Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Лукины Любовь Евгений : " Типа Того Что Как Бы " - читать онлайн

Сохранить .
Типа того что как бы Евгений Юрьевич Лукин
        Любовь Александровна Лукина
        Для всех истинных любителей российской иронической фантастики имена Евгения и Любови Лукиных - это примерно то же, что Ильф и Петров - для любителей иронической прозы вообще. Потому что это - имена авторов, таланту которых, яркому и безупречно оригинальному, подвластны практически любые повороты (и навороты) в непростом сочетании фантастики и юмора - от искрометно-озорных притч до едких, почти циничных рассказов, от великолепной сказовой прозы, обыгрывающей издавна любимый российским народом канон "кухонной байки", - до безжалостного социального сарказма. Итак, перед вами сборник рассказов и повестей Евгения и Любови Лукиных - произведений равно блестящих и очень по-разному смешных…
        ЕВГЕНИЙ ЛУКИН, ЛЮБОВЬ ЛУКИНА
        ТИПА ТОГО ЧТО КАК БЫ
        ЕВГЕНИЙ ЛУКИН
        В СТРАНЕ ЗАХОДЯЩЕГО СОЛНЦА
        По мнению японских специалистов, чрезмерное увлечение работой не менее вредно, чем наркомания. В Японии убеждены, что «трудоголиков» следует лечить и перевоспитывать.
        (Из газет)
        - В наркологию? - не поверил Руслан. - Как это в наркологию? За что?
        - Не за что, а почему, - ворчливо поправил его майор, проглядывая вчерашний протокол. - Лечиться пора… И скажи спасибо, что в наркологию, а не к судье. Припаял бы он тебе сейчас пятнадцать суток принудительного отдыха… А так ты, считай, сутками отделался… Ого! - подивился он, приподнимая брови. - Еще и сопротивление при задержании оказал?..
        - Да не оказывал я!
        - Как это не оказывал? «Совершил попытку отнять изъятое орудие правонарушения…» Было?
        - Ну, было, но…
        - Поехали, - сказал майор и, сложив протоколы в папку, поднялся из-за стола.
        * * *
        В подержанный японский микроавтобус загрузили пятерых: четверо попались вчера по той же самой статье, что и Руслан, пятого, как ни странно, взяли за пьянку. Этот сразу отсел поглубже в уголок и с ухмылкой стал разглядывать остальных.
        - Довыделывались, чижики? - осведомился он не без ехидства. И, не получив ответа, продолжал самодовольно: - А мне вот все побоку!.. В наркологию? Давай в наркологию… Напужали ежа… голым профилем! Взять с меня нечего, а укол-то, он денежек стоит!..
        - Примолкни, а? - хмуро попросил Руслан. - Без тебя тошно…
        Плечо после вчерашнего удара резиновой палкой ныло до сих пор. Алкаш открыл было рот, но, взглянув на мрачные лица товарищей по несчастью, счел за лучшее не куражиться и последовал совету Руслана. А тот, кряхтя, запустил пятерню за ворот рубашки и принялся разминать ушиб…
        - Дубинкой, что ли? - скорее с любопытством, нежели с сочувствием осведомились справа.
        - Ну!.. - процедил он.
        Майор все не показывался. Шофер в гражданском придремал, уронив руки на руль, а голову - на руки. Дверца открыта, документы вернули - бери и смывайся! Только ведь некуда смыться-то… Адрес теперь в ментовке известен, если что - домой нагрянут…
        - Так тебя, значит, не в конторе загребли? - сообразил наконец сосед справа. - Посреди улицы, что ли?.. А как это ты умудрился?
        - Как-как! - сердито сказал Руслан. - В ночном киоске гвоздодер купил… А рядом доска валяется, гвоздь из нее торчит… Ну, я распаковал гвоздодер да опробовал…
        Спросивший негромко присвистнул.
        - То есть «с особым цинизмом»… - с видом знатока перевел он услышанное на язык протокола. - Да еще, наверно, сопротивление довесят, раз палкой звезданули…
        - Уже довесили… - Руслан вздохнул и отвернулся.
        - А нас с корешем прямо в фирме взяли, тепленькими… - небрежно растягивая слова, сообщил, как похвастался, все тот же сосед, надо полагать, попадавший в такую переделку не впервые. - Рабочий день кончился давно, а мы сидим пашем… Вдруг - трах-тарарах!.. Дверь с петель снесли, врываются в намордниках, с автоматами… «Встать! Лицом к стене! Руки за голову! Проверка!..» К-козлы… «Да мы ж, - говорю, - не за тем остались! Мы ж эти… из сексуальных меньшинств!..» А какое там - «из сексуальных»! Компьютеры врублены, на столе - документы…
        К концу рассказа он все же скис и, вяло махнув рукой, прервал дозволенные речи.
        - А меня вот жена сдала, - помявшись, решил поддержать разговор мужичок с морщинистым пожамканным личиком. Подумал - и добавил в сердцах: - Сука… Из-за комода с ней погрызлись. На хрен, говорю, покупать - сам сделаю! А она мне, слышь: сделаешь - заложу… Сделал вон уже, говорит, одно убоище - взглянуть страшно… Ну ладно! Вот пускай хоть наволочку еще одну сошьет! Простыню одну пускай попробует подрубит!.. Гадом буду, пойду в ментовку и стукну!
        - За домашнее хозяйство не привлекают, - напомнил сквозь зубы Руслан. - Тем более баб…
        - Ни черта себе законодательство!.. - не преминул съязвить приунывший сосед справа. - Это, наверное, только у нас в России так заведено: раз баба - значит всегда права…
        Пострадавший через супругу морщинистый мужичок выругался вполголоса, но тут наконец рядом с машиной объявился майор. Осунувшийся, озабоченный, он уселся на переднем сиденье и, захлопнув дверцу, положил папку на колени.
        - Хорош спать! - бросил он встрепенувшемуся водителю. - Погнали…
        После мерзкого тускло освещенного клоповника, где нар было куда меньше, чем задержанных, весенний денек сиял особенно приветливо. Машина проскочила мимо ряда ярко окрашенных круглосуточных киосков, за стеклами которых соблазнительно мерцали столярные и слесарные инструменты. Раньше ларьков было пять. Теперь - три. Второй и четвертый куда-то делись, и теперь на их месте остались лишь два квадрата долбленого асфальта. Давят, давят ларечников… Скоро, глядишь, и стамеску негде будет купить…
        На красный свет остановились неподалеку от стройки. Там за невысоким бетонным забором вовсю кланялись два новеньких итальянских крана и блестели щеголеватые каски оливково-смуглых рабочих. Тоже, видать, откуда-нибудь из Италии. По найму…
        - Господин майор! - жалобно и почему-то с украинским прононсом обратился к начальству неугомонный нарушитель, что сидел справа от Руслана. - Ну шо ж это деется! На глазах пашуть, а вы смотрите!..
        Майор хмуро покосился в окошко, посопел.
        - Это иностранцы, - буркнул он. - Им можно…
        - Та я вроде тоже… - с надеждой усилив акцент, намекнул задержанный.
        - А вот не фиг по российскому паспорту жить!.. - огрызнулся майор. - Иностранец… блин!
        Машина свернула в извилистый пыльный переулок и вскоре затормозила возле облупленного угла пятиэтажки, стены которой когда-то давным-давно были выкрашены в тоскливый желтовато-серый цвет, ставший со временем еще более серым, тоскливым и желтоватым. С торца здания имелось снабженное навесом ветхое деревянное крылечко, ведущее к распахнутой двери. Чуть ниже таблички с надписью «Наркология» не без особого цинизма было процарапано: «Нам секса не надо - работу давай!»
        Врачиха, как выяснилось, еще не прибыла, и задержанным велели подождать в предбаннике, увешанном душераздирающими плакатами. На одном из них изможденный трудоголик с безумными, как у героев Достоевского, глазами наносил страшный удар топором по розовому сердечку с двумя ангелочками внутри - женой и сыном. Страшная молниевидная трещина разваливала сердечко надвое.
        - А не знаешь, чья сегодня смена? Пряповой или этой… постарше?.. - отрывисто осведомился у Руслана встрепанный нарушитель, до сей поры не проронивший не слова.
        - Без понятия, - со вздохом отозвался тот. - Я тут вообще впервые…
        - Лучше, если постарше, - понизив голос, доверительно сообщил встрепанный. - А Пряпова - зверь. Вконец уже затыкала… процедурами своими…
        Руслан неопределенно повел ноющим после вчерашнего плечом и перешел к следующему плакату. На нем был изображен горбатый уродец, опирающийся на пару костылей, в левом из которых Руслан, присмотревшись, вскоре узнал молоток, в правом - коловорот. Внизу красовалось глумливое изречение:
        Работай, работай, работай:
        ты будешь с уродским горбом!
        Александр Блок
        Третий плакат был особенно мерзок. Рыжая младенчески розовая девица стояла телешом в бесстыдно-игривой позе и с улыбкой сожаления смотрела на согнувшегося над письменным столом хилого очкарика, вперившего взор в груду служебных бумаг. «И это все, что ты можешь?» - прочел Руслан в голубеньком облачке, клубящемся возле ядовито изогнутых уст красотки.
        * * *
        Наркологиня Пряпова оказалась холеной слегка уже увядшей стервой с брезгливо поджатым, тронутым вишневой помадой ртом. Переодевшись, вышла в белом халате на голое тело и равнодушно оглядела доставленных.
        - Ну, это старые знакомые… - безошибочно отсеяла она спутников Руслана. - А вот с вами мы еще не встречались… Часто вкалываете?
        - Н-ну… как все… - несколько замялся он. - Дома, перед едой, для аппетита… А так я вообще-то лентяй… Для меня шуруп ввернуть или там полку повесить…
        - А вот это я слышу каждый день… - невозмутимо заметила она, присаживаясь за стол. Майор любезно пододвинул ей протокол, касающийся вчерашних подвигов Руслана. - Кроме заядлых трудоголиков, к вашему сведению, никто себя лентяем не считает… Ну а конкретно? Вот вы купили вчера гвоздодер. В двенадцатом часу ночи. Зачем?
        - Так гвоздь же из пола вылез! - вскричал Руслан. - Два раза ногу об него сшиб! Хотите - разуюсь?..
        - А чем вам помешал тот гвоздь, который вы выдернули из доски прямо у киоска? В присутствии свидетелей. При детях…
        Руслан смешался окончательно.
        - Не видел я, что там дети… - буркнул он.
        - То есть контролировать себя вы уже не можете… - с удовлетворением подвела итог нарколог Пряпова. - Женаты?
        - Разведен…
        - Ну вот видите! Значит и жена не выдержала… Как ей с вами жить? Дома все время грохот, опилки… В постели ей от вас никаких радостей! Потому что устаете, работаете до упаду… Выматываете и себя, и окружающих…
        - Да мы с ней развелись, когда еще закон о трудоголиках не вышел…
        Наркологиню Пряпову это не смутило ничуть.
        - Дело не в законе, - холодно обронила она, - а в невозможности обстановки, которую вы создали… Вы бы хоть себя пожалели! Вы же худой, как скелет!
        - Я - худой? - возмутился Руслан. - Простите, но мои семьдесят три килограмма всегда при мне!
        Майор и врачиха переглянулись с утомленным видом.
        - Что ж, пойдемте проверимся… - Она встала.
        Провожаемый сочувственными взглядами прочих трудоголиков Руслан был препровожден в крохотный процедурный кабинетик с кушеткой, затянутой зеленой клеенкой. Первым делом зверь-наркологиня смерила жертве давление и нашла его повышенным.
        - Вот видите…
        - Да оно у меня всегда такое! И потом я ж ночь не спал!
        - Бессонница? - хищно спросила она.
        - Да нет! Нар не хватило…
        - Хорошо. Раздевайтесь. Нет, рубашку можно не снимать.
        Она скинула халат и, подстелив простынку, возлегла. Руслан покорно разулся, снял брюки, трусы и, наскоро приведя себя в состояние относительной готовности, принял протянутый пакетик с презервативом. А то еще, не дай Бог, импотентом объявит…
        - Так… - озабоченно хмурясь, командовала она. - Глубже… Еще глубже…
        «Интересно, чем эта тумбочка облицована? - механически двигая тазом, думал Руслан. - Неужели натуральный шпон? Или нет… Наверное, все-таки пластик. Уж больно узор ровный… Колька говорит, он такую машинку себе смастерил: заряжаешь в нее полено и начинаешь крутить… А резец плавающий… Ну и разматываешь заготовку, как рулон…»
        - Достаточно, - сухо сказала наркологиня, сменяя фронтальную позицию на коленно-локтевую. - У вас что, всегда такая задержка оргазма?
        Захваченный врасплох Руслан не нашелся, что ответить, но тут дверь в процедурную приоткрылась.
        - Ольга Петровна, можно я карточки возьму? - спросил с едва уловимой картавинкой вежливый девичий голос.
        - Леночка, вы же видите, у меня пациент!.. - не оборачиваясь, раздраженно ответила наркологиня. - Подождите минуту… А вы продолжайте, продолжайте, чего остановились?
        «Минуту? - Руслан ударился в панику. - То есть у меня всего минута…»
        Он плотно зажмурился, чтобы не видеть холеного гладкого крупа наркологини, и наддал, отчаянно пытаясь представить себе что-нибудь и впрямь соблазнительное. Однако успехом это не увенчалось.
        - Достаточно, - объявила Пряпова. - Одевайтесь.
        И, пока смущенный и расстроенный Руслан освобождался от презерватива, наркологиня надела халат и, присев к столу, принялась заполнять какую-то карточку.
        - Лечиться будем… - с прискорбием сообщила она. - Довели вы себя… Ваше счастье, что болезнь не слишком запущена. А то еще полгода - и, учтите, импотенция была бы вам обеспечена…
        * * *
        - Следующий… - буркнул Руслан, в унынии покидая процедурную.
        За то время, пока наркологиня проверяла, насколько он подорвал здоровье чрезмерными нагрузками, народ в приемной успел отчасти смениться. Майор с алкашом, которому все было побоку, куда-то отбыли. Зато возникла рыхлая зареванная женщина лет сорока. Время от времени она ударяла жирным кулачком в сгорбленную повинную спину одного из трудоголиков и, плача, величала ударяемого то варваром, то иродом. Не иначе - жена…
        Картавая черноглазая блондинка Леночка выписала Руслану счет, просмотрев который, он опешил.
        - Да нет у меня с собой таких денег!
        И это было чистой правдой. Мелочь ему наутро вернули до копеечки, а вот купюра покрупнее пропала. В описи изъятого при обыске о ней также ни словом не поминалось…
        - Принесете потом, - успокоила Леночка. - Все равно вам завтра в девять утра на повторную процедуру… А не явитесь - отправим в клинику с милицией…
        * * *
        Дома Руслан кое-как принял душ и, добравшись до дивана, сразу провалился в сон. Проснулся часам к двум - от голода. Смастерил пару многоэтажных бутебродов и включил телевизор. На экране, как по заказу, возникла атлетического сложения тетя в белом халатике. Руслан чуть не подавился.
        - А что мы можем? - запальчиво вопрошала она. - Что мы можем?.. Отъявленный трудоголик, самостройщик, пробу ставить негде, а в клинику его не отправишь, пока нет заявления от соседей или от родственников!..
        Руслан приглушенно чертыхнулся и перескочил на другую программу. Там хрустели челюсти и расплескивались витрины. Положительный герой кончал отрицательного. Руслан потосковал с минуту и вновь потянулся к пульту. Картина сменилась. На экране зашевелился розовый клубок обнаженных тел.
        - Трахни меня в задницу, милый… - равнодушно прогнусил переводчик.
        Н-да, лучше уж вернуться на первый канал, что вскоре Руслан и сделал. Мелькнуло серьезное личико ведущей, а затем глазам предстало насупленное гладко выбритое рыло какого-то государственного мужа.
        - Нет… - покряхтывая, заговорил гладко выбритый. - Здесь я с вами решительно не согласен… Трудоголики наносят обществу гораздо больший вред, чем наркоманы. Если наркоманы даже в какой-то степени положительно влияют на товарооборот, то трудоголики в прямом смысле подрывают экономику страны… В мировом сообществе государств давно уже сложилась система разделения обязанностей. Мы разрешаем Западу добывать наше сырье, а Запад предоставляет нам товары и кредиты… Если же мы начнем еще что-то производить сами, хотя бы даже для внутреннего рынка, то равновесие неминуемо нарушится…
        - То есть выходит, что борьба, в основном, ведется со злоупотреблениями именно в области производительного труда? - сосредоточенно наморщив лобик, перебила ведущая. - Но ведь трудоголики встречаются и среди бизнесменов, и среди служащих… Даже среди преступников…
        - С медицинской точки зрения - да… - вынужден был признать гладко выбритый. - С медицинской точки зрения все они наносят одинаково непоправимый вред своему здоровью… Но я повторяю: речь идет еще и о здоровье социума в целом. Простите, но как-то даже нелепо сравнивать общественно полезный бизнес и самую черную созидаловку!..
        - Однако созидалы, как их называют, тоже ведь приносят определенную прибыль, разве не так?.. - не отставала въедливая ведущая. - В конце концов они покупают инструменты, материалы…
        - Это мнимая прибыль! - вскинулся гладко выбритый. - Алкоголик, допустим, купил бутылку - выпил. А этот купит молоток и тут же сколотит десяток табуреток. Причем семь из них - на продажу…
        Руслан прожевал последний кусок бутерброда и собрался уже погасить ящик вовсе, но тут в дверь позвонили. Сердце ёкнуло. Слава Богу, что хоть тайник с инструментами не раскрыл… Руслан оставил телевизор включенным и пошел открывать.
        На пороге стоял друг и учитель Колька. Смотрел он, как всегда, исподлобья и вообще вид имел самый угрюмый. Светлый ношеный костюм, в руке - банка «Холстена». Впрочем, Руслан готов был поспорить, что в банке этой содержится отнюдь не пиво, а, скажем, нитрокраска или что-нибудь в этом роде. Хотя с виду банка целенькая, невскрытая… И запаха не чувствуется…
        - Привет, - насупившись, бросил Колька. - Мне тут шепнули: замели тебя вчера… Правда, что ли?
        - Правда… - со вздохом отвечал Руслан. - Заходи, чайку попьем…
        Гость ругнулся шепотом и, покручивая головой, переступил порог. Пока он разувался, Руслан заглянул на кухню, поставил чайник. Затем оба проследовали в комнату, где взахлеб бормотал телевизор.
        - Вот вы говорите: наносится ущерб, - продолжала вредничать ведущая. - А так ли уж он велик?.. Ну, процент, ну, от силы, полтора процента… И потом разве могут изделия, производимые психически неуравновешенными людьми, одиночками, конкурировать с продукцией известнейших западных фирм?..
        - А вы представляете, сколько это будет в денежном выражении - полтора процента? - осерчал гладко выбритый. - Это очень много! Это недопустимо много!.. Что же касается конкуренции… - Рыло насупилось. - Тут еще вот какой нюанс… Часто самопальную продукцию покупают не за качество и не за красоту, а как бы в пику закону… Процветает тайная торговля так называемыми трудофильмами, откровенно смакующими процесс работы… Пиратски тиражируются и, что самое печальное, пользуются спросом запрещенные минздравом старые ленты тоталитарных времен…
        - Туши агитку! - хмуро скомандовал Колька. - И давай рассказывай. Как ты влетел-то?
        Руслан послушно выключил телевизор и стал рассказывать. Колька слушал и свирепо гримасничал.
        - Короче! - прервал он, уперев крепкий указательный палец в грудь хозяину. - Ты в наркологии что-нибудь подписывал? Ну, бумагу там какую-нибудь…
        - Да нет, - печально отозвался Руслан. - Вот только счет дали… Надо зайти оплатить… Мне тут завтра в девять процедуру назначили…
        - И не вздумай даже! - взвыл Колька, выхватывая у него из рук заполненный Леночкой бланк. - Не ходи и не плати! Совсем с ума стряхнулся?.. Заплатишь разок - они ж потом с тебя не слезут, так и будут деньги тянуть…
        - А если не явлюсь - в клинику положат… - сдавленно сообщил Руслан.
        Устрашающе сопя, Колька изучал документ. Наконец фыркнул и пренебрежительно швырнул бумагу на стол.
        - А вот заклепку им в скважину! - торжествующе объявил он. - Деньги - только через суд, понял? И запомни: без твоего согласия никто тебя на лечение не отправит… Ты знаешь вообще, что там за лечение? Сунут в палату на месяц - и лежи сачкуй. Ни лекарств, ничего… Та же камера, короче. А сдерут - как за гостиницу…
        Он поставил банку на стол и хищно оглядел углы, явно проверяя, не завалялась ли где оставленная по оплошности стружка или какая другая улика.
        - И гвоздодер изъяли… - в полном расстройстве пожаловался Руслан. - Главное, хороший гвоздодер… Теперь, наверное, уничтожат… придурки!..
        - Ага, уничтожат! - сатанински всхохотнул Колька. - Как это ты гвоздодер уничтожишь? Либо налево толкнут, либо сами будут пользоваться…
        - Менты?!
        - А что ты думаешь? У них там в подвале и столярка, и слесарка, и все что хочешь… Нас гоняют, а сами… Да бесполезно с этим бороться! Ну не может русский человек чего-нибудь своими руками не смастерить!.. У меня вон друг один в ментовке служит. Зашел к нему однажды в отделение, а тут как раз мужика задержали - с трехлитровой банкой олифы… Ну, понятное дело, штрафанули, а мент, слышь, берет олифу и у всех на глазах выливает в раковину. Мужик аж чуть не заплакал…
        - Скоты!.. - Руслан скрипнул зубами.
        - Ты слушай дальше! - заорал Колька. - Остались мы с ним вдвоем, ну, с ментом этим… Открывает он дверки под раковиной, а там вместо трубы ведро стоит, ты понял? Он в ведро, оказывается, олифу слил! А ты говоришь: гвоздодер… Кстати, о гвоздодере, - спохватился он вдруг. - С соседями у тебя как? Тихо-мирно?
        - А при чем тут соседи?
        Колька сочувственно покосился на Руслана, прицыкнул зубом, покачал головой.
        - Да-а… Учить тебя еще и учить… А ну-ка показывай, где инструмент держишь!
        - А чай?
        - Да Бог с ним, с чаем…
        Пожав плечами, Руслан провел Кольку в коридорчик и там не без тайной гордости предъявил фальшивую заднюю стенку кладовки, за которой скрывался инструментарий.
        - Угу… - одобрительно промычал Колька, оглаживая кусачки, тисочки и прочее. - А вот молоток - на фиг! И на будущее: никаких гвоздей! Только шурупы! Буравчик - штука бесшумная, отвертка - тоже… Вот попомни мои слова: будешь молотком громыхать - обязательно найдется какая-нибудь сука по соседству и звякнет в наркологию… по телефону доверия! Знаешь, как у них фискальная служба поставлена? А ты теперь на учете…
        - Здра-авствуйте! - возмутился Руслан. - А скажем, полку вешать на стену? Все равно ведь шлямбуром придется или дрелью…
        - Шлямбур тоже забудь! Дрелью - сколько угодно, но не электрической, понял? Берешь обычную ручную дрель - и потихоньку, чтобы ни одна зараза не услышала… Ладно. Тащи посуду…
        * * *
        - Так-то вот, Русланчик, - прихлебывая крепкий горячий чай, вещал друг и учитель Колька. На его выпуклом широком лбу быстро проступал пот. - Держи теперь ухо востро… Вот послушай, что со мной позавчера было. Только-только утром глаза продрал - звонок в дверь… Открываю. А там - два пацана в форме. Ни слова не говоря, лезут на антресоли и достают сумку с этой моей машинкой… Ну, ты понял, о чем я, да?..
        Руслан ошеломленно кивнул.
        - Настучал, короче, кто-то… - пояснил Колька, хотя все было ясно и так. - Снимают сумку, ставят на стол, открывают… «Откуда взяли?» Ну я им и говорю… - Колька с удовольствием сделал паузу и подлил себе заварки погуще. - «Иду, - говорю, - вчера вечером по набережной, а впереди мужичок с этой вот сумкой крадется… И что-то показался он мне подозрительным… А я в добровольной дружине состою, в охране досуга граждан, вот, пожалуйста, удостоверение…»
        - Правда, что ли, состоишь? - всполошился Руслан.
        - А как же! - с достоинством сказал Колька. - Кстати, и тебе советую вступить… «Свистнул, - говорю, - в свисток, а мужичок сумку бросил - и бежать… Ну, я в нее заглянул, а там этот вот инструмент. Явно незаконный… В милицию нести - поздно, ночь на дворе… Хотел с утра к вам пойти, а тут вы и сами явились…»
        - Ловко! - с искренним восхищением вымолвил Руслан.
        - А? - победно вскричал Колька. - Понял, в чем суть? Купил - есть статья! Сам сделал - есть статья! А отнял - нет такой статьи! Ну, нету!.. Они на меня смотрят - и молчат. Прибалдели, короче… Потом головами, знаешь, так покрутили… Ну ты, дескать, мужик, даешь! Я говорю: «Не-е, ребят! Другого ничего не будет, другого вы тут ничего не услышите. Вот что сказал - то и пишите…» - Тут Колька покряхтел, похмурился. - Правда, пришлось им, конечно, еще на лапу дать… - с неохотой признался он. Потом бросил на хозяина быстрый взгляд исподлобья и вдруг приказал: - А ну-ка, лапы на стол!
        Руслан заморгал, но подчинился.
        - Пемзой, пемзой по утрам оттирай, - ворчливо заметил друг и учитель Колька, разглядывая и ощупывая правую длань хозяина. - А потом - кремом… Тебя ж за одни мозоли возьмут! Вот посмотри у меня… - И он предъявил ухоженные мягкие руки, глядя на которые нельзя было даже и подумать, что их владелец - один из самых закоренелых и неисправимых трудоголиков района.
        * * *
        Проводив друга и учителя, Руслан накинул дверную цепочку и медленно отер ладонью внезапно вспыхнувшее лицо. Нахлынуло нестерпимое желание: рвануть дверь кладовки, раскрыть тайник… Нет, так не пойдет… Все должно быть нежно и красиво… С бьющимся сердцем он прошел на кухню, где вымыл обе чайные чашки и, опрокинув их на решетку сушильного шкафчика, вернулся в прихожую.
        Широкая гладильная доска на трубчатых ножках, в течение минуты освобожденная от матерчатой крышки и прикрепленная двумя болтами к панели, обернулась ложем небольшого ладного верстачка. Невольно задрожавшими пальцами Руслан раскутал извлеченную из кладовки мешковину - и сердце сжалось сладостно и болезненно…
        Впервые он увидел ее валяющейся посреди тротуара в самом неприглядном виде, и все же это было - как удар ножом в сердце. Он еще не знал, зачем она ему нужна, где пригодится, да и пригодится ли вообще, эта полуметровая дощечка шириной с ладонь, но уже тогда, при первой встрече, стало вдруг ясно до боли, что другой такой нет, что пройти мимо и не поднять ее с земли - свыше его сил…
        И вот теперь, уложив ее на верстачок, он любовно огладил шероховатую серую поверхность. Потом ухватил шерхебель, помедлил еще немного и наконец, не выдержав, с наслаждением снял первую длинную стружку. Обнажилась соблазнительная сияющая ложбинка. Торопливо, порывисто он раздел шерхебелем верхнюю сторону, затем отложил грубый инструмент и с трепетом взял рубанок…
        Пьянея от страсти, плавно и размашисто он вновь и вновь вторгался в роскошную, упругую и в то же время податливую древесину. Стыдливо кудрявились ее нежные завитки, то пряча, то вновь обнажая самые сокровенные места. Лепеча, шепелявя и всхлипывая, она подставляла сильным мужским ласкам звонкую бледно-розовую плоть, и Руслан уже задыхался слегка, чувствуя, что еще несколько мгновений - и они оба сольются в сладостном чудном экстазе…
        * * *
        Однако слиться им так и не пришлось. В дверь позвонили вновь, причем нехороший это был звонок - резкий, долгий, властный. Захваченный врасплох Руслан замер у верстака. Не открывать! Только не открывать! Все ушли. Никого нет дома…
        Звонок повторился, а затем к ужасу Руслана, звякнув натянувшейся цепочкой, дверь приотворилась. Кретин! Знал же, знал, что язычок замка иногда заедает - и даже не проверил! Тихонько застонав, он скинул цепочку совсем. Терять уже было нечего.
        Переступивший порог майор (тот самый, что отвозил задержанных в наркологию) с неприязнью оглядел вьющиеся повсюду стружки, верстак, рубанок в упавшей руке хозяина. Потом прикрыл за собой дверь и сунул Руслану какой-то продолговатый сверток.
        - На, держи!
        На всякий случай Руслан попятился.
        - Что это?..
        - Гвоздодер, - не размыкая зубов, пояснил милиционер. - Значит, так… Вчера тебя никто не задерживал. И в наркологии ты сегодня не был. Понял?
        - П-понял… - машинально повторил Руслан, но тут же запнулся. - Т-то есть как это - не был?..
        Майор злобно крякнул и еще раз оглядел раскиданные в изобилии улики.
        - Объясняю, - процедил он. - Проверка из прокуратуры. Выявляют трудоголиков среди сотрудников МВД. Установка была - не больше пятнадцати задержаний в сутки. А ты у нас шестнадцатый получаешься… Короче, строгай дальше, но чтобы про вчерашнее - никому ни слова!..
        1998
        ЗА ЖЕЛЕЗНОЙ ДВЕРЬЮ
        - Не по-нял… - сказал Кирилл и, туго наморщив лоб, тронул кончиками пальцев замочную скважину. Точь-в-точь усомнившийся апостол Фома с той известной картины, где он влагает перст в одну из Христовых ран.
        Собственно, дверь была как дверь - с глазком, железная, на массивных петлях. В любом подъезде, на любой лестничной площадке обязательно столкнешься с подобным страшилищем. Времена тревожные - бережется народ, грабежей опасается…
        Однако в данном случае гулкий траурно-черный пласт железа защищал не квартиру в целом, а лишь одну из двух ее комнат. На общем же входе было навешено вполне заурядное древесностружечное полотно, обитое снаружи дерматином. Вышибить пинком - раз плюнуть.
        - Вы там что, брильянты храните?.. - спросил Кирилл, вновь обретая дар более или менее связной речи.
        Олежка Волколупов насупился, неприязненно покосился на железное чудовище, и Кирилл сообразил наконец, что и впрямь вложил персты в рану.
        - Дура… - обиженно буркнул Олежка. - Месяц назад взяла и навесила. Дескать, жить уже со мной боится…
        - А-а… - Кирилл ошарашенно покивал. Мало того, что угрюмая железная дверь, разделяющая законных супругов, сама по себе представляла завораживающее зрелище, - она еще и хранила следы недавнего взлома. Замок - разворочен, край листа - приотогнут. Не иначе - ломиком вскрывали. То есть при всей своей внушительности эта броня даже и защитить никого не могла, поскольку запереться в комнате изнутри было теперь просто невозможно.
        - Ключ посеяла… - не дожидаясь вопроса, хмуро пояснил Олежка. - Мне же и ломать пришлось…
        Не зная, как себя вести в таких случаях, Кирилл покачал головой и, соболезнующе покрякивая, проследовал за хозяином в большую комнату. Кажется, дела у Маринки с Олежкой шли к разводу… Жаль. Хорошие ребята, а вот поди ж ты…
        Маринка ему нравилась еще в институте. И не ему одному. Гладкое, крепкое личико, высокая шея, осанка… Помнится, Кирилл изрядно был удивлен, а то и обижен, когда она вдруг взяла и выскочила на последнем курсе замуж за этого увальня. Но Олежка, Олежка! Вроде никогда буяном не был…
        - Садись, чего стоишь? - с досадой оглядев собственное жилище, бросил хозяин. - А я пока пойду по сусекам поскребу…
        Кирилл однако предложением его не воспользовался и, пока друг Олежка скреб по сусекам, с нездоровым любопытством исследовал комнату. Впечатление складывалось странное… Вот, например, кресло. Прекрасное кресло - несомненно, часть гарнитура, а где же сам гарнитур? За железной дверью?
        - Что пить будешь? - сердито крикнул из кухни Олежка, выгружая из холодильника обильную, судя по звяканью, выпивку и закуску.
        - А что нальешь, - машинально отозвался Кирилл, изучая содержимое посудной горки. - Кроме цикуты, конечно…
        Горка была новенькая, только что приобретенная. В посуде же наблюдался явный недочет и разнобой… Кирилл неуверенно хмыкнул и попытался вообразить следующую сцену: пьяный хозяин стоит с перекошенной мордой посреди комнаты, ворочая налитыми кровью глазами. «Мое… - с ненавистью хрипит он. - Все мое… На мои деньги куплено…» С натужным стоном отрывает кресло от ковра - и вдребезги крушит хрусталь. А в это время зареванная супруга, отгородясь от беды железной дверью, лихорадочно набирает номер местного отделения милиции…
        Картина, конечно, колоритная, в духе Шмелькова. Однако в том-то все и дело, что ни Маринка, ни Олежка в роскошное это полотно решительно не вписывались… Или уже вписались?
        - Да бери какие попало… - ворчливо произнес за спиной вернувшийся из кухни Олег.
        Кирилл нашел пару одинаковых стопок и два более или менее похожих фужера.
        - А Мишка Локис в патриоты подался, слышал? - сказал он, водружая посуду на стол.
        Олежка обернулся, уставился.
        - С ума сошел? - испуганно осведомился он, непонятно кого имея в виду: то ли Мишку Локиса, то ли самого Кирилла. - С такой фамилией - в патриоты?
        - Доказал, что русский, из крепостных, - ухмыляясь, пояснил Кирилл. - Дескать, прапрадед у него то и дело баб в рощу уволакивал, ну а помещик начитанный - Локисом прозвал. С тех пор и пошло…
        - Оборотни… - угрюмо сказал Олежка и вскрыл коньяк.
        Кирилл засмеялся.
        - Не принимай близко к сердцу, - посоветовал он. - Каждый устраивается, как может…
        Они выпили за встречу и закусили фаршированными оливками.
        * * *
        Несмотря на сверхкороткую стрижку в сочетании с ширящейся лысиной, Олежка Волколупов был и внешне вполне еще узнаваем: тот же толстячок с медвежьими ухватками и лицом обиженного ребенка.
        - А Томка на рынке мясом торгует, - расстроенно сообщил он.
        - Какая Томка?
        - Савина.
        - Хм… - неопределенно отозвался Кирилл. Томку Савину он, честно сказать, помнил плохо. Кажется, такая головастая, коренастенькая. - И что?
        - Ничего… Глаза прячет, боится, как бы кто знакомый не узнал… Ну, понятно: из редакторов - и вдруг в торговки! Подошел я к ней, поздоровался… «А Игорь, - спрашиваю, - что делает?..»
        - Игорь? Позволь-позволь… Напомни.
        - Да муж ее! - Олежка недовольно мотнул головой. - Подручным сталевара был. Спрашиваю: «Чем он занимается-то?» Смотрю: а у нее улыбка какая-то… Не знаю, беспомощная, что ли… «Людей, - говорит, - убивает». - Я: «Как?» - «А вот так, - говорит. - В киллеры подался…»
        Муж - киллер, а жена мясом торгует? Шуточка о совместном предприятии напрашивалась сама собой, но, взглянув на мрачное лицо хозяина, Кирилл от хохмы решил воздержаться. Надо полагать, чувством юмора Олежка Волколупов с годами так и не разжился.
        - Бывает, - с серьезной миной утешил Кирилл, увенчивая бутерброд парой оливок. - По нынешним временам… Еще и не то бывает.
        - Вот и благоверная моя так же говорит, - буркнул в ответ Олежек и потянулся к бутылке.
        Ага… Кирилл еще раз украдкой осмотрел комнату. Нет, все равно непонятно. У жены - одни взгляды на жизнь, у мужа - другие, но чтобы железную дверь из-за этого навешивать?.. Может, просто спился Олежек?
        С угрюмым сопением хозяин разлил коньяк по стопкам - и вдруг настороженно повел ухом. В замке входной двери шуршал ключ.
        - Ну вот… Легка на помине, - недружелюбно известил Олег, но встречать не пошел - даже со стула не поднялся.
        Глядя на него, Кирилл тоже повременил вставать - просто обернулся, готовя улыбку.
        * * *
        Маринка поразила его нервным сухим блеском глаз. Конечно, возраст и ей не пошел на пользу, и все же, встреться они с Кириллом на улице, прежнюю Маринку в этой деловой даме он бы признал без колебаний.
        - Кирюша? - несколько озадаченно проговорила она.
        Кирилл вскочил, молодцевато кивнул, щелкнул каблуками - и был допущен к ручке.
        - Ну, ты, мать, вообще не меняешься! - молвил он с удовольствием. - Молодец…
        Ответив на комплимент беглой улыбкой, Маринка тут же ее пригасила и взглянула испытующе на супруга.
        - Ну чего, чего?.. - немедленно заныл тот. - Тыщу лет не видались, случайно встретились…
        Ого! Кирилл мысленно присвистнул. Вот это она его держит! Хм… Спрашивается: кто же от кого прячется во дни скандалов за железной дверью? Как там в пословице: не то диво, что жена мужа бьет, а то диво, что муж плачет? Ну-ну…
        - Ты его не ругай! - комически заломив брови, вскричал Кирилл. - Я ж наглец, забыла? Сам напросился.
        Маринка смерила его оценивающим взглядом.
        - Ну сам - так сам… - загадочно изронила она и вышла из комнаты. В коридоре тихонько лязгнула железная дверь.
        Олежка понял, что оплошал, начав оправдываться при госте, и поспешно насупился:
        - А Ленку где оставила?
        - У дедов заночует… - последовал равнодушный ответ, и вскоре Маринка появилась вновь. Широкоплечий белый пиджак с металлическими пуговицами она сменила на долгополый домашний халатик с глубоким вырезом. - В компанию-то принимаете?
        * * *
        Так кто же из них, черт возьми, навесил в дверном проеме эту железяку? По всей видимости, Маринка - но зачем? Вроде бы Олежек вполне безобиден, вдобавок явно заискивает перед супругой. Да оно и понятно: как выяснилось, глава семьи третий месяц болтался без работы. То есть сцена с пьяным хозяином-самодуром, крушащим хрусталь мебелью, отпадала напрочь.
        Оставалось предположить, что за истекшие годы Маринка стала окончательной стервой и хладнокровно подготавливается к разводу. У судьи даже вопросов не возникнет: ясно же, что от хорошей жизни броню между комнатами не устанавливают…
        А с другой стороны, кто тебе, лапонька, виноват? Столько было вокруг рослых, остроумных, удачливых! Нет, выбрала себе какого-то, прости господи, недотыкомку…
        - По-прежнему в газете? - спросила Маринка.
        - Не-а… - с дурашливой ухмылкой отвечал Кирилл. - Круто ввысь пошел. Ты, мать, не поверишь, но я теперь в команде у одного депутата. Пресс-центром заведую…
        - У которого? - с подозрением вскинулся Олежек.
        - У Каторжанского.
        - Ты ж демократов терпеть не мог!
        - Я их и сейчас терпеть не могу.
        - Начнете про политику - укушу обоих! - агрессивно предупредила Маринка. - Босяки! Вы когда правилам хорошего тона выучитесь? Ну кто же это глушит коньяк из водочных стопок?
        Стол был немедленно сервирован заново, вместо хрустальных наперстков возникли широкие и довольно объемистые бокалы.
        - Эй! - всполошился Кирилл. - Куда такие здоровые?
        - Тебя ведь никто не принуждает по самый край наливать, правда? - с холодком отозвалась Маринка и тут же плеснула супругу коньяка чуть ли не до половины. А тот, будучи погружен в тяжкое раздумье, машинально принял бокал.
        Так… Чем дальше, тем интересней! Она его что же… нарочно спаивает?
        Не забывая приветливо улыбаться, Кирилл с любопытством изучал бывшую сокурсницу. Да, постарела… На высокой шее напряглись, натянулись жилы. Каждую шутку встречает надтреснутым и каким-то, воля ваша, тревожным смехом. Да еще этот сухой нервный блеск в глазах…
        - По ящику вчера декана нашего показывали… - с тоской пожаловался вдруг Олежек. - Ну, Витютнева, Витютнева! Сергей Палыча… Так знаете, что говорит? «Эти, - говорит, - художники-модернисты наш православный крест правильно нарисовать не могут… Вечно он у них перекошенный какой-то получается. «Мы, мол, так видим». Это не они так видят, это им дьявол глаза отводит…» - Олежек поставил на край стола кулаки, скрипнул зубами и вновь замотал лысеющей, накоротко остриженной головой. - Тварь поганая!.. - рыдающе произнес он. - Ты же научный коммунизм преподавал! Как же ты можешь? Память отшибло?..
        Кириллу стало неловко.
        - Н-ну… - разочарованно протянул он, с укоризной глядя на бывшего сокурсника. - Ты чего? Олежк! Все помнить - это с ума сойдешь…
        - Оборотни… - хрипло произнес Олежек и залпом оглушил свой коньяк. - Куда ни глянь… Одни оборотни…
        - Смешной ты, ей-богу… - начал было Кирилл - и вдруг обратил внимание, что Маринка уже не сидит, а стоит. Секунду супруги Волколуповы пристально смотрели друг на друга. Потом напряжение спало. Олежек отвел глаза и обиженно нахохлился. Маринка помедлила и вновь опустилась на стул.
        Решительно не понимая, что происходит, Кирилл осторожно прокашлялся.
        - Я, собственно, о чем?.. - с запинкой продолжил он. - Мало ли, что было раньше… Было, да прошло… Настоящим жить надо…
        Почувствовал, что порет лютую банальщину, и, устыдившись, выпил. Пора было спасать репутацию.
        - Нет, разбаловались мы в застой, - небрежно заметил он, заходя на старую, надежную, бог знает когда придуманную шутку. - Во жизнь была! Очевидное - невероятное. Куда бы ты ни шел, ты идешь навстречу очередному съезду КПСС…
        Маринка засмеялась и с восхищением взглянула на гостя. Ободренный Кирилл повернулся к Олегу.
        - Так что, Олежек, это не мы оборотни - это время оборотень. Кстати, историей своей про сталевара ты меня не удивил нисколько…
        - Сталевара? - не поняла Маринка. - Какого сталевара?
        Олежек помялся, заглянул в пустой бокал, немедленно ставший полным, и нехотя повторил свой рассказ о встрече с Томкой Савиной. Маринка слушала с нескрываемым сомнением.
        - Станет тебе жена киллера мясом торговать! - резонно возразила она. - Ты вообще заработок киллера представляешь?
        Олежек хотел ответить, но не смог - хмелел на глазах. Да что же это она делает? Себе и гостю - по двадцать капель, а мужу - полной мерой. Кирилл всполошился, и сделав вид, что по-прежнему ничего не замечает, принялся пересказывать особо идиотические казусы предвыборной кампании. Олежка клевал носом. Маринка нервно смеялась и лукаво поглядывала на Кирилла.
        Чего же она все-таки добивается? Мужа - под стол, гостя - в койку?.. Предположение было настолько ошеломительным, что Кирилл запнулся на полуслове. «Ну это уже вообще ни в какие ворота не лезет!» - хотел было возмутиться он, но вместо этого с новым внезапным интересом оглядел хозяйку. Хм… В койку, говоришь?..
        Следует заметить, что к своему прошлому Кирилл относился нежно и бережно. Он никогда, например, не упускал случая исправить ошибку молодости, иными словами - переспать с бывшей одноклассницей, сокурсницей, сослуживицей - неважно, как она выглядит в данный момент и насколько у нее успел испортиться характер. Вступал, короче, в интимную связь не столько с ней самой, сколько с собственными воспоминаниями.
        * * *
        Тем временем Олежек (еще один кусочек прошлого!) качнулся вправо, влево и, промычав что-то невнятное, мягко ополз со стула на пол.
        - Слава богу… - тихонько выдохнула супруга.
        В горле у Кирилла стало сухо. Обезоруженный бесстыдством Маринки, он уже мысленно раздевал ее. Потом через силу перевел взгляд на поверженного коньяком друга. «Хотя бы на диван его перенести…» - с последней спазмой неловкости подумал Кирилл. Поднялся, сделал шаг к недвижному телу, но, как выяснилось, списывать Олежку было еще рановато: ожил, самостоятельно перевернулся на пузо и, утвердясь на четвереньках, с низким горловым урчанием двинулся к гостю. Явно изображал цепного пса.
        - Ну, хорош, хорош! - с досадой сказал ему Кирилл. - Чего дурака валяешь?
        Олег шел на четвереньках, и глаза его коньячного цвета были и впрямь круглые, как у собаки. Далее почудилось, что лысина Олежека съеживается, стремительно покрываясь жестким коротким волосом, и лишь потом слуха достиг отчаянный вопль Маринки: «Беги! Беги, дурак!..»
        Каким-то образом очутившись рядом с Кириллом, она рванула его за локоть, и оба оказались в коридоре, затем - в малой комнате. Лязгнула, затворяясь, железная дверь, а в следующий миг что-то тяжко и глухо ударило снаружи в металлический лист.
        Олежек? Не может быть! Физические возможности сокурсника были хорошо известны Кириллу. А тут такой удар, что кирпичи захрустели! Как будто кабан грянул с разбегу всей тушей…
        - Дверь!.. - вскрикнула Маринка. - Дверь держи!..
        Кирилл в недоумении глядел, как она, вцепившись обеими руками в длинную вертикально приваренную скобу, упирается босой ногой в железный косяк. Нет, Маринка не притворялась - ни одна женщина не примет добровольно столь вульгарную, а главное - несоблазнительную позу… Да черт возьми! От кого они вообще тут затворились? От Олега? От этого жировичка?.. Дать ему в лоб по старой памяти - и все дела… Или у него там оружие?
        - Дер-жи… - простонала Маринка, и Кирилл, чувствуя себя последним идиотом, неуверенно взялся за верхнюю часть скобы.
        Далее между косяком и краешком стального листа втиснулись волчьи… нет, скорее медвежьи когти, и рванули полотно с такой силой, что у Кирилла едва не лопнули мышцы. Еще секунда - и он бы выпустил скобу, но когти соскользнули с мерзким скрипом, и дверь гулко захлопнулась.
        Боже… Да что же это творится?..
        - Хотела ведь… хотела сегодня новый замок поставить… - захлебывалась Маринка. - Утром зашла… заявку сделать… а у них перерыв…
        Кирилл изо всех сил стискивал четырехгранный железный прут, чувствуя, что еще немного - и руку сведет судорогой по локоть. Когти… Что за когти? Откуда?.. Может, он там снаружи чем-нибудь этаким зацепил… вроде культиватора?.. Да, но дернуть с такой силой…
        - Обрадовалась! Все, думаю, отрубился… - всхлипывая, причитала Маринка. - Овца! Знала же, какой сегодня день… Сама по календарю высчитывала… - Тут она рискнула оторвать одну руку от железа и, наскоро утерев мокрый от слез подбородок, снова вцепилась в скобу. - И черт меня дернул спросить… про киллера этого…
        Кирилл ошалело оглядел на диво загроможденное помещение. Комната напоминала склад. Такое впечатление, что сюда было заблаговременно снесено все наиболее ценное из совместно нажитого имущества.
        В отдалении заскрежетало, захрустело, затем раздался звон стекла. Слон в посудной лавке… Горку он там, что ли, своротил?.. Оба с замиранием ждали, что будет дальше. Вскоре за дверью жалобно заскрипел рассохшийся паркет, послышалось тяжелое стонущее дыхание - и шкура у Кирилла вновь пошла мурашками. Не мог Олежка Волколупов так ровно и мощно дышать.
        Клацнули, шаркнули по металлу когти. Потом еще раз… Вне всякого сомнения, тот, снаружи, пытался подцепить край железного листа. Оба откинулись, всем весом оттягивая скобу. Паркет заскрипел снова. Кажется, отошел…
        За окном по содрогнувшейся улице проехало что-то очень тяжелое, заголосило противоугонное устройство - и Кирилл словно очнулся. Взгляд его упал на телефон, смутно белеющий на полу в двух шагах от двери.
        - Позвони… - выдохнул Кирилл. - Подержу…
        Маринка повернула к нему искаженное залитое слезами лицо. Уставилась с ненавистью.
        - Куда?
        - Н-не знаю… В милицию…
        - Ага… Чтоб застрелили?
        При слове «застрелили» Кирилл на секунду замер - и вдруг заматерился шепотом. В правом боковом кармане его щегольской кожаной куртки, которую он, придурок, оставил на вешалке в прихожей, лежал «Удар» - изящная безделица, смахивающая на рукоятку от пистолета. Пять баллончиков в одной обойме… «Си-Эс» плюс кайенский перец. Стреляй хоть против ветра, хоть в помещении - кинжальная капельная струя, тут же все и осядет… «Черемуха» - она ж только против трезвых хороша, а тут такая смесь, что и пьяного уложит, и собаку…
        А оборотня?..
        Негромкое рычание бродило за железной дверью. Поскрипывал паркет.
        И Кирилл поймал себя на том, что истерически хихикает. Да нет, это даже не анекдот, это… это черт знает что такое! Олежка Волколупов - оборотень…
        За плечом в оконном проеме сияли синие апрельские сумерки и всплывала полупрозрачная округлая луна… Шестой этаж. Вот если бы первый… Хотя бы второй…
        - Слушай… - произнес шепотом Кирилл. - И-и… давно он так?..
        - Месяца два, - сквозь зубы отозвалась Маринка. - Как с последней работы выгнали, так и началось… И накручивает себя, и накручивает! Я у него оборотень, все у него оборотни… А потом - видишь что…
        - Как же вы так живете?
        - Так вот и живем… Дура, дура! Вчера еще надо было замок сменить!..
        Противоугонка под окном смолкла. Не снимая рук со скобы, Кирилл подался вправо и приник к дверному глазку. Вроде бы коридор был пуст. Потом внизу смутно шевельнулось нечто темное и округлое. Ну правильно, он же на четвереньках… Ч-черт, не могла глазок пониже установить! Впрочем, дверь-то, наверное, типовая…
        - Надолго это? - отрывисто спросил он.
        - Когда как…
        Весело… То есть можно и до утра тут просидеть. Ладно бы еще замок не был сломан, а то ведь всю ночь не спать, за скобу эту дурацкую держаться… Да уж, что овца - то овца! Ну как это можно было ключ посеять? А с замком, конечно, милое дело… И телефон рядом… В крайнем случае позвонить жене, соврать, что у друга заночевал. Хотя… Почему, собственно, соврать? У друга и заночевал…
        Вскоре в комнате стало совсем темно. Потом посветлело, на потолок легло смутное косое полотно волокнистого света - город зажег фонари.
        - Блин… но я-то здесь при чем? - сдавленно выдохнул Кирилл.
        - Сам напросился… - злобно напомнила Маринка, даже не повернув головы.
        Да, действительно…
        Может, и впрямь рискнуть? Выждать, когда зверь, совсем еще недавно бывший Олежкой Волколуповым, отойдет подальше - в комнату или на кухню… До прихожей, где висит куртка, два шага… «Удар» - в правом кармане… Кстати, если на то пошло, там и входная дверь рядом… Стоп! А вот этого не надо. Во-первых, неизвестно, в какую сторону крутить головку замка, а во-вторых - Маринка… Если он ее оставит здесь, а сам сбежит… Нет, неловко.
        Кирилл еще раз припал к дверному глазку и сделал это зря. Должно быть, тот, снаружи, нечеловечески чутким своим слухом уловил его движение и, снова подцепив лист, рванул. Кирилла бросило плечом на косяк, Маринка со вскриком выпустила скобу и отлетела к боковой стене.
        - Дер-жать!.. - натужно прохрипел Кирилл, понимая уже, что не удержит.
