Сохранить .
Амёба Евгений Юрьевич Лукин
        Герой рассказа - молодой, только что отслуживший парень по прозвищу Вавочка. Он работает шестёркой в одном из инвестиционных фондов. И главным в жизни считает не позволять другим людям из себя «лепить».
        Евгений Лукин
        Амёба
        Тот, кто сидел теперь напротив господина Голядкина, был - ужас господина Голядкина, был - стыд господина Голядкина, был - вчерашний кошмар господина Голядкина, одним словом, был сам господин Голядкин. Ф. М. Достоевский, «Двойник»
        ОДИН
        Сиреневая чернильная резинка аккуратным кирпичиком лежала на исцарапанной крышке письменного стола, и Вавочка с удовольствием эту резинку созерцал, потому что была она новенькая, со стеклянными искрами и чёткими нестёртыми углами.
        Налюбовался. Отложил сигарету на стальную линейку и принялся не торопясь, с чувством освобождать от обёртки лезвие безопасной бритвы.
        Предстоящая ему работа при всей кажущейся несложности предполагала однако огромное терпение и великолепный глазомер. Хищно прищурясь, Вавочка установил лезвие и начал медленно перепиливать резинку вдоль. Малейший перекос всё бы испортил, но перекосов он избежал. Резинка была развалена на две абсолютно равные доли.
        Довольный собой, потянулся к сигарете и обнаружил, что та успела обратиться на треть в цилиндрик серого пепла. Из чего их эти американцы делают? Из пороха, что ли? Бикфордов шнур, а не сигареты…
        Одарив Соединённые Штаты презрительной усмешкой, Вавочка затянулся и поразмышлял, сложить ли ему теперь обе части резинки воедино или же перепиливать каждую в отдельности. Поколебавшись, остановился на втором варианте.
        Перепилив, прикончил сигарету нежной затяжкой и раздавил огонёк на стальной линейке.
        В бывшем детском садике стучали молотки и визжали пилы. За окном, выглядывать в которое не хотелось, урчал принадлежащий Фонду грузовичок, потому что больше урчать было нечему. Тяжкое наследие советской власти. На борту его даже сохранился фрагмент агитки: «НЕ РАБОТАЙ БЕЗ…» Без чего-то там не работай.
        Вавочку не тревожили. И лишь когда резинка расчленилась на шестнадцать сиреневых микрокирпичиков, в коридоре громко, как копыта по асфальту, зацокали каблуки. Вавочка усмехнулся и исполненным достоинства мановением руки набросил на плоды своего труда писчий лист. На листе косым летящим почерком шефа было начертано: «Ареал маркетинговых исследований охватывает…» Что именно он (она?) охватывает, шеф, убегая, не дописал. Как всегда.
        Тук-тук.
        - Не заперто, - сухо известил Вавочка.
        Дверь приоткрылась, и в чуланчик заглянуло маленькое миловидное личико, обрамлённое крупными чугунного литья завитками. В глазах - предсмертная тоска. Всё-таки звери эти директора - нашли, кого назначить куратором!
        - А что?.. Нет Сан Саныча?..
        Вавочка выдержал секундную паузу. Делал он это мастерски. Глядел с укоризной в упор и отсчитывал про себя: «Раз, и…» - а потом уже отвечал.
        - Отсутствует, - выговорил он, как клеймо поставил.
        - А когда будет?.. - совсем уже умирая, спросило личико.
        «Раз, и…»
        - Завтра.
        Личико страдальчески закатило глаза - и кануло. Вешаться пошла, не иначе… Вконец бабу затрахали. Во всех смыслах. А не будь такой пластилиновой! Всяк что хочет из тебя - то и лепит…
        Вавочка хмыкнул и вернулся к прерванному занятию.
        Месяца полтора назад (очень вовремя, кстати сказать) он встретил старого, круто пошедшего вверх приятеля, и тот, даже не поздоровавшись, с ходу предложил Вавочке место маркетолога в новорождённом инвестиционном Фонде. Тут же выяснилось, что приятель (начальник управления рекламы и маркетинга) сгоряча раздул штат и вот теперь ему позарез нужно взять на работу девять человек хоть из-под земли. Вавочка, конечно, был не против, но насчёт маркетинга всё же рискнул уточнить. Слово-то он, конечно, слышал и не раз, но вот что оно означает…
        Приятель, широкий, как ларёк, встопорщил усы и сверкнул лихой цыганской улыбкой. В тёмных глазах его пела удаль.
        - Главное, с супермаркетом не перепутай! - изрёк он. - Посажу в чуланчике, чтобы никто его у нас не оттяпал: будешь сидеть и всем говорить, что я на телевидении… или ещё где-нибудь. А там посмотрим.
        Вавочка оторопел и согласился.
        Новорождённый Фонд, только что въехавший в бывший детский садик, поразил Вавочку чисто армейским сочетанием железной дисциплины и полного бардака. С девяти утра до шести вечера Вавочка сидел в чуланчике у свежепрорубленного окна, слушал, как с треском отлипают от стен плохо приклеенные обои, и говорил всем, что шеф на телевидении. Ситуацию он для себя определил грубовато, но в целом правильно: А. Фонд намерен ободрать вкладчиков. Б. Шеф намерен ободрать Фонд. Но, во-первых: ободрать по-честному, в соответствии с существующим законодательством. То есть путём рекламной кампании. А во-вторых: поделиться с сотрудниками. С Вавочкой, например.
        Всё это было хорошо, но скучно, господа, скучно! Охрана выпускала из помещения только по увольнительной. Мысль о том, что шеф, надёжно прикрытый Вавочкой, пьёт сейчас водку с нужными людьми, увеличивая таким образом свои (а следовательно и Вавочкины) будущие прибыли, как-то не утешала. Слишком велик был моральный ущерб. Это что же: совет директоров в том крыле целыми днями шуршит в преферанс, а он, значит, будет смирно сидеть в чуланчике и изображать примерного сотрудника? Ну нет! Вавочка молод, но главное он уже уяснил. Главное в этой жизни - чтобы никто тебя не лепил, как пластилин. Оглянуться не успеешь - такое вылепят… И ведь лепят уже, лепят вовсю!..
        И вот однажды затосковавший вконец маркетолог начал от скуки резать обломком бритвочки окаменевший ластик. Искромсал в мелкую крошку - и выбросил в корзину.
        На следующий день пошёл к коменданту и стребовал с него две чернильные резинки. Одну приберёг на завтра, а другую принципиально попытался разрезать на равные кубики. Получилось несуразное число - 241. Вероятно, Вавочка где-то ошибся, и некоторые кубики, подлежащие разрезанию, остались неразрезанными.
        Для третьей он специально захватил из дому свежее лезвие в пакетике с непроизносимой иностранной надписью, и уже часам к четырём перед ним на исцарапанной крышке стола лежало 512 (пятьсот двенадцать) абсолютно одинаковых кирпичиков мироздания. На всякий случай он вычислил с помощью калькулятора их должное количество. Получилось 512. Вот так вам!
        А то - ишь придумали: целыми днями пули расписывают! А на стене у них плакат: «ХОДА НЕТ - ХОДИ С БУБЕЙ!» Между прочим, выведенный на лазерном принтере… Да ходите, с чего хотите, а дурака из Вавочки делать не надо! Он себе тоже развлечение найдёт.
        Пила и молоток в коридоре смолкли, и кто-то произнёс почтительно, чуть ли не робко: «Сан Саныч?» Потом зашумели, заговорили, и Вавочке показалось, что он слышит голос шефа. Приехал, стало быть. С телевидения. Маркетолог озабоченно шмыгнул востреньким своим носиком - принюхался. Всем хорош Сан Саныч, только вот иногда курить бросает. Проветрить, проветрить надо чуланчик.
        Вавочка приоткрыл дверь и, щёлкнув ружейными затворами шпингалетов, растворил свежепрорубленное окно. Потом протёр стальную линейку чистым листом, пристроился на краешке стола и стал ждать.
        Тёплый сквозняк и мягкий сумбур уличного шума заполнили помещение. Во дворе что-то с треском передвигали, а может, грузили. «Тарелками?» - с ужасом переспросил откуда-то из глубины коридора девичий голос. Снова зазвучала пила, но уже не в таком ударном темпе, как раньше.
        Со стороны могло показаться, что Вавочка придремал на краешке стола. Но нет, он не дремал, он мыслил.
        Дело в том, что старшая его сестра, резко свихнувшаяся на медитации и прочем астрале, уехала вчера на Дни радости. Уехала где-то так на недельку, и грех было этим не воспользоваться. Скажем, зазвать в гости Сан Саныча и Лёню Антомина, а там уже втроём обговорить втихаря, кому через какую газету доить родимый Фонд. Рекламная-то кампания - на носу!..
        Здесь Вавочка засомневался. Он вспомнил, что шеф - человек и впрямь широкий и, если уж идёт к кому в гости, то скупает по дороге всё спиртное, попадающее в поле зрения. Вспомнил заодно, что сталось с мебелью в квартире Лёни Антомина после одного такого совещания, и решил, что нет, зазывать Сан Саныча в гости, пожалуй, не стоит. Убить сестра, конечно, не убьёт (она вон и тараканов теперь бить запрещает!), а с квартиры выставит запросто. Вавочка-то не прописан.
        Осень перетасовала сквозняки - ознобом и дрожью дунуло из растворённого окна. Вавочка передёрнул плечами, открыл глаза, и востроносое его личико стало вдруг озабоченным.
        Несколько дней назад шеф предложил ему скупить на пару хилую фирму с красивым названием «Афедрон» и даже подсказал, у кого занять нужную сумму. Вавочка, конечно, тут же согласился, пошёл куда сказано, а у самого подъезда взял вдруг и оробел. Чувствует: знобит вроде. Как сейчас. И предположения разные в голову лезут: а если… А вдруг… Минут сорок, наверное, стоял во дворе возле скамеечек, курил в тоске, смотрел на двери подъезда. Так и вернулся. Эх…
        Вавочка расстроен. Он закрывает окно, защёлкивает оба шпингалета и, видя, что Сан Саныч на этот раз что-то не торопится заглянуть в чуланчик, решает найти шефа сам. Вдруг ещё не поздно переиграть насчёт «Афедрона»!
        Молоток и пила звучат особенно бодро, и это наводит на мысль, что начальство обретается где-то поблизости. Коридор выводит Вавочку в светлый зал, разгороженный деревянными каркасами будущих переборок. Так и есть. За работой двух старичков-строителей с напряжённым вниманием наблюдает чуть ли не весь совет директоров. На лицах - тягостное сомнение: а нужно ли всё это? Может, пока не поздно, поделить навар - да врассыпную?..
        Отцы-основатели. Высоченные молодые парни в безукоризненных тёмных костюмах и при галстуках. Кровь с молоком - прямо хоть на племя. Малорослый Вавочка смотрит на них с некоторой завистью: и откуда такие здоровые берутся!.. Впрочем, Вавочка знает, откуда. Вон тот, пошире и постарше других, в прошлом замполит полка. Рядом его младший брат - бывший комсорг цеха. А вон те двое - вообще из обкома комсомола… И горькое чувство отменённой классовой ненависти овладевает на секунду Вавочкой. За что боролись? За что под танки падали?
        Переступая через привинченные болтами к полу четырёхгранные брусья, Вавочка минует приоткрытую дверь управляющего Фондом - тоже весьма представительного юноши, которому, по слухам, сидеть потом за тех, что толпятся сейчас возле трудолюбивых старичков.
        Судя по безукоризненной вежливости, управляющий говорит по телефону с держательницей акций.
        - Льготы наследникам? - переспрашивает он. - В случае вашей смерти? Ну, во-первых, вам надо будет представить… Вы записываете? Свидетельство о смерти…
        Где-то на первом этаже взвизгивает электродрель. Фонд растёт, изменяется, пускает корешки и выбрасывает побеги. Отделы дробятся, сливаются, переезжают, становятся независимыми и снова просятся под крышу. Чёрт ногу сломит! Налоговое управление - тоже.
        Одни лишь реклама с маркетингом затаились, как пауки, в двух своих чуланчиках и, никуда не переезжая, вынашивают планы обвального этапа рекламной кампании.
        Перед дверью с плакатиком «ТИШЕ! РАБОТАЮТ ЛЮДИ!» Вавочка малость помешкал. Щёлкала машинка. Кто бы это там мог щёлкать? Лёня так быстро не умеет. Значит, либо шеф, либо этот… новенький. Новенького Вавочка сильно не любил. Было за что.
        Наконец потянул дверную ручку, треск машинки оборвался - и надо бы прикрыть дверь, да поздно: они уже увидели его и узнали, зеленоватые насмешливые глаза, вечно лишающие Вавочку душевного равновесия.
        Пришлось войти. Сквозняк сложил синеватый пласт дыма пополам и вышвырнул в форточку, а по стенам зашевелились, зашуршали образцы рекламной продукции. «Если хотите на первое место, мчитесь за акцией „Росхристинвеста“!» Очередной поединок начался.
        Поединки, поединки. Что ни разговор - поединок. Вы поймите: деньги для Вавочки не главное. Главное для Вавочки что? Личностью быть! Чтобы из тебя, как из пластилина, никто ничего не лепил. А деньги… Деньги - средство.
        Вавочка прикрыл за собой дверь и небрежной походкой прошествовал к одинокому стулу под ало-золотым музейным вымпелом «Победителю социалистического соревнования». Поддёрнул, язвя изяществом, брюки. Сел. Задача была довольно сложна: выяснить насчёт шефа и попутно показать этому выскочке, что в грош его Вавочка не ставит.
        - А, марк?тант… - приветливо сказал новичок. Опять склонился над машинкой, потом вдруг замер на секунду и в радостном ошеломлении уставился на Вавочку.
        - Батюшка Кураж ты наш! - выговорил он, как всегда, какую-то лютую дурь. Затем потерял к маркетологу интерес и вновь принялся дробить по клавишам.
        Вавочка оскорбился. Встал. Закурил. Испепеляюще посматривая на склонённую макушку, прошёлся по комнате от плакатика «НЕ КУРИТЬ!» (возле вымпела) до плакатика «МЕСТО ДЛЯ КУРЕНИЯ» (над столом). Потом обратно.
        - Р-романтика стяжательства! - торжественно возгласил новичок. С этими загадочными словами он выдернул лист, отодвинул машинку и уставился на Вавочку. Маркетолог ответил ему тем же. «Ну образованный ты, - нарочито лениво мыслил Вавочка, глядя в ехидные зелёные глаза. - Ну слов до фига выучил. А всё же вот Сан Саныч меня в долю звал, а тебя, небось, не позовёт…»
        - Так, стало быть, осиротели мы, Вава?
        Маркетолог обиделся. «Кому Вава, а кому Владимир Васильевич!» - хотел уже отрезать он и вдруг запнулся. Осиротели?
        - Ба! - сказал новичок. - Да ты ещё, оказывается, ничего не слышал?.. Насчёт «Афедрона»!..
        Тут его внезапно одолел приступ дурацкого и, на Вавочкин взгляд, совершенно неприличного смеха.
        - Хотел бы я знать, какой козёл им подкинул название! Влезть в «Афедрон»! Бли-ин… - Новичок отсмеялся и продолжил: - Ну ладно. Что Сан Саныч на пару с Лёней перекупил фирму - это ты знаешь. Так вот, позавчера обмывают они, стало быть, приобретение, дым коромыслом - и на тебе! Являются.
        - Кто? - еле слышно спросил Вавочка.
        - Ну, натурально, теневики. На фирме-то, оказывается, долг висел! Но обрати внимание: на прежнего хозяина не наезжали ни разу - надо полагать, он им и на фиг был не нужен… Причём всё культурно: никаких утюгов, никаких паяльников, с бухгалтером приехали. Сан Саныч за телефон - телефон отрезан. «Ладно, - говорит, - волки позорные, чего надо?» Короче, пришлось ему, по слухам, кое-что подписать. Ушли теневики. Гасит Сан Саныч с горя ещё один стакан коньяка, выглядывает в окошко, а там гости дорогие в машину садятся. И тут ему, видать, обидно стало. Хватает он стопку тарелок из серванта - и с шестого этажа по теневикам! Одну за другой! Те залегли сначала, а потом смотрят - тарелки. Обиделись, вернулись, начистили Сан Санычу рыло и увезли. Так что, Вава, мы тут с тобой дурака валяем, а шеф с Лёней вторые сутки в теневой экономике сидят…
        В ушах недвижного Вавочки стоял ликующе-скорбный вопль. Он глушил всё. Губы новичка шевелились, но звука не было.
        Ты мудрый, Вавочка! Как вовремя ты остановился перед тем подъездом! Это мало кому дано: остановиться вовремя!.. Теневиков - тарелками? С шестого этажа? И долг на фирме! Интересно, какой?..
        Из вопля вышел шеф - головастый, взъерошенный, широкий, как ларёк. Поигрывая дорогой фарфоровой тарелкой, встопорщил усы, сверкнул диковатым цыганским оскалом и сообщил доверительно:
        - Ты, главное, за меня держись. Со мной не пропадёшь.
        Сообщив, исчез. Вавочка снова стоял в отделе рекламы, рассматриваемый зелёными сочувственно-насмешливыми глазами.
        - И что теперь? - Кажется, это спросил он, Вавочка.
        - Теперь мне тащить всё это, как я понимаю, на своём горбу. - Новичок брезгливо шевельнул пальцем пару отбитых на машинке листов. - Кстати, и тебе тоже…
        Уже на подходе к чуланчику Вавочка вспомнил, что забыл его запереть, и ускорил шаг. Открыл дверь - и замер в проёме. На краешке письменного стола сидел бочком огромный представительный юноша в тёмном венгерском костюме и с отчаянием разглядывал левую ладонь, словно пытался определить по линиям руки свою дальнейшую судьбу. И Вавочка с неслышимым миру стоном понял, что на большой розовой ладони управляющего Фондом лежат сиреневые микрокирпичики, на которые он расчленил сегодня резинку.
        - Что это? - глухо спросил управляющий, поднимая на Вавочку совершенно ошалелый взор.
        Вавочка был пришиблен последними новостями и соображал туго.
        - Для маркетинговых исследований, - выдавил он наконец.
        Управляющий снова уставился на ладонь. Казалось, ещё минута - и он сойдёт с ума.
        Вавочка беспомощно пошевелил руками.
        - Сан Саныч-то, - сказал он, жалко кривя рот. - А?
        Управляющий побагровел.
        - Дурак твой Сан Саныч, - рявкнул он и бросил упругие сиреневые крупинки на стол. - Тарелками по рэкетирам - это ж додуматься надо!..
        Крупинки подпрыгнули, разлетелись, некоторые упали на пол. Вавочка с управляющим подобрали их и снова положили на место.
        - В общем, так, - сказал управляющий, распрямляясь во весь свой внушительный рост. - Принимай отдел маркетинга, а этот ваш новенький… Как его, кстати, по отчеству?
        Вавочка смущённо пожал плечами. Честно говоря, он и по имени-то его не знал.
        - Ладно, завтра в отделе кадров выясним… Так вот, его бросим на рекламу. Костюм есть?
        - Есть, - сказал Вавочка.
        - С завтрашнего дня на работу только в костюме и с галстуком.
        Вынесенный оползнем событий из бывшего детского садика, ныне украшенного с торца готической надписью «Росхристинвестъ», новорождённый начальник отдела маркетинга стоял и остолбенело смотрел, как грузятся в подержанные иномарки члены совета директоров. Больше троих в машину не помещалось. Поверх костюмов с безукоризненной родословной все как один понапялили чёрные кожаные куртки. Комиссары, блин. Бела кость. И хоть бы портфельчик у кого в руках, хоть папочка…
        Портфельчик теперь (пока, правда, воображаемый) в руках у самого Вавочки, и нужно ещё обмозговать, хорошо это или плохо.
        Сбоку от плоского бетонного крылечка, не обращая внимания ни на остолбеневшего рядом Вавочку, ни на грузящихся в машины директоров, сидел на корточках и равнодушно курил «мальборо» начальник охраны. Над ремешком правого шлёпанца отчётливо синела татуировка: «ПОСТОЙ КОНВОЙ».
        Затуманенным взором Вавочка проводил отъезжающую кавалькаду и побрёл к распахнутым решётчатым воротцам. С мыслями ему удалось собраться лишь на проспекте.
        Шли пыльные троллейбусы, по скверикам тянуло сухим дымом, невидимый огонь выгрызал чёрные дыры в лиственных пригорках, чиркали мётлы.
        Вот тебе и Сан Саныч… Вот тебе и Сан Саныч… Вот тебе и «Афедрон»…
        Сознание прояснилось окончательно, и Вавочка даже остановился. Из него же куклу слепить хотели! А он не дался! Ай да Вавочка!.. Нет, но какое чутьё, господа, какое чутьё! Ведь на верёвке его шеф тянул в этот самый «Афедрон»… А портфельчик не повредит. Портфельчик ему сейчас в самый раз. Рекламная кампания на мази, и, стало быть, пойдут комиссионные уже не Сан Санычу, а Вавочке. Теперь с новичком… С новичком вражду прекратить. Новичок теперь человек полезный: слов много знает и вообще… Главное - что? Главное - директорам мозги запудрить всякими там ареалами. Чтобы красиво и непонятно…
        - А я люблю военных, - шалым девичьим голосом грянул вдруг незаметно подкравшийся киоск звукозаписи, - красивых, здоровенных!..
        Вавочка не военный, не красивый, да и здоровенным его назвать язык не повернётся, так что шансов у него вроде бы маловато. Но песенка не кончилась, господа, песенка не кончилась!
        - Ещё люблю крутых, - заходится лихая певичка, - и всяких деловых!
        Поколебавшись, Вавочка относит себя к деловым, и на душе у него теплеет.
        А что, не деловой, что ли? Раз-два - и начальник отдела!
        «А я люблю военных…» Он начинает негромко подпевать, но грохочущий киоск удаляется, и напрочь лишённый слуха Вавочка вскоре незаметно переходит на мотив «В траве сидел кузнечик…»
        «Представьте себе, представьте себе, красивых, здоровенных… Представьте себе, представьте себе…»
        Впереди идут два казака. У одного нагайка на поясе, у другого - за голенищем. Тот, у которого она за голенищем, личность известная. Это старый казак Гербовников из Вавочкиного подъезда.
