Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Котов Алексей : " Черная Книга " - читать онлайн

Сохранить .
  Черная книга (сборник) Алексей Котов
        Мистические повести о средневековье и не только.
        Когда-то автор вывел для себя «формулу»: счастье - это когда истина в человеке сильнее его боли. Но как часто мы понимаем и принимаем эту истину?.. И что бывает с человеком, если он теряет ее на мгновение или почти на всю жизнь?
        Алексей Котов
        Черная книга (сборник)
1
        …Утренние кошмары стали мучить рыцаря Анри Деладье сразу после смерти жены. Перед тем как проснуться, он иногда видел маслянистую колодезную воду возле своего носа и в ней, как перья, плавали лунные, неживые отсветы. Чуть дальше, окружая его со всех сторон, громоздились и тянулись вверх огромные валуны стен колодца. Другой кошмар заключался в том, что время от времени Анри одолевали в бою мавры, при чем не превышающие ростом детей: они валили рыцаря на землю, смеялись и щекотали тупыми саблями. Анри вырывался, куда-то бежал, спотыкаясь на острых, как бритва, камнях, падал и видел свои руки перепачканные не кровью, а чем-то черным и липким, как смола. Именно в эти секунды у Анри оживало тело: начинала ныть либо старая рана на пояснице, либо промозглая сырость, все-таки забиравшаяся в шатер, просачивалась и под шерстяную рубаху рыцаря.
        Но самое страшное было впереди. Мельтешащие видения вдруг исчезали, и рыцарь с ужасом чувствовал, как его лицо рвет прелую, пыльную мешковину. Все происходило так, словно чьи-то незримые руки просовывали пальцы под его затылок и медленно приподнимали его голову. В этом странном движении и звуке рвущейся перед лицом замшелой ткани - к сожалению и ужасу! - было куда больше реальности, чем, в боли в пояснице или в холоде под левой лопаткой. В нос рыцаря лезла залежалая, подвальная пыль, а глаза - словно в них и в самом деле швырнули чем-то похожим на пыль или пепел - ничего не видели.
        Анри просыпался с криком, судорожно отряхивал рукой лицо и, вскочив на ноги или оставшись стоять на карачках, обнажал меч. Ему мерещились в ворохе разбросанных в палатке одежд дьявольские рожи, голые, бесстыдно задранные женские ноги, и еще такое, о чем было бы стыдно сказать даже во время дружеской попойки.
        Сердце рыцаря постепенно успокаивалось, иногда отдавая тупой болью в локте, туман в глазах рассеивался и только страх уходил медленно, цепляясь за память и странные сны.
        Каждое утро Анри от души ругал свою «благородную рыцарскую палатку» доставшуюся ему на распродаже в Реймсе. Жуликоватый продавец, расписывая ее достоинства, не упомянул ее главного недостатка - палатка была похожа на старый, дырявый мешок. Она была крива на один бок, неуютна, и в ней почти не было света (единственное оконце вверху было затянуто мутной слюдой), а вход в палатку загораживали несколько слоев тяжелой парусины и две вшитые между ними доски. Последние должны были предупредить внезапное ночное нападение на спящих воинов, выполняя роль двери. Но рыцари кляли «хитроумную задумку» с дверью каждый день, раз за разом задевая доски локтями, головой, а то и носом. Замаскированное в парусине дерево было коварнее любой засады.
        Немного успокоившись и придя в себя, Анри сел и отбросил меч. В палатке никого не было. Снаружи раздавался какой-то ленивый шум, говорящий о том, что рыцарский лагерь, хотя и проснулся, единого дела сплачивающего людей, не было и чей-то грубый голос (судя по всему принадлежавший герцогу Трайому) переругивался с аббатом Круазье.
        Анри почесал затылок и постарался припомнить, где вчера он спрятал «аварийную» флягу вина. Не слишком сильное напряжение мысли тут же отозвалось в его голове тяжелой, пронизывающей насквозь болью. Анри простонал что-то типа «Вот ведь черт!..» и накрыл тяжелой пятерней пылающий лоб. Жизнь без пары пинт пусть дешевого и пусть даже кислого вина, казалась ему адом.
        Маленький, едва чадивший камелек в углу палатки отбрасывал розово-черные тени. Дым уходил в приоткрытое слюдяное окошко, но не весь, отчего запах в палатке состоял из смеси горячего железа, пота и конской упряжи. Анри вдруг почувствовал, что его начинает подташнивать, пора бы было выйти на свежий воздух.
        «Аварийная» флага, как правило, находилась в правом, самом дальнем углу палатки, под старым седлом, но, не обнаружив ее там, рыцарь чуть не взвыл от досады. Он замер и снова попытался вспомнить вчерашний вечер, а точнее говоря, попойку. Но мысли растворялись и гасли в тумане где-то посередине пира. Знакомые и незнакомые лица, чьи-то руки, темные фигуры, слова, хохот и звон чаш превращалось в полную мешанину похожую на кисель.
        «Неужели я ее не спрятал?!..» - с ужасом подумал Анри.
        Он тут же приступил к суетливым поискам: зашуршала одежда, зазвенели пустая посуда и бутыли, но нужный (точнее говоря, вожделенный сосуд из дешевого серебра) провалился как сквозь землю. Анри с досадой ударил кулаком по какой-то, мягкой с виду, куче и чуть не сломал палец о невесть как попавшие в нее ножны. Он сунул саднящий палец в рот и солоноватый вкус крови во рту вдруг отозвался болью в желудке. Анри сел, но боль в животе не прошла, а все быстрее превращалась в тошноту.
        Через минуту Анри возобновил поиски. Мысль о злосчастной фляге была неистребимой, как потребность в дыхании. Вино могло успокоить любую боль, притупить неприятные воспоминания, покончить с тошнотой и просто дать силы.
        «А вдруг со мной пошутил кто-нибудь?!» - подумал Анри.
        Головная боль, до этого еще терпимая, взорвалась в голове белым, слепящим шаром. Рыцарский шутки были делом не редким, правда, как правило, они носили безобидный характер. Обычно прятали шпоры, подшлемники или обычные подковы, которые, как правило, подсовывали в подушки спящим.
        Анри в бешенстве рванул какой-то подвернувшийся под руку лоскут ткани. Тот затрещал, мелькнул перед носом рыцаря золотым шитьем и полетел в угол. Под лоскутом лежали старые, кожаные штаны Карла Матиуса. Анри обратил на них столько внимания, сколько требовали обстоятельства: он чуть приподнял их, фляги под ними не оказалось, за то из кармана штанов вывалились две мелкие серебряные монетки.
        Анри замер, рассматривая деньги. Он вдруг вспомнил, что проиграл вчера в кости свою вожделенную серебряную фляжку герцогу Трайому. Анри сглотнул слюну и понял, что теперешняя его жажда стала вечной и неугасимой, как адский огонь. Вчерашняя игра была обычной - так, от скуки - и никто не просил Анри ставить на кон именно фляжку, тем более что и Карл Матиус и герцог Трайом отлично знали, насколько она необходима Анри по утрам.
        «Сам настоял, идиот проклятый!..» - выругал себя Анри.
        Острое, пронзительное чувство одиночества вдруг захлестнуло его с такой силой, что на глазах рыцаря показались слезы. Можно было, конечно, выбраться из палатки и найти в лагере вино. Рыцарский лагерь никогда не испытывал в нем дефицита. Но все дело в том, что у Анри не было денег. Они кончились у него еще в румынском Тивекасте. А менять что-то из предметов рыцарской экипировки на вино, считалось не только дурным тоном, но и строго запрещалось законами рыцарского похода.
        Анри взял две монетки, выпавшие из штанов Матиуса и положил их на свою широкую ладонь. Потертое серебро было не очень чистым. На одной стороне он узнал узкую, одутловатую снизу, физиономию короля Людовика, изображение на второй настолько затерлось, что монета скорее походила на пуговицу, чем на монету.
        Анри сунул деньги в карман и мысленно попросил прощения у Карла. Матиус был не так беден, как Анри, хотя бы в силу оборотистости и живости своего характера. Деловая хватка барона Матиуса уже давно вошла в поговорку в рыцарской среде, и только родство с аббатом Круазье дважды спасало его от суда чести. На какое-то время барон затихал, но уже через пару дней, его толстая физиономия снова начинала светиться лукавой улыбкой рыночного пройдохи.
        «Может быть, он и не заметит? - нерешительно подумал Анри. - Или подумает, что потерял…»
        Анри сунул чужие деньги в свой карман. Больше в палатке нечего было делать, Анри резко встал и… снова замер. Там, у горящего комелька он увидел маленькую, в пол-локтя длиной, покрытую шерстью спину какого-то существа. Незваный гость стоял на коленях, чуть подавшись вперед, нюхал дымок едва тлеющего огня и что-то тихо ворчал.
        У рыцаря слегка похолодело под сердцем.
        - Эй!.. - громко сказал Анри.
        Существо у огня не отреагировало на оклик.
        «Крыса, что ли?..» - не без отвращения подумал рыцарь.
        Лагерь кишел этими тварями, они шли следом за людьми, а иногда даже опережали их.
        - А ведь лучшей стоянки, где они нас поджидают и не сыщешь, - удивился как-то раз аббат Круазье. - Главное, вода рядом и сушняк для костров есть.
        - Не иначе как сам Бог нас ведет, - сладенько подтянул начальству десятник Отто Берг.
        Крузье бросил сердитый взгляд на десятника и велел окропить место будущей стоянки рыцарского лагеря, уже заселенное крысами, святой водой.
        - Эй, ты!.. - снова позвал Анри странного незнакомца в углу палатки. Он нащупал меч и крепко сжал его.
        «Крыса» или что-то похожее на нее, медленно оглянулась и посмотрела на Анри маленькими красными глазами. Непонятное живое существо прижимало к животу крошечный сверток, и, видимо, поворачивалось осторожно, чтобы не тревожить его.
        Анри тихо охнул… На него смотрел самый обыкновенный черт. Над его крысиной мордочкой красовались самые настоящие рожки, да и ростом он был значительно больше крысы. Узкая грудь была скорее человеческой, а руки - руками, а не лапами. Черт протянул Анри сверток и на его морде вдруг появилось скорбное, какое-то больное выражение.
        Мысли в голове рыцаря перемешались. Анри искренне не знал, что ему делать: перекрестится сейчас и метнутся из палатки на улицу или сразу броситься наружу и крестится уже там. Рыцаря сковал страх. Он решил, что если выбежит из палатки, то черт бросится за ним и тогда все увидят удирающего от нечистой силы рыцаря Анри Деладье.
        «Так и скажут, вот, мол, допился…» - промелькнула мысль.
        Черт приподнял свои лапы выше и Анри увидел крошечный кулечек то ли с куклой, то ли с крошечной мертвой девочкой. Ее личико казалось чистым, но каким-то сморщенным и словно было покрыто тонким слоем пыли. Поверх свертка лежала книга, судя по всему, в черной кожаной обложке.
        Черт что-то сказал.
        - Что? - тихо и леденея душой, переспросил Анри.
        Черт показала глазами на девочку, давая понять, что рыцарь должен взять сверток.
        Анри передернуло. Он ухватил край ковра, на котором сидел черт и, резко рванув его вверх, накрыл им страшного гостя. Черт взбрыкнул, что-то пропищал, но Анри Деладье был во много раз сильнее. Придавив ковром черта, рыцарь принялся лупить по нему кулаком. Камелек с угольями опрокинулся и Анри обожгло руки. Он рванул ковер с чертом в сторону, угли полетели следом, и в палатке сильно запахло паленым.
        - Убью!.. Убью! - тихо и зловеще шипел Анри, продолжая лупить по ковру пудовым кулаком.
        Черт наконец перестал дергаться. Анри чуть отдышался, приоткрыл кончик ковра и первое, что он увидел, было мертвое лицо девочки и край черной книги. Лицо девочки не изменилось и было таким же тихим и неживым, а угол книги был загнут так, словно рыцарь несколько раз ударил в ее торец и размозжил обложку. Анри запахнул ковер.
        «Выпить бы!.. - простонал он про себя. - Ну, хоть пару глотков!.. А то и в самом деле с ума сойти не долго!»
        Сердце бешено стучало… В горле было так сухо и противно, словно его обложили сорванными с пятки кусками кожи. Мыслей в голове не было. Была только жажда и страх.
        Анри перекрестился. Он сделал это торопливо и не поднимая высоко руку, чтобы в случае чего, она смогла легко прийти на помощь левой руке, все еще прижимающей ковер к полу.
        Анри чуть шевельнул пальцами и не почувствовал ответного движения изнутри.
        «Неужели сдохла, гадина?» - неуверенно подумал рыцарь.
        На всякий случай он с силой вдавил ковер в пол. Там, внутри, что-то тихо хрустнуло, словно сломалась тонкая палка.
        Анри прочел молитву, начала которой не помнил, а конец присочинил сам. Затем, не вставая с места, он стал обшаривать палатку взглядом, ища что-нибудь похожее на то, чем можно отрезать свернутый вдвое кусок толстого ковра. Оружия в палатке было в избытке, но удобнее всего было использовать что-то похожее на овечьи ножницы.
        Анри вспомнил про сапоги герцога Трайома. Три дня назад сбитые голенища сапог обрезали именно такими ножницами. Ножницы бросили возле выхода, и теперь они тускло блестели длинными лезвиями похожими на клыки.
        Анри придавил угол ковра коленом и, кряхтя, стал вытягивать свое громоздкое, неуклюжее тело в сторону выхода. На какое-то мгновение ему показалось, что рядом кто-то тихо засмеялся. Анри вздрогнул и едва не вывернув шею, оглянулся… В палатке было полно дыма и рассмотреть что-то было крайне затруднительно.
        «Показалось, - решил он, - а черт с девчонкой и книжкой в ковре… Куда он денется-то?»

2
        Полуголый Карл Матиус, удобно устроившись между двух огромных валунов на берегу Тронкса, что-то стирал, напевая очередную похабную песенку. Его белая, жирная спина колыхалась так, словно ее месили руки хлебопека. Метрах в двухстах виднелись остатки сожженного моста. Огромные глыбы посреди реки когда-то были его опорами, а бревна, где обгоревшие, где наполовину сброшенные с опор делали его похожим на остатки разрушенного приземистого здания.
        - Ты что, Анри? - не оглядываясь, спросил Карл. - Поздно просыпаешься.
        - Кто в палатке кролика бросил? - недовольно и грубо спросил Анри. - Иди и понюхай. Провоняло все, как у старого стервятника в гнезде.
        Взгляд Карла натолкнулся на сверток в руке Анри.
        - Это, наверное, еще позавчера было, - пожал плечами Карл. - За кроликами Ханс и Барт ходили, - Карл кивнул в сторону моста. - Они еще болгарку привели, помнишь?
        Анри широко размахнувшись, бросил в реку тяжелый узел - кусок обмотанного веревкой ковра. Лицо рыцаря казалось спокойным и строгим, как во время церковной службы.
        - Болгарку, спрашиваю, помнишь? - повторил вопрос Карл. - Зверь, а не девка была. Жалко, убежала…
        Анри ничего не ответил. Он мрачно наблюдал за тем, как среди бурных волн реки плывет, постепенно исчезая с глаз, брошенный им узел. После всего случившегося в палатке, разговор с Карлом казался ему не то что бы лишним, а попросту пустым.
        Карл Матиус любил женщин, они не отвечали ему взаимностью (разве что за деньги, да и то неохотно) и поэтому многие из них - особенно те, кто попадался ему на его военной дороге - старались ободрать его до нитки. Карл не сердился, принимая это как должное.
        - Сегодня под утро ходили с ребятами за реку у болгар баранов воровать. Жрать-то уже почти нечего. Ну и нарвались на драку, - болтал между тем Карл. - Я двух зарезал… Рубаха вот, гля!.. - Карл приподнял над водой мокрый, серый комок. - Вся в крови была. Болгары - бежать, а у нас - кони. Считай, что всех порубили…
        Судя по всему, Карл рассказывал не о бое, а об избиении безобидных пастухов.
        - Баранов привели?
        - Штук пятьдесят, - заулыбался своей знаменитой, щербленной улыбкой Карл.
        - Через реку как перегнали?
        - Брод, - Карл кивнул в сторону ниже течения реки. - Правда, половину потопили. Там еще пленные были… Трое, кажется. Одна баба… Молодая совсем. Баба тоже потонула.
        - Что ж не уберег? - усмехнулся Анри.
        - Идти не хотела, - Карл пожал плечами. - Тупые они тут все…
        Карл немного помолчал.
        - Короче говоря, только вернулись, а аббат мне сразу - иди, мол, мост восстанавливай. Нашел крепостного раба камни ворочать! Тут одних монахов не меньше тысячи, да и прислуги столько же. Пусть небо молитвами не коптят, а делом занимаются. Я что ли виноват, что мы тут уже две недели топчемся, а толку нет?
        Анри присел рядом с Карлом. Тот уже закончил стирку и скептически оглядывал серую, как булыжник, рубаху.
        Сожженный воинственными болгарами мост через бурный Тронкс остановил движение отряда аббата Круазье. Основная масса крестового похода, возглавляемая братом короля Вольдемаром Храбрым вышла к Тронксу выше километров на сорок - в долине - и давно, благополучно миновала водную преграду не такую бурную на равнине.
        Аббат заупрямился и отбился от общего движения в Святую Землю только по одной причине: в горах, там, где Тронкс пересекает старый мост, расположился древний греческий монастырь. Круазье интересовал именно он, а не местная деревушка Возгорье возле монастыря, которая со временем разрослась и превратилась в довольно сильную и богатую крепость.
        Полмесяца назад, перейдя реку по еще не сожженному мосту, аббат прямиком направился в монастырь, чтобы взглянуть на «гвоздь Христов» в истинной ценности которого его убеждал в Риме папский легат Тиверий. Заканчивая тот легкий, светский разговор, Круазье улыбнулся и пообещал влиятельному собеседнику подарок. Тот тотчас широко заулыбался в ответ и, склонившись к уху аббата, зашептал что-то интимное про отношения в Риме, про кардинала Мотени, которого даже черти не берут в ад и даже про какую-то Рамалию Августу, которая вхожа во дворец Святого Петра. Общение аббата Круазье и легата Тиверия закончились заверениями в вечной дружбе и взаимной поддержке, при чем поверил во все это только аббат, потому что он не был римлянином.
        Переговоры с болгарами не удались, хотя аббата и пустили сначала в крепость. Не имея толкового переводчика, аббату Круазье пришлось самому, едва ли не знаками, объяснять цель своего приезда. Разговор о покупке святой реликвии получился длинным и бестолковым. Аббат толком не понимал, что он беседует не с монахами, а, в основном, с купцами и простыми горожанами, среди которых было много простых пастухов. В конце концов, аббату предложили солонину (при чем по довольно не скромной цене) и кое-что из доспехов и оружия византийцев. Последние были ржавыми и пылились в сараях жителей крепости лет тридцать, а то и больше.
        Аббат Круазье рассердился и особенно после того, когда какой-то здоровенный болгарин-недотепа не сумев справиться со своим копьем, ткнул им под ребра коня аббата. Благородный конь встал на дыбы и если бы не помощь, которую оказали Круазье его верные рыцари, он наверняка свалился на землю.
        Возник скандал. Шум на крошечной, крепостной площади становился все громче и нервознее. Карлу Матиусу заехали куском солонины по физиономии. Обиженный рыцарь тут же обнажил свой меч. Дикари-болгары не замедлили опустить копья, при чем так ловко и быстро, что три уперлись в грудь разгневанного рыцаря.
        Аббат Круазье поднял руку и призвал людей к христианскому порядку. Когда некое его подобие было восстановлено, аббат продолжил свою речь со спокойствием святого пастыря, но вдруг не сдержался и разразился проклятиями по поводу местных варварских обычаев. Когда смысл слов аббата стал все-таки доходить до жителей Взгорья, местные дикари снова взялись за свои копья и на этот раз нацелили их в лицо аббата. Круазье пригрозил жителям крепости и монастыря карой небесной и поспешно ретировался в свой лагерь на другой стороне реки.
        Ночью жители Взгорья сожгли мост, а связанную охрану утащили с собой. Пленные вернулись через несколько дней, но не все, потому что по их словам, кое-кто решил присоединиться к болгарам.
        Аббат Круазье предал анафеме отступников, изменивших делу освобождения Святой Земли. Мост решено было отремонтировать в кратчайший срок. Аббат попытался было восстановить отношения с местными жителями, но припасы, которые почти не пополнялись после выхода из Тайбеды, подошли к концу и переговоры были быстро прерваны. Дело в том, что рыцари и их многочисленные слуги чуть ли не ежедневно стали устраивать охоту за баранами и прочей живностью местных жителей, а при случае прихватывали и молодых женщин. Очень быстро схватки стали кровавыми и строились по принципу засад. Жителей Взгорья было значительно меньше, но они лучше знали местность и они не любили оставаться в долгу. Кроме почти ежедневных схваток, болгары портили строевой лес по берегам реки, например, подрубая его посередине, или загоняли в стволы сосен осколки старых пил.
        Восстановление моста сильно замедлилось. Если бы в отряде аббата Круазье было хотя бы полторы тысячи опытных рыцарей, проблема могла бы быть решена в течение пары дней. Аббат, не задумываясь, снес бы с лица земли Взгорье и монастырь, сохранив на память только святую реликвию, а доски и камни от домов и келий пустил на восстановление моста. Но, во-первых, рыцарей в отряде было чуть больше трехсот, а, во-вторых, Взгорье и монастырь были надежно защищены рвом, высокими стенами и поясом скал. Штурм исключался, но и уйти было не то что нельзя, а трудно, потому что другая дорога - брод чуть ниже по течению километрах в трех - был крайне неудобен. Во-первых, брод был достаточно глубоким, а, во-вторых, на всем его протяжении лежали не меньше десятка огромных глыб, обойти которые по пояс в воде, было почти невозможно. Но что все-таки смогли бы сделать люди, было не под силу тяжелым телегам. Даже если бы их и разгрузили от груза, большее половины из них все равно могли стать жертвой бурного потока. Вольно или невольно, но отряд аббата Круазье буквально прилип к сожженной переправе.
        Герцог Трайом - высокий, жилистый и неистребимо воинственный - прилюдно назвал аббата Круазье дураком. По его мнению, аббат выбрал самый глупый вариант: ни войны, ни мира с местными жителями. А между тем кто-то должен был стоически восстанавливать мост пусть и под редкими, но все-таки иногда пущенными не в пустую, стрелами болгар.
        Аббат Круазье ответил обедневшему герцогу длинной проповедью на тему христианского смирения и терпения. Кроме того, он напомнил Трайому, что взял в поход его самого и его двух друзей только из жалости. Анри Деладье уверенно спивался после смерти жены и маленькой дочери, а барон Карл Матиус слишком весел и глуп для благородных и целеустремленных поступков. Что же касается самого герцога, то он был изгнан из Испании, когда вздумал защитить богатую мавританку от притязаний испанской солдатни.
        Карл Матиус не без улыбки заметил, что если бы Трайом был побогаче, речь аббата была бы значительно короче.
        Разгневанный герцог во время каждой вечерней трапезы со своими верными друзьями Анриом Деладье и Карлом Матиусом стал провозглашать тост за христианскую задницу аббата, которая, желая добраться до Святой Земли, за пятьдесят лет своей жизни так не разу и не взгромоздилась на боевого коня.

3
        Вернувшись в палатку, Карл Матиус долго не мог найти свои кожаные штаны и рыболовную сеть.
        «Как сам черт спрятал!» - с досадой подумал он.
        Можно было спросить у Анри, не видел ли он их, но тот отправился шататься по лагерю и предупредил, что вернется не скоро.
        «Кстати, о каком запахе он говорил?» - Карл потянул ноздрями воздух.
        Свежим его было назвать нельзя, но и ничего дурного (с точки зрения не очень-то привередливого Карла) он не ощутил.
        Поиски штанов и сети затянулись надолго. Карл рассчитывал сбыть рыбу помощнику аббата Отто Бергу и уже вечером устроить с друзьями очередную «вечеринку».
        «Эх, женщин бы найти где-нибудь!» - не без сердечной грусти подумал толстяк.
        Впрочем, рассчитывать на диких болгарок резона не было.
        В конце концов, Карл наткнулся на серебряную фляжку Анри Деладье. Она завалилась за старое седло в углу палатки, а та, в свою очередь, была придавлена грудой доспехов. Карлу пришлось порядком исхитриться, чтобы просунуть толстые пальцы в глубокую щель и извлечь флягу.
        Откупорив ее, Карл удивился тому, что она полна до краев. Он осторожно понюхал вино. Вкус был кисловатым, но терпимым. Карл сделал один глоток… Привкус железа вдруг стал похож на что-то вишневое с горчинкой от косточки. В желудке рыцаря потеплело.
        Карл припомнил, что вчера Анри проиграл свой «аварийный» сосуд герцогу Трайому. Но игра не была закончена и вскоре Анри удалось вернуть свой проигрыш. Пьянка продолжилась, избыток вина (а в этом был снова «виноват» добычливый Карл) явно расслабило рыцарей больше обычного. Анри расчувствовался, вспоминая покойную жену и дочь. Если бы добродушный Карл, в конце концов, не заехал ему кулаком промеж лопаток и не заявил, что «все там будем» веселая пирушка могла бы превратиться в заурядные поминки.
        Когда Карл наконец совладал с нахлынувшими воспоминаниями, серебряная фляга была уже наполовину пуста. Карл почесал затылок. Объяснить другу, почему он вдруг взялся без помощи Анри опорожнять его флягу, было бы затруднительно.
        Карл допил вино и зашвырнул флягу подальше в угол.
        «Наверняка он вернется пьяным, - подумал про друга Карл, - а если мне удастся сбыть десяток рыбешек пройдохе Отто, мы продолжим вечеринку и о фляге никто не вспомнит».
        Неожиданно в углу, именно в том, в который запустил пустую флягу Карл, что-то зашевелилось и, как показалась рыцарю, сердито сверкнуло на него красными глазами.
        «Кролик ожил?..» - улыбнулся не склонный к мистицизму рыцарь.
        Он смело подошел к груде вещей состоящих из всего того, что нужно и не нужно в дальнем рыцарском походе, вытащил меч и пошевелил его концом верхушку кучи. Что-то звякнуло, что-то стеклянно треснуло и верхушка стала заметно ниже. Неясная серая тень вдруг брызнула откуда-то сбоку, пронеслось под ногами Карла и исчезла в другом углу.
        «Не крыса, - сразу понял Карл. - Хотя, черт его знает, какие тут водятся крысы?»
        Поиски неведомого животного Карл проводил осторожно и решил их не прекращать до тех пор, пока «незнакомец» не будет найден. Он уже где-то слышал, что на юге Болгарии обитают неведомые «ночные кровососы».
        Как ни странно, но «гостя» Карл обнаружил у чуть тлевшего камелька в углу палатки. Огни на железном, обрешетчатом поддоне едва светились. Наклонившееся над ними живое существо словно нюхало их и, отбрасывая уродливую тень, казалось уже значительно больше.
        - Эй!.. - громко сказал Карл.
        Существо оглянулось, и Карл вдруг почувствовал, как на его голове шевельнулись остатки шевелюры. На него смотрел самый настоящий черт. Черт выпрямился, но все равно стоял так, словно вот-вот собирался завалиться на бок.
        «Ладно, мы три дня пили, - лихорадочно соображал Карл. - Анри все равно, он привык, а вот для меня такая гулянка, пожалуй, явный перебор…»
        Карл механически поднес ко рту флягу. Остатки жидкости - с десяток капель - заставили его поперхнуться.
        - Пошел вон! - сказал Карл черту и на всякий случай выставил вперед меч.
        Черт не двинулся с места.
        «Может быть, попа позвать?» - нерешительно подумал Карл.
        «Позови-позови!.. - тут же отозвался внутри него какой-то другой, явно насмешливый голос. - Вот только если поп твоего черта не увидит, поворачивай назад на Рону, брат!»
        Обращение «брат» да и сам иронический тон мысли был несколько странным.
        - Чего тебе? - решил все-таки продолжить диалог с чертом Карл.
        Черт выпрямился и извлек откуда-то из подмышки черную книгу. Она была (или казалась) небольшой и несколько потрепанной. Черт сделал шаг, положил книгу на пол и отступил.
        - Мне, что ли? - уточнил Карл.
        Черт кивнул.
        Карл задумался… Черная книга лежала на краю мешка с мелкой оловянной посудой. Деятельный Карл приобрел ее оптом еще в Румынии, но сумел продать только половину. Большую посеребренную чашу, ему, правда, удалось всучить самому аббату Круазье, но дальнейшие деловые отношения вдруг расстроились. Вечно крутившийся рядом со своим начальником Отто Берг то и дело давал понять рыцарю-купцу, что без него дело не обойдется.
        «А пошел бы ты!.. - подумал об Отто Карл. - Тоже мне посредничек нашелся. Буду продавать понемножку кому подвернется. Гроши, конечно, но на жизнь хватит…»
        Карл осторожно приблизился к черту и присел. Он осторожно прикоснулся к книге пальцем, потом еще раз, уже смелее и открыл примерно посередине. Рукописные строчки казались очень аккуратными и ровными. Карл сделал вид, что читает, он старательно шевелил губами и щурился из-за плохого освещения.
        Между тем рыцарь искоса осматривал мешок и черта.
        - Вот тут непонятно, - сказал Карл, протягивая вперед руку, словно собираясь перевернуть страницу, - ну, погладил священник мальчика пониже поясницы, что это за грех-то?..
        Черт наклонился вперед. Он с опаской смотрел не на текст книги, а на указующий, толстый палец рыцаря. Тем менее реакция Карла не раз спасавшая ему жизнь в двух, а может быть даже и в трех десятках схваток, помогла ему и в этот раз. Одним движением руки Карл набросил открытый угол мешка на голову черта. Тот тут же рванулся в сторону, но его догнал удар левого кулака рыцаря, при чем такой ловкий, что черт буквально влетел в середину мешка-западни. Следом полетела черная книга. В мешке сердито загромыхала посуда, словно туда кинули разъяренного кота.
        Карл быстро завязал мешок. Напряжение спало и рыцарь, вытерев со лба пот, едва не присел на ерзающий по полу мешок.
        «Тьфу, ты!.. - выругался он про себя. - Куснет еще за одно место…»
        Взвалив мешок на плечи, Карл направился к реке. Спуск к Тронксу нельзя было назвать пологим, тропинка то и дело замысловато виляла из стороны в сторону. Кое-где из земли выступали мокрые, глинистые участки, и Карлу приходилось ставить ступню едва ли не поперек тропы, чтобы не заскользить вниз.
        К удивлению Карла, Анри Деладье сидел примерно на том же месте, где до этого стирал рубаху Анри, и пил из фляжки обтянутой серой кожей. Едва взглянув на Карла, он виновато улыбнулся.
        - Что тащишь? - Анри кивнул на мешок за плечами друга. - Лишнее, что ли нашел?
        - Без лишнего в жизни никак нельзя, - отдуваясь, заявил толстяк. - Человек обрастает вещами, как старая черепаха.
        В мешке с грохотом переваливалась мелкая посуда.
        - Выкинуть надо, зеленеть стала, - пояснил Анри Карл. - Теперь эти чашки только кузнецу продать можно. А до Византии этот мешок переть себе дороже.
        Карл подошел к берегу осторожно, снова по-медвежьи ставя на тропинке ноги. Не сильно размахнувшись, он бросил мешок в воду.
        Анри проследил его короткий полет и снова приник к фляге. Карл присел рядом. Какое-то время он тяжело отдувался и брезгливо вытирал руки о грязные штаны.
        - Ну, ее эту рыбу! - наконец сказал он. - Хотел монетой у Отто разжиться, да видно не судьба.
        Анри ничего не ответил. Он смотрел на горизонт изломанный линией гор и о чем-то думал. В глазах рыцаря не было ничего кроме тоски.
        - Брось… - Карл почесал затылок и попытался улыбнуться. - Что было, того уже не вернешь, понимаешь? Вот был у меня мешок, а теперь его нет.
        Карл подмигнул другу. Анри растеряно улыбнулся в ответ. Он подумал о двух монетах Карла, на которые он купил флягу с вином, и ему стало стыдно. А сам Карл вспоминая о теперь уже пустой фляге Анри, принялся рассказывать другу об утренней потасовке с болгарами…

