогда он снова нажал на газ, направил "чероки" в нужное место: туда, где гранитный парапет разделялся и обледеневшие ступени с двух сторон спускались вниз, к воде. Джип встряхнуло: два колеса выскочили на тротуар.
        Андрей нацелил "чероки" в проем, открыл дверцу и, оберегая раненый бок, выпрыгнул наружу. Джип на скорости километров двадцать пять нырнул в проем между барьерами и полетел со ступенек, с душераздирающим визгом скребя корпусом по стене. Скатившись на залитую водой площадку, "чероки" по инерции развернулся и врезался "скулой" в противоположную стену. Отрикошетив вправо, он выскочил на лед, проломил его и, завалившись набок, медленно ушел под лед.
        Гибель его прошла незамеченной. Водители редких машин, проносившихся у Андрея за спиной, были больше озабочены тем, как бы что-то увидеть сквозь размазанную очистителями по лобовику снежную кашу. Прохожих и вовсе не было.
        Ласковин, опершись на парапет, посмотрел на черную дыру, пробитую тяжелой машиной, и усмехнулся. Итак, еще одно очко. Последнее? Сколько "бойцов" рыщет сейчас по городу, стремясь отыграться? Андрей еще раз посмотрел на черную воду и подумал: стоило ли выпрыгивать из джипа?
        Выпрямившись, Ласковин поправил капюшон и двинул обратно. Вернулась боль.
        Угнездилась в затылке, в боку, в одеревеневших ногах. Очень хотелось горячего.
        Чаю. Или кофе с коньяком. Крупный липкий снег медленно оседал на голову и плечи.
        Темнело. Хотелось спать...
        
        
        
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        
        
        В двадцать девять лет Андрей Ласковин стал полностью свободным человеком.
        Во-первых, от него ушла жена. Во-вторых, он бросил свою основную работу, превратившись в гражданское подобие "солдата удачи". Правда, эти два тезиса можно было сформулировать и иначе: он бросил свою жену; ему было предложено уйти с работы. Но это - вопрос выбора точки зрения. Человеку, которого учили проектировать нестандартную электронику, влом шесть часов в день ремонтировать видео-аудио и прочую аппаратуру. Мужчине, ищущему в женщинах остроту, а в жене - спокойствие и тепло, невозможно быть супругом нервной манекенщицы с характером сиамской кошки.
        Марина ушла одним прекрасным июльским днем, забрав с собой девяносто процентов барахла и две трети мебели. Через три минуты после отбытия грузового фургона Андрей пропел оду Гименею и позвонил в аэропорт. На следующее утро он уже летел на юг. Вернулся он через десять дней. И нисколько не огорчился, услышав от своего директора, что "такие необязательные люди" ему не нужны. Возможно, директор ожидал раскаяния и обещаний "никогда больше...", но Ласковин лучезарно улыбнулся и попросил трудовую. Свободен!
        В наследство от прошлого Андрею Александровичу Ласковину осталась однокомнатная квартира (хозяевам оплачено до конца следующего года), тысяча восемьсот баксов наличными, друзья, с которыми можно весело провести вечер, и подруги - для времени, остающегося между вечером и утром. Следует также упомянуть приятную внешность, умение раскалывать рукой двухдюймовые доски и ремонтировать компьютеры (если не стошнит). Став свободным, Андрей Ласковин решил жить весело и разнообразно. Средства же предполагал получать от охранной халтуры, которую организовал ему Митяй, Николай Митяев, лучший друг этак лет с двух.
        О нем, Кольке Митяеве, следует сказать особо. Появившись на свет в одном роддоме, они почти двадцать лет прожили в соседних комнатах коммуналки на Петроградской и шли по жизни плечом к плечу от детского сада до Политеха. Здесь их пути разошлись, потому что Митяй вылетел со второго курса и загремел в армию.
        Андрей же завершил образование вполне благополучно и был распределен в контору, развалившуюся спустя полгода после появления там Ласковина. Тогда Андрей оказался перед выбором: пойти сэмпаем к Славе Зимородинскому или поискать что-то подходящее по избранной специальности. Андрей выбрал второе. Возможно, по той же причине, по которой в семнадцать лет превратил каратэ-до из "жизни" в хобби.
        Впрочем, и в настоящее время он не забывал два-три раза в неделю посетить коллективно арендуемый зал на улице Комсомола и вполне соответствовал коричневому поясу, присвоенному больше десяти лет назад.
        Николай Митяев почти всю свою жизнь смотрел на лучшего друга сверху вниз, но первенство Ласковина признавал безоговорочно. Не только потому, что шестидесятипятикилограммовый Ласка на татами разделывал в ноль девяностодвухкилограммового Митяя, и не только потому, что мозги Андрея шевелились быстрей. Андрей обладал той особенностью, что практически в любой компании давал почувствовать в себе лидера. Нет, слово "лидер" было не совсем верным. Андрей не склонен был командовать другими. Просто он выглядел человеком, с которым стоит считаться. Единственно, кто мог указывать Андрею после того, как отец и мать Ласковина отбыли на заработки в Монголию, это друг и сэнсэй Вячеслав Михайлович Зимородинский. Но и он - до определенного предела. Так, в восемнадцать лет, окончательно решив не делать из каратэ своего будущего, Ласковин хоть и понимал, что огорчает Славу безмерно, но решения не изменил. Да, у него были основания. И Зимородинский это понимал. То, что учитель готов рискнуть, а ученик - нет, говорило не в пользу учителя. Но все равно не было у Ласковина более близких друзей, чем Слава Зимородинский и
Митяй. Когда Андрей поддался на уговоры последнего и согласился стать его напарником в охранной фирме, Митяй прыгал бы от восторга, будь он килограммов на двадцать полегче.
        Хотя поставь их рядом, Ласковина и Митяева, и не представишь менее похожих людей.
        Николай: большой, мощный, неторопливый. Крупная голова на широких покатых плечах. Внешность человека если не доброго, то солидного. И надежного. Таких любят женщины, таких стараются не задевать мужчины. У таких заботливые жены и замечательные дети.
        Андрей: невысокий, быстрый, выглядящий гибким и не очень сильным (в одежде).
        Курчавые, светлые, коротко и аккуратно подстриженные волосы, маленькие, красивой формы руки, которые портили только грубые мозоли на костяшках средних и указательных пальцев. Раньше руки эти постоянно находились в движении, и Андрею пришлось приложить немало усилий, чтоб приучить их к покою. Внешность Ласковина (если не заглядывать в глаза) можно было бы назвать "приятной": твердый подбородок, неширокое лицо, маленький рот, чистая кожа. В общем-то ничего особенного. Если не заглядывать в глаза. Но если заглянуть... Темно-серые, с синевой, под линией темных (это при соломенных волосах), почти сросшихся бровей, они напоминали поверхность моря сразу же после захода солнца. Или ладожскую воду весной. Встретившись взглядом с Ласковиным, человек запоминал его надолго.
        Женщины, которые действительно любили Николая Митяева, от Андрея просто шалели.
        Правда, далеко не все. Но абсолютно все улыбались, когда улыбался Андрей.
        Единственным, хотя и заметным дефектом ласковинской внешности была искривленная переносица со шрамом там, где прошелся скальпель хирурга.
        При немалых внешних различиях и Андрей, и Николай, помимо общего прошлого, имели общее и в образе мыслей. Например, и тот и другой обладали толикой оптимизма и чувством юмора. Хотя оптимизм их питался от разных источников, а юмор окрашивался в разные цвета. И еще они неплохо понимали друг друга, что немаловажно в работе, связанной с риском.
        Охранная фирма "Шлем" (все виды охранных услуг: доставка товара, сопровождение грузов, обеспечение личной безопасности и безопасности офисов, обеспечение и страхование сделок, оказание помощи в таможенных вопросах и т. д.) представляла собой филиал некой более крупной фирмы, образовавшейся при распаде еще более крупной организации после того, как лидер ее отбыл в Штаты, а двух его помощников самым неделикатным образом пристрелили в собственном баре. Митяй в свое время пытался посвятить Андрея в тонкости иерархии мафиозных структур, но Ласковин (кто знает, что готовит нам будущее?) отмахнулся. "Не мое дело. Мое дело - охранять". Заправлял "Шлемом" Виктор Петрович Сипякин, охотно отзывавшийся на обращение "босс" или "шеф" и на дух не переносивший привезенную из мест весьма отдаленных кличку Конь. Но платил Конь-Сипякин щедро и аккуратно, а наказывал достаточно серьезно, поэтому "персонал" обращался к нему так, как нравилось Виктору Петровичу.
        В людях Конь разбирался неплохо. Когда Митяй представил ему Ласковина, Сипякин практически сразу определил, как можно использовать новичка. И практически сразу решил, что приглядывать за ним придется особо.
        - Вот, - сказал тогда Митяй, - Андрей Ласковин, знаменитый боец!
        - Угу, - пробурчал Сипякин, оглядывая "знаменитого бойца", как барышник лошадь.
        - Хилый какой-то, - заметил Абрек, личный шофер и телохранитель Сипякина, громила ростом с Митяева, но, пожалуй, еще пошире в плечах.
        - Да он круче меня втрое! - обиделся за Ласковина Митяй.
        - Афган? - поинтересовался Сипякин.
        Андрей покачал головой.
        - Черный пояс?
        - Коричневый.
        - Абрек, - бросил Конь. - Проверь!
        - Я же сказал! - воскликнул Митяй.
        - Засохни, - отрезал Конь. И Николай заткнулся. Сипякин не терпел пререканий.
        Громила Абрек медленно обошел стол, развел руки, словно собирался заключить Ласковина в объятья... и вдруг рванулся вперед. Могучий хук был нацелен Андрею в подбородок.
        Ласковин боксерскую походочку телохранителя просек сразу. Да и физиономия Абрекова говорила о том, что по ней сильно и часто били. Поэтому к выходке его был готов. Уход в низкую стойку, обход, секунда - и Андрей сдернул с Абрековых пудовых плеч пиджак. До локтей. Излюбленный трюк Зимородинского - обездвижить или отвлечь противника с помощью предмета. Уличный, так сказать, вариант.
        - Чего от вас ждут? - говорил сэнсэй. - Блок и контрудар. А плюнуть в глаз или сигарету зажженную в штаны уронить - этого не ждут. Такое, конечно, посложней, чем оицки-гиякуцки-майгери, но противник, у которого в мотне хабарик дымится, - это уже не противник, а макивара.
        Телохранитель Сипякина противником не был, поэтому Ласковин пиджак сдернул, легонько по затылку обозначил и надел одежку обратно на Абрековы плечи. Два шага в сторону - улыбка будущему начальнику, улыбка "проверяющему": ты пошутил, я пошутил. Конь отреагировал лошадиным оскалом. Абрек тоже ухмыльнулся, хлопнул Ласковина по спине: ясное дело, я тоже не всерьез, если б всерьез - мокрого места от тебя не осталось бы! Но молодец, новичок, как там тебя... И, сохранив лицо, вернулся на прежнее место рядом с хозяином.
        - Годится, - резюмировал Сипякин. - Крови не боишься?
        - Не люблю, - осторожно ответил Андрей.
        - Понял тебя. - И Митяеву: - Хочешь его напарником? Ладно. (Тот широко улыбнулся.) Обязанности объяснишь сам. Плачу я сдельно. Вопросы?
        - На постоянную я пока не могу, - предупредил Андрей.
        - А на постоянную я тебя и не возьму, - сказал Конь. - Это еще заслужить надо.
        Покажешь себя - направлю на курсы. За счет фирмы. А пока так: тебе говорят - ты делаешь. За груз отвечаешь. Карманом. Николай тебе растолкует. Держись за него, дело знает. (Митяй улыбнулся еще шире.) Он - старший. Свободны!
        Так Ласковин стал охранником. В общем-то не из-за денег, хотя лишняя штука баксов в месяц никогда не мешает. Привлекало разнообразие. И риск. Хотя даже самому себе Андрей в этом признаться не хотел. Поддался на уговоры друга, и все тут.
        Сипякин же присматривался к нему долго: своеобразный парень, явно годится на большее, чем сопровождение. Но обращения требует осторожного и внимательного...
        как бомба. Однако в делах, коими ворочал Виктор Петрович, бомба иногда была очень кстати. Поэтому, когда Андрей уволился из своего ремонтного агентства, Сипякин охотно оформил Ласковина у себя. Но на курсы телохранителей так и не отправил. Скорее всего, просто не успел.
        
        
        
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        
        
        Ласковин, - крикнули из бухгалтерии, - телефон возьми!
        Андрей, уже надевший куртку, чтобы выйти на улицу, поморщился.
        - Митяй, подожди в машине, - попросил он. - Я недолго. Минута.
        Вышло, однако, несколько больше минуты.
        Звонил Мишка Гудимов, приятель с институтских времен.
        - Андрей, у Витьки неприятности!
        Витька, младший брат Михаила. Андрей был с ним неплохо знаком. Настолько неплохо, что даже пристроил тренироваться к Зимородинскому. Оболтус, конечно, но оболтус способный. Через год желтый пояс сделал. Правда, с первым разрядом по дзюдо за спиной, а Слава по таким специалист. Желтый пояс, конечно, это так, щелчок. Перед девочками в институте выдрючиваться. При этом гонора у парня - прямо Ван Дамм в детские годы. Способный парень, неглупый... но дурак.
        - Что-то стряслось? - спросил Андрей, не особенно удивившись Витькиным неприятностям.
        Да, стряслось. Сцепился Виктор Гудимов с кем не надо. И выставили ему счет: три тонны баксов. "Пацан, правда, кричит, что сам разберется, но, Андрюха, ты же знаешь... а три тонны нам не поднять! Хоть квартиру продавай! Витька - дурак, он доиграется, а у тебя же связи!"
        - Хорошо, - сказал Ласковин. - Вечером приеду.
        - А сейчас никак? - Голос у Мишки прямо больной. - Сейчас никак, Андрей, а?
        - Что, - спросил Ласковин, - вечером поздно будет?
        - Угу.
        "Да, брат, - сказал сам себе Ласковин. - Если направил человека - отвечаешь".
        Так Слава говорил. Вмешался в чужую жизнь - веди. И расхлебывай. А он, Ласковин, вмешался. Хотя бы тем, что к Зимородинскому привел. Да и не в Витьке дело, а в том, что Михаил просит. А Михаил такой человек, которому отказать нельзя. Потому что сам никогда не откажет.
        - Ладно, - буркнул Андрей. - Еду.
        - Митяй, - сказал он, выйдя, своему другу-напарнику. - У меня проблемы.
        Управишься сам? Или, хочешь, я с Шестом договорюсь?
        - Обойдемся. - Николай похлопал Ласковина по руке. - Тебе-то помощь не требуется?
        - Пока нет.
        - Подбросить?
        - Спасибо, я на своей!
        Ласковин сел в свою "шестерку", "Жигуленку-сестренку" (любил свою машину, берег и холил, как мог), дал двигателю немного разогреться и поехал на Кошевого к Гудимовым.
        История и впрямь оказалась скверная. Началось с того, что Гудимову-младшему дали по роже. Ни за что ни про что, как он утверждал. Шел себе спокойно по улице - навстречу три качка. И крайний так, мимоходом, ткнул Витьке в зубы. И дальше пошел. Психология у качка простая: идет какой-то киздюк, смотрит нагло... В рыло ему, чтоб скромнее был!
        Витька скромнее не стал. Тычок ему этот, безвредный, воспитательный, - как мулета для быка. То есть поначалу он слегка обалдел, а потом разогнался, каратэк хренов, и влепил обидчику май-тоби гери, то бишь удар ногой вперед в прыжке, по почкам. Положил, естественно. Тут ведь особенного искусства не требуется. Ладно б, отомстил - и ноги! Так нет, вздумал крутизну свою показать, вякнул что-то вроде: "Ну, кто следующий, козлы?" Глупость - это болезнь, честное слово! Если уж решил разбираться со всеми, бил бы сразу, глядишь, и вырубил бы всех, пока расчухивались. Качки, они качки и есть. Пока раскачиваются, пока пиво в желудках взболтают, нормальный боец отлить успеет. Но Витька базаром своим бестолковым им фору дал. Очухались. А очухавшись, тут же взяли его в оборот. Да и с поправкой, что не прежние времена, когда у таких в активе руки-ноги да, может, нож самодельный. Теперь у каждого ствол, да не просто так, с лицензией. Взяли Витьку в оборот, и тут он, хоть и с опозданием, сообразил, чем пахнет, включился, в линию их поставил (Слава Зимородинский если уж учит, так добротно), ближнему - сумку, как
учили, - "на, - кричит, - лови!". Тот поймал. Кто не знает - всегда покупается. Витька ему по яйцам - и ходу. Второй шмальнул из газовика пару раз с нулевым результатом - и гуд бай, Америка! Гуд бай-то гуд бай, но сумка Витькина у них осталась. А в сумке - форма спортивная, кроссовки, бутыль "Хиро" и...
        конспект Витькин по АСУ. Со всеми данными.
        Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как парня вычислили!
        Позвонили домой, попросили Витю. Трубку Михаил взял, а то сопляк так бы и молчал, пока голову не отрезали бы.
        - С кем я говорю? - спрашивает.
        - А я - с кем?
        - С братом.
        - Ах с братом... ну так вот, братан... - И сообщили про моральную компенсацию.
        Андрей выслушал, помолчал (ну что тут скажешь?), похмурился. Витек держался героем. Прямо Иван-царевич перед решающей битвой. Как в известном анекдоте:
        подъезжает Иван-царевич к заветной пещере. "Выходи, - кричит, - Змей-Горыныч!
        Выходи, биться будем!" В пещере молчат. Он еще раз. И еще. С третьего же раза отзывается Змей-Горыныч. Не из пещеры, сверху. "Биться так биться! - отвечает. - Но зачем же в жопу-то кричать?"
        Вот это Андрей ему и пересказал своими словами. И назидательную историю присовокупил, с подробным описанием, что от героя остается, если его бензином спрыснуть и спичку бросить. А также напомнил, что не сирота Виктор Гудимов, что есть с кого спросить, если что не так.
        Скис витязь. Притих. И это было хорошо. Если он, не дай Бог, еще раз захочет крутым себя показать - баксами уже не отделаешься.
        Скис Иван-царевич. Но еще больше расстроился его старший брат: "Что же делать, Андрей? Подскажи, ты эту публику знаешь!"
        Тут Михаил преувеличил. "Эту публику" Ласковин не знал, и знать не желал. Его наняли - он работает. Сявки наедут - они с Митяем выжмут из них водичку и сушиться повесят. А там, где уровень повыше, Конь сам бороздит. Авторитет с авторитетом. Публика! Андрей вспомнил, как приехали за товаром в одну московскую фирму. Сели кофе попить (устали, ночь в дороге), а напротив шибздик сидит. Щеки до плеч, ростом Ласковину по плечо, Митяю - по пояс. Сидит, воки-токи из пиджачка торчит. Глядит на мир, как попугай с насеста. Митяй спрашивает:
        "Работаешь здесь?" - "Нет, - отвечает. - Я - бандит". Верней: "Я - Бандит!"
        Срань тараканья! Впрочем, жаль, что не все такие. Были бы все - проблем бы не было. Хотя и работы у Ласковина и Митяева - тоже.
        "Так, - прикинул Андрей. - Шаг первый - перевести это дело с Витьки на себя!"
        "Твои проблемы - мои проблемы!" - сказал в свое время господин Сипякин. Это к тому, что теперь Ласковин - не сам по себе человек, а его, Коня, работник.
        Значит, если кто ласковинскую "Жигуленку" помнет и возмещения потребует, сразу же в поле зрения возникнет третья сторона, охранное бюро "Шлем". А также организация, которой охранное бюро регулярно платит членские взносы. Долю в общак, иными словами. "Твои проблемы - мои проблемы!" И это был не треп. Когда у Митяевой жены сумку в транспорте порезали, Конь в три дня все раскрутил и вернул: деньги, документы, даже сумку новую - в подарок. "Шлем" защитит от любых ударов судьбы! - так написано в рекламе.
        - Ладно, - сказал Ласковин. - Попробую помочь. Имей в виду, Мишок, заплатить, скорее всего, придется. Не три тонны, конечно, но придется. Когда срок?
        - Сегодня, - ответил Гудимин. - В пять.
        Андрей взглянул на часы: пятнадцать сорок шесть.
        Он позвонил на работу. Сипякина не было. Митяй тоже еще не вернулся. Плохо. С Конем лучше договариваться загодя.
        - Значит, так, - сказал Андрей. - На стрелку с Витей пойду я. Попробуем разобраться спокойно. А ты без пятнадцати пять позвони мне на работу и спроси Митяева Николая. Расскажи все как есть и добавь, что я в это дело включился.
        Пусть с шефом от моего имени поговорит. Да, не забудь сказать, что брата твоего Виктором зовут. (У Коня к собственному имени слабость.) Теперь ты. - Ласковин повернулся к младшему. - Оденься скромно, рот вообще не открывай, будут бить - терпи. Не дай тебе Бог еще раз руки распустить!
        - Но я же прав, Андрей! - воскликнул Виктор. - Они же...
        - Вс°! - отрезал Ласковин. - Был бы ты неправ, меня бы здесь не было. Басню про волка и ягненка в школе читал? Еще вопросы есть?
        - Нет, сэмпай!
        - Отбываем через десять минут.
        От Олега Кошевого до Звездной - еще тот крюк.
        
        Ласковин на всякий случай проявил осторожность: поставил машину не у самого метро, а напротив, по диагонали, во дворе. Сто метров пешком пройти не труд.
        Некрепкий морозец покалывал щеки. Начинало темнеть - дни в Петербурге зимой короче детских штанишек. Сбоку от метро - толпа на автобус. Пестрые, как елка в дурдоме, витрины киосков.
        Гудимов-младший болтал непрерывно. Мандраж.
        - Иди водички купи, - велел ему Ласковин, останавливаясь слева от выхода из метро. При этом проследил взглядом за парнем: место людное, но при известном навыке можно и из толпы вынуть. По-тихому. А уж перо вставить - это как давеча в буфете Мариинского театра. Виктор вернулся через пару минут, принес две банки кока-колы.
        - Пей! - распорядился Ласковин. Вторую банку он положил в карман: пригодится.
        - Вот они, - сказал Виктор. - Из тачки выходят. Серый "форд"!
        Андрей медленно повернул голову. Серый "форд-сьерра". Да, выходят. Четыре качка.
        Нет, четыре бывших качка, а теперь - говнодава. Это в смысле: пожрать от пуза, переболтать с коробкой пива и выдавить ясное дело что. В каждом - под сотню кило. Крутые, как бычьи яйца. Осматриваются. Вернее, себя демонстрируют.
        Пусть-ка ответчик сам подойдет. А не подойдет - сырым съедим!
        - Пошли, что ли, сэмпай? - возбужденно проговорил "ответчик".
        - Погоди! - Андрей присматривался к припарковавшейся за "фордом" "девятке". Нет, вроде сама по себе.
        - Ладно, пойдем. Слева от меня держись.
        Заметили их шагов за десять. Как раз когда из метро народ повалил. Один из говнодавов пихнул другого, тот следующего, уставились. Все четверо. Андрей шел через толпу. Витек, как велено, держался слева, не отставал.
        Четыре говнодава. Вернее, три говнодава и один... под вопросом.
        Один тут же качнулся навстречу.
        - Деньги принес?
        - Здорово, - сказал Ласковин, останавливаясь в трех шагах. Виктор тоже остановился. Четко.
        - Это что за фуфло? - процедил говнодав покрупней, пошевелил плечами.
        - Грубишь? - бесстрастно проговорил Андрей. - Не надо. Трудно будет.
        - Тебе что, козел, сказано было? - зверея голосом, зарычал первый. - Где баксы, киздюк? - И потянулся лапой к Витькиному лицу.
        Тот даже не шелохнулся. "Может, когда хочет", - одобрительно подумал Ласковин.
        Говнодаву же лапу придержал. Зафиксировал мягко, отвел, подзакрутив слегка кисть, и отпустил. Поздоровались.
        Говнодав озадаченно посмотрел на Ласковина. Ростом Андрей уступал ему сантиметров пятнадцать, весом - и того больше.
        Свора оживилась, пришла в движение. Его взяли в кольцо. Ласковин не мешал. С наскока его не возьмут, а стрелять здесь поостерегутся. Вон уже три мента, что у входа тусуются, поглядывать начали. Хотя менты могут быть и купленными, кто знает?
        Кто-то из говнодавов проехался ладонями по ласковинской спине, по бокам: нет ли ствола за поясом? Другой ткнулся в карман, нащупал банку коки. Андрей руку стряхнул.
        "Что там? Граната, что же еще! Ладно, постояли - и будет!"
        Ласковин шагнул вправо и назад, подтолкнул, раззадоривая, того, кто слева. Тот попер навстречу, но ткнулся в приятеля. Андрей уже выскользнул из кольца. И Витек тоже. Хотя и не так аккуратно: работе с группой за год не научишься.
        - Поговорим спокойно, - предложил Андрей. - Познакомимся!
        - А в жопу не хочешь? - буркнул тот, кого Ласковин толкнул. - Бабки давайте!
        Андрей на него даже не поглядел. Он смотрел на четвертого. Такого же откормленного, но годков на пять постарше и более ухоженного: волосы подстрижены и уложены - прямо "Видал-Сосун"! Да, главный здесь он, "Сосун". Руки в карманах, глазки хоть и маленькие, но подвижные, без сальной пленки.
        - Разобраться надо, - продолжил Ласковин. - Если придется - я отвечу (нажимая на "я"). Если придется...
        - Крутой? - рявкнул говнодав покрупней. - Крутой, что ли?
        - Как яйцо! - традиционно сострил другой, но "Сосун" их не поддержал.
        - Есть и покруче, - намекнул Ласковин.
        - Шумно здесь, - сказал "Сосун". Когда говорил, кадык его шевелился, как забравшийся под кожу огромный жук.
        - Пойдем где потише, - согласился Андрей. И Виктору: - Отойдем!
        Самый крупный сунулся придержать, но Ласковин обогнул его, как снеговика.
        - Минуту, - сказал он.
        - Подождешь в машине, - велел он Гудимову-младшему. - Да иди поаккуратней, чтоб не засекли. На ключи. Молодец, хорошо держался.
        - А ты? - спросил Виктор.
        - А я... побеседую. Не беспокойся, это навоз. Противно, конечно, но неопасно.
        - А второй? - спросил "Сосун" вернувшегося Ласковина.
        - Ни к чему. Я его уже выслушал, - намекая на свою роль... арбитра, а не ответчика.
        - Ладно, - легко согласился "Сосун". - Пусть пока погуляет.
        Говнодавы переглянулись.
        - Пошли! - Тот, что покрупней, подтолкнул Ласковина к машине. Но это не входило в планы Андрея.
        - Лучше прогуляемся, - бросил он и, не дожидаясь ответа, быстро двинулся к переходу. Через Звездную на Пулковскую, набрав приличный темп, но периодически притормаживая, словно поджидая. Говнодавы, пыхтя, топали следом, оскальзываясь на заледенелом асфальте, приглушенно матерились. Андрей свернул налево, потом направо, между домами, обогнул трансформаторную будку и увидел перед собой заснеженные площадки заброшенного (ремонт, что ли?) детского садика. Ласковин перемахнул через оградку и остановился.
        Сумерки. Засыпанная рыхлым серым снегом площадка. Руины "горки" - как скелет молодого динозавра. Покосившийся павильон. Рядок голых топольков вдоль металлического забора. Тихое, спокойное место.
        Говнодавы штурмом преодолели заборчик и направились к нему, отдуваясь.
        - Бегун, бля! Спортсмен! - буркнул один.
        - Курить бросай! - посоветовал Ласковин. Возможно, это была ошибка. Потому что трое (исключая "Сосуна") тут же навалились на него. Да, в словесных играх с бандитами Ласковин был неопытен. Зато опытен в другой области. Бойцами говнодавы оказались посредственными. Хрип, сип, сопение. Могучие удары, пинки тяжелыми ботинками. Разохотились молодцы. Можно понять: один получил по почкам, второй - по самому дорогому, а тут еще этот устроил им вместо денег забег на триста метров. Андрей почти не блокировал, в основном уклонялся. И не забывал поглядывать на четвертого. Тот наблюдал.
        "Хорошо бы у кого нунчаки оказались, - подумал Ласковин. - Отнять раз плюнуть, а психологический эффект потрясающий!" Но вместо нунчаку один достал кастет. С кастетом или без, попасть он мог скорее по кому-нибудь из своих, чем по Ласковину. Андрей водил их по пятачку размером примерно шесть на шесть, спутывал друг с другом нырками и уходами за спину и все время "держал" четвертого. Но тот по-прежнему не вмешивался.
        Минут через пять щенячьей возни, плотно утоптав снег, говнодавы притомились и остановились. Один потирал кисть, остальные - без повреждений.
        - Вам бы ковры выбивать, - "определил" Андрей.
        - Что верно, то верно, - неожиданно поддержал его "Сосун". - А ты и впрямь крутой! Чей будешь?
        - Свой! - отрезал Андрей.
        Намек на дружелюбие тут же испарился из голоса "Сосуна".
        - Я как чувствовал, - сказал он. - А вы: сами, сами! Топал бы он (кивок в сторону Ласковина) - и хрен с ним! Адрес нам известен. - И, поворачиваясь к Андрею: - Ладно, крутой! Добавишь от себя еще пятьсот!.. Спортсмен!
        Говнодавы гыгыкнули.
        Ласковин усмехнулся.
        - Расценки у тебя, - сказал он, пряча руки в карманы.
        Холодно все-таки, а он без перчаток. А что у вас там в кармашке? А у меня вот...
        скажем, граната Ф-1!
        - Расценки у тебя... - Андрей согнал с лица улыбку. Не шучу - предупреждаю! - Пинок под зад, если на троих разделить - по полтонны? И по висюлькам - еще по столько же? Этак как бы мне на лимон зелеными не накрутить... прямо здесь!
        Говнодавы заиграли мышцой, но то была бравада. Ласковина они уже попробовали и сообразили, что может быть больно. В жиденьких мозгах заплескались "прогрессивные" мысли: обрызгать "спортсмена" "паралитиком" и втоптать в снежок толстокожими бутсами.
        У "Сосуна" аналогичная мысль тоже мелькнула, кадык задвигался вверх-вниз.
        "А что у вас там в кармане?" "А у меня пистолетик бельгийский..." "А у меня гранатка такая крупненькая. Осколочная, противопехотная, радиус разлета... пены три четверти метра!"
        - Борзой, - почти ласково произнес "Сосун", - думаешь, мы сами по себе?
        - А что, есть другое мнение? - усмехнулся Ласковин.
        - Ты про Гришавина слышал?
        - Гришавина? Что ж, слыхал про такую... тусовку. Только ты при чем? У серьезной команды и командиры серьезные!
        - Думаешь, на понт тебя беру?
        Андрей шевельнул плечами. Он не сомневался, что "Сосун" не врет. Но был уверен, что и он, и говнодавы где-то в самом низу иерархии. Конь с ними разберется.
        Ласковин медленно (а то как бы с испуга стрелять не начали!) вынул руку из бокового кармана, полез за пазуху, достал визитку, из тех, коими Сипякин снабжал своих, чтобы сыпали вокруг, как репейник - колючки.
        "Охранное бюро "Шлем"". Защита... обеспечение... Дорогие, тисненые, под пленкой, прямоугольнички. Достал, выщелкнул под ноги "Сосуну".
        - Думаю так, - сказал он. - О том, что пацан-студентик трем героям киздюлей навешал, лучше умолчать. А то... уволят по профнепригодности! А со мной...
        договоримся. Увидимся, парни!
        И повернувшись, не спеша зашагал к воротцам садика. Спина его выражала абсолютную уверенность, но сам Ласковин был начеку, и слух его ловил каждый звук: звук расстегиваемой молнии, щелчок предохранителя?
        Андрею дали уйти без помех. Сделав для надежности крюк, он вернулся к оставленной машине.
        - Ну что? - спросил испереживавшийся Виктор.
        Андрей не удержался, чтобы немножко его не потомить: вынул из-под сиденья магнитолу, воткнул на место (оставлять "пионер" на виду - искушать судьбу:
        молотком по стеклу, магнитолу вон - и пусть истошный вопль сигнализации рвет уши владельца), поставил кассетку "Магнитные поля", распечатал банку "коки", отхлебнул.
        - Хочешь? - предложил Виктору.
        - Все в порядке, да?
        - Пей. Не то чтобы в порядке, но теперь они будут заняты мной!
        - А ты... справишься?
        Андрей испытал удовольствие, услышав в голосе парня беспокойство не о себе, а о нем, Ласковине.
        - Справлюсь! - Приятно чувствовать себя сильным. Приятно использовать свою силу, чтобы сделать мир более справедливым.
        "Тщеславие, - вспомнил Ласковин, - враг воина!" Так говорил Зимородинский, а он ничего не говорил зря.
        - Поехали, - сказал он, берясь за руль.
        - Куда?
        - Домой тебя отвезу, куда еще? - усмехнулся Андрей. - Сдам с рук на руки.
        Что он и сделал. А на обратном пути позвонил своей нынешней подружке, пикантной девочке из общества русско-германской дружбы. В их милом союзе Ласковин был одновременно и русским, и германцем, а сама девочка - изящной куколкой-кореянкой. Андрей познакомился с ней в зале на Комсомола. По крайней мере треть подружек оказывались в его записной книжке именно таким образом. Хотя бывшую свою жену он встретил на презентации фирмы "Тошиба". Хрен теперь он купит что-нибудь этой марки.
        "Свобода, - думал Ласковин, наблюдая, как обернутая в купальное полотенце Ленорочка Цой раскладывает бутербродики по кругу микроволновой печи, - требует украшения!"
        Это был афоризм, рожденный двумя крепкими коктейлями. Из этой крошки вышла бы совсем неплохая жена! Куда лучше, чем из Маринки. Беда в том, что Андрей не хотел, чтобы у его детей были раскосые глаза. Нет, он не был расистом. Ласковин был достаточно ценим женщинами, чтобы не завидовать неграм, достаточно богат, чтобы равнодушно относиться к нашим "черным", достаточно умен, чтобы полагать себя не глупее евреев, и способен сломать челюсть любому, кто обвинил бы его в шовинизме. А женится он все-таки на русской. И обвенчается на этот раз в церкви, как положено. Но пусть это случится чуть позже.
        