        - Обнаглели! - отрывисто говорит старый казак. - Мало нам армяшек, так ещё и эти завелись… нудисты. Голыми по городу, а?
        - Ничо, - примирительно гудит второй. - По голой заднице звончей выходит…
        Чтобы не портить себе настроения, Вавочка сворачивает в тихую асфальтовую улочку.
        «Представьте себе, представьте себе, и всяких деловых…»
        На обочине сидят пацаны с тряпками и вёдрами - ждут клиента.
        - Машину помыть? - летит в спину Вавочке насмешливое предложение, и тот оскорблённо выпрямляет позвоночник. Вымоешь, вымоешь ещё Вавочкину машину. И куртку почистишь. Кожаную. Чёрную.
        «Представьте себе, представьте себе…» Вавочка вновь останавливается. Так ведь у него ещё и сестра уехала! На семь дней! Вы подумайте: семь тёплых, осенних, слегка запылённых дней…
        Вавочка мурлычет, жмурится, подходит к телефону-автомату, отводит полуоторванную дверцу, опускает жетон.
        - Люсю можно?
        - Не знаю, не пробовал.
        - Бип-бип-бип-бип…
        Кажется, ошибся номером. Постепенно до него доходит вся непристойность услышанного. Какое, однако, хамство! Это надо запомнить и при случае употребить.
        Второго жетона нет. Ну ничего, приобретём на проспекте. А вот куда непременно нужно зайти - так это в «Посошок». Деловой он или не деловой?
        «Посошок» - полуподвальчик. С полукруглыми витражными окнами, цветным готическим полумраком, колодезной прохладой, бормочущей музыкой. А также с брусничкой мочёной, икоркой всяческой, воблой-чехонью-балычком. Извиняюсь, с раками. Но, главное, конечно, с пивом. Разливным. Только что с завода. Наценка, правда, страшная, но завсегдатаев это не пугает. Потому что завсегдатаи «Посошка» - люди солидные. В кожаных куртках.
        Бывает, конечно, что забредёт туда какой-нибудь лох, но ужаснётся по-быстренькому ценам - и исчезнет. И правильно сделает.
        Была однажды в «Посошке» и перестрелка, правда, без жертв. И всё. Больше здесь перестрелок не предвидится. Не звенеть витражам, не визжать судомойкам. Потому что сидят за массивными столиками и со вкусом разбирают по деталькам сушёную рыбицу не только те, которые с бицепсами да со стволами, но и те, которые с головой. Крутые - есть, деловые - есть, а вот военных (красивых-здоровенных) нет и не надо.
        Ну вот и уводящие вниз ступени. Вавочка с тревогой оглядывает свой наряд. Под скромного бизнесмена он, пожалуй, прокатит. Раньше ему приходилось бывать здесь лишь с Сан Санычем да с Лёней, и теперь Вавочка очень надеется, что успел примелькаться в интимном цветном полумраке. В крайнем случае (если в «Посошке» тесновато) он выпьет кружку прямо у стойки, но с таким видом, будто просто не хочет садиться (насиделся за день!), да и время поджимает…
        Ну что ж, назад дороги нет. Он - шеф и наследник шефа. Только вот морда радостной быть не должна. И Вавочка, спускаясь по ступенькам, предаётся вполне богоугодным мыслям о попавших в беду компаньонах. С лицом озабоченным и немного скорбным он подходит к стойке и оглядывает полуподвальчик.
        Ну вот смотри теперь, высматривай: где он, Сан Саныч?.. Нет Сан Саныча… Сидит Сан Саныч в теневой экономике… А где Лёня Антомин?..
        Да вот же он, Лёня-то, рядом стоит, у стойки. И ноги-то у него кривоватые, и морда небритая, и глаза смотрят, как будто проснулся только что Лёня и снова заснуть собирается.
        - Лёнь…
        Лёня немножко повернул голову и немножко глаза. Увидев Вавочку, развернулся полностью и даже чуть приподнял брови, причём вид у него вышел такой, точно встряхнёт сейчас Лёня буйной головой, проснётся окончательно и побежит в туалет умываться - бросать воду громадными горстями в глаза и на волосатую грудь за ворот рубашки. Рявкая, разумеется.
        Длилось это впечатление от Лёни момент, не больше. Никуда он, конечно, не побежал, скорчил ту же физиономию, какую носил ежедневно и, выразив таким образом отрицательное отношение к действительности, отозвался со скрипом:
        - Накололся, блин. Пришёл в «Ободок», думаю - пиво. Ухо тебе, а не пиво.
        История его была проста. Честно проводив Сан Саныча до машины и уяснив, что сам он рэкетиров не интересует нисколько, Лёня повернулся и пошёл пить пиво. Чем и занимался по сей день.
        - А спросят, куда делся, что сказать?
        - Скажи: от теневиков прячусь.
        Что ж, это мудро. Директора поймут. Даже посочувствуют. Сами, что ли, ни разу не прятались?
        - Сейчас, - говорит Лёня, высмотрев кого-то в нише под витражным окном. - Ты упади где-нибудь, а я сейчас.
        Упасть? Вавочка ещё раз оглядывает полуподвальчик. Публики в «Посошке» немного. И он скромно выбирает пустующий столик за колонной.
        Выходит, комиссионные теперь придётся делить на троих… Ладно. Телевидение и «Городские ведомости» Вавочка попробует взять себе, а уж всякое там «Собачье дело» (общество защиты животных), «Набат» (патриоты) и прочее - это Лёне с новичком. Кроме того, не вечно же сидеть шефу в теневой экономике! Стало быть, денежку надо ковать не мешкая…
        - Во блин! - лениво произнесли у него за спиной. - А что это наш столик заняли?
        Вавочка обмер и сделал вид, что ничего не слышит. Не дай Бог - ему… Нет, не может быть. Он же выбрал столик за колонной! Самый неудобный столик во всём «Посошке»!..
        Ножку массивного табурета, на котором он сидел, легонько пнули, и Вавочка внутренне содрогнулся.
        - Не понял, - скрипнул он очень похоже под Лёню Антомина.
        «Раз, и…» Медленно, со скукой обернулся. Сердчишко колотилось и прыгало. В интимном цветном сумраке глазам его предстали два бугристых от мышц молодых человека с одинаково торчащими, оббитыми в многочисленных драках ушами. Шестёрки. И явно бесхозные. Где же Лёня?!
        - Уступи место дяденькам, - ласково посоветовал тот, что чуть пониже.
        Вавочка сделал над собой усилие и отвернулся.
        - Тупой? - холодно осведомились сзади.
        С соседних столиков на них уже оглядывались с интересом. Смотрят, как двое шестёрок будут лепить Вавочку, как пластилин. Сейчас ведь сгонят! Конец всему: конец репутации, конец карьере… Надо что-то сказать.
        - Не понял, - скрипнул Вавочка под Лёню Антомина и тут же сообразил с досадой, что он это уже скрипел.
        - Сейчас поймёшь, - пообещали сзади.
        Собрав остатки мужества, он опять обернулся и изо всех сил скучающе поглядел в глаза сначала одному, потом другому. Но это уже была агония.
        - Посторонись, - непонятно откуда раздалось хрипловато и равнодушно произнесённое слово.
        Шестёрок раздвинуло слегка, и между ними возник из прохладного полумрака Лёня Антомин. И Вавочка с восторгом осознал, что оба его скрипа «не понял», оба его скучающих взгляда и вообще вся его монументальность в этой стычке выглядели со стороны очень даже впечатляюще. Под кого же это он сейчас невзначай прокатил в «Посошке»? Неужто под крутого?
        - По паре пива для начала, - сказал, усаживаясь, Лёня Антомин выплывшему из сумерек официанту. На остолбеневших у столика шестёрок он внимания так вроде бы и не обратил.
        - Не, ну… - нерешительно напомнил о своём существовании тот, что повыше. - Всегда, блин, за этим столиком сидели…
        Говоря, он печально смотрел на лапы и грудную клетку Лёни, наводящие на мысль о ломающихся силомерах, разрываемом листовом железе, и понимал уже, что никакими обложенными жирком мышцами такого не смутишь.
        Лёня одарил его невыразительным взглядом через плечо, и пластилиновые шестёрки, для приличия ворча и пожимая плечами, направились к свободному столику. Лёня вопросительно посмотрел на Вавочку. А тот, спокойный, исполненный достоинства, лишь пренебрежительно шевельнул в ответ бровью. Так, дескать, ерунда…
        «Представьте себе, представьте себе…»
        На стол с гулким звуком опустились четыре полные кружки, и мрачное лицо Лёни Антомина смягчилось и просветлело.
        Поразительный он всё-таки человек! Ленив, небрит, глаза сонные. Но опасен с виду - сил нет. Все почему-то думают, что Лёня бывший десантник: Афган прошёл, пол-Тбилиси изрубил сапёрной лопаткой… А он и оружия-то в руках не держал - служил в стройбате. А накачанный такой, потому что железо в цехе ворочал, пока не уволили.
        Случай был: закупил Фонд компьютеры, а везти поездом. Из Москвы. Вот и гадали, кого из охраны послать, - гробанут ведь по дороге за милую душу! А Лёня только-только на работу устроился. Зашёл управляющий в отдел рекламы, глянул - и аж содрогнулся.
        - Вот он! - кричит. - Он с компьютерами поедет!..
        И в Лёню пальцем тычет.
        Ничего, довёз…
        Директора ему на полном серьёзе предлагали начальником охраны идти. Отказался. Такую рожу состроил: хлебнул, дескать, кровушки, хватит… Они его после этого ещё больше зауважали.
        Мурлычет, шепчет музыка, не мешая застольным беседам. По-английски, зараза, шепчет. Вплетаются в неё негромкие чисто русские слова:
        - Проплата…
        - Предоплата…
        - Чёрный нал…
        И вот уже зашумело, повело плавненько, словно к ушам по раковине приставили. Равный среди равных сидит Вавочка за столиком в «Посошке», прихлёбывает свежее только что с завода пиво, держит ухо востро, вслушивается в обрывки разговоров:
        - Один к шести? Это вчера было один к шести…
        - А не подпишет - я ему задницу на британский флаг порежу…
        - Тарелками?..
        Не оборачиваясь, Вавочка чувствует, как неподалёку на них снова начинают посматривать с интересом. Потом за столик без спроса садится некто с выправкой и в ладной, словно пригнанной джинсе. Светлые глаза смотрят дерзко и весело.
        - Ну что там Санек? - интересуется подсевший.
        - Держат пока, - нехотя отвечает Лёня.
        Краем глаза Вавочка видит изумлённые лица шестёрок за соседним столиком. Кто же это такой к ним подсел? Неужели Порох? «Морду, морду поравнодушней!..» - напоминает себе Вавочка.
        - Да, насмешил, - говорит светлоглазый. - И чего его понесло в этот «Афедрон»!
        - Он и меня в долю звал, - небрежно, в тон ему роняет Вавочка.
        Следует быстрый оценивающий взгляд. Однако морда у Вавочки - безупречна. Да, вот так. Хотел Сан Саныч вылепить из него, что понравится, но, как выяснилось, не на того нарвался…
        - А насчёт тарелок - правда, что ли?
        Лёня вздыхает, отхлёбывает и, наверное, уже в сотый раз за последние два дня принимается рассказывать, как пытался оттащить пьяного шефа от серванта и как его самого, сунув ствол в рёбра, довели до машины, но она уже оказалась переполненной.
        - Насмешил, - без улыбки повторяет подсевший (предположительно, Порох). - Рекламная кампания тоже, значит, накрылась?
        - Нет, - говорит Вавочка. - Не накрылась.
        Теперь уже не только светлоглазый, но и Лёня Антомин пристально всматриваются в его утомлённое значительное лицо. Словно видят впервые.
        Огромное, как перед концом света, солнце повисело в слоистой лиловой дымке - и кануло. На город с восточных окраин покатился первым валом наводнения прозрачный фиолетовый сумрак.
        Вавочка был счастлив. Шёл и вспоминал с удовольствием, как круто обошёлся он с шестёрками в «Посошке» и как беседовал на равных с самим Порохом… То ли ещё будет, господа, то ли ещё будет!
        Вздрогнули, затлели сиреневым, налились ярко-белым несомкнутые стропила света над асфальтами всё ещё Советского района. Ах, город! Только вечером понимаешь, насколько он огромен, этот живой фосфоресцирующий планктон.
        В голове Вавочки победно шумело. Завтра он зазовёт в гости Лёню с новичком и попробует взять власть в свои руки. А сейчас он придёт домой, сверит номер и позвонит Люське. Незачем хате пустовать.
        Ну вот и Александровская (бывшая улица Желябова), вот он, внутренний дворик - колодец, пробивший пятиэтажку до асфальтового дна, вот и подъезд с нашатырным запахом кошачьей мочи. Вавочка хлопнул дверью, поднялся на второй этаж; неторопливо, ощущая себя хозяином недели, квартиры, положения, провернул ключ в замке, вошёл.
        Молочная матовая лампочка обозначила перед ним коридорчик с вешалкой и с тремя дверьми: направо пойдёшь - в санузел попадёшь, прямо - в кухню, но туда в другой раз, а сейчас ему налево - в большую, почти квадратную комнату, которой суждено быть определённое время его владением.
        Комната встретила его трепещущим полусветом неисправного дворового фонаря и слабым ароматом буддистских курительных палочек. Люстру Вавочка включил не сразу - стоял в полумраке и с наслаждением перебирал все сегодняшние поединки. Мелкие наскоки типа «Машину помыть?» в счёт не идут - ещё с пацанами он не связывался! А в остальном… Всем, кому мог, дал отпор. Так-то, господа! Вавочка - не пластилин, из Вавочки вы хрен что слепите!..
        Он протянул руку и щёлкнул выключателем. М-да… Салфеточки кругом кружевные, на низенькой тумбочке - толстая розовая свеча в фарфоровом подсвечнике, тут же душеспасительная книжица малого формата, молитвенный (или какой там у них?) коврик - и вечные назидания, вечные проповеди: мяса не ешь, не спекулируй, подумай о душе, переселишься потом в дождевого червя - лопатой разрежут… На иконке - изумлённый Христос. Смотрит на противоположную стену. А там - веером цветные фотографии: старенький гуру Шри Чинмой во всех видах. На самой здоровенной - коричневато-розовые пятки Учителя… Тьфу, дура! Как партию разогнали - так и свихнулась.
        Вавочка задёрнул шторы и, не разуваясь, с наслаждением грохнулся на аккуратно застеленную кровать. Свесив кроссовки, долго лежал на спине и мыслил, созерцая потолок. Так звонить Люське или не звонить? Зевнул и решил: а ну её к чёрту! Завтра. Светлое янтарное пиво, приятно горча, так и ходило перед глазами. Из принципа разобрал постель на кровати, а не на диване, где каждую ночь провисал до полу за бумажной ширмочкой. Потом выключил свет - и лёг. Сны намечались приятные и, возможно, эротические.
        Сновидение пришло странное и недоброе. В чёрной пустоте перед Вавочкой висела новенькая чернильная резинка размером с небольшой чемодан (вероятно, вынырнула из сегодняшнего утра). Потом она принялась медленно разламываться на равные кирпичики; те, в свою очередь, тоже начали разламываться; и продлись это в таком темпе хоть минуту, перед удивлённым Вавочкой неминуемо возникло бы розоватое облачко, слабо хранящее чемоданные очертания. Но казалось, кто-то всё время отматывал плёнку назад: распад застыл, не прекращая движения, он бесконечно повторял сам себя. Резинка разламывалась, разламывалась, и никак не могла разломиться окончательно. И висела она уже, кстати, не в пустоте - она висела в его комнате, а он, Вавочка, стоял перед этим безобразным явлением и ждал с тоской, когда оно кончится.
        Потом появились Люська и управляющий Фондом. Вавочка испугался и, чтобы отвлечь управляющего, о чём-то его спросил. Управляющий что-то ответил, и Вавочка, не давая опомниться, задал ему ещё какой-то вопрос, а сам тем временем старался оттереть плечом, заслонить, отодвинуть куда-нибудь…
        Но Люська заметила.
        - А это ещё что за хренотень?
        Вавочка принял недоумённый вид. Он, собственно говоря, совершенно здесь ни при чём. Чёрт его знает, что это такое. Висит тут, и кто его поймёт, откуда взялось! Он сам в первый раз видит. Пришёл, а оно - висит.
        Сейчас он это уберёт. Вавочка стягивает с кровати плед, набрасывает его на резинку, как сеть на воздушный шар, и тянет вниз, но резинка прорывает плед по центру. Дыры в пледе почему-то нет.
        - Гляди не рассыпь! - недовольно говорит управляющий. - Это для маркетинговых исследований.
        Вавочка бросается на резинку, обхватывает её пледом, закутывает, увлекает вниз, но резинка вывёртывается и вновь всплывает. На помощь ему приходят управляющий Фондом и откуда-то взявшийся Сан Саныч, а Люська куда-то исчезает. Втроём они придавливают упругую живую тварь матрасом, уминают и запихивают в какую-то дверцу. Дверца Вавочке не знакома. Не было у них в комнате такой дверцы. Он задвигает ружейный затвор шпингалета и оглядывается.
        Так он и знал! В дальнем углу, удобно, как в кресле, сидит и смотрит на них бессмысленными младенческими глазами старенький Учитель Шри Чинмой. Вот это влипли! Надо как-то выкручиваться… Собственно говоря, ведь ничего такого, ведь правда? Вот это управляющий, а это Сан Саныч… Но Сан Саныч вдруг отсмаркивает напрочь усы, изменяется до неузнаваемости (это уже и не Сан Саныч вовсе, а шестёрка из «Посошка») и, изобразив на лице что-то гаденькое, прячется в Вавочку. Управляющий растерянно улыбается и тоже прячется в Вавочку. Тот возмущён. Его подставили! Он не намерен отвечать за них за всех! Какой «Афедрон»? Он не имеет отношения к «Афедрону»! Вавочка корчится, пытается вытолкнуть из себя этих ловкачей, чтобы все поняли, что не он один, что ещё были, только спрятались, сейчас он их выпихнет, вот увидите!..
        Да нет же никакого Шри Чинмоя, и угла, в котором он сидел, как в кресле, тоже нет! Пустота, немая вата, серый кошмар бесконечно рвётся вокруг на клочки, а Вавочка всё корчится, выталкивает, выпихивает… Есть! Тело - как сплошная ссадина с присохшим бинтом, и вдруг сорвали бинт, обожгло мгновенной болью, врезаются в кожу рвущиеся с треском плавки…
        Вавочка слетает с кровати, падает на пол, сидит, широко раскрыв глаза и дрожа всем телом. Кажется, это уже не сон. Под голыми ягодицами гладкие крашеные доски пола. Стоп! Почему он голый? Вавочка проводит рукой по бедру, и волосы его, наэлектризованные страхом, шевелятся - он нащупал обрывок материи. Это порванные плавки. Сон кончился, но не кончился ужас. Теперь Вавочке начинает мерещиться, что звук от его падения на пол был каким-то двойным, что некий призвук раздался и по другую сторону кровати. Возникает жуткое ощущение зеркальности: Вавочке кажется, что вот сейчас там, по ту сторону, кто-то со страшной, поразительной точностью повторяет его движения. Вот он точно так же поднимается с пола, отступает к противоположной стене… Вавочке кажется даже, что он слышит шаги - такое же шлёпанье пары босых подошв. Больше это вынести невозможно, и Вавочку отшвыривает, и он мягко впечатывается лопатками в стену, и понимает, что удачно влепился между трюмо и торшером. И здесь напротив, у двери, раздаётся грохот чего-то падающего. Вавочка кричит… Нет, он ещё не кричит. Брось, ну не надо, не надо, ну,
подумаешь, перевернул кресло, а тот мягкий удар напротив, возле трюмо, тебе только почудился, сейчас, подожди, пошарь по стене, возле косяка выключатель, пойми: это сон, это отзвук сна, сейчас ты включишь свет и поймёшь, что всё в порядке, что всё в порядке, что всё…
        Вавочка находит кисточку торшера и рвёт её вниз, он рвёт её вниз и надеется, надеется, готовит уже облегчённый выдох, он уже начинает облегчённый выдох, но выдох срывается, переходит в крик: это страшно, это невозможно, не надо этого! Напротив, опираясь на перевёрнутое кресло, голый человек с искажённым лицом шарит рукой по косяку. Это не зеркало! Никакой надежды, что это зеркало! Тот, напротив, не просто повторяет его движения, он повторяет его мысль - включить свет, и Вавочка кричит, с ужасом понимая, что тот, напротив, тоже кричит, и надо замолчать: стены толстые, но крик слишком громок, но не кричать нельзя, потому что это страшно…
        ДВА. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
        Дыхание кончилось. Противоестественный сдвоенный крик в унисон - оборвался. Вавочка оползал на коврик у двери, опираясь спиной на косяк, по которому всё ещё тянулась его рука - вверх, к так и не нашаренному им выключателю. Часы равнодушно отщёлкивали секунды. Тот, напротив, с неподвижной, схватившейся, как гипс, гримасой тоже оседал помаленьку на пол. С лестничной площадки доносились голоса. «Блюм-блям», - сыграл дверной звонок. В дверь постучали.
        - Маш! Это у вас, что ли, так кричат?
        - Нет, - произнесли два шёпота, - не у нас…
        - Снизу, по-моему, - пробасили на площадке.
        - Да как же снизу, когда я через стенку услышала! Мы уж спать легли, а тут такой крик! Такой крик! Будто режут кого… Маша!
        - Блюм-блям!
        - Так она же вчера уехала, - сказал бас.
        - А у неё сейчас брат живёт, из армии недавно пришёл… Или дезертировал, не поймёшь…
        - А крик мужской был? Женский?
        - Даже и не разобрала. Но такой крик! Такой крик! Будто режут кого…
        - Блюм-блям!
        Вавочка умирал: каждый стук в дверь, каждое это «блюм-блям» вызывали агонию, а тот, напротив, у двери, корчил рожи, словно передразнивая.