4
        Рыцарский поход в Святую землю, три месяца назад собиравшийся в Роне, был похож на водоворот. Желающих отправиться в Землю обетованную было не мало, а тех, кто испытывал какие-то сомнения, кружили слова неистового аббата Круазье. Слова были разными. Одни словно сливались с тяжким колокольным звоном, в котором каждый житель Роны слышал «Этого хочет Бог!», другие, более мелкие, колко напоминали людям те или иные их грешки. Смерть от вражеского меча или болезни во время похода вдруг перестала быть страшной и таинственной, потому что там, возле ее предвечного порога вдруг исчезли менялы в монашеских рясах с пустыми мешками для сбора еще не отпущенных людских грехов и полными, с еще не розданными сверхдолжными добродетелями святых. Дорога в рай выпрямилась, посветлела и вела прямо на небеса, а не в мрачные монастыри. Да и сама жизнь вдруг стала казаться гораздо проще, потому что рукоятка христианского меча, заполняя собой всю ладонь без остатка, не оставляла места для иной платы для входа в рай.
        Толпа ревела: «Этого хочет Бог!» и верила этому. Мир словно стряхнул с себя слой многовековой пыли и развернулся во всей своей красоте. Люди стали смелее, добрее и улыбчивее. И - странное дело! - рынок на площади перед кафедральным собором вдруг превратился во что-то напрочь лишенное человеческой расчетливой жадности, житейской ухватистости и простого жульничества. Меч можно было купить за гроши, доспехи - чуть дороже, но тоже по приемлемой цене, что же касается остальной мелочи - луков, шлемов, кольчуги, поножей и простой одежды, то цена экипировки простого воина почти не превышала полугодового дохода обычного крестьянина.
        «Этого хочет Бог!»
        Иногда площадь пересекало светлое (а еще чаще сияющее лицо аббата Круазье) и народ приветствовал его так, словно аббат шел по воде, а не по потертой брусчатке.
        Неведомая сила сразу же потянула в поход Анри Деладье. Он прожил со своей красавицей-женой пять лет, был счастлив, но смерть молодой жены и новорожденной дочки опустошила его крошечный замок. Если Анри в какой-то вечер и оставался в нем, дело всегда заканчивалось грандиозной попойкой с друзьями или теми, кто себя за них выдавал. Анри постепенно беднел и чтобы ускользнуть от грозных признаков надвигающейся нищеты, сбежал в Испанию на войну с маврами. Там он познакомился с весельчаком Карлом Матиусом и обедневшим герцогом Трайомом. Выйдя живыми из более чем десятка схваток с маврами, друзья сблизились, хотя их характеры мало располагали к этому. Герцог Трайом был воином до мозга костей. Карл - смелым толстяком готовым пойти на любую авантюру, а Анри Деладье - если поблизости не было вина - и тем и другим, в зависимости от обстоятельств, в которые попадала неразлучная троица.
        Вернувшись во Францию, после неприятности с герцогом Трайомом, троица не рассталась, потому что в Роне уже собирался крестовый поход. Карл Матиус приходился каким-то дальним родственником аббату Круазье и надеялся оказаться к нему поближе и в походе. Но аббат - хорошо зная характер родственника - принял его довольно холодно, а присутствующему рядом Анри Деладье посоветовал прежде избавиться от греха пьянства, прежде чем посвящать жизнь Богу. Что же касается Трайома, то лишь аббат едва взглянул на него, а в короткой фразе, брошенной герцогу, упомянул о самом страшном грехе - гордыне. Короче говоря, дело стало принимать совсем уж дурной оборот, - о походе в Святую землю не стоило и думать - но тут вдруг всплыла история с «черной книгой». Беда пришла откуда ее не ждали. И хотя аббат Круазье сделал вид, что ему нет никакого дела до всяческой чертовщины, пересекая площадь перед кафедральным собором, он уже не излучал сияющей, святой улыбки. Суть дела состояла в том, что родной брат аббата Круазье - тишайший священник, ставший им по настоянию своего старшего родственника - написал сатанинскую книгу
«черную книгу», а затем сунул голову в петлю. Как позже выяснилось, все это время с ним сожительствовала двоюродная сестра герцога Трайома. Женщину схватили. И хотя эти трагические события видимым образом никак не отозвались на карьере аббата Круазье, злые языки хорошо помнили эту историю и молчали только до поры.
        Что было написано в сатанинской «черной книге» никто толком не знал. Поговаривали, что это была круто замешанная ложь на каплях (да и то извращенной) правды о церкви и монастырских порядках. Но в том, что автор «черной книги» ненавидел церковный мир, никто не сомневался. Книгу мало кто видел, и она исчезла, оставив о себе только факт, что она существует.
        Аббат Круазье потребовал встречи с герцогом Трайомом.
        - Иди!.. - шепнул ему на ухо Карл. - Понятия не имею, зачем ты ему потребовался, но иначе нас просто не возьмут в поход.
        Как это ни странно, но встреча аббата и герцога состоялась не в кафедральном соборе, а в кабачке, за вторым углом направо, если идти к собору от главных городских ворот. И не днем, а поздно вечером. Надвинув чуть ли не до подбородка капюшон, сменив рясу на простую монашескую одежду, аббат явился на встречу в сопровождении трех рослых громил. Карл Матиус и Анри Деладье хотя и не получили приглашения на встречу с аббатом, устроились за соседним колченогим столиком и если Деладье только пил, то Карл - ел за двоих.
        Аббат поморщился, увидев неподалеку родственника и его друга, но его деловой разговор с герцогом Трайомом начался быстро и без какой-либо вступительной болтовни со стороны аббата. Суть дела заключалась в следующем: аббат потребовал найти «черную книгу». Герцог немного опешил и спросил, при чем тут он. Аббат усмехнулся. «Черная книга» была написана в единственном экземпляре и сожительница покойного автора, двоюродная сестра герцога Жаннет, неделю назад умерла в подвале одного из монастырей. Судя по всему, женщину допрашивали, но она сказала очень мало и часто смеялась вместо того, чтобы отвечать на вопросы. Короче говоря, следы «черной книги» были потеряны.
        Аббат прервал свою речь и выпил стакан вина. Его руки чуть дрожали, а лицо, на секунду выглянувшее из-под копюшена, выглядело бледнее обычного. В городе ходил упорный слух, что в «черной книге» был упомянут и он, аббат, при чем его ложь, склонность к педофилии и связь с монахинями из монастыря святой Женевьевы, были не самыми мрачными ее эпизодами.
        Выслушав первый, довольно сбивчивый монолог аббата, герцог задумался. Во-первых, он предпочел бы не иметь отношения к «черной книге», а, во-вторых, встреча с сестрой, которая могла прояснить хоть что-то во всей этой странной истории, была уже невозможна.
        Трайом спросил аббата, видел ли он хоть раз «черную книгу». Аббат ответил отрицательно и тут же заявил, что, если бы это случилось, он тотчас бы сжег ее. Суть этого мерзкого писания заключалась в том, что ее автор с сатанинской хитростью переплел полуправду и хитроумные вымыслы, откровенное глумление над верой и некие «знания», которые (по мнению автора книги) отцы церкви утаили от простых прихожан. Тут аббата словно прорвало и он заговорил о чистоте веры и о будущем крестовом походе в Землю обетованную. Аббат не сомневался, что «черная книга» уйдет из Роны вместе с крестоносцами, чтобы всячески вредить промыслу Божию. Герцог Трайом попытался было сказать, что он не сумеет помочь аббату в поисках кощунственной книги, но тот резко оборвал его и долго, с каким-то болезненным любопытством рассматривал его лицо. Потом, понизив голос, аббат сказал, что перед смертью его двоюродная сестра сказала, что «потерянная» «черная книга» явится на свет снова и ни кому-нибудь, а ее брату Трайому.
        Герцог поперхнулся вином. Он плохо знал свою двоюродную сестру Жаннет, о которой шла речь, и видел ее последний раз лет пятнадцать назад. Это была некрасивая, хромая девочка с ломким, крикливым голосом и огромными, горящими глазами. Однажды, жалея девочку, Трайом усадил ее на колени и пообещал ей привезти прекрасного принца-индуса из-за моря. Жаннет так обрадовалась, что захлопала в ладоши, а потом поцеловала дядю в щуку сухими губами. Герцог расстался с девочкой и те сведения, которые до него изредка доходили, говорили о том, что девушка ведет не совсем благочестивый образ жизни. Знакомство с братом аббата Мишелем Каризо, очевидно, сыграло в ее судьбе роковую роль. Когда хромоногая Жаннет вдруг зачастила к нему сначала в церковь, а потом стала посещать его и дома, на это мало кто обратил внимание. Минуло два года… Однажды служанка пришедшая в дом священника, нашла его повешенным. Жаннет сидела на полу и безумно хохотала, прижимая к тощей груди какую-то черную книгу.
        Девушку задержали и допросили. Она несла полную околесицу вроде того, что Мишель открыл «великую истину» и за это сам Сатана поставил свою подпись на последней странице его книги. Срочно прибывший в дом брата аббат Круазье уже не нашел там «черной книги». Она просто исчезла. Помня о близком родстве с покойным и понимая, что в книге, о которой идет речь, скорее всего, упомянуто и его имя (не считая других имен, куда более высоких по рангу), аббат лично перерыл весь дом брата. Им было найдено несколько десятков листков с отвратительными рисунками и кощунственными текстами, но больше ничего. Представители инквизиции тщательно исследовали найденное. Половина святых отцов пришла к выводу, что это, скорее всего, творчество умственно больного человека, вторая склонялась к мнению, что это сатанизм чистейшей воды. Жаннету допрашивали еще несколько раз, но ничего нового узнать не удалось.
        После очередной паузы в разговоре, аббат Круазье буквально впился глазами в сухощавое лицо герцога Трайома.
        - Мне нужна эта «черная книга», - твердо сказал он. - Я отлично понимаю, что пока у вас ее нет, но если верить Жаннет, рано или поздно она должна появиться. Вы отдадите ее мне. Мишель стал священником по моему настоянию, и чтобы там не было, я несу ответственность за его поступки.
        Рука аббата легла на стол и сжалась в кулак. В глазах Круазье желтым светом горела ненависть.
        Герцог вдруг понял, что ему больше не стоит пить, и отставил в сторону недопитый стакан вина.
        - Лучше помолитесь о своем брате.
        - Вы должны вернуть мне «черную книгу». А потом я уничтожу ее.
        Герцог кивнул и встал.
        - Хорошо. Но для того, чтобы уничтожить что-то, это еще нужно найти. Я не могу дать вам гарантии, что сошедшая с ума девушка говорила правду. До свидания, ваше святейшество.
        Уже на пути из кабачка Карл Матиус посетовал на то, что герцог слишком вольно говорил с аббатом.
        - У аббата доброе лицо, но характер волка, - шепнул он Трайому. - Учти, он ничего не забывает!
        Трайом промолчал.
        Сильно напившийся Анри Деладье затянул какую-то шаловливую песенку.
        - Помолчи! - оборвал его Карл.
        Анри пьяно улыбнулся, покорно замолчал, а в его глазах вдруг мелькнула тоска. Он отвернулся и, отыскав на мостовой какой-то камушек, принялся пинать его перед собой…

5
        Набежавшие облака сделали и без того мрачный и каменистый берег Тронкса еще более мрачным.
        Анри Деладье не без грусти рассматривал пустую флягу. Карл чистил веточкой сапоги.
        - Чертова глина, - беззлобно ругался он, - после дождя она скользкая как лед.
        Анри бросил пустую флягу на землю и раздавил ее ногой.
        - Спать хочется, - Анри зевнул.
        - Иди в палатку и спи, тебя никто не держит, - отозвался толстяк.
        - Сам иди…
        Анри пнул ногой сплюснутую флягу. Она отлетела на один шаг и стала стоймя. Смятая и полусогнутая она напоминала коленопреклонную фигуру аббата Круазье.
        - Трайом пришел, - Карл и показал веточкой в сторону палатки. - Сегодня он здорово поцапался с аббатом. Трайом говорит, что в сто раз легче перейти реку в брод, а не воевать тут с болгарами. Тем более что для этого нет причины…
        - Крузье ее найдет.
        Карл ничего не ответил, внимательно наблюдая за тощей фигурой герцога. Тот вошел в палатку и отсутствовал примерно пять минут. Выйдя из нее, он уже держал в руках какой-то сверток. Оглянувшись по сторонам, словно еще не зная куда идти, Трайом направился к реке.
        - Не упади, там скользко! - крикнул другу Карл.
        Предупреждение запоздало. Не сделав и трех шагов, Трайом нелепо взмахнул руками и осел на землю. Сверток выскользнул из его рук и покатился дальше. Карл подобрал сверток, взвесил его на руке и, зачем-то улыбнувшись Трайому, выбросил его в реку.
        Трайом поднялся, почесывая левое бедро. Приблизившись, он сел рядом с Карлом.
        - Не ушибся? - продолжал улыбаться Карл.
        Трайом смотрел на реку. Сверток, который выбросил Карл, быстро исчез в волнах.
        - Никогда бы не подумал, - сказал он, - но, говорят, что тут особенное место.
        - Рыба не ловится, что ли?
        - Нет, все дело в монастыре. Говорят, что рядом с ним вся нечисть наружу выползает.
        - Как земляные черви после дождя, что ли?
        - Не совсем так. Я слышал, что всякая дьявольщина не любит святых мест и крутится возле них, чтобы не пустить туда человека. Правда, я не знаю, насколько хорошо ей это удается, - Трайом немного помолчал, разглядывая противоположенный берег. - Историю одну сейчас услышал. Короче говоря, один человек решил утопиться возле этого монастыря и не смог.
        - Если бы повесил на шею камень побольше, тогда сумел, - уверенно возразил Карл.
        - Говорят, и это пробовал. А его вода словно выталкивала.
        - И чем все кончилось?
        - Там, - герцог показал рукой ниже по течению реки. - У брода смог…
        Анри широко зевнул.
        - Ерунда это все…
        - Ерунда - не ерунда, а кому-то нужно меньше пить, - тут же назидательно-весело вставил Карл. - Анри, у тебя вид как у сонной тетерки. Иди и спи.
        - Я в палатку не пойду, - лицо Анри обиженно сморщилось.
        - Почему?
        - Там воняет…
        - Тобой?
        Анри снова поморщился.
        - Я лучше тут посижу…
        Откуда-то справа и сзади послышались крики людей и тяжкий тележный скрип. Ни людей, ни приспособлений не было видно, их скрывал широкий бугор.
        - Правее-е-е!.. - надрывался густой бас. - Правее, что б вас черти взяли!..
        - Опять аббат за мост взялся, - поморщился Трайом.
        - День длинный, нужно же чем-то заниматься, - усмехнулся Карл. - Святой аббат Круазье нашел работу себе и людям. А я вот я сейчас тоже думаю, чем бы заняться, а?..
        - Выпить бы… - тихо сказал Анри.
        - Рано, - возрази Карл.
        В глазах Анри появилась тихая скорбь. Он смотрел на реку и вдруг понял, что у него слезятся глаза - он почти ничего не видел…

6
        …Обнаженные по пояс, со связанными за спиной руками, герцог Трайом, Карл Матиус и Анри Деладье стояли на коленях перед аббатом Круазье. Широкий круг воинов вокруг казался безликим и серым.
        Отто Берг поднял над головой небольшую черную книгу.
        - Сегодня утром она найдена в палатке этих трех мерзавцев! - торжественно сказал монах. - Эта книга, братья, - верх кощунства и сатанизма. Рыцарь, взявший ее в руки, продает душу дьяволу и служит самым черным его делам.
        Монах положил книгу на стол перед аббатом. Тот болезненно поморщился, едва взглянув на нее.
        Наступившая пауза получилась тяжелой и диной.
        - А кто нашел книгу? - спросил кто-то из толпы воинов.
        Отто оглянулся на аббата. В глазах служки легко угадывалась беспомощность. Аббат снова поморщился, отвел глаза, словно давая понять, что технические вопросы не входят в его компетенцию.
        - Книга лежала у порога палатки обвиняемых, - не уверенно пояснил Отто Берг. - Точнее говоря, за ее пологом…
        - И кто же на нее наступил? - спросил насмешливый бас. Он тут же добавил: - Кстати, эту чертову книгу могли просто подбросить.
        - Кто?!.. - возмутился Берг.
        Ответа не последовало, но неодобрительный гул толпы стал громче.
        Отто Берг торжественно поднял правую руку:
        - А не сказано ли в нашем уставе, братья, что нужно трижды крестить порог рыцарской палатки перед сном? А не сказано ли, что святая молитва отгоняет ночного и полуденного беса? А эти… - правая рука монаха опустилась и ткнула в Анри, Карла и герцога. - Вчера напились вина и орали песни чуть ли не до первых петухов…
        - Вино все ж таки не черт, - возразил насмешливый бас. - Кстати, я вчера Карлу денег занял. Если теперь ему голову отрубят, кто мне их отдаст?
        Аббат Крузье покраснел и сделал шаг вперед:
        - Шутить вздумали, братья?! В Святую землю идем, жизнь за Господа нашего в любой момент положить готовы, а вы… - аббат от гнева на секунду потерял дар речи. - О вере и чести забыли?! Или вы свиньи, для которых все равно, что земля под ногами, что небо над головой? Многое вам прощается, братья, потому что многое с вас и спросится!
        Толпа раздалась, вперед вышел рослый, вислоусый воин похожий на викинга.
        - Ты подожди спрашивать и сначала ответь, - спокойно сказал он. - Если ты нас братьями называешь, то как можно вот так просто осудить своих братьев?
        - Может, ты тоже денег Карлу занял, Яр? - скривился в усмешке Отто Берг.
        Рослый викинг бросил презрительный взгляд на белобрысого монаха.
        - А ты что, деньги во всех карманах пересчитываешь? - воин оглянулся к толпе и зычно бросил: - Монаха Адемара спросить надо! - он поднял над головой боевой топор. - Адемара!.. - повторил он. - Как Адемар скажет, так и будет!
        В толпе тут же поднялся крик:
        - Адемар!.. Адемар!
        Толстяку Карлу Матеусу было трудно стоять, потому что острая прибрежная галька резала его пухлые колени. Он не без труда повернул шею и сказал Трайому:
        - Хрен редьки не слаще…
        - Откуда знаешь? - тихо спросил герцог.
        - Адемар меня дважды палкой лупил. И в третий раз не пожалеет.
        По толпе прошла волна, воины расступались в стороны давая пройти еще кому-то невидимому всем остальным. Когда раздались в стороны первые ряды, в центр круга вышел седобородый старик. Он с заметным усилием опирался на клюку и смотрел не по сторонам, а себе под ноги.
        - Скажи свое слово, Адемар! - раздалось сразу несколько голосов. - Вина разной бывает, в том числе и лживой.
        Карл поднял голову и тут же получил сильный удар по затылку от Отто Берга. Когда белобрысый монах попытался поднять руку и на герцога Трайома, он столкнулся с его взглядом и нехотя опустил руку.
        Старик подошел к трем связанным рыцарям. Он остановился возле Анриа Деладье и какое-то время внимательно рассматривал его лицо.
        - Жалеешь? - наконец спросил Адемар.
        Толпа замерла, боясь пропустить хоть одно слово.
        Анри кивнул.
        Отто Берг направился было к аббату Круазье, но поскольку ему пришлось проходить перед пленными, Карл изловчился и ткнул его головой под ребра. Монах проглотил изрядную порцию воздуха, осел на землю и закашлялся. На случившееся никто не обратил внимания - все смотрели на Адемара и Анри.
        - Давно умерла жена? - задал второй вопрос старый монах.
        - Пять лет…
        Старик помолчал, чуть покачивая головой.
        - Не о том думаешь, а потому и душой болеешь. У Бога мертвых не бывает…
        - А, может, он свою жену с помощью этой сатанинской книги вернуть захотел! - раздался в толпе раздраженный, высокий голос, судя по всему исходивший от тех рыцарей, которые стояли за спиной аббата Круазье. - И такому все равно живую или мертвую…
        Адемар оглянулся, ища того, кто это сказал. Строй рыцарей за спиной Круазье смешался…
        Старик подошел к толстяку Карлу. Тот втянул голову в плечи и как будто стал ниже ростом.
        - И ты жалеешь? - спросил старик.
        Карл быстро кивнул.
        - О чем?
        - Чужое вино вчера без спроса выпил…
        В толпе засмеялись. Чуть улыбнулся и Адемар.
        - И все?
        - Больше ничего не помню, - Карл простодушно пожал толстыми плечами.
        Подойдя к Трайому, Адемар долго и внимательно рассматривал его лицо.
        - Ты - воин, а людей жалеешь. Нелегко это и опасно.
        Трайом смело взглянул в глаза старика.
        - Я знаю.
        Адемар отвернулся. Он долго стоял, опираясь на посох, и рассматривал реку. В этом месте она была шире полутора сотен метров. В ее бурном течении, то тут, то там показывались и исчезали валуны. На другом берегу уже собралась порядочная группа болгар. Некоторые держали в руках луки, но никто не стрелял. Болгары с любопытством смотрели на то, что происходит на чужом берегу.
        - Что он тянет?!.. - шепнул в ухо Круазье уже пришедший в себя после удара Берг. - Всего-то три башки отсечь!
        Круазье ничего не ответил, а Берг вдруг подумал о том, что у Адемара нет меча.
        «Тоже мне, власть Божья!..» - подумал он.

7
        Анри, Карла и Трайома развязали и подвели к берегу реки. Адемар показал посохом на противоположенный берег.
        - Без сатанинской помощи такую реку не переплывешь, - сухо сказал старик. - Утоните - значит, вы не виновны и души ваши чисты перед Богом. Такая смерть не хуже той, что в бою или на кресте.
        Кто-то в толпе рыцарей тихо припомнил, что такой суд называется «судом стихий».
        Карл плохо плавал, он с ужасом посмотрел на бурную воду и спросил:
        - Святой отец, а как-нибудь иначе нас испытать нельзя?
        На какое-то мгновение Карлу показалось, что на губах старика мелькнула чуть заметная улыбка.
        - Из воды ты еще можешь выйти, а вот из огня нет, - спокойно ответил старик.
        Из-за спины Адемара вышли три воина с копьями и стали подталкивать ими Анри, Карла и Трайома к воде. Первым в нее без страха вошел Трайом, затем Анри и позже всех, заметно поеживаясь, Карл.
        Болгары на другом берегу ожили и стали что-то кричать. Одни размахивали руками, словно звали пленных, другие делали вид, что собираются стрелять из луков.
        Дойдя до места, в котором вода достигла его пояса, Трайом оглянулся и поманил Карла.
        - Плыви первым, - сказал он. - Я - сзади, если что - поддержу. А ты… - Трайом взглянул на Анриа, - держись рядом, сколько сможешь. Судороги не бойся. После спиртного она убьет либо сразу, либо ее не будет вообще.
        Адемар перекрестил троих людей в воде.
        Карл набрал в грудь побольше воздуха и ринулся в воду. Острый холод тут же сдавил его сердце. Плыть было не так тяжело, как казалось раньше, но сильно мешали камни. Уже на пятом или шестом гребке Карл больно ударился коленом о невидимый на дне камень. Течение тут же развернуло его неуклюжее, толстое тело и понесло боком на огромный валун чуть впереди.
        Кто-то рванул Карла сзади за пояс. Он оглянулся и на мгновение увидел злое лицо Трайома.
        - Греби против течения! - рявкнул он.
        Вода хлынул в рот Трайома, он исчез под водой, но тут же вынырнул.
        Карл упорно греб и ему удалось обогнуть опасный валун. Правда, впереди сразу же возник следующий, еще больший по размеру. Карл запаниковал и невесть как прилип к этому камню. Вода била ему в лицо, то прижимала его к холодной и гладкой поверхности, то пыталась оторвать. Карл цеплялся за валун обоими руками и с ужасом чувствовал, что теряет силы. Когда его ударили сзади по голове, он решил, что неудачно повернулся и задел затылком валун. Почти тут же, едва ли не у самой его груди вдруг вынырнуло злое лицо Трайома. Он молча, со звериной силой, оторвал толстяка от ненадежной опоры, и толкнул его вперед. Чуть сбоку мелькнула в пенистой воде голова Анри. Карлу удалось увидеть и кусочек берега, того, что остался сзади. Он почти не отдалился, и Карлу стоило неимоверных сил продолжить свой путь, а не вернуться назад.
        Борьба с течением возобновилась. Иногда Карлу казалось, что он теряет сознание и идет на дно.
        «А за что меня так?.. - подумал он. - Я ведь и читать не умею. Ну, посмотрел на сточки этой книжки и все… Велика ли беда?»

8
        Герцог Трайом вышел из воды сам. Анри Деладье выполз на карачках, а Карла вытащили болгары. Они смеялись, потому что долго не могли оторвать руки рыцаря от прибрежного камня. Воды у камня было только по колени, но Карлу казалось, что как только он встанет на ноги, твердь под его ногами разверзнется и он провалится в бездну.
        К Трайому подошел еще не старый, высокий воин. Он был одет богаче всех, а его грудь защищала искусно сделанная кольчуга украшенная серебряными бляхами. Высокий воин положил герцогу руку на плечо, сказал что-то одобрительное и все другие болгары громко рассмеялись.
        Карл ожил… Он встал, пошатываясь, и опираясь на руку Анри, пошел к Трайому.
        - Живы, что ли? - с усилием улыбнувшись, спросил он.
        Анри усмехнулся:
        - Там видно будет… Не спеши с выводами.
        На плечи Трайма, Анриа и Карла набросили куски сшитых овечьих шкур. Пленных отвели в сторону, ближе к низкорослой и густой иве. Там высокий воин отстегнул от пояса флягу и протянул ее Трайому. Болгары рассматривали лица пленных с удивлением, интересом и с уважением.
        Трайом ограничился тремя глотками и передал фляжку Анри. Тот сделал только один глоток и хотя вино показалось ему довольно приятным на вкус, его тут же вырвало. Болгарин рядом выругался и ударил его по шее. Другим воинам тоже не понравилась реакция Анри на угощение. Они что-то быстро заговорили высокому воину. Тот резко возразил и показал рукой на реку.
        - Кажется, он сообразил, что Анри наглотался воды и вино ему поперек горла, - догадался Карл. - Дайте мне!..
        Он смело протянул руку к фляжке. Ему дали ее неохотно…
        Карл стряхнул с фляжки песок, легко опорожнил ее до дна и улыбнулся.
        - Так сойдет? - спросил он высокого.
        Воины засмеялись, их лица снова подобрели.
        - Теперь если и убьют, то не сегодня, - сказал друзьям Карл.
        - Ты - толстый, ты - много… как это?.. В тебя много вмещается, - сказал Карлу на ломаном языке пожилой воин с длинным двуручным мечом.
        - В хорошего воина и должно вмешаться много, - не растерялся Карл.
        Отто Берг не отрываясь смотрел на то, как болгары встречают их бывших соотечественников.
        - Почему они их не убивают?! - монах с самым искренним удивлением взглянул на лицо аббата Круазье. - Ведь понятно же, что эти трое переплыли реку с помощью нечистой силы.
        Аббат Круазье поморщился.
        - Возможно, болгары считают иначе…
        Хотя ритуал «суда стихий» был закончен, рыцари-крестоносцы не расходились. Кто-то весело, кто-то явно хмуро, посматривали то на аббата, то на его верного служку и ни в одном взгляде не было видно участия. Несколько рыцарей на берегу, надрывая голоса, уже переговаривался с болгарами. В криках с той и другой стороны не было злости, правда, насмешки звучали довольно часто.
        Аббат Круазье с ненавистью смотрел на спину уходящего старика Адемара. Прежде чем войти в свою палатку, Адемар четыре раза перекрестился и согнулся в глубоком поклоне.
        - Я где-то слышал, что он сам из этих мест, - шепнул начальнику Берг. - Вот и сейчас крестился на пороге не три раза, а четыре, как болгарин!
        Рот аббата скривила усмешка:
        - Удивительно, что в таком возрасте он вообще еще что-то помнит, - Круазье кивнул на лежащую на столе перед ним «черную книгу». - Возьми ее… Принесешь мне вечером. Я посмотрю.
        Берг торопливо сунул книгу в сумку на поясе. Вынимая руку, он увидел, что она испачкана чем-то черным. Монах поморщился и вытер руку о рясу.
        «Адемар не прикоснулся к книге - подумал Берг. - Интересно почему?..»
        И монах еще раз вытер свою руку…

9
        Темнеть стало рано, потому что пошел дождь и, судя по облакам, затяжной. Мелкие капли, не переставая, барабанили по парусине палатки.
        Аббат Круазье пил легкое вино и рассматривал лежащую перед ним «черную книгу».
        - Свет зажги, - не оглядываясь, приказал он Отто. Аббат сделал очередной глоток вина и спросил: - Что там, в нашем лагере, на другом берегу?
        - Тихо все, - Отто старательно защелкал огнивом о кресало. - Болгары увели пленных, а больше там никого нет… - судя по очередному, явно смягченному удару, Отто попал себе кремнем по пальцу и громко ойкнул. - Все равно их убьют, наверное. Зачем они им?
        - А если не убьют?
        Отто с удивлением посмотрел на хозяина.
        - Это Адемар нам говорил, что такую бурную реку можно переплыть только с помощью дьявола. А если болгары считают иначе? - аббат отхлебнул вина. - Ты, кажется, сам говорил, что Адемар из здешних мест, а, значит, он знает местные обычаи и поверья.
        Отто не шевелился и тупо хлопал глазами.
        - Что замер? - рассердился аббат. - Я что, в темноте сидеть должен?
        Отто зажег одну свечу, потом, старательно прикрывая огонек ладонью, вторую и третью. Монах шептал молитвы и блаженно улыбался, щурясь на мягкий, желтый свет.
        - Теперь хорошо будет… Светло! - донеслось до аббата. - Слава Тебе, Господи!
        Круазье в который раз перевел взгляд на «черную книгу». Во взгляде аббата было больше сомнения, чем любопытства.
        - Как ты думаешь, Отто, почему Трайом не отдал ее мне? - спросил аббат. - Я сам просил его об этом еще в Роне. Ему ничего не грозило…
        Отто немного подумал.
        - А если Трайом все-таки испугался?
        - Чего?
        - Ну… я не знаю… Вы могли бы, например, спросить, откуда он взял эту книгу. Не из воздуха же она возникла.
        - Умный священник никогда не задает лишних вопросов, Отто. Ложись спать.
        - Спасибо, - буркнул служка.
        Аббат открыл книгу и стал неторопливо рассматривать первый рисунок. На нем тонкими линиями и с большим изяществом был изображен многокрылый дьявол. На следующей странице начинался текст. Круазье скользнул по нему глазами и быстро понял, что авто проклинал Бога и «все недостойные тени его».
        «Ну, это уже было…» - усмехнулся аббат.
        - Отто, зажги еще пару свечей, глаза болят, - пожаловался он слуге.
        Откуда-то сбоку тотчас просунулась сухая рука Отто, «украшенная» не совсем чистым, болтающимся обшлагом рясы, и поставила на стол большую свечу.
        Аббат Круазье довольно быстро перелистал книгу, ища знакомые имена и в первую очередь свое собственное. Имен было на удивление мало и имя Круазье встречалось на страницах книги всего тринадцать раз. Так или иначе, Мишо обвинял своего брата в связях с мальчиками из церковного хора и дважды в плотской любви к монахиням. По словам автора одна монахиня забеременела и, понимая, что ее грех станет вот-вот виден, бросилась в колодец.
        «Это даже не ложь, это просто бред какой-то!..» - аббат звякнул бутылью о край стакана и до верха наполнил его.
        Круазье действительно частенько замещал регента хора, но его отношения с детьми были строгими и чистыми. Репетиции хора, как правило, заканчивалась проповедью и все мальчики, под присмотром двух дьяков, расходились кто по своим домам, а те, кто жил в приюте, по комнатам в которых они жили по шесть-восемь человек. Изредка аббат мог пошутить и с монахинями. Но, во-первых, его шутки были довольно редки, во-вторых, целомудренны и, в-третьих, аббат всегда очень тонко чувствовал ту грань, которую не стоит переходить в общении с женщинами.
        И, тем не менее, в груди Круазье вдруг появилась тоска… Она пришла словно ниоткуда. Сначала тоска была малозаметной, но потом, цепляясь то за одну мысль, то за другую, вдруг стала расти, а что самое неприятное, постепенно порождать сомнения.
        Аббат припомнил одну из репетиций хора мальчиков… Да-да!.. Тогда, в знак одобрения, он действительно погладил по спине одного мальчишку и его рука, - непроизвольно! - скользнула ниже поясницы певчего.
        «Случайно же!.. - аббат почувствовал, что краснеет от стыда. Он залпом выпил стакан вина и со стуком поставил его на стол. - И кто это мог видеть?! Бред все, чистый бред!..»
        Мысль вильнула в сторону, и Круазье припомнил несколько последних встреч с монашками. Девушки были молоды, красивы и улыбчивы… О чем он говорил с ними последний раз? Аббат наморщил лоб, но как не старался, не смог вспомнить смысла разговора. В памяти всплыли только благословения, пара фраз о готовившемся походе в Святую землю, но сам разговор - а он был довольно длинным - словно растворился в темноте.
        «А зачем ты болтал языком? - с досадой спросил себя Круазье. - Или ты думал, что тебя не видят или не обращают внимания?»
        Отто, судя по всему, закончил приготовления ко сну. Его лежак стоял в ногах кровати аббата, причем так, что загораживал подход к ней со стороны входа. Бормоча молитвы, Отто улегся, немного помолчал и как-то странно, протяжно вздохнул.
        - Вина еще дай! - грубо сказал ему аббат. - Свечи еле горят, где ты купил такую дрянь? Я из-за твоей бережливости скоро совсем слепну.
        Отто вскочил. Он хлопотал за спиной хозяина, и вскоре на стол стала пыльная бутылка вина.
        - Оботри, не в кабаке подаешь! - с обидой сказал Круазье.
        Отто послушно вытер бутылку, но неумело и торопливо. Потом из-за спины аббата потянулась свеча к уже зажженной свече. Новая долго не хотела разгораться, потрескивала, «стреляла» то черными искорками сажи, то огненными, быстро гаснущими всполохами горящего воска.
        - Что рука дрожит, словно ты кур воровал? - прикрикнул на слугу Круазье. - Тоже мне, помощник, нашелся.
        Рука Отто чуть отстранилась в сторону и словно удлинилась. Обшлаг пополз к локтю, оголяя худую, длинную руку. Свеча, наконец, зажглась…
        Аббат вернулся к книге. Глаза постепенно уставали и строчки стали наползать одна на другую.
        «Устал… Или вино действует, - подумал аббат. Он перелистал сразу пару страниц. - Нет в этой книге ничего, кроме паскудства, подлости и дурости».
        С очередной картинки на него смотрело красивое, женское лицо. Фигура женщины была неестественным образом вывернута так, что наружу были выставлены все ее «прелести».
        «Тьфу, прости Господи!.. - аббат захлопнул книгу. - Спать пора».

10
        Уже в деревне Анри Деладье буквально свалила с ног простуда. Он задыхался от кашля и если бы не помощь Трайома и Карла, вряд ли бы смог добраться до хижины на краю деревни.
        Карла и герцога Трайома расположили в большой комнате с холодной печью. Анри увели в другую комнату, где в углу лежал овчинный тулуп и огромная куча сена. Анри обрушился на соломенное ложе и почти сразу потерял сознание.
        Он пришел в себя только через несколько часов, от легкого прикосновения ко лбу чей-то руки. Анри открыл глаза и увидел сидящую рядом на корточках девушку лет шестнадцати. Девушка улыбнулась рыцарю и протянула ему большой ковш. Анри с жадностью выпил и вдруг понял, что это не вода, а что-то кислое, похожее на простоквашу.
        - Спасибо, - глухо сказал он.
        Девушка ответила на своем языке и снова улыбнулась. У нее было удивительно приятное лицо, и улыбка буквально освещала его чистым, внутренним светом.
        - Ты кто?.. звать? - с сильным акцентом спросила гостья.
        - Анри, - улыбнулся в ответ рыцарь.
        - Ария, - девушка показала на себя. - Теперь ты… не… не умрешь.
        - Откуда ты знаешь?
        Девушка пожала плечами и вдруг слегка покраснела.
        - Когда зажгли огонь в печи, - девушка показала пальцем на соседнюю комнату, - дым пошел прямо в небо, а не жался к земле, - о смысле слов гостьи Анри догадывался скорее по жестам, чем по самим словам. - Такого не бывает вовремя дождя. Я знаю!.. Я знаю, что ты будешь жить.
        Анри снова улыбнулся.
        - Ты колдунья, что ли?
        Ария вскочила.
        - Подожди! - попытался остановить девушку Анри. Ему было приятно смотреть на ее милое и наивное лицо, и чувствовать легкий приятный запах, который, как казалось Анриу, сходил от ее волос.
        Дверь открылась, в ней мелькнула тень девушки, и дверь тут же захлопнулась. В ту секунду, что дверь была открыта, Анри успел слышать голос Карла. Тот рассказывал что-то веселое и несколько голосов смеялись в ответ.
        «Что они за люди?.. - подумал рыцарь. - Сейчас усну, а проснусь ли утром?»
        Он помолился Богу. Впервые за много лет его молитва была настолько теплой и искренней, что Анри стало заметно легче на душе.
        «Спасибо Тебе, Господи, - поблагодарил он, уже усыпая. - Чтобы не случилось со мной этой ночью или утром, за все Тебе спасибо!»

