Время черной луны Татьяна Корсакова
        На груди у Лии пригрелся амулет - медный диск с полумесяцем в центре. Она носит его с самого детства, не догадываясь, какое влияние он оказывает на ее судьбу. Но в ее жизни уже начинают происходить события, объяснить которые с точки зрения здравого смысла невозможно, к тому же Лия иногда и сама не может вспомнить, что с ней происходило и почему она оказалась в том или ином месте. Неужели она - только кукла, которой управляет таинственный кукловод?
        Приближается полночь - время, чтобы наконец разобраться, кто твой друг, а кто враг, время, когда любовь и ненависть схлестнутся в смертельной схватке. Это время черной луны.
        Татьяна Корсакова
        Время Черной луны
        Белая глина плавится в руках: не сопротивляется, но и не помогает. Плохой материал, капризный, но зато самый надежный. Так сказал Оракул Оби. Оракул никогда не ошибается.
        Времени мало. Время - дорогой товар. Вчера ты богач, а сегодня уже бедняк. Удары сердца провожают ускользающие секунды, но не могут замедлить их бег, а глина не слушается…
        Все нужно сделать правильно. Вот так: тело тонкое и гибкое, длинная шея, маленькая голова, волосы…
        Волосы белые и мягкие, как пух, - удивительные, настоящие. У Лунной девочки должны быть белые волосы. А глаза черные и блестящие - эбонитовые бусины подойдут.
        Губы. Губы не так уж важны. Намного главнее родинка на подбородке, маленькая, похожая на полумесяц.
        Глина забивается под ногти, липнет к ладоням. Руки из-за нее кажутся белыми, как у Лунной девочки. Их некогда мыть. Время - дорогой товар, его почти не осталось.
        В ушах стук барабанов, стены комнаты то наваливаются, то отплывают, потолка больше нет - вместо него полуслепая черная луна. Нет, еще не совсем черная, но уже опасная.
        Духи злятся, торопят, звук барабанов заглушает их слабые голоса. Надо спешить.
        Зубы впиваются в край красной, точно молодая кровь, ткани. Ткань трещит, в зубах остается неровный клочок - платье для Лунной девочки.
        Вот так, завернуть в него куклу, поверх обмотать веревкой - виток, еще виток.
        Эбонитовые глаза смотрят с укором. Кукла еще не живая, однако все понимает. Кукле не нравится то, что с ней делают. Нужно, чтобы она стала настоящей…
        Барабаны звучат громче, в спину что-то врезается, вгрызается в плоть, растворяется в теле. Перед глазами кровавый туман - духи бывают очень жестоки. Тем более когда времени мало. Главное - не сопротивляться…
        Голова болит и кружится - это расплата за помощь духов. Цена, конечно, скромная, особенно для такого нелегкого дела.
        Кукла теперь живая. Волосы - белый пух, глаза-бусины, родинка на подбородке, красное платье и, самое главное, амулет: медный диск с полумесяцем в центре, черный шнурок, змеей обвивающий тонкую шею.
        Во рту горько и сухо, стены больше не качаются, и черная луна исчезла. Духи молчат - ждут.
        Кукла сопротивляется, маленькие пальцы больно царапают кожу, оставляя на ней кровавые следы. Такие следы долго не заживают. Не надо бороться, Лунная девочка, все будет так, как задумано.
        Сжать гибкое, горячее тельце в ладони, поднести к лицу. В эбонитовых глазах - ненависть пополам со страхом, в глиняной груди трепыхается стеклянное сердце. Кукла уже живая, но еще не настоящая. Еще не вместилище…
        - Нарекаю тебя… - говорить больно, а время почти вышло. - Нарекаю тебя Лией…
        - Ну-ка, что у нас тут? - Чужие лапы жадно шарят по телу, сжимают сначала грудь, потом горло. Дышать больно, кричать невозможно.
        Сама виновата! Просидела полночи на работе, опоздала на последний автобус, пошла прямиком - через пустырь…
        А теперь эти лапы на горле, и смрадное дыхание - запах гниения и перега-ра…
        Платье трещит и рвется по вороту. Платье жалко, еще совсем новое, почти ненадеванное, купленное на распродаже в самом настоящем бутике, по скидке, за смешные деньги…
        - А это что за побрякушка? - Вонь усиливается, перед глазами появляется небритая рожа. У рожи мешки под глазами, во рту не хватает половины зубов. Корявый палец подныривает под кожаный шнурок, вытаскивает из-за пазухи медальон. - Эй, глянь, какая цацка!
        Рядом с первой рожей возникает вторая, такая же жуткая. Даже хуже: одного глаза нет, а второй наполовину заплыл.
        - Похоже, что золотая цацка-то. - В единственном глазу зажигается алчный блеск.
        Цацка не золотая, она это прекрасно знает, а вот сережки самой высокой, девяносто пятой пробы.
        Попытаться, что ли, поторговаться: девичью честь в обмен на серьги?
        - У-у-у! - Чтобы торговаться, нужно иметь возможность говорить, а она даже дышит с трудом. У нее, дуры непредусмотрительной, вообще нет никаких возможностей. Газовый баллончик, и тот остался на рабочем столе. Получается - ни чести, ни сережек…
        - Думаешь, золотая? Не уверен. - Циклоп всматривается в ее лицо, заскорузлая ладонь неторопливо скользит по волосам, запрокидывает голову. - А сережечки точно…
        От резкой боли на глаза наворачиваются слезы, изо рта вместе с облачком тумана вырывается крик, по шее течет что-то липкое и теплое.
        - Не ори, коза. - Циклоп лыбится, прячет сорванные сережки в карман. - Рано кричать, ничего плохого-то с тобой еще и не случилось.
        В его взгляде не алчность, а похоть.
        Теперь ей по-настоящему страшно: до дрожи в коленях, до потрескивания электрических разрядов в волосах. Платье жалела, сережки… Себя надо было пожалеть, потому что эти двое одной лишь девичьей честью не ограничатся…
        Господи, а она ведь и не жила-то толком! Двадцать семь - разве ж это возраст для смерти? Да еще такой: отвратительной, смрадной, неприкаянной…
        - Чего смотришь на меня, коза?! Чего гипнотизируешь? - Одноглазая рожа совсем близко, от мерзкого запаха к горлу подкатывает тошнота, а где-то в животе скручивается тугой пружиной ярость.
        Умереть на заброшенном пустыре от рук вонючих бомжей? Уши порваны, платье испорчено, и бедному телу скоро достанется… А у нее столько планов, и в жизни она еще ничего не видела, и мама без нее пропадет…
        Ярость неконтролируема, словно где-то внутри выстреливает стальная пружина: ногти впиваются в ненавистную рожу, колено впечатывается в пах. Врешь - не возьмешь!
        Дышать становится легче. Это потому, что ее никто больше не держит. Циклопу есть за что подержаться - с ударом она все верно рассчитала, - а его приятель, похоже, не до конца понимает, что происходит. Стоит, раскинул в стороны руки-грабли, матерится, но с места не двигается.
        Бежать! Карт-бланш ненадолго. Еще пару секунд промедления - и наступит смерть, смрадная и неприкаянная.
        Дыхание сбивается, в ушах шумит и щелкает, а в боку болит. Забеги на длинные дистанции не ее конек. Спринтерский рывок - это да, но не по бесконечному пустырю, не на высоких шпильках.
        - Куда, сука?! - Голос совсем близко. Не помог карт-бланш.
        Шипастый куст царапает щеку, цепляется за платье, тормозит, не пускает. Ничего, осталось несколько шагов. А царапины заживут, подумаешь - царапины.
        Вот уже и спасительные огни многоэтажек. Огней немного, но они есть. Значит, кто-то не спит, и вопли ее услышат, если что. Еще чуть-чуть - и не будет никаких кустов, никакой торчащей из земли арматуры, никаких вонючих маргиналов. Только бы добежать…
        - Стоять! - Каблук-предатель ломается, ноге больно, а в глазах - серебристый туман. «Чуть-чуть» не считается, недобежала…
        Цепкие руки грубо хватают за платье.
        - Стоять, я сказал…
        Дернуться, заорать как можно громче, позвать на помощь. Вдруг повезет, ведь дома же рядом. Главное, на рожу эту мерзкую не смотреть, в глаз этот циклопий…
        Получается: и заорать, и дернуться, и даже вырваться. Вот только убежать не выходит. Непослушное тело валится назад. Все из-за каблука…
        Земля мягкая, а затылку почему-то больно. Острая вспышка - и серебристый туман становится красным. В нем плавают звезды и черная луна. Звездам все равно, а луне любопытно. Она опускается все ниже и ниже, пока не превращается в одноглазую рожу…
        - А девка-то того, кажись, окочурилась…
        - Ну дык, денежки-то нам за то и уплочены…
        Туман сгущается, в нем нет уже ни боли, ни звезд, ни луны, ни Циклопа. И ее, Лии, больше нет…
        …Кукла, нареченная Лией, теперь не сопротивляется и даже не смотрит на него, своего мучителя. Глаза-бусины тусклые, от недавнего живого блеска не осталось и следа. Глиняная голова расколота, из трещины сочится кровь, окрашивает красным мягкие, как пух, волосы. Платье, порванное спереди и сзади, обвивает тонкие ножки грязными лохмотьями. Бедная кукла… Бедная Лунная девочка…

* * *
        - Чего, Монгол, дрейфишь?! - Ленька Зубарев врезал носком ботинка по утопающей в кромешной темноте неприметной дверце.
        Кто дрейфит? Нашли чем пугать бывалого! Он на Байкале на пятнадцатиметровую глубину погружался, с вертушки с парашютом прыгал аж шесть раз, на Кавказ в горы ходил в поход не абы какой, а пятой степени сложности, а тут такая ерунда - городской морг. И никакая это не проверка на смелость - он свою смелость уже давно кому требовалось доказал, - а самая обыкновенная глупость и мальчишеская бравада. Просто Зубарев, который в жизни своей ничего страшнее майской грозы не видывал, после пол-литры водки вдруг воззрился на него глазами, еще не стеклянными, но уже шальными, и задал риторический вопрос:
        - А не слабо ли тебе, Монгол?..
        А он, дурак, вместо того чтобы послать Зубарева куда подальше и самому отправиться на боковую, повелся на провокацию:
        - Не слабо, - даже недослушал, что товарищ вознамерился ему предложить. Не зря бывшая подружка называла его бедовым.
        - Дружбан у меня есть, одноклассник, - Зубарев икнул и радостно улыбнулся, - совершенно отмороженный тип, работает санитаром в судебно-криминалистической лаборатории. Страшилки рассказывает такие - аж кровь в жилах стынет. Ну, там, про случаи всякие разные, про покойничков неупокоенных и тайны неразгаданные. Говорит, что на его работе никто долго не задерживается, а если задерживается, то либо седеет до срока, либо спивается, потому как по-другому не получается, крышу сносит едва ли не в первую ночь дежурства.
        - Так уж и сносит? - Ему бы сразу догадаться, к чему Зубарев клонит, а он вопросы начал задавать…
        - А то! Когда ты один, а их десятки - это ж тебе не хухры-мухры!
        - Кто - они?
        - Ну, трупы. Переночуй-ка ночку в такой теплой компании, точно поседеешь. Тут Гоголь со своим «Вием» отдыхает. И, наверное, даже Кинг… - Зубарев нервно поежился, посмотрел с вызовом. - Валик меня давно уже на огонек зазывал, чтобы я лично убедился, что это все не пустые разговоры, а истинная правда.
        - Про Вия?
        - Да не про Вия, а про профессиональную вредность. Ты понимаешь, я ему о том, как нынче тяжело работать менеджером в солидной компании, постоянные нервы и стрессы. А он мне: «Ты, Зубарь, еще настоящих стрессов не видел, и все твои риски - чистой воды детский сад». Это он к тому, что у нас с тобой, людей занятых и карьерно реализованных, не работа, а детский сад, а у него, недоучки, - сплошной «хичкок».
        - Ну и что? Пусть даже и «хичкок», нам-то с тобой что? - Вообще-то у него, Александра Сиротина, на рабочем месте едва ли не каждый день «хичкок». То конкуренты какую-нибудь ерунду замутят, то договора «подвиснут», то вот кризис, будь он неладен.
        - А то, - Зубарев начал заводиться, - что Франкенштейн этот доморощенный считает нас с тобой хлюпиками и ничтожествами, а себя этаким бесстрашным суперменом, борцом с темными силами.
        - Пусть считает, надо ж ему как-то ночи коротать.
        - Нет, ты его слов не слышал, он мне прямо в глаза заявил, что если я окажусь на его месте хотя бы на пару часов, то обделаюсь! Я, человек, который контракт на чертову кучу денег у конкурентов буквально из пасти вырвал, головой своей рисковал!
        - Положим, головой ты, Леонид, не рисковал. - Монгол с легкой завистью посмотрел на вихрастую башку товарища, провел ладонью по своей бритой макушке. Двухдневная щетина уже начинала колоться да и выглядела, наверное, не слишком презентабельно. Завтра надо бы побриться. Точнее, уже сегодня. - Но места своего мог бы запросто лишиться.
        - Так вот и я о том! - оживился Зубарев. - Я о том, что наши с Валиком риски несоразмеримы, а он тупо продолжает называть меня хлюпиком. Так если тебе не слабо, я звоню! - Он выудил из кармана мобильник.
        - Кому, Франкенштейну своему? - Монгол обвел взглядом уютный бар и с тоской констатировал, что уходить отсюда ему совсем не хочется: ни домой, ни уж тем более в сомнительное место под названием «городской морг». Хорошо еще, что завтра суббота и можно будет отоспаться после бессонной ночи, а в будний день он бы на зубаревские провокации ни за что не повелся.
        - Ему, окаянному, - Ленька поднес трубку к уху. - Только бы он сегодня дежурил.
        Им «повезло», Валик-Франкенштейн дежурил. Мало того, звонку Зубарева обрадовался невероятно, велел выдвигаться незамедлительно и для успокоения нервов, которым непременно грозят страшные потрясения, захватить с собой побольше водки. Ну и закуси. Как же без нее?!
        До места они добрались быстро. Ночной город на пару часов забыл о пробках, был дружелюбен и назойлив, как подвыпивший товарищ: подмигивал разноцветными огнями рекламы, зазывал распахнутыми дверями клубов, казино и круглосуточных супермаркетов, соблазнял пугливыми стайками проституток. Город жил и развлекался, а им, двум дурням, предстояло коротать ночь в обществе трупов и санитара с манией величия…
        - …Ты, главное, не дрейфь! Поздно дрейфить-то! - Зубарев продолжал дубасить в запертую дверь, но по истеричным ноткам, проскальзывающим в его голосе, было понятно, что подбадривает товарищ, скорее всего, самого себя.
        Монгол молча отодвинул Зубарева в сторонку, пошарил ладонью по стене и нажал на кнопку звонка. Чего силы тратить и казенное имущество крушить, если вот оно - чудо прогресса? Главное, чтобы это чудо еще и работало, а то мало ли что. Вон, к примеру, на территории морга ни один фонарь не горит. Может, из экономии, а может, для пущего антуражу.
        Время шло, а им так никто и не открыл.
        - Ну, что стоять-то тут? Может домой? - с плохо скрываемой надеждой спросил Зубарев и испуганно вздрогнул, когда за их спинами что-то зловеще хрустнуло.
        - Здраштвуйте, гошти дорогие. - Из темноты вынырнула долговязая тень. - Давненько я человечешкой кровушкой не баловалша.
        Скудного лунного света хватило, чтобы увидеть белый балахон, раскинутые в стороны лапы и фосфоресцирующие клыки.
        - Матерь Божья… - Зубарев прижался спиной к запертой двери и забормотал что-то неразборчивое.
        Чудо в балахоне Монгола не впечатлило, скорее взбесило - самому захотелось кровушки или, на худой конец, свернуть кому-нибудь шею. Возможность представилась почти сразу же: привидение или вампир - хрен поймешь - с замогильным подвыванием шагнуло навстречу. Шея у него оказалась хилой, прямо-таки цыплячьей, и как только Монгол сжал ее чуть посильнее, подвывания сменились жалобным визгом.
        - Эй, мужик, ты што, шуток шовсем не понимаешь? - При ближайшем рассмотрении оказалось, что это, конечно, не вампир, а тщедушный, облаченный в медицинский халат парень, дикцию которого изрядно портила пластмассовая вставная челюсть.
        - Таких не понимаю. - Монгол разжал пальцы, и горе-вампир отпрянул в сторону. - Вроде бы в гости серьезных людей позвал, а сам тут устраиваешь какой-то цирк. Зубы где взял?
        - У племянника одолжил. - Челюсть шлепнулась на крыльцо, противно хрустнула под наступившим на нее ботинком. - Думал, прикольно получится, а вы совсем без юмора.
        - Я с юмором, - подал голос приободрившийся Зубарев, - я тебя, Валик, сразу узнал.
        - А чего ж, если узнал, чуть дверь от страха не снес? - Валик поднялся на крыльцо, зазвенел ключами.
        - Так это я подыграть тебе решил, думал товарища своего напугать, а он, видишь какой оказался, без юмора…
        - В моем деле без юмора никак нельзя, потому что…
        Разъяснения Валика потонули в пронзительном скрипе открывающейся двери, под козырьком крылечка ярко вспыхнула лампочка. Значит, электричество в этом царстве мертвых все-таки имеется, просто его экономят.
        - Водку принесли? - В бескомпромиссном электрическом свете от готического антуража зубаревского одноклассника не осталось и следа. Высокий, болезненно худой, с копной рыжих волос и редкой щетиной, парень выглядел не особо респектабельно и на роль Харона совсем не годился. Даже подозрительные бурые пятна на мятом медицинском халате не добавляли ему брутальности. Невольно задашься мыслью - а стоит ли такому заморышу что-либо доказывать?
        - Обижаешь, - Зубарев кивнул на стоящий на крыльце пакет с провиантом.
        - А пожрать? Жрать что-то хочется. - Валик-Франкенштейн уже окончательно оправился от пережитого унижения и теперь давал понять, что ситуация под контролем и главный в ней именно он, а не какие-то там залетные гости.
        - И выпить, и пожрать, - Зубарев в нетерпении пританцовывал перед распахнутой дверью, но войти не решался. - Ну, что ж ты нас на пороге держишь, что ж не приглашаешь в свою обитель страха?
        - Обитель страха - как ты хорошо сказал, - Франкенштейн приосанился. - Главное, чтобы вы потом не пожалели. - Его рябая от веснушек морда расплылась в зловещей улыбке.
        - Не пожалеем. - Монгол, которому ритуальные танцы на крылечке изрядно надоели, оттер Франкенштейна от двери и решительно переступил порог.
        На первый взгляд ничего ужасного в «обители страха» не наблюдалось. Если не принимать во внимание явные следы запустения. Длиннющий, похожий на тоннель коридор с облупившейся грязно-зеленой краской на стенах терялся в темноте. От выложенной в шахматном порядке черно-красной плитки рябило в глазах. Пол, казалось, бугрился и вздыбливался под ногами. А может, это был вовсе не оптический обман, а разгильдяйство плиточников. Выяснять причину Монголу не хотелось.
        - Куда идти? - спросил он не оборачиваясь.
        - Прямо по коридору, - в голосе Франкенштейна послышались злорадные нотки, - там в самом конце будет лестница в подвал.
        - А нам в подвал? - подал голос Зубарев.
        - Да, Леонид, нам в подвал. - Злорадные нотки сменились зловещими.
        Монгол поморщился. Происходящее не нравилось ему все больше и больше. И не из-за страха. Коль уж этот рыжий заморыш тут обитает и со страху не умирает, то ему-то чего бояться? Просто неприятно плясать под чужую дудку, заниматься всякой ерундой, да еще в столь несимпатичном месте.
        - А что в подвале? - не унимался Зубарев.
        - Так они.
        - Кто?
        - Жмурики. - Франкенштейн щелкнул выключателем, и коридор осветился мертвенно-белым светом. - Вы ж сюда не просто так пришли, ребята? - Он обернулся, с вызовом посмотрел на Монгола, подмигнул притихшему Леониду. - Вы ж смелые и решительные, у вас же жизнь - сплошные стрессы. А мы тут так - ромашки нюхаем.
        - Ромашки? - Зубарев потянул носом, - Что-то не особо тут ромашками пахнет. Химия какая-то.
        - Формалин это, раствор для консервирования.
        - А что консервируете?
        - Огурцы, блин! Ты, Зубарь, что, совсем дурак? - Франкенштейн окинул побледневшего Леонида снисходительным взглядом и скомандовал: - Ладно, хватит разговоры разговаривать. За мной!
        Коридор только сначала показался похожим на тоннель, а на поверку выходило, что состоит он не только из облупленных стен и бугристого пола, но имеет еще и два ряда дверей, выкрашенных все той же унылой зеленой краской. Скорее всего, в обычные дежурства, не обремененные гостями и жаждущими приключений экскурсантами, зубаревский одноклассник коротает ночки за одной из этих дверей. Небось дрыхнет себе на кушетке под зажженной настольной лампой и о своих необычных соседях думать не думает. А тут, видишь, перья распустил, челюсть вампирскую вставил, ужасами пугает. Тьфу…
        - Вот уже почти пришли. - Франкенштейн притормозил перед единственной забранной решеткой дверью, загремел ключами.
        - А решетка зачем? - Зубарев дернул его за рукав халата.
        - Чтобы они не выбрались, - сообщил Франкенштейн зловещим шепотом.
        Уточнять, кто «они», Леонид не стал, прижался спиной к облупленной стене, прикрыл глаза. Боится друг. Видно, что боится. Так зачем же поперся черт знает куда, черт знает зачем?! Да еще и его с собой потащил. Хотя зачем потащил, понятно - для смелости. Если бы не Монгол, лежать бы сейчас Леониду на крылечке в глубоком обмороке, а потом еще долго посещать какого-нибудь дорогущего психотерапевта, чтобы избавиться от страха перед всякой нечистью. А одноклассничек его хорош, ради какого-то вшивого самоутверждения готов человека довести до нервного срыва. Монгол посмотрел на наручные часы - второй час ночи. Хорошо хоть, что водку с собой прихватили, будет чем время убить.
        Вопреки ожиданиям в подвал вела не лестница, а пологий спуск. Облупленную краску на стенах сменила белая плитка с кое-где нарисованными на ней красными стрелками и бегущими человечками, видимо, указывающими направление экстренной эвакуации. Только вот странно, человечки бежали не вверх к зарешеченной двери, а вниз. Может, из этого царства мертвых ведет какой-нибудь подземный ход?
        Монголу однажды довелось лежать с переломом в больнице, и от нечего делать он подробно изучил тамошнюю архитектуру. Получалось, что больница - это не только надземная часть, но еще длиннющие подземные коридоры, вот типа такого, соединяющие между собой корпуса, пищеблоки и хозяйственные постройки. Так что не исключено, что человечки бегут в правильном направлении, к какому-нибудь административному зданию или котельной.
        Кстати, в отличие от своего надземного собрата этот коридор особой антипатии не вызывал. Единственное, что раздражало, - гулкое эхо, из-за которого казалось, что идут не три человека, а рота солдат.
        - Долго еще? - Зубарев хорохорился, но чувствовалось, что о своем опрометчивом поступке он уже пожалел не единожды.
        - Скоро, не дрейфь. - Франкенштейн вышагивал бодро, расстегнутый халат развевался за его спиной, точно рыцарский плащ. А следом по кафельной стене кралась долговязая тень, с виду совсем самостоятельная, автономная от своего придурковатого хозяина. От этой кажущейся автономности Монголу вдруг стало не по себе, захотелось на свежий воздух, а еще лучше - обратно в бар. Чтобы прогнать наваждение, пришлось спешным порядком разозлиться, благо, повод для недовольства имелся. Ладно Ленька, романтик и офисный авантюрист, ладно этот больной на всю голову Франкенштейн, но он-то сам - мужик серьезный и здравомыслящий. Зачем, спрашивается, впутался в такую идиотскую историю?! Но теперь-то уж что? Назад дороги нет.
        Пока Монгол на чем свет костерил себя за мягкотелость и излишнюю подверженность чужому влиянию, окружающий подземный мир начал меняться. Сначала изменения были нестрашными: коридор стал у€же из-за приткнутых у стен пустых каталок. А вот дальше… Дальше каталки оказались заняты. Под бурыми простынями отчетливо угадывались человеческие тела, кое-где выглядывали босые ноги с привязанными к синим щиколоткам бирками. Голливуд, только страшнее.