        На площадке не унимались. Соседка снова и снова описывала крик. Бас желал всё знать в точности. Потом послышался голос старого казака Гербовникова, ошибочно почуявшего нутром, что опять шалят лица кавказской национальности. Наконец угомонились. Крик, скорее всего, был на улице, а брат Маши зарвался на радостях, что сестра уехала, и вряд ли заявится к утру. Стали расходиться по квартирам.
        Вавочка перевёл было дух, но вновь полоснуло случившееся: напротив сидел и смотрел на него безумными глазами голый, почему-то внушающий страх человек.
        Мыслей не было. Мозг болезненно разламывался на серые одинаковые кирпичики, и сколько это длилось - сказать невозможно, потому что, стоило Вавочке хоть на долю градуса повернуть голову к часам, как тот, напротив, тут же повторял его движение.
        Нет, так нельзя! Надо проснуться! Всё шло нормально: пришли к Вавочке Сан Саныч с Люськой, они ещё поговорили о чём-то… Угораздило же его заснуть! А ну проснись! Ну! Вот это другое дело.
        - Дурак ты, Вавочка, - говорит Люська. - Какого чёрта ты голый по бане расхаживаешь!
        Вавочке стыдно. Вавочка пытается прикрыться. Прикрыться нечем. Откуда-то берутся огромные штаны, и Вавочка утопает в них по горло.
        - А почему без галстука? - насмешливо спрашивает подтянутый светлоглазый Порох. - Какой был приказ? В костюме и с галстуком!
        Вавочка с надеждой оглядывается на дальний угол. В углу возникает Лёня Антомин в фартуке и с подносом.
        - Стой! - кричит Вавочка. - Разобьёшь!
        Он бросается к Лёне, но кружки уже рушатся на кафельный пол и разлетаются вдребезги. Лёня подмигивает и достаёт из кармана целую. Вавочка недоумевает: пустая. Лёня зачерпывает кружкой из ванны (ванна наполнена пивом), пьёт до дна и протягивает кружку Вавочке. Тот тоже хочет зачерпнуть, но в ванне уже Люська. Вавочка возмущён. Или он пластилиновый, что из него всё лепить можно?! И он осторожно начинает накренять ванну - так, чтобы выплеснуть только Люську, а пиво чтобы осталось.
        - А это что? - спрашивают сзади.
        Вавочка оборачивается. Он и не в ванной вовсе, а у Лёни Антомина. Только вот между шкафом и сломанным в прошлый раз журнальным столиком была, помнится, дверь. Вообще-то она и сейчас была, но какая-то не такая - гораздо ниже и несколько пошире, чем наяву. И она отходила - медленно, с гнусным скрипом, обнаруживая пёстренькую, в цветочках, занавеску. Вавочка хотел броситься, навалиться, захлопнуть, защёлкнуть ружейный затвор шпингалета, но не смог двинуться, словно в вату упакованный. Тогда он крикнул, чтобы они закрыли. Люська, Порох, Сан Саныч и ещё кто-то (кажется, управляющий) бросились к дверце, но не навалились, не захлопнули, не защёлкнули, а повернули к Вавочке торжествующие физиономии.
        - А э-это что? - пропели они игриво-уличающими голосами.
        - Нет! Не надо! - закричал Вавочка.
        Он понял, что там, за занавеской: в нижнем углу из-под неё торчали чьи-то голые коричневато-розовые пятки. Вавочка уже знал, чьи, и поэтому кричал:
        - Не надо! Закройте!..
        Он рвал руками тяжёлую мокрую вату сновидения, он продирался из неё наверх, в явь, как продираются сквозь водоросли. Сколько там ещё над головой? Метр? Два метра? Четыре? Если он не доберётся до поверхности, если не хватит дыхания, если вдохнёт не добравшись - сновидение хлынет в лёгкие, в глаза, в уши. Наверх! В явь!
        Он вынырнул. Раскрытые глаза его жадно глотнули реального, не воображаемого, света, дневного света, приглушённого плотными шторами. Некоторое время он дышал этим светом, упивался им, упивался сознанием, что вот он лежит на крашеном гладком полу, что это утро, что затекла нога, что сон кончился, что всё поправимо… Потом обратил внимание на тлеющий торшер. Не вставая с пола, дотянулся до шнурка с кисточкой, выключил.
        Боже, как болит голова! Просто разламывается голова. Кого же он вчера пригласил? Сан Саныча? Нет, что это он! Сан Саныча же увезли! Значит, Лёню… Тут Вавочку прострелило жуткой мыслью: а вдруг что повреждено из мебели! Мысль эта подбросила его с пола, и Вавочка приглушённо взвыл от усилившейся головной боли. Гримасничая и стараясь не двигать разламывающейся головой, добрался до окна и двумя по возможности плавными движениями, отдавшимися всё же в затылке, отдёрнул шторы.
        Тут он обнаружил, что стоит у окна нагишом, вздрогнул и обернулся.
        На коврике возле поваленного кресла скорчившись, как зародыш, спал голый человек. Что Вавочку напугало больше: неизвестно как попавший в квартиру незнакомец или же перевёрнутое кресло - сказать трудно. Во всяком случае, бросился он сначала к креслу и, осмотрев, с облегчением выдохнул. Цело. И тут только дошло, что кресло-то - ерунда, а вот почему здесь этот? Откуда взялся? Почему голый? Что здесь происходило наконец?
        В больной голове Вавочки взвыло сновидение. Но это было утро, нормальное утро, знакомая комната, где, кроме перевёрнутого кресла, ничто даже и не напоминало о вчерашнем дебоше, тем более что Вавочка уже вспомнил точно: никакого дебоша вчера не было! Был просто дурацкий сон…
        Да, но спящий…
        Спящий подёргивался и поскуливал по-щенячьи. Крысиная, слепая (глаза закрыты) мордочка, хлипкая грудь, обильно заросшие ноги… Вавочка с опаской всмотрелся и вдруг, охнув, попятился, чувствуя, как нарастает, подпирая горло, давешнее паническое желание - запихнуть, убрать, спрятать куда-нибудь, избавиться любой ценой…
        Да не может же этого быть!
        Вавочка решительно шагнул вперёд с твёрдым намерением растолкать грубейшим образом и спросить, какого чёрта, но тут подёргивания спящего перешли в корчи, а поскуливания - в откровенный визг.
        - Нет! - закричал спящий. - Не надо! Закройте!..
        Он дёрнулся ещё раз и открыл невидящие сумасшедшие глаза.
        Он вынырнул. Он ошалел от обилия света - не сумеречного, зыбкого света снов, а настоящего - утреннего, жёлтого, почти осязаемого света. Некоторое время он дышал этим светом, упивался им, упивался сознанием, что вот он лежит на коврике, что это утро, что на бедре - рубчатый оттиск верёвочного плетения, что сон кончился, что всё поправимо…
        Боже, как болит голова! Как разламывается голова! Кого же он вчера пригласил? Неужели Сан Саныча?.. И Вавочку прострелило жуткой мыслью: а вдруг что повреждено из мебели! Он сделал попытку встать, надавила головная боль, и вот тут-то Вавочка и увидел в двух шагах от себя чьи-то голые волосатые ноги. А в следующую секунду, он уяснил, что и сам абсолютно гол. Что здесь происходило?
        Гримасничая и стараясь помедленнее двигать разламывающейся головой - сел. Всмотрелся. Перед ним бесстыдно стоял нагишом какой-то совершенно омерзительный тип. Причём дело было даже не в крысиной мордочке и даже не в том, что мордочка эта так и вихлялась, гримасничая - становясь то грозной, то испуганной, то вообще пёс её знает какой… Дело было в том, что…
        Вавочка охнул и отшатнулся. Взвыло сновидение, заклубилась полупрозрачная муть. Его подбросило с пола, поставило на ноги и швырнуло на незнакомца. Тот отскочил в испуге. Вавочка оглянулся, ища поддержки, и малость пришёл в себя. Это был не сон. Это было утро. За окном - гулкий двор, и в нём - отзвуки давно пробудившегося города. И тем не менее в двух шагах перед Вавочкой стоял и смотрел на него во все глаза голый незнакомец, как две капли воды похожий на самого Вавочку.
        - Не понял… - изумлённо и отчётливо произнесли во внезапно гулкой и вроде бы даже переставшей болеть голове. - Не по-нял!..
        Вавочка уже разомкнул пересохшие губы, чтобы произнести это вслух, когда заметил, что тот, напротив, тоже раскрыл рот - причём явно с той же целью.
        Кожа от ненависти плотно облегла лицо.
        - З-заткнись! - выпалили оба одновременно.
        Мгновенно сделалось до такой степени противно, что и словами не передашь. Захотелось плюнуть, повернуться и уйти, чтобы не видеть этой рожи. Тот, что напротив, метнулся вправо и, обойдя шарахнувшегося Вавочку, скрылся в проёме. В кухню, значит, ушёл.
        Некоторое время (секунд пять, не больше) Вавочка пребывал в замешательстве: победа или поражение? С одной стороны, ушёл-то он, а не Вавочка, а если с другой: опять же догадался-то уйти не Вавочка, а он… Стоп! А вдруг он на кухне чего-нибудь… Присмотреть надо, немедля присмотреть…
        С этим дурацким вертящимся «присмотреть» Вавочка подкрался к дверному проёму - и словно в зеркало заглянул. Надо полагать, тому, что в кухне, тоже невзначай подумалось: дескать, а вдруг этот, в комнате, чего-нибудь… Оба плюнули и разлетелись по исходным позициям.
        Вавочка сел на пребывающую в беспорядке кровать и начал мыслить. Соображать начал. Ничего что-то не соображалось - не мозг, а злокачественная опухоль какая-то.
        Наконец пришла не то чтобы мысль - решение пришло: надо одеться. Пусть он, голый-то, с ним одетым поговорит! Хоть какое-то, а преимущество. Вавочка ещё только утверждался в этом мудром решении, а тот уже возник на пороге, прошёл, насупившись, к платяному шкафу и отворил дверцу.
        Вавочку смело с кровати. Во мгновении ока очутился он подле шкафа и с возгласом: «Крутой, что ли?!» - рванул противника за голое плечо. Тот обернулся. Разрываемые противоречием между дать по морде и не получить по морде, ухватили друг друга за руки.
        Уразумев, что верхние конечности пользы не принесут, Вавочка ткнул его коленом в пах, но пинок получился взаимным, и оба в корчах опустились на пол.
        Ч-чёрт!.. Свернуться в калачик, стерпеть, подождать, пока боль рассосётся… Нет! Надо подняться! Сейчас Вавочка встанет и… Но было очень больно, так что тот поднялся первым. Вавочка ухватил его за ноги, получил пинок и смирился. Глядел, обливаясь слезами справедливого гнева и обиды, как тот, сохраняя зверское выражение морды, облачается в плавки, затем в тенниску, и наконец в брюки, причём во всё Вавочкино! Одевшись, произнёс: «Вот так. Понял?» - и умчался на кухню.
        Вавочка поднялся на колени, обождал немного, убедился, что боль терпима, и встал наконец на ноги.
        «Ну ладно, козёл! - исступлённо думал он. - Ладно. Мы ещё посмотрим! Посмотрим ещё, кто кого вылепит! Кто тут из нас пластилиновый…»
        Вавочка открыл шкаф. Слёзы высохли. Мщение ожидалось страшное и изничтожающее… Стоит ли надевать галстук? Вавочка подумал и надел.
        Тут он почувствовал, что на него смотрят, и обернулся. Так оно и было. Подобравшийся к дверному проёму самозванец стоял смятенный и раздавленный; стоял и смотрел, не веря и как бы вопрошая безмолвно: да есть ли вообще предел человеческой наглости?
        На Вавочке был тёмный тщательно отутюженный костюм. Из рукавов выглядывали белоснежные манжеты и посверкивали тридцатикаратовые запонки чистейшей воды стекла. Туфли отсвечивали рояльными бликами. В галстуке мерцала миниатюрная шпага. Лицо начальник отдела маркетинга имел корректное и неприступное.
        - З-задолблю! - с некоторым отчаянием сказал самозванец.
        Вавочка взглянул на него по возможности дерзко и с любопытством. (Кто? Ты? Кого? Меня? Да ты болен, дорогой…)
        - Ну, козёл! - выдохнул тот. - Гляди, ответишь!..
        «Раз, и…»
        - Иди на кухню, - ласково посоветовал Вавочка, замирая и дрожа всем нутром. И как бы невзначай взялся за стул.
        Двойник не отрываясь смотрел на ухватившую спинку пятерню, потом перевёл взгляд на самого Вавочку. То, что Вавочка прочёл в его глазах, утешало. Самозванец откашлялся, вильнул подбородком, потом потребовал неуверенно:
        - А ну сними!
        Ответная улыбка очень хорошо получилась у Вавочки.
        - Ладно! - изронил тот и исчез. Снова появился в проёме - на этот раз с табуреткой в руке.
        - Костюма не пожалею! - предупредил он.
        Это была угроза. Поэтому Вавочка несколько затянул паузу, прежде чем ответить: «Я тоже».
        Они простояли так довольно долго, мужественно выдерживая глупость положения. Наконец оккупировавший кухню сел в дверном проёме на табурет, а владелец комнаты, чтобы не повторять его, опёрся на спинку стула. Оба глядели друг на друга, и на лицах проступал вызывающий смятение вопрос: «Да что же это, господа, происходит?»
        И вообще надо было как-то выкручиваться. Вавочка встал, небрежно процедил: «Ну, я пошёл», - и, прихватив табурет, удалился в кухню с независимым видом.
        За спиной в комнате стукнуло, скрипнуло, и Вавочка резко обернулся. Табурет, как четырехствольная зенитная установка, уставился ножками в пустой коридор.
        Видимо, оставшийся в комнате просто поднял перевёрнутое кресло. В отместку Вавочка открыл холодильник, представил с удовлетворением встревоженную физиономию двойника, несомненно услышавшего щелчок, и громко захлопнул дверцу.
        - Откуда ж ты, козёл, взялся? - сдавленно и беспомощно спросил он у груды целлофановых пакетов на холодильнике.
        И тут же озноб продрал Вавочку вдоль хребта: он задал наконец-то этот вопрос, и деться теперь было некуда.
        Объяснение крутилось где-то рядом, но, честно говоря, Вавочка боялся объяснения. Он был бы даже рад остановить мысли на том, что вот какая-то сволочь надела костюм, торчит сейчас в комнате и корчит из себя его, Вавочку. Но мозг уже не признавал никаких опасений и притормаживаний, мозг работал.
        Двойники… Двойники… Что-то Вавочка читал о двойниках. Был там у кого-то двойник, поздороваются с ним на улице, а он говорит: нет, мол, это не я… Да, но с самим-то Вавочкой всё по-другому! Пришёл домой, лёг спать… Спалось, правда, плохо, кошмары мучали… Кошмары? И подлая память услужливо предъявила обрывок сна: что-то в себе Вавочка пытался уничтожить (во сне, конечно), что-то неприятное, мерзкое… И он это вытолкнул из себя, вытолкнул…
        - ЕГО? - Вавочка вздрогнул от собственного шёпота, и почувствовал, как стремительно взмокает жаркой знобящей испариной.
        Так он что же, выходит, раздвоился, что ли, во сне?.. Или нет, не раздвоился, а - как это?.. Слово ещё такое, специальное… Ну да, правильно: разде… То есть как?! То есть…
        Вавочка зажмурился, застонал, будто от нестерпимой боли, и вдруг стремглав кинулся в комнату. А в дверном проёме уже стоял тот, другой, и, тыча в Вавочку пальцем, давился одним и тем же словом: «Ты!.. Ты!.. Ты!..»
        Это Вавочка? Это, по-вашему, Вавочка? Да на морду одну взглянуть достаточно… Крысёнок! Слюной брызжет! И ещё орёт чего-то! Что он орёт?
        - Ты на рожу на свою посмотри! Ты! Ты хоть знаешь, кто ты такой?.. Откуда ты взялся - знаешь?!
        Вскоре словарный запас был исчерпан, оба внезапно обессилели и стояли теперь, тяжело дыша и утирая слёзы. Обида, жгучая обида катилась к горлу, принимая вид вопроса.
        - Почему? - выдавил наконец тот, что в тенниске.
        Почему это случилось с ним? Именно с ним! Почему не с Лёней и не с Сан Санычем?
        А вокруг уже подпрыгивал и пританцовывал мохнатенький смешок на тонких ножках:
        - А вот не надо ничего из себя выталкивать! Ишь! Чистеньким быть захотел! Не понравилось ему в себе что-то, ах-ах! Ну вот и получи, раз выпихнул!..
        …Глумился, бегал вприпрыжку по комнате, выглядывал, ухмыляясь, из-за алтарной тумбочки со свечой:
        - А Сан Саныч - тот у-умный! Всё при себе держит…
        - Так ведь… во сне же… - жалобно и растерянно произнёс тот, что в костюме.
        И тут мелодично булькнул дверной звонок: «Блюм-блям!»
        Оба застыли. Уставились друг на друга с отчаянной сумасшедшей надеждой: исчезни! Уйди! Придумай хотя бы что-нибудь!
        - Блюм-блям.
        Теперь они смотрели на дверь. Нужно было пройти по коридорчику, наступить на коврик, повернуть чёрную пластмассовую шестерёнку на плоской металлической коробке замка…
        - Блюм… - А вот «блям» у звонка не получилось. Вавочка произвёл это самое «блям» про себя и начал отпихивать рвущегося к замку двойника в сторону кухни. Вскоре одному удалось оттолкнуть другого, и, очутившись в два прыжка у входной двери, оттолкнувший щёлкнул замком. Приоткрыл. Оглянулся. В коридоре уже никого не было. Почувствовал облегчение и распахнул дверь до конца.
        На площадке стоял заспанный и небритый Лёня Антомин. Просыпаясь на глазах, он заглядывал через Вавочкино плечо: не померещилось ли ему чего в конце коридорчика…
        Ах, Лёня, Лёня! Умный ведь человек, но сколько ж можно? Ну день ты прячешься от теневиков, ну другой, а потом как отмазываться будешь?
        Лёня глядел через плечо Вавочки.
        - Не уехала? - тихо спросил он и указал глазами на прикрытую дверь кухни.
        - Уехала, уехала, - торопливо успокоил Вавочка, и голос у него был хрипловат - точь-в-точь как у самого Лёни.
        Ты, Лёня, заходи. Он, видишь ли, один дома. Совсем один. Так ведь бывает, правда? Ну зачем ты туда смотришь? Нет там никого, Лёня, честное слово, нет…
        Да что ж это он сделал! Идиота он кусок, а не Вавочка! Сказал бы: не уехала. Рад бы, Лёня, мол, так и так, но здесь она, сестра, хотела уехать в Тмутаракань свою, да раздумала. Дни радости отменили, понял? И ушёл бы Лёня к чёртовой матери.
        Вавочка с ненавистью взглянул на гостя и тут же, сморщив лицо, схватился за затылок. Гость не понял.
        - Голова болит, - пояснил Вавочка. - Ты заходи.
        Но Лёня не сразу зашёл. Ещё раз заглянул за Вавочку, затем начал рассматривать его самого, изумляясь поочерёдно галстуку со шпагой, запонкам, туфлям. Некоторое время боролся с улыбкой, и улыбка победила, сделав на секунду небритого Лёню бодрым и обаятельным.
        - Ты что? - спросил он чужим естественным голосом. - На работу собрался или по дому так ходишь?
        - Собрался… - Вавочка поперхнулся и мысленно обругал себя последними словами. Утащит из дому, а на кухне - двойник!
        - То есть я… это… так хожу, - добавил он и уставился в испуге на Лёню: не заподозрил ли тот чего.
        Лёня был сбит с толку окончательно.
        - А чего ты стоишь? - Вавочка решил не дать ему опомниться. - Ты это… Давай, заходи… - И он сделал широкий приглашающий жест.
        Лёня зашёл, покручивая головой.
        - Ну ты даёшь! Выпил, что ли?
        - А, ну да! - ухватился Вавочка. - У меня оставалась там эта… граммулечка…
        Понял, Лёня? Всё просто. Выпил Вавочка, вот и чудит. А ты что думал? Всё просто, Лёня…
        «Граммулечка»? Лёня смотрел с сомнением. Что-то здесь не так. Если бы Вавочка небрежно объявил, что минуту назад прикончил полбутылки «Распутина» одним глотком и не закусывая, это было бы в порядке вещей и означало, что Вавочка проглотил граммов пятьдесят. Если же он говорит о «граммулечке» - то что же это он? Пробку лизнул, что ли?
        - Значит, говоришь, - проскрипел Лёня, устраиваясь в кресле, нелепо стоящем спинкой к дверному проёму, - тоже от рэкетиров скрываешься?
        Вавочка, уже коснувшийся задом растерзанной постели, замер было в этой нелепой позе, но, понятно, не удержал равновесия и плюхнулся - аж ноги от пола подпрыгнули.
        - Как?!
        - Как-как! - Лёня явно был настроен мрачно-юмористически. - На работу не пошёл?
        - А-а… - с облегчением сказал Вавочка. - Ну да…
        Далее он, продолжая удивлять Лёню, осёкся и закусил губу, чем-то, видать, осенённый. Планы, планы летели и лопались мыльными пузырями - радужными, непрочными.
        А что если сдать двойника рэкетирам?.. Или даже не так! Заплатить вьетнамцам - те его в два счёта уберут!.. Ну да, а вдруг уберут, да не того! Ошибутся - и чик! - самого Вавочку… Морды-то одинаковые, да и адрес тоже… Нет, ну вот ведь тварь какая - ничего с ним не сделаешь!..
        Лёня с интересом ожидал, когда хрусталики Вавочкиных глаз снова наведутся на резкость.
        - А эта твоя ещё не знает? - полюбопытствовал он.
        - Какая? - чисто механически переспросил Вавочка. Какая ещё «эта»? Он в неприятностях по горло, у него ствол к рёбрам приставлен - какая тут ещё может быть «эта»?
        Но Лёня понял его вопрос по-своему и опять удивился. Потом подумал и вспомнил: ты смотри! Всё правильно. Крутил Вавочка, крутил месяц назад с приземистой такой брюнеточкой…
        - Ну не приплюснутая та, чёрная… Ты ещё говорил: на йоге сдвинулась… - уточнил Лёня. - А крашеная, затылок бреет…
        - Это Люська, - сказал Вавочка и встрепенулся: - А чего не знает?