        В темной неуклонно увеличивающейся щели между косяком и дверью воссияли два совершенно волчьих глаза и послышался злобный ликующий рык, похожий на отдаленный рев немыслимо громадной толпы. «Русский бунт… - вспомнилось напоследок ни с того ни с сего. - Бессмысленный и беспощадный…»
        Далее возник легкий, быстро усиливающийся звон, пылающие изжелто-зеленые глаза в черной щели дрогнули, расплываясь, - и Кирилл Скрыпицын, здоровый мужик, потерял сознание. Ненадолго, на долю секунды. Дверную скобу он, во всяком случае, из рук так и не выпустил. Чуть позже, впрочем, выяснилось, что Кирилл и не смог бы этого сделать - пальцы свело…
        * * *
        В чувство его привел железный гул захлопнувшейся двери. Кирилл попробовал вновь напрячь мышцы, но они были теперь как из ваты. Маринка (темный прямой силуэт) стояла рядом.
        - По-мо-ги… - изнемогая, просипел Кирилл.
        Мольба его осталась без ответа. Некоторое время Маринка напряженно прислушивалась к тишине в коридоре, потом молча протянула руку и включила свет.
        - Все, - безразлично сказала она. - Быстро сегодня…
        Лицо у нее было изможденное и словно бы покоробившееся - особенно вокруг глаз. Губы сложены горько и брезгливо - как у старой алкоголички.
        Отодвинула Кирилла от двери, что удалось далеко не сразу, и, нажав на скобу, протиснулась в коридор.
        Олежка Волколупов лежал в полуметре от железного порожка. Вдвоем они подняли его и перенесли на диван.
        - Слушай… - обессиленно сказал Кирилл. - А чего ты с ним не разведешься?
        Маринка сделала вид, что не расслышала, и отвернулась.
        - Что?.. Проспится - человек? - спросил он с усталой издевкой.
        Зря он это сделал. Очевидно, слова его явились той самой последней соломинкой, что переламывает хребет верблюда.
        Маринка запрокинула искаженное лицо - и тихонько завыла, раскачиваясь. Потом медленно стала оседать на пол. Опомнясь, Кирилл кинулся подхватить - и вдруг понял, отпрянул…
        Продолжая завывать, Маринка шла к нему на четвереньках, и радужки обезумевших глаз ее увеличивались, вытесняя белки…
        2000
        ОДНАЖДЫ В БАРЕ
        - Вот вы все больше про падших ангелов пишете…
        Произнесено это было с мягким упреком. Настроение у меня тут же испортилось. Я не пишу про падших ангелов. Стало быть, опять с кем-то перепутали…
        Вздохнув, я поставил на край стола высокую кружку со светлым и, что немаловажно, халявным пивом, а затем как бы между прочим поправил болтающуюся на шее ламинированную картонку, где все было ясно указано: имя, фамилия, род занятий.
        Собеседник понял.
        - Нет, я не о вас лично… Я вообще о фантастах…
        В баре было дымно и шумно. Мы сидели за неприметным столиком, притулившимся у стеночки слева от входа. Прочие участники «Интерпресскона» возлежали прямо на полу - тесно, как моржи на побережье. Они вздымали пенные кружки, что-то горланили, и называлось это мероприятие - «Партия половой жизни». За пиво платили спонсоры.
        Не знаю, почему оторвался от коллектива мой собеседник, но меня на пол не тянуло сразу по двум причинам. Во-первых, джинсы жалко, во-вторых, не люблю и не умею пить лежа.
        А собеседник продолжал:
        - Представляете: падший черт! А?
        - Было, - сказал я.
        - Где?
        - У Гоголя. В «Сорочинской ярмарке».
        - Разве?.. - Низкое чело его омрачилось. Он подумал - и отхлебнул. - Ну и что? Кто его сейчас читает, Гоголя?
        Было довольно душно, рубашку мой собеседник расстегнул чуть ли не до пупа. На мохнатой груди болталась такая же, как у меня, картонка, на которой (не верь глазам своим!) значилось: «Святослав Логинов, писатель. Санкт-Петербург».
        Странно. Если этот тип поменялся бэджами со Славкой, то, стало быть, они как минимум знакомы. А если они знакомы, то почему я этого типа не знаю? Нет, совершенно точно, я видел его впервые.
        Впрочем, картонка могла сменить хозяина не раз и не два.
        «Да, реинкарнации не существует, - сам собою возник афоризм, - но в крайнем случае можно обменяться бэджами».
        Записать, что ли?
        - А я вот знавал одного такого… - Носитель чужого бэджа усмехнулся. - Работника щипцов и кочерги…
        - Истопника? - рассеянно спросил я, нащупывая ручку и тщетно оглядывая столы в поисках салфетки.
        - Нет, черта…
        Оп-паньки! Кажется, сейчас здесь будет скучно… Более чем кому-либо мне знакома была эта пренеприятнейшая манера - обкатывать таким вот образом очередной сюжет на собеседнике. Тот же, скажем, Святослав Логинов (чью ламинированную картонку присвоил мой визави), помнится, одно время сильно этим злоупотреблял. Был случай, когда в осажденном Тирасполе обедавший с нами фронтовик в ужасе бежал из-за стола, так и не дослушав душераздирающего Славкиного признания в донорских связях с энергетическими вампирами…
        Может, сходить за пивом к стойке и там задержаться? Он, глядишь, за это время к кому-нибудь другому прилепится… Я взглянул на свою кружку. Почти полная. Жаль.
        А незнакомец держал паузу. Ждал, что скажу.
        - Ну, привет ему, - сказал я, не теряя хладнокровия.
        Он осклабился, подмигнул.
        - Передам… А знаете, за что его из пекла поперли?
        - «Нашла блажь сделать доброе дело»? - процитировал я с утомленным видом.
        - Да если бы! Хотел как лучше… то есть как хуже. М-да… - Он помрачнел и залпом осушил свою кружку. - Допивайте, я принесу…
        Иду с кольцом - они стоят,
        Они стояли ровно в ряд,
        Они стояли ровно в ряд -
        Их было девять!.. -
        самозабвенно горланила «Партия половой жизни».
        Терпеть не могу допивать пиво второпях, однако пришлось. Мой собеседник простер волосатые лапы, сграбастал обе кружки - и, осторожно переступая через лежащих, направился к стойке. Теперь я был просто обречен выслушать историю до конца. Если таковой вообще имеется… Вдруг у него сразу сериал задуман?
        Наверняка ведь соавторство предложит! А гонорар - пополам…
        - И как вам? - с надеждой спросил он, возвратясь.
        - Пока не очень, - честно ответил я, принимая полную кружку. - Ну поперли из пекла… И что?
        Незнакомец приуныл.
        - Вот и господин Логинов то же самое говорит, - сказал он, вздохнув. Выпятил задумчиво свои несколько вывороченные губы, помолчал. - Нет, зря вы, зря! Сюжет хороший. Тут в чем прикол-то?.. Обычно черт работает на результат, так?
        - Простите?.. - не понял я.
        Он сморщился и с досадой поскреб низкие надбровья.
        - Н-ну, главное - душу забрать. А условия, обозначенные в договоре, он выполняет… как бы это выразиться…
        - Спустя рукава?
        - Да нет, не то чтобы спустя рукава, но… с наименьшими затратами. А этот… работник щипцов и кочерги… взял да и понял вдруг, что душа-то как раз чепуха, мелочь!.. Ну что такое одна душа в наше время? А вот сам процесс - эт-то, знаете ли… Кладезь возможностей!
        Я отхлебнул пива и с интересом взглянул на собеседника. Определенно он начинал мне нравиться. В сбивчивых речах его затеплилось вдруг некое благородное безумие - пока, правда, трепетно, слабенько…
        - Значит, душа, говорите, мелочь… - Я подумал. - А что не мелочь?
        Он посмотрел на меня с недоумением.
        - Душ пятьдесят…
        Пять с плюсом!
        В этот момент в дверном проеме показалась высокая фигура Бориса Стругацкого. Классик российской фантастики шагнул в сизое от табачного дыма чрево бара - и приостановился в растерянности. От стойки его отделяло метров пятнадцать, но все пространство пола было выложено телами писателей, фэнов, художников, редакторов и, кажется, даже спонсоров.
        - К нам! К нам! - приветственно загомонило лежбище. - Борис Натанович, к нам!..
        Секунду Борис Натанович оторопело изучал бредовую эту картину, затем пожал плечами - и покинул бар.
        - Все-таки эти фэны, - несколько сдавленно заметил мой визави, - бывают иногда удивительно бесцеремонны…
        - Да уж… - согласился я. - Кстати, а Стругацкому вы свой сюжет предложить не пытались? Насчет черта…
        Он уставился на меня во все глаза.
        - Ну а что? - продолжал я без тени смущения. - Про падшего ангела у них уже было - в «Хромой судьбе»…
        Теперь мой собеседник ошарашенно смотрел в опустевшие двери. У него даже лоб испариной покрылся.
        - Нет! - хрипло и отрывисто вымолвил он наконец. - Да у меня язык не повернется… Ну сами прикиньте: кто он и кто я!.. - Бедняга моргнул несколько раз подряд, потом до него наконец дошло: - А-а… Это вы так шутите?..
        Мне стало неловко - и я дружески пожал ему мосластое волосатое запястье.
        - Да не берите в голову! Давайте лучше про вашего черта… Что он там натворил-то?
        Незнакомец посопел, отхлебнул и вновь погрузился в какие-то свои, по всему видать, не слишком ясные мысли.
        - Обидно! - посетовал он вдруг. - Из пекла выперли, а сами теперь по его системе работают…
        - Вы к сути, к сути, - подбодрил я его. - И давайте без экивоков: «друг», «знакомый»… Говорите просто: «герой». Или «персонаж». А то все эти сюжетные рамочки-виньетки, рассказ в рассказе… Утомляет.
        Усмехнулся, кивнул:
        - Хорошо. К сути… Ну вот, скажем, подписывает клиент договор: так, мол, и так, передаю душу в вечное пользование, а взамен желаю разбогатеть…
        - И только-то? - желчно осведомился я. - А как насчет славы, любви, таланта? Или по нашим временам этого уже не просят?
        - Редко, - сказал он. - Крайне редко. Так вот… Можно, конечно, по старинке: выдать клиенту сколько ему там надо для счастья - и все дела… А теперь сравните: одна из наработок моего… э-э… героя. Уговорить клиента, чтобы тот основал финансовую пирамиду, а самому стать у него, ну, вроде как консультантом… Хлопот, конечно, полон рот, зато уже через полгода вас осаждает чертова прорва обманутых вкладчиков, и каждый сам (обратите внимание - сам!) норовит всучить вам свою душу, только бы этого вашего клиента (главу пирамиды) посадили, взорвали, под поезд сунули… Ну и тут уже смотришь, с какой группой вкладчиков работать. Представляете, сколько на этом наварить можно?..
        - Душ?
        - Душ…
        - А если клиент в придачу к деньгам потребует еще и гарантию безопасности? - подсек я.
        Незнакомец скорчил гримасу и вновь отхлебнул.
        - Полагаю, Березовский так и сделал… - сообщил он, утирая пену с вывороченных губ. - Потому и жив до сих пор. Но это скорее исключение. Обычно рассуждают как? Будут деньги - будет безопасность… А то и вообще не рассуждают. Чего там рассуждать! Дают - бери…
        И он опять посмотрел на меня выжидательно.
        - Хм… - уклончиво молвил я. - Сама по себе выдумка в общем неплоха, но… Как-то это все у вас немножко громоздко выстроено… А договор на передачу души составляется только самим чертом? Или можно действовать через третьих лиц?
        Похоже, что вопрос мой застал его врасплох.
        - А лица - люди?
        - Естественно.
        - Да можно, наверное… - сказал он, помаргивая. - Как-то даже в голову не приходило… А что это дает? В сюжетном, конечно, плане…
        - Многое. Прежде всего не надо никакой вспомогательной финансовой пирамиды. Все делается куда проще. Покупает черт душу и вместе с деньгами вручает клиенту несколько бланков договора. И ставит условие: если эти бланки вернутся к нему уже заполненными и подписанными, предыдущий договор расторгается - и душа вновь отходит клиенту. Деньги черту, естественно, не возвращаются…
        Мой собеседник слушал меня с напряженным вниманием. Затем глаза его стали вдруг тупыми-тупыми - и он оторопело затряс головой.
        - Да все просто! - вскричал я. - Та же самая пирамида, только не финансовая, а… Ну, в общем, с душами!
        Он облизнул свои вывороченные губы, затем, не говоря ни слова, вскочил, сгреб опустевшие кружки - и устремился к стойке, непостижимым образом вгоняя ступни между лежащими впритык фантастами. Я же в который раз проклял свой не в меру проворный язык. Чужих находок мне не надо, но и разглашать свои тоже не стоит. А хорошая вышла бы сценка: герой (скажем, программист) сидит дома, пишет… И приходит к нему давний приятель, вышибает, гад, из рабочего ритма, начинает канючить: выручай, дескать, будь человеком, всего один договор остался неподписанный. И предлагает за сделку какую-нибудь смешную сумму - рублей двести… («Дурак ты, выгоды своей не чуешь! Тебе что, трудно пойти составить пять договоров? Вон сколько бомжей у гастронома тусуется! Да из них любой что хочешь за червонец подпишет - не глядя! Полсотни - им, полторы сотни - себе! Считать умеешь?..»)
        - Знаете… - искренне сказал собеседник, ставя на стол уже не две, а четыре полные кружки. - С такими прожектами вас бы тоже в два счета из пекла попросили!
        - Спасибо! - вежливо поблагодарил я - не то за пиво, не то за комплимент.
        - Но все же до чертяки моего вам далеко… - сказал он с самодовольным видом. Даже пальчиком погрозил. Корявый был пальчик, неухоженный. - Ох, далеко… Вы, кстати, кто по политическим воззрениям?
        - Некропатриот.
        - Как!? - не поверил он.
        - Считаю себя гражданином Советского Союза, - нехотя пояснил я. - Ну, а поскольку такой страны больше нет, то, стало быть…
        - А-а… - Он покивал. - Понимаю. Тогда вас тем более должна заинтересовать главная проделка этого моего… м-м… персонажа… из-за которой его, собственно, из пекла и поперли. Вот послушайте. Запросил некий клиент за душеньку свою - не много не мало - миллион…
        - Долларов?
        - Нет. Доллар тогда стоил шестьдесят с чем-то копеек…
        - Свят-свят-свят! Это вон аж когда было?..
        - Вот именно! И, представьте…
        - Стоп! - безжалостно прервал я. - Неувязка номер раз. В ту пору все поголовно исповедовали атеизм. А безбожнику так и так ада не миновать… Какой тогда смысл приобретать душу?
        - Да, - признал он. - Но, понимаете, случай был особый. Клиент - актер театра музкомедии, крещеный, подрабатывал в церковном хоре…
        - Ну допустим… - подумав, согласился я. - Дальше…
        - И все бы ничего, попроси он миллион - и только! Сами понимаете, с миллионом рублей наличными в Стране Советов путь один - к стенке. А он, стервец такой, в довесок к миллиону (точь-в-точь как вы говорили) догадался поставить условие: трачу деньги безнаказанно… Вот вы бы как поступили на месте черта?
        Я пожал плечами.
        - Сплавил бы клиента за «железный занавес»… в капстрану какую-нибудь…
        Глаза моего собеседника вспыхнули.
        - Вот! - торжествующе вскричал он. - То есть пошли бы по линии наименьшего сопротивления… А мой знакомый убедил клиента чуток подождать, а он-де пока быстренько развалит Союз и построит в России капитализм!
        - Ничего себе - быстренько! - подивился я. - Это ведь пришлось бы лет десять-пятнадцать ждать… Как же клиент-то согласился?
        - А в договоре сроки не были указаны!
        - Неплохо! - вынужден был признать я.
        - Это что! - в полном восторге вскричал мой собеседник. - Он ведь его и с миллионом нагрел! Вы инфляцию учитываете? Да к тому времени пара ботинок миллион стоила!
        - Тогда неувязка номер два, - сказал я. - Такого работника - и гнать из пекла? А формулировка?
        Собеседник нахохлился, помрачнел, взялся за кружку.
        - Формулировка дурацкая! - с отвращением буркнул он. - Нарушение профессиональной этики! Уроды… - Помолчал - и вдруг умоляюще вскинул глаза. - Может, возьметесь, а? У вас бы получилось, я знаю! А я вам все про него расскажу: и как он искусственную почку Андропову отключил… и как Горбачева в генсеки пропихивал…
        Я смотрел на него и отрицательно мотал головой.
        - Почему? - жалобно спросил он.
        - Опять политика, - сказал я. - Меня и так уже критики достали! Говорят, что я скорее сатирик, чем фантаст. Чуть ли не публицист… А сами написать не пробовали?
        - Да пробовал… - безрадостно отозвался он. - Не получается. Пока рассказываю, вроде складно выходит, а сядешь за клавиатуру…
        - А вы на диктофон, - посоветовал я.
        - И на диктофон тоже. Только включу - слова пропадают, мысли разбегаются… Может, все-таки…
        - Нет-нет! - решительно сказал я, стараясь не замечать его искательного взгляда. - Даже и не просите! Тема хорошая, но не моя. Не обижайтесь…
        - А я на вас так рассчитывал… Думал: прочтут, поймут…
        И столько неподдельной горечи прозвучало вдруг в голосе незнакомца, что я невольно поднял глаза. И, пожалуй, зря. Уж больно у него вид был несчастный. Уныло склоненные рога, бессильно упавший хвост - все это производило самое удручающее впечатление.
        - Простите, но… Ничем не могу помочь.
        Фраза далась мне с трудом.
        2001
        ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО
        - Трудно было? - участливо спросила Светланка.
        Высокий, удлинённый залысиной лоб ветерана вновь пошёл морщинами. Явно не знал мужик, что ответить. Узкое серое лицо, впалые виски, малоподвижный взгляд.
        - Ну вот ночной налёт… - проникновенно продолжала она. - Ведь если бы не вы со своим прожектором - ведь и зенитчики бы работать не могли, так?
        - Так… - не сразу и как-то даже опасливо согласился ветеран.
        - А фашисты, наверное, погасить старались… Стреляли по вам… по вас…
        - Стреляли…
        - Ну, Пётр Иваныч, миленький! - взмолилась Светланка. - Ну хоть что-нибудь! Боевой эпизод там, я не знаю, друзья-однополчане… Были ведь друзья-то?..
        Собеседник надолго задумался. Потом сказал, пришамкивая:
        - Были… Пашка был Грохов…
        - И что он?
        - Н-ну… дружили, да…
        «Я с ним с ума сойду!» - в отчаянии подумала Светланка.
        Дело происходило в «красном уголке» цеха мягкой мебели вблизи фанерного стенда «По ратной славе равняем шаг». В низком окошке нежно зеленела апрельская новорождённая трава. Беседа тянулась уже минут двадцать с гаком, а записывать по-прежнему было нечего.
        - Про дальнейшую его судьбу ничего не знаете?
        На узком морщинистом лице - недоумение, почти испуг.
        - Чью?
        - Друга вашего, Паши… Где он, что он?..
        Ветеран с тоской поглядывал на дверь. Ничего он не знал о дальнейшей судьбе Паши Грохова. Но тут, к счастью его, дверь отворилась, и появился сменный мастер - улыбчивый живчик предпенсионного возраста.
        - Долгонько вы! - бодро заметил он и дружески похлопал рабочего по спине. - Ну что, старый греховодник?.. Увидел молоденькую - и давай разливаться? Небось, все подвиги свои фронтовые расписал? Смотри, Петро, скажу супруге - она тебя живо на цугундер…
        - Да мы, собственно… всё уже… - расстроенно сказала Светланка и со вздохом закрыла блокнот.
        * * *
        «Склероз огненных лет», - вот как это называется.
        Первая осечка за два месяца. Обидно… Светланка обогнула фанерный «Знак качества» мегалитических размеров и двинулась в растрёпанных чувствах к двухэтажному зданию конторы.
        А ведь, казалось, всё было продумано до тонкости. Соврать утром доверчивой редакторше, что статья уже написана, просто нуждается в уточнениях, зайти в цех, поговорить с ветераном, затем выждать, когда начнётся бюро парткома, и, вернувшись в редакцию, за пару часов без спешки накатать обещанные двести строк…
        Кто ж предполагал, что попадётся такой ветеран!
        Идущая навстречу женщина вежливо с ней поздоровалась. На мебельной фабрике Светланку уже знали в лицо. Не шутка, чай, - корреспондент многотиражной газеты. Почти начальство.
        Поскуливали вдалеке циркулярки, пахло свежей стружкой и вообще веяло деревней. Земля припорошена опилками, как хвоёй в сосновой бору. Шум и зловоние издаёт один только увенчанный уродливыми циклонами цех ДСП, куда Светланку, слава богу, не посылали ещё ни разу…
        Что ж ей теперь врать-то?..
        А вдруг он вообще не воевал? Бывали ведь случаи, когда и документы подделывали, и медали незаконно цепляли… Ну как это: прошёл всю войну - и ничего не запомнил!..
        Нет, одна надежда - на Аристарха. Лишь бы он никуда не увеялся. Может, присоветует что-нибудь…
        * * *
        К радости её, Аристарх, вальяжный красавец тридцати неполных лет, был на месте.
        Когда Светланка два месяца назад впервые увидела будущего своего коллегу, она мысленно ахнула и с замиранием подумала: «Кобель…» Так оно и оказалось. Даже если разделить на шестнадцать всё то, что об Аристархе, округляя глаза, шёпотом рассказывала Светланке старушка редакторша, картина выходила достойная Рабле.
        Умница, талант, но лентяй - редкостный. По традиции раз в месяц его собирались увольнять, однако Аристарх вовремя спохватывался, «шёл в народ» (как он это обычно сам называл) и приносил очерк, настолько блестящий, что даже неловко было публиковать сей шедевр в многотиражке. А на столе редакторши возникала отмытая бутылка, и в ней - белая лохматая хризантема, похожая на мордашку болонки.
        Ну вот как его такого уволишь?
        Поначалу было страшновато: не дай бог, начнёт приставать! Приставаний, однако, не последовало - и Светланка чуть не взбесилась. К счастью, до неё вовремя дошло, что Аристарх просто положил себе за правило не заводить интрижек на работе. В этом он был подобен лисе, которая тоже, говорят, никогда не крадёт кур рядом со своей норой.
        В итоге они подружились…
        - Чай? Кофе?.. - Как всегда, Аристарх был со Светланкой виновато-обворожителен («Да я бы хоть сейчас в койку, но… сама понимаешь. Принципы…»).
        - Откуда у тебя кофе? - устало поинтересовалась она. - Дамы снабжают?
        - Они, солнышко, они… Итак, кофе?
        Светланка судорожно вздохнула.
        - Можно я в окошко подымлю? Пока Лексевны нет…
        - Хочешь - раму высажу? - галантно предложил некурящий Аристарх.
        - Да ну тебя!.. - Она открыла форточку и, устроившись на подоконнике, извлекла из сумочки сигареты.
        - А что такая мрачная? - осведомился он, наполняя водой из графинчика два гранёных стакана. - Не тот ветеран пошёл?
        Светланка нервным взмахом погасила спичку и, затянувшись, выбросила дым из ноздрей.
        - Зла не хватает! - сказал она. - Час, понимаешь, час с лишним! И ничего! Ни-че-го… Как партизан!
        - Так может, он и был партизан?
        - Прожекторист он был! Дошёл чуть не до Берлина!.. И ни одной подробности. Вот так! То ли воевал, то ли… не знаю!
        Оба задумались. Затем вода в стакане взбурлила. Аристарх переложил кипятильник.
        - Нет… - рассудительно сказал он, аккуратно вскрывая баночку дефицитного продукта - и вскоре по тесной редакции распространился умопомрачительный кофейный аромат. - Это ты зря. Липовый ветеран - существо говорливое, убедительное… А раз молчит, значит, в самом деле воевал… - Аристарх, не спрашивая, добавил полторы ложки сахара и, размешав, поднёс ей стакан на блюдце. - Просто не знает, о чём рассказывать. В атаку не ходил, подвигов не совершал, честно светил из своего прожектора… Осторожно, горячий!
        - Спасибо! - Светланка поставила блюдце на подоконник. - Утешил… А что писать?
        - Н-ну… налей водицы, как водится… «В грозную годину войны, когда весь наш советский народ…»
        - Это рабкоровский материал! Воспоминания ветерана. Там его подпись должна стоять. Его, а не моя, понимаешь?
        - Ещё проще!.. «Сейчас, в преддверии годовщины Великой Победы, я вновь и вновь вспоминаю…» Сколько она тебе строк оставила? Сто?
        - Двести.
        - А… Тогда так: «Сейчас, когда родная страна встречает новыми трудовыми подвигами славную годовщину Великой Победы советского народа над немецко-фашистскими захватчиками, перед моими глазами вновь и вновь встаёт…»
        - Вот так и напишу! - пригрозила Светланка, гася окурок о коробок.
        * * *
        Так она и написала, большей частью, под диктовку старшего товарища. На Аристарха снизошло вдохновение. Плавно помавая левой рукой (в правой у него был стакан со вновь заваренным кофе), он расхаживал по пенальчику редакции и с наслаждением оглашал перл за перлом:
        - «Когда мы, не щадя живота…»
        - С ума сошёл?.. - сердилась Светланка. - Не пропустит Лексевна «живота»! Вычеркнет и напишет: «жизни»…
        - Прекрасно! - восклицал Аристарх. - А иначе она весь материал зарубит… Солнышко, тут психология!.. Предлагая редактору идеальный текст, ты как бы бросаешь вызов. Поэтому нужна пара-тройка «блошек». Пусть правит! Пусть ощущает свою необходимость… Как, ты говоришь, однополчанина звали?
        - Паша… - Она заглянула в блокнот. - Паша Грохов…
        - Великолепно! Пиши: «Не забыть мне однополчанина, Пашу Грохова, задушевного моего друга, с которым мы делили тяготы и невзгоды войны. Эх, Паша, Паша… Где ты теперь?»
        - Ну, это уж ты… слишком…
        - Пиши-пиши.
        Точка была поставлена вовремя, буквально за пять минут до того, как открылась дверь и порог переступила добрейшая Алла Алексеевна.
        - И это теперь называется бюро! - с горечью произнесла она. - Три часа воду в ступе толкли… - Насторожилась, повела ноздрями. - Кофе? Богато живёте…
        - Товарищ из Москвы привёз, - объяснил Аристарх. - Вам как, Алла Алексевна, с сахаром?
        - Не подлизывайтесь, Аристарх, не подлизывайтесь… - ворчливо отозвалась редакторша. - Взяточничество ваше вам на сей раз не поможет. - Она проковыляла к своему столу, и пухлый портфель её казался огромным, поскольку росточку Алла Алексеевна была крохотного. Этакий добрый гномик, полагающий себя драконом. - Впрочем, об этом потом… Светланочка, что у нас с ветераном?
        - Вот, - сказала Светланка - и покраснела.
        Ей действительно было стыдно. Редакторша взобралась тем временем на стул, приняла протянутый лист и, водрузив очки, приступила к чтению.
        - Нет, - сразу же сказала она. - «Память огненных лет» - это, скорее, рубрика, чем заголовок… Над названием - подумайте…
        Светланка мелко покивала.
        В редакции стояла напряжённая тишина. Озадаченно хмурясь, старушка вникала в текст.
        - «Живота!» - негодующе прочла она вслух и, аккуратно вычеркнув, вписала сверху: «жизни».
        Потом принялась как бы между прочим постукивать по столу шариковой ручкой. С каждым стуком что-то внутри у Светланки обрывалось. И на кой чёрт она послушала Аристарха! Нет чтобы честно признаться: не справилась, завалила сдачу материала, лепите выговор…
        Наконец Алла Алексеевна вздохнула и сняла очки.
        - Да, - разочарованно произнесла она. - Всё это можно было написать, и не выходя из редакции…
        «Сейчас вернёт…» - тоскливо подумала Светланка.
        Аристарх благоразумно помалкивал.
        Алла Алексеевна кивала скорбным морщинистым лицом.
        - Будем публиковать, - неожиданно объявила она. - Ему вон уже скоро на пенсию идти, а мы ещё о нём - ни строчки. Про остальных ветеранов писано-переписано, один только он и остался… неосвещённый… - Поджала губы, закручинилась. - Не расстраивайтесь, Светланочка. Не вы первая. Все на нём обжигались, и я в том числе… Значит, так! Словесную вашу трескотню я ставлю в номер, а впредь за такие стихотворения в прозе буду карать беспощадно… Минутку! - всполошилась она. - А подпись где? Это же авторский материал, он под его фамилией пойдёт!..
        - Ой! - вымолвила пунцовая Светланка. - Забыла. Сейчас сбегаю в цех, зачитаю…
        - Зачитайте, - сухо сказала редакторша. - Может, какие уточнения будут, хотя сильно сомневаюсь. И обязательно пусть распишется… Аристарх, вы мне обещали кофе!
        * * *
        Сменного мастера Светланка поймала возле ворот цеха, где тот руководил водружением свежего, едва просохшего плаката: «Мебельщики! Претворим в жизнь решения XXVI съезда КПСС!»
        - Как? Уже?.. - возликовал он, когда она объяснила ему, в чём дело. - Вот это, я понимаю, по-нашему, по-русски!.. Медленно запрягаем, зато ездим быстро! Идёмте-идёмте… Сейчас я его вам пришлю… Ну, молодец!.. Надо же! Чик - и готово!..
        Господи, стыд какой! Оставшись одна в «красном уголке», Светланка почувствовала, что щёки у неё горят заранее. Бог с ней, с Аллой Алексеевной, она ещё и не такой бред читывала! А вот каково сейчас будет самому ветерану!.. Действительно, стихотворение в прозе… Одни общие слова, а человек-то ведь - воевал! И угораздило же её сунуться в эту многотиражку!.. Лучше бы в село преподавать поехала, честное слово…
        Когда ветеран вошёл, Светланка встала. Суд идёт.
        - Вот, Пётр Иваныч, я тут… - пролепетала она, - принесла материал… Я его вам сейчас зачитаю… а вы заслушаете и скажете, что не так, ладно?..
        Длинное морщинистое лицо ветерана осталось равнодушным. Велено заслушать - заслушаем… Они снова расположились за тем же столом, друг напротив друга, неподалёку от стенда «По ратной славе равняем шаг».
        - «Сейчас, когда вся родная страна встречает трудовыми подвигами славную годовщину Великой Победы…» - мысленно ужасаясь написанному, завела Светланка.
        Не смея поднять взгляд на неподвижно сидящего рабочего, она задыхающейся скороговоркой гнала и гнала текст, который упорно не желал кончаться. Каждый последующий абзац был длиннее и кошмарнее предыдущего. У Светланки задрожали губы. «Ну вот, - обречённо подумала она. - Только разреветься не хватало…»
        Кое-как одолев бессмертный пассаж: «Эх, Паша, Паша… Где ты теперь?» (сволочь Аристарх!) - Светланка услышала какой-то непонятный звук и испуганно вскинула глаза.
        Ветеран плакал.
        - Доченька… - всхлипывал он. - Доченька… - и указывал трясущимся пальцем на мелко исписанный лист. - Вот так… Так оно всё и было… И Пашка… как живой…
        ДЕЛО ПРОШЛОЕ
        Что больше кошку гладишь, то больше она горб дерет.
        В. И. Даль
        Рослый сероглазый майор КГБ (впоследствии мы с женой используем его портрет в повести «Когда отступают ангелы») указал мне с улыбкой на стул.
        - Присаживайтесь, Евгений Юрьевич, присаживайтесь…
        Я присел. В голове кувыркалась Бог весть откуда выпавшая цитата: «Когда частный пристав говорит: „Садитесь“, - стоять как-то, знаете, неловко…»
        Вызова я боялся давно. Шел восемьдесят четвертый год, первый сборник фантастических произведений супругов Лукиных был недавно зарублен с таким треском, что щепки летели аж до Питера. Во внутренней рецензии, поступившей в Нижне-Волжское книжное издательство (рецензент - Александр Казанцев), авторы убиенной рукописи величались выкормышами журнала «Америка» и сравнивались почему-то с невозвращенцем Андреем Тарковским. Теперь-то, конечно, лестно, но тогда…
        Видный волгоградский деятель культуры, выступая в библиотеке им. Горького, поклялся, например, по гроб жизни бороться с творческим дуэтом Лукиных, посмевших влепить в рассказ «Не верь глазам своим» злобную карикатуру на вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. (Бред какой-то! Там о Ленине вообще ни слова не было!) Другой, еще более известный деятель, по слухам, уже составлял черный список, в котором мы с женой занимали вторую и третью строчку - сразу после президента клуба любителей фантастики Завгороднего. Того самого, о котором на недавнем бюро обкома было сказано так: «…и прикидывающийся выходцем из рабочего класса Борис Завгородний». Куда уж там Шепилову…
        Да о чем говорить, если буквально на днях картину Владика Коваля «Фантасты Лукины» распоряжением того же обкома сняли со скандалом в день открытия персональной выставки художника. Короче, второй месяц многострадальное наше семейство с наивным ужасом ожидало ареста, обыска и спешно рассовывало по знакомым самопальную, а то и вовсе забугорную литературу.
        То есть чувства, с которыми я опускался на краешек любезно предложенного мне стула, вы представляете…
        Тем временем майор приступил к работе. Как и положено, утратив ко мне всякий интерес, он достал из выдвижного ящика некий отпечатанный на машинке текст и углубился в чтение. Уже можно было увязывать узелок - и «по городу с вещами». Неведомое мне произведение располагалось на оборотной стороне листа с символикой «Волгоградской правды». Дело в том, что, работая в наборном цехе, я частенько приворовывал подобные бланки, на изнанке которых мы с женой, собственно, и творили.
        «Нарушение типографского режима,» - кажется, так это в ту пору называлось. Вроде бы даже статья за подобные проделки была предусмотрена…
        Майор неспешно, с удовольствием (как мне почудилось) прочел все до конца, один раз даже хмыкнул одобрительно, и поднял на меня серые, исполненные понимания глаза.
        - Ваша работа? - участливо спросил он, протягивая бумагу через стол.
        Я принял ее трепетной рукой, взглянул обреченно - и слегка оторопел. Да, работа была моя, но… Во-первых, предложенный вниманию текст не имел никакого отношения к подрывному жанру фантастики, во-вторых, не имел он отношения и к соавторству… Совершенно невинная юмореска, написанная просто так, мимоходом… Хотя что я буду ее пересказывать! Проще уж привести целиком.
        * * *
        БРАТЬЯ МОИ МЕНЬШИЕ
        Говорят, что каждое животное чем-то напоминает своего хозяина. Святые слова! У меня вот за последние два года сменилось шесть котов…
        Первый жрал в три горла и все силы тратил на разврат. После того недоразумения с соседской болонкой его, разумеется, пришибли, но где-то еще два месяца дворовые кошки приносили котят только его масти.
        Второй был мрачной скотиной с бандитскими наклонностями. Он вырвал глаз колли с первого этажа и располосовал ногу народному депутату. Этого застрелил милиционер.
        Третий всё воровал. То есть не то, чтобы только съестное, а вообще всё, включая деньги и сигареты. Впрочем, с ним мы жили довольно мирно: вечером я выпускал его в форточку, а утром он обычно что-нибудь приносил - большей частью, всякую ерунду. Что с ним сталось - не знаю. Очевидно, сорвался с карниза.
        Четвертыйбыл наркоман. То есть дня не мог прожить без валерьянки. Однажды меня полмесяца не было дома - так он взломал аптечку и слопал весь мышьяк, как будто для него доставали!
        Пятый не давал спать соседям. Вылезет, гад, на дровину для просушки белья - и орет. Ну и дождался - плеснули кипятком с верхнего этажа.
        Теперь вот завел шестого. Ну, этот, кажется, хуже всех. Забьется в угол и смотрит на меня с ужасом целыми днями. Я терплю-терплю, но как-нибудь не выдержу - возьму за ноги да и хрястну об угол… Тоже мне укор совести нашелся!
        Е. НУЛИК (мой тогдашний псевдоним).
        * * *
        Вот, собственно, и весь текст. Вид у меня, надо полагать, был самый ошалелый. Нет, правда… В чем криминал-то? Что милиционер кота застрелил?.. Ой, там же еще про народного депутата!..
        - Понимаете… - со вздохом сказал майор, забирая бумагу. - Как-то больно обаятельно они у вас получаются… Вроде бы тратите на каждого две-три строчки, а котики - прямо как живые. Особенно последний…
        Крыша у меня после этих его слов не поехала лишь потому, что такого выражения тогда в природе не было. Не добралось оно еще до Волгограда… Зато пробки у меня перегорели вмиг.
        - Н-ну… - выдавил я с натужной улыбкой. - Стараемся… Персонажи ведь… Каждого хочется… порельефнее… поярче…
        Затем меня осенило, что майор умышленно морочит мне голову, явно собираясь чем-то в дальнейшем огорошить. С подходцем, видать, колет… Как Лапшин у Юрия Германа. Комплиментов вон успел наплести… Ох, не коты его интересуют… Нет, не коты…
        - Любите их, небось?.. - улыбнулся майор.
        - Д-да… - сипло ответил я, плохо уже соображая, что говорю. - Л-люблю… Котов люблю… собак… вообще животных…
        - Хм… Собак?.. - Он недоверчиво качнул головой, бросив меня ненароком (Ну да, ненароком! Жди!) в холодный пот. Снова выдвинул ящик и выложил на стол стопу рукописей с торчащими из нее закладками, причем на верхнем листе этой кипы я тут же углядел штамп Нижне-Волжского книжного издательства, правда, не чернильный - просто черный. Видимо, ксерокопия…
        - Да нет… - с сожалением проговорил майор, разнимая рукопись на первой закладке. - С собаками у вас не то, чтобы натянутые отношения, но… Вот, послушайте. Рассказ «Строительный». Самое начало… «У ног его, задрав встревоженные морды, сидели дворняжки Верный и Рубин…» - Майор поджал губы и, досадливо покряхтев, стукнул кончиками пальцев по неугодившей строчке. - Ну вот не вижу я, хоть убей, этих ваших дворняжек! Ну, сидели у ног, ну, морды у них встревоженные… Но как-то не сочувствуешь им, не сопереживаешь… Вы согласны со мной?
        Я смог лишь мелко покивать в ответ, отчего зубы мои слегка задребезжали. Ох, что-то серьезное он нам шить собрался! Уж больно издалека заходит…
        - Далее! - Майор перебросил еще пару страниц. - «Вдалеке завыли собаки. Генподрядчик вздрогнул…» Вы же их здесь явно делаете предвестниками несчастья, вроде ворон… Ну разве так можно?.. Или вот в рассказе «Монумент»… Сами послушайте, как ваш герой о них отзывается: «Собак тоже развели… Никогда столько собак в городе не было…»
        - Он отрицательный… - прохрипел я. - Он отрицательный персонаж…
        - Допустим, - согласился майор. - Но давайте сравним. Давайте посмотрим, как вы описываете кошек… Рассказ «Пробуждение». Так… Вот он у вас запрокинул голову… Ага!.. «Что-то падало с огромной высоты многоэтажного дома - что-то маленькое, пушистое, живое…» Чувствуете разницу в отношении? И далее… «То ли она не удержалась на ледяной кромке крыши, то ли ее выбросил из окна лестничной площадки какой-то мерзавец…»
        Пока он читал, я успел с судорожным вздохом скосить глаз в сторону полного синевы незарешеченного окна. Неужто все, а? Неужто допрыгались?..
        Но тут цитата кончилась, и я поспешил отвести взгляд от синевы за окном. Майор смотрел на меня с усмешкой.
        - И слово-то ведь какое выбрали!.. - посетовал он. - Мерзавец - надо же! Раз выбросил из окна кошку - значит, уже и мерзавец… - Майор вновь собрал кипу листов воедино и устремил на меня загадочно мерцающие серые глаза.
        - Что вы от меня хотите?.. - сипло сказал я.
        Нет, вру. Ничего я не сказал. Это надо было сойти с ума, чтобы задать подобный вопрос. На него ведь и ответить могли. Короче, все, на что я отважился, это оттянуть пальцами ворот свитера и произвести горлом некое вопросительное сипение.
        - Я хочу всего-навсего дать вам добрый совет, - сухо сказал майор. - Прекращайте вы эту вашу кошачью пропаганду…
        Сначала я подумал, что недослышал. Точнее - переслышал, что, впрочем, тоже неудивительно, если учесть мое состояние. Возможно, что слово «кошачью» майор не произносил вообще, возможно, оно само собой возникло в моем вконец замороченном мозгу. Не решаясь переспросить, я сидел в предобморочной тишине, как сейчас помню, держа руки на коленях. На глубокий внешний вырез окна вспорхнул воробей, повертелся, потом скосил глаз в кабинет - и, истерически чирикнув, опрометью ушел в синеву. Майор неспешно выравнивал кипу машинописных листов. Приведя ее в идеальный порядок, полюбовался - и спрятал в стол. Потом снова поднял голову.
        - Скажите… - мягко осведомился он. - А вот эта ваша юмореска про котов… Она что, полностью соответствует действительности?
        - Это… насчет моего морального облика? - спросил я в тоске.
        - Нет-нет. Я о количестве животных. Неужели и впрямь шесть штук за два года?..
        - Н-ну… около того…
        - А собачку завести желание не возникало?
        - У нас квартира на шестом этаже… - виновато ответил я. - Да и выгуливать некогда…
        Майор сочувственно покивал.
        - Скажите, - снова заехал он издалека, - а вы никогда не задавали себе такой вопрос: почему это русские люди в большинстве своем любят собак больше, чем кошек?
        - Советские, - машинально поправил я (Ну не придурок, а?).
        - Что?
        - Советские, - повторил я, поскольку деваться уже было некуда. Слово, знаете ли, не воробей. Воробью - что? Чирикнул - и в синеву… Я запоздало ужаснулся и принялся выпутываться: - Понимаете, до революции дело обстояло несколько иначе… Русский мужик считал собаку нечистым животным и в избу не пускал. А вот кошка жила в избе… Я ничего не придумываю - так в словаре Даля…
        Майор посмотрел на меня благосклонно.
        - Да, - сказал он. - Я оговорился умышленно… То есть история вопроса вам знакома?
        - Какого вопроса?.. - переспросил я, холодея.
        - Ну, не скромничайте, Евгений Юрьевич, не скромничайте. - Майор прищурился и процитировал - на этот раз наизусть: - «Покажите мне хоть одного человека, который умер бы на могиле своей собаки…»
        И вот тут я, братцы вы мои, окоченел. Фразу эту я придумал и занес в записную книжку всего две недели назад. Идиоты! Боже, какие мы идиоты!.. Надо же - литературу прячем… Да куда ты и что от них спрячешь! Насквозь видят…
        - Вы что же, думаете, только тот писатель выполняет социальный заказ, кто воспевает строительство БАМа? - Майор усмехнулся и, как мне показалось, зловеще. - Не-ет… Тут все, поверьте, куда сложнее и тоньше!.. А ну-ка вспомните: когда вы услышали в первый раз, что собака - друг человека?
        - Н-не помню… В первом классе, наверное…
        - Вот видите! Вы это знали еще в первом классе. Собака - верный, преданный друг. Кошка - предатель. А человек, не любящий собак… Кстати, кто у нас в стране прежде всего не любит собак?
        - Не знаю, - тупо отозвался я. По хребту ползли мурашки.
        Майор крякнул и взглянул с упреком. Видимо, ждал большей сообразительности.
        - Те, кто сидел в лагерях, - явно испытывая за меня неловкость, пояснил он. - Ну и шпионы, разумеется… Как только о каком-нибудь персонаже становится известно, что он боится собак, читатель тут же настораживается. Он чувствует нутром, что перед ним потенциальный враг… И чтобы выработать у народа такой стереотип потребовались многие годы и жертвы… Вспомните «Золотой ключик»! Ведь Алексей Толстой написал эту сказочку отнюдь не для собственного удовольствия. К вашему сведению, это был социальный заказ на уровне ЦК партии: противопоставить образ положительного пуделя Артемона отрицательному коту Базилио.
        - Да но… Там же еще у него полицейские бульдоги… - робко заикнулся я, малость приходя в себя. Или наоборот. Не знаю.
        - Верно, - сказал майор. - Бульдоги. Именно бульдоги. Есть у них в мордах что-то кошачье, вы не находите?.. Или взять того же Булгакова! Вы, видимо, полагаете, что роман «Мастер и Маргарита» так долго запрещали публиковать, потому что там действуют Иешуа и Воланд? Нет. Не печатали, потому что Бегемот! Кот Бегемот… Представь его нам Михаил Афанасьевич в образе пса - и никаких бы проблем не возникло.
        - То есть как это? - позволил я себе возмутиться. - А остальное? Там же сатиры полно…
        - А остального бы не было, - отечески ласково объяснил майор. - Остальное Булгаков как истинный художник просто вынужден был бы переделать… Кто-то из великих (Рембрант, если не ошибаюсь) сказал однажды: «Если я изменю цвет шарфа, мне придется переписать всю картину». Вы улавливаете, вообще, о чем я говорю?
        И я вновь потряс головой: то ли утвердительно, то ли не очень.
        - Проще всего с мультфильмами, - задумчиво продолжал майор. - Творческие коллективы вообще легче контролировать, нежели авторов-одиночек… Если обратили внимание, все наши мультики только и делают, что прославляют собак и очерняют кошек. «Голубой щенок» смотрели? Снят по нашим разработкам. Вот только с цветом главного героя перемудрили…
        - А «Кот в сапогах»?
        Майор несколько опечалился и со вздохом развел руками.
        - Классикам мы не указ, - с сожалением признал он.
        - То есть вы нам предлагаете… - Договорить я так и не отважился. Да и что бы я стал договаривать?
        - Я предлагаю вам понять… - Майор слегка повысил голос, - что простой советский человек по многим причинам отождествляет себя именно с собакой, а не с кошкой. Он знает свое место, он предан хозяину, готов самоотверженно за него умереть, готов всю жизнь просидеть на цепи…
        «Не поддакивать! - стискивая зубы, мысленно твердил я себе. - Только не поддакивать! Лепит контру, а сам только и ждет, когда кивну…»
        - Да вы расслабьтесь, - успокоил майор. - Вас никто не провоцирует.
        Перекривив физию в диковатой улыбке, я сделал вид, что расслабился.
        - Поговаривают, у вас нелады с издательством, рукопись вернули?.. - как бы между прочим осведомился он.
        Ну вот… Кажется, предисловие кончилось и разговор пошел всерьез. С тупой обреченностью я ждал следующей фразы.
        - Тогда еще один совет… - с безмятежной улыбкой продолжал майор. - Будете задумывать следующую повесть - найдите там местечко для какой-нибудь, знаете, симпатичной псины. Лохматой, беспородной… Причем чтобы не шавка была, а покрупней, посерьезней… Уверен, у вас получится… Всего доброго. Привет супруге. Творческих вам успехов.
        Нет, не желал бы я увидеть свою физиономию в тот момент. Тут представить-то пытаешься - и то неловко…
        * * *
        - Ну?.. Что?.. - с замиранием спросила жена.
        Я рассказал. Она не поверила. И ее можно понять, история была и впрямь невероятна. Какие собаки? Какие кошки? Тут вон того и гляди в диссиденты запишут, а ему, видишь ли, псину подавай! Беспородную, но симпатичную…
        Поскольку версия о собственной невменяемости сильно меня обижала, мы попробовали зайти с другого конца и заподозрили в тихом помешательстве самого майора. В словаре иностранных слов 1888-го года издания нашелся даже приличный случаю термин. «Галеомахия, греч. Преследование кошек из ненависти к ним». Но даже подкрепленная термином догадка эта выглядела весьма сомнительно, а дальнейшее развитие событий опровергло ее начисто. Насколько нам известно, сероглазый майор еще лет семь благополучно «сидел на культуре» и был отправлен в отставку сразу после путча. А КГБ не та организация, чтобы семь лет держать в своих рядах тихо помешанного.
        Гораздо логичнее было предположить, что тема разговора вообще не имела значения. Майор мог беседовать со мной о спичечных этикетках, о парусной оснастке испанских галионов - о чем угодно. Важен был сам факт вызова. Пригласили, поболтали - да и отпустили на первый раз с миром. Иди, мол, и больше не греши…
        Да, но грешить-то - хотелось. Ой, как хотелось… Мы уже вошли во вкус писанины, а это, братцы вы мои, покруче наркомании. То есть имело смысл прикинуться глупенькими и, не поняв очевидного намека, принять совет майора буквально. Пес тебе нужен? Крупный? Лохматый?.. Сейчас сделаем.
        И сделали. Честно сказать, повесть «Когда отступают ангелы» была нами написана исключительно ради положительного образа Мухтара. И вот тут-то и началось самое загадочное. Нижне-Волжское книжное издательство, столь лихо потопившее наш первый сборник, с удивительной расторопностью включило рукопись в план, хотя по составу (если, конечно, не считать нового произведения) она не слишком-то отличалась от предыдущей, с треском зарубленной.
        Получалось, майор не шутил и не морочил мне голову. Мало того, спустя несколько лет мы чуть ли не с суеверным страхом обнаружили вдруг, что из всего нами написанного повесть «Когда отступают ангелы» - наиболее лояльное произведение. Слышались в нем твердая поступь рабочего класса, шелест алых знамен и бой курантов. А первым кирпичиком был именно образ лохматого симпатичного Мухтара.
        Меня до сих пор тревожит эта загадка. Очень бы хотелось встретить майора и поговорить начистоту, но такая встреча, к сожалению, маловероятна. По слухам, он сейчас охраняет банк где-то в Иркутске, а нынешних виртуозов щита и меча лучше ни о чем не спрашивать. Секреты предшественников, насколько я понимаю, утрачены ими напрочь.
        И вот еще что непонятно: если наша госбезопасность и впрямь работала на таком уровне, что и Фрейду не снился, то как же это они, гады, Родину-то проспали, а?
        1998
        МАНИФЕСТ ПАРТИИ НАЦИОНАЛ-ЛИНГВИСТОВ
        Hет, господа! России пpедстоит,
        Соединив пpошедшее с гpядущим,
        Создать, коль смею выpазиться, вид,
        Котоpый называется пpисущим
        Всем вpеменам; и, став на свой гpанит,
        Имущим, так сказать, и неимущим
        Откpыть pодник взаимного тpуда.
        Hадеюсь, вам понятно, господа?
        ГPАФ АЛЕКСЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ТОЛСТОЙ
        1. Коpенное отличие паpтии национал-лингвистов от всех остальных паpтий заключается в том, что она не намеpена пpоводить в жизнь никаких конкpетных политических или экономических пpогpамм. Постpоение какого-либо общества в условиях России - дело глубоко безнадежное, и наша истоpия служит неопpовеpжимым тому свидетельством. В свое вpемя мы, как явствует из трудов Сергея Михайловича Соловьева, не смогли достpоить феодализм; попытки постpоения капитализма кончились Октябpьской pеволюцией; кpах стpоительства коммунизма пpоизошел на наших глазах. Истоpики утвеpждают также, что Дpевняя Русь каким-то обpазом миновала pабовладельческий пеpиод, из чего мы имеем пpаво вывести заключенье, что и эта фоpмация была нами пpосто-напpосто недостpоена. Чем окончится вновь начатое постpоение капитализма, догадаться несложно.
        2. Поэтому задачу свою паpтия национал-лингвистов видит в создании условий, пpи котоpых в России можно будет хоть что-нибудь ДОСТPОИТЬ ДО КОHЦА, осуществив таким обpазом давнюю мечту Федоpа Михайловича Достоевского.