11
        Аббат Круазье проснулся после полуночи. Где-то там, в рыцарском лагере пьяные голоса орали песни, но далеко, потому что аббат не любил ночного шума.
        - Отто!.. - позвал Круазье.
        Рядом, в темноте что-то зашевелилось, и сонный голос сказал:
        - Я тут…
        - Свечи зажги.
        Аббат сбросил с себя толстое верблюжье одеяло и почесал саднящее колено. Оно давало о себе знать всегда после долгих, коленопреклонных молитв.
        «Словно черт дергает и сна лишает, - размышлял про себя Круазье, рассматривая мокрый от дождя потолок палатки. Он вспомнил о «черной книге». - Что там еще в этой книге написано?.. Кажется, все просмотрел, так ведь нет!.. Тянет как пропойцу в кабак».
        Аббат, кряхтя, встал и тут же, не поднимаясь с постели, устроился за столом, который всегда стоял рядом. «Черная книга» лежала на его уголке напротив Библии.
        Отто наконец справился со свечами и палатка осветилась желтым, чуть подрагивающим светом.
        - Чаю заварить? - глухо спросил он.
        - Нет… Или потом. Пока ложись, не мешай.
        Отто сел и под его тяжестью скрипнула лежанка. Затем по рубахе служки заерзала пятерня, расчесывая грудь.
        Аббат развернул «черную книгу». Перед ним снова замелькали уже знакомые кощунственные картинки, на которые Круазье теперь почти не обращал внимания. Он внимательно вчитывался в текст, снова ища знакомые имена. Но кроме имен его интересовало и то, какую именно ложь говорил о них автор книги. Аббат вчитывался в каждое слово внимательно, ища скрытый смысл и часто, по нескольку раз, перечитывая одну и ту же фразу. Ложь книги вдруг показалась ему настолько чудовищно простой и вопиюще примитивной, что Круазье стало заметно легче. Его ночной страх, когда он пытался уснуть и никак не мог забыть «черную книгу», съежился, словно стал меньше весить и пару раз аббат даже улыбнулся безыскусности кощунственного писания.
        «Померещится же черт знает что, - подумал он. - А я еще Рима испугался… Пристанут, что же ты за братом не уследил и чем перед нами оправдаешься? Удружил братик, ничего не скажешь. Каин, одним словом!..»
        Аббат зевнул… Текст стал двоиться, буквы полезли друг на друга.
        - Отто, чаю дай! - коротко приказал аббат.
        Почти тотчас, протянувшаяся из темноты рука со знакомым грязным обшлагом, поставила на стол кружку горячего чая.
        «И когда только успел приготовить?..» - механически подумал Круазье.
        «Черная книга» надоела ему, лишь только чай был выпит, а свечи вдруг стали сонно помигивать. Темнота, казалось, уже давила на плечи. В лагере стихли пьяные песни.
        «Теперь и спать можно, - решил аббат. Он истово перекрестился, швырнул «черную книгу» на пол и лег. - Дрянь и подлость!.. - аббат даже разозлился на себя за то, что встал и второй раз просмотрел сатанинскую книгу. - Капля мутной правды на ведро помоев. А, главное, выдумки, выдумки!..»
        Круазье повернулся на бок и почувствовал, как шумно и часто бьется его сердце.
        «Сожгу ее завтра же, - мысли аббата становились все туманнее и спокойней. - И чай не нужно было пить… Ишь как сердце колотится… Вредно на ночь»
        Он начал читать молитву, но его мысль неожиданно снова вернулась к «черной книге». «Отче наш Сущий на Небесах…» оборвалось, и перед внутренним взором Круазье поплыла, как по воде, «черная книга». Она чуть колебалась, как детский кораблик, и один ее бок тонул в тумане.
        «Отче наш Сущий на Небесах…» - снова начал про себя аббат.
        И снова молитва оборвалась и по воде поплыла «черная книга».

12
        Анри разбудило легкое поглаживание по лицу. Сначала он посчитал, что это кошка (он видел их довольно много в деревне), но, протянув руку, вдруг нашарил другую руку - маленькую и теплую. За окном уже светало и темнота казалась легкой, как вуаль.
        - Пей!.. - сказал Анри мягкий и знакомый голос. - Тебе нужно пить.
        Анри улыбнулся. Ему вдруг стало весело, он потянулся губами в пустоту перед собой и тотчас нашарил горячую, упругую щеку.
        Ария тихо засмеялась и оттолкнула рыцаря.
        - Нельзя! - уже без улыбки сказала девушка. - Пей!
        В губы Анри ткнулся ковш, судя по запаху, со знакомым питьем. Рыцарь сделал несколько торопливых глотков, обнял девушку и привлек ее к себе. Остатки питья вылились на грудь Анри. После смерти жены Анри не притрагивался ни к одной женщине. Внезапная близость с Арией словно оживила его: сердце бешено застучало, а жар в теле, до этого расслабляющий и болезненный, вдруг стал другим - упругим и жадным.
        - Я ухожу, - сказала Ария. - А ты должен спать, чтобы выжить.
        - Ты же говорила, что знаешь, что я выживу… Ну, еще про то говорила, как дым из трубы стелется… А еще… - Анри не договорил и что было силы прижал девушку к себе. - Останься…
        Шепот был жадным и властным. Почти тут же Анри больно ударил по лбу ковш. Анри слегка вскрикнул, но не от боли, а от неожиданности.
        Ария встала и легко скользнула к двери. Пытаясь хоть как-то задержать девушку, Анри спросил:
        - А ты почему не спишь?
        - Тебя караулю.
        Дверь начала со скрипом приоткрываться.
        - Зачем?
        Ария немного подумала и ответила:
        - Дед сказал, что ты и твои друзья недавно выбросили в реку что-то очень большое и черное. Но оно осталось на другом берегу.
        - Нас потому и не убили?
        - Да. Люди все видели… - Ария замолчала. Потом она что-то быстро сказала по-болгарски и закрыла дверь.

13
        В третий раз аббат проснулся от странного ощущения, что кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза и увидел полную тьму. Тьма была полна непонятного ужаса. Откуда-то сверху упала капля, она скользнула по горячему лбу, и аббат вздрогнул всем телом. Ощущения времени не было. Вполне возможно рассвет был уже близок, но Круазье не удивился, если бы узнал, что все еще стоит глубокая ночь.
        - Проклятый сон! - еле слышно простонал Круазье. Он громко позвал: - Отто!..
        Прерванный сон аббата был просто ужасен: он снова читал «черную книгу» и едва не умирал от страха. Книга рассказывала совсем о другом и ее невнятный текст, там во сне, вдруг стал складываться во что-то несоизмеримо более емкое и осмысленное. Аббат едва ли не физически ощущал, как растет это нечто, становится шире, все больше и больше напоминая собой бездну…
        Аббат снова позвал Отто и услышал в ответ мощный храп. Преодолевая ломоту в спине, Круазье встал и попытался нашарить огниво на столе. Рука натолкнулась на еще теплый огарок свечи.
        - Отто, дьявол тебя разорви! - заорал он.
        Отто что-то пробормотал во сне и, судя по шороху лежанки, перевернулся на другой бок.
        «Напился, все-таки, - решил Круазье. - Подождал, пока я усну и напился…»
        За Отто и раньше водились подобные грешки, но поскольку сон аббата Круазье всегда был здоровым, а охрана - неизменно надежной, аббат старался не обращать внимания на мелкие грешки преданного Отто.
        Аббат нашел огниво не на столе, а под ним и ему пришлось ползать по полу. Он сел и постарался припомнить как раньше сам, без чужой помощи, справлялся с этим предметом. Неумело, то и дело попадая кресалом по пальцам и морщась от боли, Круазье зажег трут, а потом, до боли в легких сдерживая бурное дыхание, прикоснулся чуть заметным, синим огоньком к свече. Та долго не хотела загораться, хотя и переняла трепещущий огонек, но оба они были готовы вот-вот раствориться в темноте.
        Не прошедший до конца страх мешал аббату читать молитву. Губы дрожали, произнося почти бездыханные слова, а сам Куразье думал не столько о молитве, сколько о трепещущих огоньках на кончиках свечи и трута.
        Когда пламя все-таки окрепло на одной свече, потом на второй, аббат облегченно вздохнул. Страх растворился в отхлынувшей к стенам палатки темноте.
        Какое-то время аббат рассматривал широкую спину Отто и подумывал о том, чтобы хорошенько отлупить слугу палкой. Отто глубоко вздохнул и выругал кого-то там, в своем сне.
        - Иди-иди, нечего тут!.. - грубо сказал он. - К болгарам иди… Здесь господа такого не позволяют.
        Круазье невольно усмехнулся.
        Усевшись за стол, он пододвинул к себе «черную книгу». Страх исчез совсем, и аббат едва ли не удивляясь своим недавним переживаниям, принялся перелистывать страницы книги. Замелькали знакомые картинки, большие красно-черные заглавные буквы и текст, тело которого часто резали на короткие главы то змеиные головы, то чертенячьи морды, то скрещенные ножи.
        Аббат попытался припомнить смысл своего недавнего сна и не смог этого сделать. Не без раздражения он подумал о том, что раньше никогда не просыпался по нескольку раз за ночь.
        «А теперь нашел себе проблему, значит…»
        Аббат захлопнул книгу и внимательно осмотрел ее со всех сторон. В ней не было ничего примечательного кроме черной кожи, и она казалась очень грубой, шелушащейся от старости. Бумага казалась добротной, чернила - только черные и красные - самыми обычными.
        «И смысла в ней почти никакого… Ну, сошел братик с ума, а может быть даже и не он, а его дама… как ее? Жаннета, что ли? - аббат задумался. - Было бы хуже, если бы он все по разуму написал, а не врал на каждом шагу, тогда… - аббат снова поморщился, - тогда мне это точно боком вышло. А так… Мало ли подобной ерунды сейчас?»
        Круазье снова потянуло в сон. Желание было еще осторожным, но уже слепило глаза и туманила мысли.
        «А потом что, опять просыпаться?! - аббат с ненавистью посмотрел на «черную книгу». - Глядишь, так к утру и мозги переклинит».
        Проше всего было попросить Отто выбросить книгу в реку. Жечь в палатке подобную мерзость аббат не хотел.
        - Отто! - позвал аббат.
        - Что? - вдруг спокойно отозвался молчащий до этого Отто.
        Круазье удивился, но не подал виду.
        - Выбрось эту чертову книгу.
        - Прямо сейчас, что ли?
        - Да.
        Круазье смотрел на спину Отто и ждал, что тот сейчас встанет. Но Отто вдруг тяжко всхрапнул и пробормотал:
        - Сам принес, сам и выбрасывай.
        - Что-что?! - грозно переспросил Круазье.
        - Не я ее притащил, не мне с ней и возиться, - вяло ответил Отто.
        - Да ты что, дурак, мозги, что ли проспал?! - закричал Круазье.
        Он вскочил и, схватив посох церковного пастыря, бросился на Отто. Первый удар пришелся по спине слуги, второй по ногам, третий - по голове.
        - Вставай!!..
        К ногам аббата Круазье с тихим стуком упала голова Отто. Она подкатилась к его посоху и уперевшись в нее носом, замерла.
        Голова открыла глаза, усмехнулась и сказала:
        - Сломал?.. Вот и иди теперь сам знаешь куда.
        Аббат Круазье попятился, не сводя глаз с головы. Страх, о котором он уже давно забыл, вдруг вернулся с утроенной силой. Он механически взял со стола «черную книгу» и прижал ее у груди. Страх внутри вырос еще больше и превратился в панику.
        Аббат Круазье медленно повернулся и шагнул к выходу из палатки. Сначала ему показалось, что выход слева и, обходя стол, аббат невольно опрокинул его, потом выход вдруг оказался справа и аббат уже споткнулся о ножку опрокинутого стола.
        - Ну, что ты кружишься, как чумной? - окликнул его насмешливый голос Отто.
        Аббат вдруг вспомнил о наружной охране. Возле его палатки всегда стояло не меньше четырех человек.
        «Закричу!..» - подумал он.
        Аббат открыл было рот, но не смог издать ни звука. Рот открывался медленно, словно Круазье пытался жевать что-то, а не говорить.
        Ему все-таки удалось выйти наружу, но там никого не было. Лил дождь, хотя северная часть неба почти освободилась от туч и между ними тускло светила луна. Левее и внизу, блестящей дугой едва поблескивала река. Где-то запел петух, но его голос тут же оборвался на болезненном всхлипе.
        «Утро скоро…» - подумал аббат Круазье.

14
        Утром, точнее, к полудню следующего дня, болезнь отступила. Тело было словно невесомым, едва ли не по-детски слабым и Анри медленно, придерживаясь за стены, вышел во двор.
        В центре горел костер. Возле него суетился Карл, рядом с ним стояла полная, высокая женщина с добродушным лицом. Карл подбросил дров в костер, отряхнул ладони, потерев их, и взялся рубить куски мяса на деревянной колоде. Он азартно щурился, и между его полными губами то и дело прорезалась щербатая улыбка.
        Увидев Анри, Карл улыбнулся другу и кротко спросил:
        - Жив, да?..
        Анри кивнул.
        - А я тут бараниной занимаюсь, - продолжил болтовню Карл. - Нас тут за дворян не считают… Правда, слуга из меня никудышный.
        Женщина улыбнулась и что-то сказала. Карл ответил и показал на костер. Судя по всему, женщина с ним не согласилась и стала что-то доказывать ему.
        Карл отмахнулся.
        - Иди сюда, - позвал он Анри, - ты после сна отдохнешь, а я после работы.
        Друзья уселись на длинное бревно.
        - Девку твою видел… Арию. - Карл улыбнулся. - Мечется по двору как угорелая, снова лекарство для тебя ищет. Трайом о чем-то с Велесом говорит… ну, с этим… с длинным, - Карл кивнул на большой дом справа. - Может, и договорятся о чем-нибудь… Мне в рабстве все равно не жить. Лучше снова в воду.
        Карл немного помолчал.
        - А наши ушли… - он с тоской посмотрел в сторону реки. - Утром еще. Говорят, Круазье пропал.
        - Как пропал? - удивился Анри.
        - Никто не знает. Вечером был - утром уже не нашли. Болгары на ту сторону уже ездили на переговоры. Сказали, что видели, как слугу Круазье допрашивали… А тот уперся и одно твердит - спал и ничего не видел. Палатку осмотрели - следы аббата к реке ведут. Решили - значит утонул…
        - Туда ему и дорога, - буркнул Анри.
        - Оно может и так, - усмехнулся Карл. - Он ведь все, подлец, знал. Я, правда, не «черную книгу» имею в виду, а то, что Жаннета на его брата жаловалась. Мол, не могу так!.. А Круазье морду в сторону воротит: мол, я в женских грехах не разбираюсь. А Мишель что?.. Этот недоумок еще в детстве за козами бегал и малолетних девчонок из кустов дурными рожами с козьими рогами пугал.
        - Наши куда ушли? - спросил Анри.
        - К броду, иной дороги тут нет.
        Подошла помощница Карла и что-то стала ему выговаривать.
        - Потом, - отмахнулся Карл, - потом!..
        - Что это она? - спросил Анри.
        - Есть зовет. А я пока с Трайомом не поговорю, мне кусок в горло не полезет.
        Анри искал глазами Арию и, наконец, наткнулся взглядом на ее тоненькую фигурку в самом дальнем конце двора. Женщина перестала ругаться с Карлом, проследила взгляд Анри и тоже улыбнулась.
        Карл откинулся спиной на стену хаты и принялся рассматривать большой дом справа.
        - Часа два уже говорят, - чуть не простонал он. - Говорят и говорят!.. Я понимаю, откупиться от болгар у нас денег нет, тогда о чем там говорить-то можно?!
        Ария увидела Анри, улыбнулась ему и махнула рукой.
        Анри попытался встать, но слабость дала о себе знать и рыцарь осел не бревно.
        - Не ходи, - посоветовал другу Карл. - Они там еще с утра сено сгребают. А твоя Ария в нем что-то ищет. Траву какую-то… Значит, лечить тебя будет, - Карл немного помолчал. - Смотри, залечит она тебя!..

15
        Труп аббата Круазье нашли возле брода в тихой заводи рядом с ним. Аббат плавал вверх опухшим лицом и прижимал к груди «черную книгу».
        По приказу старого Адемара аббата похоронили неподалеку от реки, на ближайшем взгорке. Все попытки вырвать «черную книгу» из его рук так ничем и не кончились. Особенно старался Отто Берг. Он виновато посматривал на собравшихся на похороны рыцарей и был готов едва ли не оторвать руки своему бывшему хозяину.
        Адемар прекратил его попытки. «Черную книгу» облили смесью скипидара и керосина и попытались поджечь. Но пропитанный влагой и ставший пухлым том, не то чтобы не горел, а еле-еле дымил. Руки аббата почернели и стали такими же черными, как и книга.
        Адемар приказал перевернуть аббата вниз лицом. Двое сильных рыцарей неохотно спрыгнули в могилу, и не без труда справились с задачей.
        Адемар прочел длинную молитву. Латынь, всегда торжественно звучащая в храме, на открытом воздухе вдруг словно потеряла свою притягательность. Рыцари нетерпеливо переминались с ноги на ногу и искоса посматривали друг на друга.
        - Всего-то одна книжонка, а, сколько проблем, - шепнул один рыцарь другому.
        - А вдруг не одна? - тихо ответил тот, другой.
        Первый рыцарь удивлено посмотрел на друга. Тот перекрестился, поняв, что молитва старца Адемара подходит к концу. Последние слова молитвы - это обязательство было принято еще в Роне и относилось к любой молитве - рыцари произнесли хором: «Этого хочет Бог!»
        От могилы уходили молча, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Последним шел старик Адемар. Он рассматривал широкие спины рыцарей и словно жалел о чем-то… В его глазах вдруг появилась тоска и он оглянулся. Нет, он смотрел не на могилу Круазье, а на северо-запад, там, где осталась уже далекая Рона.
        Через три дня Адемар слег и все поняли, что старец умирает. Собравшиеся возле его ложа рыцари были молчаливы и искренне жалели старика. В отличие от аббата Круазье Адемар был прост, немногословен и его поход в Святую землю состоялся не потому что туда пошли все, а потому что старик уже давно решил закончить там свои дни.
        - Как много вас тут… - сказал Адемар, оглядывая слабеющим взглядом рыцарей вокруг себя. Он немного помолчал и добавил: - Зачем?..

16
        Через три месяца Трайом, Карл и Анри ушли в Святую Землю вслед за армией короля… Правда, они так и не достигли ее. Неравный бой под Эдессой прервал их путь.
        Карл погиб, защищая спину герцога Трайома, и даже мертвый, усмехался так, словно сомневался в чем-то. Сам герцог пал под ударами многих мечей, и враги долго боялись подойти к рыцарю, убившему едва ли не два десятка их лучших воинов.
        А еще через год во Взгорье пришел молодой человек без левой руки. Он был голоден, одет в лохмотья и просил милостыню сидя в тени монастырской тени у ворот. Осенняя погода была холодной и нищий часто кашлял, не поднимая головы. Его не гнали, но старались обойти стороной, опасаясь какой-либо заразной болезни.
        После субботней вечерней молитвы рядом с нищим остановилась молодая девушка и долго - казалось бесконечно долго - рассматривала его лицо.
        - Анри… - наконец еле слышно позвала она.
        Нищий на секунду поднял глаза.
        - Анри! - повторила девушка и на ее глазах показались слезы. - Куда ты идешь?
        - Домой, - тихо ответил рыцарь.
        - Был ли ты в Святой земле?
        - Нет…
        Ария протянула руку и помогла Анри встать, хотя тот и не хотел этого делать.
        - Пошли, - коротко сказала Ария. - Я покажу тебе, где эта земля.
        Они пошли по дороге вдоль монастырской стены, и Анри тяжело опирался на плечо Арии. Люди провожали их длинными взглядами и многие недоуменно усмехались. Кое-кто узнал рыцаря, когда-то победившего с Божьей помощью могучее течение Тронкса.
        Анри был настолько слаб, что остановился буквально через два десятка шагов. Он виновато улыбнулся девушке и сказал:
        - К земле тянет… Умру, наверное. Жаль, не в Святой земле.
        Ария терпеливо ждала, пока Анри отдыхал.
        - Я тебя вылечу, - сказала девушка.
        - Опять? - улыбнулся Анри.
        Ария кивнула и улыбнулась в ответ.
        - Ты вот про землю сказал… Ты знаешь, а ведь земли без Бога не бывает. Понимаешь? А если Бог есть - и земля Свята…
        - Я теперь понимаю, что ты хочешь мне показать - свой дом, - Анри едва держался на ногах от слабости.
        - А разве этого мало?
        Ария положила руку Анри на свое плечо и тихо пошла вперед. Анри делал шаг за шагом с огромным трудом, в его глазах темнело, а голова разрывалась от боли.
        «Мне никогда еще не было так трудно, - подумал Анри. - Как же ты далеко - Святая Земля!..»
        Плата на столе

1
        У старика с тусклыми, вечно воспаленными глазами было странное имя - Инф. Его серый, видавший виды плащ, мятая шляпа и рыжие, армейские ботинки порядком примелькались посетителям таверны «Три дуба» и на него никто не обращал внимания. Старик обычно убирал территорию возле таверны по утрам, когда вокруг почти никого не было. Шаркая метлой, он прогонял со старинных лавочек, с замысловато изогнутыми чугунными стойками, случайных людей, криво улыбался в ответ, когда на него ругались, а потом долго прикуривал мятую сигарету, словно осмысливая то, что только услышал. Постепенно улыбка старика гасла, лицо становилось безразлично-мрачным и он снова принимался шаркать метлой. Работал он плохо, то ли потому что у него сильно дрожали руки, то ли потому что он плохо видел. Но старика терпели. Если вечером его пускали в «Три дуба», он усаживался за самый дальний столик, в углу, быстро напивался и никого не трогал. Разве что черт Конфеткин соглашался иногда составить ему компанию.
        Общение старика и черта носило довольно странный характер. Старик Инф почти ничего не говорил, иногда отрывисто смеялся над шутками Конфеткина, обнажая при этом редкие, длинные зубы, а когда хмель окончательно кружил ему голову, старик хватал черта Конфеткина за худое плечо и тряс его, пытаясь заглянуть в круглые и насмешливые, чертенячьи глаза.
        - А ты знаешь, что я видел? - кричал он. - Знаешь?!..
        Уже окончательно хмелея, старик силился рассказывать черту истории о затонувших кораблях, с трюмами полными золота, или о таинственных островах, с зарытыми на них кладами. При этом старик делал страшные глаза и переходил на шепот. Его мысль часто обрывалась, он замолкал и тупо смотрел мимо лица собеседника, пытаясь вспомнить, о чем он говорил.
        Ходили слухи, что в молодости Инф числился в знаменитых альфонсах, слыл удачливым наемным убийцей и даже отравителем, освоившим какие-то новые, азиатские методы работы. Другие утверждали, что Инф, в общем-то, всегда был безобидным искателем приключений, иногда насильником (когда золота не было, а гульнуть хотелось), а те три-четыре трупа на его совести не есть что-то особенное для человека прижившегося на старости лет в «Трех дубах».
        Короче говоря, общение старика Инфа и черта Конфеткина хотя и было редким, но, имея свой тайный смысл (разумеется, понятный только черту), оно имело и свои традиции. Для начала Конфеткин щедро угощал старика спиртным, болтал о мелочах и рассказывал ему последние, как правило, малозначащие новости. Время шло, старик хмелел и ближе к середине разговора, когда он начинал трясти черта за плечо, Конфеткин вдруг принимался щуриться, а в его глазах, обращенных на собеседника, загорался нездоровый, желтый огонек. Черт смотрел на старика так, словно сам хотел спросить его о чем-то важном. Но, исподволь подбираясь к этому, Конфеткин исхитрялся сам запутаться в своих бесконечных намеках типа «Ты мне лучше откровенно скажи…» или «Сбрехнул - ладно, но ты меру знай. Понимаешь?.. Меру!» Когда старик вдруг замолкал, прерывая свой очередной лживый рассказ о золоте, черт нервничал и, чтобы раззадорить старика, принимался на него покрикивать. Вопрос, который, судя по всему, очень интересовал черта, был непрост, нечист, но нечист с каким-то особенным вывертом, и требовал от Конфеткина едва ли не дьявольского изворота
ума, которого ему явно не хватало.
        Старик Инф пил дальше и тупел до полной одеревенелости, чем всегда раздражал черта. Если у Конфеткина окончательно портилось настроение, он жаловался бармену - трехглазому здоровяку Баку - и тот, предварительно почесав на голове бычий рог, (а делал он это всегда, даже если вопрос не требовал раздумий) приказывал выбросить Инфа на улицу. Старик мог спать везде: возле мусорных баков, на лавочке, под старой липой, прямо на асфальте у входа в «Три дуба», а летом в маслянистой луже на автостоянке для «vip-персон».
        - Просто удивительная, невероятная сволочь этот старик! - хныкал перед Баком черт.
        Здоровяк Банк смеялся так, что тряслись стекла в узких оконных рамах, а под закопченным потолком таверны раскачивалась небольшая люстра, которая по поверью нечистой силы, служила еще на корабле знаменитого пирата Моргана.
        - А ты что от него хочешь? - спрашивал Конфеткина Банк. - Надо что - спроси, а то крутишься вокруг и около, как карась возле червяка на крючке.
        Конфеткин мрачнел и отмалчивался.
        - Хитришь, значит? - подмигивал Банк. Он понимающе хмыкал и терял к черту интерес.
        Иногда после общения со стариком, когда разговор получался особенно крикливым, черта бил мелкий, нервный озноб. Выждав какое-то время, он шел на улицу, присаживался рядом со спящим Инфом и, поводя длинными ушами, слушал его сонный бред.
        Старик ругался сквозь сон самыми черными словами, нес околесицу про какого-то задушенного ребенка какой-то Жанны и три закопанных в саду за таверной трупа. Но даже тогда он не переставал хныкать, а в его словах постоянно слышалась какая-то тоскливая, щемящая, как у плохо смазанной дверной петли, нотка.
        - Что б ты сдох! - терял терпение и лаял на «друга» Конфеткин.
        Он пинал старика «на прощание», тот что-то мычал и тянулся рукой к ударившей его ноге, «обутой» в хорошо отполированное копыто…

2
        - Большая Игра, брат! - черт Конфеткин курил сигару и с нескрываемым удовольствием посматривал то на сидящего напротив него старика Инфа, то на посетителей таверны. - Начнется здесь и сейчас. Будет весело.
        Старик выглядел скучным, помятым, а с его худого плеча, как с наряженной елки, свисала длинная, тонкая «кудряшка» апельсиновой кожуры. Инф рассматривал пустой стакан на столе, иногда косился на бутылку между руками черта и, явно осознавая свою ничтожность, боялся оглядываться по сторонам.
        - Ладно, прости за вчерашнее, - черт улыбнулся старику. - Ну, не сдержался. Хотя ты сам виноват…
        Инф кивнул головой, не поднимая ее.
        - Кожуру с плеча сними, - еще больше подобрел черт. - Валяешься, где придется…
        Инф послушно выполнил совет и не сказал спасибо.
        В зале таверны было шумнее обычного. Визжали подвыпившие молодые черти, хохотали женщины, где-то уже ссорились грубые, угрожающие голоса, (хотя вечеринка только началась), а за соседним столиком - как раз напротив столика Конфеткина и Инфа, - пожилая, богато одетая дама целовалась с юнцом в распахнутой до пупа рубашке.
        Гордый и важный бармен Бак обозревал свое заведение с важностью капитана. Иногда он покрикивал на особо зарвавшихся гостей, шум на мгновение стихал покрываемый мощным басом трехглазого черта, похожим на пароходную сирену, но потом потихоньку разгорался снова. Бак снисходительно улыбался, третий глаз на его широком, слегка вмятом лбу, приоткрывался и оттуда (особенно тем, кто уже здорово выпил) казалось, идет белый, слепящий и неживой свет.
        - Вообще-то, это я первый понял, что игра будет Большой, - продолжил черт Конфеткин. Он налил в стакан Инфа немного вина и подмигнул ему. - Проверил вчера одного типа… И угадал! - черт засмеялся. - Ты сам сейчас все увидишь.
        Самым большим чувством, на которое был способен черт Конфеткин, точнее говоря, чувством, способным сделать его счастливым, было самомнение. Конечно же, черт уважал и любил, например, удачу, везение и обычный воровской фарт, но какими бы крупными они не были, в подобных завершениях темных дел все-таки было что-то случайное, а значит не солидное и хрупкое. Потому и самомнение, которое они рождали, было жиденьким, крикливым и (чего уж Конфеткин откровенно не любил) частенько просто дешевым.
        - Я пару дней назад к одному типу домой заглянул, - черт наклонился поближе к старику Инфу и жарко зашептал: - Нет, не обыск… Другое! - сигара Конфеткина пыхнула густым облачком дыма. - Посмотрел просто… Ну, фотки… Файлы на компьютере… Женские трусы под тахтой. Это все обычное дело. А вот хорошо вычищенный пистолет в кармане пиджака - дело уже другого рода. Понимаешь?
        Старик Инф крепко, всей ладонью взял стакан со спиртным и медленно выпил его. Осмотрев стакан, старик поставил его на стол и сказал:
        - Еще налей.
        - О-о-ох, ты и скотина!.. - усмешка Конфеткина легко превратилась в широкую, почти дружескую улыбку. - Подожди немного, а то раньше времени под стол поползешь. Игра, брат!.. Без игры и жизнь - не жизнь.
        В зале зашумели сильнее, началось какое-то движение. Разом мигнули и ярче загорелись свечи под темным потолком. Кто-то громко крикнул: «Дайте еще коньяка!» и почти тут же раздалась оплеуха. «Ты что?..» - удивился голос, просивший спиртное. Ему не ответили, а может быть, все-таки ответили, но так, что голос болезненно вскрикнул и притих.
        - Игра там будет, - черт Конфеткин показал Инфу на ярко освещенный пустой стол в центре зала. - Идут уже… Смотри!
        К столу вышли трое: молодая, очень красивая женщина лет двадцати пяти и двое молодых мужчин. У женщины были светлые, прекрасно уложенные волосы и огромные, немного удивленные глаза.
        - Ну и фигурка! - не выдержал и хихикнул Конфеткин. - Где и кто ее так отполировал, а?!
        Вторым человеком был здоровый, метра под два, бугай с вислыми плечами. Его голова словно вросла в плечи, он поворачивал ее медленно и при чем так, что в этом движении невольно чувствовалась угроза. Узкий лоб, небольшой нос и маленькие глазки сжимали лицо гиганта во что-то сморщенное, карликовое, и на этой почти пародийной маске застыло выражение презрения.
        - Типичный гладиатор, - Конфеткин с нескрываемым любопытством рассматривал игрока. - Таких сюда частенько тянет. Думают, что сильнее всех… - черт презрительно скривил губы: - Одним словом, мясо!..
        Третий игрок - рослый, худощавый и стройный - улыбался спокойной, даже доброжелательной улыбкой. Ему было что-то около тридцати. Он сел в кресло за главным игровым столом первым, оглянулся по сторонам и, очевидно, не найдя ничего примечательного, принялся спокойно изучать физиономию бармена Бака. Когда за стол сели двое остальных - молодая женщина предпочла сделать это последней, словно опасалась какого-то подвоха - зал захлопал в ладоши.
        - Ну, все готово, - сказал черт Конфеткин, продолжая изучающее рассматривать игроков за столом. Он пнул ногой старика Инфа. - Не спи, главное пропустишь. Тут происходит все просто и быстро, как между двумя мышами в пустой тыкве.
        Инф механически кивнул. Он продолжал рассматривать пустой стакан, теребил пальцем нижнюю губу и время от времени опасливо посматривал в сторону гиганта Бака.
        К троим гостям за центральным столом не спеша подошел Банк. Бармен положил перед каждым гостем лист бумаги, внимательно осмотрел их лица, и только почесав свой рог, отошел в сторону. В зале послышался легкий шепот и тут же стих.
        Конфеткин плеснул вина в стакан Инфа.
        - Ты знаешь, такие бумаги тут часто подписываются, - горячо зашептал Инфу Конфеткин. - Подумаешь беда - продать душу. Я уверен, что тот, который похож на здоровенного медведя - хронический неудачник и он наверняка напишет на своем листке «везение», «везуха» или что-то в этом роде. Я слышал, он проиграл в двух последних боксерских поединках, а в третьем ему чуть не свернули шею. Симпатичной ведьмочке скорее всего нужны деньги, но их никогда не бывает достаточно много. Ты видел у нее кольцо на пальце? Значит, замужем, а муж - банкрот. Иначе она здесь не оказалась бы. Товар такой девочки - лицо и фигурка. Наверное, она напишет «сексуальность и абсолютное здоровье». Если они есть - мужик с деньгами всегда найдется. Правильно говорят, что для красивых женщин замужество не только метод развлечения, но и способ получение средств к существованию…
        Двое за центральным столом - здоровяк-боксер и молодая женщина - что-то быстро черкнули в своих бумагах. Третий - худощавый молодой человек спортивного вида - как школьник грыз авторучку и напряженно улыбался, рассматривая чистый лист. На его бледном лбу выступили блестящие капельки пота. Стоящий слева от него Бак приоткрыл третий глаз, по-разбойничьи сверкнул им и сжал веко так, что на нем выступили старческие морщины.
        Блондинка попыталась встать, но Бак остановил ее легким движением руки. Молодая женщина замерла, с недоумением глядя на старого, уродливого черта. Ее партнер-здоровяк что-то сказал Банку (думается, не особенно приветливое) и одним движением руки сдвинул в его сторону листки бумаги - свой и красавицы-блондинки.
        - Все! - коротко и резко сказал он.
        - Это он так думает, что это все, - сладким голом шепнул Конфеткин Инфу.
        Здоровяк положил руки на подлокотники кресла, резко встал и протянул руку молодой женщине.
        Почти тут же раздались два выстрела. Здоровяк чуть дернулся и осел в кресло. Стрелял молодой человек спортивного вида. Пистолет он держал так, что его ствол был едва виден над столом. Молодой человек улыбнулся деревянной улыбкой и перевел ствол на женщину.
        - Нет! - громко и с ужасом крикнула та, приподнимаясь в кресле.
        Пуля попала ей точно в горло и невидимая сила умело и аккуратно усадила уже мертвую женщину назад в кресло.
        Зал молчал. Бак, уже красный от возбуждения, сопел так, что его было слышно даже за столиком черта Конфеткина.
        - Теперь эти листки его, понимаешь?! - восхищенно шепнул черт старику. - Ведь Большая Игра так и называется - «Плата на столе». Повторяю, все - его! Во-первых, та удача, которую имел в виду здоровяк, а, во-вторых, то, что пожелала молодая стерва. Закон игры разрешает получить плату за всех. Конечно, теперь тут у нас стреляют редко, но это и есть Большая Игра.
        Физиономию старика Инфа искривила вымученная ухмылка.
        - Поздравляю победителя.
        Он снова рассматривал бутылку между рук Конфеткина.
        - Ладно, на, жри! - сказал черт.
        Он поставил бутылку посередине стола и едва лишь старик потянулся к ней, снова взял ее в руки и наполнил стакан Инфа до краев.
        - Кстати, поздравлять пока не кого - спокойно сказал черт. - Смотри, что будет дальше.
        Инф отхлебнул из стакана, закурил и только потом взглянул в сторону центрального стола.
        Молодой человек, низко склонившись над столом, пытался что-то написать на своем листке бумаги. Через полминуты он что-то сказал Баку и протянул ему свою авторучку.
        - Думает, что ручка не пишет, - шепнул Инфу Конфеткин.
        Бак пожал плечами, сделал вид, что не понимает обращенной к нему просьбы. Он хмыкнул и принялся рассматривать свою левую ладонь по величине напоминающую поднос.
        Молодой человек оглянулся вокруг, словно ища помощи, но на него смотрели так, что очень быстро ему стало не по себе.
        - Сейчас он увидит… - шепнул Конфеткин.
        Молодой человек опустил глаза, механически скользнув ими по своему листку, и вдруг странно дернулся всем телом.
        - Есть! - засмеялся Конфеткин. - Ему и не нужно было ничего писать. Надпись на его листке появилась сама.
        - А что там? - безразлично спросил Инф.
        - Только одно слово - «предатель». Те, двое других, только что-то хотели получить здесь, а этот, третий, уже пришел сюда тем, кем хотел стать… И стал им. Понимаешь?
        - Нет, - честно признался Инф.
        Конфеткин досадливо отмахнулся от старика.
        - Ты тупой, как дно бутылки!
        Между тем молодой человек отстранился от листка, который лежал перед ним, и на его лице появилось удивление, а потом страх. Подрагивающими руками он взял было этот лист, но Бак сгреб со стола два листка бумаги, а третий, ловко вырвал из рук молодого человека. Старый черт сунул листки в карман засаленной куртки, но не ушел, а остался стоять рядом со столиком.
        Откуда-то, точнее говоря, из-за необозримой спины Бака, возникли три рослых черта. Двое из них легко выдернули из кресла молодого человека и потащили его по боковой лестнице на второй этаж. Третий осмотрел два трупа в креслах. Он коснулся ран здоровяка и что-то громко выкрикнул на гортанном языке.
        Мертвец в кресле вздрогнул и ожил. Черт-целитель проделал тоже самое с горлом молодой женщины, отчего та не менее быстро пришла в себя и удивленно (примерно так же удивленно, как и раньше) осмотрелась по сторонам.
        - Идите, работайте, - недовольно и сипло сказал двоим за столом Банк. - Ты… - он ткнул пальцем в женщину, - ты туда, к гостям… - палец Банка указал на зал. - А ты… - палец Бака показал здоровяку на дверь, - там… Караулить с ребятами будешь.
        - Послушайте… - еле слышно начала женщина.
        - Молчи! - оборвал ее Банк. - Небось не дура, сама все понимаешь.
        - Что?
        - Что проиграла.
        - Но я не знала! - повысила голос красавица. - Кроме того, меня никто не предупредил, что все может получиться именно так. Я бы никогда не подумала, что Андрей…
        - Ты дура, что ли? - перебил возмущенную красотку Банк. - Кто и кого здесь предупреждает? - Бармен улыбнулся, обнажая огромные зубы. - И запомните, не всем везет, ребята.
        В зале осторожно засмеялись.
        - Старина Бак прав, у нас честнейшая фирма, - пояснил уже порядком захмелевшему Инфу черт Конфеткин. - Первые двое за столом потеряли свои бумаги, потому что умерли, а значит не смогут покинуть «Три дуба». Что касается третьего, - черт кивнул на потолок таверны, где находился ее второй этаж и где исчез худощавый молодой человек, - он в чуть лучшем положении. Но его беда в том, что не он черкнул то слово в своей бумаге. Он его заслужил, он, скажем так, даже достоин его, но не он его написал. А это значит, что он тоже не принадлежит сам себе.
        Старик Инф выпил очередной стаканчик.
        - Ну и что теперь? - тускло спросил он.
        - Формальности, - черт Конфеткин пожал плечами. - Правда, в нашем мире формальности - самая сложная вещь.
        - Так значит, его Андрей зовут? - спросил Инф.
        - Кого? - удивился Конфеткин.
        Старик кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж.
        - Ну, того гаденыша, которого увели.
        Конфеткин расхохотался:
        - Чье бы мычало, а чье бы молчало!

