Хома Брут Ольга Коханенко
        Семинарист Хома Брут в нечисть не верит. Все, что его заботит, - это как бы вечно пустое брюхо набить да в промозглую зиму в бурсе не замерзнуть.
        Но нечисть не волнует, верит ли в нее Хома. И когда ректор семинарии отправляет его на дальний хутор, с ним начинает твориться сущая чертовщина.
        Как распознать зло, порой оборачивающееся невинными и прекрасными созданиями? Как научиться с ним бороться, чтобы суметь выйти на поединок с самим Вием?
        Ольга Коханенко
        Хома Брут
        НОВЕЛЛА I
        ПРОКЛЯТЫЙ ХУТОР
        Глава I
        Кондиция
        Звонко бьет семинарский колокол у ворот Братского монастыря. Собирает семинаристов - грамматиков, риторов, философов и богословов с тетрадями под мышкой. Спешат бурсаки, толкаются, бранятся между собою. Стоит на площади шум и гам, хоть уши закрывай.
        Залихватский свист перекрывает шум, разливается в толпе гул:
        - Ректор! Ректор идет!
        Замирают бурсаки. Отряхивают пыльные зипуны, расправляют пояса, чешут немытые головы, трут рукавами чумазые лица.
        Осматривая их нестройные, бурлящие ряды, пузатый седой ректор в длинной рясе прячет ухмылку в седой курчавой бороде:
        - Тише, тише, обормоты.
        Толпа постепенно стихает. Каждый бурсак хотя бы на время старается принять приличный вид. Оглядев их, босых, уставших, а порой и больных, ректор взволнованно и в то же время радостно произносит:
        - Поздравляю с окончанием учебного года! Отправляясь на вакансию, прошу вас шкоды не чинить! - Он строго глядит каждому в глаза. - Не воровать и не накликать позор на бурсу.
        Бурсаки мотают головами, крестятся, мол: «Что вы, батюшка?» Изображают на лицах полное смирение и покаяние. Но сложно стоять им спокойно, не выдерживая, снова принимаются они за свое: кто-то, скрывшись от глаз, рвет страницы опостылевшего учебника, кто-то радостно раздает подзатыльники и гогочет тихонько, вполголоса.
        - Ой, как жрать хочется, - схватившись за тощий живот, прошептал философ Хома Брут, уныло поглядывая на ректора. - Сам-то вон какое пузо отъел! - бурсак сердито покачал головою. - Хочет уморить нас голодом своими молитвами!
        - Ага, - угрюмо вторил ему приятель, богослов Халява, рослый и плечистый парубок. На разбойничьем лице Халявы раздражение от речей ректора сменилось злостью, ничего святого явно не приходило бурсаку на ум. Но он стоял упрямо и ровно, слушая и заученно кивая.
        - Пошарь по карманам, может, что завалялось у тебя? - взмолился Хома. - Не могу, ей-богу, сейчас помру с голоду.
        - На вот, - сердито протянул Халява. - Удалось стащить сушеного окуня.
        - И это все? - недоверчиво прищурился курчавый философ.
        - Шо? - выйдя из себя, недовольно отмахнулся богослов, намереваясь убрать окуня обратно в шаровары. - Рано еще! Рынок только проснулся!
        - Погодь ты! - Хома схватил окуня и, посмотрев на друга благодарно, как голодный пес, которому бросили кость, принялся жадно поедать окуня. - Спасибо! - Он осторожно оглядывался по сторонам, как бы в толпе не выхватили, а то ведь и не узнаешь кто.
        - …Бабы эти, только видят меня, рукавами все закрывают, - пожаловался богослов. - Ведьмы, - заключил он и сплюнул.
        - …Помолимся же Господу. - Ректор снял клобук и протяжно запел: - Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!
        Бурсаки тотчас поснимали свои шапки:
        - Дух премудрости и разума пошли мне, Господи!
        - Да они на всех нас так, - захихикал Хома, сбрасывая кость на землю и облизывая пальцы. Блаженство на лице его снова сменилось тревогой. Он вытянул длинную шею, оглядев площадь:
        - Что-то Тиберий запаздывает. Эх! Зря мы послали его на промысел.
        - Не зря! - Халява вдруг расплылся в довольной улыбке, которая так необычно смотрелась на его угловатом, грубом лице. - Смотри!
        В толпе промелькнул ритор Тиберий Горобец с бегающими глазками и громадной шишкой на лбу. Пригнувшись, тощий ритор ужом заскользил между бурсаками. Очень скоро он вынырнул прямо возле Хомы и Халявы. Под одежой у него что-то шевелилось, зипун странно пучился во все стороны. Выругавшись, Тиберий сдавил подмышку локтем. Раздался поросячий визг, который тотчас поглотился пением толпы.
        - Да это порося! - забывшись, в голос загоготал Хома. - Ну и проворен ты, Тиберий!
        - …И просвети сердце и ум мой! - самозабвенно басил ректор.
        - …И просвети сердце и ум мой! - вторили бурсаки.
        - У-у, маленький совсем! - наклонившись, Халява заглянул дергающемуся Тиберию под зипун.
        - Поди сам такого достань! - обиженно засопел Тиберий, отбросив руку Халявы.
        - …И вся во славу твою научитеся ми!
        - И вся во славу твою научитеся ми! - опомнившись, кисло пропел Халява и прошептал: - И вправду уморить нас хочет, святоша. Целыми днями молимся. Всем известно, что от постоянных молитв можно тронуться умом!
        - Да неужто? - усмехнулся философ. - Тогда бы уже весь монастырь тронулся!
        - А ты думаешь, нет таких?! - богослов сердито сверкнул глазами. - Ничего вы не знаете, мелкота, носитесь со своими учебниками! Известное дело, в нашей же семинарии был такой случай.
        - Какой такой случай? - сдавливая порося, недоверчиво пристал ритор.
        Богослов надулся как помидор, но все же ответил:
        - Сам бывший ректор семинарии тронулся умом. Давно это было, откуда вам, мазунчикам, знать!
        - Брешешь! - не поверил Хома. - От молитв?!
        - Вот те крест, не брешу! - Халява перекрестился. - А вы, стало быть, не слыхали про ректора Варфоломея?
        Хома и Тиберий отрицательно замотали головами. - Шо еще за Варфоломей? - допытывался ритор.
        - Всем известно, бывший ректор. - Халява авторитетно сплюнул себе под ноги. - Очень любил молиться! Все искал древние церковные книги, священные писания.
        - Что-то я всех ректоров знаю, а о таком ни разу не слыхивал, - хмыкнул философ.
        - И шо, нашел он эти самые книги-то?! - от любопытства у Тиберия загорелись глаза.
        - Темнота! - хохотнул богослов. - Про Варфоломея просто нигде не пишут, так как семинария его стыдится. Было это лет сто назад, уже никто ничего и не помнит толком. Но знающие поговаривают, что так зашел у него ум за разум, что ушел он в затворники и объявил себя борцом с нечистью, представляете? - Халява грубо заржал.
        Хома с Тиберием недоверчиво сощурились. Порося завизжал. Ритор сморщился и засунул веревку с жупана в пасть развопившемуся поросю.
        - Было-было, - подтвердил Халява. - Совсем спятив, он утверждал, что сама семинария полна нечисти! И стены ее прокляты! А однажды ночью, говорят, стащил все серебро из семинарии и исчез. Так его и не нашли.
        - Да как же он утащил столько серебра? - неуверенно буркнул Хома.
        - Этого не знаю, - отмахнулся Халява. - Может, помог кто? А может, и не много его было, того серебра. Только я думаю, он и тронулся-то от излишнего усердия. Какая еще нечисть в семинарии может быть?
        - Знамо, кака нечисть! - вступился Тиберий. - Сейчас ее особливо много развелось, всем известно! И тогда наверняка была!
        - Ну-ну, - рассмеялся Халява.
        - А шо?! - вскинулся Тиберий. - Даже на нашем рынке ведьм полно! Сегодня так и хватали меня! И проклинали! И руки у всех нечистые, и морды поганые! Еле ноги унес!
        - Надо было на хвосты им плевать! - с сочувствием посоветовал Хома. - Всем известно: увидишь ведьму - сразу плюй ей на хвостик, она и спужается!
        - Ничего! Я и так от них отбился! - ритор надул грудь колесом. - Не так-то просто схватить Тиберия! - Он наклонился, чтобы поцеловать свою добычу в пятачок.
        Громко завизжав, порося извернулся - и как выскочит у Тиберия из рук! Плюхнувшись ритору на сапоги, скотина издала истошный вопль и, задрыгав маленькими ножками, рванула в толпу.
        - Держи его! - только и успел крикнуть Тиберий.
        - Аминь! - пропел ректор и стал крестить воздух во все стороны.
        Как по команде Халява и Тиберий бросились за поросем. Рослому Халяве никак было не протиснуться; с трудом пробираясь в толпе, он отстал. Толкаясь, шустрый Тиберий вырвался вперед, но тотчас отхватил такого тумака от какого-то бурсака, что повалился на землю и застонал.
        Наблюдая за ними, философ решил действовать хитрее. Упав на четвереньки, он юркнул за скотиной прямо между ног стоящих. Хватаясь за колени и промежности, бурсаки охали, осыпая Хому проклятиями, но он неудержимо двигался вперед.
        Глупый порося несся аккурат в сторону ректора. У философа защемило сердце от страха. Еще один прыжок, и удирающая скотина вырвется из толпы. Изловчившись, Хома оттолкнулся руками и, проехавшись на пузе, схватил животину за вертлявый хвостик. По площади разлетелся отчаянный поросячий визг.
        - Это что такое? - прервав чтение, ректор нахмурил кустистые брови.
        Толпа враз зашумела и с гоготом расступилась, открывая замершего на четвереньках Хому, еле удерживающего за хвост ошалевшего от страха порося. Осрамившись, семинарист скованно потянулся, стараясь удержать скотину за скользкие бока, чтобы унять:
        - Молчи ты! Иди сюды!
        Порося обиженно заверещал и лягнул Хому в нос.
        - Ай! - вскрикнул философ и выпустил его. Порося мгновенно обогнул улюлюкающую толпу, которая все ж не решалась нападать на него перед взором ректора, и, прихрамывая, в полминуты унесся с площади. Не выдержав, бурсаки повалились со смеху. Дисциплина была окончательно нарушена.
        - Снова промышляете воровством? - раздался над головою философа сердитый голос ректора, и бурсаки неохотно притихли. Ректор сделал несколько шагов, подойдя к Хоме, лежавшему в пыли с распухшим, как слива, носом. - Хорошо же, отдохни пока, - ректор обвел глазами бурсаков и махнул рукой. - Отправляйтесь все с Богом!
        Толпа радостно поклонилась, загалдела и потекла с площади в разные стороны.
        - А ты останься, дело есть, - приказал ректор Хоме, отходя в сторону и пропуская бурсаков.
        Через пять минут не осталось никого, кроме ректора и дьякона, о чем-то шептавшихся у дверей монастыря и, казалось, совершенно забывших про философа. Хома робко пошевелился, решив незаметно уползти за остальными.
        - Куда? А ну стоять! - обернувшись, гаркнул на него ректор.
        - Пороть будете? - задрав чумазую голову, Хома заискивающе улыбнулся самой широкой и жалобной своей улыбкой.
        - Надо бы, - пузатый ректор надулся и задумчиво пожевал губу. - Впрочем, у меня есть идея получше, - он недобро ухмыльнулся. - Ты ведь сирота?
        - Сирота, - Хома уселся на землю и сделал такую грустную мину, что ректор сплюнул, перестав сердито хмуриться.
        - Ну, значит, никуда не торопишься, - заключил он, поднимая парня за шиворот и отряхивая его от пыли. - Давай-ка поговорим. Ты кто таков?
        Бурсак внезапно почувствовал сильную слабость. С трудом удержавшись на ногах, он пробормотал:
        - Хома Брут аз, Ваше Высокопреподобие.
        - Что-то ты какой-то совсем вялый, - ректор пригляделся к нему и неожиданно спросил: - Саблей владеешь?
        Хома замотал головою, стараясь сбросить оцепенение и дурноту. Не помогало. Как в тумане, он слабо промямлил:
        - Владею, Ваше Высокопреподобие.
        - Откуда? - Видя, что парубку совсем нехорошо, ректор отпустил ворот его рубахи и немного отступил.
        - Козаки дитём учили, на хуторе. Еще до бурсы, - моргая, чтобы согнать пелену с глаз, признался философ.
        - Значит, неважно владеешь, - разочарованно заключил ректор. - Ну, тебе же хуже. Вот что, братец, отправляйся-ка ты на дальний хутор.
        - Зачем это?! - почувствовав, как дурнота внезапно ушла, парень насторожился.
        - Затем это! - грубо отрезал ректор, надувая усы. - Один зажиточный пан хочет обучать сыновей Святому Писанию.
        - А я при чем? - удивился философ. - Я…
        - Нет, ну какой неблагодарный! - возмущенно прервал его ректор. - Когда тебе еще, обормоту, представится такая возможность?! Он еще кочевряжится! Говорю тебе, тот пан щедро платит, - ректор сменил гнев на милость. - Через год, глядишь, выдаст тебе новые сапоги. А если детишки наберутся уму-разуму, то, может, даже сюртук купит. Да и семинарии он помог… Так что ступай, - улыбнувшись, как хищный зверь, велел ректор. - Если сейчас выйдешь, аккурат за два дня доберешься, - и, не слушая никаких возражений, он повернулся к дьякону: - Выдать ему ржаных сухарей да сушеных фруктов! - дьякон поспешно поклонился. - И саблю, - добавил ректор и задумался. - Какую попроще…
        Тяжело зашагав прочь, он скрылся в дверях семинарии.
        - Зачем саблю-то? - испуганно выдохнул Хома. Ответа не последовало.
        Через полчаса, получив все, как наказал ректор, голодный бурсак отправился в путь, горюя о сбежавшем поросе и взволнованный внезапно представившейся ему кондицией.
        На выходе с площади его поджидали, сидя на брусчатке, богослов Халява и ритор Тиберий. Тиберий подскочил при виде философа и подбежал поближе, сгорая от любопытства, но не решаясь спрашивать.
        Разглядывая свои дырявые сапоги, Халява недобро ухмыльнулся в черные усы:
        - Что, задал тебе ректор крупного пороху?
        - Нет, - с усмешкой ответил Хома, выпятив грудь колесом, и, не останавливаясь, прошел мимо них. - На кондицию отправил. К зажиточному пану.
        - Да как же это?! - богослов мгновенно забыл про сапоги. Тяжело поднявшись, он поспешил за философом. - Это за какие такие заслуги?!
        - За разные. - Хома деловито прикурил люльку.
        - А сабля у тебя откуда? - семеня за ними, ритор удивленно открыл рот.
        - Подарок от ректора, - хмуро отмахнулся философ и поправил дорожный мешок на плече.
        - Ух ты, какой пышный! - богослов смачно сплюнул табак из люльки на землю. - Чую, что-то здесь нечисто!
        - У тебя кругом все нечисто! - Хома поджал губы и продолжил шагать, мрачный как грозовая туча.
        Тиберий остановил его, робко встав посреди пути и схватив за краешек жупана:
        - Ну, расскажи, а? Шибко любопытно.
        - Сам не знаю, что и рассказывать, - выдохнув, философ поник. Вся его спесь разом улетучилась. - Сперва я думал, что он меня накажет за порося, а он раз - и про пана заговорил. Говорит, ежели буду стараться, через год купят мне новые сапоги, а может, даже сюртук.
        Халява присвистнул.
        - Нечему тут радоваться! - признался Хома и, не сбавляя шага, с досадой пнул камень. - Ох, и не нравится мне это!
        Горбатая старушка, медленно шедшая им навстречу, завидев бурсаков, мгновенно перебралась на другую сторону улицы, не забывая оглядываться и креститься без устали. Пройдя всю улицу, бурсаки вышли к безлюдной поляне.
        - Такая честь! - размечтался Тиберий, едва поспевая за Хомой. - Ну, правда, чего ты тревожишься? Работенка хорошая, да и награда щедрая!
        - Тоже мне радость, обучать мелкоту, - остановившись, пробубнил Хома. - Может, враки одни, что заплатят! - он сердито вытер нос рукавом, оглядываясь вокруг. - Отправил бы ректор меня, дурака, когда столько желающих! Явно, тут что-то нечисто! - Нащупав табак, Хома снова набил люльку и уселся на землю возле ясеня. Тупая сабля звякнула о сапог. - Еще как дурень тащусь с оглоблей этой! - бурсак сердито осмотрел тупое острие хлипкой сабли. - Такой только каравай резать! Одно пальцы изранишь!
        - Ну, хочешь, я вместо тебя пойду? - пристраиваясь рядом, наивно спросил Тиберий.
        - Куда тебе?! - отмахнулся философ.
        - Полно тебе жаловаться, - хохотнул Халява, опускаясь на землю. - Надо пожрать раздобыть! И идти станет веселее!
        - Нате вот! - Хома равнодушно сбросил с плеча походный мешок и, развернув его, вытащил хлебные сухари и сушеные фрукты. - Жрите!
        Халява и Тиберий переглянулись и мгновенно набросились на припасы.
        - А ты как же? - прочавкал ритор с набитым ртом. - Путь-то, небось, неблизкий?
        - Придумаем, - Хома равнодушно хмыкнул. - На этом все равно далеко не уйдешь!
        - Это точно! - Дожевав последний сухарь, Халява смахнул с усов крошки, прилег на траву и прикурил трубку. - Нужно дождаться сумерек да и отправляться в рейд. Я помню, сразу возле шляха будет дивная полоса огородов.
        - Мне спешить нужно, - пуская кольца дыма, лениво засомневался Хома.
        - Куда тебе спешить-то? - заржал богослов. - Сам сказал: дело темное, не пойми куда идешь! Так что спешить некуда, спи! - с этими словами он закинул здоровенные ручищи за голову и вскоре захрапел. Хома с Тиберием не мешкая последовали его примеру.
        Проспав несколько часов, Хома проснулся оттого, что тело затекло - неудобно лежать на твердой земле, да еще и облокотившись головою о ствол дерева. Потянувшись, парень растолкал друзей, лениво отмахивающихся и не желающих вставать, и троица наконец двинулась дальше.
        Когда пришли они к огородам возле старых покосившихся хат, уже вечерело. Грядки, про которые говорил Халява, вид имели совершенно разграбленный.
        - Видать, бурса уже побывала здесь, - хихикнул Тиберий.
        - Эх, рано, светло еще, - со знанием дела проворчал Халява. - Нужно темноты подождать!
        - Глядите, вон нетронутый! - Хома заприметил аккуратный огород в стороне от остальных.
        Бурсаки переглянулись и, пригнувшись, рванули по грядкам.
        Схватив спелую тыкву, Хома с трудом перерезал длинный стебель, неловко орудуя саблей, и запихнул ее в дорожный мешок. Халява одну за другой резал дыни ножом, рассовывая их в огромные карманы шаровар. Тиберий, замешкавшись, испуганно глазел по сторонам.
        Вдруг за спиною философа раздался выстрел, и мимо виска что-то пролетело. Замерев, бурсаки обернулись, поглядев туда, откуда стреляли. На пороге покосившейся хаты стоял хилый дед в драных шароварах и перезаряжал ружье.
        - Сейчас я вам покажу, бурсачье отрепье! - грозился дед, трясущимися руками засыпая порох.
        Из хаты выскочила сухая старуха и замахала на деда руками: «Да ты чего, старый! Это ж голодные дети!»
        - Не ввязывайся, баба, - дед оттолкнул старуху и, наспех закончив заряжать, прицелился.
        - Бежим! - крикнул Хома и, выронив дорожный мешок, рванул по грядкам. За ним, поскальзываясь, бежал юркий Тиберий. Грузный Халява с трудом поспевал за остальными. Раздался новый выстрел. Пуля угодила в тыкву возле левой ноги богослова. Снова выстрел. Удивленно обернувшись, Хома заметил, что к деду присоединился парубок с ружьем.
        Халява, почуяв, что он самая крупная мишень, внезапно наподдал скорости и, топча грядки громадными сапожищами, вырвался вперед. Через несколько мгновений, спустившись с холма, он совершенно скрылся из виду.
        Хома с Тиберием рванули за ним, по очереди дыша друг другу в затылок. Не заметив корягу, философ запнулся и, повалившись на щуплого ритора, увлек его за собою. Вместе они прокатились с холма по грязи и бессильно обмякли.
        Сердитый Халява поднял их за поясные веревки. Богослов тяжело дышал и был зол даже больше обычного. Поставив на ноги сперва Хому, а затем Тиберия, он развернулся к раздваивающемуся шляху:
        - Вот что. Мне пора идти. Еще нужно найти, где заночевать, - и, не промолвив больше ни слова, зашагал направо.
        - Погоди! - крикнул ему вслед Тиберий и, махнув Хоме на прощание, поспешил за быстро удаляющимся богословом.
        Философ потер ушибленный бок, с грустью поглядел вслед товарищам, понимая, что ему нужно идти по шляху в другую сторону.
        - Ничего, справлюсь! - Отряхнув зипун, Хома поглядел вдаль и решительно свернул налево.
        Глава II
        Заброшенный шинок
        Хромая, Хома одиноко топал по пыльному шляху. Смеркалось. Багровая заря уже давно отцвела, забрав вместе с собою тепло. Вечерняя роса тонкими бусинами усыпала траву. Поля вокруг поблескивали, словно звездное небо. Большой палец бурсака неприятно саднил после падения. К тому же он с огорчением обнаружил, что разорвал сапог и теперь тот просил каши, в любой миг рискуя развалиться. Дорожного мешка у него больше не было, зато вечно сопровождающий его в семинарии голод - был.
        Семинарист уныло брел, завистливо поглядывая на горящие вдалеке огни хуторов.
        «Как здорово было бы оказаться сейчас в тепле, - мечтательно подумал он и тут же спохватился: - Наверное, мне не стоит задерживаться в дороге, если я не хочу разгневать пана. Кто знает, как он воспримет опоздание? Вдруг осерчает и прогонит? Тогда весь этот путь будет проделан совершенно напрасно. Да еще и ректор будет недоволен, что я не выполнил его поручение…»
        Где-то вдалеке брехали собаки, словно напоминая, что вокруг все же есть люди, пусть и далеко. Поднялся сильный, пронизывающий ветер. Пыль и песок больно ударяли в глаза, заставляя парня щуриться и постоянно останавливаться, чтобы проморгаться.
        В очередную такую остановку Хома заметил впереди неприглядный деревянный шинок с соломенной крышей. Покосившееся строение было давно не белено, одна из стен завалилась, ее подпирала балка.
        - Все же лучше, чем в поле ночевать! - поежился Хома. - Да еще и с пустым брюхом! - пошарив в шароварах, он нащупал два полугроша.
        - Ладно, небольшая остановка не повредит. Э-э-эх! Лишь бы пустили!
        Бурсак робко направился к шинку. Вокруг валялся всякий мусор, потрескавшиеся лавки и битая посуда. Трава росла так густо, что Хома на мгновение усомнился, не заброшен ли шинок. Но тусклый свет, мягко лившийся из узкого немытого окна, убедил бурсака попытать удачи.
        - Видать, шинкарка шибко уродлива! - с усмешкой пробормотал парень, оглядывая шинок, и рассмеялся собственной шутке, никак не решаясь сделать последние несколько шагов. - Али безрукая!
        Холодный ветер подтолкнул бурсака в спину, напомнив о его бедственном положении. Скукожившись, Хома задумчиво поглядел на полугроши, спрятал их в карман и решительно направился к двери: «Эх, была не была! Авось пустят заночевать!»
        Перешагнув густо растущую перед входом крапиву, бурсак припал к окну, сплошь увитому паутиной.
        Внутри шинок выглядел еще мрачнее, чем снаружи, - впрочем, из-за грязи было мало что видно. Пытаясь хоть что-то разглядеть, краем глаза Хома заметил какое-то шевеление. Значит, внутри кто-то был.
        Набравшись храбрости, парень отошел от окна, отворил тяжелую дверь и заглянул внутрь. Косматый худой мужик в грязной рубахе сидел на лавке и, опустив руки, пялился на чарку горилки на столе. Вокруг царило запустение: тут и там стояла немытая посуда, стены украшали узоры паутины, пол был давно не метен. Освещался шинок одной тускло горящей свечей, стоящей на столе, за которым сидел мужчина.
        Услыхав скрип двери, он медленно поднял лохматую голову и недобро глянул на Хому. Парень от неожиданности даже попятился, подумав про себя: «Кажется, и здесь не рады бурсакам…»
        Мужчина неуклюже попробовал встать, но у него не вышло. Он злобно улыбнулся и вдруг рассмеялся. Лицо его приобрело заинтересованное и благодушное выражение, он выпрямил спину и произнес елейным голосом:
        - Чего тебе, хлопец? Горилки хочешь?
        Хома из вежливости снял шапку и, продолжая мяться на пороге, сделал самую жалостливую мину:
        - Пусти, хозяин, переночевать? Не хочется в поле оставаться.
        Мужчина обвел шинок мутным взглядом, словно соображая, о каком таком поле Хома говорит.
        - Что ж, - шинкарь чертыхнулся, безуспешно намереваясь встать. Задумчиво оглядев бурсака от курчавой головы до дырявых сапог, он прибавил:
        - А платить есть чем?
        - Конечно, есть! - нервно хихикнул Хома. - Только не сейчас, попозже. Я направляюсь на кондицию, мне щедро заплатят! - торопливо пояснил он и, умоляюще взглянув на хозяина, пообещал: - На обратном пути заплачу обязательно!
        Шинкарь недоверчиво усмехнулся, что-то прикидывая в голове, и наконец сказал:
        - Проходи. Так пущу.
        С трудом поднявшись, мужчина смахнул рукавом со стола засохшие крошки и отодвинул от себя чарку. Был он без сапог, да и вообще, кроме запятнанной рубахи, на шинкаре ничего не было. Прикрыв рубахой тонкие коленки, мужик указал на лавку:
        - Я сейчас, присаживайся.
        Хома робко ступил в шинок и сел на то место, где только что сидел хозяин. Прикрывая голый зад, шинкарь скрылся из горницы и вернулся в мятых штанах и в сапогах, аккуратно причесанный. Глядя на ерзающего на лавке Хому, он вежливо поинтересовался:
        - Голоден небось, хлопче?
        «Спрашиваешь еще», - подумал про себя бурсак, а вслух сказал: - Ей-богу, голоден! В животе как будто кто колесами ездит!
        - Ну-ну, - улыбнулся шинкарь и, покачиваясь, поспешил из горницы.
        «Кажется, печь растапливает, - прислушался парень, оглядывая унылый шинок. - Не похоже, чтобы здесь было что пожрать!»
        На мгновение ему показалось, что в дальнем углу промелькнула тень. Бурсак встревоженно уставился туда. Освещение было таким тусклым, что таращиться бесполезно, все равно ничего не разобрать. Решив, что это могла быть крыса, Хома успокоился.
        Послышались шаги, вернулся шинкарь. Улыбнувшись, он опустил на стол перед Хомой свежий на вид и почти целый каравай, две чарки горилки и полмиски едва теплых галушек: «На вот, угощайся!»
        Хома жадно глянул на угощение. По всему шинку раздалось голодное пение его живота.
        - Ну, чего же ты робеешь? - рассмеялся шинкарь.
        - Хозяин, - у парня даже голова закружилась, так сильно он хотел есть. - Значит, по рукам: деньги на обратном пути?
        - По рукам, - ухмыльнулся шинкарь, и его лицо стало серьезным. - Меня Горивит зовут, запомнишь?
        - Запомню, - кивнул бурсак. - А я философ Хома Брут, иду из семинарии на кондицию к зажиточному пану, - зачем-то прибавил Хома и, не дожидаясь ответа Горивита, жадно припал к одной из чарок. Густая горилка потекла по усам, бурсак враз повеселел и стал разговорчивее:
        - А что, Горивит, дела идут не очень?
        - Это почему ты так решил? - Шинкарь отвернулся и взял из угла метлу.
        «Ясно же, что неважно, - подумал Хома, опустошая вторую чарку. - Прислужницы даже нет. Ну да не стоит его злить».
        Хозяин погрузился в свои мысли и стал мрачно подметать шинок, покачиваясь и сердито косясь по углам.
        Согревшись, Хома обмяк и расслабился. Глядя на сутулую спину Горивита, он вяло думал: «Эк удачно сложился вечер! Всяко лучше, чем в поле ночевать!»
        Съев и выпив все, что подал хозяин, Хома хотел окликнуть Горивита, но тут откуда-то из угла выпрыгнул страшно уродливый кот. Выскочив под ноги испуганно схватившемуся за сердце шинкарю, котяра уселся перед столом, уставившись на Хому недобрыми мутными глазищами. Морда у кота была паскуднейшая. Оба глаза заплыли бельмами, и весь он был невозможно потасканный, облезлый, горбатый и ужасно наглый.
        Парень даже замахал руками под его тяжелым взглядом:
        - Сгинь! - и перекрестился три раза. Котяра препротивнейше зашипел и медленно побрел прочь, пропав из виду.
        - Что, напугал он тебя? - выдохнув, ухмыльнулся шинкарь.
        - Ну и мерзкий котяра! - признался бурсак. - Твой, что ль?
        - Достался вместе с шинком, - угрюмо ответил Горивит и глянул на пустые чарки. - Еще горилки тебе?
        - Можно, - удивленный такой щедростью, Хома так и замер. - Сейчас у меня с собою вон только… - он вынул из кармана медяки и, положив на стол, придвинул к Горивиту.
        Шинкарь со вздохом взглянул на медяки.
        - Убери, - и, взяв чарки, пошел за новой порцией. Смутившись, Хома протянул руку и сунул полугроши обратно в карман.
        Откуда ни возьмись снова вылез котище и, по-хозяйски развалившись на полу посреди шинка, злобно уставился на семинариста больными глазами.
        «Ну и страшилище, - Хома перекрестился. - Такой всех посетителей распужает! Но, может, он мышей да крыс хорошо ловит?»
        Кот равнодушно отвернулся от парня, свернулся клубком и, кажется, задремал.
        Тем временем показался хозяин с полными чарками горилки в руках. Не заметив кота, шинкарь споткнулся об него и, не успев выставить руки, грохнулся на пол и опрокинул чарки. Горилка потекла по полу и по одежде. Громко взвыв, котище вытянул когти и прыгнул мужику на ноги. Горивит заорал во всю глотку и, перевернувшись, замолотил кулаками по коту, стараясь стряхнуть его: «Тварь!»
        Охнув, Хома бросился на помощь шинкарю, оттаскивая от него истошно воющего котяру. Тот бился как дикий зверь, тараща жуткие глаза и плюясь во все стороны. Лапы у него оказались удивительно мускулистыми и противными на ощупь даже больше, чем на вид. Изрядно попотев, Хома насилу оторвал его от Горивита. Наконец побежденный кот отстал и с мерзким шипением уполз куда-то в угол.
        Шинкарь обалдело оглядел залитые горилкой штаны и истерзанные ноги. Потом схватил Хому за руку, чтобы подняться.
        - Ну и скотина! - он испуганно озирался по сторонам. Руки у него дрожали. - Давай-ка выпьем! - в отчаянии предложил он и, ссутулившись, поспешил за новой порцией горилки.
        - Почему б не выпить? - ухмыльнулся ему вслед Хома, довольно пригладил усы и, развязав зипун, по-хозяйски плюхнулся на лавку.
        Хозяин вернулся с четырьмя чарками горилки и, расположившись рядом с гостем, принялся жадно пить.
        - Спасибо тебе, Горивит! - Хома с таким удовольствием припал к чарке, что у него на глазах заблестели слезы счастья. Горивит ничего не ответил.
        Молча и торопливо они выпили по две чарки. Подмигнув Хоме, хозяин резво принес еще.
        - Нет, ну какой противный кот! - захмелев, обратился к нему Хома. - Шибко он тебя?
        - А! - Горивит равнодушно показал на дырки в штанах. Сквозь рваную ткань виднелись кровавые подтеки. - Не впервой, - грустно хохотнул хозяин.
        - Да гнать его надо! - разошелся Хома и ударил кулаком по столу. - Ишь, чего творит!
        В углу снова промелькнула тень. Парень сжался, испугавшись, что кот, услышав его слова, вдруг выскочит и вцепится ему в лицо.
        - Надо, - уткнувшись в чарку, Горивит совсем помрачнел и явно не желал поддерживать беседу.
        Зато захмелевший Хома был необычайно доволен. Чем больше заполнялся его живот, тем сильнее теплело у него на душе. Ему было так хорошо, что захотелось обнять весь мир, даже противного кота и угрюмого хозяина. Зажмурившись, бурсак затянул песню:
        Там, у вишневом у саду,
        Там соловейко щебетал.
        До дому все просилась я,
        А он меня не отпускал.
        Ты милый мой, а я твоя,
        Пусти меня, взошла зоря.
        Проснется матушка моя,
        Захочет знать, где я была.
        - А ты на то ей дай ответ:
        - Была чудесной майска ночь.
        Весна идет, красу несет,
        И рады все ее красе!
        Горивит хоть и путал слова, вторил ему:
        Ты, мать моя, не молода,
        Я - молода и весела.
        Я жить хочу, и я люблю!
        И не ругай ты дочь свою.
        - Ах, дочь моя, речь не о том,
        Где ты гуляла в эту ночь.
        Коса твоя расплетена,
        А на глазах блестит слеза.
        - Коса моя расплетена,
        Ее девчата расплели.
        А на глазах горит слеза,
        Ведь попрощалась с милым я…
        - Скучно, хозяин! - шикнул на него Хома. - Мрачно, невесело. Потому и шинок пуст, понимаешь? Да разве так отдыхают?! Надо так, чтобы душа от восторга развернулась! - отстегнув саблю и положив ее на стол, парень вскочил с лавки. - А хочешь, я спляшу?
        Горивит ничего не ответил, но разгулявшемуся Хоме было все равно. Вскочив с лавки, он принялся отплясывать гопака, залихватски приседая и весело посвистывая. По полу застучали его сапоги. Бурсак зарумянился, заулыбался.
        Впервые за долгое время он был таким сытым и пьяным. Забыв обо всем на свете, Хома кружился в танце, спотыкаясь, тяжело дыша, но не сбавляя темп, не боясь мерзкого кота и не обращая внимания на хозяина, который перестал петь и глядел на него недобро, с каждой новой чаркой становясь мрачнее тучи.
        Исполнив три длинные песни и одну покороче, намотав несколько кругов по шинку, парень наконец запыхался. Подбежав к столу, он плюхнулся на лавку, чтобы промочить горло. Отхлебнув горилки, он облил усы, довольно облизнулся, громко по-детски рассмеялся, качнулся на лавку и захрапел.
        Глава III
        Плата за жадность
        Проснулся бурсак от громкого воя и отвратительного шипения, которое казалось таким громким, будто раздавалось прямо у него в голове. С трудом разлепив хмельные веки, Хома тотчас снова закрыл их, лениво свесил руку с лавки и промямлил спросонья:
        - Кто здесь?
        Рука коснулась чего-то лохматого, шерстяного и грязного. Решив, что это его любимый пес Бубен прибежал разбудить заспавшегося до полудня хозяина, бурсак улыбнулся, потрепав его по боку.
        Бубен почему-то не подставил слюнявую пасть и мягкие уши, а отпрянул, словно чужой.
        «Капризничает, - продолжая дремать, Хома рассеянно думал: - Интересно, почему Бубен такой слизкий?! Опять забежал в летнюю хату и опрокинул на себя чарку киселя? Ох, и достанется нам обоим от Варвары…»
        Повернувшись, парень едва не свалился с лавки.
        И мгновенно вспомнил, что ему больше не шесть лет. Он не в родном хуторе. Нет ни любимого пса, ни летней хаты, ни всегда строгой Варвары, которая присматривала за ним вместо умершей матери. Да и за окном был не полдень. Чернела ночь. Сквозь узкое окно бледный месяц едва ронял блики на стол перед Хомой. Грязный шинок, не освещаемый больше ни одной свечой, казался теперь не таким унылым. Зато гораздо более пугающим.
        «Кто же тогда меня разбудил?» - нехотя, через силу Хома сел на лавке.
        Ощущение непонятной тревоги одолевало его, заставляя сердце бешено колотиться.
        Приглядевшись, в полумраке догорающей свечи он увидел, что возле стола стоит лохматое нечто. То ли человечек, то ли зверь. Его горбатое тело кое-где покрывала шерсть, свисавшая грязными клоками с боков и лица. Или морды? Лицо это было или морда, Хома так и не сумел разобрать. Разрез глаз был кошачьим, кроме того, при повороте головы глаза вдруг ярко вспыхнули в темноте зеленым светом, а затем снова подернулись отвратительным бельмом, как у слепых. Из пухлых щек, покрытых шерстью, вились совершенно кошачьи усы. Но нос и рот были человеческими. Почти человеческими - мешали острые неровные клыки, частоколом торчавшие из-под слабого подобия губ. На скрюченное тело была надета узкая жилетка до пояса. Штанов у существа не было. Стояло оно на задних лапах. Или ногах? Вместо ногтей из волосатых рук или из того, что должно было быть руками, торчали длиннющие страшные когти, достающие аж до пола. Облезлый хвост постоянно двигался, не прекращая ни на секунду.
        Существо не обращало на Хому никакого внимания, жадно вылизывая чарку из-под горилки длинным змеевидным языком и причмокивая от удовольствия. Закончив, оно бросило чарку на стол, по-кошачьи взмахнуло лапой и опрокинуло всю посуду на пол. Раздался звон. Разбрасывая хвостом осколки по шинку, существо заметно развеселилось.
        Хома замер, боясь даже шелохнуться, потом тихонько отполз к стене, трижды перекрестился и закричал: «Сгинь, нечистый!»
        Схватив чарку, что стояла возле него, он запустил ее в чудище.
        Существо взвыло, отскочило в угол, прыгая на задних лапах и потрясая передними, на манер обезьяны.
        - Чертовщина! - зашептал Хома и повалился с лавки. - Горивит! На помощь! - простонал он и стал ощупью искать хозяина в полумраке. Шинкаря нигде не было. Хома остался в шинке совсем один. Вместе с непонятной тварью. Дрожа, парень схватил со скамейки шапку и пополз к двери. Его рука наткнулась в темноте на что-то острое. Хома вскрикнул и, отбросив разбитое блюдо, резко рванул вперед. Вскочив на ноги, он распахнул дверь шинка. Вдалеке промелькнул стремительно удаляющийся силуэт. Хома с горечью и ужасом осознал, что это был Горивит.
        «Значит, шинкарь не придет на помощь. Главное - успеть убежать».
        Вдруг за спиной парня раздался угрожающий рык. Медленно обернувшись, Хома увидел, как существо подбирается к нему на мощных корявых лапах, царапая когтями по полу шинка. Горящие глаза чудища смотрели на него с одним только желанием - убить.
        Хома сделал отчаянный рывок. Но вдруг почувствовал, как силы покидают его. Руки и ноги обмякли, в глазах потемнело.
        Распахнув глаза, он увидел, что вокруг светло. А сам он словно плывет в сером тумане бесконечного нечто. Его тело, руки и ноги полны сил. Внутри клокочет яростная злоба, жаждущая крови и чьей-то смерти.
        Поток сильного ветра начал трепать Хомины одежды. Задрав голову, он увидел, что над ним кто-то возвышается точно так же, как возвышалась неизвестная тварь. Только это существо было совсем не страшным. Сходство с котом исчезло. Перед лежавшим на животе Хомой стоял уставший сгорбленный человек, в жилетке и штанах. Некрасивый, грустный, смотрящий на него удивленно и напуганно, словно не понимая, как он мог повстречать Хому посреди этой бесконечности.
        Хома улыбнулся и помахал человеку рукой. Лицо человека перекосилось от ненависти, из его глаз и рта выскочили зеленые языки пламени. Издав страшный вопль, человек проворно прыгнул Хоме на плечи и, вскочив на спину, вонзил ногти в мягкую плоть. От боли у бурсака перехватило дыхание. Он начал проваливаться куда-то в пустоту, не чувствуя под собою никакой опоры. Вся сила вмиг исчезла. Он попытался крикнуть, но только открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.
        Моргнув, Хома снова очутился в старом шинке, на полу. Тело просто разрывало от боли. Ужасное котообразное существо выплясывало на нем, вонзая когти все глубже в плоть. Парню показалось, что захрустела даже грудная клетка, готовая лопнуть под тяжестью чудища. Он бешено глотал воздух, махая руками и ногами, силясь сбросить нечисть. И истошно орал.
        Надавив сильнее, чудище завыло, стало яростно кромсать ткань зипуна, отрывая ее вместе с клочками кожи, словно стремясь добраться до сердца.
        Завизжав от чудовищной смертельной боли, Хома извернулся и перекатился на бок. Внезапно ему удалось скинуть существо. Откатившись, страшилище заскакало вокруг него, махая лапами, звеня когтями, целясь в горло, в живот.
        Приготовившись, оно прыгнуло. От страха Хома выбросил вперед слабые руки, неожиданно для самого себя схватив чудище за усы. Существо округлило глаза, забилось, стараясь вырваться, но парень только крепче сжимал усы. Из распахнутого рта, щелкающего громадными кривыми зубищами, на Хому капала густая зловонная слюна. Существо замолотило лапами и вонзило когти Хоме в плечи, стремясь вырваться.
        Почувствовав, что задыхается, бурсак собрал последние силы. Ударив существо сапогом в подбородок так, что затрещали кривые тонкие зубы, он откатился ближе к двери. Медленно встал на четвереньки и выполз из шинка.
        С воем упав на пол, чудище затрясло головою. Воспользовавшись паузой, Хома кое-как поднялся на дрожащих ногах и побежал.
        Через несколько шагов он запнулся и упал. Растерзанная спина горела от боли. Смоченная кровью одежда прилипала к телу. Кровь была даже в сапогах.
        «Бежать. Не сдаваться, - пульсировало в Хоминой голове. - Сейчас оно меня нагонит».
        Каждое мгновение ожидая нового удара, новой боли, парень обернулся и увидел беснующееся чудище на пороге шинка. Не выходя наружу, существо яростно шипело и рвало когтищами дверь.
        Догадавшись, что преследовать его не будут, Хома повалился лицом в землю и тяжело задышал.
        Неизвестно, сколько он так пролежал, не двигаясь и не подавая признаков жизни.
        Вдруг в темноте рядом с ним послышался шорох. Парень испуганно вскинулся. Из кустов орешника выглянул встревоженный шинкарь. Увидев, что бурсак жив, он заискивающе поинтересовался:
        - Как ты, Хома?
        - Как я?! - злобно булькнул Хома, сплевывая пыль и кровь.
        Из шинка послышался протяжный вой. Существо, стоя на пороге, приметило шинкаря, на поясе у которого самым неожиданным образом болталась Хомина сабля.
        - Я тебе… сейчас… покажу, как… я, - парень попробовал встать, но не смог.
        Горивит медленно попятился назад:
        - Ты чего?!
        - Стой… собака! - с трудом поднявшись на руки, Хома быстро задышал, стараясь превозмочь страшную боль в спине.
        Но шинкарь продолжал отходить в сторону. Вскрикнув, бурсак схватился за ветвь орешника и встал на ноги. Стиснув зубы, он неловко направился к шинкарю.
        Тогда Горивит развернулся и стал удирать каким-то очень странным способом. Вместо того чтобы бежать от хромого, израненного и едва передвигающего ноги Хомы, шинкарь петлял из стороны в сторону, все время оглядываясь назад.
        - Эка путает меня, нечистый! - продолжая идти, Хома вытер рукавом взмокший лоб. - Словно не сбежать хочет, а под землю схорониться. Врешь, собака!
        Парень прибавил скорости, в несколько шагов настигнув Горивита, который двигался так заторможенно и странно, словно увязал в липком желе.
        Вытянув руку, Хома схватил его за рубаху. Ойкнув, Горивит вырвался, проворно выскочив из нее, и рванул было вперед, но вдруг словно ударился о невидимую стену, неуклюже упав на землю. Схватившись за лицо, шинкарь застонал.
        - Ничего не понял, - стоя с рубахой в руках, Хома озадаченно уставился на него.
        - Молю, только не бей! - заканючил шинкарь. - Я не желаю тебе зла!
        - Не желаешь мне зла?! - отбросив рубаху, бурсак замахнулся сапогом. - Так ты, значит, гостей встречаешь? Поишь, кормишь, а потом тварь свою выпускаешь?!
        - Нет, все не так! - жалостливо закричал Горивит. - Пощади! Я сам страдаю!
        - Ты меня не путай! - перебил его Хома. - Ясно же, что водишься с нечистыми! - он не удержался и пнул шинкаря.
        - Пощади! - закрывая лицо грязными руками, Горивит захныкал, как баба.
        Склонившись, Хома придавил его за горло:
        - Говори, что за чудище в шинке?
        - Это… это злыдень! - дрожащими губами прошептал шинкарь.
        Со стороны шинка раздался протяжный злой вой. Затем человеческий смех. Существа не было видно с такого расстояния, но Хома готов был поклясться, что оно все еще там.
        - Что еще за злыдень? - Он замахнулся кулаком. - Ты водишься с нечистью?!
        - Да нет же! - прохрипел Горивит. - Эта тварь досталась мне вместе с шинком, я не виноват! Отпусти, я все равно не могу убежать.
        Рассудив, что это правда, хоть и не понятно почему, Хома убрал руку с горла шинкаря. Со стоном усевшись на землю, он устало обтер лицо шапкой:
        - Рассказывай.
        Отдышавшись, Горивит осторожно подполз к нему.
        - Да чего рассказывать-то? - заискивающе глядя в глаза, начал он.
        - Все по порядку, - парень с отвращением отвернулся от него. - Узнаю, что соврал, придушу.
        - Ага, ага, - живо закивал шинкарь. - Плохой год был у нас с жинкой, значит, - заунывно начал он. - Все сукно, что мы закупили на рубахи, пожрала моль, урожай где засох, где повытоптали. Дети голодные, мы сами раздетые, начали мы много браниться. Ясное дело, когда нищета грозит, все бранятся. Решил я тогда супротив ее воли продать всех поросей…
        - Так, давай ближе к делу, - не выдержал Хома, которому не давала покоя боль в израненной спине.
        - Так я и веду к делу! - засуетился Горивит. - Во всем моя жадность виновата, понимаешь? Говорила мне жинка, что дело нечисто, когда я покупал эту хибару! Больно дешево запросил бывший хозяин. Да еще и радовался, ну чисто как ребенок, когда продал ее мне. А у меня, у дурака, глазищи-то и разгорелись! Всю жизнь мечтал иметь собственный шинок! - запричитал Горивит. - А тут такая удача!
        - А пакость эта откуда появилась? - Сплюнув, парень стал оттирать рукавом кровь и пот с лица.
        - Она всегда тут была. - Мужик вытащил из кармана шаровар мятый лоскут тряпки и услужливо предложил Хоме: - Давай спину посмотрю?
        Бурсак нехотя повернулся.
        - Пресвятая Богородица! - Шинкарь перекрестился. - Вот ведь чертяга проклятая! Я в жизнь не подумал бы, что он так на тебя набросится!
        - Правда? - угрюмо ухмыльнулся парень, отодвинувшись от шинкаря. - А саблю мою случайно прихватил?!
        - Ах, это, - Горивит смутился и, отвязав саблю, передал ее Хоме. - На, возьми. Я и пользоваться-то ею не умею.
        Бурсак принял саблю, на всякий случай отодвинув ее подальше от Горивита. Шинкарь тем временем совсем повесил нос. Всхлипнув, он еще раз поглядел на Хомину спину и попросил:
        - Прости, что так получилось. Я просто хотел сбежать. Думал, ты станешь новым хозяином, а я смогу уйти, - Горивит еле сдерживался, чтобы не зарыдать. - Видать, не получится так. Проклятый злыдень все чувствует! Он привязан к шинку, - пояснил шинкарь. - Он не может из него выйти, как ты сам, наверное, уже понял.
        Бурсак кивнул.
        - Почему не сбежал, когда проведал об этом? - спросил Хома. Он почувствовал дурноту и улегся на живот.
        - А я не могу, - признался шинкарь. - Мне нельзя отойти от шинка дальше чем на триста шагов.
        - Вот оно что, - слушая его, Хома устало закрыл глаза. - А извести тварь не пробовал?
        - Да ты что?! - испугался хозяин. - Все знают, что злыдня не извести ни огнем, ни мечом! Чем больше сопротивляешься, тем скорее он сгубит тебя.
        Бурсак недоверчиво взглянул на Горивита.
        - Вот те крест! - шинкарь перекрестился. - Мне еще моя бабка рассказывала, когда припоминала несчастья, которые в ее времена творила нечисть.
        - Тьфу ты! - Хома сплюнул. - И этот про какую-то нечисть!
        - А что же это, по-твоему? - с обидой спросил Горивит.
        Вспомнив чудище и то, как он вместе с ним перенесся в странное место, Хома задумчиво замолчал.
        А вот шинкарь, начав жаловаться, уже не мог остановиться:
        - То-то же! - замахал он указательным пальцем, приняв Хомино молчание за согласие. - У меня уже и половины моего здоровья нету! Все, как говорила мне бабка! Тварь эта редкая всю душу мне выпила! - Горивит приложил руку к голой груди, явно собираясь разрыдаться.
        - А где же твоя жинка? - удивился Хома. - Ты же говорил, у тебя есть семья?
        Горивит горько улыбнулся.
        - Узнав про злыдня, жинка забрала детей да и ушла. Их тварь не держала. Оставили они меня одного, - шинкарь повесил голову, из глаз по щекам покатились крупные слезы, оставляя на грязном лице борозды. - Я ее не виню, - вытирая нос, признался шинкарь. - Кому хочется помирать…
        - Да уж, - парень взглянул на шинкаря с сочувствием. - Худо твое дело.
        Горивит всхлипнул.
        - Да какое дело? Остается только умереть, - шинкарь отвернулся и наконец громко заревел.
        - Погоди умирать, - взяв саблю, Хома оперся шинкарю на плечо и тяжело поднялся. Стараясь привыкнуть к невыносимой боли, которая сопровождала каждое его движение, он медленно поплелся в сторону шинка.
        - Что ты собрался делать?! - испуганно вскрикнул Горивит.
        - Покончить с этим, - повернувшись, решительно ответил бурсак.
        - Стой! - мужик бросился за ним, вмиг догнал, но побоялся остановить или прикоснуться к израненному телу. - Не губи себя! Ты еще совсем молодой! Подлечишь спину свою, и все забудется!
        - Угу, - Хома угрюмо обогнул его.
        - Да что ты задумал?! - взвизгнул Горивит, обегая его вокруг и опасливо косясь на шинок. - Злыдня не извести ни огнем, ни мечом. Погубишь и меня и себя! Твоя сабля тут не поможет! - набравшись храбрости, тощий шинкарь встал перед Хомой, заслоняя путь.
        - Уйди, - бурсак пригрозил ему саблей. - За тобой теперь должок.
        У Хомы было такое разгневанное лицо, что шинкарь испуганно отступил.
        Подойдя к самому шинку, парень вынул из кармана кремень, кресало и с полминуты задумчиво глядел на них.
        В дверях показалось существо. Оно молча следило за ним своими больными глазами, не шевелясь и не издавая ни звука.
        Завидев злыдня, Горивит вскрикнул и испуганно отошел на несколько шагов.
        Хома чиркнул кремень и, глядя чудищу прямо в глаза, протянул руку к соломенной крыше шинка. Принимая огонь, солома затлела, сгибаясь. Затем ярко вспыхнула, озарив кровавое лицо парня ярким светом.
        Обходя шинок по кругу, Хома поджигал крышу со всех сторон.
        Злыдень спокойно наблюдал за ним, тараща порченные бельмом глазища.
        Бурсак снял с крыши солому и осторожно всунул ее в щель в стене шинка, рядом со злыднем.
        Чудище издало горловой рык и обиженно скрылось из виду. Яркая вспышка озарила ночь. Соломенная крыша мгновенно загорелась. Огонь перекинулся на деревянные стены. Вначале неуверенно и осторожно тронул их, но вскоре начал пожирать их жадно, ненасытно. Шинок заскрипел, застонал и провис. Хлипкие стены раскалились и покраснели, превращаясь в обугленные головешки.
        - Что ты наделал?! - запоздало вскрикнул шинкарь и схватился за грязные волосы. - Как же это?! - причитал он и отворачивался, чтобы не видеть, как горит его шинок. - Что же ты натворил? - не веря, шептал он. - Что же ты…
        Глядя, как пылает унылая, мрачная хибара, Хома почувствовал ликование. Широко распахнув глаза, наблюдал он, как пламя поглощает шинок. Слышал, как что-то лопается внутри, с легкой грустью понимая, что это наверняка была бочка горилки. Еще одна. И еще. Огонь разгорался сильнее, оплавляя хлипкие стены. Вот обуглилась дверь, и расплавленный засов упал на землю. Правое крыло хибары издало тяжелый вздох и просело.
        Хома слышал только гудение огня, очень красивого на фоне едва зарождающейся зари. И думал о том, что, даже если очень постараться, шинок все равно уже не потушить. Упиваясь восхитительной, завораживающей картиной, парень медленно обернулся на горюющего хозяина. Горивит больше не причитал. Он глядел на пламя, трясущийся, бледный и жалкий.
        Вдруг, схватившись за горло, шинкарь начал задыхаться, закатил глаза и рухнул на землю.
        Глава IV
        Амулет
        Долго тряс Хома Горивита за плечо, но шинкарь так и лежал, широко разбросав худые руки, не шевелясь и не подавая признаков жизни.
        Вдалеке на безоблачном небе разгорался рассвет. Порхая с ветки на ветку, щебетали птицы, увлеченные своими заботами, в траве деловито ползали муравьи и жуки. Промозглый ветер притих. По всему казалось, что погода будет чудесная.