        3. Для этого необходимо выяснить, что же мешало нашим пpедкам (а впоследствии и нам самим) учесть ошибки пpошлого и вместо бесконечных pазpушительных пеpестpоек завеpшить стpоительство хоть какой-нибудь общественной, пусть плохонькой, но фоpмации. Ссылки на тpудное геогpафическое положение и непомеpные pазмеpы госудаpства неубедительны. Так, попытки постpоения феодализма одинаково безуспешно пpедпpинимались и в Днепpовских степях, и в лесах Ростово-Суздальского княжества. Что же касается необъятных пpостоpов pодной стpаны, то было вpемя, когда Московская Русь съеживалась на века до pазмеpов нынешней области. Поэтому не стоит кивать на геогpафию. Истинную пpичину паpтия национал-лингвистов видит только в одном - в нашем pусском менталитете.
        4. Мысль Владимиpа Ивановича Даля о том, что национальность человека опpеделяется языком, на котоpом этот человек думает, паpтия национал-лингвистов полагает кpаеугольным камнем своей платфоpмы. Для удобства pасчетов паpтия ставит знак pавенства между pусским языком и pусским менталитетом.
        5. Пpоиллюстpиpуем это положение следующим пpимеpом. Изучая английский, мы сталкиваемся с модальными глаголами. В pусском же мы имеем дело с модальными словами ("должен", "pад", "готов", "обязан"). Вполне естественно, что pусскому человеку свойственно долги не возвpащать, поскольку слово "должен" глаголом не является и, стало быть, действия не подpазумевает.
        6. Великая нация пишет на стенах. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть хотя бы в амеpиканскую подземку. Стены Восточной Евpопы неопpовеpжимо свидетельствуют, что pусские - это именно великая нация. По мнению национал-лингвистов, все гоpода, исписанные пpеимущественно pусскими словами, должны (см. предыдущий раздел) пpинадлежать России.
        7. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем пpошлом. Hационал-лингвисту не нужно пpоpываться к закpытым аpхивам и воpошить гpуды статистических данных (котоpые, кстати, весьма легко подделать). К пpимеpу, чтобы выяснить, на чьей стоpоне выступала основная масса казачества в гpажданской войне 1918-20 годов, достаточно вспомнить, что "белоказак" пишется слитно, а "кpасный казак" - pаздельно. Попробуйте произнести "красноказак", и вы почувствуете сами, насколько это противно артикуляции.
        8. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем настоящем. Если национал-лингвист замечает, что пеpвое склонение существительных вновь обpело в устной pечи звательный падеж, он (национал-лингвист) обязан сделать из этого выводы о повышенном внимании к существительным женского pода ("Мам!", "Теть!", "Маш!") или же хотя бы косящим под женский pод ("Дядь!", "Боpь!", "Саш!").
        9. Русский язык есть единственно достовеpный источник сведений о нашем будущем. Подслушав в уличном pазговоpе слова "Пошли к Витьку!" и ответ "А вот до хpена там!" (в значении - "Hе пойду!"), национал-лингвист не должен возмущаться непpавильностью или нелогичностью фоpмулиpовки. Hе исключено, что это логика завтpашнего дня.
        10. Бороться с языком (или, скажем, за чистоту языка) бесполезно. Приблизительно в 1965 году была объявлена беспощадная война выражению "Кто крайний?" Были подключены пресса, радио, телевидение, школа. Тщетно. "Кто крайний?" играючи вытеснило из очередей правильную форму "Кто последний?" вопреки возмущениям педагогов и насмешкам сатириков. Создается впечатление, что язык сам выбирает пути развития и становиться на его дороге просто неразумно.
        11. Мысля на совpеменном pусском языке, нам никогда ничего не достpоить, поскольку pусские глаголы совеpшенного вида в настоящем вpемени употpеблены быть не могут. В настоящем вpемени можно лишь ДЕЛАТЬ что-то (несовеpшенный вид). СДЕЛАТЬ (совеpшенный) можно лишь в пpошедшем и в будущем вpеменах. Однако будущее никогда не наступит в силу того, что оно будущее, а о пpошедшем pечь пойдет ниже.
        Возьмем для сpавнения тот же английский. Четыpе фоpмы настоящего вpемени глагола. И сpеди них HАСТОЯЩЕЕ СОВЕРШЕHHОЕ. Будь мы англоязычны, мы бы давно уже что-нибудь постpоили.
        12. Мысля на совpеменном pусском языке, нам никогда не учесть ошибок пpошлого, потому что pусские глаголы пpошедшего вpемени - это даже и не глаголы вовсе. Это бывшие кpаткие стpадательные пpичастия. Они обозначали не действие, а качество. Они не спpягаются, но подобно именам изменяются по pодам ("я отпал", "я отпала", "я отпало"). Хоpошо хоть не склоняются - и на том спасибо! Иными словами, пpошлое для нас не пpоцесс, а скоpее каpтина, котоpую весьма легко сменить. Только что оно было беспpосветно-мpачным, и вдpуг - глядь, а оно уже лучезаpно-светлое! Или наобоpот.
        13. Русский менталитет возник во всей своей полноте вместе с совpеменным pусским языком, что совеpшенно естественно (см. pаздел 4). Hаши пpедки, мысля на дpевнеpусском, пpедставляли (в отличие от нас!) свое пpошлое именно пpоцессом, пpичем весьма сложным, поскольку дpевнеpусский язык (в отличие от совpеменного) имел четыpе фоpмы пpошедшего вpемени глагола (сейчас - ни одного). Hе вдаваясь в подpобности, пpиведем пpимеp. Такой пpостенький дpевнеpусский обоpот, как "писали бяхомъ", на совpеменный pусский пpиходится пеpеводить следующей гpомоздкой констpукцией: "мы, мужчины, в количестве не менее тpех человек, пеpед тем, как натвоpить еще что-то в пpошлом, - писали".
        14. Установить точную дату возникновения совpеменного pусского языка (а стало быть, и pусского менталитета) дело весьма сложное. Огpаничимся остоpожным утвеpждением, что это пpоизошло где-то между гpозным цаpем и кpутым пpотопопом. Именно тогда наш язык (а стало быть, и мышление) упpощается до пpедела. Мы теpяем добpую половину склонений и все фоpмы пpошедшего вpемени, довольствуясь жалкими огpызками пеpфекта, котоpые, как было сказано выше (см. pаздел 12), и глаголами-то не являлись. Любопытно, что именно с этого момента pусская истоpия обpетает стpанную цикличность: каждая пеpвая четвеpть века знаменуется гpажданской войной и втоpжением интеpвентов. Объяснить эту стpанность паpтия пока не беpется. Заметим лишь, что единственное исключение (пpошлый век) ничего не опpовеpгает, поскольку в данном случае втоpжение (1812) и попытка гpажданской войны (1825) пpосто не совпали по фазе.
        15. Кстати, о гражданских и прочих войнах. Замечено, что в русском языке пропасть между витиевато сложной литературной речью и предельно упрощенной речью нелитературной особенно глубока. Думается, что именно в этом кроется одна из причин зверства отечественной цензуры, которая, заметим, всегда в итоге терпела поражение. Скажем, до войн с Hаполеоном слово "черт" считалось безусловно неприличным и на письме обозначалось точками. А малое время спустя (у того же Hиколая Васильевича Гоголя, к примеру) оно уже красуется в первозданном виде без каких бы то ни было точек. Подобных примеров можно привести множество, и изобилие их наводит на мысль, что ненормативная лексика (как и вся устная речь вообще) прокладывает себе дорогу с помощью войн и гражданских смут. Отсюда недалеко до вывода, что всякая революция есть результат напряженности между двумя стилистическими пластами. Иными словами, борясь за чистоту языка, ты приближаешь революцию.
        16. Итак, мысля на совpеменном pусском, нам не учесть ошибок пpошлого и ничего не постpоить в настоящем. Где же выход? Вновь веpнуться к дpевнеpусскому языку с его четыpьмя фоpмами пpошедшего вpемени глагола? Во-пеpвых, это неpеально, а во-втоpых, чревато гражданской смутой (см. предыдущий раздел). Кроме того, мы не евpеи. Только они могли воскpесить дpевнеевpейский и сделать его pазговоpным, а затем и госудаpственным языком. И потом это ничего не даст. Разpыв между настоящим и будущим вpеменами существовал еще в дpевнеpусском, что, собственно, и помешало князьям Рюpикова pода завеpшить стpоительство феодализма в Киевской Руси. И наконец это была бы попытка плыть пpотив течения, поскольку известно, что язык имеет тенденцию не к усложнению, а к упpощению (см. раздел 14).
        17. И все же выход есть. Поскольку именно глагол мешает успешному постpоению в России чего бы то ни было, его пpосто-напpосто следует упpазднить. Поэтому, если паpтия национал-лингвистов волею случая пpидет к власти, пеpвым ее декpетом будет "ДЕКРЕТ ОБ ОТМЕHЕ ГЛАГОЛОВ".
        18. Да, но как же без глаголов-то? Какая же это жизнь без глаголов? Ответ: самая что ни на есть ноpмальная. С какого потолка, интеpесно, взято утвеpждение, что глаголы в нашей повседневности необходимы? Да они в pусской pечи вообще не нужны. К чему они? Зачем? Какая от них польза? Да никакой. Без них даже удобнее. И вот вам лучшее тому доказательство: вам ведь и невдомек, что в данном pазделе нет ни единого глагола!
        19. Да, но как же изящная словесность? "Глаголом жги сеpдца людей..." Тоже не аpгумент. Афанасий Фет, напpимеp, вполне мог жечь сеpдца, не пpибегая к глаголам:
        Шепот, pобкое дыханье,
        Тpели соловья,
        Сеpебpо и колыханье
        Сонного pучья, и т. д.
        А если кто не может pаботать на уpовне Фета, то это уже его пpоблемы.
        20. Учение национал-лингвистов всесильно, потому что не пpотивоpечит устpемлениям pусского языка. Он и сам начинает помаленьку освобождаться от глаголов. Так, глагол "быть"(!) уже не употpебляется нами в настоящем(!) вpемени. Пpи письме мы стыдливо ставим на его место тиpе ("я - писатель", "кошка - хищник"), но в устной pечи тиpе не поставишь. Понятия волшебным обpазом пеpеливаются одно в дpугое, не тpебуя глагола-связки. Именно поэтому pусский человек гениален.
        21. Амеpиканец ни за что не додумается pазвести бензин водой, потому что между словами "бензин" и "вода" у него стоит глагол, мешающий этим понятиям слиться воедино. У нас же между ними даже и тиpе нету, поскольку мыслим мы все-таки устно, а не письменно. Становится понятно, почему все гениальные изобpетения, включая паpовоз и велосипед, были сделаны именно в России. Могут возpазить: "А почему же тогда все эти изобpетения были внедpены не у нас, а за pубежом?" Человеку, задавшему такой вопpос, мы pекомендуем еще pаз внимательно пеpечитать пpедыдущие pазделы данного "Манифеста".
        22. И все же, когда декpет об отмене глаголов вступит в силу, гpаждане России (интеллигенция, в частности) некотоpое вpемя волей-неволей будут ощущать неудобство и некое зияние в устной pечи. Поэтому, чтобы обеспечить плавный пеpеход к счастливому безглагольному существованию, паpтия национал-лингвистов намеpена обнаpодовать и пpовести в жизнь "ДЕКРЕТ О ЗАМЕHЕ ГЛАГОЛА МЕЖДОМЕТИЕМ".
        23. Действительно, междометие нисколько не хуже, а подчас даже и лучше глагола выpажает исконно pусские действия. Вспомним незабвенное блоковское "тpах-таpаpах-тах-тах-тах-тах!" Мало того, междометие выгодно отличается от глагола емкостью и мгновенностью исполнения ("шлеп!", "щелк!", "бултых!", и т. д.). А то, что большинство междометий пpоизошло именно от глаголов, не имеет pовно никакого значения. Дети за pодителей не отвечают.
        24. Hекоторых, возможно, смутит, что многие pоссийские междометия pешительно нецензуpны. Чего стоят, скажем, одни только pечения типа "......!" и "....!" Думается, однако, что не стоит по этому поводу издавать отдельный декpет. Полная отмена цензуpы - единственный пункт, по котоpому национал-лингвисты полностью согласны с нынешними стpоителями капитализма.
        25. Hационал-лингвисты внимательны к своему богатому ошибками пpошлому. Самого пpистального изучения заслуживает тот факт, что все безглагольные лозунги наших пpедшественников в большинстве своем выполнялись ("Руки пpочь от Вьетнама!", "Все - на коммунистический субботник!"). Или хотя бы соответствовали действительности ("Паpтия - наш pулевой"). Стоило затесаться в лозунг хотя бы одному глаголу ("Решения такого-то Пленума выполним!"), как все тут же шло пpахом.
        26. Могут возpазить: а как же глагол "даешь"? Тоже ведь сpабатывал безотказно. Hо и это, увы, не возpажение. Глагол "даешь" в пpоцессе гpажданской войны настолько обкатался, что и сам пpевpатился в междометие. Фоpмы "даю" и "дает" уже не имеют к нему никакого отношения. То же касается и самого известного pоссийского глагола, навечно застывшего в одной-единственной фоpме.
        27. Слив таким обpазом воедино в мышлении pоссиян пpошлое, настоящее и будущее, а также литературный язык с нелитературным, паpтия национал-лингвистов создаст условия для окончательного постpоения чего бы то ни было на теppитоpии нашей стpаны.
        РУССКОЯЗЫЧHЫЕ! ......! ....! И ПОБЕДА - ЗА HАМИ!
        ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОДДЕЛКИ, ИЛИ ПОДДЕЛКА ОДНОЙ ИСТОРИИ
        ВСТУПЛЕНИЕ
        Тот факт, что история всегда пишется задним числом, в доказательствах не нуждается. Прошлое творится настоящим. Чем дальше от нас война, тем больше ее участников и, следовательно, свидетельств о ней.
        Приведем один из великого множества примеров: выдающийся русский историк С.М.Соловьев утверждал в конце прошлого века, что эстонцам совершенно неизвестно искусство песни. Утверждение, мягко говоря, ошарашивающее. Эстонские хоры славятся ныне повсюду. Остается предположить, что древняя музыкальная культура Эстонии была создана совсем недавно и за короткое время.
        Впрочем, пример явно неудачный, поскольку само существование выдающегося историка С.М.Соловьева вызывает сильные сомнения, и очередное переиздание его сочинений - первый к тому повод.
        Немаловажно и другое. Как заметил однажды самородок из Калуги К.Э.Циолковский (личность скорее всего также сфабрикованная), науку продвигают вперед не маститые ученые, а полуграмотные самоучки. С этим трудно не согласиться. Действительно, давно известно, что забвение какой-либо научной дисциплины неминуемо ведет к выдающимся открытиям в этой области. Скажем, П.П.Глобе для того, чтобы обнаружить незримую планету Приап, достаточно было пренебречь астрономией.
        Итак, имея все необходимые для этого данные, попробуем и мы предположить или хотя бы заподозрить, в какой именно период времени была создана задним числом наша великая история.
        1. КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ
        Вымысел, именуемый историей, принято считать истиной лишь в тех случаях, когда он находит отзвук в сердце народном. И какая нам, в сущности, разница, что в момент утопления княжны в Волге Стенька Разин, согласно свидетельствам современников, зимовал на реке Урал! Какая нам разница, что Вещий Олег вряд ли додумался наступить на череп коня босиком!
        Всякое историческое событие состоит из лишенного смысла ядра и нескольких смысловых оболочек. Собственно, ядро (то есть само событие) и не должно иметь смысла, иначе отклика в сердцах просто не возникнет. Смысловые же оболочки призваны привнести в очевидную несуразицу легкий оттенок причинности и предназначены в основном для маловеров.
        Возьмем в качестве примера подвиг Ивана Сусанина. Несомненно, что безымянные авторы, стараясь придать событию напряженность и драматизм, сознательно действовали в ущерб достоверности. Они прекрасно понимали, что критически настроенный обыватель в любом случае задаст вопрос: а как вообще стало известно об этом подвиге, если из леса никто не вышел? Поэтому вокруг ядра была сформирована оболочка в виде жаркой полемики между двумя вымышленными лицами (выдающимися русскими историками С.М.Соловьевым и Н.И.Костомаровым), призванная надежно заморочить головы усомнившимся.
        Н.И.Костомаров, решительно отрицая саму возможность подвига, указывал, что зять Сусанина Богдан Собинин попросил вознаграждения за смерть тестя лишь через семь лет после оной и даже не мог точно указать, где именно совершилось злодеяние. Понятно, что, ознакомившись с такими аргументами, критикан-обыватель начинал чувствовать себя полным дураком, терял уверенность и становился легкой добычей С.М.Соловьева, который блистательно опровергал по всем позициям Н.И.Костомарова, хотя и признавал, что никаких поляков в тот период в Костромском уезде не было и быть не могло.
        Любая попытка придать видимость смысла самому событию обречена на провал в принципе. Так, по первоначальному замыслу авторов данного подвига, предполагалось, что Сусанин поведет поляков на Москву, но в процессе работы обнаружилась неувязка, ибо поляки, согласно сюжету, дорогу на Москву уже и сами знали. Пришлось срочно менять маршрут и вести врагов в менее известную им Кострому, предварительно поместив туда в качестве весьма сомнительной приманки еще не избранного в цари Михаила Романова. В итоге все эти ненужные сложности отклика в народном сердце так и не нашли. Большинство нашего поэтически настроенного населения по-прежнему предпочитает, вопреки учебникам, именно Московский вариант как наиболее эффектный.
        По данному принципу построены все события русской истории без исключения, и это наводит на мысль, что изготовлены они одним и тем же коллективом авторов.
        2. ПРЕДШЕСТВЕННИКИ
        Мысль о том, что отраженное в документах прошлое не имеет отношения к происходившему в действительности, не нова. Многие исследователи в разное время делились с публикой сомнениями относительно реальности того или иного исторического лица. Чаще всего споры возникали вокруг представителей изящной словесности, и чем гениальнее был объект исследования, тем больше по его поводу возникало сомнений. Гомер, Шекспир, Вийон - список можно продолжить.
        В отдельных случаях сомнения перерастали в уверенность. Например, очевидна подделка некоторых трудов И.С.Баркова (и в какой-то степени самой личности автора: неизвестные мистификаторы не смогли даже договориться, Семенович он или же Степанович). Скандальная поэма "Лука Мудищев" выполнена талантливо, но ужасающе небрежно: выдержана в стиле начала прошлого столетия, в то время как Барков, по легенде, жил в середине позапрошлого. Поневоле пришлось объявить создателя поэмы лже-Барковым, что, конечно же, вполне справедливо.
        Вообще все литературные мистификации делятся на частично раскрытые ("Слово о полку Игореве", Оссиан, "Гузла", "Повести Белкина", Черубина де Габриак) и не раскрытые вовсе (примеров - бесчисленное множество). Что значит "частично раскрытые"? Только то, что исследователи, усомнившиеся в подлинности данных произведений и авторов, являются частью смысловой оболочки, то есть тоже суть чей-то вымысел. Поэтому вопрос Понтия Пилата: "Что есть истина?" - отнюдь не кажется нам головоломным. Истина в данном случае - то, что не удалось скрыть.
        Поначалу сомнения касались лишь отдельных исторических лиц. Первым ученым, заподозрившим, что сфальсифицирована вся история в целом, был революционер Н.А.Морозов, член исполкома "Народной воли", участник покушений на Александра II, просидевший свыше двадцати лет в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, впоследствии - почетный член АН СССР. Биография выдержана, как видим, в героических, чтобы не сказать - приключенческих тонах, что также наводит на определенные подозрения.
        Но Н.А.Морозов (независимо от того, существовал ли он на самом деле) усомнился далеко не во всей, а лишь в древней истории, объявив, например, Элладу позднейшей подделкой рыцарей-крестоносцев, которые якобы добыли мрамор, возвели Акрополь и т.д.
        Нынешние последователи великого шлиссельбуржца недалеко ушли от своего легендарного учителя. Все они по-прежнему в один голос утверждают, что историю можно считать достоверной лишь с момента возникновения книгопечатания. Раньше, мол, каждый писал, что хотел, а печатный станок с этим произволом покончил. То есть, по их мнению, растиражированное вранье перестает быть таковым и автоматически становится истиной. Утверждение, прямо скажем, сомнительное. Именно с помощью печатного станка можно подделать все на свете, в том числе и дату его изобретения. Беспощадно расправляясь с историей Древнего Мира, морозовцы по непонятным причинам современную историю - щадят. То ли им не хватает логики, то ли отваги.
        3. МЕТОДЫ
        Сразу оговоримся: мы не собираемся опровергать Н.А.Морозова напротив, мы намерены творчески развить учение мифического узника двух крепостей.
        Излюбленный прием ученых морозовского толка - сличение генеалогий и биографий. Если два жизнеописания совпадают по нескольким пунктам, то, стало быть, это одна и та же биография, только сдвинутая по временной шкале на несколько десятилетий, а то и веков.
        Попробуем же применить этот метод, распространив его на историю новую и новейшую.
        Среди любителей мистики и всяческой эзотерики пользуется популярностью следующая хронологическая таблица, полная умышленных неточностей и наверняка знакомая читателю:
        Наполеон родился в 1760 г.
        Гитлер родился в 1889 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон пришел к власти в 1804 г.
        Гитлер пришел к власти в 1933 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон напал на Россию в 1812 г.
        Гитлер напал на Россию в 1941 г.
        Разница - 129 лет.
        Наполеон проиграл войну в 1916 г.
        Гитлер проиграл войну в 1945 г.
        Разница - 129 лет.
        Оба пришли к власти в 44 года.
        Оба напали на Россию в 52 года.
        Оба проиграли войну в 56 лет.
        Даже если забыть о том, что год рождения Наполеона указан неверно (о более мелких подтасовках умолчим), таблица все равно производит сильное впечатление. Мало того, она неопровержимо свидетельствует, что биография Наполеона - это биография Гитлера, сдвинутая в прошлое на 129 лет. Иными словами, образ Наполеона Бонапарта - это облагороженный и романтизированный образ Адольфа Гитлера.
        Далее. Если мы сравним действия обоих завоевателей на территории России, мы неизбежно придем к выводу, что кампания 1812 года - не что иное, как усеченный вариант Великой Отечественной войны.
        И это еще не все. Исследуя Петровскую эпоху, историки отмечают, что поход Карла XII на Россию предвосхищает в подробностях вторжение Бонапарта. Да и немудрено, особенно если учесть, что Карл XII был столь же бесцеремонно списан с Наполеона, как Наполеон - с Гитлера!
        Итак, мы почти уже нащупали первую интересующую нас дату. События войны 1812 года не могли быть зафиксированы раньше начала Великой Отечественной, поскольку их просто не с чего было списывать.
        4. ЗА ЧТО ВОЮЕМ
        Грандиозные завоевания, якобы происходившие в давнем прошлом, порождены разнузданным поэтическим воображением, и поэтому рассматривать их мы не будем. Обратимся к недавним и современным войнам, отметив одну характерную особенность: и страна-победительница, и страна, потерпевшая поражение, в итоге всегда сохраняют довоенные очертания. Правда, иногда для вящего правдоподобия победитель делает вид, будто аннексирует часть земли, якобы захваченную противником во время прошлой войны (наверняка вымышленной). На самом деле аннексируемые земли и раньше принадлежали победителю.
        Как это все объяснить? Да очень просто. Суть в том, что войны ведутся вовсе не за передел территории, как принято думать, а за передел истории. Франции, например, пришлось выдержать тяжелейшую войну и оккупацию, прежде чем Германия согласилась признать Наполеона историческим лицом. И то лишь в обмен на Бисмарка.
        В Европе принято, что любая уважающая себя страна должна иметь славное прошлое. Но, начиная его создавать, запоздало спохватившееся государство сталкивается с противодействием соседей, в историю которых оно неминуемо при этом вторгается. Вполне вероятно, Великой Отечественной войны удалось бы избежать, не объяви мы во всеуслышание, будто русские войска во время царствования Елизаветы Петровны не только захватили Пруссию, но еще и взяли Берлин. Само собой разумеется, что такого оскорбления гитлеровская Германия просто не могла снести.
        Сами масштабы Великой Отечественной войны подсказывают, что велась она не за отдельные исторические события, но за всю нашу историю в целом. То есть мы уже вплотную подошли к ответу на поставленный нами вопрос. История государства Российского, начиная с Рюрика, была создана (в общих чертах) непосредственно перед Великой Отечественной и явилась ее причиной. Доработка и уточнение исторических событий продолжались во время войны, а также в первые послевоенные годы.
        5. АВТОРЫ И ИСПОЛНИТЕЛИ
        Не беремся точно указать дату возникновения грандиозного замысла, но дата приступа к делу - очевидна. Это 1937 год. Начало сталинских репрессий. Проводились они, как известно, под предлогом усиления классовой борьбы, истинной же подоплекой принято считать сложности экономического характера. С помощью калькулятора нетрудно, однако, убедиться, что количество репрессированных значительно превышало нужды народного хозяйства.
        Где же использовался этот огромный избыток рабочих рук и умных голов? Большей частью на строительстве исторических памятников. Именно тогда, перед войной, были возведены непревзойденные шедевры древнерусского зодчества, призванные доказать превосходство наших предков перед народами Европы, созданы многочисленные свитки летописей, разработана генеалогия Великих Князей Московских и трехсотлетняя история дома Романовых.
        Конечно, не обходилось и без накладок. Далеко не все репрессированные работали добросовестно. Кое-какие из храмов даже пришлось взорвать якобы по идеологическим причинам. В исторические документы вкрадывались досадные неточности, часто допущенные умышленно. Иногда составители документов опасно развлекались, изобретая забавные имена правителям и героям. Академик Фоменко совершенно справедливо заметил, что Батый - это искаженное "батя", то есть "отец". Странно, но вторая столь же непритязательная шутка безымянного ЗК-летописца ускользнула от внимания академика. Батый и Мамай - это ведь явная супружеская пара!
        Но, несмотря на все эти промахи, несмотря на неряшливый стиль произведений Достоевского и графа Толстого, созданных второпях коллективом авторов, на явную несостыкованность некоторых исторических событий, работа была проделана громадная. Ценой неимоверных лишений и бесчисленных жертв наш народ не только сотворил историю, но и отстоял ее затем в жестокой войне, хотя многие солдаты даже не подозревали, что они защищают скорее свое прошлое, нежели настоящее и будущее.
        Теперь становится понятно, почему Сталина, за личностью которого тоже, кстати, стояла целая группа авторов, называли гением всех времен и народов. Известно, что после войны планировалась очередная волна репрессий, и, если бы не распад головной творческой группы (1953 г.), наша история наверняка стала бы еще более древней и величественной.
        ЗАКЛЮЧЕНИЕ
        Данная работа не претендует на полноту изложения, она лишь скромно указывает возможное направление исследований.
        Предвидим два недоуменных вопроса и отвечаем на них заранее.
        Первый: каким образом некоторым откровенно незначительным в политическом отношении странам (Македонии или, скажем, Греции) удалось отхватить столь роскошный послужной список? Ответ очевиден: конечно, на историю Древнего мира точили зубы многие ведущие государства Европы. Но, будучи не в силах присвоить ее военным путем, они пришли к обычному в таких случаях компромиссу: не мне - значит никому. Было решено отдать древнее прошлое, образно выражаясь, в пользу нищих (греков, евреев, египтян и пр.). Греки приняли подарок с полным равнодушием, а вот евреи имели глупость отнестись к нему всерьез и возомнили себя богоизбранным народом, за что пользуются заслуженной неприязнью во всех странах, дорого заплативших за славу своих предков.
        И второй вопрос: если главная движущая сила политики - стремление к переделу прошлого, то чем был вызван распад Советского Союза? Исключительно желанием малых народностей переписать историю по-своему, чем они, собственно, теперь и занимаются. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно пролистать школьный учебник, изданный недавно, ну хотя бы в Кишиневе.
        Многие, возможно, ужаснутся, осознав, что наше прошлое целиком и полностью фальсифицировано. Честно сказать, повода для ужаса мы здесь не видим. Уж если ужасаться чему-нибудь, то скорее тому, что фальсифицировано наше настоящее.
        ТИПА НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ АРТИКЛЬ
        Иногда грамматике надоедает упрощаться, и тогда она отчиняет что-нибудь этакое на первый взгляд не вписывающееся ни в одни ворота. Согласитесь, что артикль, т. е. служебное слово, прилагаемое к существительному и придающее ему значение определенности или неопределенности, в русском языке явление неслыханное. Скажи мне кто-нибудь лет десять назад, что такое возможно, я бы поднял его на смех. И тем не менее волей-неволей приходится признать присутствие в современной устной речи стремительно формирующегося неопределенного артикля.
        Любители анекдотов, конечно, решат, что в виду имеется общеизвестное мелодичное словцо из ненормативной лексики - и ошибутся. Вопреки фольклору данное слово никак не может претендовать на роль артикля. Во-первых, оно не прилагается к какому-либо конкретному существительному, а во-вторых, не привносит оттенка определенности или неопределенности.
        Зато несправедливо объявленное паразитом словечко «типа» вполне удовлетворяет вышеперечисленным требованиям и, как мы вскоре убедимся, не только им.
        Обратите внимание, сколь естественно сочетается оно с именами, придавая им очаровательную размывчатость:
        И. типа друг.
        Р. типа друга.
        Д. типа другу.
        В. типа друга.
        Т. типа другом.
        П. типа о друге.
        Очернители западного толка наверняка попытаются объяснить этот феномен заокеанским влиянием. Естественно, что главным их козырем будет наличие в английском артиклей, а также иноязычное происхождение слова «тип». Да, оно не относится к исконной лексике, что огорчает меня как патриота. Как патриот я бы, конечно, предпочел, чтобы артиклем стало какое-нибудь чисто русское слово («вроде», «якобы», «как бы»). Однако языку видней - и в выборе средств мы ему не указчики.
        Предвижу, что в ходе предстоящей полемики мои оппоненты прибегнут к умышленному неразличению существительного «тип» и артикля «типа». Однако отличие их друг от друга очевидно. Промежуточная форма (существительное «тип» в родительном падеже) в сочетании с другими именами требует управления («типа корабля»). Но это еще не артикль. Настоящий артикль начинается там, где управление перестает действовать («типа корабль»).
        Добавим, что ни в одном языке, кроме русского, слово «тип» не играло роль служебного. Это чисто отечественное явление, возникшее на русской почве и впрямую связанное с крахом тоталитарного режима.
        Начнем с того, что советскому человеку сомнения вообще не были свойственны. Каждое слово стремилось к единственно возможному, идеологически выверенному смыслу.
        Вот прекрасный образец фразы советского периода: «Человек произошел от обезьяны». Постсоветский индивидуум так ни за что не выразится. Он скажет: «Человек произошел типа от обезьяны». То есть говорящий уже и сам не уверен: а точно ли от обезьяны. Может быть, все-таки «типа Бог сотворил»?
        Иными словами, крушение материалистического мировоззрения нашло отражение в грамматике, хотя и не было, на мой взгляд, главной причиной возникновения артикля. Главная причина, как ни странно, чисто финансовая. С приходом в сферу экономики утюга и паяльника значительно возросла ответственность за каждое произнесенное слово. Сравним два предложения: «Я твой должник…» - и «Я твой типа должник…» За первую фразу приходится отвечать. За вторую - типа отвечать.
        Следует заметить, что неопределенный артикль «типа» по многим характеристикам превосходит лучшие зарубежные образцы. Он, правда, не склоняется подобно артиклям древне- и среднегреческого языков, не изменяется по родам и числам, как немецкие артикли, зато он может быть распространенным. Например: «типа того, что как бы». («Ну, он типа того, что как бы лингвист».)
        Пока я вижу лишь одно действительно серьезное возражение: неопределенный артикль «типа» может прилагается не только к существительным, но также к иным именам («типа деловой»), к местоимениям («типа у нее») и даже к глаголам («типа есть»). Строго говоря, артиклям это не свойственно. Во всяком случае, в мировой практике ничего подобного до сей поры не наблюдалось. Хотя, с другой стороны, у них вон и бензин с водой не смешивается - так что ж теперь!
        Данное затруднение, как мне кажется, можно разрешить двумя способами. Первый: признать за артиклями право прилагаться не только к существительным, но и к глаголам (тем более что глаголы в русском языке все равно обречены, и исчезновение их - лишь вопрос времени). Однако языковеды по косности своей вряд ли отважатся на коренную ломку традиционных, слагавшихся веками представлений. Поэтому более реальным мне видится второй выход: объявить слово «типа» принципиально новой служебной частью речи.
        Это - не просто неопределенный артикль, это - типа неопределенный артикль.
        ЕВГЕНИЙ ЛУКИН, ЛЮБОВЬ ЛУКИНА
        КОГДА ОТСТУПАЮТ АНГЕЛЫ
        1
        Все, что требовалось от новичка, - это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом и погнал ее с перепугу куда-то в сторону Астрахани.
        На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.
        Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка - бригадир, я - первый резчик.
        - Цел?
        Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
        А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
        - Люська! - в восторге вопил подкрановый. - Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
        Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.
        Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет.
        С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется.
        Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.
        - Минька, - обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. - А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.
        - С высшим образованием, наверно… - сочувственно пробасил Вася-штангист. - Недоделанный какой-то…
        - Брось! - сказал Валера. - Высшее образование! Двух слов связать не можете…
        Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
        - Опять забыл! - встрепенулся Сталевар. - Как его зовут?
        - Да Гриша его зовут, Гриша!..
        - Гриша… - Сталевар покивал. - Григорий, значит… Так, может, нам Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет…
        - Не возьмут, - вконец расстроившись, сказал бригадир. - Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…
        Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…
        - Вы это не то… - строго сказал он. - Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…
        В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой ответственности.
        - А как его фамилия? - спросил я Валерку.
        Тот вздохнул.
        - Прахов… Гриша Прахов.
        - Тю-тельки-матютельки! - сказал Сталевар. - А я думал, он нерусский…
        Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.
        - Ты, мил человек, - сухо проговорил Старый Петр, - физическим трудом-то хоть занимался когда?
        Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
        - Физическим?.. Не занимался…
        - Я вот и смотрю… - проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
        - Гриш, - дружелюбно прогудел Вася-штангист. - А ты какой институт кончал?
        - Институт?.. Аттестат… Десять классов…
        Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом.
        - Учиться - не учился, работать - не работал… А что же ты тогда делал?
        И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать - сломя голову, не разбирая дороги…
        Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
        - Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.
        Валерка встал.
        - За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий, металл привезем…
        Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
        - Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдем - поможешь.
        Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было; что крановщица наша чем-то его потрясла.
        - Кто это? - отрывисто спросил он.
        - Крановщица, - сказал я.
        - А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
        - Нержавейка, - сказал я.
        - А почему…
        - А потому что из нее зубы делают.
        - А-а… - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.
        Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось - соседи. Вот так - мой шкафчик, а так - его.
        - Ну и как тебе, Гриша, у нас?
        И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:
        - Какие вы все разные…
        И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими ответами!..
        Да и торопился я тогда - хотел еще забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова - и остановился.
        Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп Кажется, больничный.
        Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым.
        Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.
        Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок - от внутренней стороны стопы к внешней.
        Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.
        - Так я пойду? - встревоженно спросил он.
        Я кивнул.
        Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.
        Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.
        2
        Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
        - Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. - Смотри! Еще раз услышу - премии лишу.
        Люська запрокинула голову и рассмеялась.
        - Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..
        Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить…
        - И новичка от работ отвлекаешь! - добавил я сурово. - Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном…
        Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
        Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную - в таком виде!
        - Ой!.. - потрясенно выдохнула Люська. - Что это на нем?
        - Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай…
        Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.
        Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.
        - Все, - сказал я. - Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
        Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
        - Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
        Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.
        - Отчего же не отбить? - говорю. - День-то какой!
        Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
        - Да, - говорит. - Ничего денек. Солнечный…
        Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.
        - Ну ладно, Миньк! Привет!
        - Привет-привет, - говорю. - До встречи, Люсенька.
        Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…
        Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже…
        Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя - середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней - уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там еще дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж…
        Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…
        На скамейке сидела Наташка.
        Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной.
        Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача - и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
        …Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
        Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
        - Гриша!
        Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.
        - А ну-ка иди сюда!
        Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
        - Иди-иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его.
        Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым пластом прошлогодней листвы.
        - Ну! - уже раздраженно сказал я.
        Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
        - Ты куда?
        Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
        - Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
        Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
        - Ты чего?
        - Так ведь запрещено же, - преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.
        Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
        - Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..
        И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове «тряпье» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
        - Как из мусорки вылез! - прошипел я.
        Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
        - Приезжий, что ли?
        - Приезжий…
        - У тебя здесь родственники?
        - У меня нет родственников…
        - Подкидыш, что ли?
        Гриша посмотрел на меня с опаской.
        - Пожалуй… - осторожно согласился он.
        И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
        - Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале, - что ему тогда будет?
        - А кто ночует на вокзале?
        Гриша замялся.
        - Это неважно. Ну, скажем… я.
        - А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
        - Н-ну… Так вышло…
        - Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
        - Я понимаю… Но мне сказали…
        - Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
        Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу!
        - Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая - этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-черт!
        Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
        - Куда ж мы с тобой идем! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из отдела кадров!..
        - Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
        - Ну! А ты?
        - Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов.
        По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
        - Кого поймал, Минька?
        - Минька, а повязка твоя где?
        - Гуляйте-гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая…
        3
        На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».
        Переделали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешивается что-то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
        Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
        - Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты привел?
        - А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится?
        - Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как бы он чего с собой не пронес…
        Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
        - Это… алкоголь? - встревожась, спросил Гриша.
        - Ага, - сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
        И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом.
        - Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
        Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
        - Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
        Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
        Все это мне очень не понравилось.
        - А ну-ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьешь много?
        - Спиртных напитков?
        - Да, спиртных.
        - Вот… в первый раз… - сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. - И на вокзале еще… Только я тогда отказался…
        Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
        - Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг…
        По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
        - И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя.
        - Боялся? - не понял я. - Кого?
        - Вас, - все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
        Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было.
        - Почему ты ведешь меня к себе? - вырвалось вдруг у него.
        - А тебе что, на вокзале понравилось?
        Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным блестящим волосам он после душа не прикасался.
        - Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось…
        Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
        - Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник…
        Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
        - Что?
        - Особо опасный преступник… - повторил Гриша.
        Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
        - Погоди-погоди… - У меня даже голос сел. - То есть как - особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?
        - Сбежал… - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.
        Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.
        - А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?
        - Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только он не мой. Я его украл.
        Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.
        - А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда!
        И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку.
        - А теперь рассказывай, - говорю. - Все рассказывай. Что ты там натворил?
        Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в «Витязе» отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклевывал своим орлиным носом.
        - Закон нарушил… - вяло отозвался он.
        - «Свистка не слушала, закон нарушила…» - процедил я. - Ну а какой именно закон?
        - Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон…
        - Да, закон!
        - Это очень страшный закон… - сообщил Гриша.
        - Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в себя придешь!
        Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвердо.
        - Закон о нераспространении личности… - торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.
        Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении - понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот все вместе…
        - Пойдешь завтра в милицию, - сказал я, - и все там расскажешь, ясно?
        Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.
        - Причем тут милиция? - спросил он.
        - Ну если ты закон нарушил!
        - Не нарушил я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои - нарушал. Ваши - нет.
        У меня чуть сердце не остановилось.
        - Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?
        - Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов.
        Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.
        - Из-за рубежа? - как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.
        - Дальше…
        Я потряс головой и все равно ничего не понял.
        - Как дальше?
        - Дальше, чем из-за рубежа… - еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. - С другой планеты, понимаешь?..
        В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой.
        Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
        Дернул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил его к забору, давай трясти.
        - Гриш, ты что, Гриш?..
        Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
        - А ну пошел отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак лохматый!..
        В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.
        Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.
        - Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл?
        - Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.
        По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах - любопытство. Думала, я Ирину привел - знакомиться.
        - А-а… - приветливо завела она и замолчала.
        Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.
        - Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел…
        - Ты кого в дом привел? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем связался?
        - Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не больше… Ну, переночевать парню негде!
        - Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет хромого, то алкаша!..
        - Ну-ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал…
        Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
        - Живет впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
        - Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
        - А куда хочешь! Под каким забором нашел - под тем и положишь!
        - Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!
        Что-то дрогнуло в лице матери.
        - Прямо вот так и выгнала? - с подозрением спросила она.
        - В чем был! - истово подтвердил я. - В чем квартиру ремонтировал - в том и выгнала!
        - Так надо в суд подать, на раздел, - все еще недоверчиво сказала мать.
        - И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина - все ей оставить.
        - Вот мерзавка! - негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица ее постепенно менялось. - И что ж вам так с женами-то не везет, а?.. И парень, видать, неплохой…
        - В нашей бригаде работает, - вставил я. - В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить…
        - Ох, дети-дети, куда вас дети?.. - вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. - Ладно, постелю ему…
        Еще раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьем у него оказалось чистое белье, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака - в целлофановом пакете - военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт.
        Документы я, конечно, проверил. Все вроде на месте: серия, номер, фотография - Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете - тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?
        На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. «Полный курс Нижне-Добринской средней школы…» Далекая, видать, планета…
        Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгреб в охапку тряпье на выброс.
        Вот не было у бабы хлопот…
        4
        Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался.
        Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали еще проступать черные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошел в малую комнату и включил свет.
        - Подъем! - скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке. Рывком.
        Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с легким стоном взялся за голову.
        - Трещит? - не без злорадства спросил я.
        С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в горшочках на узком подоконнике.
        Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи целлофановый пакет и беспокойно завертел головой.
        - Нет твоего тряпья, - сказал я. - Выкинул я его, понял? Наденешь вот это.
        И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как - старый? Новый еще костюм, хороший, просто не ношу я его.
        Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру.
        Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои понукания, Гриша ел, как цыпленок, стеснялся, молчал.
        - Опытом бы поделился, что ли… - буркнул я наконец. - Куда ты ее потом дел?
        - Кого? - испугался он.
        - Я тебе сейчас дам «кого»! Бутылку вчера в «Витязь» пронес?
        - Нет, - быстро сказал он.
        - Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет доболтался!
        - До других планет? - в ужасе переспросил он.
        Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина.
        - Но ведь ты же сам заставил меня пить этот… коктейль… - жалобно проговорил он.
        За дурака меня считает, не иначе.
        - Гриша, - сказал я. - Коктейль был безалкогольный. В «Витязе» вообще спиртного не подают.
        Гриша обмяк.
        - Но ты же сам тогда сказал: алкоголь…
        - Ага… И поэтому ты окосел?
        - Да!
        «На шестой пресс! - подумал я. - И чем скорее, тем лучше! Сегодня же подойду к Валерке, пусть что хочет, то и делает, но чтобы Гриши этого в бригаде не было!..»
        - Ладно, - бросил я. - Давай посуду вымоем и вперед. Пора…
        Переодевшись в рабочее, я вышел из бытовки и сразу был остановлен Люськой.
        - Говорят, ты новичка у себя поселил? - спросила она.
        - А кто говорит?
        - Ну кто… Аркашка, конечно.
        - Ты ему как-нибудь крюк на каску опусти - может, болтать поменьше будет, - посоветовал я и хотел идти, но Люська опять меня задержала.
        - Неужели правда? Аркашка говорит: приютил, в свое одел…
        - Ну, приютил! - раздраженно бросил я. - На груди пригрел! Тебе-то что?
        - Ничего… - Она отстранилась и с интересом оглядывала меня исподлобья. - Просто спросить хотела… Ты его из соски кормить будешь или как?
        Вот язва, а? Язвой была - язвой осталась. С детства.
        - Ну забери - у себя поселишь.
        - Дурак! - вспыхнув, сказала она. Повернулась и гордо удалилась.
        Интересно, под кого ты, Люсенька, клинья подбить решила: под меня или под Гришу? Если под меня, то предупреждаю заранее: бесполезно, я не Бехтерь, я тебя, лапушка, насквозь вижу. Тебе ведь нос чуток выпрямить - и лицо у тебя станет совершенно Наташкино. И словечки у тебя Наташкины то и дело проскакивают. И предательница ты, наверно, такая же, как она. Вообще чертовщина с этими лицами. Взять хоть Ирину из универмага - мордашку ей слегка вытянуть, и опять получается Наташка. Как сговорились.
        С такими вот интересными мыслями я подошел к прессу. Только-только принял оборудование у третьей смены, как Сталевар зычно оповестил:
        - Бугор на горизонте! Эх, а веселый-то, веселый!..
        Валерка Чернопятов коротко кивнул бригаде и, приподняв тяжелый подбородок, остановился перед Гришей.
        - Пошли, Григорий, - как бы с сожалением сказал он. - Переводят тебя от нас на шестой пресс.
        Гриша беспомощно оглянулся на меня. Я отвернулся к прессу и, нахмурясь, принялся осматривать новые, недавно поставленные ножки. Потом не выдержал и, бросив ветошку, подошел к нашим.
        - В чем дело? - спросил я Валерку.
        - Все в порядке, - заверил он, не оборачиваясь. - На резку еще одного новичка направляют. Его мы берем себе, а Гришу отдаем шестому прессу.
        - И сменный мастер знает?
        - А как же! - бодро отозвался он. - Все согласовано.
        - А со мной? - закипая помаленьку, проговорил я. - Со мной ты это согласовал?..
        С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это еще не все…
        Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к Ирине - объяснить, почему исчез.
        Забежал, объяснил…
        Домой я вернулся с твердым намерением как можно быстрее обеспечить Гришу общежитием.
        Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку, внимательно, с почтением слушая сетования матери.
        - Все с нее началось, с Наташки, - жаловалась она. - Поломала, дуреха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В ступе пестом не утолчешь! Из армии пришел - грозился: мол, в две недели себе жену найду, получше Наташки… И вот до сих пор ищет…
        Я вошел в кухню и прервал эту интересную беседу.
        - Ты картошку когда-нибудь чистил? - хмуро спросил я Гришу. - Кто так нож держит? Дай сюда…
        Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.
        - Ну и как там твоя Ирина? - осторожно спросила мать.
        Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал…
        - Какая Ирина? - нехотя отозвался я. - Не знаю я никакой Ирины.
        Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала.
        - В общем так, Гриша, - сказал я. - Насчет общежития идем завтра… А что ты на меня так смотришь? Что случилось?
        - Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша.
        - Всю почистил? - обрадовалась мать. - Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси…
        Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение.
        - Знаешь, Минька… - помолчав, сказала мать. - Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала… Возьму я Гришу квартирантом. Все равно комната пустует.
        Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.
        - Вежливый, уважительный… - задумчиво продолжала мать. Потом обулась и посмотрела на меня строго. - Дать бы тебе по затылку, - сказала она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.
        5
        Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.
        Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошел вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведерка в миску.
        И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место в природе, псина.
        Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:
        - А чему ты все время радуешься?
        Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.
        На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и произнес негромко:
        - Свободе.
        - Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!
        - Выхожу, - быстро возразил он.
        - Если мать за хлебом пошлет, - сказал я. - Слушай, чего ты вообще хочешь?
        Гриша растерялся.
        - Вот… Мухтара покормил… - как всегда, невпопад ответил он.
        - Молодец, - сказал я. - Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!
        - Я объясню, - сказал Гриша. - Можно?
        - Валяй, - хмуро разрешил я.
        Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь - все сделает…
        - Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?
        - Нет такого наказания, - сердито сказал я. - Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.
        - Ну вот, - обрадовался Гриша. - Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?
        - Не представляю, - сказал я. - У него за год все мышцы отомрут.
        - Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?
        - В камере? - уточнил я.
        - В камере! - подтвердил Гриша. - Ему достаточно этой свободы!..
        И такие вот разговоры - каждый день.
        Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди - так и жизни не хватит.
        - А кого ты искать собрался, Гриша?
        - Я?.. Никого… Я - так… из любопытства…
        Да о чем говорить - одна та история с «Витязем» чего стоит!.. Рассказал Сталевару - тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно предположил: «Так они ж это… коктейли-то, видать, на сырой воде разводят… А Гриньке, стало быть, только кипяченую можно. Вот он и окосел…» Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли…
        Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я вслушался.
        - …а жители той планеты, - печально излагал наш особо опасный преступник, - понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это варварская, зашедшая в тупик цивилизация…
        И что самое удивительное - вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
        - …он знал, что на этой планете ему не выжить, а он и не хотел… Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства…
        Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза - ясные, голос - ровный.
        - О чем это вы тут разговариваете?
        - А это мне Гришенька фантазию рассказывает, - с добрым вздохом отвечала мать. - В книжке прочел…
        Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошел к матери.
        - Слушай, мать… Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает… Но скажи мне честно, мать: тебя в нем ничего не беспокоит?
        Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.
        - Ну, странный он, конечно… - нехотя согласилась она. - Но ведь в детдоме рос - без матери, без отца…
        - Детдом - ладно, - сказал я. - А вот насчет других планет - это он как? Часто?
        - Да пусть его… - мягко сказала она.
        6
        - А что это нашего квартиранта не видать?
        Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса.
        - Не понял, - уже тревожась, сказал я. - Где Гриша?
        За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину двенадцатого.
        - Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил еще?
        - Почему… - сухо и не сразу ответила она. - Приходил. Потом снова ушел. Да он уж третий вечер так…
        - Третий вечер? - изумился я. - Гриша? Вот не знал…
        - Откуда ж тебе знать? - вспылила она. - Ты сам-то в последнее время дома вечерами бываешь?
        Я смущенно почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому.
        Наш переулок, опыленный светом желтеньких безмозглых лампочек на далеко разнесенных друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих деревьев. Я постоял, прислушиваясь.
        Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки. Лай начал приближаться, откочевал вправо, причем из него все явственней проступали выкрики и топот бегущих ног.
        - Что-то слышится родное… - озадаченно пробормотал я.
        В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонек моей сигареты, шарахнулся и принял оборонительную позу.
        - А ну быстро в дом! - негромко скомандовал я. - Быстро в дом, я сказал. Без тебя разберемся…
        И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор. Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову, уставился вслед. Я прикрыл калитку.
        Тут из-за угла заскочили еще двое. Точно так же метнулись на огонек моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, - только узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко.
        - Да это же Минька! - растерянно сказал тот, что повыше. Зовут Славкой, фамилии не знаю, живет в Нижнем поселке.
        А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь. Выдал оскал - широкий, наглый, в тридцать два зуба… Бехтерь.
        Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий. Задохнулся и перешел на тяжелую трусцу… А намного их Гриша обставил. Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь - ноги длинные, голова легкая…
        - Что, чижики? - ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся вместе. - Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне сейчас тоже поиграть захочется?
        Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться.
        - Нет, Минька… - И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было ненависти. - С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом твоим еще сыграем. Так ему и передай.
        Я выслушал его и не спеша затянулся.
        - Бехтерь, - прищурясь, сказал я. - А помнишь, ты лет пять назад этот переулок спичкой мерил? Сколько у тебя тогда спичек вышло?
        Вместо ответа Бехтерь издал какой-то змеиный шип.
        - Так вот, Бехтерь, - продолжал я. - Если я тебя еще раз поймаю в нашем районе - заставлю мерить по новой. Только уже не поперек, а вдоль. Славка!
        - Ну!
        - Тебя это тоже касается. И дружку своему растолкуй. Я его хоть и не знаю, во личность запомнил.
        - А меня-то за что? - баском удивился тот, о ком шла речь.
        - А не будешь на свету стоять, - закончил я, топча окурок.
        Мать ждала меня в прихожей, приоткрыв дверь во двор.
        - Что там, Минька? - спросила она.
        - Все в порядке, мать, - успокоил я. - Так… Нижнинские немножко не разобрались.
        Успокоил и направился прямиком в Гришину комнату. Гриша сидел на койке и расстегивал рубашку, хотя умные люди обычно начинают с того, что разуваются… Увидев меня, он ужасно смутился и стал почему-то рубашку застегивать.
        - Ну расскажи, что ли, - попросил я, присаживаясь рядом с ним. - Что вы там с Бехтерем не поделили?
        Гриша вдруг занервничал, ощетинился.
        - Я… отказываюсь отвечать! - заявил он высоким срывающимся голосом.
        Это было так не похоже на нашего обычного Гришу, что физиономия моя невольно расползлась в улыбке.
        - Ну а что я у тебя такого спросил? Я спросил: что вы не поделили…
        Гриша вскочил.
