Берова тропа Марианна Красовская
        Люди огня #2
        Молодой княжич Ольг встретился в лесу с медведем и проиграл бой. Его нашла и выходила лесная ведьма. С повязкой на глазах он почти влюбился в заботливые руки и звонкий голос, но увы, сняв повязку, увидел вовсе не то, чего ждал. Убежал, конечно, но остались сомнения: кто такая эта лесная ведьма? И отчего ему кажется, что она вовсе не такая, какой он ее видит?
        Берова тропа
        Пролог
        В третий раз ударил колокол над Красной площадью Бергорода. И снова град оставался сиротой: народ бесновался, вопил, топал ногами и свистел, а князя так и не избрал. Криков и шума было одинаково что за старого Никиту Кожевеника, что за хитрого Василия Правого, что за юного Ольга Бурого.
        Вернее сказать, никто не был народу люб. И не помогли даже нанятые «свистуны». У каждого из соперников были свои недостатки. Один слишком стар и медленнен что на слово, что на дело. Осторожность - оно и неплохо, когда она в разумных пределах, но в битве али в переговорах медлительность может подвести под плаху. Второй слыл хитрецом и обманщиком, да благо бы чужих обводил вокруг пальца, так и друзья ему были не друзья, а лишь средство достижения цели. А что до Ольга… всем хорош, казалось бы, но где это видано, чтобы князем ставили юнца, у которого только-только борода начала расти? И что с того, что Ольг крепок как дуб и силён как бер? Сила - это неплохо, но жизненный опыт и мудрость важнее.
        Вот пришёл бы на «Сговор» Андрий Силянович… тут ещё могли люди пошуметь за него. Но Андрий как-то уж очень неудачно сломал ногу, грохнувшись с крыльца, да добре бы просто сломал, так нет, пьян был при этом как свинья и распевал похабные песни. Кому ж такой князь сдался?
        Ну а вообще бергородцы не зря не спешили выбрать хозяина: их вполне устраивал Совет посадских. От каждого конца выбирался «старший», разумеется, боярин, да побогаче, породовитее, который и вершил все суды на «своих» улицах. А что касалось вопросов серьезных, затрагивающих весь город в целом, то решали как раз советом.
        Решали скверно: денег в городской казне давно уж не было. Торговцы не платили дань, им дешевле выходило сунуть кошель серебра нескольким «старшим» и получить грамоту, что дозволяла не платить налог. И если цены они ещё держали в разумных пределах, жителей не обирая (а попробуй завысь - люди не дураки, они в Лисгороде будут те же шкуры и сыры покупать), то в казну не шло совершенно ничего. То же касалось и штрафов: «денежные» наказания с легкостью заменялись палками или плетью, вот только должник по древнему закону покупал себе «замену». И снова выходило дешевле подставить под плеть плечи бедняка за пару кусов, а то и миску каши, чем платить виру.
        Мостовая давно была разбита, княжьи палаты зарастали паутиной, городская дружина доедала хлеб без соли, а пожарной бригаде не платили, и они сидели по домам. Благо, пожаров крупных не случалось, а небольшие тушили всем миром. Но зато и поборов почти не было, и жители чувствовали себя в безопасности. В своих «концах» старшие старались соблюдать порядок и не допускать драк, смертоубийств и сильных разрушений, потому что потерять людское доверие, а следом и хлебное место очень легко. А вот отмыться от разговоров за спиной почти невозможно.
        Приди на Бергород враг - город бы выстоял от силы неделю, да и то благодаря тем боярам, у которых ещё сохранялись личные дружины. Строго говоря, больше полудюжины воинов держать при подворье запрещалось уставом, но нигде не было написано, что конюх или трубочист не должен уметь драться. Не дружинник и ладно, неважно, что у него меч на бедре и что в трубу едва влезет одна его нога. Трубочист и точка.
        Ольг все это видел и зубами от злости скрипел. Он никак не мог усидеть на месте. Жизнь в нем просто выплескивалась через край, он горел огнём, мечтая навести в «своём» княжестве порядок. Он сможет.
        Юноша был упрям и сокрушительно уверен в себе, а люди были слепы. Как они до сих пор не поняли, что возраст для князя - дело наживное? И что с того, что ему всего двадцать два года? Он битв видел за свои зимы больше, чем любой боярин Бергорода. Верхом он ездил так давно, что и не помнит себя без лошади, на своих двух. Из лука стрелял как настоящий кохтэ, мечом сражался так же славно, как воевода князя Вольского.
        В Бергороде он жил уже четыре года, успел доказать и свою доблесть в сражениях, и разум, и хитрость. Он, пожалуй, был самым молодым членом посадского (а точнее, боярского) совета. Только потому и допустили, что у него был отцовский княжеский знак, по наследству перешедший. Княжич он по рождению. Но увы, не князь, хотя мнил себя достойным.
        Слишком молод?
        А кто, скажите, несколько лет назад привёл войска и отбил нападение угуров? Кто спас и Бергород, и Лисгород от долгой осады и возможной погибели? Кто отправил вовремя гонца к степному хану за помощью? Князь Вольский, быть может? Нет! Тот был застигнут врасплох! Боярин Путилов, который временно руководил советом в Бергороде? Тоже нет. Тот и вовсе понял, что происходит, только когда Ольг уже вёл подкрепление!
        Ах, как Ольг был в битве хорош: могуч, ловок, непобедим. Любой, кто видел его на поле боя, подтвердил бы: истинный князь перед ним, печатью беровой отмеченный. А может, и вовсе он тот господарь, кто возьмёт под свою крепкую руку все земли моров. Ну а что, Великий Хан же смог, а он ненамного Ольга и старше. Всего-то на восемь лет. К тому же хан Баяр за своё место под солнцем сражался с братьями, а Ольг был единственным сыном своего отца - князя Андрия Бурого. То, что его снова не избрали в «отцы Бергородского княжества», было не просто преступной глупостью, а почти что предательством. Если не он - то кто?
        Злой и страшно оскорбленный после очередного провала, Ольг вскочил на коня и прямо в ночь умчался к тому, кто его во всем поддерживал: к старинному другу своего отца, некогда князю, а ныне - боярину Вольскому. Нужно было на кого-то выплеснуть своё негодование. Ехать решил лесом, по охотничьим тропам, так быстрее, чем по тракту.
        Шум в колючих кустах сластуники услышал каким-то чудом, подумал сначала - олень. Но конь вдруг захрипел и шарахнулся.
        Никак, бер!
        Живьём бера Ольг ещё не встречал. Жители Бергорода своего «батюшку-зверя» не беспокоили. К его берлогам не ходили, охоту не вели. Но и зверь бергородцев стороной обходил, не трогал. В граде жила ручная самка бера, небольшая и очень спокойная, покладистая. Ее нашли в лесу ещё детенышем, выкормили, вырастили. С ней знакомили княжьих детей и жён. Ольгу она не нравилась: бер - зверь свирепый. Ну какой противник из этой почти домашней кошки? Да, она его обнюхала, разрешила почесать себе бок - и все. Велико достижение!
        Другое дело - настоящий хищник! Вот если бы он Ольга принял, то это было бы настоящее благословение!
        Не раздумывая, юный княжич спрыгнул с коня и шагнул в заросли сластуники. И только когда невероятно огромный, могучий и явно рассерженный этим наглым вторжением бер вышел ему навстречу, Ольг вдруг осознал, какой он дурак. Это чудище его могло так благословить, что до конца жизни вспоминать он будет. До очень близкого и очень болезненного конца.
        
        Глава 1. Ведьма
        Лето и начало осени выдались воистину щедрым, милостивым. Для того, кто живет только дарами леса - настоящая благодать. Марика каждый день приносила домой большую корзину черноягоды, или кровяники, или грибов разных, или орехов. В маленьком огородике за ее избушкой выросла прекрасная морковка и репа. Голодать, кажется, она грядущей зимой не будет. А травы, настои разные и целебные сборы рано или поздно принесут к ее порогу и мясо, и яйца, хлеб.
        В Бергород ей идти не хотелось пока, ведьм нигде не любят. Боятся. Хотя колдовать Марика совсем не умела, ее дара лишь хватало лихоманку заговорить, влить каплю силы в целебное зелье да зажечь небольшой огонь в печи, но ведьма - это ведь от слова «ведать». Она ведала деревья и травы, чуяла их, была им роднею: дар славный, драгоценный, редкий. Мать ее ведьмой была, и бабка, и прабабка, и много-много женщин до них. Но в лесу никто не жил, это Марике повезло смертельно обидеть старого волхва и заполучить проклятье на свою шею. Оттого и от людей сбежала, от того и в лесу спряталась.
        Убежала далеко, почти до самого Бергорода добралась, да тут и обосновалась. Бусы продала, купила козочку. Правда, быстро поняла, что козе уход нужен, да волки близко подходить начали, и пришлось рогатую продать. Ну и ничего, без молока проживет распрекрасно.
        Избушку лесную заняла, чью - неизвестно. Возможно, и волхва проклятого, чтоб ему пусто было.
        Местные как-то споро прознали про неё, угадали, что ведьма, - а кто ещё в лесу жить будет? - да принялись захаживать за зельями. Это Марику более чем устраивало. Славная, тихая жизнь. Ничуть не хуже, чем в княжеском тереме. Все сама, и никого, кроме зверей, вокруг.
        Корзина с грибами уже ощутимо тянула к земле, пора было и возвращаться, но день был слишком хорош. Солнце не палило, как летом, а нежно ласкало волосы, запахи прелой листвы и зрелых лесных яблок щекотали нос, свистели птицы, трепетали на ветру золотые и багряные листы. Даже шумел осенний лес по-другому, словно печально, со стеклянной ноткой. Скоро богатство его осыплется, пойдут дожди, потом снега…
        Тревожное карканье ворон ножом разрезало тишину осеннего леса. Любая ведьма знает, что это значит: где-то беда. Скорее всего, даже кровь. И ей, как хозяйке местной, нужно поспешить туда.
        Марика жила милостями леса, ее не трогал дикий зверь, не кусали ползучие гады, даже мошкара вездесущая не замечала. Но все это было не задаром - приходилось за милости платить: лечить лесных обитателей, выкармливать оставшихся без матери детенышей, зимой спасать зверье от голода. Поневоле научишься слышать зов о помощи. Перехватив поудобнее тяжелую корзину, ведьма, склонив голову набок, как сойка, прислушалась и поняла, в какую сторону нужно идти.
        Судя по поломанным кустам, тут была драка серьезная: возможно, рогачи схватились или даже беры. Или… Звери пострашнее.
        Марика увидела огромные ноги, обутые в добротные высокие сапоги и похолодела. Человек.
        Лучше бы рыс или бер.
        Люди - всегда плохо. Судя по роскошной обуви - человек знатный, богатый. Что с ним случилось? Ограбили, убили? Вот только разбойников в ее лесу и не хватало! Неужели придется снова бежать? Или сможет ведьма сговориться с татями? Им ведь тоже нужны перевязки и зелья от кашля…
        Все это росчерком стрелы промелькнуло в голове Марики, пока она осторожно подкрадывалась к телу. Было страшно. А ну как живой - и ее по ошибке ударит?
        На всякий случай громко, медленно, певуче заговорила:
        - Я тебе не враг. Местная я, травница. Помочь хочу. Я тут одна. Сейчас я подойду близко.
        Человек не пошевелился. Мертв? Если мертв - то Марика не героиня вовсе. Искать убийцу не будет. Посмотрит и решит - то ли так оставить, то ли раздеть да прикопать. Сапоги ей такие, конечно, ни к чему, а вот плащ… Плащ был хорош. Толстая шерсть, благородный синий цвет. А что в крови весь - так отстирается.
        Огромный какой! Судя по бурым пятнам на листьях - раны все спереди. Нужно переворачивать. Плохо лежит, крови много вытекло. Все же не жилец, жаль. Волосы светлые, вьются, сединой не тронутые, значит, не старый еще. Могучий какой, наверное, красивый. Был.
        Перевернула тело и не удержалась от горестного вскрика. То-то и оно, что был. Вместо лица - кровавое месиво с налипшими листьями и хвоею. Грудь разворочена, одна рука неестественно вывернута. Нет, не человек подобное сотворил, дикий зверь. Бер, скорее всего. Отчего же добычу бросил? Странно как, и волки на запах крови не сбежались, и вороны вон на ветках сидят, даже не пытаются поживиться.
        А может, колдун это? Или вывертень?
        А ведь живой еще, грудь еле заметно вздымается. Крепкий. Долго помирать будет, несколько дней.
        Марика вздохнула. Нет, не может она его вот так бросить.
        Ворча под нос про свою глупую башку, ведьма деловито раздевала раненого. Ох и в опасное она ввязывается дело! Если он умрет у нее на руках, что очень возможно, спросят не с бера - с ведьмы. А не умрет… ой, сомневалась она, что ждет ее награда! Учитывая, как искалечен человек, его мать родная может потом не узнать.
        Тяжелый, как кабан. Нет, как рогач. Дотащит ли сама?
        Кое-как уложила раненого на плащ, пояс с себя сняла, примотала мужчину к полотнищу, чтобы голова и плечи на плотной ткани были. С трудом потянула. Ничего, сдюжит. И неважно, что ноги по земле волокутся, обо все коряги цепляясь.
        С хозяином здешних мест, батюшкой бером, у ведьмы был давний сговор, еще с той самой весны, как она медвежонка из ямы доставала. Не трогал ее бер, да еще лес принял как свою. А потому она, поклонившись, пробормотала:
        - Кровь за кровь, вздох за вздох, выведи меня, тропа, к дому моему.
        1-2
        Крови тут было достаточно, да. Не пришлось ладонь резать. Хоть что-то хорошее.
        Про корзину с грибами вспомнила уже ночью, когда этого борова дотащила до избушки. Долго пыталась отдышаться, с ужасом представляя, как еще нужно занести тело в дом. Хорошо, догадалась настелить хвороста на крыльцо, поверх него бросила тюфяк, да на этом тюфяке и заволокла в дом, губы кусая от усталости и боли в спине.
        И снова - не до отдыха. Нагрела воды, обмыла тело, и в самом деле, молодое, даже юное, и могучее. Широкие плечи, крепкая спина, сильные ноги.
        Одежду, заскорузлую от крови и грязи, срезала ножом. Раны были… пожалуй, странные. Глубокие, от беровых когтей, но не сказать, что смертельные. Не желал батюшка бер дураку смерти. Даже рука оказалась не сломана, а лишь вывихнута. И только лицо было изуродовано так сильно, что даже зашивать Марика не рискнула. Пока лишь залила в глотку раненому крепкого сонного зелья, промыла как могла, раны, наложила компрессы из трав. Особенно переживала за глаза незнакомца: не останется ли он слепцом?
        Утром, когда за лесом уже показался край солнца, раненого затрясло. Снова напоила его сонным зельем, укутала в шкуры да свалилась рядом на пол без сил. Ей-то никаких сонных зелий было не нужно, чтобы провалиться в забытье.
        Когда Марика проснулась, мужчина весь пылал и тихо стонал сквозь зубы. Началась лихорадка. Проверила раны на груди и лице, подумав, плотно завязала глаза, да еще руки к туловищу тканевыми лентами примотала. Чтобы ненароком в бреду не сорвал повязку.
        Чего-то большего она сделать сейчас не могла. На все воля небес: заберут они раненого или оставят. Но он сильный, должен выжить. Раз уж не помер за ночь.
        И потекли обычные дни, только тяжелее, чем раньше. Теперь у Марики было забот едва ли не втрое больше: поить и мыть этого… огромного. Менять ему перевязки. Еще и накормить бы, лучше всего - мясным бульоном, но оставить она его пока боялась. Далеко не отходила.
        Лихорадка прошла на третий день, а на четвертый мужчина начал активно шевелиться. Обнаружил связанные руки, погано выругался сквозь зубы, кстати, белые, здоровые (Марика проверяла). Ведьма бросила котелок и кинулась к раненому, благо, ихбушка крошечная, бежать не далеко.
        - Тише, тише, - шепнула она. - Я тебя развяжу сейчас, если ты обещаешь слушаться.
        - Ты кто?
        - Ведьма лесная. Нашла тебя, принесла к себе.
        - Сколько я так?
        - Как долго в лесу лежал, не ведаю. А у меня - четвертый день.
        - А какой нынче день, а?
        - Почем мне знать? Вересень сейчас, а большего мне знать не нужно.
        Раненый затих. Краткая вспышка оживления его сильно утомила. На шее и груди блестел пот.
        - Как мне тебя называть, молодец добрый?
        - Ольг, - булькнул мужчина. Дыхание было тяжелое. Рано развязывать.
        Спустя четверть часа Ольг уснул, а Марика впервые решилась отойти в лес, проверить силки. В трех от зайцев остались одни косточки, знать, звери похозяйничали, а в одном была добыча. Большой, жирный заяц. Хорошо, наварит похлебки, раненого своего накормит.
        Он ей уже как родной стал - сколько его выхаживала, а сколько еще предстоит! Не голодать же ему теперь! Домой спешила почти бегом, волнуясь, но напрасно. Ольг еще спал, крепким, здоровым сном, и проснулся лишь тогда, когда на всю избу запахло мясной похлебкой.
        У него отчетливо зарычало в животе.
        Марика не могла не хихикнуть.
        - Сейчас я помогу тебе сесть, - сказала она. - И покормлю. А ты молчи, береги силы, понял?
        Тот кивнул, выразительно пошевелив все еще связанными руками. Развязала, конечно. Обхватив за плечи, попыталась приподнять - да куда там! Кажется, парень стал еще тяжелее. Или она ослабла.
        Ольг попытался сесть сам, побелел от боли, но не издал ни звука - гордый, стало быть. Марика быстро сунула ему под плечи пару валенок, которые подкладывала под голову летом.
        - Я кому сказала беречь силы? - строго спросила. - А ну как раны разошлись? Рот открывай, кормить тебя буду.
        - Мне бы… опростаться, - выдавил из себя Ольг. - Встать помоги.
        - Сдурел? Мне тебя не удержать! Ты и так едва жив. Сейчас миску подставлю, делай свои дела.
        - Не могу при тебе.
        - Ну конечно! Под себя мог, а в миску не может! - Марика нарочно его злила, понимая, как сейчас мужчине стыдно. Но что делать? Вставать ему точно нельзя, да и шевелиться тоже.
        - На бок помоги повернуться и глаза закрой, - наконец, решился Ольг. - И есть мне много не давай, а то мало ли…
        Фыркнула, перекатывая тяжелое тело на бок, откинула шкуру, скрывающую бедра. Когда постыдное дело было сделано, вынесла миску, вернулась, снова прикрыла срам и помогла лечь поудобнее. Ольг кривил губы - красивые, четко очерченные, сейчас белые от боли и напряжения. Марика только вздохнула. Нечего и мечтать. Он не мужчина, а она не женщина. Лекарь она. И ведьма вдобавок.
        Поставила на пол котелок с похлебкой и принялась его кормить. Много и не съел, уснул.
        Глава 2. Испытания
        Ему снился Тойрог: круг посреди степи, выложенный из больших камней. Утоптанная земля без малейшей травинки, народ вокруг. И бер, страшный, лохматый, могучий. А напротив - Ольг. Только не такой, как сейчас, а совсем еще мальчишка. Худой, чумазый, босой, в одних только коротких штанах. Рыча, зверь двинулся вперед. Ольг чуял его дыхание - горячее, смрадное. Отпрянул, понимая, что ничего не сможет сделать. Даже будь у него оружие - не смог бы. Размах страшной когтистой лапы… неожиданно нежное прикосновение и ласковый голос:
        - Ольг, Ольг, проснись. Это лишь сон. Все хорошо, я рядом.
        - Дженна, - прошептал мужчина, пытаясь улыбнуться. - Не бросай меня.
        - Не брошу.
        К его губам прикоснулся край глиняной кружки, в рот полилась теплая и успокаивающая жидкость. Пара глотков - и Ольг снова провалился в сон, теперь уже спокойный и пустой.
        А ведь Тойрог он так и не прошел, хотя пытался и не раз. Не открывался ему круг воинов. Гордо думал тогда еще совсем глупый и юный Ольг - это потому, что он никого и никогда не боялся. Бесстрашный. А теперь понимал: просто не дорос. Воины кохтэ, среди которых он жил, были уже мужчинами. А он - самонадеянный мальчишка. Тойрог - он как переход из одного возраста в другой, как шаг во взрослую жизнь. Свой шаг Ольг сделал несколько дней назад - в объятия бера. Сделал - и не сдюжил.
        Проснулся, казалось, полным сил, попытался подняться и едва успел закусить губы, чтобы не взвыть от боли. Темно ещё вокруг и глаза жжёт. Одна и радость, что женские прохладные ладони и успокаивающее воркование:
        - Ну куда ты, глупый. Рано. Тебе бер рёбра переломал, подрал всего. Едва с того света тебя вытащила, а ты снова норовишь сбежать. Чего желаешь-то, Олег?
        Она переиначила имя княжича на северный лад, а ему и понравилось. Пусть зовёт, как хочет.
        - Ведьма, как твоё имя?
        - Марика, - тихо хмыкнула, вспоминая, что ночью он звал совсем другую женщину. Жену? Любовницу? Сестру? Какое ей дело!
        Вдруг рассердившись на своё любопытство, Марика проворчала:
        - Помочиться нужно? Сейчас тазик подставлю.
        - Я сам.
        - Сам, сам… а ну как тюфяк мне загадишь? Между прочим, другой постели тут нет. И так я на голой лавке по твоей милости сплю.
        - Я сам. На ощупь уж как-нибудь. Поверь, придержать смогу, не промахнусь.
        Ведьма фыркнула, но сунула в руки Ольга тазик и отошла. Судя по звукам, завозилась возле печки.
        - Есть тоже сам будешь, убогий, или покормить?
        Княжич, сцепив зубы от боли в ребрах, прохрипел:
        - Покорми.
        Неожиданно жидкая мясная похлебка оказалась очень вкусной. И ложка у его губ напомнила то славное время, когда он был в плену у кохтэ. Там руки были связаны за спиной, и кормила его Дженна, ханша, так же с ложки. Из рук женщины пищу принимать не зазорно. Женщины для того и созданы, чтобы мужчинам служить.
        - Больше не хочу.
        - Ну ладно, лежи, спи. Набирайся сил.
        - Марика… - Он помедлил, но все же решился. - А с глазами у меня что?
        Тяжелое молчание пугало хуже неизвестности. Сто раз пожалел, что спросил. И так ведь все ясно, но пока она не сказала вслух, что все, Олег, ты калека и слепец, можно было о чем-то мечтать.
        - Бер тебе свой след на лице оставил, - наконец ответила женщина. - Не знаю, как будет. Раны я промыла, зашила, какие могла. Глаза… Я не целитель, я всего лишь травница. Пообещай не убивать меня, Олег, если ты больше не увидишь ими небо.
        - Ты не виновата, - хрипло произнес княжич. - Ты меня нашла, жизнь мне спасла. Если я ослеп - и поделом дураку.
        Замолчал угрюмо, все равно думая, что нет, наказание за глупость слишком сурово. Лучше бы он издох там в кустах, чем на всю жизнь остаться слепцом. Жалеть его будут, пальцами за спиной тыкать. Враги порадуются, друзья поплачут, а потом забудут про него. Самое лучшее - камень на шею привязать и в омут нырнуть.
        - Я положила на глаза ткань, отваром пропитанную. Погоди, не кручинься. Мне показалось, что один глаз цел. Но обещать ничего не могу, парень. Только молить духов предков да хранителей леса, чтобы тебя исцелили.
        - Спасибо, Марика. Век не забуду.
        - Ты… полежи тут. Постарайся не убиться. Мне в лес бы, травы кой-какие собрать.
        - Посплю пока.
        На миг сжатой в кулак руки Ольга коснулись холодные тонкие пальцы, а потом тихий голос прошелестел:
        - Повязку седмицу снимать нельзя, я заговор положила. Потревожишь - точно все испортишь, понял?
        Да понял он, не ребенок же! Хоть и хотелось бинты сорвать и самому убедиться, что шансы у него есть, не станет. Потерпит. Пора учиться этому непростому искусству.
        Марике пришлось уйти в лес дальше, чем она предполагала. Нужные ей растения уже отцветали, к тому же к ее дому все чаще стали наведываться люди и звери, повытоптали траву, поломали кусты А берестянка, к примеру, любила места глухие, заросшие. Пока искала драгоценную травку, без которой ни один отвар против живота не сваришь, набрела на клюквенное болото. Не утерпела, набрала полную корзину целебной ягоды. И только когда начало уже темнеть, по сердцу полоснуло острым ножом: раненый! Одного оставила, да на весь день. Голодного, беспомощного, слабого! Перевязки ладно, сделает на ночь. А все остальное… Он же на ноги встать не в силах!
        2-1
        Ох, хозяин леса, господин Берушка, смилуйся, проложи дорогу короткую до дома!
        Заговорами Марика старалась пользоваться не часто. Сил у нее было - чашка да малая капля. Чашку всю она в раненого Ольга влила, ему нужнее. Кровь останавливала, раны заговаривала, усыпляла. А каплю последнюю - сейчас со страху отдала за быстрый путь. Все, теперь голова болеть будет долго, да завтра весь день проспит. Хорошо хоть, дар травницы при ней навсегда, травы она слышит без всякого внутреннего огня. Ничего, потихоньку восстановится.
        Корзина с ягодой тянула к земле, по листьям папортов, по кустам, по дурман-траве змеился серый туман. Марика и не подозревала, что так устала. Да еще силы потратила. И голодная. Ненадолго уходила, даже хлеба ломоть с собой не взяла. Это бывало и раньше, лес - он такой. Затянет в свои густые объятия - не сразу и выберешься.
        А у дома ее уже ждали. Крупная женщина в платке и богатом кафтане переминалась с ноги на ногу возле покосившегося плетня с висевшим на палке волчьим черепом. Дальше не заходила, боялась проклятий ведьминских. И чего они все костей боятся? Что их, кости сухие укусят разве? Живых волков надо бояться, мертвые не опасны. Но оберег от чужаков вышел славный, надо будет еще заячьих голов повтыкать да птичьих.
        - Что надобно? - надменно спросила чужачку, выпрямляясь и ставя наземь корзину.
        - Матушка, помилуй, не оставь в беде, - заныла баба, умильно складывая руки под большой грудью.
        - Плод не вытравливаю, приворотные зелья не варю, ядов не имею. Да ты помнишь, наверное… Лукерья.
        Вспомнила, наконец! Непростая баба, кузнечиха. Из зажиточных. Муж, видать, работящий, умелый, да и сама не простая. По весне приходила за снадобьями от живота, вроде бы для сына. Потом принесла муки да яиц, значит, поправился малец.
        - Вспомнила меня, матушка, - поклонилась в пояс Лукерья.
        - Сынок как, не хворал больше? Ты ему не позволяй зеленых слив есть больше, да воду из реки не бери, только из колодца.
        - Здоров, здоров Маркуша, нынче на службу княжескую собирается. Двенадцать годков ему, пора уже.
        - Хотела-то чего?
        - За тем и пришла, родимая. Сыночку с собой хочу мази целебной положить, что раны заживляет, да травок от грудного кашля. Да оберег бы какой от злых людей…
        - Обереги - это к Зимогору. Я не сильна. К тому же нет сильнее амулета, чем материнским волосом расшитый да слезами пропитанный. Научить тебя, Лукерья?
        - Научи, век благодарна буду.
        - Что ж, дело нехитрое. Пояс простой белый берешь, нитками шелковыми расшиваешь. В нить волос свой вплети, думай про сына, всякого ему доброго желай. Петухи красные - к силе молодецкой, колосья желтые - на богатство, а след Беров черный - для защиты от злых людей. Так ведь сама знаешь. Потом на растущую луну на окне или завалинке оставь и на сына своими руками надень, а до того никому в руки не давай. Не должен никто коснуться. А снадобья погоди, принесу сейчас.
        Довольная кузнечиха улыбалась и шевелила губами, явно повторяя про себя слова травницы, а потом еще долго благодарила женщину за мешочек сухих трав да туес с мазью.
        - Вот еще жир барсучий, - деловито сказала Марика, помня, как щедро по весне благодарила ее Лукерья. - Это мужу твоему, помню, поясницу ломит у него в морозы. И от ожогов мелких мазь. Держи.
        - Чем отплатить тебе, мудрая? Яйцами, мукою, овощами, или что нужно особое?
        - Ткань, пожалуй, нужна, - вспомнила ведьма. - Мягкая, небеленая. На повязки всякие и процеживать отвары. Принесешь отрез - благодарна буду.
        - Уж такое добро найду. Погодь, а клюква у тебя не с поганых болот, случаем?
        - С них самых, набрала сегодня.
        - Продай, будь милостива! Такой крупной нигде больше не растет, да мало кто оттуда живой выйти может.
        - Отчего не продать, и продам.
        Немного поторговались, сошлись в справедливой цене и распрощались, совершенно довольные друг другом.
        - Прощевай, травница. Доброго тебе здравия. Прибегу завтра, все принесу, как договорились.
        - И тебе дороги доброй, осторожна будь. С тропы беровой не сходи, а то ночь на дворе, волки бродят. Ну, беги, пока луна не взошла.
        Поглядела вслед кузнечихе, вздохнула украдкой. Вот же… мужа любит, о сыне печется. Поди и не единственный отрок у нее, еще мал мала по лавкам. А ведьме такой путь заказан. Не будет у нее ни мужа, ни детей. Сама виновата, впрочем. За гордыню свою расплачивается. Знать, могла другие слова найти, с волхвом, самым сильным в землях моровских, не ссориться насмерть. Молодая была, глупая. А теперь все, ничего не поделаешь. Разве что на поклон к Зимогору идти, да и то - простит ли?
        На волхва Марика давно не злилась, приняв и осознав вину свою. Сначала, конечно, ногами топала и сыпала проклятьями, хотела даже старого волхва придушить ночью, но потом утешилась одиночеством и службой лесу и людям.
        Не появись у нее в домишке раненый, молодой да могучий, и вовсе не вспомнила бы о проклятии.
        Но все же Марика была женщиной. А Ольг, несмотря на раны, весьма привлекательным мужчиной.
        И сильным к тому же. Ничего с ним за весь день не случилось. Тюфяк не запачкал, сил хватило даже тазик отхожий вылить за крыльцо. Нашел котелок с похлебкой, видимо, на ощупь. Ну стул своротил да пару чашек уронил, и бес с ним, со стулом. А чашки деревянные, ничего им не будет.
        А теперь спит добрый молодец, да так сладко, что храп из окна слышен.
        Марика усмехнулась. Этого никакой зверь не возьмет. Теперь уж точно не помрет.
        Сил не осталось даже раздеться и умыться, что уж говорить про ужин. Марика хлебнула из деревянного ковша прохладной воды да упала на пол рядом с раненым. Спать.
        Глава 3. Новый день
        Ольг проснулся рано. И вроде бы свет не видел, а как-то почуял - самый рассвет. Не то по тишине звенящей (птицы только начинали робко щебетать), не то по холоду, по полу веющему. Без глаз, как оказалось, тоже жить было можно. Не сказать, что намертво ослеп: просто стал по-другому чуять. Но это здесь, в избе лесной, где все уже знакомо. Вчера, когда ведьма оказала большую милость и оставила его в одиночестве, он многое понял.
        Сначала выл волком от отчаяния - ничего, никто его не слышал, можно. Потом сам себя бранил за глупость, громко и зло. Потом встать попытался, от боли скуля (и тоже - раз не слышит никто, значит, и не было этого). При Марике держался молодцом, стыдно перед женщиной слабость показывать. А ушла - хоть выдохнул. Ничего, справился и сам. И похлебку нашел, и до ветру сползал. Устал так, что пот ручьем лился. Обтереться бы да уже сил не хватило. Так и уснул, мокрый как мышь, слабый как лягушка. Не слыхал даже, когда ведьма вернулась.
        Зато теперь различал тонкий запах трав… и женщины. Совсем рядом ее тихое дыхание. Протянул руку, нащупал под боком мягкую ткань одежды, потом - косу. Выдохнул и попытался подняться. Пусть спит, он до крыльца и сам добредет, тут три шага и нужно сделать.
        Не вышло незаметно. Едва он попытался подняться, горячие пальцы коснулись обнаженного плеча.
        - Помочь? - хрипло и сонно спросила женщина.
        - Я до крыльца, справлюсь. Спи.
        - Хорошо, - легко согласилась она. Слишком легко для той, что вчера еще запрещала ему шевелиться.
        Но он уже знал, что может, а сегодня сил у него было чуть больше. Поднялся, цепляясь за стены, вышел. А когда вернулся, ведьма вдруг с тихим смешком сказала:
        - Тебе пора штаны надевать, добрый молодец. Ты, конечно, хорош, но раз уж ходить стал, немощным не считаешься.
        Кровь бросилась Ольгу в лицо, он дернулся, прикрывая руками пах. И не стеснялся никогда своего тела, но гляди ж, сейчас смутился, как мальчишка.
        - Ну ты и ведьма, - пробормотал сквозь зубы, даже и с восхищением.
        - Я помогу.
        И снова его тела касаются тонкие горячие пальцы, но теперь уже Ольг не может не думать о том, что она его рассматривает, и не как убогого и раненого. И мысль о том, что он, обнаженный, рядом с женщиной… заставляет его прикрывать причинное место снова. Что поделать, он молод и горяч! А она… так загадочна! Голос молодой, звонкий. Пальцы нежные, кожа мягкая, запах такой сладкий… Наверное, хороша собой. Даже если и не слишком - буйное воображение уже не в меру разыгралось.
        Марика помогла ему натянуть чистые прохладные штаны, завязала пояс, сменила повязки на груди.
        - Заживает как на собаке, - с довольством в голосе сообщила бледному, закусившему губу Ольгу. - Через седьмицу и повязки не нужны будут. Молодость свое берет, да и мои снадобья помогают. Сегодня за столом есть будешь, но не сейчас. Я вчера устала очень, силы истратила. Надо еще мне поспать, прости.
        - Колдовала? - вырвалось у него.
        - Самую малость, - уклончиво ответила ведьма. - Слушай, если кто звать меня будет, ты разбуди. Сам не высовывайся пока, ладно?
        - Понял я.
        Заставил ее лечь на тюфяк - не дело женщине на полу лежать, шкурами ее укрыл, словно ненароком касаясь ее волос, щеки, шеи. Как бы хотелось ее увидеть! Мысленно рисовал себе женщину красивую, статную, с толстой русой косой и веселыми светлыми глазами - такие ему всегда нравились. Чтобы кровь с молоком, и грудь высокая, и бедра крутые. Судя по говору, она его чуть старше, но это и хорошо, что не девица. Не жеманится, не стесняется мужчины, голым его видела и не испугалась ничуть. А он, между прочим, княжич, не крестьянский сын, заплатит ей щедро и за спасение, и за ласку. Вдруг да и не прогонит?
        Нет, Ольг, конечно, не зверь, и насиловать никого и никогда не будет, но ведьма - женщина одинокая. Неужто не захочет мужского внимания да удовольствия? Морки все до любви телесной охочие, а ему еще ни одна не отказывала. Более того, женским вниманием он был обласкан всегда. Сначала за него едва не дрались девушки кохтэ, он был им диковинкой: светлоглазый и белокурый среди смуглых черноволосых степняков, а потом, когда он вернулся домой - его очень быстро затащила в постель сенная девка княгини Вольской. А дальше - стоило лишь улыбнуться и пальцем поманить. Так что он хорош собой и желанен, с чего бы какой-то ведьме лесной ему отказывать?
        Не подозревающая даже о коварных мыслях своего подопечного, травница крепко спала. Шевельнулась, утыкаясь лбом в голое плечо княжича, вздохнула блаженно, обхватила руками. Ольга бросило в жар. Несмотря на ноющие раны, тело отреагировало быстро и однозначно. Ох, если бы не повязки на глазах, он бы поглядел!
        3-2
        Осторожно прикоснулся к ее плечу, притянул к себе, нос (едва высовывающимся из-под повязки) в ее растрепавшиеся волосы сунул. Провел рукой по узкой спине до самого изгиба поясницы и ниже, радуясь, что женщина так приятна на ощупь.
        - Ты сдурел, парень? - вздрогнула всем телом Марика, мгновенно просыпаясь. - А ну лапы свои убрал!
        - Не злись, красавица, я только потрогаю.
        - Если бы я тебя сама из-за грани не вытаскивала, сейчас бы руки повыдергала, - холодно сообщила ведьма, отодвигаясь. - Скажи спасибо беру, что я жадная и свои труды не хочу загубить.
        - Я что, совсем тебе не нравлюсь? - обиженно спросил Ольг, ничуть не обескураженный отказом. - Аль не красив? Аль жених у тебя имеется?
        - Отчего же, красив, хоть куда, - усмехнулась Марика, пальцем проводя по крепкому белому плечу. - Молод, полон сил, - руки поправили повязку и спустились ниже, на опушенный золотыми волосками живот. - Все при тебе. И мужика у меня нет, давно не было, твоя правда. Вдова я.
        - Тогда в чем дело?
        - А ты считаешь, что женщинам только это нужно? Молодое тело и то, что между ног?
        - А разве нет? Замуж, что ли, хочешь?
        Она расхохоталась звонко, чуть с надломом. Ольг ждал ответа, чутко прислушиваясь к движениям ее пальцев, небрежно скользящих по завязкам его штанов.
        - Нет, замуж мне нельзя, - наконец, снизошла травница до ответа. - Да ты и не возьмешь.
        - Отчего же? Может, ты мне сына родишь? В терем тебя приведу, своей женщиной назову, а?
        - У тебя и терем есть? Кто же ты такой, Олег, беров побратим?
        - Княжич Бурый я.
        - О! - Он не видел, как округлились губы женщины и широко раскрылись глаза. - Что же ты, князь, в лесу забыл, да один, без охраны?
        - С бером братался, сама же видела. Теперь он мне брат старший… раз не убил.
        - Каков молодец! - восхитилась Марика. - Смельчак! Что к беру, что к бабе, не спросившись, лезет, а потом удивляется, что ему не рады.
        - Да полно тебе кривляться, чай не девочка. Я тебе нравлюсь, чувствую же. Не нравился бы - не трогала бы так нежно.
        Марика, обнаружившая вдруг, что нежно оглаживает живот и бедра невыносимого этого мужчины, резко отдернула руку и залилась краской. Прав он: нравился и очень. Было на что посмотреть, было что потрогать. Вот только… не дело это.
        - Много о себе возомнил ты, Олег, - сухо сказала, поднимаясь. - Раз уж поспать не дал, наточи хоть нож мне. Все руки не доходят.
        - Так нравлюсь? - не отставал наглец, хватая за рукав и к себе снова притягивая. - Ну признайся, ведьма. Скажи правду.
        - Да нравишься, нравишься, - фыркнула женщина как лисица. - Толку с того? Вместе нам не быть, а я в детские эти игры давно не играю.
        - Зря. Ни одна девица еще не жаловалась, все довольные оставались. Так почему бы тебе не позволить мне… сделать приятно обоим?
        - Ох и баламошка ты, княжич, - засмеялась снова Марика. - Вставай уже, охальник. Дам тебе нож и точильный камень.
        Вот ведь обаятельный змей! Вроде гадостей наговорил ей, а Марике смешно. И… не отказалась бы от ласки мужской, верно он угадал. Никогда не отказывалась, охоча до этого дела была. И замужем ей нравилось очень, жаль, недолго счастье длилось. Ничего не скажешь, мужчина под боком навевал на грешные мысли. Только не стоит забывать про проклятье старого волхва. Вот теперь-то она и ощутила его в полной мере.
        Злясь на себя, на Ольга, на Зимогора, она бросила на стол чугунок и проворчала:
        - Ишь, гость дорогой, сразу видно, что княжеских кровей. Вон, похлебку долакал, а посуду мыть челядь будет.
        Знала, что не права, что он с повязкой на лице и ослабший после ран и не смог бы, да и не должен, хозяйская это обязанность, но все равно высказала.
        - Грязной работы я не чураюсь, - лениво, медленно отозвался мор. - Покажи, где мыть, вымою. И вообще, говори, чем помочь, не стесняйся. Нож наточу и другое сделаю, все, что скажешь, хозяйка.
        - А ручки белые, княжеские, не заболят?
        - А ты думаешь, что коль я с серебряной ложкой во рту родился, так и жил всю жизнь с мамками и няньками? Ха!
        - А что, нет? - покосилась на него ведьма, ловко чистя овощи.
        - Нет. Мне лет шесть было, когда няньку мою убили, отца при смерти бросили, а меня иштырцы к себе уволокли.
        - Расскажешь? Или тайна это?
        - А тебе интересно разве? Да и знают все эту историю.
        - Так я в лесу живу, родимый. Я знаю только, когда рогачи дерутся, когда волчата рождаются, когда бер спать ложится. А что в Бергороде происходит - для меня как в тумане.
        - А ты расскажешь? Отчего в лесу живешь, от кого прячешься?
        - Много будешь знать, плохо будешь спать, - голос Марики мгновенно заледенел, как будто иней на стены избушки опустился.
        - Ладно, не злись… ведьма. Не хочешь говорить - не говори, твое право. Значит так, мальцом я был слабым, болезненным. Батя меня в деревню с нянькой отправил, матушка к тому времени родами вторыми померла, ну я ее не помню совсем, мне рассказывали потом.
        Глава 4. Разговоры
        Ольг был отменным рассказчиком, и голос у него был такой… бархатный, густой, словно пиво хмельное сладкий. Рассказывать всякие истории и сказки он любил и умел. В сказители бы ему… озолотился бы. Впрочем, вряд ли княжич в золоте нуждался, сам же говорил: терем у него. Да и одежда богатая… была. Остались-то сапоги да портки, остальное разве что сжечь теперь.
        Невольно Марика заслушалась, до того интересная была история.
        - И рос я при шатре иштырского кагана, вроде бы как сын его приемный, а вроде и чужак приблудный. Не сильно били, не много обижали, рабом не звали, но и своим я так и не стал. Иных детишек матери целуют, ласкают, кусок им лучший со стола тянут, а у меня всего и друзей, что шавки брехливые. А у иштырцев в стане собачонки мелкие, противные. При стаде, там большие, пушистые, умные, а тут разве что объедки подбирать горазды. Был у меня дружок и среди этой мелюзги, да недолго. Кагану как-то мой взгляд не понравился, крепко он меня отлупил, а собачку придушил - чтобы неповадно мне было на старших с превосходством смотреть. А я их всех и вправду ненавидел, наверное, в ответ, что меня не любили.
        - Ты же ребенком был. Как можно дитя не любить?
        - Иштырские бабы рожают легко и много, постоянно брюхатые ходят. Дети у них в грязи растут, часто голодные. Самые сильные выживают только. Дерутся постоянно за кусок мяса, это считается хорошо и правильно. А еще иштырцы не моются совсем. Живут они в самой засушливой части степи. Воды мало, колодцы копать они не умеют, дожди не каждый даже и месяц идут. Вода для них священна, ее пьют только. Одежду не стирают, отбивают камнями да над костром проносят. Может, поэтому и дети часто болеют и умирают. А самых слабых и вовсе… в степи оставить могут на съедение шакалам. Но все равно выживает много, недостатка в рабочих руках там нет.
        - Не было, - поправила Марика чуть смущенно. - Даже я в глуши моей слышала, что Великий хан Баяр иштырцев поклялся всех до единого вырезать. А человек он страшный, слово свое держит.
        - Страшный? - удивился Ольг, проверяя пальцем остроту наточенного ножа. - Не знаю. Это разве что к врагам. А так он очень… добрый, наверное.
        - Знаешь его?
        - Знаю. Как отца. Ну, или как дядьку, скорее.
        - Откуда?
        - Ты дальше слушай. Среди иштырцев я рос как собака до десяти лет. После мальчишки уже считаются мужчинами. Их учат потом из лука стрелять, саблей махать. Я учился быстро, а на лошади и вовсе сидел, сколько себя помню. Меня даже овец отправляли пасти, потому что я и с кнутом умел управляться, и собак не боялся, и зверей диких. А уж когда мне саблю дали… Я ведь и ростом выше всех, и руки у меня длинные были. Оценили меня. Стали с воинами кормить. Впервые я тогда, кажется, досыта наелся, так, что потом живот три дня болел. А потом каган сказал: идем в земли кохтэ. Нас много, их мало. Да еще там у хана Тавегея сыны перессорились, лучшая сотня из стана ушла, а сам хан телом ослабел. Самое время их овец пощипать. Мы и пошли.
        - Пощипали? - хмыкнула травница понимающе. - Или сами… как кур в ощип?
        - Сначала все славно было. Пару станов пожгли, добычу захватили, а потом наш командир, Аша-нурхан, сказал: заманим в ловушку ту самую сотню ханского сына Баяра. У него там женщины, дети, золото. Нас много больше, а Баяру придется поделить отряды, часть оставить на защите шатров. Больше-то нас было больше, конечно. Пять сотен иштырцев. Да не учел Аша-нурхан, что не просто так Баярову сотню называли волками. Звери, а не воины. А сам Баяр так хитро напал, мы и понять не успели. Да еще колдун он, с неба воду призвал, из земли огонь… Словом, он иштырцев как блох передавил.
        - Как же ты выжил, лучший воин?
        - Мальчишек всех пощадили, Баяр с детьми не воюет. С мужчинами на месте расправились, а нас, жеребят, в кучу согнали. Обещали мизинцы отрубить да отправить на все четыре стороны. И мне бы отрубили, да Дженна за меня вступилась.
        Дженна? Не та ли это, кого Ольг звал в забытье? Марика навострила ушки, предчувствуя пикантную историю, и не ошиблась. В голосе княжича зазвучали особые нотки, нежные, мягкие.
        - Дженна - то жена Баяра, молодая ханша. Таких женщин я не видывал ни до, ни после. Девчонка совсем, светлая, волосы короткие, глаза огромные. Морка, небось, да родителей она не знает, сирота. На коне, как парень, ловко сидит, из лука стреляет, ножом дерется. Дух воина в ней. Она тогда Баяру и сказала: не бывает у иштырцев светлоглазых да светловолосых детей, невозможно. Этого себе оставим, пригодится нам. Ох я и зол был! Чтобы меня, каганского сына, да в рабство взяли? А и взяли. Привязали к столбу, стали дознаваться, кто я и откуда. А я знаю разве? Сидел, молчал, от пищи отказывался, а сам смотрел во все глаза: куда попал? И не били меня, не издевались. Хан мудрый и справедливый у них, даром, что молодой. Жена его… хорошо ко мне относилась. И детей они, знаешь, любят. Заботятся. Никто голодным не ходит, никто в грязи не валяется…
        Марика улыбалась, слыша искреннее удивление в голосе княжича. А ведь и моры детей своих берегут, о женщинах заботятся, стариков не обижают. Стало быть, кохтэ, хоть и нелюди, дикари, а все же ближе к морам.
        Кохтэ она не любила. Ненавидела почти что. Их ведь с младенчества учили: степняки плохие, они несут зло. Беды все от них. Что кохтэ, что угуры, что иштырцы - все одно. Узкоглазая саранча, что не сеет, не жнет, а налетает собирать урожай.
        Никакой разницы Марика не видела между угурами, что ее мужа - честного пахаря - убили в поле, и между столь обожаемыми ее новым знакомцем кохами. Степняк и есть степняк.
        Но все равно - слушала Ольга с удовольствием. И про то, какой Великий хан Баяр отменный стратег, и про то, как разыскал он настоящих родителей Ольга, и про союз кохов с князем Вольским, ныне - боярином в Лисгороде.
        - И когда слух докатился, что угуры под стенами Бергорода да Лисгорода стоят, я такого стерпеть не мог, кинул клич по поморью, собрал самых отчаянных, да на ладью загрузил. И поплыли мы сородичей выручать.
        4-2
        По рассказу княжича выходила, что он единый был спасителем древних посадов, герой, о которых впору легенды слагать. А ведь это и взаправду было, сама Марика помнила - не так уж много времени прошло. И угуров своими глазами видала, и в лесу от них пряталась. Всю деревню их проклятые узкоглазые вырезали, младенцев грудных не пощадили. Она-то ведьма, ей лес - дом родной. В любом овраге укроется так, что и бывалый мор не найдет. А уж угуры и вовсе в лес не совались, боялись. Правильно и делали, любой враг беров, что в его владения шагнет - сгинет.
        Об одном только Марика жалела, что с собой никого не увела, да разве до того ей было? Себя не упомнишь, когда летит на тебя тьма тьмущая крикливых, мелких, юрких, со злыми черными глазами, да саблями размахивая… Как она тогда бежала, как бежала! На коне не догнал ее угур! Сразу ведь все заговоры, которым мать да бабка учили, вспомнила. И что спасло ее тогда - малый ли дар, или земля родная? Сколько она лежала в прелой листве, боясь даже громко вздохнуть?
        Тряхнула головой, выбрасывая из памяти ненужное. Что было, того уж нет, если вечно за спину оглядываться, вперед идти труднехонько будет. Значит, и Ольг в этой войне участвовал тогда… Забавное совпадение.
        - Сколько ж тебе годиков тогда было, великий воин? - не удержалась от насмешки.
        - Шестнадцать, - буркнул княжич.
        Шестнадцать? Стало быть, теперь ему двадцать один, от силы, двадцать два. Совсем юн еще. А ведь воин, княжич.
        - А ведь я тебя постарше буду, - тихо сообщила. - Так что, малыш, не думай обо мне лишнего. Иди вон лучше дров мне принеси, справишься? Будем рагу делать.
        - Какой я тебе малыш, ведьма? - грохотнул парень, поднимаясь. - Язык придержи, чай не с ребенком разговариваешь! Воин я. Убивал немало, и женщин у меня было… не перечесть. Не мальчик давно я.
        - Прощения просим нижайшего, - продолжала ехидничать Марика. - Муж зрелый, опытный, по чину ли тебе дров принести, или самой сбегать?