        
        
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        
        
        Опаздываешь, - укоризненно сказал Митяй, когда Ласковин явился в офис на следующее утро. И, потянув носом воздух: - Хорошие духи!
        Нюх у Николая был лучше, чем у его жены. И это существенно облегчало обоим жизнь.
        - Давай к шефу! Конь уже копыто сбил, тебя дожидаясь. Что-нибудь стряслось, Ласка?
        Лаской, бойцовской кличкой, Митяй звал Андрея, только когда беспокоился за него.
        Лаской в свое время окрестил его Зимородинский. Не от "ласкать", а от крохотного хищника, способного разорвать горло куда более крупному зверю. Раз Митяй обеспокоен, значит, Конь уже в курсе событий.
        Несмотря на ранний час в офисе было всего человек пять: "вратарь" Гена, "бумажный" курьер, секретарша Коня Фарида и бухгалтер Велена Петровна. Дверь в ее кабинет была закрыта, но слышно было, как попискивает компьютер. Трудится Велена Петровна, сушит липовый цвет для налоговой инспекции. Из "агентов" - никого. Только Митяй. Впрочем, кто-то может бдеть в кабинете шефа.
        Андрей постучал в массивную, с металлическими полосками сигнализации дверь.
        - Ласковин? - рявкнули изнутри. - Давай входи!
        Чутье у Коня потрясающее.
        Шеф был один. Если не считать Абрека. Но тот - это тень Сипякина. Довольно мясистая, впрочем, тень.
        Конь изо всех сил изобразил недовольство, но Ласковин по еле уловимым признакам понял, что Сипякин скорее задумчив, чем разгневан. Задумчивый Конь, впрочем, ничуть не лучше Коня сердитого. Задумчив Конь - жди любой пакости.
        Ласковин стоял. Конь демонстративно выдерживал паузу, глядя в окно. Что он там видел кроме опущенных жалюзи, оставалось загадкой.
        Абрек с непроницаемым лицом наемного убийцы развалился в кресле. Когда Митяй сказал, что в этой куче мяса прячутся неплохие мозги, Ласковину поверилось с трудом. Но теперь он убедился, что, вопреки имиджу, Абрек далеко не глуп.
        - Сядь, - сухо сказал Сипякин и, отвернувшись от окна, уткнулся в бумаги.
        Андрей сел, посмотрел на Коневу макушку - реденький пух на розовой коже, потом на Абрека. Тот подмигнул: не дрейфь, парень!
        Ласковин взял со стола красочный проспект фирмы "Экзотика-тур", изучил львиный прайд и флегматичного верблюда на фоне пирамид...
        - Нарубил ты дров, Ласковин, - не поднимая головы, сказал Сипякин. - Не ожидал от тебя!
        Андрей пожал плечами - Если вы о вчерашнем, Виктор Петрович, - произнес он, - то скорее из меня пытались наломать дров. Не знаю, что там наговорили...
        - Заткнись, - оборвал его Сипякин. - Абрек, выйди!
        Ласковин удивился. Удивился и сам Абрек, но тем не менее без звука покинул кабинет.
        - Мне насрать, - все так же глядя в стол, произнес Сипякин. - Насрать, что там и как. Я тебя отмазал. Потому что ты - мой человек. Мой. Больше никаких разборок без моего ведома, ты понял меня?
        - То есть проблем с гришавинскими у меня больше не будет? - хладнокровно поинтересовался Ласковин.
        - Я сказал! "Тобольцы" о тебе забыли!
        - Спасибо, шеф, - искренне поблагодарил Андрей. - Я перед вами в долгу!
        - Еще в каком, - пробурчал Сипякин. - Вс°. Отправляйся. Через час поедете с Митяевым в Пушкин. За наличкой. Митяев знает куда.
        Ласковин вышел из кабинета, чувствуя внутри необъяснимое беспокойство. С чего бы это? Сказал же Конь: все урегулировано.
        - Андрей, - окликнула его Фарида. - Шеф велел тебе лицензию на "газовик"
        оформить. Ты пистолет сам купишь или один из наших возьмешь?
        - Обойдусь, - ответил Ласковин. - Стрелок из меня еще тот.
        - Так что, бумагу не оформлять?
        - Оформляй, - сказал подошедший Митяев. - Стрелять я сам буду. Или лучше ты, Фаридушечка?
        - Козел ты, Митяев, - беззлобно сказала Фарида и, бросив взгляд на Ласковина, разгладила язычком помаду на губах. - А еще женатый человек!
        - Лось большой, - пробасил Николай. - Всем хватит! Пойдем, Андрюха, орешков поедим для восстановления сил.
        - Так я бумагу оформляю, - крикнула вслед мужчинам Фарида.
        - Что у тебя там вспучилось? - спросил Митяй. - Расскажешь?
        - Угу, - кивнул Андрей. - Только давай сначала чайку заварим. Пить хочется страшно, а времени у нас в обрез, верно?
        - Времени у нас - море. Сорок пять минут, - возразил Митяй. - Хочешь анекдот расскажу? Едут два ковбоя по прерии...
        - Да знаю я его! - отмахнулся Ласковин.
        - Жаль, - искренне огорчился Митяй. - А футбол вчера с бразильцами смотрел?
        - Трахался я! - сказал Ласковин. - С корейцами! Митяй, будь другом, помолчи пару минут!
        Ласковину очень хотелось разобраться, что за заноза засела внутри и не давала успокоиться. Он ход за ходом восстановил в памяти свой разговор с шефом и решил, что причина тревожного сигнала может быть только одна. За всю их беседу Конь ни разу не посмотрел на Андрея.
        
        Вечером Ласковин позвонил Гудимову.
        - Все в порядке, - сообщил он. - Вопрос улажен.
        - Да, спасибо, Андрей.
        Голос у Мишки был странный, какой-то бесцветный. Ласковин насторожился.
        - В чем дело, Михаил? - спросил он. - Я же сказал: все в порядке. Мой шеф рассосал конфликт.
        - Я понял, - тем же "мертвым" голосом ответил его однокашник.
        - Мишка? - снова, еще более обеспокоившись, спросил Андрей. - Что-то случилось?
        - Виктор в больнице. В реанимации.
        - Так, - сказал Ласковин севшим вдруг голосом. - Ясно... - И почувствовал, как потяжелели кисти рук. - Прости! - добавил, спохватившись.
        - Ты пытался помочь, - сказал Гудимов. - Я же понимаю.
        - Когда? - спросил Ласковин. - Когда его избили?
        - Машина, - сказал Михаил. - Его сбила машина.
        - Да ты что? - воскликнул Андрей. - Вот непруха!
        - Это не случайность, Андрей.
        - Почему ты так думаешь?
        - В больнице сказали: он был пьян.
        Андрей молчал, и Гудимов продолжил:
        - Меня дома не было. Мать сказала: звонили. Мужчина. Витя ушел, сказал: скоро приду. А через полчаса позвонили из милиции.
        - Как он?
        - Плохо. Что-то с шеей. И почки. И перелом бедра.
        - Миша, - спросил Ласковин. - Машину видели? Чья она?
        - Видели. Темные "Жигули" с белой дверью. Будут искать.
        - Что значит темные? Черные? Серые?
        - Андрей! Семь часов вечера было. Господи, да какая теперь разница? - В голосе Гудимова плеснулось отчаяние, но он тут же загнал его внутрь. - Извини, Андрей.
        Давай потом поговорим.
        - Конечно, - спохватился Ласковин. - Завтра тебе позвоню. Где он лежит?
        - На Восстания.
        - Знаю. Пока, Миш. Мне очень жаль!
        - Ты ни при чем, - сказал однокашник. - Пока. Я позвоню сам, ладно?
        - Звони, конечно!
        Андрей положил трубку и сразу же начал обуваться. Через полчаса он остановил машину у дома, где жил Конь.
        
        Виктор Петрович Сипякин владел просторной шестикомнатной квартирой на четвертом этаже. С видом на Неву. Площадь ее была никак не меньше двухсот квадратных метров, а то, что половина окон выходила на Адмиралтейскую набережную, делало стоимость этих апартаментов невообразимой для среднего петербуржца. Андрей бывал здесь пару раз, и у него сложилось ощущение, что это не жилье, а банкетный зал.
        Впрочем, Сипякин жил здесь, и жил один, если не считать неотлучно находившегося при нем Абрека. Мысль о человеке, бродившем в полутьме по анфиладам четырехметровой высоты комнат, вызывала у Ласковина странные ассоциации.
        Поднимаясь на лифте, чистом, потому что внизу сидел вахтер, на пару с кодовым замком отсекавший нежелательных посетителей, Ласковин глядел на себя в потемневшее от времени зеркало и думал о том, что скажет своему шефу. А что, собственно, он ему скажет?
        Дверь открыл Абрек.
        - Ты ко мне? - спросил он. - Или к нему?
        - К нему, - ответил Ласковин, удивленный вопросом. Он знал, что телохранитель Коня ему симпатизирует, но не думал, что настолько.
        - Петрович! - крикнул Абрек в пространство. - Ласковин пришел!
        - Веди сюда, - донеслось из недр двухсотметровой квартиры.
        Сейчас апартаменты Сипякина уже не были похожи на банкетный зал. Приглушенный свет в холле, зеркала, увеличивающие и без того просторную прихожую... Но одежда на вешалке, домашние тапочки... И тишина.
        Конь смотрел видик в сравнительно небольшой комнате позади гостиной. Был он в пестром халате и меховых шлепанцах. По-домашнему. Смотрел же - мультики.
        - Садись, - велел он удивленному тематикой кассеты Ласковину. - Сюда садись, в кресло. Абрек, налей ему... Чего тебе налить?
        - Я за рулем, - покачал головой Андрей.
        - Херня, - отмахнулся Сипякин. - Сунешь ментяре полтинник...
        - Ночь, - сказал Абрек. - Дороги скользкие. Снег.
        - Так пусть остается! Ласковин, у меня останешься. Абрек девочек закажет. Клевых девочек, двести баксов штука, хорошо будет!
        - Правда, оставайся, - пробасил Абрек, кладя на плечо Ласковину увесистую длань.
        - Раз Петрович расщедрился, крутанем его по полной, да?
        Сипякин хохотнул.
        - Угу, - сказал он. - Я для своих ничего не пожалею. А ты, Ласковин, - мой. Ты, Ласковин, крепкий мужик, я таких люблю!
        - Да нет, спасибо, Виктор Петрович, - сухо сказал Андрей. - У меня большие неприятности, Виктор Петрович.
        Абрек убрал руку с его плеча, но по-прежнему стоял сзади. Как ни странно, Ласковина это не нервировало, а скорее успокаивало.
        - Херня! - Конь мотнул головой. - Я сказал - ты отмазан. Вс°. Конец.
        - К сожалению, не вс°, Виктор Петрович, - возразил Андрей.
        Сипякин повернулся к нему. "Выхлоп" у него уже был будь здоров, но Конь славился умением заглатывать спиртное, сохраняя ясность мыслей.
        - Опять наехал кто? - осведомился он. - Кто, суки? Ты мне скажи! - поднапуская куража. - Я им голову в жопу запихну!
        - Не на меня, - покачал головой Ласковин. - Парень, который со мной был, в больнице. Машина сбила.
        - Бывает, - отвернувшись, равнодушно изрек Сипякин. - Абрек, пивка мне налей. И выключи видак к екалой матери!
        Что-то в его реакции показалось Андрею неестественным.
        - Их машина! - с нажимом произнес Андрей.
        Сипякин вновь повернулся к нему, вместе с креслом (оно оказалось на колесиках), глянул холодными трезвыми глазами:
        - И чего ты от меня хочешь?
        Андрей ответил не сразу. Чего он, действительно, хочет от шефа? Справедливости?
        - Справедливости! - ответил Андрей.
        - Угу! - Конь взял из рук своего телохранителя высокий стакан с пенной шапкой, отхлебнул. - Вот, значит, как. Справедливости? Ты, еш твою мать, ты чем недоволен? Тебя не тронут, понял? Не тронут! А за каждого мудака в городе я не отвечаю! Ты понял, Ласковин? Нет?
        - Значит, помощи не будет? - спокойно спросил Андрей.
        Абрек сзади кашлянул.
        - Мало я для тебя сделал, засранца?
        - Петрович... - пробасил за спиной Абрек.
        - Нет, не мало. Спасибо, - ровно произнес Андрей. - Где мне их найти?
        - Думаешь, я знаю? - тоном ниже задал встречный вопрос Сипякин.
        Ласковин кивнул.
        - Хочешь сам разобраться?
        - Да.
        - Ну давай... разбирайся. Сам. Твое здоровье! - И одним глотком осушил стакан. - Киздец тебе, Ласковин!
        - Посмотрим, - сказал Андрей. - Так как насчет адреса?
        - Выпить хочешь?
        - Не хочу.
        - Тогда будь здоров. Сам, Ласковин, это значит сам! Абрек, постой здесь, он сам дорогу найдет!
        Андрей прошел через гостиную, через холл, освещенный дрожащими, имитирующими свечное пламя бра. Когда он уже готов был выйти, появился Абрек.
        - Читай, - сказал телохранитель, держа перед ним бумажку с адресом. - Мастерская улица знаешь где?
        - Знаю.
        - Запомнил?
        - Да.
        - Там двор за воротами. Увидишь. Он, - кивок в сторону гостиной, - ничего тебе не говорил. Усек?
        - Да.
        - Андрюха, - неожиданно теплым голосом сказал, нет, попросил Абрек. - Забей ты на это дело, не дури!
        - Поздно уже, - сказал Ласковин.
        Абрек покачал массивной, похожей на кувалду головой тяжеловеса.
        - Ладно, твое дело. Паспорт заграничный не потерял?
        Месяц назад Ласковин с Митяем возили товар к "финикам", и обоим оформили открытую визу на полгода.
        - Нет, - ответил Андрей, - спасибо!
        - Было бы за что, - буркнул телохранитель. - Дурак ты, кореш. Будь здоров.
        И буквально вытолкал Ласковина за дверь.
        
        Андрей проехал по Гороховой до Загородного, оттуда - налево по Московскому. Вел он осторожно, потому что дорога была скользкой, а видимость - скверной из-за мелкого снега. В нутре теплого автомобильного салона он чувствовал себя словно моллюск в раковине. Ласковин поставил "Шелковый путь" Китаро, старенькую кассету, подаренную Зимородинским семь лет назад. Спокойней. Еще спокойней.
        Отрешаясь сознанием от будущего, отрешаясь сознанием от настоящего...
        Земля звонка, как тыквенное дно.
        Дорога спит. Сухой и жаркий колос, Вибрирующий вздыбившийся волос Янтарной плотью впитывает зной.
        
        Нагретый камень пахнет белизной, Не свойственной безногим истуканам.
        На скошенную лысину кургана Садится кобчик. Мутный, слюдяной Слой воздуха струится над дорогой, Как марево. Отсюда до Европы - Тридевять верст. Здесь красное вино Из жил владык оплескивало глину Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув Снопы бород, окрашенные хной, Молились разноговорно и длинно, Прижавшись трещинами губ к резной Поверхности бессчетных талисманов.
        А зной пронзал и танские румяна, И дымку пота над худой спиной Ползущего разбойника...
        Весной Здесь рай. Разводья неба. И тюльпаны.
        И ветер. Ворс земного океана Рождает волны, как давным-давно - Его живой предшественник. Здесь - дно.
        Дорога спит. Молочное пятно Окатанного камня - царским креслом.
        И лежбищем отшельника. Здесь место, Где цепь верблюдов с нежным полотном, Раскачивая чашки колокольцев, Плыла над пыльной кучкой богомольцев, Обернутых в лиловое сукно...
        Земля звонка, как тыквенное дно.
        Дорога спит "$FСтихи автора. Здесь и далее.".
        Московские ворота возникли впереди, проплыли слева и исчезли во тьме. Занесенная снегом триумфальная арка...
        Дворники поскрипывали по стеклу, сметая ледяную пыль. Спокойней, еще спокойней.
        Сны, живущие внутри Ласковина, просились наружу. Страшные сны. Иголочки, покалывающие кожу на затылке. Электрический ток... ветер, подталкивающий вперед.
        "Ты не тот, кем кажешься, - сказал тогда его сэнсэй. - Кажешься самому себе!"
        Вячеслав Зимородинский был единственным, кто знал настоящую причину. Настоящую причину, по которой Андрей остановился на лестнице. Между учеником и мастером.
        Кровь снилась Ласковину. Чужая кровь, смешавшаяся с его собственной. Да, он не тот, кем кажется. Поэтому сейчас едет к единственному человеку, который его поймет. При том что сам он не понимает ничего, кроме "ты должен это сделать!".
        Чужая кровь, брызжущая из разорванной артерии на руке, на грудь... Там, в снах, он знал, что делает. А здесь?
        "Я не буду убивать! - сказал он сам себе. - Я только верну долг!" Гири, говорят японцы. Груз обязательств.
        Андрей выключил магнитофон и свернул направо, на Благодатную, а потом еще раз направо - во двор. Здесь он остановился, вытащил магнитолу и спрятал под сиденье. Часы показывали 22.58. Поздновато, конечно, но Слава поймет.
        
        Дверь открылась раньше, чем Ласковин нажал на кнопку звонка.
        - Не шуми, - сказал Зимородинский, пропуская его внутрь. - Дашенька с мелкими спят! Давай на кухню.
        Слава усадил его за стол, налил плодового чаю и с невероятной быстротой изготовил несколько бутербродов. За ним было очень приятно наблюдать:
        Зимородинский двигался по кухне так же, как на татами: быстро, легко, без единого лишнего движения. Мастер всегда мастер.
        Только откусив от первого бутерброда, Андрей сообразил, насколько голоден.
        - Лимонник? - спросил он, отхлебнув чай.
        Зимородинский качнул головой.
        - Не только.
        Белый спортивный костюм подчеркивал смоляную черноту его волос и жестких загибающихся к подбородку усов.
        - Почувствовал, что я иду? - спросил Андрей.
        - Проще. - Слава улыбнулся, и лицо его приобрело выражение Хитрого Лиса. - Увидел твою машину во дворе. Ты кушай, кушай! Сытый голодному не товарищ.
        Мягкое "г", от которого Слава не избавился за годы жизни в Питере, загнутые книзу усы и эта хитрая улыбка сообщали всякому, что родился Слава намного южнее северной столицы. Но лишь немногие знали - насколько южнее. В Питер Зимородинский действительно перебрался из Днепропетровска. Однако впервые увидел свет в Алжире. Оттуда - в Китай, из Китая - на Кубу, снова в Китай и только в двенадцать лет, после смерти отца, оказался на Украине. Впрочем Зимородинский не скрывал, что к боевому искусству впервые приобщился не в буддийских храмах, а в областном городе Днепропетровске, когда его тренер по самбо вдруг увлекся каратэ-до. Там, на Украине, это было баловство. Мастерством он был обязан полутора годам армейской службы, прожитыми в деревянном бараке с шестью такими же сержантами-связистами и тремя вольнонаемными из местных. Один из последних, бурят по национальности, решил, что из младшего сержанта срочной службы выйдет неплохой ученик. После дембеля Слава не поехал домой, а остался там же еще на три года. Вернулся на Украину только тогда, когда его наставник решил, что обучение окончено. Спустя год
Зимородинский занял первое место в своем весе на закрытом чемпионате в Таллине. И был замечен абсолютным чемпионом и одним из лучших каратэистов страны. Спустя еще год Вячеслав Зимородинский переехал в Питер и получил первый дан. Его бурятский учитель данов не присваивал: есть мастер и есть ученик. И все остальное население земли. Прошел еще год - год расширения легализации и "спортизации" каратэ - и Совдеп скорчил очередную гримасу. Каратэ было запрещено, большой сэнсэй угодил за решетку (для повышения бойцовских качеств зэка, надо полагать), а сам Зимородинский, от греха подальше, вернулся на Украину. Но прошло всего два года - и он снова оказался в Питере.
        Этот город как наркотик. Его ядовитые испарения проникают в кровь, и избавиться от них можно разве что на солнечных берегах Калифорнии.
        Таким был человек, ставший когда-то сэнсэем Андрея и по сей день остававшийся самым надежным его другом. Ласковин пришел к нему не за помощью: втягивать в свою борьбу человека с семьей, человека уязвимого, он бы усовестился. Ни Слава, ни Митяй в этом деле ему не соратники. Андрей пришел к Зимородинскому за пониманием, однако первый вопрос, который задал ему Слава, выслушав:
        - Зачем это тебе?
        - Я виноват, - сказал Андрей. - Парень пострадал из-за меня.
        - С ним должно было случиться подобное, - возразил Зимородинский. - Я знаю Гудимова! Скорее уж я виноват, чем ты, раз не сумел научить его смирению. Ты хочешь ему помочь? Хочешь, чтоб я ему помог? Я помогу.
        Это были не пустые слова. Методы Зимородинского были не менее эффективны, чем традиционная медицина (а уж о бесплатной медицине и речи не было!). Особенно если дело касалось травм.
        - Я помогу. Что еще?
        - Еще я должен наказать этих!
        - Андрей, - Зимородинский покачал головой, - разве ты можешь наказать всех? Волк хочет задрать овцу. Может ли глупый щенок помешать?
        - Я не глупый щенок! - возразил Андрей. - Ты прекрасно знаешь!
        - Это ты так считаешь. Ладно. Ты не щенок. Ты - тигр. Так вот, и тигр уступает стае диких собак. Вспомни Киплинга.
        - Значит, ты считаешь, что я должен спасовать?
        - Разве я так сказал?
        - А разве нет?
        Зимородинский засмеялся.
        - Я спросил, - напомнил он, - зачем это тебе? Тебе, который уселся на дороге только потому, что испугался собственной силы!
        - Я не хочу убивать ради позолоченной медальки! - вспылил Ласковин.
        - Вот! - с удовольствием сказал Зимородинский. - То, что требовалось! Только не кричи, пожалуйста, пацанов разбудишь! Ты сказал: не хочу убивать ради позолоченной медальки. Разве я спорю? А теперь ты готов рискнуть. Ради чего?
        - Ради справедливости, - буркнул Андрей. Слова казались истертыми, как придверный коврик.
        Зимородинский окинул его особым, "рассеянным" взглядом. Смотрел больше минуты, так что Андрею стало не по себе.
        - Думаю, ты прав, - сказал он наконец. - Это твоя карма. И никуда тебе не деться. Жаль только, не я стану твоим проводником на этом пути. Могу, впрочем, дать несколько советов.
        - Да? - Андрей машинально глотнул тепловатый чай. Это было не очень приятное чувство: видеть человека, знавшего о тебе больше, чем ты сам. Зато было очень приятно слышать, что Зимородинский не считает его идиотом.
        - Первое, - произнес сэнсэй. - Не важно, что ты делаешь. Не важно - зачем. Важно - как!
        - Буддизм, - скептически улыбнулся Ласковин. И обнаружил, что хорошее настроение вернулось к нему.
        - Скорее, Дао, - уточнил Зимородинский. - Может быть, тебе придется отнимать чужие жизни... Не спорь! Я сказал: может быть! Это не должно повиснуть на тебе.
        Теперь о действиях. Как думаешь, когда в этом притоне на Мастерской будет больше всего людей?
        - Вечером. Часов в семь. Но я не собираюсь тянуть до вечера...
        - Зря. Как ты помнишь, воин сам должен выбирать время и место боя. Учитывая эффект неожиданности и собственную готовность. Тебе нужно время, чтобы подготовить свой дух. И чтобы подготовить возможные пути отхода. Ты не можешь выбрать благоприятное место атаки, но иметь выбор в отступлении ты можешь. Это главное. Ответный удар будет куда опасней!
        - Да, понимаю, - сказал Андрей, хотя, честно говоря, до сих пор не рассматривал будущее с этой точки зрения.
        - Если ответный удар тебя уничтожит, твоя... акция будет иметь обратный эффект!
        - заметил Зимородинский.
        - Я думаю, что сумею как-то сориентироваться, - сказал Андрей.
        - Твой недостаток! Ты солдат, а не полководец. В любом случае я советую выбрать именно семь вечера!
        - Почему?
        - Максимальное число противников. Психологически это тебе на руку. Им это даст ложную уверенность в себе, а тебе - наилучший пост-эффект. Кроме того, вечером рефлексы обычного человека притупляются. Кое-кто будет пьян или курнет травки.
        Работать с неподготовленной, расслабленной, дезориентированной группой проще, чем с шестью-семью вооруженными, готовыми к схватке бойцами. В комнате, набитой народом, стрелять не станут. Сразу не станут, а потом ты уже наработаешь себе преимущество, психологический прессинг. Тебя начнут бояться. Сам ведь знаешь, что победить восьмерых иногда сложнее, чем восемнадцать. Андрей, я абсолютно уверен, что ты управишься с двумя дюжинами рэкетиров, если инициатива будет за тобой. Ты прекрасно работаешь с группой. Они "потеряют" тебя на первой же минуте.
        - Как-то все просто у тебя выходит, - сказал Андрей.
        - Просто, если ты ухитришься проникнуть внутрь без сопротивления. Вообще-то ты достаточно уязвим. Один точный выстрел - и все.
        - Ты же сам учил меня уходить от ствола! - напомнил Ласковин.
        - Я не учил тебя уходить от снайперской винтовки. Или от газовой гранаты. Ты должен полагаться на чутье. Чутье опасности. И ты разовьешь его. Или погибнешь.
        Подумай, какой шанс для шага вперед! - Зимородинский улыбнулся.
        - Ты имеешь в виду, что, разгромив эту шарагу, я сделаю шаг вперед?
        - Нет, сэмпай! Я говорю об охоте, которая начнется потом. Ты будешь сражаться не за медальку, а за свою жизнь. Это большая удача.
        - А ты, - спросил Ласковин, спросил более резко, чем хотел, - ты сражался за свою жизнь?
        - Было дело, - кивнул Зимородинский. - И научись обуздывать свой боевой дух. Это звучит парадоксально, но так. Дух воина толкает тебя вперед. Сейчас - тоже. Если он будет управлять тобой, а не наоборот - мы больше не увидимся.
        - Значит, ты сражался за свою жизнь? - повторил Андрей. - И что же, тебе понравилось?
        - Нет, - ответил Зимородинский. - Но, как видишь, я жив. Ты покушал?
        - Да, спасибо.
        - Тогда отправляйся домой. Через два часа будешь спать сном праведника, так что поторопись. Если прижмет - звони. Если прижмет по-настоящему.
        - Спасибо, Слава. - Андрей поднялся. - Ты мне здорово помог!
        - Я буду молиться за тебя... ученик! - серьезно сказал Зимородинский. - Будь здоров, сэмпай! Когда мы увидимся снова, ты уже станешь мастером!
        
        Примерно в то время, когда Андрей Ласковин покинул квартиру своего учителя, в загородном доме, удаленном примерно на пятьдесят километров от черты города, раздался телефонный звонок.
        - Это Сипякин! - проворчало в трубке. - Хозяина позови!
        - А... Конь, - отозвался мужской голос. - Занят он. Завтра звони!
        - Занят? - недовольно произнес Сипякин. - Ну тогда... тогда передай ему, что тот, о котором мы говорили, ну, он знает, в общем...
        - Я в курсе, Конь, - сказал мужской голос. - Выкладывай короче!
        - Ну так передай: мужик настроен серьезно, крепко завелся, пусть имеет в виду!
        - Насколько крепко? - Собеседник Сипякина не скрывал насмешки. - Торчком? Ладно, Конь, мы имеем. Спасибо, что предупредил! - Мужчина на другом конце линии расхохотался и бросил трубку.
        - Коз-зел! - злобно процедил Сипякин, услышав короткие гудки. - Ну что уставился? - рыкнул он на телохранителя, кривящего губы.
        - Подставляешь своего! - сказал Абрек, выдвинув вперед и без того внушительную челюсть.
        - Заткни пасть! - рявкнул Сипякин, закашлялся, схватил бутыль "Смирнофф", налил полстакана и выплеснул в глотку. Руки у него тряслись.
        - Какой он тебе свой, - уже спокойнее продолжал Конь. - Фраер он!
        - Жалеть будешь, - глядя исподлобья, негромко произнес Абрек.
        - Хватит целку строить! - сердито бросил Сипякин. - Я тоже рискую! Все мы рискуем!
        - Все, - согласился телохранитель. - Только ты жопу свою в кресле прячешь и подняться надеешься. А парня так и так в парашу спустят!
        - Потому что мудак!
        - Потому что честный! - возразил телохранитель. - А ты, Петрович, честных не любишь!
        - Я преданных люблю! - закричал Сипякин. - Преданных! Вроде тебя, кабан! Все, твою мать! Кончай базар! И позвони этой, Мануэли, пусть приедет! Едздаться хочу!
        
