Сохранить .
Пепел феникса Татьяна Корсакова
        # Давным-давно небо над маленьким городком уже озаряли костры, на которых гибли юные и прекрасные девушки. Злодей-поджигатель был найден и уничтожен. В те времена казалось, что навсегда. Но сейчас Анну тревожат ужасные сны, в которых она сама горит на костре, и девушка просыпается, чувствуя боль в обожженных ногах. За ее спиной стоит черная тень - призрак, от которого не уйти. Аня еще не знает, что стала разменной монетой в чужих играх, где любовь смешалась с ненавистью, а борьба идет за вечную жизнь, подарить которую способен пепел сказочной птицы феникс.
        Татьяна Корсакова
        Пепел феникса
        Холодно…
        Холод - вот единственный проводник в мире теней и шорохов. Ни боль, ни страх - только холод. Такой пронзительный, такой живой, едва ли не живее ее самой. Открывать глаза страшно, не открывать - еще страшнее. Может, если решиться, стряхнуть с себя наваждение, то окажется, что все это - и холод, и до костей пробирающий ужас - всего лишь сон, игры подсознания. Нужно сделать над собой усилие, потому что в противном случае она так и останется в этом стылом чужом мире, так и не узнает, что же с ней случилось.
        Ну же!
        Глубокий вдох - легкие полны колючей пыли, в горле дерет и в носу щекотно. Выдох - вместе с облачком пара изо рта вырывается кашель, рассыпается эхом в гулком пространстве, белыми хлопьями оседает на голых, содранных в кровь коленках.
        Не страшно. Ей совсем не страшно. Только холодно. Холод окутывает плечи вуалью, тянет остатки тепла из заледеневшего позвоночника, мурлычет что-то ласковое, отвлекает от главного.
        Главное. Главное - понять, где она. Остальное потом.
        Босые ноги - босые?! - касаются каменных плит, стылых, припорошенных не то пеплом, не то пылью. Это только сначала кажется, что вокруг тьма кромешная, а если присмотреться…
        Черные стены щерятся глубокими трещинами. Низкий, нависающий над головой потолок в клочьях паутины. А еще запах, вернее, мешанина запахов: пыль, свечной воск, кровь и тлен…
        И то, на чем она лежит - нет, уже сидит, - тоже не из обычной человеческой жизни. Под ладонью камень и пыль, и, кажется, наплывы свечного воска, а еще острые сколы, от которых пальцы тут же начинают кровоточить. Саркофаг, огромный каменный саркофаг, который вслед за остатками тепла каплю за каплей высасывает из нее, нечаянной жертвы, жизнь.
        Хочется кричать, орать во весь голос, но вместо крика из горла вырывается лишь судорожный хрип. Щеки касается что-то невесомое, щекотное. Касается, а потом ныряет за ворот блузки.
        Паук! Пауки, маленькие мохнатые твари. Их она боится больше, чем саркофагов, замкнутых пространств и холода, это то, что может заставить ее действовать.
        От крика, на сей раз пронзительно громкого, по крышке саркофага бежит мелкая дрожь, с потолка планирует тканое облако паутины, а в темноте, там, куда не может пробиться скудный лунный свет, испуганно мечутся черные тени. Крысы?.. Летучие мыши?..
        Не время гадать!
        Липкие нити паутины хватают за голые лодыжки, мешают двигаться, но если сделать над собой еще одно, самое последнее усилие, то вот она - дверь, остается только руку протянуть…
        За спиной кто-то двигается, кто-то большой, гораздо больше крысы или летучей мыши. И затылок немеет от чужого ледяного дыхания. Нет, не дыхания, порыва ветра! Нельзя верить в то, что в склепе есть еще кто-то живой. Или неживой…
        Дверь тяжелая. Чтобы открыть ее, приходится навалиться всем телом, прижаться мокрой от слез щекой к шершавой, как наждачная бумага, поверхности.
        Пронзительный скрип петель - и в лицо ударяет порыв ветра. Ветер пахнет снегом, сырой землей и отчего-то хризантемами. Он прошит непривычно ярким лунным светом. В свете этом надгробия и покосившиеся кресты кажутся ненастоящими, словно вырезанными из картона. А за спиной, в гулкой тишине старого склепа слышится едва различимый шепот:
        - Анна…

* * *
        День выдался не просто неудачным, а катастрофически неудачным, хотя начинался очень даже многообещающе. С самого утра позвонила Любаша и прокуренным баском гаркнула в трубку:
        - Спишь, Алюшина? Не спи, царство небесное проспишь!
        Анна, которая проснулась два часа назад и уже успела переделать все домашние дела, лишь пожала плечами, потому что знала, спорить с Любашей - себе дороже.
        Так уж повелось, что староста их группы Любовь Зима с самого первого дня знакомства взяла добровольное шефство над Анной Алюшиной, девкой деревенской, неразумной. Любашу нисколько не смущал тот факт, что девка деревенская, неразумная, была коренной горожанкой, а сама она приехала в областной центр из такого далекого далека, что название сразу и не вспомнишь. Любаша зрила в корень и мгновенно вычисляла в людях ту особенную, никак не связанную с пропиской принадлежность к яркому и переменчивому городскому миру. В Анне этой принадлежности не прослеживалось, зато имелась однокомнатная квартира, в которую Любаша на первом же курсе вселилась на правах лучшей подруги.
        Сначала, правда, ни о какой особой дружбе речь не шла, и Любашей двигал исключительно шкурный интерес: общежитие иногородним их институт не предоставлял, а снимать квартиру ей было не по карману, а тут Анна, по причине отъезда родителей в длительную заграничную командировку оставшаяся в одиночестве аж на тридцати квадратных метрах жилой площади. Ей же, девке неразумной, деревенской, наверное, страшно одной-то! Да и, что ни говори, вдвоем оно как-то сподручнее и веселее.
        Любаша Анне так и заявила, добавив, что нечего жировать, когда лучшей подруге голодно, и холодно, и жить негде. Уже многим позже она созналась, что ни на что особенно не рассчитывала, потому что понимала, что такую дуру, которая согласится пустить к себе в дом чужого человека, еще нужно поискать. Анна же взяла и согласилась. И отнюдь не по доброте душевной, как до сих пор считала Любаша, а тоже из шкурного интереса. Ей, всю жизнь прожившей под опекой родителей, после их отъезда вдруг стало страшно и невыносимо тоскливо. Оказалось, что в свои неполные восемнадцать не умеет она ни вести хозяйство, ни готовить, ни с умом распоряжаться средствами, которые ежемесячно присылали из-за границы родители. А Любаша, несмотря на претенциозность и далеко идущие планы, была отменной хозяйкой: толковой, рачительной, знающей цену деньгам и умеющей найти им правильное применение.
        Едва переехав к Анне, Любаша тут же отвадила соседа-алкаша, каждый день заглядывавшего за «копеечкой в долг», добилась не только моральной, но и материальной компенсации от соседки сверху, которая с завидным постоянством забывала закрывать кран в ванной и заливала Анну, отлупила кота Марьивановны, соседки по лестничной площадке, который повадился гадить под их дверь, обматерила саму Марьивановну, за избиение кота грозившуюся вызвать милицию и навести на них, вертихвосток окаянных, порчу, и в довершение завела дружбу с местной шпаной, которая раньше не давала Анне прохода, а теперь с молчаливой многозначительностью уступала дорогу. На все это у деятельной и энергичной Любаши ушло меньше недели. И столько же времени понадобилось Анне, чтобы понять, что сделку они совершили крайне удачную для обеих.
        Если нужно было что-то сугубо материальное и практичное, на первый план выступала Любаша с ее просто невероятными пробивными способностями. Если вопрос касался тонких материй, пальма первенства переходила к Анне, потому что, несмотря на наглость, нахрапистость и мертвую хватку, была у Любаши ахиллесова пята: отношения с противоположным полом у нее либо не складывались, либо складывались, но ненадолго. Иногда ее, с виду независимую и разбитную, мог обидеть сущий пустяк, и тогда она надолго погружалась в пучину депрессий и самокопаний, и только Анне удавалось подобрать нужные слова, чтобы вернуть подругу к нормальной жизни. И кофе Анна варила такой, какой у Любаши никогда не получался, а кофе Любаша любила едва ли не больше, чем коварных мужиков…
        Вот такой у них получался симбиоз. Девушки быстро приноровились друг к другу и сами не заметили, как взаимная выгода переросла в крепкую дружбу. Вдвоем им удавалось неплохо выживать в бурном море студенческой жизни, и даже когда институтские годы остались позади, симбиоз этот никуда не исчез.
        Любаша, со свойственной ей практичностью, плюнула на только что полученный диплом об окончании пединститута и устроилась секретарем-референтом в небольшую строительную компанию. Ей понадобилось меньше месяца, чтобы обаять директора фирмы, дядьку уже не молодого, но еще очень даже активного. Дядька был вдовый, и Любаша, которая, несмотря на свою разухабистость, имела твердые моральные принципы, с головой окунулась в очередное амурное приключение, не забыв при этом о личной выгоде. Не прошло и полгода, как директор фирмы, измученный горячим Любашиным темпераментом, поспешил от любовницы избавиться, а в память о
«незабываемых мгновениях» пристроил ее в другую фирму уже на должность начальника отдела кадров. Так в свои неполных двадцать четыре Любаша успела окончательно разочароваться в мужиках, но сделать неплохую карьеру. Теперь, когда собственное будущее виделось ей ясным и незыблемым, а материальные проблемы отступили на второй план, Любаша взялась за Анну.
        В отличие от подруги, Анна пошла трудиться по специальности - учителем биологии. Нельзя сказать, что работа совсем не приносила ей морального удовлетворения, но вот с руководством отношения не сложились с первого дня. Чем-то Анна не глянулась директрисе, причем до такой степени, что та даже не считала нужным скрывать свою неприязнь. И с каждым месяцем неприязнь эта все росла и росла, пока однажды Анна не выдержала и прямо в учительской не высказала директрисе все, что о ней думает. Получилось очень убедительно, но убедительность эта стоила девушке работы.
        А Любаша ее необдуманный поступок одобрила и еще долго смеялась, когда Анна, краснея и заикаясь, описывала ей точный маршрут, по которому отправила ненавистную директрису. Маршрут был длинный и затейливый, а пункт прибытия циничную Любашу просто восхитил.
        - Вот, Алюшина! - Подруга вытерла потекшую от смеха тушь. - Ведь умеешь, если захочешь. Моя школа! - Она заправила за ухо огненно-рыжий локон и выудила из пачки сигарету.
        В крупных Любашиных пальцах сигарета казалась игрушечной и какой-то карикатурной. Наверное, сигара смотрелась бы в них выигрышнее, но Любаша любила именно сигареты и именно такие вот тонюсенькие.
        - Ага, - Анна кивнула, рассеянно проследила за облачком дыма, которое пыталось превратиться в колечко, - из-за твоей школы я лишилась своей.
        - Не велика потеря! - Любаша взмахнула рукой, и почти готовое, почти идеально ровное дымное колечко снова стало унылым и бесформенным облачком. - Я, Алюшина, давно говорила - нечего тебе делать в этой школе. Это ж не работа, это ж каторга, к тому же плохо оплачиваемая.
        - А у тебя есть хорошо оплачиваемая каторга? - поинтересовалась Анна. Последствия своих необдуманных действий она уже осознала и сейчас была готова на любое Любашино предложение, даже самое невероятное. - Ты что-то говорила про офис-менеджера.
        - Жуть! - Любаша брезгливо поморщилась. - Подай - принеси - пошла вон! Нет, не такой доли я желаю своей лучшей подруге. И к тому же ты ж, Алюшина, типичная училка, ты ж без этих своих деток загнешься.
        Вообще-то, после года работы в школе, Анна была уже далеко не так уверена в том, что педагогика - ее единственное призвание, но спорить с подругой не стала, лишь молча кивнула в ответ.
        - Репетиторство! - Любаша снова махнула рукой, и пепел с сигареты упал прямо в чашку с недопитым кофе. - Я тут узнавала на днях, репетиторство - это, оказывается, хлеб с маслом, а если повезет, то и с красной икрой.
        - Там же, наверное, не все так просто? - Анна отодвинула в сторону чашку с припорошенным пеплом кофе, чтобы Любаша, не дай бог, не хлебнула его в запале. - Рекомендательные письма и все такое.
        - И что - все такое? - Подруга приподняла тонко выщипанные брови. - Это ж я троечница-недоучка, а у тебя красный диплом, если ты забыла. А рекомендательных писем я тебе сколько хочешь напишу и даже печати министерские на них поставлю. Веришь?
        Анна нисколько не сомневалась, что с Любаши станется найти и рекомендации, и печати, поэтому снова кивнула.
        - Значит, решено! - Любаша все ж таки извернулась, с противоположного конца стола достала свой недопитый кофе, сделала большой глоток, ничуть не смутилась его вкусом, удовлетворенно поцокала языком и продолжила: - Хватит тебе, подруга, горбатиться на чужого дядю задарма, будешь горбатиться за хорошие бабки. А клиентов я тебе подгоню, можешь не сомневаться, дай только время.
        Времени у безработной Анны теперь было сколько угодно. Главное - в ожидании обещанного бутерброда с красной икрой не протянуть с голодухи ноги, потому что, начитавшись умных книг по психологии, деньги, отложенные на черный день, она потратила на новое пальто. Умные книги по психологии обещали, что при таком подходе к жизни черный день не наступит никогда. Наверное, ошибались, черный день наступил, и встречала его Анна без гроша за душой, зато в новом пальто. Вот и думай, стакан наполовину полон или наполовину пуст?..
        Уже стоя на пороге Аниной квартиры, Любаша окинула подругу внимательным взглядом, тяжело вздохнула и сказала:
        - Эх, Алюшина, мне б тебе еще мужика хорошего найти.
        - Себе сначала найди, - усмехнулась Анна, подавая подруге шарфик.
        - У меня мужики не ведутся. - Любашина улыбка была озорной и лишь самую малость грустной. - Хилые нынче мужики. Не могут совладать с моей харизмой. - Она бросила быстрый взгляд на свое отражение в зеркале и удовлетворенно кивнула. - Мне мужчинку нужно не лишь бы какого, - сказала мечтательно, - а такого, чтоб дыхание перехватывало и ноги подкашивались. Нет, Алюшина, я сначала тебя в хорошие руки пристрою, у тебя запросы поскромнее будут, а потом уже начну себе принца искать. А ты сама смотри не зевай, присматривайся там к папашкам своих учеников. Вдруг повезет, и папашка окажется разведенным или вдовым. Тут главное - мыслить позитивно!
        Любаша ушла, оставив на память о себе запах сигаретного дыма и до одури сладких духов, а Анна отправилась на кухню, мыть посуду и мыслить позитивно.
        Подруга, как и обещала, позвонила ровно через неделю и после вступления про царство небесное перешла к делу:
        - Значит, так, Алюшина, нашла я тебе первого клиента. Пацаненок, говорят, дебил дебилом, но родители у него состоятельные, хотят чадо пристроить в медицинский, но найти репетитора никак не могут.
        - Это еще почему? - осторожно поинтересовалась Анна.
        - Я ж говорю: недоросль - пацаненок дебильноватый, в голове всякая дребедень, не уживается с ним ни один репетитор.
        - А я уживусь?
        - А ты, Алюшина, у нас образец политкорректности и человеколюбия, ты с любым уживешься. - Любаша на мгновение умолкла, а потом, наверное, вспомнив причину, по которой Анну уволили из школы, добавила: - Ну, или почти с любым. Я вот как себе это представляю: твоя задача - поделиться знаниями, а все остальное тебя не касается. Пришла, отбарабанила программу, похвалила недоросля за внимание, забрала денежки и ушла.
        - А институт? Родители же на институт нацелились.
        - Какой институт, Алюшина?! - Голос Любаши завибрировал от возмущения. - Не твои это проблемы! У предков твоего будущего подопечного столько бабок, что их кровиночка даже в МГИМО без проблем поступит.
        - Тогда я им зачем?
        - Так для приличия! Чтобы никто не говорил потом, что кровиночка - дебил и в медицинский по блату попал, чтобы думали, что он за ум взялся, что пахал и готовился. Ай, Алюшина, не те вопросы задаешь. Ты бы лучше поинтересовалась, сколько тебе денежек за недоросля отвалят.
        Анна спросила. Причем спросила с большим энтузиазмом, потому что в кошельке уже давно было пусто, и в отсутствие денег даже новое пальто совершенно не грело душу. Пальто не грело, а вот Любашин ответ согрел моментально и даже примирил с недорослем. Как же так может быть, что несколько занятий с одним мальчишкой стоили больше ее месячного оклада? Где же справедливость?
        - Фирма веников не вяжет! - ответила на невысказанный вопрос Любаша. - Если честно, я сама чуть было не решилась пойти в репетиторы, уж больно заманчиво. Тебе таких недорослей еще штук пять - и бутерброд с икрой обеспечен. Только есть один нюанс, - подруга на мгновение замолчала, - тут ситуация такая: у нашего недоросля очень плотный график, готовится мальчик к поступлению в престижный вуз, сама понимаешь. Так что придется тебе к нему ездить вечерком. Начало в половине девятого, но район хороший, спокойный и автобусная остановка рядом. Сейчас пока темновато, но весна ведь, темнеет с каждым днем все позже, потерпеть всего ничего осталось. Давай, Алюшина, соглашайся. Первое занятие уже сегодня, клиенты не желают терять время.
        Анна согласилась. За что и поплатилась тем же вечером…

* * *
        Во внешнем мире творилось что-то страшное: ветер швырял в окна горсти ледяной крошки вперемешку с обломанными ветками, выл так пронзительно и заунывно, что Громову самому захотелось завыть - от вынужденного безделья, от выматывающего ожидания, а еще от осознания бессмысленности предстоящего. Он бы и завыл, наверное, если бы не Хельга.
        Хельга сидела в кресле для посетителей. В руке, затянутой в лайковую перчатку, был зажат черный мундштук с едва тлеющей сигаретой. Сколько Громов знал Хельгу, она всегда, в любую погоду и в любое время года, носила перчатки. Она вообще являлась образцом постоянства. Перчатки, мундштук из эбонитово-черного дерева, тонкие сигаретки, название которых Громов все никак не мог запомнить, безупречные в своей красоте и простоте украшения, элегантные брючные костюмы. Всегда брючные, Громов ни разу не видел Хельгу в юбке, как ни разу не видел ее без макияжа и прически. Женщина от кончиков волос до кончиков ногтей! Кажется, так отозвался о ней однажды Васька Гальяно, а Гальяно знает в женщинах толк. Или думает, что знает? Громов никогда не пытался изучать тонкости Васькиной души. Ему бы с собственной душой разобраться, или вот - с Хельгой.
        - Нервничаешь? - Хельга сделала глубокую затяжку, выдохнула сизое облачко, которое тут же устремилось к некурящему, ведущему исключительно здоровый образ жизни Громову.
        - Пустая затея. - Он отмахнулся от облачка и невольно поежился под направленным на него пристальным взглядом таких же черных, как и мундштук, Хельгиных глаз. - Вы посмотрите, что на улице творится! В такую погоду хороший хозяин собаку на двор не выгонит. Она не придет.
        - Придет, Стас. Я тебе обещаю. - Хельга качнула головой, и к удушающему табачному облачку добавилось еще одно - ладанное.
        Духами Хельга пользовалась всегда одними и теми же, такими же необычными и интригующими, как и она сама. Торжественный ладан в обрамлении чуть привядших припорошенных не то пылью, не то пеплом лилий. В запахе этом Громову чудилась то свежая могила, усыпанная цветами, то заброшенная, затянутая паутиной церковь. Он не знал ни одной женщины, которая могла бы носить эти странные духи с тем же изяществом и достоинством, что и Хельга. Он даже думал, что духи эти безымянные, эксклюзивные, сделанные на заказ для нее одной, но Хельга его разочаровала.
        У запаха, который верным псом крутился вокруг ее тонких запястий, было имя -
«Passage d'Enfer»[«Дорога в ад» - перевод с французского.] . Удивительное название, очень даже подходящее Хельге с ее любовью к ночным прогулкам, тайнам и старым кладбищам. Однажды, повинуясь какому-то неясному порыву, Громов даже зашел в парфюмерный бутик, чтобы удостовериться, что «Passage d'Enfer» - не сказка, а самая настоящая реальность. Захотелось увидеть флакон этого пыльно-ладанного чуда, почувствовать запах вне его хозяйки.
        Реальность Громова разочаровала. Окруженный стайкой девочек-консультанток, снисходительно-вежливых, удивленно поглядывающих на его потертую «косуху», он взял в руки заветный многогранный флакончик и даже позволил одной из девочек брызнуть его содержимое себе на запястье. Увы, чуда не случилось. Без Хельги запах оставался всего лишь запахом - странным, но неживым. Никаких могил и заброшенных церквей. Просто запах…
        Из бутика Громов ушел раздосадованный, в полной уверенности, что Хельга его провела, но духи все-таки купил, даже не пожалел за них тех неоправданно больших денег, что были указаны на ценнике, и иногда особо темными бессонными ночами вдыхал пыльно-ладанный аромат, стараясь представить себе тот храм, где может пахнуть вот так… обреченно. И это он - закоренелый безбожник, за свои двадцать семь лет ни разу в жизни не переступивший порог церкви…
        - Уже скоро, мой мальчик. - Хельга бросила взгляд на настенные часы, которые показывали без пяти минут полночь, аккуратно положила мундштук с недокуренной сигаретой на край пепельницы. - Надеюсь, ты готов?
        - Я? - Громов в раздражении пожал плечами.
        Обращение «мой мальчик» его нервировало. Даже странно, потому что Хельге он мог позволить и не такое, потому что, несмотря на породистое, очень красивое, лишенное признаков возраста лицо и безупречную фигуру, она была явно немолода и годилась Громову в матери, а иногда ему казалось, что и в бабушки, но эту крамольную мысль он от себя тут же прогонял, потому что представить такую необычную женщину, как Хельга, бабушкой казалось кощунством. Вот уже десять лет Хельга оставалась для него идолом, женщиной, лишенной возраста и недостатков, и его это вполне устраивало.
        - А что тут готовиться? - Он обвел взглядом рабочий стол и кушетку, задумчиво посмотрел на свои руки. - Я всегда готов, осталось дождаться клиента.
        - Клиентку, - поправила Хельга с мягкой улыбкой. - Стас, мы ждем гостью.
        Гостью… Громов никогда не рискнул бы сказать это вслух, но затея Хельги казалась ему полнейшим бредом, как и то, что ему, возможно, предстояло совершить. Ох, пусть бы Хельга хоть раз в жизни оказалась неправа, и эта чертова гостья вообще не пришла. Потому что одно дело сопровождать неугомонную Хельгу во всяких там рискованных предприятиях, и совсем другое - стать участником ее забав. Оно, конечно, интересно и весьма ответственно. Такое задание - это большой шаг вверх по иерархической лестнице, это явное доказательство доверия со стороны Хельги, но уж больно все странно…
        Размышления прервало мелодичное треньканье - это ожили, наверное, от сквозняка, висящие над дверью китайские колокольчики. Колокольчики недели две назад притащил Гальяно. Безо всякого разрешения повесил. Мол, что салону нужен хороший фэн-шуй, и колокольчики, которые Гальяно с придыханием называл музыкой ветра, этот самый фэн-шуй непременно обеспечат. Он еще порывался было переставить стол Громова к окну, «под хорошие водные звезды», но Громов воспротивился, сказал, что ему и под плохими звездами нормально работается. Наверное, в отместку неугомонный Гальяно пришпандорил над кушеткой красную тряпицу с намалеванным на ней золотым иероглифом, символизирующим богатство и процветание. И теперь это безобразие своей цыганской яркостью и китайской непонятностью портило Громову настроение. Он несколько раз собирался избавиться от ненужного подарка, но в последний момент останавливался, понимая, что Гальяно может смертельно обидеться. А смертельно обиженный Гальяно - это стихийное бедствие, пострашнее того, что сейчас творилось за окном.
        Колокольчики тренькнули еще раз, уже намного громче, и бронзовая дверная ручка бесшумно повернулась. Начинается! Громов вопросительно посмотрел на Хельгу. В ответ та лишь улыбнулась и пожала плечами. Для нее в предстоящем не было ничего необычного.
        Дверь медленно отворилась, являя миру и вмиг подобравшемуся Громову ту самую гостью…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        - Барин! Барин! Да что ж вы спите все?! Извольте вставать, сами ж велели… - Скрипучий голос ворвался в сладчайший, полный приключений и блистательных интриг сон Андрея Васильевича Сотникова, оборвав тончайшую нить затеянного во сне расследования. - И Марья Тихоновна уже гневается, велела передать…
        - Не нужно, - Андрей Васильевич приоткрыл один глаз, с невольной неприязнью посмотрел на топчущегося у порога Степку, - наперед знаю все, что Марья Тихоновна желает мне передать, за пятнадцать лет, чай, изучил супругу свою дражайшую.
        - Одежу подавать? - гаркнул Степка, и Андрей Васильевич болезненно поморщился.
        - Да не ори ты так! - замахал он руками на слугу. - Голова после вчерашнего раскалывается. Лучше б рассолу капустного принес, ирод.
        - Так я вас вчера предупреждал, барин, что сегодня голова будет болеть, - неодобрительно покачал головой Степка. - Я ж потребности вашего организму получше вас самих знаю, нельзя вам столько-то шампанского пить, вы от шампанского делаетесь совсем негодящим. То ли дело наливочка вишневая…
        - Каким, каким я делаюсь, Степан? Ну-ка повтори, песий потрох!
        Андрей Васильевич хотел, чтобы вышло грозно, а получилось отчего-то жалобно. Да и Степка не испугался нисколечко, наоборот, подбоченился, глянул хитрым цыганским глазом и заявил:
        - А и повторю! Кто ж окромя меня да Марьи Тихоновны вам правду скажет? Нельзя вам, барин, отраву эту заграничную пить, вы ж исконно русский человек, а туда же. Даже совестно как-то было перед слугами барона, когда я вас беспамятного на закорках к экипажу тащил. Одно спасение, что у барона слуги по-русски ни бельмеса не понимают и виршей ваших непотребных они не разобрали.
        - Каких это виршей непотребных?..
        От накатившего стыда даже голова болеть перестала. Сам-то Андрей Васильевич прекрасно понимал, о каких виршах речь, баловался на досуге стихосложением, даже две оды хвалебные написал: одну в честь губернатора, а вторую в честь губернаторской дочки Олимпиады Павловны. Первую-то оду не от сердца писал, а чтобы выделиться, зато вторую… Уж больно Олимпиада Павловна - барышня завлекательная, куда до нее Марье Тихоновне… Да не о том, видать, речь. От од хвалебных покраснеть мог разве что сам Андрей Васильевич, потому как тонкой своей душой чувствовал, что сфальшивил, не дотянул. А вот коли он по пьяной лавочке на приеме у барона удумал свои скабрезные стишки декламировать - то это точно позор… Ну, не то чтобы стишки совсем уж скабрезные, в сугубо мужской компании, может, даже и уместные некоторой своей пикантностью, но при дамах… Ох ты, Господи…
        - Да тех виршей, в коих вы перси и ланиты некой прекрасной нимфы воспевать изволили, - сказал Степка и торопливо перекрестился.
        - И кто слышал? - с замиранием сердца спросил Андрей Васильевич.
        - Так только я и слышал. Вы как в позу свою поэтическую встали и глаза к потолку закатили, я так сразу и понял, что сейчас вирши начнете читать. Это еще хорошо, если про природу, но уж больно настрой у вас был игривый, да и Марья Тихоновна серчать начала. Одним словом, вывел я вас из салону. Да вы не извольте гневаться, барин, - Степка хитро сощурился, - я предлог выдумал весьма благородный.
        - Какой, позволь поинтересоваться? - От сердца отлегло. Хоть Степка тот еще жук, но о реноме хозяйском очень даже печется.
        - Сказал, что к вам курьер с письмом государственной важности и что дело не терпит отлагательств.
        - Так уж и государственной важности? - усмехнулся Андрей Васильевич и со стоном уселся в кровати. - Это ж какое такое неотложное дело могло у меня приключиться?
        Хоть Андрей Васильевич и почитал свою профессию передовой и благородной, но на жизненные реалии смотрел трезво. Журналистская карьера его не сложилась, не такой доли он себе желал, еще будучи безусым юнцом, грезил не о том, что станет слагать оды губернаторской дочке да строчить бессмысленные статейки в губернскую газетенку. Видел он себя корреспондентом уважаемого столичного издания, и никоим разом не разленившимся светским хроникером, а деятельным и отважным борцом с преступностью, ведущим собственные расследования и на страницах газеты разоблачающим самых опасных преступников. Да, видать, не судьба…
        Может, и сбылись бы мечты, может, и покатилась бы его жизнь по другой дорожке, если бы пятнадцать лет назад он не встретил в салоне одной весьма известной московской дамы свою будущую супругу. Только тогда, пятнадцать лет назад, была она не круглолицей, раздавшейся вширь после четырех родов унылой матроной, а прелестнейшим цветком, у которого и перси, и ланиты - все, как грезилось молодому Андрею Васильевичу. Видать, на ту пору в людях он еще разбирался не слишком хорошо, потому как не разглядел в юной и безо всякого повода краснеющей Мари диктаторских замашек, каких нынче с избытком у Марьи Тихоновны. Зато разглядел золотые швейцарские часы у ее папеньки, и сюртук его из английской шерсти тоже разглядел, да и доходами у знающих людей поинтересовался. Что уж теперь самому себе-то врать?! Может, швейцарские часы, английский сюртук да немалое приданое его пленили посильнее персей и ланит. И не стыдно ему в том признаваться, потому как, кто нищеты в малолетстве хлебнул полной мерой, всеми силами будет рваться из этой мутной трясины безнадежности.
        Андрей Васильевич вырвался, да вот беда - прямиком угодил в другую трясину. Та, другая трясина, именовалась скукой, она неспешно обтекала Андрея Васильевича мутными своими водами, время от времени взрывалась едкими болотными газами и засасывала, засасывала… Он и пить-то начал исключительно из скуки. Так душа его нежная и тонко чувствующая протестовала против той спокойной и унылой жизни, на которую он себя совершенно добровольно обрек. И работа, которую и работой-то назвать никак нельзя, не приносила никакого морального удовлетворения. Теперь Андрей Васильевич все чаще задавался вопросом, а не напрасно ли он променял голодную, но полную приключений жизнь в столице на сытую, но такую беспросветную жизнь в глуши…
        - Так есть неотложное дело! - Степка снова дернул себя за ус. - Да еще какое дело, барин. Криминальное, как вы любите. В березовой роще, ну той, что за рекой, лиходеи человека убили. Да что там убили… - Степка перекрестился, - мужики говорят, живьем сожгли…
        - Что ж ты молчал?! Сам ты, Степка, лиходей! - Окончательно позабыв о похмелье и головной боли, Андрей Васильевич вскочил на ноги. - Как живьем?! Откуда такие сведения?
        - Вестимо откуда, от Мишки, Вадим Сергеевича слуги. Его, Вадима Сергеевича, как раз на освидетельствование тела вызвали.
        В груди что-то екнуло звонко и радостно. Нет, не тому Андрей Васильевич радовался, что безвинного человека какой-то тать убил, а тому, что теперь непременно начнется расследование и не придется писать обо всяких не заслуживающих внимания светских глупостях, а можно будет целиком и полностью сосредоточиться на распутывании преступления. Андрей Васильевич посмотрел на Степку, велел:
        - Иди, распорядись насчет экипажа, а я сейчас же! Нет, стой! Воды горячей принеси, побреюсь. А то как с небритой физией да на такое дело!
        - Но Марья Тихоновна велела…
        Договорить Степке Андрей Васильевич не позволил:
        - Не твоя забота! С Марьей Тихоновной я как-нибудь сам разберусь.
        Эх, до чего ж удачно все складывается! Вот, глядишь, и неприятного разговора с Мари удастся избежать, потому как у него - работа, задание! А задание - это то единственное, на что Мари пока еще не смеет посягать.
        - Сюртук выходной подай! - крикнул Андрей Васильевич вслед Степке.
        - Так не готов выходной-то! - Степка просунул косматую голову в дверь. - Вы ж его давеча шампанским залили, а рукав так и вовсе сигарой прожгли.
        - Как прожег? - спросил Андрей Васильевич, в нетерпении прохаживаясь по комнате.
        - Так барон угощал, - Степка пожал широкими плечами. - Я потом у вас в карманах непочатые сигары нашел, - добавил он с укоризной, - аж шесть штук.
        - А не твое собачье дело! - огрызнулся Андрей Васильевич.
        Вот ведь странные ужимки судьбы: про то, как вирши пикантные собирался декламировать, напрочь забыл, а про то, как из шкатулки красного дерева сигары горстью греб да по карманам рассовывал, помнит. Барон, кажется, этого конфуза не заметил, а если бы даже и заметил, так что ему, барону Максимилиану фон Виду, потомку старинного австрийского рода, какие-то сигары! Барон мало того, что богат, как Крез, так еще и затейник, каких поискать. Всю округу взбаламутил своими чудачествами. Крестьян на Масленицу фейерверками до смерти перепугал, думали, конец света наступил. Да что крестьян! Автомобилем, из Германии выписанным, барон любил и почтенную публику поэпатировать! Или вот, к слову, слуги… Прав Степка, в услужении у него почитай одни мавры. Молчат, глазюками своими черными зыркают, зубами белыми сверкают. Молчат-молчат, а те еще, видать, прохвосты, вон уже не первая девка родила мавритенка-то.
        Но Андрей Васильевич ни барона, ни его мавров не осуждал нисколечко. Как у старого поместья графа Изотова появился новый хозяин, так и сделалась жизнь в округе ярче и интереснее, а у самого Андрея Васильевича появилась пища для ума и прелюбопытнейшие материалы для статей. Он даже пить меньше стал, потому как боялся в алкогольном дурмане пропустить настоящее СОБЫТИЕ. А сердце, которое еще не зачерствело до конца от этого провинциального существования, нашептывало - случится СОБЫТИЕ, непременно случится! И тогда, даст Бог, имя Андрея Сотникова прогремит на всю Россию-матушку!
        Неужто случилось?..

* * *
        Любаша не обманула: недоросль и в самом деле жил в очень хорошем районе, и от остановки его дом отделяло всего пять минут ходьбы. Анна поздоровалась с бабушкой-консьержкой, выдержала допрос с пристрастием и, взбежав по широкой лестнице на третий этаж, оказалась перед массивной железной дверью.
        На звонок ответили не сразу, Анна уже почти решила, что никого нет дома, когда дверь бесшумно распахнулась.
        - Добрый вечер, а мы уже вас заждались! - В утопающем в полумраке коридоре смутно виднелась фигура, судя по голосу, женская. - Это ведь вы Димочкин новый репетитор?
        Не успела Анна ответить, как вспыхнул яркий свет, выхватив из темноты сухонькую, элегантно одетую пожилую женщину. Она смотрела на Анну поверх старомодных очков, и во взгляде ее читалось любопытство. - Ах, простите мою невежливость! - Женщина отступила на шаг, пропуская Анну в квартиру. - Я Ираида Павловна, домработница.
        Домработница? Она не была похожа на домработницу. Чувствовалось в ее строгом и элегантном облике что-то неуловимо благородное, никак не вяжущееся с представлением Анны о прислуге.
        - Ну, может, домработница - это не слишком верная формулировка, - усмехнулась женщина, забирая у Анны пальто. - Наверное, точнее будет - друг семьи. Очень старый друг. - В уголках ее рта появились и тут же исчезли горькие складочки. - Мы были дружны с Лидией, бабушкой Димочки. К несчастью, Лидия очень рано покинула этот мир, и я помогала ее супругу присматривать за детьми. Дети давно выросли, да и Дмитрий Васильевич, Димочкин дедушка, уже десять лет как покоится с миром, а я вот прикипела. Только в статусе все время путаюсь. - Она снова улыбнулась, на сей раз безо всякой грусти, и добавила: - Хороша же я! Вместо того, чтобы угостить вас чаем с дороги, прямо с порога принялась излагать подробности своей биографии. Вы уж простите, Аннушка, старикам всегда не хватает общения. Так как насчет чая? Некрасиво себя хвалить, но я испекла просто замечательные эклеры.
        Анна колебалась лишь мгновение. На дворе было совсем не по-весеннему холодно и промозгло, даже руки озябли без перчаток.
        - Димочки все равно еще нет, - продолжала уговаривать Ираида Павловна. - У него сегодня занятия по математике, звонил, что придет минут через пятнадцать. Так что мы с вами как раз успеем выпить по чашечке чаю. Вы же мне о себе еще совсем ничего не рассказали, Аннушка. - Женщина посмотрела на Анну поверх очков, во взгляде ее читалось вежливое любопытство. - Вы ведь недавно репетиторствовать начали?
        - Недавно, - отрицать очевидное не было смысла. - До этого преподавала в школе, но обстоятельства…
        - Обстоятельства. - Ираида Павловна кивнула, легонько тронула Анну за руку. - У всех у нас обстоятельства, Аннушка. Вам ведь о нашем Димочке еще не рассказывали толком ничего?
        Еще как рассказывали! Недоросль, недоучка и сын богатых родителей - случай хоть и сложный, но очень хорошо оплачиваемый.
        - Или рассказывали? - В голосе Ираиды Павловны прозвучала тревога.
        - Кое-что. - Анна предпочла уйти от прямого ответа.
        - А вы не верьте! Димочка - хороший мальчик, хороший и светлый. А странности… так у кого из нас в молодости не было странностей?
        У Анны не было, но разубеждать Ираиду Павловну она не стала, послушно переобулась в предложенные нелепые розовые тапки, позволила увлечь себя в кухню.
        - Вы уж извините, что я так по-свойски, не в гостиной, а тут. - Ираида Павловна накрывала на стол, на Анну старалась не смотреть. - Не люблю, когда официоз, да и уютнее тут.
        На кухне, просторной, если не сказать огромной, и в самом деле было очень уютно, вкусно пахло специями и выпечкой. Анна сжала в ладонях толстостенную глиняную чашку, сделала осторожный глоток. Чай был щедро приправлен мятой и еще какими-то травками. Вкус у него оказался терпкий и тягучий, идеально подходящий к нежнейшим эклерам.
        Она выпила полную чашку чая и, поддавшись уговорам гостеприимной хозяйки, съела целых три эклера, когда из прихожей послышался звук открывающейся двери.
        - Димочка! - Ираида Павловна встрепенулась, торопливо встала из-за стола. - Сейчас, Аннушка, я вас познакомлю.
        - С кем это ты собираешься меня знакомить, баба Ира? - На пороге кухни появился… надо думать, тот самый недоросль. Выглядел он так необычно, что Анне сразу стало понятно, почему Ираида Павловна пыталась убедить ее, что Димочка - добрый и светлый мальчик.
        В недоросле Димочке доброты и света не чувствовалось ни на грамм, да и мальчиком его можно было назвать с большой натяжкой. Перед Анной стоял высокий, болезненно худой парень, с головы до ног одетый во все черное. Черный кожаный плащ, черные джинсы, черная водолазка, ботинки с высокой шнуровкой, массивные цепи на шее, кожаные браслеты на тонких запястьях, железный перстень в виде черепа, пирсинг на нижней губе. И даже его длинные волосы были иссиня-черными, наверняка крашенными.
        Светлый мальчик Димочка смотрел на Анну сверху вниз, и на его выразительном и картинно красивом лице читалась такая очевидная скука, что Анне вдруг стало обидно. Она взрослая и умная. Она учительница, в конце концов! А он стоит тут и пялится. Недоросль!
        - Димочка, - Ираида Павловна, которую грубое и пошлое «баба Ира» должно было оскорбить, но, кажется, совсем не оскорбило, с нежностью поцеловала недоросля в бледную щеку. - Димочка, а это Анна Владимировна, твой репетитор по биологии. Тебе же нужно готовиться к институту, - добавила она заискивающе.
        - Ясно, баба Ира. - Недоросль стащил плащ, швырнул его на пустующий стул, сам уселся напротив Анны, закинув ногу на ногу. На подошвы его ботинок налипли жирные комья грязи, а от порога до стола шла черная цепочка следов. - Что-то я не пойму, у маман закончились деньги? С чего бы это ей нанимать для меня такую… - он помолчал, подбирая правильное слово.
        - Молодую? - закончила за него Анна.
        - Я бы выразился более категорично. - Недоросль растянул губы в саркастической улыбке, обнажая белоснежные зубы. Теперь, когда он сидел всего в полуметре от Анны, стало очевидно, что глаза у него подведены, а кожа отнюдь не природного оттенка. Пудра и подводка… какой ужас. - Но, если вам будет так угодно… - Он отвернулся, потеряв к Анне всякий интерес, попросил Ираиду Павловну: - Баба Ира, ты бы мне тоже чаю налила, а то на улице настоящая буря. Да и на кладбище холодина, замерз, как собака.
        На кладбище? Вот оно что - ей достался в ученики не просто недоросль, а недоросль с готическим уклоном. Какая прелесть!
        - Димочка, так ведь Анна Владимировна…
        - Не Димочка, а Демос, - недоросль в раздражении дернул плечом, - баба Ира, ну сколько можно повторять?!
        - Хорошо, Димочка. - Ираида Павловна покладисто кивнула. - Только, может, вы с Анной Владимировной сначала позанимаетесь? Время-то уже позднее.
        - Анна Владимировна подождет. - Парень нагло ухмыльнулся и сцапал с подноса эклер. - Вы ведь подождете? - спросил с набитым ртом.
        - Нет. - Анна тряхнула головой. - Занятия назначены на половину девятого, так что будьте любезны, - она бросила взгляд на часы и добавила не без злого умысла: - Дмитрий.
        - Демос! - парень перестал улыбаться и побледнел очень даже натурально. - Меня зовут Демос!
        - Да хоть Фобос. - Анна решительно встала из-за стола. - Моя задача - подготовить вас к поступлению в институт, а называть себя вы можете каким угодно именем. Ираида Павловна, не покажете, где нам лучше расположиться?
        - Ты дура, да? - вдруг спросил недоросль. - Тебе ж бабки по-любому заплатят, так чего ты рыпаешься? Сиди, жри эклеры!
        Анна была воспитанной девушкой, Любаша считала, что даже слишком хорошо воспитанной, но выпадали моменты, когда воспитание уходило на задний план, а на сцену, точно чертик из табакерки, выскакивала жгучая, необузданная ярость. И тогда воспитанная девочка Анна Алюшина переставала существовать, уступая место какой-то другой, совершенно незнакомой ей сущности. Случалось такое очень редко, но уж если случалось…

…Рука сама, помимо воли, потянулась к цепям на шее Димочки-Демоса, запуталась в холодных звеньях, с силой дернула вниз, вышибая из кадыкастого горла не то крик, не то шипение. Подведенные светло-голубые глаза теперь были совсем рядом, и в глазах этих читалось изумление пополам с чем-то непередаваемым.
        - Жрать и рыпаться - это не те слова, которыми стоит изъясняться в присутствии женщин. - Собственный голос казался глухим и незнакомым, а кожа на ладони саднила от впившихся в нее цепей. - Вы меня понимаете, Дмитрий?
        Вместо того чтобы ответить, парень дернулся с такой силой, что одна из цепей порвалась, оставляя на ладони Анны кровавую дорожку. Девушка разжала кулак, сложила руки на столе. Возбуждение, а вместе с ним и неконтролируемая ярость исчезли, голова сделалась пустой и звонкой. Первый трудовой день грозил оказаться последним.
        - Господи, да что же это такое? - словно издалека донесся до нее голос Ираиды Павловны.
        - Прошу прощения, плохой из меня репетитор. - Анна присела за стол, попыталась улыбнуться, но губы не слушались. - Я, наверное, пойду.
        - Нормально все. - Димочка-Демос уселся рядом и, потирая шею, с интересом посмотрел на Анну. - Чай я могу и потом попить, пойдем… - он запнулся, - пойдемте заниматься.
        - У вас кровь. - Ираида Павловна протянула Анне полотенце. - Вот, вытрите. Или, может, нужно рану обработать?
        - Нет никакой раны, - Анна мотнула головой, - спасибо за чай. Эклеры были просто замечательными.
        - Я рада. - Губ женщины коснулась легкая, чуть недоуменная улыбка. - Давайте, я провожу вас в кабинет.
        - Я сам провожу, баба Ира. - Демос перехватил запястье Анны, внимательно посмотрел на кровоточащую царапину, ноздри его при этом жадно затрепетали.
        Глупый мальчишка, начитался всякой дребедени про вампиров, насмотрелся фильмов про нечисть и теперь ведет себя как городской сумасшедший.
        - У нас мало времени. - Анна высвободила руку из холодных пальцев Демоса, сказала официальным тоном: - Давайте, наконец, приступим к занятиям.

* * *
        Она была странной, эта его репетиторша. С виду типичная училка - белый верх, черный низ, пуговки на блузке застегнуты все до единой, никакого простора для фантазии, а на ногах дежурные плюшевые тапки с помпонами, которые баба Ира выдает всем приходящим училкам. Маман никогда не ходила по квартире в тапках, только в туфлях и только на каблуке. Маман считала домашнюю одежду дурновкусием, и баба Ира, кажется, ее в этом поддерживала, тапки в их доме предназначались только для гостей. Ну и еще для отца, который уже лет десять вел незримый бой с маман за право ходить дома в старых, почти до дыр протертых кожаных шлепанцах. А Демосу было все равно: полы ведь с подогревом, можно и босиком.
        Он сразу, с первого взгляда, понял, что с этой новой репетиторшей можно не церемониться. Он хорошо разбирался в людях, что бы там ни говорили предки и баба Ира. Овца, что сидела на его кухне в дебильных розовых тапках, не заслуживала не то что уважения, даже внимания. Впрочем, как и все ее предшественницы.
        Дура! Набитая дура, по дурости своей считающая, что может научить его хоть чему-нибудь. Его, у которого за плечами три года жизни в Лондоне, идеальное произношение и широкий, не ограниченный железными шорами кругозор. Вырядилась в убогие свои шмотки, волосенки прилизала, завязала на макушке унылый и такой предсказуемый пучок и думает, что теперь ей, правильной и шаблонной до одури, все по зубам. Для завершения картины не хватает лишь очочков в тонюсенькой позолоченной оправе. И челка эта девчоночья до самых глаз совсем не в дугу. Челку могла бы тоже прилизать, чтобы не выбиваться из образа.
        Баба Ира смотрела настороженно и просительно. Баба Ира, так же как и предки, искренне желала ему лучшей доли. И плевать им всем было на то, что для него, Демоса, лучшая доля - это отнюдь не медицинский институт, что есть в его жизни вещи куда интереснее и притягательнее, что плевать ему на всю эту людскую суету. И на бабенок, возомнивших себя училками, тоже плевать.
        Как же он их всех ненавидел! Вот таких, правильных - черный низ, белый верх, самодовольных, ничего не смыслящих в смерти дур. Они появлялись в его жизни с удручающей регулярностью, и приходилось отвлекаться от главного, тратить силы и время на то, чтобы от них избавиться. Ничего, с этой будет легко. Эту можно сломать прямо сейчас, достаточно правильно подобранного слова.
        Демос не любил хамство, но опыт подсказывал, что иногда именно хамство - самое надежное, самое безотказное средство, но на сей раз он ошибся. За внешностью безобидной овечки, за черно-белой униформой притаилась волчица. Мало того, что притаилась, она даже осмелилась напасть.
        Ему не было больно. Ну, лишь самую малость. Он смотрел на капельки крови, собирающиеся в тонкий ручеек в ложбинке ее ладони, и чувствовал себя так, словно кто-то, тот, кто не имел на это никакого права, вторгся в его владения. Да не кто-то, черт побери, а простая училка, девчонка, которая понятия не имеет, что он за существо, которая смеет брезгливо морщиться при виде его одежды, смеет издеваться, проливать собственную ничтожную кровь на его территории.
        Испуганный вскрик бабы Иры привел Демоса в чувство, приглушил бушующую в сердце ярость. Она ведь не нарочно, эта репетиторша. У нее просто так вышло, получилось задеть его за живое, на мгновение, всего на долю секунды взять над ним, Демосом, верх. Ничего, он может повременить. Он проявит терпение и дождется своего часа.
        А училка оказалась не такой уж и глупой. Несмотря на молодость, она знала свое дело и ни разу не попала в интеллектуальные капканы, расставленные для нее хитроумным Демосом. Так даже лучше. Интересно, когда противник - не безропотная жертва, когда он умеет показывать зубы и даже может пустить их в дело. Шею саднило в том месте, где по вине училки в кожу впилось серебро цепи. Демосу приходилось делать над собой усилие, чтобы не касаться раны рукой, не показывать свою слабость.
        Он слушал училку и украдкой, когда точно знал, что она не смотрит, изучал, пытался найти в ней ту необычность, которую чувствовал нутром, но которая так ловко пряталась за унылым черно-белым фасадом. Была у Демоса такая особенность: он мог держать под контролем сразу несколько дел. Отец в шутку называл его Юлием Цезарем, а сам Демос считал, что способен на гораздо большее, чем какой-то там Цезарь.
        Демос с раннего детства жил с ярким и колючим, как иголка, чувством собственной исключительности. Его попеременно считали то вундеркиндом, то олигофреном. В три года Демос умел читать, в четыре выучил таблицу умножения, и его сразу записали в гении, а в пять он решил, что жизнь - скучная штука, и замолчал на год. Это был забавный год: врачи, детские психологи, консультации, слезы маман, невыплаканное горе бабы Иры и хмурая озадаченность отца. А еще Демоса, как ставшего вдруг бесперспективным и умственно отсталым, выгнали из элитного детского сада, предложив родителям взамен направление в спецсад для детей с особенностями психики. О, это был не только забавный, но и едва ли не лучший год в его жизни! На целый год единственными воспитателями Демоса стали книги и баба Ира.
        В их доме не водились детские книжки, так его ли вина, что к шести он знал наизусть всего Шекспира, цитировал библию и разбирался в сотнях вещей, в которых смог бы разобраться далеко не всякий взрослый?! Да, в шесть Демос снова заговорил, цитатой из Ветхого Завета до икоты напугав маман, доведя бабу Иру до слез умиления, а отца заставив надолго задуматься.
        В школу Демоса отдали в неполных семь лет, в очень престижную, очень специальную и дорогую школу. Он с блеском прошел вступительные экзамены, со снисходительной улыбкой выслушал восторженные ахи и охи от учителей и снова ушел в себя.
        Причина была до боли банальна: со сверстниками, глупыми и суетливыми, Демосу оказалось невыносимо скучно, его непохожесть на других вдруг стала бросаться в глаза. Его оскорбляли, обзывали глупыми словами, отвлекали от спасительной самопогруженности тычками и затрещинами. Здесь, в школе, его способности и одаренность никого не волновали. Здесь обращали внимание не на содержимое, а на обертку. И Демос сменил обертку.
        Маман была несказанно рада, когда единственный сын вдруг начал проявлять интерес к тому миру, который был ей дорог и близок, к миру вещей. Импортные шмотки, крутые примочки и навороченные дивайсы - теперь Демос научился разбираться и в таких глупых, ненужных на первый взгляд вещах. Конечно, можно было пойти другим путем. Можно было, как однажды робко, с оглядкой на маман предложил отец, заняться спортом и показать обидчикам, чего он стоит. Но спорт - это слишком грубо, слишком утомительно и неизящно. Манипулировать человеческими страстями и слабостями гораздо интереснее, чем калечить физические оболочки.
        Демос очень быстро стал непревзойденным манипулятором, всего за пару месяцев из лузера превратился в лидера. Теперь к его голосу прислушивались, в его глаза заглядывали, его мнением дорожили. А он, добившись своего, снова заскучал.
        Когда Демосу исполнилось тринадцать, отцу, к тому времени снискавшему славу ученого с мировым именем, предложили работу в Лондоне, и Демос снова оказался в новой для себя среде.
        Англию он полюбил всем сердцем: за туманы, за веками копившуюся в старых стенах мрачную унылость, за необычное соседство прогресса и анахронизма. А еще за то, что Англия подарила ему знакомство с Пилатом…
        Пилат был русским, но не из тех русских, которые праздными туристами шатаются по улицам Лондона, и не из тех, которые прикупили себе в городе особняки, квартиры, студии, успешно ассимилировали и со сдержанной, истинно английской снисходительностью посматривали на своих менее удачливых соотечественников. Пилат не принадлежал ни к тем, ни к другим. Он был особенный. Демос, который особенность и необычность чувствовал нутром, определил это сразу, с одного взгляда. И дело здесь было не во внешних проявлениях, на улицах Лондона Демос видал и не таких фриков. Пилат, казалось, жил вне жизни. Он был сам по себе, а жизнь обтекала его мутным потоком, не рискуя коснуться даже рукава его черного-черного кожаного плаща, испуганно шарахаясь в сторону под взглядом его пронзительных, тоже черных-черных глаз.
        А Демос не шарахнулся, не попытался отвести взгляд, уступить дорогу или торопливо перейти на другую сторону улицы. Он замер прямо на пути этого высокого, грозного, одетого во все черное человека, давая понять, что тоже особенный, только еще не нашедший своего места в мире. И Пилат это понял. Ему хватило одного взгляда, одного вскользь брошенного слова, чтобы над стенами неприступной крепости, в которую Демос упрятал свой хрупкий внутренний мир, зареял белый флаг.
        Пилат был не просто особенным, не просто гением, не просто королем готов. Пилат стал для Демоса Учителем. Они общались урывками, но достаточно регулярно. У Пилата в Лондоне был какой-то личный интерес. Настолько сильный, что заставлял его прилетать из России едва ли не еженедельно. Однажды Демос попытался проследить за ним, но тут же оказался пойман с поличным. Пилат не ругался и не упрекал, он просто рассказал о доверии, о том, как важно человеку иметь внутреннее пространство, и как ему может быть больно, когда в это пространство грубо вторгаются посторонние, и Демос вдруг все понял. Наверное, потому, что свое собственное внутреннее пространство он охранял с такой же точно тщательностью.
        Следующий вечер Пилат посвятил исключительно Демосу. Прогулки по сонным лондонским пригородам, звенящая тишина заброшенных склепов и старых кладбищ, запах ладана и прелых осенних листьев, ветер в лицо и полные неизъяснимой тоски стихи. Пилат умел ценить и воспевать не только смерть, но и жизнь. Он учил Демоса гармонии и балансу, хотя по горькому выражению его собственного лица было очевидно, что гармония недостижима, а баланс уже давно сместился в сторону смерти. Демос чувствовал этот надлом и считал его единственно верным. Ему не нравилось слово
«гармония», ему хотелось скользить по самому краю вместе с Пилатом. Он даже одеваться стал так же - во все черное, и темно-русые от рождения волосы перекрасил в черный цвет. У маман случилась истерика и нервный срыв, а Пилат не оценил, Пилат снова завел разговор о гармонии.
        Он исчез из жизни Демоса внезапно, и исчезновением своим еще раз доказал, что смерть куда как привлекательнее жизни. Тело Пилата выловили из Темзы, мертвое тело, оболочку освободившейся от серости души. Об этом много писали в газетах: Пилат не был обычным готом, он был особенным и очень влиятельным, настолько влиятельным, что его уход не остался незамеченным. Вокруг его смерти ходило много слухов, полиция рассматривала все возможные варианты, начиная с предумышленного убийства и заканчивая несчастным случаем, и только Демос точно знал, что Пилат всех обманул, из двух зол, жизни и смерти, выбрал самое красивое и гармоничное.
        Демос рвался в Россию, чтобы проститься с Пилатом, проводить единственного друга до незримой черты, за которой начинается та самая гармония, но родители не отпустили. Он вернулся на родину только спустя несколько лет, целый месяц потратил на поиски могилы Пилата и нашел-таки.
        Кладбище старое, заброшенное, с разграбленной часовней и с кряжистыми липами над позабытыми могилами. Могила Пилата тоже была позабыта. Почти. На влажном от осеннего дождя надгробии лежали белые лилии, пожухшие, но все еще цепляющиеся за жизнь, дисгармоничные. Демос не знал, что им двигало, но из мстительного мальчишеского чувства он смахнул лилии с надгробия.
        С тех пор Демос стал частым гостем на старом кладбище, теперь он приходил сюда на правах званого гостя, изучал надписи на надгробиях, бродил между древних, с землей сровнявшихся могил, прислушивался к тревожному шелесту вековых лип, искал и никак не находил свою собственную гармонию.
        А родители желали ему другой доли и не хотели даже выслушать. Демос попробовал уйти из дома, но его нашли на следующий же день. Мама рыдала, называла его бесчувственным подонком, отец по старой своей привычке отмалчивался, но хмурился все чаще, а у бабы Иры стало совсем плохо с сердцем. Тогда Демос поклялся, что больше никогда не сбежит, но вечерами стал пропадать на кладбище. Учебу он тоже забросил, и маман тут же наняла свору репетиторов. И вот сейчас одна из этой своры, нервно барабаня тонкими пальцами по столешнице, спрашивала, доходчиво ли она объясняет. Демосу пришлось вынырнуть из воспоминаний и повторить слово в слово все, сказанное училкой. Александр Македонский…
        Время, отведенное на занятия, пролетело быстро. Демос проводил училку до двери, помог надеть пальто и даже поинтересовался, не нужен ли ей провожатый. От сопровождения училка отказалась с вежливой и совсем не искренней улыбкой, из чего Демос сделал вывод, что его самого она боится куда больше, чем абстрактных хулиганов. Факт этот оказался для него неожиданно приятным, и в жизни его, в последнее время унылой и беспросветной, снова забрезжил огонек интереса. Неправ был Пилат - миром движет не гармония, а страх…