        Но радости от наступления нового дня у Хомы не было. Далекое слабое солнце не согревало бурсака, который сидел недалеко от тлеющего пепелища в мокрой от крови и пота рубахе. Да и сырые ноги не давали ему согреться, а снять сапоги парень не нашел нужным. Глядя в одну точку, Хома долго сидел на земле возле шинкаря и весь дрожал. Дрожал не только от холода, чудовищной боли в спине и навязчивого голода. Он дрожал от бескрайнего отчаяния, охватившего его.
        - Он просто заснул, просто… заснул, - Хома изредка заглядывал в лицо шинкаря, как бы вдруг вспоминая, что он все еще здесь, и ритмично покачивался туда-сюда, обхватив руками плечи. При каждом движении спина бурсака отдавала жуткой болью, но он словно не чувствовал ее, пребывая в оцепенении. - Ну, испереживался. С кем не бывает?! - бормотал он. - Сейчас очнется и дальше побежит опрокидывать чарки! - Хома болезненно хохотнул и с ужасом снова поглядел на шинкаря.
        На застывшем лице Горивита играла почти детская улыбка. Казалось, он был наконец-то счастлив.
        - Не о таком, не о таком счастье он мечтал! - Хома до боли закусил губу. - Это я… это я во всем виноват! Ну, ничего, ничего, - словно в забвении шептал бурсак. - Сейчас полежит, отдохнет… - он похлопал шинкаря по щеке. Она была еще теплая, покрытая причудливыми узорами от высохших слез.
        Хома не знал, сколько времени прошло. Может, полчаса, а может, и час. Но яркое солнце высоко поднялось на небосводе, осушив росу, тронув веки Горивита с его длинными слипшимися ресницами и заставляя парня почувствовать жажду в пересохшем горле.
        В ушах его до сих пор звучали шум пожара и плаксивые мольбы Горивита. Он с отвращением припомнил свое непонятное ликование, которое охватило его, когда он поджигал шинок. Теперь на его месте поднимались лишь струйки жирного едкого дыма, а рядом лежал неподвижный хозяин.
        Хома устало сидел возле тела и чего-то ждал. Ожидание казалось ему бесконечным.
        Страшное чувство вины мучило его, жгло огнем изнутри. Эта боль была даже сильнее, чем боль от ран. Глядя на шинкаря, такого слабого и беззащитного, Хома никак не мог поверить, что он убил человека. Не нарочно, но убил.
        «Конечно, смерть случается, - рассуждал Хома. - Когда мои родители умерли, я был еще мал и даже не видел их тел. Мне просто сообщили об их гибели. А потом появилась Варвара», - парень припомнил серое, сухое, всегда серьезное лицо, лишенное любых эмоций, кроме раздражения и гнева. Странным образом он начал забывать ее черты, даже не мог припомнить, сколько ей лет. Хотя тогда ему казалось, что очень много. Но дети часто так думают про всех, кто хоть мало-мальски старше их.
        - Я всегда был несносным ребенком, - погруженный в свои воспоминания, с горечью бормотал Хома. - Нельзя осуждать Варвару, что она в конце концов не выдержала, прогнала Бубна да сдала меня в приют, - бурсак поежился. - Потом семинария… - Хома ворошил в голове далекие воспоминания, нагрянувшие так внезапно. Ему казалось крайне важным припомнить, видел ли он когда-либо смерть собственными глазами.
        На ум пришла одна особенно снежная, долгая и промозглая зима, когда плесневелые стены бурсы почти не протапливались. Бурсаки тогда умирали без счету. Каждое утро кто-то не просыпался. Не сильно утруждаясь, парней отпевали всех вместе. И, завернув в одеяла, старшие уносили их тела, но куда, Хома не знал.
        - Смерть случается, - упрямо повторял парень. - Она всегда неприятна и горька. Но одно дело - смерть от голода или болезни. Другое дело - убийство. Невольное убийство. А ведь Горивит предупреждал меня… - глотая навернувшиеся слезы, шептал Хома. - А я, дурак, не послушал. Решил поступить по-своему. Да лучше б меня зверь разодрал…
        Утерев нос, Хома с трудом встал, морщась от боли. - Нужно похоронить его, - с болью оглядев Горивита, решил он. - Похоронить по всем правилам, чего бы мне это ни стоило.
        Крякнув, бурсак согнулся пополам и взял его за грязные сапоги, намереваясь оттащить в сторону. Едва начавшие затягиваться раны на спине брызнули, отдавая огненной болью.
        Горивит был совсем нетяжелым, но Хомины руки после страшной бессонной ночи дрожали. Голова кружилась.
        Не обращая внимания, парень упрямо волочил по земле тело, обмякшее, как тряпичная кукла, бессильное и теперь уже на все согласное. Голова шинкаря безвольно болталась, тощие ребра блестели на солнце.
        Слезы градом катились по Хоминым щекам, но он их словно не замечал и только шептал:
        - Лучше б меня зверь задрал… лучше…
        Путем неимоверных усилий он оттащил тело шинкаря на несколько шагов, постоянно останавливаясь, чтобы отдохнуть, и вновь принимаясь за работу.
        Налетел ветер. Пепел с золою заплясали по пепелищу, таинственным образом складываясь в смутный силуэт. Силуэт уплотнялся, принимая очертания человека. Постепенно из него соткался уставший сгорбленный мужчина, босой, в жилетке и штанах, с огромными бездонными глазами и длинными аккуратными пальцами. Тот самый, которого видел Хома посреди серого нечто. Тот самый, который затем вновь обратился в злыдня.
        Лицо мужчины больше не было грустным. Весело рассмеявшись, он огляделся вокруг и помахал парню рукой.
        Расслышав смех, бурсак едва не проглотил язык, от страха и неожиданности выронив ноги Горивита.
        - Подойди, - не открывая рта, сказал мужчина. Не решаясь ослушаться, Хома робко ступил на пепелище, безотрывно глядя ему в глаза, не кошачьи, как были у злыдня, но все же неестественно огромные.
        Взмахнув ресницами, мужчина удивленно спросил:
        - Куда ты тащишь этого человека?
        Хома захлопал ртом как рыба, не произнося ни звука. Тогда мужчина повторил свой вопрос медленнее, решив, что парень не разобрал его слов.
        - Я… я хочу похоронить его, - испуганно прошептал Хома, переминаясь с ноги на ногу. - Как положено.
        - Вот как? - удивился мужчина одними глазами. Его рот по-прежнему был закрыт, словно зашит невидимыми нитками. - Знаешь ли ты, что этот человек желал твоей смерти? - без тени улыбки спросил он.
        Хома потупился в землю:
        - Знаю.
        - И ты все равно считаешь, что он заслуживает того, чтобы его похоронили? - спросил мужчина.
        - Я считаю, что он заслуживал того, чтобы никогда не встречаться со мною, - теребя веревку на поясе, прошептал Хома. - Чтобы жить, - с горечью прибавил он.
        Мужчина задумчиво поглядел на него, ничего не сказав. Хома первый прервал молчание, осмелившись заговорить:
        - Кто ты? Ты… тот самый злыдень?
        Мужчина поморщился:
        - Я был им поневоле. Но ты освободил меня от страшного проклятия. Дал мне возможность не жить больше как поганый паразит.
        - Ах, вот как, - опечалился бурсак и с болью обернулся на тело Горивита.
        - Ты освободил нас обоих, - прибавил мужчина. Но парень только горько усмехнулся.
        Мужчина с презрением и одновременно с нескрываемым ликованием осмотрел пепелище.
        - Долгие годы провел я в этом шинке, в надежде, что кто-то освободит меня. Но его хозяева были слишком тупы и жадны, чтобы желать этого. С каждым новым годом они только злили меня все сильнее. Спасибо тебе, - мужчина низко поклонился Хоме.
        Бурсак стоял, разинув рот.
        - Ты - необычный человек, - загадочно прибавил мужчина, разглядывая его. - Впрочем, ты еще ничего о себе не знаешь.
        Насупившись, Хома молчал.
        - Ты ненавидишь смерть, - слова мужчины эхом звучали в его ушах. - Но она повсюду тянется за тобою, находит тебя.
        - Нет, нет, - сняв шапку, парень уткнулся в нее, подавив рыдания и замотав головою.
        Мужчина сочувственно посмотрел на него.
        - Хочешь ты того или нет, но впереди тебя ждет еще много смертей, - он помолчал. - Тебе придется быть сильным, беспощадным.
        Уронив шапку в пепел, Хома стоял, обессиленно опустив руки и повесив голову. Ему не хотелось слушать мужчину, не хотелось верить его словам.
        Шевельнувшись, мужчина сделал медленный шаг, ступая по руинам босыми ногами. Когда ему попадались угли и стекла, мужчина даже не морщился, никак не показывая, что чувствует боль. Его ноги при этом оставались чистыми, как будто он вовсе не шел по золе.
        Выйдя на лужайку, он улыбнулся солнцу, пошевелил пальцами ног, воображая, что трава щекочет ему пятки.
        - Какие приятные, должно быть, ощущения, - он взглянул на Хому, который не сдвинулся с места.
        - Я хочу помочь тебе, поэтому подарю тебе амулет, - промолвил мужчина и поднял с земли камешек. Зажмурившись, он дунул на него.
        Камень вспыхнул в его ладонях ярким зеленым светом. Сорвав с жилетки нитку, мужчина что-то прошептал, и она стала кожаным ремешком. Нацепив камешек на ремешок, мужчина медленно и грациозно подошел к Хоме: «На, возьми».
        Хома хотел отпрянуть, но потом неуверенно протянул руку. Камень оказался неожиданно тяжелым и холодным. Взяв его, парень ощутил странные покалывания по всему телу. Словно сотни маленьких пузырьков разом лопнули у него внутри. Он испуганно ощупал гладкие края амулета. Камень переливался на солнце, иногда неожиданно становясь сине-голубым.
        Мужчина обернулся на тело Горивита.
        - Считаешь, этот человек достоин того, чтобы никогда тебя не встречать? - задумчиво повторил он Хомины слова.
        Сжимая амулет, бурсак угрюмо кивнул.
        - Но ведь тогда он не почувствует благодарности, - удивился мужчина. - И твой смелый поступок останется незамеченным.
        Хома молча глядел на мужчину, не понимая, о каком смелом поступке тот говорит.
        - Хорошо, - мужчина кивнул и поглядел в синее небо. - Всегда носи амулет на шее и не снимай, - прибавил он. - Со временем ты станешь не таким чувствительным и ранимым, - он улыбнулся. - Амулет защитит тебя от зла.
        Бурсак с удивлением уставился на камень, не решаясь надеть его на шею. Мужчина казался ему добрым, но парень отлично помнил, как тот издевался над Горивитом и разодрал ему самому спину, едва не растерзав насмерть. Не зная, можно ли доверять мужчине и не понимая его слов, Хома глубоко погрузился в свои мысли.
        Наконец он решился спросить:
        - Но от чего меня может защитить этот камень? Про какое зло вы говорите?
        Не дождавшись ответа, бурсак поднял глаза. Мужчины перед ним не было, только сухой воздух слегка подрагивал впереди.
        - Свят, свят, свят! - Хома три раза перекрестился.
        - Хто здесь? - вдруг застонал шинкарь и, схватившись за голову, медленно сел. Спрятав амулет в карман, Хома подбежал к Горивиту.
        - Что произошло? - ошалело моргая, спросил шинкарь.
        Парень замялся, не зная, что ответить. И наконец произнес:
        - Шинок загорелся.
        - Это как же?! - начал было Горивит, но, осекшись, захлопнул рот. - А где же?.. - Шинкарь в ужасе обернулся, испуганно ожидая нападения злыдня.
        - Ты чего? - простодушно улыбнулся Хома. - Радуйся, ты свободен.
        - Чему ж радоваться-то? - Горивит в отчаянии оглядел пепелище, оставшееся от его шинка, и застонал: - Все мои деньги!
        Вскочив, он оббежал пепелище по кругу, проверяя, не уцелело ли чего. Но вокруг были только угли, пепел и зола. Замерев, шинкарь спросил:
        - Слушай, а это случайно не ты его поджег? Ты вообще кто?
        Хома смущенно потупился:
        - Нет, не я. - И, отвернувшись, собрался уходить прочь.
        Заметив истерзанную спину парня, шинкарь завопил:
        - Пресвятая Богородица! Это что ж с твоею спиною, хлопец?!
        - Поранился, пока вытаскивал тебя, - не оборачиваясь, буркнул Хома и, отыскав шапку среди золы, нахлобучил ее на голову.
        Шинкарь бросился к нему и недоверчиво заглянул в глаза:
        - Так это что получается? Ты что, меня спас?!
        - Да, - Хома угрюмо кивнул.
        - Так это за мной теперь должок? - не унимался шинкарь, пытаясь хоть что-то припомнить, и вдруг рассеянно похлопал себя по голому пузу: - А где, интересно, моя рубаха?
        Хома ткнул пальцем в ту сторону, где лежала грязная рубаха Горивита. Шинкарь благодарно кивнул и помчался за нею.
        Набросив ее, он радостно хохотнул.
        - Ни черта не помню! А знаешь что?! - Шинкарь подпрыгивал, чтобы поравняться с Хомой. - С твоей спиной совсем худо.
        Продолжая идти, бурсак ничего не отвечал.
        - Мне тебе помочь нечем, но примерно в десяти верстах ходьбы отседова есть хутор, - продолжал Горивит. - В старой мазанке, слева от колодца, живет одна баба. У нее на калитке висят три перевернутые подковы. Добрая она, Дунькой зовут, - с теплой улыбкой прибавил шинкарь. - Не вздумай обидеть, слышишь?! - глядя на Хому, Горивит смягчился. - Вижу я, хлопец ты добрый. Он схватил бурсака за рукав, замедлив его ход. - Слушай сюда! У бабы этой двое детишек еще. Скажешь, Горивит просил помочь, все для тебя сделает!
        - А как же ты сам? - удивился Хома, догадавшись, что шинкарь говорит о своей семье, которая хоть и сбежала от него, видимо, присылала вести, иногда проведывая. - Не пойдешь со мной?
        - Нет, - отмахнулся Горивит, еще раз оглядев пепелище. - Я в таком виде к жинке не вернусь. Вот когда грошей заработаю, - шинкарь мечтательно заулыбался. - Тогда и вернусь паном. Ты только не говори, что шинок сгорел! То-то она будет рада, когда я ворочусь! - Горивит заулыбался как ребенок. - Дочерей обниму…
        - Ну, дело твое, - глядя на его радостное лицо, парень тоже улыбнулся. - Только как же ты их заработаешь?
        - Да как угодно! - фыркнул шинкарь. - Сила есть, здоровье есть! Возьмусь за самую грязную работу, али рук у меня нету?! Но без гостинцев никак не вернусь! - отрезал шинкарь и отпустил Хомин рукав. - Ну, бывай, добрый человек! Что ли, поцелуемся? - Хома наклонился, подставляя щеки.
        Утерев усы, Горивит бодро развернулся, направляясь на шлях.
        - Скажи только, как зовут тебя? За кого в церкви свечу ставить?
        - Я - Хома Брут, - улыбнулся бурсак. - А свечу ставь за доброго человека с большими глазами. Запомнишь?
        - Запомню, - пообещал Горивит и, поклонившись, пошел прочь.
        Глава V
        Спасение
        Хома уныло брел по пыльному безлюдному шляху. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась степь.
        Лишь обломки бричек да всякий мусор, оставленный проходящими, напоминал, что шляхом пользовались люди.
        Раскаленное солнце слепило, огромный яркий диск беспощадно иссушал все вокруг. Хлипкая сабля, болтавшаяся на поясе путника и изредка глухо позвякивавшая, ранее казавшаяся ему совсем легкой, сейчас камнем тянула к земле. Ужасные раны на спине начали затягиваться противной зудящей коркой, лопающейся при каждом неловком движении кровавыми брызгами. На раны то и дело садились жирные мухи и оводы, доставляя Хоме жуткое беспокойство, но бурсак был так слаб, что уже не мог их отгонять.
        Мучимый жаждой и чудовищной усталостью, он брел медленно, как упрямый вол, в направлении, которое указал ему Горивит. Парень надеялся, что жинка шинкаря и вправду окажется доброй бабой и залечит его раны. На кондицию ему было как раз по пути, но, не зайдя к ней, Хома боялся просто не дойти.
        Впереди показалась полоса пожухлых полей, разоренных птицами и иссушенных зноем. Где-то далеко на пашне виднелись крепкие мужики, голые по пояс, ловко орудующие граблями да мотыгами. Приметив их, путник обрадовался, ведь это означало, что хутор совсем близко. Шлях круто завернул, и впереди показалось небольшое аккуратное село. Тотчас послышался лай собак, которые тут же налетели на парня откуда ни возьмись. Прихрамывая в мокрых сапогах, Хома сторонился от своры, ища воспаленными глазами колодец. Свора кружила, сопровождая бурсака грозным лаем и норовя ухватить его за ногу, но не решаясь подступиться. Все вместе они наделали столько шума, сколько, должно быть, не доводилось наделать в этом маленьком селе и заезжим лирникам.
        Смущенно оглядевшись, бурсак понял, что привлекает пристальное внимание не только собак. Его расцарапанные плечи и подтеки крови на рубахе до смерти напугали местных. Кто-то тайком выглядывал из-за угла. Многие останавливались с раскрытыми ртами, но, поглядев на недоброе Хомино лицо, опускали глаза и спешили прочь. Завидев истерзанную спину бурсака, детишки принимались плакать, а бабы креститься, поспешно закрывая двери и ставни. Казалось, даже рогатый скот разбегается перед ним.
        Наконец собачьей своре надоело преследовать несчастного бурсака, и она постепенно рассеялась. Село стало безлюдно.
        Парень наконец радостно приметил впереди деревянный колодец. Слева от колодца, в низинке, стояла старая покосившаяся мазанка, именно такая, какую описывал шинкарь. Спустившись с пригорка, Хома отворил калитку с тремя перевернутыми подковами и ступил на двор.
        С крыльца испуганно забрехала древняя больная собака, слабо грозясь подняться и задать гостю трепку, как, должно быть, было в лучшие годы ее жизни, которые безвозвратно канули в Лету. Но, неуверенно глянув на Хому, псина заскулила и, поджав хвост, скрылась за сараем.
        Аккуратно перешагнув корыто, валяющееся в траве, Хома взошел на крыльцо. Не успел он поднять слабую руку, чтобы постучать, как дверь перед ним распахнулась. На пороге появилась румяная пузатая баба с косой, перекинутой через плечо, в простой яркой юбке, рубахе и в лаптях. Вытерев со щеки муку, она встревоженно поглядела на незнакомца:
        - Чего?
        Хома с досадой уставился на ее брюхо, решив, что ошибся хатой. Баба была на вид почти на сносях, седьмой или восьмой месяц.
        За ее спиною раздались детские голоса, и сразу четыре маленькие ладошки обхватили ее за талию, выглядывая сбоку, чтобы разглядеть, кто пришел.
        - Быстро в хату! - шикнула на них баба, и ладошки разом пропали. Послышался веселый визг и топот удаляющихся ножек.
        Баба раздраженно поглядела на Хому, ожидая ответа.
        - Я от Горивита, - смущенно и неуверенно произнес бурсак и стянул с головы шапку.
        Лицо бабы перекосилось, она замахала на Хому руками:
        - Не знаем мы таких! Уходите! Сейчас мой муж вернется с поля!
        Парень не сдвинулся с места.
        - Я точно вам говорю! - Она нахмурилась и начала прикрывать дверь, увидев, что Хома не спешит уходить. Еще и прикрикнула в узкую щель: - Он натолчет вам бока, если только узнает, что вы здесь были!
        Послышался тоненький голосок.
        - Мама, пан что, говорит про батька? - выглянула веснушчатая кудрявая девочка и уставилась на Хому ясными карими глазами. Глазами Горивита. - Ой, у пана вся спина в крови, - девочка испугалась и зажмурилась.
        Баба вздохнула, растерянно поглядела на дочь, медленно перевела взгляд на Хому и его саблю. Затащив девочку внутрь, она закрыла дверь.
        В отчаянии, Хома почувствовал, что крыльцо под ним закачалось. Прислонившись к стене мазанки, он грузно опал, оставив на стене хаты кровавые следы.
        Вдруг дверь отворилась, и строгим голосом баба сказала девочке:
        - Сиди тут, я скоро приду!
        Девочка послушно кивнула и, обняв мать, скрылась за дверью.
        Прикрыв за собой дверь, баба взглянула на упавшего бурсака, покачала головою и, подхватив под мышки, кряхтя, поволокла его за хату на задний двор. Там, бережно уложив его на мягкую траву лицом вниз, она осторожно сняла зипун, разорвала рубаху, пальцами осторожно отдирая те куски ткани, что прилипли особенно крепко. Ее движения были легки и бережны, но Хома все равно вскрикивал при каждом прикосновении.
        Удалив рубаху, баба принесла ведро воды. И, смочив тряпицу, стала осторожно промывать раны. Тут Хома по-настоящему завыл.
        Когда дошла очередь до живота, парень смущенно убрал ее руку, решив, что вымоется сам.
        Баба лукаво улыбнулась, послушно присела рядом на траву и, скрестив ноги, стала штопать зипун. Работа спорилась у нее хорошо. И хоть зипун был весь издырявлен, закончила она шитье даже быстрее, чем Хома успел вымыться. Похлопав себя по большому животу и глядя, как парень, Хома, болезненно вздрагивая, стягивает сапоги, она спросила:
        - Это чудище вас так?
        Бурсак кивнул. Баба с болью закусила губу, не решаясь больше расспрашивать. Пока он умывался, она сбегала в хату.
        Крепко перевязав бурсака, она подала ему новую рубаху, значительно больше нужного по размеру, да крепкий дорожный мешок.
        Хома принял все с благодарностью, но не спешил одеваться, в надежде, что баба догадается накормить его.
        Баба оказалась не только доброй, но и догадливой. Снова тяжело поднявшись, она ушла, покачиваясь из стороны в сторону, как уточка, и вернулась с кувшином сивухи и миской тушеной капусты.
        Хома не любил тушеную капусту. Но с голоду набросился на нее, наворачивая за обе щеки. Услышав смешок, Хома заметил, что из узкого окна мазанки за ними наблюдают две конопатые девочки.
        Поймав его взгляд, шинкарка сердито замахала руками, и девочки исчезли. Помолчав, она холодно спросила, отвернувшись в сторону:
        - Как он там?
        - Хто? - набив полный рот так, что стекало по усам, Хома непонимающе поглядел на нее.
        Баба с досадой сорвала одуванчик и, отбросив в сторону, замолчала.
        - А-а-а, Горивит?! - наконец догадался гость.
        Шинкарка поморщилась, словно уже само это имя вызывало у нее слишком неприятные воспоминания.
        - Он хорошо, - обтерев рот, успокоил ее Хома. И, отложив миску, многозначительно прибавил: - Собирается заработать грошей да вернуться к семье.
        Щеки бабы вспыхнули. Она резво вскочила, выхватив из рук гостя кувшин с сивухой, и поглядела на него так, будто бы он был виноват во всех ее бедах разом.
        - Скоро с поля вернется мой муж, - надменно вздернув нос, процедила она. - Тебе пора.
        Хома смутился, с трудом натянул сапоги. Медленно поднявшись, отметил про себя, что перевязанная спина болела гораздо меньше. Нацепив рубаху и починенный зипун, он сердечно поблагодарил хозяйку, едва успев выкрикнуть слова благодарности ей в спину, - так быстро она удалилась. И, обогнув мазанку, вышел к калитке.
        Возле сарая, проснувшись, снова забрехала старая собака. Обернувшись, Хома увидел, как пузатая зареванная баба обнимает на крыльце чудесных кудрявых девочек и с грустью и тревогой глядит ему вслед.
        Долго ли, коротко ли он шел, но снова стало смеркаться, а до места назначения путь был еще неблизкий.
        Перевязанная спина, покрытая соленым потом, снова начала жечь, да так, что хотелось сорвать повязки и ногтями чесаться до самой крови. Удивленный, что раны так долго его беспокоят, Хома терпеливо шел, но зуд становился все сильнее, пока ему не начало казаться, что вся его спина полыхает огнем. Хома тяжело дышал, медленно переставляя ноги, стараясь уберечь свои натертые пятки.
        Широкий шлях давно закончился, превратившись в узкую тропу, по бокам заросшую камышами.
        Впереди показалось небольшое озерцо. Скинув дорожный мешок (сивухи уже совсем не осталось, а к вяленому мясу, заботливо собранному в дорогу шинкаркой, бурсак так и не прикоснулся, решив оставить на потом, а потом почувствовал себя худо. Упав на колени возле озерца, он зачерпывал воду ладошками и долго жадно пил. Умыв уставшее с дороги лицо, он развернул мешок, намереваясь наконец испробовать мяса.
        Вдруг раздался пронзительный птичий крик, и на соседний камень присел ястреб. Изредка поглядывая на Хому, ястреб принялся чистить серо-бурое оперение коротким загнутым клювом.
        Отложив мешок в сторону, парень залюбовался неожиданным гостем. Наклоняя голову, гордая грациозная птица наблюдала за ним желто-оранжевыми глазами. И вдруг, взмахнув мощными крыльями, с криками улетела в сумрак.
        Поглядев ей вслед, бурсак сбросил одежду и неуклюже полез в озерцо, путаясь в камышах и поскальзываясь на глине.
        Тотчас размокшую от воды повязку он снял, намотав на руку. Когда раны наконец перестали печь от прохладной воды, парень сел на мелководье, осматривая свои истертые ноги и слушая ночное пение цикад да лягушек.
        В какой-то момент пение смолкло. Просидев несколько минут в полной удивительной тишине, которую не нарушал даже ветер, он похлопал ладошками по воде. Вдруг в отражении ему привиделось, что за ним кто-то стоит. Обернувшись, он никого не заметил. Тогда парень снова залюбовался озером, краем глаза поглядывая на то, что происходит за его спиной.
        На мгновение в воде снова отразилась улыбающаяся прекрасная дева. Вскочив, Хома стыдливо прикрыл наготу. Никого. Решив, что он просто устал, бурсак пробормотал, удивленно оборотившись к озеру и разглядывая его спокойную гладь:
        - Откуда ж ей взяться-то здесь?
        Покачав головою, Хома потянулся за одеждой и тут же завопил:
        - Что за черт? Только что была здесь!
        На песке лежала сабля, сапоги да шаровары. Мешка, зипуна и рубахи не было.
        Схватившись за голову, парень нервно прошел по бережку туда-сюда.
        - Видать, дьявол меня путает! Что же делать?!
        Неподалеку в камышах послышался всплеск воды. Оборотившись, Хома увидел бредущую деву в одной исподней. На ее голове был венок из свежих цветов, вода едва доставала ей до тонких щиколоток, на тело налипли камыши. Черные волосы были слегка взъерошены и распущены, густыми волнами спадали они по белой спине до самой воды, бархатистая кожа светилась в лунном сиянии. Сквозь намокшую ткань выпирали упругие груди. Тонкими ручками она прижимала к животу сверток с Хоминой одеждой.
        - Звыняйте, - осторожно позвал Хома, стыдясь наготы и боясь напугать девицу.
        Обернувшись величественно, как настоящая царица, она молчаливо нахмурила черные блестящие брови: мол, чего тебе, хлопче?
        - Одежа моя… - зачарованный ее красотою и статью, проблеял Хома, чувствуя себя неотесанным бараном.
        Дивчина перевела взгляд туда, куда глазами указывал бурсак. Вздрогнула, словно удивившись: «Откуда эти лохмотья в моей руке?»
        На ее личике промелькнуло хитрое выражение, будто бы она только что узнала какую-то тайну, которую Хоме в жизни не разгадать. Внезапно подбросив одежду вверх, дивчина расхохоталась дивным голоском.
        Дорожный мешок плюхнулся в воду. Мягко опадая, рубаха и зипун растянулись по воде. Парень с досадой поглядел на девицу.
        Закинув голову, та рассмеялась, выставляя напоказ длинную шею и поблескивая жемчужными зубами.
        - Издеваешься, что ли, надо мною?! - осерчал Хома и сделал шаг в сторону девицы.
        Чаровница, хохоча, побежала прочь, высоко задрав исподнюю, так что стал виден бледный округлый зад.
        Охнув, парень ухмыльнулся и бросился за нею. Заливаясь смехом, они бежали по воде, отражаясь в лунном свете, вспарывая озерную гладь голыми ногами. Мягкие девичьи прелести были так близко от Хомы, что он, казалось, мог разглядеть каждую капельку на ее безупречном молодом теле.
        Восторженный и возбужденный, он бежал все быстрее, а дивчина все медленнее. Забежав по пояс в воду, она замерла, стоя спиной к бурсаку.
        Нагнав чаровницу, Хома жарко дыхнул ей в затылок и страстно схватил за тонкое запястье. Рука оказалась скользкой и холодной. Враз окаменев, чаровница застыла.
        Хома в ужасе отпрянул: на месте, которого он коснулся, остался уродливый след. Запястье дивчины стало быстро покрываться кошмарными язвами и вонючими струпьями, которые расползались по всему телу.
        Парень испуганно попятился назад.
        Чаровница затряслась и медленно обернула к нему лохматую голову. Вместо прекрасного лица он увидал страшный череп, обтянутый зеленоватой гнилой кожей. В пустых глазницах резвились опарыши. Кошмарная пасть перекосилась, из нее пахнуло зловонием. Шея стала такой тонкой и хрупкой, что голова закачалась на ней в разные стороны.
        Девица протянула к Хоме костлявые руки и, схватив за горло, стала душить со страшной силою. Бурсак захрипел и стал оседать, чувствуя, что не в силах противиться, не в силах даже пошевелиться.
        Она сжимала горло сильнее, сильнее, наклоняя Хому к воде. Чтобы не видеть ее лица, бурсак зажмурился.
        Вдруг из-за деревьев вынырнул ястреб и, вскрикнув, бросился на девицу. Усевшись на гнилой череп, он принялся долбить мощным клювом, попадая в червивые глазницы. Девица отпустила Хому, замахала костьми и, издав страшный вопль, ударилась об воду, рассыпавшись на кусочки.
        Вода забурлила, и она исчезла в озере без следа. Птица недолго покружила, приглядываясь к пузырям, да и улетела восвояси.
        Хома глубоко вдохнул. Виски пульсировали, голова кружилась. Он почувствовал приступ тошноты. Сделав неверный шаг, бурсак покачнулся и, потеряв сознание, погрузился под воду.
        Глава VI
        Старик
        Очнулся Хома в тепле. Его тело пребывало в приятной неге, будто бы плыло по небу, обволакиваемое нежными облаками.
        Не открывая глаз, бурсак попытался припомнить, где он, но никак не мог. По ощущениям, так хорошо ему могло быть только в утробе у матери. Или в раю. Но разве и то и другое можно припомнить?
        Чувства были ни с чем не сравнимы. Его переполняли радость и блаженство, никакие тревоги не могли коснуться сознания. Совершенное счастье. Эйфория.
        Широко улыбнувшись, Хома замычал от восторга и вздрогнул от звука собственного голоса. Приятная нега спала. Чудовищные воспоминания разом обрушились на него: истерзанная злыднем спина, горящий шинок, тающий скелет в лунном свете на озере… Парень инстинктивно схватился за горло и распахнул глаза.
        Место было ему незнакомо и походило на душный тесный шалаш, сделанный наспех из подручных средств. В воздухе витали пряные ароматы вперемешку со зловониями, раздражающими нос. На потолке и стенах - всюду - висело оружие, много оружия: над входом в шалаш тускло блестели две добротные крепкие сабли с отделанной серебром изящной рукоятью, наверняка выполненные искуснейшим кузнецом, рядом, на горе какого-то хлама из тряпок, стояло длинное резное копье, вокруг него змеею извивалась мощная цепь, изготовленная, казалось, из необычного сплава, которого раньше Хома никогда не встречал. Также из своего угла бурсак сумел разглядеть на стене мудрено устроенную пищаль, тяжеленный меч и даже шипастый кистень (хотя Хома не был до конца уверен, что это грозное оружие называлось именно так).
        «Что за странное место? - встревоженно подумал он. - Немудрено, что мне снились здесь такие дурные сны…»
        В центре тесного шалаша горел костер. Над ним на распорках висел здоровенный чан с какой-то бурлящей жидкостью. Подумав, Хома решил, что такие странные ароматы разносились именно из этого чана.
        У костра сидел тощий седой старик. Глаза он закатил так, что виднелись одни белки. И что-то шептал, водя руками в самой сердцевине огня.
        Хома тихонько приподнялся на локтях, чтобы взглянуть, почему огонь не жалит руки старца, не принимается за его ветхие лохмотья и длинную бороду.
        Вздрогнув от шороха, старик опустил руки, немного помяв их, словно остужая, и медленно положил на колени. Как будто задумавшись, он уставился на парня черными глазами с оранжевой радужкой. И вдруг тряхнул головою, рассмеялся.
        - Очнулся, пан бурсак! - Резво поднявшись, он схватил глиняную миску, стоявшую подле него, и зачерпнул из чана зеленоватую жижу. Миска задымилась, старик поспешил к Хоме:
        - На вот, выпей!
        При близком рассмотрении, старик показался ему добрым, хоть и пах скверно, как и весь шалаш. Хома недоверчиво заглянул в дымящуюся миску. Противный резкий запах ударил в нос, он отвернулся.
        - Ну же, пей, - стоя перед ним, приветливо сказал старик. - Из тебя еще не вся вода вышла.
        Хома решительно отвернулся, давая понять, что не намерен этого делать.
        Старец запустил длинные пальцы себе в бороду и задумчиво сощурил глаза. Буркнув что-то вроде «извини», он сделал вид, что отходит в сторону, а сам резко схватил полулежащего бурсака за подбородок, насильно открыл ему рот и, повалив на землю, стал вливать мерзкий, обжигающий губы отвар.
        Задыхаясь от кипятка и возмущения, Хома замахал руками, но старик не обращал на это никакого внимания, легко удерживая его на месте. Для своих лет он оказался удивительно сильным. Или это Хома все еще был настолько слаб? Голова у него закружилась. Он почувствовал, что от смрада и мерзкого вкуса жижи его вот-вот стошнит. Отпустив его, старик ловко отскочил в сторону. В ту же секунду Хому смачно вырвало на пол шалаша тем, что он выпил, вперемешку с озерною водою.
        - Вот. Теперь, кажется, все, - старик довольно ухмыльнулся и сел обратно к костру.
        Был он невероятно худ и костляв, сухие коленки обтягивала тонкая кожа, ногти на руках и ногах были черны. Но по тому, как пружинисто он двигался, было видно, что он все еще силен, и, возможно, в чем-то даже даст фору прохворавшему Хоме.
        Закончив изливаться, парень слабо прошептал:
        - Откуда…
        - Откуда я знаю, что из тебя еще не вся вода вышла? - покачиваясь у огня, продолжил старик. - Видишь ли, я кое-что понимаю в человеческом организме. Могу излечить даже смертельные болезни. А это так, глупости, - старик расхохотался и, схватив стоявшую возле огня корзину, начал перебирать сушеные травы, раскладывая их по маленьким баночкам.
        На мгновение парню показалось, что старик совершенно безумен. Снова срыгнув, Хома замотал головою.
        - Бр-р-р, откуда… - вяло начал он, но не сумел закончить.
        - Ну что еще? - не желая отвлекаться, с досадой крякнул старик. - Откуда я знаю, что ты бурсак? Тем более философ? - не дожидаясь ответа, он продолжил: - Да чтобы это узнать, мудрости не надобно. К тому же, ты так голосил во сне, что, боюсь, я знаю даже больше, чем мне бы хотелось.
        Смутившись, Хома вытер усы и оглядел стены шалаша.
        - А-а-а, - догадался старик. - Тебя наверняка интересует, откуда у меня столько оружия? - Он пожевал губу, украдкой вглядываясь в Хомино лицо и словно размышляя, стоит ли делиться с ним секретом. - Ну, это не твое дело, братец, - видимо решив, что не стоит, хохотнул старик. - Одно только скажу: то оружие, что ты видишь здесь, больше не найти нигде. Его ковали для меня лучшие кузнецы или утратили в бою лучшие воины.
        Похваставшись, старик с гордостью расправил плечи и оглядел стены шалаша. Хома сердито отвернулся от него.
        Вдруг старик расхохотался:
        - Ты считаешь, что я старый баран?!
        Парень удивленно оглянулся. Старик схватился за живот:
        - Думаешь, что давно бы продал это барахло и жил безбедно?
        Старик зашелся таким лающим смехом, что Хоме показалось, будто он вот-вот задохнется. Наконец утерев слезы, старик шутливо пригрозил ему пальцем:
        - А ты шутник! Считаешь, что умнее меня только потому, что я сижу в шалаше и вожусь с травами?!
        Хома изумленно выпучил глаза:
        - Кто ты?
        Старик враз посерьезнел и снова уткнулся в корзину:
        - Ясное дело, характерник.
        - Да ну! - испугался Хома.
        Пристально разглядывая сушеный цветок, старик ухмыльнулся:
        - Не веришь? А ты разве не почувствовал это на себе?
        Не понимая, о чем говорит старик, Хома ничего не ответил.
        Забраковав очередной цветок, старик отбросил его в сторону и загадочно продолжил:
        - Понравился ли тебе сон, пан бурсак? Разумеется, до тех самых пор, пока в него не вмешались твои неприятные воспоминания?
        Разволновавшись, Хома откинулся на постели и стал припоминать, что слышал о характерниках. «Ведуны, владеющие магией исцеления, гипнозом… Да чего только о них ни брехали! Мол, один такой ведун мог даже менять погоду, как ему вздумается! Но это же все враки! - рассуждал он. - Так же как россказни про нечисть…»
        Но, припомнив злыдня и девицу на озере, парень засомневался в том, что понимал хоть что-то в этом мире.
        - Как твоя спина? - прервав его мысли, поинтересовался старик.
        Хома так и подпрыгнул на постели: «И правда! Куда подевалась жгучая боль?!»
        Задрав рубаху - «Откуда рубаха?» - он изумленно ощупал спину. От рваных ран остались лишь грубые борозды шрамов. Ни капельки крови. Никакой боли.
        - Да как же это? - Хома изумленно открыл рот. - Вы что… и вправду?
        Характерник крякнул и отложил корзину с цветами:
        - Ты лучше скажи мне, как давно к тебе являются чаровницы, вроде той, на озере?
        «И это знает, - решив, что сходит с ума, испугался Хома. - Неужели я и об этом во сне проболтался?!»
        - Да я ж ведь тогда утонул! - в ужасе хватившись за голову, воскликнул бурсак.
        - Утонул, - старик кивнул. - А ты бы предпочел, чтобы она тебя задушила?
        - Нет, конечно! - не зная, что и думать, пробормотал Хома. - Но откуда ты все знаешь?! На озере никого не было! Я… я думал, это мои фантазии! - смущенно пролепетал бурсак. - Она… она же потом рассыпалась?
        Старик принялся перебирать связку чего-то странного, похожего с виду на засушенные крысиные хвосты.
        - Одно могу сказать, хорошенькие девчата ины действуют на тебя скверно. Надо ж, даже не удивился, что она одна посреди ночи в лесу! Что, впрочем, немудрено в твоем возрасте, - задумчиво прибавил он. - Если бы я вчера не вытащил тебя со дна озера, ты уже был бы мертв.
        Слушая старика, Хома с трудом сглотнул:
        - Проклятая девка, нечистая!
        - Не ругайся, - характерник поморщился. - Признаться, не она, так зараженные раны на спине прикончили бы тебя. Сначала тебя бы парализовало, - спокойно вел дальше старик, словно рассуждал о погоде. - Потом ты, скорее всего, сошел бы с ума. А в конце умер бы мучительной смертью еще до того, как голод или дикие звери настигли бы тебя.
        Хома с ужасом взглянул на характерника:
        - Спасибо, что спасли мне жизнь!
        Старик кивнул и с любопытством поинтересовался:
        - Кто мог оставить тебе эти раны? Давно я такого не встречал.
        Припоминая события прошедших дней, Хома заговорил, и его словно прорвало. Вскакивая от возбуждения, он рассказал старику, как в старом шинке на него напало нечто, что до этого было всего лишь уродливым горбатым котом. Как шинкарь хотел подставить его и передать ему злыдня, как Хома чудом спасся и поджег шинок, освободив Горивита и это странное чудище. Как вдруг Горивит упал замертво, а злыдень больше не пытался убить Хому и, приняв человеческую форму, заговорил с ним на понятном языке. И как в благодарность он передал бурсаку какой-то амулет.
        Характерник внимательно слушал Хому, не перебивая. Местами его темные глаза с оранжевой радужкой вспыхивали то удивлением, то яростью. Когда парень закончил свой рассказ, старик задумчиво сказал:
        - Сегодня утром огонь подсказал мне, что я повстречал необычного гостя. Но чтобы настолько…
        - О чем ты говоришь? - возмутился Хома. - Я просто нищий бурсак! Добираюсь на кондицию, да еще и не по своей воле!
        - Не слыхал я за всю свою жизнь, а пожил я немало, - характерник задумчиво потрепал бороду, как-то по-новому приглядываясь к Хоме, - чтобы злыдни людям амулеты раздаривали.
        - Вот те крест, не брешу! - парень трижды перекрестился.
        - Полно те, - старик добродушно кивнул. - Покажешь амулет?
        - Конечно! - Хома шлепнул себя по бокам, ощупывая карманы, и только тут понял, что лежит совершенно голый, не считая покрывавшей его простыни. Застыдившись, он с горечью припомнил, что часть его одежды и сабля остались на берегу озера, а часть утопила в реке жуткая дивчина-скелет.
        Старик, который всего лишь мгновение назад сидел у костра, внезапно волшебным образом возник прямо перед ним:
        - Это все, что я нашел.
        Изумленно разинув рот, Хома принял из его рук сверток. В нем были аккуратно сложенные шаровары, начищенные сапоги и сабля.
        Не было смысла спрашивать, куда подевалась остальная одежда. Бурсак догадался, что она покоится на дне озера.
        Характерник молча вышел из шалаша и вернулся с новым свертком. В нем оказались сухая и вкусно пахнущая травами Хомина рубаха и зипун.
        - А мешка там не было?.. - начал было он, но характерник, не дослушав, отрицательно покачал головой.
        - Спасибо, - натянув рубаху, Хома пошарил в карманах шаровар и наконец нащупал холодный как лед камень. Испытав облегчение, он аккуратно подцепил его за ремешок и вытащил наружу:
        - Вот он!
        Покачиваясь на веревочке, зеленый камень неожиданно вспыхнул голубым светом, озарив весь шалаш.
        Отпрянув в сторону, характерник прикрыл глаза. Спрятавшись в углу шалаша, старик уставился на Хому так, словно увидал у себя в палатке самого черта.
        - Что такое?! - испугался парень и в ужасе отбросил амулет. Упав на землю, камень потускнел, перестав светиться.
        Прокашлявшись, старик осторожно вышел из своего угла и медленно подошел к амулету. Тот снова вспыхнул голубым, но уже не так ярко.
        - Интересная вещица, - взяв дорожную палку, стоящую у стены, и подцепив ею амулет, характерник протянул его Хоме. - Знаешь, ты его так не бросай. И никому не показывай. Береги его, - посоветовал старик. - Это не простой камень. Лучше надень его на шею и не снимай.
        Хома с сомнением поглядел на болтающийся на палке амулет, сияющий ровным голубым светом:
        - Носить его на шее? Это еще зачем?
        Старик нетерпеливо потряс палкой, и бурсак снял амулет. В его ладони камень снова стал зеленым. Потерев его в пальцах, Хома спрятал амулет обратно в карман.
        - Для профилактики обмороков, - хохотнул старик и, попятившись к выходу, распахнул полог шалаша. - Жди здесь. Лучше не вставай, а то поранишься еще чем-нибудь, - с усмешкой прибавил он.
        Через двадцать минут, которые показались Хоме вечностью, характерник вернулся с двумя зажаренными ароматными кроликами и протянул Хоме того, что покрупнее:
        - На, ешь.
        - Спасибо, - поблагодарил Хома и, взяв обжигающую тушку, осторожно поднялся на слабых ногах, присев к костру подле старика.
        - Куда ты направляешься? - глядя, как голодный бурсак разделывается с кроликом, поинтересовался старец.
        - Я же сказал, спешу на кондицию, - чавкая, парень вытер рукавом жир, стекающий с губ. - Зажиточный пан хочет обучать двоих сыновей. Обещал знатную награду.
        - Слыхал я про того пана и про тот хутор, - характерник жевал неторопливо и старательно. - Как досталось тебе это учительство?
        - Дык ректор меня направил, - быстренько съев все мясо, Хома жадно взглянул на кролика в руках старика и принялся обсасывать кости.
        - Врешь, - подивился старец. - Это ректор Юстиниан? На вот, - он протянул Хоме остатки своего кролика. - Почему ректор выбрал именно тебя? Ты прилежный ученик?
        Хома благодарно принял угощение и зачавкал:
        - Ну, честно говоря, не особливо. Я там делов натворил, ректор был на меня шибко злой… - бурсак хихикнул. - Еще вопросы странные задавал. Не понимаю, почему он вдруг меня пожалел…
        - Какие вопросы? - характерник заинтересованно склонился к нему.
        Хома отмахнулся.
        - Да ничего интересного! Мол, владею ли я саблей, - бурсак хохотнул с полным ртом. - И всучил мне эту ржавую оглоблю…
        - Да уж, - ухмыльнулся характерник. - Этим оружием разве что в носу ковырять. И то дела не будет.
        - Полно, - насупился Хома и завистливо оглядел стены шалаша. - Знамо, что не как у тебя, но все же оружие. Если что, пригодится.
        Характерник сделал удивленную мину:
        - Пригодится, говоришь?! А что ж ты не вынул саблю там, на озере?
        Хома смущенно покраснел.
        - Или не разрубил злыдня пополам?! - расхохотавшись, старик двинул локтем ему под ребра.
        Хома охнул, покраснел и, отбросив кости в костер, сердито отвернулся от старика.
        - Ладно, не сердись, - характерник заговорил серьезно. - Все равно не помогла бы тебе твоя сабля. Против нечисти она бессильна, - пояснил старик. - Радуйся, что остался жив.
        Расслабившись, Хома стал со смаком облизывать пальцы:
        - Откуда она только берется, нечисть эта?
        - А она всегда была, - характерник встал и направился к стене шалаша. - Просто вам раньше было не по пути.
        - Это что же значит?! - парень вскочил на ноги. - Нам и нонче не по пути! Я в Святую Троицу верую!
        - Это хорошо, - перебирая оружие, старик ухмыльнулся в седую бороду.
        - Ты что же, смеешься надо мною?! - вспыхнул бурсак и сжал кулаки.
        Старик равнодушно пожал плечами и, развернувшись, протянул Хоме изогнутую саблю, одну из двух, висевших на стене.
        - На вот, возьми. А свою оглоблю оставь у меня. Хома разом остыл и так и замер с открытым ртом.
        - Я не могу, - пролепетал бурсак. - Она слишком дорогая.
        - Дорогая, - подтвердил характерник. - Но тебе без нее теперь никак. Главное, не забывай ею пользоваться. И, может, потренируйся.
        - Не забуду, - парень благодарно принял оружие. Сабля оказалась удивительно легкой и очень острой, серебряная рукоять удобно укладывалась в руку, на ней были высечены сражающиеся ястреб и волк.
        - Она что, вся серебряная?! - ахнул Хома, приглядевшись к мерцанию.
        - Конечно, не вся! - усмехнулся характерник. - Немного только. Так надо против нечисти. Она боится серебра.
        Хома восторженно глядел на саблю. Никогда он не обладал ничем настолько дорогим. Даже его жизнь, казалось бурсаку, стоила меньше, чем это великолепное оружие.
        - Спасибо, - приложив саблю к груди, Хома низко поклонился характернику.
        - Тебе пора идти, - кивнул старик. - Не то будет поздно.
        - И то правда, - Хома снова поклонился. - Спасибо за все.
        - Будь здрав, - характерник широко улыбнулся и обнял бурсака. - Знай, с этого момента, - серьезно прибавил старик, помахивая перед парнем грязным пальцем, - если хочешь жить, будь предельно осторожен. Амулет и саблю всегда держи подле себя.
        Хома кивнул и, вынув из кармана амулет, послушно повесил его на шею. Камень вспыхнул голубым. Характерник осторожно отошел подальше. Ухмыльнувшись, Хома спрятал его под рубаху.
        Старик засуетился, рыская по шалашу и собирая самодельный дорожный мешок с сухарями и бутылью какой-то жидкости.
        - На вот, - он осторожно протянул его своему гостю.
        Хома принял мешок и, поклонившись, поспешил на выход. Откинув полог, он вышел из шалаша, не глядя на старика, но чувствуя, что навсегда запомнит его.
        Глава VII
        Жуткая находка
        Был уже вечер, когда Хома, постукивая дорожной палкой, свернул со шляха на совсем узкую тропу.
        Это была даже не тропа, а утрамбованная жижа.
        - Здесь можно и вовсе оставить сапоги! - пробормотал путник, ткнув палкой в слякоть. - Дальше уж лучше босиком.
        Присев на камень, он снял худую обувку, подвесил ее на палку и забросил на плечо.
        Кровавый горизонт подрагивал впереди. Солнце почти скрылось за деревьями, отдав последнее тепло. Воздух становился прохладным и влажным, как перед грозой.
        Придерживая полы длинного зипуна, надетого для согрева, он зашлепал босыми ногами по скользкой мягкой жиже, изредка вытаскивая из-за пазухи медальон и зачем-то проверяя, не поменял ли цвет странный камень.
        - Нужно поскорее отыскать хутор, пока не сделалось совсем темно, - поежившись от озноба, пробормотал Хома и пошел быстрее. Но сумрак и студеный ветер словно спешили за ним по пятам. - Как же это я так припозднился? - вздыхал он, вспоминая все произошедшее с ним накануне. - Лес давным-давно должен был закончиться! Здесь, глядишь, и волки водятся, - Хома боязливо осмотрел густой ряд деревьев неподалеку. Ему даже показалось, что он заметил там какое-то шевеление. Стараясь не думать об этом, Хома попытался представить, как хорошо ему будет, когда он наконец доберется до хутора и как следует согреется. Ежели, конечно, пан не осерчает за опоздание и не прогонит его. - Как же жрать хочется, - в животе у бурсака заурчало.
        Остановившись, Хома снял дорожный мешок, чтобы проверить, может, остались хотя бы крошки от сухарей. Но оказалось, что крошки он давно уже съел. А также выпил странную жидкость, налитую в бутыль характерником, которая неожиданным образом придала ему сил, хотя на вкус была не лучше лошадиной мочи. Благодаря ей бурсак энергично прошагал верст десять в бодром настроении.
        К вечеру силы снова иссякли, мешок был предательски пуст и болтался на плече бесполезным кулем. Оглядевшись, Хома увидел все те же деревья да холмы, никаких признаков хутора. По всему казалось, что он заблудился.
        - Быстрее бы добраться, а то так ведь и подохнуть можно. - Хома пошарил в карманах, но ничего там не нашел, кроме пера, усыпанного табаком. Набив люльку, Хома закурил, чтобы хоть как-то заглушить голод, и зашагал быстрее.
        Когда он взошел на очередной холм, впереди показалась нива с вызревающим житом.
        - Значит, хутор близко! - решил семинарист и снова заторопился. Хлюп-хлюп - чавкали по грязи босые ноги. Серебряная сабля, висевшая на поясе, глухо позвякивала, напоминая Хоме о характернике и придавая храбрости.
        На землю равномерно укладывались мягкие хлопья тумана, обволакивая все вокруг пеленою. Стало совсем ничего не видно.
        Потеряв ориентацию, Хома встревоженно шел наугад туда, где, как ему казалось, должен быть хутор. Вокруг него чернели пугающие деревья с густыми зарослями, которые при ходьбе цеплялись за зипун, словно корявые руки лешего, не давая идти, сбивая с ног. Сучья с колючками больно искололи Хоме ноги, и он пожалел, что снял сапоги, но остановиться, чтобы надеть их, было еще страшнее.
        Вдруг Хоме показалось, что он почуял запах дыма. Замерев в тумане, как слепой крот, Хома принюхался и, круто развернувшись, заторопился туда. Запах пропал. Неожиданно дымок появился снова. Он бросился уже в другую сторону. Тяжело дыша, он одолел холм и снова вышел на нивы с житом.
        - Что за черт! - выругался бурсак. - Я здесь уже был! Бесовщина какая-то! - Хома вгляделся в темноту и туман. Кривые ветви деревьев склоняли над ним свои кроны, словно уродливые великаны. Вокруг стояла пронзительная тишина. - Или теперь я подошел с другой стороны? - стараясь не волноваться, парень поводил руками в воздухе и прошептал: - Эка леший меня путает! Вроде бы верно шел!
        Он прислушался к тишине. Где-то далеко, словно через вату тумана, пролаяла собака. Ей ответила другая.
        - Хутор совсем близко! - вскрикнув, Хома побежал. Собак он больше не слышал, только чавканье своих ног, шуршание листьев на ветру, хруст ломаемых веток да собственное тяжелое дыхание.
        Где-то вдалеке раздался пронзительный женский крик. Он был таким страшным и отчаянным, какого Хома не слыхал никогда. Не зная, что делать, он замер, схватившись за саблю и трудно дыша. Внутри молниеносно разлился противный ледяной страх.
        - Что же мне делать? - в отчаянии прошептал Хома. - Может, повернуть обратно? Только в какую сторону?! - он задрожал.
        Где-то совсем близко завыли волки. Это стало последней каплей. Подскочив на месте, Хома бросился наутек в противоположную сторону.