        - Это еще что? - Голос Зубарева сделался слабым и хриплым.
        - Они, - буркнул Франкенштейн, не замедляя шаг. - Сейчас же лето - пора отпусков. Врачей не хватает, всех жмуриков за смену вскрыть не получается. Вскрывают только самых важных, тех, из-за которых следаки особенно наседают. А остальным приходится ждать своей очереди.
        - В коридоре? - хмыкнул Монгол.
        Взгляд приковала к себе тонкая, явно женская рука, свешивающаяся с каталки: длинные пальцы, красный лак на ногтях, плетеная из кожаных ремешков фенечка. Если судить по ней, девочка совсем молоденькая. Молоденькая, а уже прописалась тут, в подземном коридоре…
        - Так это свежие, - Франкенштейн притормозил, одернул простыню, прикрывая руку с фенечкой, - им еще меньше суток. Утром персонал придет, рассортирует. А пока приходится тут… своей очереди ждать.
        - Ужас. - Зубарев смахнул выступившую на лбу испарину.
        - И ничего не ужас. - Франкенштейн фамильярно похлопал лежащее под простыней тело, отчего простыня поползла вниз, обнажая стройную девичью ногу и край ярко-красной юбки. - Обычная рутина.
        - Рутина… - Монгол отвернулся. Не потому, что испугался представшего взгляду зрелища, а от отвращения перед человеческим цинизмом. У девочки этой небось есть родители, любимый парень. Может, они ее сейчас ищут, места себе не находят, а она тут, под грязной простыней, в подземных катакомбах городского морга.
        - Что, жутко? - Франкенштейн самодовольно усмехнулся. - Так вы еще самого интересного не видели.
        - И не увидим, - сказал Монгол и так посмотрел на зубаревского одноклассника, что если у того и было желание поспорить, то исчезло оно быстро.
        Рядом облегченно вздохнул Леонид, которому, судя по всему, происходящее уже давно перестало казаться забавным приключением.
        - Так это… - Франкенштейн замялся, с тоской посмотрел на пакет с выпивкой и провиантом, - может, тогда сразу ко мне в кабинет, выпьем за знакомство?
        Пить за такое сомнительное знакомство не хотелось, а вот просто напиться - пожалуй, да. Монгол молча кивнул.
        «Кабинет» находился за невзрачной дверцей с надписью «Техническое помещение» и представлял собой каморку, в которой ютились письменный стол, затянутая клеенкой кушетка, парочка колченогих стульев, тумбочка с электрочайником, стеклянный медицинский шкаф и вешалка для одежды. На вешалке висело несколько медицинских халатов не первой свежести и видавшая виды шапка-ушанка.
        - Прошу! - Франкенштейн хозяйским жестом обвел все это богатство, рукавом смахнул со стола застарелые хлебные крошки.
        - Что-то маловат кабинетик-то. - Зубарев бочком протиснулся в каморку, опасливо осмотрелся, поставил на стол пакет с провиантом, а сам пристроился на край стула.
        - Для одного нормально. - Франкенштейн чуть ли не с головой нырнул в пакет и, радостно присвистнув, принялся извлекать на свет божий бутылки с водкой и закуску.
        Монголу в качестве посадочного места досталась кушетка. От стола далековато, но так даже лучше: компанию, в которой предстояло дожидаться рассвета, даже с натяжкой нельзя было назвать душевной.
        - Ну, не будем откладывать на завтра то, что можно выпить сегодня! - Франкенштейн извлек из тумбочки одноразовые пластиковые стаканчики и несколько тарелок, перочинным ножиком покромсал колбасу, подолом халата протер помидоры, все тем же ножом вскрыл банку с консервированной ветчиной, зубами разорвал обертку на буханке «бородинского» хлеба и, ловко свинтив крышку с одной из бутылок, разлил ее содержимое по стаканчикам.
        С брезгливостью наблюдая за этими приготовлениями, Монгол решил, что закусывать он, пожалуй, не станет, а ограничится только спиртным. Есть то, к чему прикасались немытые лапы санитара, не возникало ни малейшего желания. На лице Зубарева читалось точно такое же смятение чувств и явное нежелание делить трапезу с Франкенштейном. Друг, наверное, и водку бы пить не стал, если бы его отказ не выглядел совсем уж подозрительно.
        - За знакомство! - Франкенштейн, никаких душевно-гигиенических терзаний не испытывавший, отсалютовал им наполненным стаканчиком и лихо - чувствовалась регулярная тренировка - опрокинул в себя его содержимое. - Эх, хорошая водочка! - Он вытер губы рукавом, которым прежде смахивал со стола, отправил в щербатую пасть ломоть колбасы и вгрызся в спелый бок помидора.
        Чтобы не видеть столь вопиющее безобразие, Монгол зажмурился, одним глотком осушил свой стакан, потянулся было за хлебом, но в самый последний момент отдернул руку и подцепил на кончик ножа кусок ветчины. Ветчину, кажись, этот рыжий руками не лапал. Зубарев точь-в-точь повторил маневр Монгола, удовлетворенно крякнул, откинулся на спинку стула и сказал, осматриваясь по сторонам:
        - А ничего у тебя, Валик, работенка. Знай себе - ешь да пей. Тишина кругом, никто не дергает.
        - Иногда дергают, - Франкенштейн многозначительно пошевелил белесыми бровями, - но я уже привык. А тишина… - Он достал из кармана компакт-диск, вставил его в допотопный, обмотанный изолентой проигрыватель, щелкнул клавишей. - Тишина в таком месте - это скорее плохо, чем хорошо. От тишины крышу сносит очень быстро, начинает всякая ерунда мерещиться.
        - Какая ерунда? - Зубарев плеснул себе еще водки, прислушался.
        - Всякая, - отмахнулся санитар и потянулся за бутылкой. - Тут у меня специально на тот случай музыка припасена.
        Словно в подтверждение его слов проигрыватель прокашлялся и разразился барабанным боем. Зубарев вздрогнул, расплескал водку, испуганно втянул голову в плечи.
        - Торкает? - довольный произведенным эффектом, Франкенштейн расплылся в улыбке и прибавил звук. - Это особенная музыка. Кто говорит, этническая, кто - трансовая. Но бодрит, зараза, бодрит…
        Музыка и в самом деле бодрила - тут Монгол был вынужден с санитаром согласиться. Дробный перестук барабанов, шуршание трещотки, позвякивание шаманского бубна и глубокий женский голос, поющий-бормочущий что-то непонятное, но завораживающее. Однажды на одной из узкоспециализированных рокерских сходок он уже слышал подобное и даже знал, кто исполнитель.
        Группа называлась одновременно незатейливо и веско - «Тотем» - и состояла из трех молоденьких девчонок. Девчонки эти все в тех же узкоспециализированных кругах считались самородками и подавали большие надежды. Особенно одна. Монгол забыл ее имя, запомнив только, что девочка выглядела довольно заурядно, на матерую рокершу совсем не походила. Ни тебе килограммов металлолома, ни привычной для андеграунда расхристанности и стремления к ненавистному всякому нормальному мужику унисексу. Свитерочек в обтяжку, узкие брючки, до блеска начищенные ботиночки, короткие волосы, чисто вымытые, аккуратно уложенные. На личике минимум косметики. Во всяком случае, оттуда, где он сидел - а место ему досталось почти у самой сцены, - не было видно ничего экстраординарного. Одним словом - девочка-студентка, непонятно каким чудом забредшая на закрытую рокерскую тусовку.
        Так казалось до тех пор, пока барышня не уселась за барабанную установку. Сначала ничего особенного на сцене не происходило, Монгол даже немного заскучал, а потом как-то незаметно обычная композиция превратилась в таинство - по-другому и не назовешь, - а девочка-студентка в неистовую вакханку. Нет, пожалуй, вакханка - это из другой оперы. В данном случае опера была с явными африканскими мотивами и попахивала не вакханалией, а старыми как мир и такими же загадочными шаманскими ритуалами.
        Влад Ворон, друг и музыкант со стажем, который и притащил Монгола на концерт юных дарований, тогда едва не прослезился от умиления, а в конце выступления, позабыв о своем звездном статусе, бросился к барышням выказывать свое восхищение. Причем львиная доля восхищения досталась именно барабанщице. Монгол видел, как девочка заливается краской, испуганно одергивает свой и без того до безобразия целомудренный свитерок и смущенно опускает очи долу. Уже потом Ворон рассказал, что пытался уговорить шаманку-барабанщицу на совместный проект, а она, дуреха, отказывалась, лепетала что-то о своей тотальной занятости. У нее, понимаешь ли, работа, диссертация, а музыка - всего лишь хобби, маленькая блажь. Не видит она себя в качестве барабанщицы, пусть даже временной, такого рок-монстра, как вороновский «Фаренгейт». Ворон тогда очень сильно разозлился и поклялся, что юное дарование заполучит в свою команду любой ценой: не мытьем, так катаньем.
        Происходило это не так давно, всего пару недель назад, потому в памяти Монгола было еще достаточно свежо, и музыка, вырывающаяся из обмотанного изолентой проигрывателя, казалась хоть и авангардной, но едва ли не по-домашнему уютной. Странно лишь одно - каким образом диск с записью попал в лапы Франкенштейна. С виду парень не производил впечатления музыкального гурмана, а тут такие неожиданные пристрастия.
        - Приятель один дал послушать, сказал, что вещица улетная, - Франкенштейн сам ответил на незаданный вопрос. - Жутковатая, правда, малость. - Он взъерошил и без того торчком стоящие волосы.
        - В таком дивном месте, - Монгол плеснул себе водки, - и «Лунная соната» покажется жутковатой. Менял бы ты работу, Валик.
        - А зачем? Где я еще так устроюсь, чтобы и платили нормально, и по мозгам не ездили? Надо мной начальников, почитай, и нету. То есть они, конечно, есть, но мужики понятливые, мировые. Сами в этой кухне варятся, знают, почем фунт лиха.
        - Так страшно же, - Зубарев, отошедший от потрясения, решил поддержать беседу. - Сам же говорил про седину и все остальное…
        - Врал, - Франкенштейн легкомысленно махнул рукой, подцепил кусок колбасы и придвинул к себе наполовину опустевшую бутылку. - Мой батяня знаешь что говорил? Не бойся, Валентин, мертвых, бойся живых. - Он назидательно поднял вверх указательный палец. - Те, которые в коридоре, они мирные. Гораздо сложнее с их родственниками. Вот где можно поседеть. Но человек - он существо такое, ко всему привыкает. Вот и я привык.
        - А решетка на двери зачем? - Полученная информация повлияла на Зубарева самым благоприятным образом: он заметно расслабился, даже позволил себе робкую улыбку.
        - Да хрен ее знает! Мы обычно дверь на замок никогда не запираем. Что у нас тут воровать-то?
        Да, воровать здесь действительно нечего. Тут Монгол с Франкенштейном был целиком и полностью согласен. А парень вроде как и ничего. Если отбросить шелуху из дешевых спецэффектов, нормальный получится мужик, может, лишь самую малость чудаковатый. Так у него, что ни говори, специфика работы такая, обязывающая к цинизму и душевной черствости.
        - Ну что, накатим по третьей, чтобы продукт не выдыхался? - Франкенштейн, не дожидаясь ответа, разлил остатки «продукта» по стаканчикам, придвинул поближе к Монголу тарелку с колбасой.
        Несмотря на робкие ростки симпатии, от закуски Монгол отказался. Симпатия симпатией, а гигиену еще никто не отменял. Но после третьей дружеское общение наладилось как-то само собой. Душевности и расслабленности поспособствовала и очередная бутылка водки, после которой окружающая действительность утратила грязно-зеленый оттенок безысходности и окрасилась в чуть более оптимистичные цвета.
        Как это и происходит после определенной дозы горячительного, беседа из плоскости бытовой и приземленной постепенно переключилась на высшие и особо злободневные сферы: политику и мировой финансовый кризис. Тут уже Зубарев перья распустил, поразил одноклассника в самое сердце умом и эрудированностью, козырнул двумя высшими образованиями и полезными знакомствами на «самом верху». Монгол подозревал, что упомянутые знакомства скорее из области желаемого, чем действительного, но одергивать товарища не стал, в подтверждение сказанного изредка кивал головой да украдкой позевывал. В каморке не имелось окна, оттого время, казалось, остановилось, хотя стрелки наручных часов неуклонно подбирались к половине пятого. Значит, снаружи уже рассвет, еще чуть-чуть и бесовская пора закончится, можно будет с чистой совестью откланяться и отправиться домой на боковую, а потом под настроение рассказывать чувствительным девицам о своей экскурсии в городской морг. Можно даже кое-что приврать для красоты и пущего драматизму. По части приукрашения действительности у него, конечно, нет такого богатого опыта, как у Зубарева,
но при определенной доле прилежания и фантазии история получится вполне правдоподобной.
        Размышления его прервал резкий звук. От неожиданности Монгол икнул, из расслабленного полугоризонтального положения перешел в вертикальное и вопросительно посмотрел на Франкенштейна.
        - Вот нет же покоя! - тот с кряхтением выбрался из-за стола и добавил с виноватой улыбкой: - Очередного привезли. Вы, ребята, посидите, а я быстро: одна нога - тут, другая - там.
        Звук тем временем не прекращался, а после того, как Франкенштейн открыл дверь, даже усилился. Монгол только сейчас понял, что это всего-навсего звонок вызова, чтобы те, кто снаружи, могли поставить в известность тех, кто внутри, о своем желании войти. Франкенштейн выскользнул из каморки, и через мгновение по подземному коридору разнеслось эхо его шаркающих шагов.
        - Ну, как тебе? - Зубарев пьяно улыбнулся, а потом широко зевнул. - Скажи, ничего здесь страшного и нету.
        Ничего страшного здесь, разумеется, не было, но и утверждать, что в распитии водки в городском морге есть некая эстетика, Монгол бы не стал, а потому лишь неопределенно мотнул головой.
        - Будет что внукам рассказать. - Зубарев потянулся за початой бутылкой, примерился, разлил водку по стаканам. - И Валик мужик неплохой, сам видишь. Просто у него жизнь не сложилась: с женой развелся, из мединститута поперли, вот он и реализуется как может.
        Монгол снова кивнул. Вступать в полемику с другом желания не было, хотелось спать. Он с тоской посмотрел на полуоткрытую дверь каморки. Все, хватит с них романтики-экзотики, сейчас Франкенштейн вернется, и можно уходить. Конец экскурсии.
        - Ну, давай накатим, так сказать, за упокой здешней братии… - Зубарев, который после первой пол-литры становился смелым и циничным, поднял свой стакан.
        Поднял, но до рта так и не донес, застыл с выпученными глазами и перекошенной рожей, замычал что-то нечленораздельное, а потом начал медленно заваливаться под стол.
        Картина эта была столь необычной и неожиданной, что ко всякому привыкший Монгол растерялся. Здравый смысл нашептывал, что товарищ всего-навсего перебрал, а интуиция во все горло вопила, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Наверное, он бы прислушался к голосу здравого смысла, если бы не странный звук, доносящийся со стороны двери. Звук был похож на дробное пощелкивание и из привычного расклада вещей выбивался категорически. Чтобы выяснить его причину и источник, требовалась самая малость - надо было всего лишь повернуть голову, но сделать это у Монгола как раз и не получалось. Пощелкивание тем временем дополнилось шуршанием и чем-то похожим на стон.
        Все, больше тянуть нельзя, нужно заглянуть в лицо собственному страху. Тело, хоть и изрядно расслабившееся после бессонной ночи, но еще не до конца утратившее молодецкую удаль, пружиной сорвалось с кушетки, развернулось к двери, приготовилось к встрече с неведомым гостем.
        Это был не гость, а гостья….
        Бледное до синевы личико с черными глазюками. Светлые волосы, слипшиеся от засохшей крови. Бурые ручейки стекают по тонкой шее, ныряют за вырез порванного на груди платья. Платье искромсанными лоскутами обвивает босые ноги, ярко-красное, диссонирующее с синей клеенчатой биркой на худой щиколотке… Длинные пальцы цепляются за дверной косяк, на левом запястье - фенечка из плетеных кожаных полосок. Где-то он уже такую видел…
        Видел, черт возьми: и красное платье, и клеенчатую бирку, и фенечку. Сегодня ночью, в коридоре на кушетке, под грязной простыней. А Франкенштейн, мать его, убеждал, что мертвых бояться не стоит, что бояться нужно живых…
        - Холодно… - бледное личико гостьи исказила судорога, зубы, выбивавшие до этого мелкую дробь, скрипнули. Все еще цепляясь за дверь, девица шагнула в каморку. Черные угли глаз вперились в Монгола. Гоголевская панночка, честное слово. Не хватает только летающего гроба…
        Ассоциации с «Вием» неожиданно оказались спасительными, позволив телу выйти из ступора и, что самое главное, включиться мозгам. Ай да Франкенштейн, ай да сукин сын! Это ж что удумал, стервец! Классно их развел, ничего не скажешь. И когда только успел подготовиться?! Даже ассистентку среди ночи подыскать умудрился, загримировать, проинструктировать.
        А девица тоже не промах! Станиславский со своей системой нервно курит в сторонке. Грим гримом, но какой же недюжинный актерский талант нужно иметь, чтобы так сыграть! Уж до чего он бесстрашный и рациональный, а и то сначала повелся. И глазюки эти инфернальные, и зубы клацают очень правдоподобно, и синева совсем натуралистичная. Одним словом - браво, красавица, откатала программу на все сто!
        - Холодно, - «покойница» продолжала тянуть к Монголу руку и даже рискнула отлепиться от двери, - помогите…
        Конечно, холодно - босиком-то по цементному полу. Да и в подвале не жарко, полежи-ка недвижимо пару часиков на железной каталке в тонком платьице. Тут безо всякого грима посинеешь. А волосы небось кетчупом намазала или еще какой дрянью. Но взгляд-то, взгляд какой убедительный…
        Увлекшись рассматриванием «покойницы», Монгол не сразу заметил, как в каморку зашел Франкенштейн, обернулся, лишь когда услышал за спиной его сердитый голос:
        - Ложная тревога, други! Какое-то хулиганье повадилось по ночам звонить. В мою смену такого еще не случалось, а Егорыч рассказывал, что его эти неизвестные любители пошалить уже два раза поднимали. А что у вас тут?
        Франкенштейн замолчал так красноречиво, что Монгол позволил себе восхититься и его актерским гением. Еще один последователь системы Станиславского: стоит, глаза вытаращил, рвет ворот рубашки, точно ему воздуха не хватает. Куда там недавнему представлению со вставными челюстями, наверное, берег талант для финальной сцены. За такое долготерпение и подыграть не жалко.
        - А это у нас гостья, - Монгол зловеще улыбнулся. - Пока ты с хулиганами разбирался, девушка решила украсить своим присутствием нашу мужскую компанию. А что, симпатичная девушка. С макияжем, правда, перебор, а так ничего, после третьей бутылки водки сойдет.
        - Помогите, - «покойница», молодец, не растерялась, поддержала мизансцену: всем корпусом, медленно-медленно, развернулась к Франкенштейну и спросила шепотом: - Где я?
        В принципе на этом в маленьком спектакле под названием «Ожившие мертвецы» можно было бы поставить точку, но Франкенштейн повел себя совсем уж не по сценарию. Продолжая нервно теребить ворот рубашки одной рукой, а второй неистово креститься, он прижался спиной к двери, тихо хрюкнул и со всей мочи заорал:
        - Изыди, нечистая!
        От его вопля барышня вздрогнула и даже перестала клацать зубами, а Франкенштейн, наверное, исчерпав все свои актерские силы, рухнул на пол. К слову, рухнул тоже весьма реалистично, даже чересчур. Монгол отчетливо услышал, как рыжая башка с гулким звуком тюкнулась о бетонные плиты. Ни один спектакль в мире не стоил таких жертв. Это настораживало и наводило на определенные размышления…
        Не то чтобы Монгол очень уж сильно испугался, но по спине все ж таки побежал неприятный холодок. Нет, не страха, скорее недоумения. Творившееся здесь явно выходило за рамки обыденности, если вообще можно назвать обыденностью ночь, проведенную в компании покойников. Зубарев без чувств валялся под столом, Франкенштейн разлегся перед дверью и не подавал признаков жизни, а вот та, которой признаки эти не нужны по определению, сверлила Монгола своими инфернальными глазюками…
        - Ты кто? - Вдруг проснувшийся в нем дипломат решил попробовать урегулировать конфликт миром. - Ну, что молчишь, красавица?.. - А вот трус, о существовании которого он даже не подозревал, решительно подталкивал вновь ставшее непослушным тело поближе к выходу.
        - Где я? - Девица оказалась не из простых, на вопрос предпочла ответить вопросом, потом оттолкнулась от стены и с тихим стоном шагнула к Монголу…
        Оказалось, что он многого о себе не знает. Например, того, что орать он умеет очень громко. И ладно бы как-то по-мужски, нецензурно бранясь, - было бы не так обидно. Но он не чертыхался и не матерился. Когда в его объятиях очутилось полуголое и, кажется, совершенно мертвое девичье тело, он впал в глубокое детство. По подземному коридору, многократно усиливаясь и отражаясь от кафельных стен, прокатилось его истошное «Мама!»
        Слово это, целительное и волшебное, сродни восточным мантрам, не позволило Монголу вслед за собутыльниками грохнуться в обморок и даже вернуло способность соображать. Девица, которую он крепко, до судорог в бицепсах, сжимал в объятиях, на поверку оказалась не такой уж и мертвой. Под тонкой тканью платья отчетливо чувствовалось биение сердца. И кожа была хоть и холодной, но не ледяной, и пахло от нее не формалином, а чем-то горьковато-вкусным, и волосы, на ощупь мягкие, точно лебяжий пух, щетинились липкими колючками лишь на самой макушке, где из рассеченной кожи медленно сочилась ярко-красная кровь. Именно кровь, а не кетчуп - тут уж никаких сомнений. Из всего увиденного вывода напрашивалось сразу два. Во-первых, девочка не подставная актриса, а во-вторых, она ранена и нуждается в помощи.
        В том, что помощь неожиданной гостье необходима незамедлительно, Монгол не сомневался ни секунды. Достаточно было глянуть на бледное личико с кровоподтеком у виска и ощутить тяжесть вдруг обмякшего девичьего тела, как мозг начал работать с быстротой сверхскоростного компьютера. Девочка оказалась в морге явно по ошибке: то ли врач, осматривавший ее, был пьян, то ли она в тот момент не подавала никаких признаков жизни. Всякое ж случается: может, у нее кома глубокая была или клиническая смерть. Неважно, главное, что девочка жива.
        На кушетке, обтянутой черным дерматином, тонкое тельце смотрелось еще более жутко, чем на каталке, и производило впечатление неживого. Чтобы убедиться в обратном, Монголу пришлось прижаться ухом к наполовину обнаженной груди и долго вслушиваться. Полной уверенности в том, что барышня все еще жива, не было: то ли это ее сердце бьется, то ли пульс у него в ушах. Ладно, кому положено, тот разберется. В «Скорую» пришлось звонить аж три раза. Диспетчер - по голосу древняя бабулька - никак не желала принимать вызов, ругалась плохими словами, обещая натравить на «телефонного террориста» милицию. Монгол, как правило, сдержанный и рассудительный, был вынужден на бабульку-диспетчера наорать и пригрозить судебными разбирательствами за неоказание медицинской помощи и оставление пострадавшего в беде. Угрозы возымели действие, потому что после его контраргументов бабулька с кем-то пошепталась и велела ждать бригаду.
        Чтобы скрасить ожидание, Монгол решил заняться товарищами. Зубарев приходить в чувство отказывался: жалобно постанывал, закрывал голову руками и по-детски сучил ногами. Из того, что на раздражители друг все ж таки реагирует, Монгол сделал вывод, что тот уже в сознании и жизни его ничто не угрожает. Осталось разобраться с Франкенштейном.