        - Да что ж такое! - плачуще проговорил он. - Там все выпытывали, теперь здесь…
        Смотри-ка, вскакивать начал…
        - Да кому ты на фиг нужен! - сказал я, удивленно глядя на него снизу вверх. - Все равно узнаю завтра, за что гоняли…
        Гриша помолчал, успокаиваясь.
        - За Людмилу, - вымолвил он мрачно.
        - За Людмилу? - ошарашенно переспросил я. - Ах, за Людмилу…
        Я посмотрел на смущенного, рассерженного Гришу и засмеялся.
        - А что хоть за Людмила? Я ее знаю?
        - Как же ты ее можешь не знать! - с досадой ответил Гриша. - В одной смене работаем.
        Я перестал смеяться.
        - Постой-постой… Так это наша Люська? Крановщица?
        Гриша молча кивнул.
        - Мать! - крикнул я, втаскивая его за руку в большую комнату. - Посмотри на этого дурака, мать! Ты знаешь, с кем он связался? С Люськой Шлеповой из Нижнего поселка!
        Мать выронила вишневый плюш, которым покрывала швейную машинку, и, всплеснув руками, села на стул.
        - Да как же это тебя угораздило, Гришенька?
        У Гриши было каменное лицо взятого в плен индейца.
        - Он уже и с Бехтерем познакомиться успел, - добавил я. - Устроили, понимаешь, клуб любителей бега по пересеченной местности!
        Услышав про Бехтеря, мать снова всплеснула руками.
        - Побьют тебя, Гришенька, - проговорила она, с жалостью глядя на квартиранта.
        Когда на следующий день перед сменой я рассказал обо всем ребятам, отреагировали они как-то странно. Валерка осклабился, Вася-штангист всхохотнул басом. Старый Петр сказал, поморгав:
        - А в чем новость-то? Что Гринька с Люськой? Так я это неделю назад знал.
        - Неделю? - во поверил я. - А кто разнюхал? Аркашка?
        - Ну ты, Минька, силен! - восхитился Сталевар. - Глянь-ка туда.
        Я обернулся. Возле правилки, там, где у нас располагается лестница, ведущая на кран, стояли и беседовали Гриша с Люськой. И то ли повернулись они так, то ли свет, сеющийся по цеху из полых стеклянных чердаков в полукруглой крыше, падал на них под каким-то таким особым углом, то ли я просто впервые видел их вместе… Похожи как брат с сестрой. Гриша, правда, черноволосый, а у Люськи - рыжая копна из-под косынки, вот и вся разница.
        - Я тоже сначала думал - они родственники, - пробасил над ухом Вася-штангист.
        А после смены я снова встретил Люську у проходной.
        - Бехтеря ждешь? - спросил я. - Или Гришу?
        - А ты прямо как свекор, - кротко заметила она. Глаза ее были зелены и нахальны.
        - Слушай, Люська! - сказал я. - Чего ты хочешь? Чтобы Бехтерь Гришку отметелил? А я - Бехтеря, да?
        - Кто бы тебя отметелил… - вздохнула она.
        - Ишь, губы раскатала! - огрызнулся я. - Метелок не хватит!.. Слушай, на кой он тебе черт сдался, а? Для коллекции, что ли? Нет, я, конечно, понимаю: парень красивый, видный. Тихий опять же. Стихи, наверное, читает… с выражением.
        Люська поглядела на меня изумленно и вдруг расхохоталась, запрокинув голову.
        - Стихи?.. Ой, не могу! Гриша - стихи!..
        - Ну вот, закатилась! - с досадой сказал я. - Чего смешного-то?
        - Да так… - все еще смеясь, ответила Люська. - Просто никто еще мне ни разу не вкручивал, что он из-за меня с другой планеты сбежал…
        7
        - А как же твоя философия насчет смирительной рубашки? Тебе ведь раньше камеры хватало…
        Он улыбнулся.
        - Не хватило, как видишь…
        Мы подходили к заводу, и уже замаячил впереди стеклянный кубик проходной, когда навстречу нам шагнул Васька Бехтерь с фирменными очками в руке.
        - Почему у тебя рожа целая? - испуганным шепотом спросил он Гришу.
        На меня он даже не смотрел.
        - Два раза тебе повторять? - с угрозой осведомился я. - Кому было сказано, чтобы ты мне больше не попадался?
        Похоже, Бехтерь не понял ни слова и среагировал только на голос.
        - Минька! - в страхе проговорил он, тыча в Гришу очками. - Почему у него рожа целая?
        - В чем дело, Бехтерь? - начиная злиться, процедил я.
        - Минька, клянусь! - Бехтерь чуть не плача ударил себя очками в грудь. - Я же его вчера ночью встретил!.. Я же его вчера… Синяки же должны были остаться!
        Но тут я так посмотрел на него, что Бехтерь попятился и пошел, пошел, то и дело оглядываясь и налетая на людей.
        - Вот идиот! - сказал я. - И не пьяный вроде… Интересно, что это у него за работа такая? Полчетвертого уже, обед у всех давно кончился, а он гуляет…
        Я повернулся к Грише и увидел, что смуглое лицо моего квартиранта бледно, а губы сложены в безнадежную грустную улыбку.
        - Так, - сказал я. - С ним все ясно. А с тобой что?
        - Знаешь, Минька… - через силу выговорил он. - Я, пожалуй, от тебя съеду…
        - Съедешь с квартиры? - изумился я. - А чего это ты вдруг?
        - Нашли меня, Минька, - с тоской сказал Гриша Прахов. - Ты не волнуйся - тебя не тронут… не имеют права… В общем… прости, если что не так.
        - Да он что, заразный, что ли? - взорвался я, имея в виду Бехтеря. - Сначала он бредил, теперь - ты!..
        Сгоряча я сказал что-то очень похожее на правду.
        - Людмила! - ахнул Гриша. - У нее же отгулы! Ее же сегодня в цехе не будет!..
        Он кинулся в сторону, противоположную проходной, и я еле успел поймать его за руку.
        - Ты куда?
        - К ней!
        - Куда к ней? Хочешь, чтобы прогул тебе записали?
        Скрутил я его, довел до стеклянного строения и силой затолкал в вертушку проходной. Оказавшись на территории завода, Гриша перестал буянить и притих.
        - Да ведь она же к родственникам уехала! - вспомнил он вдруг. - Ну, тогда все…
        Опустил голову и молча побрел к цеху. Ничего не понимаю. Только что был парень как парень - и вот на тебе! Того и гляди снова себя инопланетянином объявит!
        И Сталевара в тот день с нами не было. Собирался в область Сталевар - к теще на блины, и заранее колдовал со сменами, переходя из одной в другую и набирая отгулы…
        А Гриша продолжал меня удивлять. Мы и раньше знали, что парень он старательный, но в этот раз он самого себя перехлестнул. Уж до того отчаянно гонял листы, что даже рассердил Старого Петра.
        - Ты что один корячишься? - заворчал на Гришу Старый Петр. - Видишь же, какую плиту режем! Ее вдвоем вести надо… Почему Васю не подождал? В последний раз, что ли, работаешь?..
        Гриша растроганно поглядел на него и ничего не ответил. Передышки он себе в тот день не давал. Кончится пакет - хватает чайник и бежит на прокатный стан за газировкой. Если и случалось ему присесть на минутку - уставится и смотрит. На меня, на бригадира, на Старого Петра… Даже на пресс. И не шелохнется, пока не окликнешь его. Только в одну сторону он не взглянул ни разу - вверх, где вместо Люськи ездила в кабине мостового крана толстая тетка с кислым сердитым лицом.
        - Ты не заболел, Гриня? Может, тебя у мастера отпросить? Иди домой, а утром врача вызовешь…
        Гриша с признательностью глядел на Валерку и молча качал головой. Бехтерь, скотина!.. Чем же он его так достал, хотел бы я знать! «Почему у тебя рожа целая…» Угроза? В том-то и дело, что нет! Не угрожают с таким ошарашенным видом…
        Стеклянные чердаки в полукруглой крыше засинели, потом стали черными. Смена кончилась.
        Я даже не заметил, как и куда Гриша исчез. Когда выбрался из душевой, на шкафчике его уже висел замок. Поспрашивал ребят, и мне сказали, что Гриша оделся и ушел. Я хотел было на него обидеться (раз Люськи нет - думал, вместе домой пойдем), как вдруг увидел, что из замочка торчит ключ. И что-то сразу мне стало во по себе. Вот в чем дело: Гриша ничего никогда не забывает - недаром мне мать все уши прожужжала о его аккуратности. И если он оставил ключ нарочно…
        Я отомкнул шкафчик, открыл дверцу и в непонятной тревоге уставился на образцовое Гришино хозяйство. Роба, двойные брезентовые рукавицы, ботинки, полотенце, мыльница, мочалка в целлофановом пакете… Все на месте, всему свой крючок, своя полочка… В уголке вчетверо сложенная влажная тряпка - уходя, Гриша тщательно протер шкафчик изнутри и снаружи.
        Домой я возвращался почти бегом.
        - Мать, Гриша пришел? - крикнул я с порога, но увидел ее лицо и осекся. - Что случилось, мать?
        - Ой, не знаю, Минька… - еле проговорила она, кутаясь в шаль, как в ознобе. - Что-то Мухтар весь вечер не по-хорошему воет…
        Тут, точно в подтверждение ее слов, пес завыл. Вой действительно был нехорош - такой же, каким Мухтар встретил Гришу три месяца назад.
        Я сорвал с себя пиджак и, отшвырнув его, выбежал из дому.
        - Осторожнее там, с Бехтерем! - умоляюще крикнула мне вслед мать, но я уже был на улице.
        Обвел меня Бехтерь, обвел, как хотел! Испуганным прикинулся, голову заморочил, ерунды наплел… Значит, не ерунда это была! Значит, что-то они с Гришей знали такое, что я не знал! Ну, все, Бехтерь! Если ты его хоть пальцем сегодня тронешь - уезжай из города, Бехтерь! Уезжай от греха подальше!..
        На полпути к заводу вспомнил, что пропуск у меня остался в кармане пиджака. А, черт! Тогда придется напрямик, через сквер… Вот будет номер, если дыру замуровали - собирались ведь замуровать…
        Шел второй час ночи, и сквер был пуст. Вдалеке на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША» кто-то спал. Гриша? Все может быть. На вокзале он уже ночевал - теперь вот в сквере… «Съеду с квартиры…» Чем же я его обидел, а?.. Впрочем, это был не Гриша. На моей скамейке под ослепительным, растворяющим темноту фонарем спал дядя Коля - сосед, тот, что когда-то сложил нам печку.
        Я свернул с аллеи на тропинку, ведущую к заводской стене, и остановился. Кажется, я успел вовремя - Гришу еще ждали. За высоким кустом самочинно разросшейся смородины спиной ко мне стоял какой-то человек. Он явно следил за проломом. Караулишь, да? Ну, я тебе сейчас покараулю!
        Но тут, услышав мои шаги, человек беспокойно шевельнулся, и я перестал понимать, что происходит. В кустах смородины, наблюдая за дырой в стене, стоял - кто бы вы думали? - Гриша Прахов.
        - Ну и какого черта ты здесь делаешь? - подойдя, негромко спросил я.
        Гриша Прахов оглянулся и посмотрел на меня с вежливым удивлением.
        - Простите?..
        Я обомлел. Серого, льющегося со стороны аллеи полусвета вполне хватало, чтобы высветить Гришино лицо и положить на него тени. Но передо мной стоял не Гриша. Этот человек не притворялся - он в самом деле видел меня впервые. И одет он был по-другому: строгий серый костюм, белая рубашка, галстук…
        - Извиняюсь… - ошарашенно пробормотал я. - Обознался.
        Двинувшись к пролому, я краем глаза зацепил второго, одетого точно так же. Этот лепился у стены, чуть поодаль. Возле самой дыры я нарочно споткнулся, выиграв таким образом пару секунд, и успел разглядеть, что левый глаз у него заплыл, бровь чем-то заклеена, а губа распухла. И тем не менее ошибки быть не могло, у этого, второго, тоже было Гришино лицо, только сильно побитое.
        Видно, я крепко был ошеломлен, потому что опомнился, лишь налетев на смутно белеющую в темноте груду штакетника. Справа чернела громада строящегося пролета, впереди пылали желтоватым светом окна и открытые ворота листопрокатного.
        В смятении я оглянулся на еле различимую в серой стене дыру. С кем я сейчас встретился? Что еще за оборотни к нам заявились? Кто они? Что им здесь нужно в два часа ночи?
        И тут в памяти всплыли недавние Гришины слова, да так ясно, будто он вдруг оказался рядом и снова их произнес:
        - Нашли меня, Минька…
        Словно тоненький яркий лучик прорвался внезапно в мою бедную голову. Странная истерика в «Витязе», вечная Гришина боязнь лишний раз высунуть нос на улицу, осторожные расспросы о том, легко ли найти скрывающегося человека, - все теперь стремительно вязалось одно к одному, превращаясь в пугающую правду.
        Вот он кого боялся - не Бехтеря, что ему Бехтерь! Понятно… Все понятно! Искали, нашли и приехали сводить какие-то старые счеты…
        Но почему ж они так похожи-то?.. Родственники?.. А говорил, родственников у него нет… Или, может, национальность южная - все на одно лицо… Какая, к черту, национальность - Гришка ведь русский!..
        Паспорт! Меня аж пошатнуло, когда я о нем вспомнил. Настоящий, не краденый!.. Неужели все-таки Гриша в чем-то замешан? Шалопай, ах, шалопай! Три месяца молчал, не мог подойти, объяснить по-человечески: так, мол, и так… Да за него бы вся бригада поручилась!..
        А что ж это я стою? Гриша-то еще на территории, раз караулят его!
        Эта мысль сорвала меня с моста и толкнула к цеху.
        Господи, как я обрадовался, когда увидел, что на первом прессе за «хвостового» работает Сталевар!
        - Ну-ка, потрудись, - оказал он, отдавая ключ размечающему. - Это опять ко мне…
        Сталевар был сильно чем-то озабочен. Подойдя, вынул ив клешнеобразной рукавицы крепкую корявую пятерню и протянул для рукопожатия, которое мы почему-то не разрывали до самого конца нашего короткого разговора.
        - С чего это Гриша уезжать надумал? - хмуро спросил Сталевар.
        - Уезжать? Куда?
        - Откуда ж я знаю? - с досадой сказал он. - Прибежал среди ночи, попрощался… Я так и понял, что уезжает.
        И снова меня мороз продрал вдоль хребта, когда я услышал это «попрощался». Да кто же они такие? Что им от него надо? Может, охрану к дыре вызвать с первой проходной?
        - А когда он здесь был? Давно?
        - Да только что. Минут пять, не больше.
        - А куда пошел? Не помнишь? Ну, хоть в какую сторону?
        - Не заметил я, Минька, - виновато сказал Сталевар. - Но он где-то здесь, далеко от цеха уйти не мог…
        Рукопожатие наше разомкнулось, и я, ничего не объясняя, устремился мимо участка отгрузки к открытым воротам. Оказавшись снаружи, приостановился, давая глазам снова привыкнуть к темноте.
        Где же он околачивался вое это время? Хотя понятно… Увидел возле первой проходной родные лица и вернулся. Побежал ко второй проходной - там то же самое. Сунулся туда, сюда, а выходы все перекрыты…
        Додумать я не успел, потому что увидел Гришу. Это был точно он - я узнал со спины его куртку: черную, с желтым клином - вместе покупали, с первой его получки… Опустив голову, Гриша брел к дыре.
        - Гриша! - что было силы заорал я, но сзади мощно ворчал и погромыхивал цех. Кроме того, Гриша был слишком далеко - желтый клин маячил уже возле смутно белеющей груды штакетника, а потом и вовсе пропал за черной коробкой недостроенного пролета.
        Я кинулся вдогонку, но тут же вынужден был перейти на быстрый шаг. Бегать ночью по территории завода да еще вблизи строящегося цеха - в два часа обезножишь.
        Ничего, ребята, ничего… Кто вы такие, мы выясним потом. А Гришу я вам так просто не отдам, вы об этом и думать забудьте!..
        Возле груды штакетника я задержался и вытянул из нее рейку. Ладно, если их всего двое. Только ведь там может быть и третий - в кустах, для страховки…
        Я выбежал из-за недостроенного пролета и увидел, что опоздал: Гриша Прахов на моих глазах нагнул голову и шагнул в пролом.
        8
        Они даже не прикоснулись к Грише Прахову - просто подошли с двух сторон, одинаково одетые, с одинаковыми лицами, и остановились, молча глядя на поникшего преступника…
        Преступника?
        Но ведь я же прекрасно видел, что эти двое не из милиции! Два часа ночи, темный сквер, явная уголовщина!.. И потом эти их одинаковые физиономии!..
        Двое повернулись и пошли к выходу из сквера, ступая уверенно, неторопливо. А Гриша Прахов, мой квартирант, резчик из моей бригады, плелся между ними, жалко опустив плечи.
        Серый полусвет фонарей лился им навстречу, и с каждым шагом эти трое делались все более плоскими, словно вырезанными из бумаги.
        И я понял вдруг, что вижу Гришку в последний раз, что его уводят навсегда…
        Меня вышвырнуло из пролома как торпеду.
        Они оглянулись.
        - Минька, не надо! - услышал я испуганный Гришин вскрик, но было поздно.
        Первым мне подвернулся тот, с заплывшим глазом, и я положил на него штакетину сверху - с оттягом, как кувалду. Он почти уклонился, и все же я его зацепил. Хорошо зацепил, крепко.
        Второй мягко отпрыгнул и, чуть присев, выхватил что-то из-за спины левой рукой. У меня не было времени снова занести штакетину, и я просто отмахнулся ею. Повезло - достал. Выбитый ударом предмет, кувыркаясь, улетел в заросли.
        Крутнулся на месте… Так и есть - третий! Чуяло мое сердце! Этого я женил рейкой точнехонько в лоб.
        И только когда раздался деревянный сухой звук удара, когда этот неизвестно откуда взявшийся третий попятился от меня мелкими нетвердыми шажками, дошло наконец, что это я Гришу рейкой женил. Черт бы драл их одинаковые физиономии!
        Гриша допятился до конца лужайки, там его подсекли под коленки плотные подстриженные кусты, и он по-клоунски через них кувыркнулся - спиной вперед, только подошвы мелькнули.
        Противники мои вели себя тихо: один лежал, уткнув заплывший глаз в короткую черную траву, второй постанывал, свернувшись в вопросительный знак.
        Надо было, не теряя ни секунды, хватать Гришу, взваливать его на горб и со всех ног бежать к дыре. А там - срочно поднимать шум! Кому-кому, а уж мне-то рассказывать не стоит, что за штуку выдергивают из-за спины таким движением, - служил, знаю… Я отшвырнул штакетину, дернулся было к кустам, за которые только что улетел Гриша Прахов, и вдруг в самом деле увидел третьего. Вернее, не то чтобы увидел… Просто вдалеке, возле аллеи, где света было побольше, мелькнуло что-то серое.
        Пригибаясь, я метнулся в сторону, перескочил через ближайшие заросли и упал за чахлой елочкой, чуть не пробив себе ребра чем-то твердым и угловатым. Вот дьявол! На что же это я упал?
        Пока я, стараясь кряхтеть потише, извлекал из-под себя эту словно нарочно кем подложенную штуковину, серое пятно приблизилось. Все правильно - это был третий.
        Оборотень с лицом Гриши Прахова передвигался короткими бесшумными переходами шага в три-четыре. Замрет на секунду, прислушается - и скользнет дальше, веточкой не шелохнув. В левой руке у него (опять в левой!) было что-то вроде большого неуклюжего пистолета, и чувствовалось, что стрелять он в случае чего будет навскидку и без промаха.
        Видно, он тоже заметил подозрительное мелькание теней на лужайке и теперь двигался прямиком ко мне. И хоть бы камушек какой рядом лежал! И рейку, дурак, бросил!.. Ну куда же мне с голыми руками против…
        И тут я обнаружил, что держу за ствол в точности такую же штуковину, как у него. Секунды две в голове моей шла какая-то болезненная пробуксовка, прежде чем я понял, откуда она взялась. Я же сам только что вытащил это из-под собственных ребер. Ну точно! Темный предмет, что, кувыркаясь, улетел в заросли после моей отмашки дрыном!..
        А этот уже стоял посреди лужайки - серый, неподвижный, с выеденным тенью лицом. Черные кусты напротив елочки распадались широкой прогалиной, и я ясно видел, как он поднял оружие и тщательно прицелился в одного из лежащих. Конечно, ничего хорошего от этой братии я не ждал, и все же меня прошиб холодный пот, когда я увидел, что он собирается сделать.
        Все произошло беззвучно и страшно. Выстрела не было. Эта штука в его руке даже щелчка не издала. А человека не стало. Просто не стало, и все. И только трава на том месте, где он лежал, залоснилась вдруг в сером полусвете фонарей от немыслимой стерильной чистоты.
        Точно так же, спокойно и деловито, оборотень навел оружие на второго… Ну пусть не щелчок, но хоть бы шорох какой раздался! Ни звука. Был человек - и нет его.
        Убийца подрегулировал что-то в своей дьявольской машинке и, прицелившись в мою штакетину, уничтожил и ее тоже. На всякий случай.
        Я уже боялся дышать. Вот, значит, что стало бы со мной, промахнись я рейкой по второй!.. Долго бы искали потом Миньку Бударина…
        Пальцы моей левой руки сами собой, без команды, сомкнулись на рукоятке, и от кисти к локтю пробежали электрические мурашки. Перед глазами у меня вместо прицела оказался стеклянный экранчик не больше спичечного коробка. В нем я увидел слегка увеличенные черные кусты и тонко прочерченную светящуюся окружность.
        Кто они такие, откуда взялись, почему у них такое оружие - я об этом и думать забыл! Одного мне хотелось - чтобы этот серый скрылся, и как можно скорее. Но он, похоже, не собирался скрываться - неподвижная фигура по-прежнему маячила посреди лужайки.
        Оборотень пялился на плотные подстриженные кусты, за которыми лежал обездвиженный мною Гриша Прахов. Если этот гад сделает к нему хоть один шаг… Сделал. Ну, не обижайся…
        Спусковая клавиша плавно ушла в рукоятку…
        Никому, даже Бехтерю, не пожелал бы я попасть тогда в мою шкуру. Я ведь с той самой ночи стал тишины бояться. Мать до сих пор удивляется: что это я - телевизор включаю, а сам его не смотрю? А меня просто в полной тишине жуть берет…
        Так вот, тишина тогда была полной. Где-то далеко-далеко ворчал еле слышно листопрокатный да шевелились вверху черные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней - никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.
        Мне послышалось, что возле стены отчетливо хрустнул под чьей-то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно помело - сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула как вымытая…
        В себя я пришел за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надежно, как урна эта - исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто-то быстро и деловито убрал все заслоняющие меня предметы.
        Дальше убирать было нечего - дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом - не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что-то я такое сделал…
        Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чертом меня понесло через аллею, а главное - как это я ухитрился перебежать ее, не попав под выстрел.
        Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было не до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера - ту, что примыкает к шоссе.
        Вот не думал, что пригодится мне когда-нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Еще раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна-единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»
        А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста - не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.
        Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит - так не успеет. А успеет - так не поможет…
        И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!
        Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Огромный мир вспомнил наконец про Миньку Бударина и шел теперь к нему на выручку.
        Рычание моторов надвигалось - уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала - видно, шофер пугнул сунувшуюся под колеса собачонку…
        Я ждал, что заросли вскипят разом и еще с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех…
        Показались КрАЗы. Они шли колонной - пять длинных угловатых громад, и все дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на темные закоулки старого сквера рухнул обвал света…
        Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..
        - Спасибо, ребята… - бормотал я, выбираясь на аллею. - Спасибо…
        Выбрался - и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много - чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, то ли по мне палили - ничего не помню… Но не все же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Осталось одно - добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите - Гриша здесь ни при чем, он пальцем никого не тронул…»
        Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брел очнувшийся Гриша Прахов.
        - Стой! - вырвалось вдруг у меня. Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он еще один шаг.
        - Обойди… - хрипло приказал я. Нельзя было ходить по этим пятнам. Вое равно что на могилу на чью-то наступить.
        Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.
        - Я так и знал, что ты ввяжешься, - услышал я его больной, надломленный голос. - Я же предупреждал… тебя бы не тронули… Зачем ты, Минька?..
        Я смотрел в его замутненные болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, - скажу я, - но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»
        Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное - отбились, живы оба, как вдруг что-то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.
        - Гриша… - выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. - Кто ты, Гриша?!
        9
        Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот-вот должна исчезнуть, - спит дядя Коля.
        Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед главами - пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.
        - Всю ночь не спала!.. - грянул где-те неподалеку голос тети Шуры.
        В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоятку.
        - Совсем из смысла выжил! - в сильном гневе продолжала соседка. - Ночь дома не ночевать - это что ж такое делается!..
        Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришел ночевать. Он вообще никогда больше не придет. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.
        Я сидел оцепенев. А тетя Шура все говорила и говорила, и некуда было деться от ее казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..
        - Перед соседями бы хоть постыдился!..
        Стоп! С кем она говорит?
        Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо - мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду - обширную, в желтеньких цветочках спину уходящей в дом тети Шуры.
        С кем она сейчас говорила?
        Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.
        Я сошел с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.
        - Дядя Коля… - сипло позвал я. - Дядя Коля…
        Он услышал меня не сразу:
        - Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…
        Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошел.
        - Что это она с утра расшумелась?
        Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля…
        Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..
        - Силу им девать некуда, вот что, - обиженно проговорил он.
        Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, черт тебя возьми! Живой…
        - Кому? Ты о ком, дядя Коля?
        Дядя Коля неодобрительно качал головой.
        - Ну шутники у нас, Минька, - вымолвил он мрачно. - Ну шутники…
        - Да что случилось-то?
        - А вот послушай, - сказал дядя Коля. - Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
        - На скамейке? - отрывисто переспросил я. - Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
        - В каком сквере? - внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. - В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
        - Да ты что, шутишь, что ли? - задохнувшись, сказал я. - Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
        - Это ты кому - шутишь? - вскипел дядя Коля. - Это ты мне - шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне - про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
        Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
        - Ну ладно, во мне веса нет, - в недоумении заговорил он. - Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли! На руках несли, Минька! Если бы на грузовике - я бы проснулся…
        - Дядя Коля, - сказал я. - А ты ничего не путаешь?
        Дядя Коля меня не слышал.
        - Урну-то зачем перли? - расстроенно спросил он. - Тоже ведь дай бог сколько весит - бетонная…
        Тут на пороге показалась тетя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом - завтракать.
        Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
        Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
        Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая - видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьезный - ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
        Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чем здесь щебкарьер?..
        Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…
        Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
        Посреди стола белела записка.
        «Ешьте, завтрак на плите, - прочел я. - Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
        Дочитать не успел - показалось, что в дверях кто-то стоит.
        Я обернулся.
        В дверях стоял Гриша Прахов.
        Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу - вот и весь наряд.
        Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
        - Эти… - хрипло сказал я. - В кого я вчера стрелял… Что с ними?
        Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
        - Ну что молчишь? Живы они?
        - Живы, - сказал Гриша. - Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
        Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
        - Дурак ты, Гриша… - обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. - Что ж ты вчера-то, а?.. Я же думал - я их всех переубивал…
        10
        Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя в чувство, легонько постукивала в стекло.
        А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов - вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи…
        - Интересно девки пляшут, - процедил я, - по четыре штуки в ряд… Значит, ты - преступник, я - вроде как твой сообщник, а они? Они сами - кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще и на чужой территории…
        - Они не нарушали законов, - негромко возразил он.
        - Чьих?
        - Своих.
        - А наших?
        Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли - будто по своей земле ступали…
        - Во всяком случае, - добавил он еще тише, - они сделали все, чтобы вас не беспокоить…
        Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем - от окурка один огонек остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.
        - Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
        Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
        - Странно… - сказал он. - В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
        Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Все время чудилось, что кто-то там за нами подглядывает.
        - Слушай, - сказал я. - Ну ты можешь по-людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчет личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вел себя не так?…
        - Просто вел себя… - безразлично отозвался он.
        Я шумно выдохнул сквозь зубы.
        - С тобой свихнешься… Как это - вел себя? Все себя ведут!
        - Не все, - тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из-за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело - вел себя…
        - Погоди-ка, - сказал я. - А здесь ты его тоже нарушал?
        Честное слово, я не думал, что он так испугается.
        - Но у вас же нет такого закона… - еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. - Или… есть?
        - Это тебе потом прокурор растолкует, - уклончиво пообещал я.
        Гриша опустил голову.
        - Да, - сказал он. - Нарушал. И здесь тоже.
        - Ну, например?
        - Например? - Гриша подумал. - Да много примеров, Минька…
        - Ну а все-таки?
        - Ну, Бехтерь, бригада… - как-то неуверенно начал перечислять он. - Да и ты сам тоже… Ты ведь не хотел, чтобы я…
        - Бехтерь? - с надеждой переспросил я. - А ну-ка давай про Бехтеря!
        - Н-ну… - Гриша неопределенно подвигал плечом. - У них же… с Люсей… были уже сложившиеся отношения… А я появился и…
        - Отбил, что ли?
        - В общем-то, да… - с неохотой согласился он и тут же добавил: - Но это лишь для данного случая.
        Так… Я пощупал виски. Разговор только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
        - Погоди-ка… А я? Я его тоже, что ли, нарушаю?
        Гриша удивленно вскинул голову.
        - Да постоянно! - вырвалось у него.
        - Так… - ошеломленно сказал я. - Понятно… И много тебе припаяли?
        Гриша не понял.
        - Ну приговор, приговор тебе какой был?
        - Ах, вон ты о чем, - сказал он. - Ты про наказание? Но, Минька… собственно, видишь ли… за это вообще не наказывают.
        - Что? - заорал я.
        - По здешним понятиям, разумеется, - торопливо пояснил он.
        Сигарета не вынималась. Пришлось разорвать пачку.
        - Бесполезно, Минька! - с отчаянием проговорил Гриша. - Ты пытаешься вогнать все в привычные рамки - бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество… («Вот я и говорю - ангелы…» - пробормотал я, прикуривая.) Тебя сбивает слово «преступник»? Но точнее и перевести не могу. В вашем языке…
        Тут надломленный голос Гриши Прахова уплыл куда-то, стал еле слышен. «Простите?..» - произнес, оборачиваясь, вчерашний ангел. С вежливым удивлением. По-русски.
        В три судорожных взмаха я погасил спичку и уставился на Гришу Прахова.
        - Гриша!.. А язык? Язык вы наш откуда знаете? А документы? Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблем?
        - Что ты! - сказал Гриша. - Я бежал через… Ну, это, видишь ли, такое устройство… Два сообщающихся помещения, понимаешь?
        - Ну!
        - Вот… Причем одно из них находится на той планете, а другое - здесь, у вас… Понимаешь?
        Я тупо молчал.
        - Как бы тебе объяснить… - беспомощно проговорил Гриша. - Ну вот входишь ты, допустим, в то помещение, которое там… Закрываешь за собой люк. Нажимаешь клавишу. Снова открываешь люк и выходишь, но уже не там, а здесь… Понял теперь?
        Я встал. Вернее - мы оба встали. Потом Гриша попятился и опрокинул табуретку.
        - Где? - хрипло спросил я.
        - Кто?
        - Где это твое устройство?
        - Уничтожено, - поспешно сказал Гриша. - Полгода назад.
        - А другие?
        - Других не было, Минька…
        Я тяжело опустился на скамеечку. Гриша поднял с пола табурет, но сесть так и не решился.
        - Я знаю, о чем ты думаешь, Минька, - устремив на меня темные, словно провалившиеся глаза, умоляюще заговорил он. - Ты думаешь, что это с военными целями… Но они не воюют. Они давно уже не воюют…
        Я не слушал. Я сидел оглушенный и так и видел эти бог знает подо что замаскированные устройства, готовые в любой момент выбросить на нас людей и технику… Что он там бормочет? Не воюют?.. Да, конечно. Особенно вчера, в сквере…
        - А точно уничтожено?
        - Точно.
        - И кто ж это его?
        - Я, - сказал Гриша и умолк, как бы сам удивляясь своему ответу. Потом вздохнул и сел. Стало слышно, как во дворе Мухтар погромыхивает цепью и миской.
        - Взорвал, что ли? - недоверчиво переспросил я.
        - Нет, - сказал Гриша. - Там был предусмотрен такой… механизм ликвидации. Я привел его в действие, сам отошел на безопасное расстояние, ну и…
        - Это уже здесь, у нас?
        - Ну да…
        - А говоришь, не взорвал…
        - Нет, - сказал Гриша. - Это не взрыв. Просто вспышка. Неяркая вспышка, и все…
        - Отчаянный какой… - сказал я, буравя его глазами. - А ну-ка дай сюда паспорт!
        Гриша несколько раз промахнулся щепотью мимо нагрудного кармана и извлек наконец красную книжицу. Я раскрыл ее на той страничке, где фотография. Гришкино лицо. Никакой разницы. Разве что чуть моложе…
        - Чьи документы?
        - Это одного из наблюдателей, - как бы извиняясь, проговорил Гриша. - Ну, из тех, что работали здесь, у вас…
        Так… Час от часу не легче.
        - Но они уже все отозваны, - поспешил добавить он.
        «Ну спасибо тебе, мать, - устало подумал я. - Пустила квартиранта…»
        - А почему отозваны?
        - Из этических соображений, - сказал Гриша.
        - Чего-о?
        - Из этических соображений, - повторил он. - Было решено, что тайное изучение неэтично. И наблюдателей отозвали.
        Я ошалело посмотрел на Гришу, потом на фотографию.
        - А устройство? На память оставили?
        - В-возможно… - неуверенно отозвался он, и что-то взяло меня сомнение: а не прикидывается ли дурачком наш Гришенька?
        - А язык? Ах да, раз наблюдатели…
        Тут я осекся и в который раз уставился на Гришу Прахова.
        - Так тебя что? Тоже в наблюдатели готовили?
        От неожиданности он чуть было не рассмеялся.
        - Что ты! - сказал он. - Меня бы к ним и близко не подпустили.
        - А к машине этой, значит, подпустили? - прищурясь, спросил я. - К устройству, а? Или скажешь, что там охраны не было?
        - А там ее и не бывает, - с недоумением ответил Гриша.
        Во дворе, отфутболенная мощным ударом лапы, загремела и задребезжала по кирпичной дорожке пустая миска. Мухтар требовал жрать.
        - Гриша, - проговорил я, не разжимая зубов. - Я тебя сейчас ушибу, Гриша! Как - не бывает? Как это - не бывает? Значит, сигнализация была! Что-нибудь да было?
        - Было, - сказал Гриша. - Знак.
        - Какой знак?
        - Н-ну… - Гриша в затруднении пошевелил пальцами. - С чем бы это сравнить?.. А! Ну вот вешают же у вас на дверях таблички «Посторонним вход…»
        Я схватил разорванную сигаретную пачку, но она оказалась пустой. Хотел скомкать - и даже не смог сжать как следует кулак.
        - И ты думаешь, тебе поверят?
        Гриша поднял на меня встревоженные глаза.
        - А кто еще должен поверить? - робко спросил он.
        11
        Рядом с дверью нужного нам кабинета стояли шеренгой четыре стула. На крайнем, поближе к двери, сидел этакий жировичок в мятом костюме. Наше появление его насторожило.
        - А товарищ майор еще не пришел, - с опаской глядя на нас, предупредил он.
        - Ничего, подождем, - проворчал я, присаживаясь рядом. Гриша подумал и тоже присел.
        Уяснив, что перед ним всего-навсего посетители, жировичок успокоился.
        - Будете за мной, - с достоинством сообщил он.
        Некоторое время сидели молча.
        - Как она хоть называется, твоя планета? - негромко спросил я Гришу.
        Гриша сказал. Я попробовал повторить - не получилось.
        - Понятно… А где находится?
        - Не знаю…
        - То есть как? Не знаешь, где твоя планета?
        - Я ведь не астроном, - с тоской пояснил Гриша. - И потом это в самом деле очень далеко…
        Я вспомнил, что где-то в кладовке у меня должен лежать старый учебник астрономии за десятый класс. Карты звездного неба и все такое… Хотя что с него толку, с учебника! Гриша-то ведь по своим картам учился, в наших он просто не разберется. Да я и сам теперь в них не разберусь.
        - А вы, простите, по какому делу? - поинтересовался жировичок.
        - По важному, - отрезал я.
        - Понимаю… - Он многозначительно наклонил голову. Потом сложил губы хоботком и принялся озабоченно осматривать ребро своей правой ладони.
        У него было круглое бабье лицо, острые, глубоко упрятанные глазки и седоватая гривка.
        Я снова повернулся к Грише.
        - Слушай сюда… - до предела понизив голос, приказал я. - Значит, так… Ты наших законов не знал…
        - Да я их и сейчас не очень… - шепотом признался он.
        - Вот и хорошо. Главное: ты не знал, что у нас нельзя жить с чужим паспортом. Ты вообще с другой планеты, и спрос с тебя маленький… Понимаешь?
        Гриша кивнул, но, судя по выражению лица, ни черта он не понимал. Жировичок все это время ерзал от нетерпения - ждал, когда мы закончим.
        - Вот ведь как бывает, - поймав паузу, доверительно обратился он ко мне. - С виду рука как рука…
        - Чего надо? - прямо спросил я. - Видишь же - люди разговаривают! Чего ты лезешь со своей рукой?
        Жировичок тонко усмехнулся и, понизив голос, проговорил без выражения и почти не шевеля губами:
        - Ребром ладони могу вскрыть любой сейф…
        - Что?!
        В этот момент в коридоре показался майор - крупный светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Поздоровавшись, он задержал взгляд на посетителе в мятом костюме, и в его серых глазах мелькнуло беспокойство.
        - Вы опять но мне? - вежливо, с еле уловимой запинкой спросил майор.
        - К вам, Павел Николаевич! - отвечал, влюбленно на него глядя, вскочивший со стула жировичок. - Знаете, я сегодня всю ночь думал… Все-таки на учет меня поставить надо! Ведь если человек способен вскрыть сейф без помощи каких-либо инструментов…
        Майор поморщился.
        - Давайте лучше пройдем в кабинет, - предложил он.
        - Конечно-конечно!.. - засуетился жировичок, и дверь за ними закрылась.
        У меня потемнело в глазах.
        Нет, вы прикиньте, что теперь получается! Заходит к майору этот чокнутый и говорит: «Здравствуйте, я вот ребром ладони сейфы режу, поставьте меня на учет…» И тут же, следом, как нарочно, вхожу я, ввожу Гришу и говорю: «Здравствуйте, тут вот товарищ с другой планеты прибыл. Выговорить ее невозможно, где находится - он не знает. Документы у него настоящие, не краденые, а что фотография везде его, так это вам только кажется…»
        Я вскочил со стула.
        - Гриша! - хрипло сказал я. - Айда отсюда!
        Но тут дверь кабинета отворилась и в коридор вышел разобиженный жировичок. Быстро его майор…
        - Ну? - с ненавистью бросил я.
        - Все в порядке, - неохотно отозвался он. - Поставил на учет… Фамилию записал, адрес…
        - А чего надутый такой?
        Жировичок оскорбленно фыркнул.
        - И здесь перестраховщики! - сердито помолчав, сообщил он. - Я, говорит, не могу доложить о вас начальству, предварительно не убедившись! Вот вам, говорит, мой сейф - режьте!..
        - Ну? - еле сдерживаясь, процедил я. - А ты?
        Жировичок опять фыркнул - на этот раз гневно.
        - Неужели он сам не понимает? - с досадой сказал он. - Ну, разрезал бы я этот сейф, испортил бы казенное имущество, а отвечать кому? Ему же и отвечать! Странный он, ей-богу!..
        - А ну пошел отсюда!.. - прохрипел я, и жировичка не стало.
        На шум из кабинета выглянул майор.
        - Вы тоже ко мне? - спросил он. - Что ж вы не заходите?
        Пришлось зайти. Мы отдали ему пропуска и опустились в предложенные нам жесткие полукресла, стараясь не смотреть в угол, где стоял небольшой серо-голубоватый сейф.
        - Слушаю вас, - деловито и в то же время доброжелательно сказал майор. - Только представьтесь сначала…
        Представились. Услышав, что перед ним резчики холодного металла, майор насторожился и как бы невзначай покосился на сейф.
        - Я вас слушаю, - повторил он.
        Я поднялся и, ни на кого не глядя, полез в свою спортивную сумку за вещественным доказательством. Вынул, поискал глазами какой-нибудь ненужный предмет и, не найдя, установил на краешке стола спичечный коробок. Майор с интересом следил за моими действиями. Я отрегулировал рычажком дальность; аккуратно прицелился…
        И ничего не произошло. Коробок как лежал - так и остался лежать. Машинка не сработала. Впервые.
        А ведь я знал, что она не сработает! Еще когда нажимал клавишу! Потому что не почувствовал электрических мурашек, бегущих от кисти к локтю. Вместо этого мурашки пробежали у меня по спине, но электрическими они не были.
        - Не работает… - сказал я с тоскливым отчаянием и положил оружие на стол. Пропащий ты человек, Минька Бударин! На роду, что ли, так написано?..
        Майор озадаченно разглядывал лежащий перед ним на столе большой ярко-оранжевый пистолет. Потом поднял глаза на меня.
        - А работало? - живо спросил он.
        - Не знаю, - сдавленно ответил я и сел, не чувствуя ничего, кроме страшной разламывающей усталости.
        Подумав, майор снял телефонную трубку.
        - Ты сильно занят? - спросил он кого-то. - Тогда загляни ко мне. Да, прямо сейчас. Тут, кажется, кое-что по твоей части…
        Трубка легла на место, и почти в тот же самый момент в кабинет вошел хмурый темнолицый человек в штатском. Видно, у них кабинеты через стенку.
        - Ну-ка, взгляни, Борис Иванович, - попросил майор. - Что это может быть?
        Хмурый Борис Иванович, мельком глянув на вас с Гришей, поздоровался вполголоса и, подойдя к столу, принял оружие из рук майора. Не меняясь в лице, осмотрел, примерил к правой руке, к левой. Оказавшись в его огромных (больше, чем у меня) лапах, пистолет как-то сразу утратил свои внушительные размеры и стал еще больше похож на детскую игрушку.
        - А как это к вам попало? - довольно равнодушно спросил Борис Иванович.
        Я прокашлялся.
        - Да у пацана отнял… у соседского, - выдавил я, не решаясь поднять глаза на Гришу. - А пацан в овраге нашел…
        Борис Иванович кивнул и снова замолчал минуты на две. Майор ждал. Видимо, хмурый, загорелый дочерна человек был из тех, кого торопить не стоит.
        - Ах, вот даже как… - пробормотал он наконец. - Значит, это сюда…
        Одним решительным и точным движением он сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик, что-то вывинтил, что-то расключил… Как будто всю жизнь только и занимался тем, что разбирал и собирал такие вот штуковины.
        Меня аж в спинку кресла вдавило, когда я увидел, что он делает. Вот убей - не решился бы разбирать!.. Да он бы и сам, наверное, не решился, если бы хоть раз увидел эту штуку в действии!
        Борис Иванович разложил все детали на столе и удовлетворенно оглядел получившуюся картину.
        - А почему вы обратились к вам?
        - Так ведь… на оружие больно похоже…
        Борис Иванович вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
        - Да нет, это не оружие, - заметил он, вкладывая то, что получилось, в рукоятку.
        - Думаешь, игрушка? - спросил майор.
        Борис Иванович словно не слышал. Он прилаживал ствол.
        - Игрушка?.. - чуть погодя с сомнением повторил он. - Вряд ли… Тут ее, видно, до меня уже раза два разбирали и собирали. Внутри явно чего-то не хватает. Какой-то детали…
        - Световой тир, - подсказал майор. - Такое может быть?
        Борис Иванович прилаживал ствол.
        - В прошлом году в город чехи приезжали с луна-парком, - задумчиво напомнил он. - У них там ничего не пропадало из игровых автоматов?
        - Могли и сами выбросить, - предположил майор.
        - Могли, - равнодушно согласился Борис Иванович и положил собранный пистолет на стол.
        Подумав, майор пододвинул к себе наши пропуска и аккуратно расписался на каждом.
        - Ну что ж, спасибо. - Он вышел из-за стола и пожал нам руки - сначала мне, потом Грише. - Лишняя проверка, знаете, никогда не повредит. Правильно сделали, что пришли…
        Отдавая Грише его пропуск, он обратил внимание на прикрытый челочкой желвак.
        - А это что у вас?
        - Производственная травма, - поспешил вмешаться я.
        - Понимаю… - Майор сочувственно покивал.
        - Забрать или пускай здесь остается? - спросил я, с ненавистью глядя на ярко-оранжевый пистолет.
        Они переглянулись.
        - Да нет, зачем же, - мягко сказал майор. - Конечно, заберите. Вещица неопасная, вдобавок сломанная… Отдайте пацану, пусть играет.
        Я запихнул пистолет в сумку, и мы с Гришей пошли к двери.
        - Михаил Алексеевич!
        Я обернулся - резко, с надеждой. Верни он меня, посади опять в это кресло, спроси, прищурясь: «А если честно, Михаил Алексеевич? Что все-таки произошло у вас с этой штуковиной?» - клянусь, рассказал бы!..
        - Вы у меня на столе спички забыли, Михаил Алексеевич…
        12
        Как это все называется? А очень просто. Струсил Минька Бударин! Никогда ничего не боялся, а вот сумасшедшим прослыть - духу не хватило.
        Выйдя из здания, мы пересекли трамвайную линию и углубились в парк. Шли молча. В левой руке у меня была сумка, в правой - спичечный коробок. Потом я швырнул все это на первую подвернувшуюся скамейку и сгреб Гришу за отвороты куртки.
        - Твоя работа?
        - Ты что, Минька? Ты о чем?
        - О пистолете, - процедил я. - Какой там внутри детали не хватает?
        - Да я же к нему не прикасался! - закричал Гриша, и я, подумав, отпустил его. Ведь в самом деле не прикасался…
        - Ладно, извини, - буркнул я. - Давай тогда перекурим, что ли…
        Мы присели на скамейку. Поодаль галдели пацаны и серебрилась беседка, сделанная в виде богатырского шлема.
        - Ты не расстраивайся, - сказал Гриша, глядя на меня чуть ли не с жалостью. - В каком-то смысле там действительно не хватало одной детали. Самой главной.
        Я не донес сигарету до рта.
        - А что за деталь?
        - Коллектор, - сказал Гриша. - Не хватало камеры коллектора. Пистолет - он как антенна, понимаешь? Ну вот представь: человек не имеет понятия о радио, а в руки ему попала антенна от твоего транзистора. Что он о ней подумает? Игрушка. Раздвижная металлическая трубочка…
        - Погоди-ка! - Я наконец сообразил. - Так это, выходит, у них на корабле авария?
        На какое-то мгновение мне показалось, что все еще поправимо. Я почти видел этот застрявший где-нибудь возле отвала в щебкарьере корабль.
        - Все гораздо проще, - вздохнул Гриша. - Они улетели. И пистолет этот, как ты его называешь, теперь в самом деле не больше чем игрушка.
        - Улетели? - встрепенулся я. - Совсем?
        Гриша молчал. В том конце парка, утопленное на треть в серебристо-зеленую листву тополей, ожило «чертово колесо». Ярко-желтая кабинка всплыла над кронами и, очертив неторопливый полукруг, снова ушла из виду.
        - Гриш… А это устройство, которое ты ликвидировал… От него хоть что-нибудь осталось?
        - Нет, Минька, - виновато сказал он. - Ничего…
        Вот так. Ни доказательств, ни свидетелей…
        - А ну-ка покажи, как ты там чего нажимал! В механизме этом… ликвидации…
        Гриша нацарапал прутиком на асфальте квадрат и разделил его на четыре части. Четыре квадратные кнопки впритык друг к другу. Левую верхнюю - раз, правую нижнюю - два раза, правую верхнюю и левую нижнюю - одновременно, и еще раз - левую верхнюю. Система…
        - А откуда узнал, как нажимать надо?
        - Там было указано…
        - Гриша! - с угрозой проговорил я. - Ох, Гриша!..
        - Что? - испуганно отозвался он.
        - Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные - техника у них без охраны… Ты себя вспомни - каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда - счастливая!..
        Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.
        - Физическая усталость… - выговорил он чуть ли не с нежностью. - Это еще не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чем ты думаешь в данный момент…
        - А там?
        - А там спрашивают, - тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поежиться.
        Поначалу я даже не мог понять, о чем он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал все окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой - по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…
        Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчет закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчет наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей - ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы - пожалуйста, сколько угодно. А начнешь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде - он идет и тут же тебя закладывает…
        - Погоди… А… с матерью, например?
        Гриша вздохнул.
        - Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
        - Что… серьезно?..
        Гриша не ответил.
        - Да, - сказал я. - Житуха… Ну ладно, давай дальше…
        Дальше - проще. Несмотря на все запреты, нашелся человек, с которым Гришка мог болтать о чем угодно. Она…
        - Стоп! - снова перебил я. - Кто «она»?
        - Человек…
        - О ч-черт!.. - только и смог выговорить я. - Так это, значит, она, а не он?
        Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном - все черные, а эта рыжая… Рыжая?
        - Гриша, - позвал я. - А что, Люська сильно на нее похожа?
        - Нет, - помолчав, отозвался он. - Но сначала показалось, что сильно…
        О знакомстве своем Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви все наружу - быть бы и ей в особо опасных… Да тут еще вот какая штука: в любое время - хоть посреди ночи - пиликнул сигнальчик - и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чем. О Рыжей Гришка, понятно, молчал - врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось все труднее и труднее…
        Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шел дальше.
        А Гриша все говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
        - А потом я узнал… - уже совсем умирая, закончил он, - что она ко мне…
        - Равнодушна? - спросил я.
        - Приставлена, - сказал Гриша.
        Я медленно повернулся к нему.
        - Стучала, что ли? - изумленно вырвалось у меня.
        И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский прием. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
        Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
        - Да все они такие, Гришк…
        Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чертово колесо».
        - Не знаю… - сказал он. - Кажется, нет…
        - Ну ладно, - хмурясь, бросил я. - Дальше давай.
        - Дальше… Дальше я решил бежать.
        - Так сразу?
        - Да, - сказал он. - Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту - и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… - Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. - Словом, я вошел туда…
        - И не задержали?
        - А некому было задерживать, Минька. Исследования свернуты, нигде никого… Да и потом кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же все равно, что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
        - Ну, ясно, ясно, - проворчал я. - Газон перебежать, короче.
        - Да, - сказал Гриша. - Газон.
        Он помолчал, потом поднял на меня темные усталые глаза.
        - Вот, собственно, и все…
        - Как все? - всполошился я. - А документы? А язык?
        - Язык? - безразлично переспросил он. - Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное - решиться…
        Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
        - Ну и что? - постепенно наливаясь злостью, проговорил я. - Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, черт ее дери! Мне вон всю жизнь не везет - так что ж теперь, повеситься?!
        Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться - и уже ясно, что делать дальше.
        - Слушай, - сказал я. - Ну а, допустим, прилетает за тобой еще один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?
        - Насколько я знаю, все корабли с коллекторами.
        - Все корабли с коллекторами… И что будет с этим… - я потыкал пальцем в сумку, - …с пистолетом?
        - Видимо, заработает.
        - Заработает? - И я почувствовал, как по лицу моему расползается глупейшая блаженная улыбка.
        - Гриша! - сказал я. - Так какого же мы с тобой черта?.. Надо просто проверять эту машинку каждый день. Все время ее проверять! И как только заработает - все бросать и бегом к майору!.. Ангелы, да? Охотиться за вами, да? Ну, давайте-давайте… Вы - за нами, а мы - за вами!..
        Я уже был крепко взвинчен и расхаживал перед скамейкой, говоря без остановки.