3
        На какое-то время старик Инф потерял из поля зрения черта Конфеткина. Черт словно сквозь землю провалился и перестал появляться в «Трех дубах». Жизнь старика стала грустнее и темнее. Он кое-как делал свою работу - собирал обертки и пробки, мел, стараясь поднимать как можно больше пыли, а когда на него ругались посетители, старик с удовольствием огрызался и совсем перестал бояться пинков и затрещин.
        В дверях «Трех дубов» Инф часто сталкивался с новым охранником-вышибалой, получившим кличку Медведь. Сначала тот держался гордо, но работа (а точнее говоря, обстоятельства связанные со спецификой работы дьявольской таверны) быстро опустили его на самое дно. Костюм Медведя сильно поистрепался после того, как группка пьяных, молодых чертей здорово поелозила по брусчатке не только костюмом, в который был одет вышибала, но и самим Медведем. Громадина Бак разогнал чертей, но беда была не в том, что время от времени появлялись новые, а в том, что Медведю приходилось то спешить под ливень, чтобы открыть дверцу «причалившего» к таверне «Мерседеса»; то перетаскивать большие баки с мусором, прижимая их пластиковые, грязные бока к животу; то про него вдруг просто забывали, и он спал на улице где-нибудь поблизости от Инфа на грязном асфальте.
        Сначала Медведь откровенно презирал старика и при случае давал ему увесистого пинка, но постепенно притих. Он все спокойнее переносил его присутствие рядом и даже перестал брезговать разговором с ним.
        Сестра Медведя - любивший юмор Бак дал ей имя Мамзи - в общем-то, неплохо прижилась в таверне. Какое-то время она жаловалась Баку на грубость гостей, например, ей не нравилось, что пьяные гости выламывают ей руки, когда тащат в номер. Бак почесал свой знаменитый рог и кивнул. Что это обозначало, осталось загадкой. Но отношение к Мамзи заметно улучшилось. Возможно, кто-то увидел, как кивнул Мамзи хозяин таверны, возможно, сама молодая женщина все смелее решалась на самозащиту, пуская в ход ногти и зубы. Со временем ее дела, в отличие от дел брата, пошли лучше, и в таверне все чаще можно было услышать ее приятный, чуть нервический смех. Клиентам «Трех дубов» нравилось в Мамзи то, что ее никогда не смущало обилие клиентов. Спускаясь вниз со второго этажа, она выпивала бокал вина, улыбалась пусть и не очень свежей улыбкой и тут же присаживалась к кому-нибудь за столик, но не ради следующего клиента, а просто чтобы поболтать. Мамзи не искала работы, работа сама находила ее.
        - Не баба, а стальная проволока, - сказал о ней как-то Бак.
        Фраза хозяина дьявольской таверны понравилась всем. Мамзи стали уважать еще больше и когда однажды один из пьяных посетителей наотмашь ударил ее по лицу, Бак усмехнулся и поманил к себе грубияна. Тот сразу понял, что ничем хорошим разговор с ухмыляющимся хозяином таверны кончиться не может и бросился было к выходу. Но там его уже ждал хмурый Медведь. Возможно, припомнив, что Мамзи все-таки его сестра, он так отделал гостя, что тот едва не отправился на тот свет.
        Реже всех старик Инф видел Андрея решившегося на прилюдное убийство своих друзей. Он безвылазно жил в таверне и спускался вниз, со второго этажа, только затем, чтобы заменить Бака во время подписания очередных договоров с клиентами. Молодой человек был красив, холоден и предельно корректен. Выкладывая чистые листы бумаги перед людьми за столом, он всегда улыбался и даже чуть позже, уже отойдя в сторону и давая людям время подумать, он не переставал улыбаться, но то ли иначе падал свет от «моргановской» люстры, то ли колдовской, прокуренный воздух таверны рождал химеры, старику Инфу всегда казалось, что вместо головы Андрея, он видит белозубый, блестящий череп.
        Комнаты Андрея и Мамзи были рядом, причем женская - чуть дальше и клиентам Мамзи приходилось проходить мимо первой. Мамзи всегда бросала презрительный взгляд на дверь бывшего жениха и, гордо вскинув голову, оглядывалась на клиента. Если это был более менее достойный тип, она улыбалась ему, а если… ну… мало ли кого заносит в «Три дуба»?.. взгляд Мамзи становился холодным, как сталь и клиент, вдруг вспомнив про проволоку сказанную как-то Баком, вдруг леденел изнутри так, что невольно ощупывал свое горло.
        Время шло… Черт Конфеткин возник (именно возник и никак иначе!), когда Инф собирал бумагу и пустые пластиковые бутылки под окнами таверны, прокалывая их чем-то вроде легкой пики, а затем укладывая в мешок.
        Черт улыбнулся старику и спросил:
        - Пойдем выпьем, что ли, а?..
        Инф замер, бездумно рассматривая черта. Тот протянул Инфу сигарету. Старик не спеша закурил.
        Когда молчание затянулось, черт не выдержал и спросил:
        - А вообще, как вы тут, а?..
        Инф чему-то усмехнулся и направился к дверям таверны.

4
        …Еще ни разу в жизни черт Конфеткин не был так говорлив, как в тот дождливый вечер! Он щедро платил за выпивку, умолкал только на пару секунд, чтобы сунуть в рот очередную сигарету и снова говорил, говорил, говорил…
        Временами в его глазах мелькало что-то тоскливое и темное, но черт упрямо мотал головой, напряженно улыбался и возобновлял свой монолог.
        - … Отдохнул от всего так, что мало не покажется! Есть такая поговорка «где тебя черти носили?» Это точно про меня. Вот, например, на Карибах меня позавчера акула сожрала. А смысл? Она-то думает: «Вот я наелась!», а у самой брюхо пухнет и пухнет. Ба-бах!.. Нет ни акулы, ни смысла. Но море - ладно. Скучно!.. Шторма нет - оно плоское как блин, а если шторм - ну, плескается вода как в корыте. Одним словом, все зыбко и условно, как у нас в «Трех дубах» на пьяной свадьбе двух старых ведьм, - черт выдержал небольшую паузу, оглядывая зал таверны, и словно ища подтверждения своим словам. - Ну, отдыхаю я дальше… А куда полетишь, спрашивается, если уже почти везде был и все видел? Потом думаю: я же на Монблане еще не был! Ну, полез туда… Сначала - камни, потом мох на камнях, потом - просто снег. Чуть не замерз, а веселее не стало. Смерти нет, старик!.. Акулы дохнут от чертячьего мяса, а с Монблана на лыжников иногда падают замерзшие, шерстяные глыбы… В Париже я решил раскачать Эйфелеву башню. В итоге наши же набили мне морду за… - Конфеткин несколько раз щелкнул пальцами, вспоминая нужное слово, - … за
религиозный экстремизм. Оказывается, все, что находится на уровне кафедральных крестов - уже свято. Этому закону полторы тысячи лет, но надо же, вспомнили, сволочи!
        Опрокинув пару стаканчиков и расслабившись, старик более внимательно слушал болтовню черта. Инф отлично знал, что любой черт не любит ни подобострастия, ни грубости, а поэтому слушал его молча, лишь изредка, ни к месту, кивая головой.
        Болтовня Конфеткина затянулась за полночь. Он вспомнил Пекин, Вашингтон и даже какой-то Нью-Хайленд, в котором участвовал в гонках на списанных машинах.
        - Трое отправились прямиком туда, - черт ткнул пальцем в потолок. - Пьяные самоубийцы, вот и все… Я сам два раза горел. Медсестра в больнице, после того, как с меня стащили кожаную куртку, потеряла сознание, - черт захохотал. - Вот дура!.. Подумаешь, плечевая кость из поясницы вылезла.
        Заметив, что старик начинает пьянеть, черт толкнул его ногой под столом.
        - Не спи, тетеря.
        - А что, сегодня будет что-нибудь? - старик поднял голову и сонно оглядел зал таверны.
        - Может и будет… Только тебе-то что? Ты все равно уснешь через пять минут, - черт вдруг приблизил морду к лицу старика и шепотом спросил: - А эти трое… ну, те самые… Помнишь? Как тут они, а?.. Живут?
        Старик кивнул.
        - И как?
        Инф не знал, что сказать черту. Он немного подумал и стал бормотать что-то невнятное о Мамзи и ее брате Медведе.
        - Сопьются, наверное, - заключил он. - Хотя Баку это не выгодно.
        - А этот?.. Ну, третий… Его, кажется, Андреем зовут.
        Инф честно признался, что почти не видит его.
        - Он договора заключает разве что… - неуверенно добавил старик. - Потом сразу уходит наверх.
        В зале справа вспыхнула большая драка. Дрались две растрепанные женщины и старый, пьяный черт. С той «воительницы», что помоложе, сыпались бриллианты и веселыми, разноцветными искорками скакали по полу. Дюжего Бака не было за стойкой и драку пришлось разнимать Медведю. Ругань достигла своего апогея. Медведь был не в настроении и вел себя крайне грубо, даже не пытаясь выяснить, кто начал драку и по какой причине.
        Черт Конфеткин нагнулся, подобрал один из бриллиантов и без видимого интереса осмотрел его.
        - Настоящий, - заключил он. Черт бросил бриллиант на пол. - Договора он, значит, заключает, да?
        - Андрей? - переспросил Инф.
        Конфеткин промолчал, наблюдая за тем, как Медведь лупит старого черта. Закончив с ним, он схватил за волосы обеих дам и поволок их к выходу. Женщины сильно визжали, а одной из них удалось прокусить руку Медведя, которой он держал ее подругу. Но тот и не подумал разжимать кулак.
        Из-за портьеры за стойкой бара появился Бак. Он что-то жевал и бросил мимолетный взгляд в сторону Медведя. На лице бармена не дрогнул ни один мускул. Примерно таким же взглядом он смотрел бы и на уборщицу со шваброй и на то, как его разгоряченные гости иногда превращаются в огненные столбы.
        Выбросив женщин за дверь, Медведь вернулся к старому черту. Тот только пришел в себя и пытался встать. Медведь несколько раз ударил его ногой и когда черт снова затих на полу, взял его за ногу и потащил к выходу.
        Увидев Конфеткина, Бак махнул ему рукой и презрительно усмехнулся.
        - Надоело все… - вдруг изменившимся голосом сказал Конфеткин.
        Он налил Инфу полный, до краев, стакан до краев и зло сказал:
        - Пей!

5
        Прошла пара дней… Черт Конфеткин никуда не исчез, но стал вести себя как-то странно. Он то возникал в самых неожиданных местах, например, на улице, перед капотом подъезжающей к таверне машины, чем вызывал в ней оглушительный, женский визг, то появлялся на крыше «Трех дубов», с железным грохотом гоняясь за перепуганной кошкой, а то вдруг стихал и брался помогать старику Инфу, чего никогда не случалось раньше.
        Черт явно нервничал, и это было видно по его раскрасневшемуся пятачку-носу и лихорадочно горящим глазам. Конфеткин мел брусчатку, загоняя мусор под лавочки, а на травянистых загонах затаптывал мусор в мягкую землю. Иногда он снова пропадал, но на очень короткое время и снова появлялся, вызывая при этом то нервный визг, то гневный рев. Теперь он почти не отходил от старого Инфа и в его глазах постоянно светился желтый и хищный, неутолимый огонек. Его помощь Инфу была настолько отвратительна, что старику приходилось выметать мусор из углов, куда сгребал его Конфеткин и выковыривать из земли затоптанные пластиковые стаканчики.
        - Вот тоска проклятая! - стонал черт. - Инф, вот послушай:
        Она на пальчиках привстала
        И подарила губы мне.
        Я целовал ее устало
        В сырой осенней тишине.
        И слезы капали беззвучно
        В сырой осенней тишине.
        Гас скучный день - и было скучно,
        Как всё, что только не во сне…
        Конфеткин немного помолчал и спросил:
        - Ну, как стихи?
        - Игорь Северянин… - неохотно ответил Инф. - Кажется 1909 год.
        - Я тебя не спрашивал, кто их написал и когда, - обиделся черт. Конфеткин сел на лавочку, положил кулаки на свои колени и принялся барабанить по ним. - Мне скучно, Фауст!.. - выкрик черта прозвучал вызывающе громко. - Инф ты - Фауст или еще нет? Вот ответь мне, какой идиот придумал фразу «Пока живу - надеюсь»?
        Инф пожал плечами:
        - Что-то подобное встречалось у Цицерона в «Письмах к Аттику» и у Сенеки в «Нравственных письмах к Луцилию»…
        - Грамотный, да?.. - черт презрительно прищурился. - Про Северянина, Цицерона и Сенеку знаешь. А хочешь, я тебе про Андрея расскажу? - в глазах черта вдруг сверкнула откровенная злоба. - Он же сейчас почти без дела сидит. Ну, выйдет пару раз в неделю за Бака, заключит договорчик, улыбнется клиенту и - к себе в нору. А там - лежак, стол, на котором еще инквизиция ведьм пытала, и стул. И больше ничего, понимаешь?.. В общем, «Гас скучный день - и было скучно…» Так - день за днем. От такой тоски самый тупой дебил давно бы повесился. Знаешь, чем он занимается? Ладно бы придумывал бы что-нибудь… Вечный двигатель, например или теорию сексуальной революции…
        Конфеткин смотрел на Инфа уже с откровенной ненавистью и старик невольно поежился.
        «Что это с ним?..» - с тревогой подумал он. От Конфеткина, когда он был не в духе, можно был ждать любой подлой выходки.
        - А он ничего не делает! - рявкнул Конфеткин. - Там у него на столе лежит линейка. Ученическая, кажется… Пластмассовая. Истерлась так, что ни одной цифры не видно. Так вот, Андрей меня уже полгода этой линейкой по столу гоняет…
        Конфеткин замолчал, давая старику время обдумать услышанное.
        - Зачем гоняет? - наконец, осторожно спросил Инф.
        Физиономию Конфеткина перекосил очередной приступ возмущения. Его левая щека словно втянулась внутрь, отчего зубы справа выступили вперед желтым углом.
        - Не зачем, а кого, идиот! Меня он гоняет. А я - таракан. И единственный на всю комнату. Там на столе есть щель и когда мне надоедает бегать, я в ней прячусь, - Конфеткин нервно хохотнул, но его злость не уменьшилась, а вдруг стала прорываться в голосе какими-то шипящими нотками. - Когда Андрей меня ждет, он линейкой по столу постукивает. Выходи, мол, поиграем. Дурак!.. Я же везде могу быть, а не только как настоящий таракан, в его заплесневелой норе. Везде, понимаешь?.. Нырнул - теплое море, вынырнул - Швейцарские Альпы. Ну, с акулами, конечно, играть опасно, а в горах - холодно. Но можно просто в Лондоне пива попить или в Африке бабуина за хвост дернуть. Это свобода, понимаешь?..
        Старик молча кивал головой и не знал, что сказать.
        Мимо прошла пара молодых девушек. Они о чем-то возбужденно говорили и та, что посветлее и повыше ростом, постоянно повторяла: «Это ужасно!.. Это просто ужасно!» Поднявшись по порожкам, девушки исчезли за дверью таверны.
        Конфеткин проводил их долгим взглядом.
        - Боишься меня, да? - приступ злости на минуту ослабел, и черт вяло улыбнулся старику. - Не бойся, я же так… И не о тебе говорю.
        Черт немного помолчал и вздохнул.
        - Ты мне объясни, сколько можно сидеть в унылой комнате и ждать пока из щели выползет твое единственное развлечение… И какое? Таракан! Ты бумаги помнишь?
        - Какие?
        - Те, что подписали Медведь и Мамзи. А Андрей так ничего и не смог написать. Я уже говорил, в этом и есть весь фокус. Я думал ты догадаешься…
        - Нет, - честно признался Инф.
        - Вот за это я вас, сволочей, и ненавижу! - усмехнулся черт. В его глазах снова появились желтые, злые искры, а зубы выступили вперед уже не перекошенным углом, а желтой, ровной подковой. - Ты знаешь, что Андрей хотел написать в своем листке? «Власть»! Потому что деньги кончаются, даже чертенячья удача может дать сбой, а идеальное здоровье превращается в мучительную и изматывающую старость после ста лет. Но власть любит сильных людей… Поэтому он и стрелял.
        Инфу вдруг надоело бояться. Он был трезв, а говорливый черт, судя по всему, не собирался угощать его выпивкой.
        - Ну и отдайте ему то, что он заработал, - с раздражением сказал Инф. У старика так сильно пересохло в горле, и он мог думать только о спиртном. - Что вы мучаете человека?
        Конфеткин промолчал, наблюдая за очередной парочкой направляющейся в «Три дуба». Пожилой мужчина вел под руку не совсем трезвую девушку. Та громко смеялась и говорила о каком-то подарке.
        - Я исчезну на часик, - сказал он Инфу. - На!.. - Черт протянул старику несколько довольно крупных банкнот. - Иди в «Три дуба» и немного выпей.
        Такую щедрость старик видел впервые. Он осторожно, словно боясь, что черт передумает, взял деньги.
        В «Три дуба» старик вошел только через четверть часа, кое-как закончив уборку. Возле входа он слегка замешкался, кто-то тут же пнул его пониже поясницы и громко рассмеялся.
        - Посторонись-ка дед, - весело сказал ему рослый, голубоглазый парень. Он был один, а сзади, не на стоянке, а прямо на крохотной площади перед таверной, стояла его дорогая машина. - Кстати, тебе туда зачем?
        Парень кивнул на двери.
        - Не поздновато для тебя, а?..
        Он засмеялся. Инф послушно отошел в сторону.
        «На Медведя похож, - подумал он, провожая весельчака долгим взглядом. - Ну, иди-иди, дурашка… Не ты первый»

6
        В «Трех дубах» было еще мало посетителей. Старик забился в свой излюбленный угол, дрожащими от нетерпения руками налил вина и с жадностью выпил. Теплота скользнула по горлу и приятно устроилась в желудке.
        Инф думал о странном поведении черта Конфеткина, но как-то лениво, больше сосредотачивая свои ощущения на состоянии опьянения. Напряжение довольно быстро таяло и старику ставилось все легче и легче.
        «А ну их всех!..» - уже было подумал он, как вдруг перед ним, на стуле напротив, возник Конфеткин.
        - На, смотри! - черт подмигнул и положил на стол какую-то бумагу.
        Этот был один из тех листов, которые подписывали посетители таверны, правда, этот был обведен по контуру красной, точнее говоря, даже не красной, а какой-то кровавой каймой. В центре листа стояла крупная надпись «Предатель». Сделана она была не рукой, а словно проступала из глубины бумаги, как водяной знак. Ниже, там, где обычно ставится на документе штамп, на бумаге был расплющен дохлый таракан.
        - Таракан это я, - весело ухмыляясь, пояснил Конфеткин. - Сначала я только притворился дохлым, а Андрей вдруг ка-а-ак даст по мне линейкой!.. Надоел я ему наконец-то.
        Старик выпил еще один стакан. Он не знал, что говорить или что нужно спрашивать у повеселевшего черта.
        - Пей, пей!.. - кивнул Конфеткин. - Вы все люди - добрые, - он ткнул пальцем в дохлого таракана на бумаге, - Андрей меня хлебными крошками кормил… Двух друзей пришил, а таракана пожалел. Крутым стать захотел. Но, спрашивается, а штампик где же? - Черт хихикнул и снова кивнул на таракана. - Я же не зря про формальности говорил. Шлепни Андрей таракана раньше, получил бы он свою власть. Все получил бы и сполна. Потому что такие дела от души нужно делать, а не по уму. Начал делать?.. И давай! Жми до конца и упора в железку. А замер - значит умер. Вы так все и устроены и других среди вас нет…
        - Это выходит, что Андрей зря таракана пожалел, что ли? - глухо спросил Инф.
        - Не в таракане дело, - черт впился желтыми глазами в лицо старика. - Я вас, людей, за то ненавижу, что вы для себя всегда эту тараканью лазейку оставляете. Как там она у вас называется?.. Человечность?.. Гуманизм?.. Нет, скорее жалость. Пусть к себе, но все равно жалость. А может быть, это просто страх, что Бог есть, а?
        - А Бог есть? - спросил Инф.
        На порожках ведущих со второго этажа показалась группа людей. Впереди шел огромный Бак, а сзади двое молодых чертей несли чье-то тело.
        - Андрей повесился, - Конфеткин поморщился. - Прихлопнул меня на бумаге и - в петлю.
        Все посетители, как один, смотрели на процессию на лестнице.
        Уже внизу Банк показал своим помощникам на дверь, ведущую в подвал.
        - Туда! - коротко бросил он.
        - Я его знаю, - сказала светловолосая девушка справа, в которой Инф сразу узнал ту, которая дважды повторила на улице «Это просто ужас!» - Говорят, у Андрея была очень трудная работа… Нервы не выдержали.
        - Скорее, таракан, - не громко заметил Конфеткин. Когда девушка оглянулась на его голос, черт вежливо улыбнулся ей.
        Старик Инф тупо смотрел на бутылку и о чем-то думал. Он морщил лоб, словно вспоминая что-то, отчего его лицо вдруг стало болезненным и бледным.
        Черт перевел взгляд на лицо старика. Конфеткин молча и с любопытством смотрел на его лоб на котором уже выступили капельки пота. Старик вдруг смело взглянул в желтые глаза черта и в них появился вызов.
        - Что?.. - спросил Конфеткин. - Может пистолет тебе дать?
        Старик промолчал и прищурился, словно примериваясь к цели.
        - Убить хочешь? - Конфеткин осклабился. - Созрел и наконец-то все сообразил, гнилое, ты, яблоко? Только я тебе уже говорил, что убивать надо не думая - чтобы как в пропасть. А ты сорок лет спал, и окурки возле таверны собирал…
        - А если вдруг у меня сейчас все правильно получится? - тихо спросил старик.
        - По причине спиртного отравления? - съязвил черт. - Опоздал, брат!.. На сорок лет опоздал.
        Инф бросил на черта и попытался вцепиться в его худое горло. Конфеткин засмеялся. Он никогда не отличался физической силой, но легко справился со стариком.
        - Сядь, дурак! - черт отпихнул от себя вялое тело и старик, опускаясь на стул, едва удержался на нем. - Пей!
        Черт налил Инфу полный стакан. Инф долго смотрел на стакан и вдруг заплакал. Черт сморщился как от зубной боли.
        - Как там у вас?.. «Сё есть человек»? - пренебрежительно, делая большие паузы, чтобы отдышаться после борьбы, спросил он. - А своих тараканов вы, кстати, где прячете?.. В голове, да?
        Инф, не переставая всхлипывать, взял стакан и жадно выпил его. По лицу старика снова побежали слезы.
        Черт потерял к Инфу всякий интерес и принялся рассматривать кого-то в зале. Затем он встал, пошел к Баку и что-то шепнул ему на ухо. Кто-то в зале тут же вскочил и бросился к выходу.
        - Держи! - весело заорал черт Конфеткин. - Держи его!..

7
        На следующий день Бак отпустил Медведя и его сестру Мамзи. Им выдали на руки их договоры, но прежде чем покинуть территорию «Трех дубов», они долго стояли у дороги под дождем. Медведь старался не смотреть на свою сестру, а та нервно и оценивающе провожала взглядами всех мужчин.
        Неподалеку на скамейке, укрывшись пластиковыми мешками, спал пьяный Инф. Медведь и Мамзи еще не успели уехать, как из «Трех дубов» выбросили упирающегося черта Конфеткина. Он что-то громко кричал и называл Банка дураком.
        - Не я же, не я, пойми!.. - визжал черт. - Я ничего никому не говорил, честное слово.
        Ему дали пинка и он полетел прямиком к лавочке Инфа. Обозленный донельзя черт растолкал сонного старика и первым делом разбил ему нос. Инф слабо сопротивлялся, пытаясь заслониться пластиковым мешком, а потом побежал, но его плохо слушались ноги.
        - Какая гадость! - презрительно сказала Мамзи.
        Медведь скользнул безразличным взглядом по старику и черту и ничего не сказал. Через минуту подошло такси и парочка уехала.
        Заключение
        Мамзи через месяц вышла замуж за миллиардера с громким, политическим именем. Еще через год она умерла во время родов в Париже. Патологоанатомы тщательно исследовали тело молодой женщины, но причина ее смерти так и не была найдена.
        - У этой дамы было просто идеальное здоровье, - заявил один из врачей. - Если бы не роды, она могла бы прожить сто лет.
        Никто из врачей не знал, что в контракте, который Мамзи подписала в «Трех дубах» не упоминались роды. Черт Бак вообще считал их «женским капризом» и не вписывал ни в одну бумагу, даже если его очень просили об этом.
        Медведь поселился в Монте-Карло и безбедно прожил целых два года. Ему везло в игре, как никому другому. Медведь сорил деньгами направо и налево, но их не становилось меньше.
        Медведь много пил, любил подраться и постепенно его изгнали из всех более-менее приличных игровых заведений. Он стал путаться с наркоманами, уголовниками и другими подозрительными лицами. Но Медведю снова везло. В него несколько раз стреляли, били ножом в пьяных драках, но пули только царапали кожу, а нож (даже в умелых руках) каким-то чудом не задевал жизненно важные органы. Когда Медведь покидал больницу, все начиналось сначала и закончилось только после того, как он, на какой-то наркотической пирушке, решил сыграть с одним из отморозков в «русскую рулетку». Первый же выстрел в висок снес Медведю полчерепа.
        Полицейское расследование (учитывая, кто был друзьями Медведя) велось довольно формально и закончилось беседой комиссара полиции Пьера Ларуа с инспектором Реми Дернье.
        - Вы знаете, что такое везение, Реми? - меланхолически попыхивая короткой трубочкой, спросил комиссар инспектора. - Везение - это такая штука вроде удачи, когда вы вытаскиваете из колоды карт козырного туза. А у этого парня, - комиссар кивнул на труп Медведя, - был только один туз - единственный патрон. Что же касается остальной «колоды», то пять мест в барабане его револьвера были пусты. Медведю просто «повезло», как везло и раньше, понимаете?
        Реми Дернье искренне усомнился в качестве подобного везения.
        Тогда комиссар пожал плечами и сказал:
        - Везение, да и вообще все в мире, относительно, друг мой…
        Старик Инф до сих пор работает в «Трех дубах», но уже не общается с чертом Конфеткиным. Тот тоже делает вид, что не замечает старика, а поскольку персона Инфа в «Трех дубах» ничтожна, это дается черту без малейшего труда.
        Когда работа возле «Трех дубов» окончена, Инф присаживается на лавочку и, опираясь на черенок метлы, о чем-то думает. Сначала и чаще всего в его слезящихся глазах мелькает отчаяние и злость, он шепчет: «Опоздал же, черт возьми, на всю жизнь опоздал!..», но когда его глаза начинают слезиться так сильно, что весь мир погружается в туман, злость и отчаяние вдруг проходят. Старик снова что-то шепчет, но уже спокойнее, а его лицо вдруг становится строгим, больным, но в тоже время суровым.
        - Да пошло оно все… - глухо говорит он, рассматривая свои мокрые колени. - Лучше бы они свой проклятый, тараканий штамп на лбу ставили. Глядишь тогда был бы лишний шанс выиграть стакан кислого вина, пачку дешевых сигарет или веревку, на которой тот ублюдок-иуда повесился. Эх, жизнь!..
        Именно в это время черт Конфеткин предпочитает не то чтобы не обращать на старика внимания, а вообще не проходить мимо него.
        Если на улице идет дождь, черт трется в крохотном холле таверны возле входных дверей и делает вид, что ему не хочется мокнуть на улице. Изредка он приподнимается на цыпочки и смотрит в высокие, мутные окна. Споткнувшись взглядом на сгорбленной фигуре Инфа, Конфеткин болезненно морщится и опускает глаза.
        Черт ждет… Но даже когда кончается дождь, а Инф не уходит с лавочки, черт все равно ждет.
        Рыцарь

1
        Если бы старый барон Хейн Берингар заранее знал, что вспыхнувшая после визита в Италию короля Генриха IV гражданская война продлится тридцать лет, он бы несколько растерялся. Дело в том, что драчливый барон не рассчитывал дотянуть до преклонного возраста, поскольку не стеснялся пользоваться всеми доступными благами жизни, а с другой стороны, не дожить до конца войны и не знать, чем она кончилась, было немного обидно. Хейну Берингару - а еще его называли Рыжий Счастливчик - было пятьдесят пять лет, старый рыцарь явно поднаторел в ловле военной удачи, а его тыл - замок Берингар всегда считался неприступным. Прежде чем ринуться с восставшими саксонцами на короля, барон, никогда не отличавшийся логикой решений, решил жениться. Кровавое вино войны, разбавленное небесным нектаром любви, должно было бы еще больше вдохновить на рыцарские подвиги темпераментного барона. Женой Рыжего Счастливчика стала младшая дочь обедневшего графа Арне Эрмелинда. Девушке только что исполнилось шестнадцать лет, она была удивительно красива, а воспитание в бедном доме жестокого отца сделали ее характер спокойным и
терпеливым.
        - … Как у хорошо объезженной лошадки! - не без многозначительной улыбки, заключил сам Хейн Берингар.
        Трудно сказать, что привлекало Хейна больше, война с королем Генрихом или молодая жена. Может быть, именно поэтому он и решил взять молодую супругу с собой. Бледная после свадьбы Эрмелинда поцеловала жесткую руку мужа и сказала, что последует за ним хоть на край света. Короче говоря, барон Хейн остался доволен: сочетание приятного (медового месяца) и полезного (война с кролем, которого старый рыцарь презирал не меньше, чем его отца Генриха III) омолодили его лет на двадцать. Покидая свой замок Берингар, Хейн распевал старые рыцарские песни, много шутил, а, уже миновав подъемный мост, он чуть приотстал от солдат и постучал ножнами меча по крыше кареты плетущейся в хвосте колонны.
        - Ну, ты как, а?.. - весело спросил барон выглянувшее наружу милое, женское личико.
        Эрмелинда слегка покраснела (она почему-то всегда краснела, когда говорила с мужем) и заверила его, что «все чудесно».
        Старый рыцарь перекрестился на хмурое, дождливое небо и поблагодарил Господа за удачное начало похода. Он припомнил, что в прошлый раз его конь раздавил какого-то приблудного пса прямо на мосту, но не насмерть и пес страшно выл, провожая душераздирающим воплем идущих на войну рыцарей и солдат. Хейну пришлось послать назад расторопного молодчика, и тот прикончил собаку. Барон хотел было рассказать о том случае Эрмелинде, но передумал, вдруг нахмурился и, хлестнув коня плетью, умчался во главу колонны.