* * *

…И ровно в двенадцать карета превратится в тыкву, а бальное платье в лохмотья…
        Громов смотрел на ночную гостью во все глаза и глазам своим не верил. Девчонка выглядела даже не странно, а из ряда вон. Без верхней одежды - и это в такое-то ненастье! - босиком, в порванных на коленках колготках, в разорванной по боковому шву юбке и заляпанной чем-то подозрительно похожим на кровь блузке. Рассмотреть лицо Громову никак не удавалось, потому что оно было занавешено длинными каштановыми волосами. Девчонка стояла, не решаясь переступить порог, и в распахнутую настежь дверь врывались порывы ветра.
        - Ну что же вы, деточка, там стоите?! - Хельгу, казалось, внешний вид гостьи ничуть не смутил, она неспешно встала из кресла, сделала шаг навстречу незнакомке. - Входите, входите! И, будьте любезны, прикройте за собой дверь.
        Может, гостья была не совсем невменяемой, а может, это голос Хельги подействовал на нее так успокаивающе, только она послушно переступила порог, не без усилий захлопнула дверь и присела на верхней из шести ведущих вниз ступенек. Громов некстати подумал, что, если верить Гальяно, расположение комнаты ниже уровня земли - это очень плохой фэн-шуй, не сулящий ее обитателям ничего хорошего. Может, и прав был Гальяно со своим фэн-шуем? Назвать гостью вестницей счастья не поворачивался язык. Зато кожа между лопатками вдруг зачесалась невыносимо сильно - верный признак грядущих неприятностей.
        - Что-то стряслось, дорогая? - Хельга с легкостью преодолела ступеньки, присела рядом с девчонкой. - На вас напали?
        - Напали? - Девчонка смахнула с лица влажные волосы, и в это самое мгновение Громов понял, что никакая она не незнакомка. Он даже имя ее мог вспомнить. Анюта, вот как ее зовут. И живет она в том самом доме, в котором когда-то в детстве жил Громов, работает не то училкой, не то секретаршей, существует себе тихо и незаметно. Это как же ее угораздило-то?
        - Вы выглядите несколько странно. - Хельга провела затянутой в перчатку ладонью по волосам гостьи, довольно улыбнулась каким-то своим, недоступным простому смертному мыслям. - Согласитесь, ночью, в такую жуткую погоду, без пальто…
        - Я плохо помню. - Несчастная девочка Анюта подтянула к подбородку расцарапанные коленки и, затравленно оглянувшись по сторонам, торопливо одернула юбку.
        Громова она, похоже, не узнала. От двери стол, за которым он сидел, просматривался очень плохо, но Громову вдруг захотелось с головой нырнуть под этот самый стол. Не готов он был к тому, что происходило, не готов. Одно дело - какая-нибудь абстрактная тетка. Абстрактную тетку не так жалко. И совсем другое - вот эта, с детства знакомая девчонка.
        - Я вышла из автобуса, уже хотела идти домой, и на меня… кажется, на меня действительно напали. Что-то прижали к лицу, и я отключилась… - Девочка Анюта всхлипнула и положила ладони на коленки, пытаясь прикрыть ими дыры на колготках.
        Напали! Ясное дело - напали! На Громова вдруг накатила волна злости. А что она хотела?! Думала, можно шастать по такому вот полубандитскому району посреди ночи, и чтобы не напали?!
        - А дальше что? Почему вы без пальто и без обуви? - Хельга всматривалась в лицо гостьи едва ли не внимательнее самого Громова. Наверное, решала, не ошиблось ли провидение с выбором жертвы. Если бы спросили Громова, он бы не задумываясь заявил, что очень даже ошиблось. Ну какая из этой дурехи приманка?! То есть приманка как раз очень даже неплохая, великолепная, можно сказать, приманка, но до чего же жалко…
        - Тут кладбище недалеко. - Девчонка говорила, а зубы ее выстукивали барабанную дробь.
        Громов окинул взглядом свои владения в поисках чего-нибудь, что можно было бы на нее набросить. Выходило, что нечего. Ну разве что старую куртку. Только вот жалко куртку, черт возьми, едва ли не больше жалко, чем эту несчастную дуру.
        - Стас, - Хельга сделала знак рукой, - ну что же ты сидишь? Не видишь, девочке холодно?! Предложи ей что-нибудь теплое и кофе свари. У тебя же еще остался кофе?
        - Только растворимый, - буркнул Громов, вставая из-за стола и в раздражении сдергивая с вешалки куртку. - Растворимый пойдет? - Он старался оставаться в тени, до последнего надеялся, что Хельга передумает и девчонка так и не узнает, к кому ее занесло.
        - Вы же пьете растворимый кофе, милая? - Хельга приобняла девчонку за плечи и, не дожидаясь ответа, продолжила: - Не нужно вам тут сидеть на сквозняке, давайте-ка спускайтесь в салон. Вон видите кушетку? Присядьте пока там.
        Девчонка послушно исполнила все инструкции, не глядя в сторону Громова, уселась на кушетку. Ступни ее были разбиты в кровь и оставляли на полу грязно-бурые следы. Громов мысленно чертыхнулся, а потом бочком, так, чтобы гостья не смогла рассмотреть его лица, протиснулся в крошечную подсобку, где у них с Гальяно хранились запасы кофе, коньяка и шоколада. Теперь, находясь вне поля зрения Хельги и девчонки, он позволил себе расслабиться.
        - Дорогая, у вас в волосах паутина. - Голос Хельги был успокаивающий, едва ли не усыпляющий. - Вас где-то заперли?
        - На кладбище. - А вот в голосе девчонки явно слышались истеричные нотки.
        На кладбище?! Громов едва не выронил банку с кофе. Интересное кино!
        - Я пришла в себя на кладбище, в каком-то склепе, - девчонка всхлипнула и на пару секунд замолчала. - Одна. Никого рядом не было. Никого живого, - добавила она вдруг шепотом.
        - А кто был? - спросила Хельга, и голос ее завибрировал от нетерпения.
        - Не знаю, мне показалось, что кто-то там все-таки был, что кто-то звал меня по имени.
        - Я ведь так и не спросила, как вас зовут.
        - Анна. Меня зовут Анна Алюшина, я возвращалась домой от ученика и вот…
        - То есть кто-то, кого вы не смогли разглядеть, звал вас по имени? - По приглушенному цоканью каблуков стало ясно, что Хельга в нетерпении прохаживается по салону.
        - Мне так показалось. И потом мне все время мерещилось, что за мной кто-то гонится. Я не стала оглядываться.
        Кстати, разумное решение, потому что вполне вероятно, что ей бы очень не понравился преследователь. Громов насыпал в большую чашку кофе, немного подумал и добавил сахара. И уже после того, как плеснул кипятка, достал из кармана джинсов пузырек. Жидкость в пузырьке была чуть мутноватой и слегка опалесцировала в скудном свете подсобки. Хельга сказала - тридцати капель должно хватить, у Громова не было причин сомневаться в ее словах, просто рука дрогнула и теперь он не рискнул бы сказать наверняка, сколько именно капель попало в кофе. Можно было бы подстраховаться и добавить еще, только кто его знает, что это за капли и что случится от их передозировки. Пусть уж лучше так.
        - Вы простите, что я к вам так поздно. До моего дома еще очень далеко, и только в ваших окнах горел свет. Я сейчас уйду…
        - Ай, какие глупости, моя девочка! - Громов не мог видеть Хельгу, но по голосу слышал, что она улыбается. - Куда же вы пойдете в таком виде? Кстати, где ваша одежда? С вами не случилось ничего… ничего плохого?
        Ага, правильный вопрос! Что делал с этой дурехой тот урод, который притащил ее на старое кладбище? Колготки хоть и порваны, но все же на месте, и пуговицы на блузке целы. Громов специально посмотрел, просто так, для развития наблюдательности. А что кровь… ну так она могла и сопротивляться или напороться в темноте на что-нибудь острое.
        - Не знаю. - Девчонка всхлипнула, а потом добавила, впрочем, не очень уверенно: - Кажется, со мной все в порядке.
        Кажется ей! А что, точно определить никак нельзя? Громов все тянул, не решался выйти из подсобки. Вот не хотелось ему, чтобы девчонка его узнала. Потому что если узнает, то проблемы у него появятся наверняка.
        Наверное, Хельга прочла его мысли или, руководствуясь своей просто нечеловеческой проницательностью, догадалась, что по каким-то причинам Громов не хочет светиться, потому что всего через мгновение он услышал ее голос:
        - Аннушка, вы тут посидите пока, а я схожу за кофе. И набросьте куртку, а то вы ведь совсем окоченели.
        Громов вздохнул с облегчением, поставил чашку с кофе на пластмассовый поднос, подумал немного и положил рядом не доеденную Гальяно плитку шоколада. Женщины в стрессе любят сладкое. А эта непутевая точно в стрессе…
        - Стас, что-то не так? - послышался за спиной шепот Хельги. Умела она приближаться неслышно. - Ты думаешь, эта девочка может тебя запомнить? Не волнуйся, после моих капель она не вспомнит ничего из того, что с ней случится.
        У него не было повода сомневаться в словах Хельги, она не ошибалась в прогнозах еще ни разу, но тут ведь такое дело… Громов решился:
        - Эта ваша гостья - она моя соседка. В одном дворе жили, понимаете? И отношения у нас с ней…
        - Между вами что-то было? - Голос Хельги пошел трещинами, как раскаленная на солнце глина.
        - Между нами? Да вы что?! Пересекались пару раз, и все. Вы же сами говорили, что она должна быть девственницей.
        Кстати, сколько ей? Года двадцать два? Непростительно долгий срок для непорочности.
        - Так и есть. - Голос Хельги стал прежним, спокойным, уверенным. - Стас, ты еще многого не понимаешь, но эта девочка особенная. Теперь вся надежда только на нее одну.
        - А нельзя найти какую-нибудь другую особенную девочку? - спросил Громов без особой надежды. - Эта какая-то уж больно ненадежная.
        - Не нам с тобой решать. Он уже здесь, ты ведь слышал. Мы просто не можем оставаться в стороне. Давай я сама отнесу кофе. Ты сделал все, как мы договорились?
        Громов молча кивнул.
        - Значит, через десять минут она будет в твоем распоряжении. Ты успеешь до рассвета?
        - Можно подумать, у меня есть выбор, - буркнул Громов себе под нос.
        Хельга ласково потрепала его по щеке, сказала с грустной улыбкой:
        - Мальчик мой, увы, не мы выбираем себе предназначение. Я позову тебя, когда капли подействуют.
        Капли подействовали ровно через десять минут, Громов специально засек время. Хельга не стала заходить в подсобку, сказала, не повышая голоса:
        - Стас, можешь приступать.
        Он вернулся в салон, осмотрелся. Девчонка сидела на кушетке, притулившись спиной к стене. Лицо ее снова занавешивали распущенные волосы. Хельга была права - в волосах запуталась паутина, очень много паутины. Да, похоже, про кладбище и склеп - абсолютная правда. Хотя лучше бы врала…
        По салону поплыл сигаретный дым: Хельга закурила. Не говоря ни слова, Громов стащил с Анны свою куртку, осторожно уложил девчонку на кушетку, под голову сунул шерстяной валик, который за каким-то чертом притащил в салон Гальяно, принялся расстегивать пуговицы на шелковой блузке.
        Кто только не лежал на этой вот кушетке: и матерые мужики, и разбитные девахи, и даже пару раз степенные с виду матроны, но все они, в отличие от полуночной гостьи, оказывались во власти Громова по собственной воле. Работать с ними бывало не всегда легко, иногда Громов даже жалел, что не может использовать наркоз, а сейчас вот, когда в руки ему попалась практически идеальная клиентка, безропотная и неподвижная, растерялся. Нельзя сказать, что его смутило полуголое девичье тело, видал он тела и поинтереснее, и пообнаженнее, просто вдруг стало страшно, что одно неловкое движение может испортить такой неплохой в принципе материал.
        Чтобы собраться с мыслями и немного прийти в себя, Громов вернулся к рабочему столу, к стоящим на нем в ряд баночкам и склянкам с пигментом. Времени было в обрез, а ему еще предстояло определиться с цветом. Решение пришло само собой, как это обычно с Громовым и случалось. Черный и красный, черного больше, красного меньше. Этого достаточно. Пестроцветие здесь ни к чему. К тому же это позволит сэкономить время, которого и так в обрез. Громов закатал рукава рубашки, натянул на руки стерильные перчатки, потянулся за банкой с черным пигментом.
        - Стас, не забудь вот это. - Хельга по старой своей привычке подошла бесшумно и теперь стояла прямо у Громова за спиной, в руке она держала хрустальный флакон, на дне которого было что-то серое. Громов знал, что это такое, и от знания этого желудок сводило злой судорогой, а руки совершенно независимо от него начинали подрагивать. - Осторожно, мой мальчик, - голос Хельги упал до едва различимого шепота, а рука в черной перчатке, кажется, тоже дрогнула, - это последний.
        Громов тяжело вздохнул, решительно забрал у Хельги флакон, высыпал его содержимое в баночку с пигментом, аккуратно взболтал.
        - Я готов, - сказал, не оборачиваясь.
        - Приступай. - Ноздри пощекотал аромат Хельгиных духов. - Я очень на тебя рассчитываю. Мы все на тебя рассчитываем…

* * *
        Ей опять было холодно…
        Холодно, а еще жестко и неудобно.
        - …Эх, такая молодая, а до чего себя довела! - Злой голос прорвался в ее холодный и жесткий мир, а затем последовал весьма ощутимый тычок в бок. - Вставай! Разлеглась тута, понимаешь, голяком! Ни стыда, ни совести! А ну, вставай, а то милицию вызову!
        Голос жужжал и жужжал, и тычки сыпались один за другим. Анна застонала и открыла глаза. Над головой ярким оранжевым шаром висел фонарь, с голых ветвей каштана ветер прямо ей в лицо стряхивал холодные капли дождя. Вокруг было темно, стыло и бесприютно.
        - Очухалась? - Фонарь и ветви заслонило широкое и круглое, как масленичный блин, лицо: ноздреватая кожа, бородавка на мясистом носу, узкие глазки, обветренные губы. - Я кого спрашиваю, очухалась? - У ее мучителя был замызганный, некогда ярко-оранжевый, а сейчас грязно-бурый жилет поверх фуфайки, шапка-ушанка и плешивая метла. Дворник.
        - Очухалась, спасибо.
        Анна села, осмотрелась по сторонам. Место она узнала сразу - сквер в трех минутах ходьбы от ее дома.
        - Ты ж приличная с виду девка, - дворник плюхнулся рядом, посмотрел на Анну с брезгливостью, - а до чего себя довела?! А ну как не я бы тебя сейчас нашел? А ну как удальцы какие? Думаешь, они бы посмотрели на то, что ты никакенная? Да им такая дуреха за радость! Или уже? - Глаза дворника, и без того узкие, превратились в щелочки.
        - Что уже? - переспросила Анна, прислушиваясь к размеренному уханью в голове.
        - А то уже! Лежишь тут полуголая, кологоты вон драные. Эх, молодежь, совсем вы себя не бережете… - Дворник тяжело вздохнул, сплюнул себе под ноги.
        Полуголая, и колготы драные, а на ногах вместо сапог стоптанные домашние тапки на пять размеров больше. И в голове туман - никаких воспоминаний, точно стер их кто. Ой, мамочки… Анна торопливо одернула юбку, разбитые коленки попыталась прикрыть краем одеяла.
        - Ойкает она теперь, - зудел над ухом дворник. - Ночью небось не ойкала. Ну, чего расселась? Иди отсюдова, бесстыдница. Времени вон уже половина шестого утра, сейчас приличные люди будут на работу собираться, нечего на вверенной мне территории безобразия творить!
        Анна встала, поясницу тут же кольнуло болью, наверное, от долгого лежания на твердой парковой скамейке, левый тапок угодил прямиком в лужу, и ногу тут же обожгло холодом. Чтобы не взвыть, Анна со свистом втянула в себя студеный рассветный воздух.
        - И рванье свое забирай! - распорядился дворник. - Нечего мне тут антисанитарию разводить. - Черенком метлы он брезгливо подтолкнул к Анне куртку.
        Куртка была сырой и тяжелой, но Анна послушно натянула ее на себя. Хоть какая-то защита от холода. Настолько быстро, насколько позволяли безразмерные тапки, она направилась к выходу из сквера. Она шла, чисто механически обходя глубокие лужи, ежась под порывами злого ветра, на ходу придерживая расползающуюся по шву юбку, и молилась только лишь об одном, чтобы на пути ей не встретился никто из знакомых.
        Ей повезло - удалось проскользнуть в подъезд незамеченной, но испытания на этом не закончились. Ключи, телефон и деньги остались в сумочке, а где осталась сумочка, Анна забыла напрочь. Пришлось будить соседку Леночку, у которой на всякий пожарный случай хранилась запасная связка ключей. И тут ей снова повезло, свет на лестничной площадке не горел, а соседка Леночка, похоже, еще до конца не проснулась. Не открывая глаза, она пошарила где-то позади себя, протянула Анне связку и, буркнув что-то неразборчивое, захлопнула дверь.
        Оказавшись в своей квартире, в тепле и безопасности, Анна отшвырнула куртку, сбросила насквозь промокшие тапки и без сил опустилась на коврик у двери. Ей хотелось плакать, как будто слезами можно вытравить поселившийся в душе страх, но слез не было. Анна посидела в полной неподвижности еще пару минут, а потом встала и, на ходу стаскивая с себя испорченную одежду, направилась в ванную. Если слезы не в силах ей помочь, то, может быть, поможет вода? Теплая, нет, даже горячая! Такая, от которой блаженно немеет кожа, а зеркало тут же затягивает сизой пеленой пара.
        Анна до упора повернула вентиль, вылила в ванну полфлакона пены, осторожно опустилась в воду. Разбитые коленки и ступни тут же защипало, но это была обыкновенная, совершенно нестрашная боль, корни которой уходили не в непроглядную ночь, которую Анна напрочь забыла, а в раннее детство с его велосипедами, прыгалками и вечными ссадинами. Не больно, не страшно. И, слава богу, не так уж их много - этих ран. Разбитые ноги, царапины, содранная кожа на ладони - последствие усмирения недоросля Демоса.
        Так, Демоса она помнит. Уже хорошо. Может, если ухватиться за это яркое, еще свежее воспоминание, то получится распутать весь клубок? Анна ощупала голову. Ничего, никаких шишек и ссадин, - значит, по голове ее не били, и память она потеряла не из-за травмы. Из-за чего же тогда?
        Светло-голубые с наглым прищуром глаза Демоса… Проводить вас до остановки, Анна Владимировна?.. Кажется, она отказалась. Нет, точно отказалась, потому что вот он, салон старого автобуса, привычный гул человеческих голосов и такая же привычная толчея. Вот металлический голос объявляет ее остановку. Вот ветер, такой сильный, что сбивает с ног, и скудно освещенная аллейка, теряющаяся в непроглядной тьме. А дальше все - провал, полное беспамятство, укравшее из ее, Анны, жизни целую ночь.
        Анна, снова провела руками по волосам, на ладони осталось что-то липкое, белесое. Паутина? Откуда в ее волосах паутина? Быстрее смыть эту мерзость! Не жалея, она налила на ладонь шампуня, принялась тереть голову с таким остервенением, точно в ее волосах запуталась не только паутина, но еще и парочка пауков. И ничто, даже здравый смысл не мог убедить ее, что нет и не может быть никаких пауков, что не нужно паниковать и дергаться по такому ничтожному поводу, что для паники у нее есть куда более серьезные причины. Анна не могла ничего с собой поделать, пауков она боялась с детства…
        Она стояла под горячими струями душа, когда почувствовала настоящую, по живому режущую боль. Огнем зашлась левая рука, от локтя до самой шеи. Анна зашипела от боли, выключила воду и выбралась из ванны.
        Большое, в полчеловеческого роста зеркало было затянуто непроглядной парной пеленой. Анна провела ладонью по прохладной зеркальной глади, посмотрела на свое отражение. Лицо помятое, перекошенное, волосы мокрыми сосульками падают на плечи. Плечи… Она тихо всхлипнула, отказываясь верить своим глазам, повернулась боком к зеркалу.

…Сначала Анна подумала, что это птица, черная птица с красными всполохами, обхватившая крыльями руку, уложившая остроклювую голову прямо на ключицу, свесившая хвост едва ли не до самой кисти. И лишь потом, когда первый шок прошел, поняла, что это не просто птица. На ее распаренной, красной от татуировочной иглы коже жил своей собственной, не подвластной человеческому пониманию жизнью мифический феникс. Анна почти слышала тихое шуршание огненных крыльев, чувствовала их обжигающее прикосновение. Вот так: кто-то не просто украл из ее жизни целую ночь, но еще и вытатуировал у нее на коже это странное существо…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        Июнь в этом году выдался невероятно жарким. Пока добирались до места, Андрей Васильевич взмок весь, но расстегивать сюртук не спешил: после вчерашних непотребств особенно хотелось выглядеть солидно и достойно. Хоть бы даже и перед самим собой. Да вот беда - ненадолго получилось сохранить реноме…
        Андрей Васильевич считал себя человеком психически устойчивым и ко всякого рода жизненным мерзостям привычным, но тут не выдержал, едва успел добежать до ближайших кустов. Это еще хорошо, что от завтрака, предложенного Мари, отказался, можно сказать, легко отделался. Вон Степке куда как хуже - стоит зеленый, нос рукавом зажимает.
        Андрей Васильевич его понимал, он бы и сам с превеликим удовольствием приложил к лицу платок, да вот беда - не оказалось в сюртуке свежего, а рукавом, как простолюдин, неловко.
        - А я ведь вас, любезнейший Андрей Васильевич, предупреждал, что зрелище это не для тонких натур, - послышался над ухом скрипучий голос доктора.
        Вадим Сергеевич Проскурин, единственный на всю округу врач, выглядел растерянным, но не более того. Ни запах, от которого к горлу то и дело подкатывала тошнота, ни вид скукоженного, в головешку превратившегося тела, казалось, не производили на него особого впечатления. Да оно и понятно, врачи - люди циничные и бывалые, а Вадим Сергеевич за свои семьдесят и не такого навидался.
        - Справлюсь как-нибудь. - Андрей Васильевич все ж таки не удержался, по примеру Степки прижал к лицу рукав. Дышать сразу стало тяжело, но тошнота отступила.
        - Ну, глядите, любезный друг, если понадобится, у меня есть средство…
        - Не понадобится! - не особо вежливо оборвал эскулапа Андрей Васильевич и тут же, уже другим, извиняющимся, тоном спросил: - А отчего решили, что это… - он мотнул головой в сторону кострища, - что эта несчастная не кто иная, как дочка Трофима Малютина? Я бы даже не рискнул предположить, что это женщина…
        - Так кто ж еще?! - За их спинами затрещали кусты, и на лесную полянку, ставшую местом преступления, пыхтя и пофыркивая, выбрался сам начальник городской полиции Федот Антипович Косоруков.
        Андрей Васильевич едва заметно поморщился, потому как считал Косорукова деревенщиной и необразованным выскочкой. Несколько раз по роду своей работы, а большей частью по зову сердца ему приходилось беседовать с Косоруковым, но назвать это общение приятным у него не повернулся бы язык. Федот Антипович работал грубо, нахраписто, не признавал дедуктивный метод и в поимке злоумышленников полагался исключительно на свой профессиональный нюх. Надо признать, нюх его почти никогда не подводил, но Андрей Васильевич продолжал списывать профессиональные победы своего оппонента на его невероятное везение.
        - Ну, мало ли кто?! - Он в раздражении развел руками. В ноздри снова шибанул запах горелой плоти, а в голове зашумело. Пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы под насмешливым взглядом толстокожего и совершенно ни к чему не чувствительного Косорукова сохранить невозмутимость и, главное, снова не прижать рукав к лицу. - Может, залетный какой…
        - Матрена, дочка малютинская, еще с вечера из дому пропала. - Косоруков с нежностью пригладил топорщащиеся рыжие усы, смахнул со штанин прилипшие к ним былинки.
        - Дело молодое, - не желал сдаваться Андрей Васильевич, - может, у барышни какая амурная история приключилась? Говорят, она красавицей была? - он вопросительно посмотрел на Степана, который в округе знал всех красавиц, от мала до велика.
        - Так и есть, барин. - Степка старался на кострище не смотреть, нервно теребил в руках картуз. - Еще пойди сыщи такую красавицу, как Матрена… была. На нее многие хлопцы заглядывались. - Слуга горестно вздохнул, отчего наблюдательный Андрей Васильевич сделал вывод, что Степка тоже питал к несчастной жертве симпатии. - Да только Трофим после смерти жены дочку в строгости держал, а за женихами, бывало дело, с дрыном по всей деревне гонялся, особливо как выпьет лишку…
        - Вот видите, господин Косоруков?! - Андрей Васильевич поднял вверх указательный палец. - Девица молода и хороша собой, а папенька - сущий деспот. Случись на горизонте лихой да не лишенный привлекательности жених, она запросто могла решиться на побег. Нравы же нынче не те, как раньше, молодежи уже родительское благословение не требуется. Я бы на вашем месте поискал Матрену Трофимовну в городе, а не в кустах.
        - Так-то оно так, - Косоруков ухмылялся вроде как и вежливой, но какой-то особенно пакостной улыбкой, отчего на сердце у Андрея Васильевича сделалось неспокойно, - и в доводах ваших, господин Сотников, есть своя рация, но отчего вы считаете, что я нуждаюсь в ваших советах? Вот, к примеру, я же не учу вас, как нужно писать стишки, губернатора восхваляющие, потому как разумею, что в стишках этих ваших ничего не разумею. Вы уж извините за каламбур. А еще разумею, что нет нужды учить того, кто и без моей науки ученый. - Косоруков хитро сощурился, и под его взглядом Андрей Васильевич неожиданно растерялся, не нашелся, что ответить.
        Наверное, причиной этого конфузливого молчания было вчерашнее шампанское, которое еще не выветрилось окончательно из его головы и изрядно мешало остроте ума. А может, все из-за дичайшего преступления, совершенного с такой невероятной жестокостью, что страшно даже представить…
        - Нежизнеспособная у вас версия, господин Сотников. - Косоруков снова пригладил воинственно топорщащиеся усы. - Уж поверьте, мне было бы предпочтительнее, чтобы девчонка сбежала с женихом, но она не сбежала. - Он сделал драматическую паузу, а потом медленно подошел к кострищу и, совершенно не меняясь в лице, склонился над телом. - Вот она - наша красавица Матрена Малютина, и жених ей больше никакой не нужен.
        - Да с чего вы взяли? - только и смог спросить Андрей Васильевич.
        - С чего? - Косоруков выпрямился, стремительным шагом подошел к собеседникам. - А вот хоть бы и с этого! - На его протянутой ладони лежал образок. - Святая Матрена - надо думать, покровительница нашей несчастной жертвы, - сказал он задумчиво. - Я образок в кустах нашел. По всему видать, веревка оборвалась, когда злоумышленник девицу на поляну волок. Или сопротивлялась наша Матрена Трофимовна…
        - Может, господин Косоруков, у вас и подозреваемый имеется? - поинтересовался Андрей Васильевич.
        - Подозреваемый сыщется. Вы об том не переживайте. - Косоруков сжал ладонь, на которой лежал образок, в кулак. Кулачище у него получился здоровенный, просто боксерский кулачище. Не зря, видать, народ шепчется, что в молодые годы этот полицейский выскочка не брезговал кулачными боями. А что, запросто! Вон и нос у него сломан… - Или вы не о жертве печетесь, господин Сотников, а об том, что напишете на страницах своей газеты?
        - А тут уж вы, любезный Федот Антипович, не извольте переживать, - как можно язвительнее сказал Андрей Васильевич. - Вы в своем деле считаетесь профессионалом, а я - в своем. Уж разберусь как-нибудь, что сообщить своим читателям.
        - Да я в этом нисколько не сомневаюсь, - хмыкнул Косоруков. - Вы-то сообщите! Главное, чтобы ничего лишнего не написали ради красного словца.
        Андрей Васильевич считал себя человеком легким и не злым, но сейчас, стоя над обугленным телом несчастной Матрены Малютиной, вдруг почувствовал, что единственное его желание - вцепиться в кадыкастое горло Косорукова и сжимать его, сжимать… Да только пустые фантазии, уж больно неравные силы. Такого нужно брать не наскоком, а умом. Уж чего-чего, а ума ему, Андрею Сотникову, не занимать! И убийцу он непременно найдет быстрее полиции, и статью напишет, да такую, после которой всякому в городе станет ясно, кто тут колосс на глиняных ногах!
        - Господа, прошу вас, господа! - вмешался в назревающий конфликт Вадим Сергеевич и тут же совершенно по-стариковски проворчал: - Ох, молодо-зелено. - Он обернулся к Косорукову, спросил уже другим, официальным тоном: - Тело можно забирать, Федот Антипович? Я бы попробовал провести кое-какие изыскания у себя в лаборатории…
        Вместо ответа Косоруков махнул рукой - понимай как хочешь, принялся раздавать команды наводнившим поляну полицейским. Одно слово - хам…
        Домой Андрей Васильевич возвращался в задумчивости и полнейшей растерянности, мысли в голове крутились злые и бестолковые, никаким образом не касающиеся убийства Матрены Малютиной.
        - Барин, эй, барин! - обернулся сидящий на козлах Степка.
        - Чего тебе?
        - Это он из-за губернаторской дочки ярится. - Степка поправил сползший на затылок картуз. - Я ж не слепой, вижу, как он на Олимпиаду Павловну смотрит. А Олимпиада Павловна вам знаки внимания оказывает…
        - Пустое, Степка, я женатый человек, - отмахнулся Андрей Васильевич, но на душе потеплело. Оказывается, есть и у него преимущество перед этим Косоруковым…

* * *
        - Алюшина, прекращай истерику! - Любаша плеснула в граненую стопку принесенного с собой коньяка, придвинула Анюте, для себя поставила на огонь турку с кофе, уселась за стол рядом с подругой, велела: - Коньяк чтобы выпила до дна! Это наипервейшее средство. Хотя нет, наипервейшее - это хорошая самогонка, но где ж сейчас найдешь хорошую самогонку!
        Анюта спорить не стала, залпом выпила коньяк и даже не поморщилась. Видать, и в самом деле стряслось что-то из ряда вон. Секунду-другую она сидела, уставившись на расписной заварочник, который Любаша подарила ей на Восьмое марта, а потом, не говоря ни слова, хапнула из Любашиной пачки сигарету. Вот уж точно, беда дело, коль правильная Алюшина и пьет безропотно, и курит добровольно! Любаша, которая еще полчаса назад на все лады костерила разбудившую ее ни свет ни заря подругу, мгновенно подобралась, приготовилась оказывать первую психологическую, а если понадобится, то и медицинскую помощь. Уж больно странно выглядела этим ненастным утром Анюта.
        - Я тебе сейчас кофе сварю. - Анюта встала из-за стола, вылила в раковину содержимое турки. Любаша лишь одобрительно кивнула - пить кофе собственного приготовления она не то чтоб совсем не могла, но не любила. - Дай мне пять минут, я все тебе расскажу, честное слово. - Анна поежилась, поплотнее запахнула полы махрового халата.
        - Алюшина, он что, совсем необучаемый? - Сердце растроенно екнуло. Ситуация получалась из разряда «поспешишь - людей насмешишь» или в данном конкретном случае не насмешишь, а расстроишь. А она ведь и в самом деле спешила, так хотела поскорее пристроить лучшую подругу на хорошую работу, что даже не особо интересовалась той семьей, в которую спровадила вчера Анюту. - Или они тебя там обидели чем-то?
        - Кто? - Анюта стояла лицом к плите и расстроенное выражение Любашиного лица не видела.
        - Да недоросль этот с семейкой!
        - С недорослем все в порядке, кажется.
        - Кажется или все-таки в порядке? - уточнила Любаша, переводя дух.
        - Он, конечно, сложный парень, но не более того. Тут другое…
        Анюта поставила перед Любашей чашку кофе, сама так и осталась стоять с зажатой в побелевших губах сигаретой. Кажется, она даже не затянулась ни разу, курильщица…
        - Люб, у меня амнезия, - сказала она шепотом.
        - Это в каком смысле амнезия?
        - Во всех смыслах. - Сигарета догорела до середины, и тонкий столбик пепла упал прямо на пол. Для чистюли Алюшиной это было просто немыслимое событие, едва ли не более немыслимое, чем какая-то там амнезия. - Я совсем не помню, где провела прошлую ночь.
        - То есть ты ее не дома провела? - Любаша присвистнула, посмотрела на подругу одобрительно. - Давно тебе, Алюшина, пора было начать жить нормальной человеческой жизнью. А то, что с алкоголем перебрала, это ничего, это от нехватки опыта. Следующий раз будешь осторожнее.
        - Люб, я не пила. - Анюта мотнула головой и тут же болезненно поморщилась. А еще говорит, что не пила! - Любаша, я очнулась утром на скамейке в сквере. - Голос подруги звучал тихо и очень решительно. - В половине шестого утра, без пальто и обуви, в разорванной юбке и испачканной кровью блузке, в чужой мужской куртке, в чужих тапках…
        - Подожди, подожди! - Любаша встала из-за стола, подошла к подруге, всмотрелась в ее подозрительно спокойное лицо, спросила шепотом: - А тебя это? Тебя никто не…
        - Не насиловал, - закончила за нее Анюта и глубоко затянулась, с сигареты на пол снова упал пепел. - Тут другое что-то. Любаша, мне страшно, - добавила она совершенно спокойным голосом. Хорошо, если спокойствие это из-за коньяка, а вдруг из-за стресса?!
        - Чего ты боишься, Алюшина? - спросила Любаша тоном как можно более беззаботным. - Самое страшное с тобой ведь не случилось, осталась в целости и сохранности.
        - В относительной сохранности. - Анюта загасила в раковине недокуренную сигарету, принялась стаскивать с себя халат. - Люб, ты посмотри, что это такое? - А вот сейчас в ее голосе послышались панические нотки. - Люб, я это сегодня обнаружила, когда душ принимала, ты взгляни…
        Она посмотрела и потеряла дар речи: на левой Анютиной руке красовалась татуировка. Любаша повидала много татуировок, начиная от профиля Владимира Ильича, накорябанного кривой тюремной иглой на груди трижды судимого соседа дяди Васи, и заканчивая кокетливыми кельтскими завитушками на пояснице секретарши Жанки, той еще гламурной дуры. Но чтобы такая красота! Такого многоопытная Любаша не видела никогда. Птица была какой-то необычной, скорее, из породы хищников, но точно не орел и не сокол. Других хищных птиц Любаша припомнить не могла. Птица не то вырывалась из объятий пламени, не то сама являлась порождением огня.
        - Что это за хрень? - спросила Любаша, осторожно касаясь изящного хвостового пера, обвивающего Анютино запястье.
        - Это не хрень, это феникс - мифическая птица, восстающая из пепла, - сказала Анюта и отдернула руку.
        - Больно? - всполошилась Любаша. По виду кожа на Анютиной руке была вполне нормальной, даже не верилось, что татуировку ей сделали всего пару часов назад.
        - Уже нет. - Подруга вытянула перед собой татуированную руку, посмотрела на нее со смесью страха и отвращения. - Даже странно, когда мылась, болела, и краснота была, а сейчас ничего.
        - Ну и хорошо, что ничего, - Любаша вздохнула с облегчением. - Вот что я тебе скажу, Алюшина, татуировочка очень даже симпатичная, изящная, а главное необычная. Если бы мне такую красоту забацали на халяву, я бы не убивалась, а сказала бы спасибо. Конечно, летом тебе непривычно будет, ты ж у нас не любишь привлекать внимание, но теперь уж что? Теперь ничего не поделаешь.
        - А если попробовать свести?
        - А зачем? Красивая ж птичка! И потом, я читала, что до конца татуировку вывести нельзя. Тебе очень хочется ходить в разноцветных разводах?
        - Мне уже вообще ничего не хочется. - Анюта натянула на плечо халат, потуже завязала пояс. - Нет, хочется! - добавила неожиданно зло. - Хочется узнать, кто и зачем это со мной сделал!
        - Хорошо, что только это, - проворчала Любаша. - Ты вообще новости смотришь? Слышала, что творится?
        - Что творится? - эхом повторила Анюта.
        - Неужели не знаешь?! Ну ты, Алюшина, прямо как на облаке живешь! Маньяк в городе завелся, вот что! Уже четыре убийства. И убийства-то какие жуткие. Все жертвы - молодые девушки, всех нашли привязанными к столбам-деревьям, облитыми бензином и заживо сожженными.
        - Заживо? - ахнула подруга.
        - Ну, так народ говорит.
        - А милиция что говорит?
        - А милиция, как всегда, молчит. У нее тайна следствия и все такое… Так что радуйся, Алюшина, что попалась ты в руки к татуировщику, а не к этому чокнутому пироманьяку.
        - Я радуюсь, - сказала Анна и отхлебнула из Любашиной чашки остывший кофе. - Я только вот теперь думаю, что мне придется паспорт восстанавливать и дубликаты ключей делать.
        - С ума сошла! - спохватилась Любаша. - Какие дубликаты?! Замок нужно срочно поменять. Вдруг этот… ну, художник-извращенец решит тебя навестить? Не, замок менять однозначно, а лучше и дверь заодно, она у тебя какая-то хлипкая совсем. А еще, может, давай в милицию заявим? Ну так, на всякий случай.
        - Не надо в милицию. - Анюта покачала головой. - Сама ж говорила…
        - Тут другой случай. Там костры, а тут птичка…
        - Огненная птичка…
        - Ой, мамочки! - Любаша потянулась за рюмкой, до самых краев налила в нее коньяку, залпом выпила. - Анют, ты думаешь, что это он тебя? Ну, пироманьяк этот?
        - Не знаю. - Анна устало потерла глаза. - Любаша, я вообще ничего не понимаю.
        - Тогда, знаешь, нам точно нужно в милицию! А то мало ли что! Не могу я рисковать жизнью лучшей подруги. Давай собирайся, пойдем заявление на маньяка писать!

* * *
        Заявление у нее хоть и приняли, но Анна была уверена, что дежурный офицер их с Любашей всерьез не воспринимает. Пару минут он с интересом рассматривал татуировку феникса на плече Анны, на этом его интерес иссяк. А к утверждению Любаши, что это дело может быть связано с делом пироманьяка, милиционер отнесся и вовсе скептически.
        - Дамочка, да с чего вы вообще взяли, что вашей подруге был нанесен физический ущерб? - Он с неодобрением покосился на Анну.
        - Так ведь татуировка же! - задохнулась от возмущения Любаша.
        - А что татуировка? Татуировка могла быть сделана гражданке Алюшиной с ее личного на то согласия. Вы же только что рассказывали мне, что не помните события прошлой ночи? - Его взгляд делался с каждой секундой все раздраженнее. - Говорили?
        Анна молча кивнула.
        - Ну вот, это значит, что вы могли запросто дать свое согласие. И потом, вы уж меня простите, но от вас обеих пахнет алкоголем! - закончил милиционер и многозначительно покачал головой.
        - Это ты типа намекаешь, что мы типа алкоголички? - Любаша уперлась кулаками в рабочий стол служителя порядка, посмотрела на него сверху вниз таким взглядом, от которого неподготовленный мужик мог запросто превратиться в пепел, но милиционер оказался подготовленным, Любашин взгляд проигнорировал и сказал официальным тоном:
        - Все, гражданка Алюшина Анна Владимировна, заявление ваше я принял. Можете быть свободны.
        - А розыскные мероприятия? - не собиралась сдаваться без боя Любаша.
        - Я сказал - свободны! - рыкнул милиционер.
        - А я сказала, что буду на вас жаловаться! - Любаша стукнула кулаком по столу с такой силой, что милиционер испуганно вздрогнул. - И начальству вашему, и еще куда следует…
        - Люб, пошли уже. - Анна потянула разбушевавшуюся подругу за рукав пальто. - Люб, ну он же принял заявление.
        - Принял! Да я ему такую жизнь устрою, что он к тебе каждый день с докладом будет приходить! - Любаша все еще бушевала, но к выходу все-таки пятилась.
        - Да жалуйтесь вы! - Милиционер зло смахнул со лба выступившую испарину. - Сколько вас тут таких ходит жалобщиков! Вас много, а я один!
        При этих словах Любаша уже хотела было снова ринуться в бой, но Анна ее удержала, почти силой вытолкала из кабинета и, когда подруги оказались в гулком полутемном коридоре, сказала успокаивающе:
        - Люб, да ну его! Люб, нам еще замок менять. Пойдем, а?
        - Да что ж ты добрая такая, Алюшина? - Любаша покачала головой. - Один урод тебя как матрешку расписывает, второй к чертовой матери посылает, а ты со всеми соглашаешься. Что бы ты без меня делала, Алюшина?
        - Пропала бы, - буркнула Анна, торопливыми шагами направляясь к выходу.
        Хоть Любаша и настаивала, на замену двери Анна не согласилась. Нет у нее денег на дверь! Сказать по правде, у нее и на замок-то нет, придется снова занимать у подруги. А еще документы восстанавливать…
        Слесарь управился быстро, но, пока работал, тоже бубнил, что дверь хлипкая и никакой замок ее не спасет, тут нормальному мужику разок плечом приложиться - и все дела. Анна слесаря не слушала, пила кофе с коньяком, пыталась вспомнить хоть что-нибудь из событий минувшей ночи.
        Не получалось, точно воспоминания стерли или запаролили. Скорее, запаролили, потому что мутные, совершенно обрывочные картинки перед внутренним взором нет-нет да и всплывали. Вернее, не картинки даже, а ощущения: холод, страх, прикосновения чего-то липкого, мерзкого, точно паучьих лапок. И паутина опять же. Где может быть столько паутины? На чердаке? В подвале? Да где угодно, хоть в подъезде! Здравый смысл нашептывал Анне, что случившееся нужно просто поскорее забыть, но феникс, вцепившийся острыми когтями в ее руку, заставлял измученный мозг снова и снова подбирать пароль к воспоминаниям.
        Любаша говорила, что феникс красивый и стильный, но Аня кожей чувствовала исходящую от него опасность. Казалось бы, обычная татуировка, очень профессиональная, возможно, и в самом деле красивая, но было в ней что-то такое, от чего холодели кончики пальцев, а волосы на затылке начинали шевелиться. И наваждение это не могли развеять ни коньяк, ни тонкие Любашины сигаретки, ни сама Любаша.
        - Алюшина, хочешь, я у тебя сегодня переночую? - спросила подруга, уже стоя на пороге. - Или лучше переселяйся на время ко мне, пока этого пироманьяка не поймают.
        Анна отрицательно мотнула головой. Любаша добрая и надежная, но иногда ее бывает слишком много. Не хочется в который уже раз объяснять, что Аня так до сих пор ничего и не вспомнила и понятия не имеет, кто мог на нее напасть прошлой ночью. Деятельная Любаша уже начала разрабатывать версию, что это кто-то из бывших учеников, недовольный оценками, или какой-нибудь придурочный родитель, считающий, что его чадо незаслуженно притесняли. Мало ли сейчас ненормальных?! Анна с предположениями подруги не соглашалась. Любаша ей мешала, не давала сосредоточиться, ухватить за хвост какую-то очень важную, но все время ускользающую мысль.
        - Люб, я сама. - Она поцеловала подругу в румяную щеку. - Ты и так уже много для меня сделала.
        - А что дверь хлипкая, это ничего? - спросила Любаша с тревогой. - Слышала, что слесарь сказал? Плечом приналечь или ногой врезать - и все дела!
        - Я ж не одна живу, кругом соседи, - Анна вымученно улыбнулась. - Если вдруг что, сразу позвоню.
        - Позвонишь! - всплеснула руками подруга. - Так откуда ж ты позвонишь, если у тебя теперь мобильника нет?! - Не договорив, она принялась рыться в сумочке, через пару секунд выудила телефон, протянула Анне. - Вот, Алюшина, возьми пока мой и не спорь! У меня дома есть стационарный аппарат, если, не дай бог, - она торопливо перекрестилась и тут же поплевала через левое плечо, - если вдруг этот упырь к тебе попробует прорваться, сразу же звони в милицию! Или лучше сначала мне, а потом в милицию, я быстрей прилечу.
        - А как же?..
        Анна не успела договорить, как Любаша махнула рукой:
        - Если мне звонить будут, ты не отвечай. Если кто особо настырный окажется, можешь просто сбросить, я с ним потом сама разберусь, но чтобы мобильник не выключала! Слышишь меня?
        - Слышу. - Анна положила телефон на полочку.
        - И мне раз в час отзванивайся, чтобы я не волновалась.
        - Любаша, не буду я тебе звонить, я сейчас ванну приму и спать лягу. И не волнуйся ты за меня, я уже большая девочка.
        - Ага, большая девочка, а сама не помнишь, где ночку коротала, - хмыкнула подруга и, на прощание махнув рукой, с грохотом захлопнула за собой дверь. Уже из-за двери послышался ее басок: - Алюшина, я тебе сама позвоню, как до дому доберусь. Ты потерпи часок. Понятно?
        - Понятно! - крикнула в ответ Анна и защелкнула замок.

* * *
        Любаша отзвонилась ровно через час, как и обещала, а до этого на ее номер позвонили пять раз: один раз какой-то Вася и четырежды - абонент, обозначенный в Любашином мобильнике, как «котик». Судя по настойчивости «котика», он был последним Любашиным сердечным увлечением. Анна честно доложила подруге и о Васе, и о «котике», но оказалось, что сердечное увлечение уже на излете, «котик» был замечен в порочащих его связях и отправлен в отставку.
        - Алюшина, забыла тебя предупредить, - гудела в трубку Любаша, - ты, главное, котику не отвечай, пусть помучается, скотина. Сильнее любить станет.
        - Так ты его простишь? - на всякий случай уточнила Анна.
        - Еще не знаю. - В Любашином голосе послышались мечтательные нотки. - Может, и прощу. Уж больно симпатичный котяра. Не отвечай на звонки, - еще раз напомнила она, и в трубке послышались гудки отбоя.
        Не отвечай на звонки… Легко сказать! Уже через два часа Анна возненавидела и настырного «котика» - двадцать пять входящих! - и Любашу - не отвечай, пусть помучается, скотина! - и сам мобильный. На третьем часу, когда за окном была уже глубокая ночь, а «котик» с маниакальной настойчивостью продолжал названивать, Анна не выдержала и отключила телефон. В квартире наконец воцарилась благословенная тишина, а она вдруг подумала, что по сравнению с неведомым ей «котиком» ее недавний обидчик, возможно, еще не самый плохой парень. Несмотря на суматошный день и приближающуюся полночь, спать не хотелось совершенно. Анна прошла на кухню, поставила на огонь турку с кофе, достала из холодильника принесенную Любашей коробку шоколадных конфет.
        С дымящейся чашкой в одной руке и конфетой в другой она подошла к окну, поставила кофе на подоконник, всмотрелась в темноту за стеклом. Единственный на весь двор фонарь тускло мерцал и раскачивался из стороны в сторону под порывами ветра. Вместе с ним раскачивалась старая береза, а длинные тени от ее ветвей заполошно метались по забитой машинами автомобильной стоянке. Если бы погода была не такой мерзостной, то в старой беседке напротив подъезда обязательно сидела бы компания местных гопников, распивала бы пиво и на весь двор орала бы блатные песни, а так - никого. Или все-таки…
        Анна прижалась лбом к холодному оконному стеклу, пытаясь рассмотреть одинокую фигуру. В беседке определенно кто-то был, но вот кто именно, разглядеть не получалось. А почему-то очень хотелось. В этот самый момент Анна отчетливо поняла, что в ярко освещенном проеме окна сама она видна как на ладони. Испуганно ойкнув и едва не опрокинув чашку с кофе, девушка метнулась к выключателю и погасила на кухне свет. Сначала выключила, а уже потом подумала, как это глупо и по-детски, ведь вполне возможно, что тот человек внизу даже и не смотрел в ее сторону. Самым разумным в сложившейся ситуации было бы допить кофе и отправиться, наконец, спать, но ведомая каким-то другим, совершенно отличным от здравомыслия чувством Анна снова подошла к окну.
        Незнакомец никуда не делся, он по-прежнему сидел в беседке, словно кого-то ждал. А собственно говоря, почему словно? Может быть, это влюбленный парень, еще один покинутый «котик», а она навыдумывала себе бог весть чего. Когда Анна уже почти успокоилась, незнакомец вдруг помахал ей рукой. Она точно знала, что этот приветственный жест адресован именно ей. В руке человека зажегся маленький голубой огонек, описал в темноте дугу, и в это самое мгновение в квартире зазвонил телефон… Отключенный Любашин мобильник наигрывал что-то оптимистичное и нетерпеливо вибрировал на полке в прихожей.
        Все-таки Анна уронила чашку, кофе растекся по полу, забрызгал босые, ставшие вдруг ватными ноги. На этих ватных, совершенно негнущихся ногах девушка вышла в прихожую, с замирающим сердцем потянулась за мобильником. На светло-голубом экране высветилось «Алюшина». На выключенный Любашин телефон Анне звонила она сама. Или тот, у кого оказался ее мобильный…
        Левое плечо вдруг обожгло острой болью, точно кто-то припечатал Анну каленым железом. Почти теряя сознание от боли и ужаса, с живущим какой-то своей собственной жизнью мобильником в руке, она вернулась к окну.
        Незнакомец по-прежнему сидел в беседке. Было в его позе что-то странное - расслабленное, точно он вдруг напрочь забыл об Анне и задремал, голубого огонька девушка тоже больше не видела, а тем временем телефон в ее взмокшей ладони продолжал звонить. Не сводя взгляда с незнакомца, Анна медленно-медленно поднесла мобильник к уху.
        В трубке была такая абсолютная, ничем не нарушаемая тишина, что на мгновение Ане подумалось, что никто ей не звонит, что это лишь происки ее расшалившегося воображения и побочное действие коньяка.
        - …Анна! - сквозь тишину в ее мир ворвался мужской голос. - Анна, девочка моя…
        - Кто вы?
        Незнакомец внизу сидел недвижимо, и сквозь парализующий страх Анне вдруг подумалось - как же он говорит, если не прижимает трубку к уху? И тут же озарением пришла мысль, что он использует громкую связь или блютуз.
        - Кто вы? - повторила она шепотом. - Что вам от меня нужно?
        - Анна… - голос в трубке с каждой секундой терял силу, размывался, отдалялся, а феникс на плече снова полыхнул огнем. - Я приду к тебе…
        - Хватит! - она отшвырнула мобильник, совершенно безотчетным движением вытерла вспотевшие ладони о халат. - Я вызову милицию, - сказала шепотом.
        Экран Любашиного телефона моргнул и погас, и окружающая темнота сделалась совсем уж непроглядной. Анна обернулась к окну - незнакомца в беседке не было, лишь ветер с остервенением гонял по двору обрывки упаковочного картона. Ушел… Слава богу, ушел! Или?..
        Оскальзываясь на мокром от пролитого кофе полу, Анна бросилась в прихожую, прижалась ухом к двери - ничего! Тишина - ни шороха, ни звука. Ужас, все это время ледяными пальцами державший ее за горло, ослабил хватку. Ушел, он действительно ушел…
        Любашин телефон по-прежнему лежал на полу в кухне. Отключенный, неработающий телефон, на который всего минуту назад ей кто-то сумел дозвониться… Анна сунула мобильник в карман халата, потерла ноющее плечо и поморщилась. А Любаша еще утверждала, что кожа подозрительно быстро зажила. Ничего она не зажила, если так больно…
        Тут же, посреди темной кухни, Анна стащила с плеча халат и тихо всхлипнула: феникс светился пульсирующим красным светом, но с каждым мгновением пульсация эта становилась все слабее и слабее, пока, наконец, не сошла на нет. Вместе с пульсацией исчезла и боль, исчезла совершенно, точно ее и не было. Торопливо, натыкаясь в темноте на мебель, Анна прошла в ванную, нашарила выключатель и зажмурилась от яркого света. Когда глаза привыкли к свету, в зеркале она увидела испуганное существо, с расширившимися от ужаса зрачками, бледной до синевы кожей, всклокоченными волосами, в заляпанном кофе халате. А татуировка была самой обычной. Если, конечно, ее вообще можно назвать обычной. Феникс больше не светился и не пульсировал - и на том спасибо…
        Анна плеснула в лицо холодной воды, провела влажными ладонями по волосам, натянула халат, пару секунд бездумно посмотрела на свое отражение и вышла из ванной. Шорох за дверью она услышала сразу, как только оказалась в прихожей. Не шорох даже, а едва слышный звук шагов и, кажется, дыхание. Кто-то стоял за ее дверью…
        Вот сейчас Анна пожалела о многом: о том, что отказалась провести эту ночь у Любаши, о том, что пожалела денег на нормальную железную дверь, о том, что своими собственными руками отключила мобильник и теперь до самого утра оказалась отрезанной от мира. Даже соседей не позвать, потому что, чтобы позвать соседей, нужно, как минимум, выйти из квартиры. А как ей выйти, если там, на лестничной площадке, притаился чужак!
        Зажмурившись так сильно, что из глаз брызнули слезы, Анна шагнула к двери, прижалась щекой к ее чуть шершавой поверхности, срывающимся шепотом спросила:
        - Кто там?
        Ответом ей стал звук удаляющихся шагов. Она отчетливо слышала, что незнакомец уходит, и с каждым шорохом ноги ее становились все непослушнее и непослушнее, пока Анна вдруг с ясной отчетливостью не осознала себя сидящей на полу перед дверью.
        Ничего… Ей бы только до рассвета продержаться. Сколько той ночи? Вон уже без пяти минут четыре, еще пара часов - и наступит утро, а утром уже не страшно, утром она придумает, как жить дальше, может быть, даже снова сходит в милицию, расскажет, что кто-то пытался проникнуть в ее квартиру.
        Анна решила расположиться за столом на кухне. Чтобы не уснуть, сварила себе еще кофе, достала коробку шоколадных конфет. Конфеты были вкусными, именно такими, какие она любила больше всего. Раз конфетка, два конфетка…

…Солома под босыми ногами занялась в одно мгновение. Огоньки пламени юркими ящерками метнулись вверх. Следом загорелся подол платья, вспыхнул синим, обхватил огненными колодками лодыжки. Анна запрокинула залитое слезами лицо к ночному небу и закричала от боли и безысходности…

…Она проснулась от собственного крика, дернулась и едва не свалилась на пол с табуретки. Босые ноги горели огнем, а на левой руке шипел и бил красными крыльями феникс. Сон! Это всего лишь сон, навеянный событиями прошлого дня кошмар. Но до чего же больно!
        Анна обхватила руками босые ступни, точно и в самом деле рассчитывала увидеть на них следы ожогов. Никаких следов не было, но кожа казалась горячей, а в воздухе отчетливо слышался запах гари…
        Громкий стук в дверь отвлек ее от рассматривания собственных ног, заставил вскочить с табурета и бегом броситься к двери. Часы в прихожей показывали половину девятого утра, а дверь содрогалась под мощными ударами.
        - Алюшина! - гремел на весь дом встревоженный голос Любаши. - Алюшина, открывай, а то я вышибу эту чертову дверь! Вот посмотришь - вышибу! Аню-ю-ю-та!
        Еще плохо соображая со сна, но уже понимая, что подруга явно чем-то встревожена, Анна повернула ключ в замке и в ту же секунду попала в крепкие Любашины объятия.
        - Аню-ю-ю-та! - продолжая реветь во весь голос, Любаша протиснулась в ее маленькую прихожую, ногой захлопнула дверь. - Анюта, зараза, ты зачем мобильник выключила? Я звоню тебе, звоню, - сказала она уже спокойнее.
        - Твой котик… - Анна осторожно высвободилась из объятий подруги, еще раз посмотрела на свои босые ноги. - Твой котик звонил мне, не переставая, а ты же сама велела не отвечать, вот я… - Она вдруг с неотвратимой ясностью вспомнила события прошедшей ночи, и приснившийся кошмар в ту же секунду отошел на задний план.
        - Да послала бы этого котика, если он такой козел! - в сердцах махнула рукой Любаша. - У меня ж чуть инфаркт не приключился. - Не разуваясь, она прошла на кухню и уже оттуда спросила: - А что это горелым пахнет?
        Вот и Любаша ощущает этот запах. Странный, однако, сон…
        - Я форточку открою, - сказала подруга и тут же поинтересовалась: - Только котик звонил?
        - Не только. - От воспоминаний на лбу вдруг выступила испарина.
        - А кто еще? Анюта, свари мне кофе, а то я спать хочу - умираю!
        - Люб, я, наверное, схожу с ума. - Анна прошла на кухню, присела на край табуретки, положила на стол Любашин мобильник. - Когда твой котик меня достал, я телефон отключила, а он все равно зазвонил.
        - То есть как - все равно зазвонил? - Любаша повертела телефон в руках. - Ты его снова включила?
        - Нет, не включила, я же не знаю твоего пин-кода. Он просто взял и сам включился.
        - И кто звонил? - Любаша деловито пробежалась по кнопкам и мобильник ожил. - Вася, котик, котик, котик… Анюта, котик, что ли, снова позвонил?
        - Не котик, - она тряхнула головой. - Люб, на твой отключенный телефон звонили с моего потерянного мобильного. Понимаешь?
        - Не понимаю. Входящие регистрируются, а записи нет. И кто звонил? - Она подняла на Анну недоуменный взгляд.
        - Я пила кофе у окна, ночью, часов около трех. А там внизу в беседке кто-то сидел. Он увидел меня и помахал.
        - Кто - он?
        - Не знаю. Мужчина. Он помахал, и твой мобильник вдруг включился…
        - И что? - Любаша испуганно отодвинула телефон в сторону. - Кто звонил-то? Этот твой похититель?
        - Не знаю. - Анна зажмурилась, прогоняя накатившую вдруг волну тошноты. - Он назвал меня по имени и сказал, что пришел за мной…
        - Твою ж мать! - Любаша громыхнула кулаком по столу. - Вот ведь извращенец проклятый! Анюта, сегодня же пойдем в ментовку, пусть приставят к тебе охрану.
        - Какую охрану, Люб? У меня же нет никаких доказательств, и вообще, странно все это…
        - Что странно? Что мой мобильник включился? Ну так мало ли что, может, его можно как-то дистанционно активировать? Может, к нему хакер какой подключился, чтобы тебя напугать? А что, очень даже логично, сначала подключился, а потом стер сообщение. Эх, плохо, что ты того гада не рассмотрела…
        - Люб, это не все. Я вот сейчас подумала: когда он говорил, то не держал телефон у уха. Я тогда решила, что это блютуз-гарнитура какая-нибудь или громкая связь, но в трубке была такая тишина… Тишина и в этой тишине голос.
        - Так, а что тебя смущает? Ночь кругом, оттого и тишина.
        - Ты помнишь, какой вчера поднялся ветер? Он же выл так, что даже дома слышно было, а в мобильнике совсем-совсем тихо. И это тоже еще не все, он потом к моей двери подходил, этот человек. Я отчетливо слышала шаги. Постоял, постоял и ушел.
        - Анюта, тишина в трубке и оживший мобильник - это не такая уж странность, скорее всего просто какая-то техническая фишка, а вот то, что этот ненормальный тебя преследует, очень серьезно. Нет, я настаиваю на походе к ментам. Все объяснимо.
        - Не все. - Анна встала из-за стола, принялась готовить кофе. - Не все, Люб. Когда этот человек мне позвонил, я почувствовала очень сильную боль в руке, точно меня кто-то каленым железом заклеймил, посмотрела на плечо - а он светится!
        - Кто светится? - Любаша, которая только что закурила, поперхнулась дымом.
        - Феникс! Он сиял красным светом и не просто светился, а еще и пульсировал.
        - Может, краска какая флуоресцентная? - пробормотала Любаша, решительно встала и скомандовала: - Пойдем-ка в ванную, проведем следственный эксперимент.
        Следственный эксперимент провалился: в темноте татуировка не светилась, зато в Любашиных глазах снова зажегся огонек недоверия.
        - Слышь, Алюшина, - сказала она, возвращаясь на кухню, - а может, это все из-за нервов? Или из-за той дури, из-за которой тебе память отшибло?
        - Галлюцинации?
        - Ага, глюки!
        Анна прислушалась к себе. Ей очень хотелось согласиться с Любашей, но каким-то шестым чувством она понимала, что причина не в галлюциногене. Что-то происходило вокруг, что-то неправильное и страшное.
        - Нет, - сказала она решительно. - Любаша, это не глюки, я все очень четко помню. И еще мне приснился сон, точно я горю заживо. Очень реалистичный сон, и очень жуткий. И ты же сама сказала, что горелым пахнет. А у меня тут ничего не горело. - Анна снова, в который уже раз посмотрела на свои босые ноги.
        - Сон, говоришь? - Любаша, уже почти расслабившаяся, снова подобралась, как собака, взявшая след. К чему, к чему, а ко снам подруга относилась очень серьезно, имела дома несколько сонников и сверялась с ними едва ли не каждое утро. - Ты знаешь, Алюшина, а ведь в этом что-то есть! - сказала она уверенно. - Это не простой сон, это - знак, послание.
        - От кого послание?
        - Ну, откуда ж мне знать?! - она развела руками. - Сны - это такая тонкая материя, тут без ста граммов не разберешься.
        - Коньяку налить? - очень серьезно спросила Анна.
        - Лучше кофе, - отмахнулась Любаша. - И помолчи пока. Я думать буду. Есть у меня одна идея…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        А заметку он написал! По совести все сделал, так, чтобы и внимание читателей привлечь к этому из ряда вон выбивающемуся делу, и не опорочить свое имя излишним смакованием страшных подробностей. И при том не забыл упомянуть, что по долгу службы присутствовал на месте преступления и является непосредственным участником расследования. А про стервеца Косорукова даже словом не обмолвился. Получилось обойтись без фамилий и чинов, на то ему и талант дан!
        Сказать по правде, сдержанным Андрей Васильевич был лишь на страницах газеты, а уж дома дал себе волю. Мари слушала его рассказ с закрытыми глазами, то и дело ахала, прикладывала к носу пузырек с солью. Вот такая чувствительная у него супруга! Даже совестно как-то пугать, да что ж делать, если сама велела рассказать все, как есть? А ему непременно слушатель нужен, потому как сегодня барон фон Вид собирает соседей на дружеский вечер, и его, Андрея Васильевича, непременно станут расспрашивать о подробностях следствия, и нужно подготовиться, чтобы на любой, даже самый каверзный, вопрос иметь достойный ответ. Может ведь так статься, что это расследование - его звездный час!
        На ужин к барону Андрей Васильевич собирался особенно тщательно, замучил бедного Степку придирками и указаниями. Но Степка, молодец, все причуды сносил безропотно. Может, понимал, сколь значимым может оказаться для хозяина этот вечер, а может, горевал из-за несчастной Матрены. Андрею Васильевичу правду выпытывать было недосуг, в своих мыслях он уже был в доме барона, сдержанно и с достоинством отвечал на вопросы гостей, ловил на себе заинтересованные взгляды дам. Вдруг и Олимпиада Павловна почтит ужин своим присутствием. Эх, до чего ж удачно, что Мари слегла с приступом мигрени…
        По заведенному бароном обычаю гостей встречал мрачный, огромного роста мавр в дорогой, на восточный манер расшитой золотом одежде. Впрочем, Максимилиан фон Вид мог себе позволить любую вольность. В том, что деньгами барон сорит направо и налево, Андрей Васильевич убеждался не единожды. Один только его дом чего стоил!
        За домом, некогда принадлежавшем графу Изотову, водилась дурная слава. Раньше, давным-давно, жилось в нем легко и радостно всем, и хозяевам, и челяди. Граф Александр Дмитриевич Изотов был персоной известной и уважаемой, но имелась у него одна страстишка - любил играть в карты. И фартило, надо сказать, ему очень долго. Так фартило, что другие только диву давались, но не осуждали, потому как человеком Александр Дмитриевич был добрейшим и щедрейшим, занимался меценатством, а балы устраивал такие, какие и в столице нечасто увидишь. Вот только однажды фортуна, эта капризная девица, от графа Изотова отвернулась, и вот прямо тут же его персоной заинтересовались кредиторы. Как уж там все было в подробностях, Андрей Васильевич не интересовался, знал только, что закончилась сия история трагично: у супруги графа случился удар, после которого она очень скоро преставилась, сам Александр Дмитриевич застрелился, а его единственный сын в день похорон отца исчез. Говорили разное, но отделить истину от домыслов Андрей Васильевич не решился бы. Сам он предполагал, что молодой граф поступил единственно разумным
образом: уехал подальше от тяжкого наследства, дурной славы и кредиторов отца.
        У поместья с тех пор сменился не один хозяин, но надолго в нем никто не задерживался, и к концу века некогда шумный и гостеприимный дом и вовсе остался без хозяев, старел, ветшал и своим сиротским видом навевал уныние на горожан. Так бы, наверное, он и агонизировал без человеческого присмотра еще не один десяток лет, если бы в один прекрасный день не появился у поместья новый хозяин. Дом отремонтировали на удивление быстро, расчистили старый парк, запустили в пруд лебедей, проложили дорогу аж от самого города.
        Андрей Васильевич хорошо помнил, как горожане гадали, кто же станет новым хозяином усадьбы. Он и сам, признаться, был заинтригован, даже заметку написал о таинственном мистере Икс. А когда мистер Икс появился, то одним лишь своим появлением всколыхнул застоявшееся болото их провинциальной жизни.
        Барон Максимилиан фон Вид, потомок знатного австрийского рода, человек совершенно нового, прогрессивного мышления, путешественник, естествоиспытатель, авантюрист в некотором роде. Это была далеко не полная характеристика мистера Икс и далеко не все его достоинства. И если внимание отцов города во главе с губернатором в большей мере привлекало состояние барона и его несомненная склонность к новаторству и некоторому эпатажу, то интерес барышень на выданье и их маменек Максимилиан фон Вид заслужил еще по одной причине. Он был богат, молод, хорош собой и, что самое главное, холост. Все это делало его персону невероятно привлекательной для матримониальных намерений.
        Перед бароном в одночасье распахнулись все двери. Господа желали оказаться с ним за одним столом, выкурить в его обществе сигару и пропустить рюмочку-другую за разговорами о политике. Дамы непременно хотели заполучить Максимилиана фон Вида в свои салоны. Юные девы грезили о балах, которые он регулярно устраивал у себя в поместье, и романтических прогулках рука об руку по аллеям старого парка.
        Андрей Васильевич тоже не остался в стороне от всеобщей ажитации. С появлением в городе загадочного и эпатажного барона пришел конец его затянувшемуся творческому застою. Теперь темы для статей и очерков у Андрея Васильевича имелись всегда.

