За мертвой чертой Александр Кучаев
        Невероятные сверхъестественные события, описанные в романе «За мёртвой чертой», начинаются с появления в провинциальном Ольмаполе дона Кристобаля, пришельца из параллельного пространства. Застой в экономике, коррупция и моральное разложение значительной части ольмапольцев неблагоприятно сказывались на параллельной среде обитания, и этот профи был направлен в выше названный город для исправления ситуации.
        Обладая фантастическими паранормальными способностями, дон Кристобаль решительно берётся за дело. Посредством прозрачных выборов он приводит к власти бывшего журналиста Виктора Алексеевича Черноусова, исключительно честного бескорыстного человека, и его руками, а также с помощью своего друга Аркадия за несколько месяцев весьма жёсткими средневековыми способами избавляет Ольмаполь от огромной корпорации государственных воров и мошенников. Затем полностью очищает город от проявлений какой-либо преступности. Всё это незамедлительно приводит к бурному росту экономики и духовному возрождению общества.
        Александр Кучаев
        За мертвой чертой
        
        
        Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут;
        Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкопывают и не крадут. Евангелие от Матфея
        
        Глава первая. Появление испанца
        - А, так вы из Ольмаполя! - обычно восклицали мои собеседники, узнав, откуда я родом. И переводили разговор на невероятные сверхъестественные события, происходившие в своё время в нашем городе. Причём так их расписывали, что только диву можно было даваться! И чем дальше от нас проживал собеседник, тем больше было разных выдумок и кривотолков.
        Впрочем, и в самом Ольмаполе мало кто обладал достоверными сведениями. Одному мне было доподлинно известно, как развивались события, потому что я участвовал в них от начала и до конца.
        Всё началось с того, что городские власти закрыли детдом № 1 под названием «Обвязино» и, разогнав воспитанников по другим сиротским приютам, за гроши передали его строительному магнату Колмовскому.
        Переделав здание, магнат разместил в нём ночной клуб «Нирвана», спортзал, сауну, всякие массажные кабинеты с девочками-массажистками и все, что положено в таких случаях. Словом, получался замечательный развлекательный центр для богатых.
        Располагалось это заведение на краю просторного парка возле чудесного озера Чехоньлей. С другой стороны к «Нирване» почти вплотную подступали кривенькие улочки местных фавел всё с тем же общим названием Чехоньлей, там обитала городская беднота.
        Но случилось нечто невообразимое. За день до открытия центра почва под ним стала стремительно проседать, а озеро едва не вышло из берегов. Сначала под воду ушёл первый этаж, за ним второй, и вскоре на поверхности осталась лишь островерхая, крытая синей черепицей крыша. На этом наступление Чехоньлея прекратилось.
        По периметру озера собрались толпы ликующего народа. Слышались крики: «Это их Бог наказал!», «Давно бы так!», «Всех бы этих кровососов взять и в воду!», «На вилы их, эксплуататоров проклятых!» Короче говоря, народ ярился, но дальше выкриков дело не двигалось.
        Я переходил от одной группы горожан к другой, жадно ловя каждое слово. Как бывший воспитанник злосчастного детдома, я, наверное, больше всех радовался несчастью, случившемуся с богатеями.
        На участке берега, который ближе всего подходил к затопленной «Нирване», стояли несколько иномарок, а возле них - упитанные, надутые спесью важные персоны: сам Колмовский, мэр города, он же глава района, Федотов и другие начальники, там же стояла прибывшая с ними свита. Колмовский отдавал какие-то распоряжения, кажется, речь шла о применении мощных насосов и укреплении грунтов.
        Этих людей я ненавидел лютой ненавистью.
        Машина магната стояла крайней в ряду. Не знаю, как у меня оказался булыжник, словно кто сунул его мне в руки. Бросок, хруст - и лобовое стекло иномарки пошло густой паутиной трещин. Толпа ещё больше возликовала, но расступилась, и я остался один перед охраной нуворишей.
        Ноги сами понесли меня к лабиринтам фавел, где можно было найти укрытие. За спиной крики, какой-то неясный шум, всё это отдалялось и глохло. Вот один переулок, за ним другой. Вот уже позади и «клопятник» на шестнадцать квартир, за которым должен был обозначиться спасительный пробой между сараями, а за ним лаз, известный мне ещё с прежних детдомовских времён. Всего несколько шагов - и я буду в безопасности.
        Но тут дорогу преградил внедорожник, выехавший из-за угла. Распахнулись дверцы, и возле машины выросли двое с резиновыми дубинками. Я оглянулся. Позади меня, в некотором отдалении, остановился ещё один автомобиль. Из него вышли еще двое.
        Потом меня били. По почкам, печени, по рукам, которыми я пытался защитить голову. Но больше по горбу, торчавшему под левой лопаткой. Я был горбатым. Давно, шестилетним, поехал на велосипеде с крутой горы, упал, вывихнул позвонок у основания шеи, и с тех пор я такой красавчик.
        Я думал, меня забьют насмерть. Внутренние органы словно взрывались, жизнь уходила из тела, мутилось в глазах. Но даже умирая, я ненавидел своих мучителей. Меня то охаживали дубинками, то месили ногами. На мне вымещали и разбитое автомобильное стекло, и поглощение водой «Нирваны», и все неприятности, когда-либо выпадавшие на долю этих людей.
        И вдруг побои прекратились. Кто-то наклонился надо мной и тронул за плечо.
        - Как вы себя чувствуете, мой друг?.. Гм, кажется, вполне сносно. Тогда не будем тянуть время. Подымайтесь, нам надо уходить.
        Всего секунду назад в проблесках сознания присутствовало одно-единственное ощущение, что тело моё расплющено и полностью парализовано. Но едва этот кто-то прикоснулся ко мне, как я сразу же почувствовал прилив новых сил, боль заметно притупилась и стада почти терпимой.
        Пересиливая слабость и стараясь казаться стойким, я насколько мог быстро приподнялся, встал и оказался лицом к лицу с человеком лет сорока. Нет, не сорока… Ему можно было дать и шестьдесят, и тридцать - у него был какой-то переменчивый вид. Среднего роста, стройный, в шляпе-канотье с низкой тульей - такие сейчас никто не носит. В улыбке, игравшей на губах, было и сочувствие, и коварство. Он походил на француза… как его… Жан… Дальше не помню. Глаза этого типа, непонятно какого цвета, в данный момент излучали дружеское тепло.
        Вокруг нас, выронив дубинки, в самых неестественных позах лежала охрана Колмовского. Выпученные остекленевшие глаза, судорожные однообразные движения и беспомощные попытки набрать воздух в лёгкие сквозь мучительные горловые конвульсии. Создавалось впечатление, что этих здоровенных мужиков поразило что-то изнутри, какой-то внутренний негативный заряд.
        Достав платочек, я помимо воли охнул от острой рези, пронзившей спину, замер на секунду, пережидая, пока отпустит, после чего вытер разбитый нос, промакнул пораненную кровоточащую губу и постарался, как мог, отряхнуться от пыли и всякой дряни.
        - Уходим, - повторил незнакомец и, легонько взяв меня за плечо, развернул в нужном направлении.
        - Вы, наверное, каратист или самбист, - сказал я, стараясь не отставать от своего спасителя и непрестанно оглядываясь назад. В сужении переулка под окнами двухэтажного «клопятника» одиноко оставались два чёрных автомобиля, а между ними - плоские неподвижные фигурки охранников. Мне всё казалось, что сейчас они встанут и кинутся за нами вдогонку. - Каратист, самбист или боксёр?
        - Ни то, ни другое, не третье. Да не волнуйтесь, Аркадий, из-за хулиганов, напавших на вас. - Он назвал меня по имени, хотя я ему не представился. - Они очухаются только через полчаса. За это время мы можем обойти половину города.
        - Ни то, ни другое, но владеете боевыми искусствами.
        - Пожалуй, владею.
        - Ещё бы не владеть - таких амбалов завалили! А чем вы их - кулаком или ногой?
        - Я уж и не помню. Быстро как-то всё получилось: раз - и они на полу, то есть на земле.
        - Молодца! Эх!..
        Мне льстило, что рядом со мной столь незаурядная личность. Я и сам всегда мечтал быть сильным и ловким, способным отразить атаку множества врагов, немало делал для этого, но где мне было до него!
        Незаметно мы оказались на главной улице.
        - Вы голодны, вам надо поесть, - сказал незнакомец.
        И правда, утром я выпил лишь стакан полусладкого чаю, а уже близился вечер, и пустой желудок напоминал о себе.
        Мы остановились перед дверьми «Золотого дракона», лучшего ресторана города, завсегдатаями которого были представители ольмапольского делового, чиновничьего и бандитского истеблишмента.
        - Что вы, нас туда не пустят, - сказал я, опустив голову. Пока меня валтузили в том переулке, штаны и рубашка запылились, кое-где виднелись кровавые пятна, и как я ни старался отчиститься, попытки мои были малоуспешны. К тому же ресторан для людей моего сорта являлся запретной зоной. Я и не мечтал оказаться в подобном заведении, да и сейчас в карманах у меня было всего лишь полтора рубля мелочью.
        - Думаю, что пустят, - сказал незнакомец и, не колеблясь, взялся за ручку двери. - И не беспокойтесь о деньгах, я угощаю.
        Действительно, мы довольно свободно прошли в зал со столиками. Человек, за которым я следовал, держался достаточно уверенно, обслуга немедленно отступала в сторону и даже показывала дорогу. Швейцар строго посмотрел на меня и уже открыл рот, чтобы произнести «А ты куда?», но короткое повелительное мановение руки незнакомца мгновенно лишило его ретивости, и страж дверей склонился в почтительном поклоне.
        Нас отвели в дальний угол зала возле окна, откуда хорошо просматривалась вся прилегающая часть улицы. Мы уселись друг против друга.
        - Зовите меня дон Кристобаль, - сказал мой новый товарищ.
        Раз дон, значит, испанец, но это полностью исключено! Каким ветром выходца с Пиренейского полуострова могло занести в наше захолустье? И так чисто говорит по-русски! Врёт, несомненно. Хотя очень похож… Да пусть врёт. Я находился под обаянием этого человека и многое готов был простить ему.
        - Меня вполне можно причислить к пиренейцам, - сказал дон Кристобаль, словно читая мои мысли. И немного дурашливо произнёс несколько слов похожих на испанскую речь. - Dios mio, gue pesadilla! Позже я узнал, что эти слова означают: «О боже, какой кошмар!»
        - Вы ведь слышали предположения уфологов, - полувопросительно произнёс он уже на русском, - что в человеческом сообществе вращается немало представителей инопланетных или параллельных миров?
        Его слова проносились в моём сознании, как вспышки звёзд в ночных небесах.
        - Конечно, слышал. Об этом и по телевизору говорят.
        - И каково ваше отношение к подобным разговорам?
        - Ну, такие типусы, может быть, присутствуют среди нас, а может - и нет.
        - А вам хотелось бы встретиться, скажем, с персоной, прибывшей из параллельного пространства?
        В течение диалога дон Кристобаль не спускал с меня пристального изучающего взора. Голос его постепенно стал звучать как бы сквозь вату, со стороны, и окутывал меня лёгкой плывущей кисеёй забвения, через которую не переставал проникать присущий ресторану едва уловимый запах свежесваренного кофе и ещё чего-то вкусного, обострявшего чувство голода.
        - Любому, наверное, приходила мысль взглянуть хоть одним глазком на какого-нибудь пришельца. Я сам иногда задумывался об этом. Вопрос, как его распознать среди остальных людей?
        Мне стало немножко смешно. Я чуть ли не со дня рождения был одинок и всегда хотел подружиться с кем-нибудь, тем более с выдающейся личностью. А инопланетяне, несомненно, должны обладать незаурядными качествами. Только эти «ино» и всё, что связано с ними, скорее всего, чушь, и наш разговор переходил уже в область нелепой несуразной фантастики.
        - Конечно, - сказал дон Кристобаль, - он не стал бы объявлять во всеуслышание, что является представителем иной цивилизации. И вряд ли бы он сколько-нибудь заметно отличался от окружающих. Только если шляпой-канотье, как у меня, или ещё каким-нибудь пустяком.
        - Понятно, что его ничем не выделить среди прочих. - Мне пришлось кашлянуть, чтобы скрыть свой скепсис. - Наверное, это был бы своего рода разведчик.
        - У него может быть и совсем другое задание.
        - Например, что-нибудь взорвать! - я не смог сдержать улыбки.
        - Или, - испанец многозначительно прищурился, всё также буравя меня глазами, - исправить ту или иную ситуацию в лучшую сторону.
        - А зачем бы ему понадобилось исправлять? Что за альтруизм?
        Я отрицательно покачал головой, всем своим видом выражая сомнение. В памяти всплыли телепередачи с участием тех же уфологов, предупреждавших об опасности встречи с пришельцами. И смертоносные лучи, исходящие от их летательных аппаратов. И медицинские эксперименты над людьми. И немалое число похищений. От этой «дружбы» небо могло показаться с овчинку… Впрочем, всё это фантастика, вновь подумал я. Если серьёзно - никаких пришельцев нет и быть не может.
        - Дело не в альтруизме… - Дон Кристобаль внимательно обвёл глазами ресторанный зал, задерживаясь на мгновение на отдельных деталях интерьера и ходящей по залу обслуге, и вновь обратился ко мне. - Не в альтруизме, а в том, что ваши неурядицы мешают развитию тамошнего параллельного мира.
        У меня стало появляться ощущение, что испанец пытается докопаться до самых исподних моих мозговых извилин.
        - Предположим, что общество, находящееся за параллельной чертой, в своём развитии ушло далеко вперёд. Но всё в Мироздании взаимосвязано, и отставание человечества, вкупе с разными нравственными извращениями, стало тамошним обитателям мешать, оно негативно влияет на их ноосферу. Вы для них как кривое зеркало, в котором искажается действительность. Лучше, чтобы эта кривизна исчезла. Известно ведь, что в одних случаях зеркало может лечить, в других - наносить ущерб здоровью. Глядя в ваше зеркало, вполне вероятно заполучить весьма неприятную хворь. И вот оттуда, из параллельного края, сюда направляют одного из своих профи. Для устранения помех, не позволяющих вам прогрессировать. Первое, что он сделал, - это утопил «Нирвану», ибо основание её на месте детского дома было наивысшей несправедливостью, злостным уродованием социальных взаимоотношений, и без того достаточно примитивных.
        - Какой-нибудь простак, - сказал я, - заключил бы из ваших слов, что прибытие инопланетянина - свершившийся факт.
        - А что если так и есть!? Прибыл и уже действует. Утопил развлекательный центр…
        К нам приблизился официант, и дон Кристобаль стал что-то довольно долго говорить ему, водя пальцем по меню. Официант кивал головой и не переставал чиркать карандашиком в блокноте, очевидно, записывая заказ. Я впервые оказался в ресторане, подобные сцены видел только по телевизору и поэтому наблюдал с интересом.
        - И кто бы мог быть этим профи? - спросил я, когда официант удалился. - Покажите мне его. - Я протянул руку в направлении окна, за которым какой-то пьяный парень зигзагами тащился по тротуару. Хотелось ему вперед, но его неизменно тянуло то в одну сторону, то в другую. - Уж не тот ли несчастный, который еле держится на ногах?
        - А как вы считаете, я - подходящая кандидатура? - испанец вызывающе выставил подбородок. - Что бы вы сказали, окажись я тем самым посланцем?!
        - Ответил бы, что анекдоты лучше всего после обеда рассказывать.
        - Весьма достойные слова. Так-так… Ему мало «Нирваны», для веры нужны новые чудеса.
        Дон Кристобаль несколько рассеянно поводил ладонями по крышке стола туда и сюда, и мне стало казаться, что стол тоже начал раскачиваться в такт его движениям, словно лодка на пологой волне. Но это оттого, наверное, что странные интонации его голоса как бы продолжали окутывать меня всё той же плывущей кисеёй забвения. Не только стол, но и стены уже покачивались и плыли, как в тумане, и люди в ресторане, похоже, ходили по колено в стелющемся над полом белом дыму.
        - Я уже упоминал, что в своём развитии мы ушли далеко вперёд, поэтому многое можем. - Он прострелил меня странным гипнотическим взглядом, отчего я вздрогнул и почувствовал быстрый озноб вдоль позвоночника, впрочем, тут же исчезнувший.
        - Ваше проклятие - горб под левой лопаткой. И вы сочли бы за великое счастье избавиться от него. Мысли об этом не покидают вас ни на минуту.
        Испанец не переставал всматриваться, словно стараясь проникнуть в такие потаённые глубины моего сознания, которые были неведомы мне самому.
        Мне вдруг стало жарко. По лицу, спине, груди побежал обильный пот, тело начало расслабляться и погружаться в необычную сладкую истому, в какую, наверное, можно было погрузиться только в перворазрядной небесной сауне под руками опытнейшей ангелицы-массажистки, севшей на тебя верхом. А потом ощущение самого себя и вовсе исчезло, течение мыслей полностью прекратилось, я видел только чёрные всевластные глаза напротив. Чёрные - вот каков их цвет!
        Потом наступил кратковременный, как мне показалось, провал в памяти.
        Когда реальность вернулась, я увидел дона Кристобаля, созерцавшего всё того же пьяного парня за окном, нашедшего, наконец, приют на обочине дороги.
        Я ощущал незнакомую лёгкость во всем теле, непривычную гибкость суставов, как бы эластичность позвоночника - ведь отвратительный спинной нарост постоянно придавливал меня к земле. Мне почудилось, будто я стал стройнее и выше ростом, и почти сразу же понял, что так оно и есть: я вырос сантиметров на двенадцать, а горб исчез и уже не крючит спину.
        Схватив себя за спину одной рукой, потом другой, я почти беззвучно ахнул, затем, не удержавшись, вскочил со стула и подбежал к огромному, в полстены, прямоугольному зеркалу, сиявшему у входа в зал.
        В зеркале отразился молодой парень, высокий, широкоплечий, с широкой выпуклой грудью. Ставшая короткой рубашка едва доставала до пояса. При всём при этом - ни малейшего намёка на горб.
        Это был я! Нет, кто-то другой! Я никак не мог быть таким! Я должен был оставаться горбатым, ничтожным, всеми презираемым и ненавидимым.
        Глаза мои всё ещё не верили сами себе, и одновременно в них начала зажигаться радость возрождения, радость от того, что вроде бы я становился своим среди людей. Лицо, еще минуту назад искажённое постоянным сознанием своего уродства, неуловимо изменилось. Пусть я и не стал красавцем, но наверняка должен был теперь привлечь к себе не один заинтересованный женский взгляд.
        В голове ещё больше закружилось, и я опустился на стул, так кстати оказавшийся рядом. Ресторан и люди в нём куда-то исчезли, на время я обо всём забыл, и только узенький холодочек слёз не переставал ощущаться на щеках…
        - Как вы себя чувствуете? - спросил испанец, когда я, до крайности возбуждённый и вверженный в какую-то неведомую прежде неземную усладу, вернулся за стол.
        - Как чувствую?.. - прошептал я, упираясь взглядом в своего благодетеля и едва сдерживая рыдания. Всё-таки две слезинки навернулись на глаза, и я смахнул их ладонями. - Это чудо какое-то! Я не знаю, что сказать! Невозможно передать словами, что я чувствую! Я словно заново родился. Скажите, что мне такое сделать, чтобы хоть чем-то вас отблагодарить? Я… я всё для вас сделаю. Жизни не пожалею…
        - Потом отблагодарите, - сказал испанец, не дав мне договорить, и криво усмехнулся - Когда представится случай.
        Официант принёс заказанные блюда, но почему-то еду подали только мне, а перед доном Кристобалем поставили один лишь стакан виноградного сока.
        - Я солнцеед, - сказал старший товарищ, опережая вопросы. - Восполняю энергию тела за счёт солнечного излучения. Таких людей немало и в вашем мире. Еда мне практически не нужна. Глоток сока - это так, за компанию.
        Он отпил немного, я же, по мере возможности стараясь не показаться чересчур прожорливым, принялся за еду. Фирменный салат из телятины, болгарского перца и баклажанов, обжаренных в растительном масле. Слабосолёная сёмга. Суп-лапша куриная с грибами. Свинина с черносливом, курагой, сыром и специями. Штрудель яблочный из слоёного теста. Ароматный кофе со сливками. Всё было исключительно вкусно. Прежде ничего подобного я никогда не пробовал, и даже не знал, что такая еда существует.
        Мой друг-приятель сколько-то минут наблюдал за тем, как я управляюсь с кушаньями, а потом немного смущённо проговорил:
        - Гм, пожалуй, я нарушу табу. Ну его к чёрту. Вы едите, а я - нет! Такое невозможно дальше терпеть.
        Он поднял палец вверх. Официант, не спускавший с него глаз, тотчас же принял заказ. Принесли ещё холодных закусок, затем дымящееся горячее и графинчики с водкой. Испанец опрокинул рюмку «Пшеничной» и навалился на еду так, словно не ел целую неделю.
        Тем временем ресторан заполнялся посетителями. Постепенно большинство мест оказались занятыми. Заиграла негромкая музыка.
        В какой-то момент в зале появилась группа молодых людей, неспешно направившихся к углу, в котором мы располагались.
        - Что такое, Арнольд?! - сказал один из них, обращаясь к ресторанному распорядителю и показывая на нас. Я узнал его. Это был Гриша Федотов, сын городского мэра, высокий, стройный, смазливый - что-то от него исходило приятно-конфеточное. Одни зелёные глаза чего стоили. Наверное, не одну женщину они лишили сна. Время от времени он показывался на телеэкранах. Встретившись со мной взглядом, он чуть поморщился, видимо, его смутила моя неказистая одежда. - Что такое, наши места заняты!
        Арнольд угодливо засуетился.
        - Мы не думали, что они засидятся. Минуточку.
        Склонившись к дону Кристобалю, он что-то зашептал, показывая на столик у входа в зал.
        - Вы хотите доставить нам неудобства, чтобы было удобно этим господам! - достаточно громко ответил испанец. Он неторопливо выпил ещё рюмку, на этот раз «Ржаной», и отёр рот бумажной салфеткой. - Нет, мы не будем пересаживаться. Думается, с золотой молодёжью ничего не случится, если сегодня она посидит у входа.
        - Жорж, Алекс, помогите пересесть этой парочке, - вполголоса проговорил Григорий.
        Двое довольно мощных толстошеих парней вышли из-за его спины и, показывая крутизну, направились к нам, очевидно, намереваясь ухватить за шиворот.
        Дон Кристобаль подался ко мне и шепнул шутливо:
        - Мой друг, придётся вам защитить нас.
        От него слабо пахнуло водочным перегаром.
        - Не уверен, что…
        - У вас всё получится. Я помогу. Приступайте.
        Делать нечего. Отставив стул, я шагнул навстречу молодым людям, которые совсем ненамного были старше меня. Робость, секунду назад заставлявшая моё сердце биться не совсем ровно, исчезла, вместо неё появились удальство и злость, знакомые по предыдущим схваткам в подворотнях.
        Дальше действие происходило, как в плохом боевике. Поняв по моему виду, что я задумал, один из парней, Жорж, провёл молниеносный боковой удар левой мне в голову. Почти провёл. Ловко это у него получилось, но я подался чуть назад, и атака была нейтрализована. Пролетев мимо моего носа, кулак врезался в физиономию Алекса, отчего последний растянулся на полу.
        Раздосадованный оплошкой, Жорж пришёл в ярость; лицо его налилось кровью, губы стиснулись в узкую полоску. Следующим ударом, прямой правой, он хотел припечатать меня к стене, но опять едва заметный уклон и… кирпичная стена, задрапированная тканью, устояла, а мой противник с глухим рычанием опустился на колени, держа на весу онемевшую руку. Наверняка, кисть у него была сломана в двух или трёх местах.
        Вот, собственно, и всё. Я вернулся к дону Кристобалю и с неведомой мне прежде невозмутимой весёлостью принялся за прерванную трапезу. Я чувствовал себя молодцом. Особенно мне понравилась собственная реакция и скорость движений. Испанец, с невинным видом наблюдавший за схваткой, зевнул, прикрывая рот ладонью, и, опрокинув очередную стопку, принялся за багряно-красный приправленный сметаной украинский борщ.
        Федотов-младший побледнел, руки его непроизвольно сжались в кулаки. Сколько-то мгновений он стоял неподвижно, не зная, как быть. Наконец, придя в себя, он дал указание позаботиться о своих пострадавших товарищах. После чего круто повернулся и вышел вон. Остатки его компании - две девушки и ещё один парень - последовали за ним.
        - Спокойствие, господа! - произнёс распорядитель, обращаясь к притихшим посетителям ресторана. - Все недоразумения разрешены. - Он и двое его помощников переправили горе-драчунов в подсобное помещение - одного увели под руки, другого, Алекса, оттащили подмышки. Кажется, приезжала скорая, которая увезла Жоржа в травмпункт.
        Подождав, пока я закончу с едой, испанец опрокинул последнюю стопку водки, запил её охлаждённым апельсиновым соком, слегка осоловело глянул на меня и сказал:
        - Сейчас сюда прибудет ОМОН. Нам ведь ни к чему лишние приключения, верно? Потому - уходим.
        Дон Кристобаль расплатился, и мы покинули заведение. На выходе мой спутник зацепился ногой за едва заметный порожек, и мне пришлось поддержать его, чтобы он не упал. Вдогонку донеслось:
        - Один из них - Квазимодо, детдомовский. Это тот, который моложе. Он так переменился!.. Но я узнал его.
        Квазимодо - моя кличка.
        Когда мы уже оказались на улице и отошли на несколько шагов, я оглянулся, и мне показалось, что из ресторанных дверей нас провожают чьи-то внимательные глаза.
        Глава вторая. В кутузке
        Не успели мы отойти и на треть квартала, как подъехала машина с мигалкой, нас схватили дюжие полицейские и, сопровождая тумаками, погрузили в задний зарешёченный отсек. Дон Кристобаль не оказал никакого сопротивления. В тот момент мне казалось, что водка окончательно затуманила его мозг, и он не отдавал отчёта происходящему.
        Несколько минут тряски на жёстком полу отсека, поворот налево, поворот направо, и машина остановилась. Снаружи послышался крепкий матерок, дверца распахнулась, и было велено выходить. Нас провели в отделение полиции, и в итоге мы оказались в довольно просторной слабо освещённой камере без окон.
        Испанец повалился на деревянный топчан и мгновенно уснул. Временами он всхлипывал, издавал неясные звуки и называл какие-то имена. Наконец он ясно произнёс: «Наташа, милая, прости!.. Ой, мамочки, да за что же меня так?»
        Я сидел на другом топчане и размышлял над превратностями судьбы. Сначала меня били, потом я разделывался с вкусной едой в роскошном по ольмапольским меркам ресторане, теперь вот оказался в изоляторе или камере предварительного содержания - я не знал, как такие помещения правильно называются.
        Не очень-то кайфово оказаться в кутузке, но почти вся моя жизнь проходила под минорные аккорды, потому и сейчас я не слишком унывал, а больше думал о том, как бы выбраться из неблагоприятной ситуации с наименьшими потерями. Хотелось бы обойтись без очередных побоев, оскорблений и тому подобного.
        Прошёл час или больше, прежде чем за дверью послышалась грубая речь, заскрежетал замок, и в камеру вошли три полисмена с дубинками.
        - А ну, подъём! - рявкнул старший из них с широкими лычками на погонах.
        Словно подброшенный, я сорвался с топчана и встал, вытянувшись в струнку.
        Мой же сосед по камере лишь зашевелился, неразборчиво пробормотал два-три слова и повернулся на другой бок лицом к стене.
        - Я кому сказал - подъём! - ещё яростней крикнул сержант.
        - О господи, да когда же дадут поспать! - теперь уже отчётливо проговорил испанец и поворочал боками, устраиваясь поудобнее.
        - Ах ты, сука! - вскричал блюститель порядка, выведенный из себя поведением задержанного, и что есть силы огрел его резиновой дубинкой.
        Такой удар должен был если не убить, то серьёзно покалечить, но дон Кристобаль лишь привстал, сел, спустив ноги с топчана на пол, и почесал ушибленное плечо.
        - Вы не очень-то приветливы, мой друг, - вежливо сказал он сержанту. И вслед за этим понёс несусветное: - Почему вы так раздражительны? Может быть, оттого, что далеко не полностью удовлетворяете свою жену, и она каждый день пилит вас за это и то и дело поглядывает на сторону?
        Ой, что тут началось! Окончательно взбешённый сержант принялся резиновой дубинкой наносить удар за ударом. Свалив заключённого на пол, он продолжил избиение, пуская в ход попеременно и дубинку, и ноги. К нему присоединились его товарищи, и уже втроём они начали втаптывать несчастного в деревянный настил.
        Закрыв лицо руками и дрожа от страха, я вжался в угол камеры и боялся посмотреть на происходящее. Одно мне было ясно: у меня на глазах совершается жестокое убийство.
        Не помню, сколько времени это продолжалось, должно быть, немало, но наступила минута, когда истязатели устали и в изнеможении присели на топчаны. Тело, распростёртое на полу, походило на кусок окровавленного мяса.
        Достав дрожащими руками сигарету, сержант сплюнул, закурил и, немного заикаясь, проговорил:
        - Так, этого в мешок и - на свалку.
        Тяжёлый взгляд его как бы случайно остановился на мне. Мгновения размышлений, и он продолжил:
        - Второго оглушить и - в реку.
        От ужаса волосы зашевелились у меня на голове.
        Младшие полицейские уже привстали было, чтобы приступить к исполнению приказания, как вдруг испанец судорожно вдохнул, кашлянул, повернулся, сел, опираясь руками о пол, тряхнул головой и поднялся на ноги.
        - Не будем спешить, друзья, - невозмутимо, как ни в чём не бывало, проговорил он слегка дребезжащим голосом. - Зачем торопиться с мешками? Может быть, нам удастся договориться?
        - Что за чертовщина? - недоумённо проговорил один из полицейских. - Мы же его в месиво превратили.
        - Я умею хорошо расслабляться, - всё так же невозмутимо пояснил испанец. - Потому ваши удары не нанесли мне особого вреда. Ну так как, будем договариваться?
        С этими словами он вынул из кармана толстую пачку тысячерублёвок и, не спеша, начал отсчитывать одну бумажку за другой.
        - Их что, не обшмонали, когда брали? - недоумённо проговорил сержант.
        - Как же не проверяли, обязательно, - тоже недоумённо и сбивчиво сказал другой полицейский. - Без этого нельзя.
        Не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, сержант выхватил деньги у дона Кристобаля, секунду подержал на ладони, как бы прикидывая на вес, и сунул себе в карман.
        - Руки! - грозно произнёс он. - Руки за голову, падаль!
        Испанец послушно завёл руки за голову, и страж правопорядка удивительно быстро ощупал его одежду. На свет появилось ещё несколько пачек тысячерублёвок, золотой портсигар, золотая зажигалка и длинная цепь, состоящая из толстоватых звеньев - на неё вполне можно было посадить какого-нибудь премогучего ротвейлера, - пригоршня колец и серёжек, мобильный телефон, инкрустированный драгоценными камнями.
        - Проверьте и второго, - задыхаясь от волнения, проговорил сержант и кивнул на меня.
        Всего за минуту до этого, кроме упомянутых уже полутора рублей, в карманах у меня была одна лишь пустота. Тем не менее подручный сержанта извлёк из потайных мест моей одежды ещё несколько пачек тысячерублёвых и пачку стодолларовых купюр, тяжёлую золотую зажигалку, выполненную в виде пистолета системы «вальтер», дорогой телефон, обложенный по краям золотым ободком и золотые же часы с массивным платиновым браслетом. Под конец полицейский вытащил из правого кармана моих штанов двойную стопку золотых червонцев царской чеканки в целлофановой упаковке.
        Я чуть не свалился в обморок от удивления. Наши тюремщики тоже были словно в лихорадке.
        - Откуда у них столько? - выговаривал сержант, подрагивая губами и завороженно глядя на купюры и золото. - Тот-то, - он повёл глазами на испанца, - ещё куда ни шло, а эта-то шантрапа!.. - взгляд на меня. - Ограбили они, что ли, кого? Ладно, пусть пока побудут у нас. Скоро Жора с Алексом должны подъехать, поквитаются с ними за ресторан… Посмотрите-ка на этого ублюдка, глазёнками-то как зыркает! - Он пребольно ткнул мне дубинкой в живот. - Вложите и ему.
        Последовало ещё несколько ударов «демократизаторами», и я растянулся у ног мучителей.
        Когда мы остались одни, дон Кристобаль погладил меня по спине, и вновь его животворящая сила влилась в моё тело. Покряхтывая от боли, я поднялся и сел на топчан.
        - Знаешь, Аркадий, - сказал товарищ по несчастью, - мне эта лавочка начинает надоедать. Кроме новых побоев, нам здесь ничего не светит. Посему немедленно убираемся.
        Он посмотрел на дверь, и та, скребнув замком, тихо отворилась.
        Миновав коридор, мы оказались перед окошком, за которым сидел дежурный.
        - Вы куда?! - в изумлении поднял брови полицейский.
        - Да вот решили прогуляться, - негромко ответил испанец. - Вы ведь не будете возражать?
        Дежурный сразу успокоился и, зевнув, проговорил:
        - Конечно, прогуляйтесь. Говорят, полезно для здоровья.
        - Фу, какой негостеприимный город! - воскликнул дон Кристобаль, оказавшись вне стен мрачного заведения. Лицо его нервно передёрнулось. Послышались голоса, шаги, и он посторонился, уступая дорогу нескольким прохожим, испуганно взглянувшим на него. Вынув платок, он обтёр лицо и шею, и ни следа побоев не осталось. - Здорово нам вломили. И это при том, что ничего криминального за нами не было, максимум, что мы делали, - защищались, причём совершенно не применяя физическую силу! Какого же приходится тем, кого подозревают в серьёзных правонарушениях?! А ведь среди них могут оказаться и абсолютно невиновные!
        Слушая дона Кристобаля, я всё никак не мог изгнать из глаз банкноты и изящные предметы, украшенные золотом. На какую сумму там было всего? В голове не переставали мельтешить числа с большими нулями; я пытался их упорядочить, но они непременно ускользали, никак не желая приходить в соответствие с окончательным знаменателем.
        - Не жалко было оставлять полицаям такое богатство? - спросил я, не вытерпев.
        - Не жалко. И вы не жалейте, Аркадий. Банкноты, оказавшиеся в руках достославных полицейских, не настоящие. И золотые безделушки - тоже не более чем дурилово. Не успеют наши новые знакомцы поделить эти финтифлюшки, как те превратятся в пыль, мусор, мышиный помёт, словом, во всякую дрянь.
        Глава третья. Под началом понятий
        Несколько последующих дней дон Кристобаль более обстоятельно знакомился с Ольмаполем. Мы прошли рынки и рестораны, добрую половину магазинов и пивных, побывали в пошивочных и многих других мастерских, на мясных, молочных и маслодельных предприятиях, а также на крупных заводах и ГРЭС - самой мощной в стране электростанции такого типа.
        Мы изучали убогую жизнь фавел и роскошную - посёлка Солнечная Долина, который в народе называли Полем Чудес и в котором проживала местная знать, то есть высокопоставленные чиновники, наиболее крупные предприниматели и бандиты. Посёлок этот стоял на берегу реки Ольма за высоким забором со шлагбаумами и охраной. С трёх сторон его окружал весёлый хвойный лес, загораживая от излишне любопытных глаз.
        Побывали и в святая святых Ольмаполя - в здании городской администрации, и даже в мрачных тюремных казематах. У моего испанца была способность проникать всюду - как у знаменитого мага и ясновидца Вольфа Мессинга. В его присутствии эта способность передавалась и мне. Оба мы были неуязвимы перед, казалось бы, недремлющим оком охраны.
        Нам не нужен был автобус или такси. Дон Кристобаль обладал даром телепортации, и мы мгновенно оказывались там, где хотели побывать.
        Мой товарищ покупал на рынке рыбу, пойманную в Ольме, и видел, как, честно глядя ему в глаза, его обвешивают почти на четверть от каждого килограмма. А в закусочной пытаются втюхать пирожки с начинкой из тухлой телятины. В магазине одежды уговаривают купить дорогущий костюм, изготовленный из бумаги и предназначенный для усопших - при первых же каплях дождя ткань этих костюмов превращалась в подобие кисеи и расползалась на отдельные волокна.
        Подобных примеров было несть числа.
        Прогулявшись по колбасным цехам, дон Кристобаль убеждался, что там самым бессовестным образом вместо мяса в сосиски намешивают пищевую эмульсию, соевый белок, картофельную муку и крахмал, вкусовые добавки и красители. Эмульсия - это кожа, субпродукты, отходы мясопроизводства - всё размолотое и уваренное до состояния светло-серой кашицы с последующим окрашиванием в розовый цвет.
        Или умудряются изготовить замечательную на вид колбасу вообще без использования отходов мясопроизводства, а только опять же из тщательно размолотого и уваренного гороха с увеличенной вкусовой добавкой и красителем. Мы пробовали такую колбаску. На вкус - самая что ни на есть мировецкая закуска, вполне пригодная к употреблению.
        В одном из цехов колбасу изготавливали даже не из растительной массы, а… У нас глаза из орбит полезли, когда мы увидели, что её «варят» из самого настоящего картона с примесью ещё каких-то искусственных отбросов, непригодных для человека. Простолюдины, хоть и кривились, но ели этот продукт, на вкус напоминавший резину, и, наполнив желудок, чувствовали некое подобие сытости. Что потом происходило со здоровьем этих людей, одному богу известно.
        Выйдя же из здания городского суда, испанец говорил: мол, смотрите, мой друг, человек стянул пару бутылок водки - ему четыре года отсидки. А украл сто миллионов баксов - фактически ничего, не считая порицания за недостаточно целесообразное расходование бюджетных фондов; максимум - небольшой условный срок или символичный домашний арест.
        Незримо, словно невидимки, мы присутствовали на совещании высокопоставленных чиновников по вопросу, как лучше израсходовать огромные средства, выделенные государственной казной на защиту лесных массивов от пожаров. В итоге, на противопожарную профилактику было определено ровно столько, сколько хватило бы нескольким бомжам для скромного застолья на опушке леса, плюс отдельно - на оформление бумаг для отчёта о проделанной работе. Остальное решили кружным путём перевести на счета участников переговоров.
        А спустя полчаса мы слушали, как раздувают денежные суммы, требуемые на строительство автотрассы. Стоимость дороги в результате возрастала десятикратно, асфальт же, по всей видимости, должен был сойти со щебёнки после первого же весеннего дождя.
        Побывав в кабинете градоначальника, мы видели, как за миллионные откаты коммерческим структурам передавались земельные участки.
        Не успели мы с доном Кристобалем переглянуться, а высший ольмапольский босс уже давал спешное указание о переводе нескольких десятков миллионов бюджетных денег нужным людям в Москву. Якобы, за участие в реставрации дома знаменитого купца и промышленника Малькова, хотя москвичи там и пальцем не шевельнули, и даже не знали, где этот дом находится.
        Едва закончив с этой аферой, Федотов уже подсчитывал итоги искусственного разорения одного из строительных предприятий, отчего большая часть акций оказалась у подставного лица, дальнего родственника мэра.
        А спустя час, уже после обеденного перерыва, тот же Федотов вёл разговор о передаче земли возле целебного Серенького источника у подножия Ольминских гор какой-то иногородней фирме. За сто пятьдесят миллионов. Под строительство санатория для отдыха и лечения разного сорта светских львиц. Вода там была хороша: она избавляла от ожирения, омолаживала и вызывала неистощимую волну новых сексуальных желаний.
        Ещё спустя несколько минут видели, как на основе сфальсифицированного аукциона оформлялись турбазы на берегах Ольмы. На имена жён градоначальника и его ближайших заместителей. За суммы от ста двадцати до двухсот тысяч рублей. При реальной стоимости баз от тридцати до ста сорока миллионов.
        - И всё же это мелочи, - сказал я, когда диорама с кабинетом мэра исчезла из глаз. - В Москве-то миллиардами ворочают!
        - Не придирайтесь, Аркадий, - ответил испанец. - Не забывайте, что курочка по зёрнышку клюёт. Мы всего-то ничего наблюдали за Федотовым и то вон, сколько всего насмотрелись! Глядишь, за год миллиардик-другой и нашкрябается.
        Мы скользили туда и обратно и в тот же день стали свидетелями, как в суде разваливают уголовные дела за взятки от ста тысяч до десятков миллионов.
        А в следственном комитете прекращают расследования за не меньшие суммы. Нечто подобное происходило и в прокуратуре.
        Не буду больше перечислять. Чиновничий мир, не уставая, трудился в поте лица своего. И не только чиновники. Почти везде, где бы мы ни были, обвешивали, обкрадывали, обманывали, выдавали туфту за качественный продукт, старались повесить лапшу на уши и кривили душой, порой предавая самых близких друзей. И это были правила деловых и прочих взаимоотношений, получившие силу от понятий, основанных на власти денег.
        - Удивительно, как ещё такое общество функционирует! - негодующе говорил дон Кристобаль. - Представим себе красные кровяные тельца в организме человека или животного! Их основное назначение - поставка кислорода от лёгких всем тканям и транспортировка двуокиси углерода в обратном направлении. Кое-что кровяные тельца и сами получают в процессе жизнедеятельности. Но главное - они обеспечивают нормальное существование своего принципала. Аркадий, вам понятно, о чём я говорю? - спросил он, прерывая монолог и поворачиваясь ко мне.
        - Полагаю, что вы хотите сопоставить, сравнить деятельность кровяных телец с нравами и порядками Ольмаполя.
        - Совершенно верно. Представим также, что в какой-то момент тельца эти переняли правила игры ольмапольцев, то есть пренебрегли бы своей основной функцией и полностью переключились на изымание полезных продуктов у своих собратьев для удовлетворения собственных корыстных интересов. У одних это происходило бы более успешно, у других - менее. Одни бы разрастались, становились крупнее, чем это предусмотрено природой, другие - хирели и умирали. Тогда и организм в целом стал бы задыхаться от нехватки кислорода, а в его кровеносных сосудах образовались бы тромбы от некоторой части непомерно разросшихся красных телец. В конечном счёте, наступила бы гибель и организма в целом, и этих самых телец в частности. Что-то подобное происходит в масштабах Ольмаполя. Если оставить всё как есть, то его ожидает смерть или, как минимум, гангрена и тяжёлый паралич на много лет вперёд.
        Глава четвёртая. Чёрт или ангел?
        Ночевали мы у меня в доме по улице Амбарной, что в посёлке Тихоновка, являвшемся пригородом Ольмаполя. Достался мне этот дом от тёти Нюси, случайно встреченной женщины преклонных лет.
        Как сейчас помню тот пасмурный дождливый вечер, когда я помог ей дотащить тяжёлые сумки от автобусной остановки. В благодарность она пригласила меня к себе в дом, обсушила и напоила сладким горячим чаем со сдобной булочкой. Узнав же, что я сирота, бывший детдомовец и негде мне преклонить голову, предложила переночевать у неё в отдельной комнате.
        Утром тётя Нюся накормила меня сытным завтраком и сказала, чтобы я не искал больше угла, а пожил у неё.
        Так я и остался у доброй старушки. Помогал по хозяйству: вскапывал и мотыжил огород, конопатил пазы в стенах, подметал и мыл полы в доме, словом, выполнял всякую работу, какую находил.
        - С тобой мне хорошо, - приговаривала она, - есть хоть с кем словом перемолвиться - одну-то стены едят.
        В огородных делах я фактически ничего не смыслил, но здесь мне здорово помогал сосед Иван Степаныч, старик лет шестидесяти, только что вышедший на пенсию. Он подсказывал и как правильно лук-севок сажать, и как помидоры окучивать и подвязывать, и как удобрять землю золой и компостом, и много чему ещё учил.
        - Слушай меня, Аркаша, да больше спрашивай, - говорил он, - и всё у тебя будет лучше некуда. А от хозяйки твоей какой толк!? Она своё уже отработала.
        Только после того, как тёти Нюси не стало, узнал я, что свой дом она завещала мне. Так у меня появилось древнее, но вполне крепкое жилище.
        Дон Кристобаль поместился в задней комнате, которую когда-то занимал я, и ночные часы проводил на стареньком диване между простенком и одёжным шкафом. Впрочем, он мало спал, а может быть, не спал вовсе. Мне всё казалось, что по ночам его фантом отправляется в полёты над городом, продолжая вникать в особенности нашей бренной ольмапольской жизни.
        Подтверждением тому служит хотя бы тот факт, что однажды он завёл разговор о квартире, которую мне выделили вскоре после совершеннолетия. Известно ведь, что по достижении восемнадцатилетнего возраста воспитанник детского дома должен покинуть сиротское заведение и местная власть по закону обязана выделить ему пригодное жилище.
        Выделили и мне. Получив «заветный» ордер, я отправился в фавелы по указанному адресу, где и обнаружил стандартный шестнадцатиквартирный «клопятник», в котором проживал разный малоимущий люд.
        Комната моя была угловой на первом этаже. Дверь в неё висела на одной петле. В окне отсутствовала нижняя половина стёкол. Потолок провис и держался на подпорке. Штукатурка на стенах обсыпалась, тут и там виднелась обрешётка, а в одном месте зияла сквозная дыра, через которую можно было просунуть руку.
        Дело шло к зиме, на улицах лужи уже полностью вымерзли, а единственная батарея с разбитыми секциями валялась под окном на полу. Все четыре угла темнели испражнениями - местные обитатели использовали выделенные мне апартаменты как общественный туалет. Разве мог я обустроиться здесь, когда у меня не было ни денег на ремонт, ни достаточного жизненного и мастерового опыта?!
        Если бы я в нынешнем возрасте оказался в той квартире, то, конечно, мне хватило бы ума и сноровки подготовить её к зиме.
        Окно с двух сторон я заделал бы плотным картоном. Стены тоже обшил бы тем же материалом - его полно кругом и возле рынков, и во дворах продовольственных и хозяйственных магазинов. Осталось бы только для большего тепла отгородить угол и установить в нём буржуйку из толстой жести с выводом трубы в оконный проём. Дрова и разный хлам для истопки - тоже не проблема. Ну и пару стоек ещё поставил бы под потолок, чтобы соседи сверху не обрушились и не задавили. А после зимы можно было бы привести жилище в полный порядок.
        Но это я сейчас бы так сделал, тогда же, вернувшись в кабинет по распределению жилплощади, я положил ордер на стол чиновнику, вручившему его мне, и пожелал этому господину остаток дней провести в подобной конуре.
        - Ах ты, гадёныш! - воскликнул человек, выскакивая из-за стола. Разговор наш проходил без свидетелей, и меня можно было оскорблять по-всякому. - Ах ты, тварь горбатая! Ему квартиру, а он нос воротит. Нет тогда тебе ничего! Будешь жаться в каком-нибудь подвале, пока не сдохнешь! Вон отсюда, чтобы духу твоего не было! Сейчас вот вызову полицию, ты у меня так закукарекаешь!
        Очень мне хотелось в тот момент звездануть ему промеж глаз, чтобы с копыт слетел, но, слава богу, удержался.
        Несколько позже я узнал, что эту берложку выделяли ещё нескольким бездомным и до, и после меня.
        - Ну-с, молодой человек, и каково ваше мнение о порядке распределения жилья в вашем славном Ольмаполе? - спросил, усмехаясь, дон Кристобаль.
        - Зачем вы спрашиваете?! - вскричал я, уязвлённый упоминанием об этой норе. - Вы же читаете мысли других и знаете, чем набита моя голова.
        - Да уж, знаю. И видел кое-что непосредственно на месте. Но ничего, нет худа без добра - зато сейчас вы обретаетесь в тёплом доме, под надёжной крышей над головой. А попутно получили более полное представление о чиновном мире. Что вы думаете о нём?
        - Ничего хорошего.
        - А в целом об ольмапольской власти?
        - Она отвратительна. Поганая власть, как говаривал в «Тихом Доне» Григорий Мелехов.
        - Для детдомовского воспитанника вы неплохо образованны и у вас уже имеется устоявшаяся точка зрения.
        - Я много читал. И общался с крайне осведомленными людьми. Я живу под гнётом этой власти и на своей шкуре испытываю её подлый характер.
        - И вы хотели бы изменить существующее положение вещей, - сказал испанец уже утвердительно, и опять же с долей усмешки.
        - Больше всего на свете. Да что вы об этом! Вы же, говорю, всё знаете!
        - Во-первых, не всё. Во-вторых, мне хотелось лишний раз убедиться - не ошибаюсь ли я?
        Одним из любимейших занятий дона Кристобаля были пешие прогулки по улицам города.
        - Когда прохаживаешься так, - говорил он, - то как бы проникаешься чувствами и настроениями пешеходов, настраиваешься на их мозговые импульсы, несущие в себе электромагнитные флюксоиды.
        - Ну и как они вам?
        - Что именно?
        - Ну, эти… импульсы.
        - Они указывают на плохое душевное состояние обитателей города. В значительной степени люди разобщены, замкнуты, враждебно настроены друг к другу и нередко готовы к агрессивным действиям. Опасный, очень опасный настрой. Причём заряды агрессии продолжают накапливаться. Это может закончиться взрывом, бунтом - бессмысленным и беспощадным.
        Обычно эти прогулки были ничем не примечательны, но однажды дон Кристобаль показал себя во всей красе.
        Мы шли по Тенистой улице, и я сказал ему, мол, раз ваше общество в параллельном пространстве в своём развитии ушло далеко вперёд, значит, оно обладает большей и более достоверной информацией. Так вот, как там у вас считается, есть Бог на белом свете или нет?
        - А вы, молодой человек, что думаете по поводу существования этой высшей инстанции?
        - Не знаю. Иногда мне кажется, что Он есть и всё сплошь и рядом создано по Его воле, а другой раз… Особенно, когда вижу безобразия, творящиеся кругом.
        - Ну хорошо. Как в Библии сказано: Бог создал человека по образу и подобию Своему. Так ведь?
        - Именно так, - подтвердил я. К тому времени я был знаком и с Ветхим, и Новым Заветом.
        - По образу и подобию - не означает, что Бог выглядит как обычный рядовой человек. В этом-то в параллельной реальности убедились. Однако и параллельное общество тоже не многое знает о нём. Одно только и вам, и нам точно известно - это то, что Бог велик и всемогущ. Однако, насколько всемогущ?
        Дон Кристобаль проводил мефистофельским взглядом роскошный лимузин со златовласой дамой за рулём, выглядевшей правительницей великого государства.
        - Вам хорошо известно, каково строение атома. Это ядро, вокруг которого вращаются электроны. Подобным образом устроена и солнечная система. В центре ядро, то есть Солнце, а вокруг него вращаются планеты, тоже как бы своего рода электроны. Вот, в нашем разумении, какова разница в силе и возможностях у человека и Бога! Возможности человека, условно говоря, - на уровне атома, а возможности Бога - на уровне Солнечной системы. Как написано в Новом Завете, возлюби Господа Бога всем сердцем своим, всею душою своею, всем разумением своим. Вот так мы о нём и разумеем. А полного представления о Создателе не дано получить никому из разумных существ, созданных им. Ибо тогда они должны были бы сравняться с самим Творцом, но для этого у них кишка очень и очень даже тонка.
        Мой собеседник заглянул мне в глаза, словно проверяя, насколько до меня дошли его слова, но я-то ни на секунду не забывал, что ему известны все мои мысли, даже самые задние.
        - И вот, посудите, Аркадий, - если уж обычный землянин может свершить очень многое, разумеется, при соответствующей подготовке, которая может занять долгие годы, а то и всю жизнь, то на что тогда способен Сам Господь Бог? О возможностях подготовленного, продвинутого человека и вы немало знаете…
        - Конечно, знаю. Например, Индра Деви, индийский йог русского происхождения, описывала случай, когда в её присутствии один ещё более подготовленный йог протянул руку, и… на его раскрытой ладони появился необработанный алмаз. И это чудо случилось всего лишь под воздействием мысли и энергетики человека.
        Пока я произносил эту фразу, дон Кристобаль выставил перед собой руку, и на ладони его засверкал алмаз чистейшей воды. Что это именно камень, а не фальшивка, он подтвердил тут же, проведя остриём его по осколку стекла; на гладкой поблескивающей стекольной поверхности образовалась заметная белесая борозда.
        - Вспомним теперь американца латышского происхождения! - продолжал я перечислять общеизвестные факты. - Того самого америкоса, который с целью строительства мысленным усилием заставлял перемещаться огромные камни, причём быстро и на значительные расстояния! Об этом рассказывали по телевизору. И показывали построенные объекты…
        Я ещё не досказал до конца, а испанец мановением руки уже переместил автомобиль, какой-то «мерседес-бенц», стоявший впереди нас возле тротуара, на противоположную обочину дороги, а затем поднял его высоко в небо и опустил на крышу шестнадцатиэтажного дома.
        - Что вы сделали!? - закричал я, взбудораженный фееричным зрелищем. - Как же хозяин спустит его оттуда?
        - Э, не берите в голову, кабальеро, - небрежно бросил дон Кристобаль. - Этот «мерс» угнали сегодня утром в соседнем городе. Двое молодчиков, специализирующихся на таких угонах. Они в гастрономе берут выпивку - обмыть удачно спроворенное дельце. Сейчас прибегут. А вот и они - легки на помине!
        При последних его словах из магазина вышли двое молодых людей с пакетами в руках. Увидев, что машины и след простыл, они встали как вкопанные, оторопело вытаращив глаза, потом бросились туда, сюда, и подбежали к нам.
        - Вы не заметили?..
        - Заметили, - отозвался испанец.
        - Куда…
        - Вон туда. - Мой спутник показал на крышу многоэтажки.
        - О чёрт, да как же так?!
        - Пойдёмте, Аркадий, - сказал дон Кристобаль, ухватывая меня за локоть. - Продолжим наш путь.
        - Вероятно, - сказал я, оглядываясь на «мерс» и похитителей, - угонщики теперь отступятся от автомобиля.
        - Отступятся.
        - Но для настоящего хозяина тоже будет немалой проблемой снять автомобиль с высоты.
        - Не тужите об этом. «Настоящий хозяин», как вы выразились, ещё больший вор. Эти двое перед ним - сама невинность. «Настоящий хозяин» машины - министр здравоохранения областного правительства, закупивший медицинское оборудование за сумму, впятеро превышавшую его истинную стоимость. Львиную долю переплаты он забрал себе в виде отката. На часть этих денег и приобретён новенький «мерс». Вдобавок к прежнему «Вольво». Тоже купленному на наворованное.
        - О господи! - пробормотал я. - Какие только тёмные дела не творятся в нашей несчастной многострадальной России!
        - А, не переживайте! - дон Кристобаль беспечно махнул рукой. - И это всё пройдёт, как говорил царь Соломон три тысячи лет тому назад. Пройдёт и быльём зарастёт и катавасия с повсеместным воровством. Вот увидите, помяните моё слово. Недолго ждать осталось.
        - Между прочим, китайцы, - сказал я, возвращаясь к прерванной теме, - самые продвинутые из них, мысленным приказом умеют извлекать металлические предметы из наглухо запаянных стеклянных сосудов! А один израильтянин - Ури Геллер - способен усилием мозгового импульса гнуть и ломать металлические ложки и вновь запускать неисправные до того часы! Российские же экстрасенсы взмахом руки разгоняют облака!
        Все перечисленные чудеса дон Кристобаль тут же повторял на практике, тем самым подтверждая достоверность моих слов. На старинной пожарной каланче, мимо которой мы проходили, запускались и начинали бить часы с неисправным механизмом, стоявшие до этого год или полтора. С витрины ювелирного магазина россыпью вывалилась на тротуар, а потом возвратилась на прежнее место груда золотых изделий. Моросил дождь, но едва мой собеседник взглянул в высоту, как тучи разомкнулись и в просторном голубом окне засияло солнце.
        - Исходя из всего изложенного, можно сделать вывод, что сначала действительно было слово, - подытожил я проведённые эксперименты. - Получается, что если человек усилием мысли способен гнуть ложки и изменять погоду, то Богу вполне по силам одним словом или двумя-тремя словами сотворить и Солнце, и Землю?! Он и сотворил, только не за несколько земных дней, а за другие, неизмеримо более протяжённые космические «дни». А заодно создал и галактику, в которую входит Солнечная система.
        - Ну, в общем, так и есть, - подтвердил мой собеседник.
        - А что представляет собой наша расширяющаяся Вселенная?
        - Это как на неё посмотреть. Если с точки зрения Мироздания, то она является всего лишь живой клеткой, зародившейся и развивающейся, примерно, по той же схеме, по какой зарождаются и развиваются обычные земные клетки, входящие в состав того или иного организма.
        - Но почему столько зла на Земле? Ведь Бог предполагает любовь и гармонию!
        - Всё закономерно. Насколько незначительней человек перед Богом, настолько уступает он Ему и в плане гармонии и любви. Чем ничтожней гомо сапиенс в духовном плане…
        - Ну а дьявол, сатана, - перебил я своего собеседника. - Существует ли он?
        Дон Кристобаль сардонически улыбнулся, и мне показалось, что у него самого в глазах засверкали дьявольские огоньки.
        - Под словом сатана имеется в виду Люцифер, падший ангел, то есть недавний, по космическим меркам, сподвижник Господа. Если есть свет, то должна быть и тень. Ангел этот - лишь тень Бога, которая полезна и без которой невозможно обойтись. При этом не надо списывать на Люцифера всякие безобразия, творящиеся в человеческом сообществе. Он слишком много знает, и достаточно был рядом с Богом, чтобы опуститься до подобных мерзостей. И слишком горд, чтобы запятнать себя каким-то низким поступком. Нет, всякие бедствия и несчастья, войны, эпидемии, разные кризисы происходят прежде всего по вине самого человека. В частности, из-за узости мышления и неспособности видеть дальше собственного носа. Или из-за подлости характера.
        - Значит, никаких чертей не существует, и эти твари - просто вымысел невежественных церковников?
        Мне хотелось довести эту тему до конца и выяснить абсолютно всё.
        - А вот в этом, дорогой амиго, - возразил дон Кристобаль, - вы глубоко заблуждаетесь. Роль не Люцифера, а чертей вполне могут выполнять разные дефектные энергетические сущности, оставшиеся от подлецов и иных сволочей, сумевшие материализоваться. Под этот образ можно подвести, между прочим, разумных пришельцев, враждебно настроенных против человечества и совершающих против него те или иные агрессивные действия.
        От этих его слов у меня мурашки побежали по спине, и я невольно окинул взглядом нескончаемые вереницы людей, двигавшиеся по обеим сторонам улицы, словно рассчитывая увидеть в них фигуру какого-нибудь беса. Я даже подумал, не относится ли к этой братии и сам дон Кристобаль?
        - Нет, я не бес, - сказал мой спутник и рассмеялся. - Ведь я пришёл совершать, в общем-то, добрые дела, а не злые.
        Кровь бросилась мне в лицо. Чёрт побери, на какое-то мгновение я упустил из виду, что мой спутник читает мысли своих собеседников!
        - Не корите себя, Аркадий, - тут же отозвался испанец. - Хоть я и не падший ангел, но тоже достаточно знаю и понимаю, чтобы обижаться на подобные пустяки.
        Мне ничего не осталось, кроме как сконфуженно улыбнуться.
        - А скажите, - спросил я немного погодя, - кроме нашего Бога, существуют ли другие подобные, равные Ему божества?
        - Не знаю. И никто не знает даже в том, параллельном мире, откуда я прибыл. Но давайте порассуждаем. Раз Пространство бесконечно, то что может помешать в неизмеримом далёко существовать и действовать и другим богам? Разве нашему Господу Богу или, иными словами, Космическому Разуму интересно общаться только с нами, беспредельно убогими по сравнению с Ним, особенно с учётом наших бесконечных распрей и прочей грязной мышиной возни на планетарном пространстве? Мне лично представляется, что Ему куда продуктивнее и во всех отношениях полезнее вступать в контакт с равными Себе.
        - Но откуда же тогда появился наш Бог и другие сущности, подобные Ему по масштабам и возможностям?
        - Не знаю.
        - Если исходить из вашей логики, - я позволил себе говорить утвердительным тоном, - то можно предположить, что нашего Господа Бога, Его товарищей и их цивилизацию создал ещё кто-то, гораздо более могущественный и великий. А более могущественных и великих - создали в триллион триллионов раз более великие. А тех - совсем уж величайшие из величайших. И так далее. Получается нечто вроде бесконечной матрёшки, только в усложнённом варианте. Если углубляться во всё это, то в конце концов можно и свихнуться. Чтобы охватить огромность, многообразие и величие бесконечного Мироздания, моих мозгов явно недостаточно. Даже сейчас меня начинает подташнивать - явный признак, что я ухватился за тему, непосильную моему рассудку.
        Испанец скользнул по мне хитрым и мудрым взглядом и улыбнулся.
        - Знаете, Аркадий, можно иногда поразмышлять о Боге, но всё-таки разумней обратиться на самих себя. Познайте себя как личность, как отдельную субстанцию, и вы во многом преуспеете, включая и богопознание.
        На этом наша прогулка закончилась, и мы вернулись к себе на Амбарную.
        В другой раз я завёл речь об обществе, откуда этот человек прибыл. Я назвал его человеком, хотя в течение довольно значительного периода знакомства с ним я так и понял кто он на самом деле: ангел или дьявол, или просто личность, обладающая сверхспособностями.
        - А скажите, дон Кристобаль, благодаря чему ваше запараллелье ушло так далеко вперёд по сравнению с нами, обычными землянами? Ведь раз мы зеркальное отражение друг друга, то нам должно бы шагать в ногу!