        - Брось, Гриша! - убеждал я его. - Чтобы два таких мужика - да не выкрутились? Со мной, Гриша, не пропадешь! Ты, главное, Гриша, не робей!
        Домой мы вернулись часам к пяти.
        - Да! - вспоминал я перед самой калиткой. - Ключ-то забери. И не оставляй больше…
        Слова мои поразили Гришу Прахова. Он взял у меня ключ от своего шкафчика, стиснул его в кулаке, а кулак прижал и груди.
        - Минька, - сказал он. - Можно, я задам тебе один вопрос?
        - Ну, задай.
        - Зачем я вам нужен?
        Ничего себе вопросец!
        - А черт его знает, - честно ответил я. - Вроде привыкли уже к тебе…
        Дома нас ждал сюрприз. Заходим мы с Гришей в большую комнату, а на диванчике - рядышком и чуть ли не за руки ваявшись - сидят мать и Люська, обе заплаканные.
        Увидев Гришу, Люська вскочила, вскрикнула и кинулась к нему. Я, конечно, посторонился - того и гляди затопчут.
        - Я так и знала, я так и знала!.. - всхлипывала Люська, вцепившись в бедного Гришу. - Я же чувствовала - что-то случится!..
        Интересное дело, вяло подумал я. Мать - чувствовала, Люська - чувствовала… Один я ничего не чувствовал.
        - Я его посажу! - всхлипывала Люська. - Я его посажу!..
        - Кого? - спросил я.
        - Бехтеря, кого же еще! - ответила за нее мать. Тоже всхлипывая.
        - Какой Бехтерь, чего вы плетете? - сказал я. - Бехтерь к нему и близко не подходил.
        Люська уставилась на меня бешеными зелеными глазами.
        - Не подходил? А лоб почему разбит?
        - Так это не Бехтерь, - объяснил я. - Это я ему рейкой заехал.
        - Как? - в один голос сказали мать и Люська.
        - Случайно, - буркнул я и пошел спать, хотя солнце только еще собиралось садиться. Пусть сами как хотят, так и разбираются.
        Добравшись до койки, сел и долго смотрел на шнурки кроссовок - не было сил нагнуться и развязать… Но Люська-то, а? Ишь как вскинулась! Это потому, Люсенька, что у тебя никогда никого не отнимали… Надо же - сама прибежала!..
        Мне снилось вчерашнее сражение в старом сквере. Вернее, даже не само сражение - всего один момент: я сижу в проломе, стискивая штакетину, а они уходят - два ангела и Гриша между ними, - и серый полусвет льется им навстречу, и это уже не люди, а три плоских колеблющихся силуэта… Я заставляю себя броситься за ними - и не могу. Вот ведь какая штука: наяву не испугался - во сне боюсь…
        Я просыпался и подолгу лежал, глядя в потолок и понимая с облегчением, что Гришу я все-таки отбил. Потом запускал руку под подушку, доставал пистолет и брал на прицел спичечный коробок. Нажимал на спуск, вздыхал, запихивал мертвую машину обратно и снова оказывался в проломе со штакетиной в руках…
        13
        - Гринь, - сказал Сталевар с умильной улыбкой, отчего сразу стал похож на старого китайца, - пока смена не началась, слетал бы за газировкой…
        Все подождали, когда Гриша с чайником отойдет подальше, а потом повернулись ко мне.
        - Ну и что он? - уже без улыбки спросил Сталевар. - Уезжать не раздумал?
        Я взглянул на их озабоченные лица и вдруг понял, что должен был чувствовать Гриша в первые дни. Разные? Да по сравнению с ними мы - дворняжки! Мы - беспородные переулочные шавки, и каждая скроена на свой манер! А эти - на подбор, в рост, в масть, как доберманы-пинчеры на собачьей выставке!..
        - Может, он недоволен чем? - прямо спросил бригадир. - Если разрядом - будет у него скоро хороший разряд… Ну нельзя его отпускать, Минька! Ты ж первый резчик - сам понимать должен. Сунут опять в бригаду кого попало! Или - тоже весело - впятером тыкаться!..
        - Ты… это… - немедленно взволновался Старый Петр. - Ты, Валерка, знаешь… того… Впятером - не впятером… Чего ему уезжать? Ну ладно бы еще в техникум или учиться… А то ведь просто так, по дурости…
        - Что у него там с первой женой? - спросил Валерка.
        - Чего? - сказал я.
        - Ну, жена его из дому выгоняла или не выгоняла?
        - Не выгоняла, - ответил за меня Сталевар. - Он, говорят, сам от нее ушел. А теперь вот, видишь, родственники ее грозить приехали…
        Я только очумело переводил глаза с Валерки на Сталевара и обратно.
        - Да шалопай он, ваш Аркашка! - рассердился вдруг Старый Петр. - Откуда Аркашке про Гриньку знать? И ты тоже, Илья… - заворчал он на Сталевара. - Голова уж седая, а Аркашку слушаешь…
        - Родственники… - презрительно пробасил Вася-штангист. - Какие там родственники? Тут в Бехтере дело. В раздевалке Гриньку без каски видели? Шишмарь у него на лбу видели? Чего вы суетитесь? Все уже улажено. Встретил я вчера Бехтеря, поговорил…
        Все посмотрели на Васю. Бедный Бехтерь…
        - Ну так как же все-таки? - снова спросил меня Сталевар. - Уезжает?
        - Мужики! - сказал я. - Куда он от нас денется?
        Перед тем как включить пресс, открыл инструментальный шкафчик, залез в него по пояс и, достав из-за пазухи ярко-оранжевый пистолет, проверил. Молчит пока…
        После обеда, когда возвращались из столовой, меня окликнула Люська. Что-то, видно, случилось. Невеста наша была вне себя - аж зеленые искры из глаз сыплются. Позади нее с потерянным видом жался Гриша Прахов. И с чего это я взял, что они похожи? Так, слегка, может быть…
        - Минька! - бросила Люська, глядя мне прямо в глаза. - С кем вы вчера дрались в сквере?
        Я посмотрел на Гришу. Гриша Прахов ответил мне унылым взглядом и слабо развел руками.
        - А друг с другом, - спокойно отозвался я. - Разве не понятно?
        - Я серьезно! - сказала она.
        Да уж вижу, что серьезно… Серьезней некуда. Надо понимать, проболтался Григорий.
        - Я все рассказал Людмиле, Минька, - виновато пояснил он.
        - А все - это как?
        - Н-ну… в общих чертах…
        - С кем вы вчера дрались? - еле сдерживалась, повторила она.
        - С инопланетянами, Люся, - сказал я. - Тут, понимаешь, за Гришей с его планеты прилетели… А что ты на меня так смотришь? Сама спросила…
        - Минька! - голос у Люськи дрогнул от бешенства. - Мне твои шуточки еще с такого вот возраста надоели! С вот такого вот…
        И она показала рукой, с какого возраста ей надоели мои шуточки. Потом резко обернулась к Грише.
        - А ты учись у него! - зловеще посоветовала она. - Учись, он тебя много чему научит! Вместе шутить будете! Но только не со мной, понятно?!
        Брызнула напоследок зелеными искрами - и пошла. Гриша дернулся было вслед, остановился и беспомощно поглядел на меня.
        - Кто тебя за язык тянул? - сказал я. - Ну беги теперь, догоняй… Скажи: извиняюсь, мол, за глупую шутку, попал под дурное влияние Миньки Бударина.
        - Но…
        - Иди-иди. - Я развернул его и подтолкнул в спину. - А то перерыв кончится…
        Да, вразумил меня жировичок, хорошо вразумил… Спасибо ему. Не попадись он нам тогда перед дверью кабинета - я бы ведь на рожон полез, я бы майора за грудки тряс, я бы до самого их высшего начальства дошел… Чтобы все поняли как следует - психи пришли: один - буйный, другой - тихий…
        Подходя к прессу, я еще издали заметил, что вся наша бригада столпилась возле инструментального шкафчика. Почуяв неладное, я ускорил шаг. Тут они чуть расступились, и в руках Валерки мелькнуло что-то оранжевое.
        Увидев меня, бригадир лихо осклабился и, быстро прицелясь, сказал: «Бах!»
        Не раздумывая, я бросился на пол. У Валерки отвисла челюсть. В такой позиции он меня еще не видел. Да и остальные тоже… Я поднялся, кряхтя от стыда, и, подойдя к бригадиру, отобрал у него пистолет.
        - Тебя кто учил без спросу хватать?
        - А чего ж ты его в шкафчик сунул? - растерялся Валерка. - Сталевар за ветошкой полез, а он как раз под ветошкой лежал…
        - Говорил ведь шалопаям: не ваше, не трогайте… - забрюзжал Старый Петр. - Вот народ…
        - А это что ж такое? - опомнившись от изумления, спросил Сталевар.
        - Игрушка! - бросил я. - Племяннику купил…
        - А с каких это пор у тебя племянники появились?
        - Ну не племяннику… У знакомой одной пацан - вот ему…
        - А-а… - На меня поглядели с пониманием.
        - Дорогая, небось?
        - Дорогая.
        - Погоди, - все еще во мог сообразить Сталевар. - А чего ж ты тогда залег?
        - Поскользнулся! - буркнул я.
        Домой со смены нарочно пошел через сквер - посмотреть, как там, после сражения. Накрапывал дождик. Чистые пятна от выстрелов исчезли, на пропажу скамейки и урны никто не обращал внимания. Наверное, один только я и помнил, что здесь стояла скамейка…
        14
        - Наташка-то развелась, - сказала мать.
        Я даже не заметил, когда она вошла, - транзистор сильно орал.
        - Наташка?.. - рассеянно переспросил я. - Какая Наташка?
        Мать остолбенела.
        - Наташка… - беспомощно повторила она, и я наконец отвлекся от разложенных на столе деталей.
        - Развелась? - спросил я. - Давно?
        - Да, говорят, недели две уже…
        - Понятно… - сказал я, помрачнев. Вставил одну деталь в другую и состыковал все это с третьей.
        Мать долго ждала продолжения. Потом подошла к столу и выключила транзистор.
        - Ты жениться когда-нибудь думаешь? - прямо спросила она.
        - Думаю, мать, думаю…
        - Вижу, как ты думаешь! - сказала она, сердито наблюдая за тем, как детали в моих руках мало-помалу собираются в большой ярко-оранжевый пистолет. - Хоть бы Гриша на тебя, что ли, подействовал! У них-то с Люсей…
        - Мать, - сказал я. - Ну ты же раньше Люську терпеть не могла.
        - Мало ли что! - возразила она. - Раньше я ее не знала.
        - Да пойми ж ты, мать, - сказал я с тоской. - Ну не до того мне сейчас!
        - Да уж вижу, что не до того! Семьи нет, детей нет, а он сидит в игрушки играет!..
        Повернулась и вышла. Я с досадой бросил собранный пистолет на стол. Развелась… Ну и развелась! Какая тут Наташка, когда мы с Гришей уже второй месяц вроде как на военном положении!
        Тут я заметил, что одна деталька осталась лишней. Ну вот… Снова теперь разбирать…
        Машинку изучил - не хуже своего пресса. Собрать-разобрать - с закрытыми глазами, хоть норматив сдавай, а как работает - убей, не пойму… Вот она откуда, эта деталька. И все равно - какая-то она лишняя…
        Мать говорит, характер у меня совсем испортился. Испортишься тут… И от Гриши проку никакого! Показать, где планета находится, - он не астроном, карту начертить - он не географ. Ну хотя бы приблизительно нарисуй: вот здесь океан, здесь материк… Ну нарисовал. А толку? Глаза б мои на него не глядели!..
        А ангелы - сволочи, как бы их там Гришка ни выгораживал!.. Живут, понимаешь, - пылинки друг с друга смахивают, только и думают, как бы кого нечаянно локотком не толкнуть… Кибернетика у них, автоматика, корабли космические… А против Гришки десант бросили! Как вспомню сквер - головы бы им всем посворачивал!.. Хотя, конечно, это еще вопрос: кто кому… Эх, не мне бы этим заниматься!..
        А что это транзистор замолчал? Ах, да… Я шлепком вогнал трубчатую антенну в гнездо по шляпку и поднялся из-за стола.
        Время было позднее. Взглянув поверх занавески, в одном из желтеньких окон соседского дома я увидел дядю Колю. Вот еще тоже жертва… Нет, кроме шуток: здорово на него тот случай подействовал. Тихий стал старичок, задумчивый. Пенсию домой приносит до копеечки, а уж сквер, наверно, за версту обходит…
        В Гришиной комнате скрипнула койка. Я удивился и, прихватив пистолет, направился к нему.
        - А я думал, ты Люську пошел провожать…
        Гриша неподвижно сидел на койке, уставясь куда-то в угол.
        - Я не имел права втягивать тебя в эту историю, - глухо сказал он. - И ее тоже…
        Неужели он весь вечер так просидел - глядя в стену?
        - Ну пойди повесься тогда, - предложил я. - Чего уж теперь…
        - Понимаешь… - сказал он. - Вернуть меня обратно - это для них дело принципа… Они не отступят, Минька.
        - А ты меня не пугай. Я и так боюсь.
        Он недоверчиво посмотрел на меня.
        - Правда?
        - А то нет? - проворчал я.
        Помолчали.
        - А хуже всего, конечно, то, - уныло добавил Гриша, - что они, в общем-то, правы…
        - Слушай, ты! - рявкнул я. - Ангелочек! Они тебе что, много доброго сделали? Правы! Мухтар - и тот больше тебя соображает… Чего уставился? На хороших людей собака выть не станет!.. Почему Люську провожать не пошел?
        Плечи у Гриши сразу опустились, взгляд потускнел - сидит, в стенку смотрит.
        - Будет лучше, если мы с ней поссоримся…
        - Поссоритесь?.. Ты с какого гвоздя сегодня сорвался?
        - Если я вдруг исчезну… для нее это будет ударом.
        - Ага… - сказал я, помаленьку приходя в себя. - Нормально… А раньше ты что же?
        - Раньше она не относилась ко мне серьезно.
        Вот так! А я думал, он ничего не понимает…
        - Пойдешь завтра провожать! - бросил я. - И попробуй только не пойди!
        Тут я спохватился, что постоянно тычу в Гришу стволом, и засунул пистолет рукояткой в карман.
        Гриша моргал. Поссориться с Люськой - пара пустяков, а вот помириться… Внезапно лицо его прояснилось. Придумал, значит.
        - Минька, - осторожно начал он. - Тридцатого наши всей сменой за грибами собираются… На автобусе…
        - Не бери в голову, - сказал я.
        - Да, но… Люся ведь тоже едет…
        - Слушай, Гришк! Ты просто не знаешь, что я за человек! Вот попомни мои слова: стоит нам высунуть нос за город - и машинка заработает! По закону подлости - знаешь такой закон?.. В общем, никаких грибов, Гриша. Нельзя нам от майора отрываться…
        Кончался август. И я не знаю, в чем дело, но только Наташка стала попадаться мне на глаза чуть ли не каждый день. Еле успевал на другую сторону переходить. Но однажды все-таки не уберегся.
        - Ну куда ты полез, Миша! - услышал я совсем рядом ее рассерженный голос и, вздрогнув, остановился. - Куда тебя понесло? Вернись сейчас же!
        Это она со своим пацаном воевала. Увидев меня, растерялась.
        - Миша?.. Здравствуй…
        А губы - ну совершенно детские. И носик такой пряменький, аккуратный…
        - Привет… - осторожно отозвался я. - Как жизнь?
        - Вот… погулять вышли… - ответила она.
        Я смотрел на нее и соображал, что бы еще такое сказать.
        - Я слышал, развелась ты…
        - Развелась. А ты? Так до сих пор и не женился?
        - Да некогда все, - сказал я. - Дела.
        Тут подошвы моих кроссовок словно приплавились к асфальту, а рука сама прыгнула в сумку, где лежал пистолет. Вдоль решетки сквера прямо на нас шли трое молодых людей. Все одного роста, смуглые, горбоносые… Гортанно переговариваясь, прошли мимо. С Кавказа, видать, ребята… Я наконец обратил внимание, что Наташка меня о чем-то спрашивает.
        - Дела? Какие?
        - Такие дела, что закачаешься, - хмуро ответил я.
        - Скамейку нашу помнишь? - спросила она вдруг.
        Я буркнул, что помню.
        - Сменили ее. Новую поставили…
        - Серьезно? - сказал я. - Надо пойти посмотреть.
        Она жалко улыбнулась уголком рта.
        - Чего уж там смотреть…
        Замолчали. Наташкин пацан штурмовал ограду сквера - протискивался меж прутьев туда и обратно.
        - А у меня день рождения скоро…
        - И что? - насторожившись, спросил я.
        - Приходи. Если сможешь, конечно…
        Так… Потянули телка за веревочку… Не дурачок ведь, понимаю, в чем дело. Все прекрасно понимаю. Не дождалась, выскочила замуж, промахнулась, развелась, вспомнила, что Минька Бударин до сих пор не женат.
        - Не знаю, в общем… - промямлил я. - Мы тут, понимаешь, как раз тридцатого всей сменой за грибами выезжаем…
        Кое-как унеся ноги, решил взглянуть на новую скамейку. Посидел на ней, потрогал гладкий брус, где раньше было вырезано крупно и глубоко: «НАТАША!» Ладно. По грибы - так по грибы. За мной ведь тоже, как за Гришей, глаз да глаз нужен. Оставь меня в городе - возьму да и сорвусь на день рождения, кто меня знает!
        Кто-то остановился передо мной, постоял немного и сел рядом. Я покосился на подсевшего и увидел, что это Бехтерь.
        - Ну, здравствуй, - неприветливо сказал я ему. - Что? Лавки другой не нашлось?
        Бехтерь снял фирменные очки и долго тер переносицу.
        - Ну хоть бы ты мне, что ли, объяснил, - с тоской попросил он. - Бил я его тогда или мне это так, от злости померещилось?
        - От злости, - сказал я.
        Бехтерь усмехнулся. Что-то плохо он выглядел - то ли больной, то ли усталый.
        - Ничего, - сказал он. - Она еще с ним наплачется.
        - Это почему же?
        - Наплачется, - упрямо повторил Бехтерь. - Вот увидишь. Я-то знаю, что он за человек…
        - А ты-то сам что за человек?
        Бехтерь вдруг ухватил меня за руку.
        - Минька! - сказал он. - Не хотел я с ним тогда драться, веришь? Хотел подойти, поговорить по-людски, с глазу на глаз… Она ведь заявление из загса забрала. Минька! А он даже говорить со мной не хочет. Морду воротит, понимаешь? Простите, говорит, мы с вами не знакомы… Ах ты, думаю!..
        Бехтерь задохнулся и умолк. Так это он, выходит, один на один отделал того… которого я потом рейкой? Ай да Валька! Как же надо было разозлиться!..
        - Не того ты отлупил, Бехтерь, - сказал я ему. - Не Гришу.
        Он вскинул голову.
        - Что… правда?
        - Правда, - сказал я.
        Бехтерь подумал, потом уныло кивнул.
        - И что он теперь? Этот, кого я… В суд на меня, да?
        - Да нет, Бехтерь, - вздохнул я. - Никто на тебя в суд подавать не будет…
        Первый раз в жизни я говорил с ним не раздражаясь. А может, меня и раньше раздражал не столько сам Бехтерь, сколько этот его дурацкий фирменный оскал.
        - Кончай киснуть, Валька, - сказал я ему. - Сам понимаешь: ушла - значит, ушла. Другую найдешь.
        - Не найду, - безразлично ответил мне Валька Бехтерь.
        15
        Наш автобус стоял у ручья на опушке, и огромная верба время от времени лениво проводила по его крыше кончиками узких листьев.
        Я влез в автобус, и спавший на заднем сиденье шофер поднял голову.
        - Свои, свои… - успокоил я его. - Спички только возьму.
        Я пробрался к своей сумке и устроил в ней маленький переворот. Коробок, конечно, оказался на самом дне. Я разгреб продукты, переложил пистолет… и от кисти к локтю проскочили знакомые электрические мурашки.
        Еще не веря, я торопливо установил спичечный коробок на сиденье, прицелился и утопил спусковую клавишу.
        Коробок исчез.
        Несколько секунд я тупо смотрел на глянцевый от чистоты край кожаного сиденья. Потом швырнул пистолет в сумку, ремень - через плечо и вылетел из автобуса.
        С трех сторон шевелился лес, огромный, просвеченный солнцем. Ну и где мне их теперь искать, этих голубков? Я прикинул, на какое расстояние могли разбрестись грибники, и чуть не застонал…
        Полчаса, не меньше, я бегал по лесу сломя голову и выспрашивал наших, не видел ли кто Гришку с крановщицей. Как провалились, честное слово! Отмахав здоровенный крюк, вернулся к автобусу и там, на краю опушки, наконец увидел Люську. Сердце у меня радостно прыгнуло и тут же оборвалось: Гриши с ней рядом не было.
        - А где…
        Я не договорил. Она вскинула голову, и лишь тогда я понял, что никакая это не Люська.
        Куртка - другая, волосы - рыжие, но чуть потемнее, потом - короткая стрижка, каких Люська отродясь не носила… И даже не в этом дело! Лицо. Вроде бы Люськино - одно к одному, а вглядишься… Куда там до нее Люське! Ну вот как киноактриса на плакате: красивая - аж дух захватывает, а в жизни такую - расшибись - не встретишь…
        Уж не знаю, как я тогда выглядел, но, по-моему, она меня испугалась. Смотрит - глаза серые, большие, зрачки - вздрагивают…
        - Я здесь гуляю… - пояснила она.
        - Ага… - Я обалдело кивнул, и мы двинулись в разные стороны. Боком. Не спуская друг с друга глаз. У нее левая рука - за пазухой, у меня - в сумке.
        Стоило ей скрыться из виду, я шарахнулся вправо и, хрустя сучками, скатился в какую-то канаву. Слева - как бы в ответ - тоже раздался короткий треск веток. Понятно…
        Пригибаясь, добежал до конца канавы и там только перевел дыхание. Вот это да! Рыжая, а? Сама пожаловала… Как же это они нас так быстро вычислили?..
        От ствола к стволу, как на территории противника, все высматривая, не мелькнет ли где в кустах оранжевый пластик пистолета, убрался подальше. Что ж теперь делать-то? Кричать - услышат. Гришкино имя они по документам знают…
        - Люська-а!..
        - Чего орешь?
        Я обернулся. Они стояли буквально в десяти шагах от меня.
        - Влипли, Гриша, - сказал я, подойдя. - Вот они тебе, грибы твои!..
        Гриша Прахов побледнел и прислонил к дубу тонкий рогатый посошок.
        - Заработала? - еле слышно спросил он. - Когда?
        - Полчаса назад.
        - Значит, скоро они будут здесь… - медленно проговорил он.
        - Дурак! - прохрипел я. - Они уже здесь!
        - Вы что, ненормальные оба? - спросила Люська. - Вы себя со стороны послушайте!
        Я повернулся к ней - и осекся. Вот ведь разные, а?! Нет, конечно. Рыжая и красивее, и нежнее… но по сравнению с Люськой - какая-то вроде ненастоящая…
        - Люська! - сказал я. - Ради бога! Хоть ты не лезь!
        - Опять инопланетяне? - недобро прищурясь, спросила она.
        - Опять!
        На секунду мне показалось, что она сейчас размахнется и даст мне лукошком по голове.
        - Люся, я все объясню… - заторопился Гриша.
        - Не надо, - спокойно проговорила она. Взяла прислоненный к дубу рогатый посошок и пошла прочь. Отойдя на несколько шагов, оглянулась и добавила безразлично: - Поедем в город - в автобусе ко мне не подсаживайся…
        Волосы ее на этот раз были заплетены в короткую толстую косу, и коса эта при каждом шаге с каким-то особым презрением качалась туда-сюда - рыже-золотистый маятник с пушистой метелкой на конце.
        Гриша двинулся было за ней, но я его удержал.
        - Пусть идет, - бросил я. - Или ты ее тоже хочешь втянуть?
        Гриша испуганно затряс головой.
        - Тогда давай думать, как нам быстрее в город попасть. Выйдем сейчас к автобусу…
        - К автобусу? - жалобно переспросил Гриша, все еще норовя оглянуться на уходящую Люську.
        Я чертыхнулся.
        - Верно! Там же, возле автобуса, эта… Тогда вот что: автобус обогнем, так? Выйдем по грунтовке к шоссе - и автостопом до города. Вперед!
        Проскочив испятнанную солнечными зайчиками поляну, мы наткнулись на Сталевара. Похожий скорее на лешего, чем на грибника, он ворошил палочкой траву возле старого пня. Увидев нас, удивился.
        - А ты откуда здесь взялся? - спросил он Гришу. - Аркашка говорит, он тебя в другой стороне видел.
        - У шоссе? - похолодев, спросил я.
        - Ну да… Еще, говорит, странно: Гриша - и вдруг без Люськи… Поссорились, что ли?
        Мы с Гришей посмотрели друг на друга. Обложили нас, короче. Со всех сторон обложили… А, нет, врешь - не со всех!..
        - Слушай, Сталевар, - сказал я. - Тут вот какая штука… Мы сейчас, наверное, с Гришей вернемся… Ну, дело есть в городе, понимаешь? Скажи Люське, чтобы Гришкину сумку потом из автобуса забрала, - некогда нам…
        Сталевар уставил на меня круглые глаза, ставшие в лесу еще желтее, и ухмыльнулся от уха до уха.
        - Утюг забыл выключить?
        - Ага, - сказал я. - Утюг…
        - Стоп! А грибникам нашим они ничего не сделают?
        - Нет, - отрывисто отозвался Гриша. - Они охотятся только за нами. Точнее - за мной…
        Тропинка уводила нас все дальше и дальше от опасных мест. Вот где было грибов полно! Теперь они даже не прятались - чувствовали, видно, что нам с Гришей не до них.
        - А чего это ты с пустыми руками идешь? - спохватился я. - Ну-ка, стой!.. Хор-роший, однако, дрын! Как будто сам нас нашел…
        Я оторвал приглянувшуюся мне полуотломленную сухую ветку - прямую, крепкую, толстую, как оглобля.
        - Вот… - оказал я, отшибая лишние сучья. - А то висит дровина без дела…
        Раскрыл перочинный нож и на ходу принялся доводить дровину до ума.
        - Как же они все-таки разнюхали, что мы здесь? - с досадой проворчал я, добравшись до особо трудного отростка.
        - Может быть, - засекли выстрел… - уныло отозвался Гриша. - Ты ведь выстрелил, да?
        - Как? - Я даже остановился. - Так они, значит, могут по выстрелу… А точно знаешь?
        - Я предполагаю, - пояснил Гриша. - Если пистолет теперь связан с коллектором на корабле…
        Я готов был его придушить.
        - Вслух надо предполагать такие вещи!
        Снова двинулись. Гриша испуганно молчал. Я, успокаиваясь, строгал дровину. Сказать ему про Рыжую или не говорить? Нет, лучше не надо… Ну его к лешему - слабонервная команда…
        Я закончил строгать и сложил ножик. Серьезная вышла дубина.
        - На, держи, - буркнул я. - В случае чего - в лоб! И не раздумывая, понял?
        - По-моему, за нами кто-то идет, - сказал Гриша.
        16
        - Ну-ка, спрячься, - приказал я. - Встань за дерево. Значит, все понял, да? Если что - в лоб!
        Я достал пистолет и тоже отступил в сторону. Отрегулировал рычажком дальность, но заранее целиться не стал. Ангелы ходят бесшумно. Черта с два мы бы их услышали первыми.
        Тут ветки всколыхнулись и… Как я в нее тогда не выпалил с перепугу - до сих пор удивляюсь. Я ж ее чуть за Рыжую не принял… Короче, из-за поворота тропинки выбежала растрепанная Люська. В руках у нее не было уже ни лукошка, ни посошка. Коса на бегу расплелась, и теперь над Люськиной головой вставала огненная туча спутанных волос. Увидав меня, Люська резко остановилась.
        - Гриша?! - И задохнулась.
        Гриша вылетел из-за дерева. В лесу стало очень тихо. Кукушка невдалеке отсчитывала кому-то уже, наверное, вторую сотню лет. Люська не мигая смотрела на двух придурков: один - с пластмассовым пистолетом наизготовку, другой - с каким-то дышлом наперевес.
        - Ну и какого черта ты за нами увязалась? - со злостью спросил я.
        - Куда вы идете?
        - В город.
        - Зачем?
        - Люська! - сказал я. - Пожалуйста! Иди к автобусу! Не до тебя сейчас!..
        - Я прошу тебя, Люся… - поддержал меня Гриша.
        - Никуда я не пойду! - отрезала она. - Господи, да что же это такое! Все бросили, вещи бросили… Почему забрать сумку из автобуса?.. Я никуда не пойду, пока вы мне все не объясните, слышите?
        - Что тебе объяснить? - взорвался я. - Ну, гонятся за нами! Гонятся, понимаешь?
        - Кто за вами гонится?
        - Инопланетяне! - рявкнул я. - С рожками! С ножками! С крылышками!.. Иди к автобусу!
        - Не пойду!
        Я открыл было рот и вдруг замер. Низкое, еле слышное жужжание прошло над деревьями и пропало где-то впереди. Нет, не пропало… Снизилось и загудело между стволами, мало-помалу приближаясь к нам. Кукушку - как обрезало. Я оглянулся на Гришу.
        - Они? - одними губами спросил я его.
        Гриша неопределенно потряс головой. Лицо серое, зубы стиснуты.
        - Не знаю, - ответил он шепотом.
        - Что ты вообще знаешь?.. - прошипел я, лихорадочно соображая, на какое расстояние мне поставить дальномер моей машинки.
        Жужжание приближалось. Теперь уже не было сомнения, что идет оно прямиком на нас.
        Гриша с Люськой стояли оцепенев - бери их голыми руками. Опомнясь, я толкнул их что было силы, и, отбежав шагов на десять от тропинки, мы втроем повалились в траву.
        Жужжание выплыло из кустов, но я ничего не увидел. Звук двигался в метре над тропинкой, я мог показать пальцем, откуда он сейчас раздается, но там ничего не было. Просто звук.
        Быстро посмотрел на Люську. Не дай бог в обморок упадет - еще и ее на себе тащить!.. Плохо я подумал о Люське. Так она и позволила себе упасть в обморок! Побледнела, вцепилась пальцами в ствол - чуть кору не сорвала…
        Жужжание задержалось над тем местом, где мы только что стояли, потом снова двинулось и стало удаляться, но уже не по прямой, как раньше, а то и дело давая петли то в одну, то в другую сторону.
        - Они… - хрипло сказал я, поднимаясь. - Сколько здесь живу, а такого ни разу не слышал… Ты когда-нибудь слышала?
        Люська помотала головой. Вроде бы приходила в себя.
        - Что это? - спросила она.
        - Инопланетяне… - устало ответил я. - И Гриша твой - инопланетянин… Особо опасный преступник…
        Она посмотрела на меня, потом на Гришу. Выражение лица у нее было самое жалобное.
        - Не понимаю… - беспомощно сказала она.
        - Люська! - взмолился я. - Ну не время сейчас! Я два месяца понять пытаюсь - и то до сих пор до конца не понял! А у нас нет двух месяцев! У нас минуты лишней нет, ясно тебе? Нам в город надо, к майору… Иди обратно, Люська! Иди к автобусу! Ну что нам, на коленях тебя просить?..
        - Это очень опасно, Люся… - в отчаянии добавил Гриша.
        В лесу ожила кукушка. Сказала один раз свое «ку-ку», а повторить так и не решилась. Можно понять птичку…
        - Куда обратно? - встрепенулась Люська. - Туда? Я теперь туда не пойду!
        - Да не тронет оно тебя! - сказал я. - Ты-то здесь при чем?
        Чуть запрокинутое лицо ее на секунду застыло, и Люська вдруг стала до жути похожа на Рыжую, - только вот прическа другая… Нельзя нам ее с собой брать. Во-первых, в самом деле опасно, а во-вторых, попробуй угадай, что она отчудит в следующий момент…
        - Я иду с вами! - решительно сказала Люська. - Только сначала вы мне все расскажете!
        Ну вот… Так я и знал! Вне себя я выхватил из пачки сигарету и, не найдя в левом кармане спичечного коробка, полез в правый.
        - Люська!.. - начал я.
        - Я иду с вами! - Она повысила голос.
        Ну вот что ты с ней будешь делать!
        - Ладно, - буркнул я. - Гриша тебе все по дороге расскажет. Только громко не болтать, ясно? Гриша, где дрын? Я для чего его строгал? Чтобы ты его под деревом бросил?..
        Недовольный, я выбрался на тропинку и зашагал, перекатывая в губах незажженную сигарету и машинально хлопая себя по всем карманам. Были же спички… Может, я их опять в сумку кинул?
        За спиной у меня - сбивчиво, взахлеб, наперебой - говорили Гриша и Люська. Я не слушал. Вернее, слушал, но не их. Пока вроде ничего подозрительного… Будем надеяться, что ангелы нас потеряли.
        Да что за черт - и в сумке тоже спичек нет!.. И тут я наконец вспомнил. Я же их собственными руками отправил на корабль к ангелам! Ну не дурак, а? Полный коробок!..
        Я остановился, и разговор у меня за спиной мгновенно смолк. Обернувшись, я увидел, что Гриша с Люськой смотрят на меня во все глаза.
        - Спички есть у кого-нибудь? - спросил я.
        Они даже не сразу меня поняли. Напугал я их своей остановкой.
        - Ненормальный, - еле выговорила Люська. - Разве так можно? Чуть сердце не разорвалось…
        - Да что ты мне про сердце! - сказал я. - Спички у тебя есть?
        - Нет у меня спичек! - отрезала она.
        - А я не курю, ты же знаешь, - добавил Гриша.
        Тоже мне грибники! В полном расстройстве я засунул сигарету в пачку. Это что же я теперь, до самого города без курева буду? Совсем весело…
        Некоторое время Гриша с Люськой молчали. Потом заговорили снова.
        - То есть как запрещалось? - дрогнувшим голосом переспрашивала Люська. - Говорить запрещалось? Ни с кем - ни с кем?..
        Я так понимаю, что, когда выйдем на майора, она о Гришкиной планете больше меня знать будет…
        Переход до Глубокой балки сожрал у нас почти весь остаток дня. Отвык я от таких маршей. Ну, куда это - почти десять километров пешком отмахать! Хорошо хоть без приключений. Вот только шмели нас часто пугали - жужжат похоже…
        А приключения начались сразу же за Глубокой балкой.
        Напрямик по стерне мы идти не отважились и решили просочиться по тонкой ниточке лесопосадки. Жужжание навалилось внезапно, сверху. Мы попадали на землю, и оно пошло кружить, становясь все громче и громче. Потом я - по какому-то наитию, не иначе - лег на пистолет брюхом, и звук остановился как бы в нерешительности. Поплутал по кустам смородины и, взвыв, ушел в поле. Некоторое время мы лежали неподвижно. Потом я сдул прилипший к губам жухлый листок и сел.
        - Гриша, - позвал я. - Знаешь, в чем дело? Пистолет оно чует, вот что…
        - Очень может быть… - отозвался он, тоже приподнимаясь.
        - Но ведь я же не стрелял…
        Гриша пожал плечами и не ответил.
        - Да выбросьте вы его! - сказала Люська, с ужасом глядя на ярко-оранжевую игрушку.
        - Нельзя, Люська, - с тоской проговорил я. - Никто нам без этой машинки не поверит…
        17
        Огромное тяжелое солнце, вишневое, как остывающий металл, почти коснулось краешком горизонта, когда мы втроем вышли наконец к старому щебкарьеру. Пологий, несколько раз оползавший склон весь порос ковылем и клубился при малейшем ветерке. Мы стояли будто на краю облака и смотрели на показавшийся вдали город.
        - Я, наверное, с ума схожу, - жалобно призналась Люська. - Что это там? Вон там, видите?
        Внизу шевелились тростники, далеко впереди посверкивала вода. А метрах в трехстах от нас на каменистой, словно нарочно кем-то выровненной площадке стояли рядышком скамейка и бетонная урна. Солнце осветило их напоследок, и они были очень хорошо видны вдалеке - крохотные, будто игрушечные.
        - Зря мы тут маячим, - хмуро сказал я. - Давайте-ка отойдем.
        Мы отступили от уходящего вниз склона и присели в ковыль. Кажется, из всех возможных маршрутов я, как всегда, выбрал самый неудачный. Ну показался город, а толку? Теперь между нами и майором лежал заброшенный щебкарьер. Обходить его по краю вдоль обваловки - это только к утру дойдешь. Напрямик идти, по дну?.. А если ангелы опять окопались в щебкарьере? Тут в тростниках не то что корабль - целый космический флот можно спрятать…
        - Минька, - позвала Люська. - А этот ваш штаб… Он ведь где-то здесь, правда?
        Я смотрел на нее, соображая. Люська имела в виду пещерку, которую мы с одним пацаном открыли, углубили и оборудовали еще бог знает когда - лет пятнадцать назад.
        - Не влезем мы туда втроем, - сказал я. - Да он уж, наверно, и обвалился давно…
        Солнце наконец коснулось дальней кромки щебкарьера. Плохо. Насколько я знаю, эти ангелы как раз по ночам и работают.
        - Ладно, пошли вниз, - решился я. - Только пригнувшись, в рост не вставать…
        Мы спустились на дно щебкарьера и двинулись вдоль клубящегося ковыльного склона. Он становился все круче и круче - видно, грунт потверже пошел. Ковыль скоро кончился, и теперь справа от нас тянулась голая глинистая стена. А слева - тростники. Тоже стеной.
        - Вроде здесь… - сказал я, останавливаясь.
        Вроде… В том-то и дело, что вроде! Вроде и место - то самое, и пещерка - вот она, и ступеньки вырублены в грунте - я сам их когда-то вырубал и укреплял дощечками…
        Не могли эти ступеньки так сохраниться за пятнадцать лет. Их бы уже сто раз дождями размыло. И потом, я же хорошо помню: никаких колышков я перед дощечками не вбивал. Это уже кто-то, видать, после меня поработал.
        - Гриша, - тихо позвал я. - А ангелы ее никак занять не могли? Ну, там под устройство какое-нибудь…
        Гриша с сомнением поглядел на земляные ступеньки и покачал головой.
        - Отойдите-ка в сторонку… - попросил я и, достав из сумки пистолет, пошел вверх по ступеням.
        Стоило мне заглянуть в пещерку, как все сразу стало понятно. Пацаны, пришедшие сюда после нас, догадались укрепить потолок, как в шахте, и углубили пещерку настолько, что в ней теперь могли уместиться уже не три человека, а все десять. Ну точно - пацаны! Уж я-то как-нибудь детскую работу от взрослой отличу! Гляди-ка, и мебель тут у них появилась: два ящика, табуретка… И не лень ведь было из города тащить!
        Ну что ж, спасибо, ребята, выручили.
        Я выглянул наружу и позвал Гришу с Люськой. Оказавшись в пещерке, они сразу же забились в дальний угол и снова заговорили - тихо, взволнованно, неразборчиво. Я расположился на табуретке поближе к выходу. Еще раз достал сигарету и попробовал затянуться впустую… Вот подлость, а? Хоть трением огонь добывай! Я спрятал сигарету и задумался.
        Как ни крути, а придется здесь заночевать. А все из-за Наташки. Не встреть я ее тогда у сквера… Ну жизнь! Все неприятности от них…
        - Похожа?.. Очень?.. - упавшим голосом переспрашивала Люська. - Что… и глаза зеленые?..
        - Серые, - буркнул я, не оборачиваясь. - Серые у нее глаза.
        - А ты откуда знаешь?
        И кто меня за язык тянул! Решил же не говорить… Пришлось выложить все как было. Несколько секунд у меня за спиной стояла остолбенелая тишина - ни шороха.
        - Жалко, не я с ней встретилась… - тихо, с угрозой сказала наконец Люська. - Уж я бы с ней по-другому поговорила…
        Щебкарьер наполнялся синевой, света в пещерке становилось все меньше. Вдобавок к ночи холодало, и меня мало-помалу начал пробирать озноб.
        Очень мне все это не нравилось. И что заночевать придется, и что мать там уже, наверное, с ума сходит… А больше всего мне не нравилось то, что пещерка не имеет второго выхода.
        По-моему, я уже дрожал не только от холода. Потом обратил внимание, что в пещерке тихо, Гриша и Люська молчали.
        Я повернулся к ним, хотел сказать что-нибудь ободряющее, и тут мы снова услышали жужжание. Оно явно прощупывало склон, метр за метром приближаясь к нам. Вот и дождались! Я сунул пистолет за пазуху и скорчился на табуретке, уткнув подбородок в колени.
        Прошло мимо… Нет! Вернулось. Остановилось перед входом в пещерку… постояло, повысило тон и осторожно стало протискиваться внутрь.
        Света в пещерке, можно сказать, не было, и все же я (уж не знаю, каким образом, - кошачье зрение прорезалось, не иначе!) увидел, что Люська изо всех сил зажимает себе рот обеими руками. Я увидел ее страшные, черные на белом лице глаза и понял, что это конец.
        Правая - свободная - рука судорожно зашарила по неровному земляному полу и ухватила деревянный ящик. Пистолет давно уже не казался мне оружием, во всяком случае - против этого.
        Но тут оно попятилось, постояло с минуту перед пещеркой и двинулось дальше. Отойдя метров на сто, взмыло и, истончась до комариного писка, растаяло над щебкарьером.
        Я не знаю, сколько мы еще сидели, боясь пошевелиться. А потом я услышал всхлипывания. Плакала Люська.
        - Гады!.. - изумленно выдохнул я. - Ах, вы гады!..
        Страшные черные ругательства готовы были хлынуть горлом, но я заставил себя замолчать. Почудилось вдруг, что ненависть эту нельзя растрачивать вот так - попусту, в воздух…
        Время шло. Серое пятно входа исчезло, было черно, как в печке.
        - Не смей! - вскрикнула сзади Люська. - Не смей, слышишь! Минька!..
        - Что там у вас? - Я обернулся и ничего не увидел.
        - Он хочет выйти! - в ужасе сказала она. - Он хочет сам!..
        - Сидеть! - сказал я в темноту. - Ушибу дурака!..
        - В конце концов они охотятся не за вами, а за мной! - ответил мне срывающийся Гришин голос. - При чем здесь вы?
        Я не дал ему договорить.
        - Нас решил спасать, да? Ну спасибо тебе, Гриша! За каких же сволочей ты нас с Люськой держишь, а? Да на кой нам черт такое спасение!
        - Что я без тебя делать… - начала было Люська и смолкла.
        Вдалеке по щебкарьеру гуляло еле слышное жужжание. Нет, на этот раз, кажется, послышалось… Нет, не послышалось!
        Жужжит, зараза…
        На плечо мне легла Люськина рука и, быстро скользнув вниз, потянула из моих пальцев пистолет.
        - Ты чего? - испуганно спросил я и поднялся. Мы стояли, пригнувшись и вое же упираясь головами в потолок. Люська слабо, но настойчиво тянула пистолет на себя.
        - Я пойду… - Она словно бредила. Мы стояли лицом к лицу, почти соприкасаясь лбами, и, однако, я еле мог ее понять - так тихо она говорила. - Отойду подальше… и выстрелю…
        - Молодец, - сказал я, отбирая у нее пистолет. - Умница… Никуда ты не пойдешь. Гриша, ты где?
        Гриша стоял рядом и напряженно вслушивался. К счастью, он, видно, не разобрал, о чем мы. Иначе бы снова полез приносить себя в жертву.
        - Где дрын? - спросил я. - Опять бросил? Я же сказал: из рук не выпускать! За Люську отвечаешь, понял? А я пока пойду разведаю, что и как… Нельзя здесь больше оставаться.
        Черт, а вылезать-то страшновато… Я заставил себя выбраться из пещерки и оглянулся.
        - Сидеть и ждать меня, - сказал я тихо. - Гриша, все понял?..
        18
        Я соврал ребятам. Скажи я им правду - они бы вцепились в меня и никуда бы не отпустили. Я собирался сделать то, чего не разрешил Люське: отойти подальше и выстрелить. Пускай тогда за мной за одним попробуют поохотиться…
        Но они уже охотились за мной. Оранжевая игрушка так и притягивала к себе - жужжание наплывало из темноты то справа, то слева. Я ложился на землю, машинку - под брюхо, и жужжание промахивалось. Я выжидал, пока оно уплывет подальше, вставал, а шагов через двадцать все начиналось сначала.
        И все же лучше было вот так играть с ними в кошки-мышки посреди ночного щебкарьера, чем сидеть в этой проклятой пещерке и ждать, когда за тобой придут… Да и потом - не со смертью же я в конце концов играю! Это локатор! Это всего-навсего локатор. Ну засекут они меня, ну прибегут… А там мы еще посмотрим, кто кого! Я ведь старый щебкарьер на ощупь помню - мы его пацанами весь излазили…
        Откуда же я знал, что это будет так страшно?! Оно накрыло меня на железнодорожной насыпи. Я шел по трухлявым, без рельсов, шпалам, чувствуя, как огромная невидимая рука шарит вслепую по щебкарьеру. Вот она подбирается ко мне сзади… Спрыгивать с насыпи было поздно, и я упал прямо на шпалы.
        Какое, к черту, жужжание - теперь это был рев!
        Сотрясая насыпь, оно прошло по моей спине. Такое ощущение, как будто с тебя - без боли - сдирают кожу от пяток до затылка. Сдирают и скатывают в рулон.
        Я был оглушен, раздавлен и даже не знал, жив ли… Пошевелился, понял, что жив, и долго еще лежал, всхлипывая и уткнув лицо в пыльную сухую землю между шпалами.
        Дядя Коля рассказывал: немцы в войну вместе с бомбами сбрасывали пустые бочки из-под бензина, насверлив в них дыр. И бочки выли, падая. Выли так, что люди сходили с ума…
        Я поднял голову и увидел прямо перед собой облачко золотистой пыли, встающее над черным краем щебкарьера. Это светился ночной город. Мой город.
        И вдруг лицо мне обдало жаром, как от неостывшего стального листа!
        МЕНЯ, МИНЬКУ БУДАРИНА, ГОНЯТ ПО ЩЕБКАРЬЕРУ! Я СЮДА ПАЦАНОМ ИГРАТЬ БЕГАЛ, А ВЫ МЕНЯ - ПО МОЕМУ ЩЕБКАРЬЕРУ? ПО МОЕЙ ЗЕМЛЕ?..
        - Сволочи! - прохрипел я, поднимаясь в полный рост. - Ну, где вы там? Ну! Ангелы поганые!..
        В щебкарьере было тихо. Жужжание, словно испугавшись, умолкло совсем. Я чувствовал, что еще минута - и я начну палить куда попало, пока не набью грунтом доверху паскудную камеру их паскудного коллектора!..
        И тут пришла мысль. Страшная. Сумасшедшая. Я остолбенело уставился на светлую даже в этой темноте линзу моей машинки и медленно, на ощупь, перевел рычажок на самый широкий захват.
        Повернул оружие стволом к себе и отнес руку как можно дальше. Нет, не получается…
        Тогда я спустился с насыпи, сел, скинул с правой ноги кроссовку, сорвал носок и установил перевернутый рукояткой кверху пистолет в щели между камнями. Большой палец ноги еле пролез между спусковой клавишей и клювообразным прикрывающим ее отростком. Я скорчился, чтобы попасть в прицел целиком, и поглядел в слабо тлеющую и как бы дышащую линзу. Я давно уже забыл о пещерке, о Грише с Люськой, даже город, мерцавший на горизонте, словно бы погас. Остались только ненависть, темнота и круглый немигающий глаз дьявольской игрушки. Вот оторвет ногу к чертовой матери…
        «Что же я делаю?!»
        Я выругался шепотом и нажал пальцем босой ноги на курок.
        На секунду меня обдало не то жаром, не то холодом - чем именно, не разобрал, слишком уж быстро все случилось. Насыпь, на которую я опирался спиной, исчезла, и я, потеряв равновесие, повалился на гладкий пол, вскинув босую ногу. Целую и невредимую. Ну что ногу не оторвало - это я еще понять могу. А вот то, что на ней, подобно раку, защемив большой палец, все еще болтался пистолет… Впрочем, удивляться мне было некогда. Я сорвал пистолет с ноги и вскочил. Стены - кругом. Вот она, камера коллектора…
        Не раздумывая, я двинулся прямо на стену, как будто ждал, что она передо мной расступится. Не расступилась. Грубая броневая плита без единого шва. Приблизительно на уровне глаз она была побита и чуть вдавлена, словно ее пытались уже то ли проломить, то ли проплавить. Потом я обратил внимание, что машинка моя сдохла. С какой бы силой я ни стискивал рукоять пистолета - мурашек не было. Все правильно. По логике он и не должен действовать в камере коллектора. Должен сработать какой-то предохранитель…
        И куда же это я себя загнал?.. Трогая ладонью грубый металл стены, я обошел камеру кругом и снова остановился возле выбоины.
        Постой-постой… Предохранитель?
        Сам не знаю, что это на меня такое снизошло, но в следующий миг я уже сдвинул ствол, разъял рукоятку, вынул стеклянный экранчик… Стоп! Дальше можно не разбирать. Вот она, деталька, на виду…
        Я подковырнул ее лезвием перочинного ножа, и, полупрозрачная, словно наполненная светом, она выпала на пол и разлетелась под ногами в мелкую стеклянную крошку.
        Медленно, опасаясь коснуться ненароком какого-нибудь контакта, я вставил на место экранчик и состыковал рукоятку. Задвинул ствол до упора - и в тот же самый момент брызнули мурашки…
        Я постепенно вскинул пистолет к выбоине в стене и утопил спусковую клавишу.
        Интересно, рискнул бы я тогда выстрелить, зная наперед, что из этого выйдет? Ох, сомневаюсь…
        Грохот? Скрежет? Шипение?.. В жизни своей я не слышал звука страшнее. Пол вывернулся у меня из-под ног, и я кубарем полетел вперед - в искрящую электрическими разрядами черноту.
        …Я полулежал-полусидел на гладкой, волнообразно изогнутой поверхности, а в метре от моего плеча трещало и сыпало искрами короткое замыкание. В его синеватом, вспыхивающем и гаснущем свете я увидел прямо перед лицом грозный блеск обнаженного металла, словно кто-то держал у моего горла огромное кривое лезвие.
        Боясь пошевелиться, я скосил глаза вправо. Там, отражая какой-то бледный полусвет, изгибались еще два таких же лезвия. Осыпаемый искрами, я начал осторожно протискиваться туда, вжимаясь спиной в гладкую, наклоненную от меня стену. Добравшись, понял, что свет сеется из глубокой прямоугольной ниши, до нижнего края которой я вполне достаю рукой.
        Кое-как забравшись в нее, я смог наконец оглядеть целиком мерцающую металлом конструкцию.
        Представьте себе клубок… Нет, не клубок - путаницу огромных и, как мне показалось, стальных лент - каждая шириной до полутора метров, а толщиной… Плита. Броневая плита. Причем это была не беспорядочная груда лома - ленты изгибались правильно, красиво, металл клубился, образуя что-то вроде гигантского цветка.
        Потом до меня дошло, что ниша, в которой я сижу, - вовсе не ниша, а скорее тупичок, оставшийся от какого-то коридора. Остальное было отхвачено напрочь - наискось, как бритвой…
        И лишь после этого я сообразил, что произошло.
        Передо мной мерцала металлом камера коллектора, пожравшая сама себя, вывернутая наизнанку моим последним выстрелом. Я посмотрел в самую гущу оцепеневшего стального смерча и содрогнулся, представив, что стало бы со мной, будь я в него затянут…
        Кстати, машинка, каким-то образом не оброненная во время всех этик кувырков и падений, снова была мертва. Теперь уже навсегда.