        - Хрен там, - сказал Абрек. - Мандраж у тебя. Не телка тебе нужна, а седуксен.
        Сипякин хрюкнул.
        - Глянешь на тебя, - сказал он, - говядины кусок! Зачем такой елде мозги, Абрек?
        
        - Узнаешь. Когда Крепленый тебя раком поставит!
        - Хер! - закричал Сипякин. - Хер он узнает! А узнает - так Тошка меня покроет!
        - Угу. Во всех смыслах. Звонить бляди или передумал?
        - Не звони. Не хрен баксы тратить. Налей мне стопарь и пожрать принеси.
        Проголодался я! - Он откинулся в кресле, прижмурился. - Я, Абрек, - хозяин жизни! Мне хорошо кушать надо!
        - Мандавошка ты, - проворчал телохранитель и отправился на кухню разогревать пиццу.
        А шеф его тупо уставился в телевизор и долго не мог сообразить, куда пропал звук. Потом вспомнил, взял пульт, и комнату наполнил вой подраненного Хищника.
        - Хер им, - пробурчал Сипякин, обращаясь сразу ко всему миру. - Хер им! Абрек, сука, я же сказал: стопарь налей! Боров егучий! - И потянулся к бутыли.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        
        
        Когда отец Ласковина, отбывая за кордон, по его просьбе поставил квартиру на охрану, он полагал, что сын будет жить с бабулей на Шпалерной. Благо места там хватит на пятерых. Но Ласковин-младший решил, что свобода должна быть полной. А тут еще подвернулись дальние родственники с просьбой сдать квартирку хорошему человеку, однокомнатную квартирку на Блюхера, неподалеку от авторынка. "Сам буду жить", - сказал Андрей. Он даже оформил все официально, на три года вперед, со страховкой. Квартирка была хоть и однокомнатная, но хорошей планировки, с балконом, со стоянкой прямо под окнами. И двор зеленый. Рядом парк, куда Маринка ходила улучшать цвет кожи. До того, как пристрастилась у бошей к соляриям.
        Когда Ласковин, проспав ночь как убитый после Славиных травок, проснулся от лучей позднего зимнего солнца, было уже около девяти. Постель его пахла Ленориными духами, но самой кореяночки не было. Значит, спал он один. Один - и никаких вурдалачьих снов! Что это, Славины травки? Или вчерашнее берсерково решение?
        Первую половину дня Ласковин провел дома. Упражнялся, укреплял дух, думал. В основном, по совету Зимородинского, о том, что будет после его визита на Мастерскую. Бандитскую команду можно было сравнить с очень крупным, очень сильным и почти неуязвимым противником. Чтобы достать такого, надо выйти на дистанцию короткого эффективного удара. Лучше локтем, коленом. Роскошные киношные уромаваши в прыжке - они киношные и есть. На длинной дистанции у противника все преимущества: ноги у него длиннее, руки толще. Прорываться вплотную, атаковать, непрерывно атаковать, делая больно, раздражая, уходить, меняя направления, не давая себя схватить: ударил, ушел в сторону, отскочил, снова ударил. Организации нужно время, чтобы отреагировать. Она опережает одиночку не в быстроте, а в охвате пространства. Заранее подготовленными действиями. Банда - медлительный тяжеловес. Зверь, которому непривычно шнырять в траве, пытаясь схватить крохотную ласку. Банда делает деньги. Если он выстоит некоторое время, выстоит и будет продолжать атаковать, банда поймет: дешевле его не трогать.
        Тут Андрей почувствовал слабину в своих рассуждениях. Дешевле ли? А престиж? У нас не Чикаго. Убытки? Начхать! Денег нет? Достанем! Киллеров нет? Наймем!
        Киллеров не киллеров, а если правде в глаза смотреть, у нас каждый десятый от семнадцати и старше соседа пришьет и не поморщится. Лишь бы за руку не схватили.
        За полбанки пришьет, за то, что баба у соседа сисястее, да просто так пришьет, достало все потому что! А уж за сотню зеленых - прямо-таки с наслаждением!
        Только и радости, что не киллеры они, а, так сказать, любители. Бутылкой по голове, стамеску в бок... Да, любители... Вон в урне на Лиговке опять отрезанные руки нашли...
        "Что-то я не о том, - постарался Ласковин упорядочить мысли. - Я не могу наказать всех! Это Слава точно сказал".
        Первое: ему нужно укрытие. Квартира отпадает. И эта, и родительская, и тем более бабулькина. Вычислят на счет "раз". Друзья-подруги тоже отпадают. Дача? Далеко.
        Одну ночь можно поспать в машине. Потом рисковано. Мафия есть мафия. Сами не найдут - ГАИ подключат. Убежище... Стройка? Холодно, зима все-таки. Подвал?
        Чердак? Чердак лучше. В случае чего можно уйти по крыше. Да, чердак. И не один.
        В старых районах, недалеко от метро. Там, где темные проходняки и сросшиеся крыши. Этим он и займется попозже. Теперь... что взять? Туристский набор:
        спальник, фляга, фонарь, аптечка обязательно, манерка, спиртовка, две смены белья. Хватит на первое время, а потом прикупить можно. Бритва, зубная щетка, нитки, складной нож, веревка... ладно, если что и пропустишь - не в лесу.
        Следующий час Андрей укладывал вещи. Все они уместились в большую сумку. С трудом уместились. Из-за спальника.
        Собравшись, Ласковин полежал полчасика, помедитировал. Затем поел и пошел одеваться. Уходя, оглядел напоследок комнату. Уютное местечко. Свободное. С тех пор, как Маринка съехала и увезла три четверти барахла. Аппаратуру жалко, если разгромят: собственными руками собрана. Остальное - наплевать. Застраховано. Ах да! Андрей открыл бар и взял две бутылки коньяка. Теперь вс°.
        Вышел он около двух, а к четырем уже нашел два подходящих чердака. Один - на Мира, второй - на Советской. Оба достаточно большие, с выходами на крышу, относительно теплые и сухие. И подходы к каждому из подъездов - подворотнями, по неосвещенным дворам (специально проверил: никаких лампочек). Первой базой Андрей избрал тот, что на Петроградской. Немного поразмыслив, сделал еще один заезд в Апрашку: прикупил второй спальник, фонарь и прочий инвентарь. Уложился в сотню баксов, а удобство несомненное: пришел налегке - и ночуй спокойно. Имущество спрятал в укромных углах, каких на чердаках изобилие.
        Слегка перекусив, Ласковин двинулся на Мастерскую - вершить справедливость.
        Состояние у него было самое то. Голова пустая и спокойная, тело расслабленное, гибкое, как кнут.
        Оставив машину на Декабристов, пешком добрался до Мастерской, миновал кафе, у входа в которое сгрудилось с полдюжины иномарок, и спустя пару минут оказался у нужного дома.
        Железные раздвижные ворота перегораживали дворовую арку. В воротах калитка.
        Кнопочный замок. Очень эффективен против алкаша, спешащего поскорее опорожнить мочевой пузырь. Практически бесполезен против наблюдательного человека. Андрей немедленно определил три потертые кнопки. Звонка не было.
        Пока Ласковин раздумывал, постучать или просто войти, сзади возник автомобиль и оглушительно взвыл сиреной. Андрей посторонился. БМВ пятой серии, темно-серый, гладкий, две ноздри радиатора угрожающе наведены на Ласковина.
        Ворота поехали в стороны, и Андрею открылся двор-колодец с полудюжиной припаркованных машин: от серебряного "мерса-родстера" до заляпанной грязью темно-зеленой "восьмерки" с белыми дверцами. Возможно, той самой машины, что сбила Виктора.
        "На ловца и зверь..." - подумал Ласковин и решительно шагнул вслед за БМВ в створ смыкающихся ворот.
        Ого! Это посерьезней, чем кнопочный замок!
        Молодой парень в бронежилете поверх мехового комбинезона выпрыгнул из застекленной будочки и преградил Ласковину путь.
        - Не заблудился, друг?
        Через его плечо Андрей увидел, как из БМВ выбрались двое и остановились, наблюдая.
        - Нет, - спокойно ответил Ласковин. - Не заблудился. Долг пришел отдать.
        - Хорошее дело, - кивнул парень в бронежилете и, отстегнув похожий на переносной телефон металлоиндикатор, бегло провел им вдоль тела Ласковина. Индикатор загудел дважды, и парень ощупал подозрительные места.
        Один из приехавших на БМВ подошел поближе. Лицо у него было хмурое, как похмельное утро.
        - Где-то я тебя видел, - проворчал он, недружелюбно оглядывая Ласковина.
        - А я тебя - нет, - холодно ответил Андрей. И, обращаясь к "вахтеру": - Гришавин здесь?
        - Гришавин? - Парень в бронежилете ухмыльнулся. - Эк губу раскатал! Желвак! - сказал он хмурому. - Проводи клиента. Или лучше дай ему деньги, - парень указал на хмурого, - он сам передаст!
        - Нет уж! - отрезал Ласковин. - Пойдем... Желвак!
        - Не веришь мне? - вскипая, подступил к нему нахмуренный. - А по ушам не хочешь?
        
        Андрей стоял спокойно, молча, ждал.
        Нахмуренный давил глазами, но к более решительным действиям перейти не решался.
        Парень в бронежилете хлопнул его по спине.
        - Уймись, - сказал он. И Андрею: - Ты его не бойся. Он смирный! - И заржал.
        - Может, хватит время тянуть? - негромко произнес Ласковин.
        - Быстро только мухи толкутся! - сказал парень в бронежилете.
        - Ладно, пойдем, фраерок, - буркнул Желвак и двинулся внутрь двора. Его напарник по БМВ пристроился позади: ни дать ни взять - конвой.
        Этот "офис" выглядел так, как, должно быть, Зимний после вторжения большевиков.
        Только что на полу не насрано. Но запах был. Устойчивый "аромат", примешавшийся к вони "травы", табака, какой-то кислятины. Дорогая итальянская мебель (стандартный офисный набор) - в пятнах и порезах, на стенах - дешевые плакаты а-ля "Пентхауз".
        Андрея отконвоировали и буквально втолкнули в открытую дверь.
        - Принимай гостя, Крепленый! - гаркнул Желвак.
        Ласковин оценил обстановку. В комнате примерно шесть на пять метров было человек пятнадцать. Все - мужчины до тридцати лет. Кроме одного. Этот постарше и одет иначе. Серенький костюмчик среди красных пиджаков и кожаных курток. Обстановка была "праздничная". Три стола завалены едой и уставлены банками и бутылками.
        Накурено так, что не топор - гильотину повесить можно.
        "Плохо, - подумал Ласковин. - Дышать трудно будет. Впрочем, посмотрим!"
        - Ты кого привел? - спросил тип в сером пиджаке.
        - Сам пришел, Крепленый! - ответил Желвак. - Долг, сказал, принес!
        - Долг? - У Крепленого было маленькое пожеванное личико и ровные крупные зубы.
        Явно искусственные. - Не знаю тебя, парень!
        - Я его знаю! - прозвучал справа от Ласковина знакомый голос. "Видал-Сосун"!
        - Тот самый, за кого с Конем базар был! - сообщил "Сосун". - Спортсмен, помнишь?
        
        - А... - Крепленый тут же утратил к Андрею интерес. - Зря пришел. С тобой - в расчете. Колян, налей ему на ход ноги, и будь свободен!
        Крепленый повернулся к крупному рыжему парню, взял его двумя пальцами за отворот куртки:
        - Я тебя учу, Корвет, а ты мне благодарен будь...
        - Ну въенздил я ему в пятак, - сказал кто-то справа от Ласковина, - он - с копыт, чувиха - в визг, а кореш его бабки мне сует...
        - Вот козел!
        - Ну, я за дешевку...
        - Я, слышь, баксы только для кабака держу, - сказали за спиной, - с прихода всегда ржавье покупаю, у меня в ломбарде...
        - А он мне говорит: слышь, дырку проткну и волосину заправлю, слышь, сам, говорит, мне мудила один оформил, так теперь бабы спину в клочья рвут...
        - На, дружбан! - Андрея толкнули под локоть.
        Приземистый, поперек себя шире, парень протягивал ему стакан. Простой граненый стакан, до половины наполненный водкой. В другой руке - огурец. Как еще один палец, только темно-зеленый и не волосатый, как остальные.
        "Забыли обо мне, - с холодной злостью подумал Ласковин. - Ну я вам напомню!"
        Он взял стакан, подержал в руке, понюхал (хорошая водка, однако!)... и метнул в окно.
        Раздался прозрачный звук разлетевшегося стекла.
        - Ты, чмо, охренел?! - взвизгнул приземистый.
        Разговоры мгновенно оборвались. Вся кодла сомкнула взгляды на Ласковине. Только "серый пиджак" продолжал что-то втолковывать рыжему, страшно недовольному мордовороту, тыча пальцем в накачанную грудную мышцу.
        - Долг есть долг, - веско в наступившей тишине произнес Андрей. - Надо возвращать!
        - Ты зачем стекло разбил, придурок? - спросил "Видал-Сосун", протискиваясь к Ласковину. - На хер сесть хочешь?
        - Спокойна! - неожиданно вмешался Крепленый, втыкая в Андрея глазки-буравчики. - Ты о каком долге толкуешь? Своем? Или нашем?
        - Быстро врубаешься! - одобрительно отозвался Ласковин. - О том самом! Кто из вас, киздюков, парня сбил? Ты? - Выпад правой рукой в сторону пробившегося-таки на свою голову "Сосуна", выпад и захват указательным и большим пальцами за прыгающий кадык. - Ты, пидор?
        Говорить при таком захвате человек не может. "Сосун", хоть человеком его можно было назвать с приличной натяжкой, тем не менее тоже говорить не мог. Только вцепился левой рукой Андрею в запястье, а правой пытался ему врезать. Но промахивался: мешали соседи. Ласковин, впрочем, ответа и не ждал. Просто хотел слегка подогреть компанию. И преуспел в этом.
        Приземистый, тот, что подал стакан, немедленно пнул Андрея коленом в пах. Но не учел, что реакция у Ласковина лучше, техника - эффективней, а нога - немножечко длиннее. Получив тем же самым по тому же месту, приземистый - Колян - на некоторое время погрузился в собственные проблемы.
        Пальцы Ласковина сжались на трахее "Сосуна" в полную силу, рывок - и еще одним игроком стало меньше. Приветив локтем в глаз третьего, Ласковин перемахнул через один из столов, классической серией цки успокоил еще двоих (надо меньше пить, ребятки!) и поддел ногой стол. Поток стекла, черной икры, бананов, грибов и колбас хлынул под ноги атакующим, и с другой стороны от стола мгновенно образовалась куча-мала. Правда, с флангов на Ласковина одновременно ринулись человек десять.
        Прямо перед Андреем была стена. Поэтому он не стал дожидаться, пока атакующие сомкнутся на его теле, а, шагнув в сторону, ушел от хука справа и свинга слева (хорошая штука - бокс!). Длинным уширо-гери (ударом лошади, если верить переводу) размазал по чьей-то физиономии грязь, приставшую к рифленой подошве ботинка (не нравится? А ты как думал?), и в низкой стойке буквально вбуравился между нападавшими. При этом голова Ласковина опустилась на полметра вниз и исчезла из поля зрения противника. Затем он практически доказал, что кулак ничем не уступает колену. Пара "бойцов" отключилась, заодно минимум на неделю избавившись от сексуальных потребностей.
        Когда правая "волна" натолкнулась на левую, уже частично опавшую, Ласковин вынырнул из толчеи наружу... И оказался один на один с рыжим мордоворотом, собеседником Крепленого, от которого немедленно получил ногой по ребрам. Крепко!
        
        Ласковина отшвырнуло к стене, он выдохнул сквозь зубы, концентрируясь и подавляя боль. Мордоворот же послал ему вдогонку превосходный удар в голову и гияку-цки в подмышечную впадину. От первого Андрей уклонился, второй заблокировал шуто-уке, с огорчением обнаружив, что перед ним противник грамотный, спокойный и трезвый.
        К тому же Митяевой комплекции, то есть раза в полтора тяжелей Ласковина. Андрей выдал серию разнообразных ударов, но рыжий отбился с легкостью, главным образом потому, что Ласковин вынужден был "держать" под наблюдением фланги и тыл. Дела его стремительно ухудшались. Противник давил массой, бил длинные прямые ногами, уже не чтобы достать - чтоб смять, загнать в угол, зажать окончательно. Рывок вперед был рискован: рыжий держал средние удары, как бетонная стена, не замечая.
        Ласковин попробовал и потерял пару драгоценных секунд. А на третьей оказался втиснут между столом и сейфом. Стул, которым (используй подручные предметы!)
        Андрей попытался отделить себя от противника, был превращен в мусор одним-единственным ударом, следующий мог бы "развалить" самого Ласковина, не присядь он и не поймай ногу противника. Поймать-то он поймал, но удержать ее и провести бросок оказалось не по силам - рыжий был слишком тяжел. Ласковин выпустил ногу... и в это время какой-то "расторопный" бандит попытался достать его через стол бутылкой "Абсолюта". Крайне удачно! Ласковин тут же поймал бутылку, дернул и "боец", в силу природной привычки не пожелавший с ней расстаться, опрокинулся на стол, откуда Ласковин, схватив бандита за шиворот, отправил под ноги рыжему. Выигранный миг он использовал, чтобы перемахнуть через стол и опрокинуть его вместе с гешефтом на спину так вовремя вклинившегося "бойца". Рыжий завяз в обломках и останках и был временно отодвинут на второй план.
        К этому времени комната превратилась в полноценный бардак. Шум стоял такой, словно дюжина разъяренных шлюх громила собачью площадку. Примерно четверть участников отбыли в полный аут. Еще четверть могли принимать участие лишь в вокальной составляющей игры. Половина оставшихся занялись общением друг с другом. На десятке игроков были такие же кожаные куртки, как на Ласковине, а лица после второго-третьего стакана имеют свойство становиться очень похожими.
        Учитывая же, что самые прыткие постарались принять участие в первом раунде и получили по полной миске, на ногах должны были остаться те, кто попроще. К сожалению, это было правильным лишь в целом. Кое-кто из "ведущих" оставался.
        Например, рыжий.
        С легкостью опрокинув еще пару человек, Ласковин ринулся к дверям. Да, он хотел навести шухер - и навел. Теперь пора сваливать. Кто-то вцепился Андрею в рукав.
        Он отшвырнул "довесок" резким поворотом, боковым зрением поймал рыжего громилу - в опасной близости, позади, но дверь была вот она. Ласковин сделал последний рывок через скопление тел... и наткнулся на черный змеиный глаз пистолета!
        Рефлекс сработал быстрей, чем Ласковин сообразил, что произошло. Достать целившегося Андрей не мог, поэтому тело его рухнуло вниз, лицом в чью-то костлявую спину. Счастливый обладатель огнестрельного оружия нажал на спуск на четверть секунды позднее. Над головой Ласковина раздался оглушительный хлопок.
        - Не стрелять, бляди! - завопил кто-то, скорее всего Крепленый.
        Но хозяин пистолета ухитрился еще два раза нажать на спуск и скосил, вернее, сдул, поскольку пистолет был газовым, всех, кто имел несчастье оказаться у Ласковина за спиной. В том числе и рыжего, который, фонтанируя слезами и соплями, навалился на последний устоявший в баталии стол, шаря перед собой в поисках чего-то, способного промыть глаза.
        Андрей, привстав, как спринтер в низком старте, приготовился, сбив стрелка, прорваться к двери. Но нога, которой он оттолкнулся от пола, поскользнулась, и вместо броска вперед получился нелепый скок на четвереньках. Снова грохнул выстрел. На этот раз в противоположном конце комнаты, и великолепный светильник из немецкого стекла разлетелся вдребезги, осыпав спину Ласковина дождем осколков.
        Стрелок в дверях по собственной инициативе повалился на пол. Очень неудачно, потому что подпер своей внушительной тушей отпиравшуюся внутрь дверь. Следующая пуля раздробила паркет в дециметре от Андрея. Он откатился в сторону, одновременно переворачиваясь, чтобы видеть стреляющего. Третья пуля опрокинула стул, за которым (сомнительная мысль!) он собирался укрыться. Андрей метнулся назад, шлепнулся на живот, как больной тюлень, но избег четвертой пули. А также пятой. Теперь он видел, что стреляет "серый пиджак". Крепленый. Пистолет он держал двумя руками и выглядел очень решительно. Между ним и катавшимся на полу Ласковиным уже образовался коридор. Даже полуживые при грохоте выстрелов инстинктивно расползлись поближе к стенам. Ласковин отследил указательный палец Крепленого, поймал его движение и сделал качок с колена в сторону, уходя с линии прицела. Но расстояние было слишком мало, Андрей еле дотянул: пуля пискнула у самого уха. Крепленый опустил ствол на пару сантиметров. Естественно, попасть в туловище намного легче! Палец на спусковом крючке дернулся... выстрела не было!
        Ласковину понадобилось мгновение, чтобы понять это. Он увидел, как Крепленый, кривясь, лезет в карман пиджака, как рука его выныривает с новой обоймой...
        Андрей вышел из ступора. Уши его все еще были "набиты ватой", и соображал он плохо. Но тело, поймав подсознательный приказ, метнулось вперед. Между ним и Крепленым было пустое пространство. Метров шесть. Андрей покрыл его в один двойной прыжок. Он успел увидеть, как Крепленый вставляет новую обойму (перекошенное лицо, трясущиеся руки), досылает патрон... Правая нога Андрея, ударившись об пол, толчком подбросила его вверх. Тело совершило полуповорот в воздухе, левая нога с отработанной четкостью "выстрелила" йоко-тоби-гери. Удар в грудь отбросил Крепленого к окну. Ласковин пришел полуметром дальше в четкую стойку красиво, как в кино. Последним упал пистолет. В кино Ласковин наверняка поймал бы его на лету, но в жизни он подхватил его с пола. Пистолет оказался совсем маленьким. В руках у Крепленого он выглядел куда массивнее. Однако, когда Андрей выставил его перед собой, ни один из "тобольцев" не выказал желания продолжать заварушку. Хотя наверняка двое из трех были при оружии.
        Психологический фактор! Ведя пистолетом слева направо, Ласковин прошествовал к двери, пнул залегшего у порога стрелка • 1 (тот с забавной поспешностью отполз в сторону) и выскочил в коридор. Будь это кино, в коридоре Ласковина подстерегал бы новый враг. Но жизнь имеет свои преимущества: коридор оказался пуст.
        На соревнованиях по стрельбе в цель из незнакомого оружия Ласковин мог бы уверенно претендовать на последнее место. Знай об этом оставшиеся в комнате, вряд ли ему удалось бы так запросто уйти. Психология! Крутой всегда крутой. И с оружием, и с собственными руками-ногами. Зато сам Ласковин очень хорошо знал о своих возможностях. И так же хорошо помнил о парне в бронежилете. Поэтому он устремился не к известному выходу, а в противоположный конец коридора. Ткнувшись пару раз в двери (пустые комнаты, зарешеченные окна), Андрей свернул за угол и обнаружил в пяти шагах выход. Условный выход. Могучая железная дверь с еще более могучим электронным замком. Слева, на турели, монитор, в инфракрасном диапазоне демонстрирующий ту же самую дверь, но уже с другой стороны. Со стороны маленького тихого дворика с тремя чахлыми деревцами за низенькой оградкой.
        С электроникой Ласковин был знаком лучше, чем со стрелковым оружием. Чтобы "вскрыть" такой замок, все равно снаружи или изнутри, потребовался бы не один час. Если не знаешь кода. Часа у него не было. Не было даже пары минут. Позади уже орала и топала башмаками воспрявшая команда. Андрей, ни на что особенно не рассчитывая, скользнул взглядом по индикаторной полоске замка и... Удача определенно была сегодня с ним! По двадцатизнаковому экранчику бежали крохотные буковки: "open... open...". Ласковин прижал палец к сенсорной пластине, внутри замка что-то зажужжало, потом загудело, как сытая пчела, и наконец щелкнуло.
        Ласковин толкнул дверь и оказался на свободе. Свободе, впрочем, относительной.
        Маленький дворик, освещенный только светом из выходящих на него окон. Скользя и спотыкаясь, Ласковин припустил направо вдоль стены и через полминуты услышал, как загомонили вывалившие на воздух "тобольцы". Впрочем, у темноты есть не только недостатки, но и преимущества. Ласковин почти ничего не видел, но и его тоже не видели. Нога Андрея с хрустом проломила лед и по щиколотку погрузилась в воду. Ледяные струйки устремились в ботинок. Ласковин с трудом удержал равновесие и зашипел от боли в боку, куда пришелся удар рыжего. Черт! Плохо, если сломано ребро! Недостреленным зайцем Андрей пробороздил покрытый ледяной коркой сугроб, обогнул занесенную снегом автомашину и увидел впереди черный зев подворотни. Неровным скоком он устремился туда, навстречу блеклой лампочке, хрустя замерзшим мусором, размахивая руками (в правой зажат пистолет!), и выскочил... в соседний двор. Какая-то женщина с воплем шарахнулась в сторону, лохматая собачонка размером с трехлитровый термос окатила Андрея визгливым тявканьем. Затылком чувствуя дыхание погони, Ласковин припустил напрямик, по снегу, через голые прутья кустов...
и вырвался! На Мастерскую! В тридцати метрах от тех самых ворот. К счастью, ворота были закрыты. Ласковин спокойным шагом добрался до угла, свернул на Союза Печатников и, соскочив на проезжую часть, во весь дух ринулся вперед. Через пять минут он уже заводил машину, а когда доехал до Дворцовой набережной, уже полностью успокоился. И решил, что первая часть акции завершена успешно и без потерь. Даже с приобретением: трофейный пистолет оттягивал карман куртки. Прикинув, что у него минимум час, Ласковин решил съездить домой. Что и сделал.
        Смыв с себя пот и грязь, оценив и обработав незначительные (ребра оказались целыми) травмы, Ласковин переоделся в чистое, наскоро перекусил и, забрав с собой телефон (зачем облегчать жизнь незваным гостям?), запер дверь только на один замок (ригельный, что попроще) и вышел на улицу, провожаемый бесцветными глазками старушек, несших при свете уличного фонаря добровольную вахту на скамье у подъезда.
        Сев в свою "Жигуленку", Ласковин по привычке дал движку минуту разогреться, потом отъехал, сделал круг и припарковался напротив, у детского садика. Отсюда с помощью купленного у алкаша на Владимирской бинокля Андрей мог контролировать собственный подъезд, не рискуя попасть на глаза кому не надо.
        Спустя полчаса он увидел пресловутую "восьмерку" с белыми дверцами. Четверо крепышей выбрались из нее и уверенно двинулись к цели мимо сидящих рядком старушек. В прежние времена кто-нибудь из бабулек непременно поинтересовался бы, куда направляются "сынки". Теперь же вряд ли. Даже бабульки научились отличать бандитов от прочих обывателей. Минут через двадцать двое из четверки вышли обратно, сели в машину и уехали. Вопрос из викторины для младшеклассников:
        сколько "бойцов" осталось внутри?
        Ласковин потрогал оттягивающий карман "вальтер". Не подняться ли наверх спросить: понравились ли гостям его видеокассеты? Нет, не стоит. Пальба в собственной, пусть и снятой, квартире - дурной тон. Да и бок разболелся.
        Разумней было бы сейчас ехать на Петроградскую, забраться в спальник и дать организму заслуженный отдых. Видит Бог, он его заработал. Так Ласковин и поступил.
        
        А вот те, чье осиное гнездо он разворошил, бодрствовали. Хотя большинству из них отдых был необходим. И медицинская помощь тоже.
        
        Вынесенный из разгромленной, выстуженной, провонявшей "слизняком" комнаты Крепленый пробыл в ауте еще минут десять. Очнувшись же, первым делом потребовал стакан водки. Закусив "укрепляющее" мятым помидором, Крепленый воспрял духом, некоторое время наблюдал, как "бойцы" ликвидируют разгром под присмотром рыжего Корвета. Затем поманил пальцем "Сосуна" и ушел в более теплое место. Там уже расположился освобожденный от общественной работы лучший кореш Крепленого Валентин Пеньков, чаще называемый Чиркуном. С помощью пальца Пеньков обследовал собственную ротовую полость, и, судя по его виду, результат обследования был неутешительный: оицки у Ласковина был поставлен как надо.
        - Ты, - сказал Крепленый "Сосуну", - отвечаешь за этот беспредел! Ты (соответствующий эпитет) ответишь по полной программе!
        - Почему я? - прохрипел "Сосун". - Пусть Конь отвечает! Это его придурок!
        Конь (соответствующий эпитет) тоже ответит, внес ясность Крепленый. Не фошке ответит, а пахану. Он же (краткое описание сексуальных пристрастий "Сосуна")
        придурка найдет и замочит. Хорошо бы выдать Спортсмену по полной, но он, Крепленый, сильно сомневается, что такому, как "Сосун", это удастся. Вкратце так: или он, "Сосун", не позднее чем завтра положит на стол уши придурка, или пусть кладет собственные уши. Все. Пошел вон.
        - Думаешь, этот киздобол справится? - прервав стоматологические изыскания, спросил Чиркун.
        - Где хаза его, он знает, - ответил Крепленый. - Поглядим. Если этот и впрямь придурок...
        - А если нет? Если Конь его унавозил?
        Крепленый усмехнулся и потер грудь там, где красным по белому отпечаталось твердое ребро подошвы ласковинского ботинка.
        - На хрен Коню выеживаться? - сказал он. - Гриша пернет - его сдует. Или Спортсмен болен головкой, или за ним кто-то авторитетный.
        - Кто, "касимовские"? - предположил Пеньков. - Или это комитетские нас щупают? У них сейчас там всякие особые по организованной преступности...
        - Меньше ящик смотри, - посоветовал Крепленый корешу. - Это у них там, а у нас здесь надо прикинуть, как эту парашу пахану поднести.
        