        - Ну что сестра уехала. В эту… в Тмутаракань.
        Вавочка вздрогнул.
        - Током дёрнуло?
        А Вавочку не током дёрнуло - просто он услышал, как тоненько, мелодично скрипнула дверь кухни. Вздрогнул - и уставился в проём.
        Лёня оглянулся. В проёме никого не было. Он вгляделся в Вавочку и расплылся в понимающей улыбке.
        - На кухне, что ли, прячется? - тихо спросил он и радостно (ну как же, раскусил!) засмеялся. Потом оборвал смех и вгляделся в Вавочку повнимательней. Тот по-прежнему смотрел в проём, где уже стоял этот, в тенниске, с лицом весьма решительным.
        Лёня ещё раз обернулся и долго теперь не поворачивался. На тяжёлом его затылке взвихривался водоворотик коротко подстриженных волос. А тот, в тенниске, заискивающе улыбался Лёне. Вавочка даже застонал при виде этой улыбки - такая она была жалкая, просящая извинения.
        Лёня смотрел. Потом вдруг крутнулся к Вавочке, и никакой сонливости не было уже ни в глазах Лёни, широко (и красиво) раскрытых, ни в небритой физиономии. Он напоминал теперь исторического бродягу, глухой звериною тропой бежавшего с о. Сахалина.
        И Вавочка заискивающе улыбнулся ему, глядящему сумасшедше, и сам почувствовал, что улыбка вышла жалкая, просящая извинения. Тогда он убил улыбку и встретил ужасный взгляд Лёни с достойным и, пожалуй, несколько угрожающим видом.
        Лёня с проворотом слетел с кресла, и оно, громыхнув, вернулось в то самое положение, в каком пролежало всю ночь, а сам Лёня, чуть пригнувшись, уже отступал в сторону окна. Держа обоих в поле зрения, отвёл назад растопыренные пятерни, поискал подоконник. Нашёл. Взялся широко раскинутыми руками. Приподнял по-звериному верхнюю губу.
        «Убьёт!» - панически подумали Вавочки.
        - Ты что? - хрипло произнёс Лёня.
        Взгляд обоих Вавочек был жалок.
        - Ты что, блин?.. Совсем уже чокнулся?.. Совсем уже идиот, да?.. - Лёня говорил что попало, что на язык подвернётся, лишь бы выиграть время и прийти в себя, но каждое это случайное слово убивало Вавочку. Обоих убивало.
        Он малость поуспокоился, видя их растерянные лица. Кошмар обязан быть страшным. Если же кошмар и сам испугался, то какой он к чёрту кошмар!
        - Ну и дурак же ты, прости Господи! - подвёл итог Лёня, вновь обретая некоторую уверенность. - Видал дураков, но чтобы такое отколоть!..
        Он передохнул и опёрся задом на подоконник. Глаза размышляли, всматривались, сравнивали. Лицо хмурилось всё больше. Ничего не мог понять Лёня. Ну то есть ни моментика из того, что происходит. А, казалось бы, напрашивающаяся мысль о собственном сумасшествии к Лёне, как всегда, и близко не подходила.
        Потом на лице его появилось и исчезло выражение досады. Ах, вот оно что!.. Да, крепко провели Лёню. Давно он так не попадался. И кто бы мог подумать: Вавочка - и вдруг… Но, странно, найдя объяснение, Лёня встревожился ещё сильнее: кто же с таким перепуганным насмерть видом, с такой растерянной физиономией разыгрывает? Тем более Вавочка. Да он бы уже десять раз на смешки раздробился. И всё же однако…
        - Близнецы, что ли?
        Переглянулись вопрошающе. А что ещё можно придумать? Ничего нельзя больше придумать. Покорно кивнули.
        - Хорошо, - оценил прежний Лёня. - Умеешь. Чья идея-то была? - и, не дожидаясь ответа: - Слышь, надо бы ещё кого-нибудь наколоть. Я прямо ошалел сначала. Вот ведь похожи!
        Он снова начал всматриваться в их тождественные физиономии. Понятно, что облегчения это занятие ему не принесло. Лёня крякнул и отвёл глаза.
        - Ну ладно. - Не спрашивая разрешения, достал из серванта три рюмки. Вавочки проворно убрали с алтарной тумбочки книжицу и подсвечник. - Давай к делу.
        Лёня вынул из глубокого, как пропасть, внутреннего кармана пиджака коньячную бутылку. Вскрыл. Разлил по край. Сел. Вавочки тоже подсели.
        - Закуску тащи.
        Вавочка в костюме встал, отступил, пятясь, и улетел на кухню. Мгновенно возник с хлебом, ножом и капустой, так что двойник с Лёней и словом не успели перекинуться.
        Однако Вавочка в тенниске всё же парой кивков и взглядов попытался сориентировать, что он - это он сам, а который в костюме - так, приезжий.
        - Ну, за неё! - провозгласил Лёня. - За рекламную кампанию.
        Опрокинули. Коньяк был явно поддельный и отдавал самогоном. Морщась, закусили. Лёня с приговоркой: «Природа пустоты не переносит», - наполнил рюмки по второму разу. Вавочка в тенниске достал пачку, раздал по сигарете, пощёлкал зажигалкой. Затянулись. Вслушались: не шумит ли. Нет, ничего ещё не шумело. Одна рюмка коньяку - это очень мало.
        - Значит, что я предлагаю, - сказал Лёня, разглядывая рисунок на тенниске. - Телевидение, хрен с тобой, бери себе, а мне давай «Аргументы и факты». Остальное меня не колышет…
        Вавочка в тенниске окаменел лицом и тихонько указал глазами на двойника. Дескать, что же ты о делах-то при постороннем!
        Лёня только головой покрутил - забавные у близнецов отношения. Хотя ему-то какая разница?.. Время терпит. Кончится коньяк - пошлём гостя за добавкой, тогда и поговорим. А пока - светская беседа.
        - Откуда приехал? - поинтересовался Лёня, обращаясь к Вавочке в костюме.
        Тому от неожиданности дым попал не в то горло. Лёня дружески ахнул его по спине кулаком - не помогло. Вопросительно взглянул на другого.
        - Да из этой… Ну ты же говорил ещё… - по-подлому обратился владелец тенниски к кашляющему.
        - Из этой… Ну, как её?.. - сдавленным голосом сообщил тот. - Сестра ещё туда поехала…
        - Из Тмутаракани? - подсказал язвительный Лёня.
        - Ага!.. - Вавочка прикусил язык.
        Лёня изумился.
        - Так она, выходит, что? В самом деле есть? Я думал, шутишь.
        Вавочка облизнул губы и обречённо кивнул.
        - И как? - допытывался Лёня.
        - Что?
        - Как город?
        - А-а… - Вавочка подумал. - Дыра.
        - Так я и думал, - удовлетворённо отметил Лёня. - Ну, давайте за Тмутаракань.
        Выпили. Закусили. Затянулись. Лёне не терпелось побольше узнать об историческом городе.
        - Цены как?
        Вавочка прикинул.
        - Да как у нас.
        - Где это - у вас?
        - Ну… - Вавочка замялся. - Здесь.
        - Так это не у вас, а у нас.
        - Ну да… - сообразил Вавочка. - Правильно… У вас.
        - А кем работаешь?
        - Маркетологом, - сказал Вавочка, понимая с отчаянием, что ничего не может придумать и вдобавок окончательно теряет власть над собственным языком. - Т-то-есть начальником отдела…
        Лёня моргнул несколько раз подряд.
        - Да-а… Бывает, - несколько озадаченно произнёс он. - Бывает. Я вот тоже слышал: два близнеца. С рождения жили врозь. Вот… И не переписывались. Так в один и тот же день - да? - купили щенков одной породы и назвали одинаково, ну! А потом в один и тот же день застрелились. - Лёня ещё раз сочувственно поглядел на Вавочек и утешил: - Так что - бывает… О! - Он оживился. - Есть повод.
        Рюмки снова наполнились. Бутылка опустела.
        - Леонид, - представился Лёня, протягивая руку Вавочке в костюме.
        - Владимир, - сказал Вавочка.
        Лёня вытаращил глаза, потом оглянулся на Вавочку в тенниске, потом до него наконец дошло.
        - Ну вы козлы! - Лёня заржал. - Второй раз, а?.. Извиняюсь! - бросил он насмешливо и протянул руку Вавочке в тенниске. - Леонид.
        Тот пожал руку и что-то пробормотал.
        - Чего? - не понял Лёня.
        В один момент провалились куда-то все мужские имена, вертелось только какое-то дурацкое «Арнольд».
        Ну улыбнись же, Лёня! Засмейся! Скажи: «Ты что? Как звать себя забыл?» Чудак он, Лёня! Склеротик! Это у него с детства, понимаешь? Ну улыбнись!
        Лёня улыбнулся. Нехорошая была улыбка, ненастоящая. Повернулся неспешно к галстуку со шпагой.
        - Так когда ты узнал про Сан Саныча?
        - Э-э… вчера, - ответил Вавочка. - Я-то думал, он по редакциям побежал…
        Лёня не дослушал. Лёня развернулся всем корпусом к тому, что в тенниске.
        - А кто сказал?
        - Новичок, - несколько опешив, ответил тот. - Захожу в рекламу, а он…
        Лёня встал и как-то незаметно оказался в дверях. Именно с таким выражением лица он отступал недавно к подоконнику.
        - Куда ты? - Оба вскочили.
        Лёня пропал. Грохнула со щелчком входная дверь. На алтаре стояли пустая бутылка и три рюмки коньяка.
        Медленно повернулись друг к другу.
        - Значит, думаешь: пластилиновый? - произнесли оба зловещим изумлённым шёпотом. - Думаешь, из меня всё лепить можно?..
        Владелец костюма сделал пугающее движение, и присвоивший тенниску отпрыгнул к стене. Понял, что отступать некуда, и сделал ответное пугающее движение, отбросившее противника на прежнее место. Началась изматывающая позиционная борьба. Вавочки тиграми кружили друг вокруг друга по сложным кривым, делали ложные замахи и выпады, шипели, натыкались на кресло, сверлили взглядами, отпрыгивали, произносили время от времени: «Ну, блин!», «Так, значит?» и «Задолблю!»
        Потом ухватили каждый по стулу и окончательно пали духом. Выяснение отношений приняло словесную форму. Начал тот, что в костюме.
        - В гробу я тебя видел! - сказал он с такой убеждённостью, что видение чуть было не возникло, колыхнувшись, в центре комнаты. - В белых тапочках, понял?
        - А ты… - с ненавистью и без промедления ответил второй. - Ты вот что: я таким головы откручивал и жаловаться запрещал!
        Тут же выяснилось, что даже самый последний дурак догадался бы: нельзя своего сопливого носа высовывать из кухни, если в комнате посторонний! Выяснилось также, что только самая наисволочнейшая сволочь может пить коньяк в чужой квартире, а законного хозяина при этом выставлять на кухню. («Это кто хозяин? Это ты, что ли, хозяин? Да ты знаешь, кто ты такой?..») Не сходя с места, выяснили, кто есть кто и чью одежду присвоил.
        И случилась некоторая пауза - аргументы кончились.
        Потом владелец тенниски вдруг без видимой связи с чем бы то ни было нагло объявил, что двойник его (присвоивший костюм) - сынок, шнурок и вообще службы не видел. Тот сначала онемел от такой клеветы, но тут же взъярился и сообщил, что родители Вавочку только ещё проектировали, в то время как он (владелец костюма) уже бодро и бдительно нёс караульную службу в горячей точке.
        Трудно сказать, почему их вдруг занесло в армейскую тематику, но полемика нашла наконец выход и с грохотом устремилась в глубокое, проторённое за два года русло. Немедля последовавший ответ сорвал пелену с того факта, что Вавочка один раз в жизни слез с дерева, тут его и в армию забрали. («Я с дерева? Да тебя самого по тундре две недели сетями ловили! Капканы ставили!»)
        Самоутверждение продолжалось.
        - Родину защищал! - орал Вавочка в тенниске, чуть не колотя себя в грудь.
        - Ага! Защищал, блин! Под вольтанутого закосил и дома дослуживал, - запальчиво бросил Вавочка в костюме, но осёкся.
        Нельзя было, конечно, пускать в ход этот сокрушительный аргумент. Как термоядерный удар, он не разбирал, кто его наносит, он сжигал и победителей, и побеждённых.
        Тем не менее противник позеленел, начал заикаться и окончательно утратил членораздельность речи.
        - Это… - сказал он. - Ты, блин… Это… Туда-сюда… Сам ты…
        Здесь он кое-как овладел собой.
        - Ты знаешь что? - плачуще выкрикнул он. - Ты мышей ни фига не ловил, в столовой рисовал!
        В переводе на человеческий это означало, что Вавочка дремал, будучи дневальным, и разливал по тарелкам суп, причём несправедливо разливал.
        Потом оба внезапно обессилели, почувствовали голод и замолчали. Ещё раз с отвращением оглядели друг друга, и присвоивший ковбойку буркнул:
        - Ладно. Пошли жрать.
        Противоположного Вавочку передёрнуло от такой бесцеремонности, но он каким-то чудом сдержался и последовал на кухню за обнаглевшим самозванцем.
        Горелка была зажжена, алюминиевая кастрюля значительной ёмкости - установлена. Владелец костюма достал пачку сигарет, предложил с надменным видом. Двойник бешено посмотрел на него, но сигарету взял. Прикурил, однако, от газа, как бы не заметив протянутой зажигалки. Оба глядели друг на друга, и казалось, затягивались не дымом, а ненавистью. Докурили одновременно. Присвоивший тенниску взял отмытую консервную банку для использованных спичек и стал гасить сигарету. Гасил унизительно долго, и владелец костюма, потеряв терпение, просто выбросил окурок в форточку.
        - Ты что делаешь? - заорал на него Вавочка.
        Но тут, к счастью, фыркнула кастрюля. Всё ещё вне себя владелец тенниски разбросал по тарелкам вегетарианскую солянку.
        Вышла не еда, а нервотрёпка: каждый думал не столько о насыщении, сколько о том, чтобы выглядеть прилично и не походить ни в чём на сидящего напротив. Владелец тенниски хотел обмакнуть хлеб в соль, но так вышло, что двойник его опередил. Вавочка вышел из себя и сказал, что он думает об опередившем. В ответ тот оскалился из костюма и продолжал чавкать. Тогда Вавочка бросил с грохотом ложку на стол. Тот вздрогнул, но довольно быстро овладел собой, и чавканье возобновилось.
        - Посмотрел бы ты на себя в зеркало, козёл! - тихо произнёс Вавочка - и внутренности свело спазмой вчерашнего страха: огромное чёрное зеркало, и кто-то с поразительной, нечеловеческой точностью повторяет в подробностях все твои движения, эхом отдаётся шлёпанье босых ног.
        Тот, что в костюме, тоже прервал еду, в глазах его был такой же страх - вспомнил и он. Оба глядели друг на друга, и глаза их становились попеременно то жалкими, то презрительными. Это зеркало? Это Вавочка? Вот этот крысёнок - Вавочка?..
        Застыв лицами и не произнеся ни слова, они чужого и своего, солянку всё же прикончили. Владелец костюма поднялся первым.
        - Я разогрел, а ты вымой! - приказал владелец тенниски.
        - Облезешь! - бросил не оборачиваясь тот. Он был уже в дверях.
        Владелец тенниски подскочил к нему, ухватил за плечо, рванул.
        - Я разогрел, а ты вымой!!
        Здесь должна была наконец случиться драка, и она случилась бы непременно, если бы в коридоре медлительным большим пузырём не всплыло и не булькнуло мелодично всё то же зловещее: «Блюм-блям».
        Кто-то опять стоял на рогожном прямоугольнике тряпки перед дверью и, ожидая приближающихся из глубины квартиры шагов, без интереса рассматривал вырубленную в стене фразу десятилетней давности «Вавка - шмакодявка», дважды в процессе текущих ремонтов закрашенную серо-зелёной краской и всё же ещё вполне читаемую. Вот на лице стоящего проступает недовольство, он снова подносит палец к кнопке звонка и…
        Серые, как газетный лист, лица Вавочек чуть порозовели, дыхание возобновилось. Тот, что стоял поближе, пошёл и поставил кресло. За дверью мог быть Лёня. И очень даже просто: купил ещё бутылку и вернулся. Это было бы хорошо. Это сразу многое бы распутало. («Что, Лёня, дверью ошибся? Выскочил не туда? Туалет, он у нас тут налево, а направо - выход…»)
        Миновав проём, владелец костюма обернулся, и Вавочки чуть не столкнулись.
        - Тебя, знаешь, как зовут…
        - Меня Владимир Васильевич зовут! - отрезал владелец тенниски и попытался пройти в коридор. Последовало несколько обоюдных толчков, сдавленных возгласов: «Крутой, что ли?» - и наконец оба очутились перед дверью.
        - Блюм-блям.
        Который в костюме взялся было за пластмассовую шестерёнку, но другой, в тенниске, ухватил его за рукав. Испуганно уставились друг на друга. А если не Лёня?
        Костюм молча кивнул на дверь кухни. Двойник так же молча помотал головой - моя, мол, очередь открывать. Сделал попытку прорваться, но был отброшен ударом ноги и тыльной части тела. Вавочка в костюме судорожно щёлкнул замком, чуть приоткрыл дверь - и тот, что в тенниске, во мгновение ока прилип к стене.
        Приоткрыл, говорю, дверь и просунул голову на площадку.
        - Я сейчас! Моментик! - выпалил он наружу и, даже не успев уяснить, кто там, собственно, пришёл, снова оказался лицом к лицу с двойником, придерживая прикрытую дверь заведённой за спину рукой. Взгляд его был красноречив.
        Тот понял, что опять придётся сидеть на кухне, но просто так повернуться и уйти - убеждения не позволили. Не спеша отлепился от стены, заложил руки в карманы и, склонив голову набок, принялся ехидно разглядывать подлую свою копию, которая, делая поочерёдно то страшные, то жалобные глаза, вот уже второй раз выкрикивала: «Сейчас-сейчас!.. Тапочки только надену…»
        Усмехнулся презрительно. Ленивым прогулочным шагом, не вынимая рук из карманов, прошёл по коридору, остановился, озабоченно соскоблил ноготком чешуйку краски с выключателя и, отвратительно подмигнув своему отутюженному костюмчику, скрылся в кухне.
        - Ну вот, - произнёс Вавочка слабым радостным голосом возвращённого к жизни утопающего. - Я уже…
        Он открыл дверь - и даже отшатнулся слегка. Перед ним стояла Лека Трипанова в светлых брючках и белом хлопчатобумажном свитере с вытканным на груди контуром алой розы. В руке она держала только что, видать, скинутый с плеч худенький рюкзачок с десятком душеспасительных брошюрок.
        Визит этот сам по себе был событием не очень приятным, а уж при таких обстоятельствах просто принимал форму катастрофы.
        Сейчас она назовёт его Володей.
        - Володя, - сказала она и засмеялась. - Володь, ты что?
        Чего доброго она могла подумать, что Вавочка, одной рукой придерживая дверь, ухитрился нацепить выходной костюм и встретить её при параде.
        - Тапочки! - передразнила она. Потом спохватилась и оборвала смех. Лицо её стало отрешённым и строгим, а светло-кофейные глаза обрели ту удивительную безмятежную прозрачность, свойственную лишь старикам да младенцам, когда уже и не знаешь, что в них: мудрость или слабоумие. - Значит, решилась всё-таки Маша?
        Инте-ресно всё получается! В многострадальной Вавочкиной голове вновь наметилась некая болезненная пульсация. Она знает, что сестры нет. Откуда она это знает? Раз она знает, что сестры нет, значит пришла к нему. Зачем она к нему пришла, если сама полтора месяца назад сказала, что Вавочка во власти враждебных сил? Может, ей просто трахнуться захотелось? Медитация - медитацией… Он почувствовал уже сладкую жутковатую дрожь, но тут же вспомнил, что на кухне сидит… М-м-м… Скривился, как от зубной боли.
        - А в квартиру ты меня не впустишь?
        - Почему? Впущу, - растерянно отозвался он и почувствовал, что глаза у него забегали.
        Отдал событиям косяк, отступил, пропуская Леку. Оглянулся на дверь кухни. Там вроде всё было в порядке, и Вавочка, защёлкнув замок, проследовал за гостьей в комнату.
        На белой хлопчатобумажной спине Леки было выткано: «Ты - Утренняя Роза В Саду Мечтаний Бога. Шри Чинмой».
        Положив рюкзачок возле кресла, она повернулась к входящему Вавочке. Невысокая, плотная. В короткой чёрной стрижке - проволочки седины. Коричневатые глаза, если присмотреться, невелики, но так и сияют, так и сияют…
        Тут Вавочка обратил внимание на растерзанную постель и, приглушённо чертыхаясь, бросился драпировать её пледом. Лека наблюдала за ним с младенческой улыбкой. Потом заметила три рюмки коньяка - и улыбка резко повзрослела.
        - А гостей на кухне прячешь?
        Смысл фразы проступил спустя секунду, и Вавочка очутился в центре кухни. Шизофренически огляделся, куда спрятаться. Спрятаться было некуда. Поймался. Хоть в форточку выпрыгивай.
        - По-чему? - еле расслышал он из комнаты.
        Ответом был смешок, нестерпимо знакомый. Кто ж это у него там? Чьё-то слегка забытое лицо и имя его плавали кругами в сером тумане мозга, но никак не могли проясниться окончательно и слиться воедино с этим смешком.
        - А куда их ещё можно спрятать?
        И голос тоже. Удивительно знакомый. Явно женский, но похож на ломающийся мальчишеский. Кто же это, блин?
        - Каких гостей? - подрагивающий от страха тенорок двойника.
        Опять смешок, и Вавочка даже отшатнулся от неплотно прикрытой двери. Лека, блин! Это же Лека Трипанова! Он пришибленно поднял плечи и огляделся, как бы беря стены в свидетели, что понимать происходящее он отказывается. Взял табурет. Аккуратно, без стука приземлил рядом с дверью на четыре точки. Сел. Вслушался.
        - Тебе лучше знать, каких. Три полные рюмки, сам чуть не в смокинге, бутылка… - Пауза. - Ого! С водки на коньяк перебиваешься? - Гулкий звук от соприкосновения донышка с полированной доской тумбочки. - Вот я и спросила: гостей-то на кухне прячешь?