        Франкенштейн его приятно удивил. Парень не стал уходить в несознанку и истерить: после того как Монгол, за неимением других средств реанимации, надавал ему по мордасам, Франкенштейн потряс рыжей башкой, похлопал ресницами и довольно внимательно выслушал рассказ об ожившей покойнице. Даже рискнул подойти к лежащей на кушетке девчонке, осмотреть рану на голове, пощупать пульс, проверить зрачки. Наверное, он не зря учился в мединституте, потому что признаки жизни определил безошибочно, обвел каморку сосредоточенным взглядом, метнулся к шкафу, извлек на свет божий старое шерстяное одеяло, до самого подбородка укрыл им девчонку и только потом сказал:
        - Ты бы это… вышел на улицу, встретил гостей. Еще подумают, что мы их разводим, и уедут. А тут такое дело… - Он взъерошил и без того дыбом стоящие волосы и бросил тревожный взгляд на тело под одеялом. - Ей, наверное, в больницу побыстрее надо. Еще не хватало, чтобы она во второй раз окочурилась. Ой, что будет! - Франкенштейн, присев на край кушетки, застонал.
        Монгол сочувственно покивал. Скорее всего, ждут парня неприятности. Распитие спиртного в рабочее время в компании сомнительных типов - конечно, не преступление, но халатность, тянущая на строгий выговор. Заведение-то не простое, тут же не обычный морг, а судебный, здешние клиенты, наверное, как-то по-особенному регистрируются. А с другой стороны, если бы не безалаберность санитара, девочка могла умереть по-настоящему. Так что, с чисто человеческой точки зрения, - это самый настоящий гражданский подвиг.
        Додумывал свою оптимистичную мысль Монгол, уже стоя на крылечке, щурясь от света фар подъезжающей «Скорой». Помимо врача, престарелого дядьки с помятым лицом и мешками под глазами, бригада была укомплектована девочкой-медсестрой и внушительного вида санитаром. Да и водитель производил впечатление мужика нехилого и привыкшего ко всякого рода неожиданностям. Наверное, эскулапы решили подстраховаться на случай, если вызвавший их гражданин окажется психом и станет вести себя неадекватно. Монгол неадекватным не был, поэтому, вежливо поздоровавшись, гостеприимно распахнул двери морга и уже на ходу принялся излагать суть дела. Потом инициативу перехватил Франкенштейн, и Монгол счел за благо остаться в тени.
        Осмотр не занял много времени. Пока врач шарил по груди пострадавшей фонендоскопом, медсестра измерила давление, неопределенно покачала головой и, выслушав инструкции шефа, принялась набирать в шприц какое-то лекарство. Санитар и водитель безучастными статуями стояли у двери и выглядели так, точно им по пять раз за смену приходится выезжать на вызовы в морг. Даже тихо поскуливающий под столом Зубарев не привлек их внимания. Чувствовалось, что ребята в жизни своей видели вещи и пострашнее. Они оживились, лишь когда по распоряжению врача принялись перекладывать девочку с кушетки на носилки. При этом одеяло сползло на пол, да так и осталось там лежать.
        Красное платье когда-то, наверное, было дорогим и роскошным, но сейчас, порванное, измятое и окровавленное, выглядело ужасно. Оно-то понятно, ко всему привыкшим медикам видеть полуобнаженное тело не впервой, а каково самому телу? Повинуясь минутному порыву, Монгол стащил с себя пиджак, как смог, прикрыл голые девчонкины ноги. Вот теперь как-то цивилизованнее…
        О том, что в кармане пиджака остались документы и мобильник, он вспомнил, только когда вой сирены вспорол хрупкую рассветную тишину…

* * *
        Сначала не было ничего: ни страха, ни отвращения, ни боли. Смерть, если ничто - это смерть, оказалась не ласковой, но милосердной. А потом что-то изменилось. В благословенную пустоту ворвался звук. Барабаны, большие и маленькие, бубны, трещотки и колючим речитативом мужской голос: «Нарекаю тебя Лией…»
        Лия - знакомое слово, и музыка знакомая, и даже мужской голос что-то будит в сознании, куда-то не то тянет, не то сталкивает.
        От голоса больно. В голове мириады ярких вспышек, перед глазами кровавый туман, пальцы сводит судорогой. Сопротивляться голосу нет сил, все они уходят на борьбу со вспышками, туманом и судорогами. Силы заканчиваются, начинается падение…
        Вслед за болью приходит холод. Это еще страшнее. Ей так страшно, что хочется кричать. Лицо оплетает звенящая паутина, тело корчится под ледяным панцирем. Если у смерти такие слуги, как боль и холод, то она не милосердна…
        Губы трескаются в тщетной попытке родить крик. Если удастся закричать, то холод уйдет…
        Мужской голос удаляется, забирает с собой гулкую барабанную дробь, на аркане тянет сопротивляющийся туман. Туман не хочет уходить, он живой и голодный. Надо прогнать его, выжать из себя остатки стылости.
        Ресницам тяжело, иней давит, не позволяет глазам открыться. Но если очень сильно захотеть…
        Она хочет. Смерть жестока, но, кажется, у нее есть альтернатива. Только бы вспомнить, как эту альтернативу зовут.
        Пробуждение? Жизнь?
        Жизнь! Холод и боль - не чьи-то злые слуги, это ощущения.
        Иней на ресницах тает, стекает по щекам холодными ручейками. На счет три можно открывать глаза.
        Раз…
        Два…
        Три…
        Свет белый, дрожащий - электрический. Телу больно, потому что оно поломано и брошено на холодный бетонный пол.
        Сначала была земля, вязкая, тяжелыми черными комьями налипающая на каблуки туфель, кусты одичавшей малины, сбившееся дыхание и низко-низко висящая любопытная луна, а еще голос: «А девка-то, кажись, окочурилась…»
        Она не окочурилась! Она немного поломалась, ей холодно и больно, но она жива! И Лия - не просто знакомое слово, Лия - ее имя. Вот она - реальность, за которую нужно держаться, а все остальное неважно…
        Подняться получается не с первой и даже не со второй попытки, а когда наконец удается, она уже плохо понимает, зачем ей это нужно. Стены бесконечно длинного коридора наплывают и раскачиваются, свет то меркнет, то вспыхивает с новой силой, а пол вдруг делается зыбким, как земля на пустыре. Единственная путеводная нить - мужские голоса: один высокий и громкий, второй приглушенный, едва слышный. Голоса - это хорошо, можно закрыть слезящиеся от мигающего света глаза и идти на ощупь, по стене.
        Голоса все громче, а стена заканчивается. Под рукой вместо холодного кафеля что-то теплое и деревянное - дверь. Ладонь ложится на дверную ручку, все, теперь можно открыть глаза.
        Почему-то здесь темно. А может, она ослепла? Стоит, смотрит прямо перед собой, прислушивается к голосам и ничего не видит. Действительность не желает ее принимать, безжалостно выталкивает в незнакомый слепой мир.
        В этом мире очень холодно. Холод шершавым языком облизывает лодыжки, карабкается все выше, заставляет зубы выбивать барабанную дробь.
        - Помогите. - Может быть, голоса, единственные обитатели слепого мира, смилостивятся, если их очень попросить…
        - Изыди, нечистая!
        Не смилостивились…
        - Ты кто? Ну, что молчишь, красавица? - Это уже другой голос. Он что-то спрашивает, и он добрый, с ним можно поговорить…
        - Где я? - Ее зовут Лия, и у слепого мира должно быть имя. Надо только сделать шаг навстречу доброму голосу, дать понять, что она самая обычная, только немного поломанная…
        Это только кажется, что сделать всего лишь шаг просто. Непросто. Ноги не слушаются, в голове шумит. Одна надежда на руки. Если вытянуть их вперед, если попытаться нашарить в темноте голос…
        Под ладонями что-то мягкое. Вцепиться и не выпускать, попытаться объяснить…
        - Мама! - Мягкое вдруг становится твердым, сжимает руки железными браслетами, дышит горячо и часто - боится, но не отпускает.
        Из темноты выплывает лицо: бритый череп, широкие скулы, серые глаза, ямочка на подбородке, щетина. Лицо незнакомое, некрасивое, настороженное, но ей неожиданно хочется заплакать от радости. А потом все исчезает, плавится, перемешивается, рушится в пустоту…
        - …Эх, досталось же девке, - голос, скрипучий, незнакомый, жужжит где-то совсем близко, мешает. - Это ж надо сколько натерпелась, жуть!
        Открывать глаза не хотелось, но Лия себя заставила - интересно же, о какой такой жути речь и кто ее пережил. Лучше бы она этого не делала. Яркий свет, резанув по сетчатке, заставил зажмуриться и застонать.
        - Никак очухалась? - все тот же надоедливый голос, только теперь еще ближе. - Ну и слава богу, а то Иван Кузьмич волноваться начал, что ты все никак в сознание не придешь. Почитай, целые сутки тут лежишь истуканкой.
        Истуканкой… Слово какое-то смешное. И кто здесь истуканка? Может, снова рискнуть открыть глаза?
        Свет больше не был похож на острый нож. Ярко, но вполне терпимо. Вот если бы еще голова не кружилась.
        - Как зовут-то тебя? - Из сияющей белизны выплыло женское лицо. Глубокие морщины, тонкие губы, из-под низко надвинутой косынки хитро поблескивают глаза. Лицо старое, а глаза молодые, девчоночьи. - Как зовут, спрашиваю. Говорить можешь?
        - Могу. - Во рту сухо, и слова из-за этого даются тяжело. - Мне бы воды.
        - Воды? Так вот она, вода-то. - Рука с деформированными артритом суставами и россыпью пигментных пятен на коже протянула что-то непонятное, с носиком, как у заварочного чайника.
        - Что это?
        - Ишь, какая любопытная! Не успела в себя прийти, а уже вопросы задает. Поильник, что ж еще?
        Поильник - это такая штука, из которой поят маленьких деток и тяжелобольных людей. Она не детка. Она взрослая, самостоятельная, вот-вот диссертацию допишет. А что ж тогда голова так кружится? И слабость непонятная…
        Теплая вода - а хотелось ледяной - полилась в горло, тонкой струйкой стекла по подбородку за шиворот желто-серой ночной сорочки. Сорочек она отродясь не носила, да еще такого жуткого фасона и с жирной черной печатью на самом видном месте. Ну-ка, что там на печати?
        - Куда?! - На руку, уже готовую потянуться к вороту сорочки, легла сухонькая ладошка. - Сейчас вену себе пропорешь! Что ж ты за егоза такая? День пластом лежала, а тут, гляди, какая прыткая стала.
        Кто день пластом лежал?.. Какая вена?..
        На то, чтобы всего лишь повернуть голову, понадобились невероятные усилия. В ушах угрожающе зашумело, перед глазами поплыл розовый туман. Да, что-то с ней не то. Точно не то. Вот штатив с капельницей. Игла, впивающаяся в вену. Вот аккуратно, по-казарменному застеленная койка, тумбочка с покосившейся дверцей, выкрашенные голубой краской стены. Вот еще с далекого детства знакомый запах общественной столовой, дезсредств и людских страданий. Больница. Она попала в больницу. Ее вырядили в дурацкую сорочку, поят, как маленькую, из поильника, втыкают в вены какие-то капельницы и рассказывают сказки о том, что почти сутки она лежала пластом.
        - Тебя, горемычную, к нам из морга привезли, - в голосе незнакомой тетеньки недоумение пополам с какой-то непонятной радостью. - Вот прямо с биркой на ноге, как самую настоящую покойницу. Да, честно тебе скажу, от покойницы-то ты мало чем отличалась. Синяя, холодная, вся голова в кровище. Уж чего я за тридцать пять лет службы не навидалась, а и то испугалась. А Иван Кузьмич посмотрел, говорит - живая девочка, просто без сознания. Ну, обследовали тебя, как водится, накололи, капельницу поставили. Думали, что скоро в себя придешь. Да не тут-то было, целые сутки ты, красавица, между небом и землей болталась. Помнишь хоть, что с тобой приключилось? - Во взгляде, до этого жалостливом, зажглось жгучее любопытство.
        Приключилось… Вспоминать не хочется, но слова тетеньки точно прорвали в памяти невидимую плотину. Поток ярких образов хлынул в мозг, закружился в пестром водовороте:
        «А девка-то того, кажись, окочурилась…»
        Волна воспоминаний схлынула так же внезапно, как и накатила, оставляя после себя разрозненные обрывки, голоса, образы. После пустыря было еще что-то, какое-то странное место: яркий свет, длинный коридор, бой барабанов, широкоскулое мужское лицо… Или не было? Может, она все придумала? Может, все это - лишь игра воображения, порождения травмированного мозга?
        Свободной рукой Лия пробежалась по волосам. Волосы слипшиеся, колючие, на затылке под пальцами - шишка.
        - Да ты не бойся, рана пустяковая, всего пять швов наложили. Кузьмич больше переживал, чтоб с мозгами твоими чего не случилось, а болячка до свадьбы заживет.
        Какая свадьба? У нее и жениха-то нет. Работа есть, диссертация, хобби, а с женихом как-то не сложилось, все не до того было. А с мозгами, похоже, проблемы будут. Если не удается все по порядку вспомнить, значит, что-то не так, какие-то связи нарушились. Только бы не самые главные.
        - Ну, хоть что-нибудь-то помнишь? Кто на тебя напал, как в морге очутилась?
        Кто напал? Да, это она помнит. Можно сказать, в мельчайших подробностях. А вот все остальное, точно в тумане - амнезия. Слово красивое, а ощущения мерзкие. И головокружение совсем некстати. Наверное, именно из-за него не удается вспомнить. В голове вместо связных мыслей барабанный бой. Кстати, ритм интересный. Только бы не забыть…
        - Я в реанимации? - Собственный голос кажется незнакомым, низким и сиплым.
        - А чего тебе в реанимации делать-то? Ты ж дышишь самостоятельно, и анализы у тебя дай боже каждому.
        - Так без сознания же…
        - Подумаешь, без сознания, главное, что без серьезных повреждений. Вон Иван Кузьмич вообще говорит, что на тебе все заживает как на собаке. А больничка-то у нас маленькая, небогатая. Реанимаций на всех не напасешься. Да ведь тебя ж никто не бросал без присмотру. Я, почитай, полдня с тобой сижу. Уходила только на этаже прибраться. Кто ж за меня приберется? И палату тебе, смотри, какую хорошую выделили, можно сказать, люкс. Одна лежишь, как королевишна. Белье постельное свежее, сорочка чистень-кая. Хочешь, халатик поприличнее подберу?
        Халатика поприличнее не хотелось, достаточно сорочки с печатью. А вообще, пора выбираться из этой богадельни. Если уж сам Иван Кузьмич сказал, что на ней все заживает как на собаке, так чего лежать, место занимать?
        - А обход скоро? - Может, удастся поговорить с кем-нибудь из врачей, прояснить ситуацию.
        - Так только завтра утром. - Санитарка уселась на свободную кровать, скрестила на груди натруженные руки. - Ночь же на дворе, все по домам разошлись. Хочешь, дежурного доктора позову? Только сразу предупреждаю, он не из нашей больницы, залетный какой-то. И вообще, молодой еще, не то что наш Иван Кузьмич, - она неодобрительно покачала головой, сетуя то ли на залетность, то ли на молодость дежурного врача. - А что, тебе совсем худо, красавица? Так я Адамовну могу кликнуть, у нее сегодня дежурство. Очень женщина положительная, у нее…
        - Не надо, спасибо. - До утра можно потерпеть. Все равно на ночь глядя, да еще в сорочке с печатью на самом видном месте, далеко не уйдешь. Однажды уже сходила, на всю жизнь теперь запомнит. А санитарка и сама по себе ценный источник информации, лучше попытаться у нее кое-что выяснить. - Простите, как вас зовут?
        - Петровна я. - Глубокие морщинки собрались лучиками вокруг улыбающихся глаз. - Сестра-хозяйка здешняя. Вообще-то, я что-то вроде начальства и по ночам обычно не дежурю, но у Надьки Свириденко ребенок заболел, вот и пришлось вместо нее на смену выйти, вспомнить молодость. Так как насчет халатика? Подыскать тебе что-нибудь подходящее?
        А, пожалуй, и подыскать. Надо ж на обходе выглядеть более-менее прилично. Не в ночнушке же с доктором общаться. В коридор, опять же, нужно в чем-то выйти. Палата хоть и «почти люкс», но без удобств.
        - Спасибо, Петровна. - Ей еще повезло, что женщина попалась такая душевная. Другая бы, может, и разговаривать не стала, а эта сама помощь предлагает. - А что с моей одеждой?
        Платью конец, но в потайном кармашке оставались кое-какие деньги. Вот и пригодилась детская привычка рассовывать заначки по разным углам. Надо же как-то Петровну отблагодарить за заботу.
        - Одежда? - Морщинки-лучики стали еще глубже. - Так все в порядке с твоей одежей. Ну, в смысле, платье-то уже никуда не годное, порванное и грязное, а вот пиджак в очень даже приличном состоянии.
        - Пиджак?!
        - Так тебя в нем и привезли. Я сразу смекнула, что вещь дорогая, хорошая. Этикеточки не по-русски написаны, и пахнет вкусно, наверное, дорогим одеколоном.
        От бомжей дорогим одеколоном не пахло. От них вообще несло так, что вспоминать страшно. Чей же пиджак-то?..
        - Я первым делом карманы проверила. - Петровна слегка нахмурилась. - Не из любопытства, а согласно инструкции. Вдруг там что-то ценное.
        - И что там?
        - Много чего. Документы, мобильный телефон, портмоне с деньгами. Ты только не подумай, я все описала и аккуратненько назад в карманы сложила. Мне чужого не нужно.
        Ей тоже чужого не нужно, но если этот загадочный пиджак был на ней, то стоит хотя бы на него посмотреть.
        - Хочешь, я прямо сейчас его принесу? Он у меня в подсобке заперт, не решилась такое богатство в гардероб сдавать. - Петровна точно читала ее мысли.
        - И платье, если не трудно.
        - Не трудно. Что ж трудного-то? Только платье ты вряд ли наденешь, оно ж порванное все и в кровище.
        - Петровна, пожалуйста. - Объяснять, зачем ей испорченное платье, не хотелось, да и сил не было.
        К счастью, женщина от дальнейших расспросов воздержалась, лишь посмотрела внимательно и, пробормотав что-то себе под нос, вышла.
        Как только за Петровной захлопнулась дверь, палата сразу наполнилась какой-то особенной, вязко-тягучей тишиной, которую вроде бы и абсолютной не назовешь - из коридора до Лии доносились звуки чьих-то шаркающих шагов, скрип половиц и приглушенные стенами стоны, - но на душе именно от этого становилось муторно и тоскливо.
        Лия отвернулась к окну. За стеклом оранжевый свет фонарей сливался с белым лунным сиянием. Луна была похожа на огромный кособокий блин. Значит, совсем скоро полнолуние - тревожное время, нелюбимое с раннего детства. В прямоугольнике окна промелькнули черные тени, послышался слабый скрежет. Сердце испуганно екнуло. Это всего лишь ветви деревьев, никаких монстров, ничего страшного. Наверное, с мозгами у нее и в самом деле не все в порядке, коль обычная больничная тишина кажется гнетущей, а тень старого дерева - зловещей.
        Пытаясь избавиться от недобрых мыслей, Лия тряхнула головой. Палата и окно с пляшущими за ним тенями тут же поплыли и утратили резкость, а к горлу подкатила тошнота. Мир вернулся в привычные рамки только после того, как Лия крепко-крепко зажмурилась и сделала несколько глубоких вдохов, прогоняя из горла горько-колючий ком.
        - Ну, вот они, вещички-то твои! - В палату вернулась Петровна. В руках женщина держала два свертка: один большой, темно-серый, второй поменьше. - Только ты это, одежду свою спрячь, а халатик надень. Иван Кузьмич очень не любит, когда режим нарушают.
        Маленький сверток оказался застиранным фланелевым халатиком, таким ветхим, что, казалось, тронь его - и он рассыплется.
        - Спасибо, Петровна. - Голова еще кружилась, но Лия заставила себя улыбнуться. - Я надену.
        - А вещи все на месте. Ты проверь, чтобы потом не говорила… - По морщинистому лицу женщины промелькнула тень.
        - Да я не стану го…
        - Проверь-проверь!
        Пиджак был импортным, с виду недешевым. Пахло от него и в самом деле вкусно. Так вкусно, что Лия поднесла его к самому лицу, чтобы острее почувствовать горько-древесный аромат.
        - В карманах документы, - напомнила Петровна.
        - Да-да, я сейчас.
        Во внутреннем кармане пиджака лежал загранпаспорт. С не очень удачной фотографии на Лию смотрело широкоскулое, точно топором рубленное, мужское лицо. Лицо было незнакомое, но Лию отчего-то не покидало смутное ощущение уже виденного. Кому принадлежит паспорт, она прочесть не сумела: буквы расплывались и не желали складываться в слова.
        - Там еще и кошелечек, глянь-ка. - Петровна присела на край кровати и с детским любопытством уставилась на Лию.
        От дорогого кожаного портмоне пахло так же приятно, как и от пиджака. Наличности в кошельке оказалось немного, всего тысяча сотенными купюрами, но три кредитные карточки говорили о том, что хозяин топором рубленного лица - человек небедный, а внушительная стопка визиток красноречиво намекала на его обширные знакомства. Совершенно непонятным оставалось лишь одно - как пиджак, портмоне и паспорт очутились среди ее вещей.
        - Ну, все на месте? - Глаза Петровны подозрительно сузились.
        - Да, кажется. - Лия очень надеялась, что женщина не расслышит ложь в ее голосе. Может быть, этот незнакомец, хозяин пиджака, как-то связан с тем, что с ней случилось. И пока она все до конца не выяснит, вещи должны оставаться у нее.
        - А телефон? Про телефон-то почему не вспоминаешь?
        - Забыла.
        Значит, еще и телефон есть. Хорошо, с помощью телефона можно будет связаться с его владельцем.
        - Забыла? - Взгляд Петровны сделался настороженным, но потом морщинистое лицо расплылось в улыбке. - Да и то верно, у тебя ж с головой проблемы. Ты глянь на телефончик-то, вдруг вспомнишь что.
        Ничего она не вспомнила, повертела растерянно мобильник в руке, попыталась открыть записную книжку.
        - Не получится. - Петровна сочувственно покачала головой. - Батарея села. Иван Кузьмич же первым делом пытался по нему кому-нибудь из твоих родных дозвониться, а телефон оказался разряжен. И зарядить никак не получилось. Уж больно вещица редкая, ни у кого в больнице ничего похожего не нашлось. А ты сама-то хоть что-нибудь вспомнила? Ну, чей это пиджак-то?
        - Нет, - Лия осторожно, опасаясь недавней тошноты, покачала головой.
        - Значит, все-таки амнезия, - со знанием дела сказала Петровна. - Когда тебя «Скорая» к нам привезла, ты этим пиджаком укрыта была, бережно так. Значит, не чужой человек о тебе позаботился.
        - Значит, не чужой. - Слова болью отозвались в висках. Да только где ж он, этот «не чужой», почему за целые сутки, что она провела в больнице, не появился, не поинтересовался? А, может, приходил? Она ж без сознания была, откуда ей знать наверняка - навещал ее кто или нет.
        - Что-то ты, девонька, побледнела. - Петровна провела натруженной ладонью по Лииному лбу. - Да ты не беспокойся, найдется твой мужик, - она немного помолчала, пожевала тонкими губами, а потом добавила: - Куда ж он денется-то без документов?
        Оно и верно. Куда ж он без документов? Либо сам ее найдет, либо она с ним свяжется. Надо же человека поблагодарить. Наверное, он нашел ее на пустыре и вызвал «Скорую». А про морг это уже Петровна насочиняла…
        - Может, дежурную медсестру позвать или, хочешь, доктора? - Обеспокоенная ее молчанием, женщина подалась вперед.
        - Не нужно, спасибо. Мне бы поспать, - Лия просительно улыбнулась.
        - Ладно, ухожу. - Петровна с кряхтением встала. - Мне тоже сон не помешает, а то весь день тут с тобой…
        Фраза ее, да и взгляд, которым женщина посмотрела на портмоне, были очень красноречивыми.
        - Петровна, вот, возьмите сами, сколько нужно, - Лия протянула ей кошелек. Ничего, что деньги чужие. Она потом возместит недостачу. У нее же и свои сбережения есть.
        - Так мне это, много и не надо. - Скрюченные артритом пальцы ловко выхватили из портмоне несколько купюр. - Рубликов триста достаточно, и это еще по-божески, я тебе скажу. В областной за такую работу знаешь сколько берут?
        Лия не хотела знать таких подробностей, ей не терпелось поскорее остаться одной. Наверное, поэтому ее «спасибо» получилось чуть резче и настойчивее, чем следовало.