        Он летел быстро, не разбирая дороги, и ветки остервенело стегали его по лицу, оставляя мелкие кровавые царапины. Закрываясь свободной рукой, он то и дело подбирал намокший зипун, который беспощадно цеплялся за кустарники, и падал, падал, раня ладони и колени. Не думая о сукне, Хома с силой вырывал зипун, мечтая лишь освободиться и выбраться из этого жуткого тумана, который обступил его со всех сторон, которому, казалось, не будет конца.
        Сделав очередной рывок, Хома запнулся о корягу. Расшибив палец в кровь, он ударился бровью о камень и рухнул лицом в грязь. Противная ледяная жижа забила ноздри. Палка с сапогами припечатала бурсака по голове и шлепнулась рядом.
        Перевернувшись, он попробовал отдышаться. Сердце бешено колотилось о ребра, не давая вздохнуть.
        Полежав так и немного успокоившись, парень поглядел наверх. Сквозь хлопья тумана виднелось бескрайнее черное небо, усыпанное яркими звездами, такое красивое, раскинувшееся над ним громадным куполом.
        - Там покой, - дрожа, прошептал Хома. - Там не так холодно и мокро. И наверняка там нельзя заблудиться.
        Совсем рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, послышался шорох. Хома вздрогнул и вгляделся в туман. К его ужасу, кусты действительно двигались. Принюхиваясь, к нему медленно вышел громадный черный волк с окровавленной пастью.
        Оцепенев, Хома начал молиться про себя: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»
        Не сводя с него глаз, зверь медленно пошел на одинокого путника. Бока волка тяжело вздымались, словно он только что гнал добычу, уши были прижаты, шерсть на загривке ощетинилась. Амулет на груди бурсака начал печь.
        Охнув, Хома глянул зверю в глаза. Они были ярко-оранжевыми с золотой радужкой. Казалось, волк был болен или напуган, так медленно и осторожно он ступал. Возможно, он был ранен, но парень боялся взглянуть, боялся отвести взгляд от его глаз. Сгустки свежей крови капали с пасти зверя на траву.
        Волк приблизился к неподвижному человеку и, наступив на грудь тяжелой лапой, обнюхал его. Хома сжался, стараясь не дышать. На кончик его носа капнула кровь, но он даже не подумал ее вытереть. Глаза зверя оказались очень близко. Как и обнаженные скалящиеся клыки. Хома дернулся, чтобы прикрыть горло руками, но вдруг почувствовал, как почернело сознание. Его словно окутала пустота.
        Волк неторопливо убрал лапу. Не помня себя, Хома медленно поднялся с земли, оставив в грязи сапоги и мешок. Зверь не сводил с него глаз, словно удерживая своей волей, и медленно пошел в сторону кустов. Как завороженный Хома следовал за ним, не осознавая, как это глупо, ведь волк мог наброситься на него в любую секунду и растерзать. Странным образом Хома чувствовал, что этого не произойдет. Он словно стал с волком заодно и, непонятно почему, он наконец-то ощущал спокойствие.
        Так шли они какое-то время, Хома не знал, как долго. Туман, царивший снаружи, как будто бы забрался и к нему в голову, лишив его чувств. Он мог только идти за раненым, хромающим волком. Куда угодно. Сколько угодно.
        Сквозь туман забрезжил рассвет. Послышался крик петуха. Волк остановился и, вильнув хвостом, нырнул в кусты, оставив немого Хому стоять на пригорке перед виднеющейся впереди тропинкой к хутору.
        Когда зверь исчез, Хома почувствовал странную пустоту. Десять минут простоял парень неподвижно, оборотившись на густые заросли, в которых скрылся зверь.
        И вдруг, шумно вздохнув, схватился за бока, задрожал. Грудь Хомы окатило морозом. Он снова почувствовал боль израненных ног, холод мокрой одежды. И страх.
        Решив, что зверь может вернуться, бурсак попятился. Его нога соскользнула, и он рухнул с пригорка. Путаясь в одежде, он безвольно катился вниз, махая на лету руками, пока не уперся во что-то мягкое.
        Перекатившись через то, что его остановило, Хома забарахтался, забился, пытаясь подняться. Вскинув руки, он заметил, что они были густо вымазаны кровью, как и одежда, как и трава вокруг него. Испуганно закричав, Хома стал щупать живот и горло, чтобы понять, откуда течет кровь. Но наконец осознал, что она не его.
        - Что же это? - вскрикнул ошалевший бурсак и завертелся волчком. - Чья же это…
        Он увидел неподалеку жуткую картину. Светловолосый худой парубок неподвижно лежал в мятой траве, широко раскинув белые руки. Поляна была похожа на бойню: поломанные кусты и взрыхленная земля были щедро залиты кровью.
        Охнув, бурсак поднялся и осторожно приблизился к парубку. Глаза мальчика были закрыты. Нагое тело и лицо покрывали царапины, следы от укусов и неглубокие рваные раны.
        Упав на колени, Хома заглянул в его бледное личико. Светлые ресницы подрагивали, ноздри шевелились, грудь с тощими ребрами медленно и тяжело вздымалась. Парубок был жив.
        Склонившись, бурсак бережно просунул дрожащие руки ему под спину и колени. Мальчик мотнул головою, тихонько замычал, не открывая глаз, и снова затих. Осторожно подняв парубка, который оказался легким как перышко, Хома побежал к виднеющемуся впереди хутору, в надежде, что еще не слишком поздно.
        Глава VIII
        Странный хутор
        Хутор был большой и раскинулся широко. Постепенно разрастаясь, хата за хатой, он все больше заполнялся пришлыми козаками да местными холопами, так что назывался он хутором скорее по привычке, больше походя на маленькое село. Кроме того, обнесен он был таким добротным забором, что Хома подумал: хутор больше был похож на неприступную крепость. По всему периметру были расставлены дозорные вышки с вооруженными козаками внутри. Бережно прижимая к себе истерзанного мальчика, Хома оглядел широкие ворота, гостеприимно распахнутые настежь. В искренности гостеприимства хуторян можно было усомниться, уж больно пристально за воротами следили козаки.
        С ближайшей дозорной вышки на бурсака настороженно косился хмурый усталый парень, как бы между прочим сжимающий ружье.
        «Война у них, что ли?» - Хома помялся у ворот, но опасаясь за раненого мальчика, который застыл у него на руках, робко вошел.
        Хома сразу догадался, что на хуторе произошла беда: уж больно хмуры и задумчивы были дворовые, починяющие рухнувшую стену хаты слева от ворот. Ни смеха, ни веселых разговоров.
        Присмотревшись, Хома увидел следы разрушения. Помимо покосившейся хаты, которую словно подрубил великан, посредине, прямо перед воротами, валялась перевернутая телега, разбитая в щепки. Здоровенные бревна внутренней части забора выглядели так, будто их смяли.
        «Ураган разве был? - подумал Хома, с тревогой разглядывая хутор. - Или и вправду война?»
        Продолжая нерешительно стоять, бурсак мог наблюдать за трудившимися людьми, незамеченный никем, кроме смотровых, которые не двигались со своих мест.
        - Недобрый знак, - прошептал он и задумался о том страшном женском крике, что услышал накануне.
        Парубок на руках у бурсака застонал, нахмурив золотистые брови. Казалось, мальчик крепко спит, а проснувшись, засмеется, вскочит и побежит. Только кровавые раны на боках подсказывали Хоме, что это не так. Склонившись к мальчику, он постарался отогнать от себя дурные мысли и прошел в глубь хутора.
        Неприветливо поглядев на него, два козака, старый и молодой, поблескивая саблями на поясе, подошли ближе. Разглядев лицо мальчика, они побелели от ужаса и замерли, преградив Хоме путь.
        Растрепанная некрасивая баба с сальными волосами, которая остервенело терла угол хаты, тотчас подбежала к ним и прикрыла рот руками.
        - Это ж паныч! - она попятилась от Хомы. - Фитиль, что с ним? - баба приблизилась к старому коза-ку, лицо которого было таким морщинистым и суровым, что походило на обветренный столетний камень.
        Козак ничего не ответил, вперившись горящими ненавистью глазами в незнакомца. Глянув на старшего товарища, молодой румяный козак тоже неодобрительно поглядел на Хому.
        - Шо ж вы стоите?! - Баба схватила их за рукава. - Пан… пан Авдотий! Он… он шо, мертв?!
        - Я думаю, жив, - испуганно пробормотал Хома, глядя на несчастного парубка. Новость о том, что это панский сын, здорово напугала его. - Помогите скорее, - попросил он.
        Баба заголосила на весь хутор и тотчас со всех сторон налетели дворовые девки и козачки. Осторожно принимая из Хоминых рук израненного нагого парубка, они, охая и причитая, понесли его прочь.
        - К Вере его! - удаляясь, шептали они друг другу. - Только она поможет! Скорее, к Вере!
        Когда они скрылись за хатами, козаки подступили к парню.
        - Что произошло? - положив морщинистую руку на рукоять сабли, Фитиль недобро взглянул на Хому. - Кто таков?
        Парень так растерялся от волнения, что стал разом отвечать на оба вопроса:
        - Та ничего! Я… я бурсак из семинарии. Прибыл на кондицию, обучать сыновей вашего пана.
        - Ты должен был прибыть вчера, - Фитиль недоверчиво прищурился.
        - Немного припозднился, - Хома слегка попятился. - Путь был тяжелый…
        - А что случилось с панычом Авдотием? - вмешался молодой козак. - Это ты его так?
        Фитиль остановил его, взмахнув обветренной рукою, и с презрением поглядел на Хому:
        - Как ты сумел выкрасть мальчика?!
        - Да что вы! - парень замотал головою. - Господь с вами! Не крал я никого! Заплутал я, понимаете? - сняв шапку, бурсак сделал жалостливую мину. - Да еще и прихворнул. Еле отыскал ваш хутор. Когда подходил, смотрю, мальчик лежит на поляне. И вокруг все в крови. Ну, я его подхватил и скорее сюда.
        - Далеко ли эта поляна? - Молодой козак с тревогой поглядел за ворота.
        - Да вот здесь, за холмом, - Хома обернулся. - Пойдемте покажу!
        - Не мог паныч один выйти из хутора, - Фитиль стал угрожающе поглаживать рукоять сабли. - Никак не мог!
        Поглядев на саблю, парень начал креститься.
        - Вот те крест! Я не знаю, как он там оказался! - Хома заискивающе зашептал: - Паныча, видать, изранили дикие звери! Я даже думаю, что это были волки… Вы видели отметины от зубов у него на боках?!
        Козаки неуверенно хмыкнули.
        - Человек так не может, понимаете? - в запале не унимался Хома. - Не понятно даже, как паныч остался жив, - сделав страшные глаза, пробормотал он. - Я видел одного волка неподалеку, - он замолчал, решив не рассказывать, что именно зверь привел его к хутору.
        Козаки задумчиво переглянулись.
        - Учитель, значит, - наконец кивнул старый козак и убрал руку с сабли. - Тебе к приказчику. Он у нас учителями занимается, да, Богданка, - хитро прищурившись, он подмигнул молодому.
        Козаки расхохотались, как от удачной шутки и, отвернувшись от Хомы, побрели обратно к воротам.
        «К приказчику - так к приказчику», - Хома выдохнул облегченно и, заулыбавшись, окликнул их: - А почему учителями? У вас что, много учителей?
        - Не, немного, - разрумянившись от смеха еще больше, хихикнул молодой козак. - Ты пока только пятый! - ударив себя по бокам, Богдан так и покатился.
        «Как это пятый?» - удивленно подумал Хома, но уточнять стало не у кого. Козаки ушли.
        - Да и ладно, - стоя посреди хутора и не зная, что делать дальше, успокоил себя бурсак. - После всего того, что со мною было в пути, мне уже ничего не страшно! И где этот приказчик? - парень зашагал по двору и подошел к двум симпатичным дивчинам, сосредоточенно отмывающим угол хаты от чего-то темно-красного, похожего на пролитое варенье из рябины.
        - Как поживаете, красавицы? - окликнул он их, и дивчины разом обернулись с одинаково раздраженными лицами, но тут же вернулись к работе. Приблизившись, Хома встревоженно спросил: - Скажите, что у вас такое происходит на хуторе?
        - Вы, видать, паныч, приезжий? - одна из дивчин, совсем юная и тощая, заинтересованно поглядела на парня. - Издалече?
        Девка постарше, крупной масти зыркнула на нее исподлобья.
        - Мой давай, нечего прохлаждаться. Еще полно работы, - поклонившись путнику, она язвительно улыбнулась: - Шли бы вы, паныч, по своим делам!
        - Да что, я мешаю, что ли, - смутился Хома. - Может, вы скажете мне, кто этой ночью так пронзительно кричал? Я слышал женский голос на подходе к хутору…
        Тощая дивчина от удивления обронила тряпицу и даже рот открыла. Старшая лишь покачала головою, не желая разговаривать, и быстрее заводила тряпкой туда-сюда.
        С любопытством рассматривая Хому, особенно висевшую на поясе саблю с серебряной рукоятью, тонкая заговорила, краснея щеками:
        - Может, померещилось вам с дороги? Кто ж по ночам кричать будет? Местные спят крепким сном.
        Хома почувствовал симпатию к дивчине. Она робко набрала воздуха в грудь, оглядела Хомины волосы, скулы, нос и продолжала кокетливо:
        - Давно на нашем хуторе никто не появлялся.
        - Да как же это? - улыбнувшись, удивился Хома. - Козаки сказали мне, что здесь, акромя меня, аж четыре учителя!
        Дивчина мотнула головою, словно что-то припоминая и наконец промолвила с досадой:
        - Не понравился им наш хутор. Ушли они.
        Хома насторожился:
        - Это почему ж не понравился?
        Дивчина потупилась, размышляя, что ответить. Придумав, она открыла было рот, но тут за их спинами раздался скрипучий голос.
        - А ты больше слушай бабскую брехню! Они тебе еще не такого языками начешут! - ехидно улыбаясь, на них глядел казак с пропитым лицом. Длинный и худой, как оглобля, он подошел ближе и выпустил из люльки кольцо дыма. - Совсем распустились, тетешки! - он с досадой цыкнул на тощую бабу: - Управы на вас нет!
        - Шел бы ты спать, Сивуха, - сердито обернулась дородная дивчина и тяжело поглядела на козака. - Все настроение смущаешь!
        - Это вы нашего гостя смущаете, - прищурившись, Сивуха указал на бурсака люлькой. - Брешете всякое, - козак пригрозил девкам кулаком и развернулся к Хоме. - А вы, паныч, кто будете? Чай, новый учитель? - ласково проговорил он.
        - Философ, Хома Брут, - представился Хома. - Прибыл из Братского монастыря по приглашению пана вашего обучать его сыновей грамматике и слову Божию.
        - Хорошее дело! - Сивуха знатно затянулся и, прихватив парня за локоть, оттащил в сторону, забормотал: - Вы, как человек образованный, понимаете, что нечего слушать этих баб! Они языком мелют, что галушки лепят! Ведьмы, одним словом.
        - Ну и ну! - услышав его, дородная дивчина всплеснула руками. - Мы значит, брешем?! Поглядим мы, чья правда, когда очередной учитель от вас, вояк, побежит! - она грубо захохотала и ее потные красные щеки затряслись.
        Тощая засмущалась и сердито бросилась тереть стену.
        - Не слушайте вы, - сквозь зубы прошипела она. - Хутор у нас хороший! Природа красивая! - она кокетливо подмигнула Хоме. - Учителя те все пьяницы были! Вы же не такой!
        - Спасибо, - бурсак так и порозовел от похвалы.
        - Ой-ой! - скривился Сивуха, все стараясь утащить его прочь от баб. - Только на хуторе появился петух, а вы, курицы, сразу налетели!
        От этих слов тощая дивчина зарделась и охнула.
        - Ах ты, какой! - дородная девица уперла руки в бока и разразилась бранью. - Врун и пьяница! Это кто ж еще налетел?!
        - Цыц, курицы! - замахнулся на них козак тощим кулаком. - Ишь раскудахтались! Я не посмотрю, что вы бабы, всыплю каждой! - с этими словами он стал угрожающе вытаскивать косую саблю.
        Не дожидаясь, бабы первые накинулись на него, ловко замахав грязными тряпками и приходуя Сивуху по щекам и голой спине. Козак заохал, уворачиваясь от хлестких ударов и, хохоча, стал легонько бить баб саблей по задам. Разозлившись, бабы дружно повалили козака в грязь. Началась свалка. И тут позади них прогремело грозное:
        - А ну тихо!
        Козак с бабами тотчас притихли. Хома от неожиданности подпрыгнул на месте.
        Перед ними возник высокий и статный приказчик в богатой свитке, широких шароварах из роскошного сукна и кожаных сапогах. Строгое лицо приказчика пересекал глубокий багровый рубец, идущий от левого уха через нос до самой шеи. Густые черные брови были негодующе нахмурены.
        «Как будто бы кто-то пытался разрубить его голову пополам, - подумалось Хоме, - вот только ему сил не хватило или времени…»
        - Ишь раскричались тут! - тряся кулаками, громыхал приказчик. - Сивуха, я тебе устрою недельный дозор! А вы почему не работаете?!
        Похватав тряпки, дивчины мгновенно возвратились к заляпанной стене.
        - Сегодня ночью тебе на посту стоять! - приказчик зыркнул на Сивуху, который весь сжался, стараясь сделаться незаметным. - А ты по хутору шляешься! Иди проспись!
        - Как прикажешь, - козак обиженно пожевал губу и круто развернулся. Дошагав до ближайшего сеновала, он толкнул дверь, демонстративно сбросил сапоги и завалился на сено.
        - Пойдем, пан философ! - поглядев на Хому, приказчик смягчился. - Что же ты так долго? Мы заждались!
        - Заплутал я по дороге, - извиняясь и робея перед грозным приказчиком, пробормотал философ.
        - Плохо, - приказчик недовольно прищурился. - Ладно. Главное, что добрался. Следуй за мною.
        Развернувшись, рослый приказчик зашагал широкими шагами. Придерживая полы зипуна, Хома засеменил за ним.
        - Пан сотник нездоров, - не сбавляя шага, пояснил приказчик. - Встретиться покуда не может. Просил только как можно скорее приступить к занятиям.
        Хома замер, удивленно открыв рот:
        - Да как же это? Разве молодой паныч Авдотий нынче сможет?
        Приказчик резко остановился, недовольно и задумчиво глянув на Хому:
        - Что, бабы разболтали? Или Сивуха?
        - О том, что случилось с панычом Авдотием? - уточнил бурсак. Приказчик хмуро кивнул.
        - Нет-нет, - поспешил пояснить Хома. - Это я паныча нашел возле хутора.
        На суровом, бесстрастном лице приказчика на мгновение мелькнуло выражение удивления. Сжав губы, он снова зашагал, свернул между хатами в обход центра хутора.
        - Когда позовут, тогда и начнете занятия, - после недолгого молчания рассудил приказчик. - Раз пан Гаврило говорит, значит, так и надобно сделать.
        Учитель поспешно кивнул. Приказчик не обратил на это никакого внимания, словно это было само собой разумеющимся.
        - Поселитесь пока неподалеку. Вера вас накормит и все расскажет.
        При упоминании о еде Хома очень обрадовался и глупо хохотнул в усы:
        - А что, симпатичная хоть эта Вера?
        Приказчик вдруг оборотился так резко, что парень налетел на него, ткнувшись лицом в грудь. Замахнувшись, тот яростно сжал кулак перед носом бурсака:
        - Тронешь ее хоть пальцем - не сносить тебе головы.
        Глядя на здоровенный кулак, Хома испуганно закивал. Приказчик зашагал быстрее. Парню ничего не оставалось, как покорно следовать за ним, попутно оглядываясь по сторонам.
        Это был самый странный хутор из всех, что Хома когда-либо видел. Жители его были необычайно собранны и дисциплинированны. Все, кто мог держать инструменты в руках, латали крыши или укрепляли стены.
        От удивления Хома не удержался и боязливо спросил, выкрикнув в широкую спину приказчика:
        - А что, беспокойно здесь? Поляки набегают?
        - Угу, - приказчик угрюмо кивнул, поймав испуганный Хомин взгляд. - Всякое бывает, - он смягчился и поглядел на парня с симпатией. - Да ты не тревожься! Защитим мы тебя. Твое дело малое, выполняй его, и все будет хорошо. А вот бездельников у нас не любят, - многозначительно прибавил приказчик.
        Хома кивнул, понимая, что приказчик не шутит. Вглядевшись в его растерянное лицо, тот расхохотался, хлопнув по плечу:
        - Ну-ну! Ты небось голодный?
        Парень облизнул сухие губы.
        - Сейчас, - приказчик сдержанно улыбнулся. - Сейчас будет тебе и еда, и горилка! Повезло тебе! Вера - лучшая стряпуха на хуторе! А какая у нее горилка! - приказчик мечтательно закатил глаза. - Ты такой сроду не пил!
        Дойдя до окраины хутора, он остановился у небольшой мазанки с симпатичным аккуратным садиком вокруг. Окна мазанки были необычно мощными, с плотными ставнями, а двери дополнительно укреплены досками снаружи.
        Неподалеку учитель приметил богатый курень сотника. Выглядел он странновато. Окна и двери, совсем не нарядные, были плотно прикрыты, возможно, даже заколочены. Курень был дополнительно укреплен, но все же было ясно, что с ним случилась беда.
        Широкое крыльцо куреня треснуло пополам. Закинув поломанные доски на плечи, крепкие парубки молча выносили их, сваливая возле мощных деревьев, растущих вокруг. Другие уже чинили крыльцо.
        Наблюдая эту картину, Хома нахмурился.
        - Ну, пойдем, - почти ласково позвал приказчик и похлопал его по плечу. Распахнув двери мазанки, он наклонился и вошел в дверь. Не мешкая, Хома последовал за ним в темные душные сени.
        Сени были сплошь уставлены бутылями, бочками и мелкими склянками из-под горилки. Аккуратно перешагивая их, они вошли в горницу.
        Внутреннее убранство было не очень богатым: печь, стол, деревянные лавки. Зато в красном углу висело множество икон. На полу стояли причудливые бутыли разных форм и размеров. Витали резкие ароматы лекарств.
        Приметив удивленное лицо Хомы, приказчик пояснил:
        - Вера лекарка. Лучшая на хуторе.
        Дверь скрипнула, вошла румяная баба с крынкой сметаны. Охнув от неожиданности, она бездонными как озера, пронзительно-голубыми глазами взглянула на молодого гостя и на приказчика и вдруг зарделась от смущения.
        Бурсак мгновенно почувствовал жар, так хороша была хозяйка мазанки.
        Даже на лице приказчика мелькнуло нежное выражение. Пошатнувшись, он неуклюже отошел в сторону.
        - Здорова ли ты? Не притомилась? - с заботой спросил он.
        Вера ласково улыбнулась приказчику, глянув из-под густых ресниц.
        - Ну что ты, Ясногор. Когда нужна моя помощь, мне это в радость, - подойдя к столу, она принялась расставлять посуду.
        Приглядевшись, Хома понял, что Вера, наверное, гораздо старше его и, возможно, даже старше приказчика. Но она была так мила и привлекательна, что ему было все равно. Сердце парня трепетало при каждом взгляде на нее. А в животе вязался непонятный узел, какого не бывало даже от голода. Мягким и бархатным голоском Вера попросила их:
        - Присаживайтесь, милые гости. Все готово.
        Хома смущенно оглядел свой пыльный зипун и обтер грязные руки о шаровары.
        Враз все смекнув, Вера указала гостю на умывальник в сенях.
        Ясногор тем временем не сводил с нее глаз.
        - И когда ты только все успеваешь? - подивился он, разглядывая, как Вера по одному выставляет угощения на стол.
        - Обычная женская работа, - Вера улыбнулась уголками губ. - Ты слишком добр ко мне.
        - Ну, а как же иначе? - присаживаясь на лавку, приказчик расцвел.
        Хома смущенно постоял на пороге горницы, пока Вера не пригласила его к столу. Через несколько мгновений они с приказчиком уплетали обжигающие губы сочные вареники с картошкой, которые и вправду оказались невероятно вкусными, заедая их квашеной капустой и запивая превосходной горилкой.
        От усталости бурсак быстро и крепко захмелел, начал широко улыбаться, поглядывая то на суетящуюся по хозяйству Веру, то на глазеющего на нее приказчика.
        - Пришел ли в себя паныч? - спросил Хома, нарушив неловкую тишину.
        - Пану уже гораздо лучше, - Вера радостно кивнула. - Они с братом сейчас отдыхают.
        - Оба спят? - не понял ее Хома.
        Хозяйка кивнула.
        - Неужто со вторым братом тоже случилась беда? - не рассчитав силу, парень брякнул чаркой о стол, пролив немного горилки. - Или… или он спит посреди дня, потому что совсем еще мал?
        - Парубкам девять и десять годков, - приказчик почему-то сердито скрипнул зубами, его шрам блеснул в свете от окна.
        Хома непонимающе улыбнулся.
        - Ты, учитель, прислан сюда не вопросы задавать, а обучать грамматике и слову Божию! - приказчик вдруг снова стал хмурым и серьезным. Он медленно встал и, взяв кувшин с горилкой со стола, передал его подскочившей Вере. Баба послушно приняла кувшин, убрала подальше в угол и, слегка поклонившись, принялась ловко прибирать со стола. Поджав губы, приказчик наблюдал за нею и Хомой.
        - Полноте, Ясногор, - с доброю улыбкою сказала Вера захмелевшему приказчику. - Учитель попался неравнодушный. Это же хорошо. Нам нужно отблагодарить его за то, что он не оставил молодого пана в беде.
        Ясногор сердито замотал головой, сгоняя хмель.
        - Не тревожьтесь, - Вера с теплом заглянула Хоме в глаза. Сердце парня забилось как сумасшедшее. - Просто панычи никогда не расстаются. Вот второй, Петро, и намаялся один. Они славные дети, - как-то неожиданно горько прибавила она. - Вам они понравятся.
        Приказчик до хруста сжал пальцы.
        - Славные, - сдавленно прошептал он. - Как и их батько.
        Вера глянула на него сердито.
        - Да, они трудные, - кивнула она. - Сироты, остались без матери. А пан сотник - самый мудрый и терпеливый отец, - она говорила с таким жаром и любовью, что Хома на мгновение почувствовал ревность.
        - Э-эх, добрая ты! - любуясь Верой, приказчик тяжело поднялся и, подойдя к сеням, тихо прибавил: - Своих тебе пора нянчить, а не чужих!
        Вера обиженно поджала губы.
        - Прости, сама ты все знаешь, - Ясногор смутился. - Спасибо за угощение. Отдыхайте, пан философ! - прибавил он как-то неприветливо. - Устали с дороги.
        Толкнув дверь, приказчик вышел из хаты. Молча убрав со стола, Вера мышкой поспешила прочь из горницы, тихонько зашуршав, забренчав чем-то в сенях.
        Хоме очень хотелось, чтобы скромная хозяйка осталась и поговорила с ним, но он был так сыт и пьян, так утомлен с дороги, что повалился на лавку и, не расстегнув даже зипуна, мгновенно заснул.
        Глава IX
        Труп
        Проснулся Хома далеко за полдень. Его тело затекло от лежания на лавке в неудобной позе и тесной одежде. Голова кружилась.
        Поднявшись, бурсак сел и огляделся по сторонам. Веры в хате не было. Зато на столе его поджидала аккуратная ароматная стопка блинов и чарка квасу.
        Подкрепившись румяными блинами, Хома вздохнул, пожалев, что вместо кваса Вера не оставила ему горилки, но рассудил, что так, верно, велел Ясногор. Почистив одежду от пыли, семинарист поглядел на свои черные босые ноги.
        - Как все же жаль сапоги, - расстроенно пробормотал он. - И как все же славно, что я выбрался из того поганого тумана и зверь меня не сожрал. Видать, бережет меня Боженька.
        Хома трижды перекрестился, потянулся и встал.
        Радостно улыбнувшись, он с любопытством осмотрел иконы Божией Матери, кружевные салфеточки, Верины склянки, стоящие тут и там тонкие и толстые восковые свечи, какие-то инструменты непонятного предназначения и осторожно, чтобы ничего не задеть, вышел в сени.
        В сенях он обнаружил лохань теплой воды, заботливо приготовленную Верой, да крепкие лапти точно по его ноге. Умывшись, бурсак натянул лапти, рассудив, что это лучше, чем ходить босиком, как Сивуха.
        Мысленно поблагодарив хозяйку за доброту и заботу и подивившись, как она все успевает, парень поправил саблю на поясе и отправился осмотреть хутор.
        Не спеша он прошел аккуратный садик, окружавший Верину мазанку, и оказался неподалеку от панского куреня.
        Работы были закончены, люд разошелся. По двору бегала детвора с рогатками. Где-то рядом послышался звучный голос приказчика, раздающего указания. Голос приближался.
        Оглядевшись, Хома проскользнул между аккуратными одинаковыми хатами в сторону центра хутора.
        Спустившись с пригорка, бурсак вышел к псарне, о чем он догадался по характерному запаху и лаю. Он хотел было пройти мимо, как вдруг через распахнутые двери увидел знакомых девок, встреченных им утром у ворот. Стоя на карачках и отклячив зады, девки спорили, намывая что-то грязными тряпками. По всему было видно, что старшая распекала за что-то младшую. Их зады и мокрые груди заманчиво покачивались в такт движениям. По лбам и щекам стекал пот. Хома на мгновение даже залюбовался зрелищем и сам не заметил, как вошел в псарню. За оградой заскулили немногочисленные псы. Вид у них почему-то был тощий и жалкий. Парень удивленно подумал, что совсем не видел на хуторе беспризорных собак.
        Мастерски орудуя тряпками, девки совсем не замечали его.
        - Фу-у! - брезгливо сморщилась старшая. - Страсть-то какая! Так и будем вечно чьи-то кишки драить?! - возмутилась она. - А что, ежели живность закончится? Что потом?
        - Ужас, - молодая прикрыла нос рукой и отвернулась. - Пан сотник и козаки делают все, что могут, сама знаешь, - устало возразила она, окуная тряпку в ведро с бурой водой.
        - А ты больно слушай, что они брешут! - дородная скривилась, словно хлебнула кислых щей. - Вот я погляжу, коли Ваньку твоего так будем соскребать!
        - Думай, что мелешь! - взбрыкнула худая, толкнув приятельницу в бок. - Как это Ваньку соскребать?!
        - А что знаю, то и мелю, - дородная угрожающе свесилась над нею. - Маруся тоже, видать, не ждала такого конца!
        - Маруся - дура! - смачно сплюнула младшая. - Да еще и тетеха! Нечего шляться было, сказано же дома сидеть! Это ж надо было попереться туда! Тоже мне, придумала! Чуйства у нее! Нечего по чужим хатам ошиваться, вот что я скажу!
        Хома взглянул на пол в то место, где усердно терли девки, и внезапная тошнота подступила к горлу. Мерзкой жижей на полу широко раскинулись собачьи останки, вперемешку с соломой. В другом ведре у девок уже лежали клоки шерсти с кожей, кишки, остатки челюсти с носом.
        Дородная девка наконец заметила Хому, вздрогнула от неожиданности, замолчала и, толкнув вторую, попыталась прикрыть безобразное зрелище подолом.
        - Пане! А что вам здесь нужно? - она притворно заулыбалась. - Заблудились?!
        Хома не отвечал.
        - Ну-ну, не смотрите, - рассмеялась девка. - А то вон как подурнели весь! Того и гляди в обморок упадете!
        Хома тяжело вздохнул:
        - А что это там у вас?
        - Нечего тут удивляться, псарня же, - девица отмахнулась. - Всякое бывает, собаки что-то не поделили. Обычное дело. Да идите уже! - вскочив, она локтями вытолкнула Хому, чтобы не запачкать его окровавленными руками. Пахло от нее потом и чем-то кислым.
        Хома ошалело замотал головой у дверей псарни:
        - Как же они ее так, на мелкие куски? Аж кишки во все стороны раскидало!
        - Ну, этого уж я вам не скажу, меня там не было! - хохотнув, девица толкнула его посильнее, оставив на зипуне грязное бурое пятно, и затворила двери перед его носом.
        Подавив приступ тошноты, Хома попробовал взбодриться.
        - Надо бы раздобыть горилки! - и пошагал дальше в сторону центра.
        Вскоре он прошел весь хутор до самых ворот, которые по-прежнему были открыты. Сквозь них виднелся тот самый пригорок, с которого Хома скатился, и черная полоса леса вдалеке.
        Мрачный пожилой козак, в котором Хома тотчас признал Фитиля, медленно выезжал из хутора на крытой телеге. У ворот столпились казачки и дворовые бабы, держа платки в руках и завывая все разом.
        Хома с любопытством и тревогой подошел ближе, стараясь разглядеть, что вывозит Фитиль. Наехав на камень, телега пошатнулась. Из-под покрывала выглянула сухая женская рука с полосами запекшейся крови на запястье. Хома охнул. Телега выехала за ворота.
        Приблизившись к воющим бабам, бурсак зашептал: - Что здесь случилось? Куда везут телегу?
        Высокая тощая козачка с некрасивым заплаканным лицом, похожим на заячью морду из-за длинных торчащих зубов, удивленно поглядела на него.
        - Знамо куда! Отпевать везут, - скривившись, казачка еще сильнее стала похожа на зайчиху.
        - Вот оно что… - Хома сочувственно закивал. - А что случилось-то?
        - Глупая девка, сгинула ни за что, - зайчиха покачала головой. - Жалость-то какая…
        Убирая платки, бабы дружно потянулись по хатам. Вытерев морщинистое лицо, зайчиха обернулась к Хоме: «Шел бы ты, паныч, до хаты, стемнеет скоро».
        - И что с того, что стемнеет? - Парень пожал плечами. - Знай не дите малое, темноты не боюсь.
        Взглянув на него слепыми глазами, зайчиха, кажется, только сейчас осознала, что Хома неместный. Ее взгляд сделался каменным. Она прошептала сухими морщинистыми губами:
        - А ты бы лучше боялся.
        Развернувшись от Хомы, зайчиха приобняла голосящую громче всех старую казачку в черном и повела ее прочь от ворот.
        «Эка дура! - подумал Хома и почувствовал сильную тоску. - Ну что за странный хутор».
        И он еще усерднее принялся искать глазами, где бы выпить горилки.
        Но чем сильнее смеркалось, тем унылее становился хутор. Во многих хатах погасли огни. Закрывались толстые ставни.
        Не глядя на парня, прошли к воротам угрюмые вооруженные козаки. Кое-кто допивал на ходу горилку, спеша к дозорным вышкам. Среди них Хома приметил Сивуху, который наконец набросил на себя какое-то тряпье и был крайне серьезен. Трое наспех запирали тяжелые ворота. Кроме вялого шевеления у ворот, хутор стал совершенно безлюден.
        «Словно корова всех слизнула!» - заходя за угол хаты в узкий проулок, подивился Хома. Непонятная тревога охватила его. Он заспешил сам не зная куда. Минуя очередной извилистый поворот, он столкнулся нос к носу с молодой дивчиной, которую повстречал на хуторе уже дважды. Отпрянув от него, дивчина замерла, так тяжело дыша, словно неслась с пожара.
        «Не дурна», - наконец разглядев ее поближе и не за работой, подумал Хома. - Прости, напугал тебя? - отойдя в сторону и уступая ей дорогу, извинился парень. Дивчина поспешно замотала головой, крепко сжимая ведро.
        - Как тебя звать, красавица? - спросил Хома, разглядывая ее симпатичное личико.
        - Оксаною, - девица напуганно озиралась по сторонам и уже было побежала снова, да бурсак неожиданно для самого себя схватил ее за руку:
        - Куда же ты так спешишь?
        Оксана ничего не ответила, молча вырвав руку и чуть не перевернув ведро.
        - Отчего же здесь все так неприветливы? - подивился Хома. - Я всего лишь хотел спросить, где здесь можно выпить горилки.
        Оксана выпрямилась и, не оборачиваясь, пошла дальше.
        - Выпили сегодня всю горилку. Поспешили бы вы в хату, паныч, пока не стемнело, - она махнула ему рукою на прощание. - Ночь спокойная. Но у нас на хуторе не принято шляться по ночам. Идите. А как придете, ставни и двери покрепче закрывайте да и спите до рассвета! - побежав дальше, Оксана скрылась из вида.
        «И эта меня с улицы гонит! - сердито подумал Хома, оставшись совершенно один в узком проулке между хатами. - Неладное здесь творится…» - напуганно озираясь, он зашагал в сторону Вериной мазанки.
        Не встретив по пути никого, Хома спокойно выдохнул, только войдя в сени.
        В хате было тихо и темно. На столе его ждала зажженная свеча и крынка молока, в углу на лавке была заботливо приготовлена постель. Поперек горницы появилась перегородка, занавешенная тканью. Парень догадался, что стеснительная Вера так отделила себе угол.
        «И почему меня только поселили к несчастной бабе? - наливая молоко в чарку, размышлял он. - То ли к панычам поближе, то ли нашли самую скромную и безотказную…»
        С жадностью выпив молоко, Хома разозлился, что из-за приказчика Вера больше не приносит ему горилки.
        Вспомнив, что в сенях ее полно, учитель решил, что не будет ничего страшного, если он немного отхлебнет и Ясногор об этом не узнает. Пробравшись в сени, Хома нашел нужную склянку, которая по виду, казалось, была на финальной стадии готовности. Вынув из нее перец, Хома смачно отхлебнул. Крепчайшая горилка обожгла рот. Хома охнул, рассмеялся. И выпил еще, осушив склянку до половины. Закинув перец обратно, поставил склянку на место и вернулся в горницу.
        Загасив свечу и раздевшись до исподнего, бурсак повалился спать. В животе и на душе у него потеплело. Голова закружилась. Приятная нега разлилась по телу.
        Но Хоме не удалось сразу уснуть. Тревожные мысли все же мучили его.
        Он даже подумывал, не выпить ли ему еще, как вдруг в сенях скрипнула дверь. Послышался грохот посуды и всплеск воды. Осторожно пробираясь в темноте, Вера юркнула в свой угол за занавеской. Женщина тихонько зажгла свечу, и ее силуэт отчетливо отразился на ткани перегородки.
        С любопытством наблюдая за тем, как кропотливо она расставляет всякие склянки, парень растерянно думал, что же ему делать: окликнуть ее или не тревожить лишний раз?
        Закончив, Вера вдруг подошла к постели, задрала руки и медленно стянула с себя рубаху, оставшись в юбке. На тени так отчетливо показался ее ладный силуэт с крохотными сосками, что Хома вдруг забыл, как дышать. Вера томно потянулась, распустила косы, разметав по спине волосы и, взяв гребень, принялась стоя расчесываться, покачивая бедрами и соблазнительно поставив ногу на постель. Она была так притягательна, что парню пришлось сжать зубы, чтобы не застонать.
        Не в силах больше терпеть поднявшийся жар, Хома зашептал молитву, отвернувшись к стене.
        Свет свечи задрожал и погас. Слушая в темноте мерное дыхание Веры, парень еще долго не мог уснуть, стараясь отогнать от себя воспоминания о божественных изгибах ее тела.
        Глава X
        Вера
        Хома проснулся от крика петуха. Противная птица орала так громко, словно сидела у него над самым ухом.
        - Молчи, проклятый! - сквозь сон крикнул Хома и приподнялся с постели. Словно сотни маленьких осколков мгновенно разлетелись у него в голове, создавая невыносимый шум. В глазах потемнело. Тело парня было тяжелым, как будто чужим. Не сумев пошевелить ни рукой, ни ногой, Хома ощутил чудовищную боль в затылке.
        «Что это со мною? - испугался он. - Вроде вчера не ушибался…»
        Припомнив, как отхлебнул перед сном горилки, Хома подивился, какая крепкая она оказалась, и тут же решил, что больше никогда не будет ничего пробовать из Вериных запасов без спроса.
        - Так и подохнуть можно, - прошептал Хома, мелко дрожа и растерянно оглядываясь по сторонам. В хате было тихо. Глупо было даже надеяться, что трудолюбивая хозяйка все еще спит. Наверняка Вера встала еще засветло и тихонько выпорхнула на хутор работать.
        Однако тут послышался скрип половиц, и из сеней робко выглянула Вера с полными руками свеклы, румяная, свежая и улыбающаяся:
        - Проснулись, паныч?
        Ничего не ответив, Хома залюбовался на нее. Тонкие русые Верины волосы слегка вились, нежно обрамляя аккуратное светлое личико, казавшееся совсем детским, если бы не глубокая складка поперек лба и не крохотные лучики морщин вокруг бездонных голубых глаз. Простенькие юбка и сарафан так ладно сидели на бабе, что она казалась нарядною как царица, пусть и слегка запыленною от перебирания свеклы.
        - Что с вами? - приглядевшись к бурсаку, растерялась Вера. - Вы, паныч, очень бледный. Может, водички принести?
        Хома осторожно кивнул. Вера скрылась из виду и появилась с кружкой воды. Хома вожделенно протянул руки, но баба грациозно прошла мимо, свернув к полке со склянками у высокого узкого окна. Задумчиво поглядев на пузырьки с жидкостью, она откупорила один, понюхала и добавила в воду несколько капель.
        Прошагав к гостю, баба присела на лавку рядом с ним и заглянула в глаза:
        - Пейте.
        От нее пахло полевыми цветами и чем-то сладким. Так изумительно, что Хомино дыхание участилось. Схватив кружку, он стал жадно пить воду, успевая поглядывать на Веру горящими глазами.
        Щеки бабы порозовели. Убрав со лба прядку волос, она смущенно потупила глаза.
        - Вот спасибо тебе, - выпив до конца, поблагодарил парень и тайком стал разглядывать ее изящную длинную шею, тонкую прозрачную кожу и блестящие ключицы. Вера была так хороша, так мила! Ее красота была неяркой, неброской, скорее оглушительно-нежной, сбивающей с ног своею беспомощностью. Бурсак даже решил про себя, что краше Веры никогда никого не встречал.
        Так и сидели они молча, пока Хома таращился на все более смущающуюся Веру, и она не отводила взгляда, не убежала прочь, хоть и сидела как на иголках.
        Приняв пустую кружку маленькими ручками, баба собралась уходить, но Хома поспешил извиниться:
        - Сам не знаю, что со мною…
        - Вам лучше быть осторожнее с моими настойками, - Вера лукаво улыбнулась, и в ее глазах заплясали огоньки. - Вы, видать, паныч, не привыкши. Некоторые могут быть очень крепкими, - она захихикала.
        Парень покраснел как помидор, оттого что Вера все знает.
        Закинув голову, баба расхохоталась, потрясая мягкими локонами, выпавшими из косы. Ее смех был нежным и звонким, словно переливался ручеек.
        - Ну что вы, паныч, - она склонилась и положила свою ладонь Хоме на руку. Его сердце едва не выпрыгнуло из груди. - Все хорошо, не смущайтесь. В следующий раз я обязательно оставлю вам горилки.
        Растрогавшись, Хома хотел сказать, что не нужна ему эта проклятая горилка. А нужна только Вера. Чтобы она вот так сидела с ним и держала его за руку целую вечность, никуда не уходя. Любуясь бабой, Хома хотел сказать, что никогда не испытывал таких чувств, но вместо этого он только открывал и закрывал рот, не произнося ни звука.
        Смущенная Вера тоже замерла, глядя на него своими глазищами. Ее дыхание участилось. Хома подумал, что, наверное, нужно без слов просто наклониться к ней, всего чуть-чуть, и поцеловать. Но он не мог. Страх и стыд сковали парня.
        На лице Веры проскользнуло что-то вроде разочарования или обиды. Что-то очень женское. Закусив губу, она поправила складки на юбке и, шумно вздохнув, поднялась, попятившись к двери.
        - Отдыхайте, паныч, - неловко улыбнулась она. - Я пойду. У меня работы много, - она скрылась в сенях.
        Прогулявшись до центра хутора, Хома в этот раз не приметил ничего странного. Наоборот, козаки и местный люд были необычайно улыбчивы и веселы, что казалось невероятным после тревог предыдущего дня.
        Хома был приятно удивлен тем, как изменилось настроение хуторян, и радостно глубоко вдохнул, расправив плечи и ослабив веревку на поясе зипуна.
        Вежливо здороваясь, парень стал весело насвистывать и шагнул за ворота вслед за лохматым табунщиком, намереваясь пройтись вокруг хутора.
        Чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Хома сжался и удивленно оглянулся. Перед ним с грозным лицом стоял вооруженный до зубов Фитиль.
        - Пан учитель, куда собрался? - ехидно спросил он.
        - Я… прогуляться хотел, - робко пробормотал Хома, чувствуя кожей угрозу и неприязнь, исходящие от пожилого козака.
        - А что, учеба с панычами уже закончена? - сморщив грубое лицо, поинтересовался козак.
        - Так паныч Авдотий болеет, - пожимая плечами, Хома попятился от козака, пока не уперся в кого-то.
        Позади него стоял полуголый Сивуха, который возник словно из ниоткуда.
        Сивуха широко улыбнулся Хоме беззубым ртом и распахнул объятия:
        - Пан философ! Гуляешь?
        Хома перевел растерянный взгляд с Сивухи на Фитиля, который стоял в воротах, не шевелясь, грозно как скала.
        - А не выпить ли нам по чарке, пан философ?! - Сивуха приобнял бурсака и потянул обратно на хутор.
        - Отчего же не выпить! - Хома робко улыбнулся и настороженно поглядел на старого козака.
        Фитиль проводил их тяжелым взглядом.
        - Пойдем, я покажу тебе хороший шинок, - не дожидаясь Хоминого ответа, Сивуха потащил его за рукав.
        - Чего это он? - Хома встревоженно озирался на Фитиля.
        Сивуха крепко повис на бурсаке, и Хома понял, что козаку просто-напросто трудно идти.
        «Стало быть, он уже принял горилки», - рассудил Хома.
        Кроме того, от козака невероятно разило немытым телом, потом и луком.
        - Ой, не бери в голову! - махнул Сивуха и незаметно показал язык Фитилю. - Фитиль - военный человек. У него, кроме этой войны, в голове ничего нету! Мы же с тобою - другое дело, верно? - подмигнул Сивуха. - Мы люди интеллигентные, тонко чувствующие. Нам, кроме работы, надобны развлечения, верно говорю?!
        - Ох, и верно! - от души согласился Хома и снова повеселел.
        Аккуратный, среднего размера шинок был полон. Хмельные козаки опрокидывали чарку за чаркой и гоготали так, что дрожали стены. Похожий на хорька плешиво-седовласый шинкарь улыбался им из-за стойки, протирая тарелки и погоняя дочку, тучную усатую дивчину с недовольной миной и тяжелой задницей.
        Осторожно усевшись на лавку, залитую чем-то жирным и брезгливо протертую той самой дочкой, которая, казалось, только еще больше размазала жир, Хома склонился к Сивухе, который уже зацепился языком с молодым румяным козаком, которого, как Хома уже знал, звали Богданом.
        Оживленно оглядываясь вокруг, парень поинтересовался:
        - А что все гуляют? Праздник, что ли, какой?
        - Ну, можно сказать и так! - обнимая Богдана, Сивуха ухмыльнулся беззубым ртом, поднял чарку и стал жадно пить, заливая лицо и шаровары. Отрыгнув, он прибавил:
        - Мирный день - разве ж не праздник?!
        - Праздник, - кивнул бурсак и осторожно отпил из своей чарки. Вкус был ужасный. Хома скривился, глядя на чарку.
        - Скоро принесут Верину горилку, - поймав его взгляд, усмехнулся Богдан. - Это пойло лучше не пить.
        - Экие вы цацы! - Сивуха придвинул к себе Хомину чарку. Козак мгновенно охмелел и говорил уже не очень внятно. - Радовались бы лучше, что живы-здоровы!
        Богдан угрюмо кивнул, и за столом повисла тишина. Вдруг по шинку разлились ликующие возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то даже кричал «ура».
        Сивуха с Богданом тоже вскочили. Распахнув двери, седой шинкарь заносил здоровенные тяжелые кувшины и прятал их за стойку шинка. Тучная девка, его дочь, тут же начала разливать и разносить по шесть чарок зараз, то и дело шлепая по рукам излишне прытких выпивох, которые от нетерпения тянули ее за подол.
        - Нас, нас не забудь! - встав на лавку, возбужденно кричал Богдан с раскрасневшимися щеками. Девка плюхнула кувшин на стол перед ними и, вильнув толстым задом, поспешно удалилась за стойку.
        Все трое - Сивуха, Хома и Богдан - разом припали к чаркам. Великолепная горилка божественным нектаром растекалась по нутру. Шинок повеселел еще больше.
        - Ай да Вера! - утерев еще совсем редкие, хиленькие усы, Богдан блаженно улыбался. - Ей-богу, женюсь!
        - Ха! - кисло улыбнулся Сивуха. - Женилка-то выросла?
        Богдан вспыхнул и открыл было рот, чтобы возразить Сивухе. Скривив морщинистое лицо, Сивуха пояснил:
        - И не такие женихи к ней подбиваются! Куда тебе-то?!
        Богдан обиженно засопел, опрокидывая чарку и жестом показывая дивчине, чтобы, не мешкая, принесла вторую.
        - Это ты о ком?
        - Знамо дело, о Ясногоре! - крякнул Сивуха. - А то ты не знаешь!
        При упоминании имени приказчика молодой козак сердито сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев. Принявшись за вторую чарку, он недобро прошептал, едва слышимый среди шума и гогота:
        - Вот ведь мерзавец! Мало того, что хочет сотника со свету сжить, так еще и за Верой моею волочится?!
        - Как это хочет Гаврилу сжить? - вскинулся Сивуха, глядя на него сердитым мутным взглядом. - Думай, что мелешь!
        - А я что думаю, то и мелю, - распалялся молодой. - Только ничего у него не выйдет! Пан сотник наш поправится, а Вера все равно не пойдет за него замуж! И ни за кого не пойдет… - с горечью прибавил Богдан.
        - Это почему же? - осторожно поинтересовался Хома, который слушал их разговор очень внимательно, особенно ту часть, где говорилось про Веру.
        Козаки, набычившись, переглянулись и замолчали. Наконец Сивуха сказал:
        - Несчастная она девка, не пойми чем живет. Все только другим помогает, для себя ничего.
        - И ведь нет никого на хуторе, кто бы не был ей чем-то обязан! - усмехнулся Богдан. - Я вот только не разберу, почему она грустная такая и всегда одна?
        - Горе у нее, - буркнул Сивуха. - Несчастье, говорю же.
        - Это ж какое? - разом спросили Хома с Богданом.
        - Все знают, что она хотела лекаркой быть, - Сивуха благодарно принял у тучной девки новую чарку горилки и, подмигнув ей, смачно ударил ее по заду. Дивчина возмущенно замахала руками. Хохоча, Сивуха увернулся и продолжил, довольно улыбаясь:
        - Не сложилось у Веры. Принимала трудные роды, дитя спасла, а роженица погибла.
        - И что с того?! - ударил по столу захмелевший Богдан. - Она ж не виновата, всякое бывает!
        - Всякое-то всякое, - рассудил Сивуха. - Да только это была жинка пана сотника. Вера с тех пор и не может простить себе.
        - Брешешь! - Богдан присвистнул. - Отчего ж на хуторе об этом никто не знает?!
        - Кому надо, тот знает, - отмахнулся Сивуха.
        - А ты-то при чем?! - не унимался молодой.
        - Я раньше был правой рукой пана Гаврилы, - обиженно процедил Сивуха.
        - Ты?! - не поверил Богдан. - Да не может того быть!
        - Да как это не может?! Думай, что мелешь! - Сивуха вскочил из-за стола.
        Хома поспешил вмешаться.
        - А что мы, братцы, не танцуем?! - выкрикнул бурсак и развернулся к остальным: - Разве ж это веселье, без танцев?!
        По всему шинку раздались радостные возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то робко запел, его поддержали нестройные голоса. Поспешив в середину шинка, Хома сбросил шапку и пустился в пляс.
        В мазанку Веры Хома добрался с трудом, когда на дворе уже смеркалось, а шинок опустел. Скинув лапти на входе в горницу, бурсак прошагал до постели и тяжело рухнул, продолжая напевать веселые песенки.
        В сенях скрипнула дверь, и сердце парня выжидающе забилось. Он перестал петь. Показалась уставшая Вера и, робко поздоровавшись, хотела, как обычно, юркнуть за занавеску.
        Но захмелевший и довольный Хома был радостно смел.
        - Вера, не уходите, пожалуйста, - улыбаясь, позвал он. - Мне надобно с вами поговорить.
        Вера послушно подошла, скромно опустив густые темные ресницы:
        - Чего изволите, пан философ? Может, вы голодны?
        - Нет, спасибо, - Хома покачал головою. - Хотя, признаться, я не отказался бы от чарки горилки.
        - Сейчас! - подобрав юбку, Вера проворно выпорхнула в сени и вернулась с чаркой.
        - Присядьте, пожалуйста, - попросил парень. - Когда вы рядом, мне становится спокойнее на душе.
        - Ну, хорошо, - Вера осторожно опустилась на лавку и испуганно поглядела на него.
        Хома и сам был напуган. Сделав большой глоток, он спросил:
        - Как паныч Авдотий?
        - Авдотий быстро поправляется, - Вера улыбнулась. - Скоро вы сможете начать занятия.
        - Это хорошо, - пробормотал парень, вглядываясь в ее бледное лицо. - Знаете, Вера, много странного и чудного заметил я у вас на хуторе.
        - Что же, например? - наморщив лоб, поинтересовалась Вера.
        Бурсак поразмыслил, стоит ли рассказывать о том, как напугал его на псарне вид истерзанной собаки. Передумав, он произнес:
        - Я знаю, умер у вас кто-то?
        - Маруся, - Вера печально вздохнула. - Несчастный случай, страх такой! это ужасно, - схватив юбку, она стала нервно мять холстину между пальцев. - Никак не могу привыкнуть к тому, что люди иногда умирают, - призналась Вера.