        Слава Богу, двойник, кажется, приходил в себя.
        - А я это… - начал он игривым с поскрипыванием голоском. - Культурно, туда-сюда… Чтобы каждый раз не наливать. Похожу по комнате - приму, опять похожу…
        - Ну, давай-давай! - беззвучно произнёс второй возле кухонной двери. - Крути ей мозги, крути!
        - Слушай, не протягивай ты мне рюмку! - Здесь голос Леки смягчился, даже стал несколько мечтателен. - О спиртном я уже и думать забыла… Я просто так заглянула, - внезапно сообщила она. - Услышала, что Маша поехала на Дни радости и зашла сказать, что очень за неё рада.
        Вавочки не поверили. Да и кто бы поверил! Ждали с замиранием продолжения.
        - Слушай, ты, может быть, думаешь, что меня Маша подослала? - всполошилась Лека. - Ну, в смысле - проверить, как ты тут без неё… Нет! Уверяю тебя!
        Напряжённая пауза.
        - Мне уйти? - Дрогнувший Лекин голос.
        - Да нет, отчего же… - промямлил наконец тот, что в комнате.
        Вавочка скрипнул зубами и, подбирая двойнику наименование за наименованием, вскочил и по возможности бесшумно прошёлся по кухне. Разгневанно сопя, вернулся к двери, установил колено на табурет, вслушался.
        - А ты-то сам как живёшь?
        - Начальник отдела маркетинга, - не удержался двойник. - «Росхристинвестъ». Прошу любить и жаловать.
        Ну что это за дурак такой на Вавочкину голову! Её срочно как-нибудь выставить надо, а он там хвастаться вздумал!.. Главное, чем хвастается, козёл! Он-то тут при чём?
        - И тебе достаточно этого для счастья?
        Ой, бли-ин… Ну всё! Пошла душеспасительная беседа… В конце концов, сам напросился! Вот пусть теперь помается. А Вавочка себя и здесь неплохо чувствует…
        Он снял колено с табуретки, засунул руки в карманы, вышел на середину кухни и, нервно, по-собачьи зевнув, оглядел двор за окном.
        Оглядел, говорю, почти правильный куб сизоватого осеннего пространства, ограниченный тремя пятиэтажными, наждачно-шероховатыми стенами, прорезанными понизу…
        - …флюиды! Ты уберёшь коньяк, ты протрёшь полировку, но флюиды! Флюиды останутся, Володя…
        …прорезанными понизу сквозными туннельчиками; с асфальтированным дном, по которому опавшие листья выстраивались упорядоченно, как железные опилки в магнитном поле, потому что…
        - …Да хоть директором! Пойми: сколько бы ты там денег ни заработал, душевного покоя это тебе…
        …потому что из одного туннельчика в другой шли сквозняки; в центре двора - просторная проволочная клетка для волейболистов; рядом - т-образно сваренные…
        - …Ты сам чувствуешь, что этот мир…
        …т-образно сваренные металлические трубы с бельевыми верёвками, на которых одиноко сохло что-то розовое, дважды проштампованное футбольным мячом.
        - Ага, блин! А пока я буду медитировать… - доносилось из комнаты.
        Почему у него такой гнусный голос?
        - Ага, блин, - тихо произнёс Вавочка и прислушался к себе. - В натуре.
        Нормальный звук. А у этого что за дребезжалка такая?..
        Во дворе под окном был ещё дровяной стол для домино и две скамьи к нему, но, если смотреть с середины кухни, то стол не увидишь. Вавочка сделал ещё пару шагов - и в следующий миг, не успев даже выхватить руки из карманов, стремительно пригнулся. Чуть в подоконник челюстью не врезался.
        - Лёня, с-сволочь! - выдохнул он.
        На скамье, спиной к столу, лицом к дому, сидел мрачный Лёня Антомин. Сидел, недобро посматривая на Вавочкино окно, пошевеливая незажжённой сигаретой в углу рта, поигрывая спичечным коробком.
        Вот, значит, какие у нас дела! Все, значит, сговорились! Та-ак…
        Потрясение остро отдалось в мочевом пузыре. Прислонился к стене, чуть просев и сжав колени. Не помогло. Хуже стало. Пометался по кухне.
        Наконец не выдержал, отставил мешающий табурет и взялся за ручку. Если открывать медленно, скрип получится долгим, как в прошлый раз. И Вавочка приоткрыл дверь одним коротким, но по возможности плавным толчком.
        Та ответила слабеньким всхлипом. Кожа на затылке шевельнулись от напряжения. Кажется, не услышали. Микроскопическими приставными шажками, сдвигая голову на доли миллиметра и страшно боясь, что они увидят его первыми, заметят в проёме бледное напряжённое ухо, Вавочка двинулся по коридорчику. Счастье сопутствовало ему - Лека сидела в кресле спиной к проёму, двойника видно не было.
        Дверь туалета - она скрипит или нет? Приостановился, припоминая.
        В комнате оборвался Лекин голос и возникла опасная чуткая тишина. Замер, не зная, на что решиться.
        - Володя! - Лека решила, что всё поняла. - Ты болен!
        Вавочка стиснул зубы и помотал головой, чувствуя, что щёки его опять сереют, а губы сами собой расползаются, открывая не очень-то, наверное, приятный оскал.
        - Послушай, у тебя жар! Ты же в полуобморочном…
        Голос пропадал, Вавочка почти не слышал Леку.
        - Я… ничего, - удалось наконец выговорить ему.
        Он ждал этого звука, надеялся, что его не будет, этого быстрого всхлипа кухонной двери, и вот дождался, действительно, чуть не грохнувшись при этом в обморок. Что Лёня? Лёня - ерунда! Вот если Лека узнает - тогда уже ничего не замнёшь. Абзац тогда, ясно? Двойной полуабзац!
        Вавочку била меленькая, незаметная глазу дрожь; он не слышал - он чувствовал аккуратные бесшумные шажки двойника, старался не глядеть в проём, но беседу уже поддержать не мог. Шаги прекратились.
        Медленно, как не бывает в жизни, Лека поднялась из кресла, придвинулась, выросла, рука её наплыла, ухватила Вавочку за щёки, встряхнула. «Сейчас начнёт по морде хлопать», - выпрыгнуло в мозгу.
        Опять всхлипнула дверь.
        Он что же, вернулся? Или что?
        Лекина рука разжалась.
        - Погоди, - сказала Лека. - Погоди, я сейчас воды принесу. Руку отпусти.
        Она сделала движение к двери, но Вавочка буквально повис у неё на руке.
        - Нет! - выкрикнул он. - Не надо воды! Я не хочу воды! Ты мне дай это… - Взгляд его метнулся по комнате. - Коньяку дай!
        У лица оказалась рюмка с коньяком. Вавочка нечувствительно проглотил содержимое и замер, тяжело дыша.
        - Володька-Володька… - сказала Лека одними губами, с жалостью на него глядя. И затем вслух: - Врача вызвал?
        Ответа не последовало.
        - И не вызывай, не надо. Болезнь - это расплата за грех, понимаешь? Попробуй перебороть её, Володя…
        Вавочка сидел и моргал, пытаясь осмыслить, что же всё-таки там, в коридоре, произошло. Кажется, во второй раз дверь всхлипнула по-другому - чуть выше и протяжнее.
        Тут он уловил слабый сверлящий звук, всё понял и засмеялся, истерически привизгивая. Он представил, как выглядел двойник, крадущийся по коридору, и что он почувствовал уже в туалете, когда Вавочка закричал: «Не надо!» - может быть, даже штаны расстегнуть не успел… Всё это Вавочка очень выпукло, рельефно, так сказать, представил, и совсем зашёлся.
        Лека стояла над ним с лицом серьёзным и испуганным. Она ничего не понимала, и это тоже было безумно смешно.
        - Припадок… - вслух сообщила она самой себе.
        Потом нагнулась и тронула губами его лоб. От удивления Вавочка замолчал, но тут же понял, что Лека просто проверила, не температурит ли он.
        В возникшей паузе внятно, отчётливо (для него, разумеется, отчётливо) скрипнула сначала одна дверь, потом другая, и Вавочка вроде бы в момент осунулся. Это он осознал, что и у него мочевой пузырь не безразмерный. Поёрзал на стуле. Не помогло. Хуже стало.
        И тут пришло спасение.
        - Пойди умойся хотя бы, - сказала Лека. - И воды выпей, слышишь? Может, чуть полегче станет.
        Вавочка задохнулся от неожиданной радости, но тут же вновь встревожился.
        - Только ты, слышь, - потребовал он, - ты за мной не ходи, ясно?
        - Если в ванной не грохнешься… - начала Лека.
        - Не грохнусь! - обрадованно заверил Вавочка.
        Стараясь идти, а не бежать, прошёл в туалет. Одной рукой яростно расстёгивая молнию, прикрыл дверь другой.
        Далее всё произошло столь быстро и нагло, что он даже не сразу в это поверил.
        Всхлип кухонной двери, два решительных шага - и подлая рука снаружи щёлкнула задвижкой.
        Перед Вавочкой вдруг оказалась дверь, а он стоял на окроплённом красно-жёлтом плиточном полу совмещённого санузла и тупо на неё смотрел. Потом толкнул кончиками пальцев. Бесполезно. Заперто. Опустил крышку. Сел. На лице стыли отчаяние и обида.
        - Володька! Да ты что? Ты когда успел? - сказала там, в комнате, Лека и расхохоталась.
        Вавочка оглядел себя и сообразил, что одеяния у них с двойником несколько различны.
        - Да это… - сказал он, избегая глядеть в глаза. - Костюмчик там, галстучек… Чего зря снашивать? Не на работе ведь…
        Покашливая от неловкости, подошёл к столу, взял рюмку, зачем-то протянул Леке.
        - Я же сказала уже, - напомнила она.
        Тогда он выпил сам, повертел рюмку в пальцах, изучил до грани и поставил на стол, так и не придумав, с чего начать.
        - Это мы здесь с Лёней уронили… - повёл он издалека.
        - Что уронили?
        - Ну как же! - удивился Вавочка. - Эту… граммулечку…
        Рискнул - и с опаской вгляделся в безмятежно-прозрачные глаза Леки. Та ждала продолжения.
        - Лёня здесь был, - как можно многозначительней проговорил он.
        - Ну-ну! - подбодрила она.
        - Антомин Лёня.
        - Так.
        - Во дворе сидит Лёня, - признался он тогда в отчаянии. - И сюда смотрит.
        - Ты что? - поразилась Лека. - Сквозь стены видишь? - Подумала и сообразила: - Ах да, через окно в кухне… Сидит, говоришь?
        Помолчала.
        - Я думала, он тоже безнадёжен… - сообщила она наконец.
        Вавочка весь подобрался - ждал, что скажет дальше.
        - Вообще-то он просил, чтобы я тебе не говорила… - Словно нарочно мучая его, Лека умолкла, развязала рюкзачок, порылась, но вместо душеспасительной книжицы извлекла пачку сигарет с зажигалкой. Прикурила. Жалко улыбнулась углом рта и виновато оглянулась на коричневато-розовые пятки Учителя. - До сих пор бросить не могу, - пожаловалась она. - С алкоголем - легче…
        Вавочка уже готов был её придушить.
        - Да всё просто, Володя. Встретились мы с ним возле арки, совершенно случайно… О тебе поговорили…
        - А потом?
        - Потом он попросил зайти к тебе.
        - Зачем? - крикнул Вавочка.
        - Сказал, что запутался ты, что трудно тебе сейчас…
        Замысел Антомина предстал перед Вавочкой во всей его подлой наготе. Будет теперь подсылать знакомых, а потом выспрашивать осторожно… Вавочка ненавидяще глядел в бесконечно удалённую точку пространства.
        Эх, не надо было тогда выходить из кухни… Но при этой мысли к горлу тошнотным комком подкатились злоба и протест. Ах, из кухни не выходить? Этот, видите ли, коньяк бы с Лёней пил, а Вавочка что? Из конспирации воздерживался бы? Так, что ли?
        Мутный взгляд его остановился на последней полной рюмке. Будь Вавочка скифом, отступающим перед персидскими полчищами, он бы не отравлял и не засыпал колодцев - он выпивал бы их до донышка, чтобы не оставлять врагу. Короче говоря, Вавочка очутился у полированного алтарика и решительно рюмочку эту прикончил.
        А то - ишь чего придумал! Лёня коньяк принёс, а этот его пить будет? Так нет же, воздержишься! И в туалете сколько надо посидишь!
        И, окончательно перестав стесняться, он притёр к полированной поверхности рюмку, ухватил с тарелки капустную гирлянду и переправил в запрокинутый рот.
        Лека смотрела на него, не донеся сигарету до полуоткрытых губ. Она опять решила, что всё поняла.
        - И весь день ты так? - спросила она. - Это не выход, Володя…
        О, мелодии знакомых голосов, напомнившие вдруг о прошлом… Когда Вавочка, выключенный из жизни на два года, вернулся в мир, он не сразу понял, что произошло. Мир не просто изменился, мир стал другим. Несправедливый, насмешливый, дразнящий большими деньгами, он бил и запрещал жаловаться. Жаловаться позволяла лишь она - Лека, тогда ещё не совсем свихнувшаяся на своём Шри Чинмое.
        - Это не выход, Володя…
        О, мелодии знакомых голосов!
        - А я почему-то так и думала, что однажды это с тобой произойдёт…
        На секунду ему померещилось, что она всё знает, и (странно!) он почувствовал вдруг облегчение, он готов был снова ткнуться лицом в её твёрдые колени - и жаловаться, жаловаться взахлёб на своё поражение, последнее и окончательное.
        - Я… - произнёс он беспомощно. - Это не я… Это другой… А я - нет… Понимаешь, он вроде бы такой же…
        - Ой, Володька, - сказала Лека, как-то удивительно хорошо на него глядя. - Ты думаешь, ты это первый почувствовал? Самой иногда кажется: сидит внутри этакий гадёныш… Я ведь, честно говоря, от этого и спасалась медитацией…
        - Да-а!.. - Вавочка обиженно, по-детски скривил лицо. - Вам хорошо, он у вас внутри. Кто там разберёт, что у вас внутри! А тут…
        Он чуть было не проговорился и немедленно почувствовал к ней такую ненависть, что испугался сам. А она торопливо погасила сигарету о спичечный коробок и продолжала:
        - Пойми, ты вовсе не так уж и плох, как тебе кажется. В медитации есть очень простой приём. Представь, что у тебя в голове дырочка…
        - Дырочка? - не веря, переспросил он.
        - Да, дырочка! И ты потихоньку начинаешь выталкивать через неё все дурные мысли…
        А если… Дыхание Вавочки на секунду пресеклось. А если вот сейчас подскочить к двери туалета, сорвать задвижку и вдвоём, а? Вдвоём разложить эту стерву прямо поперёк кровати?.. Нет, блин! Отобьётся, она ж бешеная!.. Нет, не сможет - обалдеет, когда увидит их вместе… А закричит? В кухне открыта форточка - плохо. А дверь в кухню закрыта, он сам её закрыл, не дойдёт крик до форточки.
        Но как часто случалось в моменты, когда он решал действовать рискованно и быстро, решение немедленно отозвалось слабостью и испугом. Вдобавок Вавочке почудилось, что Лека прочла его мысли: во всяком случае, она удивлённо приотворила сияющие свои глаза, в которых страха не было ну вот ни на столечко. На Боженьку, сука, надеешься?
        Вавочка стиснул зубы и качнулся в сторону проёма, но обрушилась и погребла окончательно другая мысль: Лёня! Он вспомнил: во дворе, на скамеечке сидит мрачный Лёня Антомин; сидит, нехорошо посматривая на Вавочкино окно, пошевеливая незажжённой сигаретой в углу рта; а коробком уже, наверное, не поигрывает; поглядывает на часы Лёня, решает: «Ещё пять минут не появится - пойду посмотрю, что там». И ведь пойдёт, обязательно пойдёт! Такой уж он, Лёня, человек: если даже из петли выскользнет - опять туда голову сунет, а то подумают ещё, что боится.
        И ещё вспомнил Вавочка: сидя однажды в своём чуланчике, рассказывал он Лёне, что вот, мол, припаяли одному общему знакомому с «новостройки» срок за попытку изнасилования. И словно судорогой свело лицо Лёни. Не глядя на Вавочку, по-страшному жёстко и брезгливо сложив рот, скрипучим жутким голосом сообщил тогда Лёня, что, дай ты ему волю, он бы таких людей не сажал и даже не расстреливал - головы бы таким людям отрывал собственноручно.
        Вавочка с ужасающей отчётливостью представил, как Лёня тяжёлыми своими ручищами откручивает ему голову, и содрогнулся.
        - Уходи, - сказал он срывающимся голосом. - Уходи отсюда.
        От усилившегося тиканья настенных часов хотелось закричать, и Вавочка, решившись, повторил:
        - Уходи.
        И, взвинтив себя окончательно, он даже нашёл повод, он крикнул:
        - Иди к своему Лёне! Он тебя внизу ждёт!
        А подняв глаза, понял, что Лека опять смотрит на него с сочувствием, схватил стул и взвизгнул:
        - Уйди, овца!
        Тогда она заговорила, делая громадные передышки между словами:
        - Только не подумай. Что я тебя испугалась. Или что мне на тебя наплевать. Просто ты сейчас ничего не услышишь. Ты агрессивен… Это витал. Это просто витал… Давай увидимся завтра, в обед. Только без глупостей, пожалуйста. Ладно?.. Счастливо тебе!
        Она подхватила рюкзачок и вышла, оставив его тяжело дышать и смотреть неотрывно в проём. Быстро справилась с замком и, крикнув ещё раз: «Счастливо тебе!» - захлопнула за собой дверь. Вавочка поставил стул на пол.
        А секундой позже тяжёлый удар сотряс воздух в помещении. Стул отлетел в сторону, а Вавочка почему-то метнулся к окну.
        - Открой, козёл! - орал двойник. - Морду набью! Дверь сломаю!
        И сломает ведь. Вавочка выскочил в коридор, где всё же взял себя в руки и остановился перед сотрясаемой пинками дверью туалета.
        «Дырочка… - вспомнил он. - Гадёныш внутри сидит…»
        Гадёныш сидел внутри. Вавочка сорвал задвижку и, рванув дверь, ринулся вовнутрь.
        О, это был бросок! Хищный. Обоюдный. Так, видимо, сшибаются в воздухе леопарды, чтобы упасть на землю пушистым, бурлящим, свирепо мяукающим клубком. Жаль, конечно, что не развить, не развернуть богатого этого сравнения… Ну да Бог с ним. Вернёмся в наше серенькое русло.
        Вавочки не сшиблись в воздухе, и свирепо мяукающего клубка из них тоже не получилось. Какое-то мгновение всего миллиметр разделял их свирепые востренькие носы, но в следующую долю секунды зрачки у Вавочек расширились, оба отпрянули, и тот, что бросился из коридора, крикнул с пугающей дрожью в голосе:
        - Ты пойди посмотри, что во дворе делается!
        Не дожидаясь ответа, вылетел в кухню, и что-то внутри радостно трепыхнулось: выкрутился! Ах, как удачно выкрутился! Как сбил с толку, а?
        Двойник растерялся. Что во дворе? Что ещё случилось? Как прикажете реагировать на наглый приглашающий жест? Последовать на кухню - значит подчиниться. Не последовать - а вдруг там в самом деле что-нибудь!
        И он последовал, но с достоинством. С достоинством, говорю, которое в момент улетучилось, стоило Вавочке выглянуть во двор.
        Лека что-то доказывала Антомину, а тот мотал головой и с сомнением поглядывал в сторону окна. Вавочки всмотрелись и поняли, что головой Лёня мотает не отрицательно - скорее от наплыва чувств Лёня головой мотает.
        - Да нет у него никакого близнеца… - донеслось через открытую форточку.
        Лёня в задумчивости оторвал зубами изжёванный фильтр. Прикуривая, бросил исподлобья ещё один взгляд. В следующий миг тремя судорожными взмахами погасил спичку и схватил Леку за руку.
        Изумлённое лицо Леки было теперь тоже обращено к Вавочкам.
        Отшатнулись от окна в стороны и обменялись многообещающими взглядами. Выждали. Осторожно вдвинули головы в зону обзора.
        Лека смотрела на часы. Лёня никуда не смотрел - снова прикуривал.
        Потом она ему что-то сказала, и оба двинулись к невидимому из окна туннельчику, соединяющему двор с улицей Александровской (бывшая - Желябова). Почти уже выйдя из поля зрения, Лёня обернулся и ещё раз посмотрел. Всё. Ушли уже.
        И Вавочка в тенниске, отчётливо сознавая свою неправоту, развернулся к противнику и, не дав ему рта раскрыть, нанёс упреждающий удар:
        - Добился, да? Вода в заднице не держится, да? Соображать надо, что говоришь!
        И, круто повернувшись, ушёл в комнату, где остановился и прислушался к радостному трепыханию там, внутри. Вот он его лепит! Как пластилин! Подряд два раза! Ну, молодец…
        На кухне двойник моргал и силился хоть что-нибудь понять. А что он такого сказал? Кому? Леке, что ли? А что он Леке сказал?.. Да что ж это делается! Мало того что в туалет запирают - ещё и обвиняют в чём-то! Обзывают по-всякому!..
        - Ты! - выпалил он, ворвавшись в комнату. Именно выпалил. Так дети, играя в войну, имитируют звук выстрела. - Ты знаешь, кто ты вообще?!
        …И возвратилось всё на круги своя.
        Когда опомнились и взглянули на часы, выяснилось, что нащёлкало уже десять минут шестого. Как это? Оба опешили. Куда день девался? Стали припоминать - всё сошлось: вскочили часов в одиннадцать (с ума сойти!), часов до двух разбирались, что к чему, потом Лёня пришёл, да потом ещё грызлись сколько… потом Лека… Это всё было сегодня? Интересно получается! Значит, только сегодня появился этот… (Покосились друг на друга.) Завтракали с ним… И посуду, наглец, не вымыл… Вспомнив про посуду, Вавочки воспламенились.