        Стены тупичка медленно гасли. Единственная целая стена на треть ушла вбок да так и осталась в этом положении, так ее и заклинило… Тут я вспомнил наконец, зачем я здесь, и тяжело поднялся на ноги. Пролез в вертикальную полуметровой ширины щель и оказался в другом коридорчике, стены которого болезненно трепетали синеватым бьющимся светом. Одна лишь торцовая стена сияла ровной медицинской белизной. Я шагнул вперед, и она исчезла - скользнула в пол, открывая мне путь в глубь корабля, к самому их горлу…
        Мне бы только до вас добраться!..
        Припадая на босую ногу, я шел сквозь корабль, и стены едва успевали отскакивать - вверх, вниз, в стороны… Последний тупик, последняя расступившаяся переборка - и я ворвался, прихрамывая, в круглое помещение с пультами вместо стен.
        Навстречу мне вскочили двое - ангелы. Один молоденький - таким, наверное, Гриша был лет в семнадцать. Другой пожилой, с тусклыми волосами, - таким, наверное, Гриша будет лет в пятьдесят…
        Секунду мы смотрели друг на друга: аккуратные, подтянутые ангелы в чистеньких комбинезончиках и я - расхристанный, грязный, одна нога - босая, в руке - тусклый от пыли пистолет.
        - Что, чижики? - выдохнул я наконец. - Не ждали?..
        19
        Они выхватили оружие одновременно. Я увидел две тусклые мертвые линзы, и губы мои повело в злобной усмешке. Так стальные листы ведет после отжига.
        Им хватило доли секунды понять, что машинки их сдохли и что они оба стоят передо мной безоружные. Я сделал шаг, и ангелы попятились.
        Припадая на босую ногу, я подошел к плоскому, как стол, пульту в центре рубки и с маху грохнул белесый от пыли пистолет об его чистенькую гладенькую поверхность. Сел в капитанское - или какое там? - кресло и, подавшись вперед, бешено уставился на пожилого.
        - Доигрались? - с ненавистью выговорил я. - Допрыгались, ангелочки?..
        Я знал, что живым мне отсюда не уйти. А еще я знал, что начну вот с этого самого пульта в центре рубки. Жаль только - ничего тяжелого нет под рукой. Ладно! Кулаками буду расшибать, головой, чем попало!..
        - Как вы проникли сюда? - с запинкой спросил пожилой ангел по-русски.
        - Не твое собачье дело! - прохрипел я.
        - Простите?..
        На их смуглых лицах стыли растерянность и страх. И я понял вдруг, что на корабле нас всего трое: я и они. А остальные, видно, в разбеге - Гришу ищут…
        - Слушай, ты! - сказал я пожилому. - Если кто-нибудь из вас хоть пальцем Гришку тронет - не жить тебе, понял? И ангелочкам твоим - не жить! Так им и растолкуй!..
        Он не слушал меня. Он смотрел на мою растопыренную пятерню, упершуюся в приборную доску.
        - Я прошу вас не трогать пульт!
        В голосе его была тревога. Я поглядел на клавиши, и что-то остановило мое внимание. Что-то очень знакомое… Вот оно! Четыре квадратные черные кнопки впритык друг к другу. Те самые кнопки, которые Гриша нацарапал когда-то прутиком на асфальте. Меня обдало со спины такой волной озноба, что я даже выпрямился в кресле…
        Следя за тем, как у пожилого меняется лицо, я наклонился к пульту и надавил первую кнопку.
        Верхнюю левую - раз, нижнюю правую - два раза, верхнюю правую и нижнюю левую - одновременно… Теперь осталось - верхнюю левкою…
        Мой палец остановился в сантиметре от кнопки.
        - Нажать?.. - сипло спросил я.
        Пожилой был бледен.
        - Вы тоже погибнете, - быстро предупредил он.
        - Ага… - Словно вся пыль щебкарьера осела у меня в горле. - С тобой за компанию… А народ-то твой весь - в поле… А вернуться-то им будет - некуда… Вот такие дела, дядя…
        Смуглое лицо пожилого ангела окаменело. Несколько огоньков на пульте бились, как в истерике, исходя прерывистым мушиным звоном. Надо полагать, с того самого момента, как я нажал в камере коллектора спусковую клавишу моего пистолета.
        - В общем, так… - сказал я. - Слушай сюда… Вы сейчас собираете манатки…
        - Простите?..
        - Собираете манатки! - яростно повторил я. - И исчезаете отсюда к ангельской вашей матери! Слушай сюда! - заорал я, заметив, что он опять хочет переспросить. - И если я еще раз увижу здесь ваши одинаковые морды… или услышу эту вашу гуделку!..
        Дальше я говорить не мог - перехватило дыхание.
        - …пожалеете, гады!.. - просипел я из последних сил.
        - От чьего имени вы говорите?
        - Какая тебе разница!
        - Я прошу вас уточнить. Вы представляете государство?
        - Да! - нагло выговорил я, глядя ему в глаза. - Представляю государство.
        Я закинул ногу за ногу и качнул перед ним грязной босой ступней. А что мне было терять?
        - Я прошу правильно понять нас, - сказал пожилой. - Мы не имеем целью вмешиваться в вашу жизнь.
        - А какого ж тогда черта вмешались?
        - У вас пребывает наш человек. Мы имеем целью вернуть его обществу.
        - Перебьется ваше общество!
        - Простите?..
        - Гришу вы не получите. Все! Точка!
        На этот раз, видать, он Гришкино имя расслышал хорошо.
        - Григорий Прахов? - отрывисто переспросил он.
        - Да, - сказал я. - Григорий Прахов.
        У пожилого ангела был ошарашенный вид.
        - Надеюсь, вы не имеете целью удерживать его здесь силой? - встревоженно спросил он. - Я прошу правильно понять нас: это несчастный и совершенно бесполезный для вас человек… Уровень его информированности…
        - Что?! - Меня подняло с кресла, и ангелы отшатнулись. Вот так, наверное, и мы втроем вживались в глинистую стену пещерки, когда на нас надвигалось жужжание их ангельского локатора… - Силой?! Это мы его - силой?..
        - Конечно, он заслуживает наказания, - торопливо проговорил пожилой, - но, право, не столь сурового. Поймите, оставить его здесь, у вас…
        Тут он запнулся, с недоумением глядя, как я, потеряв от бешенства дар речи, беззвучно открываю и закрываю рот.
        - Он что? - вытолкнул я наконец. - Обратно просился?
        Ангел опешил.
        - Нет, но… Мы полагаем, что он успел осознать невозможность своего пребывания…
        - А ты его об этом спрашивал?
        - Мы не можем его спросить, - возразил ангел. - Мы предприняли две попытки войти с ним в контакт - и без успеха.
        - Ну так меня спроси! - огрызнулся я и снова сел в кресло, рука - на кнопке.
        Молоденький ангелочек вздохнул коротко и начал было тихонько переступать вдоль стеночки.
        - Куда? Стой где стоишь!
        Ангелочек замер.
        - Иными словами, - озадаченно сказал пожилой, - вы хотите нам что-то сообщить от его имени?
        Я открыл рот и с наслаждением выговорил все, что я хотел им сообщить от Гришкиного имени. Подробно и с указанием дороги.
        Ангел соображал.
        - И вы на этом настаиваете?
        - Да! - бросил я, не задумываясь, а на чем это я, собственно, настаиваю: на тех этажах, которыми его только что покрыл, или еще на чем?..
        Ангел молчал. У него было изможденное лицо. Он как-то сразу растерял всю свою моложавость и словно дряхлел на глазах.
        - Мы принимаем ваши условия, - услышал я его усталый до безразличия голос.
        - Условия?..
        - Вернуть на корабль наших людей. Покинуть планету. Не возвращаться. Разве я неправильно вас понял?
        Что-то громко брякнуло об пол, и я чуть было не нажал кнопку. Ангелочек, виновато на меня глядя, поднимал оброненный пистолет. Может, разоружить их на всякий случай?.. И тут до меня наконец дошло.
        - Повтори… - хрипло потребовал я.
        Пожилой повторил все слово в слово. Я смотрел на него не отрываясь. Ангел не шутил. Ему было явно не до шуток. И он предлагал мне… Черт возьми, он предлагал мне жизнь!
        - А… а Гришка?
        - Теперь за него отвечаете вы.
        Ни с того ни с сего я вспомнил вдруг, что не знаю, сколько сейчас времени, и, может быть, вечеринка еще не кончилась, и Наташка, растерянно улыбаясь, бродит среди гостей…
        Уйти с корабля живым! Живым…
        - Ну вот что… - тоскливо выговорил я. - Никуда я отсюда не уйду, понял? Буду сидеть и буду держать палец на этой вот кнопке. Пока ты мне все как есть не выложишь! А там посмотрим…
        Он выслушал меня с полным равнодушием.
        - Разрешите мне сесть, - попросил он.
        Получив разрешение, опустился на выскочившее откуда-то из стены сиденье и долго молчал, как бы собираясь с силами.
        - Что вас интересует?
        - Почему вы все на одно лицо?
        Ангел удивленно поднял голову.
        - Простите?..
        Пришлось доходчиво объяснить.
        - Я понял ваш вопрос, - вежливо прервал он меня. - Мы кажемся нам одинаковыми. Но, видите ли… Мы тоже разные, только не в такой степени, как вы. Что вас еще интересует?
        - Почему отозвали наблюдателей? Из каких таких этических соображений?
        Он ответил не сразу.
        - Ври быстрей, - процедил я.
        Ангел как-то печально посмотрел на меня и стал вдруг удивительно похож на Гришку.
        - Я не имею целью неправильно вас информировать, - сдержанно проговорил он. - Некоторые понятия являются труднопереводимыми…
        - Ничего-ничего, - зловеще подбодрил я. - Ты знай переводи. Разберемся как-нибудь…
        - У вас бы это назвали плебисцитом, - после некоторого колебания сообщил он.
        - Чем-чем?
        - Плебисцитом, - повторил он. - Около четверти населения нашей планеты возразили против наблюдений такого рода…
        - Ага… - сообразил я. - Проголосовали, значит… А устройство зачем оставили? Ну, то, которое Гришка потом ликвидировал! На всякий случай?
        - Видите ли… Некоторое время сохранялась вероятность, что наблюдения возобновятся, и…
        - Кнопку нажать? - перебил я.
        - Нет, - вздрогнув, отозвался он. - Пожалуйста, не надо…
        - Тогда кончай врать! Говори, зачем наблюдали! Только быстро! Напасть хотели?
        На секунду лицо у пожилого ангела стало… даже не знаю… надменным, что ли?..
        - В отличие от вас, - сказал он, - мы не прибегаем к оружию.
        - Ах, не прибегаете… А это?
        - Это не оружие, - возразил он, взглянув на предъявленный ему ярко-оранжевый пистолет. - Оно не убивает.
        - Не убивает… Да такой штукой весь штаб противника в шесть секунд можно перещелкать!
        - Вы выяснили все, что хотели? - тусклым голосом спросил пожилой.
        - Нет! - яростно бросил я. - Не выяснил! Если вы все такие чистенькие, такие все хорошие… чего ж от вас Гришка-то сбежал?
        Ответом мне было молчание. Бесконечно повторяющийся мушиный звон аварийного сигнала, казалось, отсчитывает время. Наконец пожилой ангел поднял на меня темные, словно провалившиеся глаза.
        - Если у вас больше нет вопросов, - негромко проговорил он, - то я готов сообщить наше единственное условие. Вы не препятствуете возвращению наших людей на корабль и даете нам время покинуть планету.
        Так. Кажется, Миньку Бударина берут за глотку. Ну-ну… Посмотрим, как это у них получится…
        - Вы не учитываете одного, - добавил пожилой, обеспокоенно глядя, как я постукиваю пальцем по пульту в сантиметре от черной кнопки. - Недалеко отсюда расположен ваш населенный пункт. В случае ликвидации корабля ему будет нанесен значительный ущерб…
        Пальцы мои подпрыгнули и сами собой поджались в кулак. Вот это он меня подсек!.. Врет, говорил я себе. Уж больно глаза честные… Конечно, врет!.. Гришка ведь рассказывал: вспышка. Неяркая вспышка. Хотя… Он же еще отходил на безопасное расстояние… А корабль-то - вон какая махина… Значит, все-таки… Я представил, как холодное белое пламя беззвучно слизывает щебкарьер… пещерку, Гришку с Люськой… И город - в девяти километрах… Наташка, мать…
        Я сидел как примороженный.
        - Так вы принимаете наше условие?
        Я с трудом разорвал намертво спекшиеся губы. И надо бы соврать, сказать, что все, мол, предусмотрели, и город, дескать, эвакуировали, но… Ума у меня тогда на это не хватило!
        - Почему вы молчите?
        Я медленно поднялся с кресла и взял с пульта свой пистолет. Пыль с него куда-то делась, и теперь он снова был яркий, блестящий, новенький. Я взвесил его в последний раз на руке и бросил обратно.
        - Спички верни… - с ненавистью глядя на пожилого, сказал я.
        - Простите?..
        - Ну спички, спички! То, что я вам днем отправил! Такая коробочка с палочками…
        Он поспешно сунул левую руку за спину и достал откуда-то мой коробок. Посмотрел вопросительно. Я забрал у него спички и огляделся. Помигивали огонечки на пультах, блестела какая-то клавиатура… И все такое с виду ломкое, хрупкое…
        - Так принимаете или нет? Вы не ответили.
        - Да! - со злобой выговорил я. - Принимаю!..
        Пожилой что-то квакнул по-своему. Ангелочек сорвался с места, стена перед ним раскрылась, и он показал мне, куда идти.
        Обвели… Обвели как хотели!.. Всю жизнь так: накричу, наору, за глотку возьму, а потом, глядишь, - я же и в дураках… Уйти? Вот так просто взять и уйти?..
        - Ну, ты все понял? - с угрозой обратился я к пожилому.
        - Вы поставили условия, - ровным голосом отозвался он. - Мы их приняли.
        Я повернулся и пошел к выходу. В дверях оглянулся. Пожилой ангел с мертвым лицом, сгорбясь над пультом, одну за другой нажимал черные кнопки. Давал отмену…
        Последнюю дверь ангелочек открыл - вернее, отвалил - вручную. Лицо тронул зябкий ночной ветерок.
        Прощаться я с ними, понятно, не собирался, но взглянул вдруг на этого ангелочка - и остановился, пораженный.
        Передо мной стоял Гриша Прахов. В его широко раскрытых глазах я увидел удивление и ужас. Мир рушился, понимаете? В их чистенький сволочной рай ворвался грязный, оборванный Минька Бударин, и полетели все их этические соображения к чертовой матери!..
        Глядя на него, я почувствовал себя победителем.
        - Эх, ты, чижик… - сказал я ангелочку чуть ли не с жалостью.
        Он не понял. То ли языка не знал, то ли знал, но недостаточно…
        Я шагнул наружу, и правая - босая - нога ощутила грунт, показавшийся теплым после прохладного пола. Я думал, у них тут хотя бы трап какой-то будет. А они вон как - на одном уровне с землей…
        Лишь бы камушек под босую ногу не подвернулся. Ангелочек наверняка смотрит вслед. Вот и пускай видит, что ухожу я уверенно, не оглядываясь, что плевать я хотел на всю их ангельскую технику!
        Отойдя подальше, все-таки не выдержал и, как бы невзначай повернув голову, скосил глаза. Ну и ничего, понятно, не разглядел. Темнота - и все… Так вот и вышло, что корабль их я только изнутри видел. Даже на что он похож - не знаю…
        20
        Под ногами захлюпало, босая ступня погрузилась в холодную илистую грязь. Значит, озеро где-то рядом… Куда же это они меня высадили?
        Я продрался сквозь камыши и, прихрамывая, начал подниматься на пологий пригорок. Сделал шаг - и остановился, облившись холодным потом. На вершине пригорка что-то было. Какое-то сооружение.
        Вот ты и попался, Минька! Поверил ангелам, да?.. А им бы только из корабля тебя выставить! Ты им только на корабле был страшен. А вот теперь…
        Сжав кулаки, я стремительно шагнул вперед, в темноту…
        И смех и грех: на плоской, будто нарочно выровненной площадке стояли скамейка и бетонная урна. На подгибающихся ногах я подошел к скамейке и сел. Потом обратил внимание, что в кулаке у меня все еще зажат полураздавленный спичечный коробок. Трясущимися пальцами я извлек из пачки сигарету и чиркнул спичкой. Затянулся и, подавившись дымом, жестоко закашлялся. Вот подлость! Швырнул сигарету на землю и чуть не затоптал ее босой ногой. Не могу курить!
        Опасная тишина стояла в щебкарьере. Чем-то она отличалось от обычной тишины.
        Ничего не понимаю… Я же их за глотку держал!.. В себя ведь стрелял, коллектор наизнанку выворачивал, корабль чуть не подорвал с собой за компанию!.. Город… Да врал он насчет города!..
        Внизу коротко прошуршали тростники. Потом еще раз. Похоже, кто-то пробирался к кораблю. Я приподнялся, всматриваясь. На секунду мне померещилось, что мелькнула там, внизу, короткая рыжая стрижка, но, конечно, только померещилось… Черта лысого в таком освещении разглядишь! Луна наполовину ушла в плотное облако и продолжала погружаться в него все глубже и глубже, будто ее кто нарочно туда запихивал…
        Ладно, бог с ней, с Рыжей… Лучше сориентируемся для начала. Значит, впереди у меня - ковыльный склон, по которому мы сюда спускались, сзади - огни ночного города, ангельский корабль - справа. Пещерка… Я обомлел. Получалось, что между кораблем и нашей пещеркой - каких-нибудь триста метров, не больше. Чуть сами в гости к ангелам не пожаловали…
        А ну-ка не торопись, Минька. Посиди, подумай… Мало ли что он тебе там говорил - не всему же верить… Ангелам ты не нужен. Им нужен Гриша. Может, из-за его побега у пожилого карьера горит… Может, они ждут, что ты сейчас побежишь радостью делиться… Сам возьмешь и выведешь их на Григория! Тогда уж лучше заночевать здесь, на скамейке…
        Я откинулся на спинку скамьи, положил руку на верхний брус, и ладонь в аккурат легла на крупно и глубоко вырезанные буквы: «НАТАША».
        Как будто без рукавицы за горячий лист взялся. Да кто здесь в конце концов хозяин: я или они?
        Я вскочил, и в этот момент что-то произошло. Звук? Нет, никакого звука не было. А движения я тем более заметить не мог - ночь. И все же что-то случилось. Что-то исчезло. Каким-то образом я почувствовал, что щебкарьер пуст.
        Сначала решил - показалось. Но вот рядом со мной осторожно скрипнул сверчок. Потом другой. А потом вдалеке повисла тоненькая бесконечная трель цикады. Тишина снова становилась тишиной.
        Уже точно зная, что произошло, я спустился с пригорка и двинулся в ту сторону, где стоял корабль. Полчаса, не меньше, я ходил по буграм и ложбинкам, пока не убедился, что никакого корабля здесь нет. Ангелы исчезли беззвучно.
        Да пошли все к черту, решил я в конце концов. Еще голову из-за них ломай. Честные они там, нечестные… Смылись - и все. И точка.
        Я шел к пещерке, предвкушая, как я там появлюсь. Представлял Люську с Гришей - сидят, обнявшись, забившись в дальний угол… Вот что-то возникает перед входом… И мой насмешливый голос: «Сидим? Дрожим? А ну выходи по одному…»
        Главное - чтобы без шума… Я крадучись подобрался к земляным ступенькам, но тут рядом со мной шевельнулась какая-то тень, и в следующий миг мне был нанесен страшный удар в лоб - аж перед глазами вызвездило! Меня швырнуло спиной и затылком о склон, и я медленно сполз по нему наземь. Сознания, правда, не терял. Нет у меня такой привычки - терять сознание…
        - Минька, прости! - полуоглохнув, услышал я над собой отчаянный Гришин вскрик.
        Потом рядом возникла Люська, и они вдвоем попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.
        - Минька, прости! - обезумев, причитал Гриша. - Я не думал, что это ты… Я думал…
        - Ничего-ничего… - оторопело пробормотал я. - Все правильно… Так и надо…
        - В пещеру! Быстро! - скомандовала Люська.
        Они подхватили меня под руки, но я опять уперся.
        - Никаких… пещер… Отставить… пещеры…
        Я пытался им объяснить, что все уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали - сотрясение мозга у Миньки, вот он и заговаривается. И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьез.
        Там же, на земляных ступеньках, держась за ушибленную голову, я рассказал им все. Они ни разу не перебили меня. И только когда я закончил, Люська спросила осторожно:
        - Минька… А ты как себя чувствуешь?
        Они все еще не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой.
        Гриша и Люська зачарованно смотрели на желтый теплый огонек.
        - Они сюда больше не прилетят, - тихо сказал Гриша.
        Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.
        Темнота сомкнулась, и из нее снова проступили огни нашего города - облачко золотистой пыли, встающее над черным краем старого щебкарьера…
        ТУПАПАУ, ИЛИ СКАЗКА О ЗЛОЙ ЖЕНЕ
        Светлой памяти Жени Федорова
        1
        Мглистая туча наваливалась на Волгу с запада, и намерения у нее, судя по всему, были самые серьезные. Дюралевый катерок сбросил скорость и зарылся носом в нарзанно зашипевшую волну.
        - Толик, - жалобно позвал толстячок, что сидел справа. - По-моему, она что-то против нас имеет…
        Хмурый Толик оценил исподлобья тучу и, побарабанив пальцами по рогатому штурвальчику, обернулся - посмотреть, далеко ли яхта.
        Второе судно прогулочной флотилии выглядело куда эффектнее: сияюще-белый корпус, хромированные поручни, самодовольно выпяченные паруса. За кормой яхты бодро стучал подвесной мотор, но в скорости с дюралькой она, конечно, тягаться не могла.
        - Это все из-за меня, ребята… - послышался виноватый голос с заднего сиденья. Там в окружении термосов, спиннингов и рюкзаков горбился крупный молодой человек с глазами великомученика. Правой рукой он придерживал моток толстенной - с палец - медной проволоки, венчающей собой всю эту груду добра.
        - Толик, ты слышал? - сказал толстячок. - Раскололся Валентин! Оказывается, туча тоже из-за него.
        - Не надо, Лева, - с болью в голосе попросил тот, кого звали Валентином. - Не опоздай мы с Натой на пристань…
        - «Мы с Натой»… - сказал толстячок, возводя глаза к мглистому небу. - Ты когда кончишь выгораживать свою Наталью, непротивленец? Ясно же, как божий день, что она два часа макияж наводила!
        Но тут в глазах Валентина возникло выражение такого ужаса, что Лева, поглядев на него, осекся. Оба обернулись.
        Белоснежный нос яхты украшала грациозная фигура в бикини. Она так вписывалась в стройный облик судна, что казалось, ее специально выточили и установили там для вящей эстетики.
        Это была Наталья - жена Валентина.
        Впереди полыхнуло. Извилистая молния, расщепившись натрое, отвесно оборвалась за темный прибрежный лесок.
        - Ого… - упавшим голосом протянул Лева. - Дамы нам этого не простят.
        На заднем сиденье что-то брякнуло.
        - Ты мне там чужую проволоку не утопи, - не оборачиваясь, предупредил Толик. - Нырять заставлю…
        А на яхте молнии вроде бы вообще не заметили. Значит, по-прежнему парили в эмпиреях. Наталья наверняка из бикини вылезала, чтобы произвести достойное впечатление на Федора Сидорова, а Федор Сидоров, член Союза художников, авангардист и владелец яхты, блаженно жмурился, покачиваясь у резного штурвала размером с тележное колесо. Время от времени, чувствуя, что Наталья выдыхается, он открывал рот и переключал ее на новую тему, упомянув Босха или, скажем, Кранаха.
        На секунду глаза Натальи стекленели, затем она мелодично взвывала: «О-о-о, Босх!» или «О-о-о, Кранах!»
        Причем это «о-о-о» звучало у нее почти как «у-у-у» («У-у-у, Босх!», «У-у-у, Кранах!»).
        И начинала распинаться относительно Босха или Кранаха.
        Можно себе представить, как на это реагировала Галка. Скорее всего, слушала, откровенно изумляясь своему терпению, и лишь когда становилось совсем уже невмоготу, отпускала с невинным видом провокационные реплики, от которых Наталья запиналась, а Федор жмурился еще блаженнее…
        На дюральке же тем временем вызревала паника.
        - Что ж мы торчим на фарватере! - причитал Лева. - Толик, давай к берегу, в конце-то концов…
        - Лезь за брезентом, - распорядился Толик. - Сейчас здесь будет мокро. Ну куда ты полез? Он у меня в люке.
        - В люке? - возмутился Лева. - Додумался! Нарочно, чтобы меня сгонять?
        Он взобрался на сиденье и неловко перенес ногу через ветровое стекло. При этом взгляд его упал на яхту.
        - Эй, на «Пенелопе»! - завопил Лева. - Паруса уберите! На борт положит!
        Он выбрался на нос дюральки и по-лягушачьи присел над люком.
        Тут-то их и накрыла гроза. Дождь ударил крупный, отборный. Брезент изворачивался, цеплялся за все, что мог, и норовил уползти обратно, в треугольную дыру. Лева высказывался. Сзади сквозь ливень маячил смутный силуэт яхты с убранными парусами. Валентин на заднем сиденье старался не утопить чужую проволоку и прикидывал, что с ним сделает промокшая жена на берегу за эту бог весть откуда приползшую тучу.
        Но когда ни на ком сухой нитки не осталось - выяснилось вдруг, что гроза не такая уж страшная штука.
        - Ну что, мокрая команда? - весело заорал Толик. - Терять нечего? Тогда отдыхаем дальше!..
        Совпадение, конечно, но все-таки странно, что молния ударила в аккурат после этих самых слов.
        2
        Все стало ослепительно-белым, потом - негативно-черным. Волосы на голове Толика, треща, поднялись дыбом (не от страха - испугаться он не успел). Предметы, люди, сама лодка - все обросло игольчато-лучистым ореолом. Прямо перед Толиком жутко чернело перекошенное лицо Левы в слепящем нимбе.
        Это длилось доли секунды. А потом мир словно очнулся - зашумел, пришел в движение. Лодка тяжело ухнула вниз с полутораметровой высоты, оглушительно хлопнув по воде плоским днищем, затем угрожающе накренилась, встав при этом на корму, и какое-то время казалось, что она неминуемо перевернется. Лева кувыркнулся через ветровое стекло и, ободрав плечо о худую наждачную щеку Толика, шлепнулся за борт.
        Этот незначительный толчок, видимо, и решил исход дела - дюралька выровнялась. Толик, опомнившись, ухватил за хвост убегающую за борт брезентовую змею и рванул на себя. На помощь ему пришел Валентин. Вдвоем они втащили в лодку полузахлебнувшегося Леву и принялись разжимать ему пальцы. Вскоре он затряс головой, закашлялся и сам отпустил брезент.
        - Все целы? - крикнул Толик. - У кого что сломано, выбито? А ну подвигайтесь, подвигайтесь, проверьте!
        - Вот… плечо обо что-то оцарапал, - неуверенно пожаловался Лева.
        - И все? - не поверил Толик.
        Он перевел глаза на Валентина. Тот смущенно пожимал плечами - должно быть, не пострадал вообще.
        И тогда Толик начал хохотать.
        - Плечо… - стонал он. - Чуть не сожгло, на фиг, а он говорит: плечо…
        Мокрый Лева ошарашенно смотрел на него. Потом тоже захихикал, нервно облизывая с губ горько-соленую воду. Через минуту со смеху покатывались все трое, да так, что лодка раскачивалась.
        Но это им только казалось - дюралька танцевала совсем по другой причине. Истина открылась в тот момент, когда друзья перевели наконец дыхание.
        Большая пологая волна выносила суденышко все выше и выше, пока оно не очутилось на вершине водяного холма, откуда во все стороны очень хорошо просматривался сверкающий под тропическим солнцем океан. Приблизительно в километре от лодки зеленел и топорщился пальмами гористый остров. Ничего другого, напоминающего сушу, высмотреть не удалось.
        Дюралька плавно соскользнула с волны. Теперь она находилась как бы на дне водяной котловины. Остров исчез.
        Трудно сказать, сколько еще раз поднималась и опускалась лодка, прежде чем к друзьям вернулся дар речи. Первым из шока вышел Толик.
        - Так… - сипло проговорил он. - Попробуем завестись…
        3
        Да, это вам была не река! Дюралька штурмовала каждую волну, как гусеничный вездеход штурмует бархан. Сначала остров приближался медленно, словно бы нехотя, а потом вдруг сразу надвинулся, угрожающе зашумел прибоем.
        Лодка удачно проскочила горловину бухточки, радостно взвыла и, задрав нос, понеслась по зеркальной воде к берегу. Толик поздно заглушил мотор, и дюралька на полкорпуса выехала на чистый скрипучий песок.
        Роскошный подковообразный пляж был пугающе опрятен: ни обрывков бумаги, ни жестянок из-под консервов. У самой воды, где обычно торчат остроконечные замки из сырого песка, рассыпаны были редкие птичьи следы. Амфитеатром громоздились вечнозеленые заросли. С живописной скалы сыпался прозрачный водопадик.
        - Ребята… - послышался потрясенный голос с заднего сиденья. - Но ведь это не укладывается в рамки общепринятой теории…
        - Да помолчи ты хоть сейчас! - взвыл Лева. - Какая, к чертям, теория? Толик, скажи ему!..
        Толик, вытянув шею, смотрел поверх ветрового стекла куда-то вдаль.
        - Баньян,^[1]^ - тихо, но отчетливо произнес он.
        - Где? - испугался Лева.
        - Вон то дерево называется баньян, - зачарованно проговорил Толик. - Я про него читал.
        Дерево было то еще. Стволов шесть, не меньше. То ли крохотная рощица срослась кронами, то ли каждая ветвь решила запустить в землю персональный корень.
        - Где? Г-где?.. - Лева вдруг стал заикаться.
        - Вон, правей водопада…
        - Да нет! Где растет?
        - В Полинезии, - глухо сказал Толик.
        - В Поли… - Лева не договорил и начал понимающе кивать, глядя на баньян.
        - Перестань, - сказал Толик.
        Лева кивал.
        - Может, воды ему? - испуганным шепотом спросил Валентин.
        Толик нашарил под сиденьем вскрытую пачку «Опала», кое-как извлек из нее сигарету и не глядя ткнул фильтром сначала в глаз Леве, потом в подбородок. Лева машинально щелкнул зубами и чуть не отхватил Толику палец. Со второй попытки он прокусил сигарету насквозь.
        Так же не глядя Толик сунул пачку Валентину, но тот отпрянул и замотал головой - месяц назад Наталья, прочитав статью о наркомании, настрого запретила ему курить.
        Лева перестал кивать. Потом, напугав обоих, с шумом выплюнул откушенный фильтр.
        - А чего, спрашивается, сидим? - вскинулся он вдруг.
        Так и не дав никому прикурить, Толик сделал над собой усилие и вылез из дюральки. Постоял немного, затем поднял глаза на заросли и неловко сел на борт.
        - Ребята… - снова подал голос Валентин.
        - Знаю! - оборвал Толик. - Не укладывается. Слышали.
        Он вскочил, выгнал из лодки Валентина и Леву, столкнул ее поглубже в воду, пристегнул карабин тросика и, отнеся якорь шага на три, прочно вогнал его лапами в песок. Спасался человек трудотерапией.
        Сзади послышались не совсем понятные звуки. Толик обернулся и увидел, что Лева сидит на песке и бессмысленно посмеивается, указывая сломанной сигаретой то на бухту, то на баньян, то на водопадик.
        - Послушайте… - смеялся Лева. - Этого не может быть…
        Он встретился глазами с Толиком, поскучнел и умолк.
        - Оч-чень мило… - бормотал между тем Валентин, очумело озираясь. - Позвольте, а где же?.. Я же сам видел, как…
        Он кинулся к лодке и бережно вынес на песок чудом не оброненный за борт моток толстой медной проволоки. Собственно, мотком это уже не являлось. Теперь это напоминало исковерканную пружину от гигантского матраца, причем исковерканную вдохновенно.
        И еще одно - раньше проволока была тусклой, с прозеленью, теперь же сверкала, как бляха на параде.
        - Оч-чень мило… - озадаченно повторял Валентин, обходя ее кругом. - То есть в момент разряда моток принял такую вот форму…
        Услышав слово «разряд», Толик встрепенулся.
        - Валька! - умоляюще сказал он. - Ну ты же физик! Теоретик! Что же это, Валька, а?
        Лицо у Валентина мгновенно сделалось несчастным, и он виновато развел руками.
        - Давайте хоть костер разожжем! - от большого отчаяния выкрикнул Лева. Он все еще сидел на песке.
        Толик немедленно повернулся к нему.
        - Зачем?
        - Может, корабль какой заметит…
        Лицо Валентина выразило беспокойство.
        - Лева, - с немыслимой в такой обстановке деликатностью начал он. - Боюсь, что тебе долго придется жечь костер…
        - То есть?
        - Видишь ли… Насколько я понимаю, перенос в пространстве должен сопровождаться переносом во времени… Боюсь, что мы в иной эпохе, Лева. И если это действительно Полинезия, то похоже, что европейцы здесь еще не появлялись…
        Лева обезумел.
        Он вскочил с песка. Он метался по пляжу, он кричал, чтобы Валентин взял свои слова обратно. Потом, полагая, видимо, что одним криком не убедишь, попытался применить силу - и его пришлось дважды оттаскивать от большого и удивленного Валентина. Наконец Толику надоела неблагодарная роль миротворца, что немедленно выразилось в коротком тычке по Левиным ребрам.
        - Кончай! - внятно произнес Толик.
        Будучи в прошлом одноклассниками, инженер Лева, слесарь Толик и физик-теоретик Валентин знали друг друга до тонкостей. И если у Толика вот так на глазах менялось лицо, это означало, что робкого Валентина опять обижают и что в следующее мгновение маленький худой Толик пулей влетит в потасовку, как бультерьер Снап из известного рассказа Сетона-Томпсона.
        Лева мигом припомнил золотые школьные деньки и притих.
        - Слушай, сейчас хлебнуть бы… - берясь за горло, обессиленно сказал он. - Достань, а?
        - Водка на яхте, - напомнил Толик.
        - Слу-шай… - выдохнул Лева. - А яхта где? Где «Пенелопа»?
        Оба почему-то посмотрели на горловину бухты. Там ходили белые, как закипающее молоко, буруны.
        - Эх, не послушал я Федора, дурак, - с сожалением молвил Лева. - Он же предлагал: идем на яхте… Нет, надо было мне влезть в твою жестянку! Был бы уже в городе… протокол бы составляли…
        - Как дам сейчас в торец! - озлился Толик. - Без протокола.
        - Ребята…
        …И так неожиданно, так умиротворенно прозвучало это «ребята», что оба с сумасшедшей надеждой повернулись к Валентину. Все-таки физик… теоретик…
        Теоретик стоял возле сверкающей медной спирали и с живым интересом оглядывал пейзаж.
        - Ребята, я все-таки с вашего позволения возьму одну «опалину»?..
        И, получив в ответ обалделый кивок, направился к берегу, мурлыча что-то из классики.
        - Что это с ним? - тихо спросил Лева.
        Толик неопределенно повел плечом.
        Валентин уже возвращался, с наслаждением попыхивая сигаретой.
        - Ребята, а знаете, здесь неплохо, - сообщил он. - Вообще не понимаю, чем вы недовольны… Могли попасть в жерло вулкана, в открытый космос - куда угодно! А здесь - смотрите: солнце, море, пальмы…
        Видно, никотин с отвычки крепко ударил ему в голову.
        - Я, конечно, постараюсь разобраться в том, что произошло, - небрежно заверил он, - но вернуться мы, сами понимаете, уже не сможем. Ну и давайте исходить из того, что есть…
        - Т-ты… ты оглянись вокруг! - Лева вновь обнаружил тенденцию к заиканию.
        - Отстань от него, - хмуро сказал Толик. - От Натальи человек избавился - неужели не понимаешь?
        4
        Завтрак протекал в сложном молчании - каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вел себя раскованно. Лева с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдаленные буруны, и кричали чайки.
        - Слушайте! - побледнев, сказал Лева. - Кажется, мотор стучит.
        Они перестали жевать.
        - Ага… Жди! - проворчал наконец Толик.
        Лева расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.
        - И чайки какие-то ненормальные… - пожаловался он ни с того ни с сего. - Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки - так… черт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!
        - А ну принеси обратно банку! - взвился вдруг Толик. - Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Все пригодится…
        Лева смотрел на него вытаращенными глазами.
        - Мотор! - ахнул он. - Ей-богу, мотор!
        Толик и Лева оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко - в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: «Пенелоп…»
        Лева забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: «Сюда! Сюда!» А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: «Мы здесь! Мы здесь!», - хотя их уже разделяло не более десятка метров.
        Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и ее пришвартовали к корме дюральки.
        И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точеная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза ее стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно еще держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.
        - Как это на тебя похоже! - с невыносимым презрением выговорила Наталья.
        Валентин съежился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.
        Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у нее были очень круглые.
        И наконец на берег сбежал сам Федор Сидоров. Задрав бороденку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:
        - Мужики! Это Гоген!
        - О-о-о (у-у-у), Гоген!.. - встрепенулась было Наталья - и осеклась.
        - Нет, но какие вы молодцы, - приговаривал Лева со слезами на глазах. - Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!
        Как будто у них был выбор!
        - А эт-то еще что такое? - послышался ясный, изумленно-угрожающий голос Натальи. Ее изящно вырезанные ноздри трепетали. Валентин перестал дышать, но было поздно.
        - Наркоман! - на неожиданных низах произнесла она.
        Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: «Да дай ты ей в лоб наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!»
        Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.
        Впрочем, Наталью в чем-то можно было понять. В конце концов ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чем-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.
        Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и черствость и наконец за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.
        Наталью тупо слушали и, не решаясь отойти от лодок, с завистью следили за мелькающим вдалеке Федором Сидоровым. Как очумелый, он бегал по берегу, прищуривался, отшатывался и закрывал ладонью отдельные фрагменты пейзажа. Потом и вовсе исчез.
        Наталья вот-вот должна была остановиться, пластинка явно доскрипывала последние обороты, но тут, как нарочно, начала оживать Галка.
        - Ну что? - высоким дрожащим голосом спросила она. - С кем в бадминтон?
        После этих слов с Натальей приключилась истерика, и вдвоем с Левой они наговорили Галке такого, что хватило бы на трех Галок. Но провокаторше только этого было и надо: поогрызавшись с минуту, она перестала дрожать и ожила окончательно.
        - Один, понимаешь, на Гогене шизанулся, - шипел и злобствовал Лева, - этой - бадминтон!.. А вот, полюбуйтесь, еще один сидит! Ему здесь, видите ли, неплохо! А? Неплохо ему!..
        - Это кому здесь неплохо? - вскинулась Наталья.
        Лева сгоряча объяснил, а когда спохватился - над пляжем уже висела пауза.
        - Негодяй! - тихо и страшно произнесла Наталья, уставив на мужа прекрасные заплаканные глаза. - Так тебе, значит, без меня неплохо? Ты хотел этого, да? Ты этого добивался? Ты… Ты подстроил это!
        Обвинение было настолько чудовищным, что даже сама Наталья застыла на секунду с приоткрытым ртом, как бы сомневаясь, не слишком ли она того… Потом решила, что не слишком, - и началось!
        Погребенный под оползнем гневных и, видимо, искренних слов, Валентин даже не пытался барахтаться. Злодеяние его было очевидно. Он заманил супругу на яхту с подлым умыслом бежать на слесаревой дюральке. Но он просчитался! Он думал, что яхта останется там, на Волге. Не вышло. Негодяй, о негодяй! И он думает, что она, Наталья, согласится похоронить свою молодость на необитаемом острове? Ну нет!..
        - Наташенька, - попробовал исправить положение Лева, - мы уже все обсудили. Тут, видишь ли, какое дело… Оказывается, перенос в пространстве…
        - Ты что, физик? - резко повернулась к нему Наталья.
        - Я не физик. Он физик…
        - Какой он физик! - Она смерила мужа взглядом. - До сих пор диссертацию закончить не может! Даю тебе неделю сроку, слышишь, Валентин?
        - Ната…
        - Неделю!
        Неделю сроку - на что? Честно говоря, Наталья об этом как-то не очень задумывалась. Но Валентин понял ее по-своему и ужаснулся.
        - А куда это кузен пропал? - всполошилась Галка, имея в виду своего дальнего родственника Федора Сидорова.
        Лева осмотрелся.
        - Возле баньяна торчит, - с досадой бросил он. - Девиц каких-то привел…
        - Опять… - застонала Галка. - Что?!
        Они уставились друг на друга, потом - на баньян.
        Федор оживленно беседовал с двумя очень загорелыми девушками в скромных юбочках из чего-то растительного. Не переставая болтать, обнял обеих за роскошные плечи и повел к лодкам.
        Это была минута вытаращенных глаз и разинутых ртов.
        Подошел Толик с охапкой свежесрубленных жердей.
        - А остров-то, оказывается, обитаемый! - огорошила его Галка.
        Толик спокойно бросил жерди и посмотрел на приближающуюся троицу.
        - Нет, - сказал он. - Это с соседнего острова. Здесь им селиться нельзя.
        - Откуда знаешь? - быстро спросил Лева. - Это они тебе сами сказали? Ты что, уже общался? А почему нельзя?
        - Табу,^[2]^ - коротко пояснил Толик и добавил: - Вождь у них - ничего, хороший мужик…
        - Знакомьтесь, - торжественно провозгласил Федор. - Моана. Ивоа. Галка, моя кузина. Наталья. Лева…
        Девушки, похоже, различались только именами. Одеты они были совершенно одинаково: короткие шуршащие юбочки и ничего больше. Незнакомые белые цветы в распущенных волосах. Смуглые свежие мордашки с живыми темными глазами.
        - И часто они здесь бывают? - с интересом спросил Лева, кажется, приходя в хорошее настроение.
        - Да ритуал здесь у них какой-то…
        Ответ Толика Леве не понравился. Вспомнился Робинзон Крузо, танцы с дубиной вокруг связанного кандидата на сковородку, черепа на пляже и прочие людоедские штучки. А тут еще Моана (а может, Ивоа), покачивая бедрами, вплотную подошла к Леве и, хихикнув, потрогала указательным пальцем его белый итээровский животик.
        Лева попятился и испуганно обвел глазами заросли. Заросли шевелились. От ветра, разумеется. А может быть, и нет. Может быть, они шевелились совсем по другой причине.
        - Что за ритуал? Ты их хоть расспросил?
        - Я тебе что, переводчик? - огрызнулся Толик. - Я по-полинезийски знаю только «табу» да «иа-ора-на».
        - Иа-орана!^[3]^ - обрадованно откликнулась Ивоа (а может, Моана).
        Наталья была вне себя. Вы подумайте: все мужчины, включая Федора Сидорова, смотрели не на нее, а на юных туземок! В такой ситуации ей оставалось одно - держаться с достоинством. Наталья сделала надменное лицо и изящным жестом нацепила радужные очки.
        Лучше бы она этого не делала.
        - Тупапау!^[4]^ - взвизгнули девушки и в ужасе кинулись наутек.
        - Ну вот… - обреченно промолвил Лева, глядя им вслед. - Сейчас приведут кого-нибудь…
        Все содрогнулись.
        - Валентин… - начала Наталья.
        - Я помню, Ната, помню… - торопливо сказал несчастный теоретик. - Правда, неделя - это, конечно, маловато… но я попробую во всем разобраться и…
        5
        Прошел месяц.
        6
        «Пенелоп» беспомощно лежал на боку, чем-то напоминая выброшенного на берег китенка. Памятная пробоина чуть выше ватерлинии была грубо залатана куском лакированной фанеры. Заплата, которую в данный момент накладывали на вторую такую же пробоину, смотрелась куда аккуратнее.
        Сидя на корточках, Толик не спеша затягивал последний болт. По периметру латки блестели капли клея (толченый кокос плюс сок хлебного дерева). Внутри яхты кто-то громко сопел, лязгал железом и выражался. Из-под носовой части палубы, упираясь пятками в раскулаченную каюту, торчали чьи-то крепкие загорелые ноги.
        - Сойдет, - сказал Толик и хлопнул ладонью по обшивке.
        - Все, что ли? - гулко спросили из чрева яхты.
        Ноги задвигались, показалась выпуклая смуглая спина, и наконец над бортом появилась потная темная физиономия то ли работорговца, то ли джентльмена удачи. Выгоревшие космы были перехвачены каким-то вервием, а ниже подбородка наподобие шейного платка располагалась рыжая клочковатая борода.
        Эта совершенно пиратская физиономия принадлежала Леве.
        Бывший инженер-метролог отдал гаечный ключ Толику, и они присели на борт передохнуть. Толик тоже изменился: почернел, подсох, лицо до глаз заросло проволочным волосом.
        Европейцем остался, пожалуй, один Федор Сидоров. Светлокожесть его объяснялась тем, что работал он всегда под зонтиком, а вот чем он подбривал щеки и подравнивал бородку, было неизвестно даже Галке. Сейчас он бродил вокруг «Пенелопа» и, моргая белесыми ресницами, оглядывал его со всех сторон.
        - Слушай, вождь, - сказал Лева (Толик чуть повернул к нему голову). - А зачем вообще нужна эта палуба? Снять ее к чертовой матери…
        - Можно, - кивнул Толик.
        - Мужики, - задумчиво поинтересовался Федор, - а вам не кажется, что вы обращаетесь с моей собственностью несколько вольно?
        «Мужики» дружно ухмыльнулись в две бороды.
        - Твоя собственность, - насмешливо объяснил Лева, - месяц как национализирована.
        - А-а, - спокойно отозвался Федор. - Тогда конечно.
        - И вообще, - сказал Лева. - Я не понимаю. Почему мы с вождем трудимся в поте лица? Почему ты стоишь и ничего не делаешь?
        Федор, задрав брови, наблюдал морских ласточек.
        - Мужики, какого рожна? - рассеянно осведомился он. - Я - фирма, работающая на экспорт. Золотой, в некотором роде, фонд.
        - Ты, фирма! - сказал Толик. - Ты портрет Таароа закончил? За ним, между прочим, сегодня делегация прибудет, не забыл?
        - Сохнет, - с достоинством обронил Федор. - После обеда приглашаю на смотрины.
        - А вот интересно, - ехидно начал Лева. - Все хотел спросить: а что ты будешь делать, когда у тебя кончатся краски?
        Федор одарил его высокомерным взглядом голубеньких глаз.
        - Левушка, - кротко промолвил он, - талантливый человек в любом месте и в любую эпоху найдет точку приложения сил.
        - А ты не виляй, - подначил Лева.
        - Хорошо. Пожалуйста. В данный момент я, например, осваиваю технику татуировки акульим зубом. Если это тебя так интересует.
        Лева перестал улыбаться.
        - Ты что, серьезно?
        - Левушка, это искусство. Кстати, кое-кто уже сейчас набивается ко мне в клиенты…
        Его перебил Толик.
        - Нет, кому я завидую, так это Таароа, - признался он с горечью. - Полсотни человек под началом, а? И каких! Все здоровые, умелые, дисциплинированные… А тут послал бог трех обормотов! Этого из-под зонтика не вытащишь, другой целыми днями на Сыром пляже формулы рисует…
        - А я? - обиженно напомнил Лева.
        - А ты яхту на рифы посадил!
        Последовало неловкое молчание.
        - Мужики! - сказал Федор Сидоров, откровенно меняя тему. - А знаете, почему племя Таароа не селится на нашем острове? Из-за тупапау.
        - Из-за Натальи? - поразился Лева.
        - Да нет! Из-за настоящих тупапау. Мужики, это феноменально! Оказывается, наш остров кишмя кишит тупапау. Таароа - и тот, пока мне позировал, весь извертелся. Вы, говорит, сами скоро отсюда сбежите. Тупапау человека в покое не оставят. Вон, говорит, видишь, заросли шевельнулись? Так это они.
        - Не знаю, не встречал, - буркнул Толик, поднимаясь. - Не иначе их Наталья распугала…
        7
        В деревне было пусто. Проходя мимо своей крытой пальмовыми листьями резиденции, Толик раздраженно покосился на установленную перед входом медную проволоку. Ее петли и вывихи успели изрядно потускнеть за месяц, но в целом выглядели все так же дико.
        Сколько бы вышло полезных в хозяйстве вещей, распили он ее на части… Нельзя. И не потому, что Валентин заклинал не трогать этот «слепок с события», изучив который, якобы можно обосновать теоретически то, что стряслось с ними на практике месяц назад. И не потому, что Федор Сидоров узрел в ней гениальную композицию («Это Хосе Ривера, мужики! Хосе де Ривера!»). И уж тем более не из-за Натальи, ляпнувшей однажды, что «скульптура» придает побережью некий шарм.
        Нет, причина была гораздо глубже и серьезнее. Племя Таароа приняло перекошенную медную спираль за божество пришельцев, и отпилить теперь кусок от проволоки-хранительницы было бы весьма рискованным поступком.
        Толик вздохнул и, поправив одну из желтеньких тряпочек, означающих, что прикосновение к святыне грозит немедленной гибелью, двинулся в сторону баньяна, откуда давно уже плыл теплый ароматный дымок.
        Сосредоточенная Галка, шелестя местной юбочкой из коры пандануса, надетой поверх купальника, колдовала над очажной ямой.
        - А где Тупапау? - спросил Толик.
        Галка сердито махнула обугленным на конце колышком в сторону пальмовой рощи.
        - Пасет…
        - Чего-чего делает? - не понял Толик.
        - Теоретика своего пасет! - раздраженно бросила Галка. - Вдруг он не формулы там рисует! Вдруг у него там свидание назначено! С голой туземкой!
        - Вот дуреха-то! - в сердцах сказал Толик. - Ну ничего-ничего… Найду - за шкирку приволоку!
        - Слушай, вождь! - Опасно покачивая колышком, Галка подступила к Толику вплотную. - Мне таких помощниц не надо! Сто лет мне снились такие помощницы! Я тебе серьезно говорю: если она еще раз начнет про свои страдания - я ей по голове дам этой вот кочережкой!
        - Да ладно, ладно тебе, - хмурясь и отводя глаза, буркнул Толик. - Сказал же: найду и приведу…
        И, круто повернувшись, размашистой петровской походкой устремился к Сырому пляжу.
        8
        Полукруг влажного песка размером с волейбольную площадку играл для Валентина роль грифельной доски. А роль фанатичной уборщицы с мокрой тряпкой играл прилив, дважды в сутки аккуратно смывающий Валентиновы выкладки.
        Иными словами, вся эта кабалистика, покрывающая Сырой пляж, была нарисована сегодня.
        Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошел к другу.
        - Ну, как диссертация?
        Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лева.
        При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул.
        - А, это ты…
        А вот ему борода шла. Если у Левы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от ученого, правда, от ученого античности.
        На нем была «рура» - этакая простыня из тапы^[5]^ с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.
        - На обед пора, - заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу. - Слушай, где я это мог видеть?
        - Такого бреда ты нигде не мог видеть! - И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.
        Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко оглядел окрестности и снова повернулся к Валентину.
        - Да нет, точно где-то видел, - сказал он. - А почему бред?
        - Да вот попробовал описать то, что с нами произошло, одним уравнением… Ну и, конечно, потребовался минус в подкоренном выражении.
        Толик с уважением посмотрел на формулу.
        - А что, минус нельзя… в подкоренном?
        - Нельзя, - безжалостно сказал Валентин. - Теория относительности не позволяет.
        - Вспомнил! - обрадовался вдруг Толик. - На празднике в деревне - вот где я это видел! Там у них жертвенный столб, поросят под ним душат… Так вот колдун под этим самым столбом нарисовал в точности такую штуковину.
        - Какой колдун? - встревожился Валентин. - Как выглядит? В перьях?