…- А вот и наш герой! Ну, любезный, надеюсь, хоть вы поведаете нам о том страшном происшествии?! - Кто-то бесцеремонно похлопал задумавшегося и оттого сделавшегося рассеянным Андрея Васильевича по плечу. Впрочем, отчего же «кто-то»? Подобное небрежительное отношение к творческому человеку могла позволить себе лишь одна дама - графиня Пичужкина, та еще, прости Господи, язва!
        - Ну, отчего же сразу герой, несравненная наша Ольга Федоровна? Я всего лишь выполняю свой долг. - Андрей Васильевич нацепил самую светскую, самую елейную из своих улыбок и только после этого отважился обернуться. С графиней Пичужкиной нужно держать ухо востро. Мало того, что она сплетница, каких свет не видывал, так еще и очень влиятельная сплетница, одним своим ядовитым словом способная уничтожить репутацию любого, кто придется не ко двору.
        - Ай, бросьте, Андрей Васильевич, рассказывать нам про долг! - старая карга покачала головой. - Долг - это у бездельника Косорукова, а вы, дружочек, в этом запутанном деле исключительно по велению души.
        В глазах графини зажегся прямо-таки демонический огонек, но Андрей Васильевич от ее слов приободрился. Во-первых, числиться у Пичужкиной в «дружочках» не всякому дозволено, в «дружочках» у нее вон - сам губернатор да барон фон Вид. А во-вторых, приятно слышать, как твоего недруга называют бездельником. И ведь заслуженно называют, надо признать. Было еще и «в-третьих» - выходит, не он один считает дело запутанным.
        - Так и есть, - Андрей Васильевич с достоинством кивнул, - вы уж простите, Ольга Федоровна, да только не кажется мне, что подобное злодеяние мог свершить кто-то из местных. В пьяной драке соседа топором зарубить или там разбой какой учинить - это запросто, а чтобы вот так, с каким-то дьявольским куражом, тут иной характерец нужен.
        - С куражом, говорите? - Графиня обмахнулась веером, продолжила задумчиво: - А ведь ваша правда, дружочек, без куража тут не обошлось. - Сказала и отвернулась, потеряв к Андрею Васильевичу всякий интерес.
        Но не успел он вздохнуть полной грудью, как сию же секунду понял, что рано радоваться, ох, как рано! Косоруков, который совсем недавно был определен графиней Пичужкиной в бездельники, никак не выглядел удрученным. Он с видом победителя прогуливался среди многочисленных гостей барона, расточал комплименты дамам, раскланивался с господами. Встретившись взглядом с Андреем Васильевичем, следователь расплылся в недоброй улыбке и многозначительно подергал себя за вислый ус. Ох, не к добру такая лихость и самоуверенность. Никак, нарыл хитрый лис что-то новое по делу, а его, Андрея Васильевича, нарочно оставил в неведении.
        Самые мрачные подозрения оправдались очень скоро, уже за ужином. Сам Андрей Васильевич никогда не завел бы такой пренеприятнейший и совершенно не салонный разговор прямо за столом, но Косоруков этикетом себя не утруждал и ринулся в баталию уже после первого бокала шампанского.
        - А ведь я нашел злоумышленника, господин Сотников! - Он отставил бокал, смахнул с усов шампанское и продолжил, уже обращаясь в большей мере к гостям, а не к Андрею Васильевичу: - Тут давеча кое-кто изволил выдвинуть версию, что завелся у нас некий злокозненный душегуб. - Пренебрежительный тон Косорукова заставил Андрея Васильевича покраснеть. Краснел он еще с юных лет до безобразия некрасиво: шел нездоровыми лиловыми пятнами, а тут ведь дамы, Олимпиада Павловна…
        - И что же? - поинтересовался барон таким тоном, будто речь шла вовсе не о преступлении. - У вас, Федот Антипович, как я погляжу, имеется иное мнение на этот счет? - Поигрывая столовым ножом, он переводил взгляд с Андрея Васильевича на Косорукова.
        - И мнение имеется, и, что, пожалуй, поважнее будет, подозреваемый! - Следователь хлопнул ладонью по столу с такой силой, что зазвенел хрусталь.
        - Нашли никак душегуба? - графиня Пичужкина недоверчиво покачала головой. - Так быстро?
        - А что его искать?! - Косоруков пожал костлявыми плечами. - Мои люди свое дело знают. Никифор Веселов, трактирщика Матвея Веселова младший сын, девицу порешил. Сватов он к ней засылал, да только получил от ворот поворот. Людишки рассказывают, что с горя парень почитай две недели пил беспробудно, когда прямо в трактире, а когда и уходил неведомо куда. Вот в день убийства малютинской дочки его как раз в трактире-то и не было. Родня пыталась, конечно, чинить препоны следствию, Григорий Веселов клялся и божился, что сын с ним всю ночь в трактире был, да вот только нашлись свидетели, подтвердили, что видели подозреваемого накануне вечером у мельницы и слыхали, как он грозился весь малютинский род под корень извести, если девица не передумает.
        - Вот оно как просто все получается. - В голосе графини Пичужкиной Андрею Васильевичу почудилось разочарование. - Значит, из-за любви все?
        - А любовь, Ольга Федоровна, это далеко не всегда просто. - Барон, до того часу беззаботный и даже равнодушный, вдруг помрачнел. Андрей Васильевич сразу смекнул, что вспомнил, видать, их радушный хозяин какое-то свое амурное приключение. Да вот только сложно поверить, что такому мужчине кто-то посмел отказать. Надо признать, все при нем: и молодость, и красота, и богатство, и тот самый кураж, который, оказывается, так высоко ценит карга Пичужкина. Все при нем, а в глазах вдруг промелькнул огонек разочарования. Точно промелькнул - в физиогномике и душевных проявлениях на телесном уровне Андрей Васильевич разбирался весьма недурственно.
        - Да полно вам, дружочек! - графиня кокетливо усмехнулась. - В вашем возрасте не должно говорить с грустью о таких приятных вещах. Вот поживете на свете с мое, тогда пожалуй. - Глаза ее чуть сощурились, пристально посмотрели на барона поверх раскрытого веера.
        - Так ведь не всегда человеческий опыт отмеряется прожитыми годами, Ольга Федоровна, - подхватил ее легкомысленный тон барон. - Иной раз и нескольких дней достаточно, чтобы понять все и про себя, и про других. Впрочем, мы уклонились от темы. Так что там ваш подозреваемый, Федот Антипович, дал уже признательные показания? - Изящным и одновременно небрежным жестом он взмахнул столовым ножом.
        - Пока не признался, шельма, но признание - это лишь вопрос времени.
        - Ну, с вашими-то головорезами любой сознается, - многозначительно фыркнула графиня Пичужкина, и от слов ее дылда Косоруков вроде как стал ниже ростом и подрастерял изрядную долю пафоса.
        - Неправда ваша, дорогая Ольга Федоровна, мои люди на службе отечеству живота своего не щадят…
        - Ну, коль даже своего живота не щадят, так что им до чужих животов?! - отмахнулась графиня, и Андрей Васильевич почувствовал к ней просто небывалый прилив симпатии.
        - Времени у вас, Федот Антипович, до конца недели, - откашлявшись, вступил в беседу молчавший до того губернатор. - Негоже, чтобы такое громкое дело долго нераскрытым оставалось, это вредит нашей репутации. И вот еще что, - он недовольно нахмурился, - ваше рвение похвально, но вы все ж таки не у меня на докладе, а за одним столом с дамами, так что попридержите подобные истории для более подходящего случая.
        Вот за что Андрей Васильевич любил губернатора, так это за немногословность и какую-то особенную весомость. Всего пары фраз хватило, чтобы поставить на место зарвавшегося Косорукова и направить беседу в более спокойное русло. Впрочем, скоро словесное это русло сделалось даже слишком спокойным, до такой степени, что часть гостей не стала дожидаться обещанных бароном фейерверков, а разъехалась по домам. Кто ж мог подумать, что той ночью небо расцветит иной, куда как более яркий огонь?
* * *
        Не то чтобы Любаша верила во все, что рассказала ей Анюта, но кое-какие сомнения в душу все-таки закрались. Про то, что татуировка светилась и выключенный телефон звонил - это подруге скорее всего с перепугу показалось, из-за нервного истощения. И коньяк, опять же. Анюте пробку дай понюхать - она и захмелеет, а тут не пробка, а целый стакан, так что всякое могло привидеться.
        Но вот сон! Сон - это серьезно и очень важно. Любашина бабушка, царствие ей небесное, к снам относилась очень уважительно и внучку учила. К бабушке на консультации вся деревня ходила, и не только бабы да девки, а и мужики. Однажды, было дело, даже председатель заглядывал, когда кто-то поджег теплицу вместе с дороженным голландским оборудованием. Председателю тогда крупные неприятности светили, и сны стали сниться, как он думал, на нервной почве, а председательская жена считала, что вещие. Вот он и пришел от безысходности. А бабушка послушала, послушала и сразу сказала, что теплицу поджег тракторист Венька Симаков из мести за то, что председатель его за пьянки премии лишил. У Веньки дома тогда и улики нашли, спер из теплицы, гад такой, все вентили и заглушки, хотел, наверное, продать, да не успел. Вот и думай после такого, вещие у людей сны или так - игры подсознания.
        У Анюты сон был точно вещий, потому что уж больно странный и яркий. Бабушка про такие сны говорила - стучится кто-то с того света. Вот, похоже, к Алюшиной тоже стучатся… Эх, жаль, бабуля умерла, не с кем проконсультироваться! Хотя почему же не с кем?! Как же это она забыла?! Ведь прямо в Анютином районе есть магический салон. Экстрасенс там работает очень толковый, особенно в вопросах любовной магии. Так Любаше рассказывала гламурная дура Жанка, которая была в том салоне постоянной клиенткой: то привораживала мужиков, то отворачивала. Любаша и сама подумывала наведаться к магу, если котик совсем уж достанет, но как-то стеснялась, а вот сейчас появился вполне благовидный предлог - к лучшей подруге кто-то с того света пытается достучаться. Надо только выяснить, умеет ли маг общаться с потусторонними силами.
        На выяснение ушло каких-то несколько минут, Жанка с придыханием и странным томлением в голосе - наверное, была на пике любовных переживаний - сообщила, что магистр Гальяно может все, вот буквально все, но с улицы никого не принимает по причине крайней занятости, но она, Жанка, может поспособствовать в обмен на «ту замшевую юбочку, которая ей, Любе, явно мала». Любаша намек на свои немалые габариты стерпела, юбочку пообещала, но зарубку в памяти сделала, на будущее, так сказать.
        Номер магистра Гальяно она набирала не без душевного трепета, даже сама себе удивлялась, а когда в трубке послышался бархатный баритон, и вовсе растерялась.
        - Гальяно слушает.
        - Мы это… - Любаша откашлялась, продолжила уже решительнее: - Мы от Жанны. Магистр, вы не могли бы нас сегодня принять?
        При слове «магистр» безучастно сидящая за столом Анюта саркастически хмыкнула. Хмыкает она, понимаешь! Ночью, когда к ней призрак на огонек ломился, небось не фыркала! Любаша поморщилась и показала подруге кулак.
        - Сегодня? - мурлыкнул в трубку магистр. - Хм… сегодняшний день у меня расписан до полуночи, - в трубке что-то зашелестело, наверное, странички ежедневника, - но если дело не терпит отлагательств…
        - Не терпит, магистр! - заверила его Любаша. - Нам очень нужна ваша помощь!
        - Ну, если так, то я, пожалуй, смогу уплотнить свой график. Подходите к шести вечера. Адрес, я надеюсь, вы знаете?
        - Знаем! - кивнула Любаша. Вообще-то адреса она не знала, но не станешь же напрягать магистра белой и черной магии всякими глупостями! Как-нибудь найдут.
        - Жду вас к шести. - В трубке послышались гудки отбоя.
        - Все, Алюшина, договорилась! - Любаша вытерла вспотевшие ладони о подол юбки и потянулась за сигаретами. - Видно, не врет народ! Голос у магистра Гальяно такой… такой завораживающий…
        - Люб, да шарлатан твой магистр, - невесело усмехнулась Анюта. - Вот увидишь.
        - Время покажет. - Любаша зажмурилась, пытаясь представить себе обладателя чарующего баритона. - В любом случае, выбора у тебя особого нет, - добавила, приоткрыв один глаз.
        Магический салон они искали почти час. Это еще хорошо, что вышли загодя. Кружили, кружили по округе, пока Любаша не наступила на горло своей гордости и не позвонила шкуродерке Жанке. Оказалось, что мимо заветной двери они проходили раз пять, но кто ж мог подумать, что магистр черной и белой магии может практиковать за дверью с невзрачной вывеской «Тату-салон»?!
        Стоило только нажать на ручку двери, как с той стороны что-то мелодично звякнуло - видно, колокольчик оповещал магистра о визите гостей. Любаша глубоко вздохнула, а затем решительно толкнула дверь. Внутри царил полумрак, пахло чем-то странным, не то табаком, не то благовониями, вниз в полуподвальное помещение вели деревянные ступеньки, упирающиеся в металлическую трехногую вешалку, над головой, Любаша специально посмотрела, болтались и бренчали металлические трубочки. Точно такие же она видала на днях в сувенирной лавке.
        Любаша ухватила за руку уже готовую дать деру Анюту, потащила вниз по лестнице и спросила как можно более деликатно:
        - Эй, есть кто живой? Магистр Гальяно, мы…
        Договорить она не успела, потому что наконец разглядела хозяина салона. Он сидел, закинув ногу за ногу, за столом, заваленным не то журналами, не то какими-то каталогами. Сказать по правде, в Любашиных ушах до сих пор звучал бархатный баритон, и магистра Гальяно она представляла несколько иначе. Утонченнее и рафинированнее, что ли. Мужчина за столом был довольно молодым и весьма привлекательным. Поджарый, черноволосый, коротко стриженный, в черной футболке и потертых джинсах, но разве ж так буднично должен выглядеть магистр черной и белой магии?! Мало того, он смотрел на них с Анютой, как на привидения. Пялился и молчал, а это совсем уж невежливо.
        - Добрый вечер. - И голос у него совершенно не бархатный. Может, и баритон, но какой-то грубоватый, с трещинками…
        - Магистр? - еще раз спросила Любаша, пытаясь подавить растущее в душе разочарование. Ну и пусть Гальяно выглядит совершенно не так, как ей представлялось, ну и пусть он больше похож на рок-музыканта, чем на экстрасенса! Главное, чтобы он помог Анюте, рассказал, кто и зачем ее преследует.
        - Вам Гальяно нужен? - Парень, казалось, вздохнул с облегчением, и Любаша вздохнула - если она ошиблась и это не магистр, значит, есть еще надежда. И Анюта за ее спиной тоже вздохнула - видать, и ей не пришелся по вкусу рок-музыкант.
        - Да, нам назначено на шесть вечера, - сказала Любаша с достоинством и повела плечом в надежде, что рок-музыкант проявит галантность и поможет дамам раздеться. Ведь для чего-то же он тут сидит! Может, он охранник магистра? А что?! Вполне вероятно, времена сейчас смутные, талантливым людям всякая шушера проходу не дает, а Гальяно непременно должен быть талантливым и экстраординарным.
        Зря надеялась! Охранник - или кто он там! - не шелохнулся. Да что там шелохнулся, он на Любашу даже не взглянул, пялился на Анюту во все глаза, странно так пялился…
        - Гальяно! - Чтобы выйти из ступора, ему понадобилась минута, не меньше. - Гальяно, к тебе посетители!
        Это до чего ж нынче персонал пошел невоспитанный: к магистру на «ты», да еще таким фамильярным тоном! Любаша недовольно поморщилась, дернула Анюту за рукав, сказал шепотом:
        - Давай разденемся, что ли. А то стоим тут как две клуши.
        Анюта послушно кивнула, стала медленно стаскивать с себя куртку. При этом выглядела она странно, присматривалась, кажется, даже принюхивалась, совершенно невежливо вертела по сторонам головой. Вот и думай, кто из них горожанка, а кто деревня необразованная! Или это магический салон произвел не нее такое сильное впечатление? На взыскательный Любашин вкус, не было в салоне ничего особенного и уж тем более потустороннего. Не назовешь же вот тот уродливый иероглиф над кушеткой - магическим атрибутом! Кстати, а зачем магистру кушетка?..
        - Громов, ну что ты так кричишь? Я медитирую, а ты кричишь!
        Сначала Любаша услышала тот самый, еще по телефонному разговору запомнившийся мурлыкающий баритон, а потом из неприметной двери вышел сам Гальяно, и у нее остановилось сердце. Вот именно так и должен выглядеть настоящий магистр черной и белой магии! Высокий, худой, с длинными белыми волосами и аристократичными чертами лица. Черты лица в полумраке салона Любаша рассмотрела не особо отчетливо, но чувствовала, что они именно аристократические. Магистр замер в дверном проеме, такой мрачный, такой сосредоточенный, что ей вдруг стало страшно и неловко из-за того, что они оторвали его от медитации… На нем не было черного плаща с алой атласной подложкой, как Любаша себе нафантазировала, но одет он оказался весьма эффектно: в элегантный и лишь самую малость небрежный светло-серый костюм и щегольские остроносые туфли. А на шее красовался шелковый платок цвета фуксии. Любаша точно знала, что фуксии, пару раз слышала по телевизору, как именитый модельер с придыханием называл вот такой фиолетовый цветом фуксии.
        - Дамы, - мурлыкнул магистр и раскинул в стороны руки, словно собирался заключить их с Алюшиной в объятия, - дамы, вы поразительно пунктуальны.
        Он вышел из тени, и Любаша пропала окончательно. У магистра Гальяно были по-испански черные глаза, испанская же бородка и тонкие усики. А как он смотрел на нее этими своими колдовскими глазами! Так смотрел, что на какое-то мгновение Любаша забыла, зачем они с Алюшиной пришли в салон, но, слава богу, ей удалось взять себя в руки и даже кокетливо улыбнуться магистру.
        - Точность - вежливость королей. - Любаша понизила голос до чувственного шепота. Такой шепот обычно действовал на мужчин безотказно.
        На сей раз тоже подействовал, только не на магистра, а на рок-музыканта, который ни с того ни с сего зашелся придушенным кашлем. А Гальяно улыбнулся мрачновато-загадочной улыбкой и вдруг сказал, глядя прямо Любаше в душу:
        - Дорогая моя, он вас не достоин. Такому бриллианту необходима оправа не из плебейского олова, а из благородного золота.
        Любаша сразу поняла, что магистр говорит о котике, сама не раз думала, что котик - не ее уровень, но откуда?..
        - Ну что же вы стоите на пороге? - вдруг всполошился магистр. - Прошу в мой кабинет! - Он сделал приглашающий жест и добавил, обращаясь к рок-музыканту: - Громов, будь любезен, свари нам по чашечке кофе.
        - Кофе кончился, - буркнул Громов и уткнулся в свой журнал. Вот ведь сразу видно, где человек тонко чувствующий, а где быдло!
        - Дамы, вы простите меня за эту досадную неприятность? - едва ли не с мольбой в голосе спросил магистр.
        Конечно, она простит! Как же не простить такую мелочь такому мужчине! К тому же это ведь не его вина, что охранник забыл купить кофе.
        Кабинет у магистра был шикарный, именно таким Любаша и представляла кабинет практикующего мага. Черные обои с золотыми звездами, массивный стол по центру. И не такой, как у хама Громова, а явно старинный, на резных ножках, обтянутый пурпурным сукном. На столе стоял магический хрустальный шар на изящной, с виду серебряной подставке, несколько черных свечей в черных же подсвечниках, с левого края аккуратной стопкой лежали карты таро, с правого - подмигивал голубым дисплеем включенный ноутбук, а в воздухе витал запах самой настоящей тайны.
        Магистр Гальяно опустился в роскошное кожаное кресло, предложил Любаше и Алюшиной присесть на неудобные стулья с высокими спинками, невыразимо элегантным жестом зажег одну из свечей и только потом заговорил, обращаясь исключительно к Любаше:
        - Ну, милые дамы, чем я могу вам помочь?
        - У нас проблема, - пробормотала Любаша, завороженно глядя на пламя свечи. - То есть вот у нее, - она толкнула локтем Алюшину. - Понимаете, тут такое дело…
        - Стойте! Не говорите ни слова! - Магистр вскинул вверх руки, и на левом безымянном пальце сверкнул массивный перстень. - Давайте-ка для начала посмотрим, что скажут мне карты.
        Вот это настоящий профессионал! Ему даже вопросы задавать не нужно! А взгляд какой магнетический… Любаша глянула на рассеянно рассматривающую интерьер кабинета Анюту и снова толкнула ее локтем, чтобы не отвлекалась от главного.
        Магистр тем временем неспешными, отточенными до автоматизма движениями тасовал карты. Несколько невыносимо долгих секунд он всматривался в Анютино лицо, а потом протянул ей колоду:
        - Сосредоточьтесь и снимите карты. - Его голос упал до едва различимого шепота, а пламя свечи вдруг дрогнуло, точно от сквозняка, хотя Любаша была готова поклясться, что никакого сквозняка в кабинете нет и в помине.
        На Анюту увиденное, похоже, тоже произвело впечатление, потому что, когда она коснулась колоды, рука ее заметно дрожала…

* * *
        До чего ж Анне не нравилось происходящее! Этот полуподвальный салон, вызывающий стойкое чувство дежавю. Этот мрачный тип, лица которого никак не рассмотреть, но голос которого казался смутно знакомым. Но главное - магистр Гальяно. Господи, да какой же он магистр?! Шарлатан! Самый обыкновенный шарлатан. Нет, не обыкновенный шарлатан, а присвоивший себе не только имя известного дизайнера, но и его эпатажную внешность. Осветленные волосы, подведенные черным цыганские глаза, гангстерские усики и козлиная бородка. Нет, это даже не Джон Гальяно в чистом виде, это какой-то собирательный образ, этакая помесь Зорро и фэнтезийного эльфа. Анну раздражала его жестикуляция, излишне экспрессивная, излишне манерная, рассчитанная на молодых дурочек и зрелых, но экзальтированных теток. А Любаша… Любаша не относилась ни к первым, ни ко вторым, но смотрела на самопального магистра с совершенно необъяснимым обожанием. И во взгляде этом Анне виделся плохой признак.
        Наверное, в сложившейся ситуации самым разумным являлось извиниться и уйти, но она упустила момент, когда еще можно было дать задний ход, позволила увлечь себя в кабинет магистра. Кабинет оказался под стать хозяину, отдающий дешевыми спецэффектами и мошенничеством. И как только здравомыслящая Любаша может верить в таланты этого графа Калиостро?!
        - Сосредоточьтесь и снимите карты, - прошипел Гальяно и многозначительно сощурился. На мгновение, всего лишь на долю секунды в его цыганском взгляде мелькнуло что-то такое необычное, что заставило Анну подчиниться.
        Карты были теплыми на ощупь, словно магистр Гальяно никогда не выпускал их из рук. Прикосновение к их лаковой, местами потрескавшейся поверхности вдруг вернуло Анне если не душевное спокойствие, то хотя бы способность относиться к происходящему отстраненно. А вот сосредотачиваться она не стала. Да и на чем конкретно сосредотачиваться?
        Гальяно молча кивнул и принялся раскладывать карты на столе. С каждой новой картой взгляд его становился все задумчивее и мрачнее. Наверное, это тоже было частью игры. Запугать клиентку с самого начала, деморализовать и превратить в легкую добычу, с которой потом можно без хлопот снимать сглаз и порчу, а заодно стричь бабки. Наконец карты были разложены, а магистр продолжал хмуриться и многозначительно молчать.
        - Ну, что там? - не выдержала Любаша затянувшейся паузы. - Что вы видите?
        - Вижу. - Гальяно задумчиво кивнул, постучал отполированным ногтем по одной из карт: - Вот эта карта обозначает смерть.
        Любаша испуганно ахнула, больно сжала ладонь Анны.
        - Чью смерть? - спросила шепотом.
        - Это очень странный и очень необычный расклад. Первый раз вижу подобное. - Магистр сдернул с шеи платок, вытер им выступивший на лбу пот, внимательно посмотрел на Анну, а потом спросил: - Вас кто-то преследует?
        От неожиданности она не нашлась, что ответить, лишь кивнула.
        - Мертвец… - выдохнул Гальяно и снова посмотрел на Анну. На сей раз во взгляде его не осталось ничего плутовского, казалось, магистр шокирован не меньше, чем они с Любашей. - Вас преследует мертвец. И вы в большой опасности.
        - Какой мертвец? - всхлипнула Любаша и, покосившись на магический шар, торопливо перекрестилась.
        - Мужчина. - Очень осторожно, двумя пальцами, Гальяно взял карту, поднес к зажженной свече, принялся изучать, словно видел впервые в жизни. - Он умер очень давно, а теперь ищет встречи с вами… - Магистр растерянно потряс головой, добавил: - Ничего не понимаю.
        - А опасность? - спросила Анна. - Вы говорили о какой-то опасности.
        - Огонь. Вам нужно бояться открытого огня! - Он суетливым движением сгреб карты в одну кучу. - На этом, пожалуй, все.
        - Но как же, магистр?! - всполошилась Любаша. - Как это - все?! Вы же нам не сказали, что это за мужчина, что ему нужно от Анюты, почему он преследует именно ее? Так нечестно! - Подруга встала, уперлась руками в стол, с упреком посмотрела на Гальяно. - Напугали до полусмерти и умываете руки!
        - Я не собирался вас пугать, - тот протестующе потряс головой, - я просто передал вам то, что сказали карты.
        - Что-то они у вас не особо говорливые, - хмыкнула Любаша и опустилась обратно на стул. Пару секунд она о чем-то сосредоточенно думала, а потом спросила: - А нельзя ли выяснить интересующий нас вопрос каким-нибудь другим способом, если карты молчат?
        - Каким? - вопросительно приподнял брови Гальяно.
        - Ну, это же вы магистр белой и черной магии! Вам виднее! - Подруга пожала плечами.
        - Есть один способ, - заговорил он после долгого молчания, - но, предупреждаю, для меня он может быть очень опасен.
        - Насколько опасен? - деловито уточнила Любаша.
        - Смертельно опасен! - Магистр в задумчивости погладил хрустальный шар. - Я мог бы попытаться наладить канал. Возможно, ему требуется проводник…
        - Проводник? - Анне вдруг стало не по себе.
        - Посредник в общении с вами, - пояснил Гальяно. - Обычные люди не всегда способны расшифровать послания с того света. Вот для таких целей и нужен проводник.
        - То есть вы?
        - Я! - он кивнул. - Но, повторюсь, спиритический сеанс - это всегда огромный риск для медиума.
        - А для клиента? - тут же поинтересовалась практичная Любаша.
        - Контактировать непосредственно с вами дух не сможет, для этого случая существуют специальные обряды и заклинания, но ваш покорный слуга окажется на линии огня. Стать, пусть даже и на время, вместилищем для неупокоенной души - это, я вам скажу, испытание, которое выдержит далеко не каждый маг. Мне потребуется довольно длительный и дорогостоящий курс реабилитации, - добавил он с хитрой улыбкой.
        Вот теперь магистр снова был похож на самого обыкновенного шарлатана, пытающегося развести клиентов на деньги. Странно, но факт этот Анну неожиданно успокоил. Скорее всего, все, что Гальяно сказал до этого - всего лишь совпадение.
        - Сколько? - Любаша решительно хлопнула ладонью по столу, демонстрируя готовность торговаться до последнего.
        - Тысяча долларов, - не моргнув глазом, сообщил Гальяно, и Анна чуть не задохнулась от возмущения. Нужно быть последней дурой, чтобы отдать тысячу долларов за откровенный обман. Или нужно быть не дурой, а Любашей…
        - Пятьсот! - заявила Любаша и улыбнулась самой стервозной из своих улыбок.
        - Люб, у него же на лице написано, что он мошенник! - Анна попробовала остудить пыл подруги, но по решительному выражению лица Любаши поняла - это бесполезно. Теперь придется думать, где достать денег не только на новый мобильник и сумочку, но еще и на оплату услуг этого доморощенного медиума.
        - Попрошу без оскорблений! - обиделся магистр. - Если сомневаетесь в моих паранормальных способностях, я вас не держу. Более того, я даже не возьму с вас денег за консультацию.
        - Мы не сомневаемся, - заверила его Любаша и тут же добавила: - Пятьсот долларов.
        - Восемьсот - и я готов рискнуть своей бессмертной душой на следующей неделе!
        - Шестьсот, и рисковать своей бессмертной душой вы будете прямо сейчас. - Любаша многозначительно посмотрела на магический шар.
        - Милая барышня, - магистр расплылся в такой искренней и восхищенной улыбке, что даже скептически настроенная Анна почти поверила в ее неподдельность, - ради ваших прекрасных глаз я готов рисковать своей бессмертной душой даже бесплатно. Семьсот долларов - и это мое последнее слово! - добавил он и решительно откинулся на спинку кресла.
        Вопреки ожиданиям, Любашу торгашеские замашки магистра ничуть не смутили. Наоборот, она, кажется, получала удовольствие от происходящего. Или дело в пошлейшем и банальнейшем комплименте?
        - Договорились! - подвела она итог торгам и протянула Гальяно руку.
        - Эх, вьете вы из меня веревки, прелестница! - Вместо того чтобы пожать протянутую руку, магистр приложился к ней в галантном поцелуе, который заставил Любашу покраснеть до корней волос. Никогда раньше Анна не видела подругу такой смущенной и растроганной. Небось, потребуй этот магистр еще триста баксов за риск, она бы отдала деньги, не задумываясь.
        - Любаша, у меня такие деньжищи появятся еще очень нескоро, - сказала Анна мрачно.
        - Как появятся, так и отдашь, - отмахнулась подруга. Она не сводила взгляда с магистра, и взгляд этот не оставлял ни единого шанса отверженному «котику». - Мы готовы, Гальяно! - сказала она с придыханием и, словно невзначай, расстегнула верхнюю пуговку на блузке.
        - А гарантии? - Пусть подруга сейчас и не в состоянии мыслить здраво, но Анна решила до конца стоять на страже Любашиных, да и своих, финансовых интересов. - Вы дадите нам гарантии?
        - Помилуйте, какие в таком тонком деле, как спиритизм, могут быть гарантии?! - возмутился Гальяно. - Я жизнью своей рискую, а вы ведете себя до неприличия меркантильно.
        - Ничем вы не рискуете! - Анна в нарастающем раздражении мотнула головой. - Никакой вы не медиум… - добавила она упавшим голосом.
        - Хорошо, я не медиум, - неожиданно легко согласился Гальяно. - В таком случае, может быть, вы расскажете, что делали на кладбище позапрошлой ночью?
        - Я на кладбище?..
        Сердце испуганно вздрогнуло, а ладони в тот же момент сделались влажными. Совершенно безотчетным движением Анна провела по стянутым в хвост волосам, точно в них до сих пор была паутина. В мозгу что-то вспыхнуло, завертелось и завьюжило. Эта круговерть едва не сбросила Анну со стула. Или все-таки сбросила?..

…Она пришла в себя на полу. Из подсвеченного золотыми звездами и монитором ноутбука полумрака выплыло испуганное Любашино лицо, следом появился Гальяно. Вид у него был одновременно растерянный и торжествующий.
        - Аню-ю-ю-та, - всхлипнула Любаша, - Анюта, ты в порядке?
        Нет, она далеко не в порядке, ей не хватало воздуха, и круговерть в голове еще не утихла. Зато она вспомнила! Не все, но многое! Холодный камень надгробия, клочья паутины, темнота, шорохи и покосившиеся кресты в зыбком лунном свете…
        - Откуда вы знаете про кладбище? - спросила она срывающимся в истерику шепотом. - Кто вам сказал?
        - Откуда я знаю? - Гальяно многозначительно улыбнулся и указал на потолок пальцем: - Оттуда! Вся информация ко мне приходит оттуда, но вы же не верите в мои сверхъестественные способности, вы же считаете меня шарлатаном…

* * *
        Ох, как они на него смотрели - эти две цыпочки! Рыжая с восхищением, шатенка с ужасом. Ему нравилось и то и другое, в конце концов, он ведь магистр черной и белой магии, добра и зла ему отмерено поровну.
        Но получилось эффектно, ничего не скажешь! Признаться, Гальяно и сам не ожидал, что все так удачно сложится. И семьсот баксов отнюдь не лишние. Пора обновить гардеробчик, а то перед постоянными клиентками уже неудобно. А рыжая хороша! Девица как раз в его вкусе - сочная, страстная! Если бы не финансовый кризис, он бы, пожалуй, и денег с нее не взял…
        - Магистр… - Рыжая смотрела на него с обожанием. Может быть, удастся и деньги получить, и ночку с этой знойной красоткой скоротать?
        Гальяно улыбнулся ей призывно и успокаивающе одновременно. Такие вот роковые улыбки он очень долго репетировал перед старым зеркалом в подсобке салона, зато на дамочек они действовали безотказно. Сколько их, этих дамочек, стонало и извивалось в его страстных объятиях на кушетке Громова… Кстати, кушетка старовата, скрипит, зараза. Надо бы намекнуть Громову, чтобы заменил. Это ж его инвентарь…
        - Вы готовы провести сеанс прямо сейчас? - отвлек Гальяно от приятных мечтаний медовый голос рыжей.
        Магистр поморщился, многозначительно помассировал виски и полным жертвенности тоном сообщил:
        - Да, я готов! Но нужно кое-что сделать.
        На приготовления ушло полчаса, не меньше. Вообще-то, Гальяно управился бы и быстрее, но в тонком деле магического искусства суета неприемлема, особенно в присутствии клиентов.
        Сказать по правде, спиритические сеансы Гальяно никогда раньше не проводил, но память услужливо подсказывала, какие именно манипуляции и в какой последовательности необходимо выполнить. Клиент нынче пошел подкованный, поэтому магистр всегда и во всем строго следовал инструкциям. Гадание на картах - вот единственная сфера, в которой он управлялся безо всяких подсказок. И надо сказать, очень ловко управлялся. Предсказания являлись его коньком, и процент попадания был очень высок. Настолько высок, что Гальяно все чаще и чаще стал задумываться о том, что какой-никакой талант у него все же имеется. Конечно, психологическое образование выручало в таком сложном и хлопотном деле, как магия, получше всяких там экстрасенсорных способностей, но все же чувствовал Гальяно в себе огонек чего-то необычного, паранормального…
        Вот и сегодня на него, можно сказать, нашло озарение - карты выдали нечто и в самом деле поразительное. А как изменилась в лице клиентка, когда услышала про восставшего мертвеца! И с кладбищем вышло настолько удачно, что девицу теперь приходится водой отливать и в чувство приводить. Запрещенный прием, а что делать?! В этом жестоком мире все средства хороши…
        Подготовительный этап подходил к концу. Девицы испуганно жались друг к другу, стоя в центре очерченного мелом круга. Вообще-то без круга можно было запросто обойтись, да и надежность его была весьма сомнительна, но Гальяно всей душой любил Гоголя и оттого позволил себе эту маленькую невинную импровизацию. Сам он нацепил не только черную бутафорскую мантию, которая с незапамятных времен пылилась за ненадобностью в подсобке, но и повесил на шею парочку защитных амулетов, настоящих, а не бутафорских, купленных за немалые деньги у известного алтайского шамана, выключил ноутбук и зажег все имеющиеся в кабинете свечи. Получилось ровно тринадцать - число вовсе не роковое, как кажется обывателям, а вполне себе нейтральное. Хрустальный шар, раздобытый в ближайшей сувенирной лавке и кустарным образом присобаченный на старинную серебряную подставку для чернил, выдвинул на самый центр стола. Вот, кажется, все и готово. Дело за малым - произнести заклинание…
        Гальяно с детства считал себя храбрым малым, если чего и боялся, так только соседки снизу, которую регулярно заливал, а сейчас ему вдруг сделалось совсем не по себе. И дело даже не в том, что заклинание, которое он, сбиваясь, бормотал себе под нос, было самым настоящим, проверенным не одним поколением магов. Дело в клиентке, в том, какими глазами она на него смотрела, точно уже видела за его спиной своего призрака.
        Глупость! Глупость и полнейшая чушь! Загробный мир, конечно, существует, и не исключено, что один из его обитателей желает пообщаться с этой девчонкой, но он, Гальяно, привык трезво оценивать свои силы. Его способностей хватало на простенькие привороты-отвороты, на то, чтобы раскинуть карты и относительно точно предсказать клиентам недалекое будущее, но спиритический сеанс - не его весовая категория. Чего ж тогда бояться? Чего нервничать? Надо просто сосредоточиться и быстренько придумать, что скажет его устами гость с того света. Наверное, безопаснее и логичнее всего намекнуть на темное прошлое девчонкиных предков. В каждой семье есть темное прошлое, так что риск быть пойманным с поличным тут минимален. Пусть покопается в архивах и в старых семейных фотографиях, глядишь, и отыщет какой-нибудь залежавшийся скелет.
        Когда последнее слово заклинания повисло в тишине кабинета, Гальяно, магистр черной и белой магии, окончательно успокоился. Долой сомнения, пора призвать на сцену свои артистические способности. Все идет по плану, все просто обязано идти по плану. Еще секунду, чтобы собраться с мыслями…
        Секунды ему не дали. Все двенадцать свечей вдруг погасли, зато тринадцатая вспыхнула, точно факел, отбрасывая на стену кабинета длинные и причудливые тени. Девчонки испуганно всхлипнули, прижались друг к другу, а Гальяно даже испугаться как следует не успел - залюбовался пляской теней, пока по ногам не потянуло холодом. Наверное, Громов решил выйти на улицу проветриться и забыл закрыть дверь, а свечи задул сквозняк - вот тебе и вся мистика. Хотя, надо признать, получилось весьма эффектно, нужно будет взять этот трюк на вооружение…
        То, что случилось дальше, ни на трюк, ни на сквозняк не походило. Оно вообще не укладывалось ни в одну из известных Гальяно классификаций. Клиентка вдруг закричала и схватилась за левое плечо, на котором сквозь полупрозрачный шелк блузки стало пробиваться красное свечение. Гальяно попятился, уперся поясницей в стол, нашарил позади себя магический шар. Для спиритического сеанса хреновина совершенно бесполезная, зато может пригодиться, если придется отбиваться ото всякой нечисти…
        Нечисть не заставила себя долго ждать, одна из теней вдруг зажила своей собственной жизнью. Тень просачивалась из-под створки наглухо заколоченного окна, становилась все гуще и рельефнее. Сначала Гальяно увидел только руку с длинными, похожими на птичьи когти пальцами. Рука тянулась к клиентке, как раз над головой медленно сползающей по стенке рыжей. В тот самый момент, когда рыжая без чувств рухнула на пол, тень обрела четкие очертания. Теперь прямо за спиной переставшей кричать девчонки стояло нечто. Мужик, если быть точным. Мертвый мужик, если быть совершенно точным… И его сотканные из черноты руки уже гладили девчонкины плечи, а она, наверное, чувствовала, эти страшные прикосновения, но боялась обернуться. Правильно боялась, Гальяно уже и сам был не рад своему внезапно открывшемуся таланту вызывать гостей с той стороны. Теперь бы еще вспомнить, как загонять их обратно…
        По всему выходило, что память его подводит, что все инструкции и заклинания позабыты напрочь, а нежить становится все реальнее, все осязаемее.
        - Анна… - Голос прошелестел сброшенной змеиной кожей, такой же мерзкий, такой же страшный.
        Тень склонилась над девчонкой, точно собиралась ее поцеловать. Нет, не поцеловать! Высосать жизнь - вот что она собиралась сделать!
        Гальяно неожиданно для себя разозлился. Какой-то потусторонний упырь прямо у него на глазах пытается навредить его клиентке и безнадежно испортить его репутацию! Никогда раньше магистр не орал так грозно и так громко, никогда раньше не швырял магический шар с такой силой.
        Шар разбился о стену в том самом месте, где еще пару мгновений назад покачивалась тень, осыпав клиентку дождем из осколков. А в следующую секунду на шее Гальяно сомкнулись невидимые пальцы, и он узнал, что такое настоящий страх.
        Он еще трепыхался, хрипел и боролся, но уже почти смирился с неизбежным, когда дверь кабинета распахнулась, а под потолком невыносимо ярко и радостно вспыхнул электрический свет. Уже почти теряя сознание, Гальяно увидел перед собой озабоченное лицо Громова, а потом в нос шибанул запах гари, и свет снова погас…

* * *
        Сказать, что Громов растерялся, когда девчонка заявилась к нему в салон, - это ничего не сказать. Хельга обещала, что после капель та забудет все напрочь, а не верить Хельге не было никаких оснований. И вот, пожалуйста…

…С татуировкой он провозился до самого рассвета. Делал свое дело и чертыхался сквозь стиснутые зубы, потому что ни один нормальный мастер не возьмется выполнить такой объем работы за столь ничтожно короткий срок, но Хельга сказала, что верит в него, и Громов старался, как мог. Картинку сделал на всю руку, но лишь контурно, кое-где красным прорисовал тени, добавил рельефа. Получилось не шедеврально, но вполне сносно. Можно сказать, что своей работой Громов остался доволен. Он набивал последнее хвостовое перо, когда за спиной послышался голос Хельги:
        - Светает, мой мальчик, тебе пора!
        Пора. А как, скажите на милость, он справится? Как доставит девчонку до дома? Ведь не потащишь же ее прямо в квартиру! Но и на улице не бросишь в такую сволочную погоду. Наверное, у Хельги был ответ на этот вопрос, но она лишь сказала:
        - Я тебе доверяю, ты справишься.
        Конечно, Громов справился, но чего ему это стоило! Воспоминания той ночи до сих пор свежи в памяти. После недолгих раздумий он решил не заморачиваться, накинул на девчонку свою куртку, на ноги ей нацепил старые тапки Гальяно.
        На улице было темно и мокро, за шиворот расстегнутой куртки сыпал снег пополам с дождем. Громов с мрачной решимостью перекинул через плечо девчонку, слетающие тапки до поры до времени сунул под мышку. Свой выбор он остановил на маленьком скверике в нескольких минутах ходьбы от их двора, на секунду задумался, выбирая относительно сухую скамейку, не нашел ничего подходящего и сгрузил бесчувственное тело на первую попавшуюся, нацепил на босые ноги тапки, поплотнее закутал девушку в куртку, сам засел в засаде в ближайших кустах. Хельга сказала, что действие капель скоро закончится, и девчонка очнется в самое ближайшее время, но пускать дело на самотек Громов не стал, решил понаблюдать, проводить это ходячее несчастье до дому.
        Чем дольше он сидел в засаде под противным, душу вынимающим дождем, чем больше думал о том, что уже совершил, и о том, что еще придется сделать, тем пакостнее становилось на сердце, тем быстрее росло непонятное раздражение, направленное не на самого себя, не на Хельгу, а вот именно на мокнущую под дождем девчонку. Вот за каким чертом ее понесло именно этой ночью на улицу?! Сидела бы себе дома, смотрела телик - и ничего этого бы не случилось. О том, что при любом раскладе предначертанное нужно исполнить, и на месте девочки-соседки неминуемо оказалась бы другая женщина, он не думал, просто злился, и все, как в лихие подростковые годы.
        Она очнулась быстро, может, от пробирающего до костей холода, а может, снотворное перестало действовать. Или всему виной настойчивость дядьки дворника, который вынырнул из темноты как чертик из табакерки? Как бы то ни было, девчонка потопала домой. Громов поплелся следом. Он не особо таился, потому что понимал - в том полуоглушенном состоянии, в котором она находилась, прятаться и шифроваться нет смысла, все равно не заметит. Она и не заметила, нырнула в подъезд, куртку за каким-то чертом утащила с собой. Громов подождал, пока в окнах на четвертом этаже загорится свет, и побрел к себе. На то, чтобы выспаться и хоть немного прийти в себя, у него оставалось всего несколько часов.
        Он сделал все, как просила Хельга, качественно, толково и максимально эффективно. Он даже постарался, чтобы тату не особо изуродовало руку этой маленькой дурехи, которая, сама того не ведая, ввязалась в очень нехорошую историю, но на душе было пакостно как никогда, и даже в свободное от работы время Громов не переставал думать над тем, что же он натворил и как все это можно исправить.
        Он думал, а тварь, за которой они с Хельгой безуспешно гонялись вот уже который месяц, снова вышла на охоту. Еще одна жертва в череде страшных и жестоких убийств - студентка из Подмосковья, девочка-припевочка, умница, отличница, мамина дочка, девственница, надо полагать… Тело нашли сегодня утром в старом парке. Не тело даже, а то, что от него осталось - горстку пепла у основания почерневшего от копоти турника, к которому была привязана несчастная. И как обычно, никаких свидетелей, никаких следов. Да и откуда следы, если то, с чем им приходится иметь дело, следов не оставляет вовсе. Или оставляет? Хельга утверждает, что с каждой отнятой жизнью тварь набирается сил и становится все более материальной, что, если они не поторопятся, может случиться непоправимое, и пришло время жертв.
        Время жертв… Хельга не уточняла, чем или кем они будут жертвовать, Громов и так все прекрасно понимал, оттого, наверное, и злился. Ему бы хотелось, чтобы без жертв, чтобы проблему можно было решить банальным и проверенным способом - с помощью грубой физической силы или, на худой конец, с помощью оружия, но тварь оказалась особенной, так что приходилось жертвовать…
        Жертва стояла на пороге салона, и лицо у нее было такое, точно она вот-вот вспомнит. А Хельга говорила, что капли действуют безотказно. Как же безотказно, если вот она - Анюта Алюшина, приманка, наживка и просто жертва, сама пришла?! Может, из-за тату? Может, решила, что тату ей не подходит, вот и ищет способ от нее избавиться? А дылду эту рыжую зачем с собой притащила? В качестве группы поддержки?..
        Зря он на рыжую так, потому что именно она прояснила ситуацию. Оказалось, что пришли они не по его, Громова, душу, что нужен им не кто иной, как магистр Гальяно. Рыжая говорила громко, уверенно, а Анюта молчала и лишь посматривала на Громова, как ему казалось, излишне внимательно. Может, все-таки что-то помнит? Или пытается вспомнить? От внезапной догадки кончики пальцев неприятно защипало. А что, получается вполне логично, ну, если предположить, что у женщин вообще есть логика. Девочка пришла в себя на парковой скамейке, в порванной одежде, с татуировкой феникса на руке. Будь на ее месте мужик, он бы попытался разобраться с проблемой более действенными способами, поискал бы свидетелей, к ментам обратился бы, в крайнем случае, но она женщина, а женщине проще доверить свою проблему магистру черной и белой магии Гальяно Всемогущему. Надо будет потом, когда сеанс гадания на кофейной гуще закончится, расспросить друга. Глядишь, удастся узнать что-нибудь новое.
        Гальяно, как обычно, оказался на высоте: клиенток принял с распростертыми объятьями и, уже прикрывая дверь в конуру, которую гордо именовал кабинетом, хитро подмигнул Громову. Вот ведь интересное кино, магом и оракулом считается Гальяно, а реально общаться с потусторонними силами приходится ему - скучному и приземленному Стасу Громову. И ведь Гальяно со своим даром предвидения и шаманскими плясками до сих пор ни о чем не догадался, так и продолжает верить в то, что друг хоронит себя заживо в этом полуподпольном тату-салоне, вместо того чтобы вершить великие дела.
        Громов никогда не пытался Гальяно переубедить и втягивать в их с Хельгой игры тоже не собирался. Пусть себе развлекается со своими магическими игрушками. Занятие это неутомительное и, главное, безопасное. Хотя последнее время Стас все чаще и чаще стал замечать, что Хельга к Гальяно присматривается. Вероятно, ищет еще одного рекрута в свои ряды борцов с темными силами. Собственно говоря, ряды у них совсем никакие: Хельга, Громов и Алекс, статус которого Громову до сих пор был непонятен. То ли старый Хельгин друг, то ли дальний родственник, то ли телохранитель, а может, сразу и первое, и второе, и третье. До тех пор, пока не активизировалась тварь, они неплохо справлялись и без посторонней помощи, но сейчас свободных рук явно не хватало, а у Гальяно талант.
        Про талант как-то обмолвилась Хельга. Громов тогда не придал этому особого значения, на его взгляд, у Гальяно был один-единственный талант - он умел нравиться женщинам и беззастенчиво этим пользовался. Но, возможно, Хельга имела в виду что-то другое?..
        Когда за Гальяно и девушками захлопнулась дверь, Громов выбрался из-за стола, в задумчивости прошелся по салону. Сеансы обычно длились недолго: связь с астралом требовала от магистра значительных энергетических затрат. Иногда затраты эти компенсировались чашкой растворимого кофе и плиткой шоколада, а иногда, в особо сложных случаях, когда клиентка попадалась хорошенькая и сердобольная, для восстановления сил Гальяно перебирался на кушетку Громова, вместе с клиенткой, разумеется. От таких вот регулярных «сеансов восстановления» кушетка уже изрядно поизносилась и немилосердно скрипела, но Гальяно свою причастность к порче имущества отрицал, клялся и божился, что у кушетки плохая карма.
        Громов остановился у двери, прислушался, но толком ничего не расслышал: в подвале, который они переоборудовали под салон, были на редкость толстые стены, а сквозь дверь просачивалось лишь невнятное бормотание Гальяно. Проще дождаться конца сеанса и взять приятеля в оборот, чтобы тот рассказал все, что знает.
        Время шло, а из каморки Гальяно никто не выходил. Громову надоело стоять под дверью, и он снова перебрался за свой стол. Он едва не задремал, когда из кабинета послышался шум. Не то чтобы Громов предполагал что-то страшное, наверное, просто включились инстинкты, потому что, когда он распахнул дверь, в руке у него был пистолет.
        И тут выяснилось, что пистолет не поможет, что лучше бы он прихватил с собой святой воды или освященной соли, потому что на сей раз сеанс связи с космосом прошел весьма успешно…
        Анюта Алюшина, девочка-припевочка, девственница и потенциальная жертва, стояла в центре очерченного мелом круга и прижимала ладонь к левому плечу. Сквозь ее пальцы пробивались красные сполохи. Громову хватило всего пары секунд, чтобы понять, что именно дает такой странный эффект. Рыжая подружка Анны лежала на полу без сознания, широко раскинув руки и наполовину вывалившись из мелового круга. А у противоположной стены хрипел и извивался Гальяно. В полумраке Громов не мог рассмотреть выражение его лица, зато прекрасно рассмотрел другое: носки туфель магистра не касались пола…
        Тварь Громов заметил в самый последний момент. Заметил, но ничего не успел предпринять, лишь тупо наблюдал, как черная тень, похожая на мужской силуэт, просачивается под створку окна, по ходу бледнея и теряя очертания.
        Громов подхватил под мышки медленно заваливающегося на бок Гальяно и с какой-то отстраненной обреченностью подумал: начинается…

* * *
        Так не бывает. Этого просто не может быть…
        Мысль вертелась в голове, не желала уходить, и Анна ухватилась за нее, как утопающий за соломинку. Это все понарошку, фарс, хорошо поставленная фальсификация! Свечи погасли от сквозняка. От чего же им еще погаснуть?! Наверное, магистр Гальяно в сговоре со своим дружком, тем мрачным парнем, лицо которого ей так и не удалось толком рассмотреть. Наверное, дружок в оговоренное время открыл входную дверь, устроил сквозняк - вот и весь фокус.
        - Охренеть, - прошептала Любаша и больно сжала руку Анны.
        И ничего не охренеть! Свечи погасли от сквозняка, и холод этот тоже от сквозняка. А то, что у магистра глаза как плошки и губы, кажется, дрожат, так это из-за актерского, а никак не магического таланта. Он же шарлатан, у него же это на лбу написано, а они с Любашей повелись, как маленькие, позволили себя одурачить, запихнуть в этот идиотский меловой круг. Все, с нее довольно!
        Анна уже хотела выйти из круга, когда левую руку обожгло болью, а в ноздри шибанул запах гари. Боль и гарь не могли быть продолжением актерских талантов Гальяно. Боль и гарь - это герои уже ее персонального кошмара. Рядом тихо всхлипнула Любаша, Анна скорее почувствовала, чем увидела, как подруга рухнула к ее ногам. А потом плеч коснулось что-то холодное. Нет, не холодное, а ледяное, но отчего-то сравнимое с огненным прикосновением феникса. Анна всхлипнула, сжалась в комок. Позади нее стоял кто-то - кто-то, кого она сама позвала, кто-то, для кого меловой круг - ничтожная преграда. Анна чувствовала его присутствие, холодела от его прикосновений, но не решалась обернуться. Боялась встретиться лицом к лицу с тем ужасом, который еще пару минут назад казался ненастоящим, больше похожим на воспоминание, чем на реальность.
        - Анна… - От знакомого, вырвавшегося из плена воспоминаний шепота она оглохла и почти ослепла. Невидимые пальцы больше не причиняли боль, в их прикосновениях чудилась ласка…
        Все изменилось в тот момент, когда позади что-то взорвалось тысячами колючих осколков. Сжимающие ее плечи невидимые пальцы разжались вместе со вздохом не то сожаления, не то разочарования. Когда магистр Гальяно взмыл в воздух, Анне захотелось вслед за Любашей грохнуться в обморок.
        У нее не вышло. Она могла только стоять и смотреть, как Гальяно борется с кем-то невидимым, с тем, кого он по ее просьбе вызвал с той стороны. А потом все изменилось: с грохотом распахнулись двери и вместе с ослепляющим снопом света в комнату ворвался тот самый смутно знакомый ей парень. На мгновение Анне померещилось, что в руках у него пистолет, а даже если бы и не показалось, она бы не удивилась, потому что, видно, разучилась удивляться. Парень действовал быстро, так работают спецагенты в голливудских боевиках. Во всяком случае, по мнению Анны. Первый взгляд на бесчувственную Любашу, второй - на нее, третий на магистра - и вот уже Гальяно не болтается в воздухе, а тряпичной куклой виснет на руках парня, заходится кашлем и тихо матерится. А тот, кого они вызвали, черной тенью плывет по стене, просачивается под оконную раму. Все, сеанс окончен…
        Анна медленно опустилась на колени перед Любашей, растерянно погладила ее по голове и лишь после этих ненужных движений догадалась проверить у подруги пульс. Пульс был, кажется… Любаша выглядела спящей и не выглядела мертвой, это вселяло оптимизм. Хотя какой оптимизм после случившегося?
        - Все в порядке? - послышалось над головой. Незнакомец присел рядом, коснулся Любашиной шеи, удовлетворенно кивнул. Наверное, тоже проверял пульс.
        - Не знаю. - Анна покачала головой. - Не думаю, - добавила не слишком уверенно и посмотрела на мужчину снизу вверх.
        Он не был незнакомцем, в ярком электрическом свете Анна его узнала. Стас Громов, некогда хулиган и смутьян, предводитель дворовой шпаны, а сейчас, получается, татуировщик. Вот откуда это смутное чувство дежавю! Хоть здесь никакой мистики, слава тебе, Господи!
        - Узнала? - спросил Стас Громов с какой-то мрачной решимостью.
        - Кого? - Анна стряхнула с волос осколки хрустального шара.
        - Меня узнала, Анна Алюшина?
        А он, оказывается, помнит, как ее зовут. Странно, для того, чтобы обижать беззащитную девочку, совсем не обязательно знать ее имя. Громов обижал и имя никогда не спрашивал: ни тогда, когда забрасывал ранец маленькой Анны на старую яблоню, ни тогда, когда приставал к ней в подворотне вместе с дружками-отморозками. Достать ранец Анне помог сосед дядя Леша, а вот там, в подворотне, ей пришлось нелегко. Одна против троих разгоряченных алкоголем парней, злых, куражливых, на все готовых в пьяном угаре. Наверное, ей повезло, наверное, в тот вечер все могло закончиться гораздо хуже. Стас Громов всего лишь ее поцеловал. Его поцелуй был такой же злой и куражливый, как и он сам, с мерзким вкусом водки и сигарет. Громов держал Анну за ворот пальто, всматривался в ее лицо стеклянными глазами, и в тот момент ей подумалось - все, это конец, но Стас разжал посиневшие от мороза пальцы и рявкнул:
        - Вали отсюда, малолетка!
        А она продолжала стоять, прижимаясь спиной к шершавой каменной кладке, через тонкую ткань пальто чувствуя исходящий от нее холод. У Ани дрожали губы и руки, и коленки подгибались от страха, а на губах был мерзкий вкус его пьяного поцелуя. Наверное, ее бы не отпустили просто так, потому что в глазах дружков-отморозков читалось такое, от чего у Анны даже сейчас холодели ладони. Стас Громов ей помог, если, конечно, это можно назвать помощью. Он толкнул ее с такой силой, что девушка едва не упала в подернутую тонким ноябрьским ледком лужу.
        - Пошла вон, - сказал с угрозой в голосе и схватил за рукав куртки одного из своих дружков.
        Анна не пошла, Анна побежала, не разбирая дороги, поскальзываясь и падая, в кровь разбивая коленки.
        С тех пор они больше не встречались. Поговаривали, что Громова забрали в армию, а соседка Марьивановна утверждала, что и вовсе посадили за разбой. Анне было все равно, главное, что одним страхом в ее жизни стало меньше. И вот сейчас Стас Громов стоит совсем рядом и изучает ее с каким-то отстраненным интересом. От него больше не пахнет водкой и дешевыми сигаретами, и пальцы его больше не синие от холода, но в глазах осталось что-то такое… мутное, заставляющее холодеть ладони.
        - Я тебя помню. - Анна встала, но особого преимущества ей это не дало, Громов был на голову выше и по-прежнему смотрел на нее сверху вниз. Неважно, теперь у нее есть враг пострашнее какого-то там отморозка из прошлого.
        - Чего ты от него хотела? - Громов мотнул головой в сторону стола, на котором сидел, обхватив руками голову, магистр Гальяно. - Понадобился любовный приворот?
        - Не твое дело. - Она дернула плечом и мимоходом подумала, что татуировка больше не болит.
        - Ясно - не мое. - Громов улыбнулся улыбкой, не предвещающей ничего хорошего, перевел взгляд на окно. - Это, наверное, дело той твари, которая только что чуть не придушила моего лучшего друга?
        Он говорил о случившемся таким будничным тоном, точно по десять раз на дню имел дело с потусторонними силами. А может, так оно и есть? Ведь Гальяно его друг, а если в друзьях у тебя магистр черной и белой магии, всякое может случиться…
        Анна не успела ничего ответить, потому что Любаша наконец пришла в себя.
        - С ума сойти, - послышался ее приглушенный басок. - Анюта, ты это видела? - Подруга села, рассеянным и совершенно безотчетным движением поправила прическу. - Свечи погасли… А чего это я на полу валяюсь? - спросила она растерянно.
        - А на полу вы возлежите, моя дорогая Любочка, потому что не всякому смертному дано остаться в сознании после встречи с призраком. - Гальяно, который еще пару секунд назад сам нуждался в утешении, спрыгнул со стола и опустился на колени перед вконец растерявшейся Любашей.
        - То есть у нас получилось? - Подруга перевела ошарашенный взгляд с магистра на Анну. - Мы его вызвали?
        - У меня получилось, - с достоинством уточнил Гальяно. - А вы разве сомневались в моих магических способностях?
        - Ни секунды, магистр. - Любаша кокетливо одернула юбку и тут же деловито поинтересовалась: - И что он нам сказал?
        - Ничего. - Анна мотнула головой.
        - Да, он был не особенно разговорчив. - Гальяно потер шею, на которой явственно проступали кровоподтеки.
        - Я вам даже больше скажу, - бесцеремонно встрял в их разговор Громов, - он опасен.
        - С чего ты это взял? - Гальяно перестал тереть шею, скрестил руки на груди. - Можно подумать, ты разбираешься в потусторонних силах.
        - Я не разбираюсь в потусторонних силах, - усмехнулся Громов, - но у меня есть глаза, и я видел, как эта тварь пыталась тебя придушить.
        - Вообще-то сначала она пыталась придушить ее, - Гальяно кивнул в сторону Анны, - но я ведь профессионал, я не мог позволить, чтобы моей клиентке причинили ущерб.
        - И вы вызвали огонь на себя? - восхищенным шепотом спросила Любаша.
        - Можно сказать и так. - Гальяно приосанился. - Я швырнул в него своим магическим шаром как раз в тот самый момент, когда он попытался высосать жизнь из вашей подруги.
        - Высосать жизнь? - ахнула Любаша и испуганно посмотрела на Анну. - Анюта, это так?
        - Не знаю.
        Она и в самом деле не понимала, что произошло и что именно хотел от нее призрак. В памяти остался лишь тихий шепот и ледяные прикосновения невидимых пальцев.
        - Зато я знаю! - Гальяно встал, помог подняться с пола Любаше. - Дамы, я профессионал, я всегда знаю, с чем имею дело.
        - И с чем же ты имеешь дело? - язвительно поинтересовался Громов.
        - Это скиталец, неупокоенный дух.
        - И что нужно твоему скитальцу вот от нее? - Громов небрежно ткнул в Анну пальцем.
        - Не могу сказать. - Гальяно в раздражении дернул плечом и добавил: - Не могу сказать, потому что ты все испортил! Ты ворвался и прервал связь!
        - Если бы я не прервал вашу связь, мне пришлось бы искать нового соарендатора, - проворчал Громов.
        - Ты не знаешь всех моих возможностей. - Гальяно с вызовом вздернул подбородок, и его повело. Если бы не Любаша, принявшая его тщедушное тело в свои объятья, магистр черной и белой магии непременно бы упал. - Мои ментальные силы на исходе, - сообщил он срывающимся шепотом, - сеанс потребовал слишком больших энергозатрат.
        - Больше чем договорились, мы платить не станем, - тут же насторожилась Люба. - Энергозатраты - это ваши проблемы, магистр.
        - О боги! - Гальяно закатил глаза к потолку. - Да кто же сейчас говорит о деньгах?
        Мне просто нужно восстановить силы. Громов, может быть, у нас все-таки, чисто случайно, остался кофе?
        - Если только чисто случайно, - буркнул тот и вышел из кабинета.
        - Дамы, не обращайте внимания на моего друга, - Гальяно виновато развел руками, - он не слишком хорошо воспитан, но сердце у него золотое.
        Насчет золотого сердца Анна очень сильно сомневалась, но озвучивать свои сомнения посчитала лишним.