        Мысли у них давно уже перестали совпадать по времени: в тенниске - тот ещё воспламенялся, свирепо оглядывая двор и барабаня пальцами обеих рук по подоконнику, а который в костюме уже летел к нему с агрессивными намерениями.
        Стоящий у окна, заслышав смену в ритме шагов двойника, до этого хищным зверем кружившего от проёма к торшеру и обратно, обернулся. Оказались лицом к лицу.
        - А посуду кто мыть будет?! - заорал тот, что в костюме.
        - Ты будешь!
        - Я буду?
        - Ты будешь!
        - Ах ты!..
        Но сил на ссору не оказалось. Голоса сели. Минут через пять оба стояли, повернув лица в сторону двора, и безо всякого интереса препирались.
        - Иди посуду вымой, - сипло и невыразительно требовал один.
        - Облезешь, - следовал апатичный ответ.
        Двор вечерел. Сквозь стёкла, как сквозь бумагу, проникал пронзительный голос тёть-Таи из соседней квартиры, владелицы розового пододеяльника, осквернённого малолетними футболистами.
        - Иди посуду вымой.
        - Сам иди умойся.
        Наконец владелец костюма не выдержал: да чёрт с ним, пойду поем хотя бы, всё равно этому наглецу ничего не докажешь. Почти уже дошёл до двери, когда в спину последовало:
        - Вымоешь - доложишь.
        Пришлось вернуться.
        - Тебе чего надо?
        - Иди-иди мой.
        - Я тебя сейчас вымою!
        - Мой иди.
        Попрепирались ещё минут десять. Потом владелец тенниски потянулся и, вроде бы ни к кому не обращаясь, мудро дал знать, зачем именно он идёт на кухню:
        - Пожрать пойти, что ли?..
        В дверях обернулся.
        - А ты куда лезешь?
        - Ушибу! - с пеной у рта пообещал тот, что в костюме, и Вавочка дорогу ему не заступил - не решился.
        Безобразные эти диалоги длились, почитай, весь ужин вплоть до того момента, когда последний из них, доев и поставив из принципа в стопку четвёртую грязную тарелку, вынул из банки забычкованную сигарету, закурил и направился в комнату, окончательно плюнув на то, что в точности повторяет действия ненавистного противника. Вот что может сделать с человеком усталость.
        Двойника он застал на полпути от окна к кровати и уже без сигареты. Форточка была открыта. Вот свинья!
        Вавочка лишь брезгливо покосился, когда тот шумно грохнулся на постель, соизволив снять только обувь. И на том спасибо.
        Вавочка затянулся ещё пару раз и в свою очередь направился к форточке. Прицелился и выщелкнул окурок на улицу. Мгновенная розовая царапина легла на прозрачно-фиолетовый сумрак, заливший двор доверху, до самых чердаков.
        - Олеж-ка, - взывал откуда-то сверху скрипучий старушечий голос. - Олеж-ка! Вот родители приедут - всё расскажу, как ты над бабушкой издевался!..
        Внезапно Вавочка сделал ещё один шаг и гулко ткнулся лбом в оконное стекло. Справа, со стороны туннельчика, к подъезду приближалась прохожая. И была это Люська.
        - Олеж-ка…
        Вавочка присел, припал к подоконнику, и грудь его вытолкнула полухрип-полурыдание.
        Нет, это уже было слишком!
        Лежащий на кровати поднял голову, посмотрел на сгорбленные сотрясающиеся плечи двойника, сообразил: неспроста это - и, как был в носках, очутился у окна.
        Не сговариваясь, кинулись в кухню, чтобы рассмотреть лицо (она или не она?), когда подойдёт поближе к жёлтенькой лампочке над подъездом. Люська приближалась. Сейчас она свернёт. Сейчас она откроет дверь парадного. Сейчас она поднимется на второй этаж. Сейчас (блюм-блям!) сыграет звонок - и что делать?..
        Не свернула. Миновала подъезд. Алые туфли на мощных угольно-чёрных каблуках. Не было у Люськи таких каблуков. Иначе об этом уже бы все знали. Уронила монету, кажется. Присела, поднимая. Всмотрелись до рези в глазах. Сумерки обманули. Не Люська.
        И тут словно что-то хрустнуло в Вавочках. Тот, что в костюме, бросился в комнату, где упал ничком на кровать и заплакал, захлёбываясь, ударяя кулаком в подушку и слыша из кухни рыдания двойника.
        В сумеречную колодезно-зябкую комнату забредали через форточку перекликающиеся голоса. Родители выуживали со двора зарвавшихся отпрысков. Было слышно, как в проволочной клетке для волейболистов всё мечется, оглашая двор дребезжаще-тяжёлыми ударами, растворённый сумерками футбольный мяч. Видимо, играли уже вслепую.
        Вместе со слезами вышли последние силы. Из кухни, хлюпая носом, пришёл двойник и слабо попытался спихнуть Вавочку на пол. Это ему не удалось, но на диван он всё же не пошёл и, потеснив-таки Вавочку, пристроился вторым на кровати. Бог знает, кто из них догадался встать и закрыть форточку, но в комнате стало теплее - и сон пришёл.
        ДВА. ДЕНЬ ВТОРОЙ
        - А я люблю военных, красивых, здоровенных!.. - грянул во все динамики маленький, не больше спичечного коробка, киоск звукозаписи.
        Отсюда, с карниза, несанкционированный базарчик у киоска («Куплю ваучер, часы в жёлтом корпусе») выглядел цветной шевелящейся кляксой. Наяву там такой толпы никогда не бывало, да и быть не могло. Клякса расплывалась, меняла очертания, выпускала короткие отростки, распадалась внезапно на несколько самостоятельных клякс, и они лениво шевелились, словно неуклюже пританцовывая под отчаянную однодневку.
        Так толпа торгующих выглядела сверху.
        Карниз тем временем незаметно снизился, и показалось вдруг, что спрыгнуть туда, в толпу - пара пустяков!.. Вавочка язвительно усмехнулся. Делов-то! Оттолкнулся легонько, пушинкой этакой слетел - и он уже там…
        Но тут что-то изменилось, и Вавочка вскоре понял: музыка останавливалась. Лихой голосок певицы сменился басовитой позевотой; мелодичный грохот замедлялся рывками, распадался на звуки; распадались уже и сами звуки. Вавочку словно окунули в гулкие океанские глубины. Из неимоверной бездны звучно всплывали неспешные огромные пузыри. Потрескивало, поскрипывало…
        Толпа внизу тоже остановилась, недоумевая. А потом торгующие, как по команде, раздражённо запрокинули головы. Вавочка обмер. Все обращённые к нему лица были его многократно повторенным лицом.
        Он поспешно отступил от края карниза и почувствовал, что отступает по вертикали. Вскоре лопатки его упёрлись в потолок (Откуда потолок? Это ведь улица!), а снизу на него смотрели глаза, крошечные и многочисленные, как лягушачья икра.
        Он окаменел. Он просматривался насквозь. Единственная надежда, что на таком расстоянии его не очень-то и разглядишь. Но глаз было слишком много, и они любопытствовали. Им очень хотелось понять, что это за существо такое неправдоподобное вцепилось там раскинутыми лапками в потолок.
        - Ох, ну ни фига себе! - произнёс кто-то гулко.
        Потолок слегка надавил на спину и начал снижаться, безжалостно выдавая его на потеху толпе. Вблизи не укроешься. Они всё поймут! Всё разглядят! Вавочка корчился, старался освободиться - бесполезно.
        - А сами-то! - отчаянно закричал он тогда. - Сами-то кто? Не такие, что ли?
        Он рванулся и сел раньше, чем успел открыть глаза. Полыхнул торшер. Комната. И совсем рядом - оскаленное с вытаращенными глазами его собственное лицо. Некоторое время оба сидели неподвижно, вздрагивая от уколов испарины.
        - Надо что-то делать, - обессиленно проговорил один.
        Второй промолчал.
        И возникла некая определённость. Надо что-то делать. Надо, во-первых, выспаться, а завтра… Завтра надо что-то делать. Так дальше нельзя.
        Оба почему-то уже знали, что кошмаров сегодня больше не будет.
        И кошмаров, действительно, не было. Не было вообще ничего зрительного. Сон состоял из звуков. Нечленораздельные и гулкие, они чуть тревожили, но не более того. Намекали малость, подражая то хмыканью Лёни Антомина, то мелодичному бульканью дверного звонка. Сон мелькнул.
        Поворочались, потолкались, приоткрыли глаза и увидели, что это утро. Хорошее осеннее утро, и воздух за окном, видимо, сух, прохладен и пахнет, наверное, листвой.
        Сели на кровати, пожевали смякшими за ночь губами.
        - Ты знаешь что, - сипло начал Вавочка в мятом костюме. - Ты давай уедь куда-нибудь. Я тебе денег дам.
        - Каких денег? - нехорошим голосом осведомился Вавочка в мятой тенниске.
        - Деревянных, - снагличал Вавочка.
        - Деревя-анных!.. - хрипловато передразнил Вавочка. - Я тебя сейчас, деревянного, ушибу. Они твои?
        - А чьи? Твои, что ли?
        - Мои!
        Они сидели спинами друг к другу, опустив ноги каждый по свою сторону кровати.
        - Придумал! - презрительно хмыкнул тот, что в тенниске. - Со своими же деньгами и без паспорта!
        - Паспорт я тебе отдам, - хмуро сказал второй.
        Вавочка развернулся, упёрся ладонями в скомканную постель, уставился в затылок двойника.
        - А ты сам что же? - сказал он. - С проездным жить будешь?
        - Скажу, потерял. Новый выдадут.
        Тот, что в тенниске, задумался. Один лишался крыши, другой - документов. Это уже отдалённо походило на справедливость. С одной только поправкой.
        - Хорошо, - решил владелец тенниски. - Только, слышь, паспорт потеряю я, а ты уедешь.
        Услышанное им сопение было явно отрицательным.
        - Деловой, блин, - скривив рот, проговорил он тогда. - Значит, я уеду, а редакции шелушить ты будешь?..
        - Да поделюсь я с тобой… - буркнул двойник.
        - Ты - со мной? А может, это я с тобой поделюсь?
        - Ну, поделись!
        - Хм… - сказал Вавочка и снова задумался. Может, вправду поделиться? Жалко, ох жалко… Комиссионные, можно сказать, с неба свалились…
        - «Аргументы и факты», - выговорил он наконец. - Хватит?
        - «Аргумен-ты?..» - не веря, переспросил двойник. - А телевидение, значит, себе?
        Как ни странно, очередного взрыва страстей не последовало. Оба вдруг примолкли, затаились, что-то, видать, прикидывая и обмозговывая. Морды одинаковые, почерк - тоже… Какая разница, кто составит договор? Главное - кто потом деньги получит…
        В задумчивом молчании проследовали на кухню, где, даже ни разу не поругавшись, поставили кастрюлю на огонь.
        Хотелось курить, но сигареты кончились ещё вчера. Так и сидели, поглядывая друг на друга и строя, надо полагать, весьма похожие планы. Вдвоём по разным редакциям бегать не стоит - наверняка засекут, да тут ещё Лёня в курсе. Стало быть…
        Солянку по тарелкам на этот раз разливал тот, что в костюме.
        - Так кто пойдёт-то? - спросил его тот, что в тенниске.
        - Я пойду. - Ответ был весел, нагл, категоричен и обмозгован заранее.
        Но вот следующий ход, как хотите, был гениален.
        - Ну иди, - хмыкнул владелец тенниски и принял двумя руками полную тарелку.
        Владелец костюма застыл на пару секунд. Юноша с половником. Статуя. Он-то готовился к яростному спору до хрипоты - и вдруг такое дело…
        - А ты что? Не пойдёшь? - переспросил он на всякий случай.
        - Не-а, - сказал двойник и с удовольствием погрузил ложку в дымящуюся солянку.
        Вавочка всполошился. Что у него на уме? Выставит из квартиры, а сам… Что сам? Что он вообще может тут натворить в Вавочкино отсутствие?.. Или ему просто неохота по редакциям бегать?.. Да блефует он нагло, вот что! Хотя…
        - Ладно, - буркнул наконец Вавочка, вываливая в тарелку остаток солянки. - Пожрём - увидим.
        Уже в раковине под щёлкающим каплями краном громоздились четыре грязные тарелки с кастрюлей в придачу, а сами Вавочки, не прерывая раздумий, встали из-за стола, когда владелец костюма нанёс наконец рассчитанный удар:
        - Ну, раз ты не хочешь, я пойду.
        - Чо?!
        - Через плечо! - гордо ответил тот и прошествовал в комнату, так что второму пришлось унизительно бежать за ним, выкрикивая:
        - Это я сказал: не пойду? Это ты сказал: не пойдёшь!
        «Раз, и…»
        - Ты-то? - интриган обернулся и окинул его презрительным взглядом. - Да ты там такого налепишь - не расхлебаешь потом. Что я тебя, не знаю?
        Вавочка задохнулся.
        А тот нагло сказал: «Ну я пошёл», - и в самом деле направился к двери.
        Вавочка догнал его, преградил дорогу и сунул руку в карман с таким отрешённым видом, что противник, хотя и знал отлично содержимое правого кармана, испуганно моргнул.
        Из кармана была извлечена новенькая монета пятирублёвого достоинства и установлена на сгибе готового к щелчку большого пальца.
        - Решка! - выпалили они одновременно.
        Фальстарт. Взвившийся в воздух пятак был пойман на лету и водворён в исходную позицию.
        - Решка! - упрямо повторили оба.
        - Да пошёл ты к чёрту!
        - Решка! - Снова хором.
        - Задолбал, блин! Орёл!
        - С тобой говно хорошо делить! Всё тебе достанется!.. На, бери свою решку!
        Через некоторое время договорились, и кувыркающийся пятак упал на Вавочкину ладонь. Решка, блин! И Вавочка с силой шлёпнул монету на обнажённый (рукава он по-шулерски вздёрнул) сгиб левой руки - аж оборотная пятёрка отпечаталась.
        - Это ты как бросаешь? Это кто так бросает? - завопил двойник. - А ну перебрось!
        И тут Вавочка вспомнил, что решку-то он загадывал! Решку - понимаете? - а никак не орла.
        - Ладно, - сказал он. - Не разоряйся.
        И вновь метнул монету. Тот было дёрнулся - тоже, видать, сообразил, что к чему, да поздно.
        Орёл! И Вавочка спешно обронил пятак на пол.
        - Да ты что? - окончательно озверел двойник. - Снова давай!
        И осёкся. Монета легла на пол орлом вверх, но Вавочка её уже подобрал.
        - Дай сюда! - потребовал двойник. - Я брошу.
        Пятак моментально исчез в кармане. Помолчали, успокаиваясь.
        - Знаешь что, - сказал наконец один из них. - Где карты?
        Карты нашлись, да вот не сообразили они оба, что покер - игра затяжная. Им бы по-умному - в дурачка один расклад и без реванша, но как-то это обоим показалось… несолидно, что ли… Начальник отдела маркетинга - и вдруг в дурачка! Играли на спички, с переменным успехом и довольно долго (точное время указать не берусь - часы остановились в половине шестого утра).
        Когда владелец костюма королевским флешем против тройки в очередной раз выравнял положение, противник вскочил и выразился непристойно.
        Затем вскочившего осенило.
        - Слу-шай! - сказал он, поражённый, как ему это раньше в голову не пришло. - Ты что ж, прямо так и пойдёшь? По редакциям!
        - А чего? - с туповатой подозрительностью спросил владелец мятого костюма, тревожно себя оглядывая. Ах, вот он о чём!.. Да, действительно… Мятая тенниска - это нормально: замотался человек по делам, забегался, погладиться некогда… А вот мятый костюм - нет. Мятый костюм - это весь имидж насмарку. Подумают, под забором ночевал, у кабака…
        - Нельзя тебе так идти, - проникновенно сказал владелец тенниски, глядя ему прямо в глаза.
        - Поглажусь, - буркнул Вавочка.
        - А время? - напомнил тот.
        Блин! Ну надо же! Вавочка насупился, подошёл к зеркалу и недружелюбно себя оглядел. Как будто три дня жевали, на четвёртый выплюнули… Опустил голову и уставился в раздумье на алтарную тумбочку, где располагались свеча, книжица, три пустые клейкие изнутри рюмки, ключ от входной двери…
        - Ладно, - решил он вдруг. - Топай, пока я не передумал.
        Обрадованный владелец тенниски сбросил шлёпанцы и побежал в коридор обуваться.
        - Всё будет в ажуре, - сдавленно пообещал он оттуда, вправляя пятку в туфлю. - Ты на меня надейся.
        - С телевидением давай завтра, - не терпящим возражений голосом продолжал Вавочка. - Сегодня не надо. Ты сегодня, главное, «Городские ведомости» давай раскрути. Будут предлагать десять процентов - не соглашайся. Шеф о пятнадцати договаривался. А в Фонде скажи: простудился, ангина, мол, врача вызывал…
        Ему теперь даже нравилось, что тот вроде бы не сам идёт, а вроде бы Вавочка его посылает.
        - Денег возьми. Пожрать купишь. И сигарет.
        Из коридорчика рысью вернулся двойник.
        - Всё будет в ажуре, - приподнято повторил он. - Только так!
        И протянул руку к тумбочке - за ключом.
        Ключа на тумбочке не было.
        Тогда он посмотрел на Вавочку, наблюдавшего за ним с непроницаемым лицом, и всё понял.
        - Так будет лучше, - сдержанно сообщил тот. - Позвонишь - открою.
        Спорить двойник не стал - слишком был доволен, что настоял на своём. Кроме того, разговор мог вернуться в исходную точку и там увязнуть.
        Владелец же костюма вошёл во вкус: пока провожал до двери, дал ещё с пяток наставлений, растолковывая всё, как малому ребёнку, короче, настроение подпортил - капитально. Тот аж плюнул, прежде чем сбежать по лестнице.
        На промежуточной площадке его ожидал неприятный сюрприз в виде невысокой двухобхватной женщины с прутиком в руке, на котором болтался тетрадный листок. Это была Раечка из домоуправления, и она шла проверять вентиляцию.
        Увидев Вавочку, остановилась, и её чуть запрокинутое лицо (Вавочка стоял площадкой выше) засветилось неподдельной радостью.
        - Ну вот, - сказала она совершенно счастливым голосом. - И ведь Бог знает чего наговорят! И крик, говорят, какой-то был, и человек пропал… А он - вот он… Так что за крик-то?
        Раечка из домоуправления неистребимо любила людей и не могла пройти спокойно, чтобы не помочь им разобраться в их запутанных отношениях. Несмотря на подкрадывающееся пятидесятилетие и девяносто с лишним килограммов живого веса, она вздымалась со своим прутиком до самых верхних этажей, под предлогом проверки вентиляции проникала в квартиры, лезла в душу без мыла и разводила руками чужие беды, за что впоследствии много страдала.
        - Не знаю, - тоскливо ответил Вавочка и попытался найти просвет, чтобы проскользнуть мимо неё на улицу. Но просвета, можно сказать, не было - Раечка пёрла вверх по лестнице, как асфальтовый каток.
        - А где сейчас работаешь? - поинтересовалась она, одолевая последние ступеньки.
        - Росхристинвестъ, - обречённо отозвался Вавочка. - Начальник отдела.
        - О-о, - удивилась она. - Ты смотри! Молодец! А Маша давно уехала?
        Вавочка ответил, что позавчера.
        - Уф, - сказала Раечка, ступая на площадку. - Дай отдышаться. Так вот ходишь весь день по лестницам да по лестницам… Ну, пошли вентиляцию проверим.
        Пока одолевали пролёт до Вавочкиной двери, она успела расспросить о порядках в Фонде, о номинальной цене акции, о том, как это Машу угораздило заняться всякой медитацией, и не собирается ли Вавочка жениться.
        Вавочка же соображал панически, что с ней теперь делать. Хотя дверь так и так нечем открыть…
        Он порылся в кармане, в другом, изобразил на лице тревогу, поднял на Раечку трагические глаза и сообщил:
        - Кажется, ключ дома оставил.
        Раечка охнула, а он как бы с досады ткнул в дверь кулаком.
        - Вот, блин! - сказал он. - Как же я теперь в квартиру попаду? Я ж без ключа теперь в неё никак не попаду.
        Тут он спохватился, не слишком ли радостно он всё это ей сообщает, с ненавистью сказал: «У, блин!» - и снова наказал дверь ударом.
        Дверь приоткрылась, и на площадку высунулся двойник.
        - Чего орёшь? - вполголоса накинулся он на Вавочку. - Договорились же, без ключа идёшь!
        Секунду спустя он заметил Раечку и остолбенел. Раечка же приоткрыла рот и стремительно стала бледнеть, причём не постепенно, как обычно бледнеют, а, так сказать, поэтапно, в три приёма: бледная - ещё бледнее - совсем белая.
        «Сейчас завизжит», - мелькнуло у обоих.
        Но из перехваченного ужасом горла Раечки вырвался лишь слабенький звук, передать который на бумаге решительно невозможно. Она взглянула на одного, на другого, присела и вдруг с проворством, какого в ней и не заподозришь даже, обвалом загремела по лестнице. На промежуточной площадке ухватилась обеими руками за перила; её развернуло лицом к Вавочкам, и они ещё секунду видели вытаращенные Раечкины глаза и беззвучно орущий рот.
        Потом сообразили, что стоят на лестничной клетке, что в воздухе замирает дрожь от грохота двери подъезда, а над ступенями порхает тетрадный листок для проверки вентиляции.
        - Ты что, блин! - шёпотом заорал Вавочка на двойника, когда они влетели в коридорчик и защёлкнули замок. - Соображаешь, что делаешь? Ты зачем открыл?
        - А какого чёрта стучать было? Она ж теперь весь двор поднимет!
        Прислушались к тишине за дверью. Потом один из них начал хихикать.
        - Ты чего? - не понял другой.
        - Так ей же, блин… - запинаясь на смешках, выговорил тот. - Ей же не поверит никто. Скажут: чокнутая. В дурдом отправят.
        Теперь смеялись оба, первый и последний раз чувствуя себя союзниками.
        - Смотри, ещё не нарвись, - посоветовал, выпроваживая двойника, тот, что в костюме. - А то совсем с ума стряхнётся.
        Как далеко убежала Раечка - сказать трудно. Во всяком случае, во дворе её видно не было.