        
        
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        
        
        Ночь Андрей проспал спокойно. Если не считать кошек, устроивших спевку с танцами на просторах избранного Ласковиным чердака. Зато никаких ночных видений. И никаких двуногих гостей. Бок почти не болел, зато обнаружились другие болячки.
        Мелкие, но многочисленные и неприятные. Вроде ссадин на голенях.
        Рискуя простудиться (на чердаке было никак не больше пяти градусов, пар изо рта шел), Ласковин разделся донага и обработал синяки и царапины. Одевшись с быстротой первогодка, подбадриваемого ротным, Андрей разогрел на спиртовке воду, бросил растворимого кофе, добавил сахару и наконец смыл сиплый осадок в горле.
        Темный холодный чердак, запах сырости и пыли... Андрей некоторое время просидел на свернутом спальнике, пытаясь поднять себе настроение. Это было трудно. Может быть, имело смысл снять номер в какой-нибудь третьеразрядной гостинице? Там хотя бы есть душ... Горячий душ! Может быть, он так и сделает... Попозже. Однако время шло, надо было действовать.
        Оставив машину во дворе, Ласковин позавтракал в кафе на Кировском и на трамвайчике двинул на место вчерашних игрищ. Нет, он не собирался вторично громить "опорный пункт" "тобольцев" - это было бы самоубийством. На сей раз он решил просто понаблюдать и заодно обдумать детали идейки, пришедшей в голову при взгляде на автозаправку. Просто и со вкусом. И не придется входить в непосредственное соприкосновение с противником.
        Прикинув, какой из домов квартала самый высокий, Ласковин отыскал подъезд с окном, открывавшимся прямо на крышу. Передвигаться по обледеневшей, присыпанной снегом кровле было рискованно, но Андрей рискнул и спустя десять минут уже обозревал сверху замкнутый двор за железными воротами.
        Первым делом он с помощью бинокля изучил и постарался запомнить стоявшие внутри машины. Их было девять: вчерашний БМВ, два "форда": серая "сьерра" и голубой "скорпио"; черный как ночь джип "чероки", бежевая "девятка", серо-голубой "опель-вектра" и серебристо-белый двухместный "мерседес-родстер" с ободранным крылом. Еще там находились видавший виды грузовичок-форд и импортный микроавтобус. Вездесущей белодверной "восьмерки" не было, зато на пяти машинах Ласковин сумел разглядеть номера (хорошая вещь морской бинокль!) и записал их на всякий случай.
        Часам к двенадцати большая часть машин разъехалась. Остались только мерс, опель и голубой "форд-сьерра". Это что касается машин. Что касается людей, то вместо вчерашнего одного "вахтера" сегодня дежурили двое, причем вооружены они были автоматами. О прочих обитателях можно было сказать, что они выглядели озабоченными.
        Начавшийся снегопад вынудил Ласковина покинуть наблюдательный пост.
        Впрочем, он увидел все, что хотел. В частности, то, что в середине дня изолированный двор практически безлюден, а оба сторожа сидят в стеклянной кабинке.
        Спустившись, Ласковин пешком, чтобы размяться, прошелся до Театральной площади, где купил в киоске небольшой зонт, а по соседству - букет вялых гвоздик.
        Оснастившись подобным образом, он вернулся на Мастерскую и пристроился в подворотне напротив. Цветы объясняли, почему молодой человек толчется на одном месте, а зонт при необходимости скрывал лицо. Со временем он придумает более серьезную маскировку, а пока сойдет и это.
        Около двух начали возвращаться "рейдеры". Теперь ворота открывались не сразу.
        Сначала из калитки появлялся один из "вахтеров", проверял, кто пожаловал. Да, основательно припугнул их Ласковин. Эх, самое время смотаться из города... на полгодика. Долг он, можно считать, вернул. Дал понять, что наезд на казалось бы беззащитного человека может обернуться оч-чень неприятным образом. Да, пожалуй, в этом они в расчете. Но кто сказал, что Ласковин должен рассчитаться за одного Витьку Гудимова? Нет, это был не просто возврат долга. Это было то, что Зимородинский называл "вызов". Поэтому Андрей не уедет. И он будет бить до тех пор, пока противник не попросит пощады. Или пока не доберется до самого Ласковина, что более вероятно. Но думать об этом не хотелось.
        Андрей выбросил в урну цветы, сложил зонт, потому что снегопад кончился, и направился к площади Тургенева.
        Андрей в прямом смысле этого слова наткнулся на него, не дойдя каких-нибудь десяти метров до угла Канонерской и Маклина. И тоже не сразу узнал. Задумался.
        Лишь через пару секунд он опознал в парне, которого толкнул, Приземистого, Коляна. Наверное, Андрей вспомнил бы машину, но примелькавшаяся уже белая дверца была распахнута навстречу тому, кто подал вчера Ласковину стакан водки. Стакан, чей звон обозначил конец мирной жизни Андрея.
        Приземистый, нагрузившись грудой черных и зеленых жестянок с пивом, пересекал тротуар прямо перед Ласковиным. И двигался так, словно других людей просто не существует. Ласковин же существовал. И даже не подумал приостановиться, без всякого почтения оттолкнув низенького коренастого парня, "подрезавшего" ему дорогу. Тот от неожиданности выронил половину банок.
        - Твою мать! - заорал он, глядя, как прыгают в грязи булькающие цилиндры. - Бля, мудак!.. - Тут он поднял глаза на Ласковина и замолчал. А потом выпустил и остальное пиво, чтобы, как маленький танк, ринуться на Андрея.
        Ласковин рефлекторно ушел в сторону, пропустив Приземистого справа, и так же рефлекторно выбросил ногу. Колян, споткнувшись о его ботинок, плюхнулся в черную слякоть, проехался по тротуару, гоня перед собой омерзительную волну, и с идеальной точностью вошел между ног дородной женщины в белой шубе с огромной сумкой в руке. Тут движение Приземистого завершилось, потому что женщина, ахнув, села ему на спину, а сумка ее, черный монстр на параличных от рождения колесиках, с маху обрушилась на затылок Коляна, вплющив его физиономию в зимний петербургский коктейль"$FСлякоть, жидкая грязь, песок, соль и немного собачьего дерьма в качестве специи.".
        Андрей был настолько заворожен этим зрелищем, что забыл о тех, кто сидел в машине. Один из них, еще не зная, с кем имеет дело, выскочил наружу и, размахнувшись, без затей влепил Ласковину по уху.
        Удар отбросил Андрея назад, оглушил и едва не опрокинул на землю. Следующий удар разохотившегося "тобольца" мог бы разом завершить историю Ласковина, но вовремя подкатившаяся бандиту под ноги банка голландского пива испортила великолепный замах, и внушительный кулак впустую продырявил воздух. Ласковин, все еще "плывя", выбросил вперед зонт, угодивший в грудь нападавшего. От сотрясения зонт раскрылся, полностью перекрыв "тобольцу" обзор. Андрей же, немного очухавшись, пнул бандита в колено. Тот взвыл и схватился за пораженное место. Раскрытый зонт помешал Ласковину зафиксировать успех, зато боковым зрением он поймал третьего, заходящего слева. Этот появился на арене с небольшой задержкой не потому, что правила жанра требовали строгого поочередного нападения, а в силу специфики двухдверных автомобилей. С каждой стороны одновременно может выйти только один человек.
        Поймав третьего, Ласковин выпустил зонт и вогнал правый каблук в пропитанную алкоголем печенку бандита, после чего точным ударом в висок уложил удальца в тот же слякотный коктейль.
        Оставался еще один бандит, как раз в этот момент выбравшийся из машины. И он, единственный из всей компании, разглядел, с кем имеет честь, до начала боевых действий: то же лицо в том же обрамлении - три бойца, вырубленные за несколько секунд.
        Четвертый не был героем. Нырнув обратно, он рванул с места, и "восьмерка", взмахнув дверцей, как подраненная птица - крылом, умчалась к заветному гнезду на Мастерской.
        С глубочайшим удовлетворением Андрей влепил оицки в ухо второго, присоединив его к группе "купающихся". Именно в этот момент кто-то истошно завопил "милиция!", а некий не в меру усердный дедок сделал попытку прихватить Ласковина за локоть.
        Андрей увернулся, шагнул к дородной даме, все еще восседавшей на приземистом Коляне, как Мурза на ишаке, и, подав руку, помог ей подняться. Потом поднял сумку (надо же, килограммов на двадцать, не меньше!) и протянул хозяйке.
        - Спасибо, молодой человек! - поблагодарила дама и тут же испустила инфразвуковой вопль, увидев, во что превратилась ее шуба.
        Продемонстрировав десятку собравшихся зевак, кто есть кто, Андрей поднял зонт, сложил его, стряхнул и, протиснувшись между прыщавым парнем и замотанной в тряпье бабкой, покинул сцену. Зрители не очень огорчились. Им осталась дюжина банок пива, полураздавленный Приземистый и пара его приятелей, художественно раскинувшихся в грязи.
        Прыгнув в очень кстати подвернувшийся трамвай, Андрей доехал до площади Репина, перебрался через Фонтанку, по пути воткнув зонт в звено чугунной цепи на мосту, и, уже на углу Рижского и Старопетергофского поймав тачку, доехал до "Горьковской". По дороге обдумав случившееся, Андрей решил, что он болван. Но болван удачливый.
        Оказавшись на Кировском, из первого же закрытого телефона-автомата Андрей позвонил в офис и, слегка изменив голос, попросил к телефону Абрека.
        - Ласковин, - представился он, когда телохранитель шефа взял трубку. Он проигнорировал то, что телефон может прослушиваться. Кто, кроме бывших диссидентов, думает об этом в России?
        - Ласковин! Что слышно в Датском королевстве?
        - Что слышно? Слышно, Андрюха! Хорошо слышно! Петрович с утра скулит в трубку.
        "Тобольцы" посулили ему крутой разбор, но он отбрехался, жучара! Ты теперь у Коня первый враг, усек? - И хохотнул.
        - Усек, - сказал Ласковин. - Чего ржешь?
        - А? Да тут он мне одну бумажку подсунул, еще одну бумажку, улавливаешь? Адреса кое-какие. Звякни мне вечерком после девяти сюда, в контору, потрендим!
        - Давай сейчас, - сказал Андрей. - У меня радиотелефона нет! - Перебросил трубку к другому уху и зашипел от боли.
        - Ты что? - насторожился Абрек.
        - Так, пустое. Давай диктуй.
        - Нет, Андрюха, извини. Сейчас нельзя, ушей много. Позвони вечером, как сможешь.
        
        - Хрен с тобой! - буркнул Ласковин, убирая записную книжку.
        - Дал ты им просраться, - произнес Абрек с неопределенной интонацией. - Свидимся - расскажешь?
        - Когда свидимся?
        - А вообще... Андрюха, ты, конечно, крутой, но валил бы к финикам! Или в Магадан. Хрен с ними, с адресами. Конь, он хитрожопый, а тебя убьют. Я Гришку знаю. И Крепленого знаю. Братан на него батрачил, пока на зону не попал.
        Крепленый, он всех подымет, а тебя найдет. А найдет... не дай Бог. Вали, Андрюха, ты же им и так вставил по самый корень! Вали, не думай!
        - Ладно, - ответил Ласковин. - За совет спасибо. Кончили разговор, Абрек.
        Вечером позвоню.
        - Тупой ты, Ласковин, как баран! - сердито сказал телохранитель. И бросил трубку.
        Андрей пожал плечами: этот человек был похож на водителя, одной ногой нажимающего на тормоза, другой - на газ. Но разве он сам не ощущал в себе подобной раздвоенности? Хотя он, Андрей Ласковин, знал: его собственная двойственность имеет под собой вполне реальные основания. Внутри него вот уже десять с лишним лет обитал другой человек. И только твердое желание самого Ласковина Андрея Александровича, двадцати девяти лет, обладателя диплома о высшем образовании, коричневого пояса каратэ-до, гражданина Российской Федерации и хорошего парня, держать этого, второго, там, глубоко внутри, помогало первому избежать психушки. Но и вопреки этому желанию тот, второй, ухитрялся напоминать о себе ночными кошмарами... или совершенно нелогичными действиями. А может быть, Андрей с такой легкостью бросил на весы свою жизнь еще и потому, что догадывался: рано или поздно тот, второй, выберется наружу?
        
        Первый раз это произошло двенадцать лет назад.
        
        - Помягче работайте, помягче, - напутствовал их сэнсэй. - Не забывайте, что все мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой... А сейчас поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику...
        Это был не их сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с непроницаемым лицом отощавшего Будды. Он был кое-чем обязан говорившему. Поэтому молчал. Нет, не поэтому, а потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным мастером, но... как долго?
        - Уровень чудан - легкий контакт, уровень джодан - легкий контакт маваши и уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно?
        Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, "большой сэнсэй", глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик.
        Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что "большой сэнсэй"
        беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского вообще называли "реальной". Не дай Бог, ученики начнут выяснять, чей стиль круче!
        Школьный спортзал: шведская стенка, маты, разложенные вдоль стен, гимнастический инвентарь, сдвинутый в угол, пупырчатые баскетбольные мячи. Ни макивар, ни хитроумных тренажеров, ни манекенов. А также шлемов, накладок и прочего... Все это появится позже, намного позже.
        Раз в месяц "большой сэнсэй" организовывал такие встречи внутри своей "системы"
        - недавняя легализация каратэ приносила свои плоды. Шестнадцатилетний Андрей Ласковин (пятьдесят девять килограммов, два с половиной года занятий, желтый пояс) участвовал в такой встрече второй раз. В первый раз его противником был совсем еще новичок, и кумитэ прервали на второй минуте. За явным преимуществом.
        Зимородинский сказал Андрею: не повезло. И пообещал в следующий раз выбрать Ласковину соперника сам.
        Бой Ласковина был третьим по счету, причем первые два Андрея не заинтересовали:
        противники старались работать "правильно", вместо того чтобы победить. Наконец судья (тоже тренер одной из групп "большого сэнсэя") объявил Ласковина и его соперника, чью фамилию Андрей не запомнил. Поднимаясь, Ласковин заметил, как Зимородинский наклонился к "большому сэнсэю", что-то сказал и тот, прервав разговор с одним из "гостей", взглянул на Андрея.
        В шестнадцать лет Ласковин выглядел еще менее грозным, чем в двадцать девять.
        Худой паренек в черном выцветшем кимоно, чьи рукава и штанины казались слишком короткими.
        Противник Андрея, тоже желтый пояс, пониже ростом, поплотнее и по крайней мере на три года старше, смотрелся серьезней. Ласковину запомнились его крепко сжатые губы и рыжеватые усики. Больше ничего.
        Они обменялись несколькими атаками. Противник блокировал жестко, зло и все время пытался прорваться поближе. Для Ласковина это было не совсем привычной манерой.
        Как правило, он сам, будучи меньшего роста, рвался в ближний бой. Теперь же, когда оказалось, что его рабочая стойка ниже, а руки длиннее, Ласковину приходилось держать дистанцию.
        Противник атаковал и приоткрылся. Андрей, блокировав, встретил его кейко-цки в голову (не достал) и из-под руки правой ногой йоко-гери в живот. И почувствовал ребром стопы твердые мышцы пресса под тканью кимоно (слабый контакт, как и сказано).
        - Вазари! - крикнул судья. И сразу же: - Хадж-ме! К бою.
        Андрей ушел в заднюю стойку, уклоняясь от маваши в верхний уровень, встретил отводящим блоком второй маваши, отбросил ногу противника и, оказавшись у него за спиной, из хорошей стойки обозначил гияку-цки в затылок. Крика судьи он не услышал, потому что соперник (в реальной ситуации после удара Ласковина он уже валялся бы на татами, вернее, на паркетном полу), подсев на левую ногу, провел правой уро-маваши сбоку, пяткой, в переносицу Андрея.
        Вспышка боли была как взрыв внутри головы: ослепляющий свет, темнота, и... и в ноздри ударил отвратительный смрад. Вонь блевотины, экскрементов, паленого волоса и обгоревшего мяса. Потом возник грохот. Словно Андрей оказался в центре механического цеха: треск, лязг, звон. Крики людей и женский визг, пронзительный, на одной ноте: "и-и-и-!". Зрение вернулось, словно черную тряпку сорвали с глаз, - и режущая боль с правой стороны лба. Голова Андрея сама по себе отдернулась, и он увидел металлическую полосу в бурых потеках в каких-нибудь десяти сантиметрах от глаз.
        "Что это? Где я? - подумал он вдруг с нахлынувшим ужасом. - Что со мной?"
        А тело его продолжало поворачиваться, руки тянули что-то снизу, тянули так, что трещали мускулы. Ладони его ощущали нечто твердое, влажное, шершавое... Горячая жидкость залила правый глаз Андрея, и он перестал им видеть. Но повернулся достаточно, чтобы левым разглядеть в метре от себя жутко перекошенное грязное лицо с всклокоченными волосами. Низ этого лица был скрыт за куском деревянного забора. И забор этот начал подниматься вверх, да, это не лицо опускалось, прячась, а именно этот кусок сколоченных вместе досок пополз вверх. В какой-то миг злоба в красных вытаращенных глазах прячущегося превратилась в ужас. Тело Андрея качнулось назад, вырвав вверх то, что тянули руки, - топор на длинной рукояти. Искривленное лезвие было красным, словно его окунули в алую масляную краску. Миг - руки Андрея ощутили болезненный толчок, и верхняя часть головы человека за щитом (то, что это щит, Ласковин понял намного позже), снесенная ударом, взлетела вверх... И это было последнее, что он увидел. Левый глаз Андрея тоже ослеп, а еще через мгновение зрение вернулось, и он вновь оказался в спортивном зале, застывший,
с соединенными в замок руками. Противника перед ним не было. Носа он тоже не чувствовал: нечто вроде бесформенного болевого сгустка.
        И еще: в зале было очень тихо.
        Андрей расцепил руки (это оказалось непросто - пальцы словно окаменели) и сделал шаг вперед. Нога его задела что-то мягкое...
        Его противник лежал на полу, и волосы на его голове, справа, были в крови.
        К Ласковину подскочил судья, схватил его за руку, но рядом тут же возник Зимородинский, оттолкнул судью (довольно грубо) и повел Андрея в угол, к сложенным стопкой матам. Ласковин оглянулся и увидел кучу учеников, столпившихся вокруг упавшего, и "большого сэнсэя" - в центре. Еще Андрей слышал шум, невнятный, словно уши его были забиты ватой.
        О том, что произошло в зале, вернее, о том, что он сделал, Ласковин узнал позже, когда немного пришел в себя.
        Удар развернул его в сторону, и все, кто хоть что-то понимал в единоборстве, ждали, что он упадет. Даже судья, за миг до этого выкрикнувший второе "вазари"
        Ласковина, замешкался.
        Андрей ударил снизу, сдвоенными руками, всем телом и всей силой так, словно не он пропустил только что мощный уро-мавиши. Удар его пришелся в правую сторону головы наклонившегося противника и буквально подбросил того вверх.
        Это был чистый нокаут. И не просто нокаут. Бедняга только через полчаса пришел в себя, причем совершенно забыл о бое, в котором пострадал. Зимородинский сказал:
        "Повезло нам!" - имея в виду себя и "большого сэнсэя". А также противника Андрея. Придись удар в висок, парень вполне мог бы отправиться на тот свет. А так отделался лишь сотрясением мозга. То есть пострадал меньше Ласковина, который получил первый свой перелом носа.
        Вот после этого происшествия и изменились отношения Андрея Ласковина и его сэнсэя Вячеслава Михайловича Зимородинского. Круто изменились. Настолько, что из перспективного парня Ласковин стал Учеником.
        Тем же вечером Зимородинский привел его к себе, и между чашками холодного травяного чая Андрей рассказал о своем жутком видении.
        - Карма, - сказал тогда сэнсэй. - Пока забудь, потом, попозже, попробуем разобраться.
        Андрей честно постарался забыть, но спустя полгода эта самая "карма" вновь напомнила о себе. К этому времени Ласковину исполнилось семнадцать, и он получил следующий кю. Впрочем, перед тем как вручить оранжевый пояс, "большой сэнсэй"
        основательно распек Андрея (перед строем) за "контакт". Но это была воспитательная мера. "Большой", как узнал Андрей от Зимородинского, сразу же после памятного боя пожелал забрать Ласковина в свою "продвинутую" группу. Но Слава не отдал: я сам воспитываю своих учеников!
        Кстати сказать, сломанный нос Андрея под действием алтайских травок и точечного массажа, проводимого лично Зимородинским, зажил с поразительной быстротой. Даже горбинки не осталось. Но зрелище разрубленного топором, взлетающего вверх черепа до сих пор стояло перед глазами Андрея. И когда спустя полгода запах крови и гари второй раз ударил в ноздри Андрея и еще одного его противника унесли с татами с тяжелой травмой, Ласковин понял, что дело еще серьезней, чем казалось.
        Понял это и Зимородинский. Слава прекратил тренировки, отправил жену с трехмесячным ребенком на юг, к своей матери, а сам вместе с Андреем поселился на маленьком островке у Карельского перешейка. И сделал все, что мог, чтобы "вытащить" того, второго, из глубины ласковинского подсознания. У них ничего не вышло. "Ты еще не готов, - с огорчением констатировал неудачу Зимородинский. - Твоя сила сожжет тебя, если выплеснется наружу". "Но теперь ты можешь сказать, кто это?" - спросил Андрей. "Я могу сказать: "он" приходит, когда ты сам устоять уже не в состоянии. Это факт".
        Да, они мало чего добились. Скорее - обратного. Теперь каждый третий сон Андрея был кошмаром, причем более реальным, чем его дневная жизнь. Зимородинский, впрочем, считал, что это знак: теперь тот, внутренний, будет приходить и общаться с Андреем не только когда Ласковина ударят по голове. Он уговаривал Андрея рискнуть и не останавливаться. Но в данном случае ученик решил иначе. Он не бросил каратэ, но ни разу не допустил ситуации, которая побудила бы третий "выход" того, кто внутри. Надо сказать, что работавшие кумитэ вместе с Ласковиным, как правило, знали о первых двух и, изо всех сил помогали своему сопернику не подвергать их жизни опасности. Искусство Андрея совершенствовалось, через три года он носил уже коричневый пояс, но и Ласковин, и его учитель знали:
        предел достигнут. И предел этот установлен самим Андреем. И убран может быть тоже только им самим.
        
        Ласковин сел в автобус, проехал пару остановок и вышел у кафе, в котором завтракал утром. Здесь он пообедал, вернее, поужинал, воспользовался за скромную плату в пятьсот рублей отдельным туалетом, где умылся, побрился и вычистил заляпанные грязью штаны. Из кафе же, наплевав на конспирацию, позвонил в офис "Шлема" и получил адреса четырех крупных фирм, контролируемых группировкой Гришавина. Тогда Андрей не задался вопросом, почему из более чем двухсот "клиентов" выбраны эти четыре.
        Машина Андрея по-прежнему стояла во дворе в полном порядке. Ласковин смахнул с нее снег (чтобы не выглядела заброшенной), убедился, что противоугонная система в порядке и продолжает подмигивать возможным похитителям, затем поднялся на чердак и с помощью фонарика самым тщательным образом изучил внушительное (более трехсот квадратных метров) помещение. Никаких незваных гостей или подозрительных следов он не обнаружил. Вид огромных черных стропил над головой завораживал.
        Казалось, Андрей очутился в трюме корабля. И еще казалось, что вот-вот из-за кирпичной стены дымохода выскочит притаившийся враг. Андрею понадобилось усилие, чтобы убедить себя: никто не может передвигаться бесшумно по захламленному полу-перекрытию. Следовательно, все эти опасения - бред. Просто нервам требуется отдых.
        Андрей вытянулся в своем спальном мешке на "матраце" из сложенных картонных коробок в надежде, что сон даст ему возможность восстановить силы, успокоиться... Он обманулся в своих ожиданиях. Через несколько минут после того, как Ласковин закрыл глаза, сон его обратился в кошмар.
        
        На сей раз снилось Андрею, что он карабкается вверх по огромному кряжистому стволу. Карабкается бесконечно долго, перебираясь с одной исполинской ветви на другую на ощупь, в полной тьме. Цепляясь пальцами рук и ног за желваки коры, он слышит: рядом кто-то кричит, протяжно, с надрывом. Не человек. Руки у Андрея черные. И лицо такое же черное. Он не видит, но знает об этом. У него даже ладони черные. И жесткие, как подошвы. Андрей карабкается все выше, пока не упирается головой в... крышу. "Откуда крыша на дереве?" - удивляется он. И обнаруживает, что мрак уже не столь кромешен, что глаза уже различают смутные очертания веток. Сверху пробивается свет. И еще Андрей чувствует запах. Знакомый запах. Ноздри его расширяются, он принюхивается... запах человеческого тела.
        Человека.
        Андрей ползет по одной из изогнутых ветвей, на которых покоится нечто широкое и плоское. Теперь он знает: это помост. Андрей ползет очень медленно, то и дело замирая, чтобы прислушаться. Там, наверху, люди. Сколько их? Один? Двое? Трое?
        Андрей знает: от этого зависит его жизнь. И еще она зависит от того, насколько бесшумно Андрей двигается. Наконец он достигает края помоста, приподнимается так, чтобы глаза его оказались выше края деревянного настила... и видит спину сидящего человека. Прямо перед собой.
        Так же беззвучно, без малейшего шороха или скрипа, задержав дыхание и даже умерив стук сердца, Андрей опускается, переносит тяжесть тела на ноги и осторожно освобождает привязанный к предплечью нож. Он по-прежнему не дышит и не думает о том, что будет делать. Чтобы тот, наверху, не "почуял" его мыслей.
        Мысли могут выдать Андрея. Запах - нет. Потому что запах его тела отбит особыми притираниями. Андрей пахнет деревом... Готов! Плавным толчком ног он выбрасывается вверх, через край помоста, правой рукой гасит инерцию, а левой с точно отмеренной силой втыкает тонкое жало ножа в шею сидящего, снизу вверх.
        Негромкий хруст, звук которого не избежать. Зато жертва умирает мгновенно, без стона, хрипа, бульканья перерезанного горла или судорог пораженного в сердце.
        Правая рука подхватывает убитого, бесшумно опускает на помост, а сам он замирает в той же позе, какую избрал часовой. Ему везет: хруст пробитой ножом кости тонет в ночных звуках. Спящие не встревожились. Вон они лежат на помосте рядом со своим оружием: один, два... три! Трое! Это много. Андрей понимает: трое - это слишком много для него. Трое, умеющие убивать так же хорошо, как и он сам. Они спят, но сон их - сон рыси.
        Андрей встает, потягивается. Он выглядит спокойным и непринужденным. Если кто-то из троих не спит, пусть видит: это не враг, это свой. Стараясь ступать мягко, но не бесшумно, Андрей подходит к одному из спящих. Звук его шагов не должен беспокоить их слух. Наклоняясь, Андрей трогает за плечо ближайшего. Он мог бы убить его во сне, но он не любит убивать во сне. Он считает, что враг должен встречать свою смерть, зная, кто пришел за его жизнью.
        Андрей прикасается к плечу лежащего так, как сделал бы это его соратник:
        вставай, друг, пришло твое время.
        Да, пришло твое время! Узкий, острый клинок погружается в ухо врага, пронзает мозг, с тихим скрежетом выходит обратно... и ноги убитого выбивают барабанную дробь по доскам настила!
        Лаской, гибкой молнией бросается Андрей на третьего человека. Больше он не заботится о тишине. Быстрей, быстрей! Он падает на сильное, мгновенно напрягшееся тело и ударяет сверху ножом, с колен, прямо в сердце!... И нож застревает в кольце панциря! Застревает, погрузившись меньше чем на ладонь.
        Андрей рвет нож обратно, но тот застрял прочно, а руки врага, полусонного, уже смыкаются на его горле.
        Кулак Андрея обрушивается душителю на переносицу, он слышит треск, руки разжимаются. Андрей прыгает с колен туда, где лежит (лежал?) четвертый. Второй нож, поясной, шире и тяжелей первого, - у него в руке... И короткая стрела с бронзовым широким наконечником ударяет в живот, вспарывая внутренности. Андрей почти слепнет от боли, но рука его уже нашарила чужое лицо, выдавила пальцем глаз... Крик врага сладок, как песня любимой! Чужой клинок вспарывает его левую руку (эта боль - ничто в сравнении с той, что уже есть), но Андрей опрокидывает своей тяжестью врага на спину. Пальцы его уже не в состоянии давить - перерезаны сухожилия, но есть правая рука. С кинжалом. И Андрей бьет, бьет этим кинжалом в невидимое лицо. Кажется, он кричит. Или воет? И вдруг боль взрывается у него в животе с невероятной силой, словно его разорвали пополам...
        
        Андрей Ласковин просыпается от собственного крика и целую минуту лежит неподвижно, умеряя удары сердца и дыхание, приучая себя к мысли, что его внутренности целы, что это не его мука. Через некоторое время удается немного успокоиться. Он зажигает фонарик, а потом спиртовку, чтобы разогреть воду для чая. Время 1.37. Но он по опыту знает: снова заснуть удастся не раньше чем через час. И никто не гарантирует Ласковину то, что кошмар не повторится.
        
        
        
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        
        
        Трудно сказать, на что рассчитывал Конь, давая Андрею адреса опекаемых "тобольцами" фирм. Но если он думал, что Ласковин начнет бездумно громить их одну за другой, то ошибся. Андрей больше ничего не собирался делать бездумно.
        Утро он начал с того, что позвонил в больницу, где лежал Гудимов, и сумел добраться до лечащего врача. Еще вчера дежурная сообщила Ласковину, что состояние больного удовлетворительное и температура 37,8. Сегодня он узнал намного больше. Во-первых, Виктора перевезли из реанимации в двухместную палату, во-вторых, инвалидом-паралитиком он не станет. Хотя, скорее всего, полного восстановления ожидать не приходится, то есть каратэ-до для парня закончилось.
        Также он узнал, что с сегодняшнего утра Гудимов относится к категории "платных"
        больных.
        "Что же, - подумал Андрей, вешая трубку. - Если руководствоваться библейским законом "око за око", справедливость восстановлена. С его точки зрения.
        "Тобольцы" вряд ли удовольствуются ушибленными ребрами и распухшим ухом Ласковина. Гнать будут, как бешеного пса! А он будет кусаться! Но не как бешеный пес, а с... выбором!"
        
        Первая выбранная Ласковиным фирма носила нежное название "Лидия-принт". А выбрал ее Андрей потому, что находилась здесь же, совсем рядом, на Кировском проспекте.
        
        "Лидия-принт". Печати, бланки, визитки, малотиражные издания, рекламные проспекты, разработка фирменного стиля, импортная канцелярия. Словом, всего понемногу. Прекрасно оформленная витрина, внушающий уважение интерьер офиса, новая оргтехника, немногочисленные вежливые сотрудники; недешево, но очень, очень престижно.
        "Прошу вас, пожалуйста! Директора? Как вы удачно зашли: еще десять минут, и Лидия Андреевна уехала бы в банк. Прошу вас, сюда, пожалуйста!"
        Никаких формальностей, никаких "а-кто-ты-собственно-такой?". Клиент, даже возможный клиент, - это Персона.
        Кабинетик у директора крохотный: тоже часть имиджа. Крохотный - но себе на уме.
        Широкий стол, компьютер, факс-модем-телефон, высокое, аркой, окно, жалюзи, кресло, еще одно кресло, побольше, для посетителя. И уважение клиенту, и - с подковыркой. "Лидия-принт" - под "крышей". Бандит, он когда силу демонстрирует, норовит на "хозяйское" место усесться. А "хозяйское"-то место не всякую задницу вместит, в аккурат сделано под директорскую круглую попку.
        Лидия-принт-Андреевна. Строгий костюм, но подчеркивающий и хорошо сформированную грудь, и округлости бедер, блестящие, виртуозно уложенные волосы, почти незаметная косметика (то есть выделяются глаза, а не тени под глазами), искренняя улыбка, не клиенту - мужчине:
        - Что мы можем для вас сделать?
        Это многозначительное "мы", подразумевающее более интимное "я"!
        Андрей слегка повернул голову (так, чтобы распухшее ухо не бросалось в глаза), улыбнулся почти так же интимно и положил на просторный стол, точно по средней линии, визитку: "Шлем", Ласковин Андрей Александрович и т. д.
        Лидия Андреевна взяла прямоугольничек, прочла, согнула слегка, проверяя упругость. Ее улыбка приобрела некое новое качество: не то чтобы холодок...
        легкий встречный бриз.
        - Отличная полиграфия, - произнесла она. - Пожалуй, мы такого сделать не сможем.
        