        - Это тяжело, - согласился Хома, пожалев Веру и решив больше не задавать вопросов про Марусю. - Тяжело вам здесь? Это не хутор, а крепость какая-то, - семинарист поежился. - К чему вам все эти укрепления? На хутор часто нападают?
        Вера с нежностью заглянула Хоме в глаза:
        - Не тревожьтесь, паныч. Все с вами будет хорошо. Козаки нас всех защитят.
        - Я не только за себя тревожусь, - признался Хома.
        - А за кого же еще? - удивилась Вера.
        - За вас, - тихо признался парень и покраснел до кончиков ушей.
        «Хорошо, что свет от свечи такой тусклый», - с облегчением подумал он.
        Однако ж свет не помешал ему разглядеть, что при его словах Вера вся заалела.
        - Почему ж вы считаете, что у нас крепость? - с придыханием спросила она.
        - Сегодня утром один козак не дал мне выйти за ворота, - Хома задумался. - Я не знал, что не могу покидать хутор.
        - Ну что вы, паныч, - Вера как-то нервно расхохоталась. - Козаки суровые, но справедливые. Померещилось вам, поди. Угощайтесь, пан философ, и ложитесь спать, - ласково прибавила она.
        Хома перевел взгляд на худые плечики, на острые груди и бледные тонкие запястья бабы и прошептал:
        - Нравишься.
        Баба застенчиво подняла глаза и впервые прямо посмотрела на Хому. Парень почувствовал, что земля уплывает у него из-под ног, и протянул к Вере руки. Она не оттолкнула. Продолжая глядеть Хоме прямо в глаза, Вера осторожно взяла у него чарку, поставила ее на стол и приблизилась к гостю. Накрутив на палец курчавый волос Хомы, она кокетливо улыбнулась:
        - Ты тоже, хлопец, удался!
        Сердце Хомы застучало бешено. Он наклонился, чтобы поцеловать бабу, но тут из-под его рубахи показалось голубое сияние.
        - Что это? - испуганно отпрянула Вера.
        - Так, - Хома торопливо прикрыл сияние ладонью, но оно все равно проступало сквозь пальцы.
        - Ну надо же, - Вера не могла оторвать зачарованных глаз. - Как красиво.
        - Хочешь, подарю? - тяжело дыша, предложил Хома. - Проси, что хочешь.
        - Ничего мне, паныч, не нужно, - Вера рассмеялась и отстранилась. - Мне только боязно, что вы носите его рядом с крестом, - призналась она. - Вы, конечно, ученый, не то что я, - баба стыдливо потупила глаза. - Но разве так можно?
        - Да черт с ним, с этим каменюкой, - прошептал Хома и, стянув амулет, сунул в карман. - Давай мы лучше о нас поговорим?
        - О нас? - Вера удушливо покраснела.
        - Я как тебя увидел, только о тебе и думаю, - признался парень.
        Вера раскраснелась еще сильнее и спрятала лицо в ладони. Хома взял ее за подбородок и поцеловал с большой нежностью.
        Баба тяжело и влажно задышала, податливо открывая рот под его поцелуями. Хома робко приобнял ее за талию.
        Вера вдруг отстранилась и встала с лавки. Развязав пояс, она медленно расплела косу, разметав по плечам мягкие русые локоны. Скинув юбку и рубаху, она погасила свечу и маленьким пальчиком подозвала к себе замершего от восхищения Хому.
        Глава XI
        Неприятные известия
        Через несколько дней Вера наконец сообщила гостю, что пан Авдотий почти поправился и вскоре они смогут заниматься.
        Хома немного волновался, ведь пан сотник все еще не повидался с ним, и новоиспеченный учитель почти ничего о нем не знал, кроме скудных рассказов козаков о том, что сотнику уже долгое время нездоровится. Приказчик тоже куда-то пропал, на хуторе воцарилось спокойствие и безделье.
        Кроме того что каждое утро Хома просыпался со страшными головными болями и ломотой в теле, он был абсолютно счастлив жить с Верой. Скромная баба заботилась о нем, просила его никому не рассказывать об их любви, но Хома и сам не собирался этого делать. Каждое утро с благодарностью принимал он ухаживания Веры, лечившей его своими травами и настойками, без которых, казалось, он не смог бы и подняться. А каждую ночь ждал ее сильнее всего на свете.
        Вера встревоженно осматривала его по утрам, растрепанная, мягкая, стараясь понять, что за недуг мучает ее милого, но пока, увы, не могла.
        И вот одним таким утром она сообщила Хоме, что Петро и Авдотий уже ждут его в панском курене.
        Собравшись, Хома робко вошел по ступеням в богатый дом, за которым он так долго и трепетно наблюдал снаружи. Удивило Хому то, что внутри курень выглядел крайне просто. В просторной гостиной, куда он попал сразу из сеней, почти не было мебели, кроме тяжелого длинного стола да лавок по бокам. Лавки и стол были такими огромными, что парень подивился, как их сюда занесли. По стенам не висело оружие, что было крайне непривычно для казачьих куреней. Угла с иконами Хома тоже не заметил. Обстановка была скудной и неуютной.
        Встретила его морщинистая баба в платке с мертвенно-бледным лицом и усадила в специально отведенный для учебы угол.
        Разглядывая, как она неторопливо разжигала свечу, хотя в столовой и так было светло, Хома подивился ее внешности и угрюмому нраву. Баба казалась не старой, но ее волосы были седыми, глаза абсолютно бесцветными и тусклыми, окруженными плотной сеткой глубоких морщин, лицо изможденное и сухое, уголки губ поджаты. Она привела мальчиков и, бросив на Хому внимательный взгляд, тихо прошелестела:
        - Пан сотник поручил мне помогать вам во всем. Ежели что понадобится для обучения: свечи, перья, бумага, - только скажите, я сбегаю! Учебники остались от прошлых учителей…
        - Спасибо, - поблагодарил Хома, стараясь не думать о том, как эта старуха, похожая на беспомощную рухлядь, куда-то сбегает, и аккуратно присел на лавку между смущенно-заинтересованными братьями.
        - Знакомьтесь, я пока пойду, - баба вяло и недобро улыбнулась мальчикам и вышла из гостиной.
        Хома остался с панскими сыновьями наедине.
        - Ну как ты, поправился? - спросил Хома с сочувствием у Авдотия.
        Авдотий был щуплым некрасивым бледнокожим мальчиком, с большой лопоухой головой, светло-русыми с золотистым отливом волосами, торчащими передними зубами и веснушками на носу. Глаза у него были серо-голубые, умные-преумные. Смотрел он на Хому серьезно, угрюмо и, кажется, не собирался отвечать на вопрос. На его лице, шее и руках почти не осталось царапин и следов от волчьих укусов. Хома подивился тому, как быстро восстановился малец, и решил не донимать его вопросами.
        - А ты, стало быть, Петро? - Хома обратился к старшему брату, который был гораздо выше младшего и крупнее, хотя разница между ними была всего год. Старший был плечистым и смуглокожим, его кареглазое лицо с упрямым подбородком обрамляли темно-русые курчавые волосы. Насколько изящным и утонченным (хоть и некрасивым) был младший брат, настолько же грубым казался старший. Его голову, плечи и руки будто бы высекали топором.
        Петро широко улыбнулся Хоме ровными белоснежными зубами и смущенно подергал себя за курчавый локон.
        - Ну-ну, не робей, - подбодрил Хома, разворачивая учебник. - Я - ваш новый учитель, философ Хома Брут. Будем знакомы?
        Петро улыбнулся еще шире, приветливо разглядывая Хому с ног до головы и с большим любопытством изучая его рот. И снова ничего не ответил.
        - Он плохо разговаривает, - вмешался в разговор Авдотий и просверлил Хому глазами. - Отстаньте от него. Если что будет надо, я за него скажу.
        При этих словах Петро улыбнулся так широко, что окончательно стал похож на дурачка. Только тогда Хома наконец сообразил, что парубок был слегка недоразвит.
        Впрочем, это никак не мешало их учебе. Мальчики были сообразительны каждый по-своему, схватывали грамматику на лету и очень понравились бы Хоме, если бы младший не был так замкнут и неприветлив, а старший вспыльчив и игрив.
        Испачкав бумагу, Петро разозлился и потянулся за новой. Сквозь раскрывшийся ворот рубахи Хома заметил у него на шее темный рубец, как от удавки. Присмотревшись повнимательнее, он разглядел и бурые полоски на руках парубка. Поймав его взгляд, Петро, как обычно, улыбнулся, поправил ворот и уткнулся в букварь.
        Понемногу успокоившись, Хома решил, что работа с мальчиками будет непыльной. Грамматика кончилась, они перешли к изучению слова Божьего. Мальчишки к тому времени уже разохотились, освоились, перестали бояться и даже пересели к Хоме поближе, с интересом заглядывая ему в глаза.
        По тому, как они начали ерзать на лавке, учитель догадался, что они совершенно потеряли интерес к наукам и хотят просто пообщаться. Петро вдруг сделался бледным и слабым и стал все чаще класть голову на стол или на колени Хоме. Глянув на него, Авдотий схватил брата за руку, вывел из гостиной на двор, не сказав учителю ни слова.
        Хома задумчиво посидел за столом какое-то время, тревожно выглядывая в окно. Мальчики не возвращались. Поразмыслив, что они, верно, устали, он решил, что в случае чего скажет пану сотнику, что для первого раза достаточно. Тем более он сам еще не успел как следует поправиться и уже чувствовал голод. Он аккуратно прибрал учебники, бумагу, задул свечу и вышел во двор.
        На душе у него было спокойно и легко. Проходя по двору, он заметил мальчишек, сидящих под поломанным деревом рядом с куренем. Младший брат бережно обнимал старшего, хмуро вглядываясь в закат. Петро положил голову на грудь Авдотию и, казалось, спал.
        Сбивая лаптями пыль с травы и одуванчиков, Хома засунул руки в карманы шаровар и пошел гулять по хутору. Новых несчастий Хома не приметил. Знакомых девок тоже нигде не было видно. А Хоме очень хотелось с кем-нибудь поговорить! Вера тоже была занята, а скучать вечером не хотелось. Не спеша, бурсак добрел до центра хутора.
        Там вповалку лежали козаки после ночного дозора за воротами. Они пили сивуху или еще какую-то дрянь, курили люльки и весело гоготали. Двое расположились у самых ворот, возле перевернутой телеги, спрятавшись от полуденного солнца. Из их неспешного разговора Хома понял, что на хуторе все спокойно, приказчика нет, так что сегодня вечером можно пить, не беспокоясь, что попадет.
        Только Хома порадовался новости, как из-за ближайшей хаты вывалились в обнимку хмельные Сивуха с Богданом. Старый козак трепал молодого по щекам, тот кривлялся, строил смешные рожи и издавал непристойные звуки. Увидев бурсака, они радостно заорали и поспешили к нему навстречу.
        Вскоре Хома уже был чертовски пьян и, хоть и с трудом ворочал языком, распевал на весь шинок похабные песни, которые здесь же и выучил.
        Вынесло их из шинка поздно вечером, когда Хома, казалось, больше не мог ни пить, ни петь. Голос у него охрип, сам он едва держался на ногах. С двух сторон к нему прилипли Сивуха и Богдан, то ли для поддержки, то ли чтобы самим не упасть. Все еще гогоча, они вдохнули свежий воздух после душного шинка.
        - Ой, Оксанка, погляди-ка на них! - перед ними возникла дородная девка с ведром. - Ох, и охальники!
        Из-за ее плеча выглянула Оксана и, уперев руки в бока, сердито поглядела на козаков:
        - Да как вы додумались только! - зашипела она. - Бесстыжие! Зачем пана философа споили? Вон, поглядите, как ему, бедному, худо! - она с сочувствием поглядела на Хому.
        Бурсак замотал головой, то ли чтобы отогнать хмель, то ли чтобы показать, что он не пьян. Получилось не очень.
        - Цыц, баба! - повисший на Хоме Сивуха с трудом поднял и сложил перед собою тощий кулак.
        Девки заверещали на разные лады.
        - Что здесь за крики? - раздался неподалеку мелодичный голос, и сердце Хомы затрепетало. Он узнал Веру раньше, чем заметил глазами. Хома совсем не ожидал увидеть ее в этой части хутора и очень обрадовался. Вера была так хороша собою, так нежна! В руках она несла здоровенный кувшин и широко улыбалась. Поравнявшись с девками, которые были гораздо выше и крупнее ее, она приветливо поздоровалась.
        - А твое какое дело? - агрессивно отозвалась дородная девка. - Чай, не панночка!
        Оксана тоже поглядела на Веру с неприязнью.
        - Не панночка, - грустно улыбнулась Вера из-под густых ресниц - Я просто иду, смотрю, две курицы раскудахтались. Думала, может, они потеряли голову при виде петуха?!
        Пока девки хлопали ртами, Вера величественно, как настоящая царица, пошла дальше. Опомнившись, девки с презрением поглядели ей в спину, но окликнуть не решались.
        Богдан, который висел на Хоме с другой стороны от Сивухи, проводил ее долгим взглядом:
        - Ох, и хороша дивчина!
        - Какая ж она дивчина?! - ядовито хохотнула дородная девка, и ее тучные сальные щеки затряслись. - В матери тебе годится!
        - Шу-у-у! - Сивуха вдруг отлип от Хомы и, схватившись за кривую саблю Богдана, сделал угрожающий выпад в сторону баб. Они с визгом отскочили. Хома стал унимать козака.
        - Ух, смотрите у меня! - разбушевался Сивуха. - Срамить честную бабу не дам! И так хлебнула горюшка, горемыка, - козак громко вздохнул, собираясь, кажется, заплакать.
        Подобрав ведра, девки сердито убрались от них подальше, не желая больше общаться.
        Хома пьяно нахмурился:
        - Сивуха, про какое такое несчастье ты все говоришь?!
        - Да и я толком не разберу, - покачиваясь, признался Богдан.
        - А вы что ж думаете, дурни, это так сладко в ее возрасте старой девой ходить?! - усевшись прямо на землю, Сивуха стал вытряхивать мусор из люльки. - Когда ни детей, ни мужа, и весь хутор только и жужжит всю ее жизнь о том, как пан Гаврило бросил Веру накануне свадьбы, женившись на первой встречной турчанке?!
        - Да когда ж это было?! - устав стоять, Богдан повалился рядом.
        - Тогда, когда ты еще зеленые сопли пускал в материнский подол, - Сивуха усмехнулся. - Не ваше это дело, в общем. Не знаете, и отлично. Хоть кто-то донимать ее не будет… - Сивуха грустно выдохнул, вставив травинку в беззубый рот.
        - Так что ж она замуж-то не выйдет?! - не отставал Богдан. - Всего делов-то!
        - Да выйдет она. За Ясногора, - с тоской прибавил Сивуха. - Вынудил он ее. А толку-то, если она все по Гавриле слезы льет?!
        Стоя рядом, Хома пораженно застыл. Он не понимал, какая мысль ранила его сильнее: что Вера до сих пор была влюблена в сотника, или что она была теперь невестой приказчика.
        Покачавшись, парень тяжело поглядел в ту сторону, куда ушла Вера, и, не сказав ни слова своим товарищам, зашагал прочь.
        Долго бурсак не решался войти в мазанку, сидя на пороге. Но темнота и сырость сгущались вокруг него.
        - Уйти бы отсюда, - пробормотал он, глядя, как на небе загоралась первая звезда. - Так ведь не выпустят же, - прибавил он в полной уверенности. - Э-эх! И зачем я здесь только появился, - он с горечью схватился за голову.
        Полнейшая тишина посреди мрака начала пугать его. За каждым деревом мерещились причудливые тени. Глубоко вздохнув, семинарист решился войти.
        Запнувшись в сенях обо что-то, разбившееся с громким звоном, Хома упал и больно ударился подбородком, исцарапав руки в кровь. Пошатываясь, он поднялся, открыл дверь в горницу и, не глядя по сторонам, нетвердо прошагал к своей постели, враз загасив свечу, приготовленную для него хозяйкой.
        - Хома, все хорошо? - растрепанная Вера в одной исподней встревоженно выглянула из-за занавески.
        Зачем-то крепко стиснув зубы, Хома поспешил прикрыть глаза, притворившись, что спит.
        Долго еще горела свеча за занавеской. Хома старался не дышать, понимая, что она ждет его. Мучимый угрызениями совести, он не шевелился до тех пор, пока не провалился в мучительный пьяный сон.
        Глава XII
        Барышник
        В ту ночь снились Хоме одни кошмары. Сперва растрепанная Вера в грязной порванной исподней, как зверь, металась по огненному кругу. Не сумев перешагнуть пламя, баба уворачивалась то от рук смеющегося приказчика, то от сурового сотника, то от улюлюкающих пьяных козаков. Она плакала, звала на помощь Хому, тянула к нему маленькие дрожащие пальчики, перепачканные в крови. Кровь стекала по ее ногам и рубашке ниже живота. Но парень стоял за чертой пламени словно парализованный и никак не мог ей помочь. Рыдая, Вера рвала на себе волосы, страшным голосом умоляя его рассказать им всем, что она честная баба и никакого греха за нею не водится.
        Обидчики не слушали ее, хватали за руки, рвали заляпанный подол и с криками «тетеха» толкали в пламя. Не в силах наблюдать за этим, Хома кричал и просыпался посреди ночи.
        И тут же снова проваливался в другой сон, в котором заходил он в светлую горницу, а за столом сидел спиною к нему лопоухий, большеголовый паныч Авдотий, печально ссутулившись. Расстроенный Хома поспешил к парубку, чтобы приласкать его, но Авдотий не откликался на зов. Тогда учитель схватил его за плечо, и парубок вдруг обернулся. В ужасе Хома увидел, что лицо его обезображено. Оно все истерзано широкими кровавыми бороздами, словно бешеный зверь рвал его на части. Вместо глаз у Авдотия зияли пустые глазницы, в которых копошились черви. Отпрянув, Хома снова кричал и пятился назад. Его нога соскальзывала, и он летел-летел куда-то вниз, не чувствуя, что сможет остановиться, в отчаянии голося и махая руками.
        Раскрыв глаза, мокрый от пота парень понял, что наступил рассвет. В солнечном кругу света, падающего из окна, беззаботно перекатывались пылинки, создавая причудливые узоры и скрываясь в щелях пола.
        Качнув головою, Хома попробовал сбросить с себя оцепенение ночи. Затылок отозвался чудовищной болью. Голова закружилась, его едва не стошнило.
        «Что же это со мною? - испугался он, ощупав трясущимися руками свое лицо и не находя ничего необычного. - Эгей, да я того и гляди превращусь скоро в пьяницу!»
        Убрав руки с лица, Хома вдруг заметил у себя на пальцах спекшуюся кровь и запаниковал. Заглянув под простыню и осматривая себя, он обнаружил, что спал в одежде и в лаптях.
        - Ну и свинья же я, - прошептал Хома сухими губами, припомнив, как возвращался вчера, как рухнул в сенях и что-то разбил. Испытав жгучий стыд за все, что случилось накануне, включая шутки баб о Вере и разговор с Богданом и Сивухой, бурсак понял, что сегодня не станет звать на помощь хозяйку хаты.
        Медленно и тяжело он опустил ноги на теплый дощатый пол. Свесив голову, глянул на свои ноги. Лапти были грязны и изорваны.
        Приподнявшись на дрожащих руках, Хома сделал неловкий шаг, попробовав встать с постели. Ноги мгновенно подкосились, и он рухнул на стол, повалив кувшин с молоком и какую-то еду, заботливо приготовленную Верой.
        В сенях послышались шаги, и встревоженная хозяйка показалась на пороге горницы.
        Он никак не мог поверить, что Вера была гораздо старше него, таким нежным было ее лицо, и такая маленькая и хрупкая она была.
        «Как беззащитный воробушек…» - с грустью подумал бурсак.
        Склонившись над Хомой и ни слова не сказав о его постыдном падении и пьянстве, Вера улыбнулась доброй тихой улыбкой. Осторожно и бережно, как бумажного, она потянула Хому вверх, помогая подняться. Опираясь на нее, нетвердой походкой он добрался обратно до лавки и прилег.
        - Сейчас! - Вера схватила со стола кувшин. - Выпей, тебе сразу полегчает! - попросила она.
        Непослушными руками он принял кувшин и стал жадно пить странную жидкость, похожую на отвар из овощей и трав. С каждым глотком ему становилось все лучше и лучше: голова постепенно переставала трещать, руки и ноги словно наполнялись силою. Подивившись, какая же Вера искусница, Хома сдержанно поблагодарил ее и отвернулся к стене, делая вид, что собирается спать.
        Вера тем временем собирала с пола все, что он уронил. Прибрав, она подошла к Хоме и ласково погладила его по голове. Испытав прилив нежности, он спохватился и отдал ей кувшин, не поднимая глаз.
        - Что же вы не смотрите на меня, пан философ? - приняв кувшин, расстроенно спросила баба. - Неужто я обидела вас?
        Хома спрятал лицо в подушку, чтобы Вера не заметила, как он удушливо покраснел.
        - Полно глупости говорить. Разве ты можешь обидеть? Это я… - парень тяжело вздохнул.
        Стоя над ним, Вера помолчала, растерянно разглядывая кувшин.
        - Не тревожьтесь обо мне, пан философ, - холодно попросила она. - Я много чего повидала, - и, не дождавшись ответа, она прибавила: - Панские сыновья ждут вас, лучше не мешкайте, - и вышла из горницы.
        Когда со скрипом в сенях хлопнула дверь, Хома понял, что, обидевшись, Вера ушла на хутор. Почувствовав себя еще сквернее, он медленно оделся и побрел в курень.
        На крыльце его встретила та же седая морщинистая женщина и без лишних слов проводила в столовую, где его настороженно ждали Петро и Авдотий. Хома извинился за опоздание и присел между братьями. Началось занятие.
        Мальчики были резвы, в прекрасном настроении, и даже Авдотий казался в этот день не таким угрюмым. Да и выглядел не таким бледным и скованным, как обычно.
        С удивлением учитель обнаружил, что у парубка на щеках не осталось никаких следов от зубов зверя. Так же, как у Петра бесследно пропал шрам на шее и руках. Подивившись, Хома решил, что ему надо меньше пить.
        Петро пододвинулся к учителю, плотно прижавшись и уткнувшись носом ему в рубаху, как если бы он был их мамочкой, и с упоением вдыхал аромат Хоминого пота. Парня это смущало, но не вызывало неприязни, так как парубок был очень ласковым.
        Зато Авдотий как будто заревновал. Когда Петро в очередной раз с любовью и восторгом заглянул учителю в глаза, он не выдержал и оттолкнул брата, ничего не сказав, но поглядев на него сердито и по-взрослому серьезно. Петро повесил нос, ненадолго перестал улыбаться, но все же никак не мог отлипнуть от Хомы и все припадал к нему, как если бы ему сильно нравился запах. Парень даже понюхал себя, тайком сунув руку под мышку, но почувствовал лишь кислый похмельный пот.
        С горечью подумав, что Петро, видимо, не хватает отца, бурсак реагировал на все сдержанно, продолжая занятие, которое из-за излишней активности Петра прошло все же смазанно и закончилось для Хомы снова внезапно, когда вконец рассердившийся Авдотий схватил брата за руку и вывел вон из гостиной.
        Решив, что они не вернутся, Хома повздыхал о том, что не сумел сегодня заинтересовать парубков, и подумал, что во всем виновато проклятое похмелье.
        - Нужно взять себя в руки, - пробормотал он и, сложив никому не нужные учебники, вышел на двор.
        Парубков нигде не было видно. Зато погода стояла чудесная. Приятный ветерок обдувал тело бурсака, и он отправился прогуляться. Сделав крюк, он пошел длинным путем, в обход Вериной мазанки, и вдруг уперся в тупик. Дорогу ему преградил дощатый забор, за которым раскинулся ухоженный огород вокруг симпатичной, укрепленной, как и все другие на хуторе, хаты.
        Решив не возвращаться, а перелезть через забор, Хома едва не разорвал шаровары и, ссутулившись, стал красться огородами, размышляя, какой будет стыд, если его здесь обнаружат и решат, что он хочет что-то стащить.
        Впереди, Хома знал, должна стоять мясная лавка, к этому времени уже пустая, без толстого улыбчивого мясника и его сварливой жинки.
        Выпрямившись, парень пошел было спокойно. Неожиданно неподалеку от лавки он заметил худенького лопоухого мальчика с золотистыми волосами. Озираясь по сторонам с вороватым видом, Авдотий волок по земле небольшую кадку, наполненную мясом и кровью. Мальчик очень спешил и, не заметив учителя, шмыгнул за угол псарни.
        Хома ринулся за ним, стараясь быть осторожным и не напугать парубка, выскочив за ним чересчур неожиданно. Но Авдотия словно след простыл.
        Бурсак задумчиво обошел псарню по кругу, разбудив собак, которые мгновенно разразились лаем.
        Хмыкнув, он заторопился прочь, пока на собачий лай не сбежались дворовые.
        Через пару шагов он наткнулся на голого помятого Сивуху, внезапно вывернувшего из-за угла. Под левым глазом у козака красовался здоровенный синяк. Замахав грязными жилистыми руками, Сивуха бросился Хоме в объятия.
        - Пан философ! - радостно закричал он. - А я тебя повсюду ищу!
        Хома отстранился от козака, так как тот пах в этот раз даже хуже, чем обычно.
        - Ну-ну, не сердись, - хлопнув его по щеке, попросил Сивуха. - Слушай, ты случайно не знаешь, где моя сабля?
        Задумавшись, Хома припомнил, как вчера Сивуха залихватски помахивал своей саблей, демонстрируя всем, как она хороша. Сглотнув, он пробормотал извиняющимся тоном:
        - Кажется, мы ее вчера пропили.
        Хома ожидал, что при этих словах тощий козак расстроится. Сивуха и вправду выглядел расстроенным.
        - А твою, с серебряной рукоятью, тоже пропили? - нахмурившись, тихо спросил козак.
        - Не, - Хома замотал головою. - Моя в хате лежит.
        - Фу-ух, - Сивуха с облегчением выдохнул и почесал лысый затылок. - Ну что, выпьем? Только сегодня платишь ты.
        - Ну уж нет, - Хома попятился назад. - Хорошо погуляли, хватит. Да у меня и денег нет.
        - Вот оно что, - Сивуха обиженно пожевал губу. - Ну, ничего. Я найду себе компанию. Тем более на хуторе появился занятный старик барышник. Он, кажется, немного не в себе, зато привез с собою целую бричку глиняных горшков да кувшинов. Бабы уже рвут его на части. Еще он продает оружие. Не шибко хорошее, зато недорогое. Горшков мне не надо, сам понимаешь, а вот саблю я бы прикупил и послушал, о чем он там треплется с козаками.
        - Давай, - парень уныло кивнул и собрался идти дальше.
        - Кстати, у него самого сабля с серебряной рукоятью, - напоследок прибавил Сивуха. - Почти как у тебя.
        Хома резко обернулся:
        - Где сейчас этот старик?
        - Да там же, - Сивуха растерянно поглядел на него. - А что?
        - Хочу проверить, чья сабля лучше, - соврал парень. - Веди же меня скорее!
        На подходе к центру хутора их вдруг окликнул Фитиль. Суровый старый козак возник словно из ниоткуда, схватил Сивуху за локоть и грубо оттащил в сторону, что-то зашептав, не сводя с Хомы тяжелого взгляда.
        Сивуха внимательно слушал его и послушно кивал. Помахав Хоме, он виновато улыбнулся и удалился за старым козаком в сторону ворот. Приметив неподалеку скопление народу, бурсак решил, что так даже лучше, ведь найти барышника теперь не составляло труда.
        Рядом с перевернутой телегой, которую почему-то не убирали, стоял седой старик с косматой бородой, в пыльной от долгого пути рубахе и шароварах. Он был спокоен и улыбчив в окружении возбужденно голосящих вокруг него дворовых баб и казачек. Перекрикивая баб, гоготали козаки, необычно оживленные, как редко бывало даже в шинке. Разбирая товар с брички старика, козаки примеряли по себе сабли и пищали.
        Неподалеку серая лошадь старика, привязанная к коновязи, равнодушно поедала из короба овес. С большой прытью барышник обменивал аккуратно разложенный товар на деньги и ловко прятал их в сумку на поясе.
        Хуторяне отходили от него довольные, восторженно разглядывая приобретения. Те, у кого не было денег, все равно толпились поблизости, обсуждая товары и новости, услышанные от старика, словно его приезд был для них важным событием.
        Глядя на них, Хома ухмыльнулся: «Эдак они еще полгода будут толковать о его приезде!»
        К своему большому удивлению и огорчению он заметил, что среди сбежавшегося люда не было Веры.
        «А вдруг она так сильно обижается на меня, что не хочет встречаться? - с тревогой подумал бурсак. - Ну и баран же я, натворил делов…»
        Из задумчивости его вывел внимательный взгляд старика. Темные глаза с оранжевой радужкой пристально изучали парня. Улыбнувшись в седую бороду, барышник стал потихоньку сворачивать торговлю, извиняясь и обещая всем возобновить торговлю с самого утра, попутно жалуясь на промерзшие старые кости и усталость.
        Обрадовавшись, что характерник его узнал, Хома замахал старику и хотел было ринуться навстречу. Но характерник так холодно глянул на него, что он замер. Стараясь, чтобы никто не заметил, старик жестом показал Хоме скрыться за углом хаты и ждать его там.
        Бабы суетливо дергали барышника за рукава, бранясь и вздыхая, козаки вели себя скромнее, хотя тоже были недовольны. Но старик не обращал на них никакого внимания. Накрыв бричку холстиной, он раскланялся и сообщил всем, что голоден как волк и немедля отправляется в ближайший шинок.
        Сунув проворному пучеглазому парубку пару монет, характерник попросил его приглядеть за лошадью, обеспечить ей уход и покой, но на всякий случай не снимать сбрую, так как старик еще не решил, заночует он на хуторе или нет.
        Парубок равнодушно кивнул и повел лошадь в ближайшее стойло, которое, как Хома знал, было недалеко от ворот.
        Наблюдая за стариком из-за угла, Хома подскакивал на месте от нетерпения. Еще никогда и никому он не радовался так сильно. Разве что Вере. Но с Верой у них была любовь, хотя он и не понимал, что теперь делать, после того как он узнал, что она помолвлена. Характернику же он был обязан своею жизнью, и безгранично доверял ему, и верил каждому его слову.
        Озираясь по сторонам, старик вынырнул возле него и, схватив за запястье, быстро потащил в глубь хутора. Хома едва поспевал за его быстрым шагом. Наконец, выбрав укромное тихое местечко, скрытое от глаз сразу тремя хатами, стоящими очень близко (где не так давно парень повстречал в сумерках бегущую испуганную Оксану), характерник обернулся к Хоме и спокойно заговорил.
        - Вижу, ты жив-здоров? - он оглядел парня от макушки до пят. - Зря я, значит, волновался, что тот зверь тебя съел!
        - Ты знаешь про волка? - потрясенно выдохнул бурсак.
        - Я говорю вовсе не про волка! - с досадой выпалил характерник. - Должен сказать, ты прямо-таки притягиваешь к себе неприятности!
        - А про кого же тогда? - глупо улыбаясь, начал было Хома, но старик недовольно перебил его: - Ты совершенно позабыл все, что я тебе говорил, - он сердито покачал головой. - Что? Парочка спокойных дней, и ты уже расслабился, зажирел?!
        Хома смутился, не понимая, шутит характерник или нет. Старик нахмурился и больно ущипнул его за живот. Ойкнув, парень обиженно засопел:
        - Ничего я не забыл!
        - Да?! - передразнил его старик. - А сабля где?! Хома стыдливо потупился.
        - Амулет хотя бы носишь? - характерник пытливо заглянул ему в глаза. Хома отвернулся.
        - Нет! - ахнул старик. - Ну и ну! Неужто пропил?!
        Бурсак смущенно запустил руку в карман шаровар и, нащупав холодный как лед камень, потянул его за ремешок. Как и раньше, камень при характернике из зеленого вспыхнул ярко-голубым.
        Старик отпрянул, прикрыв глаза рукою, и приказал:
        - Надевай!
        Хома упрямо глядел на свою ладонь:
        - Зачем? Все спокойно же!
        - Спокойно?! - вскрикнул характерник. - Да неужели ты так глуп?!
        Подумав, Хома понял, что старик все равно прав. Перестав упрямиться, он натянул амулет на шею и рассказал характернику обо всех странностях, которые приметил на хуторе, не забыв упомянуть про мертвую бабу, найденного в кустах панского сына и растерзанную собаку. Рассказал также, что заправляет хутором приказчик, а пан сотник серьезно болен.
        Характерник внимательно слушал его, не перебивая. Его темные, с оранжевой радужкой глаза периодически расширялись. Сложно было сказать, удивлен старик или просто задумался.
        Закончив, Хома прибавил:
        - Еще, кажется, мне нельзя покидать хутор, пока я не обучу всему панычей.
        Характерник возмущенно поглядел на него. Пожав плечами, Хома прибавил:
        - Может, мне померещилось.
        - Нет, тебе не померещилось, - старик яростно замахал руками как мельница. - Один сукин сын на воротах упорно расспрашивал меня, как долго я намерен оставаться на хуторе! Подумать только! Этот вымесок сообщил мне, что я могу либо дожидаться рассвета, заночевав, где мне скажут, либо должен немедленно убраться! А перед этим предупредить именно его о своем отъезде!
        - Думаю, это был Фитиль, - Хома незаметно хохотнул. - Н-да.
        - Ты находишь это забавным?! - накинулся на него характерник. - Тебя правда не смущает, что на ночь они все запирают ворота и сидят по хатам как мыши?!
        Парень опустил голову и пробормотал:
        - Смущало поначалу, но я привык. Да мне, если честно, никуда было не нужно. Нездоровится мне что-то в последнее время…
        Старик насторожился и принялся внимательно расспрашивать его про его болезнь. Хома честно поведал характернику все. Даже то, как Вера лечила его, не упомянув только об их постыдной связи.
        - Эта Вера кто, лекарка? - характерник приблизился вплотную и грязными пальцами грубо раскрыл Хоме глаз, чтобы как следует разглядеть зрачок. Так же старик внимательно проверил уши, шею, запястья и затылок, расстроенно покачивая головою.
        Хома кивнул, послушно поворачиваясь под рукой старика:
        - Да, лекарка.
        - И что, хорошая?
        Парень улыбнулся:
        - Лучшая! Если бы не она, я не знаю, как бы я на ноги встал.
        Старик вдруг хохотнул.
        - Да у вас любовь! - с ухмылкой пробормотал он. Хома покраснел как помидор:
        - Только это тайна.
        - Ай да философ! - старик снова стал серьезен. - Не тревожься об этом, - отрезал он и стал оглядываться по сторонам, будто что-то искал. - Это дело естественное…
        - А давай я вас познакомлю?! - обрадовавшись, что характерник его не осуждает, с жаром предложил бурсак. - Она тебе очень понравится!
        - Обязательно, - старик похлопал его по плечу. - Только позже. Сейчас мне нужно отыскать нечисть на хуторе. Слушай меня внимательно. Очень внимательно.
        Хома придвинулся к старику поближе. Вряд ли кто-то мог их заметить в надвигающемся сумраке, но раз характерник был так встревожен, значит, дело серьезное.
        - Если меня убьют… - начал было старик.
        Но Хома перебил его:
        - Да как же это возможно?!
        - Слушай, не болтай! - настойчиво зашептал характерник. - Так вот, если меня убьют, ты должен будешь позаботиться о моем теле. В церкви отпевать меня не нужно, тем более разыскивать родственников. Их нет на этом свете так давно, что ты, чай, тогда еще не родился. Понял?
        Хома удивленно кивнул.
        - Говорю я серьезно, никаких отпеваний! - характерник повысил голос, но успокоился и заговорил тише: - Стало быть, если меня убьют, найди укромное темное место, где мое тело никто не найдет. Никаких крестов над могилою не ставь. И соблюдай самое главное, ты слышишь меня?
        Старик схватил Хому за рукав с таким жаром, что расцарапал ему руку ногтем. Хома молчал и, потрясенный, кивал.
        - Самое главное, - совсем тихо зашептал старик. Хоме пришлось приблизиться, чтобы различить его слова. - В этом укромном месте выкопай могилу поглубже, собственными руками, не ленись, никого больше не приводи. Крепко-накрепко обмотай меня тряпками с ног до головы и лицом, непременно лицом! - старик забрызгал слюною, - уложи в землю.
        При этих словах Хома почувствовал, как мороз побежал по его затылку.
        - Потом сруби осиновый кол покрепче, - словно в трансе продолжал характерник, не замечая, что снова повысил голос, - и воткни его мне в самое сердце!
        Парень отпрянул от старика, но тот крепко схватил его за руку, не давая отойти в сторону.
        - Сделай, что я говорю! Иначе случится страшное! Ты должен! Сделаешь? - не замечая того, старик воткнул грязные ногти в запястье Хомы. - Сделаешь?
        Стиснув зубы, Хома молчал. Наконец он кивнул, соглашаясь. От страха и тревоги у него закружилась голова.
        - Когда закончишь, разбери мои вещи, я покажу тебе, где они. Все забери себе, - устало закончил характерник. - И про то, где я похоронен, не говори ни одной душе. Ты меня понял?
        Хома угрюмо кивнул.
        - Ну а теперь мне нужно идти, - характерник радостно улыбнулся, словно вдруг узнал хорошую новость. - Расскажи-ка мне только, где твоя хата, чтобы я мог тебя найти?
        Запинаясь, бурсак объяснил, как пройти к Вериной мазанке.
        - Ну и славно, - пробормотал старик, вглядываясь в сумрак. - Обо мне никому ни слова. Я обычный барышник, ты меня видишь впервые. А сейчас иди отдыхай, тебе нужно выспаться, - старик с тревогой вскинул голову к ночному небу, на котором сквозь облака стали проступать первые звезды. - Амулет не снимай, саблю держи при себе. Я кое-что сделаю и найду тебя, - пообещал характерник и проворно скрылся за углом хаты.
        Немного постояв и поглядев ему вслед, Хома на ватных ногах зашагал на окраину хутора.
        В одной из трех хат рядом с тем местом, где они разговаривали, скрипнула ставня. Из окна выглянула Оксана и проводила Хому тревожным взглядом.
        Глава XIII
        Самая страшная ночь
        Проснулся Хома от крика. Кто-то кричал ему:
        - Проснись! Да проснись же ты, пока не сдох! Дернувшись, он почувствовал, что не может встать.
        По телу разливались жар и острая чудовищная боль, которая шла от правой руки и ноги.
        С трудом приподняв голову, он стал щуриться в темноте, пытаясь разглядеть, что же случилось с его телом.
        Боль усиливалась, пульсировала. С каждой секундой он чувствовал, что силы покидают его.
        Во мраке ему удалось разглядеть косматый силуэт чудовища, присосавшегося к его руке и жадно пьющего кровь.
        Хома вскрикнул. При движении его головы непонятная зверюга угрожающе зарычала и вперила в Хому горящие красные глаза. На ноге Хома разглядел вторую тварь, светлую, еще более безобразную, чуть поменьше первой.
        Его тело скрючило от боли. Еще раз. Косматые чудовища глубже вонзали зубы, крепко-накрепко пригвоздив его к постели уродливыми лапищами с острыми когтями. От них исходил невыносимый смрад. Пошевелиться парень не мог. Задохнувшись, он бессильно обмяк, чувствуя, что твари вот-вот прикончат его.
        - Не сдавайся! - хрипло крикнули в темноте, и Хома узнал голос характерника. Старик медленно подбирался к светлой твари с саблей наготове.
        Тварь оторвалась от Хоминой ноги и, раздувая ноздри, вскинула окровавленную пасть. Широко расставив передние лапы, она медленно двинулась на старика.
        Характерник стал обходить ее боком, стараясь замахнуться для удара. Оттолкнувшись от стены, тварь с ревом бросилась на него.
        Старик резко сжался, упав на пол. С визгом тварь пролетела мимо него, врезавшись головою в полки на противоположной стене. Со звоном и грохотом посыпались горшочки с Вериными лекарствами. Тварь опешила, неуклюже замотав головой и окропив горницу кровавыми слюнями.
        Воспользовавшись паузой, характерник из положения сидя вывернул левую ногу и рубанул ударом снизу по ребрам твари.
        Во все стороны брызнула кровища. Тварь заскулила и бросилась наутек по потолку, зажавшись в угол.
        Обернувшись к обессиленному Хоме, старик дернулся к нему на помощь. Но тварь на потолке, ловко перебирая лапами, в одно мгновение настигла характерника и рассекла воздух возле его уха кривым мощным когтем.
        - Святые угодники, - прошептал старик, не ожидавший такой скорости, и, отбиваясь саблей, выкрикнул Хоме:
        - Сопротивляйся! Ну же! Чего ты лежишь?!
        - Я… не могу, - вяло пошевелил губами парень, у которого все плыло перед глазами.
        - Можешь, - кряхтел старик, двигаясь все быстрее и отражая удары бешеной твари. - Они не пришли убить тебя! Они! Всего! Лишь! Сосут кровь! - изловчившись, старик рубанул по мощной лапе, отрубив часть изогнутого когтя. Раздался страшный вой.
        - Давай! Думаю, они уже пили твою кровь, и не только твою! А ты все еще жив!
        «Не может быть!» - пронеслось у Хомы в голове, но он был словно сам не свой.
        Придя в себя, светлая тварь зашипела и, прыгнув, прилипла к потолку между характерником и Хомой.
        - Сейчас! - тщетно стараясь зацепить ее саблей, кряхтел старик. - Не прорваться! Где… твой… амулет?! Вынь! Вынь его! - ему удалось слегка отодвинуть чудовище подальше от бурсака.
        Хома почувствовал, как его сознание погружается во мрак. Он больше не мог бороться. Он больше не слышал бешеного стука собственного сердца. Оно словно замерло, обескровленное. Лишь саднящая боль. И тепло. Слишком поздно. Сейчас чавкающее чудовище иссушит его до последней капли.
        - Не сдавайся! - взвыл характерник. - Рука! Вытяни амулет свободной рукой!
        Его слова с трудом доходили до парня. Очень медленно Хома поднял руку. Тяжелую, словно не свою. И придвинул ее к шее. Нащупав под рубахой камень, он вытянул его за веревочку.
        Горница озарилась ярким голубым светом. Темная тварь, висевшая на руке, изумленно отпрянула в два маленьких прыжка. Почувствовав облегчение, Хома собрал все силы и сел, испуганно глядя на чудовищ. Покрытые шерстью, они стояли на четырех мощных лапах и выглядели бы человекоподобно, если бы не уродливые пасти с длинными клыками, мощные когти, острые уши и длинный хвост метлой.
        Тварь на потолке тоже оцепенела от голубого сияния, хотя вяло продолжала следить за руками характерника.
        Щурясь, темная испуганно наблюдала за медальоном, принюхиваясь, водя по кругу окровавленной харей, вытягивая длинный слюнявый язык и желая снова припасть к телу Хомы. Страх на мордах чудищ сменился любопытством. Та тварь, что была здоровее и темнее, глянула на Хому дружелюбно-кровожадно. Вторая же, со светлой шкурой, замотала головой, словно сбрасывая с себя марево.
        Воспользовавшись моментом, характерник сделал резкий выпад и ловко уколол тварь в брюхо. Со стоном она упала на пол возле старика. Перекувырнувшись, характерник подскочил к темной твари, стоящей с глупой мордой, и с размаху разрубил ей все четыре лапы. Тварь с визгом рухнула.
        Отбежав на безопасное расстояние, старик повесил на пояс саблю, и, закрыв глаза, сложил руки у груди.
        - Приготовься! - крикнул он Хоме. - Когда я велю, руби ближайшую к тебе!
        Ровным красивым голосом он запел молитву:
        - Ве?рую во еди?наго Бо?га Отца?, Вседержи?теля, Творца? не?бу и земли?, ви?димым же всем и неви?димым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша.
        Его голос странным образом становился все громче и громче, заполняя хату.
        Корчившиеся от боли твари замерли. Скукожившись, они стали на глазах уменьшаться в размерах.
        - Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца.
        Тяжело дыша, Хома протянул руку под лавку, стараясь нащупать саблю. Наконец ему это удалось. Он медленно встал и подошел к темной твари. Рука плохо слушалась его, но он с изумлением заметил, что следы от клыков почти исчезли.
        Чудовище поджало уши, корчась в ужасных муках. Его шерсть поредела, клыки уменьшились, кровожадная челюсть начала принимать человеческую форму. Неожиданно тварь превратилась в заплаканного испуганного Петро, лежащего голым на полу и в ужасе глядящего на свои изрубленные руки и ноги, которые странным образом уже медленно восстанавливались.
        Возле характерника лежал голый Авдотий, оглушенный, но продолжающий ожесточенно скалиться, истекая кровью.
        - И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь.
        - Вот, сейчас они уязвимы! - прервав пение, выкрикнул старик. - Руби, не мешкай.
        Но бурсак словно застыл. Петро испуганно глядел на него карими заплаканными глазами, полными ужаса. Испытав приступ жалости, Хома вдруг понял, что успел полюбить парубка и ни за что не сможет убить его.
        - Что ты там телишься, черт тебя дери?! - разразился бранью старик. - Не смотри на него! Это опаснейший кровожадный вурдалак! Который однажды сожрет тебя ночью, если только будет такая возможность!
        Замотав головою, Хома стал отступать:
        - Нет… нет!
        - Руби! - яростно проорал характерник, не замечая, что Авдотий за его спиною снова начал принимать чудовищную форму и уже тяжело поднимался на кривые лапы.
        Увидев, как лицо Петро вновь стало зарастать густой темной шерстью, Хома нахмурился и неловко замахнулся саблей, чтобы нанести удар.
        Раздался рев. Характерник вдруг упал на колени, подкошенный коварным ударом когтистой лапы по спине. Изловчившись, светлая тварь рванула в сени, а из них во двор.
        С легкостью оттолкнув семинариста мощной головой, темная тварь с визгом понеслась за светлой, на полном ходу не вписавшись в двери и выломав часть дверного косяка.
        Пораженно глядя на дыру в стене, Хома устало опустился на лавку.
        - Скорее вставай! - не обращая внимания на раны на спине, характерник бросился к нему. Едва шевеля бледными губами, Хома таращился на него, не понимая, что нужно делать.
        - Сейчас! - старик вынул из мешочка на поясе небольшой глиняный сосуд.
        - Пей! - с силой зажав Хоме нос, он стал вливать ему в рот противный вязкий напиток. Едва он попал в горло, Хомино тело задрожало, надуваясь изнутри. Он попытался вырваться, но характерник держал его голову, продолжая вливать жидкость.
        Когда парню показалось, что он, палец за пальцем, раздулся, как воздушный шар, характерник отпустил его, отойдя на шаг. Почувствовав облегчение, Хома вытянул губы трубочкою и выпустил изо рта пар.
        - Идти можешь? - склонился над ним характерник. - Нам нужно спешить.
        Хома кивнул и поднялся:
        - Погоди! А где же Вера? - испуганно вскрикнул он.
        - Не хотел тебя расстраивать, - признался старик, подавая ему руку. - Незадолго до того, как появились упыри, к вам в хату ворвался высокий курчавый козак в панских одежах…
        - Ясногор… - прошептал Хома и уточнил: - Это приказчик.
        - Так вот, хм-м, - задумчиво хмыкнул старик. - Он махал руками и уповал на какое-то обещание. Вера твоя плакала и молила ее оставить.
        Хома почувствовал, что внезапно рассвирепел.
        - Только он не послушал ее, схватил и уволок из хаты, - закончил старик.
        - А ты что в это время делал?! - зло поинтересовался бурсак.
        - То, что должен был, - характерник пожал плечами. - Прятался в углу, поджидая упырей. Давай, нет времени на разговоры!
        Опираясь на старика, Хома послушно дошел до двери в сени, все еще злясь на характерника за то, что тот не остановил Ясногора.
        - Постарайся догнать меня, - старик сунул руку в мешок на поясе и вытащил бутылек. Запрокинув голову, он залпом выпил содержимое. - Но не ввязывайся, понял? - сдавленным голосом уточнил он.
        Парню вдруг показалось, что темные глаза старика стали ярко-оранжевыми с плотной золотой радужкой.
        Оставив пораженного Хому на крыльце, характерник выскочил во двор и исчез, скрывшись за развесистой ивой.
        «Да как же его догнать, если непонятно, где он?» - вглядываясь в темноту, охнул бурсак.
        Неожиданно он заметил огромного черного волка, который медленно ходил по траве туда-сюда, сливаясь с тенью, и принюхивался.
        Хома попятился в хату. Не обращая на него внимания, зверь ринулся куда-то с невероятной скоростью.
        Осмелившись проследить за ним, парень понял, что волк, вероятно, вынюхивал упырей, которые изрядно наследили, прокладывая себе путь к отступлению. Казалось, удирая, твари двигались громадными скачками, не разбирая дороги. Все, что попадалось на их пути, было разнесено в клочья: пустой сарай, старая ива, стена хаты.
        Глубоко вздохнув и трижды перекрестившись, Хома побежал. Он никак не мог взять в толк, куда подевался старик, опасен ли волк и что будет, если за следующим поворотом они столкнутся со зверем нос к носу. Отгоняя жуткие мысли, он просто бежал, ощущая, как промокли ноги от холодной росы, а сам он вспотел, несмотря на промозглый ночной холод.
        Вдруг неподалеку от него раздался устрашающий рев и странные звуки, похожие на треск ломаемых досок. Снова рев. Жалобно и отчаянно заскулила собака.
        Замерев и прислушавшись, Хома догадался, что скулила вовсе не собака. Все немногочисленные дворовые псы были надежно заперты на псарне. Это скулил черный волк, который, очевидно, нагнал упырей и принял на себя их удары.
        Оттолкнувшись от стены, Хома побежал так быстро, как только мог. Темные окна хат, расплываясь, мелькали по сторонам. Сабля колотила по бедру. Сердце бешено билось у него в ушах.
        Дважды свернув, Хома выскочил на то место, откуда в последний раз слышался рев. Никого не было. Трава, крыши и стены хат вокруг были забрызганы кровью. Земля изрезана когтистыми лапами. Посреди поляны лежало вырванное с корнем дерево, поваленное на хилый сарай, разлетевшийся в щепки. Парень не был уверен, но ему показалось, что под обрушенными досками чернели чьи-то голые пятки.
        Охнув, он с горечью понял, что кто-то из местных не проснется после этой страшной ночи. Не желая знать, кто это, он поспешил дальше.
        Приблизившись к центру хутора, бурсак снова услышал рев совсем близко, через три хаты. Прибавив шагу, он едва не пролетел в темноте мимо окровавленного, задыхающегося от усталости характерника.
        Опираясь на стену, старик больно схватил его за ворот рубахи:
        - Тпр-р-ру! - прошептал он, тяжело дыша.
        Испуганно оглядев старика, Хома хотел спросить, что с ним, но характерник шикнул на него и заглянул за угол.
        - Ты только погляди! - прошептал он.
        Осторожно, чтобы не задеть старика, Хома придвинулся и увидел упырей, молниеносно приближающихся к воротам громадными прыжками. Бурсак зажмурился, ожидая, что сейчас твари раскидают козаков, уничтожат как неудобную преграду и протаранят ворота.
        Раздался крик смотровых, его подхватили другие, и вдруг ворота распахнулись перед самыми мордами тварей, выпуская их из хутора.
        Издав злобный рык, упыри умчались в темноту. Ворота закрылись. Вокруг них засуетились козаки, слаженно выполняя свою работу. Как ни в чем не бывало они тут же разошлись по постам.
        Тяжело дыша, характерник грязно выругался и стал рыться в мешке на поясе.
        - Что… что все это значит? - дрожащими губами прошептал Хома. - Почему козаки не попытались убить их?! Как… как мальчики стали этими тварями?
        - Упырями становятся по-разному, - нащупав что-то в мешке, характерник сунул себе в рот нечто, похожее на сухую полынь. - Пойми, это давно не дети. Не люди. Должен признаться, что я с таким сталкиваюсь впервые. Превращенные вампиры… хех! - старик невесело улыбнулся. - Теперь ясно, как они так долго скрывались. Неясно только, что с ними делать. Я пока не понимаю природу их магии. Но очевидно, что они слишком безмозглые, чтобы действовать самостоятельно. Хоть и кровожадные. Дай волю, они сожрали бы весь хутор. Наверняка ими кто-то управляет… - характерник задумался. - Ладно, нагнать их невозможно, - старик смачно сплюнул на землю. - Едва мы приблизимся к воротам, нас пристрелят как диких кроликов. По крайней мере тебя. А один я не справлюсь, - он окинул Хому тревожным взглядом.
        - Как это пристрелят?! - не поверил Хома.
        - Ты что ж, еще ничего не понял? - старик кисло улыбнулся. - Козаки покрывают упырей. Иначе, зачем бы они так любезно открыли им ворота?
        - Да как же можно? - парень попятился. - Это ж, это ж…
        - Ну что? - с усмешкой уставился на него старик. - Ты видел, как они слаженно действовали? Скажи, а тебя не удивляет, что местный люд так и сидит по хатам, хотя мы изрядно пошумели? И ведь даже свечу никто не зажег!
        Хома потрясенно замолчал, не зная, что сказать, и стараясь думать, что там, под сараем, ему просто померещились чьи-то пятки.
        - То-то же, - кивнул старик и заглянул за угол. От ворот отделилась группа козаков и, выставив сабли и ружья, шла в их сторону.
        - Бежим! - скомандовал характерник.
        Хома выкрикнул ему уже в спину:
        - Куда? Куда мы бежим? Что нам делать? Здесь больше нельзя оставаться!
        - Тсс, - пригнувшись, характерник перелетел через забор и бросился огородами, придерживая саблю, чтобы она не бренчала. Хома тенью следовал за стариком, с трудом поспевая, хоть тот и был ранен.