        - Благодаря духовному развитию, высочайшей нравственности. Давно уже, тысячу лет, у нас нет войн, исчезли мошенничество, хищения, злоба, зависть, пьянство, разврат и всё остальное порочное, что процветает в вашем аморальном мире. Увы, у вас, практически, те же нравы, что у древних римлян. Вспомните: худшие римляне убили самого лучшего и дальновидного на то время - Гая Юлия Цезаря - и тем самым усугубили ситуацию в государстве. В конце концов, дурные нравы похоронили то далёкое общество, и вы погубите себя, если не изменитесь. Но там не было таких хищений, потому к своей гибели они шли сравнительно медленно, веками. А вас повсеместная продажность может изничтожить уже в ближайшие десятилетия.
        Мне запали эти его слова, и я долго размышлял над ними. В то же время у меня никак не выходило из головы, почему дон Кристобаль с таким удовольствием опрокидывает рюмку другую? Почему он употребляет, если с пьянством у них полностью покончено?
        Глава пятая. Пожар
        На пятый день нашего знакомства, вечером, в первых сумерках, когда мы, вернувшись из города, прилегли перед тем, как поставить самовар и напиться чаю с вишнёвым вареньем моего собственного изготовления - у меня огороде росло несколько кустов вишни, и часть урожая я пускал на варенье и компот, а ещё сколько-то просто сушил, - дон Кристобаль вдруг насторожился, поднялся с дивана и сказал:
        - Сюда выезжает группа ОМОНа, шестнадцать человек, на трёх автомобилях. Через несколько минут они прибудут и окружат дом. Нам ни к чему лишние встречи с боевыми представителями власти, поэтому - уходим.
        - Откуда вы знаете про ОМОН?
        - Знаю. Поторопитесь, мой друг.
        Признаться, испанец обеспокоил меня. Какие-то секунды я блуждал взглядом по стенам и по чашкам, расставленным на кухонном столе. У меня не укладывалось в голове: как это так - это моё жилище и вдруг оставлять его на произволение чужих людей!
        - Ничего не поделаешь, Аркадий, - сказал испанец. - Если вы останетесь здесь, то подвергнете свою жизнь большой опасности.
        Мы быстро ушли, миновали наш квартал и едва нырнули в ближайший переулок и укрылись за деревом, как с обеих сторон в улицу въехали спецмашины с неработающими мигалками. Но их было только две.
        - Третья остановилась на соседней улице, за задворками вашего дома, - глухо проговорил дон Кристобаль, опережая мой вопрос. - Оттуда пять человек пройдут огородами.
        - Но для чего они приехали, что я такого сделал?
        - Разве вы поглупели? Вспомните «Золотого дракона», где некий молодой человек посмел поднять руку на друзей сына городского главы! Подобные проступки не прощаются. Таковы нравы вашего современного общества, и вам это хорошо известно. Приплюсуйте сюда же каталажку, самовольно покинутую нами.
        - Ни на кого я руку не поднимал. И пальцем никого не тронул. А из каталажки…
        - Попробуйте объяснить всё это блюстителям порядка. Вон они, уже перемахнули через изгородь. Ага, никак поднимаются на крылец.
        Между тем сумерки ещё сгустились, и под сенью уличных вишнёвых насаждений, густо темневших вдоль разбитых тротуаров, проросших травой, мы приблизились на расстояние, откуда было хорошо видно. За окнами осаждённого жилища зажёгся электрический свет, замелькали тени человеческих фигур.
        - Никого нет! - раздалось из сумрачной мглы. - Но они только что были здесь. На столе чашки с самоваром, закуски - видимо, собирались чаёвничать. Надо осмотреть вокруг и перекрыть улицы и переулки. Вызовите подкрепление.
        Отомкнув ближнюю калитку, мы проникли на подворье одного глухого старика на противоположном порядке и продолжили наблюдение оттуда.
        А в темноте зазвучали новые голоса. Привлечённые необычным зрелищем, на улицу выходили встревоженные жители окрестных домов.
        - Что вы делаете? - доносилось до нас. - Чем помешал вам этот парень? Безобидный, живёт, никого не трогает.
        - Разойдитесь, граждане, не мешайте! - произнёс в мегафон человек в штатском, находившийся возле машин. - В тихом озере черти водятся; «безобидный» парень, как вы говорите, - опасный преступник.
        - Нечем им заняться! - это уже голос моего соседа, Ивана Степановича. - Кругом банды преступников шуруют вовсю, а они простых граждан доканывают!
        - Ты поговори ещё, дед, поговори! Мы тебе быстро язык-то прищемим!
        - Не связывайся с ними, Степаныч! - тут же донеслось из ночи. - Эти хуже бандитов будут. Тем ты можешь сопротивляться, а этим - не имеешь права.
        Прошло ещё немного времени. Полицейские, орудовавшие внутри жилья, вышли наружу, почти сразу же за окнами что-то вспыхнуло, раздался громкий хлопок, послышался звон разбитых стёкол, и из оконных проёмов вырвались языки пламени.
        - Вот негодяи! - крикнул человек в штатском, продолжавший оставаться возле автомобилей и отдававший распоряжения по рации. - Преступники оставили взрывное устройство и чуть не погубили моих людей!
        Огонь отчаяния словно опалил мой разум. Я рванулся к калитке, но дон Кристобаль крепко ухватил меня за руку.
        - Куда, стойте! - холодно прошептал он.
        - Пожар, горит!
        - Ничем нельзя помочь! Стойте и смотрите.
        Сердце моё разрывалось при виде гибнущего жилья, и слёзы наворачивались на глаза. Я лишался единственного своего прибежища.
        Спустя ещё минуту послышался вой сирен, и на Амбарную прибыло несколько пожарных машин. В свете фар и отблесках огненного вулкана замелькали люди в касках и брезентовой спецодежде; размотав рукава, они принялись поливать водой стены и крыши соседних домов.
        - Как быстро они прибыли, - прошептал я, завороженный бушующим пламенем. Языки его с гулом и треском вздымались вверх, летели искры и горящие «галки». Слава богу, было полное безветрие, и моих соседей пожарники отстаивали без особых затруднений.
        - Их вызвали ещё до начала пожара, - отозвался дон Кристобаль. - Потому они так быстро и прикатили. Вызвал человек в гражданской одежде.
        - Но почему они не тушат сам пожар?
        - Не для того поджигали, чтобы тушить.
        Лишь после того, как крыша строения стала проваливаться, брандспойты были направлены на пылающие стены.
        - Пойдёмте, друг мой, - проговорил испанец. - Больше нам здесь делать нечего.
        - Куда мы теперь? - спросил я, когда Амбарная и вся Тихоновка остались у нас за спиной.
        - В гостиницу «Ольмаполь», там мы снимем номер на двоих.
        - Но меня сразу узнают.
        - Не узнают. Я позаботился об этом. Все преследователи уже забыли о вашем существовании. Поверьте на слово.
        - Однако ловко. Как это у вас получа…
        - Ничего особенного в этом нет, - сказал мой спутник, не дав мне договорить. - Для представителей параллельной среды обитания решать подобные проблемы не сложнее, чем дышать воздухом.
        - «Ольмаполь» как раз напротив городской мэрии.
        - Вот и хорошо, там уж точно нас искать никто не будет.
        Оформив двухкомнатный роскошный, на мой взгляд. номер, выходивший окнами на Ольминское поле и возвышавшееся за ним главное административное здание, мы поужинали и со многими удобствами расположились на ночлег.
        Уютная обстановка и вкусная сытная еда мало-помалу начали приводить меня в состояние некоего успокоения. Вместе с тем перед глазами продолжали мелькать всполохи пожарища, и душа не переставала болеть от потери родной обители. Рядом с болью тлело и неугасимое желание отмщения за причинённое мне зло.
        Глава шестая. Цирковое представление
        - А давайте, мой друг, немного всколыхнём болото под названием Ольмаполь, - сказал испанец утром перед тем, как позавтракать говяжьими сардельками с кусочками обжаренного картофеля, принесёнными в номер. Это блюдо нам предстояло запить весьма приятным на вкус подсолённым калмыцким чаем с молоком.
        - Каким образом?
        - Устроим представление в городском Дворце культуры.
        - Какое ещё представление? Концерт, что ли?
        Если откровенно, мне было не до концерта. Я всё ещё был морально подавлен: перед глазами стояли обугленные останки моего жилища.
        В тот момент мне было невдомёк, что пока тело дона Кристобаля отдыхало в сонном забвении на соседней койке в трёх метрах от меня, невидимый фантом его летал над ночным Ольмаполем, посещая злачные места, где развлекалась местная золотая молодёжь.
        Ему и до этого доводилось бывать в самых дорогих ресторанах, элитных клубах и на шикарных презентациях. Внимательно, очень внимательно отслеживал он поведение юных отпрысков наших высших чиновников, наиболее состоятельных предпринимателей и выдающихся представителей откровенно преступного мира.
        В минувшую же ночь его поразили сцены в знаменитом клубе «Гелиодор», где проводили время слегка подпитые и обкуренные ребятёнки. Когда дело дошло до прилюдного раздевания, а затем и группового секса на конкурсных условиях с выявлением победителя, то даже молчаливый энергетический фантом не выдержал и окончательно возмутился.
        - Такого не должно быть в природе! - немо воскликнул он. - Большинство животных - и те стараются уединиться при спаривании! Это сквернее пира во время чумы, это… В общем, это немыслимый стыд и срам!
        И у него возникла мысль о том, чтобы вывести эту часть молодого племени на чистую воду.
        - Попробуем воссоздать действие, - сказал дон Кристобаль, отвечая на мой вопрос о представлении, - некогда состряпанное Воландом и его командой. Помните оторванную голову конферансье и прочее?
        - Вы это всерьёз?
        - Совершенно. Хотелось бы взглянуть на золотую молодёжь в её, так сказать, чистом виде. Ведь, как я понимаю, это к ней должны перейти бразды правления после того, как нынешнее поколение власть предержащих сойдёт со сцены! Потому не мешает составить абсолютно чёткое мнение об упомянутом «золоте», и что от него можно ожидать в перспективе.
        - Из вашей затеи ничего не выйдет. «Мастера и Маргариту» читал каждый. Вас тут же разоблачат.
        - А вот в этом я сомневаюсь. Читали далеко не все. Молодняк, о котором идёт речь, по сути, необразован и тёмен, как пивная бутылка, - в первую очередь, в нравственном плане. Это во-первых. Во-вторых, почему бы нам просто не похулиганить и не поставить пробу на этом «золотишке», а правильнее сказать - почему бы не поставить на нём тавро, не заклеймить его?!
        В тот же день на уличных стендах появились яркие афиши о предстоящей феерии зарубежных циркачей. Что выступят маги и иллюзионисты, будут показаны дикие африканские и южноамериканские звери, а также доисторические ящеры в живом виде; покажут себя и клоуны, и гимнасты, а зрителей по завершении действа одарят уникальнейшими фантастическими подарками. А внизу афиши была указана баснословная стоимость билетов.
        В газетах объявления целиком занимали первую страницу.
        - Никто за такие цены в ваш цирк не пойдёт, - сказал я испанцу, когда мы встретились вновь. - Потому что ни у кого таких денег не имеется.
        - Пойдут, дорогой мой, - ответил старший товарищ. - О количестве денег в чужих кошельках вы судите по наличности в ваших дырявых карманах. А денежки у людей водятся, и очень даже немалые, такие, какие вам и не снились. Поверьте, они побегут на представление толпами. Там-то мы их и встретим.
        - А какую роль вы отводите бедному погорельцу?
        - Он будет ассистировать.
        - Кому, вам?
        - Мне.
        - Но я же ничего не умею!
        - Даю голову на отсечение, что и на этот раз у вас всё получится.
        Большая часть рекламного времени на телеканалах опять-таки была отдана предстоящему бенефису дона Кристобаля.
        Он и сам участвовал в рекламных роликах, с удовольствием позируя перед видеокамерой и охотно отвечая на вопросы ведущих. При этом у него то вырывалось пламя изо рта, то валили клубы красно-сине-зелёного дыма из носа и ушей, а сам он то и дело превращался или в говорящего гиппопотама, или в осла, или в крокодила Гену.
        Ведущие передачи смеялись и ахали при виде таких превращений, шарахались от своего собеседника и норовили убежать из телестудии, когда он оборачивался злобной рычащей пантерой или могучим когтистым медведем-гризли. У них самих или вырастали огромные ослиные уши, или тоже дым валил из ушей, а то и рога начинали стремительно вздыматься прямо на лбу. При всём при этом ведущие ничего не замечали и продолжали умно, с «пониманием» ситуации улыбаться или задавать серьёзные вопросы, выглядя совершенно по-идиотски.
        Как подобным видеороликам разрешали появляться на экранах, можно было только догадываться. Причём прогоняли их целую неделю, пока шла подготовка к цирковому шоу. В одном не сомневаюсь - тут была задействована коварная рука всё того же испанца, каким-то непостижимым образом повально загипнотизировавшего всех телевизионщиков. Возможно, он просто шибко хорошо заплатил - в Ольмаполе деньги решали очень и очень многое.
        Пересуды о заграничном иллюзионисте велись на каждом углу, и мой амиго был прав, утверждая, что охотников посетить готовящееся действо найдётся немало. Несмотря на бешеные цены, билеты почти полностью были раскуплены уже в первые четыре дня. Короче, ожидался полный аншлаг.
        К назначенному часу на просторной площадке перед Дворцом культуры начали скапливаться многочисленные навороченные иномарки, доставлявшие владельцев дорогих билетов. Большей частью это была та самая «золотая» молодёжь - наследница престола, прибывавшая группами и поодиночке. Лишь, примерно, десятую часть составляли дамы и господа зрелого возраста. Никто не приехал на такси или маршрутке.
        Все четыре местных телеканала вели прямую трансляцию с места необычного события, норовя выхватить между публики представителей наивысшей знати. После этого телевизионщики перебрались внутрь здания и со специально отведённых мест начали снимать то, что происходило непосредственно во Дворце - на сцене и в зале. Поэтому город видел происходившие чудеса во всех подробностях.
        Тысячный зал был заполнен до отказа. Объявленное шоу началось минуту в минуту. Не буду подробно описывать, как оно проходило. Скажу только, что представление, устроенное помощниками Воланда, нашей визуализации и в подмётки не годилось.
        На сцене появлялись цирковые гимнасты и клоуны, откалывавшие такие номера, какие, уверен, на протяжении последних нескольких столетий нигде и никому наблюдать не доводилось. Затем их сменяли необыкновенные невиданные звери наподобие саблезубых тигров и многотонных тираннозавров, охотившихся друг на друга.
        Тут же на сцене более сильный и ловкий хищник запускал острые длинные клыки в горло менее удачливого собрата. По залу прокатывался страшный неистовый рёв, исторгаемый звериными горлами, слышался стук сокрушительных ударов когтей и хвостов, сухой треск ломающихся позвоночников и жуткое волглое возжание раздираемой плоти; растекались огромные лужи крови, и до самых отдалённых уголков галёрки доходил тревожащий парной запах. Именно тревожащий - не случайно стадо коров впадает в бешенство, едва почует дух текучей алой материи, покидающей разверстые вены их сестёр.
        И много было ещё чего; за одним номером немедленно следовал другой, не менее захватывающий.
        Я сам был непосредственным участником нескольких из них. Ездил на велосипеде по потолку и просто шагал по нему вдоль и поперёк или по всему верхнему периметру зала. Затем, обретя временную способность к левитации, пролетал в какой-нибудь паре метров над головами зрителей и пачками разбрасывал стодолларовые ассигнации Соединённых Штатов и тысячные - банка России.
        Многие, очень многие упрятывали в карманы денежные знаки, сваливавшиеся прямо в руки, но никто не побежал в буфет покупать что-либо. Здешняя публика, в отличие от булгаковской, была более чем пресыщена жизнью, не знала счёта деньгам и ей было лень подняться из кресла и покушать на дармовщину.
        После антракта дон Кристобаль непонятно зачем и совершенно не в кон с неудержимым восторгом вдруг принялся расхваливать устроенное им лицедейство, подчёркивая эффектность и необычность того или иного номера. Но и этого ему показалось мало, и он обратился ко мне за поддержкой. Я без всяких околичностей ответил, повернувшись к зрителям, что оно не несёт в себе здорового нравственного начала, что сцены, когда звери поедают друг друга, а также разбрасывание денег омерзительны и способны только ещё больше развратить присутствующих, которые в большинстве своём и так не очень хороши.
        - Согласны ли вы с нашим недорослем? - громовым голосом крикнул испанец, так же обращаясь к залу.
        - Нет, нет, не согласны! - донеслось из рядов. - Он негодяй, и сам не знает, что говорит!
        - Значит, он лжёт?
        - Конечно, конечно, лжёт!
        - А что следовало бы сделать с лжецом?
        - Да открутить ему голову, и дело с концом!
        Дон Кристобаль приблизился ко мне - глаза его горели зловещим дьявольским огнём, - схватил за голову и на два счёта открутил её.
        Признаться, я не почувствовал боли, меня только шокировало, что на такое способен человек, которого я начал было считать своим другом. Я смотрел на него широко распахнутыми немигающими глазами, и такими они оставались до конца представляемого номера.
        Оторвав мне голову, он схватил её за волосы, размахнулся и швырнул в зал, далеко в промежуток между рядами стульев. Голова глухо ударилась о пол, покрытый светло-лазурным, под цвет морской волны, половиком, и покатилась дальше по проходу, оставляя многочисленные убывающие следы крови.
        - О, ассистент! - возопил испанец, простирая руки. - Что вы можете сказать о моём поступке!
        - Только то, - прошептал я в наступившей мёртвой тишине; шёпот опять-таки разнёсся по всему залу, - что он предательский. Вероломство - самое подлое дело, презираемое всем родом человеческим. На него способны только выродки, наихудшие отбросы общества гомо сапиенса.
        - Выходит, я подлец, выродок, наихудший в этом зале! - прогремел дон Кристобаль, и его голос эхом пронёсся по каждому закоулку здания и вырвался далеко на улицу, отчего непосвящённые прохожие недоумённо останавливались на полушаге. Великий актёр прошествовал по сцене, топая по кровавым лужам, оставшимся после гибели зверей, и разбрызгивая красные капли.
        Многочисленный зал привык видеть бесконечную резню и кровь на экранах телевизоров, в фильмах и разных игровых ужастиках. Но сейчас действие происходило наяву, и человека убили страшным изуверским способом. Можно было сосчитать не один десяток зрителей, которые были потрясены до глубины души и закрывали глаза, чтобы не видеть этот ужас. К сожалению, ещё больше было тех, которые предпочли досмотреть до конца, чтобы вполне насладиться фортелем, отмоченным главным организатором циркового представления.
        Не ограничившись содеянным, испанец оторвал от моего туловища одну руку, затем другую и поочерёдно отправил в тот же проход. Затем, хлебнув крови, хлеставшей из зияющей шейной раны, схватил остатки тела за ноги, раскачал из стороны в сторону и пустил следом. Туловище шмякнулось рядом с головой.
        Зал онемел. Никто не мог или не смел сдвинуться с места. То, что творил на сцене распоясавшийся демон, превосходило самое уродливое воображение.
        - Ну-с, вы довольны? - снова возопил испанец, ощерив окровавленную огнедышащую пасть. - Теперь не жалеете, что ухнули такие деньжищи на этот презренный сеанс!?
        Зрители продолжали хранить немое молчание. Несомненно, все были потрясены и напуганы. Не прозвучало ни слова критики из страха навлечь на себя ещё больший гнев непредсказуемого артиста.
        Дон Кристобаль взмахнул рукой, и отдельные части моего тела вновь как бы ожили, зашевелились, поползли навстречу друг другу и соединились между собой в нужных местах в единое целое. Я встал, сделал несколько судорожных движений, избавляясь от неприятных ощущений, и как ни в чём не бывало направился к сцене.
        Оказавшись рядом с великим чародеем, я повернулся к залу, послал воздушный поцелуй и чётко и громко произнёс:
        - Браво! Аплодисменты, дамы и господа!
        И зал взорвался бурей оваций.
        После ещё нескольких сногсшибательных номеров ведущий объявил:
        - А сейчас заключительная, самая эпатажная эскапада. Вы, вероятно, читали в объявлениях, что после окончания представления присутствующих в зале наградят фантастически интересными подарками. Мы с моим ассистентом, - он показал на меня, - верны своему слову.
        Дон Кристобаль окинул внимающий зал продолжительным оценивающим взглядом.
        - Все присутствующие здесь, все, без исключения, богатые люди, практически ни в чём материально не нуждающиеся. Но мы хотели бы предложить такое, отчего даже вы не сможете отказаться.
        Он подвёл меня к краю сцены.
        - Взгляните на этого молодого человека. Видите, как он одет? Совершенно очевидно, что одет он кое-как, фактически, он просто прикрыл своё тело первым подвернувшимся под руки более-менее подходящим барахлом. Многие из вас думают, мол, уж я-то одет с большим вкусом. Но так ли это на самом деле? Давайте посмотрим, что может сделать с человеком правильно подобранное платье.
        Испанец проводил меня за ширму, появившуюся вдруг в глубине сцены, щёлкнул пальцами, и в одно мгновение на мне оказался прекрасный чёрный костюм. На галстуке засиял бриллиантовый зажим, обшлага белоснежной рубашки были застёгнуты бриллиантовыми запонками, а на среднем пальце правой руки вырос золотой перстень с вправленным в него продолговатым рубином.
        В большом зеркале, неожиданно оказавшемся передо мной, я увидел не просто со вкусом одетого парня, а необыкновенной красоты принца из волшебной страны. Никогда, даже в самых сокровенных мечтах, не предполагал я, что могу выглядеть столь впечатляюще. Со мной произошло ещё большее превращение, чем с главным героем кинофильма «Господин 420», когда, избавив от затёртого пиджака, его облачили в то, что носили в те времена только самые великие из избранных, то есть первейшие судьи или раджи.
        Дон Кристобаль еще раз подвёл меня к краю сцены, и по залу прокатился тонкий всплеск восторженных женских голосов.
        - Ваши теперешние одеяния останутся при вас, - сладко проворковал чародей. - Мы аккуратно уложим их в специальные коробки, и любой желающий сможет забрать своё.
        После нескольких минут нерешительности, публика по одному, по двое, затем густыми вереницами устремилась на сцену, которая мгновенно оказалась огороженной дополнительными большими ширмами - одна для женщин, другая для мужчин. Возле них уже вовсю хлопотали молодые обольстительные девицы с аккуратными полукруглыми грудками под воздушными почти прозрачными лифчиками и в мини юбках.
        - Граждане ольмапольцы, что вы делаете, опомнитесь! - донёсся вдруг из кресел тонкий взволнованный голос. Я увидел одинокую напряжённую фигурку девушки. Это была Зина, дочь предпринимателя Тимошина, владельца «Мясного подворья». Предприятие это занималось изготовлением колбас, ветчины, корейки, буженины и других мясных изделий.
        Мне довелось однажды видеть эту мамзель в открытом автомобиле, и один из прохожих назвал её имя.
        Зинаида явилась на представление вместе со своим братом Леонидом. Сейчас он сидел рядом с сестрой - мрачный и безмолвный.
        - Опомнитесь, граждане! - повторила девушка. Она привставала на цыпочки, словно из боязни, что мало кто заметит её. - Всё, что здесь происходит, одно к одному повторяет действие из «Мастера и Маргариты»! Сейчас вас оденут, а потом вы останетесь голыми. Не позорьте себя, товарищи!
        - Тамбовский волк тебе товарищ! - хохотливо послышалось в ответ. - Заткнись, дура, без тебя знаем, что делаем!
        Напомню, что представление во Дворце культуры снимали видеокамеры местных телеканалов. Поэтому каждый желающий, а таких, как выяснилось позже, оказалось абсолютное большинство, затаив дыхание, созерцал по телевизору всё в доскональности.
        Короче, в течение непродолжительного времени вся публика, за исключением младших Тимошиных и двух-трёх десятков других участников зрелища, преимущественно среднего возраста, была переодета и блистала роскошными платьями и редкостными бриллиантами.
        Наконец я объявил, что спектакль окончен, и, пожелав удачи, мы распрощались со зрителями.
        Народ повалил к выходам, и когда все оказались под открытым небом, видеокамеры засняли, как одежда на золотой молодёжи вдруг растаяла и люди остались в чём мать родила. Поднялось много визгу в сопровождении улюлюканья и диких радостных воплей, преимущественно с противоположной стороны улицы, оказавшейся заполненной многочисленными прохожими.
        Обнажённые девицы, дамы, юнцы и джентльмены, прикрывая детородные органы коробками со снятыми ранее облачениями, со всех ног пустились к автомобилям, чтобы спрятаться от посторонних глаз. Но не успела голая толпа приблизиться к спасительным авто, как словно из-под земли навстречу выскочила не менее многочисленная ватага каких-то молодых ухарей с хлыстами в руках. Подобно казацкой лаве, с воем и свистом, угрожая физической расправой, сие нечестивое воинство погнало бедняжек в обратную сторону.
        О-о, что тут началось!.. Были и слёзы, и истеричный хохот, и мольбы о пощаде. К счастью, несколько человек из обслуги Дворца культуры догадались распахнуть все двери по периметру здания, и обезумевшие люди за считанные секунды сумели скрыться в них от немыслимого позора.
        Город, прильнувший к телеэкранам, заходился в хохоте, выл и катался по полу при виде столь необычной экстравагантной картины.
        Что говорить, скандал получился грандиознейший.
        - Для чего был устроен этот ужас? - спросил я у дона Кристобаля, когда автомобили всё же разъехались, и мы остались одни.
        - Разве это ужас? - ответил он с какой-то нездоровой интонацией. - Это не более чем небольшая лёгкая разминка перед основными действиями, которые ожидают застоявшееся пиявочное болото под названием Ольмаполь! - и продолжил: - Нагая толпа, которую мы наблюдали, это ведь, мы уже говорили об этом, цвет нации, в скором времени она должна придти на смену своим отцам, стоящим сейчас у руля власти! Вот все и увидели, что за персоны будут управлять городом уже завтра и можно ли от них ожидать чего-нибудь конструктивного. В несколько сфокусированном виде была лишь показана голая правда о порочности, духовной ущербности отпрысков власть имущих, а значит, и самой нынешней власти, только и всего.
        Я не знал, что ему возразить. Сцены с участием раздетых людей были тошнотворны, и меня саднила мысль о непосредственной причастности к ним. Но и не признать справедливости слов испанца было невозможно.
        - Пусть бы эта власть, - рассуждал тем временем мой амиго, - только жрала в три глотки, накручивала на себя немыслимые одеяния, покупала сверхдорогие автомобили и особняки и сходила с ума в придумывании всё новых, ещё более диковинных развлечений! Но она развращена до мозга костей, не способна грамотно руководить обществом, тормозит его развитие, и, если ничего не изменить, страна окончательно отстанет от остального мира. Вы, Аркадий, и сами это знаете.
        Конечно, я знал. И не только я - все знали и кожей чуяли, что власть растлена насквозь и ни к чему путному не приведёт.
        - Да одна только зияющая пропасть между богатейшими и беднейшими слоями населения - уже тормоз! Одни не способны к эффективной деятельности из-за непомерной пресыщенности и незаконности приобретений. Другие не хотят производительно работать потому, что отсутствует достаточный материальный стимул. Возразите, если я неправ!
        - Мне нечего оспаривать. Под вашими словами можно только подписаться… Но скажите, откуда взялось столько молодчиков с хлыстами? Тех, которые погнали зрителей от автомобилей?
        - Это мои верные сподвижники. Они нам ещё понадобятся. Не думайте пока о них; сделав своё дело, эти ребята вернулись в места, где им и надлежит находиться до времени.
        - Почему для искоренения дурных нравов и прочего негатива выбран именно Ольмаполь? - спросил я у дона Кристобаля в другой раз, дня через два или три. Все эти трое суток из головы у меня не выходило это чертячье цирковое шоу. - Разве на ваше запараллелье неблагоприятно действует он один? Во многих других местах нашей страны обстановка ничуть не лучше! Где-то не просто застой, а полное разложение общественных отношений.
        Физиономия типа, маячившего передо мной, исказилась прямо-таки до неузнаваемости.
        - Вы не правы! - сказал он с кривой ухмылкой. - Раз есть общество, значит, существуют и внутриобщественные отношения. Под полным разложением вы имеете в виду своеобразное применение общероссийских законов в угоду местным понятиям, которое встречается сплошь и рядом и которое можно охарактеризовать несколькими словами - феодализм в его наихудших вариантах.
        - Пожалуй, так.
        - Наконец-то дошло. А по поводу выбора Ольмаполя… Представьте себе крупный необработанный алмаз в руках мастера-ювелира, занимающегося изготовлением бриллиантов, - сказал испанец. - Прежде чем приступить к гранению, ему надо расколоть этот драгоценный камень на несколько более мелких. При этом он не будет колотить по нему как попало. Сначала ему предстоит провести тщательные расчёты для нахождения нужной точки и ударить только по ней, а не где-нибудь в другом месте. И тогда опытный мастер получит два, три, четыре камешка достаточно правильной формы. Нечто подобное и с Ольмаполем. Это та точка, на которую следует воздействовать, чтобы получить ожидаемый результат.
        - И воздействие на точку аукнется…
        - Не только по стране, но и по всей планетарной человеческой сфере, в том числе и параллельной.
        Кстати сказать, от продажи билетов на то цирковое шоу, за вычетом затрат на рекламу, аренду зала и налога в пользу государства на руках у нас оказалось несколько миллионов рублей. Двадцать тысяч дон Кристобаль выдал мне на повседневные расходы, сколько-то, не очень много, взял себе, большую же часть отложил про запас на «производственные» нужды.
        Глава седьмая. Мандариновый рай
        С особым интересом мой испанец изучал саму почву, на которой поднималась и крепла «золотая» недоросль.
        У меня же давно было собственное, подкреплённое многолетними наблюдениями и достаточным количеством фактов мнение об этой плодородной непаши, мирке, государстве в государстве, эдеме на земле - названий мандариновому раю, обособленному от остальной части жителей города, можно придумывать великое множество, и все они будут достаточно точны. Ибо этот рай так же многогранен, как и определения для него.
        Конечно, основатели его, я имею в виду всё тех же чиновников, сиречь крапивное семя, были изрядно пополнены наиболее зажиточными из предпринимателей, а также различными людьми в погонах с крупными звёздами и легализованными и не очень лидерами организованной преступности. Словом, всеми, кто обладал властью, сидел на хлебных местах и располагал тугой мошной.
        Внешними атрибутами представителей ольмапольской высшей касты, несомненно, были роскошные особняки и дорогие иномарки - «майбахи», «мерседесы», «роллс-ройсы», ретроавтомобили и прочие штукенции на колёсах. Ну а что за данным своеобразным фасадом таилось, непросто было представить даже при самой буйной фантазии.
        Впрочем, таилось так много, что очень часто не вмещалось, то и дело выпирало наружу и становилось достоянием народной молвы. Здесь и всевозможные коттеджи, и дачи, и многочисленные квартиры как в Ольмаполе, так и в самой первопрестольной, виллы в Подмосковье и на Черноморском побережье, опять же просторные квартиры, дома, замки и земельные участки в Великобритании, Австрии, Франции, Италии, Испании, Монако и других европейских странах.
        Про счета в зарубежных банках и наличку в виде штабелей денежных купюр, золотых слитков и прочей «драгоценной мишуры» молва не очень распространялась потому, что до поры до времени этот пласт собственности оставался под покровом особой чрезвычайной секретности. Но только до поры.
        Наши подьячие из кожи лезли, стремясь дотянуться до уровня своих московских коллег, и немалому числу это вполне удавалось.
        Когда столичные функционеры приезжали комиссией для тех или иных проверок, их встречал такой радушный приём, такие роскошные изобильные застолья плюс всевозможные забавы на лоне природы или в специальных дворцах, что они только головой качали и разводили руками - с подобной пышностью им не доводилось сталкиваться ни у себя дома, ни заграницей.
        Да почему бы и не встретить достойно хороших гостей, коли есть чем и на что?!
        Побывал у нас как-то проездом и Демидов, в те годы главный кремлёвский начальник. Собственно, непосредственно в Ольмаполь он не заглядывал, и получилось, что напрасно местные штатгальтеры почти месяц подновляли центральные дороги и белили бордюры.
        Демидов на вертолёте приземлился в посёлке Новоказачково, что в тридцати километрах от города, видимо, с целью узнать, как у нас развивается сельское хозяйство. Ко дню его приезда там тоже всё красили и скоблили и среди прочего, какой только живности не привезли! Со всего региона собирали, даже верблюдов из областного зоопарка доставили, должно статься, хотели показать, как наше животноводство в гору идёт.
        - Вам тут только бегемотов не хватает, - сказал тогда наивысший эпарх.
        Не пойми зачем человек приезжал! Полюбоваться очередной потёмкинской деревней? Стоило ли, однако, за этим переться за тысячи километров?
        Если же действительно хотелось воочию узнать, в каком состоянии село, то достаточно было приземлиться в соседней Петровке. Там к его приезду никто не готовился, и по старым неказистым домишкам и раскуроченным бывшим колхозным фермам и машинотракторным станам сразу бы всё и увидел.
        Рассказывали, что прежде чем отбыть в Москву, Демидов сколько-то времени провёл в пансионате «Ольмятичи», в том самом, который на левом берегу Ольмы. Очевидцы говорили ещё, что для него организовали ловлю огромной белуги и будто он сам участвовал в процессе поимки.
        И поймали ведь! Шестидесятилетнюю самку, старушку весом восемьсот килограммов и длиной около четырёх метров. Одна только икра в ней потянула на центнер с лишним.
        Ой, что тут было! Сколько криков и поздравлений прозвучало в адрес главного ловца!
        А уха какая знатная получилась! Жирная, наваристая, запах-то ветерком аж до другого берега реки доносило. Да как она хорошо пошла под охлаждённую хлебную самогоночку, собственноручно выгнанную знаменитым местным артистом и режиссёром, любимцем властей Кругловым, в ту пору владельцем «Ольмятичей»!
        Все наелись: и Демидов, и его свита, и пансионная обслуга. Собакам и то хватило. И в Москву ещё сколько-то сот килограммов отправили.
        К нам любили приезжать. Однажды прикатил замглавы демидовской администрации, некто Бычков. Сначала они с мэром города Федотовым где-то до пяти вечера один на один застольничали, какие-то вопросы государственной важности решали.
        Потом человек, отвечавший за застолье, спрашивает, мол, какое блюдо желаете на завтрак?
        - А что вы можете приготовить? - спросил Бычков.
        - Всё, что пожелаете, - ответили ему.
        - Всё?
        - Всё.
        - Ну так хочу, чтобы приготовили блюдо из судака. Да не из какой-нибудь тухлятины, а из живого, чтобы я видел, как он жабрами шевелит!
        - Хорошо-с, - ответил кремлёвскому гостю мемендар, - привезём судака, запустим в ванну, и всё увидите.
        - А не лучше ли нам, - сказал Федотов, - отправиться на рыбалку, да самим на завтрак и наловить?
        - Какая рыбалка, скоро уж ночь на дворе!
        - Об этом не беспокойтесь, - ответил градоначальник, - у нас для рыбной ловли всякое время суток годится.
        Короче, поехали они ночью с профессиональными рыбаками в один ольминский затон. Там-то с лодки, используя направленный свет электрической фары, заряженной от аккумулятора, и стали ловить. Бычков на носу лодки с острогой в руках сидит, остальные на подхвате.
        Вышли они на очень даже крупного полупроходного сазана-горбача. Килограммов за тридцать в нём было, и длиной примерно метр двадцать. Свет ослепил рыбину. Замер горбач, только плавниками поводит.
        Ударил Бычков острогой, пронзил рыбу чуть ли не насквозь. Однако сазан - животное сильное. Рванул со всей моченьки, соскочил с остроги, только и видели, как кишки из распоротого брюха потащились. Не в то место, куда следовало бы, угодил московский начальник, не в хребёт, а сбоку; не было в нём рыбацкой сноровки, и сам он чуть не упал в воду от толчка.
        Расстроились все, конечно. Но ничего, отпили по глоточку-другому коньячка из плоских фляжек, покурили дорогие заморские сигаретки, успокоили расходившиеся было нервы и продолжили ловлю. Бычков в азарт вошёл, первый раз такое чудище чуть ли не голыми руками ухватил.
        Скоро им ещё раз повезло. Навострил Бычков острогу сверху вниз и проткнул сазана со спины. Тоже знатная рыба оказалась. Вдоль хребта тёмная, а по бокам - чистое золото. Взвешивали потом - на шестнадцать с половиной килограммов потянула.
        Каких только случаев не было. Об одном даже по центральному телевидению рассказывали. Без упоминания имён. Но мы-то знали, о ком речь.
        Приехал тогда в Ольмаполь лидер проправительственной фракции Госдумы Бугаев.
        Дело было в конце июня на заливных лугах, где после схода весенней ольминской воды оставались многочисленные прозрачные бочажины. Вот на этих угодьях заезжий бугай и ловил нашу рыбку.
        Больно уж его подивило орудие промысла - самодельный алюминиевый бочонок без днища с ручками по бокам. Суть процесса в том, что рыбак в болотных сапогах просто переходит по затопленному лугу с места на место и резко ботает бочонком в неглубокую воду то здесь, то там, упирая его в почву и стараясь накрыть отчётливо видимую добычу. Хвать, а в бочонке уже и рыба забилась. Остаётся только или руками её ухватить или сачком поддеть.
        В ту весну много рыбы на луга на нерест зашло. Бугаев всё ловил и ловил, никак остановиться не мог, такой, значит, в нём пыл появился. С центнер, наверно, набагрил. Подлещик, щучка, белый амур, крупный окунь, карась и даже сазан - такова была его добыча.
        И всё-таки, рыбалка - это тихое дело, а вот охота на дикого зверя - громкое.
        Кроме всего прочего, в Ольмапольском районе имелись довольно обширные заповедные леса, примыкавшие к отрогам Ольминских гор, где водилось немало живности. Вот её-то, эту живность, чернильные души и отстреливали. Валили кабанов, лосей, оленей. Случалось, добывали и медведя. Ну на последнего просто так, в открытую, не выходили, рисковое всё-таки дело. А вот с вертолёта несколько «мишек», восемь или девять, точно уж не помню сколько, только за один год оприходовали.
        Больше всего ольмапольцам запомнился случай с охотой на горных архаров, водившихся на скалистых предгорьях Кош-Ольмача, в которой участвовал полпред российского президента в Госдуме Косолапкин. Горные архары эти, между прочим, занесены в международную Красную книгу и Красную книгу России как редкое животное с постоянно убывающей численностью. Охота на них была под абсолютным запретом.
        Но российские законы писаны для простых смертных, а для высоких сановников они не более чем сортирная бумажка при случае.
        Короче, полетел новоявленный московский гость на вертолёте охотиться на бедных архаров. В тёплой компании местных мандаринов. Не прошло и получаса, а на их счету уже было четыре или пять краснокнижных животных, крупных, килограммов по сто восемьдесят. Однако этого количества им показалось мало, и охоту было решено продолжить.
        На беду или на счастье, это опять уж для кого как, вертолёт зацепился лопастью за гору при попытке захода для зависания. И потерпел крушение. Как раз в то мгновение, когда Косолапкин уже прицелился в очередную свою жертву.
        Но, видимо, Бог пожалел горного барана. А браконьеров не пожалел. При крушении, кроме Косолапкина, насмерть разбились вице-премьер правительства области, председатель комитета области по охране животных, сотрудник аппарата Госдумы и несколько членов экипажа вертолёта. Лётчиков, конечно, жалко, они народ подневольный, а что касается чиновников, то туда им и дорога. От них все наши беды.
        Я был вне себя от радости, что им крышка настала. На душе такая благодать разлилась - словно боженька по ней босичком пробежал! Да для всего Ольмаполя тогдашний день великим праздником выдался, радовались и стар и млад.
        А несколько человек выжили, и вместе с ними какой-то эксперт из Госдумы. Его, жирного борова, ещё по телевизору показывали, как он, лёжа в больничной палате, возмущался в видеокамеру по поводу реакции обычных граждан на случившуюся катастрофу.
        - Это надо же, - говорил он, - животных жалеют, а к нам никакого сочувствия! А мы ведь столько страданий перенесли!
        На самом же деле жалко было, что он тоже не окочурился.
        Всех этих преступников потом оправдали. Ну да, рука руку моет. Исполнительная власть - одна рука, а судебная - вторая. Вот если бы на месте браконьеров оказался кто-нибудь из простолюдинов, то дали бы на полную катушку.
        С простыми ольмапольцами, не считая ближней прислуги, обитатели этого самотворного рая редко пересекались. Только если задавят кого на своих иномарках или сами разобьются. В первом случае к делу подключались адвокаты и прочие юристы с целью охранения нуворишей от поползновений возмущённой черни. Во втором случае к выполнению профессиональных обязанностей приступали врачи или гробовщики.
        Лично мне изобильная жизнь ольмапольской элиты напоминала картинку из Древнего Рима, на которой были показаны тогдашние бани - термы.
        В термах возлежали, пили благородные напитки и вели возвышенные светские беседы достославные патриции. А внизу, под подземными сводами, словно черти в аду, гнули спину, изнемогая от жары и духоты, истопники-рабы. Изо дня в день до самой смерти не переставали они поддерживать в печах и, следовательно, в термах нужную температуру.
        Я чувствовал себя одним из этих рабов.
        Глава восьмая. Первая победа
        Хоть мой амиго и утверждал, что он из параллельной среды обитания, но у меня всегда таились сомнения по этому поводу. Ещё больше они укрепились, когда я узнал, что этот господин несколько раз посещал городское кладбище.
        Отправлялся туда дон Кристобаль втихаря, ни словом не обмолвившись, но мне ведомы были его пути-дорожки, потому что ещё в первые дни нашего знакомства он одарил меня некоторыми своими качествами, и я стал способен, кроме всего прочего, зрить на расстоянии.
        На кладбище он посещал могилу некой Марии Кузьминичны Михайловой, похороненной в тридцать девять лет; плакал, обнимая невзрачный холмик, и приводил могилу в порядок, орудуя обычной штыковой лопатой. Путаны, взъерошены были в эти минуты мысли испанца (испанца ли?), но из того, что мне удалось почерпнуть в хаосе его мозговертений, я пришёл к выводу, что в земле лежит его мать.
        - Вы ведь понимаете, Аркадий, - сказал однажды дон Кристобаль, - в таком состоянии ваше общество не должно больше оставаться, промедление для него смерти подобно.
        - Конечно, понимаю, - ответил я, думая о том, что моего собеседника, видимо, зациклило на этом пункте. Несколько дней назад он то же самое говорил, чуть ли не слово в слово. - Как понимают и абсолютное большинство других. Потому-то многие, особенно наименее просвещённые, и поддаются диким инстинктам, и воруют, и развратничают, и совершают другие не очень красивые дела, словно перед концом света, когда осталось только последний раз погулять и затем сразу умереть.
        - Тогда надо действовать, чтобы изменить ситуацию.
        - А как?
        - Для начала надо сменить мэра вашего города. Ведь он вор, мошенник или, как в нынешнее время принято говорить, коррупционер. И вокруг него, всё его окружение - тоже воры, мошенники, продажные твари. Скоро выборы городского главы. Надо сделать так, чтобы у власти оказался достаточно умный, честный, порядочный человек. Есть ли у вас такие?
        - Дон Кристобаль, о городе вы знаете не меньше моего, и вам известен расклад политических сил. Одна партия - «Объединённый Ольмаполь» - под общим руководством Федотова правит бал, а остальные ей подыгрывают.
        - Конечно, мне это известно. Но хотелось бы, чтобы вы высказали своё мнение по поводу выборов.
        - Хорошо, я скажу. Лично мне знаком лишь один честный, бескорыстный человек, который, думается, вполне подошёл бы по своим деловым качествам, если бы не одно «но». Это бывший журналист Виктор Алексеевич Черноусов. Здесь его материалы ни разу не публиковали, а только в областных и центральных газетах. Кроме как о коррупции он ни о чём не писал и не один раз рассказывал правду о местных олигархах и их покровителях. Пока его не отдубасили стальной арматуриной прямо на задах собственного дома. С тех пор Черноусов не вылезает из инвалидной коляски, редко покидает пределы своего дома и огорода и толком не владеет ни головой, ни речью. Сами понимаете - какой из него руководитель!?
        Бывший корреспондент жил на Амбарной, через три дома от меня. Однажды я помог ему выехать из калитки на улицу, и ещё мы с ним несколько раз беседовали. Проникшись ко мне доверием, Черноусов рассказывал о «кухне», где варилась наше провинциальное политическое хлёбово.
        Именно из его слов я получил первоначальное вполне достоверное представление, какой навар имеет ольмапольская чиновная верхушка от поборов с предпринимателей, и как они распиливают между собой государственные денежки. Какой процент пирога у мэра, какой - у главного прокурора, начальника милиции и их присных, и как одна служба покрывает другую. И в каких случаях используется явно криминальный элемент.
        Например, в эпизоде с избиением самого Черноусова.
        Не успел тогда мэр Федотов договорить до конца в тесной компании, в присутствии начальника полиции Тюрина, что пора бы и остановить строптивого журналиста, как главный полисмен тут же передал его пожелание одному из своих людей, предназначенных для выполнения заданий подобного свойства. Этот человек перетолковал ещё с кем надо…
        В конечном счёте, был использован один отморозок по фамилии Подкорытов, наркоман, замешанный в ограблении трёх человек. Ему пообещали, что грабежи для него сойдут по лёгкому, если отлупошит одного фраера. И тот отлупошил.
        Однако дело, благодаря участию столичных СМИ, приняло громкую огласку. Встав «под ружьё», полиция быстро нашла преступника, хотя по первоначальному замыслу его не должны были найти, и оказалась очень даже на высоте. От грабежей Подкорытова отмазали, за избиение журналиста прокурор попросил не так уж много, суд дал и того меньше. А спустя месяц, осужденный тихо скончался от передозировки наркотика.
        - Журналист, пожалуй, тот человек, который мог бы круто изменить обстановку в городе, - согласился со мной испанец. - А подняться на ноги мы ему поможем. И с головой у него всё будет хорошо.
        Вечером того же дня дон Кристобаль отправился к Черноусову. По истечении нескольких часов он вернулся в гостиничный номер.
        - И каков кпд вашего визита? - спросил я, едва он переступил порог.
        - Виктор Алексеевич согласился участвовать в избирательной кампании, - ответил мой амиго. - И он резко пошёл на поправку. Покинул инвалидное кресло, энергично ходит по дому, разминает ноги и всё норовит подпрыгнуть. Голова же у него теперь как у Сократа - ясность мысли удивительная.
        - И он прямо таки сразу согласился?
        - Нет, конечно, не сразу. Поначалу он высказал сомнения, удастся ли собрать команду стойких единомышленников, чтобы успешно руководить двухсоттысячным городом.
        - А вы?
        - Я стал наводить его на идею создания новой партии, скажем - партии порядочных людей, и из неё черпать кадры.
        - А он?
        - Засомневался в результативности. Сказал, что как только вновь образованная партия придёт к властному кормилу, в неё сразу полезет разное ворьё. В том числе из «Объединённого Ольмаполя», которое сплошь до единого воры. Но я попробую, сказал он, без создания партийной организации найти честных специалистов с сильной гражданской позицией. И ещё он надеется эффективно использовать уже существующий рядовой чиновничий аппарат.
        - Вы воздействовали на журналиста посредством гипноза?
        - Немного. Я только придал ему уверенности в собственных силах.
        Значит, всё-таки гипноз. В дальнейшем дон Кристобаль ещё не раз использовал эту свою способность подчинять людей. Силу его магнетизма в полной мере я ощутил и на себе лично.
        Чтобы не быть слишком многословным, скажу только, что Черноусова зарегистрировали как кандидата, выдвинувшего свою кандидатуру самостоятельно.
        Тогдашние власти смирились с этим потому, что были полностью уверены в провале бывшего борзописца. Население города давно уже забыло, кто он такой. Федотов со своими собратьями, тоже подзабывшие о нём, поначалу откровенно потешались над его потугами быть избранным. И напрасно.
        Благодаря дону Кристобалю, его деньгам и всё тому же гипнотическому воздействию, Черноусов выступал по телевидению не реже, чем его оппоненты. Позиция его, на мой взгляд, была достаточно сильной и чёткой.
        - Граждане! - говорил он, обращаясь к избирателям. - За последние несколько лет нас стало на десять тысяч меньше. Почему? Да потому что смертность возросла втрое, а рождаемость, наоборот, резко сократилась. Сократилась продолжительность жизни. Опять же почему? Ответ прост. То, что осталось от разрушенной экономики, пробуксовывает и в Ольмаполе, и в целом по стране, и средств для нормального жизнеобеспечения совершенно недостаточно. При этом высшие чины и наиболее крупные предприниматели, назначенные таковыми существующей властью, жируют, изымая у города, то есть у вас, те небольшие субсидии, которые предоставляет государство, а вы влачите жалкое существование, гробя последнее здоровье смертоносными суррогатными продуктами. Если вы смирились с собственной участью, подумайте хотя бы о детях! Неужели и им вы хотите уготовить подобное прозябание и, в конечном счёте, полное вымирание?! Деградация общества, духовная и физическая, идёт от нынешних проворовавшихся и изолгавшихся верхов, которые заботятся только о собственном благополучии и своём имени в истории, но никак не о лучшей доле для народа. Они
купаются в роскоши, а вы изнемогаете от болезней и нищеты. Как можно изменить ситуацию? Только избрав во власть других людей, способных оживить экономику и обеспечить новые хорошо оплачиваемые рабочие места. Избрав людей, которые не обкрадывали бы вас. Я причисляю себя к их числу. Проголосуйте за меня, и вместе мы добьёмся динамичного развития и процветания Ольмаполя.
        В другой раз он говорил:
        - Из-за них, власть предержащих, многие тысячи умерли раньше времени, а многие тысячи не родились!
        И ещё.
        - Они обещают стабильность, другими словами, собираются сохранить, законсервировать собственное благоденствие и продолжение вашего убогого существования. Я же при вашем участии обязуюсь обеспечить всему простому народу зажиточную долголетнюю жизнь и духовное возрождение. Судите по делам, а не по цветистым речам нынешних властителей, судите по обстановке, окружающей лично вас, как материальной, так и духовной, по условиям, в которых вы живёте - по своему жилью, зарплате, одежде, качеству продуктов питания, здоровью детей, по тому, как складывается ваша судьба и судьба ваших близких. Меня в своё время изувечили, чтобы я замолчал. Но, преодолев последствия травм, я продолжаю говорить, обличая страшную беспощадную воровскую чуму, поразившую наше общество. Однако одних слов недостаточно. Чтобы претворить в жизнь ваши чаяния, нужна другая, поистине народная власть, которую вы можете сформировать, проголосовав за меня.
        Главным соперником Черноусова был Федотов, остальные несколько человек выступали в качестве статистов.
        Федотов тоже говорил красивые слова и обязывался обеспечить различные улучшения. Ещё он говорил, что у Ольмаполя нет ни нефти, ни газа, ни других природных ресурсов, что область находится на дотации федеральной власти и поэтому остаётся только кроить те недостаточные субсидии, которые спускаются сверху.
        - Тем не менее у вас есть крыша над головой, вы и ваши дети одеты и обуты, имеются средства на пропитание, нормальное медицинское обслуживание, вполне приемлемые условия для получения образования. А что может дать человек ниоткуда, у которого нет опыта управления достаточно крупным городом? Ничего прежде не сделав, он обещает златые горы! На чём же основаны его обещания? Ясно, что на пустом месте. Обеспечить нормальную жизнь двухсоттысячного населения - это не статейку накропать. Не дайте себя обмануть, иначе вы свалитесь в такую яму, угодите в такую западню, из которой долго придётся выбираться!
        Выступления действующего градоначальника Виктор Алексеевич использовал против него же самого.
        - Федотов ссылается на то, что у нас нет ни нефти, ни газа, ни других природных богатств, - говорил он, опровергая аргументы основного противника. - Всего этого, кроме железной руды, нет и в Люксембурге, европейском государстве, равного нашему Ольмапольскому району по площади. Но если Люксембург - высокоразвитая постиндустриальная держава с высоким же уровнем жизни, то Ольмаполь - нищий заброшенный край. Сравнений можно найти полно. Много ли природных ресурсов, скажем, у той же Японии, подверженной природным катаклизмам, или Финляндии? Не больше, чем у нас, между тем обе эти страны тоже процветают! А мы десятилетиями то топчемся на месте, то идём ко дну. Значит, дело не только в наличии или отсутствии полезных ископаемых, но и в желании и умении властей строить общественные и экономические отношения.
        Газеты и телевидение поливали Черноусова грязью со всех углов и точек зрения, какие только можно было придумать. Припомнили даже амурную историю, приключившуюся незадолго перед тем, как его искалечили.
        В ту пору, по слухам, он потерял голову из-за Генриетты Леопольдовны, жены своего бывшего газетного шефа, некоего Воробьёва. И она, вроде бы, воспылала к нему страстью и пренебрегла мужем ради большой любви. Но когда Виктор Алексеевич оказался в инвалидной коляске, женщина будто бы взвесила всё за и против и вернулась к законному супругу. Сразу после этого Воробьёвы уехали куда-то на сторону.
        И вот этот пронафталиненный отрывок из жизни претендента на мэрское кресло вытащили на свет божий.
        Журналиста в призме давнишнего любовного скандала стали подавать исключительно как аморального типа, для которого не существует ничего святого, а на первом плане только удовлетворение сладострастия.
        На самом же деле отношения Черноусова и мадам Воробьёвой были куда запутанней.
        Кроме всего прочего, в те времена, равно как и теперь, действовали сильные подводные течения, линии которых, в частности, сводились к поиску компромата на независимого журналиста с тем, чтобы выдавить его из города.
        Каждый шаг Виктора Алексеевича тщательно отслеживался. Не успел он перемигнуться с Генриеттой Леопольдовной, как с ней тут же побеседовали заинтересованные лица и за весьма внушительную сумму предложили завязать интрижку с корреспондентом. И без лишних слов вручили половинный аванс.
        Мучившаяся от безделья и склонная к авантюрам, Воробьёва дала согласие и пустилась во все тяжкие. Однако в разгар отношений с Виктором Алексеевичем, узнав его как незаурядного свободомыслящего человека, отличающегося от остальной серой массы, она воспылала к нему неистовой неугасающей страстью и как-то раз вслед за мгновениями близости рассказала о подоплеке происходящего.
        В ответ Черноусов только посмеялся и сказал:
        - Забудь о нечистых деньгах и подонках, которые тебе их дали. Пусть сгинет всё прежнее!.. Нам ведь хорошо друг с другом и это - главное.
        - Ах, Витя! - воскликнула женщина, обрадованная такому лёгкому отношению любовника к чёрному делу. - За один лишь час, проведённый с тобой, я готова отдать половину жизни! Ты пробуждаешь во мне только чистые чувства и помыслы; только познакомившись с тобой, я поняла, для чего стоит жить. А там, откуда я пришла, один примитивизм, бесконечное накопление и подгребание под себя. О господи, ну хоть бы краешек светлой мысли был у кого!.. Витя, миленький, давай уедем отсюда!
        - Нет, Генри, уезжать рано, прежде мне надо вытащить на суд людской ещё одно дельце, показать, кто есть кто и откуда протянулись щупальца спрута.
        Речь шла об афере, связанной с захватом Федотовым и его людьми машиностроительного завода.
        - Черноусов, ты погубишь себя!
        - Может быть. В любом случае в том помойном обществе, которое они учреждают, я жить не хочу. И всячески этому буду препятствовать.
        - Ах, дурачок, ты не представляешь, как мне хорошо с тобой! Одно беда - сердце кровоточит, чует оно, кончится скоро всё не очень ладно.
        Такая получилась у них любовь. Тогда, несколько лет назад, история эта получила широкую огласку, причём людская молва, в противовес газетам и телевидению, рисовала её только в романтическом свете. В итоге, обмарать Черноусова совершенно не удалось. Наоборот он виделся этаким возвышенным джентльменом, особенно в глазах большинства женщин.
        Когда Воробьёвы уехали, в народе стали поговаривать, что их принудили покинуть город, пригрозив чем-то Генриетте. О том, что случилось с самим Виктором Алексеевичем, я уже рассказывал.
        …Теперь эту историю снова пустили в ход, и опять ничего не вышло. И по другим позициям сказать слишком много про Черноусова информационные средства тоже никак не могли - журналист ничего не украл и был гол как сокол.
        Поэтому постепенно акцент был смещён на то, что будто бы он по-прежнему в значительной степени невменяем, и довольно прозрачно стали намекать на дебилизм, олигофрению. Дескать, самовыдвиженец не в состоянии ни как следует, грамотно изложить свои мысли, ни тем более материально и финансово обеспечить себя лично, не говоря уже про город. Короче, по словам оппонентов, получалось, будто перед избирателями не кандидат в мэры, а Иванушка-дурачок.
        Дней за десять до выборов состоялись теледебаты с участием нашего журналиста и действующего градоначальника.
        Федотов подул в прежнюю дуду и начал упрекать оппонента в непрофессионализме и неспособности ввиду этого создать условия для нормальной жизнедеятельности города. А Черноусов в ответ привёл внушительные цифры на счетах градоначальника в отечественных и зарубежных банках - цифры в полном объёме обеспечил всё тот же дон Кристобаль - и попросил объяснить их происхождение.
        Федотов только глаза выкатил и ничего вразумительного сказать не мог. Тогда о происхождении огромных денежных средств начал рассказывать его соперник - во всех подробностях.
        Короче, баталия была ещё та.
        Прежде уже долгие годы на избирательные участки приходила едва ли десятая часть электората, и члены избиркомов вынуждены были пачками вбрасывать в урны необходимое количество бюллетеней, чтобы создать хотя бы видимость активности населения и обеспечить прохождение намеченных кандидатур.
        Появление же Черноусова в избирательной кампании придало привкус настоящей борьбы за голоса, у горожан пробудился интерес к выборам, они поняли, что могут сами решать свою судьбу и чуть ли ни стопроцентно явились на участки для голосования. Мало того, стихийно образовались инициативные группы, контролировавшие подсчёт голосов во избежание фальсификации. Но при такой явке и фальсифицировать было непросто.
        И вот исход: за Виктора Алексеевича Черноусова проголосовало более девяноста процентов.
        Улицы ликовали. Незнакомые люди обнимались друг с другом и кричали здравицы. У многих пробудилась надежда на радикальные перемены к лучшему.
        Федотов и его команда растерялись. Несколько дней они не знали, какие действия предпринять. Тянул время и губернатор области.
        - Посмотрим, на что способен Черноусов, - сказал он только спустя неделю после выборов. - В любом случае он у нас в руках. Финансы в Ольмаполь поступают через областной центр. Если новоиспечённый мэр вздумает рыпаться, мы быстро перекроем ему кислород. Может быть, и неплохо, что избрали именно такого. Когда дела у него посыплются, все увидят, насколько ущербно отдавать предпочтение человеку, оппонирующему партии власти. И впредь будут вести себя благоразумней.
        Глава девятая. И первые угрозы
        Всю предвыборную кампанию Виктора Алексеевича и до конца его службы я почти неотлучно находился при нём, выполняя обязанности и охранника, и, в какой-то степени, помощника.
        Именно охранника, потому что дон Кристобаль много чему меня научил: и боевым единоборствам, и отличной стрельбе из пистолета, и метанию ножа, и оценке возможных действий неприятеля - уже существующего и потенциального. Я научился укладывать соперника на лопатки одним движением руки, не соприкасаясь с ним - на такое способны лишь единицы даже среди лучших российских рукопашников. Да что движением - я мог остановить человека одним лишь взглядом и заставить его опуститься на колени. Я научился читать мысли людей и чувствовать опасность на расстоянии.
        Дон Кристобаль каким-то образом просветил мой мозг, заставил его работать по-другому и наделил многочисленными свойствами, недоступными мозгу обычного человека.
        Испанец тоже не оставался без дела, но он не афишировал своё присутствие, не лез на первый план, а как бы только кружил вокруг да около, обеспечивая успех Черноусова.
        В первый же день работы новый мэр выступил по телевидению.
        - Слушайте, народ Ольмаполя, - сказал он, в частности, обращаясь к согражданам. - Я не начальник над вами, а лишь управляющий, нанятый посредством выборов. Вы, в целом, моё начальство, а я только ваш подчиненный. Вы наняли меня, чтобы я выполнял ваши пожелания и требования, направленные на улучшение условий проживания, укрепление здоровья, повышение благосостояния всех и каждого.
        Каждую неделю я буду отчитываться перед вами, куда и на что потрачен каждый рубль из городского бюджета. Денег сегодня в этом бюджете кот наплакал, и чтобы хоть сколько-то пополнить его, я отказываюсь от зарплаты, которая была у моего предшественника, и оставляю себе среднюю ольмапольскую. Очень хотелось бы, чтобы настоящему примеру последовали все мои заместители и помощники.
        - Болван, - прошептал смотревший передачу начальник полиции.
        - Ну ты себе рога обломаешь, - сказал бывший мэр Федотов, - и мы тебе в этом поможем.
        - Круто, круто берёт борзописец, - в свою очередь проговорил начальник налоговой инспекции Рябишкин, - как бы на повороте не завалился в кювет.
        Помимо зарплаты и нескольких коммерческих предприятий, главный мытарь много чего ещё имел; перечислять - не хватило бы и целой страницы. Даже сын его, Эдик Рябишкин, двадцатилетний обалдуй, напрасно прожигавший жизнь, и тот числился на трёх работах в подотчётных налоговикам предпринимательских структурах. И имел с этого навар, которого вполне хватало на девочек, рестораны, клубы, плавательные бассейны для избранных и т. д., и т. п. Но сыновний приварок - это, конечно, был так, семечки, сущий пустяк.
        - Идиот, что он делает, - мысленно произнёс председатель городского суда, - кого он пытается изобразить?
        Прокурор ничего не говорил; он лишь хмурился, поглядывая на телеэкран, и потягивал из бокала любимый коньячок.