* * *
        Они с Анютой сидели на немилосердно скрипучей кушетке, Громов - вот как, оказывается, зовут этого похожего на рок-музыканта парня - устроился в своем кресле, а магистр, которому от призрака досталось больше всех, суетился у стола.
        - Дамы, к сожалению, кофе только растворимый. - Он чуть виновато посмотрел на Любашу, и ее сердце снова, уже в который раз за этот сумасшедший вечер, дрогнуло. - Но зато у меня есть весьма недурственный коньяк и коробка шоколадных конфет. Самое то для снятия стресса.
        Любаша не сводила глаз с Гальяно и согласно кивала в такт каждому сказанному им слову. Сейчас, в белоснежной сорочке с небрежно расстегнутым воротом, со следами недавней борьбы на бледной коже, с горящими глазами, он был просто невероятно хорош. Настолько хорош, что Любаша напрочь забыла о котике и даже о призраке. Любаша забыла, а вот Анюта, похоже, не забывала ни на секунду. Она зябко ежилась и то и дело касалась пальцами своей руки в том месте, где - Люба видела это своими собственными глазами - во время спиритического сеанса вспыхнула огнем татуировка. А ведь Люба не верила, думала, что подружка не то чтобы сочиняет, но точно находится не в себе из-за нападения пироманьяка. Кстати, нужно будет обязательно рассказать магистру про пироманьяка, что, если он сможет им помочь? Он поможет непременно, он уже доказал, что обладает неограниченными способностями. Задумавшись над туманными перспективами, которые ожидают их с Алюшиной, Любаша достала из сумочки пачку сигарет, и только когда перед ее носом вспыхнула протянутая галантным Гальяно зажигалка, подумала, что, возможно, магистр не выносит запаха
дыма.
        - Да кури уж. - Гальяно милостиво махнул рукой и добавил: - Предлагаю перейти на
«ты». После того, что мы пережили… - он вопросительно посмотрел сначала на Любашу, потом на Анюту.
        - С удовольствием. - Любаша улыбнулась и с наслаждением затянулась. Алюшина на столь лестное предложение никак не отреагировала.
        - Тогда предлагаю выпить на брудершафт, чтобы все было по правилам! - Гальяно разлил по одноразовым стаканчикам коньяк, придвинул к Любаше начатую коробку конфет.
        - Обойдемся без правил, - хмыкнул Громов и опрокинул в себя коньяк.
        Алюшина с мрачной решимостью последовала его примеру, а Любаша подумала, что намечается нездоровая тенденция, и надо срочно придумать для подружки какой-нибудь другой, не такой опасный для здоровья утешитель. Самым предпочтительным утешителем ей виделся мужик, но где ж его достать, мужика?
        Точно в опровержение ее мыслей рядом на кушетку присел Гальяно, глянул своими черными цыганскими глазами так, что аж дух занялся. Вот он - настоящий мужик, но он точно не в Анютином вкусе. Да и если быть до конца честной, не Анюта интересует магистра черной и белой магии, а она, Любаша. Такие вещи женщина понимает с полувздоха-полувзгляда, а Гальяно так смотрит, так вздыхает…
        Поцелуй на брудершафт получился сладким и неприлично затяжным, Любашу аж в жар бросило от энергии, исходящей от магистра. А еще говорит про энергозатраты. Какие еще энергозатраты, когда он весь такой… страстный?!
        Как-то незаметно и довольно быстро они вчетвером уговорили всю бутылку коньяка. Повеселевший Гальяно предложил сгонять за второй, но Громов - вот ведь мрачный тип! - запретил. Вместо этого он совершенно невежливо дернул Гальяно из-за стола, буркнул:
        - Пойдем, магистр, подышим свежим воздухом.
        Пока мужчины дышали свежим воздухом, Любаша поправила макияж, посмотрела поверх раскрытой пудреницы на Анюту и решительно заявила:
        - Так, Алюшина, сегодня ты ночуешь у меня! Хватит с нас приключений!
        Вообще-то ей хотелось, чтобы эту ночь у нее провела не подружка, а Гальяно, но женская дружба - это святое, и ради нее иногда можно пойти на жертвы. А Гальяно теперь никуда не денется. Все, попался на крючок магистр белой и черной магии!
        - Хорошо. - Анюта согласилась неожиданно легко. - Тогда, может, уже пойдем?
        - Пойдем, только мальчиков дождемся. - Любаша захлопнула пудреницу.
        В этот момент дверь салона распахнулась, и на пороге появились мальчики. Свежий воздух и в самом деле пошел им на пользу, потому что выглядели они трезвыми и серьезными, даже Гальяно. Он уселся на кушетку рядом с Любашей, словно невзначай приобнял ее за плечи и сказал, глядя на Анюту:
        - Анна, хочешь услышать совет от профессионала? Совершенно бесплатный совет, - добавил он с хитрой улыбкой и погладил Любашино плечо.
        - Давай. - Анюта кивнула, но по лицу ее было видно, что мыслями она сейчас где-то совсем далеко.
        - Тебе нужно быть предельно осторожной с этим призраком. Он ведь не случайно за тобой таскается, ему от тебя точно что-то нужно.
        - Да ну? - в Анютином голосе послышался несвойственный ей сарказм. - И что ж он не скажет, что ему от меня нужно? Я же не понимаю ничего!
        - Может, еще поймешь. - Гальяно развел руками.
        - Если будешь осторожна, - мрачно добавил Громов.
        - А если не буду?
        - А если не будешь, то вполне вероятно, что следующая твоя встреча с этой тварью произойдет уже на его территории.
        - Это как? - спросила Любаша упавшим голосом.
        - Обыкновенно. Твоя подружка умрет, если станет выпендриваться и откажется от защиты.
        - Вот прямо и умрет? - Анюта потерла плечо с татуировкой, и в это самое мгновение Любаша подумала, что вот он - еще один шанс.
        - Слышь, Громов, - она поскребла ногтем по обитой черным дерматином кушетке, - ты же татуировщик, да?
        - Допустим. - Он кивнул, как показалось Любаше, без особого энтузиазма.
        - Я бы добавил - один из лучших в городе мастеров тату, - доверительным шепотом сообщил Гальяно. - У Громова клиентура очень серьезная. Отвечаю!
        Про серьезную клиентуру Любаша не особо поверила: уж больно несерьезное место для серьезных людей. Хотя Гальяно ведь тоже работает здесь, в этом подвале, а он несомненный гений. Да и неважно это все. Важно другое - Громов разбирается в татуировках и вдруг - чем черт не шутит! - сможет им помочь.
        - Анюта, покажи ему! - Любаша дернула Алюшину за рукав. - Покажи ему свою птичку.
        - Зачем? - по глазам подруги было видно, что идея эта ей совсем не по душе.
        - Он ведь профессионал. Вдруг видел что-то подобное, вдруг знает, кто такое делает. Ну, Алюшина, ты же не маленькая, покажи!
        - А что за птичка? - с интересом спросил Гальяно.
        - Татуировка. Кто-то сделал ей татуировку, а она ничего не помнит.
        - Призрак на такое не способен, - заявил Гальяно. - Призраки - субстанции нематериальные.
        - А синяки от них остаются очень даже материальные, - ввернул Громов, внимательно рассматривая Анюту. - Так что там за татуировка? Покажешь?
        - Нет! - Анюта тряхнула головой и встала из-за стола. - Люба, нам пора.
        Ну, вот что с ней сделаешь?! Любаша разочарованно пожала плечами. За годы дружбы она успела изучить все причуды подружки и знала наверняка: если Анюта что-то для себя решила, переубедить ее не сможет никто.
        - А как насчет кладбища? - Гальяно тоже поднялся с кушетки. От недавней расслабленности не осталось и следа. - Анна, что ты делала на кладбище?
        - А ты? Что ты делал на кладбище?! - в глазах Анюты вспыхнули злые огоньки.
        - Я - ничего. - Гальяно пожал плечами. - Чтобы видеть, мне совсем не обязательно присутствовать. Так ты расскажешь?
        Анна уже снимала с вешалки свою куртку. На мгновение девушка замерла, а потом спросила:
        - Зачем?
        - Чтобы мы могли тебя защитить, - вместо Гальяно заговорил Громов.
        - Ты хочешь меня защищать? - В ее голосе Любаше послышалось что-то странное, что-то такое личное, совершенно лишенное нейтральности. Да что это она? Это же здорово, когда вот такие бравые ребята предлагают свою помощь. Хорошо бы еще, чтобы помощь была бескорыстной…
        - Не хочу, а собираюсь, - с мрачной решимостью уточнил Громов и встал из кресла.
        - Как-нибудь обойдусь! - Анюта с такой силой дернула с крючка куртку, что едва не уронила вешалку.
        - Не обойдешься. - Громов говорил спокойно и уверенно, и всего на мгновение он показался Любаше даже надежнее Гальяно, но наваждение быстро развеялось, а на смену ему пришел здравый смысл.
        - Защита - это, конечно, очень хорошо, - сказала она решительно, - но хотелось бы узнать расценки.
        - Я поставлю твоей подружке энергетическую защиту. - Гальяно поймал Любашу за руку, легонько, но многозначительно сжал пальцы. - Бесплатно, - добавил он после секундных колебаний.
        - После семи часов вечера я совершенно свободен. - Громов смотрел только на Анюту. Странно так смотрел, просительно.
        - Спасибо. Все это очень мило, но я как-нибудь сама! - Алюшина придержала шатающуюся вешалку.
        - А как же сон?! - всполошилась Любаша. - Анют, мы же так и не рассказали магистру про твой сон!
        - Какой сон? - в один голос спросили Гальяно и Громов.
        - Вещий! Ей снилось, что она горит на костре.
        - Ерунда! - фыркнула Анюта, надевая куртку.
        - Хороша ерунда, если ты там заживо сгорела!
        - Не сгорела же!
        - А если это предупреждение? - вкрадчивым голосом спросил Гальяно. - Ты не думала над этим? Вокруг тебя столько всего творится, а ты ведешь себя как последняя идиотка.
        - Почему это как последняя идиотка? - обиделась за подругу Любаша.
        - Потому что только последняя идиотка в такой исключительной ситуации может отказываться от помощи, - хмыкнул Громов.
        - От помощи такого, как ты? - спросила Анюта так тихо, что Любаша едва расслышала.
        - От любой помощи, - Громов натянул косуху, в ярости дернул вверх язычок молнии, а потом добавил уже совершенно спокойным тоном: - Ладно, собирайтесь, мы с Гальяно проводим вас до дома.
        Любаша уже испугалась, что Алюшина начнет артачиться, но подруга лишь равнодушно дернула плечом. Вот и хорошо. Вот и появится у Гальяно возможность узнать, где она живет…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        - Барин, барин! - Громкий голос Степки бесцеремонно ворвался в безмятежный сон Андрея Васильевича. - Проснитесь, барин! Беда!
        - Беда?! Какая беда?! - Андрей Васильевич рывком сел, потряс головой, попытался было открыть глаза, но тут же зажмурился от света, проворчал: - Да не суй ты мне канделябр под нос, песий сын! Говори, что случилось?
        - Так я думаю, это… - Степка торопливо поставил свечи на стол, сам вытянулся по струнке у кровати. - Думаю, вам, барин, нужно знать. Вышел я тут по нужде…
        - О Господи! - схватившись за голову, застонал Андрей Васильевич. - Голубчик, да какое ж мне дело до твоей нужды?!
        - Вышел по нужде, - с каким-то мрачным упорством повторил Степка, - а там полымя на полнеба.
        - Полымя?! - Сон слетел, точно его и не было. Андрей Васильевич спрыгнул с кровати, бросился к окну.
        Не соврал Степка, было полымя! Пусть не на полнеба, тут уж он преувеличил, но яркий оранжевый огонек расцвечивал-таки горизонт.
        - Может, косари костер жгут? - пробормотал Андрей Васильевич, натягивая штаны. - Или пастухи? А, Степка?
        - Косари только по росе на луг выйдут, а пастухам зачем же такой кострина? - резонно возразил слуга.
        - А тогда что? Думаешь, это оно? - Руки вдруг задрожали так сильно, что пуговицы на рубахе удалось застегнуть не с первого раза.
        - Дык откуда ж мне знать?! - Степка развел руками. - Коли барин пожелает…
        - Барин пожелает! - Андрей Васильевич бросился к столу, дернул на себя самый нижний ящик, не без душевного трепета взял в руки пистолет. Чем черт не шутит?! Вдруг удастся поймать душегуба?! - Что ты стоишь, Степка? Закладывай экипаж, дурья твоя башка!
        - Так уже. - На «дурью башку» Степка совсем не обиделся, знал, что это Андрей Васильевич не со зла, а от нетерпения. - Может, ружьишко прихватить? А то этой вашей игрушкой, - он презрительно глянул на пистолет, - только ворон пугать.
        - Бери! - Андрей Васильевич махнул рукой и лихо, как-то даже картинно, сунул пистолет за пояс.

…Они опоздали. Это стало ясно задолго до того, как Андрей Васильевич и Степка добрались до места. Костер уже не горел ярким пламенем, лишь тускло тлел, а летний ветер разносил по округе тот особенный горелый дух, который уже никогда не забыть.
        - Матерь божья. - Андрей Васильевич торопливо перекрестился, достал из-за пояса пистолет. - Степка, это ж выходит, не того косоруковские ребятки взяли?
        - Тише вы, барин, - шикнул на него Степка и вскинул ружье. - Может, он еще тута ошивается…
        Мысль была дельная и очень своевременная, Андрей Васильевич согласно покивал едва различимому в предрассветной темноте слуге, махнул рукой, чтоб тот шел следом. Сказать по правде, страшно ему было до дрожи в коленках, а ладони взмокли так, что то и дело приходилось вытирать их об штаны, но к страху примешивалось и еще кое-что. Азарт, чистейший, даже какой-то первобытный, охотничий азарт.
        Запах гари становился все гуще и невыносимее, а чаща, в которую они со Степаном вломились, все непролазнее. В таком-то буреломе еще попробуй двигаться тихо! Даже если захочешь, то не получится. Утешало одно - душегуб, если он, конечно, еще не ушел, тоже не прошмыгнет мимо незамеченным.
        Словно в ответ на эти мысли где-то совсем рядом громко хрустнула ветка. Андрей Васильевич совершенно бездумно, не выискивая цель и не прицеливаясь, нажал на курок. Звук от выстрела эхом прокатился по лощине и тут же вернулся к ним со Степкой громкой руганью.
        - Это кто там палит без разбора?! - послышался раздраженный голос.
        Даже услышав характерный, едва заметный иностранный акцент, Андрей Васильевич не сразу понял, что это Максимилиан фон Вид. Он стоял, прижавшись спиной к хилой осинке, и пытался совладать со своим бешено бьющимся сердцем. - Эй, признавайся, а то начну стрелять!
        - Барон! Ваша милость, не стреляйте! Это ж я, господина Сотникова слуга. - Степка пришел в себя первым и даже руки поднял вверх, демонстрируя чистоту своих и Андрея Васильевича помыслов.
        - Степан?! - Кусты затрещали еще громче, и из темноты выбрались двое: барон и один из его мавров. В руке барон, так же, как и сам Андрей Васильевич, держал пистолет, а мавр грозно скалил белоснежные зубы и поигрывал саблей. - Господин Сотников, что это вы тут делаете? - Голос у барона был зычный и совсем не испуганный, и Андрею Васильевичу вдруг сделалось совестно за свою минутную слабость. - Вы же мне чуть голову не прострелили, любезный.
        - Виноват, - пробормотал Андрей Васильевич, засовывая пистолет уже не за пояс, а в карман сюртука. - Нервишки сдали, барон.
        - Есть отчего нервишкам-то сдать. - В окружающей их темноте невозможно было разглядеть лицо барона, но исходящее от него раздражение чувствовалось даже на расстоянии. - Так что вы тут делаете? - спросил он требовательно.
        - Степан увидел костер, а в свете недавних прискорбных событий…
        - Вы решили сами произвести расследование, - закончил за него Максимилиан фон Вид. - Ну что ж, господа, следуйте за мной! - Он махнул рукой и снова растворился в темноте.
        - Что же вы, барин, встали? - Степка совсем не любезно толкнул Андрея Васильевича в спину. - Лучше нам всем держаться заодно.
        Путь был недолгим, очень скоро они оказались на вырубленном в непролазном буреломе пятачке, в самом центре которого догорал костер.
        - Как вы там, господин Сотников? Не раздумали еще заниматься расследованием? - Барон присел у костра, принюхался и сказал: - Керосином облили, прежде чем поджечь. Чувствуете запах?
        Андрей Васильевич чувствовал, но только вот совсем не керосиновый дух… К горлу подкатила тошнота, а в ушах зашумело.
        - Оттого-то и догорело все так быстро. - Барон снова встал на ноги, отошел прочь от кострища, добавил рассеянно: - Почти дотла…
        - Так что же, теперь жертву никак не опознать? - собрался с духом Андрей Васильевич.
        - Не знаю, - барон пожал плечами. - Если какая девица в округе пропала, то, может, и опознают. Я одно только знаю наверняка - не того человека наш доблестный Федот Антипович пытался к ответу призвать. И вот еще что, господа, давайте-ка убираться отсюда.
        Не успел Андрей Васильевич порадоваться, что не только ему, но и барону фон Виду свойственен страх, как тот добавил:
        - Еще, чего доброго, улики в темноте затопчем. Как я погляжу, ваш Степан - парень расторопный, пусть скачет в город за Косоруковым. Мой человек останется здесь, чтоб никто больше не сунулся, а вам, Андрей Васильевич, предлагаю отправиться ко мне в поместье, выкурим по сигаре, пока суд да дело, обсудим дальнейший план действий.

* * *

…Огонь жадно пожирал сухой хворост, грозился перекинуться на босые ноги. Анна чувствовала исходящий от него жар, задыхалась от смрадного черного дыма, который заслонил от нее небо, превратил и без того темную ночь в совсем уж непроглядную. Нельзя вот так - безропотно и покорно… Нужно бороться, трепыхаться… В связанные за спиной запястья впились тугие витки веревки, расцарапали кожу. Нет, не вырваться… А огонь все ближе. Платье тлеет, вот-вот вспыхнет ярким факелом. Сначала платье, а потом и она сама… Анна запрокинула голову, в прорехах черного дыма увидела луну и, захлебываясь слезами, закричала…
        В тот же момент небо рухнуло на нее тяжелым ватным одеялом, столкнуло с погребального костра, заорало голосом Любаши:
        - Анюта! Эй, Анюта, ты чего это? Ты что вопишь, приснилось что?
        - Приснилось. - Вырвавшись из плена сна, Анна вздохнула полной грудью и тут же закашлялась.
        - Что-то гарью пахнет. Тебе не кажется? - Любаша включила ночник, принюхалась. - Да нет, вроде не горит ничего. Ну, так что тебе снилось? - Она понизила голос до шепота.
        - Костер.
        - Костер и?..
        - Костер и я на нем.
        - Слышь, Алюшина, не нравится мне все это! - Любаша с ногами забралась к ней на диван, натянула на оголившиеся коленки ночнушку. - Он же тебе вообще жизни не дает! Не оставляет в покое ни днем, ни ночью! Вот я прямо сердцем чувствую, что это проделки того типа… - Любаша спрыгнула с дивана, выцепила из лежащей на столе пачки сигарету, закурила.
        Она курила и встревоженно всматривалась в лицо Анны, а когда сигарета догорела почти до самого фильтра, заговорила:
        - Зря ты, Алюшина, отказалась от помощи Громова. Он по виду мужик серьезный. Опять же, забесплатно обещал поработать. Конечно, до моего Гальяно ему далеко, но, как говорится, на безрыбье… - Она хитро сощурилась и, так и не дождавшись от Анны никакой реакции, в раздражении хмыкнула, распахнула настежь окно. - Дура ты, Алюшина! - сказала Люба зло. - Тебе человек помощь предлагает, а ты выделываешься! Нет, ты подумай, не сегодня, так завтра доберется до тебя этот упырь, и что?! Кто тебя спасать будет?
        - Громов на роль спасителя точно не годится. - Анна подошла к Любаше, обняла ее за плечи. - Не тот он человек, чтобы творить добро направо и налево.
        - Ты так уверенно об этом говоришь… - хмыкнула Любаша и тут же вперила в Анну внимательный взгляд: - Алюшина, а ну колись! Ты его раньше знала, что ли?
        Знала? Ну, можно сказать, что и знала. Не так, чтобы очень хорошо, но достаточно для того, чтобы составить себе представление о том, что за человек Стас Громов. Анна так Любаше и сказала. Не вдаваясь в подробности, конечно.
        Они пили кофе на крошечной и ужасно захламленной кучей ненужных вещей Любашиной кухне, когда зазвонил ее мобильный.
        - Алло, - сказала подруга с придыханием. По этому характерному придыханию Анна как-то сразу догадалась, что звонит магистр черной и белой магии Гальяно. - Да, у меня ночевала. - Любаша скосила взгляд в ее сторону. - Нет, спала плохо. Ей снова снился костер.
        Анна в раздражении дернула подругу за рукав, но та лишь отмахнулась в ответ, затараторила в трубку:
        - Я вообще думаю, что это дело рук того самого упыря, от которого ты нас вчера спас.
        Вообще-то от упыря их спас Громов, но на саркастическую усмешку Анны Любаша отреагировала лишь многозначительной гримасой.
        - Да нет тут никакой ошибки! А кто ж еще?
        На минуту Любаша замолчала, прислушиваясь к раздраженному бубнению в трубке, а потом требовательно посмотрела на Анну:
        - Гальяно просил тебя не высовываться, пока он во всем не разберется. Видишь, какой он бесстрашный! - добавила она, прикрыв трубку ладонью.
        - Это в каком смысле не высовываться? - насторожилась Анна.
        - В том смысле, что сиди у меня и на улицу не выходи. Алюшина, тебе же на работу ходить не нужно. Видишь, как удобно все получается.
        - Нужно! Нужно мне на работу. - Анна допила остывший кофе. - У меня сегодня урок с недорослем, если ты забыла.
        - Позвони и отмени.
        - Не могу. Мне нужны деньги.
        - Да черт с ними, с деньгами! - разозлилась Любаша. - Тут бы без головы не остаться!
        - Мне дверь нужно новую ставить и мобильник покупать. - Анна встала из-за стола, ополоснула чашку. - Так что поблагодари своего магистра за беспокойство, но решать, как мне дальше жить, я буду сама.
        - Вот же дура! - В подтверждение своих слов Любаша покрутила пальцем у виска и тут же мурлыкнула в трубку: - Да, Гальяно, упрямится. Да, я ей уже говорила. Нет, не хочет быть хорошей девочкой.
        Еще минуту-другую подружка слушала инструкции своего ненаглядного Гальяно, а потом отключила мобильник и спросила:
        - Алюшина, я уже говорила, что ты дура?
        - И не единожды, - улыбнулась Анна.
        - Ну, так еще раз повторю - дура, идиотка, камикадзе! Давай хоть мобильник тебе новый купим, чтобы была на связи, - добавила она и тем самым расписалась в полном своем бессилии.
        Мобильник купили самый простенький, такой, чтобы только мог звонить. Анна помнила про дверь, которую нужно срочным порядком менять, и не хотела разбрасываться деньгами. Первым делом она позвонила Ираиде Павловне, чтобы договориться об очередном уроке. Трубку снял недоросль Демос, выслушал Анну и буркнул:
        - Сегодня можете прийти пораньше. Часам к шести будет нормально.
        Он отключился, не дожидаясь ответа, и Анна в раздражении дернула плечом. Если бы не ее более чем затруднительное финансовое положение, послала бы она этого зарвавшегося мальчишку куда подальше, а так уж что - придется терпеть…

…По тому, что дверь Анне открыл все тот же Демос, она сделала вывод, что Ираиды Павловне в квартире нет. Возможно, вообще никого нет, кроме мальчишки, а это в свете его недавнего хамского поведения не очень хорошо.
        Вопреки ожиданиям, Демос вел себя весьма пристойно, даже помог Анне снять куртку. Правда, делал он это в полном молчании, лишь изредка бросал на Анну внимательные взгляды. На сей раз выглядел он вполне прилично, так, как и должен выглядеть мальчик из хорошей семьи. Без шокирующего готического макияжа, со стянутыми на затылке волосами, он казался моложе и одновременно строже. Может, взялся за ум?
        - Сразу за уроки или сначала чай? - вежливо поинтересовался Демос, глядя на Анну сверху вниз. Недоросль недорослем, но до чего ж высокий.
        - Давай без чая. - Анна многозначительно глянула на наручные часы.
        - Что это у вас? - Демос перехватил ее левую руку, с силой сжал запястье. - Тату?!
        Прежде чем Анна успела хоть что-нибудь предпринять, феникс больно впился когтями в ее плечо, так больно, что она даже поморщилась.
        - Простите. - Демос отдернул руку, виновато улыбнулся.
        - Ничего. - Прислушиваясь к затухающей боли, она поправила манжет блузки.
        - Просто странно, что у такой, как вы, есть татуировка.
        Анна едва не спросила, что значит, «такая, как вы», но вовремя одумалась. Первое правило учителя - нельзя обсуждать с учениками свою личную жизнь. А феникс - это очень личное…
        - А где Ираида Павловна? - спросила она первое, что пришло в голову.
        - В больнице. - По бледному лицу Демоса промелькнула тень. - С сердцем плохо.
        - Сожалею.
        - Вы сожалеете? - неожиданно зло переспросил он. - А с чего бы вам сожалеть, если даже мои предки не особо сожалеют?! Впрочем, нет, маман сожалеет, что придется искать новую домработницу, пока баба Ира болеет.
        - А ты?
        - А что я? - Он мотнул головой, точно стряхивая наваждение, и добавил уже другим, чуть более спокойным тоном: - Я тоже сожалею. Я теперь должен два раза в день с передачками в больничку мотаться.
        Вот, значит, какие у него сожаления! Анна невесело усмехнулась. Чем же они отличаются от сожалений его маман?
        - Эй, - недоросль легонько тронул ее за рукав, - раз уж вы здесь, может, расскажете, как нужно суп варить? Я ей ресторанную еду вожу, но, наверное, ресторанное для нее плохо? А в больнице там такая жратва мерзкая, голодным будешь - не сможешь съесть.
        Вот ведь странная штука - жизнь! Всего пару минут назад Анна если не ненавидела, то уж точно презирала этого зарвавшегося мажора, а сейчас вот стоит улыбается, как дурочка.
        - Или вы, как моя маман, тоже не умеете готовить?
        - Я умею, - в подтверждение своих слов Анна кивнула. - А какой суп?
        - Да хоть какой!
        В одно мгновение напряжение, которое не давало Ане дышать полной грудью, исчезло, и готический недоросль Демос показался ей самым обычным, совершенно нормальным подростком.
        - Пойдем! - сказала она решительно.
        - Куда?
        - На кухню, суп варить.
        - А заниматься? - бледные губы Демоса дрогнули в робкой улыбке.
        - Будем варить суп и заниматься.
        На просторной кухне нашлось все необходимое. В четыре руки они с Демосом приготовили куриный бульон и нажарили сырников. Часть сырников парень уплел тут же, не отходя от плиты, довольно щурясь и запивая свежезаваренным чаем. Похоже, ему и самому порядком надоела ресторанная еда.
        Пока Демос допивал вторую чашку чая, Анна сидела за столом, как в детстве подперев щеку кулаком. Возможно, впервые за эти страшные, сливающиеся в огненную круговерть дни она чувствовала себя почти спокойно, почти как раньше. И непонятно, что являлось причиной этого спокойствия: рутинные, до автоматизма доведенные действия или присутствие готического парня Демоса. Как бы то ни было, а когда пришло время прощаться, Анна совершенно неожиданно для себя тоже решила навестить Ираиду Павловну.
        Демос в ответ на это более чем странное желание кивнул, немного подумал и сказал:
        - Тогда подождите, я сейчас переоденусь.
        Переоделся он с армейской скоростью. И когда только успел нацепить черные одежки и подвести глаза?! Далеко не каждая женщина управилась бы так быстро. Перед Анной снова стоял высокий, мрачный, экипированный во все черное гот. Она хотела уже сказать, что Ираиде Павловне, наверное, будет приятнее видеть парня без боевой раскраски, но решила, что это не ее дело и, если она правильно представляет отношения в этой семье, Ираида Павловна обрадуется Демосу вне зависимости от того, как он оденется.
        Скоро ее догадки подтвердились. Вернее, не скоро - в больницу пришлось ехать через полгорода, - но все равно подтвердились. Ираида Павловна, изможденная, в линялом больничном халате, но не растерявшая какого-то особенного аристократического шарма, встретила их приход такой счастливой улыбкой, что стало совершенно ясно - Демос для нее не просто воспитанник, а свет в оконце, самый родной человек на земле, а его странный вид и косые взгляды соседок по палате не имеют ровным счетом никакого значения. Наверное, это и есть безотносительная любовь. Анна слышала, что такая бывает, но никак не могла понять, как она выглядит в реальной жизни. А вот так и выглядит! Озаряет каким-то особенным светом всех, кто попадает в пределы ее досягаемости, делает моложе, добрее и терпимее. Даже такого нетерпимого с виду юношу, как Демос.
        Они вышли из больницы в десятом часу вечера, после душной, пропитанной запахами лекарств и человеческих страданий атмосферы было приятно очутиться на бодрящем апрельском ветру. Анна натянула на голову капюшон, осмотрелась в поисках остановки. Теперь ей придется потратить еще не меньше часа на возвращение домой, но об этом она не сожалела ни секунды. Было в этом вечере что-то очистительное для ее души, жизненное и вселяющее надежду на будущее.
        - Куда вас отвезти? - Демос поднял ворот плаща и засунул руки глубоко в карманы. Наверное, в этом очень дорогом и брутальном плаще на пронзительном весеннем ветру ему было холодно. Хоть бы перчатки надел.
        - Не нужно, - Анна покачала головой, - я доберусь на автобусе.
        - Нужно. - Демос не сводил с нее настойчивого, очень внимательного и очень взрослого взгляда. - Тут район неспокойный и вообще… - Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил: - Я вам очень благодарен за сегодняшний вечер, а отплатить никак не могу. Вы ведь не возьмете за свою помощь деньги? - спросил он немного виновато и тут же добавил: - То есть если хотите, то я заплачу…
        - Демос, - Анна коснулась его рукава, - не нужно мне ничего. Что это за помощь такая за деньги? Если за деньги, то это уже услуга.
        - Тогда я тоже помогу, - он улыбнулся по-мальчишески широко и искренне, - помогу вам добраться до дома!
        Наверное, это было неправильно. Уже потому неправильно, что Демос, несмотря на свой рост и совсем не детские манеры, на самом деле еще подросток и не должен брать на себя ответственность за взрослую почти постороннюю тетку. Неправильно, но Анна согласилась: захотела продлить эти беззаботные мгновения обычной человеческой жизни.

* * *
        Барон оказался прав: имя несчастной жертвы выяснилось очень скоро. Елена Степашина - младшая дочь купца второй гильдии Макара Ивановича Степашина, человека в городе известного и уважаемого. Хватились девицу только поутру. Служанка зашла в спальню, а там - никого, постель заправлена, точно никто и не ложился. Служанка, дура, крик не сразу подняла, подумала, что у хозяйки какой-то амурный интерес вышел, решила обождать, посмотреть, чем дело кончится. Обождала…
        Как дочь к обеду не спустилась, Макар Иванович начал тревожиться, послал горничную наверх, а та как бухнется ему в ноги, как запричитает…
        К тому часу весть о новой жертве уже дошла до всех горожан. Наверное, любящее отцовское сердце почуяло недоброе, потому что у купца прямо там же, за столом, случился удар. Еще хорошо, что Вадим Сергеевич уже успел вернуться с места преступления и имел при себе все необходимое - буквально с того света вытащил несчастного отца. Вытащить-то вытащил, а вот обнадежить не сумел. Нашли в пепле золотое колечко, родительский подарок Елене на день ангела…
        - …Значит, не разбой. - Барон фон Вид глянул на Сотникова поверх свежего номера газеты. - Видите, любезный друг, что пишут про колечко?
        - Отчего ж не видеть, если эту статью я своими собственными руками написал? - Андрей Васильевич рассеянно посмотрел на свои чуть подрагивающие пальцы. С того ночного происшествия прошли уже сутки, а дрожь так и не унялась. Нервишки, однако, ни к черту… - А что про колечко?
        - А то, что колечко дорогое, с рубином. Были бы разбойники, непременно забрали бы его себе. Вы не находите?
        - Признаться, я об этом не думал. - Андрей Васильевич конфузливо улыбнулся и тут же утешил себя мыслью, что допущен в святая святых барона - в его рабочий кабинет. А такое особенное доверие дорогого стоит. Наверное, почувствовал барон в нем родственную, склонную к авантюрным приключениям душу. А иначе чем же объяснить такое-то особое расположение?
        А кабинет какой знатный! Даже в Санкт-Петербурге Андрей Васильевич не видывал ничего подобного. Стол огромный, резного красного дерева. Кресло так и вовсе царское. За креслом - шкаф, доверху заполненный книгами: и современными инженерными, и старинными фолиантами с позолоченной арабской вязью на корешках. А еще на открытой полке - всевозможные приспособления, предназначение которых Андрею Васильевичу оказалось совершенно неведомо. Но самым интересным, тем, от чего он глаз оторвать не мог, был огромный напольный глобус на массивной деревянной подставке. Ну до чего ж искусная вещица! И видно, что древняя, с историей. Вон, в районе Аравийского полуострова потертость, а на Индийском океане так и вовсе трещинка…
        - …Значит, не разбой, - многозначительно повторил барон.
        - А что ж тогда? - всполошился Андрей Васильевич. Еще не хватало, чтобы гостеприимный хозяин заподозрил его в равнодушии.
        - Всякое может быть. Нужно выяснить, что объединяет наших жертв.
        - Так ничего не объединяет! Одна - богатая купеческая дочь, вторая - бесприданница. У одной и матушка, и папенька имеются, у второй - только пьющий отец.
        - И только-то? - усмехнулся барон. - Что ж, совсем никакого сходства в девицах не находите?
        Андрей Васильевич крепко задумался, но в голову ничего стоящего так и не пришло.
        - Обе барышни были очень красивы, обе без женихов… - Максимилиан фон Вид говорил и рассеянно поглаживал глобус, аккурат в районе Аравийского полуострова.
        - Вы предполагаете, что имело место физическое насилие? - выдохнул Андрей Васильевич и залился стыдливым румянцем.
        - К сожалению, достоверно судить об этом нет возможности, но я бы не стал исключать такую возможность. - Барон с силой крутнул глобус.
        - А что говорит господин Косоруков?
        - А что может сказать этот фигляр?! Мол, преступник будет найден в самое ближайшее время и примерно наказан.
        - Одного уже нашел, - не без злорадства ввернул Андрей Васильевич.
        - У того, кого нашел, алиби: в момент совершения второго злодеяния он отлеживал бока в каталажке. Да вы это не хуже моего знаете, господин Сотников. Не там косоруковские ищейки землю роют.
        - Точно не там! - Андрей Васильевич приосанился, добавил голосу солидности. - Сдается мне, что злоумышленника нужно искать не среди коренных жителей, а среди приезжих.
        - Это отчего же?
        - Оттого, что раньше-то в нашей губернии, слава богу, все было тихо-мирно, даже в некотором смысле скучно.
        - Скучно? - барон посмотрел на Сотникова с интересом.
        - Ну, не в том смысле, что я радуюсь произошедшему, - от смущения на щеках опять вспыхнул румянец, - просто призвание обязывает находиться в курсе событий. А какие ж тут раньше были события?! Даже и не припомнишь.
        - Не оправдывайтесь, Андрей Васильевич, я вас прекрасно понимаю. - Барон грустно усмехнулся. - Про скуку - это вы очень верно сказали, считай, вся жизнь человеческая - сплошная скука. Родился, крестился, женился, помер… Так вы думаете, что из приезжих кто-то? - безо всякого перехода спросил он.
        - Из приезжих, - Андрей Васильевич кивнул, - и не из самых низов, сдается мне.
        - А это отчего же?
        - Да оттого, что не удержался бы простой мужик от такого-то соблазна, как золотое колечко, непременно бы с собой прихватил. И убийства эти, вы уж простите мою прямоту и некоторый цинизм, какие-то уж больно затейливые, прямо театральные. Кому нужны все эти представления, - Андрей Васильевич брезгливо поморщился, - если проще тело жертвы просто закопать или в реке утопить.
        - Ваша правда, господин Сотников. - Барон поставил на стол шкатулку красного дерева, придвинул к Андрею Васильевичу. - Угощайтесь!
        А что ж не угоститься, когда сигары чудо как хороши?! Берешь такую в руки и чувствуешь запах настоящего богатства.
        - Правда ваша, уж очень происходящее похоже на представление. - Барон побарабанил пальцами по столу. Пальцы у него были длинные, аристократические, не то что у Андрея Васильевича. - А не подскажете, кто в городе коренной житель, а кто недавно приехал?
        - Да как-то так сразу и не вспомнишь. - Андрей Васильевич затянулся сигарой, довольно сощурился. - С год уже как из Москвы приехал почтмейстер с семейством. Говорят, проворовался сильно на прежней службе, но связи кое-какие сохранил, - добавил он заговорщицким шепотом. - Графиня Пичужкина уже года два как надзирает над здешним светским обществом. Вреда от нее, конечно, много, если вы понимаете, о чем я.
        В ответ барон лишь молча кивнул. Еще бы ему не понимать, когда его персона - наипервейший объект для пересудов.
        - Кто-то еще? - спросил он после недолгой паузы.
        - Исаак Шпилер, ювелир, если мне не изменяет память, у нас не так давно, года два-три. Но на роль злодея он никак не годится: стар и дряхл, от такого даже девица отобьется.
        Андрей Васильевич задумался, а потом хлопнул себя по лбу.
        - Чуть не запамятовал! Господин Косоруков - тоже не из местных, два года только как на службе, а где до этого часа жил, чем занимался, я, по правде сказать, и не знаю.
        А ведь мыслишка-то интересная! Во всех детективах главным злодеем оказывается тот, на кого бы никто и не подумал. Кто ж подумает плохое про начальника полиции, да еще такого деятельного и бравого, как Косоруков?! Надо бы поразмыслить над этим на досуге.
        - Господин Косоруков не годится. - Барон взмахнул рукой, и дымок от сигары взвился к потолку затейливой сизой змейкой. - Слишком глуп.
        - Глуп? - от неожиданности Андрей Васильевич закашлялся. - А что же, барон, по-вашему выходит, что на преступления способны только умные люди?
        - На такие злодеяния - да, умные и хитрые. А Косоруков не только глуп, но еще и простодушен. Уж поверьте, я бы скорее заподозрил в преступлении графиню Пичужкину, чем его. Нет, не годится.
        - А может, он не из нашего города вовсе? - вдруг подумалось Андрею Васильевичу. - От нас до N-ска всего-то десять верст!
        - Из N-ска, говорите? - барон погладил аккуратную бородку. - Не думаю. Больно хлопотно, да и по дороге можно попасться кому-нибудь на глаза. Это кто-то из своих, Андрей Васильевич, и наш с вами долг - найти негодяя.
        При слове «долг» Андрей Васильевич расправил плечи и втянул живот. До чего ж приятно иметь дело с разумным и понимающим человеком, таким, который видит в тебе соратника и единомышленника!
        - Поймаем, барон, непременно поймаем! - заверил он и затянулся сигарой.

* * *
        Когда из тускло освещенного нутра маршрутки повалил народ, Громов опустил забрало шлема. Не то чтобы он боялся быть узнанным, просто сработал какой-то шпионский рефлекс. Следить за Анютой и малолетним Мэрлином Мэнсоном, который повсюду за ней таскался этим вечером, было несложно. Единственный момент, заставивший его поволноваться, случился у городской больницы. Поди узнай, каким из трех выходов они надумают воспользоваться. Но Громову повезло: вышли через ту же дверь, что и заходили. И вот теперь они здесь.
        Мэрлин Мэнсон выбрался из маршрутки первым, помог выйти Анюте, зябко поежился и поднял ворот кожаного плаща. Вот ведь придурок - в такую сволочную погоду таскается в такой хлипкой одежке. Молодым лишь бы порисоваться, особенно вот таким, нестандартным, больным на всю голову. Громов в раздражении поморщился и тут же вспомнил, каким сам был всего каких-то десять лет назад…

…Гроза района, хулиган и потенциальный уголовник. А кем он еще мог быть при его-то собачьей жизни?! Бати нет, маманя пьет, не просыхая. В квартире постоянно какие-то вечно пьяные мужики - бомжеватые, немытые, вонючие. Из еды только водка и, если очень сильно повезет, банка шпротов. А в школе сытые, жизни не видевшие одноклассники, для которых он, Стас Громов, в одежках с чужого плеча, с цыпками на руках, стыренной в магазине пачкой сигарет в одном кармане и потрепанным блокнотом с карандашными набросками - в другом, точно инопланетянин. А еще учителя, которым он как кость в горле.
        Его бы, наверное, забили, стерли с лица земли вечным презрением, если бы очень рано, лет, наверное, в десять, Стас не понял, что боятся не только сильных, но и злых. Он стал злым, вот по-настоящему злым, таким, что даже маманькины дружки предпочитали с ним не связываться, обходили стороной, а уличная шпана как-то очень быстро почувствовала его звериную суть, приняла в стаю, сделала вожаком.
        Вот только когда Стас оказался на самой вершине той убогой иерархической лестницы, которую инспектор по делам несовершеннолетних называл уличной преступной группировкой, так сразу что-то разладилось в его простой и понятной жизни. Захотелось вдруг не хороших шмоток, красивых телок и дорогого пойла, а чего-то совершенно особенного, такого, что не купишь на украденные или отобранные у тех, сытых и благополучных, деньги. Совершенно особенное жило в одном с ним дворе, ходило в смешном джинсовом комбинезоне, заплетало длиннющую, до самой талии косу, смешно морщило конопатый нос и вздрагивало от брошенных вдогонку злых слов. Стас, как ни старался, а не мог понять, что же в девчонке такого необычного. Мало того, что малолетка, лет на пять моложе его самого, так еще и далеко не красавица. Обычная, никакая, из другого, недоступного мира…
        Стас очень хорошо запомнил тот вечер, когда попытался силой вломиться в мир малолетки Анюты Алюшиной. Он вломился и едва не разломал… Уже сжимая тонкие плечи посиневшими от холода руками, впиваясь злым поцелуем в ее мягкие, плотно сжатые губы и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на дне ее испуганно расширенных зрачков, он вдруг понял, что так нельзя, что чудо нельзя взять силой, его либо дают тебе в дар, либо не дают, и тогда уж ломай - не ломай… Мысль эта была такой острой и такой холодной, что Стас почувствовал просто физическую боль. Боль, а еще злость на судьбу, которая одним дает все, а другим ничего, на девчонку-малолетку, которая видит в нем зверя, но продолжает смотреть прямо в глаза, на своих пьяных дружков, которые вообще ничего не чувствуют и оттого готовы на все.
        Она упала, когда Стас ее оттолкнул, рухнула коленями в подернутую тонким ледком лужу. В тот момент, когда тонко и едва слышно хрустнула ледовая корка, что-то хрустнуло и у него в душе. Он не стал в одночасье хорошим парнем, но твердо усвоил, что для того, чтобы остаться человеком, нужно что-то менять.
        Хельга появилась в его жизни как раз в этот переломный момент. Хельга всегда чувствовала, когда достучаться до человеческой сути проще всего, такой уж у нее дар. Это была странная встреча. В темной подворотне, излюбленном месте обитания зверей в человеческом обличье, перед ним, тогда еще только наполовину человеком, стояла всего лишь еще одна глупая богатенькая тетка. Он не собирался ее пугать, он просто вежливо попросил у нее денег. А она так же вежливо и совершенно спокойно ответила, что даст Стасу денег лишь в том случае, если он согласится составить ей компанию. И он дал согласие! Сам удивлялся тому, что творит, жадно принюхивался к аромату ладана и лилий, исходящему от незнакомки, поддерживал ее под локоток на обледеневшей дорожке и на каком-то глубинном уровне понимал, что вот оно - начало его новой жизни.
        Интуиция или звериное чутье Стаса не подвели. Они стояли у ворот заброшенного кладбища, под пронзительным ветром и полной луной, когда Хельга - к тому времени он уже знал, как ее зовут, и почти все рассказал ей о своей непутевой жизни - вдруг сказала:
        - Мой мальчик, тебе нужно меняться, расти над собой.
        Стас уже хотел было ответить, что и сам об этом подумывал и даже собирался поступить в ПТУ, но она его опередила, рукой, затянутой в замшевую перчатку, потрепала по щеке, улыбнулась одновременно грустно и ласково, а потом сказала:
        - Мы еще встретимся и все обсудим. Обещаю.
        Стас ей тогда не поверил. Какое дело этой необыкновенной женщине до его проблем?! Вежливая отговорка, не более того. И когда в его замерзшую ладонь легла тысячная купюра, он лишь равнодушно пожал плечами, сунул деньги в карман куртки и, повинуясь вдруг проснувшемуся любопытству, спросил:
        - А зачем вам на кладбище?
        - Хочу повидаться со старым другом.
        Хельга помахала рукой кому-то за его плечом, а Стас подумал, что для встречи с друзьями можно было бы найти место повеселее. Он бы, наверное, даже озвучил свою мысль, но в это время позади послышался приглушенный до сиплого свиста голос:
        - Я уже начал волноваться, что с вами что-нибудь случилось.
        Следуя все тому же звериному инстинкту, Стас резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с невысоким, совершенно неприметным с виду мужичком. Впрочем, отчего же неприметным?! Такие по-рыбьи стылые глаза еще поищи, а как найдешь, попробуй забудь. Незнакомец скользнул по Стасу равнодушным взглядом и с обожанием уставился на Хельгу.
        - Все в порядке, Алекс. Этот милый юноша был так любезен, что не отказался проводить меня до места. - Хельга бросила быстрый взгляд сначала на полную луну, потом на Стаса, сказала с ободряющей улыбкой: - Я найду тебя, мой мальчик, а сейчас мне пора.
        Он стоял, глядя вслед двум растворяющимся в темноте фигурам, и думал о том, как было бы здорово, если бы Хельга его не обманула, если бы действительно нашла и рассказала, как это - расти над собой.
        Она нашла. С момента их встречи прошло больше трех месяцев, и Стас уже давно перестал надеяться. Напоминанием о Хельге был лишь карандашный набросок в блокноте, который он сделал сразу же по возвращении с кладбища. Время от времени Громов всматривался в ускользающие, почти забытые черты и понимал, что чудеса случаются лишь в мире благополучных людей, а в его мире потолком для внутреннего роста остается поступление в ПТУ. Кстати, поступил он не в ПТУ, а в техникум. Сам, безо всякого блата, просто взялся за ум и за учебники. Это оказалось просто, наверное, оттого, что учеба всегда давалась ему легко.
        В тот день, когда Стас увидел свою фамилию в списке поступивших, на его жизненном пути снова оказался Алекс, человек с рыбьими глазами. С рыбой его роднило и еще кое-что - немногословность. Не здороваясь, он поманил Стаса к черной приземистой машине, приглашающе распахнул заднюю дверцу. Стас колебался всего мгновение, за которое любопытство окончательно победило страх перед неизвестностью. Или пан, или пропал…
        Жизнь переменилась в тот самый момент, когда он оказался в отделанном деревом и пахнущем ладаном и лилиями салоне машины, переменилась так сильно, что первое время у Стаса с непривычки кружилась голова. Хельга поселила его в крошечной съемной квартире на окраине, вдали от прежней уличной компании, обеспечила всем самым необходимым, но не сверх того. Чтобы получить возможность жить, как большинство его сверстников, Громову приходилось работать по ночам. Днем он учился, по вечерам выполнял мелкие поручения Хельги. На том этапе в поручениях этих не было ничего особенного: передать письмо, забрать посылку, встретиться в оговоренном месте с оговоренным человеком… Уже чуть позже, готовясь к поступлению на заочное отделение института, Стас начал задумываться, а что же, собственно говоря, он передает и забирает.
        С мрачной решимостью потроша очередную посылку, он был готов к тому, что внутри окажется наркота, и ошибся: на дне лакированного деревянного ящичка лежала книга. На потертой коже оказалось выбито одно единственное слово - «Bestiaries», а с хрустких, пожелтевших от времени страниц на Стаса скалились разномастные твари. Многие из них были так удивительны и так необычны, что он тут же, совершенно позабыв об осторожности, принялся перерисовывать их в свой блокнот. За этим занятием его и застал Алекс. По старой своей привычке Алекс не стал тратить время на слова, он просто ткнул Стаса пальцем куда-то в область солнечного сплетения, и в ту же секунду окружающий мир перестал существовать.
        - …Я знала, что рано или поздно у тебя появятся вопросы. - Ласковый голос Хельги доносился словно из другой вселенной. - Ну, давай же, мой мальчик, очнись! Пришло время получить ответы…
        Лучше бы он не задавал никаких вопросов! А еще лучше - не слышал ответов, но Хельга все решила за него. Неспешно затягиваясь сигаретой и глядя куда-то поверх головы Громова, она рассказывала о мире, в котором живут они с Алексом и в котором отныне предстоит жить и ему - Стасу. Это был странный и страшный мир, в котором мертвецы разгуливали среди живых, в котором призраки заявляли о своем существовании громко и нагло, а заклинания были вовсе не элементом детских сказок, а веками проверенным и очень сильным оружием. От Стаса не требовалось многого, всего лишь учиться, расти над собой, помогать Хельге и Алексу удерживать под контролем ту темную силу, которую они были в состоянии удержать. Нет, помогать не в мире темных сущностей, а в мире людей - банальном, привычном, но иногда тоже очень небезопасном. Защитник, телохранитель - так сказала Хельга.
        Стас согласился. Отчасти из-за того, что чувствовал себя обязанным этой непостижимой женщине, отчасти из-за мальчишеского любопытства и такого же мальчишеского желания в реальной жизни примерить костюм Супермена. Он согласился, и согласие поставило его на одну ступеньку с молчаливым Алексом, теперь они оба были ее защитниками. Только, в отличие от Громова, Алекс имел доступ к куда более серьезным тайнам. Но даже того, что открылось Стасу тем вечером, хватило, чтобы полностью изменить его жизнь…
        В институт он поступил так же легко, как когда-то в техникум. Переехал в другую, уже гораздо более комфортную квартиру и решился наконец воплотить в жизнь свою давнюю задумку - открыть тату-салон. Отчего ему, в будущем дипломированному специалисту-айтишнику, пришла в голову такая блажь, Громов не стал объяснять никому, даже Хельге. Ну как объяснить, что многочисленные блокноты с набросками - это тоже часть его жизни, что обитатели его блокнотов вот уже несколько лет рвутся на волю, ищут себе хозяев, чтобы радовать, удивлять или оберегать! Стас сам до конца не мог поверить, что его задумка может увенчаться успехом, сначала он просто брал уроки у одного из лучших татуировщиков в городе, а потом, когда почувствовал в себе силу и острую необходимость творить самому, занялся поиском помещения под салон.
        Этот подвал приглянулся Громову с первого взгляда. Было что-то особенное и знаковое в том, что наброски из заветного блокнота будут оживать не при свете солнца, а под землей. Его не смутило даже плачевное состояние помещения: отложенных денег должно было хватить как минимум на косметический ремонт. Осталось лишь найти соарендатора, потому что платить в одиночку за такую немаленькую площадь было накладно. Наверное, Стасу повезло, потому что соарендатор в лице Василия Гальянова появился на его жизненном пути очень своевременно.
        Уже тогда, несколько лет назад, Гальяно без зазрения совести причислял себя к миру магов и волшебников, именовался гордо - магистром черной и белой магии, но после первой же распитой на двоих бутылки водки признался, что черную магию он не практикует, хотя и имеет богатую теоретическую базу. Громов, который к тому времени имел не только теоретическую, но и кое-какую практическую базу, лишь неопределенно покивал головой. Маг так маг, лишь бы счета оплачивал вовремя и не совал нос не в свои дела.
        Со счетами у них получалось все более или менее нормально. Гальяно за время их знакомства лишь пару раз входил в штопор из-за какой-нибудь особенно привлекательной клиентки. Тогда Громову приходилось одалживать ему денег, но, несмотря на кажущуюся ветреность, долги Гальяно отдавал всегда в срок. А вот скрывать от партнера темную половину своей жизни с каждым днем становилось все труднее. И даже не из-за любопытства Гальяно, а из-за его удивительной проницательности. Или, может, богатой теоретической базы? Как бы то ни было, а Громов чувствовал, что наступит время, когда приятелю волей-неволей придется перейти от теории к практике. Оставалось лишь дождаться решения Хельги.
        Пока Хельга к Гальяно лишь присматривалась: не без удовольствия слушала его треп о приворотах и стопроцентно действенных заклинаниях по вызову потусторонних сущностей, называла забавным мальчиком, а в разговорах с Громовым темы привлечения Гальяно в их маленькую армию избегала. Лишь однажды на брошенную Громовым фразу, что Гальяно хороший парень, но малость с придурью, сказала очень серьезно:
        - Стас, этот милый мальчик совершенно особенный. А то, что ты называешь придурью - это на самом деле Дар.
        Всего на какое-то мгновение Громову стало обидно, что в нем, верой и правдой служащем Хельге вот уже несколько лет, нет ничего особенного, а у балабола Гальяно какой-то там дар, но лишь на мгновение. А потом Стас подумал, что будет намного лучше, если друг останется в неведении и не перешагнет ту невидимую черту, за которой невинные байки про колдовство и вызов духов становятся реальностью.
        Так было до недавнего времени, до того памятного дня, а точнее, ночи, когда Хельга рассказала о том нелегком деле, которое им предстоит.
        - Пришло время, мой мальчик. - Хельга сидела в удобном кресле, купленном Громовым специально для нее. - Он вырвался на свободу…
        - Кто? - Громов не понимал ровным счетом ничего, но чувствовал, что спокойной жизни пришел конец.
        - Ты смотришь криминальные хроники? - вопросом на вопрос ответила Хельга и чуть дрожащими пальцами вставила в мундштук сигарету.
        Нельзя сказать, что Стас специально смотрел криминальные новости, но, чтобы жить в этой стране и одновременно оставаться в блаженном неведении, нужно было родиться слепоглухонемым. О том, что в городе завелся маньяк, сжигающий на дьявольских кострах молоденьких девушек, не знал разве что младенец. Три жертвы - и ни единой зацепки. Вот, пожалуй, и вся информация. Неужели Хельга что-то знает, и у них получится вычислить этого зверя?.. Сердце гулко ухнуло в груди, разгоняя по жилам застоявшуюся от долгого бездействия кровь, а рука привычно нащупала в кармане верный «Макаров».
        - Обычным оружием его не возьмешь. - Хельга словно читала его мысли. А может, и читала…
        - Почему? - Громов уже знал ответ, но все равно спросил.
        - Потому что он не человек. - Хельга глубоко затянулась сигаретой. - Уже не человек, - добавила она после долгой паузы.
        - Тогда кто?
        - Ты любишь историю, мой мальчик? - спросила женщина, глядя на него сквозь голубоватое облачко дыма.
        В ответ Громов лишь пожал плечами. Все зависело от того, как далеко в прошлое нужно смотреть. Новейшую историю, пожалуй, да. Но ведь Хельга сейчас явно не об этом…
        - Я тебе кое-что расскажу, - Хельга понимающе кивнула. - Слушай и не перебивай, потому что от этого зависит очень многое…
        Хельга заговорила, а Громов рассеянно черкал в своем блокноте, это помогало сосредоточиться, не упустить нить. Когда рассказ был закончен, он впервые за годы общения с Хельгой понял, в какие серьезные и страшные игры играет эта хрупкая с виду женщина…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        Ах, до чего же, оказывается, тяжкое это бремя - очутиться в самом центре событий! Раньше Андрей Васильевич о таком и мечтать не смел, а нынче не знал, куда деваться от обрушившегося на его скромную персону внимания. То, что Максимилиан фон Вид оказывает ему особое расположение, не осталось в обществе незамеченным. Поначалу-то Андрею Васильевичу в таком положении вещей виделась одна только выгода, потому как немногие могли похвастать дружбой с бароном. Ну, про дружбу - это, конечно, громко сказано. Скудоумием Андрей Васильевич никогда не страдал и прекрасно понимал, каков на самом деле расклад, но остальным-то невдомек, что связывает их с бароном отнюдь не дружба, а острое и в некотором смысле даже болезненное любопытство, желание любой ценой докопаться до истины.
        Только вот совместный этот интерес по негласному соглашению они держали при себе, никому о своих дедуктивных изысканиях не рассказывали, оттого, верно, у окружающих и сложилось ошибочное представление о сути вещей. Одни Андрею Васильевичу откровенно завидовали, другие пытались воспользоваться его теплыми отношениями с бароном в своих корыстных целях, чтобы похлопотал да поспособствовал. Нашлись и такие, которым он стал точно кость в горле. Те, что поумнее, негодовали тайно, но были и те, которые при каждом удобном случае стремились напакостить, дать понять, что возвышение Сотникова временное и недолгое.
        Андрей Васильевич держался с достоинством, ни на выпады, ни на злые пересуды старался не реагировать, понимал, что это извечные спутники талантливого человека, но нет-нет да и вздрагивал от злого шепотка за спиной или от какого особо недоброго взгляда. А может, и не от того вздрагивал, а от растущей с каждым днем уверенности, что душегуб где-то поблизости, затаился, ждет своего часа.
        С той памятной ночи на дьявольских кострах сгорели еще две девицы. Обе красавицы, каких поискать, обе молодые да незамужние, живущие без особого родительского присмотра, но очень пристойного поведения. Такие бы с незнакомцем посередь ночи гулять не пошли. Значит, подтверждается догадка барона: душегуб - это кто-то из местных, да не просто из местных, а человек уважаемый и вызывающий доверие. Может так статься, что Андрей Васильевич с этим иродом каждый день здоровается или даже беседует. Чем не повод для страха?!
        А барон ничего не боялся или просто выдержку имел железную, потому что в то время, когда весь город затаил дыхание в ожидании очередного жестокого убийства, в его поместье жизнь била ключом. Иногда, вот как в этот душный июльский вечер, это биение казалось Андрею Васильевичу даже чрезмерным.
        Не представлялось возможным доподлинно узнать, кто предложил барону, чуждому славянских обычаев, устроить гулянье в ночь на Ивана Купалу, ясно лишь одно - идея пришлась ему по душе. Еще поутру мужики натаскали в парк дров для купальского костра, а в пригласительных письмах, которые получили самые уважаемые люди города, было обещано дивное театральное представление с водяницами, чертями, лешим и прочей нечистью.
        Гостей, вопреки сложившейся традиции, этим вечером встречали не грозные мавры, а юные прелестницы из числа дворовых девок, которые изображали не то нимф, не то русалок. Прелестницы возлагали на головы гостей благоуханные венки и сопровождали в огромный шатер, где на столах, ломящихся от деликатесов, медленно оплывали от жары ледяные скульптуры. На взгляд Андрея Васильевича, все это роскошество с юными девами, венками и шатрами не имело ничего общего со славянскими традициями, но он был вынужден признать оригинальность и изящество задумки. А уж когда на импровизированной, еще поутру сколоченной сцене началось представление, и вовсе лишился дара речи, до того захватило его творящееся на подмостках действо. Или не столько действо, сколько дивной красоты актриса в роли коварной и по-бесовски соблазнительной ведьмочки.
        По роду своей деятельности Андрей Васильевич знал, что в N-ском драматическом театре уже год как появилась новая прима, барышня невероятной красоты и выдающегося таланта, но все как-то не случалось собственными глазами взглянуть на новоявленное чудо. А вот сейчас, сидя в первых рядах по правую руку от гостеприимного хозяина, он рукоплескал с такой силой и задором, что заболели ладони.
        - Как вам представление, дорогой друг? - Барон не сводил взгляда со сцены, и по его лицу блуждала мечтательная улыбка.
        - Это чудо! В нашей глуши и такой бриллиант! Казню себя за то, что до сих пор не написал о мадемуазель Морель в своей газете. Как я мог пройти мимо такого таланта?
        - Дружочек, вы, пожалуй, единственный, кто прошел мимо, - раздался за спиной язвительный голос графини Пичужкиной. - Мадемуазель Морель, если, конечно, это ее настоящее имя, имеет очень широкий круг обожателей. Помнится, даже наш дражайший Максимилиан пытался добиться ее внимания. - Старая ведьма бросила быстрый взгляд на барона.
        - Ах, не сыпьте соль на мои сердечные раны, Ольга Федоровна, - усмехнулся тот. - Увы, даже моя чертовская привлекательность не смогла пошатнуть добродетель мадемуазель Морель. Единственное, что мне дозволено - это присутствовать на представлениях и восхищаться ее красотой и талантом на расстоянии.
        В этот самый момент мадемуазель Морель точно почувствовала, что речь идет о ней, потому что ее лицо расцветила милая улыбка, а взгляд голубых глаз сделался озорным и лишь чуть-чуть кокетливым. Чаровница, как есть чаровница…
        - Говорят, в Санкт-Петербурге мадемуазель Морель своим лицедейским талантом сгубила не одно мужское сердце. - Графиня Пичужкина обмахнулась веером. - Говорят, по ее вине случилась пренеприятнейшая история. - Старая карга понизила голос до злого шепота: - Дуэль, господа!
        - Да что вы говорите, Ольга Федоровна?! - оживился губернатор. - В наш просвещенный век и дуэль?!
        - Со смертельным исходом, - графиня покивала головой.
        - Было бы с чего дуэли устраивать! - хмыкнула Олимпиада Павловна и коснулась затянутой в атласную перчатку ручкой ладони барона.
        В этот душный вечер губернаторская дочка была чудо как хороша, красотой и нарядами она затмевала всех присутствующих на ужине дам, и даже обаяние мадемуазель Морель меркло в свете ее бриллиантов. А бриллианты, к слову сказать, новые. Не видал Андрей Васильевич раньше у Олимпиады Павловны такого гарнитура. Конечно, можно было предположить, что это подарок папеньки, да вот не в обиду Павлу Ивановичу будет сказано, любил он единственную дочку нежнейшей любовью, но драгоценностями не баловал по причине всему городу известной прижимистости. Андрей Васильевич считал себя человеком, не лишенным наблюдательности, оттого сделал вывод, что очень скоро в доме барона фон Вида может появиться новая хозяйка.
        - Это оттого, что самая яркая звезда досталась нам, а не столице, - точно в подтверждение догадок Андрея Васильевича сказал барон, приложился поцелуем к ручке зардевшейся от удовольствия Олимпиады Павловны, а потом добавил: - Господа, а у меня для вас еще один сюрприз. После представления будем фотографироваться!