        Петровна мигом уловила ее нетерпение, аккуратно положила кошелек на прикроватную тумбочку и сказала уже в дверях:
        - Спать пойду. А ты, если что понадобится, кричи погромче. Палата эта на отшибе, раньше тут ординаторская была, а уже при Иване Кузьмиче ее переделали. Палата-то хорошая, отремонтированная, но вот пост далековато. Ходячим-то оно еще ничего, а лежачим, - она покачала головой и добавила: - Ну, ничего, я сестричке скажу, она к тебе через полчасика заглянет, заодно и капельницу проверит.

* * *
        Не делай людям добра, не получишь зла. Монголу довелось убедиться в этом в полной мере. Что получил он за свою доброту? Ни хрена! Мало того, очень многое потерял.
        Пиджак ладно, бог с ним, с пиджаком, а мобильник жалко. Новенький, всего месяц назад купленный, с телефонами друзей, деловых партнеров, барышень всяких разных. Хорошо, кое-какие номера, самые важные, он предусмотрительно продублировал в записной книжке, но вот, к примеру, телефончик той рыженькой модельки с недавней презентации потерян безвозвратно.
        А портмоне… Хорошо еще, что банковские карточки удалось заблокировать тем же недобрым утром, сразу, как только обнаружилась пропажа, и со счетов ничего не увели. А ведь могли запросто.
        Но главное - загранпаспорт. О нем бы Монгол вообще не вспомнил, если бы вечером не позвонили лондонские партнеры и не поинтересовались, когда господин Сиротин планирует посетить туманный Альбион. А какой теперь, к чертовой матери, Альбион без паспорта-то? Сколько ж волокиты теперь, чтобы его восстановить! За две недели, оставшиеся до визита в Лондон, можно и не управиться, даже подключив имеющиеся связи. И тогда важной сделке кирдык.
        А во всем виноват этот провокатор! Монгол бросил уничтожающий взгляд на вызванного на ночь глядя Зубарева. У товарища форс-мажор, сделка века срывается, а он присел, понимаешь, на краешек кресла, точно гимназистка, глаза свои бесстыжие вытаращил - я не я, и корова не моя…
        - Так, может, это… - друг почесал заросший редкой щетиной подбородок, посмотрел заискивающе, - может, ты номер «Скорой» запомнил?
        - Не запомнил! Мне больше делать было нечего, как номера запоминать! - Монгол потянулся за бутылкой с виски, плеснул себе на дно бокала. Зубареву предлагать не стал - обойдется.
        - А если в «Скорую» позвонить, спросить, куда нашу мертвячку увезли?
        - Мертвячку… - Монгол поморщился. - Сейчас ты у меня мертвяком станешь, советчик хренов! Ну какая «Скорая» в одиннадцатом часу вечера?! Что ты несешь?!
        Зубарев на угрозу не отреагировал - привык, видно, - тоскливо посмотрел на бутылку с виски, сглотнул. Жажда мучает паразита. Неудивительно после вчерашнего-то.
        - Не гляди - не обломится, - Монгол мстительно улыбнулся и спрятал бутылку в ящик письменного стола.
        - А Валик-то попал, - Зубарев тяжко вздохнул: сожалея не то о нелегкой доле Франкенштейна, не то об исчезнувшей бутылке с виски, - звонил мне сегодня, жаловался. Говорит, выговор вкатают с занесением в личное дело.
        - Поделом.
        - Ну как же поделом?! Он ведь, можно сказать, человека от верной смерти спас! - возмутился друг. - А ты - поделом.
        - Человека от верной смерти не он спас, а я. - Монгол раздраженно потер глаза. - А он в это время без чувств валялся. Как и ты, между прочим.
        - Я без чувств валялся не от страха, а от невоздержанного пития, - Зубарев обиженно засопел. - Наверное, водка паленая попалась.
        - Водка паленая, голова соломенная… Что делать-то теперь? Мне паспорт нужен до зарезу!
        - А вот в этом попрошу нас с Валиком не обвинять! Пиджачок ты на покойницу сам, своими собственными руками набросил, из самых лучших человеческих побуждений, чтобы ее ножки стройные не замерзли.
        - Когда ж ты ножки стройные успел разглядеть? - удивился Монгол.
        - Успел. - Зубарев выпятил грудь, приосанился.
        - Наш пострел везде поспел…
        - Монгол, ну будь человеком, - лицо друга сделалось жалобно-просительным, - плесни сто грамм для поправки здоровья.
        Что ты с ним сделаешь, с обалдуем этим?! Монгол достал бутылку, зло бухнул ее на стол.
        - Лечись, ирод!
        Зубарев не стал заморачиваться с бокалом, отхлебнул прямо из горлышка, удовлетворенно икнул и, окинув Монгола потеплевшим взглядом, сообщил:
        - А я знаю, как твоей беде помочь. Вот зря ты на Валика, друга моего, бочку катишь. А Валик у нас кто?
        - Валик у нас козел. Если бы не он, мы бы вчера дома ночевали, а не в морге.
        - Не козел, - Зубарев неодобрительно нахмурился, - а человек со связями в медицинском мире.
        - Да что ты говоришь?! Прямо-таки со связями?! И насколько обширны его связи?
        - Обширны, будь уверен. Ему узнать, в какую больницу девчонку увезли, - раз плюнуть.
        - Кто сказал? - Монгол, упершись ладонями в стол, навис над вжавшимся в кресло Зубаревым.
        - Так Валик и сказал сегодня утром.
        - А ты почему молчал?
        - Кто молчал? Ничего я не молчал. Я вот сразу все рассказал.
        - Сразу?! После двух часов переливания из пустого в порожнее?! - Руки так и зачесались врезать товарищу по наглой морде.
        - Надо ж было тебе выговориться, выплеснуть, так сказать, негатив, - Зубарев, почуявши неладное, втянул голову в плечи.
        - Я сейчас выплесну негатив! Я сейчас так выплесну… - Монгол огляделся, схватил со стола телефонную трубку, швырнул ею в друга и прорычал: - Звони этому своему с обширными связями. И моли бога, чтобы он мне помог.
        Надежды оказались напрасными. То есть Валик, наверное, был бы и рад услужить новому приятелю, если бы не находился в бесчувственном состоянии. В предвосхищении выговора с занесением в личное дело зубаревский дружок ушел в запой. Понять это было несложно по его нечленораздельной речи, то и дело переходящей в горестные завывания. По всему выходило, что до завтрашнего дня Франкенштейн им не помощник…

* * *
        …Уснуть никак не удавалось. Даже подумать о том, что с ней приключилось, не получалось. Она могла только рассеянно наблюдать, как медленно-медленно опускается уровень жидкости во флаконе с лекарством. Похоже, с прогнозом Петровна ошиблась: капельница не закончится через полчаса. Дай бог, чтобы часу хватило. Почему так все муторно, неспешно? Рука уже затекла. А веки тяжелые, точно свинцом налитые: спать не хочется и лежать с открытыми глазами трудно.
        Тихо скрипнула дверь. Ворвавшийся из коридора электрический свет на мгновение разогнал тени. Лия зажмурилась. Наверное, медсестра пришла проверить капельницу.
        Оказалось - не медсестра. В нескольких метрах от ее койки стоял мужчина. Лия сразу поняла, что это именно мужчина: по высокой, сутулой фигуре, низко надвинутой на лоб хирургической шапочке, поблескивающим в темноте большим - совсем не женским - очкам. Вероятно, тот самый «залетный дежурный врач». Мужчина не шевелился. Лия даже не могла понять, смотрит он на нее или нет. Странный какой-то доктор - зашел и молчит. Хоть бы «здравствуйте» сказал. А, может, думает, что она спит, боится разбудить?
        Лия уже собралась заговорить первой, когда доктор сделал шаг в ее сторону. Его движения были по-кошачьи плавными, крадущимися - точно, не хочет будить. Тогда зачем пришел? Если на осмотр, то логично все ж таки с пациенткой побеседовать. Проверить капельницу? Так это вообще не его забота, на то есть дежурные медсестры. Интересно…
        Она наблюдала за доктором сквозь полуопущенные ресницы, полагаясь больше на слух, чем на зрение. Тихо, едва слышно, скрипнула половица, совсем рядом что-то слабо зашелестело, а потом вдруг все затихло. Запахло резиной, кожу пощекотало чужое дыхание…
        Ей бы проявить благоразумие, не вести себя, словно малый ребенок, притворяясь спящей. Ей бы сразу поздороваться с доктором, не ставить в неловкое положение ни себя, ни его. Но какое-то смутное чувство тревоги заставило Лию закрыть глаза, затаиться. Чувство это с каждым мгновением становилось все сильнее и сильнее, виски заломило от нестерпимой боли, в ушах послышался бой барабанов. Тот самый, под аккомпанемент которого она недавно умирала…
        Господи, да нету ж сил никаких лежать вот так - неподвижно. А глаза открыть страшно…
        …В комнате темно. Ночной воздух такой вязкий, что хоть ножом режь. И боль… Пока еще несильная, лениво пульсирующая в такт барабанам, но обещающая превратить жизнь в ад. Если прямо сейчас что-либо не предпринять.
        Кукла лежит на подушке. На черном шелке глиняное тельце кажется прозрачным. Глаза ее закрыты, но она не спит, притворяется. Хитрая кукла. И глупая. Ну до чего же глупая…
        Свеча вспыхивает нестерпимо ярким огнем. Горячий воск обжигает пальцы.
        Эбонитовые глаза широко распахиваются. В них страх и ненависть. Что ж она сопротивляется, эта глупая кукла Лия?..
        …Яркий свет прорывается даже сквозь закрытые веки, выжигает сетчатку. Все, теперь она ослепла. Навсегда.
        Кто включил свет?! Зачем?! Руки сами тянутся к лицу. Левое предплечье обжигает болью - игла от капельницы вспорола вену. Пустяки. Глаза важнее…
        Ресницы склеились: не то от слез, не то от крови. Не бывает такой мучительной боли без крови.
        Горло разрывает крик. Страшно! Как же она без глаз?..
        Надо постараться, через силу, через «не могу», ресничка за ресничкой. А бояться не надо, если она ослепла, то хуже уже не станет.
        Ну же! На счет три!
        Раз, два, три…
        Она видит! Слава тебе, господи! И свет не адский, а обыкновенный, электрический. Просто кто-то включил в палате галогеновые светильники, слишком мощные для такой маленькой комнаты. Может, доктор?..
        …Доктор не включал. Доктор пятился к выходу, закрывая лицо руками. Теперь, когда он перестал быть бесплотной тенью, она могла видеть все с небывалой четкостью.
        Халат белый, не слишком чистый, верхняя пуговица висит на нитке, вот-вот оторвется. Хирургическая шапочка сползла на самые очки. А очки какие-то нелепые: большие, с толстыми дымчатыми стеклами. На лице марлевая повязка, нижние завязки свободно болтаются вдоль тонкой шеи. Руки… Рук тоже не разглядеть, они прячутся в резиновых перчатках. На левой - кровь. Доктор порезался или укололся. Вон тем шприцем, что лежит на полу. Наверное, хотел сделать инъекцию ей, Лие, но вспыхнул свет - и доктор укололся сам. Как неосторожно, не надо было в темноте, не хотел будить, включил бы ночник…
        А она тоже хороша: разоралась, людей напугала, наверное.
        Конечно, напугала. Дверь в палату распахивается с такой силой, что ударяется ручкой о крашеную стену. Доктор едва успевает увернуться.
        - Ты чего кричишь?! - Петровна. Сама маленькая, худенькая, а голос грозный, и взгляд, соскользнувший с Лии на доктора, не предвещает ничего хорошего. - Почему посторонние в палате?
        Кто тут посторонний? Доктор пусть и залетный, но все же не посторонний, а она, Лия, так и вообще пациентка.
        - Мужчина, что за маскарад, я вас спрашиваю?! - Петровна больше не смотрит на Лию, ладонь с деформированными артритом суставами уперлась в грудь доктору. - Безобразие! - Быстрое движение - и марлевая маска летит на пол. - Как вы тут…
        Да что же это? Разве можно забывать о субординации? Сейчас доктор как разозлится…
        Он разозлился…
        Рука в резиновой перчатке на секунду зависает в воздухе, потом упирается в подбородок Петровны, надавливает. Голова с жутким хрустом запрокидывается, белая косынка падает на пол, туда же, на пол, оседает безжизненное тело. Лия точно знает, что безжизненное. Такой хруст…
        Хочется закричать, прогнать этот непрекращающийся кошмар, но крик застревает в горле. Доктор поднимает маску, прячет в карман халата, оборачивается. Маски больше нет, но есть рука в перчатке, закрывающая пол-лица. А очки больше не кажутся нелепыми. Страшные очки, и в дымчатых стеклах отражается мертвая Петровна…
        Она ошибалась, когда думала, что не сможет кричать. Смогла. Горло сжало судорогой, рождающей сначала беспомощное шипение, а потом громкий, отчаянный вопль…
        …Боль достигла своего апогея, сжимает голову в стальных тисках и отпустит не скоро. Сейчас бы отлежаться, провалиться в сон, но нет времени.
        Пальцы дрожат, замазывая свежей глиной трещину на тонкой кукольной шее. Кукла кричала очень громко, так громко, что появилась трещина, а проклятая боль усилилась в разы.
        Плохо. Все плохо. Контролировать ситуацию с каждым днем становится тяжелее. Он силен, но и у его силы есть границы. Работать на таком расстоянии невероятно сложно. Связь все время обрывается. Остается одно - свести расстояние к минимуму. Это потом, а пока нужно спрятать куклу.
        Беги, глупая девчонка. Ну, беги же!..
        Духи, как же болит голова…
        …Крик оказался спасением, невидимым барьером, на который точно налетел тот страшный человек.
        Шаг вперед к больничной койке, к ней, Лие. Левая рука все еще прижата к лицу, правая шарит в пустоте перед собой. Секунда - длинная, бесконечная, перетекающая в плавное скольжение обратно. Тихий скрип закрывающейся двери. Все, словно ничего и не было…
        Лия зажала рот ладонью, сильно, до крови, прикусила кожу. Это сон, всего лишь ночной кошмар. Или бред, последствия черепно-мозговой травмы. Ей все равно что, главное, чтобы не взаправду. Боль в пропоротой вене, и шприц на полу, и неподвижное тело Петровны… Может, если коснуться морщинистого лица, то наваждение исчезнет? Страшно, но надо же как-то бороться с собственным бредом.
        Не исчезло. Ничто не исчезло: ни одноразовый шприц, ни мертвая Петровна. Все взаправду. Все это происходит с ней…
        Беги!..
        Точно в спину невидимый кто-то толкнул, рывком за волосы поставил на ноги, развернул лицом к окну.
        Нет, ей туда нельзя. Это какой этаж? Господи, высоко же… Она боится высоты…
        Лучше в коридор, к людям…
        Беги!..
        Сопротивляться нет сил. Их хватает лишь на то, чтобы подобрать с пола шприц, сгрести со стула пиджак, на ватных ногах подойти к окну, положить ладони на шершавый подоконник.
        Вдох…
        Выдох…
        …Холодно. И лодыжка болит. В голове снова грохот барабанов. И щеки мокрые. Из-за слез? Чтобы понять, нужно рискнуть и открыть глаза, а ей страшно. Всякий раз, когда она открывала глаза, окружающий мир необратимо менялся. В худшую сторону… Но сидеть в темноте и неведении еще страшнее.
        Вдох…
        Выдох…
        …Это не слезы, а всего лишь дождь: мелкий, нудный, не по-летнему холодный. Барабанит по разлапистым кленовым листьям, превращая тусклый свет фонаря в дымное марево, собирается лужицами на обтянутых мокрой сорочкой коленях. Пахнет шерстью - это от пиджака, наброшенного на плечи. Пиджак тоже мокрый, но с ним все равно теплее и как-то надежнее. Пиджак, как якорь, удерживает ее в реальности, не позволяет свихнуться окончательно.
        А свихнуться есть от чего. Ведь еще мгновение назад она стояла перед раскрытым больничным окном, а теперь вот сидит на скамейке в пустынном сквере и не может вспомнить, как здесь очутилась. Опять амнезия?..
        Не похоже. Все, что было до этого момента, она помнит: и лжедоктора, и мертвую медсестру, и приказ, которому невозможно сопротивляться. Ей велели бежать, и она побежала. Знать бы еще, кто велел и где она сейчас.
        Лия встала на ноги, тут же ойкнула, схватилась за распухшую лодыжку. Это еще с пустыря: кажется, она тогда упала и подвернула ногу. А может, из-за побега. Она ведь даже не знает, на каком этаже была палата, с какой высоты пришлось прыгать. И зачем она вообще прыгала, почему не дождалась кого-нибудь из персонала, не рассказала о произошедшем?
        А ей бы поверили? В среднестатистических больницах маньяки не нападают на среднестатистических пациенток и не убивают среднестатистических санитарок…
        В густых предрассветных сумерках послышались голоса: мужской и женский. Они о чем-то спорили, вибрируя от злости. Нельзя, чтобы ее заметили. Подволакивая больную ногу и стараясь не обращать внимания на подкатывающую к горлу тошноту, Лия сошла с дорожки. Босые ступни заскользили по мокрым кленовым листьям. Удержать равновесие удалось лишь чудом, но за него тут же пришлось расплачиваться.
        Ее рвало долго и мучительно. Пустой желудок завязывался в узел, пытаясь исторгнуть из себя хоть что-нибудь. Перед глазами плыли радужные круги, а пальцы судорожно цеплялись за шершавый ствол старого клена. Зато потом, когда желудок наконец угомонился, стало немного легче. Получилось даже разогнуться, медленно, придерживаясь за дерево, чтобы не упасть. Голоса слышались уже с другого конца аллеи. Какое счастье, что на свете есть такие равнодушные люди. Или нелюбопытные. Или слишком увлеченные собственными проблемами…
        Все, надо уходить. Скоро окончательно рассветет, и обязательно возникнут новые проблемы. А их и без того хватает. Проблем у нее выше крыши. А сама крыша, похоже, едет. Провалы в памяти, бой барабанов, голос… Понять бы еще, куда она попала, далеко ли до дома. В темноте не разобрать, где заканчиваются деревья и начинается город. Надо просто двигаться вперед, только не по аллее, а вдоль нее, от греха подальше.
        Аллея закончилась внезапно, оборвавшись у тяжелых чугунных ворот. Черные завитушечки, грустные херувимчики, похожие на перекормленных младенцев. Теперь она знает, где находится! Хоть тут повезло: от старого парка до ее дома всего сорок минут ходу. Это если быстро и на здоровых ногах. В ее случае нужно постараться управиться за час.
        В плотной пелене дождя дом выглядел унылым и сонным. Хорошо, что дождь. А еще удача, что сегодня выходной, все спят, даже дворничиха тетя Шура. Может, даст бог, получится пройти незамеченной.
        Пройти удалось, да что толку? Возле двери своей квартиры Лия вдруг вспомнила, что ключей-то у нее нет, ключи лежали в сумочке, а сумочка осталась на пустыре.
        От безысходности захотелось выть в голос. Что же делать? Еще чуть-чуть и станет совсем светло. А она в таком виде: с разбитой головой и поцарапанным лицом, в ночной сорочке с больничной печатью. Как же ей на улицу? И к соседям нельзя. Соседи, может, и добрые люди, но вопросов точно не избежать. Что она им ответит? Ничего не помню, не ведаю, что творю?
        Надо думать. Как говорит Анатолий Маркович, безвыходных ситуаций не бывает. Анатолий Маркович - вот кто помог бы ей, не задавая лишних вопросов, но его, к несчастью, нет сейчас в городе. Он на ежегодной конференции психиатров в Стокгольме, вернется через три дня, не раньше.
        Алика и Любка, единственные подружки, которым можно доверять, улетели на две недели в Египет. Остальные - приятели, сослуживцы - не те люди, к которым позволительно запросто прийти ранним утром босоногой, в ночной сорочке и с разбитой головой. Если и не спросят в лоб о том, что с ней случилось, то обязательно начнут строить предположения. Еще неизвестно, как далеко эти предположения их заведут. Вдруг прямиком к воротам той самой больницы, из которой она сбежала.
        Она ведь даже не может толком объяснить, как туда попала. Если верить Петровне, то из морга, а наверняка никто не знает. Или знает?..
        Хозяин пиджака должен быть в курсе. Это же он о ней позаботился, вызвал «Скорую», одежку свою пожертвовал. Плохой человек так бы ни за что не поступил, а он даже не подумал, что в пиджаке документы остались, торопился, наверное. Вот его бы найти.
        От бетонного пола тянуло холодом, да и небезопасно тут стоять, еще увидит кто. Лия в нерешительности переступила с ноги на ногу, поплотнее запахнула пиджак. Надо что-то предпринять и как можно быстрее.
        В крошечной каморке дворничихи тети Шуры пахло мышами и пылью, зато было тепло и сухо. Каморка запиралась навесным замком, ключ от которого висел тут же, на противопожарном щитке. Красть у тети Шуры было нечего. Самое ценное, алюминиевое ведро и форменную оранжевую робу, выданную управдомом в прошлом году, дворничиха хранила дома, а здесь валялось то, что честному человеку и задаром не понадобится: старое тряпье, стоптанные боты и совсем «лысая» от длительного использования метла. А Лие вот понадобилось…
        Из мятого, слежавшегося барахла она выбрала старые джинсы и косынку. Джинсы пришлись почти впору, лишь чуть-чуть болтались на бедрах. Если заправить в них сорочку, а сверху всю эту «красоту» прикрыть пиджаком, то получится вполне сносно. Не Карден, конечно, но на улицу выйти можно. Косынка одуряюще пахла чем-то приторно-сладким и цвета была пролетарского, кумачового, зато удачно маскировала разбитую голову и слипшиеся от крови волосы. А боты оказались велики, ушибленная лодыжка разнылась еще сильнее, но тут уж ничего не поделаешь, придется потерпеть.
        Решение было спонтанным и, скорее всего, опрометчивым, но ничего более конструктивного в Лиину голову не приходило. Ситуация получалась почти безвыходной. В собственную квартиру хода нет. В больницу возвращаться тоже нельзя. Во-первых, не знает она, в какой именно больнице провела минувшие сутки, а во-вторых, там ее наверняка уже ждут с распростертыми объятиями, как свидетельницу убийства. Или как преступницу… Никто, кроме нее, лжедоктора не видел. Опять же, резиновые перчатки никаких отпечатков не оставляют. А с несчастной Петровной справился бы и ребенок, такой она была щупленькой. Но даже не это главное. Главное, что добропорядочные граждане, претендующие на роль свидетеля, не станут сбегать с места преступления через окно, а вызовут милицию и подробно обо всем доложат. А Лия сбежала, хоть и не хотела. И как доказать, что действовала она в состоянии аффекта или, того хуже, повинуясь чьей-то злой воле. Тут уж выбор не богат: либо в тюрьму, либо, принимая во внимание ее наследственность, в психушку. А она ни в тюрьму, ни в психушку не хочет. Остается одно…

* * *
        Самый сладкий, самый крепкий предрассветный сон был бесцеремонно прерван трелью домофона. Ругаясь, Монгол сполз с постели и, на ходу влезая в халат, подошел к двери.
        - Кого там черт принес? - Получилось негостеприимно, так ведь припираться в гости в пять утра тоже не шибко вежливо.
        - Откройте, пожалуйста, - голосок женский, незнакомый, с заискивающими нотками. Неужто цыганки-побирушки сменили график работы и перешли на утренние дежурства?
        - Я в пять утра не подаю. - Монгол уже хотел повесить трубку, как голосок взмолился:
        - Пожалуйста, я ищу Александра Владимировича Сиротина.
        Ишь, какие побирушки нынче информированные, даже имена жильцов знают.
        - Зачем? - Монгол зевнул.
        - У меня его бумажник и документы.
        Сон как ветром сдуло. Вот те раз - документы! Сами пришли, разговаривают женским голосом, просятся домой.
        - Открываю, - он нажал на кнопку домофона и добавил: - Пятый этаж налево.
        Через минуту в дверь тихо поскреблись. Подпоясав то и дело распахивающийся на пузе халат, Монгол щелкнул замком, пошире распахнул дверь - заходите, гости дорогие! - и онемел от увиденного.