        А новый мэр и вправду отказался от большой зарплаты. Ездил на работу и обратно домой, на улицу Амбарную, на маршрутном такси, служебную же машину использовал только для деловых поездок. Ходил всё в том же простеньком пиджачке, который на нём видели в избирательную кампанию, и без галстука - на новую одежду у него ещё долго не было денег. В обеденное время питался не в столовой, размещённой в полуподвале под зданием мэрии, а в комнате за своим кабинетом. Чаще всего на столе у него был сладкий чай с чёрным хлебом, реже - варёный картофель с солёным огурцом и той же ржаной горбушкой, ещё реже - картофель, хлеб и свиное сало собственного посола. В общем, то, на что хватало денег у большинства населения города.
        Делать нечего - глядя на него, урезали себе зарплату и замы мэра. Но знаю точно, что они получали во сто крат больше с вотчин, которые курировали.
        Впрочем, всех их Черноусов уволил спустя две-три недели после своего вступления в должность. А на их место назначил грамотных специалистов - рядовых чиновников из аппарата городской администрации, ещё не испорченных повседневной жизнью, и сколько-то человек из преподавательского корпуса, а также из предпринимательского сословия.
        В числе последних был и Тимошин Пётр Андреевич, владелец «Мясного подворья». Завод его считался предприятием средней руки и специализировался на изготовлении колбас, свиных рулетов, разных копчёностей и других мясных изделий. Кажется, я уже упоминал об этом.
        Так вот, этот мясоруб и стал замом по экономическому и промышленному развитию. Человек глубоко верующий, а потому честный, Тимошин платил своим работникам одну из самых высоких, по местным меркам, зарплат, и продукция его всегда отличалась хорошим качеством, без каких-либо вредных примесей. Это его дочь выкрикнула тогда на знаменитом цирковом представлении: «Товарищи, опомнитесь!» В тот вечер они с братом были в числе немногих, кто не посрамил ни себя, ни свой род.
        «Мясным подворьем» стал заниматься сын Тимошина - Леонид, скромный молодой человек, весьма сведущий в изготовлении конечных мясных продуктов и тоже набожный.
        Пётр же Андреевич полностью отошёл от бизнеса.
        Есть, есть всё-таки на Руси честные. благородные люди, только затолкала их предыдущая власть на самое дно и в подполье общественной жизни!
        Зам по экономике и промышленности тоже не раз выступал на телевидении.
        - В конечном счёте, самое главное - это наивысшая производительность труда, - говорил он, приводя слова одного из классиков научного коммунизма. - Если смотреть шире, самое главное - это наиболее эффективная экономика. Есть она у нас? Нет, тут у нас и конь не валялся. Потому наша задача - такую экономику создать!
        В отличие от предшественников, Тимошин не брал взятки, а весь круг вопросов пытался решать, только исходя из целесообразности принимаемых решений.
        Постепенно какое-то шевеление в курируемой им сфере началось, но тяжело шло у него, со скрипом. Многим он мешал проворачивать делишки, не предназначенные для посторонних глаз. На него стали оказывать давление, посыпались угрозы. Как это делается, хорошо известно из центральных СМИ.
        Однажды Тимошину позвонили и сказали, что если он не оставит свой пост, то у его детей появятся серьёзные проблемы со здоровьем. Мне было известно, что именно из-за подобной угрозы в своё время вынужден был закрыть филиал самарской товарно-сырьевой биржи в Ольмаполе его директор Егоров, сыновей которого вообще грозились сжечь.
        Зам по промышленности немедленно уведомил своего начальника. Черноусов проинформировал меня, а я, продолжая цепочку, - дона Кристобаля.
        - Я это предвидел, - сказал испанец. - Передайте мэру, пусть Пётр Андреевич ни о чём не беспокоится и продолжает работу в том же режиме. Безопасность Зинаиды и Леонида я гарантирую - на сто пять процентов.
        Обратившись же ко мне, сказал:
        - Нанесём упреждающий удар. И вы, кабальеро, мне в этом поможете.
        Следующей ночью в Поле Чудес запылал особняк Сыроедова, владельца нескольких ведущих и многих второстепенных промышленных предприятий в регионе и за его пределами. Я неплохо был о нём наслышан. Индустриальная империя этого неприятного типа, в недалёком прошлом лидера одной из преступных группировок, поднималась, словно магма в жерле Килауэа, с использованием разрушительных для общества методов. Тимошин же кое в чём стал ему мешать.
        Двухэтажный дом, а лучше сказать - дворец, горел быстро. За считанные минуты от здания, выполненного в подобии готического стиля, остались одни лишь прокопчённые руины, даже стены обрушились. Обитатели его едва успели выскочить в окна первого этажа. У промышленника было немало всякого добра, антиквариат, который он собирал годами, картины, драгоценности и наличность.
        Мы с испанцем стояли на Хромушкиной горе, возвышавшейся не далее чем в километре от посёлка, и созерцали зарево от начала и до конца, прибыв за некоторое время до первых сполохов.
        Дом Сыроедова, освещённый уличными фонарями, с живописными широкими окнами, выделялся среди других хоромин своей псевдоготикой и был хорошо виден.
        Сначала там ничего не происходило и ничто не предвещало беды. Мы просто стояли и ждали.
        - Вы устроите пожар мысленным усилием? - спросил я у испанца.
        - Нет, там орудует один из моих молодцов.
        - Кто он? Я его знаю?
        - Это материализованный фантом. На время материализованный. Я использую его в некоторых случаях. Возможно, вы ещё познакомитесь с ним.
        И вот в посёлке, раскинувшемся перед нами, занялось. В первую минуту вспыхнула постройка, в которой была обустроена сауна. Затем, на удивление быстро, пламя перекинулось на жилой дом - загорелось сразу с трёх сторон.
        Как это случилось, для меня осталось загадкой, потому что сауна размещалась на довольно-таки значительном расстоянии и было полное безветрие. До нас донёсся звон разбитого стекла, и из оконных проёмов начали выпрыгивать человеческие фигурки.
        Признаться, я испытывал непередаваемое чувство удовлетворения при виде столь впечатляющего зрелища. Вспомнился обугленный чёрный каркас, оставшийся от моего жилища.
        Есть, есть на белом свете справедливость! Оказывается, несчастья обрушиваются не только на нищий народ, но и на тех, кто его в эту нищету вгоняет. В отблесках пламени глаза дона Кристобаля тоже горели грозным жутким огнём, леденящим душу.
        На месте пожарища ещё пылали головёшки, когда мой амиго включил телефон и поднёс его к уху.
        - Сыроедов, это тебе лишь первая весточка, - сказал он. - Если не оставишь свой преступный замысел против Тимошина и его детей, умрёшь страшной мучительной смертью.
        - Кто, кто говорит?! - послышалось в трубке.
        - Твоя погибель. И не маши рукой, не подзывай начальника полиции. Я всё вижу, потому что всегда у тебя за спиной.
        Начальник УВД Тюрин, прибежавший на пожар, в этот момент стоял в нескольких шагах от погорельца и наблюдал за пожарными расчётами, заканчивавшими работу.
        - А знаешь, - продолжал дон Кристобаль, - как я тебя уничтожу, если всё же понадобится? Утоплю в Ольме. Она рядом, подойди, взгляни на её тёмные воды. Ты долго будешь захлёбываться, прежде чем пойдёшь ко дну. Твой позеленевший раздувшийся труп найдут только через восемь дней уже после того, как он всплывёт. Ну всё, привет твоему другу Тюрину.
        Испанец послал ладонью невидимый импульс, и Сыроедов, словно получив сильнейшую затрещину, упал на четвереньки.
        - Жалко, что в огне пропало столько ценностей, - сказал я, уголком глаза отслеживая промышленника, пытавшего подняться на ноги. - Среди подделок были и настоящие произведения искусства.
        - Ничего не пропало, - ответил испанец. - Картины, например, которые Сыроедов забрал у местных художников за два двугривенных, завтра окажутся на московском выставочном аукционе, где их за баснословные суммы купит один американский коллекционер, приверженец российской живописи. Если не ошибаюсь, парочка вещиц в этой коллекции - работы ольмапольских живописцев. Вырученные средства, за вычетом расходов на продажу, тут же будут зафиксированы на сберкнижках авторов полотен. Вы ведь в курсе, как они бедствуют?
        Ещё бы мне да не быть в курсе! Я был знаком с художником Тарновским, одним из самых талантливых в Ольмаполе. Года два назад мы с ним сидели на берегу речного заливца и удили поплавковыми удочками. Разговорились, подружились. Я потом не раз бывал в его мастерской.
        Ольмапольская школа мастеров кисти была исключительно сильной и отличалась большой оригинальностью письма. Но тысячекилометровые расстояния до столицы и барское московское пренебрежение к провинции обрекали художников на безвестность и постоянное безденежье.
        Наши рисовальщики обеспечивали себе пропитание, кто как мог. Одни чертили какие-то схемы на предприятиях. Другие оформляли кабинеты доморощенных капиталистов и банкетные залы. Тарновский же торговал на базаре пойманной рыбой.
        - А что сталось с золотом и антиквариатом? Они всё-таки сгорели?
        - Я не такой транжира, как может показаться на первый взгляд. Всё ценное также будет продано. Вырученные денежки пойдут в городскую казну. Не сразу, а в нужный момент, спустя некоторое время.
        - Для чего вы взяли меня с собой? - спросил я у дона Кристобаля. - Вы говорили, что я должен был чем-то помочь, а на самом деле…
        - Ваша помощь заключалась в моральной поддержке, пусть и молчаливой.
        - Я с вами разговаривал.
        - Но не было произнесено ни слова одобрения моим действиям.
        - Вы нуждались в таких словах?
        - Я тоже прежде всего человек, а потом уж маг и ясновидец.
        Глава десятая. Вместо буфера
        Не прошло и месяца после пожара в Поле Чудес, как ольмапольская мафия организовала покушение на Черноусова. Без каких-либо предупреждений или угроз. Просто местные крестные отцы приняли решение убрать человека - и всё. Убрать обычным классическим способом. И тем самым вернуть управление городом в прежнюю колею.
        Вскоре со стороны был нанят достаточно опытный киллер, который уже работал в былые времена в Ольмаполе и на счету которого значился не один выполненный заказ.
        Убийца, получив в виде аванса половину оговоренной суммы, приехал в город и немедленно приступил к «изучению объекта».
        Ещё задолго до часа, когда должно было совершиться преступление, меня начала одолевать какая-то смутная тревога. Вроде бы ничто не предвещало опасности, однако неведомый прежде непреходящий душевный дискомфорт не давал мне покоя ни днём, ни ночью.
        Я ничего не стал говорить дону Кристобалю, потому что был уверен - при возникновении критической ситуации он сам бы вмешался в ход назревающих событий.
        От Черноусова я не отходил ни на шаг, так как чувствовал, что обстановка всё больше накаляется. Но лишь за считанные мгновения до рокового выстрела до меня дошло, что должно произойти. Ворвавшись в кабинет своего начальника и за долю секунды преодолев расстояние от двери до наружной стены - Виктор Алексеевич сидел за столом, углубившись в какие-то бумаги, - я заслонил его собой от окна и одновременно послал ладонью заряд энергии в направлении гостиницы «Ольмаполь», стоявшей напротив, за площадью.
        В здании гостиницы раздался странный негромкий хлопок, что-то там тоненько лопнуло и осыпалось.
        Устало оторвавшись от документов, Черноусов нахмурил брови и недоумённо посмотрел на меня.
        - Что происходит, Аркадий? - спросил он с заметным оттенком недовольства. И бросил на стол ручку, которой до этого что-то корректировал в бумагах. - Почему влетаете без предупреждения? Меня чуть кондрашка не хватила. Надо соблюдать элементарные прави…
        - Мне показалось, что вам угрожает опасность! - возбуждённо проговорил я, оборвав его на полуслове. Я с трудом переводил дыхание. - Сейчас уточню, так ли это на самом деле.
        Выскочив на улицу, я перебежал площадь и устремился к гостиничному входу. По пути в глаза бросилось одно из окон на втором этаже, распахнутая фрамуга, в пустой раме которой торчали зазубрины стекла, и ещё что-то необычное, что именно, не было возможности рассмотреть на бегу.
        - Ключи, живо, от всех номеров на втором этаже, выходящих на площадь! - на ходу бросил я администраторше, сидевшей за стойкой, и устремился выше по лестнице.
        Сообразив, что случилось какое-то ЧП, администраторша сгребла рядок ключей, висевших на стенде, и поспешила за мной.
        Пролетев лестничные марши и оказавшись в коридоре, я сразу определил нужную дверь.
        - Открывайте! - бросил я администраторше.
        - Но…
        - Ещё одно возражение - и вы будете уволены!
        Испуганная женщина, подчиняясь моему властному тону, безропотно вставила ключ в замочную скважину и потянула дверь на себя.
        Перед окном с приоткрытой фрамугой, навалившись на стол и уронив голову на столешницу, сидел окровавленный человек. Он был без сознания. Под руками - винтовка с оптическим прицелом и глушителем. Ствол её был разорван. В воздухе ещё не растаял специфический запах порохового дыма.
        Достав мобильник, я вызвал «скорую». Спустя минуту, человек застонал и зашевелился.
        Женщина-администратор, ломая руки, растерянно стояла посреди комнаты, ещё несколько физиономий заглядывали в дверной проём.
        - Вон, все вон отсюда! - скомандовал я любопытным, после чего выдворил администраторшу в коридор и захлопнул дверь.
        Вернувшись к незадачливому киллеру, я ухватил его за волосы и оторвал от стола. У мужчины, на вид - лет сорока, были выбиты оба глаза и оторваны фаланги пальцев правой руки.
        - Кто заказчик? Говори, быстро!
        Я надеялся получить информацию, пока он не вышел из шокового состояния.
        - Человек Колмовского, - прохрипел тот и снова потерял сознание.
        Оставив его, я вышел в коридор. Со стороны вестибюля уже спешили врачи, прибывшие на «скорой».
        Наступившей ночью, не приходя в сознание, киллер умер в больничной палате. А может, ему помогли умереть. Но это уже было неважно.
        По завершении рабочего дня я встретился с доном Кристобалем.
        - Не рассказывайте, я всё знаю, - сказал он, с интересом поглядывая на меня.
        - Что будем делать? Колмовского надо как-то остановить.
        - Что хотите, то и делайте, - коротко бросил он. И улыбнулся, пронзив меня провидческим взглядом. - Берите ответственность на себя, Аркадий.
        - Передать информацию прокуратуре или полиции? - полувопросительно проговорил я.
        - О господи, ну что за чушь вы несёте! - испанец укоризненно покачал головой. - Кому передать - Тюрину, тому самому, который в одной компании с Колмовским? Вы же прекрасно знаете - здесь всё продано и прогнило. Придётся вам, друг мой любезный, взять на себя реализацию обязанностей правосудия и службы исполнения наказаний.
        Если откровенно, очень не хотелось мне выступать на предложенном поприще, но дон Кристобаль посмотрел на меня, как удав на кролика, и все сомнения в целесообразности предстоявших действий немедленно улетучились.
        Вечером я взял напрокат седьмую модель «жигулей» - серого цвета, с форсированным двигателем, а утром загодя встал недалеко от выезда из Солнечной Долины на пригородную трассу. В половине девятого показался «порше» Колмовского. Я тронулся следом. Предприниматель любил проехаться с ветерком, потому, несмотря на форсаж, стоило труда угнаться за ним. Двигатель «жигулёнка» ревел на пределе сил.
        Ничего такого я не делал, а лишь сосредоточил внимание на шофёре Колмовского, думая о необходимости торжества справедливости.
        За несколько сот метров до поворота в жилые кварталы я мысленно ещё больше сконцентрировался, и «порше», потеряв управление, врезался в столб троллейбусной линии. Колмовский погиб на месте. Водитель автомашины отделался непродолжительным обмороком и лёгкими ушибами.
        Не останавливаясь, я проехал дальше. Меня могли обвинить в неоказании помощи, но в эти секунды трасса была пуста.
        У первого же пивного павильона я остановился, вытер платком взмокшее лицо и вышел из машины.
        - Пожалуйста, бутылку безалкогольного пива, - сказал я, обращаясь к молодой симпатичной буфетчице.
        - Вам открыть?
        - Да, будьте добры.
        - Что-то стряслось?
        - Ничего особенного. Просто повздорил со своей любезной.
        - Ну это как водится, - сказала буфетчица. - Не беда, небольшая ссора только на пользу. Как говаривает мой старший сынок - милые бранятся, только чешутся.
        Я тоже был молод, крепок, широк в плечах, выглядел стройным как тополь, моё лицо не предвещало агрессии, и женщины наподобие продавщиц, кондукторш и парикмахерш с некоторых пор с удовольствием со мной заговаривали.
        - А младший что говорит? - спросил я только для того, чтобы что-нибудь сказать в ответ.
        - Почти ничего. Он ещё совсем маленький.
        - Выпьете за компанию? - я подвинул ей наполненный стакан.
        - С таким, как ты, - с удовольствием.
        Она налила во второй стакан и подала мне.
        - За всё хорошее!
        Мы сделали по паре глотков.
        - Замечательное утро, - сказал я, незаметно отслеживая сарафанные конструкции особы, стоявшей за прилавком. Какая всё-таки прелестная фигурка у этой женщины, какая пластичность движений и гармоничное соотношение форм! Периферическое зрение ни на секунду не упускало из виду слегка полноватые возбуждающие бёдра и чудную пленительную грудь. Нервы мало-помалу отходили от пережитого. - Благодать просто, дышится легко.
        - Да, начало дня отличное, - ответила буфетчица, приветливо улыбаясь. - А дальше, думается, будет ещё лучше. Я - Лина, а ты?
        - Аркадий… Хорошая погода настраивает на хорошие поступки, не так ли?
        - Ну, это кого как, - возразила Лина. Приятно, приятно было смотреть на неё. Уютная такая женщина, притягательная. И наверняка разведенная. К тому же я ей понравился. Может быть, познакомиться поближе? Мы бы непременно договорились.
        - Хороший человек, - продолжила буфетчица, - и в ненастье сделает только доброе. А подлый… О подлых лучше не говорить.
        Допив из своего стакана, я распрощался и вышел из павильона.
        - Заходи при случае! - крикнула вдогонку Лина.
        - Обязательно! При первой возможности!
        Я сел в машину. Из глаз не исчезал разбитый «порше» и регистрационный номер с тремя девятками, который при аварии превратился в три шестёрки. И всё ещё виделось окровавленное лицо Колмовского. Но нервы уже полностью пришли в норму. Прерванную охоту можно было продолжить. Предстояло рассчитаться ещё с тремя участниками заговора, сподвижниками строительного магната.
        К вечеру с каждым из них было покончено. Поочерёдно. Они остались живы, но надолго выбыли из игры по состоянию здоровья.
        Позже я ещё несколько раз виделся с Линой. Однажды она даже познакомила меня со своим старшеньким. Мне необходима была женщина, и буфетчица, без сомнения, ответила бы взаимностью. Но ей требовалась постоянная жизненная опора, а я к этому психологически не был готов. И перед внутренним взором неизменно виделся серьёзный испытывающий взгляд её сынишки. Украсть честь у матери этого мальчугана я никак не мог. Я сколько-то колебался, а потом прекратил посещения.
        Глава одиннадцатая. «Избиение младенцев»
        Как я уже упоминал, еженедельно Черноусов выступал по телевидению и докладывал городу о проделанной работе, в частности, о том, как расходуются бюджетные деньги.
        Напомню также, что Ольмаполь находился на дотации и во многом зависел от воли Евстафьева, губернатора области, от того, куда и как тот направлял финансовые потоки.
        В один далеко не прекрасный день поступление субсидий из области прекратились и городская казна быстро оскудела. Внутренние же поступления за счёт налогов и прочих статей наполнения осуществлялись лишь на пятьдесят процентов. Начались перебои с выплатой зарплат бюджетникам, то есть учителям, врачам, полицейским и другим, пошли задержки с выдачей пенсий и пособий.
        Город начал глухо роптать, все упрёки, разумеется, летели в адрес мэра. Но интерес к его фигуре полностью ещё не истаял, избиратели продолжали видеть в нём своего ставленника, и им хотелось, чтобы он оправдал их чаяния. Большинство понимало - не сделает поворот к лучшему Черноусов, значит, не сделает никто.
        В очередном своём телевыступлении Виктор Алексеевич всю вину за происходящие срывы с финансированием самых неотложных потребностей взял на себя и заявил, что если не удастся улучшить ситуацию в ближайшие недели, то он подаст в отставку как чиновник, не справившийся со своими обязанностями.
        - Ума не приложу, что делать, Аркадий, - довольно-таки растерянно, с напряжением в голосе сказал он мне сразу после записи выступления. - Денег нет, людям платить нечем. И ещё этот саботаж… Я постоянно чувствую противодействие во всех властных структурах: в полиции, прокуратуре, налоговой службе - везде, и в первую очередь - в аппарате городской администрации.
        - Давайте обратимся к дону Кристобалю, - предложил я. - Может быть, он что-нибудь посоветует. Он обещал помогать. Вот и настало время, когда вам необходима экстренная помощь.
        Испанец долго размышлял над картиной, сжато обрисованной градоначальником.
        - У вас нет команды, которая помогала бы преодолевать возникающие препятствия, - сказал он наконец. - Хотя нет, и команда не спасла бы. Рано или поздно она погрязла бы в той же коррупции и прочем мошенничестве. Её разложили бы взятками и другими прибыльными предложениями. Ещё до выборов то ли вы говорили мне об этом, то ли я сам…
        - Чёрт побери! - выругался наш собеседник. - Даже я стал заговариваться и повторяться. В вашем борделе действительно с ума можно сойти.
        - Собственно, с вашим приходом к власти, - продолжил он, обращаясь к Черноусову, - в системе общественных и деловых взаимоотношений мало что изменилось. Коррупция продолжает процветать, саботируя и тормозя все сферы жизни. В экономике начались некоторые подвижки, но их недостаточно, и проявят они себя не сегодня. Отсюда - незначительные налоговые поступления, и город не может обойтись собственными силами.
        Долгий сочувствующий взгляд дона Кристобаля заставил градоначальника поёжиться.
        - Вы жалеете меня, - с нескрываемой досадой проговорил он.
        - Не жалею. Но понимаю. Рано или поздно вы справились бы, однако на вас давят со всех сторон, и потому совершенно нет времени для исправления ситуации. Ещё бы год-полтора, максимум - два года, и казна наполнилась бы до краёв. Да только с финансами надо решать незамедлительно.
        Вскинув руки, испанец раздвинул локти и подал плечи назад, разминаясь.
        - О, Господи, что за несчастная страна, что за люди! Живут надеждами на справедливость и в то же время не стесняются беспрестанно воровать друг у друга.
        - Я не предлагал бы возглавить город, - сказал дон Кристобаль после очередного приступа размышлений, - если бы не знал, что смогу пособить. Наступает решающий момент. Важно, чтобы вы полностью доверились мне.
        - Если бы даже я в чём-то и сомневался, - сказал Черноусов, - мне не остаётся ничего другого, как довериться.
        - Тогда вот что. Не вмешивайтесь в мои действия, какими бы одиозными они ни показались. Обещаете?
        - Обещаю. Надеюсь на ваше благоразумие.
        - Точно, обещаете? Смотрите - назад хода не будет.
        - Не клянусь, но говорю: «Да, поступайте по своему усмотрению».
        - В таком случае начнём сей же момент. Аркадий, вы мне понадобитесь. Господин мэр, пока вы останетесь без охраны - в ближайшие дни вам лично никакие покушения не угрожают. Итак, Аркаша, надо объехать редакции газет и попросить срочно дать следующее объявление.
        Дон Кристобаль сунул мне в руки листок бумаги, на котором было написано:
        «Внимание!!! Всем без исключения ворам, посягнувшим на городскую казну или укравшим ещё у кого-либо, у физического или юридического лица, рекомендую в течение недели вернуть похищенное. Если не вернёте - будет плохо! Инопланетянин».
        Я поднял глаза на дона Кристобаля.
        - Не удивляйтесь, - не сморгнув, ответил он. В его облике появилось некоторое плутовство. - Главная беда нынешнего общества в чём? В коррупции - об этом каждодневно вещается с самых высоких трибун, и мы сами только что о ней говорили. Надо уничтожить сию заразу, и лучший наиболее эффективный способ для этого - что? Правильно - изъятие награбленного, конфискация его. Тем самым мы пополним городской бюджет. И заодно покончим с саботажем. Посмотрим, как это у нас получится.
        Он вынул из кармана пачку пятитысячных купюр и подал мне.
        - Условьтесь с журналистами, чтобы объявления шли из номера в номер. Самым крупным шрифтом, какой только имеется. Пусть выделяют целиком первую страницу. А я займусь телевидением.
        В рекламных отделах редакций газет недоверчиво ухмылялись, читая текст, однако объявление стоило больших денег, и его соглашались поместить, отодвинув всё остальное в сторону. В трёх случаях рекламщики шли к главному редактору; он выскакивал из своего кабинета, но несколько незатейливых вопросов и столько же невинных ответов решали дело. Я уплачивал в кассу кругленькую сумму и отправлялся в следующую редакцию.
        И вот наступил вечер, и с экранов телевизоров полился текст нашего объявления и бегущей строкой и из уст ведущих. И так - от начала и до конца программы.
        Очередные выпуски газет тоже запестрели аршинными буквами выше приведённого текста. На протяжении нескольких дней.
        Пройти мимо внимания читателей и зрителей столь необычная информация никак не могла. Каждый начал задаваться вопросом, что бы значили слова «будет плохо»? Строились всевозможные предположения. Везде и всюду только и разговору было о странной непривычной кампании. Город заворочался, насторожился и приготовился к чему-то сверх неординарному.
        Мы тоже готовились, отслеживая попутно, как идёт процесс возвращения награбленного.
        Проходил он следующим образом.
        Шесть или семь мужичков на всякий случай вернули недавно похищенное. Кто ведро картошки, выкопанной на чужой даче, кто доску со стройки, когда-то плохо лежавшую там. Один любитель лёгкой поживы принёс хозяевам деньги за курицу, умыкнутую с их подворья, а потом зажаренную. Ещё одна женщина отдала соседке сторублёвый долг, который прежде уже полгода как забывала возвращать. И это - всё.
        - Не богато, - мрачно заключил Черноусов, выслушав наш с доном Кристобалем доклад. Он недобро оскалился. - Ну да иного не следовало ожидать.
        - Вопрос с возвратом разворованного решится завтра, в субботу, - ещё более мрачно сказал испанец. - Деньги в городской казне появятся, и немалые, даю слово инопланетянина.
        Наступил субботний день. С раннего утра город загудел, как растревоженный улей. Все почему-то были уверены, что вот-вот должно произойти нечто совершенно фантастическое. К восьми часам на улицы стали выплескиваться многотысячные всё возрастающие толпы. Словно неведомый вестник предупреждал людей о надвигающемся событии. Возле здания городской администрации происходило настоящее столпотворение. Просторная площадь была так запружена народом, что, казалось, яблоку негде было упасть.
        Редкие полицейские цепи теснили народ с проезжей части на пешеходную, но люди напирали, и посредине оставалась лишь узкая незанятая полоса, на которой едва ли могли разъехаться встречные автомобили. Но и транспортных средств нигде не было видно.
        И вот, началось. Послышался далеко разнёсшийся предупреждающий крик, и из подземного гаража городской администрации показалась тройка лошадей, запряженная в телегу, а на ней… человек в клетке. Но нет, этого не может быть! Человек ли это?!
        Первоначально толпам народа почудилось, что это просто какое-то страшное чёртообразное существо, подобие йети, и только по истечении некоторых затянувшихся мгновений приходило понимание, что на телеге всё-таки царь природы. Но, о ужас, совершенно голое тело его с головы до ног было вымазано дёгтем и вывалено в перьях! Лишь срамные места прикрывались большими пучками светлой соломы! Ну и лицо оставалось открытым - перепуганное, с дико вращающимися глазами. Потому-то, если внимательно приглядеться, и можно было разобрать, что на возу не анчутка, а нечто человекообразное.
        За первой подводой выкатилась вторая, за ней третья, за ней ещё, ещё и ещё… Казалось, зловещей монстрообразной кавалькаде не будет конца.
        На специальных козлах, устроенных в передке телег, сидели весёлые удалые ухмыляющиеся ребята, которые ловко управляли лошадьми, сопровождая свои движения уханьем и гиканьем. Все они были самолучшие и удивительным образом походили друг на друга - кудрявые, чернявые, будто только что вынырнувшие из преисподней, где до этого обслуживали котлы с грешниками. Им не хватало только рожек на голове. Но, пожалуй, и рожки были, вон у второго и третьего виднеются тёмные остренькие наросты, торчащие из шевелюр.
        Огромная толпа в первые секунды онемела, потом расступилась, освобождая проезд, вслед за тем раздался дикий невообразимый хохот; не хохот даже, а безудержный восторженный рёв, от которого затряслась земля, и чуть было не рассыпались стены близ расположенных домов.
        Но кто же именно находился в тележных клетках? Не так-то просто было достоверно опознать ту или иную персону. Из лошадиных ноздрей непрестанно пыхал дым, крупы животных исходили густым сизым паром, извозчики все, как один, не переставали курить знатные по размеру трубки, выпуская опять же немалые клубы дыма. Над длинным нескончаемым обозом образовался своего рода туман или, по-нынешнему, смог, сквозь который мудрено было продраться даже самому острому оку. Лица несчастных были искажены гримасой отчаяния; руки многих прикованы к верхним потолочным прутьям клеток.
        И всё же собравшийся люд всматривался, всматривался и, наконец, узнавал. Одни столбенели и немели от охватывающего жуткого страха, большинство же других разражались ещё более громким хохотом. Толпа показывала пальцем, обменивалась между собой едкими репликами, подпрыгивала от радости и кричала «Ура! Ату их!».
        На первой телеге стоял Финагенов, бывший замградоначальника по экономике и промышленности, на второй - другой недавний зам - по социальным вопросам, по фамилии Крылашков, на третьей - ответственный полицейский работник по финансам. Одна тройка лошадей следовала за другой, голова кавалькады давно уже скрылась за поворотом, а из подземного гаража не переставали выезжать новые подводы.
        И всё чиновники, чиновники на телегах. Рядовых почти никого, огромное большинство - начальствующий состав. Ещё недавно важные, солидные, теперь они выглядели несчастными и потерянными.
        Но нет, ошибся я маленько - не только чиновники были выставлены напоказ. Вот между ними нарисовался один коммерсант, другой; вот покатил на телеге директор стекольного завода Морщаев.
        А это кто? Ба, да никак госпожа Острицина, дальняя, седьмая вода на киселе, родственница Федотова, тем не менее, входившая в его клан, владелица и директор предприятия «Куртина», специализировавшегося на озеленении и других работах, связанных с облагораживанием городских территорий? Да-с, это была Ефросинья Никифоровна собственной персоной, гроза своих работников, которых она нещадно обкрадывала, содержа на голодном пайке и заставляя, кроме производства, вкалывать на принадлежавшем ей огороде, готовить варенья и соленья, стирать её грязное бельё и выполнять другие подобные не очень приятные обязанности.
        - Смотрите, баба, баба на возу! - раздались в толпе ликующие голоса. - Ну это воровка ещё та, своих людей на минималке держит, а себе миллионами гребёт. Гляньте, разъелась-то как, брюхо чуть не до полу висит! Наверное, зараз по три куска в рот запихивает.
        Острицина и правда была страшна. Всё на ней тряслось и жиблилось, тело её, обложенное непомерными пластами плывущего подкожного жира, напоминало уродливую карикатуру на человеческую фигуру. И таких, как она, было полным-полно! Ни одного на возах, хотя бы отдалённо напоминавшего спортсмена.
        - Разве она одна такая воровка! - крикнул ещё кто-то, стоявший рядом с первым. - К примеру, наш Мигалов… Ба, да никак вот он и сам! А-а, попался, сука, долго ты из нас кровь пил! Себе трёхэтажный особняк отгрохал, не успевает иномарки менять да по заграницам шастать, а нам детей не на что в школу собрать.
        Вслед за коммерсантами и предпринимателями покатили возы с городскими депутатами. Один, за ним второй, третий… Двадцать один «народный» избранник - весь состав городского парламента, все до единого ворьё и жульё, они же директора заводов и крупнейшие торговцы, содержавшие своих работников в чёрном теле. Да любой из угодивших на возы норовил подгрести к себе побольше за счёт городской казны и других источников, таивших в себе деньгу!
        Чтобы никто не сомневался, что это именно так, прямо в воздухе, над головами злоумышленников витали огненные всполохи, соединявшиеся в слова и целые картинные панорамы и рассказывавшие, как, когда, при каких делах и сколько украл, похитил тот или иной из «царей природы», представленных на всеобщее обозрение и поругание.
        На всем протяжении обоза вдоль дороги стояли многочисленные плетёнки с огромными тухлыми яйцами и яркими надписями: «Каждый, кто без греха, волен бросить в преступников любое количество этих метательных снарядов».
        Немало нашлось сорвиголов, с большим воодушевлением принявшихся хватать испорченные яичища и закидывать ими «мучеников», облепленных перьями. И опять-таки немало произошло и весьма точных попаданий: кому в ухо, кому промеж глаз, кому прямо в рот или нос. Хрупкие снаряды, конечно же, разбивались, покрывая физиономии «страдальцев» мерзопакостным фурфуролом и тем самым оживляя новыми элементами и без того красочную картину.
        Но кучера, сидевшие на передках телег, не дремали и довольно быстро остужали энтузиазм новоявленных башибузуков. Едва заметный взмах рукой с зажатым кнутовищем, и кончик кнута со свистом обвивался вокруг ног смельчака. Лёгкий подёрг, и метатель «снарядов» летел наземь. Пока он успевал подняться, дать ходу и скрыться в толпе, его ещё не менее пяти-шести раз опоясывали кнутом.
        - Ясно же написано, - кричали возничие, - бросать снаряды должен только тот, кто без греха! А ты!.. Тебе, тебе говорят, щербатому; обрюхатил свою девушку, а потом бросил её. На, ещё получи, ещё, ещё! Вот тебе! Теперь вали отсюда, недоносок! И не попадайся нам больше на дороге, а то шкуру с живого спустим!
        - Смотри-ка, Иона, вон ещё зараза замахивается! Ну-тка я его кнутом, а ну поперёк спины! О-о, Иона, как ловко добавил! Молодец, в два кнута на что лучше. Что, горячо? Это тебе не из бабкиной пенсии на прогул таскать!
        - Теперь вон ту гадницу, змею подколодную, что ребёночка своего в роддоме оставила. Ишь ты, яйцо ухватила, бросить хочет, праведница нашлась! Давай, ребята, катай её! Со всех сторон, подлую! По заднице, по заднице ей да промеж ног, чтобы и думать забыла о мужичьем племени!
        Как и в случае ухода под воду «Нирваны», я стоял в возбуждённой толпе, иногда с трудом протискиваясь, чтобы переместиться на другую позицию, более выгодную для наблюдения.
        Телеги же катились и катились своим чередом. За депутатским корпусом во главе с председателем думы проследовали несколько десятков высших представителей медицины и народного образования, неведомо как затесавшихся сюда. Хотя нет, почему же неведомо! Вон они - всполохи выше! Всё, всё рассказывают, как было, как обкладывали поборами пациентов и родителей учеников, как крали государственные средства.
        Оп-ля! А вот и бывший мэр Федотов, за ним начальник милиции Тюрин, дальше главный прокурор, ещё дальше председатель городского суда, начальник налоговой инспекции Рябишкин, лидер профсоюза, независимого от трудящихся, долгими годами блокировавший их борьбу за свои права, известный негодяй Саков и… Дальше было пока не разглядеть. Ага, вот подъехали и те, которые были следующими, и стало хорошо видно и их. Знакомые, знакомые всё лица! Все самые главные начальники, от которых зависел уровень жизни и развитие Ольмаполя. В отличие от предшественников, эти, начиная с Федотова, не стояли в клетках, обваленные в перьях, а содержались в больших чанах, наполненных отходами человеческой и собачьей жизнедеятельности.
        Вонь от чанов исходила нестерпимая, и даже на достаточно далёком расстоянии, в нескольких метрах, почти невозможно было дышать. Что испытывали люди, находившиеся непосредственно в поганых ёмкостях, невозможно было представить. Рядом с каждой из них стоял один из числа всё той же черномазой гвардии, что была и на первых возах. Они курили трубки, весело скалили зубы и приговаривали, что крепкий табачок отбивает каждый запашок.
        Чуть ли не ежеминутно, то один, то другой из них взмахивали гибким прутом достаточной толщины и со свистом рассекали им воздух над самым обрезом чана. И каждый раз человек, стоявший по горло в мерзопакостной жидкости, вынужден был нырять в неё во избежание удара. Менее вёрткие, получив хлобыстину, погружались на заметно более длительное время.
        Толпа, прежде хохотавшая, на какое-то время умолкла при виде столь гнусного отталкивающего зрелища. Немало было и тех, которые смущённо опускали голову. С чанами, пожалуй, происходил явный перебор, несовместимый с общепринятой моралью.
        Наконец, установившуюся было тишину взорвал чей-то истошный вопль, и тут же со всех сторон пошли, покатились гулом возмущённые голоса, протестовавшие против такой жестокости.
        - Прекратите, что вы делаете! - вырывалось из общего перегуда. - Так нельзя! Кто организовал это стыдобище? Пусть выйдет, покажется и объяснится.
        - Что «пусть объяснится»? Самого его, негодяя этакого, в подобной гадости надо искупать!
        В какой-то момент люди готовы были смириться с повсеместным начальническим воровством и своей нищетой, лишь бы не быть свидетелями расправы, унижающей человеческое достоинство.
        Меня лично поразил эпизод, связанный с одним чиновником по фамилии Артюшин, возглавлявшим Комитет по внедрению изобретений. Будучи в перьях, он непрестанно плакал и безуспешно пытался спрятаться от тьмы любопытных взоров.
        - Я же ничего не украл, ничего! - восклицал он, продолжая рыдать и заслоняя лицо ладонями. - За что меня так, за что, я же честный человек!
        На мгновение закралась жалость. Но в воздухе, над самой головой чиновника, словно послание свыше, витало оповещение, как по прихоти этого субъекта, из-за его неверия в возможности местных придумщиков, из года в год отклонялись разные изобретения, и тем самым наносился ущерб, сопоставимый с воровством в особо крупных размерах.
        Жалость исчезла. Что стало с людьми, которые, возможно, положили на новации большую часть жизни? Спились от невозможности протолкнуться и исполнить свои мечты? Или покончили жизнь самоубийством, потому что из-за нищеты их бросили жёны и развалились семьи? Вот кого бы пожалеть, людей, погубленных беспросветной российской волокитой!
        И всё-таки кавалькаде с фигурантами в перьях и купающимися в ночном золоте наступил конец. Она продвинулась по площади, влилась в выходящую из неё главную улицу, затем сделала ещё один поворот… И всё вдоль плотных рядов простого народа, тысячекратно обворованного и обманутого.
        Сделав круг по Ольмаполю, подводы с казнокрадами, коррупционерами и прочими ворами и лихоимцами вернулись в исходную точку, то есть в гараж здания мэрии. Как они там помещались, кто их собрал, откуда взялось столько удальцов на козлах повозок и возле чанов и где удалось раздобыть сами чаны, мне было неведомо. Я потом спрашивал у моего амиго, но он только посмеивался и отвечал, мол, так ли уж это важно знать.
        Уже на последнем издыхании, когда голова процессии стала втягиваться в подземный административный гараж, на подставы телеги, на которой возвышался чан с прокурором Штивтиным, вскочил один из толпы. Я узнал его. Это был дон Кристобаль.
        Штивтин только что вынырнул из омерзительного вермеля.
        - Узнаёте меня, господин хороший? - преодолевая нестерпимый смрад, испанец немного подвинулся к прокурору. Последний, продрав завологлые глаза, некоторое время недоумённо всматривался, потом громко прошептал:
        - Михайлов, ты… Ты же мёртв!
        - Как видите, жив! Вы обрекли меня на двадцать лет тюрьмы! За что? Вы же знали, что я невиновен!
        - Э-э, а-а, прости!
        - Простить двадцать лет тюрьмы! А кто оживит мою мать, Марию Кузьминичну? Кто восстановит мою разбитую жизнь? Ради чего это было сделано? Ради карьерного роста, да? Сколько ещё невиновных вы обрекли на медленное умирание в тюремных казематах ради очередного повышения по службе?! Теперь-то вы, должно быть, довольны! Как же, стали главным прокурором! Или этого тоже мало, и вы метите куда ещё выше? Но выше уже не выйдет, пришёл час расплаты…
        - Михайлов, ты мстишь? Это противозаконно!..
        - Мщу! И не остановлюсь в своём мщении, пока вы и все подобные вам не будете полностью низложены.
        - Государственную машину тебе не одолеть.
        - Мы её переделаем. Скоро, совсем скоро она начнёт работать не на себя, а на людей, чьи интересы и предназначена защищать.
        - Тебя найдут и снова осудят!
        - Ищите! - ответил дон Кристобаль. - А пока купайтесь. Продолжай! - сказал он молодчику, стоявшему рядом с чаном, и спрыгнул с воза. Чернокудрый парень немедленно взмахнул прутом, но прокурор успел избежать болезненного удара, поспешно погрузившись в смердящий эмульсон.
        Недалеко от себя я заметил Гришу Федотова. Молодой человек был бледнее смерти, и не отрывал от телег горящих лихорадочных глаз. Какие мысли роились в его голове, невозможно было понять. Площадь захлёстывали вихри эмоций, и дай бы Бог разобраться с собственными чувствами.
        Из подземного гаража городской администрации люди, подвергшиеся жестокой экзекуции, как были, в перьях и нечистотах, неизвестным образом немедленно попадали в свои дома и квартиры, где сразу же вставали под горячий душ и пускали в ход мыло и мочалки. И тёрли, тёрли себя, стараясь избавиться от плохо выветривающегося густопсового запаха.
        Глава двенадцатая. Объяснение
        - Вы слышали, что кричали на улицах!? - запальчиво начал Черноусов, едва дон Кристобаль и я появились у него в кабинете. - Лично у меня нет слов для оценки случившегося. - Он метался из угла в угол, то сжимая пальцы в кулаки, то разводя руками. Лицо его усохло, глаза запали. - Учинённое вами - не безобразие, не кошмар, а нечто ещё более чудовищное, никогда не происходившее в истории человечества. Это страшная катастрофа, которая…
        - Может быть, вы предложите нам присесть? - с глумливой улыбкой сказал испанец, перебивая его.
        - Присаживайтесь.
        Мы присели к т-образному столу, ближе к короткой его поперечине, за которой обычно восседал хозяин помещения.
        - Присаживайтесь и вы, - продолжил испанец. Он достал трубку, заранее набитую табачком, и закурил без разрешения. Странно, раньше я ни разу не видел его курящим. - Ну что вы так волнуетесь, успокойтесь.
        - Я вынужден буду подать в отставку, - хрипло проговорил Виктор Алексеевич, расположившись на привычном месте и приблизив к нам лицо. - Если я не сделаю этого сам, меня выгонят поганой метлой… Ещё и посадят.
        - Никто вас не выгонит, - возразил дон Кристобаль, выпуская клуб приятного душистого дыма, напоминавшего запах хорошего чая, - и подавать в отставку не полезно.
        - Вы что, не понимаете? Это - катастрофа!!!
        - Что вы имеете в виду под словом «катастрофа»? То, что мы вытащили мошенников всех мастей на общенародное обозрение?.. Катастрофа не в чанах и перьях, а в том, что эти шахер-махеры творили! Разве вы ничего не видите и не знаете? Не знаете о массовом воровстве, застое и сплошных провалах в народном хозяйстве? Об ужасном социальном положении простых людей? Об их обречении на неуклонное вымирание? О повсеместной нищете, пьянстве и осознании чуть ли не каждым отсутствия каких-либо перспектив? Вы же сами об этом писали, занимаясь журналистскими расследованиями.
        - Знаю, но метод, который вы применили…
        Черноусов задыхался, ему не хватало воздуха; резким движением руки он ослабил галстук и расстегнул ворот рубахи.
        - А как надо было поступить?!. - впервые за время нашего знакомства испанец набычился, видно было, что он негодует, и что у него тоже есть нервы. - Как?.. Представьте Ольмаполь в виде корабля, дрейфующего на рифы. Им управляют неквалифицированные люди, команда в большинстве своём морально разложилась и занимается не обслуживанием судна, а пьянством и мародёрством - при активном участии самих капитанов. И в такой бедственной ситуации ограничиваться увещеваниями? Но времени нет, кораблю угрожает неминуемая скорая гибель, к тому же увещевания уже применялись прежде и никакого результата не дали. Между тем другие корабли на высокой скорости несутся вперёд к намеченной цели, оставляя вас не просто в хвосте, а далеко позади! Для спасения и взятия правильного курса нужны жёсткие принудительные меры, те самые, которые мы использовали.
        Затянувшись табачком, дон Кристобаль выпустил очередной густой клуб дыма, с не совсем скрытой насмешкой посмотрел сквозь него на мэра города и продолжил уже в обычной своей спокойной манере:
        - Вот подождите, большинство из выставленных на всеобщий позор осознают, в каком незавидном положении они оказались и какими неприятностями чревато дальнейшее невыполнение выдвинутых требований. Заметьте - требований более чем обоснованных! Уже в понедельник начнутся перечисления в городской бюджет, и вам будет чем рассчитаться с учителями, врачами и прочими службами и приступить к выплате пенсий. Сегодня суббота. Двух дней коррупционерам и остальным ворам достаточно для обдумывания переделки, в которую они попали, и оценки объёма наворованного.
        - Никаких поступлений не будет! Вы посягнули на представителей власти, а это угрожает суровыми карами. Информация о содеянном наверняка уже ушла в область. Сегодня же сюда прибудет группа спецназа, всех нас арестуют и препроводят в камеру заключения.
        - Э-э, уважаемый Виктор Алексеевич, вы недостаточно хорошо знаете меня. Я принял необходимые меры, и никакая информация об экзекуции за пределы города не просочится. Ни по телефону, ни через Интернет. Ни с нарочным. В области о нас ничего не знают, и никакой спецназ не приедет. В обозримом будущем, по крайней мере.
        Дон Кристобаль откинулся на спинку стула, выпустил ещё один клуб дыма и одарил Черноусова присущим ему нецеремонным взглядом.
        - Уверяю вас - в понедельник появится возможность полностью рассчитаться по зарплате со всеми вверенными вам службами. Перестаньте переживать, всё содеянное - сущие пустяки. Давайте лучше выпьем по рюмашке. Спиртное расширит сосуды, и вы сразу поймёте - не всё так плохо под луною. Что предпочитаете: виски, коньяк, мескаль или текилу? Может, российскую водку? Ага, лучше нашу, сорокоградусную! Одобряю ваш выбор. Что может быть лучше чистой хлебной водки! В мужской компании, разумеется.
        Мой чародей приподнял руку, и в его ладони оказалась запотевшая бутылка с охлаждённым спиртным. А на столе, накрытом вдруг обычной, видавшей виды кухонной клеёнкой, появились рюмки, вилки и тарелки с закусками. Тут был аккуратно порезанный чёрный хлеб, молоденькие грибочки с лучком и под сметаной, кусочки маринованной сельди в подсолнечном масле, очищенной от костей и тоже с лучком, свиноговяжий холодец и довольно таки внушительная грудка тонких долек слабо копчёной колбасы с чесночным запахом, выработанной на «Мясном подворье». И пара бутылей с квасом и кока-колой. В общем-то, организатор застолья не поскупился.
        - Знатоки не рекомендуют колбасу под водку, - сказал испанец, - ну а мне нравится что-нибудь похожее на салями. - Он слегка приблизил нос к колбасному изделию. - Ах, как вкусно пахнет!
        - Лучше выпьем и закусим, и тогда разговор потечёт в более спокойном русле.
        Мои сотоварищи опрокинули по рюмке, и мэр действительно немного упокоился.
        - Что вы хотели, дорогой Виктор Алексеевич! - продолжил дон Кристобаль, поддевая вилкой кусочек подгруздка. - Разве реально одними убеждениями, проповедями утихомирить, привести к порядку эти бесчисленные сановничьи полки, которые, подобно стаям саранчи, пожирают всё мало-мальски съедобное, встречающееся на пути?
        Крепкое спиртное я не употреблял, прямо сказать, на дух не переносил, а потому выпил лишь полстакана кваса и сразу же навалился на закуски, так как испытывал зверский голод. Холодец, колбаска - всё было изумительно вкусно. Особенно колбаса. Всё же Тимошины - действительно честные люди! Так-таки не подмешивают в свои изделия всякую брезгу, хотя не просто при эдаком отношении к делу выдерживать конкуренцию с остальными колбасниками. С теми самыми, которые исхитряются выпускать продукцию вообще без применения мяса.
        - Это что такое! - сказал дон Кристобаль, кивая на полную рюмку, не тронутую мною.
        - Я водку не пью.
        - Как это - «не пью»? А вы выпейте! За компанию.
        - Нет, лучше вылить, чем…
        - Ну так вылейте, раз вам…
        Я взял и выплеснул содержимое рюмки в раскрытое окно, возле которого сидел.
        Мой амиго поперхнулся и как-то растерянно посмотрел на меня. Мне показалось, что ему стало жалко напиток, пущенный на ветер. На какие-то мгновения за столом воцарилось молчание. Хотя, Черноусов никак не отреагировал на мой поступок. Я только видел, что лицо его порозовело и глаза несколько повлажнели, очевидно, под воздействием градусов.
        - Нет, проповедями их не утихомирить! - с сердцем сказал испанец, вспомнив о прерванной теме. - Они зомбированы, закодированы на воровство, и здесь нужны более сильные действа. Хищения государственных и иных средств стало смыслом жизни этих людей, они оглядываются друг на друга, соревнуются, кто больше хапнет, и почитают это уже за предмет гордости. Конечно, давно надо бы привести их в чувство, раззомбировать и нацелить на порядочность и служение отечеству, в нашем конкретном случае - Ольмаполю, да только до сего дня некому этим было заняться. Некому потому, что вышестоящие чиновники тоже все повально заняты воровством, только в ещё больших масштабах, там речь идёт уже не о миллионах, а о больших миллиардах. Вот мы только решились взяться за прививание неподкупности. Остаётся выяснить, как лучше это сделать?..
        Чужеземец, так бы я сейчас назвал этого субъекта, настолько отличался он от ольмапольцев своими взглядами и поведением, положил себе на тарелку кусочек хлеба, изрядную порцию холодца и несколько кружочков колбаски.
        - Ещё по рюмашке? - вопросительно произнёс он, обращаясь к градоначальнику. - Первая - для здоровья, вторая - для удовольствия, третья - для безумия. Остановимся на второй.
        - Забыв о чести, порядочности, одурев от шальных денег, эти люди, в некотором смысле, одичали, превратились в варваров, а варварство доступно искоренить только варварски, средневековье реально вытравить лишь средневековыми способами. Ничто другое никого из них не прошибёт. Вы согласны со мной, Аркадий?
        - Полагаю, что именно так, - ответил я, отчётливо выговаривая слова. - Я вот ещё что подумал. Мы говорим, воровство, обогащение одних и нищета других, но часто забываем, что за этим таится. Да, безнадёга, некачественное суррогатное питание. А сколько тысяч умерших из-за этого беспредела! Обратите внимание: десять лет назад в городе хоронили по пять-шесть человек в день, сейчас же - по пятнадцать-двадцать! И как в этой ситуации следует назвать людей, доведших город до такого состояния? Специалистами по умерщвлению или как-то иначе? А может, это диверсанты, запущенные враждебной инопланетной цивилизацией?
        Мне казалось, что я говорю вполне дельное. Я видел, что мои сотоварищи слушают меня внимательно и с серьёзным видом, хотя оба были значительно старше и многоопытней меня. А дальше я целиком начал повторять предвыборные слова Черноусова потому, что очень уж они пришлись мне по душе, я как бы спаялся с ними и стал считать своим изобретением.
        - А многие тысячи не родившихся, оставшихся в небытии из-за того, что потенциальные родители не позволили им появиться, дабы не погрузить и их, и себя в ещё большую нищету! За последние семь лет население Ольмаполя сократилось на десять тысяч человек! Словно повальный мор прошёл по городу. Кто и что тому виной? И такое терпеть дальше? Что значит, в сравнении с перечисленными потерями, поездка в петушиных перьях или купание в нечистотах? Ничего не значит, так, мелочь одна.
        - Совершенно справедливо, Аркадий, - поддержал меня испанец. - Мелочь - и ничего более. Там у нас, в запараллелье, до того как отправить меня сюда, решался вопрос: как быть с вашим обществом? Потому что ваше экономическое топтание на месте и нравственная деградация действительно стали для нас серьёзной помехой. Было и весьма жёсткое предложение, в город хотели отправить несколько тысяч специалистов по исправлению. В таком случае всем вам пришлось бы ну очень несладко. К счастью для Ольмаполя, остановились на самом мягком варианте, и в итоге прибыл я один. Но даже сегодняшние, в общем-то, вполне либеральные меры, лишь отчасти соответствующие степени вины расхитителей, встречены Виктором Алексеевичем в штыки. Что тогда говорить об остальных людях, облечённых властью?!
        - Я не против, - начал градоначальник. - Однако то, что сегодня происходило…
        - У вас, - прервал его дон Кристобаль, - на уме по-прежнему другие более гуманные, но достаточно эффективные способы воздействия? Какие, назовите их?.. А, молчите, ничего более дельного не придумывается.
        - Воровская стая привыкла к безнаказанности, - испанец, видимо увлёкшись разговором, налил ещё рюмашку и разом опрокинул себе в глотку, - и думала, что так всегда и будет. Но сколько верёвочке ни виться…
        Глава тринадцатая. Заградотряды
        Перед тем как расстаться, дон Кристобаль спросил у Черноусова:
        - Кто принял командование полицией вместо полковника Тюрина?
        - Майор Янович. Из офицеров с более высокими званиями никого не осталось. Все полковники и подполковники дефилировали в перьях по улицам города, демонстрируя свою истинную сущность. О господи, если бы со мною такое случилось, я бы застрелился!
        - Не беспокойтесь, никто из этих господ стреляться не будет. Они - люди без чести. И без совести. Если зачатки подобных свойств у кого-то из них и были, то давно атрофировались. Но я вот о чём: пожалуйста, переговорите с Яновичем, чтобы выставили полицейские посты на выездах из города. Думается, сегодня ночью кое-кто попробует улизнуть из Ольмаполя. Таковых необходимо остановить. Как вы полагаете, хватит у него людей?
        - Ну, около двух третей численного состава полиции осталось в строю, - ответил градоначальник. - Должно набраться.
        - Важно, чтобы в посты включили только самых проверенных полицейских, - дон Кристобаль на минуту замолчал, что-то взвешивая про себя. - Однако не будем рисковать. В группы задержания войдут и полицейские, и мои ребята - по нескольку человек и тех, и других. Так надёжнее будет. Уверен, у нас мышь не проскочит. Виктор Алексеевич, хотите понаблюдать, как всё будет происходить?
        - Не испытываю никакого желания. Мне бы поскорее оправиться от предыдущего зрелища.
        - Ну, наше дело - предложить. Пойдёмте, Аркадий. Нынешней ночью должно случиться немало презабавного.
        Выйдя из здания городской администрации, мы пересекли площадь и вошли в вестибюль гостиницы. Испанец подарил дежурной администраторше роскошный букет алых роз, вдруг появившийся у него в руке, обрушил на женщину уйму комплиментов, поцеловал ей пальчики, и мы поднялись в свой номер.
        - Ф-фу, признаться, я тоже устал, - сказал дон Кристобаль, бросив шляпу на стол и опускаясь в кресло. - Столько времени удерживать в узде целый город не так-то легко.
        - Почему, - спросил я, заранее зная ответ, - перед народом преимущественно были выставлены руководящие чиновники, средний и начальствующий полицейский состав, депутаты, крупные предприниматели и коммерсанты и так далее, в том же роде? Ведь в толпах, скопившихся на тротуарах, тоже было немало разного жулья и проходимцев.
        - Потому что перечисленные вами люди задают тон и определяют поведение большей части остального населения. Это же, так сказать, отцы города. А дети чаще всего и берут пример с отцов. Перестанут крысятничать «папаши» - возобладают честные устремления и у подвластного им народа.
        И я точно так же думал; этот субъект слово в слово воспроизводил мои давешние размышления на площади.
        - Ладно, оставим пока воровскую тему, - сказал испанец, вздыхая. - Не лучше ли нам, то бишь мне, ещё граммов сто пропустить?
        - Вы никогда раньше не злоупотребляли спиртным?
        Дон Кристобаль нахмурился.
        - Было такое. И тяга к спиртосодержащим напиткам вышла мне боком. И кое-кому из моих близких. А если совсем откровенно, то моей матери. Она, бедная, больше всех пострадала.
        Ещё больше насупившись, испанец достал трубочку, набил её табачком, закурил и стал пускать кольца дыма, ловко вгоняя одно в другое. Выкурив табак, выбил золу из трубочной чашечки в пепельницу и саму трубку спрятал в карман.
        - Правильно, Аркадий, ну его, это бухло, к чёрту!
        Сменив сумрачность на улыбку, он щёлкнул пальцами, и на столе появились чайник с кипятком, заварочный чайничек, чашки с блюдцами, вазы с комковым сахаром, печеньями, пастилой и шоколадными конфетами с ореховой начинкой.
        - Попьём-ка мы лучше чайку!
        С полчаса мы гоняли чаи, после чего мой компаньон коротким взмахом руки убрал посуду и закуски и следующим взмахом открыл панораму окраин города по всему его периметру.
        С одной стороны несла свои воды могучая Ольма. На трёх других сторонах хорошо просматривались выездные дороги с контрольно-пропускными постами. Пять дорог - пять постов. Шестая дорога шла по мосту через реку.
        - Ну-с, посмотрим, что там у нас деется, - сказал испанец.
        Возле контрольно-пропускных постов с их будками виднелись припаркованные автомобили ППС и ДПС и скученные нахохлившиеся группы полицейских. Несколько на отшибе стояли космогривые лошадки с овсяными торбами на мордах, запряженные в огромные просторные тарантасы. В последних сидели по трое, четверо сорвиголов, куривших трубки, пивших водку и о чём-то весело переговаривавшихся между собой. Кажется, речь шла о недавней расправе, участниками которой они являлись.
        - Эй, сержант! - крикнули из тарантаса, притулившегося возле речного моста. - Подойди-ка сюда.
        - Ну, что вам? - сержант полиции, возглавлявший пост, нехотя приблизился. - В чём дело, спрашиваю, оглоеды?
        - Не груби, командир. Лучше выпей с нами. На, держи, - один из молодчиков, сидевших в повозке, протянул гранёный стакан, наполовину наполненный одурманивающим зельем.
        - На службе не употребляю.
        - Да брось! Тебя весь день продержали в оцеплении, а теперь пригнали сюда. А зачем? Мы и то не знаем. И так нам всю ночь здесь тереться. Скучища. На, дерябни, веселей будет.
        Здравствуй, добрая подружка
        Милой юности моей!
        Выпьем с горя;
        Где же кружка?
        Сердцу будет веселей.
        Он продекламировал, нещадно перевирая, стихи великого поэта и вслед за тем прожог полицейского долгим магнетическим взглядом.
        Сержант немного постоял в раздумье и выпил.
        - Как звать-то тебя? - спросил он молодчика.
        - Аристарх. А тебя как? А-а, Василий Малевин. Не стесняйся, Вася, закусывай. Вот свиное сало, балык осетровый, малосольные огурчики, а вот опять же малосольная селёдочка. Вот чёрный хлеб, настоящий, каким при царе солдат кормили. А это у нас картошечка в мундире, ещё горячая, - смотри, какая рассыпчатая. Это квас для запивки - без сахара, хороший, с кислинкой. Вот соль. Вот салфетки. О нас-то позаботились, а вашему начальству на вас, видать, наплевать. Иона, подвинь картошку ближе к сержанту. Эй, ребята! - крикнул Аристарх остальным полисменам. - Давайте, подгребайте сюда.
        Воодушевлённые примером старшего по званию, рядовые полицейские подошли и тоже поочерёдно выпили из того же стакана.
        - Вот, нормалёк! - воскликнул Аристарх. - Теперь и служба в службу. Закусывайте плотнее, не церемоньтесь! У нас всего прорва! Как утверждает питейная наука, при правильной закуске пьющий всегда остаётся хозяином положения и получает от водки лишь стимулирующий эффект. А теперь выкурите по трубочке. Такого табачка вы ещё не пробовали - и вкус, и крепость что надо.
        Остограмившись, полицейские хорошо закусили, закурили трубки, охотно протянутые из тарантаса, подымили, ещё выпили и закусили. Завязался непринуждённый разговор.
        - Как вам сегодняшний друндопляс с телегами и перьями? - спросил Аристарх. - Лихо мы прокатили городских обермейстеров?
        - Лихо-то лихо, но надвигается что-то серьёзное, - вполне трезво сказал сержант Малевин. - Главное - не попасть под раздачу.
        - Всё будет в порядке, - сказал Аристарх. - Не опускай крылья, Вася. Ты не вор, и тебе ничего не грозит. Не пройдёт и пяти лет, как ты станешь капитаном при хорошей должности с весьма солидным окладом. Звания теперь будут присваиваться только по знаниям и заслугам. И позабудешь ты о мотыжне на тёщиной даче, и будешь в отпуск летать только на Канары или Мальдивы. Помяни моё слово - я знаю, что говорю.
        - Они там обопьются, - сказал я, имея в виду сцену у моста и жалея сержанта, поддавшегося гипнозу.