        - Ну да… Маска у него, татуировка…
        - Он за мной шпионит, - пожаловался Валентин. - Вчера прихожу после ужина, а он уравнение на дощечку перецарапывает…
        Определенно, Вальку пора было спасать. Переправить его, что ли, на пару недель к Таароа? Поживет, придет в себя… Гостей там любят… А Наталье сказать: сбежал. Построил плот и сбежал.
        - Эйнштейн здесь нужен, - ни с того ни с сего уныло признался Валентин. - Ландау здесь нужен. А я - ну что я могу?..
        - Слушай, - не выдержал Толик, - да пошли ты ее к черту!
        - Да я уж и сам так думал…
        - А что тут думать? У тебя просто выхода другого нет!
        - Знаешь, а ты прав. - Голос Валентина внезапно окреп, налился отвагой. - Она же меня, подлая, по рукам и по ногам связала!
        - Валька! - закричал Толик. - Я целый месяц ждал, когда ты так скажешь!
        - А что? - храбрился Валентин. - Да на нее теперь вообще можно внимания не обращать!
        - Ну наконец-то! - Толик звучно двинул его раскрытой ладонью в плечо. - А то ведь смотреть страшно, как ты тут горбатишься!
        Однако порыв уже миновал.
        - Да, но другой-то нет… - тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.
        - Как это нет? - возмутился Толик. - Вон их сколько ходит: веселые все, послушные…
        - Ходит? - опешил Валентин. - Кто ходит? Ты о чем?
        - Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!.. - Толик запнулся. - Постой-постой… А ты о чем?
        - Я - о теории относительности… - с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло.
        - Наталью - к черту? - недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся. - Да ты что! Как это Наталью… туда?..
        И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его. В педагогических целях.
        - Поговорили… - вздохнул он. - Ладно. Пошли обедать.
        9
        - А вот и вождь! - с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.
        Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождем, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с ее стороны.
        И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» («Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане»), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви - символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, - потрясенная Наталья вдруг поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.
        Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.
        - Кузиночка! - сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь. - Что бы мы без тебя делали!
        - С голоду бы перемерли! - истово добавил Лева.
        Расселись. Приступили к трапезе.
        - Валентин, ты запустил бороду, - сухо заметила Наталья. - Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.
        - Так ведь нечем, Ната… - с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
        - А чем подбривает Федор?
        - Акульим зубом, - не без ехидства сообщил Лева. - Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
        После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т. е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…
        - Интересно, - сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?
        Все повернулись к нему.
        - А к чему это ты? - спросил Толик.
        - По Хейердалу, - глубокомысленно изрек Лева, - на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
        И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.
        Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
        - Валентин! - каким-то вибрирующим голосом начала она. - Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
        Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.
        - Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…
        - У, Тупапау!.. - с ненавистью пробормотала Галка.
        - Ита маитаи вахина!^[6]^ - в сердцах сказал Толик Федору.
        - Ита маитаи нуи нуи!^[7]^ - с чувством подтвердил тот. - Кошмар какой-то!
        - Между прочим, - хрустальным голоском заметила Наталья, - разговаривать в присутствии дам на иностранных языках - неприлично.
        Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.
        10
        После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу - смотреть портрет.
        Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?
        - Ну и что теперь с нами будет? - раздался звонкий и злой голос Галки.
        Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.
        - В каком смысле?
        - В гастрономическом, - зловеще пояснил Лева.
        Федор, мигая, оглядел присутствующих.
        - Мужики, - удивленно сказал он, - вам не нравится портрет?
        - Мне не нравится его пузо, - честно ответила Галка.
        - Выразительное пузо, - спокойно сказал Федор. - Не понимаю, что тебя смущает.
        - Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
        - Мужики, какого рожна? - с достоинством возразил Федор. - Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира».^[8]^ Об этом даже песня сложена.
        - Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», - раздраженно сказала Галка, - но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
        - Не стоит эпатировать аборигенов, - негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.
        Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
        - Мужики, это хороший портрет, - сообщил он. - Это сильный портрет.
        - Модернизм, - сказал Лева, как клеймо поставил.
        Федор призадумался.
        - Полагаешь, Таароа не воспримет?
        - Еще как воспримет! - обнадежил его Лева. - Сначала он тебя выпотрошит…
        - Нет, - перебила Галка. - Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!
        - Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.
        - Почему? - в искреннем недоумении спросил Федор.
        - Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! - заорал выведенный из терпения Лева. - Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
        - Мужики, - с жалостью глядя на них, сказал Федор, - а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
        - Это не страшно, - желчно отвечал ему Лева. - Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.
        Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.
        Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.
        Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.
        Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.
        11
        Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину «Рапапарапа те уира».
        На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском желтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Федором на бамбуковом треножнике. Лева изображал стечение народа.
        Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперед, ибо только богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложенных молодых воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг другу.
        Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Федора, Валентина и Леву, то из них четверых как раз получился бы он один. Когда-то славный вождь был покрыт татуировкой сплошь, однако с накоплением дородности отдельные фрагменты на его животе разъехались, как материки по земному шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные татуировщики.
        Так что Федор ничего не придумал: Таароа действительно щеголял в новой наколке. Справа от пупа втиснулась известная формула с клювиком. Колдун (он же придворный татуировщик), по всему видать, был человек практичный и использовал украденное уравнение везде, где только мог. Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нес именно он, опасливо поглядывая на Валентина, который следовал с такой же веткой за Толиком. Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе как Таура Ракау Ха’а Мана-а. Это громоздкое пышное имя Лева переводил следующим образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.
        После торжественной церемонии соприкосновения носами вожди воздали должные почести мотку медной проволоки и повернулись к портрету. Дисциплинированные воины с копьевеслами стали за ними тесным полукругом в позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры и отдыха.
        Лева нервничал. В глаза ему назойливо лезла тяжелая «Рапапарапа те уира» на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил, что одна из циновок в стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?
        - Давай, - сказал Толик, и Федор со скучающим видом открыл портрет.
        По толпе прошел вздох. Воины вытянули шеи и, словно боясь потерять равновесие, покрепче ухватились за копьевесла.
        - А!! - изумленно закричал Таароа и оглушительно шлепнул себя пятерней по животу.
        Лева присел от ужаса. Циновка, ерзавшая в стене хижины, оторвалась и упала. К счастью, Наталья успела подхватить ее и водворить на место, оставшись таким образом незамеченной.
        - А!! - снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете толстым, как рукоятка молотка, указательным пальцем.
        - А-а-а… - почтительным эхом отозвались воины и, забыв о субординации, полезли к холсту. Оперативнее всех оказался колдун: он просунул голову между двумя вождями - живым и нарисованным. Округлившиеся глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли было не знать эту татуировку, если он год за годом с любовью и трепетом ударял молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства! Да, он украл у Валентина формулу, но не механически же, в конце-то концов! Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал… А теперь он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..
        До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.
        Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока еще было непонятно, угодил ли Федор старому вождю или же, напротив, нанес ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его - это уж точно.
        А события, между тем, развивались. Оплетенными татуировкой ручищами Таароа отодвинул толпу от портрета и, одним взглядом погасив гомон, заговорил.
        О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу своих могучих легких, перекладывая периоды великолепными паузами. Жесты его были плавны и выразительны, а в самых патетических местах он взмахивал грозной «Рапапарапой», рискуя снести головы ближестоящим.
        Вождь что-то собирался сделать с Федором. Причем он даже не угрожал и не призывал к этому, он говорил об этом, как об уже случившемся событии. Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно незнаком и поэтому жуток. В голову лезло черт знает что.
        Толик уже клял себя за то, что пустил дело на самотек, полностью доверившись художественному чутью Федора, а Лева всерьез прикидывал, куда бежать. Странно было видеть, что сам Федор Сидоров нисколько не обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно польщенным. У Толика внезапно забрезжила догадка, что Федор понимает, о чем идет речь, - не зря же он в конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.
        - Чего он хочет? - шепотом спросил Толик Федора.
        - Да усыновить собирается, - ответил авангардист как можно более небрежно.
        - Усыновить?!
        По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.
        То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь они понимали почти все.
        Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их по хвостикам и завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая на проломленный нос, он цитировал балладу о «Рапапарапе» и утверждал, что искусника, равного Федору, не было даже в Гавайике. Видимо, имелись в виду Гавайские острова.^[9]^
        Затем он дипломатически тонко перешел на другую тему, заявив, что Таура Ракау тоже великий человек, ибо никто не способен столь быстро делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему - свыше - запрещено покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры по дереву, не лежи на нем это табу.
        Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже сбежал с этого острова, где - по слухам - обитает жуткий тупапау в облике свирепой женщины с глазами, как у насекомого.
        В общем, он, Таароа, намерен забрать Федора с собой на предмет официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.
        Толик не возражал.
        Такого с Федором Сидоровым еще не было - в катамаран его перенесли на руках. Воины заняли свои места и в три гребка одолели добрый десяток метров. Федор сидел на корме, и на лице его, обращенном к берегу, было написано: «Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не понимаете в искусстве!»
        12
        Валентин из приличия выждал, пока «Пуа Ту Тахи Море Ареа» минует буруны, и присел на корточки. Извлек из-под руры тростинку, быстро набросал на песке уравнение - с клювиком, в том виде, в каком оно было вытатуировано, - и оцепенел над ним. Но тут на формулу упала чья-то тень, и Валентин испуганно вскинул руку, нечаянно приняв классическую позу «Не тронь мои чертежи!».
        - Нашел место и время!.. - прошипела свирепая женщина с глазами, как у насекомого (Наталья была в светофильтрах).
        - Ната, - заискивающе сказал Валентин, - но ты же сама настаивала, чтобы я разобрался и…
        - Настаивала! Но ведь нужно соображать, где находишься! Я чуть со стыда не сгорела! Ты же все время пялился на его живот!..
        - Видишь ли, Ната, у него там уравнение…
        - Какое уравнение? Тебе для этого целый пляж отвели!..
        Толик тем временем изучал заработанное Федором каноэ. Это было не совсем то, на что он рассчитывал. Ему требовался всего лишь образец рыболовного судна - небольшого по размерам, простого в управлении, которое можно было бы разобрать по досточкам и скопировать.
        Стало ясно, почему Таароа тянул с оплатой. Старый вождь не хотел ударить в грязь лицом, и теперь за произведение искусства он платил произведением искусства. Каноэ - от кончика наклоненной вперед мачты до «ама», поплавка балансира - было изукрашено уникальной резьбой. Не то что разбирать - рыбачить на нем и то казалось кощунством.
        Сзади подошел Лева и стал рядом с вождем.
        - Мужики, это хороший челнок, - заметил он, явно пародируя Федора. - Это сильный челнок. На нем, наверное, и плавать можно…
        - Посмотрим, - проворчал Толик. - Давай выгружай циновки, а я пока перемет подготовлю. Схожу к Большому рифу.
        - Один?
        - А что? - Толик посмотрел на синеющий за белыми бурунами океан. - Моана^[10]^ сегодня вроде спокойная…
        13
        Лева сидел на пороге хижины и сортировал старые циновки. Четыре из них подлежали списанию.
        - Ну прямо горят… - сварливо бормотал он. - Танцуют они на них, что ли?
        Неизвестно, какой он там был инженер-метролог, но завскладом из него получился хороший.
        Галка все еще не выходила из своей хижины - обижалась. Наталья по непонятному капризу не отпустила Валентина на Сырой пляж и успела закатить ему три скандала: два за то, что она до сих пор находится здесь, среди дикарей, и один за то, что усыновили не его, а Федора. Потрясающая женщина!
        «Она, конечно, дура, - размышлял Лева, разглядывая очередную циновку. - Но не до такой же степени! Какого ей черта, например, нужно от Вальки? Да будь он трижды теоретик - угрю понятно, что нам из этого ботанического сада не выбраться!»
        И - в который уже раз - странное чувство овладело Левой. Он усомнился: а была ли она, прежняя жизнь? Может быть, он с самого рождения только и делал, что ходил с вождем за бананами, ловил кокосовых крабов и пехе ли ли?..^[11]^
        - Где вождь? - раздался совсем рядом хрипловатый голос.
        Перед Левой стоял неизвестно откуда взявшийся Федор Сидоров. Это уже было что-то удивительное - его ждали дня через два, не раньше. Когда и на чем он прибыл?
        Среди бурунов золотился косой латинский парус уходящего в море каноэ.
        - Где вождь? - нетерпеливо повторил Федор.
        - Ушел на «Гонораре» к Большому рифу. А что случилось?
        - Банкет отменили, - послышался из хижины язвительный голос Галки.
        - Мужики, катастрофа, - сказал Федор Сидоров и обессиленно опустился на кипу циновок.
        - Не усыновил? - сочувственно спросил Лева.
        Федор не ответил. Похоже, ему было не до шуток. Вокруг него один за другим собрались, почуяв неладное, все островитяне.
        - Да что случилось-то?
        - Война, мужики, - тоскливо проговорил Федор.
        Галка неуверенно засмеялась.
        - Ты что, рехнулся? Какая война? С кем?
        - С Пехе-нуи.^[12]^
        - А это где такое?
        - Там… - Он слабо махнул рукой в непонятном направлении. - Съели кого-то не того… И лодки носом причаливают, а надо кормой…
        - Да он бредит! - сказала Галка. - Кто кого съел?
        - Какая тебе разница! - вспылил Федор. - Главное, что не нас… пока…
        - Погоди-погоди, - вмешался Лева. - Я что-то тоже не пойму. А мы здесь при чем?
        - А мы - союзники Таарора, - меланхолично пояснил Федор и, подумав, добавил: - Выступаем завтра ночью.
        - Да вы что там с Таароа, авы^[13]^ опились? - накинулась на него Галка. - Он чем вообще думает, Таароа ваш? Союзников нашел! Армия из четырех мужиков!
        - Не в этом дело… - Федор судорожно вздохнул. - Просто мы обязаны присоединиться. Так положено, понимаешь? И усыновил он меня…
        - А если откажемся?
        - Если откажемся… - Горестно мигая, Федор обвел глазами напряженные лица островитян. - А если откажемся, то, значит, никакие мы не союзники. Тепарахи^[14]^ по затылку, если откажемся…
        Напуганные загадочным «тепарахи», островитяне притихли.
        - Валентин! - исступленно проговорила Наталья. - Я тебе никогда этого не прощу! Ведь говорила же, говорила мне мама: хлебнешь ты с ним…
        - Паникеры! - опомнившись, сказала Галка. - Ничего пока не известно. Может, он вас хочет использовать при штабе… или что там у него?
        - В общем, так… - с трудом выговорил Федор. - По замыслу Таароа, это будет ночной десант. Пойдем, как он выразился, «на тихих веслах». А нас четверых из уважения поставят в первую цепь на самом почетном месте.
        Слово «почетном» в пояснении не нуждалось - Федор произнес его с заметным содроганием.
        - Да нет, это просто смешно! - взорвалась Галка. - Ну ладно, Толика я еще могу представить с копьем, но вам-то куда?! Интеллигенты несчастные! Вам же первый туземец кишки выпустит!..
        Она замолчала.
        - Ребята, - воспользовался паузой Валентин. - Как-то странно все получается. Вспомните: они ведь к нам хорошо отнеслись… А теперь нас просят о помощи. На них напали… В конце концов, мужчины мы или нет?
        Никто не перебил Валентина - слишком уж были ошарашены островитяне его речью.
        - И потом, я думаю, всем на войну идти не надо. У них же, наверное, тоже кто-то остается по хозяйству… Но представителя-то для этого дела мы выделить можем! Ну хорошо, давайте я пойду в десант…
        Он увидел глаза жены и умолк.
        - Сядь! - проскрежетала Наталья - и Валентин опустился на циновку рядом с Федором Сидоровым.
        14
        Примерно через час вернулся Толик, довольный уловом и «Гонораром». Кое-как утихомирив женщин, он коротко допросил Федора и, уяснив суть дела, присел на резную корму каноэ.
        Вождь мыслил.
        Племя смотрело на него с надеждой.
        - Так, - подвел он итог раздумьям. - Воевать мы, конечно, не можем.
        - Угрю понятно, - пробормотал Лева.
        - Ты это Таароа объясни, - развил его мысль Федор.
        - А ты почему не объяснил?
        - Мужики, бесполезно! - в отчаянии вскричал Федор. - Это скала! Коралловый риф! Пуа Ту Тахи Море Ареа! Я просто разбился об него. Я ему битый час вкручивал, что от войн одни убытки. Про экономику плел, хотя сам в ней ни черта не разбираюсь…
        - Интересно, - сказал Толик. - А что ты ему еще плел?
        - Все плел, - устало признался Федор. - Я ему даже доказал, что война безнравственна…
        - Ну?
        - Ну и без толку! Да, говорит, нехорошо, конечно, но богам было видней, когда они все так устраивали.
        Толик рывком перенес ноги в каноэ, встал и принялся выбрасывать рыбу на берег.
        - Может, не надо, а? - робко сказала Галка. - На ночь глядя…
        - Ну ни на кого ни в чем нельзя положиться! - в сердцах бросил Толик. - Корму спихните.
        Корму спихнули, и он погреб к выходу из бухты.
        И все опротивело Федору Сидорову. Он ушел в хижину, лег там на циновку и отвернулся лицом к стене. Самоуверенность Толика объяснялась тем, что он еще не беседовал с Таароа. Ничего. Побеседует. Все было бессмысленно и черно.
        Федор представил, как молодой статный туземец умело наносит ему удар копьем в живот, - и почувствовал себя плохо. Тогда он попытался представить, что удар копьем в живот туземцу наносит он сам - и почувствовал себя еще хуже.
        Прошло уже довольно много времени, а Федор все лежал, горестно уставясь на золотистое плетение циновки.
        Затем он услышал снаружи легкие стремительные шаги, оборвавшиеся неподалеку от хижины.
        - Это что такое? - раздался прерывистый голос Натальи. - Ты что это сделал? А ну дай сюда!
        Неразборчиво забубнил Валентин. Странно. Когда это он подошел? И почему так тихо? Крался, что ли?
        - Сломай это немедленно! - взвизгнула Наталья. - Ты же видишь, у меня сил не хватает это сломать!
        Послышался треск дерева, и вскоре Наталья проволокла Валентина мимо стенки, за которой лежал Федор. Циновки всколыхнулись.
        - Я тебе покажу копье! - вне себя приговаривала Наталья. - Я тебе покажу войну!
        Федор выглянул из хижины. У порога валялся сломанный пополам дрын со следами грубой обработки каким-то тупым орудием. Судя по прикрученному кокосовой веревкой наконечнику из заостренного штыря, дрын действительно должен был изображать копье.
        15
        Наступила ночь, а Толика все не было. В деревне жгли костры и сходили с ума от беспокойства. Галка уже грозилась подпалить для ориентира пальмовую рощу, когда в бухте, наполненной подвижными лунными бликами, возник черный силуэт каноэ.
        Вождя встретили у самой воды с факелами. Их неровный красноватый свет сделал бородатое лицо Толика первобытно свирепым.
        - Все! - жестко сказал он.
        - Я же говорил… - вырвалось у Федора.
        - Дурак ты, - тоном ниже заметил Толик. - Объявляй демобилизацию. Хорош, повоевали.
        - Не воюем? - ахнула Галка.
        - Не воюем, - подтвердил Толик и был немедленно атакован племенем. Измятый, исцелованный, оглушенный, он с трудом отбился и потребовал ужин.
        Мужчины остались на берегу одни.
        - Толик, ты, конечно, гений… - запинаясь, начал Федор. - Черт возьми! Так мы не воюем?
        - Нет.
        - Мужики, это феноменально! - Бороденка Федора прянула вверх, а плечи подпрыгнули до ушей. - Слушай, поделись, чем ты его прикончил! Я же выложил ему все мыслимые доводы! Что война - аморальна! Что война - невыгодна! Что война - не занятие для умного человека!.. Черт возьми, что ты ему сказал?
        - Я сказал ему, что война для нас - табу.
        16
        Когда уже все спали, кто-то взял Валентина за пятку и осторожно потряс. Это был Толик.
        - Вставай, пошли…
        Валентин, не спрашивая, зачем, нашарил руру и крадучись, чтобы - упаси боже! - не разбудить Наталью, выбрался из хижины.
        Они отошли подальше от деревни, к лежащему на боку «Пенелопу». В роще кто-то скрежетал и мяукал - видимо, те самые тупапау, из-за которых сбежало прежнее население острова.
        - Мне сказали, ты тут на войну собрался? Копье сделал…
        Валентин вздохнул.
        - Из-за Натальи?
        Валентин расстроенно махнул рукой.
        Они помолчали, глядя на высокие кривые пальмы в лунном свете.
        - Слушай, - решительно повернулся к другу Толик, - хочешь, я вас разведу?
        - Как? - Валентин даже рассмеялся от неожиданности, чем смертельно обидел Толика.
        - А вот так! - взвился тот. - Вождь я или не вождь?
        - Вождь, конечно… - поспешил успокоить его Валентин, все еще борясь с нервным смехом.
        - Р-разведу к чертовой матери! - упрямо повторил Толик. - Нашли, понимаешь, куклу для церемоний! Я войну предотвратил! Почему я не могу унять одну-единственную бабу, если от нее никому житья нет? Тупапау вахина!..^[15]^
        - Да, но разводить…
        - И разводить тоже! - Толик был не на шутку взбешен. - Все могу! Разводить, сводить, убивать, воскрешать!.. Если вождь до чего-нибудь головой дотронется - все! Табу. Мне это Таароа сказал!
        - Все-таки как-то… незаконно, - с сомнением заметил Валентин.
        - Закон - это я! Таура Ракау Ха’а Мана-а!
        Это чудовищное заявление произвело странное воздействие на Валентина. Жилистый бородатый Толик выглядел в лунном свете так внушительно, что ему верилось.
        - Да-а… - как-то по-детски обиженно протянул Валентин. - Это здесь… А там?
        - Где «там»? - оборвал его Толик. - Нет никакого «там»!
        - Ну, там… Когда вернемся.
        Таура Ракау почувствовал слабость в ногах. Пальмы качнулись и выпрямились. Он нашарил рукой борт «Пенелопа» и сел.
        - Как вернемся? - проговорил он. - А разве мы… Ты… Ты, наверное, не то хотел сказать… Ты хотел сказать, что это возможно теоретически?.. Теоретически, да?
        - Нет, - удрученно признался Валентин. - Теоретически это как раз невозможно. Пока невозможно.
        Толик сморщился от мыслительного напряжения.
        - А как же тогда… - жалобно начал он и замолчал. Затем вскочил и с треском ухватил Валентина за руру на груди.
        - Ты что ж, гад, делаешь? - прохрипел он. - Ты чем шутишь?
        - Да не шучу я!.. - делая слабые попытки освободиться, оправдывался Валентин. - Правда, невозможно.
        - Ничего не понимаю… - Толик отпустил его. - Ну ты же сам только что сказал, что мы вернемся!
        - А куда я денусь! - с тоской проговорил Валентин. - Она ж с меня с живого не слезет!..
        Тихо, как сомнамбула, подошел Федор Сидоров с закрытыми глазами - духота доняла. Не просыпаясь, он проволок мимо них циновку и рухнул на нее по ту сторону «Пенелопа». Затем над бортом появилась его сонная физиономия.
        - А вы чего не спите, мужики? - спросил усыновленный авангардист, по-прежнему не открывая глаз.
        - Да вот тут Валька нас домой отправлять собирается…
        - А-а… - Физиономия качнулась и исчезла, но тут же вынырнула снова, на этот раз с широко открытыми глазами.
        - Что?!
        - Вот только теорию относительности опровергнет - и отправит, - сердито пояснил Толик.
        С невыразимым упреком Федор посмотрел сначала на него, потом на Валентина.
        - Мужики, не пейте кровь! - с горечью попросил он.
        17
        Прошла неделя.
        18
        Толик сбросил связки бананов перед хижиной и вдруг к удивлению своему заметил Валентина. Днем? Посреди поселка? В опасной близости от Тупапау? Странно…
        Голый до пояса конкурент колдуна сидел на корточках перед божественной медной проволокой и, упершись ладонями в колени, пристально рассматривал один из ее тусклых витков.
        - Молишься, что ли? - хмуро поинтересовался Толик, подойдя.
        Валентин вздрогнул.
        - А, это ты… - Он снова вперил взгляд в проволоку. - Слушай, подскажи, а? Вот этот виток нужно вывихнуть на сто восемьдесят два градуса, оставив все остальное без изменений. Такое технически возможно? Я имею в виду: в наших условиях…
        Таура Ракау остолбенел.
        - А ну пошел отсюда! - грозно приказал он вполголоса. - И чтобы больше к проволоке близко не подходил!
        Валентин вытаращил глаза.
        - Какой виток? Куда вывихнуть? Ты что, не видишь? - В гневе Таура Ракау щелкнул по одной из желтеньких священных тряпочек. - Табу! К ней даже прикасаться нельзя!
        Валентин моргал.
        - Толик, - растерянно сказал он, - но… я нашел решение, Толик!
        Таура Ракау покосился сердито, но лицо Валентина сияло такой радостью, что вождь, поколебавшись, сменил гнев на милость. В конце концов, почему бы и нет? Почему в самом деле не допустить, что, изрисовав очередной гектар влажного песка, Валентин выразил наконец в формулах постигшую их драму?
        - Опроверг, что ли? - спросил Таура Ракау ворчливо, хотя и вполне дружелюбно.
        - Да как тебе сказать… - замялся Валентин. - В общем… интересующее нас явление вполне укладывается в рамки…
        - Ага, - сказал Толик. - Понятно. Ну, а проволоку зачем гнуть собирался?
        - А проволока, Толик, - в восторге отвечал ему Валентин, - это почти готовая установка! У нас есть шанс вернуться, Толик!
        Вне всякого сомнения, Валентин говорил искренне. Другой вопрос: был ли он вменяем? Если вдуматься, Тупапау кого хочешь с ума сведет…
        - Валька, - проникновенно сказал вождь, присаживаясь рядом на корточки. - Кому ты голову морочишь? Какая еще к черту установка? Ну не станешь ты для Натальи хорошим - хоть пополам разорвись! Ты думаешь, она ничего не понимает? Все она прекрасно понимает. И что не виноват ты ни в чем, и что не выбраться нам отсюда… Просто ей повод нужен, чтобы пса на тебя спускать. Ну зачем ты все это затеял, Валька?..
        Валентин смотрел на него, приоткрыв рот.
        - Ты… не хочешь домой? - потрясенно вымолвил он, и тут его наконец осенило: - Слушай… Так тебе, наверное, понравилось быть вождем? А я, значит…
        Толик вскочил, и минуты две речь его была совершенно нецензурной. Валентин оторопело смотрел на него снизу вверх.
        - Ты мне скажи такое еще раз! - выходил из себя уязвленный Толик. - Вождь! Хвост собачий, а не вождь! Хуже снабженца!..
        - Тогда почему же ты?..
        «Разгоню! - державно подумал Таура Ракау. - Вальку - к общественно полезному труду, а Тупапау - на атолл! Поживет одна с недельку - вернется шелковая!»
        - Ты кому голову морочишь? - повторил он, недобро щурясь. - Ну, допустим, выгнул ты проволоку. На сто восемьдесят два градуса. И что будет?
        - Да-да, - озабоченно сказал Валентин. - Самое главное… Здесь грозы бывают?
        Таура Ракау сбился с мысли. Грозы? Таароа что-то говорил о сезоне дождей… А при чем тут грозы?
        - Громоотвод? - спросил он с запинкой.
        - Изящно, правда? - просиял конкурент колдуна. - Молния нас сюда забросила, она же нас и обратно отправит. По всем расчетам должна сложиться аналогичная ситуация…
        Замысел Валентина предстал перед Толиком во всей его преступной наготе. Нагнать страху. На всех. И в первую очередь - на Тупапау. Да в самом деле: кто же это в здравом уме согласится второй раз лезть под молнию!.. Понятно… Он думает, Наталья испугается и притихнет… Ой, притихнет ли?
        Тут Толик заметил, что Валентин умолк и как-то странно на него смотрит.
        - Ну? Что там еще у тебя?
        - Толик, - сказал Валентин, - можно, я останусь здесь?
        - Где здесь?
        - Ты не сомневайся, - преувеличенно бодро заверил Валентин. - Вы прибудете куда надо. В целости и сохранности.
        Таура Ракау Ха’а Мана-а остолбенел вторично.
        - Стоп! - рявкнул он. - Ты хочешь нас отправить, а сам остаться?
        - Но если мне здесь нравится! - неумело попытался скапризничать Валентин. - Климат хороший, море… и вообще… Люди приветливые…
        Может, он в самом деле, - того?.. А как проверишь? Все сведения Толика по психиатрии, как правило, начинались словами: «Приходит комиссия в сумасшедший дом…»
        - Валька! Слушай сюда. Раз уж вы меня выбрали, то я за вас, за обормотов, отвечаю. Или мы все возвращаемся, или мы все остаемся. Понял?
        Всю фразу Толик произнес очень тихо, а последнее слово проорал так, что Валентин отшатнулся.
        «А чего это я ору? - с неудовольствием подумал Толик. - Будто и впрямь поверил…»
        - Валька! - почти что жалобно сказал он. - Ну объяснил бы, что ли, я не знаю…
        - Конечно-конечно, - заторопился Валентин. - Видишь ли, минус в подкоренном выражении…
        - Стоп! - решительно прервал его Толик. - Будем считать, что я уже все понял. Давай говори, что куда гнуть…
        19
        - Нет! Ни за что! - вскрикнула Наталья. - Вы меня не заставите!
        Бесспорно, медная проволока с вывихнутым на сто восемьдесят два градуса витком, установленная на заякоренном плотике, напоминала авангардистскую скульптуру из вторсырья и доверия не внушала ни малейшего. Другое дело, что над ней возились вот уже около недели, а Наталья вела себя так, словно видит ее впервые.
        - Вы меня не заставите! - выкрикнула эта удивительная женщина в лицо растерявшемуся Леве, как будто тот силком собирался тащить ее в каноэ.
        Мглистая туча уже наваливалась на остров. Гроза не торопилась, у нее все было впереди. Как-то профессионально, одним порывом, она растрепала пальмы и сделала паузу.
        - Фанатик! Самоубийца! - летело с берега в адрес Валентина. - Ради своих формул ты готов жертвовать даже мной!
        Возможно, этот скандал под занавес был продуман заранее, хотя не исключено, что вдохновение снизошло на Наталью в последний миг. Но так или иначе, а с этим пора было кончать. Толик встал, покачнув дюральку.
        - Дура! - гаркнул он изо всех сил.
        Наталья удивилась и замолчала. С одной стороны, ослышаться она не могла. С другой стороны, еще ни один мужчина на такое не осмеливался. Оставалось предположить, что вождь приказал ей что-то по-полинезийски. А что? «Рура», «таро», «дура»… Очень даже похоже.
        - Никто тебя не заставляет, - сказал Толик. - Не хочешь - не надо. Лева, отчаливай.
        Чувствуя себя крайне неловко, Лева оттолкнулся веслом от берега, и узкий «Гонорар» заскользил по сумрачной предгрозовой воде, неохотно теряя скорость, пока не клюнул носом в борт яхты.
        В полном молчании все смотрели на оставшуюся на берегу Наталью.
        - Это подло! - хрипло выговорила она, и губы ее дрогнули.
        Толик хладнокровно пожал плечами.
        - Валентин! - взвыла Наталья. - Неужели ты допустишь?..
        - Сидеть! - тихо и грозно сказал Толик дернувшемуся Валентину.
        А пустой «Гонорар» уже скользил в обратном направлении. Его оттолкнул Лева - просто так, без всякой задней мысли, но Наталья почему-то восприняла этот поступок как пощечину.
        - Мне не нужны ваши подачки! - И порожнее каноэ снова устремилось к яхте. Лева поймал его за нос и вопросительно поглядел на Толика.
        - А не нужны - так не нужны, - все так же невозмутимо проговорил вождь. - Счастливо оставаться.
        Но тут потемнело, заворчало, пальмы на склонах зашевелились, как бы приседая, и Наталья поняла, что шутки кончились.
        - Это подло! - беспомощно повторила она.
        - Лева… - сжалился Толик, и Лева опять послал каноэ к берегу.
        На этот раз Наталья не ломалась. Неумело орудуя веслом, она подгребла к латаному борту «Пенелопа» - и в этот миг вода в бухте шумно вскипела от первого удара тропического ливня.
        Толик мельком глянул на Валентина и поразился, прочтя в его глазах огромное облегчение.
        «Все-таки, наверное, Валька очень хороший человек, - подумал Толик. - Я бы на его месте расстроился».
        20
        На втором часу ожидания Федор Сидоров прокричал с борта «Пенелопа», что если хоть еще одна капля упадет на его полотна, он немедля высаживается на берег. Но в этот момент брезентовый тент захлопал так громко, что Федора на дюральке не поняли.
        - Сиди уж, - буркнул Лева. - Вплавь, что ли, будешь высаживаться?
        Гроза бесчинствовала и мародерствовала. В роще трещали, отламываясь, пальмовые ветви. Объякоренный по корме и по носу «Пенелоп» то и дело норовил лечь бортом на истоптанную ветром воду. Вдобавок он был перегружен и протекал немилосердно.
        Страха или какого-нибудь там особенного замирания давно уже ни в ком не было. Была досада. На Валентина, на Толика, на самих себя. «Господи! - отчетливо читалось на лицах. - Сколько еще будет продолжаться гроза? Когда же, наконец этот идиотизм кончится?»
        Не защищенный от ливня «Гонорар» наполнился водой и, притонув, плавал поблизости. Толик хмуро наблюдал за ним из дюральки.
        - Зря мы его так бросили, - заметил он наконец. - И берег за собой не убрали. Черт его знает, что теперь Таароа о нас подумает, - пришли, намусорили…
        Пожалуй, если не считать Валентина, вождь был единственным, кто еще делал вид, что верит в успех предприятия.
        - Ну, каноэ-то мы так или иначе прихватим, - сказал Валентин. - Оно в радиусе действия установки.
        Толик мысленно очертил полукруг, взяв плотик с проволокой за центр, а «Гонорар» - за дальнюю точку радиуса, и получилось, что они прихватят не только каноэ, но и часть берега.
        В роще что-то оглушительно выстрелило. Гроза, окончательно распоясавшись, выломила целую пальму.
        - Вот-вот! - прокричал Толик, приподнимаясь. - Не хватало нам еще, чтобы громоотвод разнесло!
        Последовал хлесткий и точный удар мокрого ветра, и вождь, потеряв равновесие, сел. На «Пенелопе» взвизгнули.
        - Валька, - позвал Толик.
        - Да.
        - А ты заметил, в прошлый раз, ну, когда нас сюда забросило, молния-то была без грома…
        - Гром был, - сказал Валентин.
        - Как же был? Я не слышал, Лева не слышал…
        - А мы и не могли его слышать. Гром остался там, на реке. Мы как раз попали в промежуток между светом и звуком…
        За последнюю неделю вождь задал Валентину массу подобных вопросов - пытался поймать на противоречии. Но конкурент колдуна ни разу не сбился, все у него объяснялось, на все у него был ответ, и эта гладкость беспокоила Толика сильнее всего.
        - Валька.
        - Да.
        - Слушай, а мы там, на той стороне, в берег не врежемся?
        - Нет, Толик, исключено. Я же объяснял: грубо говоря, произойдет обмен масс…
        - А если по времени промахнемся? Выскочим, да не туда…
        - Ну, знаешь! - с достоинством сказал Валентин. - Если такое случится, можешь считать меня круглым идиотом!
        Толика посетила хмурая мысль, что если такое случится, то идиотом, скорее всего, считать будет некого, да и некому.
        Ну, допустим, что Валентинова самоделка не расплавится, не взорвется, а именно сработает. Что тогда? В берег они, допустим, тоже не врежутся. А уровень океана? В прошлый раз он был ниже уровня реки метра на полтора. Не оказаться бы под водой… Хотя в это время плотина обычно приостанавливает сброс воды, река мелеет. А прилив? Ах, черт, надо же еще учесть прилив!.. И в который раз Толик пришел в ужас от огромного количества мелочей, каждая из которых грозила обернуться катастрофой.
        Многое не нравилось Толику. Вчера он собственноручно свалил четыре пальмы, и та, крайняя, на которой был установлен штырь громоотвода, стала самой высокой в роще. Но что толку, если еще ни одна молния не ударила в эту часть острова! Вот если бы вынести штырь на вершину горы… А где взять металл?
        А еще не нравилось Толику, что он давно уже не слышит голоса Тупапау. Наталья молчала второй час. Молчала и накапливала отрицательные эмоции. Как лейденская банка. Бедный Валька. Что его ждет после грозы!
        «Ну нет! - свирепея, подумал Таура Ракау. - Пусть только попробует!»
        - Мужики, это хороший пейзаж, - доносилось из-под тента яхты. - Это сильный пейзаж. Кроме шуток, он сделан по большому счету…
        Толик прислушался. Да, стало заметно тише. Дождь почти перестал, а ветер как бы колебался: хлестнуть напоследок этих ненормальных в лодках или же все-таки не стоит? Гроза явно шла на убыль.
        Валентин пригорюнился. Он лучше кого бы то ни было понимал, что означает молчание Тупапау и чем оно кончится.
        - Эй, на «Пенелопе»! - громко позвал Толик. - Ну что? Я думаю, все на сегодня?
        И словно в подтверждение его слов тучи на юго-западе разомкнулись и солнце осветило остров - мокрый, сверкающий и удивительно красивый.
        - Ну и кто мне теперь ответит, - немедленно раздался зловещий голос, - ради чего мы здесь мокли?
        «Началось!» - подумал Толик.
        - Наташка, имей совесть! - крикнул он. - В конце концов это все из-за тебя было затеяно. По твоему же требованию!
        Это ее не смутило.
        - Насколько я помню, - великолепно парировала она, - устраивать мне воспаление легких я не требовала.
        - Ну, что делать, - хладнокровно отозвался Толик. - Первый блин, сама понимаешь…
        - Иными словами, - страшным прокурорским голосом произнесла Наталья, - предполагается, что будет еще и второй?
        На «Пенелопе» взвыли от возмущения. Первого блина было всем более чем достаточно.
        Толик, не реагируя на обидные замечания в свой адрес, стал выбирать носовой якорь. Якоря были полинезийские - каменные, на кокосовых веревках. Тросы, как и щегольские поручни яхты, пошли на протянутый до первой пальмы громоотвод.
        Невозмутимость вождя произвела должное впечатление. На «Пенелопе» поворчали немного и тоже принялись выбирать якоря и снимать тент. Не унималась одна Наталья.
        - Валентин! - мрачно декламировала она, держась за мачту и поджимая то одну, то другую мокрую ногу. - Запомни: я тебе этого никогда не прощу! Так и знай! Ни-ког-да!
        Толик швырнул свернутый брезент на дно дюральки и в бешенстве шагнул на корму.
        «Ох, и выскажу я ей сейчас!» - сладострастно подумал он, но высказать ничего не успел, потому что в следующий миг вода вокруг словно взорвалась. Все стало ослепительно-белым, потом - негативно-черным. Корма дюральки и яхта ощетинились лучистым игольчатым сиянием.
        «Ну, твое счастье!» - успел еще подумать Толик.
        Дальше мыслей не было. Дальше был страх.
        21
        Никто не заметил, когда подкралась эта запоздалая и, видимо, последняя молния, - все следили за развитием конфликта.
        Дюралька вырвалась из беззвучного мира черных, обведенных ореолами предметов и, получив крепкий толчок в дно, подпрыгнула, как пробковый поплавок. Толик удачно повалился на брезент. Но, еще падая, он успел сообразить главное: «Жив!.. Живы!»
        Толик и Валентин вскочили, и кто-то напротив, как в зеркале, повторил их движение. Там покачивалась легкая лодка с мощным подвесным мотором, а в ней, чуть присев, смотрели на них во все глаза двое серых от загара молодых людей, одетых странно и одинаково: просторные трусы до колен и вязаные шапочки с помпонами. Оба, несомненно, были потрясены появлением несуразного судна, судя по всему, выскочившего прямо из-под воды.
        - Кол! Скурмы!^[16]^ - ахнул кто-то из них, и молодые люди осмысленно метнулись в разные стороны: один уже рвал тросик стартера, другой перепиливал ножом капроновый шнур уходящей в воду снасти.
        Лодка взревела, встала на корму и с неправдоподобной скоростью покрыла в несколько секунд расстояние, на которое «Пуа Ту Тахи Море Ареа» при попутном ветре потратил бы не менее получаса.
        - Стой! - опомнившись, закричал Толик. - Мы не рыбнадзор! У нас авария!
        Лодка вильнула и скрылась в какой-то протоке.
        - Могли ведь на буксир взять! - крикнул он, поворачиваясь к Валентину. - Или бензина отлить!..
        Тут он вспомнил, что мотора у него нет, что за два месяца мотор целиком разошелся на мелкие хозяйские нужды, вспомнил - и захохотал. Потом кинулся к Валентину, свалил его на брезент и начал колошматить от избытка чувств.
        - Валька! - ликующе ревел вождь. - Умница! Лопух! Вернулись, Валька!..
        Потом снова вскочил.
        - А где «Пенелоп»? Где яхта? Опять потеряли?.. Ах, вон он где, черт латаный! Вон он, глянь, возле косы…
        Толик бросался от одного борта к другому - никак не мог наглядеться. Вдоль обрывистого берега зеленели пыльные тополя. Мелкая зыбь шевелила клок мыльной пены, сброшенный, видать, в реку химзаводом. А над металлургическим комбинатом вдали вставало отвратительное рыжее облако. Да, это был их мир.
        Валентин все еще сидел на брезенте, бледный и растерянный.
        - Этого не может быть, - слабо проговорил он.
        - Может! - изо всех сил рявкнул счастливый Толик. - Может, Валька!
        - Не может быть… - запинаясь, повторил Валентин. - Тростинкой! На песке! А потом взял кусок обыкновенной проволоки…
        Он ужаснулся и умолк.
        - Что же это выходит… я - гений? - выговорил он, покрываясь холодным потом. - Толик!!!
        Толик не слушал.
        - Мы дома! - орал Толик. - Эй, на «Пенелопе»! Дома!..
        «Пенелоп» шел к ним под парусом. Судя по счастливой физиономии Федора Сидорова, картины не пострадали, и мировая известность была ему таким образом обеспечена.
        Справедливости ради следует заметить, что мировую известность, которой Федор в итоге достиг, принесли ему вовсе не полотна, а небольшая книга мемуарного характера «Как это было», хотя читатель, наверное, не раз уже имел возможность убедиться, что было-то оно было, да не совсем так.
        На носу яхты стояла Наталья и всем своим видом извещала заранее, что ничего из случившегося она прощать не намерена. Ее большие прекрасные глаза напоминали лазерную установку в действии.
        И вот тут произошло самое невероятное во всей этой истории. Валентин, на которого столь неожиданно свалилось сознание собственной гениальности, вскинул голову и ответил супруге твердым, исполненным достоинства взглядом.
        Наталья удивилась и приподняла бровь, что должно было бросить Валентина в трепет. Вместо этого Валентин нахмурился, отчего взгляд его стал несколько угрожающим.
        Определенно, в мире творилось что-то неслыханное. Наталья нацепила очки и уставилась на мужа выпуклыми радужными зыркалами тупапау.
        Полинезийцы бы, конечно, бросились врассыпную, но гениальный Валентин только усмехнулся - и Наталья растерялась окончательно.
        Впрочем, дальнейшая судьба этой удивительной четы интересовать нас не должна. Открытие было сделано, и как бы теперь они там ни переглядывались - на дальнейший ход истории человечества это уже никак повлиять не могло.
        1981
        ДЛЯ КРЕПКИХ НЕРВОВ
        Чарыев сразу понял, что с аппаратурой ему не выплыть.
        Кувыркнувшись в воде через голову, он вывернулся из ремней и в рывке попытался достать серебристые ветвящиеся «поручни». Он не потратил ни единой лишней секунды, да и «поручни»-то мерцали совсем рядом, но пока он освобождался от сумок, его снесло в опасную зону, к центру этого подлого, словно подстерегавшего здесь водоворота. Выбраться по рекомендуемой в таких случаях пологой спирали не удалось - Чарыева мотало по замкнутому кругу.
        Мимо летела янтарная вогнутая стенка с порослью причудливо искривленных металлических трубок. Устройство тянуло, как исправная водопроводная раковина, урча и причмокивая, что воспринималось ошеломляюще, поскольку видимого притока не было ниоткуда. Вода, проваливающаяся сама в себя! Задача о бассейне, в который ничего не вливается, зато выливается столько, что в считанные секунды он должен был бы опустеть до дна. Если у него вообще есть дно.
        Известно, что каждому пилоту, будь он хоть семи пядей во лбу, назначено судьбой определенное количество досаднейших промахов. И все отпущенные ему промахи Чарыев ухитрился совершить разом, не мелочась.
        Собственно, поступки его трудно даже назвать промахами. Позже специалисты будут яростно спорить о том, что это было: единственно верное решение или преступное забвение устава.
        После катастрофы на Сатурне-Дельта, когда экспедиция лишилась практически всего оборудования, нечего было и думать о серьезном и тщательном исследовании системы - дай бог благополучно вернуться домой. Все, что позволили обстоятельства, - отправить пилота Чарыева в одноместной скорлупке (кстати говоря, совершенно для таких целей не предназначенной) к четвертой планете, где, судя по наличию в атмосфере кислорода, могла обнаружиться жизнь, хотя бы отдаленно подобная земной.
        Еще там, на орбите, он должен был радировать о своем подозрении, что кристаллоподобные игольчатые формации внизу - искусственного происхождения.
        Сам он оправдывался тем, что связь, якобы, прервалась по техническим причинам. Ни доказать, ни опровергнуть это теперь невозможно. Недоброжелатели утверждали и утверждают до сих пор, что Чарыев просто решил поберечь репутацию. Есть такая старая и в общем-то верная примета: если астронавт начинает регулярно наталкиваться на следы инопланетного разума, - в космосе он, скорее всего, долго не задержится. Пора в отставку.
        Однако следующий поступок пилота напрочь уничтожает это обвинение - именно в силу своей безрассудности. Чарыев пошел на посадку. Без подготовки. В крохотной одноместной ракете, заведомо не годящейся для высадки. В таких аппаратах даже скафандра не полагалось! Единственная надежда - на то, что здешняя атмосфера - копия земной.
        Хотя в этом-то как раз пилота можно понять. Возвращение на Землю (если оно вообще возможно после того, что стряслось на Сатурне-Дельта) займет несколько лет - стало быть, это его последний и единственный шанс.
        Невероятно, но шанс оказался выигрышным. И все же, когда Чарыев выбрался из-за холма и увидел этот сказочный алькасар, эту странную сквозную готику, - нужно было поворачиваться и со всех ног бежать обратно, к ракете.
        Легко сказать! Случившееся потрясло его своей простотой и необратимостью. Только что, минуту назад, начался новый отсчет времени, новая эра.
        Продолжая испытывать судьбу, Чарыев приблизился к строению. Мало того, он еще и рискнул войти сквозь стрельчатую прорезь внутрь, а через десяток шагов у него под ногами разверзся этот - то ли фонтан (по местным понятиям), то ли узел очистного сооружения.
        Вспарывая воду, Чарыев ходил по кругу, словно привязанный к воображаемому колышку, стараясь хотя бы удержаться на прежнем расстоянии от воронки. Но тут - черт его знает, почему - водоворот ускорил вращение, поверхность воды накренилась, и Чарыева, несмотря на все его усилия, потащило к горловине. Возможно, автомат, следящий за чистотой, почувствовал, что какая-то крупная частица мусора упорно не желает покинуть помещение.
        «Глупо! - в отчаянии успел подумать Чарыев. - Глупо! Глупо!..»
        Его крутнуло, как на тренировочном стенде, вода сомкнулась над ним, а дальше случилось нечто несуразное.
        Прошло несколько минут, больше задерживать дыхание было просто невозможно, кроме того он уже ясно сознавал, что вокруг не вода, а воздух. Еще минуту Чарыев потратил на то, чтобы отдышаться и хоть немного прийти в себя.
        Он полусидел-полулежал на янтарно-желтом полу, и на него со всех сторон дул сухой теплый ветер. Где водоворот? Что произошло? Он выждал, пока пройдет головокружение, и осмотрелся. Круглая комната без потолка - что-то вроде поставленной вертикально короткой трубы метров восьми в диаметре. А сам он, что интересно, жив. И как прикажете все это понимать?
        Он вдруг сообразил, как это следует понимать, и поднялся с пола.
        - Спасибо, ребята, - растерянно сказал он. - Но, может быть, вы все-таки представитесь?
        Тишина. Вернее, то же едва уловимое ровное жужжание, что и раньше.
        Уловив за спиной какое-то движение, Чарыев обернулся. В янтарной вогнутой стене мерцал синий прямоугольный экранчик. Несколько раз, рассыпая фиолетовые искры, вспыхнули и погасли какие-то знаки.
        Это вполне могло означать: «Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам».
        Диаметры бассейна с водоворотом и этой комнаты-трубы были одинаковы. Чарыев отметил эту подробность сразу же. А не находится ли он на дне колодца, из которого экстренно откачали воду? Он поднял голову, ожидая увидеть вверху этакий терновый венок из «поручней», до которых так и не дотянулся. Нет, никаких «поручней» там не было - гладкое желтое жерло и синий круг неба с краешком перистого облака. И потом, будь это дно колодца, здесь, по идее, валялись бы доблестно утопленные им сумки с аппаратурой и пистолет.
        Сухой теплый ветер, дующий со всех сторон, постепенно стал надоедать.
        - Спасибо, хватит, - сдержанно сказал Чарыев в пространство. - Я уже обсох, спасибо.
        Секунд через пять сквозняк прекратился. Ровное тихое гуденье оборвалось. Еще один повод для размышлений. Поняли просьбу или просто сработал автомат?
        Тут Чарыев подумал, что ломает голову над пустяками, и немедленно ощутил совершенно неприличный ребяческий восторг: Контакт, ребята! Контакт!.. А ведь, помнится, был у наших теоретиков разработан такой сценарий: спасение нашего астронавта представителями ВЦ. И рассматривался он, помнится, как наиболее благоприятный вариант… Ну, это мы скоро проверим…
        «И долго они меня собираются здесь держать?» - несколько уже раздраженно подумал Чарыев и снова запрокинул голову. Как в орудийном стволе.
        «Зиндан», - вспомнил он вдруг. Азиатское средневековье. Земляная тюрьма. Яма, из которой не выбраться… Ничего себе, ассоциации!
        - Могу я отсюда выйти? - осведомился он - и, еще не договорив, увидел, что может. В янтарной стене, там, где только что мерцал синий экранчик, теперь зиял узкий прямоугольный проем. Удивительно тактичные и ненавязчивые хозяева.
        Чарыев шагнул к любезно указанному выходу и обнаружил, что идет босиком. Вот это, что называется, воля к жизни. Как же надо было барахтаться в водовороте, чтобы выскочить из ботинок! Ни дать, ни взять - жертва кораблекрушения.
        Он вошел в тесный туннельчик, который, дважды свернув под прямым углом, вывел его в обширную… не то залу, не то площадь. Потолка опять не было. Или был, но абсолютно прозрачный.
        В голове мельтешили какие-то ненужные обломки литературных штампов типа: «Впервые представитель человечества… Встреча, на которую Земля надеялась со времен Джордано…» Потом вся эта путаница исчезла, и голова стала пустой и легкой.
        Прямо перед Чарыевым сидел… сидело… Словом, сидела совершенно фантасмагорическая тварь. Исчадье ада, как сказали бы двумя веками раньше. И довольно крупное исчадье - с добрую корову.
        Животное по-лягушачьи раздуло зоб, потом отворило вместительную пасть и низко сказало: «Хаа…»
        Чарыев стоял неподвижно, преодолевая соблазн броситься обратно, в узкий коридорчик. Пальцы правой руки беспомощно тронули бедро, на котором должна была висеть кобура, утопленная вместе с пистолетом, - хорошим надежным оружием, предназначенным как раз для таких встреч.