        На пороге стояло нечто. Если не вдаваться в детали, нечто в большей степени напоминало лицо без определенного места жительства, а если присмотреться… Первое, что бросилось в глаза, - веселенькая красная косыночка, надвинутая на самые глаза. Особого внимания заслуживала обувь гостьи - обувка, несомненно, была антикварной, возрастом едва ли не старше своей хозяйки. Грязные щиколотки, торчащие из стоптанных бот, выглядели непривлекательно и одновременно беззащитно. Единственной деталью туалета, на которую было приятно смотреть, оказался пиджак, до боли знакомый и родной, только изрядно помятый и промокший до нитки. Тетеньке-бомжихе он доходил едва ли не до колен и уж точно шарму не прибавлял.
        - Александр Владимирович? - пискнула бомжиха и нерешительно переступила с ноги на ногу.
        - Он самый. - Приглашать даму в гости Монгол не спешил, ждал объяснений.
        - А я Лия. Вы меня помните?
        Помнит ли он? Да такое чудо один раз увидишь - никогда не забудешь.
        - Нет, вряд ли мы с вами когда-нибудь встречались.
        - Я Лия. - В голосе, тихом, с хрипотцой, послышалось отчаяние. - Мне сказали, что это вы меня в больницу привезли.
        - Откуда привез? - Монгол озадаченно поскреб макушку.
        - Мне сказали, что из морга. - К отчаянию добавилось что-то похожее на надежду. Гостья сложила ладошки в просительном жесте, рукав пиджака пополз вниз, обнажая тонкое запястье с кожаной фенечкой…
        Из морга… Черт возьми…
        Монгол сгреб гостью в охапку, затащил в квартиру, сдернул с ее головы воняющую дешевыми духами косынку. Так и есть: сквозь белые волосы, местами слипшиеся от запекшейся крови, просвечивает рана, не очень глубокая, кажется, уже затягивающаяся. С головой все ясно, теперь лицо. Глазищи черные, испуганные, блестящие от слез. А на грязной мордашке выражение вселенской тоски.
        Покойница… То есть бывшая покойница. Заглянула на огонек, в шестом часу утра.
        - Как ты меня нашла? - Вообще-то, начинать стоило не с этого уж больно категоричного вопроса, но ничего другого в голову не приходило.
        Гостья шмыгнула носом, сунула руку в карман пиджака, протянула Монголу паспорт и прошептала:
        - Прописку посмотрела, - сообразительная девочка, - тут еще кошелек и телефон, - из второго кармана на свет божий появились смартфон и бумажник. - Только там трехсот рублей не хватает.
        Да бог с ними, с тремя сотнями! Монгол забрал свое добро, вытряхнул из бумажника всю наличность и протянул гостье:
        - Вот тебе в качестве компенсации.
        - Мне не нужно. - Девчонку, похоже, оскорбило его предложение. Она замахала руками, отпихивая от себя купюры.
        - А что нужно? - осторожно поинтересовался он.
        Ох, зря поинтересовался… Слезы, которые до того просто придавали пикантный блеск угольно-черным глазюкам, вдруг вышли из берегов и хлынули по замурзанному личику двумя неудержимыми потоками. Узкие плечи под пиджаком задрожали не то от холода, не то от сдерживаемых рыданий.
        Истерика, настоящая женская истерика. Определенно, девица нравилась ему гораздо больше, пока была в полумертвом состоянии. Как-то посдержаннее она себя вела, подостойнее.
        - Ну-ну, не надо так расстраиваться, - Монгол осторожно похлопал барышню по спине. - А давай-ка, знаешь что, давай-ка ты разденешься, успокоишься, и мы поговорим. Сейчас я тебе помогу.
        Вот не хотела гостья, чтобы ей помогали, вцепилась в пиджак мертвой хваткой, головой протестующе затрясла. Но уж коль Монгол решил проявить галантность, то ничто его теперь не остановит…
        …Под пиджаком почти ничего не было. То есть что-то такое там имелось, не поддающееся описанию: грязно-белое, распашное, с черной печатью на правой груди. Чтобы рассмотреть, что написано на печати, пришлось вырывающуюся девчонку слегка попридержать. Надпись гласила - «Неврология. Городская больница №…». Номер расплылся и идентификации не подлежал, но сам факт наличия печати наводил на определенные размышления…
        - Пусти! - Девчонка таки вырвалась, отпрыгнула к стене и с тихим стоном схватилась за ногу.
        - Что у тебя там?
        Монгол присел на корточки, уже не особо церемонясь, выдернул девчонкину ногу из бота, задрал мокрую штанину и с неодобрением покачал головой. Правая ступня распухла, посинела и на ощупь была горячей - растяжение или вывих. Девице бы отлежаться, а она по незнакомым мужикам шастает. Кстати, а с чего это, в самом деле, ей не лежится? «Скорая» должна была ее в больницу отвезти. Не довезла? Да нет, если судить по печати, то очень даже довезла. Выписали? В больничной сорочке?
        - Ты из больницы сбежала? - спросил он, продолжая удерживать девчонку за ногу.
        - Сбежала, - она больше не вырывалась, кулаками, как маленькая, размазывала по лицу слезы.
        - Уколов боишься? - вопрос он задал нейтральный, даже легкомысленный, призванный разрядить обстановку, но чернильно-черные глазищи вдруг до самых краев наполнились ужасом.
        - Меня убить хотели. - В едва слышном шепоте ужаса было не меньше, чем в глазах.
        Да, хотели. И почти убили, даже в морг пристроили. Монгол осторожно погладил распухшую лодыжку. Но ведь обошлось же. А нога - это ж мелочи, нога заживет.
        - Два раза. - Шепот стал еще тише, его ладони коснулись холодные пальцы. - Первый раз на пустыре, - пальцы вздрогнули, - а потом в больнице. Санитарку убили, а я убежала…
        О-хо-хонюшки! Девочка-то, видать, головой сильно повредилась. Из-за травмы, а может, из-за душевных страданий. Не просто ж так ей убийцы мерещатся. Да где? В больнице!
        Монгол стряхнул цепляющиеся за его руку пальцы и решительно встал. Эх, плохо, что номер больницы на печати не разобрать. Остается надеяться, что Франкенштейн уже вышел из кризиса и в состоянии подключить свои «обширные медицинские связи». Надо бы барышню пристроить обратно. Только осторожно, потихонечку, так, чтобы не напугать еще больше. Она ж странная, потерянная какая-то. А пока надо девочку отвлечь. Как ее там зовут? Лией, кажется…
        - Лия?
        - Да? - Черные глазищи смотрели с такой надеждой, точно он спаситель человечества как минимум…
        - Ты же, наверное, замерзла и есть хочешь?
        Девчонка в ответ равнодушно пожала плечами - понимай как хочешь.
        - Значит, давай так: ты сейчас иди в ванную, вымойся, отогрейся, а я тем временем завтрак приготовлю. Ты чай любишь?
        - Кофе.
        - Хорошо, кофе. Позавтракаем, кофейку попьем и все обсудим. На свежую голову, понимаешь?
        - Я ключи от своей квартиры потеряла, не могу попасть, - вдруг сообщила гостья.
        Ясно, в свою квартиру попасть не сумела, решила попытать счастья в чужой.
        - А что ж к родителям не пошла?
        - Отца нет, а мама… мама в больнице.
        - А друзья?
        - Подружки улетели в отпуск в Египет, а Анатолий Маркович в Стокгольме на конференции.
        - А кто у нас Анатолий Маркович?
        - Отчим. Мамин муж…
        - Понятно. Друзей и родственников нет, потому ты решила прийти к первому встречному? - Вообще-то, людей с расшатанной психикой лучше не нервировать каверзными вопросами, но уж больно любопытно, почему из всех возможных вариантов эта несчастная выбрала именно его. Ведь наверняка, помимо близких, в ее жизни есть еще и знакомые, сослу-живцы. Кто-нибудь да помог бы.
        - На мне ваш пиджак был, - она виновато улыбнулась, - я подумала, что это что-то значит.
        Значит. То, что он дурак безмозглый, раз разбрасывается своими вещами направо и налево, а больше ничего. Во всяком случае, ничего такого, о чем думает эта… Лия.
        - Иди пока мойся, - Монгол тяжело вздохнул. Бесполезно сейчас что-то опровергать, доказывать бедной девчонке, что он никакой не рыцарь в сияющих доспехах, а самый обыкновенный мужик. Не то чтобы совсем уж бездушный, но и не без изъянов.
        - А где у вас ванная? - Девчонка обеими руками придерживала норовящую распахнуться на груди больничную сорочку, с тоской поглядывая на отобранный пиджак.
        - Прямо по коридору. - Ни на сорочку, ни уж тем более на грудь Монгол старался не смотреть. Во-первых, все, что нужно, он уже видел в морге во время реанимационных мероприятий, а во-вторых, невежливо пялиться на беззащитную девушку. - Я тебе сейчас что-нибудь из одежды поищу. Хочешь?
        Гостья радостно закивала и тут же поморщилась. Наверное, голова болит.
        - А это барахлишко мы выбросим. Не возражаешь?
        Она согласилась. Кто ж станет печалиться, расставаясь с такой-то «красотой»? Одежки для Лии нашлись быстро. Вот и пригодились вещи, оставшиеся от экс-подружки. Хорошо, что она не все успела забрать. Брючки, пожалуй, будут длинноваты, у экс-подружки ноги «от ушей», ну да не страшно - можно и подвернуть, если что. А свитерочек должен подойти.
        - Ты не спеши, - Монгол протянул Лие одежки и полотенце, - поваляйся в ванной, расслабься, согрейся. Там на двери защелка есть. Так что не бойся, - добавил он, поймав ее настороженный взгляд.
        - Я и не боюсь.
        Неправда, по глазам видно. Она теперь пуганая, всего боится.
        - Ну, вперед!
        Монгол подождал, пока за Лией захлопнется дверь, секунду-другую послушал шум льющейся воды, потом прихватил телефон и на цыпочках прошел на кухню.
        Для того чтобы узнать номер Франкенштейна, пришлось разбудить Зубарева. Никаких угрызений совести по этому поводу Монгол не испытывал - не все ж ему одному расхлебывать последствия той чумовой ночки в городском морге. Зубарев долго не мог понять, что от него требуется, мычал что-то нечленораздельное, ругался и даже бросал трубку. Но Монгол был настойчив и последователен, и минут через десять номер Франкенштейна красовался в его записной книжке. Второй этап операции под кодовым названием «Помоги ближнему своему» представлялся Монголу более сложным, чем первый, но, к превеликому его удивлению, Франкенштейн, еще вчера совершенно невменяемый, сегодня был бодр и вполне трезв. И в сообразительности этому рыжему не откажешь. Повторять три раза, как Зубареву, ничего не пришлось, ситуацию просек с ходу.
        - Хочешь, чтобы я выяснил, из какой больнички наша покойница дала деру? - Голос Франкенштейна вибрировал от нерастраченного боевого запала. Забыл уже, что ли, о выговоре с занесением в личное дело?
        - Хочу. Она что-то такое говорила про убийство…
        - Посттравматический шок, - не дослушав, изрек Франкенштейн. - А может, ее чем-нибудь наркотическим обезболивали, вот и вышла девонька на психозик.
        - На что девонька вышла? - переспросил Монгол, перекладывая трубку к другому уху.
        - На психозик. Такое бывает, от промедола у некоторых башню сносит, галлюцинации всякие начинаются, видения устрашающего характера. Ты там ее расспроси поподробнее. Очень любопытно, что конкретно ей примерещилось. - В трубке послышалось сосредоточенное сопение, а потом Франкенштейн сказал: - Или это последствия клинической смерти, гипоксия мозга и все такое.
        Что именно, Монгол уточнять не стал, но подумал, что поговорить с девочкой стоит.
        - Дай мне минут пятнадцать, максимум полчаса, и я все разузнаю. - В трубке раздались гудки отбоя.
        На приготовление завтрака - ничего экстраординарного: бутерброды с ветчиной и сыром - много времени не потребовалось. Монгол строгал ветчину и прислушивался к звукам, доносящимся из ванной. Вместо шума воды оттуда доносился слабый плеск. Похоже, девчонка решила понежиться в ванне. Это хорошо, горячая вода расслабляет и приводит мысли и чувства в порядок. Жаль, не дал он ей ароматическую соль с лавандой, оставшуюся в наследство от бывшей, да теперь уж поздно. Придется так, без лаванды…
        Франкенштейн позвонил через пятнадцать минут, как и обещал. Оперативно, ничего не скажешь.
        - Она где-то рядом? - спросил он заговорщицким шепотом.
        - Девчонка? - Монгол плюхнул на бутерброд толстенный ломоть сыра. - Нет, в ванной.
        - Хорошо, что в ванной, - в голосе Франкенштейна прозвучала тревога, - ты, Монгол, главное, не паникуй.
        - С чего бы это мне паниковать? - Ох, не решил ли, часом, зубаревский дружок продолжить прерванный алкогольный марафон. - Что узнал-то?
        - Узнал. Я такое узнал - аж волосы дыбом. Девица-то твоя, оказывается, в розыске. Что она там тебе про убийство плела?
        - Говорила, что в больнице ее кто-то пытался убить.
        - Ну, так она тебе почти не соврала, - икнув, Франкенштейн продолжил: - Только не ее пытались убить, а она убила.
        - Кого? - Готовый бутерброд выпал из рук и шлепнулся под стол.
        - Санитарку. Там такое дело, - зачастил Франкенштейн, - эта… твоя подопечная сутки в коме пролежала, а ночью, видать, очухалась и санитарку, которую посадили за ней присматривать, порешила. Дежурная медсестра говорит, что девица совсем плохо соображала, почти ничего не помнила, но с виду на буйную не была похожа. Говорит, что только на пару минут с поста отлучилась по каким-то своим делам, а потом услышала вопли нечеловеческие.
        - И что?
        - А ничего, там этажом ниже родильное отделение, еще и не таких криков наслушаешься. Подумала, что кто-то из рожениц орет. В общем, обратно в палату тетенька не спешила, а когда наконец вернулась, то нашла санитарку со сломанной шеей и окошечко настежь распахнутое. А пациентка - тю-тю. Упорхнула пташка, прямо в окошко и упорхнула.
        - На каком этаже окошко? - зачем-то спросил Монгол.
        - Представь себе, на втором. До земли метров шесть, не меньше. Просто ниндзя какая-то, а не баба.
        - А убийца?
        - Не было никакого убийцы. Кроме нее, разумеется. Никто ничего подозрительного не видел. Монгол, мне твои чувства понятны: ты ее, почитай, с того света за волосы вытащил, тебе ее жалко, но пойми - девка не в себе! Она, может, и не ведает, что творит, но это ж не оправдание. Ей если и не в тюрягу, то в дурку, как пить дать, надо. На освидетельствование.
        - На какое освидетельствование?
        - Судебно-психиатрическое. Какое ж еще! В общем, так, Монгол, я сейчас ментам отзвонюсь, сообщу, что девица у тебя, а ты уж присмотри там за ней, пока опергруппа не приедет.
        - Погоди, - Монгол подобрал с пола бутерброд, положил на край стола, - как она могла кого-то убить? Ты ведь видел, какая она мелкая. Да ее же саму хворостиной перешибешь.
        - А ты знаешь, какими психи бывают сильными?! Она, конечно, с виду и хлипкая, а в измененном состоянии сознания такое наворотит - о-го-го! Я ж тебе говорю, со второго этажа сиганула.
        - И что теперь? Как прикажешь мне за ней присматривать? - спросил Монгол растерянно.
        - Она сейчас как, буйная?
        - Да нет вроде бы.
        - Тогда ничего не делай. Просто отвлеки ее чем-нибудь. Ну, там, разговорами светскими: о погоде, о природе.
        - Я ей завтрак готовлю.
        - Завтрак - это правильно, - одобрил Франкенштейн. - Только смотри, все колюще-режущее попрячь и спиной к ней старайся не поворачиваться.
        В горле вдруг стало сухо и колко, Монгол плеснул в чашку воды, выпил одним глотком. Вот дела - спиной не поворачиваться…
        - Эй, ты еще здесь? - послышалось в трубке.
        - Да, здесь.
        - Я вот подумал, не стоит тебе шкурой своей рисковать, может, как-нибудь получится ее нейтрализовать.
        - Как? - Только что выпитая вода стала колом в горле, мешала говорить и почему-то нормально соображать. - По башке чем-нибудь огреть?
        - Не, по башке - слишком радикально, еще пришибешь ненароком. У тебя ж силушки богатырской немерено. Давай лучше знаешь что? У тебя транквилизаторы есть? - Франкенштейн перешел на шепот.
        - Транквилизаторы?..
        - Ладно, не транквилизаторы, а снотворное. Ты бы его в еду подмешал, девочка бы покушала и тихонечко нейтрализовалась.
        Монгол задумался. Снотворное у него имелось. Бывшая страдала не только от скверного характера, но и от бессонницы, и таблеточки кое-какие остались.
        - Одной таблетки хватит?
        - Давай для надежности сразу две.
        - А куда сыпануть?
        - Ну, я ж не знаю, какой у них вкус. Лучше во что-нибудь, что горечь замаскирует.
        - Кофе подойдет?
        - О, кофе в самый раз! Все, Монгол, ты там держись! Подмога скоро будет! - подмога скоро будет… Монгол в раздражении отшвырнул телефон. Это же надо, как непредсказуемо развиваются события. С виду девочка-ромашка, мухи не обидит, а тут убийство. Наверное, в самом деле проблемы у нее с психикой, заклинило что-то в мозгах.
        Так, нечего рассиживаться, времени мало, а ему еще таблетки нужно успеть в порошок растолочь…
        Монгол едва управился, когда из коридора послышались шлепающие шаги, и в дверном проеме нарисовалась его нежданная гостья. Брючки, как он и предполагал, оказались девчонке велики, да и кофтенка болталась в том месте, где у нормальной женщины должна быть грудь четвертого размера, но в целом барышня выглядела неплохо. Умытая, с зачесанными назад влажными волосами и по-детски широко распахнутыми глазами, она ну никак не походила ни на злодейку, ни на сумасшедшую. И то первобытно-пугающее чувство, которое при самой первой встрече ей удалось вызвать в Монголовой душе, доселе страху не ведавшей, куда-то исчезло. Девочка как девочка: юная, симпатичная, даже кого-то напоминающая.
        Наверное, пытаясь обнаружить следы порока, он слишком долго и пристально всматривался в лицо гостьи, потому что та вдруг засмущалась, на бледных щеках заполыхал стыдливый румянец, а в черных глазах промелькнуло что-то такое - неуловимое. А Франкенштейн велел вести себя естественно.
        - С легким паром! - Монгол выдавил из себя улыбку. - Как самочувствие?
        - Спасибо, уже намного лучше, - Лия одернула свитерок, посмотрела вопросительно.
        - Да ты проходи, не стой в дверях, - он приглашающим жестом отодвинул от стола стул. - Сейчас завтракать будем.
        Завтракать в полном молчании - значит вызвать ненужные подозрения. Надо бы проявить интерес, вопросы какие-нибудь позадавать.
        - Ну, рассказывай, - Монгол откусил от бутерброда и выжидающе взглянул на девчонку.
        - Что рассказывать? - К своему бутерброду она даже не притронулась, рассеянно барабанила пальчиками по столу. Пальчики у нее, кстати, музыкальные, длинные. А ритм какой-то затейливый, смутно знакомый. Где-то он такое слышал, причем совсем недавно.
        - Ну, что с тобой в больнице приключилось.
        - А вы мне поверите? - В чернильных глазах опять промелькнуло что-то… неуловимое.
        Монгол пожал плечами:
        - Ты начни рассказывать, а там решим.
        - Хорошо. - Узкие ладошки легли на стол, ритм оборвался. - Только можно я есть не буду, сразу кофе попью?
        Кофе? Ну, кофе так кофе. Отлично, на пустой желудок снотворное быстрее подействует.
        - Секунду, - Монгол отошел к плите, поставил джезву на огонь, украдкой нащупал в кармане халата пакетик с растертыми в порошок таблетками, потом запоздало вспомнил, что Франкенштейн велел к девчонке спиной не вставать, и обернулся.
        Девчонка смотрела прямо перед собой, длинные пальцы нервно подрагивали, а подсохшие волосы непослушными прядками спадали на лоб. Нет, определенно, он ее уже где-то видел раньше. Вспомнить бы где…
        - У меня бессонница была. - Черные глазюки уставились на Монгола, губы дрогнули, - я уснуть не могла, просто лежала с закрытыми глазами, когда он вошел в палату.
        - Кто - он?
        - Доктор. То есть человек, одетый как доктор. Я еще подумала: «Странно, что он свет не включает, в темноте крадется». А потом свет сам зажегся.
        - Как это сам? - Монгол, бросив быстрый взгляд на джезву, добавил огня.
        - Не знаю, - девчонка пожала плечами, - взял и зажегся. Очень яркий свет. Мне даже показалось, что я ослепла. Я закричала…
        Ох, похоже, прав Франкенштейн, у барышни с головой беда, свет у нее сам собой зажигается…
        - Потом глаза открыла, вижу - доктор к двери пятится, а в руке у него шприц.
        - Может, лекарство какое? - не веря больше ни единому ее слову, спросил Монгол исключительно ради поддержания беседы. - Погоди-ка…
        Кофе сварился, осталось воплотить в жизнь коварный план по нейтрализации преступницы. Монгол развернулся так, чтобы из-за его спины девчонке не были видны манипуляции со снотворным, сыпанул порошок в одну из чашек и спросил:
        - Ты кофе с сахаром пьешь?
        - А вы?
        С сахаром оно, пожалуй, надежнее, сладость перебьет вкус лекарства.
        - Я только с сахаром.
        - Тогда и я тоже, - девчонка ответила на его улыбку едва заметным кивком и продолжила: - На мой крик Петровна прибежала, санитарка, начала ругаться, маску с него сорвала, а он ее… он ей рукой в подбородок уперся и надавил… - Узкие ладони взметнулись вверх, точно не над обеденным столом, а над фортепиано. - Я хруст этот никогда в жизни не забуду…
        И снова пальцы гостьи принялись отстукивать свой замысловатый ритм: что-то тревожное и завораживающее одновременно.
        Монгол вздрогнул, потряс головой, прогоняя наваждение, и поставил чашки на стол.
        - Твой кофе.
        - Он ее убил и меня хотел убить, но, наверное, побоялся, что его увидят, поэтому убежал. А шприц уронил. Еще раньше, сразу, как свет зажегся. Я его подобрала.
        - Подобрала? - Монгол подался вперед. - И где он?
        - В кармане вашего пиджака. Не верите, можете сами убедиться.
        Конечно, он не верит и, разумеется, сейчас убедится, что девочка все выдумала.
        - Подожди меня, - Монгол решительно встал.
        Шприц был - Лия не соврала. Пятикубовый, с защитным колпачком на игле, с взведенным поршнем, но совершенно пустой.
        - Тут нет никакого лекарства, - он вернулся на кухню и положил шприц на стол.
        - Он не успел меня уколоть, - девчонка сделала большой глоток кофе, - я точно знаю.
        - Но шприц пустой, - Монгол отпил из своей чашки.
        - Может, лекарство вытекло? - Еще один глоток.
        - В шприце все равно что-нибудь осталось бы. И смотри - поршень взведен.
        - Это что-то значит?
        - У меня, к сожалению, медицинского образования нет. Но и ежу понятно, что если поршень взведен, а шприц пуст, то, скорее всего, никакого лекарства в нем не было.
        - А как же тогда?.. А зачем же? - Лицо девчонки сделалось недоверчиво-удивленным.
        Самое время сказать, что вся ее история с врачом-убийцей - совершеннейший бред. Что нет никакого смысла набирать в шприц воздух. Что наверняка шприц она подобрала где-нибудь на территории больницы, для того чтобы подкрепить свой бред хоть чем-нибудь материальным. А еще неплохо бы сейчас потрясти как следует эту маленькую уголовницу, чтобы к приезду опергруппы выбить из нее чистосердечное признание. Монгол одним глотком допил кофе, изобразил на лице подобие сочувствия и спросил:
        - Почему ты сбежала? Надо было дождаться кого-нибудь из персонала.
        - Не знаю. - Черные глазищи вдруг затуманились слезами. - Мне велели уходить… я пыталась сопротивляться, но не получилось…
        - Кто велел? - осторожно поинтересовался Монгол.
        - Голос. Понимаете, меня словно в спину кто толкнул. Последнее, что помню, как подошла к открытому окну, а дальше - провал. Очнулась уже в парке на скамейке.
        Нет сомнений, прав Франкенштейн, клиника налицо: и голоса, и провалы в памяти. Бедная девочка, вот во время одного из таких провалов она санитарку и убила. А с сахаром он, кажется, переборщил, кофе получился уж слишком приторным.