        - Аристарх свою норму знает, - сказал дон Кристобаль. - И полицейские, и мои раздолбаи в тарантасе останутся в хорошей физической и психологической форме и будут готовы действовать. И тех, и других выпивка только объединила.
        - Почему информация об утреннем позорище не будет просачиваться из города? - спросил я, возвращаясь к разговору в кабинете градоначальника.
        - Потому, что Ольмаполь теперь немного подвинут во времени. И ещё это время слегка искажено. В итоге получился своеобразный фильтр. И состояние этого фильтра постоянно отслеживается.
        - Подвинуто и искажено вами?
        - Да, я подвинул.
        - А другие сведения? Скажем, надо мне позвонить в соседний город…
        - Звоните сколько угодно. Все остальные сведения, сообщения передаются в прежнем режиме.
        Прошло ещё с полчаса. Я взглянул на испанца.
        - По-моему, вы ошиблись. Никто никуда не собирается бежать.
        - Ещё рано, - ответил тот. - Добрым людям надо отскрестись от дерьма, облиться парфюмом, собраться в дорогу. Ещё не вечер.
        Но вот уже и вечер наступил, солнце опустилось за горизонт, в городе вспыхнуло электричество, а ничего не происходило. Только обычные машины проезжали, минуя шлагбаумы постов.
        - Напрасно вы это затеяли! - становилось совсем уж невмоготу, и я не знал, куда деваться от безделья. - Люди напуганы и сидят по домам за семью замками.
        - Ничего не напрасно. Вот подождите… А, гляньте, вот и первая ласточка!
        На дороге к мосту через Ольму показался чёрный «майбах».
        - Посмотрим, как всё будет происходить.
        Стакан только что обернулся по полному кругу, и Аристарх уже хотел влить в него очередную дозу, как и его внимание привлёк чёрный лимузин.
        - Вася, - сказал он собутыльнику, - притормози-ка вон ту тачку.
        Сержант отдал распоряжение. Шлагбаум принял горизонтальное положение. Один из полицейских показал жезлом, чтобы автомобиль остановился впритык к тарантасу.
        В салоне «майбаха» находились четверо: мужчина, женщина и двое детей лет двенадцати и пятнадцати - целое семейство. Человек, сидевший за рулём, опустил боковое стекло.
        - В чём дело?
        Взяв под козырёк, старший поста представился.
        - Куда путь держим? - спросил он водителя.
        - В Дёмино. На дачу.
        - Пожалуйста, все - выйдите из машины.
        - Я прокурор города Штивтин!
        - Замечательно. Выходите. Откройте багажник.
        - Вы не имеете права!
        - Имею. И вам это хорошо известно. Убедительно прошу - откройте.
        - Вы за это ответите!
        - Отвечу. Исаев, Дедюхин, приступайте.
        Полицейские со знанием дела бегло провели досмотр и выгрузили багаж. Позади тарантаса выстроился ряд сумок, саквояжей и барсеток. В одни были аккуратно уложены изящные коробочки с ювелирными изделиями: кольцами, браслетами, заколками, подвесками, цепочками из золота, платины и серебра, многие - со вставками из драгоценных камней. В другие - золотые, палладиевые и платиновые слитки. В третьи - золотые монеты разных времён и народов. В четвёртые - плотные увесистые пачки рублей, долларов, фунтов и евро.
        - Вы что, всё это у себя на даче собирались закопать? - спросил сержант Малевин.
        - Это… Это я за всю жизнь накопил, - запинаясь, проговорил прокурор. - Вы не должны забирать. Это моё…
        - Завтра! - гаркнули во всё горло из тарантаса. - Завтра, штифт ты этакий, придёшь за своим добром на Ольминское поле! Знаешь, где находится? Перед зданием мэрии! Запомнишь?
        - Зачем такая неделикатность, Аристарх? - сказал Малевин и с поддельным сочувствием улыбнулся прокурору. - Человеку и без того было несладко. Шутка ли, целый день купаться в чане с нечистотами! - сорокоградусная развязала сержанту язык. Он помахал рукой возле носа: - Фу, до сих пор воняет! Надо было бригаду банщиков поднанять, чтобы отодрали как следует.
        Каждую фразу командира застава сопровождала громким хохотом.
        - Гляньте только на него - морду-то как настропалил. Не знамши, подумаешь, будто святой стоит.
        - Давай-давай, поворачивай оглобли! - с ещё большей злобой закричал Аристарх. - Да не забудь отдать долги вовремя, чтобы тебе потом не настучали палками по пяткам.
        Прокурорская машина стала разворачиваться обратно в город, а молодцы дона Кристобаля и полицейские стали соображать ещё по одной.
        - Он дурак, что ли, - сказал младший сержант Исаев, занюхав водку огуречным кружочком, - такие средства в наличке держать?
        - Не переживай за прокурора, Федя! - Аристарх хлопнул полицейского по плечу. - На банковских счетах у него в сто раз больше. То, что ты увидел, - это всего лишь на мелкие текущие расходы.
        - И где на даче такие богатства можно спрятать?
        - Захочешь - спрячешь. Да не на дачу наш обвинитель навострился, а на берег Чёрного моря. Там у него под Сочи небольшой двухэтажный коттеджик о пятнадцать комнаток имеется. Вот он в этом домике и собирался переждать, пока у нас тут всё утрясётся.
        Едва прокурор отъехал, как остановили следующую машину, за ней ещё одну, и скоро вся бригада, забыв о куреве и выпивке, уже вовсю трудилась, выгребая золото и дензнаки. Ахнуть не успели, а груда саквояжей и чемоданов уже превратилась в высоченный курган.
        Нечто подобное происходило и на других выездах из города. Раза три или четыре, правда, за большую мзду, полицейские хотели было пропустить беглецов за черту города, но люди дона Кристобаля бдительности не теряли; щелчок кнутом поперёк спины или по ляжкам, и страж порядка моментально вновь становился честным добросовестным исполнителем полученных инструкций.
        Молва быстро разнесла, что творится на пропускных постах, и многосотенные человеческие валы хлынули к лодочным станциям, чтобы на лодках переправиться через Ольму.
        Но дон Кристобаль всё предусмотрел. На подступах к пристаням весело проводили время ещё несколько групп кудрявых молодцов с длинными арапниками в руках. Отобрав у беглецов злато, серебро и прочие богатства, они хлёсткими жгучими ударами заворачивали их обратно в городские улицы.
        В десять утра воскресенья на Ольминском поле открылась выставка сокровищ, изъятых в ходе ночной операции. Пятнадцать или двадцать прилично одетых смуглолицых чичероне сопровождали группы любопытствующих от одного денежно-золотого развала до другого и многословно рассказывали, у кого что было отобрано и при каких обстоятельствах нажито. Звучали фамилии всё тех же лиц, днём раньше фигурировавших на злополучных телегах.
        - И всё же это не более чем тысячная доля общего объёма награбленного, - охотно поясняли чичероне.
        Глава четырнадцатая. Миллиардные конфискации
        В понедельник и вторник на городские счета поступили многие миллиарды рублей. Начальник финансового отдела мэрии Алевтина Михеева, девчонка, три месяца назад закончившая финансово-экономическую академию, ежечасно выступала по телевидению - вся развлекуха была отторгнута - и докладывала, на сколько ещё сотен миллионов и миллиардов пополнился бюджет Ольмаполя. Следом возбуждённые ведущие давали слово разным комментаторам, имевшим мало-мальское представление о муниципальной экономике и финансовых потоках. Вопросы чаще были о том, на что и как лучше потратить невиданные прежде астрономические суммы.
        В понедельник же вечером выступил сам Черноусов. Всю ответственность за субботнюю экзекуцию и её последствия он взял на себя, тем самым перейдя Рубикон.
        В частности он заявил:
        - Теперь я обращаюсь к гогам и магогам, которые в самом неприглядном виде предстали перед честным ольмапольским народом. Вы должны вернуть всё до последнего рубля, всё, что проели и пропили, истратили на забавы и разврат. Сдайте муниципалитету дома и квартиры, автомобили, яхты и остальное имущество, движимое и недвижимое, нажитое неправедными путями с использованием служебного положения. Не забудьте об иностранных счетах, с них также всё должно быть немедленно снято и возвращено в городскую казну. Тот, кто не сделает это, будет подвергнут очередной экзекуции, ещё более жестокой.
        И далее:
        - Торговле необходимо пересмотреть цены. С тем, чтобы прибыль не превышала уровень мировых стандартов. Надзорным организациям: прокуратуре, полиции, пожарным, санитарам и остальным - вернуть суммы, забранные под разными предлогами у курируемого бизнеса.
        И ещё:
        - Руководителям и владельцам торговых, промышленных и иных учреждений и предприятий установить соотношение между низшей и высшей заработной платой не более чем один к семи. Если дворнику, подметающему возле заводского корпуса, определена зарплата в пять тысяч, то директор не должен получать более тридцати пяти тысяч. Как в Германии, где установилось именно такое среднее соотношение зарплат. Надо перенимать передовой мировой опыт! Будущее покажет, насколько в наших условиях правильна выбранная пропорция. Руководитель, считающий неприемлемым предложенное соотношение заработков, волен сменить директорское кресло на дворницкую метлу. В случае саботажа к услугам виновных - чан с нечистотами. Купание в подобных ваннах поможет проникнуться сутью происходящих перемен. С какой стати начальствующие лица решили, что должны получать тысячекратно больше простого работника? Разве это справедливо?! Неужели они впрямь уверовали, что грабёж рядовых тружеников будет продолжаться вечно?! Без этих исполнителей они вообще были бы никто и влачили жалкое существование - голодные, холодные и обросшие грязью!
        В общем, слова дона Кристобаля, что деньги появятся, и немалые, полностью подтвердились. В городскую казну привалили такие денежные суммы, что муниципальная власть сочла возможным увеличить жалованья бюджетникам и надбавки пенсионерам сразу на пятьдесят процентов.
        Одновременно практически во всех магазинах на столько же процентов произошло снижение цен, более чем в два раза упали коммунальные тарифы, расценки на газ и электричество, накрученные при попустительстве, а то и при прямом участии прежних властей, входивших в долю.
        Простой люд встретил эти нововведения с умилением к власти, даже из числа прежде возмущавшихся жестокими экзекуциями. Да и как тут не умиляться, коли уровень жизни только за счёт упорядочивания цен и тарифов и повышения зарплат моментально вырос в два с лишним раза!
        - Мы упоминали о свободе, - продолжал говорить в своих телевыступлениях градоначальник, - но при этом забывали о свободе экономической. А именно отсутствие таковой держало нас в тяжких цепях. Наконец, цепи разбиты, ольмапольский народ полностью свободен. Теперь он волен создавать любое предприятие, малое или среднее, на какое хватит сил и таланта, и тем самым обеспечить процветание своих семей и всего общества.
        И впрямь, предпринимателям стало легче. К примеру, если вчера строители вынуждены были согласовывать сотни документов для возведения того или иного здания и тратить на походы по инстанциям долгие месяцы и даже годы, то сейчас подобная операция нередко выполнялась в течение пятнадцати минут. Чиновники стали решать вопрос с оглядкой, что их может ожидать за саботаж, и оформляли бумажки исключительно по нововведённым правилам. И никаких откатов и взяток. Строить стало гораздо быстрее и дешевле.
        Рабочим и инженерам, понятное дело, приходилось начислять намного более высокую зарплату, но расходы на труд с лихвой компенсировались исключением чиновничьих поборов и снижением премий и иных доплат высшему начальствующему составу, так называемым топ-менеджерам.
        С подачи мэра в средствах массовой информации появились объявления о предоставлении зелёной улицы всем желающим завести какое-либо дело и об оказании всевозможного вспомоществования за счёт городской казны.
        - Денег для поддержки бизнеса у города теперь достаточно, - говорил Черноусов. - Дерзайте, граждане! Стройте, налаживайте, организуйте! Обогащайтесь сами и обогащайте других.
        Призывы мэра не остались без ответа. Вспомнив о своих способностях и былом азарте, люди ринулись в предпринимательство. Каких только торговых лавок, а также мастерских и разных фирм не появилось за считанные недели! Вновь открылись и заработали на самых современных станках, отечественных и импортных, несколько текстильных и швейных фабрик, до того много лет лежавших на боку. Как следствие, в магазинах и на рынках вместе с китайскими тряпками появились и наши швейные изделия, начиная от пелёнок, и кончая элегантными женскими пальто.
        Очень скоро втрое сократилась безработица. Многие пьющие, проникнувшись мощным свежим веянием, вновь почувствовали вроде бы уже утраченный вкус к жизни и избавились от пагубного пристрастия; они или сами что-то открыли, или устроились на только что учреждённые предприятия и, возродив прежние навыки, проявили себя первоклассными специалистами.
        Единственный появился минус - стало сокращаться потребление алкогольных напитков. Но это сокращение с лихвой компенсировалось увеличением другой продукции и, как следствие, общим ростом налоговых отчислений.
        По истечении нескольких дней экзекуция с целью выбивания денежной массы повторилась.
        На этот раз из каинова рода набралось не более полутора сотен. Несчастным ни в какую не хотелось расставаться с награбленным. Но когда каждому выдали положенную порцию палок по пяткам, боль от которых дошла до самых сердец наказуемых, и объяснили, что данная процедура будет повторяться до тех пор, пока долг не будет погашен полностью, было возвращено всё - именно до последнего рубля.
        Вместе с тем делались и послабления по отношению к расхитителям, не располагавшим в данный момент необходимыми средствами. Им было вменено восполнять задолженности в рассрочку. В течение времени, приемлемого для всех сторон.
        Глава пятнадцатая. Коловращения жизни
        Если кто-то думает, что я сидел на тех же нескольких тысячах, на которые обрёк себя Черноусов, то он глубоко заблуждается. Денежки у вашего покорного слуги имелись в достаточном количестве, и можно было тратить их сколько угодно.
        Меня финансировал дон Кристобаль. Он не воровал дензнаки и не получал из воздуха, щёлкнув пальцами, - не такая это была личность. Но что подобным щелчком он обретал разные изделия и украшения из золота и драгоценных камней, находившихся прежде в разных затерянных тайниках и схронах, остаётся фактом. А затем сдавал в ломбард или продавал ювелирным магазинам.
        Исходя из этого, я делал вывод, что денежные ассигнации у него были не фальшивые, а самые настоящие, выпущенные под контролем государственного банка.
        - В земных недрах не так уж мало дорогих бесхозных безделушек, - сказал испанец, когда, подстёгиваемый любопытством, я как-то спросил его об источниках золотого дождя, - в том числе от прошлых цивилизаций. Даже от неизвестных современному человечеству, существовавших много миллионов лет назад. Поэтому я пользуюсь ими без малейших угрызений совести. Бывшие владельцы драгоценных изделий давно уже в других измерениях.
        Денежки наши хранились в ящике обеденного стола, и у меня был к ним свободный доступ.
        - Сколько надо, столько и берите, амиго, - говорил испанец. - У нас общие задачи, и финансово мы должны выступать на равных.
        Тем не менее я не злоупотреблял своим положением друга чародея. Не испытывая недостатка в средствах - мой кошелёк всегда был полон, а банковская карточка показывала довольно внушительную сумму - одевался намеренно просто, в какой-то степени даже бедно, но чисто, опрятно.
        Питался в гостиничном буфете или столовой мэрии. Никакого чревоугодия. Утром обычно котлета с картофельным гарниром и стакан чая, в обед овощной салат, половинка первого, мясное рагу и компот из сухофруктов, вечером - порция какой-нибудь кашицы или блинчики с маслом и тот же чай. Я всегда чувствовал себя чуточку голодным и бравировал этим перед самим собой. Расход на питание, прямо сказать, был более чем ограниченным.
        В то же время я немало тратил на покупку художественной, исторической, философской литературы. Тут уж никаких секвестров для меня не существовало - книги были моей слабостью, мне приятен был сам запах типографской краски, исходивший от них. Вторая комната в нашем гостиничном номере фактически была превращена в настоящую библиотеку, где я мог засиживаться часами.
        И всё-таки превышение расходов над официальным доходом не было слишком значительным.
        Если я совершал более-менее значительную покупку, то потом в обязательном порядке отчитывался перед своим «банкиром».
        - Перестаньте, Аркадий, - говорил испанец, - прекратите ваши отчёты. Я же перед вами не отчитываюсь!
        Но я продолжал докладывать. Мне казалось, что это помогает не превышать нужную расходную планку.
        В мэрской столовой первоначально меня обслуживали демонстративно предупредительно, стараясь уловить каждую интонацию голоса и каждый взгляд. Но я прикинулся совершенным простачком, и мало-помалу на меня действительно стали смотреть как на рубаху-парня, своего в доску, и стали обращаться со мной достаточно непринуждённо.
        Повара и прочая обслуга, разоткровенничавшись, рассказывали, что они, их друзья и соседи думают о новой власти, и это помогало мне не отрываться от общенародного настроения. Иногда люди делились своими бедами, и я несколько раз обращался к Черноусову и дону Кристобалю с просьбой о помощи. Слава богу, каждый раз конкретные люди получали необходимое содействие.
        Была там одна повариха, Тася Каврюшова, молодая ещё, незамужняя деваха. Борщи у неё были отменные, я таких ни до, ни после не пробовал.
        Как-то уже перед закрытием столовой разговорились мы с ней. Рассказала Тася, что приехала сюда с Урала, из села Подгорного, что в Челябинской области. В семье у них шестеро детей, она - старшая. А мать заболела, лежит. Назад надо ехать, четырёх самых младшеньких братишек и сестрёнок подымать. Возвращаться же не хочется; парень у неё здесь - хороший, скромный, через полгода собирались пожениться.
        - А что с матерью? - спросил я.
        - Тёлка её забодала, - сказала Тася с печальной улыбкой. - Придавила со всего разбегу к стене, а там брус выступал. Вот ей об этот брус позвоночник и… Теперь ноги не ходят.
        Поздним вечером я рассказал о Тасиной беде моему испанцу. Выслушал он, пощёлкал языком, а потом и говорит:
        - Утро вечера мудренее. Ложитесь-ка спать, и я скоро на боковую. Глядишь за ночь во сне что-нибудь и придумается.
        И правда, утром ни свет ни заря, растормошил он меня и говорит:
        - Идите к своей поварихе - она уже на работе - пусть позвонит домой, на Урал.
        - Ладно, адиос, я пошёл.
        Я немедленно отправился. Тася позвонила. Ей сама мать ответила, радостная такая, весёлая. С ногами, сказала, всё в порядке, проснулась, а ноженьки как у молодой.
        Таким образом дон Кристобаль и пособил моей поварихе. А ко дню свадьбы он подарил Таисии двухкомнатную квартиру.
        Она после этого как увидит меня, так словно солнышко засияет.
        - Ах, Аркадий! - скажет. - Какие замечательные люди на свете есть!
        В отличие от моего амиго, у меня не было способностей к левитации и телепортации - ничему этому я так и не научился. Поэтому чаще всего я перемещался на обычном городском транспорте - на маршрутных автобусах или такси. На просьбу приобрести какую-нибудь машинёшку дон Кристобаль ответил единственным отказом:
        - В данный момент она вам ни к чему, обойдётесь.
        Я и обходился. Поглядывал из автобусного окна, как меняется жизнь. Как набирает обороты деловая активность, избавленная от поборов власть имущих, не сдерживаемая бюрократическими препонами и крышеванием бандитов. Как возникают новые магазины и мастерские. Как всё чаще лица прохожих окрашиваются светлыми добрыми улыбками.
        Меня тешила затаённая мысль, что я тоже имею ко всему этому самое непосредственное отношение.
        В Поле Чудес, откуда выселили прежних хозяев, среди которых были неизменные прокурор, начальники милиции и налоговой службы, председатель городского суда, директор коммунального предприятия, местные олигархи и лидеры ОПГ - смотрящие, паханы и им подобные, Черноусов организовал городок для беспризорников.
        Бездомных детей - несколько тысяч, самых отчаянных, постоянно сбегавших из казённых приютов - собрали как из пределов ольмапольской черты, так и других, окрестных городов и ближних регионов.
        И сразу решилась одна из проблем; ухватив за нужное звено, этот человек вытащил всю цепь. Для воспитания малолетней разноликой орды определили самых лучших, самых одарённых наставников, привлечённых со всех концов страны.
        Не так уж трудно было прельстить таковых. По ходатайству мэра законодательная власть - новая, избранная взамен прежней, утратившей доверие, - установила этим «гуру» и «сенсеям» такую высокую зарплату, какую до этого никто из современных российских воспитателей не получал. Всем им выделили благоустроенные квартиры, числившиеся ранее за начальствующими ворами.
        Беспризорники, очутившись в комфортных условиях, накормленные, в красивой одежде, обласканные повседневной заботой и вниманием талантливых педагогов, и не думали больше бежать; никому не хотелось по новой оказаться в канавах, камерах теплосетей и незапертых подвалах жилых домов.
        Мне нравилось бывать в Поле Чудес и наблюдать за недавними бродяжками. Они всё играли в какую-то свою особую свободомыслящую республику и строили общество четвёртого тысячелетия.
        Сопоставляя информацию, полученную от дона Кристобаля, с увиденным в посёлке, я пришёл к выводу, что юные обитатели его строят нечто, похожее на социум людей в параллельном мире. Прежде всего, усердно совершенствуя свои мыслительные и духовные способности. Если откровенно, я просто влюбился в это юное стремительно развивающееся племя.
        Многие анклавы особняков, живописно вписавшихся в городскую архитектуру и также принадлежавших тем или иным мошенникам и казнокрадам, были отданы под детские сады, и очереди на бесплатное размещение детей в дошкольные учреждения в самые короткие сроки исчезли раз и навсегда.
        Средств на содержание дошколят теперь хватало. Одним из источников финансирования детских дошкольных учреждений стали еженедельные аукционы, на которых выставлялись иномарки недавних нуворишей. Покупатели съезжались как из ближних, так и дальних пределов России.
        Немалый денежный поток шёл и с публичных торгов золотыми украшениями и прочими дорогими вещицами, сданными в городской фонд изобличёнными татями. И от продажи тех или иных предприятий, нечестно приобретённых.
        Уместно сказать, из ольмапольской исправительной колонии было выпущено на свободу около ста зэков - бывших владельцев разных фирм, фабрик и заводов, осуждённых в своё время якобы за экономические преступления, скажем, за ту же неуплату налогов. Фактически же их бизнес попросту был захвачен людьми, приближёнными к властным структурам. Теперь эту собственность возвратили настоящим хозяевам.
        Был возвращён законному собственнику Когорскому и машиностроительный завод, когда-то отторгнутый в пользу семейного клана Федотова.
        Чернь, ютившуюся в аварийном жилье, вселили в освободившиеся благоустроенные квартиры. Ворам же и мошенникам, оставшимся без вилл и дворцов, предоставили пристанища в фавелах близ озера Чехонлей и других резервациях, которых немало окопалось по окраинам города.
        Неприютно было в сырых покосившихся развалюхах с худыми крышами, протекавшими от дождя, с гнилыми проваливающимися полами, провисающими потолками, разверстыми стенами, со скворечными удобствами, расположенными в полусотне метров от жилья, при отсутствии водопровода и невозможности помыться в более-менее сносных условиях.
        Однако человек ко всему привыкает. Не сразу, но привыкли к ветхим обителям и новые поселенцы. Как-то ведь жили здесь их предшественники, и не неделю, не месяц, а долгими годами и десятилетиями! Притом, надо думать, каждому начальнику, пусть и бывшему, всё же полезно пройти через некоторые неудобства, которые ещё вчера испытывала значительная часть населения, подвластного тебе.
        Больше половины из «раскулаченных», рассчитавшись с долгами, устроились кто где - вновь открывающихся предприятий было пруд пруди, и рабочих рук не хватало.
        Остальные продолжали служить, отдавая часть зарплаты в городскую казну. Или использовались на общественных работах: чистили дренажные каналы, убирали улицы, ремонтировали дороги, благоустраивали детские парки и другие зоны отдыха, содержали в порядке автобусные остановки и т. д.
        Что говорить, немало нашлось охочих, начавших было отпускать язвительные замечания новоявленным разнорабочим насчёт качества производимых ими работ и интенсивности труда. Но таковых быстро хватали, пороли кнутами, ставили в напарники с канавокопателями - и издевательства над «штрафниками» в одночасье прекратились. Никто не имел права превысить меру наказания, уже установленную ныне существующей властью!..
        Некоторые из бывшей элиты ударились в предпринимательство и довольно быстро пошли в гору.
        Среди них был и младший Федотов. Правда, Гриша нашёл себя не сразу. Несколько раз доводилось видеть его на Сиреневом бульваре, похудевшего, осунувшегося, с отсутствующим взглядом, бредущего куда-то, казалось, без какой-либо определённой цели. В действительности же он просто вживался в новую обстановку, подспудно нащупывая нужные точки опоры.
        Глава шестнадцатая. Любовь не картошка
        Молодая кровь брала своё. Мне хотелось дружеского участия, внимательного заботливого взгляда, в котором сияла бы искра взаимной симпатии, словом, хотелось влюбиться в какую-нибудь хорошую неиспорченную девчонку.
        Прежде мне недоступна была ни одна из них. Кому я, горбатый, был нужен?! Я стыдился себя и потому ни к кому не лез со своими чувствами. Мысль, что на моё увлечение ответят презрительным уничтожающим взглядом, намертво охлаждала любовные порывы ещё до их появления.
        Теперь я был строен и как никогда физически силён. И уверен в себе и своих возможностях. В свободное от работы время я, подобно прославленному арабскому калифу Гаруну аль-Рашиду Справедливому, часами бродил по улицам, проталкиваясь между прохожими и постигая их душевное настроение, наслоенное на мозговые импульсы. Заглядывал в магазины, бывал на разных дискотеках, посещал всевозможные выставки и музеи.
        Начались знакомства с девушками. Главным образом через Интернет. Увы, они были коротки. На вопрос, где подвизаюсь и много ли зарабатываю, я нарочно отвечал, что, мол, сменный мастер и заработок среднестатистический.
        Большинство сразу же давали от ворот поворот. Бог с ними. Я не больно-то расстраивался и даже жалел этих девиц за ограниченность мышления; у меня было настроение миллиардера, прикинувшегося нищим.
        Особы же лёгкого поведения, одноночки, были мне не по нутру. Прямо сказать, я брезговал ими на каком-то чисто физиологическом уровне.
        Однажды совершенно случайно я заглянул на выставку картин художников ГРЭС. На этом электропредприятии они работали кем-то наподобие оформителей стендов.
        Ну что такого выдающегося могли создать наши мастера кисти, считали большинство ольмапольцев. Известно ведь - нет пророков в своём отечестве. До знакомства с Тарновским и я точно так же думал. Сейчас же я переходил от одной картины к другой, ожидая заветного момента, когда они «заговорят» со мной. Чтобы то или иное полотно начало открывать своё внутреннее, как бы духовное содержание, надо обязательно постоять перед ним некоторое время, всмотреться в него.
        Незаметно для себя, я остановился перед своего рода натюрмортом художника Бриля. На первый взгляд в картине, написанной лёгкой кистью, ничего особенного не было. Плащ, небрежно брошенный на спинку стула, разные женские вещицы на столе, сумочка, ещё какие-то пустяки. И вдруг за представленным натюром почувствовалось присутствие человека, молодой женщины, вернувшейся со свидания, которое разбило ей сердце и сделало несчастной. Она была за пределами картины, но я почти зримо видел печальный женский образ, одновременно и наслаждаясь его красотой, и преисполняясь сочувствием.
        - Бедное создание, - прошелестело в тишине зала. - Как же ты теперь…
        Я оглянулся.
        В полутора шагах стояла незатейливо одетая девчонка среднего роста, тоненькая, светленькая, слегка курносенькая; возле носика едва заметная россыпь небольших веснушек.
        Не больше секунды понадобилось для узнавания её.
        Это была Зина Тимошина, дочь заместителя городского главы. Вспомнилось, как на цирковом представлении дона Кристобаля она тщилась предотвратить переодевание зрителей.
        - Эта женщина страдает, - негромко проговорил я. - И ей предстоит долгое одиночество, может быть, на всю жизнь.
        Девушка повернулась ко мне. Наши взгляды встретились и прочитали нечто таинственное, спрятанное в глубине каждого из нас.
        Несколько мгновений продолжалось взаимное проникновение. Ах, как сладко затрепетало моё сердце, какой бальзам пролился на душу! Пусть простят меня за сантименты. В качестве оправдания могу сказать только, что до этого мне ни разу не доводилось встречать столь явно выраженный интерес к моей личности.
        Тимошина смущённо перевела взгляд на картину. Я продолжил разговор о натюрморте, затем мы перешли к другому полотну.
        Нам не хотелось расставаться, и после ознакомления с выставкой Зина предложила зайти в небольшую церковь, бывший молельный дом. Опять мы долго переходили от одной иконы к другой, на этот раз молча, без единого слова.
        - А вы знаете, у нас дома есть икона с ликом Иисуса Христа, - сказала девушка, когда мы покинули храм Божий. - Он на ней такой невинный, незащищённый и совсем не грозный. От него непросто оторвать взгляд, возникает желание встать перед ним на колени и разделить часть его страданий. Хотите, поедем сейчас и посмотрим?
        Так я оказался в квартире Тимошиных. Потом я ещё много раз бывал у них.
        Уже прощаясь, Зина сказала:
        - У меня ощущение, что где-то я видела вас раньше. Мы никогда не встречались?
        - Вы присутствовали на цирковом представлении знаменитого испанца, а по его окончании некоторое время стояли на ступеньках крыльца Дворца культуры. В тот момент я находился в нескольких шагах от вас. Вы были одна из немногих прилично одетых.
        Лицо девушки окрасилось горячим стыдливым румянцем.
        - До сих пор испытываешь чувство унижения, вспоминая это ужасное зрелище, - с содроганием сказала она. - А ведь я предупреждала. «Мастер и Маргарита» - одно из моих любимых произведений, и я не один раз перечитывала его. События после феерии дона Кристобаля почти один в один походили на то, что устроила свита Воланда.
        Мы обменялись номерами телефонов, и на другой день Зинаида позвонила.
        - Как насчёт того, чтобы встретиться сегодня вечером, часов в семь? - сказала она так, будто мы сто лет были знакомы. - Лучше в кафе «Аю», что на Тенистой улице. Бывали там когда-нибудь?
        По-татарски «аю» означает медведь. Это был уютный кафешантан с несколькими столиками и тихой музыкой, где подавали только безалкогольные коктейли и мороженое. Иногда на крохотной сцене кафешки выступали начинающие вокалисты, ещё не признанные широкой публикой. В самом заведении в прежние времена мне бывать не доводилось из-за ограниченного количества денег или полного отсутствия таковых, а в окна заглядывал, и не раз.
        - Сегодня не могу, - ответил я. И почти сразу же категорично добавил, сам пугаясь своих слов: - И вообще, впредь нам лучше не встречаться.
        Несколько долгих секунд телефон не издавал ни звука.
        - Почему? Появился какой-то серьёзный мотив для такого решения? - немного растерянно спросила наконец Зинаида. - Мне показалось, вчера вы были настроены совсем по-другому.
        Мотив был один: она дочь богатого предпринимателя, ныне - большого городского начальника. У неё хорошее образование, закончила гуманитарный факультет престижного столичного вуза. Ведущий специалист благотворительного фонда, созданного её отцом. А я кто? Бывший детдомовец, у которого ни кола, ни двора. Был дом, и тот сгорел.
        А каковы мои университеты? Запойное чтение библиотечных книг: художественных, философских, а также религиозных. Среди них Библия, Коран, высказывания Конфуция, литература о буддийском учении - вот, пожалуй, и весь мой культурный багаж.
        Словом, мы были не парой, и мне не хотелось обременять такую чистенькую девочку своим присутствием.
        Конечно, можно было обратиться к дону Кристобалю и попросить его о достаточно крупных средствах. Много ли ему стоило предоставить мне один или десять миллионов, когда алмазы и рубины появлялись на его ладони одним лишь шевелением мысли? Но мы тратили средства от продажи драгоценностей в основном только на работу, на достижение реформаторских целей, а не на обретение личного благополучия, и я отвергал саму мысль о подобной просьбе.
        - Так какой же мотив? - более требовательно прозвучало в телефоне. - Это из-за моего отца, его состояния? Но оно не столь уж и велико! Его едва хватает, чтобы поддерживать производство в современных технических условиях и обеспечивать семью жильём, одеждой и пропитанием.
        Что мне было ответить? Нельзя же было взять и брякнуть, мол, да, причина в вашем богатстве и лично в тебе, такой образованной и на удивление хорошей. Я пыжился сказать что-нибудь вразумительное, но язык словно присох к гортани.
        - Кажется, наш милый друг на время потерял дар речи, - проговорила Зинаида. - В общем, встреча около семи в указанном месте. Если вы не придёте, я перестану вас уважать.
        Ну что мне было делать? Короче, ровно в семь я уже сидел за столиком в кафе «Аю». Зинаида появилась две минуты спустя. Поздоровалась, села напротив.
        - Я вспомнила вас, - сказала она. - Вы были ассистентом испанца, устроившего жуткое зрелище во Дворце культуры. Ещё я видела вас по телевизору рядом с мэром Черноусовым. Последний раз - вчера вечером, уже после того, как мы расстались. Какую роль вы играете теперь? Роль помощника мэра или его телохранителя?
        - И ту, и другую. Я стараюсь устранять различные препятствия в его работе и выполняю поручения, не всегда подлежащие огласке.
        - Значит, работа мэра не так уж прозрачна?
        - Непосредственно его работа - прозрачна, как утренняя роса. Но не могу же я сказать нынешним неприятелям - «иду на вы». Подобные приёмы в далёком прошлом. Против мэра нередко действуют исподтишка. Я должен вовремя обнаруживать угрозы. А для этого зачастую требуется негласность.
        Нам принесли по стакану фруктово-молочного коктейля с соломинкой.
        - Вы довольно откровенны со мной, - сказала Зинаида перед тем, как потянуть напиток через полый пластиковый стебелёк.
        - Случается, я читаю отдельные мысли людей. Знаю точно - личности наподобие вас на предательство не способны. Вдобавок вы дочь зама Черноусова, ближайшего соратника моего шефа.
        Мы перешли на разные пустяки, вспомнили о погоде, после чего девушка сказала:
        - Аркадий, мне интересно с вами, не сторонитесь меня. Мне приятен ваш голос, я запоминаю каждое слово, произнесённое вами. Вчера вечером, забравшись в постель, я уснула, перебирая все нюансы нашей первой встречи. А утро опять начала с думами о вас. При вашем появлении у меня повышается настроение, правда. Признайтесь, я тоже вам не безразлична. Иначе вы не пришли бы в это кафе.
        - Мадемуазель, вам не кажется, что вы чересчур смелы? - сказал я с деланной усмешкой.
        - Смелость - из-за страха потерять неординарного человека.
        Каким-нибудь донжуанам и казановам этот диалог покажется детским лепетом, но наше свидание происходило именно так, как я описываю.
        Повторяю, я всегда был одинок и у меня отсутствовал опыт каких-либо отношений с особами женского рода. До этого, чаще всего, у меня были лишь контакты с парнями, которые заключались в жестоких кулачных боях, из которых я нередко выходил с разбитой физиономией и повреждёнными фалангами пальцев.
        А здесь… такая милая пери с чистым открытым взглядом и безмятежной душой. На фоне тогдашней сексуальной раскованности мы и вправду были как дети.
        Дочка Тимошиных была невинна в силу своей натуры, мне же, в очередной раз говорю, избежать всеобщей мужской участи помог проклятый горб и отчасти простодушие, получившее подкрепление в тургеневских произведениях.
        Я не терпел, когда мне навязываются. Но Зиночка и не навязывалась, а лишь точно обрисовывала ситуацию.
        Часто человек слаб, и во мне проявилась слабина. Короче, я пошёл на сделку с совестью и, забыв о недавних сомнениях, полностью отдался сердечному влечению. С каждым днём наша дружба становилась всё крепче, и, наконец, мы поняли, что любим друг друга страстно, беззаветно.
        К сожалению, наши отношения продолжались лишь считанные недели, а потом наступила длительная полуторагодичная размолвка. Я уж и думать почти перестал о Зине, но, видимо, действительно союзы заключаются на небесах. Наступил момент, когда нас обвенчали при весьма незавидных обстоятельствах, и мы пообещали любить друг друга до конца дней своих. Но сколько до этого произошло разных событий и сколько раз моя жизнь висела буквально на волоске!
        Когда меня посадили и прошли долгие годы, прежде чем я вернулся, Зина выполнила данное обещание и осталась верна мне, хотя исключена была даже переписка и никаких надежд на новую встречу уже не оставалось.
        Глава семнадцатая. Анна Смолецкая
        Совсем по-другому сценарию развивалась любовная история дона Кристобаля.
        Однажды он прогуливался по одной из окраинных улиц, заставленной частными домами, и за оградкой зелёного палисадника, украшенного молоденькими ёлочками и декоративным кустарником, в разрывах ветвей увидел девушку, возлежавшую в низко привязанном гамаке и почитывавшую томик Есенина.
        До сих пор не могу понять, для чего он заговорил с этой особой. Ведь он обладал даром предвидения и, скорее всего, знал, чем в конце концов обернётся возникший разговор. Нельзя исключать, что он просто переоценил свои способности и возможности и у него появился соблазн в определённый момент изменить ход событий с тем, чтобы они пошли ему на пользу. Или… Я слышал, что многие провидцы не знают собственную судьбу.
        А по двору метелица
        Ковром шелковым стелется,
        Но больно холодна.
        Испанец продекламировал именно те строки, которые в этот момент прочитывала девица, находившаяся в гамаке.
        Она повернула голову и удивлённо посмотрела на него. Моему другу представилось бледное измождённое лицо и провалившиеся фиалковые глаза, излучавшие необыкновенное загадочное сияние.
        - Как вы догадались?.. - начала она спрашивать, но дон Кристобаль не дал ей договорить.
        - Я многое знаю и много чего могу, - ответил он. - Хотите, чуток расскажу о вас? - И, не дожидаясь согласия, приступил к изложению её биографии.
        - Звать вас - Анна Смолецкая. Вам двадцать четыре года. Последние двадцать из них вы не встаёте с постели, несмотря на многократное лечение. Ваша жизнь проходит в постоянных грёзах, где вы ходите, танцуете и даже летаете под облаками. Мне продолжить?
        - Нет, не надо. О том, что я парализована, а также моё имя вам мог кто-то сообщить. Но своими фантазиями я ни с кем не делилась. Однако и здесь ничего особенного - понять, о чём мечтает каждый обезноженный, проще простого.
        - Вы правы. А хотите в самом деле начать ходить? - спросил дон Кристобаль.
        Девушка нахмурилась.
        - Разве вам нечем больше заняться? - сказала она, покусывая губки. - Вы завели разговор с целью причинить мне дополнительную душевную боль, хотите поглумиться надо мной?
        - Я говорю на полном серьёзе. Вы слишком ленивы, а то давно бы сами пошли. - испанец окинул больную с головы до пальцев ног и обратно своим вдруг наэлектризовавшимся взглядом и сказал:
        - Хватит валяться! А ну-ка, вставайте!
        - Как вам не стыдно!
        На глаза девушки навернулись слёзы, уголки прелестных губок опустились, придав лицу ещё более скорбное выражение.
        - Э-э, да вы не верите ни себе, ни мне.
        Легко перепрыгнув через оградку, дон Кристобаль подошёл к гамаку, забрал раскрытый томик Есенина из рук девушки и довольно бесцеремонно заставил её приподняться и сесть.
        - Что вы делаете!? - воскликнула Анна, пытаясь сопротивляться. - Перестаньте! Да… да как вы смеете! Я буду кричать.
        - Кричите, - ответил испанец. Взяв больную за талию, он словно пёрышко приподнял её и поставил на ноги.
        - Теперь идите. Почему вы медлите? Вы уже стоите, осталось только сделать шаг, за ним другой.
        - Дайте руку, - безжизненным убитым голосом проговорила Анна. - Держите меня крепче, или я упаду.
        Дон Кристобаль вновь взял девушку за талию, и она, почувствовав опору, шагнула по траве.
        - А ну-ка, сделайте глубокий вдох. Прекрасно, замечательно, вы вдохнули всей грудью, как и следует. Почувствовали, сколько сильной здоровой энергии сразу же влилось в организм? Теперь ещё один шаг, ещё и ещё.
        Отведя руку, он оставил девушку одну, поднёс к носу книгу, которую всё это время не выпускал из другой руки и проговорил:
        - Тэк-с, тэк-с, что же мы на самом деле читали? Ага!
        Поёт зима - аукает,
        Мохнатый лес баюкает
        Стозвоном сосняка.
        - Ну вот, я не ошибся, вы слово в слово читали то, что я повторил.
        Девушка, не слушая его, сделала ещё несколько шагов, остановилась в изумлении и пронзительно закричала во весь голос:
        - Мама, подойди ко мне! Мама, скорее, взгляни на меня!
        Из дома донёсся приближающийся шум, что-то с грохотом упало, и на крылечко выскочила перепуганная женщина средних лет. Анна протянула к ней руки и при этом вновь сделала несколько не совсем уверенных встречных шагов.
        - Мама, ты видишь, что со мной происходит!
        - Анечка, милая, ой! - воскликнула женщина. Она тоже протянула было руки, но в ту же секунду без чувств повалилась на ступеньки.
        Забыв о болезни, Анна подбежала к ней и осторожно приподняла за плечи, придерживая голову.
        Мать, очнувшись от обморока, прошептала:
        - Доченька, кровинушка моя, ну скажи, что это не сон.
        - Мамуленька, дорогая, я сама ещё не знаю, сон это или явь. Давай спросим у того мужчины. Сударь, вы видите, что с нами происходит, - во сне это или наяву!?
        - Это почти что сон, - с ухмылкой произнёс дон Кристобаль. - Но почти что наяву.
        Он сделал движение, очевидно намереваясь перескочить через ограду и вернуться на прохожую часть улицы.
        - Стойте, куда же вы! - вскричала девушка. Оставив мать, она подбежала к целителю и взяла его за руку. - Подождите, неужели вы вот так собираетесь покинуть нас?
        - Разве я ещё нужен вам? - последовал ответ. - По-моему, вы чувствуете себя гораздо лучше и с каждым мгновением сил у вас прибывает. Ваш организм не перестаёт наливаться мощной жизненной энергией, неужели вы не замечаете этого?
        - Всё именно так, как вы говорите, - проговорила девушка. Она отступила на шаг и сжала руки в кулачки, словно проверяя себя. - Но мне будет страшно без вас. Я боюсь, как бы…
        - Хорошо, я задержусь ненадолго. С одним условием: если напоите меня крепким чёрным байховым чаем. Наикрепчайшим. Из медного самовара с древесными углями и трубой. Он хранится в подвале вашего дома. И обязательно с комковым сахаром в синей обёрточной бумаге. С тем самым, который на верхней полке в кухонном шкафу. Когда-то я любил именно такой. Ах да, я не вернул томик Есенина!
        Бросив взгляд в раскрытую книгу, дон Кристобаль прочитал:
        Воробушки игривые,
        Как детки сиротливые,
        Прижались у окна.
        И добавил:
        - Сергей Есенин! Чудесный поэт. Гений! И чудные стихи.
        Вручив томик девушке, он подержал её ладошку в своей руке и сказал:
        - Как войдёте в дом, подойдите к зеркалу. Убеждён, что не узнаете себя. Вы становитесь такой красавицей!.. По правде сказать, такой красоты я ещё не видывал. Ни там, ни здесь.
        Мать наконец поднялась со ступенек, подошла к дочери и, обливаясь слезами, обняла её.
        - Анечка, милая, как же удалось тебе, сердынько моё?
        Анна повернулась к дону Кристобалю.
        - Это он, этот человек заставил меня выйти из гамака.
        Мать бросилась в ноги испанца и попыталась обнять его башмаки. Она больше не могла говорить, а только захлёбывалась в негромких судорожных рыданиях, и слёзы безудержно текли из её глаз.
        Когда эмоции поутихли, мать поставила самовар на верандном столике, и они втроём долго пили горячий чай. Из блюдечка. В прикуску с твёрдым пилёным сахаром.
        За чаепитием Анна всё больше наливалась необычайной сказочной красотой; как-то неуловимо для глаз тщедушность, только что одолевавшая её, сменилась здоровьем, а худоба - ни с чем не сравнимыми женственными округлыми формами. Смотреть на это дивное создание природы теперь доставляло истинное наслаждение.
        Многие, очень многие потом испытали на себе воздействие магической красы госпожи Смолецкой.
        Мой испанец собирался пробыть у новых знакомых лишь несколько минут, а ушёл через пару с лишним часов.
        При прощании дон Кристобаль пообещал навестить девушку на другой день.
        С тех пор он зачастил в дом с зелёным палисадником, нередко забывая о том, чем, собственно, мы с ним должны заниматься и перекладывая значительную часть своей работы на меня. Одним словом, испанец влюбился до беспамятства.
        Его страсть к девушке в самом скором времени заметно обострила ситуацию с проведением наших реформ и в итоге обернулась весьма неприятными последствиями и для меня с Черноусовым.
        Глава восемнадцатая. Прорывные технологии
        Однако до поры до времени события в Ольмаполе продолжали развиваться в заданном направлении.
        Огромные средства, появившиеся у мэрии, шли не только на решение социальных проблем, образование и здравоохранение.
        Мой шеф был знаком с трудами многих экономистов и политиков. Не являлись исключением и работы Ульянова-Ленина.
        - В конечном счёте, самое главное - это наивысшая производительность труда, - вслед за Тимошиным не единожды повторял он высказывание вождя мирового пролетариата. - Вот где ключ от всех проблем. Нам нужна идеальная экономическая модель!
        Не буду перечислять направления его экономической деятельности. Укажу только, что в основу её легла компьютерная программа координирования экономики «Пионер», созданная в конце прошлого века великим советским шахматистом и учёным Михаилом Ботвинником. Суть её - в выявлении тупиковых решений, прогнозировании будущих трудностей и нахождении выходов из возникающих кризисных ситуаций.
        Из-за противодействия властей, при которых жил учёный, компьютерный проект, на многие десятки лет опередивший своё время, так и не был доведен до конца.
        И вот мэр Ольмаполя вновь вернулся к «Пионеру» и для совершенствования его привлёк самых выдающихся электронщиков-программистов, чтобы с их помощью найти наиболее приемлемые пути развития города. Судьба отвела Черноусову менее двух лет, и всё же благодаря компьютерной программе он успел кое-что взять на вооружение.
        Большей частью меня интересовало внедрение разных новаций, научных разработок и технических достижений.
        Выше я упоминал чиновника Артюшина, ответственного за применение изобретений. Так вот, по окончании экзекуции с перьями этот человек словно очнулся от сна и принялся наконец рьяно выполнять свои обязанности.
        Едва отмывшись от дёгтя, Артюшин отправился на окраину города, где в ветхой лачуге проживал никому не известный учёный-изобретатель Виктор Иванович Пеймер, кандидат наук, связанный с физикой, химией, биологией и чем-то ещё.
        Несколько лет назад Пеймер приходил к нашему чиновнику с предложением организации производства мяса на основе использования азота и углерода из воздуха, газовых промышленных выбросов и ещё каких-то добавок.
        Пеймер напирал, обещая пресытить и озолотить Ольмаполь. Артюшин же высмеял его, выругал за агрессивность и пообещал засадить в психушку, если тот придёт к нему ещё раз.
        - Только сумасшедшими не хватало заниматься, будто у меня нет других дел! - заявил он уже после ухода посетителя. - О-о, вот бред-то! И что только не приходит людям в голову!
        Надо сказать, что Пеймер своим изобретением занимался уже лет пятнадцать. Незначительные средства, которыми он располагал, чуть ли не целиком уходили на совершенствование оборудования, стоявшего в кривобокой сараюшке позади саманного дома, оштукатуренного и побелённого.
        Учёный жил один. Жена, задавленная беспросветной нищетой, давно оставила его и сошлась с каким-то коммерсантом, торговавшим скобяными изделиями.
        - Узнаёте меня? - спросил Артюшин, представ перед хозяином жилища.
        - Разве ж вас забудешь. Я послал вам тысячу проклятий.
        - Видели меня в тележной клетке?
        - Смотрел по телевизору.
        - Хорош я был, не правда ли?
        - Можно только аплодировать тем, кто вас туда поместил. Я был в восторге и, отчасти, почувствовал себя отомщённым.
        - Будет вам радоваться; пойдёмте лучше, покажите своё изобретение.
        Они прошли в сарай, и при свете электрической лампочки - к тому времени уже наступила ночь - учёный долго объяснял чиновнику устройство и принцип действия машины, занимавшей большую часть помещения.
        - В качестве сырья используется воздух? - спросил чиновник.
        - На данном этапе сырьём в основном служит низинный торф, сформировавшийся из зелёных растений. Из тех самых, которыми питаются травоядные животные. Залежи его в окрестностях Ольмаполя и других районов области составляют сотни миллионов тонн. В торфе содержится значительное количество углерода, до двух процентов - азот, а также множество различных микроэлементов, необходимых для образования белковой массы. Недостаток азота компенсируется извлечением его из воздуха. В дальнейшем вероятен полный переход на получение азота и углерода из воздушной среды. Всё это, конечно, с применением воды. В довольно-таки больших объёмах.
        - Что требуется для завершения работы?
        Пеймер перечислил материалы для катализаторов и детали и устройства, которые надо было заказать. И объяснил их назначение.
        - Стоимость всего этого?
        В сарае прозвучал размер суммы.
        - Хорошо, допустим, я добьюсь выделения нужных средств. Сколько времени понадобится на…
        - Думаю, не больше недели, может быть - полторы.
        - А если бы у вас всегда имелись необходимые условия для продвижения идеи, как давно аппарат был бы уже готов?
        - Лет семь назад.
        Походив туда, сюда и поразмышляв несколько минут, чиновник сказал:
        - Ладно, расходы не такие уж большие. Чтобы не тратить время на разные доказательства и согласования, я завтра же сниму сколько надо со своего счёта в банке и вручу вам. Когда расходы окупятся, вернёте. Договорились?
        За окном сарая уже брезжил рассвет. Бросив взгляд на отсветы утренней зари, чиновник добавил:
        - Сниму не завтра, а уже сегодня.
        Ознакомление с машиной по производству искусственного мяса происходило в начале месяца, а уже в середине Пеймер позвонил Артюшину и сказал, что пробный выпуск продукции состоялся.
        - И каков итог?
        - Превзошёл все ожидания.
        Оставив дела, Артюшин поехал на знакомую окраину.
        Пеймер встретил его у калитки дома.
        - Ну, показывайте, - нетерпеливо проговорил чиновник.
        - Пройдёмте в дом, там всё увидите.
        Проведя гостя в переднюю комнату, Пеймер усадил его за стол, поставил перед ним сковороду со скворчащим мясом, исходившим паром и вкусным запахом, положил нож и вилку и предложил отведать.
        - Что это? - спросил чиновник.
        - Попробуйте и сами узнаете.
        Отрезав на сковороде кусочек зажаренного продукта, гость наколол его вилкой и отправил в рот.
        - Ну, как? - спросил изобретатель.
        - Похоже на отбивную из молодой свинины.
        - Ещё кусочек?
        - Пожалуй. - Артюшин ел, пока не очистил всю сковороду.
        - Отличное мясо, - сказал он, переводя дух после достаточно плотной трапезы и вытирая рот носовым платком. - Признавайтесь, где купили, на рынке? На мои деньги?
        - На ваши деньги. Только на рынке я ничего не покупал.
        - А отку…
        - Из сарая.
        - Вы меня накормили этой…
        - Да, той самой продукцией. Согласитесь, она отлична на вкус. После термической обработки, разумеется.
        Чиновник откинулся на спинку стула, пытаясь прочувствовать, что происходит в животе.
        - Послушайте, а со мной ничего… Это не трансген…
        - С вашим здоровьем ничего не случится, - сказал Пеймер и обстоятельно рассказал о свойствах новопроизведённого продукта.
        - Сами-то вы хоть кушали это? - спросил Артюшин. Он всё ещё боялся поверить в превосходные качества «свинины».
        - Конечно. Я позавтракал и пообедал этим мясом.
        - Искусственным… И в наличии?
        - Ещё несколько килограммов. Оно в морозилке.
        - Какова производительность установки?
        - Примерно, сто кг за восемь часов.
        Чиновник подозрительно взглянул на хозяина дома.
        - Вы меня не обманываете? Вы действительно не на рынке…
        - Вам следует посмотреть машину в действии.
        Они прошли в сарай. Учёный включил рубильник и нажал пусковую кнопку. Установка вздохнула и заработала со спокойным монотонным шумом, сопровождаемым отдельными урчащими и булькающими звуками.
        - Интересно, - сказал чиновник. - Если не смотреть, а только улавливать на слух, то можно подумать, что функционирует пищеварительный тракт невиданного гигантского животного.
        По истечении пяти минут из выходного окна машины вывалился и упал в продолговатый лоток килограммовый продукт параллелепидной формы розовой мясной консистенции.
        Артюшин взял его, внимательно осмотрел и, поднеся к носу, принюхался.
        - Похоже на вырезку из только что забитой свиньи. Будто настоящее парное мясо, ещё тёплое.
        Пока он занимался первым куском, установка выдала второй точно такой же, затем третий.
        - Сколько времени в течение суток может работать ваше устройство? - спросил чиновник.
        - Его вообще лучше не отключать. Необходим только элементарный пригляд и техническое обслуживание. Ну и заправка компонентами, необходимыми для производства продукции. Я уже говорил, что в основном это торф, другими словами - законсервированная растительная масса.
        - То есть… - Артюшин быстро прикинул в уме. - Двести таких установок могли бы практически полностью обеспечить город мясными продуктами.
        - Это лишь первый, как бы экспериментальный аппарат. Можно построить машины в сто и более раз мощнее. То есть для Ольмаполя хватило бы одной-двух достаточно производительных установок.
        - Затраты на их производство…
        - Окупились бы в трёхмесячный срок.
        - Себестоимость продукции…
        - В десятки раз ниже, чем на выращивании свиней, крупного рогатого скота и прочей живности.
        - Выходит… - на лице взволнованного чиновника по изобретениям заблестели капельки пота. - Мы могли бы реализовывать мясо за сущие гроши!
        - Именно так.
        - А ведомо ли вам, многоуважаемый, достопочтенный Виктор Иванович, что вы совершаете революцию в обеспечении продовольствием города, страны и, может быть, всего мира?
        - При вашем содействии. Вы даже сняли деньги с книжки, чтобы…
        - При моём! - Артюшин расхохотался с каким-то желчным надрывом. - Да я, дурак этакий, годами тормозил создание этой чудной машины! Нет, правильно, правильно выставили меня на всеобщее обозрение и как страшное чудище, кикимору болотную, прокатили по улицам города. Только пройдя через страшный позор, я вроде бы чуточку поумнел и стал соображать в нужном направлении.
        Немного успокоившись, Артюшин достал телефон и позвонил Тимошину. Через десять минут возле дома изобретателя остановился автомобиль самого мэра. Из него вышли Черноусов и Тимошин. Я их сопровождал.
        Машину Пеймера вновь запустили, и было получено ещё несколько килограммов продукции. Не прошло и часа, как наша компания, и я в её числе, уже вовсю уплетала отбивные котлеты и отварное мясо, приправленное репчатым луком, базиликом и укропом.
        - Значит так, - сказал Черноусов, когда с едой было покончено. - Продукт немедленно отправляем на исследование независимым экспертам из числа диетологов, генетиков и других, кто подобными делами занимается. Как только получим положительный результат, без какой-либо затяжки налаживаем выпуск агрегатов Пеймера. На первых порах с этой целью задействуем уже имеющиеся производственные мощности. Параллельно начинаем строительство заводов и по производству самих агрегатов, и по изготовлению искусственного мяса.
        - Где взять столько средств и где… - начал говорить Пеймер.
        - Деньги теперь у нас есть. Будем протягивать ножки по одёжке. Сначала запустим первую очередь производства, за ней - вторую и так далее. Дополнительные средства получим от реализации конечной продукции. На первых порах искусственное мясо можно сбывать по цене вдвое ниже существующих. Когда финансы города достаточно пополнятся, цену можно снизить настолько, чтобы она только обеспечивала необходимую прибыль.
        Градоначальник обратился к своему заму.
        - Пётр Андреевич, вы спец по промышленности. Пожалуйста, возьмите это дело в свои руки. Привлеките всех, кто необходим. Два помощника у вас уже есть. - Он показал на Пеймера и Артюшина. - Сегодня же изобретателя надо поставить на довольствие, при котором он ни в чём бы не нуждался.
        И обращаясь к Артюшину:
        - А вы, Юрий Владимирович, молодец, не пожалели своих личных денег, чтобы ускорить дело. Мы немедленно возместим все ваши расходы. И ещё получите значительную - десятикратную - премию. И впредь надо подобным образом относиться к своим должностным обязанностям. Не только вам, но и каждому чиновнику.
        Прошло совсем немного времени, и в Ольмаполе построили два новых завода: один по производству пеймеровских машин, другой - по выпуску искусственного мяса.
        Первые дни к новому провианту относились подозрительно и неохотно брали, несмотря на дешевизну. Но когда покупатели распробовали, какой это вкусный, полезный и калорийный продукт, за ним начали вставать в очередь.
        Завод имени Пеймера - его так и назвали - едва успевал наращивать мощности. Заполнив местный рынок, искусственное мясо пошло за пределы города, за ним стали приезжать из соседних областей.
        По прошествии нескольких лет, когда нас с Черноусовым уже не было в Ольмаполе, этим продуктом стала питаться половина земного шара, и беднейшее миллиардное население перестало голодать.
        Сам Пеймер возглавил изобретательский отдел при заводе. Очень скоро по его предложению были созданы линии по выпуску говядины и телятины, затем баранины, индюшатины, курятины, а также белковой массы, по вкусу не отличимой от мяса рябчиков; следом было налажено производство продукта, превосходившего по вкусу рыбу лучших осетровых пород, крабов, кальмаров и других водных животных.
        Наконец, наш гений додумался до выпуска коровьего и козьего молока с повышенной жирностью. А где молоко, там сливки и сметана, сливочное масло, творог и всевозможные сыры. От всего этого изобилия и продуктов их переработки стали ломиться витрины продовольственных магазинов и гастрономов.
        Артюшин же, охваченный энтузиазмом, развил ещё более бурную деятельность по привлечению и внедрению в различные производства очередных мыслимых и немыслимых изобретений и нововведений. Благодаря его инициативе было организовано патронирование и привлечение разного рода кулибиных, как доморощенных, так и имеющих необходимое образование.
        Отовсюду в город хлынули сотни и тысячи конструкторов и рационализаторов, а то и просто фантазёров, не поддержанных у себя дома. И всем им надо было предоставить жильё и зарплату, мастерские и другие производственные площади.
        Отсекая откровенных охотников поживиться на халяву, Юрий Владимирович дал полный простор кипучей изобретательской фантазии, и чиновничий аппарат под его началом едва успевал регистрировать и внедрять одну творческую находку за другой. Черноусов и Тимошин всячески стимулировали его дело, большей частью финансово.
        Прежде чем продолжить дальше, остановлюсь ещё на двух примерах, наглядно показывающих, каких высот при благоприятных условиях способна достичь творческая российская мысль.
        Однажды в кабинет Артюшина ввалился некто Всеволод Бурц, прибывший аж из самой Москвы, до того, в общем-то, тоже мало кому известный изобретатель, и предложил свой аппарат по омоложению и оздоровлению человеческого организма.
        - Почему вы не использовали его в столице? - спросил чиновник.
        - Потому что там, куда я обращался, а пройти довелось многие кабинеты, были свои разработки со своими людьми, никто не хотел иметь лишнего конкурента и делиться с ним славой и денежными доходами от внедрённого изобретения.
        - А вам нужна и слава, и доход?
        - И то, и другое.
        - И вы надеетесь обрести всё это в Ольмаполе?
        - Если у вас хватит благоразумия, то обрету.
        Из Бурца так и пёрло своенравие, но Артюшин, наученный предыдущим горьким опытом, стерпел беспардонность посетителя.
        - Аппарат уже готов? - спросил он.
        - Почти. Осталось только решить с кое-какими деталями.
        - На чём основан принцип его действия?
        - На том, чтобы приводить в порядок биополе, ауру человека, вернуть эту субстанцию в состояние кокона, который бы защищал организм от внешних отрицательных воздействий и нормализовал работу всех без исключения составляющих тела. Особенностью аппарата является его почти мгновенная самонастройка на ауру той или иной живой особи.
        - Ваш аппарат - это нечто вроде капсулы, в которую можно поместить человека?
        - Да.
        - Но подобные агрегаты уже созданы и работают.
        - Ха, работают! - приезжий из Москвы состроил презрительную гримасу и всплеснул руками. - Говорю ещё раз специально для самых бестолковых: внедренное столичными и иными олухами по своему воздействию и близко не походит на мой аппарат.
        Артюшин молча проглотил и эту оскорбительную реплику. Отчасти ему стало понятно, почему москвич не сумел договориться в родных пенатах.
        - Неужели не долетает? Электромагнитное поле моей капсулы как бы сращивается с аурой того или иного человека, вживается в неё, заполняет энергетические прорехи или сглаживает выпячивания, полученные при тех или иных неблагоприятных обстоятельствах или из-за возрастных изменений. В результате и образуется надёжный защитный кокон. Как магнитное поле вокруг Земли, защищающее на ней всё живое.
        - И свой аппарат вы уже опробовали?
        - Пока только на мышах. Продолжительность жизни у них увеличилась вдвое, втрое… Чёрт побери, большинство из них до сих пор живы!.. Да, чуть не забыл! Ещё оздоровил старую умирающую собаку, покалеченную кем-то. Они встала на ноги и сделалась как трёхлетка.
        - Хорошо. Что от нас-то требуется?