        Ласковин позволил своей собственной улыбке некую двусмысленность, подтекст.
        - А я вот думаю, - проговорил он, закидывая ногу на ногу и соединяя ладони на колене, - что бы могли сделать для вас мы? Страхование перевозок? Страхование несчастных случаев, нарушение контракта? У нас очень большой спектр услуг.
        Минимум формальностей, минимальный страховой взнос. - Тут он перестал улыбаться.
        - Никаких случайностей и гарантированное возмещение любых убытков в рамках договора. И юридическая защита. Честное слово, Лидия Андреевна, даже не представляю, как такой сложный и респектабельный бизнес, как ваш, может обходиться без подобных услуг?
        - Я тоже не представляю, Андрей Александрович.
        - Значит - да?
        - К сожалению - нет. Видите ли, у нас уже есть соглашение о подобных услугах. С очень солидной организацией.
        - Мне говорили об этом, - кивнул Ласковин. - Но ведь любое соглашение можно пересмотреть, если предлагаются... лучшие условия? Верно?
        - Андрей Александрович! Вы можете обсудить это с вашими... коллегами. Я совсем не против того, чтобы работать с вами! Тем более что лично вы, Андрей Александрович, мне очень(!) симпатичны! Но, как вы понимаете, сама я не могу решить этот вопрос. Хотите, я сейчас позвоню и...
        - Нет, нет, - возразил Андрей, поднимая руки. - Куда нам спешить? Если вы, Лидия Андреевна, скажете, когда мои коллеги навещают вас, я подъеду, и мы все вместе поговорим.
        - Тогда, может быть, после двух. Вы не против, Андрей Александрович, если я предупрежу их о вас?
        - Разумеется, нет.
        - И еще, - помедлив, проговорила Лидия Андреевна, - мне бы не хотелось, чтобы у меня в офисе... что-нибудь произошло!
        - Даю вам слово! - очень серьезно ответил Ласковин и поднялся. - У вас не будет никаких неприятностей. Никаких! Значит, после двух?
        - Может быть, кофе, Андрей Александрович? - Улыбка женщины приобрела "неформальный" оттенок.
        - Спасибо, в другой раз - обязательно, а сейчас... я спешу.
        - Разумеется. И... вы играете в теннис?
        - Нет, - ответил Ласковин. - Но, возможно, захочу научиться, это ведь не так уж сложно?
        - Вовсе нет. И помогает сохранить фигуру. Впрочем, вам это ни к чему!
        - Мне кажется, вам тоже, Лидия Андреевна.
        - Лида, просто Лида. Тем не менее это превосходное развлечение.
        - Очень приятно было с вами познакомиться, Лида!
        - Мне тоже, Андрей. Я провожу вас. Может, попросить нашего шофера подвезти вас?
        - Не беспокойтесь, я на колесах.
        Продолжая демонстрировать друг другу расположение, они проследовали до дверей и расстались. Андрей успел заметить, что ноги директора "Лидии-принт", немного коротковаты, но высокие каблуки скрадывали этот небольшой недостаток.
        Что ж, Лидия Андреевна, безусловно, интересная женщина. Но не настолько, чтобы совместная встреча состоялась. После двух Ласковин намеревался быть совсем в другом месте.
        "Ты не стратег, ты даже не тактик, - говорил Андрею Зимородинский. - Не потому, что дурак, а потому, что мысли у тебя прямые... как шест".
        "Но я побеждаю, - возражал Андрей. - И техника у меня гибкая, сам же говорил!"
        "Да, - соглашался Слава, - шест, он тоже гибкий. По-своему. Только его направлять надо. Чтобы он ломал, а не его ломали. Ты работаешь так, словно у тебя за спиной ничего нет. Ничего в запасе. (Оба, и сэнсэй, и ученик, предпочитали не упоминать о том, что было в запасе у Ласковина.) Ничего в загашниках... и, что действительно плохо, так оно и есть".
        "Это и есть тактика? - осведомился Ласковин. - Каверзный трюк?"
        "В общем - да. Не опережать напором, а опережать напор. Пусть противник промахнется не потому, что тебя уже нет, а потому, что тебя еще нет. И не будет!
        Посмотри, как чемпион (чемпионом Зимородинский называл "большого сэнсэя") своих натаскивает. Техника, резкость, растяжка - все вспомогательное. Главное, они знают не только, где сами будут стоять через полсекунды, они знают, где противник будет через эти самые полсекунды. Потому что сами его туда приведут.
        Они знают, что будет, и могут решить: преподнести сопернику сюрприз или повременить. Они вправо, и противник вправо. Как на веревочке. Вот это - тактика. Когда ты думаешь, что ведешь, а ведут тебя. Не удар поставить, не в шпагат посадить или научить прыгать на два метра, как Варама! Маленьким, коротеньким движеньицем, пальчиком мыльный пузырь проткнуть - пф! - и иппон! Но перед этим пузырь нужно надуть и расположить должным образом. Это - тактика. И этому учат индивидуально! И не всех. Потому что не каждого научить можно. Тебя вот - нельзя. Но если уж научишь... Сам видел, как чемпионовы "зеленые" да "голубые" "черных" поясов, итальянцев, делали. Или японца прошлогоднего. А какая техника у японца! Этих "голубых" в ката рядом поставь - позор да и только. А кумитэ выиграли. Все пятеро. Потому что их учат с противником работать. А лучше - с несколькими. Специфика стиля".
        "Я бы этого японца тоже положил, - сказал тогда Андрей. - Значит, их научить можно, а меня нельзя?"
        "Этому - нельзя. Тебя иначе учить надо, поэтому и не отдал тебя чемпиону. Он - чувствует, а я - вижу!"
        "Хочешь сказать, ты его сделаешь в кумитэ?" - подкусил Ласковин.
        Зимородинский ответил не сразу. Но ответил.
        "Помнишь, Ласка, Минкевич нам давеча байку рассказывал? Про корейца?"
        "Меня не было, - сказал Андрей. - Я зачет сдавал".
        "Так послушай. Поучительно это. О том, как один большой и сильный "черный пояс", очень большой и очень сильный, работал кумитэ с гостем, маленьким таким корейцем. Этот - под два метра, вес соответствующий и мастер - дай Бог. Пятерых таких, как ты, на татами растер бы и не заметил. А кореец - метр с кепкой. И даже не черный пояс, а коричневый, считай - ученик. Правда, у них там своя градация, но дело не в том. Так вот, сошлись они, потоптались, поглядели друг на друга, а потом наш мастер возьми да и цап корейца в охапку да шварк его в стену, благо сам тяжелее раза в два, как минимум".
        "Лихо!" - восхитился Андрей.
        "Это ты так думаешь, - сказал Зимородинский. - А кореец думал иначе. В стену-то он врезался, но скимировался, себя удержал, а потом пальчик свой желтый поднял, покачал в воздухе. "Нехолосо, - говорит, - это не калатэ!" Сказал и сказал.
        Продолжили. Потоптались еще немного, а потом кореец свое движение провел. Тоже одно. Последнее. И прокомментировал: "К влацу не ходи. Челез тли недели само плойдет!" И не соврал. Через три недели прошло. Само. Но две недели наш мастер под домашним арестом провел. Потому, что от туалета отойти боялся".
        "Минкевич сам видел? - спросил Ласковин. - А то сомнительно. Коричневый пояс...
        Не верю, извини".
        "Вот поэтому ты не тактик. Но ты - лучше. В перспективе".
        "Опять не понимаю".
        "Ты можешь стать тем, кому тактика не нужна. И стратегия".
        Этот разговор подогрел тогда Ласковина основательно. Но реально ничего, кроме энтузиазма, не дал. И вот три дня назад Зимородинский вновь напомнил ему: ты не тактик.
        
        "Ах не тактик? - думал Андрей, глядя с крыши на замкнутый "мафиозный" дворик. - Ладно! Посмотрим, какой я не тактик!"
        
        Примерно в четверть второго во дворике жизнь забила ключом. Забегали, засновали "бойцы", распахнулись двери микроавтобуса (задние, как у катафалка), поволокли какие-то сумки. В одной, недозастегнутой, Андрей углядел "кольчатого червя" - шланг противогаза. Наверняка и гранатки найдутся с "черемухой" или с паралитиком импортным... Нет, какие гранатки! Вон целый баллон волокут с веерным распылителем! А вот наконец и "группа захвата". Куртки бронежилетами оттопырены.
        Каски бы им и черные чулки на морды - натуральный ОМОН. Целых двенадцать втиснулись в автобусик, сели, но не трогались, ждали чего-то. Впрочем, почему бы и не подождать? После двух, сказала деловая женщина Лидия-принт-Андреевна. А нынче только 13.28. Ехать же, если с песнями, по мосту Лейтенанта Шмидта, через Васильевский, а потом по Тучкову на Большой и до Кировского-Каменноостровского минут пятнадцать. А если по набережной, вдоль Невы, - и того меньше. Можно и подождать. Ага, сам господин Крепленый со товарищи. Крепкие у него товарищи:
        синяк на боку Ласковина - размером с блюдце. Загрузились в "вольву"
        восемьсотпятидесятую, универсал, цвет "мокрая мышь", тронулись. Уважают Андрея Александровича в "тобольской" группировке. Шестнадцать человек с полной выкладкой. Или подстраховались? Вдруг не Ласковин придет на стрелку, а, скажем, коллеги из города-побратима Тамбова решили расширить сферу деятельности? Или черные вздумали беспредел учинить? Вот Ласковин, хоть и Ласковин, хоть и блондин, а кучерявый. Может, он чечен неправильной масти?
        "Вот, - подумал Андрей, - а я женщине обещал: безобразия не будет! Ну как после этого я могу с "коллегами" повидаться?" Нет, раз он обещал - значит, и не будет.
        В офисе "Лидия-принт". Будет в другом месте, где он никаких обещаний не давал.
        Скорее наоборот.
        13.50. Вернулся БМВ. И тут же уехал с бежевой "девяткой". Еще шесть человек долой. Во дворе остались белый "родстер" и "опель-рекорд". И два "вахтера" в стеклянной будочке. Вот вам бы в будочке и сидеть, ребята, - для здоровья полезней! Там, в будочке, тепло. А снаружи... жарко может быть, очень жарко!
        Пришло время переходить ко второму акту, и Андрей спустился вниз. Через несколько минут он был уже у железных ворот. Особенно не скрывался. Вероятность возвращения какой-нибудь из групп невелика. В сумке у Ласковина лежала трехлитровая банка под белой полиэтиленовой крышкой. Крышка слегка покоробилась - не любит полиэтилен паров бензина. Покоробилась, но на месте:
        предусмотрительный Ласковин обмотал ее в два слоя скотчем.
        Поставив банку на асфальт, Андрей вынул из бумажного пакетика три "бенгальских огня" с заранее наточенными ножками и воткнул в крышку. Три - это для надежности. Теперь оставалось только поджечь - и ничуть не хуже бомбы.
        Пока Ласковин, сидя на корточках, зажигал "бенгальские огни" (вот уж точно "здравствуй, жопа, - Новый год!"), рядом остановились два подростка лет по четырнадцать: чем это мужик занимается?
        Ласковин с удовольствием послал бы их подальше, но понимал, что это возымеет обратный эффект.
        - Знаете, кто здесь живет? - спросил он, ткнув пальцем в сторону железных ворот.
        
        - Бандиты! - немедленно ответил осведомленный тинэйджер поменьше ростом.
        - Крутые парни, - присоединился второй, покрупней.
        - Крутые? - хмыкнул Андрей. - Ну да, когда трое с револьверами - на одного с зонтиком!
        Ребята захихикали. Может, дошла позавчерашняя история?
        - Проверка на вшивость! - сказал Ласковин, поднимаясь и размещая на ладони поудобней банку с короной из сыплющихся звездами огней.
        Между воротами и верхним краем арки был зазор. В полметра шириной.
        - Бегом за угол! - приказал он зрителям.
        В прежние времена Ласковин недурно играл в баскетбол... Оп! Банка вошла точно под арку.
        Андрей рванул следом за подростками и... бабахнуло! Смачно бабахнуло. В полный рост! Языки огня выметнулись из-под арки и даже снизу - из-под ворот.
        Внутри кто-то немедленно заорал. Потом загрохотал автомат - пули залязгали по металлу, следом - еще один взрыв, за ним - третий, самый знатный, - черный дым клубами взвился над крышами домов.
        - Ну ты крут, дядя! - отметил успех один из подростков.
        - Андреем меня зовут, - сказал Ласковин.
        - А меня - Юра!
        - Федор, - баском представился третий.
        - Язык за зубами умеете держать? - задал Ласковин риторический вопрос.
        Оба тинэйджера отчаянно закивали.
        - Тогда пошли, полюбуемся!
        
        Пока они поднимались на крышу, основная часть фейерверка уже завершилась. Стены двора-колодца приобрели неповторимый угольный цвет на три человеческих роста.
        Стекол на двух нижних этажах, естественно, не осталось. Правда, будка "вахтеров"
        устояла. Но прозрачной ее уже не назовешь. По закопченному двору муравьями бегали бойцы: тушили бензиновые лужицы, остовы "опеля" и "мерседеса" (жаль, красивая была машина!). Неожиданно снаружи загукала сирена.
        "Пожарные?" - подумал Андрей. И ошибся. Это вернулась "группа захвата". Все шестнадцать, в полном составе. И тут же забегали, как тараканы на горячей сковородке. Снова завыла сирена. Но на порядок громче. Вот это уже были пожарники. Теперь кутерьма надолго.
        "Не съездить ли мне и впрямь в "Лидию-принт"? - подумал Ласковин. - А почему бы и нет?"
        - Мне пора, парни! - сказал он. - Поручаю вам наблюдение. Завтра в двенадцать встречаемся у Львиного мостика. Идет?
        Бурное одобрение.
        - Ну, бывайте, - сказал он под горячие заверения, что все будет схвачено.
        Поймав тачку, Ласковин приехал на Петроградскую.
        Трудно сказать, что наговорили о нем Крепленый и компания, но когда Ласковин позвонил (дверь офиса оказалась на запоре), лицо открывшего сотрудника выразило, мягко говоря, удивление. Но в директорский кабинет Андрея проводили без всяких вопросов.
        - Здравствуйте, Лида! - приветствовал он как ни в чем не бывало. - Мои коллеги уже прибыли?
        - Ваши коллеги уже отбыли, - улыбнулась Лидия Андреевна. - И спешно. Кстати, они вас совсем не любят, имейте в виду!
        - Это их трудности, - беспечно ответил Ласковин. - Если тебя любят все, это вредно для здоровья. Если вам не сложно, Лида, позвоните, поинтересуйтесь, не могли бы они подъехать еще разок?
        - Вы своеобразный человек, Андрей, - заметила директор "Лидии-принт". Но номер набрала.
        Сразу трубку не сняли, а через три гудка Лидия Андреевна нажала на сброс.
        Похоже, она не стремилась организовать эту встречу. Ласковин - тоже. Но теперь он знал номер, по которому можно пообщаться с Крепленым. Может быть, пригодится, возникни у Андрея желание поискать компромисс.
        - Похоже, у них неприятности, - бросил он вскользь.
        - А у вас?
        - У меня? - Лучезарная улыбка. - Мои неприятности - ничто в сравнении с неприятностями тех, кто доставляет неприятности мне!
        Превосходная фигура речи!
        - Но на сей раз вы не откажетесь от чашечки кофе? - бархатным голосом предложила женщина.
        - Даже от чего-нибудь более существенного. Пойдемте пообедаем, я приглашаю!
        - К сожалению, не могу отлучиться, - отказалась Лидия Андреевна. - Но мы можем пообедать здесь. Леша!
        Возник молодой человек, открывший Ласковину дверь.
        - Будь добр, - попросила директор "Лидии-принт". - Закажи нам обед. Здесь рядом бизнес-центр, - сообщила она Ласковину, - у них хорошая кухня.
        Андрей полез за бумажником, но был остановлен.
        - Вы угостите меня в другой раз. Леша, два обеда на твой вкус.
        Кухня в бизнес-центре и впрямь оказалась хорошей. Особенно если сравнить с тем, что ел Ласковин последние два дня. Пара рюмок напитка под названием "Виньяк"
        помогла обеду комфортабельно устроиться в желудке. Андрей не ограничился бы двумя рюмками, если бы не предполагал, что финал этого дня может оказаться беспокойным.
        Горячий, только что сваренный кофе со сливками завершил сей дружеский обед. Так думал Андрей. Но выяснилось, что еще остался десерт.
        Лидия Андреевна поднялась, заперла дверь на замок, а потом с замечательной непринужденностью улеглась грудью на письменный стол и забросила на спину подол тщательно отглаженной юбки. Под ней скрывались круглые, подрумяненные кварцем ягодицы, а под ними - темная, влажноватая уже шерстка. Лидия Андреевна немного раздвинула ноги и приглашающе покачала гладкой попкой.
        Вообще-то Андрей предпочитал сам определять: с кем, где и как. Но предложение было сделано в такой форме, что отказать, сохранив лицо, было невозможно. И Ласковин не отказал.
        В самый разгар процесса зазвонил телефон. Лидия Андреевна сняла трубку, но когда Ласковин приостановился, свободной рукой ухватила его за ногу и показала недвусмысленно: продолжаем! И они вполне успешно пришли к завершению. К обоюдному удовольствию. Лидия Андреевна лишь на несколько секунд прикрыла микрофон, чтобы не смущать клиента посторонними звуками.
        Спустя пять минут посредством салфеток, лосьона и некоторого количества черной туши хозяйка "Лидии-принт" полностью восстановила прежний имидж. Андрей - тоже, но обойдясь без туши. Затем не без кокетства из ящика письменного стола были извлечены красные трусики и одеты с демонстрацией шоколадного цвета ног. Загар в Петербурге в середине зимы смотрелся очень пикантно. И не сразу бросался в глаза: коричневые икры казались просто одетыми в колготки. Красные трусики исчезли под серой деловой юбкой.
        - Пирожок с вишенкой, - улыбнулся Андрей.
        Шутка его была принята и оценена.
        Нацарапав номер на тыльной стороне визитки, Лидия Андреевна подала карточку Ласковину.
        - Мой домашний, - сказала она. - Звони. Кстати, можешь мне и свой дать, ты где обитаешь?
        - Неподалеку, - честно сказал Андрей. - На чердаке.
        Лидия Андреевна засмеялась.
        - Дело твое, - не стала настаивать она. - Звони. У нас совсем неплохо получается!
        
        
        
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        
        
        Проснулся Ласковин от шороха. Да, нервы стали ни к черту. Вон позапрошлой ночью коты орали, как грешники в аду, и ничего. Спал как-то.
        Тьма была полной. Снаружи - ночь. Был бы день, слева, над примерзшей дверью, что вела на крышу, пробивалась бы полоска света. Не видно ее - значит, ночь.
        Темнота... и шорох! Нет, не нервы, наоборот! Шурр-шурр... Ходит кто-то. Человек?
        
        "Вздор, - подумал Ласковин, окончательно проснувшись. - Вздор! Ходить по чердаку, заваленному мусором, в полной темноте? Да это такой бы шум поднялся: то на жесть ржавую наступишь, то на стекло. Или за трубу заденешь. Не то что ходить почти бесшумно, вообще ходить - ноги переломаешь!"
        Андрей представил себе команду "тобольцев", окружающих его во мраке. С ума сойти. Тут бы такой грохот и мат-перемат стоял... однако ходит, ходит же! И не кот, тяжелый. Кто? Собака? Нет, у собаки шаг другой, и когти цокают. Тигр? Бред!
        Тигр - на чердаке! Шурр-шурр... Все-таки... Человек? Может, он, Ласковин, все еще спит?
        Андрей медленно расстегнул молнию спальника. Фонарик рядом, пистолет, если что, тоже рядом.
        Шаги - шурр-шурр - начали удаляться. Он, чердак, большой, есть где побродить...
        в темноте. Большой чердак, попробуй найди в нем Андрея Ласковина! Тем более что спит Ласковин в укромном уголке, за дымоходом, с довоенных времен оставшимся.
        "Господи, - подумал Андрей. - Да я боюсь!"
        Он тихонько сел, начал надевать ботинки. Ботинки нужнее, чем штаны. Без штанов даже двигаться легче, а без ботинок - по щепкам, по гвоздям, по стеклам битым - поди-ка попляши!
        Холодно, однако. Кожа в пупырышках. Или это от страха? Как он ходит? Это кем надо быть, чтобы по этим самым гвоздям, стеклам, щепкам, в полной темноте - так тихо? Страшно тебе, Ласковин? Страшно! Когда Крепленый в тебя стрелял, страшно не было. А сейчас... блин! Кто?
        Шурр-шурр... Сюда идет. К нему. Выходит, с той стороны все осмотрел, теперь сюда идет. Осмотрел? В такой темноте? Да здесь даже коты ни хрена не видят!
        Шурр-шурр... С другой стороны дымохода. Человек. Точно, человек. Дышит с присвистом: бронхит? Сырость? Шурр-шурр... Сейчас выйдет справа. Слева - там потолок низкий и балка. Значит, справа. Шурр-шурр... Банки пустые консервные не задел, обошел... Шурр-шурр... Страшно, Ласковин? Хрен вам!
        Андрей подобрал ноги, сконцентрировался: фонарик в одной руке, "вальтер" - в другой...
        Шурр... Остановился. Может, знает, что Ласковин рядом? Наверняка знает. Чует.
        Если уж в такой темноте разгуливает, как в полдень по Дворцовой площади...
        Шурр... Шурр... Вот он!
        Андрей не увидел - почувствовал, как из-за угла дымохода возникла страшная фигура... Кто?
        Луч фонаря ослепительно, остро ударил в темноту, вырвал из тьмы уродливую голову, черное, отливающее глянцем, как спинка жука, рыло... Голова чудовища на человеческом теле, огромные квадратные, отблескивающие радужно глаза... и пистолет, направленный прямо на Ласковина!
        Андрей вскрикнул от потрясения - этого он не ожидал, - вскрикнул и непроизвольно нажал на спуск. "Вальтер" хлопнул отрывисто, оглушительно, пуля (мимо!) грохнула в крышу. Чудовищная голова на человеческой шее дернулась, монстр зарычал, пистолет его плюнул огнем и громом: бах-бах-бах! Трижды. Андрей метнулся назад, за дымоход, в щель между кирпичной кладкой и скосом крыши. Фонарик он выронил, но тот, по странной прихоти, продолжал светить прямо в чудовищную морду. И пистолет в черной руке задергался снова: бах-бах-бах... А сам монстр топтался на месте неуклюже, вертел башкой... и стрелял, стрелял. Грохот наполнял брюхо чердака. Грохот и пороховая гарь. Андрей все ждал, когда у него кончатся патроны, а патроны не кончались. Десять выстрелов, двенадцать...
        И вдруг чудовище перестало палить, сунуло пистолет в карман, схватилось рукой за уродливую голову... и оторвало от нее половину!
        Андрей почувствовал себя резиновой игрушкой, из которой выпустили воздух.
        Слава Богу! Ноктовизор! Прибор ночного видения, фотонный умножитель. Андрей видел такие в проспектах. Мог бы и узнать! Никакой не монстр. Просто человек с ноктовизором. И сейчас этот человек взял обычный фонарик и направил на Ласковинскую "спальню".
        Вот бы самое время прыгнуть, выбить пистолет, выбить чердачную пыль из куртки незваного гостя... И дух из самого гостя - тоже!
        Но прыгнуть Ласковин не смог. Слабость. Реакция на стресс. И выстрелить не смог, не приучен в людей стрелять, тот, первый выстрел - случайность.
        А гость злобно пнул ногой ласковинский фонарик, выключил свой и снова надвинул на лицо прибор-морду. Начнем сначала. Те же и темнота. Слепой Ласковин против "зрячего" убийцы.
        Нет, уже не сначала, с другого места. Слабость прошла. Андрей больше не боялся.
        Человек плюс техника против человека же плюс искусство... Убийца заглянул в щель, где прятался Ласковин. Поздно, приятель! Андрей уже выполз с другой стороны. Есть приборы, которые "видят" сквозь стены. Но не этот. Убийца - там.
        Андрей - здесь. Между - полутораметровой ширины труба дымохода. По кругу, в догонялки, как в детстве. И очень простой прием - чуть быстрее. Глядишь, и ты уже не впереди, а сзади, со спины...
        Еще минута - и Ласковин бы выиграл эту игру, но тут с визгливым скрипом распахнулась дверь, ведущая на лестницу, и кто-то истошно завопил:
        - Клуша, твою мать, Клуша!
        И свет фонаря запрыгал по темному пространству чердака. Потом второй луч, третий.
        - Здесь я, мудаки! - гаркнул убийца Клуша, и фонари тут же скрестились на нем, вынудив Ласковина отступить назад, чтобы не оказаться обнаруженным.
        - А этот... здесь? - спросили из темноты.
        - Здесь, бля! Затихарился. Макар, стань у двери и не светись, еш тебя, у него ствол!
        - Как бы он нас опять не уделал... - проговорил кто-то.
        - Не киздеть! - пресек Клуша. - Вы, с фонарями, - светить, остальные - давай с той стороны, цепью, мать вашу, а то друг друга продырявите!
        Клуша включил свой фонарь, и Ласковин тут же шагнул ему за спину.
        Цепочка двинулась навстречу. Через пару минут они поравняются со своим начальником. У Ласковина начал формироваться план. Выждать эту пару минут, потом - рывок: вырубить Клушу, вырубить того, кто у двери - до нее метров десять, - вниз, в машину - и бай-бай. Рискованно, но что делать? Не более рискованно, чем вламываться в штаб-квартиру "тобольцев". Условия сходные: темнота, фактор неожиданности. Вопрос удачи и быстроты. О черт! Ласковин только сейчас вспомнил, что он, можно сказать, голый. Штаны, куртка - около спальника. В куртке - деньги, документы, ключи. Если он их оставит, можно и не убегать.
        Цепочка двигалась. Осторожно, без суматохи, вслед за полосами фонарных лучей.
        Андрей надеялся, что кто-нибудь с испуга начнет палить по теням. Зря надеялся.
        Клуша застыл: луч мощного фонаря прошивает тьму до противоположной - в паутинной мочале - стены. В правой руке - пистолет, ноктовизор сдвинут на лоб. Грозный, вероятно, вид у мужика! Ладно, ладно, ты только стой, не оборачивайся.
        Чувствуя себя тараканом, которого включенный свет застал посреди коммунальной кухни, Андрей преодолел несколько метров до спального мешка. Очень осторожно он сложил внутрь куртку, брюки, тихо-тихо свернул, липучкой зафиксировал, теперь валик под мышку - и назад. Цепочка уже почти рядом. Серьезные ребята. Никакой суеты.
        Клуша развернулся на четверть, Ласковин притаился за его широкой спиной.
        Слева-справа пошарили желтые щупальца фонарей.
        - Вот, вот здесь он спал, еш его!.. - возбужденно проговорил кто-то.
        - Искать! - рявкнул Клуша, бросил взгляд на освещенные желтым бумажные коробки, что-то шевельнулось у него в мозгу... Вспомнил! Спальник! Одежда!
        - А... - начал он.
        - Пок! - рукоятка ласковинского пистолета опустилась на затылок Клуши.
        - Бах! - Это уже не "вальтер", это рявкнул пистолет в руке Клуши. Так, в пространство. Хозяин его уже оседал на пол.
        Эхом на этот выстрел откликнулся еще один стрелок. Андрею некогда было разбираться, кто, куда, зачем палит. Он ринулся к двери (слава Богу, не споткнулся, не потерял темп), возник сбоку от сторожившего выход бандита, сшиб его и выскочил на узкую лесенку.
        Если удача поворачивается спиной, то лица ее уже не разглядеть!
        Около дюжины ступенек вели от чердачной двери вниз, на площадку. Узкая лесенка, зажатая между двумя стенами. А на площадке, начеку, расположился еще один бандит. И пистолет его смотрел прямо на Ласковина.
        Дюжина ступенек. Проход в метр шириной. Не увернуться, не отступить.
        Все, что мог сделать Андрей, - прыгнуть сверху на "тобольца". Что он и сделал.
        Все, что нужно было сделать "тобольцу", - это попасть с нескольких метров в фактически неподвижную цель. Промахнуться практически невозможно.
        Ласковин прыгнул - бандит выстрелил. Дважды. И не промахнулся, разумеется.
        Летящее тело по инерции обрушилось на бандита, сшибло с ног, локтем - о щербатый пол - очень больно! - но зато! Наконец! Все!
        Две пули калибра 7,62 мм, выпущенные с расстояния нескольких метров, - это все!
        Две пули из пистолета ТТ образца 1951 года практически в упор - это без вопросов!
        "Тоболец" зашипел - у, бля, локоть, больно! - и левой рукой спихнул с себя тело, теперь уже просто тело. Готов, рожей в пол, без штанов к тому же... Спортсмен, бля!
        - Братва! - гаркнул наверх, в раззявленную чердачную дверь, прушник убийца. - Киздец, братва! Я его достал!
        
        Пистолет ТТ отличается простотой, прочностью и надежностью устройства.
        Незначительно модифицирован в 1933 и 1951 году. Патрон очень мощный, бутылочной формы, такой же, как к пистолету Маузера 1896 года. Останавливающее действие пули сравнительно невелико, но в годы Великой Отечественной войны ТТ зарекомендовал себя как мощное и надежное личное оружие...
        
        Прежде чем поднять выпавший пистолет, "тоболец" еще раз, мельком, глянул на подстреленного. По белой шерсти свитера, сбоку, у лежащего расползалось кровавое пятно. Готов! Бандит взялся за удобную рифленую, со звездочкой и буквами СССР (осколок империи) рукоять: надежная вещь, ничего не скажешь, не зря ее знатоки нахваливают!
        - Братва! - закричал он снова, распрямляясь. - Давай вниз, я его...
        Что-то твердое ударило "тобольца" под зад, в аккурат по копчику. Исписанная паскудными словами, многослойно обоссанная стена метнулась навстречу, и с сухим треском бильярдного кия, ударяющегося по шару, бандит впилился лбом в намалеванный внуком победителя символ Третьего рейха. Только четверть часа спустя "тоболец" узнал, что поторопился с выводами.
        
        
        
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        
        
        Первая пуля прошла вскользь, чиркнув по ребрам, как раз по тому месту, куда пришелся десантный башмак рыжего. Второй пуле предназначалось, пробив брюшную стенку, поразить печень, пронзить снизу вверх диафрагму и через правое легкое, раздробив ключицу, выйти около шеи.
        Такое ранение не всегда бывает смертельным. Если раненый получает медицинскую помощь в течение нескольких минут, его еще можно спасти. Если же этого не происходит, примерно через двадцать минут человек умирает от внутреннего кровотечения. Но это может случиться и через пять минут.
        Такая смерть была уготована Ласковину Андрею Александровичу на двадцать девятом году жизни на последнем этаже дома дореволюционной постройки на Петроградской.
        Если бы не...
        Если бы не заслуженный, застойных времен самодельный спальный мешок, набитый ворованным с военного завода теплоизолирующим волокном. Спальник, в который были завернуты штаны и куртка Ласковина и который он выставил вперед, разворачиваясь в воздухе боком, чтобы представлять, как учили классики, меньшую мишень. В общем, там, наверху, Парки решили завязать еще один узелок на нити его беспокойной жизни.
        Рухнув на "тобольца", Ласковин на некоторое время отключился. И пришел в себя, когда бандит вторично возвестил о своей победе. Дальше - на автомате.
        Удар ногой из лежачего положения, перекат в стойку, взгляд на чердачную дверь - пусто! - и стремительный бросок вниз по темной лестнице. Все это заняло, может быть, чуть меньше минуты. Дверь подъезда - пауза - ждут? Нет, тихо. Наружу.
        Темно, но далеко не так темно, как на чердаке. У подъезда - никого. Во дворе - три машины. Одна - его собственная, две другие уже были здесь вечером. Может быть, одна из них бандитская?
        Проглянула луна. Надо же, словно специально ждала, пока он спустится. Есть ли засада во дворе? Или кто-то уже целится из окна наверху, ждет, пока Ласковин покажется?
        Андрей развернул спальник, разулся, натянул штаны. Время есть, если сверху начнут спускаться, он услышит. Может, луна спрячется? В любом случае сверкать голыми ногами в лунном свете - смешно. Да и мороз градусов десять, не меньше.
        Ласковин надел куртку (предназначавшаяся ему пулька звякнула о цементный пол), положил спальник на батарею - может, достанется хорошему человеку? - и прикинул, сколько до "Жигуленки". Далеко, ох далеко.
        