        - Принесу, сиди уж.
        Обиделся. Замолчал. А так ему и надо. Нечего руки свои распускать и хвастаться почем зря. Да если и не хвастал, что ей с того? Это он с повязкой на глазах ее захотел, а если бы очами глянул, не подумал бы даже о таких глупостях.
        Ох и злое проклятье твое, Зимогор!
        Раздосадованная, Марика сунула чугунок с похлебкой в печь, подобрала и сложила дрова, брошенные Ольгом на пол, подумала и протерла пыль на столе и полках. Давно пора было навести порядок. Разложила высушенные травы, собрала несколько мешочков для заваривания. Привычное и любимое дело не ладилось, раздражало. Мысли в голову лезли недобрые. Ольг дремал на полу, занимая своей тушей почти все свободное пространство домика. Ну и что с ним теперь делать? Выгнать - невозможно. Слаб еще. Да и раны не зажили. К тому же с повязкой на глазах отпустить нельзя, это все равно, что дитя в темном лесу одного оставить. А смотреть на него - сплошное расстройство и невольные воспоминания о своей загубленной молодости.
        - Там к тебе идут, - не открывая глаз, пробормотал мужчина. - Выходи.
        - Как услышал? - встрепенулась Марика.
        - Не знаю сам. Лес сказал. Видать и правда - побратался с бером.
        - Ну как же, - не упустила случая поддеть его травница. - Просто слух обострился. Слушай, княжич, а почему тебя не ищет никто?
        - А мне тоже интересно, и почему меня никто не ищет?
        Женщина закатила глаза раздраженно, накинула на плечи теплый платок, сунула ноги в добротные кожаные сапожки и вышла на двор. Она и сама уже услышала гостей, благо их было двое, и они громко переговаривались.
        - Лукерья, здрава будь.
        - И тебе не хворать, Марика. Вот, дочь моя. Помощница.
        Травница равнодушно оглядела рыжеволосую веснушчатую девицу лет десяти, кивнула. Куда больше ее заинтересовал большой короб под мышкой у кузнечихи, да сверток в руках девочки. Никак принесли ткань? Вот это славно! У нее уж перевязки заканчиваются, все на этого увальня ушло.
        - Все как обещалася: и холстина тебе, и яйки, и сыра еще принесла. А муж мой велел вот передать курицу еще и яблок.
        Настала пора Марики кланяться в ножки: благодарность была более, чем щедрой. Кузнечиха же переминалась с ноги на ногу, что-то желая спросить, но не решаясь.
        - Что-то еще надобно?
        - Дочь моя вот… поглядела бы. Одиннадцать ей, а женское не началось еще. Не сглазил ли кто?
        Марика пожала плечами, хмурясь: вот глупая, сама не видит, что ли? Не созрела просто девка, рано ей.
        - Все с девочкой хорошо, - успокоила Лукерью. - Всему свой срок. Вот если через два лета не придет, то приводи, будем смотреть. Пока оставь ее в покое, пусть еще с детьми по лугам носится. Скажи мне лучше вот что… Какие новости в свете белом? Не ждать ли нам угуров снова? Хорош ли нынче урожай? Как Бергород, стоит? Кто им правит теперь?
        - Ой, что делается, ведьма! - обрадовалась женщина. - Ужас что делается! Княжича юного Бергородского-то волки задрали!
        - Да ладно! - Было отчего глаза вытаращить.
        А Лукерья от такого интереса к ее сплетням даже выпрямилась горделиво, глазами засверкала.
        - Ей-ей, не вру! Как есть сожрали! Косточек даже не оставили! Искали его целой дружиною, нашли кусты поломанные, под ними кровь да остатки одежи. А там след, волокли его… Да видать сожрали по дороге, след в самые дебри завел.
        - Ужас какой!
        - Вот! ты уж тут осторожна будь, ведьма, волков нынче немеряно развелось. Мужики наши на охоту собираются, стало быть, мстить за княжича.
        Марика только головой покачала удивленно. Мстить? Диким зверям? И какой в этом толк?
        - Потому и ходи только по тропам заповедным, - напомнила она простую истину бабе. - И детей далеко в лес не посылай.
        - Да уж, страшное дело, - кивнула кузнечиха и добавила: - Ежели клюковка еще будет, или кровяника, или еще что - ты на рынок приноси, в этот год ее хорошо продать можно будет.
        - Поняла, принесу.
        Кузнечиха с дочкой ушли, а Марика в короб заглянула и снова порадовалась: сыру целую головку положили, не пожадничали. Хорошо, хватит надолго.
        Глава 5. Ведьмины милости
        - Слыхал, поди, Олег? - спросила весело раненого своего, когда в избу воротилась. - Волки тебя, горемычного, сожрали. Беда-то какая!
        - Тебе бы все насмешничать, ведьма, - не остался в долгу княжич. - Хорошо ж ты меня спрятала. Часто так… прячешь кого-то?
        Спросил и дыхание затаил: очень вдруг важно стало узнать, бывают ли тут другие мужчины.
        - Ты первый. Больше дураков с бером брататься нет, - не заметила подвоха Марика. - Вот что, друг мой сердешный, если ты уже оправился, помоги воды натаскать. Помыться бы мне, а то непонятно, от кого тут звериным духом несет, от зайчатины или от меня.
        - От меня несет, - угрюмо проворчал Ольг. - Проведи до колодца.
        - Родимый, откуда колодец в лесу? Тут недалеко ключ под деревьями славный. Я в ручье мылась летом, а сейчас холодно уже. У меня там, за сарайчиком, бочонок есть, дождевой водой наполненный. Надо ведро взять да нагреть. Дай-ка раны твои погляжу, можно ли тебе уже мыться?
        Ольг безропотно поднялся, позволяя размотать длинные тканевые полосы. Снова касание этих бесовский пальцев вызвало не боль, не страх, но волну жара. Приворожила она его, что ли? Да еще мыться она собралась - сдурела баба совсем. Ему куда - на завалинку? И подглядеть нельзя, и потрогать. Как собачка будет. Ну уж нет, не позволит он так с собой!
        - Заживает на тебе, княжич, как на собаке, - довольно сообщила Марика, и Ольг зашипел возмущенно. Вон оно, правильно и подумал. Пес он для нее безгласый. Или брехливый даже, но не укусит.
        - Больно? - встревожилась травница. - Где?
        - Нормально. Дай хоть прикрыться чем, за окном не лето. Рубашка моя, наверное, в печке сгорела?
        - На бинты пошла. Там нечего и зашивать было. А что я тебе дам-то? Ты большой. Мое платье и не налезет.
        Опять издевается! Весело ей. А Ольга уже подтрясывает от злости пополам с похотью. Хочется ей рот заткнуть. И чтобы она не смеялась над ним, а стонала под ним.
        - Ладно, сиди уж так. Я тебя оботру тряпицами, сейчас только нагрею воду… А потом уж не обессудь, мне волосы вымыть нужно и все такое. Потерпишь.
        Ольг скрипнул зубами, но возражать не стал, кто он такой, чтобы тут командовать? В ножки кланяться должен за милость ее, а не ныть.
        - Дай хоть ведро донесу, - проскрипел.
        - Чтобы ты мне тут сомлел от боли? Или разлил воду? Забудь. Без тебя сто лет жила, справлялась же как-то. И теперь справлюсь.
        А потом она его мыла, и Ольг страдал. Наслаждался каждым движением влажной тряпицы, каждым прикосновением пальцев, понимал прекрасно, что она видит его реакцию… но тронуть ее не смел.
        - Зря ты об этом думаешь, княжич, - неожиданно тихо и серьезно сказала ведьма, приспуская его штаны и плюхая тряпку на живот. - Тут сам давай. Я тебе не понравилась бы, будь ты с глазами. Уродливая я, уж поверь.
        - Врешь.
        - Не вру. Ведьмы красивыми не бывают.
        - А я не верю.
        - Твое дело, да только я предупредила.
        Забрала у него тряпку, помогла сесть на тюфяк, судя по грохоту - достала из-за печки корыто, или что там у нее? Плеснула воды. Выходила еще с ведром (Ольг успел все ощупать, убеждаясь в правильности своих предположений: лохань возле печи поставила), вернулась, снова зажурчала водой. А потом принялась раздеваться - он слышал шелест ткани, чувствовал движение воздуха. Воображение легко дорисовывало все остальное. Роста повыше его плеча, высокая. Статная. Талия узкая, а бёдра крутые. Коса толстая, грудь большая, он уже успел это узнать.
        Никогда Ольг так не хотел женщину, ни разу в своей жизни. Обычно все было легко и быстро, часто даже весело, со смехом и прибаутками. Никто ему не отказывал, а если и отказывал - так находилась замена. Постельные утехи давно уже были обыденной частью его жизни. А теперь ему запретили. И дразнили. Он почти слышал, как стекают капли по обнаженному телу Марики. Угадывал, как она касается полной груди. Воображал струи воды на ее белых бедрах. Это было совершенно невыносимо!
        Тихий всплеск, томный вздох, низкий смешок - и он сдался. Вскочил, сделал один только длинный шаг - изба крохотная, все рядом.
        - Ты чего, княжич? Сдурел?
        Поздно: мокрое трепещущее тело уже в его руках. Скользкое, горячее, гладкое, как рыба или как русалка.
        - У меня имя есть, - прорычал, слепо находя губами ее губы.
        - Олег, пусти, я запрещаю! Не нужно, жалеть будешь! Пусти, говорю, дурак! Ах!
        Поздно. Он уже нашел грудь, точь-в-точь такую, как и представлял. Тяжелое полушарие ровно легло в его ладонь.
        - Олег, м-м-м…
        Да. Жар ее губ, сладость дыхания. Тонкий запах трав и женщины. Потянул ее за собой, уже почти не вырывающуюся, опустился на тюфяк и застонал от боли, прострелившей ребра.
        - А я говорила, что рано тебе! Повредишь швы - на живую шить буду заново.
        - Замолчи уже.
        Усадил ее себе на бедра, раздвигая ее колени, оглаживая живот и бока.
        Марика ойкнула, явно ощущая его желание. Не было смысла лгать себе: она хотела Ольга не меньше. Может, и больше. Но им совершенно точно нельзя. Надо его остановить. Сейчас… еще немного…
        А потом стало поздно. Треск шнура на штанах, его дерзкие пальцы, такое долгожданное наполнение: тягучее, словно смола, сладкое, как мед. Его стон - уже не от боли, закушенная губа. Она-то его видела отлично. И чувствовала. Двинулась невольно, прогнулась, откинула голову, подставляя грудь под его ладони. И пропала окончательно.
        Как давно она этого хотела…
        Плевать на все. Сам напросился. Ладонями прижала его к тюфяку, шепнув:
        - Тебе нельзя дергаться, убогий.
        Сама повела эту скачку, управляя покорным своим жеребцом, то разгоняясь, то замирая и выгибаясь луком. И кричала, и пела, и ловила губами его рык, снова и снова. Выпустил он не птицу из клетки - демона ночного, что ищет жертву в темном лесу. Запомнишь ты ведьму, Олег, ох, запомнишь!
        5-2
        Посмеиваясь, Марика обмывалась остывшей уже водой, ежилась, дрожала. Вздыхала, догадываясь, что за удовольствия придётся платить.
        - Олег… ты… мы зря это.
        - Уже жалеешь? - Ольг самодовольно усмехнулся, подгребая под себя шкуры и ощупывая повязки.
        - Жалею, - тихо ответила ведьма. - Надо же было тебе… Ну зачем?
        - Я заберу тебя с собой, - пообещал княжич. - Будешь со мной в тереме жить.
        Марика расхохоталась скрипуче, закуталась в одеяло, стиснув зубы и пошатываясь. Усталое сытое тело гудело, ноги подрагивали.
        - Молчал бы, - зло бросила она. - Дай повязки проверю, герой!
        - Да чего ты злишься, я серьезно! - не понял Ольг. - Не вру. Заберу.
        - Говорила ведь я… А, ладно. Все равно не услышишь. Ну что, швы в порядке вроде. Я сейчас поесть приготовлю. А ты лежи.
        Зашуршала одеждой, загрохотала чугунками обиженно. Но Ольг уже не слышал. Только сейчас понял, как ослаб, как ноют ребра. Глаза прикрыл на мгновение… И уснул.
        Только утром его Марика и разбудила, всучив кусок пирога и чашку с отваром лесных трав.
        - Мне в лес надо сегодня, - сказала тихо и очень холодно. - Наверное, надолго. Попробую до Поганого болота сходить за клюквой, ее в деревне продать можно будет за деньги.
        - Даже не думай, - подскочил княжич. - Оно оттого так и называется, что там невесть сколько народу сгинуло! Я запрещаю!
        - Кто ты, Олег, мне запрещать? Не муж, не отец, не хозяин. Сиди уж. Каша с грибами в горшке возле печки, пирог на столе, весь не ешь, мне оставь немного. К ночи буду. А не буду… уже не пропадешь.
        В груди Марики бушевала злость - не на него, на себя. От мужика что взять? Сучка не даст, кобель не залезет. Сама ему поддалась, женщиной себя почувствовала, как раньше, до проклятья. Дура! Ох и наплачется теперь…
        Холодная злость выгнала ее из дома, увлекла в лес. Там было, как и всегда, тихо, спокойно, пусто. Стрекотали птицы, где-то шуршали травой гады болотные, мыши, колючники, может, даже ушаны. Никому тут не было до нее дела. Нет, не так. Она была частью этого леса, такой же хозяйкой, что и батюшка Бер. Особая власть, большая почесть, но и тяжелый труд. Впрочем, сейчас можно было отдыхать. Не падали из гнезд птенцы, не выли голодные волки. Можно было просто слушать шуршание листвы, дышать влажным вкусным воздухом, глотать непрошенные слезы.
        Женщина есть женщина. Не может она впустить мужчину в свое тело, не допустив сначала к душе. Привязалась она к Ольгу, прикипела. Спасла, выходила, знала каждую мышцу теперь на его теле, каждую ямку, каждую родинку.
        Дура набитая.
        До Поганого болота ноги сами ведьму донесли, а там уже не до саможаления было. Не ступала сюда ничья нога, кроме Марикиной, ягоды было немеряно. Брала самую крупную. Вот продаст, купит себе шаль цветастую. И платье новое. Только зачем? Кто на нее смотреть-то будет?
        А Ольг, заскучав, в один присест опустошив чугунок с кашей и умяв половину пирога, вдруг задумался. Посидел у окна, припомнил Марикины стоны по поводу уродливости - и решительно принялся разматывать повязку на глазах. Наверняка все зажило давно. Если ослеп - так тому и быть. Найдет себе дело по душе. Руки-ноги и то, что ниже пояса, на месте. К остальному привыкнет. Не всем князьями быть суждено.
        А ежели глаза в порядке, то все увидит сам - особенно ведьму эту. Очень нужно ему взглянуть. А ну как она действительно уродина, каких свет не видывал? Вроде бы на ощупь у нее рот, нос, глаза имеются. Грудь опять же, талия, бедра. Что ж там такого страшного?
        Виток тканевой полосы, еще один. Снял чуть влажную, остро пахнувшую травами повязку, убрал ошметки листьев. Сердце вдруг в груди заколотилось, как кохтский барабан. Страшно? Очень. Но он мужчина. Пора взглянуть своему страху в лицо… если он еще способен глядеть.
        Попытался моргнуть, понял, что не может открыть глаз - ресницы слиплись. Бросился к ведру, едва не своротив лавку. Плеснул в лицо холодной водой, заморгал и понял: видит. Мутно пока, словно сквозь рыбий пузырь, что в окна бедняки вставляют, но обоими глазами. И не болит ничего, что уж вообще чудо.
        Да это просто в избе темно!
        Пошатываясь, вывалился на крыльцо и заорал радостно: видит! Все он видит! Это ли не счастье?
        Глава 6. Истина
        Марика вернулась рано. Корзина наполнилась доверху словно сама собой, обратный путь показался ей коротким и легким. Проверила по дороге пару силков, забрала двух мелких птах - есть там нечего, но в похлебку сгодятся. Привязала к поясу, поплелась дальше. И не устала почти, и повеселела немного. По пути подсчитала дни, сколько у нее Ольг уже. Выходило не меньше седмицы. И не понять - долго это или мало совсем. Кажется - всю жизнь с этим несносным рядом жила. А если по человеческим меркам - чужак он совсем ей, едва знакомый.
        А ведь это натура у Марики такая: она везде чувствовала себя, как сом в омуте. К мужу пришла в дом младшей хозяйкой - все ей нравилось. Словно в его доме и родилась. И с матерью названной ужилась легко, и с сестрой. Ни с кем не ссорилась, всегда улыбалась.
        А чего плакать, себя жалеть, слезы лить? Да, похоронила семью. И то не сама, дружина княжеская из Лисгорода могилы копала. Так ведь выжила единственная - это ли немыслимое счастье? Жизнь, круто на смерти замешанная, вдвойне слаще.
        Потом у Зимогора жила, училась ведовству. Ушла оттуда - снова не плакала. В лесу поселилась - и там ей понравилось.
        Теперь вот княжич, а она уже и привыкла. Как к котенку, наверное. Все же, когда кто-то дышит рядом (не вывертень, конечно, и не кикимора болотная, а теплый живой человек), приятно. Спокойно.
        А ведь пора повязку ему снимать, время пришло. Что будет? Что Олег скажет? Ничего хорошего, это уж точно.
        Вышла на поляну лесную, где ее дом стоял, и поняла разом: времени на сомнения не осталось. Олег ждал ее на крыльце. Голый почти, в одних штанах исподних. Широкая грудь серыми тряпками перемотана, волосы золотые взъерошены. Борода да усы клочками. Половина лица опухшая, бордово-черная, под глазами синяки. А глаза у него не голубые все же, а серые, как тучи грозовые. Злые-презлые.
        С каждым ее шагом он все больше бледнел, даже попятился, уперевшись в дверь. Что, касатик, не нравится? А Марика предупреждала! Да ты разве слушал?
        - Кто… ты? - выдавил из себя княжич, сглатывая.
        - Ведьма я лесная, Олег. Марикой зовут. Аль не признал.
        - Да ты… старуха!
        - Никак прозрел?
        В доме Марики зеркал не было, но она и так знала, что он видит перед собою. Скрюченные морщинистые руки, седая коса, сутулые плечи, лицо как печеное яблоко. Зубы на месте, и на том спасибо.
        - Я с тобой спал, - выдавил Олег, пошатнувшись, и Марика не выдержала, расхохоталась.
        - Околдовала меня, ведьма? Опоила, одурманила!
        - Очнись, отрок. Никто тебя не дурманил. Это ты сам рвался в бой, как жеребец степной. Я ведь тебя отговаривала!
        - Тварь развратная, - зарычал он в отчаянии, широко раскрывая свои грозовые глаза. - Да как таких земля носит?
        - Не носила бы, так ты б подох в лесу, - холодно ответила ведьма, щурясь.
        - Да лучше б подох, чем с тобой…
        - Уймись, добрый молодец, - устало ответила Марика скрипучим, как ель, голосом. - Хочешь убить - убивай. Только побыстрее, а то устала я от твоих криков.
        Он скривился весь, бросаясь в избу и вылетая оттуда с сапогами в руках.
        - Знаешь ведь, ведьма, что за мной долг крови. Знаешь, что не убью, и радуешься! Будь ты проклята, тварь!
        - Я уже проклята. Иди-иди, Олег. В Бергороде тебя уж схоронили, поди и дом твой поделили, и портки, и исподнее. Лети, голубь, отсюда. И дорогу забудь. Стой, одеяло возьми, укутайся. Не лето красное!
        Конечно, не послушал. Босиком убежал, словно за ним волки гнались.
        А она на деревянных ногах прошла в дом, даже дверь позабыв закрыть. Постояла, пошатывась, не зная, куда себя деть, да упала на колени, взвыв, как раненый зверь, уткнулась лицом в постель, ещё хранящую его запах. Марике казалось, что у неё сердце сейчас разорвётся от боли. Теперь она в полной мере ощутила все проклятье Зимогора.
        Когда-то она смеялась и пожимала плечами. Лицо? Тело? Это неважно. Мужчины ей не нужны, ее любовником будет лес. Она ведь - ведьма, а ведьмы такие и должны быть: старые и страшные. Зато жить будет долго, все ведьмы умеют брать силы у дубов, у рябин, у зелёной травы и голубых колокольчиков. Капля здесь, капля там - и вот ещё один год жизни. Все очень просто, если есть сила.
        Сейчас Марике остро хотелось умереть. Тогда, в сожженной, изуродованной деревне не хотелось. Когда впервые себя увидела вот такой вот - не хотелось. Теперь же свет белый опротивел.
        Вскочила, озираясь безумно, схватила нож со стола, приставила к горлу. Нажала, боли не чувствуя, только тепло и влагу.
        А ведь ее учили, что жизнь, добровольно прерванная - самое жестокое преступление против всех сил добра. Человек, что от высшего дара отказывается, переродиться больше не сможет. Разве что - нечистью лесной, что с ней непременно и случится. Здесь ее никто не найдёт, так и останется ее труп гнить… истлеет со временем, мыши косточки растащат. И встанет потом Марика нежитью, русалкой или мавкой, или ещё какой дрянью, потому как мало, что ведьма, так ещё и неупокоенная. Хм, и Ольга всю жизнь преследовать будет в облике уродливом.
        Словно разом отрезвела. Нельзя себя убивать.
        К тому же… а вдруг она понесла? Было же… было! Конечно, Марика знала, что ведьмы так просто от обычных людей зачать не могут, но ведь так хотелось ей ребёночка от любимого! До тех пор, пока точно не уверится, что не беременна, и думать нечего о смерти.
        Сама себя одернула, расхохотавшись скрипуче: старуха же. И спина болит, и кости ноют, и зубы шатаются. Проклятье, оно глубоко засело. О каком зачатии может вообще быть речь? Дура ты, Марика. Дура как есть. И что с того, что было бы тебе всего двадцать пять годов? Сто двадцать пять - теперь вернее.
        А вот что: она Зимогору в ноги бросится. Умолять будет, выть и просить прощения. Авось смилостивится волхв, не совсем же он зверь? Если потребуется - и в постель с ним ляжет, перетерпит, глаза закрыв. Ничего, не помрет. Куда уж хуже-то?
        6-2
        Ольг пришел в себя только на полпути к деревне. Куда мчался, зачем? От врагов отродясь не бегал, а от бабы, глядишь ты, босиком ускакал! Хорош княжич Бурый, только б не узнал никто! Остановился, натянул на грязные ноги сапоги, огляделся. Тропу он еще днем приметил, когда вокруг все осматривал. Угадал, что в деревню ведет. А теперь уж дым видел, следы людского жилья, ветви поломанные, колесо вон деревянное в кустах. Кто бросил, зачем? Али примета какая? Не узнать уже.
        Потер голые плечи, начиная замерзать, содрогнулся от боли в ребрах. О случившемся намедни в ведьминской избе думать себе запретил намертво, не сейчас, не сегодня. Других дел хватает: надо одежду найти, коня добыть. А денег у него, конечно, и нету. Ну да ладно, до Бергорода тут недалече совсем, пошлет какого-нибудь деревенского мальчишку в терем, мигом дружина прибудет. Это еще странно, что его не нашли. Тупоголовые бараны, вот они кто. А впрочем, чему тут удивляться? Каков хозяин, таковы и псы.
        В деревне, конечно, все на него поглазеть сбежались, да и неудивительно. Из осеннего леса вышел здоровенный мужик в исподнем и сапогах. Грудь в бинтах, а что с лицом творилось, Ольг даже представлять не хотел. Ништо, он не барышня, как-нибудь заживет. Главное, что глаза целы.
        Люд здесь оказался сообразительным, тут же кто-то выкрикнул:
        - Да это ж потерянный княжич! Живой, братцы!
        - А мож, вывертень? - усомнился какой-то старик из-за плетеного забора. - Волки драли-драли, да не сожрали. Поди в стаю приняли!
        - С бером я братался, - устало сказал Ольг, когда народ шарахнулся вдруг прочь. - Коли не верите и боитесь - дайте за серебро подержаться.
        - Окстись, княжич, откуда у нас серебро? - весела спросила дородная тетка в красном платке, повязанном хвостиками вверх, что заячьи уши. Ольг знал - так на самом юге носят, в Лисгороде. - Медь-то не всегда в карманах звенит!
        - А ты мне молока налей, покорми, да гонца отправь в Бергород - авось, и серебро зазвенит, - хмыкнул мужчина.
        - А так завсегда готова, пойдем в мой дом. Не только молока, и меда хмельного найду, и рубашку, чай, мужик мой немногим тебе в росте уступит, а в плечах и пошире будет.
        Ольг кивнул, улыбнувшись неповрежденной половиной лица. Рубашка была ему нужна. Если еще и штаны бы нашлись - вообще дело. Пошел следом за бабой, оглядываясь, присматриваясь. Хорошая деревня, зажиточная. Кошки толстые, куры упитанные. Да и сами жители не выглядят забитыми или нищими. Надо думать, отсюда до Бергорода близко, торговля хорошо идет.
        Смелая баба оказалась кузнечихой, дом у нее был большой, ах в три комнаты. Курятник был, свинарник, коза блеяла в сарайчике. Ольг сел на лавку возле печи, стараясь не стучать зубами - все же он изрядно замерз, пока шел. Сначала не чувствовал от нервного возбуждения, но когда отпустило - начало трясти.
        - Выпей-ка, княже, - кузнечиха сунула ему в руки большую глиняную чашку с чем-то горячим, пахнувшим медом и травами. И еще - ведьмой.
        Ольгу тут же захотелось отшвырнуть от себя напиток, но сдержался, даже вида не показал, глотнул. Внутри разлилось блаженное тепло.
        - Марика тебя выхаживала, - утверждающе кивнула баба. - Это ее сбор, от простуды, от болезней. Поможет, точно говорю. Лицо бер тебе пометил?
        - Да.
        Говорить не хотелось, от одного только имени ведьмы в груди снова вспыхнула злость и возмущение. Промолчал, конечно.
        - Чудом глаз не лишился.
        - Да. - И посмотрел на болтливую бабу так мрачно, что та заткнулась мгновенно и, поклонившись, вышла, оставив Ольга наедине со своими сомнениями. В избе была жарко натоплена печь, и княжич, прислонившись к деревянной стене, прикрыл устало глаза.
        Спустя некоторое время в дом вошел мальчишка, упитанный, щекастый, румяный и ужасно серьезный. Одет добротно, в сапожки да кафтан шерстяной, в руках шапку мнет.
        - Княже, мамка мне велела ваше послание в Бергород передать, - нарочно принижая голос, заговорил отрок. - Вам бумагу и перо надобно, или на словах чего скажете?
        Ольг хотел засмеяться важности “посланника”, но, конечно, не стал. Мальчишке явно хочется показаться старше и опытнее, чем он есть. Но видно по нему - дитятко любимое, под мамкиным крылом выросшее. Поди еще и первенец, и единственный мальчишка из детей. Такому бы из теплой норки нужно в белый свет выбираться. Забрать его, что ли, с собой? А то пропадет тут, в деревне, обабится совсем. Ну, поглядим, как он выполнит поручение, а там и решим.
        - Звать тебя как, юноша?
        - М…Марко.
        - Вот что, Марко. Едешь тотчас же в Бергород, на коне скакать умеешь? Вот и славно. Спрашиваешь, где дом Андрия Бурого. Его найти несложно, он в центре, у самых княжьих палат, каменный, с зеленой крышей и высоким крыльцом. Там зовешь Никиту Плотника, только его и никого более. Будут спрашивать, зачем - не отвечай или наври что-нибудь. А Никитке уж скажешь, что Ольг, сын Андрия, в деревне ждет, бером подранный. Надобно одежду теплую, денег кошель и телегу. Не доехать мне верхом.
        Ольгу вдруг стало тяжело и душно, по шее потекли капли пота, впитываясь в повязку. Ох, рано он от ведьмы сбежал, как бы не подохнуть теперь прямо здесь, в доме кузнеца.
        - Все понял? Да скажи, чтобы лекаря Никитка взял и пока молчал, что я живой. Беги, Марко, поживее.
        Парнишка кивнул, нахлобучил на кудрявую голову шапку и выскочил прочь. А Ольг обмяк на лавке. Силы окончательно его оставили. А никак кузнечиха все же его опоила? Иначе почему так хочется спать?
        Глава 7. Живой
        - Гляди ж, и вправду живой, - раздалось над его головой, и Ольг с трудом разлепил глаза. - Этого уродца даже предки не приняли!
        - Я ещё здесь недостаточно нагадил, - прохрипел мужчина, садясь на лавке, где намедни все же уснул, а не помер. - Что, Никитка, знатно вы обделались, потеряв княжича?
        - Ой не говори, пресветлый, видел бы ты, что в Бергороде творится!
        - Портки мои делят? - некстати вспомнил слова Марики Ольг.
        - Если бы, папашка. Куда интереснее!
        Ольг насторожился. Слово «папашка» его словно плетью хлестнуло. Дураком он никогда не был, тут же понял:
        - И много у меня деток народилось внезапно?
        - Трое, ых. Два пацана и девка.
        - И что, все мои?
        - Да кто ж их знает, вроде и схожи.
        Ольг крякнул озадаченно. Женщин у него было немало, но он обычно заботился, чтобы похождения его последствий не имели. Поглядел на стольника своего, которому не имел причин не верить. Тот откровенно посмеивался, внимательно разглядывая княжича. Был Никита ещё младше и дурнее Ольга, во всех пьянках, гулянках и драках рядом держался, а поди ж ты, глаза встревоженные, даже испуганные.
        - Ещё что мне знать надобно?
        - Боярина Путилова в темницу бросили. Вроде как нашли у него письма, что тебя со свету сжить он хотел и с разбойниками о том договаривался.
        Новость была удивительная, Ольг и не знал, что он вот такая кость в горле.
        - На него подумали? - спросил хрипло.
        - А да. Очень уж странно следы твои затерялись. Кровь есть и немало. Обрывки одежды есть. След, что тело волокли, есть. А потом - тайна великая. Ни следа, ни крови, ни листик не примят. Вот и решили, что окромя разбойников, никто б так не смог.
        - Тем лучше для меня, - подумав, решил Ольг. - На площади уже объявляли?
        - Первым делом.
        - Одним соперником меньше. Разумеется, теперь его следует отпустить, деньгами извиниться… но бумаги-то останутся.
        Никитка странно на княжича посмотрел и пожал плечами. Снова нахмурился. Невольно Ольг коснулся пальцами щеки. Больно не было, но ясно, что красиво уже не будет. Ну так он и не девка красная, чтобы из-за этого печалиться!
        - Я ведь лекоря привёз. Звать?
        - Зови.
        Кругленький коренастый старичок, что служил Бурым ещё при князе Андрие и, если верить байкам, самого Ольга первого на руки взял, неодобрительно качая головой, трогал княжичевы раны на груди и щупал рёбра, а потом тихо спросил:
        - Волхв врачевал? Словно не седмица, а луна целая прошла. Очень хорошо все, и зашито славно, а вот лицо хуже заживает.
        - Ведьма меня нашла, - пришлось признаться Ольгу. - Чай, сильная.
        - Хорошо, что ведьма. Ты, надеюсь, ей заплатил, не обидел? Ведьмин дар таков, что забрать назад здоровье может, если ее обмануть.
        Ольг сглотнул и мотнул головой:
        - Никитка, съездишь к ведьме, отдашь ей кошель с золотом.
        - Понял, княже. Сейчас?
        - Сейчас. Я пока позавтракаю. Тут недалече, только с тропы не сходи, волки.
        В избу заглянула хозяйка, окинула обнаженного до пояса Ольга таким откровенно-жадным взглядом, что он вдруг устыдился своей раздетости. Впервые, наверное, в своей жизни. Раньше его подобные взгляды только радовали.
        - Проснулся, княже?
        - Ольгом меня зови, женщина. Я не князь и неизвестно, буду ли.
        - Да куда ж ты денешься, после братания с бером? - хмыкнула кузнечиха. - Так что, завтракать будешь?
        - Голоден так, что и кошку бы съел, - признался Ольг. - Рубашку обещала… м-м-м…
        - Лукерья я, по мужу Симеоновна.
        - Запомнил.
        Круглощекий Марко во всем помогал матери. Принес княжичу рубашку, помог надеть. Расставил на большом деревянном столе миски, достал из печи горшок с мясным варевом. Разложил ложки, налил из кувшина кваса в чашку, наломал хлеба.
        - Пожалуйте к столу, Ольг Андриевич. И вы, господин лекарь, не побрезгуйте. А уж я вам послужу.
        Ольг прищурился довольно, с удовольствием хватаясь за ложку. Лекарь тоже не отставал. Парнишка расторопно подливал квас, подавал хлеб, даже подсунул кусок ткани, чтобы Ольг мог вытереть жирные пальцы, которыми выловил из похлебки большой кусок мяса, не об собственные штаны. Трапезничал княжич медленно, никуда не торопясь, радуясь, что Лукерья свет Симеоновна куда-то делась. С Марко было спокойнее. Хороший парнишка, даром что слишком упитанный. Ничего, на княжичьей службе бегать будет - похудеет. Решено, берём отрока с собой. И мать явно того желала, и сам он рад стараться, да и деловой, все в точности выполнил.
        - Что, Марко, поедешь со мной в Бергород?
        Тот аж квас расплескал, глаза вытаращив. Засиял как медный пятак, но скакать, как ушан, не стал, ответил степенно:
        - Коль берёшь к себе в дом, княжич, отказаться не смею.
        - Молодец! Будешь при мне отроком: поручения всякие исполнять, письма носить, одежду чистить. В возраст войдёшь и славно служить будешь - в малую дружину возьму.
        - Буду, княже! - все же не сдержал восторга парнишка. - В ногах спать буду!
        - Собирайся тогда. Много не бери, мои домочадцы на всем готовом живут. Вот Никитка вернётся, и выезжаем.
        Откинулся на стену, вздыхая. Обильная трапеза да разговор его порядком утомили. Нет, здоровым Ольга назвать ещё сложно. Разгадав тревогу княжича, лекарь уверенно сказал:
        - Это все из-за волхования, Андриевич. Быстрое восстановление всегда силы отнимает. Потерпи, скоро бегать будешь. Пока тебе нужно больше есть и больше спать.
        Ольг кивнул. Такое лечение ему было по нраву. Он и в самом деле бы с удовольствием поспал ещё несколько часов.
        Никитка вернулся, когда княжич уже извёлся от нетерпения, сто раз пожалев, что обещал друга дождаться. И вернулся кислый, как та капуста у Ерофеевны, ключницы.
        - Не приняла ведьма серебро, - сразу сообщил. - Ругалась непотребно, в меня мешком кинула да пообещала проклясть, если буду настаивать.
        Ольг нахмурился было, а Марко, уже давно тихо как мышь сидевший на лавке с узелком в руках, удивленно вскинул брови:
        - Так это же ведьма. Она деньгами и не берет. Ей бы яиц, масла там, творога. Зачем ей в лесу серебро?
        Ольг пожал плечами и вопросительно взглянул на Никитку.
        - Понял, сделаю.
        - Куриц ей купи еще. Живых. Сарай есть у неё, пригодятся. Я уж поеду, нагонишь.
        - Добре. Езжай потихоньку. Там телега для тебя с сеном. Только в городские ворота спящим не въезжай, а то оплакивать будут.
        Ольг фыркнул, а потом вдруг спросил друга:
        - Ведьма - она какая?
        - Ты не видел что ли? - удивился Никитка. - Старая она. Не страшная совсем. Седая, в платке, с клюкой.
        - Ясно.
        Княжич замолчал угрюмо, позволяя подхватить его под руки с двух сторон. И чего они с ним, как с немощным, возятся? Он сюда сам добежал, босой даже. Никитка меж тем накинул Ольгу на плечи чёрный бархатный плащ, что песцовым мехом оторочен, нахлобучил на буйну голову тёплую шапку, да еще пытался укрыть волчьими шкурами.
        - Уйди, постылый, - рявкнул на него Ольг, удобно развалившись на сене. - Марко, почто с мамкой не попрощался, ну ка, дурень, целуй ее да обещай писать письма.
        - Так не умею я писать, - шмыгнул носом парнишка. - А она и читать не умеет.
        - Кто-то умеет же в деревне?
        - Староста умеет. Учитель еще. И Глашка учится.
        - Вот и славно.
        Глашкой, видимо, звали сестру отрока, веснушчатую девку, что пряталась за материной широкой спиной. На руках у кузнечихи была еще одна девочка, лет трёх на вид. А самого кузнеца Ольг так и не встретил, да оно и понятно. Работает. Не до баловства ему.
        - Гляди, Марко, будет у тебя свой дом в Бергороде, и сестру заберёшь, - пообещал Ольг. - Поехали, что ли?
        И телега, натужно скрипнув большими колёсами, покатилась по дороге в сторону Бергорода. Марко уселся рядом с возницей, лекарь что-то шкрябал писалом на куске бересты.
        - Чай, у нас денег на бумагу не хватает? - ядовито спросил Ольг. - Аль пергамент в лавках перевёлся весь?
        - Дурень ты, княжич, - беззлобно ответил лекарь. - В телеге ведь самое оно чернилами да пером писать, да? Или прикажешь дощечки с собой возить? Бересту запросто найти можно, потом, дома, перепишу в тетрадь.
        Обиженный Ольг недовольно засопел, но не нашёл, как ответить. Полюбопытствовал только:
        - А пишешь-то чего?
        - Раны твои описываю. Буду наблюдать.
        - Ну-ну.
        Небо над головой было хмурым, затянутым серыми тяжелыми тучами - совсем как Ольговы думы. Он вроде бы радоваться должен, что живой, что не калека, что домой едет, но… Телега подпрыгивала на ухабах, ребра простреливало болью, вдобавок начали ныть виски. Хотелось выпить развеселой медовухи, подмять под бок пухленькую девку и забыть весь тот ужас, что с ним произошел. Ведьма, вот же ведьма! Околдовала, голову вскружила. Поди ж ты, старуха, а скакала на нем задорно и стонала так, словно!
        Тьфу, не думать, не думать об этот. Мужчине подурнело разом, поплыло все перед глазами, пот выступил на висках.
        - Фрол, а ну останови, - крикнул лекарь. - Эй, Бурый, ты никак сомлеть мне вздумал? Что, болит где-то? Швы дай погляжу.
        - Слабость просто накатила, - просипел Ольг. - Поехали уже. Чем быстрее дома будем, тем скорее на ноги встану.
        - А ежели ты у меня в дороге помрешь, меня твой Никитка повесит за ноги на воротах, да?
        - За большие пальцы рук, - скривил губы княжич. - Так оно повеселее будет.
        - Вот именно, - лекарь принялся копаться в поясной суме, наконец, извлек оттуда странного вида шарик, смахнул с него крошки и бесцеремонно затолкал Ольгу в рот. - Сонное зелье. Спи, так не больно будет.
        Ольг хотел было возмутиться, даже заорать на лекаря, приподнялся даже, но боль плетью хлестнула по ребрам, щека запульсировала, а перед глазами закружились мухи. Через несколько минут он уже спал, не заметив даже, что начался осенний дождь, мелкий и противный.
        - Марко, что про ведьму местную говорят, добрая аль злая она? - негромко спросил старичок отрока.
        - Мамка говорит, добрая, хорошая. Всем помогает, зла никому не творит.
        - Будем надеяться. Ох, знаю я Ольга, буйная у него головушка. С ведьмой поругаться - хуже и не придумаешь. Ну дай бер, обойдется.
        Глава 8. Бытие княжеское
        Небо над головой было хмурым, затянутым серыми тяжелыми тучами. Точь-в-точь, как глаза у Ольга. Марика выругалась сквозь зубы, с ненавистью прислушиваясь к кудахтающим в сарае курам. Деньги она не взяла, еще и наговорила посланнику Олега всякого… Денег он ей кинуть решил, словно нищенке! Нет, словно блуднице! Подумала и сама над своими мыслями рассмеялась. Хороша блудница - седая, в морщинах и с согбенной спиной! В очередь вон княжичи выстраиваются!
        А этот наглец все равно ее обхитрил, оставив у дверей домика две больших корзины. В одной - сыр, творог, масло да печатный пряник, а в другой - две живые курицы. Кур пришлось посадить в сарайчик, не резать же их, в самом деле! Убивать живность Марика не любила, жалела. Голодной зимой могла еще зайца из силка зарубить, да и то, если он уже не жилец был, а кур вот запихала в сарайчик, злясь. Ну и зачем ей куры, их ведь кормить надо! Да еще лисы ходить начнут! Дуралей щедрый! А под сыром и кошель нашелся, похудевший, но приятно звенящий монетами. Что ж ей теперь, бежать в деревню, чтобы вернуть? Делать нечего!
        Горевать Марика не умела. Плакать тоже. Так, немного повыла, злость и обиду свою выплеснула, да и делами занялась. К зиме готовиться надо, грибы, ягоды сушить, хорошо бы зипунишку себе сшить из тех заячьих шкурок, что накопились в сундуке. И, конечно, несколько раз сходить на болото за клюквой, раз уж ее так охотно берут в деревне.
        Ничего в жизни ведьмы не поменялось, да и не могло поменяться. Даже будь она первой раскрасавицей, кто она и кто княжич? Чай не сказка ее жизнь, не поселит ее Олег в тереме высоком, да и что ей там делать? Ворон считать и сенных девок гонять?
        Было и было, нечего о том жалеть. Вспоминать можно с нежностью и удовольствием. Смеяться, представляя себе искаженное ужасом лицо княжича, когда он увидел ее настоящую. Рассуждать о том, что Зимогор, наверное, проклятьем своим злым спас Марику от разбитого сердца: в Олега она почти что влюбилась, а он все равно бы ее покинул. А плакать не нужно, о чем тут плакать?
        Тем более, что Лукерья, исправно за клюквой прибегавшая, почесать языком была здорова и рассказала уже, что все у Ольга хорошо, даже дитятей уже обзавелся. Сыночек ее записочку матери передал, где описал свою бытность в должности отрока княжича. Марика покивала, да из головы красивого мужчину выкинула. Не ее поля ягодка.
        ***
        В Бергороде, в Ольговом тереме, что ему от отца остался в наследство, было неспокойно. Сумрачный княжич с отчаянно разболевшейся после долгой поездки головой не хотел ничего решать, хотел лишь упасть в свою постель, закрыть ставни и в темноте вылакать целую бутыль крепкого вина. Но кто ж ему даст-то?
        Встречать пропажу выбежали всей челядью: и тиун, и ключница, и отроки, и сенные девки, и кухарки, и огневщики. Все хотели увериться, что свет их княжич-батюшка жив и почти что невредим. Ольг растягивал губы в улыбке, кивал, про себя хладнокровно размышляя, что половину придется гнать прочь: нагнавший их на полпути Никитка многое рассказал о том, что творилось в тереме. Под шумок пытались домочадцы своего “батюшку” обнести, а кто-то даже и преуспел.
        - Что за история с детьми? - спросил Ольг у тиуна, дядьки Ермола, верою и правдою служившего еще князю Андрию.
        - Три бабы заявились, все уверяли, что родили от тебя чадо, - подергал седые усы Ермол. - Два сына, стало быть, и дочка.
        - Что за бабы?
        - Настасья, вдова булочника привела мальчонку двух годков на вид.
        - В шею гоните. Я, конечно, дурак, но до девяти считать умею. Я с Настасьей пару раз был, не больше года назад. Не ведаю, где она дитя взяла, но это не мой. Дальше?
        - Велеслава из Лисгорода, девка боярыни Вольской. Девочке четыре года, по весне родилась.
        Ольг вздохнул. Это было похоже на правду. С Велеславой он спал долго и много - по юности своей, пока в доме у Вольских жил. Что она понесла и не сказала ничего, объяснить несложно. Выдали Велеславу замуж за кого-то из дружинников, ребенка тот, видимо, принял. Теперь же привезли, потому как на наследство рассчитывали. Хоть и девка всего лишь, а кусок достанется.
        - Третья кто?
        - Злата Мельникова дочь. Сыну ее…
        - Эту тоже в шею, - перебил княжич. - Она меня из опочивальни выставила, не было у нас ничего.
        - А девочка?
        - Приводи, на девочку посмотрю. Зовут как?
        - Варька.
        Княжич закатил глаза, падая на лавку. Варька! Как коза какая-то! Ну, Велька, ответишь еще, за то, что дочку Бурого назвала таким глупым именем!
        Привели девочку: тихую, испуганную, с огромными серыми глазами. Обычный ребенок, только худой очень, заморенный. Хотя Ольг в детях и не понимал ничего.
        - Говорит хоть? - с тоской спросил у ключницы. - Или малахольная?
        - Говорит, княже, умненькая девочка. Пугливая только.
        - Раздень ее. Да не хлопай глазами, дура. Знак я погляжу. Если есть - точно моя.
        Круглое родимое пятно под лопаткой твердо убедило Ольга - дочка от него. Что ж, вот он и стал отцом. Рано и неожиданно, но обратно дитя уже матери в живот не запихать.
        - Варвара, стало быть, - задумчиво протянул княжич. - Марфа, нянька нужна будет. И горницу Варьке выделим самую светлую. Стены побелить, кровать сколотить, лавки коврами застелить. И надо будет подружек ей найти, у тебя внучка вроде была?
        - Имеется, Ольг, чуть старше. Осьми годков.
        - Внучку приводи, будет жить при тереме. Ермол? У тебя кто?
        - Пять внуков, княжич, все парни.
        - Бывает и такое. Найди мне, в общем, еще пару девчонок, будут девками при дочери моей. Да объявить на площади надо, что Варвару я дочкой признаю.
        - Беровой тропой ее вести? - тихо спросил тиун.
        - Ну а куда деваться? Признает ее бер, тут другого не дано.
        8-2
        Сам Ольг к беру идти теперь разумно опасался. Что ж, время еще есть. Пусть Варька пообвыкнется в тереме, к нему привыкнет. Дитя малое ведь, от мамки впервые оторванное. Себя Ольг в этом возрасте не помнил, знал только по разговорам, что болел много, а немного постарше стал - так его иштырцы украли. А Варька, хоть и мелкая, а болезненной не выглядит.
        - Поди сюда, дитя, - тихо и как мог ласково позвал девочку. Даже с лавки сполз и на пол уселся, чтобы в лицо заглянуть.
        Малышка ослушаться не посмела, приблизилась к страшному дядьке, крупно дрожа, едва не стуча зубами.
        - Знаешь, кто я?
        Покачала головой.
        - Тятька я твой теперь. Скажи мне, Варя, чего ты хочешь? Игрушек, может? Сладостей? Наряд новый? Бусы? Чем мне тебя одарить?
        - Ушанчика, - шепнула девочка, смешно тараща глазенки. - Живого, чтобы прыгал, - подумала и добавила: - И бусики красные.
        - Будет тебе ушанчик, будут и бусы, - пообещал Ольг, протягивая руку и трогая мягкие светлые прядки волос, выбившиеся из-под платочка. - Запомни, милая: в этом доме ты - теперь княжна. Никто тебя обидеть не посмеет. А если обидит - мне сразу говори. Я разберусь. Поняла? А теперь беги, тятька щас встанет… может быть… и в кроватку пойдет.
        Девочка кивнула головой, а потом прикоснулась крошечными пальчиками к его руке, улыбнулась и убежала.
        Ольг тяжело вздохнул. Вставать не хотелось.
        - Мальчишки-то тоже к дому будут, - неожиданно нарушил молчание тиун. - Коль княжна у нас появилась, так и защитники должны быть. Дозволь, Олег, я кого-то из внуков заберу в терем да к Варваре приставлю?
        - Дозволяю. И ушана найди, а? Где я его возьму?
        - Поймаем, княже.
        А ключница почему-то всхлипнула и отвернулась.
        Ну да, давайте тут сырость разведем. Подумаешь, ребенок! Ольг совершенно ничего не имел против детей. Были те двое мальчишек его - ничуть бы не расстроился. У многих по молодости вырастают такие вот… сорняки. Кто-то забирает их себе, кто-то выкидывает из памяти. Ольг привык в сложных ситуациях, где выбор был непрост, примерять на себя: а как бы поступил Баяр? Тут и сомнений не было - Великий хан свою кровь бы не оставил никогда. Он и чужих-то готов был взять под свое крыло!
        - Дядько Ермол, а что, мальчишек матери заберут? Сдается мне, они и не матери им вовсе… Это… если откажутся, оставляй при тереме, вырастим. Не на улицу же их выкидывать. Нянек да кормилиц найдем уж, да и от куска хлеба не обеднеем, много ли детям надо?
        - Жениться тебе пора, княжич, - крякнул в ответ тиун. - Ишь чо, деток захотел! Пусть жена и нарожает, своих, желанных, любимых.
        Ольг скривился весь. Ну уж нет, только жены ему и не хватало. Хватит с него бабского племени, теперь долго еще вздрагивать, вспоминая Марику, будет.
        - Полно языком трепать, старый. Подняться мне помоги. Да вели еды мне в горницу принести, в постель. И лекарю комнату пусть приготовят, поживет у меня пока. Мало ли.
        - А Никитка сказал, что тебя бер подрал? Верно ли?
        - Ну, подрал. Не до смерти же. Побратались мы. Правда, я младшим буду.
        Тиун хохотнул, помогая Ольгу подняться с пола. Взвалил его руку на свое плечо, потянул вверх по лестнице. Княжич не возражал. Дядько Ермол был еще крепок, как тот дуб, полон сил. И в самом деле, был бы у Ольга сын, лучшего воспитателя и найти нельзя. Тьфу, пропасть! Ну пусть Варьку пока воспитывает. Лишним не будет. Вон степнячки и из лука стреляют, и мечом машут, и на коне скачут, а морки чем хуже?
        - Ермол, ты за Варькой присматривать будешь. Учи всему, чему бы внуков учил.