        - Доставить сюда капсулу и все мои приборы.
        - Ещё что?
        - Обеспечить крышу и необходимую оснастку. Для аппарата. И предоставить нормальное жильё для меня. В Москве я жил на съёмной квартире, точнее сказать, снимал угол.
        Артюшин выполнил предъявленные требования, плюс, естественно, выискал средства для самого изобретателя - и спустя несколько недель капсула была полностью готова.
        Сначала её испробовали на двух безнадёжно больных кошках. После того как животные полностью выздоровели, в аппарат поместили добровольца - старца, находившегося при смерти, известного в городе краеведа. Вечером его положили в аппарат, а утром перед испытателями предстал молодой, на вид тридцатипятилетний мужчина, хорошо выспавшийся, крепкий и абсолютно здоровый.
        Бурцу дали «добро» и начали строить завод по производству его «капсул жизни».
        Городских средств сначала хватало, чтобы только заложить фундамент и поставить стены. Чтобы решить финансовую проблему, по предложению Тимошина организовали акционерное общество, выпустили уйму акций и, кажется, разместили их на каких-то биржах - для меня данная операция была тёмным лесом.
        От первоначальной цены стоимость акций взлетела вдвое, затем втрое, впятеро, в двадцать раз, и строительство завода по выпуску омолаживающих капсул началось ускоренными темпами.
        Очень многим, прежде всего владельцам вновь обретённых ценных бумаг, хотелось поскорее заполучить такие капсулы и возвратить молодость и здоровье.
        Выпуск их начался в считанные месяцы. Это была лёгкая, сравнительно небольшая по размеру конструкция, обтянутая тончайшим, наподобие фольги, материалом, которую можно было установить, скажем, в спальне. Достаточно было расположиться в ней на ночь - а утром просыпаешься обновлённым и практически здоровым.
        По поводу капсул Бурца было много выступлений и газетных статей, о них не уставали говорить по телевизору. В частности, речь шла о том, что продолжительность жизни каждого человека якобы может превзойти срок пребывания на земле библейского Мафусаила. Но, скорее всего, это была уже полная фантазия.
        Многократно снизился объём работы у врачей. Исчезли очереди в медицинские кабинеты. Ольмапольские эскулапы теперь большей частью лечили лишь инфекционные заболевания, а также серьёзные травмы, требовавшие срочного хирургического вмешательства. Каждому больному стали уделять не десять-двадцать минут, как ещё совсем недавно при прежнем конвейере, а час, два, три часа, в общем, столько времени, сколько действительно было необходимо. Ну и решались вопросы акушерского плана и патронажа новорожденных.
        И ещё одно изобретение, о котором невозможно не упомянуть. В последнее время в СМИ нередко упоминалось, что запасы нефти начнут заканчиваться уже через тридцать лет, альтернативный же источник энергии может быть найден не ранее 2140 года. Словом, речь шла об энергетическом голоде, с которым человечеству предстояло столкнуться в ближайшем будущем.
        Действительность опровергла столь неутешительные прогнозы.
        Как-то до Артюшина дошли слухи об одном умельце - о Трофимове, бывшем инженере, давно ушедшем на пенсионный покой, но продолжавшим заниматься всевозможными изобретениями и новациями. Не поленившись отправиться в соседний райцентр Мурашево, где проживал гораздый на выдумки новатор, Юрий Владимирович ознакомился с его поделками.
        К тому времени нюх у него на разные фантастические изобретения обострился до чрезвычайности. Оказавшись в убежище инженера, он сразу обратил внимание на крохотный наждачный станочек, который работал не от электрической сети, а от приткнутой рядом едва заметной приставки причудливой формы.
        - Что это такое? - спросил он у Трофимова, показывая на приставку.
        - Генератор электроэнергии, - последовал ответ.
        - Принцип его действия?
        - Основан на всасывании и преобразовании в электричество тёмной энергии, которой полно в окружающем пространстве.
        - И давно эта штука работает?
        - Года два уже будет.
        - Без какой-либо подзарядки?
        - Без.
        - Почему вы молчали о своём изобретении?
        - А кому оно нужно? Нефтяным и газовым компаниям? Так называемым учёным, которые всю жизнь повышают кпд уже имеющегося энергетического оборудования, работающего на устаревших принципах, и никак не могут его повысить? Или директору вашей ГРЭС, чтобы в итоге ему остаться без должности? Завистников и притеснителей полно, и каждый норовит задавить малейшую состязательность. Сколько моих предложений давно уже пылится на полках российского комитета по изобретениям! И сотен тысяч предложений других авторов!
        - Генератор можно сделать мощнее?
        - Хоть в миллиард раз!
        - В таком случае вот что, - Артюшин вдругорядь с интересом взглянул на приставку к станочку. - Забирайте всё необходимое для разработки и увеличения мощностей генератора: чертежи, рукописи с расчётами, оборудование и приборы - и поедемте со мной в Ольмаполь. Там мы обеспечим вам надлежащие условия с целью усовершенствования изобретения и его широкого внедрения в промышленность и различные сферы жизни.
        - Нет, никуда я не поеду, - с долей тоски ответил Трофимов и обречённо опустил голову. - Моё время прошло. Восьмой десяток вовсю валит, здоровье ни к чёрту - ноги не держат, и баушка моя не сегодня-завтра помрёт. Третий день не встаёт с постели - на кого оставить её?
        - Баушка, как вы сказали, - это ваша жена?
        - Она самая.
        - Вы хотите, чтобы она здравствовала ещё много лет?
        - День и ночь только и молю Бога об этом.
        - Как её звать?
        - Марья Тимофевна.
        - Тогда собирайтесь. Сейчас я вызову вертолёт. Летим в Ольмаполь. Обещаю - уже завтра Мария Тимофеевна станет абсолютно здоровой. И ваше здоровье поправится.
        Не прошло и четырёх часов, как Трофимовы уже были в Ольмаполе, где им дали лёгкое снотворное и поместили в капсулы Бурца.
        Утром они проснулись моложавыми людьми, которым нельзя было дать и сорока, и в первые секунды не узнали друг друга.
        Так началось создание и внедрение «тёмных» генераторов. По мере их применения для нужд города всё меньше требовалась ГРЭС, и вырабатываемую электроэнергию во всё больших объёмах стали поставлять в другие регионы страны. Постепенно взамен длиннющих многокилометровых электролиний начали использовать короткие, в несколько метров, - от тех самых «темновиков», которые монтировали и в жилищах, и на производстве. Они освещали и обогревали квартиры - в итоге город отказался от громоздких ненадёжных теплотрасс, от них заработали станки и другое оборудование, уже не нужны были кухонные газовые плиты - их заменили достаточно мощные плиты от малогабаритных общедоступных источников энергии.
        Отмечу, что энергия эта оказалась приблизительно в сто раз дешевле той, которая вырабатывалась на ГРЭС. В результате резко сократились затраты на промышленное производство всевозможной продукции и нормальное жизнеобеспечение.
        Всё больше людей начали избавляться и от двигателей внутреннего сгорания на автомобилях. «Темновики», обеспечивавшие необходимое электрическое напряжение, оказались во много раз дешевле и удобнее. И с ними можно было без подзарядки ездить до конца срока службы транспортного средства.
        Автостроительные гиганты поначалу категорически отказывались от замены старозаветхих движков на лёгкие малообъёмные и дешёвые энергоустановки. Поэтому в Ольмаполе было организовано производство двигателей, предложенных Трофимовым, которые и монтировали как на новый, так и бывший в употреблении автотранспорт. Как следствие, закрылись чуть ли не все автозаправочные станции, а воздух на городских улицах стал не хуже деревенского.
        Строительство заводов и ввод их в действие привели к ещё большему сокращению безработицы, а затем полной её ликвидации. Большинство ольмапольцев, прежде уезжавших на заработки в Москву и на севера, стали возвращаться в родной город. Начался приток рабочей силы со всей области и из других регионов, что привело к значительному увеличению спроса на жильё.
        Предвидя такую ситуацию, Черноусов и Тимошин загодя начали жилищное строительство. В нескольких микрорайонах города только за первый год появились десятки новых высотных домов, а вместе с ними - детские сады, поликлиники, школы, спортивные залы, магазины и т. п., то есть вся инфраструктура.
        Глава девятнадцатая. Перед вызовом мафии
        Но вернёмся в начальный период «революционных», по выражению некоторых, перемен, хотя новая власть, как могла, пыталась удерживать трансформацию общества в эволюционном русле.
        Помимо того, о чём я уже рассказывал, было много других всевозможных начинаний. К сожалению, не всегда они проходили гладко, без эксцессов.
        Правоохранительная система, существовавшая как при Федотове, так и в начальный период реформ Черноусова была плотно сращена с криминальными структурами, и провести разграничительную линию между ними было практически невозможно. Вся эта злокачественная каратома паразитировала на более или менее здоровой части общества, обкладывая своеобразной данью посредством крышевания и других способов.
        Когда наиболее энергичные слои населения, вдохновлённые начавшимися преобразованиями, взялись за организацию своего дела, всколыхнулась и эта болотина. Увы, вновь нашлись верховоды и в полиции, и в связанных с ней преступных группировках, которые тут же присосались к объявившимся энтузиастам бизнеса и обложили их всевозможными поборами. Даже недавняя расправа над ворами на виду всего города не смогла напугать этих охотников за лёгкой поживой.
        Одни из деловых людей безропотно согнулись, другие активно сопротивлялись, надеясь на защиту обновлённой власти. А та сама только вставала на ноги и уследить за всем никак не могла, тем более что дон Кристобаль начал манкировать своими обязанностями, все помыслы его к тому времени обратились на госпожу Смолецкую.
        Ну, в каждом городе и посёлке знают, как местная мафия расправляется со строптивцами.
        В Ольмаполе один за другим произошло несколько пожаров - горели вновь открывшиеся магазины, мастерские, производства по выпуску ширпотреба и других изделий. Следом совершилось пять или шесть жестоких убийств, жертвами которых стали предприниматели и их семьи. Словом, мафиози пытались запугать наиболее упёртых промышленников, и отчасти это им удавалось. Значительная часть капиталов потекла не на развитие предприятий, а на удовлетворение нужд преступного мира. Как следствие, экономика хоть и пришла в движение, но развивалась куда менее быстрыми темпами, чем могло бы быть.
        Черноусов взывал к полиции и прокуратуре, ставил вопрос ребром о пресечении бандитизма. Те вроде суетились, кого-то задерживали и сажали, но криминальная ситуация только усугублялась, поджоги и убийства продолжались по нарастающей.
        Однажды ночью была вырезана вся семья известного предпринимателя Арзамасцева, его родственники и соседи, собравшиеся к нему на вечеринку, - и взрослые, и малые дети. Погибли двенадцать человек. Бандиты не пощадили даже грудного ребёнка.
        Потрясённый город замер в ожидании, что будет дальше? Мафия бросила открытый вызов власти. Кто возьмёт верх?
        Утром после ужасного преступления, приехав на работу, Черноусов вызвал меня к себе.
        - Присаживайтесь, Аркадий, - сказал мой начальник и показал на стул.
        Сам он прохаживался по кабинету из угла в угол и нервно мял пальцы рук. Это у него манера была такая - прохаживаться в напряжённый момент.
        - Ах, как они обнаглели! - шеф шаркнул по мне глазами и продолжил хождение. - Из-за запаха денег они потеряли всякую осторожность! Ах, если бы нам какое-нибудь подобие Смерша или Моссада! Мы бы их…
        Я понимал, что он имел в виду убийц Арзамасцева, сочувствовал ему и не хотел бы оказаться в его шкуре.
        Виктор Алексеевич достал из ящика стола пачку «Мальборо», закурил и пристроился на своём стуле. Всплеск нервного возбуждения стал уходить в процесс выпускания облаков дыма.
        - К сожалению, на нашу правоохранительную систему надежды мало, она не столько борется с преступниками, сколько покрывает их, получая многомиллионную мзду. Сейчас ситуация в некоторых звеньях полиции и прокуратуры начала меняться, но по большей части попустительство организованной преступности продолжается. Ну, с этим понятно, ещё вчера вся эта шатия-братия жила в обнимку, купалась в одной сауне и в соответствии с воровскими законами делила между собой добытые барыши. Когда ещё честность возобладает над продажностью! А ждать нет времени. Если сегодня мафию не обуздать, то завтра на наших реформах будет поставлен крест.
        - Может, - сказал он немного погодя, - Федотов и прав был, когда заявлял по поводу меня, что газетные статеечки кропать - не городом управлять. Вот я и думаю: в свои ли я сани угодил? И не лучше ли всё же мне подать в отставку, чтобы тем самым уберечь город от ещё больших бед?
        Помнится, я не предложил ничего толкового. Но, выйдя из кабинета, тут же связался с доном Кристобалем и договорился о встрече.
        Мой звонок застал доблестного испанца у доньи Анны, как он её иногда называл. Её удивительная красота всё больше сводила его с ума, и он проводил у Смолецких столько времени, сколько позволяли приличия. Вся наша перестройка была им окончательно заброшена, и в этот раз он отказывался от встречи со мной, но я настоял на своём.
        - Дело безотлагательное, - заявил я категоричным тоном, - и требует срочного вмешательства.
        Рандеву было назначено в том самом ресторане «Золотой дракон», где случился неприятный инцидент с младшим Федотовым и его компанией. Опять заняли тот же отдалённый столик у окна и заказали по чашечке чёрного кофе. На этот раз нам никто не мешал, и мы могли говорить свободно и сколько угодно.
        - Слушаю вас, амиго, - испанец вроде бы действительно приготовился выслушивать, тем не менее я догадывался, что мысленно он находится далеко от меня.
        Я изложил ситуацию с последней резнёй и сказал, что Черноусов в растерянности и снова поговаривает об отставке.
        Дон Кристобаль нахмурился и, подперев голову рукой, упёрся недобрым взглядом в столешницу, накрытую скатертью.
        - Ну что, - заговорил я, не выдержав затянувшегося молчания, - можно ли улучшить обстановку? Но улучшать надо радикально. Всё остальное будет, что мёртвому припарки.
        - Радикально - это значит в корне, - ответил мой собеседник и как-то по особому, испытывающе посмотрел мне в глаза. - А для этого нужны соответствующие же крутые, корневые методы. Готовы ли вы лично к их применению?
        - Готов к каким угодно методам, способам! - воскликнул я, не подозревая под словами собеседника ничего губительного. - Называйте, как хотите, лишь бы избавить город от преступности, раскрепостить людей, чтобы они нормально себя почувствовали!
        - В самом деле, вы подтверждаете свою готовность?
        - Да, подтверждаю! - с жаром проговорил я. - Надо распатронить этих негодяев. И чем скорее, тем лучше. Я в полном вашем распоряжении.
        - И не отступите?
        - Ни при каких обстоятельствах! Готов поклясться чем угодно.
        В тот момент я думал только о том, что с уходом Черноусова всё начатое им рухнет и Ольмаполь так и будет прозябать в беспросветной нищете и скудости мысли и духа.
        - Не клянитесь. Как сказано в Новом Завете, не клянись, а просто скажи да-да или нет-нет. Кабальеро, пора на практике применять заповеди священных писаний…
        Нам принесли кофе. Дон Кристобаль помешал ложечкой в чашке, и двумя глотками выпил сладкий с лёгкой горчинкой приятный напиток.
        - Тогда до встречи, - сказал он на прощанье. - Можете передать Виктору Алексеевичу, что будут приняты все исчерпывающие меры. И оставайтесь начеку, компаньеро, следующим утром нам придётся действовать рука об руку.
        Расставшись с испанцем, я тут же позвонил шефу и сказал, что уже завтра дон Кристобаль начнёт оказывать содействие в наведении порядка в городе и что он ручается за успех.
        Вечером, выступая по телевидению, Черноусов обещал всенепременно защитить граждан от посягательств на их жизнь, здоровье и имущество и, заклеймив преступников необычно резкими для него словами, сказал, что все они будут пойманы.
        - Мы уже начали действовать! - сказал он в заключение. - Каждый участник зверского убийства будет назван поимённо, и никому не удастся уйти от уголовной ответственности. Повторяю - каждый понесёт заслуженную кару!
        Позже ему аукнутся эти слова, и он вместе со мной загремит в места не столь отдалённые.
        Глава двадцатая. В роли Малюты Скуратова
        И вот наступило утро субботнего дня, тринадцатого числа, которое каждый ольмаполец запомнил на всю оставшуюся жизнь.
        В этот день должны были похоронить двенадцать человек - членов семьи Арзамасцева, его друзей и соседей, зарезанных накануне. И ещё одного предпринимателя, убитого днём раньше. И молодого парня, будто бы по неосторожности утонувшего в озере Чехоньлей.
        Кажется, весь город собрался, чтобы проводить в последний путь невинно убиенных. Толпы народа в горестном молчании запрудили улицы. Все были подавлены размерами случившегося и тем, с каким цинизмом и жестокостью были совершены душегубства.
        Одновременно в людях возникло как бы предощущение приближающейся грозы, которая вот-вот должна была разразиться и очистить землю от накопившейся скверны. Возникло подобие предчувствия, что виновные в совершённых преступлениях будут в самом скором времени непременно наказаны и что без этого наказания невозможно дальнейшее существование Ольмаполя. Люди взбудораживались и всё больше жаждали возмездия.
        И наказание преступников и впрямь совершилось.
        Незадолго до исполнения скорого правосудия мы с доном Кристобалем столкнулись в дверях гостиницы. Испанец отсутствовал всю ночь, был бледен и выглядел изрядно постаревшим.
        - Без малого сутки прошли после вашего обещания найти убийц, - сказал я вместо приветствия, - а ничего не произошло, и народ скоро будет роптать.
        - Вы не очень-то учтивы, мой друг, - испанец улыбнулся, кстати сказать, тоже довольно бесцветно. - Где ваше буэнас диас?
        Последние два слова, произнесённые им, на испанском означали «здравствуйте».
        - Буэнас диас, сеньор! - с не совсем скрытой ироничностью поправился я. - Прошу простить за некорректность. Но это из-за того, что я вынужден задумываться…
        - Кто оправдывается, тот виноват, сказал один из великих. Не нужно оправданий. К тому же ваше сиюминутное волнение - сущий пустяк по сравнению с тем, что вам придётся пережить в течение дня.
        - То есть?..
        - Нам предстоит содеять ещё более ужасное злодейство, нежели те, кто убил людей, о которых скорбит город.
        - Я вас не понимаю! Вы нашли убийц?
        - Ах, Аркадий, что за вопрос! Конечно, нашёл. Это было совсем не трудно. Но я хочу сказать о другом: убийцы понесут наказание уже сегодня, в момент похорон.
        - Уже сегодня? А как же следственные действия, судебные заседания?
        - Ни к чему затягивать. Обстановка экстраординарная, потому и разрешиться она должна соответствующим способом, и вы это прекрасно понимаете.
        - А вдруг вы ошиблись, и пострадают люди, ни сном, ни духом не ведающие…
        - Мой юный друг разве плохо выспался? Откуда такие нелепые вопросы? Разве я могу ошибаться в подобных мелочах! Сегодня и вы лично, и весь народ Ольмаполя убедитесь в виновности обречённых на казнь.
        - Неужели вы собираетесь их казнить?
        - Именно. А как ещё с ними поступить? Пощекотать им пупочек?
        Мне показалось, будто мои щёки мертвеют.
        - И какую казнь вы им придумали?
        - Простую. Как в пятнадцатом веке в Запорожской Сечи. Помните?
        Ещё бы не помнить! Словно наяву, перед глазами появилась и исчезла картина, упомянутая Гоголем в «Тарасе Бульбе».
        - Вы не должны этого делать, - сдавленно проговорил я. Мне стало нечем дышать.
        - Почему?
        - Потому, что подставите под удар и меня, и Черноусова, и дело, которое он затеял. Нас задавят, сотрут в порошок.
        - Ну, реформы, начатые вашим начальником, уже не задушить. Что касается вас лично… Вам же не страшно пострадать ради отечества, не так ли?
        - Мне?
        - Вам.
        Я вспомнил о Зинаиде, о счастье, которое мечтал обрести, находясь рядом с ней.
        - А нельзя ли пойти по другому пути.
        - По какому?
        В одно мгновение мы вознеслись на крышу рядом расположенного высотного здания. Дон Кристобаль простёр руку.
        - Видите толпы людей внизу? Обратите внимание на фигурки, помеченные красным цветом. Если пустить следственное разбирательство и суд по обычному накатанному пути, то в течение нынешнего года все эти люди будут убиты.
        Он откашлялся, прочищая горло.
        - Вон, смотрите, слева от нас молодая учительница. Ей осталось немного, несколько дней. Её задушат в подъезде дома, в котором она живёт. Теперь взгляните направо. Видите двух девочек? Их изнасилуют и зарежут, а тела сбросят в канализационные камеры, где они будут гнить, пока их не найдут. Обратите внимание на того мужчину. Его забьют насмерть за то, что он сделает замечание распоясавшимся хулиганам. Он один воспитывает трёх детей, и после его гибели их отправят в детдом, где спустя полгода самый младший ребёнок умрёт, обварившись кипятком. Прямо под нами старушка. Её ограбят и убьют, раскроив череп ударом утюга. А вон ещё пожилая женщина. Эту придушат подушкой, а затем очистят квартиру, в которой она проживает. Немного дальше стоит паренёк. Смотрите, какое у него интересное просветлённое лицо, какой непорочный вид, прямо-таки ангелочек. Парню нанесут смертельный удар в шею «розочкой», то есть острыми закраинами горлышка бутылки - нанесут забавы ради, походя. А вон двое начинающих предпринимателей. Их сожгут, плеснув ведро бензина в окно образованной ими конторы. Справа от них владелец недавно
открывшегося вещевого рынка. Его застрелят в упор из пистолета. Видите, сколько красных фигурок? Не менее четырёх десятков. Теперь пересчитайте тех, кто окрашен в жёлтый цвет. Они будут убиты в последующий год. А между ними синие фигурки. Эти пойдут за жёлтыми, и их ещё больше.
        Дон Кристобаль дал мне несколько минут, чтобы я смог придти в себя от потрясения.
        - Выбирайте. Всё на ваше усмотрение. Или мы оставляем ситуацию, как она есть, или применяем чрезвычайные меры.
        - На нас навалится вся правоохранительная система страны.
        Меня пугала жестокость самих действий, которые мы должны были совершить. Перед глазами поплыл багровый туман, и я уже не видел ни людей внизу, ни крыши дома, на которой мы находились. Страшно было и за себя. Смогу ли я выдержать круги ада, на которые меня обрекал искуситель, стоявший рядом?
        - Если бы даже система эта захотела посмотреть сквозь пальцы на наши дела, к принятию неизбежных решений её подтолкнёт Европа.
        - Подтолкнёт, не сомневайтесь. Но в Европе число убийств в пятнадцать раз ниже, чем в России. Она веками, слышите - веками шла к нынешнему состоянию, применяя, когда надо было, жестокие репрессии против преступников, и вешая их, и четвертуя, и сжигая на кострах, а у нас не осталось времени на раскачивание. Когда мы расправимся с убийцами, количество посягательств на жизнь человека в Ольмаполе будет вчетверо ниже европейских.
        - Определяйтесь, - повторил дон Кристобаль. - Вариантов немного. Или ваше личное благополучие, или жизнь людей, на которых я указал!
        Что мне было делать? Выбор действительно был невелик… Я согласился пожертвовать собой, хотя небо тут же померкло, сердце моё заледенело и в коленках появилась заметная нетвёрдость.
        - Ну и молодец! - Дон Кристобаль облегченно вздохнул. - Тогда приступаем.
        Не прошло и пяти минут, как впереди катафалков, на которые были возложены гробы с убиенными, уже шествовали убийцы. Каждый был закован в кандалы, а над головами преступников огненными видеокадровыми вспышками проносились картины того, как совершались злодейства.
        Как резали и душили двенадцать человек, в их числе детишек, в доме Арзамасцева.
        Как трое полицейских-оперативников пытали коммерсанта Осипяна, выбивая из него ложные показания, а потом ещё живого сожгли в глубоком овраге, заросшем лесом. И как ранее, будучи армейскими сержантами, насмерть забивали солдат-новобранцев. Промеж других убийц эта троица шла сейчас в служебных мундирах без погон, только что сорванных на глазах у народа.
        Как двое парней топили в Чехоньлее недавнего выпускника местного вуза Вячеслава Киржеманова только за то, что у него не оказалось сигарет, чтобы дать закурить… Эта парочка тоже шествовала впереди похоронной процессии. Всё время после совершения преступления оба молодчика оставались вне подозрений, но от взора моего испанца не мог укрыться ни один из злоумышленников.
        Вместе с непосредственными убийцами Арзамасцева шли и бандитские фюреры, и всполохи показывали, как они распоряжались об убийствах и какие страшные многочисленные преступления совершали самолично.
        Созерцая учинённые зверства, народ, толпившийся по сторонам дороги, посылал проклятия и порывался вперёд, чтобы разорвать душегубов на клочки. Однако бравые черноглазые тёмнокудрые ребята, вновь мобилизованные доном Кристобалем, плотной цепочкой окружали кандальных и не давали прорваться.
        Как и на нашем цирковом шоу и при тележном позорище, телеканалы города вели прямую трансляцию происходящего действа. Граждане, которые не смогли выйти на улицы, наблюдали за печальным шествием перед экранами телевизоров.
        Дон Кристобаль лично мне поручил довести до конца погребальную церемонию. Я начал категорически отказываться, но пронзительный подчиняющий взгляд чёрных глаз моментально привёл меня к послушанию.
        На кладбище я выступил с краткой речью, заявив кроме всего прочего, что с нынешнего дня всех, совершивших убийства, предумышленные или из-за разнузданности характера, будут хоронить вместе с жертвами. На дно могилы - убийцу, а поверх - гроб с убитым.
        У меня разламывалась голова, я изнемогал и душой и телом и будто находился в угаре; перед глазами вновь поплыло подобие тяжёлого багрового марева. Слова были не мои, они нашёптывались со стороны, я же, вопреки собственному разуму, чувствуя себя совершенной марионеткой, произносил их с чувством, толком и расстановкой.
        - Вы не имеете права! - завопил один из оперативников, убийц коммерсанта.
        - А вы, - механически ответил я, - имели право убивать ни в чём неповинного Осипяна?
        - Это незаконно!
        - Таков теперь закон.
        - Мы ничего не знали о нём!
        - Вам лучше, чем кому-либо ещё, известно, что незнание закона не освобождает от ответственности. Закапывайте! - приказал я, обращаясь к бравым ребятам, обеспечивавшим похоронную процессию.
        Убийцы ещё не верили, что разыгрываемое действие происходит всерьёз, упирались, когда их тащили к могильным ямам, пытались вырваться. Одни на последних шагах теряли сознание, другие не переставали бороться до конца, надеясь, что сейчас этот ужас прекратится, их избавят от угрозы страшной смерти и они окажутся в камере предварительного заключения.
        Только что прошёл мелкий тёплый дождь, тучи развеялись, засияло солнце. Трава, листья кладбищенских деревьев, словом вся зелень, все растения дышали, шевелились, освобождаясь от избытка влаги и подставляясь светлым небесным лучам. Пели, щебетали сладкоголосые птицы, благоухала, парила отдохнувшая земля, и воздух быстро наполнялся пьянящим смолистым запахом тополей.
        Жизнь была прекрасна, а то, что мы творили вопреки природе, относилось к безнравственной категории, недостойной человека. Кто я такой, чтобы обрекать кого-то на смерть?! Необходимо немедленно всё отменить, злодеев простить, и тогда рано или поздно они непременно встанут на путь исправления и будут приносить пользу обществу. Сейчас же, сию минуту следует объявить, что мы скверно пошутили и предполагаемая казнь не более чем мистерия, придуманная единственно для того, чтобы нагнать страху на потенциальных лиходеев.
        В этот момент я увидел дона Кристобаля и чуть ли не рядом с ним учительницу, которую мы видели с крыши высотного дома и которая, по его словам, может погибнуть ещё до конца текущего месяца. Если только я… мы… не переломим ситуацию с бандитизмом.
        Не исключено, что это был обман зрения, но вроде бы за спиной учителки уже замаячила тень ангела смерти. Мне виделся и неустойчивый абрис крыльев, и контуры всего его печального образа. Женщина плакала тихими слезами и опускала глаза, стараясь не смотреть на приведение казни в исполнение, а испанец насмешливо перекашивался и сверлил меня настойчивым пригибающим взглядом.
        Никто не был помилован. Единственная уступка была сделана матери Киржеманова, с криком бросившейся к моим ногам:
        - Милый, хороший, прошу, умоляю, не погань могилку сыночка! Как же я приду к нему поплакать и помолиться за него, когда под ним будут лежать эти супостаты!
        - Ладно, - сказал я и показал на убийц студента. - Этих двоих закопать на мазарках, где хоронят животных, павших от заразных болезней. Вместо гробов вывалить на них по полсамосвала полудохлых крыс.
        Кроме нескольких телерепортёров, ни один человек не последовал на скотомогильник за палачами и их жертвами. И я тоже остался на кладбище. Но я знал, что моё указание будет исполнено в точности.
        Наконец, убийц поместили в ямы, опустили на них гробы, и подручные испанца стали сбрасывать землю. Присутствующие все, как один, встали на колени и в немом молчании склонили головы. Слышалось только радостное пение птиц и глухой стук падавших земляных комков.
        В эти же минуты на Ольминском поле пороли кнутами остальных членов преступных сообществ - с погонами и без - участников избиений и калечений людей. По завершении первой части экзекуции им рвали ноздри и крупными буквами выжигали на лице клеймо со словом ВОР. В - на правой щеке, О - на лбу и Р - на левой щеке.
        Одновременно из ольмапольской тюрьмы было выпущено несколько сот заключённых, осуждённых за незначительные преступления: мелкое воровство, участие в драках, не повлекших каких-либо последствий для здоровья пострадавших, хулиганские действия, не относящиеся к разряду злостных и т. д.
        Почти все заклеймённые скоро уехали в другие регионы, где им сделали пластические операции. Несколько человек затем вернулись назад, но как только они переступали городскую черту, их незамедлительно излавливали и вновь ставили точно такое же тавро.
        Глава двадцать первая. Отверженный
        Вечером мне удалось выкроить время, чтобы зайти к Тимошиным. Зина была бледна и одета в траур. На лице - смесь сочувствия и плохо скрытого налёта брезгливой отчуждённости. Её глаза… Она избегала смотреть на меня. Конечно же, она видела по телевизору, как я отдаю распоряжения на кладбище и произношу свою окаянную речь.
        Ясно понятно, что я показался ей отвратительным гадом, с которым невозможно иметь какие-либо отношения и присутствие которого неприятно и нежелательно всем и каждому. Весь её облик говорил, что ей хотелось бы поскорее от меня избавиться.
        Помнится, мы не проронили ни слова. Только на выходе, когда я уже шагнул за порог, за спиной раздались еле слышные плохо разборчивые слова, произнесённые как бы в раздумье:
        - А он поседел… Виски у него стали седыми. И лицо почернело, будто у мёртвого.
        Я вышел на улицу. Горели одинокие фонари. Мимо проплывали маршрутные автобусы с пустыми салонами. Редко когда проносились легковые автомашины. Не видно прохожих, не слышно ни музыки, ни говора, ни смеха. Город замер в послепохоронном оцепенении и сам стал точно неживой.
        И у меня на душе было пусто, мёртво. Да нет, пожалуй, и душа умерла - давно, много лет назад. Осталась одна лишь телесная оболочка, способная ещё совершать некоторые запрограммированные действия и реагировать на воздействие других оболочек, тоже лишённых душевного содержания.
        Не помню, что меня привело к фасаду, лицевой стороне оружейного магазина.
        За двойными стеклами зарешёченной витрины виднелись винтовки, карабины, двуствольные и одноствольные охотничьи ружья. С горизонтальным и вертикальным расположением стволов. Тульские, ижевские, «беретты» и «зауэры».
        В глаза бросилась раскрытая коробка с чёрным браунингом. Чертовщина какая-то: неужели пистолеты поступили в продажу? Видимо, Госдума разрешила, приняла закон о торговле подобными изделиями. За этими похоронами многое прошло мимо меня. А может, эта штука не настоящая, игрушечная?
        Всё так же не отдавая себе отчёта, я открыл дверь и оказался перед прилавком.
        - Паспорт, пожалуйста, и разрешение на приобретение оружия, - коротко бросил продавец. Паспорт я предоставил, разрешения же у меня не было и никогда не имелось. Раскрыв документ, продавец удивлённо вскинул брови и ещё раз взглянул на меня.
        - Ах это вы! - воскликнул он, раздвигая губы в широкой доброжелательной улыбке. - Для вас будет сделано исключение. Сейчас мы оформим куплю-продажу, а разрешение принесёте позже.
        Заплатив, я опустил в карман оружие, настоящее, боевое, вышел на улицу, завернул за угол и, отворив дверь, оказавшуюся плохо запертой, проник на пятачок небольшого дворика, где хранилась магазинная картонная тара и прочий хлам.
        Прислонившись спиной к стене, я оглядел тесное замкнутое пространство, где вряд ли бы уместилось мёртвое тело. Нет, здесь не годится, колодезный сруб какой-то. И зачем создавать дополнительные проблемы человеку, оказавшему тебе услугу? Наверняка, прежде всего возьмутся за него, этого продавца.
        Я вернулся на улицу и пошёл дальше. Миновал навес автобусной остановки. Ещё несколько метров, и потянулась парковая зона, разделённая заасфальтированными пешеходными дорожками, слегка таинственная в расплывчатых ночных тенях.
        Здесь больше подходит. И сразу тело не обнаружат, и слишком долго оно не пролежит. Где, где лучше всего? Вот здесь, пожалуй, под елью. Нет, здесь окурки, обрывки пакетов, чересчур замусорено. Может, где-нибудь на скамье? Вот, вот она, эта скамеечка с гнутой высокой спинкой. Ах, как ладно она притулилась под кроной дерева, кажется, ясеня! Более подходящего места, пожалуй, не сыскать. Я представил, как буду сидеть, уронив голову на грудь. Не самая некрасивая смерть. И чисто кругом.
        Присев на планки скамьи, я сунул руку в карман и нащупал удобную рубчатую рукоять браунинга.
        В одно мгновение всё моё бытиё пронеслось перед глазами. Не очень хорошее, не очень весёлое бытиё. Мать, рано ушедшая в мир иной. Знаменитое «Обвязино» с его непременным, никогда не прекращавшимся недоеданием. Проклятый горб, как-то незаметно оттопырившийся на спине. Постоянные люди вокруг - обслуга и воспитанники детдома с их обязательными шуточками и прибауточками по поводу моего уродства. Прохожие на улицах, всегда с опаской и жалостью поглядывавшие на детдомовских. Вечные драки с городской шпаной…
        Вот и весь мой жизненный путь.
        Изо дня в день нам вдабливали, что мы должны гордиться, восхищаться своей страной. Но для меня страна - это в первую очередь я сам, с моим собственным мировоззрением. Собой же я гордиться никак не мог потому, что нечем было, ничего значительного и полезного я не сделал. Но, может быть, что-то стоящее было у нас в роду?
        Наш род не расстреливали и не отправляли на Беломорканал или Колыму. Прапрадед оказался куда как предусмотрительным мужиком: чтобы не раскулачили, он заранее, когда жареным вроде ещё и не пахло, взял и разделил всё своё хозяйство по трём сыновьям - и раскулачивать стало нечего.
        Моему прадеду Харитону обычная деревенская баня досталась.
        Харитон был грамотным малым. Две войны, Первую мировую и Гражданскую, полковым писарем прослужил и, я почти уверен в этом, никого не убил: ни австрийцев, ни своих, русских. А после бухгалтером работал в колхозах и ещё каких-то местах.
        Умел, очень даже умел прадед по части писарства. Разъяснительные письма он писал - наподобие адвокатских, по поводу арестованных мужиков, доказывая их невиновность. И надо же, случалось, что и освобождали людей. И это - в тридцатые годы!
        Из рассказов матери запомнился образ прабабушки Агриппины, родившей одиннадцать детей. Пятеро из них умерли в младенчестве - вряд ли от избытка комфортности проживания. Имена их канули в Лету. Вскоре не стало и прабабушки. В тридцать девять лет. У меня засосало под ложечкой - в таком же возрасте ушла из жизни и мать дона Кристобаля.
        Прадед мой женился второй раз, но спустя три года последовал за первой женой. В сорокадвухлетнем возрасте.
        Маленькая Лида умерла от простуды. Ксюшу насмерть забила злая мачеха. Трофим погиб в боях на озере Хасан. Павел пропал без вести, уже выйдя из окружения в октябре сорок первого. Орудийный номер 160-го артполка. Вряд ли он дотащил свою пушечку от белорусского города Лида до украинской Лубны, в окрестностях которой закончила свои дни его дивизия. Я запомнил фотографию, где он был ещё в будёновке. Мать рассказывала, что он стихи писал, добрые такие, человечные.
        После той большой войны из всех остались двое - Иван и моя бабушка Полина.
        Однажды Полина заболела. К тому времени она была замужем и уже родила одного ребёночка - девочку. С каждым часом Полине становилось всё хуже.
        Дело было зимой, нужна была лошадь с санями, чтобы проехать двадцать пять километров до райцентровской больницы. Колхозный бригадир в лошади отказал, и Полина умерла от гнойного аппендицита. Муж её, мой дед Вячеслав, сгоряча взял ружьё и того бригадира застрелил. Следы стрелка затерялись где-то в казахских рудниках.
        Девочку Валентину, оставшуюся сироткой, взял к себе дядя Иван. Это была моя мать. И её давно уже нет.
        Вот и весь наш род, и вся моя гордость.
        Пора и мне заканчивать. Все мои сродники - мои предки - умерли молодыми, и у меня, выходит, та же планида.
        Едва ощутимое движение пальца сняло пистолет с предохранителя.
        В этот момент на дорожку перед скамьёй упала длинная слабая тень, отброшенная далёким фонарём, и вплотную ко мне подсел какой-то человек.
        - Прекрасная погода, не правда ли, - со странным скрипом, даже визгом прозвучало во мгле. - Если умирать, то только в подобной обстановке: в тишине, при ясном сознании, когда никто не донимает и ничто не торопит.
        Несмотря на скрипучие интонации, я сразу узнал голос дона Кристобаля. Это он, этот дьявол, подвёл меня к последней черте, сделав палачом, а что может быть мерзче исполнения оных обязанностей! Почему именно меня он выбрал для своих распроклятых замыслов? Потому что разглядел во мне безвольного, легко управляемого типа, хорошо поддающегося гипнозу? Или в душе несчастного Аркашки имеется особый изъян, способный и без гипнотического воздействия подвигнуть его к чёрному грязному делу?
        Достав пистолет, я взвёл курок и упёр ствол в бок чудовища, сидевшего рядом.
        - Стреляйте, мой друг, - сказал испанец с нескрываемой издёвкой. - Так легче решить проблемы, возникшие из-за слабой нервной системы! Достаточно только прикончить ближайшего сподвижника, который оказал тебе немалые услуги и всегда спешил на помощь, и на душе сразу станет хорошо. Ну, смелее, нажимайте на спуск!
        - Вы сам сатана, - хрипло выдавил я, с трудом выговаривая слова.
        - Сатана - не гаже подонков, из-за которых вы так убиваетесь, не гаже. Успокойтесь, амиго! Вы действительно выполнили грязную работу, но на кого было её возложить? Кто другой мог бы произнести столь пафосную речь, какую от вас услышали на кладбище? Один из энергетических сгустков, материализованных фантомов, которых я привлёк для охранения и исполнения похорон? Но достаточно ли убедительны были бы его слова? А ваше выступление убедило людей потому, что вы тоже испытывали душевные страдания, и все это видели. И вы один из них, такой же горожанин, как и остальные. Вы здесь выросли, и многие вас знают.
        Дон Кристобаль отобрал у меня пистолет и положил себе в карман.
        - Позже вернём его магазину. А теперь вставайте, Аркадий, нам надо как можно скорее попасть в наш замечательный гостиничный номер, к которому мы так привыкли.
        Очутившись в давно обжитых комнатах, испанец позвонил, и нам принесли графинчик охлаждённой водки и какой-то закуски. Он налил мне полный стакан, я опростал его, не отрываясь от кромки стекла, и почти сразу же захмелел.
        - Простите, юный сеньор, - доносилось до меня сквозь алкогольный дурман, - что я использовал вас для достижения целей, которые передо мной были поставлены. Но это был самый ближний путь, и он требовал наименьшее количество жертв. Да, умерщвлены убийцы, причём публично и непривычным для сегодняшнего дня, жестоким способом! Но, обратите внимание, - мы не погубили невиновных, наоборот, защитили тех, которые в скором времени непременно тоже стали бы жертвами преступников. Некоторых из них перед тем, как предать смерти, подвергали бы изощрённым издевательствам и даже пыткам. Представьте, что испытывали бы ни в чём не виноватые люди перед своей кончиной под ножом супостатов! Теперь же потенциальные злодеи трижды подумают, прежде чем взяться за нож или другое оружие, потому что их ждёт страшная казнь. Вспомните Запорожскую Сечь! Там каждый был вооружён и имел большой опыт военных столкновений. Пролить чужую кровь казаку было в порядке вещей, но убийства среди своих случались крайне редко. С этого момента и в Ольмаполе прекратится всякая мокруха, народ вздохнёт свободно, и не будет опасаться, что на него
нападут уже за ближайшим углом.
        - Моя жизнь изломана.
        - Знаю, тяжкий груз казни будет давить на вас до последнего вдоха. Но величина тяжести зависит от того, как об этом думать. Давайте заглянем в одну-две квартиры, куда смерть нежданно постучалась бы уже в ближайшие недели.
        Испанец совершил знакомое почти неуловимое движение рукой, и перед нами предстали две девчушки, которых мы видели на улице с крыши высотного здания. Далее я в мельчайших подробностях увидел, как их насилуют, а затем убивают, нанося многочисленные ножевые раны, выкалывают глаза и отрезают груди. А рядом виднелись лица их отцов и матерей с печатью неизбывной печали.
        - Теперь обе девочки защищены до конца дней своих. А жить они будут до ста лет и дольше. Они выйдут замуж и нарожают детей, которые станут достойными гражданами процветающей высоконравственной страны. Разве ваша жертва не стоит того?
        - Выпейте со мной, - сказал я, еле ворочая непослушным языком. - Если только я вам… вы мне… Если сочтёте возможным.
        - С хорошим человеком почему не выпить? С большим нашим удовольствием!
        Он выпил и снова налил.
        Его слова заволакивали мысли и устраняли черноту эмоций. В какой-то степени я успокоился, хватил ещё один стакан водки, свалился на постель и проспал до утра. Проснувшись, посмотрел в зеркало и вспомнил Зинины слова. Виски и вправду обметало сединой; заиндевела и прядь волос, ниспадавшая на лоб. И, пожалуй, я постарел лет на пятнадцать.
        Дон Кристобаль, уже собранный, безмолвно стоял у окна, открывавшего вид на площадь с автомобилями и прохожими.
        - А если бы я отказался от роли Малюты Скуратова, что тогда? - спросил я, уставясь ему в спину.
        Он живо обернулся и с некоторым удивлением посмотрел на меня. Надо же - мой вопрос застал его врасплох.
        - Тогда мне срочно пришлось бы отсюда убираться.
        - А потом?
        - Потом?.. Помните библейскую главу о Содоме и Гоморре, жители которых погрязли в страшных грехах? «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь от Господа с неба… И на всём пространстве окрестностей поднимался дым с земли, как дым от печи». Так вот, вместо меня пришли бы другие - как вы, должно быть, помните, я уже говорил об этом. И с Ольмаполем было бы покончено точно так же, как с этими двумя древними городами.
        - А те девочки, паренёк и учителка?
        - Их выдворили бы из города за считанные часы до пролития серы и огня.
        - А что было бы со мной?
        - Вы остались бы вместе со всеми.
        Признаться, слова дона Кристобаля не добавили мне хорошего настроения. И он противоречил сам себе. Вчера настаивал на спасении нескольких десятков, сегодня же спокойно говорил о возможной гибели целого города.
        - Вчера я исходил из ситуации, существовавшей на тот момент, - сказал испанец. - Однако сегодня по поводу Ольмаполя поступила дополнительная информация из параллельного мира. Впрочем… хватит об этом.
        Он как-то необычно посмотрел мне в глаза, и моё сознание замутилось. Об этом обрывочном разговоре я вспомнил лишь несколько лет спустя.
        Глава двадцать вторая. Новые заклания
        По истечении ещё одной недели экзекуция повторилась, на этот раз над насильниками. Прямо на площади перед зданием городской администрации.
        В последнее время в городе участились случаи нападений охотников до клубнички, в том числе на несовершеннолетних. И вот на подмостки, на которых обычно ораторы произносили речи по поводу того или иного праздника или события, вывели семнадцать архаровцев, любителей подобных сексуальных приключений.
        Трое из них надругались над взрослой женщиной, экономистом-плановиком одной проектной организации. Прямо у неё на квартире, куда явились под видом сантехников. Это была месть за какой-то ничтожный проступок, потому все действия происходили в особо извращённой форме с целью как можно сильнее унизить несчастную. Начав вечером, закончили утром. Перед уходом пригрозили, что если «вякнет» кому хоть слово, то снова придут - и тогда убьют.
        Двое неоднократно подкарауливали в парке культуры и отдыха и скверах одиноких девушек, затыкали им рот, валили наземь и поочерёдно также совершали насильственные действия. Ещё трое поглумились над двенадцатилетней школьницей. Один нечестивец изнасиловал восьмилетнего мальчишку. Ну и так далее в том же роде.
        Ольмапольцы стали привыкать к суровым расправам над преступниками, потому несколько тысяч собравшихся вокруг помоста сохраняли спокойствие и в гнетущем угрюмом молчании ожидали приведения наказания в исполнение.
        Слава Богу, на этот раз дон Кристобаль освободил меня от обязанностей куратора заплечных дел мастеров, и я исключительно по долгу службы наблюдал за происходящим из окна администрации.
        Действие совершалось весьма прозаично и без каких-либо осложнений. Со всех семнадцати смуглолицые курчавые палачи поочерёдно спускали штаны, затем поочерёдно же оскопляли и бросали удалённые части детородных органов бродячим собакам, невесть откуда появившимся.
        Грязные лохматые голодные псы хватали поживу и с громким рычанием уносились прочь. Преступники, молодые люди от восемнадцати до тридцати лет, плакали навзрыд и умоляли о пощаде, но специалисты по охолащиванию были непоколебимы. Прямо сказать, это было пренеприятнейшее зрелище, и я удивлялся, как люди оставляют дела и приходят смотреть на такое?
        По завершении наказания палачи помогли оскоплённым одеться и с помоста отправили прямо в толпу. Но люди брезгливо шарахались от «свежеиспечённых» кастратов и с презрением гнали подальше от себя. «Ф-фу, не прикасайся ко мне! - доносились крики. - Пошёл, пошёл отсюда, вошкарица! Ой, глаза бы на тебя не глядели!»
        Дальнейшая судьба недавних насильников мне неизвестна; вряд ли там было много хорошего.
        За похотливыми сквернодейцами вывели разного рода злостных хулиганов и дебоширов, убийц и мучителей животных - собак, кошек, воробьёв и иных тварей. В основном это были взрослые, но замечались и подростки от пятнадцати до восемнадцати лет.
        С этой партией было ещё проще. С провинившихся взрослых также спускали штаны, заворачивали рубашку, укладывали на скамьи, привязывали и секли кнутом. Количество ударов зависело от степени вины наказуемого.
        Били не жалеючи, кожа у многих подвергнутых порке слетала клочьями и с поясницы, и с лопаток. Одни наказуемые кричали благим матом, другие после первых же ударов впадали в обморок. Таких безотлагательно приводили в чувство, окатывая холодной водой, после чего экзекуция продолжалась.
        Вместе со всеми выпороли и несколько работников социальной опеки, повадившихся отнимать детей у вполне дееспособных родителей и передавать их в сиротские приюты. Отнимать только за то, что родители эти были очень бедны и не могли красиво одеть и вкусно накормить своих чад. Я потом узнавал: бессердечных опекунов сразу же уволили, и они ещё долго зарабатывали на хлеб посредством забивания костылей на железной дороге.
        Из всех особенно запомнились двое братьев Жилкиных, владельцы бойцовской собаки. Не единожды парочка натравливала зверя и на людей, и на животных.
        Несколько дней назад какая-то женщина во всеуслышание отчитала их, мол, что вы делаете, антихристы, разве ж можно так! Тем же вечером брательники вломились в квартиру бедолаги и напустили пса и на неё саму, и на остальных членов семейства, оказавшихся на ту пору в жилище, не разбирая ни старых, ни малых. Женщина и её сынишка, ученик первого класса, были довольно серьёзно покусаны. В последний момент матери удалось спасти двухлетнюю дочурку от клыков хищника, водрузив её на одежный шкаф. Рычание пса, крики людей, обезумевших от боли и страха, разносились по всей округе.
        И всё владельцам собаки сходило с рук. Некоторые из соседей даже и защищали безобразников.
        - Куда их, в тюрьму, что ли? - говорили доброхоты, которых ещё не достигли зубы пса. - Чтобы они там набрались опыту и вернулись законченными бандюганами? Молодые ещё, сами потом перевоспитаются.
        Участковый полицейский, курировавший те проулки, только поддакивал и согласно кивал головой. Ему лень было заводить дело на братьев. Если он и брал когда местное отребье за жабры, то только по указанию сверху или за солидный денежный взнос от того или иного пострадавшего.
        В последнее же время славного инспектора вообще охранение порядка мало интересовало, потому как мысли его вертелись только возле круглозадой продавщицы Зойки из закусочной на углу улиц Урицкого и Розы Люксембург, под которую он тайком подбивал клин и всё никак не мог подбить. Зойке хотелось каких-нибудь стоящих подарков, но относительно подобных проявлений внимания полисмен был скуповат. Он знал, что подношение требуется, но всё же надеялся проехаться на дармовщину. В качестве последнего аргумента коп придерживал угрозу по поводу ночной торговли спиртными напитками.
        - Раз нельзя в тюрьму, которая развращает людей и является рассадником бандитизма, - глубокомысленно изрёк дон Кристобаль, - то пусть попробуют кнута. Кнут должен оказаться хорошим воспитателем.
        Братьям было назначено по сто ударов. В первый раз они выдержали двадцать. Когда, спустя несколько дней, полопавшаяся кожа немного поджила, экзекуция повторилась. Выдали ещё двадцать горячих. И так с временными интервалами злодеев пороли, пока не выдали по полной сотне.
        С той поры Жилкины на диво как поумнели и жить стали тише воды, ниже травы: со встречными в обязательном порядке раскланивались и разговаривали только на «вы», а собаку за бесценок продали профессиональному дрессировщику. Нет, не зря сказано, что битие определяет сознание.
        Добрую половину подвергнутых экзекуции потом погружали на носилки и отправляли в больницы на лечение.
        В отличие от взрослых, к несовершеннолетним допускали снисхождение и секли только розгами - болезненными, но безвредными.
        - Хоть бы детей пожалели! - донеслось несколько нерешительных голосов с площади, когда на скамьи стали укладывать подростков. - Они же глупыши совсем!
        - Нельзя жалеть, - отвечали кудрявые ребята. - Сегодня они мучают животных - завтра именно эти подростки, да-да, вы не ослышались, именно эти, что перед вами, будут мучить и убивать людей. И в Ольмаполе, и за его пределами. Убивать с таким размахом и озверелостью, что никому мало не покажется. Хотите увидеть, как они стали бы это делать? Не хотите?.. То-то!
        Последнее «аутодафе» в этот день совершилось над торговцами наркотиками. Не только над шестёрками в виде курьеров и им подобными, но и над местными наркобаронами.
        Приговорённых опять же выводили на помост, вкалывали обезболивающее, отсекали кисти рук и, тщательно забинтовав окровавленные обрубки, отправляли на все четыре стороны. Баронов лишали обеих кистей, а простых исполнителей - только правой. С обещанием в другой раз главным вырвать язык, а подручным - вторую пятерню. Все миллиарды, наваренные на наркобизнесе, были изъяты и направлены на лечение шизанутых, а семьи наиболее виноватых пущены по миру без какой-либо возможности получить крышу над головой.
        И, о диво, торговля шизой в городе в одночасье прекратилась, словно её и не было никогда! Позже наркобизнес не смел приближаться к Ольмаполю ближе, чем на сто вёрст.
        Регулярность наказаний дала понять всем и каждому, что теперь любое преступление не останется без неминуемых последствий, и за него придётся расплачиваться если не головой, то как минимум собственной шкурой или конечностями.
        Прошло немного времени, и Ольмаполь реально ощутил на себе эффективность антикриминальных нововведений. Законопослушные граждане могли уже свободно и безбоязненно передвигаться по улицам города днём и ночью с уверенностью, что их никто не тронет.
        Резко на убыль пошло количество охранников и прочих секьюрити - двери магазинов, хоть водочных, хоть ювелирных, можно было оставлять открытыми настежь даже после завершения рабочего дня, потому что в них никто уже не вторгался. Постепенно люди перестали запирать квартиры на замок, а потом и вовсе отказались от двойных стальных дверей.
        Многие тысячи достаточно крепких молодых людей из охраны перевелись в сферы производства и разного рода услуг, и это стало ещё одним импульсом к развитию промышленности и экономики в целом.
        Не за кем стало гоняться полиции; часть её сократили, а оставшиеся полицмейстеры лишь присматривали за соблюдением порядка на улицах: чтобы не нарушались правила дорожного движения, чтобы никто не смел перейти на красный свет или не бросил бумажку или окурок помимо урны и не позволял себе нецензурно выражаться. Чтобы незнакомые люди обращались друг к другу исключительно вежливо. Скажем, только через «пожалуйста» или «будьте добры» к тем же продавцам и наоборот.
        Большинство полицейских раз в год откомандировывали в другие регионы страны, чтобы они поработали в условиях незаконного поведения простых граждан и тотального казнокрадства начальников и тем самым сохранили профессиональные качества.
        Количество тяжких преступлений сократилось в шестьдесят раз. К примеру, в течение полутора лет, пока Черноусов оставался ещё градоначальником, было совершено лишь одно убийство: глава большого семейства по пьяни зарезал свою жену. Убийцу закопали вместе с погубленной супругой, а детишек передали в лучший детдом Поля Чудес - к самым опытным воспитателям.
        Глава двадцать третья. Попытка похищения
        Некоторое время дону Кристобалю чудесным образом удавалось блокировать исходный поток информации, как в областной центр, так и Москву, но происходившие изменения всё же не миновали внимание вышестоящих властей.
        Губернатор Евстафьев не переставал недоумевать, как своенравный город обходится без финансовых вливаний, которые были заторможены лично по его указанию? Не поступали жалобы из сферы образования, медицины, правоохранения, наконец. Наоборот, из Ольмаполя потекли значительные неуклонно возрастающие денежные потоки в виде налоговых отчислений. Дотационник становился всё более крупным донором.
        Оно и дальше бы так продолжалось, и всё завершилось бы замечательно, если бы, я уже говорил, дон Кристобаль не увлёкся доньей Анной, той самой прежде парализованной девицей, которую поставил на ноги.
        Я тоже не раз испытывал счастье лицезреть её. Госпожа Смолецкая поистине была необыкновенной красоты, и ничего удивительного, что испанец совсем потерял голову. Я и сам лишался мыслительных способностей и забывал обо всём, едва только эта прекрасная дева соблаговоляла показываться в моём присутствии.
        Будучи парализованной, Анна предавалась мечтаниям о полнокровной жизни, о том, как бы она властвовала над мужчинами и повергала их к своим ногам.
        И вот она уже подлинно шамаханская царица, и уже властвует, и мечты её сбываются! И все, все без исключения представители сильного пола бледнеют, едва завидев её, и покорно склоняют перед ней голову.
        Новые возможности в свою очередь захлестнули разум чудной нимфы, ей захотелось блистать в театрах, ресторанах, кафе, магазинах и на всевозможных презентациях. Она уже не могла жить без всей этой булги. Кем стал возле неё дон Кристобаль, мужчина около сорока лет, человек, в общем-то, вполне заурядной внешности? Её сопровождающим, ну и своего рода спонсором. Он потакал всем её прихотям, облачал в одежды, немыслимые для обычной женщины, одаривал драгоценными бирюльками, подвесками и браслетами.
        Анна же, бывало, не стеснялась ставить его в унизительное положение. Нередко она, капризничая, отказывалась от его услуг и отправлялась на очередной банкет в полном одиночестве. У него разрывалось сердце от переживаний, а она, ведая об этом, наслаждалась видом сонмов поверженных поклонников.
        Увлёкшись женской юбкой, дон Кристобаль напрочь забыл о возможном сопротивлении происходившим реформам и фактически пустил дело на самотёк.
        Между тем противная сторона не дремала. В то самое время, пока испанец отирался возле пречудной фройляйн, Федотов и его каморра не переставали раздумывать о том, как бы обратить реформы вспять. И снова приникнуть к власти. И вернуть всё на круги своя. Чтобы жизнь шла прежним размеренным путём, народ колготился внизу, а бабки непрерывным потоком сыпались бы в руки стоящих у бразды правления.
        Они искали зачинщика преобразований - и довольно быстро вычислили его. Человек, похожий на испанца, - вот кто является первоисточником зла! Субъект, творивший чудеса на театральной арене, а позже на городских улицах. Он, он коновод! Его нужно устранить! Остальные - Черноусов, Тимошин - не более чем пришей-пристебаи, простые исполнители. С ними рассчитаться потом не составит особого труда.
        Заговорщики стали выискивать слабое место дона Кристобаля.
        Дни складывались в недели, недели - в месяцы, а они всё никак не находили, за что ухватиться. Слишком уж он был неуязвим, его превосходство чувствовалось ежесекундно и в каждой мелочи. Но однажды «Циркача», таким погонялом заговорщики окрестили испанца, увидели на окраине города, когда он под ручку с прекрасной дамой выходил из зелёного палисадника.
        Всё внимание моего друга было обращено на прелестную спутницу, и он не почувствовал опасности, притаившейся совсем рядом.
        Стали наводить справки о девушке с окраины - и мало-помалу узнали немало интересного.
        Анна Смолецкая - вот, пожалуй, кто был ахиллесовой пятой человека, разрушившего основы их жизни. За сладкой парочкой организовали постоянную слежку, подтвердившую правильность предварительных выводов.
        Недолго сомневаясь, заговорщики решили пойти по самому простому варианту: захватить и вывезти девушку за пределы региона. А далее, угрожая расправой с заложницей, принудить дона Кристобаля выйти из игры. Обговорили детали предстоящей операции и тщательно подготовились. Осталось дождаться удобного случая.
        Через какое-то время такая возможность представилась. В тот памятный день, во второй его половине, дон Кристобаль, распрощавшись со своей дульцинеей, отбыл по неотложному делу в областной центр.
        Мадмуазель же Смолецкая, проводив последним взглядом воздыхателя, принарядилась, вызвала такси и благополучно отправилась в ресторан «Золотой дракон», где и устроилась в одиночестве за зарезервированным столиком.
        От неё веяло такой властностью и апломбом, что никто не пытался ни подсесть к ней, ни, тем более, завести какие-нибудь шуры-муры. Она действительно выглядела настоящей царицей и словно была огорожена невидимым защитным барьером.
        Вечерело. Заведение быстро заполнялось посетителями. На возвышении заиграл оркестр; создавалась атмосфера, благоприятная для полноценного отдыха.
        Едва Анна сделала заказ, как в неярко освещённом гостеприимном зале появился Гриша Федотов. Один взгляд на прелестную особу - и, миновав несколько пустых мест, он устроился за соседним столиком.
        Это был уже не тот паренёк, которого можно было увидеть в первые недели после начала ольмапольских перемен. От тогдашней его душевной опустошённости не осталось и следа. Достаточно быстро сообразив, что только собственная энергия и накопленные знания позволят ему подняться в возникшей неблагоприятной ситуации, он собрал всю волю в кулак и решил действовать.
        Первым делом Григорий определил, на каком поприще вернее себя реализовать. Что лучше всего он знает, где лучше применить свои силы? В технологиях производства материалов для электронных изделий, которые изучал в высшем учебном заведении? Нет, о технологиях у него представление весьма поверхностное, и ничего толкового из этого не выйдет. А вот если…
        По окончании вуза, будучи под патронажем отца, он якшался со многими художниками города, какой-то период покровительствовал им и немало узнал об уровне их мастерства. Что если поработать в этом направлении?
        У него висело десятка полтора полотен, подаренных художниками Брилем, Дюриковым, Кузнецовым, Нуяндиным. Не размышляя более, младший Федотов свернул холсты и повёз их в Москву, где оставались ещё друзья-однокурсники, знакомые искусствоведы и далёкая родня, каким-то боком тоже причастная к живописи.
        Так ольмапольские полотна оказались на выставке-продаже работ известных российских мастеров кисти. Все до единого натюрморты, пейзажи и портреты, представленные им, были куплены иностранными коллекционерами за суммы втрое большие, чем он ожидал. Тут же организаторы выставки заключили с продавцом устное соглашение о поставке новых картин.
        По приезде домой Григорий встретился с Тарновским, Дюриковым и некоторыми другими представителями живописного цеха, поведал о продаже их творений, дальнейшей перспективе и выдал три четверти вырученной суммы авторам полотен. Те загорелись идеей, и в другой раз торговец повёз в столицу уже около сотни картин.
        С этого младший Федотов и начал свой гешефт. Не прошло и полгода, а он уже совершал миллионные обороты в долларовом эквиваленте. Как и первоначально, три четверти выручки получали сами художники.
        Слава Богу, после многолетнего полуголодного прозябания у наших рисовальщиков появился более чем полный достаток и хороший материальный стимул к плодотворной работе.