        - Ты мне не веришь, - Лия не спрашивала, она утверждала. Смотрела в упор осуждающе и с ненавистью. Что-то там говорил Франкенштейн про колюще-режущее? Еще, чего доброго, разобидится и с ножом кинется. - А я не вру! - Девчонка вскочила с места.
        Что-то уж больно она прыткая, снотворное должно было уже подействовать…
        - Спокойно, никто не говорит, что ты… - Монгол попытался встать. Пол под ногами угрожающе качнулся. Чтобы не упасть, пришлось вцепиться в столешницу. Черт, да что же это такое?..
        - Я поменяла чашки, - девчонкино лицо, искаженное гримасой отвращения, приблизилось почти вплотную, черные глаза расширялись-расширялись, пока не сделались огромными, в пол-лица. - Я думала, что ты хороший, думала, поможешь…
        - Тебе лечиться…
        Глазюки в пол-лица начали светлеть, расплываться.
        - Ненавижу… - щеке вдруг стало горячо - эта шмакодявка его ударила…
        Кухня поплыла, пол больше не качался, пол стремительно приближался.
        А колюще-режущее он ведь так и не убрал…

* * *
        Ванная комната была просторной, сияла начищенным кафелем и хромом, соблазняла джакузи нежного бирюзового цвета. А еще в ванной висело большое зеркало, а в зеркале виднелось отражение. Сначала Лия себя не узнала. Разве можно так сильно измениться всего за какие-то сутки? Она и раньше-то красавицей не была, а сейчас… Волосы грязные, слипшиеся от крови, на лице царапины, на шее синяки от лап Циклопа и… рот наполнился горькой слюной, к горлу снова подкатила тошнота - медальон исчез.
        Он был с Лией столько, сколько она себя помнила, с самого рождения. Других детей оберегали нательные крестики, а ее - медальон. Мама никогда не рассказывала, откуда он взялся, даже в те годы, когда еще хоть изредка, но разговаривала с дочерью. Лие почему-то казалось, что маме даже смотреть на него неприятно. Или страшно. Однажды, еще в детстве, Лия решила, что раз маме не нравится медальон, то нужно его снять. И сняла. В тот же день она попала под машину: сотрясение мозга, перелом ноги, целый месяц на больничной койке. Первое, что она увидела, когда пришла в себя, была маленькая черная коробочка на прикроватной тумбочке. В коробочке лежал медальон.
        - Надень это, дочка. - Голос мамы звучал хрипло и казался каким-то незнакомым. - Надень и никогда больше не снимай.
        Говорить было больно, но Лия спросила, зачем ей украшение, которое маме неприятно до такой степени, что она даже не хочет брать его в руки.
        - Не спрашивай. Так надо. - Мамино лицо сделалось каменным и тоже… незнакомым, как до этого голос.
        Больше Лия никаких вопросов не задавала и медальон не снимала.
        Маме стало совсем плохо, когда Лия поступила в институт. Приступы необъяснимого, неконтролируемого страха, которые раньше случались всего несколько раз в году, участились. Теперь мама гораздо чаще находилась в психиатрической клинике, чем дома. Лие понадобилось время, чтобы выявить странную закономерность: панические атаки многократно усиливаются, если на глаза маме попадается медальон.
        Вторая попытка расстаться с украшением оказалась еще более плачевной, чем первая: через три дня Лия потеряла сознание прямо на лекции. Врачам потребовалась неделя и целая куча обследований, чтобы понять: пациентка совершенно здорова, но при этом почти безнадежна…
        Лия и в самом деле умирала. Она ждала смерть с какой-то неотвратимой обреченностью. Наверное, так смиряются с неизбежным и так остро чувствуют свой скорый уход старики. Лежа в палате интенсивной терапии и прислушиваясь к попискиванию мониторов, Лия представляла себя сосудом, уже на три четверти пустым…
        Мама появилась в больнице на восьмой день, все с той же черной коробочкой в руках. Она не стала дожидаться, пока медсестра наденет на Лиину шею медальон, ушла, не сказав ни слова. А Лия вдруг с отчетливой ясностью почувствовала, что сосуд больше не пустой, он с каждой секундой наполняется жизнью.
        Лию выписали на следующий день. Точнее, не выписали, она сама ушла. Что делать в больнице здоровому человеку? Тогда Лия окончательно поняла две вещи. Первое, мама боится медальона. Второе, без медальона ее, Лиина, жизнь становится на порядок опаснее. Все это было странным, если не сказать, пугающим, но она хорошо усвоила урок, берегла медальон как зеницу ока, каждую неделю проверяла, не пора ли менять кожаный ремешок, не перетерся ли он. В общем, не осознавая до конца сути происходящего, делала все возможное, чтобы свести к минимуму потенциальный риск.
        А сегодня, глядя в зеркало, Лия с ужасом поняла, что медальона больше нет и что жизнь ее бесповоротно летит в тартарары. Сколько у нее осталось времени: три дня, неделя? И идет ли в зачет та клиническая смерть, о которой все говорят и которой она сама даже не заметила?..
        Вода была очень горячей, над ванной клубился пар, зеркало уже давно запотело, но Лия ничего не чувствовала, с отстраненным равнодушием наблюдая, как с мокрых волос вместе с пеной стекают грязно-бурые ручейки. В голове вертелась одна-единственная мысль: «зачет - не зачет». Если клиническая смерть пошла в зачет, то бояться ей больше нечего, все долги уплачены. А если нет, то остается лишь ждать близкой кончины. Или попытаться вернуть медальон…
        Маленький водоворот подхватил ошметки пены, облизал Лиины щиколотки, с тихим урчанием исчез в сливе. Лия вышла из джакузи, обернулась полотенцем. В голове было пусто и звонко. Странное ощущение, незнакомое и неприятное. Так и кажется, что сейчас раздастся голос, который снова прикажет ей бежать…
        Куда? Она уже прибежала к хозяину этой просторной ванной комнаты, человеку, по всему видать, благородному и великодушному. Вдруг он ей поможет. Ну хоть чуть-чуть.
        Пустота в голове вдруг сменилась головокружением. Господи, неужели опять начинается? Только бы не упасть…
        Влажная спина скользила по запотевшему кафелю, затылку было холодно и щекотно. Она не падает, она аккуратно садится на застеленный пушистым ковриком пол. А если садится, значит, все с ней в порядке. Просто слабость, последствие черепно-мозговой травмы. И головокружение сейчас пройдет, надо лишь расслабиться, закрыть глаза. Вдох… Выдох…
        - …Кого убила? - Дверь глушила голос, но каждое слово Лия слышала, если не сказать, чувствовала, очень отчетливо.
        Ее спаситель и добродетель с кем-то разговаривал о ней, Лие. Подслушивать нехорошо, но другого выбора нет. Если разговор о ней, то он ее касается.
        Лучше бы не слушала, оставалась бы в наивном неведении до приезда милиции, которую, кажется, уже вызвал ее спаситель. Последний бастион надежды рассыпался как карточный домик. Вместе с ним рухнула вера в людей. Разве можно вот так - не разобравшись? Она к нему пришла, а он ее… транквилизаторами. Решил усыпить, как бездомное животное, никому не нужное и потенциально опасное. Сволочь!
        Злость - спасительное и очень продуктивное чувство, лучшее лекарство от слабости и головокружения, допинг, с которым ничто не сравнится. Ладно, она еще покажет этому Иуде, этому обманщику и предателю.
        От брюк и свитера пахло чужими духами, надевать их было еще противнее, чем тряпье из подсобки тети Шуры. Там все по-честному: дешево, вульгарно и безопасно. А тут сплошная ложь, замаскированная налетом респектабельности. Ничего, ей сейчас главное выбраться, а там уж она все решит. Как-нибудь…
        - С легким паром. - Улыбка предателя столь же обаятельна, сколь неискренна. Она была такой с самого начала. Просто Лия не присмотрелась внимательнее. Нефальшивое в этом гаде только одно - любопытство. Он хочет знать, что с ней приключилось, ему интересно. И не страшно совсем. Знает, что она убийца, и ведет себя так безмятежно, спиной поворачивается. Зря не боится, ох зря.
        Нет, пожалуй, все-таки боится, а спиной встает из-за необходимости, чтобы сподручнее было высыпать снотворное в ее чашку. Сыпь-сыпь, Иуда…
        Хочет знать, что с ней случилось? Так она расскажет, ей скрывать нечего. Может, он поверит ей, а не тем людям, которые называют ее убийцей.
        Нет, даже шприц его не убедил. В раскосых глазах неверие пополам с жалостью. И то и другое вполне искреннее. Да, есть такие люди: перед тем как усыпить бездомную псину, они гладят ее и кормят. Напоследок…
        Ладно, чашки она уже поменяла. Когда Иудушка выходил в прихожую за пиджаком. Сейчас главное, чтобы притворщик все выпил и лекарство начало действовать. Сколько он там приготовил - две таблетки? Для нее две таблетки - гарантированный результат, а вот свалить эту стокилограммовую тушу еще попробуй.
        И как только она могла довериться такому типу?! Да ведь уже по фото было видно, что он собой представляет. Морда азиатская, топором рубленная. Башка бритая. Щетина пижонская, трехдневная. А глаза внимательные, с подозрительным огоньком на самом дне зрачков. Глаза неправильные, такой морде полагаются черные, узкие, а они серые, как железобетонная стена, непрошибаемые.
        Трещинки на этой стене появились лишь однажды, когда она сказала про голос. Вот тут-то он себя и выдал: интереса во взгляде стало чуть меньше, жалости чуть больше.
        Он считает ее сумасшедшей. Ублюдок… Уж лучше бы думал, что она убийца. Она не сумасшедшая! И то, что мама больна, еще ничего не значит. У мамы что-то особенное, Анатолий Маркович говорит, что мамин случай казуистический и ненаследственный. Ненаследственный!
        А голос… С голосом она как-нибудь потом разберется, после того как накажет паршивого Иуду.
        Снотворное начало действовать. Иудушкин взгляд расфокусировался, «поплыл», голос стал тише, а речь медленнее. Сейчас не опоздать бы, сказать, что она все знает.
        Сказала. И даже рожу его бесстыжую расцарапала - не удержалась. И еще успела напоследок в глаза ему заглянуть.
        А ведь он и в самом деле боится. Теперь, когда беспомощный, обездвиженный, когда целиком в ее власти. Не будь этой беспомощности, ей бы теперь несдобровать. Убить бы не убил, но покалечил точно. Не за то, что она сумасшедшая и убийца, а за то, что посмела с ним вот так, как с безмозглым бараном, перехитрила, обвела вокруг пальца.
        Бритая башка с гулким уханьем стукнулась об пол, здоровенные лапищи судорожно сжались, точно пытаясь что-то поймать…
        Соблазн врезать ногой по бездыханному телу был велик, но Лия себе запретила. Она не такая, как этот предатель, она порядочнее. Но оставлять его безнаказанным не станет. Чему он больше всего обрадовался, когда ее увидел? Не бумажнику и не мобильнику, а загранпаспорту. Наверное, такому деловому без него никак не обойтись. Он небось за границу по два раза на неделе летает. Вот паспорт она и заберет. На память…
        Одежка с чужого плеча хоть и пахла гадко, зато выглядела вполне прилично. А свитер так еще и неплохо сочетался с шейным платком, который Лия позаимствовала у Иудушки. Платок сошел за гламурную шелковую бандану. Из общего респектабельного фона несколько выбивались боты, но им в гардеробе Иудушки, увы, достойной альтернативы не нашлось. Зато отыскались солнцезащитные очки, большие, в пол-лица, явно дамские, которые очень удачно маскировали царапины на лице. В таком виде не стыдно будет к жэковскому слесарю заявиться, попросить о маленьком одолжении.
        Слесарю, сердитому дядьке с одутловатым лицом и синюшным от невоздержанного пития носом, Лия даже врать не стала. Сказала правду - ключи потеряла, а запасная связка осталась в квартире, вместе с деньгами. Слесарь поворчал, что приходится работать без предоплаты, но замок все-таки вскрыл. Правда, не преминул потребовать надбавку за работу во внеурочное время. Лия торговаться не стала, сунула дяденьке несколько купюр, захлопнула дверь и только после этого почувствовала, как напряжение, державшее ее последнее время, спадает.
        Сейчас, когда самое страшное позади, можно сесть и спокойно все обдумать. Только сначала нужно снять чужую одежду, смыть с кожи чужой запах и поесть. Иудушкин отравленный кофе - конечно, не еда.
        Лия сидела на кухне с чалмой из полотенца на голове, в банном халате и бездумно наблюдала за никак не закипающим чайником. Здесь, на крохотной, каждой трещинкой знакомой кухоньке все произошедшее с ней казалось нереальным и уже не таким пугающим. Да, ее ищет милиция - это плохо. Но, с другой стороны, в больнице она зарегистрирована как неизвестная, никто не знает ни ее фамилии, ни адреса. Персонал запомнил кареглазую блондинку, но сколько в Москве блондинок? Тысячи! Разумеется, милиция выйдет на Иудушку и тот молчать не станет. А и бог с ним! Пусть рассказывает! Много он про нее знает - то же, что и персонал. Нет, все-таки побольше - он в курсе того, как ее зовут. Лия - достаточно редкое имя, но реально ли опросить всех женщин с таким именем? Хочется верить, что нереально. В противном случае ей придется пускаться в бега.
        Да что там милиция! Не того она боится. Бояться нужно не милиции, а лжедоктора. Есть, конечно, слабая надежда, что тот страшный человек - хоть и маньяк, но случайный, конкретно на нее, Лию, не нацеленный. Ну, типа, мимо проходил да и решил пристукнуть первую встречную. Только вот сдается, не была она первой встречной, и маньяк не просто так мимо проходил, он пришел прицельно, именно к ней. И к визиту своему подготовился заранее: камуфляж в виде медицинской формы подыскал, шприцем вооружился. А что - очень даже удобно. Халат, маска, перчатки, очки - поди разберись, кто перед тобой. Да никто и разбираться бы не стал, говорила же Петровна, что в больнице пришлые доктора дежурят. Этого в камуфляже тоже приняли бы за пришлого и вопросов никаких задавать бы не стали, в случае чего. А ей просто повезло, что не спала. Если бы спала, то уж точно не проснулась бы после визита такого «доктора».
        Но почему именно она? Что в ней притягательного для маньяков? Сначала эти на пустыре, потом вот лжедоктор.
        Медальон… Циклоп сорвал с нее медальон, и почти сразу после этого наступила клиническая смерть. В тот раз ей, Лие, можно сказать, повезло - удалось не умереть. Но, возможно, оставшись без оберега, она и приобрела особую притягательность для людей с неустойчивой психикой. Как же это явление называл Анатолий Маркович? Повышенной виктимностью - вот как. Она теперь идеальная жертва…
        Лия вытерла мокрые ладони о халат, отключила вскипевший наконец чайник. Как ни крути, а выходит, что без медальона ей одна дорога. Если своей смертью не умрет, так от рук маньяка - непременно. И в сложившейся ситуации Иудушка со всей московской милицией отходят даже не на второй, а на сто второй план. Возможно, для нее оптимальным вариантом была бы явка с повинной. Каяться вроде бы не в чем, зато в изолятор временного содержания маньяков не пускают.
        Чай был горячим и крепким до хинной горечи, от которой не спасала даже плитка молочного шоколада, оставленная на черный день. Вот он - черный день, еще вчера наступил. И шоколадка ничем ей не поможет. Нужен медальон, но он у Циклопа, попадать в лапы к которому совсем не хочется.
        Думать надо, как-то барахтаться. Маму бы порасспросить про медальон, узнать, откуда он, почему его снимать нельзя, но с мамой разговора не получится. Нет больше в ее жизни светлых промежутков, уже почти два года, как нет. И мамы, считай, тоже нет. Женщина с пустыми глазами, которую Лия каждую неделю навещает в психиатрической лечебнице, не мама.
        И Анатолий Маркович ничем не может помочь, как ни старается. А он один из лучших психиатров, светило мирового уровня. И еще мамин муж. Любовь там между ними или не любовь, трудно сказать. Поженились они еще до того, как мамина болезнь стала очевидной. О чем-то Анатолий Маркович, конечно, догадывался, но, наверное, думал, что вдвоем они с любыми трудностями справятся.
        Не справились. Болезнь прогрессировала, приступы начинались все чаще, но Анатолий Маркович, Лия до сих пор ему за это очень благодарна, их не бросил. А ведь мог. И никто бы его не осудил. Жить под одной крышей с психически нездоровым человеком - настоящее испытание.
        Когда однажды мама открыла на кухне газ и по ее вине их дом только чудом не взлетел на воздух, Анатолий Маркович предложил Лие определить маму в частную психиатрическую клинику. Сначала решение это казалось Лие предательством, но потом, изо дня в день наблюдая, с каким маниакальным упорством мама стремится к саморазрушению, как быстро и необратимо меняется ее психика, она поняла, что поступить нужно именно так.
        Анатолий Маркович не сумел маму исцелить, но зато смог создать для нее максимально комфортные условия. Доктора сплошь кандидаты медицинских наук, санитары приветливые, обходительные, медсестры улыбчивые, в стильных розовых халатиках. Палаты одноместные, решетки на окнах хоть и присутствуют, но не пугающие тюремные, а ажурные, с завитушечками.
        Лия не знала, почувствовала ли мама в своем нынешнем состоянии перемены, но очень надеялась, что в ее сумеречный мир прорывается извне хоть один светлый лучик. Правда, с каждым визитом в клинику надежда эта становилась все призрачнее. Теперь к страхам за мамино здоровье прибавился еще один. Частная клиника - не богадельня, за «спасибо» здесь никого не лечат. А Лииной более чем скромной зарплаты не хватит даже на полмесяца оплаты. Да, к маме отношение особенное, как к супруге ведущего психиатра и сотрудника клиники, но долго ли это продлится? Анатолий Маркович еще молод, полон сил. Придет время, и он захочет создать новую семью. А что тогда будет с ними?
        Наверное, отчим догадывался о Лииных страхах, потому что однажды, когда после визита к маме она заглянула в его рабочий кабинет, сам заговорил о главном.
        - Девочка, ты боишься, что я вас оставлю? - За чашкой ароматного чая разговор о главном выглядел по-светски непринужденно, но это лишь добавляло тревоги.
        - Боюсь. - Отпираться не было смысла, Анатолий Маркович видит ее насквозь. - Боюсь, что в одиночку я просто не потяну.
        - Тебе не придется ничего тянуть в одиночку. - Отчим отставил чашку с недопитым чаем, посмотрел на Лию внимательно и одновременно испытывающе и продолжил: - Девочка, давай договоримся: я не снимаю с себя никаких обязательств в отношении твоей матери, но получаю некоторую личную свободу. Ты понимаешь, о чем я?
        Она понимала. Отчим предлагал ей сделку. По большому счету, ничего постыдного в условиях этой сделки не было, но на душе стало как-то муторно.
        - Лия, ты уже взрослый человек и должна знать, что сейчас мама находится в таком состоянии, что не сможет дать правильную оценку ни твоему самопожертвованию, ни моему… предательству.
        Лия хотела сказать, что ни о каком предательстве речь не идет, но отчим, нетерпеливо махнув рукой, заговорил снова:
        - Позволь мне взять бремя ответственности на себя. Я не прошу многого, только чуточку понимания. Твоя мама в клинике уже больше года, и нет никакой надежды на то, что ей станет лучше. Она сейчас в гораздо большей степени нуждается в качественном уходе, чем в общении с родными. Было бы разумно, если бы ты взяла на себя заботы о духовном, а я о материальном.
        Вот такой у них получился разговор с Анатолием Марковичем примерно год назад. С тех пор практически ничего не изменилось. Если у отчима и имелась какая-то личная жизнь, то на всеобщее обозрение он ее не выставлял и надлежащее лечение и уход за мамой обеспечивал, как и обещал.
        А маме было все равно: и на единственную дочь, и на супруга она смотрела с одинаковым равнодушием. В ее глазах, некогда ярких, как васильки, а сейчас тусклых, точно затянутых бельмами, лишь изредка отражалось одно-единственное чувство - беспредельный, физически ощутимый ужас. Когда это происходило, не помогали ни уговоры, ни лекарства. Только смирительная рубашка и комната с белыми мягкими стенами. Через день-два приступ проходил, и мама возвращалась в свою палату, к окну, украшенному затейливой, совсем не тюремной решеткой.
        Нет, маму о медальоне расспрашивать нельзя ни в коем случае, именно из-за этой комнаты с мягкими стенами.
        Разбираться с проблемой придется самой…

* * *
        - …Я поменяла чашки…
        Каждое слово отдавалось в черепной коробке набатным боем.
        - …поменяла чашки…
        - …ненавижу…
        Черт, да когда же все закончится?! Что же это за сон такой?!
        - …Сейчас проснется. Видишь, как морду перекосило… - Голос противный, скрипучий, от него гул в голове делается еще громче.
        - …Ему что, очень больно? - Другой голос, знакомый, но не менее противный. Были б силы, врезал бы этим гадам. Нет от них покоя.
        - …Не переживай, Зубарь. Максимум, что ему угрожает, - головная боль, как от похмелья.
        - …А чего стонет тогда?
        - …Хрен его знает! Ты радуйся, что твой дружок вообще жив остался. Я ж ему говорил, чтобы все колюще-режущее убрал. Не послушался…
        Зубарь…
        Колюще-режущее…
        Девчонка!
        Ох, не сон все это. И башка болит не просто так, а как раз по делу, от двух таблеток снотворного. Что ж за снотворное такое убойное?! С ног сшибло всего за пару минут…
        - Что-то долго он не просыпается. - Это Зубарь. Переживает.
        - А ты его поцелуй. Глядишь, дело быстрее пойдет. - Подленький смешок, похоже, и Франкенштейн сюда заявился.
        - Я тебя сейчас сам поцелую. - Монгол открыл глаза и тут же зажмурился от яркого электрического света. Почему-то торшер горит? Непонятно. Утро ж на дворе.
        - Тише-тише, болезный. - На лоб легла холодная жабья лапа. - Тебе резких движений делать нельзя, ты ж у нас раненый.
        Кто раненый?! Он раненый?! От вспыхнувших в мозгу воспоминаний. Монгола прошиб пот. Девчонка подменила чашки, он отключился, а что было во время отключки?
        - Отвали! - Он мотнул головой, стряхивая жабью лапу, и снова открыл глаза.
        В поле зрения сразу же попала наглая морда Франкенштейна. Вот, значит, чья лапа. За его плечом маячил Зубарев. В противовес бодрому Франкенштейну товарищ выглядел изрядно помятым, смотрел жалостливо.
        - Живой? - Зубарь робко улыбнулся.
        - А не должен? - Монгол со стоном сел, ощупал голову. Голова, кажись, на месте, только болит, зараза.
        - Так ты ж наедине с маньячкой оставался. - Зубарь подошел ближе. - Мало ли что она могла с тобой сотворить.
        Значит, все-таки что-то сотворила…
        - Не парься, Монгол. - Франкенштейн ласково, но решительно пресек его попытку сбросить с непослушного, словно чужого тела плед. - Ничего страшного с тобой не произошло. Морда только в кровь расцарапана, а в остальном все в порядке. Могло быть и хуже.
        Могло быть и хуже! Вдруг у этой ненормальной бешенство или, того хуже, СПИД?! А она ему морду расцарапала, кошка драная… А сумасшествие, случаем, через кровь не передается?
        - Нашли ее… - Монгол поморщился и все ж таки смахнул плед на пол, - дуру психованную.
        - Нет. - Зубарь, отпихнув плед ногой, присел на краешек тахты. - Группа быстрого реагирования прибыла - а в квартире никого. Ну, то есть маньячки нет, а ты на кухне под столом валяешься. Еще счастье, что жив остался.
        - Монгол, я ж сказал девице снотворного подсыпать, - встрял в разговор Франкенштейн, - что ж ты сам-то наклюкался?! За компанию?
        - За компанию, - Монгол спустил ноги на пол, пошевелил пальцами. - Эта гадина чашки подменила.
        - А как же она поняла про снотворное? - Франкенштейн удивленно выпучил глаза. - Ты что, как истинный джентльмен, предупредил даму о своих коварных планах?
        - Ты меня за идиота принимаешь? Я сделал так, как ты велел.
        - Значит, орал на всю хату, когда со мной по телефону трепался.