        - А тебе точно бер мозги не повредил? - ласково попенял тиун. - Где это видано - девку учить?
        - Не хочешь? Ну так я попрошу Лисяну Матвеевну уступить мне кого-то из своего десятка.
        - Как будто кто-то согласится!
        - Так у нее женский десяток, - ухмыльнулся Ольг. - Все кохтэ. Увидишь, они тебя, старого, перестреляют и перескачут.
        - Ну, коли найдется хоть одна баба, что со мной в стрельбе из лука сравнится, так и быть, буду Варвару учить.
        На том и порешили. Ольг вызвал Никитку да велел ему в Лисгород мчатся. пусть Вольскому все доложит, чтобы старик не волновался за своего воспитанника и друга, да заодно с Лисяной Матвеевной переговорит. И еще Велеславе пару ласковых передаст, а то вздумала сначала от Ольга ребенка утаить, а потом девчонку в чужом доме бросить. Пусть порадуется, что княжич сам лично до нее не добрался, а то бы мало ей не показалось.
        Глава 9. Недомогание
        Ольг был умным мужчиной - когда заставлял себя силой остановиться, конечно. В иное время он как тот взбесившийся конь мчался, дороги не разбирая, сквозь кусты и леса, обдирая бока и хлопьями пену роняя. Знал за собой такую беду, ругал себя нещадно, а все равно приходил новый день - и коня несло. Молод ещё, зелен. Может, и взаправду ему рано князем становиться?
        Мудреет Бурый, похоже. Несколько лун назад ему подобная дикость и в голову бы не пришла. Конечно же, лучше него нет никого, он самый сильный и прозорливый. А теперь смотрит Ольг на себя и понимает: баран, как есть баран. И дел бараньих наворотил, которые срочно надо исправлять.
        Вот Марика, к примеру. Ведьма, конечно, тут уж ничего не изменить, да и нужно ли? Но как можно было не заметить ее возраста?
        Старухи ведь пахнут иначе, и кожа у них совсем другая, и упругие девичьи перси невозможно перепутать с иссохшей старушечьей грудью. А перепутал, и это значит - колдовство, конечно. Вот только в какой момент оно вершилось? Где она настоящая - ночью ли в его руках, или днём, ворчащая, морщинистая и седая?
        Не утерпел, вызвал к себе ключницу, спросил прямо:
        - Вот тебе, Марфа, лет сколько?
        - Седьмой десяток уж пошел, Андриевич. А чего вдруг заволновался?
        - Тебе мужики нравятся?
        Старуха вытаращила глаза и мелко затрясла головой. Ольг невольно заметил, что у нее уж нет половины зубов, и волосы пушистые и тонкие, и глаза тусклые.
        - Да говори правду, не бойся. Нужно мне.
        - Чего нужно-то, княже?
        - Знать нужно. У, старая. Просто скажи, замуж бы пошла сейчас?
        - За богатого? - осторожно спросила Марфа.
        - За сильного, крепкого. Такого… который еще вполне жеребец.
        - За Ермолку, что ли? Да на кой ляд мне он сдался? Он же на десяток лет меня моложе! Ишь, старый пень, выдумал чего! Что, нянька понадобилась?
        - А может, ты ему как женщина нравишься, - вкрадчиво произнес Ольг.
        - Тьфу на тебя, какая ж я женщина? Ты еще к нему в постель меня уложи!
        - Не ляжешь?
        - Родимый, зачем мне это нужно? Я уж лет тридцать про это дело и не думаю. Женщина, она же к мужчине для чего приходит?
        - Для чего? - замороченно спросил Ольг.
        - За ради детишек только. А как женское у нее заканчивается, так и не нужно ей больше.
        - Да что ты? Понял. Иди, Марфа. Да не говори ничего Ермолу. Я… пошутил.
        Ради детишек только? Хм. А бабы все Ольговские вполне и ради удовольствия на него запрыгивали. И ведьма проклятая тоже. Но женщины у княжича молодые были, не те… у которых женское закончилось. Может, права старуха? Мда, и спросить больше не у кого, стыдно.
        Потер ноющую грудь, смахнул пот со лба. Надо было заняться делами, может быть, даже съездить в свою деревню, где, поди, тоже вовсю болтали о его погибели. Да сядешь разве сейчас на коня? Что-то уже и по лестнице спуститься Ольг мог с трудом. Лекарь только плечами пожимал: а что же ты хочешь, княжич разлюбезный, ежели тебя сам бер приласкал? Радуйся, что на ногах стоишь. В конце концов, если бы не ведьминская помощь, ты бы должен был пару лун проваляться в постели. Если бы вообще дожил до того, как тебя нашли.
        А Ольг чувствовал, что что-то не так. Отчего же в ведьминской избушке княжич был полон сил, а в родном доме единственное, что хотелось - это спать? И кусок в горло не лез… Пару раз он порывался рассказать лекарю о том, что спал с ведьмой, хоть и околдованный. Не могла ли темная тварь забрать у него силы? Может, от этого и слабость, и уже привычная боль под ребрами, и жар, и темные круги под глазами? Но признаться в таком - постыдно, да и чем ему лекарь поможет? Волхв тут нужен, а нет его, еще пару лет назад волхв ушел к морю. Разыскать его можно, но нужно время, а было ли оно у Ольга?
        - Ты мне не нравишься, - сказал как-то поутру Никитка, заглянув в спальню к своему господину и сморщив нос от тяжелого духа пота и болезни, наполнившего горницу. - Выглядишь плохо, а пахнешь и вовсе как издохший пес.
        - Ты мне тоже не нравишься, - проскрипел Ольг. - Нет, окно не отворяй, холодно и так.
        Никитка хмыкнул и распахнул окно нараспашку. Княжич зашипел. Солнечные лучи резали воспаленные глаза.
        - Ты ел?
        - Нет. Не хочу. Пил.
        - Ясно. Давай, сползай с постели, я велю перестелить. И переодеть бы тебя, а еще лучше - в баню. В бане всякая болезнь выйдет.
        - Думаешь? - с сомнением спросил Ольг. - А почему бы и нет?
        9-2
        Марика сушила грибы. Любила она это дело: сначала надо было тщательно вымыть, почистить, выкинуть гнилое или червивое, затем нарезать их крепкую влажную плоть на кусочки, а после уж брать нитку и иголку и шить грибные бусы. Длинные, красивые, ароматные. Развесить по всей избе, потом натыкаться на них на каждом шагу и радоваться, что зима будет сытной.
        Было солнечное утро, она уселась на завалинке, мурлыкая песню про белого сокола и морского змея. Рядом стояла миска с нарезанными грибами, в руках была большая игла и красная толстая нить. Подставляя лицо последним, поди, лучам солнца, она неторопливо и даже лениво нанизывала грибы. Торопливые шаги, слышные издалека, ее порядком встревожили. Вскочила, откладывая “рукоделие”, поплотнее укутала плечи шалью. Деревенские так не ходят, не смеют. Нельзя батюшку Бера обидеть громкими шагами, да и мало ли, что в лесу за кустами живет. Деревенские ходят тихо и осторожно.
        На поляну из леса выскочил высокий тонкий юноша лет семнадцати: черные кудри под алой шапкой встрепаны, влажные завитки к высокому белому лбу прилипли, лицо раскраснелось, глаза пылают, из-под распахнутого кафтана чуть не пар валит. Куда же ты так спешил, красавчик? Что нужно от лесной ведьмы? И почему точеное его лицо кажется таким знакомым?
        - Ты Марика? - быстро и резко спросил он у удивленной женщины.
        - А что, ты тут еще кого-то видишь? - вскинула она седую бровь, развела руками и нарочито испуганно огляделась по сторонам.
        - Давай, собирайся. Со мной поедешь.
        - И тебе здравия, добрый молодец. Не поеду. Прощевай, дела у меня.
        И отвернулась, направившись к дому.
        В два скачка парень ее догнал, пребольно ухватив за плечо.
        - Я не спрашиваю, ведьма, я в известность ставлю. Собирай чего тебе там надобно, и пошли. Телега ждет.
        - Не боишься, что руки отсохнут?
        - Не боишься со мной пререкаться? Я ведь тебя задушу мигом, а потом даже не вспомню об этом. Выбирай - или быстрая смерть, или со мной едешь.
        Марика, ощущая, что парень весь дрожит от волнения, закатила глаза, легко сбрасывая его руку с плеча.
        - Грозный какой ребенок! Ты хоть объясни толком, я тебе зачем?
        - Ольг умирает.
        Женщина замерла. Как это умирает, с чего? Когда он от нее убегал, сверкая голыми пятками, был почти уж здоров.
        - Что случилось с ним? - не стала противиться неизбежному ведьма. - Расскажи подробнее. Что с собой-то брать?
        Как-то разом она поняла, что дело, действительно, серьезное. Не прискакал бы к ней этот мальчик иначе. А уж княжич и подавно его не прислал бы. Нет, Марика ничего не ощущала сейчас, кроме злости. Эх, она этого поганца белобрысого выходила, вылечила, а он снова помирать вздумал? Всю работу ее сгубить задумал?
        - Несколько дней, как вернулся, он хороший был. Ел, пил, шутил. А потом все больше спать стал, да от еды отказываться. Говорил, слабость.
        - Лекарь что говорил? Не поверю, чтобы у вас в Бергороде лекарей не было.
        - Лекарь… хм… - парень замялся. - Ну… он говорил, ведьма силы сосет.
        - А другой лекарь?
        - Хотел кровопускание делать, Ольг не дался.
        - И правильно не дался. Жар был? Кашель? Раны как выглядели?
        - Раны вроде не кровили. Жар бы, кажется. И глаза… глаза у него страшные стали. Красные.
        - Почему раньше не позвали? - Марика быстрым шагом пошла в дом, где в тканевую суму принялась кидать все, что под руку попадалось. Вопреки своим же мыслям и убеждениям, внутри что-то задрожало.
        - Так это… Вчерась мы в баню пошли…
        - Куда? - она остановилась как вкопанная, сверкнула страшно глазами. - Сдурели? Кто тебе приплатил, парень, чтобы ты князя своего погубил?
        - Так ведь баня… от всего помогает…
        - Ах ты негораздок! Что с ним, говори быстро!
        - Сомлел. В себя не приходил, когда я уехал.
        Марика зарычала громко и отчетливо, словно волчица. И зачем, спрашивается, она столько сил в этого убогого вливала, чтобы свои же друзья его и сгубили!
        Сунула в руки ошалевшего молодца суму, схватила лопату, выгребла угли из печи, выбросила на сырую землю, водой залила. Проверила дверцы и заслонки, кивнула довольно.
        - Я верхом не умею, - на всякий случай сообщила своему “похитителю”.
        - Я догадался. Купил уж телегу с лошадью. Ну как купил… взаймы взял.
        - Украл, что ли?
        - Обижаешь. Денег хозяевам заплатил, но обещал вернуть.
        - Ну а что же о тебе думать, когда ты первым делом меня придушить собирался? Зовут-то тебя как, ребенок?
        - Никита. Я не ребенок.
        - Для меня все вы - что дети малые.
        Тот скривился весь, но промолчал, разумно опасаясь спорить с ведьмой - пока она снова не заупрямилась.
        - Ты, что ли, мне кур притащил, умник? - Вот, значит, когда она его видела - он ей кошель от Ольга приносил. Она тогда еще осерчала и обратно кинула.
        - Ну, я.
        - Голова у тебя чем набита? Мхом да золою? Куда мне в лесу куры, лисиц приманивать? А сейчас что с ними делать прикажешь?
        - Ай, да в деревне только свистни, мигом к рукам приберут, - легкомысленно пожал плечами Никитка. - Делов-то. Или давай зарублю сейчас, потом суп сварим.
        То ведь были не его куры, он и не волновался совсем!
        Марика вздохнула и покачала головой. Кур было жалко. Она уже имена им дала: Рябушка и Крылышко. Живые ведь. Из рук едят, поговорить с ними можно, опять же. А еще яйца несут, вкусные такие. Только если дела так плохи, как говорит Никитка, вряд ли она назавтра вернется. Придется подруженек в добрые руки отдать. Зарубит он! Какой кровожадный у Ольга отрок, оказывается!
        Глава 10. За каменной стеной
        Лошаденка была дохленькая, телега - маленькая и неудобная, зато доверху нагруженная снестью и мехами.
        - Ты, я погляжу, зря времени не теряешь? - усмехнулась Марика, устраиваясь поудобнее.
        - Ну а что поводу порожней почем зря гонять? - пожал плечами ушлый отрок. - В прошлый раз я сена да овса купил, коням на прокорм. В этот раз у скорняка шкур прошлогодних набрал, солонины вон, капусты да репы. В Бергороде-то дороже это выйдет, да и не все свежее.
        - Домовитый у Ольга тиун, - похвалила ведьма.
        - Да какой я тиун, - сморщил нос Никитка. - Молод я еще для тиуна. Так, помощник просто… и друг еще.
        Про друга Марика сразу поняла - не врет. И вправду парень Ольга любит, как брата. было в его голосе что-то такое… особенное.
        - А расскажи мне, откуда ты такой взялся? - попросила.
        - Ох… да просто все. Помнишь, небось, угуры на нас нападали лет пять назад? Ну они через нашу деревню прошли. Мужиков всех убили, женщин снасильничали. А парней да девок юных в полон забрать хотели. Говорили, красивые евнухи угурскому императору нужны. Только вести всю толпу смысла нет, после… не все мальчики выживают. Ну, они нас выстроили, портки сдернули… И умереть нельзя, руки-ноги связаны, и реветь постыдно. Страшно было до соплей. Не успели нас охолостить, Ольг со своей дружиною подоспел. Сам еще мальчишка, едва борода пробивается, а дрался как лев. Я потом к нему в слуги попросился, готов был самую грязную работу делать, а он и взял в свой дом отроком. И меня, и сестру мою, хотя она и попорченная угурами была. С тех пор я за княжича жизнь отдать готов…
        - Ясно, - кивнула Марика. - А у меня тогда деревню сожгли. Никто не выжил, даже детей конями потоптали. Только я в лесу укрыться смогла. Лес меня любит.
        - А ты вдовая уже была, или…
        - Мужа убили.
        - А дети были? Внуки, поди уже?
        - Нет.
        - Вот и славно.
        Марика кивнула. И вправду славно. Всего-то родителей да мужа потеряла. И брата еще, но брат хотя бы в честном бою погиб. Ах да. Никитка же старуху пред собой видит. Откуда ему знать, сколько лет было Марике в тот день…
        - А кто тебя надоумил мне куриц притащить? - спросила, когда молчание надоело. - Не отвечай, я догадалась: сам придумал.
        - И как же догадалась?
        - Так вон какой ты запасливый, - кивнула на горшок с топленым маслом. - Небось самое лучшее и мне приволок, что найти смог. Ольга только на мешок с серебром и хватило бы.
        - А ты, ведьма, князя моего случайно не кусала? Яду в тебе много, небось, и отравила.
        - Укусишь его, как же, - фыркнула довольно Марика. - Зубы быстро обломаешь!
        Нет, не кусала. Но поцеловаться успела разок, точнее, он успел - хоть раны на лице и мешали. Потом не до поцелуев было, поза не располагала.
        Вздохнула украдкой, подумав грустно, что о подобном совсем никому нельзя рассказать. Только самой вспоминать и вдруг стискивать колени. Странно это - два года она старуха. Два года тело ощущало себя ровно так, как полагалось ему, ветхому и изношенному. Ныли колени, стреляло в пояснице, бывало, что слабость охватывала такая, что с постели не могла подняться. А рядом с Ольгом женская суть вдруг встрепенулась, начала оживать. Может, и не вечное это проклятье? Может, от него и увильнуть выйдет? Что для этого нужно? Неужели - любовные утехи? Ну, тогда у Марики нет шансов. Ольг явно ее видеть рад не будет, да и вообще ни один молодой мужчина не поглядит на старуху. А некрасивого, увечного, старого Марика и сама к себе не подпустит. И прежде была разборчива, а сейчас и подавно.
        В Бергороде Марика прежде не бывала, только видела издалека его толстые серые стены. Издалека град смотрелся богаче и могучее. Вблизи же было видно искрошенный камень, заржавевшие врата и разбитую мостовую. Неспроста Никитка спрыгнул наземь и повел лошадь под узцы - сама ведьма последовала его примеру, когда после нескольких кочек ее кости заскрипели так, что вот-вот грозили рассыпаться песком.
        Как много было вокруг людей, да еще таких разных! Никогда Марика не видела столько народу. И часть из них не была морами. Невысокие, смуглые, с узкими злыми глазами - это, видимо, кохтэ. Или угуры? Или даже кумахи? Кто их, степняков, разберет! А вон те, в многослойных ярких шелках до земли, с кожей цвета ореха, с подведенными сурьмой глазами - кто они? А беловолосые и светлоглазые, у которых бороды заплетены в косички - про таких женщина даже в сказках не читала!
        - Никита, а вон там кто? - взволнованно спросила своего спутника, заглядевшись на великана в мехах - да он Ольга ростом повыше будет! И борода чудная такая, с косами, бусинками и лентами.
        - Северяне из-за Холодного моря, - ответил равнодушно юноша. - Они редко так глубоко доплывают. Там, на реке, их чудные корабли-драконы стоят. Знать, плохо нынче у них торговля идет, раз до Бергорода добрались.
        - А чем они торгуют?
        - Мехами, жемчугом и драгоценными камнями. Только их камни здесь мало кому нужны, у дарханайцев дешевле выходит и крупнее. А меха да, меха у северян роскошные.
        - Да там женщина! - Марика едва не упала, споткнувшись, только крепкая рука Никитки удержала ее от бесславной встречи с булыжной мостовой.
        - Ну да. Ты что такая дикая, бабуля, словно в лесу жила? - и захохотал, гад, весело сверкая зубами.
        А Марика разглядывала диковинную бабу ростом и силушкой поболе, чем ее проводник. Высокая, могучая, но не толстая, скорее уж, плотная, с двумя золотыми косами толщиной с руку, в рогатом шлеме. Одетая по-мужски, в тунику до середины крутых бедер, на плечах - меховой серый плащ, до того искусно сшитый, что он казался единой шкурой, на ногах - кожаные сапоги выше колена, расшитые жемчугом. Видно, не простая баба, знатная.
        - Хватит глазеть, старая, нам на рынок не нужно, нам в Белый Посад.
        10-2
        За “старую” Марике хотелось его ударить, но Никитка был прав: они сюда по делу приехали, а не глазеть на чужестранцев, пусть даже таких интересных. Вздохнула, пообещав себе, что непременно прогуляется еще по всем
        тим улицам, деревянным и каменным, да еще сдерет с ущербного княжича справедливую деньгу за лечение и купит себе… да хоть шубу! Ну ладно, не шубу, воротник. Из чернобурки, вот. И шапку, мехом отороченную.
        Усмехнулась грустно: никогда у нее не было на подобную роскошь денег. Раньше, в девичестве, коротким заячьим тулупом обходилась и довольна была, его же и в дом мужа забрала, а уж потом ей и вовсе не до нарядов было. Это княгини могут себе меха позволить, а лесной ведьме даже пояс узорный не позволено носить - какие ей обереги? Тот, в ком силы хоть капля, к оберегам и прикасаться не должен, за это побить могут.
        А дома вокруг становились все богаче и выше, узкими крышами взмывая в холодное осеннее небо. И люд уже был здесь другой: больше молодых да заносчивых, навроде Никитки. А если и попадался кто постарше, то по ним видно - не деревенские это жители и не торговцы. Бояре - в шубах дорогих, шапках высоких, с бородами и глазами такими… жадными, звериными. Марика вдруг остро ощутила себя не просто старухой, а нищенкой-побирушкой. Серая ее верхняя юбка была латана-перелатана, шаль вся истрепалась, а зипун и вовсе был с чужого плеча, да еще мужской. В лесу это было совершенно не важно - тепло, удобно, и этого достаточно. А вот в Бергороде Марика вся съежилась и со стыдом спрятала глаза. Видела бы матушка, в кого превратилась ее дочь, первая красавица деревни!
        Так, прячась за рослого Никиту и не поднимая глаз, она и дошла до Ольгова дома. Наверное, красивый - от волнения и страха Марика ничего не успела рассмотреть, да юноша ей и не позволил, буквально втащив ее в терем. Оступилась на высоком крыльце, споткнулась о выскочившего из дверей ушанчика (нормальные люди в доме кошек да собак держат, а не лесных зверей!) и в довесок едва успела поймать нечто маленькое и хрупкое, с растрепанными светлыми волосами.
        - Куда без шапки? - привычно фыркнула на ребенка и замерла вдруг, оцепенела. Острой болью полоснули по сердцу воспоминания. Она думала, что забыла, но нет - от глазенок серых, внимательных, от кудряшек светлых мигом нахлынуло. У нее детей не было, да она и не хотела, а у Данилко был полный дом младших. Четверо мал мала меньше. Всех Марика похоронила.
        Дети ее всегда отчего-то любили, а недобрая свекровь, крайне разочарованная женитьбой своего непутевого сына, радовалась хотя бы этому, частенько отправляя малышню в гости к сестре Марике. А она и не возражала, присматривала за всеми… и вот так же зимой и осенью не позволяла им выбегать из избы во двор раздетыми.
        Девочке, пойманной ведьмой, не было и пяти лет. Одета она была слишком уж легко, босая, да еще чумазая, но серые глазки и круглая мордашка сомнений не оставляли, чья это дочь. И еще роскошные красные стеклянные бусы, конечно. Таких детишкам челяди носить не позволяют.
        Так значит, у Ольга есть жена?
        Отчего-то это расстроило Марику даже сильнее, чем его крики там, на поляне, и взгляд, полный ужаса.
        - А ты красивая, - внезапно заявила девчушка, испугав ведьму еще больше. - И у тебя веснушки. Отпусти меня, у меня Василек убежал, надо поймать.
        - Никитка поймает, - Марика подхватила девочку на руки - легкая-то какая, как кошка! - А вы, боярыня, никуда не пойдете, пока не обуетесь и шапку не наденете. И то - одну не пущу. Где твоя мамочка?
        - Там, - неопределенно махнула рукой малышка, даже не думая вырываться. - Она меня тяте привезла, я ей не нужна. Меня Варькой зовут, а тебя?
        - Марикой. Никита, кто за Варенькой приглядывать должен?
        - Катька. Сестра моя, - нехотя ответил юноша, оглядываясь. Найдя жертву, громко крикнул: - Эй, Марко! Ушастый у Варвары Ольговны сбежал во двор, иди лови. А ты, ведьма, ребенка отпусти, я тебя не за тем привез. Давай, скидывай свои лохмотья, и к Ольгу пойдем.
        - Конечно. Катьку свою зови, и потом - к Ольгу.
        Никитка весь скривился, как будто кислое яблоко откусил, за еще и половинку червяка там обнаружил и рявкнул громовым голосом:
        - Катька, зараза ленивая, а ну сюда бегом!
        Раздался быстрый топот ног, и с широкой деревянной лестницы скатилась прехорошенькая кудрявая девушка лет двадцати на вид. Вся раскрасневшаяся, с сияющими глазами и припухлыми алыми губами. Одна коса у нее была расплетена, а широкий ворот рубахи был завязан криво-косо. По побагровевшему лицу Никитки сразу стало ясно, что он тоже заметил этот непорядок.
        Марике сделалось смешно. Она сунула в руки девице мигом закапризничавшего ребенка и, скинув на пол свой зипун, по-старчески заохала:
        - Ох и тяжела же деточка! Кости мои ноют, сил не осталось с дороги долгой! Накорми, напои бабушку, а потом тут семейные сцены устраивай.
        - Какое “накорми”, старая? - тут же вскипел юноша. - Давай, к Ольгу живо! Я сейчас тебя так накормлю…
        - Прокляну, - тихо и очень серьезно взглянула на него Марика. - Чай не бабка я твоя, а ведьма лесная. Ты бы, касатик, за языком следил, пока тот не отсох невзначай. Ну, где там твой помирающий, веди уже!
        Никита мигом захлопнул рот, отвернулся и потопал вверх по ступенькам. Не удержался, злость на сестре сорвал:
        - Тебя в дом зачем взяли? За Варькой смотреть. А ты чем занималась? Ужо спущусь - разбираться буду.
        Марика только вздохнула, осторожно поднимаясь следом. Грозный какой - с девками да старухами!
        В комнате Ольга было темно, ставни затворены, свечи не горели. Воздух спертый, пол пыльный, постель остро пахла потом и нечистотами. Марика выругалась, бросаясь к больному, прикоснулась пальцами к его вискам, откинула тяжелые одеяла, быстро ощупала грудь, уже освобожденную от повязок:
        - Лекарь ваш совсем баламошка? Грудная лихоманка у княжича, а он от чего лечил?
        - Это… опасно?
        - А сам как считаешь? Белье сменить, княжича прохладной водой обтереть и переодеть, окна раскрыть, пыль протереть везде. На кухне мне пусть котел дадут да воды. Давай, чего стоишь как баран!
        Никитка отрывисто кивнул и выскочил из комнаты, и вскоре его громовой ор раздался на лестнице. Марика же упала на колени возле постели, прижала ладони к горячей едва вздымающейся груди, явственно слыша булькающие хрипы внутри, и лихорадочно зашептала:
        - Ветка расти, вода теки, земля крепись, а ты, лихоманка, уйди. Одолень-трава, небес синева, силы мне дари, Ольгу жизнь верни…
        Мгновенно на нее навалилась страшная, выворачивающая наизнанку слабость. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо - значит, все правильно она делала, значит, есть шансы. Был бы уже мертвец, сила бы обратно ударила, не найдя, куда влиться. А плохо… плохо было ведьме. Побелела, как молоко, губы бескровные прикусила, осела на пол грязным мешком костей. А ведь мало одного только ведовства, надобно еще сварить целебных отваров да Ольга напоить.
        В горницу вбежали три молодых отрока, быстро распахнули ставни, впуская свет и холодный ветер. Подхватили Ольга, а тот вдруг заворчал, не открывая глаз:
        - Да куда вы меня, черти, тащите? Положите, где взяли!
        - Живой, - заорал Никитка из дверей. - Живехонький, ожил!
        Кулаком размазал по щекам слезы, потом поглядел на обессиленную Марику и подхватил ее на руки, пылко шепча:
        - Бабуленька, матушка моя родненькая, век тебя благодарить буду, спасла, вернула из-за грани! Скажи мне, что делать теперь?
        - В кухню меня неси, - шепнула Марика. - Будем отвар варить против лихоманки. И лекаря вашего дубового позови, пущай учится.
        Глава 11. В княжеском тереме
        Проснулась Марика не то от солнечных лучей, щекотавших лицо, не то от внимательного взгляда. Глаза приоткрыла, с удивлением разглядывая сводчатый потолок, щедро расписанный диковинными птицами и цветами. Где это она? И какая мягкая перина, и одеяло пуховое, и настоящая подушка под головой! Чудо чудное! Вспомнила, конечно, что вчера прибыла в Ольгов дом, но вот как оказалась в этой прекрасной горнице - даже не догадывалась. Не для лесной ведьмы такие хоромы, ей бы хватило и уголка за печкой.
        - Ты проснулась, - раздался звонкий голосок, и Марика едва сдержала испуганный вопль. Медленно повернула голову, обнаружив сидящую прямо на полу ужасно лохматую Варьку. В одной рубашонке, между прочим. Нянька ее явно пренебрегала своими обязанностями.
        - Не холодно? - хрипло спросила ведьма. - Иди ко мне под одеяло.
        Ребёнок словно только этих слов и ждал, мгновенно подскочила, как болотная лягуха, и юркнула в постель.
        - Да ты вся дрожишь, - вздохнула ведьма. - Варюша, почему не оделась?
        - Сундук открыть не смогла, - вздохнула малышка. - Катя убрала туда мои сапожки и чулочки, чтобы я ночью к тяте не бегала.
        - А ты бегаешь?
        - Мне одной страшно. Темно, жутко. Свечки Катя не оставляет, говорит - угореть можно. А я темноты боюсь.
        - А сама она что же с тобой не спит, твоя Катя?
        - А она с Мироном спит, - фыркнула Варвара. - Это жених ее. Они все время милуются.
        Марика усмехнулась, вылезая из-под одеяла и осторожно потягиваясь. Вопреки опасениям, тело не ломило, кости не скрипели и колени не дрожали. Видимо, она уже начала привыкать к таким нагрузкам.
        - Ты такая красивая, - тихо протянула Варька вдруг - снова. - На мамочку похожа. У нее такие же косы были.
        - Белые? - хрипло каркнула ведьма, застывая.
        - Нет. Желтые как солома.
        На миг Марике почудилось, что проклятье спало - само собою, во сне, и она снова стала собой. Косы у нее и вправду были светло-русые, длинные, красивые. Она так и не решилась их обрезать, даже поседев одним часом. Но морщинистые руки в пигментных пятнах, узловатые кривые пальцы, пожелтевшие ломкие ногти убедили ее в том, что ничего не поменялось. Да и цвет волос остался прежним. Неужели дитя видит что-то другое?
        - Варенька, а я молодая?
        - Ну как мама, - пожала плечами девочка. - Такая… взрослая. Но не старая. Гладкая еще.
        Чистая душа! На глаза Марики навернулись непрошенные слезы. Если кто-то способен видеть ее настоящую - может, и она сама когда-нибудь сможет?
        Вздохнула досадливо, поискала взглядом свои лохмотья и с восторгом обнаружила новенькую льняную сорочку, и вязанные чулки, и мягкое длинное платье из крашенной шерсти, и даже передник. Платье было не новым, но чистым и совершенно целым. А сапожки ее кто-то тщательно помыл и поставил возле лавки. Сапожки у ведьмы были дорогие, добротные, еще мужем когда-то справленные. Сносу им не будет еще несколько лет.
        Кто-то о ней позаботился, и это было для Марики внове. О ней только мать и пеклась, еще бы - единственная дочка. А потом уж замужняя жизнь была, где сама Марика была хозяйкой, и никто не знал, что она и устает, и страдает, и порой не успевает даже поесть толком.
        Быстро оделась, переплела косу, повязала на волосы свой черный платок (его тоже почистили и даже заштопали) и искоса поглядела на Варвару.
        - Гребень и ленты есть? Я тебя заплету. И пойдем вместе, откроем этот несчастный сундук уже.
        Завернула девочку в одеяло, понесла. Горницу ее нашла без труда, Варька все тут уже знала. Дверь в Варину комнату была распахнута и оттуда слышно было ворчание:
        - Опять эта юродивая сбежала! Ох и надоело мне ее искать!
        Марика нахмурилась решительно, шагнула вперед.
        Катерина была очень красива и очень похожа на брата. Такая же кудрявая, тонколикая, с яркими губами и большими глазами. Но лицо было совсем другим - надменным и недобрым.
        - Ах вот ты где! - зашипела она как змея. - Уж я тебя… Уж я тебе!
        - Дашь теплую одежду, чулочки и сапожки, - холодно одернула ее ведьма. - И еще гребень и ленту. Да побыстрее. Варя, давай, умывайся, будем одеваться.
        - Ты тут еще покомандуй, старая…
        - Прокляну.
        Катерина побелела разом, опустила глаза и бросилась к сундуку. Ведьма ее решительно оттолкнула и сама достала все, что было нужно: и рубашечку батистовую, и чулочки, и нижнее платье, и верхнее, отороченное мехом и расшитое речным жемчугом.
        Сама обрядила Вареньку, словно куколку, нашла и гребень, и ленту алую, шелковую. Девочка безропотно позволила заплести себе две косички, полюбовалась на себя в крошечное серебряное зеркальце, высунула язык, скорчила рожицу и потребовала любимые бусы.
        - Я кушать хочу. Марика, кушать пойдем?
        - Ты беги, золотце, а я княжича проведаю для начала.
        Девочка упорхнула, а Катерина вдруг вздохнула и сказала:
        - Ты думаешь, Варька прямо тут недолюбленная и заброшенная, да? Как бы не так. Я ее каждое утро наряжаю, косы ей плету, а она как дикий зверек - платье еще до обеда где-нибудь скинет, ленты потеряет, вся в грязи изваляется. Не ребенок, а наказание за все мои проступки. Поэтому-то матерь ее нам и подсунула, сама не справлялась.
        Марика пожала плечами, нисколько Катерининым словам не веря. Выдумывает она все, чтобы свои промахи оправдать.
        Ольг спал на животе, раскинувшись на постели и сбросив на пол все одеяла. Голый спал совершенно. Марика не могла не замереть, могучим мужским телом любуясь. В тесноте и сумраке своей избушки, да еще и переживая за его жизнь, толком его и не увидеть было, зато теперь… о-о-о! Как же он хорош! Широкие плечи, рельефная спина, крепкие ягодицы, мускулистые длинные ноги. Бедра пушатся золотистой шерстью, а спина такая гладкая, твердая даже на вид. Не видно почти безобразных багровых шрамов, лишь сбоку чуть виднелась еще припухлость.
        Судя по ровному дыханию, заговор помог.
        11-2
        - Спит и давно, - раздался из угла шепот, и Марика вздрогнула всем телом, понимая, что так увлеклась разглядыванием княжича, что не заметила Никитку, сидящего прямо на полу возле окна. - Я его укрывал-укрывал, а он все равно скидывает одеяла, я и решил, что пусть так. Верно?
        - Верно.
        - И отвар твой давал уже трижды. Все, как ты велела.
        - Верно.
        - Раз ты пришла, посмотри за ним, а? Я ведь всю ночь тут… не спал, даже выйти боялся. Мне бы отли… водички попить сбегать.
        - Беги. Я как раз его осмотрю. Спасибо тебе, ты настоящий друг.
        - Это меньшее, чем я мог его отблагодарить за свою жизнь.
        Никитка ушел, а Марика дотронулась ладонью до чуть влажной прохладной спины. Жара не было.
        Разбуженный прикосновением, Ольг заворочался, перевернулся на спину, являя себя любопытной ведьме во всем великолепии. Она невольно облизнула пересохшие разом губы, сравнивая… Голых, ну или полуголых мужиков Марика видывала не мало. И после бани выскакивали, не стесняясь, а даже и красуясь перед девками, и раненых да увечных в материнском доме всегда было достаточно. Силою, хоть и малою, но такою нужною, мать учила Марику пользоваться с отрочества, с того дня, как ее больше нельзя было считать ребёнком.
        Но то были просто мужчины. Скроенные или ладно, или криво-косо, худые и толстые, большие и маленькие. А Ольг был прекрасен и могуч, несмотря на страшные шрамы на груди и лице. Весь прекрасен, могуч и внушителен.
        Серые глаза распахнулись так внезапно, что Марика не успела утаить своего жадного взгляда.
        - Ты! - выдохнул княжич с нескрываемым отвращением. - Я думал, мне ночью кошмар привиделся!
        - Я, я, касатик. Обещал ведьму в терем забрать, сам слова не сдержал, вот я и пришла сама взять обещанное.
        Несколько мгновений Марика искренне наслаждалась выражением ужаса на его лице, а потом княжич вдруг выдохнул и криво, одной лишь целой половиной лица улыбнулся.
        - Я был настолько плох? - просто спросил он, а Марика отвернулась к окну, ненавидя его в этот момент. Какой он все же… мужчина?
        Насколько проще было его ненавидеть, убеждая себя, что он - всего лишь противный и наглый мужичок, буквально взявший ее силой. Но теперь она вновь увидела в нем книжича: взрослого, умного, понимающего ее с полуслова. Вспомнились беседы в лесной избушке, когда они болтали обо всем и ни о чем, смеялись над шутками, открывали друг другу мысли. Они стали тогда почти приятелями… и если бы Марика вовремя его оттолкнула, не допустила бы того, что произошло, то сейчас все было бы гораздо проще.
        - Снова пришлось тебя из-за грани вытаскивать, глупый мальчишка. Как чувствуешь себя?
        - Не подох и ладно. Голоден ужасно.
        - Я… скажу Никите, чтобы он бульон принес.
        - Угу. И это… Марика… спасибо, что ли. Снова.
        - На здоровьице.
        Прищурив вдруг заслезившиеся глаза, ведьма поспешно вышла из комнаты. Надо было княжича одеть, помочь ему справить естественные надобности и только потом уже кормить. Никитку, наверное, стоило искать в кухне - дело молодое. И Марике как раз туда и нужно.
        В кухне ведьма вчера провела весь вечер, злобно отчитывая лекаря и бодро командуя щекастым отроком Марко, который варил под ее руководством целебное зелье. Ничего страшного, вопреки его распросам, туда не добавляли, ни жабьих глаз, ни мышиных хвостов, ни мухоморов. Только травы, лично Марикой собранные в нужный срок и по всем правилам высушенные. Не те, что в аптечной лавке купить можно. Мало кто помнит, что для всякой травы - свое время. Какие-то нужно от глаз прятать в самую глубь сундука, какие-то поить светом полной луны, какие-то сушить на ветру. Марика все эти секреты чуяла своей ведьминской сутью, и потому ее зелье должно было обладать силой куда большей, чем все примочки и микстуры несчастного пожилого человечка, чуть не сгубившего княжича.
        А кто ее унес на руках с кухни, когда она заснула там прямо за столом, Марика не ведала. Вероятно - Никитка, больше некому.
        В кухне было шумно, даже слишком. Слышались знакомые уже голоса и пронзительный детский визг. Варвара Ольговна явно была не в духе, наотрез отказываясь есть кашу.
        - Ешь, тебе говорю, - ругалась Катерина. - Чтобы быть сильной и красивой, нужно хорошо кушать!
        - Сама ешь свою поганую кашу! - верещала девочка. - Тебе тоже красивой быть нужно, и еще умной! Ты глупая, злая, уродливая…
        Откровения Вари прервала звонкая пощечина. Стало вдруг тихо-тихо. Марика вся вспыхнула, готовая рвать и метать, но ее заступничество не потребовалось. Тишину расколол звук второй пощечины, куда более сильной, и тихий скулеж Кати.
        - Ты, коза, княжескую дочь ударить посмела? - низко зарычал Никитка. - Бера благодари, что ты мне родная сестра…
        - А она обзывалась и перечила!
        - Что бы ни говорила, во-первых, она дитя малое, неразумное. А во-вторых - твоя хозяйка.
        - Вот оно как? Какая-то ублюдочная девка тебе родной сестры дороже? Ну так ноги моей больше тут не будет!
        - И куда собралась, малохольная? Забыла разве, что тут по милости великой и на полном содержании у князя живешь?
        - А к Мирону в дом пойду.
        - Так тебя там и ждут! Мирошке ты только для одного дела и нужна, а в жены он тебя и не звал.
        - Для какого дела? - тут же встряла Варварка, и Марика решила, что теперь точно пора вмешаться.
        Откашлялась громко, затопала ногами.
        - Там княжич в себя пришел. Голодный, есть просит. Варечка, душенька моя, что это с тобой? Ты с собачками дралась?
        Всего немного времени назад Варвара Ольговна выглядела, как куколка - аккуратная, чистенькая и тихая. Теперь же одна лента была потеряна, щеки измазаны в саже, а драгоценное верхнее платье решительно сброшено под лавку.
        Катя громко сопела, отвернувшись от всех, а дородная румяная старуха в углу кухни неодобрительно качала головой, но не вмешивалась ни во что. Кухарка, что ли? Да нет, для кухарки старовата и слишком важна.
        - Я сейчас, сейчас, - засуетился Никитка. - Что ему можно, ведьма? Мяса? Сыра?
        - Бульон, - важно процедила старуха. - Можно еще сухарь размочить. И взвара ягодного кислого.
        - Верно, - согласилась Марика с радостным удивлением. - А вы… матушка, стало быть, опытная лекарица?
        Польстить старухе было полезно, только как называть ее, Марика не понимала. Матушка? Так она сама выглядит едва ли не старше. Сестренка? Подружка?
        - Четверых деток вскормила, милая, немного разбираюсь во всех этих делах, - зубасто улыбнулась дородная бабка. - Ты, стало быть, ведьма лесная? А я - ключница здешняя, Марфа. Киселя клюквенного хочешь?
        - Не откажусь.
        - Катька, садись за стол, себе тоже налей.
        Красавица Катерина только глазами сверкнула и вылетела из кухни прочь.
        - Огонь-девка, - вздохнула Марфа. - Жаль, что терпения ей предки не дали, одну только красоту и строптивый характер. Ничего, жизнь-то длинная, и не таких кобылок в узду вводит.
        Марика промолчала, жестом подзывая к себе притихшую Варьку и подбирая ленту с лавки.
        Глава 12. Травы
        - А расскажи мне, Марфа, про княжича, - спокойно попросила Марика ключницу, перебирая мягкие светлые волосенки девочки. - Каков он?
        - А так чего рассказывать-та? - не поняла бабка. - Княжич как княжич. Две ноги, две руки, голова на плечах. Ну… да и не знаю я его толком. Это ведь отец его, Андрийка, рядом со мной рос, а Ольг… недавно и появился. Мы бы его и не признали, кабы не знак тайный. И не поймешь, взаправду ли он Андриев сын, или чужак…
        - Я слыхала, что он в войне с угурами был героем? - осторожно намекнула Марика. - Коли отец его был князем, то и воевал? Стало быть, сын в него пошел?
        - А и правда, тогда Ольга и признали своим. Шестнадцать лет было парню, а за ним воины шли. Да какие воины! Тогда тайный совет и решил, что даже если и лукавит Ольг, и не Бурый он вовсе, так у Андрия наследников все равно нет, а сына его мертвым никто не видел. Такого молодца Андрий бы своим признал. Ну и знак, опять же, его многие видели.
        - Тайный совет, говоришь? - усмехнулась Марика.
        - Как есть тайный. Весь Бергород о том знает. Так вот и отдали Ольгу и терем, и деревушку еще, что матери его в наследство шла.
        - Не жалеете?
        - Не-е-ет. Неплохой он. Глупый немного, горячий, доверчивый… Но не злой.
        Марика кивнула. Она тоже таким Ольга находила. Только он ей при этом еще и люб был.
        - Ведьма, а что делать, если он снова спит? - заглянул в кухню Никита. - Я его… хм… одел и накормил. И отваром хотел напоить. Но знаешь… Не понравился мне отвар, наверное, уже несвежий. Запах странный и такой он стал… маслянистый.
        Марика нахмурилась.
        - На солнце не мог нагреться?
        - Мог.
        - Правильно, что вылил. Нового сварим.
        Кивнула решительно, потянулась за своей сумой, с вечера оставленной на лавке… и выдохнула изумленно. Травы ее, с любовью собранные, тщательно высушенные и завернутые в чистые тряпицы, были помяты, искрошены в мелкую пыль и перемешаны так, что невозможно теперь и понять - какая где. А берестяных крошечных туесков с мазями и вовсе не было.
        - Кто посмел? - громко закричала, горестно тряся сумкой.
        - Так Варька, поди, - хмыкнула ключница.
        - Нет! Я не трогала! - возмутилась девочка.
        - Не слушай, она всегда не трогала.
        Марика скрипнула зубами, прекрасно понимая, что истины теперь не узнать. Ее травы! Придется идти в аптечную лавку. Пусть там не такие хорошие сборы, но это лучше, чем ничего. Вытряхнула остатки травы в печь, хмурясь и ворча про себя, обернулась на нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу Никитку и побелела вдруг: в кухню заглянул Марко - с безжизненной тушкой Василька в руках.
        Поглядела на мальчишку таким взглядом, что тот мигом все понял и исчез, выскочила за ним: в переход, на крыльцо, во двор. Один вопрос у нее был: как?
        - Тварь эта ушастая вчера сбежала, я так и не нашел, темно было, - испуганно зашептал отрок, озираясь. - А сегодня вышел, смотрю - а он дергается, пена изо рта идет. Я его хвать - а он и издох. Честное слово, я не виноват!
        - Где ты его нашел? - быстро спросил Никитка, выскочивший следом. - Покажи.
        Отрок привел их к самой стене терема, где еще оставалась пожухлая травка. Никитка задрал голову, нахмурил брови и сплюнул на землю.
        - Сверху Ольговы окна, - мрачно сообщил он. - Я сюда вылил этот твой отвар, ведьма. Не могло ли так произойти… - он не закончил, но Марика и без слов все поняла. Присела на корточки, потрогала землю - влажная. Понюхала пальцы, но на язык попробовать не решилась. Ушастый подох, мало ли, какой яд был в отваре?
        - Что, Никита, убивать меня будешь? - хрипло спросила, поднимая голову на хмурого парня.
        - Было бы за что. Ты к отвару и не прикасалась. Вчера я сам все делал, да и ночью из комнаты Ольговой не выходил. Когда бы ты успела?
        - Поутру? Пока я с ним наедине оставалась?
        - Глупо. Хотела бы его прикончить - просто не приехала бы. Или зарезала, так всяко надежнее. Точно ли не мог отвар скиснуть?
        - Возможно, - вздохнула Марика. - Но знаешь…
        - Знаю, - решительно кивнул Никитка. - Я теперь всю еду и питье Ольгу буду давать сам. Никому не позволю.
        - А мне бы надо травы купить, значит. И… пусть Марко съездит в мою избушку, привезет еще. Он места те знает.
        - Добре. Марко, слышишь? Коня бери и поезжай. Только ушана закопай где-нибудь. А Варьке скажем, что убежал ее Василек в лес.
        Марко кивнул, качая на руках дохлого ушана, как младенца. Видимо, он тоже был к зверьку привязан.
        - Ника, а я ведь сама аптечную лавку не сыщу. Или сыщу, но до ночи гулять придется. Мне бы проводника!
        - Дядько Ермола попрошу тебя проводить.
        Кивнула и снова выразительно поглядела на юношу.
        - Чего еще?
        - Денег дай.
        - Ишь ты, а даром тебе травы не отсыплют? Наглая какая, денег ей… Дядько оплатит, я прикажу. Ты только поживи у нас, не убегай пока. Обещаю, сыта-пьяна будешь, никто слова злого не скажет тебе.
        - Кроме тебя, да?
        Тот только усмехнулся, обнял ведьму за плечи и повел в терем. Та вырываться не стала, зачем? Никитка был ей по нраву, не так, как Ольг, конечно, но все одно - хороший парень, добрый, хоть язык у него и ядовитый. Надо будет потом сказать, чтобы из Ольговой посуды он не пил - отравит еще…
        Заглянула к княжичу, поторогала его: тот и в самом деле спал здоровым спокойным сном. Накинула добротный шерстяной кафтан, что дала ей ключница (всего чуть-чуть только молью травленный), дождалась невысокого крепкого дядьку Ермола и вышла за ворота - в лавку травника.
        12-2
        Ермол был мужичком молчаливым, а может, просто ведьма ему не нравилась. Она пыталась задавать ему вопросы всякие, но он только мычал, пожимал плечами и отворачивался. Что ж, не хочет - и не надо. Иногда молчуны - надежнее таких балагуров, как Ольг или Никитка. Или нет? Эти двое хоть и трепали языком без умолку, а дела делали быстро и ловко.
        Ну хоть вёл ее мужик куда надо, а не бросил одну в переулке и не скрылся в толпе, и то хлеб. Мог бы легко ускользнуть, Марика все ещё крутила головой, спотыкалась и врезалась в людей.
        - Тут лучшие травы в Бергороде, - буркнул Ермол, подталкивая ведьму к чёрному провалу в каменной стене. - Я тебя тут подожду, там места мало.
        Интересно, не на погибель ли привёл? Ну да была не была! Сложив пальцами обережный знак, Марика смело шагнула по искрошенным каменным ступеням в подклет и едва не задохнулась от острого запаха полыни да чернохлебки. Да, травы тут точно были.
        На стене небольшой комнатушки, освещаемой лишь сальной свечой, пристроенной в нишу, висело множество мешков и мешочков. Длинный узкий стол застлан холстиной, медные чаши весов таинственно поблескивают в полутьме. За столом - горбатый седовласый человечек в остроконечном чёрном колпаке. Узкие глаза выдают его степное происхождение.
        В травяной лавке Марика оказалась не первым посетителем: некто огромный как бер стоял в углу и явно нюхал какой-то мешочек.
        - За травами али поглазеть? - грубо спросил человечек ведьму, и та начала перечислять:
        - Мне нужны корни альшира, цвет розовой зарянки, толченые листья и стебли бездонника и корень ушанского хвостика.
        - И лист осенника возьми, мать, - добавил кто-то басом за спиной, так, что Марика подпрыгнула от неожиданности. - Он успокаивает, сладость придаёт и кровь очищает.
        - Не слышала о таком, - обернулась, скрывая волнение. Пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в лицо говорящего. Ух, огромный, наверное, и Ольга выше. Тот самый, в мехах и с севера. Или не тот, но из их народа. - Ты лекарь, господин?
        - Ведун, травник, - кивнул головой огромный мужик. По-моревски он говорил хорошо и чисто, только довольно медленно и забавно растягивая слова. - А ты? Ведьма?
        - Она самая. Покажи, что такое «осенник»?
        Мужчина грозно взглянул на хозяина лавки, и тот со вздохом снял со стены один из мешочков и развязал. Марика немедленно сунула туда нос. Так это не трава, а лист дерева? И в самом деле, хороший. От него одного толку не будет, но ведьмино чутьё подсказывало: в зелье лечебное можно и нужно добавить.
        - Я беру. И то, что называла.
        Один за другим мешочки перекочёвывали со стены на стол, Марика нюхала. Кивала или морщилась, а «ушанский хвостик» и вовсе откинула в сторону, заявив:
        - Спрел. Никакой силы в нем больше нет.
        - Весь такой, - равнодушно ответил травник.
        - У меня немного есть. Хорошего, я сам собирал, - снова вмешался незнакомец. - Мы только его «кошкина лапка» зовём. Коль не боишься, пойдём со мной.
        - А чего мне в Бергороде бояться? - удивилась Марика, терпеливо ожидая, как торговец взвешивает и перекладывает травы в мешочки поменьше. - Кто старуху обидит?