* * *

…Эти четверо появились словно из-под земли. Тощие, долговязые, в одинаковых черных куртках, в надвинутых на самые глаза трикотажных шапках, в ботинках на шнуровках. Может, скинхеды, а может, простые гопники - неважно. Важно другое - они стояли на узкой аллейке старого сквера прямо на их с Демосом пути.
        Сердце испуганно екнуло и точно онемело. Ладно бы Анна была одна, но с ней мальчик, за которого она несет ответственность и которому сейчас грозит реальная опасность. Такие, как эти четверо, безликие, бездушные, голодные до чужой боли, никогда не пройдут мимо такого, как Демос. Даже днем, а сейчас не день, сейчас уже почти ночь, и вокруг, как назло, ни единой живой души. Анна сжала ладонь Демоса и даже сквозь тонкую замшу перчаток почувствовала, какие холодные у него пальцы.
        - Не бойся, я попробую с ними договориться.
        Она бы и попробовала, в ее жизни уже случались подобные переговоры, потому что невозможно жить в этом неспокойном районе и ни разу не наткнуться на таких вот отморозков.
        - Я не боюсь. - Демос дернул плечом, свободную руку сунул глубоко в карман плаща, и Анна каким-то десятым чувством поняла, что в кармане у него - оружие. Может быть, кастет, а может, и нож…
        - Демос, не нужно, я сама! - Она все еще пыталась отвести непоправимое, но с невообразимой ясностью видела, как в руке одного из отморозков поблескивает что-то тонкое и длинное, похожее на кусок арматуры, а остальные скалятся зло и многозначительно, потому что привыкли выходить на охоту во всеоружии…
        - А что это вы, девочки, тут делаете? - Тот, что с арматурой, презрительно сплюнул под ноги Демосу. - Не боитесь?
        - Ребята, мы уже уходим! - Анна потянула Демоса за рукав, но он не сдвинулся с места, продолжал стоять как вкопанный. Глупый ребенок! Неужели не понимает, что сейчас совсем не время для геройства?!
        - Я не девочка. - Демос медленно вынул руку из кармана. Не нож и не кастет - всего лишь газовый баллончик… Анна едва удержалась от того, чтобы не застонать от бессилия. - А вы бы шли отсюда подобру-поздорову.
        - А то что? - заржал один из гопников и почти вплотную подошел к Демосу. - Что ты нам сделаешь, девочка?
        Демос ничего не ответил, просто не успел - гопник резко, с боксерской сноровкой, врезал ему кулаком в живот. Анна закричала, но в эту же самую секунду кто-то дернул ее сзади за капюшон, а горло, перекрывая крик и кислород, сдавил шершавый железный прут. Сквозь пелену слез и фиолетовый туман она видела, как отморозки пинают упавшего на землю Демоса ногами, а потом за шиворот тащат куда-то в темноту сквера. Она видела, но не могла ничего сделать, потому что все ее мысли были лишь о том, что если сейчас - вот сию же секунду! - она не сделает вдох, то умрет.
        Анна уже теряла сознание, когда во внешнем мире вдруг начало что-то меняться. Стальная хватка исчезла, и в горло со свистом ворвался свежий апрельский воздух. Девушка рухнула на колени, обхватила шею руками, зашлась сиплым кашлем, одновременно пытаясь дышать и сфокусироваться на том, что происходило вокруг.
        Гопник, тот, что с арматурой, больше не держал ее за шиворот, а, подвывая катался по прелой прошлогодней листве. Рядом стоял кто-то высокий, как и Демос, одетый во все черное…
        - Ты в порядке? - спросил он, и Анна тут же поняла, что это Громов. Поняла и обрадовалась ему так, как, наверное, не радовалась никому в жизни.
        - В порядке. - Она попыталась встать на ноги, но пошатнулась и снова рухнула на колени. - Там мальчик… мой ученик… они потащили его…
        - Куда?
        - Туда! - Она махнула рукой, указывая направление, снова попыталась встать.
        - Жди здесь. - Громов пнул гопника ногой и растворился в темноте.
        Анна не стала ждать, борясь с подступающей тошнотой и головокружением, она поднялась с земли, побрела вслед за Громовым. В сырой и липкой темноте, которая окружила ее со всех сторон, она могла ориентироваться только на звуки. Странные звуки…
        Кто-то кричал, нет, не кричал даже, а вопил от ужаса, и от этого вопля старые липы вздрагивали и роняли на землю прошлогодние листья. Один лист упал Анне прямо на руку, мокрый, скользкий, мертвый. А потом руку уже почти привычно обожгло огнем, и кожа на запястье, там, куда спускалось хвостовое перо феникса, вспыхнула так ярко, что вырвала кусок из окружающей Анну темноты. Щеки коснулось что-то невесомое, похожее на порыв ветра, взъерошило волосы, стылым холодом забралось под куртку.
        - Анна… - зашумело в ушах. - Моя Анна…
        Она закричала, бросилась вперед, не разбирая дороги, наткнулась на дерево, упала и так и осталась лежать на земле, зажимая уши руками, чтобы не слышать этот выстуживающий душу зов. Ее внутренние часы точно остановились, время просыпалось пожухлыми листьями, припорошило мелким дождем, стирая границы между миром реальным и миром призрачным…
        - Эй… - Кто-то с силой сжал ее за плечи, дернул вверх, поставил на ноги. - Анюта, ты как?
        - Я никак, - ответила она максимально честно.
        - Никак - это уже хорошо. - Громов крепко держал ее под мышки, не давая снова упасть. В темноте она не видела его лица, чувствовала лишь дыхание, горячее и живое.
        - Что с Демосом?
        - Демос - это гот, с которым ты прогуливалась посреди ночи? - В голосе Громова послышалась нескрываемая злость. - Все с ним будет в порядке.
        - Будет? - переспросила Анна онемевшими губами. - Где он?!
        - Пойдем, - буркнул Громов и поволок ее следом за собой.
        Он шел уверенно и быстро, словно мог видеть в темноте. Оглушенная Анна не сразу заметила в его руке карманный фонарик, которым он освещал себе путь.
        - Пришли. - Громов отпустил ее руку, сам присел на корточки перед лежащим на земле телом. - Вот твой ненаглядный Демос.
        - Что с ним?! - Анна рухнула на колени перед парнем, провела ладонью по его лбу, отбрасывая с лица волосы. - Громов, что с ним?! Он живой?
        - Живой, не переживай ты так. - Громов присел рядом, сунул Анне в ладонь что-то маленькое, цилиндрическое. - Наверное, пытался воспользоваться газовым баллончиком, но не слишком удачно. Сейчас полежит немножко и оклемается.
        Точно в подтверждение его слов Демос зашевелился и застонал.
        - А эти? - Анна подхватила парня под плечи, помогая сесть. - Ты их прогнал, да?
        - Я? - на сей раз в голосе Громова послышалось насмешливое удивление. - Я не успел. Это, похоже, твой подопечный расстарался. Шустрый он у тебя мальчик. Шустрый, но неосторожный. Эй, Ланселот! - он помахал рукой перед лицом Демоса. - Ты бы потренировался дома, как с газовым баллончиком нужно обращаться, а то испортил такую шикарную концовку.
        - Что я испортил? - Голос Демоса был хриплый и придушенный.
        - Ну, как же?! Блестяще разобрался с обидчиками. Только вот вместо того, чтобы завершить миссию и спасти прекрасную даму, ушел в отключку.
        - А где они? - шепотом спросила Анна. - Я слышала, как они кричали.
        - Да тут поблизости. - Громов нырнул в темноту, но уже через мгновение вернулся обратно, волоча за шиворот одного из отморозков.
        Отморозок не сопротивлялся, лишь закрывал голову руками и жалобно скулил.
        - Да успокойся ты! - рыкнул на него Громов и швырнул на землю рядом с Демосом. - Много чести такую шваль добивать. - Он навел на отморозка луч фонарика и озадаченно присвистнул. Ворот куртки гопника оплавился и превратился в обгоревшие ошметки, а на шее был отчетливо виден след от свежего ожога. В сыром воздухе повис запах горелой плоти.
        Анну затошнило в тот самый момент, когда она почувствовала этот сладковатый, врезавшийся в самые глубины памяти дух, а горло снова сдавило невидимой рукой.
        - Не нужно, я прошу вас, не нужно! - Гопник пытался заслониться рукой от света фонарика. Глаза у него были совершенно дикие. - Пусть он уйдет! Пожалуйста…
        - Я сейчас. - Громов снова скрылся в темноте.
        - Ты как? - Анна стянула перчатку, сжала холодную и влажную ладонь Демоса. - Они тебя сильно избили?
        - Нет. Кажется, нет. - Тот растерянно тряхнул головой, стер ладонью сочащуюся из носа струйку крови. - А как ты?
        Ответить Анна не успела - вернулся Громов.
        - С остальными та же история, - буркнул он, - живы, но малость подгорели.
        - Это не я! - Ладонь Демоса сделалась совсем ледяной. - Я вообще ничего не помню, у меня даже зажигалки с собой нет…
        - Ясное дело - не ты! - Громов грубо, не церемонясь, поставил его на ноги, сказал с мрачной решимостью: - Давайте-ка отсюда убираться, а то мало ли что.
        - Он ушел. - Анна продолжала сжимать руку Демоса, точно боялась, что без ее защиты с ним может случиться что-нибудь непоправимое.
        - Откуда ты знаешь? - спросил Громов и направил луч фонарика прямо ей в лицо.
        Анна зажмурилась, замотала головой:
        - Убери!
        - Откуда ты знаешь, что он ушел? - Громов и не думал выполнять ее просьбу, глазам по-прежнему было больно.
        - Эй, мужик, что ты к ней пристал?! Кто ты вообще такой?! - Наверное, Демос окончательно пришел в себя, потому что голос его сделался решительным и злым.
        - Дима, это мой знакомый, - сказала Анна успокаивающе и тут же требовательно добавила: - Громов, убери фонарик!
        Удивительно, на сей раз он послушался, фонарик не убрал, но отвел в сторону.
        - Когда он приходит, я его чувствую, - прошептала Анна.
        - Как чувствуешь? - так же тихо спросил Громов.
        - Кого чувствуешь? - выдохнул Демос.
        И даже гопник, кажется, перестал скулить.
        - Демос, ты не обижайся, но это тебя не касается. - Анна старалась, чтобы ее голос звучал не только решительно, но и ласково.
        - Не касается? - переспросил он. - А кого тогда касается? Его?! - Он махнул рукой в сторону Громова.
        - И его не касается. Все, уходим отсюда!
        Не дожидаясь, когда эти двое последуют за ней, она направилась к выходу из сквера, почти на ощупь, ориентируясь лишь на тусклый свет чудом уцелевшего фонаря. И только оказавшись на аллее, она вдруг поняла, что приехала к себе домой, а не к Любаше, и что теперь ей, возможно, придется лицом к лицу столкнуться с той силой, от которой Громов пытается ее защитить…
        - А чего это вы сюда поперлись? - Громов, похоже, читал ее мысли. - Ты ж должна была у подруги ночевать?
        - Передумала! - Не станешь же рассказывать этому совершенно чужому человеку, что ошиблась?!
        - Оно и верно. - Громов согласно кивнул. - Меньше народу, больше кислороду.
        - Это ты сейчас о чем? - насторожилась Анна.
        - Это я о том, что Гальяно решил, что твою подругу тоже нужно охранять. - Он бросил взгляд на часы, добавил многозначительно: - Вот уже часа два охраняет.
        - От кого охранять? - поравнявшийся с ними Демос зло дернул Анну за рукав куртки. - Что тут вообще происходит?
        - От шпаны. Ты же видишь, какой здесь район, - соврала она.
        - Ага, вижу. А еще я вижу, что шпану тоже нужно от кого-то охранять! - Демос остановился перед Анной, требовательно заглянул в глаза: - Это же что-то потустороннее? Я прав?
        - Ты не прав, - она протестующе мотнула головой.
        - Потустороннее, потустороннее, - расплылся в мрачной ухмылке Громов. - И опасное, как ты уже понял. Так что давай-ка, Мэрлин Мэнсон, я вызову тебе такси.
        - Я не Мэрлин Мэнсон! - голос Демоса вдруг сделался по-детски обиженным. - Слышишь, ты, урод?!
        - Хорошо, договорились - ты не Мэрлин Мэнсон, - Громов равнодушно пожал плечами, - но такси я тебе все равно вызову.

* * *
        Чайник, поставленный на газ уже десять минут назад, все никак не закипал. Анна в раздражении барабанила пальцами по столу, искоса поглядывала на Громова. Странное дело, но тому, что он напросился в гости, она была даже рада. Хотя как напросился? Просто поставил перед фактом - сказал, что сегодня будет ночевать у нее. Еще и чая горячего потребовал, а чайник все никак не закипит. Если бы закипел, у Анны появилось бы хоть какое-нибудь дело, и не пришлось бы сейчас чувствовать себя так неловко под бесцеремонным взглядом Громова.
        - Может, бутерброд какой сделаешь? - спросил он и привалился спиной к урчащему боку холодильника. - Я сегодня и не ел толком.
        - Сделаю. - Получив временную передышку, Анна вздохнула с облегчением, встала из-за стола, распахнула дверку холодильника.
        Продуктовые запасы оказались невелики, но кое-что все же нашлось: полпалки колбасы, обветренный сыр и батон. А еще не начатый пакет сушек и банка сливового варенья. Был еще мед, но Анна с какой-то мрачной мстительностью решила, что без меда Громов перебьется. К тому времени, когда она закончила сооружать бутерброды, вскипел, наконец, чайник.
        Наверное, Громов и в самом деле проголодался, потому что ел он с торопливой жадностью и с таким счастливым выражением лица, как будто к столу были поданы не черствые бутерброды, а настоящие деликатесы. Украдкой наблюдая за тем, как он торопливо, обжигаясь и фыркая, пьет горячий чай, Анна неожиданно для себя расщедрилась, поставила на стол банку с медом. В итоге Громов умолол все до единого бутерброды, полпакета сушек и полбанки меда - вот такой у него оказался аппетит, еще попробуй прокорми. Хотя о чем это она? Никто ведь не собирается ставить Громова на довольствие, а мед и бутерброды - это так, разовая акция. Утром она с ним распрощается, и все!
        Когда со стола было убрано, а посуда старательно вымыта, вытерта и аккуратно расставлена на полочке, снова наступила та самая неловкость, от которой Анна никак не могла избавиться. Что ни говори, а не каждый день в ее доме ночует посторонний мужик. Да в ее доме вообще никогда не ночевали посторонние мужики, разве что однажды Любашин двоюродный брат, но тогда и Любаша была дома. Наверное, в отличие от Анны, Громов никакого особого дискомфорта не испытывал, потому что вместо положенного по этикету «благодарю» погладил себя по пузу и спросил:
        - Ну, где мне лечь?
        Этот вопрос, такой логичный и такой ожидаемый, неожиданно поставил Анну в тупик, потому что в ее однокомнатной квартире лечь Громову было негде. Имелась, конечно, тахта, которая при желании раскладывалась, но это лишь при желании, а какое уж тут желание!..
        - На полу в коридоре, - сказала Анна как можно решительнее.
        - На коврике? - уточнил Громов. Лицо его при этом оставалось совершенно серьезным.
        - Отчего же на коврике? - Анна вышла из кухни, остановилась посреди не особо просторной прихожей. - Я тебе постелю что-нибудь. Хочешь, одеяло ватное?
        - Одеяло хочу, - послышалось из кухни, - но давай-ка ты постелешь его в комнате. Знаешь, как-то не очень гостеприимно укладывать дорогого гостя на пороге.
        - А кто здесь ведет речь про дорогого гостя? - едва слышно буркнула она.
        - А кто тебя сегодня от хулиганов спас? - Громов вышел в прихожую, привалился плечом к стене. Да что же он все к чему-то валится?! То к холодильнику, то вот - к стене!
        - Не ты! - Анна упрямо мотнула головой и, обходя Громова по большой дуге, направилась в комнату и уже там, сидя на тахте, вдруг подумала, что ведь права: от хулиганов их с Демосом защитил не Громов, а призрак…
        - Пытаешься найти ложку меда в бочке дегтя? - Громов без разрешения плюхнулся рядом, посмотрел на Анну одновременно с насмешкой и с жалостью. - Я же вижу - пытаешься! Думаешь - ах, какой он хороший, ах, какой он добрый, он меня от шпаны защитил.
        - Защитил! - Она упрямо вздернула подбородок и отодвинулась подальше от Громова. - Ты появился уже под занавес, когда он расправился с теми отморозками.
        - Нет, моя дорогая, - Громов продолжал улыбаться, но в глазах его появился недобрый блеск, - я появился очень даже вовремя.
        - Это почему?
        - Потому, что он тебя не защищал, он просто устранял конкурентов. Ты теперь его собственность, и просто так он от тебя не откажется.
        - Почему я? - задала Анна вопрос, который мучил ее все эти дни. - Почему он охотится именно за мной?
        - Не знаю, - буркнул Громов и отвел взгляд. На какое-то мгновение ей показалось, что он знает ответ, но не хочет говорить. - Но факт остается фактом: на тебя начата охота, эта тварь не остановится, пока не добьется своего.
        - А чего он добивается? - Анна поежилась, вспоминая чужое стылое дыхание.
        - В городе сейчас неспокойно, ты же в курсе? На кострах сгорают молодые девушки. Молодые и, как бы это поизящнее выразиться, непорочные.
        Громов замолчал, уставился на Анну немигающим взглядом, то ли выставляя ей диагноз
«непорочность», то ли и вовсе осуждая за это. Да откуда ему вообще знать?..
        Чтобы выдержать этот бесцеремонный взгляд, Анне пришлось собрать волю в кулак, но у нее ничего не вышло. Нет, взгляд она не отвела, но вот покраснела красноречиво и безнадежно, точно поставила собственную подпись под диагнозом Громова.
        - Ясно. - Громов мрачно кивнул, и Анне сделалось совсем уж невыносимо от происходящего, от того, что она позволила этому совершенно чужому мужику препарировать ее личную жизниь и делать какие-то дурацкие выводы.
        - Что тебе ясно? - зло спросила она.
        - Не все, но многое, а тебе? Как думаешь, что тебя ждет, такую непорочно-эксклюзивную?
        Она хотела было сказать, что ждет ее светлое будущее, семья, муж и орава детишек, но вместо этого с неожиданной для себя силой и злостью врезала Громову по морде. Чтобы больше не смел…
        Что не смел, Анна так и не додумала, потому что оказалась впечатанной в тахту и придавленной сверху рычащей тушей.
        - Слышишь, ты, козявка?! - ревела туша. - Мне плевать на тебя и твои моральные принципы, но я дал обещание, что ты останешься в живых, и я его сдержу. Только запомни, «в живых» и «в целости и сохранности» - это разные вещи. Ты чувствуешь разницу?!
        Анна чувствовала: и разницу, и боль, и граничащую с истерикой обиду, и нехватку кислорода. А через мгновение картинка поплыла и стала меняться: холод и пробирающий до костей ветер, полные ярости глаза и злой поцелуй… Он совсем не изменился… Такие не меняются…
        - Пусти! - прохрипела Анна и уперлась локтями в грудь Громова. - Пу-у-у-сти!
        Получилось жалко и жалобно, наверное, из-за того, что в легких совсем не осталось воздуха.
        Он отпустил. Выругался сквозь стиснутые зубы и вышел из комнаты. Это хорошо, что вышел - не увидит ее слез.
        Плакать нужно было совершенно беззвучно, чтобы не услышал и не догадался. А беззвучные слезы - это почти физическая боль. Или не почти? Анна вытерла мокрое лицо рукавом блузки, решительно мотнула головой и принялась стелить постель: себе на тахте, этому - на полу у дальней стены. Пока стелила, слезы высохли, и руки уже почти не дрожали от обиды и унижения. Повторяя про себя, словно мантру: «жизнь продолжается!», она заперлась в ванной, открыла на полную мощность воду, сбросила одежду и посмотрела на свое отражение в зеркале. Отражение было самое обычное, а вот татуировка изменилась: перья феникса стали отчетливее, словно кто-то невидимый добавил картинке красок и яркости. Впрочем, стоит ли удивляться?..
        Громов вернулся в комнату не скоро. Анна не спала, лежала, уставившись в потолок, прислушивалась к доносящимся из-за прикрытой двери шорохам, а когда он наконец переступил порог, крепко-крепко зажмурилась, перестала дышать. Жалобно скрипнула половица, что-то зашуршало, а потом тахта прогнулась под тяжестью Громова. Он сидел в нескольких сантиметрах от Анны и молчал. Она тоже молчала.
        - Прости. - Плеча коснулась горячая ладонь, лишь на мгновение, на ничтожную долю секунды. - Ты же не спишь, я знаю.
        Откуда ему знать, что она не спит? У нее глаза закрыты, она даже почти не дышит…
        - Я не должен был.
        Конечно, не должен!
        - Я тебя прощаю. - Ей хотелось иронично, а получилось устало и лишь самую малость облегченно.
        - Ты была такая… комбинезончик этот смешной, коса до пояса, конопушки на пол-лица. И бесстрашная… Ходила вечно, задрав нос, под ноги не смотрела. И по сторонам тоже не смотрела…
        О чем он? Конопушки, комбинезон…
        - А мне хотелось, чтобы посмотрела, хоть разочек. И обидеть я тебя не хотел, просто сорвалось во мне что-то…
        Обидеть не хотел… Губы голодные, руки холодные, глаза злые и несчастные. Это тогда, в юности, в стылой подворотне, а сейчас что? К чему все это?..
        - Я тут наговорил лишнего. - Громов завозился, и теперь уже жалобно заскрипели не половицы, а пружины. - Это не со зла. То есть со зла, конечно, но все равно…
        - Что - все равно? - отважилась она спросить и даже глаза открыла.
        Он сидел на самом краешке тахты и смотрел на нее очень внимательно, словно видел впервые в жизни.
        - Ничего с тобой не случится, слышишь? Ничего плохого. Я обещаю.
        Сказал и замолчал, а Анна вдруг поверила, что так оно и будет. Такой, как Громов, слов на ветер не бросает.
        Его ладонь и правда была горячей, Анна коснулась ее лишь самыми кончиками пальцев, просто чтобы убедиться, что это не сон.
        - Простила? - спросил он.
        - Да.
        - Тогда спи, - он легонько сжал ее пальцы и тут же отпустил, - а я покараулю. Это даже хорошо, что ты мне на полу постелила, так легче будет не уснуть…

* * *
        Громов лежал на спине, закинув руки за голову, и прислушивался к тихому дыханию Анюты. Она уснула не сразу, лежала тихо, не ворочалась, не пыталась заговорить, но Громов точно знал - не спит. Ему тоже не спалось. От нахлынувших вдруг воспоминаний, от этого по-детски глупого, но оказавшегося неожиданно эффективным признания, от прощения, после которого с души точно камень упал. Он и не подозревал про существование этого камня, таскал все эти годы невидимую глыбу и думал, что так и должно быть, а тут бац - и вздохнул полной грудью! И ведь нужна была такая малость - попросить прощения…
        Он уже почти успокоился, почти примирился с самим собой, когда на сердце легла новая глыба, еще тяжелее той, что упала. Анюта - пешка, разменная монетка в очень серьезной игре. Жизнь ее не стоит даже той самой несчастной монетки и висит даже не на волоске, а на паутинке. И виноват в том, что с ней сейчас происходит, только он один. Хорошо теоретизировать о малой жертве ради спасения многих, но когда оказывается, что малая жертва тебе так дорога, на все начинаешь смотреть по-другому. Смотреть и искать выход. Ведь должен же быть выход!
        Хельга сказала, что та тварь придет, когда феникс проявится полностью, превратится из наброска в полноцветную картину. Феникс - проводник между тварью и Анной, чем ярче картинка, тем крепче связь, тем более материальной становится тварь, тем проще ее уничтожить. Уничтожить - вот их основная цель, а Анна - всего лишь приманка, малая жертва…
        От этих мыслей, злых и безысходных, перехватило горло. Сколько еще ждать?! А вдруг тварь доберется до Анны в тот самый момент, когда его, Громова, не окажется рядом? Хельга сказала - после наступления темноты присматривай за девочкой. Он и присматривал, позапрошлой ночью даже дежурил у ее дома, всматриваясь в яркий прямоугольник ее окна. Всматривался до тех пор, пока из-за какого-то типа, наверное, бомжа, прикорнувшего в беседке напротив Анютиного подъезда, не пришлось менять дислокацию. Он поменял, через соседний подъезд попал на чердак, а уже оттуда спустился к ней на этаж. Очень удобно, что когда-то он жил в этом доме и до сих пор не забыл «тайные тропы». Сторожить в подъезде было гораздо приятнее, чем снаружи, на пронизывающем ветру. Громов провел под дверью Анюты пару часов, а потом она словно почувствовала его присутствие, стала спрашивать, кто там. Ясное дело, Громов не ответил, мысленно порадовался, что в двери нет «глазка», и сбежал вниз по лестнице, обратно в ночное ненастье. Типа в беседке к тому времени уже не было, тоже, видно, не захотел мерзнуть, пошел искать местечко потеплее.
        И прошлой ночью Громов тоже за ней присматривал, с той лишь разницей, что дежурить пришлось не под ее, а под Любашиной дверью. На отдых и сон у него оставалось лишь утро, потому что работу в салоне никто не отменял. Хельга сказала, что тварь выходит на охоту лишь с наступлением темноты, а днем Анюта вне опасности, но кто может знать наверняка?!

«Знать» - вот ключевое слово! Он знает о твари только то, что рассказала Хельга, а рассказала она очень мало. Почему? Потому что ей самой известно далеко не все или потому, что он всего лишь исполнитель, слуга на страже светлых сил, которому нужны четкие инструкции и ни к чему лишняя информация? Спрашивать у Хельги бесполезно, она больше ничего не скажет. Но есть ведь архивы, наверное, сохранились какие-то документы, воспоминания очевидцев. Надо самому, вот сегодня же днем! Хельга любит повторять - предупрежден, значит, вооружен. Он вооружится до зубов…
        Наверное, Громов задремал, потому что крик Анны застал его врасплох, потому что на то, чтобы понять, что происходит, у него ушло катастрофически много времени - несколько драгоценных секунд как минимум.
        Анна сидела на тахте, подтянув к подбородку колени. Она смотрела на Громова такими дикими глазами, что первой его мыслью было, что тварь вернулась.
        - Что?! - Он обхватил Анну за плечи, то ли затем, чтобы защитить, то ли затем, чтобы успокоить. В ноздри шибанул запах гари. Опять гари… - Анюта, что случилось? - Он развернул ее лицом к себе.
        - Мне снился костер. - Ее голос был спокойный, даже какой-то отстраненный, он никак не вязался с расширенными зрачками, мокрыми от слез щеками и вздрагивающими плечами. - Костер, а на нем - я. Больно… - Медленно, очень осторожно, она спустила ноги на пол, и в тусклом рассветном свете Громов увидел самые настоящие ожоги.
        Да что же это такое?! Какой из него защитник, если в ее чертовы сны ему нет хода?! Ему нет, а твари есть…
        - Сейчас… Анюта, ты потерпи… Где у тебя аптечка?
        - На кухне. - Она рассматривала свои обожженные ноги без страха, скорее с отстраненным интересом. - Как такое может быть? Ты знаешь?
        Он не знал, поэтому вместо того, чтобы ответить, ушел за мазью.
        Картонную коробку с лекарствами Громов нашел в дальнем углу одного из кухонных ящиков, расшвыривая пузырьки и таблетки, выудил бинт и зачем-то зеленку, бросился обратно в комнату. Анюта сидела в той же позе, в которой он ее оставил, но выглядела уже получше, лицо по-прежнему оставалось мертвенно-бледным, но на носу уже проступили веснушки.
        - Вот, принес! - Громов зубами разорвал упаковку бинта. - Сейчас перевяжем, а потом я смотаюсь в аптеку, куплю что-нибудь от ожогов.
        - Не нужно, все уже прошло. - Анюта посмотрела на свои босые ступни и всхлипнула.
        Все прошло - в этом она была права. От ожогов, еще пару минут назад таких страшных и таких реальных, не осталось и следа.
        Громов вздохнул, сжал холодные и по-детски маленькие ступни в ладонях, спросил:
        - Больше не болит?
        - Уже нет. - Она улыбнулась, но как-то не слишком уверенно, натянула на голые коленки футболку, а потом спросила: - Ты не уйдешь?
        Кто бы знал, как хотелось Громову ответить, что он останется с ней хоть до самой старости, но сказал он другое:
        - Уйду, Анюта. - И тут же торопливо добавил: - Это ненадолго, всего на пару часов. Днем тебе нечего бояться, я точно знаю. Хочешь, позвоню Гальяно, он побудет с тобой?
        - Не нужно, - она мотнула головой, - я сама. Громов, - ее пальцы коснулись его волос, пробежались от макушки к затылку, - ты говорил, что кому-то обещал меня защищать? Кому?
        - Это долгая история, я потом обязательно тебе расскажу. - Вранье давалось нелегко, но Хельга не оставила ему выбора. Отсрочка - вот единственное, на что он еще мог рассчитывать. Знать бы еще, сколько у них с Анютой в запасе времени.
        Взгляда, брошенного на Анютину руку, хватило, чтобы понять, что времени остается все меньше и меньше. Феникс оживал, наливался цветом, косился на Громова хитрым глазом. Почему именно феникс?..
        - Не нужно звонить Гальяно. - Анюта улыбалась храбро и почти искренне. - Ты же сам говоришь, что днем мне нечего бояться.
        - Нечего, - он с сожалением выпустил из рук ее уже начавшие согреваться ступни. - А вечером я приду, обещаю.
        Выйдя от Анюты, Громов первым делом позвонил Гальяно.
        - Магистр черной и белой магии на проводе, - мурлыкнуло в трубке, и по этому довольному мурлыканью сразу стало понятно, что у Гальяно ночь выдалась куда интереснее и приятнее, чем у него.
        - Разговор есть, - буркнул Громов, не здороваясь.
        - Разговор? Знаешь, это несколько несвоевременно, я занят очень важным делом.
        По приглушенному хихиканью, доносящемуся из трубки, Громов примерно представлял, чем таким может быть занят Гальяно, поэтому решил не церемониться:
        - Если тебя через час не будет в салоне, я расскажу твоему очень важному делу про ту силиконовую блондинку, с которой ты три месяца регулярно снимал порчу. Приезжай! - рыкнул он и отключил мобильный.
        Гальяно переступил порог салона ровно через час. По свежей сорочке и гладковыбритой физиономии было ясно, что друг перед работой успел заскочить к себе, чтобы переодеться. Пижон!
        - Кофе будешь? - Громов включил электрочайник.
        - Кофе буду, - Гальяно аккуратно повесил на плечики щегольское пальто, - я же по твоей милости даже позавтракать не успел.
        - Ну, допустим, позавтракать ты не успел не по моей милости, а по другим причинам, - ухмыльнулся Громов. - Мог бы у своего очень важного дела выпросить что-нибудь на завтрак.
        - Не до того было, понимаешь ли! - Гальяно плюхнулся в кресло Громова, возвел глаза к потолку. - Ах, какая же она женщина! - добавил восхищенно. - Сказка, а не женщина!
        - Кстати, о сказках, - Громов уселся на кушетку, - расскажи-ка мне в деталях, что там у вас случилось во время спиритического сеанса.
        - Опять, что ли?! - Гальяно недовольно поморщился. - Я ж тебе уже рассказывал. Думал, задурю девчонкам голову, проведу сеанс психоанализа и все дела, а тут бац - и сработало заклинание! И главное, сначала-то все так удачно складывалось! Я прямо с первого слова сумел эту твою Анюту поразить в самое сердце.
        - Чем поразить? - насторожился Громов.
        - Хотелось бы сверхспособностями, но поразил историей про кладбище! - Гальяно легкомысленно взмахнул рукой. - Это еще хорошо, что я ее сразу узнал. Тогда-то она совсем не в себе была, я еще подумал, что пьяная или обкуренная. Вся такая с прибабахом…
        - Стоп! - Громов рубанул кулаком по столу. - Ты про кого сейчас?
        - Так про клиентку, Анюту эту! - удивился Гальяно. - Сижу я, значит, на могилке, а она бежит, вся такая внезапная, растрепанная, полуголая…
        - На какой могилке?..
        - Да кто ж там разберет, на какой?! Говорю же - ночью дело было, темнота кругом.
        - А что ты делал на могилке? - Громов окончательно запутался в объяснениях друга.
        - Ну что делал? Так, шаманил помаленьку. - Гальяно вдруг смутился и зачастил: - Ты не подумай ничего такого. Про черную магию - это я так, ради красного, я бы не стал мараться, но уж больно ритуальчик интересный.
        - Ритуальчик?..
        - Приворотный, на кладбищенской земле. Вообще-то там не только земля нужна, там масса сопутствующих факторов. Но ты ж понимаешь, я исключительно из любви к искусству, только теоретически…
        - Из любви к искусству ты поперся ночью на кладбище? - Чайник вскипел, и Громов щедро сыпанул в чашки растворимого кофе. - Ты совсем больной?
        - Я здоровый, - огрызнулся друг. - Здоровее многих, если хочешь знать. Просто во мне силен дух естествоиспытателя.
        - Это да, - Громов согласно кивнул, - временами даже чересчур. Так что там было на кладбище? Сидишь ты, значит, на неизвестной могилке…
        - А тут бац - распахивается дверь склепа и оттуда выбегает Анюта. Веришь, я от страха чуть не обделался!
        - Верю, дальше что?
        - Ничего, кажется. - Гальяно на секунду задумался. - Выскочила она из склепа и поскакала промеж могилок.
        - Это точно она? Сам же говорил, что темно было.
        - Ну как темно? Луна же светила, а девица в каком-то метре от меня промчалась. - Гальяно растерянно замолчал, а потом сказал: - Странно это все, не находишь? Ладно я, магистр белой и черной магии, шастаю ночью по кладбищу, мне по статусу положено, а она чего?
        - Дальше что было?
        - Ничего. Я домой пошел, от греха подальше, а с черной магией решил завязать окончательно. Опасное это дело, я тебе скажу! А тут еще эта тень отца Гамлета во время сеанса нарисовалась. И главное - ритуал вызова я взял самый простенький, таким даже родную бабушку хрен вызовешь, а он взял и приперся. Слышишь, Громов, а тебе не кажется, что мне пора выходить на новый уровень, что я зарываю в землю свой спиритический талант?
        - Пойдем! - Громов одним глотком допил кофе, решительно встал из-за стола.
        - Это еще куда? - по лицу Гальяно было видно, что выходить из салона ему совсем не хочется.
        - На кладбище. Покажешь склеп.
        - Так темно же было! И вообще, не помню я ничего! - заартачился друг.
        - Значит, придется подключить сверхспособности! - Громов сдернул с вешалки куртку и, не дожидаясь Гальяно, вышел на улицу.

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        Ах, до чего же славное у барона шампанское! Такое, что устоять невозможно!
        Андрей Васильевич, конечно, помнил свой недавний конфуз с пикантными виршами, оттого старался держать себя в руках, но бокальчик-другой все ж таки пропустил, а когда в голове зашумело от выпитого, поступил разумно - решил совершить променад по парку.
        Он шел неспешным шагом, прислушиваясь к тому, как многоголосый гул становится все тише, а стрекот цикад все громче. От выпитого голова сделалась легкой, захотелось вздохнуть полной грудью и воспарить к звездам.
        От лирических мыслей Андрея Васильевича отвлекли голоса: приглушенный мужской и громкий, срывающийся в истерику женский. Сотников замер, не доходя всего нескольких шагов до залитой лунным светом беседки, пытаясь решить, как поступить: уйти незамеченным или дать знать о своем присутствии влюбленным. В том, что в беседке именно влюбленные, у Андрея Васильевича не было никаких сомнений: девица льнула к кавалеру всем телом, да и кавалер, по всему видать, не особенно противился.
        - Максимилиан, я больше так не могу. - В голосе девицы послышались просительные нотки, и Андрей Васильевич враз протрезвел, потому как понял, кто эти двое. - Вы со мной точно играетесь: то поманите, то оттолкнете… Если папенька узнает, что я здесь, с вами…
        - …Это ж какие нынче пошли нравы, - послышалось за спиной Андрея Васильевича злое шипение, и он едва не вскрикнул от неожиданности.
        - Ольга Федоровна, до чего ж вы меня напугали! - зашептал он и попытался увлечь старую ведьму прочь от беседки.
        Увлечь-то она себя дала, но вот успокаиваться не желала.
        - В мое время, дружочек, девица на молодого человека не смела взгляда без родительского дозволения поднять, а нынче что?
        - Что? - растерянно переспросил Андрей Васильевич.
        - А то, что нравы нынче уже не те. Это же какой позор - незамужняя барышня в объятиях постороннего мужчины. - Графиня Пичужкина остановилась, обернулась через плечо, стараясь в темноте разглядеть хоть что-нибудь.
        - Ольга Федоровна, дорогая вы моя, да пойдемте же! - взмолился Андрей Васильевич.
        До чего ж неловко все вышло! Мало того, что эта сплетница завладела чужой амурной тайной, так еще и его застала, можно сказать, на месте преступления. Ей же теперь не докажешь, что он просто так прогуливался и вовсе не собирался подслушивать.
        - А что это вы там делали, дружочек? - Так и есть - попался в сети к старой паучихе…
        - То же, что и вы, дражайшая Ольга Федоровна, - нашелся Андрей Васильевич и сам порадовался своей смекалистости. - Прогуливался. Потянуло, понимаете, на свежий воздух, захотелось уединения.
        - Ну, с уединением, как я погляжу, не слишком хорошо вышло, - усмехнулась графиня и похлопала Андрея Васильевича веером по сгибу локтя.
        - Кто ж знал? - он покаянно развел руками.
        - Вот и бедный Павел Иванович не знает, что творит его любимая дочь.
        - Да ничего она не творит! - отважился Андрей Васильевич встать на защиту Олимпиады Павловны. - Они просто разговаривали.
        - Просто разговаривали! - фыркнула графиня. - Дружочек, я, может быть, и немолода, но со зрением и со слухом у меня полный порядок. Эти разговоры называются блудом! И вы своим молчанием этому блуду потворствуете! - Она в раздражении ткнула сложенным веером в грудь Андрею Васильевичу и, не оглядываясь, поспешила к дому.
        Оставшись наконец в одиночестве, Андрей Васильевич вздохнул с облегчением, торопливо перекрестился вслед растворяющейся в темноте фигуре. От недавней приятной расслабленности не осталось и следа. До чего ж некрасиво все вышло! Думай теперь, как поступить. Нужно ли рассказывать барону о том, что их с Олимпиадой Павловной тайна раскрыта, или лучше промолчать? После недолгих размышлений Андрей Васильевич решил, что амурные дела барона его никоим образом не касаются, и если старая карга разнесет по всему городу грязную сплетню, то в том будет только лишь ее вина, а он ничего не видел. Вот ровным счетом ничего!
        Максимилиан фон Вид и Олимпиада Павловна вернулись к гостям вскорости вслед за Андреем Васильевичем. Пришли порознь, верно, чтобы не привлекать лишнего внимания. Оно и правильно, так всяко лучше будет.
        Андрей Васильевич уже решил было, что вечер подошел к концу и пора звать Степку, чтобы подогнал экипаж, когда барон предложил новую затею - отправиться в парк на поиски цветка папоротника. Признаться, Андрею Васильевичу идея эта показалась одновременно утомительной и утопической, ведь всякому образованному человеку известно, что папоротники не цветут вовсе, но гости, уже изрядно разгоряченные шампанским, встретили предложение с энтузиазмом, и всего спустя несколько минут старый парк наполнился громкими голосами и блуждающими огоньками фонарей. Вот сейчас бы под сурдинку улизнуть домой к Мари и детям, да не тут-то было…
        - Вижу, вы с изрядным скепсисом восприняли мою идею, дорогой друг. - Барон держал в вытянутой руке зажженный факел и был похож на разбойника или флибустьера. Надо признать, злодейский имидж делал его еще интереснее.
        - Ну отчего же сразу со скепсисом? - Андрей Васильевич вымученно улыбнулся. - Извольте, я к вашим услугам!
        - Забыл сказать гостям, что их ожидает настоящий сюрприз. - Максимилиан фон Вид сделал знак одному из своих мавров, и тот протянул Андрею Васильевичу масляный фонарь. Эх, а так хотелось факел…
        - Что за сюрприз, позвольте полюбопытствовать?
        - Так что же это будет за сюрприз, если я загодя открою все карты?! Наберитесь терпения, дорогой друг, скоро сами все увидите, - заговорщицки усмехнулся Максимилиан фон Вид.
        Бродить по парку было скучно. Андрея Васильевича начало клонить в сон, он и не заметил, как отстал от барона, аккуратненько пристроил фонарь на землю, а сам присел на скамеечку и задремал.
        Разбудил его страшный крик, спросонок Андрей Васильевич даже не сразу понял, мужской или женский. Он вскочил на ноги, второпях опрокинул фонарь, принялся топтать расползающиеся по траве язычки пламени, а сам все прислушивался…
        Оказалось, не нужно прислушиваться, достаточно лишь поднять голову - чтобы в самой глубине парка увидеть красное зарево костра…
        Андрей Васильевич бежал, не разбирая дороги, натыкаясь в темноте на деревья, отпихивая лезущие в лицо ветви, а когда добежал, крик прекратился…

…Огонь яростно полыхал, но та, что еще несколько минут назад пыталась вырваться из его страшных объятий, больше не кричала. Борясь с животным ужасом, подкатывающей к горлу тошнотой и невероятным жаром, Андрей Васильевич бросился раскидывать костер. Сотников с неотвратимой ясностью понимал, что его помощь уже бесполезна, но не мог остановиться. И даже когда кто-то схватил его за плечи и попытался силком оттащить, продолжал сопротивляться, рваться обратно, пока не упал на землю от оплеухи.
        - Простите, Андрей Васильевич, но по-другому вы меня не слышали. - Над ним склонился барон. - Бесполезно все, - сказал фон Вид устало, - не спасем уже, дрова керосином политы, горят как солома.
        Барон говорил, а на лице его плясали тени от огня. Видно, оттого оно казалось не человеческим вовсе, а дьявольским…
        - Кто? - только и смог спросить Андрей Васильевич.
        - Не знаю. Сейчас мои люди зальют костер…
        На крик со всех уголков парка сбегались гости и замирали, точно вкопанные, на краю полянки. Каждый из них понимал, что случилось, но одно дело понимать, и совсем иное - верить. Гости не верили, до последнего надеялись, что это какой-то ловкий трюк, очередная, пусть и не самая удачная, но все же шутка эпатажного хозяина.
        - Вот говорил же я вам, господин барон, что дурная это идея с гуляньем! - Косоруков прибежал в числе последних. Запыхавшийся, расхристанный, в расстегнутом мундире, выглядел он нелепо и ничтожно, но со словами его Андрей Васильевич был вынужден согласиться. В своем стремлении удивлять Максимилиан фон Вид сам, своими собственными руками, помог нелюдю в осуществлении его планов.
        - Как думаете, кто на сей раз? - прикрывая лицо рукавом, Косоруков приблизился к почти затушенному, но еще пыхающему жаром костру. - Кто-то из челяди?
        Андрей Васильевич заставил себя встать, оглянулся на растерянную толпу гостей и, превозмогая тошноту, подошел к застывшему на самой границе выжженного круга начальнику полиции. Смотреть на жертву было страшно, но он вглядывался в это черное, ничего общего не имеющее с человеком существо до одури, до рези в глазах, а потом выдохнул:
        - Господа, это Олимпиада Павловна…
        - Как?! - Косоруков отшатнулся от кострища, схватил Андрея Васильевича за рукав. - С чего вы взяли?!
        - Сережки, - прошептал барон и шагнул прямо в дымящийся пепел, - бриллиантовые сережки Олимпиады Павловны…
        Он на мгновение нагнулся, а когда вновь распрямился, на его некогда белоснежной, а нынче совершенно черной перчатке что-то блеснуло.
        - Что это, господин барон? - Косоруков наконец оставил рукав Андрея Васильевича в покое. - Вы что-то нашли?
        - Нашел, - барон развернулся спиной к костру, вытянул перед собой руку, и в мерцающем свете фонарей стало видно, что на ладони у него лежит украшенный разноцветными каменьями золотой цветок.
        - Что это? - спросил Андрей Васильевич.
        - Цветок папоротника - ювелирная вещица, заказанная мною в Москве. Значит, она его отыскала…
        - Так вот он - ваш обещанный сюрприз? - Андрей Васильевич не сводил взгляда с искрящейся и переливающейся всеми цветами радуги безделушки. - Награда для самого пытливого?
        - Или пытливой… - вздохнул барон и, не оглядываясь, пошагал прочь…

* * *
        Вот насколько хорошо этот день начался, настолько же плохо он продолжился! А все из-за Громова, который ни с того ни с сего возомнил себя детективом и защитником всех угнетенных. За всю историю их дружбы Гальяно не помнил ни одного случая, когда бы приятель бросался спасать хоть кого-нибудь. Подобранный зимой на улице котенок не в счет. К тому же душевный порыв Громова закончился в тот самый момент, когда котенок был отогрет и накормлен колбасой. Приволочь зверюгу в дом он приволок, а вопросом дальнейшего устройства несчастного кота не озаботился. Так и жило это усатое-полосатое в салоне, пока Гальяно не всучил его одной из своих особенно сердобольных клиенток. Правда, пришлось схитрить, сказать, что кот заговоренный на привлечение в дом денег и богатства, но это уже мелочи. На что не пойдешь, чтобы избавиться от вечно орущего да к тому же еще и линяющего зверя!
        А тут не котенок, тут целая женщина! И Громов, который о своей личной жизни не рассказывал никогда ни при каких обстоятельствах, даже по пьяной лавочке, вдруг решил взять на себя роль телохранителя. Причем, в отличие от практичного магистра, совершенно бескорыстно. Конечно, после той чудесной ночи, которую Гальяно провел с Любашей, он тоже был готов на широкие жесты, но исключительно ради Любаши, а не какой-то там чокнутой девицы, за которой гоняется самый настоящий призрак.
        К сожалению, Громова не интересовало ни мнение, ни желания друга, Громову приспичило прошвырнуться на старое кладбище. Ну, коль захотелось, пусть прошвырнется…
        - Кажется, тут. - Гальяно остановился напротив старого, вросшего в землю склепа. - Поклясться и побожиться не смогу, но очень похоже.
        - Похоже? - Громов в задумчивости поскреб небритый подбородок. Вот как можно относиться к своей внешности с такой небрежностью?! - Ну, давай посмотрим!
        - Да что там смотреть?! Склеп, он и в Африке склеп. Может, я вообще ошибся, говорю же, ночь была.
        Друг его не слушал, вместо этого он изучал ржавый замок на покосившейся двери.
        - Ты не ошибся. - Громов отшвырнул замок и потянул на себя дверную ручку. - Милости прошу! - сказал он с мрачной усмешкой.
        - Только после вас! - Прежде чем войти внутрь, махровый атеист Гальяно трижды перекрестился и щедро окропил сначала себя, а потом и Громова святой водой.
        - Это что? - обернулся друг.
        - Это на всякий пожарный, - сообщил он, пряча фляжку из-под святой воды в карман пальто.
        - На всякий пожарный нам нужно было прихватить с собой осиновые колы, - хмыкнул Громов, и от его слов по спине у Гальяно побежал табун мурашек. До чего ж опасна жизнь магистра черной и белой магии, кто бы знал…
        Несмотря на то, что в мире наконец приключилась самая настоящая весна с птичьим чириканьем и ярким солнышком, в склепе царил полумрак. Стараясь держаться поближе к Громову, Гальяно переступил порог и снова перекрестился. Изнутри склеп казался намного больше и мрачнее, чем снаружи. Хотя куда уж мрачнее! Барельефы, затянутые такой густой паутиной, что не разобрать, что на них изображено, в стенах трещины, сквозняки и какая-то особенная, даже не кладбищенская, а прямо-таки замогильная тишина. А в центре композиции - каменный саркофаг, здоровенный, монументальный и такой же мрачный, как сам склеп.
        В отличие от Гальяно, Громов осматривался недолго, сразу направился к саркофагу.
        - Что там? - шепотом, чтобы не нарушить потустороннюю экологию этого странного места, спросил Гальяно и тут же спохватился: - Нет, не говори! Не желаю я знать, что там за хрень такая, я домой хочу. Мы ж уже все посмотрели, правда? Убедились, что это тот самый склеп? Так давай свалим отсюда, а то еще, чего доброго, хозяин этого домика разозлится, возьмет да и выберется…
        - Уже, - не дал ему договорить Громов.
        - Что - уже? - Все-таки он сделал шаг к саркофагу.
        - Уже выбрался. - Друг обернулся, поманил Гальяно к себе. - Смотри, крышка сдвинута.
        Сдвинута! Что правда, то правда. Не так чтобы сильно, нормальный человек в такую щель не пролезет, но вот призрак, субстанция нематериальная, просочится запросто. Интересно, кто сдвинул? Тут весу - тонна, не меньше, несколько взрослых мужиков не справятся. И что это за бурые пятна?..
        - Кровь, - Громов проследил за его взглядом.
        - Чья?
        - Думаю, Анютина.
        - Ох, елки-моталки! - Гальяно схватился за голову, испуганно посмотрел на товарища. - Это ж, получается, она его и призвала!
        - Кто?
        - Да Анюта твоя! Есть такой ритуал с жертвенной кровью. Я читал, давно, правда, не помню подробностей, но точно помню, что нужна кровь.
        - Бред! - Громов протестующе мотнул головой. - Она не могла.
        - Это еще почему? Что ты вообще про нее знаешь? - возмутился Гальяно. - Мало ли какие у нее тараканы в голове! Начиталась какой-нибудь муры, возомнила себя чернокнижницей. Громов, я людей насквозь вижу! Мутная она, твоя Анюта, стопудово мутная. Небось накосячила, когда призрака вызывала, вот он теперь и беснуется, потому что…
        - Тихо! - рыкнул друг и, обойдя саркофаг, направился к дальнему углу склепа. Гальяно, как привязанный, поплелся следом.
        - Сама накосячила, говоришь? - спросил Громов, поднимая с пыльных плит испачканное дамское пальто и замшевые сапожки. - А перед тем, как накосячить, за каким-то чертом извозилась в земле, разделась, разулась и бросила документы? - Он подцепил за длинную ручку сумочку, достал из нее паспорт, пролистал и удовлетворенно кивнул.
        - Точно ее вещи? - на всякий случай уточнил Гальяно.
        - И вещи, и паспорт.
        - А как же быть с жертвенной кровью? Я же точно помню, нужна кровь…
        - Дурак ты, Гальяно, - проворчал Громов, запихивая сумку и найденные в склепе одежки в пластиковый пакет, - хоть и магистр черно-белой магии. Сам же сказал - нужно жертва…
        - Так это она, что ли, жертва? Анюта твоя?
        - Выходит, что так.
        - А кто же, в таком случае, выпустил призрака? - Гальяно испуганно огляделся, словно боялся, что неведомый чернокнижник все еще может ошиваться поблизости.
        - Ты не представляешь, как мне хочется получить ответ на этот вопрос, - буркнул Громов. - Пойдем, здесь нам больше ловить нечего.
        - Это как сказать. - Гальяно вышел на свежий воздух, сощурился от яркого весеннего солнца, принялся изучать склеп.
        - Что ищешь? - поинтересовался Громов.
        - Табличку или надгробную надпись.
        - Зачем?
        - Чтобы узнать, с кем мы имеем дело, как звали нашего назойливого дружка.
        - …Его звали барон Максимилиан фон Вид, - послышалось за спиной, и от неожиданности Гальяно вздрогнул. - Что вы здесь делаете, молодые люди?
        На дорожке, опершись рукой о покосившуюся ограду, стояла Хельга, а чуть в отдалении маячил лысый тип, с которым она почти никогда не расставалась. Странное, однако, эти двое выбрали место для прогулок…
        - Добрый день, Хельга. - Если Громов и был удивлен, то виду не подал.
        Вот чего ему было не занимать, так это невозмутимости. А Гальяно в присутствии Хельги робел и терялся. Чувствовалось в ней что-то такое - необыкновенное, даже загадочное. Уже сколько раз он порывался расспросить Громова о том, что того связывает с этой мадам, но в самый последний момент останавливался: то ли стеснялся, то ли боялся услышать ответ. Интуиция - а интуиция у Гальяно была о-го-го какая! - подсказывала, что не стоит задавать лишних вопросов, придет время - сами все расскажут. Может, уже пришло?
        - Чудесная погода, не находите? - Из крошечной лаковой сумочки Хельга достала мундштук и сигареты, подождала, пока Гальяно поможет ей прикурить, посмотрела на них двоих испытующе и, кажется, насмешливо.
        - Ага, самое оно для прогулок по кладбищу, - хмыкнул Гальяно, поражаясь своей храбрости.
        - Ну, раз уж мы с вами оказались в этом дивном месте, то предлагаю прогуляться. Тут есть одна очень удобная скамейка, - Хельга поманила друзей за собой и, не оглядываясь, пошагала по узкой дорожке в глубь кладбища.
        - Дивное место… - шепотом повторил Гальяно и многозначительно посмотрел на друга.
        Дорожка вывела их к старому дубу, под которым и в самом деле оказалась вполне приличная деревянная скамейка. Вот и слава богу, потому что Гальяно боялся, что придется вести светский разговор у какой-нибудь могилки. Хватило с него могилок, до сих пор страшно вспоминать ту ночку. К черту черную магию, даже теоретическую…
        - Решил посвятить своего товарища в наши дела? - Хельга уселась на скамейку, забросила ногу на ногу. Громов и Гальяно остались стоять, совсем как проштрафившиеся школьники перед строгой училкой.
        - Не я, а наш призрачный друг. - Громов подобрал с земли веточку, принялся вертеть в руках. - Он отозвался на призыв Гальяно.
        - Неужели? - Хельга насмешливо приподняла брови. - А зачем, позвольте уточнить, вы его призывали?
        - Можно, я? - Гальяно тронул Громова за рукав куртки. Тот кивнул в ответ. - Вызывали по просьбе моей клиентки.
        - Той самой, - мрачно уточнил Громов, - которая должна была забыть дорогу в салон.
        - Не забыла? - удивилась Хельга.
        - Выходит, что так. Пришла на следующий же день. Понимаете ли, у нее появились кое-какие вопросы.
        - И вы не придумали ничего лучшего, как устроить спиритический сеанс?! - Хельга в раздражении махнула рукой. - Ну ладно он - дите неразумное, - она небрежно мотнула головой в сторону Гальяно, - но ты-то, Стас, должен был понимать, чем это может закончиться?!
        - А с чего это вдруг я дите неразумное?! - обиделся Гальяно. - Да я, если хотите знать, магистр черной и белой магии! Да ваш Стас по сравнению со мной… - Достойное сравнение в голову не пришло, и магистр просто в раздражении сплюнул себе под ноги.
        - Вы очень талантливый молодой человек, - Хельга посмотрела на него сквозь пелену дыма, - я всегда это знала. Поверьте, не хотела вас обидеть, я всего лишь имела в виду, что в этом конкретном деле Стас гораздо более информирован, нежели вы.
        - Как показала практика, не так уж и информирован. - Веточка в пальцах Громова хрустнула и разломилась на две части. - Вы не рассказали ничего из того, что мне нужно было знать, вы даже не назвали его имя.
        - Уже назвала, - улыбнулась Хельга. - Мало того, уже завтра я рассчитываю получить кое-какие бумаги, которые убедят тебя в правоте моих слов и в аргументированности моих поступков.
        - Что за бумаги? - спросил Громов.
        - Архивные документы, все, что мне удалось найти по делу Максимилиана фон Вида: имена всех его прошлых жертв, полицейские отчеты и свидетельские показания. Я больше не буду заставлять тебя играть вслепую, мой мальчик. Мне важно, чтобы перед решающей схваткой ты знал о нашем противнике абсолютно все.
        - Эй, решающая схватка между кем и кем? - Гальяно еще ровным счетом ничего не понимал, но его хваленая интуиция уже била во все колокола, недвусмысленно намекая на то, что, во-первых, Громов - не тот, за кого себя выдавал, и, во-вторых, что сам он, похоже, вляпался в очень нехорошую историю. Точно вляпался, а иначе с чего бы Хельге посвящать и его в свои дела.
        - Схватка между добром и злом, молодой человек. Признаюсь, я сожалею, что вы оказались во все это втянуты.
        - А я оказался? - на всякий случай уточнил Гальяно.
        - Да. Теперь вы тоже в команде, - Хельга кивнула.
        - В какой команде?
        - В команде борцов с темными силами, - не то серьезно, не то в шутку сказал Громов. - Прими, друг, мои поздравления. Или соболезнования, - добавил он мрачно.
        - Работа у нас сложная, но увлекательная, - Хельга проигнорировала скепсис Громова. - Теперь вы, мой мальчик, сможете в полной мере проявить свои уникальные способности. Кстати, достойную оплату я вам гарантирую.
        - Да, за ценой мы не постоим, - буркнул Громов.
        Гальяно задумался. С одной стороны, нехилая такая профвредность, а с другой - борец с темными силами звучит всяко громче, чем магистр черно-белой магии. Деньги опять же. Жаль только, что новой должностью перед дамочками не похвастаешь. Хотя, если полунамеками…
        - Я согласен! - сказал он, еще не просчитав до конца все «если» и «но». Это ж как круто изменится его скучное и серое существование!
        - Вот и славно.
        Хельга изящным движением поправила и без того идеальную прическу. В этот момент в просвете между рукавом пальто и перчаткой показался кусочек обнаженной кожи, изрезанной белыми полосками шрамов. Вот отчего она все время в перчатках - из-за порезанных рук. Знать бы еще, отчего эти шрамы, не похоже, чтобы у такой женщины, как Хельга, имелись суицидальные наклонности.
        - А теперь, может быть, расскажете, как вы нашли этот склеп?
        - Гальяно включил свои уникальные способности. - Громов врал, и надо признать, получалось у него очень даже складно. Только зачем же врать собственному боссу?
        - Особенное видение, - Гальяно бросил быстрый взгляд на друга, - настроился на волну - и все дела! - Вот уже и он врет боссу…
        - И что еще вы видели, мой мальчик? - Хельга поднялась со скамейки, оперлась о руку лысого.
        - Больше ничего, только место, из которого выбрался призрак, - он виновато развел руками. - А что, этого мало?
        - Этого более чем достаточно, - улыбнулась Хельга. - Думаю, мне нет нужды объяснять человеку со сверхспособностями, насколько опасно это существо?
        - Я в курсе. - Гальяно безотчетным движением потер шею.
        - В таком случае, всего доброго, молодые люди. И не расслабляйтесь, уже очень скоро барон фон Вид обретет плоть, и, когда это случится, от вас потребуется исключительная самоотверженность. Особенно от тебя, - она внимательно посмотрела на Громова. - Иногда ради великого нужно жертвовать малым.
        Про малое Гальяно не понял, но вот выражение лица друга ему очень не понравилось. Может, не так она и хороша - жизнь борца с темными силами? Может, есть какие-то подводные камни?..