        - Очевидно, у нас есть только один выход, - характерник сбавил шаг и свернул в узкий проход между хатами.
        Остановившись в закоулке возле мясной лавки, старик прислушался. Удовлетворенно кивнув, он аккуратно отделил доску от одной из стен лавки и просунул под нее руку. Вытащив из тайника кистень, характерник протянул его Хоме:
        - На вот, держи.
        Хома изумленно посмотрел на него и вцепился в оружие:
        - Зачем это?!
        - Возьми, - настойчиво попросил старик. - Или ты предпочитаешь копье?
        - Что? - не понял Хома.
        - Тише! - характерник замахал на него руками и с тревогой поглядел на псарню неподалеку. - Надо же, даже псы не лают, - задумчиво прошептал он и вынул из тайника копье. - Странно все это…
        - Их слишком много, мы не справимся, - глядя на него, Хома дрожал.
        Характерник деловито вытащил несколько маленьких склянок и, откупорив, опустошил одну. Закачавшись, он замотал головою, хлопая себя по ушам. Быстро дыша, старик пригнулся и заморгал, словно плохо видит. Опомнившись, он убрал остальные пузырьки в мешок на поясе.
        Хома с удивлением приметил, что след от когтей на тощей спине старика и на ввалившейся щеке почти исчез. Остались только рваные полосы на рубахе.
        - Кого слишком много? - сдавленно спросил характерник, возвращаясь к разговору.
        - Козаков! - в ужасе выпалил Хома. - Я же не умею драться!
        Закрывая кадку, старик ухмыльнулся:
        - Ты что, собрался сражаться со всеми козаками хутора?!
        Хома непонимающе уставился на него.
        - Уверен, это будет трудно, - крякнул старик. - Они не ведают жалости и не чувствуют боли. Думаю, каждый такой козак будет нападать, даже если ему пол тела отрубить.
        - Как это?! - выдохнул Хома. - Они что, бессмертные?
        - Хуже, - кивнул старик. - Они заколдованы и не ведают, что творят.
        Парень пораженно уставился на характерника. Это было уже слишком: чудовищные твари, сосущие кровь, волки, а теперь еще и зачарованные козаки.
        - Что же нам делать? - испуганно прошептал он.
        - Ясное дело, - старик равнодушно пожал плечами. - Пока не поздно, убить того, кто всем этим весельем заправляет.
        - Но кто это может быть?! - выдохнул Хома, пропустив мимо ушей слова старика о «веселье».
        - Я пока точно не знаю, - характерник грустно покачал седой головой. - Это может быть сам приказчик, не зря же он примчался за Верой перед приходом тварей.
        Хома яростно сжал кулаки до хруста.
        - Это может быть и сотник, если, конечно, он еще жив, - продолжал характерник. - Ты сам говорил: ни разу не видел его на хуторе. Ну, нечего гадать! - мрачно прибавил старик: - У нас есть только одна возможность выжить - найти главаря прямо сейчас, - схватив бурсака за рукав, старик резво развернулся, чтобы продолжить путь, и вдруг замер, отпустив Хому. Не успев остановиться, парень больно ударился о костлявое плечо характерника.
        Раздался звучный голос.
        - Шо, хлопчики. Далеко собрались? - сурово глядя на них, Ясногор уткнул дуло ружья в грудь старика.
        Глава XIV
        Предательство
        Хома неловко двинулся и случайно подтолкнул характерника.
        - Не рыпаться! - рявкнул приказчик, сердито хмуря черные брови, отчего его шрам через все лицо показался еще более зловещим. Ясногор с силой давил ружьем в грудь старика. - Пуля запросто берет двоих. Будет из вас праздничная похлебка! - ему приходилось держать ружье опущенным, в противном случае оно бы уперлось старику в голову из-за высокого роста приказчика.
        Хома, стараясь не дышать, стоял на одной ноге и неловко прижимался к характернику. Страшнее всего ему было опрокинуть щуплого старика и тем самым подставить под пулю. Приказчик с легкостью выбил из онемевших Хоминых рук кистень, и он упал в грязь.
        - Сейчас мы все вместе медленно пойдем к воротам, - скомандовал Ясногор, мягко переступая с ноги на ногу. - Не дергайся, старик, - он снисходительно улыбнулся вздрогнувшему характернику: - Все равно не успеешь отскочить.
        - Где Вера? - дрожа от страха и напряжения, спросил бурсак. - Что ты с нею сделал?!
        - Не твое дело! - глянув на него сверху, приказчик сердито сжал зубы. - Вера - моя невеста. А ты всего лишь корм! Как и все несчастные на этом хуторе, - с отвращением прибавил Ясногор.
        Чувствуя, как под напором ружья напряглась грудь характерника, Хома замолчал.
        - Говори, трогал ее?! - глаза Ясногора вспыхнули яростью. Он склонился, чтобы разглядеть в темноте Хомино лицо за спиною характерника, и его богатая свитка колыхнулась.
        - Нет, - Хома в ужасе закачал головой.
        - Врешь, - приказчик недоверчиво прищурился. - Паскудная твоя душонка, - пробормотал он. - Мне с самого начала все это не нравилось… Ну, ничего. Сегодня ночью я все исправлю. Я слишком долго ждал…
        Парень заметил, что у приказчика дрожали руки. Покрепче обхватив ружье, Ясногор решительно потянулся к курку.
        «Сейчас я умру», - пронеслось в голове у бурсака, и он зажмурился. Разрывая барабанные перепонки, неправдоподобно громко в тишине ночи прозвучал выстрел.
        Сжавшись, Хома покачнулся, отметив про себя, что услышал выстрел как будто бы издалека. Никакой боли бурсак не почувствовал. Он вообще не почувствовал ничего, кроме неудержимого желания обмочиться.
        Осторожно открыв глаза, Хома увидел, как Ясногор удивленно смотрит на них. Лицо приказчика исказилось в смешной глупой гримасе, словно он вот-вот расплачется как малый ребенок. По дорогой свитке слева под грудью у него расплывалось алое пятно крови. Выронив ружье, приказчик рухнул всей массой на характерника, подмяв под себя старика. Старик был сильным, но Ясногор был гораздо выше и крупнее.
        Ничего не понимая, на секунду Хома решил, что всемогущий характерник изловчился и каким-то образом убил приказчика.
        «Но из чего же он стрелял?!» - ахнул Хома, помогая старику подняться. В его руках не было ружья.
        Вдруг, с силой уронив его на землю, характерник прикрылся телом Ясногора и выкрикнул:
        - Скорее пригнись! Чего застыл как баран?!
        Только тогда Хома осознал, что стрелял кто-то другой. В панике оглядев темноту, он застыл на месте, увидев в самом конце закоулка неясный женский силуэт. Приглядевшись, парень с изумлением понял, что это была Оксана. Запыхавшаяся, ошеломленная, оглушенная собственным выстрелом.
        Дивчина бессильно уронила старую пищаль на землю и, завернув руки в подол, заговорила.
        - Как жаль! Как жаль, что промазала! - она с ненавистью глянула на окровавленную спину Ясногора, лежащего на характернике в странной позе. - Я хотела в самое сердце! - с жаром выпалила Оксана и рассмеялась как сумасшедшая: - Что дрожишь?! - она прищурилась в темноте. - Жив ли ты там, пан философ?
        Хома осторожно выглянул из-за характерника и кивнул. Крякнув, старик бросил на землю тяжелое тело приказчика и, не опасаясь, выпрямился во весь рост.
        - Добре, - хохотала Оксана, стоя на небольшом холме. Лунный свет освещал ее перепуганное лицо. Ветер раздувал спутанные косы, трепал подол юбки, наспех надетой на голое тело. От холода соски на ее пышной груди встали, она показалась парню невероятно привлекательной и такой беззащитной, несмотря на то что только что совершила убийство. - Студено… - покачнувшись и обхватив себя руками, дивчина поежилась. Хома хотел шагнуть ей навстречу, но характерник жестом остановил его и к чему-то прислушался.
        - Красота-то какая! - поглядев на звездное небо, прошептала Оксана, закинув руки за голову, и вдохнула воздух полной грудью. - Э-эх, и хорошо на хуторе ночью! - вдруг крикнула она, не таясь, и, хохоча, с любовью поглядела на Хому. Ее зубы стучали. - Вот только нельзя нам задерживаться, паныч, - голос ее зазвучал тревожно. - Бешеный зверь рыскает по хутору, схорониться нам нужно!
        - Так ты все знаешь?! - сдерживаемый характерником, Хома не поверил ушам.
        - Знаю ли я?! - снова расхохоталась Оксана. - Да весь хутор давно бы разбежался, если бы отсюда возможно было выбраться! - она утерла мокрый от пота лоб рукавом. - И как только сотник убедил козаков… всех до одного! Боятся они его! - с горечью процедила Оксана. - Делают все, что он скажет. Да и выродка этого боялись… - Оксана с отвращением глянула на белеющий во мраке труп Ясногора. - Вон, нарядился! А все зря! Ох, и надоели они мне пуще горькой редьки! - прибавила она. - Никакой жизни на хуторе нету! А я - баба молодая, мне ласка нужна, понимаешь? - она с тоскою поглядела на парня.
        Растерявшись, Хома попробовал освободиться от характерника, который все еще крепко сжимал его руку. Озираясь, старик неожиданно вздрогнул и присел.
        Раздался глухой выстрел из-за угла хаты. Широко раскрыв глаза, Оксана стала медленно оседать на землю. Во лбу у нее чернела уродливая дыра от прошедшей насквозь пули. Она молча повалилась на землю лицом вниз.
        - Не-ет! - выкрикнул Хома и хотел броситься к ней, но характерник цепко схватил его за грудки, удержав на месте:
        - Стой! Стой, говорю!
        - Помоги ей! - отталкивая старика и плача, взмолился парень. - Ты же можешь… ты же можешь помочь!
        Продолжая с легкостью держать вырывающегося Хому, характерник сосредоточенно прислушивался, глядя туда, откуда послышался выстрел.
        - Нас еще не видели, скорее! - схватив копье, старик зажал Хоме рот и потащил его, рыдающего, в сторону.
        Едва они схоронились за мясной лавкой, медленно ступая, из-за угла хаты вышел Сивуха в рубахе явно с чужого плеча. Лицо козака было бесстрастным, неузнаваемым. На нем не было ни следа от привычного разгильдяйства. Козак глядел перед собой немигающими глазами и, скованно двигаясь, крепко сжимал заряженное ружье.
        Затаившись в своем укрытии, Хома почувствовал, как мороз прокатился по всему телу. Таким козака он никогда не видел.
        Оглядев труп приказчика и Оксаны как бывалый убийца, Сивуха равнодушно побрел дальше, неосторожно задев в темноте стену хаты тощим плечом, но не обратив на это никакого внимания, словно он сам был выкован из железа.
        - Ты видел? - прошептал характерник, когда козак отошел на безопасное расстояние.
        Хома удрученно кивнул и, разогнувшись, медленно побрел к телу Оксаны. Осторожно перевернув дивчину, бурсак вгляделся в ее изуродованное лицо, в широко распахнутые глаза и удивленно открытый рот, в густые, заляпанные кровью брови.
        - Нам нужно идти, - прихватив с собою ружье и патроны Ясногора и спрятав кистень обратно в кадку, характерник положил руку Хоме на плечо. - Еще ничего не закончилось. Самое страшное - впереди.
        - Я никуда не пойду, пока не разыщу Веру, - опустив Оксану, холодно отрезал парень.
        - Сдается мне, я уже знаю, где она, - мрачно кивнул характерник, и Хома беспрекословно последовал за ним.
        Вокруг куреня сотника было безлюдно. Встреченные по пути группы козаков, вооруженные до зубов и выискивающие жертву в темноте, снова потянулись к центру хутора.
        Зато в самом курене свет горел во всех окнах, словно насмехаясь над остальными хуторянами, вынужденными проводить ночи в тишине и темноте.
        Держа наготове копье, характерник тенью скользнул по двору, жестом указав Хоме обождать в саду поблизости, возле поломанного дерева. Но парень не хотел ждать. Ему не терпелось скорее отыскать Веру.
        - Я сказал - стой! - обернувшись, сердито шикнул на него характерник и повернул назад, чтобы вразумить нетерпеливого бурсака: - Ружье лучше заряди!
        Хома послушно выполнил приказ старика.
        - И не спеши умирать, - глянув ему в глаза, шепнул характерник. - Оно пустое, - старик помолчал. - Я понимаю, что ты волнуешься за Веру, но неизвестно, что ждет нас внутри, - он с тревогой указал на курень. - Поверь мне, нас точно не ожидает добрый и ласковый пан. Надо подготовиться.
        Не успел Хома что-то возразить, как вдруг отчетливо услышал Верин плач.
        - Гаврило, молю тебя, послушай! - вскрикнула баба. Вслед за этим раздались приглушенные голоса и грохот.
        Сорвавшись с места, бурсак помчался к куреню, ничего не замечая на своем пути. Старик едва нагнал его на крыльце и, осторожно оттолкнув в сторону, открыл тяжелую дверь, первым юркнув в сени.
        Понимая, что нужно действовать тихо, Хома попытался унять бешеное дыхание. В ушах у него звучали оглушающие удары сердца.
        В темных сенях стоял противный затхлый запах, которого парень не примечал днем, приходя обучать парубков. Наступив на что-то мягкое, бурсак не сдержался и охнул. Приглядевшись, он с ужасом заметил, что наступил на высушенную до состояния мумии кошку. Испытав приступ тошноты, Хома мгновенно припомнил, что не видал на хуторе до этого момента ни одного кота.
        Характерник наклонился к кошке, внимательно изучая ее со всех сторон. Подняв иссушенное тельце за хвост, он закрыл глаза и принюхался.
        Хоме не терпелось войти. Медлительность старика раздражала его невыносимо. Парню казалось, что в том, чтобы таиться, больше не было никакой необходимости. В столовой звучала такая громкая перепалка, такой грохот и звон, что вряд ли находящиеся внутри могли расслышать скрип половиц или неосторожное дыхание.
        Вера плакала и молила кого-то. От ее рыданий душа Хомы разрывалась на части.
        Вдруг она замолчала. Хриплый смех, леденящий душу, больше походивший на воронье карканье, разрезал внезапную тишину.
        - Добрая ты! - громыхал голос. - Добрая, да?! За все заплатишь!
        - Не можно так, пан Гаврило! - отчаянно вскрикнула Вера, и сердце Хомы бешено застучало. - Не будет по-вашему!
        - А-а-а-а, - послышался страшный рев и грохот бьющейся посуды.
        Вздрогнув, парень выставил вперед ружье и, обойдя размышляющего о чем-то характерника, с размаху пнул дверь ногою. Со скрипом она отворилась. Почувствовав, что не рассчитал силы и ушибся, бурсак как очумелый влетел в ярко освещенную свечами гостиную.
        Вокруг был хаос: разбитая посуда, перевернутые лавки и стол. Посреди хаоса в противостоянии застыли двое. Маленькая дрожащая Вера в одной рубахе беззащитно закрыла лицо руками. Она была боса. Ее расплетенные и спутанные волосы разметались по плечам. Над нею, занеся кулак, возвышался жуткий упырь в панских истрепанных нарядах и высоких сапогах.
        Упырь обернулся на вошедшего Хому, и его лицо исказилось яростью.
        Сотник выглядел таким ужасным, что парень на мгновение опешил. У него был острый длинный нос, свисавший аж до груди, мясистые уши с болтающимися мочками. Все его тело и лицо было покрыто жуткими уродливыми бородавками. Кожа была бледного землистого цвета, изо рта торчали острые клыки.
        Замерев всего на секунду, упырь ринулся на незваного гостя.
        Не думая, Хома выстрелил. Пуля мягко вошла в левое плечо сотника. Он взвыл и рассердился еще сильнее.
        Потеряв равновесие от выстрела, Хома покатился назад, плюхнувшись на ничего не успевшего предпринять характерника, и сбил старика с ног.
        Упырь бросился на бурсака.
        Схватив Хому за грудки, он без усилий поднял его и швырнул об стену, так что тот задохнулся и выронил ружье с патронами.
        Вдруг, пролетев со свистом, в широкую шею упыря вонзилось копье характерника. Выхватив саблю из ремня на поясе, старик неглубоко, как сумел дотянуться, рубанул замершего сотника по ноге. Взвыв, упырь пошатнулся, но неожиданно сделал выпад, схватив саблю за острие. Вырвав ее из рук характерника так легко, словно тот был ребенком, упырь яростно сдавил оружие, отчего его кожа зашипела при соприкосновении с серебром.
        Сотник изумленно уставился на свои руки, не понимая, что происходит. Замахнувшись, он испуганно отбросил саблю в дальний угол столовой. Звякнув, она закатилась под стол.
        Оставшись без оружия, один на один с пышущим яростью сотником, из шеи которого все еще торчало длинное древко копья, характерник ловко вскочил на ноги и, согнувшись, выставил вперед тонкие руки.
        Тяжело дыша, не обращая на копье ни малейшего внимания, словно это была заноза в пальце, сотник неуклюже подступил к старику.
        Парень не заметил, кто набросился первым. Сцепившись, характерник и сотник покатились, снося все на своем пути, окропляя столовую брызгами крови. Различить, чья это кровь, было невозможно. Казалось, упырь был менее выносливым, хотя и гораздо крупнее характерника. Он неистово брыкался и царапался, стремясь вонзить острые клыки в шею старика. Уворачиваясь и отбивая удары одною рукою, характерник вцепился в древко копья, с силой вонзая его еще глубже.
        Упырь жалобно взвыл. Побеждая, старик повалил его на спину. Глаза сотника стали закрываться, руки и ноги бессильно повисли.
        Вдруг характерник вздрогнул, дернулся и обмяк, упав прямо на уродливую морду упыря. Из его спины торчал изогнутый кинжал с темной ручкой. Отпустив копье, характерник сделал несколько неловких слабых попыток завести руки за спину и вытащить кинжал.
        Открыв глаза, упырь брезгливо отбросил старика, и тот бессильно рухнул лицом кверху. Острие кинжала вошло глубже в мягкую плоть. Из уголка сухого рта выбежала тоненькая струйка крови и потекла по седой бороде. Сглотнув, старик попытался поднять голову. Не сумев, он прошептал:
        - Да она ведьма. Как же я… - широко раскрытые черные с оранжевой радужкой глаза подернулись пеленою, сделавшись бессмысленными. Вздохнув в последний раз, характерник замер.
        - Не-е-ет! - заорал Хома, оттолкнувшись от стены, и поднял испуганные глаза на Веру.
        Хищно улыбаясь, она подошла ближе и с презрением поглядела на труп старика.
        Упырь осторожно вынул копье из шеи. Отплевываясь от крови и задыхаясь от истерического смеха, он попятился прочь от Веры на четвереньках.
        Наступив старику на голову маленькой аккуратной ножкой, Вера задумчиво и зло поглядела на бурсака.
        - Ну куда ты полез, глупенький? - грубым, низким, совершенно неузнаваемым голосом спросила она. - Тебе нужно было просто умереть в нужный момент, вот и все. Чего ты не захотел быть как все? Ведуна этого еще притащил…
        От ее ужасного, скрипучего голоса парню захотелось закрыть уши руками.
        Верино лицо стало искажаться, мертвенно бледнея, становясь старым и дряблым и принимая агрессивные, уродливые черты.
        - Все это тебе не поможет! - волосы ведьмы зашевелились сами по себе. Глаза вспыхнули зеленым светом. - Этот хутор мой! Гаврило - мой! Не смей трогать его! - медленно открыв рот, ведьма дыхнула.
        Ураган вырвался из ее распахнутого рта, с воем перевернув мебель в столовой, волной ужаса охладив парня. Разом погасли все свечи. Наступил мрак. Только из-под Хоминой рубахи проступал слабый голубой огонек.
        Рванув с места, ведьма выставила руку вперед и, подлетев к бурсаку, припечатала его к стене, придушила со страшной силою, подняв за шею высоко над полом. Задыхаясь, Хома бессильно задрыгал ногами.
        Запрокинув лохматую голову, ведьма рассмеялась нечеловеческим голосом, обнажив червивые зубы и протянув к Хоме уродливый зловонный язык. Лизнув его по щеке, она сильнее сжала пальцы. Бурсак почувствовал, как понемногу немеют ноги и руки, как поплыли круги перед глазами, как кружится голова. Безуспешно пытаясь сделать вдох, он безвольно свесил голову на грудь, проваливаясь в обморок.
        Неожиданно вокруг стало светло. Распахнув глаза, Хома увидел, что он снова плывет в сером тумане бесконечного нечто, как когда-то давно, но когда именно, он никак не мог припомнить. Его тело, руки и ноги были полны сил. Внутри клокотала яростная злоба, жаждущая крови и чьей-то смерти.
        Перед ним, держа его за горло, стояла горбатая беззубая старуха с выплаканными больными глазами и такими редкими волосами, что она была почти лысой.
        Не разжимая слабую руку, старуха изумленно уставилась на Хому. Лишенный всяких чувств, кроме гнева, парень безжалостно оттолкнул ее, с удовольствием проследив, как она неловко упала, но вдруг увидел, что они не одни. Справа от старухи стоял уставший человек с громадными кошачьими глазами, в жилетке и штанах. Он с любопытством глядел на Хому, но не на лицо бурсаку, а куда-то на грудь. Проследив за его взглядом, парень увидел, что медальон на его груди светится ярко-красным. И что слабая старуха снова сжимает его шею.
        Неподалеку от человека в жилетке пританцовывал от нетерпения и тревоги косматый черный волк. Силуэт настороженного зверя был нечетким. Он все время то исчезал, то появлялся.
        Со стороны левого плеча ведьмы выглядывал Горивит в богатой свитке. Шинкарь выглядел бледным и изможденным, пересыпая горсти червонцев из ладони в ладонь, он испуганно вздрогнул, заметив остальных.
        Старуха замотала головой, с опаской озираясь за спину, и сильнее сжала пальцы на шее Хомы.
        Амулет стал нестерпимо горячим, вспыхнув яркой красной вспышкой.
        Разжав руки сама, старуха испуганно отпрянула, словно обожглась.
        Картинка перед глазами парня стала искажаться, все завертелось. Чувствуя, что летит, он начал проваливаться в пустоту.
        Грохнувшись об пол, Хома ударился грудной клеткой об лавку. Закричав, он жадно вдохнул воздух. Над ним, хищно оскалившись и сложив костлявые руки, в темноте стояла ведьма и со страхом глядела на амулет.
        Запаниковав, бурсак вспомнил, что у него есть оружие, и схватился за саблю, висящую на поясе. Неуклюже вытащив ее из ремня, Хома выставил саблю вперед.
        Бросив короткий взгляд на амулет и совсем равнодушный на саблю, ведьма нахмурилась, затряслась и вдруг раздвоилась. Через мгновение, скалясь, возникла третья и четвертая взлохмаченная Вера, только старая и уродливая. Ведьмы заходили туда-сюда вокруг парня, жадно облизываясь, хохоча и поглядывая на медальон, который светился теперь ровным голубым светом.
        Вдруг они стали двигаться так быстро, что у Хомы закружилась голова. Слившись воедино, ведьма кинулась на него, схватив за ремешок, на котором висел амулет. Разорвав ремешок, с победным лающим смехом она отбросила амулет подальше. Едва коснувшись пола, камень потускнел, стал зеленым и погас. Довольная ведьма опасно изогнулась, приготовившись вонзить ногти бурсаку в лицо. Сабля в Хоминой руке задрожала.
        Внезапно, брызнув, половина черепа ведьмы отлетела в сторону, четко разрубленная поперек глазниц. Ее глаза лопнули, как переспелые яблоки на солнце и потекли мерзкой жижей по ее уродливому лицу.
        Неуклюже повернувшись, ведьма взвизгнула:
        - Кто это?! Кто это сделал?!
        - Это я, - с ненавистью наблюдая, как она барахтается, упырь ухмыльнулся, крепко сжимая в руках саблю характерника и не обращая внимания на шипение дымящихся бородавчатых рук.
        - Гаврило, - прошептала ведьма окровавленным ртом. - Почему, любимый? - истерично хохотнула она, словно это была просто неудачная шутка.
        Хома глядел на нее во все глаза, пораженный, что даже без половины головы ведьма осталась жива и могла разговаривать. Его ноги коснулось нечто липкое и волосатое. Наклонившись, он увидел, как отрубленный скальп ведьмы ползет по полу, стараясь приблизиться к хозяйке. Ощутив приступ тошноты, парень с ужасом отпрыгнул.
        Лишенная глаз, ведьма услышала, куда в темноте приземлился Хома, и потянула к нему костлявые руки, которые стали неимоверно длинными.
        - Сдохни, ведьма! За все то горе, что ты натворила! - пробасил упырь и, резко обойдя ведьму, размахнувшись, отрубил ей кисть. - За жинку мою погубленную, за детей! - кромсая ведьму, кричал упырь. - За все убийства! Не видать тебе больше хутора!
        Разлетаясь в стороны, куски ведьмы скакали по полу, ее отрубленные руки поползли к ней, как уродливые каракатицы.
        - Да как же тебя убить! - запыхавшись, взвыл сотник.
        Перекатываясь туда-сюда, окровавленная голова страшно расхохоталась:
        - Это невозможно! Умру я, умрешь и ты!
        С отвращением оттолкнув ногою ее руку, которая начала цепляться за сапог, сотник выкрикнул Хоме:
        - Огонь! Ее нужно сжечь!
        Хома ошеломленно закивал и, схватив с пола противный липкий скальп ведьмы, зажал его под мышкою. Вытащив из кармана шаровар кремень и кресало, бурсак чиркнул. Волосы ведьмы вспыхнули. Хома с отвращением бросил их туда, где шевелилось по частям ее тело.
        С улицы раздался крик. В сенях послышался топот ног. Обернувшись, парень увидел, как через окно в столовую забирался Сивуха, похожий на крадущегося паука на охоте, с бессмысленными, стеклянными глазами. Дверь распахнулась, на пороге возник обезумевший от злости Фитиль с саблей наготове. За ним стояла как минимум дюжина козаков.
        Дрожащими руками Хома ринулся поджигать ведьму. Катаясь по полу, ее шевелящиеся останки заражали огнем все вокруг. Сквозь пляшущие языки пламени рот на отрубленной голове ведьмы неистово вопил. Над нею, не обращая внимания на огонь, принявшийся за одежду, крепко сжимая саблю, молча стоял сотник, решительно глядя на приближающихся к Хоме козаков. Усталое лицо вурдалака осунулось еще сильнее и стало совсем бледным. В глубоко посаженных глазах блеснули слезы. Рухнув на колени, Гаврило повалился в огонь, слабо прошептав.
        - Конец! Вот он, конец! Спасибо тебе, - огонь поглотил его широкие плечи, разъедая уродливое лицо, но сотник продолжал шептать. - Я знал… знал, что так будет… она не верила. Все думала, я не смогу убить сыновей… но разве ж это жизнь… - последние слова послышались совсем тихо. Хома даже не был уверен, что они не померещились ему. Охваченный пламенем, сотник затих, превращаясь в чернеющую головешку.
        Не долетев до Хомы два шага, козаки застыли с оголенными саблями, кашляя, закрывая лица от огня и явно не понимая, как они здесь очутились. Ведьма больше не вопила. Чудовищный жар и едкий дым заполняли гостиную, грозясь уничтожить всех вокруг.
        Опомнившись, Хома убрал саблю и бросился к характернику, потащив невесомое тело старика к двери. Рядом он приметил амулет и, подхватив его, поспешно сунул в карман.
        Ему на помощь бросились Фитиль и Сивуха, все вместе они подняли старика на руки. Остальные козаки спешно покидали курень, гудящий, охваченный бушующими языками пламени, готовый вот-вот обвалиться на головы и уничтожить всех.
        В дверях образовалась давка. Наконец, выскочив наружу, со стариком на руках, Хома вдохнул свежий воздух полной грудью и уронил тело, едва не повалившись бессильно прямо на него.
        За горизонтом занималась заря. Козаки бешено метались вокруг куреня, не в силах остановить пожар. Чьи-то грубые, но заботливые руки оттащили бурсака и характерника на безопасное расстояние.
        Последнее, что услышал и увидел парень, пока не потерял сознание, - это был крик запыхавшегося Богдана, раскрасневшегося от быстрого бега:
        - Да что же это творится?! - упав на колени перед Хомой, козак в отчаянии рвал на себе чуб. - Панские сыновья, - сквозь слезы шептал Богдан. - Они мертвые. Лежат у ворот.
        Глава XV
        Прощание
        Мощные ворота в хутор были распахнуты настежь, дозорные вышки сиротливо пустели, возможно навсегда покинутые козаками.
        Казалось, перед воротами собрались все хуторяне, от осунувшихся от горя и страха козачек, обнимавших плачущих детей, до дворовых и табунщиков. Козаки смущенно, вполголоса, гудели, заново выспрашивая друг друга о событиях прошлой ночи. Кто-то никак не мог припомнить последние недели жизни, кто-то - годы.
        Люди испуганно жались друг к другу, с боязнью оглядывая разрушения, которые принесла кровавая ночь. Обретя внезапную свободу, многие были растеряны и напуганы, не понимая, что же делать дальше. Многие. Но далеко не все. Среди толпы, тут и там, виднелись то одинокий козак, то целое семейство, с узелками да котомками на плечах, спешившие немедленно покинуть проклятый, ненавистный хутор. Другие, напротив, горели решимостью хутор возродить.
        Перед толпою на козлах брички стоял усталый и осунувшийся философ Хома Брут, с тревогой и нетерпением наблюдая, как козаки загружают на бричку бочонки с квасом и припасы, принесенные хуторянами в благодарность за спасение.
        Запряженная в бричку серая лошадь характерника внезапно дернулась, когда козаки молчаливо поднесли завернутое в простыни тело старика.
        Обернувшись, лошадь повела ушами, фыркнула, дернув куцым хвостом, заржала и затопталась на месте, желая отодвинуться подальше от брички. Парень задумчиво поглядел на нее, не понимая, что именно так встревожило лошадь: то ли почувствовала запах хозяина, то ли просто трупный смрад.
        Разместив тело старика, козаки понесли сквозь толпу два свертка поменьше - тела панских сыновей. Они шли, и толпа расступалась перед ними. Кто-то крестил их на ходу, роняя редкую слезу. Кто-то в страхе перешептывался. Большинство старалось держаться от чудовищ как можно дальше, пусть они и были мертвы.
        Когда все закончилось, Хома уселся на козлы и хотел было тронуться, но из толпы к нему неожиданно вышел Фитиль с обветренным, усталым лицом, перепачканным сажей, и перегородил дорогу. Козак был без оружия. Сурово глядя на бурсака, он тихо сказал:
        - Спасибо тебе, Хома Брут! Если бы не ты, пропадать нашему хутору и дальше!
        Улыбнувшись, Хома обнял Фитиля, трижды поцеловал и, торопясь, развернул кобылу. К нему тотчас подскочил полуголый чумазый Сивуха. Бросившись обниматься, тощий козак утер опухшие глаза и радостно прокричал.
        - Куда ж ты собрался, хлопец, не попрощавшись?! Без чарки крепкой горилки на дорогу?! А ну-ка слезай! - он бесцеремонно потащил парня за рукав.
        Осторожно высвободив руку, Хома улыбнулся козаку, хоть от того и страшно разило немытым телом.
        - Сыт я уже горилкой этой ведьмы, - усмехнулся он. - Ни за что не стану ее больше пить. Я не удивлюсь, ежели с помощью этой горилки она так и держала вас, козаков, в подчинении.
        Тихий ропот прошел по толпе, становясь все громче. Сивуха попятился, словно увидел самого черта:
        - Враки! Да как же это…
        - Сожгите лучше все, к чему она прикасалась своими погаными нечистыми руками, - посоветовал парень, и толпа загудела, соглашаясь.
        Выдвинувшись вперед, Фитиль утвердительно кивнул, давая понять, что именно так и случится.
        - Живите мирно, добрые люди хутора! - сняв шапку, Хома Брут помахал ею и направил лошадь в ворота, стремясь поскорее завершить то, что он непременно должен был сделать.
        Часом позже, мирно покачиваясь на козлах брички, он оглядывал холмистую местность, ища глазами подходящую укрытую поляну, и нетерпеливо перелистывал ветхие бумаги из тяжелой объемной тетради с записями старика, понимая теперь, зачем тот ночью приводил его к кадке.
        Перебирая страницы, исчирканные неровным почерком, наполненные молитвами и описаниями всевозможных зловещих тварей, в существование которых Хома даже не мог поверить, он открыл последнюю страницу и ахнул.
        На ней сбивчиво было написано прощальное письмо, адресованное Хоме лично. Горько усмехнувшись, бурсак понял, что характерник точно знал, что этой ночью умрет.
        Внизу была витиеватая подпись, в которой говорилось, что зовут старика Варфоломей и что он бывший ректор семинарии.
        На мгновение Хома задумался, решив, что едва ли это возможно. Ведь он, как и любой другой бурсак, знал наизусть имена практически всех ректоров, когда-либо служивших в семинарии. Припомнив давний разговор с товарищами, парень присвистнул: если Халява не врал, получалось, что на момент смерти старику было как минимум сто пятьдесят лет! В целом, все сходилось: ректор, о котором говорил богослов, покинул свой пост внезапно, при странных обстоятельствах, и пошел по свету охотиться на нечисть.
        Хома отложил записи и обернулся на серебряную саблю и кистень, доставшиеся ему от старика и лежавшие в бричке подле него. Взяв саблю в руки, он медленно прошелся пальцами по рукояти с гравировкой сражающихся волка и ястреба.
        Вдруг лошадь замерла посреди дороги. Не ожидая остановки, парень вздрогнул, огляделся, увидев небольшой лесок, а посреди него заросшую колыхающимися на ветру травами поляну. Спешившись, бурсак решил, что это как раз то самое место, что он ищет, и благодарно похлопал лошадь по морде.
        Близился вечер, когда он наконец закончил копать могилы. Отложив лопату, бурсак вернулся к дороге и осторожно вытащил тела из брички, одно за другим уложив их на землю. Привязанная к дереву кобыла фыркнула и испуганно заржала, едва не бросившись прочь.
        Успокоив лошадь, Хома стал переносить тела на поляну, аккуратно укладывая их в ямы, лицами вниз, как наказывал ему характерник.
        Первым он с особой заботой уложил старика, старательно вбив молотком ему в сердце осиновый кол, стараясь не глядеть, как разлетаются брызги крови, окрашивая простыни в алый цвет, и не думать о том, кто же лежит под ними. Засыпав старика землею и разровняв ее как следует, надежно прикрыв сверху травою, Хома перешел к сдвоенной могиле братьев, которую выкопал чуть в отдалении.
        Не забыв вбить им колья, он уложил Петра и Авдотия очень близко друг к другу, именно так, как братья любили проводить время при жизни.
        НОВЕЛЛА II
        ЧЕРНЫЕ ЧУМАКИ
        Глава I
        Явдоким
        Серая кобыла повела ушами и мотнула головой. Вздрогнув, Хома вгляделся в темноту, стараясь понять, что именно так насторожило лошадь. Тихая всю дорогу, сейчас она выглядела напуганной и уставшей.
        - Что, родная, тебе тоже не нравится путешествовать ночью? - склонившись на козлах брички, прошептал бурсак. - Ну, потерпи еще чуть-чуть, пока не доедем до ближайшего хутора… - продуваемый холодным ветром, Хома сжался и завернулся в зипун.
        Почти сутки они были в пути, оставляя позади редкие хутора, монотонные серые равнины с холмами и ужасные воспоминания. Эти воспоминания подгоняли Хому, как, бывает, подгоняет в спину холодный резкий ветер, они заставляли парня без перерыва поторапливать кобылу, невзирая на усталость, холод, затекшие руки и ноги. Бурсаку не терпелось как можно скорее добраться до гимназии. Казалось, попади он туда - и весь ужас, что ему довелось испытать, навсегда забудется, станет нереальным, как постепенно бледнеют и стираются неприятные воспоминания из детства. И потому они ехали без отдыха, лишь изредка останавливаясь, чтобы Хома поел да размял ноги.
        Ночной воздух был прохладен и свеж. Серая кобыла характерника, так внезапно и трагически доставшаяся бурсаку вместе с бричкой, оказалась, может, и не самой резвой, зато выносливой, смирной и послушной. Единственное, что, видимо, смущало немолодую лошадь, - это темнота.
        Размышляя об этом, парень оглядел пролесок, вдоль которого медленно, но упорно двигалась бричка. Неясные пугающие тени плясали среди деревьев и кустарников, вызывая у него причудливые видения: вон там, должно быть, притаилась целая свора волков, а вон там из-за коряги выглядывает сам бес с куцей бородкой и ехидной щербатой улыбкой.
        Помотав головою, как это только что сделала лошадь, Хома попытался сбросить с себя тревогу: «Все нормально. Просто я многое пережил. Это всего лишь тени. Мне надо успокоиться. Да и кобыле тоже. Только черти знают, что она пережила на службе у характерника».
        Бурсак в очередной раз с грустью вспомнил о старике и погладил ладонью объемную толстую тетрадь с записями, весь путь лежавшую у него на коленях.
        Коротая время, Хома то и дело перелистывал ее тонкие засаленные страницы. Сейчас читать не позволяла тьма, да и страх, сковавший сердце бурсака. В голове у него бесконечно кружились страшные образы из тетради: заговоренный леший, призрачный водяной, оборотень обыкновенный, бородавчатая кикимора, молодая мавка (в скобках: самая опасная), упырь перворожденный. Эти жуткие названия, сопровождаемые леденящими душу описаниями, периодически перемежались неумелыми, но достаточно реалистичными рисунками старика. Сопровождались они приписками: «очень опасна, если нет возможности схорониться, лучше бежать» или наоборот: «легко убить с помощью серебра, но погребение сложное - с использованием Канона покаянного ко Господу нашему Иисусу Христу», или совсем загадочные: «изловить в мешок, оставив на три рассвета на суку высокого дерева», «высушить в еловых ветках»; попадались и зловещие: «распороть брюхо», «выколоть глаз», «расчленить», «промыть кишки», «сжечь».
        Изучая страницы тетради, Хома чувствовал себя так, словно по неосторожности распахнул ворота в ад, столкнувшись с нечистью нос к носу. Раньше в реальность этих существ он попросту отказывался верить, но теперь верить приходилось, ведь некоторых он уже увидел собственными глазами.
        Вздохнув и поежившись, бурсак грустно подумал, что его жизнь теперь никогда не будет прежней. Если старик окажется прав, а он всегда оказывался прав, пока был еще жив, нечистые твари никогда не оставят Хому, не дадут ему больше вкусить мирной, спокойной жизни. Он был для них своего рода маяком. С некоторых пор нечисть почему-то прознала о его существовании и стремилась выйти с ним на контакт. Точнее, та нечисть, что он уже повстречал, стремилась просто-напросто убить его, растерзать на части или как минимум выпить всю кровь. Почему - он никак не понимал. В голове у него рождались лишь бесконечные страшные догадки, одна хуже другой.
        Оставаться одному посреди темноты и бескрайних степей теперь казалось Хоме весьма непредусмотрительным и опасным. Хотя он понимал, что люди вряд ли сумеют защитить его, но все равно спешил поскорее добраться до них, затеряться, схорониться, притвориться таким, как все.
        - Нужно успокоиться, - прошептал он, закрыв глаза. - И немного вздремнуть.
        Вдруг справа от него раздался хруст ломаемых веток, и серая кобыла заржала, встав на дыбы.
        - Тише ты! - пошатнувшись, но удержав равновесие, шикнул на нее Хома и в ужасе пригляделся к деревьям, откуда послышался звук. Тишина и мрак. Никого.
        Фыркнув, лошадь приземлилась на четыре ноги, мотнула головой, и бричка вновь мирно закачалась. Хома с грустью понял, что подремать в пути сегодня ночью у него не выйдет, несмотря на сильную усталость.
        Не переставая испуганно озираться, бурсак осторожно вытянул из-под рубахи амулет. Холодный камень светился ровным зеленым светом. Облегченно вздохнув, Хома убрал его обратно за пазуху. Он стал понимать, как действует этот странный подарок: если камень меняет цвет или становится горячим - следует ждать беды, в то время как зеленое сияние говорило о том, что никакой нечисти поблизости нет, обещая временное спокойствие и как бы поясняя бурсаку, что мерещащиеся тут и там опасные тени - всего лишь игра его воображения.
        «Успею ли я сам научиться опознавать нечисть до того, как какая-то кошмарная тварь подкрадется ко мне в темноте и запросто сожрет?!» - печально подумал Хома.
        Дернув поводья, парень снова поторопил лошадь, которая лениво взбрыкнула, отказываясь идти быстрее - слишком устала и боялась темноты.
        К счастью, вскоре вдалеке замерцали робкие огоньки, и повеяло дымом с запахом стряпни. Почуяв его, серая кобыла прибавила шаг, будто враз повеселев. Заскрипев, застонав, бричка быстрее покатилась с крутого холма. Хома даже прикрикнул от радости:
        - Хей-ей!
        Засуетившись, он убрал в сторону тетрадь, распрямил затекшую спину, прицепил на пояс саблю с серебряными вкраплениями и поскорее проверил, не выглядывает ли из-под холстины шипастый кистень. Ловко проделав все эти движения, он радостно обернулся, чтобы как следует разглядеть хутор.
        Вздох разочарования сорвался с губ бурсака: это был вовсе не хутор, а одиноко стоящая у шляха небольшая мазанка, окруженная покосившимися унылыми сараями.
        - Негусто, - с досадой пробурчал Хома, подъезжая ближе к тусклому свету, лившемуся из крошечных окошек с бычьим пузырем вместо стекол. К стенам были прислонены разного размера колеса для бричек, тут и там лежала сбруя и подковы. По всему было видно, что семья, живущая в мазанке, кое-как выживала за счет обслуживания проезжающих по шляху да за счет небольшого аккуратного огородика, приметного в стороне между сараями.
        - Ну, дорогая, - остановив кобылу, прошептал Хома. - Шансов на нормальный ночлег у нас с тобою не так уж много. Поэтому нам нужно очень постараться этот самый шанс не упустить!
        Дрожа от холода, сырости и усталости, он слез с брички и, покачиваясь, медленно подошел к мазанке.
        Из окон по-прежнему лился слабый тусклый свет, хоть и стояла полная тишина.
        - Видимо, хозяева еще не спят, - рассудил Хома. - Но встречать путников что-то не спешат.
        Поднявшись на крыльцо, парень неуверенно постучал в дверь. Никто ему не ответил. Поежившись, Хома заглянул в окно, но ничего не сумел разглядеть из-за занавесок.
        Обернувшись на кобылу, громко надувавшую ноздри, он с ужасом осознал, как напугана и измождена несчастная лошадь. Ему и самому было не по себе: вокруг мазанки стояла непроглядная тьма, от которой волосы поднимались дыбом.
        Резко подбежав к двери, Хома забарабанил изо всех сил и закричал:
        - На помощь! Сарай горит!
        Дверь не открылась, зато парень ясно услышал топот и скрип в сенях и разобрал даже чье-то тяжелое дыхание.
        - Открывайте, я вас слышу, - взмолился бурсак. - Вы же не хотите, чтобы я и вправду поджег сарай?!
        Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился обрюзгший мужик с сединой в волосах, с широкими, крупными плечами и вздернутым смешным носом. Его измятое лицо, сонное и встревоженное, походило на вареную картофелину. В здоровенных руках он крепко сжимал ружье, нацеленное в грудь Хоме.
        - Чего тебе? - хриплым голосом неприветливо поинтересовался он.
        - Я устал и продрог с дороги, - парень сделал жалостливую мину. С тревогой глядя на ружье, он постарался потихоньку приблизиться к двери, чтобы хоть немного погреться.
        - А мне шо с того? - мужик сердито хмыкнул, не убирая оружия.
        - Неужели вам меня не жалко? - удивился Хома. - На дворе темень, моя лошадь выбилась из сил, я продрог, пустите заночевать!
        - Делать мне нечего, пускать к себе всякий сброд и разбойников! - мужик сплюнул перед незваным гостем и стал медленно закрывать дверь.
        - Постойте же! - взмолился Хома и схватился за дверь обеими руками. - Никакой я не разбойник! Я обычный бурсак! Скажите, вы в Святую Троицу веруете?!
        Мужик от неожиданности отпустил дверь, и бурсак чуть не повалился на крыльцо, но вовремя удержался.
        - Вижу, что веруете! Я же будущий поп. Неужели бросите святого человека в беде, помирать от голода?!
        За спиной мужика послышался сердитый женский голос. Он невнятно ворчал откуда-то издали. Отмахнувшись ручищей, мужик опустил ружье. Голос стих. Мужик задумчиво почесал бороду.
        - Бурсак, говоришь, - он снова оглянулся и нахмурился. - Черти тебя принесли! Неужто нельзя заночевать в другом месте?!
        - Да какое ж другое место?! - взвизгнул Хома и испуганно огляделся по сторонам.
        - Пусти, говорю! Все мы под Богом ходим! Гляди, придут за тобою нечистые отмстить за мою погибель! - с этими словами он сильнее потянул на себя ручку двери.
        Мужик настолько не ожидал от бурсака таких гневных речей, что даже попятился. Воспользовавшись моментом, Хома скользнул мимо него в теплые сени и, совершенно осмелев, поспешил в горницу.
        Опомнившись, мужик схватил его за руку своею лапищей и, злобно глядя в глаза, выдохнул:
        - Куда! Оставайся в сенях! Гляди, глаз с тебя не спущу!
        Не слушая его, Хома шагнул в горницу и замер на входе.
        За убогим деревянным столом сидела еще не старая баба (видать, жинка мужика) и приятная дивчина лет шестнадцати. При взгляде на Хому, обе они дружно смутились и, потупив испуганные голубые глаза, уткнулись в вышивку. Мать и дочь были очень миловидны и настолько похожи, словно это был один и тот же человек, родившийся дважды, только через несколько лет.
        Обстановка вокруг была крайне скромная, как и простая грубая одежда хозяев. Снова подняв глаза, дивчина с любопытством поглядела на Хому и тут же раскраснелась. Ее мать улыбнулась дружелюбно, но, заметив реакцию дочери, встревоженно закусила губу.
        Парень подумал, глядя на дивчину: «Эка я удачно зашел! Недурна. Хорошо, что она от отца ничего не унаследовала. На носатую картофелину, как он, она точно не похожа!»
        Ухмыльнувшись, бурсак наткнулся на угрюмый взгляд хозяина. Смущенный Хома отвернулся от дивчины, оглядел свою пыльную одежду, грязные сапоги и благоразумно отступил обратно к дверям.
        Мужик тотчас схватил его за плечо и хотел было вышвырнуть из горницы, но неожиданно вмешалась его жинка.
        - Полно те, Явдоким! - ласково поглядев на мужа, тихо сказала она. - Это ж голодный бурсак. Он, должно быть, крошки во рту давно не держал, нужно накормить его с дороги.
        Помявшись, Явдоким отпустил плечо Хомы.
        - Твоя правда, Ганна. Совсем я нервный стал… - мужик отступил в сторону и, тяжело прошагав по светлице, опустился на лавку возле жинки и дочери.
        Ганна тепло улыбнулась мужу, и Явдоким совершенно растаял и расслабился, хотя ружье так и лежало у него на коленях, словно он случайно про него позабыл.
        Коротко переговорив, мать и дочь встали и, подойдя к печке, стали суетливо бренчать посудой и накрывать на стол. Когда Явдоким угрюмым жестом предложил бурсаку присесть, Хома буквально расцвел от счастья и поскорее плюхнулся на лавку, по другую сторону стола от неприветливого хозяина.
        Угощение оказалось скудным, и, увидев его, парень даже испытал стыд за то, что приходится объедать несчастных людей. Впрочем, стыдился он недолго. Едва запах сала, слегка скисшей капусты и несвежего каравая коснулся его носа, бурсак тотчас набросился на еду и умял все до последней крошки. Мать и дочь с большим любопытством и теплом наблюдали за ним.
        Явдоким, которому никак не сиделось на месте, тем временем сходил на двор и привязал в сарае Хомину лошадь, почему-то не позволив гостю сделать этого самому. Но размякший от еды парень был и рад тому, что ему не придется выходить в темноту и холод.
        Едва хозяин скрылся, дивчина зачарованно уставилась на Хому широко раскрытыми глазами. Звали ее Прасковья, как он расслышал из их тихого разговора с матерью. Ее заинтересованный взгляд нервировал гостя, да и Ганну тоже. Но если мать тихо молчала, то парень смущался и краснел, хотя и не мог понять почему. Дивчина была не в его вкусе: она, конечно, довольно милая, но Вера, которую Хома не мог забыть, была гораздо красивее.
        Вернувшись, озябший хозяин замахал ручищами, приобнимая себя за широкие плечи, и встал в дверях, сверля гостя недобрыми глазами.
        Закончив скромную вечерю, бурсак поблагодарил хозяек и, напустив на себя важности, деловито спросил мужика:
        - Я покурю люльку, да и заночую потом в сенях? Мужик сдержанно кивнул. Хома прошел мимо него в двери, и Явдоким нехотя поплелся за ним.
        Молча покурили они на крыльце, подрагивая от пронзительного ветра и встревоженно вглядываясь в ночное небо. Мужик по-прежнему крепко сжимал ружье. Поразмыслив про себя, Хома решил, что Явдокима можно понять: страшно пускать незнакомца в дом, когда у самого дочка на выданье.
        Докурив, бурсак вытряхнул люльку, убрал ее в карман шаровар и осторожно проскользнул мимо неподвижно замершего как камень хозяина обратно в сени.
        Глядя, как Хома устраивается на жестком полу, куда Ганна уже натаскала соломы, Явдоким запер дверь изнутри на щеколду и, ничего не сказав, грузно зашагал в горницу.
        Снова раздался лязг щеколды - внутреннюю дверь мужик тоже запер. Свет, лившийся сквозь щели в двери, погас - Явдоким загасил свечу. Наступила полная тишина.
        Вглядываясь в темноту сеней, Хома еще долго не мог уснуть, радуясь, что обрел ночлег, вздыхая оттого, как неприятно колет солома и как кисло пахнет вокруг, снова ощущая озноб и пустоту в желудке, с которой скудный ужин совсем не справился.
        Ворочаясь с боку на бок, парень то и дело вынимал из-за пазухи амулет, проверяя, не загорится ли вдруг камень голубым светом. Камень оставался холодным и зеленым, что означало: хозяева мазанки с нечистью не водились. Успокоившись, Хома прочитал молитву вполголоса и неожиданно крепко заснул. Последняя его мысль была хорошей и светлой: наконец-то ему выдалась спокойная ночь, которой уже не было так давно. Улыбаясь, Хома лежал на соломе и видел сны о встрече с друзьями из Братского монастыря.
        Темнота над мазанкой сгущалась, становясь всепоглощающей.
        Глава II
        Ночные гости
        Проснулся Хома от странного шума и сотрясений. Пол в тесных сенях дрожал под ним, словно огромный табун мчался где-то поблизости.
        Встрепенувшись, бурсак прислушался: топот явно приближался. Хлипкие стены мазанки затряслись, глиняные чарки и бутыли вокруг зазвенели все разом. Встревоженный парень сел, глубоко вздохнул и хотел было броситься бежать, да рассудил, что это, наверное, какой-то неумелый табунщик по неосторожности погнал лошадей по шляху, и они сдуру понеслись так близко в сторону мазанки. Успокоившись, Хома хотел даже лечь обратно, но противная тревога не отступала: что-то подсказывало бурсаку, что это были вовсе не кони. Да и с чего бы табунщику гнать куда-то лошадей посреди ночи? В том, что еще ночь, у Хомы не было никаких сомнений: уж больно мало он проспал и уж больно темно было в сенях.
        «Разве что это не табунщик, а стая голодных волков вспугнула лошадей?» - встревоженно подумал он.
        Топот становился все громче, приближаясь. В ужасе озираясь, Хома дрожащими руками вытащил из-за пазухи амулет. Сени озарил ярко-голубой свет.
        Выругавшись, Хома быстро сел, сунул поглубже за пазуху тетрадь характерника и, убедившись, что она надежно спрятана, схватился за саблю.
        В одно мгновение что-то мощное и многочисленное словно шлепнулось о стены мазанки сразу со всех сторон. В дверь яростно заколотили. Грохот стоял повсюду, сопровождаемый странными криками, тонким отчаянным писком и скрежетом.
        От страха Хома попятился, пока не уперся в стену, в которую тоже стучали. Бурсак хотел закричать, но его словно парализовало. Окруженный грохотом со всех сторон, он не знал, что ему делать.
        Крепко сжимая саблю, парень поднялся на дрожащие ноги, набросил зипун поверх рубахи, развернулся в тесных сенях и осторожно подкрался к наружной двери, опасаясь подходить слишком близко. Дверь была надежной и крепкой на вид, но в нее так сильно молотили, что было неизвестно, как долго она продержится. В щель протиснулся острый волосатый коготь. Отпрянув, Хома от неожиданности упал на спину.
        Со свистом распахнулась вторая дверь, ведущая в горницу. Освещая сени огарком свечи, на пороге появился обезумевший от страха Явдоким, а вокруг стоял уже такой шум, что Хома даже не расслышал, как он отворил щеколду. Заспанный, в рубахе, в шароварах и в одном сапоге, мужик обалдело глянул на парня, сидящего на полу. Убедившись, что это не он издает эти странные звуки, Явдоким вскинул ружье и стал озираться по сторонам.
        Стены мазанки ходили ходуном. Противный писк становился все оглушительнее, словно сотни летучих мышей разом набросились на дом, облепив его со всех сторон.
        Прислушиваясь, мужик то и дело пригибался и, склонившись, испуганно прошептал Хоме в самое ухо:
        - Что… что это такое?!
        В дверях появилась растрепанная Ганна в исподней: - Явдоким! Какие-то… какие-то твари лезут в окна!