2
        Король Генрих IV проявил истинно королевскую решительность. Пока швабская армия под начальством герцогов Вельфа и Бертольда не спеша собиралась между реками Рейн и Некар, король смело напал на саксонцев. 7 августа 1078 года у города Мельрихштадт состоялось сражение. Но тяжеловооруженные рыцари могли либо атаковать, либо бежать. Классический удар рыцарской конницы всегда был похож на удар копья и после удара «копье» следовало вернуть в исходное положение, перестроиться и наносить новый удар. Толкотня на поле боя достигла апогея после полудня. Лихие рейды конницы следовали один за другим с обеих сторон. Но люди и лошади постепенно уставали и удары отрядов, блестяще прорисованные на картах, на поле боя вдруг становились все менее расторопными, а то и просто запоздалыми. Иногда кавалерия вламывалась в лесок, но находила там не врага, а ямы и пни. Кони с жалобным ржаньем ломали ноги, а добычей атакующих становились два-три десятка изодранных трупов и перевернутые телеги. Кое-кто из рыцарей вдруг вспоминал, что этот лесок был уже атакован королевскими войсками еще утром и доблестные рыцари застали тут
обоз из десятка телег. Возниц убили, телеги сожгли, а лошади разбежались.
        Последними, уже вечером и по настоящему, с поля боя бежали саксонцы, а королевские рыцари решили отдохнуть и подкрепить свои силы вином и местной зайчатиной.
        Отряд Хейна Берингара находился в группе отважного пфальцграфа Фридриха. Замысловатые маневры конницы во время боя, которые порой то отменялись, едва начавшись, то снова возобновлялись, но уже в другом направлении, внесли такую путаницу в командование сражением, что группа отважного пфальцграфа запуталась больше остальных и пробыла всю ночь на ставшем вдруг никому не нужном поле боя рядом с войсками Генриха IV. Посланные храбрым Фридрихом к самозваному королю Рудольфу связные вернулись ни с чем, не найдя короля ни поблизости от места сражения, ни в самом Мельрихштадте.
        Ближе к утру пфальцграф наконец понял, что остался один на один с королевской армией. Мужество оставило его и пфальцграф не просто ушел, а буквально удрал с поля боя. Правда, как стало ясно позже, он мог взять в плен короля Генриха и прекратить едва начавшуюся войну. Все дело в том, что королевские рыцари слишком увлеклись кто охотой на зайцев, кто вином, а большинство попросту отправились по своим замкам, послав войну с ее дурацкими маневрами куда подальше. Рядом с Генрихом IV оставалось не более десятка рыцарей, треть из которых была ранена, треть потеряла коней во время одной из атак на злополучный лесок с сожженным обозом, а треть была попросту пьяна, как и сам Генрих уже вкусивший местной зайчатины.
        Но если возвращение Генриха IV в Баварию было относительно благополучным, то отряд пфальцграфа Фридриха, упустивший удачу на поле боя, судьба подвергла дальнейшим испытаниям. Отступающие войска короля-самозванца Рудольфа Швабского грабили местное население. Население, разумеется, не могло не реагировать на разбой, но поскольку реакция народа на насилие со стороны властей всегда носит несколько запоздалый характер, то подавляющее количество ран, синяков и шишек обрушилось именно на отряд пфальцграфа Фридриха, плетущийся в самом конце отступающей армии.
        Хейн Берингар совсем забыл о своей юной жене Эрмелинде. Точнее говоря, он запамятовал о ней еще утром, когда начались конные атаки и напрочь забыл о юной деве на обратном пути, когда барону пришлось обороняться от крестьянских вил и дубин.
        Хейн добрался до своего спасительного замка-логова только 14 августа. Когда остатки его воинства с величайшим трудом и в не менее величайшем изнеможении пересекли наконец подвесной мост, Хейн вдруг увидел у широких порожек донжона (внутреннего дворца крепости) карету Эрмелинды. Если на уставших воинов карета не произвела никакого впечатления, то Хейн все-таки подошел к ней и некоторое время осматривал… То, что он увидел оказалось довольно жалким зрелищем! На позолоченных боках кареты были видны многочисленные вмятины, а в подушках, которые, судя по всему, в дороге с успехом заменяли стекла, торчали стрелы и даже крестьянский серп.
        Барон Хейн хмыкнул и ковырнул пальцем несколько боевых засечек на дверце кареты. Пару из них можно было смело назвать не засечками, а дырами. Одну проделало, видимо, копье, брошенное с близкого расстояния, а вторую топор. Барон попробовал дверцу на пригодность - держит ли ее замок или она болтается как притвор старой овчарни. Дверца болталась, но только наполовину, удерживаемая изнутри чем-то вроде веревки. Хейн почесал затылок и спросил подвернувшуюся под руку кухарку, когда вернулась в замок его жена и где она сейчас.
        Рассказа кухарки, хотя и многословный, был полон сопереживания к своей хозяйке. Оказывается, ее карету сопровождал юный рыцарь Готфрид Вендель. В начале бегства с ним было еще несколько человек (одного кухарка знала хорошо - конюха Ганса Эйнгара), но они погибли за жизнь своей госпожи. Карета прибыла в замок утром, за несколько часов, до появления самого барона, в сопровождении одного рыцаря Готфрида. В благодаренье Богу баронесса не была ранена, но едва держалась на ногах. Молодую женщину уложили в постель и позвали врача.
        - Спит сейчас? - коротко спросил барон.
        Кухарка кивнула, всхлипнула и поднесла к глазам уголок фартука.
        Хейн приказал приготовить себе ужин и ванну.
        - Пока не буди жену, - сказал он кухарке. - Я один искупаюсь… - Хейн задумался и добавил: - Ты это, вот что… Марту лучше позови… И Эльзу… Ну, ту, которая похудее.
        Лицо рыцаря Хейна Берингара немного посветлело - ведь все его приключения закончилось не так уж плохо! - и он направился ужинать.

3
        Приглашенный на ужин Готфрид Вендель - восемнадцатилетний юнец, длинный и неуклюжий, - без рыцарских лат был скорее похож на сына мельника. У него были светлые, словно присыпанные мукой, волосы и конопушки по всему лицу. Голубые, чуть навыкате глаза смотрели смело и спокойно.
        Готфрид был внуком Саксонского курфюрста, но своенравный дед лишил отца Готфрида Герарда наследства из-за женитьбы на дочери своего давнего врага. И мать, и отец юноши рано ушли из жизни, поэтому его судьба складывалась случайно, и не было ничего удивительного в том, что он оказался в небогатом замке Берингар.
        «А ведь он, пожалуй, что некрасив, - вдруг подумал Хейн, рассматривая лицо юноши. - И уши у него лопоухие, и подбородок узкий, словно не мужской…»
        - Спасибо, что спас жену, - наконец сказал Хейн, едва сдерживая снисходительную улыбку. - Тяжело пришлось?
        Готфрид коротко рассказал о самом большом бое, который им пришлось выдержать. Пьяные крестьяне и дезертиры буквально лезли напролом, считая, что в карете едет какая-то очень важная особа. Позже, возле Гросширма, Готфриду удалось присоединиться к небольшому отряду саксонцев, но они почти сразу же снова были атакованы местными крестьянами.
        - Бандитами, - поправил юнца Хейн.
        Судя по всему, и этот бой не был последним, но барон вдруг вспомнил раскисшее поле битвы под Мельрихштадтом и редкий лесок, за которым укрылись войска Генриха IV.
        «Какого черта так не повезло, а?!.. - возмутился про себя барон. - Правда, откуда я или этот дурак Фридрих могли знать, что там не более десятка рыцарей?»
        Один из пленных солдат Генриха, который попал в руки саксонцев только потому, что заблудился и отстал от своих, рассказал, что пьяный король спал у костра, а его голую ногу лизала гончая собака. Величайшая военная добыча была беззащитнее кролика, но проклятый трус Фридрих побоялся сунуть нос в лесок и задал стрекоча.
        Барон скрипнул зубами и грохнул кулаком по столу. Столкнувшись с удивленным взглядом Готфрида, он через силу улыбнулся.
        - Нервы, - пояснил он. - Многих друзей потерял…
        Уже заканчивая ужин со спасителем жены, Хейн бросил на стол золотую монету.
        - Держи и помни, что долг платежом красен, - сказал он.

4
        Барон Хейн потерял всякий интерес к своей молодой жене Эрмелинде. Почти каждый вечер он устраивал попойки с друзьями, и в главной башне замка постоянно гудело, как в печной трубе, от пьяных криков и волей. Гремели стулья, лязгали мечи в потешных схватках, иногда едва ли не переходящих в настоящие, и со звоном билась посуда. Больше всех кричал барон Хейн и чем больше он пьянел, тем хвастливее становился. Спать барон ложился только под утро в компании пары служанок. Утром женщины долго хихикали и не стеснялись обсуждать его мужские возможности, которые, по их мнению, раз от раза становились все меньше.
        По вечерам Эрмелинда покорно ждала мужа в спальне и слушала воинственные вопли за дверью. В спальне было холодно, темно (горела только пара свечей), а в цветной росписи окна плавился розово-зеленый полумесяц. Эрмелинда была по-настоящему одинока, потому что отец не отпустил с ней ни ее старую служанку Ханну, воспитывавшую девочку с трех лет, ни молодую Элфриду, с которой можно было хотя бы поболтать о пустяках.
        Через неделю Эрмелинда отпросилась у мужа погостить у двоюродной сестры Алеит в Дрездене. Барон, в знак согласия, молча махнул рукой и уже в ответ на благодарность жены, посоветовал ей взять с собой пять-шесть человек охраны. Время было беспокойное, войска короля Генриха вот-вот грозили вторгнуться в Саксонию, а недостатка, как в явных, так и в тайных союзниках король не испытывал.
        Путешествие к сестре и жизнь в большом городе немного взбодрили Эрмелинду. Молодая женщина стала, пусть и редко, улыбаться, а на ее щеках появился бледный румянец. Сопровождающий баронессу рыцарь Готфрид был незаметен, как простой слуга. Даже если его приглашали за общий стол, он садился в его дальнем конце и молчал весь вечер. Когда его о чем-то спрашивали, он краснел как мальчишка и путался в ответах.
        - Дикарь! - пренебрежительно сказала о нем Алеит фон Штаухиц. - Точнее говоря, он еще только дикаренок.
        Готфрид спал в маленькой комнате под лестницей рядом с кухней. Пару раз ночью к нему стучали в дверь, и там слышался тихий, призывный женский смех. «Дикаренок» накрывал голову подушкой, поджимал к животу длинные ноги и шептал молитвы. Уже через пару дней бойкие служанки барона Штаухица стали откровенно посмеиваться над Готфридом, а их начальник - толстый, как бочка повар Ганс - возненавидел его так, что Готфрид частенько оставался голодным.
        Через неделю Эрмелинда отбыла домой. Возле захудалого городишки Гампиц Готфриду пришлось вступить в бой с неким рыцарем Ансельмом фон Астером. Вся округа знала последнего едва ли не как откровенного сумасшедшего и если домашним полоумного рыцаря по какой-то причине (чаще всего это была невнимательность) не удавалось удержать его дома, он тут же, на ближайшей дороге, находил себе соперника для поединка. Поводом к драке чаще всего служило требование Ансельма поцеловать проезжающей даме ручку или требование к ее сопровождающим расколдовать коней, в которых они превратили благородных саксонских рыцарей.
        Трое солдат из отряда Готфрида решили посмеяться над сумасшедшим. Ансельм фон Астер тут же «успокоил» первого солдата ловким ударом меча под кирасу, куда меч вошел едва ли не на половину, а второму вояке, предварительно и опять-таки очень сноровисто сбив шлем, он рассек лицо. Третий ратник кинулся наутек и меч безумного рыцаря нашел только одну преграду - меч Готфрида. Навыки рукопашного боя рыцаря Ансельма можно было бы назвать чудовищными по красоте и силе. Почти сразу Готфрид получил сильнейший удар мечом в грудь, через пару секунд меч врага атаковал его справа (Ансельм был левшой), а еще через секунду сверху. «Удар сокола» едва не оглушил Готфрида. Но молодой человек все-таки смог развернуть коня и, отражая чужие удары, сделал свой первый выпад. Ансельм тут же лишил его меча ловким ударом под рукоять. Обезоруженный Готфрид дал шпоры коню и ринулся на своего противника. Конь Готфрида ударил в бок коня Ансельма. Тот пошатнулся и это помогло молодому рыцарю отбить следующий удар врага уже нацеленный под его щит.
        Готфрид снова дал шпоры коню. Ему нужно было либо сбить с ног коня противника, либо заставить его сильно попятится, и выхватить короткое копье. Конь молодого рыцаря ткнулся мордой в защищенный кольчугой бок коня Ансельма. Чувствуя непреодолимую преграду и в то же время, сходя с ума от боли, конь Готфрида встал на дыбы. Меч Ансельма ударил его в грудь, но прежде копыта коня дважды тяжело ударили его в грудь. Оба коня пали, но более легкий Готфрид успел выскользнуть из-под рушащейся на него пятисоткилограммовой массы и встал на ноги первым. Выхватив нож, он бросился на Ансельма. Тот лежал на животе. Готфрид перевернул противника и сорвал с него шлем.
        - Ты!.. - крикнул молодой рыцарь. - Ты!..
        Готфрид не мог найти нужные слова. Он хотел сказать, что нападать на дороге на невинных людей - преступление, но тут увидел, что его враг мертв. Падая, рыцарь Ансельм свернул себе шею.
        Готфрид отшвырнул нож и сел, не замечая, что вокруг него грязная лужа. У него дрожали от слабости руки, а ноги вдруг стали словно чужими.
        Из кареты осторожно вышла Эрмелинда. Молодая женщина поняла, что схватка окончена и теперь, возможно, потребуется ее помощь. У нее было белое, как снег лицо и плотно сжатые, без кровинки губы.
        Готфрид посмотрел на молодую женщину и улыбнулся. Улыбка получилась довольно жалкой…
        - Мне еще дед говорил, что самый худший вид смерти - безумие, - сказал Готфрид. - Кстати, он обвинял в нем моего отца, когда он женился на моей матери.
        Эрмелинда кивнула. Она помогла встать молодому человеку и усадила его на порожек кареты. Полуоглушенный Готфрид едва держался на ногах.
        Вернулся третий, удравший с поля боя солдат. Он и Эрмелинда смогли поймать коня Ансельма - иного способа продолжить путешествие просто не было. Усадить высокого человека, закованного в рыцарскую броню, в маленькую карету было примерно таким же «подвигом», как попытка запихнуть недельного утенка в скорлупу его яйца.
        Готфрид наблюдал за суетой двух людей и вдруг снова улыбнулся тому, как сильно испачкался в грязи подол платья Эрмелинды. Тем не менее, раскрасневшееся лицо молодой женщины казалось ему удивительно красивым.
        «Она совсем не смотрит на меня», - подумал молодой человек. Его кольнуло в сердце что-то похожее на грусть.
        Потом он решил, что в данный момент представляет собой довольно жалкое зрелище и поблагодарил Бога. Во-первых, за то, что на него не смотрит его красивая госпожа, и, во-вторых, за победу, которой, в сущности, не должно было быть.
        Когда Готфриду подвели коня, он встал сам, без чужой помощи. Но садиться на коня ему пришлось уже с помощью не одного, а двух людей. Слева от Готфрида маячила алая от стыда щека солдата, а справа розовое ушко Эрмелинды.
        «Ну и видок у меня сейчас!..» - подумал Готфрид.

5
        Барон Хейн Берингар скончался 15 марта 1079 года. Барона убило вино и мысль, что на поле близ Мельрихштадта он упустил короля Генриха IV. И хотя запасы вина в замке Берингар были уничтожены больше, чем на две трети, барону так и не удалось победить обиду на свою судьбу.
        За три дня похорон Эрмелинда стала старше на несколько лет. Но даже траур не скрывал очарования ее юности. Граф Болдер Лоринг и барон Дедрик Штайнмайер едва ли не перед гробом покойного супруга стали объяснять Эрмелинде, что красивая и молодая женщина не может оставаться одна. Граф Болдер, казалось, был более убедителен, потому что уже успел похоронить трех жен, но барон Дедрик делал упор на свой древнейший в Германии род. Оба претендента на женское сердце и замок Барингар проявляли упорство, а несколько раз светские беседы чуть было не переходили в драки. Но проблема не ограничивалось выяснениями отношений только между женихами. Терпкое вино Берингара кружило головы гостям и, общаясь с вдовой, они могли запросто пустить в дело не только язык, но и руки.
        Эрмелинда была вынуждена призвать на помощь Готфрида. Тот надел боевые доспехи, включая шлем и забрало, что обычно не делали в замке, и не отходил от молодой вдовы дальше, чем на два шага. Во время всех светских бесед Готфрид неподвижно стоял чуть сзади Эрмелинды. Высокий, широкоплечий благодаря доспехам и молчаливый, как статуя, рыцарь производил должное, а главное, нужное впечатление. Слава его победы над Ансельмом фон Астером, отправившим на тот свет десяток доблестных рыцарей, уже облетела всю Саксонию.
        Но жизнь Эрмелинды не стала тише и после похорон мужа. Буквально через неделю к стенам Берингара, во главе внушительного отряда, явился граф Болдер Лоринг. Очевидно, граф привык брать женские сердца исключительно штурмом и, не считаясь с последствиями, которые могут повлиять на предмет его штурма.
        Но, собственно говоря, это была не осада замка, а попытка взять его измором. Граф разбил свой лагерь рядом с главной дорогой ведущей из Берингара в Дрезден. Полуразбойничий и вечно пьяный рыцарский стан распугал всех крестьян и лишил продовольствия замок. Не объявляя войны и уже не заговаривая о свадьбе, граф просто напросто вел себя самым наглым и хамским образом. Он рассчитывал, что рано или поздно его пригласят в замок для переговоров, а уже там он сумеет воспользоваться близостью к Эрмелинде и ее спальне.
        Хозяйка замка страдала и не знала, что ей делать. Половина воинов Берингара погибла во время войны с королем Генрихом, две трети из оставшихся разбежались после смерти барона Хейна в поисках более удачливой судьбы, и крохотный гарнизон замка состоял всего из двенадцати воинов во главе с Готфридом. Граф Болдер привел с собой две сотни и, судя по целому обозу из бочек с вином, уходить в ближайшее время не собирался.
        Воскресным утром, 2 апреля, из ворот Берингара выехал Готфрид Вендель. В свете восходящего солнца латы рыцаря казались покрытыми серебром, а наконечник его длинного копья отсвечивал зловеще красным.
        Подъехав к лагерю графа Болдера, Готфрид вызвал на дуэль его или любого, из его воинов, которого выберет сам граф. В лагере долго молчали. Очевидно, давали знать то ли последствия вчерашней пирушки, то ли граф попросту растерялся. Наконец, в лагере произошло какое-то движение, и навстречу Готфриду выехал Джерлак по прозвищу Черная Смерть. Когда-то этого рыцаря звали Али Асанчак, он служил эмиру Кордовы и считался одним из его лучших воинов. Попав в плен, Али принял христианство, но не стал от этого менее злобным и жестоким. Небольшого роста, он, казалось, сливался с конем в единое целое и о быстроте и ловкости этого «кентавра» ходили легенды.
        Рыцари подняли копья в знак готовности к поединку. Первым устремился в атаку Джерлак. Он быстро сместился в сторону, стараясь напасть на противника слева, то есть с той стороны, с которой ему «грозил» щит Готфрида, а не его копье. Готфрид отбил удар. Джерлак чуть ли не на месте развернулся, поднял коня на дыбы и нанес второй удар уже в спину, проскочившему мимо него рыцарю. Копье сломалось, Готфрид удержался в седле, и рыцари обнажили мечи.
        Эрмелинда наблюдала за поединком с крепостной стены и мало понимала в том, что происходит там на поле. Иногда до нее долетали дикие выкрики Джерлака. Эрмелинда видела, с какой яростью и быстротой нападал на Готфрида рыцарь в черных латах и в ее сердце тихой струйкой потек страх. Несколько раз меч Джерлака касался доспехов Готфрида, один раз скользнул по шлему и вдруг изо всей силы обрушился на его правое плечо. Нанося этот мощный удар сверху, Джерлак привстал в седле. Но сила требовала времени для замаха. Готфрид переложил меч в левую руку, как мог, отвел в сторону правое плечо и ударил мечом снизу, под забрало Джерлака. Все произошло настолько стремительно, что Эрмелинда вскрикнула только после того, как мертвый Джерлак свалился на землю. Его пробитый изнутри шлем (меч Готфрида прошел через голову рыцаря) покатился в сторону лагеря графа Болдера. Чуть склонившись направо и придерживая правую руку левой, Готфрид направил коня к воротам Берингара…

6
        Раздосадованный граф Болдер, может быть, и покинул бы окрестности замка Берингар, но тут явился барон Дедрик Штайнмайер. Войско барона было немного меньше, но едва ли не половину его составляли наемники-ландскнехты и просто разбойники из северных лесов. Граф Болдер нахмурился и приказал вдвое усилить ночную охрану.
        Барон Дедрик расположился поблизости от лагеря своего конкурента и - явно нарушая этикет - почти не обращал на него внимания. Не долго думая, Дедрик Штайнмайер предъявил права на замок Берингар. Лично явившись к воротам Берингара, он стал размахивать какими-то бумагами якобы подписанными покойным бароном Хейном. Сумма долга барона, по словам его бывшего друга, составляла едва ли не астрономическую величину, а сам замок Берингар не стоил и ее половины.
        Эрмелинда не вышла к барону и его претензии остались без ответа. Барон Дедрик хмыкнул и прежде чем уйти, прокричал вверх, на стены, что в стране, лишенной законного короля, все решает «сила права». Слова «сила» он произнес с особенным нажимом и поэтому «право» осталось где-то там, на втором плане.
        Рыцарь Готфрид, получивший довольно сильную рану в схватке с Джерлаком, лежал в горячке. Копье Джерлака пробило доспехи на спине Готфрида, сломало ключицу, а меч распорол мышцы на груди на глубину сустава пальца. Раны заботливо обработали, но вряд ли кто «обрабатывал» наконечник копья и лезвие меча Джерлака. По ночам Готфирид бредил и звал мать. Эрмелинда несколько раз посетила своего верного защитника и один раз сама сменила ему повязку на груди.
        Между тем кандидаты в мужья красавицы Эрмелинды терпеливо ждали возле замка и тщательно избегали ссор между собой. Солдатам и рыцарям графа Болдера не хотелось связываться с головорезами барона Дедрика, а сам барон отлично понимал, что его ландскнехты и разбойники больше привыкли действовать из засад и атаковать малочисленного противника, чем воевать в открытом поле с численно превосходящим врагом.
        Оба, и граф и барон, посматривая на стены замка, понимали, что штурм его бесполезен. У них не было штурмовых лестниц, катапульт и даже простых лопат, которые не менее необходимы для атаки на хорошо укрепленный замок.
        Время шло, нужно было что-то делать, и барон Дедрик решился. Ровно в полночь его солдаты забросили пару веревок с крюками на стены Берингара и тихо полезли вверх. Один часовой был убит, но второй успел поднять тревогу. К этому времени на стенах замка было уже пятеро ландскнехтов. Они попытались прорваться к воротам, чтобы открыть их, но нарвались на отчаянное сопротивление. Защитники замка отлично понимали, с кем они имеют дело. Наемники и лесные бандиты не знали пощады к пленным.
        Пока шла схватка вблизи ворот, на стены замка успели подняться еще четверо врагов. Кое-то из них уже взвыл от радости видя, что стена пуста, но тут появился Готфрид. Его тело защищали только кираса, на голове не было шлема, а меч он держал в левой руке. Разбойники смело набросились на рыцаря, но тут же один из них налетел шеей на меч, а второй получил такой мощный удар ногой в пах, что упал и потерял сознание. Схватка продолжилась меньше полуминуты. Одному из разбойников удалось задеть мечом раненную правую руку рыцаря, а второй зацепил мечом голову рыцаря и рассек ему лицо. Но плата за эти удары оказалась страшнее - первый разбойник потерял руку, которую Готфрид отсек, вырывая меч из груди того, кто ранил его в голову и лицо. Затем рыцарь перерубил веревки, и внизу послышались проклятия тех, кого последнее действие Готфрида застало на половине пути и им, помимо воли, пришлось возвратиться в не столь уж близкий ров под стеной.
        Спустившись к воротам, Готфрид быстро решил исход схватки за них. Пленных не было… Готфрид присел у стены и закрыл глаза. Когда о нем вспомнили и тронули за плечо, он не открыл глаза, а стал заваливаться на бок. Его поддержали, потом уложили на носилки и унесли в его комнату.
        Эрмелинда плакала у постели Готфрида и просила рыцаря не умирать, потому что она останется совсем одна. Новые и старые раны рыцаря заново обработали. Местному лекарю - Киферу Тойцу - больше всего не понравилась рана на голове.
        - Слишком сильный удар, - посетовал он. - Пробита кость.
        Кифер Тойц сделал все, что положено сделать врачу, а затем, воздав просьбы и хвалы Богу, рыцаря оставили под присмотром старой прачки. Людей в замке не хватало, и каждый нес двойную, а то и тройную нагрузку.
        …Ночью Готфриду приснился странный сон. Пол его комнаты вдруг словно покрылся легкой дымкой, похожей на ту, которую можно увидеть утром над озером, и откуда-то из стены справа вышло странное существо, похожее на крысу. Оно было примерно полутораметрового роста, ходило на двух лапах и сильно сутулилось, передвигаясь по комнате. Вместо одежды существо покрывала густая шерсть.
        Приблизившись к Готфриду, существо обнюхало его и пробормотало что-то на языке, похожем на латынь. Рыцарь увидел его глаза - они были большими, круглыми, с узкими, вытянутыми зрачками. Лицо существа скорее напоминало звериную морду, чем лицо человека.
        Незнакомец сел на постель в ногах Готфрида и сказал:
        - Поживешь еще… - в его голосе прозвучала усмешка.
        - Ты - смерть? - одними губами спросил рыцарь.
        - Нет. Меня зовут Джис Малый. Я пришел, чтобы загадать тебе одну загадку: что на свете хуже всего и для тебя и для меня?
        У Готфрида сильно болела голова, и фигура, сидящая на его постели то двоилась; то словно становилась меньше, еще сильнее делаясь похожей на огромную крысу; то словно почти растворялась в воздухе, превращаясь в черное, расплывчатое облако.
        Время шло и, судя по всему, тот, кто назвал себя Джисом Малым, ждал ответа.
        Готфрид закрыл глаза и стал читать молитву. Когда он открыл их, дымка на полу стала редеть и до слуха рыцаря донеслось пенье петуха. Существа в комнате не было, но почему-то сильно пахло горелым углем.
        «Что хуже всего на свете для меня, я, может быть, и знаю…» - подумал Готфрид.
        Он вспомнил лицо Эрмелинды.
        - Ты глуп! - вдруг сказал ему голос похожий на тот, которым разговаривал с ним Джис. - Но ты еще узнаешь ответ.
        Затем послышался резкий смешок.
        Сон кончился и Готфрид открыл глаза. В комнате было уже светло, а рядом, на стуле дремала старая прачка. Она похрапывала, что-то бормотала во сне, а ее красные, большие руки на коленях шевелились так, словно стирали белье.

7
        Соперничество графа Болдера Лоринга и барона Дедрика Штайнмайера закончилось на следующий день, когда в Берингар прибыл сильный отряд под предводительством сына пфальцграфа Фридриха Ганса Обенау. Старый Фридрих уже прослышал о смерти давнего друга, он кое-что знал о его молодой и красивой жене и, хотя сам не смог прибыть на похороны по ряду важных причин, решил послать в Берингар своего младшего сына.
        Ганс Обенау смело подъехал к воротам крепости, снял шлем и широко улыбнувшись, громко крикнул:
        - Не бойтесь, баронесса, я уже здесь!
        На него сверху смотрели хмурые лица и стрелы арбалетов. После ночной схватки люди были напряжены и, мягко говоря, неприветливы.
        Эрмелинда вышла на стену спустя час. Ганс Обенау терпеливо ждал. Он попытался было поговорить с защитниками крепости, но те хмуро отмалчивались. Ганс слез с коня, ослабил пару застежек на доспехах и, облокотившись на перила короткого въездного моста, принялся рассматривать воду во рву. Потом он любовался облаками и улыбка, как и прежде, не сходила с его молодого, красивого лица. Прождав час, рыцарь не выказал ни тени нетерпения или досады на женскую неторопливость.
        Если траур красит женщину, это значит, что она обладает особой, утонченной красотой. Эрмелинда разговаривала с Гансом со спокойным достоинством. Молодой граф вдруг стал меньше улыбаться и не сводил глаз с лица молодой вдовы. Сын пфальцграфа дал слово, что прибыл на защиту замка по давнему договору, заключенному между его отцом и бароном Хейном. Разговор Эрмелинды и Ганса продолжался около получаса постепенно становясь все более непринужденным. Молодая женщина, в конце концов, не теряя достоинства, улыбнулась гостю.
        Ворота замка открылись. Повеселевшие защитники замка приветствовали отряд Ганса Обенау, а со стороны лагерей графа Болдера Лоринга и барона Дедрика Штайнмайера вслед входящим в замок рыцарям и солдатам полетело несколько стрел.
        Немного отдохнув с дороги и приведя себя в порядок, Ганс уже ни на шаг не отходил от хозяйки замка. Он много говорил, много улыбался, с ним было интересно, и Эрмелинда все более охотно отвечала гостю и словами и улыбками.
        Перед ужином они оба посетили Готфрида. Ганс пожал руку раненного и сказал, что Готфрид - «лучший рыцарь на свете». Эрмелинда кивнула и тоже сказала несколько теплых слов. Разговор с Готфридом был недолгим и чтобы не утомлять раненного, пара покинула его скромные покои.
        После ужина Ганс Обенау сделал Эрмелинде предложение руки и «самого влюбленного и пылкого сердца на свете». Молодая женщина выслушала предложение спокойно, благосклонно и обещала подумать. Нетерпеливый Ганс рассмеялся и дал женщине целых полчаса. Он казался удивительно обаятельным в эту минуту, и женское сердце вдруг дрогнуло, сжалось, а затем, словно оживая и пробуждаясь к чему-то новому, забилось чаще.
        Молодая пара вышла подышать свежим воздухом на единственный балкон замковой башни. Ночь была чудесной, звездной, но, увы, не тихой. Между лагерями графа Болдера Лоринга и барона Дедрика вспыхнула пьяная драка. Это была именно драка, а не бой, потому что ландскнехтам, солдатам и разбойникам было важно попросту выместить на ком-то свою злость.
        - Ну их к черту! - засмеялся Ганс. - Они мне уже надоели.
        Он поцеловал Эрмелинду в щеку. Женщина не отстранилась… Она посмотрела на звезды и сказала:
        - Ты знаешь, мне очень-очень хочется быть счастливой.
        - Наверное, ты открыла мне страшную тайну? - спросил Ганс и еще раз поцеловал упругую и горячую от волнения щеку.
        Пьяная драка в солдатском лагере закончилась только к утру, а разговор Эрмелинды и Ганса еще позже.