* * *
        Громов вернулся ближе к вечеру, Анна только-только попрощалась с забегавшей узнать, как у нее дела, Любашей. Выглядел он таким мрачным и сосредоточенным, что сердце испуганно екнуло. Она хотела спросить, что нового, но вместо этого спросила, будет ли он ужинать.
        - Буду. - Громов кивнул. - Я принес твои вещи. - Он поставил на пол громоздкий пакет. - Тут пальто, сапоги и сумка с документами.
        - Где ты их взял? - От страшных воспоминаний перехватило горло, Анна провела ладонью по лицу, избавляясь от невидимой, но почти физически ощутимой паутины.
        - В склепе барона фон Вида.
        - Не понимаю…
        - Его полное имя барон Максимилиан фон Вид, - добавил Стас, снимая перепачканные рыжей грязью ботинки. - Так понятнее?
        - Так зовут призрака? - Теперь к невидимой паутине присоединился еще и запах гари…
        - Призрака и мужчину из твоего сна.
        - Я не помню никакого мужчины… - Анна задумалась. - Но, наверное, ты прав, кто-то там все-таки был. Это трудно объяснить, но у меня такое ощущение, что это не совсем сон.
        - А что тогда? - Громов смотрел на нее очень внимательно, но неверия в его взгляде не было. Казалось, он готов поверить всему, что она скажет, и Анна решилась.
        - Воспоминания. Воспоминания, которые одновременно мои и не мои. Я не понимаю, как такое может быть, и не знаю, как это объяснить. - Она в отчаянии махнула рукой, а потом сказала: - Все, я пошла разогревать ужин.
        Она хлопотала у плиты, когда Громов вошел в кухню.
        - Вкусно пахнет, - сказал он, присаживаясь на еще вчера облюбованное место у холодильника.
        - Нужно же было чем-то заниматься в твое отсутствие. - Анна пожала плечами. Вообще-то ужин она готовила не от нечего делать, а специально для Громова, даже выбралась на рынок за свежим мясом, но признаваться в этом было как-то неловко. - Расскажешь, что еще узнал?
        - Меньше, чем хотелось бы, но завтра, надеюсь, выясню больше.
        - Я согласна даже на меньшее. - Анна поставила перед ним тарелку.
        - Как скажешь. - Громов пожал плечами. - Мы с Гальяно прогулялись к старому кладбищу и нашли склеп Максимилиана фон Вида. Анюта, что ты делала на кладбище? - вдруг спросил он.
        - Не помню…
        - Значит, не помнишь… - Громов не смотрел в ее сторону, рассеянно поигрывал столовым ножом.
        Наверное, раньше, еще пару дней назад, этого бы хватило, чтобы Анна отступила. Но пару дней назад за ней не охотился вырвавшийся из преисподней призрак, и ничто не угрожало ее жизни. А сейчас все иначе, сейчас она вправе задавать вопросы.
        - Не думаю, что в этом есть моя вина. Так ты расскажешь, как вы нашли склеп?
        - Гальяно включил свои сверхспособности. - Громов по-прежнему не смотрел в ее сторону. - Ты же не сомневаешься в том, что у него есть дар?
        Анна не сомневалась, спиритический сеанс был лучшим доказательством экстрасенсорных способностей Гальяно.
        - И что там в склепе? - спросила она.
        - Ты уверена, что хочешь это знать? - Громов отложил нож, посмотрел ей в глаза.
        - Да, я хочу это знать! - На самом деле она не была готова к ответу, но коль уж случилась такая необходимость быть сильной и бесстрашной…
        - Там мы нашли твои вещи.
        - Что еще?
        - Вскрытый саркофаг.
        При слове «саркофаг» на ум сразу пришли египетские фараоны с их гробницами и проклятьями.
        - А на крышке саркофага - свежая кровь. Я думаю, что твоя.
        - Это что-то значит, да? - Оставаться смелой и неустрашимой было все тяжелее, а уже практически зажившая рана на ладони снова засаднила.
        - Гальяно считает, что призрак выбрался после того, как кто-то совершил жертвоприношение.
        - А жертва?
        - А жертва, вероятнее всего, это ты. - В голосе Громова послышались злые нотки, точно он осуждал Анну за доставшуюся ей роль жертвы. Ладно, пусть осуждает, ей все равно нужна правда.
        - Значит, это я его выпустила?
        - Не ты, но с твоей помощью.
        - И поэтому он сейчас за мной охотится? Потому что кто-то решил, что я подхожу на роль жертвенного барашка?
        - Не знаю. - Громов смотрел ей прямо в глаза, но Анна чувствовала - врет. Это плохо, что врет, так хочется доверять хоть кому-нибудь.
        - А еще что узнал? - С враньем она разберется позже, если, конечно, сумеет. Сейчас гораздо важнее вытянуть из него хоть какую-нибудь информацию. - Скажем, про этого барона? Ты намекал, что он как-то связан с теми ужасами, которые сейчас творятся в городе. Каким образом?
        - Анюта, - Громов вдруг улыбнулся устало и вполне искренне, - давай мы сначала поужинаем, а потом я расскажу все, что знаю.
        - А что случится, если ты начнешь рассказывать прямо за ужином? - Она не собиралась поддаваться обаянию его улыбки.
        - Если я начну рассказывать прямо за ужином, велика вероятность того, что есть нам с тобой расхочется. - Громов придвинул к себе тарелку, а потом спросил: - У тебя не найдется ничего спиртного? Ну вдруг, чисто случайно.
        - Чисто случайно найдется. - Анна поставила перед ним недопитую бутылку коньяка. - Столько хватит?
        - Спасибо, этого более чем достаточно. Составишь мне компанию?
        - Составлю.
        Это даже хорошо, что он предложил и ей выпить, потому что на трезвую голову мириться с происходящим было очень тяжело, а алкоголь - хоть какой-то антидепрессант.
        Они ели запеченное мясо и запивали его коньяком, разговаривали о пустяках и молчали о главном. Молчали до тех пор, пока не опустела бутылка.
        Анна домывала посуду, когда Громов спросил:
        - Ты так и не вспомнила, как оказалась на кладбище?
        От неожиданности она выронила нож, и тот с громким лязганьем упал на дно раковины.
        - Не помню. С моей памятью вообще творится что-то странное. Провалы… - Она замолчала, пытаясь правильно сформулировать свою мысль. - Помню, как вышла из автобуса, потом провал. Помню, как очнулась в склепе, но не знаю, как из него выбралась и куда пошла. Опять провал, понимаешь?
        Громов кивнул.
        - Второй раз я пришла в себя уже утром на скамейке в сквере, завернутая в старую куртку, с мужскими тапками на ногах. Получается, что из моей памяти выпала целая ночь… Где я была? Кто со мной вот это сделал? - она спустила с плеча рубашку. Неприлично обнажаться перед малознакомым мужчиной, наверное, это коньяк сделал ее такой смелой…
        Громов всматривался в татуировку очень долго и очень внимательно, а потом коснулся Аниного плеча. Это было странное прикосновение: не научно-изыскательное, а почти нежное. Анна понимала, что быть такого не может, что Громовым движет какой-то только ему ведомый интерес, но сердце все равно забилось быстро-быстро.
        - Он меняется. Видишь? - сказала она, чтобы не молчать, чтобы исчезли эти искры и электрические разряды, которых и нет ведь на самом деле.
        - Вижу. - Палец Громова заскользил по ее руке вниз, к запястью, а потом Анину ладонь накрыла его большая ладонь. - Татуировка зажила очень быстро. Так не бывает.
        - Зажила быстро? - Анна невесело усмехнулась. - А ничего, что феникс становится все ярче и отчетливее? А то, что он загорается, когда ко мне приближается этот… призрак?! Это нормально?!
        - В том, что происходит, нет вообще ничего нормального.
        Громов убрал руку, и Анне вдруг стало неловко. Торопливым движением она натянула на плечо рубашку, спросила:
        - Так что ты хотел мне рассказать?
        - Я пока не знаю все в деталях, - он продолжал юлить, но она уже все для себя решила.
        - Можно пока без деталей. Что он был за человек, этот барон?
        - Он не был человеком. - Громов зло поскреб уже изрядно заросший щетиной подбородок. - Он был монстром…

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        На похороны Олимпиады Павловны пришли, казалось, все жители города. Мужчины стояли молча, понурившись, женщины всхлипывали, некоторые и вовсе голосили на всю округу. От этих причитаний воздух на кладбище точно сгустился и стал вязким, таким, что даже дышать тяжело. Андрей Васильевич смотрел на свежую могилу и думал о том, как же все-таки несправедливо устроен мир: одни умирают во цвете лет, другие мучаются до глубокой старости, тщетно призывая смерть. Рядом шмыгала носом и то и дело прикладывала батистовый платочек к влажным от слез глазам Мари. Андрей Васильевич уговаривал супругу не ходить на похороны, поберечь сердце и нервы, но она не послушалась и сейчас вот страдала от невероятной духоты и захватившей в плен весь город паники. Если уж этот злодей добрался до губернаторской дочки, то на что надеяться остальным? Тем, у которых ни денег, ни охраны. Тем, у которых есть дочери, сестры, жены… Впрочем, нет, не так! Не было среди жертв ни одной замужней дамы, одни лишь юные девицы, красивые, непорочные, беспомощные перед лицом ужасной опасности.
        Андрей Васильевич слышал, что несчастных этих девиц стали называть дьявольскими невестами. Оно, конечно, звучно и для названия статьи очень даже подходит, но Сотников не воспользовался, решил, что незачем еще и с помощью печатного слова раздувать и без того полыхающее на всю губернию пламя. Да и в чем же бедные девицы повинны, чтобы величать их дьявольскими невестами?!
        А еще нынче все косо смотрят на барона, точно есть и его вина в случившемся злодеянии. Если есть, то только косвенная. Не нужно было устраивать пир во время чумы. Барона, конечно, понять можно: человек он отважный, ни в бога, ни в дьявола не верящий, такому бросить перчатку в лицо неведомому противнику - любимейшая забава. Да вот только кто ж думал, что забава обернется бедой?
        Губернатор Павел Иванович в сторону барона и не смотрел, в горе своем он нынче вообще мало что замечал, только вот могилу, усыпанную цветами - белыми розами, как любила Олимпиада Павловна… Может, и понимал, что не за что винить барона, что есть в случившемся и его отцовский недосмотр, но вот простит ли?..
        А самому барону каково? Ведь никому не ведомо, какие отношения связывали его с несчастной Олимпиадой Павловной. По лицу его, надменному и каменному, конечно, не поймешь, что у него делается в сердце, но Андрей Васильевич знал, что Максимилиана фон Вида терзают очень нелегкие думы, что найти убийцу он жаждет так же сильно, как и губернатор. И если раньше им двигало скорее любопытство, чем личный интерес, то с той страшной ночи все изменилось.
        Наверное, оттого Андрей Васильевич нисколько не удивился, когда после похорон барон пригласил его к себе выкурить по сигаре и обсудить сложившуюся ситуацию. Он так и сказал «сложившаяся ситуация», будто намеренно отгораживаясь от причастности к произошедшему. Андрей Васильевич был человеком тонко чувствующим, умеющим улавливать малейшие изменения в политической жизни города, оттого, верно, согласие далось ему нелегко. Очень может статься, что барона ждет если не опала, то уж точно охлаждение со стороны высшего общества. Еще более вероятно, что охлаждение это его нисколько не пугает, не из тех он людей, которые станут подстраиваться под окружающих. Барон не из тех, а вот Андрей Васильевич как раз очень даже из тех, у него обязательства и перед городом, и перед собственной семьей, и ох как не хочется очутиться промеж двух огней. Но, с другой стороны, для настоящего мужчины дружба - это тоже понятие не второстепенное, и негоже отказываться от нее лишь оттого, что барон нынче не в фаворе, не по-мужски как-то.
        Опять же, есть надежда, что вдвоем они поймают-таки злоумышленника и спасут ни в чем не повинные души. Вот такой исход был бы самым правильным и самым удобным. Навряд ли он сделал бы из них с бароном героев, но гарантировал бы им реабилитацию.
        Одним словом, настоящее мужское решение далось Андрею Васильевичу очень нелегко. И Мари, которая, может, и не была так проницательна, как он, но тоже неплохо разбиралась в подводных течениях светской жизни, решение это не одобрила, даже попыталась мужа остановить. Нездоровье супруги, у которой вдруг приключился приступ мигрени и которой непременно нужно его участие, было очень хорошим оправданием. Он уже почти было решился, но поймал на себе насмешливый взгляд барона и передумал. Мари уехала домой в сопровождении Степки, расстроенная, заплаканная, с уже не выдуманной, а самой настоящей головной болью. А Сотников отправился к барону фон Виду.
        В кабинете барона ничего не изменилось, но Андрей Васильевич отчего-то перестал чувствовать себя здесь комфортно, точно то недоверие, которое пролегло между ним и Максимилианом фон Видом, наложило невидимую печать даже на вещи.
        - Прошу вас, дорогой друг. - Барон протянул открытую коробку с теми самыми, уже так давно горячо любимыми Андреем Васильевичем сигарами. Он улыбался, но взгляд его оставался совершенно серьезным. И дорогим другом он назвал Сотникова наверняка не случайно.
        - Благодарю. - Сигарный дым на сей раз показался горьким и шершавым, Андрей Васильевич едва удержался, чтобы не закашляться. - Ну-с, о чем же вы желали со мной поговорить?
        - А у нас с вами, дорогой друг, последние дни один лишь разговор. - Барон поднес сигару к губам, и сквозь кружевной манжет его сорочки Андрей Васильевич разглядел исполосованное шрамами запястье. Шрамы были разные: и давно уже зажившие, и еще совсем свежие. Странно, однако… - Вы по-прежнему хотите найти негодяя, или же в свете последних событий ваша решимость ослабла?
        - Вы намеренно меня оскорбляете, барон? - Если было нужно, Андрей Васильевич умел поддерживать не только светские беседы, но и такие вот нелегкие разговоры. - Разве я давал вам повод сомневаться в моей порядочности?
        - Ни разу. - Барон улыбнулся на сей раз совершенно искренне, только, быть может, чуть устало. - Оттого я и решил обратиться за помощью именно к вам, а не, скажем, к господину Косорукову.
        - Господин Косоруков уже доказал полную свою беспомощность. Я думаю, он и сам понимает, что следствие зашло в тупик. Делать хорошую мину при плохой игре - вот единственное, что ему остается.
        - Но мы с вами ведь не сдадимся? - барон посмотрел на Андрея Васильевича как-то по-особенному, точно в последний раз проверял, можно ли ему доверять.
        - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти этого зверя. - Андрей Васильевич невольно приосанился, погладил прохладную рукоять пистолета. Нынче без пистолета он не выходил. Может, и глупо, да только береженого и бог бережет.
        - В таком случае, дорогой друг, мне есть что вам предложить. - Барон подался вперед, заглянул Андрею Васильевичу прямо в глаза. Ах, какой же это был тяжелый взгляд! Странно, что раньше Сотников не замечал этой чернильной черноты в глазах Максимилиана фон Вида.
        В тот самый момент, когда барон уже собирался поведать о своем предложении, в дверь кабинета громко постучали, и наваждение рассеялось: глаза стали самыми обыкновенными, просто чуть более глубокого серого оттенка, чем это обычно бывает.
        - Войдите! - В голосе барона послышалось плохо скрываемое раздражение.
        Дверь тут же распахнулась, в комнату ввалился один из мавров, бросив быстрый взгляд на Андрея Васильевича, он затараторил что-то на своем тарабарском языке. Барон слушал и менялся в лице. Как дорого дал бы Андрей Васильевич, чтобы узнать, о чем же таком интересном говорят эти двое. Если бы разговор шел на французском…
        - Прошу меня простить. - Барон встал из-за стола. - Возникло дело, не терпящее отлагательств, вынужден вас покинуть.
        - Я понимаю. - Андрей Васильевич хотел было тоже встать, но барон остановил его нетерпеливым жестом.
        - Я ненадолго, нужно сделать кое-какие распоряжения, а потом мы продолжим нашу беседу. Вы пока можете осмотреться, у меня очень интересная библиотека, она к вашим услугам.
        Дверь за бароном захлопнулась с каким-то особенно громким и неотвратимым стуком. Андрей Васильевич даже вздрогнул от этой неотвратимости, но тут же укорил себя за излишнюю мнительность.
        Время тянулось медленно, не бежало, как резвый паренек, а ковыляло, как дряхлая старуха. От этой стылой медлительности Андрей Васильевич едва не заснул. Чтобы хоть как-то взбодриться, он встал, прошелся по кабинету от одной стены до другой, постоял у полок с книгами, но, к стыду своему, не прельстился диковинными названиями и иностранными надписями. Точно магнитом, его тянул к себе глобус, манила желтыми песками пустыня Сахара, зазывал ультрамариновой зыбью Тихий океан.
        Поверхность глобуса была шершавой на ощупь. Андрей Васильевич погладил зелено-желтое пятно Евразии, прошелся пальцем вдоль экватора, а потом с какой-то мальчишеской удалью раскрутил глобус. В глазах тут же запестрело от этой круговерти, да так, что Сотников пошатнулся. Пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за деревянное основание глобуса. Наверное, в своей глупой порывистости Андрей Васильевич что-то сломал, потому что внутри глобуса вдруг что-то громко щелкнуло, и прямо по экватору образовалась щель в палец толщиной.
        Сотников испуганно ахнул, обеими руками ухватился за глобус, и в это самое мгновение северное полушарие откинулось на манер крышки, являя миру обитое бархатом нутро. Значит, не сломал, а привел в действие скрытый механизм, который превратил обыкновенный глобус в искусный тайник. Вернуть бы все на прежнее место, не смотреть, не зариться на чужие тайны. Не удержался. Точно бес толкнул заглянуть внутрь глобуса.
        Андрей Васильевич не сразу понял, что же это такое ровным рядком стоит в деревянной коробке. Шесть совершенно одинаковых хрустальных сосудов, до самого верху заполненных чем-то серым. Нет, не совсем одинаковых: один из сосудов был полон лишь наполовину. Ну как же так - посмотреть и не понять?! Нет, не мог Сотников себе такого позволить. К тому же интуиция, которой он привык доверять еще смолоду, вопила о том, что он на пороге чего-то очень важного…
        Хрустальная крышка поддалась не сразу, пришлось постараться, чтобы открыть один из сосудов, но, даже открыв, Андрей Васильевич не сразу осознал, что же в нем находится, а когда понял, земля едва не ушла у него из-под ног. На его подрагивающей от страшной догадки ладони лежала горстка пепла…
        Андрей Васильевич не помнил, как прятал свою страшную находку обратно в тайник, как проверял, надежно ли закрыт глобус, как долго и ожесточенно тер ладонь о штаны, пытаясь избавиться от частички чужой смерти. Он пришел в себя лишь уже сидя в кресле для гостей, нервно покусывая кончик сигары. Хотел разгадку - вот и получил! Знать бы еще теперь, как с этой разгадкой поступить…
        Дверь открылась совершенно беззвучно, от тихого голоса барона Андрей Васильевич едва не вскрикнул.
        - Что с вами, дорогой друг? Вы выглядите испуганным. - Барон смотрел на него таким пристальным, таким цепким взглядом, словно уже обо всем догадался. Нет, не должен, если только он не обладает дьявольской проницательностью. Дьявольской… До чего же, оказывается, это определение подходит Максимилиану фон Виду!
        - Задремал. - Андрей Васильевич потер глаза и с замиранием сердца углядел крошечное серое пятнышко на манжете. Только бы не выдать себя излишней суетливостью, только бы этот дьявол в человеческом обличье ни о чем не догадался!
        - В том есть моя вина. - Барон уселся на прежнее место. - Получил пренеприятнейшие известия, пришлось принимать меры.
        Пренеприятнейшие известия. Интересно, это какие? Что может повергнуть в уныние это чудовище?
        - Вы хотели о чем-то со мной поговорить. - Андрей Васильевич изо всех сил старался не выдать себя ни голосом, ни жестом. - Я к вашим услугам.
        - Это будет очень деликатный разговор. - Барон медлил, рассеянно разглядывал свои руки - тонкие, изящные, аристократические. Кто может подумать, что этими самыми руками блистательный Максимилиан фон Вид рассыпал по хрустальным бутылям прах тех несчастных девушек, которых нынче оплакивает весь город. Душевное нездоровье - вот единственное объяснение его диким поступкам. Барон - умалишенный. Очень коварный и очень опасный умалишенный…
        - Слушаю вас. - Больше на руки собеседника Андрей Васильевич старался не смотреть, чтобы не дай бог и в самом деле не увидеть на них кровь.
        - Есть одна особа… - Барон ненадолго замолчал, а потом продолжил: - Есть особа, которая мне очень небезразлична, но постоянно находиться рядом с которой я не могу по ряду причин. Вы понимаете, о чем я?
        Андрей Васильевич не понимал, но на всякий случай кивнул.
        - У меня есть опасения, что преступник в самое ближайшее время может заинтересоваться этой особой, и я боюсь даже подумать, чем может завершиться подобный интерес. Я уже распорядился, чтобы рядом с ней беспрестанно находился кто-нибудь из моих людей, но у нее такой характер… Она может расценить мою заботу неправильно…
        Нет, ну каков стервец! Не успели предать земле тело несчастной Олимпиады Павловны, а у него уже новый сердечный интерес. Да вот только сердечный ли?..
        - Вы хотите, чтобы я присмотрел за этой… особой? - осторожно поинтересовался Андрей Васильевич.
        - Вы очень проницательный человек. - Барон кивнул. - Но я не о том хотел вас просить. От вас, дорогой мой друг, мне потребуется помощь несколько иного рода. Я хочу, чтобы вы присматривали не за потенциальной жертвой, а за вероятным убийцей.
        - За убийцей?! - В какие еще игры собирается играть этот негодяй?!
        - Я взял на себя смелость и провел кое-какое расследование. Думаю, я знаю, кто совершил все эти страшные злодеяния.
        Конечно, он знает, как же не знать о том, что сам же и сотворил?! Но к чему тогда вся эта игра?
        - Я согласен, назовите имя! - Андрей Васильевич внутренне содрогнулся от своей решимости.
        - Косоруков.
        - Косоруков?! - Вот уж поистине ложный след. Признаться, было время, когда Андрей Васильевич и сам подозревал начальника полиции во всех смертных грехах, но, будучи человеком взвешенным и рассудительным, признал ошибочность своих суждений. Зачем же Косорукову устраивать такое-то представление?! И дело здесь даже не в том, что начальник полиции трусоват и лишен фантазии, дело в его непробиваемой глупости. А злоумышленник хоть и воплощение вселенского зла, но ума и хитрости невероятной. Да и что гадать, когда доказательства страшного злодеяния заключены в хрустальные сосуды и хранятся в самых недрах земли. Это ли не шутка, достойная сатаны?!
        - Я не прошу вас о многом. - Барон по-своему расценил молчание Андрея Васильевича. - Не прошу рисковать своей жизнью и бросаться на защиту невинной жертвы. Мне нужно лишь, чтобы этой ночью вы присмотрели за господином Косоруковым, дали знать, если он что-нибудь предпримет. Ну, вот хоть через своего слугу. Он у вас парень смышленый. Я бы и сам, вы уж поверьте, но у меня тоже будет одно немаловажное дельце…
        Немаловажное дельце… Сердце кольнуло от недоброго предчувствия. Как это удобно, как хитро: отослать излишне проницательного напарника присматривать за невинным человеком, а самому вершить злодеяния совершенно безнаказанно…
        - Но отчего же именно на господина Косорукова пали ваши подозрения? - Осторожно, чтобы не заметил собеседник, Андрей Васильевич смахнул с манжеты пепел. - Помнится, вы сами уверяли меня в его непричастности…
        - Я ошибался, - отрезал барон, и в глазах его полыхнуло недоброе пламя. - Мне стали известны некоторые обстоятельства… - Он надолго замолчал, а потом спросил: - Так могу я на вас рассчитывать?
        - Можете, - Андрей Васильевич сдержанно кивнул, - но у меня есть еще один вопрос.
        - Если это в моих силах, я готов на него ответить. Что именно вас интересует?
        - Не поймите меня превратно, но я хотел бы знать имя особы, которой, по вашему мнению, угрожает опасность.
        - Имя этой дамы мадемуазель Морель. - Барон улыбнулся так грустно и так искренне, что на мгновение, всего лишь на мгновение, Андрей Васильевич усомнился в правоте своих домыслов.
        - Но, помнится, вы говорили, что…
        - Так и есть. - Максимилиан фон Вид не позволил ему закончить. - У мадемуазель Морель есть все основания отвергать мои ухаживания и сомневаться в искренности моих намерений.
        Не только у нее, чуть было не сказал Андрей Васильевич, но вовремя прикусил язык.
        - Дорогой друг, могу ли я надеяться, что все ранее сказанное не выйдет за пределы этой комнаты? - Барон обвел рассеянным взглядом кабинет.
        - Можете на меня положиться.
        - Мы с мадемуазель Морель были помолвлены, была даже выбрана дата свадьбы, но я совершил проступок, который Анна до сих пор не может мне простить.
        Проступок… Уж не те ли страшные сосуды с пеплом называет он невинным словом
«проступок»?! Или тут другое? Так и есть! Несчастная Олимпиада Павловна - вот кто, вероятнее всего, стала причиной размолвки. Каков мерзавец! Закрутил интрижки одновременно с двумя девицами, а как пришло время выбирать, от одной избавился… Или не с двумя? Все жертвы были молоды и хороши собой, а чего стоит человеку с таким дьявольским обаянием, как у Максимилиана фон Вида, очаровать и сбить с пути истинного неокрепшую душу?..
        - Андрей Васильевич, вы меня слышите? - пробился сквозь нелегкие думы вкрадчивый голос барона. - Сдается мне, что вы о чем-то своем все время думаете.
        - Думаю, правда ваша. Вот вы заговорили о мадемуазель Морель, а я тут же вспомнил о Мари. О том, сколь непростительно мало внимания я ей уделяю в последнее время. А ведь супруге моей нездоровится…
        - Вы таким деликатным образом пытаетесь дать понять, что не можете мне помочь? - Барон вопросительно приподнял брови. - Если так, то я вас не виню. Понимаю, что нынче каждый должен думать в первую очередь о своих близких. Я только лишь смею напомнить о данном вами обещании.
        - Нет, - Андрей Васильевич покачал головой, - я помогу вам. Ради того, чтобы горожане наконец смогли вздохнуть свободно, я на многое готов. - Получилось пафосно, но весьма убедительно. Да и отчего же словам Андрея Васильевича не звучать убедительно, если он и в самом деле готов на самые решительные действия?!
        - Просто присмотрите за господином Косоруковым этой ночью. Я смею надеяться, что к утру все решится.
        - Что решится? - Андрей Васильевич внутренне похолодел.
        - Не будет больше никаких костров, - сказал барон, и на дне его глаз снова полыхнуло дьявольское пламя.
        Умалишенный…
        - Я обещаю. - Андрей Васильевич с достоинством кивнул. - Обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы остановить злодея.
        Он остановит, обязательно остановит. Вот только нужно подумать, как лучше действовать…

* * *
        Громов не кривил душой, когда говорил Ане, что барон фон Вид был монстром. А как иначе назвать человека, на совести которого шесть загубленных жизней?! Может, и больше, но Хельга рассказала лишь о шести эпизодах. Сумасшедший маньяк, который убивал, следуя какому-то дьявольскому ритуалу. Убивал больше века назад и продолжает убивать сейчас.
        Анюта слушала молча. Выражение лица у нее при этом было таким сосредоточенным, что Громову казалось, что она ничего не слышит, думает о чем-то своем. А это плохо, она должна быть очень внимательна, потому что от этого, возможно, зависит и ее собственная жизнь. Нет, он, конечно, не позволит ни черту, ни дьяволу даже пальцем ее коснуться, но она такая доверчивая. Аня даже ему верит, а он едва ли не последний человек на земле, которому она должна доверять…
        - Анюта, он не пощадил даже женщину, которую любил. - Громов сжал ее запястье, не больно, но сильно, так, чтобы она не смогла отнять руку. - Он сжег ее заживо, понимаешь?
        - Как ее звали?
        - Я знаю лишь сценический псевдоним. Морель, ее звали мадемуазель Морель.
        - Нет. - Анюта протестующе тряхнула головой. - Не так! Ее звали Анной, как и меня. Это вместе с ней я каждую ночь горю на костре…
        Ее рука дрогнула, и Громов испугался, что вот сейчас она заплачет, а он совершенно не представляет, как ее утешать, что говорить, что делать. Вот не было в его жизни таких женщин. Все, что были, казались слишком обычными, не манили легкомысленными конопушками, не заглядывали в самую душу синими глазюками…
        - Отчего это? - Она чуть отстранилась, но руку не убрала. - Почему я вижу ее глазами, слышу ее ушами? Почему я чувствую ее боль и ужас, как свои, но при этом совершенно четко осознаю, что я - это не она? Почему?
        Анна смотрела на Громова требовательно и зло, точно догадывалась, что у него есть ответы на ее вопросы, но он никогда их не озвучит. И ведь права - есть ответы. Хотя далеко не на все вопросы, но вот на этот конкретный он точно смог бы ответить. Другое дело, как бы она отнеслась к такой неприглядной правде. Нет - не стоит себя обманывать! - его гораздо больше волнует, как бы она отнеслась к нему.
        - У меня еще есть вино. Будешь?
        - Буду. - Лучше пить вино, чем выслушивать вопросы, ответы на которые быстрее любой самой острой бритвы перережут ту тоненькую ниточку, которая связывает его и Аню.
        Разлитое по бокалам вино было похоже на кровь. Чтобы избавиться от наваждения, Громов торопливо осушил свой бокал, а на Анютин, еще наполовину полный, старался не смотреть. Даже странно, что нервы стали ни к черту. Никогда раньше он за собой подобного не замечал. Впрочем, раньше и отвечать ему приходилось либо за себя, либо за Хельгу, а уж Хельга точно знала, во что они ввязываются, ведала цену как победе, так и поражению, не то что Анюта. С этой совсем тяжело: чувствуешь себя последним подонком, ищешь и не находишь себе оправдания.
        - За что он их убивал? - Девушка подняла свой бокал, посмотрела на просвет, и Громов подумал, что вот она сейчас скажет, что вино похоже на кровь. Не сказала. Сказала другое: - Это же как-то связано с той женщиной, которую он любил? С Анной?
        - Любил - убил… - повторил Громов мрачно.
        - Почему он ее убил? Я не понимаю. - Анюта затрясла головой.
        - Не понимаешь, потому что ты нормальная, а он монстр. Он сжигал тех женщин, а на память о них оставлял себе пепел. Засыпал в бутылочки и хранил как сувениры. Анюта, ты же не хочешь стать пеплом? - Пусть лучше боится, чем ищет оправдания этой твари.
        - Я не хочу.
        - И не станешь. - Он заново наполнил бокалы.
        - А что связывает меня с той Анной? Я знаю свою родословную, я точно не могу быть ее потомком. Да и каким потомком, если ты говорил, что все жертвы барона были непорочны…
        - Да, похоже, другие варианты его не интересовали. - Громов кивнул. - Даже сейчас он не отступает от своего правила…
        Сказал и вдруг задумался: а что случится, если это правило будет нарушено? Понадобится ли твари потерявшая невинность жертва? Вопрос, конечно, чисто теоретический, но если речь идет о спасении жизни…
        То ли все эти крамольные мысли были написаны у него на лице, то ли Анюта подумала о том же, только она вдруг побледнела так сильно, что Громов испугался, что вот сейчас девушка грохнется в обморок, а у него нет совершенно никакого опыта проведения реанимационных мероприятий.
        Она не грохнулась в обморок, вместо этого с какой-то отчаянной решимостью допила свое вино, а потом спросила:
        - Громов, можно попросить тебя об одолжении?
        - Любой каприз за ваши деньги! - Он пытался шутить, но уже понимал, что ей как раз не до шуток.
        - Я слишком некрасивая? - вдруг спросила Анюта. Требовательно так спросила, но все равно с отчаянием.
        - Ты красивая, - сказал Громов и не покривил душой. Она казалась ему настоящей красавицей еще с первой их встречи. Эти конопушки, волосы до попы, глазюки синие…
        - Тогда, возможно, тебе не будет очень противно… - Она не договорила, испуганно закусила губу, а потом, сделав глубокий вдох, продолжила: - Ну, если ты понимаешь, о чем я…
        Он понимал. Понимал это с такой неотвратимой ясностью, что волосы на загривке вдруг стали дыбом, то ли от неожиданности, то ли от нетерпения.
        - Почту за честь. - А что еще сказать, когда дама делает тебе такое недвусмысленное и такое заманчивое предложение?!
        - Спасибо. - Дама вежливо улыбнулась. - Только можно мне сначала в душ?
        - Ага. - Он зажал враз вспотевшие ладони между коленями. Позор - ведет себя не как взрослый мужик, у которого таких вот Анют было не пересчитать, а прямо как сопливый подросток. - Ты иди, я пока тут… - он обвел взглядом идеально убранную кухню, - я пока там… постель расстелю, да?
        - Да, это было бы замечательно. - Она кивнула и шмыгнула прочь из кухни, а через пару минут из ванной послышался звук льющейся воды.
        Громов встал из-за стола, вытер ладони о джинсы, прямо из бутылки допил остатки вина и рассеянно подумал, что сейчас бы не отказался от чего-нибудь покрепче. А потом он понял, что Анюте, наверное, тяжелее в разы, потому что у него таких, как она, считать - не пересчитать, а у нее он первый. Может, ей бы хотелось, чтобы первый раз случился при свечах и на розовых лепестках, и не с ним вовсе, а с каким-нибудь интеллигентным мальчиком из хорошей семьи, но нет ни свечей, ни розовых лепестков, ни интеллигентного мальчика из хорошей семьи, а есть он - Стас Громов, и не друг, и не враг, а так… Да и предложить он ей может не так и много, разве только максимально качественное исполнение возложенной на него миссии.
        Он уже разложил тахту, застелил постельное белье и даже почти разобрался с трепыхающимся сердцем, а она все не выходила, сидела в этой своей ванной, точно он тут зверь какой, а она там невинная жертва, точно это не она сама сделала ему непристойное предложение. А если постучать? Ну, деликатно так, мол, дорогая, ложе готово…
        Стучать не пришлось, дверь ванной распахнулась в тот самый момент, когда Громов уже стоял в прихожей.
        В махровом халате, с чуть влажными, завязанными на макушке волосами, Анюта выглядела очень даже девственно, совсем не на свои двадцать с хвостиком.
        - Я готова, - сообщила она решительно и тут же добавила: - А тебе не нужно?
        Громов уже и сам не знал, что ему нужно, но молча кивнул и протиснулся в ванную.
        - Полотенце там… - послышалось вслед.
        - Разберусь как-нибудь, - буркнул он, с грохотом захлопывая за собой дверь.
        От воцарившегося в сердце и в организме сумбура водные процедуры не спасли. Громов принял душ, наспех вытерся, обмотался полотенцем, неодобрительно посмотрел на свое небритое отражение. Отражение было не только небритым, но еще и мрачным. Да, он определенно не тот типаж, который нравится Анюте, но какой уж есть…
        Она сидела на тахте, сложив руки на коленях, как школьница. Громову даже показалось, что при его появлении девушка вздрогнула. Подавив тяжелый вздох, он присел рядом, осторожно взял в руку ее ладошку. Нужно было обязательно что-нибудь сказать, как-то начать сближение, а на ум не приходило ничего толкового. Наверное, поэтому вместо комплимента, который бы непременно разрядил обстановку, он сказал:
        - Не бойся.
        Громов не стал уточнять, кого конкретно не нужно бояться: его самого или призрака, он просто надеялся, что Аня все поймет правильно и сделает хоть один маленький шажок ему навстречу, потому что и для него самого это все, оказывается, нелегко. Она поняла все правильно и сделала тот самый «шажок» - точно спасательный круг бросила.
        Ее губы были теплыми. Теплых Громов не помнил, зато до сих пор помнил тот обледенелый, силой вырванный поцелуй в стылой подворотне. И глаза она не закрывала, но на дне ее зрачков больше не было страха. А что было, Громов не разобрал, потому что в одно мгновение все мыслительные процессы отключились. Нет, кое о чем он, конечно, помнил - о том, что нужно быть нежным и в следующий раз обязательно найти где-нибудь свечи и розовые лепестки, чтобы все случилось, как у людей, но это в следующий раз, а сейчас только бы остаться на плаву, не потонуть в этом крышу срывающем омуте. Да что там - не потонуть! Еще и Анюту не утопить, сделать все так, чтобы никто из них потом не пожалел о произошедшем…

…Наверное, он все сделал правильно. Просто на Анютином лице больше не было той с ума сводящей вежливой настороженности, кажется, она даже улыбалась. Одно Громов знал точно: даже если их уловка не сработает и призрак не перестанет интересоваться потерявшей невинность жертвой, то время точно потрачено не зря. Знал он и еще кое-что, но прятал это знание глубоко в сердце, оставлял на потом, когда все, наконец, закончится…

* * *
        Как же это, оказывается, здорово - засыпать рядом с мужчиной! Кто бы мог подумать, что можно тихо радоваться размеренному сопению над ухом и щекотному прикосновению щетинистого подбородка к обнаженному плечу. Вот он, совсем рядом - настоящий мужчина, даже руку протягивать не нужно, чтобы до него дотронуться, а дотрагиваться все время хочется, потому что странно все, неожиданно и нереально. Едва ли не более нереально, чем то, что происходило с ней все эти дни.
        Громов спал, раскинувшись на всю тахту, Анне оставался лишь небольшой кусочек у самого края. Можно было, наверное, растормошить спящего или просто попробовать отодвинуть, но она не решалась. Было что-то по-детски умилительное в том, как он хмурился во сне, как крепко сжимал ее ладонь.
        И зря она боялась, зря корила себя за то, что предложила такое едва ли не первому встречному. Первый встречный оказался именно таким, каким она его себе и представляла в девичьих грезах, практически эталонным. Единственное, что ставило Анну в тупик, это что-то про розовые лепестки, без которых им обоим никак. Или не было такого, просто примерещилось в том нереальном мире, из которого и возвращаться не хотелось?
        Осторожно, стараясь не потревожить Громова, она повернулась к нему спиной, чтобы коленки не упирались ему в живот и оставалось хоть какое-то пространство для маневров. Он буркнул сквозь сон что-то невразумительное, положил руку ей на талию. Рука была тяжелой и горячей, Анна улыбнулась и закрыла глаза. В сердце появилась надежда, что этой чудесной ночью с ней не может случиться ничего плохого…

…От едкого дыма слезились глаза, а горло сводила судорога. Босым ногам было нестерпимо больно, но сил, чтобы закричать, позвать на помощь, уже не оставалось. Умирать не страшно. Быстрее бы уже… Пусть бы закончились эти муки. И уже не важно, за что с ней так, за какие провинности. Скорее бы умереть…
        Она видела его сквозь пелену черного дыма - размытый, колеблющийся в раскаленном воздухе силуэт. Собрав остатки сил, запрокинув лицо к ночному небу, она закричала:
        - Максимилиан!..
        - …Я здесь.
        Голос приглушенный, будто сквозь толстый слой ваты. И нет больше невыносимого жара, а есть такой же невыносимый холод от чужих прикосновений к мокрому от слез лицу, к шее, к голым плечам…
        - Анна…
        От поцелуя, долгого и мучительного, она проснулась.
        - Моя Анна… - Кошмар закончился, а голос остался. И голос, и холод, и нестерпимая боль в обожженных ступнях.
        Он стоял у самого изголовья - ее призрачный мучитель. Стоял и смотрел таким взглядом, который разорвал в клочья тонкую пелену сна и едва не разорвал ее переставшее биться сердце. Он стоял и смотрел, а тот, кто поклялся ее защищать, продолжал спать мертвым сном.
        - Что тебе от меня нужно? - Онемевшие губы еще помнили вкус призрачного поцелуя, дым, тлен, горечь полыни… - Уходи!
        Анна вытянула перед собой руки. На левой полыхал и бился в огне феникс.
        - Я прошу тебя, уходи.
        - Поздно… - В исходящем от феникса свете призрачная фигура сделалась еще прозрачнее, еще нереальнее.
        - Убирайся! - Тапка - не самое хорошее оружие в борьбе с незваными гостями, но если под рукой ничего больше нет, а тот, кто обещал защищать, спит мертвым сном, то куда деваться?
        Она промахнулась. Глупо надеяться, что гостю с той стороны может навредить обычная тапка. Или не глупо? И где гость? Есть только черный дым, змеящийся по полу, просачивающийся в приоткрытое окно. Ушел… Ушел, слава тебе, Господи!
        - Ты моя… - Голос из ниоткуда, потусторонний, затухающий, как свеча на ветру. Он вернется. Он не оставит ее в покое, пока не получит то, за чем пришел в мир живых. Знать бы еще, что ему нужно…
        Ступать по полу обожженными ступнями было больно. Первый же шаг вырвал из горла приглушенный стон.
        - Анюта?! - Спавший до этого мертвецким сном Громов вскочил с тахты, поймал девушку за руку. - Анюта, что случилось?
        - Он приходил. - Тыльной стороной ладони она попыталась стереть с губ призрачный поцелуй. Ничего не вышло - окуренная дымом полынная горечь никуда не делась. - А я опять горела на костре…
        Громов больше ничего не спрашивал, он пружиной сорвался с места, бросился к окну, распахнул его настежь, высунулся наружу.
        - Что там? - На цыпочках, морщась от постепенно унимающейся боли, Анна подошла к окну, прижалась лбом к прохладному стеклу.
        Двор терялся в предрассветных сумерках, но кое-что ей удалось рассмотреть: возле беседки лежал человек.
        - Анюта, мне нужно спуститься, посмотреть, кто там. - Громов обнял ее за плечи.
        - Я с тобой. - От мысли, что призрак может вернуться, сердце перестало биться. - Можно мне с тобой?
        - Хорошо. - Громов натянул джинсы и свитер, набросил на Анну свою куртку, подхватил на руки.
        - Я сама. - Она попыталась высвободиться.
        - Обожженными ногами?
        Это был аргумент, на который не нашлось контраргумента. Еще минуту назад Анне казалось, что вместо ног у нее обугленные головешки, сейчас ожоги затягивались прямо на глазах, но боль еще не исчезла.
        Громов коснулся губами ее виска, сказал уже привычное «не бойся» и толкнул плечом входную дверь…
        Они узнали его сразу, как только приблизились к беседке. Демос лежал на спине, по его бледному лицу от носа к подбородку стекала струйка крови. Кажется, он был без сознания. Рядом, у самой лужи, валялся черный кожаный рюкзак.
        - Час от часу не легче! - Громов чертыхнулся, беспомощно посмотрел сначала на Демоса, потом на Анну. - Я вас обоих не дотащу.
        - Все в порядке. - Она посмотрела на свои уже совершенно нормальные ступни. - Я могу сама.
        - Босиком?..
        - Тут ведь всего пара шагов. Громов, мальчику нужна помощь.
        - Мальчику нужна помощь, - проворчал он, опуская Анну на землю. - Этому мальчику нужна не помощь, а ремень. Велено же было сидеть дома и не высовываться! Какого черта приперся?! Анюта, ну что ты стоишь?! Земля же ледяная! Беги к подъезду!
        Ногам было холодно, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, который ей довелось пережить.
        - Я помогу, - она присела перед бесчувственным Демосом.
        - Я сказал - иди в дом! - рявкнул Громов, перекинул через плечо рюкзак, поднял с земли парня.
        Демос пришел в себя не сразу. Анна уже не на шутку испугалась и собиралась вызывать «Скорую», когда он наконец открыл глаза.
        - Очухался? - Громов, который сидел тут же, на тахте, недобро нахмурился.
        - Что я здесь делаю?.. - Парень попытался сесть.
        - Вот и нам хотелось бы знать, что ты здесь делаешь! - Не обращая внимания на протестующий вскрик Анны, Громов зло встряхнул его за плечи.
        - А ты? - Демос ощерился, и сквозь мертвенную, так напугавшую Анну бледность проступил злой румянец. - Почему тебе можно, а мне нельзя?!
        - Потому что ты - щенок. - Громов говорил тихо, сквозь стиснутые зубы, но Анне подумалось, что лучше бы он кричал, таким страшным сделался его взгляд. - Ты лезешь туда, куда нельзя даже матерым!
        - А ты, значит, у нас матерый?! - Демос зло и совсем по-детски шмыгнул носом, попытался снова сесть, но Громов толкнул его обратно на тахту. - А что, если такой щенок, как я, знает больше, чем такой матерый ты?!
        - Что ты знаешь? - Анна предостерегающе положила ладонь на плечо Громова.
        - Выпить есть? - буркнул Демос вместо ответа.
        - А восемнадцать есть? - недобро ухмыльнулся Громов.
        - Иди пока умойся, а я заварю чаю, - вздохнула Анна. - Ты же расскажешь нам все, что знаешь?
        - Затем и пришел. - Демос встал и, пошатываясь, побрел в ванную.

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        Чем больше Андрей Васильевич размышлял над этим страшным и запутанным делом, тем острее понимал степень цинизма и коварства барона. Видать, тот звериным своим чутьем все ж таки почуял что-то недоброе, оттого и юлит, пытается сбить со следу. И ни при чем тут Косоруков с его глупой бравадой и почти детской беспомощностью. Надо думать, что и мадемуазель Морель не годится на роль невинной жертвы. Нет, у барона другая задумка: отвлечь, запутать, оклеветать невиновного, замести следы. Может так статься, что дьявол и вовсе собирается этой ночью сбежать. А что ему, при его-то деньгах? Переедет в другой город, может, даже в другое государство, и уже там возобновит свои злодеяния. А Андрей Васильевич для него помеха, потому как не сегодня-завтра докопается до истины, и тогда уж просто так не уедешь…
        Решено! Не станет он присматривать за дурачком Косоруковым, и даже за мадемуазель Морель не станет. Он поступит умнее и дальновиднее - проследит за самим бароном. Оно конечно, страшно до нервной дрожи, но ради истины настоящий мужчина обязан отринуть собственные страхи.
        Андрей Васильевич и отринул, однако, будучи человеком предусмотрительным, все ж таки подстраховался, написал разоблачительное письмо и велел верному Степке в случае чего передать его начальнику полиции. Косоруков, может, и дурак, да только мимо очевидных фактов не пройдет, да и дурости его вполне хватит, чтобы арестовать самого Максимилиана фон Вида. Было и еще одно послание, которое Андрей Васильевич запер в шкафчике стола. Особенное письмо, прощальное, только Мари предназначенное. Это на тот страшный случай, если, не приведи Господь, не доведется вернуться живым с предстоящей ночной прогулки. Пусть не думает Мари, что был он ничтожным писакой и понапрасну сгубил ее молодость, пусть знает, за каким смелым и отчаянным человеком была она замужем.
        От мрачных этих мыслей затряслись и руки, и подбородок, а верный пистолет едва не выпал из ослабевших враз пальцев. Нельзя думать о дурном, он обязательно вернется. И не просто вернется, а победителем! Даст Бог, и письма никакие не понадобятся. Была трусоватая мыслишка взять с собой Степку, но Андрей Васильевич от нее отказался. Не вправе он распоряжаться чужими жизнями, только своей.
        Ночь выдалась темной-темной. Вот даже странно: звезды на небе яркие, как начищенные пуговицы на офицерских мундирах, а свету от них чуть. И луна в полнеба, а тоже вроде как горит вполсилы. Дьявольская ночь для дьявольских забав.
        Сидеть в кустах, постриженных на французский манер, было колко и страшно неловко, зато не заснешь. Опять же, окна кабинета барона вот прямо перед тобой, видно, как на столе горит свеча. Раз горит, значит, барон на месте. Надо лишь не прозевать момент, когда погаснет свет. Это будет подтверждением того, что дьявол наконец-то вышел на охоту.
        Ночь уже давно перевалила за середину, а свет в кабинете продолжал гореть, да и Андрея Васильевича стало клонить в сон с такой силой, что не помогали ни впивающиеся в бока колючие ветки, ни даже страх от задуманного. Слаб человек, а дьявол этой слабостью пользуется…
        А свеча все продолжала гореть. Вот странная ведь штука: свет есть, а теней никаких не видно. Может, и нет там никого вовсе? От внезапной догадки Андрей Васильевич враз покрылся холодным потом, уже не особо таясь, подполз к окну, прижался щекой к стеклу. Так и есть - пусто, никого! Обвел его барон вокруг пальца, как мальчишку. И страшно даже подумать, что творит хитрый дьявол в это самое время…
        Андрея Васильевича вела интуиция. А на что еще ему оставалось надеяться, когда все козыри у врага?! Барон мог отправиться в любое место и убить любую несчастную даму, но Андрей Васильевич знал только одно подходящее место и одну даму, интересующую чудовище. Мадемуазель Морель жила всего в миле от города, в небольшом, но весьма комфортабельном особнячке. Если не ковылять, как древний старец, а вспомнить, что в юные годы Сотников весьма успешно занимался атлетикой, то можно управиться в короткий срок.
        Бежать в темноте по проселку было тяжело, в левом боку кололо, а предательская одышка появилась уже вскорости, но Андрей Васильевич не сбавлял ходу. Подгоняемый дурным предчувствием, он боролся с дорогой, точно с личным врагом. Несколько раз борьба эта заканчивалась падением в пыль и разодранными в кровь ладонями, но он не поддавался желанию отдохнуть хоть минуточку, а со стоической решительностью поднимался на ноги и уже не бежал, а брел по, казалось, нескончаемой, дороге.
        Он был уже совсем близко, когда услышал женский крик. Кричать так громко и так обреченно можно лишь стоя на пороге смерти. Значит, не ошибся…
        Андрей Васильевич ринулся вперед, позабыв и об осторожности, и о боли в боку. Он бежал, подгоняемый криком, и молился об одном: чтобы успеть до того, как предрассветное небо озарится багровым пламенем.
        Не успел… Прорываясь в старый яблоневый сад сквозь кусты дикой малины, он увидел оранжево-красный всполох, а тишину опять разорвал женский крик:
        - Максимилиан!..
        Все, теперь не осталось никаких сомнений в том, что он на правильном пути, да вот что толку, если огонь уже начал свое страшное дело! Не простой огонь, а щедро прикормленный керосином и оттого беспощадно-стремительный.
        В отличие от остальных деревьев, старых и искореженных, эта яблонька была еще молодой. Молодой, но достаточно крепкой, чтобы удержать привязанную к ней бьющуюся в судорогах отчаяния и боли женщину. В клубах черного дыма Андрей Васильевич не видел ее лица, но твердо знал, кого на сей раз дьявол выбрал себе в жертву. Мадемуазель Морель, неприступная красавица, покорительница мужских сердец, прямо у него на глазах превращалась в дивной красоты огненный цветок, а у самого основания этого цветка по земле катались и рычали, точно дикие звери, двое: барон Максимилиан фон Вид и начальник полиции Косоруков.
        Мадемуазель Морель уже не кричала и не билась, когда барон отшвырнул от себя бесчувственное тело противника. В свете полыхающего костра лицо фон Вида было ужасно. В нем не осталось ничего от человека, - видно, так и выглядит дьявол, когда сбрасывает свою личину. Он шел к костру, пошатываясь, прижимая к боку ладонь, а во второй, вытянутой руке сверкал бесчисленными гранями хрустальный сосуд, один из тех, которые Андрею Васильевичу уже доводилось видеть. Чудовище…
        Рука почти не дрожала, когда он прицеливался, и сердце не билось, затаилось в робком ожидании высшей справедливости. Андрей Васильевич нажал на курок в тот самый момент, когда дьявол тянул лапы к несчастной жертве. Если выстрел и прозвучал, Сотников его не услышал. Барон замер, а потом обернулся медленно-медленно, заглянул пылающими глазами прямо Андрею Васильевичу в душу, погрозил пальцем и швырнул в огонь хрустальный сосуд. Максимилиан упал навзничь, когда раздался отчаянный прощальный крик и к звездному небу взметнулся нестерпимо яркий сноп искр.
        Андрей Васильевич еще пытался что-то сделать, растаскивал полыхающие поленья, но, как тогда, в старом парке, с неотвратимой ясностью понимал, что снова опоздал. В который уже раз…
        - Экий вы, однако, меткий стрелок, господин Сотников. - Оправившийся от избиения Косоруков едва ли не на четвереньках подполз к недвижимому телу барона, пошарил ладонью сначала по груди, потом зачем-то по карманам сюртука. - Попали злодею аккурат в сердце. Уж и не знаю, призывать ли вас к ответу за такое-то самоуправство. С одной стороны, чуть было все не испортили своим появлением, а с другой - ежели б не вы, тяжко бы мне пришлось. Силен оказался шельмец.
        Андрей Васильевич не слушал его пустую болтовню, он сидел на земле и не мигая смотрел на догорающий костер. Не успел. Такую красоту сгубил, такой талант…
        - А это что еще? - носком ботинка Косоруков поддел лежащий в дымящемся пепле хрустальный осколок.
        - Это тоже пепел. - Андрей Васильевич сжал руками раскалывающиеся от боли виски. - Он собирал его на память о… - К горлу подкатили непрошеные слезы, перекрыли дыхание, затуманили взгляд. Как же страшно, оказывается, быть героем. Как мучительно…
        - Пепел, говорите? - Косоруков задумчиво подергал себя за ус и полез в карман сюртука. - Это ж плохо-то как, что он вот так с пеплом-то… Неправильно…
        - …Барин! Барин! - Из кустов малины с громким воплем вывалился верный Степка. Вывалился и буквально повис на шее у Андрея Васильевича, заслонив от него костер и то, что осталось от несчастной мадемуазель Морель. - А я уж и не чаял! Вот прямо чуяло сердце недоброе… А как увидел этих мавров с перерезанными глотками, так душа прямо в пятки и ушла.
        - Каких мавров? - встрепенулся Косоруков.
        - Дык евоных! - Степка мотнул головой в сторону мертвого барона. - Все как один зарезанные.
        - Даже своих не пощадил, зверюга. - Косоруков брезгливо пнул ногой недвижимое тело. - Вроде бы с виду цивилизованный человек, а копни поглубже - и вот что выходит. Язычник!
        - Барин, а вы-то хоть целые? - голосил Степка. - Вас-то он не порезал?
        - Все хорошо, Степан. - Андрей Васильевич успокаивающе похлопал слугу по спине, посмотрел на Косорукова поверх Степкиного плеча, сказал устало: - Вы меня прямо сейчас допросить желаете, Федот Антипович?
        - Да полноте, господин Сотников! - Косоруков развел руками. - Что я, зверь какой?! Не понимаю, что ли, какой ужас вам довелось пережить из-за собственного пагубного любопытства? Я даже готов простить ваше вмешательство в дела следствия, но только лишь в том случае, если вы дадите слово, что ни единой живой душе не расскажете, что здесь произошло.
        До Андрея Васильевича не сразу дошло, о чем ведет речь начальник полиции, а когда дошло, к душевной боли добавилось еще и омерзение. По всему выходило, что Косоруков решил приписать себе все заслуги по задержанию душегуба, а его, скромного газетчика Андрея Васильевича Сотникова, на месте преступления вроде как даже и не было. Да плевать! Нынче он на многие вещи стал смотреть совершенно по-другому. Что ему такая сомнительная слава, после того как он не спас, не помог, а вовсе даже наоборот - стал причиной смерти?! И неважно, что жизнь он отнял не у человека, а у чудовища, собственной душе от того нисколько не легче. Так что пусть паяц Косоруков упивается сомнительной славой, а ему пора домой к Мари и деткам. Все закончилось…

* * *
        Демос долго рассматривал свое отражение в зеркале. Бледная кожа, ввалившиеся глаза, запекшаяся кровь на подбородке - красавец. Но самое обидное, что эти двое видели его вот таким, беспомощным. Анна, наверное, жалела, а Громов обозвал щенком. Ладно бы сам тянул на супергероя, так ведь нет в нем ничего особенного, обычный среднестатистический мужик, возомнивший себя матерым. А какой он, к черту, матерый, если по глазам видно, что не понимает ничего?! Не понимает, но пытается командовать…
        Парень плеснул в лицо холодной воды и вздохнул. Разговор предстоял не из легких. И не потому, что Демос боялся Громова - было бы кого бояться! - а потому, что понимал: если сейчас Анна относится к нему хорошо, то после того, что он собирается рассказать, все изменится раз и навсегда. Но он ведь мужик, а мужик должен отвечать за свои поступки. За любые, особенно за те, о которых стыдно вспоминать…

…Они познакомились в Интернете, на форуме, который уже не первый год заменял Демосу семью. У его нового знакомого был вполне подходящий для гота ник - Призрачный барон, но Демосу он позволил называть себя просто Бароном. Именно позволил: с самого начала их отношения не были равноправными, но ради общения с таким необычным человеком, как Барон, Демос согласился на роль ведомого. Никто в его окружении не знал так много о смерти, не воспевал ее красоту с таким убедительным изяществом, что хотелось верить каждому слову. Да что там верить! Демосу хотелось умереть, чтобы самому понять и почувствовать эту призрачную, потустороннюю красоту. Барон рассказывал удивительные вещи. Некоторые касались загробной жизни и не поддавались ни проверке, ни анализу, но имелись и такие, которым находилось подтверждение в реальном мире.
        Это были странные беседы, если вообще можно назвать беседой общение в аське. Они затягивали, от них развивалась почти физическая зависимость, и с каждым разом Демосу становилось все труднее дождаться ночи. Барон выходил на связь исключительно в полночь, ненадолго, всего на полчаса-час. Чем дольше Демос с ним общался, тем сильнее становилась его почти иррациональная уверенность в том, что Барон - не человек. Однажды он отважился спросить. Набивал на клавиатуре вопрос и испугался, что вот сейчас магия рассеется, Призрачный барон превратится в обычного шутника, а он сам - в наивного идиота.
        В ту ночь вопрос Демоса так и остался без ответа, завис в интернет-пространстве как подтверждение психического нездоровья. Ответ пришел лишь через сутки. Даже не ответ, а приглашение в гости, вот прямо сейчас, посреди ночи. Адрес ни о чем Демосу не говорил, но он не стал дожидаться утра, чтобы выяснить все наверняка. Ему повезло, родители и баба Ира уже спали, поэтому обошлось без неприятных объяснений. Демос сунул в карман деньги, газовый баллончик и выскользнул за дверь.
        - …Куда-куда тебе нужно, хлопец? - Водила, крупный мужик с вислыми усами, сделал потише радиоприемник, посмотрел на Демоса со смесью жалости и отвращения.
        Плевать! К таким взглядам ему не привыкать! Парень терпеливо повторил адрес.
        - Совсем с ума посходили, - буркнул водила себе под нос и нажал на педаль газа.
        Больше они не разговаривали. Согревшийся, убаюканный льющимся из динамиков шансоном, Демос даже задремал. Проснулся он от тычка в бок.
        - Приехали, выметайся! - Водила неодобрительно покачал головой, сунул в зубы сигарету, а потом с досадой сказал: - Ты б лучше уроки учил, хлопчик, заместо того, чтобы всякой ерундой заниматься.
        - Выучу, - пообещал Демос, выбираясь в стылую февральскую ночь.
        Машина раздраженно мигнула габаритными огнями и сорвалась с места, обдав Демоса вырвавшимся из-под колес снегом. Чертыхнувшись, парень отряхнул одежду и только после этого осмотрелся.
        Кровь застыла в жилах в тот самый момент, когда он увидел литые чугунные ворота. Такие ворота, с завитушками и ангелочками, охраняли вход лишь в одно место - старое кладбище. Вот, значит, куда пригласил его Барон. Издевается? Или проверяет на вшивость? Пусть бы лучше проверял. Что ему, Демосу, какие-то проверки?! Смерть нужно уважать, но не нужно бояться…
        Как бы то ни было, но, когда он взялся за обледеневшие прутья ворот, сердце затрепыхалось где-то в горле. Нет, не испуганно! Просто взволнованно. Он волнуется оттого, что совершенно не представляет, что его ждет там, за оградой, среди вросших в землю старых могил, в кромешной темноте…
        Или не в кромешной? Вон вдали парит в воздухе желтый огонек. Ничего потустороннего, скорее всего, обычный карманный фонарик. Наверное, так Барон подает ему знак.
        Идти в темноте по нечищеным дорожкам было тяжело, один раз Демос даже упал и больно ударился боком об основание заметенного снегом надгробия. А огонек все не приближался. Он, казалось, издевался, играл с Демосом в «кошки-мышки». Глупая игра, для маленьких, а он не маленький, ему уже семнадцать, и смерть - это красиво…
        В тот момент, когда он подумал о смерти, огонек завис на месте, далеко или близко, в темноте не разобрать. Теперь Демоса подгонял вперед не только страх, но еще и нетерпение, жгучее желание прикоснуться к тайне, доказать Барону свою храбрость.

…Это и в самом деле был фонарь, только не карманный, как ему думалось, а древний масляный. Он висел на ветке дерева и медленно раскачивался под порывами ветра, освещая вход в старый склеп. Демоса уже ждали, он понял это по фонарю и по гостеприимно распахнутой двери. Его ждали и в который уже раз испытывали на прочность: решится - не решится…
        Он решился! Он взрослый и смелый, он кому угодно может доказать свою смелость. Или безрассудность? Заходить среди ночи в старый, неведомо кому принадлежащий склеп - это ли не верх безрассудства?!
        Деревянная ручка фонаря удобно легла в ладонь, а заточенный в закопченную стеклянную колбу огонь приветственно мигнул. Парень поморщился. Он смелый, он не остановится на полпути…
        Внутри пахло сыростью и пылью. Когда лица коснулось что-то липкое, невесомое, Демос испуганно вскрикнул, но почти сразу понял, что это - паутина, много паутины, почти как в любимых им фильмах ужасов. Только там паутина бутафорская, а тут самая настоящая, копившаяся десятилетиями, если не веками.
        Демос обошел склеп по периметру, касаясь кончиками пальцев холодных, потрескавшихся стен, втягивая ноздрями запах смерти. Им оказалось пропитано все вокруг, он был тяжелым, терпким и манящим одновременно. Наверное, поэтому, когда Демос приблизился к каменному саркофагу, он уже почти не боялся.
        Бронзовая табличка с выбитым на ней именем и двумя датами, рождения и смерти, была непростительно маленькой и неприметной для этого торжественного места, но ее хватило, чтобы Демос понял, что наконец нашел пристанище того, кого искал. Ночной собеседник, поэт, воспевающий смерть, барон Максимилиан фон Вид вот уже больше ста лет покоился под тяжелой каменной плитой…
        Когда фонарь в руке мигнул и погас, Демос даже не вздрогнул. Наверное, долгая прогулка по кладбищу повредила какой-то предохранительный механизм у него внутри. И даже когда за его спиной послышался не то шепот, не то стон, он не сразу бросился бежать, а еще непростительно долгое мгновение, словно зачарованный, всматривался во тьму.
        В чувство Демоса привел звук бьющегося стекла: фонарь выскользнул из онемевших пальцев, разорвал темноту на сотни черных лоскутков. Демос бежал, не оглядываясь, падая в снег, раздирая руки и одежду о пики старых оград, затылком чувствуя позади себя что-то неведомое. Или кого-то?..
        Домой он добрался только под утро, грязный, продрогший до костей, в изодранной одежде, с окровавленными руками. Родители еще спали, но баба Ира уже сидела на кухне перед чашкой остывшего, но так и не тронутого чая. Демос хотел прошмыгнуть в свою комнату, но баба Ира не позволила, повисла на шее с испуганным и одновременно счастливым всхлипом, прижалась щекой к его окончательно испорченной куртке.
        - Димочка, где ты был? - Она спрашивала и заглядывала ему в глаза, точно боялась, что вот сейчас он расцепит ее руки, раздраженно пожмет плечами и уйдет к себе, так ничего и не объяснив.
        Такое уже бывало, и Демос не переставал себя за это винить. С бабой Ирой так нельзя. С кем угодно, только не с ней, потому что она единственная на свете любит его таким, какой он есть, потому что у нее давление и больное сердце…
        - Ерунда, - он поцеловал бабу Иру в мокрую от слез щеку, - поцапался тут с одними отморозками.
        Лучше уж такая ложь, чем правда. Так будет проще и понятнее.
        - Димочка, у тебя же кровь…
        - Все нормально. - Все-таки он расцепил ее руки, но не грубо, а нежно и осторожно. - Ты не волнуйся, вот же я, целый и невредимый. - И тут же, не давая ей опомниться и подготовиться к новым вопросам: - Баба Ира, я к себе пойду. Хорошо? А ты родителям не рассказывай ничего. Зачем им знать?
        - Но как же так, Димочка?..
        Он не стал слушать дальше, спрятался от расспросов в своей комнате, прижался мокрой от пота спиной к стене, крепко зажмурился, пытаясь выдавить из памяти воспоминания. Смерть красива, но страшна - вот единственное, что он понял, единственное, что вынес из этой жуткой ночной прогулки. Наверное, было еще что-то, что пытался донести до него уже больше ста лет как мертвый барон, но это казалось таким большим и всеобъемлющим, что не умещалось в голове. Позже, Демос обдумает все позже, а пока нужно хоть немного поспать. Днем должно стать если не легче, то понятнее.
        Демос ошибся: днем не стало легче, днем к прежним вопросам добавились новые, и на смену загнанному в самые дальние уголки подсознания страху пришло любопытство. А еще непонятное, совершенно иррациональное ощущение собственной исключительности, ощущение, что отныне в его жизни появился смысл. Понять бы еще, в чем он состоит.
        Родители так и не узнали о ночных похождениях сына. Испорченную одежду Демос до поры до времени затолкал под кровать, а когда все разошлись по своим делам, отнес на помойку. Оказывается, иногда полезно быть мажором, можно выбрасывать вещи, и этого никто не заметит. Никто, кроме бабы Иры.
        Баба Ира ждала его на пороге, прислонившись спиной к стене, словно ноги ее не держали. А может, и не держали, подумалось вдруг. Она смотрела на Демоса испуганно и просительно одновременно, но вместо ненужных и бесполезных расспросов тихо сказала:
        - Димочка, а я блинчиков испекла. Ты хочешь блинчиков?
        Он не хотел блинчиков, он вообще не хотел есть, но, чтобы не обижать бабу Иру, съел сразу пять штук. А она сидела напротив и всматривалась в его лицо, словно искала какие-то важные, только ей одной заметные перемены. Может быть, даже нашла, потому что так ни о чем и не спросила, лишь попросила:
        - Димочка, ты себя береги. Хорошо?
        - Хорошо. - Он поставил в мойку пустую тарелку, пряча глаза, поцеловал бабу Иру в щеку. - Мне пора.
        - А когда ждать? - Все-таки она не выдержала, в невинный на первый взгляд вопрос вложила всю свою тревогу.
        - Часа в четыре, - сказал Демос и сам поверил тому, что сразу после занятий и факультативов не станет по привычке бродить по городу, а вернется домой, в семью, где его никто не понимает, а по-настоящему любит не то приживалка, не то домработница баба Ира.
        Он вернулся в половине шестого. Почти не соврал. Родителей то ли еще не было, то ли уже не было, Демос никак не мог разобраться в рабочем графике отца и хаотичной, лишенной смысла, светской жизни матери. Баба Ира привычно хлопотала на кухне, но, как только лязгнула входная дверь, вышла в прихожую. Она смотрела все тем же вопросительно-испуганным взглядом, что и утром, и Демос мысленно порадовался, что хоть на сей раз он ее не подвел. Трудно быть готом и при этом оставаться хорошим домашним мальчиком. Да что там трудно, невозможно! Хорошо, что кроме родителей у него еще есть баба Ира.
        Вечер тянулся непривычно медленно. Наверняка все было бы иначе, если бы Демос включил компьютер, но он не включал, не сводил взгляда с настенных часов, наблюдая, как маленькая стрелка медленно, но неуклонно приближается к двенадцати. Ему предстояло решить самую сложную в своей жизни задачу: сознаться в собственном малодушии и начать жить той жизнью, которую баба Ира и родители считают нормальной, либо включить Интернет и признать ту, другую, находящуюся за гранью добра и зла жизнь.
        Ровно в полночь Демос вышел в сеть. Барон уже ждал его в аське. Это был странный разговор, Демоса не покидало ощущение нереальности происходящего. Вот они, два существа из разных миров, общаются в киберпространстве, как будто их не разделяют ни расстояние, ни годы, ни смерть. Наверное, это правильно, наверное, Интернет - самое подходящее место для вот таких встреч реального и потустороннего, ведь если разобраться, Интернет - это тоже что-то потустороннее, способное трансформировать материальную жизнь в набор нулей и единиц. А белый шум? Это же тоже реальность! Так почему же существам с той стороны не воспользоваться высокими технологиями?!
        Барон сказал, что он, Демос, смелый и бесстрашный, что он тот единственный, кто сможет исправить ошибку и искупить вину предков. Про вину предков звучало особенно интересно, потому что в роду Демоса не было никаких выдающихся личностей, все заурядные, среднестатистические. О какой же вине речь?.. Барон не ответил, лишь посоветовал пересмотреть семейные архивы.
        Связь уже давно прервалась, а Демос все сидел, растерянно глядя на монитор компьютера и пытаясь понять, где их вообще искать - эти семейные архивы…
        На помощь пришла баба Ира. Даже странно, что он сразу не подумал обратиться к ней. А даже если бы и подумал, то ведь не станешь будить ее посреди ночи?!
        - Это хорошо, Димочка, что тебя заинтересовала история семьи. - Баба Ира улыбалась, но в уголках ее глаз притаилась тревога. - Сохранилось не много, но кое-что есть.
        Демос сидел перед разложенными на столе фотокарточками, такими древними, что даже не верилось, что они сохранились до наших дней. Карточек оказалось немного, всего четыре штуки. На первой невысокий и какой-то совершенно невыразительный мужчина держал в руках развернутую газету. Вид у него был важный и исполненный чувства собственного достоинства, точно в этом клочке бумаги сосредоточился весь смысл его жизни. Андрей Васильевич Сотников, какой-то там пра-пра-прадед Демоса, смотрел в объектив с внимательным прищуром, словно знал, что спустя более чем сто лет фотокарточка с его изображением окажется в руках у его потомка.
        На второй фотографии пра-прадед был уже в компании молодого мужчины, высокого, статного, красивого какой-то правильной, настоящей мужской красотой. Такой, которая без прикрас и дурацких финтифлюшек, но от которой невозможно оторвать взгляд. Этот второй был похож на Демоса гораздо сильнее, чем первый, но, увы, предком Демоса являлся заурядный Андрей Васильевич Сотников, а не этот… Парень перевернул фотокарточку, чтобы прочесть имя незнакомца, и забыл, что нужно дышать. Вот, оказывается, как выглядел барон Максимилиан фон Вид, его призрачный полуночный друг. Он выглядел так, как Демосу хотелось бы выглядеть самому. Даже с фото от него веяло чем-то необъяснимо загадочным и притягательным, приключениями, путешествиями, любовными победами и опасностью. Опасность чувствовалась сильнее всего - острая, явная, с мускусным звериным духом…
        Третье фото было постановочным, если можно так сказать о фото, сделанном сто лет назад. Все тот же невзрачный предок с идиотским веночком на плешивой голове. Все тот же барон, но уже не в чопорном костюме, а в белоснежной рубахе свободного кроя, такой, в каких, наверное, разгуливали разбойники и корсары. А рядом - кокетливая красотка с античной прической и аппетитными формами. Не просто рядом: рука красотки лежит на предплечье барона, а во взгляде, устремленном на него, сквозит что-то такое… собственническое. Возле красотки - добродушно улыбающийся толстяк в расходящемся на необъятном пузе жилете, с жирными пятнами на сорочке и тоже с идиотским веночком на голове. Может, у них там была какая-то костюмированная вечеринка? Или в конце девятнадцатого века вечеринок еще не существовало?..
        Четвертая фотокарточка оказалась самой маленькой, изломанной и затертой, точно долгое время хранилась не в фотоальбоме, а лежала в сложенном виде где-нибудь в кармане. Девушка, на ней изображенная, была простоволосая, босоногая, в расшитой сорочке, тоже с венком на голове, но не с облезлым и куцым, как у предка и толстяка, а пышным и красивым. Наверное, так должны были выглядеть русалки или ведьмы: необычно, загадочно и даже сексуально. Хотя с чего бы? У ведьмы с фото было самое заурядное, совершенно обыкновенное лицо: остроносенькое, веснушчатое, с ямочкой на подбородке, и даже взгляд не демонический, а по-девчоночьи смешливый. Но вот поди ж ты - все это вместе, и венок, и распущенные волосы, и веснушки, и узкие щиколотки, произвело на парня поразительное впечатление. На обороте снимка было написано уже другим, размашистым почерком одно единственное слово: «Анна».
        Демос сложил фотографии в аккуратную стопку, потом снова разложил пасьянсом на столе. И что теперь? Это важно? Что хотят сказать ему все эти давным-давно мертвые люди? Какую вину ему предстоит загладить? Чью и перед кем?
        - Димочка? - в дверь комнаты робко постучали. - Димочка, мне можно войти?
        - Входи, баба Ира! - Демос совершенно безотчетным движением смахнул фотографии со стола.
        - Димочка, я тут посмотрела… и нашла еще кое-что. - Баба Ира положила перед ним не то книгу, не то толстую тетрадь. - Это личный дневник Андрея Васильевича, твоего предка, человека незаурядного…
        Незаурядного?! А вот Демосу так совсем не показалось, самый обычный, скучный и неинтересный мужик, книжный червь. Что может быть в нем незаурядного?!
        - Я читала этот дневник очень давно. С позволения твоего покойного деда, разумеется. - Баба Ира с нежностью коснулась потертой кожаной обложки. - Димочка, это натуральный детектив. Или даже триллер, - добавила она после недолгой паузы. - Андрей Васильевич - настоящий герой, мне так кажется. И ты на него очень похож.
        - Я?! - Он не хотел быть похожим на какого-то скучного Андрея Васильевича, он хотел быть похожим на барона. Да что там хотел! Он и похож на него. Как же она может не замечать очевидного?!
        - Ты прочти, - баба Ира придвинула дневник поближе к нему. - Прочти, и сам все поймешь…