        - Не орал, вполголоса говорил. Она как-то сама догадалась. Наплела мне с три короба про врача-маньяка, заставила в прихожую сгонять за вещдоком. Вот, наверное, когда я из кухни вышел, она чашки и заменила, стервозина.
        - А за каким вещдоком ты ходил, позволь полюбопытствовать? - оживился Франкенштейн.
        - Да, ерунда! - Небрежный кивок не прошел даром для измученного организма, в голове зашумело, а худая рожа Франкенштейна стала вдруг расплываться и терять четкость.
        - Водичка. Выпей, Монголушка. - Зубарь - вот кто настоящий друг! - сунул ему под нос запотевший стакан, осторожно погладил по гудящей голове.
        Водичка помогла, головную боль не изничтожила, но сушь во рту убрала, говорить стало легче.
        - Так что там с вещдоком? - не унимался Франкенштейн. - Что она вообще тебе рассказала? Не томи, любопытно же! Да и менты интересовались. Следователь обещал тебя на допрос вызвать, когда оклемаешься, а пока нам все поведай. Как на духу.
        Как на духу… ишь, исповедник выискался.
        - Ну, я ж говорю, наврала с три короба. - Чтобы придать речи плавность, пришлось сделать еще один большой глоток из стакана. Ну и снотворное! - Сказала, что в больнице к ней в палату маньяк приходил.
        - Маньяк маньяка видит издалека! - радостно заржал Зубарь, но под укоризненным взглядом Монгола тут же заткнулся.
        - А почему она подумала, что он тоже маньяк? - спросил Франкенштейн таким тоном, точно больничный маньяк и в самом деле существовал.
        - Говорит, что не спала, когда он к ней в палату зашел, что он сразу показался ей странным.
        - Чем именно? - Франкенштейн в нетерпении подался вперед.
        - Ну, типа, свет не стал в палате включать, двигался осторожно, а в руке шприц держал.
        - А что в шприце? - Зубарь слушал рассказ, открыв рот. Дите малое, честное слово!
        - Девица считала, что яд. Почему-то она сразу решила, что доктор пришел ее убивать, и заорала благим матом. На ее крик прибежала санитарка. Ну, маньяк ей шею и свернул.
        - Кому? - Зубарь испуганно хрюкнул.
        - Санитарке!
        - А зачем?
        - Откуда ж я знаю! Может, чтобы свидетеля в живых не оставлять, а может, ради удовольствия. Он же маньяк! - Ну вот, приплыли. Еще чуть-чуть, и он сам в несуществующего маньяка поверит. - В общем, этот злодей-призрак санитарку прикончил, а девчонку вроде как не успел - убежал.
        - А она? - нетерпеливо спросил Франкенштейн.
        - А она со второго этажа сиганула, потому что ей на то был устный приказ. - Чтобы хоть как-то ослабить головную боль, Монгол сжал виски руками.
        - От кого?
        - От зеленых человечков! От кого ж еще?! Валик, ну ты бы меня пожалел! Ты ж человек, к медицине близкий, сам же мне по телефону говорил, что девчонка того… не в себе!
        - Не в себе-то она не в себе, но хочется восстановить ход событий. Так сказать, посмотреть на проблему глазами преступника. А что там про яд в шприце?..
        - Да не было никакого яда!
        - А шприц? - не унимался Франкенштейн.
        - Шприц был, но совершенно пустой. Да я на сто процентов уверен, что она его где-нибудь на территории больницы подобрала.
        - Покажи! - скомандовал Франкенштейн и хищно блеснул очами. - Где шприц?
        - На кухне, кажется. - Монгол сжал виски чуть сильнее, закрыл глаза. В темноте и тишине голове стало легче, но ненадолго, всего через пару секунд хрупкое равновесие нарушил скрипучий голос.
        - Так-так, любопытненько. Он в таком виде и был?
        - Кто? - спросил Монгол, не открывая глаз.
        - Не кто, а что. Шприц так и выглядел?
        Пришлось один глаз открыть, посмотреть на несостоявшееся орудие преступления. С того момента, как он видел шприц в последний раз, ничего не изменилось: тот же защитный колпачок на игле, взведенный поршень и пустота внутри. Монгол кивнул, а потом, решив, что одним кивком не отделаешься, добавил:
        - Эта ненормальная думала, что в шприце был яд, который несуществующий маньяк хотел ввести ей в капельницу. Но, попрошу заметить, в шприце нет даже следов лекарства, только воздух. Швах у девочки с башкой. Полный швах.
        - А вот и нет, - Франкенштейн поднес шприц близко-близко к глазам и удовлетворенно поцокал языком. - Воздухом-то как раз можно убить получше, чем любым ядом. Воздушная эмболия - слыхали о таком явлении? Пару кубиков воздуха в вену - и смерть гарантирована. Мало того, потом еще попробуй установи ее причину.
        - А ты откуда знаешь? - шепотом спросил Зубарь.
        - Обижаешь. Забыл, что ли, где я работаю? Да и вообще, такого рода убийство - неоднократно описано в детективах.
        - Значит, наша чокнутая перед тем, как свихнуться окончательно, почитывала детективы, - резюмировал Монгол.
        - Или ее и в самом деле кто-то хотел убить.
        Это заявление прозвучало так неожиданно, что Монгол на время забыл о головной боли, даже второй глаз открыл, чтобы получше рассмотреть Франкенштейна, убедиться, что сумасшествие не заразно и зубаревский дружок ничего такого от девчонки не подцепил.
        - Ну, чисто гипотетически, - добавил тот поспешно. - Я говорю, что теоретически такой способ убийства вполне вероятен.
        - А практически? - Монгол не удержался от саркастической ухмылки.
        - Следствие покажет. Но вот что интересно, - Франкенштейн поднял вверх указательный палец, - тебя-то она не убила, хотя и могла. Ты ж был, как телок беспомощный, делай с тобой, что хошь.
        - Я тебе дам «что хошь». - Он потер расцарапанную девчонкой щеку. - Мне, знаешь, и вот этой боевой раны хватило.
        - Так вот в том-то и суть, что хватило! - не сдавался Франкенштейн. - С чего бы ей останавливаться на полпути, чиканула бы тебя ножиком по горлу - и все дела…
        - А может, это… кризис к тому времени миновал? - предположил Зубарь.
        - Здорово, - проворчал Монгол, - так давайте ее вообще в покое оставим… до очередного рецидива. Вдруг в следующий раз голоса ей присоветуют что-либо общественно полезное сотворить. Ну а если еще кому шею свернет, так не со зла ж, из-за рецидива!
        - Да что ты разошелся, честное слово! - обиженно засопел товарищ. - Это ж я так - гипотетически. Пытаюсь понять, что может двигать такой свихнувшейся девахой.
        - Голоса ею движут, она же объяснила! Сказал голос - сверни тетеньке шею, она и свернула, сказал - сигани со второго этажа, она сиганула, сказал, поменяй чашки с кофе, она и…
        - В случае с кофе - тут не голос, а ее добрая воля, - перебил его Франкенштейн.
        - Да что ты говоришь?! У тебя что, уже стокгольмский синдром начался, преступницу пожалел? Выходит, раз не убила, значит, памятник ей за это?! Может, мне ей еще и спасибо сказать прикажешь?
        - Спасибо не надо, - отмахнулся Франкенштейн. - Просто даже психам иногда не чуждо чувство благодарности. Ты ее в морге спас, вот она тебя и пожалела - не пришила.
        Не пришила - Монгол со стоном встал с дивана, подошел к окну, заглянул в чернильную черноту за стеклом и спросил:
        - Который час?
        - Половина первого ночи, - отозвался Зубарь и, словно в подтверждение своих слов, широко зевнул. - Ты целый день спал как убитый. Мы с Валиком ждать замучились, когда очухаешься.
        - Так и не ждали бы, домой валили. - Монгола забота товарищей не проняла.
        - Вот она - человеческая неблагодарность! - Франкенштейн укоризненно покачал головой. - Мы ж за тебя волновались! Вдруг бы тебе хуже стало или эта придурочная вернуться решила. Она ж небось по квартире твоей пошарила. Что, если ключики запасные нашла или документики какие?
        Документики…
        Документиков на месте не оказалось. Монгол хорошо помнил, что оставлял паспорт на зеркальной полочке в прихожей вместе с портмоне. И вот вам, пожалуйста, - бумажник не тронут, а паспорт исчез. Да что за жизнь такая?! За что столько проблем на его бритую башку?!
        - Что? - Зубарь нерешительно топтался в дверном проеме.
        - Хоть бы что! Паспорт увела, паскуда!
        - Так, может, это не она, вдруг менты с собой прихватили?
        - Ты меня спрашиваешь?! - взвыл Монгол. - Я ж в отключке был!
        - Не брали менты ничего. - Франкенштейн подошел к зеркалу, состроив рожу своему отражению. - Меня бы предупредили. Она паспорт стащила, как пить дать.
        - Стоп! - Зубарь подозрительно сощурился. - А не ты ли намедни убивался, что документики с телефончиком из-за меня пропали, словами меня всякими непотребными обзывал?! Получается, ты мое человеческое достоинство за просто так унижал, ирод?!
        - Успокойся, не за просто так. Намедни документов у меня в самом деле еще не было.
        - Так откуда ж они взялись?
        - Она принесла, маньячка наша.
        - Зачем? - в разговор вмешался Франкенштейн, смотрит удивленно, чешет кончик длинного носа.
        - Чтобы отдать, - Монголу уже начал надоедать этот словесный пинг-понг.
        - То есть ты хочешь сказать, что девица приперлась к тебе, чтобы вернуть документы? - Франкенштейн перестал чесать нос, продолжая изумленно таращиться.
        - Нет, блин! Она ко мне на свидание приходила! - Ох, не стоило так орать - утихшая было головная боль усилилась в разы.
        - Так, а зачем она тогда паспорт опять забрала? - задал резонный вопрос Зубарь.
        - Она же психически нестабильная, мало ли что ей в голову могло прийти, - со знанием дела сообщил Франкенштейн. - Щелкнул в голове тумблер один раз - она документы отдала, щелкнул второй - передумала.
        Ерунда все! Щелчки, тумблеры, психическая нестабильность… Девчонка просто решила ему отомстить за снотворное. Вот и отомстила, как умела. А может, и еще что-нибудь сделала, только последствия этой ее мести пока не очевидны. В животе заворочалось что-то холодное и липкое: не то чтобы страх, но чувство, отдаленно на него похожее. Да, вляпался он, ничего не скажешь. И что самое обидное, выглядит в случившейся истории он полным кретином, которого вокруг пальца обвела какая-то чокнутая шмакодявка. Наверное, менты долго ржали, когда доставали его тушу из-под стола. А эта… полудурочная небось до сих пор смеется…

* * *
        Разбираться с проблемой придется самой…
        Лия налила себе пятую чашку чая, бросила в нее дольку лимона, на глаз, прямо из сахарницы, сыпанула сахара, с тоской посмотрела на пустую обертку из-под шоколадки. Шоколадка съелась как-то совершенно незаметно, Лия даже вкуса ее не почувствовала.
        Легко сказать - разобраться самой. А с чего начинать?
        Нет, как раз с чего начинать, она понимала очень четко - нужно вернуть медальон. Гораздо более актуален вопрос - как это сделать? Пойти на пустырь к тем страшным людям, которые ее едва не убили? Вот они обрадуются! Особенно Циклоп. Овца сама приперлась в логово льва…
        Если б можно было пойти в милицию, написать заявление, скорее всего, дело бы решилось. Задержали б этих уродов, потрясли как следует. Глядишь, и медальон бы отыскался. Он же с виду побрякушка побрякушкой, его и не продашь…
        Не продашь… А вдруг Циклоп это тоже понял? Зачем бомжам вещица, которую нельзя ни продать, ни на водку обменять? Может, - ну ведь бывают же в жизни чудеса! - Циклоп медальон выбросил. Надо сходить, посмотреть. Еще же не поздно, и эти… выродки днем где-то прячутся. Нисколько же не страшно, днем-то… Ну, пусть не совсем днем, на часах уже половина восьмого вечера, но ведь до настоящей темноты далеко. А она быстренько: одна нога тут, другая там. Конечно, весь пустырь осмотреть не получится, да и бессмысленно. Она просто пройдет тем же путем, которым шла два дня назад.
        Господи, даже не верится, что всего два дня прошло. Столько ужасного в ее жизни случилось. Она, кажется, даже умереть успела…
        Принять решение оказалось намного тяжелее, чем его осуществить. Пришлось какое-то время собираться с духом, уговаривать себя, что при свете дня ей нечего бояться, что до наступления темноты пустырь - вполне оживленное место, а она ж только до темноты…
        Мир вне Лииной квартиры, казалось, замер. Воздух вязкий и липкий, как патока, безветрие, затаившиеся в траве цикады - затишье перед грозой. Но небо еще светлое, только у самого горизонта черно-синей кляксой тяжелая туча. Если поторопиться, то можно успеть.
        Ушибленная лодыжка распухла и ноет, но не сильно. В старых растоптанных кроссовках ногам почти комфортно, получается идти, лишь едва заметно прихрамывая. В сланцах, наверное, было бы удобнее, но рисковать она не станет. Если вдруг придется убегать, сланцы могут оказаться коварнее шпилек. Нет, кроссовки - оптимальный вариант.
        А люди на пустыре действительно еще есть. Справа слышны мальчишеские голоса: пустырь идеальное место не только для убийства припозднившихся девушек, но и для игр в «казаки-разбойники». Слева, в прорехах редкого кустарника, видна чья-то ярко-красная ветровка, тихо бубнит плеер. Это, наверное, собачник. Точно. Вот и псина! Огромный черный дог выпрыгивает из кустов на тропинку. Он без ошейника, но Лие не страшно, она вообще не боится животных. Люди намного страшнее.
        - Джей! Джей, ко мне! - Хозяин пса совсем молодой, ему лет пятнадцать, максимум шестнадцать, бейсболка повернута козырьком назад, джинсы вытерты добела, на ногах кроссовки, почти такие же, как у нее. - Не бойтесь, он не кусается! - Подросток улыбается, но на всякий случай придерживает дога за ошейник. Пес не сопротивляется, послушно замирает посреди тропинки, смотрит флегматично, из приоткрытой пасти на траву падают хлопья слюны.
        - Я и не боюсь. - Хочется погладить пса, но она обходит его стороной и идет дальше. Времени мало, клякса на небе, кажется, стала больше.
        …Вот оно - то место, где на нее напали. Да, точно оно. Вон на ветке полудохлого куста шиповника обрывок ее платья, а мягкая земля изрыта следами от шпилек. Ее следы есть, а следов тех уродов нет. Только запах: помойка, кровь, нечистоты… Нет, это ей просто чудится, слишком свежи воспоминания. Все, не думать, сосредоточиться на главном.
        Ничего: ни в траве, ни под кустом шиповника. Главное, не отчаиваться, это же только начало пути.
        А небо все темнее и темнее, и детские голоса, кажется, стихли, и плеер не бубнит. Ничего, время еще есть, а если промокнет - не беда, гораздо страшнее не найти медальон.
        Кусты малины колючие, практически непроходимые. Руки уже в капельках крови от острых колючек, ноги, точно в трясине, вязнут в перегнивших прошлогодних листьях. Назойливый звон комаров становится громче. Птиц не слышно, цикады молчат, а комарам все нипочем. Неистребимое отродье противное…
        Вот второй красный лоскут повис на сломанной шипастой ветке. Скоро, еще метров пять - и финишная прямая. Эти последние метры приходится ползти едва ли не на коленях. И как ей тогда удалось тут пробежать?! У страха глаза велики, а ноги легки…
        На нос падает первая дождевая капля. Холодная, тяжелая. И потемнело заметно, и воздух ожил, жалобно завыл в кустарнике ветер.
        Может, лучше уйти? Так ведь осталось всего ничего, вот арматура, за которую она тогда зацепилась, вот и камень. На камне что-то бурое - ее кровь, никаких сомнений. Земля вокруг вытоптана множеством ног. Конечно, тут же работала следственная бригада…
        Как же она не подумала?! Что здесь найдешь после следователей? Ничего, разве только глубокие следы от рифленых подошв. Нужно уходить, зря она все это затеяла.
        А дождь усиливается, еще не льет как из ведра, но тяжелых капель все больше и больше. До чего же обидно! Последняя надежда…
        Стоп! А что там блестящее под кустом?! Боженька, ну, пожалуйста!
        Чтобы добраться до блестящего, приходится встать на четвереньки. Ничего, мелочи, лишь бы это был он - медальон.
        Ветка малины царапает щеку, хватает за волосы. Все, совсем чуть-чуть, только руку протянуть…
        Мамочки… По щекам льются слезы обиды, смешиваются с дождевыми каплями, скатываются за ворот футболки. Блестящее… но не медальон. Крышка от пивной бутылки…
        Выбираться из кустов тяжело, колени и ладони скользят по мокрым листьям, к лицу липнет паутина. Мерзость какая…
        - …Опаньки! Это кто тут у нас в такой интересной позе?!
        Голос знакомый. И запах: гниль, нечистоты, перегар…
        Допрыгалась. Ох, допрыгалась…
        Надо встать с коленей. Ну и что, что все равно убьют, надо встать.
        Ветка малины цепляется за одежду, через футболку царапает кожу. Над головой погромыхивает. Молний еще нет, но воздух уже потрескивает. Пахнет озоном. Озон лучше, чем перегар…
        А вот и они, ее мучители. Циклоп и тот, другой, безликий. Стоят метрах в семи от нее, не спешат подходить.
        - Ты?! - В голосе Циклопа безмерное удивление и какая-то шальная радость. - Опять ты!
        - Так мы ж ее того… кажись, пришили, - второй испуганно пятится, прячется за спину Циклопа. - Ты ж у нее пульс проверял, и менты приезжали…
        - Выходит, не до конца пришили, - теперь удивления меньше, а радости больше. - Так ты, коза, снова к нам в гости? - Грязную рожу перекашивает кривая ухмылка, в руке блестит нож. Решили больше не рисковать, чтобы уж наверняка.
        Но за что?
        Семь метров - тоже расстояние. Если бы на открытом пространстве, можно было бы попробовать спастись. А тут бежать некуда, позади малинник, впереди эти отморозки. И темнота - еще минуту назад всего лишь легкие сумерки, а сейчас почти ночь. Небо беззвездное, безлунное, но яркое. Из-за молний. Как там учили на уроках физики? Сначала свет, потом звук. Сначала ослепительно белый всполох, потом гром. Или не гром? Бой барабанов - вот что это на самом деле. В небе, за чернильной тучей, притаился барабанщик. Или не в небе, а у нее в голове. Она умрет под аккомпанемент ритуальных барабанов…
        Яркая вспышка. Нет, не вспышка - огненный сгусток. Сердцевина белая-белая, а по периферии синие протуберанцы. Сердцевина пульсирует в такт барабанам, а протуберанцы тянутся к ней, Лие.
        Шаровая молния, совсем рядом, только руку протяни - и огненная птичка усядется на ладонь. Красиво и ничуть не страшно…
        …Это все из-за порванной нити. Луна уже полная, значит, времени почти не осталось.
        И кукла не поможет. В эбонитовых глазах ужас пополам с облегчением. Ей тоже не хочется умирать.
        Не бойся, кукла Лия, ты не умрешь. Не сейчас…
        Закрыть глаза, сосредоточиться…
        …В кромешной тьме серебряные вспышки. По лицу стекают холодные капли. Руке щекотно и немного горячо. На ладони что-то яркое, огненно-синее, живое. И змеиное шипение: «Прочь, человечек, не мешай…»
        …Холодно. И мокро. И барабаны смолкли…
        В голове тихо и пусто - ни единой мысли. Мысли выжгло чем-то ярко-белым с синими протуберанцами.
        Кажется, так уже было: холод, барабаны, беспамятство, изменившийся мир.
        Чтобы понять, изменился ли мир, нужно просто открыть глаза.
        Через неплотно сомкнутые веки просачивается свет. Луна большая, в полнеба, смотрит сверху вниз и что-то шепчет. В шепоте чудятся незнакомые голоса, обрывки песен.
        Взмах ресниц - и луна испуганно сжимается, возвращаясь к нормальному размеру, а голоса затихают. Без них легче, не так страшно и можно попробовать сесть.
        Мир действительно изменился. Мир стал неправильным и уродливым. Малиновый куст тянет к небу обожженные, искореженные ветки. Травы больше нет. Вместо нее - дымящаяся земля, еще теплая, непривычно мягкая, рассыпающаяся под пальцами серым пеплом. Пахнет полынной горечью. Весь воздух вокруг пропитан этим мертвым запахом. Горечь в волосах, в легких, на коже.
        От прикосновения к мокрой щеке ладонь, ту самую, на которую села огненная птица, обжигает болью. Кожа на руке содрана, кажется, до кости или обожжена - в темноте не понять. Если верить запаху, то сожжена…
        Не птица, а шаровая молния. Она дотронулась до шаровой молнии. Вот почему мир вокруг неправильный - он обжегся. Земля, трава, кустарник - молния их не пощадила. А ее?..
        Стоять тяжело: ноги подкашиваются, голова точно наполнена гелием, а скелет малинового куста раскачивается из стороны в сторону, как под порывами ветра. Но ветра нет. Есть тревожная тишина, вибрирующий воздух и горько-полынный запах.
        Уже ночь. Точно ночь: на небе луна и звезды, и небо черное, как сажа. А гроза прошла и, кажется, давно.
        Значит, все это из-за молнии. Беспамятство, слабость, пахнущая дымом кожа и одежда. Странно, что одежда не пострадала, мокрая футболка липнет к спине, с джинсов прямо в сизый пепел падают капли. Падают и тут же испаряются. Как такое может быть? Почему изменилось все, кроме нее самой? Обожженная рука не в счет.
        Жалобный вой разрывает тишину, замирает на самой высокой ноте, затихает.
        Из-под кроссовок вырываются и тут же серебристыми искрами оседают на землю облачка пепла. В носу щекотно, хочется чихнуть. Наверное, тоже из-за пепла и еще из-за запаха.
        Вой повторяется. Это стон - человеческий…
        Человек лежит на спине. Правая нога вывернута, из рваной раны торчит осколок кости. Щербатый рот кривится в диком оскале, а в единственном глазу - вселенский ужас. Циклоп…
        - Не надо, больше не надо… - в уголках рта пузырится пена, как у давешнего пса Джея. Слова тоже пузырятся, вырываются из глотки с противным хлюпаньем. - Мы не хотели.
        Она тоже не хотела, не думала, что все получится так… страшно.
        Наклоняться тяжело, кружится голова. Чтобы не упасть рядом с Циклопом, нужно встать на колени.
        - Умоляю. - Вой переходит в жалобный скулеж, руки с корявыми пальцами слепо шарят по земле, пытаясь оттолкнуться, оттащить беспомощное тело подальше от нее, Лии. - Все, что угодно, пожалуйста…
        По позвоночнику пробегает дрожь отвращения, в глаза забивается пепел, царапает роговицу, боль в обожженной ладони становится почти невыносимой. Противно, но она должна.
        - Где мой медальон? - Голос хриплый, незнакомый, беспощадный.
        - Не надо, не надо… - От Циклопа пахнет нечистотами и безумием. Теперь она точно знает, как пахнет безумие. Полынная горечь и сладкий запах разлагающейся плоти…
        - Мне нужен медальон. - Если не дышать, то не так страшно. Только долго ли получится не дышать?
        Скрюченная лапа отрывается от земли, нескладным пауком ползет по ошметкам одежды, ныряет за пазуху, через мгновение выныривает обратно с медальоном.
        - Вот, мы не хотели… забери.
        Не медальон, а пачка денег…
        - Что это?
        - Деньги, купи себе новый.
        Все без толку…
        Деньги падают в пепел, и в ту же секунду к горлу подкатывает тошнота.
        Отползти от Циклопа нет никаких сил. Отчаяние выплескивается из нее вместе с полынной горечью прямо в сизый пепел.

* * *
        Следователь объявился на другой день, ближе к обеду. Поставленный на вибрацию мобильник предупреждающе заурчал в кармане пиджака. Монгол глянул на незнакомый номер, тяжело вздохнул и не слишком приветливо буркнул в трубку:
        - Слушаю.
        - Сиротин Александр Владимирович? - Голос странный: не то мужской, не то женский, и раскатистое французское «ррр» в каждом слове.
        - Он самый. - Хозяин (или все-таки хозяйка?) голоса не понравился ему сразу. Наверное, из-за этой половой неопределенности.