8
        Свадьба Эрмелинды Берингар и Ганса Обенау состоялась через сорок дней после смерти старого барона - 26 апреля 1079 года. Торжество было малолюдным, почти семейным, но Эрмелинда вряд ли бы была счастлива больше, если свадебная церемония проходила в соборе Святого Петра в Риме.
        Ганс оказался замечательным мужем. Когда Эрмелинда забеременела и ее мучили боли в спине, Ганс носил жену на руках до тех пор, пока она не усыпала, а затем сидел рядом и гладил ее пышные волосы и горячий лоб. Девочка родилась в марте 1080 года и по настоянию Эрмелинды ее назвали Идан, что значит «снова любить». Эрмелинда быстро сбросила вес, набранный во время беременности, и превратилась в невероятно красивую женщину. Ее королевская осанка, высокая шея и движения, полные изящества, могли очаровать кого угодно. Когда Эрмелинда смеялась, показывая жемчужные зубы, ей просто невозможно было не улыбнуться в ответ. Ганс немного ревновал свою жену, но по-настоящему любил ее, и мужская ревность совсем не портила жизнь молодой пары.
        Летом 1083 года Эрмелинда родила Герарда, а еще через два года - Астора. Оба малыша были очень похожи на отца, что вызвало восхищение Ганса. Казалось, Эрмелинда стала еще красивее, но… Грустнее! Дела войны все больше отвлекали Ганса от семьи, а ее дороги уводили его все дальше. После смерти своего отца пфальцграфа Фридриха в 1090 году, Ганс занял его место в лагере восставших.
        Летом 1091 года Генрих IV обрушился на Саксонию всей своей мощью. Но замок Берингар выстоял благодаря рыцарю Готфриду. Если Ганс Обенау сражался где-то там, севернее Дрездена, то его дом (и не только дом, но и семью) защищал Готфрид.
        Вскоре война откатилась на запад, и стало немного тише. Когда Эрмелинда принимала официальных гостей в главном зале, а Ганса Обенау снова не было дома, рядом с его маленьким троном всегда стоял Готфрид в полном рыцарском облачении. Чувствуя эту поддержку, Эрмелинда не терялась в самых тяжелых обстоятельствах. Очередной штурм Берингара королевскими войсками, снова двинувшимися на восток (кстати говоря, уж слишком сильно рассеянными по Саксонии то ли волей короля, то ли глупостью его командиров) был удачно отбит. Кроме того, отряд собранный Готфридом, нанес контрудар по собиравшимся под Мюглицталем королевским отрядам, предупреждая следующий штурм. Бой получился кровавым и, как и любой другой к своему концу превратился в откровенную резню. Стрелы норвежских наемников пробили латы Готфрида в трех местах на груди, а четвертая буквально прошила левую икру левой ноги и убила коня.
        В Берингар раненный рыцарь вернулся на телеге укрытый как покойник рогожей с головы до ног. Увидев въезжающую в замок зловещую телегу, Эрмелинда дико вскрикнула и бросилась к ней… Едва взглянув на бледное лицо Готфрида, а не мужа, она успокоилась и, согнувшись над рыцарем, по-женски тихо заплакала. Где-то завыла собака. Эрмелинда резко выпрямилась и приказала убить собаку. В ее глазах блеснул такой гнев, что солдат, поспешивший выполнить это приказание, исполнил его, даже не смотря на то, что у обнаруженной за конюшней собаки были маленькие щенки.
        За раненым Готфридом ухаживали не хуже, если бы он был хозяином дома. Эрмелинда трижды в день навещала его. Их беседы были кратки, теплы, но малосодержательны. Готфрид говорил мало, а Эрмелинда не любила рассказывать о домашних проблемах. Но светлая нотка искренней симпатии к человеку, защищающему ее дом, помогала Эрмелинде быть доброй и естественной в этой доброте.
        Домашний лекарь Кифер Тойц, уже не раз и не два лечивший Готфрида, как-то сказал о нем:
        - Ну, до чего же крепко сшит этот парень! Видно наш добрый Господь отмерил ему тройную дозу здоровья, силы и выносливости.
        Единственная рана, которая вызывала опасения у врача, была не от норвежских стрел. Ближе к концу схватки под Мюглицталем Готфрида едва не оглушили сзади ударом по затылку, и теперь он жаловался (в отсутствии Эрмелинды, разумеется, и только врачу) на то, что по утрам у него двоится в глазах, а перед дождем сильно болит голова.
        Кифер Тойц чесал свой длинный нос и бормотал что-то по-латыни. Как ни странно, незнакомые слова успокаивали Готфрида, а настойка трав, предложенная ему доктором, если и не полностью снимала головные боли, то существенно облегчала их.
        - А что я еще могу сделать? - как-то раз сказал за ужином Тойц своему младшему коллеге Питеру Хофману. - Резаную или колотую рану можно обработать и зашить, можно вскрыть нарыв, но как влезть в мозги?
        - Может быть, отлежится?.. - неуверенно спросил Питер.
        - Может быть, - легко согласился Тойц. - Кстати, как лекарь, я и не вижу другого выхода.
        Однажды ночью Готфриду снова приснилось существо, посетившее его много лет назад и назвавшее себя Джисом Малым. На этот раз оно сидело в кресле, в котором обычно размещался Кифер Тойц, и с любопытством разглядывало лицо Готфрида.
        «Кто ты и зачем ты здесь?» - хотел было спросить рыцарь. Но его губы едва шевельнулись, а в горле булькнул и тут же оборвался хрип.
        Существо усмехнулось, чуть наклонилось вперед и почесало макушку своей яйцеобразной головы. Готфрид увидел небольшие, изогнутые к затылку рожки.
        - Ну, как живешь? - спросил Джис.
        Готфрид закрыл глаза и стал читать молитву.
        - Не стоит, - заверил его Джис. - Ну, посуди сам, я бы не явился к тебе, если бы знал, что то, что ты сейчас бормочешь, может меня прогнать.
        Готфрид продолжил молитву.
        Джис пожал плечами. Он протянул руку к столику, на котором стояли баночки с мазями и настойками, и взял последнюю из них, ту, которую оставил Кифер Тойц после жалобы Готфрида на боли в голове.
        - Обыкновенная пустышка, - хмыкнул Джис, едва понюхав лекарство.
        Взмахнув рукой, он словно поймал в воздухе что-то у себя за спиной и добавил это невидимое нечто в баночку с лекарством. Затем черт встал и кое-как ухватив баночку каминными клещами, принялся разогревать ее над еще не остывшими углями в камине.
        В трубе выл ветер, а за окном постукивала плохо закрепленная ставня. Закончив с лекарством, черт снова понюхал баночку, поморщился и поставил ее на стол.
        - Ты отгадал мою загадку или нет? - спросил он.
        Готфрид сбился со слов молитвы… Он не помнил никакой загадки.
        - Ну, еще бы, ведь столько времени прошло, - снова усмехнулся Джис. На его морде появилось что-то хитрое и крысиное. - Хорошо, я спрошу тебя еще раз: что на свете хуже всего и страшнее для тебя и для меня?
        Готфрид вдруг улыбнулся.
        - Говорят, что черти очень хитрые и задают не простые вопросы. Ты спрашиваешь и про меня, и про себя. Может быть, ответ на твой вопрос нужно искать именно в этом?
        Черт хихикнул и завозился в кресле.
        - Ну и что? - спросил он. - Разве судьба человека и черта не могут пересечься?
        - А потом?..
        Хихиканье стихло.
        - Что потом? - переспросил Джис.
        - Что будет потом?
        Головная боль вдруг сжала голову Готфрида железным, пылающим обручем. Он вскрикнул, с трудом поднял руку и прижал ладонь к глазам. Зеленые и желтые круги во тьме наползали друг на друга и светились холодным, мертвенным светом. Не было ничего кроме боли, и эта боль заслонила собой все.
        «Как в аду…» - успел подумать Готфрид.
        - Ладно, я ухожу, - сказал Джис. - А ты запомни только одно: глупости, как таковой не существует. Ее поражает только человеческий разум.
        Готфрид застонал. На секунду боль вспыхнула с особой силой. Потом зеленые и желтые круги во тьме стали менее яркими, начали растекаться, превращаясь во мрак. Боль уменьшилась, переместилась к затылку и пульсировала там короткими рывками.
        Готфрид открыл глаза. Джис исчез…

9
        Утром Готфрид отказался пить лекарство из баночки, на боках которой была явно видна копоть. Его сиделка - троюродная сестра Эрмелинды Марта, сорокалетняя некрасивая приживалка и истово богомольная женщина - мягко согласилась с раненым. Она унесла баночку на кухню. Веря не только в Бога, но еще и в медицину Кифера Тойца Марта перелила лекарство из закопченной баночки в другую, чистую. Потом женщина добавила святой воды и, трижды перекрестив лекарство, понюхала его. К удивлению женщины оно не пахло ничем. Марта немного подумала и добавила в варево имбиря и совсем чуть-чуть драгоценной ванили. Новый запах оказался приятным и, как показалось женщине, освежающим. Вечером Марта вернула лекарство на столик Готфрида.
        Жизнь в замке продолжалась… Через неделю Готфрид встал на ноги. Он, прихрамывая, бродил по замку и не знал, чем ему заняться. Начальник гарнизона замка Берингар был одет в домашний халат, а его ноги украшали арабские тапочки с загнутыми носами. Слабость еще давала о себе знать, Готфрид часто присаживался и щурился на солнце, если приступ слабости застал его снаружи, а если внутри, он долго и внимательно рассматривал цветные витражи готических окон и о чем-то думал.
        Увидев задумчивого рыцаря Готфрида в домашнем халате, Эрмелинда едва не расхохоталась. Готфрид без лат, вдруг превратился в барона-домоседа с заспанным и уставшим лицом.
        Готфрид покраснел как мальчишка и бежал, причем его движения из-за сильной хромоты казались не менее смешными.
        - Как ваше здоровье? - крикнула вслед рыцарю Эрмелинда.
        Ответом ей послужил звук захлопнувшейся двери.
        В следующий раз Эрмелинда увидела Готфрида только через три дня. Из Дрездена прибыл старый барон Йохан Обенау, дядя Ганса и Готфрид - с ног до головы облаченный в доспехи - снова стоял рядом с маленьким и пустым троном своего господина.
        Старый барон привез самую дурную весть: в битве при Эрфурте был убит Ганс Обенау. Эрмелинда побледнела как полотно и сказала, что не верит этому. Старик Йохан вздохнул и молча развел руками. Он мог бы рассказать многое о гибели своего племянника. Ганс шел в атаку в первой линии рыцарей и под ним убили коня. Уже после боя, после многочисленных атак и отступлений, оруженосцы Ганса нашли на перепаханном тысячами конских копыт поле настолько обезображенный труп своего господина, что его с трудом отличили от остальных.
        Генрих IV азартно преследовал отступающих саксонцев. Обозы один за другим попадали в руки короля, и в одной из телег было обнаружено тело Ганса Обенау. Король приказал вздернуть на виселицу мертвого бунтовщика. Потом его тело сожгли…
        Ничего этого Эрмелинда, конечно же, не узнала никогда, но женское горе не стало от этого меньше. Она закричала… Крик тридцатилетней, молодой женщины был тоскливым и страшным, как вой раненой волчицы. Йохан Обенау снова развел руками, словно на этот раз давал понять, что все в руках Божьих.
        Эрмелинду увели и попытались хоть как-то успокоить. Вся многочисленная женская челядь замка от последней посудомойки, до преданной сестры Марты, казалось, знала тысячи рецептов, как успокоить женское горе и каждый спешил высказать их. Особенно неистовствовал Кифер Тойц. Старый лекарь дважды пускал женщине кровь, обложил ее голову льдом из подвала, а ноги велел протирать горячей водой. Когда Эрмелинда вдруг принялась биться в припадке очень похожем на безумие, Тойц связал свою хозяйку. К вечеру положение ухудшилось. Эрмелинду напоили каким-то особым отваром трав (опять-таки по рецепту Тойца), но не помогло и это. Был срочно вызван священник и, не отходя от постели больной, он всю ночь читал молитвы. Эрмелинда затихла и смотрела в потолок пустыми, холодными глазами.
        Утром в спальню своей госпожи пришел Готфрид. Отогнав от постели Эрмелинды всех, включая растерянного Тойца, он присел на стул рядом.
        Женщина едва повернула голову и посмотрела на рыцаря так, будто видела его впервые.
        - Ты должна плакать, - сказал Готфрид. - Если женщина не плачет, ее горе может убить ее.
        Усмешка тронула губы Эрмелинды.
        - Плакать о муже? - тихо спросила она. - Но его больше нет!
        - Тогда плачь о своих детях, которые скоро останутся без матери.
        В глазах женщины появилась искра удивления.
        - Твою дочь зовут Идан, а сыновей Герард и Астор, - голос Готфрида звучал так властно, что доктор Тойц невольно попятился к двери. - Плачь!
        - Я не могу…
        Лицо Эрмелинды искривилось и вдруг стало старым и больным. Готфрид протянул руку, просунул ладонь под голову женщины и чуть приподнял ее.
        - Плачь!
        Голова женщины задергалась, по горлу прошли судороги, но слез не было.
        Готфрид ударил Эрмелинду по щеке.
        - Плачь!
        Эрмелинда заплакала… Сначала почти беззвучно, потом все громче и громче. Вечером она уснула, а утром, когда открыла глаза, увидела у себя на плече первую прядь седых волос.

10
        Три года прошли тускло и вяло… В замке не было слышно детского смеха, а люди разговаривали друг с другом полушепотом. Где-то там, за стенами, шла гражданская война, но на нее словно перестали обращать внимание. Эрмелинда почти не выходила из своих покоев, ограничивая себя общением только с детьми, Мартой и иногда доктором Тойцем. Редкие визиты Готфрида Эрмелинда скорее терпела и ограничивалась тремя-четырьмя словами, из которых первое было «да», второе «нет», а третье и четвертое - «как хотите».
        Готфрид был уже не только начальником гарнизона, но и полным правителем Берингара. Но если его военные знания были велики, то хозяйственные - минимальны. Не смотря на все свои старания, Готфрид скоро понял, что нищета - на пороге, а кредиторы, если им удастся объединиться, просто сотрут замок с лица земли. Готфрид несколько раз нанимал новых управляющих хозяйством, но ни к чему хорошему это не привело и кандидаты на эту должность пропали совсем, после того, как он повесил за воровство одного из них.
        Что же касается окрестных крестьян, то они уже посматривали на стены замка без страха и все с большим презрением. Если бы не Готфрид, крестьяне могли осмелеть настолько, что недалеко было и до беды. Однажды Готфриду все-таки пришлось разгонять возбужденную толпу, направляющуюся в замок. Это были в основном молодые крестьяне, которых сопровождали их матери, пытающиеся удержать их от бунта. После короткого и злого разговора самый молодой и рослый малый бросился на Готфрида. Легко отразив удар вилами, рыцарь мог одним ударом меча убить нападавшего, но пощадил его, ударив мечом плашмя по левому плечу парня. Тот охнул и осел на землю. Толпа попятилась и затихла…
        Вечером в замок пришла мать раненого. Она, с плачем поблагодарила Готфрида за сына и опустилась на колени. Готфрид нахмурился и поднял с земли женщину. Так чтобы никто не видел, он сунул ей пару серебряных монет. У пострадавшего парня была сломана ключица и вряд ли в ближайшее время он смог бы работать.
        Женщина улыбнулась сквозь слезы и сказала:
        - Возьмите это… - она сунула за наплечник лат Готфрида какую-то бумажку. - Эту молитву мне прислал мой брат, который ушел с крестоносцами в Иерусалим. Если бы он написал мне письмо на ста листах, он не написал бы больше.
        Записка легко уместилась между железом лат и прокладкой из войлока. Готфрид забыл о ней сразу же, потому что было слишком много дел и слишком мало времени для молитв.
        А дела шли все хуже и хуже… В конце концов Готфрид признался Эрмелинде, в том, что в Берингаре скоро наступит голод.
        В замке снова появился старый Йохан Обенау. Эрмелинда ожила… Она стала прежней деятельной женщиной. На ее бледном лице уже не было тени страдания, а темные глаза смотрели твердо и властно. Дела удалось поправить, но долги все равно увеличивались.
        Вскоре в замок приехал сын старого друга Йохана Обенау - Август Бибер. Это был сорока пятилетний, полный, спокойный мужчина с водянистыми голубыми глазами. В Дрездене Августа называли «барон-купец» и в этом насмешливом прозвище была большая доля истины. Барон Август Бибер ни разу не участвовал в войнах, предпочитая им торговые операции. Еще поговаривали, что барон является тайным союзником короля Генриха IV, но слух был тихим, а долги знати оборотистому барону огромными. Изощренный ум Августа Бибера мог все. Он мог в считанные дни собрать огромную армию, но она всегда опаздывала к началу боевых действий и в итоге присоединялась к победителю; он мог дать в долг своему злейшему врагу, но тот, как правило, прогорал на запланированной сделке и платил своим недвижимым имуществом, отданным под залог за гроши; он мог выстроить богатую церковь, разорив при этом десяток деревень.
        Эрмелинда приняла барона холодно, но именно холодность и даже надменность больше всего понравились толстяку Августу Биберу. Его первым комплиментом владелице Берингара было «королева» и других уже не было. Август Бибер не страдал от недостатка воображения, он просто не мог видеть Эрмелинду другими глазами. Барон был невысок ростом, и когда он смотрел на Эрмелинду, он смотрел на нее снизу вверх.
        В сентябре 1097 года Эрмелинда третий раз вышла замуж. Август Бибер был счастлив и на некоторое время переехал из Дрездена в Берингар. К замку тотчас потянулись нити сотен торговых сделок, заговоров и интриг. Штат замка разросся чуть ли не в трое, но, сначала по настоянию Эрмелинды, а потом и уже по своему собственному желанию, барон оставил Готфрида начальником гарнизона. Сначала водянистые глаза Августа Бибера посматривали на Готфрида с явным подозрением, но потом взгляд смягчился, правда, так и не став до конца доброжелательным.
        Как уже было сказано, барон избегал войн как больших, так и малых, но избежать их полностью было невозможно. Весной 1098 года Берингар обложили войска графа Адольфа Краузе - непримиримого врага Генриха IV, мечтавшего только об одном - повесить короля. За не имением под рукой Его Величества для скорого и справедливого исполнения своего приговора, граф решил заняться его тайным (по его убеждению) приспешником.
        Прежде, чем Август Бибер собрал и организовал союзников, Берингар целый месяц жил в осаде. Замок выдержал все обстрелы из тяжелых катапульт и три штурма. Если бы осажденные только оборонялись, замок наверняка пал. Но Готфрид проводил вылазку за вылазкой, а его копье и меч сеяли вокруг страх и панику. Воины охотно слушались своего предводителя, потому что Готфрид умел не только воевать, но и чувствовать пульс войны. Вылазки из замка всегда начинались крайне не вовремя для врага, а заканчивались тем, что озлобленные неудачей рыцари и солдаты графа Краузе, бросались следом за солдатами Готфрида, но налетали на стены и запертые ворота и их потери возрастали едва ли не вдвое.
        - Этому малому цены нет! - как-то раз, в постели, сказал своей красавице-жене Август. - Если бы он не стал рыцарем, из него получился бы отличный дровосек, способный одним ударом срубить дуб или повар, который за минуту смог бы нашинковать целую бочку капусты.
        Эрмелинда мало говорила о Готфриде и сердце барона (к его удивлению оказавшееся способным к ревности) постепенно успокаивалось. Правда, он потихоньку и тщательно расспросил всех слуг об отношениях Готфрида и Эрмелинды, прежде чем его сердце успокоилось окончательно.
        Август Бибер стал выказывать Готфриду дополнительные знаки внимания и утроил его жалование. Несколько раз он предлагал рыцарю сопровождать его в своих деловых поездках в Дрезден, но Готфрид упорно отказывался. Берингар находился в глухом месте, и его оборона всегда должна была быть на высоте.
        Летом 1098 года осаду замка сняли окончательно, а Эрмелинда родила девочку. Одна ножка малышки была короче другой, но Эрмелинда восприняла эту ужасную новость спокойно в отличие от всех и даже от мужа.
        Август Бибер последними словами ругал графа Адольфа Краузе затеявшего войну в самый неподходящий момент. Барон был убежден, что именно осада замка - грохот обстрелов из катапульт, всеобщее озлобление солдат и страх жителей замка - отразились на развитии маленькой Агнеты. Едва ли не впервые в жизни напившись допьяна, барон дал страшную клятву, отомстить неистовому графу чего бы это ему не стоило.
        Между тем Европа стремительно менялась, и причиной этому был Клермонтский собор 1096 года провозгласивший начало крестовых походов в далекий Иерусалим во имя освобождения Гроба Господня. Граф Адольф Краузе потерявший надежду победить не только короля, но даже его мелкого приспешника барона Бибера, ушел в сторону Византии с первым же из отрядов воинов Господних. Август Бибер постарался найти «своего человека», который постоянно будет рядом с графом и рано или поздно позаботится о том, чтобы граф, если он даже дойдет до Иерусалима, там бы навеки и упокоился.
        Устроив дела личной мести, барон едва ли не сразу забыл о ней и радостно потирал руки. Судя по блеску его водянистых глаз, его одолевали грандиозные деловые проекты.
        - Пришло мое время, дорогая! - заявил он Эрмелинде.
        Возбужденная Саксония, Бавария, Тюрингия, Франция, Италия и Англия думали только о крестовых походах. Их подготовка требовала оружия, провианта, фуража и людей.
        - Нам нужно перебираться в Дрезден, - пояснил барон.
        Эрмелинда спокойно взглянула на оживленного мужа и пожала плечами. Поскольку ответ был неясным, барон повторил свое требование.
        - Я никуда не поеду, - ровным голосом сказала Эрмелинда.
        Барон попытался выяснить причину отказа, но вдруг натолкнулся не на какую-то конкретную мысль, а на что-то расплывчатое, что можно было бы назвать эмоциональным отчуждением самой его идеи.
        Разность взглядов в самом прямом смысле этого слова, когда мужской логике противостоит женская эмоциональность, быстро привела к открытой и громкой ссоре. Утром ссора возобновилась и продолжалась до тех пор, пока Эрмелинда не закрылась в спальне.
        - Это черт знает что! - заявил барон.
        Утром он уехал в Дрезден один.

11
        В течение трех лет барон Август Бибер бывал в Берингаре только наездами. Со временем его визиты становились все короче. Барона больше волновали осада Никеи и взятие Антиохи. В 1099 года пал Иерусалим. Европа неистовствовала от радости. Впрочем, ее внутренние проблемы только притихли, и участие в них умного человека давало ему блестящие перспективы и возможности. Барон Бибер кипел энергией, но именно в Берингаре он не находил ни одного человека способного понять его. Поэтому упоминание черта, когда барон покидал замок, становились все более частыми.
        Эрмелинда со временем вскормившая грудью маленькую Агнету, отдалилась от нее, словно видела в маленькой, хромой и некрасивой девочке отражение барона Бибера. Остальные дети тоже сторонились девочки, и она частенько одиноко играла под вязом возле черного входа в кухню. Когда она заболела корью, этого никто не заметил. Девочка провела ночь на улице, под тем же вязом, уснув на лавочке.
        Утром на Агнету натолкнулся Готфрид и не слова не говоря, взял девочку к себе. Комната рыцаря, довольно просторная, с камином и двумя узкими и высокими окнами, показалась рыцарю слишком прохладной, хотя на дворе уже стояла середина мая. Готфрид уложил девочку на свою кровать, сам разжег камин, а затем, едва ли не за шиворот приволок Кифера Тойца. Тойц был немножко пьян после вчерашнего дня рождения толстой поварихи, но, увидев у себя под носом рыцарский кулак, вдруг протрезвел и взялся за свою работу.
        Агнета выжила, но не покинула комнату Готфрида. Маленькой девочке было слишком одиноко и страшно в замке. При любой попытке отправить ее в детскую комнату (в которой она всегда была одна), Агнета возвращалась и плакала под дверью спальни Готфрида.
        Эрмелинда только пожала плечами, узнав о привязанности дочери, но поскольку это был верный Готфрид, она согласилась, чтобы девочка какое-то время пожила вместе с ним. Это «время» превратилось в шесть лет, но даже потом Агнета ежедневно заглядывала в комнату «дяди Готфрида» и не стеснялась наводить там порядок, если прислуга плохо выполняла свою работу.
        Старшая дочь Эрмелинды Идан вышла замуж за французского графа Эдье в 1101 году и уехала в Париж. Крайне редкие письма от нее были короткими и рассказывали скорее о делах ее мужа, французской погоде и королевском дворе, но не о ней самой.
        Средний сын Герард ушел в крестовый поход в 1103 году и уже через три месяца погиб в бою под далекой Эдессой. Младший Астор ушел вслед за братом на три года позже, и от него не было вестей.
        Эрмелинда погрустнела… Она отчаянно скучала по детям, но двое были далеки, а третий уже никогда не вернется в замок. Эрмелинда плакала по ночам, и жизнь казалась ей пустой и лишенной смысла. Возраст хозяйки Берингара уже перевалил за сорок, и иногда она с грустью рассматривала в зеркале свое отражение.
        В 1105 году из далекого Иерусалима вернулся некий рыцарь Андрэ Нижу. Плохо одетый, с горящими глазами фанатика, он долго бродил по Дрездену, разыскивая барона Бибера. Он нашел его на одном из приемов саксонского курфюрста и с бешенным криком «За графа Адольфа Краузе!», ударил его ножом в спину. Барон умер, не приходя в сознание, на следующий день.
        Эрмелинда исполнила долг жены и увезла тело мужа в Берингар. Став в очередной раз вдовой, Эрмелинда сказочно разбогатела, потому что дела барона шли настолько превосходно, что каждый третий саксонец считал его своим личным врагом. Смерть барона решила многие проблемы, Эрмелинда не страдала алчностью и многие должники барона Бибера если и не вздохнули с облегчением, то, по крайней мере, получили и передышку в выплатах, и снижение по процентам.
        Эрмелинду ждали в Дрездене - ведь ей было всего сорок три и она была баснословно богата! - но женщина осталась в Берингаре. Она ждала писем от Идан и Астора и сама вела хозяйственные дела замка. Ее мир был упорядочен, чист и светел. Правда, в нем почти не было места для младшей дочери Агнет.
        Что касается Готфрида, то верный страж Берингара всегда был рядом со своей хозяйкой. Когда та принимала гостей в зале, он - в полном вооружении и латах - снова стоял рядом с пустующим троном ее мужа. Фигура рыцаря остужала горячие головы. Она делала несуразные требования более реальными, а часто и просто малозначительными и успокаивала слабых, ищущих поддержки у влиятельной госпожи Берингара.
        Эрмелинда по-прежнему была красива и ее спокойная, изящная красота могла покорить кого угодно…

12
        Племянника графа Константина Асколонского звали Адалбречт, что в переводе со старонемецкого означало «яркое благородство» и ему было всего девятнадцать лет. Почти мальчик на вид, он был удивительно красив и едва ли не по-детски нежен благодаря этой красоте. Он и его мать Грета Харман были вынуждены покинуть Святую землю по очень простой причине - граф Аскалонский нашел новую жену и та вела в его замке так, словно Грета - троюродная сестра графа по материнской линии! - была ее служанкой. Правда, ходили и другие слухи, что юный Адал, принятый в личный отряд графа, проявил трусость в бою, а его стремление к сладострастию было едва ли не болезненным влечением. Но это были только слухи. Едва взглянув в лицо Адалбречта, Эрмелинда верила только ему и его матери.
        Гости задержались в замке Берингар сначала на неделю, а через две Адалбретч провел ночь в спальне Эрмелинды. Сорокапятилетняя женщина влюбилась в молодого человека со всей страстью и неистовством, на которую была еще способна ее природа. Ее любовь была похожа на неутолимую жажду. Сам Адал принимал все как должное.
        Первой о свадьбе заговорила Грета Харман. Адал пожал плечами. Эрмелинда, оставшись с Гретой одна, сначала покраснела до кончиков волос, но, справившись с собой, она гордо вскинула голову и сказала, что согласна на все и любит Адала всей душой.
        Осенью 1107 года Эрмелинда вышла замуж четвертый раз. Но счастье оказалось коротким. Адал оказался настолько любвеобильным, что не брезговал девушками с кухни, и деревенскими простушками, привозящими в замок свежее молоко. Почти каждый месяц он на неделю уезжал в Дрезден и слухи о его похождениях шли волна за волной. Любовь Адала к деньгам оказалась не меньшей, а траты на подарки многочисленным возлюбленным огромными.
        Эрмелинда ревновала своего ветреного супруга, но каждый раз прощала его, тем более что Грета Харман, успевшая стать ее верной подругой, была постоянно рядом с ней. Многочисленная прислуга Берингара и родня Эрмелинды, невольно уважающая ее, за сказочное богатство, была бессильна помочь ей. Эрмелинда могла выгнать из замка любого слугу, сказавшего дурное слово об Адале, и безвозвратно рвала родственные связи. Даже старый, восьмидесятилетний Йохан Обенау решившийся поговорить начистоту со своей племянницей после краткого разговора с ней, больше не показывался в замке, а через полгода Эрмелинда не приехала на его похороны.
        Только два человека в замке могли безбоязненно посмеиваться над Адалом и говорить о нем все, что думают. Это были Готфрид и Агнета. Готфрид был честен от природы и не знал низкого страха, а десятилетняя девчонка оказалась не по годам умной и наблюдательной.
        Эрмелинда избегала дочери и своего верного рыцаря. Грета Харман, растолстевшая за два года жизни в замке Берингар как мышь на дармовой крупе, не смогла сделать большего. Если она принималась говорить об Агнете или Готфриде, Эрмелинда опускала голову и ничего не говорила в ответ. Это был дурной признак и, опасаясь гнева владелицы Берингара, Грета замолкала.
        Жизнь в замке снова изменилась. Но, став более яркой, она не стала более живой. Эмоциональный мир Эрмелинды был переполнен, но если рядом не было Адала, все вокруг вдруг пугало ее своей серостью и пустотой. Чтобы не отпускать мужа в Дрезден, она попробовала устраивать пышные приемы в замке, но родственные отношения были уже испорчены, а многочисленные должники не прибавляли веселья в Берингаре.
        Тогда Эрмелинда заговорила о путешествии в Святую землю. Грета ужаснулась и принялась рассказывать ей о диких болгарах, византийцах и арабах.
        - Но разве смерть обходит кого-нибудь стороной? - нашла в себе силы улыбнуться Эрмелинда.
        Грета ответила, что и не стоит звать ее раньше времени.
        После рождества 1109 года, в начале января, Готфрида свалила сначала простуда, а потом у него снова начались сильные головные боли. Агнета не забывала своего «дядю» и почти все время проводила с ним. Иногда их навещал Кифер Тойц или кто-либо из прислуги. И только Эрмелинда ни разу не навестила Готфрида.
        Иногда, кода головные боли становились слишком сильными, Готфрид терял сознание и бредил. Агнета слушала его бесчисленные рассказы о сражениях и была готова зарыдать от горя. Кифер Тойц прикладывал к пылающему лбу рыцаря смоченные водой или каким-либо отваром трав повязки. В глазах старого врачевателя не было надежды, а только растерянность.
        Лишь один раз Эрмелинда спросила дочь, как чувствует себя Готфрид и не нужно ли ему что-нибудь. Но разговора не получилось, Агнета отвечала сухо и коротко, а Эрмелинда не была настойчива в своих вопросах.