        При немалых деньгах оказался и сам инициатор поставок картин в столицу. В этот вечер он явился в «Золотой дракон», чтобы отметить очередную сделку, принёсшую лично ему полмиллиона долларов.
        В разгар веселья, когда толпа посетителей ресторана в очередной раз с самозабвением задвигалась в неистовом ритмичном танце, мадмуазель Смолецкая встала и прошла в туалетную комнату. Несколько минут назад она сама лихо отплясывала и поводила головкой ловчее иной узбекской танцовщицы, привлекая благосклонное внимание мужчин и вызывая недобрую зависть их спутниц.
        Незнакомка была более чем хороша, и торговец картинами тоже нет-нет да постреливал глазками в её сторону. Раза два он наталкивался на встречный мимолётный взгляд, который, вроде бы, ни о чём таком не говорил. Тем не менее, ему почудилось, что между ними пошли какие-то тонко направленные электромагнитные волны, действовавшие притягательно. С девушкой следовало обязательно познакомиться.
        Он видел, конечно, что Смолецкую отслеживают и многие другие участники вечера. Это закономерно: девушка ни в сказке сказать, ни пером описать - тут поневоле залюбуешься. Но двое или трое наблюдателей насторожили парня, что-то от них исходило угрожающее. Случается, что спина или поза того или иного субъекта может сообщить не меньше, чем выражение лица или специфический прищур глаз.
        Не успела прекрасная незнакомка скрыться в проёме, за которым находились туалетные и курительные комнаты, как двое малых, сидевших слева и немного дальше, встали и неторопливо двинулись за ней. Григорий проводил их взглядом, помедлил немного в нерешительности, затем в свой черёд отставил стул и направился следом.
        В коридоре не оказалось ни одного человека, но дальше, за углом, где должен быть чёрный ход, происходили какие-то спешные хаотичные движения и раздавались едва уловимые удаляющиеся звуки, похожие на шарканье ног и сдерживаемое дыхание.
        Гриша рванулся вперёд, завернул за угол и заметил в закрывающихся дверях широкую мужскую спину и изящные женские ножки, беспомощно свисавшие с узловатых мускулистых рук.
        Проскочив потерну, Григорий рванул дверь на себя и оказался во дворе, объятом полумраком ночи. В эту самую минуту двое молодчиков тащили безвольную апатичную Анну к иномарке, стоявшей возле крыльца. Третий, заблаговременно распахнув заднюю дверцу, собирался принять деликатный «груз».
        - Что здесь происходит?! - громко, во весь голос произнёс младший Федотов, приближаясь к автомобилю.
        - Не кричи! - раздалось в ответ. - Что кричишь? Не видишь разве - женщине стало плохо, сейчас повезём в больницу. Так, поддерживай её, осторожней.
        - Стой! Что-то здесь нечисто. Только сейчас она чувствовала себя превосходно.
        - Ха, превосходно! - один из троих, крепыш с широкими плечами, оставив Смолецкую, повернулся к Григорию. - Разве долго сегодня коньки отбросить? Раз - и нету человека. Ладно, возвращайся за свой столик, не мешай.
        - Нет, погодите! Давайте я вызову администрацию ресторана. Выясним, в чём дело.
        - Вызывай, если хочешь, - сказал крепыш. - Только нам некогда. - С этими словами он атаковал настырного парня прямой правой в голову. На пальцах, сжатых в кулак, матово блеснул кастет с шиповидной боевой частью.
        Надо отметить, что Григорий неплохо умел драться - приблизительно на уровне боксёра-перворазрядника - и у него была отличная реакция.
        На автомате, уловив стремительное движение, он поднырнул под руку нападавшего и также нанёс удар правой. Если кулак противника лишь скользнул по его виску, слегка сняв кожу закраиной кастета, то сам он угодил прямо по рёбрам в области печени. А дальше, опять-таки в автоматическом режиме, он обрушил серию ударов, которую при случае применяют английские моряки. То есть после кулака пустил в действие локоть по рёбрам, потом тем же локтём отыграл в обратную сторону. Затем молотообразное кроше в область шеи, стремительная атака ногой под колено, захват за горло, ещё удар сверху… и противник оказался надолго нейтрализованным.
        Всё произошло буквально за полторы секунды. Напарник крепыша сразу даже не осмыслил сути происходивших действий. Сообразив, наконец, что к чему, он оставил свою жертву (ударившись затылком о торец спинки сиденья, Анна сползла на асфальт), и потянулся к кобуре, прикреплённой к поясу под курткой. Удар с разворота кулаком в голову - и второй удалец лёг рядом с первым. Третий выпрыгнул из машины, где готовился принять девушку, и бросился на Григория, но встречный клевок головой в лицо остановил его на полпути.
        Склонившись над Смолецкой, наш воитель приподнял её за плечи и бережно провёл ладонью по щеке.
        - Как вы себя чувствуете? - негромко спросил он, со священным трепетом вглядываясь в обворожительные черты.
        Тихонько простонав, Анна открыла глаза.
        - Неважно, - еле слышно прошептала она и облизала губы. - Ах, они набросили мне на лицо какой-то платок! И перед глазами сразу поплыло. Голова кружится… Ой, мне нехорошо!
        - Негодяи, - прошептал Григорий. Подхватив девушку под руки, он помог ей встать на ноги и опереться о кузов машины.
        Неясный едва уловимый звук за спиной заставил его повернуться.
        Один из налётчиков, тот, который был уложен ударом с разворота, достал-таки пистолет и целился в их сторону. Григорий поспешно распрямился, чтобы закрыть собой девушку, и тут же раздался выстрел. Мимо. Пуля угодила в боковое стекло иномарки. Григорию показалось, что дуло пистолета смотрит ему прямо в лицо, но уворачиваться было некогда. Он бросился на стрелка. Прозвучал второй выстрел, горячо обожгло в области колена, и нога сразу подломилась. В падении ему удалось выбить пистолет у противника, но сильнейшая ломящая боль в колене на секунду лишила памяти.
        Этого хватило, чтобы двое из налётчиков поднялись с асфальта. Несколько сильнейших ударов ногами по корпусу и голове - и Григорий оказался окончательно обездвиженным.
        - Помогите! - закричала девушка. - Люди, на помощь…
        Ей зажали рот и швырнули на заднее сиденье автомобиля.
        - Лёха, подымай Сивого, сваливаем!
        Я аккурат проходил мимо ресторанной арки, когда со двора донеслись выстрелы и крики о помощи. Нимало не мешкая, я бросился в темноту прохода между зданиями.
        Иномарка, женщина в задней части салона, безуспешно пытающаяся вырваться из рук какого-то субъекта, ещё один тип, усаживающий на переднее сиденье своего товарища, распростёртое тело на асфальте - короткого мига хватило, чтобы достаточно полно оценить картину происходящего.
        - Стоять! - крикнул я на бегу, зная уже, что произойдёт дальше.
        Человек, остававшийся возле машины, вытащил пистолет и направил ствол на меня, но мысленным импульсом я на расстоянии выбил у него оружие и тем же посылом привёл его внутреннюю энергетику в состояние хаоса. Человек охнул, схватился за сердце и как подкошенный повалился с ног.
        Налётчик, удерживавший женщину, приставил к её виску револьвер.
        - Назад! Ни с места! - яростно прозвучало во мгле. - На пол мордой вниз или буду стрелять!
        - Так назад или ни с места? - крикнул я, неласково усмехаясь и переходя на шаг. В следующее мгновение едва заметное, заимствованное у дона Кристобаля движение приподнятой руки вырвало у бандита оружие и отшвырнуло его на середину двора. Ещё один мысленный импульс, и отморозок, вывалившись в открытую дверцу, распластался у колёс автомобиля.
        Последнего налётчика, ещё не совсем пришедшего в себя после английской контратаки Григория, я схватил за воротник куртки, выволок наружу и уронил на асфальт.
        - Как вы? - спросил я у девушки, просовываясь в салон. - А, вот кто это! Ну здравствуйте!
        - Боже мой, Аркадий! - вскричала она, подвигаясь ко мне, и тут же истерично с надрывом и плачущими интонациями засмеялась. - Со мной всё в порядке, - стараясь пересилить взбудораженные нервы и судорожно заглатывая слова, сказала Смолецкая. - А тот парень, - она кивнула за моё плечо, - он хотел помочь мне, а они стреляли в него и били ногами. Кажется, он ранен.
        Я поддержал её за руку, чтобы она выбралась из салона, повернулся к человеку, лежавшему в двух метрах от машины, и, приблизившись, склонился над ним.
        - Он жив? - спросила Анна, опускаясь рядом со мной.
        - Это Гриша Федотов, сын бывшего мэра, - сказал я и приложил пальцы к шее раненого. - Пульс прощупывается, жив, «скорую» надо.
        Достав телефон, я набрал «03», потом «02».
        - Какой милый, - сказала Смолецкая, разглядывая молодого человека. Она достала платочек и отёрла ему лицо.
        Григорий, несмотря на ссадины и кровоподтёки, и вправду был хорош. Недавний форс, высокомерный пренебрежительный взгляд полностью исчезли, и сейчас он походил на ангелочка во взрослом мужском обличии.
        Прибыла машина «скорой помощи», за ней - полиция. Всех пострадавших участников инцидента увезли. Младшего Федотова - в больницу, остальных, уже начавших к тому времени очухиваться, - в арестантскую. С меня и мадмуазель Смолецкой полицейские сняли первые показания и предупредили, что мы ещё понадобимся.
        Я предложил Анне продолжить вечер в ресторане, но она сказала, что зайдёт, чтобы только расплатиться. Всё же наша королева выпила в качестве успокоительного стакан зелёного чая с мелиссой, после чего, оставив меня за своим столиком, отправилась в травматологическое отделение к Григорию.
        Торговца картинами готовили к операции. Он пришёл в сознание и стоически переносил страдания. У него было пулевое повреждение колена, и рентгеновский снимок показал, что раздроблена коленная чашечка.
        Несколько часов провела Смолецкая в вестибюле приёмного покоя, прежде чем ей позволили пройти к больному.
        Её спросили, кем она является ему? Девушка, недолго думая, ответила, что, мол, невеста. Григорию, толком ещё не отошедшему от наркоза, так и сказали:
        - Нареченная к тебе пришла. Ах, парень, до чего же хороша! Где только такую откопал. Ой, смотри, настрадаешься - не для семейной жизни она создана!
        Недолго пробыв в «Золотом драконе» после ухода Анны, я отправился к себе в гостиницу, где и встретился с доном Кристобалем, только что прибывшим из областного центра.
        - Значит, Смолецкая сейчас с младшим Федотовым, - сумрачно констатировал он, выслушав рассказ об инциденте во дворе ресторана.
        - По всей видимости.
        - Вы в курсе, что это его отец - один из инициаторов похищения девушки?
        - Ясно как божий день, что Григорий ни в чём не замешан. Иначе бы он не полез под пули.
        - Всё правильно, - рассеянно подтвердил испанец, глядя сквозь меня невидящим взглядом. - Способный молодой человек. Крушение папаши и всей тогдашней элиты только пошло ему на пользу. Мобилизовав умственные способности, он стал вполне преуспевающей личностью.
        В дверь постучали, и нам принесли кувшин с ряженкой и блюдечко с тёмно-коричневым гречишным мёдом.
        - Присаживайтесь, Аркадий, - сказал дон Кристобаль, приглашая меня к столу. - Выпьем по стакану на ночь. Молочнокислый продукт - полезнейшая вещь для пищеварения. А с мёдом - ещё и неплохое снотворное.
        - Для младшего Федотова настала самая интересная пора, - сказал он, возвращаясь к прерванной теме. - У него появился смысл существования. Почувствовав свою значимость, нащупав реальную почву под ногами, он готов действовать со всё возрастающей энергией. А то так и остался бы кутилой и шалопаем.
        Глава двадцать четвёртая. Мы и Анна
        Хирургическая операция закончилась, и Григория отвезли в палату травматологии, где он самостоятельно, без помощи медсестёр сумел спуститься с каталки и перебраться на отведённую койку.
        На минуту он закрыл глаза, проникаясь болевыми ощущениями в повреждённом колене. А когда разомкнул веки, увидел Анну, сидевшую рядом на стуле и внимательно всматривавшуюся ему в лицо. Его потрясла фатальная близость фиалковых глаз, в которых светилось неподдельное участие, смешанное с материнской добротой.
        Григорий мгновенно забыл и об искалеченной ноге, и о других последствиях, вызванных тяжёлыми побоями. Появление девушки стало прекрасным лечащим средством. И в ушах звучало невесть откуда выплывшее слово «нареченная».
        Им позволили побыть вместе не более десяти минут, но этого времени хватило, чтобы молодые люди почувствовали неудержимое влечение друг к другу. В последующие дни Смолецкая регулярно посещала своего любезного - до самой выписки.
        Что греха таить, встреча с прелестной Анной в экстремальной сумятице ресторанного двора и мне ударила в голову. Я ведь брал её за ручку, когда выводил из того треклятого автомобиля, и соприкосновение с её пальчиками ещё долго жило во мне явственными волнующими осязаниями. А сладкая амбра, исходившая от её тела!..
        Зиночка, светлые мысли о ней, встречи, задушевные разговоры, мечты о будущем - всё ушло и словно стёрлось из памяти. Я не чувствовал угрызений совести ещё и потому, что дочка Тимошиных сама дала достаточный повод для отчуждения.
        Мои чувства полностью переключились на мадмуазель Смолецкую. Непреходящая грусть-тоска по несравненной чаровнице терзала меня всё сильнее, не исчезая ни на секунду. На этой почве начались головные боли и колики в области сердца.
        Потянулись бессонные ночи. Грешен, каюсь, я считал, что именно мне Анна обязана освобождением из рук похитителей. А раз так, то должен же я получить какую-то фору перед другими претендентами на её благосклонность!
        Но в глубинах сознания, конечно, жило понимание того, что в неменьшей степени она должна была испытывать расположение и к Григорию. В отличие от меня, он не обладал никакими преимуществами перед преступниками и всё равно вступил с ними в схватку. Без его вмешательства девушку непременно увезли бы чёрт знает куда, и неизвестно, чем бы всё закончилось. В любом случае не вышло бы ничего хорошего.
        Вместе с тем ещё больше ей следовало сохранять признательность дону Кристобалю, поставившему её на ноги. Выходило, если хорошо поразмыслить, что перед всеми она была должница, и мы, трое мужчин, в данном случае выступали на равных.
        Словом, образовался замкнутый романтический круг, из которого следовало найти выход.
        Меня со Смолецкой сближало то, что оба мы были пациентами «доктора» Кристобаля. Нам было о чём поговорить, и мы нередко делились впечатлениями о прошлой и настоящей жизни. Я рассказывал, как отстаивал своё место под солнцем в подростковые годы. Как, услышав обращённое ко мне слово «уродина» или «Квазимодо», тут же бил в солнечное сплетение или по физиономии обидчика, даже если он был намного старше и на голову выше.
        - И такие методы давали результаты? - немного ошеломлённо спрашивала мадмуазель Смолецкая.
        - Случалось, меня избивали до полусмерти. Но я был неукротим и, придя в норму, снова был готов сразиться с кем угодно. Я мало ценил свою жизнь. С годами меня стали остерегаться.
        - А сейчас вы её цените?
        - Что - её?
        - Жизнь, разумеется.
        - Начал ценить. Оказывается, в ней есть немало интересного и привлекательного.
        В глазах нашего мужского сообщества поначалу девушка вроде бы сохраняла абсолютный нейтралитет. И это позволило квартету стать одной компанией. Бывало, мы вместе выезжали на природу, ходили в кино и рестораны.
        Выписавшись из больницы, Григорий долго ещё ковылял на костылях, а потом - с палочкой. Если бы не капсула Бурца, в которой он проводил ночь за ночью, вероятно, так и ходить бы ему с подпорками.
        Спустя время, однако, я стал замечать, что нашему Гришеньке, как больному, девушка отдаёт некоторое предпочтение. Конечно, думал я, надо, надо морально поддерживать человека, нуждающегося в сочувствии. Я старался войти в положение и посему не очень ревновал. Мне казалось, что точно так же оценивает ситуацию и дон Кристобаль, но здесь я изрядно ошибался. Этому дону всё виделось совершенно в другом свете, неспроста он не спешил помочь раненому, чтобы ликвидировать его «преимущество», а ведь мог бы и, по-моему, только выиграл бы в глазах нашей любезной фрекен.
        Меня, как самое слабое звено, попробовали выбить первым. Это было уже под занавес моей карьеры в качестве помощника главы города и вообще в конце всей нашей эпопеи.
        Однажды, оставшись с Анной наедине, я начал было объясняться ей в своих чувствах.
        - Ты мне очень симпатичен, - ответила она, одаривая меня участливым взглядом, - честное слово. Но понимаешь, какое дело… Я и Гриша… Разве ты не видишь, что между ним и мною? Лучше мы с тобой останемся только хорошими друзьями. И… у тебя ведь уже есть любовь. Я имею в виду Зину Тимошину. О вашей истории мне поведал дон Кристобаль. Ты ведь Зиночку не забыл, верно? Она такая милая, просто чудесная! Я видела её, когда она заходила в ночлежку для бездомных. Ну, в ту самую, что на днях открыл её отец.
        Чёртов испанец! Сволочь! Специально настучал, чтобы избавиться от меня как от соперника. В тот момент я был поражён вероломством друга. Интересно, кем он там меня изобразил? Человеком, способным работать на два фронта? Я ещё не забыл, как он футболил мою голову! На мгновение всплыло и тут же исчезло злое желание отомстить негодяю.
        - Странно как всё, - говорила между тем Анна, словно размышляя вслух. - Ещё вчера я никому не была нужна, а сегодня от бесчисленных мужских взглядов нет спасения. Хотя моя духовная сущность практически осталась прежней, изменилось лишь тело. Выходит, только оно этим мэнам и желательно.
        Если моё чувство к несравненной прелестнице, в общем-то, походило на обычное заурядное влечение мужчины к женщине, какое нередко встречается в повседневной жизни, то дон Кристобаль дошёл до явственно различимого болезненного состояния. Сердечную рану его ещё больше растравляло то, что, благодаря своему необыкновенному чутью, он тонко проникался отношениями, развивавшимися между Анной и Григорием.
        И всё же он продолжал надеяться. Тем более что наш «сладкий персик» по большей части оставался с ним бесконечно ласков.
        Мне думается, что Смолецкая умышленно искушала его, подталкивая к не очень хорошему поступку по отношению к младшему Федотову. Меня же он попробовал дискредитировать в её глазах! Вот ей и хотелось, чтобы нечто подобное он выкинул и в адрес Федотова. Чтобы потом ему же показать всю низость его души. И сопоставить эту низость с возвышенностью третьего претендента.
        Ещё Анну забавляло, как он, сильный мужчина, обладающий огромными в сравнении с обычным человеком возможностями, рядом с ней становился ручным, словно домашний котёнок. Иногда она позволяла ему целовать ей ручки, и в эти мгновения мой амиго словно возносился на седьмое небо. Ой, не зря сказано, что в любви теряют рассудок!
        Короче, она сделала из нас настоящих дурачков, превратила, так сказать, в кисель всмятку. И это на фоне грандиознейших событий, не прекращавшихся в городе.
        Глава двадцать пятая. В весёлом доме
        Когда губернатору доложили о бесчинствах, происходивших в Ольмаполе, он едва не задохнулся от негодования. Как, в его пределах, чуть ли не у него под носом столько времени орудует шайка авантюристов, а он ничего об этом не знает!..
        Безотлагательно были задействованы областная прокуратура и Главное управление внутренних дел. Посыпались экстренные звонки и депеши в «мятежный» город.
        В ответ на запросы из Ольмаполя ответили, что, мол, у нас всё нормально, наказания были суровы, но они осуществлялись в соответствии с тяжестью совершённых преступлений. В городе сейчас полный порядок, и криминальная обстановка находится на исключительно низком уровне.
        Получалась полная нестыковка с предыдущей информацией, поэтому для изучения ситуации к нам была направлена специальная комиссия из высших правоохранительных чинов. Большинство комиссаров сразу направились в местную прокуратуру и полицию.
        Их встретили начальники соответствующих служб: советники юстиции и недавние капитаны, а ныне майоры - один Янович был уже подполковником - провезли по городским улицам, наполненными счастливыми людьми, и ещё раз ознакомили с результатами успешной борьбы с уголовными элементами.
        Да, говорили они, были применены некоторые крутые меры разового характера, но в данный момент нужда в них отпала, и работникам правопорядка не остаётся ничего иного, кроме как заниматься незначительными мелкими происшествиями.
        Казалось, всё выглядело замечательно. Но затем трое особенно ревностных членов комиссии встретились с бывшим мэром Федотовым и несколькими другими лицами, стоявшими прежде у руля власти. И тут им была нарисована совершенно другая, параноическая картина ужаснейших нарушений законности, превышении служебных полномочий, немыслимых диких зверствах и массовых убийствах особо жестоким способом.
        - Не может быть! - ошарашенно восклицали представители губернской власти.
        - Как же не может быть, когда всё зафиксировано видеокамерами! Вот, полюбуйтесь!
        Проверяющим начали демонстрировать перья и дёготь, заимствованные у американского самосуда девятнадцатого века. Чаны с нечистотами - у средневековой Турции. Похороны - у Запорожской Сечи в пору её полного расцвета. Отсечение рук наркодельцам по примеру некоторых среднеазиатских стран начала двадцать первого века.
        Обычно работа подобных комиссий сопровождалась обильными застольями с присутствием хорошеньких девочек. На этот раз у комиссаров даже аппетит пропал, не говоря уже о баловстве с какими-нибудь юными проказницами.
        Не досмотрев до конца представленные материалы, проверяющие запаковали вещественные доказательства, сняли письменные подтверждения свидетелей и сразу же пустились в обратный путь.
        По возвращении, комиссия немедленно доложила губернатору и его окружению о преступных фактах «имевших место быть» в своевольном городе. При просмотре видеозаписей у губернатора случился гипертонический криз, и с полудня до вечера у него хватало сил только моргать глазами и шевелить указательным пальцем.
        Уже ночью были отданы категоричные распоряжения, и на следующий день, в десять утра, в Ольмаполь выехала группа спецназа в количестве тридцати человек из общеизвестной бригады «Тур», входившей в состав внутренних войск. С тем, чтобы арестовать Черноусова, его помощника, то есть меня, как лицо, непосредственно причастное к совершённым злодеяниям, а также проходимца, известного под псевдонимом «дон Кристобаль» и несколько начальствующих полицейских и прокуроров, покрывавших безобразия.
        К счастью, мой испанец вовремя сумел почувствовать нависшую опасность.
        Он пригласил меня в наш гостиничный номер, вызвав из здания городской администрации, и к моему приходу развернул широкоформатную объёмную картину, на которой было видно, как автомобили с бойцами, вооружёнными автоматами и пистолетами, мчатся на внедорожниках по автотрассе, соединявшей областной центр с Ольмаполем.
        - Гляньте, Аркадий, какие красавцы! - с искренним восхищением произнёс дон Кристобаль.
        - Сейчас глянем, - сказал я, присоединяясь к нему.
        …На половине стола, за которым мы восседали, стояло несколько бутылок «Ольмики» и «Ауфвидерзеен» самых лучших сортов производства местных пивоваров. И вся эта благодать - по соседству с ворохом слабо подсолённой вяленой чехони искусственного происхождения.
        Испанец отпил пива из граненого стакана, оторвал филейную полоску жирной рыбёшки, отправил её в рот и запил ещё одним глотком.
        - Нет, вы только посмотрите, какие они крепкие, мускулистые - один лучше другого. А сколько мужества во взорах, какая несгибаемая воля! Они преисполнены решимости выполнить свою миссию от начала и до конца. А береты на них!..
        - Ничего не скажешь - молодцы спецназовцы, - ответил я, тоже отдавая должное, только не пиву, а кока-коле и шоколаду с орехами и изюмом. - Наверное, прошли огонь и воду. Не хотелось бы встретиться с кем-нибудь из них один на один.
        - Не надо, Аркаша, принижать собственные способности. С вашей психологической и физической подготовкой вам вполне по силам стать одним из них, а кое в чём и превзойти. Не забывайте об уроках, которые я преподал.
        Мой побратим ещё выпил пива и заел вкусной рыбёшкой, выданной аппаратами Пеймера.
        - А вот скажите, Аркадий, что, на ваш взгляд, следовало бы предпринять, дабы остановить этих молодцов?
        - Что следовало бы?.. - сколько-то мгновений я вглядывался в автоколонну, мчавшуюся по направлению к Ольмаполю. Мне хотелось придумать что-нибудь посмешнее. - Следовало бы устроить всем сильнейшее расстройство желудочно-кишечного тракта. Чтобы эти вояки все до одного бросились к ближайшим кустам и не вылезали оттуда день или два.
        - Да ну, Аркадий, у вас нет полёта фантазии. Ваше предложение… Извините, оно такое безыскусное, топорное. Тем более по отношению к этим бравым ребятам. Смотрите, смотрите на них! Не орлы, но львы! Видно, что они готовы рисковать собой в любой ситуации. Предложенное вами - для них вдвойне некрасиво и нечестно. Нет, мы пойдём другим путём и остановим спецназ более достойным и приемлемым способом.
        Едва колонна приблизилась к городской черте, как все моторы заглохли: сколько шофёры ни бились, ничего у них с заводкой не получилось.
        Пришлось бойцам построиться в одну шеренгу и цепочкой двигаться вдоль автотрассы пешим порядком. Когда отряд втянулся в городскую улицу и прошёл пару кварталов, навстречу ему попались несколько прелестных девиц вполне зрелого возраста.
        Дальнейшие действия постепенно скомпоновались в определённых пространственных рамках, вместивших в себя обрывок улицы с одним-единственным зданием в середине его. На фасаде здания над входом красовалась яркая призывная вывеска, указывавшая, что это заведение явно увеселительной направленности.
        Мы словно оказались перед огромной сценой с замечательно выполненными декорациями в натуральную величину. То, что нам представилось затем, походило на комедийно-эротический спектакль, а я и дон Кристобаль стали внимательными зрителями и даже, по моим ощущениям, как бы соучастниками его.
        Всё выглядело настолько реально, что казалось, достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до того или иного персонажа.
        Кресла, в которых мы возлежали, отличались удобствами необыкновенными, напитки и закуски были выше всех похвал, зрелище с участием солдат и девиц несло в себе оттенок несомненной развлекательности, и незаметно наше пребывание в номере превратилось в этакую сплошную колывань.
        Когда пиво и кока-кола, а также пепси подходили к концу, на столе появлялись новые бутылки с охлаждёнными напитками. Газированная «Лесная прохлада» или «Славянский букет». Или тёмное краморское пиво «Долеймон» с его сливочной устойчивой пеной. Или «Жигулёвское» исключительно высокого качества.
        Ну и разные сладости не кончались - для меня. И сухая подсолённая чехонь - для дона Кристобаля.
        - Напрасно вы отказываетесь от такой роскоши, - сказал он, между прочим, причмокивая от удовольствия. - Пиво с кусочками рыбы создаёт своеобразное специфическое как бы сладковатое послевкусие во рту, доставляющее, знаете, поистине неизъяснимое наслаждение.
        - Мне неизъяснимое наслаждение доставляет вот этот мой апирон, - ответил я, приподнимая стакан с отличнейшим российским квасом, исходящим воздушными пузырьками.
        Мы смотрели и изредка обсуждали тот или иной поворот событий.
        - Кто эти синьорины? - спросил я после очередного глотка сладковатого напитка. - Какие хорошенькие - и все одна к одной! Какие соблазнительные фигурки! Где вы столько набрали? А, так это не фантомы ли?
        - Конечно, фантомы, - немного насмешливо ответил мой компаньон. - Где ещё найти столько красоток!
        А девушки были не просто хороши. По сути, они являли собой полноценных самок в человеческом обличии и источали страшный по силе и последствиям заряд сексапильности, в дикой природе возможный только в определённый период.
        Обаяние горгон свободно преодолевало расстояние, разделявшее нас, и я стал осознавать, что ощущаю их притягательное воздействие. Казалось, даже благовоние, исходившее от этих особ, проникало в наш гостиничный номер. Оно было способно лишить здравого смысла любого смертного. С первых же минут я и сочувствовал ребятам в военной форме, и одновременно завидовал им.
        Тем временем первейшая из барышень подошла к командиру отряда и, поводя плечами и плутовато улыбаясь, предложила промочить горло. В руках она держала большой прозрачный кувшин с прохладным освежающим оранжадом. Было лето, июль, солнце поднялось к зениту, стояла несусветная жара, и форменная одежда на бойцах намокла от пота с самых плеч и до пояса.
        Офицера с четырьмя маленькими звёздочками на погонах мучила сильная жажда, и он не сумел отказаться. Приняв кувшин, командир напился и передал сосуд другому офицеру - лейтенанту. Все остальные представительницы слабого пола подбежали к отряду и вмиг раздали кувшины с прохладительными напитками.
        - Откуда вы, красавицы? - спросил капитан немного подсевшим голосом. Видно было, что у него кружилась голова от близости особы, стоявшей перед ним. Он скользил по ней падким изучающим взглядом, наслаждаясь видом её прелестей. Она же почти незаметно выгодно выставляла ту или иную часть тела, на которой останавливался мужской взор.
        - Мы вон оттуда, - сказала первейшая и протянула руку в направлении увеселительного заведения, над входом которого красовалась уже упомянутая вывеска «Таверна Кэт».
        - И что, у вас там ещё есть такие куколки, как ты?
        - А то! Почему бы и нет? Для каждого из вас найдётся подружка, с которой можно провести часок-другой, а то и всю ночь. И все чистенькие, свеженькие, не захватанные мужскими лапами.
        - Неужели не захватанные? И ты такая же?
        От старшей девушки исходил какой-то особый приманчивый дурман, офицер же был ещё молод, и ему хотелось хоть немного продлить завязавшийся разговор.
        Девушка подбоченилась и сызнова слегка повела соблазнительными плечиками.
        - И я не захватанная, что можно проверить на деле. Но не сейчас. Вам надо спешить, а на проверку требуется энное количество времени. Мы встретимся потом, вечером, когда ты освободишься от служебных обязанностей. А покуда… Я вижу, не всем хватило напиться. Зайдёмте в наш ресторан. Там достаточно найдётся прохладного питья. Заодно мы познакомим славных панов жолнеров с остальными девочками. Несколько минут отдыха только помогут выполнить задание, поставленное перед вами.
        - Как звать-то тебя, милая? - спросил офицер.
        - Меня?
        - Да, тебя.
        - Я - Ева. Что в переводе на русский означает - «желанная», «сладкая».
        Надо же, чёрт возьми! Молодая хищница завирала самым бессовестным образом, лишь бы задать мыслям военного определённое направление. Имя Ева несло в себе совершенно другую смысловую нагрузку. Подательница жизни, вот что оно означает. Лживость мокрохвостки, остановившей отряд, возмущала.
        Дон Кристобаль дотронулся до моего плеча.
        - Подождите, Аркадий, не кипятитесь. Задача Евы в том и состоит, чтобы повесить капитану скриляй на уши и сбить его с пути истинного. К тому же замечу, что вы тоже не совсем правы в оценке того, что напевает ему эта мучача. Посудите сами! Одна из главных черт особы по имени Ева - чувственность, которая выделяет её среди многих других женщин. А где чувственность, там желание и сладость. То есть выходит, что она и в самом деле - желанная и сладкая…
        Двери под вывеской распахнулись, и взвод бойцов вошёл в таверну. Их встретила уютная обстановка, освещённая неяркими бездымными факелами, располагавшими к интиму, и танцевальный ансамбль на сцене, сплошь состоявший из хорошеньких девушек в белых воздушных одеяниях, в каковых в былые времена их предшественницы кружились перед тем или иным эмиром или шахом. Звучала бойкая музыка, и голос самой прелестной из дев наполнял зал словами знакомой песни:
        В Кейптаунском порту,
        С какао на борту
        «Жанетта» поправляла такелаж.
        Но прежде чем уйти
        В далёкие пути
        На берег был отпущен экипаж.
        Не успели новоприбывшие расположиться за столиками, как участницы ансамбля, за исключением певицы, сбежали со сцены, похватали стоявшие на барменской стойке многочисленные кувшины с прохладительными хмельными напитками и вместе со своими подругами, явившимися с улицы, живо принялись обслуживать гостей.
        Идут-сутулятся,
        Вливаясь в улицы,
        А на пути у них
        «Таверна Кэт».
        Бойцы расслабились, суровость на лицах сменилась благодушием, глаза, подогретые питиём, алчно заблестели. Соблазнительные женские фигурки, порхавшие промеж столиков, нет-нет да задевали отдыхавших тончайшими эфирными одеяниями, под которыми явственно проглядывали то округлое бедро, то горячая девственная грудь.
        Наконец кто-то из мужчин не выдержал, обхватил одну из сирен за талию, притянул к себе на колени и начал жарко целовать в шею и остальные открытые места верхнего бюста.
        Ева, склонившись, обняла капитана со спины, приникла налитой упругой грудью к лопаткам, добралась губами до его губ, слилась с ним в длительном страстном поцелуе, потом, оторвавшись, зашептала на ушко:
        - Ещё несколько минут, господин офицер, и вы продолжите поход. А пока… До чего же хорошо с тобой! Выпьем перед тем, как расстаться. Но вечером, не забудь, обязательно к нам.
        Она водрузилась на мужские колени. Несколько глотков чудодейственного зелья на брудершафт, и прекрасная пара снова слилась в затяжном поцелуе.
        И все служивые вокруг тоже флиртовали с женщинами и заключали их в тесные объятия. А со сцены продолжал литься волшебный завораживающий голос:
        Где пиво пенится,
        Где люди кренятся
        И юбки узкие
        Трещат по швам!
        - Ну всё, капитану и его людям кирдык, - прошептал я, ёрзая в кресле и не отрываясь от происходившего действа. - Кончится тем, что офицера разжалуют и вообще всех уволят со службы.
        - Зачем так мрачно, амиго? - со злорадной ухмылкой возразил испанец. - Они отделаются выговором, не более того. Но никто из отряда не пожалеет о прекрасно проведённом времени. Наоборот, каждый долго ещё с удовольствием будет вспоминать чудных дев из таверны, их объятия и улыбки и…
        - Чудные девы - не более чем мираж, пустота!
        - Э-э, перестаньте. А разве вся наша жизнь с её страстями и желаниями, порочными и не очень, тоже не мираж ли? Вспомните, из чего мы состоим? Из атомов и молекул, которые в основном являются всё той же пустотой. И вообще - что такое жизнь? Настоящее длится не более трёх секунд. Остальное, вне этого времени, - только прошлое или будущее. Обратите лучше внимание на девочек. Хороши всё-таки вертуньи, не правда ли?
        Красотки, продолжавшие обслуживать доблестное войско, действительно были выше всех похвал. Одни сложением и очаровательными личиками напоминали живых Венеру Милосскую и Афродиту, другие - Мэрилин Монро и Брижит Бардо в пору их полного физического благополучия, третьи походили на распущенных римских вакханок, четвёртые… Ох, там были и невинные шалуньи, не оскорблённые не только прикосновением мужских рук, но и ни единым взглядом похотливой мэнской общности. А в пару с ними кружились зрелые опытные женщины в возрасте до тридцати шести лет, одним взглядом способные превратить любого представителя сильного пола в податливого ягнёнка.
        Не буду греха таить, затянувшаяся сцена изрядно заводила, и в определённые моменты очень мне хотелось оказаться среди этого бойкого сонмища волшебных совратительниц и на себе испробовать воздействие, оказываемое ими на спецназовцев.
        - Вы не поскупились, - простужено сказал я, кивая на хорошо отрежиссированное веселье.
        - Да мне жалко, что ли, было? Пусть солдатики потешатся. Не каждый день выпадает такое фортунадо.
        Пиво и чехонь, сладкие напитки и шоколад так и не заканчивались, и при отслеживании событий, происходивших в таверне, мы не забывали поддерживать себя в кейфовом состоянии.
        - И всё же - это только обман, мираж и ничего более, - заметил я, возвращаясь к ранее высказанному мнению и прислушиваясь к голосу певицы:
        Что ты плачешь, мой миленький мальчик?
        Если болен, врача позову.
        Мама, мама, мне врач не поможет,
        Полюбил я девчонку одну.
        - Ах, как сладко поёт! - с восхищением изрёк испанец. - Думается, самой Клавдии Шульженко не уступила бы.
        - Пусть мираж, ладно, - сказал он, отвечая на мою реплику. - Но обратите внимание на свою прошлую жизнь! Что это такое? Одни лишь воспоминания - и не более того. Впрочем, и они в основном базируются лишь на ваших поступках и художествах окружающих людей. Если бы не совершались деяния, не было бы и воспоминаний. Прошлое осталось бы в полной мгле, за тёмной непроглядной чертой. Не случайно великий Конфуций говорил, что жизнь проходит - поступки остаются. Одни из них несут в себе позитивное начало, других люди стыдятся и стараются напрочь забыть или найти себе оправдание: за предательство друзей, алчность, прожорливость, стремление к стяжательству. А потом опять же остаются только воспоминания. И апофеоз всему - голые пришли, голые и уйдём. Но вам-то, мне кажется, пока стыдиться нечего. Стасу же - так звали спецназовского капитана - и его товарищам, ещё раз говорю, будет что вспомнить.
        Певица умолкла, спустилась со сцены и со своей стороны обняла и поцеловала офицера в шею.
        - Ева, дорогая, - негромко промолвила она, - наш друг устал, ему надо отдохнуть. Отпусти его. Мы с ним пройдём в номер…
        - Маргари, сладенькая, лучше мы вместе проводим Стасика.
        Милые обворожительницы подхватили заметно разомлевшего мужчину под белы рученьки и, придерживая оружие, повлекли на второй этаж, служивший гостиницей. Там они вошли в один из апартаментов, где, сопровождая свои движения вкрадчивыми нашёптываниями, раздели гостя и положили его на широкую постель под роскошным розовым балдахином. Затем, полуобнажившись, с двух сторон обрушили на избранника многочисленные ласки, неоднократно доводя его до подлинного экстаза.
        Бойцы, оставшиеся без командира, не растерялись, а быстро разбрелись со своими любезницами по свободным гостиничным номерам и в свою очередь в полной мере отдались нескончаемым любовным утехам.
        Глава двадцать шестая. Во власти фантомов
        Спать мы легли около полуночи, по окончании проделки со спецназом. Постели наши, как и прежде, находились в той же комнате, разделённые креслами и обеденным столом.
        Я всё никак не мог уснуть и непрестанно ворочался с боку на бок. Перед глазами продолжали мельтешить тела прекрасных дев, и не было никаких сил отогнать их от себя. Они шли, надвигались из темноты, посверкивая посеребренными пупками, и я словно в реальности ощущал их обжигающие прикосновения. Мягкие нежные руки тянулись со всех сторон, обнимали за шею, острые ноготки царапали плечи и спину.
        Мне было уже за двадцать, тем не менее я оставался девственником и день и ночь мечтал о женщине. О том, как бы стиснуть её белые груди, схватить, обнять, прижаться губами и всем лицом к животу, бёдрам, ягодицам, пройтись поцелуями по ладоням, икрам, пяточкам и каждому пальчику, зацеловать её всю и… Мечтал и стеснялся попросить у какой-нибудь мадам, охочей до пионеров. И вот моя плоть терзала меня, лишая сна и покоя.
        В конце концов испанец приподнялся на постели и повернулся в мою сторону.
        - Вот что, Аркадий, так дальше не пойдёт. Вы не даёте сомкнуть глаз.
        - В чём дело, дон Кристобаль?
        - Я же сказал - из-за вас не сомкнуть глаз! Вставайте, одевайтесь!
        - Но…
        - Одевайся, там уже ждут! - взревел испанец. - Или я отправлю тебя в чём мать родила!
        Делать нечего. Я поспешно натянул на себя штаны и рубашку и сунул ноги в комнатные шлёпанцы.
        В то же мгновение я оказался в зале «Таверны Кэт», где совсем недавно проходило бурное веселье солдат и фантомных девиц.
        Углы, стены просторного помещения, дальние столы и стулья - всё было погружено во мрак. И лишь в центре горела одинокая свеча, перед которой сидела во всех отношениях спелая, в самом соку дама лет тридцати, одетая в лёгкую белую блузку и белые же шаровары, нежно укладывавшиеся тончайшими плиссе на полукруглых ягодицах и сильных удлинённых бёдрах.
        Сказать, что она была красива, было мало. Она была бесконечно обаятельна и притягивала к себе с невиданной женской силой. Сердце моё гулко застучало.
        - Здравствуй, мой мальчик! - просто с задушевностью сказала она. - Я заждалась. Твоё имя?..
        - Аркадий.
        - А я - Альдина Ивановна.
        Женщина взяла меня под руку и повела по лестнице на второй этаж. По дороге она несколько раз непринуждённо соприкоснулась со мной плечом и бедром, отчего всего меня как бы опаливало жарким пламенем и сердце начинало биться ещё сильнее.
        Мы вошли в свободный номер. Альдина Ивановна предложила мне возлечь на огромные подушки, занимавшие от угла, дальнего относительно двери, чуть ли не половину помещения.
        Я возлёг. Она щёлкнула пальцами, и передо мной появился столик, едва возвышавшийся над полом, а на нём всяческие закуски, преимущественно сладкие, и кувшины со слабосладкими же восточными напитками. Откуда-то, словно из стен, неназойливо негромко полилась песня в музыкальном сопровождении: «Аина-Аина, Аина-Аина-Ай-на-на».
        Восхитительная донна сделала несколько па в стиле среднеазиатских танцовщиц, после чего тоже прилегла на подушки недалеко и не близко от меня.
        - Люблю эту песню, - вполне обыденно сказала она. - А давай я напою тебя чаем. Хочешь? И сама напьюсь. Нам необходим крепкий чай, чтобы продержаться всю ночь до утра. В сторону весь этот зам-зам, - она отодвинула восточные напитки. - Организую-ка я что-то вроде японской церемонии.
        Альдина Ивановна вышла в соседнюю комнату и тут же вернулась, одетая в нечто похожее на гибрид кимоно и обычного женского халатика из тонкой ситцевой ткани, весьма удачно облегавшее грациозную волнующую фигуру и ещё больше подчёркивавшее её прелести.
        Не менее часа продолжалось чаепитие. Альдина исполняла роль гейши и на уровне моего развития вела беседы на разные возвышенные темы: о женщинах, любви, искусстве, о человеческих достоинствах и недостатках. Чудная женщина неизменно оставалась чуткой и заботливой. Её речь журчала, как вода в чистом прозрачном ручейке. Я в унисон, тоже произносил достаточно умные приятные слова, и время шло незаметно.
        Снова облачившись баядеркой, она исполнила ещё несколько среднеазиатских танцев.
        Практически полностью успокоившись, я уже смелее поглядывал на сотрапезницу, на её умеренно открытую белую молочную грудь, гармонично возвышавшуюся на хорошо сложенном роскошном теле, на весь нижний бюст, соблазнительно облекаемый тончайшими почти непрозрачными одеждами.
        - Ты испугался меня там, внизу, в зале? - спросила она, вернувшись на подушки.
        - Да, сильно. Потому что перед вами я как ребёнок.
        - Но сейчас ведь не боишься, верно?
        - Боюсь, но гораздо меньше.
        - Мой бедный мальчик.
        Она погладила меня по голове и поцеловала в лоб.
        - Я нравлюсь тебе?
        - Безумно нравитесь.
        Взяв её руку, я приник к ней губами.
        - На, выпей вот это, - она подала мне хрустальный бокал с каким-то прозрачным шипучим напитком, - и остатки твоего страха мгновенно улетучатся.
        Испив до дна, я точно осмелел и позволил себе обнять её колени, после чего….
        Сначала происходило то, что и должно было произойти в обычном восточноевропейском понимании. После чего я как-то сразу освоился, и началась форменная неистовая Камасутра, космический путь любви с преобладанием священной сексуальной роли женщины. Я был голоден, как лев, находившийся без корма несколько суток, и всё никак не мог насытиться. Альдина же была неистощима по причине естественных особенностей своих. Мы были одни и слиты друг с другом, и не существовало ничего в целом мире, что могло бы превзойти высшую радость этих мгновений.
        Когда любовное экстемпорале закончилось и мы вернулись к чайной процедуре, на этот раз российской, женщина, отпивая из чашки, между прочим, спросила, правда, с оттенком утвердительности:
        - Я у тебя первая?
        - Да, дорогая Альдина Ивановна.
        - Не жалеешь о потерянном нынешней ночью времени?
        - Оно - не потеряно. Оно, то есть, извините, вы… - я совсем смешался и никак не мог подобрать правильные слова. - Оно не только не потеряно, наоборот, этой ночью вы обогатили меня. Я почувствовал себя совершенно другим человеком, способным на значительные поступки, и понял, как прекрасна может быть жизнь! А у вас… У вас много было мужчин?
        - Ты - тоже первый.
        - Как!
        - А вот так. Сегодня я существую, а завтра меня не будет. Так же, как не было вчера.
        - Но это несправедливо!
        - Скажи это кому-нибудь другому.
        - Мне показалось, что у вас огромный опыт. Вы чувствовали меня, как самоё себя, угадывали все мои тайные желания сексуального плана и шли им навстречу. И тем самым подарили мне высшее наслаждение. Временами мне казалось, что ваше тело трансформируется в угоду моим вожделениям.
        - Так оно и было - в какой-то степени формы моего тела менялись. В зависимости от твоего физиологического настроя. Аркаша, милый, для того я и создана, чтобы полностью удовлетворять твои эротические наклонности.
        При расставании я в тысячный раз целовал руки Альдины Ивановны, снова обнимал её колени и говорил с жаром, что готов провести с ней всю оставшуюся жизнь.
        - Успокойся, мой мальчик, - негромко, словно воркуя, сказала она на прощание и в который раз погладила меня по голове. - Зачем такая категоричность?
        - Мы ещё встретимся?
        - Маловероятно. О женщине ты узнал достаточно. Я своё предназначение исполнила. Дон Кристобаль может спать спокойно.
        Она была фантом, но мне казалось, что в её словах звучала затаённая грусть.
        С этой ночи мою любовь к мадмуазель Смолецкой как рукой сняло. Последующими ночами мне снилась только незабвенная танцовщица в лёгких воздушных шароварах и белой блузке и словно наяву осязались прикосновения небольших отвердевших сосков волшебной женской груди.
        Рано утром, когда я вернулся в гостиницу, дон Кристобаль спросил:
        - Н-ну, вы довольны?
        - Чем?
        - Любовными играми.
        - Вы подсматривали за нами! - вскричал я, встрепенувшись от возмущения.
        - Ещё чего! - дон Кристобаль зевнул. - Мне глубокий сон дороже ваших альковных забав.

* * *
        Три дня и три ночи продолжалась невиданная оргия в «Таверне Кэт». Редко когда то один, то другой из служивых спускался вниз, чтобы передохнуть от бурных ласк неожиданных любовниц и за бокалом виноградного послушать пение уже другой певицы, не менее обворожительной, чем первая.
        Настала осень, нас разлучили,
        В этап далёкий уехал я.
        Оставил девушку на пересылочке,
        Она клялась любить меня.
        Такие, к примеру, немудрёные слова доносились со сцены. А мне вспоминалась Альдина Ивановна, до умопомрачения желанная. Существует ли ещё она в природе и если да, то где сейчас и с кем? Или её тело полностью растворилось в космическом пространстве в виде каких-нибудь энергетических флюидов?
        На другой день, под вечер, я не выдержал и завернул в таверну.
        Вот и столик, за которым совсем недавно восседало моё несравненное божество. Некоторые из девушек пытались завести со мной непринуждённую беседу, но ни одна не была мне интересна. Заказав стакан напитка, придававшего смелость, я выпил и, спустя минуту, словно воочию увидел перед собой женщину, так страстно обнимавшую меня прошлой ночью.
        Пьёшь ли ты водку, куришь табак,
        Любишь девчонок, когда идёшь в кабак.
        Эх, раз пошёл, раз пошёл, раз пошёл.
        Эх, раз пошёл, да хорошая моя!
        Встревоженное исчезновением спецназовского отряда и полным отсутствием вестей от него, командование бригады «Тур», по согласованию с руководством ГУВД области, выслало в Ольмаполь вторую вооружённую группу, по численности не уступавшей первой.
        Всего за полчаса до её прибытия дон Кристобаль привёл в чувство Стаса и его людей, вывез кружным путём из города и направил в областной центр.
        Оказавшись на месте постоянной дислокации, ни капитан, ни кто-либо другой из его отряда так и не смогли толком объяснить, что с ними произошло и почему не было выполнено задание по захвату смутьянов. Почти всех их некоторое время врачевали в психиатрических лечебницах, но делалось это больше для проформы, так как своим поведением пострадавшие практически ничем не отличались от остальных людей. Бывало, правда, взоры бойцов подёргивались неизъяснимой тоской по ненасытным ласкам дивных дев, но своими воспоминаниями они ни с кем делиться не желали.
        Второй отряд прошёл не дальше первого. Оказавшись перед вывеской «Таверна Кэт», бойцы, сопровождаемые Евой и её сподвижницами, завернули в указанное заведение, и… Словом, этих ребят постигла та же участь, что и их предшественников. Певица, до этого вместе с Евой трое суток миловавшая капитана Стаса, спела и для них:
        Хулиган был красив сам собою,
        Неплохая была твоя мать.
        Но прошло вот полгода, и что же?
        Хулиган меня стал забывать.
        Мною лично никакие психиатры не интересовались, да я в них и не нуждался. Возможно, тут не обошлось без лечебного вмешательства дона Кристобаля, ехидный саркастический взгляд которого, казалось, преследовал меня всюду, куда бы я ни направлялся.
        Думается, и с Альдиной он свёл меня лишь затем, чтобы отбить от мадмуазель Смолецкой. Да пусть бы и так. Ночь с прекрасной женщиной я не обменял бы и на тысячу мамзелей. Но ощущался и едва заметный неприятный осадок, какое-то подобие душевной отрыжки. Возможно, всё же, это от неизбывного понимания, что Альдина Ивановна являлась всего лишь материализованным сгустком энергии, взятой из пространства.
        Глава двадцать седьмая. Москва бьёт с носка
        Областное управление внутренних дел уже собиралось инициировать отправку к нам ещё одного отряда спецназа, на этот раз целую роту, но дон Кристобаль, которому к тому времени до смерти надоела канитель с таверной, прибыл в облцентр с некоторым упреждением, где и встретился с губернатором Евстафьевым.
        Детали разговора, состоявшегося между ними, мне неизвестны, знаю только, что испанец доказал губернатору большую выгоду ольмапольских реформ как в целом для области, так и для него лично и убедил занять выжидательную позицию с тем, чтобы реформы доподлинно приняли характер необратимости. Я полагаю, что одним из факторов изменения губернаторской оценки ольмапольских реформ опять же были элементы гипноза.
        Как бы то ни было, наезды из областного центра прекратились, и некоторое время мы чувствовали себя в относительной безопасности.
        Но шила в мешке не утаишь. Тем более что и мешок-то, образно говоря, был дырявый. Я имею в виду всё усиливавшееся влечение испанца к донье Анне, которому он стал поддаваться, так сказать, до полного отсутствия присутствия, порой напрочь забывая, для чего, собственно, его в наши края направили.
        В итоге информационная блокада ослабла, слухи, а за ними и более точные сведения об Ольмаполе в конце концов дошли до Москвы.
        Сообщения и комментарии о наших делах запестрели в выпусках столичных информационных агентств и мгновенно разлетелись по всему миру. Среди прочего были показаны с купюрами, чтобы не слишком травмировать наиболее чувствительные натуры, и видеокадры со сценами погребений убийц, и тележная процессия с перьями и дёгтем, и отрубание рук наркоторговцам.
        В известность поставили самого Демидова. Евстафьева срочно вызвали в Кремль.
        Неведомо, что там наш губернатор докладывал, но Демидов тоже не стал давать указаний к принятию быстрых решительных мер. Вместе с тем для нас с испанцем не осталось секретом, что ещё до беседы с Евстафьевым кремлёвский начальник приглашал к себе представителей спецслужб, и они обсуждали какие-то вопросы, касавшиеся Ольмаполя.
        Кажется, это я уж потом узнал, директор департамента безопасности докладывал о доне Кристобале, что, дескать, это не обычный человек, а инопланетянин и просто так вопрос с ним не решить, а нужна предварительная подготовка. Ещё он сообщил, что определённые шаги с целью нейтрализации названной личности уже принимаются. Вроде бы, упоминалась какая-то электромагнитная спутниковая пушка, способная с космической высоты выборочно поражать те или иные биологические объекты в радиусе сотен километров.
        Тем временем средства массовой информации всё больше поднимали крики об «ужасных зверствах», имевших место в Ольмаполе, и о потворстве высших властных инстанций. В газетных статьях, а также в выступлениях ораторов на телевидении и в Интернете появились слова о нарушении моратория на смертную казнь и необходимости вывода России из некоторых европейских институтов. Посыпалось множество протестных писем и обращений - не организованных, а всамделишных - наиболее категорично настроенных деятелей науки, культуры и спорта в правительство, в том числе и Демидову.
        Кремлёвский начальник словно ждал этих обращений. Один его звонок, и государственная репрессивная машина пришла в действие - к этому моменту служба безопасности технически уже полностью подготовилась.
        Незадолго до развязки мне довелось встретиться с доном Кристобалем. Он был грустен и неразговорчив.
        - Что с вами? - спросил я.
        - В общем-то, ничего особенного, - ответил он с какой-то неопределённой интонацией. - Просто я вынужден вас покинуть.
        - То есть?
        - Я отправляюсь обратно в параллельный мир. Это было оговорено изначально.
        - Но как же мы? Наши реформы…
        - Точка невозврата уже пройдена - назад хода нет, и процессы, происходящие в вашем городе, не остановить. Конечно, и вам, амиго, и Черноусову будет непросто одним, но обстоятельства требуют, чтобы я срочно вернулся к тем, кто меня сюда направил. Надеюсь, когда-нибудь мы ещё встретимся.
        - А донья Анна?
        - Увы, ей нужен Гриша Федотов, а не я. До последнего момента у меня сохранялась надежда, но… Вчера мы окончательно объяснились. Я обещал златые горы, предлагал отправиться в параллельный мир, где она могла бы стать полубогиней. Нет, всё отвергла - один только Григорий у неё на уме.
        - Для убеждения вы могли бы использовать свой необыкновенный гипнотический дар.
        - Зачем мне зомбированное существо, Аркадий? С моей стороны это походило бы на самое заурядное воровство. Фактически я превратился бы в вора, укравшего женщину. Анна же стала бы говорящей куклой. Сними с неё гипноз, и она тут же люто возненавидела бы меня за содеянное. Нет, ни за что!
        Дон Кристобаль должен был покинуть нас утром следующего понедельника. Назначен был час и даже минута телепортации.
        И вот это утро наступило. Перед тем как исчезнуть, он встал из-за стола, за которым молча сидел некоторое время, и протянул мне руку.
        - Ну, прощайте, друг мой Аркадий, адиос. Мне будет не хватать вас в том, параллельном мире.
        - Прощайте, - ответил я, обмениваясь последним рукопожатием. Мне хотелось много чего ещё сказать, но к горлу подкатил болезненный комок, и я замолчал.
        Человек из другой среды обитания встал в центре комнаты и мысленно и энергетически сконцентрировался…
        Я с замиранием сердца ждал, когда он исчезнет, подобно призраку. Почему-то вспомнилось, как мы чаёвничали с ним в моём доме на Амбарной и какие задушевные беседы вели… Постепенно от нервного напряжения всё передо мной как-то неровно поплыло, и я протёр глаза, дабы обрести ясность зрения. Снова ожидание. Однако… цифры времени менялись, а ничего не происходило. Наступил момент, когда даже я стал понимать, что что-то пошло не так. Какие-то секунды дон Кристобаль ещё неподвижно оставался на одном месте. Но вот в очертаниях его фигуры, выражении лица появилась незнакомая странная окаменелость. Вдруг он страшно побледнел, протяжно застонал и схватился руками за голову.
        - Что с вами? Вам нехорошо? - я шагнул к нему в растерянности, не зная чем помочь.
        - Не понимаю, что со мной происходит, - проговорил он вымученным голосом и вновь застонал. - А-а, догадываюсь… На меня воздействует какое-то мощное излучение, потому-то я не могу телепортироваться… Оно нейтрализует меня; мои способности в значительной степени блокированы. Сильнейшая головная боль. Ох, как не вовремя!
        Как потом стало известно, именно в этот момент и была включена та самая электромагнитная спутниковая пушка, о которой упоминал в разговоре с Демидовым высокопоставленный офицер департамента государственной безопасности.
        Попутно и мне досталось от этой дальнобойки. Все паранормальные качества, которыми меня наградил испанец, надолго исчезли, и я вновь превратился в обычного заурядного человека, не способного эффективно защититься даже от простого хулигана.
        Постояв ещё минуту или две, дон Кристобаль вернулся за стол и закрыл глаза. Мало что осталось в нём от прежнего инопланетянина. Передо мной сидел обычный смертельно уставший человек. Наконец он поднял голову, взглянул на меня и тихо проговорил:
        - Действительно, в плане экстрасенсорности многое утеряно. До времени я вынужден оставаться с вами. Но нам обоим угрожает серьёзная опасность. Черноусову - тоже. Надо его предупредить.
        Мы отправились к зданию городской администрации, миновали охрану на входе, и прошли в кабинет мэра. Черноусов привычно сидел за своими бумагами и монитором компьютера.
        - На подлёте к Ольмаполю вертолёты с московскими спецназовцами из отряда «Ягуар», - сказал дон Кристобаль после краткого взаимного приветствия. - Через несколько минут они приземлятся прямо на площади под вашими окнами. Здание будет окружено, и вас, господин мэр, арестуют. И нас тоже. Надо немедленно бежать.
        Виктор Алексеевич сошёл с лица, но больше ничем не выдал своего волнения.
        - Я никуда не побегу, - достаточно твёрдо произнёс он и извлёк из стола пачку «Мальборо». Мне показалось, что это всё та же пачка, что и полтора года тому назад. Испанец услужливо поднёс зажигалку. Вспыхнул оранжевый язычок пламени.
        - Такой финал закономерен, и я давно уже ожидал нечто подобное, - градоначальник прикурил, глубоко затянулся и выпустил густой клуб бело-синего дыма. За три затяжки он спалил сигарету до мундштука.
        - Лучше мне до последнего момента оставаться на своём посту. А вы - идите! - мэр вздохнул и с некоторым усилием улыбнулся. - Собственно, хорошо, что всё заканчивается. Знаете, устал я, как загнанная лошадь. Пора и отдохнуть.
        Сняв трубку телефонного аппарата, он принялся кому-то звонить и отдавать последние распоряжения.
        Мы с доном Кристобалем покинули кабинет, сбежали по лестнице и устремились к вестибюльным дверям.
        На улице уже раздавался вибрирующий гул вертолётных двигателей. В небе, в гнилом углу, отчётливо вырисовывались приближающиеся силуэты трёх транспортно-десантных вертолётов Ми-8, следовавших с некоторым уступом один за другим. На борту каждого было по двадцать пять вооружённых бойцов. С ними же прибывали несколько следователей по особо важным делам.
        Испанец остановил проезжавшее такси, и мы нырнули в салон электромобиля.
        - Куда? - спросил водитель.
        - Прямо до перекрёстка и налево. Быстрее!
        Электромобиль сорвался с места и, ребристо шурша колёсами, помчался вперёд.
        Я оглянулся. Мой сотоварищ, рефлекторно, тоже посмотрел назад. Воздушные машины одна за другой садились на площадь.
        - Кажется, на нас обратили внимание, - услышал я над самым ухом. - Поездка будет недолгой.
        И точно, не успели мы свернуть на поперечную улицу, как один из только что приземлившихся вертолётов снова поднялся в воздух, и устремился в нашу сторону.
        - Тормози, приехали, - коротко бросил испанец шофёру, сунул ему крупную денежную купюру, и мы выскочили из машины.
        Стремительная пробежка до ближайшего магазина, и мы уже в просторном продолговатом торговом зале, заполненном людьми.
        Дон Кристобаль сразу же направился к дверному проёму, ведущему в другие, внутренние помещения, и я последовал за ним.
        - Где запасной выход? - категоричный вопрос первому встречному в магазинной униформе и с табличкой на груди.
        - Там.
        Мы бросились в указанном направлении, выскочили на улицу, надели вывернутые наизнанку куртки со специальной лицевой подкладкой и, не слишком торопливо, чтобы не привлекать внимание, зашагали прочь от центра, в сторону окраинных улиц.
        Московские бойцы знали своё дело. За считанные минуты были перекрыты все перекрёстки. На нас начали охотиться и с воздуха, и на земле. Печально, но участие в преследовании принимали и значительные силы местной полиции. Ну да какие к ним претензии - они народ служивый, что скажут сверху, то и делают.
        Всё же мы сумели пробраться до территории, занимаемой посёлком Чехоньлей. На месте убогих фавел здесь и там вздымались многоэтажные коробки зданий, которые начали возводить в последние месяцы, поворачивались стрелы кранов, подъезжали машины со стройматериалами, перемещались фигурки рабочих.
        - Может, укроемся здесь? - спросил я у товарища. - В подвале какого-нибудь дома.
        - Нет, здесь окружат и в любом случае поймают.
        - Тогда двигаемся дальше.
        Но вот новостройки остались позади, и нам удалось достигнуть берега озера, заросшего лесом. В какой-то момент стало казаться, что погоня отстала, и мы на минуту засели под низкой кроной осокоря, чтобы перевести дыхание.
        На противоположной стороне Чехоньлея прямо из воды торчала сложная многоуступная крыша «Нирваны». Именно там начались мои приключения и бесчисленные события с участием дона Кристобаля.