* * *
        Чай давно остыл, но Анна к нему даже и не притронулась. Демос рассказывал, а она слушала и не верила своим ушам.
        - …Он сказал, что я должен ему помочь. - Лицо парня было бледным до синевы, а ввалившиеся глаза сверкали нездоровым лихорадочным блеском. - Он сказал, что все эти годы ждал, пока в семье его врага родится такой, как я.
        - А какой ты? - мрачно уточнил Громов. В отличие от Анны, свой чай он уже давным-давно выпил и сейчас рассеянно вертел в руках пустую чашку.
        - Я особенный! - Демос с вызовом вздернул подбородок. - Единственный, кто может все исправить.
        - Что конкретно исправить? - шепотом спросила Анна.
        - Несправедливость. Мой прадед, или кто он там? Не важно! Мой предок его предал! Выстрелил в спину! Вы это понимаете?!
        - Да, выстрелить в спину маньяку - это страшное прегрешение. - Громов поморщился как от зубной боли.
        - Барон ему доверял! Так нельзя было… - Демос вдруг враз превратился из взрослого парня в растерянного мальчишку. - А я должен был заплатить. Это честно, я знаю.
        - Стоп! - Громов рубанул кулаком по столу, и в чашке Анны жалобно звякнула ложка. - Давай-ка без лирики. Пока я понял только одно: какой-то урод, назвавшийся Максимилианом фон Видом, отловил тебя в Сети.
        - Это он и был - барон Максимилиан фон Вид! - Демос протестующе затряс головой.
        - Какие нынче прогрессивные пошли покойники. - Громов бросил быстрый взгляд на Анну, успокаивающе сжал ее руку. - Ладно, допустим, так и есть. И что дальше? Почему ты считаешь, что имеешь право сидеть тут и дурить головы двум взрослым людям?
        - Пусть он расскажет, - попросила Анна. - Ты же расскажешь, правда?
        Прежде чем ответить, Демос с ожесточением потер лицо, и Анне показался знакомым этот отчаянный жест. Так еще совсем недавно она сама пыталась стереть с лица вековую паутину.
        - Расскажу. Я за тем и пришел. Барон, или дух барона, я не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах, короче, он сказал, что я должен восстановить справедливость.
        - Как?
        - Помочь ему попасть в наш мир.
        - Охренеть, - простонал Громов. - Мальчик, ты себя послушай! Ты вообще понимаешь, что говоришь?
        - Лучше тебя понимаю! - огрызнулся Демос. - Он сказал, что вернуть его к жизни может лишь тот, в чьих жилах течет кровь его убийцы, а я Дмитрий Сотников - прямой потомок Андрея Сотникова, того самого человека, который всадил свинец ему в сердце.
        - Как вернуть? - От недоброго предчувствия у Анны похолодели ладони.
        - С помощью жертвоприношения. Ничего фатального, ты не подумай. Нужен был только свечной воск и немного крови…
        - Чьей крови? - Громов подался вперед, и в глазах его зажегся недобрый огонек.
        - Твоей. - Демос со смесью отчаяния и решимости посмотрел на Анну. - Он назвал день, когда ты придешь, он сказал, что мне нужно будет только…
        - Напасть на меня и затащить в тот склеп?.. - Паутина никуда не исчезла, липкими нитями она оплетала лицо, забивалась в рот, не давала дышать. Анна крепко зажмурилась, прогоняя это страшное, почти осязаемое наваждение.
        - Я не хотел тебе навредить. Просто ты сопротивлялась, и я разозлился.
        - Разозлился? - Громов медленно встал из-за стола.
        - Не надо! - Анна повисла у него на шее. - Не трогай его, пусть рассказывает.
        - Я тебя убью, - пообещал Громов, опускаясь обратно на табурет. - Раздавлю как жабу…
        - Он сказал, что ему нужно совсем немного крови, что я должен снять с тебя верхнюю одежду, положить тебя на саркофаг и ждать снаружи, потому что остальное меня не касается. - Демос словно не слышал угроз Громова, он смотрел только на Анну. - Я сделал все, как он велел. Очень долго ничего не происходило, а потом склеп задрожал, как от землетрясения, и в стенах появились трещины. Сквозь эти трещины пробивался белый свет. Я хотел подойти поближе, но струсил. Я не слабак, честное слово! Я ходил на старое кладбище ночью и ничего не боялся, но не в этот раз…
        - Заткнулся бы ты, - с угрозой в голосе сказал Громов.
        - Свет исчез очень быстро, - Демос по-прежнему игнорировал Громова и смотрел только на Анну, - я уже почти решился, но ты вышла сама. Ты была такая… такая странная, как будто неживая. И тогда я впервые подумал, что совершил что-то неправильное.
        - Помню, мне казалось, что за мной кто-то гонится. - Анна встала, настежь распахнула окно, и в кухню вместе с порывом ветра ворвалась бодрящая предрассветная свежесть. - Это был ты?
        - Я. - Демос кивнул. - Хотел удостовериться, что с тобой все в порядке.
        - И что? Куда я пошла, ты знаешь?
        - Нет, - он покачал головой.
        - Почему?
        - Не помню. - Демос растерянно моргнул. - Это странно, но я в самом деле ничего не помню. Кажется, я хотел вернуться обратно к склепу, подумал, что там остались твои вещи… и вообще, я ведь не трус…
        - Вернулся? - спросил Громов.
        - Я же говорю, что не помню! Помню только, как очень сильно закружилась голова, и все…
        - А знаешь почему? - рявкнул Громов. - Потому что нечего играть в чертова некроманта! Ты хоть понимаешь, что за тварь впустил в этот мир?! Понимаешь, какую цену приходится платить за его возвращение?! Он вернулся, чтобы снова убивать, и ты ему в этом помог!
        - Громов, - Анна испуганно покосилась на открытое окно, - не кричи.
        - Не могу я не кричать, - сказал он устало. - Анюта, если бы не этот заигравшийся в чернокнижника щенок, ничего бы не случилось, ни с теми девочками, ни с тобой…
        - Со мной все в порядке. - Ей очень хотелось в это верить, и она почти поверила. Пока Громов рядом, с ней не случится ничего плохого.
        - Я знаю, что виноват. - Демос уставился в черноту за окном. - Я не думал, что все так выйдет, думал, что восстанавливаю справедливость, что барон больше не станет…
        - А он стал! - закончил за него Громов. - Он убивает так же, как убивал сто лет назад. Есть лишь один нюанс - теперь, когда он мертв, его невозможно убить повторно!
        - Демос, - Анна отхлебнула остывший чай и рассеянно подумала, что сейчас, в это мутное, совсем не весеннее утро нужно пить обжигающе горячий кофе, а не холодный чай, - он больше с тобой не общался?
        - Нет, - парень покачал головой. - Я выходил в Интернет каждую ночь, но барон так и не появился.
        - Потому что ты ему больше не нужен, - недобро усмехнулся Громов.
        - Он был моим единственным другом! - На бледных щеках Демоса полыхнул алый румянец. - Он столько всего мне рассказал…
        - Дурак. - Громов покачал головой. - Этому существу не нужны друзья, он использовал тебя, как проводника.
        - А меня? - спросила Анна. - Зачем ему я?
        - У меня есть фотографии. - Демос потянулся за рюкзаком. - Они очень старые. Лучше посмотри сама!
        С ветхой, затертой от небрежного хранения фотокарточки на Анну смотрела она сама. Вернее, такой, изящной и романтичной, она могла быть, если бы жила не в двадцать первом веке, а в девятнадцатом.
        - Ее тоже звали Анной. - Девушка разжала пальцы, и снимок желтым листком спланировал на стол.
        - И она стала последней жертвой барона, а ты просто невероятно на нее похожа. - Громов перевел взгляд с фотокарточки на Анну.
        - Она отвергла его любовь. - Демос взял в руки другой снимок, протянул Анне.
        - И за это он сжег ее заживо. - Громов с ненавистью посмотрел на одного из двух запечатленных на снимке мужчин. - Нормальная реакция отвергнутого поклонника, не правда ли?
        - Я уже все понял. - Демос поймал руку Анны, сжал крепко, до боли. - Я пришел, чтобы тебя защищать.
        Вот и еще один защитник. Не слишком ли много защитников на нее одну?..
        - Он не посмеет, если я буду рядом.
        - Откуда такая уверенность? - спросил Громов, не отрывая взгляда от оставшихся фотографий.
        - Я просто знаю. - Демос виновато улыбнулся. - Это такое странное чувство, не могу точно сформулировать, но я уверен, что, пока я рядом, с тобой не может случиться ничего дурного.
        - Блажен, кто верует. Ты в самом деле думаешь, это так просто - взять и перейти на светлую сторону?
        - Я единственный, кто может ее спасти, - упрямо повторил Демос.
        - Мы это уже слышали. - Неуловимо быстрым движением Громов схватил парня за ворот свитера, потянул на себя. - Анюта не нуждается в твоей помощи. Так что топай домой, светлый рыцарь, и сделай так, чтобы мы больше тебя не видели.
        - А что скажешь ты? - Демос требовательно посмотрел на Анну. - Он не понимает, но ты должна это чувствовать. Только со мной ты будешь в безопасности.
        Она ничего не чувствовала. Нет, не так! Она чувствовала жалость и горечь от того, что она и этот запутавшийся мальчик стали пешками в чужой игре.
        - Иди домой, Демос, - сказала Анна как можно мягче. - Я как-нибудь сама.
        - Ты уверена? - он смотрел на нее с мольбой.
        - Уверена.
        - Он тебе не поможет. Тебе никто не поможет.
        - Уходи, Демос…

…Мгла за окном рассеивалась медленно, точно нехотя. Анна грела озябшие ладони о чашку со свежесваренным кофе и прислушивалась к тому, как Громов с кем-то вполголоса разговаривает по мобильному телефону. Демос ушел полчаса назад, и теперь она чувствовала себя так, словно лишилась чего-то очень важного, чего-то такого, без чего невозможно жить.
        Пустое! Он всего лишь потерявшийся мальчишка, которому вовремя не объяснили разницу между добром и злом. Он пришел к пониманию этой разницы самостоятельно, шел долгим окружным путем, но ведь дошел же! И не нужно втягивать его во взрослые игры, дальше они с Громовым как-нибудь сами. Вот только мертвого нельзя убить дважды… Как же тогда быть?
        И еще, есть в этой истории кое-что странное, кое-какие нестыковки. Призрак, общающийся посредством телефона и Интернета - это лишь одна из таких нестыковок. Есть и другая, гораздо более важная. Она ведь видела барона вблизи, чувствовала его прикосновения. Как бы то ни было, что бы там ни говорили о его стремлении обрести плоть, но пока еще он нематериальный, а те несчастные девочки погибли от рук вполне реального убийцы. Как же так?
        - Не бойся, Анюта. - Громов вошел в кухню почти бесшумно, поцеловал Анну в макушку. - Мы прорвемся.
        - Прорвемся. - Она улыбнулась, потерлась щекой об его ладонь.
        - И не думай о том, что сказал этот мальчишка.
        - Громов, я сейчас думаю о другом. - Анна потянула его за руку, вынуждая присесть рядом. - Как барон мог убивать, если у него нет физического тела? Там ведь все более чем материально, там веревки и бензин… Откуда у призрака бензин?
        - Вот я дурак! - Громов схватился за голову. - Анюта, какой же я идиот…
        - Ты не идиот. - Она попыталась погладить его по щеке, но он резко встал из-за стола, принялся мерить шагами кухню.
        - Ясно же как божий день, что у него есть помощник! Вполне реальный человек, такой, как этот твой гот.
        - Демос никого не убивал!
        - Демос, может, и не убивал, но наверняка есть кто-то другой, кто-то умнее и опаснее этого мальчишки.
        - И этот кто-то писал Демосу сообщения?
        - Писал сообщения, проводил психическую обработку, убивал во имя своего пока еще мертвого хозяина - одним словом, делал все, чтобы барон восстал из мертвых! Анюта, - Громов застыл посреди кухни, - это же было ясно с самого начала, а я, дурак, повелся на сказки про призрака и не проверил очевидные факты.
        - Это не сказки, - Анна поежилась, вспоминая призрачный поцелуй барона, - он существует на самом деле.
        - Да, он существует, но кроме него есть еще кто-то. Кто-то из плоти и крови, достаточно сведущий в оккультизме и смелый, чтобы решиться на такой эксперимент. - Громов на мгновение замолчал, а когда уже хотел было что-то сказать, снова зазвонил его мобильный телефон. Громкий звук рингтона спугнул мысль, и Анне показалось, что в эту самую секунду они потеряли что-то очень важное, тоненькую ниточку, которая могла помочь найти правду.
        - Слушаю. - Лицо Громова сделалось напряженным и сосредоточенным. - Да, я все понял, буду через час. - Он сунул мобильный в карман джинсов, рассеянно посмотрел на Анну, а потом сказал: - Анюта, мне нужно будет уехать. Это очень важно. Не знаю, надолго ли, но обещаю к вечеру вернуться. Давай я отвезу тебя к Любаше.
        - Не нужно, - она протестующе покачала головой. - Я побуду дома, ты только вернись домой до ночи.
        - Я вернусь. - Громов посмотрел на нее долгим взглядом, а потом поцеловал торопливым, каким-то совсем неласковым поцелуем и вышел из кухни. - Запри за мной дверь! - послышалось из прихожей. - И никому не открывай. Слышишь?
        Анна кивнула, точно он мог ее видеть, но когда хлопнула входная дверь, так и осталась сидеть за столом. Сердце вдруг болезненно сжалось от совершенно иррационального, но острого чувства неотвратимости надвигающейся беды. В этом они с Демосом оказались похожи, у каждого из них имелось свое собственное фатальное предчувствие, каждого из них можно было смело назвать сумасшедшим. Единственным нормальным казался Громов, но Громов ушел, а она осталась наедине со своими явными и тайными страхами. Нельзя бояться! Самое время начинать учиться держать удар. И сидеть сложа руки тоже не стоит, нужно занять себя чем-нибудь привычно рутинным. Генеральная уборка - самое то!
        Анна убрала, протерла и перемыла почти все, что только можно было убрать, протереть и перемыть, и даже прибралась на антресолях, когда в так и не запертую дверь деликатно постучали…

* * *
        Хельга ждала его в салоне. Даже если бы Громов ее не увидел, то все равно почувствовал бы по аромату ладана и лилий. Сегодня аромат этот был особенно пронзительным и тревожным. Да и сама Хельга выглядела взволнованной.
        - Хорошо, что ты пришел, мой мальчик. - Она взмахнула рукой с зажатой в ней сигаретой. - Как дела?
        - Как сажа бела. - Он уселся за свой стол, вопросительно посмотрел на Хельгу. - Вы принесли бумаги?
        - Погоди. - Она улыбнулась, но не так, как раньше. По холеному, лишенному возраста лицу скользнула лишь тень улыбки. - Как девочка? Он приходил этой ночью?
        - Приходил, но ушел.
        - Уже скоро. - Хельга загасила лишь наполовину выкуренную сигарету. - Я думаю, сегодня или самое позднее завтра он придет, чтобы ее забрать.
        - Сжечь? - спросил Громов с мрачной решимостью.
        - Да, - Хельга кивнула. - Девочка должна стать последним звеном в цепи превращений. Он заберет ее душу и обретет плоть.
        - Она не станет последним звеном. Я не позволю.
        - Ты не позволишь. - Хельга посмотрела на Громова долгим внимательным взглядом. - Я знаю это, мой мальчик. А барон не знает, и в этом наш козырь.
        - Мне нужны документы. Все, что удалось собрать. Вы принесли?
        - Нет. - Хельга покачала головой и тут же добавила: - Но я договорилась, чтобы тебя пустили в архив. Ты увидишь все собственными глазами: отчеты, рапорты, воспоминания очевидцев, кое-какие фотографии. Поверь, мне стоило огромных трудов добиться того, чтобы эти документы вообще нашли, но даже моего влияния не хватило для того, чтобы их хотя бы на время позволили изъять из архива. Когда прочтешь, позвони мне. Я отвечу на все твои вопросы.
        - На один вопрос я хотел бы получить ответ прямо сейчас. - Громов посмотрел на свою татуировочную машинку. - Почему именно феникс? И еще, чей пепел я высыпал в краску?
        - Ты научился задавать правильные вопросы, мой мальчик. - Хельга одобрительно улыбнулась. - Ты ведь знаешь, что за существо феникс?
        Громов молча кивнул.
        - Сгорающий и восстающий из пепла, вечно живой… У меня есть основания думать, что барон Максимилиан фон Вид прожил отнюдь не тридцать лет, как записано в официальных документах, а многим больше.
        - Восставал из пепла, как мифическая птица?
        - Не совсем так, но близко. Я думаю, чтобы не стареть, он использовал пепел феникса.
        - Пепел птицы, которой не существует? - Громов не удержался от саркастической усмешки.
        - Большинство смертных считает, что призраков тоже не существует, - отрезала Хельга, - а один из них охотится за Анной. Удивительно, не правда ли?
        - Простите, - Громов покаянно кивнул.
        - Прощаю, мой мальчик. В последнее время мне только и остается, что прощать. - В затянутой в лайковую перчатку руке яркой искрой вспыхнула зажигалка, Хельга снова закурила. - Считается, что пепел феникса дарует если не бессмертие, то почти бесконечно долгое существование. С его помощью можно вернуть к жизни даже смертельно больного человека.
        - Барон был из числа бессмертных?
        - Практически.
        - Но его ведь убили.
        - Роковое стечение обстоятельств. Если бы рану сразу присыпали пеплом, он остался бы жив.
        - А Анюта? В ее крови теперь тоже пепел феникса? Она теперь тоже бессмертна? - Громов почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь.
        - Нет, - Хельга затянулась сигаретой, покачала головой. - Это был другой пепел, пепел из костра, на котором сгорела Анна, последняя жертва барона.
        - Но зачем тогда?.. - Громов с такой силой сжал столешницу, что онемели пальцы.
        - Максимилиан фон Вид был повесой и бабником, - Хельга говорила и рассеянно разглядывала затейливые дымные узоры, - но одну-единственную женщину он любил по-настоящему.
        - Анну?
        - Да.
        - Но даже это большое и светлое чувство не помешало ему сжечь ее на костре…
        - Он был безумцем, - Хельга грустно улыбнулась, - воплощением зла. Я даже допускаю, что он не сознавал, что творит.
        - А пепел?
        - А пепел - это приманка. Теперь он найдет свою Анну среди сотни тысяч других женщин.
        - Свою Анну? - повторил Громов.
        - И она его тоже узнает. - Хельга как будто ничего не слышала. - Потому что даже у пепла есть память.
        - Феникс загорается, когда призрак приближается к Анне. Ей снятся кошмары, в которых она сгорает заживо…
        - Я же говорю - память.
        - А ради чего? Что стоит того, чтобы мучить ни в чем не повинного человека?! - Никогда раньше Громов не испытывал такой испепеляющей ярости. Он всматривался в красивое и непроницаемое лицо Хельги и понимал, что ненавидит ее всем сердцем.
        - Я знаю, тебе больно. - Хельга с самого первого дня умела читать его мысли. - Я не раз оказывалась на твоем месте, но я научилась жертвовать малым ради великого. И ты тоже научишься.
        - Я - нет! - Громов яростно замотал головой. - Я не такой, как вы!
        - Да, ты не такой, как я. - Она смотрела на него со смесью жалости и разочарования. - Впервые в жизни я ошиблась. Когда мы закончим с этим делом, ты можешь уйти.
        - Я уйду прямо сейчас! - он встал так порывисто, что опрокинулось кресло.
        - Допускаю такую возможность. - Хельга тоже поднялась. - Ты можешь уйти от меня, но от судьбы все равно не убежишь. Вместо того чтобы тратить силы и энергию на бесполезную злость, подумай, что жребий уже брошен, и нам с тобой лишь остается следовать предначертанному судьбой.
        - А кто бросил жребий? - спросил Громов, сдергивая с вешалки куртку. - Уж не вы ли?!
        Он так и не дождался ответа и, хлопнув дверью, вышел из салона.
        Громов мчался на мотоцикле по залитым ярким весенним солнцем улицам, но смотрел на мир, словно сквозь затемняющие фильтры - все казалось мрачным и серым, потусторонним. Жребий брошен, в этом Хельга права. Даже если он откажется ей помогать, остановить ход событий уже невозможно, рано или поздно барон доберется до Анны, и когда это случится, они должны оказаться во всеоружии.
        Городской архив был похож на сонное царство. Битый час Громов объяснял толстой апатичной тетке, что у него есть доступ к архивным документам. Еще столько же тетка пыталась дозвониться до своего начальства, которое слыхом не слыхивало ни о каком особом доступе. Ситуация разрешилась лишь когда Громов врезал кулаком по столу и заявил, что разнесет эту чертову богадельню, если ему не выдадут обещанные документы. Наверное, все можно было решить одним-единственным звонком Хельге, но он не хотел звонить. Мало того, он не желал иметь с ней ничего общего. Теперь он сам по себе…
        Документы искали так долго и мучительно, что у Громова сложилось впечатление, что сотрудники архива не имеют даже отдаленного представления ни о картотеках, ни тем более о специализированных компьютерных программах. Когда ветхая картонная папка безо всяких опознавательных знаков наконец легла на стол перед Громовым, он чувствовал себя выжатым лимоном. Чувство это сохранялось недолго, лишь до того момента, пока он не перевернул первую страницу и с головой не ушел в прошлое.
        Разбираясь в нечитаемых каракулях, закорючках и загогулинках официальных отчетов, просматривая свидетельские показания и вырезки из газет, Громов совершенно потерял счет времени, словно, открыв ветхую картонную папку, он провалился в межвременную дыру. Когда последняя бумажка была изучена, а последняя статья прочтена, часы показывали половину девятого вечера. Но самое обидное - перелопатив гору информации, он так и не узнал ничего нового, ничего такого, что способно было помочь в противостоянии с Максимилианом фон Видом.
        Громов вышел на улицу и полной грудью вдохнул свежий весенний воздух, когда на смену раздражению из-за впустую потерянного времени пришла тревога. Каждый час он звонил Анюте, справлялся, как у нее дела, и всякий раз она отвечала, что все в полном порядке, а вот сейчас ее телефон молчал… Это могло не значить ровным счетом ничего, в домашних хлопотах Анюта могла просто не услышать звонок, но на душе вдруг сделалось неспокойно.
        Мотоцикл мчался по вечернему городу, обгоняя машины, пролетая на красный свет, а сердце с фатальной многозначительностью отсчитывало мгновения блаженного неведения.
        Дверь в Анютину квартиру была не заперта. Это тоже могло значить что угодно: Анину рассеянность или банальный поход к соседке за солью, но Громов уже знал правду, и от этого знания перед глазами поплыли красные круги. В квартире пахло ладаном и лилиями, а Хельга считает, что ради великого не грех пожертвовать малым…
        Мобильный Хельги молчал, так же как телефоны Алекса и Анюты. И это тоже было очень многозначительное молчание, но самое страшное - Громов понятия не имел, где искать Аню, а время утекало, точно песок сквозь пальцы.
        Гальяно позвонил, когда Громов сбегал вниз по лестнице. Магистр был бодр и весел и понятия не имел о том, какая беда постигла его лучшего друга. В трубке слышался счастливый смех Любаши, и это было еще одним свидетельством того, что Анюты у них нет.
        - Дай мне Любашу! - проорал Громов в телефон. - Гальяно, быстрее!
        Просить дважды друга не пришлось, Гальяно остро чувствовал нюансы, он вообще остро чувствовал многие вещи.
        - Алло? - Любаша уже не смеялась, даже «алло» у нее получилось тревожно-испуганным. - Громов, что-то с Анютой, да?
        Он не стал отвечать. Да и что он вообще мог ответить?! Вместо этого он спросил:
        - Любаша, Анна рассказывала, что это ты нашла для нее работу репетитора.
        - Ну я, а что?
        - Откуда ты узнала, что Дмитрию Сотникову нужен репетитор? Кто тебе сказал?
        На мгновение в трубке воцарилась тишина, а потом Любаша заговорила:
        - Секретарша Жанка сказала, что у нее кто-то интересовался, где можно найти хорошего учителя биологии…
        - Кто интересовался?
        - Не знаю.
        - А спросить у этой своей Жанки можешь? Это очень важно!
        - Не отключайся, я сейчас! - послышался удаляющийся голос.
        - Громов, что случилось? - Наверное, уходя за своим мобильником, Любаша сунула трубку Гальяно.
        - Анюта пропала, и я понятия не имею, где ее искать.
        - Сама пропала? - деловито поинтересовался друг.
        - Я думаю, что ее увели силой.
        - Призрак?
        - Нет, черт возьми! Гальяно, ты что, не понимаешь?! Я обещал ее защищать, а какая-то сволочь…
        - Громов, это опять я! - Невнятное бормотание Гальяно вытеснил тревожный басок Любаши. - Там длинная цепочка получилась, но я все выяснила.
        - Кто?!
        - Пичужкина Ольга Федоровна. Тебе что-нибудь говорит это имя?
        - Нет! - Он в отчаянии замотал головой.
        - Анжелка сказала, что ее знакомая называла эту даму Хельгой…
        Хельга!.. Вот он дурак! С самого начала искал не там и не того. Но почему Хельга?.
        - Громов, где Анюта? - орала в трубку Любаша. - Громов, я сейчас к тебе приеду!
        - Дай мне Гальяно! - рявкнул он. - Быстро!
        - Я здесь, - подал голос друг.
        - Мне нужна твоя помощь. - Решение пришло внезапно, словно озарение. Гальяно особенный, он может такое, что не дано простому смертному. - Я жду тебя в салоне, только не бери с собой Любашу. - Громов отключил связь и вскочил в седло мотоцикла.

* * *

1889 год Андрей Васильевич Сотников
        Мелкий дождь зарядил с самого утра, а к обеду ненастье разгулялось не на шутку, пришлось надевать плащ и галоши.
        - Андрюшенька, ты с ума сошел! - Мари смотрела с укором, нервно мяла в руке мокрый от слез платочек. - Андрюшенька, не ходи! Подумай, что скажут люди.
        Андрею Васильевичу было все равно. После той страшной ночи он ко многим вещам стал относиться иначе, словно глаза открылись. Вот и сейчас его совершенно не волновало, что он собирается не на какой-нибудь светский раут, а на похороны Максимилиана фон Вида.
        - Ты только посмотри, дождь какой! Ты же вымокнешь, простудишься… - Супруга исчерпала аргументы и уже было собиралась пустить в ход самое страшное свое оружие - слезы. Да только пустое, он давно все для себя решил.
        - Мари, я должен. - Не дожидаясь очередной порции упреков и причитаний, Андрей Васильевич торопливо поцеловал супругу в мокрую щеку, вышел из дома и едва не свалился с ног под порывом холодного, совсем не летнего ветра.
        Сотников твердо знал, что обязан присутствовать на похоронах человека, которого, несмотря ни на что, все никак не мог перестать считать своим другом.

…Крупные капли дождя барабанили по крышке гроба с совершенно не приличествующим случаю азартом. Андрею Васильевичу стало даже как-то неловко от этого почти праздничного перестука.
        - Пришли проводить барона в последний путь? - послышался за спиной знакомый голос.
        - Тот же вопрос я мог бы задать и вам, Ольга Федоровна. - Он обернулся и встретился с пронзительным взглядом черных глаз графини. - Кладбище - не самое подходящее место для такой дамы, как вы.
        - Как знать, дружочек. Как знать. - Графиня неопределенно покачала головой. - Увы, не всегда нам дано выбирать себе место. Уверена, бедный Максимилиан не рассчитывал оказаться на погосте в расцвете лет, а вот поглядите, как оно вышло: в последний путь его провожают не прекрасные девы, коих в его жизни было немало, а старая городская сплетница и человек, всадивший свинец в его шальное сердце. Вот такая насмешка судьбы. Вам не кажется?
        Прежний Андрей Васильевич непременно нашел бы что ответить, но Андрей Васильевич нынешний просто промолчал. И, удивительное дело, графиня тоже замолкла. Вместо того чтобы донимать пустыми расспросами, она направилась к гробу. Андрей Васильевич всматривался в ее прямую спину, в по-девичьи стройную фигуру и думал над сказанными ею словами о насмешке судьбы. Над ним самим судьба тоже всласть посмеялась. Вроде и получил то, чего желал, распутал опаснейшее преступление, застрелил злодея. Отчего же тогда на сердце такая тяжесть? Отчего некогда горячо любимая работа отныне совсем не занимает, а каждую ночь в его сновидениях полыхают погребальные костры?!
        Графиня провела у гроба всего несколько мгновений, а потом, не оглядываясь, направилась к выходу с кладбища. Там, у чугунных ворот, ее уже поджидал высокий господин, лица которого Андрей Васильевич не сумел рассмотреть из-за плотной пелены дождя. Зато он сумел рассмотреть другое - одинокую розу на крышке гроба…
        Старая сплетница и невольный убийца… Но откуда же ей знать, если они с Косоруковым условились молчать, если все лавры отныне у начальника полиции?..
        Андрей Васильевич уже собрался уходить, когда кто-то бесцеремонно дернул его за полу плаща.
        - Барин, а барин? - послышался писклявый голосок. Невысокий, насквозь промокший мальчонка таращил на него глаза-пуговицы.
        - Чего тебе?
        Андрей Васильевич полез было в карман за мелочью, но в этот самый момент из необъятной холщовой торбы мальчонка достал шкатулку красного дерева.
        - Вот, хозяин велел вам передать, ежели что. - Он шмыгнул носом и сунул свою ношу Андрею Васильевичу в руки. - Просил, чтоб хранили… - сказал и тут же дал стрекача прямо по кладбищенским лужам.
        - Эй, погоди-ка, пострел! - крикнул ему вслед Андрей Васильевич. - Кто твой хозяин-то?
        Мальчонка замер аккурат посреди лужи, зыркнул хитрым цыганским глазом и махнул рукой в сторону гроба:
        - Так вот он!
        Шкатулка в тот же миг точно свинцом налилась, Андрей Васильевич едва ее не выронил, но все ж таки удержал. Когда он открывал резную крышку, руки заметно дрожали. В шкатулке лежали сигары, те самые, его любимые. Сигары, а еще хрустальный сосуд, наполовину заполненный пеплом…
        Андрей Васильевич хотел выбросить проклятую вещицу прямо здесь, на кладбище, но отчего-то не стал, аккуратно положил обратно, а саму шкатулку спрятал под полу плаща. Раз велено хранить, то так тому и быть…

* * *
        - Громов, я понятия не имею, как это правильно делается! - Гальяно мерил шагами свой кабинет. - Ну не знаю я, как ее искать!
        - А ты подумай! - Громов уперся руками в стол. Взгляд у него был такой шальной, что Гальяно стало не по себе. - Только думай быстрее, очень тебя прошу. Вот тебе карта района, если поможет.
        Карта могла пригодиться. Во всяком случае, магистру так казалось, но нужно еще кое-что, что-то, к чему Анюта хотя бы прикасалась.
        Громов после недолгих раздумий достал из кармана куртки старый снимок. В первый момент Гальяно показалось, что девушка на фото - это Анна, и только всмотревшись, он начал находить отличия.
        - Это же не она, правда? - спросил он растерянно.
        - Не она, - Громов мотнул головой, - но она держала этот снимок в руках. Сгодится?
        - Не знаю, - магистр сосредоточенно нахмурился, пытаясь поймать ускользающую, но с каждой секундой все более ощутимую нить. - Давай карту и фотку!
        Это оказалось поразительно просто. Гальяно даже не ожидал, что будет так легко. Рука с зажатым в ней снимком дернулась независимо от его воли, неспешно описала круг над картой.
        - Вот тут! - Он ткнул пальцем в черную точку чуть в стороне от города. - Громов, она здесь, я чувствую!
        - Покажи! - Друг забрал карту, прочел названия и, не говоря ни слова, стал собираться.
        - Постой, ты куда? - всполошился Гальяно.
        - Туда.
        - Я с тобой.
        - Нет. - Громов замер лишь на секунду, уже у самых дверей. - Спасибо за помощь, но дальше я сам.
        - Хренушки - ты сам! - Гальяно в два прыжка очутился рядом. - Один за всех и все за одного!
        - Там не будет гвардейцев кардинала, - сказал Громов устало.
        - А кто там будет?
        - Я не знаю, я пока сам ничего не понимаю.
        - Тогда нам может пригодиться вот это. - Гальяно достал из внутреннего кармана пальто припасенную фляжку со святой водой.
        - Боюсь, что вот это нам тоже пригодится. - Громов мрачно похлопал по кобуре.
        - Твой аргумент повесомее будет, - произнес магистр не без зависти.
        - Хотелось бы и мне так думать…
        Это только непосвященному кажется, что прогулка на спортивном мотоцикле - драйв и сплошное удовольствие. Может, когда ты за рулем, так оно и есть, а вот если ты сидишь сзади, и тощая твоя задница отзывается болью на каждый ухаб, а ветер из-за отсутствия шлема задувает одновременно в глаза, уши и ноздри, то тут остается один только драйв, без всякого удовольствия. Нет, Гальяно не жаловался, мужественно сносил все невзгоды и мысленно готовился к предстоящей встрече с призраком. Ведь очевидно же, что вступать в переговоры с бароном придется именно ему - магистру черной и белой магии, начинающему медиуму и борцу с темными силами. Знать бы еще, как ведутся такие переговоры. И заклятье по изгнанию нечистой силы он подзабыл, еще начнет пыкать-мыкать в самый ответственный момент…
        Мотоцикл затормозил так резко, что задумавшийся Гальяно едва не свалился на землю.
        - Дальше пойдем пешком, - буркнул Громов. - Лишний шум нам ни к чему.
        - Куда пойдем? - шепотом спросил Гальяно.
        - Здесь недалеко должно быть старое поместье.
        - Чье?
        - Его.
        - Ты уверен, что Анна там?
        - Я уже ни в чем не уверен, но ты же сам указал место. - Громов заглушил мотор и, не говоря больше ни слова, нырнул в придорожные заросли.
        Даже странно, что деревенская ночь может так разительно отличаться от городской. Вот казалось бы, звезды и луна куда как ярче, чем в городе, а света от них чуть, тьма вокруг кромешная. Гальяно пробирался вслед за Громовым по непролазным дебрям одичавшего парка и вполголоса чертыхался, когда натыкался то на ствол дерева, то на ветку. Надо было взять с собой не святую воду, а карманный фонарик, потому что для таких вот походов третий глаз у него развит еще недостаточно хорошо.
        Громов остановился так резко и неожиданно, что Гальяно едва не впечатался ему в спину.
        - Что там? - спросил магистр шепотом и тут же сам понял, что, похоже, они добрались до места.
        Старый двухэтажный особняк опирался на щербатые колонны, таращился в никуда пустыми глазницами окон, но даже в этой своей стариковской беспомощности умудрялся выглядеть достойно и внушительно. Оптимальное жилище для призрака…
        - Громов, ты как хочешь, а я в дом не пойду. - Гальяно торопливо перекрестился.
        - В дом не нужно, - сказал друг с мрачной уверенностью. - Похоже, мне туда, - он махнул рукой в ту сторону, где между вековых лип виднелись желтые огоньки.
        - А мне?
        - А ты оставайся здесь, покараулишь, - велел Громов таким тоном, что Гальяно как-то сразу расхотелось с ним спорить. Да и к чему кривить душой, когда страшно до чертиков?! Это в черной и белой магии он магистр, а когда дело касается вещей вполне материальных, Громову с его пушкой управляться будет сподручнее.
        - Ага, это ты правильно решил. - Как Гальяно ни старался, а голос все-таки сорвался на предательский испуганный фальцет. - Кто-то же должен прикрывать тылы.
        - Прикрывай, - Громов посмотрел на него очень серьезно, точно и не догадывался, что друг сдрейфил. - Я попробую сам, но если что, тогда, наверное, придется тебе…
        - Ничего не случится, - сказал Гальяно не слишком уверенно. - То есть я вижу, что все будет хорошо.
        - Ну, в таком случае я спокоен, - Громов по-дружески похлопал его по плечу и растворился в темноте.

* * *

…Она сначала распахнула дверь, а уже потом подумала, как это опрометчиво. Но ведь призраки не стучатся перед тем, как войти…
        Демос стоял, опершись плечом о стену, и улыбался решительно и лишь самую малость виновато.
        - Здравствуй, Анна.
        - Уже здоровались, Демос. - Ей не хотелось быть грубой с этим мальчиком, но снова впускать его в свою жизнь не хотелось еще больше. - Что тебе нужно?
        - Поговорить. Мне нужно с тобой поговорить.
        - Мне кажется, мы уже все обсудили.
        - Не все. Есть кое-что, что не должен знать твой цепной пес.
        - Громов не пес! - Неожиданно для себя Анна разозлилась. Как он может вести себя так по-хамски после всего, что натворил?!
        - Да, ты права, твой Громов не пес, он подонок.
        - Уходи! - Анна попыталась захлопнуть дверь, но Демос ей не позволил.
        - Подожди, я могу все объяснить.
        Анна не хотела объяснений. Нет, не так, она их уже боялась. Каждое объяснение делало ее все более несчастной.
        - У тебя сохранилась куртка? - вдруг спросил Демос.
        - Какая куртка?
        - Та, которая была на тебе, когда ты пришла в себя в сквере.
        - Откуда ты знаешь?
        - Так сохранилась или нет?
        Куртка сохранилась, Анна и сама не знала, почему до сих пор ее не выбросила.
        - Я не понимаю, к чему ты клонишь.
        - Я войду. - Он уже даже не спрашивал, а просто ставил ее перед фактом. У Анны еще была возможность отказаться от его правды, но, вместо того, чтобы послать Демоса к черту, она отступила на шаг, пропуская его в квартиру.
        - Ты принеси ее, если не трудно, а я пока тут постою. - Он повесил на вешалку свой рюкзак. - А хочешь, не приноси, а просто посмотри сама. Куртку когда-то сдавали в химчистку, там на подкладке должна сохраниться бирочка с фамилией владельца…
        Куртка пахла дождем и ветром, а еще чуть-чуть одеколоном, она была тяжелой и по-мужски основательной, хоть и старой. Бирочка нашлась практически сразу - тряпичный прямоугольник с затертыми, но все еще различимыми буквами. В то мгновение, когда Анна прочла фамилию хозяина куртки, окружающий мир перевернулся с ног на голову.
        - Убедилась? - послышалось за спиной.
        - Что ты хотел мне рассказать? - Она аккуратно повесила куртку на вешалку, обернулась к Демосу.
        - Ты же умная, ты уже сама все поняла. Громов лучший в городе татуировщик, от старого кладбища до его салона совсем ничего, а на куртке его фамилия. Я ведь прав?
        - Ты прав.
        Анна прошла на кухню, поставила на огонь турку. Услышанное не укладывалось в голове, убивало веру в людей в целом и в Громова в частности. А ведь все сходится… Вот откуда то смутное чувство дежавю, которое случилось, когда они с Любашей оказались в тату-салоне, вот откуда феникс. Но зачем?! За что он с ней так… нечестно.
        Демос вошел в кухню вслед за ней, не спрашивая разрешения, уселся на любимое место Громова, спросил:
        - Теперь ты готова меня выслушать?
        - Для начала скажи, откуда ты все это знаешь. - Анна спиной чувствовала его внимательный взгляд.
        - Мне рассказали.
        - Кто? - Все-таки она обернулась, чтобы видеть его лицо, чтобы понять, врет он или говорит правду.
        - Ее зовут Хельга, и она особенная.
        - Такая же, как ты?
        - Нет, она круче. Она знает ответы на все вопросы.
        Анна невесело усмехнулась. Ей бы тоже хотелось знать ответы на все вопросы, да вот беда - вместо всезнающей Хельги ей достался Демос.
        - Громов работает на нее, понимаешь? Он всего лишь исполнитель! Делает то, что прикажут.
        - И эта твоя Хельга приказала ему сделать мне татуировку? Зачем?
        Демос долго молчал, а потом решительно тряхнул головой и заговорил:
        - Громов - исполнитель, а ты - приманка! Понимаешь? Приманка для призрака! Эта твоя татуировка - она не простая, в краску добавлен пепел.
        - Какой пепел?
        - Неправильный вопрос, Анюта. Не какой, а чей. Пепел Анны, той самой, что с фотографии, последней жертвы барона. Он теперь тебя чувствует. Он думает, что ты - это она, и если мы будем сидеть сложа руки, призрак найдет способ до тебя добраться.
        Оставленный без присмотра кофе вскипел, выплеснулся из турки черной жижей. Анна выключила газ, перелила остатки кофе в чашку, принялась оттирать плиту. Что угодно, только бы не слушать Демоса, только бы не верить…
        - Тебе помочь? - Демос встал из-за стола.
        - Не нужно. - Она старалась не смотреть в его сторону, испачканная плита гораздо важнее. Пока Анна будет думать именно так, мир не сможет разрушиться окончательно. Громов - исполнитель, а она - приманка…
        - Хельга сказала, что ты должна знать предысторию. - Демос достал что-то из своего рюкзака, положил на стол. - Вот это дневник моего предка, человека, который убил барона. Здесь все написано, тебе нужно только прочесть.
        - Я не хочу. - Анна протестующе затрясла головой. - Я хочу, чтобы ты ушел и оставил меня в покое.
        - Прости, но это невозможно. - Демос виновато улыбнулся. - Даже если я оставлю тебя в покое, ОН не успокоится никогда.
        От дневника пахло так же, как в склепе - пылью, тленом и мертвой историей. Анну замутило, но она сделала над собой усилие. Да, Демос прав, теперь, когда больше не на кого рассчитывать, она обязана знать правду.
        Правда была мучительной и страшной, правда касалась не только ее, но и людей, которых уже давно не было на этом свете, она вязла на зубах остывшим и перекипевшим кофе и оставляла после себя неистребимую горечь. Теперь Анна знала, с каким чудовищным злом ей предстоит столкнуться, но не понимала, что сделать, чтобы остаться в живых. Был и еще один вопрос…
        - Кто такая эта Хельга? И не говори больше, что она особенная, я с некоторых пор тоже особенная.
        - Я не могу объяснить. - Демос растерянно моргнул. - Она та, которая знает, как все исправить.
        - И Громов работает на нее? - До чего же мерзкий вкус у кофе… Нужно было вылить и сварить новый, но теперь уж что…
        - Работал, до тех пор, пока не перешел границы, не решил, что сможет поймать барона на живца.
        Живец - это она. Маленькая рыбешка, запутавшаяся в сетях лжи. Все врут: Демос, Хельга, Громов… Никому нельзя верить…
        Кухня вдруг закружилась, а бледное лицо Демоса начало стремительно расплываться…
        - …Прости, но так нужно. - На затылок легла тяжелая ладонь, и мир перестал существовать.

* * *

…Хельга ждала его во дворе Анютиного дома. То есть тогда еще Демос не знал, как зовут эту женщину, которая своим подчеркнуто элегантным видом совершенно не вписывалась в унылый пейзаж спального района. Она представилась первой. Сначала назвала свое имя, а потом сказала, что им нужно поговорить. За минувшую ночь Демос наговорился вдоволь, сейчас он хотел только одного - чтобы его оставили в покое. Но Хельга умела убеждать, как-то сразу находить такие слова, которые цепляли, точно крючками, и уже не отпускали. А еще она знала о Демосе все. О Демосе и бароне, об Анне и этом ее Громове. Она говорила, и на смену усталости и душевной опустошенности приходила уверенность, что он исключительный, что без его помощи Анне не спастись, потому что для Громова она всего лишь расходный материал, приманка, на которую он собирается поймать рвущегося в этот мир мертвеца. А разве же так можно, чтобы живой человек, такой красивый и такой добрый, как Анна, стал наживкой для монстра?!
        Это звучало так убедительно и так похоже на правду, что Демос сам не заметил, как начал задавать вопросы. Хельга говорила честно, она не юлила и не обещала, что все можно исправить мановением волшебной палочки, потому что чудес не бывает, и барон найдет Анну, как бы она ни пряталась. Боя не избежать, но если этот бой произойдет на их территории, то Анна гарантированно останется жива. Им просто нужно подготовиться самим и подготовить ее.
        - Ты можешь рассказать ей всю правду, мой мальчик, - Хельга смотрела на него так, как не смотрел никто на свете, даже баба Ира, - но будет гораздо лучше, если она выпьет вот это. - Она протянула ему пузырек с какой-то темной жидкостью.
        - Для кого будет лучше? - спросил Демос, прежде чем взять пузырек.
        - Для всех нас, но в первую очередь для Анны. Возможно, она даже и не заметит, что что-то произошло. Она просто уснет, а когда проснется, барона уже не будет в этом мире. Я считаю, это честно, девочка уже достаточно настрадалась.
        - А я? - с замиранием сердца спросил он. - Я не хочу оставаться в стороне.
        - И не останешься, мой мальчик. Ты даже представить себе не можешь, какая серьезная тебе отведена роль.
        Это были такие правильные, такие чудесные слова, точно вот прямо здесь, посреди сонного двора, его посвятили в рыцари…
        - Ты совершенно особенный, я знаю это наверняка. И обещаю, Анна тоже узнает, когда все закончится. - Хельга говорила, и в глянцевой черноте ее глаз Демос видел свое счастливое отражение. Он особенный, только он один может спасти Анну…

…Сон удивительным образом преобразил лицо Анны. Она казалась совсем юной и такой безмятежной. Демос погладил ее по длинным волосам, не удержался и коснулся губами виска. Когда она узнает, что он пошел на обман ради ее спасения, то поймет и простит и, может быть, даже посмотрит на него другими глазами, не как на глупого мальчишку, а как на настоящего мужчину. Теперь, когда Хельга расставила все по своим местам, ему не страшно сравнение с подлецом Громовым, теперь все козыри у него.
        Хельга вошла без стука, следом за ней в квартиру просочился лысый тип с рыбьими глазами. Тип недобро зыркнул на Демоса и каменным истуканом застыл на пороге.
        - Ты все сделал правильно, мой мальчик. - Хельга заглянула на кухню и ободряюще улыбнулась Демосу. - А теперь, будь любезен, проследи, чтобы никто не помешал Алексу перенести девочку в машину. Нам совсем ни к чему лишние расспросы.
        Уже сидя на заднем сиденье шикарного автомобиля рядом с не то спящей, не то бесчувственной Анной, Демос запоздало подумал, что так и не спросил у Хельги, куда они едут. Ну и ладно. Что изменят расспросы, когда он уже сделал свой выбор?! Хельга сказала: «Доверься мне, мой мальчик», и он доверился. Нет, Демос не боялся - ну, почти не боялся, - но где-то в самых дальних закоулках подсознания нет-нет да и проскальзывала коварная мыслишка, что по отношению к Анне все это не совсем честно, что, будь ее воля, она бы ни за что не выбрала неведение, потому что она отчаянная и смелая и не боится смотреть в глаза опасности. Ведь только очень смелый человек может пройти через то, через что прошла она, и сохранить незамутненную душу.
        Они приехали на место, когда уже почти стемнело. Молчавший всю дорогу Алекс остановил машину на пустынной проселочной дороге, посмотрел сначала на усыпанное звездами небо, а потом на Хельгу.
        - Мы почти на месте. - Хельга кивнула и, не дожидаясь помощи, вышла из салона.
        Демос бросил взгляд на Анну и выбрался следом. Здесь, за городом, воздух был по-особенному свежим и пронзительным, а темнота - загадочной, колдовской. Подходящее место для решающей битвы.
        - Дальше машина не пройдет. - Хельга закурила сигарету, и в горьковато-ладанный аромат ее духов вплелся запах табачного дыма.
        - Мы пойдем пешком? - Демос поудобнее приладил на плече лямку рюкзака. - А как быть с Анной?
        - Ты никуда не пойдешь, мой мальчик. - Хельга улыбалась задумчиво и немного грустно. - Ты останешься здесь.
        Это было подло и нечестно! Он не хотел оставаться, он хотел защищать Анну, хотел лицом к лицу встретиться с бароном. Даже если Хельга запретит, он все равно пойдет.
        - Я пойду с вами!
        - Мне очень жаль. - Хельга смотрела на что-то позади него.
        Демос уже хотел обернуться, когда на затылок обрушилось что-то тяжелое, и яркие звезды закружились в стремительном водовороте, затягивая в черную воронку небытия и полную луну, и самого Демоса…

* * *
        Громов пробирался по старому парку почти на ощупь, ориентируясь лишь на отсветы мелькающих среди деревьев огней - фонарей или, если судить по неровному красноватому свету, факелов. Призраку они ни к чему, но вот реальным людям в этих парковых джунглях без света не обойтись никак.
        Стас понимал, что задумала Хельга, и от осознания этого горло сводило судорогой страха. Нет, он боялся не за себя, а за Анну. Малая жертва ради великой цели… Так и будет, если он опоздает, если не остановит эту сумасшедшую. Что вообще она задумала здесь, в родовом гнезде безумного барона? Ответ напрашивался один: Хельга решила осуществить свой дикий план без помощи Громова и использовала Анну в качестве наживки. Если так, то схватка предстоит еще та: не только с этой оголтелой фанатичкой, но и с рвущимся в мир живых призраком.
        Стас был уже почти у цели, когда от мысли, такой внезапной и такой очевидной, перехватило дыхание. Костры заполыхали еще до того, как Демос впустил в этот мир барона! Но как такое возможно? Кто же их зажигал?..
        Громов замер на краю небольшой, явно заранее подготовленной площадки, на самой границе тьмы и света, льющегося от воткнутых по периметру площадки факелов. Он был готов ко всему, а сейчас вот стоял, точно истукан, и не верил своим глазам…
        Хельга в своем безумии пошла гораздо дальше, чем он предполагал. В борьбе с чудовищами она и сама постепенно превратилась в монстра. Странно, что раньше он не замечал тревожных звоночков. Возможно, если бы заметил, не пришлось бы сейчас смотреть на Анну, привязанную ко вкопанному в землю столбу, на ее босые ноги, едва касающиеся присыпанной хворостом поленницы дров. Лицо Анны занавешивали распущенные волосы, но Громов как-то сразу понял, что она без сознания - наверное, Хельга решила проявить гуманность, использовала свои чудесные капли…
        Сама Хельга стояла в центре обозначенного полыхающими факелами круга, всего в нескольких метрах от столба. Она не выглядела безумной. Нисколько! Она казалась счастливой и взволнованной, словно пришла не на казнь, а на свидание с любимым мужчиной. Хельга всматривалась в темноту и к чему-то прислушивалась. Если зайти со спины…
        Додумать эту мысль Громов не успел, потому что в то же мгновение в затылок уперлось что-то холодное и твердое, а ночную тишину нарушил щелчок взводимого курка.
        - Я так и знала, что ты придешь, мой упрямый мальчик. - В темноте Хельга не могла видеть Громова, но смотрела прямо на него. - Ну, что же ты там прячешься? Присоединяйся к нашей теплой компании! - Она сделала приглашающий жест, и пистолетное дуло многозначительно дрогнуло.
        - Слышал, что сказала хозяйка? - голос Алекса был похож на змеиное шипение.
        Ничего, только бы дотянуться до своего пистолета…
        - Алекс, у него должно быть оружие. - Хельга невозмутимо скрестила на груди руки. Ведьма…
        - Уже сделано, хозяйка! - Алекс умел двигаться не только бесшумно, но еще и молниеносно. Громов не успел и глазом моргнуть, как кобура опустела.
        - А знаешь, это даже хорошо, что ты пришел. - Хельга смахнула с рукава невидимую пылинку. - Возможно, получится убить одним выстрелом сразу двух зайцев. - Она задумчиво посмотрела на Анюту и добавила: - Или даже трех.
        - А зачем? - Громов не юлил, он искренне не понимал, зачем убивать приманку. Сейчас нужно мыслить именно такими отстраненными категориями, нельзя жалеть ни Анюту, ни уж тем более себя.
        - Это очень долгая история, мой мальчик. Боюсь, у меня нет времени, чтобы посвящать тебя во все тонкости. Скоро ты сам все увидишь, а возможно, даже кое-что поймешь.
        Хельга посмотрела на наручные часы, а когда подняла взгляд на Громова, перед ним была уже совершенно другая, незнакомая и смертельно опасная женщина. В два шага она оказалась возле Анюты, с неожиданной для своей хрупкой комплекции силой дернула за ворот ее блузки. Затрещала рвущаяся ткань, и в темноте, затмевая свет факелов, полыхнул красным феникс.
        - Он уже близко. - Хельга не смотрела ни на Анюту, ни на Громова, наклонив голову, она, казалось, к чему-то прислушивалась.
        Может, если сейчас…
        - Даже не думай. - Алекс угрожающе качнул стволом. - С такого расстояния я не промахнусь…
        Наверное, из-за мечущегося в огненной круговерти феникса Анюта начала приходить в себя. Краем глаза Громов видел, как она тщетно пытается освободиться, видел, но ничем не мог ей помочь. От этой неспособности, от беспомощной злости зашумело в ушах. А ведь он обещал, говорил, что с ним ей нечего бояться. Выходит, обманул…
        - Максимилиан! - Громкий голос Хельги вспугнул спящих птиц, в ночном небе заметались черные тени. - Максимилиан, я жду тебя! Я так давно тебя жду…
        Ответом ей стал лишь испуганный птичий крик, зато Анюта, кажется, окончательно пришла в себя. Она переводила непонимающий взгляд с Хельги на Алекса и Громова, а когда посмотрела себе под ноги, у Громова занялось сердце, точно это он сам был привязан к этому чертову столбу, точно это его босые ступни кололи облитые бензином ветки.
        - Вот для этого я была тебе нужна? - Анна оказалась девочкой умной и сообразительной. Плохо только, что она все поняла неправильно, наверное, из-за того, что не могла видеть нацеленный Громову в живот ствол. - Я наживка, да?
        - Анюта… - Стас хотел сказать что-нибудь обнадеживающее, но впервые в жизни не нашел подходящих слов.
        - Очнулась? - Хельга обернулась, внимательно посмотрела на Анну. - Жаль, я хотела как лучше, но теперь уже что? Тебе страшно? Знаю, что страшно, но, увы, больше я ничем не смогу тебе помочь. И не смотри на меня так, девочка! Вини не меня, а того, кто приговорил тебя к такой мучительной смерти. Думаю, перед тем, как умереть, ты еще успеешь его проклясть. Хотя что ему за дело до женских проклятий?!
        - Ты знал, что все закончится вот так? - Анюта не смотрела на Хельгу, она не сводила взгляда с Громова, а феникс на ее плече становился все ярче и ярче.
        - Ты и вправду считаешь, что оказалась здесь по его воле?! - Хельга раздраженно поморщилась. - Если это утешит тебя, я готова свидетельствовать, что ради твоего спасения этот глупый мальчик пошел на предательство, отказался от моей поддержки и расположения. Теперь мне придется убить и его, а ведь я возлагала на него большие надежды.
        - Вот спасибо, прямо от сердца отлегло! - усмехнулся Громов. Ему было совсем не до смеха, но уже за одну только тень облегчения, промелькнувшую на Анютином лице, прощальный подарок Хельги заслуживал благодарности.
        - Пожалуйста. - Хельга вежливо улыбнулась, словно они были на светском рауте, а не на импровизированном эшафоте. - Я тоже способна оценить благородные порывы, мой мальчик, и мне в самом деле очень жаль, что ты оказался во все это втянут. А сейчас, прошу меня простить…
        Она выдернула из земли один из факелов, взмахнула им в воздухе, и от осознания того, что подходящий для решающего броска момент может не наступить уже никогда, у Громова остановилось сердце.
        - Ну, где же ты?! - Хельга обращалась к кому-то за пределом освещенного круга. - Неужели ты настолько труслив, что позволишь ей умереть дважды?!
        Это было тяжело: одновременно следить за дулом пистолета и за полыхающим факелом и при этом пытаться вникнуть в слова Хельги. Получается, призрак не желал Анне зла, но если так, тогда кто же зажигал в городе погребальные костры? Теперь, когда Стас видел безумное лицо Хельги и равнодушную рожу Алекса, ответ казался очевидным. С Демосом под видом барона связывалась Хельга, девушек убивала… нет, не она, скорее, Алекс по ее приказу. Но тогда выходит, что неупокоенный дух барона фон Вида попал в этот мир тоже не по своей воле…
        - Это все вы?! - Игнорируя нацеленный на него ствол, Громов сделал шаг к Хельге. - Это вы заставили мальчишку воскресить барона?!
        - Не воскресить! - Хельга взмахнула рукой, останавливая уже готового выстрелить Алекса. - Не воскресить, а лишь слегка приоткрыть дверь между мирами. Я искала такую возможность долгие годы, а нашла совершенно случайно. Ты не поверишь где - в одной из книг твоего друга Гальяно. Если бы ты додумался его расспросить, он бы непременно рассказал, что случается, если потомок убийцы прольет кровь невинной девы на прах убитого. Это очень древний и весьма эффективный ритуал. Был риск, что никто из его участников не выживет, но все обошлось. Осталось лишь сделать так, чтобы невинная дева, - она улыбнулась Анюте, - оказалась в нужное время в нужном месте. Для большей надежности я даже позаботилась о внешнем сходстве жертвы прошлой и жертвы будущей. Похожие лица, одинаковые имена - бывают же такие совпадения! Ритуал завершил пепел. Должна признать, что и ты свою часть работы выполнил мастерски - такая качественная татуировка в такой короткий срок! Очень жаль, что ты стал излишне любопытным и совестливым.
        - А те девушки? Их за что? - Кто бы мог подумать, что когда-нибудь он захочет придушить Хельгу.
        Прежде чем ответить, Хельга бросила взгляд на феникса, покивала каким-то своим мыслям и только после этого заговорила:
        - Ты знаешь, что такое реконструкция исторических событий? Считай, что это тоже была реконструкция. Он должен был вспомнить все.
        - Что - все?
        - Все, что уже происходило в прошлом. Он должен был пережить это снова, еще раз встретить свою Анну и еще раз понять, как просто превратить человеческую плоть в горстку пепла. Все, довольно! - Хельга взмахнула факелом. - Максимилиан, если ты не появишься прямо сейчас, твоя последняя любовь сгорит синим пламенем. Считаю до трех!
        - Раз!
        Громов напрочь забыл о наведенном на него пистолете.
        - Два!
        Теперь он следил лишь за описывающим огненную дугу факелом.
        - Три!
        В тот момент, когда Стас уже был готов броситься на Хельгу, мизансцена изменилась: на полянку вывалились двое. Гальяно испуганно таращил глаза и бормотал что-то неразборчивое. В одной руке он волочил рюкзак, а второй поддерживал едва стоящего на ногах Демоса.
        Час от часу не легче…