        Услышав ее слова, Хома с Явдокимом переглянулись и бросились в горницу, оттолкнув замешкавшуюся в дверях бабу.
        Из-за шторки в углу выглядывала с постели напуганная Прасковья. Коса у нее сбилась набок, рот дивчины был перекошен от страха и широко открыт, словно она вот-вот завизжит. По щекам катились крупные слезы.
        Добежав до окна, бурсак увидел, как качаются ставни, как надулся под ними бычий пузырь. Издавая ужасные звуки, кто-то таранил окно, всеми силами стремясь пробраться внутрь.
        - Ай! Ставни долго не выдержат! - взвизгнула Ганна, испугавшись очередного толчка, и обхватила крепкую руку мужа. - Что нам делать?!
        Явдоким осторожно перехватил ружье и задумчиво поглядел на жинку.
        - Зачем эти твари рвутся в хату?! За что Господь наказывает нас? - мрачно спросил он. - Шо им только нужно?
        - Они пришли за мною, - тяжело дыша, Хома отошел от окна, повесил саблю на пояс и поглядел на Евдокима и жинку.
        Явдоким нахмурился. Ганна в ужасе прикрыла рот рукою.
        - Я не уверен, - промямлил Хома, ощущая, как трудно ему говорить. - Но думаю, это так. Нужно не дать им ворваться внутрь. Или они растерзают нас всех.
        С потолка мазанки раздался пронзительный писк, и Ганна с Явдокимом пригнулись.
        - Свят-свят-свят, - отступая, Явдоким в ужасе перекрестился. - Знал я, что зря тебя пускаю! Скажи мне, - вдруг взмолился мужик, - что мы тебе сделали?! Разве не встретили тебя, не накормили?! Скажи, ты с нечистыми водишься? Зачем ты привел их сюда?!
        Ганна испуганно поглядела на мужа.
        - Нет же, нет, - Хома вынул крест из-за пазухи и, поцеловав его, трижды перекрестился. - Я обычный семинарист. Поверьте мне…
        - Не гонятся нечистые за обычными бурсаками… - прошептал Явдоким и стал медленно поднимать ружье. - Сразу я удивился, откуда у тебя сабля такая. Да поздно уже горевать, знаю я, что нужно делать…
        Подняв руки, Хома взмолился:
        - Неужели ты убьешь меня?!
        - А что мне еще остается?! - поглядев на бурсака безумными глазами, мужик оттолкнул Ганну и выпалил: - Я должен спасти дочь и жинку! Раз этим тварям нужен ты, значит, нужно просто отдать им тебя!
        С этими словами мужик стал медленно приближаться к Хоме, выставив ружье.
        Парень попятился, пока не уперся в стену. Над его головою послышался топот. С треском на стене лопнул пузырь. Ставни распахнулись, и в окно потянулось с десяток волосатых когтистых лап. Промелькнула клыкастая морда со свиным пятачком, но скрылась, задавленная сородичами.
        Ганна вскрикнула. Ее крику вторила Прасковья из-за занавески. Мать и дочь орали так громко и неистово, что даже перекрыли чудовищный писк, не прекращавшийся ни на секунду.
        - А почему ты думаешь, - Хомины губы предательски дрожали, - что, заполучив меня, твари на этом успокоятся?!
        Явдоким медленно шел на него, не обращая внимания на его слова.
        - Стоит тебе только открыть дверь, - прорычал Хома, схватившись за саблю, - и они ворвутся и разорвут всех нас на части!
        Вздрогнув, мужик замер в нерешительности и поглядел на Ганну. Хлипкие стены мазанки сотрясались под напором чудовищ. От их бешеного визга и свинячьего хрюканья у Хомы заложило уши.
        - Вели жинке и дочери схорониться подальше, - решительно встав, посоветовал Хома. - И пропусти меня в сени. Только сначала мне нужно понять, с кем мы имеем дело, - не дожидаясь ответа, он вынул из-за пазухи объемную тетрадь характерника и стал листать тонкие страницы.
        Ганна закивала головою, соглашаясь, и разожгла свечу. Дрожащими руками она передала ее Хоме. Приняв свечу, бурсак склонился над тетрадью. Пальцы не слушались его, названия с изображениями плыли перед глазами. Он никак не мог найти никого, кто походил бы на существ, находившихся снаружи, тем более разглядеть их как следует не удавалось. Явдоким подошел и удивленно заглядывал ему через плечо.
        Внезапно, издав протяжный стон, одна тварь ввалилась через окно в горницу и, раздувая ноздри, замотала головою. Покрутив уродливым пятачком, она попыталась расправить мелкие крылья на волосатой спине. Не раздумывая, Явдоким выстрелил в нее. Взвизгнув, продырявленная тварь отлетела в угол и тяжело повалилась, забрызгав стену кровью.
        Ганна с Прасковьей визжали уже не переставая.
        Осознав, что времени больше нет, бурсак бросился к сеням. В ушах у него стучало, перед глазами все плыло. Ринувшись за ним, Явдоким крикнул жинке придерживать ставни, а сам стал отодвигать щеколду на двери. Наконец справившись с нею, мужик решительно толкнул дверь. Она приоткрылась, но тут же снова захлопнулась, так сильно ее облепили твари.
        Тогда Хома склонился к постели, на которой спал, и, схватив длинный пучок соломы, поджег его от свечи. Вместе с Явдокимом они дружно налегли на дверь. В небольшую щель Хома выставил горящий пучок. Клыкастые морды и когтистые лапы тотчас отпрянули. Навалившись со всей силы, Хома вылетел на ночной двор. Дверь за ним тотчас затворилась. С горящим пучком в руках он остался с тварями в темноте один на один.
        Избегая огня, сотни волосатых лап мгновенно облепили парня, другие обогнули его и снова бросились к двери. Словно воронье, твари цеплялись за волосы, толкались, срывали одежду. Они были повсюду. Уворачиваясь, Хома исхитрился вытащить саблю и дрожащими руками стал махать вокруг, разгоняя чудовищ, стараясь хотя бы ранить кого-то из них.
        И без того темная ночь почернела от кишащих тварей. Острая сабля Хомы наконец как-то тягуче прошла по телу одной из них. Разрубленная пополам тварь рухнула к его ногам. Оскаливая разъяренные хари, чудища бросились врассыпную. Огибая Хому, словно черная бушующая река, новые и новые твари вылетали откуда-то из леса и неслись к мазанке.
        Вдруг, скрипнув, отворилась дверь. На пороге показался Явдоким, и сразу же за этим последовал выстрел, мгновенно разметавший по крыльцу кровавые ошметки сразу троих чудищ. Отбросив ружье, Явдоким выхватил саблю из-за пояса и стал неловко и медленно ею размахивать.
        Все это произошло в считанные мгновения. Но в эти мгновения бурсак позабыл защищаться, и тогда твари облепили его тело сплошной зловонной массой. Задохнувшись, он с трудом охнул. Яростно отбиваясь, он наконец скинул их с правой руки и сумел неловко замахнуться саблей. Воздух засвистел. Продолжая отчаянный полет, сразу пять тварей наткнулись на острие сабли и, поверженные, рухнули к ногам Хомы.
        Ближайшие тотчас бросились в разные стороны, но остальные не могли остановиться на бегу и снова и снова врезались в парня, норовя сбить его с ног. Махая саблей, раздираемый когтями, орошаемый брызгами крови, неожиданно ликующий от хруста костей, Хома испытал такой прилив азарта, что позабыл обо всем на свете. Его тело словно слилось с оружием, он не чувствовал ни усталости, ни боли, не понимал, сколько раз его ранили и насколько серьезно.
        Внезапно погрузившись в бесконечное нечто, Хома увидел себя, мощного как скала, злого, как разъяренный зверь, на просторном сером лугу, над которым плыли серые облака, размахивающего саблей и разгоняющего огромных ярких уродливых бабочек с громадными перепуганными человеческими глазами. Хрупкие бабочки ломались, рвались, умирая вокруг него сотнями. Его тело обдувал легкий ветерок, а внутри него клокотала ненависть и росло, росло желание убивать, крушить.
        - Н-нет! - зарычал Хома, крепче сжав рукоять сабли ладонями, почему-то покрытыми густой шерстью. - Не сейчас!
        Он тут же вновь оказался перед мазанкой, на ночном дворе, огибаемый нескончаемым потоком чудовищ. Нос резанул противный, кислый смрад от тел. Глазам понадобилось несколько мгновений, чтобы они снова привыкли к темноте. Разом навалились тяжесть и усталость. Хома почувствовал, что не может больше так резво размахивать саблей.
        У его ног лежали уже десятки бездыханных или умирающих тварей. И в какой-то момент убивать стало некого: чудовища стали осмотрительнее и не решались нападать на него в открытую. Вокруг него образовался широкий круг. Выбегающие из леса и проносящиеся на огромной скорости твари больше не рвались в мазанку, а с визгом удирали дальше, в темноту. Хлипкое строение совсем покосилось от ударов нескольких сотен лап, его стены и крыша стали черными от грязи.
        Не понимая, что происходит, Хома стал озираться по сторонам. Тут только ему наконец удалось разглядеть тварей получше: по пояс человеку, они были покрыты темной густой шерстью. У них были жуткие перепончатые крылья, слишком маленькие, чтобы взлететь, но достаточные, чтобы совершать громадные прыжки. Напуганные морды с уродливыми пятачками и круглыми глазами были искажены от ужаса. Двигались твари очень проворно, напоминая смесь кабана, обезьяны и летучей мыши. Почему-то ему показалось, что они не собираются больше нападать. Они рассыпались перед Хомою, густым потоком несясь мимо мазанки и устремляясь куда-то вдаль. Многие из них молча падали, сраженные неловкими усталыми движениями неповоротливого Явдокима.
        Размахивая саблей со всех сил, он едва не валился с ног. Вокруг него лежала уже приличная гора трупов, ненамного меньше Хоминой.
        Неожиданно бурсак понял, почему твари больше не приближались к нему. Голубое сияние на его груди было таким сильным и мощным, что вырывалось в темноту даже сквозь ткань рубахи.
        Потянув амулет за ремешок, Хома вытащил его наружу. Темная ночь озарилась ярким голубым сиянием. Завизжав, последние твари бросились врассыпную и скрылись в темноте.
        Не понимая, куда они все враз подевались, рассвирепевший Явдоким с криком бросился догонять тварей, скрывшись за деревьями.
        Оглядевшись, Хома увидел, что он один. Хлопнув крыльями, три последних чудища скрылись, спрыгнув с разрушенной крыши мазанки. Земля вокруг была сплошь усыпана останками их сотоварищей.
        Ухмыльнувшись, Хома приблизил к себе амулет. Голубой камень ярко пульсировал, постепенно темнея, становясь зеленым. Нагнувшись, парень с жаром поцеловал его и спрятал за пазуху.
        - Я знаю, это ты придал мне сил, - прошептал он. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышли перепуганные Ганна с Прасковьей. Охнув, мать и дочь закрыли лица, чтобы не видеть чудовищную картину бойни, представшую перед ними.
        Ганна брезгливо озиралась на крыльце, опасаясь перепачкаться в крови, подавляя порывы рвоты, в то время как Прасковья неожиданно сорвалась с места и бросилась к Хоме, без разбору шлепая по трупам.
        Босоногая дивчина бросилась ему на шею, едва не уронив парня, и, прислонившись полуголым телом, жарко поцеловала в губы.
        Из-за деревьев показался усталый Явдоким с саблей в руке и поспешил к ним, словно не замечая, что его дочь повисла на полузнакомом парне. По лицу мужика стекала вода, рубаха была мокрой от пота, он тяжело дышал и брел прихрамывая.
        Завидев мужа, Ганна радостно вскрикнула. Поборов брезгливость, она задрала подол исподней и поспешила навстречу мужу. Добравшись до Явдокима, она схватила мужа за голову, повисла на нем и завыла, как раненый зверь, целуя мужа в потное чумазое лицо.
        Мягко оттолкнув ее, мужик поплелся к Хоме. Прасковья предусмотрительно отошла от парня на приличное расстояние, но Явдоким все равно словно не замечал ее. Подойдя к Хоме, он оскалил некрасивое лицо в улыбке и вдруг обнял бурсака так, что у того хрустнули кости и они оба едва не повалились на землю. Прислонившись друг к другу, мужчина и бурсак тяжело опустились возле горы изрубленных туш.
        За горизонтом осторожно и медленно зарождалась заря, роняя первые лучи и освещая жуткую картину ночного сражения.
        Глава III
        Черные чумаки
        Склонившись над горою трупов, Хома внимательно пригляделся к одной из волосатых морд.
        С большим удивлением парень отметил про себя, что твари выглядели не настолько страшными и грозными, как рисовало его воображение в агонии ночи.
        Устало переходя от туши к туше, бурсак пристально изучал нападавших на них существ. Если бы не тонкие крылья и кабаньи пятачки, существа очень походили бы на людей. Клыки и когти тоже оказались не такими уж ужасающе опасными - немногим длиннее, чем у волков.
        «Какие-то они совсем слабые, - пробормотал Хома и задумчиво покачал головою. На его лице осталось всего несколько глубоких царапин, да еще одежда кое-где порвалась, никаких серьезных ран в этом бою он удивительным образом не получил. И сейчас, разглядывая чудовищ, испытывал крайнее недоумение. - Не понятно, зачем они только нападали? Такие могут взять разве что численностью. Видимо, на это они и рассчитывали…»
        Словно думая о том же, Явдоким, который нервно обходил свой испоганенный двор, перевернул ногою одну из тварей, хмуро пригляделся к ней и тихо спросил Хому:
        - Бурсак, ты знаешь, кто это?
        Хома отрицательно покачал головою и вновь вынул из-за пазухи заветную тетрадь, чтобы в десятый раз изучить страницу за страницей.
        - Если они пришли за тобою, как ты говоришь, - задумчиво пробормотал мужик, - то они как-то слабо подготовились.
        Глубоко вздохнув, парень спрятал тетрадь обратно и кивнул, соглашаясь.
        - Да они же стали удирать, едва я взмахнул саблей! - не без гордости прибавил Явдоким, широко улыбаясь, отчего его рыхлое лицо еще больше стало походить на измятую картофелину.
        Натянуто улыбнувшись в ответ, бурсак сделал вид, что разглядывает что-то необычное на изрубленной волосатой спине одной из тварей. Тревожная мысль молнией пронеслась у Хомы в голове: «Если то, что они вдруг бежали, не желая нападать, заметил даже Явдоким, мне точно не померещилось. Понять бы отчего?»
        Он незаметно пощупал медальон под рубахой и, отвернувшись от мужика, закрыл глаза, пытаясь получше воскресить в голове события этой ночи. В памяти всплыл момент, когда он каким-то непонятным образом внезапно перенесся на серый луг, где вместо волосатых чудищ почему-то рубил саблей уродливых, но совершенно беззащитных бабочек.
        «Что это значит? - тревожно размышлял парень. - Что это за странное место? Как я туда перенесся? Почему? Не опасно ли мне находиться там?»
        Нахмурившись, Хома прошептал:
        - Хорошо, что я хотя бы стал понимать, как оттуда возвращаться…
        - Что ты говоришь? - окликнул его Явдоким, но парень не ответил ему, продолжая молча вспоминать: «Неужели это медальон так подействовал на чудовищ, что они разбежались? Если нет, то что их испугало?!»
        Неожиданно прямо возле него возникло вечно измятое лицо Явдокима.
        - Погляди! Здорово эти вымески уделали хату… - обиженно утерев нос здоровенной рукой, мужик махнул в сторону мазанки.
        Обернувшись, Хома отметил, что мазанка и вправду сильно пострадала. Хлипкие стены угрожающе покосились, вот-вот рискуя повалиться, пузырь на окне лопнул, повсюду виднелись вмятины и даже дыры, в которых теперь завывал ветер. На светлых когда-то стенах не осталось живого места от грязи, даже крыша была почти разрушена. Твари истоптали весь огород, сбрую, подковы и колеса разбросали в разные стороны, а сараи чуть не повалили. Из ближайшего сарая испуганно выглядывали две лошади: серая Хомина и гнедая - Явдокима, чудом не сбежавшие этой ночью.
        «Что будем со всеми ними делать? - печально оглядывая горы трупов во дворе, Явдоким уселся на землю. - Нужно поскорее прибрать все и успеть починить хату до холодов», - бормотал он словно самому себе.
        Вынырнув из своих мыслей, Хома вынул люльку, прикурил и спросил хриплым голосом:
        - Где здесь можно развести костер?
        Явдоким непонимающе уставился на него:
        - Что?
        - Трупы лучше сжечь на всякий случай, - устало пояснил парень, выпуская кольцо дыма. - Можно, конечно, вбить каждому осиновый кол и похоронить… кхм, - Хома поморщился. - Нет, это слишком сложно. Значит, нечисть нужно сжечь. Иначе эти твари могут воскреснуть, - бурсак поежился.
        - Как это - воскреснуть? - Явдоким вскочил и испуганно выпучил глаза.
        - Я точно не знаю про этих существ, - стыдливо признался Хома. - Но есть нечисть, которая может воскреснуть после смерти, если ее не уничтожить должным образом. Я это точно знаю, - зачем-то прибавил бурсак.
        Побелев, мужик в ужасе оглядел мертвые тушки, разбросанные по двору, как будто бы они все собрались воскресать прямо сейчас, и поспешно кивнул:
        - Давай снесем их на задний двор!
        Часом позже мокрые от пота и перепачканные в крови, Хома и Явдоким оглядывали уложенную на заднем дворе гору изрубленных жутких тушек. Несмотря на их возражения, женщины тоже вызвались помогать. Поначалу с брезгливостью и осторожностью, потом уже не отставая от мужчин, они без устали перетаскивали части тел на сооруженных ими переносках, оживленно болтая о том, как бы им поскорее очистить свой двор от этой погани и обо всем позабыть. Нрав у Ганны и Прасковьи оказался легким и веселым. Если бы не обстоятельства, Хома при случае с удовольствием почесал с ними языки.
        Когда работа была почти закончена и мать с дочерью, держась за уставшие поясницы, отправились за последними тушками, Хома и Явдоким стали по кругу подкладывать под нечисть сухую траву.
        Вдруг из-за мазанки выбежала растрепанная, перепуганная Прасковья. За нею, с трудом поспевая, спешила Ганна, подняв грязными руками подол сарафана.
        Чумазое, совсем детское лицо Прасковьи было перекошено от страха. На бегу она выкрикнула:
        - Татку! Черные чумаки едут!
        Явдоким от неожиданности уронил пучок соломы и враз помрачнел. Его лицо снова стало сурово-непроницаемым. Вскочив, он схватил дочь и подоспевшую жинку под локти и без лишних слов грубо потащил их в хату.
        Ничего не понимая, Хома удивленно глядел, как они скрылись из виду. Сердце парня бешено колотилось. Здравый смысл подсказывал ему бежать, но он никак не мог понять, от кого он должен бежать? И главное - куда? Мысль просто так взять и бросить дохлую нечисть, дать тварям возможность воскреснуть пугала его даже сильнее, чем нависшая над ним неизвестная угроза. Дрожащими руками он вытащил кресало и кремень и стал чиркать.
        Послышался топот копыт, и из-за мазанки выскочил черный как смоль крупный холеный жеребец. Глаза лошади бешено вращались, покрытые пеною бока вздымались вверх-вниз. Склонившись, на всем ходу мужчина выбил горящий пучок соломы из рук Хомы и придержал коня, чтобы тот случайно его не затоптал. Заржав, жеребец слегка подбросил на себе наездника, за что тот резко и твердо осадил его, стукнув в бока.
        Пронзительные глаза наездника были даже чернее, чем его конь, и пылали гневом ярче, чем тлеющая на земле солома.
        Молодое лицо мужчины было властным и суровым. Черные широкие брови гневно сдвинуты. На голове - остроконечная шапка, одет нарядно и дорого: красная рубаха с шелковыми застежками, широкие шаровары и кожаные сапоги. Поверх рубахи - кафтан, подпоясанный широким поясом. Через правое плечо висело ружье, к поясу пристегнута длинная сабля, за пояс вставлены два пистолета и кривой нож.
        - Что это ты задумал? - грозно гаркнул на него всадник.
        Не успел Хома ответить, как из-за хаты выехали еще три чумака и, погоняя лошадей, вмиг оказались рядом.
        - Опять ты не дождался нас, Братислав, - посетовал пожилой чумак с морщинистым лицом. - Чай, спешишь заполучить пулю в лоб али нож в сердце?
        Братислав гневно нахмурился:
        - Думай, как говоришь с атаманом, Хлыст! Мазунчик я тебе, что ли? Поучать меня вздумал?! - молодой мужчина угрожающе замахнулся плетью.
        Склонив голову в шапке, чумак попятился на лошади и смягчился:
        - Потому и волнуюсь я, что ты атаман!
        Ухмыльнувшись, Братислав убрал плеть и надменно произнес:
        - Ты хоть и стар, но я был атаманом еще тогда, когда ты слюни пузырями пускал. И не потому, что слушал советы всяких пустомель или прятался за спинами!
        Видя, как разозлился атаман, чумаки притихли, потупив хмурые взоры.
        Сердито оглядев их, Братислав развернулся к Хоме, который наблюдал за этой картиной с открытым ртом, и спросил:
        - Кто таков?
        - Философ Хома Брут, - помедлив, сдержанно ответил бурсак, которому совсем не нравился этот вспыльчивый молодой мужчина на норовистом черном жеребце.
        - Философ?! - прыснул со смеху Братислав, и трое чумаков тоже улыбнулись, скривив чумазые разбойничьи хари. - Как ты здесь оказался-то?! Что ж ты собрался делать, родненький, с этой падалью? Тебя ректор из семинарии бранить не станет?
        Пропустив мимо ушей высокомерные издевательства, Хома прошипел сквозь сжатые зубы:
        - Эти тела нужно сжечь. Немедленно.
        - Сжечь?! Наши тела?! - притворно удивился атаман. - Да с чего ты взял-то, что можешь ими распоряжаться?! Кто нарубал этих мразей? - подъехав, он угрожающе склонился над парнем: - Говори!
        - Это я, - тихо признался Хома.
        Чумаки заржали. Атаман и усом не повел:
        - Чай, один?
        - Один, - вспыхивая от гнева, буркнул Хома.
        - Ну ежели один, - разглядывая окровавленную Хомину саблю, Братислав резко изменился в лице, но было непонятно, шутит он или говорит серьезно, - ежели один, то ты должен знать, что эти тела - наши. Спасибо, что сделал грязную работу за нас.
        - Как это - ваши? - не понял Хома.
        - Мы преследуем этих чудищ со вчерашнего дня, - лениво пояснил атаман. - И непременно настигли бы их, если бы не тяжелые обозы. А тут ты, философ Хома Брут. Скажи, - он угрожающе прищурился, - многим удалось сбежать?!
        Мысли в голове у философа завертелись. Ничего не понимая, он думал о том, что по сравнению с этими вояками твари показались бы беззащитными и незлыми.
        «А что, если они не собирались нападать на нас? - ужасная мысль пронеслась у парня в голове. - Что, если они просто пытались схорониться от своих преследователей?!»
        - Что молчишь? - окликнул его атаман. - Оглох, что ли?!
        У Хомы потемнело в глазах. Он закачался.
        - Ладно, - Братислав нетерпеливо махнул рукою. - Надоело мне с тобою возиться!
        - Язва, Демьян! Проверьте хату, есть ли там что-то ценное! - пузатый и молодой чумак кивнули и тотчас развернули лошадей исполнять приказ. - Ты, Хлыст, пригони обозы. Пусть начинают грузить! - пожилой мужчина, вступивший в спор вначале, кинул недоверчивый взгляд на Хому, смущенный - на атамана, кивнул и неторопливо скрылся за мазанкой.
        Через несколько минут на шляху показался обоз из тяжелых груженых возов, запряженных волами. Вооруженные до зубов чумаки скакали вокруг, размахивая хлыстами, посвистывая, погоняя мощных, но усталых волов. Обветренные лица чумаков были покрыты пылью, одежда измазана дегтем, блестевшим на солнце, что придавало им еще более грозный вид.
        Поравнявшись с горою изрубленной нечисти, перед которой в нерешительности стоял Хома, чумаки слезли с коней и, не обращая на него никакого внимания, вразвалочку направились к тушкам.
        Швыряя мертвый груз на пустые возы, чумаки только изредка морщились, если капли крови попадали на лицо или когда вдыхали вонь от тушек.
        Усмирив черного жеребца, который, казалось, в любой момент готов был ринуться вскачь, атаман спешился и с задумчивым видом поглядел на Хому, покручивая длинный черный ус тонкими пальцами.
        «Так глядит обычно сытый, балованный кот, размышляя, съесть ему пойманную мышь сейчас или попозже», - с тревогой подумал Хома, которому было не по себе от взгляда этого человека, но он продолжал стоять, потупившись в землю.
        Вдруг со стороны мазанки раздался пронзительный крик. Хома вздрогнул. Из-за хаты вышел Демьян, по-хозяйски ведя под уздцы лошадей Явдокима и Хомы. Хлыст непринужденно нес ружье и саблю Явдокима и шипастый кистень бурсака, который достался ему от старика характерника. Другие чумаки не спеша тащили колеса и подковы.
        Вперед вышел тучный Язва, нетерпеливо подталкивая растрепанную заплаканную Прасковью, которая испуганно озиралась по сторонам. За козаками бежали безоружный Явдоким и припадающая к земле от горя Ганна, неистово вопя во все горло.
        Схватив Прасковью за волосы, Язва бросил ее к ногам Братислава. Ухмыльнувшись, атаман схватил дивчину за подбородок и вгляделся в лицо:
        - Гарна, но ничего особенного!
        Явдоким дернулся, собираясь вмешаться, но его остановил Демьян, вскинув ружье.
        - Возьмем ее с собою! - хохотнув, лениво промолвил Братислав. - Хоть позабавимся!
        - Не бывать этому! - решительно выкрикнул Явдоким и кинулся к дочери. Раздался выстрел. Дернувшись, Явдоким замер. В его груди зияла рваная дыра размером с кулак. Покачнувшись, он упал на колени и уткнулся лицом в землю.
        - А-а-а! - бешено заорала Ганна и, вскочив с колен, бросилась к мужу. Схватив ее за косу, Язва дернул бабу, и она неуклюже опрокинулась на него.
        Чумаки вокруг дружно заржали.
        Улыбнувшись, атаман медленно произнес:
        - А что? Не так уж и стара. Берите ее тоже.
        Сжав кулаки, Хома, сердце которого замирало от горечи и бессилия, в отчаянии выкрикнул:
        - Что ж вы делаете, нелюди?! Остановитесь! Нет! Атаман удивленно обернулся на него:
        - Кто это у нас такой смелый? Пан бурсак?!
        - Отпустите их! - сжав зубы и дрожа от страха, прохрипел Хома.
        Вырвавшись из рук Язвы, рыдающая Ганна упала на тело мужа, поливая его горькими слезами. Чумаки покатились со смеху.
        - А то что? - улыбнулся атаман.
        - А то… а то я вас прокляну! - выпалил Хома. - Я лично знаюсь с нечистью! Как вы думаете я их нашел? - он указал рукою на порубанные тушки. - Это всего лишь мелкие бесы, они боятся меня! Вот увидите, нечистые придут за вами и перережут ваши поганые глотки!
        Перестав улыбаться, чумаки испуганно попятились от бурсака. Прищурившись, атаман молча изучал парня с головы до пят. Его холодный взгляд вновь остановился на сабле с серебряной рукоятью.
        - Чувствовал я, что ты необычный бурсак, - наконец брезгливо произнес атаман. - Какая грозная речь! Ты либо слишком глуп, либо отчаянно хитер! Если ты говоришь правду, - Братислав задумчиво покрутил ус и обернулся на чумаков, - такие в отряде мне нужны!
        Переглядываясь, чумаки зароптали неодобрительно, зашептались, но атаман строго поднял руку, и они вмиг смолкли.
        - Давай так, - прищурившись, громко произнес Братислав. - Ты пойдешь с нами, а я отпущу этих девок, тем более они не очень-то мне и приглянулись.
        Прасковья, которую, похотливо облизываясь, крепко держал Язва, умоляюще заглянула Хоме в глаза.
        - Будь по-твоему, - мрачно произнес бурсак и повесил голову. Зажав рот ладонями, Ганна оторвалась от тела мужа и, горько рыдая, трижды перекрестила Хому.
        Когда солнце начало садиться, тяжелый обоз, груженный мертвой нечистью, поскрипывая, выехал на шлях. Ссутулившись, Хома ехал на серой кобыле, которую ему позволили забрать, среди чумазых озлобленных чумаков, с тревогой размышляя о том, что ждет его впереди.
        Глава IV
        В пути
        Уныло раскачиваясь в седле, Хома потер затекшую поясницу и мысленно проклял все на свете: неудобное скрипучее седло, на которое его насильно усадили, пыль, клубами поднимавшуюся со шляха, залепившую глаза, рот и уши, смрад волов, разлагающейся падали и самих чумаков. Бурсак ненавидел постоянные крики, гогот и суету вокруг, подозрительные чумазые лица, взгляды, которыми часто сверлили его спину, даже не скрывая, что ждут момента, когда парень зазевается и можно будет запросто прирезать его, сняв саблю и сапоги, и отобрать лошадь.
        Обоз был настолько длинным, что клубы пыли почти успевали осесть, пока атаман или кто-то из чумаков объезжал его от начала до конца.
        Вынужденный непривычно долго находиться в седле и при этом не сбиваться с общего ритма, идя вровень с усталыми волами, медленно тащившими груженые возы, Хома уже несколько часов подряд чувствовал, что у него болит все тело. К тому же ему то и дело приходилось убираться с пути, когда какой-нибудь чумак совершал объезд, яростно погоняя своего коня.
        Хомину бричку атаман еще в начале пути приказал передать чумакам во временное пользование, но парень прекрасно понимал, что больше никогда ее не увидит, так же как и кистень, и радовался тому, что у него не отобрали хотя бы лошадь и что он все еще жив.
        Люди, окружавшие бурсака, не вызывали у него ни симпатии, ни доверия. Их суровые, обветренные и отталкивающие лица были покрыты толстым слоем грязи и пятнами мазута. Эти люди казались настолько же бездушными и кровожадными, насколько страшны были их лица. Хома ни минуты не сомневался, что любой из них без лишнего сожаления прирежет собственную мать, если она попытается украсть у него хотя бы щепотку соли. Как уже догадался бурсак, отряд Братислава объединил самых отъявленных бандитов и теперь, все вместе, они преследовали нечисть по всему Запорожью.
        На первом же перевале после долгого и изнурительного пути один, особенно чумазый, обмазанный дегтем чумак (эти люди, к большому удивлению Хомы, верили, что деготь оберегает их от чумы) не сумел разойтись в широком поле с шагающим вперевалочку пухлым Язвой. Столкнувшись плечами, чумак и Язва гневно и удивленно уставились друг на друга. Для устрашения противника Язва тотчас угрожающе опустил руку на саблю, висевшую на поясе, но пожилой чумак, и сам неробкого десятка, проигнорировал этот жест. Сердито оборотившись, мужчина неожиданно дерзко прикрикнул на него:
        - Шо уставился?! Слыхал я, когда разъедемся, вы хотите часть добычи себе прибрать?!
        - Это кто ж распускает подобные сплетни?! - вскинулся Язва.
        - Я, - мужик вызывающе ухмыльнулся и сплюнул на землю. - Шо еще ожидать от вымесков вроде вас?! Слыхал я также, как вы своих же режете по ночам!
        Глаза Язвы моментально налились кровью. Он яростно сжал рукоять сабли, задвигая локоть назад. Бурсак ничего не успел понять или даже отбежать в сторону, как на солнце ярко блеснул металл и кишки чумака вывалились на красивые сапоги Язвы. Кровь длинной струей брызнула Хоме на зипун.
        Равнодушно обтерев саблю о рубаху мужчины, который грозился упасть прямо на него, Язва ловко повесил ее на пояс и отошел на пару шагов, позволяя зарубленному чумаку рухнуть на землю:
        - Не только по ночам…
        К Язве тотчас с проклятиями ринулись приятели зарезанного. Едва не затоптав Хому, они выставили оружие и окружили взбешенного Язву.
        Пригибаясь, бурсак ринулся наутек. Только отбежав на безопасное расстояние, Хома обернулся и увидел, что приятели Язвы тоже не остались в стороне. Дружно побросав лошадей, они замахали саблями. Началась настоящая свалка. Меся сапогами грязь, чумаки бились молча и остервенело.
        Вдруг из-за спины Хомы раздался выстрел. Могучий чумак в самом центре свалки схватился за грудь и медленно рухнул в траву. Вместе с ним опал другой позади него, сраженный той же пулей. Оба больше не шевелились. Остальные враз замерли, обернувшись. Не говоря ни слова, Братислав, сидевший на черном жеребце, медленно перезаряжал ружье.
        Ворча и ругаясь, чумаки стали нехотя прятать оружие и расходиться.
        С отвращением глядя на них, Братислав громко произнес, чеканя каждое слово:
        - Я, кажется, предупреждал, что лично пристрелю каждого, кто устроит свалку!
        Один из чумаков возмущенно открыл было рот, чтобы что-то возразить, но предусмотрительно замолчал.
        Убрав ружье, Братислав развернул жеребца и тихо прибавил:
        - Снимаемся с места. Вы отдохнули.
        Издав усталый, возмущенный стон, чумаки переглянулись, просверлив спину атамана тяжелыми взглядами, но все как один подчинились. Хома, которому с непривычки было совсем худо, садясь на кобылу, едва не расплакался.
        И вот обоз уже медленно плелся дальше, а наученные неприятным опытом чумаки только хмуро кривились друг на друга.
        Не доверяя никому, постоянно вздрагивая, Хома на всякий случай держался ближе к атаману, разумеется, когда это было возможно. Братислава все время окружали вооруженные до зубов чумаки, чаще всего Хлыст, Язва или Демьян, которые ехали на почтительном расстоянии, лишь изредка приближаясь к атаману, чтобы, склонившись в седле, прошептать ему что-то на ухо. Братислав выслушивал их и лениво кивал, чумаки напряженно зыркали по сторонам или недоверчиво озирались на Хому.
        Может, Хоме и показалось, но у него было ощущение, что он крайне раздражал всех, кроме Братислава, уже самим своим присутствием. Атамана забавляла эта ситуация. Ему, разумеется, бурсак тоже не доверял, но он также понимал, что зачем-то нужен Братиславу. Это внушало парню надежду, что он проедет живым хотя бы еще пару верст.
        Стараясь не глядеть по сторонам и ни о чем не думать, Хома вел свою серую кобылу на небольшом расстоянии от черного как смоль вороного жеребца. Ехать ближе было невозможно: жеребец атамана был весьма норовист. Если серая неповоротливая кобыла Хомы шла с ним вровень, ретивый конь вечно норовил укусить ее. Ухмыляясь, атаман крепко держал жеребца под уздцы, порою внезапно разворачиваясь и пуская галопом в обратную сторону, чтобы проверить, как движется обоз.
        В одну из таких отлучек, когда Хома почувствовал себя уже совершенно неуютно без атамана среди скрещенных на нем недобрых взглядов, Братислав вернулся и взмахом руки приказал обозу остановиться.
        Возницы, подгоняемые криками Демьяна и Хлыста, тотчас замедлили волов, запряженных в первый воз, но следующие за ними забуксовали, подталкиваемые сзади. Облепленные жирными мухами, волы останавливались, тараща круглые глаза. Обоз начал извиваться и наконец встал.
        Промчавшись мимо Хомы, атаман подлетел к Хлысту, который объезжал обоз, и замахал руками:
        - Стой!
        Пожилой чумак осадил лошадь и, утерев глаза от пыли, тотчас замер на месте, прищурившись и слушая атамана. Хома тем временем осторожно подъехал ближе, стараясь незаметно подслушать их разговор. Ему не терпелось понять, что же случилось, но среди общего гомона и свиста ветер доносил до него лишь обрывки фраз.
        - Забирай все груженые… возы с тварями… и вези в… - тоном, не допускающим возражения, резко чеканил атаман. - По пути нигде не останавливаться. Серебро потом пересчитаю. Встретимся…
        Тут голос атамана совсем потонул в шуме.
        Выслушав приказ, Хлыст угрюмо кивнул и развернулся к обозу.
        - Стой, - вновь окликнул его атаман и, подъехав ближе, вдруг горячо обнял чумака, едва не повалив с седла. - Будь осторожен, - он неожиданно тепло поглядел на Хлыста. - Да благословит тебя Господь, - и Братислав трижды перекрестил его.
        В это время черный жеребец атамана исхитрился и ущипнул рыжую кобылу чумака за зад. Кобыла возмущенно заржала и ринулась вперед. Придержав ее, пожилой чумак махнул атаману и стал собирать свой отряд, подкрепляя крики поторапливающими жестами.
        - Пошевеливайтесь! - надувая красные щеки, кричал Хлыст. - Шевелитесь, мазунчики!
        Через несколько минут большая часть обоза отделилась, забрав с собою возы с добычей, и двинулась дальше по шляху. С взволнованными, но довольными лицами его сопровождал отряд чумаков под предводительством Хлыста.
        Хома уже знал от чумаков, что передвигаться с добычей без крупного отряда было довольно рискованно. Раз Братислав решил разделиться, значит, груз был почти доставлен. И значит, Хлысту он доверял почти как самому себе.
        Оставшиеся пятнадцать человек во главе с Братиславом с остатками обоза покатили дальше.
        Язва, решивший, что атаман уже простил ему его поступок, припустил свою лошадь и пристроился слева от Братислава. Справа всю дорогу скакал Демьян.
        Хома почувствовал себя еще хуже: спина болела невыносимо, да и обстановка в отряде, после того как уехали самые преданные люди Братислава, стала напряженнее.
        Держались они теперь тесной группой, не разделяясь. Хома изредка ловил странные, тяжелые взгляды чумаков, когда Братислав был с кем-то из них особо суров. Иногда бурсаку казалось, что они, недовольные атаманом, что-то замышляли. Но пока они вели себя тихо и смирно.
        Устроив очередной привал в поле, чумаки распрягли волов и лошадей, развели костры и развесили одежду на просушку. Назначенные кашеварами стали готовить ужин на всех. Вскоре чумаки сели в кружок у костра, с дымящимися глиняными мисками в руках, и затянули песню:
        Ой, потому я чумакую,
        Что так мне легче жить:
        На панщину ходить не надо,
        Подушную платить.
        Чумакам, развалившимся у другого костра, эта песня тоже была хорошо знакома. Лежа под звездным небом, они вторили грубыми голосами:
        Ой, повезло тебе, лошадка,
        Что служишь у меня,
        Служила раньше на хозяйстве,
        Служила бурлакам,
        Теперь служи и чумакам.
        Атаман лежал на овечьих шкурах, положив голову на седло своего коня, и думал о чем-то своем.
        Рядом с ним дымили люльками Демьян и Язва, отпуская сальные шуточки. Пение всем подняло настроение. Всем, кроме атамана.
        Братиславу, как думал про него Хома, поднять настроение могли либо червонные, много червонных, либо чья-то несправедливая и мучительная смерть. Поэтому он и лежал отдельно, угрюмо глядя в небо и не участвуя в пении.
        - Э-эх, бабу бы сейчас, - пуская кольцо дыма, мечтательно протянул Демьян.
        - Если свернуть со шляха, то в двух часах езды, - осторожно заговорил Язва, косясь на атамана, - есть один хутор с гарными дивчинами. Местные бабы так одичали от тоски, что при виде нашего брата сами прыгают на руки, - чумак еще раз многозначительно поглядел на атамана.
        Надвинув шапку на глаза, Братислав пожевывал травинку, не обращая внимания на их разговоры.
        - Что думаешь, Братислав? - приподнявшись на локтях, с надеждой спросил Демьян. - Заглянем ненадолго?
        - Мы уже столько дней в пути, - набравшись храбрости, прибавил Язва. - Чумакам нужен отдых, пока мы не поубивали друг друга или… Что скажешь, Братислав?
        - С твоих слов получается, - выплюнув травинку, наконец вымолвил атаман, - что, когда я попросил вас привести ко мне на службу самых проверенных людей, вы ослушались и привели всякий сброд, слабых тютюнь и мазунчиков?! - в голосе Братислава явно слышалась издевка.
        - Нет, нет, - Демьян испуганно округлил глаза. Язва сжал челюсти, запыхтев в пухлые щеки. Оба чумака разом покраснели и примолкли.
        - Чего развалились? - рявкнул на них Братислав. - Лошадей проверял кто?!
        - Этим занимаются Игнат и Петро. - У Язвы обиженно загуляли желваки.
        - Так, может, мне Игната и Петро назначить товарищами атамана? - резко вскочив, грозно выпалил атаман. - И то больше проку будет да меньше трепа!
        Мгновенно поднявшись, Язва и Демьян одернули мятые рубахи и, перешагивая через остальных, хохотавших над ними, чумаков, поспешили к лошадям, которых чистили.
        - Что уставился? - атаман хитро улыбнулся удивленному Хоме, сидевшему неподалеку, прислонившись спиною к дереву, в стороне от чумаков. Не дождавшись ответа, Братислав снова опустился на шкуры и лег, лениво закинув ногу на ногу.
        - Смотрю я на тебя и диву даюсь, - оглядевшись и убедившись, что их никто не слышит, нерешительно произнес Хома. - И не страшно тебе, что темной ночью во сне один из них тебя прирежет как порося?
        Братислав перестал покачивать ногою и улыбаться. - Вижу, ты так и хочешь моей смерти. Только не мечтай, нужен я им, - он снова расслабился. - Ни один из них, кроме Хлыста, не знает толком шлях. Но Хлыст далеко, да и никогда не сумеет удержать их всех, чтобы они не поубивали друг друга. И уж тем более он не сможет договориться с гетманом о такой выгодной цене за наш промысел, - с победной улыбкой бормотал Братислав. - Моя смерть обернется для них голодным годом или, даже больше, голодной жизнью.
        Хома задумчиво помолчал, вдумываясь в слова атамана.
        - Завтра после полудня мы прибываем в одно заброшенное село, - беззаботно закинув руки за голову, продолжил Братислав. - Там у тебя будет возможность показать всем, какой ты мастер по нечисти.
        При этих словах бурсак испуганно привстал и, уронив шапку, встревоженно поглядел на атамана.
        - Да не бойся ты! - усмехнулся Братислав. - Если справишься, я щедро заплачу тебе. Хватит на новый зипун взамен этой рухляди, - атаман махнул на зашитый где только можно зипун Хомы. - Ну, а если не справишься, - Братислав брезгливо скривил губы, - ну, что поделать. Сам виноват. Нечего было хвалиться.
        Онемев от страха, Хома сел и, зачерпнув в кулак горсть земли, стал пересыпать ее из ладони в ладонь, чтобы успокоиться.
        - Общение с нечистью наверняка отнимает много сил, - с издевкой прибавил Братислав. - Ложись-ка ты спать. Убежать все равно не сможешь.
        Не выдержав волнения, Хома вскочил с места и, не зная, куда податься, поплелся к костру, вокруг которого чумаки уже дружно распивали дешевую сивуху. Плюхнувшись на землю, бурсак вытянул к огню внезапно замерзшие ладони и, закрыв глаза, слушал мрачное пение.
        До самого утра просидел Хома возле костра, так и не сомкнув глаз, размышляя о том, что же за работа его ждет, если атаман не пожелал жертвовать ради нее даже самым никчемным из своих людей, а поручил ее бурсаку.
        Глава V
        Неожиданная встреча
        Уже перевалило за полдень, когда они добрались до нужного места. Атаман всю дорогу поторапливал отряд, словно спешил успеть на тот свет. Злые и изможденные чумаки наконец прибыли на место следующей остановки для отдыха. Отдыха для всех, кроме бурсака.
        Хома, который обычно был очень рад каждой возможности слезть с кобылы, на этот раз проехал бы еще хоть целые сутки, лишь бы никогда не узнать, какую задачу задаст ему атаман.
        Едва остановили возы и все спешились в небольшой роще, Братислав не глядя передал Демьяну своего черного жеребца, чтобы тот позаботился о нем. Жеребец брыкался, не желая следовать за молодым чумаком, и тому пришлось приложить немало усилий, чтобы увести его. Хищно улыбаясь, атаман пригладил усы и, не теряя времени, вразвалочку направился к Хоме, который сполз с кобылы безвольным кулем и безуспешно пытался затеряться среди ухмыляющихся чумаков.
        - Пойди-ка сюда! - Братислав поманил парня пальцем, и чумаки злорадно заржали, вытолкнув его вперед из своего круга.
        Едва не споткнувшись, бурсак злобно обернулся на них и нехотя пошел навстречу атаману, думая только о том, как бы ему удрать поскорее от этой оголтелой своры разбойников.
        - Значит, так, - тоном, не терпящим возражений, начал атаман, уперев руки в бока. Глаза излучали радость и удовольствие. - Оставь свою убогую кобылу Демьяну, он пока за нею приглядит…
        При этих словах молодой чумак, который только что вернулся, позаботившись о жеребце атамана, и теперь развлекался вместе со всеми, глазея на их разговор с Хомой, враз погрустнел, сделал брезгливо-кислую мину, но возразить атаману не посмел.
        - Здесь неподалеку есть одна пещера, - не обращая внимания на недовольство Демьяна, продолжал Братислав, возвышаясь над Хомой, как ласковый палач. - Совсем недавно о существовании этой пещеры никто даже не знал. Ну, уходила здешняя речка куда-то в скалу да бежала себе дальше. На самом деле пещера, видать, заполнялась речной водой, но никто этому значения не придавал. Местные выше по течению построили плотину, чтобы орошать поля, внизу река обмелела, и пещера больше не затапливается.
        И вот стали люди поговаривать, что в пустой пещере поселилась нечисть. Наверняка этого никто не знает, местные боятся туда соваться. Но на хутор все чаще стали нападать странные твари, пугать людей, воровать птицу и еду. Непонятно, сказки это или нет, вроде все целы. Ну, говорили, что пропал один мужик, - атаман беспечно махнул рукою, словно говорил о сущей безделице. - Но мы позже разузнали, что мужик этот все одно был горький пьяница. Так что доподлинно сказать, что его утащили в пещеру, нельзя. Местные этим соседством, ясное дело, недовольны. И уже бегут с насиженных земель кто куда.
        Хома угрюмо молчал, уже догадываясь, что задумал для него атаман.
        Стоя в тени деревьев, Братислав продолжал, покручивая черный ус тонкими пальцами и слегка улыбаясь:
        - Всем отрядом нам туда не пробраться, да и не могу я всеми рисковать.
        При этих словах чумаки, кольцом окружавшие их, закивали, соглашаясь.
        - Но раз уж у нас теперь есть мастер по нечисти, - Братислав насмешливо сощурился, - есть кого послать! Ты немедля отправишься в пещеру на разведку, а потом расскажешь нам, что ж ты там увидел. Понял?
        Хома побледнел. Губы у него дрожали. Стараясь не показывать этого, парень кивнул, вглядываясь в довольные лица чумаков.
        - Заодно, может, разберешься со своими сородичами, - ухмыльнулся атаман, и чумаки покатились со смеху. - Думаю, для тебя это плевое дело, раз ты такую кучу тварей зачем-то порубил, - цепкий взгляд атамана упал на саблю, висевшую у Хомы на поясе. - Да, и вот что я думаю, - неожиданно прибавил он, - настоящему мастеру по нечисти сабля не нужна. Со своими ты сможешь договориться и так. Оставь-ка ты пока ее мне, - веско произнес Братислав, просверлив бурсака черными глазами.
        Чумаки удивленно примолкли, смешки за спиною Хомы прекратились. Остаться безоружным в момент опасности было чересчур, даже по меркам кровожадных чумаков. Как всегда, они не посмели возразить атаману.
        Вцепившись в саблю обеими руками, Хома попятился назад, но к нему тотчас шагнули одновременно Демьян и Язва и, скрутив бурсака как ребенка, вырвали саблю, церемонно передав ее атаману.
        Братислав с большим любопытством оглядел серебряную рукоять, на которой были изображены сражающиеся волк и ястреб. С восхищением атаман ощупал ее, проверяя качество обработки. Взмахнув рукою, Братислав проверил баланс оружия и удовлетворенно хмыкнул. Поглядывая на Хому, который буквально клокотал от негодования, атаман осторожно потрогал острие сабли и, порезавшись, довольно улыбнулся, слизнув кровь с пальца.
        - Хорошее оружие, - с придыханием признался он. - Если вернешься, обязательно потолкуем с тобою, откуда у бурсака такая сабля.
        С бессильной тревогой Хома глядел, как атаман по-хозяйски нацепил его саблю на пояс.
        - На вот пока тебе взамен, - вытащив мешочек из-за пазухи, Братислав развязал его и, отсчитав с десяток червонцев, передал их бурсаку. - Все по-честному, видишь? Отдаю тебе большую часть того, что уже заплатили за очистку пещеры.
        Как в тумане Хома взял червонцы и равнодушно смотрел, как они блестят на солнце.
        Чумаки разом окружили его, пихая свои чумазые хари через плечо и завистливо поглядывая на монеты. Опомнившись, Хома поскорее спрятал их в карман, понимая, что, даже если он выберется живым из пещеры, в которую посылал его атаман, то все равно лишится этих монет. И хорошо, если не снимут их с его трупа. Обреченно вздохнув, бурсак зашагал прочь из рощи, не оглядываясь.
        С тяжелыми мыслями Хома медленно брел по берегу шумной широкой реки, без конца раздумывая, как бы ему спастись. Риск того, что его схватят и покалечат при попытке бегства, был слишком велик: если уж атаман без сожаления мог пристрелить своего козака, то подстрелить случайного бурсака будет для него настоящим удовольствием. Братислав был невероятно хитер, Хома это четко понимал. Атаман верно рассчитал, что, даже если бурсак и отважился бы улизнуть, зная, как это может быть опасно, то ни за что не бросит свою саблю.
        Берег реки был пологим, кое-где заросшим осокой. Роща, где укрылись чумаки, осталась далеко позади, и Хома почувствовал себя свободнее. Тут и там на берегу виднелись поля и огороды с пышной растительностью, но людей он пока не замечал. «Раз поля ухожены, то они где-то поблизости», - рассуждал бурсак, с интересом оглядываясь вокруг.
        Речушка была небольшая, но звонкая, с чистой холодной водой. Испещренная порогами, она шумно бежала вниз, пока не упиралась в крепкую деревянную плотину, стихая и становясь мутной и неподвижной. Задумчиво побродив вокруг плотины с деревянными сваями, сдерживающей реку и оставляя после себя лишь пересохшее русло, Хома заметил небольшую мельницу, тоже совершенно безлюдную. Не увидев ничего необычного или интересного, бурсак спустился вниз, к обмелевшему руслу реки.
        По берегам стояли заброшенные хаты с покосившимися заборами, валялись разбитые ведра и корзины.
        «Видимо, нечисть здорово напугала местных, раз они покинули родные места», - с тревогой подумал парень и, поежившись, стал вглядываться в пустые глазницы хат, пытаясь представить, что же здесь произошло. Предчувствия у бурсака были самые мрачные.
        Словно насмехаясь над ним, вокруг весело щебетали птицы, радуясь солнышку и не ведая того, какие несчастья тревожат здешних жителей. Прикрыв глаза, Хома на мгновение попытался представить себя одною из этих серых певучих птиц. С какой радостью улетел бы он отсюда! Чтобы никогда больше не видеть беспощадное, ухмыляющееся лицо атамана и кровожадные физиономии чумаков. Расслабившись, он глубоко вдохнул влажный воздух, постаравшись максимально заполнить им легкие и навсегда запомнить это мгновение. Мгновение единства с природой и спокойствия.
        Неожиданно запнувшись о камень, Хома едва не упал. Опомнившись, он решил, что ему следует быть аккуратнее, уж больно он разволновался от страха. Горестно вздохнув, Хома проверил сапоги и побрел дальше по каменистому руслу реки.
        Яркое солнце слепило глаза, усталость от бессонной ночи вдруг разом навалилась, пригнув плечи, придавив тяжелые непослушные руки вдоль тела.
        Зажмурившись, Хома медленно волочил ноги, стараясь не думать больше ни о чем.
        Внезапно его нога запуталась в водорослях, и, замахав руками в воздухе, он упал на что-то слизкое и холодное.
        Открыв глаза, Хома замер от ужаса и отвращения. На него глядело странное существо, похожее на уродливую лупоглазую лягушку, но гораздо крупнее ее размером. У существа были длинные тонкие усы, походившие на осоку, шея и уши отсутствовали. На крепких передних лапах виднелись перепонки, задние лапы либо были недоразвиты, либо отсутствовали вовсе. Рыхлое, неуклюжее зелено-голубое тело, с толстой кожей-чешуей, покрытой испариной, как будто бы резко обрубалось, заканчиваясь коротким, но мощным чешуйчатым хвостом. Лежа на боку, существо жадно глотало воздух. В животе у него зияли четыре жутких глубоких отверстия, из которых сочилась кровь, рядом валялись окровавленные вилы.
        Набравшись сил, Хома приподнялся и поскорее развернулся, чтобы бежать прочь. Вдруг существо издало такой протяжный, жалобный стон, что парень невольно обернулся. Взяв себя в руки, он осознал, что это существо вряд ли сумеет ему навредить, но он не был до конца в этом уверен и потому приблизился к нему очень медленно и осторожно.
        Бока существа быстро и судорожно вздымались, глаза были полны ужаса и боли, из огромного, бесформенного рта пенились кровавые пузыри. Зажмурившись, существо захлебнулось криком отчаяния.
        Совсем передумав удирать, бурсак с сочувствием пригляделся к нему и вдруг понял по каким-то неуловимым признакам, что оно еще совсем маленькое. Особь была длиной с крупную собаку, но гораздо шире. Она никак не могла быть зрелой, уж больно беспомощной и беззащитной казалась.