        - А ты разве старуха?
        - А что, молодуха?
        - Ведьма ты, а вы все - неправильные. Не поймёшь вас, морок напустите, а сами - другие.
        Марика только плечами пожала и бросила небрежно торговцу:
        - Ермол, что со двора князя Бурого, заплатит.
        - Сначала деньга, потом трава.
        Пришлось выходить из лавки, кликать тиуна, отправлять его платить, да сообщать, что у неё ещё дела есть. Дорогу обратно в Ольгов терем сама найдёт, тут все просто. Провожать не надо. И травы тоже при ней останутся, ей так спокойнее. Ермолу было все равно, он развернулся молча и поплёлся обратно, а Марика медленно пошла рядом с северянином, который представился Громом.
        - А как ваши земли называются? И народ?
        - Хьонны мы. Но вашим сложно так говорить, и нас тут зовут хоннами. Или северянами.
        - Ты и правда с севера?
        - Это как смотреть. У нас в Хьонненге почти как и тут: леса, реки, болота. Зимой снег, летом тепло, но лето короче и снега больше. И горы ещё, там вовсе снег не тает никогда.
        Гор Марика никогда не видела, только на картинках, поэтому просто кивнула.
        - Скажи, а вас тут много?
        - Один кнорр. Это корабль такой. Мы на нем и живем, и ночуем. Покажу тебе. А ты расскажи, откуда сама?
        Слово за слово, Марика поведала хьонну и об Ольге, и о Никитке, и о том, что травы ее кто-то испортил. Гром качал головой и советовал варить зелья самой, давать княжичу из своих рук, ни на минуту не отворачиваясь. Иначе подсыплет кто-то яду - так ведьму и казнят.
        - Тут моры изобретательные, я уже многое видел. На площади в клетке голыми преступников держат, в землю закапывают. А ведьм что, сжигают?
        - Не видела, - мрачно ответила Марика. - У нас в деревне ведьм руками трогать боялись. Вот камнями могли закидать. А ещё зимой чудная казнь для разбойников есть, ставят человека голого на улицу и водой поливают. Но это в самые морозы надо.
        Гром был восхищён, и до самого порта они обсуждали виды казней. Сошлись на том, что рубить за воровство пальцы - это дело. Вора сразу видно будет . Или клеймо на лоб ставить, так тоже неплохо. А вот за прочие преступления мучить людей не след, считала Марика. И без того у них самое ценное - жизнь - отбирали. А хьонн уверял, что чем страшнее казнь, чем громче кричит преступник, тем меньше люди потом захотят повторить его путь.
        Корабль хьоннов, или, как назвал его Гром, кнорр, показался марике меньшим, чем ладьи моров, которые покачивались рядом, и парус был здесь только один, а не три, как на ладьях. На палубу ее не позвали, да оно и понятно: кто чужачку в свой дом приведет, поэтому она осталась на причале и охотно разглядывала корабли, людей и орущих ширококрылых птиц. Гром вернулся быстро, вручил ведьме мешочек с великолепной просто травой (она понюхала и убедилась - лучше и сама бы не высушила), презрительно отказался от горстки медных монет и спросил, нужно ли Марику провожать. Нет, она и сама найдет терем Бурого. Уже примерно представляет, как идти.
        Расстались почти друзьями.
        Марика не заблуждалась: хьонн услугу оказал не от широкой души. ему нужны связи с местными боярами. Но и плохого в том ничего не узрела, потому как связи всем нужны, а приятные собеседники не так уж часто встречаются.
        Эх, если бы не проклятье Зимогорово, она бы еще глазки красавцу ведуну построила, но увы и увы.
        Глава 13. Морок
        Ольг приходил в себя так же быстро, как до этого - пропадал. После короткого сна, чувствуя себя бодрым и полным сил, кликнул Никитку и первым делом спросил:
        - Ведьма где?
        - В лавку за травами ушла.
        Конечно, не упустил случая рассказать и о том, какой он молодец, что ведьму приволок, и как он тут хозяйничал, пока Ольг изволил помирать, и про травы пропавшие, и про дуру Катьку, что должна была за дитенком смотреть, а сбежала к полюбовнику.
        Катька княжича не интересовала нисколько, да и про дочь он думать не хотел. А вот ведьма…
        - Скажи мне как на духу, ты ничего странного в Марике не приметил?
        - Да она вся чудная, - подал плечами парень. - Ведьма же. Хитрая, но вроде не злая. И голос у нее совсем не старушечий, и разговоры совсем иные. Глаза закроешь - вроде и молодая девка болтает. Посмеивается, язвит.
        Ольг кивнул, довольный.
        - А знаешь еще что? - вдруг вспомнил Никитка. - Варька твоя уверяет, что ведьма красивая и на ее мать похожа. Ну не знаю, что, взаправду, Велеслава такая старая?
        Ольг замер. Малые дети чисты. Может ли быть так, что Варенька видит настоящую Марику?
        - Велислава не старая, - вздохнул княжич. - Да мало ли, что ребёнок болтает. Приведи ее ко мне, погляжу хоть.
        Если Никита и счёл сию просьбу странной, то мнения своего драгоценного не высказал, разумно опасаясь. Хозяин его был сердит, и он это видел. На что озлился, Никитка не понял, голодный, может? И, спустившись в кухню, нашёл там растрёпанную Варьку и заодно котелок с ухой. Попробовал, решил, что травить весь дом вряд ли кто-то из челяди осмелится, налил горячей похлёбки в миску и, прихватив половину каравая и девочку, вернулся в Ольгову горницу.
        - Есть будешь? - спросил княжич дочку. - Дать тебе ложку?
        Та нерешительно кивнула, отчаянно робея перед большим дядькой со страшным лицом.
        - Врет, не будет, - встрял было Никитка, но под злым взглядом княжича споро достал из сундука серебряную ложку, вручил Варьке и сбежал.
        - Говорят, ты у нас боевая? - спросил Ольг мирно, усаживая девочку за стол на лавку. Покачал головой - ей было низко. Подложил пару подушек. - Лучше?
        Та робко кивнула головой, вертя в руках красивую ложку.
        - Нравится? - Ольг усмехнулся. - Волшебная. Мне ее хан Баяр подарил. Кто этой ложкой ест, становится очень сильным и очень умным.
        - А почему ты не ешь? - пискнула девочка.
        - А я уже очень сильный и умный, куда уж больше?
        Она хихикнула нерешительно и пробормотала:
        - А Катя говорит, есть надо с хлебом. Тогда силы будут.
        - Верно говорит. Смотри, если волшебной ложкой, да с хлебом, силы сразу и прибавятся!
        Девочка нерешительно опустила ложку в миску, цапнула ломоть хлеба. Ольг ел быстро, но аккуратно, замечая, что Варя тоже стала спешить и старалась его обогнать. Нет, не знал этот ребёнок голода, оно и славно. Все ей - игра.
        - А у меня ушанчик убежал, - грустно сказала Варя, когда с ухой было покончено. - Ника говорит, в лес.
        Про ушана Ольг ничего не знал, поэтому только кивнул.
        - И правильно, у них в лесу э-э-э… мамки да папки. Он там вырастет, обженится и заведёт новых ушанчиков. А дома должна кошка жить или собака. Хочешь, щеночка поищем?
        Варька рассиялась. Хочет.
        - А давай мы у ведьмы спросим, какая собака лучше? - неуклюже свернул на интересующую его тему Ольг. - Она должна знать. Ты ведь видела уже ведьму? Ну, Марику?
        - Видела. Она добрая и красивая. Можно, она моей няней будет?
        - Так-таки и красивая?
        - Очень! Глаза зеленые, косы золотые, просто ну как русалка!
        - Молодая? - небрежно бросил княжич. - Ну, русалка?
        - Не. Не очень. Как ты, наверное.
        - Вот те раз, я что, старый?
        - Не старый, но и не молодой. Ника молодой. А Катя немного молодая, но уже не очень. Вот Марика - как Катя.
        Ольг невольно улыбнулся. Катя для него была вполне ничего. Красивая, дерзкая и яркая, как заморская птица попугай. Но в ее сторону княжич старался не глядеть, потому как сестра друга она, а не просто какая-то там сенная девка. Этак жениться придётся, а на Катьке - точно не след. Не такая ему жена нужна.
        Значит, не ошибся. Морок на Марике. Как все просто! И тогда, с завязанными глазами, он все правильно угадал. Не старуха, только видимость. Зачем? А как вернётся, там он и спросит.
        Ждать пришлось долго. Ермол сказал, что ведьма с северянином пошла на его корабль, не иначе как яд купить. Ему Марика явно не нравилась. Он вообще чужих людей не любил. Ольга новость не порадовала: ишь какая, гуляет с мужиками чужими! Да ещё Ермол проболтался, что северянин тоже ведун. Неужто морок для него ведьма сбросит? Или тот сам разглядел?
        Странное дело, никогда ещё Ольг так не волновался, что женщина может уйти с другим. Да кто - старуха, чужачка! Все-таки без колдовства не обошлось. Приворожила! Или правду сказки бают, что если у ведьмы в постели побывал, то навек к ней сердцем и присохнешь?
        Злился снова, ждал. Очень ему нужно было на неё посмотреть, да не глазами, а сердцем.
        И когда она, наконец, появилась на пороге - такая же, как он и помнил, седая, сгорбленная и в морщинах, он ухватил ее за локоть и зарычал как бер:
        - Признавайся, ведьма! О чем за моей спиной с хьоннами сговариваешься?
        - О, яхонтовый мой, да у тебя в голове каша! - сочувственно покачала головой ведьма. - Али жар вернулся? Бредишь, родимый. Зря встал, рано. Иди в постель. Я сейчас отвару приготовлю и принесу.
        А он вдруг и послушался, потому что на миг показалось ему, что не старуха с ним говорит, а дева молодая и красивая. Безропотно поднялся в горницу и лёг в постель, понимая - княжич Бурый таки рехнулся.
        Да даже если и дева - что, неужто баб вокруг мало? Чего он к этой загадочной прицепился? Что, в постели с ней сладко было? Так и прочие не кислые. На язык острая? Та же Велеслава не стеснялась над ним шутить и вообще поболтать любила. Жизнь спасла? Ну так Дженна тоже спасла когда-то, а уж дар у жены хана всяко поболе был. Так отчего же у него Марика в голове поселилась?
        13-2
        - Угомонился, яхонтовый мой? - прервал его мрачные думы звонкий женский голос. - Из моих рук зелье укрепляющее выпьешь, али побрезгуешь?
        - Молчи уж, ведьма. Давай свою отраву.
        Она поднесла к его губам глиняную чашу с горячим варевом, а он прикрыл глаза, пытаясь понять, что с ней не так. Ну не старуха она, не старуха, глаза лгут! А сердце правду чует.
        Поймал ее запястья, уверяясь: кожа гладкая, тонкая, нежная. Глаза открыл, поглядел в ее удивленное лицо, коричневое, в пятнах и морщинах и отвернулся, хмурясь. Стало вдруг противно.
        - Что, княжич, некрасивая я? - Послышалась ли ему горечь в ее голосе?
        - Отчего же. Молодая, красивая, как солнце лесное.
        Марика отпрянула, едва не уронив чашу, уставилась на свои руки испуганно, повертела в пальцах косу и вдруг осерчала:
        - Тебе бы все шутки шутить, Олег!
        - А может, не шутки. А может, я тебя вижу другой.
        - Да что ты, касатик, глупости говоришь? Неужто разглядел?
        Приблизилась к нему вплотную, едва не касаясь его плеча дряблой своей грудью. Ольг не удежался, отпрянул. Марика холодно усмехнулась:
        - Ну то-то же, с ведьмой шутки шутить не стоит. Самому потом не понравится. Или забыл, как в лесу дошутился?
        - В том-то и дело, что не забыл.
        - Повторить желаешь?
        - А если да?
        - Осел, - прошипела женщина. - И в голове навоз. Вот что, ты в порядке уже, я возвращаюсь домой.
        - Нет, - рявкнул Ольг. - Пока здесь побудешь. Вот встану крепко на обе ноги…
        - А встанешь ли? Тебе, вижу я, мешает то, что между ног!
        И зачем она его задирала? На шутку его злую обиделась? Ольг же подскочил на кровати, ухватил ее за плечо и зарычал в лицо, зачем-то зажмурившись:
        - Язык придержи, ведьма, пока вырвать его не приказал.
        Марика отпрянула, тяжело дыша, злобно пробормотала:
        - Так вот какова княжеская благодарность, - и выскочила из горницы.
        Ольг снова лёг в постель. Красавец! Почему рядом с ней он творит одну глупость за другой?
        Марика злилась. На Ольга, на себя, на злую судьбу, их снова столкнувшую нос к носу. И зачем она приехала сюда? Могла бы от Никитки в лес уйти, не нашел бы он ее там нипочем. А гляди ж, пожалела, прибежала, как собачка к хозяину. И силой вновь поделилась щедро, куда щедрее, чем следовало бы. И сейчас уйти не может, не хочет просто.
        Неужто полюбился Марике этот невыносимый мужчина? Похоже на то. Сначала пожалела, потом прикипела сердцем, теперь вот готова за все простить, даже за слова злые, даже за взгляды колючие. Наказание, что посильнее любого проклятья, и она сама по доброй воле это выбрала.
        Спустилась вниз, в кухню. Снова обнаружила там зареванную Варьку. На этот раз что?
        Скучно. Никто не играет с ней, сказки не рассказывает, косы не плетёт. И не сильно она любила Катерину, а без неё совсем тоска, хоть волком вой.
        Странно, сколько народу в доме - и бабки есть, и кухарки, девки молодые. А никому до ребёнка дела нет. Вот что значит - хозяйки у Ольга в тереме не имеется. Мужикам разве до детей дело есть?
        - Надобно бы Варе подружек, - тихо сказала Марика ключнице, что с прялкой сидела в уголке. - Ребёнок малый, скучно ей со старухами.
        - Ить будут подружки, - рукой махнула Марфа. - К завтрему уж мою Оленку из деревни привезут, да Ермол обещал внучка приставить. И от Лисяна Матвеевны приедет не то нянька, не то охранница. Степнячка.
        Марика поджала губы. Степняков она не любила - всех без разбору. Дикие они, не хватало только, чтобы дочку княжью растила какая-то чумазая узкоглазая девка, что ни есть толком не умеет, ни в баню не ходит. Нет уж, Варваре такие няньки без надобности. А сказку она и сама расскажет.
        - А что, Марфа, если нам Вареньку в мальчика одеть? И тепло, и удобно. В деревнях-то все одинаковые бегают, летом в рубашках, зимою - в штанах да тулупах. Пока маленькая да неразумная, можно ведь?
        - А Ольг позволит ли? - усомнилась ключница. - Он вона как ее наряжать велел, как куколку.
        - А сам он по дому в шубе бобровой да золоте расхаживает? - усмехнулась Марика. - И чего зря наряды переводить? Гости будут - так и в жемчуга обрядим. А коль никто не видит, можно и что попроще, да?
        - Верно ты придумала, Марика.
        - Когда, говоришь, подружайка приедет нашей княжне? Варя одна в комнате спать боится. Ты бы ее к себе на ночь брала, что ли.
        - Так я полночи ворочаюсь, да храплю, - засмеялась Марфа. - Старая уж. Тебе надобно, ты и ночуй в горнице. Не с отцом же девке ночевать и не с отроками. А ночью больше никого и нет тут, кухарка у нас приходящая, а Катька сбежала.
        - Так я же видела днём девиц, что полы мыли.
        - Соседские. Сама подумай, кто ж дочь отпустит в доме жить, где одни мужики да старухи?
        Марика вздохнула только.
        - Что ж не женился ещё Олег? Возраст уже подходящий.
        - Так сирота. Сговорить его некому, а у самого в голове ветер, такой разве найдёт себе жену? Не-е-ет, помяни мое слово, Ольг разве что к старости остепенится, когда уже надоест ему как ушан скакать, захочется и норку себе сделать. Вот смотри, дом у него большой, а толку никакого. Из стариков только я и Ермол, мы еще Андрию Бурому служили. Кухарку с улицы притащил, откуда отроков набрал себе, даже и знать не знаю. Разве ж то княжеская свита? Где воевода, где дружина? Где девки сенные?
        Марика пожала плечами. Она в деревенском доме росла, где и кухарка, и нянька, и девка сенная, и ключница - то мать семейства. И в огороде тоже мать, и в лес по грибы мать, и шить одежду, прясть да ткать - тоже женщина должна. А мужики там землю пахали, хлеб растили, рыбу ловили, охотились, дома строили - без дела никто не сидел. И даже такие как Варька уже к хозяйству были приставлены: кур ли кормить, сено ли ворошить, да много работы в деревне.
        Гляди-ка, им кухарки не хватает! И полы помыть некому, видимо. Эх, Олег, распустил ты своих домочадцев!
        - А что же, ужинать сегодня некому приготовить? - спросила у Марфы.
        - Хлеб да каша с утра остались. Отрокам хватит. А для Ольга бульон есть.
        Вот ты какая, жизнь княжеская! Ни сытости, ни достатка, один только морок. В мужнином доме ведьма много лучше кормилась. Уж мясо или дичь на ужин всегда были. Овощи были, хлеб свежий, молоко, творог, яйца. Здесь же чудо, что мужики на ногах стоят, ветром их не сносит. Не иначе, как в трактире обедают.
        Глава 14. Княжеские милости
        Ночь прошла скверно. Отоспавшаяся накануне Марика ворочалась на полу возле Варькиной кровати и никак не могла избавиться от своих мыслей. Зачем она здесь? Почему не ушла сразу, как только убедилась, что Ольг в порядке? Чего ждет? Зачем придумывает, что может в этом доме поменять хорошая хозяйка? Глупо.
        Жалеть княжича не нужно. Теперь, когда Никитка умеет варить укрепляющее зелье, когда грудная лихоманка отступила, не стоило и задерживаться. Ну, дня два еще побыть, убедиться, что с Ольгом все в порядке, да и домой. Загостилась уже.
        Но утром выяснилось, что уходить теперь Марике и некуда.
        Примчавшийся из деревни Марко (накормленный, в новых сапогах и чистой рубахе) с дрожью в голосе поведал, что домишко ведьминский как есть сгорел. Весь, подчистую. Не иначе, как жители неблагодарные его сначала разграбили, потом подожгли.
        Марика заплакала. Жаль было и дом, и курочек, а пуще всего запасы. Она же грибов насушила да насолила, а травки ее, а зелья да настойки? И что теперь делать, куда идти?
        Ольг, с мрачным видом выслушавший доклад мальчишки, немного помолчал и молвил:
        - Зимовать у меня будешь. Выгнать тебя будет поступком неблагодарным и злым. Ты мне дважды жизнь спасла. А по весне решать будем, чего да как.
        - Не привыкшие мы в городе жить, - назло ему отвечала Марика, дерзко глядя в серые грозовые глаза. - В деревню вернусь, авось и приютит кто.
        - Дура. Они твой дом сожгли. А тебя ждут не дождутся, думаешь? И зачем ты им нужна - без трав своих и зелий?
        - Что-то еще собрать можно, - неуверенно пробормотала Марика, теребя рукав новенькой рубахи. - Ну, или в служки пойду. Готовить умею, с детьми нянчиться…
        - Вот и славно. Будешь Варькиной нянькой, вы вроде поладили.
        Даже возразить не посмела, умел княжич одним лишь только голосом выражать свою волю, тяжелую, как камень. Попробуй с ним поспорь! Марика, впрочем, его не боялась… но за слова его была благодарна. И в самом деле, зиму лучше прожить в теплом доме, рядом с печкой, где есть горшок с кашей, а не скитаться, выпрашивая подаяние.
        А Ольг, наблюдая за беспокойной ведьмой, тайно перевёл дыхание. Он совсем не готов был ее отпустить. Пока не разберётся в ее тайне - пусть будет рядом. И не нужна она ему вовсе, но было в Марике что-то… неправильное, чужое, загадочное.
        Ольг закрывал глаза и представлял совсем другую женщину, и от этого наваждения нужно было либо избавляться, либо… поддаться ему? Если она околдовала княжича - не выйдет ли так, что он высохнет вдали от ведьмы, как дерево без воды? Ведь болезнь, что его свалила с ног, только ведьма и смогла победить, а лекарь признался, что сил и знаний ему не хватило. Ольг его даже пороть не стал, хотя нужно было бы для острастки. Чтобы неповадно было впредь княжичей лечить браться. Да пожалел: старик и в самом деле куда лучше разбирался в ранениях и переломах, чем в лихорадках.
        Эх, как же нужен был сейчас волхв, который, конечно, помог бы разобраться со странным наваждением. Но волхв ушёл к морю, Ольг, конечно, послал двух отроков его разыскивать, но пока он ещё прибудет! Поэтому самой разумной мыслью было оставить ведьму в своём доме, так безопаснее.
        К тому же она подружилась с Варькой, и не нужно искать новую няньку.
        Вообще Марика была очень тихой соседкой, Ольг, быстро крепнувший, почти ее не замечал. Она то сидела в детской, то в кухне, ему на глаза почти не попадалась. Никаких каверз, что можно ждать от ведьмы, не строила, никому не перечила, никого не проклинала, зелья поганые не варила, мышей не разводила. Бабка и бабка, как Марфа вон. Разве что иногда что-то готовила, пироги пару раз пекла вроде как для Варьки, а отроки на запах сбежались и после очень хвалили те пироги. Ольгу не досталось, конечно.
        Словом, старуха прижилась в доме.
        Единственный, кому Марика не нравилась, был дядька Ермол. Чем уж ведьма ему не угодила, Ольг так и не понял. Старый тиун сначала пытался всякую дрянь про Марику говорить, дескать, колдует она, нечисть призывает, девчонку малую как пить дать сгубит, но княжич настрого велел глупостей не болтать и ведьму трогать не сметь, и дядька замолчал. Зато лишнее начал болтать Никитка, в основном, тоже из-за Варьки.
        Детей теперь в доме было трое. Варька, Оленка - долговязая тихая девочка лет восьми и Ждан, Ермолов внучек. Оленка была страх какая серьёзная, умела и шить, и прясть, и кукол из соломы делать, а Варька с появлением такой славной подруги перестала пакостничать вовсе и все больше играла в игрушки под присмотром Марики, как и полагалось девице ее возраста. А что ведьма позволяла Варьке в мужских портках и рубашке по дому бегать, так и пусть, кому от этого хуже? Никитке, пожалуй, не нравится то, что Катька без работы осталась, а между тем ее милый, как и ожидалось, не спешил брать девушку в жены. И Катерина все больше плакалась на кухне про тяжелую девичью долю.
        Ольг не жалел ее, сама во всем виновата. Раньше думать надо было. Никитка за сестру просить не приходил, а у самого княжича Бурого и без того много дел накопилось.
        Начать хотя б с того, что в остроге боярин Путилов томился, которого поначалу в разбое да убийстве обвиняли, а после возвращения живого и почти даже целого и невредимого Ольга так и не выпустили, конечно.
        Пока княжич валялся немощный да больной, боярин в холодном подвале Белых Палат сидел. Хорошо, если его там хотя бы кормили.
        14-2
        Едва только Ольг почувствовал, что сможет уже не только по дому ходить, на стенку опираясь, но и по улице, так он сразу и отправился подвалы. Путилова он знал неплохо. Когда-то этот самый боярин его осматривал и решал, сын Ольг Андрия Бурого или самозванец. По всему вышло, что сын: возраст подходящий, масть как у всех Бурых, пятно родимое под лопаткой, что на след беров похожее. Разве что мелковат был пятнадцатилетний отрок, Андрий был здоровым и очень сильным, его даже конь не всякий вынести мог.
        Совет тогда Ольга признавать отказался, хотел в шею гнать. Дескать, мало ли белом свете мальчишек с белыми кудрями да серыми глазами? А что знак - колдовством наведённый, а может, и совпадение случайное. На самом деле совету, конечно, было плевать, Бурый он или не Бурый, им княжич лишний совершенно без надобности был. Дом Бурого давно пустовал, там лишь старый тиун жил да бабка Марфа, после смерти жены и пропажи сына Андрий так и не женился больше, помер вскорости вдовцом. Знак его княжеский (голова серебряная берова) лежал в ларце у кого-то из членов совета. Зато деревенька, да поле, да луга заливные, да солидный кусок леса, пока наследника не имелось, были в полном распоряжении как бы всего Бергорода, и отдавать эти богатства какому-то пришлому отроку совету ой как не хотелось. Как и впускать Матвея Вольского, что Ольга в Бергород привёз, в дела посадские. А тот бы непременно влез по самую маковку, как только мальчишка получил бы в руки княжеский знак.
        Словом, если Ольг и надеялся, что его примут с распростертыми объятиями в отцовском доме, немногого не хватило до обвинения в самозванстве.
        А Путилов тогда сказал, что честь княжеская - не в волосах или пятне родимом. Честь - она в поступках. Стало быть, поживём, поглядим, что из этого мальчика вырастет, а там уж и решим, сын он Андрию или не сын.
        А уж когда через год Ольг войско привёл и город от угурской осады спас, совету пришлось признать, что только княжескому сыну под силу такой подвиг.
        Тогда Ольг в отцовский дом и переехал.
        Поэтому ненавидеть боярина Путилова княжич никак не мог. И казнить его точно не собирался.
        Боярин был уже стар. К счастью, из уважения к возрасту и чину, его не запихали в тесную клетушку для татей, где и разогнуться было нельзя, а посадили в одну из бывших кладовых. Там был и тюфяк, и шкуры звериные, и даже кувшин и таз для умывания. Да и сам Путилов не выглядел изморенным. Впрочем, довольным жизнью он тоже не казался.
        - А, явился, выродок? - поприветствовал Ольга Демид Юрьевич. - Гля-ка, рожа какая страшная стала. Что, баба поцарапала?
        - Не, вроде тот бер мужиком был, - весело отмахнулся княжич. - Что же, Юрьевич, говорят, надоел я тебе?
        - Хуже зубной боли, Адриевич. Слишком уж много тебя стало вокруг.
        - И что теперь, убивать? - Ольг присел на кривую низкую лавку, заглядывая в умное лицо старика. - Поговорить сначала нельзя было?
        - Так не убил же, - ухмыльнулся Путилов. - Хотя, признаться, перепужался я, когда ты пропал, со страшной силой. Этак меня и на плаху могли.
        - Поспешил я вернуться. Надо было еще недельку в лесу пожить.
        - Дудки. Я боярин, не вор рыночный. Меня только судом судить дозволительно. Пока соберешь всех, пока решать будут, да ведь и вина моя не доказана была. Мало ли, что я задумывал… За мысли злобные и намеренья преступные у нас пока не казнят, и слава Беру. Весь город повымер бы тогда.
        Тут Ольг был с ним совершенно согласен. Кто не думал в своей жизни лишнего, за что потом стыдно было? Он вот сам - точно думал, и не раз.
        - Не надоело сидеть-то здесь? Скучно, поди.
        - Тоскливо, Олежа. Много думал. Жизнь вспоминал, ошибки свои. Надо было тебя тогда в шею гнать, чего я, дурак, пожалел? Знал ведь, что ты точно Андрия сын, ради дружбы с отцом твоим и не прогнал. А ты вон какой шустрый, настоящий княжич оказался.
        - И что, убивать меня за это? - Ольг никак не мог взять в толк, чем он настолько старому боярину насолил. Тем, что ли, что в отчем доме поселился? Глупо и мелко.
        - Слово дай, что я цел останусь, - попросил Демид. - И тогда поговорим.
        Ольг задумался. Слово дать - дело нехитрое, так ведь его потом обратно не возьмешь. Но и княжич по древним законам держит жизнь боярина в руках: тот не просто шутки шутил, а смертоубийство задумал, разбойников подкупил. Разбойников, кстати, сразу допросили и быстро вздернули. Они не одну жизнь сгубили, многое палачу успели рассказать. А вот судьбу своего недруга княжич мог решать сам. Мог виру взять и по миру пустить, а мог опозорить, в дегте вымазать, в перьях обвалять да на площадь отпустить.
        А ведь и без того боярин испачкался так, что ввек ему не отмыться. Оттого и храбрится сейчас, оттого и слово просит. Все в Бергороде знают про его замысел, веры ему тут больше не будет.
        - Будь по-твоему, Юрьич. Ради дружбы с моим отцом - пальцем тебя не трону, отпущу куда захочешь.
        - Вот как… А я б убил. Придушил тихо или отравил, а сам сказал бы: старый уж Юрьич был, помер от разрыва сердца в казематах. Ну, дело твое. Помни, ты обещал. В последний раз ты, Ольг, очень уж близко был к тому, чтобы тебя князем выбрали. А мы, совет, хотели Силяновича, да тот, дурак, с крыльца упал, ногу сломал.
        Ольг чуточку покраснел. Андрия Силяновича Никитка от души в тот день напоил хмельным медом да купленным задорого заморским крепким вином. Никитка же и с крыльца помог спустится. А что, Ольг и сам прекрасно знал, что совет Андрия Силяновича в князи прочит, ему такой соперник без надобности был. Но вслух княжич, конечно, ничего не сказал.
        - Чем я хуже Силяновича-то? - всего лишь и спросил с обидой.
        - Ты, Олежа, осел ослом, а еще сын княжеский. Ну сам подумай: молодой, резвый, правды ищешь. И не на нашей груди вскормленный, пришлый. Начнешь законы разбирать, бумаги ворошить. Представляешь, сколько лишнего узнаешь?
        Ольг кивнул. Он представлял. У каждого из членов совета были свои тайные грешки. И уж мзду брали, и своих людей на хлебные должности ставили, и убивали, поди, без зазрения совести, и из казны воровали. Так и Ольг не белый пушистый ушанчик. Он при доме Матвея Вольского жил, многое видел. Многому его премудрый боярин научил когда-то.
        - Сам ты осел, Юрьич, - пробормотал княжич с досадою. - Стал бы я Бергород позорить? Потихоньку бы стариков на заслуженный покой отправил, с кем-то сговорился бы, кого-то в деревню сослал. Что уж меня за дурака-то все держите?
        - Так ты, родной, кричал дюже о справедливости, - пожал плечами боярин. - Что мы подумать могли? Опасен ты стал. Надо было убирать такого резвого жеребца, пока всех нас не затоптал. Не успели немного…
        - Чей план был?
        - Мой, - твердо ответил Демид Юрьевич, нехорошо улыбаясь. - Сам только и придумал. Ну так что, отпускаешь?
        - Поднимайся. Сейчас народ кликнем, объявлю, что милую тебя. Но ноги твоей чтобы в Бергороде не было к исходу седмицы.
        - Так это само собой. В деревню поеду, там уж давно меня старуха моя дожидается.
        Ольг помог грузному боярину подняться, накинул на плечи старику свою шубу, поморщившись от спертого звериного запаха старческого тела, нахлобучил на голову свою же шапку. Не хватало еще уморить несчастного, ему ж потом припоминать всю жизнь будут. Подхватил под локоть и вывел из подвала на белый свет.
        - Совет тебе от меня, Олежа, отцовский, - прошипел боярин Ольгу в ухо. - Не след врагов миловать. Нельзя добрым таким быть. Надо было убить.
        - Слово дал, - буркнул Ольг. - Да чего тебя убивать-то? Ты уж власти не имеешь. И в дом свой не попадешь все равно. Я ж обещал не убивать, а про имущество не говорил. Сейчас на телегу посажу и за стены городские выведу. Ладно, еще охрану дам, чтобы тебя волки по дороге не съели.
        Боярин только крякнул и тихо засмеялся в ответ.
        Глава 15. Проклятье Зимогорово
        Значит, убить Ольга хотели бояре. Опасен он для них. С одной стороны, Ольг мог гордится собой, а с другой - неприятно было на душе. Что-то в его жизни разладилось. До судьбоносной встречи со старшим братцем он жил весело и с задором. Все успевал, весь мир любил, был несокрушимо уверен в себе. Теперь все поменялось.
        Бояре из добрых знакомых и друзей отца вдруг стали врагами, что змею в рукаве носят. В доме отчем, по словам Никитки, тоже не все ладно было. Не то пакостил кто-то, не то по дурости бедокурил. Лекарь, опять же, исчез куда-то, хотя Ольг и не думал его обижать.
        Но больше всего княжича беспокоила ведьма. Хоть и не попадаясь почти на глаза, она была везде. Запах трав встречал в кухне. Чистая и веселая Варька неустанно рассказывала, как любит свою новую нянюшку. Пироги эти проклятые… И голос звонкий, что никак старухе не мог принадлежать. А еще - воспоминания, которые ночами кружили голову. Надо было с этим что-то делать.
        Была у Ольга мысль заглянуть к одной из знакомых бабенок: хоть к Янке-калачнице, хоть к Злате Мельниковой, да только… не хотелось. И это тоже было тревожно.
        Стало быть, пора с Марикой начистоту разговаривать, а то покоя Ольгу не будет никогда.
        Вернулся домой, переоделся в чистое, чтобы запахом подвальным не пахнуть, да ведьму к себе позвал. Разговор этот он давно уже себе придумал и все подготовил.
        - Звал, Олег? Болит что?
        - Поговорить хочу, проходи и дверь закрой.
        - О Варьке?
        - О тебе, Марика.
        - Даже так? Ну, говори, княжич. Внемлю мудрости твоей.
        Как же с ней непросто! Но он и не ждал, что легко будет. Вздохнул тяжко и молвил:
        - Завяжи мне глаза.
        - Что? - растерялась Марика.
        Огляделась испуганно, губу прикусила. Пьяный он, что ли? Что еще выдумал?
        Ольг сидел на постели, глядел прямо ей в лицо и снова говорил:
        - Глаза завяжи мне.
        - Зачем?
        - Я так хочу.
        Марика смотрела на него, словно на сумасшедшего, а потом тяжко вздохнула и взяла с лавки платок. Приблизилась с сомнением, а он только наклонил свою кудрявую голову, чтобы было удобнее. Касаться его пальцами просто так, не для того, чтобы лечить или проверять, было особым удовольствием. Не удержалась, провела пальцами по светлым мягким волосам. Он вдруг мурлыкнул как кот, обхватил ее двумя руками и уложил в постель.
        Ведьма хотела заорать, но он быстро закрыл ей ладонью рот.
        - Тише, женщина, я только… я не обижу.
        Да что он о себе возомнил! Думает, раз у него тут деньги и власть, то ему можно… Но Ольг склонился к ее щеке, провёл по ней носом, и Марика, вместо того, чтобы вырываться, замерла, отчаянно зажмурившись. Да она же старая и страшная! Вот же… баран упрямый! Что же, она ведь не каменная, столько времени под одной крышей с ним жить и чувства свои в себе давить! А вдруг… а вдруг что-то сейчас поменяется? Она очень этого хотела, всею душою своей.
        Ольг очень нежно, осторожно поглаживал гладкую тёплую кожу, все больше убеждаясь: на ведьме морок. И морщины пропали, и кожа казалась на ощупь молодой и упругой, и даже запах изменился. Не сомневаясь больше, распустил ворот льняной рубахи, пытаясь добраться до вожделенной женской груди, не смог, стиснул только через ткань одежды и еле слышно застонал.
        - Сколько тебе лет?
        - Двадцать пять… вроде, - выдохнула Марика, решаясь вдруг на безумие и обвивая руками могучую шею. - Сбилась со счета.
        - Почему ты такая?
        - Проклятье Зимогорово.
        - Расскажи мне.
        Он отстранился, на миг коснулся повязки на глазах, но сдёрнуть ее не решился. Сел, уверенно увлекая ее в свои объятия, уткнулся носом в волосы.
        - Глупая история, - с досадой буркнула Марика, ёрзая и ощущая, что он вполне готов к продолжению любовных игр. Она не хотела болтать, она хотела… Ну да ладно.
        - Расскажи.
        - Когда нашу деревню сожгли угуры, я похоронила всю семью: родителей, мужа, его родителей, братьев и сестёр. Сама я спаслась в лесу, я ведь ведьма. Меня так и не нашли. Было плохо, тошно, я не знала, как мне жить дальше. Ничего у меня не осталось. Там, на пепелище, меня нашёл Зимогор, волхв. Сказал, что во мне сила есть, что учиться надо, а ему помощница в доме не лишняя. Я и согласилась. Наверное, потому, что он в лесу жил, а мне так нужно было спрятаться…
        - Он мужчина, - голос Ольга вдруг заледенел.
        - Верно. А я не понимала. Для меня он отцом стал. Даже дедом. Год я у него жила… как дочь. Училась даром пользоваться, травы различать, заговоры читать. Плакать по ночам и с криками просыпаться перестала. И он решил, что можно…
        - Что можно? - княжич напрягся всем телом, ревниво прижимая к себе Марику.
        - Да все можно. Обнимать меня, признаваться во всяком, предлагать… Я тоже, конечно, неправа была. Огрела его поленом… пару раз. И орала громко и много. Наговорила всякого, что он старый и уродливый, что не для него такие как я…
        Ольг фыркнул и расслабился, посмеиваясь. Проклятье всего лишь? Он так и думал. Значит, не совсем уж он и дурак, выходит. И не ошибся нисколько. Все правильно угадал. Марика тихо рассказывала, как выгнал ее Зимогор прочь, а потом она поняла, что тоже стала старухой. Как ненавидела его и себя, как хотела утопиться в речке, а он думал только о том, что никого и никогда в своей жизни он не хотел защитить от всего мира. Как-то само собой внутри него разливалось спокойствие рядом с ней. Все дурные мысли и тревоги ушли. Хотелось просто замереть и слушать ее.
        - Ну что ты сопишь мне в ухо? - толкнула острым локтем его Марика. - Скажи что-нибудь.
        - Я тебя люблю.
        15-2
        Этого она услышать точно не ожидала. Замерла, выпрямилась резко, вытянулась струной, ударив его затылком в подбородок.
        - Что? Ты рехнулся?
        - Мы разберёмся с проклятьем, - вдохновенно продолжал Ольг. - Снимем его, ты будешь снова молодой и красивой, родишь мне сына…
        Марика тяжко вздохнула. Ну что за осел! Какая она пара княжичу - ведьма и дочь ведьмы? Да и не рождаются в их роду мальчики. Хотя… разве Ольг звал ее замуж? Нет, этого она не слышала.
        - Ты говоришь ерунду… - начала было, но он прильнул губами к ее шее и принялся стаскивать с неё рубашку.
        И стащил бы, и много бы чего ещё сделал, только дверь распахнулась, и в комнату ворвался Никитка… да так и остолбенел на пороге. Марика тут же представила себе, что именно он увидел, зажмурилась и застонала про себя. Ужас, ужас!
        Ольг сдернул платок с лица, свирепо уставился на друга. Некоторое время они глядели друг другу в глаза, а потом княжич вскочил и вышел, обхватив Никитку за плечи. Марика бы очень хотелось подслушать их разговор, но она не рискнула. Мало ли… ни тот, ни другой, обнаружив ведьму под дверью, счастливы не будут.
        Подождав несколько минут, ведьма здраво рассудила, что продолжения уже точно не будет. Горько вздохнула и вернулась в Варину горницу, где девочки увлеченно играли в куклы, а Ждану пришлось изображать из себя строгого отца семейства.
        Чуда не получилось, но впервые за последние годы в груди Марики огненным цветком распускалась надежда. Что, если он не обманывает? Любит? Нет, в это она не верила. Но вдруг да помочь ей сможет? Она, женщина, Зимогору ничего не сделает, даже встретиться с ним не рискнет ни за что на свете, а Ольг - сильный мужчина, да еще и княжич. Может быть, пригрозит или уболтает? Может, и станет Марика вновь молодой? Замуж выйдет, ребеночка родит… Да даже и без замужа, если Ольг проклятье снимет, она готова быть с ним рядом верною подругою.
        Княжич появился в детской уже ближе к вечеру. Дочь поцеловал, Марике улыбнулся криво и заявил:
        - Уехать мне надобно по важным делам. Надолго ли, не знаю. Седмицы на три, может, дольше.
        Сердце у ведьмы заколотилось: неужто Зимогора искать поедет?
        - Варька, няньку свою слушайся во всем, я тебе подарков привезу. Марика, пойдем, разговор есть.
        Едва дверь в горницу затворилась, княжич сгреб женщину в охапку, уткнулся носом ей в волосы и быстро заговорил:
        - Волхва найти сейчас долго и сложно. Людей своих я отправил за ним. Сам поеду еще к одному колдуну. Может, и справится он с твоим проклятьем. Ты только не убегай, ладно?
        - Да куда ж я от тебя денусь, глупый? - придушенно пробормотала Марика. - Ты всегда такой резвый, скажи? Вчера не замечал меня, сегодня любимой назвал, завтра уж уезжаешь…
        - А то ты не знала. Когда меня по лесу тащила, должна бы догадаться. Если уж я задумал что, то не сверну.
        Не стал говорить, что ему самому нужно было время, чтобы подумать над жизнью своей, над судьбой, над тем, что врагов успел нажить, сам того не зная. Рядом с ведьмой думы только о ней и были, а ему так нужна свежая голова и дружеский совет!
        - Одно только прошу: поклянись, что ты меня не околдовала.
        - Что ты, Олег, во мне и сил таких нет. Я только и могу травы чуять да немного лечить. Клянусь, ничем тебя к себе не привязывала, не колдовала, не привораживала.
        - Со мной сегодня спать будешь, - была у Ольга мысль одна, да он не стал ее вслух произносить.
        - Варька одна боится, - покачала головой ведьма. - Успеем еще, Олег. Куда нам спешить?
        Княжич нахмурился, едва зубами не скрипя, задумался:
        - Вот приедут от Лисяны Матвеевны стражницы, пусть они с Варькой ночуют. Ты моей будешь.
        Марика кивнула, опуская глаза. Ей хотелось засмеяться от счастья. Неужели это все же случилось? Неужели у нее будет шанс на счастье? Так невероятно, и великолепно, и просто волшебно!
        Поутру Ольг собрался в дальнюю дорогу. Положил в седельные сумки еду и смену одежды, раздал указания, оставил за главного Никитку, поцеловал в лоб Варьку, горячо поглядел на Марику, вскочил на своего могучего коня и уехал.
        - Только с бером больше не братайся! - крикнула ему вслед Марика, улыбаясь.
        Чувствовала, будто мужа любимого провожала: и грусть в груди, и нежность, и тревожное волнение, и предвкушение скорой встречи. Кто бы мог подумать, что она сама научится так любить мужчину? А ведь полюбила ведьма княжича всей своей женской сутью, он один в ее сердце был. Наверное, с самого того дня полюбила, как он в ее домишке ожил.
        Никитка мрачно стоял и смотрел вслед Ольгу. Все уж разошлись по своим делам, неугомонные дети убежали в дом, народ, что на княжича поглазеть выбежал, тоже рассеялся, а молодой воин стоял и ждал все чего-то. Марика тоже не уходила. Наконец, Никитка повернулся к ней, сплюнул на землю и тихо сказал:
        - Чтобы сегодня же ноги твоей тут не было, ведьма.
        - Чего? - ахнула женщина.
        - Вон, говорю, пошла. Убирайся прочь. Княжича околдовала, совсем ему голову заморочила. Вздумал он, что ты девица молодая, что тебя спасать надобно. Ольг Андриевич доверчив дюже и добр, ну так я не такой и в сказочки не верю. Убивать не стану, все ж жизнь ты ему спасла… Но ежели сама не уйдешь, взашей выкину.
        - Да куда ж я пойду? - растерянно спросила Марика. - Избушка моя сгорела, в городе я никого не знаю. Да и Варька…
        - А это уж твое дело. И Варькой не прикрывайся, я уже Катьку обратно позвал. Давай, выметывайся. Да спасибо скажи, что я одежу теплую не отбираю.
        Марика поглядела на него и поняла: не отступится. Вот ведь баран, и в самом деле думает, что княжича спасает… Просили его спасать-то?
        И что же теперь Марике делать, куда идти?
        Глава 16. Горячее сердце
        Ольг был молод, горяч и порывист. И он верил в любовь. Не мог не верить - самые близкие его друзья-степняки любили и были любимы. И Ольг хотел так же.
        Хан Баяр обожал свою Дженну, просто таял каждый раз, когда смотрел на неё. А Дженна, ядовитая и колючая со всеми вокруг, расцветала рядом с мужем, у неё даже голос менялся. А Наран, рыжий Ольгов учитель? Он был влюблён без оглядки в Лисяну Матвеевну. Его любовь не была взаимной, но она была, и как-то Наран обмолвился, что ни за что не променял бы своё разбитое сердце на пустоту без чувств.
        Ольг ни разу всерьез не влюблялся ещё в своей жизни. Женщины ему нравились, порой даже очень, но он их не рассматривал, как «своих». Совершенно ясно было, что ни одна степнячка не возьмёт его в мужья, он для них был диковинка, игрушка, а замуж они пойдут за того, у кого есть шатёр и бараны. Ольг соглашался на их правила, его вполне устраивал такой расклад. Все были довольны.
        В Лисгороде было сложнее. Велеслава, Варькина, между прочим, мать, княжича не на шутку увлекла собой. Затащила в постель, закружила голову… Вот только почему-то надоела быстро. С ней даже поговорить было не о чем, все, что Вельку волновало - это деньги, сплетни и наряды. Ольг, сначала такой восторженный, поначалу ей поддакивал, потом старался разговоров избегать, правда, от постели не отказывался. А когда Велеслава заявила, что выходит замуж и более они с Ольгом встречаться по ночам не могут, княжич выдохнул с облегчением.
        Марика была совсем другой. С ней можно было разговаривать о чем угодно. Она умела слушать. А ещё - шутка ли, заколдованная дева, жертва злого волхва! Загадка, тайна, сказка! И в постели Ольг ее уже опробовал: подходят они друг другу, как стрела к луку, как упряжь к коню, как лист к дереву.
        Как тут не влюбиться по уши?
        Ну и жизнь она ему спасла. Дважды. Этот куплет из песни не выкинешь.
        Он ехал и мечтал о том, что будет дальше: конечно, расколдует свою прекрасную княгиню, женится на ней, любить будет долго и страстно, а потом детки пойдут… К Варьке Марика хорошо относится, к дому его уже привыкла, все должно быть ладно.
        А потом, погодите, про них будут лицедеи баять, театры кукольные ставить (Ольг уж об этом позаботится), сказки рассказывать и песни слагать. Шутка ли, история такая чудная! Княжич знал силу людской молвы и планировал использовать ее сполна: ему это очень пригодится в будущем. Словом, дело оставалось за малым: расколдовать Марику, а дальше все само сложится.
        Для этого Ольг и придумал отправиться в Кох. Там жил второй известный княжичу колдун, шаман - Аасор. Зимогора поди отыщи, за ним по лесам можно всю зиму гоняться, а Аасор всегда на месте, всегда в своём маленьком потрепанном шатре. Ольг шамана немного побаивался - когда-то получал от него палкой по хребту, но сейчас он уже не мальчишка безродный и глупый, а княжич как-никак, к тому же раза в три невысокого старика крупнее. Врешь, палкой такого уже не пристукнешь!
        Ехать до земель кохтэ не близко и не быстро, хотя погода идеально подходила для длительных путешествий. Стояли морозы, но снега ещё не было и солнце ярко светило с ослепительно синего неба. Грязь на дорогах вымерзла, по утрам сухая трава и голые кусты были все в седой изморози, но к полудню становилось почти тепло, и даже конь Ольгов мог найти себе пропитание в опустевших лугах.
        Но, конечно, Ольг был бы не Ольгом, если бы отправился в Кох торговыми трактами! Вот ещё, глупость какая, чтобы он, потомок Бурых и побратим бера, человеческими дорогами ходил, в то время, как есть заповедные звериные тропы? Не у княжича ли на плече - серебряная брошь в виде медвежьей морды? Не он ли с бером дрался и живым из страшных объятий вышел? Так чего бы и не попробовать, особенно, когда никто не видит?
        - Ничему тебя, Олег, жизнь не учит, - бормотал княжич, поворачивая коня в самую чашу. - Как был дурак, так и остался. Ну-тка, как меня Матвей Всеславович учил? Сначала поклониться низёхонько… потом просить!
        Чтобы поклониться, пришлось спешиться. На всякий случай Ольг сначала прислушался, нет ли в кустах дикого зверя. Отчего-то снова заныли ребра. Нет уж, лезть к беру в пасть он не станет. А поклониться - так не переломится ведь.
        - Братец старшой, бер удалой, почтенье прими, своей тропой проведи. Надобно мне в земли кохов, да побыстрее!
        Постоял посреди леса, оглядываясь. Внутри все дрожало от смеха. Не то, чтобы Ольг не верил во все это, верил. Видел, как умеет ходить в лесу боярин Вольский, что жил под покровительством лисицы. Но вот заговор княжич напрочь забыл и тут же придумал свой. Наверное, глупо все это. Осел ослом - в лесу сам с собой разговаривает.
        Конь стоял смирно, не хрипел и не рвался прочь, а значит, от бера здесь и духа нет. Что же, торговый тракт и две седмицы в пути? Ничего не остаётся, как…
        Стойте, а разве была здесь эта тропа звериная? Словно зверь крупный ломился сквозь кусты.
        Ольг качнул головой, вскакивая на коня. Ну да, теперь ему только и не хватало, чтобы в лесу насмерть заблудиться. Будут тогда и песни, будут и сказки. Только не совсем те, что он хотел. Ну да ладно, если что - по своим же следам и вернётся.
        16-2
        Заплутал Ольг уже через десяток шагов. Не понимал, ни куда идет, ни откуда пришел. Сзади чаща да бурелом, спереди бурелом да чаща. Снег еще вдруг пошел, крупными белыми мухами оседая на одежде и деревьях вокруг. Ничего вокруг он не узнавал, плюнул и решил идти звериною тропой: будь что будет. Думал о Марике: она его даже сейчас грела. Руки ее вспоминал нежные, кожу, запах. Верил, что тогда, с завязанными глазами, держал в своих объятиях ее настоящую.