        Впрочем, зверь нападать не торопился. Странный зверь. Клыки, рога, бивни… Композиция, мягко говоря, бессмысленная. Не допустит естественный отбор столь безобразного сочетания.
        Тут чудовище, видно, решив добить Чарыева окончательно, неловко переступило с лапы на лапу и с треском растопырило перепончатые крылья. Так оно еще и летает? Ну нет, это вы бросьте, никак оно не может летать - вес не тот. Тогда почему крылья? Рудимент? Что-то оно, родимое, состоит из одних рудиментов. Гребни, шипы, присоски… Несомненно, весьма нужные приспособления. Каждое в отдельности. Но когда все это собирается в одну кучу - так… бесполезные украшения.
        Украшения? А это уже версия… Биологическая косметика. Человеку ведь не возбраняется изменить оттенок кожи, удлинить ресницы, улучшить фигуру…
        Чарыев ошеломленно посмотрел на бредовое существо. Ему как-то не приходило в голову, что этот монстр может оказаться братом по разуму. Одиозный какой-то братец, пощечина общественному вкусу…
        Хотя… Если Чарыев имеет дело с местным панком… Да, панком. Кажется, это так называлось. Словом, такую возможность следует учесть. На всякий случай.
        Брат по разуму удивленно по-собачьи наклонил сверхвооруженную голову к шипастому плечу. Дескать, что же ты стоишь, как столб? Заходи, раз уж пришел. Представься хотя бы.
        Дурацкое положение! С чего начать? Воздеть сцепленные ладони и провозгласить: «Мир, дружба»? Или просто сказать: «Здравствуйте»?
        Разработанные теоретиками сценарии предусмотрели все варианты контакта, кроме самого тривиального: идет человек по коридору, а ему навстречу - инопланетный маргинал, густо утыканный рогами, клыками и бивнями.
        - Мы пришли с миром, - испытывая некоторую неловкость, сообщил Чарыев и шагнул к затрепыхавшему крыльями панку.
        Животное вспорхнуло и, заполошно вопя басом, описало низкий неровный круг. Выглядело это так, словно кто-то тащил его по воздуху на тросике, а оно, растопырившись, усиленно делало вид, что летит с помощью своих анекдотических крыльев. При этом у него обнаружился членистый скорпионий хвост. Именно его и не хватало для полного ансамбля.
        Все это весьма слабо напоминало разумные действия - и Чарыев, поколебавшись, отказался от предположения, что пернато-членистоного-рогатое существо - хозяин дома. Тогда кто оно и зачем оно здесь? Тут же возникли и скоропостижно скончались еще несколько гипотез. Забрел в зверинец? Совы и вороны, поселившиеся в разрушенном замке? Или просто декоративное домашнее животное?
        Чарыев попробовал обойти чудище, которое немедля вскочило, заскребло когтями по полу, угрожающе ощетинило все свои шипы и снова сказало: «Хаа…»
        Нет, пожалуй, все-таки не декоративное животное. Скорее сторож. Но тогда напрашивается мысль, что охраняет он именно выход из туннельчика, откуда появился Чарыев. Скверно. И пистолет, утопил…
        Впрочем, это даже к лучшему, С оружием глупостей здесь можно наделать в два счета. Пока ясно одно: животное это - либо биоробот, либо продукт долгой селекции. В естественных условиях оно просто не выживет… Тогда опять же: кто его такое сотворил и зачем? Сторож оно скверный, неуклюжий. (Еще бы! При таком обилии архитектурных излишеств!) Или предполагается, что увидевший его должен незамедлительно хлопнуться в обморок?
        Чарыев сделал еще несколько попыток пройти, и везде его встречала все та же пасть и внятно произнесенное: «Хаа…» Ну, вот и славно. Вот и общение помаленьку налаживается. Можно приступать к составлению краткого разговорника. «Хаа - (местн.) - Пущать не велено».
        - Мне бы хотелось пройти, - твердо сказал Чарыев, глядя в круглые неумные глаза перепончато-панцирного швейцара.
        - Хаа… - тупо ответил тот.
        Вот скотина! Чарыев отступил к туннельчику, прикинул расстояние - и побежал, наращивая скорость, как бы намереваясь проскочить по краю, вдоль стены. На первом курсе он неплохо играл в регби, потом решил зря не травмироваться и ушел из команды. Но навыки остались. Цербер купился и бросился наперерез: крылья трещали, когти, взвизгивая, разъезжались на гладком полу. Чарыев резко сменил направление, сделал рывок - и почувствовал, что успевает. Но тут над головой зашипело, затрещало - и тварь шлепнулась на пол прямо перед ним, ощеренная и растопырившаяся, как морской черт. Словно кто-то ухватил бездарного хавбека за шкирку и ткнул туда, где по идее надлежало встречать прорвавшегося форварда.
        Чарыев, не растерявшись, повторил маневр, и противник опять оказался не на высоте. Мелькнула когтистая со шпорой лапа - и Чарыев, не удержавшись от соблазна, рубнул ее, пробегая, ребром ладони. Руку отсушил, но и лапа болезненно отдернулась.
        Вылетел на середину зала (площади?), чуть не врезался в какой-то столбик, ухватился за него и поглядел, что делается сзади. Дракон с обиженным и ошарашенным видом сидел на своем скорпионьем хвосте и, поджимая ушибленную ногу, укоризненно глядел вслед. Вот дурак, дескать, здоровый, шуток не понимает.
        «Ох, что-то я не то делаю, - в тревоге подумал Чарыев. - Что же все-таки происходит? Ничего не могу понять».
        Дракон никак не стыковался с предыдущими событиями. Не вписывался он в них. Спасли, обсушили, поприветствовали с экранчика, указали выход - все пока ясно, одно вытекает из другого, противоречий не наблюдается. И вдруг дракон! Нелепость какая-то. Почему, к примеру, он начал бросаться на Чарыева и почему не бросается теперь? Только ли потому, что получил по лапе?
        Дракон демонстративно повернулся к Чарыеву гребенчатой спиной и уставился в дыру туннельчика, складывая многочисленные перепонки. Уникальная безвкусица! Может, за уникальность и держат?
        А вот не от этого ли столбика отгонял его дракон? Любопытный столбик. Во-первых, единственный в зале, а во-вторых, установлен точно по центру… Значит, имеется столбик круглого сечения, приблизительно метровой высоты, диаметром сантиметров восемнадцать, восемнадцать с половиной… Что еще? Представляет монолит с полом, сделан из того же материала. Требуется узнать: на кой черт его нужно охранять и от кого?
        В этот момент круглый срез столбика мигнул, точнее - на секунду изменил цвет. Чарыев поднял брови - на столбике лежал кусок сахара. Или что-то очень на него похожее. Так, может быть, дракон защищал свою кормушку? Миску? Чарыев взял хрупкий белый брусочек, осмотрел, осторожно понюхал. Лизнуть? Ни в коем случае! Хорошо, если несъедобно. А вот если съедобно… Дышат-то они, несомненно, кислородом, но кто знает, что у них за обмен веществ.
        Дракон по-прежнему обижался. Ну да бог с ним… Чарыев спрятал «сахар» и зашагал в сторону, противоположную той, откуда вышел. Зашагал! Сильно сказано - зашагал! Он сделал ровно три шага, после чего подпрыгнул, получив по босым пяткам несильный, но чувствительный удар тока. Или ожог наподобие крапивного.
        Одновременно с этой откровенно враждебной акцией желтый пол зала ожил. Оставаясь неподвижным, он как бы распался на шестиугольники - каждый своего цвета - и яростно замигал. После десятка высоких нелепых прыжков Чарыев эмпирическим путем установил, что оранжевые и зеленые шестиугольники «кусаются», желтые - нет. Тут уж он запрыгал осмысленно, с желтого на желтый, который, впрочем, через секунду становился зеленым или оранжевым. Чарыев успел отметить, что все это происходит в какой-то хитрой последовательности, что, перепрыгивая, он неровно движется в определенном направлении. Иными словами, ведут. Вернее, гонят.
        Потом его задача (уберечь пятки) усложнилась - из оранжевого мало-помалу начал исчезать красный ингредиент, а из зеленого - синий; скачущие шестиугольники стали желтыми, разных оттенков. Взбесившаяся монохромная мозаика! Чарыев почти уже не отличал по цвету агрессивный шестиугольник от безопасного, он находил их каким-то наитием, пока не обнаружил, что пол снова ровно желт, что удары по пяткам прекратились, а сам он еще прыгает. По инерции.
        Он остановился и долго не мог отдышаться. Не от усталости, Просто его еще ни разу в жизни так не унижали. Рядом стоял все тот же столбик. (Значило ли это, что он, прыгая, описал круг и вернулся на прежнее место?). Сзади все так же зиял вход в туннель, ведущий к «зиндану», а дракон куда-то исчез.
        Итак, его за что-то наказали. Или откровенно и бесцеремонно проверили на быстроту реакции и на различение оттенков. С какой целью? Чарыев поглядел на столбик, уже догадываясь, что сейчас произойдет. Действительно, срез столбика мигнул и вытолкнул новый кусочек «сахара».
        Так что забудь версию с «кормушкой для дракона». Это для тебя кормушка, пилот Чарыев. А это тебе сахарок в поощрение. За то, что хорошо и верно прыгал.
        Лабораторная мышь? Чарыев с трудом подавил нарастающий гнев и попытался найти более достойное объяснение. Проверка ни разумность? Скорее уж на выживаемость.
        Снова он торопится с выводами. Рано делать выводы. Информация нужна, информация, информация. Как можно больше информации. Чарыев осмотрелся. Хорошо бы определить, например, тот ли это зал или точно такой же.
        Осторожно ступая, он направился к туннельчику, все еще опасаясь, что электробастонада повторится. В «зиндан» возвращаться, пожалуй, не стоило, и Чарыев двинулся вдоль стены, рассчитывая, что где-нибудь да откроется перед ним выход. Обойдя зал, он вернулся к туннельчику, и ничего перед ним не открылось. Что ж, намек ясен.
        Вот только непонятно, куда делся, дракон. Не хотелось бы думать, что он там, внутри. А логично. Пол начал кусаться, и цербер с перепугу залез в «зиндан». Вообще-то коридор для него вроде бы узковат, хотя кто знает… Может «зиндан» - это его конура, из которой он выскочил, потому что его спугнул Чарыев.
        И возникла страшная гипотеза. Собственно, не гипотеза даже, а так - что-то вроде видения. Дракон - не хозяин дома, он его пленник. Огромная мышеловка и сошедший в ней с ума астронавт, защищающий свою кормушку от посягательств пришельца. Если допустить, что есть существа, сумасшествие которых приводит к перерождению организма, то внешность дракона, следует признать, самая что ни на есть шизофреническая.
        Видение было слишком ярким, слишком эмоциональным чтобы оказаться истиной, тем не менее Чарыев долго не мог от него отделаться.
        Итак, то, что происходило до появления дракона, он истолковал неправильно, а дракона вообще никак не истолковал. Что же касается ударов по пяткам… Может быть, хотели наказать сторожа и заодно наказали Чарыева, не учтя, что он босой? А два брусочка «сахара»?
        Ладно, хватит с нас умозрительных заключений, будем добывать факты. Пригнувшись, он вошел в туннельчик и сразу же наткнулся на неожиданность. Он хорошо помнил, что перед тем, как вывести его в зал, коридор сворачивал вправо. Значит, теперь он должен был свернуть влево, Так вот, ничего подобного. Снова правый поворот. Следовательно, либо это не тот зал и не тот туннельчик, либо Чарыев имеет дело с подвижной архитектурой.
        Собственно, оба варианта его устраивают: и в том, и в другом утешает то, что с драконом они разминутся.
        Зал, куда он вышел, был копией первого (или второго и первого, так он с ними и не разобрался). Тот же диаметр, тот же столбик в центре. Но в этом зале не было неба. Сверху свешивалась сырая тропическая растительность, уходящая, если верить ощущениям, на десятки метров в высоту. Зеленоватый, пятнистый движущийся полумрак.
        И еще одно отличие: столбик в центре был т-образный. Впрочем, Чарыев еще на полдороге к нему понял, в чем дело, Столбик от первого (от первых двух?) не отличался ничем. Просто на нем лежал какой-то предмет.
        Чарыев подошел и внимательно осмотрел то, что лежало на столбике. Чертовски похоже на оружие: раструб с одного конца, с другого - какое то подобие ложа; это вроде должно означать прицел; ну а клавиша говорит сама за себя - спуск. Лежит на столике свободно, ничем не закреплено… Бери и пользуйся.
        Чарыев взял, взвесил на руке, хотел примерить и плечу, но в этот миг потемнело, возле стен заклубился бледно-фиолетовый туман.
        Еле слышный шорох за спиной. Чарыев резко обернулся. Всего в нескольких метрах от него припал к земле пятнистый изумрудно-черный зверь, не похожий ни на одного из известных ему земных хищников. На инопланетных, кстати, тоже. Но в том, что это был именно хищник, можно было не сомневаться - тварь была слишком грациозна, чтобы питаться травкой.
        Взгляды их встретились - и зверь прыгнул. Чарыев, не колеблясь, вскинул незнакомое оружие и надавил клавишу. Ослепительный взрыв. Грохот, в котором исчезли все остальные подозрительные шумы и шорохи.
        Тем не менее Чарыев оглянулся снова. Интуиция здесь ни при чем, просто круговая оборона - всякое может быть.
        С тыла на него уже летели еще два черно-изумрудных зверя: один только оторвался от пола, второй уже падал на Чарыева, раскинув когтистые лапы. Два разрыва слились в один, лицо опалило, в воздухе надолго установился смрад горелого мяса. Живучие твари - дальнему выдрало полбока, а он, извиваясь, все полз и полз к Чарыеву, который к тому времени снял влет еще трех таких же изумрудно-черных.
        С драконом было легче. С глупым, неуклюжим драконом, только и способным что взять на испуг… А здесь были убийцы. Они и не думали пугать, они не тратили времени на угрозы, они рвались к горлу. И они ни черта не боялись: ни грохота, ни огня, ни смерти. Будь в их плоских черепах хотя бы искра сообразительности, они бы уже смекнули, что перед ними страшный противник. Хорошее оружие плюс глазомер и реакция профессионального астронавта. Чарыев вертелся, бил навскидку, а тот, изувеченный, подползал все ближе и ближе, и у Чарыева просто не было времени его прикончить.
        Наконец он поймал крохотную паузу и влепил в искалеченную тварь заряд почти в упор. После этого черно-изумрудное зверье бросилось на него сразу со всех сторон. Выстрелы слились в длинную очередь - и вдруг посветлело.
        Чарыев не сразу опомнился, продолжая резко оборачиваться на мерещащиеся ему отовсюду шорохи. На полу тлели трупы хищников. Тогда он перевел взгляд на столбик и оцепенел от бешенства. Там лежала целая стопка« сахара» - три брусочка.
        Секунду он неотрывно глядел на них, потом изо всех сил грохнул оружие об пол. Прицел отскочил, ложе покривилось и треснуло. Ладонью смахнул «сахар» со столбика.
        - Гладиаторов вам надо? - злобно осведомился он у невидимых хозяев. - Бестиариев?!
        На полпути к выходу взял себя в руки, вернулся, подобрал брусочки, хотел подобрать и оружие, но его на полу не было. Оно снова лежало на столбике, словно он не ломал его минуту назад: прицел на месте, трещина на ложе пропала. Воздух очистился от гари, обугленные трупы исчезли. Как же они это делают, черт их побери! Звери были очень реальные, и бой был настоящий - за это Чарыев мог поручиться. Во всяком случае, он дрался всерьез. Гипнотическое внушение? Сомнительно… Повторись этот бой, рискнул бы Чарыев прекратить стрельбу? Из любопытства, посмотреть, что будет? Да ни за что! Для этого надо полностью утратить инстинкт самосохранения.
        То есть не просто хотят уничтожить, а уничтожить со вкусом, каждый раз давая определенный шанс выжить… Фу ты, как мрачно! И подозрительно знакомо. Откуда это? Вор ползком на ощупь пробирается по темному лабиринту, протягивает руку - и на нее опускается каменная плита. Пальцы, раздроблены, вырваться он не может, понимает это - и отсекает себе руку. И тут же сзади падает еще одна плита, заживо замуровывая вора в каменном мешке… Ну конечно же, пирамиды Древнего Египта. Ловушки, устроенные по принципу «из огня да в полымя».
        Пирамида? С электроникой? С биороботами? Бред! А главное - «сахар», «сахар»! Что это такое? Вознаграждение? Узнать хотя бы, съедобен он или нет. Угораздило же его так по-глупому утопить сумки с аппаратурой!
        Он снова вошел в туннельчик, уверенный, что опять выйдет в круглый зал со столбиком в центре. Дойдя до поворота, Чарыев задержался. К тому, что коридор свернет влево, он был уже готов: не это его остановило. В правой стене была ниша глубиной сантиметров пять. Сразу возникла ассоциация с замурованной дверью. Думается, что спешить ему некуда. В круглый зал он выйти успеет. Чарыев осмотрел нишу, провел пальцем по стыкам, как бы проверяя, нет ли где щели. Ни щелей, ни зазоров, естественно, не обнаружилось - скорее всего, это была просто ниша, без секретов и без фокусов. Для очистки совести он уперся в нее ладонями и слегка нажал, зная заранее, что ничего не произойдет. Однако гладкая стена под его пальцами шевельнулась и скользнула как бы сразу во все стороны, открыв еще один, совсем короткий, коридорчик, заканчивающийся овальным металлическим люком.
        А вот этого, кажется, планом предусмотрено не было. Кажется, Чарыев сильно спутал кому-то карты, обнаружив этот ход. Впрочем, особо радоваться не стоит - хозяева не дураки; если человек не собирается покидать туннеля, то значит, на что-то он там наткнулся. И, кстати, они прекрасно знают, на что именно. А вот он еще нет.
        Чарыев разглядывал металлическую дверцу, прикидывая, что с ним теперь может случиться. В худшем варианте люк ведет к какому-нибудь техническому узлу, куда без спецскафандра входить не рекомендуется. В лучшем - он просто выводит на поверхность планеты. И в любом случае все зависит от того, как быстро Чарыев сориентируется в обстановке. Что ж, рискнем…
        Он сделал шаг - и дверца сама откинулась ему навстречу. Нет, вряд ли кто будет так радушно приглашать в опасный для жизни отсек.
        Чарыев пролез в люк и понял все с первых секунд. Он находился в кабине летательного аппарата. Четыре обзорных экрана, клавиатура - ошибки быть не могло. Причем независимо от того, сумеет ли он воспользоваться машиной, это была первая его крупная удача. Одно только кресло «выболтало» ему массу сведений и среди них главное: хозяева - гуманоиды. Сиденье и спинка были явно рассчитаны на человека.
        Но притрагиваться к клавишам Чарыев не спешил. Первым делом он осмотрел кабину в поисках еще одного люка, через который он мог бы попасть в ангар, откуда есть шансы выбраться наружу. Второго люка не было. Ну, что ж, тогда придется идти по более сложному пути. Панель управления довольно проста… Хорошо бы для начала как-нибудь врубить экраны обзора, а там разберемся помаленьку.
        Чарыев опустился в кресло - и сейчас же раздался громкий хлопок, а затем - ноющий свист. В глазах потемнело от перегрузки, экраны ожили. Чертова машина стартовала сама.
        Справа внизу, метрах в двухстах, угрожающе кренилась и проворачивалась зеленая холмистая равнина: неуправляемый аппарат, неуклюже переваливаясь, еще набирал высоту, но чувствовалось, что через секунду вильнет какой-нибудь руль, и машина, закувыркавшись, сорвется в беспорядочное падение. О черт! Во что же это такое он забрался? Да это перехватчик какой-то: стоит занять место пилота - срабатывает катапульта.
        Чарыев вцепился в клавиатуру управления. Аппарат бросило на борт, накренило и косо понесло к земле. Только по счастливой случайности Чарыев вывернулся из пике и после нескольких столь же рискованных фигур начал намного разбираться в системе управления. А разобравшись, взвил машину подальше от земли - главное сейчас иметь запас высоты. И вот тут выявилась какая-то чертовщина: выше трехсот метров машина не пошла. Он варьировал клавиши, он бросал аппарат вниз и пытался пробить этот невидимый потолок с разгона - бесполезно.
        «Взяли под контроль, - понял Чарыев. - Сейчас перехватят управление полностью и поведут обратно. Все верно. Этого и следовало ожидать».
        Догадка его оказалась неправильной: никто и не думал перехватывать управление, просто, видимо, ограничение в высоте было как-то связано с самим принципом движения аппарата.
        И еще - он никак не мог уменьшить скорость. На нижнем экране обзора летели холмы, речушки, редкие рощицы. И ничего, хотя бы отдаленно похожего на готические дворцы-кристаллы, которые он видел с орбиты, один из которых его сейчас столь опрометчиво выпустил. Чарыев очерчивал круг радиусом километров двадцать, намереваясь вернуться к исходной точке и попробовать отыскать свою ракету с воздуха.
        Скорость и высота. Чепуха, как-то они должны регулироваться, где-то здесь должны найтись соответствующие клавиши, рычаги, тумблеры…
        На правом экране появилась металлически посверкивающая точка. Наперерез ему летел аппарат, похожий на морского ската. Вот, значит, как мы выглядим со стороны! Ясно. Переполошились, родимые! Правильно. Давно уже им пора переполошиться. Попробует прижать к земле или сразу даст залп? Такое впечатление, что «скат» шел на таран. Оригинальный способ ведения воздушного боя… Чарыев бросил машину к самой земле, и «скат» промахнулся. Зато откуда-то сверху налетел второй. Ага, значит, они могут ходить и выше. Учтем. Этого «ската» Чарыев пропустил с левой стороны, резко уйдя вправо. «А перехватчики, надо сказать, у вас - так себе… Весьма посредственные перехватчики. У нас в школе за такой пилотаж с первого курса отчислили бы…»
        Собственно, его класс, скорее всего, здесь не поможет. Если они и вправду дистанционно заклинили регуляторы скорости и высоты… Словом, сколько бы веревочке ни виться…
        Местность менялась. Как это ни печально, но он, кажется, потерял ориентировку. Пошли какие-то взгорья, скалы: то и дело приходилось закладывать виражи, обходя каменные клыки высотой с хороший небоскреб. Потом его занесло в ущелье, непрерывно сужающееся; потом ущелье превратилось на некоторое время в пещеру, и ему пришлось, словно кинотрюкачу, проскочить метров сто под грозящими рухнуть от гула каменными сводами; потом впереди затанцевали сплошные скалы, и это был конец. Но тут Чарыев все-таки понял, как регулировать скорость и, очертив невероятную почти задевающую склоны, кривую, повел аппарат на посадку в единственно пригодную для этого точку - на крохотную лужайку, зеленый пятачок среди вздыбленного и взгорбленного камня.
        Ноющий свист оборвался. Экраны погасли. Неужели сел? Молодец… Такой посадкой можно гордиться.
        Кажется, он нечаянно сбил погоню со следа. И надежно сбил. В самом деле - какой ненормальный направит машину в ущелье, на верную смерть? Конечно, им и это придет в голову. Но - позже.
        Чарыев поднялся, откинул крышку люка и поначалу ничего не понял, А когда понял - зажмурясь, застонал. В глубине души он не верил своей удаче и готовился к худшему. Он опасался увидеть несколько «скатов», зависших над местом его посадки, опасался, что снаружи его уже поджидает вооруженная охрана, но то, что он увидел, открыв люк, было куда хуже.
        Перед ним лежал тот самый коротенький коридорчик, по которому пятнадцатью минутами раньше он проник в кабину, Нокдаун.
        Все было продумано на много ходов вперед: и то, что он обязательно заинтересуется нишей, и невероятно точная имитация полета вплоть до перегрузок и вибрации. Но ради чего? Только ради того, чтобы посмотреть на его физиономию, когда он откинет дверцу и сообразит, что совершал свой беспримерно дерзкий побег, сидя на месте?
        Пульт управления был на вид хрупок и изящен. Он словно просил: «Ну, вмажь ты по мне кулаком, ну, раскроши ты меня - легче станет…» Тонко сработан пульт. Со смыслом…
        С брезгливо-сонным выражением лица Чарыев подчеркнуто неторопливо полез в люк, но тут возникло странное ощущение. Как будто что-то он забыл в кабине. А в кабине он ничего забыть не мог хотя бы потому, что у него ничего с собой не было.
        «Ах, да, - с юмором висельника подумал он, - мне же еще полагается «сахарок».
        «Сахарок» лежал на пульте. Три брусочка, рядком, один к одному.
        …А скорее всего, это было популярное объяснение, что бежать отсюда невозможно. Ну, это мы еще посмотрим… По коридору Чарыев шел, чуть ли не позевывая. Пусть убедятся, что земляне приходят в себя после нокдауна очень быстро. Знал, что переигрывает, но поделать с собой ничего не мог.
        Коридор закончился тупиком, из которого под прямым углом разбегались еще два коридора. Это уже что-то новое. Предоставляют право выбора? Направо пойдешь, налево пойдешь… А коридоры, что характерно, одинаковы. Буриданов астронавт?
        Чарыев не стал раздумывать и свернул в правый коридор, который через несколько шагов раздвоился точно таким же образом.
        Ну вот и лабиринт. Вполне можно было предвидеть. Что ж это за опыты без лабиринта!
        А почему бы для разнообразия Чарыеву не провести эксперимент над самими экспериментаторами? Для начала выяснить, как они отреагируют, если он, к примеру, возьмет и откажется выполнять задание. Не дадут «сахарку»? Ну, это мы как-нибудь переживем, и так уже карман топырится, девать некуда.
        Чарыев выбрал место, откуда просматривались все три разбегающихся коридора, опустился на пол, подобрал под себя ноги и, положив руки на колени, прислонился к стене спиной и затылком. Вот так. Поза будды, говорят, весьма способствует ясности суждений. Самое время сделать паузу и хорошенько, не торопясь, поразмыслить.
        Вопрос первый: где хозяева? Либо они не стремятся к встрече с Чарыевым, либо их просто нет, и вся эта штука работает по программе столетней давности. Хорошо. Допустим, что хозяева существуют. Тогда вопрос второй: их цели? Вот уже который раз ему в голову приходит мысль о том, что это какая-то проверка. И что же их конкретно интересует? Несомненно, реакция, приспособляемость, выносливость, агрессивность… выживаемость. Все это можно выразить короче: боевые качества. Желают знать, что за существа станут за прицелы лазерных установок, когда начнется генеральная заваруха? Плохо дело. Агрессивная цивилизация при таком уровне техники….
        Ну-ка, а что нам за тот же отрезок времени стало известно о них? Гуманоиды - раз. Потолки в коридорах низковаты даже для Чарыева, а он ниже среднего роста. Значит, скорее всего, пигмоиды. Вроде по внешнему облику - все. Расчетливы. Фантастически предусмотрительны. И либо ценность отдельной личности здесь равна нулю, либо пришельцы из иных миров за личности у них не считаются.
        Спрашивается, кто о ком больше собрал информации? Но тут вся штука в том, что свою информацию они употребят в дело, а вот Чарыев, по всей видимости, отсюда не выберется…
        А вот и неувязка. Как можно, проверяя потенциального противника, пренебречь сведениями стратегического порядка? Не попытаться даже выяснить координаты Земли, количество боевых единиц, уровень земной техники? Хотя последнее - под вопросом. Может быть, сейчас другое их учреждение разбирает по деталям его ракету…
        Все равно глупая проверка, глупая, глупая. Скорее запугивание, чем проверка. И опять же: неизвестно, кто кого больше испугался после показанных им результатов.
        Затылком, прислоненным к стене, Чарыев почувствовал легкое покалывание. Кажется, о подопытном вспомнили. Вскочил, уставился на стену. Там синел экранчик - копия того, который он видел в «зиндане». Четырежды вспыхнули и погасли те же самые знаки. Замечание в письменном виде?
        Что-то изменилось. Чарыев обернулся. Средний коридор уже не заканчивался развилкой, он уже вел прямиком в какое-то сумрачное помещение. Приглашают. Так он ничего и не решил. Либо продолжать забастовку, либо принять вызов и постараться справиться с очередным испытанием не просто хорошо, а с блеском - так, чтобы хозяева этой странной лаборатории призадумались, а стоит ли связываться, если не подступах к Солнечной системе их встретит космофлот, ведомый миллиардом таких Чарыевых.
        …Залы, коридоры, «зинданы» сменяли друг друга, падали потолки, проваливались участки пола, из одной ловушки он попадал в другую, стрелял, взрывал, уворачивался, отваливал каменную глыбу, замуровавшую его в очередной нише; потом ему пришлось пронырнуть в зеленоватой просвеченной белыми светильниками воде метров сорок, отбиваясь от каких-то бледных тварей, тянущих к нему присоски, а потом он снова стоял в «зиндане», и на него со всех сторон дул сухой теплый ветер. И опять коридоры, залы, «зинданы», коридоры, «зинданы», залы. Легкие задачи, глупые задачи, провокационные задачи, почти неразрешимые задачи!
        Только один раз ему захотелось взвыть от отчаяния. Это случилось, когда он шел по туннелю, пытаясь угадать характер предстоящего испытания, и что-то негромко чмокнуло. На всякий случай он отскочил назад, и перед самым его лицом с грохотом сошлись две глыбы. Теперь его собирались расплющить стены. Но перед тем как сомкнуться, они любезно извещали его об этом тем же негромким звуком платонического поцелуя в щечку - и нужно было просто прислушиваться повнимательнее, чтобы вовремя отскочить.
        Он вылетел из-за очередного поворота (самые опасные места - повороты) - и оказался с ней лицом к лицу. Это была девушка, одетая во что-то вроде легкого светлого комбинезона. Никакой не пигмоид - ростом с самого Чарыева. Но его ошеломило не столько то, что он наконец-то встретил человеческое существо, сколько выражение обиды и растерянности на красивом юном лице незнакомки. В эти считанные секунды он понял, что девушка, как и он сам, - пленник зачарованного алькасара, кибернетический центр которого, может быть, давно уже свихнулся, что она точно так же, как и он, блуждает по залам и коридорам, не видя выхода, теряя надежду.
        Зрачки ее расширились, она тоже все поняла.
        - Я заблудилась, - умоляюще сказала она. - Помогите мне выбраться отсюда. Мне страшно.
        Конечно, девушка произнесла эту фразу на своем языке, гортанном и певучем, но перевода тут не требовалось, все было понятно и так.
        - Кто вы? - Голос Чарыева сорвался. - Не бойтесь! Все будет хорошо.
        Он шагнул ей навстречу - и в этот момент послышалось отвратительное чмоканье. Чарыев закричал от страха и бросился к ней. Он схватил девушку за руку и швырнул за себя, назад, понимая, что сам отскочить не успеет. Стены с ликующим грохотом сошлись вокруг него, облегли со всех сторон, и, подержав его так секунду - скованным, ослепленным, беспомощным, отпустили. Туннель был пуст. Вдобавок это был уже совсем другой туннель - в этом поворот отстоял на пять шагов дальше.
        Наконец-то они его поймали! Вне всякого сомнения, встреча была подстроена. Не предположить же, в самом деле, что ловушка кишит пойманными астронавтами! А раз так - ему просто подбросили навстречу или умело сработанного андроида, или своего агента. Ну, что ж! Да будет вам известна эта земная слабость: чужая жизнь у нас ценится дороже, чем своя. А выводы делайте сами.
        Стиснув зубы и не обращая внимания на предупреждающее чмоканье, он зашагал по коридору, по чистой случайности миновал все остальные грохочущие ловушки, вышел в «зиндан» и там остановился. На полу лежали его ботинки, обе сумки с приборами и пистолет в кобуре.
        Лицо Чарыева снова приняло скучающее сонное выражение. Нервы же его были на пределе. Возвращают оружие? Чего ради? Дань уважения его последнему благородному поступку? В это Чарыев не верил. Если прошлое испытание подтвердило его гуманность, то почему стены продолжали ловить его до самого «зиндана»?
        Они ведь великолепно понимают, что значит пистолет, заряженный разрывными снарядами, в его руках, И тем не менее возвращают ему оружие. Видимо, сейчас и начнется самое главное. А для него - последнее.
        Расслабленной фланирующей походочкой Чарыев приблизился к своему снаряжению и, присев на пол, принялся не спеша обуваться. Ему казалось, что он ведет себя ужасно хитро, сбивая с толку наблюдателей, которые, разумеется, ожидали, что первым делом он бросится к пистолету.
        Обувшись, он подтянул к себе сумки и без интереса пощелкал тумблерами, произведя автономную проверку кое-каких приборов. Аппаратура, что удивительно, работала. Тогда он влез в ремни, встал, небрежно подобрал кобуру, вынул пистолет и, как бы от нечего делать, произвел проверку и ему тоже. Обе обоймы на месте. Полный боевой запас и наркотических, и разрывных снарядов. Якобы невзначай сдвинул указательную планку на «Р» - разрывные - и неторопливо двинулся к выходу, делая вид, что собирается спрятать оружие в кобуру.
        Но стоило Чарыеву войти в туннель, как медлительность его бесследно исчезла. Четыре стремительных шага - и он вылетел на какую-то поляну. Тут же обернулся, вскидывая пистолет - и дуло уперлось в гладкую блестящую стену. Дверца, через которую его выпустили, успела закрыться.
        Осторожно переступая на полусогнутых ногах, озираясь и обводя стволом окрестности, Чарыев двинулся туда, где, по его расчетам, должна была находиться ракета. Сумка с аппаратурой неприятно задевала карман, набитый загадочным «сахаром».
        При этом Чарыева не покидало смутное ощущение, что он оставляет позади самую огромную, самую непростительную свою ошибку, исправлять которую придется многим и многим умным, отважным людям, исправлять, рискуя собой.
        Ракету он увидел сразу же за холмом и последние сто метров до нее не шел, а бежал, хотя настрого приказал себе этого не делать.
        От какой все-таки малости зависят подчас события космического масштаба! Задержись Чарыев на каких-нибудь полчаса - и отпала бы необходимость в дорогостоящих маневрах, срочном перевооружении космофлота, и не были бы столь бездарно потеряны несколько лет на преодоление барьера недоверия…
        Словом, если бы Чарыев не поторопился, он увидел бы, как снова возникала в гладкой стене стрельчатая прорезь, откуда шагнула на поляну та самая девушка, с которой он столкнулся в грохочущем сдвигающимися глыбами туннеле.
        Девушка достала плоский приборчик. Вновь послышалась гортанная, изобилующая долгими гласными речь.
        - Координатор шестого региона, - произнесла девушка - и окошко прибора замигало розовым. Затем вспышки сменились ровным фиолетовым свечением, и низковатый мужской голос осведомился:
        - Это ты, Зи? Ну, как? Проверила?
        - Только что обошла пятый, - сказала девушка. - И последний. Кстати, он - повышенной трудности.
        - Сыграть не пробовала? - пошутил координатор.
        - Отчего же! - с вызовом сказала Зи. - Один раз даже выиграла.
        Она повертела в тонких сильных пальцах искрящийся белый брусочек и, усмехнувшись, добавила:
        - Убогое занятие, честно говоря…
        - И каково твое мнение? - Голос мужчины стал серьезен. - Как ты сама думаешь, что нам делать со всей этой механикой?
        - Их давно уже никто не посещает, - сказала Зи. - Аттракционы устаревшие, все как-то примитивно, ненатурально… Сейчас все предпочитают играть, не выходя из дому… Хотя…
        - Что - хотя? - не понял координатор.
        - Видишь ли… - девушка замялась. - Я только что столкнулась там с посетителем. Если верить контролю, это - первое посещение за девять лет. Представляешь, совпадение!
        Судя по продолжительному молчанию, координатор был удивлен.
        - Да, сюрприз, - сказал он наконец. - Мужчина? Женщина?
        - Мужчина. И вот тебе еще один сюрприз. Я просмотрела его результаты. Он превысил рекорд комплекса. А рекорду, между прочим, около пятидесяти лет.
        Координатор молчал.
        - Я глазам своим не поверила! Он проиграл только в «Лабиринте» и в «Водовороте», а «Водоворот» разрегулирован - на нем вообще выиграть невозможно! Ну, «Сдвигающиеся стены» - не в счет, это уж он меня выручал…
        - Водоворот? - беспомощно переспросил координатор. - Какой водоворот?
        - Аттракцион так называется. «Водоворот».
        - М-да… - сказал координатор. - Что предлагаешь?
        - Четыре комплекса отключить и разобрать. С пятым повременить.
        - Из-за одного человека? Да ты что, Зи? А если он забрел туда случайно? Сама же говоришь: первое посещение за девять лет!.. А данные его на контроле остались?
        - Надо полагать.
        - Тогда знаешь что? Давай-ка разыщем его и поговорим. Может, в самом деле стоит повременить…
        Искали они долго.
        1979
        СМЕРТЕЛЬНАЯ
        Перебравшись на борт единственной здесь орбитальной станции, туристы первым делом врывались в обсерваторию и устраивали давку возле телескопа. По очереди вплавляли горящие глаза в линзы окуляров - и замирали в восхищении: внизу, подернутая легкой дымкой, плыла Смертельная. Девственные леса, прозрачные реки, незатоптанные пляжи…
        У туристов захватывало дух.
        Потом их приглашали по одному к начальнику станции и предлагали подписать бумагу, что с момента высадки на поверхность планеты за их жизнь и здоровье администрация ответственности не несет.
        Эта процедура всегда производила сильное впечатление. От начальника выплывали притихшие и в телескоп теперь заглядывали осторожно и с уважением.
        - Позвольте! - ошеломленно сказала дама в модном комбинезоне, имитирующем скафандр высшей защиты. - Но если там действительно так опасно, то почему туда пускают туристов?
        - Как же, не пустишь вас! - сварливо откликнулся долговязый пилот, сотрудник станции. - В прошлом году попробовали не пустить - так тут такое поднялось…
        Он безнадежно махнул рукой.
        - Пожалуй, - поколебавшись, сказала дама, - я откажусь от экскурсии.
        Примеру ее последовали еще несколько человек.
        Потом еще несколько.
        Потом еще.
        * * *
        Когда посадочная шлюпка опустилась на серый бетон единственного на планете космодрома, в ней было всего десять туристов. Десять самых отчаянных. Припав к иллюминаторам, они с замиранием озирали окрестность. В центре бетонного поля - два низких купола, по периметру - мощные силовые установки. А дальше - природа.
        Пилот разгерметизировал салон и опустил аппарель.
        - Вот вы и на месте! - с преувеличенной бодростью известил он. - А возле купола вас егерь встретит…
        Туристы переглянулись.
        - А проводить вы нас разве не хотите?
        В глазах пилота явственно обозначилась тоска.
        - Так ведь тут же рядом совсем…
        - Ну нет, так не пойдет! - занервничав, сказал руководитель группы. - Раз уж взялись доставить - передайте из рук в руки.
        Пилот с неохотой выбрался из кресла и сошел по аппарели на серый бетон. До самого купола он шел с напряженной спиной и расслабился только оказавшись в помещении.
        - И где же ваш егерь?
        - Подождем… - неопределенно отозвался пилот, озираясь.
        - А кроме егеря, никто больше на планете постоянно не живет?
        - Да как вам… - замялся пилот. - Вообще-то тут еще группа биологов… работает…
        Слово «работает» он произнес с сильным сомнением.
        - Так работает или нет? Вы что, сами не знаете? Или… с ними что-нибудь случилось?..
        - Здравствуйте, - послышался негромкий бесцветный голос - и все обернулись. Маленький невзрачный человек с серым осунувшимся лицом ощупывал туристов цепкими, глубоко посаженными глазами.
        - Вы, вы и вы, - сказал он. - Отойдите вон туда в сторонку.
        Трое мужчин, недоуменно переглядываясь, подчинились.
        - Во время экскурсии, - бросил егерь, - будете находиться на базе. Из купола - ни шагу!
        - Мать честная! - потрясенно выдохнул пилот. - Как же я сам не сообразил!..
        - Да что случилось-то? - вырвалось у черноволосой туристочки.
        - Лысые они, - испуганно понизив голос, пояснил пилот.
        Все оторопело уставились на отбракованных.
        - Кто лысый? - возмутилась черноволосая. - Гоша бритый!
        Егерь искоса взглянул на заступницу.
        - А там никто спрашивать не будет, - проворчал он, - лысый ваш муж был или бритый…
        - Но…
        - Вы тоже останетесь на базе, - по-прежнему не повышая голоса, сообщил он.
        - Как?!
        Вопрос остался без ответа. Невзрачный человечек еще раз оглядел оставшихся.
        - Значит, так, - сказал он. - Когда выйдем из-под защитного поля - идти за мной след в след, дистанция - метр. Разговаривать негромко, а лучше совсем не разговаривать…
        - Знаете… - покряхтев, заговорил руководитель группы. - Я, наверное, тоже останусь…
        - А вы старший?
        - Да.
        - Без вас я группу не поведу. Не имею права.
        - Да знаете… Я что-то неважно себя чувствую…
        - Ну, это как раз не страшно, - утешил егерь. - Оттуда, по-моему, больные чаще здоровых возвращаются… Теперь главное. Расчески, ножи, калькуляторы, компьютеры, пудреницы, видеокамеры - все на стол. Если ремень с пряжкой - тоже. Без пряжки - можете оставить при себе.
        - По большому маршруту поведешь? - полюбопытствовал пилот, пока туристы разгружали карманы.
        - Там сейчас не пройти, - помолчав, негромко отозвался егерь. - Вчера пробовал - вернулся…
        - А биологи? - понизив голос, спросил пилот - и все впились глазами в егеря.
        Егерь нахмурился и промолчал.
        - Разоружились? - повернулся он к туристам. - Все выложили? Карманы проверять не надо? Тогда построились в цепочку - и за мной к выходу.
        - Как? А скафандры?
        - Какие скафандры?
        Турист замялся.
        - Ну, если жить надоело, можно и в скафандре… - не дождавшись ответа, пробормотал егерь. - Только без меня…
        * * *
        Из купола они вышли след в след. Пройдя несколько шагов, егерь резко остановился. Туристы замерли. Все, кроме одного. Этот уже успел на что-то засмотреться.
        - Возвращайтесь в купол, - приказал ему егерь.
        - Почему?
        - Там объяснят.
        Оставшись вшестером, миновали генератор силовой защиты. Дальше бетон старел на глазах - лежал, раскрошенный, проеденный травами и мхами.
        - Разулись, - приказал егерь, вылезая из растоптанных сандалий. - Обувь бросьте здесь. Обуетесь, когда вернемся.
        Тут он заметил, что туристы с ужасом смотрят куда-то в сторону - и оглянулся. Там, в нескольких метрах от них, стояли рядком три пары обуви. Одна из пар - женская.
        - Черт… - хмурясь, пробормотал он. - Убрать забыл… Ладно, пошли…
        Бетон кончился, под босыми ногами была теперь теплая травянистая планета - ласковая, вкрадчивая. Смертельная.
        - Может быть, вернуться? - жалобно подал голос замыкающий.
        - Поздно, - без выражения отозвался егерь.
        - Почему поздно? Несколько шагов…
        Егерь остановился. Остальные - тоже. Обернулся к замыкающему:
        - Куда несколько шагов? Туда?
        Все оглянулись на серое бетонное поле. Потом снова посмотрели на егеря.
        - Шутник… - проворчал он, возобновляя движение.
        - Я все-таки вернусь, - сказал замыкающий.
        - Хорошо! - бросил егерь, снова останавливаясь. - Только дайте нам сначала отойти шагов на двадцать. Махну рукой - можете возвращаться. А вас… - Он повернулся к остальным. - Вас я прошу внимательно посмотреть, что потом будет. Посмотреть и запомнить.
        Отойдя на двадцать шагов, они оглянулись и увидели, что замыкающий, утирая пот с бледного лба, следует за ними.
        Шумели травы. В кустах кто-то мурлыкал. Серое лицо егеря совсем обрезалось. Бесшумно ступая, он вел группу по еле намеченной в траве тропинке.
        - Смотрите, зверек, - тихонько сказала туристка.
        Действительно, на опушку выбежал зверек, напоминающий кошку с беличьим хвостом. Егерь глянул на него искоса, но шага не замедлил. Видимо, опасности зверек не представлял.
        - Какая прелесть! - сказала туристка. - А что делать, если он выбежит на тропинку?
        - Ничего, - отозвался егерь. - Прежде всего в панику не впадать. Особенно, если начнет тереться об ноги. Стоять неподвижно. Полчаса будет тереться - полчаса стоять неподвижно… Стоп!
        Впереди через тропинку переливалась отсвечивающая металлом струйка чего-то живого.
        - Придется в обход… - тихо сообщил егерь. - Плохо…
        - Муравьи? - шепотом спросил руководитель группы.
        - Если бы… - отозвался егерь - тоже шепотом.
        Они прошли вдоль ручья, где над подозрительно прозрачной водой качались похожие на щупальца лианы, и, обогнув пригорок, замерли.
        Впереди, метрах в двадцати от них, лежал человек. Это был рыжий парень в розовой мятой рубашке и белых потрепанных брюках. Босой. Лица его видно не было.
        - Человек лежит… - проговорил кто-то, не веря своим глазам.
        Все обернулись к егерю. Егерь молча смотрел на лежащего. Лицо его выражало не то скорбь, не то полное равнодушие.
        - Лежит… - отозвался он наконец. И было в этом его «лежит» нечто такое, от чего на туристов повеяло ужасом.
        - И давно он…
        - Второй год, - сказал егерь. - Вообще-то меня просили никому его не показывать, но вы же сами видели, как все вышло… Тропинку пересекло, а другого пути тут нет…
        - Он… дышит? - ахнула туристка, вглядываясь.
        - Дышит, - помолчав, согласился егерь. - В том-то все и дело что дышит… Сейчас через овраг пойдем… место скверное… Так что повнимательней там, пожалуйста. Что-то предчувствие у меня сегодня нехорошее…
        Туристы содрогнулись.
        В овраге было красиво. Видимо, это и имел в виду егерь, назвав овраг скверным местом. Запах больших фиолетово-розовых цветов кружил голову. Хотелось упасть в траву, раскинуть руки, закрыть глаза… И нехорошее предчувствие не обмануло. Замыкающий остановился, потом сделал несколько неверных шагов в сторону и, зажмурясь, потянулся носом к цветку.
        Его счастье, что егерь оглянулся. Этот удивительный человек чувствовал опасность спиной.
        - Не двигаться! - сипло приказал он - и замыкающий, опомнясь, застыл с вытаращенными глазами. Все оцепенели.
        - Спокойно… - тихо, напряженно заговорил егерь. - Главное - спокойно, земляк… Пока еще ничего страшного… Попробуй вернуться на тропинку по своим следам… Ну-ка, выпрямись потихоньку… Так… Давай-давай… Левую ножку наза-ад… Теперь правую… Да не спеши ты!..
        Кое-как замыкающий выбрался на тропинку - и егерь вытер ладонью мокрое лицо.
        - В-вы… - заикаясь, начал глава группы. - В-вы п-понимаете, что натворили!.. Чуть не натворили!..
        - Не надо, - попросил егерь. - Ему вон и так худо. Не надо сейчас. Обошлось - и ладно…
        Они вылезли из оврага и снова оказались на краю бетонного поля. В центре его круглились жилые купола, чуть поодаль посверкивала посадочная шлюпка с опущенной аппарелью.
        * * *
        - Вы представить не можете, как я вам благодарен! - сбивчиво заговорил замыкающий, когда они вновь вошли в помещение.
        Егерь в бешенстве повернулся к нему.
        - Сразу же, как вернетесь на орбиту, - процедил он, - дадите подписку больше эту планету не посещать!
        - Господи! - вскричал виновный, прижимая руки к груди. - Да я и сам теперь ни за что… Да я… У меня в этом овраге даже зуб под коронкой заболел - от страха…
        Пилот встал. Егерь впился глазами в лицо туриста.
        - Зуб? Какой зуб?
        - Золотой… - неуверенно ответил тот. - Зуб, говорю, под коронкой…
        Несколько секунд егерь смотрел на него обезумевшими глазами. Потом круто повернулся и молча вышел из помещения.
        - Что… правда, зуб? - спросил пилот.
        Турист открыл рот и показал коронку.
        - Ну, ребята… - только и смог вымолвить пилот. - Как же вы оттуда вернулись вообще?..
        * * *
        Егерь даже не вышел попрощаться. Но туристы и не думали обижаться на него. Поспешно заняли свои места в шлюпке - и над бетонным полем взвыли двигатели.
        Егерь хмуро следил, как пропадает в небе вьющийся белый след. Потом вернулся в купол и, подойдя к экрану связи, сердито ткнул клавишу.
        На экране возникла зеленая лесная полянка и огромный негр с яблоком в руке.
        - Салют! - сказал негр и нацелился откусить от яблока.
        - Сейчас я буду с тобой ссориться, Александр, - предупредил егерь.
        Негр раздумал кусать яблоко.
        - А что такое?
        - Я вас, друзья-биологи, с планеты выставлю! - пообещал егерь. - Ты знаешь, что сейчас отчудил твой Рыжий? То есть даже в голову не придет! Представляешь: решил вздремнуть на солнышке у оврага! Рядом с маршрутом! А я как раз туристов веду!
        - И что? Заметили?
        - Конечно, заметили.
        - А как же ты выкрутился?
        - Ну, это уж мое дело, - сказал егерь. - Выкрутился.
        - Слава богу… - с облегчением вздохнул Александр.
        - Да если бы! - вспылил егерь. - Они же теперь об этом рассказывать начнут! Про такую жуть - да не рассказать?.. И вот увидишь, уже следующая группа завопит, чтобы я непременно показал им этого… который второй год лежит и дышит!.. - Передохнул, посопел. - В общем так, Александр: придется твоему Рыженькому еще полежать… Он теперь у меня вроде как экспонат.
        Александр пришел в ужас:
        - Да ты что? Ему же работать надо! У него же… Слушай, а, может, обойдется как-нибудь, а? Через пару месяцев передадим материалы в Комиссию. А там, глядишь, планету заповедником объявят…
        - Через пару месяцев? А ты представляешь, что это стадо здесь натворит за пару месяцев? Если выяснится, что Смертельная вовсе не смертельна!.. Истопчут, изроют, изрежут инициалами и спалят напоследок!.. Нет, Александр, не получается.
        Темное лицо Александра стало несчастным.
        - Слушай, а может, вместо Рыжего какой-нибудь муляж положить? - с надеждой спросил он.
        - А где возьмем муляж?
        - Н-ну… сделает он муляж!
        - Вот пусть делает. Чтобы один к одному. И чтобы дышал. А пока не сделает… По первому моему сигналу - со всех ног на край оврага! В любую погоду! И чтобы лежал на том же самом месте, в той же самой позе - и дышал! Экспонат!..
        1994
        NOTES
        1
        Баньян (баниан) - тропический фикус огромных размеров.
        2
        Табу - религиозный запрет (полинезийск.).
        3
        Иа-орана - форма приветствия (полинезийск.).
        4
        Тупапау - злой дух, привидение (полинезийск.).
        5
        Тапа - материя, получаемая путем выколачивания коры.
        6
        Скверная женщина! (искаж. полинезийск.).
        7
        Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.).
        8
        «Блеск молнии» (полинезийск.).
        9
        Гавайика - легендарная прародина полинезийцев. К Гавайским островам никакого отношения не имеет.
        10
        Моана - море (полинезийск.).
        11
        Мелкую рыбу (полинезийск.).
        12
        Пехе-Нуи - по-видимому, название острова.
        13
        Ава - напиток с наркотическими свойствами (полинезийск.).
        14
        Тепарахи - смертельный удар в затылок (полинезийск., ритуальн.).
        15
        Злой дух, а не женщина (искаж. полинезийск.).
        16
        Скурмы - рыбоохрана (браконьерск.).
        Кол - по-видимому, имя собственное.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к