* * *
        Нет, все-таки это как-то не по-мужски - отсиживаться в кустах, когда твой лучший друг один на один сражается с темными силами, и из оружия у него всего лишь пистолет. Гальяно вот уже полчаса маялся в нерешительности перед заброшенным домом, разрываясь между двумя взаимоисключающими чувствами: чувством самосохранения и чувством долга. Стрелки внутренних весов попеременно склонялись то в одну сторону, то в другую, но чувство долга, будь оно неладно, кажется, начинало брать верх.
        Гальяно еще немного постоял на месте для того, чтобы окончательно убедиться в правильности принятого решения, а потом тяжело вздохнул, на всякий случай достал из кармана фляжку со святой водой и, точно в омут, нырнул в непроглядную тьму старого парка. Сказать, что ему было страшно - это не сказать ровным счетом ничего. Такого всепоглощающего ужаса Гальяно не испытывал даже тогда, когда во время спиритического сеанса на его шее сомкнулись невидимые лапы призрака. Причина паники крылась отчасти в неизвестности, а отчасти в собственном бессилии перед потусторонним вражеским войском. Богатое воображение рисовало именно войско, целую орду восставших мертвецов во главе с их старым знакомцем Максимилианом фон Видом. Несмотря на все это, Гальяно продолжал упрямо двигаться вперед.
        Брошенный без присмотра автомобиль он заметил, только когда больно ударился коленом о бампер. Ничего удивительного: ночь непроглядная, а машина совершенно черная. И знакомая, если уж на то пошло. Как раз на таком «мерине» ездила Хельга. Значит, не ошибся Громов на ее счет, и от многолетней борьбы с нечистой силой у дамочки снесло-таки крышу.
        Гальяно как раз раздумывал, а не пошуровать ли в салоне в поисках чего-нибудь подозрительного, когда чуть в стороне услышал слабый стон. Он сначала подпрыгнул от неожиданности, потом икнул от страха, а уже после подумал, что призракам стонать ни к чему. На обочине проселочной дороги и в самом деле лежал не призрак, а выряженный во все черное длинноволосый парень. Гальяно никогда раньше не видел Демоса, но зато очень внимательно слушал рассказ Громова о придурочном Анютином ученике, возомнившем себя некромантом, да и обострившаяся за последние дни интуиция подсказывала, что этот полуживой шкет и есть Демос. Ну прямо вся команда в сборе…
        - Эй, Демос? - он осторожно потрогал парня за плечо. - Демос, это ты?
        - Ты кто? - парень снова застонал.
        - Конь в пальто! - буркнул Гальяно. - Ты чего здесь разлегся? Остальные где?
        - Кто?
        - Хельга и Анюта.
        Наверное, у этих имен имелся какой-то тайный магический смысл, потому что, услышав их, Демос попытался сесть. Попытаться-то попытался, да вот только ничего у него не вышло, видно, валялся он на сырой земле не просто так, а по какой-то очень важной надобности.
        - По голове ударили… - Парень снова повторил попытку, на сей раз ему это почти удалось. Одной рукой он ухватился за придорожный куст, а второй за рукав Гальяно. - Спешить нужно…
        Он еще что-то бормотал, а Гальяно уже ощупывал его затылок. Так и есть - по голове ударили, причем так нехило, потому что после осмотра на руках осталось что-то теплое и липкое. Он вытер руки о траву и сказал как можно спокойнее:
        - Я поспешу, можешь не сомневаться. А ты тут пока полежи.
        - Нет! - Демос вцепился в его руку мертвой хваткой. И откуда только силы взялись?! - Я думал, что спасаю, а они вот как…
        Да, бить подростка, пусть даже и такого придурочного, по голове - это самое последнее дело. Беда в том, что ведь и помочь ему сейчас никак нельзя. Не потащишь же на себе в парк.
        - Мне нужно туда. - Не отпуская руку Гальяно, парень пытался встать на ноги.
        - Зачем тебе туда? - спросил магистр скорее для очистки совести, чем из любопытства. - Хочешь, чтобы еще раз по башке дали?
        - Они ее убьют! - Даже в кромешной тьме было видно, как лихорадочно горят глаза этого пришибленного.
        - А если ты вмешаешься во все это, они убьют еще и тебя. - Гальяно пытался разжать холодные пальцы Демоса, но уже понимал, что этот бой он проиграл. Нельзя бросать беспомощного человека в этой глуши, придется, видно, тащить на своем горбу.
        Он уже подхватил парня под мышки и даже сделал шаг от машины, когда тот вдруг заартачился:
        - Рюкзак возьми.
        - Ага, это ж предмет первой необходимости, - буркнул Гальяно, но послушно подхватил с земли рюкзак.
        Несмотря на отроческий возраст, росту Демос был немалого, да и весил едва ли не больше Гальяно, так что выдыхаться магистр начал уже на пятой минуте. А ведь помимо всего прочего ему еще приходилось практически грудью прокладывать путь в непролазных дебрях. Кранты новому пальто, и модельным туфлям тоже кранты! Надо будет выставить Громову счет, когда все закончится.
        Освещенную факелами поляну они увидели издалека. Трудно было не увидеть этакое светопреставление.
        - Это они, - прохрипел Демос.
        - Да ну?! А я бы не догадался. - Гальяно поудобнее перехватил парня за талию. - Давай-ка теперь подождем немного, разработаем хоть какой-нибудь план действий.
        - Нельзя ждать! - Демос ринулся вперед, сделал пару шагов без поддержки и со стоном рухнул на землю.
        - Поспешай медленно. Слышал когда-нибудь такое? - Гальяно в раздражении покачал головой. - Знаешь что, давай-ка ты тут подождешь, оклемаешься чуток, а я пока схожу в разведку. - Сказал и, не дожидаясь возражений, потрусил вперед, навстречу огням.
        Действующих лиц на окруженной пылающими факелами сцене было четверо. Первым делом Гальяно увидел привязанную к столбу Анну, вторым Хельгу, размахивающую факелом, третьим и четвертым - Громова и держащего его на мушке лысого. Вот такое получалось интересное кино: никакого тебе призрака, но злодеи все в сборе. Мало того, Хельга, похоже, собиралась поджечь под Анной хворост, а лысый - продырявить Громову пузо. Все это выглядело так драматично и так жутко, что Гальяно даже растерялся, а когда старая карга начала отсчет, и вовсе испугался. Ну что он может противопоставить этим ненормальным?! Вон даже Громов со своей пушкой облажался, а у него так и вовсе из оружия только фляжка со святой водой…
        - Они ее убьют… - послышался за спиной сиплый голос, и кто-то толкнул Гальяно в спину.
        Он еще пытался сопротивляться, из последних сил цеплялся за слетевшего с катушек Демоса, даже тогда, когда оба они очутились в центре освещенного круга, под перекрестным огнем настороженно-удивленных взглядов. «Умирать, так с музыкой!» - мелькнула в голове отчаянная мысль, и Гальяно успел-таки воспользоваться всеобщим замешательством и пульнуть в лысого фляжкой со святой водой. Попасть, ясное дело, не попал, но сумел отвлечь на долю секунды. Этой спасительной долей и воспользовался Громов: врезал лысому по руке, вышибая пистолет, дотянулся кулаком до его поганой рыбьей хари и уже напоследок от души приложил по бритому затылку. Лысый тихо крякнул и уткнулся мордой в прошлогоднюю листву, а Громов уже держал в руках его пистолет. Все-таки хорошо иметь в друзьях такого ловкого и сообразительного парня. Если бы он еще успел стрельнуть в Хельгу…
        Не успел…
        - Не советую, мой мальчик. - Хельга даже голоса не повысила, а зажженный факел завис буквально в нескольких сантиметрах от босых ног Анны. - Тут все полито бензином, одно движение - и твоя подружка вспыхнет, как свечка. Даже если ты не промахнешься, я все равно успею поджечь костер.
        - Что вам нужно? - Голос Громова сделался хриплым от напряжения. - Что вам от нас нужно?!
        - От вас ничего. - Хельга чуть качнула факелом, и Анна испуганно зажмурилась. - Но тот, к кому у меня счеты, уже рядом. Максимилиан, ты уже дважды меня обманул, но на сей раз я не позволю. Выбирай - либо пепел феникса, либо девчонка. Видишь, я даже оставила тебе возможность выбора. Это честно, не находишь?
        Шизофрения. Самая настоящая… Гальяно слушал Хельгу, а сам уже прикидывал, как бы сподручнее сбить ее с ног. Может, рюкзаком?..
        - Он со мной, - вдруг заговорил молчавший до этого Демос.
        Странно даже не то, что он вообще заговорил - Гальяно был уверен, что парень после удара по голове совершенно невменяемый, - необычными оказались его голос и взгляд. Голос не мальчика, но мужа, а взгляд… На хрена вообще нужны факелы при таком-то испепеляющем взгляде?!
        - Сосуд в рюкзаке…
        - Ты?! - Лицо Хельги исказила гримаса ярости. - Все это время ты был рядом… Я должна была догадаться…
        Гальяно тоже должен был догадаться, в конце концов, на то он и экстрасенс, но вот как-то не получалось. Он переводил взгляд с Демоса на Хельгу и ровным счетом ничего не понимал.
        - Этот юноша допустил роковую ошибку: он вернулся в мой склеп после жертвоприношения. Как же ты не учла такую возможность, моя маленькая девочка? - Демос - или уже не Демос? - расправил плечи и вроде как даже стал выше ростом. - Я не мог не воспользоваться таким шансом. Видишь, я учусь играть по твоим правилам.
        - Не называй меня маленькой девочкой! - Хельга мотнула головой. - Маленькая девочка умерла, когда ты ее предал. Ты помнишь тот день, любимый?
        - Я отдам тебе то, что ты искала все эти годы. - Барон, теперь уже было очевидно, что это существо вовсе не Демос, забрал у парализованного страхом Гальяно рюкзак.
        - То, что по праву принадлежит мне, то, что ты у меня украл, Максимилиан! Дай сюда! - Хельга требовательно протянула руку.
        - Сначала пообещай, что отпустишь девушку. - Барон больше не смотрел на Хельгу, он не сводил взгляда с застывшей у столба Анны.
        - Обещаю. - Хельга кивнула. - А как ты, Максимилиан? Правда ведь, чудесно спустя столько лет забвения снова обрести плоть? Парня немного жаль, но он сам виноват. Любопытство сгубило не одну тысячу таких вот мальчиков.
        - Я ценю твой подарок. - Барон улыбнулся, и от этой нечеловеческой улыбки у Гальяно кровь застыла в жилах. - Оцени и ты мой!
        В кровавом свете факелов на его ладони заискрился и засверкал резными гранями хрустальный сосуд, до половины заполненный чем-то серым.
        - Пепел феникса… - Глаза Хельги наполнились слезами. Странно было видеть эту железную леди плачущей… - Дай его мне!
        Гальяно вроде бы и смотрел во все глаза, а так и не уловил момент, когда сосуд оказался у нее в руке.
        - Видишь, пепла еще достаточно, чтобы прожить не один десяток жизней. - Барон отшвырнул рюкзак. - Теперь он весь твой.
        - Да, теперь он весь мой, - Хельга прижалась щекой к флакону, - но разве он сможет вернуть мне украденную тобой молодость?! Даже сейчас ты обхитрил меня, Максимилиан! У тебя молодое тело, а у меня вечная старость! Ненавижу!!!
        Точно зачарованный, Гальяно наблюдал за тем, как оранжевое пламя соскочило с факела и лизнуло хворост у ног Анны, как бросился к вспыхнувшему костру Громов, а из столба рвущегося к небу черного дыма донесся отчаянный крик Анны…
        - Ну что, любимый?! Как тебе такой поворот?! - Хельга прижимала к щеке хрустальный сосуд и кружилась на месте, точно в танце. Теперь в ее душевном нездоровье не оставалось никаких сомнений. - Обидно, что мифический феникс может восстать из пепла, а твоя любимая Анна нет?! И как ты поступишь? Снова, как последний трус, сбежишь, спасая свою новую шкуру, позволишь ей сгореть заживо?! Беги, Максимилиан! Я отпускаю тебя на все четыре стороны!
        Оказывается, так бывает, когда мгновение превращается в вечность, когда время останавливает свой бег, а люди становятся похожими на восковых кукол. Бывает! Гальяно видел это своими собственными глазами.
        В мешанине из рыжего пламени и черного дыма - окаменевшая, смирившаяся с неизбежным Анна… Громов, голыми руками пытающийся сбить огонь… Хельга, баюкающая свой проклятущий флакон… Алая струйка крови, стекающая по подбородку Демоса, его закрытые глаза и ставшее вдруг словно тряпичным тело… А над всем этим, в вибрирующем от напряжения воздухе - гигантской птицей черная тень, прорывающаяся сквозь дым, заслоняющая Анну от огня, сдергивающая с пылающего постамента, бережно укладывающая на землю…
        - Ты глупец, Максимилиан! - Безумный смех Хельги подстегнул застывшее время, заставил замершее сердце снова гнать кровь по жилам. - Я сделала тебе поистине царский подарок, а ты пожертвовал всем ради спасения той, которая никогда не сможет оценить твою жертву. Каково оно - снова стать мертвецом, Максимилиан?!
        Барон склонился над бесчувственной Анной, коснулся призрачными пальцами щек, губ, обожженных ступней и лишь затем обернулся к Хельге. Теперь, когда он окончательно утратил человеческий облик, стало совершенно ясно, насколько он не-человек.
        - Ты знаешь, каково быть мертвецом, моя маленькая девочка. - Голос, казалось, звучал у Гальяно в голове. - Ты сама мертва уже много лет, ты просто не заметила этого.
        - Я заметила… - Хельга сделала шаг навстречу барону. - Я умерла в тот самый день, когда ты бросил меня, Максимилиан. Если бы ты знал, как я страдала все эти годы!
        - Я знаю. - Ладонь барона коснулась ее щеки с той же нежностью, с которой еще недавно касалась щеки Анны. - Я виноват перед тобой, и я знаю, как все исправить.
        В призрачных объятьях Хельга начала меняться, словно время вдруг решило смилостивиться над ней. Лишенная признаков возраста дама превратилась сначала в молодую женщину, а потом и вовсе в юную девушку. В тот самый момент, когда тонкие девичьи руки сомкнулись на шее барона, две фигуры, реальная и призрачная, вспыхнули ярким пламенем…

* * *

1842-1845 годы Граф Максим Изотов
        Жара стояла невыносимая. Каурый под Максимом устало всхрапывал и раздувал ноздри в тщетной попытке унюхать в высушенном беспощадным азиатским солнцем воздухе воду.
        - Скоро уже, дружок! - Максим ободряюще похлопал жеребца по холке, несвежим носовым платком стер с лица пот и мелкую, в поры въедающуюся дорожную пыль.
        Второй год уже живет в этом забытом Богом басурманском краю, а к жаре все никак не привыкнет. До сих пор по ночам снится родительский парк с тенистыми аллеями да прудом, тем самым, в котором еще в детстве любил купаться с отцом. Да вот только нет больше отца, и матушки нет, и дом с парком, верно, уже проданы за долги, а он, потомственный дворянин, потомок славного рода Изотовых, вынужден, словно последний преступник, прятаться от отцовских кредиторов на краю земли, в Персии.
        Нет, жилось бы ему и здесь неплохо, будь он поумнее да посговорчивее, а так всего одна дуэль - и пришлось проститься с беззаботной жизнью адъютанта при главе военной миссии. Теперь перед любимой тетушкой, которая два года назад выхлопотала для единственного племянника теплое место в российском посольстве в Тегеране, совестно. Сколько уже раз собирался написать письмо да повиниться, но все откладывал. Легче на дуэли стреляться, чем прогневить тетку. Потому что норов у нее фамильный - изотовский, такой же, как был у покойного отца, такой же, какой с годами сделался у Максима. Попадись ей под горячую руку, можно и костей не собрать. Нет, пусть тетушка пока пребывает в блаженном неведении, пусть считает, что племянник успешно постигает военную науку да набирается ума-разума. Незачем ей знать, что он, граф Изотов, нынче не чурается самой грязной работы, что за сущие гроши нанялся охранником к купцу Васильеву, прощелыге и скупердяю, каких еще поискать.
        А работенка оказалась та еще! Редкая неделя обходилась без мордобоя или даже поножовщины, потому как делишки купец проворачивал всякие разные, порой и не совсем законные. Завистников и недоброжелателей у него была тьма, и среди соотечественников, и среди местных. Оттого, видать, без охраны он даже по нужде не выходил, а караваны с его товаром охранялись так, что даже самый разудалый бандит не решился бы на них напасть. Максим однажды отличился, спас купца от неминуемой гибели. На память о той браваде ему остался шрам на плече да безграничное доверие хозяина. Только что ему это доверие, когда в карманах ветер свищет и денег не хватает даже на новую сбрую каурому?!
        Наверное, Максим уже давно плюнул бы на все и подался искать лучшей доли, если бы не одно обстоятельство. У обстоятельства были дивной красоты черные глаза, длиннющие косы, осиная талия и изящные ножки. Эти ножки, обутые в сафьяновые туфельки и кокетливо выглядывающие из-под длинных юбок, отчего-то особенно бередили его молодую кровь, даже сильнее, чем унизанные звонкими браслетами запястья и розовые, похожие на лепестки, ноготки. Ее звали Оленькой, и она была единственной и нежно любимой дочерью купца. Максим не знал, увлекся бы он ею, доведись им встретиться на родине, но здесь, на чужбине, он не встречал ни одной женщины более красивой и желанной.
        Иногда Максиму казалось, что хозяйская дочка тоже на него заглядывается, но убедиться в правильности своих догадок он не мог, потому что Оленька с людьми отца никогда не заговаривала, и ангельский ее голос Максим услышал лишь однажды, когда она прогуливалась по саду с мадемуазель Роша, компаньонкой, выписанной из самого Парижа, и напевала легкомысленно-задорную французскую песенку. Признаться, он не удержался от восторженных аплодисментов, за что тут же был удостоен смущенной улыбки от Оленьки и нравоучительной тирады от мадемуазель Роша. Той ночью Максим впервые в жизни не смог заснуть: все вспоминал и голос, и улыбку, и озорные искры в черных глазах. Эх, до чего ж несправедлива судьба, раз заставляет его, потомственного дворянина, вздыхать о девице отнюдь не благородного происхождения! Ведь окажись они в России, могло так статься, что купец Васильев почел бы за честь отдать дочь за такого уважаемого человека, как граф Максим Александрович Изотов. Но, увы, они не в России, и у купца Васильева совершенно превратные представления о чести. Остается лишь любоваться украдкой на Оленьку и тайно
мечтать, что когда-нибудь фортуна смилостивится и осыплет его своими щедрыми дарами…
        А пока с фортуной еще не все оговорено, вот прямо сейчас за величайшее благо Максим почел бы самую обыкновенную бочку с водой. Только не нагретой ненавистным солнцем до состояния кипятка, а студеной, такой, чтобы аж зубы сводило. Однако ж пустое! Если в караван-сарае, который уже, слава тебе, Господи, маячит на горизонте, и найдется чистая вода, то уж точно не про его честь. Да он и сам бы уступил всю воду мира той, чей покой ему выпала честь охранять в этой утомительной поездке.
        Впервые за два года купец взял с собой дочку и всю дорогу переживал, как бы чего худого не вышло. Только чего же волноваться, когда путь этот спокойный, не единожды вымеренный копытами каурого и политый его, Максима, потом. Да и сам он теперь стал вдвойне более осторожным, понимал, какой бриллиант довелось охранять, и даже под самыми страшными пытками не сознался бы, что втайне мечтает, чтобы на караван напали разбойники, и у него появилась возможность явить Оленьке всю свою молодецкую удаль и немалое фехтовальное мастерство.
        В ту же ночь тайное желание исполнилось. Да так, что страшнее некуда. На караван-сарай напали после полуночи. Кто напал, Максим в темноте толком не разобрал. Да и некогда было разбираться, тут успевай саблей махать - налетели тати со всех сторон, точно воронье. И караульные проглядели. Или не проглядели? Вон лежит с перерезанной глоткой Саид, а вот балагур и весельчак Митька Бирюков рвет на груди пропитанную кровью рубаху, силясь выдрать вражью стрелу. А ворота, которые на ночь запираются на здоровенный засов, распахнуты настежь. Значит, предателя нужно искать среди своих. Ничего, он поищет, сейчас главное - до Оленькиной комнаты добраться. Откуда ж их, чертей пустынных, столько взялось?! Не залетный бандитский отряд, а целая армия! Вот и комната хозяина: вход завален мертвыми басурманами, а внутри слышно - сеча.
        Купец Васильев умел не только торговать, но и славно саблей орудовать, один против троих, это не считая тех, что валяются мертвыми на пороге.
        - Максимка! - Голос у купца клокочущий, а лицо все залито кровью. - Максимка, Оленьку спасай! Христом богом молю!
        Двоих из троих Максим положил, но третий, падлюка, перед смертью успел-таки всадить саблю в живот купцу.
        - Оленьку… Оленьку не бросай… - Старик все еще цеплялся за жизнь, но было ясно как божий день, что не жилец больше купец Сидор Васильев. - И вот еще, Максимка… да погодь ты! Там, в шкатулке… Оленьке передай, она знает…
        Он так и помер, не договорив, но успев напоследок указать пальцем на окованный сундук. Что там еще? Деньги? Золото? Золото бедной сироте пригодится…
        Сундук открылся с громким лязганьем. Ни денег, ни золота - одна только резная шкатулка на самом дне, а в шкатулке - хрустальная бутыль с чем-то серым. Хорошо наследство, ничего не скажешь…
        Максим сунул бутыль за пазуху, бросился вон из комнаты. Теперь одна у него забота - спасти Оленьку. Вот и довелось показать браваду…
        Девичий крик он услышал еще издалека. Как услышал, так в него словно бес вселился: дорогу к Оленькиной спальне прорубал саблей, устлал все вокруг себя хрипящими да корчащимися телами.
        Она стояла одна против двоих. Маленькая птичка храбро отбивалась от двух шакалов, и кинжал в ее изящной руке был похож на серебряную молнию.
        Успел, слава Богу!
        С шакалами Максим справился сам, а потом, ни говоря ни слова, схватил Оленьку за руку, потянул за собой из комнаты. Все, прошло время бравады, нужно уносить ноги, потому как все его люди полегли, а злодеев еще тьма.
        Каурый недовольно всхрапнул, когда Максим не усадил даже, а безо всяких церемоний зашвырнул в седло Оленьку, и чуть припал на задние ноги, когда следом запрыгнул сам хозяин.
        - Ну, выручай, дружочек! На тебя теперь одна надежда!!!
        Вражеская стрела настигла Максима уже в воротах, впилась железной осой под левую лопатку, выбила из горла крик и фонтан крови. До чего ж нехорошо вышло. Хотел удаль молодецкую показать, а залил кровищей Оленькину одежду. Нужно освободить каурого от лишней ноши, все равно он больше не жилец, а девочка может и спастись…
        - Держись! - Маленькая ручка насмерть вцепилась в пояс. Станешь спрыгивать, непременно ее за собой потянешь под копыта жеребца. - Максимушка, держись, родненький. Только держись…
        До чего ж радостно перед самой смертью услышать нежнейший этот голосок! Знать, не зря он прожил на земле четверть века, раз в последний путь его провожает ангел…
        - …Ну что же это?! Лихорадка уже спала, а он все в себя никак не придет. - Из небытия его вызволил смутно знакомый голос. Он даже не сразу понял, что говорят не по-русски, а по-персидски.
        - А что же ты хочешь, девочка? Мне острие стрелы пришлось почти из самого сердца ножом вырезать. Кто вообще может выжить после такого? - А вот этот голос был ему совершенно незнаком, мужской, надтреснутый, как старый глиняный горшок. - И чего ты удумала пеплом рану засыпать?! Кто тебя только учил такому варварству?!
        - Я знаю, что делаю, дядюшка! Мне папенька рассказывал, как надо. Но отчего же так долго-то?!
        Максим открыл глаза в тот самый момент, как узнал этот звонкий встревоженный голос. Оленька! Живая и невредимая! Да и он сам, похоже, поспешил с жизнью проститься, раз в груди все огнем горит, и дышать больно. Ничего, боль - это хорошо. Отец говорил - болит, значит, заживает. Вот и у него заживает…
        - Максимушка! - прохладная ладошка нежно коснулась его щеки. - Очнулся!
        Уже ради одной этой встречи стоило побороться со смертью, уж от этого ласкового обращения на сердце полегчало…
        - Хозяйка… - он попытался сесть и тут же задохнулся от нестерпимой боли.
        - Ай, что ты делаешь?! Шайтан тебя побери! - запричитал древний, загорелый до черноты старик. - Не для того я семь ночей не спал, чтобы ты сейчас из-за своей прыти аллаху душу отдал! Лежи! Лежи, кому велено!
        - Где мы? - Лечь-то он лег, потому что сидеть никак не получалось, но ведь нужно же знать, каких еще сюрпризов ожидать от жизни.
        - Спи, неугомонный! - Старик грозно нахмурился, поднес к губам Максима чашу с чем-то дымящимся, дурно пахнущим, велел: - До дна выпей!
        Отвар, мерзостнее которого ему еще ни разу не доводилось пить, опалил горло, вышиб из глаз слезы, снова разбудил притихшую было боль. Максим не желал казаться слабаком, но помимо воли застонал, а потом все вокруг закружилось, и мир погрузился в темноту.
        Максим выздоравливал на удивление быстро. Дядюшка Хамиз, так велел называть себя старик, не переставал удивляться такому чуду, особенно когда осматривал затягивающуюся рану. Он возносил благодарные молитвы Аллаху, а сам все внимательнее поглядывал на Оленьку.
        Оленька… Как же не хотелось Максиму выздоравливать! Как же хотелось, чтобы она продолжала вот так, днями напролет, просиживать у его кровати, держать его за руку, напевать песенки, то грустные до слез, то веселые и звонкие, как горный ручей. Ни к одной женщине в мире он не испытывал такого сильного, граничащего с умопомешательством чувства. Максиму нравилось думать, что теперь, когда волей злого рока девушка осталась одна-одинешенька, только он может быть ей опорой. Но было и другое, то, что тревожило его с каждым днем все сильнее и совсем не давало спать по ночам. Что с ними станется, когда придет пора покидать гостеприимный дом дядюшки Хамиза? Что станется в этой дикой стране с Оленькой? Как долго он сможет ее защищать? А защищать придется, это Максим знал наверняка, от тех страшных людей, что охотятся за чудом, которое дядюшка Хамиз по неведению назвал пеплом.
        Оленька не сразу решилась все рассказать, а Максим и не настаивал, лишь сказал, что готов оберегать ее от всех на свете, ее и ее тайну.
        Был уже поздний вечер, и очень скоро в комнату Максима должен был заглянуть дядюшка Хамиз, чтобы в который уже раз совсем по-отечески пожурить Оленьку за небрежение божескими и человеческими обычаями. Негоже молодой девице оставаться наедине с мужчиной, пусть даже малосильным и негодящим. Максим не считал себя ни малосильным, ни уж тем более негодящим, но со стариком не спорил, понимал его правоту. Оленьке еще замуж выходить… От этой мысли уже почти затянувшаяся рана, казалось, начинала кровоточить по новой, а в глазах темнело от беспомощной злости. Вот и сейчас Максим любовался тонким профилем Оленьки и с замиранием сердца ждал появления дядюшки Хамиза, который своей суровой стариковской волей до самого утра лишит его счастья.
        - А хочешь, я тебе сказку расскажу? - вдруг спросила Оленька. - Папенька мне ее еще в детстве рассказывал.
        - Хочу. - Он на все был согласен, только бы она задержалась подольше.
        - Может, и не сказка, а быль. Я расскажу, а ты уж сам решай. - Оленька нахмурилась, и меж бровей пролегла неглубокая складочка. - Ты про птицу феникс слыхал? Есть такая чудесная птица: как приходит время умирать, она сгорает дотла, а потом из собственного же пепла возрождается. - Девушка замолчала, всматриваясь во что-то за окном, а затем продолжила: - Пеплом феникс остается лишь мгновение, и вот если это мгновение подгадать и пепел из гнезда высыпать, то вся его жизненная сила так и останется в пепле. Тот, кому он в кровь попадет, перестанет стареть вовсе. Понимаешь, Максим?
        Он понимал, но все еще отказывался верить услышанному. Красивая легенда, не более того. Только вот отчего же за эту легенду столько людей полегло?..
        - Мало кому удается получить пепел феникса. - Оленька решительно перебросила через плечо длинную косу.
        - Это еще почему?
        - Потому что почти каждый, кто отчается на такое безумие, упускает свое мгновение и сгорает заживо.
        - Видать, не каждый. - Максим вспомнил почти полный хрустальный сосуд.
        - Папенька говорил, раз в тысячу лет получается добыть пепел. Оттого и ценность у него такая, что и подумать страшно, оттого смертельно опасно хранить его у себя.
        - Не тем ли пеплом ты мою рану посыпала? - спросил и сам не заметил, как сжал в ладони горячую ручку.
        - Не знаю. - Оленька дернула острым плечиком, попыталась высвободить руку. - Может, ты просто живучий такой? Может, повезло?
        - Повезло. - Максим прижался губами к ее руке и едва не умер от счастья. Что ж творится-то с ним?! Что ж он ведет себя как мальчишка?! - Оленька, останься со мной! Обещаю, ни секундочки не пожалеешь! Обещаю беречь тебя…
        - А любить? Любить обещаешь, Максим? - Она склонилась низко-низко, заглянула своими черными глазами прямо в душу.
        - Клянусь!
        - Клянешься? А слышал ли ты, что я говорила про опасность?
        Максим слышал, да что опасность, когда он на пороге неземного счастья?!
        Вместо ответа Максим впился жадным поцелуем в Оленькины губы. Целовал долго, так, что аж голова закружилась, а когда остановился, чтобы перевести дух, она сказала:
        - Уезжаем мы завтра. Опасно здесь.
        - Куда? - только и спросил.
        - В Европу. В Париже у папеньки остались счета в банках. - Оленька вздохнула, а потом сказала с радостной улыбкой: - Я так хочу в Париж, Максимушка!

…Вино было из самых дорогих, но кислило неимоверно, а отборнейшие сигары казались горькими и прелыми. Максим проводил равнодушным взглядом хорошенькую певичку и загасил сигару. Кто бы подумал, что Париж может наскучить ему всего за два года?! Да что там - наскучить! Надоесть до одури! Изо дня в день мишура и бессмысленная круговерть праздной жизни, той самой, которую даровали им с Ольгой счета ее папеньки. Другой бы жил-поживал, радовался свалившемуся на него счастью, а Максим затосковал. Сам себе в том боялся признаться, но все чаще по ночам, лежа на широкой кровати рядом с безмятежно спящей Ольгой, он вспоминал свою лихую молодость, полную приключений, открытий и опасностей. Сердце все отчаяннее рвалось прочь из ставшего вдруг золоченой темницей города куда-нибудь в дальние страны, неведомые и полные опасностей. Вот хотя бы в Индию или для начала в Египет.
        Но даже не бессмысленная праздность тяготила Максима сильнее всего, была и другая причина, по которой он напивался пьяным едва ли не каждый вечер и приходил домой все позднее и позднее. То чувство, которое горело в нем ярким и, казалось, негасимым огнем, как-то незаметно, исподволь, погасло. Сначала испепеляющая страсть уступила место безмятежной нежности, потом нежность сменилась дружеской приязнью. Приязнь продержалась в его сердце дольше всего, но вскоре и ее вытеснило равнодушие. А вот сейчас он смотрел на распустившуюся экзотической и яркой красотой Ольгу и не чувствовал вообще ничего. Даже легкомысленные певички из кабаре вызывали у него более острые чувства, чем женщина, которой он однажды поклялся хранить верность. Опрометчиво поклялся… и сейчас страдал от этого, чувствовал себя последним негодяем и со страхом ждал того дня, когда на смену равнодушию придет ненависть…
        Решение уйти далось ему нелегко, но, решившись, он уже точно знал, что не откажется от задуманного. Максим ушел, в чем был, не взял ни денег, ни драгоценностей - ничего из того, что принадлежало Ольге. Он забрал лишь пепел феникса, весь без остатка. Жизнь слишком коротка, а ему еще столько всего предстоит увидеть и узнать. Возможно, когда-нибудь он решится проверить, есть ли в древней легенде хоть крупица правды…

* * *

1889 год - наши дни Ольга
        Как же она жила все эти годы! А так и жила, черпая душевные силы в одной лишь только страсти. Ненависть! Вот что помогло ей, еще совсем юной и неопытной, пережить предательство Максима. Вот что заставило не упиваться собственным горем, а искать способы отмщения. Вот благодаря чему всякий раз, глядя в зеркало на свое все еще красивое, но неумолимо стареющее отражение, она давала себе клятву из-под земли достать Максима и вернуть себе то, что он украл.
        На поиски ушли десятилетия. Ольга колесила по миру вслед за Максимом, но всякий раз, когда ей, казалось, удавалось напасть на его след, он исчезал, менял страну, титул, имя и слуг. Она тоже меняла, с ее умом и при ее возможностях это оказалось несложно. Было даже забавно ей, купеческой дочери, представляться то графиней, то баронессой. И ни у кого, ни у единой живой души, ни разу не возникло сомнений в подлинности ее родословной. Может, блеск золота застил людям глаза, а может, не зря бедный папенька столько сил и денег положил на то, чтобы дать дочери европейское образование. Ольга об этом не думала, она была в силах думать только лишь об одном, о том, что наступит час - и они с Максимом встретятся! Что случится после этой встречи, за годы томительного ожидания она продумала до малейших подробностей: Максим пожалеет о том, что не умер тогда, со стрелой в сердце…
        Ей было за шестьдесят, когда она, уже почти отчаявшись, решила опробовать самый последний шанс. Решение подсказало ей то томительное и не поддающееся описанию чувство, которое все сильнее и сильнее влекло ее в Персию, туда, где когда-то был ее дом, туда, где она была счастлива и беззаботна. Тоска по утраченной юности - вот как она это называла. Максиму не нужно было тосковать по тому, что он, благодаря украденному пеплу, никогда не терял, но отчий дом - это то, что рано или поздно позовет к себе самого отчаянного авантюриста. Ольге оставалось лишь молить Господа, чтобы Максим не услышал этот зов уже после ее смерти.
        Из прошлой жизни она взяла себе лишь имя, такое обычное, такое незаметное, как и выбранная не без тайного умысла фамилия. Графиня Пичужкина! Да кто же станет относиться серьезно к досужей старой карге со скверным характером и нелепой фамилией? Но если вдуматься, феникс - это тоже пичуга, только благородная и наделенная чудесным даром…
        Ольга прожила в этом богом забытом углу почти два года. Не прожила даже, а прождала, со всей возможной тщательностью готовясь к желанной встрече. Первым делом она нашла себе помощника, готового на все ради денег, а затем, подключив влиятельные связи, выхлопотала ему место начальника городской полиции. Ему, убийце и висельнику, сгубившему не одну невинную душу! Это тоже оказалось легко, еще одно доказательство всемогущества денег. Раз - и злодейская рожа надежно спрятана под личиной простоватого и глуповатого начальника полиции. И имя - Федот! Федот, да не тот! Еще одна маленькая шарада, просто так, ради забавы.
        Он появился в городе, когда Ольга уже начала терять надежду. Нынче он именовал себя бароном! Барон Максимилиан фон Вид - ни больше ни меньше!
        Он совсем не изменился. Нет, он стал еще красивее, еще самоувереннее - двадцатисемилетний юнец с жизненным опытом старика. И еще он преуспел в своих скитаниях по миру, разбогател, заматерел, обзавелся экзотической свитой и безупречной родословной, однако ж совершил ту самую, так долго ожидаемую ошибку: вернулся на родину, поселился в доме предков. Уж не оттого ли, что считал ее, Ольгу, мертвой?!
        Это была хорошая мысль - инсценировать свое самоубийство еще там, в Париже. Несчастная дура, купеческая дочь Ольга Васильева, умерла, ее больше незачем бояться… Незачем, но он все равно продолжал бояться и прятаться: уже не от нее, а от тех людей, которые охотились за пеплом. Оттого, видно, она так долго не могла его найти…
        Как же Ольга волновалась во время их первой за столько лет встречи! Она, сломленная бременем лет старуха, боялась, что даже под самой надежной, обезображенной морщинами и временем маской он все равно ее узнает. Не узнал! Приложился равнодушным поцелуем к ее усыпанной старческими пятнами руке, сказал какую-то банальность и отвернулся…
        Ольга думала, что уже не способна чувствовать боль. Оказалось, она ошибалась: прошлое протянуло к ней свои костлявые лапы, принялось рвать в клочья и без того истерзанную душу. Но она выдержала, позволила себе еще почти год бездействия, чтобы присмотреться, найти ахиллесову пяту. И нашла!
        Все так знакомо и так пошло! Он изменил имя и родословную, но так и не смог измениться сам. Красавчик, богач, дамский угодник… Сколько юных дурочек провожало его влюбленными взглядами! Скольким он ответил взаимностью! Ничего, она уничтожит барона фон Вида его же оружием, растопчет, сотрет с лица земли, но прежде вернет себе то, что принадлежит ей по праву!
        Федоту ее страшный план понравился, не ошиблась в выборе помощника! Да и пора научиться разбираться в людях на старости лет. Первую жертву Ольга выбирала с особенной тщательностью: девица нужна была красивая, молодая и доверчивая. Доверие - это важно, это оружие, которым можно легко убить, если знать, как им пользоваться. Ольга владела этим искусством в совершенстве…
        Она заставила себя смотреть, пережить от начала до конца агонию, которую уготовала своей жертве. Пережила и даже нашла в себе силы насыпать еще теплый пепел в хрустальный сосуд, точную копию того, украденного. Первый подарок для Максимилиана, барона фон Вида. Пусть задумается.
        Наверное, он задумался, потому что проявил нешуточный интерес к совершенному преступлению. Славная у них получалась игра, этакие «кошки-мышки». Одна кошка, много мертвых мышек…
        Второй сосуд с пеплом оказался у Максимилиана уже вскорости. Было так забавно оставить его прямо в гостиной во время одного из светских раутов. Уже не подарок - а прямой вызов, брошенная в лицо врага перчатка. Если бы еще не господин Сотников, так некстати возомнивший себя сыщиком и постоянно путающийся под ногами, вынюхивающий, выспрашивающий, задающий каверзные вопросы! Можно было, наверное, спустить с цепи верного Федота, который давно точил на Сотникова зуб за какие-то там порочащие честь мундира статейки. Честь мундира - это же надо было такое сказать существу, у которого ни чести, ни мундира не было отродясь! Ольга Федота придержала. Так даже забавнее, это уравнивает силы и шансы. Почти уравнивает…
        Убийство губернаторской дочки стало чистой импровизацией. Иногда полезно числиться старой сплетницей, сующей свой любопытный нос куда не просят. Там, у беседки, наблюдая за Максимилианом и несчастной дурочкой, Ольга увидела достаточно, чтобы принять очень серьезное и очень важное решение: глупо уничтожать незнакомых Максимилиану девиц, действовать нужно прямолинейнее, так, чтобы потом, когда придет время, все улики пали на лжебарона. Очень удачно, что и господин Сотников тоже все видел. Этот хоть и дурак, но дурак с принципами, правду таить не станет…
        Все вышло так, как Ольга и задумала. К костру губернаторскую дочку подманил верный Федот, он же и поджег облитый для верности керосином хворост, а потом так убедительно и так искренне выговаривал барону за то, что тот устроил гулянье в такое-то смутное время. Нет, не ошиблась Ольга в выборе помощника. Федот хитер, умен и жесток - совсем как она.
        А по городу поползли слухи и разговоры, один страшнее другого. Максимилиана стали сторониться. Людское неодобрение - вот и еще один маленький шажок к уготованной ему незавидной участи. Хотя что ему, почти бессмертному, какие-то людишки! Ничего, у Ольги уже имелся главный козырь. Не зря она платила такие немалые деньги соглядатаю. Нашлась-таки настоящая ахиллесова пята!
        Как он ее прятал, как старательно делал вид, что не имеет к ней никакого интереса! К ней - этой бездарной актрисульке мадемуазель Морель. Ольга ведь едва не поверила. Хорошо, что жизнь научила ее не доверять никому и ничему. Актрисулька оказалась не просто случайной любовницей, одной на сотню, она оказалась любимой. Эта глупая девчонка, у которой всего-то одна заслуга - молодость! Но именно ради нее Максимилиан был готов на многое, именно ее дом каждую ночь охраняли его верные мавры. Имелось и еще кое-что любопытное, то, что наталкивало на мысль о долгой и отнюдь не случайной связи этих двоих. Дом, в котором жила девчонка, был куплен больше года назад на деньги Максимилиана.
        Вот он и появился - десятилетиями ожидаемый шанс вернуть себе утраченное, если не молодость, то хотя бы душевное спокойствие. Ради спасения своей ненаглядной Анны Максимилиан пойдет на все. Ей не нужно все, ей нужен лишь пепел и смерть Максима! Дело решится этой ночью. Уже и готово все, нужно лишь написать письмо. Ольга подписала его своим настоящим уже почти забытым именем. Пришло время сбросить маску и совершить то, к чему она так долго стремилась.
        Мавры были опасны, но не опаснее Федота, он положил их всех тихо и незаметно. И так же незаметно пробрался в дом актрисульки.
        Ольга смотрела на привязанную к молодой яблоньке соперницу и не чувствовала ничего: ни злости, ни жалости, разве что легкое нетерпение. Время шло, а Максимилиан все не появлялся. Это могло означать лишь одно - она просчиталась, переоценила силу его любви. Так обидно, и так досадно! Когда ночь перевалила за середину и стало совершенно ясно, что он не придет, Ольга подожгла хворост. Сама, своими собственными руками.
        Максимилиан появился в тот самый момент, когда первые языки пламени лизнули босые ноги его любимой, запыхавшийся, в расстегнутой на груди рубахе. Он бросился к полыхающему костру с такой стремительностью и с таким отчаянием, что всего на мгновение Ольга пожалела, что это не она привязана к той молодой яблоньке. Всего на мгновение, а потом она сделала знак верному Федоту.
        Но даже этому зверю в человеческом обличье было нелегко сладить с разъяренным Максимилианом. Хуже того, Максимилиан медленно и неуклонно брал над Федотом верх. Давно бы убил, если бы не рвался всякую секунду к пылающему костру, к своей Анне, если бы опрометчиво не поворачивался к врагу спиной. У него бы, наверное, получилось, но провидение - или правосудие? - рассудило по-своему. Один-единственный выстрел невесть откуда взявшегося Сотникова положил конец всему: и жизни Максимилиана, и надеждам Ольги. С замиранием сердца она смотрела, как, раскинув руки, падает навзничь мужчина, которого она любила и ненавидела с равной силой, как сыпется в костер пепел из хрустального сосуда. Даже после смерти он пытался спасти свою Анну, даже после смерти…

…Ольга шла к кладбищенским воротам, на ходу стирая со щек смешивающиеся с дождем слезы, навстречу к Федоту и своему лишенному смысла будущему. Максимилиан опять ее обманул. Она видела, что сосуд в его руке был полон лишь наполовину, и точно знала, что где-то ждет своего часа оставшаяся часть. Но где?..
        Ольге осталась лишь та малая толика чудесного пепла, который смешался с прахом актрисульки, но у нее не было иного выхода. Той же ночью ножом Федота, еще хранящим на своем лезвии кровь мавров, Ольга полоснула себя по запястью и дрожащей рукой присыпала кровоточащую рану пеплом. Если бы знала она тогда, какую цену придется заплатить! Отныне каждую ночь она горела на костре вместе с Анной, каждую ночь звала и проклинала Максимилиана, но так и не смогла отказаться от дарованной пеплом мучительной жизни…

…А когда пепел стал подходить к концу, Ольга очень крепко задумалась над тем, куда Максимилиан мог спрятать то чистейшее, не испоганенное чужой памятью чудо.
        Да, в просвещенном двадцатом веке ей жилось хорошо. Удачно вложенные и многократно преумноженные уже ее, Ольги, умом и стараниями деньги отца сделали ее влиятельной и едва ли не всесильной. А научный прогресс даровал ей если не утраченную молодость, то хотя бы очень качественную иллюзию. Пластические операции, косметические процедуры, современные препараты - замечательный симбиоз чуда и науки. Теперь у нее было почти все: состояние, крепкое здоровье, лицо, на которое можно без содрогания смотреть в зеркало, и один из самых лучших помощников, почти такой же хороший, как Федот. Но Ольге не хватало самого главного - дарованной пеплом уверенности в завтрашнем дне. И тогда она начала все с начала. Только теперь ей предстояло найти не Максимилиана, а способ вернуть его из преисподней, чтобы вырвать, теперь уже у мертвого, его тайну.
        Это был в равной мере трудный, захватывающий и полный опасностей путь. Как много она узнала! Сколько удивительных загадок смогла постичь, но, увы, ни на шаг не приблизилась к заветной цели.
        Пепла оставалось уже совсем мало, когда провидение, наконец, смилостивилось и подбросило Ольге книгу, в которой были ответы на все ее вопросы. И ведь какая ирония судьбы - заветная книга, непримечательная и на первый взгляд совершенно несерьезная, попадалась ей на глаза не один раз. Этот мальчишка, Гальяно, оказался очень талантливым. В нем не было ни силы, ни решительности, присущих Стасу Громову, ни такой незаменимой в экстремальных ситуациях звериной интуиции, но у него имелся другой, совершенно особенный талант: он умел улавливать тайные чаяния людей и чувствовать потусторонний мир. Для этого ему не требовались ни хрустальные шары, ни черные мантии, ни сомнительные книги по колдовству, все это уже было с ним с самого рождения. Увы, по молодости лет мальчишка в недостаточной мере осознавал, какой чудесный дар ему достался, видно, поэтому и пользовался до сих пор ненужными шаманскими атрибутами и шарлатанскими книжками. Оказалось, что Ольга недооценивала Гальяно, а в его бессмысленной на первый взгляд библиотеке встречались настоящие бриллианты.
        Ритуал приводился сложный, из-за множества сопутствующих условий почти невыполнимый, но Ольга не привыкла сдаваться.
        Самым легким было найти потомка Сотникова, еще проще - заморочить ему голову. Мальчишка оказался готом, и это обстоятельство значительно облегчало задачу. С будущей жертвой дело обстояло сложнее. Ольга непременно хотела, чтобы вернувшийся из преисподней Максимилиан не просто почувствовал, но и увидел в жертве свою Анну. На поиски ушел почти год, но оно того стоило! Девчонка была едва ли не точной копией актрисульки, ее даже звали так же - Анной. Наблюдая за ней из салона машины, Ольга поняла, что фортуна окончательно повернулась к ней лицом.
        Подготовительный этап прошел без сучка без задоринки, как, впрочем, и организованное Ольгой знакомство Анны с Демосом. Были еще и костры, которые по ее приказу зажигал верный Алекс. На эти ничтожные жертвы Ольга пошла с легким сердцем: вернувшись в мир живых, Максимилиан должен заново пережить то, что переживал перед смертью. Это не являлось условием ритуала, это было ее собственное решение, продиктованное до сих пор не унявшейся душевной болью. К тому же Стаса Громова требовалось убедить, что действует она во благо. Пожалуй, подготовить из него достойную замену для Алекса не получится, нет в нем той внутренней черноты, которая превращает человека в бездумного верного пса. Похоже, впервые за многие годы Ольга ошиблась с выбором.
        Анна появилась на пороге тату-салона ровно в означенное время: Демос четко выполнил все инструкции, загнал одурманенную жертву прямо в расставленные сети. И Стас не сплоховал. Было видно, что затея ему не по душе, но в случае необходимости Ольга могла становиться очень искренней и очень убедительной.
        Когда Ольга протягивала Громову сосуд с остатками пепла, рука заметно дрожала. Если расчет неверен, если хоть что-нибудь пойдет не так, Ольга лишится как минимум пятидесяти лет жизни. Нет, все будет так, как задумано! Она выстрадала право быть счастливой и не уступит его никому.
        Феникс получился чудесным, именно таким Ольга и представляла себе эту дивную птицу. Все, дело сделано! Осталось лишь дождаться, когда Максимилиан придет за своей Анной, и вернуть наконец пепел!
        На сей раз Максимилиан не опоздал! Он появился так неожиданно, так эффектно, что всего лишь на долю секунды Ольга растерялась. Как она могла упустить такую вероятность?! Ведь знала же, что призрак может вселиться в любого, кто окажется поблизости, но не подумала, что мальчишка за каким-то дьяволом захочет вернуться обратно в склеп. Зачем он вернулся?! Может, из любопытства, может, за вещами Анны… Сейчас это уже неважно. Важно другое - Максимилиан приходил к Анне уже трижды, а это значит, что, покинув тело еще раз, он больше не сможет вернуться. Даже у темного мира есть свои законы. Вот и выдалась еще одна возможность проверить силу его любви, только пусть сначала отдаст пепел…

…Все вышло совсем не так! Ольга сделала все, как задумала, но не почувствовала ничего, кроме страшной усталости. Ни ожидаемой радости от обладания пеплом феникса, ни удовлетворения от свершившегося наконец правосудия. Максимилиан уже во второй раз доказал, что умеет жертвовать собой ради любви. Как горько, что не ради Ольги, как мучительно больно… А ведь когда-то он клялся ей в любви. И любил, она точно это знала… А потом предал, и из-за нестерпимой боли она не заметила, как начала превращаться из наивной влюбленной дурочки в жестокосердное чудовище.
        - Ты знаешь, каково быть мертвецом, моя маленькая девочка. - Максимилиан, самый лютый ее враг, самый любимый мужчина на свете, смотрел на Ольгу с грустью и нежностью. - Ты сама мертва уже много лет, ты просто не заметила этого.
        - Я заметила… - Ольга шагнула в его распахнутые объятья. - Я умерла в тот самый день, когда ты бросил меня, Максимилиан. Если бы ты знал, как я страдала все эти годы!
        - Я знаю. - Призрачная ладонь коснулась ее щеки точно так же, как много десятилетий назад. - Я виноват перед тобой и я знаю, как все исправить…
        Да, он знает, он заберет ее с собой. Им обоим уже давно здесь не место.
        - Как хорошо, что ты пришел за мной, любимый, - успела она шепнуть до того, как мир живых поглотило ослепительно-яркое пламя…

* * *
        В тот самый момент, когда Хельга коснулась барона, все изменилось. Невыносимо яркая вспышка враз загасила и факелы, и костер, обрушила на землю плотную, непроглядную темноту. Темнота длилась долго, Громов уже подумал, что ослеп, когда в чернильно-черной вселенной начали одна за другой вспыхивать звезды. Последней, точно гигантская электрическая лампочка, зажглась луна, заливая молочным светом полянку и людей.
        Демос лежал на спине, раскинув в стороны руки, и по его совершенно бескровному лицу Громов никак не мог понять, жив тот или нет. Рядом валялся бесчувственный Алекс. Гальяно уже приходил в себя. Стоя на четвереньках и мотая головой из стороны в сторону, он бормотал что-то невразумительное и злое одновременно. Но эти трое заняли лишь малую толику внимания; еще не до конца оправившись, так же, как и Гальяно, на коленях, Стас подполз к неподвижной Анюте, всмотрелся в перепачканное копотью лицо, с замиранием сердца прислушался к сбивчивому и сиплому дыханию, осторожно, стараясь не касаться кожи, убрал с босых ног обгорелые ошметки платья. Ноги были обожжены, сильно обожжены…
        Анюта застонала и открыла глаза. В этот самый момент Громов все решил: и за себя, и за нее. Отныне у них точно все сложится хорошо, потому что хуже, чем было, уже некуда, потому что он сделает все возможное, чтобы впредь Аня могла ему доверять.
        - Анюта, тебе очень больно? - спросил он, уже заранее зная ответ. Как может быть небольно с такими ожогами?!
        - Терпимо. - Она даже попыталась улыбнуться. Сильная девочка. - А где Максимилиан?
        - Ушел, кажется… Ушел и забрал с собой Хельгу. Анюта, ты потерпи, мы все сделаем, все исправим. - Громов шарил в темноте, а в голове вертелась какая-то очень важная, но еще не сформировавшаяся до конца мысль. - Ты только не плачь, хорошо?
        - Я не плачу. - Она попыталась сесть, но тут же застонала от боли. - Похоже, с такими ногами юбок мне больше не носить. - В ее голосе не было отчаяния, лишь отстраненная констатация факта.
        - Анюта, будешь ты носить юбки: и макси, и самые короткие мини! С твоими ногами только и нужны мини, я их как увидел, еще тогда, давным-давно, так сразу и подумал…
        - Не это ищешь? - Окончательно пришедший в себя Гальяно протягивал Стасу хрустальный флакон. - Если я правильно понял, это почти как живая вода…
        Вот она и сформировалась - его очень важная мысль! Громов взял флакон осторожно, как самую великую ценность в мире, и так же бережно присыпал пеплом обожженные Анютины ноги.
        - И Демосу. - Она снова попыталась сесть. - Ему тоже нужно.
        - Демосу нужно. - Гальяно деловито покивал. - На голове у него конкретная такая рана, до сих пор диву даюсь, как он сюда дошел. Наверное, только благодаря барону.
        - На, действуй! - Громов сунул в руку другу флакон.
        - А они точно того? - Гальяно опасливо осмотрелся. - Исчезли?
        - А кто из нас магистр черно-белой магии? - проворчал Громов и, на ходу вытаскивая из джинсов ремень, направился к Алексу. - Давай, пошевеливайся, а я пока с этим уродом разберусь, чтобы не было потом проблем.
        Алекс оказался жив, но так и не очнулся, хотя Громов с ним совершенно не церемонился. Пускай, так будет даже спокойнее. Зато Демос пришел в себя почти сразу после того, как Гальяно щедро присыпал оставшимся во флаконе пеплом его окровавленную макушку. Мало того, он, как и Анюта, тут же попытался встать и так же, как и она, рухнул обратно.
        - Да куда ты?! Ишь, шустрый какой! - Гальяно подхватил парня за плечи. - Всю ночь за тобой гоняюсь, прямо упарился весь, а тебе все неймется.
        - Где я? - Демос совсем по-детски шмыгнул носом, осторожно потрогал запекшуюся над верхней губой кровь. - Я в обморок упал, что ли? - В его голосе было столько разочарования и обиды, что Громову всего на мгновение стало его даже жалко. Да, пропустил парень самое интересное - какая досада!
        - Упал-упал! - успокоил его Гальяно. - Вот как этот козлина тебе по башке врезал, так и упал.
        - А дальше что? Почему я здесь? Где Анна?! - Демос снова рванулся вперед, но Гальяно не позволил, силой прижал к земле.
        - Угомонись, говорю! - гаркнул он. - Жива твоя Анна, не переживай. Все, кому надо, живы.
        - А кому не надо? - все ж таки парень извернулся, посмотрел на лежащую в нескольких метрах от него Анюту таким взглядом, за который Громову в ту же минуту захотелось его придушить. Наглая нынче пошла молодежь - смеет заглядываться на чужих девушек.
        - А кому не надо, того здесь уже нет, - буркнул Гальяно. - Ты совсем, что ли, ничего не помнишь?
        - Что я должен помнить?
        - Ничего! - вмешался в разговор Громов. - Я бы на твоем месте забыл даже то, что помнил, чтобы не было проблем.
        - С кем проблем? - Демос с вызовом вздернул подбородок и тут же со стоном схватился за разбитую голову.
        - Да хоть с милицией. Тебе хочется объяснять ментам, что ты делал посреди ночи в компании маньяка-убийцы? Мама с папой это одобрят?
        - Не твое дело!
        - Уже мое! - рявкнул Громов и тут же испуганно покосился на вроде как задремавшую Анюту. - И лучше бы тебе послушать, что говорят взрослые дяди. Сейчас Гальяно отвезет тебя в больницу. Там скажешь, что гулял… - он окинул критическим взглядом готическую экипировку Демоса, - да сам придумай, где. Ты гулял, на тебя напали, тюкнули по голове, ограбили. Кто напал, ты не видел, знать ничего не знаешь. Вот шел Гальяно, добрый человек, увидел тебя и отвез в больницу.
        - А как же вы? - спросил Демос уже совершенно нормальным, даже чуть виноватым тоном.
        - А у нас выбор небольшой, - Громов пожал плечами, - мы будем сдаваться.
        - А чего это? - встрепенулся Гальяно. - А давай просто свалим и все!
        - Ты и так свалишь, ты вон его в больницу повезешь. - Громов начинал заводиться от их непонятливости. - Но с этой падлой нужно что-то делать! - он пнул ногой Алекса. - Не бросать же его здесь?! В любом случае придется ментов вызывать…
        Не слушая возмущенное бубнение Гальяно, он снова подошел к Анне, присел рядом, погладил по бледной щеке, сказал виновато:
        - Анюта, похоже, по-другому никак. Я понимаю, все это очень… тяжело для тебя будет…
        - А для тебя? - она вдруг с неожиданной силой сжала его руку. - Громов, он же молчать не станет! Он все расскажет! Вдруг они подумают, что ты тоже?..
        - Все будет хорошо, - сказал Стас как можно увереннее. - Как-нибудь выкручусь. Да и что он расскажет? Что был со мной знаком? Хельги больше нет, барона тоже нет… Давай-ка я лучше вызову тебе «Скорую», ну и ментов до кучи. - Он обернулся к Гальяно и Демосу, добавил устало: - Ребята, шли бы вы уже! Гальяно, отдай пацану свой шейный платок. Пусть повяжет на голову, как бандану. Тут недалеко дачный поселок, я видел автобусную остановку. Как-нибудь доберетесь, только не светитесь лишний раз.
        Они уходили с явной неохотой, останавливались, оборачивались, словно надеялись, что Громов передумает, но он уже все для себя решил. Он замарался в этом грязном деле больше других, ему и отвечать. И нечего утешать себя тем, что он не догадывался о планах Хельги. Взрослый мужик, голова на плечах была…
        Когда Гальяно с Демосом наконец убрались, он немного помолчал, а потом спросил:
        - Анюта, ты как?
        - Уже почти не болит. - В подтверждение своих слов она даже коснулась обожженной коленки. - Наверное, пепел и в самом деле действует.
        - Очень хорошо, что не болит. - Стас улыбнулся. - Тогда, может, поговорим? Я должен тебе многое объяснить…
        - Поговорим. - Опираясь на локоть, она привстала, заглянула ему в глаза. - Давай обсудим, что станем отвечать, когда приедет милиция.
        - Анюта, ты не понимаешь…
        - Я все очень хорошо понимаю! - она протестующе мотнула головой.
        - Но я должен тебе сказать…
        - Скажешь. - Она улыбнулась, и от этой ее светлой и безмятежной улыбки у Громова земля ушла из-под ног. - У нас будет еще много времени для разговоров, а пока нужно позаботиться о твоем алиби. Нас наверняка видели вместе соседи, скажем, что ты мой молодой человек.
        - Анюта, - перед тем как заговорить, Громов сделал глубокий вдох, - а давай я на самом деле буду твоим молодым человеком. Не для алиби, понимаешь?
        - А для чего тогда? - спросила она растерянно.
        - Для души, - ответил он, всматриваясь в светлеющий вдали горизонт. - Я ведь только сначала с тобой ради дела, а теперь…
        - А теперь?
        - А теперь я уже без тебя не смогу… - сказал, и с души сразу точно гранитная плита свалилась. - Ты же не знаешь меня совсем, Анюта. Я же могу быть и нормальным, то есть, если нужно, я всему научусь, чтобы соответствовать…
        - Громов, - он не видел, но по голосу слышал, что она улыбается. - Громов, не надо соответствовать. Ты мне другой не нужен.
        - А такой, как есть? - отважился он спросить.
        - А такой, как есть, очень даже. Поэтому давай наконец подумаем над твоим алиби…
        - Минуточку!
        Кто бы знал, что, стоя на обломках рухнувшей жизни, можно быть таким счастливым, что даже дымная горечь не в силах заглушить сладость от робкого, но как воздух необходимого поцелуя! Не врут ребята из Голливуда, оказывается, и такое бывает…

* * *
        Три месяца спустя
        - Громов! Громов! Да что ж ты косорукий такой?! Правее, говорю, а не левее! - Гальяно в раздражении взмахнул рукой.
        - Слышишь, ты, не косорукий, - буркнул Громов, оборачиваясь, - что ж ты тогда там расселся, а я тут твои почетные грамоты к стене приколачиваю?! Давай бери молоток и сам хоть правее, хоть левее!
        - Это не почетные грамоты! - Гальяно закатил глаза к потолку. - Это дипломы! Кстати, половина из них настоящая. Вот придет ко мне клиентка…
        - Клиентка?.. - Любаша, которая зашла в кабинет с подносом со свежесваренным кофе, обвела подозрительным взглядом присутствующих, а потом грозно нахмурилась: - Что-то мне уже перестает нравиться эта затея, что-то мне подсказывает, что ты меняешь вывеску, но не меняешь стиль жизни.
        - Меняю, любимая! Все меняю! - Гальяно выхватил у Любаши поднос, поцеловал девушку в щеку. - Это у меня так, по старой памяти, вырвалось…
        - Я тебе дам - по старой памяти. - Любаша погрозила ему пальцем, а потом, уперев кулаки в крутые бедра, скомандовала: - Громов, левее! Не видишь, что ли, что диплом криво висит?!
        Громов вполголоса ругнулся и аккуратно, стараясь не стучать, положил молоток на стол, взял с подноса чашку с кофе и сказал с ехидной ухмылкой:
        - Левее, правее! Вам, ребята, не угодишь. Эй, магистр психологии, - он сделал большой глоток и поверх чашки подмигнул Анне, - мое предложение по-прежнему в силе, можешь под чутким руководством своей музы, - он помахал Любаше, - сделать все собственноручно.
        - Я собственноручно не могу! - Гальяно взял с подноса вторую чашку, плюхнулся в единственное на весь кабинет кресло. - Мне ж еще с клиентской базой предстоит разбираться. Они ж меня в покое не оставляют, не верят, что с магией я завязал, за советами приходят, с вопросами пристают. - Он покосился на насторожившуюся Любашу и добавил: - А вообще-то я решил расти, расширять, так сказать, горизонты. Вы даже представить себе не можете, скольким мужикам нужна профессиональная психологическая помощь!
        - Одному уже помог. - Громов согласно кивнул. - Я ж тебя просил Демоса только в больницу отвезти, а не устраивать ему по дороге сеанс психоанализа. Ираида Павловна теперь Анюте каждый раз жалуется, что бедный мальчик вместо того, чтобы по кладбищам шастать, в ночных клубах зажигает.
        - Так это ж нормальная тенденция для здорового семнадцатилетнего пацана! - усмехнулся Гальяно. - И, к слову, я ему не проповеди устраивал, а слегка переориентировал. Вы же с Анютой первые мне спасибо сказать должны. - Он требовательно посмотрел на Анну: - Анюта, скажи, тебе теперь легче жить стало?
        - Легче, - она улыбнулась, вспоминая, как совсем недавно встретила в парке Демоса, самозабвенно целующегося с какой-то симпатичной девочкой. - Ты молодец, Гальяно! Самый настоящий профессионал!
        - Вот и я говорю, что он чудо! - заявила Любаша со смесью нежности и гордости, а потом, глянув на настенные часы, всполошилась: - Да что ж мы тут сидим! Громов, Анюта, вы ж на самолет опоздаете!..

…Море было лазурным-лазурным! Анна думала, что такое бывает только на открытках и рекламных проспектах, а оказывается, оно и в самом деле такое - яркое!
        Она сидела на краю покрывала, пересыпая с ладони на ладонь мелкий белый песочек, и удивлялась, как может Громов игнорировать такую райскую красоту. А он игнорировал! Убежал с пляжа едва ли не через полчаса.

«Анюта, у меня чувствительная кожа, мне загорать нужно дозированно!» И ведь соврал, кожа у него смуглая, с такой захочешь - не сгоришь. Анна смахнула песчинки с левого плеча, мимоходом отмечая, что с каждым днем феникс становится все бледнее. Еще немного - и от него не останется и следа, так же, как не осталось следов от ожогов. Наверное, это из-за пепла, или из-за того, что Максимилиан ушел. И кошмары ей больше не снились, ни разу за эти полные тревог и волнений месяцы, когда ей приходилось волноваться не только и не столько за себя, но еще и за Громова. Но, слава богу, все утряслось, вот оно - долгожданное море! Море есть, а Громова нет, потому что он решил, будто у него чувствительная кожа…
        Ужин в маленьком прибрежном ресторанчике вернул Анне хорошее расположение духа. В конце концов, Громов мог просто устать. Но ведь он ни за что в этом не сознается, ему проще соврать про чувствительную кожу и удрать с пляжа, просто чтобы отоспаться. Зато сейчас он бодр и свеж и даже немного загадочен.
        В номере было темно, наверное, уходя, Громов задернул шторы.
        - Постой-ка! - на плечо Анны привычно легла его теплая ладонь. - Видно, что-то с электричеством…
        Сначала она не видела ровным счетом ничего, а потом в темноте одна за другой стали зажигаться свечи. Их было много, так много, что Анна не смогла бы их сосчитать, даже если бы захотела. В их неровном свете Громов казался каким-то уж очень сосредоточенным.
        - Я войду? - Анна в нерешительности переступила порог.
        - Входи. - Он сделал шаг ей навстречу, взял за руку.
        - Красиво.
        - Правда? - Его сосредоточенное и отчего-то встревоженное лицо расплылось в улыбке.
        - Очень.
        - Это еще не все, есть еще кое-что…

…Широкая кровать была усыпана розовыми лепестками.
        - Анюта, это чтобы все было по правилам. - Громов обнял ее за плечи и поцеловал в шею. - Тогда не вышло, и я решил, что лучше поздно, чем никогда.
        Анна не стала спрашивать, где он взял такие правила. Падая вслед за Громовым на кровать, она думала о том, что теперь наконец знает, про какие лепестки он говорил тогда, в их самую первую ночь.
        notes
        Примечания

1

«Дорога в ад» - перевод с французского.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к