        Бандит по кличке Макар открыл квадратное окошко между третьим и четвертым этажом, устроился поудобней, установил как надо прицельную планку АКС-74, привезенного из Ставрополя. Белый от снега двор как на ладони. Виден даже край карниза над подъездом. Макар холодно улыбнулся. Плечо, в которое пришелся удар Спортсмена, ныло, но это не помешает Макару срезать его, когда тот сунется наружу. Что-что, а стрелять из АК по движущейся цели Макар за три года научился отменно.
        Рядом остановился Клуша, начальник хренов, задышал сипло.
        - Ты что делать собрался?
        - Шлепну его, - не отрывая глаз от прицела, сказал Макар. - Не робей, Клуша!
        - Спугнешь! - прохрипел "хренов начальник".
        - Я? - Макар негромко засмеялся. - Я его одним выстрелом положу. Забьемся, Клуша? На сотню баксов?
        - Ты его спугнешь, мудак! - рявкнул Клуша в ухо бывшему десантнику.
        Макар промолчал. Внизу белел снег, и маскхалата на Спортсмене не было, это точно.
        
        "Ну, - сказал сам себе Ласковин, - давай, парень!"
        Адреналин бурлил у него в крови.
        Пригибаясь, на всякий случай, зигзагами, Ласковин устремился к цели... и через несколько секунд упал на снег рядом с машиной. Никто по нему не стрелял.
        
        Твердый, воняющим порохом ствол пистолета уперся в щеку Макара.
        - Стрельнешь, - прохрипел Клуша, - башку разнесу, понял?
        Макар с ненавистью глядел, как двигается внизу темное пятно цели. Одна короткая очередь - и Спортсмен плюхнется в снег: отбегался, парень!.. И этот говнюк пристрелит его без всяких колебаний! И никто не вякнет: любимчик Крепленого!
        "Мишень" добежала до автомобиля, обогнула и залегла с другой стороны. Макар поднял ствол автомата, но Клуша пистолет не убрал. На всякий случай. Оба напряженно смотрели на присыпанную снегом крышу "шестерки".
        
        "Тихо, - подумал Ласковин. - Подозрительно тихо!" Никто не стреляет, никто не выбегает из подъезда или из подворотни, будто никому больше не нужен Андрей Ласковин.
        Он отключил сигнализацию и сел в машину, оставив дверцу открытой. Выждал.
        Странное было у Андрея ощущение: будто за ним следит злой немигающий глаз.
        Чужой. Ждущий. Чего только?
        - Ладно, - сказал вслух Андрей. - Разберемся!
        И повернул ключ.
        Стартер молчал.
        Не зря Зимородинский говорил Андрею, что тело у него быстрей, чем мозги. Голова еще соображала, что это стряслось с так хорошо отлаженной машиной, а тело уже вывалилось из салона и с низкого старта, по-спринтерски - прочь. А в следующую секунду тугая волна ударила в спину, сбила с ног, швырнула вперед, полуоглушенного, на выставленные руки, а еще через секунду Ласковин уже снова был на ногах и мчался по темным дворам, петляя, как заяц (хотя никто в него не стрелял), не разбирая дороги, - прочь, прочь, пока не увидел впереди, под аркой, освещенный фонарями Каменноостровский проспект. Тут силы покинули Андрея, и он, буквально упав на ствол старого тополя, прижался лбом к заледенелым трещинам коры и обмяк, глотая ледяной воздух и слушая бешеный бой сердца.
        - Ну, вы ответите, вы мне ответите, ответите... - бормотал он, со всхлипом втягивая режущий горло воздух. - Ответите...
        Окончательно Андрей пришел в себя, ощутив, как что-то теплое стекает по животу.
        Ощутил и сразу вспомнил короткую вспышку огня, полоснувшего по ребрам. Теперь этот огонь пылал у него в левом боку, и Андрей понял, что стоит на морозе уже довольно долго, что ранен и запросто может потерять сознание (от физической перегрузки, от потери крови), свалится в колючий снег... и тогда точно - все!
        "Пластырь, - подумал Ласковин. - Аптечка. Пластырь в кармане!"
        Да, он был там, большущий квадрат телесного цвета с предохранительной сеточкой, чтобы бактерицидная ткань не прилипала к ране.
        Задрав свитер и рубашку, Ласковин, кривясь от боли, нащупал оставленную пулей борозду, налепил пластырь и плотно прижал края. Пластырь тут же набух кровью, но это уже не страшно. Несколько минут - и кровотечение прекратится.
        Ласковин застегнул куртку и вышел на проспект. На часах 5.45. Метро уже открыто.
        Но метро сейчаc - перебор. Андрей вынул из бумажника банкноту в десять баксов и поднял ее в традиционном жесте.
        Первая же машина остановилась.
        - Вторая Советская, - сказал Андрей, с наслаждением падая на заднее сиденье, в теплые недра салона.
        - Там у меня сумка с книгами, не помешает? - заботливо спросил шофер.
        - Нет. Я подремлю, разбудишь, когда приедем, ладно?
        - Не беспокойся, - пообещал водитель, и машина мягко взяла с места.
        
        На сей раз снилось Андрею утро. И теплый ветер дул ему в лицо, неся запах искрящихся росой трав. Но сами травы были где-то внизу. Колени Андрея сжимали теплые бока коня, приплясывающего, встряхивающего желтой гривой, косящего на всадника выпуклым глазом.
        Андрей никогда не сидел в седле, но сейчас чувствовал себя легко и удобно. В левой ладони лежала плетеная кожаная уздечка, но она была лишней. Довольно и колен, чтобы править великолепным скакуном.
        В правой руке Андрея было копье. Намного короче, чем у средневековых рыцарей, но тяжеленькое. Еще на нем была кольчуга, однако на ее тяжесть, равно как и на тяжесть шлема, Андрей внимания не обращал: телу привычны.
        Стояло чудесное солнечное утро, но сердце Андрея не радовалось ему. Впереди, примерно в полукилометре от него, вытянулись казавшиеся бесконечными ряды воинов. Враги. За спиной Андрея тоже стояли воины. Но их было меньше, намного меньше.
        Андрей обмотал узду вокруг луки седла, отцепил щит, круглый, с медной шишкой посередине, и слегка ударил каблуками в гладкие бока коня. Тот фыркнул и с места взял крупной рысью, играючи, показывая силу.
        Теперь Андрей видел, куда направляется. Вернее, к кому. От вражьих шеренг отделился всадник, поскакал навстречу. Крохотная фигурка, сверкающая в лучах солнца, черная грива коня, летящая по ветру.
        Белый, в яблоках, Андреев жеребец заржал и сам, без понукания, пошел галопом, мерно встряхивая всадника, выбивая копытами тяжелый ритм. Ножны длинного меча хлопали Андрея по бедру, он приподнял копье, прикидывая по руке. Противник тоже прибавил. Приближаясь, он увеличивался, словно вырастал из земли.
        Перо Андреева копья стало клониться вниз, и одновременно начал опускать копье и его противник. Он сам, точно так же, как Андрей, припал к холке коня, чтоб тому легче было набрать бег. Быстрей, быстрей! Конский дух бил в ноздри Андрея.
        Буханье копыт все учащалось. И рос враг-всадник, несущийся навстречу. Теперь уже топот и его скакуна слышал Андрей. Он прижал ратовище копья, изготовил щит...
        Последний короткий миг смертельного бега был как блеск молнии. Как блеск солнца на стальном наконечнике копья, устремленном Андрею в глаза. Он сжался, напрягся, готовясь к чудовищному удару... и в последний момент бросил вверх щит, отбивая летящую в лицо смерть и одновременно наклоняя на малую долю дуги собственное копье.
        Сшиблись! Копье врага ударило в бок (обманул!), разорвало кольчугу, вошло между ребрами в тело и вышло из спины, натянув мелкие кольца панциря.
        Железко копья Андрея, раздробив край вражеского щита, ударило прямо в грудь, пробило кольчугу, грудную клетку и переломилось, когда огромное тело врага вылетело из седла. Черный конь заржал, поскакал боком прочь, но сейчас же вернулся, толкнул мордой распластавшегося на мокрой траве хозяина-друга.
        Воткнувшееся в бок копье тянуло Андрея вниз, но он удержался, обхватил шею коня.
        Умный зверь, не дожидаясь знака всадника, повернул и рысцой потрусил к своим.
        Круглый Андреев щит остался на месте поединка. Рядом с обломком его копья.
        Больно не было. Но Андрей знал, что умирает. И умрет раньше, чем руки соратников вынут его из седла. Последней мыслью было: не упасть! Обвив руками конскую горячую шею, победитель прижался к жесткой гриве... отошел.
        
        - Приехали, друг! - Водитель тронул Ласковина за плечо.
        Андрей открыл глаза. Он чувствовал себя немного лучше, чем полчаса назад. И сон... этот сон был лучше, чем прежние. Но спроси его почему, Андрей, вероятно, не смог бы ответить.
        
        
        
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        
        
        Чердак на Советской был раз в пять меньше и намного теплей. Он вплотную примыкал к жилой мансарде, имел небольшое окошко и выглядел почище. На двери его висел замок. Не из тех, что открываются гвоздем. Но замок не соответствовал двери. Три дня назад Андрей вырвал скобу из гнилой доски, потом пристроил обратно. Так, чтобы снаружи дверь выглядела запертой. Даже когда он внутри.
        Ласковин проспал до девяти и проснулся совершенно разбитым. В таком состоянии впору брать больничный, а не сражаться с мафией. Подкрепив собственную волю несколькими глотками коньяка, отчасти унявшими хотя бы головную боль, Ласковин спустился вниз и вышел на Суворовский. Мысль о завтраке вызывала у него тошноту.
        Хотелось лечь в теплую ванну и не вставать. Никогда.
        Но ванны не было. Максимум - умывальник на Московском вокзале. Хотя... Андрей посмотрел на часы. 9.22. Через тридцать восемь минут - первый сеанс в сауне.
        Почему бы и нет? И рану надо обработать как следует: налепленный наспех бактерицидный кровоостанавливающий пластырь стал жестким, как кусок жести.
        Андрей нашел открытый галантерейно-парфюмерный магазин, купил мыло, мочалку, разовый пакетик шампуня. Здесь же он приобрел черный свитер, рубашку и нижнее белье. Черный цвет был выбран не в знак траура по погибшей "Жигуленке", вернее, не только поэтому, но еще и потому, что пулька ТТ-шки продырявила в двух местах его кожан. На черном же фоне дырки не так заметны.
        Ровно в десять часов Ласковин уже заворачивался в простыню. В сауне было пусто.
        Два мужика, изгоняющие похмельный синдром, света белого не видели, не то что соседа.
        Погревшись минуток двадцать, Ласковин выкупался в холодном бассейне, потом всласть наплавался в теплом, подобрал старый веник, похлестался в парной (очень неплохо для исцеления ушибов и кровоподтеков, которых у Ласковина было на троих), вымылся и, оторвав пластырь, промыл рану. Выглядела она скверно, но была поверхностной. Несколько дней - и затянется. Шрам, правда, будет в три пальца, ну и хрен с ним. Ласковин наложил повязку с английской быстрозаживляющей мазью, забинтовал туго и, завернувшись в простыню, отправился в кафе. Позавтракав сосисками с зеленым горошком, высушил волосы, оделся и покинул сауну уже человеком, а не перележавшим в земле зомби.
        Ровно в двенадцать он был у Львиного мостика, где его с нетерпением дожидались "разведчики".
        Расположившись на скамейке у горки-мамонтенка, Ласковин выслушал "истории бандитского двора".
        Сначала приехали пожарные. И сразу взялись ломать ворота. Из ворот вывалили бандиты, и едва не началась драка. Но не началась. Пожарные уехали. Тут появилась милиция. Эти пробыли почти полчаса, топтались по двору, беседовали, затем вошли внутрь и вышли уже с большой картонной коробкой. Тяжелой, поскольку тащили вдвоем. Затем приехала грузовая с платформой и краном. Погрузили сожженные машины ("Бедная моя малышка!" - подумал Ласковин) и увезли. Затем прикатили новые тачки. Шесть штук, все крутые, и привезли целую кодлу вооруженных до зубов бандитов. Потом прибыла "техпомощь" и наварила по железному листу сверху на каждую створку ворот. (Разумная мера: сегодня - бензин, завтра, глядишь, связку гранат бросят.) Потом привезли какие-то ящики. Потом стемнело, и наблюдатели ушли домой.
        Оба парня были страшно довольны и глядели на Андрея, ожидая похвалы (и получили ее) и продолжения военных действий. Дождались.
        - Салабоны, есть закурить?
        Сзади. Ласковин напрягся было, но сразу понял: обычная заводка. Один надвинулся слева, другой - справа. Третий навис сзади. Крутые, как... спинка хомяка.
        Уселись, притиснули Федю и Юру с двух сторон к Ласковину. Шелупонь. На пацанву наехать, старушку в темном подъезде облегчить. Ласковина не заметили - со спины подошли. А со спины он почти как Федя. Ну, помускулистей чуть.
        - Нет у нас! - Это Федя. Правильно. Он и поздоровее. У Юры, впрочем, язык лучше подвешен. - Нету! - Однако мандражирует. На Андрея не очень-то рассчитывает.
        Бандиты бандитами, а эти тоже будь здоров. По двадцатнику каждому, наглые, приблатненные... Дешевка! Ласковину и глаз поднимать не надо. И слушать не надо, как базар ведут. Только на сапоги стоптанные, замызганные, глянуть - и вопрос ясен.
        - А бабки есть? Ну ты, белобрысый, бабки у тебя есть?
        - Нету! - угрюмо пробормотал Федя. Уже готов, что бить будут. Готов и принял.
        Как судьбу.
        - А поискать? - Лапа в чужой карман.
        Федя лапу придержал. Насколько мог.
        - Нету, говорю.
        - Ну ты че, крутой? Да, крутой? Козел ты! Понял!
        Юра с другой стороны дернулся, но сосед придавил:
        - Сидеть, салабон!
        "Времена, - подумал Ласковин. - Лет десять назад хотя бы в подворотню увели, с посторонних глаз".
        Он распрямил спину, повернулся к первому засранцу. Вот уж точно - засранец.
        Морда прыщавая, кислая, умывался, должно быть, летом последний раз.
        - Испарись!
        Одно слово. И взгляд тоже один.
        Хватило бы: взгляд у Андрея весомый. На настоящих бойцов действует, не то что на оборзевшую шелупонь.
        Но вмешался третий. Тот, что сзади, за скамейкой. Активно вмешался. Захватом за горло, локоть - под подбородок... в общем, правильный захват. И здоровья хватает, а уж положение - лучше не придумаешь: ногой не достать, опоры никакой... Лицо Ласковина вмиг отяжелело от прилившей крови. Что делает человек, когда его душат? По яйцам бьет. Или пальцами в глаза. А если иначе? За руки хватает. Верно, если иначе - никак, нужно - за руки. Нажатие на точки, например... Но куртка у ублюдка толстая, руки накачанные... Впрочем, можно и покрасивей сделать, если ты не старушка в лифте, а действующий коричневый пояс.
        Андрей взялся за удушающую руку, слегка подсел - ноги под скамейку, зацеп снизу - резко толкнулся вперед, прижав руку душителя подбородком к груди. Ха!
        Выглядело очень красиво: шелупонь-качок перелетел через Ласковина, дрыгнув ножками в воздухе (горло отпустил - какое там горло!), и смачно приложился спиной по краю песочницы. Хорошо, зима, песок подмерз - а то сломал бы детское развлечение. Хорошо и то, что в куртке, а то бы спину сломал.
        - Испарись, я сказал! - Андрей вернул взгляд на прыщавого.
        Тот, что с другой стороны, рыпнулся было, но Ласковин, не глядя, выхлестнул кулак, и второй герой уткнул ряшку в шаловливые ручонки. Ха-ар-роший фингал будет!
        - Я - все. Я уже! - Третий привстал, курточку Федину рефлекторно поправил-пригладил. - Уже уходим, шеф! Уже...
        - У, бля, козел, бля, еш твою... - выл справа подшибленный.
        - Это он кому? - осведомился Ласковин.
        - Не надо, шеф, не надо! Я, мы, он все понял, шеф. Уже уходим, уже ушли, шеф...
        - Срань тоже прибери. - Андрей пнул ногой шапку "душителя". Сам "душитель" уже подавал слабые признаки жизни.
        - Убивец! Убивец!
        Откуда-то возникла бабка с палочкой, заплясала около скамейки.
        - Убивец! Убивец! - Отважно тыча палочкой Ласковину в ногу. - Не трожь его, не трожь!
        Прыщавый, не пострадавший, глянул на бабку дико, затем толкнул подшибленного, вместе подхватили приятеля под руки, подняли, шапочку тоже прихватили и уплелись раны зализывать. Бабка же продолжала вопить и приплясывать. Именно такая бабка, каких эта самая шелупонь за десятку по башке лупит. А может, не за десятку? Пива в ларьке купить нельзя, чтоб рядом не возникла этакая старушонка с протянутой лапкой.
        - Ой, помоги, внучик!
        Ласковин иной раз "помогал". А вот Митяй, тот в таких случаях говорил:
        - А где ж твои внучки, бабушка?
        - Убивец!
        М-да.
        - Пойдем, ребята, кофейку попьем, - сказал Ласковин, поднимаясь.
        "Злой становлюсь, - подумал он. - Это плохо".
        - Ну ты им дал! - восхищенно проговорил Юра. Бабки они словно бы и не видели.
        Зато засветись над Ласковиным нимб - приняли бы как должное.
        - Перестань, - отмахнулся Андрей. - Шелупонь, шавки. Времени нашего не стоят.
        Что правда, то правда. И о времени, и о том, что не стоят. "Если б крупную мерзость вот так же легко давить", - подумал в очередной раз.
        - Развяжусь с этими, - кивок в сторону Мастерской, - пристрою вас в настоящее место. Только уж чтоб деньги из мелюзги не выколачивали! - Улыбнулся, дав понять: шутит. Да, если б тех пристроить вовремя к Зимородинскому или к Шиляю, когда он еще сэнсэем был, а не коммерсантом. Нет, вряд ли. Не взял бы Слава. И Шиляй не взял бы. Мразь, мразь и есть. И учит ее такая же мразь! Ласковин вспомнил почти профессиональный захват "душителя".
        Хотя, если сравнить со вчерашним, с ноктовизором... "Жигуленку" жалко! Первая машина как первая женщина. "Как же все-таки они меня нашли? - подумал Ласковин.
        - Может, Лидочка-принт подсобила?" Может быть. Ну и Бог с ней. Не пойдет Ласковин к ней разбираться. Женщина есть женщина. Только Богу известно, когда ее наказывать, а когда утешать надо. Нет, не будет Ласковин наказывать Лидию Андреевну. И утешать тоже не будет... Булочка с вишенкой...
        
        С Юрой и Федей договорились так: встречаться пока не будут. Андрей сам позвонит.
        Юре - с трех до четырех. Феде - с шести до семи. Завтра. А пока пусть за бандитами приглядывают. Но не подставляться. Понятно? Меня подведете!
        Договорились. Расстались. Все. Никаких контактов. Ни с кем, кроме особо упомянутых лиц. Андрей достал список "тобольских" фирм. Два адреса ему приглянулись: на Разъезжей и на Большеохтинском. На Разъезжую они спирт сопровождали из Киришей, а на Большеохтинском... что-то о них Митяй говорил...
        Что-то о дури... И название у фирмы смешное. "Шанкр", что ли? Если этот "Шанкр"
        к наркоте отношение имеет, то опекуны там должны появляться регулярно. "Вот туда, - решил Ласковин, - мы и поедем. А вечерком, если срастется, - на Разъезжую. Там тоже хорошее место. Технический спирт - это ежику понятно что.
        Водочка! Это не опекаемый, а собственный бизнес, коренной! Спиртное - товар хрупкий. И маленькие "мерзавчики", и двадцатилитровые бутыли. Но это вечером.
        Сначала "Шанкр". Проверим, твердый он или так себе.
        А настроение все равно дерьмовое!
        
        Дорогая машина "вольво". А выглядит своеобразно. Будто кто-то ей пинка по зад отвесил. Но катается быстро, с воем, с шипом покрышек: восемьдесят, сто, сто двадцать... Это в городской черте.
        Эта тоже шла под сто. Вознесенский проспект, бывший Майорова, бывший Вознесенский. Майоров - фамилия известная. Спортивная слава страны Советов. А что касается Вознесения... Андрей Ласковин был недалек от вознесения. С маленькой буквы. Этак метров на шесть-семь вперед и вверх с элегантным приземлением на асфальт, на встречную полосу, под колеса пыхтящего вонью "Икаруса". Новенькая "вольво-850", цвет - "мокрая мышь". Та самая? Ну не сто двадцать, но девяносто наверняка. Рванулась от перекрестка - ревущей птицей - вперед и вверх - через мост - и вниз, подрезав едущих вдоль канала Грибоедова и едва не размазав по асфальту Ласковина Андрея Александровича. Спасло опять тело:
        прыжок назад из-под колес падающего сверху чудовища... а чудовище уже унеслось к Садовой, воем и шипом распугивая автомобильную мелочь.
        Андрею понадобилась минута, чтобы успокоиться. Да, не тот уже Ласковин, не тот.
        Было ли это покушение? Цвет у "вольво" тот же. И марка та же вроде. Или нет? Та была "универсал", а это "седан", насколько он успел разглядеть. Значит, не та?
        Значит, случайность? Если случайность, то почему прежде с ним никаких случайностей не бывало?
        Андрей нагнулся, словно завязывая шнурок или поправляя штанину. Завязывать то нечего: ботинки на молнии. Хорошие ботинки: эластичный верх, чистая кожа, утяжеленный рант, жесткий носок. Спецзаказ. Для вышибания дверей и мозгов. Это практичный Митяй организовал. Себе и другу. Покрепче десантных. И полегче.
        Только шнурков на них нет. И "хвост" за Ласковиным тоже вроде не тащится.
        Не доходя до Садовой, он свернул налево, во двор. Хороший здесь двор, большой. А посреди - гора. А на горе - крепость. Подростками специально сюда с Митяем приезжали поиграть. Жива гора. И крепость жива, только обветшала порядком.
        Андрей, сделав петлю, снова вышел на канал и по набережной дошел до Сенной. Нет "хвоста". А был, так потерялся. Случайности, однако!
        От "Садовой" до "Новочеркасской" - рукой подать. Пивка, что ли, попить в "Швабском домике"? Или перекусить где попроще? Ладно, попозже.
        Автобус подошел. 174. Давно не было. Народ так и попер. Андрей садился последним, но вдогонку ему подвалила компания веселых парней, втиснулись с шутками-прибаутками, его притиснули, еле ухитрился локтем раненый бок прикрыть.
        "Никто не выходит? Никто? Девушка? Девушка! Давайте к нам, девушка! У нас весело!"
        Тут-то Андрей и уловил шорох расстегиваемой молнии. Сразу насторожился. Так, компания. Четверо. И он - в центре. Ласковин уже ощущал спиной входящий в спину металл. Один удар шилом под левую лопатку - и дело сделано. "Что это с ним? С сердцем плохо? (Что да, то да!) Да не, какое сердце, вишь, молодой еще! Пьяный!
        Ну, братан, давай-ка на выход, а то еще блеванешь тут!" Вышли - и на скамеечку.
        И так, пока труп не окоченеет, хоть до следующего утра.
        Андрей потянул сумку на себя, прикрывая на всякий случай пах и поворачиваясь спиной к вертикальному поручню. Потянул... а сумка не подалась! Застряла?
        Андрей быстро опустил руку вниз... и успел поймать запястье, вышмыгнувшее из бокового кармана сумки... и тут же встретился глазами со стоящим на ступеньку ниже. Угрожающий прищур: ну-ка отпусти, мужик... и только пикни!
        Андрей не отпустил: достали, блин! Сначала "вольво", теперь карманник! Не отпустил, наоборот, зафиксировал пальцы-кисть в болевом хвате. Нажать посильней - и "инструмент" испорчен по крайней мере на месяц. Вор стрельнул глазами, и два компаньона (ну конечно!) схватили Андрея под руки. Третьему было не дотянуться.
        - Только вякни, мужик! - предупредил-прошипел один Ласковину в ухо, брызжа слюной.
        Вякнул. Не Ласковин - "компаньон". Когда локоть Андрея погрузился сантиметров на десять в его висловатый живот. Негромко так вякнул и сразу посинел лицом.
        Больно! А ты как думал? Еще на чуть-чуть поглубже - и вовсе бы отключился. Но посильней нежелательно. Возможен рвотный рефлекс. На голову Ласковину.
        А теперь - второму. Каблуком по ноге, по самому кончику кроссовки. Ну, молодой человек! Разве можно ругаться в общественном месте? И драться тем более. Кулаком - по почкам! Разве можно? Ах, я вас обидел? Тогда повторим. Тем же каблуком по тому же месту. А кожа у кроссовок тонкая!
        Прикосновение острого металла к руке, поймавшей злонамеренные пальцы. Нехорошо, приятель!
        Отдергивая руку, Ласковин "довел" прием и под хруст выворачиваемых суставов поймал вторую руку. Нет, не бритва - монетка. Но такой монеткой можно и сухожилия перерезать! Давай-ка еще похрустим! Нет, приятель, тебе не месяц теперь, а полный квартал без работы сидеть. Ага, остановка!
        - Выходим, молодой человек?
        - А как же!
        Один вот уже сам выпал, а второй... застрял. Ну, если немного помочь? И третьему - тоже. Не видишь? Девушка выйти хочет!
        - Ну зачем вы так грубо?
        - Кто, я? Да разве это грубо? Да разве он обиделся? Верно, братан, ты не обиделся? Видите, девушка, - молчит! Обиделся - сказал бы. А он не говорит. (И почти не дышит, кстати. Но это пройдет.) Эй, парень, а ты разве не с ними?
        Видишь, я угадал! С тебя приз! Ну ладно, ладно, не загораживай проход!
        Автобус тронулся. Четверка проводила его ненавидящими взглядами. А граждане пассажиры и не заметили ничего. Или не подали вида, что заметили. У таких кошельки вынимать - милое дело. Нас четверо. А вас? Сорок? Нет, дорогой. Ты - один! А тебя не трогали - и припухни! Ласковина раньше тоже не трогали. А сейчас вот тронули. Может, от пачки баксов какие особенные флюиды исходят, притягательные? Хорошо хоть пулька та в бумажник не угодила. Бакс с дыркой ни в одном обменнике не возьмут. Даже за полцены. В Америку везти придется. А это далековато.
        Андрей вышел на Среднеохтинском, купил три банана - есть хочется! Не удивительно: уже четыре часа.
        
        Фирма, оказывается, называлась не "Шанкр", а "Шанкар". Нечто индусское, надо полагать? Конопля?
        Пустынный проспект. Пара машин на крохотной автостоянке за квадратными колоннами. Андрей остановился неподалеку, не торопясь ел бананы. Неплохой сегодня день. В смысле погоды неплохой. Снега нет. Ветра нет. Морозец градусов пять. Милое дело. Стой себе, Ласковин, кушай банан, на девушек проходящих поглядывай, а если машина мимо проедет - личико скромно опускай. А то не ровен час окажется внутри кто-то знакомый.
        Бананы кончились. Люди входили через стеклянные двери ТОО "ШАНКАР". И выходили.
        Разные люди. Но не те.
        В пять пятнадцать Ласковин покинул пост и зашел в соседний подвальчик-кафе поесть. Потом подежурил еще полчаса. В шесть позвонил "разведчику" Феде. Узнал, что вооруженная кодла все еще на Мастерской, что снова приезжали менты, что грузовичок заезжал трижды: увозили какие-то ящики. Фирменные. Выслушал предложение бросить с крыши гранату в заветный дворик. Он, Федя, берется бросить.
        - Нет у меня гранаты, - огорчил его Ласковин. - И учти, крыша - только для наблюдений. Информация сейчас - вс°, сам знаешь!
        - А как же! - согласился "разведчик".
        - Ну, тогда спасибо. До завтра.
        "Надо прикид поискать, - подумал Ласковин. - Нейтральный какой-нибудь, незаметный".
        Он вспомнил: когда шел по Пороховской, видел разложенные на пленке кучи гуманитарки. Поискать что-нибудь подходящее...
        Он опоздал. Тряпье уже увезли. То же, что в киосках, не годилось. Слишком новое.
        
        18.37. "Самое время навестить базу на Разъезжей", - подумал Ласковин.
        К тому же он замерз. Это был скверный признак: раньше к холоду был почти невосприимчив.
        "Не махнуть ли на Кипр?" - пошутил он сам с собой. - Денег хватит, а на Кипре тепло. И яблоки... И "новые русские"... Прекрасная возможность пообщаться со знакомыми на нейтральной, так сказать, территории.
        Ласковин сел в троллейбус, протиснулся в дальний задний угол и принялся обдумывать план "атаки". Ничего путного в голову не приходило.
        