        Только пройдя полквартала, Вавочка остановился и, честное слово, чуть не заплакал. Господи, улица…
        Долго стоял на перекрёстке, пока не вспомнил наконец, что ещё надо куда-то идти… Ах да, в «Городские ведомости» - договор на рекламу. А потом в Фонд - сказать: ангина, мол… Он тряхнул головой и двинулся сквозь сетчатые тени полуоблетевших акаций, сорящих, если заденет сквозняк, жёлтым хрустким конфетти. Куда глаза глядят - к повороту, где бывшая улица Желябова переходила в бывший проспект Ленина.
        И тут - словно заморозка кончилась. Вавочка вспомнил начальственный тон двойника, ожгло стыдом. Крысёнок! Он что же, думает, с пластилиновым дело имеет?.. Вавочка ему кто? Шестёрка?.. В «Городские ведомости», говоришь… А вот не пойдёт Вавочка в «Городские ведомости». Из принципа не пойдёт.
        Телевидение… Какое, блин, телевидение? Какая, блин, рекламная кампания? Да провались она пропадом со всеми процентами! Надо что-то делать. Сестра приедет через несколько дней. Надо что-то делать…
        Короче так: никаких сегодня редакций. Сейчас он завернёт в «Посошок», сядет там за столик, выпьет пива и всё хорошенько обдумает. Надо что-то делать.
        Ну вот и уводящие вниз ступени. Омытый цветным полумраком, Вавочка входит, оглядывает полуподвальчик, кивает кому-то полузнакомому (тот озадаченно кивает в ответ) и скромно присаживается за столик у колонны. Уставший бизнесмен заскочил выпить пивка между двумя удачными сделками.
        - Пару кружек и пачку «Магны», - расслабленно говорит он возникшему из цветных сумерек официанту.
        Сейчас он отмякнет, почувствует себя уверенным, поразмыслит… И Вавочка, как в тёплую мыльную пену, погружается в ласковое бормотание приглушённой музыки, сквозь которую проступает временами:
        - …Пороха Порохом пугали…
        - Это как?
        - А так. Приходит он…
        - …не понимаю я Белого. Ну как это: пятнадцать лимонов для него заняли, подставились, можно сказать! Пять отнёс, а с десятью сбежал…
        На стол с приятным гулким звуком опускаются две полные кружки. Вавочка отпускает официанта благосклонным кивком, отхлёбывает, задумчиво вскрывает пачку «Магны». А руки, между прочим, дрожат. Надо что-то делать. Надо что-то делать… Запугать бы его, гада, чтобы сбежал к лешему…
        Кем? Кем запугать? Не собой же!..
        - …послал их, короче. А они говорят: «Ты Пороха такого знаешь?» Порох растерялся, говорит: «Да как… Немного знаю». А что тут ещё скажешь? «Ну вот увидишь, - говорят. - Намекнём завтра Пороху - он тебе башку оторвёт…»
        Крутые ребята сидят за соседними столиками. Появись у кого двойник - дня бы не прожил. Сунули бы в контейнер - да в реку…
        - …Ну я понимаю: сбежал со ста лимонами. Тут ещё подумать можно. Но с десятью…
        Даже если вьетнамцы… Во-первых, на вьетнамцев надо ещё выйти. Во-вторых, деньги они, наверное, просят вперёд. Значит, занимать. И занимать много… А это мысль! Взять и подставить! Занять лимонов десять - а получают пускай с двойника!.. Тот: «Какие лимоны?» - а они его… Нет, не прокатит. Времени мало. Не на день же, в самом деле, занимать…
        - У вас тут свободно?
        Кажется, это ему.
        - Конечно-конечно, - отзывается Вавочка.
        Приглушённо громыхают отодвигаемые тяжёлые табуреты, и за Вавочкин стол садятся двое.
        …Может, просто на пушку его взять? Сказать: так, мол, и так, абзац тебе, вьетнамцев нанял…
        - А что же вы сегодня без охраны?
        Вавочка вскидывает глаза и видит, что за столиком сидят давешние шестёрки, пару дней назад чуть было не согнавшие его с табурета. На секунду Вавочку охватывает неприятное предчувствие, но шестёрки на этот раз миролюбивы и смотрят искательно. Видно, тогдашняя Вавочкина беседа с самим Порохом сильно их впечатлила.
        - Охрана сегодня отдыхает, - мигом сориентировавшись, изрекает Вавочка.
        Шестёрки кивают. Лица - понимающие, серьёзные.
        - Спецназ? - с почтением осведомляется один, видимо, имея в виду Лёню Антомина, прокатившего, выходит, под Вавочкиного телохранителя.
        - Афган, - говорит Вавочка.
        - Ну и что ж он? - как-то ревниво, чуть ли не обиженно спрашивает второй. - Дерётся, что ли, лучше других?
        И Вавочка внезапно ощущает долгожданный прилив уверенности. Двойник? Разберётся он с двойником. Не может не разобраться. Зря, что ли, так вежливы с ним эти два качка с оббитыми ушами!
        - Главное, меньше, - весьма удачно отпечатывает Вавочка.
        - А-а… - уважительно тянет спросивший. - Ну, конечно, опыт…
        Гулко опускаются на стол полные кружки. Бормочет музыка. Вьётся разноцветный дымок.
        - Вы ведь из «Росхристинвеста»? - почтительно спрашивают Вавочку.
        «Раз, и…»
        - Начальник отдела маркетинга.
        Шестёрки вопросительно переглядываются. Маркетинг? Слово-то они, конечно, слышали и не раз…
        - Мы вот чего, - говорит один. - Может, вам там в охрану люди требуются…
        Вавочка несколько ошарашен. Но и польщён.
        - Поговорить, конечно, можно, - уклончиво обнадёживает он. - Но вы учтите: начальник охраны сам с «новостройки», так что он больше своих ребят подбирает…
        Шестёрки обиженно по-собачьи морщат лбы.
        - «Новостройка»… Вольтанулись уже с этой «новостройкой»! - жалобно говорит один. - Как будто в других районах не люди живут! Ну что я, придушить, что ли, никого не смогу, если потребуется?
        В доказательство говорящий растопыривает обе пятерни. Вавочка заворожённо смотрит на короткие мощные пальцы с оббитыми суставами, и глаза его вдруг стекленеют. А ведь придушит!.. Запросто придушит. И Вавочка даже знает, кого… А что? Взять и сказать: хотите в охрану? Так вот вам, ребята, испытание. Пойдёте по такому-то адресу (Желябова, 21) - и…
        - Охрана… - медленно говорит Вавочка и при звуках собственного голоса волосы его встают дыбом. - Бывает, что и охрана никакая не поможет…
        Шестёркам становится слегка не по себе. У Вавочки мёртвое лицо, и они чувствуют, что фраза насчёт охраны не случайна. Кто знает, может, завтра под окнами этого самого «Росхристинвеста» начнут рваться легковушки с динамитом…
        - Есть проблемы? - понизив голос, спрашивает один. Повеяло идиотизмом американского видика. Голова персонажа катится по склону, а напарник, видя такое дело, интересуется с тревогой: «Есть проблемы?»
        Вавочка залпом приканчивает кружку, смотрит на собеседников и понимает, что больше с надрывом говорить не следует. Крутые так себя не ведут.
        - Предшественник мой, Сан Саныч, - ворчливо поясняет он. - Три дня как увезли. Жив ли, нет ли… Вот вам и охрана.
        - А… а Порох?
        Вавочка безнадёжно усмехается.
        - А что Порох? У Пороха своих забот хватает… Будет Порох в эти дела ввязываться!..
        Где вы видите здесь маркетолога Вавочку? Нет его здесь. Нету. За столиком сидит один из авторитетов, на которых ссылаются, которыми пугают. Вот он закуривает не торопясь, прищуривается на собеседников. Его слушают. Ему внимают. Его не оборвут.
        - А в общем-то, конечно, сам виноват. Купил фирму. «Афедрон» называется. Меня в долю звал… - И негромкий, чуть усталый голос Вавочки вплетается в ласково бормочущую музыку. Ничуть не хуже других.
        - Виталик, будь любезен, ещё кружечку…
        …Есть, говорят, у глухарей одно нехорошее свойство: начинают токовать и ничего уже вокруг не слышат и не видят.
        А было на что поглядеть.
        В дверях полуподвальчика, возле той колонны, что у входа, никем ещё, к счастью, не замеченный, стоял другой Вавочка (в мятом костюме) и с ужасом, не веря, смотрел на свою подлую копию.
        Но давайте всё по порядку.
        Убедившись (через окно в кухне), что самозванец ушёл в сторону арки, Вавочка вернулся к картам и порассматривал сочетания. Оказалось, что в ближайшее время противник его был бы, скорее всего, разнесён в пух и прах. Расстроился и начал ходить по комнате.
        Потом заявилась Лека. Четырежды дверной звонок играл своё «блюм-блям», пока это ей не надоело. Громко постучала.
        - Володь, ну в чём дело? Я же знаю, что ты за дверью.
        Вавочка и в самом деле стоял за дверью и притворялся, что там его нет. Нет и нет. По редакциям побежал.
        - Ну, мы долго будем в молчанку играть?
        Вавочка услышал, как на их площадке приоткрылась чья-то дверь, и голос тёть-Таи, от которого заныли барабанные перепонки, прошёл сквозь древесную плиту, как сквозь бумагу:
        - Уехала хозяйка. И нечего барабанить.
        Лека обернулась.
        В проёме стояла не женщина, а прямо какой-то базальтовый массив. Казалось, этот ядовито-жёлтый в синих роршаховых кляксах халат был набит булыжниками.
        - Я знаю, - ответила Лека. - Я не к ней.
        - А-а… - Тёть-Тая удовлетворённо покивала, язвительно сложив губы, и сделала вид, что хочет закрыть дверь.
        - Вот же бесстыжие, - произнесла она достаточно внятно. - Чуть Маша уехала, давай на квартиру девок водить!
        Лека остолбенела, но вовремя спохватилась и, сохраняя предписанную Учителем ясность души, устремила на агрессивную особу младенчески-наивный взгляд, способный, по идее, обезоружить любого. Негромкими спокойными словами она хотела объяснить, что пришла сюда для чисто духовного общения, но тёть-Тая заговорила первой.
        - Ну что уставилась, писюха? - чуть ли не с нежностью спросила она. - Так я тебя и испугалась! Ноги сначала выпрями, задрипа!
        Весь ужас был в том, что говорила она приблизительно с теми интонациями, какие собиралась придать своему голосу сама Лека. Ясности душевной - как не бывало. Из какой-то отдалённой извилинки вопреки заветам Учителя полезли вдруг такие хлёсткие речения, что Лека ударилась в панику. Астрал боролся с виталом, а она была полем битвы. Тогда Лека представила поспешно, что у неё в голове дырочка, через которую улетучиваются скверные мысли. Но тут её вновь угораздило взглянуть в глаза тёть-Таи.
        «Ну скажи, - просили глаза, - скажи мне что-нибудь. Я те такое в ответ скажу, что ты у меня ночами спать не будешь…»
        И дырочка в голове закрылась.
        - Ах ты, гадина! - сдавленно произнесла Лека. - Ноги выпрямить? Я тебе сейчас выпрямлю…
        Не помня себя она шагнула к тёть-Тае. Та сказала: «Ой!» - и, отпрыгнув, захлопнула дверь. Лишь тогда Лека опомнилась.
        Какой ужас! Всё насмарку! Медитировала-медитировала, почти уже достигла покоя, света - и вот…
        - Да повались ты пропадом, паршивец! - вне себя крикнула Лека, пнув напоследок Вавочкину дверь.
        Всхлипнула, повернулась и сбежала по лестнице.
        Вавочка слышал, как спустя минуту отворилась (не сразу, в два приёма) дверь напротив.
        - Бандитка… - ошалело бормотала тёть-Тая. - Управы на них нет… Ну вот погоди, приедет Маша…
        Далее пошли выпады уже в Вавочкин адрес. Сначала он хмурился, слушая, потом развеселился. Уж больно лестно звучали некоторые обвинения. Теневик. Или взорвут скоро, или посадят. Девок водит со всего города. Ни стыда ни совести. И так далее.
        Наконец дверь закрылась, и Вавочка, довольный, что соседи его чуть ли не крутым почитают, вернулся в комнату. Взглянул на часы. Часы стояли. Судя по теням во дворе, дело давно уже шло за полдень.
        И тревога холодными быстрыми пальчиками пробежала вдоль позвоночника. Нельзя было выпускать двойника из квартиры! Бог его знает, чем он там сейчас занимается…
        Рванулся к двери. Остановился. Выйти на улицу означало подставиться, но и дома он тоже оставаться не мог. Ему уже вовсю мерещились тихие внимательные вьетнамцы. Тревога гоняла его по квартире, как гоняют шваброй мышонка, и Вавочка не выдержал. Вышел на площадку. Нежно надавив дверь, защёлкнул язычок замка, испуганно проверил, в кармане ли ключ, и беззвучно сбежал по ступеням. Побыстрее миновал двор, нырнул в арку, ведущую на бывшую улицу Желябова - и пошёл, пошёл сквозь паутинчатую тень редких акаций, повторяя все петли и скидки двойника.
        Остальное известно.
        Он стоял, омытый цветным сумраком, возле четырёхгранной колонны у входа и с ужасом смотрел на столик, за которым царил он сам.
        Это вместо того чтобы раскрутить «Ведомости»! Вместо того чтобы составить договор!..
        Да и не в этом даже дело! Вы поймите: двойник не знал, что за ним наблюдают, и Вавочка, можно сказать, впервые видел себя со стороны. Это он, он сам сидел там за столиком и неумело морочил голову двум бесхозным шестёркам.
        Небольшая компания, входя, бесцеремонно отодвинула его в сторонку. Он выждал и снова выглянул из-за колонны.
        Это - лучшие минуты в его жизни? Его вершина? Нет! Да нет же! Нет! Нет! Он крупнее, он способен, знаете, на что? Вот, например…
        Примера не было. Не было уже и полуподвальчика, и проклятого столика - он шёл по улице, страшно перекривив лицо. Он не заметил кивка попавшегося навстречу самого Пороха, он ничего уже не замечал.
        Придя домой, первым делом вымыл посуду.
        Войдя в «Посошок», Порох, как всегда, приостановился, давая глазам привыкнуть к сумраку. Не то чтобы он чего-либо боялся - так, привычка.
        Далее левая бровь его начала изумлённо вздыматься, и Порох медленно направился к одному любопытному столику.
        Шестёрки обомлели, и Вавочка понял, что сзади кто-то стоит и смотрит. Обернулся.
        - И давно ты здесь? - забыв поздороваться, спросил Порох.
        - Да как… - Вавочка растерялся. - Часа два уже.
        - Часа два? - с недоумением повторил Порох.
        - А что? - Вавочка оглянулся на собеседников, как бы предлагая подтвердить: ну, сидит человек в «Посошке» два часа подряд - и что тут такого невероятного?
        Более тупого удивления Порох на своём лице в жизни не чувствовал. Шестёрки истово закивали. И Порох понял, что стоять он здесь может ещё долго, но умнее от этого не станет. Пожал плечом, повернулся и ушёл в сумрак.
        - Чего это он? - озадаченно спросили Вавочку, и тревога холодными быстрыми пальчиками пробежала вдоль позвоночника. Неспроста, ох неспроста подходил сейчас Порох к их столику. Неужели всё-таки двойник имел наглость выйти на улицу? Домой, немедленно домой… Как Вавочка вообще мог оставить его одного в квартире!
        Он вскакивает, направляется к официанту, на ходу доставая бумажник. Рассчитывается торопливо и покидает «Посошок», провожаемый удивлёнными взглядами шестёрок. Он даже не успевает сказать им, что на днях ему, возможно, потребуются их услуги…
        Едва не переходя на бег, добрался Вавочка до бывшей улицы Желябова и, задохнувшись, остановился у ведущего во двор туннельчика. Всё. Отсрочка кончилась. Квартира придвинулась вплотную.
        Отвращение, страх и злоба, подпирая горло, поднимались, как ил со дна - безвыходная, удушающая муть.
        «Зеркало, - вспомнил Вавочка. - Зеркало…» И почувствовал, как отвращение обратилось на него самого. Гадёныш сидел внутри. И в тот же момент Вавочку сотрясло что-то вроде кашля. При условии, что можно кашлять всем телом. Сухая, выворачивающая наизнанку рвота - вот что это было такое.
        Взвыв от страха, ослепнув от боли, понимая уже, что происходит, он выталкивал… нет, он уже отталкивал от себя всё то, что в редкие минуты самобичевания ему хотелось в себе уничтожить. Брюки, тенниска - всё трещало, расползалось по швам, туфли схватили ступни, как клещами, почти кроша сцепления мелких косточек…
        ТРИ
        Через минуту всё было кончено. Два голых, в обрывках одежды, человека, причиняя друг другу нестерпимую боль, остервенело рвали увязшую в не до конца лопнувшей туфле ногу. Вырвали. Отлетели каждый к своей стене туннельчика. Всхлипывая, снова кинулись навстречу и начали то звонко, то глухо осыпать друг друга слабыми от избытка чувств ударами.
        Потом был женский визг. Опомнились. Схватили по обрывку одежды. Прикрываясь, метнулись к подъезду, а визг, приводя в отчаяние, колол, буравил перепонки - хоть падай и катайся, зажав уши, по асфальту. Добежали. Увязли в проёме. Рванулись. Грохнула дверь подъезда. Проаплодировали босыми подошвами по гладким холодным ступеням.
        «Блюм…» - и даже не сообразили, что нужно перестать давить на кнопку, отнять палец, чтобы звонок сыграл «блям».
        Дверь открылась. Их встретило знакомое востроносое лицо, маячившее над чёрным отутюженным костюмом - строгое, решительное и какое-то даже отрешённое. Однако уже в следующий миг оно утратило аскетическое это выражение: щёки посерели и как бы чуть оползли.
        - Сво-ло-чи! - изумлённо выговорил открывший - и заплакал.
        Втолкнули, вбили в глубь коридорчика, захлопнули входную. Привалились на секунду к двери голыми лопатками - и вдруг, не сговариваясь, кинулись за двойником.
        Они настигли его уже в комнате и, свалив, начали было избиение, но тут один случайно задел другого, после чего голые Вавочки вновь передрались между собой, а тот, что в костюме, тихо отполз к кровати и, повторяя плачуще: «Сволочи! Сволочи!..» - сумасшедшими глазами смотрел на происходящее безобразие.
        И вдруг, замерев, словно изображая живую картину, все трое прислушались. В подъезде хлопали и открывались двери.
        - Кто кричал? Где?
        - Кого задавили? Раечку?
        - Какую Раечку?
        - Какой ужас! Прямо во дворе?
        - Да что вы мне говорите? Вот же она!
        - И не задавили вовсе, а ограбили!
        - Что вы говорите!
        - Раечка, дорогая, ну что ты! Что случилось?
        - Блюм-блям!
        В дверь звонили, стучали с угрозами и, кажется, плачем. Голые Вавочки, как суслики в норе, исчезли под кроватью, а одетый вскочил, тремя пинками забил туда же обрывки одежды, брошенные голыми во время драки, и бросился в переднюю.
        Открыл. Людским напором его отбросило от двери, и в коридорчик вломились рыдающая Раечка, старый казак Гербовников, соседи и среди них тёть-Тая, возмущённо повторяющая, раздувая чудовищную грудную клетку: «Какие подлецы! Ка-кие под-лецы!»
        - Кто? - живо повернулся к ней сухонький стремительный казак.
        Тёть-Тая оторопела и задумалась.
        Тогда он так же стремительно повернулся к Вавочке.
        - Глумишься? - зловеще спросил он. - Думаешь, раз демократия, так всё тебе можно? А?! Ещё кто-нибудь видел? - бросил он через плечо. - Ну-дист! Я те покажу нудиста!
        Гербовников был в майке, в штанах с лампасами, но из смятого в гармошку голенища исправно торчала рукоять нагайки.
        - Да в чём дело-то? - осведомился басом тёть-Таин муж.
        - Объясни, Раечка!
        Раечка рыдала.
        - Они… Они… Вот он… Вдвоём…
        Жильцы, заранее обмирая, ждали продолжения. Вавочка испуганно крутил головой.
        - Голым по двору бегал, - сухо сообщил старый казак Гербовников.
        - Кошмар! - ахнули у него за спиной.
        - А! Говорила я вам? Говорила? Ходят! Ходят голые по городу! Общество у них такое, зарегистрированное!
        - Зарегистрированное? - взвился старый казак, и нагайка волшебным образом перепрыгнула из сапога в руку. - Доберёмся и до тех, кто регистрировал! Набилось в гордуму шушеры русскоязычной!.. Ты думаешь, казачий круг будет стоять и смотреть, как ты под их дудку нагишом выплясываешь? Кто с тобой второй был? Раечка, кто с ним был второй?
        - Он… Он… - Раечка, всхлипывая, тыкала в Вавочку пальцем. - Он…
        - С ним ясно! Второй кто? Что хотят, то творят! - опять сообщил через плечо Гербовников. - Тут по телевизору, блин, одни хрены на взводе, не знаешь, куда глаза девать!..
        - Да я из дому весь день не выходил! - вдруг отчаянно закричал Вавочка. - Я дома сидел весь день! Вот тут! Вот! Чего вам надо? Я во двор не выходил даже!
        Вышла заминка. Теперь жильцы не знали, на кого негодовать.
        - А когда он бегал-то? - пробасил тёть-Таин муж.
        - Да только что!
        - А кто видел?
        - Раечка видела!
        - Голый? - с сомнением повторил тёть-Таин муж. - Только что?
        - Голый? - яростно подхватил Вавочка. - Это я голый? Это голый? Это голый? Это?..
        Говоря, он совал в лица рукава пиджака; поддёргивал брюки, чтобы предъявить носки; хватался за галстук, выпячивая шпагу; тыкал пальцами в запонки.
        Все смешались окончательно. Гербовников моргал.
        - Вот дура-то, прости Господи, - негромко подвёл итог тёть-Таин муж и вышел.
        - Раечка, - позвал Гербовников. - А ты не обозналась?
        - Ниэт! - успокоившаяся было Раечка снова заревела.