        «Наверняка детеныш», - расстроился парень, ему стало невообразимо жаль это пусть и странное, но такое хрупкое существо.
        Не зная, что делать (может, следовало бежать без оглядки?), Хома осторожно присел на илистый песок неподалеку и, закрыв глаза, глубоко задумался. В памяти тотчас всплыла та ужасная ночь, когда, думая, что защищается, он уничтожил так много неизвестных ему тварей только потому, что они выглядели незнакомо и устрашающе. Воспоминания об этой ночи мучили его, вновь и вновь возвращаясь к нему в кошмарах. Больше никогда не хотел бы он убивать кого-то, кто не пытается по-настоящему причинить ему зла.
        Вытащив тетрадь характерника, он стал судорожно перелистывать страницы, надеясь, что этого израненного существа не окажется среди изображенных там кровожадных тварей. Существо действительно не подходило ни под одно описание, и Хома с облегчением убрал тетрадь обратно за пазуху.
        Оставалось еще одно средство. Вытащив амулет за веревочку, он с тревогой поглядел на голубое сияние.
        «Видимо, не всегда ты прав, - пробормотал он, рассеянно глядя на голубой камень. - Как же мне теперь различать зло и добро, если ты точно так же меняешь цвет что на ведьм и упырей, что на уже мертвого моего приятеля характерника? - застонав, он схватил себя рукою за волосы. - Скажи мне: опасно это существо или нет?»
        Камень, разумеется, ничего не ответил Хоме.
        Детеныш тем временем закатил глаза и, лежа в луже собственной крови, казалось, начал засыпать. Его бока вздымались все медленнее. Алые пузыри перестали сочиться с бесформенных губ. Решив, что может оказаться слишком поздно, бурсак тихо подошел, нагнулся и поднял окровавленные вилы.
        Существо распахнуло глаза и, издав отчаянный крик, бессильно замахало лапами, словно пытаясь грести.
        - Тебе, наверное, нужна вода! - догадался Хома и, отбросив вилы в сторону, сделал шаг к обезумевшему от страха существу. Зажмурившись, бурсак с отвращением поднял слизкую тюленевидную тушку. Она оказалась неожиданно тяжелой, и у Хомы подкосились ноги. Забив лапами, детеныш ощетинился, пытаясь вырваться из его дрожащих рук.
        - Тише ты! - прикрикнул на него Хома. - Я не обижу тебя! Просто отнесу к воде!
        Но существо не поняло бурсака. Выскользнув, оно оцарапало ему руки чешуей и со стоном шлепнулось на песок, оросив его новой лужей крови. И вдруг, ловко переставляя передние лапы, с довольно приличной скоростью оно поволокло по земле окровавленный широкий хвост в противоположную сторону от плотины.
        - Вон оно что! - удивился Хома, не ожидавший такой прыти. - Так ты и по земле можешь?!
        Стараясь не пугать существо еще сильнее, бурсак осторожно последовал за ним. Двигалось оно в сторону пещеры.
        Пробежав немного таким странным образом, существо застонало и рухнуло в ил почти высохшей реки. Оно хоть и оказалось неожиданно сильным, но явно было серьезно ранено. Вокруг детеныша мгновенно образовалась небольшая лужица крови.
        В нетерпении Хома бросился за ним. Существо отчаянно завизжало и, развернувшись на спину, бессильно и умоляюще поглядело на парня огромными глазами.
        Остановившись возле него, бурсак показал существу пустые руки, вытянув их перед собою, и заговорил тихим, спокойным голосом:
        - Тише, тише, маленький. Я просто хочу тебе помочь, но не знаю как. Я не хочу тебя обидеть. Ну не хочешь ты в воду - значит, не пойдем.
        Существо доверчиво поглядело на Хому, и бурсаку даже показалось, что оно вдруг улыбнулось. Морда его стала совсем доброй и по-детски наивной. Перестав дергаться, оно вдруг замерло и болезненно зажмурилось.
        - Ты из той пещеры? - с тревогой и жалостью спросил Хома, и существо медленно и тяжело открыло глаза, для того чтобы тут же снова закрыть.
        - Наверное, это ты воруешь с огородов местных… - с горечью пробормотал Хома, чувствуя себя полным дураком из-за того, что пытается разговаривать не пойми с кем.
        Существо не двигалось. Только вновь открыло мокрые от слез глаза и с надеждой поглядело на парня.
        - Хочешь, я отнесу тебя домой? - Хома осторожно приблизился и, с трудом подняв детеныша, поспешил вдоль русла в сторону пещеры, совершенно не зная, что его там ожидает.
        Глава VI
        Смерть ради возрождения
        В нерешительности, с тяжелой неудобной ношей на руках, Хома стоял перед широким входом в пещеру, перебирая ногами песок с илом. Буквально через пару десятков шагов вход сужался, уходя вниз и теряясь во мраке. Угадать, что там внутри, определить размеры пещеры парень никак не мог, но она была довольно мрачной и казалась глубокой. Неровную арку входа обрамляли засохшие водоросли и речные камни. Изнутри доносился прелый запах, какой бывает, если надолго оставить рыбу на солнце. Тьма, сырость и неизвестность.
        Хома поежился, перехватив тяжелое скользкое тело существа, которое лежало у него на руках почти неподвижно, закатив глаза, только его рыхлые бока медленно вздымались.
        - Ну как туда войти?! - вглядываясь в пещеру, Хома издал протяжный стон. - Еще и сабля осталась у Братислава… Неизвестно, конечно, помогла бы она мне, - кряхтя от тяжести, пробормотал бурсак. - Но все же было бы как-то поспокойнее!
        Выплюнув кровавые слюни ему на рубаху, которая и без того была уже вся перепачкана чешуей и слизью, детеныш приоткрыл свои огромные глаза. Он был ужасно противным, пах очень скверно, и Хоме было невероятно трудно удерживать его. Его одежда была мокрой от крови и воды, вытекающих из существа, и неприятно прилипала к телу. Тем не менее бурсак держал его так крепко, как только мог: падения даже с высоты его роста существо бы не пережило. Оно выглядело уже очень слабым, но парень никак не мог решиться сделать шаг в пещеру.
        «Может, оставить его у входа? - колебался Хома. - Я сделал все, что мог. Какой прок мне тоже умирать или подвергаться опасности? Но, если я вернусь к атаману, не рассказав, что в пещере, он запросто может сам убить меня. Или же отправить сюда снова… - бурсак пристально вгляделся в беззащитное существо и горько вздохнул. - Э-эх! Все равно мне конец, а детенышу нужно туда, или он умрет… - Стоял он в нерешительности перед входом, неуклюже согнувшись под тяжелым весом. - Если даже он не умрет здесь, возле пещеры, атаман и чумаки прирежут его, чтобы пополнить свою коллекцию. Нет, этого я не допущу!
        Зачем-то зажмурившись, Хома шагнул вперед. Земля под ногами была холодной и илистой. С неровного бурого потолка капала ледяная вода, со звоном отскакивая от камней. Потолок становился все ниже и ниже, проход все уже и уже. С существом на руках было тесно спускаться вниз, и ему пришлось сбавить темп. Только звуки падающей воды, раздающиеся где-то поблизости, нарушали пугающую тишину, действуя на нервы еще сильнее.
        Тяжело дыша, Хома медленно шел, стараясь не поскользнуться и не упасть лицом на стену, чувствуя через подошву сапог острый и скользкий пол пещеры. С каждым новым шагом становилось все холоднее и темнее. Видны были лишь неясные очертания прохода, где за каждым выступом, казалось, притаилась опасность.
        Пройдя узкий коридор, Хома вышел в громадный пещерный грот. Существо на его руках зашевелилось и задышало чаще. Его обтянутые толстой чешуей бока стали вздыматься сильнее, словно оно почувствовало облегчение.
        Вдруг пещера озарилась голубым ярким светом. Зажмурившись, парень с ужасом осознал, что свет льется из-под рубахи - он исходит от его амулета.
        Резко обернувшись, Хома едва не вскрикнул, но ничего особенного не заметил. Во мраке было видно, что стены и потолок обвивали толстые кривые корни, которые, казалось, были такими древними, что росли здесь много веков.
        Разглядывая хитросплетение корней на высоком потолке, бурсак даже открыл рот, совершенно позабыв, зачем он пришел сюда. Место выглядело волшебным, но пугающим. Хома никак не мог отделаться от ощущения, что за ним кто-то наблюдает и что ему совершенно не следует здесь находиться. Казалось, что он вторгся в чей-то тайный мир и вот уже слышит гневный ропот, медленно к нему подбирающийся и сотрясающий стены, чувствует, как в пещере поднимается злость, заполняя собою все пространство. Его то и дело обдавало легким ветерком, но он был таким душным, словно это был вовсе не ветер, а чье-то прерывистое тяжелое дыхание, наполненное смрадом и жгучей ненавистью.
        Не в силах больше держать существо, Хома осторожно опустил его на землю и только тогда заметил, что среди корней лежали сотни звериных скелетов, которые он принимал в темноте за острые камни. Ледяная волна паники прокатилась по его спине. Резко обернувшись, он снова оглядел зловещее место.
        «Пора убираться отсюда», - постукивая зубами, в отчаянии подумал бурсак и бросил последний взгляд на детеныша. Бока существа теперь вздымались медленно и слабо, тело его побелело и, сморщившись, стало сухим. Морда как будто бы старела или даже разлагалась на глазах. Лежа среди костей и черепов, оно уже не казалось таким милым.
        Испуганно попятившись, Хома рванул к выходу.
        Вдруг от стены с громким треском оторвался длинный корень-щупалец и, просвистев в воздухе, с силой обхватил парня за горло, сдавив его и толкнув на колени.
        Вцепившись руками в колючие корни, Хома вытаращил глаза и попытался ослабить хватку щупалец. Каким-то жутким образом пещера словно ожила и пришла в движение. Заблестели белками сотни глаз, потолок и стены стали изменяться, деформироваться.
        Еще один отросток стремительно пролетел мимо Хомы и крепко схватил его за запястье.Третий дернул за вторую руку. Откуда ни возьмись возникли еще два, обхватив ноги бурсака. Подняв Хому в воздух, ужасные корни-щупальца стали тянуть его в разные стороны, пытаясь разорвать на части.
        Хома хотел кричать, но ему не хватало дыхания, кошмарная пещера плыла перед глазами. Извиваясь, как муха в паутине, он смотрел и не мог поверить своим глазам. Со всех сторон на него осуждающе и сердито взирали странные громадные существа с вытянутыми мордами, раскосыми глазами и покрытыми мхом расширяющимися кверху головами. Истончаясь книзу, морды заканчивались длиной бесконечной бородой, напоминающей то ли осоку, то ли тонкие ветви деревьев. У существ была косматая грива из водорослей, их крючковатые тела вросли в стены и потолок пещеры, вместо рук и ног торчали кривые щупальца корней. Казалось, им была не одна сотня лет, и они давно уже стали частью этой пещеры, а может, она появилась вместе с ними, может быть, это они ее и создали.
        От нехватки кислорода Хома почувствовал, что теряет сознание. Амулет на шее вспыхнул тревожным красным светом и запульсировал, окатив его жаром. Он ощутил, что стоит на грани между этим миром и бесконечным серым нечто. Грань была тонка. Сквозь боль и страх он никак не мог решить, где ему стоит оставаться, где безопаснее. И наконец сломался. Поддался бесконечному нечто, намереваясь нырнуть в него, чтобы избежать реальности и леденящего ужаса предстоящей смерти. Стены и потолок пещеры стали сереть и постепенно расплываться перед ним.
        Вдруг его слух разрезал чудовищный скрип, на полпути вырывая его сознание из небытия. Распахнув залитые кровью глаза, он вновь вгляделся во мрак пещеры.
        Совсем белое, высохшее существо, которое принес Хома, пронзительно кричало. Вид у него был пугающий: побелевшая кожа-чешуя стала совсем рыхлой, отваливаясь толстыми слоями. Детеныш с усталой старой мордой словно лежал в коконе из собственных останков, ранимый и беззащитный.
        Сжимавшие Хому корни неожиданно ослабли, и он глубоко вдохнул воздух. Разъяренные морды пещерных тварей, вросших в стену, больше не глядели на бурсака. Их взоры были устремлены на детеныша.
        Откуда-то из-под корней вынырнули похожие на него существа. Их было очень много, и они были повсюду. Ловко перебирая перепончатыми передними лапами, они скользили тяжелыми тушками по костям, подбираясь к раненому, издавая схожие скрипучие звуки, но в этих звуках не было такой боли и отчаяния.
        Поначалу все еще распластанный в воздухе бурсак решил, что сородичи хотят съесть ослабленного детеныша. Однако вместо этого, окружив его, они подняли детеныша и живо понесли к одной из стен пещеры. Бережно уложив его, под надзором своих старших сородичей, вросших в пещеру, существа стали кутать его в корни.
        Щуря раскосые глаза, пещерники (как про себя назвал их Хома) раздвигались, как по волшебству освобождая пространство для детеныша, до тех пор пока не показалась голая каменная стена.
        Пещера сотряслась от гула. Поднимаясь откуда-то из-под земли, этот гул заполнял собою все пространство. Стены, потолок и пол пещеры пришли в непрерывное движение, похожее на чарующий ритмичный танец. Пещерники пели. Пухлые детеныши пещерников весело подпрыгивали, издавая жизнерадостные звуки, словно танцуя. Прохладный ветерок обдувал лицо Хомы. На мгновение он даже позабыл, что все еще висит в воздухе, на высоте собственного роста, крепко удерживаемый корнями-щупальцами, так сильно его заворожил танец.
        Ближайшие к детенышу взрослые пещерники стали извиваться и словно бережно поглаживать его бока корнями-щупальцами. Вдруг один отросток напрягся, сжался в пружину и с омерзительным хлюпающим звуком проткнул толстую чешуйчатую кожу существа. Детеныш издал пронзительный крик, но он уже не мог сопротивляться или убежать. Из его продырявленного тела полилась тонкая струйка воды и крови. Действуя решительно и беспощадно, один за другим корни-щупальца продолжали вспарывать его плоть.
        Выглядело это ужасно. Набрав воздуха в грудь, Хома отчаянно закричал от жалости к существу, горюя о том, что принес его в пещеру на погибель.
        Детеныш метался и визжал, мотая расплывшейся головою, пока наконец не замер, истекая водою и кровью, сплошь утыканный корнями.
        Решив, что совершенно не хочет умереть такой ужасной смертью, и воспользовавшись тем, что все внимание было сосредоточено на детеныше, Хома отчаянно завертелся во все стороны. Изловчившись, он сумел ослабить кольца корней, сжимавших его шею и правую руку.
        Освободившись, он задергал ногами и левой рукой. Корни шевельнулись, перестав сдерживать его, и он упал лицом вниз, разрезав лицо об острые камни и кости и чуть не потеряв половину зубов. Не обращая на это внимания, он сделал резкий рывок и быстро пополз по скелетам и черепам к выходу.
        Чешуйчатые существа в страхе разбегались от него, отталкиваясь короткими хвостами, издавая протяжные жалобные звуки. Опомнившись, пещерники бросили извивающиеся корни вдогонку за Хомой, хватая за ноги, за одежду, затягивая его назад.
        Отчаянно сопротивляясь и не желая сдаваться, бурсак продолжал упрямо ползти.
        - Нет, я не умру в этой проклятой промозглой пещере, - бормотал он, когда уже победившие корни снова обвивали его тело. - Господи, помоги, Господи, помоги!
        Однако за считанные минуты корни плотно обвили все его тело, крепко прижав руки и ноги к туловищу и не давая больше ползти. В отчаянии тараща глаза, Хома вдруг увидел, что израненное существо, которое он принес, больше не истекает кровью. Корни-щупальца, проткнувшие его, словно стали теперь частью его тела. Слившись с остальными обитателями пещеры, став одним из мучителей, существо глядело на Хому вытянувшимися, вмиг повзрослевшими недобрыми глазами.
        По пещере пронесся шепот, он зазвучал громче, превратившись в молитвенную песнь. Заблестев от восторга, ликующие глаза других существ устремились к бывшему детенышу, принимая нового, уже взрослого брата.
        В то же время корни так плотно опутали голову Хомы, что он стал задыхаться, перестал слышать и видеть, продолжая лишь бессмысленно дергаться, как наивная муха, крепко угодившая в паутину, но очень скоро он замер окончательно.
        Глава VII
        Неожиданное спасение
        Из черноты сознания Хому вырвал внезапный порыв ветра. Он был легким и свежим - настоящее спасение, прорвавшееся сквозь бесконечное удушье и ужас плена. Легко и непринужденно ветер обдувал затекшее усталое тело парня, обдавая его приятной прохладой. На нос ему упала капля воды, заставив его вздрогнуть и пошевелиться. Оставив влажную дорожку, капля пощекотала щеку и предательски затекла в веко. Моргнув, он с трудом открыл слипшиеся глаза и с удивлением увидел над собою испещренный корнями неровный потолок пещеры. Казалось, потолок двигался.
        Резко дернувшись, Хома вспомнил, где находится и, самое главное, как его схватили. Ужасные корни-щупальца почему-то больше не сжимали его тело. Широко раскинув руки и ноги, он лежал на полу, среди черепов и мелких скелетов, явно принадлежавших каким-то некрупным домашним или диким животным. Рядом с ним слышалась возня и скрипучие звуки.
        Приподняв голову, бурсак с удивлением обнаружил, что детеныши пещерников, похожие то ли на зелено-голубую уродливую неуклюжую рыбу с лапами, то ли на лягушку с рыбьим хвостом, весело резвились вокруг, не обращая на него никакого внимания. Быстро перебирая мощными передними лапами и шлепая по полу пещеры хвостом, покрытым толстой чешуей, существа беззаботно сновали туда-сюда, поливая друг друга струйками речной воды из бесформенного растянутого рта, или просто терлись друг о друга пухлыми чешуйчатыми боками.
        Впрочем, не все детеныши бездельничали и резвились. Приглядевшись, парень заметил, что многие из них деловито и озабоченно перемещались между старшими собратьями, вросшими в стены пещеры корнями, подавая им то задушенного цыпленка, то пойманную рыбину, то зеленоватую, недозревшую картошку, а то и вовсе какие-то перегнившие помои. Соединяясь корнями-щупальцами, пещерники по цепочке посылали пищу тем, кто находился высоко на потолке, а затем жадно поедали все, что перепадало самим. Хома обратил внимание, что довольно часто мелькал различный несъедобный мусор, а не тушка животного, но кому-то все же везло. Пещера постепенно наполнялась обглоданными останками и отвратительными, прелыми запахами.
        Без остановки жуя сухими вытянутыми ртами, теряющимися в странной бороде, похожей на осоку, пещерники с опаской поглядывали на бурсака своими раскосыми глазами. Медленно и осторожно присев, Хома оперся на усталые затекшие руки, сплошь покрытые синяками, стараясь не делать резких движений.
        Удивленный взаимовыручкой и заботой друг о друге этих существ, Хома с тревожной улыбкой подумал, что ему вдруг открылся прекрасный, удивительный мир. Пещерники вовсе не были такими злыми и страшными, как показалось ему вначале. И хотя наверняка Хома не знал, но ему пришла в голову мысль, что пещерники вовсе не стремились его убить, а просто защищали свой дом и друг друга. И уж точно они не поедали своих сородичей. Более трогательную заботу друг о друге, чем ту, что он наблюдал сейчас в пещере, ему трудно было даже представить. Печально ухмыльнувшись, Хома загрустил о том, как бы было здорово, если бы все люди так же заботились друг о друге.
        Перебирая кривыми перепончатыми лапами, к стене неуклюже подобрался один из детенышей. Он двигался как-то слишком медленно и тяжело по сравнению с остальными. Приблизившись вплотную к вытянутой морде пещерника, детеныш открыл бесформенный рот, неожиданно плюнув в него речной водою. Пещерник блаженно заулыбался, слизывая капельки длинным шершавым языком, и тогда детеныш бережно склонился к нему, передавая воду изо рта в рот. Десятки детенышей повторяли это в разных концах пещеры. Она вновь ожила, пришла в беспрерывное движение, превратившись в живой организм, работающий четко и слаженно.
        Завороженно наблюдая за существами, Хома даже тихонько рассмеялся от восторга: таким интересным и умилительным было зрелище. Эти существа казались очень странными. Их происхождение оставалось бурсаку совершенно непонятным, но он точно мог сказать, что их породила не злая сила. И пусть выглядели они необычно, но их жизненный уклад, где старшие оберегают младших, а младшие заботятся о старших, был абсолютно естественным и гармоничным. В том, что все эти пухлые зелено-голубые детеныши когда-то станут такими же пещерниками, вросшими в стены и свод пещеры могучими корнями-щупальцами, у Хомы не оставалось никаких сомнений. Тем более что некоторые из них уже имели вытянутую форму глаз, а их тела были не такими толстыми и неуклюжими. У некоторых опадала чешуя, блестящей пылью осыпаясь на пол пещеры.
        Разглядывая этот новый, никому, кроме него, не известный, удивительный мир, Хома вдруг обнаружил на стенах и особенно на потолке множество неподвижных, замерших пещерников. Их глаза не горели, рты были плотно закрыты, а тела казались ссохшимися и скрюченными больше обычного, отдаленно напоминая деревья, оставшиеся погибать без влаги. Пораженный, он вдруг понял, что этому скрытому от чужих глаз миру угрожала смертельная опасность. Несмотря на свой грозный вид и могучую силу, старшие существа были абсолютно беззащитны с тех самых пор, как по вине человека из пещеры ушла вода. Пещерники больше не могли черпать из реки живительную влагу, не могли самостоятельно добывать себе пищу, постоянно голодали и буквально таяли на глазах. Подтверждая догадки, морды существ жадно тянулись, чтобы заполучить от детенышей каждую капельку воды или скудную пищу, но все же каждый из пещерников четко следил, чтобы хоть понемногу, но доставалось всем. Выглядели они на самом деле крайне ослабленными. Своды пещеры, навсегда ставшие их домом и надежным укрытием, теперь медленно, но неизбежно становились их усыпальницей.
        Изучая этот поражающий воображение мир, такой сбалансированный, пока не вмешался человек, Хома ощутил мощнейшее желание, несмотря ни на что, сохранить его. Но как это сделать, он не знал.
        Покачиваясь из стороны в сторону, обхватив руками согнутые колени, Хома зажмурился от волнения и с ужасом представил, как отряд разъяренных чумаков врывается в пещеру. Как они без разбору рубят всех на своем пути. Как равнодушно волокут тела прочь из пещеры и размеренно сбрасывают их на возы. Как их мерзкие хари скалятся в улыбке, ожидая нового поступления червонцев.
        - Долго ли пещерники смогут противостоять отряду в таком ослабленном состоянии? - схватив себя за волосы, в отчаянии пробормотал бурсак. - А детеныши? Они же совершенно беззащитны! Я должен что-то сделать, чтобы спасти их! - заключил он и, решительно поднявшись, двинулся в сторону выхода.
        Маленькие пещерники, которые уже не так боялись Хому, привыкнув к нему, все же на всякий случай с веселым визгом заскользили в разные стороны, уступая ему дорогу. Со стен и свода пещеры молчаливо и строго глядели старшие, щуря раскосые глаза, кривя бородатые рты, но не препятствуя человеку.
        Миновав просторный зал пещеры, Хома, пригнувшись, прошел узкий извилистый проход и, сощурившись после темноты, осторожно вышел на яркий свет. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что перед выходом его не ожидают чумаки с саблями наготове, бурсак быстро зашагал вдоль русла реки в сторону дамбы.
        Вдруг он услышал позади знакомые звуки, похожие на скрип тяжелогруженой старой брички. Резко обернулся. Задорно шлепая перепончатыми лапами по илистому песку, за ним увязалось с десяток пухлых детенышей, которые, догоняя его, ласково и дружелюбно заглядывали в глаза. Ни дать ни взять преданные псы.
        Выругавшись, Хома прибавил шаг, не желая, чтобы детеныши следовали за ним и тем более разгуливали вот так, среди бела дня, у всех на виду. Резвясь и толкаясь, детеныши успевали на бегу изучить каждый камень, каждый брошенный прохудившийся сапог, каждую яму в высохшем русле.
        Резко обернувшись, Хома сделал страшное лицо, угрожающе замахал руками, зашикал на них, желая прогнать их. Моментально рассыпавшись по берегу, существа надували бесформенные губы, улюлюкали, словно смеясь, и тут же сбегались снова, продолжая упрямо следовать за Хомой. Их толстая кожа-чешуя так ярко блестела на солнце, что не заметить это стадо издали, казалось, было невозможно. Бурсаку оставалось только надеяться на то, что бурсаки все еще отдыхали после долгого пути и что атаман, решив поберечь своих людей, никого пока не выслал на разведку. Сколько пролежал он в пещере без сознания и как сильно он задерживался, в понимании Братислава, бурсак не знал. Судя по солнцу, уже склонившемуся к горизонту, он провел в пещере не меньше трех часов.
        В страхе оглядываясь каждый миг, ожидая молниеносной, беспощадной расправы над беззащитными пещерниками, Хома спешил к плотине.
        Залитый солнцем берег реки был безлюден и тих. Пока что Хома не встретил ни одной души. Но это вовсе не означало, что чумаки не настигнут его здесь, вместе с его странным стадом, которое становилось все многочисленнее и шумнее.
        Подойдя к широкой плотине, за которой мирно журчала река, волею человека прекратив свой шумный бег, Хома оглядел деревянные сваи, прикидывая, насколько они надежны. Конструкция, хоть и казалась незамысловатой, но все же была довольно прочной.
        Усевшись на песок, парень лихорадочно стал размышлять, что же ему делать, как вернуть реку в ее старое русло. Почуяв воду, многие детеныши устремились к ней, карабкаясь мощными лапами вверх по траве, растущей на земляной насыпи вокруг плотины, и, забравшись наверх, с наслаждением ныряли прямо с деревянного полотна. Плотина скрипела и опасно сотрясалась под их немаленьким весом, рискуя обрушиться на сидящего у ее основания Хому, погребя его под бревнами и потоками воды.
        Хома то и дело встревоженно озирался на детенышей и качающуюся плотину. И тут его озарило. Вскочив, он сунул два пальца в рот и залихватски свистнул. Сверху показалось несколько удивленных зелено-голубых пучеглазых морд с усами-осокой. Замахав руками, бурсак стал подзывать к себе существ, не надеясь, что они поймут его:
        - Скорее, все вы там! Живо ползите сюда!
        Оказавшись довольно разумными или попросту ведомые любопытством, пещерники один за другим выпрыгивали из воды на берег, ловко скатывались вниз по траве и шлепались на песок перед Хомой, продолжая резвиться друг с другом и беззаботно кувыркаться. К их неуклюжим мокрым телам прилипли ил и песок.
        Когда возле бурсака собралось с десяток детенышей, он медленно заговорил, размахивая руками:
        - В пещере нет воды. Ваши сородичи умирают. Нужно срочно вернуть им воду, понимаете?
        Существа глядели на Хому совершенно бессмысленными выпуклыми глазами. Казалось, они просто реагировали на взмахи его руки. На мгновение он даже решил, что спятил, раз пытается разговаривать с ними. И все же он решил не сдаваться. Тем более выбор у него был небольшой.
        Потрогав руками деревянную сваю плотины, он прибавил:
        - Вот из-за этого ушла вода, понимаете? Если разрушить, разобрать плотину, то вода снова вернется в пещеру и вы все будете спасены.
        Существа беззаботно щурились на солнце. Кое-кто отвернулся, чтобы почесать хвост, кто-то, глядя на усилия человека, бездумно жевал пойманную в реке рыбу или водоросли.
        Застонав, Хома устало опустился на землю и покачал головою. И вдруг услышал вдалеке топот копыт. Догадавшись, что это чумаки, парень вскочил и со всех ног бросился к пещере.
        К счастью, никто из детенышей не последовал за ним, предпочитая оставаться возле реки. Бурсак бежал так быстро, что его грудь, опаленная ярким солнцем, горела огнем, сапоги проваливались в ил и песок. Перед его глазами мелькали деревья, ограды и пустые глазницы заброшенных хат. Стук копыт приближался. Уже было слышно, как покрикивают чумаки, подгоняя лошадей.
        Добежав до входа в пещеру, Хома устало согнулся пополам, с хрипом выдыхая воздух, истекая потом и не понимая, успел он добраться первым или нет. Судя по тому, что на песке поблизости не было отпечатков копыт, рассудил бурсак, можно было надеяться, что он успел. Едва не упав, он радостно улыбнулся и облокотился рукою о край пещеры, чтобы ему легче было стоять согнувшись.
        - Что это с тобой? - неожиданно раздался над ним притворно ласковый голос атамана.
        Бурсак испуганно вскинулся. Выставив саблю вперед и не дойдя до пещеры всего пару шагов, на него встревоженно глядел Братислав, который явно пытался оценить на глаз Хомино состояние. За спиною атамана, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ехидно ухмылялись спешившиеся вооруженные до зубов чумаки.
        Неподалеку, на зеленом берегу, маячил недовольный Демьян, расстроенный тем, что его снова оставили присматривать за лошадьми, но крепко державший их под уздцы. Позади него виднелся воз, запряженный волами, облепленными мухами и лениво помахивающими хвостами. С воза с любопытством и жадным ожиданием глядели на бурсака чумаки.
        - Смотришься ты паршиво, - изучая изрезанное Хомино лицо в кровавых потеках и тело под зипуном, почерневшее от синяков, наконец промолвил атаман. - Тебя долго не было. Я уж было решил, что ты по глупости попытался сбежать. Теперь вижу, что все в порядке, - Братислав улыбнулся с облегчением и ехидством, положив руку на рукоять Хоминой сабли, которая болталась в ножнах у него на поясе. - Знать, не очень весело было в пещере, да, бурсак?!
        При его словах чумаки дружно заржали и слегка расслабили свои воинственные позы.
        - Ну, теперь-то все чисто? - убирая свою саблю за пояс рядом с Хоминой, уточнил Братислав. - Ты сразил нечисть?! Можно заходить?
        - Ни в коем случае, - умоляюще начал Хома и тут услышал знакомое хлюпанье по песку. У входа в пещеру блеснул рыбий хвост. В страхе поглядев туда, бурсак увидел, как один из детенышей резво выскочил наружу, но, завидев людей, скрылся, робко высовывая бледную морду и шевеля длинными усами.
        - Это еще что за страхолюдина? - атаман отпрянул и вновь схватился за саблю. Существо подпрыгнуло от страха и, быстро перебирая лапами, скрылось во мраке пещеры.
        - Интересный экземпляр, - Братислав присвистнул и обернулся к чумакам. - Как думаете, много за таких заплатят?!
        Перебивая его, бурсак закричал, отчаянно замотав головою.
        - Вы не понимаете! Поверьте, вам не стоит туда идти! В пещере опасно! Там… - Хома замялся. - Кроме этого существа, там водятся ужасные черти! И жуткие водяные! Они поубивают вас всех, я сам еле спасся!
        Прищурившись, Братислав задумчиво поглядел на Хому.
        - Сдается мне, путаешь ты нас зачем-то… Хочешь забрать себе всю добычу? - атаман сердито повысил голос. - Что такого с нами там может случиться? Ты что-то скрываешь!
        Судорожно соображая, что ответить, бурсак молча встал перед входом в пещеру и потупился, глядя в песок.
        - Я разберусь с этим позже, - угрожающе приблизившись к Хоме, прошипел Братислав и обернулся к чумакам: - За мною, хлопцы, - чумаки тут же подошли ближе, кровожадно ухмыляясь и вытаскивая оружие. Атаман придирчиво оглядел вход в пещеру у Хомы за спиною. - Кажется, все будет быстро и легко.
        - Стойте! - перегородив дорогу, Хома отчаянно замахал руками. - Послушайте меня! Не ходите туда! Вы все сгинете! Все до одного!
        Выйдя вперед, атаман с яростью оттолкнул Хому, на песок и уже наклонился, чтобы шагнуть в пещеру, сердито бормоча: «Если уж ты, мазунчик, выбрался…»
        - Умоляю! - схватив Братислава за шаровары, выкрикнул бурсак. Вдруг земля под ними содрогнулась от мощных толчков. Вдалеке зазвучал странный гул и рокот. Они нарастали.
        Отбросив Хомины руки, Братислав резко обернулся. Зрачки у атамана расширились от страха, рот удивленно приоткрылся.
        - Что это? - встревоженно спросил он, пытаясь понять, откуда идет рокот, и замерев в неестественной позе перед входом в пещеру.
        - Это… это же река! - в отчаянии выкрикнул Хома, вскочив на ноги и тыча пальцем в ту сторону, где уже было видно, как стремительно и неуклонно наступал бушующий, мутный от ила и грязи поток.
        Врассыпную чумаки бросились на берег. Братислав ринулся за ними, но, запнувшись о камень, неожиданно распластался на песке.
        Бурлящая река, ревя, грохоча, пенясь и снося все на своем пути, включая деревья и крупные валуны, неумолимо приближалась. Всего несколько мгновений, и она накроет своими мутными водами вход в пещеру, увлечет за собою, закружит, бросит на скалы.
        Не раздумывая, Хома нагнулся и, схватив Братислава за шиворот, с силой поволок его прочь. Опомнившись, на помощь ему поспешили козаки, которые успели отбежать довольно далеко. Все вместе они вытащили Братислава на берег за миг до того, как мощный поток с бешеным ревом и гулом ударился о стены пещеры, разметав по ней водоросли, камни, брызги пены, и наконец ворвавшись, хлынул вглубь. Братиславу и Хоме едва замочило сапоги, но оба они были целы и невредимы.
        Упав на берег, атаман оглянулся на мутную воду и трижды перекрестился. Пытаясь отдышаться, стоя на четвереньках, Хома заглянул ему в лицо и с большим удивлением впервые увидел в его глазах настоящий страх.
        - А как же наши трофеи?! - взревел тучный Язва и похабно выругался, перекрикивая шумный бег реки.
        Мотнув головою, словно сбрасывая оцепенение, атаман тихо, чтобы никто из стоящих рядом не услышал, пробормотал:
        - Я не знаю, кто ты или что ты, но я точно знаю, что сам Господь или сама нечистая сила бережет тебя.
        Выпрямившись, бурсак промолчал, сам не зная ответа на этот вопрос.
        Атаман похлопал его по плечу и прошептал в самое ухо: «Сегодня ты спас мне жизнь».
        Не сказав больше ни слова, Братислав поднялся, пружинисто развернулся, натянул на лицо привычное ехидное выражение, щегольски поправил сбившийся кафтан и решительно зашагал к лошадям, ни разу не обернувшись.
        С большим облегчением Хома последовал за ним, так и не понимая до конца, зачем он сохранил жизнь этому страшному человеку.
        Глава VIII
        Пустая крепость
        Хома тревожно спал. Сон его был неприятным, сновидение - отрывочным. Ему снилось, что все тело вдруг покрывается темной шерстью, а сам он растет и растет, пока не становится выше людей, выше хат, выше самых высоких деревьев. Загребая огромными волосатыми лапищами лошадей, людей и незнакомых существ, с разными мордами, харями и цветом шерсти, он с жадностью забрасывал их в свою распахнутую пасть и глотал, не жуя. Уткнувшись макушкой в белые облака, Хома сожрал уже, должно быть, целый город людей, целый лес зверей и целую пещеру странных зеленых существ, но никак не мог насытиться.
        Помимо чудовищного неутоляемого голода, он чувствовал еще и пронзительный холод. Словно ледяная стужа сковала его огромное тело.
        Поглядев на облака, разлетающиеся вокруг его головы нежнейшей россыпью, Хома решил, что в том, что он замерз, нет ничего удивительного, ведь он находится так высоко, и здесь, несомненно, должно быть холодно.
        Вдруг колючий, неприятный ветер с силой ударил ему в лицо, и он почувствовал, как постепенно стынет его сердце. Желая спасти сердце, Хома одним быстрым движением вырвал его из груди и зажал в волосатой лапище. Несмотря на это, сердце становилось все холоднее, все тверже, превращаясь в камень изо льда, до тех пор пока не засветилось ровным, почему-то пугающим голубым светом.
        В ужасе вскрикнув, парень открыл глаза. Стояла студеная ночь. Он лежал, спрятавшись от пронизывающего настырного ветра за бричкой, которая когда-то принадлежала ему, на земле между двух деревьев, накрывшись грубой холстиной, как всегда, в стороне от чумаков. Засыпая, бурсак был так изможден, что даже не подстелил ничего себе под голову, так что не было ничего удивительного в том, что он так сильно продрог. Конечно, всегда можно было заночевать возле чумачьего костра, но Хоме не нравилось засыпать рядом с этими людьми. Уходя подальше, он предпочел бы, чтобы его задрал случайно забредший в их лагерь дикий зверь, чем прирезал грязным кривым ножом один из этих разбойников.
        Вот и сейчас Хома лежал между деревьями, в отдалении, укрывшись от возможных недружелюбных взглядов, ожидая, что, если кто-то из козаков все же решит к нему подобраться, он услышит и проснется.
        Положив руку на живот, бурсак почувствовал, что его зипун почему-то распахнут, хотя он точно помнил, что застегивал его, перед тем как уснуть. Вглядевшись в темноту, Хома увидел, что возле него на корточках сидит атаман и перебирает страницы тетради характерника.
        Дернувшись и выругавшись про себя, парень схватился за грудь: «Как же это?!»
        - Ты слишком крепко спишь, - криво ухмыльнулся Братислав, задумчиво пытаясь что-то разобрать в записях в полумраке. Атаман был полностью одет, как всегда при оружии, глухо застегнут на все пуговицы, будто и не спал этой ночью. - Так можно и вовсе не проснуться, ты знаешь.
        Вынув из-за пазухи мешочек с червонцами (который, Хома готов был поклясться, лежал в кармане его шаровар, когда он засыпал), атаман взвесил его на ладони и бросил бурсаку.
        Уставившись на мешочек, парень непонимающе замотал головою: «Зачем Братислав отнял его и отдал обратно?»
        Приглядевшись повнимательнее, Хома заметил, что атаман быстро дышал, словно запыхался, и был необычно оживлен. В траве неподалеку от них блестело густое пятно крови, из-под куста выглядывали чьи-то стоптанные сапоги.
        - Это тебе не семинария, - вполголоса насмешливо промолвил Братислав и, отцепив от пояса Хомину саблю, поднялся и передал ее бурсаку. - Здесь нельзя беззаботно спать. Здесь нужно зарабатывать серебро и червонцы. - Губы атамана озарила кровожадная ухмылка, от задумчивости не осталось и следа.
        Крепко сжимая рукоять сабли, заляпанной в чьей-то крови, Хома в ужасе оглядел ее. И тут до него дошло. Он понял, что, пока спал, кто-то пытался его обокрасть и, возможно, даже убить. Только этому кому-то вдруг помешал Братислав.
        Не зная, что ответить, бурсак взволнованно поглядел на тетрадь в руках атамана.
        - Любопытная вещица, - поймав его взгляд, Братислав захлопнул пухлую тетрадь и убрал за пазуху. - Я бы с радостью оставил ее себе насовсем, но не могу, ты спас мне жизнь, - равнодушно поглядев на куст, атаман прибавил: - Только знай: я тебе больше ничего не должен. С этой минуты ты сам.
        Бурсак понимающе кивнул, и атаман поднялся с земли, легко зашагав в предрассветных сумерках. - Да. - Неожиданно Братислав обернулся. - С завтрашнего дня ты свободен.
        При этих словах Хома чуть было не запрыгал от счастья, но сдержанно ответил:
        - Спасибо.
        - Жаль с тобой расставаться, - грустно улыбнувшись, прибавил атаман. - Везучий ты. Мне такие очень нужны в отряде. Ты точно хочешь уйти? - в его голосе послышалась слабая надежда.
        Не раздумывая парень кивнул.
        - Ну, как знаешь, - прибавил Братислав. - Только до северного шляха советую тебе идти вместе с нами. До него по местности пролегает много чумацких троп, сам понимаешь… - многозначительно прибавил он. - Дальше путь свободен. Это всего сутки пути, а твоя тетрадь пусть пока побудет у меня, - атаман похлопал по кольчуге. - Так сохраннее.
        Подумав, бурсак снова кивнул, опасаясь разгневать атамана и заставить его передумать. И, поднявшись, поспешно перелег на новое место, подальше от трупа.
        Братислав ушел. До самого утра Хома так и не сомкнул глаз, бесконечно ворочаясь и вздыхая. Ему никак не удавалось нагреть под собою промерзшую почву. А еще он тревожился о том, что же скажут чумаки, когда обнаружат одного из своих товарищей мертвым.
        Наутро, когда выяснилось, что пропал один из чумаков, и его застывший за ночь труп, разумеется, вскоре нашли неподалеку от того места, где накануне засыпал Хома, разгорелась жуткая брань. Мгновенно усмирив всех обещанием, что каждый, кто не заткнется, окажется рядом с трупом, Братислав позволил чумакам наспех похоронить своего, и они, кидая на Хому злобные угрожающие взгляды, двинулись в путь.
        Поначалу отряд скакал молча. С трудом поспевая на своей серой кобыле за черным жеребцом атамана, бурсак по-прежнему на всякий случай держался возле него. Постепенно приноровившись сидеть в седле подолгу, Хома, несмотря ни на что, чувствовал себя странно счастливым, мечтая, как наконец расстанется с чумаками и вернется в гимназию. Он отлично понимал, что Братислав намеренно не вернул ему тетрадь, зная, что она ему нужна. Это была еще одна попытка атамана удержать его. Тем не менее, преисполненный надежд на скорое освобождение, Хома даже перестал испуганно озираться на чумаков и ловить их недобрые взоры.
        «Ежели они не убили меня сегодня утром, то теперь навряд ли убьют», - размышлял парень. Братислав угрюмо скакал вперед, уставившись на пыльный шлях перед собою в поисках каких-то ориентиров на местности, известных только ему. Примерно на полпути, подъезжая к тому месту, где Хоме разрешено было покинуть отряд, атаман неожиданно для всех, не сказав ни слова, свернул со шляха на заросшую тропу.
        Чумаки направили лошадей за ним. Но догнать его было не так-то просто: оставив тропу, черный жеребец атамана с легкостью скакал по холмистой местности, преодолевая кусты и овраги, и несся так быстро, что остальные лошади едва поспевали за ним, не говоря уже об обозе, который и вовсе почти не двигался с места.
        Хома на своей неуклюжей серой кобыле безнадежно отстал. Подгоняя лошадей, Язва и Демьян все же настигли атамана и, замахав руками, чтобы он сбавил скорость, потребовали объяснений. Сердито поджав губы, Братислав лишь коротко стрельнул в них черными глазами и что-то прорычал. Ветер донес до Хомы обрывки фраз: «…если… не доверяете… можете немедленно убираться прочь…»
        Чумаки упрямо вскинули подбородки, став еще мрачнее, но с этого момента молча следовали за атаманом.
        К счастью, холмистая местность вскоре закончилась, и отряд выехал к большому селу. Отослав двоих чумаков за отставшим обозом, Братислав решил отправиться на разведку.
        Типичное для этих земель многонаселенное село. Но одно существенное отличие у него все же было, и очень скоро Хома его увидел.
        На холме, прячась за сизым полотном тумана, возвышался удивительной красоты изящный замок в европейском стиле. Вокруг замка был выкопан ров и раскинулась густая зеленая роща, наверняка искусственно высаженная для красоты и благоустройства. Выглядел замок впечатляюще: остроконечные башни, тонкие и невесомые, изящные черные стены, ярко блестевшие на солнце, но при этом прочные и надежные. Замок производил впечатление какого-то мистического сооружения, словно он только что сошел со страниц сказок или народных преданий.
        Отряд черных чумаков под предводительством Братислава, как рассудил бурсак, никогда не ездил раньше этой дорогой, так как обычно в это время был обременен большими гружеными обозами с трофеями. И сейчас весь отряд без исключения пораженно застыл с открытыми ртами.
        Хома, никогда еще не видевший ничего прекраснее, никак не мог налюбоваться и поверить, что этот шедевр архитектуры создан не Господом, а руками человека. В восхищении подъехал он ближе к атаману, чтобы как следует разглядеть замок.
        - Слыхал я об этом селе, - покручивая черный ус, задумчиво промолвил Братислав, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу. - Думаю, мы непременно должны заглянуть в этот замок. Наверняка у хозяев водится серебро, может, даже найдется и работенка для нас.
        Чумаки жадно заулыбались, наконец поняв, зачем атаман привел их сюда.
        Когда обоз, ведомый усталыми волами, догнал остальных, отряд не спеша въехал в село.
        И тут история повторилась - не так давно Хома все это уже видел. С воплями «черные чумаки!» местный люд в ужасе бросился врассыпную. Бросая незаконченную работу, корзины, ведра с водою, бабы испуганно хватали под мышки детей, мужики, за неимением под рукою оружия, незаметно брались кто за вилы, кто за топоры и потихоньку, бочком, отходили к хатам.
        Братислав, направив коня прямо в разбегающуюся толпу, не замедлял хода, словно не замечая людей, то и дело останавливал кого-то, грубо хватая и пытаясь выспросить про владельцев замка. Но местный люд лишь таращил глаза и невнятно бормотал что-то вроде «ужасный замок», «проклятое место».
        С досадой махая рукой, Братислав сердито отбрасывал очередного несчастного, который вынужден был быстро отбегать, чтобы его не затоптали копытами. Не получая внятного ответа, атаман хмурился и направлял коня дальше. С неприязнью и тревогой наблюдая за этим, Хома недоумевал, зачем Братислав обижал ни в чем не повинных простых людей. И думал о том, что будет, если селяне поймут, что весь их отряд насчитывает лишь полтора десятка чумаков? Не взбунтуются ли они, дав достойный отпор? Или дурная слава, бежавшая впереди черных чумаков, слишком пугала людей, вынуждая их безропотно подчиняться?
        Когда отряд двинулся дальше по уже казавшемуся пустым селу, чумаки поравнялись с маленькой деревянной церквушкой, из которой вышел седой плешивый поп, худой как тростина. Старик прикрыл дверь и, не замечая приближающихся чумаков, близоруко щурясь, стал перебирать в руках какие-то свитки. Закончив и убрав их в карман, поп медленно пошел прочь от церкви.
        Направив жеребца в его сторону, Братислав со злорадной улыбкой чуть ли не до смерти напугал рассеянного старика. Поп удивленно вскрикнул, когда черный конь атамана едва не налетел на него, и сжался, в страхе закрыв лицо руками.
        Склонившись и грубо схватив старика за рукав рясы, атаман как следует встряхнул его, чтобы привести в чувство:
        - Скажи-ка мне, старче, что это за замок возвышается на холме? Чай, там живет богатый граф?
        Поп, видимо, был глуховат или так сильно испугался, что онемел. Атаману пришлось дважды прокричать свой вопрос ему в самое ухо.
        - Вы говорите про пустую крепость? - наконец ответил старик, склоняя плешивую голову и боясь даже поднять глаза на вооруженных чумаков.
        - Да, про крепость, - атаман нетерпеливо кивнул. - Хочешь сказать, она пустая?
        - Уже много лет, пан, - глуховато отмахнулся старик. - Много лет…
        - Да неужто? - не поверив, снова тряхнул его Братислав. - Ты знаешь, кто ее построил? Кто хозяин?!
        - Разумеется, знаю, - поп обиженно надулся и, поежившись, постарался вырвать рукав.
        Издеваясь, атаман резко отпустил его, и тщедушный старик, вскрикнув, повалился на землю под мощные ноги бешеного черного жеребца, злобно таращившего на него глаза. Из карманов попа повыскальзывали свитки, разлетевшись в разные стороны.
        - Рассказывай, - тоном, не терпящим возражений, приказал Братислав, милостиво придерживая жеребца.
        - Что вам рассказывать? - старик медленно встал и обиженно отряхнул пыль с рясы.
        - Все по порядку, - приказал атаман, угрожающе вынув длинный хлыст из-за пояса и как бы невзначай выставив его под нос старику. - Кто построил этот замок?
        - Безумный граф построил, для своего семейства, - поп сердито зыркнул на Братислава и его хлыст.
        - Отчего ж он так блестит на солнце? - поинтересовался атаман. - Что это за странная отделка?
        - Никто точно не знает, - старик нагнулся, чтобы поднять с земли разлетевшиеся свитки.
        Хома с опаской и неприязнью поежился, понимая, что старику не следовало так демонстративно игнорировать Братислава. Больше всего на свете сейчас ему хотелось, чтобы атаман отстал от несчастного старого попа, но парень понимал, что, если он вмешается, будет только хуже.
        - Я знаю, что камень, из которого построен этот замок, очень дорогой, - согнувшись в три погибели, рассеянно бормотал поп, продолжая собирать свитки, словно над ним не возвышался разъяренный Братислав с хлыстом в руке. - Привозили его издалека. Помню, на строительство были истрачены большие деньги, но безумному графу было все мало. Ему все не хватало денег, чтобы закончить то, что он начал. Он жаждал все больше и больше податей от народа, пока не ободрал все села вокруг. Много людей погибло в те годы от голода и травм, работая на строительстве замка в угоду безумному, алчному графу…
        Неожиданно атаман рассмеялся, перебив старика, словно услышал что-то крайне смешное:
        - Мне это нравится! Это весело!
        Глядя на него, поп выпрямился и сердито поджал губы.
        - Что набычился, старик? - усмехнулся Братислав. - Граф этот кажется мне весьма разумным человеком, в отличие от тебя! Как ты только смеешь величать его безумным?!
        - Безумец он, видит Бог! - в сердцах старик сердито сплюнул на землю и трижды перекрестился. - Недобрый был его замысел. За то, что он дочиста обобрал села, не пожалев никого, Господь и покарал его, а заодно и всю его несчастную семью!
        - А, умерли, что ль?! - внезапно заскучав, атаман демонстративно зевнул. - Ну, ничего. Оно случается со всеми. Зато граф наверняка успел прожить достойную жизнь! - Братислав подмигнул чумакам, и они понимающе закивали. - И наверняка что-то оставил после себя!
        - Благородный пан, - крепко прижимая свитки, старик осуждающе поглядел на Братислава. - У нас разные понятия о достойной жизни. И все ж вынужден огорчить вас: не успел безумный граф попировать в своем замке. В первую же ночь, как он поселился в нем с семьею и слугами, погибли все до единого.
        - Как это?! Не ты ли, старый, подговорил местных поднять бунт? - присвистнув, подозрительно ухмыльнулся атаман. Чумаки дружно загоготали.
        - Побойтесь Бога, - поп трижды перекрестился. - Этот человек заслуживал смерти, но его жинка и дети были ни в чем не виноваты. Впрочем, так же, как и слуги.
        - Да как же они умерли, старик? - не унимался Братислав. - Не томи, что с ними случилось-то?
        - Никто доподлинно не знает, - старик устало пожал плечами. - Наутро нашли только их обескровленные, высушенные тела. - Поп снова трижды перекрестился. - Спасся тогда только один человек - конюх Тарас. Именно он вернулся утром в село, весь израненный, с глазами навыкате. Как ни пытались мы расспросить Тараса о случившемся, он словно язык проглотил. Только махал здоровенными ручищами да чего-то мычал, - старик глубоко погрузился в свои воспоминания. - Я тогда был совсем еще молод, но хорошо помню этот день. Завидев иссушенные тела, местные в страхе бежали из замка, никто не захотел оставаться там ни минуты, даже чтобы вынести и похоронить хозяев. Только спустя время люди разобрались, что несчастный конюх спятил и навсегда утратил способность говорить. Так и прожил Тарас всю жизнь блаженным, помер недавно…
        - Да что ты мне все про этого дурачка! - отмахнулся атаман и беспечно хохотнул. - Неужто все такие трусливые, что в замок больше никто не входил?!
        - Нет, не все, - пронзительно глядя ему в глаза, старик негодующе повысил голос. - Разумеется, жить в проклятом замке или просто поживиться барским добром находилось много желающих. Но, все едино, кончалось оно всегда одинаково. Все они умирали в первую же ночь, многие из них пропадали безвозвратно, даже среди белого дня. Если вам дорога жизнь, не едьте туда, - без страха взглянув на отряд, прибавил старик.
        - Ну и чушь! - атаман громко рассмеялся и толкнул попа в плечо сапогом, как надоедливого дворового пса. Старик беспомощно упал на землю, рассыпав свитки.
        - А ну пшел отседова! - замахнувшись кнутом, атаман хлестнул попа по спине. - Кому-то другому расскажи свои сказки! Нашел дурака!
        Братислав снова замахнулся, но тут рядом со стариком неожиданно встала серая кобыла Хомы. Придерживая ее за узду, парень притворно закричал на кобылу:
        - Куда тебя несет, глупая кляча! А ну стой!
        Прищурившись, Братислав сердито зыркнул на бурсака и, свернув хлыст, убрал его за пояс. Ударив черного коня каблуками, атаман поскакал к холму, на котором возвышался мрачный замок. Немедля отряд проследовал за ним, растоптав свитки несчастного старика, который охал и стонал, осыпая их проклятиями.
        В хвосте отряда, повесив голову, скакал Хома. Тучный Язва, как бы ненароком, держался за ним.
        Не глядя на него, бурсак подгонял серую лошадь, мрачно размышляя о том, что за ужасное новое зло поджидает их в замке.
        Глава IX
        Что скрывает темнота
        В полной тишине отряд покинул опустевшее село и стал приближаться к густой роще перед замком.
        Глядя прямо перед собою и не обращая внимания на отстающих, Братислав уверенно направлял своего жеребца, который и без того рвался вперед.
        Казалось, у коня был такой упрямый нрав, что он мог скакать два дня без остановки, несмотря на сдерживающего его наездника, а потом упасть замертво.