        
        
        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
        
        
        Ты не справляешься с работой, Крепленый, - сказал Антон Гришавин, сорокатрехлетний, с заметным животиком мужчина среднего роста. Его короткие мускулистые руки с поросшими рыжим пухом пальцами лежали на столе. Пальцы эти непрестанно двигались, выдавая характер "пахана" лучше, чем одутловатое малоподвижное лицо.
        - Человек, который не справляется с работой, - без выражения произнес Гришавин, - такой человек нам не нужен!
        Крепленый смотрел на лидера "тобольцев" с ненавистью и презрением, но был не настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов.
        - Я сделал как надо, - буркнул он, глядя не на лицо Гришавина, а на его руки. - Я размажу придурка!
        - Тот, кто хочет работать, - словно и не слыша реплики Крепленого, наставительно продолжал Гришавин, - тот находит возможности. Тот, кто не хочет, - находит причину! - Он сплел волосатые сосиски пальцев, уперся локтями в стол и поглядел на отводящего глаза Крепленого. - Ты уже нашел причину, Крепленый?
        Собственно, Гришавин не был настоящим "паханом". Он даже в тюрьме не сидел, если не считать месяца, когда он на "особых условиях" пребывал под следствием. Два года назад Гришавин был даже не вторым, а четвертым в иерархии группировки.
        Отвечал за внешние "связи". Но когда "первый" (не без помощи конкурирующих структур) был осужден на девять лет за разбой, Гришавин как-то незаметно выдвинулся вперед. И особенно укрепился, когда после разборки двух больших группировок в Питере осталась без места целая свора бойцов. Гришавин укрыл их, а заодно ухитрился прибрать несколько жирных кусков развалившейся "империи". А затем, пользуясь прежними "производственными" связями, с небывалой легкостью начал брать под "крышу" одну богатую фирму за другой. А на вырученные деньги покупал людей: "власть" и "солдат". Причем в выборе последних упирал не на криминальный контингент, а на тех, кто имел практический опыт боевых действий.
        Когда кое-кто решил, что "тобольцы" жиреют не по чину, прижать Гришавина было уже довольно трудно. Он содержал больше трехсот "стволов" и несколько "оборотней" в государственных службах. Попытка взорвать банду изнутри привела к жестокой разборке между авторитетами прежнего пахана и сторонниками нового. И показательной расправе над первыми. Изобретательность, проявленная в выборе способов убийства личным телохранителем Гришавина Берестовым, впечатлила всех.
        Крепленый в этой разборке уцелел. Потому что держался в стороне. У него была своя "вотчина", выделенная еще прежним "паханом", свои кореша и хорошие связи в воровском мире. Трогать его без веской причины было для Гришавина нежелательно.
        Кроме того, деньги от Крепленого шли хорошие, а новый лидер выбирал не по кровным и кровавым связям, а по деловым качествам. Но любил Гришавин Крепленого не больше, чем прежнего "пахана", который почему-то никак не мог выбраться из зоны. А ведь планировалось, что он будет освобожден через год с небольшим.
        Гришавин не считал себя вором. Он ощущал себя бизнесменом. Причем прогрессивным бизнесменом. Хотя еще десять лет назад истово обличал капитализм. Единственное, о чем он заботился в подборе людей (кроме денежной стороны, разумеется), - это чтоб никто из них не приобрел опасного веса в банде. Обычно держал при себе троих-четверых, стравливая между собой... и примиряя по-отечески.
        Крепленый, далеко не дурак, понимал, что к чему, но когда речь заходила о "приближенных" Гришавина, свирепея, цедил: "С-суки!.." - и держался от них подальше. У него свой район, свои "точки" и люди тоже в основном свои.
        Ласковина Крепленый возненавидел всем нутром. За пинок в грудь, за разгром, за то, что стянул его пистолет, за то, что вот сейчас сидит он, Крепленый, сидит и, потея, оправдывается перед тем, кто и зоны не нюхал, а пролез в авторитеты. И все это из-за паршивого придурка! Была б его воля - поднял бы всю банду: бойцов, ментов - всех, не считаясь с расходами, - затравил бы гаденыша и кровь поганую по капельке выцедил! (При мысли о том, что он сделает со Спортсменом, когда тот окажется у него в руках, Крепленый бледнел и глотал слюну.) Придурка надо поймать, не считаясь с расходами!
        В том-то и дело, что не считаясь с расходами. Гришавин ему и объяснил популярно, в какие суммы обходится крепленовская "халатность и некомпетентность".
        Фактические убытки, убытки от нарушения "режима". Высек даже за прибор "ночного видения", взятый у вояк в счет прошлых услуг. Потому что прибор - тьфу!
        Баловство. А расчет совершен. "Всякие разборки - потеря денег! - говорил Гришавин. - Всякое насилие сверх необходимого - убыток!"
        Крепленому Гришавин напоминал калькулятор: выгодно - сделают из человека жареный фарш, не выгодно - пусть гуляет!
        - Если мы его не прищучим, - сказал Крепленый, - потеряем авторитет. Его и Коня.
        И сначала Коня, не хер ему своих людей распускать! Другим тоже урок будет!
        - Коня трогать нельзя! - наставительно произнес Гришавин. - Конь - существо полезное. И под присмотром. Под моим присмотром. А авторитет ты уже потерял. Даю тебе три дня. Через три дня ты этого молодца, Спортсмена, доставишь мне. Живым, понял? Чтобы точно знать: Спортсмен этот сам по себе прыгает, а не на чьей-то веревочке!
        - Сам он! Сам! Свободой клянусь! - воскликнул Крепленый.
        - Ты, - тем же ровным голосом отвечал Гришавин, - думаешь. А мне знать надо. Я за вас всех отвечаю, понял? Ты, я знаю, ментов подключил своих?
        - Угу, - кивнул Крепленый. - Пусть пайку отрабатывают!
        - Отключи, - распорядился лидер. - Сам должен управиться! Говорил же - авторитет роняем! - И жестко: - Да, роняем! Потому возьмешь его и привезешь ко мне. Я решу, как авторитет этот снова поднять! Три дня, Крепленый!
        - Да как я его найду без ментов! - взвился тот. - Четыре миллиона народу!
        - Он тебя нашел, - напомнил Гришавин. - И ты его... нашел. И просрал! Потому что людей подбирать не умеешь! Распустил кадры! Пьют, пыхают, девочек наших совсем загоняли. А девочкам - работать. Им клиентов обслуживать, а не твоих мудозвонов!
        Распустил! Один фраерок двадцать твоих киздюков отметелил! Знаешь почему? Потому что все вы после семи бухие в жопу!
        - Я трезвый был, - буркнул Крепленый, прикидывая, кто мог настучать. Да любой мог, еш его!
        - Молчи! - рыкнул Гришавин, наливаясь краской. - Бухие - все! А "ствол" он у тебя забрал, твою мать!
        "Ну, сука, - тоже багровея, подумал Крепленый. - Поймаю - собственные яйца сожрать заставлю! Как опозорил, сука!"
        - Херня это, - подал голос телохранитель лидера Берестов. Вроде бы вступился, а по смыслу... - Херня это! Ему самому руками махать не требуется. На то люди попроще есть!
        - Вот-вот, - проворчал Гришавин. - Вот их-то он и просрал!
        "Опустить хотят, - мелькнуло в голове Крепленого. - Спортсмена просрал, бойцов просрал... снять Крепленого с места! Хрен вам в глотку! - злобно подумал он. - Довыеживаетесь! Соберем сходняк..."
        - Все, Крепленый, - сказал Гришавин, буравя его глазками. - Три дня тебе. И учти: если этот Рэмбо, Спортсмен, пойдет на контакт - а он пойдет, нутром чую, просто так этакие дела не делают, - смотри не спугни!
        - Не спугну, - обещающе процедил Крепленый. - Во сне его вижу, падлу! Я его...
        - И не вздумай! - отчеканил Гришавин. - Он мне живой нужен, а не полудохлый!
        - Ты что ж, спустишь ему? - как ни старался Крепленый, а прозвучало угрозой.
        - Мудак, - сказал лидер, оборачиваясь к Берестову. - Просто полный мудак! Я, Крепленый, сам решу, что с ним делать. Может, убью, а может... куплю! Иди, Крепленый, работай! Берестов, проводи!
        Берестов, бывший спецназ, Афган, Молдова, Сербия, смотрит на бывшего кидалу, бывшего зэка Крепленого, как солдат на гниду. "Скомандуй, командир, и я сам тебе этого Спортсмена на блюде преподнесу. Хоть целого, хоть в виде рагу. А лучше этого, зэчишку! Скомандуй!"
        Не командует Гришавин. Пока не командует.
        - Пойдем, старина! - Легкий тычок в спину. - Машина ждет!
        Проводив их взглядом, Гришавин вздохнул и потер кулаком глаз. Что за люди вокруг? Так хорошо дела развиваются - и пожалуйста. Какие убытки, какое варварство! Да уж, ломать - не строить. Малой кровью не обойдешься. Вот и сын из Франции звонил: и там беспорядки... Да.
        - Берестов, - сказал он вернувшемуся телохранителю. - Налей нам беленькой, на пару пальцев, за удачу!
        
        
        
        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
        
        
        Троллейбус, на котором ехал Ласковин, сломался. Вернее, сломалось что-то на линии, и вереница похожих на толстых тараканов троллейбусов выстроилась от Техноложки до Витебского.
        А время шло. Перед этим Ласковин потерял полчаса, впустую съездив на Московский вокзал: хотел оставить в камере хранения часть денег и документы, кроме паспорта (права, лицензию и прочее). Но на Московском свободных ячеек не оказалось, и пришлось ехать на Варшавский, где народу поменьше. На Обводном Ласковин поймал "мотор", доехал до Троицкого, а там водила, пожилой дядька, вдруг вспомнил, что забыл заправиться, и предложил сделать небольшой крючок. "Минут на пятнадцать, ну не больше!"
        Ласковин вспылил, вылез из машины, не заплатив и не слушая дядькиных: "Ну чего ты, ну спросил, ну садись довезу!"
        Холод слегка остудил нервы. Но пока он шел к Московскому проспекту, понял, что не расположен к пешеходным прогулкам: озирался на каждую проезжающую машину, вздрагивал, если какая-нибудь из них вдруг подавала к тротуару. Зрелище тормозящего автомобиля, опускающегося стекла и автоматной очереди, выпущенной в лицо, буквально стояло у Ласковина перед глазами. Пройдя метров четыреста, до остановки, Андрей решил сесть в троллейбус. И вот "восьмерка", на которой он ехал, мало того что почти десять минут ползла до Витебского, так и вовсе застряла. Без малейшей надежды на будущее.
        Ласковин взглянул на запруженную народом трамвайную остановку и решил пойти пешком. Он двинулся наискосок, мимо ТЮЗа, через парк, к улице Марата. За это время его дважды облаяли собаки и один раз попытался остановить какой-то хмырь:
        "Земляк, слышь выручи..." Ласковин оттолкнул его так, что хмырь едва не рухнул в обосранный шавками сугроб.
        - Ну ты ч°, земляк, ты ч° такой злой? - закричал он вслед Ласковину.
        На углу Марата и Социалистической, где смешивались "ароматы" "Северного сияния"
        и конфетной фабрики, Андрея догнал тридцать четвертый трамвай. Ласковин сел в него и, не проехав и остановки, ухитрился напороться на контролеров, только тут вспомнив, что за проезд полагается платить.
        - Да он только вошел! - вступилась какая-то женщина.
        - Надо оплачивать! - радостно заявил один из контролеров. - Ага! На выход!
        - На выход, на выход! - поддержал второй, размахивая жетоном, как ордером на арест. - Халявы не будет.
        Андрей, решив быть сдержанным, молча вышел из вагона и двинулся через дорогу. К его удивлению, оба контролера не отстали, а топали по бокам, а когда он снова оказался на тротуаре, вцепились в рукава его куртки, как репьи - в собачью шерсть.
        - Ну что еще? - вздохнул Ласковин.
        - Как что? Штраф!
        - Я же вышел? - удивился Андрей и сделал попытку освободиться.
        - Не хотите платить - тогда в отделение! - важно провозгласил первый. - Вы оказываете сопротивление работникам мэрии Санкт-Петербурга!
        - Кому? - изумился Ласковин.
        - А ну стоять, пока ноги не перешиб, - злым шепотом процедил второй.
        Знакомая интонация мигом лишила Ласковина с трудом сохраняемого равновесия.
        Сбросив с локтя руку шептуна, он схватил его за галстук (надо же, контролер нынче пошел, скоро смокинги на выколоченные деньги покупать будут!) и встряхнул.
        
        - Отвали, - сказал он севшим от ярости голосом.
        Шептун придушенно пискнул. Андрей оттолкнул его к стене, резко обернулся ко второму.
        - Ну ладно, ладно, - забормотал тот, пятясь от бешеного ласковинского взгляда. - Ну все, ну работа у нас такая...
        - На хрен такую работу! - бросил Ласковин и пошел в сторону Загородного.
        
        - Слышь, Михалыч, это ж тот самый, бля буду! - сказал сидящий в машине милицейский сержант своему напарнику.
        - Где? Который? - Напарник, лет на двадцать постарше первого, погасил папиросу и глянул в окошко.
        - Вот, гляди! - Молодой сунул старшему фото. - Тот самый, за которого Крепленый стошку сверху обещал! Возьмем?
        Старший посмотрел на фото, потом - на быстро идущего - руки в карманах - парня, невысокого блондина с усталым лицом.
        - Да, - сказал. - Это он, Ласковин.
        - Берем! - нетерпеливо проговорил младший. - Я счас выскочу, как он мимо пройдет, а ты...
        - Придержи коней, - буркнул старший, разглядывая "того самого".
        - Ну как же, Михалыч? Это же он, точно он, Михалыч! Брать надо!
        И дернулся наружу.
        - Сиди, я сказал! - рявкнул старший. - Куда полез? - И спокойнее: - Идет себе человек - и пусть идет. Нормальный человек, русский, не чучмек какой-нибудь.
        Пусть идет своей дорогой!
        - Михалыч! - ахнул сержант. - Да ты что? Ты ж Крепленому обещал!
        - А пошел он в жопу, Крепленый! - зло сказал старший. - Чтобы я в сорок три года для сраного зэка честных людей ловил? Пошел он в жопу, понял?
        - Но деньги, - пробормотал младший. - Да и Крепленый же сказал: он им там пожар устроил, ты говоришь - честный... Ну давай, Михалыч, уйдет ведь!
        - А я говорю - честный! - рявкнул Михалыч. - Мало их жгут, говнюков! А деньги брал и брать буду! Вон, вишь, "каблук" поехал с ящиками. В ящиках знаешь что?
        Знаешь? И я знаю. И не трогаем! А почему не трогаем? Указание есть потому что. А деньги брал и брать буду! Пусть лучше детям моим достанутся, чем эти на блядей стратят! Сиди, я сказал, пусть идет!
        
        Тот же, о ком шла речь, уже миновал стражей порядка и спустя несколько минут растворился в бледном полусвете улицы.
        
        - Поехали, - сказал Михалыч.
        - Куда? - удивился молодой. - Нам же еще почти час.
        - Куда-нибудь! Поехали, блин!
        И младший, послушавшись, тронул машину, свернул направо на Достоевского и подумал: стар Михалыч, тяжело с ним, не понимает духа времени.
        Михалыч же и впрямь был немолод, но "дух времени" понимал получше младшего коллеги, не настолько же он глуп, чтобы подставлять себя под пулю ради сраного зэка. А парень, так запросто вздрючивший целую команду, так же запросто грохнул бы и его, и этого сопляка "берем-берем". Уж что-что, а "ствол" в кармане старый мент распознать умел.
        
        Вход в подвальчик на Разъезжей был открыт всякому. В первой комнате, где под низким потолком переплетались удавами выкрашенные в зеленый цвет водопроводные трубы, размещался оптовый магазин. Штабеля продуктов и спиртного: коробки синтетического маргарина, жестянки с синтетическим фаршем, пивом, джином и прочим. Ярко раскрашенные картонные коробки. Соки, сигареты, кукурузное масло, шоколад. На стене висели ценники на мелкооптовые партии. Цифры на них многократно исправлялись и замарывались так, что не всегда можно было определить, где "два", а где "восемь". Водки, что характерно, в этих списках не было.
        Молодой парень, смотревший футбол по переносному телику, по каким-то особым приметам сразу определив в Ласковине не покупателя, а "бойца", махнул рукой за штабеля ящиков - под потолок - у задней стены: вам туда!
        "Да, - подумал Ласковин, - я теперь - вылитый бандит!"
        Потом оглядел магазин, прикинул, что в нем должно измениться раньше, чем он покинет это укромное местечко под махиной углового "сталинского" дома. Многое, очень многое здесь переменится! Ласковин чувствовал в себе настойчивую потребность к разрушению.
        За первой дверью оказался коридорчик, а в коридорчике - еще несколько дверей.
        Из-за первой, приоткрытой, радостно ухала группа "Любэ".
        "Мне - сюда", - подумал Ласковин.
        Действительно, сюда. За дверью располагалась уютная комнатушка, а в ней - неразумное существо с телефоном в кармане красного пиджачка и шеей, наводящей на мысль о племенном кабанчике. Существо прихлебывало "Сангрию" прямо из коробки и похотливо поглядывало на ноги в малиновых лосинах, уложенные на спинку углового диванчика в непосредственной близости от него. Ноги принадлежали девушке с крашеными овечьими кудряшками. Девушка, в отличие от "кабанчика", занималась делом: подсчитывала что-то на калькуляторе, фиксируя результаты маркером на собственной ладошке.
        Кудрявая первая заметила появление Ласковина, взглянула рассеянно. Лицо ее было лет на десять старше всего остального.
        - Дима, - произнесла она.
        Бандит поднял на Андрея сонные глазки.
        - Кто нужен? - пробурчал он и, вероятно, совершенно обессилев от проделанной работы, присосался к "Сангрии".
        - Ты, - лаконично ответил Ласковин, улыбнулся кудрявой и вынул пистолет.
        - Встать, - приказал он. - Лицом к стене, руки на виду!
        Бандит наверняка видел подобное в боевиках, но в жизни привык к другому обращению, поэтому к стене не встал. Напротив, полез под мышку, покопался там пару секунд и извлек собственное оружие.
        Стрелять Ласковин, конечно, не стал. Выждал, пока "кабанчик" выковыряет свой "ствол" из кобуры, а затем влепил ему май-гери в подбородок. И подобрал представляющее интерес: сотовый телефон и тяжеленький револьвер с ромбом на рукоятке.
        - Это налет? - спросила не без кокетства кудрявая.
        - Угу, - ответил Ласковин. - Исчезни!
        - Нет проблем! - Кудрявая спрятала калькулятор и сняла ноги со спинки дивана. - Чао, мужчина!
        Ласковин хмыкнул и вышел в коридор.
        Придерживаясь прежней тактики, он открыл дверь, откуда доносился наибольший шум... и оказался на пороге цеха по производству "высококачественной" пшеничной, столичной, лимонной и прочей водки из самого обыкновенного технического спирта и хорошо прохлорированной водопроводной водички. Здесь было человек десять. На эффектное - в левой руке "вальтер", в правой - отнятый револьвер - появление Ласковина никто не отреагировал.
        Андрей спрятал оружие, постоял минутку, пока наконец его не заметил парень, обжимающий пробки. Слева от него стояли шеренги бутылок: "Московская", "Столичная", Русская" - открытые, а справа - уже запечатанные. Время от времени другой рабочий, испитого вида мужичок, перетаскивал "готовые" к ящикам, незапечатанные - на финальную операцию.
        - Здорово, - сказал Ласковин "печатнику".
        - Здорово, - равнодушно откликнулся тот, накрывая приспособлением очередное горлышко. Ясно было, что этот не опасался ни милиции, ни конкурентов, - не его проблемы. И никто здесь никого не опасается. Единственный бандит, "кабанчик", на входе - скорее мебель, чем система безопасности.
        Андрей еще некоторое время поглядел на процесс: его интересовало, есть ли разница между "марками" напитка. Разницы не было. Разливщик брал очередную бутылку, даже не поглядев на этикетку. Вылив через воронку кружку спирта (над тазиком, с целью экономии сырья), он совал ее под кран, доводя уровень жидкости до необходимого. Глаз у рабочего был наметанный, рука тренированная, так что можно было предположить: "Пшеничная" у него не уступает налитой чуть раньше "Смирновской".
        Андрей шагнул назад: с работягами он не воюет. Но лучше, чтобы они не путались под ногами. Куском проволоки он связал снаружи ручки двери. Порвать можно, но далеко не сразу. Третья дверь тоже оказалась открытой. Это был склад "готовой продукции".
        Ласковин прищурил левый глаз, взял револьвер двумя руками и опустошил его барабан в аккуратно составленные коробки. Звук был эффектный: к концу процедуры Ласковин почти оглох. Андрей огляделся, ища новую точку приложения сил, и на глаза ему попался пожарный кран. Прекрасно! Ласковин открыл его на полную, зашвырнул подальше "барашек" и несколькими ударами револьверной рукоятки согнул шток.
        Пару секунд он с удовольствием наблюдал, как струя воды в руку толщиной обрушивается на бетонный пол.
        - Бум! Бум! Бум! - раздалось из коридора.
        Лупили в запечатанную проволокой дверь.
        Ласковин двинулся к выходу. По дороге он заглянул в первую комнатушку. Здесь по-прежнему играл магнитофон, только мужественное "Любэ" сменила Маша Распутина.
        Бандит пребывал в прострации. "Сангрия" медленно вытекала ему на брюки. "Будем надеяться, - подумал Андрей, - холодная вода взбодрит его лучше, чем яблочное вино!"
        В магазине тоже было немноголюдно. Ничего живого, кроме телевизора. После кратковременных поисков Ласковин обнаружил и здесь аналогичный пожарный кран. И управился с ним меньше чем за минуту. Вот так, ребятки! Урок подводного плаванья имени Андрея Ласковина!
        "Бум! Бум!" - Изнутри нарастало в мощном крещендо. Должно быть, в "цех" начала поступать водичка.
        "Пора убираться, - решил Андрей и, открыв входную дверь, сделал шаг вверх по лестнице. Только один... и увидел летящий навстречу тяжелый десантный ботинок.
        Ласковин попытался нырнуть вниз, но крутые ступеньки лестницы помешали ему сделать это достаточно быстро. И страшный удар по голове отбросил его назад, в подвал, на залитый водой пол.
        - Очко! - произнес рыжий Корвет, спускаясь следом. - Отпрыгался, зайчик!
        - Ну ты его на раз, Корвет! - восхищенно отметил спустившийся вторым бандит и, подойдя к Ласковину, пнул его в бок.
        - Отпрыгался, фуфел!
        И ойкнул, получив от рыжего вескую затрещину.
        - Ты че, охренел? - закричал он, на всякий случай попятившись.
        - Тронешь еще, - добродушно сказал рыжий, - серево порву! Ко всем относится! - Он оглядел свою команду. Четверо спустились с ним в подвал, двое - наверху, в микроавтобусе. Как удачно, что они оказались поблизости, когда позвонили со склада. Как удачно, что именно они оказались поблизости!
        - Да Крепленый же его все равно с говном смешает! - возразил кто-то не очень уверенно.
        - Крепленый? - Рыжий усмехнулся. - Кто сказал о Крепленом? Пахан распорядился: к нему везти. Сразу! Что, кто-то против? Может, кому малява нужна? - Рыжий еще раз усмехнулся.
        Против не было.
        - Короче, взяли его - и в автобус! - велел Корвет и хлюпая подошвами двинулся к выходу.
        Четверо, обменявшись понимающими взглядами, подняли потерявшего сознание Ласковина и потащили наверх.
        - Что Крепленый, что пахан - ему один хер, - проворчал один из "тобольцев". - Серый, давай быстрей, и так ноги промочил!
        - А ты отхлебни, - сострил второй. - Может, это спиртяга! Гы-гы!
        - Серый, держи дверь, твою мать! Башку ему прищемишь!..
        
        Широкое, как дверь, лицо наплывало из темноты. Оно было круглое, с красной шелушащейся кожей и большим, как рубленая рана, ртом. Вокруг рта росли редкие закручивающиеся волоски. Вместо глаз - нитяной толщины щелочки. Лицо, нависая, увеличиваясь, приближалось. Открылся рот, щербатый, мзрзкий, как гнилой моллюск.
        Вонючее жыхание коснулось кожи: он напрягся... но ощутил лишь тупую боль в локтях. Лицо сморщилось и разразилось кашляющими звуками. Оно смеялось.
        
        Холод обжег затылок и спину Андрея. И тут же боль сдавила виски, а желудок судорожно сжался. Ласковин почувствовал, как его подняли, как голова откинулась назад (новый взрыв боли и спазм желудка, наполнивший горло едкой горечью), струйка воды полилась вниз из воротника куртки...
        Ласковину было очень больно, перед глазами плыли серые тени... если бы "пришел"
        тот, другой, загнанный внутрь, Андрей впервые был бы ему рад. Тот, другой...
        Несколько секунд беспамятства и жутких видений, зато потом - пустота и тела бандитов, разбросанные по снегу. "Ну давай, - взмолился Ласковин. - Иди сюда!"
        
        - В автобус его! - скомандовал рыжий.
        Ласковина рывком поставили на ноги, но он тут же согнулся пополам, желудок вывернулся наизнанку...
        - Бля, пидор, ботинки облевал! - воскликнул один из "тобольцев", замахнулся... и опустил руку, покосившись на своего начальника.
        Андрея через заднюю дверь втащили в салон, пристегнули наручниками к сиденью.
        Один из бандитов протянул рыжему револьвер, с которого капала вода.
        - Спрячь пока, - велел Корвет и вдруг развернулся с быстротой хищной кошки.
        Из глубины склада раздались вопли, топот, плеск воды... Через несколько секунд толпа "рабочих" ломанулась из заливаемого водой подвала.
        - Назад, срань алкашная! - загремел Корвет и пинками сбросил с лестницы самых ретивых. - Назад, суки, вашу мать! Назад! Товар выносить! Быстро, хрен вам в печенку! И вы, - он повернулся к своим, - нечего сопли жевать! Помогайте!
        Через минуту работяги и бандиты, построившись в цепочку, передавали друг другу коробки. Двоих "тобольцев" Корвет отправил за водопроводчиками.
        Предоставленный самому себе Ласковин лежал в автобусе и был совершенно беспомощен. Укатали сивку крутые горки!
        Вернулись посланные, привели водопроводчиков. Подбадриваемые тычками, те живо принялись за дело и через четверть часа перекрыли линию. В подвале и во всем доме поступление воды прекратилось. К этому времени выносившие товар стояли уже по колено в воде. Но грозная фигура Корвета была пострашней возможной простуды.
        Двое водопроводчиков, признав в нем старшего, топтались около, с надеждой поглядывая, но прямо обращаться не решались.
        Корвет сам заметил их.
        - Каждому - по бутылке водки, - распорядился он. - И на хер!
        Это было намного меньше, чем те рассчитывали, но по Корвету видно было: если и прибавит, то только по зубам.
        Через полчаса большая часть товара была вынесена наружу. Мокрые коробки на морозе быстро заледенели.
        - Ты, ты и ты! - распорядился Корвет. - Останетесь здесь, присмотрите. Придет Крепленый - скажете: повез Спортсмена к пахану!
        - Да вон он, легок на помине! - сказал кто-то.
        Серая "вольво-850" вывернула из-за угла и с визгом затормозила слева от автобуса.
        - Где он? - еще из машины закричал Крепленый.
        - Там! - Рыжий Корвет и не пытался скрыть неудовольствия.
        
        Пара рук ловко плела веревку. Пальцы так и мелькали. Время от времени они подхватывали из пучка очередную нить, нет - волос, толстый, черный, и вплетали его в щетку остальных. Андрей знал эти руки. Свои собственные руки, правда, без каратэшных мозолей на суставах, но несомненно - его. Веревка все удлинялась, ложилась внизу упругими кольцами. Для чего она, Андрей не знал, но знал, что нужна...
        
        - Давайте тащите его ко мне! - распорядился Крепленый, подчеркнуто игнорируя рыжего.
        С Андрея сняли наручники, выволокли из автобуса.
        Крепленый пальцем приподнял ему веко.
        - В самый раз! - констатировал он.
        - Я с тобой поеду! - заявил Корвет, встав рядом. - Это я его положил!
        Крепленый резко обернулся, улыбнулся, как оскалился.
        - Сам управлюсь! - отрезал он. - Можешь двигать к пахану, доложить, что придурок у меня!
        - Гришавин сказал: сразу к нему везти! - возразил рыжий.
        - Покизди у меня! - с угрозой произнес Крепленый, краем глаза наблюдая, как Ласковина втаскивают в "вольво". И, увидев, что с "погрузкой" закончено, поспешил к машине.
        - В гараж! - велел он, плюхаясь на заднее сиденье.
        
        - Ты даже не представляешь, Спортсмен, что я с тобой сделаю, - тихим голосом говорил Крепленый в ухо Ласковину. - Но я тебе сейчас расскажу! Сначала мы приедем в хорошее место. Хорошее место, Спортсмен, тихое, как морг. Там я возьму ножик и буду тебя резать. Долго резать, может, ночь, может, две ночи. Я буду стругать тебя по кусочкам, как полено, ты слышишь меня, Спортсмен? Я буду отрезать от тебя по кусочку, а Чиркун будет прижигать паяльничком... чтобы ты не умер раньше времени, Спортсмен. Мы отрежем тебе пальцы, уши, нос, яйца тоже отрежем, но не сразу, Спортсмен, не сразу! Куда нам спешить? Сначала мы тебя опетушим, я и мои кореша. А потом начнем резать. И прижигать. И кормить тебя будем, Спортсмен. Отрежем кусочек - и сварим. И покормим. Мы будем хорошо тебя кормить. Ре-гу-ляр-но! Я сам буду тебя кормить, Спортсмен...
        Андрей плохо понимал, что шепчет ему Крепленый. Слова сливались в ровный невнятный шум, от которого усиливалась головная боль. Ласковин не знал, сколько они уже едут и где находятся. И не мог открыть глаза, чтобы посмотреть.
        Машина остановилась. Холодный воздух обжег лицо Андрея, когда его вытащили из машины.
        - Слышь, Крепленый, глянь, как его колотит! - сказал третий бандит. - Как бы не откинулся прямо счас?
        - Не откинется, - уверенно сказал Крепленый. - Спортсмены, они крепкие. Тащи его в гараж. Потягу скажи: пусть едет. А за нами - утром. И чтоб ни звука, усек?
        Андрея втащили внутрь, бросили на пол, навзничь. Подвешенная к потолку лампочка горела так ярко, что свет ее резал Андрею глаза даже сквозь веки.
        Один из бандитов сел за руль "вольво", и машина уехала. Двое остались с Крепленым, один прикрыл дверь гаража, второй запустил обогреватель.
        Крепленый налил себе стакан водки, проглотил половину, а остаток выплеснул Ласковину в лицо.
        - Херовый ты спортсмен, Спортсмен! - сказал он и пнул Андрея в печень. - Трухлявый!
        Удар перевернул Ласковина на бок, и его снова вырвало. Желчью.
        С огромным усилием Андрей открыл глаза и увидел кусок серого бетона и какие-то расплывающиеся тени. Что-то твердое с тупой болью давило на ребра. Какой-то выступ на полу... Тот, другой, не приходил. "И не придет!" - вдруг понял Андрей.
        Он там, в ночных кошмарах, а здесь, в реальности, только реальные кошмары...
        Тупая боль сменилась острой. Металл, кусок металла или, может, кирпича, остро вонзался в бок. Андрей пошевелился, и боль ослабла.
        