        И словно в омут провалился, чудилось ему, что она рядом, что пальцами своими прикасается нежно к рукаву, что улыбается ему, охраняет своей ведьминской силою. А он ей в голове своей снова и снова обещал, что спасет, защитит, расколдует, что все у них хорошо будет и уже совсем скоро, вот только вернется Ольг, и сразу все наладится.
        Когда конь начал спотыкаться от усталости, княжич, наконец-то, огляделся по сторонам. Снега уже не было, да и лес стал другим: светлым, ясным. Куда забрел? Еще несколько шагов - и он уж на опушке, а дальше - поле да степь. Не обманул старшой братец, верную дорогу показал. Значит, и в самом деле, признал. Впору гордиться, но Ольг слишком уж устал, чтобы об этом думать. Поклонился в сторону леса, поблагодарил сердечно берушку за помощь да поплелся дальше. В степи Ольг ориентировался едва ли не лучше, чем в лесу, поэтому дальнейший путь для него тяжел не был. Нашел овраг, привязал коня к кусту, завернулся в одеяло и завалился спать, ни о чем более не тревожась.
        А дальше его уже никто не вел, сам ехал: по следам возле ручьев, по особым образом сложенным камням, по птицам да немного по протоптанным дорожкам. Степрь была Ольгу родным домом добрый десяток лет, он любил ее всей душою, а она отвечала взаимностью. Стараясь беречь припасы, княжич несколько раз подстрелил куропаток, ими и отужинал, и отобедал, шутки ради попытался поймать маленького грызуна, именуемого кусаркою, не смог, но нисколько и не расстроился. Зато отбил у шакалов молодого койгала (*Койгал - копытное животное степи средних размеров). Славно, не с пустыми руками к друзьям приедет, с добычею.
        Стан хана Баяра отыскал через три дня, его, конечно, узнали - трудно такого здоровяка не узнать, обняли тепло, усадили возле костра. Жаль, Нарана не было, некому рассказать про свою проблему, ну да друзей у Ольга много тут.
        Вышел к княжичу и Аасор, ехидно щурясь и пощипывая редкую седую бороденку. Ольг не удивился: шаман всегда знал, кто и с какими намереньями приходит в его стан.
        - Рассказывай, сокол ясный, что за беда тебя привела, - велел шаман, и Ольг расплылся в улыбке. Раньше-то его кликали щенком или жеребенком, а теперь глянь-ка, цельный сокол! Впору и загордиться! - Чему радуешься, шакалья сыть? Али огромным таким вырос, а в голове по-прежнему ветер?
        - Нет, нет, почтенный, не ветер, - запротестовал Ольг, все еще улыбаясь. - Хуже. Женщина у меня в голове. Заколдованная.
        Глаза Аасора стали круглыми и блестящими, как монетки. Кохтэ страх как любят всякие волшебные истории, особенно - про любовь. Ольг вдруг подумал, что через пару дней о его женщине будет знать весь стан и поежился от такой мысли. Но выбора у него и не было.
        Княжич принялся рассказывать с самого начала, с того дня, как встретился с диким зверем в лесу. Ничего не утаил, ни мыслей, ни желаний, ни слов злых, ведьме сгоряча сказанных. Кто знает, что нужно, чтобы проклятье снять?
        Шаман качал головой и ахал, а потом заявил:
        - Ольг, ты точно знаешь, что ведьма твоя - не шулмус (*Степной демон, чаще всего является путникам в виде простоволосой женщины, любит селится в заброшенных домах)? Очень уж похоже на то: дом в лесу, женщина странная… Да и в постель уложила опять же.
        - Это я ее… уложил.
        - Ой ли… женщин ты не знаешь, малыш? Они коварнее змеи и хитрее лисицы. Коли захотела - мало кто устоит. Ну ка вспоминай: волосы распущены были? Слова непотребные ее не прогоняли?
        - Волосы всегда в косы заплетены, а словами непотребными она так выругаться может, что не всякому воину под силу.
        - Значит, не шулмус. Проклятье, говоришь? Злое проклятье, Ольг, жестокое. Нельзя так с женщинами. Даже если отказала - это ее право. Мужчина может спросить. Женщина может сказать “нет”. И проклинать ее за это - удел труса и слабака.
        - Делать-то мне что, мудрейший? - нетерпеливо спросил Ольг, уже понимая, что Аасор ему не помощник.
        - Не знаю. А только нет такого проклятья, которое не оставило бы лазейки. Должно быть, ты должен свою женщину любить такой, какая она есть, и тогда она станет вновь красивой. А может, это она должна тебя любить. Ну… всегда можно завязать глаза, верно?
        Ольг усмехнулся. Отличный выход - всю жизнь в повязке с любимой спать. Но он, наверное, и на такое согласится. Как будто у него есть выбор!
        - Надо волхва найти, - вздохнул Аасор. - Или женщину свою ко мне привози, я подумаю, попробую. Прости, малыш, но я с таким никогда не сталкивался, даже не слыхал про такое. Кохтэ никогда женщин не проклинали, как можно! Женщина - самое главное счастье в жизни мужчины, самое ценное сокровище. Разве можно ее обидеть?
        Да. И счастье, и сокровище. Ольг был полностью с шаманом согласен. Вот только легче ему не стало.
        Глава 17. Сказка ложь, да в ней намек
        Немного подумав, Ольг отмахнулся от окруживших его мужчин, что жаждали узнать, как дела у бывшего раба, а нынче доброго союзника, и отправился искать шатер хана. Стан был большой, Аасор жил на самом краю, а хан, как и полагается, в центре. Странно, что Баяр не вышел Ольга встретить, но, наверное, это своего рода почет: Ольг не чужак, захочет - сам придет. Домой приехал, а не в гости.
        Баяра княжич не нашел, зато увидел Дженну.
        Держа под мышкой довольно спокойного младенца, она быстро мешала большой деревянной ложкой какое-то варево. Выглядело и пахло из котла неаппетитно, вряд ли получившуюся похлебку станет есть кто-то, кроме хана, но тот оценит, Ольг знал это точно. Из рук жены он примет даже камень, а уж то, что она позаботилась о пище для мужа, для него, конечно, невероятно важно.
        Женщина сдула с потного лба светлую прядь коротких волос и вопросительно уставилась на пришельца.
        - Мне, наверное, Баяр нужен, - довольно нерешительно, что было для него совершенно нехарактерно, произнес Ольг.
        Дженна с удивлением разглядывала друга. Она-то не видела его несколько лет, и перемены были разительные. Уезжал из Коха худой вихрастый мальчишка, а в гости приехал мужчина. Нет, даже мужик. Выше ее на две головы, с широченными плечами и светлыми кудрями, собранными на затылке в хвост. Страшные красные (совсем свежие) шрамы на лице. Только улыбка была прежней - мальчишечьей, беззаботно-широкой. Но сейчас, пожалуй, фальшивой донельзя. Что у тебя случилось, княжич? Кто тебя обидел? Что привело тебя сюда, к людям, которые любят тебя просто за то, что ты есть? Которые - твоя семья?
        Женька все же была уже не девчонкой, которая сначала хватает лук и нож, а потом лениво пинает тело и задает бессмысленные вопросы. Она - ханша. Повзрослела, поумнела, научилась у своего мудрого мужа тонкостям общения с волчатами. Ольг для нее снова стал младшим приятелем, почти братом, а значит, и вести себя нужно было с ним соответствующе.
        - Вот что, Бурый, - подумав, спокойно сказала Дженна, сунув младенца в руки мужчины. - Баяр на дальних пастбищах с объездом, будет к ночи. Ты садись, я сейчас сделаю тебе чаю и велю Илгыз напечь лепешек. И поболтаем немного. Такой путь проделал, устал, наверное.
        Ошеломленный мор разглядывал ребенка, невесть как оказавшегося в его руках, такого маленького и хрупкого - как котенка. Покорно опустился возле костра, стараясь даже не шевелиться. Детей так близко он не видел ни разу. Невольно даже мысль пришла в голову, что когда-то и у него… Бр-р-р, какой ужас! Как просто было с Варькой: ему ее выдали сразу готовую, уже умеющую ходить, разговаривать и управляться с ложкой.
        Предательница Дженна куда-то сбежала, а Ольг, едва дыша, с ужасом чувствовал, как рубашечка младенца становится мокрой. Он не мог винить девчонку (а то, что это была девочка, было понятно) - у самого спина взмокла. Да лучше сто раз сразиться с войском угуров, чем один раз стать отцом!
        И когда коварная ханша вернулась, приведя с собой как всегда недовольную (и как всегда очень красивую) родственницу свою Илгыз, Ольг шепотом сказал:
        - Смерти моей желаешь, женщина? Забери свою дочь, она обмочилась!
        Дженна фыркнула весело:
        - Что ж теперь, бывает, привыкай, славный воин. Сейчас чаю сварю и заберу. Ну, или на землю положи. Маруська у меня спокойная, в папу. даже орать не будет.
        - Ты, Дженна, не мать, а шакалиха, - сквозь зубы процедила Илгыз, чьи красивые смуглые руки мелькали над костром, ловко снимая тонкие, как пергамент, лепешки со сковороды. - И зачем тебе предки столько детей даруют?
        - Это не предки, это я отвары пить забываю вечно, - беззаботно и совершенно без обиды ответила ханша (а Ольг бы за такие слова и придушить мог бы). - А детей предки Баяру даруют, видимо, потому, что он - хороший вождь.
        Илгыз только фыркнула, ставя перед Ольгом миску с горячими лепешками, забирая у него ребенка и словно невзначай касаясь плеча мора высокой мягкой грудью. Быстрый взгляд из-под черных как ночь ресниц, дрогнувшие губы, мазнувшая по лицу толстая коса - и Ольг понял, не мог не понять: в шатре этой женщины ему ночью будут рады. В другое время он бы обрадовался и возгордился, но сейчас только досадливо скрипнул зубами: женщины! Одни проблемы от них!
        Дженна протянула гостю чай, и чашу он у нее взял без опасений. Чай она всегда заваривала великолепный. Пожалуй, это единственное безопасное блюдо, которое она умела делать. Усмехнулся, невольно ей любуясь: загорелая дочерна, со светлыми волосами и ярко-голубыми, под цвет неба, глазами, изящная, сильная, гибкая, как хороший лук или молодая кобылка. Не удержался, вспоминая:
        - Знаешь, а я был в тебя раньше влюблен по уши.
        17-2
        Дженна вскинула светлые брови насмешливо и промолчала. Этому она тоже научилась у мужа - знать, когда вопросы задавать не нужно, собеседник и без подсказок расскажет все сам. Так и случилось: Ольг молчать не умел. Недаром он был учеником Нарана, самого главного “болтуна”, то есть посла народа кохтэ.
        - Ты была совсем другая, особенная. Иштырки, они все мелкие, чернявые, крикливые. Не женщины, а галки. Вечно шумят, ругаются, что-то делят, о чем-то спорят. Вон, как Илгыз твоя - с такими же вечно недовольными рожами.
        Дженна фыркнула, с удовольствием понимая, что родственница ее сегодня в своем шатре красивого большого мора не дождется. Красивого даже со шрамами - кохтэ считали их знаками доблести, гордились. Разумеется, от внимательного взгляда ханши не ускользнули маневры “сестрицы”, но увы, она потерпела поражение. Так ей и надо, гордячке!
        - Морки другие, да? - невинно заметила Дженна, ловко цапнув лепешку.
        - Совершенно! - жарко воскликнул Ольг. - Они такие… мягкие, плавные. Полные достоинства, пожалуй.
        Да, он был в восторге от моревских женщин. Во-первых, они умели молчать и слушать. Во-вторых - почти все блондинки, как Дженна. С круглыми лицами, с румяными щеками, со светлыми большими глазами. Красавицы все как одна! Статные, округлые - подержаться есть за что. До Дженны ему было не дотянуться, куда там. Такая звезда только хану принадлежать может. А вот, к примеру, Велеслава, горничная княгини Вольской, очень даже доступной была. А еще мягкой, щедрой на ласку и заботливой. Эх, славное было время!
        - Вот ты же женщина, Дженна, да? Ну, с духом воина в груди, но женщина ведь?
        - Детей рожаю, значит, женщина, - философски ответила ханша, жмурясь.
        - Так как вас, женщин, понять, а? Что вам вообще нужно от нас?
        Хм, так вот что ты ищешь, княжич. Вот почему ты так спокойно, мимолетом, говоришь о былых чувствах! Женщина - твой нынешний демон, которым ты одержим. Это хорошо, это правильно. За каждым сильным мужчиной должна стоять верная подруга. Нехорошо человеку быть одному.
        - Рассказать тебе сказку, Ольг? - Дженне было, что поведать другу. - Старая сказка из моего народа.
        - Расскажи, я люблю сказки.
        - Слушай, значит. Жил-был царевич. И умен, и пригож, и смел. Ездил он по своему царству, творил правду, искал истину. И однажды заблудился в глухом лесу. Долго плутал, целый день, и ночь, и еще день. Нашел избушку. Постучался он в двери. Открыла дверь безобразная старуха, вся скрюченная, песок из задницы сыплется. Накормила, напоила да уложила спать бедолагу.
        Ольг молчал, кусая губу и потупив взгляд. Откуда она знает, откуда? Провидица? Не замечал он за Дженной такого дара раньше. Все женщины - ведьмы! Стало отчего-то нестерпимо стыдно.
        - А ночью царевич проснулся, - продолжала ничего не подозревающая Дженна. - И увидел, что старуха превратилась в красавицу. И до того она была хороша, что он влюбился немедленно. Упал на колени и попросил стать ее женою своей.
        - Ну и дурак, - немного ожил мор. - Приворожила его ведьма, да?
        - Нет. Не ворожила. Сказала только, что заклятье на ней страшное: днем она - старуха, а ночью - красавица. Но можно и наоборот, конечно. Это как муж захочет. Или ночью, с ним в постели, она молодая, а днем все видят, что жена его страшна как шулмус (*уродливый степной демон), или наоборот - люди днем видят красавицу…
        - А в постели - чудище лесное, - подхватил развеселившийся Ольг, поняв, что Дженна рассказывает не про него.
        - Именно. Вот ты, мужчина и будущий князь, как бы выбрал?
        - Ну… сложно, - признал мор. - Спать с чудищем - приятного мало. Но и когда люли будут пальцем тыкать, тоже неправильно. Жена - она ж мужа должна украшать. Тем более, княгиня. Или там царевишна. Ей гостей привечать, милостыню подавать, нищих кормить, суды вершить. Старуху, да еще и ведьму, никто не примет. Но и на ночь ее в горнице запирать и про супружеские долги забыть - да зачем это нужно? Себя не уважать, полюбовниц завести при живой жене? Какая же это любовь? Нет, дудки. Сложная загадка, Дженна. Проще уж сбежать.
        И засмеялся грустно, зубами белыми сверкая. Он вот - сбежал. Дурак и трус потому что.
        - Вот и царевич загрустил, - кивнула ханша понятливо. - Думал, думал, потом понял, что и так ему плохо, и так не по нраву, да и сказал: выбирай сама, любимая. Пусть будет так, как ты хочешь. Ты взрослая совершеннолетняя женщина, без меня прекрасно много лет жила и теперь проживешь, своя голова на плечах есть. Вот и решай - не мне тобой командовать. Хочешь - будь старухой. Хочешь - красавицей. Я тебя любой приму.
        - Охренеть, - прокомментировал изумленный Ольг.
        - Ага. И оборотилась в тот момент ведьма красной девицей, и сказала царевичу: “За то, что ты мне выбор дал и принял меня такой, какая я есть, буду я всегда красивой, пока ты меня любишь”. Вот так. Потому что женщины хотят, чтобы их любили и в то же время не неволили и ни к чему не принуждали.
        Ольг захлопал глазами, весь покраснев. Такого поворота истории он не ожидал. Зато - вдруг понял, что ему нужно делать. Вскочил, кинув растерявшейся Дженне:
        - Спасибо, я все понял! Спасибо!
        - Куда же ты, а Баяра дождаться?
        - Потом! Некогда! Приеду скоро с женой - вот и поговорим!
        И помчался коня седлать. Быстрее, быстрее, только бы не опоздать! Только бы Марика дождалась, не натворила глупостей! Ведьма его… любимая!
        Глава 18. Хьонны
        Марика стояла посреди улицы, беспомощно оглядываясь и теребя край черной вдовьей шали. Как глупо все вышло!
        Самое смешное, она нисколько не злилась на Никитку. Она понимала его поступок: еще бы, какая-то старуха околдовала юного княжича, заставила его поверить в небылицы, возможно, даже совратила. Что дальше? Княжич свихнется? А может, он уже?..
        Этого стоило ожидать, удивительно, что сам Ольг ей поверил, не выгнал прочь, а наоборот, пообещал помочь. Наверное, Марика сама бы себе не поверила на его месте.
        Однако стоять без движения было холодно, да еще с неба крупными хлопьями пошел снег. В лесу она бы ему обрадовалась, но теперь, ежась и ворча, побрела вниз по улице - куда глаза глядят. У нее не было ни денег, ни смены одежды, ни даже привычной сумки с травами. Что делать? Просить милостыню или искать простую грязную работу?
        Внезапная мысль, пришедшая ей в голову, дала надежду. Она пойдет к хьоннам, может быть, они ее приютят на несколько дней, пока ведьма что-нибудь не придумает. Даже если погонят прочь - спросить не помешает, потому как выбора-то особого все равно нет. Не стоять же столбом посреди улицы!
        До пристани Марика дошла быстро. В последние дни у нее совсем не болели ноги и спина, да и зрение, казалось, стало острее. Кнорр она разглядела издалека, радуясь, что северяне никуда не уплыли. Про эту возможность она не успела подумать, оно и к лучшему, не успела переволноваться и начать придумывать всякие ужасти.
        Корабль хьоннов мирно покачивался у пристани, деревянные сходни были убраны. Марика в растерянности топталась на мокрых от растаявшего снега мостках, прикидывая, покричать ли ей - или просто подождать, пока ее кто-то заметит? Решилась было кричать, подняла уже руки к лицу, но на палубе кнорра появилась женщина:
        - Эй, ты кто? Чего нужно?
        - Я Грома ищу, - ответила громко Марика.
        - Нет его, он уехал дня на три. А чего хотела?
        Терять Марике было уже нечего, и она призналась честно:
        - Мне жить негде. Вот, думала, что Гром поможет.
        - А ты наглая! - с явным восхищением в голосе протянула светловолосая девица и кивнула: - Погоди, я сейчас доску тебе кину, поднимайся. А справишься ли, мать?
        Ах да, Марика в очередной раз забыла, что она уже старая, чтобы бегать по скользким доскам и шатающимся палубам. А девица уже кинула узенькую хлипкую дощечку, при одном только взгляде на которую у ведьмы закружилась голова. Пожалуй, ей не так уж и нужно на корабль.
        - Не волнуйся, матушка, я пособлю! - громовым голосом крикнула северянка, узрев ее растерянность. - Стой где стоишь!
        И не успела ведьма пикнуть, как светлокосая воительница птицей слетела на причал, подхватила “старушку” на руки и быстренько вернулась на свое судно. Марика даже не взвизгнула, а потом было уже неловко.
        Вопреки ее опасениям, держать равновесие на покачивающейся палубе было не так уж и сложно.
        - Пошли вниз, все расскажешь, - сурово приказала девушка. - Меня, кстати, Гуниллой зовут.
        - Ты бы именем своим не разбрасывалась, - привычно проворчала ведьма. - Мало ли кто недобрый проклятье наведет на тебя.
        - А я в проклятья не верю, - легкомысленно ответила молодая совсем девушка, что выше Марики на голову, а шире раза в три. - Пусть кто попробует, я ему кулаком в нос…
        Невольно ведьма позавидовала ее юношескому задору. Вот бы Зимогору тоже… в нос. Или хотя бы сковородой по затылку! Дак ведь испужалась, дура, убежала в соплях и слезах. А была бы посмелее, так и не было бы, чай, проклятья-то. Хотя… Зимогор силен был ее в ящерицу превратить или жабу. Может, и хорошо, что драться не полезла.
        - Так что у тебя стряслось, мать? - радостно спрашивала Гунилла. - И откуда ты знакома с Громом? И почему тебе негде жить?
        - Ведьма я, ведунья, - степенно отвечала Марика, с любопытством оглядываясь. - А Гром мне травку давал, хорошую.
        Они спустились по маленькой лесенке вниз, в широкое углубление в центре корабля. Там стояли навесы от снега и несколько жаровень. Гунилла усадила Марику на лавку, а сама запросто опустилась прямо на пол, на скрученное одеяло, и достала из-под лавки две деревянные чашки.
        - Есть хочешь, матушка? Ты говори, не стесняйся. Я нынче за главную осталась, и накормлю, и напою.
        Удивительные люди! Как они живут тут, без крыши над головой, в дождь и снег? Неужто и не болеют?
        - А ты никак лекарка, мать? - осторожно спросила хьоннка, с почтением подавая ведьме чашку с чем-то горячим и остро пахнувшим медом и перцем. - Али проклятья наводишь на недругов?
        По-моревски северянка говорила очень хорошо и бойко, так же, как и Гром.
        - Лекарка я, - сдалась Марика, прихлебывая горячий пряный мед с травами и изрядной долей хмеля. - Называй меня Марикой, какая я тебе мать! Сколько тебе лет?
        - Семнадцать зим.
        Марика чуть чашку не уронила от изумления. Всего семнадцать? А силушки и росту в этой девице столько, сколько в Ольге, если не больше! Неужели это народ такой - исполины, великаны? Слыхала она сказки про волотов, что жили в лесах моревских раньше, потомков их видела - таких вон, как княжич Бурый, высоких и могучих. А может, и хьонны - те же самые волоты?
        - Как же тебя родители отпустили в такую даль? - удивленно спросила у северянки. - Разве можно… - и саму себя одернула: такая девчонка в бою взрослого мужика стоит. А попробуй ее прокорми. Может, с радостью и отправили? Но все равно - в семнадцать, да с мужиками!
        - Да мы ж все родня! - расхохоталась Гунилла, поняв сомнения ведьмы. - Я младшая, братья мои трое и Гром с Орлом, братья матери. А попробовали бы не взять, я бы их… ух! Пожалели бы!
        Сущий ребенок, конечно, даром, что великанша.
        18-2
        - А ты ведь женщина, Марика? - От такого вопроса ведьма слегка оторопела, но на всякий случай кивнула. Уж не мужик, это точно. - А по женскому делу посоветовать что сможешь?
        - Ну… смотря какой вопрос, - ответила осторожно.
        - У меня, когда луна восходит, живот болит. Очень сильно, особенно ночью. Нет ли какого… зелья, что ли?
        Некоторое время Марика пыталась сообразить, как связаны Луна и живот, а потом выдохнула с облегчением. Ну конечно, девчонка лекарю-мужчине постеснялась такой вопрос задать, а среди братьев своей слабости не показывала, стыдно.
        - Сейчас? - спросила ведьма. - И посмотреть могу, потрогать живот, и зелье могу… могла бы. если бы у меня травы мои были.
        - Так я тебе Громовы запасы покажу! Я ведь уже второй день с кнорра боюсь выйти, а вдруг скрутит… Ну и чтобы братья не узнали, нельзя им про такое знать.
        Глупости какие, чего постыдного-то? Марику под проклятьем женские проблемы не волновали (есть и хорошее в плохом, оказывается), но у моров особо никто не скрывался и не удивлялся. А чего прятать-то, когда рожали бабы все равно в избах или банях, детей кормили грудью, не прикрываясь, скотина почти у всех была, кошки, собаки, прочая живность. Да каждый малый ребенок в деревне все знал и понимал!
        Но тут, видимо, другой случай. Воины же не должны слабость свою показывать, вот девочка и молчит, и терпит.
        - Многие женщины в эти дни становятся злыми, как волчицы, - мягко говорила Марика, осторожно осматривая вдруг задрожавшую Гуниллу. - У многих боли бывают. Ты не одна такая. Все у тебя в порядке, ты совершенно здорова. Показывай травы, я посмотрю, что сделать можно.
        - Ох! Я думала… может, умру… может, у меня болезнь внутри, а не просто женское, - тихо призналась девочка, вытаскивая сундук из-под лавки. - Вот, тут посмотри. И еще знаю место, где он хранит.
        - Пока хватит, - ведьма засунула любопытный нос в мешочки и свертки с травами и в восторге зажмурилась. - Ай да Гром, ай да знатный он травник! До чего хороши сборы! Сейчас я тебе быстро отвар сделаю, девочка. И тяжелое не смей в такие дни поднимать, и побольше отдыхай.
        - Так я и отдыхаю, - уныло пробормотала Гунилла. - Вона, братья мои торговать ушли да по городу гулять, а я тут сижу… отдыхаю.
        Видно было, что северянке скучно и тоскливо одной.
        К тому времени, как снегопад разошелся во всю, отвар был выпит, а обед сварен, на судно возвратились хьонны - трое здоровенных мужиков в звериных шкурах. Все как на подбор: с бородами, заплетенными в косички, с обветренными лицами и крупными горбатыми носами. Два рыжих и блондин, лицом похожий на Гуниллу.
        Увидев съежившуюся от холода Марику, один из рыжих разразился оглушительно-громкой гортанной речью. По нему было понятно, что он был гостье не рад. Гунилла отвечала смело и даже дерзко, что-то втолковывая старшему братцу, а два других северянина молча слушали и с любопытством разглядывали ведьму. Наверное, прогонит. Кому приживался нужна, к тому же, чужестранка? Да ладно б девка молодая и красивая, а то - старуха. Жаль, что Грома нет, невовремя он уехал, а впрочем, кто сказал, что Гром стал ее бы защищать?
        Однако рыжебородый посматривал на ведьму уже не то, чтобы зло, скорее уж, задумчиво, а потом вдруг прямо обратился к ней, тщательно выговаривая слова:
        - Где твои дети, женщина? Почему о тебе некому позаботиться?
        - Несколько лет назад мою семью убили угуры, - сказала Марика, ни словом не солгав. - Я одна спаслась.
        - Си-ро-та, - выговорил явно сложное для него слово хьонн. - Глупые моры. У нас женщин не бросают. Лекаришь?
        - Лечу. Немного. Руками и травами.
        - Зубы лечишь?
        Зубы Марика не лечила ни разу, но уверенно кивнула головой. Вырвать сможет, был бы инструмент! А щипцы в сундуке у Грома она видела.
        - У Эрика зуб болит, поглядишь?
        - А Гром не глядел? - на всякий случай спросила она.
        Светловолосый хьонн пробормотал что-то невнятно и кисло.
        - У Грома руки видела? - перевела Гунилла. - Скорее челюсть сломает, чем зуб вылечит. Не показывал Эрик.
        - Я посмотрю.
        Глядеть там было на что: челюсть у бедняги распухла и открывалась с трудом, а на десне был внушительный гнойник. Такое только резать! А зуб вроде и здоров.
        Через переводчицу удалось выяснить, что Эрику в десну воткнулась рыбья кость, вытащил он ее сам и, наверное, не всю. Что ж, все было понятно. Ничего сложного.
        Правда, пришлось снова влезать в сундук ведуна, искать там крошечный острый ножик и заваривать крепкий противовоспалительный отвар. Операция прошла быстро и успешно, особенно северянину понравилось, что ведьма велела полоскать рот крепленым вином, сплевывать которое он наотрез отказался. Быстро прочистив рану, Марика пробормотала простенький заговор и засунула за щеку бедняге кусок мха, пропитанного горьким отваром.
        - Через час надо поменять, - сурово сказала она. - И есть пока очень осторожно, и после каждой еды полоскать рот вином. Завтра к вечеру все пройдёт. И зря ты Грому не показал, он бы сделал то же самое.
        Эрик с довольной ухмылкой прошамкал что-то в ответ, а Гунилла перевела:
        - У Грома руки огромные, он бы ему рот порвал. А ты хорошо сделала, нежно, он даже не почувствовал.
        Вот и славно!
        Хрон, капитан корабля, лично постелил для ведьмы лучшие шкуры под навесом, обещая - тут ее никто не обидит. Один лекарь хорошо, а два - лучше. А наутро снова:
        - А палец у меня посмотришь? Что-то болит.
        - У меня кашель не проходит.
        - Всю ночь колено ныло, я его выбил год назад.
        - Марика, а есть ещё отвар? Ну, чтобы живот не болел?
        Хорошо, что у Грома было полно запасов!
        Когда вернулись из своей поездки Гром и его брат Алеф (с мёдом, медвежьим жиром и какими-то травами и хвоей), у Марики на кнорре уже был свой навес из шкур, свои чашка и миска, и даже полушубок Гунилла ей смастерила. Ведун долго возмущался, а потом, в темноте, при свете масляного светильника, показал глубокую царапину на локте и попросил промыть и перевязать.
        Чудесные все же люди эти северяне! Такие… тёплые.
        - А ты изменилась, - сказал Гром Марике. - В последний раз я тебя видел, думал - лет что тебе, уже одной ногой в могиле. Теперь вроде как моложе выглядишь. Все колдуешь?
        - Нет, - шепнула ведьма, ощупывая лицо и отчаянно разволновавшись. - Я так не умею. Гунилла, зеркало есть?
        - Шутишь? Откуда такая дорогая вещь у меня? На вот, - и девушка подала Марике кусок отполированной меди.
        И ничего там разглядеть было нельзя: те же седые косы, те же набрякшие веки и морщины на лице и шее, разве что глаза ярче горят, но это все из-за светильника, конечно.
        Глава 19. Новые порядки
        Благодаря беровым тропам Ольг вернулся домой куда раньше, чем обещал. Всего и не было его седмицу, не больше. А в доме его за эти короткие дни случилась полная разруха.
        Для начала, из Лискогрода прибыл десяток воинов под руководством, о ужас, женщины. В Бергороде, да впрочем, и во всех землях моров, подобного не видали очень давно. И ладно бы во главе отряда стояла богатырша, силушкой не уступавшая мужикам, так ведь нет - девица узкоглазая невысокого роста, да и не молодая уже. Не девица даже, тетка, пожалуй. Под глазами морщинки, в чёрных волосах седые пряди, одета добротно, даже богато: в мехах, с мечом в роскошных ножнах и длинным степным луком за спиной.
        И отряд ее весь такой же: мелкие, узкоглазые, супротив могучих моров - что воробьи против орлов.
        Тетка назвалась Сельвой, твёрдо заявила, что прибыла на службу, охранять юную княжну Варвару Ольговну, потребовала комнаты для всех и довольствия. Старый тиун Ермол послал ее… обратно в Лисгород со словами:
        - Бабе место возле печки. Хочешь работать в этом доме - иди кашу вари.
        Сельва молча спрыгнула с маленькой лохматой лошадки и недолго думая стукнула дядьку Ермола в глаз. Бабы, что собрались поглазеть на чудных всадников, завизжали, Никитка бросился было защищать тиуна, но тоже быстро и болезненно убедился, что степная баба и в самом деле воительница. Пришлось уступить, пока она весь терем не разнесла. Если бабы у кохов такие боевые, то какие у них мужики?
        Ермол страшно разобиделся (ещё бы, такой позор и при зрителях) и наотрез отказался давать деньги на еду «для этих дикарей». Да и комнаты убирать не велел, сказал, что степным выродкам не привыкать ночевать с конями, а то и вовсе во дворе. Что было бы, задержись Ольг, как он планировал? Дом бы разнесли? Друг друга бы поубивали?
        А так всего лишь день и успели пособачиться, не замарали княжий дом кровопролитием.
        Ольг Сельве был рад, он хорошо знал степную воительницу и уважал ее. Выслушав бурчание и жалобы Ермола, только заявил:
        - Они теперь тоже мои люди. Не нравится что-то - ключи от сундуков отдай и на покой иди.
        - Да я твоему отцу служил! - взвыл тиун. - Да я тебя, щенка, ходить учил! А ты меня из-за чужаков в шею гонишь?
        - Никто тебя не гонит, дядько. Живи сколько хочешь, в тепле и сытости. А хозяйством вон Никитка пусть занимается, у него хватка, как у волка. А кстати, ведьма где? Что-то я ее не вижу.
        Никитка и Ермол тревожно переглянулись, а потом отрок смело соврал:
        - Ушла она. Как ты за порог, так и ее только и видели.
        - И кошель с деньгами прибрала, - осклабился Ермол.
        - А вот это неправда, не было такого, - Никитка, конечно, ведьму терпеть не мог, но такую напраслину на неё возвести не посмел. И без того догадывался, что неспроста княжич так быстро воротился. Ох, влетит ему! Но пусть уж за дело.
        - Как ушла? - заревел Ольг будто бер. - Не могла она уйти! Аль обидел ее кто? А ну, собирай всю челядь, буду допрос вести!
        - Окстись, Бурый, что ты переживаешь из-за старухи? - попытался урезонить его друг. - Ушла и ушла, всем от того лучше. Околдовала она тебя, а ты, дурень слепой, и не видишь!
        Народ, снова сбежавшийся на шум, был щедро вознагражден новым зрелищем (что ни день, то праздник на Буровском подворье, а ещё в князья метил этот охальник). Ольг ударил Никитку кулаком в плечо, тот пошатнулся, но устоял, а от следующего удара ловко уклонился и попытался княжича обойти и сзади схватить. Не вышло: при всех своих размерах Ольг был ловок как лис. Да и опыта драк у него было куда больше, чем у юного воина. Не успел ничего сделать Никитка против княжича, только в грязь его лицом Ольг макнул, рыча:
        - А ну, щучий сын, признавайся, что ты ей наговорил? Где мне ее искать?
        - Откуда мне знать, я что - сторож ей? - прохрипел отрок. - Пусти, чорт полосатый, задушишь ведь.
        Ольг долго злиться не умел, потому поднял друга на ноги, отряхнул с него грязь и бросил:
        - С сегодняшнего дня ты у нас тиун. Гляди, напортачишь - выгоню взашей, ты не дядька Ермол, отцу моему верой и правдой не служил. Ключи от сундуков возьмёшь, дом приведи в порядок и для дружины помещение найди, чтобы тепло было. Кохтэ холода не любят. А Сельва будет жить в горнице, где Катька раньше жила, ее дело - охранять мою дочь. И вот что - пора Варьку к беру вести, чтобы все знали, что в ней моя кровь течёт.
        - Какой из меня тиун, мне семнадцать всего!
        - А какой есть. Или ты пользу приносишь, или…
        - Понял, понял. А кухарку новую нанять можно?
        - Делай что хочешь, но помни, что проверять буду, воровать не позволю.
        - Окстись, Ольг, когда хоть я воровал? - вытаращил глаза парень. - Ежели ты обо мне такого мнения, то я прямо сейчас ухожу!
        - Охолонись, горячая голова, - фыркнул Ольг довольно. - Ключи бери и за дело. И Сельву обижать не смей, люби ее, она хорошая.
        Никитка весь скривился, но спорить не стал. Хватит уже… наспорился. Потер ноющую щеку, взглянул тревожно на Ольга, который уже приказывал отрокам седлать свежего коня.
        - А ты куда?
        - Марику искать, знамо дело.
        - Да ну, сдалась ведь тебе эта ведьма!
        Княжич хотел сказать, что она не ведьма, а любимая его женщина, но ума хватило промолчать. И так уже скоро его полоумным называть за спиной станут.
        19-2
        В Бергороде было трое ворот и речной порт. Ольг решил сначала спрашивать на воротах, да оно и понятно, в порту ведьме делать совершенно нечего. Красные ворота, главные, где все купцы и знатные гости проезжали, охранялись городской стражей. Охранялись на совесть, чужака воины не пропускали, всех спрашивали цель прибытия в град да исправно брали денежки: с крестьян пеших полмедяка, с телеги две монеты, с купца серебряный лепесток, а князей да бояр, да военный люд пропускали бесплатно, коли у них бумаги с собой подорожные были с печатями. А не было - вызывали кого-то из совета Бергорода, проверять и выдавать разрешение. Стражника оттого старались, что жалование их отчислялось из собранной подати. Половина шла им, половина - в городскую казну. Ольг не то, чтобы подозревал, знал точно: до городской казны доходило далеко не все, да еще некоторые крестьяне платили за въезд молоком али гусями живыми, и ни одного гуся в казну на памяти Ольга не поступало.
        Надо бы этим вопросом заняться, стражников вороватых в шею гнать, зажрались они, наглые стали. Непременно на ближайшем совете княжич Бурый об этом речь держать будет. И еще с судом надо что-то решать, а то каждый городской край по-своему судит, а ведь есть кодекс городской, еще древними князьями писанный. Нечего безобразия разводить, все по закону должно быть, который, как известно, что для нищего, что для царя единый.
        Красные врата оттого и называются, что из дерева какого-то заморского сделаны, красно-бурого цвета, что на засохшую кровь похож. И дерево там - прочнее железа, топоры в нем вязнут, огонь его не берет, а от воды врата только толще и тяжелее становятся. Дерево обито медными полосами, тоже на солнце красными. И стражники возле них в красных кафтанах и высоких шапках, с бердышами и короткими мечами на бедре. Бородатые, красномордые, лощеные - по ним видно, кто настоящие ходяева города. Впрочем, Ольга Бурого они разумно опасались, не зря про этого княжича говорили, что он честен до безумия и справедлив до крови из носа, а потому при виде его выпрямились, грудь колесом выкатили и гаркнули хором:
        - Здрав буди, княжич!
        - И вам здравствовать, служивые. Что, много ли нынче гостей в Бергороде?
        - У нас все записано! - Стражники все были грамотны. - Два купца, дюжина телег, сто и двадцать пеших крестьян, да местных без счету. А давеча девка дикая с отрядом проезжала, но у нее бумаги от боярыни Вольской, что на службу едет, мы пропустили.
        - А ведьму не видели? - спросил глупо Ольг, сам уже понимая, что при таком потоке людском вряд ли бы ведьму запомнили, к тому же она выходить должна была, а не входить.
        - Что за ведьма? Какова из себя?
        - Старая, седая, в черном платке. Серый кафтан… что еще… одна она была. Старухи одни разве ходят?
        Стражники переглянулись и неуверенно покачали головами. Не припомнят. Вроде и не было, но поклясться не могут.
        - Коли заметите старуху одинокую, спросите, как звать. Мне нужна Марика. Да не обижайте, она лекарица знатная, жаль ее отпускать.
        И, чувствуя себя полным дуралеем, Ольг отправился к другим вратам. Там было проще. Через Лесные ворота выходили охотники да местные только, там стражник был один, мзду не брал, оттого скучал и был внимателен. Ведьма, конечно, там не пробегала, откуда?
        Были еще Черные врата, из них вывозили из города нечистоты да тела умерших. Там Ольгу сказали, что старух в черных платках видели и не одну. Троих мертвых и с десяток живых, но живые все как одна в город воротились.
        Расстроенный княжич вернулся в город, принялся спрашивать на рынке, не поленился даже лавки травников объехать, но ведьму нигде не видели. Пришлось ворачиваться домой.
        А там…
        С сияющими глазами носился по двору Никитка, разгружались телеги с мясом и овощами, бегала, истошно хрюкая, по двору молодая свинья, блеяло две козы, а какие-то незнакомые бабы подметали двор, совершенно не обращая внимания на всю суматоху. На лавке возле крыльца сидела степная воительница, на коленках у нее вертелась Варька, а рядом недовольно сопела чернобровая Катька, которая все же вернулась в Ольгов дом.
        - Княжич, откуда? - прохрипел Никитка, подскочив к Ольгу близко-близко. - Я в казну заглянул, да у тебя злата - весь Бергород купить хватит! Я-то думал, что у нас хозяйство едва-едва дышит, а вот оно как!
        - Родимый, что-то от отца осталось, - усмехнулся Ольг довольно. - Я ничего не трогал, правда. Помнишь, угуры на нас походом шли?
        - Как же не помнить, помню.
        - А кто угуров под Бергородом бил?
        - Так ты и бил.
        - Верно. И добыча военная, стало быть, вся моя была. Лошади, котлы всякие, оружие, да много чего еще. Я часть воинам своим раздал, а остальное продал и корабль построил торговый. На нем нынче Неждан Вольский за море ходит и для меня торгует всяким… А торговля, брат, дело очень выгодное. А ты думал, с деревеньки одной золото? Так у меня лес еще, а там сосна знаешь какая? Мачтовая. Рублю, продаю.
        Никитка смотрел на Ольга с обожанием. Он явно понятия не имел о всех княжьих делах, а Бурый только плечами пожал. Все это он придумал не сам, многому научился у премудрого Вольского, многое подсказал друг его, степной хан. Да и бумаги отца были очень интересны, Ольг их внимательно изучил и счел весьма полезными в делах. И за это нужно бы Ермола благодарить, что все сохранил в целости и сохранности, ничего разграблено не было. Ну, так разве он не благодарен? Из дома не погнал, внука его к своей дочери приставил. Что еще сделать, шубою пожаловать да кошелем с деньгами за верную службу?
        Пожалуй, так и поступит.
        Глава 20. Варька
        В доме стало славно, туда хотелось звать гостей. Ольг оценил. Пахло мясом (мясом!) и какими-то специями, и пирогами, и еще чем-то головокружительно вкусным. Голые раньше лавки во всех комнатах и залах были покрыты теперь тканевыми мягкими дорожками, на столе обеденном лежала лучшая скатерть, а старую деревянную посуду сменила серебряная и оловянная, и даже пара стеклянных и костяных кубков. На холодных полах теперь были угурские и дарханайские ковры, на которые и в сапогах-то было ступать страшно.
        - Никитка, ковры-то жалко, - недовольно нахмурился княжич, но отрок только ухмыльнулся лукаво:
        - Зато богато, княже. А что до “жалко” - так теперь все ноги должны вытирать при входе, и мальчишку посажу, чтобы сапоги гостям мыл. Ты - сын Бурого! Твой дом должен быть одним из самых богатый в Бергороде. А то народ скажет - если в доме у Ольга пусто, то и в городе пусто будет. А коли богато в доме, то и Бергород богатый при нем будет.
        Ольг не нашел, что возразить, а впрочем, даже и не пытался. Поднялся только по лестнице (которая теперь была хорошо освещена, ибо все светильники были зажжены) в свою спальню - что там Никитка натворить успел? Не разочаровался: чисто, свежо, меха новые, богатые на постели, на лавках подушки расшитые, за ширмою резной - столик с пузатым медным кувшином, тазик да несколько рукотеров (*небольшое полотенце для утирания рук). На полу несколько коровьих шкур, чтобы ногами босыми можно ходить было.
        Наверное, если сундуки открыть, там и одежда чистая будет, и моль… моль Никитка, поди, каждую выловил и уничтожил с особой тщательностью.
        Надо было его раньше тиуном назначить. Ермол, конечно, молодец, что богатства отцовские сберег, но жизнь в скупости для князя будущего - не подобающа.
        Кстати, о будущем: Варьку так беру и не представили. Не дело это, приемной быть в отчем доме. Пока берица (*медведица) окончательно не улеглась в зимнюю спячку, надобно созвать народ да дочку людям показать.
        Тем более, в груди у Ольга пылал злой огонь. Он не знал, где Марика, в порядке ли она, не голодает ли или не мерзнет. О чем-то худшем не думал: женщина она взрослая, умная, пропасть не должна. Ну почему она ушла, он ведь так просил дождаться! Не поверила? Обиделась на что-то? Или просто - не люб он ей? Вот найдет ее и спросит, а он найдет. Ольг всегда своего добивается, из-под земли ее достанет, коли надобно будет!
        Пока же отвлечься - заняться Варькой. И не забыть всем городским дворникам сообщить, что за сведения о нахождении Марики будет награда.
        - Никитка!
        - Да, княже?
        - Наутро завтра собирай народ на площади, да пусть берицу приведут.
        - Понял.
        - Катька пусть Варвару утром оденет как положено, ленты там, шубка, всякое такое… Будем показывать.
        - Э-э-э… княже, - Никитка замялся, нервно дергая себя за кудрявый чуб, - тут такое дело…
        - Ну?
        - Варька зверья боится.
        - Ушана не боялась, как я помню, собак да кошек любит.
        - Так то домашние, малые звери. Она и курицу не боится, и воробьев кормит. А диких зверей не любит и даже сказки про них читать не дает.
        - Глупости, я же рядом буду, - отмахнулся Ольг. - Со мной не страшно.
        - Воля твоя.
        Наутро Катерина Варьку снарядила чисто как маленькую царевну: голубой, шитый жемчугом кафтан, шапочка, белым мехом отороченная, рукавички белоснежные, сапожки алые, бусы, конечно, куда ж без них. Хороша у Ольга Бурого дочь, как заморская фарфоровая куколка. Глазки сверкают серые, отцовские, щечки румяные, а уж как улыбнется - невольно рот в ответ расплывается. И надо же было Велиславе от такого чуда отказаться? Дура баба, по-другому и не скажешь!
        Ольг, глядя на Варьку, уже представлял, какой она красавицей вырастет, как к ней женихи свататься будут, да не простые, а заморские. А не то, гляди, сыну Вольского Ингвару невеста славная будет, породнятся два сильных рода, объединят земли под крепкою рукою! А еще Сельва Варьку научит всяким степным штучкам, и подомнет княжна Бурая под себя не столько муженька, а и всю его родню. Учитывая, что она в неполные пять лет была уже полноправной хозяйкой дома, что же будет лет через десять?
        Маленькая она такая, легкая, как кошка, а все же не страшно ее на руках держать, это вам не младенец. К Ольгу доверчиво прижимается, да горделиво поглядывает на всех сверху вниз: вона, не просто она девочка, а дочка родная! Довольнехонька. А Ольг и рад ее ее на руках нести, так и не сбежит юркая девчонка никуда, и не испачкает свой драгоценный наряд, да и нести недалеко, высокий и просторный дом Бурых в самом центре Бергорода, площадь красную из окон видно. И людей видно, что там толпятся в ожидании редкого зрелища.
        Мало кто с берицей задружиться может, только князья да их дети, да редкие колдуны. Марика, пожалуй, могла бы, она ведьма и в лесу жила, ее дикий зверь не тронет. Ольг снова подумал с горечью, что суженая его пропала куда-то, не захотела в его любовь поверить, но он так просто не сдастся, Бурые вообще не сдаются, а уж те, кто в степи вырос, и вовсе упрямцы. Найдет, никуда не денется ведьма. Нужно будет, и весь лес отроки обыщут, и в деревни окрестные сгоняют. Времени мало прошло, далеко не убежишь. Если она, конечно, тайными тропами не ушла, тогда подольше будет.
        А берицу тем временем вывели из клетки на помост. Ольг нахмурился: ему казалось, что зверюга была раньше не такой большой. выросла? Отъелась? Ну ничего, Бурых она точно примет.
        А Варька в его руках вдруг заверещала и принялась вырываться изо всех сил.
        20-2
        - Это еще что такое? - шикнул на дочку Ольг. - А ну сиди тихо, не позорь меня!
        - А-а-а!
        - Да что с тобой такое?
        - Не хочу, не пойду, она меня съест!
        Вот это да! Ольг, сильный взрослый мужчина, едва мог удержать в руках бешено извивающееся детское тельце, так и норовящее выскользнуть из драгоценного кафтана. В другое время он бы восхитился тем, сколько упорства и сил в девчонке, но сейчас ощущал, что на них смотрит народ. И уже начинает смеяться. А Ольг терпеть не мог, когда над ним смеются.
        - А ну уймись, - рыкнул он. - Никто тебя не съест! Просто понюхает!
        - Не пойду, отпусти меня, ты злой, плохой!
        - Да успокойся ты уже, дура, пока я тебя не отшлепал!
        - А-а-а! Помогите, спасите, убивают!
        Берица с любопытством подняла голову, разглядывая истошно вопящий комок в руках у княжича. Ей бы залечь в зимнюю спячку, она уже была к ней готова, но назойливые людишки вытащили ее клетку на помост, обступили со всех сторон, шумели и улюлюкали, а теперь еще травмировали нежный ее слух пронзительными визгами. Ольг вдруг почувствовал, что зверь начинал злиться. Удивительно, раньше ему и в голову бы не пришло подобное.
        С Варькой надо было что-то делать, в таком состоянии к берице ее подносить нельзя.
        Поставил дочь на землю, крепко ухватил за плечи, чтобы не сбежала, опустился на колени, не замечая, что пачкает в грязи кафтан да штаны, заглянул ей в лицо. Дочь не притворялась. Серые глазки были полны слез, губки дрожали.
        - Солнышко, ну я же рядом, чего ты боишься? - так нежно, как только умел, спросил ее.
        - Бер меня съест.
        - Это хороший бер, добрый. Он никого не ест. Смотри, сколько народу вокруг. Зачем ему такая маленькая девочка, как ты? Если бы он был голодным, он бы выбрал кого-то покрупнее, да?
        Варька нерешительно кивнула.
        - А я рядом с тобой буду, за ручку тебя возьму. Пойдем?
        - Неть.
        Ольг вздохнул и закатил глаза досадливо. Он совершенно не умел общаться с детьми. Как со взрослой, с Варькой не вышло, убедить не получилось. Силой тащить тоже не выход: и сам опозорится, и народ насмешит. Что теперь делать? Возвращаться домой? А потом разговоры пойдут, страшно даже представить, что за спиной болтать будут. Ничего хорошего, уж точно. А недруги так и раздуют до невозможности. Ольг и сам бы так сделал, шанс бы не упустил высмеять противника.
        - Варь, ну ты ж моя дочь, ты княжна Бурая, - попытался он еще раз. - Ты должна быть сильной и смелой. Бер хороший, бер тебя не обидит. Ты человек, а он зверь. Будь выше своих страхов.
        Ага, как же! Так она и поняла его. Снова сморщила личико, угрожая разразиться очередной истерикой, Ольгу вдруг отчаянно захотелось зажать ей руками рот. И дать хороший шлепок, чтобы привести в чувство и силою заставить слушаться. Сжал уж ладонь, да вовремя вспомнил, как его среди иштырцев лупили. Помогло это ему стать послушным? Ни капли. Зато ненависти и страха было много. Нет, он не хочет, чтобы дочь его боялась.