        Роща, в которую они вступили, была прекрасна. Под тенью высоких деревьев, широко раскинувших свои тяжелые ветви, умиротворяюще щебетали птицы. Давно не оскверненная чьим-либо присутствием, густо росла трава. Не обращая внимания на окружающие красоты, отряд неуклонно двигался за своим предводителем, как стая голодных волков, почуявших запах легкой добычи.
        Проехав рощу насквозь, чумаки выехали на поляну, с которой открывался прекрасный вид на холм, на нем величественно возвышался пустующий замок.
        Мрачная и непоколебимая крепость со своими тонкими герметичными башнями, блестевшими на солнце как стекло, вызывала если не ужас, то, по крайней мере, трепет у любого, даже если он ни разу не слышал странных и пугающих рассказов местных. Завороженный зловещим сиянием черного камня, Хома не мог оторвать глаз от замка, сбавив темп и отстав от остального отряда.
        Никогда в жизни бурсак не видел таких замков, разве что на картинках в учебниках. Разбросанные произвольно купола башен казались невесомыми, но их соединяли между собою тяжелые мощные стены. Массивные витые ворота казались парню настоящим произведением искусства, слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Глядя на все это великолепие, он никак не мог поверить, что труд строителей и огромные средства были потрачены впустую и замок стоял заброшенный.
        Задержавшись на подъеме, Хома с тревогой глядел, как, пересекая глубокий пустой ров по перекидному мосту, отряд въезжает в распахнутые ворота. Мучаемый дурными предчувствиями, бурсак никак не мог заставить себя последовать за остальными и приблизиться к такому прекрасному, но такому мрачному и пугающему сооружению. С гораздо большей радостью он стремительно скакал бы сейчас прочь, не оглядываясь. Но ему было просто необходимо во что бы то ни стало заполучить от Братислава обратно тетрадь с записями характерника. Иначе, без нее, он оставался один на один с пугающим миром нечистой силы, постоянно преследующей его.
        «Так чего ж я так боюсь войти в эту проклятую крепость? - с волнением размышлял бурсак. - Встречи с нечистью мне все равно не избежать, - он горько вздохнул. - Если верить рассказам попа, в замке обитает весьма кровожадный упырь. Или даже несколько. Непонятно только одно: почему они никогда не покидают замок?»
        Так как с упырями Хома уже сталкивался и был знаком не понаслышке, он хорошо представлял, как тяжело победить их. И знал, что как раз здесь чумакам мало помогут их сабли и ружья.
        Бережно пощупав медальон под рубахой, парень ударил серую кобылу каблуками в бока, направляя ее на мост, пообещав себе, что будет осторожным и попытается поскорее обнаружить ужасное зло, притаившееся в замке.
        Оставив лошадей во внутреннем дворе замка, широком и пустом, чумаки с удивлением разглядывали вблизи мрачную, величественную крепость. Стены и крыша были в идеальном состоянии и, казалось, простояли бы так еще не одну сотню лет.
        Когда раздался топот копыт Хоминой кобылы, отражавшийся звонким эхом от стен замка, Братислав довольно поглядел на бурсака, ухмыльнулся и, не говоря ни слова, направился к тяжелым черным дверям. Проверив оружие и приготовившись к возможному бою, чумаки тотчас последовали за ним.
        Спрыгнув с кобылы, Хома чуть ли не побежал за остальными: оставаться одному в этих стенах ему хотелось даже меньше, чем входить в черные двери, но, кажется, никому не было до него дела. Все сосредоточились на том, что ожидает их внутри.
        Не колеблясь, как всегда решительно, атаман распахнул двери. Пахнуло старым деревом, затхлыми тряпками и гнилью. Перед взорами вошедших предстал некогда роскошный черно-золотой зал, помутневший от времени, с блестящим, идеально гладким, но запыленным полом, выложенным ромбом из разноцветных камней. Кое-где до сих пор стояла тяжелая деревянная мебель, на стенах сохранились выцветшие гобелены. Изящная мраморная лестница вела на второй этаж. Дневной свет лился из громадных окон, кое-где прикрытых облезшими и выцветшими портьерами, позволяя рассмотреть зал во всем его былом великолепии. Налево от входа шел узкий коридор без окон, тоже отделанный черным камнем. Ничем не освещенный коридор казался совершенно непроглядным даже днем.
        Выглядывая из-за спин чумаков, Хома с любопытством и опаской сунул нос в этот коридор и поежился.
        «Все, что угодно, может скрываться там, во мраке, - буквально стуча зубами от страха, подумал бурсак. - Его наверняка построили для слуг, и ведет он на кухню или в другие служебные помещения…»
        Ни на кого не оборачиваясь, стоя прямо и уверенно, словно обстановка была ему хорошо знакома, Братислав приказал вполголоса:
        - Демьян, позаботься о лошадях и возвращайся. Издав протяжный вздох, молодой чумак медленно развернулся и поплелся обратно к двери, ведущей на внутренний двор.
        Чем именно он был недоволен: тем, что его оставляют в этом жутком месте одного, или тем, что боится, что ему достанется меньше добычи, - Хома так и не понял.
        Когда за Демьяном с грохотом закрылась тяжелая дверь, чумаки едва заметно вздрогнули, но тут же начали скалить мерзкие рожи, чтобы не показать друг другу, насколько им не по себе.
        - Язва, - позвал атаман, и тучный чумак вышел вперед как-то излишне поспешно. - Возьми шесть человек, отправляйтесь по этому коридору, - Братислав, не глядя, махнул на коридор для слуг. - Будьте осторожнее, мало ли, может, старик не бредил, и здесь и в самом деле кто водится, - атаман был серьезен, но спокоен. - Заодно посмотрите, не осталось ли чего ценного. Когда все проверите, встречаемся здесь.
        Язва угрюмо кивнул, никак не показав страха или недовольства, даже если они у него и были, проверил ружье и, отобрав нужное количество чумаков, беззвучно растворился с ними во мраке коридора.
        Остальные восемь человек, включая двоих чумаков, атамана и Хому, озираясь, разбрелись по просторной зале. Свет, лившийся из окон, был уже не таким ярким, так как день близился к вечеру. Вокруг постепенно сгущались сумерки, но необходимости разжигать огонь, чтобы освещать помещение, пока не было.
        Единственной достопримечательностью залы был массивный камин, инкрустированный черным камнем с большим вкусом и старанием.
        Рассредоточившись, чумаки проверяли каждый закуток в надежде отыскать что-то ценное, но все ценное давно было разграблено, несмотря на дурную славу замка. Ничего не найдя, кроме двух странных скелетов, сидевших откинувшись в запыленных креслах у камина, словно они просто отдыхали, чумаки решили, что это чья-то шутка или попытка напугать тех, кто верит, что в замке водится нечистая сила.
        Притихнув, заметно подавленный угрюмой обстановкой и отсутствием ценных находок, отряд оставил первый этаж и, неловко, натужно посмеиваясь, поднялся по широкой лестнице на второй.
        Они оказались в коридоре с довольно узкими окнами, пропускавшими не так много света, и потому видимость тут была значительно хуже. В длинный просторный коридор с круглыми колоннами, утопавший в серых тенях, выходило множество изящных, но тяжелых дверей, которые вели в спальные комнаты. Обходя спальни вместе с отрядом, Хома отметил, что, покрытые пылью и плесенью, они мало чем отличались одна от другой, разве что цветом портьер, а в некоторых из них до сих пор удивительным образом сохранились громоздкие каркасы кроватей.
        По тому, как стихли разговоры и брань, по тому, как все чаще и чаще тот или другой козак вскидывал оружие, услыхав в сереющей темной мгле чьи-то шаги, Хома понял, что непонятная тревога, которую он чувствовал постоянно, постепенно охватывала весь отряд.
        Не зная, что делать со своим беспокойством и окончательно потеряв интерес к поискам, парень вышел в коридор, терпеливо ожидая, пока чумаки с атаманом рыскают по когда-то жилым комнатам. Вглядываясь в мутные запыленные окна, за которыми смутно угадывался темнеющий двор, он внимательно прислушивался к звукам, раздающимся в замке, буквально кожей ощущая затаившееся тут зло. Бурсак готов был поклясться, что чувствует чье-то незримое присутствие. Оно преследовало его повсюду, куда бы он ни шел. Встревоженно вздрагивая, Хома то и дело хватался за саблю, вглядываясь в каждый угол, в котором пролегла тень и где кто-то мог затаиться.
        Солнце неумолимо клонилось к закату, тени становились глубже и гуще. Тревога в Хоминой груди росла с каждой минутой.
        Снующие тут и там чумаки, казалось, тоже все сильнее чувствовали беспокойство и волнение. Все чаще останавливались они, чтобы незаметно отдышаться, все меньше смеха и разговоров слышалось вокруг.
        Не в силах больше терпеть, бурсак зашел за круглую колонну посреди коридора и осторожно заглянул в ворот своей рубахи, стараясь прикрыть свет от медальона, чтобы кто-то случайно не заметил его.
        Камень светился ровным голубым светом.
        Выругавшись про себя, парень задрожал и с опаской огляделся по сторонам. Серые тени стали совсем черными. Казалось, в каждой из них притаилось чудовищное зло и тянется к нему невидимыми руками. Облизнув сухие губы, Хома резко взглянул на потолок, ожидая, что, может, зло притаилось и там, но не увидел ничего, кроме широких сводов и роскошной потемневшей от времени люстры, которую, видимо, не успели разграбить только потому, что она висела слишком высоко.
        Кто-то резко дернул его за плечо. Едва не вскрикнув, Хома увидел чумака, замахнувшегося на него саблей, с совершенно обезумевшим от страха лицом. Звали его, кажется, Свирид.
        - Ты что задумал?! - тараща глаза, воинственно спросил чумак. - Сбежать хочешь?
        - Н-нет, - удивленно прошептал бурсак и поднял руки, чтобы показать, что он безоружен.
        Рядом послышались мягкие шаги, и на них удивленно уставился Братислав.
        - Все спускаемся вниз. Сейчас же! - прикрикнул он, сурово глядя на чумака.
        Убрав саблю, чумак окинул Хому недобрым, подозрительным взглядом и послушно последовал за атаманом и остальными, продолжая сердито озираться.
        Промокнув рукавом выступивший на лбу пот, бурсак медленно ступил на лестницу, стараясь не оглядываться на черный коридор позади него.
        Когда отряд молча спустился в просторный зал на первом этаже, непроглядная мгла заполнила собою уже все пространство. Пробираясь на ощупь, Братислав подошел к небольшому, но тяжелому на вид перевернутому столику, брошенному посреди залы за ненадобностью, и ударом ноги отломал ножку. Оторвав от ветхой портьеры кусок расползающейся тряпицы, атаман намотал ее на ножку столика на манер факела. Вынув кремень и кресало, он стал чиркать, стараясь разжечь его. Как завороженные чумаки наблюдали за ним, замерев на месте.
        Наконец атаману удалось это сделать. Ярко вспыхнув, ножка от стола заскрипела, озарив залу светом и задымив горьким запахом горелого лака. Подняв факел, Братислав подошел к началу коридора, в котором скрылась другая часть отряда, и, облокотившись о стену, стал ждать.
        Последовав его примеру, чумаки, которым явно было неуютно в кромешной тьме, усевшись, прислонились к стене. Некоторые пошли по залу в поисках того, что можно было бы разжечь.
        - Тише вы, телепни! - насмехался над ними Братислав, лицо которого в противовес голосу сохраняло суровое выражение, без тени улыбки. И казалось бледным и усталым. - Вы же не хотите спалить здесь все к чертям?!
        Угомонившись, чумаки наконец встали или сели возле атамана, нетерпеливо вглядываясь вместе с ним в черный коридор.
        Очень долго оттуда не доносилось ни звука. Наконец из темноты послышался странный шорох, который так же внезапно стих. Прислушиваясь и держа факел прямо перед собою, атаман замер, удивленно вскинув черные брови.
        Послышались сбивчивые шаги. Они были то быстрыми, словно кто-то бежал, то медленными и слабыми, словно кто-то полз.
        Раздался сдавленный крик, и стоявшие вокруг чумаки дернулись, как по команде вскинув оружие, а те, кто сидел, вскочили на ноги.
        Послышалась возня, сопровождаемая тихими вздохами. Затем нечто похожее на шлепок, словно что-то мягкое упало на пол.
        Простояв неподвижно, как казалось, целую вечность, Хома весь сжался от ужаса, не понимая, почему он и чумаки все еще не улепетывают прочь, подальше от этого жуткого черного коридора.
        Вдруг, щурясь от света факела, из темноты показался Язва. Тучное лицо чумака было мрачным. Крепко держа за воротник сопротивляющегося грязного старика в лохмотьях, Язва с силою волочил его по полу. Другие чумаки тащили еще троих дрожащих от страха бродяг.
        - Кто это такие? - с явным облегчением выдохнул атаман, радуясь тому, что из коридора показались чумаки, а не какое-то чудовище.
        - Местные бродяжки. - Язва пожал плечами. - Нашли их в служебной части замка. Я подумал, что ты захочешь их выспросить.
        - Обязательно, - Братислав утвердительно кивнул. - Они прямое доказательство того, что все рассказы попа и местных о том, что находиться в замке опасно, - пустая брехня. Есть там что-то, заслуживающее моего внимания? - с надеждой в голосе прибавил атаман. - Может, подсвечники, картины на стенах, гобелены?
        - Нет, - Язва расстроенно пожал плечами, и его толстый живот от этого заколебался в разные стороны. - В конце длинного коридора, за кухней, идет несколько комнат прислуги, а потом лестница ведет вниз, и там пустые подвалы из известняка. Там мы и нашли этот сброд, - Язва покрепче тряхнул старика, и тот заскулил как собака, прикрывая лицо руками.
        Остальные бродяги в ужасе таращились по сторонам, но почему-то не на вооруженных до зубов чумаков. Как настоящие безумцы, бродяги бесконечно озирались вокруг, глядя за спины стоящим, словно ожидая, что прямо из стены или с потолка на них вот-вот кто-то нападет.
        - Скорее, - слабо прошептал старик со спутанной рыжей бородой, которого волок по полу Язва. - Нам надо… надо уходить отсюда! Отпустите меня! - завопил он и попытался вырваться из крепких рук чумака.
        Язва ловко удержал старика и так тряханул, что у того даже клацнули сгнившие зубы. Продолжая слабо, но беспрерывно вырываться, старик жутко раздражал чумака. Размахнувшись, Язва уронил его, с силой ударив бродягу головою об пол. Из рассеченного виска потекла темная кровь. Раскинув руки, он затих.
        Другой старик, который был на вид немного помладше первого, хотя его борода и была полностью седой, упал на колени возле атамана и взмолился хриплым голосом, сложив перед грудью пальцы с черными от грязи ногтями:
        - Отпусти нас, добрый пан! Зачем мучаешь? Мы никому не мешаем. Мы просто хотим уйти отсюда! И вам советуем! Оставаться здесь опасно!
        - Ну что ты мелешь?! - Братислав брезгливо скривился. - Мы тебе не какие-то дураки, чтобы слушать пустые побасенки! Почему оставаться в замке опасно? Говори, или я вырежу твой поганый язык!
        - Это место проклято! - дрожа всем телом, выкрикнул старик, и двое других бродяжек закивали головами, соглашаясь.
        - Тьфу ты! - атаман сердито плюнул на пол. - Гоните их прочь! И этого заберите, - он со злостью пнул рыжего старика, едва начавшего приходить в сознание. - Нечего ему здесь валяться.
        Схватив бродяг, Язва и чумаки бесцеремонно поволокли их к дверям. Когда рыжего старика подняли с пола, он что-то невнятно забормотал, держась руками за рассеченную голову. Поглядев на пол, где только что лежал старик, Хома вдруг с ужасом увидел, что пятно крови исчезло.
        Не веря своим глазам, бурсак хотел закричать, но вместо этого завороженно проследовал за бродягами до самых дверей.
        Надавав им на прощание тумаков, чумаки бесцеремонно вышвырнули бродяжек на внутренний двор. Подхватив раненого под руки, старики, испуганно озираясь, поспешили убраться прочь через ворота. Глядя, как их силуэты удаляются по внутреннему двору в темноте ночи, Хома отчаянно жалел о том, что не может последовать за ними, но тут Язва толкнул его плечом и сердито зыркнул. Закрыв за собою тяжелую дверь, они вернулись обратно в мрачную темноту замка.
        Встав перед входом, отряд задумчиво поглядел на атамана, понимая, что они остались ни с чем.
        - Что будем делать, Братислав? - не поднимая глаз на его освещенное факелом бледное лицо, угрюмо спросил Язва. - Я так понимаю, вы тоже ничего не нашли? В замке что, ничего нет?
        - Ой, как мне здесь не нравится… - лязгая зубами от страха, признался Свирид. - Давайте уйдем отсюда!
        - Ты что, поверил глупым суевериям? - Братислав скривился в улыбке. - Иди куда хочешь! Вы все, - поворачиваясь, атаман вглядывался в тревожные лица чумаков, - вы все можете убираться отсюда! Лично я намереваюсь заночевать в замке и наутро потребовать с местных мешок серебра за то, что очистил их проклятый замок от нечисти!
        Братислав ликующе рассмеялся.
        До чумаков стала постепенно доходить идея атамана. Кивая головами, они кровожадно заулыбались.
        - Кто боится, может провести ночь в роще! Или с бродяжками во дворе! - снисходительно произнес Братислав, повысив голос так, что задрожали темные стены. - Только серебра потом не ждите! Лично я собираюсь как следует выспаться в панской спальне! - развернувшись, атаман решительно направился к широкой лестнице на второй этаж, унося за собою свет.
        Чумаки последовали за ним. Некоторые, заворчав, что «уж лучше это, чем снова ночевать в поле», остались в просторной зале первого этажа.
        Хома повсюду следовал за атаманом и устроился на ночь на полу спальни, которую занял Братислав. Когда все улеглись, закрыв глаза, он стал прислушиваться к звукам.
        Что-то тревожило Хомино сознание, но он никак не мог понять, что именно. И вдруг его осенило. Подскочив на месте, парень стал на ощупь подкрадываться к атаману, стараясь не налететь на него в темноте. Братислав лежал на кровати, широко раскинув руки и ноги, и храпел так, что сотрясались стены. Склонившись над ним, Хома хотел осторожно потрогать атамана за плечо. Вздрогнув, тот распахнул глаза и молниеносно схватился за саблю.
        - Тише, тише! Это же я! - отскочив, Хома испуганно сжался.
        - Что тебе надо? - не опуская саблю, угрожающе прорычал Братислав. Его глаза снова стали медленно закрываться. Видимо, атаман сильно устал.
        - Мне кажется, Демьян пропал, - тревожно прошептал Хома, стараясь не разбудить остальных. - Он ведь так и не вернулся после того, как расседлал лошадей.
        Братислав открыл глаза и медленно сел на кровати.
        - А ведь и правда, - атаман задумчиво пожевал губу и, убрав саблю, лег обратно.
        Подождав немного, бурсак переспросил:
        - Так что будем делать-то?!
        - Пес с ним, - наконец вымолвил Братислав, сонно поворачиваясь на бок. - Думаю, Демьян навалил в штаны от страху и удрал, не дождавшись серебра. Спи.
        Хома лег на пол возле кровати и испуганно вгляделся в далекий черный потолок.
        - Братислав, - снова прошептал он, и атаман вздрогнул, проснувшись. - Ты не потерял мою тетрадь? Мне нужно кое-что посмотреть.
        С ворчаньем расстегнув кафтан, атаман запустил тетрадью прямо бурсаку в лицо:
        - Что ты собрался читать в темноте? Спи, собака!
        Схватив пухлую тетрадь, Хома бережно расправил страницы. Да, в такой темноте действительно было невозможно что-либо разобрать. Поскорей убирая тетрадь за пазуху, бурсак случайно распахнул воротник рубахи. Комнату озарил ровный голубой свет, исходящий от амулета. Запахнув зипун, Хома в тревоге оглянулся, не разбудило ли сияние кого-то из чумаков, но ничего не разглядел дальше нескольких шагов, так как замок поглотила мгла.
        Глава X
        Ужас ночи
        Когда Хома наконец перестал вглядываться в мрачные тени на потолке под залихватский храп атамана и чумаков, он наконец заснул тяжелым, мучительным сном. Снилась ему непроглядная чернота, озаряемая яркими внезапными вспышками, и стены, залитые густой бурой кровью. Ворочаясь во сне, бурсак ощущал странное тяжелое прикосновение, словно кто-то незримый и большой сжимал его горло, вдавливая в пол. Когда ощущение стало невыносимым, Хома проснулся.
        В ужасе открыв глаза, он вначале не увидел совсем ничего. Испугавшись, что ослеп, Хома попробовал встать, но тело не слушалось его. Часто моргая, он пробовал глубоко дышать, но легкие словно полыхали огнем, кислорода не хватало, перед глазами плыли яркие круги. Противная слабость разлилась по всему его телу. Вдруг, разрезав ночную тишину спальни, из коридора раздался отчаянный вопль.
        Невероятным усилием парень медленно встал на ноги. Голова закружилась, и он схватился за стену, чтобы не упасть. Стена пульсировала под его рукой и была горячей, будто раскалилась от солнца.
        «Какого еще солнца?!» - подумал он и в страхе отдернул руку, наконец различив в темноте силуэт кровати. Кровать была пуста. Атамана на ней не было. Приглядевшись, Хома понял, что он в спальне один.
        Ужасный крик повторился, превращаясь в протяжное, жуткое завывание. В коридоре послышался топот ног, лязг металла. Через распахнутую дверь промелькнули темные силуэты. Они были чернее, чем сама темнота. Поведя руками, он стал на ощупь выбираться из спальни. Неожиданно в коридоре раздался выстрел. Вскрикнув, кто-то рухнул перед дверью, преградив Хоме выход. Приглядевшись, он опознал одного из чумаков. Глаза чумака глубоко ввалились. Он был мертв. Отпрянув от него, бурсак стал вглядываться во тьму широкого коридора.
        Что-то невообразимо страшное творилось вокруг. Словно обезумевшие, между колонн бегали чумаки, размахивая саблями, рубя перед собою воздух и прицеливая ружья в кого-то.
        Кто-то раненый лежал на полу, слабо шевелясь и тихо постанывая.
        Ударившись о дверь перед Хомой, рядом с ним, пронесся Свирид. Вместо глаз у чумака зияли окровавленные пустые глазницы. В руках он держал расплывшиеся белки глаз.
        «Он вырвал себе глаза, - пронеслось у Хомы в голове. - Пресвятая Богородица! Он ВЫРВАЛ СЕБЕ ГЛАЗА!»
        Оставаться на месте становилось все опаснее. Уже не раз кто-то грубо толкал Хому или поднимал на него ружье по ошибке, но бурсак чудом успевал отскочить во мрак спальни. Самое ужасное было то, что он никак не мог понять или разглядеть, с кем же сражались чумаки, но буквально кожей ощущал витающее в воздухе зло. Казалось, даже черные стены замка гудели, осуждая, ненавидя тех, кто вторгся в него.
        Выставив вперед руки, чтобы случайно не столкнуться с кем-то в темноте, парень сделал рывок и нырнул за круглую колонну.
        В темноте все так же слышались крики, стоны, топот и шум сражения. Не понимая, что делать дальше, Хома глубоко вдохнул и осознанно погрузился в бесконечное нечто. Его тело стало проваливаться и…
        Сухой ветер обвивал его лицо, стало светло. Откуда именно лился этот ровный, холодный свет, понять было невозможно. Казалось, он проникал отовсюду и ниоткуда одновременно. Звуки и запахи враз пропали. Тело налилось силой и энергией. Он ощутил внутри себя жгучую ненависть и желание убивать. Руки как будто бы стали мощнее и покрылись густой темной шерстью. Испытав это знакомое уже, приятное чувство, Хома кровожадно улыбнулся и огляделся по сторонам.
        Вокруг него простирался все тот же замок. Только стены его теперь были не густо-черными, а серыми, как и все вокруг. Они непрерывно шевелились, изменяясь. Из стен то и дело выглядывали мерзкие существа, похожие на бестелесные безглазые тени с огромным ртом, напоминавшим глубокую воронку. Протягивая из стен руки с длинными кривыми пальцами, существа приближали к нему плоские головы, жадно всасывая воздух. Неожиданно закачавшись, Хома почувствовал, как от него словно оторвалась небольшая часть души, залетев в ближайшую воронку. Он бессильно упал на колени. Тогда одно из существ ликующе склонилось над ним. Оно иссушало его каким-то неведомым образом. Силы его уходили, кровь покидала тело.
        Ни боли, ни слабости, ни страха бурсак не почувствовал. Сосредоточившись, он закрыл глаза.
        Глубоко вдохнув, Хома огляделся по сторонам. Затхлый противный смрад вперемешку с запахом пороха ударил в нос. Глаза вновь едва различали в темноте черные силуэты. Выстрелы и крики раздавались все реже. На полу уже лежало три тела. Бессильно падая на колени, чумаки роняли сабли и в ужасе хватались за головы, словно сходили с ума. Ощущая чудовищную слабость, Хома вдруг понял, что происходило с остальными. Также он вдруг понял, что на него замок действовал гораздо слабее, чем на них.
        Потянув за веревочку, бурсак вытащил наружу амулет и благодарно погладил теплый камень, зажав между пальцами. Яркий голубой свет озарил коридор.
        Вскинув головы, чумаки медленно, с болезненными стонами поползи на него. Не ожидая такой реакции, Хома поскорее спрятал амулет и стал пятиться назад, к широкой лестнице на первый этаж, пока в темноте не наткнулся спиною на кого-то или что-то.
        Молясь про себя о том, чтобы не умереть мгновенно, парень резко отскочил в сторону.
        Сурово глядя на него, на лестнице застыл удивленный Язва с саблей в руках. Пухлое лицо чумака было помятым. Вероятно, он так глубоко спал, что пропустил все происходящее. Тучный Язва был бледным и напуганным, но явно держался лучше остальных.
        Пристально оглядев Хому, он хрипло спросил без обычной злобы и неприязни:
        - Ты понимаешь, что здесь происходит?
        Позади бурсака снова раздался выстрел.
        - Что за черт?! - Язва в ужасе пригнулся и вытаращил глаза за спину парню.
        Оглянувшись, Хома увидел чумака, сидящего у стены. Точнее то, что от него осталось. Подбородок и часть головы превратились в бесформенное месиво, кровь с мозгами разметались по черным блестящим стенам замка. Тяжелое ружье с грохотом упало на пол подле него.
        - Застрелился, - в отчаянии прошептал Хома.
        Вглядевшись в блестящую темную стену позади чумака, бурсак увидел, как кровь и мозги стали быстро впитываться, пока не исчезли без следа. Стена снова стала чистой и гладкой.
        - Казимир что, застрелился?! - потрясенно прошелестел Язва, хватаясь за голову. - Что здесь происходит?!
        - Это замок! - в ужасе выкрикнул парень неожиданно тонким голосом. - Черный камень высасывает из нас кровь и силы! Те, кто не выдерживает, сходят с ума!
        - Да как же это… - Язва попятился от него и чуть не упал, скатившись с лестницы.
        - Скорее! Нужно уходить! - бурсак ринулся вниз. - Или мы тоже умрем.
        - Погоди! - трусливо выкрикнул чумак и полетел через три ступени вниз, опережая Хому.
        Бурсак, боясь рухнуть и покатиться по лестнице, более осторожно двигался на ватных, подкашивающихся ногах. Ужас и паника подгоняли его, но бежать быстрее Хома все равно не мог.
        Не помня как, парень добрался до двери в темноте. Облокотившись на нее спиною, держа саблю в руках, возле двери сидел изможденный Братислав, худой как щепка. Различив в темноте силуэт Язвы, оторопело уставившегося на него и не знающего, что делать, атаман слабо улыбнулся сухими губами. Его лицо было мертвенно-бледным и осунувшимся, движения медленными и заторможенными.
        - Братислав! Как ты? - Язва взволнованно склонился над атаманом, но тот, казалось, не понимал его вопроса.
        Дернув дверь, Хома вдруг в ужасе осознал, что она не открывается.
        - Заперто… - вяло прошептал он.
        - А ну-ка, погоди, - Язва испуганно поглядел на Хому и, отодвинув атамана, как маленького непонятливого ребенка, который к тому же все время норовил повалиться в сторону, ударил плечом по двери. Она не поддалась. В страхе Хома налег на дверь вместе с ним. Она не сдвинулась даже на миллиметр. Осознав, что они в ловушке, так как ужасающий черный камень был повсюду, бурсак в отчаянии бросился к окну. Ощупав крепкие решетки, Хома понял, что у них нет никаких шансов выбраться из замка. Они останутся здесь и умрут вместе с остальными.
        Застонав, Язва пошатнулся и опустился на пол возле атамана, который беспомощно свесил голову на грудь, пуская слюни на кафтан. Чувствуя слабость и тошноту, бурсак медленно присел, стараясь не касаться опасной стены.
        Стрельба и лязг металла между тем стихли. В тишине из темноты раздавались лишь жалобные стоны и хрипы, которые с каждой минутой становились все слабее.
        Сердце парня бешено стучало от ужаса, но он чувствовал, как оно постепенно замедлялось, словно становилось слабее.
        «Еще немного, и амулет не поможет. Я скоро умру» - эта мысль совершенно не тревожила бурсака, но где-то далеко жужжала досада, что смерть оказалась такой нелепой. Все последние дни своей жизни Хома опасался, что его растерзает, разорвет на куски кровожадная страшная нечисть, но вместо этого его медленно убивал проклятый черный камень, от которого нельзя было убежать и с которым невозможно было сражаться.
        - Черный камень… черный камень… - вяло повторял парень, и вдруг его осенило.
        С трудом поднявшись, Хома прошагал на тяжелых ногах мимо атамана, глаза которого были ужасающе выкачены, а изо рта густо шла пена, и склонился к Язве. Чумак тяжело и часто дышал, в страхе тараща глаза, но в целом пока держал себя в руках.
        - Я знаю, что нам делать, - прошептал ему Хома в самое ухо. - Вставай, мы должны идти.
        Тучный Язва, поднимаясь, оперся на Хому, и бурсак едва не упал на пол.
        - Нам нужно в служебную часть замка, - он махнул рукою туда, где в темноте начинался узкий коридор на половину прислуги.
        Язва непонимающе поглядел на него, и тогда Хома поспешил объяснить:
        - Ты помнишь, в служебной части нет черного камня, только известняк. Ты же сам говорил.
        По-прежнему слабо понимая, Язва хрипло и беспомощно попросил:
        - Надо взять с собою Братислава.
        Хома кивнул, соглашаясь. Обхватив атамана за тонкие руки, они подняли его с двух сторон. Тело Братислава казалось совершенно невесомым. Длинные ноги волочились по полу. Пробираясь на ощупь в темноте, Хома и Язва внесли атамана в узкий коридор.
        Боль крутила им мышцы, жажда иссушала горло, но они из последних сил молча шли. Трясущейся рукою Язва вынул нательный крест и, поцеловав его, оставил поверх рубахи. Дрожа всем телом, бурсак громко, как только мог, запел молитву, знаменуя себя крестом:
        - Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
        Ничего не различая перед собою, Хома упрямо переставлял непослушные ноги, слыша лишь тяжелое дыхание, уже не различая, чье оно, чувствуя кислый запах пота и плесени.
        Не в силах идти дальше, Язва то и дело останавливался, испуганно таращась по сторонам, и каждый раз Хома убеждал крепкого, тучного чумака сделать новый шаг. И снова пел молитву. Пусть Язву и не защищал амулет, как бурсака, но чумак стойко держался, хотя с каждой минутой становился все бледнее.
        Невероятными усилиями они одолели коридор и увидели перед собой множество дверных проемов.
        - Туда, - тяжело прохрипел Язва, который был уже совсем плох, указав куда-то в темноту. С тревогой поглядев на него, Хома перевел взгляд на атамана: глаза Братислава были плотно закрыты, голова закинута назад. Из раскрытого рта вывалился сухой белый язык. Сделав еще одно усилие, бурсак упрямо потянул их за собою.
        Наконец впереди показалась лестница, ведущая куда-то вниз. Из последних сил Хома ринулся туда, и, развернувшись боком, они, держа атамана под руки, медленно зашли на узкие ступени. Громко захрипев, Язва, который шел первым, вдруг оступился, и они покатились вниз, толкая друг друга, больно ударяясь ребрами о ступеньки.
        Когда Хома наконец очутился в самом низу, тело атамана с легкостью тряпичной куклы рухнуло на него. Глубоко вдохнув, Хома раскрыл глаза и увидел, что Братислав мертв. Его бледно-голубое лицо исказила уродливая смертельная судорога.
        Рядом с парнем, закатив глаза, лежал здоровенный Язва. Его толстый живот часто вздымался. Крупные руки чумака мелко подрагивали, изо рта шла густая пена.
        В отчаянии оглядевшись, бурсак увидел, что они находятся в тесном помещении, заваленном разным хламом и тряпками. Их больше не окружали ужасные черные стены. Сквозь пыль и плесень со стены проглядывал бледно-желтый известняк.
        Глава XI
        Жестокая месть
        Когда Хома открыл глаза, сквозь узкие окна с тяжелыми решетками, освещая желто-белую унылую стену, лился дневной свет.
        «Я жив, - промелькнуло у него в голове. - Пресвятая Богородица, я жив!»
        Бурсак резко сел, истерически расхохотался и вдруг почувствовал рядом с собой какое-то движение. Вздрогнув, Хома увидел Язву, сидящего на полу на куче грязного вонючего тряпья. С широко раскрытыми глазами чумак жадно перебирал серебряные и червонные монеты в мешочке, который он, вероятно, снял с пояса мертвого Братислава.
        Увидев, что Хома смотрит на него, Язва насупился и спрятал мешочек куда-то под мышку, затем, обхватив себя руками, тучный мужчина закачался туда-сюда как маятник, что-то невнятно бормоча.
        Встревоженно окликнув его, бурсак не заметил никакой реакции. Чумак лишь продолжал покачиваться, а потом начал еще и всхлипывать. Опасаясь напугать Язву, Хома осторожно уселся на пол неподалеку от него, стараясь не глядеть на застывшее тело Братислава, лежавшее в странной, неестественной позе после падения с лестницы.
        Хоме не верилось, что поведение чумака могло вот так враз измениться. Вместо грубого, бесстрашного мужчины Язва вдруг превратился в плачущего, забившегося в угол, перепуганного человека.
        С сочувствием глядя на него, Хома не знал, что сказать. Сказать несчастному чумаку, что все будет хорошо? Бурсак сильно сомневался, что Язва когда-то сумеет оправиться от пережитого. Более того, смогут ли они покинуть замок живыми, Хома тоже не знал. По всему выходило, что камень убивал только ночью. Но как тогда объяснить исчезновение Демьяна, который средь белого дня пошел присмотреть за лошадьми и пропал? В то, что чумак попросту сбежал, Хома не верил. За время этого путешествия с черными чумаками парень хорошо узнал их упрямый, жадный характер. За что они все и расплатились этой ночью своими жизнями…
        Бурсак с грустью взглянул на Язву, который перестал плакать, но начал сильнее раскачиваться из стороны в сторону. С трудом поднявшись, парень подошел к нему и хотел заговорить. Вскрикнув, чумак повалился на бок и, всхлипывая, пополз по пыльному полу, по тряпкам и мусору, в ужасе оглядываясь.
        Не зная, что делать, бурсак медленно пошел за ним. Тогда Язва побежал прочь на четвереньках, переступив через бледное неподвижное тело Братислава, и скрылся за желто-белой перегородкой.
        В тревоге выскочив за ним, Хома испугался, что он побежит в черный коридор, но вместо этого Язва забрался в другое служебное помещение, тоже сырое и заваленное разным хламом. Эта комнатушка отличалась только одним: посредине нее виднелась узкая обшарпанная дверь, ведущая, скорее всего, наружу, во внутренний двор крепости.
        В первую секунду не поверив глазам, Хома в несколько прыжков оказался возле двери, до смерти перепугав забившегося в угол Язву. Дверь была не заперта.
        - Ну конечно! - от радости бурсак несколько раз открыл ее и снова закрыл, впуская в затхлую каморку свежий воздух. - Бродяги же боялись черного камня, зная, что он проклят! - он схватил себя за волосы. - Вот я дурень! Как еще они могли попадать сюда?!
        Язва, наблюдавший за счастливым Хомой, глупо заулыбался, но едва парень поглядел на него, тотчас закрыл лицо руками.
        - Да, братец, - прошептал ему Хома. - Мы наконец-то свободны. Осталось только придумать, как вывести тебя отсюда.
        Спустя некоторое время после долгих уговоров, сопровождаемых улыбками и веселыми играми, Язва наконец позволил бурсаку подойти к нему и даже взять под локоть.
        Убедив чумака, что снаружи безопасно и много всего интересного, парень осторожно и медленно вывел его под локоть во внутренний двор замка.
        Едва завидев блестящие черные стены, Язва вскрикнул и хотел было ринуться обратно, но Хома, ловко выхватив у него мешочек с серебряными и золотыми монетами, поманил его за собою. Стараясь не глядеть по сторонам, чумак осторожно пошел за мешочком, то и дело всхлипывая, как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку.
        Хоме тоже было не по себе во внутреннем дворе. Нервно дыша, бурсак продолжал натянуто улыбаться Язве, пятясь к воротам и незаметно оглядывая внутренний двор.
        Их взглядам предстала жуткая картина: повсюду лежали обескровленные, словно высушенные тела лошадей. Среди них Хома с горечью признал свою серую кобылу. Рядом с лошадьми, запутавшись руками в поводьях, лицом вниз лежал Демьян. Точнее, то, что от него осталось. Тело некогда молодого чумака ссохлось в ворохе одежды.
        Проходя мимо тяжелых черных дверей, он застыл на месте от удивления. Дверь подпирали крепко вбитые колья. Именно они и не дали ночью отворить ее изнутри.
        Издав пораженный вздох, Хома в отчаянии прокричал.
        - Кто же мог это сделать?! - его голос дрожащим эхом разнесся по внутреннему двору.
        Вскрикнув, Язва обхватил голову руками и, зарыдав, повалился на мостовую.
        - Прости, - парень бросился поднимать его. - Я не хотел тебя напугать, все хорошо.
        Чумак упрямо лежал не шевелясь.
        - Я просто не понимаю, - ласково поглаживая его по плечу, шептал Хома. - Если Демьян мертв, кто мог это сделать? Да и зачем?
        Вдруг на ум бурсаку пришла страшная догадка.
        - Бродяжки… - прошептал Хома сухими губами и от потрясения едва не упал на каменную мостовую, но вовремя схватился за Язву. - Какая жестокая месть…
        Кое-как добравшись до села, таща тяжелого Язву на плече, бурсак первым делом направился к церкви, которую он видел по дороге к замку. Старик поп был на месте, умиротворенно погруженный в уборку во дворе церквушки, которая оказалась совсем хилой и бедной. Не мешкая Хома направился прямиком к нему.
        Завидев вчерашних незваных гостей, седой старик удивленно замер. Лицо его несколько раз поменяло выражение: от паники и злобы до благодарности и тревоги. Взглянув на Язву, который стоял посреди двора, словно круглый дурачок, старик понимающе склонил голову.
        - Вы все-таки пошли в замок, - он тяжело вздохнул. - Я же предупреждал.
        Не зная, что ответить, Хома подозвал к себе напуганного Язву.
        - А эти все чумаки и их атаман на черном коне, - прошептал старик, - они все умерли?
        Парень угрюмо кивнул, а поп трижды перекрестился:
        - Да упокоит Господь их души…
        - Мне нужно возвращаться в монастырь, я семинарист, - помолчав, прибавил Хома, и старик поглядел на него заинтересованно. - Но перед этим я бы хотел попросить вас о помощи.
        - Это хорошо, что ты вернешься на путь Божий, - седой поп сокрушенно покачал головой и, слегка склонившись, услужливо спросил: - Может, помощь какая нужна тебе, сынок?
        - Оставьте его у себя, при церкви, иначе он пропадет, - парень указал на Язву. - Я обычный семинарист, живу в бурсе, я не могу взять его с собою.
        - Нет, это совершенно невозможно, - старик отшатнулся. - При церкви и так яблоку негде упасть. Тем более что этот от черных чумаков…
        - Прошу вас, - взмолился Хома. - Поверьте, теперь он добрый, послушный и очень сильный. Он сможет помогать вам по хозяйству. Пока он просто слишком напуган, - пояснил бурсак, глядя на Язву, снова встревоженно прикрывшего глаза руками. - Вы сами рассказывали, что приютили того конюха, который пострадал в замке, сжальтесь над моим другом, иначе он пропадет.
        Старик задумчиво и упрямо пожевал губу, не собираясь идти на уступки. Тогда Хома вынул из-за пазухи мешочек и отсыпал небольшую горсть серебра:
        - Это благодарность за ваши хлопоты.
        Удивленно глядя на серебро, которого он, должно быть, сроду столько не видывал, поп неуверенно кивнул, соглашаясь. Спрятав монеты в карман бедненькой худой рясы, старик ласково подозвал Язву и повел его прочь от церкви.
        - Пошли, - уходя, обернулся он на бурсака. - Покажу тебе, где можно помыться, поесть и отдохнуть.
        Лежа на следующее утро в стоге сена во дворе перед скромной, но аккуратной мазанкой попа, парень угрюмо вспоминал произошедшее в крепости. Какими бы ни были атаман и чумаки, Хоме все равно было их жаль. Он никак не мог поверить, что бездушный черный камень унес за одну ночь столько жизней.
        Размышляя, бурсак вытащил из-за пазухи измятую тетрадь характерника. Перелистывая засаленные страницы, Хома вновь и вновь вчитывался в них, но почему-то точно знал, что там ничего не написано про проклятый камень.
        «Неужели характерник никогда не сталкивался ни с чем подобным?!» - разочарованно шептал Хома и неожиданно наткнулся на странную приписку, сделанную сбоку страницы в разделе «Упыри».
        В приписке говорилось: «Упыри, вампиры, вурдалаки - все, кто любит поглощать кровь, черпая силы жертвы, пока кровь ее не иссякнет, и она не умрет, помимо средств, убивающих их, не переносят одну вещь…»
        - Вот оно! - радостно воскликнул бурсак, разбудив тучного Язву, дремавшего поблизости в сене. Испугавшись, Язва протяжно застонал и стал ворочаться. Сочувственно поглядев на него, Хома прошептал:
        - Тише, тише, все хорошо, спи.
        Подложив здоровенную ручищу под щеку, чумак снова захрапел с блаженной улыбкой.
        Обернувшись к тетради, парень стал быстро читать дальше: «Если серебро, молитвы, осиновый кол в сердце к упырю применить невозможно, то его нужно хитростью заставить выпить кровь мертвого, умершего до встречи с упырем и без его помощи».
        Вздохнув, бурсак разочарованно убрал тетрадь за пазуху: «А я-то надеялся…»
        Провожая семинариста, старик трижды перекрестил его:
        - Доброго пути, бурсак. Не связывайся больше с плохими людьми.
        - Не буду, - пообещал Хома. - Подскажите только, могу ли я в вашем селе купить крупного барана?
        - На что тебе баран? - удивился поп. - Чай, в семинарию хочешь привезти его?
        - Ну что вы, - Хома смущенно улыбнулся. - Так, хочу сделать кое-кому подарок.
        - А, дело хорошее, - старик улыбнулся. - Пойдем, я провожу тебя до нужной хаты.
        Солнце ярко освещало безлюдную зеленую рощу, обещая хороший теплый вечер. Хома, с тяжелой тушей барана на плечах, истекающей теплой кровью прямо ему на зипун, не обращал на это внимания и спешил к замку, чтобы успеть до наступления темноты.
        Когда он подошел к перекидному мосту, его зипун был насквозь мокрым от пота и крови и противно прилипал к спине.
        - Ну, ничего, - шептал Хома давно замершему на его плечах барану. - Если выберусь отсюда, обязательно куплю себе новый зипун и рубаху, это не страшно. Вот… только бы выбраться.
        Бурсак с тревогой поглядел на солнце, наполовину склонившееся уже к горизонту.
        Ступив в роскошные витые ворота, он больше не испытывал того трепетного волнения и восхищения, которые охватили его, когда он впервые увидел величественную и непоколебимую крепость. Сейчас Хома чувствовал только жгучее отвращение к блеску ее черных стен. И страх.
        Стояла полная тишина. Бледные тени уже покрывали каменную мостовую, тела мертвых лошадей превратились в высушенные кости, обтянутые тонкой кожей. Лежащее возле них тело Демьяна совсем затерялось в ворохе одежды.
        Стараясь не глядеть по сторонам, Хома аккуратно положил тушу барана на мостовую и стал неуклюже вытаскивать вбитые перед дверью колья.
        Наконец разделавшись с ними, совершенно мокрый от пота бурсак поднял барана и распахнул массивную черную дверь. Прошептав молитву, он вошел в просторный черный зал.
        Знакомые ощущения ужаса и слабости мгновенно охватили его. Перед ним предстала ужасающая картина. Обескровленные трупы лежали повсюду, источая зловонный смрад. Многие чумаки были покалечены, изуродованы, но у всех как у одного ввалились глаза и был широко открыт сухой рот, как будто бы они кричали перед смертью.
        Перешагивая их, бурсак поднес тушу барана к одной из стен и положил ее прямо в камин из черного камня.
        - Что ж, посмотрим, сработает ли это, - пробормотал он, чувствуя, как паника подступает к горлу.
        Сделав острым ножом несколько небольших надрезов на теле барана, сам точно не зная зачем, Хома устало опустился возле него. И тут же подскочил как ужаленный: «Что это со мною?! Противная слабость! Нужно немедленно убираться отсюда…»
        Сделав несколько быстрых шагов к двери, парень дернул за ручку и вдруг повалился на пол. Не в силах пошевелиться, Хома осознал, что был слишком самонадеян, когда решил прийти сюда. Когда решил, что у него все получится.
        Перед глазами у бурсака все завертелось, сердце бешено колотилось. Казалось, черные стены надвигаются на него, а он никак не может бежать, находясь всего в шаге от свободы.
        Туша барана расплывалась по полу лужицами, которые постепенно исчезали необъяснимым образом. Проклятый камень продолжал действовать. Казалось, в этот раз он был еще сильнее, еще опаснее. Закрыв глаза, Хома понял, что это конец. От смерти не убежишь, и, хотя в первый раз он спасся, теперь ему тоже суждено навсегда остаться здесь.
        Закрыв глаза, он стал вяло думать о смерти и обо всем, что с ним произошло за последнее время. Как жаль, что он так и не сумел понять, что это было за место, в которое он иногда переносился. Бурсак всегда боялся этого состояния, не понимая, что это, где это, не опасно ли это и сумеет ли он вернуться оттуда. Но теперь, понял Хома, терять уже было нечего. Сосредоточившись, он моментально погрузился в бесконечное нечто.
        Сухой ветер обвевал его лицо, стало светло. Звуки и запахи моментально пропали. Тело парня налилось силой и энергией. Он ощутил внутри себя жгучую ненависть и желание убивать. Его мощные руки снова покрылись густой темной шерстью.
        Вокруг него снова был замок. Стены просторного зала были серыми, как и всё вокруг. Из них выжидающе высовывались мерзкие существа, похожие на бестелесные безглазые тени с огромными ртами, напоминавшими глубокую воронку. Нетерпеливо протягивая из стены руки с длинными кривыми пальцами, существа приближали к бурсаку плоские головы, жадно всасывая воздух. Вторая, более многочисленная группа припадала к туше барана.
        Чувствуя, что душа из него выходит по частицам, Хома с ужасом наблюдал, как существа склонялись над мертвым животным, наполняя свои воронки.
        И вдруг заметил, что рот-воронка одного из них скривился, погнулся, стал расти, расти, пока не поглотил само существо, а за ним и тех, кто был рядом. Так стало происходить со всеми существами-воронками, но они продолжали припадать к барану. Они дрожали и лопались, передавая вибрацию по стене, пока целый кусок ее не начал трескаться. Замок угрожающе задрожал.
        Было понятно, что нужно срочно убираться отсюда, но бурсак не мог. Завороженно глядя, как рушится проклятое место, пусть и не наяву, Хома испытывал злорадное ликование.
        Он не знал наверняка, что с ним будет, если он умрет в этом странном, неведомом мире, но он точно знал, что в мире реальном он уже медленно умирает. Инстинктивно взглянув на дверь, бурсак протянул к ней мощную волосатую руку.
        Вдруг, изгибаясь, дверь стала медленно открываться. Хома моргнул. Дверь была закрыта. Он снова моргнул. Открыта. Сосредоточившись, Хома перенесся к ней и закрыл глаза.
        Глубоко вдохнув, парень огляделся по сторонам. Затхлый противный смрад ударил в нос. Он стоял у двери, а стены вокруг него продолжали трескаться наяву. Они бледнели, по ним растекались странные желтые разводы. Кое-где стены начали медленно осыпаться, превращаясь в песок. Потолок опасно прогибался, грозясь рухнуть на голову, пол под ногами заходил ходуном.
        Хома рванул ручку черной двери. Слезы радости и горечи брызнули из его глаз. Медленно, как во сне, выбираясь наружу, он пораженно прошептал:
        - У меня получилось.
        Стены искажались, сминаясь и осыпаясь. Пересекая внутренний двор, он старался идти как можно быстрее. Выбегая в ворота, Хома плакал, на ходу вытирая лицо руками, и шептал:
        - Скольких можно было спасти… всех… почти всех можно было спасти.
        Позади раздался грохот, земля задрожала. Это рухнули высокие башни замка.
        Только добравшись до рощи, Хома остановился и осмелился обернуться.
        На том месте, где раньше возвышалась на холме громадная, мощная крепость, теперь клубилось огромное облако пыли.
        Упав на траву, парень схватился за живот и зарыдал: - У меня получилось!
        Послесловие
        Покачиваясь на лошади, Хома медленно выехал на широкий шлях. Тяжесть и страх совсем уже отпустили его, хотя усталость никуда не делась. Его новая пегая кобыла, купленная за неприлично высокую цену у хмурого мужика на выезде из села, который как-то перепуганно глядел на чумазого запыхавшегося покупателя, перед тем как отдать ее, к счастью, совсем не боялась сумерек. Она резво скакала, словно радуясь, что наконец отправилась в путь. Позади них светили окнами последние хаты, шум голосов и человеческой суеты постепенно стихал.
        Дорога до семинарии занимала около суток, на этот раз Хома не боялся ехать ночью один. Помимо амулета, висевшего у него на груди поверх рубахи и горящего ровным зеленым светом, на поясе у семинариста была сабля с серебряной рукоятью и гравировкой в виде сражающихся волка и ястреба. Рядом с нею он прикрепил мешочек с оставшимся серебром да несколькими червонцами.
        Воображая, что скажут его друзья из семинарии, когда он поведает им о своих приключениях, Хома мягко, но настойчиво подгонял кобылу. Словно чувствуя хорошее настроение наездника, та послушно переходила на рысь, быстро и легко перебирая ногами.
        Улыбнувшись, Хома благодарно погладил ее по загривку.
        - Но, хорошая! Вот так бы сразу! А то нет же, сперва сильно взбрыкнула, испугавшись меня. Но же, - уговаривал он лошадь. - Мы с тобою обязательно подружимся. Я буду за тобой ухаживать, а потом продам заботливым людям.
        Еще раз улыбнувшись, бурсак хотел уже убрать с загривка кобылы свою руку и, вдруг замерев, внимательно пригляделся к ней, как будто бы впервые увидел. Из-под плотной ткани зипуна выглядывала густая темная шерсть.
        Киновселенная Гололя
        В глазах потомков Николай Гоголь часто предстаёт личностью загадочной и сумрачной, даже трагической. На самом деле он очень любил и повеселиться, и порой похулиганить - что неизменно отражается в его произведениях, где страшное и смешное всегда идут рука об руку. В 2019 году на телеканале ТВ-3 стартует восьмисерийный проект «Гоголь», раскрывающий обе стороны великого писателя. Цель проекта - «стряхнуть пыль с классика», показать его творчество таким, каким его воспринимали современники - колоритным, экзотическим, выбивающимся из рамок привычного. Киносериал «Гоголь» - бескомпромиссное, откровенное и пугающее погружение в самый таинственный и харизматичный мир русской литературы XIX века.
        В России Николай Гоголь стал одним из родоначальников мистической, «страшной» литературы. Авторы проекта воплотили его идеи на экране, воспользовавшись самыми впечатляющими визуальными достижениями современного кино. Они задались вопросом: а вдруг сюжеты «Вечеров на хуторе близ Диканьки» - больше, чем лишь плод богатого воображения прозаика? Что, если он сам стал свидетелем и участником описанных им событий? Проект «Гоголь» - это остросюжетный киноаттракцион, созданный телеканалом ТВ-3 и продюсерской компанией «Среда» по мотивам биографии и произведений писателя. Совершенно новый и неожиданный Николай Васильевич предстает на экране в исполнении самого кассового актёра наших дней - Александра Петрова. В роли гениального сыщика Гуро - народный артист России Олег Меньшиков. Также в проекте задействованы Евгений Стычкин, Артём Ткаченко, Юлия Франц, Ян Цапник, Таисия Вилкова, Павел Деревянко и многие другие популярные отечественные актёры. Основные съёмки киносериала прошли в Санкт-Петербурге и в Псковской области, где было построено настоящее малороссийское село с десятком обнесённых плетнями изб,
кузницей, постоялым двором, церквушкой, кладбищем. Мир «Гоголя» населяют казаки и крестьяне, помещики и слуги, священники и кузнецы - это огромная художественная вселенная, каждая деталь и каждый герой которой созданы с особой тщательностью и любовью.
        Кропотливая работа авторов «Гоголя» была по достоинству оценена профессиональными критиками и простыми зрителями - как в России, так и во многих странах мира, где он вышел в кинопрокат. Этот проект стал обладателем многочисленных международных наград и был удостоен в России премии «ТЭФИ» как главное событие телесезона.