13
        …Пол комнаты застилал густой туман, а лунный свет чертил его на косые и разноцветные квадраты. Готфрид открыл глаза и увидел сидящего рядом с его кроватью на стуле Джиса. На этот раз черт был одет в черный длинный балахон, а его голову почти до кончика носа скрывал капюшон.
        - Как ты себя чувствуешь, рыцарь? - спросил Джойс, и в его тоне не прозвучало прежней насмешки.
        Готфрид глухо застонал и попытался отвернуться. Головная боль взорвалась в голове белым, слепящим шаром, и рыцарю на секунду показалось, что он ослеп.
        - Я не собираюсь к тебе прикасаться или причинять какие-либо неудобства, - сказал Джис. - Лежи тихо. Мы просто немного побеседуем, а потом я уйду.
        - Зачем ты вообще пришел? - тихо спросил Готфрид.
        Джис помолчал.
        - Видишь ли, в чем дело, мы, черти, умеем перемещаться во времени, и я мог бы рассказать тебе много интересного. Правда, дальность перемещения зависит от ранга и звания, а мой ранг не так высок, как мне хотелось бы. Но и тысяча лет в ту или другую сторону, не так уж и мало…
        - Уйди! - оборвал черта Готфрид.
        Его губы потрескались от жара, и даже одно слово причинило ему сильную боль.
        - Не спеши, - Джис откинулся на спинку стула. - У меня, как и у тебя, есть начальство, и я пришел к тебе не по своей воле. Так вот, я хочу тебе рассказать одну… - Джис улыбнулся, по волчьи оскалив зубы. - … Одну сказку, которая случится через сто пятьдесят лет. А поскольку она случится обязательно, я буду рассказывать о ней в прошедшем времени. Так вот, во время похода французского короля Людовика IX, в Египет огромное количество его рыцарей попало в плен. Брошенные королем на произвол судьбы, они испытывали и голод, и издевательства, а потому даже смерть казалась многим из них просто избавлением от мук. Но многие нашли другой выход - они приняли ислам… Среди них был двадцатилетний мальчик по имени Жан де Арни. С детства ему внушали, что он христианин и его страдания за Христа - величайшее благо. Но страдания опустошили его душу и сердце, а разум мальчика-рыцаря превратился в разум голодного волка. Вот так Жан де Арни стал Абдуллой за кусок сухой лепешки, две рыбины и кувшин воды. Сначала он был рабом, но ислам запрещает долго держать человека в рабстве, и через пять лет Жан-Абдулла оказался на
свободе. Дорога домой для него была закрыта, потому что во Францию его ждало второе позорное отречение, на этот раз от ислама и кличка «двойной отступник». От него наверняка отвернулись бы все родственники и друзья. Бывший рыцарь остался в Александрии…
        Джис немого помолчал, рассматривая цветные, тусклые пятна на полу.
        - Как жил Жан-Абдулла?.. Своим трудом и часто этот труд оплачивался только куском хлеба и миской похлебки. Он мало думал, потому что был постоянно голоден и разучился переживать по таким пустякам, как, например, удар плети слуги богатого бея. Жан просто жил, а его единственным развлечением было разглядывание морской дали. Он садился где-нибудь на берегу, подальше от людей и просто смотрел на воду, словно пытался что-то вспомнить. Но ни воспоминания детства и юности в далекой Франции, ни полустертые в памяти лица матери и некой прелестной девушки по имени Сесиль не приносили ему облегчения в его поисках. Жан словно пытался вспомнить что-то другое… Люди считали Абдуллу-Жана немного сумасшедшим, многие откровенно сторонились его, но Жан привык к одиночеству и оно совсем не тяготило его.
        Через пять лет он нанялся матросом на судно богатого купца по имени Карим Мавр. Абдулла-Жан не знал морского дела, а потому хозяин судна сделал его своим слугой. Через пять лет Абдулла-Жан снова попал в плен, на этот раз к венецианцам. Это были и купцы, и разбойники, в зависимости от обстоятельств. Их предводитель Никола Корьезе оказался истовым христианином. Когда во время боя с венецианцами Карим Мавр упал за борт и умолял Николу протянуть ему руку, тот согласился, только если Карим примет христианство. Диалог венецианца и араба оказался довольно коротким, Карим мгновенно согласился с доводами венецианца после того, как кто-то из матросов показал рукой на горизонт и крикнул: «Акула!». Очевидно, огромные переживания сделали не очень смелого Карима христианином еще в воде. Поднявшись на борт, он поцеловал руку своего спасителя и сказал, что благодарит его дважды: за свою жизнь и за новую веру. Никола Корьезе понравились эти слова. Он был жадноват на деньги и, наверное, счел, что Бог посмотрит на его жадность сквозь пальцы благодаря обращению мусульманина к лику Христа.
        Смуглый и грязный Абдулла-Жан не заинтересовал Николу Корьезе, а тот не стал лезть к нему с рассказами о своих приключениях и несчастьях. Как я уже говорил, Жан привык к одиночеству. Никола побратался с Каримом (которому он дал имя Кирилл), и оставил в его подчинении всех его людей, потому что недавно потерял десяток своих и отчаянно нуждался в матросах.
        Так бывший христианин стал слугой бывшего мусульманина. Когда приходило время молитвы, Кирилл (Карим) славил Христа, а Абдулла возносил молитвы Аллаху. Нельзя сказать, что Кирилл стал хуже относиться к Жану, но разница в их положении на корабле все-таки давала о себе знать. И не только со стороны Кирилла, но и других венецианцев.
        Во время захода в Венецию Кирилл посетил храм Святой Магдалины (ее именем был назван корабль) и в торжественной обстановке был представлен настоятелю церкви. Тот ласково благословил новообращенного, а Кирилл стал на колени, целуя руку святого отца.
        Минул год… В одном из весенних штормов «Святая Магдалина» разбилась о скалы вблизи одного из бесчисленных островков у берегов Греции. Спаслись только двое: Жан-Абдулла и Кирилл. Жан вытащил из воды почти захлебнувшегося Кирилла и кое-как откачал воду из его легких. Кирилл ожил, приступ его рвоты был просто чудовищным и перепуганный бывший купец и бывший мусульманин иступлено твердил, что это наказание послано ему Аллахом за его отступничество. Он тут же вознес благодарственную молитву Справедливому, то и дело прерываемую приступами рвоты, и попросил простить его.
        Жан отправился поискать на берегу, не выбросило ли людей или что-нибудь из съестных припасов. Островок, на котором они оказались, оказался совсем крохотным, каменистым, а на его единственной, покатой с трех сторон горе, рос десяток хилых деревьев.
        Жан вернулся через пару часов и застал Карима за прежней молитвой. Бывшего купца уже не рвало, а по его лицу уже разливалась умиротворение и благодать. Увидев Жана, Карим воздел руки к небу. Благодаря, он пополз к своему спасителю на коленях.
        - Ты сохранил свою веру, а я нет, - сквозь слезы сказал Карим. - Ты терпел страдания ради Аллаха, а я дружил с неверным и пил с ним его проклятое вино.
        Карим обнял Жана за колени и, продолжая рыдать, уткнулся в них мокрым лицом. А Жан смотрел на море и думал… То, что он давно пытался вспомнить, вдруг приблизилось к нему, приподнялось, как приподнимается морская вода, прежде чем в берег ударит волна и хлынуло в его мозг.
        Жан понял все!.. Он никогда не был свободным. И дело было даже не в его рабстве, отречении от Христа и уж тем более не в его страданиях. Жан не был свободным с самого начала своей жизни. Еще в детстве ему внушили тысячи больших и маленьких истин, а потом старательно и тщательно воспитывали их в его юности. Это были традиции семьи, вера в Бога, крикливый французский патриотизм, этикет, правила поведения за столом, кодекс рыцаря, понятие о чести, любовь к королю и еще много-много всего ненужного и мерзкого, что вылетело из головы юнца, как только король, названный Святым, бросил его умирать в тесном, кирпичном загоне под палящим солнцем Египта.
        Пока Жан думал об этом, словно окидывая взглядом всю свою жизнь, Карим продолжал свои благодарственные вопли.
        Жан рассмеялся… Он расхохотался так, что Карим вздрогнул и в страхе отполз от своего спасителя. Он вдруг увидел, что у Жана горят глаза, и в них нет ничего кроме презрения.
        Жан нагнулся и поднял большой сук невесть как и когда оказавшийся на берегу моря. Приближаясь к Кариму, он продолжал смеяться, понимая, что уже ничего нельзя вернуть назад. Теперь, на острове, он был полностью свободен и только жалкий, лживый раб рядом с ним, который, делая вид, что верит во что-то, на самом деле всегда испытывал только одно - животный страх перед смертью.
        Карим закричал от ужаса. Жан ударил его по голове, и когда его жертва опрокинулась на спину, продолжал бить так, словно эта жертва и была его самым главным врагом. Через полчаса от Карима осталось только кровавое месиво на песке. Жан отбросил сук и улыбнулся… Он был один и он был свободен. Через две недели он умер от голода и жажды, но, даже умирая, он улыбался. Жан был счастлив тем, что он понял…
        Джис замолчал. Его глаза под капюшоном сверкнули, и нельзя было понять, что изменило лицо гостя: улыбка или простой оскал.
        - Что ты мне скажешь, Готфрид? - спросил Джис.
        Рыцарь промолчал. Джис привстал в кресле и наклонился к лицу рыцаря.
        - Помнишь мою первую загадку, на которую ты так и не дал ответа: что на свете хуже всего и для тебя и для меня? - капюшон сполз вверх, на затылок Джиса и его гримаса стала откровенным оскалом. - Так вот ответ на нее прост: это свобода. Если ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу, ты найдешь свою свободу, а если нет, то ее лишусь я. Я уже говорил тебе, что прихожу к тебе не по собственной воле. Но если с этой чужой волей столкнешься ты… - Джис многозначительно хмыкнул. - Я тебе не завидую.
        Черт встал.
        - Я вернусь к тебе через три дня, чтобы у тебя было время подумать. Любое серьезное решение принимается не тогда, когда говорят «да» или «нет», а гораздо раньше. Ты понял меня?
        Готфрид вдруг почувствовал, что его ужас, с которым он, не переставая боролся, ушел, а лба рыцаря вдруг коснулась приятная прохлада, словно подул легкий ветерок.
        - Я, кажется, уже посылал тебя к черту? - хрипло спросил Готфрид.
        - Было такое… - снова усмехнулся черт.
        - А теперь иди к самому Сатане!
        Джис шутливо поклонился.
        - У тебя три дня рыцарь. Всего три!..

14
        На следующее утро Готфриду стало заметно легче. Он смог встать и выйти на улицу. Правда, сил было не очень много, и Готфрид присел на скамейку прямо за порогом, которую следом несла повеселевшая Агнета.
        Как и раньше, во время радости, девочка попыталась забраться Готфриду на колени, но он мягко отстранил ее.
        - Во-первых, ты уже большая, - строго сказал он. - А во-вторых…
        Готфрид вдруг понял, что не знает что «во-вторых».
        - Лавочка сломается? - улыбаясь, подсказала Агнета.
        Ворота замка открылись, и въехала большая группа воинов. Пьяный Адал возвратился из ближайшей деревушки, жители которой, по мнению Адала, задолжали ему крупную сумму. Воин справа поддерживал хозяина за плечо, чтобы тот не свалился с лошади.
        Увидев Готфрида, Адал поднял правую руку и засмеялся, приветствуя его. Ему помогли слезть с лошади, и увели внутрь донжона, но не в спальню Эрмелинды. Последнюю неделю Адал спал отдельно от жены. Ходил слух, что во время последнего визита в Дрезден он подхватил дурную болезнь. Лицо Адала пожелтело, он часто и болезненно морщился и, что выглядело довольно странно, то и дело испуганно оглядывался по сторонам. Грета металась между Эрмелиндой и сыном. Разговаривая с хозяйкой Берингара, она льстиво улыбалась, закатывала к небу глаза, либо, призывая в свидетели Бога, либо, жалуясь на судьбу, и не отходила от Эрмелинды, пока та раздраженно не отворачивалась от нее.
        - У нее в лице появилось что-то мышиное, - сказала Агнета, наблюдая за очередной попыткой Греты заговорить с Эрмелиндой. На лице девочки появилось отвращение.
        Две женщины стояли у главного колодца замка. Эрмелинда спустилась с порожек главных покоев, словно не хотела видеть, как мимо нее два рослых воина проведут под руки Адала. К ней тотчас метнулась, неизвестно откуда возникнув, Грета.
        - Я знаю, что Грета часто стоит в кухне и смотрит в окно, когда Эрмелинда выходит на прогулку, - сказала Агнета. - Она жалуется поварихам, что у нее болят ноги и ей дают стул. А потом она сидит, смотрит и ждет пока Эрмелинда не уйдет…
        - Почему ты не называешь Эрмелинду мамой? - спросил Готфрид.
        Девочка пожала плечами, отвернулась, а в ее глазах мелькнуло недоброе упрямство.
        - Хотя дело не в ней… Не в Эрмелинде, - все-таки сказала она.
        - А в ком или чем?
        Девочка промолчала.
        Тем временем Эрмелинда что-то резко ответила Грете. Та, словно защищаясь или умоляя, приложила к своей груди руки и заплакала. Когда Эрмелинда уходила, Грета перестала рыдать, замерла и долго смотрела ей вслед.
        К Готфриду подошел один из воинов из отряда, прибывшего с Адалом. Это был Хродальф Унс - рослый малый с добродушным лицом «украшенным» парой грубых шрамов, один из которых перерезал его нос на две неравные половины. Верхняя часть носа была вдавлена в лоб, а нижняя торчала вверх как задранный утиный нос.
        Столкнувшись глазами с вопросительным взглядом Готфрида, Хродальф досадливо махнул рукой.
        - Я не люблю, когда надо мной смеется деревенщина, - гнусаво сказал он. - Но этих ребят из Фрайберга можно понять. Сначала Адал заговорил с людьми о каких-то деньгах, хотя не помнил ни суммы, ни когда одолжил их, а потом стал приставать к девкам.
        - Драка была? - без особого интереса поинтересовался Готфрид.
        - Почти нет… - выражение физиономии Хродальфа стало совсем кислым. - Я так и не смог понять, кого следует проучить: деревенских мужиков или идиота Адала. Наши ребята оттолкнули пару деревенских парней, чтобы те не напрашивались на неприятности, а другие едва не схватились за вилы…
        Со звоном, потеряв одно из стекол, раскрылось узкое окно на верхнем этаже донжона, и пьяный голос Адала принялся старательно и громко выводить слова неприличной песенки.
        Хродальф презрительно плюнул.
        - А ведь он свободен… - вдруг улыбнулся Готфрид.
        - Не понял, - удивился странной фразе Хродальф.
        - Я хотел сказать, что он свободен полностью и от всего.
        - С такими деньгами конечно! - легко согласился Хродальф.
        - Как ты думаешь, Адал - счастлив?
        Солдафон Хродальф за свою тридцатилетнюю жизнь не бывал дальше Шёнфельда и никогда не думал о счастье. Точнее говоря, оно представлялось ему в виде большой кружки хорошего вина или ночи, проведенной с дочерью мельника.
        - А почему бы и нет? - немного подумав, ответил Хродальф. - Адал, конечно, дурак, но ему повезло. Хотя… - солдат наморщил лоб. Шрам на его лице смешно зашевелился и, увидев это, Агнета едва не рассмеялась.
        - Как я вижу, Адал уже здорово надоел нашей хозяйке, - продолжил солдат. - В сбруе этого красавчика нет вожжей, с помощью которых его можно было бы остановить или приструнить.
        - У него есть мама Грета, - не без иронии подсказала Агнета.
        - Для такого как Адал вожжи гораздо важнее, - не согласился с девочкой Хродальф. - Так, - он встал, - пойду-ка я перекушу на кухню к ребятам. Кроме того, после нашей сегодняшней работенки не грех хорошенько выпить.
        Оставшись вдвоем, Готфрид и Агнета какое-то время молча рассматривали облака.
        - Почему ты сказал, что Адал - свободен? - спросила Агнета.
        - Ты еще маленькая и ничего не поймешь.
        - Ты так думаешь?.. - девочка перевела взгляд на донжон, словно прислушиваясь к песне Адала. - Мне кажется, что скоро случится что-то очень плохое…
        - Война или моровая язва? - рука Готфрида легла на плечо девочки. - Не бойся, я всегда буду рядом с тобой…
        Готфрид не успел закончить фразу, как вдруг натолкнулся на взгляд девочки. На какое-то мгновение рыцарю показалось, что он сошел с ума: он ясно увидел в глазах Агнеты страх, а хрупкое плечико под его широкой и сильной ладонью задрожало.
        - Ты что, Агнета? - удивился Готфрид.
        - Я не знаю, - тихо ответила девочка.
        Ей удалось справиться с собой, страх в ее глазах исчез, и она виновато улыбнулась.
        …Еще два дня прошли быстро и без происшествий, что случалось не так уж часто благодаря Адалу и постоянно плохому настроению Эрмелинды. Готфрид старался как можно больше проводить времени на свежем воздухе. Голова болела меньше, силы, казалось, возвращались к нему, и только ночью он долго не мог уснуть, наблюдая, как горят поленья в камине.
        Утром второго дня Готфрид попытался поговорить со старым священником. Рыцарь всегда аккуратно выстаивал службы, но никогда не отличался особой набожностью. Немного удивленный святой отец Ансельм с благожелательным интересом принялся выслушивать рыцаря. Но по мере того, как рассказ начал касаться снов Готфрида и визитов некоего существа по имени Джис, лицо священника все больше мрачнело. Прервав рассказ Готфрида, он предложил ему исповедоваться. Простая жизнь Готфрида не была безгрешной, ведь его требовательность к простым солдатам могла перейти в грубость, а с другой стороны, Готфрид не брезговал компанией и со старыми знакомыми мог засидеться за полночь за кружкой вина.
        Отец Ансельм напомнил, что грехом могут быть и помыслы человека. От внимательного взгляда священника не ускользнуло, что по лицу Готфрида скользнула тень. С трудом подбирая слова, рыцарь рассказал, что всегда был одинок и, например, смотрит на Агнету как на свою дочь, а на замок, как на свой дом, в котором он, конечно же, не считает себя главой семьи, а… Готфрид виновато улыбнулся и пожал плечами: просто рыцарем и защитником.
        - Считаешь ли ты себя обиженным? - участливо спросил отец Ансельм.
        Готфрид отрицательно покачал головой.
        Отец Ансельм закончил исповедь Готфрида речью о терпении и о той благодати, которую дает Господь все преодолевшим людям.
        «А что же мне делать?» - едва не спросил Готфрид, имея в виду визиты Джиса.
        Но как раз тут отца Ансельма позвали к умирающему звонарю. Хлебнув лишнего, парень свалился с колокольни и терпеливо, в течение двух дней, отдавал Богу душу.
        Оставшись один, Готфрид долго рассматривал свою пустую ладонь так, словно отец Ансельм должен был что-то оставить на ней.
        «Что?..» - повторил он про себя.
        Возвращаясь в донжон, в свою комнату, Готфрид вдруг заметил, что его никто не окликает как раньше. Личный телохранитель Эрмелинды и начальник гарнизона, он всегда был еще и мирским судьей в житейских стычках, и казначеем по небольшим денежным делам, и вообще человеком, слово которого стоит сразу после слова Эрмелинды.
        «Болею долго… Отвыкли», - решил Готфрид.
        Он вдруг не без удивления понял, что это отношение людей его не волнует. Готфрид остановился, поднял глаза и долго рассматривал две мощные воротные башни. Над левой вилась встревоженная стая воронов. Двое латников внизу о чем-то громко спорили, и один показала другому кулак. Готфрид нахмурился и окликнул спорщиков. Те разом прекратили свою полемику и исчезли за дверями башни.
        «Как отвыкли, так и вспомнят», - решил Готфрид.
        Он чуть приободрился. Но не надолго, вечером вернулась ужасная головная боль. Она была настолько сильной, что выхолащивала все мысли и желания.
        Вечером третьего дня к нему пришел улыбающийся Хродальф.
        - Ты слышал?.. Завтра к нам приезжает герцог Саксонский. Не думаю, что по своей инициативе. Получив корону и приставку «пятый», наше доброе Величество Генрих отчаянно нуждается в деньгах. Война с отцом и особенно осада Кельна влетела ему в большую копейку. Герцог явится как проситель к нашей госпоже Эрмелинде и будет готов на многое, лишь бы получить деньги…
        Готфрид плохо слушал Хродальфа.
        «Три дня, обещанные чертом, кончились, - подумал он. - Завтра в главном зале донжона Эрмелинда примет герцога. Рядом с ней будет сидеть Адал, но говорить и решать будет только она…»

15
        …Готфрид открыл глаза. За столом неподалеку от его кровати сидел Джис. Он пил молоко и ел хлеб оставленный ему вечером Агнетой.
        - Проголодался немного, - усмехаясь, пояснил черт. - Все дела, дела…
        Он приподнял кружку, приветствуя Готфрида:
        - За твое здоровье, рыцарь!
        Джис довольно сильно изменился. Если во время первого визита он был похож на огромную крысу, потом на сгорбленного старика, то теперь он выглядел как довольно еще молодой человек, одетый в несколько странный костюм. Брюки и куртка, одинакового темно-синего цвета, ловко сидели на его сутулой фигуре, а поверх белой рубашки висел какой-то странный черный шнурок. Взгляд Готфрида задержался именно на нем.
        - Галстук, - пояснил Джис, заметив взгляд рыцаря. Он улыбнулся: - У вас такие еще не носят… Рано. Впрочем, это все пустяки. Как голова, рыцарь?.. Болит?
        Готфрид закрыл глаза и стал читать «Отче Наш».
        Закончив ужин, Джис пересел на кровать рыцаря.
        - Слова, слова, слова!.. Они вряд ли помогут тебе, - сказал он. - Понимаешь, рыцарь, все в мире кончается и завтра ты умрешь. Твоя жизнь закончена, Готфрид. Кстати, только что ты произнес про себя «…но избави нас от лукавого». Теперь открой глаза и посмотри, не исчез ли я.
        Джис засмеялся. Готфрид действительно открыл глаза. Черт подмигнул ему и сложил руки на груди.
        - Ну, драться будешь? - спросил Джис. - Или просто поговорим?
        Страх ушел… Готфрид спокойно рассматривал черта.
        - Давай, поговорим, - согласился он.
        - Тогда слушай, - черт кивнул, одобряя решение рыцаря. - Когда-нибудь, но не скоро, вы люди, узнаете, что ваше тело состоит из маленьких клеток пронизанных кровеносными сосудами. Примерно такое же строение и у вашего мозга. Тебя слишком часто били по голове, Готфрид. Завтра в десять утра в твоей голове лопнет пара сосудов, и ты сойдешь с ума. Ты убьешь Эрмелинду ударом меча в затылок, и острие твоего меча выйдет наружу чуть выше ее переносицы…
        Джис замолчал, ожидая реакции Готфрида.
        - Ты врешь! - рыцарь попытался приподняться, опираясь на локоть, но страшная боль в голове остановила его.
        - Зачем мне врать? - деланно удивился Джис. - Если завтра ничего не случится, что я выиграю при помощи этой глупой лжи?
        Черт выдержал паузу, а Готфрид его насмешливый взгляд.
        - Смотри сюда, - Джис встал и отошел к стене. - Вот тут, между кирпичами, есть глубокое отверстие, в котором можно закрепить рукоятку твоего меча. Ты можешь умереть уже сегодня, бросившись на свой меч, но Эрмелинда все равно последует за тобой. Ее отравит Грета, потому что завтра, чтобы припугнуть своего распутного муженька, Эрмелинда заговорит с герцогом о разводе с Адалом и Грета уже знает об этом. Беда в том, что она считает это не просто угрозой. Грета воспримет все всерьез.
        Джис вернулся к кровати и сел.
        - Кстати, ты знаешь, кто она на самом деле? Совсем не Грета Харман. Ее настоящее имя Эвелина Ложен. Когда-то она была женой одного французского барона, но отравила мужа и бежала с сыном в Иерусалим. Попытавшись и там решить пару своих дел с помощью яда, она едва не попалась и была вынуждена убраться и оттуда. Адал не так глуп, как кажется и догадывается о делах матери. Возможно, он рассчитывает на ее защиту, когда речь зайдет о разводе с Эрмелиндой, - черт порылся в кармане своей куртки, достал два небольших пузырька и поставил их на стол. - Теперь о главном. Вот в этих склянках твое лекарство, которое продлит твою жизнь на двадцать пять лет и яд для Эрмелинды, который сократит ее жизнь примерно на такое же время. Ты единственный человек в замке, который сможет прикоснуться к бокалу с вином своей госпожи, не вызвав ни капли подозрения. Это можно будет сделать утром, еще до приема герцога. Ты встретишь служанку в коридоре и скажешь, что сам отнесешь Эрмелинде поднос с завтраком. Конечно, это будет выглядеть немного странно и тебе придется придумать вескую причину. Ну, например, ты скажешь ей, что
ночью тебе явился ангел с огненным мечом и потребовал, чтобы ты немедленно отправился в Иерусалим. Надень латы и возьми с собой меч, - черт усмехнулся. - Побольше экспрессии, рыцарь, женщины это любят…
        Готфрид не понял, что значит «экспрессия». Он сжал зубы и снова попытался встать. Боль в голове ожила, но рыцарь выдержал ее. Он протянул руку, пытаясь дотянуться до черта, но сумел только коснуться его. Рука упала на одеяло…
        Джис делано горестно покачал головой, взял руку Готфрида и положил ее на грудь рыцаря.
        - Хочешь, я расскажу тебе кто ты на самом деле, рыцарь?.. - Черт заложил ногу за ногу и оперся спиной на грядушку кровати. - Ты - обыкновенный трусливый пес, который настолько привык к своей хозяйке, что уже не представляет себе жизни на воле. Ты всегда мало говорил с Эрмелиндой совсем не потому что ты - примерный слуга, а потому что ты немного заикаешься. Никто не знал о твоем недостатке, потому что в общении с другими людьми заикания почти не было незаметно, а когда ты волнуешься, например, перед боем, и переходишь на крик, оно проходит совсем. Но ты всегда едва ли не немел от смущения, когда стоял перед Эрмелиндой!.. - Джис рассмеялся. - У тебя рано умерла мать, но ты запомнил один весенний день, когда она вернулась от своей сестры после двухнедельной отлучки. Вы гуляли по саду. Ослепительно сияло солнце, а на твоей матери было удивительно светлое платье. Когда ты, трехлетний малыш, поднимал голову, ты видел вверху улыбающееся, самое красивое в мире лицо и тебя ослеплял свет солнца… Это оттуда, Готфрид! - Джис хлопнул в ладоши и потер их. - Понимаешь?.. Оттуда и преклонение перед красивой,
почти неземной женщиной и чувство собственной никчемности. Впервые ты стал заикаться у гроба своей матери, когда говорил отцу, что не хочешь, чтобы твоя мама уходила далеко… Сколько тебе было тогда? Пять или уже шесть лет? Впрочем, тут важнее то, что все это осталось с тобой на всю жизнь… Как цепь для пса! - Джис снова рассмеялся. - Ты мог стать хозяином Берингара сразу после смерти старика Хейна. Что помешало тебе?.. Совесть или чувство долга? Ни то, ни другое!.. Ты вдруг понял, что одно дело размахивать мечом, как на дроге в Берингар после битвы у Мельрихштадта, и совсем другое побеседовать с красивой женщиной один на один где-нибудь в тенистой беседке под ее окном. И ты краснел, глупел и мог думать только о своем слишком узком для мужчины подбородке, водянистых на выкате глазах и лопоухих ушах.
        Ты снова мог стать хозяином Берингара после гибели Ганса Обенау, но ты отказался взять управляющим замка Марка Пуату. Этот француз запросто вытянул бы из крестьян все их недоимки, обманул половину заимодавцев и обложил налогами даже печной дым. Но у этого мерзавца был один маленький недостаток - иногда, два-три раза в месяц, он насиловал и убивал маленьких девочек. Бедный, бедный Марк!.. Посещая Берингар, он и здесь не удержался от своей дурной привычки. Он не знал, что ты - Готфрид - настоящий рыцарь. Ты догнал Марка в лесу на дороге в Дрезден и повесил на осине. Ты умеешь быть жестоким, Готфрид! Ты выбрал именно осину, она была довольно тонкой и плохо держала вес толстого француза - он доставал кончиками пальцев до земли и чуть ли не целый час, синея и пуская слюну, «танцевал» под деревом…
        - Я убил его мечом… - хрипло сказал Готфрид.
        - Да, но потом… Позже. А вечером, вместо того, чтобы рассказать Эрмелинде, какого управляющего пытался подсунуть ей Йохан Обенау, ты просто молча ушел в свою комнату. Ты сам виноват в том, что в замке появился этот сквалыга Август Бибер. И не потому ли Агнета, его дочь, родилась хромоножкой?..
        Готфрид открыл рот, но крика не получилось. Фигура Джиса вдруг стала расплываться и темнеть, каким-то странным образом превращаясь в подобие крысы. Еще не угасший камин осветил комнату ярким, красноватым светом.
        «Отче Наш Сущий на небесах…» - начал молитву Готфрид. Мысль оборвалась и пришла тьма.
        …Когда Готфрид пришел в себя, Джис сидел на том же месте и чистил ногти миниатюрной пилочкой. Очевидно, он подкинул дров в камин, и ровное пламя достаточно хорошо освещало комнату.
        - Какой же ты зануда! - улыбнулся черт. - На тысячи и даже миллионы самых разных случаев в жизни, у тебя всегда заготовлен один и тот же ответ. Ты думаешь, Он хочет, чтобы ты стал свободным? - Джис кивнул на потолок и осклабился еще больше. - Тогда где Он сейчас? Ты мог стать любовником Эрмелинды при живом Августе Бибере, потому что сердце женщины было пусто, как… ну… - черт задумался. - Как твои карманы от денег, до появления Бибера.
        Джис снова замолчал. Он спрятал пилочку во внутренний карман куртки и принялся рассматривать огонь в камине. Черт щурился, его губы то тянула улыбка, то, словно вспомнив что-то неприятное, он хмурился, и именно тогда в его лице появлялось что-то звериное.
        - Ты мог бы неплохо устроиться, Готфрид. Твой коллега и тезка Готфрид Бульонский взял Иерусалим, стал королем, и хотя отказался оформить это формально все равно вошел в историю как победитель. Вот послушай, что напишет о нем историк Жозеф Мишо в 19 веке, - Джис извлек из кармана, в который только что сунул пилочку, книгу и открыл ее. - «…Вдруг на Масличной горе показался рыцарь, размахивающий щитом и подающий христианским вождям знак, чтобы они вступили в город. Это внезапное появление воспламенило рвение христиан. Башня Готфрида выступает вперед под градом каменьев, стрел и греческого огня и опускает свой подъемный мост на стены. Крестоносцы тем временем пускают зажженные стрелы в боевые машины осажденных и в мешки с сеном и соломой и шерстяные мешки, прикрывающие остатки городских стен. Ветер раздувает пожар, относит пламя в сторону сарацин и они, окруженные столбами дыма, в смятении отступают. Готфрид теснит неприятеля и по следам его вторгается в Иерусалим. Тонкред, оба Роберта и Раймонд Тулузкий не замедлили со своей стороны со вступлением в крепость. Крестоносцы вошли в Иерусалим в пятницу,
в три часа пополудни, в самый день и час смерти Спасителя. С ужасом описывает история гибель мусульман в побежденном городе. Избиение их продолжалось целую неделю и жертвами его оказались до семидесяти тысяч человек. Причиной такой варварской политики было то, что трудно было бы наблюдать за слишком большим числом пленников и что рано или поздно вновь пришлось бороться с ними, если теперь их только выселить из Иерусалима. Ярость победителей уступила только рвению, с которым они устремились в храм Воскресения, чтобы поклониться Гробу Христа. Загадочное противоречие человеческой природы!.. Те же самые люди, которые только что избивали на улице побежденных врагов, шли теперь с босыми ногами, с обнаженными головами, с благочестивыми воздыханиями и проливали слезы умиления и любви. Молитвенные набожные рыдания внезапно раздались в Иерусалиме вместо яростных криков и стонов погибающих жертв…»
        Джис захлопнул книгу и сунул ее в карман.
        - Если быть честным, то молитвенные, набожные рыдания и яростные крики раздавались не вместо стонов погибающих жертв, а одновременно с ними, - черт подмигнул Готфриду. - Или ты не веришь мне? Но ладно!.. Я приведу тебе пример проще. Ты помнишь, благородного рыцаря Ганса Штейндле с которым ты немного дружил и относился к нему с большой симпатией? Ганс получил согласие выйти за него замуж от четырнадцатилетней девочки из семьи Ровенсов только после того, как изнасиловал ее едва ли не в присутствии родителей. Потом, когда через двенадцать лет Ганс умер, его прекрасная вдова рыдала на могиле своего мужа-рыцаря. Кажется, она говорила, что это был самый настоящий и самый сильный мужчина на свете. Жаль, что она не знала, скольких женщин он подмял под себя по дороге в Иерусалим, не говоря уж о самом Святом Городе…
        Черт замолчал, и какое-то время рассматривал лицо Готфрида. Рыцарь лежал навзничь, и в красном свете камина было видно, как чуть-чуть подергивается его щека.
        - Ты снова молишься, рыцарь? Но что ты просишь?.. Ты знаешь о том, что еще за год до смерти Августа Бибера, когда он торгашествовал в Дрездене, спальню Эрмелинды по ночам посещал молодой паж? А иначе просто не могло и быть. Потому что на земле набожные рыдания всегда звучат одновременно со стонами погибающих. Адалбречт и Грета Харман никогда не появились в замке, если бы ты сумел понять желания еще очень красивой женщины…
        Готфрид резко поднялся, сел и протянул руки, чтобы схватить черта за горло. Но его руки поймали только пустоту.
        - Я здесь, рыцарь, - позвал Джис.
        Он стоял возле камина и шевелил кочергой горящие поленья.
        - В сущности, наш разговор окончен, а драка с тобой в мои планы не входит. Я гораздо сильнее тебя, - Джис бросил кочергу и подошел к столу. Он показал на две склянки, стоящие на нем. - Напоминаю напоследок, Готфрид. Здесь твоя жизнь и смерть той, которая все равно скоро умрет. Я не говорю тебе, в какой склянке яд, а в каком лекарство. Ты веришь в Бога?.. Вот пусть твой слепой выбор и будет судом Божьим.
        Готфрид едва не стошнило, боль в голове перетекла к затылку и опрокинула его на спину.
        «Господи, дай мне умереть сейчас!..» - попросил рыцарь.
        - И самое последнее, - услышал он голос Джиса. - Когда ты станешь хозяином Берингара, ты станешь опекуном Агнеты, а значит сможешь устроить и судьбу девочки. Потому что я знаю то, за что Грета Харман и ее сынок отправятся прямиком на костер. Герцог Саксонский не будет возражать против такого решения, если ты будешь щедр с ним и аббатом Гейдрихом, который приезжает вместе с ним…

16
        Утром юнец-оруженосец Иоганн Лапен, заглянув в комнату Готфрида, увидел своего хозяина стоящим на коленях перед тремя темными иконами в углу.
        «Что-то он слишком уж увлекся сегодня», - подумал Иоганн.
        Юнец почесал затылок и решил заглянуть на кухню. Во-первых, после окончания молитвы мощный голос Готфрида можно было услышать и оттуда, во-вторых, завтрак, который недавно дала ему старая Марта, оказался весьма скудным, и, в-третьих, сейчас Марты не было на кухне, и там хозяйничала молодая, веселая и розовощекая Берта.
        «Жизнь просто прекрасная штука! - решил Иоганн. - Особенно когда ты приходишь в нужное место и в нужное время».
        …Прочитав «Отче наш» и еще пару молитв Макария Великого, которые Готфрид выучил наизусть еще в детстве, рыцарь опустил голову и задумался.
        «Ты нелепый человек! - подумал он. - И ты был им всю свою жизнь… Ты действительно многое мог сделать иначе».
        Готфрид сжал зубы так, что ни скрипнули. Взгляд рыцаря скользнул по столу, на котором стояли два одинаковых пузырька, оставленных Джисом.
        «Говоришь, Суд Божий? - усмехнулся рыцарь. - Только зачем черт на таком Суде?»
        Он встал с колен и громко позвал:
        - Иоганн!
        Меньше чем через полминуты мальчишка буквально влетел в комнату, что-то пережевывая на ходу.
        - Одеваться, - Готфрид кивнул на свои латы. - Быстро.
        Иоганн ловко принялся за работу, отмечая про себя, что его хозяин странно ведет себя сегодня. Готфрид стоял неподвижно и не делал, как раньше замечаний.
        Затягивая ремни наплечника, Иоганн осторожно спросил:
        - Вам не жмет?
        - Нет… - тусклым голосом ответил рыцарь. - Поспеши.
        Когда работа была окончена, Готфрид попросил мальчишку уйти.
        Он снова повернулся к иконам. Облаченный в латы, рыцарь не мог стать на колени и просто смотрел на иконы.
        «Да, нелепый человек!.. - подумал он. - Если бы Ты спросил меня сейчас, Господи, больно ли мне?.. Я бы ответил, что нет. Потому что я уже давно привык к боли. Страшно ли мне сейчас?.. Нет. Потому что мне уже нечего бояться. Тошно ли мне?.. Нет, Господи! Потому что внутри меня только пустота…»
        Готфрид вдруг вспомнил давно забытый эпизод с крестьянкой, благодарившей его за сына. Он поднял руку, сунул пальцы под левый наплечник лат и кончиками пальцев сумел вытащить крохотный листок бумаги. Это была молитва, написанная мелким подчерком и старательно выведенной каждой буквой:
        «Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю.
        Господи, дай мне сильные руки мужчины, жадные глаза юноши и чистую душу ребенка. Дай разума, побеждающего безумие, дай доброты, преодолевающей ненависть, и дай веры, чтобы я не остался один во тьме.
        Освободи меня, Господи, и воззри: конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю».
        Готфрид скомкал записку и положил ее рядом с двумя склянками на столе. Какое-то время, надевая кольчужные перчатки, он рассматривал стол и вещи на нем.
        Мелькнула мысль: «Видно, пожалел тот парень, что ушел с крестоносцами в Иерусалим и променял соху на меч…»
        Приоткрылась в дверь и в щель просунулась физиономия Иоганна:
        - Вас ждут… - начал было он.
        - Иду! - оборвал Готфрид.
        «Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю, - повторил он про себя слова молитвы. - Да, я нелепый человек, Господи… Но не оставляй меня одного во тьме. Не оставляй меня даже в безумии моем!»