        Рядом присела Сельва, степнячка. Маленькая, смуглая, с узкими черными глазками. Протянула руку к Варьке, улыбнулась.
        - Варенька, ну что ты. Помнишь, я тебе про Тойрог рассказывала? И про Дженну, которая с шакалами сражалась?
        Девчонка кивнула настороженно.
        - Ты хочешь быть такой же смелой, как она?
        Снова кивок.
        - Такой же сильной? И выйти замуж за степного хана?
        Эй, об этом договора не было! Какой к шулмусам степной хан, Варька станет женою Ингвара Вольского! Орать про это, конечно, Ольг не стал, но мысль мелькнула, что с Сельвой нужно крепко поговорить, чтобы не вкладывала в голову ребенка всякие глупости. К тому же Баяр молод и полон сил, и сын его не скоро еще возьмет в свои руки власть. Невыгодная партия.
        Сельва же поднялась и сделала пару шагов в сторону помоста с берицей, подзывая Варьку. Ольг вскочил, открыл рот, чтобы ее одернуть, но не успел. Дикий зверь, уставший и злой, вдруг страшно зарычал и дернулся в сторону дерзкой степнячки, едва его на веревках удержали два дюжих молодца. Уж конечно, никто бера, даже самого смирного и ласкового, без ошейника из клетки не выпустит.
        Народ ахнул, зашумел. Варька снова разревелась в голос. Ольг оттолкнул Сельву и смело шагнул вперед, ласково и тихо заговорив:
        - Что же ты, госпожа берица, своих людей пугаешь? Разве ты не самый сильный зверь в лесу? Разве есть тебе равные здесь? Успокойся, госпожа, зла тебе никто не желает. Просто ребенок испугался твоих острых зубов и сильных лап.
        - Ей больно, - вдруг раздался спокойный и даже суровый голос. Ольг, уже почти дошедший до притихшего зверя, не веря ушам своим, обернулся. - И она спать хочет. нашли время, когда берицу тревожить! Стоило оно того, княжич?
        За спиной его стояла Марика, на руках державшая Варьку. Как, откуда?
        - Смотри, маленькая, сей есть зверь дикий, лесной.Люди держат ее в клетке, надели ошейник. Но так нужно. Не было у берицы мамы, она выросла среди людей. Мама ее не научила охотится и прятаться, теперь она погибнет, если ее отпустить на волю. Пойдем пожалеем берицу, ей сейчас страшно, вон сколько народу вокруг!
        - Она меня съест, - неуверенно пробормотала Варька, наверное, уже в сотый раз.
        - И кто тебе такое сказал? Ты разве сластуника? Или, может, медовая коврижка? Не ест бер людей, он сладкое любит. Это же не волк и не рыс.
        Тихонько, шаг за шагом, подходила старая женщина с утихшим ребенком на руках к зверю. Варька испуганно хлопала глазами, но не верещала больше. Ольг обхватил шею берицы руками бесстрашно, готов был удержать ее и даже убить, если только она попытается причинить вред его женщинам, но берица смотрела смирно и грустно, послушно обнюхала маленькую Варькину ручонку, но погладить себя не дала, заворчала тихо и обратно в клетку уползла.
        Представление было окончено. Варьку зверь признал. А заодно - и марику к себе допустил, что народ удивило, но не слишком: все же про ведьму лесную уже многие слышали. А всем известно, что ведьмы с любым зверьем ладят, такова их сила.
        Глава 21. Приживалки
        Памятуя о том, что все на них смотрят, Ольг зверю низко поклонился, кивнул странно задумчивому Никитке, отобрал у ведьмы Варьку и сунул в руки хмурой Сельве. Сам же крепко ухватил за рукав Марику, чтобы только она не подумала сбежать, и потащил было ее в сторону дома, да путь ему перегородил странного вида северянин, огромный, бородатый, в меховом наряде. Ольгу пришлось поднять голову, чтобы заглянуть незнакомцу в глаза, это ему не понравилось. Не так уж много людей на жизненном пути Бурого были выше него ростом. А взгляд у северянина был странный, глаза такие черные… как у Аасора, пожалуй. Шаман ихний, не иначе. Только этого Ольгу и не хватало!
        - Чего тебе надо, ведун? - спросил княжич на хьонском. Языки он учил с самого первого дня, как приехал в земли моров. Знал уже и хьонский, и немного дарханийский, а еще разумел почти все степные диалекты.
        Хьонн явно удивился тому, что к нему обратились на его наречии, лицо у него тут же сделалось менее сердитым. Тем не менее, северянин повел плечами и ответил:
        - Женщину отпусти, человече, куда ты ее ведешь?
        Марика встревоженно глядела то на одного, то на второго, явно не понимая их разговора.
        - Домой веду, - сказал Ольг чуть удивленно. - Это моя женщина.
        Про любовь говорить не стал, во-первых, это дело только между ним и Марикой, а во-вторых, пока проклятье не снято, не стоит кричать на все четыре стороны, что княжич Бурый придумал на ведьме жениться, не то сочтут юродивым и запрут в тереме. Навеки.
        - Твоя раба? - переспросил хьонн недоверчиво.
        - Моя… я обещал ей защиту и крышу над головой.
        - И поэтому она жила у нас на кнорре, да.
        - Ты почему ушла? - строго спросил Ольг Марику уже на понятном ей языке. - Обидел кто? Злое слово сказал?
        Марика задумчиво поглядела на бледного испуганного Никитку, что прислушивался к их разговору, явно ожидая, когда на его голову посыплются камни. Жалко дурака, как лучше ведь хотел!
        - С Никитой поругалась и ушла, - наконец, ответила ведьма. Не стала говорить, что он ее выгнал, но и сильно врать не захотела. - Выдрал бы ты его на конюшне, княжич, а то ни во что тебя не ставит, делает все по-своему. Какой же он воин, если команды не умеет выполнять?
        - Он боле и не воин, а тиун, - сердито пробормотал Ольг, оглядываясь и взглядом обещая непокорному строгое наказание. - Прости за моих людей. Это моя вина, я их распустил совершенно. Больше такого не будет. Отныне никто в твою сторону даже не взглянет, если я так скажу. Пойдем домой.
        - Пойдем, - тихо сказала Марика, опуская глаза.
        За прошедшую седмицу она в полной мере оценила и теплую постель, и печь, и горячую кашу по утрам. Как ни старались хьонны, так и не смогли они для женщины создать уютное гнездышко. Ночевать почти что под открытым небом, под ненадежным парусиновым навесом, продуваемым всеми ветрами, Марике крайне не понравилось. Холодно, мокро, зябко, даже если в шкурах. Помыться негде, по нужде бегать на нос корабля, где был отгорожен закуток, на виду у всех мужчин, невзирая на снег и дождь, но самое неприятное - это полное отсутствие уединения. Марика, привыкшая к одиночеству в лесу, ни на миг не оставалась одна. Ее ободряли, поддерживали, развлекали сказаниями и песнями, а она отчаянно страдала от того, что не может даже умыться без чужих глаз.
        Хорошо еще, что она ведьма, а это значит, что силой своей умеет поймать в самом начале любую немощь. Она уже сто раз заболела бы, если б не заговоры и укрепляющие отвары.
        Нет уж, лучше она будет терпеть злые слова Никитки и темные взгляды Ермола, чем останется зимовать у хьоннов. А ведь еще и морозов особых не было, даже река не встала!
        - Уходишь? - обиженно спросил ее Гром, почти силою увлекший ослабшую ведьму на базар (наплел ей, что кислой капусты страх как хочет, но совершенно не знает, как ее правильно выбрать). По дороге долго спорили и сошлись во мнении, что в плаваньи морском кислая капуста - верное средство против “болезни моряков” (*цинги), к тому же хранить ее можно в бочках, удобно. Да хьонны ее скорее солили, чем квасили, есть ее было можно, но невкусно и надоедает, а у моров столько было рецептов, каждая хозяйка делает по своему: с травами, с клюквой, с луком и чесноком, со свеклой и морковью, а кто-то и с мёдом. И уж конечно, рецепта Гром так и не вызнал, хотя пытался. А Марика сама капустой не занималась, свекровь ее квасила, им хватало. Ведьмам же не стоило и браться за такое дело, все равно ерунда получалась. Помнила Марика слова матери, что жена из ведьмы плохая: и молоко у неё быстро киснет (особенно, если хозяйка не в духе), и тесто не поднимается, и засолки всякие портятся. Простые блюда, впрочем, готовить было можно: каши, да супы, да овощи всякие. Главное, с душою и в добром настроении.
        Гром все это знал, его так и вовсе не допускали соплеменники к готовке. Но капусту, особенно с клюквой, страсть как любил, и вытащил Марику на базар за ней. Только вот до капусты они не дошли. Услышали гул толпы, крики, пошли глянуть, что происходит, а потом закричал ребёнок, и Марика вдруг, расталкивая всех, бросилась к помосту. Узнала Варькин голос.
        И теперь вот уходила с княжичем, из дома которого, между прочим, ее выгнали.
        Гром бы ни за что не вернулся.
        - Прости сердечно, ведун, не обижайся, - поклонилась ему Марика. - Только старая я и слабая, чтобы на корабле зимовать. Не привыкла, в доме мне спокойнее.
        Гром знал, был уверен, что старостью тут и не пахнет. Но она права: если уж даже у привычной к непогоде Гуниллы течёт из носа, то чего ждать от морки? Женщины - существа нежные, слабые, их нужно беречь и защищать. А сможет ли этот вот со шрамами защитить Марику? Один раз не вышло у него!
        - Обидишь ее - убью, - спокойно сообщил северянин княжичу на хьоннском, чтобы ведьма не поняла. - А тело рыбам скормлю, и никто не найдёт.
        Тот взглянул удивленно и насмешливо:
        - Во-первых, попробуй меня одолей. А во-вторых: ежели обижу, убивай.
        Стало быть, тут не просто в домочадцы княжич ведьму-лекарку захотел, а что-то другое. И, судя по взгляду Марики, лезть в это дело Грому не нужно, она не обрадуется.
        21-2
        Идти рядом с Ольгом, небыстро и недалёко, было особым удовольствием. Он подстраивался к ее шагам и молчал, изредка задевая рукавом ее плечо. Это была самая большая близость, которую они могли себе позволить, и даже от этого у неё кружилась голова. Все вокруг исчезло, словно в тумане, и Варька, и Никитка, и прочие люди, остался только могучий мужчина рядом, от которого веяло спокойствием и защитой.
        - Я тебя искал, - просто сказал Ольг.
        - Я была у хьоннов.
        - Тот мужик, что с тобой был, он кто?
        - Ведун, - Марика вдруг хихикнула. - Он капусту кислую страх как любит, вот бы ему послать бочонок!
        - Я распоряжусь.
        Ведьма покосилась недоверчиво, промолчала. Странно все так, кто они друг другу? Ольг обещал любить, но любить ее не сможет, пока не уйдёт проклятье. А сама Марика уже за одну его доброту готова полюбить его всем сердцем. А может, и уже…
        Что такое любовь, она не понимала. Замуж выходила потому, что так положено. Муж у неё был высокий, сильный и красивый, но главное, покладистый. Мать ей сказала, что лучше и в окрестных деревнях не найти, а мать все же ведуньей была, как ей не поверить? И вправду, Марике с ним спокойно было. Когда свекровь стала ругать, что молодая толком готовить не умеет, да молоко в доме киснет, да коровы не доятся, муж пожал плечами и сказал, что коли так - надо строить свой дом. И построил, и Марику перевёз. За одно только это жена ему была благодарна. Но любовь - это нечто большее.
        С Ольгом сердце то замирало, то колотилось громко, как дятел в лесу. С Ольгом было спокойно и неспокойно одновременно. Она мечтала его трогать, ласкать, да даже просто - быть рядом. Радовалась, видя его. Тосковала, когда он уехал. А ещё ей хотелось его оберегать. От чего, она не знала.
        Когда дошли до дома, Марика была приятно удивлена: в столовой зале был накрыт обед. Во главе стола должен был сидеть княжич, а рядом его уж дожидались два боярина с длинными бородами и в высоких шапках. Потом усадили Никитку, Сельву, следом отроков и незнакомых Марике узкоглазых невысоких мужчин, потом ключницу и Ермола. По уму, ведьме за этим столом делать было совершено нечего, но ее посадили по правую руку от Варьки. Катерина была по левую. Забавная картина получилась.
        Обед был явно праздничный и очень обильный: и суп, и овощи всякие, и рыба, и запечённые перепелки, и свежая дичь (Марика узнала мясо ушана, но оставила своё мнение при себе, разумно полагая, что Варька не оценит деликатеса). Пироги и пирожки, сладкие взвары, хмельной мёд. Даже Варвара Ольговна изволила отведать разных блюд, что уж говорить об остальных! Сама Марика была в восторге: после похлебок Грома и Гуниллы это была пища богов.
        Она ела аккуратно и медленно, украдкой наблюдая за серьезным Ольгом, который степенно вёл беседы с боярами. Видимо, ужасно важные: княжича слушали внимательно и кивали.
        Потом Варька заявила, что наелась, Катерина подхватила ее на руки (тайком прихватив со стола пару пирожков) и понесла из столовой. Марика и Сельва поднялись одновременно и тоже покинули трапезную. Следом за ними ушла и ключница, оставив мужчин за столом. Два незнакомых слуги несли уже заморское вино в пузатых бутылях. Будет весело.
        - Пропадала-то где? - вполголоса спросила Марфа. - Я уж тебя искала-искала…
        - Человеку одному помощь нужна была, - уклончиво пробормотала Марика. - Из хьоннов.
        - А… Ермолка баял, что тебя взашей прогнали.
        - Врет. Не любит он меня.
        - Не любит, - зачем-то согласилась Марфа. - Погоди, не убегай. Пирожки деткам возьми, Олене да Ждану. Хорошо они вместе играют.
        Марика кивнула и поднялась по лестнице в горницу Варьки. Там на удивление тихо Варька потчевала из деревянной тарелки большую тканевую куклу да приговаривала:
        - Ешь, ешь, красна девица. Будешь большой и толстой…
        Ждан и Олена сидели рядом на подушках. Ведьма поставила на столик пирожки. Варвара пыталась протестовать, но потом придумала играть в «гостей».
        Катерина с отрешенным видом сидела рядом на лавке.
        - Если устала, то ты иди, - предложила Марика. - Я пригляжу за детьми.
        - Куда идти? - огрызнулась девушка. - Некуда мне идти, никому я не нужна!
        Марика растерялась. Катю она не любила, но и неприязни какой-то к ней не испытывала, ибо знала, что судьба красавицу не баловала. Красота, на самом деле, не только подарок, но и бремя. Где дурнушку не заметят, красивую девушку и заденут, и скажут всякого… И соблазнить могут, поиграть и выкинуть прочь, как бракованного щенка из помета.
        - Брату ты нужна, - сказала ведьма тихо. - И себе.
        - Брат женится и про меня забудет, а я так и останусь в чужом доме приживалкой.
        - Иногда так даже проще, - пожала плечами Марика. - В деревне жизнь куда тяжелее, чем у тебя. За скотиной присмотри, избу прибери, приготовь, мужа и детей накорми, в огороде успей поработать и в лес сбегать по ягоду, а зимой твоё дело - одежду шить на всех да прясть. И это ещё повезёт, коли муж кулаки распускать не будет. А здесь живи себе тихо, спокойно… И без куска хлеба не останешься под старость лет.
        - Хорошо тебе, старухе, говорить! Ты свою жизнь прожила, замужем, поди, побывала, детей вырастила…
        - И всю мою семью угуры зарезали, да. Хорошо мне об этом говорить.
        - Мою тоже, - буркнула Катерина. - Родителей, бабку с дедом. Брата хотели в полон вести, он красивый. А меня… ну меня на месте попробовали. Я уже слишком взрослой была.
        Да, по окраинам моревских земель угуры прошлись знатно. Потоптали землю Бергородскую да Лисгородскую, пожгли, поглумились над старыми и молодыми. И Бергород бы, поди, взяли, кабы Ольг Бурый войско не привел.
        - Славный у нас княжич, - Катерина, пожалуй, думала о том же, о чем и Марика. - Сильный, могучий, красивый. Вот бы он меня в полюбовницы взял! А может, и в жены, чем я не годна?
        Ведьма закашлялась от неожиданности.
        - А что, старая, свари мне напиток любовный, - оживилась вдруг Катя. - Чтобы Ольг Андриевич на меня как поглядел, так сразу глаз оторвать не смог бы. Чтобы дышать без меня не мог! Свари, я заплачу, правда, у меня есть деньги, я накопила!
        - Не умею, - хрипло ответила Марика, про себя решив, что этой дуре сварит разве что зелья, что кишки ей прополощет. - Я не волхвица, у меня и силы такой нет.
        - А и ладно. Знаю я одну в посаде, она заговор прочитать может и иглу мне волшебную даст. Я ее в изголовье постели Ольговой воткну, и он во сне каждую ночь меня видеть будет! Только ты молчи, никому не говори, а то Никитка мне все косы повырывает. И вдруг сможешь - укради какую-нибудь вещь княжью, лучше платок или рубашку, нужно будет для обряда.
        Марика прищурилась. Ага, как же - “не говори”. Непременно Ольгу и расскажет, да побыстрее. Катька ведь и не знает, какими силами то колдовство творится.
        Глава 22. Колдовство
        Чары бывают разными. То, что Марика умела делать, то и чарами не назвать было. Просто она брала природные силы и ласково, нежно направляла их в нужное ей русло. А травы и вовсе просто слышала, познавала. Ежели дар есть и терпение - сие не сложно вовсе, а интересно и приятно. А на заговоры она отдавала всегда часть себя, крупицу своей силы, оттого и немногое могла, и зла творить не стала бы ни в жизнь. Сила-то вернется, да вот какая?
        Но были люди, что чужую силу могли черпать, черную, опасную. Марика и знать не хотела, где они ее искали. Зимогор рассказывал, что на кладбищах, да в местах, где кого-то убивали, а то и сами кровь проливали. Он такое тоже умел, но брезговал, разве что при необходимости мог черную курицу зарубить или крысу какую-то.
        Но то Зимогор, воин бывший, знавший цену крови человеческой и горю людскому.
        А были и другие. Обычно - женщины. Так в мире устроено, что женщины - более чувствительны к тонким материям. У них и чутье выше, и слышать умеют лучше. И, что самое страшное, женщины часто более жестоки и жадны. Оттого бывают в землях моревских не ведьмы, а колдуньи, те, что в зелья свои кровь добавляют, да боль, да страх людской.
        Видимо, такая имелась и в Бергороде, и это было нехорошо.
        Колдуньи тоже лечат, но своей силы у них нет, и они высасывают ее из кого-то другого. Глядишь, излечат тебе почечную колику, а сосед твой потом от боли мучается. Или вот булавки всякие да пояса приворотные: человеку добра от них никогда не будет. Потом цену все равно придется заплатить, и кто знает, какова цена та будет?
        А все же на миг у Марики горячо забилось сердце: а ну как колдунья та знает, как проклятье снять, как молодость свою вернуть? Отчего и не попробовать? Может быть, цена, предложенная ей, Марике по карману будет?
        - Расскажи мне, как эту твою знакомую зовут? - тихо спросила Катьку. - Как ее найти?
        - А тебе зачем? - недоверчиво покосилась девушка.
        - Травы у меня закончились, - наврала Марика. - А в Бергороде аптеки из рук вон. Не травы там, а сено. Может, у колдуньи что-то прикупить можно. Я без трав своих как без рук, правда.
        - А, ну да. Травы у Беруники должны быть, я видела. Значится так. Я ночью туда пойду и тебя с собой прихвачу, вдвоем-то не так страшно. Даже и лучше будет. Да и Беруника тебе, может, дверь не откроет. А меня-то она знает, не первый раз я к ней приду.
        Вот оно как… А для чего ж ты к колдунье ходила, красна девица? Марика вдруг вспомнила и зелье “прокисшее”, и издохшего ушанчика, и странную Ольгову болезнь, которой быть не должно. Надо бы спросить у этой вашей Беруники, кто еще из дома Бурых к ней захаживает по ночам!
        - Я тогда полежу пойду, - сказала она Кате. - Дети тихо играют, не бедокурят. А ты вечером за мной зайдешь.
        - Иди, иди.
        Оставив Катьку мечтать о жизни княжеской, Марика спустилась было в кухню, где, как она полагала, назначено ей место для жития. Но первый же встреченный незнакомый отрок в широкой алой рубахе, подпоясанной синим поясом, ее окликнул:
        - Кого ищешь, матушка? И не жарко тебе в кафтане? Давай помогу раздеться?
        Только тут Марика сообразила, что в доме стало очень тепло. Раньше-то прохладно было, она и платок не снимала теплый, шерстяной. А сейчас и в самом деле волосы были влажные от пота.
        - Спасибо, добрый молодец, раздеться я и сама могу, - усмехнулась женщина. - Помощники не нужны, даже молодые и красивые.
        Тот рассмеялся радостно и сообщил:
        - Для тебя комнату княжич приготовить велел. Небольшая, но с печкой и даже окошком. Покажу, пойдем.
        - Да больно нужно, мне и в кухне тепло было.
        - Кто я такой, чтобы с княжичем спорить?
        И в самом деле, кто они такие? Только гости в этом доме. Или слуги, пока Марика статуса своего не поняла. Молча пошла следом за юношей, неся в руках кафтан, по узкому коридору мимо Ольговой спальни. И в самом деле, комнатка была крошечной. Только постель там да сундук рядом и помещались, но оконце было под потолком, ниша для масляного светильника, полка деревянная на стене да печная каменная труба, что закуток этот согревала. Понравилось ей. Для одной немолодой ведьмы - даже слишком роскошно. Отрок давно сбежал, а Марика трогала теплую каменную трубу, открывала и закрывала сундук, куда уже были сложены ее вещи, которые она так и не забрала из этого дома (рубашки нательные, чулки шерстяные, пара валенок и два новых платка), зарывалась пальцами в шкуру на постели и кусала губы, чтобы ненароком не разреветься. О ней снова позаботились. О никчемной старой уродливой ведьме.
        Каким невероятным чудом Ольг сумел разлядеть в ней что-то настоящее? Да даже будь она молода, разве пара лесная ведьма для княжича? Неужели и в самом деле любит? Да за что же ее, глупую, любить? Вон Катька очень красива. Да, строптивая и гордая, но княгине такой и положено быть. Только Бурый в ее сторону и не смотрит даже, а Марику он готов был целовать даже и уродливой старухой. И за что ей это?
        А из коридора вдруг раздался голос, и голос знакомый. Недобрый очень, суровый. Ах да, тут ведь рядом Ольгова спальня!
        Марика тихонько приоткрыла дверь, прислушиваясь:
        - Вы здесь служите, а не просто живете, - ворвался в комнату упрек. - Слу-жи-те. А значит, без приказа никуда лезть не должны, ясно тебе, Сельва? Ты зачем к берице сунулась, чужачка? Бергородца не каждого зверь примет, а уж кохтэ и подавно порвать может! На лицо мое посмотри, видишь? Нравится? Хочешь такие же? Нет? Твое дело - охранять Варвару да учить ее верхом ездить, а не лезть в дела княжеские, ясно тебе?
        Ясно было даже Марике, она улыбнулась невольно. Хорош Бурый, наконец-то в своем доме порядок наводить взялся. Таким он Марике еще больше люб был.
        - А ты, Никита Симеонович, много воли себе взял. Я кому сказал, за каждую монету отчет держать будешь? Тебе? Так вот и держи. Писать не умеешь - не мои заботы, учись. Это не так уж и сложно. Катерина твоя умеет, а ты что же, лентяй и дурень? И вот еще, узнаю, что ты кого-то в дом принял или выгнал кого, со мной не согласовав, бить буду. Плетьми и на конюшне, за самоуправство.
        - Так не было ж тебя, Ольг Андриевич, - жалобно проблеял Никитка. - А слуги нужны были.
        - Повариху оставляй, отроков двух, рыжего Ивана и еще этого, с ушами. Остальных двоих в шею гони. Один к девкам пристает, а другой масло со светильников сливал, я глазами своими видел. Вор - он и в малом вор, и в большом. И девок всех взашей. Та, которая Маланья, в моих вещах копалась и глазки мне строит, не потерплю. Да и остальные такие же. Я как Матвей Всеславович, лучше сам сирот возьму, что не за деньги меня любить будут, а из благодарности.
        - А Катька? - потерянно спросил Никита.
        - А что Катька? Катька хоть и дура, но своя давно. Пусть остается, конечно. Толку от нее нет, так и вреда немного…
        Марика усмехнулась. Вот, значит, как, Ольг Андриевич. Не нравится вам, что бабы на вас смотрят… Забавно.
        22-2
        Судя по шагам, и Никитка, и Сельва ушли, даже убежали.Видимо, Ольг умел быть убедительным, когда этого хотел. Марика осторожно выглянула в коридор, убедилась, что никого нет, и подкралась к княжеской спальне. Очень ей хотелось хоть одним глазком посмотреть, чем Ольг занимается. Ей казалось, что она была тише мыши, даже юбка не шуршала и ни одна половица не скрипнула. А только не успела она к двери приоткрытой приблизиться, как ее подхватили сильные руки и в опочивальню затащили. Дверь же за спиною захлопнулась и скрежетнула засовом.
        Ведьма только пискнула коротко от неожиданности.
        - Подслушивала? - мурлыкнул Ольг ей в ухо. Невольно Марика задрожала от такой близости. - Любопытная!
        - Поговорить шла, - не созналась женщина.
        - О чем?
        - О колдовстве.
        От неожиданности княжич выпустил ведьму из крепких объятий. Та отступила на шаг, поправляя одежду и втайне сожалея. Ей нравилось быть так близко к нему.
        - Что опять стряслось?
        - Ты знаешь, что в Бергороде есть колдунья? Черная, судя по всему?
        - Откуда? Никогда подобными глупостями не интересовался. До недавних пор - и не верил. Думал, что добрый меч и славный лук любого проклятья сильнее.
        - А вот есть. Ты странного в своем доме не замечал?
        - Нет.
        - А послушай, болезнь, тебя едва не сгубившая, откуда взялась?
        - Женщина, я от тебя по лесу по стылой земле босиком убегал, что тот ушан. И с голой грудью. В одних портках, помнится. Немудрено и простыть было.
        - Ну да, - Марика взволнованно заходила по комнате, терзая пальцы. - Может, и так. А в вещах своих лишнего не находил? Иголок там, платков чужих?
        - Нет вроде, а что?
        - Катерина тебя приворожить хочет. Ну что ты ржешь как конь, я же серьезно!
        Но Ольг хохотал до слез. Останавливался, смотрел на сердитую Марику и снова смеялся. Все же не слишком-то он и умный, этот потомок Бурых!
        - Послушай, я на Катерину не взгляну, даже если она одна в целом мире из баб останется, - наконец, выдавил из себя Ольг. И едва только Марика собралась возмутиться, добавил: - Она же дура! Как есть, упрямая и вздорная дура.
        - Красивая.
        - Очень красивая. Но дура.
        - А тебе непременно умную подавай?
        - Да никто мне, кроме тебя, уже не нужен, милая. Ни Катьки, ни Машки, ни Златы всякие. Только ты, ведьма. Что толку меня привораживать, когда я и так уже тобою околдован?
        И снова ее к груди прижал. Ах, как его не любить?
        - Я к колдунье вечером пойду.
        - Зачем?
        - Спросить про проклятье.
        - Я знаю, как его снять. Нам нужно пожениться.
        Марика дернулась, больно ударившись макушкой о подбородок мужчины.
        - Ты рехнулся? Как ты это представляешь? Я, княжич Бурый, перед честным народом беру в жены старую ведьму? Тебя ж в тереме запрут, как умалишенного.
        - Проклятье спадет, и все увидят, что ты красавица.
        - А если не спадет, что тогда?
        Ольг промолчал угрюмо.
        - Глупый, тебе еще жить да жить! Что же ты творишь? То к беру в кусты лезешь, то на ведьме жениться придумал, разве можно так?
        - Нужно, - буркнул княжич. - Это и есть настоящая жизнь. Испытания, битвы, трудности… А не в тереме сидеть и о подвигах только в песнях слушать.
        - Я за тебя замуж не пойду, так и знай.
        - Пойдешь, никуда не денешься.
        - А будешь неволить - обратно к хьоннам уйду. А потом уплыву с ними на край света.
        - Не жалко северян? Я же корабли снаряжу и на них войной поплыву.
        - Ради чего? - закричала Марика, не сдержавшись. - Ради ведьмы закодованной?
        - Ради женщины любимой.
        - Да ты ж меня настоящей даже не видел! А вдруг я тебя обманываю? Вдруг я чудище лесное?
        - Глазами не видел, а руками чувствовал. И сердцем.
        Ну что тут было ответить?
        - Мне нужна рубашка твоя. Для Катьки, ворожить будет.
        - Еромолову давай ей дадим? Или вон Маркову?
        - Мне интересно, что колдунья скажет.
        - Ладно, но спать с ней я все равно не буду. Даже если ты на коленях умолять будешь.
        Ольг отпустил Марику, тяжело вздохнул, достал из сундука несвежую уже рубашку и тугой кожаный кошель с деньгами.
        - На вот, держи. И будь осторожна. Отправил бы с вами кого, да болтать будут, вам это без надобности. Вот еще, возьми, - и протянул Марике узкий кинжал с небольшой рукоятью. Видимо, под женскую руку сделанный. - Матери моей, вроде как, была игрушка. Не бойся, если что случится - с ним спокойнее.
        - Я заговоры знаю на отвод глаз. Ничего не случится.
        - И все же мне так будет спокойнее.
        Уступила, взяла и кинжал, и ножны к нему, кое-как закрепила на поясе, а потом попросила Ольга:
        - А расскажи мне, как ты у моря побывал. Какое оно, море?
        Проболтали до вечера, а потом Марика ушла искать Катерину. Та обрадовалась рубашке, долго ее нюхала, потом спрятала в сумку. Надвинула на глаза старый серый платок, накинула куцую заячью шубейку, опустила голову - и из статной красавицы разом превратилась в обычную скромную бабенку. Так и пошли вдвоем по улицам.
        Марика думала, что колдунья живет там, где голытьба обитает да нищие, но к ее удивлению, Катя привела свою спутницу к вполне приличному небольшому домику даже и с садом, сейчас голым и пустым. Постучалась три раза в ворота, толкнула створки и снова прошла. Девушка была тут явно не первый раз.
        И ничего страшного, ни черных котов, ни змей, ни пауков. Обычный дом, чистый, ухоженный, почти даже богатый, с беленым крыльцом и половичком за дверью.
        И голос, их окликнувший, тоже не пугал, разве что слова странные были:
        - И кого ты мне привела, юродивая? Смерть мою привела…
        В выскочившей в сени женщины колдунью признать было невозможно: обычная горожанка, одета добротно, но не роскошно, не толстая и не худая, вовсе и не старая. Руками колдунья замахала, как мельница крыльями и зашипела на Марику:
        - Пошла отсюда, пошла! Неча тут делать тебе! Знаю я, что ты ищешь, могла бы дать, да не буду! Не буду помогать! Убирайся прочь, вестница моей смерти! Пошла, пошла!
        Да и вытолкала растерявшуюся Марику из дому.
        Не вышло.
        Могла бы, значит, помочь… Надо будет Ольгу сказать, пусть он с этой… юродивой поговорит.
        Ведьма присела на скамеечку возле дома, дожидаясь Катерину. Та выскочила через небольшое время, Марика даже озябнуть не успела.
        - Ну что, успешно?
        - А? Да. Костьми лягу, но княгинею стану.
        Марика только губы поджала, но ничего на это не ответила.
        Глава 23. Красная язва
        У Марики все не шли из головы странные слова колдуньи про смерть. Видно было, что та действительно обладает даром, да немалым. Возможно даже, подобным Зимогорову. Вдруг захотелось вымыться в бане до скрипа, чтобы убрать это ощущение липкого страха. Да еще Катька со своими планами! Хотелось взять ее за плечи, встряхнуть хорошенько и закричать ей в лицо: мой княжич, мой, не смей даже смотреть в его сторону!
        Домой женщины вернулись уже темной ночью, обе встревоженные, недовольные и молчаливые. Марике очень хотелось поговорить с Ольгом, но она решила, что утро вечера мудренее. Наверное, зря. Всю ночь ворочалась на удобной и мягкой постели, думала о всяком… А наутро Ольга не нашла. Марфа сказала, что еще на заре к нему прибежал мальчишка и позвал в совет, срочно, прямо сейчас. Видать, стряслось что-то.
        Жизнь же в доме текла своим чередом: проснувшиеся домочадцы завтракали на кухне, или приходили с мисками за кашей, или, довольствуясь ломтем хлеба с сыром, убегали по важным делам. Женщинам было проще, никуда бежать им было не нужно. Марфа с Марикой взялись помогать поварихе с обедом: чистить овощи, ощипывать птицу. Закончили, Оленку и Ждана посадили перебирать лук, а сами вышли во двор, смотреть, как Варвару Сельва учит ездить верхом на коренастой степной лошадке. Лошадка была очень спокойная, пожалуй, на такую и Марика бы рискнула сесть. На интересное зрелище сбежались поглазеть соседи, а старик Ермол так и вовсе присел на деревянную колоду и глаз с Варьки не спускал, знамо, ждал, что та с лошади сверзится и шею себе свернет, а Ольг потом Сельву на воротах повесит.
        Но даже Марика знала, что такие лошади выучены на совесть, и ездока сбросят, только если сами погибнут.
        Ольг вернулся заполдень, хмурый, даже мрачный.
        - Так, ворота закрываем, - скомандовал он. - Со двора никто больше не выходит.
        - Что произошло, княжич? - Никитка, как обычно, влез первым.
        - Болезнь странная в Бергород пришла, Черный окрай и рыбная слобода - в каждом доме лихорадка, уже несколько человек умерло. Совет порешил закрыть ворота, никого не впускать, никого не выпускать.
        - А лекари что говорят? - подала голос Марика.
        - Не знают, как лечить. Не было доселе такого на наших землях. Кто-то говорит, надо больных обтирать и не кормить, только поить, а кто-то кровопусканием и примочками лечить пытается. Пока без толку все. Два лекаря сами уже заболели, больше в рыбную слободу никто не хочет идти, а уж в черный окрай тем более, там нищета одна, все равно не заплатят.
        Марика молча и выразительно поглядела на Ольга. Тот качнул головой:
        - Ты туда не пойдешь.
        - Я ведунья, - напомнила женщина. - У меня сила есть, я болезнь, может, и не распознаю, а вот как лечить, подскажу. И сама не заболею, обещаю.
        - Поклянись, что не врешь.
        Ведьма усмехнулась:
        - Клянусь. И я бы Грома позвала, он ведь ведун. И знает куда больше меня.
        - Да, я уже думал об этом. Пойдем тогда к хьоннам. Никита, ты все уразумел? Я могу на тебя положиться… в этот раз? Никаких “я только за капустой на рынок” и “мяса может не хватить”. Никто без моего разрешения со двора не уходит, ясно тебе?
        - Ясно, княже.
        Ольг удовлетворенно кивнул и подхватил Марику под руку.
        В городе было на удивление пусто, а редких прохожих разгоняли дюжие молодцы с бердышами, покрикивая:
        - Домой идите, мор в Бергороде! Болезнь пришла, сидите дома!
        - Совет решил, что так лучше будет, - вполголоса пояснил Ольг. - Не первый раз и не последний. Две зимы назад тоже все болели грудной лихорадкой и кашлем, а при отце моем была черная смерть, хуже и не придумаешь. С тех пор в законе и написано, что всяк двор должен ворота закрыть, а если чего в доме не хватает, то княжеская дружина должна пропитание и лекарства у ворот оставлять.
        - А почему именно княжеская дружина? - удивилась Марика.
        - А кто? - пожал плечами Ольг. - Князь - отец всему народу. Народ его для того и выбирает, чтобы в трудную минуту князь грудью своею встал против недруга ли, против голода, против болезни…
        - Молод ты больно, чтобы отцом Бергорода становиться, - поддела его ведьма.
        - Тут даже спорить не буду. Понял уже, что князем быть - это не только мечом махать. За такими разговорами и дошли до речного порта. Там тоже стоял городской стражник в красном кафтане и покрикивал, чтобы никто не выходил за ворота.
        При виде Ольга он оживился, выпятил грудь колесом и громко заявил, что на территории порта тишина и порядок.
        - Эй, хьонны, - крикнул Ольг, сложив ладони воронкой. - Мне Гром нужен, дело срочное!
        Ему ответили:
        - У нас Гунилла и Берс заболели, Гром с ними!
        - Ну вот, и тут началось, - вздохнул Ольг.
        Тем временем с кнорра спустилась доска, по которой рослый, крупный северянин сбежал легко и проворно, как кот, которого и напоминал он своим меховым нарядом.
        - Дело худо, князь, - сообщил он. - Похоже на красную язву.
        - Что это за болезнь?
        - Смертельная почти всегда. Сначала у человека лихорадка, потом красные пятна по телу, потом кровавые язвы… И все. Иногда человек выздоравливает. Один из двадцати, пожалуй. Но у него навсегда на коже остаются ямы и рытвины.
        - И ты думаешь…
        - Гунилла вся горит, а Берс уже покрылся пятнами. Я не заболею, я ведун. Остальные точно заболеют, я пока пою их отварами, но это бесполезно.
        - Я хочу, чтобы ты взглянул на заболевших и сказал: та это болезнь или иная. И что можно сделать, чтобы спасти как можно больше людей.
        - А сам не боишься заболеть?
        - Чему быть, тому не миновать, - качнул головой Ольг. - К тому же у меня ведьма своя есть, она меня из могилы вытащит и сама мне голову отгрызет.
        - Верно, - согласилась Марика. - Пойдем с нами, Гром. Мы недолго.
        23-2
        Ольг вертел головой и вёл своих спутников одному ему известной дорогой. И думал. Хмурил высокий лоб, шевелил губами, а потом вдруг спросил:
        - Гром, твоим соотечественникам на кнорре да больным разве дело? У меня склад в порту есть, печки там нет, но зато под крышей. Прикажу жаровню принести, одеял. Переносите больных туда.
        Гром от неожиданности даже споткнулся, с уважением взглянув на княжича.
        - Если бы не болезнь, я бы с негодованием отказался. Мы привыкли на снегу спать и ветром укрываться. Но Гунилла все же девушка. Ей будет лучше под крышей. Благодарю.
        Ольг кивнул и сказал:
        - Прости, что не в дом зову. У меня дети и пока ещё все здоровы.
        - И в мыслях не было.
        - Славно. Сюда зайдём, пожалуй.
        Они остановились у высоких деревянных ворот, на которых мелом было нарисовано три креста.
        - Это стражники отметки делают, в каком дворе сколько больных. Здесь трое.
        Ольг громко заколотил в ворота. Марика подумала, что совет запретил ходить между домами, но, видимо, лекарей этот указ не касался. На неуверенное «Кто там» из-за врат, Ольг громко и четко ответил:
        - Княжич Бурый и лекари. Открывай, мы только на больных взглянем.
        - Мы взглянем, а ты за воротами подождёшь, - спокойно и даже весело сообщил Ольгу Гром. - Нечего тебе в дом, где эпидемия, заходить.
        Ольг только крякнул недовольно, но спорить не стал.
        А Марику и хьонна пропустили через калитку во двор. Древний старик, шаркая ногами, повёл ведунов в дом, бормоча:
        - Детки у нас заболели, вы уж гляньте на них. Может, пронесёт? Детки такие славные…
        Как и всегда, в комнате, где на постелях лежали дети (два мальчика и девочка), было жарко натоплено. На лавке сидела женщина, держащая на руках девочку лет двух на вид. Марика шагнула к ней, позволив Грому осмотреть мальчиков постарше.
        Ребёнок весь пылал, дышал сипло, почти не шевелился.
        - Давно? - тихо спросила ведьма, забирая обмякшее тельце из рук молодой измученной матери. Та тоже выглядела не важно и, скорее всего, была уже больна, но не позволяла себе это признать.
        - Дня четыре уж. Сначала думали, что просто застудили. Из носа текло, кашель, жар. Лекарь хотел кровопускание делать, я не позволила. Потом вроде лучше стало, а ночью вот…
        Женщина показала на сыпь на шее и груди ребёнка и вдруг заплакала, тихо и безнадёжно.
        Марика спешно раздевала девочку и читала заговор, которому учил ее Зимогор. Она ощущала, что жизнь в ребёнке едва теплится. Но… возможно, все получится.
        - Няньки есть? - строго спросила она мать. - Тебе надо поспать. Девочку обтереть тёплой водой, на лоб мокрую тряпицу. Переодеть в сухое и чистое, не кутать. От кашля я пришлю отвар, горький, но нужно по ложке каждый час вливать. Сейчас иди и ляг. Она часа три спать будет. И вот ещё: обязательно поешь, и лучше мяса. Тебе силы нужны, ты уже заболела. Гром, что у тебя с отварами?
        - Мальчишка умрет один. Второй вроде идёт на поправку. Трав много, но на весь город не хватит, сама понимаешь.
        - Дай взгляну.
        Одного только прикосновения Марике хватило, чтобы понять: ведун прав. И дело не в болезни. У ребёнка неправильно работает сердце, скорее всего, он болен с рождения. Спасти его не сможет никакой заговор.
        - А колдунья сможет спасти? - с безумной надеждой вскрикнула мать.
        - Не знаю. Но если и спасёт, то знай: она заберёт то, что даст твоему сыну, у кого-то другого. Кто-то умрет вместо него, ты готова это принять?
        - Я сама готова умереть вместо него.
        - Дура, - мрачно ответил Гром. - Другим твоим детям мать не нужна больше? Комнату проветрить и мыть полы утром и вечером. У мальцов постели перестелить, переодеть. Все, что можно стирать - прокипятить. Остальное сжечь. И обязательно кормить, лучше бульоном крепким, поняла?
        Вышли со двора сердитые, переглядываясь с горечью и понимая: не раз ещё придётся говорить матери, что ее ребёнок умрет.
        - Сыпь.
        - Красная язва?
        - Очень похоже на то. И заболеют все в доме. И многие умрут.
        - Девочка не умрет. Я силы в неё влила и заговор положила.
        - Зря. На всех тебя не хватит, а душу себе растравишь, измучаешь. Дальше один пойду смотреть.
        - На сколько хватит, стольких и вытяну. Только детей буду, им меньше огня нужно. Как думаешь, травы помогут?
        - Не знаю. От красной язвы умирает девять из десяти. И один из двадцати не заболевает совсем. Если поить тех, кто ещё не болен, то может и помогут. Ну и смотри, старший мальчик уже справился. Его точно нужно поить. Но где взять столько трав?
        - В Бергороде несколько лавок есть, - подал голос Ольг, внимательно слушавший их разговор. - Я сам их обойду и скуплю все, что есть.
        - Добре. Пойдём-ка в Чёрный окрай. Там, сдаётся мне, дела похуже будут.
        Он оказался прав. В домах бедняков болели все, и болели тяжело. Пришлось даже вынести несколько тел уже умерших. Складывали пока в канавы, потом будут сжигать. Марика все порывалась помочь каждому ребёнку, Ольгу пришлось выносить ее на руках.
        Гром непотребно на неё ругался, а княжич молча прижимал к себе и укачивал, как малое дитя.
        - Сколько лекарей в Бергороде? - устало спросил хьонн, покачиваясь. Как бы он ни ругал ведьму, у самого силы были уже на исходе. А ведь капля в море… скольким он смог помочь? Да и был ли в этом толк? Здесь, в холодных домах, на мокрых и грязных постелях, шанс выжить у людей был гораздо ниже.
        - Никогда лекарей не считали, - задумчиво произнёс Ольг. - А надобно бы. Всех на учёт поставить, да во время эпидемий заставлять делом заниматься, а не по углам отсиживаться. Совету предложу подумать об этом. Потом, когда все закончится.
        - Есть у меня ещё одна мысль, - пробормотал Гром. - Те, кто выживет… это навсегда. Они больше не заболеют. И их-то и стоит поить отварами. И приставить в помощь лекарям. Где трупы выносить, где накормить и переодеть. Если все помогать будут, то и сдюжим. Может быть.
        Княжич кивнул устало. Ведун дело говорил. Так и поступят. Тем более, стражники все дома уже обошли, да и примерно известно, кто заболел первым.
        Глава 24. Мясной бульон
        Марика сама бы до дома не дошла, и она это понимала. Усталость навалилась на нее, как тяжелое одеяло, лишая последних сил. Хотелось горячего и спать. Но Ольг не позволял ей заснуть, тормоша и отвлекая глупыми бессмысленными разговорами. Явно волновался и слушать не хотел, что это состояние быстро пройдет, только дайте ей отдохнуть.
        Привел домой, усадил возле печки и сам кормил с ложечки густой мясной похлебкой, пахнущей пряными травами. Воистину, Никитке нужно в ножки поклониться за то, что он нанял такую чудную повариху!
        Ведьма пыталась сопротивляться, вяло отталкивала ложку и уверяла, что вполне способна поесть сама. Ей было стыдно и неловко, все смотрели на Ольга и не понимали, что он вытворяет. Даже когда он сказал, что Марика вылечила нескольких детей от красной язвы, взгляды не стали более приязненными.
        - Ты бы сам поел, княже, - проворчала Марфа, ловко оттеснив мужчину от Марики. - Почернел весь, смотреть страшно. Али не слыхал, что недуг от сильного духом да сытого телом бежит? Сама я нашу лекарку накормлю, ты бы умылся, переоделся сходил.
        Ольгу пришлось послушаться ключницу, хотя он явно не хотел оставлять Марику. Но вспомнил о чем-то, встрепенулся и выбежал с кухни.
        - Ты взаправду лечить не только травами умеешь? - недоверчиво спросила Марфа.
        - Умею, - кивнула Марика, забирая у старухи ложку и быстро доедая похлебку. - Но сил уходит жуть сколько. Поэтому я только своим буду помогать, да детишкам малым. На всех меня не хватит.
        - Это славно, что Ольг тебя в доме оставил, - довольно кивнула Марфа. - Детки наши в безопасности, значит.
        - Пока никто из наших не заболел. Если на улицу не выходить, то, может, и минует нас напасть. Главное, мыться почаще и не бояться ничего.
        - Твоя правда, - кивнула старуха. - Ну, пойдем, я тебя переодену и спать уложу, ты же с ног валишься.
        В кухню снова влетел Ольг (вот же неугомонный, он даже ходить спокойно не мог, только бегал) с двумя большими мешками в руках.
        - Ты травы просила, это подойдет?
        Марика сунула нос в первый мешок, чихнула и зло уставилась на княжича.
        - Как это понимать, Олег? - ледяным голосом спросила она. - Это ведь мои травы. Не узнать их сложно. Мои травы, я их собирала, я сушила, я берегла для людей!
        - Знаю, что твои.
        - Откуда они у тебя?
        - Из избушки твоей.
        - Разве же она не сгорела?
        - Ну сама подумай, какой дурак будет жечь дом единственной на всю округу травницы? Ты многим помогла, тебя знали и ценили…
        - Так вы меня обманули?
        - Да, - просто ответил Ольг. - Я хотел, чтобы ты здесь осталась, в моем доме. Оттого и велел Марко сказать про то, что твою избушку сожгли. Но все запасы отрок привез, мало ли, что в жизни бывает. Видишь, пригодились же. И не зря я тебя удержал, так нужно было.
        - Скотина, - процедила Марика, поднимаясь с лавки. Гнев, давший ей прилив сил, иссяк, и теперь она желала только одного: не упасть на пол при нем. И не расплакаться.
        Обманщик!
        Она и забыла, каким он может быть хитрым, желая что-то заполучить!
        Мысли путались, слова нужные не находились. Она, опершись на Марфу, только кинула княжичу: “Травы сбереги, чтобы никто не поломал, как в прошлый раз”, и побрела, едва передвигая ноги, в свою комнатенку. Там, кажется, ее переодели в чистую рубаху и даже косы переплели, она едва соображала, что происходит.
        - Чудно это, никогда такого не видела, - в полусне слышалось ворчание Марфы. - Что волосы седеют, это бывает. Но чтобы среди седины золотые пряди появлялись - диво дивное. Одно слово: ведьма.
        Спать было жарко, словно к печке прижималась раскаленной. Ночью глаза открыла, попыталась скинуть тяжелое одеяло, да поняла, что не одна на постели. Рядом спал Ольг, обнаженный… до пояса, она на ощупь проверила. Неужто во сне к этому негоднику прибежала? Вот позорище-то! Огляделась, понимая, что нет, это он к ней пришел и рядом уснул.
        Вот что ему от нее нужно, этому сильному и умному мужчине? Она ведь знает, что уродлива, что стара, что страшна как ночь в лесу. А прицепился ведь как репей, не отпускает, ходит за ней. Про избушку наврал, чтобы только она рядом с ним осталась. Неужели и в самом деле что-то разглядел? И полюбил?
        Да как можно старое и уродливое полюбить, будь оно хоть сто раз добрым и умным внутри? Марика когда-то не смогла, Зимогор как мужчина был ей противен. Как человек и учитель он был хорошим, светлым, ни разу ее не обидел, но представить его рядом без содрогания она не могла. А Ольг вот рядом лежал и обнимал ее. И его вообще ничего не смущало.
        А может, мужчины просто лучше женщин? Смелее, честнее и мудрее?
        Луч лунного света тихо крался по стене, а Марика никак не могла понять, зачем она здесь? За какие добрые дела рядом с ней такой мужчина, чем она это заслужила?