        - Ну, может быть, один был одетый, а другой голый? - с надеждой спросил старый казак.
        - Ниэ-эт! О-оба-а…
        - Что, быстро пришлось одеваться? - зловеще спросил он тогда Вавочку. - Как по подъёму? Ты кого провести хочешь? Кто был второй? Из нашего дома?
        - Да он же! Он же и был второй!.. Он и был… - вмешалась сквозь всхлипы Раечка.
        - Ладно. Допустим. А первый тогда кто? - Старого казака, видимо, начала уже раздражать Раечкина тупость.
        Вместо ответа последовало хлюпанье, из которого выплыло:
        - …и утром тогда…
        - Что утром? - ухватился Гербовников, пытаясь вытрясти из пострадавшей хоть что-нибудь внятное.
        - Он… постучал… А он ему открыл…
        - Ничего не понимаю. Кто открыл?
        - О-он…
        - А постучал кто?
        - То-оже он… - Раечку вновь сотрясли рыдания.
        Тёть-Тая с восторженным лицом подбиралась к центру событий.
        - Раечка! - позвала она сладенько и фальшиво. - Раечка! Сейчас мы всё уладим. Всё будет в порядке, Раечка. Пойдём со мной, пойдём, золотая моя, пойдём. Кого надо накажут, а ты, главное, не волнуйся…
        Приговаривая таким образом, она бережно взяла нетвёрдо стоящую на ногах Раечку и вывела на площадку. В дверях обернулась и сделала страшные глаза.
        И тут Вавочка раскричался. Он кричал о том, что это издевательство, что он подаст в суд на Гербовникова, который ворвался в частную квартиру, да ещё и вооружённый (Вот она, нагайка-то! Вот! Все видели!), что если верить каждому психу - то это вообще повеситься и не жить!..
        Вернувшийся на крики тёть-Таин муж мрачно басил, что он бы на Вавочкином месте этого так не оставил, что он ещё пять лет назад заметил, что Раечка не в себе, просто случая не было поделиться.
        Остальные убежали суетиться вокруг Раечки.
        Тогда старый казак Гербовников сунул нагайку за голенище и в свою очередь закричал, что на него нельзя в суд, что казачий круг этого не допустит, во всяком деле бывают промашки, и вообще, кто ж знал, что Раечка вдруг возьмёт и рехнётся!
        Потом крякнул, примирительно потрепал Вавочку по плечу, сказал зачем-то: «Спаси Христос», - и ушёл вслед за тёть-Таиным мужем.
        Вавочка захлопнул за ними дверь, доплёлся до кровати, сел. Глупость он сегодня утром совершил невероятную, вот что! Надо было не раздумывая хватать паспорт и рвать из этой квартиры, из этого города… Из этой страны, прах её побери! Но кто ж тогда знал, что всё так обернётся, что ничего ещё не кончилось…
        Рядом с его ногой из-под кровати чутко, осторожно, как щупик улитки, высунулась голова, с другой стороны - другая. Пытливо взглянули, вывернув шеи, на сидящего. Вылезли, сели рядом, уставив пустые глаза в сторону вечереющего окна.
        А может, и сейчас не поздно, а? Так, мол, и так, хорошие мои, взял я паспорт, а вы давайте…
        Диковато переглянулись и поняли, что нечего и надеяться.
        Голым стало холодно, они встали, направились к шкафу, открыли и принялись сперва вяло, а потом шумно делить оставшееся барахло. Не поделив, обернулись к третьему.
        …После некоторого сопротивления раздеваемого, троица приняла следующий вид:
        Первый - брюки от выходного костюма, носки, белая рубашка с запонками.
        Второй - выходные туфли, линялые короткие джинсы из нижнего ящика и защитного цвета рубашка от парадного мундира, что висел в гардеробе при всех неправедно добытых перед дембелем регалиях.
        Третий - сандалии на босу ногу, армейские брюки, майка и поверх неё пиджак от выходного костюма, из кармана которого торчал, мерцая миниатюрной шпагой, скомканный галстук.
        И все трое молчали. Молчали с того самого момента, когда захлопнулась дверь за старым казаком Гербовниковым.
        Нехорошее это было молчание. Стало, к примеру, заметно, что комната перестала быть гулкой: гасила, укорачивала звуки, будь то всхлип, кашель или писк деревянной кровати, когда кто-либо из них вскакивал, словно собираясь бежать, и, уразумев, что бежать, собственно, некуда, брёл, скажем, к креслу - присесть на подлокотник.
        Все трое были на грани истерики - и молчали. Давление росло при закрытых клапанах; каждый этот укороченный звук - скрип, всхлипывание, кашель - бросал сердце в новый сумасшедший перепад, дрожали руки.
        Вечерело быстро. Откуда-то взявшиеся тучи, словно комком пакли, заткнули прямоугольный колодец двора; три его видимые стены стремительно становились клетчатыми от вспыхивающих жёлтых окон.
        Тот, что сидел на кровати, встал, но так и не решился, куда переместиться. Тогда он повернул к тем двум бледное в слезах лицо и срывающимся голосом бросил:
        - К чёрту! Я ложусь спать! - И перешёл на крик, будто кто-то мог ему запретить это: - Слышите? К чёрту! Всё к чёрту! Я ложусь спать, пропади оно всё пропадом!
        Он упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. Это был тот, что оставался днём в квартире.
        Стоящий поближе подошёл и поставил колено на край кровати.
        - А ну двинься, - произнёс он сквозь зубы. - Двинься, говорю! Разорался тут!..
        Лицо его задрожало, рот растянулся.
        - Двинься! - закричал он, плача. - Сволочи! Все сволочи! Все до одного!
        А третий вдруг язвительно сложил губы - ему выпал миниатюрный выигрыш: лучше спать одному на диване, чем вдвоём на кровати. Ему до того понравилось, как чётко у него оформилась в голове эта мысль, что он даже засмеялся.
        Лежащие (оба ничком) подняли головы.
        - В морду дам… - сквозь всхлипы пригрозил кто-то из них.
        Третий мечтательно возвышался над темнеющим в полумраке диваном и думал о том, что хорошо бы повторить этот случай с кроватью, только в более крупном масштабе: пусть они погрызутся из-за комиссионных, из-за первенства, из-за чего угодно, а ему - взять бы паспорт и уехать, уйти бы даже хоть пешком, без денег, куда угодно, но уйти.
        Он прерывисто вздохнул, принёс из стенного шкафчика постель, разложил, расправил и, раздевшись, полез под одеяло. Диван скрипло провалился под ним.
        Не спалось. Усталость была страшная, но не спалось. На кровати возились, хлюпали носами, сипло чертыхались - видимо, делили одеяло.
        И тут Вавочку обдало со спины такой волной озноба, что он сел, как подброшенный. Диван под ним запел, заскулил, перекликаясь всеми пружинами. Вавочке показалось, что кожа на лице у него исчезла, что малейшее дуновение, случись оно, обожжёт его либо огнём, либо стужей.
        Те, на кровати, были вдвоём, и они могли договориться. О чём? Да о чём угодно! Правда, он не слышал ни слова, тишина была ровной, но они могли! Они могли, вот в чём дело!
        «Да нет, - попытался успокоить он сам себя. - Ничего они не сделают. И что они вообще могут сделать?»
        И со спины пришла вторая волна озноба.
        «УБИТЬ», - возникло простое и короткое, как бы крупным шрифтом оттиснутое в мозгу слово.
        Вавочка сбросил ноги на пол и принялся одеваться. Выигрыш с кроватью обернулся крупной ошибкой, непростительной глупостью. Чему он радовался, дурак? Надо было самому туда третьим, а не на диван…
        Вавочку трясло. На кровати заворочались, заворчали. Он вслушался.
        «Нет, - решил он с облегчением. - Не успели ещё… Ничего они не успели».
        А если они не успели, то… Вавочка замер. Самому… Никого не нанимая…
        Да, видимо, из всех троих решение пришло первым к нему.
        «Убрать, устранить физически, - с замиранием повторил он про себя читанные в каком-то детективе слова. - Устранить физически».
        Слово «убить» он не мог теперь выговорить даже мысленно. Память его бессознательно перебирала все имеющиеся в доме колющие и режущие предметы. Потом он представил кровь на кровати, и ему чуть не сделалось дурно… Утюг. Он им гладил сегодня костюм. Если обмотать полотенцем…
        Вавочка не мог больше оставаться наедине с такими мыслями. Нужна была какая-нибудь зацепка, неувязка, чтобы все эти планы оказались невыполнимыми. Он искал её, искал довод против того, что творилось в его голове и толкало на страшное.
        Второй проснётся! Да-да! Второй проснётся обязательно. Первого он ударит, а второй проснётся, второго он не успеет…
        «Ну и что? - возражал ему кто-то пугающе-жестокий в нём самом. - Проснётся, а я объясню, что вдвоём лучше, чем втроём».
        И жуткий кто-то усмехнулся своей чёткой формулировке его, Вавочкиным, смешком.
        - А труп? - быстро спросил Вавочка - и выдохнул с облегчением. Вот она, неувязка! Ничего нельзя, ясно?..
        И даже не понял, что спросил вслух - тихо, правда, шёпотом, но вслух.
        Теперь он сидел почти спокойный, и неувязочку эту смаковал, играл в возражения: придумает вздорное какое-нибудь - и радостно опровергнет.
        Ну, положим, вдвоём можно вынести, завернуть во что-нибудь - и вынести. А дальше что? Бросить где-нибудь поблизости? А вот и не получится никак - утром найдут и опознают обязательно. Ну, ладно, ну, положим, сейчас ночь, положим, оттащим переулками куда-нибудь на окраину - так всё равно ведь найдут… А в реку?
        Вновь волна озноба. Ну да, а если в реку? Если привязать что-нибудь, чтоб не выплыл?..
        «Нет, - возразил он поспешно. - Ночь-то ночь, а менты-то всё равно на набережной дежурят… И на проспекте тоже…»
        Возражение было неубедительным.
        Кровать между тем давно уже попискивала, потом кто-то встал, шагнул нетвёрдо… Полыхнул малиновый торшер. В глазах ухватившегося за кисточку был ужас. Как и в глазах сидящего на кровати.
        - Вы почему не спите? - дрогнувшим голосом спросил тот, что включил свет. И ещё раз - уже истерически: - Вы почему не спите?!
        Торшер выключить побоялись. Тот, что вскочил с кровати, на кровать не вернулся - устроился в кресле, подобрав под себя ноги. Остальные двое посидели немного и прилегли. Истерический крик: «Вы почему не спите?!» - неожиданным образом многое прояснил.
        Можно было уже, к примеру, не надеяться ни на вьетнамцев, ни на шестёрок из «Посошка» - вообще ни на кого не надеяться, кроме себя; а сестра должна приехать через несколько дней, которые с каждой минутой убывают; а их теперь двое, а он против них один.
        Всё это возникло единым клубком мыслей, причём совершенно неподвижным: мысли не изменялись, просто с каждой минутой становились всё яснее и беспощадней.
        Трое задрёмывали и просыпались. Стоило кому вздрогнуть и открыть глаза, как то же самое происходило и с остальными двумя, так что проснувшийся первым не то что предпринять - решиться ни на что не успевал.
        Но мысли только притворялись, что застыли; в них как бы смещалось ударение: теперь главным было не то, что сестра приедет, а то, что нельзя больше выносить даже не присутствие - существование этих двух.
        Как только это было осознано, мысли сорвались, полетели, тесня, выталкивая одна другую.
        Даже если уехать - с паспортом, без паспорта ли - разве забудешь, что они есть, что они живут, копируя, издеваясь каждым прожитым ими мгновением! Уехать, да? А эти три дня - их как, простить?!
        Страх нарастал, но вместе с ним росла нестерпимая потребность уничтожить, развязать, разрубить, одним рывком вернуться к прежней жизни. Неустойчивое равновесие могло нарушиться ежесекундно. Достаточно было незначительного толчка, мельчайшего события, чтобы три человека в замкнутом пространстве комнаты, сойдя с ума, бросились бы с нечленораздельным воем друг на друга. Или же, напротив, метнулись бы каждый в свой угол, втираясь от ужаса в стену.
        Небо в незадернутом окне стало сероватым, по окнам слезило.
        Лежащий на кровати медленно поднялся. Сунул ноги в шлёпанцы. Сделал пару неуверенных шагов в сторону передней. Остановился. Потом сорвался с места и решительной ускоряющейся походкой вышел в коридорчик. Дверь хлопнула со щелчком, со звоном.
        Звон ещё стоял в воздухе, а второй уже прильнул к стеклу, высматривая. Убедившись, что двойник вышел во двор и не караулит у подъезда, бросился за ним.
        Теперь уже к стеклу прилип третий - тот, что раньше сидел в кресле. Куда девался первый, он не видел, а второй (это точно был второй; на первом - белая рубашка!)… Так вот, второй пробежал к туннельчику на улицу Желябова.
        В третий раз сработал замок входной двери. Квартира опустела.
        Асфальты во дворе были равномерно мокры, без луж; видимо, моросило всю ночь - слегка и без перерывов. Вавочка даже оторопел, выскочив на плоское бетонное крыльцо подъезда, настолько непохожа была эта знобящая изморось на прозрачную теплынь предыдущих дней. Спешно вздёрнул стоймя воротник, застегнул пиджак на все пуговицы, сжал лацканы в горсть. Бабье лето кончилось. Дожди ударили на четыре дня раньше срока.
        Может, за плащом сбегать, а то маечка на голое тело да пиджачок, знаете ли… Но дверь он прихлопнул, а ключ - в кармане выходных брюк, а брюки не на нём, брюки на том, что выскочил первым. Ничего! Мы этот ключик ещё возвратим, он ещё к нам вернётся.
        Взбодрив себя такой мыслью, Вавочка втянул голову в воротник по самые уши и побежал, шлёпая по мокрому асфальту. Ко второму выходу со двора побежал, потому что возле туннельчика на улице Желябова его могли ожидать.
        - Ждите-ждите, - бормотал он, хлюпая скользкими, старающимися вывернуться из-под ступни сандалиями. - Как же! Дождётесь вы там! Чего-нибудь!
        На улице было чуть посветлее, но всё равно серо до непроглядности. Рассвет не спешил.
        Вавочка обежал квартал и остановился, дрожа и задыхаясь. Улица Желябова лежала безлюдная, серая. Трусцой приблизился к арке и осторожно заглянул вовнутрь. Там было пусто и почти что сухо. Может, вернулись? Прошёл по туннельчику, выглянул во двор и на всякий случай отпрянул. Никого. Серые лапы деревьев, метнувшаяся из-под грибка серая кошка - и никого. Окна четыре светят прозрачно-жёлтыми прямоугольниками. Зажглось ещё одно.
        Неужели вернулись? Выждали, когда он скроется, вернулись, а теперь дежурят в подъезде. Они же знают, что долго в такой сырости не проторчишь!
        В панике Вавочка снова выскочил на улицу. Смутное пятнышко белой рубашки метнулось вдалеке за угол. Так! Значит, не сообразили.
        Добежал до угла. Но рубашка исчезла, испарилась - за углом был пустой мокрый переулок. Под ногами - серо-жёлтая кашица от осыпавшихся акаций.
        Вавочка почувствовал отчаяние. Если противник попросту испугался, сбежал, решил раствориться в городе - это абзац! Это двойной полуабзац! Это - жить и бояться, жить и не знать ни минуты покоя, жить и ждать, что вот-вот где-нибудь объявятся… А ключ?
        Тут его озарило, что всё это ещё можно проверить, и Вавочка спрятался за угол. И точно: через минуту вдали замаячила белая рубашка, исчезла, появилась снова, переместилась на середину улицы. Вавочка почувствовал спиной чей-то взгляд и мигом обернулся. Александровская (бывшая Желябова) была пуста. Казалась пустой. Теперь он точно знал: здесь они. Никуда не денутся. Уже не скрываясь, вышел на центр перекрёстка и пошёл, сгорбившись и стуча зубами, к повороту, где улица впадала в проспект.
        Трое кружили мокрыми дворами и переулками, стараясь не попасться на глаза и не потерять из виду; высматривали, прятались, маячили посреди дороги, чтобы выманить. Маневрировать становилось всё труднее - появились ранние прохожие, из-за угла вывернулся, мигая пронзительно-синим фонарём, яичный «жигулёнок» с голубой полосой. Вавочка тревожно проводил его взглядом. «Жигулёнок» равнодушно прокатил по улице и канул за угол. Зато встречная лоснящаяся иномарка притормозила и, вильнув, прижала белую рубашку к стене.
        Из откинувшейся дверцы возник стройный светлоглазый Порох.
        - Давно раздели? - спросил он быстро и как-то по-страшному невыразительно. Пока выговаривал, глаза его проверили улицу в обе стороны.
        - Н-не… - У Вавочки зуб на зуб не попадал. - Я ключ обронил.
        На секунду, всего на секунду, Порох пристально взглянул Вавочке в лицо.
        - Да не раздевали меня! Я дверь з-захлопнул, - в ужасе вскричал Вавочка. - А ключ у сестры… Я з-за ключом иду…
        - Чего там? - спросили из машины.
        - Да знакомый один, - сказал Порох.
        - Раздели, что ли?
        - Да нет. Ключ, говорит, потерял.
        Слышно было, как шепчет двигатель иномарки да дребезжат Вавочкины зубы.
        - Может, подбросить? - спросил Порох.
        - Да тут рядом! - прижал руки к груди Вавочка. - У сестры ключ!..
        - Как знаешь, - сказал Порох, и дверца за ним захлопнулась.
        С маниакальным упорством хлеща водой и без того мокрые тротуары, шли проспектом поливальные машины. И трое ранних прохожих, неожиданно легко и странно одетых, поняли наконец, что хотят они того или не хотят, но приближаются к старой набережной, где через реку перекинут деревянный мост в заречную рощу.
        Не таясь и не обращая внимание на диковатые оглядки редких встречных, Вавочка шёл к мосту, за которым должно было решиться всё…
        Вот и лестница кончилась. Под ногами зазвучали сырые доски. Скоро их снимут, и будут всю зиму торчать изо льда чёрные сваи, половину из которых снесёт весной в ледоход.
        Набухшее дерево моста звучит под ногами, а тот, в защитного цвета армейской рубашке, уже на той стороне. Через несколько минут к лестнице, широкому каменному спуску, выбежит, задыхаясь, третий и успокоится, увидев на том конце моста белое пятно рубашки.
        Мокрые доски звучат под ногами. Все остальные возможности остались на том берегу. Впереди пустая роща, сырая, слякотная, с намокшими обрывками старых газет. За мостом - пятачок с заколоченными на днях аттракционами, мокрыми качелями, стреноженными цепью и замком.
        Куда, однако, делся первый? В дебри он сразу не полезет, это ясно. Значит, рядом где-нибудь, на пятачке. Вавочка, оскальзываясь на словно смазанных изнутри сандалиях, свернул в широкий проход между ярким киоском «мальборо» и фанерным бруском тира. Навстречу ему шёл Вавочка в белой прилипшей к телу рубашке с запонками; шлёпанцы от налипшей грязи - как картофелины. Вздрогнули, остановились.
        И тут на свою беду защитного цвета рубашка показалась и тут же метнулась за угол тира. Молча заключив союз, рванулись за ним.
        Зверя подняли и погнали. Словно примериваясь, ударил дождь и прекратился, и туфли скользили по отполированной им земле, и было, когда заметались впереди кустарники без просвета, и пришлось продираться, и был скользкий склон, а сзади уже набегали, тяжело дыша, и был момент, когда, потеряв преследователей, Вавочка в отчаянии чуть ли не окликал их… А потом он заметил, что не его гонят, а он вместе с тем, в белой рубашке, гонит третьего, что роща кончилась и что бегут они в степь - взгорбленную, серую, мокрую, со смутной полосой леса на горизонте.
        Отупев от усталости и отчаяния, что это никогда не кончится, они бухали ногами по чмокающей глине, а где-то впереди перемещался, подгадывая место и время, небольшой котлованчик. То ли вырытый экскаватором, то ли вынутый взрывом Бог знает с какой целью - верно, строительство было задумано, да вышла, видать, какая-то промашка, так и свернули, не разворачивая, ограничившись этой вот ямой метров десять диаметром и метра два глубиной с отлогими оползающими краями и россыпью обломков на дне.
        Котлованчик так неожиданно подвернулся им под ноги, что сделать ничего уже было нельзя. Первый закричал по-страшному, видя, что земля дальше обрывается, но свернуть не смог - тяжёлые, словно чужие, ноги вынесли его на самую кромку, откуда он и загремел с криком. Поднялся, побежал, сшибая ноги о камни, к противоположному краю ямы, попробовал выбежать наверх с разгона, но съехал на дно вместе с оползнем.
        Тогда он ухватил каждой рукой по тяжёлому обломку, повернулся навстречу преследователям, которые с торжествующе-злобным воплем попрыгали сдуру за ним, пригнулся, оскалился, страшен стал.
        Те чуть расступились, тоже подобрали по паре камней, надвинулись было на третьего и вдруг шарахнулись друг от друга подальше - каждому показалось, что летит уже в висок тяжёлый ребристый камень.
        Были когда-то союзники, да кончились. Здесь, в котловане, каждый был за себя и против остальных. Некоторое время они переступали, ища позицию повыгодней, пока не поняли, что можно без конца водить такой хоровод; куда ни перейди - остальные перейдут тоже.
        И ещё поняли они: вылезти наверх - пара пустяков, но в том-то всё и дело, что выберется из них только один. Стоит кому не выдержать и побежать на четвереньках по склону, как в спину ему глухо ударятся два камня, а потом ещё два - с хрустом, без промаха, насмерть.
        Краем глаза они заметили, как потемнело со стороны города; дождь пристреливался к роще, бродил по степи вокруг котлованчика, в котором стояли, дрожа от сырости, три существа - оскаленные, сутулые. Стояли, время от времени нечленораздельно рыча и перехватывая поудобнее обломки камня. И понимали уже, что это конец, что дальше ничего не будет: никто сюда не придёт и никто не побежит, а ударит дождь, и прекратится, и снова ударит, а они будут стоять, сжимая мокрые камни; стоять, не спуская друг с друга глаз; стоять, пока не подохнут от холода и страха!

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к