        За короткий миг всё пронеслось в памяти. Откровенно сказать, в целом мне не было стыдно за свои поступки, и я почувствовал, что не напрасно прожил свою жизнь, не такую уж продолжительную, если измерять календарным временем.
        - Надо добраться до дальнего конца озера, - сказал я, обращаясь к своему спутнику. - Там есть бетонная сливная труба большого диаметра для сброса талых вод в Ольму. В это время года она сухая. Вход обычно зарастает крапивой, и со стороны его не разглядеть. Трубой мы смогли бы пройти до реки, сколько-то переждать на выходе, а ночью попробовать выбраться из города.
        - Согласен, - ответил испанец. - Через несколько часов экстрасенсорные функции моего мозга восстановятся, и я смогу проникнуть в открытый портал параллельного мира. Предлагаю отправиться вместе со мной. Вам нельзя здесь оставаться.
        Не знаю почему, я с болью в сердце вспомнил о Зиночке. С того вечера после казни убийц я больше не видел её. Сколько воды утекло! Давно забыла, наверное, обо мне. И я, случалось, увлекался другими женщинами. Хорошо бы встретиться с ней на прощанье, но, видно, не придётся.
        Ничто больше в этом царстве лжи и порока меня не удерживало, и я дал согласие отправиться в мир иной. Тем более что интересно было познакомиться с тамошними обитателями, их общественным устройством, роскошной природой и вообще со всем. Дон Кристобаль кое-что рассказывал об тамошних чудесах, но лучше один раз увидеть, чем сто раз… И ещё я надеялся обрести в запараллелье такие же способности, какими обладал этот кудесник. Тогда можно было бы, вновь вернувшись на землю, самостоятельно исправлять те или иные пороки, не прибегая к жестокостям, на какие так падок был мой нынешний спутник.
        - Ладно, - сказал я, прикидывая, как лучше добраться до входа в подземный тоннель, - отправимся вместе. Бог даст, посмотрим на ваши кисельные берега.
        Передохнув, мы заторопились дальше, по возможности прикрываясь кронами деревьев. Миновали орешниковую гущу, прошли под сенью серебристых тополей, выскочили к мелколесью, и здесь сквозь гул вертолётов нас настиг голос с высоты, усиленный мегафоном.
        - Вы, двое, немедленно остановитесь! Немедленно, иначе открываем огонь на поражение.
        До заветной трубы оставалось не более двухсот метров, и к ней имелись скрытные подходы.
        - Бегите дальше, Аркадий! - не затормаживая шаг, крикнул мой товарищ. - Вон к тем кустам! А я попробую их отвлечь!
        Мы разделились. Я ещё прибавил скорости, и через несколько секунд исчез в густых зарослях акации и калины. Дон Кристобаль повернул к берегу, где виднелась небольшая бетонная пристань для нескольких прогулочных лодок. Я ещё подумал, зачем он туда, там же всё на виду!?
        - Мы вас видим, остановитесь! - доносилось между тем с высоты - Вам некуда бежать! Последний раз предупреждаем!.. Хватит с ними валандаться, - уже вполголоса проговорил неизвестный, видимо, обращаясь к кому-то из находившихся в вертолёте. - Давай вали их, Вадим.
        В то же мгновение раздался частый громкий перестук пулемётной очереди.
        Мельком я взглянул в просвет между листьями в сторону озера и…
        Увиденное поразило меня как удар молнии, ноги подогнулись, и на сколько-то секунд я беспомощно повис на ветвях кустарника, вцепившись в них руками.
        Мой амиго мчался к озеру со спринтерской скоростью. Скорее всего, он собирался с разбега нырнуть в воду, чтобы затем укрыться в зарослях прибрежного ивняка. Вот уже он наклонился и выбросил вперёд руки для прыжка.
        В это мгновение его и настигла пулемётная очередь. Дон Кристобаль точно ударился о незримое непреодолимое препятствие, неловко подался назад и повернулся в мою сторону. На лице его появилось незнакомое удивлённое выражение, мне показалось, что мы встретились взглядами, он приподнял руку, словно собираясь что-то сказать, но, так и не промолвив ни слова, рухнул с края пристани в водяную пучину. Ещё в память врезалась белая рубашка - ранее куртка была снята и отброшена, чтобы легче было бежать - на которой в нескольких местах образовались вдруг тёмные рваные отметины.
        Исторгнув крик отчаяния, я метнулся к моему дорогому единственному другу, чтобы спасти его. Надо было броситься в воду, нырнуть поглубже, ухватить тонущее тело и поднять на поверхность. Мой организм уже начал заряжаться на эти действия, я уже чувствовал каждым мускулом и каждой клеточкой тела, как всё будет происходить. Но когда до обрыва оставалось всего лишь несколько шагов, наперерез выскочили двое в зелёной пятнистой униформе, кто-то из них взмахнул автоматом, и сильнейший удар по голове поверг меня наземь.
        Глава двадцать восьмая. Венчание
        В себя я пришёл уже в тюремном изоляторе. Голова была замотана бинтами, немного выше левого уха под слоями марли прощупывалась огромнейшая опухоль. Меня изрядно подташнивало, а ночью я мучился от бессонницы.
        Несколько раз ко мне наведывалась фельдшерица, немолодая уже, с седой прядью в волосах, спрашивала, как я себя чувствую, перебинтовывала, считала пульс, измеряла давление, заглядывала в рот и глаза и делала какие-то уколы. Дня через три или четыре она же сняла с меня повязку, удалила швы - и посещения её на этом прекратились.
        Тюремщик по фамилии Жестяев, занимавшийся мною, оказался более чем благосклонным и всячески мне потворствовал. Он рассказал, что меня привезли из больницы после обработки и штопанья раны и проведения каких-то оживляющих восстановительных процедур.
        - Что, так и привезли без сознания? - спросил я своего надзирателя.
        - Нет, ходячего доставили, на своих двоих, - ответил он. - Разве вы не помните?
        У меня случился абсолютный провал в памяти, но я сделал вид, что кое-что вспоминаю.
        - А какое сегодня число? - на всякий случай спросил я тюремщика.
        - Двадцать первое.
        Выходило, что после нашей с доном Кристобалем попытки улизнуть от московского спецназа прошло десять дней.
        Я посмотрел на надзирателя и тут же отвёл глаза. Мне показалось, что он догадывается о моих безотрадных мыслях.
        История Жестяева мне была известна. Он проживал в одной из трущоб в тёмной сырой комнатульке с тяжелобольной женой и больной дочерью, страдавшей припадками, и перебивался случайными заработками.
        Начавшиеся реформы помогли его семье выйти из бедственного положения. Довольно скоро ему вручили ордер на просторную, тёплую, благоустроенную квартиру, ранее принадлежавшую одному из чиновных воротил и долгими годами пустовавшую.
        Устроившись на работу в изоляторе, Жестяев одним из первых приобрёл бурцевскую капсулу жизни, только поступивших тогда в свободную продажу. Уже спустя неделю после использования капсулы жена и дочь заметно пошли на поправку, а ещё через сколько-то времени вообще полностью выздоровели. Жену приняли на работу в пошивочную мастерскую - она была швея от бога, а дочь, прежде бравшая уроки у сердобольной пенсионерки-учительницы, проживавшей в соседней комнате, такой же холодной и сырой, стала ходить в школу и получать только «хор» и «отл».
        Жестяевы наконец узнали, что такое полный достаток. Жена зарабатывала втрое больше мужа, вдвоём они обеспечивали одну дочь, и у них появились мысли обзавестись и вторым ребёнком, а может быть, и третьим.
        Оба были не так уж молоды, и, не затягивая дело, они зачали ещё одно дитя, и сейчас жена находилась на четвёртом месяце беременности. Короче, семья вошла в состояние совершенного преуспеяния, и мой надзиратель постоянно пребывал в безоблачном благорасположенном умонастроении. Он знал, кому обязан своим счастьем, и всегда думал и говорил о Черноусове только с уважением и чувством большой симпатии.
        Анатолий, так звали тюремщика, подробно информировал меня, что происходило в городе. Впрочем, сведения он черпал большей частью из телевизионных сообщений, а также из разговоров с сослуживцами и соседями по дому, и поэтому знал не так уж много.
        Тело дона Кристобаля долго искали. Несколько аквалангистов вдоль и поперёк прочесали дно Чехоньлея возле той пристаньки, но так ничего и не нашли. То ли глубина помешала - дно там уходило на восемнадцать метров, то ли застреленного заилило, короче, поиски закончились ничем.
        Черноусова арестовали и в тот же день увезли в областной центр, где поместили в изолятор при тамошнем отделении федерального департамента безопасности. По слухам, после нескольких предварительных допросов его переправили в Москву, и в данный момент он содержался в одиночной камере «Матросской Тишины».
        Пётр Андреевич Тимошин ареста избежал, но его тоже допрашивали, и сейчас он находился под подпиской о невыезде. Его отстранили от должности и, опять же по слухам, он убивал время то сидя с удочкой на берегу Ольмы, то поливая грядки на семейной даче.
        Лишились должностей и несколько старших полицейских офицеров, пришедших в своё время на смену Тюрину и его заместителям. Уволили и нового прокурора города Малышева. Всех примерно с одной и той же формулировкой - за попустительство должностным лицам при нарушении ими законности и конституционного порядка, неисполнение служебных обязанностей и несоответствие должности. Примерно, так это звучало, за дословность не ручаюсь.
        В кресло городского главы временно, до следующих выборов мэра, засел Артюшин, который не был ни в чём замаран и даже пострадал при «вакханалии, развязанной Черноусовым и его приспешниками». Были предложения вернуть к власти старшего Федотова и его команду, но тут уж категорически против выступил губернатор Евстафьев из-за опасений, что Федотов быстренько повернёт всё на свой лад и донорские ольмапольские потоки незамедлительно иссякнут.
        Сменщики Жестяева относились ко мне достаточно сурово, но никак не притесняли, и уже за это им спасибо.
        На допросы меня не вызывали, и чуть ли ни круглые сутки я проводил в размышлениях о событиях последних двух лет, то есть с той минуты, как познакомился с доном Кристобалем. Забыты были все претензии к его жестокости и к тому, что он определил мне столь недостойную роль при казни убийц. Осталась только благодарность за привлечение к большим делам, за то, что всё это время я чувствовал свою значимость и полезность обществу.
        Перед внутренним взором продолжала маячить белая простреленная рубаха на фоне тёмной воды и последние секунды жизни её владельца. Я всё никак не мог свыкнуться с мыслью, что нет больше моего дорогого испанца на свете и что никогда мне его уже не увидеть.
        На шестой день моего пребывания в изоляторе, как раз в дежурство Анатолия, дверь распахнулась, и в камеру вошла Зина Тимошина. Она бросилась ко мне с распростёртыми объятиями, и я с нежность прижал её к своей груди. Чувствовалось, что Зиночка едва сдерживает рыдания.
        Я поглаживал мягкие девичьи локоны и приговаривал:
        - Не плачь, милая, рано или поздно всё заканчивается. Закончится и моё пребывание в тюрьме. Как говаривал царь Соломон три тысячи лет тому назад - и это всё пройдёт.
        Ах как радостно и больно мне было увидеть мою возлюбленную! И она тоже радовалась и печалилась и всё голубила меня своим ясным и нежным взором. И будто никакой чёрной кошки не пробегало между нами, и мы только и мечтали о встрече, чтобы поскорее заключить друг друга в объятия.
        - Да-да, - закивала она, - конечно, обязательно, всё пройдёт. Но знай - ты мне дорог, я тебя люблю. И сколько бы тебя ни продержали в заключении, я буду ждать твоего возвращения. Хоть десять, хоть двадцать лет, до конца жизни.
        Взяв себя в руки, Зина заявила:
        - Я хочу, чтобы мы поженились.
        - Но как?
        - Я переговорю с заведующей ЗАГСа. Она моя хорошая знакомая, и нас зарегистрируют.
        - Кто ж меня отпустит?
        - Обойдёмся без этого. Зарегистрируют прямо здесь, в камере.
        Однако заведующая побоялась ответственности и отказалась. Тогда Зинаида пошла к батюшке одной из церквей. Тот выслушал её, подумал и дал согласие.
        В день, когда на дежурство заступил Жестяев, началось венчание в камере. Процедура обряда была недолга. Мы спешили, чтобы никто не успел помешать. Единственным свидетелем был мой тюремщик Анатолий.
        - Сегодня свершилось торжество и радость не только в вашей жизни, - сказал среди прочего священник, - но и в жизни всей нашей церкви… Нет ближе на земле отношений, чем отношения в союзе мужчины и женщины…
        Факт вступления в брак был записан в церковной книге. Торопливый секундный поцелуй, дверь закрылась, и я остался в одиночестве. На губах ещё долго жило прикосновение Зининых уст. Первое и, может быть, последнее.
        На следующее утро меня этапировали в Москву и заключили в один из казематов «Матросской Тишины».
        Глава двадцать девятая. Подследственный
        Следствие продолжалось год с небольшим. Всё это время меня содержали в одиночной камере, где единственными моими сотоварищами были одни только мои думы. Частые, продолжительные, особенно на первых порах, допросы, после которых я возвращался в свою новую обитель.
        Процедура вывода на допрос общеизвестна. Выходишь из камеры, руки за спину, встаёшь лицом к стене. Затем под конвоем проходишь в помещение, где тебя ждёт следователь и где тебе начинают задавать разные вывороченные вопросы, в основном довольно гнетущего обвинительного содержания.
        По обыкновению, делалось это следующим образом. Тебя плавно и аккуратно как бы ведут от одной темы к другой, постепенно изменяя смысл и содержание разговора. Ты говоришь «да-да» или «нет-нет» или в меру своих способностей и эрудиции пытаешься объяснить ту или иную ситуацию так, насколько её разумеешь. Но уже по ходу беседы догадываешься, что готовится какая-то ловушка, только непонятно пока, где она и в чём её смысл? И вдруг тебе говорят: как же так, гражданин Анисимов (это моя фамилия), пять минут назад вы говорили «да», а теперь на тот же самый вопрос говорите «нет».
        Следователь Сбитневский, занимавшийся мною, был многоопытным специалистом, и на первых порах играл со мной, как кошка с мышкой.
        Не сразу, но я научился с ним разговаривать. Когда он пытался увести меня в сторону от первоначального подтекста беседы, я незаметно возвращал его в исходную точку и, случалось, допрашиватель сам оказывался в логическом тупике. К счастью, у него хватало благоразумия не раздражаться. Он даже восхищался моей способностью находить контраргументы следовательскому напору.
        - Вы мне симпатичны, Анисимов, - сказал однажды следователь уже по завершении очередного допроса. - Человек вы, в общем-то, безвредный. Другой на вашем месте, будучи у властной структуры, такого бы наворочал!.. Знайте, по секрету скажу - наши с вами беседы - это только для протокола. Ваша судьба давно решена в одном высоком кабинете.
        Следственный изолятор «Матросская Тишина» был построен ещё при Екатерине Второй в 1775 году и назывался смирительным домом для предерзостных. То есть для разных мелких татей и тогдашней шпаны. Потом его переименовали в Московскую исправительную тюрьму. При советской власти тюрьму преобразовали в юношескую воспитательную колонию. После Великой Отечественной войны здания колонии были отданы для содержания подследственных.
        В корпусе, куда меня поместили, были не только одиночные камеры, но и на шесть человек, и на шестнадцать.
        В моей камере потолок был довольно высокий, не меньше двух с половиной метров. Достаточно широкое, словно не тюремное окно с фрамугой и решёткой. Грубые неровные стены, покрытые шершавой плохо приглаженной штукатуркой и выкрашенные в светло-коричневый цвет. Потолок под цвет цемента, на полу негорючий линолеум. С левой от двери стороны вдоль стены - кровать, намертво приделанная к полу. Небольшой стол с деревянной столешницей. Тоже укреплён в полу. На стене напротив кровати - небольшой же металлический шкаф. В него можно было складывать имеющуюся утварь. В углу возле двери - туалет открытого типа с двумя рубчатыми приступками для ног и обычный умывальник с краном и раковиной. Камера устроена так, чтобы полностью, от и до просматривалась из глазка в двери.
        Камера примерно два метра в ширину и два с половиной - в длину. Я измерил её вдоль и поперёк в попытках хоть чем-нибудь занять себя. Больно-то не повернуться, но я почти ежедневно выполнял гимнастические упражнения, чтобы поддерживать себя в приемлемой физической форме. Начал было заниматься и дыхательными упражнениями, но почти сразу прекратил из-за постоянного запаха пыли, сырости и краски.
        В десять вечера в корпусе был отбой, в шесть утра - подъём.
        Зимой холодно было, из окна постоянно дуло в голову и спину. Как в купе плацкартного вагона. Под новогодние праздники я простудился, получил воспаление лёгких. Тяжело болел, температура за сорок один градус зашкаливала. Ходить не мог, непрекращавшиеся приступы слабости с ног валили. Меня даже переводили в тюремную больницу.
        А летом с ума можно было сойти от жары. Дышать было нечем. Прежде всего, из-за горячей пыли, которой, казалось, воздух был набит до отказа. Иногда, не выдерживая, я ложился на пол, чтобы получить хоть какую-то прохладу, таившуюся под линолеумом.
        Кормёжка - вполне нормальная. Порции небольшие, но достаточные, чтобы и не разжиреть при более чем ограниченном пространстве, и не отощать. Утром - какая-нибудь кашица, чаще перловая или ячневая, кусочек хлеба и стакан немного подслащённого чая. В обед - половинка первого с намёком на мясные ингредиенты, опять же кашица или полторы-две ложки макаронных изделий. Или картошка на второе. Ну и компот из сухофруктов или тот же чай. И два непременных кусочка хлеба. Вечером - кислое овощное рагу или кашица и чай.
        Не знаю, кого как, но меня кормили именно таким рационом. Вкусно было или нет, я не задумывался. Раздача пищи и её поглощение вносили некоторое разнообразие в монотонность тюремного существования, и я всегда ждал заветного часа.
        Да и грех было жаловаться на тюремную кормёжку потому, что и в прежние года жизнь не часто баловала меня разносолами. Не вспомнить, чтобы хоть раз нас угощали деликатесами в детдоме! Сколько-то потом меня подкармливала тётя Нюся, но после её смерти я ещё долго не мог устроиться на работу и жил только картошкой и овощами, выращенными на огороде. Правда, в ту пору я ещё собирал и сдавал бутылки, и на чёрный хлеб хватало.
        Позже меня приняли формовщиком на железобетонный завод. Но заработок не был великим, часть из него уходила на одежду, свет, отопительный газ, мыло, зубную пасту, на проезд до работы и обратно, и опять на еду оставалось хрен да маленько. А бывало, что завод и простаивал по нескольку месяцев, и тогда мы вообще оставались без зарплаты.
        И опять меня спасали огородные ягоды и овощи. Ими я и кормился, и торговал на рынке, выручая и на хлеб, и на отопление, и на налоги за дом и землю.
        Только знакомство с доном Кристобалем позволило мне прочувствовать вкус полноценной еды, которой питаются обеспеченные граждане.
        Я знал, что один раз в месяц заключённым разрешена продуктовая передача до сорока килограммов. Но мне ничего не передавали. И не было никаких свиданий. Может, я относился к какой-то особо опасной категории узников и до меня приказано было никого не допускать.
        Дело было весной. Как-то уже под вечер каким-то неведомым дуновением ветра донесло до меня запах томлёного молока, стоявшего в горячей печи. Таким молоком, ещё не остывшим, потемневшим от жара, с тёмно-коричневыми пенками давным-давно поила меня моя мать.
        И почудилось мне неожиданно и странно, что снова я маленький пятилетний мальчик, и так мне захотелось материнской ласки, доброго мягкого голоса и этого горячего молока!.. Но в те же самые секунды совершенно отчётливо понималась и невозможность возврата в то далёкое раннее детство, и абсолютное сегодняшнее одиночество, и думалось, что не нужен уже больше я никому… И такая тоска прошибла меня от этих мыслей и чувств, что не выдержал я и молча, без слёз, заплакал, благо никто не видел. Но всё же дал я тогда зарок, что если доведётся когда-нибудь выйти на волю, то первым делом напьюсь этого самого молока, конечно, если представится возможность.
        Ещё вспомнилось, как я, четырёхлеток, бежал по лугу к матери, возвращавшейся с колхозной работы. Село наше в том конце было в один порядок, перед которым был луг, вот по нему-то, этому лугу, я и бежал. Мать обнимала меня и целовала, и я целовал ей руки, а ещё она совала мне стограммовый кулёк подушечных конфет, купленных по пути в сельмаге…
        Один раз в сутки - часовая прогулка по внутреннему дворику, крупно зарешеченному сверху надёжными стальными прутьями. Я прогуливался один, и вообще моё сношение с внешним миром заключалось только в созерцании охранника, наблюдавшего сверху за двориком, общении с меняющимися надзирателями и одним и тем же следователем, сидевшим за столом напротив в допросном помещении.
        Не было издевательств, побоев. В какой-то мере меня утешала мысль, что где-то неподалёку, может, через стенку, находится и Виктор Алексеевич. Значит, не такой уж я и сирый. А, как говорится, на людях, или пусть они только где-то рядом, и смерть красна.
        Спать днём не разрешалось. Но нельзя исключать, что у кого-то из богатеньких заключённых и была такая привилегия - ведь деньги кое-что значили и в тюрьме.
        В моём окне никогда не было солнечного света, хотя оно выходило не на северную сторону. Наверное, это потому, что камера мостилась в каком-нибудь отступе от общей стены или над ней нависал достаточно широкий закрывающий карниз. Но некоторые капли дождя или снежинки сквозь приоткрытую фрамугу долетали.
        В пасмурную погоду в камере становилось особенно темно, почти как ночью. В такие минуты душа моя словно замирала, я ничего не чувствовал и ни о чём не думал, и, как мне казалось, тело моё превращалось не более чем в пока ещё живое продолжение каменного средостения, окружавшего меня.
        В дневное время я больше ходил от окна до двери, накручивая километры и вспоминая яркие события последних лет. Отсчёт, как и в первые дни после ареста, шёл с того, как наш детдом, превращённый в развлекательную «Нирвану» для толстосумов, ушёл под воду.
        Даже в тюрьме, представляя это чрезвычайное явление, видя погружение здания, я начинал испытывать радостно-злобное торжество. И я ни капельки не раскаивался, что влез в ольмапольскую реформаторскую кашу. И ещё меня оживляла злоба к бесчестной власти, нависавшей надо мной. Иногда, правда, возникали мысли, что если бы преобразования обошлись без жестокостей, средневековых казней, то гулять бы мне сейчас на свободе. Но что случилось, то случилось.
        Как, бывало, говаривал мой испанец?.. Ах да!
        - Конечно, достаточно было бы одной только неминуемости наказаний, - разглагольствовал он, - и со временем преступность пошла бы на спад. Но этот процесс довольно долгий, а время моего пребывания у вас весьма ограничено. Потому мне просто не успеть. В довершение, криминал, в том числе и убийства, хоть и по убывающей, всё равно продолжался бы. Погибали бы обычные, вполне законопослушные люди. Нет, лучше мы жёстко расправимся со злодеями, застращаем их, и тем самым убережём невиновных.
        Теперь, в перерывах между допросами, озвучивая в памяти его слова, я думал о том, как всё-таки резко сократилось количество преступлений в Ольмаполе, почти на нет сошли убийства разного характера, на бытовой и иной почве, практически исчезли разбои и грабежи. Мысли ворошили прошлое, и ещё больше убеждали меня в правильности позиции инопланетянина.
        Однако каждое действие рождает противодействие. Мы ударили по преступности, прежде всего по чиновничьему произволу, являвшемуся первоисточником большинства других проблем, и тем самым добились положительных перемен. Чиновники же, приведя в действие государственную машину, ударили по нам, и тоже получили желаемый результат, отправив нас за решётку.
        Но ведь и мы с Черноусовым были чиновниками! Что верно, то верно, были. Однако, как ни крути, мы оставались инородными телами в этой системе, и она отторгла, выплюнула нас. Да мы и сами знали, что по духу своему, по внутренней составляющей не принадлежим к существующей государственной структуре с её древнеримскими нравами и никогда принадлежать не будем.
        Рыба гниёт с головы. Слава богу, что эта поговорка оказалась неприменимой к Черноусову… Да-а, достаточно было только одному умному порядочному человеку придти к власти, и Ольмаполь начал расцветать прямо на глазах. Но понятно, дело не только в выдающейся личности. Просто с приходом Виктора Алексеевича впервые за всю историю города наступило полное торжество законности, правопорядка, и преимущественно именно из-за этого общество пришло в движение, стало быстро развиваться. И обычные граждане в большинстве своём тоже устремились к порядочности потому, что было теперь с кого брать пример. Отец не ворует - и дети вырастут честными. А отец вор - и дети мало в чём уступят ему. Прав был дон Кристобаль, когда говорил об этом.
        Нередко сознание рисовало образ Зиночки. Да что нередко - думы о ней преследовали меня каждый день. Напрасно, ах, напрасно согласился я тогда на венчание! И себя на лишние душевные муки обрёк, и её обетом верности повязал. Она ведь так и будет ждать, уж я-то её знаю. Прискорбно, что в этих ожиданиях вся её молодость и пройдёт.
        Время от времени всплывал и образ Альдины Ивановны. Словно вживую ощущались прикосновения её тёплых рук; незаметно, исподволь проявлялся в полутенях камеры её внимательный проникающий в душу заботливый взгляд и слышался сладкозвучий голос, располагающий к сердечной близости. Одну только неполную ночь провела со мной эта женщина, а словно подарила вторую насыщенную событиями большую жизнь.

* * *
        Чаще всего следователь спрашивал о доне Кристобале. Я без утайки рассказывал, что знал, не перекладывая свою часть вины ни на него, ни на других. И о перемещении этого незаурядного человека в нашу физическую среду из более тонкого параллельного пространства, и о чудесах, которые он мог сотворить. Как избавил меня от горба, а Анну Смолецкую - от паралича. О фантомах. О противоречиях, порой возникавших между нами.
        Меня выслушивали, задавали дополнительные вопросы, бывало, по-разному спрашивая об одном и том же, а однажды ознакомили с показаниями полковника Тюрина, бывшего начальника ольмапольской полиции.
        По его словам, в доне Кристобале он узнал Николая Ивановича Михайлова, в своё время осуждённого якобы за изнасилование и убийство несовершеннолетней. Михайлов - когда-то молодой парень, гуляка, драчун и выпивоха. И преступление по всем данным он совершил в состоянии алкогольного опьянения.
        Судя по документам исправительной системы, отсидев в колонии строгого режима десять лет из двадцати назначенных, Михайлов умер в штрафном изоляторе, куда был помещён за нарушение правил внутреннего распорядка. В ту пору стояли сильнейшие морозы, и утром, когда отомкнули дверь, на бетонном полу камеры нашли скрюченное посиневшее тело. Оно не просто застыло, а промёрзло насквозь, усохнув и сделавшись каменным; точно так усыхает и каменеет туша павшего животного, выброшенная на мороз.
        Родственников у осужденного Михайлова не имелось, востребовать тело было некому, поэтому захоронение осуществлялось на местном кладбище, на участке, отведённом для тюремного спецконтингента. При этом были соблюдены все санитарные правила и нормы, предусмотренные инструкцией, существовавшей на тот период.
        И вот спустя ещё десять лет Михайлов вновь объявился в Ольмаполе. Кроме полковника полиции Тюрина, этого типа опознал и бывший прокурор Штивтин, когда-то расследовавший дело об изнасиловании и убийстве. Мало того, по словам Штивтина, Михайлов разговаривал с ним во время возмутительной процессии с применением дёгтя и перьев и спрашивал, узнал ли прокурор бывшего подследственного. В гостиничном номере, в котором мы с доном Кристобалем проживали, были сняты отпечатки пальцев. Многие из них совпали с отпечатками будто бы умершего зэка.
        - Вы продолжаете утверждать, что дон Кристобаль - представитель какого-то загробного мира? - спросил следователь.
        - Представитель параллельного мира, - поправил я. - Мой сосед по номеру так мне всегда говорил. Я сначала не верил ему, а потом пришлось поверить…
        - Ну-ну, дальше, дальше, - торопил следователь, - немножко живее.
        - Не знаю, может быть, он же и Михайлов. Однажды дон Кристобаль рассказывал о судьбе человека с такой фамилией. Только, как я понял из его слов, тот заключённый никаких преступлений не совершал. Следователь Штивтин, который вёл тогда дело о гибели девочки, мой товарищ упоминал и эту фамилию, подтасовал факты и состряпал облыжное обвинение, чтобы отчитаться о проделанной работе и повысить процент раскрываемости. Ему светило скорое продвижение по службе и присвоение очередного звания, и этот специалист по уголовным делам спешил с завершением громкого процесса. Состоялся суд. Штивтин стремительно пошёл вверх, а Михайлов отправился в мордовскую Потьму. От переживаний его мать скоро умерла. Наташа, девушка, с которой он дружил, вышла замуж за другого. Ждать парня, отправленного за решётку на двадцать лет, - всё равно что надеяться на воскрешение умершего.
        - Так умер или нет Михайлов в том лагерном изоляторе? - последовал вопрос.
        - Нет, не умер. В камеру к нему явились двое - они свободно проникли сквозь дверь - и предложили отправиться с ними. Он тогда и вправду замерзал в ледяном карцере и вряд ли бы дотянул до утра. Терять заключённому было нечего, и он согласился.
        - Согласился бежать. Куда?
        - Не знаю.
        - Исходя из сказанного вами - в параллельную реальность.
        - Возможно.
        - То есть вы утверждаете, что Михайлов десять лет пробыл в ином мире?
        - Я ничего не утверждаю. Но если допустить, что Михайлов и дон Кристобаль - одно и то же лицо, то тогда да, этому зэку довелось побывать в пространстве, как бы являющемся зеркальным отражением нашей среды обитания.
        - Как-то вы всё путано говорите. Ну да ладно. И где сейчас находится ваш блистательный друг?
        - Разве вы не знаете? - некоторым вопросам следователя можно было только подивиться. - На дне озера Чехоньлей!
        - Может быть, он остался жив?
        - Я сам видел, как его расстреляли. Из него сделали решето. То же самое подтвердят и бойцы московского спецназа.
        - А не известно ли вам имя человека, вместо которого двадцать лет назад осудили Михайлова?
        - Известно, - о чём спрашивает этот Сбитневский? О двадцатилетней давности! Нечем разве заняться? Можно быть въедливым, но не настолько!
        - Так говорите же, смелее.
        - Это был некто Шанкров. Его давно нет в живых. Вскоре после суда над Михайловым он попытался изнасиловать ещё одну женщину. Её родственники застали его на месте преступления и убили ударом гвоздодёра по голове. Труп сбросили в старый высохший колодец и обрушили на него сколько-то породы. Скелет всё ещё находится там. В лобной части черепа остался пролом от гвоздодёра.
        Следователь включил ноутбук и показал карту Ольмаполя, на которой я и пометил местоположение колодца. Потом уж мне стало известно, что по инициативе Сбитневского этот колодец, давно сровненный с землёй, нашли и раскопали. И на дне его, в полусгнившем берёзовом срубе обнаружили мужской скелет с проломленным черепом.
        Задавались и вопросы на предмет личного обогащения. Но, кроме двух пиджачных костюмов и нескольких рубашек, у меня ничего не было. Знаю, что только один выходной костюм был и у Черноусова. Зарплата моего начальника оставалась на среднем городском уровне, и повышалась ровно настолько, насколько она подрастала в целом по Ольмаполю.
        Несколько раз приходил адвокат, назначенный для защиты. Действовал он ради формальности, и беседы наши были кратковременны и бессодержательны. С ним я тоже не юлил и не выкручивался, а он мало о чём спрашивал. Я понимал, что он приходит для «галочки», а он понимал, что я это понимаю. Всем и так всё было понятно, и каждый из юристов, имевших ко мне отношение, загодя уже давно определил, какие сроки нам с Черноусовым причитаются.
        Уже по окончании следствия, непосредственно перед началом судебных заседаний до встречи со мной была дважды допущена Зиночка. Мы сидели друг против друга, разделённые прозрачной перегородкой, и нам можно было разговаривать по переговорному устройству. Но первый раз в основном мы только молчали, глядя в глаза друг другу.
        Во вторую встречу на вопрос по поводу обстановки в городе, она сказала, что там всё хорошо. Что верховодит всем Артюшин, победивший на выборах мэра, и что он продолжает черноусовскую линию. Происходит большой приток капиталов, кроме отечественных, очень много иностранных инвесторов. Производство расширяется невиданными темпами, и город растёт как на дрожжах. Отец, то есть старший Тимошин, по прошествии нескольких месяцев взбодрился и под началом Леонида выполняет теперь обязанности технолога на «Мясном подворье», перерабатывает искусственное мясо в колбасу и другое, ну, мол, тебе известно, во что.
        Я спросил, знает ли Пётр Андреевич о нашем венчании? Знает, я ему всё рассказала, ответила Зина. А он что? Ни слова не вымолвил, плакал только очень.
        При расставании Зинаида сказала, что помнит каждую нашу встречу, обряд венчания для неё - святое и что будет ждать меня до самой смерти. Но это я от неё уже слышал, и не в радость мне были эти её слова.
        Не буду описывать ход самого суда и стальную клеть, в которую меня поместили вместе с Черноусовым. Ничего необычного и интересного здесь нет.
        Больше всего в память врезалось выступление Гриши Федотова, являвшегося среди многих свидетелем обвинения.
        От него ждали одних слов, а он начал говорить совсем другое. О порочности и деспотии городской власти до прихода Черноусова. О всеобщем застое и нищете большей части населения. О полном отсутствии свободы слова. О том, какого подъёма добился город при новом мэре и чего достиг сам Григорий. О наступлении настоящей демократии, когда фактически городом стал управлять сам народ.
        Ну ему больно-то не дали развернуться. Сообразив, куда он гнёт, прокурор ловко «заткнул» младшему Федотову рот, оборвав на половине фразы.
        В глубине души я надеялся на десятку, после которой ещё можно было как-то обустраивать свою судьбу, но нам обоим дали пожизненный срок. За участие в организованной преступной группе и особо опасный характер преступлений, превышение должностных полномочий, нарушение законности, перечёркивание конституции, причастность к убийствам двух и более лиц, и пр. и пр. И чуть ли не за измену родине. В точность формулировок я не вникал.
        Пролетело время для подачи кассационных жалоб; наши адвокаты, по согласованию с нами, никуда не обращались ввиду бесполезности, после чего нас доставили на остров Тёмный, расположенный посреди большого озера, и поместили в двухместную камеру.
        Остаток жизни предстояло провести бок о бок с Черноусовым, но совместное «проживание» не вселяло сколько-нибудь заметного оптимизма. Фактически мы были заживо похоронены и отличались от мертвецов только тем, что продолжали осознавать себя и окружающую среду, то есть тюремные стены.
        Глава тридцатая. На тёмном острове
        Тюремные годы летели незаметно и словно вычеркивались из бытия.
        Я не переставал думать о последних мгновениях дона Кристобаля. Меня всё мучили мысли, почему он так легко угодил под выстрелы? Пусть его способности были во многом блокированы, но ведь далеко не полностью! Даже я, наверное, и то смог бы увернуться от пуль - при определённом везении, конечно. А что если он специально подставился? Но зачем ему это было делать, и где тогда первое чувство необходимости выживания?
        Затем, отвечал я сам себе, чтобы создать лишь видимость своей гибели и тем самым уйти от погони. Он же незаурядный, этот испанец, и сотворить иллюзию какого-либо события с собственным участием для него сущий пустяк. В таком случае где-то он сейчас на свободе и, может быть, изредка вспоминает бедного незадачливого Аркашку, отправленного в бессрочное заключение за участие в страшных преступлениях.
        Но почему бы ему не придти нам на помощь? Разве я или Виктор Алексеевич для него никто? Ах да, его же вызывали по какому-то неотложному делу в параллельную среду обитания, и ему, пожалуй, в данный момент не до нас. Вот где он может обретаться - на своей новой родине, находящейся в неведомой далёкой окраине. Однако нельзя исключить, что, управившись у себя, он вернётся на нашу грешную землю и тогда навестит и меня с сокамерником.
        Так оно потом и случилось, дон Кристобаль действительно вернулся, но прежде нам ещё долгих шесть лет пришлось провести в заключении.
        Неизвестно, в каких условиях содержались другие осуждённые. Мы же с Черноусовым могли совершать непродолжительные прогулки в тюремном дворике, нам приносили книги, газеты и журналы, и большая часть времени уходила на чтение.
        Главным образом нас интересовало, что происходит в Ольмаполе, а писали о нём немало. Сопоставляя газетные материалы, мы приходили к выводу, что под руководством Артюшина дела там идут более чем превосходно. По всем, так сказать, направлениям. Стремительно развивались наукоёмкие производства с применением самых передовых технологий. В кратчайшие сроки был построен целый научный городок - Наукоград, который и сам разрабатывал, и привлекал со стороны всевозможные изобретения, опять же с целью внедрения в производство.
        Несколько лет назад, как раз в год отправки меня и Черноусова на остров Тёмный, было внесено предложение об основании Ольмапольского университета, инициатором которого был сам градоначальник - Юрий Владимирович Артюшин.
        Городскому мэру виделось нечто вроде Оксфордского университета, чтобы из этого учебного заведения выходили высокообразованные люди, будущие великие учёные и выдающиеся государственные деятели. Не мудрствуя лукаво, Артюшин просто предложил скопировать всё лучшее, что имелось в Оксфорде, даже количество зданий и расположение их относительно друг друга. Разумеется, со значительным осовремениванием и совершенствованием. Что интересно, учебный процесс в этом вузе начался ещё загодя, года за два до окончательного завершения строительства.
        Много ещё чего насчёт университета было написано, всего не перечесть. Кому нужны подробности, к их услугам весь Интернет. Скажу только, что в течение пяти лет возведение учебных корпусов, общежитий и иных зданий было закончено. Со всей России и разных континентов на выгоднейших условиях было приглашено множество учёных, и в скором времени штат преподавателей превысил четыре тысячи человек, а число студентов перевалило за двадцать тысяч. Расходы на обучение, конечно, были немалые; из них более девяноста процентов покрывались за счёт городской казны, а остальное вносили разные жертвователи из числа состоятельных граждан. Студенты находились на полном пансионе. Наиболее одарённым юношам и девушкам, выходцам из малоимущих семей, выплачивались повышенные стипендии.
        Некоторые ольмапольские депутаты протестовали против таких «разорительных» трат, но Артюшин доказывал обратное: дескать, всё окупится баснословной прибылью, прежде всего благодаря появлению армий высочайших интеллектуалов, которые в духовном плане подтянут всё остальное общество.
        Ольмапольский вуз, по-другому - Ольмсфорд, стал не только университетом, но и крупнейшим научно-исследовательским центром, и в плане изобретений довольно остро соперничал с Наукоградом, называемым в обиходе Ольмбургом. Всевозможные новации поступали и с той, и с другой стороны, и, несомненно, всё это весьма благоприятно сказывалось на развитии города в целом.
        Ещё привлекали сообщения о формировании сферы услуг, особенно ресторанной сети. Собственно, чуть ли не по всей длине многих центральных улиц, да и в боковых улочках тоже, на первых этажах и прямо под открытым небом обосновывались сплошные ресторанчики, кафе, бистро и разного рода забегаловки, где можно было отдохнуть после работы и за весьма умеренную плату хорошенько закусить, послушать музыку и потанцевать.
        Трудовому люду уже не было необходимости вставать к кухонной плите и готовить те или иные блюда - необходимые яства высокого качества предоставляла упомянутая служба. Вероятно, я и ошибаюсь, но мне стало казаться, что по окончании рабочего дня Ольмаполь за считанные минуты превращался в город сплошного веселья, танцев и карнавала.
        Употреблялись и алкогольные напитки, но, как правило, с невысоким содержанием градусов и в довольно умеренных количествах. Людям уже ни к чему было подхлёстывать себя спиртным - им и так было хорошо и вольготно.
        Да и как не веселиться, когда рабочий день сократился до тридцати часов в неделю, так что наутро отлично отдохнувшие люди прямо-таки горели желанием попасть на службу и производство, чтобы своим трудом возблагодарить город за комфортабельность проживания.
        Неуклонно повышался уровень благосостояния. Продолжительность жизни… Что об этом говорить, когда в каждой квартире стояли бурцевские капсулы и можно было продлевать своё бытие чуть ли не бесконечно долгое время. Умирал лишь тот, кто хотел умереть, но таких были единицы. Ну и хоть и редко, всё-таки происходили несчастные случаи с тяжёлыми последствиями, когда оживлять было уже некого.
        Город действительно рос не по дням, а по часам и спустя шесть лет после нашего заточения на острове насчитывал - надо же! - свыше пяти миллионов человек, в немалой степени из-за увеличения рождаемости. Большинство семей обзаводились тремя, четырьмя, а то и пятью детишками, и даже до десяти.
        Местное самоуправление оказывало возрастающим семьям немыслимую по прежним меркам поддержку. Все расходы на ребёнка оно полностью брало на себя и предоставляло дома и квартиры за десятую часть стоимости. Матери-одиночки находились на полном содержании и жильём обеспечивались бесплатно. Иметь много детей стало выгодно.
        Молодые девушки, те самые, которым совсем ещё в недавние времена жизнь сулила одну единственную дорогу сквозь розы и тернии самой древней профессии, теперь с удовольствием рожали и воспитывали детишек. В этом и заключалась их работа, весьма неплохо оплачиваемая и небесполезная Ольмаполю.
        Но главный прирост населения, безусловно, происходил за счёт притока со стороны. Прослышав про городок на Ольме, народ повалил в него и с запада, и востока России. Многими тысячами приезжали даже из Москвы, на постоянное жительство, потому, что здесь стало красивее и благополучней жить и в полной мере можно было проявлять свой творческий потенциал.
        «Понаехали тут», - с некоторым оттенком шутливости начали приговаривать местные аборигены.
        Приток шёл как из ближнего, так и дальнего зарубежья. Опять начали ехать немцы - как при Екатерине Великой.
        Интерес к Ольмаполю проявляли даже потомки российских эмигрантов первой волны. Словом, город становился интернациональным, и по улицам его теперь прогуливались выходцы как из Азии, так и Африки, и Америки. Как когда-то в Северных Соединённых Штатах. При великом переселении народов через океан.
        - Что вы думаете обо всём этом? - спросил я как-то сокамерника.
        - Думаю, что мы с вами, Аркадий, просто нажали на спусковой механизм, - ответил он, - который в течение многих лет был застопорен бездарностью и беспомощностью существовавших властей. Открылись шлюзы экономической и творческой свободы, и теперь их невозможно затворить. И незачем. Ольмаполь и впредь будет идти вперёд семимильными шагами. А за ним пойдёт и вся Россия. Он стал для неё источником вдохновения. Впервые за тысячелетнюю историю у страны забрезжила возможность полностью раскрыть свой потенциал, когда не будет предела творческому размаху и духовному подъёму её народа. Ростки этого размаха и подъёма уже пошли по всей нашей области. Евстафьев теперь не жалеет, что немножко попридержал санкции против нас. Область стала крупнейшим донором страны. Выиграл и вдохновился и лично сам губернатор. Не случайно его избрали уже на третий срок. Даже непримиримая до того оппозиция не возражала против его выдвижения.
        - Так почему мы сидим здесь? Разве нельзя было засчитать нам кое-какие заслуги?
        - А зачем их засчитывать и какая кому от этого выгода? В данном случае мы просто мавры, сделавшие своё дело. Мы с вами, Аркадий, отработанный материал. Власть цинична - и ей на нас наплевать. Плюс ко всему, фактом нашей посадки она сделала вид, что начала бороться с нарушением прав человека в России и записала это в свой актив. Тем более, что для неё мы чуждые элементы, и ей легко было учинить расправу над нами. Но сидим мы не только поэтому…
        - Ладно, пусть мы отработанный материал. А вы обратили внимание, - сказал я, меняя направление разговора, - что на жительство в Ольмаполь допускают не кого попало, я имею в виду людей из зарубежья, а только учёных и высококлассных специалистов, как рабочих, так и получивших вузовское образование?
        - Артюшин, на мой взгляд, проводит правильную кадровую политику. Готовит и своих спецов, и привлекает со стороны. Самая же простая обслуга преимущественно приезжает только из пределов России. То есть те люди, которым проще и быстрее адаптироваться в новых условиях и с которыми меньше проблем. И заметь, у всей этой обслуги тоже очень даже неплохая зарплата - у каждой семьи есть возможность, располагая всеми благами цивилизации, завести детей, вырастить их полностью здоровыми и дать им отличное образование.
        - Обидно, что мы здесь - в камере, а не там - на свободе, - сказал я, вспомнив о своей Зинаиде Петровне. - Почему бы правоохранительной системе всё же не отпустить нас? Мы же не социально-опасные элементы и не представляем никакой угрозы обществу.
        - Ты знал, на что шёл, когда согласился сотрудничать с испанцем, - с философским спокойствием ответил Черноусов. - Разве мы не понимали, что для нас обоих это реформаторство добром не кончится? Понимали. Ну а раз так, то остаётся только терпеть. Сидим же мы за решёткой большей частью для назидания. Чтобы другим неповадно было браться за дело, на которое нет санкции сверху.
        Глава тридцать первая. Беседы не при ясной луне
        Да, годы в заключении пролетают быстро, дни только тянутся до бесконечности. Чтобы хоть чем-то занять себя, помимо чтения, мы постоянно заводили разные тары-бары. Не единожды между нами возникали и разговоры на религиозные темы. Помню, как-то раз Виктор Алексеевич спросил меня:
        - Все теологи, а за ними и остальные верующие говорят, что Бог один и ничего не делается без воли Его. Почему же Он создал, опять же по Своей воле, надо понимать, столько религий? Как ты полагаешь?
        Я не знал, что сказать, и тогда он сам нашёл подходящий ответ, который устроил и меня тоже.
        - А потому что одна религия была бы уже монополией на веру, а всякая монополия, как говаривали классики, несёт в себе загнивающее начало. Взять, к примеру, католицизм в пору его всевластия во многих странах Европы! Какие чудовищные преступления творил, каким страшным тормозом являлся для прогресса!
        - Хорошо, ладно, религии созданы по воле Божьей, - сказал я с намерением не только подначить собеседника, но и поставить его в тупик. - Почему же тогда они постоянно враждуют между собой? Да что враждуют - были ведь и полномасштабные религиозные войны!
        - Вражда и войны не от Бога, а в одних случаях - от дураков, в других - от грязных политиков, прикрывающихся церковной сутаной или рясой. Но и тупоумие, и политика с грязцой, разумеется, во вред и вере в частности, и человечеству в общем. И всё-таки, это меньшее зло, чем если бы процветала монополия.
        - Ладно, не возражаю. Но сейчас вроде век просвещения, и все понимают, что к чему. С чего же тогда, скажем, разделены тот же католицизм и православие?
        - Аркадий, я же объяснял. Ещё раз говорю: разногласия не от Бога, а из-за скудоумия и политических интересов, за которыми стоит возможность влияния различных религиозных кланов на те или иные страны и регионы. Сегодня, в общем-то, происходит то же, что и сто, и двести лет назад. Бог здесь полностью отсутствует, на Его имени только паразитируют. Просвещёнными же люди считали себя и при царе Горохе.
        - А если вообще отказаться от всех религий?
        - Ну ты даёшь! Да вся человеческая мораль только на священных писаниях и вере в Бога и держится, как на стержне. Скажи мне, что в обязательном порядке срывается с языка даже самого закоренелого атеиста, когда он подвергается неожиданной смертельной опасности?
        - Господи, помоги! Господи, спаси! - я рассмеялся над абстрактным безбожником, сообразив, что нашёл точные слова. - Вот это самое и срывается.
        - Всё правильно, - подтвердил Черноусов. - Ещё он говорит «о господи»! Перед лицом неожиданной смерти он вспоминает только о Боге.
        - А что можно сказать человеку, отрицающему существование Высшего Разума?
        - Примерно то же, что и средневековым учёным, считавшим, что мыши берутся из мусора, скапливающегося по углам чуланов.
        - То есть попробовать объяснить ему, что он абсолютно невежествен.
        - Да. Хотя… это было бы бесполезное занятие. По крайней мере, до первого грома.
        Мне доставляло удовольствие тестировать эрудицию моего бывшего начальника на разные темы, включая богословские. Времени у нас было хоть отбавляй, и среди прочего я чуть ли не каждый день возвращался к вопросам теологии. Вспоминалось и кое-что из того, что когда-то говорил дон Кристобаль.
        - Послушайте, сударь! - сказал я в другой раз. Постоянное пребывание в замкнутом пространстве в ранге заключённых стёрло былую разницу в общественном положении, и поэтому я нередко позволял себе шутливый тон. - Послушайте, что я скажу.
        Черноусов отложил газету, которую начал было читать, и приготовился слушать.
        - Общеизвестно, что Бога никому из смертных постичь не дано, его невозможно охватить разумом. Ведь так?
        - Именно так.
        - Не случайно, - начал я говорить тоном дона Кристобаля, - в Евангелии сказано: возлюби Господа Бога всем сердцем своим, всею душею своею, всем разумением своим. Бог велик и всемогущ и управляет не только всем сущим на земле, но и тысячами и миллиардами других разумных миров. Кто же тогда ухитрился дать ему конкретное имя, и даже не одно, а несколько: Яхья, Иегова, Демиург, Шаддай, Эль, Ан и ещё не помню уж какие. То есть охватить разумом нельзя, а имя дать - нате вам, пожалуйста.
        - Яхья и Иегова - это варианты перевода с иврита одного и того же имени, - ответил сокамерник. - Вообще же, только в Каббале и книге «Зохар» названы семьдесят два имени Бога. А почему бы и нет, когда даже у простого человека бывает несколько имён. Причём у разных народов каждое имя может звучать по-разному. Наглядный тому пример - имя Иван у русских. У других же народов оно звучит как Вано, Ян, Жан, Хуан, Джон, Иоганн. А перечисленные тобой имена Бога - в переводе на русский означают Сущий, Творец, Всемогущий и так далее, что полностью соответствует действительности. Они лишь характеризуют его качества и, я так считаю, далеко ещё не в полном объёме. Потому имён у Бога может быть не семьдесят два, а в тысячу раз больше, и даже этого будет недостаточно.
        Черноусов вновь обратился к газете, давая понять, что разговор закончен.
        В наших беседах на эту тему он всегда оказывался на высоте. Мне же сложным увиванием словес хотелось непременно запутать его. К примеру, мне хотелось, чтобы он сделал вывод, что человечество создано не одним Господом Богом, а несколькими или даже многими богами, у каждого из которых было своё имя. И как-нибудь за счёт этого посмеяться над ним.
        - Я понимаю, чего ты, дорогой Аркадий, добиваешься. - Черноусов на мои доводы отвечал без всякого азарта, сохраняя полнейшее спокойствие, навеянное заключением. - Но в данном случае можно предполагать только то, что в формировании человеческого общества - в начальной фазе - принимали участие посланники иных высокоразвитых цивилизаций, которые только выглядели богоподобными существами по сравнению с землянами. Прежде всего, своими невероятными возможностями. Но посланы они были опять-таки лишь по велению Господа Бога. Не в прямом приказном порядке, а исподволь, привнесением тех или иных идей.
        Как сейчас помню, отвечая на мой вопрос, Виктор Алексеевич взял очки - в заключении у него возникли довольно серьёзные проблемы со зрением - посмотрел сквозь стёкла на свет и водрузил на нос.
        - Вполне возможно, что кого-то из этих посланников звали Зевс, Амон, Аполлон, Асклепий, Осирис, Ашшур, Гея, Афродита, Артемида, Перун - перечислять можно до вечера. Но и Зевсов, и Аполлонов этих тоже создал Господь Бог, по иному - Создатель, Творец, Отец Небесный - только, скажем, на двести или триста тысяч лет раньше, чем обычных наших землян. Пройдут ещё тысячелетия, и человечество в процессе своего развития тоже проникнется Промыслом Божьим, благодаря этому достигнет богоподобного состояния и одним усилием мысли сможет перемещать горы, изменять атмосферные процессы и вразумлять менее развитые цивилизации - на других планетах или в параллельных пространствах. Если, конечно, избавится от многочисленных пороков: лжи, воровства, пьянства, разврата, стремления напакостить оппоненту, а то и ближнему своему, склонности к убийству. Потому что Бог не даст могущества человеку духовно нечистому, способному на низменные поступки.
        - Человечество проникнется Промыслом Божьим, - сказал я только для того, чтобы тоже изречь что-нибудь «заумное», - если прежде не угробит себя каким-нибудь очередным своим изобретением.
        Глава тридцать вторая. Встречи с репортёрами
        Несколько раз к нам допускали журналистов, например из «Российских новостей». В основном, с ними беседовал Виктор Алексеевич, я же неизменно оставался на заднем плане. Нас фотографировали, снимали видеокамерой, записывали на диктофон.
        Спрашивали об условиях содержания. Черноусов отвечал, что они соответствуют международным нормам.
        Не сожалеет ли он о содеянных злодеяниях?
        Ответ. Бесполезно о чём-либо сожалеть. Но напомню, что в результате применения сравнительно небольших прививочных доз зла, искоренено зло гораздо большее, существовавшее на тот период, и которое подавляло бы общество в течение ещё многих лет, тормозя его развитие и калеча судьбы людей. И даже лишая их жизни.
        - Высказывается мнение, что вы совершили своего рода местный государственный переворот.
        - Никакого переворота не происходило. Сохранялась всё та же структура исполнительной власти. В полном объёме функционировал депутатский корпус. Изменения заключались только в том, что люди, наделённые властными полномочиями, перестали воровать и начали действовать в интересах города, всемерно способствуя его развитию. Ну и многократно возрос общественный контроль работы исполнительной и законодательной власти.
        Вопрос корреспондента: «Вы в курсе того, что многие гуманитарии приветствовали назначенную вам меру наказания?»
        - Да, конечно, - отвечал Виктор Алексеевич. - Но мне известно и то, что пожизненный срок, определённый нам, приветствовался и лицами, близкими к мафиозным структурам. Как ни странно, две крайности сомкнулись в тесных объятиях. Хотя, может быть, это и закономерно. Подобное, я имею в виду слияние крайностей, уже неоднократно происходило в истории человеческой цивилизации.
        Вопрос: «Представляется, что в начальный период вашего правления применялся самосуд, фактически суд Линча?»
        - Это было самоуправление в концентрированном виде.
        - Вы шутите?
        - Пожалуй, что шучу. Тогдашние казни остаются для меня незаживающей раной. Но иногда мне кажется, что другого выхода не было. Обстановка в городе напоминала военные действия, а во время войны, случается, расстреливают на месте преступления.
        - Вся Европа, международные правозащитники протестовали против ваших методов, называя их экстремистскими.
        Ответ:
        - Они испугались, как бы подобным путём не пошла вся Россия и во многом не обогнала бы западное общество. В этом подоплёка протестов. Но Европа опоздала. Процесс начался, за два года Ольмаполь в плане формирования правового сознания прошёл путь, который западноевропейцы преодолевали веками. Благодаря этому уже завтра Россия станет лидером всей планеты.
        Вопрос корреспондента: «Где вы навербовали столько кнутобойцев и прочих палачей?»
        - Это были фантомы, энергетические сгустки, материализованные доном Кристобалем, посланником параллельного мира. В масштабах одного Ольмаполя при тормозящей роли вышестоящих властных структур без этих фантомов невозможно было обойтись.
        - Как и прежде, вы настаиваете на фантастическом варианте?
        - Фантастика - это то, что непонятно и невозможно в данный момент объяснить. Главная же «фантастичность» заключалась в том, что было покончено с преступностью во всех её проявлениях и государственный управленческий аппарат заработал так, как и надлежит по закону. Больше ничего особо экстраординарного не совершалось.
        Корреспондент «Новостей». Судя по тому, что происходило в городе, и отталкиваясь от ваших слов в других интервью, вы не полностью контролировали ситуацию. Готовы ли вы подтвердить прежние свои высказывания?
        - Не полностью, это верно, - отвечал Виктор Алексеевич. - Но в намерениях очистить общество от негативных явлений мы были единомышленниками с доном Кристобалем. Я возражал только против беспощадных казней преступников. Хватило бы неотвратимости наказаний. Но, повторяю, в целом преобразования шли по совместной договорённости.
        - То есть вы принимаете всю ответственность на себя?
        - Именно так. Об этом я уже говорил на судебных заседаниях.
        Вопрос: «Почему же дон Кристобаль, если, как вы утверждаете, он был так всемогущ, не защитил вас?»
        - Ему было не до того. В то время у него ломалась личная жизнь, и он сам ломался как личность. Он был психологически потрясён, и это на какой-то период отчасти нейтрализовало его способности.
        - Там была замешана женщина?
        - Кажется, да.
        - А не оказывалось ли на вашего помощника из параллельного мира, кроме женского, какого-либо иного, более сильного воздействия?
        - Мне известно только то, что перед атакой московского «Ягуара» применялись некие специальные средства, лишившие его возможности достаточно полно влиять на ход событий. Кажется, функции его мозга подавляли посредством электромагнитного излучения.
        Корреспондент. «Могли бы вы, если бы сильно захотели, пресечь террор, организованный доном Кристобалем, в самом зародыше?»
        - Очевидно, пресёк бы. На короткий промежуток времени. Если бы открыто восстал против дона Кристобаля. Но в мире, откуда он прибыл, существовал и другой вариант исправления нашего общества - более жёсткий и с более многочисленными жертвами. Не следует это упускать из виду.
        Вопрос: «Если вернуться в исходную точку. Начали бы вы свои реформы вновь?»
        - Конечно, начал бы. Тем более, что теперь видно, чего может добиться раскрепощённый, экономически свободный народ. Только, повторяю, обошёлся бы без тех ужасных похорон. Здесь произошёл несомненный перехлёст. Но остановить дона Кристобаля непосредственно в те минуты я был не в силах.
        «Новости». С вашим приходом экономический рост в Ольмаполе составил триста процентов и более. До вас он не превышал и шести процентов.
        Черноусов: «Прежде у власти стояли личности, не готовые ни к принятию каких-то особых мер, ни к поиску новых путей развития. Экономика как бы плыла по течению. Мы в корне изменили ситуацию. Но разве триста процентов в тогдашней первоначальной обстановке - так уж много? Представьте, к примеру, мастера лапотника, который за год сплетает всего лишь один лапоть. Потом он, благодаря некоторым усилиям и приобретённым навыкам, исхитряется сплести опять один такой же лапоть и сделать ещё несколько заплёток для второго, парного лаптя. Мы же, образно говоря, только довели производство до трёх лаптей ежегодно. Стоит ли таким «прогрессом» гордиться? Вот если бы удалось выйти на производство ста пар, причём не лаптей, а самой престижной обуви, тогда да, можно было бы говорить о каких-то заслугах.
        - Думается, что вы просто кокетничаете. Если использовать лапотный пример, то в период вашего правления как раз и было достигнуто производство ста пар отличнейшей обуви. И вы дали мощный импульс развитию Ольмаполя и не только ему.
        - К сожалению, плоды этого развития нам не дано пожинать. Нам достались лишь эти камерные стены.
        - Раздаются голоса, что в бурном росте экономики Ольмаполя решающую роль сыграл его величество случай. Речь идёт о выдающихся изобретениях Пеймера, Бурца и Трофимова.
        - В валовом продукте удельный вес изобретений упомянутых лиц не превышал и десяти процентов. Главенствующую роль в тот момент сыграл общий настрой ольмапольцев на создание справедливого общества; нераздельно с этим решались и вопросы экономики.
        Корреспондент «Новостей». У вас было и немало врагов.
        - А как им не быть? Мы, я отождествляю себя с доном Кристобалем, ликвидировали убийц, насильников лишили возможности совершать насилия, отсекли руки наркоторговцам. У всех у них родственники и друзья. Естественно, они стали врагами. Но всё же их не так много - меньше одного процента. Просто они на виду, они делают заявления, отсюда кажущаяся многочисленность противников.
        Вопрос: «Что бы вы пожелали ольмапольцам?»
        Черноусов взглянул на корреспондента, словно прикидывая, что он представляет собой как личность, потом сказал:
        - Раньше они были зомбированы на воровство и разного рода мошенничество. Сегодня в огромном большинстве - это честные граждане, вольные сами распоряжаться своей судьбой и настроенные на служение отечеству. Желаю им таковыми и оставаться!
        Глава тридцать третья. Бриллиантовая капля
        Попробуйте несколько суток просидеть без дела под замком в пустой чужой комнате, а ещё лучше - в каком-нибудь тесном чулане или подвале, холодном - зимой и душным - летом. Не забывая при сем, что за стенами бурлит полнокровная жизнь, светит солнце, поют птицы, цветут и дурманящей сладостью пахнут травы, что люди влюбляются друг в друга… Тогда отчасти вы почувствуете, что испытывает человек, обречённый на долговременное заключение.
        Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, нагнетаемых стенами тюремной камеры, я вспоминал экстрасенсорные уроки, преподанные доном Кристобалем, и ежедневно в течение долгих месяцев пытался развить в себе те или иные паранормальные способности, преимущественно - предрасположенность к психокинезу, то есть умение воздействовать на различные предметы посредством воли и мысли.
        Настойчивые усилия не пропали даром. Пусть не сразу, но кое-что у меня стало ладиться. На первых порах удавалось гнуть и распрямлять ручки металлических ложек. Так же, как это многократно проделывал всемирно известный израильтянин Ури Геллер. Потом научился совершенно бесшумно передвигать с места на место книги, кружки, миски, бачок для воды.
        К своим экспериментам я пытался привлечь внимание Черноусова, но тот обычно читал книги и под любым предлогом норовил отделаться от меня.
        - Не отвлекайте пустяками, - не один раз уже с раздражением говаривал он, очередной раз отмахиваясь. - Сколько можно смотреть на ваши фокусы? Надоело!