        24-2
        - И чем я это заслужил, скажи на милость? - ворчал Ольг, мрачно рассматривая сопливую Варьку, вяло съежившуюся у Сельвы на руках. - Я так надеялся, что к нам в дом болезнь не придет!
        - Это все ведьма, - зло пробормотал Ермол откуда-то из угла и зашелся кашлем. - Как она в доме нашем появилась, так все наперекосяк пошло. Не удивлюсь, если она на город мор и навела.
        - Язык придержи, - одернул его Ольг. - Еще раз услышу подобные речи - прикажу на конюшне пороть. Марика, что ты скажешь?
        - Это не красная язва, - тихо сказала ведьма. - Какая-то другая болезнь. А не чувствую смерти. А от красной язвы умирают многие. Невозможно, чтобы в одном доме люди умирали, а в другом нет. С Варей все хорошо будет, главное, вовремя заметили. Отвар от кашля я сделаю, укрепляющие травы добавлю. Да обязательно надо ее кормить, пусть даже силою. Голод с болезнью под руку всегда ходят. Бульона куриного сварите, есть ведь у нас куры?
        - Найдем, - коротко ответила Марфа.
        Ольг выглядел задумчивым и мрачным.
        - Ты столько говоришь про этот бульон… - взглянул он на Марику, ероша волосы рукой. - Я вот все думаю, почему болезнь началась с рыбной слободы и черного окрая? Не потому ли, что там вечно голодные люди, у которых просто не было сил бороться с хворью? Ведь в богатых домах, где дети румяны и сыты, люди выздоравливают легко, а нищие умирают.
        - И что ты предлагаешь? - уточнила Марика, которая первым делом подумала бы о проклятье, что на бедноту кем-то наслано. Ну и о том, что люди живут в грязи и тесноте.
        - Кормить их.
        Все присутствующие вытаращили глаза в изумлении.
        - Что, всех? - прохрипел сдавленно старик Ермол. - Да ты все же рехнулся, добрый молодец!
        - Это мои люди. Пусть я не князь Бергорода, но все они - мой народ. Кому, как не мне, о них позаботиться?
        - Если они работать не хотят, пусть дохнут!
        - Для чего мне сундуки с золотом? - не слушал его Ольг. - На тот свет я их не унесу.
        - Потомкам оставить.
        - Хорошо, Варьке приданое отложу, трогать не буду. Никитка! Хэй, Никитка! Позовите кто-нибудь этого дармоеда!
        Марика с волнением наблюдала за лицами домочадцев. Ермол плевался и злобно что-то бормотал, а потом и вовсе выскочил с кухни, как пробка из бочки хмельного пива. Кухарка тихо сидела в уголке, она была в доме человек новый и старалась ни во что не лезть. Ей хорошо платили, не били и не ругали особо, больше хвалили даже, на княжича она смотрела с еле скрываемым восхищением.
        По невозмутимому лицу Сельвы и ее черным узким глазам вообще невозможно было что-то понять. Марфа молчала и хмурилась, Варька тихо сопела на руках степнячки.
        Ведьма покачала головой и кинула нужные травы в закипевшую уже воду. Ей тоже было жалко золота, Ольгу ведь оно не с неба упало, но она чуяла, что пара чашек крепкого бульона могут спасти жизнь какому-то больному малышу, а потому не возражала. Она и сама готова была до последней капли силы отдать себя, выпотрошить свои драгоценные запасы до последней травинки. Если золотом можно спасти человеческую жизнь, то так тому и быть.
        Примчался Никитка, горестно завыл и вцепился в черные кудри, услышав Ольгов приказ: скупить все мясо у мясников и варить похлебку для бедняков. Но возражать не посмел, более того, Марике показалось, что и выл-то он только для вида, а сам был только рад.
        - Я могу варить похлебку, - вдруг сказала Сельва, передавая вялую девочку Марике. - У нас и котел большой есть. Разведем огонь посреди двора, поставим степной очаг. Нам не привыкать. А Марика, может, трав каких кинет и заговор прочитает, можно ведь так? И лепешки еще печь будем, каждый из моего десятка готов помочь.
        - И какая у тебя с того выгода? - остро глянул на нее Никитка.
        - Очень простая: Ольг - наш брат. А кохтэ своих в беде не бросают. Если он сказал, что заболевшие - его люди, значит, они и наши тоже.
        Никитка качнул головой и неожиданно предложил:
        - Тогда пойдем со мной за мясом и овощами, я все лавки тут знаю. Поможешь выбрать.
        - Пойду, - согласилась Сельва. - Телегу бери и коня, чтобы сто раз потом не бегать.
        Марика с усмешкой поглядела на эту странную пару: высокого тощего Никитку и маленькую, крепко сбитую степнячку на добрых пятнадцать лет его старше. Сельва едва доставала юноше до середины груди, но выглядела вполне себе грозной и уверенной в себе. Как ей это удается?
        Сельва в свою очередь поглядела на Марику пристально и вдруг ей улыбнулась.
        - Какая-то ты не такая, ведьма. Не пойму… Но другая. Ты готовь травы-то, будем с тобой волшбовать. Такое зелье наварим - вмиг весь Бергород исцелится.
        Вмиг, конечно, не получилось.
        Напоив Варьку укрепляющим отваром, оставив ее на вечно ворчащую Катерину, Марика вместе с Ольгом отправились в травяные лавки. Закрытые, конечно, по случаю болезни, но Ольг, кажется, знал в своем городе каждого, а кого не знал - спрашивал у патрулирующих на улицах странников. Перед ним быстро распахивались все двери и сундуки, травники ворчали, но отдавали все свои запасы, даже часто отказываясь от денег. Но Ольг все равно заставлял их брать плату, напоминая о том, что болезнь под руку с голодом гуляет. На эти деньги торговец может кормить свою семью.
        К вечеру двор Бурых напоминал не то балаган, не то степной стан: пылали костры, кипели котлы, пахло мясом и овощами. Примчавшийся Гром привел с собой нескольких бергородских лекарей, он уже успел с ними сдружиться когда-то. Заглядывал в котлы, копался в травах, командовал.
        А Марику отправили спать, она и так снова все силы свои в заговоры да отвары влила. И ведьма даже не слышала ни шум во дворе, ни громкие голоса, ни лай встревоженных собак, не привыкших к такому оживлению. Она просто спала без снов и тревог.
        Глава 25. Источник сил
        - Это не красная язва, - с довольством в голосе заявил Гром измученной, усталой Марике, после того, как они обошли весь черный окрай.
        - Я тебе это говорила еще вчера. И позавчера. И третьего дня, - буркнула ведьма, поводя затекшими плечами и встряхивая кисти рук.
        У них была небольшая телега, на которой стояли котлы с похлебкой и лежали дрова для тех, кому даже огонь было разжечь нечем. Таких было немало. Телегой управлял молодой городской стражник, незнамо зачем приставленный к ведунам: не то их охранять, не то следить, чтобы не сбежали или не ограбили кого. К концу дня Марике было плевать, что там этот страж делал, главное, можно было сесть в телегу, вытянуть гудящие ноги и закрыть глаза.
        - Слишком много выживших, - продолжал Гром, совсем не слушая свою спутницу. - Красная язва давно бы уже собрала свою жатву, а тут из десяти заболевших едва ли двое умирают, да и то - не всегда от болезни, чаще от слабости или голода.
        Марика кивнула.
        - А в богатых домах лекари назначают кровопускания и пиявок, - зло продолжал ведун. - Они даже не ослы, они - убийцы! И еще деньги за свое лечение берут!
        Это было правдой. В Бергороде были лекари, почти у каждого боярина свой при доме. У Ольга тоже был раньше, но сбежал. Были и местные, и иноземные, но чаще всего никаким даром эти люди не обладали и лечили по наитию, на ощупь, по каким-то старым записям. Первым средством при жаре они считали кровопускание, а раны смазывали перетертыми “волшебными” камнями и жиром. Хорошо, если они умели правильно наложить лубок и вправить вывих.
        Ольга с самого утра вызвали в городской совет, Марика даже не успела перекинуться с ним парой слов. И теперь вот она возвращалась домой уже по темноте, понимая, что княжич будет ругаться, и поделом ей. Толку от ее заговоров было немного, но снова она была обессилена до того, что едва передвигала ноги. Будь она в лесу, то обязательно попросила бы сил у деревьев, но здесь… Получится ли? Тут совсем другие растения, даже и по виду. Березы кривые, рябины высокие и тонкие, а дуб, что рос на главной площади, вид имел такой, словно он и не дерево, а суровый старый воевода, охраняющий покой града. Попробуй к такому подойди!
        Марике все деревья чудились со своим характером. Вон те березы, что надвое из одного корня расходятся - как две сестры-бобылихи. Всю жизнь вдвоем живут, ни детей, ни семьи, только они друг у друга и есть. А та рябина с красными ягодами - что дева молодая и красивая, навроде Катерины. Бусами украсилась, нарядилась, а до других ей дела нет. Вон береза кривая и толстая, сучковатая. Словно Марфа, уже бабка, хозяйственная и деловая. Поделится ли такая силами?
        - Я сейчас, - шепнула Марика примолкшему ведуну, соскользнула с телеги и поковыляла к той самой узловатой березке. Терять ей было уже нечего, а перед Ольгом хотелось предстать не такой уж и измученной. Ведьма она или нет, в конце концов? Должна же быть от дара ее польза, а не только сплошной убыток? В деревне ей хоть платили молоком да яйцами, а тут, в Бергороде, она расточала себя бесплатно. Запасы трав закончились очень быстро, силы тоже иссякли настолько, что утром Марика с трудом просыпалась, даже пошевелиться порой не могла, а из благодарности - только посвежевшие лица детей, с которых постепенно пропадали признаки болезни. Немалая награда, но могло бы быть и лучше.
        Береза была шершавая и теплая на ощупь. Прислонившись лбом к стволу, Марика просто отпустила свои мысли. Она устала быть сильной, устала улыбаться сквозь боль и страх, устала от запаха болезни и смерти. От грязи и нищеты, от истощенных оборванных детишек, от крыс, снующих в избах, продуваемых из всех щелей.
        Если бы не болезнь, она никогда не увидела бы эту сторону Бергорода. Хорошо ходить по чистым улицам, улыбать румяным торговкам сладостями и булками, глазеть на богатые лавки и уворачиваться от ватаг веселых ребятишек, что играют на улицах в салки. И не знать, что там, далеко, за поникшими оградами и черными провалами окон покосившихся домов.
        Понимало ли старое дерево ее переживания? Было бы лето - можно было бы укрыться в зелени ветвей. А сейчас, когда вокруг уже лежал снег, спрятавший под собой Бергород, все деревья спали. Береза неохотно, словно лениво, откликалась: Марику разом затрясло крупной дрожью, аж зубы застучали, а потом стало вдруг нестерпимо жарко. По спине побежали капли пота, волосы под платком взмокли.
        - Спасибо, матушка, - шепнула она и отпустила дерево.
        К телеге она вернулась чуть ли не вприпрыжку. Сейчас можно было бы и вернуться назад, туда, где все еще нуждались в помощи больные люди, но ведьма понимала, что прилив сил - временный. Надо воспользоваться им, чтобы умыться, перекусить и проверить всех домочадцев. Болели в доме многие: и Марфа, и Катерина, и Никитка, и еще несколько отроков, но болели, кажется, легко. А Варька и вовсе уже шла на поправку и вовсю прыгала по дому, радуя присматривавшую за ней Сельву.
        25-2
        Была уже глубокая ночь, в доме Бурого все спали. Как-то само собой у Марики получалось уже чувствовать, тихо здесь, или суетно, или случилось что. Наверное, ведьмино чутьё в последние дни обострилось, и неудивительно: столько она ещё свой дар не использовала. Гром спрыгнул с телеги ещё в порту, измученная лошадка едва перебирала копытами. Но ей хорошо: завтра в повозку запрягут свежую, да и стражник сменится. А ведунов заменить некому, мало кто из лекарей рвался в рыбацкую слободу. У них были дела поважнее.
        Ольг ждал ее у ворот, она его, скорее, почуяла, чем увидела. Сегодня небо было затянуто тучами, не светили ни звезды, ни луна, и только масляный фонарь в руках княжича ронял неровные желтые отсветы на вытоптанный снег.
        - Завтра ты останешься дома, - сурово объявил Ольг, даже не удосужившись поприветствовать Марику. - Хватит, всех не спасти.
        И рывком снял ее с телеги.
        Взмахом руки отпустил стражника, сам распряг лошадь и отвёл на конюшню.
        Марика ждала его на улице, вся дрожа. Без него вдруг сделалось холодно и тоскливо. Ей даже в голову не пришло нырнуть в тёплое чрево дома, важно было дождаться Ольга и зайти с ним. Рука об руку. Она уже понимала, что до умопомрачения любит этого мужчину, но понимала также, что будущего у них нет. Не снималось проклятье даже самой крепкой любовью. И поцелуи, украденные у темноты, не помогали ничуть.
        - Почему в дом не пошла, глупая? - он появился из тьмы уже без светильника. Обнял ее надежными руками, прижался горячими губами ко лбу, сдвигая вдовий платок. - Холодная вся. Ты ела сегодня?
        - Утром.
        Она обхватила его руками, силясь вжаться в могучее тело, врасти в него, стать одним целым. С ним хорошо и спокойно. Поживет в этом доме до конца зимы, а потом уйдёт. Леса большие, место для ведьмы найдётся. Но пока… хотелось любви. Хотелось взахлёб о ней кричать, плакать, биться об его грудь, шептать, петь, смеяться. Но Марика молчала. Скажет - и уйти уже не сможет. Пока вслух не прозвучало, будто и нет этого.
        Он повёл ее в дом, не выпуская из объятий. Ольг позволял себе такую близость только тогда, когда не было посторонних глаз. И бросил бы все сейчас, нашёл этого проклятого колдуна, вытряс из него дух, но нельзя. Люди болеют. Сейчас люди были важнее всех его желаний.
        - Тебе надо поесть, - тихо говорил он. - Сядь, я положу. Хлеб есть свежий, мясо. Горячего взвара сейчас налью.
        - Я сама, не нужно.
        - Сиди. Расскажи, как день прошёл. Мне интересно.
        - Как и вчера. Люди болеют. Много новых заболели, но есть и те, кто на поправку идёт. Не хватает рук. Накормить, переодеть, затопить печь. Нужны одеяла, наверное. И солома, перекрыть провалившиеся крыши. А в чёрном окрае есть вдовы с детьми, их некому кормить, некому им помочь. Старухи есть, никому не нужные…
        - Одеяла найдём. Боярин Никита Кожевенник открыл свои закрома. Отдал и зерна, и солонины, и окорока. И яблок ещё несколько мешков. А Васька Правый предложил свои склады под лазарет, но я сказал, что уже не надо. Поздно. Все равно все заболели. Василий разобиделся даже, что ничем помочь не может. Скажу ему, пожалуй, про одеяла да про солому.
        Марика сонно улыбнулась. Славно все же, что общая беда бояр не рассорила, а заставила объединить силы. Конечно, начало положил Ольг, не удивительно, он же на месте усидеть не может, но и остальные не осрамились, всеми силами помогают.
        - Лекари готовы помогать, - монотонно продолжал Бурый, едва сдерживая зевоту. - Совет сегодня решил, что платить им будет тогда, когда больных не будет. А если болеют и умирают люди, то плохо они работают, бить их палками надобно.
        - Нельзя так с лекарями, разбегутся.
        - А мы хорошо платить будем в доброе время, золотом. Эти убегут - новые прибегут. И надобно травник писать, и книгу, чтобы рецепты всяких отваров там были. Я слышал, что за морем есть такие лавки, где не просто травы продают, а уже пилюли и всякие зелья. Надо туда отправить наших отроков на обучение, и такие в Бергороде открыть.
        Марика хотела было сказать, что сама научить может, и Гром ещё есть, но вовремя захлопнула рот. И сама бы не отказалась что-то новое узнать. А вдруг там, за морем, другие травы и другие рецепты? Правильно Ольг говорит, нужно отправлять учеников.
        - Знаешь, душа моя, вместе мы со всем справимся, - Ольг смотрел на неё и улыбался тихо. - Иногда я думаю, что все плохо, что я не сдюжу… а ты возвращаешься, и все становится хорошо.
        Самое время было спросить его, зачем, почему, что он в ней нашел такого, но она снова промолчала. Что бы ни нашел, пусть смотрит вот так, с нежностью. Пусть прикасается бережно. Пусть говорит теплые слова. Марика будет впитывать их, как сухая земля капли дождя, и точно знать: ее любили. Был в ее жизни человек, который ее любил.
        Нет, кажется, муж ее покойный тоже любил. Хороший был мужчина, добродушный, спокойный, а что не очень умный, так у Марики ума на двоих хватало. Но она-то его не любила, только снисходила до него, терпела, принимала. Ей тогда казалось, что лучше и быть не может, так в семье и должно быть. Как чуяла, что любовь - это не только радость, но и боль, и страх, и раздирающие душу сомнения.
        Она точно это знала, потому что теперь у нее была другая любовь: как дикий мед сладкая и горькая одновременно. Желанная и запретная, тайная и явная. Простая и очень сложная.
        Глава 26. Бояре
        Проснулась Марика уже заполдень, свежая и полная сил. Взглянула на белый (точнее, серый от туч) день за окном, подскочила, наскоро оделась и сбежала вниз, в трапезную, где неожиданно оказалось слишком много чужого народа.
        Грузный дядька с седой окладистой бородой в высокой меховой шапке (на старосту их деревушки похож очень) вдруг ведьму словил на бегу, крепко вцепился ей в локти и зачем-то потащил к окну. От неожиданности Марика даже не сопротивлялась.
        - А, вот ты какая, ведьма лесная! А мне говорили, что ты стара, как мир, одной ногой в могиле уже. А вроде и не скажешь. Не молодуха, но и не совсем уж бабка.
        - Отпусти, - прошипела женщина, приходя в себя. - Руки убери, не то прокляну почесухой и мужским бессилием!
        - Стало быть, ты не только лечить, но и каверзы творить умеешь? - обрадовался невесть чему боярин, а Марика поняла, что глупость сказала. Ну как ее сейчас в болезни этой и обвинят? Нужно же кого-то виноватым выставить. Но боярин задал вопрос неожиданный: - Правда можешь мужским бессилием? А я тебе денег дам, на Андрюшку Правого нашлешь?
        - Не могу, - со вздохом призналась ведьма. - Я травница, только с растениями умею. Зелье могу сварить… только вы уж сами подливайте.
        Про малый целительский дар умолчала. Незачем лишний раз языком трепаться.
        - Жаль, жаль. А ко мне в дом жить пойдешь? Сколько тебе Бурый платит? Вдвое больше дам! Поговаривают, ты куда лучше лекарей умеешь исцелять…
        - Я в доме Ольга не из-за денег, а из благодарности, - туманно ответила Марика. - Да и недолго тут пробуду, по весне в лес уйду, там мой дом.
        - А говорят, ты с хьоннами уплыть можешь?
        Да откуда этот человек все знал? Кто он вообще такой? Что говорить, как отвечать, может, и вовсе пора звать княжича на помощь? Оглянулась потерянно, но Ольг был где-то далеко, в толпе. Пришлось самой.
        - Добрый боярин, что тебе от меня надобно? - жалобно, изображая из себя деревенскую дурочку, заблеяла Марика. - Отпусти, я лишь старая ведьма, ничего не знаю, сил во мне немного…
        - Ты юродивую-то из себя не строй, - боярин вдруг из доброго старого пса преобразился в охотничью вполне зубастую собаку. - А то я не вижу, какая ты на самом деле! Я с тобой по-хорошему, к палачам не тащу, руки не выламываю. Неча тут придуряться!
        - Надо от меня что? - не сдержалась Марика.
        - Да ничего не надо, просто посмотреть захотел на бабу, что княжича Бурого околдовала и ошейник на нашего бера надела. И почему он тебя слушает, не пойму… Баба как баба. Добре б молодая да красивая, а так… мамку, что ли, он в тебе видит… Ладно, не злись. Правду скажи: точно ли уйдешь по весне?
        - Собираюсь. Или в лес, или к хьоннам.
        - Ну гляди, сама не уйдешь, поможем исчезнуть. Ольг - мальчик хороший, послушный. Еще через пару лет из него вполне можно будет князя слепить.
        Боярин тоже болтал лишнее, совсем не боясь Марики. Знать, поверил, что она и вправду лишь травница. Ведьма только ухмыльнулась про себя. Уж она-то точно знала, насколько Ольг послушен. Он весьма умело строит из себя добродушного и недалекого парня, готового помочь любому, но внутри у него отнюдь не глина - прочный камень. Горе тому, кто его недооценит. И сейчас у Марики вдруг в голове мелькнула мысль, что вот этого в лисьей шапке надобно Ольгу как-то прижать. Есть у нее одна травка… Да, это дело, надо непременно об этом княжичу сообщить.
        Боярин в лисьей шапке отошел - вовремя. Бурый уж заметил Марику и, расталкивая всех, приблизился. Шепнул:
        - Выспалась? На обед не зову, нынче у меня совет собирается. Смотри, вот главные люди Бергорода: тот, косой, в синей шубе - Василий Правый. В лисьей шапке старик - боярин Никита Кожевник. На лавке с палкой сидит Андрий Силянович, он по осени упал с крыльца неудачно, ногу сломал, так и не оправился. Плохо ему лекарь кости сложил, ведьмы лесной рядом не оказалось… на мое счастье.
        - Почему на счастье?
        - Люди увечных не любят. Особенно тех, кто ноги по пьяни ломает. Добре б в бою… А теперь он хром, и всегда его увечье о том случае напоминает.
        Что-то такое было в лице княжича Бурого… показалось ли Марике? Поколебавшись, спросила:
        - Ты руку к этому приложил?
        - Поил я, - честно ответил Ольг, глядя на нее с тревогой. - Упал он сам. А лекаря я и вовсе знать не знаю. Удачно вышло… Смотри, я тебе врать не хочу, знай меня таким, какой я есть. Все равно князем стану, пусть на это много лет уйдет. Я самый молодой из всех. Подожду. Путилова уже выслали, Андрий мне тоже не соперник…
        - Не суетись, люди смотрят, - шикнула на него ведьма. - Правильно все сделал. Есть у меня одна мысль… После обеда приходи, расскажу.
        Ольг удивленно поглядел на женщину, но более ничего не сказал, отошел к боярам. Пора было и за стол усаживаться. Нынче его черед совет кормить да поить, да слово держать.
        Покуда отроки шустро накрывали на стол, хозяин приглядывался. О чем так тихо беседуют Правый и Кожевник? А Андрий Силянович, почто он привел с собой двух дружинников? Опасается? Не доверяет? Боярин Федор Мельник, знамо, на Бурого точит зуб, Ольг его дочь вроде как оскорбил, в жены не взял и дитя не признал. Вон он что-то рассказывает Щукину, которому вся рыбацкая слобода принадлежит. Ясно дело,Щукин Ольга лютой ненавистью ненавидит, на последнем совете едва не кинулся княжича душить за самоуправство: дескать, как он посмел в его дома дрова да еду приносить? Словно он сам когда-то до такого бы снизошел. Ольг тогда дерзко и зло ответил, что Щукину принадлежат дома, а не люди. Люди же - жители Бергорода, а значит, ему, Ольгу, братья. Своим он помогал. А вот почему Щукин за своим имуществом не следит, почему в домах окон нет и крыши провалены, этот вопрос будет на совете поднят потом, когда с болезнью все закончится. Не простит ему этого Илья Данилыч, ой, не простит! Да и бес с ним. Ольг тоже не дурак. Сегодня похлебку да одеяла его отроки разносили, да тихонько жителям шептали, что Бурому принадлежит
кусок земли за рекою, и он там новый рыбацкий поселок хочет строить. рыбаки ему нужны на службу опытные, с лодками да сетями. Посмотрим, Щукин, много ли у тебя жителей останется в твоих хибарах!
        26-2
        Как всегда, начали с глупостей: сначала лаялись, что мясо в городе заканчивается. Люди вроде не мрут, лекари заверяют, что не красная язва, а обычная лихорадка, только дюже заразная и с сыпью, на Бергород напала, не пора ли ворота открывать для торговли? Тут Правый, Бурый да Кожевенник были единогласны: рано! Пусть хоть половина заболевших встанет. А что до мяса - господам боярам полезно попоститься, лишним не будет.
        Агафья Волкова, большуха, вновь подняла голос, что народу много померло, сироты остались в домах, вдовы, давно пора вдовий дом построить, как то в Лисгороде да Волчьем посаде сделано. Все от нее привычно отмахнулись, баба, что с нее взять. Жалостливая больно. А Ольг подумал, что потом, когда Марика будет его женой, он попросит ее с Агафьей дружить. Вслух сказал только, что готов в дом свой взять с дюжину сирот. Как-нибудь прокормит и оденет, всегда ему нужны бегуны и помощники на кухне. Заслужил благодарственный взгляд Агафьи и полный ненависти - Мельника. Все никак не может успокоиться, что его внука Бурый не признал своим. Но то к дочери вопросы, не к Ольгу. Кто ее знает, от кого нагуляла.
        Дальше говорили по существу. Порешили в эту зиму налог с рыбацкого квартала и черной слободы не брать, а травников и вовсе до лета не трогать. Щукин, конечно, был против, но совет на то и совет, чтобы голоса всех учитывать.
        Симеон Косой, владелец двух торговых судов, предложил мастеров иноземных приглашать, особливо лекарей, построить для них добрые дома да набираться разума. В прошлую осень тот же Косой привез из Дарханая мастера-стекольщика, что умел хрустальные кубки и прочие красивые сосуды делать, поэтому предложение его обещали учесть. Симеон в мастерах, видимо, разбирался.
        Заодно выяснили, кто первым заболел: все же приезжий торговец привез болезнь. Слег в постоялом дворе с лихорадкой, после него заболел хозяин, а следом - и несколько посетителей. Отсюда и пошла волна. Решено было с торговца взять штраф. На будущее предложили всех приезжих в карантин сажать на две недели, долго кричали и спорили, но передумали: этак никакой торговли не будет. А кто кормить будет тех, кто в карантине? И где их селить? Глупости. Чему быть, того не миновать.
        Ольг был доволен советом. Сейчас собирались они часто, но маленькими кучками, теперь же все, кто был болен, пошли на поправку, а к нему в дом и вовсе одиннадцать бояр пожаловало. Можно считать, что совет в полном составе был. Трое всего не смогли, болели. Им списки отнесут потом и мнение их учтут, но и без того ясно: договоренности достигнуты.
        Почему-то от подобных собраний Бурый всегда чувствовал себя куда более усталым, чем после дня в седле. Воистину, саблей махать проще, чем юлить и улыбаться. Но трудностей он не боялся, к тому же новости его отроки приносили нынче только добрые: умерших гораздо меньше, выздоравливающих все больше, имя Ольга Бурого в чёрном окрае поминается с благодарностью и любовью. Значит, все было не зря. Встала на ноги Гунилла и уже собиралась вместе с Громом ходить по больным, но северянин запретил ей со всей строгостью, и хьонка, заскучав, заявилась в Ольгов дом. У них на севере нравы проще, в дома можно ходить без приглашения.
        Уходившие бояре на рослую воительницу косились изумленно, а Кожевник даже попытался ее нанять в свою охрану. Не согласилась, конечно.
        Зато, с пылом юной совсем ещё девушки, Гунилла принялась развлекать детей, смешить серьезную Олену, катать на плечах Варьку и мастерить кораблик из каких-то щепок для Ждана. Сельва была рядом с хьонкой совсем малышкой, но неожиданно эти разные женщины о чем-то разговорились, забыв потом и про детей даже.
        Марика подумала, что будь у Гуниллы лук, воительницы уже бы начали соревнования по стрельбе. На мечах с такой разницей в росте и массе силушкой меряться глупо. А вот устройство загадочного оружия с заморским названием «арбалет», по словам северянки, было гораздо удобнее лука и стреляло точнее. И сила для его использования была не нужна. Да, для могучей Гуниллы лук нужен был как для взрослого мужчины-мора, наверное, даже сборный. Степные короткие луки она бы просто поломала.
        Невольно Марика улыбалась, глядя на эту сильную и высокую, но все же девчонку. Они крепко успели подружиться ещё на кнорре.
        Вот что странно: раньше у ведьмы не было подруг. Совсем. Дочкой она была у родителей единственной, сестёр-братьев не знала. Мать ее деревенские сторонились, хоть и прибегали, когда от неё что-то хотели. Марику в соседских домах не привечали, да оно и понятно: то молоко скиснет, то тесто опадёт, кому это надо? И если ребёнком она ещё бегала босиком по улице с ватагой других ребятишек, то как заневестилась - всякая дружба окончилась. Сидела Марика дома, постигая науку ведьминскую да кудель прядя.
        Потом, замужем, вовсе не до дружбы было. К тому же она лучшего жениха прибрала к рукам, ей завидовали, про неё болтали всякое, а она, гордячка, нос воротила от деревенских девок, что ни писать, ни читать не умели, только хвосты коровам крутили. Ну а в лесу вовсе не до дружбы было.
        Теперь же оказалось, что поболтать о всяких глупостях с Гуниллой или Марфой приятно и легко. Ещё можно обсудить с Громом травы, а Сельву расспросить о степных обычаях и ее любимом хане. Да даже с Катькой перебирать ворох шелковых лент или браниться с Никитой - весело!
        И совершенно бесценно - ночью трапезничать с Ольгом. Улыбаться друг другу, ненароком касаясь рукавами, делить хлеб и молоко, обсуждать прошедший день, мечтать о чем-то большем. Если такова семейная жизнь - то Марика очень хочет семью!
        Глава 27. Ведьмино искусство
        Нужных для ее задумки трав у Марики оказалось недостаточно. Не делала она раньше ничего даже и близкого, но дара ее было достаточно, чтобы быть уверенной: все получится. А где можно среди зимы достать чёрный ольховник и трёхлистный болиглаз, как не у другого ведуна? Пришлось искать Грома, конечно.
        Ведьма знала, что хьонн даже и без неё ушёл нынче навещать больных и выздоравливающих. Знала, впрочем, и то, что свой ларец с травами он давно перетащил на склад, где теперь жили северяне. Ольг, кстати, уже обмолвился ночью, что негоже чужеземцам жить в сыром дому без нормальной печки, когда у него найдётся ещё несколько комнат, пусть и в подклете, рядом с овощами и складом мехов, но зато под крышей и в тепле. Знамо дело, не пройдёт и седмицы, как хьонны переберутся в дом Бурого. Тот любого уговорит, даже зверя дикого, что уж говорить про северян!
        Марика пришла в порт вместе с Гуниллой, которая наотрез отказалась оставаться ночевать одна, без братьев, но с радостью приняла котелок с мясом и овощами. Северяне ведьме обрадовались, принялись ее расспрашивать про обстановку в городе, про слухи, про то, скоро ли откроются рынки и хлебные лавки. Хлеба они хотели, а испечь ни на корабле, ни тут, на небольшом складе, было негде. Впрочем, хьонны не жаловались, вполне удобно устроившись среди тюков с мехами, тканями и какими-то странными досками. Склад был сухой, ветер его не продувал, на земляной пол настелили старые шкуры. Установили жаровню, повесили над ней котёл, отгородили угол для постели Гуниллы. Даже лучше и спокойнее, чем на корабле. А уж для заболевших и вовсе отрада.
        Марика решила в этот раз не своевольничать, а дождаться друга. Впрочем, она и не сомневалась, что он даст ей все потребное, если, конечно, у него найдётся ольховник и болиглаз.
        Гром вернулся в ночи, отругал Марику за то, что не взяла нужные травы сама: он сказал, что ведьму уже ищет Никитка, ждёт ее возле дверей.
        - Чёрный ольховник? Зачем тебе?
        - Не твоего ума дело. Нужно.
        - Пока не скажешь, не дам. Есть у меня, но… для крайнего случая.
        Марика уже знала, что у Грома дар другой, он чувствует растения совсем иначе. Они из одних и тех же трав могут сварить совершенно разные зелья, и это было очень интересно и познавательно… если бы у них было время, чтобы сравнить своё мастерство. Вопросу она, в принципе, не удивилась, догадываясь, что у Грома за «крайний случай».
        - Травить никого не буду, обещаю.
        - Да при чем здесь «травить»! Чтобы кого-то отравить, тебе придётся влить в него целый котелок отвара!
        Марика скромно промолчала. Это смотря что в отвар добавить… И смотря как варить.
        - Ольховник я даю умирающим, чтобы облегчить переход через грань. Кто там у тебя умирает, ну ка расскажи?
        - Гром, я не могу ничего сказать, это… нужно, чтобы помочь Олегу в одном деле. Я потом тебе расскажу, что из этого получится. Мы ведь друзья с тобой? Ты знаешь, что я зла никому не желаю.
        Гром задумчиво смотрел на ведьму, которая разительно переменилась с момента их первой встречи. Стала будто бы моложе, сильнее, осмелела, подняла вечно опущенную голову, смотрела теперь в глаза, а не в землю. Он знал ее очень плохо, но помнил, как она плакала над умирающим от хвори ребёнком, как кормила с ложечки старика, как без всякой брезгливости и недовольства переодевала больных, даже грязных и дурно пахнущих. Молча достал из сундука нужные Марике травы и велел побыстрее отправляться домой, пока за ней не явился сам Бурый. Тот мог.
        Что ж, она добилась своего, и по ночным заснеженным улицам шла вприпрыжку, мурлыкая про себя что-то веселое, зверски раздражая и без того недолюбливающего ее Никитку. Впрочем, ей было плевать на его злобные взгляды, переживет. А у неё были нужные травы, и она могла теперь помочь Олегу узнать планы бояр.
        Никому про свои планы, кроме княжича, ведьма ни словом не обмолвилась, и свертки драгоценные спрятала в своих вещах, памятуя, что в доме у неё есть недруги. Наутро же позвала Ольга и рассказала свою задумку.
        - Смотри, я могу сварить такой отвар, что любому человеку язык развяжет. Варить его сложно, использовать нужно быстро. Заговор особый потребуется, сила моя. Позовёшь в гости одного из бояр, кому менее всего доверяешь, нальёшь ему вина, добавишь три-четыре капли, а потом спрашивай, что нужно. Ничего от тебя боярин не утаит.
        - Ты же моя душа! - обрадовался Ольг. - Это какое полезное зелье! Сколько преступников можно на чистую воду вывести!
        - Э нет, драгоценный мой. Зелье сие тайное, не стоит, чтобы о нем все подряд знали. Боярин потом и не вспомнит, что лишнее сказал. А в суде кто тебе поверит? Никто. А если и поверят, что мне за это будет? Если каждая ведьма начнёт такие дела творить, быстро наше племя на корню уничтожат.
        - Ты правильно говоришь, - подумав, согласился Ольг. - Нельзя часто использовать тайное оружие, иначе оно перестанет быть тайной. Начну, пожалуй, с Кожевника. Не нравится мне, что он воду мутит. Или со Щукина? Да нет, Щукин - враг явный, он уж точно против меня козни замышляет. А вот Кожевник - старик хитрый, нужно бы узнать, что за камень он за спиной прячет.
        27-2
        Вызнавать коварные планы недругов Ольг решил на своей территории. Так спокойнее и никто не помешает задушевной беседе. К тому же Марика не была уверена, что зелье сохранит свои свойства, побывав на улице, где было довольно морозно. Ждали боярина Кожевника к обеду, который собирались накрыть в Ольговом кабинете, на двоих. Все было готово, и вино, и отвар, и вкусные яства. И даже княжич почти не волновался.
        Вместо него места себе не находила Марика. Выглянула даже поглядеть на прибывшего Кожевника, он ей подмигнул лукаво. Спряталась в кухню обратно. Поглядела задумчиво на остатки отвара. Выливать было жаль, но через пару часов все нужные свойства выветрятся, толку от него не будет. А не напоить ли ей Никитку? Проверит, работает ли зелье, и заодно узнает, за что отрок заимел зуб на ведьму. А еще лучше - Ермолу дать отведать. Но ведь этот жук у нее из рук даже кусок хлеба не примет. Но попробовать можно. Налила в глиняную чашку заморского вина, капнула четыре капли отвара, остатки вылила за окно. Чашку взяла да вышла из кухни, оглядываясь.
        И надо же было такому случиться, что попалась ей навстречу Катерина! Не Ермол и не Никитка, а глупая и вредная девица, которая, кстати, сейчас должна была в детской с Варварой сидеть!
        - Что это у тебя? - Катька первым делом сунула нос в чашку. - Вино-о-о? Из винограда? Украла?
        - Не украла, Ольг разрешил, - степенно ответила Марика. - Но я не люблю, хотела Марфе дать испробовать.
        - Ей не нужно, она уже старая. Дай мне.
        - Ну бери… Только знаешь, пойдем хоть наверх, в твою комнату, чтобы не увидел никто.
        - И то верно.
        Катя бодрой козочкой поскакала по лестнице, а ведьма тяжело вздохнула. Что ж, Катерина так Катерина, ее тоже есть, о чем расспросить.
        Зелье подействовало очень быстро. Не то Марика все правильно сделала, не то Катьке нужно было самую малость до истерики. Но уже через пару минут девица рыдала на груди у ведьмы и каялась во всех грехах.
        - Ты пойми, не виноватая я, Некрас меня соблазнил! Жемчуга дарил, слова нежные говорил, а как узнал, что я брюхата, так вон прогнал! Что мне делать-то оставалось? ну и побежала я к колдунье, говорю: дай зелье, чтобы плод вытравить, а она говорит - нельзя, опасно, потом деточек может не быть. А что мне эти деточки, не нужны они мне. И тогда колдунья сказала, что срок еще малый совсем, найди, говорит, другого отца своему ребенку, с ним в постель ложись, а там сама знаешь, что сказать.
        - И ты решила Олега окрутить? - понимающе кивала Марика.
        - Ну а кого еще? Варьку он вроде любит, заботится. А ежели я от него понесла, нешто он бы меня прогнал? Нет, он не Некрас, он хороши-и-ий!
        - Получилось? - у Марики сердце замирает в ожидании ответа.
        - Да где там… Колдунья мне ведь сказала, что и не выйдет. У Ольга на сердце другая. Поздно уже. А какая такая другая, про Велеславу он и не вспоминает, разве что боярыня Вольская его приворожила?
        Про боярыню Вольскую Марика слыхом не слыхивала, но в памяти отложила: надобно узнать, что за боярыня такая.
        - Ну вот и что мне теперь делать, скажи? - рыдала Катерина. - Кому я с младенцем надобна теперь?
        “ А кому ты, дура, без младенца нужна была?” - зло подумала Марика, но ничего не сказала. В самом деле, ситуация у Катерины - хуже некуда. В жены ее никто не захочет теперь, чужие дети мало кому нужны. Да еще Никитка орать будет… Если не прибьет сестру. А помочь Марика ничем не могла. Зелье, плод вытравливающее, сварить нетрудно, но такое преступление она на себя не возьмет. Поэтому ведьма просто молчала и гладила Катьку по темным кудрям, пока та не перестала всхлипывать и дрожать.
        Интересно, боярин Кожевеник тоже там в кабинете у Ольга рыдает?
        Уйти бы Грому помогать с больными, второй день ведь не навещала, но любопытно до жути, получилось ли у княжича добыть нужные сведения?
        Наскоро распрощавшись с Катькою, Марика сбежала в горницу к Варьке и ее малолетней свите. Там была Сельва, с ней спокойно и тихо. Вот не любила Марика степняков, но эти были совсем своими, родными уже. Так вот: поведешься с Ольгом и друзей его любить начнешь!
        На всякий случай уточнила у охранницы:
        - Слышала я, Ольг с боярыней Вольской был в отношениях?
        - Совсем дура? - удивленно взглянула на ведьму Сельва. - Кто тебе чушь такую сказал? Лисяна Матвеевна - верная жена. К тому же Ольг годами ее младше. Нет, подобное даже представить немыслимо!
        Немыслимо так немыслимо, Марика так и думала, что Катька наговаривает на княжича, чтобы оправдать свой провал. С довольным видом уселась на лавку и мирно предложила Варваре:
        - А давай я твой кукле шубку сошью? Видела я у Марфы обрезки старого тулупа.
        Так до вечера и день прошел.
        А потом Ольг в детскую заглянул с серьезным лицом и велел Сельве незаметно проводить боярина Кожевеника. Выпил много старик, ноги плохо держат. Пусть степнячка проследит, чтобы тот в целости и сохранности до дома дошел. Марика же, решив, что дети тихо играют и вряд ли чего натворят, вышла следом за Бурым.
        - Ну что, успешно?
        - Ты просто не представляешь, насколько! - Впрочем, довольным Ольг не выглядел, скорее уж, мрачным и встревоженным. - Если меня убьют в ближайшие дни, я хоть буду знать, за что.
        - Как это убьют! - всполошилась Марика, обхватывая его руками и обнимая изо всех сил. - Не позволю.
        - Это первый раз, - дрогнувшим голосом вдруг сказал княжич.
        - Что первый раз?
        - Первый раз сама меня обняла. Без уговоров и просьб.
        - Да ну тебя, дурачок.
        - Может, и поцелуешь еще сама?
        - Старая я, Ольг. И страшная.
        - Мне все равно.
        И она вдруг поверила ему. До конца. И взаправду, ему все равно. Он любит ее настоящую.
        Глава 28. Пожар
        Так они и стояли в объятиях друг друга. Марика робко целовала его, хихикая от того, что борода его щекотит губы. А он даже глаз уже не закрывал, просто ощущал ее всем своим существом как родную, любимую женщину. И кто знает, сколько бы еще простояли и до чего бы их довели поцелуи, но Ольг вдруг встрепенулся и повел носом.
        - Пахнет дымом.
        - Печка? - нахмурилась Марика, качая головой. Она не раз видела, как летели искры из неплотно закрытой задвижки.
        - Нет, не таким дымом. Живо во двор!
        Многие годы среди степняков научили когда-то княжича различать запахи не хуже дикого зверя. Пожар в степи - дело очень злое. В некоторых местах - просто смертельное. Воды там мало. И теперь ему показалось, что это не просто уголь из печки выскочил, нет. Все куда серьезнее.
        Он подлетел к окну и заорал во весь голос:
        - Пожар! Горим!
        Марика, не понимая, смотрела на него с изумлением и весельем. Бурый же подскочил к малому своему сундуку, что стоял на полке возле печи, проверил замок и выкинул увесистый ящичек в окно. Туда же полетел и второй сундучок, с отцовскими кольцами, материными жемчугами и княжеским знаком.
        - Во двор, я сказал!
        Марика пожала плечами и вышла из горницы. Здесь запах дыма стал сильнее, но все ещё не казался ей опасным. Просто у кухарки что-то сгорело, наверное. Между тем во дворе уже толпилась растерянная челядь.
        Уже стемнело, на морозном небе зажигались яркие звезды. Огня видно не было.
        Бледный как полотно Никитка потерянно шевелил губами, оглядываясь. Увидев спокойно сходящего с крыльца Ольга, он вцепился тому в рукав и прокричал:
        - Я узнал этот запах! Это чумной огонь, чумной огонь!
        - Сказка!
        - Нет. Таким угуры сожгли мою деревню. Его не потушить ничем. Мы все сгорим, весь Бергород!
        Дым валил уже из окон подклета, странный, маслянистый, неторопливый. Стелился по земле, обвивал ноги, ластился к людям, как кошка.
        - Ну что ты развесил сопли? Пожарная команда где? Говоришь, не потушить? Ну так скачи во весь дух, пусть остальные дома спасают! Фрол, Марко, лошадей из конюшни вывести! Ермол, эй, Ермол, все ли люди вышли?
        - Все, кажется, батюшка, ты ревел как бер…
        Никитка уже седлал коня, что-то бормоча под нос. Сбегались соседи.
        - А где Варька? - спохватилась Марика, тревожно оглядываясь.
        Во дворе ее не было. Только Олена жалась к бабкиной юбке.
        - Куда! Не смей!
        Поздно. Наскоро пробормотав нехитрый заговор против огня, Марика закрыла лицо платком и бросилась внутрь. Она же ведьма! Ей ли не найти спрятавшегося ребёнка?
        Огонь неторопливо и как-то лениво лизал деревянные ступени лестницы, но до светлых горниц ещё не добрался. Марика птицей взлетела вверх, заглянула в одну горницу, в другую… Хорошо ещё, что у Ольга не княжьи палаты! Варьки нигде не было. На всякий случай ведьма сунула голову и Ольгову спальню, но и она была пуста. Оглянулась: лестницу всю уж заволокло тяжелым дымом. Прекрасно! И девчонку не нашла, и сама сгинет теперь!
        Не понимая саму себя шагнула в горницу и уставилась на огромный сундук в углу, где княжич хранил свой меховой плащ и прочие вещи. Бросилась к нему, откинула крышку…
        Варька, конечно же, была там, вся дрожащая, зареванная. И не одна, с ней был внук дядьки Ермола. Ждан, кажется?
        - Нашла? - раздался позади такой родной глас, а следом - натужный кашель. - Молодец, я б не додумался. Ох, да их тут двое!
        Марика зло взглянула на Ольга, конечно же, бросившегося следом за ней: вот ведь дурень! Ему-то никак нельзя погибать, на кого он Бергород оставит? Ольг же решительно сграбастал детей, подбежал к окну и вышиб его ногой. Выглянул наружу, усмехнулся.
        - Прыгать будем.
        - Чтобы шею себе сломать?
        - Ну, авось и не сломаем. Зато точно не угорим. Постель бери и вниз кидай.
        Марика поглядела на него, как на юродивого, а Ольг только закатил глаза.
        - Ну что стоишь как столб, родимая? Держи тогда.
        Сунул ей икающую и всхлипывающую Варьку в руки, парнишку дрожащего на лавку опустил, подхватил в охапку лежащие на кровати меха, подушки и перину да бросил вниз.
        - Вот, так помягче будет.
        Марика подошла к окну, выглянула вниз: там народ сгрёб все сброшенное в кучу да принялся очень быстро кидать поверх свои кафтаны, шубы да рубахи. Ольг молча подхватил на руки Ждана и скинул его вниз, прямо в центр мягкой этой горы. Визжащий отчаянно мальчишка был тут же принят на руки мужиками.
        - Теперь Варька.
        Марика безропотно отдала девочку отцу, наблюдая, как та, раскрыв руки словно крылья, летит вниз. И снова - в самую кучу. Подскакивает сама, целая и невредимая, бросается в руки взлохмаченной Катерины.
        - Я не буду прыгать, - шепчет Марика. - Лучше уж сгорю.
        - Воля твоя, - кивает Ольг. - Скажи только: любишь меня?
        - Люблю, - шепчет ведьма побелевшими губами. - Больше жизни люблю. Прощай! А-а-а!
        28-2
        Ольг попросту выталкивает ее из окна. Где-то за его спиной вдруг с рёвов вспыхивает пламя и что-то рушится, а Марика уже лежит на мягком. Сильный удар вышиб дыхание, но руки-ноги целы и голова работает как никогда ясно. Она откатывается в сторону и закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как огромный и тяжёлый княжич прыгает вниз.
        - Делов-то, - раздаётся над ее головой спокойный голос. - Я в сугробы с крыши прыгал, а тут всего лишь из окна.
        - Да разве ж ты упомнить можешь, чадо? - скрипуче спрашивает княжича Ермол. - Тебе годков-то было… чай как Варьке…
        - Не поверишь, как вниз поглядел, так сразу вспомнил, - тихо отвечает Ольг, прижимая к себе Марику. - И как нянька вокруг кудахтала, вспомнил. А потом тятька мне розгой по ногам…
        Старик сдавленно захрипел и вдруг упал на колени:
        - Сынко, родный, прости меня, дурака, я ведь и не верил… А ты внука моего…
        Вой старого Ермола заглушил задорный звон колокольчика: прибыла пожарная команда.
        Загремели лопаты, загрохотали ведра с водой. Люди кричали, суетились, пытались тушить вовсю уже пылающий дом, да где там! Огонь перекинулся на конюшню, горели баня и сараи.
        - Чумной огонь не потушить, - тоскливо бормотал Никитка.
        - Значит, бросайте тушить, копайте канавы вокруг, - скомандовал Ольг решительно. - Водой заполняйте. Терем сгорит - и бес с ним. Главное, чтобы дальше не пошло. Где моя Варька?
        Заполучив дочь в руки, Ольг ревниво укутал ее в одеяло и покосился на Марику. Усмехнулся чему-то, кинул ей:
        - Ну что, ведьма, смотри - я теперь бездомный. И почти нищий.
        Это он лукавил, конечно. У него ещё пара лавок были, деревушка, да и сундучки заветные с драгоценностями Ольг из окна выкинуть успел первым делом. Марика потёрла чумазое лицо руками и хотела было огрызнуться, но не успела.
        - Теперь я тебе ровня? Теперь меня в мужья возьмёшь?
        Стало вдруг очень тихо. Даже собаки, что носились с лаем вокруг, заткнулись. Смолкли все разговоры, опустились на землю ведра с водой, головы повернулись.
        Он и взаправду это сказал. При всем честном люде, ей, ведьме, старухе. Рехнулся?
        - А зачем ты мне нужен? - хрипло спросила, зная, что нужен, нужен, больше жизни люб.
        - Чтобы любить меня, конечно, - спокойно ответил Ольг, прижимая к себе голову встрепенувшейся Варьки. - И чтобы я тебя любил.
        Такой вот, взъерошенный, полураздетый, с измазанным лицом, обугленной бородой, упрямыми губами и внимательным взглядом, он показался ей невероятно красивым.
        - А возьму, - неожиданно для себя звонко ответила Марика. - Тебя ж, убогого, оберегать нужно. Так и норовишь убиться. Вот я и буду приглядывать.
        - Славно, - улыбнулся одними губами Ольг, а глаза его серые все ещё были встревожены. - А дом новый отстроим, какой ты захочешь.