17
        Главный зал донжона замка Берингар, скорее походившего на высокое здание, чем на башню, располагался на втором этаже. На первом были многочисленные служебные помещения узкие проходы и многочисленные двери, которые послужили бы неплохой защитой в том случае, если бы враг вдруг захватил стены замка и разбил ворота самого донжона. Но вход на второй этаж, то есть в главный зал, архитектор постарался сделать как можно более свободным. По лестнице почти трехметровой ширины торжественно поднималась процессия герцога Саксонского Марка сопровождаемого аббатом Гейдрихом и многочисленной челядью. Впереди шли два герольда со штандартами герцога и аббата.
        Когда двери главного зала открылись и герольды вступили в него, неожиданно оттуда донеслись испуганные крики и странный шум. Герцог уже миновал порожки, но рассмотреть то, что происходит в зале, ему мешали спины герольдов и штандарты над ними. Шум и крики усилились, а затем их перекрыл страшный женский вопль. Герцог вытянул шею, и ему удалось увидеть закованного в броню рыцаря, там, в глубине зала, который тащил к окну упирающегося, перепуганного и красного от напряжения барона Адала. На руке рыцаря повисла Эрмелинда. Тот легко оттолкнул женщину и так же легко отбросил в сторону двоих людей, бросившихся ей на помощь.
        Процессия герцога замерла в дверях. Сам герцог, хотя и немало повидал на своем веку, на этот раз не мог поверить своим глазам. Рыцарь подтащил Адала к окну и одним взмахом обнаженного меча перерубил раму. Посыпались и зазвенели стекла. Подоконник был узким и низким, чуть выше уровня колен. Адал упал на него лицом примерно так же, как падает головой на плаху приговоренный к смерти. Он дико взвизгнул и рванулся в сторону с такой силой, что ему почти удалось вырваться. Но рыцарь обнял свою жертву и снова шагнул вперед, но уже не к окну, а в само окно. Спина Адала скользнула по проему окна, и на какое-то мгновение герцог увидел перекошенное от ужаса и порезанное осколками стекла молодое лицо. Рыцарь приподнял Адала и его ноги оторвались от подоконника… Еще мгновение и они оба исчезли в проеме окна.
        Крик Эрмелинды был настолько страшным, что герцогу вдруг захотелось заткнуть уши.
        Все, кто был в зале бросились к дверям. Процессия герцога была разрушена двумя десятками возбужденных людей, да и сам он, в конце концов, был тоже увлечен вниз возбужденной толпой.
        «Тут же делать нечего…» - пронеслось в голове герцога.
        Под разбитым окном донжона, лицом вверх, лежал Адал, и вокруг его затылка разбухала лужица крови. Молодой человек удивленно смотрел на небо и так, словно видел его впервые. Рядом с ним, лицом вниз лежал рыцарь.
        - Это тот самый Готфрид… - тихо шепнул герцогу в ухо один из его приближенных.
        Герцог не поверил. О преданности и честности Готфрида из Берингара ходили легенды, при чем его преданность была так велика, что над ней частенько посмеивались. Верный и честный Готфрид частенько изображался, как глуповатый малый способный отдать серебряную монету своей хозяйке найденную им на мостовой Дрездена.
        - Он просто сошел с ума, - снова шепнули герцогу, на этот раз слева, но довольно громко.
        Герцог механически кивнул, не в силах оторвать взгляда от двух погибших.
        Эрмелинда уже сбежала вниз и, подойдя к Адалу, опустилась перед ним на колени. По красивому лицу женщины текли слезы. Толпа вокруг росла и была молчаливой как надгробный камень.
        Пошел дождь слепой августовский дождь… Капли дождя были крупными и сияли в свете солнца, как бриллианты. Они перемешивались со слезами Эрмелинды и лицо женщины словно покрыла прозрачная маска. Эрмелинда подняла лицо к небу и что-то выкрикнула. К ней устремились несколько женщин, но она растолкала их, не желая уходить. Женщины прекратили попытки и бессильно оглядывались по сторонам.
        Дождь усилился, постепенно превращаясь в настоящий ливень. Толпа не расходилась и в ней не было заметно никакого движения.
        - Да помогите же ей! - в конце концов не выдержал и крикнул герцог. Он повернулся к аббату и зло сказал: - Вы тоже займитесь делом, святой отец. Иначе тут кроме двух трупов будет и сумасшедшая женщина.
        Аббат поклонился. Он степенно направился к Эрмелинде, постукивая посохом. На брусчатке площади уже собрались лужи, и аббат шел, не обращая на них внимания. Он опустился на колени рядом с Эрмелиндой и тихо сказал:
        - Запомни, дочь моя, у Бога мертвых не бывает…

18
        Горю Эрмелинды не было предела. Она приказала сжечь труп Готфрида, а его пепел развеять по дороге ведущей в деревушку Фирграт. Местные жители пользовались этой дорогой чаще всего, а весной или осенью она, разбитая дождями, была похожа на грязное корыто.
        Аббат Гейдрих возмутился было таким нехристианским способом погребения, но на него прикрикнул герцог Саксонский.
        - Не лезь не в свое дело, святой отец, - хмуро сказал он. - Вполне возможно, что этот мерзавец (он имел в виду, конечно же, Готфрида) не сошел с ума, а просто отомстил за что-то своему господину. Разве такие случаи редки и особенно в наше время?
        Аббат пожал плечами и не стал возражать.
        Похоронить мужа Эрмелинда решила в крохотном садике рядом с донжоном. Крестьяне вырыли глубокую могилу-квадрат с длиной стороны больше трех метров. Стены обложили кирпичом, а в центре поставили два стола.
        За день до похорон из Дрездена вернулась Грета Харман. Узнав о смерти сына, женщина сошла с ума. Она не смогла поверить в его смерть, даже увидев сына в гробу. Грета подходила ко всем людям без разбора (всегда сзади) и шептала в ухо, что ее сын жив, и она найдет его. Люди вздрагивали, многие ежились, как от холода и отходили в сторону, подальше от помешанной. Грета часто хихикала, к вечеру ее настроение стало еще более «веселым» и она принялась кокетничать, выбирая для этого самых неподходящих людей, например, аббата Гейдриха или старого деревенского пастуха.
        Похороны молодого барона получились мрачными. Над землей нависало темное, свинцовое небо и то и дело шел дождь. Когда он стихал, с востока, в пламени то и дело вспыхивающих гроз, надвигались новые тучи.
        Когда гроб с телом Адала установили на один из столов в могиле, Грета вдруг завыла и бросилась к сыну в могилу. Ее вытащили оттуда с большим трудом. Женщина царапалась, кусалась, и ее пришлось закрыть в одной из нижних комнат.
        После речи священника первой к могиле подошла Эрмелинда. Она бросила горсть земли в могилу, но земля попала не на гроб Адала, а на оставшимся пустым стол.
        - Словно себя хоронит, - не выдержал и шепнул герцогу аббат Гейдрих.
        Могилу закрыли плитой, но не одной, а разделенной на две части. Эрмелинда отошла в сторону и молча наблюдала за тем, как засыпают могилу. Холм земли рос прямо на глазах и истекал свежей, только что вывороченной грязью под дождем. Чтобы это не бросалось в глаза, холм прикрыли огромной скатертью для пиров темно-зеленого цвета.
        Во время погребального ужина Эрмелинда молча выслушивала соболезнования и задала только один вопрос: выполнено ли ее приказание относительно Готфрида. Услышав утвердительный ответ, она как-то странно улыбнулась, опустила глаза и не поднимала их до тех пор, пока не покинула застолье.
        Утром Эрмелинда принесла на могилу мужа огромный букет роз. Ночной ветер растрепал прикрывающий могильный холм скатерть, и Эрмелинде пришлось вызывать слуг, чтобы те поправили ее. Когда женщина все же положила букет, он не удержался на довольно крутом бугре и скатился в грязь. Эрмелинда накричала на слуг, хотя они и не заслужили этого. Она приказала заменить и скатерть и цветы.
        Снова пошел дождь, но Эрмелинда не уходила. Она вымокла до нитки, а ее лицо под траурным покрывалом казалось темным и злым.
        Она снова кричала: на кухне, за отвратительный завтрак, на конюха, за то, что по двору бегает жеребенок и на свою горничную, за то, что у девушки дрожат руки и она, подавая ей морс, пролила его на скатерть.
        Вечером у Эрмелинды появился сильный жар, а к девяти вечера она потеряла сознание. Старик Кифер Тойц засуетился, извлекая из своих сундуков всевозможные лекарства и снадобья. Осмотрев больную, старик нахмурился, и те, кто хорошо знал его, сразу догадались, что он сделал это только затем, чтобы скрыть свой страх и безнадежность положения.
        В комнату матери пришла Агнета. Она заменила горничную и как могла, помогала Тойцу. Старик все больше нервничал и все чаще прикладывал ухо к груди Эрмелинды.
        Женщина металась в бреду и звала Адала.
        - Он здесь!.. Он здесь! - часто повторяла она.
        Аббат Гейдрих еще не покинул Берингар. Его вызвали к больной, и он до полуночи читал молитвы, нависая над ней своим огромным телом. Пока звучала молитва, Эрмелинда затихала, но успевала вскрикнуть, даже когда аббат переворачивал страницу…

19
        …Джис пришел в себя от страшной боли. Он открыл глаза и с ужасом увидел сплошную тьму. Потом к нему вернулась память, и им овладел еще больший ужас.
        Хозяин оказался недоволен работой Джиса и в наказание отправил его в могилу Адала.
        - Ты будешь сидеть в этой яме, пока ее заново не вскроют и не поставят рядом с маленьким мерзавцем гроб его жены, - сказал Хозяин. - Если ты по собственной воле вдруг попробуешь вылезти из могилы, я тебя просто убью.
        Страх постепенно стих и Джисом овладела холодная, пронизывающая тоска. Лишенный свободы черт страдал так сильно, что был готов отгрызть собственные пальцы, лишь бы выбраться на волю. Вся его жизнь вдруг словно превратилась в одну черную точку. Не было ничего ни времени, ни пространства, ни движения.
        «А сколько она там протянет?! - подумал об Эрмелинде черт. - Десять лет, а может быть все двадцать?.. Чума на ваш дом!»
        Налетев в темноте боком на гроб, черт добрался на стены. Она оказалась холодной и мокрой на ощупь. Пальцы Джиса машинально прощупали кирпичную кладку.
        «Нельзя самому…» - эта мысль буквально убивала черта.
        Он обладал огромным упрямством и мог бы за год выбраться, выскользнуть, прогрызться и из более крупной передряги, но приказ Хозяина лишал его малейшей возможности к бегству.
        Черт сел, обхватил голову руками и потихоньку завыл. Страдания черта становилось все больше и больше, едва ли не выворачивая его холодной тоской наизнанку.
        «Чума на ваш дом!.. - повторял Джис. - Чума на ваш дом!»

20
        Эрмелинда выздоровела и первое, что она увидела утром, было улыбающееся личико Агнеты. В окно светило яркое солнце и лицо девочки, стоящей перед окном, сияло в ореоле света.
        - Здравствуй, мама! - сказала Агнета.
        Она подошла к Эрмелинде и поцеловала ее в щеку. Внутри Эрмелинды вдруг что-то оборвалось, и похороны Адала показались ей такими далекими, словно прошло уже несколько лет. Эрмелинда охотно заговорила с дочерью, но была еще слишком слаба, чтобы продолжать разговор долго.
        Болезнь отступала медленно, словно нехотя и Эрмелинда встала на ноги только весной. Хозяйка Берингара стала строже, спокойнее, а если она и улыбалась, то эта улыбка была короткой и предназначалась либо Агнете, либо Киферу Тойцу. Обе, и Эрмелинда, и Агнета, немного посмеивались над чудаковатым доктором, но эти насмешки были добродушны, легки и сам Тойц только ворчал в ответ, а иногда улыбался и сам.
        Через три дня после похорон Адала умерла Грета Харман. Эрмелинде сообщили об этом значительно позже, когда она окончательно выздоровела. Хозяйка Берингара восприняла эту весть спокойно и только спросила, были ли достойными похороны матери ее мужа.
        Жизнь в Берингаре снова изменилась… Она стала размеренной и тихой. Эрмелинда каждый день посещала могилу Адала и клала на нее букет свежих роз. Это было единственное время, когда она оставалась одна. Агнета никогда не сопровождала мать в эти скорбные для нее минуты. Было и еще одно исключение в общении матери и дочери: в их разговоре никогда не упоминалось имя Готфрида.
        Кифер Тойц увлекся изучением содержимого двух склянок, найденных им в комнате Готфрида. Не смея сказать о находке Эрмелинде, он сообщил о ней только Агнете.
        Алхимия была любимым занятием Тойца. Но задача, с которой он столкнулся на этот раз, оказалась очень сложной.
        - Понимаете, в чем дело, - объяснял Тойц девочке. - Я уверен, что в обоих сосудах одно и тоже вещество. Но я никогда не видел ничего более странного. Оно может и лечить и убивать. Я назвал его «инкогнито антидотум» - таинственное противоядие.
        Неутомимый Кифер Тойц провел два десятка экспериментов в результате которых, во-первых, в округе значительно уменьшилось количество бродячих собак и кошек, а, во-вторых, некоторые из них, кому повезло остаться в живых, выздоровели от самых тяжелых болезней.
        - Я дал одну каплю «инкогнито» кошке с парализованными задними лапами, - рассказывал Агнете Тойц. - Она выздоровела и родила шестерых котят. А в другом случае, полкапли «инкогнито» убили трех совершенно здоровых собак. Перед смертью у них налились кровью глаза, и они выли так, словно у них кипели мозги.
        Эрмелинда в конце концов узнала об экспериментах Тойца. Не без основания побаиваясь, что доморощенный лекарь перейдет на эксперименты на людях, она запретила ему заниматься дальнейшим исследованием «инкогнито».
        - Вы пытаетесь остановить развитие науки! - заявил баронессе обиженный Тойц. - Может быть, это и есть та легендарная панацея, о которой писали еще древние греки.
        Эрмелинда нахмурилась и ответила, что от панацеи не умирают. Она приказала вылить остатки «инкогнито» в мусорное ведро в своем присутствии.
        Тойц был вынужден подчиниться, но спрятал пустые склянки. Чуть позже, надеясь на то, что на стенках сосудов все еще осталось несколько капель «инкогнито» он заполнил их водой. А еще через неделю он дал выпить это лекарство молодой деревенской женщине с парализованной левой рукой. Женщина выздоровела, и Тойц едва не сошел с ума, во-первых, от радости за удачный эксперимент, а, во-вторых, от горя, ведь у него не осталось ни капельки «инкогнито». Переживания уложили старика в постель. Агнета навещала старика и терпела его многочисленные разглагольствования о науке изучения лунного света. Тойц утверждал, что лунный свет можно как воду собирать в стеклянные банки и с их помощью лечить слепоту. Но больше всего старик, конечно же, переживал за потерянное «инкогнито». Ему казалось, что он, как никто, был близок к открытию великой панацеи способной остановить и чуму, и моровую язву.
        Через полгода из деревни Фирграт, где жила исцеленная Тойцем женщина пришло не хорошее известие. Оказывается, сразу же после своего выздоровления женщина ушла от мужа - тихого, доброго пастуха - и двух детей и связалась с неким Абрамом Турком, содержащим дом для заезжих купцов. Женщина стала много пить, а кое-кто утверждал, что толстый Турк уговорил ее ублажать любовью по ночам не только его, но и заезжих гостей.
        Эта весть несколько охладила научный пыл Кифра Тойца, но не переубедила его в том, что миром движет только наука по имени алхимия. Беседуя с Агнетой старый лекарь часто поднимал указательный палец вверх, показывая им на потолок, и говорил, что люди рано или поздно, пусть и, ошибаясь на своем пути, найдут Великую Панацею.
        Но старого лекаря и жителей Фирграта, включая исцеленную блудницу и Абрама Турка, убили не чьи-либо ошибки, а совсем другое - чума. Она полностью выкосила деревню не оставив в ней ни одного живого человека и своим черным крылом задела Берингар. Но замок выстоял, потеряв только десяток человек. Потом чума ушла на Запад…
        Дорога в Фирграт, на которой был рассеян прах рыцаря Готфрида, заросла и превратилась в ромашковое поле. Молоденький дуб, который раньше рос рядом с дорогой, теперь вдруг оказался в центре поля и словно чуть приподнялся на невидимом бугре…

21
        В 1114 году в Берингар вернулась старшая дочь Эрмелинды Идан. Молодая, женщина приехала с двумя детьми: Жаком двенадцати лет и трехлетней крошкой Марией. Как оказалось, чума достигла Франции, а после смерти мужа Идан, в течение года, потеряла все, что имела: поместье, деньги и даже связи, потому что люди, с которыми были налажены эти связи, попросту умерли.
        Эрмелинда приняла дочь ласково и особенно сильно обрадовалась внукам. В Берингаре стало заметно веселее, потому что неутомимый Жак постоянно придумывал новые игры и не чурался возиться с местной детворой, а маленькая Мария - удивительно похожая на бабушку - привязалась к Эрмелинде едва ли не больше, чем к родной матери.
        Как и прежде, Эрмелинда каждый день посещала могилу Адала, и на его могилу ложился букет цветов. Эрмелинде уже исполнилось пятьдесят два года, но ее красота не увядала. Местный бард, довольно веселый и неумный малый, ушедший с очередным походом в Иерусалим, сочинил песню о женской преданности, явно намекая в ней на хозяйку Берингара. В замке часто бывали гости, в том числе возвращающиеся из Святой Земли паломники. Судя по их рассказам, песня о хозяйке замка Берингар свято чтящей память своего мужа, стала довольно популярной даже в Иерусалиме. Ее любил слушать король и его верные рыцари…
        Все изменилось в 1117 году, когда в замок прибыли иерусалимские рыцари Анри Ложен и его брат Франсуа. Стоя перед святыми иконами в церкви Берингара, они поклялись, что Грета Харман отравила своего мужа и их брата Луи в 1095 году и бежала из дома, прихватив с собой все самое ценное. Причина ее преступления была чудовищна дважды: во-первых, муж смог уличить ее в прелюбодеянии с родным братом Гастоном Харманом, а, во-вторых, чем больше подрастал маленький Адал, тем больше он становился похожим на своего другого дядю - Илиа Хармана. Грету искали, но ее умение врать и склонность к артистизму были просто поразительными. Кроме того, молодая женщина благородного происхождения, пусть и не лишенная средств к существованию, но с маленьким ребенком на руках всюду вызывала к себе невольное участие. В 1101 году Грета и Адал перебрались сначала в Эдесу, а потом в Иерусалим. Ей удалось выдать себя за дальнюю родственницу герцога Аскалонского, но болезненная склонность к интригам не оставила ее и в Святой Земле. В конце концов, Грету обвинили в попытке отравить жену герцога. Она бежала из тюрьмы до суда и
какими-то одной ей ведомыми путями смогла ускользнуть из-под тяжелой руки герцога.
        Эрмелинда выслушала рассказ двух рыцарей не прерывая его, и не задавая вопросов. И хотя песни о ее преданности мужу еще продолжали звучать повсюду, она перестала посещать могилу Адала. Вскоре та, лишенная ухода, покрылась густой травой и превратилась в простой бугорок в углу сада. Теперь все свое время Эрмелинда отдавала непоседливому Жаку и очаровательной Марии. Но, даже увлекаясь игрой с детьми, Эрмелинда никогда больше не подходила к могиле Адала.
        Агнета как-то раз попыталась заговорить матерью о Готфриде. Эрмелинда нахмурилась и ответила, что какой бы отвратительной особой не была Грета Хартман, ее сын - пустой и сластолюбивый мальчишка - не заслужил такой страшной смерти. Адал был, скорее всего, игрушкой в руках своей матери, но не ее орудием. Агнета попыталась возразить и сказала, что она хочет поговорить о Готфриде, а не об Адале.
        - Готфрид был всегда удивительно добр, мама, - сказала она. - Он много раз спасал тебя и может быть, он хотел снова защитить тебя…
        - Защитить?! - перебила дочь возмущенная Эрмелинда. - Но если была угроза моей жизни, почему он не сказал об этом мне? И почему он выбрал Адала, а не Грету?
        - Во время приема герцога Саксонского ее не было в замке.
        - Но эти две смерти, его и Адала, выглядят так нелепо! Готфрид просто сошел с ума…
        - Даже если он сошел с ума, то в чем его вина? - в свою очередь перебила Агнета. - Я знаю, что ты хотела припугнуть разводом Адала в присутствии герцога, но как ты думаешь, не приняла ли это Грета всерьез?
        - Все равно это не повод выбрасываться с мальчишкой из окна!
        Эрмелинда отвернулась от дочери, давая понять, что разговор на эту тему окончен.
        - Мария!.. - громко позвала она внучку и в ее голосе вдруг послышались радостные, ласковые нотки. - Иди сюда, моя малышка!
        - Мама!.. - позвала Эрмелинду Агнета. - Мама, ты просто не хочешь думать о том, что случилось на самом деле, но, пожалуйста…
        Эрмелинда ушла не оглядываясь. Она подхватила маленькую Марию на руки и закружилась с ней в шутливом танце. Раскрасневшееся и радостное лицо хозяйки Берингара казалось настолько счастливым, что Агнета невольно и грустно улыбнулась…

22
        Как говаривал лекарь-алхимик Кифер Тойц, у времени есть только три свойства и все они находятся вне его. Во-первых, над временем властен только Бог, во-вторых, его не замечают дети и, в-третьих, его боятся старики. В Берингаре ветер времени уносил только людей и не обязательно стариков.
        В 1120 коду восемнадцатилетний Жак ушел в Иерусалим. Облаченный в рыцарские латы, без шлема, он напоминал юную девчонку. Но юноша грозно хмурил брови, держал руку на рукояти меча и был непреклонен в своем решении, как бы не отговаривали мать и тетя Агнета. Эрмелинда плакала, вспоминая своего сына. Даже ее обращение к внуку - единственное и полное скорби - не переубедило Жака.
        Выросла и маленькая Мария. В 1129 году она вышла замуж. Через год у нее родилась девочка, которую назвали в честь матери. Родившегося через полтора года мальчика назвали в честь деда - Ганс.
        Но тихое счастье Берингара - Жак регулярно присылал весточки о себе - оказалось слишком хрупким. В 1135 году на Саксонию снова обрушилась черная чума и опустошила множество городов, деревень и замков. В Берингаре выжили только Эрмелинда, ее шестилетняя внучка и пятеро слуг. Агнета, Идан и вся семья Марии ушли…
        Семидесятитрехлетняя Эрмелинда проявила незаурядный характер, восстанавливая порушенное хозяйство. Именно благодаря ее стараниям и упорству Берингар избежал нищеты и голода. Единственное родное существо - маленькая внучка Мария - придавали Эрмелинде и силы, и ясности ума. Хозяйка Берингара выглядела лет на десять моложе своего возраста и сохранила поистине королевскую стать.
        Через пару лет после чумы, из далекого Иерусалима пришла весточка от Жака и небольшой сундучок с серебром и десятком злотых монет. Узнав о горе, постигшем Берингар, Жак всем сердцем сопереживал горю Эрмелинды, но не обещал вернуться, потому что дал слово людям и Христу.
        Семь лет упорной борьбы за существование принесли свои плоды - Берингар ожил, деревни вокруг, пусть медленно, но восстанавливались. Жизнь брала свое… Как выгоревший лес то тут, то там пускает зеленые побеги, так земля и люди едва ли не заново обустраивались на опустошенной земле.
        Наступил 1142 год… Марии исполнилось двенадцать лет, девочка была удивительно красива и вот-вот должна была расцвести. А Эрмелинде было уже восемьдесят и она вдруг поняла, что наступившее лето будет для нее последним. Лето выдалось солнечным и ясным, дожди лишь освежали его, и Эрмелинда с особенной грустью смотрела на закаты. Когда рядом с ней, на крохотной террасе, присаживалась Мария, Эрмелинда улыбалась ей и молчала… Слова казались ей лишними, красота девочки - совершенной, а закат - печальным. Однажды мелькнувшая мысль: «Все уже давно сказано…», показалась ей разумной и похожей на последнюю строку прощального письма.
        Еще весной Эрмелинде вдруг стали сниться страшные сны: кто-то запертый в темном, узком пространстве, метался, не находя выхода и умолял прийти ее как можно быстрее. От неизвестного пленника веяло тоской и холодом… Проснувшись, Эрмелинда крестилась и долго стояла у икон. Иногда ее молитвы перебивали воспоминания, но теперь она смотрела на них спокойно, без горечи сожаления, смущения или ощущения потери.
        Заботясь о будущем девочки, Эрмелинда передала права опекунства над Марией герцогу Саксонскому. Тот, помня, что деньги, взятые в долг его отцом у баронессы по просьбе короля Генриха V, так и не были возвращены, согласился и дал слово в присутствии священника, что устроит судьбу Марии с такой же ответственностью, с какой заботливый отец устраивает судьбу собственных дочерей.
        Эрмелинда полюбила гулять вне стен замка. Берингар вдруг стал казаться ей слишком тесным и темным. Эрмелинду всегда сопровождала Мария. Любимым местом прогулок Эрмелинды стало ромашковое поле, по которому когда-то проходила дорога в деревню Фирграт. Маленький дуб в центре поля сильно вырос. Немного устав, Эрмелинда присаживалась в его тени на скамеечку, которую несла Мария. Эрмелинда оглядывала огромное, ромашковое поле и на ее душе вдруг становилось удивительно спокойно и легко.
        - Бабушка, почему ты всегда улыбаешься, когда смотришь на это поле? - как-то раз спросила Мария.
        - Разве? - удивилась Эрмелинда.
        - Да! - подтвердила девочка.
        Эрмелинда задумалась.
        - Наверное, я улыбаюсь, потому что мне есть что вспомнить, - грустно улыбнулась она.
        Эрмелинда действительно много вспоминала. Ее первый муж Хейн Берингар был старым воякой, пьяницей и большим любителем женщин. Эрмелинда всегда побаивалась Хейна. Может быть, слишком часто и при первом удобном случае она выказывала ему знаки почтения, а, пытаясь заглушить свой страх, часто напоминала себе о женских добродетелях, главными из которых являются скромность и покорность.
        Ганс Обенау заставил Эрмелинду забыть ее страхи, он дал ей любовь, но помнил ли он о ней сам хотя бы через четыре года после свадьбы? Вечный непоседа, он был менее воинственен, чем Хейн, но более деятелен в делах политики. Последние шесть лет жизни с ним превратились в сплошное ожидание… Уже теперь вспоминая лицо Ганса, Эрмелинда смотрела на него спокойно и без чувства потери. Вечный странник Ганс Обенау не мог не уйти и оставался с ней только на время. Это время становилось все короче и, наконец, - нет, не исчезло, - а просто растворилось в чем-то гораздо большем, чем оно само.
        Адольф Бибер слишком любил деньги, он был толст, неуклюж и все беседы с ним, всегда кончались разговором о нем самом и его делах, врагах и кознях, которые строят ему эти враги, хотя сам барон Бибер мог дать фору любому по части подвоха. Воспоминания о толстом бароне если и тревожили иногда Эрмелинду (что случалось довольно редко), то она невольно начинала улыбаться и даже трагическая смерть барона, не могла подавить эту улыбку. Адольф Бибер словно прожил свою жизнь в крохотной комнате, возбужденно меряя ее периметр шагами и почти не выглядывая в окно. Иногда он подходил к столу, делал какие-то расчеты на скомканных бумагах и снова шел по кругу. Имея такого мужа, Эрмелинда снова попыталась вспомнить о женском смирении, но вдруг заметила, что ей стали сниться сны, в которых ее обнимает другой мужчина. Все начиналось с нежных прикосновений, затем желание нарастало, оно становилось тяжелым, проникало внутрь и становилось таким огромным, что ему нельзя было сопротивляться. «Ведь все уже случилось…» - словно утешал ее чей-то вкрадчивый голос еще до того, как желание проникало в нее и заполняло ей
полностью.
        Адалбречт Харман… Он не мог не появиться в жизни Эрмелинды, потому что все действительно случилось еще до того, как этот человек пришел в Берингар. Однажды в детстве Эрмелинда болела корью и по ночам, когда приходил жар, ей казалось, что ее кровь становится тяжелой и густой, как мед. Примерно такой же был и ее любовь к Адалу - тяжелой, всепроникающей и в тоже время до остроты и боли сладкой. А еще это была худшая форма рабства. Эрмелинда довольно быстро поняла, что представляет из себя избалованный мальчишка, но ничего не могла с собой сделать. Она хотела владеть им, как владеет ребенок любимой игрушкой, а когда Адал снова и снова ускользал от нее, ее страсть к нему становилась еще тяжелее, еще слаще и еще мучительнее.
        Эрмелинда подняла глаза и осмотрела ромашковое поле.
        В ее голове промелькнула, казалось бы, случайная мысль: «Я никогда не видела ничего более красивого…»
        Воспоминания отхлынули, пожилой женщине стало легче.
        - Ты, знаешь, Мария, - сказала Эрмелинда. - А я ведь очень старая… Старая-престарая!
        Та быстро поцеловала ее в щеку.
        - Еще не очень старая, - убежденно сказала девочка. - И ты самая красивая!
        - Даже сейчас?
        - Да!
        Разговор с внучкой немного развлек Эрмелинду. Она невольно любовалась юным лицом Марии, ее детскими, чуть резковатыми движениями и удивительно светлыми, широко распахнутыми глазами.
        - Ой, бабочка! - вскрикнула Мария.
        Девочка побежала в поле, размахивая цветной косынкой.
        Она оглянулась и крикнула:
        - Бабушка, я сейчас!..
        Ловля бабочки была похожа на веселый танец.
        Солнце поднялось уже довольно высоко, тень от дуба, под которым сидела Эрмелинда, стала короче и солнечные лучи, пробиваясь через листву, упали к ногам женщины. Рассматривая огромное поле ромашек и внучку, Эрмелинда вдруг ощутила невероятное чувство свободы. Оно было безмерным, как голубое небо и чистым, как свет солнца.
        Вернулась Мария. Девочка принесла в сомкнутых ладошках пойманную бабочку.
        - Смотри, какая она красивая, - восхищенно сказала девочка.
        Мария осторожно приоткрыла ладони и Эрмелинда увидела яркие, большие крылья.
        - Отпусти ее, - Эрмелинда прикоснулась к рукам девочки и развела их в стороны. - Пусть она летит. А нам пора домой.
        Эрмелинда встала и подошла к дубу. Проведя по его шершавой коре рукой, женщина взглянула вверх, на густую листву. Она вспомнила Готфрида, таким, каким он был в юности - смущенным юнцом, готовым покраснеть в любую секунду. В эту минуту она смотрела на него так, как смотрит мать или сестра и вдруг поняла, что скучает о нем. Эрмелинда снова прикоснулась к коре дуба, и ей показалось, что она похожа на прохладную броню.
        «Я бы никогда не смогла полюбить его так, как Ганса или Адала, - подумала Эрмелинда. - Но почему теперь, когда те двое ушли, я скучаю по тебе, Готфрид?..»
        Рядом промелькнуло раскрасневшееся личико Марии. Выпущенная на свободу бабочка не хотела улетать в поле. Чуть припадая на одно крыло, она кружила вокруг дуба.
        - Лети же, лети!.. - весело кричала Мария.
        Она взмахивала руками снизу вверх, словно показывала глупой бабочке дорогу в небо.
        - Умнее ли человек? - тихо спросила вслух Эрмелинда, наблюдая за полетом бабочки.
        - Ты о чем, бабушка? - удивилась Мария.
        - О многих… И о себе, - улыбнулась Эрмелинда. - Когда-нибудь ты вырастешь и поймешь, что если человеком движут только обстоятельства, - он их раб. А если человек свободен и им движет только его личные желания - он раб вдвойне.
        Девочка не поняла слов бабушки. Она пожала плечами и виновато улыбнулась в ответ. Девочка смотрела на Эрмелинду, а та смотрела на ромашковое поле и в ее глазах светилась и грусть, и радость, и сожаление о чем-то потерянном навсегда, и что-то такое, что можно было бы назвать умиротворяющим, небесным покоем…

23
        Эрмелинда умерла в начале октября 1142 года. Согласно ее последней воле, она была похоронена не в замке, а на ромашковом поле, вблизи дуба. Одинокая могила с высоким крестом вызывала недоумение местных жителей, и кое-кто из них стал шептать, что, мол, если баронесса приказала похоронить себя вне освященной земли кладбища, в этом есть что-то нехорошее. Этому слуху возразила одна древняя старушка, сказав, что на ромашковом поле был когда-то похоронен святой рыцарь и поэтому поле давно освящено его прахом. Правда, она не смогла вспомнить имени рыцаря, а так же объяснить, почему над его могилой, если он действительно святой, нет креста.
        Маленькая Мария покинула Берингар. Герцог Саксонский сдержал свое слово, он вырастил девочку, сохранив ее небольшое приданое, и через пять лет выдал Марию замуж за благородного итальянского барона Манфреда Искони. Барон был немолод, ему уже исполнилось сорок два года, у него было двое детей, которые оказались старше своей мачехи. Но брак обещал быть удачным, потому что Мария легко подружилась с обеими дочерьми своего мужа.
        Берингар был оставлен людьми навсегда после того, как герцог Саксонский, выполняя волю Эрмелинды, попытался продать его. Но никто так и не купил старый замок, потому что покупателей беспокоил близкий, ночной вой волка, доносящийся каждую ночь словно из-под земли.
        Лишенный заботливых рук, Берингар быстро начал стареть. Уже через десяток лет надвратная башня замка обрушилась, увлекая следом за собой крепления главных ворот, и Берингар стал похож на голову зверя с распахнутой пастью. Следом обрушилась кровля донжона, не ремонтировавшаяся много лет еще при жизни Эрмелинды. А уже через двадцать лет Берингар можно было назвать руинами еще издалека, например, проезжая по дороге рядом с ромашковым полем, на котором растет одинокий дуб, а рядом с ним стоит высокий крест…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к