        Не отвлекайте! Надоело! Как будто у него были срочные важные дела! Но, в отличие от него, я не сердился. Занятия экстрасенсорикой наделили меня достаточно надёжной аурой, в коконе которой ещё в зачатке гасли как вспышки гнева, так и другие крайние проявления темперамента.
        Не хочет смотреть и учиться чему-нибудь новенькому - как хочет, воля его. Моя же работа над психокинезом продолжалась. По-прежнему из месяца в месяц, из года в год.
        Прошло пять лет, прежде чем я добился желаемого результата.
        В первые секунды, когда всё получилось, я даже немного растерялся и просто отказывался верить тому, что произошло. На ладони у меня появился прозрачный ярко сверкающий камушек яблочно-зелёного цвета, безупречной обработки и безупречного же качества, чистейшей воды. Формой напоминавший большую удлинённую каплю дождя, массой - граммов девять или, говоря ювелирным языком, - сорок пять карат.
        Я сжал пальцы в кулак и оглянулся. Сокамерник сидел за столом, в двадцатый раз перечитывая «Приключения Робинзона Крузо».
        Пусть читает. А мы подумаем, как лучше распорядиться нашим богатством. Бриллианты и необработанные драгоценные камни прежде мне не раз доводилось видеть у дона Кристобаля, и некоторое представление об их ценности и стоимости в денежном выражении у меня имелось. Мой камушек, несомненно, стоил немалых денег, и он обязательно принесёт удачу.
        Но прошло больше месяца, прежде чем я выполнил свою задумку.
        В этот день под предлогом передачи важной информации мне было дозволено переговорить с начальником тюрьмы полковником Бересневым.
        Как только мы остались наедине, я положил на стол начальника зелёный бриллиант.
        - Что это? - спросил он весьма заинтересованно.
        Я коротко объяснил.
        - Это розыгрыш?
        - Ничуть. Я не враг себе.
        - От таких, как ты, всего можно ожидать, - Береснев снял фуражку, положил её на стол рядом с бриллиантом и вытер носовым платком обширную лысину. - Ладно, рассказывай. Скажи сначала, сколько этот камешек может стоить?
        - Приблизительно, столько же, сколько стоят четыре тонны золота.
        Начальник тюрьмы недоверчиво покачал головой и долго смотрел на меня, не произнося ни слова. Лицо его неожиданно стало наливаться синей кровью. Мне показалось, что у полковника возникли проблемы с дыханием. Воспользовавшись паузой, я довольно подробно рассказал о том, как дон Кристобаль «добывал» драгоценные камни и реализовывал ювелирам. Как мы безбедно жили, не зная ни в чём недостатка. И дал более обстоятельную характеристику зелёному бриллианту.
        - Сколько же это будет в долларах? - спросил Береснев, взглядом и движением бровей показывая на бриллиант.
        - По нынешнему курсу, опять же примерно - сто восемьдесят миллионов.
        - Сто во… - начальник не договорил. Я смотрел на него и понимал, что он пытается прикинуть блага, которые сулит этот драгоценный камень.
        - И ты предлагаешь его мне? - проговорил главный тюремщик. Он судорожно сглотнул. На шее его запульсировала предательская жилка, выдавая участившееся сердцебиение.
        - Вам.
        - А что ты хочешь взамен? Сразу предупреждаю - отпустить тебя я не могу.
        - Мне надо не так уж и много, то есть нам, я имею в виду и Черноусова. Улучшенное питание. Чтобы мы могли заказывать мясные и рыбные блюда, овощи и фрукты. Чтобы в камере стоял холодильник, набитый колбасами, свиными рулетами, сырами отечественного и зарубежного производства. Чтобы ежедневно нам доставляли бутылку вина…
        - Какого ещё вина? - переспросил Береснев.
        - Лично я предпочитаю сухие виноградные высшего качества, - невозмутимо продолжал я. Спиртосодержащие напитки по-прежнему казались мне чем-то непереносимым, в своё время я употреблял их не чаще одного-двух раз в году, и то лишь в близкой компании. Но мне вспомнилось, что мой сокамерник как-то мечтательно произнёс, что с большим удовольствием выпил бы чего-нибудь этакого. И я знал, что он предпочитает именно виноградные. - Высшего качества, - повторил я. - Но можно не только сухие. Молдавские, венгерские, французские, отечественного производства. Обговорить марку вина и страну-производителя - разве это проблема?
        - Это всё?
        - Нет, кое-что ещё. Нам должна быть предоставлена возможность находиться под открытым небом, вне тюремных стен, столько времени, сколько мы захотим.
        Береснев вытянул губы трубочкой и покачал головой.
        - Не такие уж маленькие требования. Впрочем… вполне выполнимые. Как я понял, ты хотел бы создать себе курортные условия.
        - В точку, угадали. На меньшее я не согласен.
        - А кто будет восполнять расходы на вино и продукты?
        - Об этом не тревожьтесь. Если я сумел достать этот бриллиант, то кто или что помешает мне ещё надыбать камушков?
        - Я понял, - прищурив левый глаз, начальник уставился на меня другим глазом, словно метя через винтовочный прицел. - Но, допустим, я откажусь. Что тогда?
        - Тогда этот камень просто-напросто исчезнет.
        - Что помешает мне прямо сейчас отобрать его у тебя?
        - Говорю - вы его не получите. И останетесь при своей зарплате. С тем же прежним наваром от экономии на содержание заключённых и ремонте помещений. Всего этого не так уж много, можно сказать - нет ничего.
        - Я могу пристрелить тебя сейчас. - Он положил руку на кобуру. - И камешек достанется мне без каких-либо условий.
        - Если вы совершите такую глупость, то камень принесёт вам и вашей семье страшные несчастья и полное уничтожение. Не советую испытывать судьбу.
        - Ладно, я пошутил, - Береснев нехорошо рассмеялся и, сняв руку с кобуры, окружил бриллиант ладонями. - Пока я здесь начальником, все твои условия будут неукоснительно выполняться. Может, вам и девочек сюда привезти?
        - Никаких девочек не надо, - сказал я, а сам подумал об Альдине Ивановне. Вот кому, только этой прекрасной, всё понимающей фее можно было обрадоваться при пожизненном заключении! Но разве Береснев способен материализовать того или иного фантома? Сам я много раз пытался вызвать из небытия мою незабвенную Альдину. Она приближалась совсем близко, я слышал её сладкий утешительный голос и шелест её одежды, даже улавливал знакомое чистое дыхание. Мы обменялись несколькими фразами, она сказала, что раньше не чувствовала ничего, а теперь любит меня и постоянно вспоминает, больна мною, - но пробиться сквозь вихреобразную завесу не совсем бесподмесной рукотворной энергии, разделявшую нас, мы так и не смогли.
        - Нет, начальник, - никаких девочек. Я женат. Черноусов же слишком порядочный для такого дела человек.
        - Ну-ну, смотри. А то это было бы нетрудно организовать. За дополнительную плату, конечно.
        Не прошло и часа после нашего разговора, как Береснев переправился на большую землю, и спустя несколько дней сумел продать бриллиант одному чрезвычайно богатому англичанину. За сто восемьдесят миллионов долларов. Все эти денежки были размещены на счетах нескольких европейских банков.
        Меня же по окончании беседы возвратили в нашу камеру. Время потихоньку близилось к обеду. Где-то минут за сорок пять до раздачи пищи дверь открылась, на пороге появился старший повар тюремной столовой.
        - Что бы вы хотели заказать? - спросил он, весьма предупредительно обращаясь ко мне.
        Я перечислил наименования блюд, исходя из собственной фантазии и возможностей изолятора. Повар с поклоном удалился, а я лёг на кровать и закинул руки за голову.
        Черноусов с некоторым недоумением взирал на сценку между мной и поваром. Но в окончательное замешательство он пришёл, когда в камеру принесли кушанья. Апельсино-мандариновый салат с крессом и кедровыми орешками, мясные щи из свежей капусты с помидорами, свиной гуляш с картофельным гарниром и несколькими листиками петрушки, блинчики с маслом, кофе со сливками и бутылку отличнейшего золотистого крымского хереса.
        Отобедав, мы вышли из здания тюрьмы - нам никто не препятствовал, - и прошли по всем выступам и впадинам береговой линии острова.
        День выдался пасмурным, немножко накрапывал дождь, но нам приятно было ощущать на лице его освежающие капли. Легко дышалось, и создавалось ложное переживание некоторой свободы.
        Остров был всего ничего, и наиболее удалённая береговая черта его не отступала дальше четырёхсот метров от крепостной стены. А в центре нашей ямайки возвышался сам тюремный бастион, вероятно, когда-то неприступный. В его недрах - несколько сот заключённых. Одни - такие как мы с Черноусовым, другие - настоящие злодеи, у которых руки были по локоть в крови. В вышеупомянутой отдалённой части острова - убогонькое кладбище без крестов и ограды, где со временем предстояло успокоиться и мне с сокамерником. Сильнее всего угнетало то, что ничего полезного на этом свете мы больше уже не сделаем.
        За тёмной водой озера и серой мглой непогоды едва проглядывались размытые очертания большой земли. Только там была настоящая жизнь и осязаемые прелести человеческого существования.
        Мы были не одни. В десятке метров за нами тащился конвоир с карабином, не спускавший с нас глаз.
        И всё равно и мне, и Черноусову было хорошо прогуляться по бережку после пяти с лишним лет пребывания в одной и той же камере.
        Пренебрегая прохладной погодой, мы искупались и несколько минут плавали: я - брассом, сокамерник - обычными деревенскими «сажёнками».
        В камеру возвратились, только чтобы переночевать. А утром - опять на берег. И так каждый день. С утра до вечера, а то и до глубокой ночи. Дышали - и не могли надышаться влажным озёрным воздухом. Разглядывали яркие скопления звёзд. Под присмотром неизменного надзирателя.
        Нам приносили еду в судках, и мы трапезничали под открытым небом, подстелив под себя байковые одеяла.
        Однажды начальник тюрьмы сказал, что наше содержание обходится в большую копеечку. Я заглянул Бересневу в глаза - не шутит ли он? При ста-то восьмидесяти миллионах баксов! Нет, он не шутил. Тогда я протянул ему несколько золотых червонцев советской чеканки двадцатых годов.
        - Этого достаточно?
        - Пока хватит. Но потом ещё придётся доплатить.
        - Доплатим. А ваши люди пусть приготовят нам удочки.
        - Нет проблем. Всё будет. В пределах разумного.
        Так мы заделались рыбаками. Ловили на поплавковые удочки и закидушки. Попадались щука, окунь, плотва - крупная, до двух килограммов, язь, ёрш, ряпушка, налим.
        Последнего ловили с вечера. На ерша. Наживку закидывали на отмель рядом с ямой. В безлунную ночь, в ненастную погоду налим очень даже неплохо брал.
        - Вы совсем оборзели, - говорил мне Береснев. - Не хватало ещё ночью охранять вас! В каком виде вы выставляете меня перед моими людьми?
        Но я протягивал полковнику золотые монеты советской чеканки или монеты царя Арксиза, выполненные из электрума - природного сплава серебра и золота, и он успокаивался.
        Самая вкусная рыба, какая нам попадалась, конечно, была озёрная форель. Неспроста её называют золотой царской рыбой. Она хороша была и в ухе, и в жареном виде.
        Черноусов большей частью хлопотал возле костра с висевшим над ним казанком, а я занимался снастями. Для большего кайфа между делом, бывало, пили пиво лучших сортов. Бельгийское «пивное шампанское». Или десятипроцентный тёмно-коричневый шотландский эль с приятным кофейным ароматом и сладковатым послевкусием. Или английский эль с добавлением ревеня. Освежающий вкус, приятная лёгкая горечь, нежно заполняющая рот.
        Пиво дополняли маскарпоне - коровьим сливочным бесформенным сыром. Или американскими сырами мюнстер, хаварти и монтерей джек. Или рокфором и жирным стилтоном.
        Время от времени для разнообразия мы позволяли себе сухие испанские вина из Кастилии или Эстремадуры. Или французское бордо с терпким вкусом и лёгкой горчинкой. Или немецкий айсвайн с его естественной лёгкостью и замечательной уравновешенностью сладости и кислоты. Вино придавало некоторый оттенок благодушия нашему настроению, и жизнь не казалась полностью потерянной. Мы понимали, что это самообман, но иногда невредно обмануть и самих себя.
        Впрочем, алкоголь мы употребляли по немного (в какой-то степени тюрьма приучила меня к нему), а больше пили разные охлаждённые соки: томатный, виноградный, апельсиновый, мандариновый… Гоняли калмыцкий, зелёный и другие чаи высших некрашеных сортов. Зимой, отправляясь на подлёдный лов, брали с собой большой двухлитровый термос с горячим кофе или тем же чаем.
        Словом, мы не стеснялись в выборе напитков, закусок и прочих блюд, тем самым в какой-то мере вознаграждая себя за моральную и физическую маяту. Кое-что нам доставляла хозяйственная часть, а остальное я добывал сам. Посредством психокинеза. Опять же в некоторой степени я навёрстывал за прошлые годы, когда, нередко, основой моего питания был лишь постный луковый суп с чёрной краюхой и всё тем же солёным огурцом. То есть та еда, от которой синеют и становятся прозрачными зубы.
        Глава тридцать четвёртая. На свободе
        Однажды утром, ознаменовавшим две тысячи восемьсот тридцатый день нашего пребывания в заключении, когда я и Черноусов только собрались позавтракать тарелкой овсяных хлопьев, кусочком тоста, апельсиновым соком и крошечной, на один глоток, чашечкой крепкого чёрного кофе, в камере, словно сойдя с потолка, появился наш замечательный испанец.
        - Ну-с, - сказал он после дружеских объятий, - не надоело вам париться здесь?
        - Всё же и так понятно, - ответил Виктор Алексеевич. - Зачем лишние слова?
        - Тогда собирайтесь. Уходим на волю.
        - Всё наше при нас. Не надо даже подпоясываться.
        - В таком случае - в путь. Да, кстати, что это у вас на носу? - вопрос уже непосредственно к Черноусову. - Никак, очоченьки! И давно?.. А ну, снимайте немедленно!
        Мой сокамерник снял очки, и дон Кристобаль провёл ладонью перед его глазами.
        - Как, лучше теперь?
        - Ого, здорово, ничего не скажешь! - воскликнул Виктор Алексеевич. - Мне кажется, что зрение у меня стало как у орла! Пожалуй, сейчас я разглядел бы не только двенадцатую строку, но и тринадцатую, и четырнадцатую, если бы они имелись.
        - Точно таким же ваше зрение было в семилетнем возрасте, - сказал испанец.
        Не успели мы опомниться, как очутились в том самом знаменитом ресторане «Золотой дракон», в котором началось моё прямое противостояние с классом угнетателей. Мы были одеты, как лучшие люди Лондона, и трое официантов уже вовсю суетились вокруг нас, рассчитывая на щедрые чаевые.
        По истечении нескольких минут на столе красовались закуски в виде маринованной морской капусты, копчёной искусственной нототении, блюда из японской рыбы, которую дозволено готовить только самым искусным поварам, суп из малайских ласточкиных гнёзд, бешбармак по-башкирски, калжа по-татарски и много было ещё чего вкусного и питательного. Центр стола занимал запотевший графинчик с натуральной российской хлебной водкой. А напротив восседал весёлый ухмыляющийся дон Кристобаль.
        - Вы довольны? - спросил наш освободитель.
        - Тем, что вызволили из тюрьмы? - ответил Черноусов. - Конечно, да. Но почему столько лет…
        - Обстоятельства не позволили мне вернуться раньше. О них вам лучше не знать - всё равно не поймёте.
        - Очевидно, нас будут искать, - сказал я. - И рано или поздно снова засадят.
        - Не будут искать, - дон Кристобаль наполнил рюмки горячительным напитком. - В камере найдут два уже остывших тела. Вскрытие покажет, что заключённые умерли от острой сердечной недостаточности. Послезавтра их похоронят на тюремном кладбище. Не беспокойтесь о них - это всего лишь фантомы, материализованные на короткое время. Ладно, выпьем, друзья. За всё хорошее!
        - Погодите, - сказал я. - Та давнишняя сцена при побеге - на берегу Чехоньлея - тоже очередной ваш трюк?
        - Ничего подобного, - ответил испанец. - Там всё происходило со стопроцентной реальностью и совсем не по моему сценарию. Можете убедиться.
        Он распахнул рубашку, и нашим взорам представились пулевые отметины на его груди. Один из шрамов был прямо в области сердца.
        - Как же вы выжили? - в унисон спросили мы с Черноусовым.
        - Наверное, вы слышали о тибетских монахах, которые приводят своё тело в такое состояние, что их не берут ни пули, ни стрелы. Или о египетских жрецах, по которым проезжали на колесницах. И в том, и другом случае без какого бы то ни было ущерба для испытуемых. Если подобным образом могли подготовиться они, то тем проще это было сделать мне. Пули прошили меня насквозь, но не нанесли повреждений внутренним органам. Только в воду я нырнул по собственной воле.
        - И долго вы там находились? - спросил Черноусов. - Ведь уже через пять минут вы должны были стать утопленником.
        - Ещё чего не хватало - утопленником! Вспомните индийских йогов, способных продержаться без воздуха несколько суток! Когда стемнело, я выбрался на берег. К тому времени мои экстрасенсорные способности практически полностью восстановились, и я без каких-либо приключений отправился в другую поднебесную, оставив вашу земную юдаль.
        Дон Кристобаль поднял свою чарку. Мы последовали его примеру, чокнулись, выпили и набросились на еду; после молниеносного путешествия с острова Тёмного и переживаний от свободы, внезапно свалившейся на наши головы, она показалась нам весьма недурственной и необходимой.
        Когда и первые, и вторые, и третья блюда были поглощены, наш сотрапезник предложил отправиться вместе с ним в запараллелье.
        - Не сомневайтесь, - сказал он, - там вы найдёте немало интересного и обретёте такие же способности, какими обладаю я сам, - в полном объёме. Потом, при желании, сможете вернуться в этот бренный мир, где бал преимущественно правят деньги, жажда власти и нескончаемых удовольствий, тщеславие и предательство.
        Я обратил внимание, что испанец, как и в былые годы, продолжает костерить наш мир.
        Черноусов с готовностью согласился на сделанное предложение, я же сказал, что хотел бы встретиться с женой и пожить обычной спокойной жизнью.
        - Хватит с меня всяких передряг, - сказал я, психологически уже дистанцируясь от сотоварищей. - Я сыт ими по горло и даже выше.
        - Определённо, наш амиго хотел бы заняться выращиванием капусты, - сказал, усмехаясь, дон Кристобаль. Не сомневаюсь, что он имел в виду известного римского императора, оставившего власть и взявшегося за огородничество.
        - И капустой тоже.
        - В этом желании нет ничего предосудительного, - испанец не спускал с меня улыбающихся глаз. - В левом кармане вашего пиджака ключи от домика на окраине Старых Пестерей - в деревеньке, расположенной в сорока километрах от Ольмаполя. Этот домик принадлежит некоему Аркадию… Гм, думаю, вам там понравится. В правом кармане - ключи от электромобиля. А вот и авто. Правда, хорош?
        Бросив взгляд в окно, я увидел роскошный лимузин, привлекавший внимание прохожих своими изящными обводами. Видимо, его только что припарковали.
        - Садитесь и отправляйтесь, мой человек вас довезёт.
        Непродолжительная поездка по городским улицам, и вот уже я и Зиночка держим друг друга в объятиях.
        Годы в качестве соломенной вдовы не прошли для неё бесследно. Притихший подусталый взгляд отличал её от той, которую я знал. И ещё морщинки вокруг глаз и тени под нижними веками. Отсутствие милых мне веснушек возле носика. Ещё большая худоба. И нескрываемо опавшая грудь. Тем не менее, эта женщина, так рано начавшая стареть, оставалась мне до боли родной.
        В тот же день мы прибыли в Старые Пестери. В деревне насчитывалось не более полусотни домов, протянувшихся вдоль берега Ольмы. С противоположной стороны деревеньки за огородами темнел небольшой смешанный лес, состоявший большей частью из сосны и осины.
        Наша усадебка действительно была крайней. Сразу за ней - узкая полоса светлого зелёного луга, а там и лес.
        Под крышей «домика» - шесть жилых комнат, кухня, раздельный санузел, просторная застеклённая веранда. Жилище выглядело не лучше, но и не хуже, чем у других сельчан. Слева от него - гараж, сзади - добротный сарай под садовый инвентарь и другое имущество. Постройки окружал участок, засаженный разнообразными плодовыми деревьями и ягодным кустарником, с клубничными и прочими грядками.
        Первый день мы с Зиной купались в Ольме, прохаживались по единственной улице, раскланиваясь с редкими встречными, лакомились абрикосами и сливами, нарванными в собственном саду, одним словом, бездельничали.
        На другой день взяли лукошки и пошли в лес по грибы. Недавно пролили обильные тёплые дожди, и чуть ли не на каждом шагу попадались и белые, и рыжики с маслятами, и подгруздки. По возвращении большую часть добычи посолили, меньшую - пустили на сушку, а из двух самых больших белых грибов милая моя жёнушка сварила чудно пахнувший суп, показавшийся мне самым вкусным кушаньем на свете.
        Глава тридцать пятая. Город солнца
        На третий день я позвонил Артюшину. Оставив дела, он тут же вызвал машину и направился в Старые Пестери.
        За окном снова лил дождь, было довольно прохладно, потому мы с градоначальником сидели на веранде и согревались горячим грогом. Напиток был приготовлен Зинаидой по своему домашнему рецепту и отличался особым пикантным вкусом. Разговор шёл как о Тёмном острове, так и о событиях в Ольмаполе.
        - Знаешь, Аркадий, - сказал Артюшин, сделав очередной глоток, - всё-таки я благодарен вашей троице за тот «стриптиз» с перьями и дёгтем. У меня словно открылись глаза на роль, которую я до того достославного памятного мне дня играл. Встряска, полученная в часы бесчестья, помогла мне оторваться от серости предыдущей жизни, оторваться и…
        Мне показалось, что эти слова, при случае, он повторяет на протяжении всех последних лет.
        - А ведь город хлопотал о вашем освобождении, - сказал он, когда мы прикончили по первому стаканчику. - И я, как мэр города, и депутаты, и представители общественности. Немало было приветствовавших ваше заключение, но значительное большинство выступало за помилование. Инстанции, от которых зависело дело, прямо сказать, не проявляли ответного энтузиазма. Тем не менее вроде бы кое-что стало сдвигаться с места, по крайности, нам обещали подумать, но вы всех опередили.
        - Вмешался дон Кристобаль.
        Я объяснил ситуацию с материализованными фантомами.
        - Мне так и помстилось - тут что-то нечисто. А трупы? Они так и будут лежать на кладбище? - спросил Юрий Владимирович, с сожалением взглянув на пустой стакан.
        - Ни в коем случае. Фантомы - другими словами, энергетические сущности - дематериализуются и отправятся в свободное пространство. В нужное время их вновь используют.
        - Понятно. Дон Кристобаль использует.
        - Испанец был мне другом, - я сделал знак жене, чтобы она приготовила ещё по стаканчику грога. - Но временами он выглядел большим негодяем. Как минимум - закоренелым хулиганом.
        - В хулиганстве ему не откажешь. Он что, и в самом деле тот самый Михайлов?
        - Да. В молодости, в девятнадцатилетнем возрасте, он довольно часто употреблял и колобродничал, и на него легко было повесить и душегубство, и что угодно. Его обвинили в преступлении, которое он не совершал, посадили на двадцать лет и тем самым погубили его мать, которой не было и сорока. Удивляюсь, как он окончательно не озлобился. При его способностях он мог бы такого натворить!
        - Печально всё это. А сколько таких, как он, ещё сидят по стране! Но в Ольмаполе ничего подобного больше не происходит. Вину того или иного субъекта определяет не только человек, но и специальная аппаратура, гораздо совершеннее полиграфа, способная как бы выворачивать наизнанку душевную сущность человека. Ни слова лжи не проскальзывает мимо неё. Всё, что совершал человек в то или иное время, поминутно проецируется на экран монитора, и малейшая ошибка исключена. И правоохранительные органы тесно сотрудничают со СМИ. В итоге, всё на виду и прозрачно.
        Когда закончился дождь и прояснилось, Артюшин вызвал вертолёт, и мы полетели над городом. Отсутствовал оглушающий рёв двигателей. Не считая едва слышного свиста лопастей и ровного затаённого гудения механизмов, связанных с электромоторами, полёт проходил в полной тишине.
        - Догадываешься, отчего это? - спросил градоначальник.
        - Используется генератор Трофимова?
        - Правильно. С некоторых пор такие генераторы применяются даже в космосе. Практически неиссякаемый источник энергии. Не нужны больше солнечные панели, другие сложности. Генераторы, работающие на тёмной энергии, производятся на нескольких наших предприятиях. В частности, в корпусах бывшей ГРЭС. И скоро весь мир откажется от опасных атомных электростанций. Зачем нужны эти огромные неуклюжие сооружения, когда вот оно, электричество, вырабатываемое компактными аппаратами!.. Ну у нас много чего производится.
        Вертолёт взял направление к промышленной зоне. Нигде ни одной дымовой трубы, под нами было только экологически чистое производство.
        - Бюджет страны, - продолжал Артюшин, - на две трети пополняется за счёт одного лишь Ольмаполя, у которого нет ни нефти, ни газа. На две трети! А всего-то делов было - ликвидировали чиновничье лихоимство, управленческий аппарат заработал в режиме, близком к идеальному, была искоренена преступность, и… пошёл бурный рост экономики, стало повышаться правовое сознание и нравственность в целом. Да-а…
        Мой спутник минуту или две молчал, разглядывая объекты, расположенные внизу.
        - К твоему сведению, у города и его жителей столько средств, что если бы не компьютерная программа «Пионер», то мы были бы не в состоянии сориентироваться с выбором наиболее эффективных направлений их расходования. Два года назад Ольмаполь развернул жилищное строительство по всей стране, и пять миллионов человек уже переселились из трущоб в благоустроенное жильё. Просторные, самые современные квартиры готовятся ещё для пяти миллионов. В прошлом году начато полное финансирование нескольких бригад ВДВ. Они расквартированы в тысяче километрах к северо-западу от города, и солдатики служат в лучших условиях, нежели немцы или шведы. Скоро на полном нашем обеспечении будут все десантные войска. Наши промышленники и финансовые воротилы в складчину взялись за строительство двух самых современных авианосцев с обеспечением их палубной авиацией. По примеру купцов, строивших когда-то за свой счёт корабли для российского военного флота. Они же содержат и всю истребительную авиацию ПВО. И много чего ещё полезного в военном деле ими делается… Ольмаполь же становится финансовой столицей не только России, но и
всего евроазиатского региона. Деньги сюда текут рекой со всех континентов - каждому хочется вложиться в акции компаний, приносящих баснословные прибыли.
        - Богатые, оказывается, у вас промышленники.
        - Больше половины миллиардеров страны ведут свой бизнес в Ольмаполе.
        - А простые горожане, наверное, по-прежнему испытывают к ним чёрную ненависть.
        - Отнюдь, - Артюшин весело рассмеялся, удивляясь моей наивности. - Ты в своей тюряге далеко отстал от действительности. Никакой ненависти нет. Да и откуда ей быть, если у нас среди работающего населения сорок процентов - миллионеры, а каждый горожанин сегодня является достаточно обеспеченной личностью. Ольмаполь третий год возглавляет список городов мира с самым высоким уровнем жизни - уже с пятерным отрывом от всё более отстающих преследователей. И вообще зарплата, денежный доход для ольмапольцев в нынешние дни далеко не на первом месте. Для них важнее всего интересная работа, реализация творческих способностей, воспитание детей и так далее в том же роде.
        - А как поживают Пеймер, Бурц, Трофимов?
        - Они лидеры в списке миллиардеров. Всё замечательно у них и в личном плане. Помнишь, у Пеймера жена уходила к какому-то скобяному торгашу?
        - Ну конечно же, прекрасно помню.
        - Когда Виктор Иванович возвысился и у него появились большие, очень большие деньги, его бывшая попробовала было подсунуться к нему, дескать, давай вновь сойдёмся. Слава богу, у него хватило ума и характера отшить эту чертовку. И на порог её не пустил. А женился на другой, молодой и красивой, хоть и с «хвостом» в виде двух детей.
        Позже я узнал, что Пеймер женился на Лине, знакомой мне буфетчице. На той самой, с которой мы когда-то выпили бутылку безалкогольного пива на двоих.
        - Ну а Марья Тимофеевна, жена Трофимова, - жива ещё?
        - А что ей сделается! Здоровёхонька, на тридцать пять выглядит. У них свой дом за городом. Все будни ковыряется в огороде, а на выходные обязательно приезжает сюда, чтобы показаться где-нибудь на выставке, в драматическом театре или опере. Её все узнают. Ещё бы, жена одного из самых знаменитых миллиардеров России! Однако держится она просто. И одевается без затей. Старинной закваски человек, культурный. Интеллигентность и культура у неё в крови.
        Полёт над городом, который я не узнавал, продолжался.
        - Ты в курсе, что с магнитным полем Земли не всё благополучно? - спросил градоначальник.
        - Вроде, доводилось слышать об этом.
        - Магнитное поле планеты может на какое-то время исчезнуть - к этому идёт. И тогда возникнет угроза гибели большей части всего живого. От воздействия жёсткого солнечного и космического излучения. Так вот, учёные Ольмбурга и Ольмсфорда разработали совместный проект защитного сферического экрана на расстоянии тридцати шести тысяч километров от поверхности Земли, то есть на уровне геостационарной орбиты. А город обеспечил необходимую финансовую поддержку. Короче, такая сфера может быть достаточно быстро создана при первом сигнале тревоги. Чуешь, какова роль Ольмаполя в современном мире?!
        - А что, - спросил я, поразмыслив над полученной информацией, - семьи чиновников и прочего ворья, выселенные из особняков, так и прозябают в фавелах?
        - Ну зачем же! На месте трущоб уже три года как высотные дома. Наши бывшие лихоимцы полностью восполнили наворованное. И переселились в благоустроенное жильё. Да только как волка ни корми… Восемьдесят процентов этой братии обменялись квартирами с москвичами и растворились во тьме столичной чиновничьей мафии. Слава богу, на их место приехали вполне добропорядочные граждане. Остальные двадцать процентов раззомбировались от нацеленности на хищения, живут наравне со всеми и только удивляются, почему в своё время поддались воровскому промыслу.
        С высоты птичьего полёта Артюшин показывал корпуса местного университета, Ольмсфорда, и рассказывал, что в качестве преподавателей привлечены лучшие учёные страны и мира. Об этом я читал ещё в тюрьме, но не прерывал рассказчика.
        Когда вертолёт завис над одним из самых больших спортивных стадионов, градоначальник сказал, что следующий чемпионат мира по футболу пройдёт в Ольмаполе и что местная футбольная команда второй год подряд занимает первенство страны.
        - Ну а бомжи. Как они, так и ютятся по подворотням?
        - Понимаешь, бомжей в полном смысле этого слова не осталось. Для тех, у кого нет желания работать и содержать в порядке собственное жилище, имеются пансионаты гостиничного типа, где их кормят, одевают, предоставляют крышу для ночлега. Это больные люди, надломленные прошлой жизнью. Их теперь немного, с ними работают психологи, и число их неуклонно сокращается.
        - Помирают?
        - Нет, излечиваются.
        - А пьянство?
        - Потребление алкоголя - один и шесть десятых литра на человека. Как в царской России в начале двадцатого века.
        - Наркотики?
        - Полностью искоренены. После той публичной казни с отсеканием кистей рук наркота резко пошла на убыль, тебе это известно, а затем и вовсе сошла к нулю. Границы нашего региона наркодельцы обходят стороной. В других же городах и весях наркобизнес по-прежнему процветает, и счёт жертв там идёт на миллионы. А центральные власти, как и в былые годы, продолжают, в основном, ограничиваться одними лишь рассуждениями о борьбе с наркоманией.
        - Оппозиция существует? - спросил я при упоминании власти. - В Ольмаполе, разумеется.
        - Куда она денется.
        - Сильно донимает?
        - От неё нет покоя. Критикует и слева, и справа. И это хорошо, даже замечательно. Оппозиция заставляет держаться в хорошей работоспособной форме. И меня, и мою команду. На второй срок в качестве кандидата на мэрское кресло я шёл под флагом местной партии порядочных людей - такая партия всё-таки была создана. Сегодня в затылок нам дышит партия реальной свободы. По моему предложению был создан теневой кабинет эрэсовцев, на полном содержании городского бюджета. Они в курсе всех дел, и в случае победы на выборах примут бразды правления безболезненно для города.
        - Нет желания остаться на третий срок? Ты мог бы легко победить. Используя тот же административный ресурс. В условиях России это было бы в порядке вещей.
        - Но не в условиях Ольмаполя. В нашем законодательстве чётко прописано - два срока! И зачем на третий? Чтобы войти в местную историю с клеймом узурпатора? И быть проклятым потомками? Нет, честь мне дороже власти.
        В последующие месяцы и годы мы с Артюшиным ещё не раз встречались, и он много и подробно рассказывал об очередных успехах ольмапольцев.
        Да я и сам видел перемены, происходившие прямо на глазах.
        Мало что осталось от того провинциального города, который я когда-то знал. Почти всё теперь было незнакомо, и это навевало некоторую грусть. Одновременно во мне жило понимание, что дону Кристобалю удалось-таки правильно расколоть алмаз, о котором он когда-то упоминал. И получить прекраснейший бриллиант чистейшей воды.
        Глава тридцать шестая. Семейное счастье
        После побега из тюрьмы я вёл спокойный размеренный образ жизни. Устраиваться наёмным работником у меня не было надобности, поэтому я просто шевырялся потихоньку по хозяйству: кое-что ремонтировал вокруг дома, рыхлил и поливал грядки на огороде, ухаживал за плодовыми деревьями.
        Напротив деревни в неглубоком узком заливе была устроена деревянная пристань с лодочной станцией, и я подолгу плавал по Ольме на собственной пятиметровой парусно-моторной лодке, отдыхая от тюремных стен. Или устраивал походы за грибами, один или с Зиночкой. Или отправлялся за калиной и шиповником в приречную пойму, густо заросшую всевозможным кустарником. Готовил ужин, чтобы было чем встретить жену, возвращавшуюся с работы. Она по-прежнему занималась благотворительностью, среди прочего опекая уже упоминавшиеся выше пансионаты для бездомных.
        Когда у нас заканчивались деньги, я протягивал перед собой руку, и спустя сколько-то мгновений на ладони появлялся небольшой необработанный алмаз примерно в 10-12 карат, бесцветный или с голубым оттенком. Или кусок янтаря, излучавший подобие солнечного света. Или золотой самородок в пределах килограммового веса. Я сдавал эти полезные ископаемые одному огранщику драгоценных камней и получал взамен денежную сумму, вполне достаточную для скромного прожитья.
        Ещё я подарил несколько драгоценных безделушек Зине: красивую брошь из пока ещё никем не найденных сокровищ царицы Айнаиты, жившей пятнадцать миллионов лет назад; бриллиантовые серёжки в золотой оправе и несколько бриллиантовых же подвесок, поднятых усилием мысли с морского дна. В середине шестнадцатого века эти украшения принадлежали одной испанской королеве, но пропали при кораблекрушении во время шторма. Каждый раз моя супруженька отдаривалась долгими чувственными объятиями.
        Время от времени я садился в машину и совершал поездки по окрестным сёлам.
        В прежние годы здесь и там на околицах этих сёл непременно виднелись постройки, которые при ближайшем рассмотрении оказывались свинарниками или коровниками. Или кошарами для овец.
        Сейчас редко где можно было заметить какую-нибудь ферму по выращиванию продуктивного скота. Надобность в них отпала. Искусственное мясо, молоко, а также кожу для выделки обуви и одежды и даже шерстяную нить производили машины Пеймера. Если кто и занимался животноводством, то исключительно ради туристического бизнеса.
        Несколько раз я сам приезжал на такие фермы. За весьма умеренную плату меня поили парным молоком, проводили между летними калдами, заполненными телятами, и вдоль длинных рядов коровьих стойл. Показывали фляги, компрессоры, доильные аппараты и прочее молочное оборудование, конечно, фотографировали на фоне какого-нибудь телёнка или наиболее удойной бурёнушки и тут же выдавали готовое фото.
        В качестве компенсации за потерю животноводства фермерам и обычным крестьянам в течение пяти лет выплачивались суммы, вдесятеро превышавшие их прежний доход. Такие деньги полностью покрывали и материальный, и моральный ущерб, и не было ни одного случая недовольства по поводу возобладания новой отрасли.
        В основном сельчане теперь занимались возделыванием зерновых культур, различных овощей и специй и разведением садов.
        Некоторые, заделавшись егерями, присматривали за заповедниками, которые стали занимать чуть ли не треть районной территории. На этих площадях, местами поросших молодыми лесочками, появилось множество лосей, пятнистых оленей, сибирских косуль, кабанов, зайцев, лис, енотовидных собак, сайгаков, барсуков, европейских байбаков и другой живности.
        На зверей никто не охотился, зато приезжали многочисленные толпы туристов с фотоаппаратами и видеокамерами, любителей первозданной природы.
        В больших лесных массивах и около них водились и серьёзные хищники: бурые медведи, волки, рыси. С годами число их всё возрастало. Особенно много стало волков. Этих можно было увидеть и возле мелколесья, и в западинах глубоких положистых балок.
        Здесь и там на небольших речках и ручейках появились плотины, возведённые бобрами. Наиболее терпеливый наблюдатель мог наградить себя картиной того, как трудятся эти неутомимые животные.
        Я не переставал удивляться разнообразию животного мира Ольмапольского района, по площади, равного, примерно, такому государству как Люксембург, это сравнение я уже приводил. Ну тут, видимо, дело было в стыке гор, лесной и степной зон, и опять же в разнообразии растительности и рельефа, наличии большого количества ручьёв и озёр.
        Многие свободные часы я проводил с Зиночкой, наслаждаясь общением с ней. Она оказалась пылкой темпераментной любовницей, легко разобралась в преимуществах Камасутры, быстро довела её выполнение до совершенства - и мало-помалу образ Альдины Ивановны начал стираться из памяти.
        Эта индийская йога наполнила удивительной жизненной энергией и меня самого, и мою супругу. Зинаида Петровна явно пошла на поправку, пополнела, помолодела, посветлела лицом, даже веснушки возле носика вновь проявились; в ней своеобразно сплелись и молодость, и возраст, многократно усилив тем самым женское обаяние. Даже нежные молочные перси её, которые я так любил целовать и трогать, встрепенулись, ожили, налились какой-то особой необычной крепостью и приняли неповторимо привлекательную округлую форму, близкую к идеальной. Пожалуй, моя благоверная стала первой женщиной в мире, превзошедшей красотой груди саму Венеру Милосскую.
        Иногда мы принимали гостей, иногда сами наведывались к хорошим знакомым. Среди них были и предприниматели, и обновлённые чиновники, и простые крестьяне.
        Общаться было просто. У каждого были надёжные скоростные средства передвижения, дороги были ровные, гладкие, как натянутое полотно, ограниченный труд не изнурял, и возможностей водить компании было предостаточно. Рабочий день обычно заканчивался не позже четырёх часов дня, этих же рамок стремились придерживаться и сельчане, и у всех оставалось время и для духовной жизни.
        В минуты отдыха наша «бражка» пила чудесный квас местного изготовления, настоянный на разных травах, и закусывала «бараньими» шашлыками из искусственного мяса. При этом было радостно сознавать, что ради еды мы не погубили ни одного живого существа.
        За семь лет после моего «освобождения» Зина родила трёх прелестных малюток, сначала поочерёдно двух девочек, затем мальчика. Я окунулся в заботы о своих продолжателях рода и частенько пренебрегал даже общением с друзьями.
        Ещё до рождения первого ребёнка я съездил в Англию и побывал в местах, где жил и творил мой любимый писатель Джеймс Хэрриот, ветеринар по профессии.
        В своих произведениях он приводил разные курьёзные истории, случавшиеся при лечении животных, рассказывал о тамошней природе и об отношениях с фермерами и простыми сельскими жителями, державшими скот на личных подворьях. Меня привлекали его высочайшие человеческие качества, доброе отношение к людям и забота о пациентах, больших и малых. Он служил мне образцом для подражания. Если бы в юности у меня была возможность продолжить учение, то, без сомнения, я тоже стал бы ветеринарным врачом и лечил животных, которые часто так беззащитны.
        Я побывал на йоркширских холмах, так живо описанных Хэрриотом, оглядывал просторы, открывавшиеся с их вершин, встречался с фермерами, содержавшими коров и свиней. Мне хотелось как можно полнее проникнуться духом писателя, всё ещё реявшего, казалось, и над самими холмами, и над долинами, простиравшимися внизу.
        Затем я вернулся в городок, в котором этот замечательный человек провёл многие годы, заглянул в небольшой паб, где в свободные минуты он сиживал со своими друзьями, и выпил пинту знаменитого пива, упомянутого в одном из его рассказов.
        Я воображал себя частицей самого Джеймса и старался смотреть его глазами и на сам Йоркшир, и на всю старую добрую Англию.
        Именно в минуты пребывания в этой чудесной стране у меня и возникла потребность описать события, произошедшие в Ольмаполе с момента появления в нём дона Кристобаля.
        По возвращении домой я сразу же взялся за сочинительство. Что из этого получилось, вам судить. Сыровато, коряво по изложению, но поучительно по содержанию, сказала Зина, ознакомившись с моим опусом. При подготовке рукописи я старался быть точным и правдивым, насколько позволял мой субъективный взгляд, а что коряво, то это, очевидно, из-за нехватки опыта.
        Помимо литературных упражнений, я постепенно втянулся в сотрудничество с местной полицией. Дело в том, что в последние годы большинство населения Ольмаполя отвыкло запирать двери на замок, и этим стали пользоваться заезжие гастролёры. Приезжая буквально на несколько часов, они чистили квартиры и затем быстренько сматывались за пределы региона.
        Благодаря вновь обретённым экстрасенсорным способностям, я прознал об очередном предполагаемом наезде и немедленно позвонил начальнику криминальной полиции подполковнику Малевину, чтобы предупредить о готовящемся преступлении.
        - Кто говорит? - хрипло прозвучало в телефоне.
        - Неважно кто, - ответил я. - Но это столь же верно, как и то, что в левой руке у вас неприкуренная сигарета, а на столе стоит чашка чёрного бразильского кофе сорта арабика с кардамоном, исходящая паром.
        - Майн гот, вы что, подглядываете за мной?
        - Нет, просто я вижу на расстоянии.
        Без лишних слов офицер отдал распоряжение, и грабителей захватили с поличным на месте преступления.
        Вычислить меня полиции не составило особого труда. После очередного предупреждающего звонка, ко мне приехали и предложили сотрудничество на постоянной основе. Я отказался. Но дал понять, что при случае буду помогать и впредь.
        Мои звонки помогли предотвратить ещё несколько грабежей, после чего визиты гастролёров надолго прекратились.
        Помимо содействия полиции, ещё я занимался своего рода врачеванием. Дело в том, что капсулы Бурца не всегда помогали парализованным людям, особенно тем, кто был прикован к постели с детства. Вот я и взялся помогать таким больным.
        А началось всё с посещения молочной фермы на Черёнковом хуторе. Ночью мне приснился дон Кристобаль. Обязательно съезди на этот хутор, сказал он. Там поймёшь, что к чему. А я тебе помогу.
        Я и поехал. На хуторской ферме было полно туристов, и, чтобы не толкаться среди людей, я прошёл в небольшой сад, украшавший своей зеленью жилые постройки. Здесь под сенью грушевого дерева я и увидел хозяйского сына Яшу. Он сидел в инвалидном кресле, и читал книгу о Томе Сойере.
        У Яши был повреждён позвоночник, и мальчик не мог ходить. Купаясь в речке, он нырнул с обрыва, ударился головой о дно, и такая вот с ним приключилась беда.
        Мы разговорились. Яша охотно отвечал на мои вопросы. Я как-то сразу почувствовал ту самую закупорку в его организме и понял, как избавиться от неё. Несколько сеансов, и Яша оставил инвалидное кресло. Окончательно он выздоровел, проведя три или четыре ночи в капсуле Бурца.
        В то время в Ольмаполе оставалось ещё около сотни лежачих больных. Прослышав о моих врачебных способностях, родственники этих несчастных стали обращаться ко мне за содействием. Пусть и не сразу, но в течение года несколько десятков из них удалось поставить на ноги. Моя мечта теперь - избавить от недуга остальных болящих.
        Когда второй срок пребывания Артюшина у власти истёк, он отказался участвовать в очередных выборах, хотя многие предлагали ему снова выдвинуть свою кандидатуру.
        - С меня хватит, - твёрдо сказал он в ответ. - Почти девять лет оттрубил - по-моему, достаточно, дальше я только стал бы причиной очередного застоя. Пусть покомандуют молодые, с новым, более свежим взглядом на обустройство современного мира. Вон сколько у нас талантливейших выпускников Ольмсфорда! Им и карты в руки. У них должно получиться лучше, чем у меня.
        Словом, Артюшин остался верен себе.
        Отойдя от управления городом, Юрий Владимирович устроился в университет преподавателем на отделение общественной политики и социальной работы. Его лекции пользовались огромной популярностью, и аудитория всегда оказывалась переполненной.
        Глава тридцать седьмая. Мы - не воры!
        В одно прекрасное утро, выйдя на луг, протянувшийся за Старыми Пестерями, я увидел на противоположной стороне приближающуюся человеческую фигуру, показавшуюся знакомой. Я двинулся навстречу, человек тоже прибавил шаг. На середине луга мы встретились.
        Это был Виктор Алексеевич Черноусов. Он почти не изменился, может, только взгляд стал более глубоким и проницательным, почти как у дона Кристобаля, но гораздо мягче, участливей.
        Мы задержались в долгом рукопожатии.
        - Мне хотелось видеть тебя. Очень, - сказал старый товарищ. - И ты первый, кого я встретил на этой земле.
        Я ничего не ответил - от волнения перехватило горло.
        - Что ты молчишь? - спросил Черноусов. - Или не рад мне?
        - Пойдём в дом, - сказал я, справившись с чувствами. - Познакомишься с моей ребятнёй. И Зина будет рада тебе.
        - Это она там? - сказал бывший сокамерник, устремив взгляд за мою спину.
        Я оглянулся.
        За низким штакетником нашей усадебки стояла Зиночка и приветственно помахивала платком.
        - Пойдём. Ей не терпится поздороваться с тобой.
        Но не успели мы сделать и несколько шагов, как на краю луга показалось такси. Когда автомобиль остановился, из него вышла какая-то женщина и побежала к нам.
        Прежде я никогда не видел её, но сразу понял, что она как-то близка моему товарищу.
        Черноусов побежал навстречу; вот они перешли на шаг, женщина, должно быть, чего-то испугалась, остановилась, побледнела. Мужчина ещё приблизился к ней и произнёс несколько слов. И вот протянутые руки сплелись, и два человека сомкнулись в долгих объятиях.
        Женщина, приехавшая на такси, оказалась Генриеттой Леопольдовной, давнишней симпатией моего бывшего шефа.
        Дети были отправлены к матери Зинаиды, и весь этот день мы провели вчетвером. Завтракали, обедали, пили приятное малиновое вино домашнего изготовления, гуляли по лугу и опушке леса. Чуть ли не половину дня провели на Ольме, катаясь на пятнадцатиметровой парусной яхте нашего с Зиной соседа Ефимыча. Бывший моряк, Ефимыч зимой строил яхты на продажу, а в летний сезон ездил по реке с туристами.
        Разговоры не прекращались. Генриетта, рослая, статная, красивая женщина, без какого-либо стеснения рассказывала, как все эти годы тосковала по возлюбленному.
        - Ты знаешь, Зиночка, - в порыве откровенности шептала она на ушко моей жене, - я прямо-таки сохла по этому негодяю. А он хоть бы весточку прислал. После него у меня не было ни одного мужчины. Все были противны. Даже мужу я не позволяла прикоснуться к себе. Ты знаешь, Витёк, - Генриетта Леопольдовна повернулась к предмету своей любви. - Я ведь со своим «суженым» развелась. Может быть, мы с тобой поженимся? Ага?!
        - Давай поженимся, - ответил Черноусов без тени колебания.
        - Тогда завтра в ЗАГС?
        - С радостью!
        - Будете свидетелями? - Генриетта просверлила взглядом и меня, и Зину.
        - С удовольствием.
        Мы располагались прямо на палубе в передней части судна, и перед нами было вино.
        - Тогда выпьем за завтрашнее бракосочетание! - Генриетта Леопольдовна подняла бокал.
        - Надо сначала подать заявление и только через месяц… - робко напомнила Зинаида.
        - Я всё улажу, - сказал Черноусов. - Это в моих силах.
        - А вы знаете, как я с ним познакомилась? - сказала Генриетта, когда бокалы опустели. Она с нежностью взглянула на возлюбленного. - Меня за большие деньги подговорили, чтобы я ввела этого мужчину в грех, а потом предала. И я, дура, гусыня этакая, согласилась. Но когда узнала, что он собой представляет, то поняла - лучше убить себя, чем предать его.
        Вечером, вернувшись с реки, мы ещё долго сидели на веранде, сумерничая и перебирая былое. Когда дамы оставили нас вдвоём, я спросил о доне Кристобале, собирается ли тот вновь посетить Ольмаполь?
        - Наш общий друг сумел вступить в контакт с представителями четырёхмерного мира, - сказал Черноусов, - и сейчас совершает путешествие в их среде обитания. Конечно, интересно было бы узнать, с чем он воротится. А здесь что ему делать?.. Только если побывать у могилы матери!
        - Ну а что там у них? Рай, чистилище или непосредственно сам ад? Или всё как у нас, но только совершеннее?
        - Понимаешь, главная разница между ними и нами, на мой взгляд, в более полном использовании мозговых, духовных и внутри энергетических способностей. Им, к примеру, не нужны подъёмные краны или ещё какие-либо машины для возведения тех или иных объектов. Для этого достаточно только умственно и энергетически сконцентрироваться, и за счёт этого строительство пойдёт полным ходом. Я сам видел, как один единственный человек перемещает и укладывает на нужное место многотонные плиты. Всего лишь определённым напряжением мысли.
        - И давно так у них?
        - Несколько сот лет. И примерно столько же времени они шли к этому состоянию, отдаляясь от нашего сегодняшнего уровня.
        Генриетта Леопольдовна и Виктор Алексеевич остались у нас ночевать, а в первой половине следующего дня наша свадьба поехала в ольмапольский ЗАГС. Заведующей учреждения была та самая женщина, которая побоялась зарегистрировать меня и Зину в тюремной камере. Я не осуждал её - не каждому по силам превысить норму закона. На этот раз Зиночка стала свидетелем со стороны невесты, а я - со стороны жениха.
        Заведующая произнесла напутственные слова, в паспортах молодых появилась желанная отметка, и мы отправились в «Таверну Кэт», чтобы там оторваться по полной.
        В зале на первом этаже мало что изменилось после той оргии с областным спецназом «Тур». Если, конечно, не принимать во внимание отсутствие ансамбля фантомных девиц.
        Мы попросили поставить какую-нибудь песню. Наше пожелание было немедленно исполнено, и помещение заполнили слова всё того же знакомого и, если подумать, весьма печального шлягера:
        Когда взошла заря, в далёкие моря
        Отправился французский теплоход.
        И он покинул порт, но не взошли на борт
        Четырнадцать французских моряков.
        Не быть им в плаваньи,
        Не видеть гавани,
        И клёши новые
        Залила кровь.
        Остаток дня и ночь мы провели в таверне, а когда забрезжил рассвет, расстались. Черноусовы поехали отсыпаться в какой-то мотель возле ольмапольского заповедника, а я и Зина вернулись в свой дом в Старых Пестерях.
        - Ты думаешь, у них сладится? - вяло проговорила Зина, имея в виду новобрачных. Она разбирала постель и, кажется, уже наполовину спала.
        - Они столько лет шли к этому союзу, - тоже полусонно ответил я. - Думаю, всё у них будет хорошо.
        Мы легли спать, и наши тела свились в привычных желанных объятиях.
        В дальнейшем я и Черноусов виделись чуть ли не через день. Мне нравился этот человек, и нам было что вспомнить. Иногда мы перебирали старых знакомых и рассказывали друг другу то, что слышали о них.
        Вскоре после нашего заключения в «Матросскую Тишину» младший Федотов и Анна Смолецкая поженились. Молодая женщина оставила себе девичью фамилию, и её легко было понять. Спустя немного времени фамилию жены взял и Григорий.
        Замужество совершенно изменило характер донны Анны. Забыв о театрах и ресторанах, она обратила всё внимание на благоустройство супружеской жизни и большую часть времени проводила в семейном кругу.
        К настоящему моменту у Смолецких пятеро детей, и останавливаться на этом они не собирались. Роды не только не испортили фигуру и черты лица Аннет, но и придали её облику какое-то дополнительное женское очарование.
        Григорий же, помимо торговли живописью, создал картинную галерею провинциальных художников, которая довольно быстро получила широкую известность не только в России, но и далеко за её пределами. Она так и называется: Смолецкая галерея - художественный музей в Ольмаполе.
        Мой тесть Пётр Андреевич Тимошин продолжал трудиться технологом на «Мясном подворье». Не так давно благодаря его усилиям предприятие начало выпуск нового сорта колбасы «Ольмапольская» с особым изумительным вкусом. Совсем немного времени потребовалось, чтобы «Ольмапольку», как её называли в народе, распробовали не только в нашем регионе и России в целом, но и во многих других странах, и даже в Германии, славящейся своими колбасными изделиями. Как результат, семейный бизнес Тимошиных резко пошёл в гору, и объём доходов стал обозначаться числами с семью и восьмью нулями.
        Сам Пётр Андреевич так и остался глубоко верующим человеком. По воскресеньям и в дни церковных праздников он обязательно наведывался в храм Божий, где усердно молился перед иконами. И каждый его визит в святилище сопровождался значительным денежным пожертвованием.
        Создатель капсул жизни Всеволод Бурц, нажив миллиарды, купил в Средиземном море крошечный необитаемый островок, расположенный в районе мелководья.
        Едва оформив покупку, изобретатель зафрахтовал несколько суперсухогрузов и доставил к своему владению сколько-то миллионов тонн скальной породы. За счёт каменных глыб остров расширили по всему отмельному периметру, выстлали мощным слоем сыпучего грунта и плодороднейшего чернозёма, построили на нём огромный красивейший замок и разбили цветущий сад.
        Раз в год Всеволод приезжает туда со своими многочисленными друзьями, бывшими москвичами, перебравшимися на постоянное жительство в Ольмаполь. Целый месяц они отдыхают в условиях мягкого климата под сенью цветущих деревьев, под звуки арф и песнопения юных аборигенок с расположенных поблизости островов, после чего вновь отправляются в Россию. Одиннадцать же месяцев в году, на Ирее - так Бурц наименовал свой остров - поправляют здоровье шахтёры, космонавты, лётчики, полевые военнослужащие, работники спасательных служб - то есть представители наиболее рисковых профессий.
        При посещениях острова Бурц и его компания не только развлекались, но и, случалось, проводили мозговые атаки, составляя внушительные листы идей очередных технических разработок.
        Однажды во время прогулки на водных велосипедах по морю и прозвучала, смеха ради, та самая мысль о создании безинерционного летательного аппарата с полной компенсаций каких-либо перегрузок. Пошутили, посмеялись, а потом задумались и… в конце концов построили нечто напоминавшее НЛО.
        Сейчас в Ольмаполе создано уже несколько таких аппаратов, мгновенно развивающих скорости в тысячи раз большие, чем у самого быстрого самолёта. Говорят, за ними большое будущее и скоро они полностью придут на смену современной авиации. Ещё говорят, что в недалёкой перспективе на этих аппаратах отправятся к Альфе Центавре - ближайшей к Солнцу звёздной системе в созвездии Центавра.
        Кроме всего прочего, Бурц продолжал усовершенствовать свою капсулу омоложения и оздоровления. Дело дошло до того, что капсула в какой-то степени стала изменять форму костных и мягких тканей той или иной части тела человека, и каждая женщина или мужчина позволяли себе обрести такую фигуру и такие пропорции, какие только желали. От этих преобразившихся женщин немыслимой красоты у мужчин сразу же происходило полное завихрение мозгов, а женщины падали в обморок при массовом появлении мужчин-адонисов.
        Изобретатель «темновиков» Трофимов половину времени проводил у себя в загородном доме за чтением приключенческой литературы. Как ни странно, именно за этим чтивом к нему чаще всего и приходили озарения, связанные с тем или иным изобретением. Их у него было много.
        Одним из последних стало создание конденсатных установок для сгущения и извлечения влаги из воздушных слоёв, прилегающих к земной поверхности.
        Как и всё гениальное, конденсатные установки, одна названная «Муссон-1», другая, более мощная, - «Муссон-2», были на удивление просты и действовали строго в рамках того или иного поля, луга или лесного массива, очерченного заложенной программой. Днём в жаркую сухую погоду пшеничное, скажем, поле освещало солнце, а ночью его поливали тёплые затяжные дожди, сконденсированные из приземной атмосферы.
        В итоге урожайность злаковых культур превысила сто пятьдесят центнеров зерна с гектара, а лесники перестали бояться лесных пожаров, потому что появилась возможность постоянно поддерживать лес в надлежащем влажном состоянии.
        Мне доводилось бывать ночью возле подобных уделов. Съедешь с дороги на обочину, выйдешь из машины, а над лугом или полем словно туман стоит. И тихо-тихо так накрапывает и час, и два, и три. Растения же всё выше подымаются и тучнеют, тучнеют прямо на глазах.
        Я замерял на этих полях колосья в фазе налива зерна - иной чуть ли не до полуметра доходил. И что интересно: дорожное полотно серое, сухое, а рядом, всего лишь на расстоянии какого-нибудь шага, влажные отяжелевшие стебли и тёмная промокшая земля.
        Как-то в ненастный осенний день сидели мы с Виктором Алексеевичем в кафе «Аю». Пили фруктовый сок, слушали лёгкий весёлый шансон в исполнении одной начинающей певицы, а потом вышли на улицу подышать свежим воздухом и немного прогуляться.
        За разговором незаметно для себя мы оказались перед входом в исторический музей.
        - Батюшки мои! - воскликнул мой спутник. - А ведь я здесь ни разу не был! Может, зайдём?
        Признаться, я тоже никогда не заглядывал в этот музей и потому с готовностью согласился.
        Довольно таки долго бродили мы по залам, разглядывая многочисленные экспонаты, начиная от эпохи, предшествовавшей скифам и печенегам, и заканчивая последними годами. Я и не знал, что наша история столь продолжительна и богата всевозможными событиями и артефактами.
        Уже под конец осмотра дорогу нам преградила большая группа школьников, с интересом слушавших рассказ молоденькой девушки-экскурсовода.
        Услышав слова «дон Кристобаль, пришелец из параллельного мира», мы волей-неволей остановились и замерли, стараясь не пропустить ни слова.
        Девушка рассказывала о том, как пропадал, загибался провинциальный город Ольмаполь, заражённый дурными нравами его обитателей, и как начавшиеся радикальные реформы помогли найти выход из отчаянного положения.
        По ходу повествования она привлекала внимание экскурсантов к экспонатам тех лет. В частности, к телегам с клетками и чанами и понурыми восковыми фигурами проворовавшихся слуг народа. И восседавшими на передках восковыми же фигурами весёлых возниц с кнутами и курительными трубками.
        От телег экскурсовод перешла к тарантасам, затем - к преобразователю тёмной энергии, тому самому, что стоял у Трофимова в его Мурашеве, от него - к капсулам жизни Бурца.
        Наконец она остановилась перед обычной школьной классной доской, на которой крупным каллиграфическим почерком было написано мелом:
        МЫ - НЕ ВОРЫ, ВОРЫ - НЕ МЫ!
        - Что такое классная доска? - спрашивали юные экскурсанты. - А что означает слово «воры»?
        - На классной доске первоклассники учились писать, - ответила экскурсовод. - А воры… - Она замялась на несколько мгновений, затрудняясь подобрать подходящее толкование данному существительному. - Ну, в общем, этой фразой дети хотели сказать, что они вырастут хорошими порядочными людьми.
        - Удивительно, потрясающе! - воскликнул Черноусов, когда мы вновь оказались на улице. И, встретившись со мной взглядом, добавил: - Как быстро летит время, и как быстро меняются нравы рода человеческого! А какая трансформация системы ценностей и качества жизни!
        При этих его словах я вспомнил бывшего соседа Ивана Степановича.
        На днях мы встречались с ним на Амбарной. Старик пригласил меня к себе на чашку чая и целый час, пока мы чаевничали, рассказывал о Мальдивах, где провёл половину прошлой зимы. И о своих друзьях-пенсионерах, составлявших ему компанию в той дальней поездке. И о том, что следующей зимой собирается отдохнуть в Варадеро, являющемся жемчужиной острова Куба.
        А всего лишь несколько лет назад Степаныч начиная с осени и до самой весны не вылезал с базара, торгуя квашеной капустой и солёными огурцами. Чтобы было чем потом расплачиваться за отопительный газ и поливочную воду. Лето же проводил на огороде с мотыгой в руках, обременённый заботами об овощном урожае.
        Я взглянул на дисплей телефона. Была половина четвёртого. Пора отправляться домой. Если поторопиться, то можно ещё успеть приготовить ужин для жены и детей.
        Непросто было выехать из почти десятимиллионного города, которым к тому времени стал Ольмаполь. Города - населённого порядочными людьми, сумевшими построить новую счастливую жизнь. Такие люди возобладали уже почти по всей России. Элементы порядочности стали брать верх даже на подступах к старым мегаполисам - последним прибежищам коррупции.