        
        
        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
        
        
        Ты только не сдохни, Спортсмен! - озабоченно проговорил Крепленый, присаживаясь на корточки около Ласковина. - Чиркун! Налей мне еще стакан! Вот, Спортсмен, позырь! - И поднес к глазам Андрея узкий, бритвенно острый нож. - Видишь, Спортсмен? Видишь?
        Андрей действительно разглядел полосу металла, от которой отражался электрический свет. Но еще он понял, что предмет, упирающийся ему в ребра, - выпавший из кармана куртки "вальтер". Тот самый, крепленовский.
        Ласковин почти бессознательно скреб пальцами по выступу рукоятки. Он цеплялся за пистолет, как утопающий за соломинку. Для того чтобы высвободить оружие, надо было приподняться, но даже это было сейчас Андрею не по силам. Пусть ему и удалось бы вытащить пистолет, ведь нужно еще выстрелить, а выстрелив - попасть... в какую-нибудь из теней, что плыли перед глазами.
        Чиркун подал Крепленому стакан. Тот отхлебнул водки, поставил на пол.
        - Выпить хочешь, Спортсмен? - И толкнул Ласковина кулаком в грудь, отчего тот снова опрокинулся на спину.
        Пальцы Андрея сжались на рукояти "вальтера". Там, на Разъезжей, он не удосужился поставить его на предохранитель, и, когда палец его нажал спусковой крючок, оглушительно грохнул выстрел.
        - Еш твою... - выдохнул потрясенный Крепленый, когда пуля свистнула у его уха. - Еш твою мать!
        Пронзительный вопль за спиной заставил бандита оглянуться.
        Посланная в никуда пуля ухитрилась найти цель: угодила в ляжку Чиркуна, отбросила того на груду покрышек.
        Андрей с огромным трудом повернул голову. После выстрела пистолет едва не вырвался у него из руки, но, как ни странно, в глазах немного прояснилось.
        Он увидел нож в руке Крепленого и бледное пятно его лица. Локоть руки Ласковина упирался в пол, поэтому он сумел поднять пистолет на несколько сантиметров и еще раз нажать на спуск.
        Пуля угодила в край лезвия ножа, вышибив его из рук Крепленого, и, слегка изменив траекторию, вошла под левую ключицу и вышла из спины, не задев ни позвоночника, ни крупных сосудов. Но удар ее опрокинул Крепленого, основательно приложив затылком о бетонный пол.
        Так получилось, что чуть живой и с трудом соображающий Ласковин ухитрился попасть два раза из двух в то время, как Ласковин в хорошей форме неизменно промахивался. Над этим следовало бы подумать, но как-нибудь в другой раз.
        Третий бандит стоял к остальным спиной, собираясь запереть ворота гаража, обитые изнутри, для теплоты, толстым войлоком. Первый выстрел заставил его подскочить на месте и обернуться, как раз когда Ласковин второй раз нажал на спуск. Бандит увидел нож, взлетевший пропеллером в воздух, падающего Крепленого и Чиркуна, корчившегося на груде покрышек у дальней стены гаража. И еще он увидел пленника с неизвестно откуда появившимся пистолетом. Дальше "тобольцем" управлял уже инстинкт самосохранения. Андрей лежал к нему спиной, и первым движением бандита было выхватить собственное оружие. Он потянулся к заткнутому за пояс, за спиной, пистолету, но тут Ласковин опрокинулся навзничь. Это движение, вызванное слабостью, "тобольцем" было истолковано однозначно.
        "Третья маслина - моя!" - мелькнуло у него в голове. Он выскочил из гаража и стремглав пустился наутек. Пока он несся между рядами железных боксов, ему несколько раз почудился треск выстрела. Но это было лишь разгулявшееся воображение. Зато два свирепых пса, набросившихся на "тобольца" у ворот гаражного комплекса, были самыми настоящими. Бандит ринулся напролом, прорвался... и собачьи клыки впились ему в ягодицу. Тут он вспомнил о пистолете, который держал в руке, и принялся палить во все, что вертелось вокруг, рыча и полосуя его одежду клыками. Бандит вышел победителем. Прихрамывая, он припустил к воротам, а сторож, которому полагалось выскочить и задержать злоумышленника, счел за лучшее остаться у себя в будочке. Четыреста восемьдесят тысяч рублей - не такая сумма, чтобы рисковать собственной головой.
        
        Как ни странно, поставленный на пол стакан с водкой не перевернулся. Как ни странно, желудок Ласковина, всего лишь несколько минут назад извергший последний плевок желчи, не вытолкнул обратно проглоченный алкоголь. И наконец, третье:
        огонь в желудке, разлившись по телу, отчасти вернул Андрею способность двигаться. Ласковин встал.
        Мир двоился и троился у него в глазах. Ног он просто не ощущал, удерживая равновесие тем непостижимым образом, который позволяет в хлам пьяному человеку, отогнувшись назад под немыслимым углом, зигзагами пересечь улицу, полную машин, и ни разу не упасть.
        Может быть, Ласковин был пьян, может быть, его мозг просто работал с перебоями, время от времени выключаясь. Ласковин помнил, как он встал. Помнил, как, шатаясь, подошел к воротам гаража, открыл их с третьей или четвертой попытки и выбрался на мороз. Еще он помнил, как задубела от холода промокшая одежда.
        Ласковин вышел, начисто забыв о Крепленом, о втором бандите, истекающем кровью в оставленном гараже, вышел и побрел в ночь. В следующий раз он очнулся, споткнувшись обо что-то мягкое и упав. Споткнулся Ласковин о собачий труп. В шаге от него лежал второй. Андрей видел их, но едва ли понимал, что это. Он встал (может быть, уже не в первый раз) и, чудом удерживая равновесие на смерзшемся гравии, поплелся к воротам. Мимо собачьих трупов, мимо будочки сторожа, через калитку с болтавшимся на одной петле замком, разбитым двумя пулями (будь стрелявший чуточку посмелей, пара таких пуль сидела бы в теле Ласковина), и дальше, дальше, сначала по бугристой автомобильной дороге, затем - по тропинке, мимо свалки, через небольшую рощицу, через железнодорожную насыпь (спускаясь с нее, Ласковин упал и почти минуту выбирался из засыпанной снегом канавы), через еще одну свалку, через пустырь, потом мимо какой-то стены - пока наконец не уткнулся в железную коробку автобусной остановки. Ласковин оттолкнулся от нее и, сделав несколько неверных шагов в сторону, ударился о шест со знаком дорожного перехода. Обхватив его
руками (пальцы совершенно онемели), Ласковин глядел на скупо освещенную улицу, на проспект, разделенный пополам занесенным снегом газоном, на редкие машины, возникающие слева и сбрасывающие скорость перед поворотом... Он их больше не боялся. Сколько он шел? Полчаса?
        Час, два? Сколько стоял так, таращась в темноту, слегка разбавленную розовым люминесцентным светом?
        Неважно. Важно, что, когда на какое-то мгновение ясность мыслей вернулась, Андрей узнал это место. И понял, что совсем рядом, в каких-нибудь трехстах шагах, его квартира.
        Будь Ласковин в здравом уме, трижды подумал бы, прежде чем решиться вернуться в оставленный дом. В дом, где, скорее всего, уже несколько дней ожидали возвращения хозяина. И не для того, чтобы спросить, где у Ласковина туалетная бумага. Но сейчас у Андрея было только два выхода: рискнуть или лечь на землю и замерзнуть.
        Когда Ласковин наконец добрался до своей двери и повернул окоченевшими пальцами ключ, никто не выстрелил в него из темноты коридора.
        Плечом включив свет, сдирая с себя стоящую колом одежду, Ласковин побрел в ванную, включил горячую воду и через минуту плюхнулся в долгожданное тепло. Тело его свело от боли, но эту боль можно было и потерпеть...
        
        
        
        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
        
        
        Проснулся Андрей в собственной постели (хотя и не помнил, как туда попал) от телефонного звонка. По привычке он протянул руку к трубке... и отдернул, сообразив: не надо! Предостерег его сам телефон. Не его телефон! "Ну конечно, - с опозданием сообразил Ласковин. - Я же его снял... и он сгорел в машине". Да, так.
        Ласковин сел на постели и невольно охнул от боли. Господи! Болело все, что только могло болеть! Снаружи и внутри. Ласковин рухнул обратно и, сжав зубы, перетерпел новую волну. Телефон продолжал звонить. Терпеливый, гад!
        Настольные электронные часы показывали восемь пятнадцать. Сколько он спал?
        Шесть, пять часов? Четыре? Шаг за шагом Ласковин попытался восстановить вчерашнее. Отчасти ему это удалось. Отчасти. На стуле лежало полотенце. Еще влажное на ощупь. Простыни были чистыми. На ковре отпечатались грязные следы. Не его. Телефон наконец унялся... чтобы зазвонить снова. Новенький белый телефон-трубка.
        Ласковин медленно-медленно оторвал голову от подушки. Двигаться можно. И боль можно терпеть... Если не делать резких движений. Все-таки ему неимоверно везет!
        По всем жизненным правилам сегодня утром он должен был стать куском окровавленного мяса. Живого или уже мертвого. Ласковин встал. Накативший приступ тошноты заставил зажмуриться. Да, ему везет, но везение это, как говорят, второго сорта.
        В ванне все еще стояла вода. Теплая. Ласковин подавил желание лечь (время, время!), выдернул пробку и включил душ. Когда струи воды упали на голову, тупая боль сменилась резкой, как от ожога. Андрей осторожно ощупал самое болезненное место (повыше лба) и обнаружил здоровенную шишку и ссадину. Именно сюда его приложил рыжий. Что ж, недурной удар. Сотрясение мозга, вне всякого сомнения!
        Ласковин посмотрел на своей многострадальный бок. Он был щедро залит зеленкой, так щедро, что простыни наверняка не отстирать. Ну и хрен с ними. Сама рана, насколько можно было определить под слоем зелени, - без особых изменений.
        Ласковин выключил душ, взял тридцатилитровый бак, из которого обычно обливался, и наполнил его примерно наполовину. Поток холодной воды вызвал новый апофеоз боли, но через пару секунд стало заметно легче.
        Андрей осторожно вытерся, обработал бок (на этот раз - как следует) и, собрав вчерашние грязные бинты, выбросил их в помойное ведро.
        Как ни странно, квартира его разгрому не подверглась. Все было цело и более-менее в порядке. Грязные следы, гора окурков в майонезной банке (рядом - пустая пепельница), какие-то потеки на кухонных занавесках - мелочь, не в счет.
        В холодильнике даже прибавилось продуктов, правда, не из тех, что сам Ласковин предпочел бы съесть.
        Положив на батарею (пусть сушатся) ботинки, Андрей обследовал карманы куртки.
        Потерь не было. Приобретений - тоже: сотовый телефон "кабанчика" сдох, не выдержав суровых будней самоубийцы. Денег было подозрительно мало, но тут Ласковин сообразил, что они в камере хранения на Варшавском. Еще пару минут он мучительно восстанавливал в памяти шифр. Восстановил. Пистолет тоже был на месте. Магазин почти пуст. Один патрон. И еще один в стволе. Что ж, если он использует эти два патрона так же успешно, как предыдущие, выйдет совсем неплохо. Но будем надеяться, что он никого не убил. И не убьет... Тут Ласковин вспомнил лицо Крепленого и понял, что "не убьет" относится к прежнему Ласковину, недельной давности. А Ласковин теперешний с удовольствием прострелит бандиту башку. Или проломит кулаком, так даже приятнее!
        Больше всего Андрею хотелось вернуться на тахту и не подниматься минимум до завтрашнего утра. Но он преодолел искушение. Порывшись в аптечке, проглотил две таблетки обезболивающего, горсть витаминов и капсулу стимулятора. Затем позавтракал. Потом, покопавшись в своем гардеробе, выбрал свежее белье и штаны.
        И толстый верблюжий свитер. Пулевые отверстия на куртке он заклеил кусочками кожи.
        Спустя час двадцать после того, как поднялся с постели, Ласковин покинул дом.
        На улице оказалось довольно мерзко. Погода с ночи изменилась. Стало теплей. С неба сыпались мокрые липкие хлопья, тут же таявшие. Серый мокрый рассвет.
        Настроение у Андрея окончательно испортилось. Зато он нашел плащ. Дрянной такой, навозного цвета плащик с капюшоном на каменной стеночке рядом с помойными баками. Аккуратно сложенный прежним хозяином, уже попахивающий помойкой, плащик был то, что надо. В гардеробе Ласковина сроду не нашлось бы такой замечательной вещи. Помоечный плащик оказался великоват, но это даже хорошо. Накинув капюшон (покойникам и кандидатам в покойники брезгливость не к лицу), Андрей ссутулился и посмотрел на себя в витринное окно. Очень недурно!
        Шаркающей походкой (легко имитировать развалину, когда ты и есть развалина!)
        Ласковин побрел к автобусной остановке.
        "Ничего, мы еще повоюем", - подумал он. Но подбодрить себя этой мыслью Андрею не удалось.
        
        Дверь гаража распахнулась от мощного толчка. Свет дорожных прожекторов ударил внутрь, высветив две человеческие фигуры, скорчившиеся на брошенной на пол рогоже.
        Трое вошли внутрь.
        Гришавин, Берестов и рыжий Корвет.
        - Где он, сучара? - негромко спросил Гришавин.
        Крепленый оскалился, с усилием поднялся на ноги, щуря глаза от бьющего в лицо света. Чиркун круглыми от страха глазами глядел на гладко выбритое лицо пахана.
        Лицо Чиркуна было голубоватым от потери крови.
        Крепленый, хоть тоже был ранен, выглядел бодрее. И агрессивнее. Именно он перевязал и себя, и кореша, хотя с дыркой в груди это было совсем нелегко.
        - Где он? - процедил Крепленый, ухмыльнувшись. - А, нету!
        - Ответишь, - так же тихо сказал Гришавин и мигнул.
        - Отвечу! - Крепленый ухмыльнулся еще шире. - Сходняк...
        - Сходняк? - Гришавин еще раз мигнул. - Уже! Корвет!
        Рыжий вынул из подмышечной кобуры револьвер и с выражением мстительной радости на веснушчатом лице, дважды нажал на спуск, обе пули попали в цель: одна - в горло, вторая - в сердце. Рыжий вытолкал из барабана гильзы и положил в карман.
        Из другого кармана он достал коробочку с патронами и дозарядил оружие. Только после этого вернул в кобуру. Затем посмотрел на Гришавина.
        - Я на тебя надеюсь, - сказал тот. - Поехали. Ребята потом приберут.
        - Момент, - произнес до сих пор молчавший Берестов.
        Выхватив пистолет, он с ювелирной точностью всадил пулю между бровями Чиркуна.
        Так быстро, что тот даже дернуться не успел.
        - Прибирать надо чисто, - сказал Берестов.
        - Зря. - Гришавин оттопырил губу. - Расходуешь материал!
        - Чурка с гнильцой, - произнес Берестов и усмехнулся.
        Он любил убивать. Эта любовь была одной из немногих его слабостей.
        - Спортсмен, - проговорил Гришавин. - Тебе придется взять его еще раз, Корвет.
        - Сделаем, - последовал уверенный ответ. - Дней через пять он будет у вас!
        - Вот это теперь ни к чему, - отозвался Гришавин. - Теперь, когда мы знаем, что он сам себе режиссер, - лидер "тобольцев" усмехнулся, - да еще бойкий не по чину. Мне он не нужен. Убей его и позаботься, чтоб концов не осталось. А главное, чтобы никаких больше убытков!
        Гришавин вышел. Но Берестов задержался.
        - Что предпримешь? - спросил он.
        - Постараюсь, чтобы не было убытков, - ответил Корвет. - Усилю охрану, возьму под контроль его приятелей, ментов озадачу. В Питере у него вариантов нет, из города не уйти, ни за бугор, никуда. Разве что пешком. Да он и не станет тихариться: рано или поздно попробует нас достать. Конь подыграет. Кстати, помог бы людьми...
        - Нет проблем. Двадцать человек на неделю тебе хватит? На своем транспорте.
        - Вполне.
        - Дам. И со своими разберись. Не бойцы, а гопники, мать их... Крепленыши!
        - Можешь не сомневаться. Взнуздаю на счет раз. Двум-трем мозги вышибу, остальные по струнке ходить будут. Я тут, кстати, мужичка себе присмотрел - с бумагами разбираться. Не из наших, но башковитый. Возьму, ты не против?
        - Бери, твое право. Смотри только, чтоб не наседка.
        - Это проверено. Я бы, кстати, и Спортсмена в команду взял: классно работает.
        Глупо, но классно. Раз босс сказал, что он сам по себе...
        - И не думай! - отрезал Берестов. - Гриша ему уже применение нашел: червей кормить!
        - Берестов! - донеслось снаружи.
        - Уже все! - откликнулся телохранитель. И Корвету: - Запирай коробку и поехали!
        Свет прожекторов, пронзавший внутренность гаража, померк. Стало заметно, что снаружи уже совсем светло.
        Корвет огляделся в поисках ключей, не нашел и обшарил карманы Крепленого, чье тело уже начало коченеть. Да, ключ был у него в нагрудном кармане. Корвет достал его, вытер испачкавшиеся в крови пальцы о рубашку убитого и отправился запирать гараж.
        Через сорок минут светло-голубой "бентли-турбо" Гришавина доставил нового лидера Корвета на Мастерскую.
        
        Из метро Ласковин позвонил Зимородинскому. В это время его наверняка можно было застать дома.
        - Слава, - сказал он, не представляясь, - можно прислать к тебе двоих ребятишек?
        
        - Присылай, - после небольшой паузы ответил Зимородинский. И еще через полминуты: - Сам - как?
        - Расту, - сказал Андрей. - Спасибо!
        И повесил трубку. Это дело, которое надо устроить раньше, чем к его фамилии ухитрятся прибавить слово "покойный".
        Чтобы как-то развеяться, Ласковин сходил в кино. На "Джуниора". Вид беременного Шварцнеггера донажды привел его в отличное настроение. Но не в этот раз. Может быть, виновата погода?
        Ласковин пообедал, если можно назвать обедом полдюжины пожилых бутербродов, и позвонил "разведчику" Юре.
        - С утра приехал рыжий, - доложил "разведчик". - На кр-рутой тачке! Первый раз такую вижу. Потом - как обычно. ("Уже "как обычно"!" - отметил Андрей.)
        Разъехались кто куда. Где-то в двенадцать приехал мебельный фургон.
        - Мебельный?
        - Ну да, мебель привезли, клевую такую. А старую увезли. Вроде вс°. Федька там остался, наблюдает.
        - Молодец, - похвалил Ласковин. - А теперь возьми ручку, запиши номер.
        - Я запомню, - сказал Юра. - У меня память, как у компика.
        - Ну запоминай! - И Ласковин выдал ему номер Зимородинского. - Зовут Вячеслав Михайлович. Скажешь: вам утром звонили. Да повежливей - это мой сэнсэй. Если он вас возьмет, считайте - крупно повезло! Дальше: если я завтра не позвоню - наблюдение снять. ("Хватит школу прогуливать", - добавил он мысленно.) Это все.
        Вячеславу Михайловичу звонить лучше вечером, после семи. Удачи!
        Голова опять разболелась, и Ласковин проглотил очередную таблетку. У него оставалось примерно полтора часа. Затем - ТОО "Шанкар". Очень возможно, что это будет его последний "укус", но отступать Андрей не будет. Во всяком случае, он неплохо повеселился. Ласковин улыбнулся, вспомнив, какой счет могут выписать ему "тобольцы". И в частности, гражданин Крепленый. Счет был что надо! Смерти Андрей больше не боялся. Жизнь выглядела слишком мрачной, чтобы за нее цепляться.
        
        Через полтора часа он снова был на Большеохтинском.
        А еще через три часа Ласковин проводил взглядом втянутый под лед "чероки" и побрел к метро, прикрывая лицо от сыплющихся сверху хлопьев снега. В прежние времена этот нескончаемый полет огромных снежинок, при почти полном безветрии возникающий из ниоткуда в свете уличных фонарей, Ласковин счел бы красивым. Но теперь - всего лишь холодная влага, стекающая в ту чашу весов, где уже лежали боль, озноб и безысходность. Андрей был еще жив, и это единственное, что можно было положить на другую чашу.
        
        
        
        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
        
        
        Два часа Ласковин просидел на скамейке в метро. Здесь было тепло, сухо и безопасно. В помоечном своем плащике Ласковин был просто одним из бомжей, существ, от которых, как правило, отводят глаза.
        "Буси-до - Путь воина - это путь к смерти. Когда у тебя есть два пути, выбирай тот, что ведет к смерти, потому что слабость твоя толкает тебя на другой. Не рассуждай. Направь мысль на избранный путь и иди. Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер напоминай себе о смерти. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть тобой, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве. Подумай, как непрочна жизнь воина. Живи так, будто этот день - последний".
        Когда-то эти слова из самурайского кодекса неплохо укрепляли дух Ласковина.
        Теперь же, мысленно повторяя их, он не ощущал прежнего подъема. Может быть, потому, что никогда раньше не оказывался в условиях, когда каждый день действительно может стать последним. "Если ты умрешь, не достигнув цели, твоя смерть может показаться глупой и никчемной, но зато честь твоя не пострадает!"
        Андрей не мог с этим смириться. Он не был ни самураем, ни буддистом, и жизнь не была для него эпизодом в иллюзии бытия. "Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда не следует думать о том, что хорошо, а что нехорошо... Рассуждающий воин не может принести пользы в бою..."
        Было во всем этом что-то ущербное.
        "Те, кто держатся за жизнь, умирают. Те, кто не боятся смерти, живут. Все решает дух. Постигните дух, овладейте им, и вы поймете, что есть в вас нечто превыше жизни и смерти - то, что в воде не тонет и в огне не горит".
        Вот это было ближе к правде, но, как любил говорить Слава Зимородинский: "О каждом человеке можно с определенностью сказать только одно: он умрет!"
        - Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, Святый Крепкий...
        Рядом со скамейкой, на которой сидел Ласковин, на полу устроился нищий.
        - ...Святый Бессмертный, помилуй нас!.. Святый Боже...
        У колен его лежала меховая шапка с сотенной синей бумажкой. Нищий быстро крестился и каждое крестное знамение завершал резким наклоном. Как заводная кукла.
        - ...Святый Крепкий, Святый Бессмертный...
        Глядя на его макушку с сальными прядями волос, Ласковин вдруг понял, что для него сейчас реальность не утонченная безупречность Буси-до, а вот этот полностью отверженный людьми человек, с полным равнодушием к сотням шаркающих мимо ног повторяющий:
        - Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный...
        Ласковин поднялся, и нахлынувшая боль заставила его крепко сжать зубы. Минуту он постоял, привыкая, потом двинулся к эскалатору. Поднимаясь вверх, Андрей проглотил очередную пару таблеток. Спустя несколько минут, когда он, пройдя мимо Московского вокзала, вышел на Староневский, боль отступила и настроение его поднялось.
        Словно по "Великому закону Равновесия" пронесшийся мимо "ауди" обдал Ласковина потоком грязи.
        "Не бойся быть смешным!" - сказал себе Андрей, вспомнив нищего в метро и оглядывая осыпанную черными оспинами штанину. "Грязь - не свинец. Высохнет и осыплется!"
        Зима, блин! Из-под каждого колеса - клозетная ниагара.
        Вспомнилась собственная "жигуленка", чей черный скелет, поди, до сих пор стоит во дворе на Петроградской. Как ни странно, воспоминание это уже не было болезненным. Привык.
        Ссутулившись, Андрей брел по изъеденному жизнью тротуару, и чертова слякотная зима понемногу вытягивала из него силы. От мира остался только "хлюп-хлюп"
        собственных шагов. Ни лица мужчин, ни ноги женщин его уже не интересовали. И наплевать, достанут ли сегодня "тобольцы" или нет. Максимум надежд: чтобы на чердаке на Советской не было засады. Чтобы согреть на спиртовке кружку чаю, залезть в спальник и наконец расслабить ноющие мышцы. Только одна ночь - и ему будет довольно.
        Еще один нищий. Бр-р! В такую погоду, на чертовом мокром асфальте! Нет, не на асфальте, на коврике пенопленовом. А все-таки мерзостно. Ласковин перешагнул через вытянутую напоказ, обмотанную грязными бинтами ногу... и остановился.
        Покопавшись в кармане брюк, выгреб несколько влажных смятых бумажек и опустил в суповую тарелку на костлявом колене. Не этому - тому!
        Ласковин вспомнил, что в доме по другую сторону проспекта живет его хороший знакомый. И не ведает о том, что бредет сейчас Андрей мимо в говеном плащике, ссутулившись, как больной артритом. И податься Ласковину некуда. Знал бы - небось позвал бы в гости, накормил-напоил, спать уложил... Вот так, Андрей, и наводят бандюг на хорошего человека!
        Нет уж! Место Ласковину - на чердаке. В темном углу под трубой отопления. И тихо лежать, а то там, за стенкой, в мансарде, люди живут. Услышат - милицию вызовут:
        ишь, бомжей развелось! Спалят дом - сам бомжом станешь!
        Милиция. Легки на помине. Ссутулившись еще больше, Андрей разминулся с тремя ментами, и те "проехались" по Ласковину равнодушными взглядами. Не по человеку - по одежде.
        "Одно хорошо, - подумал Ласковин, - габариты у меня скромные. Был бы такой шкаф, как Митяй, - торчал бы в толпе, как Александрийский столп. Большой, конечно, неплохо: вес, внушительность. Но в конкретном случае, когда голова над толпой, в плечи ее не очень-то втянешь. А уж в спину широкую стрелять - одно удовольствие!"
        Андрей нащупал в кармане влажный металл. Ма-аленькие такие пульки! Да, не поучи его в свое время Слава - сидеть бы этим пулькам у него под брюшным прессом. А ведь учился - недоумевал. На хрен советскому каратэку уход от огнестрельного?
        Недоумевал, но выучился. Сэнсэй сказал: делай так делай и не сипи!
        Ласковин улыбнулся. Это были хорошие мысли. Его, привычные. Живые. Захотелось есть. Тоже добрый знак.
        Андрей остановился у киоска, купил "сникерс". Зайдя под арку, сбросил с головы капюшон, набухший от сырости, - стало еще легче. Ел, поглядывая на улицу. Здесь, в тени, было относительно безопасно. Сухо и можно спину распрямить...
        - Извините, сигаретки не найдется?
        Девушка! Блин! Что ж ты, милая, со спины подкрадываешься? Если человека в одночасье деклассировали и включили в охотничий список, он ведь и бабахнуть может. С испугу. Или влепить уракен в висок, не оглядываясь... по такой головке.
        
        Андрей выдавил улыбку, как остатки крема для бритья.
        - Не курю, простите.
        Девушка улыбнулась, прицокнула каблучками. И не уходила. Ждала чего-то. Ласковин пожалел, что откинул капюшон.
        "Иди, милая, - мысленно попросил он. - Иди отсюда!"
        Худенькая блондиночка, глазки большие, подкрашенные. Губки - тоже. Молоденькая совсем, лет семнадцать.
        "Нет, девочка. Нынче со мной дружить - беспокойное занятие".
        - Не курю, - сухо повторил Ласковин.
        - А-а-а...
        Стоит, смотрит, улыбается уголочком красного рта. Эдак "беспомощно"...
        Андрею вдруг показалось, что перед ним призрак. Призрак прошлого...
        
        "Мужчина, у меня подъезд такой те-емный! Вы не проводите меня, мужчина, а то мне стра-ашно! Марина меня зовут!"
        
        Славная, наверно, девушка. И впрямь чем-то на бывшую жену похожа. Как черно-белая фотография - на цветную.
        
        "А куда ты идешь, Андрю-ша? Так поздно?"
        На блядки иду, куда же еще? Сама ведь трубку снимала, слышала: Конь звонил.
        "Ты возвращайся, Андрю-уша, пораньше! А то мне спать одной ску-учно!"
        Возвращусь. Непременно. Если башку не проломят!
        
        Стоит, блондиночка крашеная, ножками перебирает, "цок-цок". Головка - набок.
        Кошечка. Смотрит. Шрамом на носу заинтересовалась. Хороший шрам.
        - Это, - грубо сказал Ласковин, коснувшись носа, - от сифилиса, поняла?
        Фыркнула. Повернулась на каблучках, зацокала прочь.
        Зря, конечно, обидел. Это потому, что издерган, потому что Маринку ни к месту вспомнил. Дура баба. Родила бы - жила как положено. Так нет, за фигурку свою боялась. Боялась, бросит ее Ласковин, если красоту растеряет. За работу свою боялась манекенскую. (Педиков этих, кутюрье а-ля рюсс, передавил бы. Костюмчики - зараз не проблеваться. Месть "голубой" братии нимфоманкам.) Бабы, они умные-умные, а в каждой внутри - тормоз какой-нибудь. А может, зря девушку спугнул? Переночевал бы в уютном гнездышке. В ласке и заботе. Да стоит ему рубашку снять - любая женщина растает. И не потому, что сложен как надо, а потому, что ранен! А русской женщине заботу проявить - куда там постельные развлечения! И это правильно. Забота - правильно, и то, что девочку отшил, - правильно. Кто поручится, что не пасут его? Что не вытащит девочку из постельки ублюдок Крепленый со товарищи?
        Андрей покинул арку, остановился у черной зеркальной витрины, постоял минуту...
        Вроде приметных рож не наблюдается. Видимость, правда, мягко говоря, ограниченная.
        "Да что я дурью маюсь! - сказал он сам себе. - Будут "тобольцы" слякоть месить, как же!"
        Подъехать на тачке, выскочить, пшикнуть в нос сиэской, под ручки - и поехали.
        Или еще проще: окошечко приспустить, пистолет с глушителем, бац - не громче, чем ботинком в лужу. "Упал тут один алкаш... Где?.. Да вон лежит. А, ну пусть лежит, раз упал".
        Стеклышко поднять - и дальше поехали... "Хоп-хрен вам, мудилы!" - подумал Ласковин, испытывая очередной слабый всплеск ярости.
        И побрел дальше, медленно, сутулясь, ногами шаркая... Ага, вот и Суворовский!
        Андрей остановился у перехода, когда красный уже замигал. Народ прихлынул, подталкивая Ласковина к краю тротуара...
        И тут, свернув влево, прямо под него выкатилась черная "Волга". Выкатилась и остановилась у самого перехода: окна в полуметре от Андрея. И стекло против заднего сиденья уже опущенное...
        Ласковин застыл. Ступор. Ни отпрыгнуть, ни наклониться. А вокруг - народ. И рука, сжимавшая в кармане рукоять "вальтера", онемела.
        "Вот, значит, как, - отрешенно подумал Андрей, глядя в темное нутро машины. - Вот, значит..."
        Из окошка высунулась рука... Пустая. Перевернулась ладонью вверх, сжалась в кулак и втянулась обратно.
        "Волга" мощно рыкнула мотором, тронулась и укатила в сторону Лавры. А Андрей остался стоять, с пустотой внутри и ослабевшими коленями.
        Зажегся зеленый, кто-то грубо толкнул в спину:
        - Заснул, мужик?
        Толпа повалила через проспект. Ласковин тоже бездумно перешел через улицу и в каком-то отупении побрел не по Суворовскому, к Советской, в свою схоронку, а дальше по Староневскому... и как сквозь сон услышал впереди слабый перебор колоколов. Он мог бы свернуть и дальше, на Дегтярной, но не свернул, серая тень среди сотен других, продолжал брести по проспекту, пока не увидел, как шагах в двадцати впереди остановилась та самая черная "Волга". Дверца ее распахнулась, и наружу выбрался мужчина. Один, но огромный и черный с ног до головы, в длинном, ниже колен, пальто.
        Шестым чувством Ласковин понял: за ним. Андрей остановился, позволил толпе течь мимо него, сбросил с головы опротивевший капюшон (прятаться больше не от кого!)
        и, сжав покрепче пистолет, пальцем сдвинул предохранитель. У него оставалось два выстрела... и он сам. Расставив пошире ноги, Ласковин смотрел, как мужчина в черном движется к нему, не обращая внимания на прохожих, а те расступаются перед ним, как вода перед плывущим судном. Несколько секунд - и между Андреем и человеком в пальто не осталось никого. Руки мужчина держал в карманах.
        "Как в вестерне, - подумал Ласковин. - Кто быстрей!"
        У человека в черном было крупное лицо с прямым носом и черной густой неестественно длинной бородой.
        Между ними оставалось шагов семь. Мужчина одновременно потянул обе руки из карманов...
        Ласковин рванул из куртки руку с пистолетом... и пистолет застрял, зацепившись выступом рукояти за подкладку!
        Андрей дернул еще раз, услышал треск ткани... и увидел, что в руках у человека в черном ничего нет. А мигом позже, когда огромный мужчина уже был совсем рядом, Ласковин углядел у него на груди, в распахе пальто, большой, отливающий серебром крест.
        
        : 06.12.2002 13:43