        - Зачем же новый дом? - раздался громовой голос с улицы. - Разве ж в Бергороде княжеские палаты не пустуют? Разве ж не ждут своего хозяина?
        Ольг обернулся и тихо зарычал. Волхв Зимогор, что стоял, опираясь на высокий кривой посох, был очень немолод. Седой, нечесаный, с длинной бородой, в поношенной рубахе до пят и звериной шкуре, он был почти страшен. И этот человек хотел его Марику, а потом проклял ее на мучения? И убить бы его прямо сейчас, да только… незачем уже.
        - Что же, народ честной, хотите такого князя? Беру - младший брат! Судья милосердный и справедливый! Кормилец сирых и убогих, заботливый хозяин для всего града! Отец, что дочь из полымя вынес! Хитрый торговец и хороший купец! Девицу вон расколдовал от злого проклятья - многие ли смогли бы? А разве ж не он Бергород когда-то от угуров спас, бился с ними, живота не жалея? Чего ж вам ещё надобно, люди?
        Народ молчал подавленно, и только Никитка вдруг сдернул шапку с чёрных кудрей и заорал:
        - Любо, любо! Славься, князь Бурый!
        Кто-то подхватил из толпы, кто-то засвистел оглушительно, и вот уже народ стаскивает шапки и громко кричит:
        - Люб нам князь Бурый, люб!
        Ошеломлённый Ольг только вертит головой в растерянности, а Марика испуганно рассматривает свои руки: молодые, тонкие, красивые. И косы, как раньше золотые. И украдкой косится на грудь, высокую и полную. Когда это случилось? Тогда ли, когда она Ольгу поверила, а может, когда за Варей в полымя бросилась? Или просто Зимогор, вернувшись, снял с нее проклятье?
        - Что, быть тебе, родная, княгинею?
        - Выходит, что так… - ну уж нет, отказываться точно не будет. - Олег, а… когда я обратно молодой стала?
        - Не знаю, - пожимает плечами Бурый. - Я тебя, кажется, всегда такой и видел.
        Лукавит, конечно, смотрит - и налюбоваться не может. Хороша же у него жена будет: румяная, с глазами яркими, словно небо, с косами золотыми, а уж смотрит на него как! За один этот взгляд, восторженный и влюбленный, он хоть сто теремов готов сжечь!
        Глава 29. Княгиня
        - Что ж, нам пока жить где-то надобно, - пришёл в себя Ольг от нежданного счастья. - Не на склады же мне ребятишек тащить? Переночуем где-нибудь, и в деревню пока увезу часть людей.
        - Ты, князь, никак дымом надышался? - дерзко спросил Никитка. - А княжеские палаты для кого в Бергороде пустуют? Собираем скарб твой, да идем в новый дом. Крикнули тебя князем? Крикнули. Теперь переезжаем.
        Отрок, а точнее уже тиун, светился от счастья. Молодость! Ему не жаль было ни догорающего дома, ни пропавших запасов. Никто не погиб и ладно, а быть теперь Никите управляющем в княжеском тереме, это в неполные то восемнадцать лет! Уж он расстарается!
        Под его бойким командованием отроки принялись собирать все, что удалось спасти из огня. Цепочка людей двинулась к княжескому жилью, соседи помогали изо всех сил, предлагали на первое время одеяла и перины, как будто в тереме княжеском такого добра не было! Часть отроков умчалась вперед налегке, Марику с детьми тоже увели, а Ольг остался, о чем-то толкуя с вернувшейся уже Сельвой и несколькими старшими своими воинами.
        Марика в тереме, разумеется, не была ни разу, только с улицы его видела. Высокий, большой, не терем даже, а крепость маленькая. Первый этаж каменный (как ей сказали, горел уже и не раз), второй деревянный, башни-луковки с окошками. Подклет опять же, куда без него. Для близких гостей - крыло правое, для дружины и домочадцев - левое. Княжьей же семье отведена центральная часть второго этажа и две башни.
        - Тут пыльно, княгиня, - не пустили в горницы Марику. - Надо мыть и опочивальню готовить. Тебе пока баньку затопили, сейчас отроки тебя проводят.
        - За Варварой кто смотрит?
        - Не волнуйся, не потеряем твое дитя. Ее Марфа с Катериной на кухню потащили, там и накормят, и искупают. Головой за княжну отвечают.
        Пришлось соглашаться. Не больно-то Марике хотелось в баню, да еще княжескую, одной идти. Но прав Никитка, смыть с себя копоть и пот не помешает, да волосы вымыть, наконец, да себя обновленную и непривычную оглядеть-ощупать.
        Следом за щекастым Марко, тащившим ворох полотнищ и еще чего-то там, она прошла в небольшое деревянное строение, потерянно остановившись в предбаннике. Марко на лавку бросил свою ношу, со знанием дела заглянул в парную, сообщив: “не густой пар, но уж натоплено и все готово” и сбежал. Делать нечего, придется мыться. Разделась, вещи положила на лавку и прошла.
        Действительно, все уже было готово: и лохань большая стояла, и ведра с водой, и ковш, и пару было изрядно. На лавке лежала мочалка, стояли глиняные горшочки с мылом. Вмиг стало жарко, кожа покрылась бисеринками пота, волосы, выбившиеся из кос, прилипли ко лбу.
        За спиною хлопнула дверь, и в баню ввалился кто-то огромный и шумный. Не успела испугаться, Ольг тут же радостно заявил:
        - Вот об этом я давно мечтал! Иди ко мне, красавица моя, я буду тебя мыть.
        И видела она его уже голым, и спали они с ним, а только вдруг охватили Марику робость и смущение. Сейчас-то она перед ним была вся как на ладони. Открытая и обнаженная и телом, и душой.
        - Чего испугалась, родная? - с бесконечной нежностью спросил княжич (или уже князь?). - Я только мыть тебя собираюсь. Остальное все - лишь когда ты захочешь.
        Приблизился вплотную, разглядывая внимательно и покрасневшие щеки, и блестящие глаза, и розовые губы, робко вздрагивающие. Руку свою большую протянул и принялся распутывать косы.
        Марика разглядывала шрамы на курчавой груди - это она страшные раны зашивала и лечила, плечи широкие, твердый, словно литой живот. И ниже тоже рассматривала. Он хотел не просто ее мыть, да оно и понятно… Перевела взгляд на лицо и ужаснулась: Ольг был почти страшен. Не лицо - маска каменная, напряженная, с черными от желания, пылающими глазами. И красив, и ужасен.
        А руки очень осторожно, чуть подрагивая, разделяли ее золотые волосы по прядкам, распутывали, разглаживали…
        - Становись в лохань, поливать буду, - хриплым, чужим голосом скомандовал Бурый. Она подчинилась. - Не горячо?
        “Очень горячо, - хотелось ответить. - От рук твоих, от взглядов все тело горит.” Но промолчала, только головой покачав. Боялась, что голос ее выдаст.
        Ольг пальцами зачерпнул из горшочка мыльного отвара, намылил ей волосы, мягко лаская голову. Хотелось изгибаться и мурлыкать, словно кошка. Марика уже вся дрожала, догадываясь, каких усилий ему стоит сдерживаться сейчас. От его тела веяло жаром почище, чем от печки.
        Мыльные пальцы скользнули вниз по шее, лаская полную грудь, прихватывая легонько соски. Мучительно-тяжкий вздох за спиной вызвал волну новой дрожи в животе и коленях. Он прижался к ней сзади, замерев и позволяя оценить степень княжеского нетерпения. Или, скорее, терпения. На сколько его еще хватит? Сама Марика уже готова была умолять окончить пытку и взять ее прямо здесь, в лохани. Или на полке. Или на лавке. Или на полу, ей уже все равно.
        А пальцы продолжали исследование ее тела, оглаживая бока и живот, спускаясь к бедрам. Замерли на миг и скользнули между ног. Ее затрясло, застонала откровенно и призывно, откидывая голову Ольгу на плечо.
        - Хорошо тебе, родная?
        - Плохо. Прекрати меня мучить, чудовище.
        Застыл каменным истуканом, напрягся весь.
        - Мучаю тебя?
        Она повернулась, заглянула в лицо ему и смело шепнула:
        - Хочу тебя безумно. Возьми, не тяни.
        29-2
        Ох, как вспыхнули его глаза!
        - Я думал, ты никогда не попросишь.
        Куда делась его медлительность? Отскочил в сторону, окатил ее из ковша прохладной водой - Марика аж взвизгнула от неожиданности. На руки подхватил и вынес туда, в предбанник, где были широкие лавки и стол, на котором стоял уже кувшин с хмельным медом и лежали хлеб с сыром.
        Ольг упал на лавку, усаживая Марику себе на колени: тело к телу, губы к губам. Пробежался пальцами по спине, сжал упругие ягодицы. Снова замер, тяжело и рвано дыша, впился поцелуем в беззащитную шею.
        - Как давно я об этом мечтал! Жестокая, теперь не выпущу, никому не отдам.
        И Марика вдруг поняла, отчего она так смущалась, так робела: это было настоящее. Не игра в любовь, не пустые, украденные у судьбы ласки, о которых быстро забываешь. Нет, эта страсть - как густой хмельной мед, как глоток ключевой воды в жаркий полдень.
        Медленно он наполнял ее собою, так мучительно-медленно! Растягивая, исследуя, овладевая. Горячие губы сцеловывали пот и слезы с висков, шептали что-то невнятное, а она вскрикнула птицей, изгибаясь, принимая его все глубже и полнее, наслаждаясь каждым мигом слияния.
        - Еще! Еще!
        И он сорвался. Зарычал, стиснул ее бедра железными пальцами, задвигался быстро и мощно. А Марика изо всех сил стремилась навстречу, сводя его с ума: кусала плечи, громко стонала ему в рот, царапалась, выгибалась дугой, подставляя грудь его губам. Как с цепи сорвались оба. Долго же они сдерживали свои желания!
        - Дай! Еще! - она и сама не знала, о чем просила, чего требовала, но он окаменел весь, прохрипел “Бери” и… с чем сравнить нахлынувшее удовольствие? Гроза ли пролилась из черных туч, ослепляя, оглушая, заполняя струями воды рот и нос? Волна ли захлестнула? Или, может, молнией озарило ночное небо?
        Никогда Марика не думала, что бывает так. Все, что она помнила раньше, даже та их близость в лесной избушке, было лишь предвестником этой бури, этого безумия. А теперь она точно знала, что такое настоящая любовь.
        - Ш-ш-ш, милая, ты плачешь?
        - Нет… я счастлива. А ты?
        - Еще хочу.
        Женщина широко раскрыла глаза, уверенная, что Ольг шутит. Еще? Да разве остались у него силы после такой безумной скачки? Но лицо его было совершенно серьезно. Да и тело доказывало, что он не обманывает. Словно и не было ничего только что между ними.
        - Я… не знаю, - шепнула. - Давай лучше я тебя вымою. Ты весь потный. А там посмотрим.
        Посмотрели, конечно. Выносил Ольг Марику из бани совершенно сомлевшую, завёрнутую в простыню и в меховое одеяло. Так и нёс на виду у всех, а она с закрытыми глазами прижималась к его груди и улыбалась совершенно пьяной улыбкой.
        - Мне нужна сорочка! - запротестовала, когда Бурый попытался уложить ее в огромную, роскошную постель княжеской опочивальни. Белье было чистое, пахло снегом, а под одеялами положили горячие камни, завёрнутые в полотенца - чтобы тепло было.
        - Тебе не нужна сорочка, - убедительно ответил Ольг, глядя на неё наглыми серыми глазами. Рука его невероятным образом оказалась на мягкой женской груди.
        - Нужна. Ты теперь князь, мало ли, кому среди ночи понадобишься. Не хочешь же ты…
        Он не хотел. Как представил, что кто-то на его жену смотрит… даже коленки ее не хотел бы показать! Пробурчал что-то невнятное, поднялся, принялся копаться в сундуке. Чей это был сундук, Марика и предположить не могла. Теперь, видимо, их. Вынул оттуда белоснежную длинную сорочку с кружевным воротом, бросил на постель, а потом жадно наблюдал, как его женщина торопливо одевалась. Комнаты ещё толком не прогрелись, пол был ледяным, и Марика, случайно касаясь его пальцами ног, шипела и смешно морщила нос.
        Опочивальня была хоть и небольшой (не иначе, чтобы прогревалась быстрее), но с двумя печами. В сундуках вдоль стен хранились меха и одежда, Ольг велел перенести все, что уцелело от огня, сюда. Проверил и остался доволен: все выполнили в точности. Даже его домашние войлочные сапоги, что подарили ему степняки, не потерялись. Здесь, в больших палатах, они будут кстати. Надобно и Марике такие заказать.
        Он лежал в постели, а жена (несмотря на то, что обряд не был проведен, именно так Ольг ее мысленно и называл) тихо сопела, уткнувшись носом ему в плечо. Такая юная и трогательная! Что ж, зато он знает, как она будет выглядеть лет через сорок, это тоже неплохо. Надо бы сейчас подняться, разыскать волхва, пока тот куда-то снова не сбежал, переговорить с ним по-мужски… Надо проверить, кинули ли в клеть Ермола… Надо брать Щукина и Правого, есть за что их к смертной казни привести… Надо Варьку проверить… Надо… Вот только слишком длинный был день. Силы кончились, глаза сами закрылись. Молодой бергородский князь уснул сном младенца.
        А спустя какое-то время дверь в опочивальню тихо приоткрылась и туда просочилась маленькая фигурка в широкой рубашонке.
        - Тятя, мне страшно!
        Ольг даже не пошевелился, его сон был крепок и безмятежен, а Марика распахнула глаза, вгляделась в темноту и улыбнулась:
        - Конечно, страшно. Чужой дом, пожар, чужие люди. Иди к нам в постель, Варенька. Сегодня можно.
        Девочка охотно нырнула под теплое одеяло, прижалась к Марике и шепнула:
        - А теперь ты будешь моей мамой? Ведь у каждого ребенка должна быть мама.
        - Я всегда об этом мечтала.
        Вот теперь и Марике было спокойно. Оба ее любимых человека рядом с ней. Можно не волноваться.
        Глава 30. Князь
        Ольг проснулся рано. Опочивальня выстыла, но под пуховым одеялом было тепло, даже жарко, да и горячая Варька прижималась к боку. А она что тут делает? Марика же спала так сладко, разметав светлые волосы по подушке, что Бурый мгновенно вспомнил: надо не упустить Зимогора.
        Во-первых, разговор к нему. Мужской. А во-вторых, волхву предстоит княжича… теперь уже князя с Марикой обручить. Это быстрее и проще, чем будить залёгшую на зиму берицу.
        Князья обычно женились летом или ранней осенью. Обряд несложный, но нужен кто-то, кто его проведёт. Это любой горожанин мог просить у князя благословения, а кто благословит самого князя? Волхв или зверь лесной, что первый хозяин этих земель, больше и некому. Конечно, можно совет боярский собрать… только с учётом последних обстоятельств, даже берицу разбудить было безопаснее. Или до весны ждать, чего Ольг делать совершенно не собирался.
        Забот было так много, что разлеживаться в постели некогда. Как говаривал боярин Вольский: в обители предков отдохнём. В последнем Ольг здраво сомневался, в конце концов, никто оттуда ещё не возвращался, кроме хана Баяра, конечно, но все равно поднялся. Напоследок только сунул нос в волосы жены, вспомнил, что они вчера в бане вытворяли, и зажмурился блаженно.
        Подкинул дров в печь, поправил одеяло, оделся быстро и на цыпочках вышел.
        Как выяснилось, волхва искать было не нужно, он вчера пришёл в княжьи палаты вместе с домочадцами Бурого. И сейчас вовсе неаскетично завтракал на кухне, наложив себе полную миску каши с мёдом, ягодами и орехами, налив лучшего дарханайского чая, да ещё на тарелке лежали хлеб и пара кусков холодного жареного мяса. Если Зимогор каждый раз так завтракает, то как он вообще выживает в лесу?
        Ольг молча уселся за стол и пристально разглядывал незваного, но дорогого гостя. И не так уж он и стар, этот волхв. Борода неряшливая седая и длинные сальные волосы прибавляли ему лет, а сам он был ещё крепок и могуч, и глаза сверкали вполне молодо. Невольно вспомнилось, что Зимогор - бывший соратник князя Вольского из Лисгорода, а значит, летами к тому близок.
        Воняло от волхва, кстати, диким зверем и кониной. Ещё бы на такое чудище лесное Марика поглядела благосклонно!
        - Ну что уставился, князь Олег? - сумрачно прошамкал волхв с набитым ртом. - Ты гостя сначала напои-накорми, в баньке попарь, а после взглядом как ножом режь.
        - Да, банька тебе необходима, - криво улыбнулся Ольг. - Одежды чистую велю принести, а эту сожги, сделай милость. Воняешь ты, премудрый.
        - Ну а поживи в лесу, поглядим, чем ты пахнуть будешь!
        Вспомнилось, что Марика даже в доме своём всегда была чиста и опрятна. И мылась нередко. Врет волхв, ленив он просто.
        - С проклятьем что? Совсем оно ушло, или ждать подлости в любое время?
        Волхв все же поперхнулся. Долго кашлял, утирая слезы. Ольг терпеливо ждал, под столом сжимая кулаки. И постучал бы Зимогор по спине, так ведь перестарается и хребет переломит…
        - Видишь ли, любезный мой князь… тут дело такое тёмное… Проклятья, они ведь незаслуженными не бывают. Незаслуженное проклятье возвращается к тому…
        - Коротко и по сути. Недосуг мне лясы точить.
        - Угу. Ну так знай: оно не снято. Его вообще снять нельзя. Совсем. Ну, может, когда я умру, оно уйдёт. А может, и нет.
        - Но Марика молодая!
        - Да. Потому что ты ее любишь, и она в это верит. Такое условие: ее должен кто-то полюбить в обличье старухи. Ну и имей в виду: если она в твоих чувствах сомневаться начнёт, сразу будет стареть. Ты увидишь. Узнает, что ты изменил - станет старухой. Обидится ни на жизнь, а на смерть - станет старухой. Шубку этой капризной бабе не купишь…
        Ольг только усмехнулся с облегчением. Изменять он не собирался, а насчёт остального… не такая его жена, чтобы на ерунду обижаться. К тому же он вырос среди кохтэ, а те своих женщин любить умели. Ну, и он насмотрелся.
        - А если я ее до старости любить буду, она молодой останется? - уточнил деловито.
        - Выходит, что так.
        - А и славно. Было проклятье, стал дар дивный. Поэтому я тебя, старый пень, даже убивать не стану. Ну, и ещё тебе придётся обряд обручения провести.
        - Какой же ты прыткий, Олег Андреевич! Ты бы сначала с недругами разобрался!
        - А никуда они не денутся. А денутся, так я их из-под земли достану. Али сомневаешься?
        - Ух ты какой бер вырос… а был-то совсем детёныш… Дивно, дивно. Хорош у Бергорода князь будет.
        - А потом я Варьку за Ингвара выдам и Лисгород тоже к рукам приберу, - зачем-то ляпнул Ольг, ёжась под острым взглядом чёрных глаз.
        - Не выдашь, - махнул рукой Зимогор. - Не судьба. Да и Ингвар - не сын своего отца. Не нужен он тебе. А Лисгород и так под тобой будет. А если не упустишь момент - то и Волчий Посад прибрать к рукам сдюжишь. А сын твой и вовсе… кхм. Неважно.
        Важно. Ольг хищно прищурился. Да, была у него мечта все княжества под собой собрать и сделать великое государство. Потому что сегодня в Степи правит хан Баяр, Ольгов друг и соратник. А потом придёт кто-то другой. И совершенно не факт, что когда-нибудь народ кохтэ (как никогда сильный и многочисленный) не захочет потоптаться по землям моров. Княжества нынче маленькие, общего военного договора не имеют, а если и имеют, то не спешат его соблюсти. Не дело это…
        - Значится так, - тяжело сказал Бурый, поднимаясь. - Обряд через три дня на главной площади проведем. Пока же мои люди будут народ кликать. И жене моей на глаза не показывайся, очень прошу. Она - женщина мстительная и непредсказуемая. А ты у нас любишь проклятьями сыпать во все стороны. Не будем ситуацию усугублять.
        30-2
        А Марика вдруг ощущала себя настоящей княгиней. Поутру две незнакомые девицы обрядили ее в тончайшую рубашку, а поверх надели платье из мягкой голубой шерсти. Еще - расшитый речным жемчугом кафтан без рукавов, зато с меховым воротом. Волосы долго чесали гребнями, а после заплели в косу. На голову пришлось надеть расшитый золотой канителью кокошник, под который и косу упрятали. Женщина не сопротивлялась. Она знать не знала, как тут одеваются княгини. Наверное, бабоньки в этом деле опытные, не то что деревенская, а после - лесная ведьма.
        А после ее взяли под белы рученьки и подвели к диву дивному - огромному овальному зерцалу в бронзовой раме да на львиных ногах. Вот тут-то Марика и поняла, во что она вляпалась. Зерцало это стоило денег баснословных, его везли издалека, из страны, где жили умельцы, что это чудо выдумали. У боярынь обычно были маленькие, круглые, на серебряных ручках, а в деревнях от такой роскоши только баяли и посмеивались над глупостью городских белоручек. Видать, есть у них время на себя любоваться.
        Княгиня! Да ведь Марика ничего такого и не умеет! Ест ложкой или вовсе руками, ходит быстро и широко, разговаривать с людьми ласково да вкрадчиво не умеет, всегда на языке вертится ядовитое словцо. Ну положим, ближних бояр она по именам запомнит быстро, чай, не дура, а на остальных и вовсе плевать. А как быть с разговорами? О чем таком умном она сможет рассказать? Как подорожник к царапине прикладывать? Или о зелье от кашля? Одна радость - в кухню ее теперь никто не пустит, а значит - молоко не скиснет и капуста сочная будет.
        А зерцало меж тем убеждало ее в том, что жена у Ольга - раскрасавица. Марика и раньше это знала, но одно дело слышать, а другое - своими глазами узреть и румяные от волнения щеки, и сияющие глаза, и в волнении вздымающуюся грудь. А и хороша, пожалуй, не хуже Катерины!
        И Ольг, появившийся позади нее в гладком стекле, своим взглядом подтверждал ее довольство.
        Как славно они вместе смотрелись! Он, могучий, широкий, выше ее на целую голову, светловолосый и со шрамами на лице, был прекрасен. Мужчина, воин, князь. И она рядом, такая невероятно счастливая…
        - Про Ермола узнать хочешь? - спросил муж вместо ожидаемых слов любви.
        - А что Ермол? - удивилась Марика, разом теряя интерес к дивному зерцалу.
        - Это он черный огонь принес и дом поджег. Его сейчас палач пыта… допрашивает.
        - Но зачем? Это же и его дом был. И внук его с Варькой чуть не погиб!
        Ольг осторожно обнял жену за плечи и увлек к окну, приказав девкам выйти и забрать с собой Варьку, которая еще бессовестно дрыхла. И, глядя во двор, где сновали туда-сюда незнакомые люди, мрачно продолжил:
        - Ермол в доме давно служит. И знал, где слуховые трубы сделаны. Подслушал нашу с Кожевеником беседу. А тот рассказал очень многое. И про мздоимство, и про разворованную казну, и про то, как моего отца убирали. Что иштырцы в свое время не просто так в нашу деревню наведывались, а меня, последнее, что у отца осталось, погубить должны были. И за это все бояре заплатили им золотом. А я все голову ломал, зачем же эти твари приходили, на набег похоже мало было, да и что им в деревне грабить? Коровники и сеновалы? Всяко выгоднее на торговый обоз нападать, чем на простых крестьян.
        - А Ермол при чем?
        - Тогда - ни при чем. Он отцу моему служил верно. А вот когда я вернулся… Не поверил он, что я - Андриев сын. Был уверен, что умер маленький Ольг вместе с нянькою. А бояре ему внушали, что я самозванец, что надобно меня сгубить, но сначала нужно прознать, что в доме происходит. Он и докладывал. Когда я с ранами вернулся, Правый да Щукин дали Ермолу порошок особый, а тот мне в еду и подмешивал. Хорошо, Никитка за тобой поехал, так бы я и сгинул, кабы не твоя сила.
        Марика вспомнила и про погибшего ушана, и про испорченные травы… и промолчала. Теперь что скажешь? На Ермола никто не думал.
        - А когда Кожевеник, напившись хмельного вина с твоим зельем, мне все это рассказал, вот тут-то старик и перепугался. Чумной огонь - это, знаешь, жидкость такая. Черная, густая. Если она на дерево попала и ее поджечь, потушить нельзя, невозможно. Оказывается, кувшины с ней давно в погребах припрятаны были. Он и поджег. Думал, угорю я. Или сбежать хотел в суматохе, не знаю. Да только не сбежал без внука.
        - А после он понял, что ты - и вправду Бурый, - вспомнила Марика. - Ты еще тогда про сугроб сказал.
        - Да.
        - И что теперь? С Ермолом что будет?
        - Казнят его. На площади повесят. Аккурат после нашего обручения.
        - Да как же! Внук у него, отцу твоему верно служил! Его злодеи обманули, Олег, он не виноват!
        - Женщина, он мне яд подливал, убить меня пытался!
        - Так не убил! Ты вона, живой вполне!
        - Доносил!
        - Обманом вынудили!
        - Дом поджег!
        - Это всего лишь дом. Новый отстроишь, лучше прежнего.
        - Никак нельзя предательство прощать, милая. Невозможно. Князь должен быть справедлив, а за его проступки наказание одно - смерть.
        - Ради меня! Ради нашей жизни счастливой! Не смогу с убийцей жить.
        - Марика, да ты рехнулась! - Ольг ужа почти кричал. - Что значит, с убийцей не могу? Я в бою убивал угуров, не считал, сколько и полегло! Мне лиходеев казнить придется и не одного. Я не безобидный ушанчик, я князь, понимаешь?
        - Сделай мне подарок свадебный, помилуй Ермола. Ради Ждана, ради Варьки. Они подружились, как с мальцом быть? Если ты деда его казнишь, что с ним станет? Зло затаит ведь… Пожалуйста, Олег, не нужно мне ни жемчугов, ни ожерелий, ни платьев новых, - она сдернула драгоценный кокошник, откинула его в сторону и прильнула к груди мужа, заглядывая в глаза. - Он отцу твоему верно служил, дом твой сохранил… Ради меня, ради Варьки, ради памяти отца!
        Ольг свистяще выругался сквозь зубы. Вот так, видно, дальше и будет: она со слезами просит милости, а он… а он уступает. Обручения еще не было, а она уже вьет из него веревки.
        - Ладно, - рявкнул он. - Сошлю его к чертям собачьим… в деревню вон! Но за Щукина и Правого не проси, их не я судить буду, народ.
        На бояр Марике было плевать, она с ними под одной крышей не жила и из одного котла кашу не ела. Кинулась на шею Ольгу, восторженно его целуя… А новое платье из мягкой шерсти было какое-то хлипкое и само собою на ней расползлось. Может, починят его девки потом, а нет - и плевать. А еще заниматься любовью на мягкой постели было куда удобнее, чем в бане!
        Глава 31. Свадьба
        А к вечеру новоиспеченные князь с княгинею впервые разругались в пух и прах. Марика заявила, что ей обязательно нужно проверить, как идут дела в черном окрае. Там все еще болели люди, дети. Хотя выздоравливало много, умирали единицы, но она все же ведьма и обязательно должна…
        Не тут-то было. Ольг не намерен был отпускать красавицу жену в чужие дома. Сопровождать ее он не мог, слишком много дел. Ему еще нужно успеть все бумаги совета проглядеть, прежде чем предъявлять обвинения нечистым на руку боярам. К тому же Марика теперь княгиня, не пристало ей такими делами заниматься.
        - Ну так я тогда замуж не пойду, - топнула она ножкой, внутри обмирая от страха - а ну как согласится на это? - Раз княгине не пристало, а ведьме лесной пристало - останусь ведьмой.
        - А если обидит тебя кто? А теперь, когда все знают, что я тебя люблю, и украсть могут, и убить, чтобы мне больно сделать!
        - Охрану возьму.
        - Охрана не всемогущая, стрелы в полете может и не поймать.
        - Да пойми ты, человече, сути моей не изменить! Я ведьма, а ведьмы должны людям служить!
        - Вот и служи… мне. Сыновей мне родишь, будешь их растить. С зельями мне поможешь всех бояр на чистую воду вывести! Надо вот домочадцев новых набирать, пару поварих еще, девок сенных, конюхов и отроков. Никитка один не управится, поможешь ему.
        - А я не рожу тебе сыновей. У ведьм один ребенок всегда бывает, девочка.
        - Ну и ладно. Будет у меня две дочери. Тебе мало, что ли?
        - Ежели ты думаешь, что замужество меня к тебе и к дому прикует цепями золотыми, то ты очень ошибаешься. Хочешь ты того или нет, я иду лечить больных. Твоя воля меня в горнице запереть и стражника приставить, только потом на площади в день свадьбы меня не ищи, не найдешь все равно.
        - Если ты меня любишь, то послушаешься, - Ольг сдаваться был не намерен.
        - А если ты меня любишь, то дашь мне свободу.
        Она ушла, конечно, рано утром, а Ольг, рыча от ярости и скрипя зубами, послал следом десяток степняков во главе с Сельвой. И стражников бы послал, и еще пару десятков отроков, но они нужны ему были, чтобы схватить и бросить в каземат вороватых бояр.
        Марика не сомневалась в том, что делает. Обидно было, больно, впервые они с Ольгом поссорились, да, видно, не в последний раз. А любит ли он ее вообще? Может, просто сказочная эта история с заколдованной девой его увлекла, может, он уже получил свое и больше ему не интересна эта история?
        Не успела себе страхов и обид напридумывать, Гром, встретившийся на причале, не позволил. Он вроде бы даже и не удивился, ведьму увидев, узнал ее с первого взгляда. И поспешил успокоить: лихорадка и вправду пошла на спад. Новых заболевших и тяжелых почти нет, выздоравливающих очень много, ни один ребенок больше не умер за последние дни.
        Вот оно как повернулось: в то время, как она с мужем в бане миловалась, Гром, чужеземец, ежедневно навещал больных, кормил их и заботился.
        - Не будь дурой, - выслушав ее речи, сказал хьонн насмешливо. - Я один, что ли, был? Или это я похлебку варил и одеяла раздавал? Я крыши латал и приносил дрова? Ольг твой все это делал, не своими руками, понятно, но городская стража по его указанию. И этот еще, другой боярин… Кожевеник который. Он тоже одеял дал, дров и мяса еще. И лекарям заплатил, они три дня за мной хвостом таскались, учились, как делать нужно, а нынче сами пошли.
        Марике вдруг сделалось нестерпимо стыдно. Ольг, оказывается, не забыл. Не бросил. Это она, курица глупая, про все на свете забыла с любовью своею, а он помнил.
        - Шла бы ты домой, княгиня. Без тебя управимся. У тебя свадьба третьего дня. Кстати, нас-то позовешь? Мы же друзья?
        - Насчет свадьбы я уже сомневаюсь, - пробормотала красная как рак Марика. - Но вы в княжеских палатах всегда желанные гости, даже не сомневайся. В любое время приходите, вам будут рады.
        Не послушалась Грома, пошла с ним к больным. Он не обманул, и вправду, люди выздоравливали. В домах слышался детский смех, пахло едой, было тепло. И ее не узнавали, сторонились, глядели насторожено. Привыкли видеть скромно одетую старуху, а молодая красавица в короткой шубке и меховой шапке была им незнакома.
        Ольг, пожалуй, был прав, когда не хотел ее отпускать.
        Марику признавали только малые дети: те охотно бросались ее обнимать, пачкая своими ладошками и сопливыми носами светло-серую юбку и белую шубку. Но это женщину волновало мало. Главное, чтобы они были здоровы.
        Сельву и ее отряд она заметила не сразу, а когда увидела, снова подумала, что Ольг, похоже, ее все-таки любит.
        - С сегодняшнего дня открыты ворота, - сообщила княгине степнячка. - А еще Никита уехал за боярином Вольским и его женой. Ольг хочет, чтобы они на свадьбе были. Жаль, Великий Хан никак не успел бы приехать. А может, и не жаль…
        - Успеют ли?
        - Вольский лисьи тропы знает. Успеет. Никитка еще вчера в ночь умчался, за три дня обернется.
        Марике немедленно захотелось вернуться домой. Если Никиты нет, кто все к свадебному пиру подгововит? Надобно список гостей, и продукты, и поваров, и стол подготовить, и зал убрать. А народ? Он тоже праздновать захочет, самое время - после таких испытаний. Это нужно будет бочки с пивом на площадь выкатить, да каждому, у кого кружка будет, налить. И не просто так, а еще пирог вручить, так принято. Чтобы никто со свадьбы голодным не ушел. По хорошему, ставить тесто нужно прямо сегодня. Хотя, конечно, именно Марике к тесту и приближаться не стоит.
        - Страх как люблю свадьбы, - сообщила Сельва, радостно щурясь. - Кохтэ знают толк в больших гуляньях! Мы котлы поставим и будем буузы (*блюдо из вареного мяса) варить. И чай с молоком разливать… Ох и погуляем!
        И Марика не утерпела. Сказала Грому, что ей и в самом деле пора, свадьба - дело серьезное, а у нее ни наряда нет, ни угощений. Раз уж болезнь уходит, то дальше без нее справятся. Тем более, хьоннский ведун не один, с ним местные лекари. Ах да, и Гуниллу пусть присылает, будет девочка помогать с нарядами.
        Вот только что теперь непокорной своей княгине Ольг скажет? Сбежала ведь,. не послушалась его…
        А князь Бурый, невесту свою (вообще-то он ее женой считал, но обряда пока не было) на пороге поджидая, волновался. А вдруг она вернется, а у нее седина в волосах? Или морщинки под глазами? Какой же он дурак!
        И когда она шагнула в дом, румяная, веселая, дышащая морозом, обхватил ее двумя руками, прямо как настоящий бер, прижал крепко к себе, шапку с нее скинул и принялся целовать.
        - Больше так не делай, милая. Не убегай. Давай будем договариваться отныне.
        - Не сбегу, родной. Обещаю, впредь тебя слушать буду. Только и ты меня в клетку не сажай.
        - Не стану. Я все понял. Ты у меня не корова покорная, а лошадка резвая. Такую на поводу не удержишь. Да и не должна княгиня быть смирной и кроткой, мне подруга нужна и соратница, а не рабыня. Просто… я ведь не привык женатым быть.
        - Привыкнешь, - весело пообещала Марика, забираясь ледяными ладонями ему под рубаху. - Ой, привыкнешь. Не раз еще пожалеешь, я думаю.
        - Не пожалею.
        31-2
        Боярина Вольского они дождались, тот прибыл очень поспешно, верхом, с женой молодой. Красивая у него была жена, молодая. Степнячка с круглым личиком и раскосыми черными глазами. Только вот сам Вольский оказался старше жены раза в три, но, в общем-то, это дело Марику никак не касалось*. Лисяна ей понравилась, Ольг был рад старому другу, на улице спешно устанавливали деревянные столы, а саму Марику обряжали в четыре руки в алое как кровь свадебное платье из заморского бархата.
        Ох и хороша была невеста! Широкое платье, жемчужные бусы в три ряда, волосы распущенные по плечам, лишь кружевным платком прикрытые. На плечи накинула белую шубку, чтобы не замерзнуть, руки спрятала в меховую муфточку. Рядом с ней Варвара Ольговна, тоже в алом платьице, шубке и жемчугах. И с двух сторон - подружки невесты: невысокая и крепкая Сельва и рослая, могучая, но очень симпатичная Гунилла. Надо же, как вышло - обе чужеземки, степнячка и хьоннка. Лучше и придумать нельзя, пусть Ольг, князь Бергородский, союз торговый и военный держит с иноземцами.
        На площади, на помосте деревянном, застеленном тканью, спешно установили столб ритуальный, гладкий и блестящим, словно отполированным множеством ладоней.. На столбе были грубо, на котором друг над другом были вырезаны звери: бер, рыс, волк, росомаха, лисица. конечно, Венчал сей столб олень с рогами и весьма приличными клыками. Марика про таких только слышала, но никогда не встречала. В ее лесу олени были куда безобиднее.
        У столба стоял ненавистный ей волхв Зимогор. Ей вдруг захотелось развернуться и убежать прочь, но Ольг успел поймать ее за локоть и шепнуть:
        - Не бойся, я рядом.
        И Марика разом успокоилась. Рука об руку молодые подошли к Зимогору. Сегодня, кстати, в свежей рубахе, меховых сапогах и накинутой на плечи волчьей шкуре.
        - Поклонитесь беру, отцу вашему! - громовым голосом повелел волхв.
        А как не поклониться, коли он - самый первый из зверей, всех остальных на своих плечах держащий?
        Ее узкая ручка на оскаленной морде зверя. Его горячая и надежная ладонь, накрывшая тонкие озябшие пальцы. шелковая алая лента, связывающая их запястья воедино.
        - Обручаю вас силою солнца, неба, земли, воды и крови. Свидетелем сему весь Бергород и Лисгород в лице бояр Вольских. Да благословит ваш союз бер! Его тропами вы оба ходили и дальше ходить будете, зная, что брат старший вас от недругов защитит и никогда не обидит.
        Лента эта, видно, была колдовская, а может, и вовсе не было ее, лишь морок. Потому что шелковые ленты не вспыхивают искрами огня и не обжигают запястья, впитываясь в них огненным узором. Марика успела разглядеть диковинный узор на коже - одинаковый и у нее, и у Ольга, в виде цепочки беровых следов. Он мелькнул очень быстро и тут же пропал. А может, ей и вовсе почудилось. Снова морок?
        Да разве это важно? Они теперь обручены. Навеки будут вместе.
        - От того и называется обручение, что руки ваши теперь связаны, - пояснил волхв народу. - А теперь - пировать! Славный пир да на свадьбе - что может быть лучше?
        Словно только этих слов отроки и ждали. Выкатили на помост бочки с хмельным вином да с пивом, вынесли огромные подносы с пирогами. Загудели костры под котлами степняков. Закричали, затопали бергородцы, полетели в небо шапки, а под ноги князю с княгинею - зерно да мелкие монеты, чтобы брак был богатым на потомство. Никто нынче не уйдет с площади голодным и трезвым! Но Оль и Марика этого не замечали. Стояли, держа друг друга в объятиях и улыбались, как блаженные. А потом князь поцеловал свою жену так крепко, что народ снова радостно завыл. Оставалось только косу ей заплести и надеть кокошник - головной убор замужней женщины.
        - Не побрезгуйте, князь с княгинею, угощением, - раздался голосок рядом. - По обычаю предков вкусите первый в вашей новой жизни хлеб да соль!
        Они обернулись. Перед ними стояла Катерина, радостная, сияющая, с цветными лентами в непокрытых волосах. В руках у нее было вышитый рушник, на котором лежал румяный каравай.
        Ольг кивнул, отломил щедрый ломоть и поднес к устам жены. Так было принято: первый кусок княгиня должна была принять из рук мужа. Марика открыла было рот, чтобы попробовать, но серым соколом вдруг на них налетел Зимогор, выбивая из рук Ольга хлеб.
        - Держи ее, - закричал растерявшимся отрокам. - Ах, злодейка, что удумала! Отравить княгиню!
        Разумеется, Катерина уже затерялась в толпе. Но это от отроков можно уйти, а от юркой степнячки да северной воительницы - пусть попробует. Визжащую и вырывающуюся девицу мигом приволокли к волхву и молодоженам.
        - А ну, тварь, сама сперва отведай, - сунул под нос Зимогор Катерине кусок каравая.
        - Сам это жри, - зарычала красная и уже некрасивая девушка и плюнула ему в ноги.
        - Говори, кто тебя подкупил? - махнул рукой Ольг.
        - Никто, - затихла вдруг Катерина, поняв, что сбежать не выйдет. - Сама. Все сама.
        - Зачем? Что я тебе плохого сделал?
        - Не ты. Она, - Катя кивнула на бледную и все понимающую Марику. - В дом вползла, как змея, князя окрутила, в жемчуга оделась. Почему ей все, а мне ничего?
        - Где яд взяла? - спросила Марика. - У колдуньи?
        - А где ж еще? Меня давно уж Ермол надоумил, что у колдуньи любое зелье достать можно. Да ты не думай, князь, яд тут особенный. Тебе от него ничего не было бы. Он только для этой… змеи. Дорого мне обошлось, но тем и лучше.
        - И она знала, для чего тебе? - тихо спросила Марика. - И чем ты платила, уж не дитем ли своим?
        - А если и им, тебе что с того? Мне дети не нужны, а яд был нужен.
        - Колдунью найти и казнить, - буднично повелел Ольг. - А Катерину…
        - Отдай ее мне, - попросил Зимогор. - Мне ученица не помешает. А сила у нее есть, иначе бы не вышло хлеб испечь.
        Марика, представив изнеженную белоручку Катерину в убогой хижине волхва, содрогнулась. Для Катьки наказание хуже смерти. И ведь не сбежит от него, Зимогор умел привязать человека невидимыми путами к какому-то предмету или человеку.
        - Забирай, - кивнул Ольг. - Чтоб я ее никогда не видел. Клянусь, лично придушу, если только она в Бергороде появится. А колдунью на допрос палачу. Думаю, она о многом еще поведает.
        - Ольг, ради нашей свадьбы, - тронула его за рукав жена. - Пощади, она всего лишь женщина. Сделай мне подарок…
        - Да без вопросов, родная, - ухмыльнулся князь. - Одна свадьба, один подарок, одна жизнь. Ты выбирай, она или Ермол. Все по-честному.
        Марика надула губы, но спорить не стала. Поняла, что в этот раз да при честном народе, внимательно наблюдающим за некрасивой сценой и даже к бочкам не спешащем, умилостивить супруга не выйдет. Да и кто ей та колдунья, чтобы за нее заступаться? Ведь она прекрасно знала, что творила. Уж ее-то никто не обманывал!
        - Ермола выбираю, - вздохнула. - Я его давно знаю. А эту один раз и видела.
        - Вот и славно. Иди сюда, жена, я не закончил обряд.
        Взял из рук подбежавшего Марко алую ленту, торопливо и криво заплел ее светлые волосы в косу, надел кокошник и поклонился народу.
        - Ну, чего встали, бергородцы? Али не желаете выпить за княжеское здоровье? Али вино не хорошо? Али угощение не нравится? Али князь не люб?
        - Люб, родимый, люб! - взревела толпа и, толкаясь, ринулась к бочкам с вином.
        Ольг же кивнул бледному, перепуганному Никитке и быстро ему шепнул:
        - Как колдунью приведете, так немедля за мной пришли.
        - Прости, княже, за сестру, я не ведал…
        - Знаю, что ты мне друг и почти младший брат. Не сержусь, - и шепнул Марике на ухо: - А у тебя травки те самые остались? Пытать каленым железом старуху как-то гадко, да и помрет еще от страха и боли. А вот зелье твое волшебное сейчас бы очень пригодилось.
        - Сварю, - пообещала Марика со вздохом. Да, веселая у нее вышла свадьба, будет, что вспомнить! - А пирог мой где? Ты кормить меня будешь сегодня, муж?
        - И кормить, и поить, и любить, - пообещал Ольг, тут же рассиявшись. - Бес с ней, с колдуньей, займусь ей завтра. А сегодня я весь твой.
        Эпилог
        Варвара требовала братика, хотя Марика уверяла ее, что это невозможно. Но маленькая княжна была слишком избалована и упряма, чтобы принять слово “нет”. Все вокруг говорили, что Ольгу нужен сын, наследник. Никитка фырчал, что Ольгу придется стараться столько раз, сколько понадобится. Ближние бояре же вообще боялись затрагивать столь тонкие материи, разумно опасаясь княгиню-ведьму.
        Ох и репутация ныне была у Марики в Бергороде! Поговаривали (очень тихо, чтобы даже пролетающий воробей не слышал), что обладает княгиня силой такой, что может взглядом одним к человеку в голову влезть и мысли все прочитать, да не только нынешние, но и прошлые. Иначе как объяснить невероятную осведомленность молодого князя о грязных делишках каждого из членов Совета?
        А он знал точно. Приходил со стражниками в дома, раскрывал тайные схороны, извлекал счетные книги и сокрытые бумаги. За последние три года шестеро бояр пошли под суд. Двоих казнили, троих выслали из города, позволив забрать только то, что могло в одной телеге уместиться. Один только, Никита Кожевеник, чудом смог откупиться. Народ, упомнив, как он одеяла да мясной бульон в эпидемию раздавал, выпросил у князя Бурого помилование для старика. Да и то сказать, Кожевеник не убивал никого и под казнь не подводил, нищих не обирал, не грабил торговцев. А что из казны воровал и мзду брал, так кто бы на его месте устоял? К тому же каялся старик и прощения у всего народа просил, обещая до смерти своей нищих кормить и вдов призревать, и детям, и внукам своим завещать. Не обманул: один из своих домов он отдал под приют для вдов и инвалидов, где каждый мог получить крышу над головой, теплую постель и простую еду. За это его в народе любили и называли Никитой Добрым.
        Ольга же, хоть и чтили, почти обожали, но побаивались. Уж больно он был вездесущ, на месте сидеть совсем не мог. Улицы ли мостят камнем - он там, проверяет, хорошо ли свою работу мастера выполняют. Драка ли между торговками зеленью на рынке - он тут как тут, рассудит, успокоит, накажет, если нужно. Бояре ли полаялись и начали друг друга кнутом на улице лупить - и тут князь как из воздуха появится. Огребут оба - и за непристойное статусу поведение, и за бранный лай, и за нанесенные побои. Себе дороже выйдет громко ругаться, лучше уж вопрос решить в доме, а еще лучше, где-то в подклете. И миром, потому как если твой враг обратится к князю за справедливостью - ой, как эта справедливость может аукнуться!
        Словом, за три года в Бергороде драк почти не стало, а бояре и купцы прониклись друг к другу поистине братской любовью.
        А в последние дни и вовсе сидели тихо, как мыши под метлой. Наконец-то молодая княгиня была в тягости, срок разрешения приближался с каждым днем, а Ольг Андриевич становился все тревожнее, а от того искал себе занятие. Всех своими проверками осчастливил: и купцов, и лекарей, и иноземных мастеров, что себе целый квартал на месте бывшего черного окрая отстроили. Хибары там давно посносили, стали строить дома высокие, каменные, на иноземный манер, да заморских умельцев там селили. А что - и порт рядом, и до внутренних стен не далеко. А то, что местные жители место это не любили, так это их дело.
        И вот настал воистине славный день для Бергорода: у княгини начались роды. Все выдохнули и принялись молить бера и предков, чтобы они закончились успешно. Догадывались, что в случае чего Ольг и вовсе свихнется и город сначала с землей сравняет, а потом заново отстроит, причем сам, своими руками.
        А князь и взаправду сходил с ума, бегая из комнаты в комнату и вопрошая:
        - Почему так долго? Почему она молчит, разве женщины, рожая, не должны кричать? А что, если что-то случилось?
        - Угомонись, родимый, - посмеивалась Марфа. - Первые же роды, они обычно долгие. А что молчит - и правильно, и силы не тратит.
        - Дженна уже троих родила, - напоминала благодушно Сельва. - А она помельче Марики будет, и бедра куда уже.
        - Так у Дженны роды шаман принимал.
        - А твоя жена - сама себе шаман. Не бойся, все будет хорошо.
        Когда из горницы показалась довольная повитуха и крикнула молодому отцу, что можно уже подниматься, тот даже не спросил, кто появился на свет. Если Марика уверяла, что только девочка у ведьмы может быть, то как ей не верить? Правда, Зимогор когда-то про сына говорил… Но ему откуда знать будущее?
        Забежал в горницу, где на широкой постели лежала уставшая, но прекрасная и юная Марика с крошечным младенцем возле груди, выдохнул с облегчением:
        - Как дочь назовем? В честь матушки моей, Милоликой?
        - Скорее уж, в честь батюшки твоего, Андрием, - возмущенно фыркнула женщина. - Сын у тебя, Олег Андреевич.
        - Да как же сын? - растерялся Ольг. - Быть не может. Ты же говорила!
        - Да мало ли, что я говорила. Вон, смотри, коли не веришь, - и пеленки развернула показывая явное доказательство своих слов.
        Такого Ольг никак не ожидал. Сын! Наследник! Княжич!
        Тихо-тихо, чтобы не напугать младенца, шепнул:
        - Это ли не счастье? Володимиром назовем. Будет миром владеть!
        Марика выдохнула и улыбнулась. Она уже опасалась, что муж расстроится, не получив долгожданной дочери. А ведь и комнатка была готова, и дары всякие для дочери, и куклы, и украшения, и колыбелька с кружевными пеленками. А тут - мальчик. Надобно саблю деревянную стругать и конька-качалку.
        - Сын!
        Ольг протянул руки и не без робости взял увесистый кулек. Заглянул в серые глазки малыша и окончательно пропал. Сам не понял, откуда туман перед глазами.
        - А дочка как же? - спросил у жены. - Ты мне дочку обещала.
        - А дочку следующей, - легко согласилась Марика. Если уж она, вопреки преданиям, родила сына, кто знает, может, и про единственного ребенка ей тоже всю жизнь лгали?
        На красной площади Бергорода раздался звук рога и громогласное:
        - Сын! Княжич Бурый родился, ликуй, честной народ.
        И народ ликовал так, как на свадьбе князя и княгини не радовался. Рыдали от счастья бояре, выпивали за здоровье юного княжича купцы, простые горожане плясали на улицах.
        А довольная и счастливая Варька прыгала вокруг постели Марики и выкрикивала:
        - А я говорила, что будет братец, а вы мне не верили!
        - Да, родная, - Ольг подхватил дочь на руки и приподнял, чтобы она могла заглянуть в колыбельку. - Ты у меня лучшая пророчица в мире.
        - И лучшая старшая сестра.
        - Без сомнения.