        - Следователь Горейко Адам Семенович. - Значит, все-таки мужчина. - Александр Владимирович, я желал бы с вами сегодня встретиться. Это касается недавнего происшествия в морге. Вы, вероятно…
        - Я в курсе. - Челюсть заломило от неприятных воспоминаний, во рту появился приторно-сладкий кофейный привкус. А еще это самоуверенное «я желал бы», не оставляющее собеседнику выбора. - Где и когда?
        В трубке неодобрительно помолчали. Видимо, следователь Горейко рассчитывал на более уважительное обращение. Ну, так мало ли кто на что рассчитывал! Он вот тоже собирался через две недели в Лондон махнуть, а потом встретился с одной ненормальной - и все планы пошли псу под хвост.
        - В моем кабинете будет удобнее всего, - наконец заговорил следователь Горейко. - Через два часа… - и после секундного молчания: - Надеюсь, вас устроит?
        Не устроит его ни через два часа, ни через двадцать два, он вообще не хочет иметь дела ни с какими следователями, но в данном случае от его желания-нежелания ничего не зависит. Этот следак с французским прононсом с него не слезет, пока своего не добьется. По голосу понятно, что настроен товарищ решительно, если не сказать, агрессивно.
        Время для встречи следователь Горейко, наверное, назначал со злым умыслом: добираться до прокуратуры пришлось в самый час пик. Монгол сто раз успел пожалеть, что поехал на машине. Корона бы не упала, если бы спустился в метро. Да и нервы целее были бы. А так, хоть и настраивался всю дорогу на продуктивную и взаимовежливую беседу, а к моменту, когда в ответ на его стук из-за обшарпанной двери с криво прибитой табличкой «Старший следователь Горейко А.С.» послышалось раздраженное «войдите», всю лояльность к служителю правопорядка как ветром сдуло. Вместо того чтобы деликатно и интеллигентно просочиться в приоткрытую дверь, Монгол предпочел эту дверь распахнуть. Получилось очень даже эффектно: возникшим сквозняком со стола старшего следователя Горейко смело все бумаги. Судя по возмущенному воплю последнего, документы были государственной важности.
        - Прошу прощения. - Монгол без приглашения уселся на единственный свободный стул. - Моя фамилия Сиротин.
        - Сиротин? - Следователь нахмурил сократовский лоб, белесые брови сошлись на переносице в тщетной и неискренней попытке вспомнить, кто же такой, этот самый Сиротин, и что он делает в святая святых прокуратуры.
        - Вы мне сегодня звонили. - Монгол растянул губы в вежливой улыбке и изобразил на лице внимание.
        Не подвела интуиция, следователь Горейко во плоти оказался еще неприятнее, чем его голос. Монгол таких типчиков на дух не переносил. Следователь Горейко был, что называется, из молодых да ранних. На вид лет двадцати пяти - тридцати. Салага, одним словом, но гонору… гонору хватит на троих. Щегольской костюмчик, щегольские же очочки в позолоченной оправе, вполне грамотно подобранный галстук, не из самых дорогих, но и не на рынке купленный, редкие, но старательно уложенные волосы и аккуратные усики. Усики не понравились Монголу особенно. Скорее всего, парнишка отпустил их для солидности, но просчитался: усики делали его похожим на второсортного жигало.
        - А, Сиротин?! Который свидетель по делу об убийстве в больнице. - Следователь сгреб с пола разлетевшиеся документы, смерил Монгола взглядом, красноречиво говорящим о том, что в качестве подозреваемого тот представлял бы для следствия гораздо больший интерес.
        - Не понимаю, о чем вы.
        - Не понимаете? - Горейко сокрушенно покачал головой. - Ну как же так, господин Сиротин?! Вот же в материалах дела черным по белому написано, - он вынул из пластиковой папки листок бумаги и ткнул в него пальцем, - что, со слов свидетеля Алейникова Валентина Ивановича, вчера утром вы звонили ему на мобильный телефон, чтобы сообщить, что в вашей квартире находится некая сумасшедшая особа, подозреваемая в жестоком убийстве, и просили вызвать группу немедленного реагирования.
        Монгол невольно поморщился. Никакую группу немедленного реагирования он к себе не зазывал. Это уж Франкенштейн сам без него постарался. Ну да ладно…
        - Что, вспомнили, Александр Владимирович? - Следователь Горейко поправил и без того идеальный узел галстука и придвинул к Монголу папочку со свидетельскими показаниями. - Или после вчерашнего, хм… инцидента некоторые события стерлись из вашей памяти?
        И все-то он знает, все-то понимает…
        - Почему же? Кое-какие события свежи до сих пор. - А почерк у Франкенштейна корявый, как у всех медиков. И как только товарищ следователь умудрился что-либо разобрать в этой абракадабре?
        - Так, может, напишете все обстоятельно? - Горейко выложил на стол чистый лист бумаги и шариковую ручку с обгрызенным колпачком.
        - Спасибо, у меня своя. - Монгол достал из нагрудного кармана паркер с золотым пером и спросил максимально заинтересованным тоном: - А что, собственно говоря, писать? У меня в школе по сочинениям выше тройки оценок отродясь не было.
        - Ну, давайте тогда сначала в устной форме все изложите.
        - С чего начинать?
        - Начните с того момента, как вы в компании свидетеля Алейникова и свидетеля Зубарева распивали спиртные напитки в здании судебно-криминалис-тической лаборатории.
        Вот ведь гаденыш, так и норовит куснуть.
        - Распивали, - Монгол кивнул, - был грех. Но, насколько мне известно, распитие спиртных напитков в общественном месте не является уголовно наказуемым деянием.
        - Это смотря что считать общественным местом, - следователь Горейко грозно пошевелил усами. - Судебно-криминалистическая лаборатория, господин Сиротин, не общественное место, а практически режимное заведение. Я, конечно, могу закрыть глаза на некоторые хм… факты…
        - Если? - Монгол выжидающе приподнял бровь.
        - Что - если? - Прерванный на полуслове следователь обиженно насупился. Мальчишка, только с усами.
        - Вы закроете глаза на некоторые факты не просто так, за мои красивые глаза, а в обмен на мою лояльность. Я вас правильно понимаю, товарищ следователь?
        - Я бы назвал это несколько иначе, скажем, искренней готовностью сотрудничать со следствием, - кивнул Горейко.
        - Я готов, - Монгол широко улыбнулся. - Значит, пришли мы с господином Зубаревым в гости к господину Алейникову в… медико-криминалистическую лабораторию.
        Следователь ободряюще покивал головой и тут же спросил:
        - С какой целью?
        - С целью распития спиртных напитков в общественном месте, - Монгол пожал плечами.
        - Не ерничайте, господин Сиротин.
        - А я как раз и не ерничаю. Я рассказываю, как обстояло дело. Выпили пару бутылок водки. Было около половины пятого утра, когда господин Алейников по служебной надобности отлучился из комнаты.
        - А что за надобность такая? - Следователь слушал очень внимательно, даже записывал что-то себе в блокнотик.
        - Оказалось, что ничего серьезного, хулиганы пошутили, нажали на кнопку вызова дежурного санитара и убежали.
        - В пятом часу утра? Не рановато ли для хулиганов?
        - Ну, откуда ж мне знать?! - Монгол развел руками. - Может, у них бессонница?
        - Ладно, дальше что было?
        - А дальше к нам на огонек заглянула покойница.
        - Подозреваемая, - поправил следователь Горейко.
        - Честно говоря, на тот момент мы ее в таком качестве еще не рассматривали.
        - А в каком качестве вы ее рассматривали?
        - Я же сказал уже, в качестве ожившей покойницы. Девушка с виду была мертвее мертвой и тут бац… - Монгол хлопнул ладонью по столу - Горейко испуганно вздрогнул, - ожила и даже заговорила.
        - Что она сказала?
        - Не помню дословно. Кажется, пожаловалась на холод, а потом потеряла сознание.
        - И потом что?
        - Потом господин Алейников вызвал «Скорую», девушку увезли в больницу.
        - И больше вы с ней не виделись? - Глаза за стеклами очков хитро блеснули.
        - Ну почему же? Виделись, она вчера утром пришла ко мне в гости, принесла мой пиджак, документы и деньги.
        - А как у нее оказались ваши вещи? - Следователь снова черканул что-то в своем блокноте.
        - Перед тем как девицу «Скорая» забирала, я на нее свой пиджак набросил.
        - Зачем? - В голосе Горейко послышалось самое искреннее изумление.
        - Я же вам говорил, девушка жаловалась на холод, вот я и проявил галантность.
        - Отдали незнакомому человеку свои документы и деньги?
        - Вообще-то, я отдавал всего лишь пиджак. О том, что в его карманах лежат документы, я как-то не подумал.
        - Конечно, - Горейко понимающе кивнул, - после нескольких бутылок водки…
        Ну, точно гаденыш. Кто ж так допрос ведет?
        - В принципе вы правы, - Монгол улыбнулся, - водка плюс стрессовый фактор. Знаете ли, не каждый день к тебе на огонек ожившие мертвецы заглядывают.
        - Допустим, стрессовый фактор имел место быть. - Допускает он! Да этот хлюпик на их месте уже несколько раз в штаны бы от страха наложил. - А что ж вы за документами в тот же день не пришли?
        - Куда идти-то? - Монгол изобразил удивление. - Номер «Скорой» я не запомнил, куда девушку повезли, спросить забыл. Да и чего суетиться? В кошельке денег было немного. Пластиковые карты я в тот же день заблокировал. Мобильник можно и новый купить.
        - А документы?
        - Да, вы совершенно правы, с восстановлением паспорта пришлось бы повозиться, но это же не критическая ситуация, согласитесь. К тому же паспорт и вещи девица мне сама принесла вчера утром.
        - В котором часу? - Следователь Горейко прицелился в него ручкой с обгрызенным колпачком.
        - Точно не скажу, где-то около шести утра. Позвонила в домофон, сказала, что хочет отдать мои вещи.
        - И вы ее впустили?
        - Конечно.
        - Как она выглядела?
        - Как вернувшаяся с того света.
        - Конкретизируйте, пожалуйста.
        - Ну, бледная, изможденная, мне показалось, что напуганная. Одета, как бомж, в какое-то старье.
        - Вспомните, во что именно была одета подозреваемая, - следователь вдруг оживился и нетерпеливо заерзал на стуле.
        Монгол поднял глаза к потолку, сделав вид, что усиленно вспоминает, а потом начал перечислять:
        - Мой пиджак - это самая приличная вещь, которая на ней была, а остальное - старые джинсы, пролетарская косынка ярко-красного цвета и боты на несколько размеров больше ноги.
        - Джинсы, косынка и боты, говорите? - Следователь подозрительно сощурился. - А вы, господин Сиротин, ничего не путаете?
        - Не путаю, с памятью у меня пока, слава богу, проблем нет. А что вас смущает, товарищ следователь?
        - Да то, что ваши показания расходятся с показаниями других свидетелей. - Горейко поставил в блокноте жирную точку и снова придвинул к Монголу папку с материалами дела: - Вот, полюбопытствуйте…
        А чего ж не полюбопытствовать? Конечно, он полюбопытствует, интересно ж, что в его рассказе так насторожило этого усатого хлыща.
        Свидетелей было трое. Монгол не стал запоминать их фамилии, глянул только, что им по семнадцать годков от роду. Возвращались они около четырех часов утра из ночного клуба, такси вызывать не стали, так как все денежки успели просадить. Шли пешком через старый парк, дышали воздухом, когда вдруг услышали странный звук, похожий на барабанный бой, только не громкий, а приглушенный. Молодая поросль, она ж любопытная! Решили ребятки посмотреть на этого барабанщика. А оказалось, что не барабанщик, а барабанщица…
        Со слов тинейджеров, девица сидела на стволе недавно спиленной липы в весьма фривольной позе: с зажатым между голыми коленками деревянным чурбаном, по которому что есть мочи барабанила ладонями. Причем свидетели утверждали, что получалось у нее очень даже неплохо, вполне профессионально. Якобы из-за этого самого профессионализма они и возжелали с барышней познакомиться поближе. Здесь они, конечно, врут: привлек юных акселератов отнюдь не профессионализм, а голые коленки. Ну да бог с ними. Все самое интересное было впереди.
        Как только тинейджеры сообщили барабанщице о своем желании, та поступила неадекватно (можно подумать, до того она себя по-другому вела): отшвырнула чурбан, вскинула руки к небу и принялась вращаться вокруг своей оси. Как образно написал один из свидетелей - кружилась, как чертова юла. Ему, свидетелю, даже с перепугу показалось, что девица не касается ногами земли. Хотя это он кокетничает - не с перепугу, а с перепою, а может, и после таблеточки экстази. Два других свидетеля ничего подобного не заметили, наверное, были потрезвее товарища, и решили проявить настойчивость. «Не каждый же день можно встретить такое чудо в перьях» - это уже комментарий второго вьюноши.
        Девушка и в самом деле выглядела весьма экстравагантно, из одежды на ней была только безразмерная ночная сорочка, которая, надо думать, оставляла неокрепшим юношеским душам большой простор для фантазии. Можно даже предположить, что встреча в ночи с тремя не слишком трезвыми подростками обернулась бы для барышни немалыми проблемами, да вот только барышня оказалась не промах. Тинейджеры в один голос утверждали, что подступиться к ней оказалось довольно сложно, потому что воздух вокруг, несмотря на только что прошедший дождь, был плотный, горячий и… трескучий. Что означает «трескучий», никто из пацанов толком объяснить не сумел, но все трое сходились во мнении, что «герла, ясен пень, ненормальная, наверное, какая-то сатанистка». На мысли о нечистом подростков навело не только странное поведение девушки, но и куда более очевидные факты: «Когда Леха хотел эту придурочную за руку схватить, она перестала крутиться и так на нас зыркнула, что я аж протрезвел. У нее глазюки светились красным, как у оборотня. Честно слово! А потом она к нам руки протянула и что-то сказала. Только мы не разобрали что,
убежали».
        Вот ведь какое нынче поколение-next, сразу видно, что взращено на пиве, наркоте и американских ужастиках: воздух у них потрескивает, глазюки красным огнем горят, ноги до земли не достают. И этот галлюцинаторный бред нынче называется свидетельскими показаниями…
        «…а когда на приличное расстояние отбежали, то увидели, что позади пожар. Горело что-то очень ярко, синим пламенем, но быстро погасло».
        О как! Синим пламенем горело! Видать, воспламенилось от красных глаз…
        Монгол прочел свидетельские показания раз, потом еще раз и только потом в изумлении воззрился на следователя Горейко.
        - Это что, сочинение на тему «Как я провел выходные»?
        В глазах следователя мелькнула досада, франтовские усики возмущенно встопорщились, а лоб и щеки пошли красными пятнами. Реакция его была столь неожиданной, что Монгол невольно заподозрил Горейко в авторстве сего «шедевра».
        - Напрасно вы иронизируете, господин Сиротин.
        - Да как же мне не иронизировать, товарищ следователь, когда вместо свидетельских показаний вы даете мне прочесть детские страшилки в духе Гарри Поттера! Светящиеся глаза, синее пламя, трескучий воздух… Пацаны пива перебрали или обдолбались, вот и несут всякую ахинею. Разве ж это показания?!
        - Так ведь и вы, господин Сиротин, на момент встречи с подозреваемой были не особенно трезвы, - хмыкнул следователь.
        - Так при мне она очами не светила и по воздуху не летала!
        - Да, она всего лишь восстала из мертвых… - Горейко зло захлопнул папку с материалами дела.
        Надо же как его проняло! Того и гляди поверит в оживших мертвецов, ведьм и прочую нечисть. А с виду такой прагматичный, верящий только в букву закона.
        - Не факт, что восстала. Вполне вероятно, что тот товарищ, который констатировал смерть, малость ошибся. Бывает же такое? - Монгол внимательно посмотрел на следователя, а потом сам себе же и ответил: - Бывает! Дисциплина на рабочем месте нынче ой как хромает, пораспускались все, живого человека от мертвого отличить не могут. Но это всего-навсего профессиональная небрежность. Я ее, конечно, не оправдываю, но хотя бы в состоянии понять. А вот утверждение перебравших пивка недорослей о летающих тетках и столбах пламени, вы уж меня извините, товарищ следователь, принять на веру ну никак не могу.
        - О том, что подозреваемая летала, утверждал всего лишь один из свидетелей, - Горейко нервно побарабанил пальцами по закрытой папке, - и, понятное дело, доверять его словам у меня нет никаких оснований, но вот с синим пламенем все сложнее. Ходил я в тот парк, и знаете что?! - В его голосе послышались торжествующие нотки. - Не соврали мальчишки, было синее пламя, да еще какое! Свидетелей тому нашлось еще человек десять. Об этом странном феномене даже в утренних городских новостях сообщали, но вы, господин Сиротин, утренние новости, к сожалению, видеть не могли по причине своего бесчувственного на тот момент состояния. - Следователь обмахнулся папкой с материалами дела, плеснул себе воды из граненого кувшина, залпом выпил и уставился на Монгола.
        «По причине своего бесчувственного на тот момент состояния» - ишь, как кучеряво выражается. Ну, был он в этом самом состоянии! Так даже если бы и не был, ничего бы не изменилось - утренние новости он отродясь не смотрел.
        - И что там, в новостях? - спросил Монгол.
        - Да так, на первый взгляд ничего особенного - сгорела старая липа. Та самая, на которой, по словам свидетелей, сидела подозреваемая.
        Действительно, ничего особенного. Сгорело дерево и сгорело. Может, его сами же тинейджеры и подожгли, забавы ради. Неокрепшие умы, скверное воспитание, алкоголь, опять же…
        - А на второй взгляд? - это он спросил уже не из любопытства, а исключительно из вежливости. Видно же, что следователю Горейко не терпится поде-литься информацией.
        - А на второй взгляд все не так однозначно, как кажется на первый. - Вот, блин, умер в следователе Горейко выдающийся оратор. Цицерона бы запросто за пояс заткнул своим красноречием. - Липа не просто сгорела, а дотла.
        - Дотла - значит, полностью? - на всякий случай уточнил Монгол.
        - Полностью, - Горейко кивнул. - Пепел есть, дерева нету.
        - Бывает. Что ж в этом такого удивительного?
        - А кроме липы, выгорела еще и земля.
        - Нормальное явление: дерево горит, чего ж траве-то не погореть?
        - Я не говорил «трава». - Горейко загадочно пошевелил белесыми бровками. - Я сказал, «земля». Почва, заметьте, сырая после достаточно сильного дождя, прогорела вглубь сантиметров на пять.
        - Как? - От удивления Монгол даже забыл о своей неприязни к следователю. Интересно же, в самом деле, как сырая земля могла сгореть дотла.
        - А вот так! Я сам там был, видел все собственными глазами - идеально ровный круг выжженной земли.
        - Идеально ровный?..
        - Семь метров в диаметре, я специально замерял. И граница поразительно четкая: вот травка зеленеет, а вот мертвая земля и оплавившиеся камни. Ну, что скажете, господин Сиротин?
        - А что я должен сказать? Вы ждете от меня объяснения, почему сырая земля полыхала, как бумага? Так я не знаю. Может быть, ее облили чем-нибудь горючим вроде бензина?
        - Не обливали! Мы провели химическую экспертизу золы. Никаких следов горючих веществ. И знаете что? Эксперты с полной категоричностью заявили, что для того чтобы подобное явление, я имею в виду оплавившиеся камни, случилось, нужна температура горения не меньше тысячи градусов Цельсия.
        - Очень любопытно. - Монгол покивал головой и, глядя в упор на следователя, спросил: - А теперь объясните, будьте так любезны, к чему вы мне все это рассказали? Явление странное, не буду спорить, но разве оно в компетенции сотрудников уголовного розыска? Какое вообще отношение имеет разыскива-емая вами дамочка к данному хм… феномену?
        К его огромному удивлению, следователь нисколько не смутился.
        - Я думаю, что это ее рук дело.
        - Тогда уж скорее не рук, а глаз, - хмыкнул Монгол, - у нее ж, согласно свидетельским показаниям, глаза красным светились.
        - И не только глаза, и не в буквальном смысле, - Горейко подался вперед, - она, похоже, и сама светилась.
        - Светилась, - Монгол, не таясь, посмотрел на наручные часы. Что нынче за следаки пошли! С такими общаться - только время терять. Следаки - чудаки…
        - На месте происшествия повышен радиоактивный фон, - сказал Горейко таким тоном, словно только что раскрыл государственную тайну. - Незначительно, для здоровья неопасно, но все-таки повышен.
        - НЛО, - резюмировал Монгол и решительно встал. - Вам, товарищ следователь, не ко мне, а к уфологам или в программу «Невероятное рядом» обращаться надо. А у меня, извините, дел полно. Рад был пообщаться.
        - Сядьте, Александр Владимирович! - В голосе следователя вместе с французским «ррр» загремел настоящий камнепад. Злится. - Я еще не закончил.
        Не закончил он! Монгол уселся на место, скрестил руки на груди, давая понять, что на дальнейшую беседу он не настроен. Да и что это за беседа такая?! Выжженные круги, светящиеся глаза, НЛО. Слышал бы старшего следователя Горейко кто-нибудь из его непосредственных начальников.
        - Значит, так, многому из вышесказанного у меня пока нет логического объяснения, - Горейко посмотрел на него уже с нескрываемой неприязнью. - Но кое-какие моменты я хочу и могу выяснить прямо сейчас. К примеру, ваше описание подозреваемой в корне не совпадает с описанием других свидетелей.
        - Вы о светящихся красным светом глазах?
        - Я об одежде подозреваемой. С ваших слов, она была одета в пиджак, джинсы и растоптанные боты, а другие свидетели утверждают, что видели ее лишь в ночной сорочке.
        - И что вас смущает в этом несовпадении? - Монгол едва сдержал зевок: были б они неладны, проклятые сонные таблетки. - Девушка могла удрать из больницы в сорочке, а по пути ко мне переодеться.
        - Или вы, господин Сиротин, сознательно вводите следствие в заблуждение. Молодые люди встретили подозреваемую приблизительно в четвертом часу утра, к вам же она явилась в шестом. Мне кажется, это слишком малый временной промежуток, для того чтобы добраться до дома, переодеться и нанести вам визит. Особенно в масштабах такого большого города, как наш, - следователь замолчал, выжидающе посмотрев на Монгола.
        - Даже в масштабах такого большого города, как наш, есть расстояния, которые можно преодолеть пешком в короткие сроки и притом еще успеть переодеться. Девчонка же не сумасшедшая, чтобы шастать по улице в больничной сорочке… - Монгол запнулся. Девчонка-то как раз сумасшедшая.
        - Значит, цитируя ваши же слова, пиджак с чужого плеча, пролетарская ярко-красная косынка, старые джинсы и растоптанные боты выглядят уместнее больничной сорочки? - Следователь растянул тонкие губы в саркастической усмешке.
        - Во всяком случае, предпочтительнее, - Монгол кивнул. - Согласитесь, на женщину, одетую, как бомж, вы едва ли посмотрите, а вот девица, разгуливающая по улице в неглиже, наверняка привлечет всеобщее внимание. Это простая психология.
        И снова нестыковка. Не должно быть никакой психологии, должна быть психиатрия…
        - Ну, допустим, - следователь кивнул. Ох, как-то подозрительно быстро он сдался. - Допустим, что подозреваемая по пути к вам забежала к себе домой и переоделась.
        - Скорее уж не домой, а на помойку. - Монгол вспомнил амбре, которое источали шмотки его незваной гостьи, и невольно поморщился.
        - Вы хотите сказать, что подозреваемая не имеет постоянного места жительства? - спросил следователь Горейко.
        Монгол задумался. С одной стороны, тому барахлишку, в котором эта Огневушка-поскакушка к нему заявилась, самое место на помойке. Но с другой - красное платьице было вполне приличным, можно даже сказать, дорогим. Да и не походила девчонка на бомжиху: аккуратненькая, с ноготками накрашенными, с кожаной фенечкой…
        - Я хочу сказать лишь то, что уже сказал. Девица выглядела не слишком презентабельно. - И нечего этому выскочке облегчать жизнь. Если не дурак, сам до всего докопается, в больнице наверняка девчонкины вещички остались. Вот пусть сходит, полюбопытствует.
        - Значит, непрезентабельно, - следователь задумчиво погрыз колпачок от ручки, а потом вдруг сдвинул очки на самый кончик носа, посмотрел на Монгола поверх стекол и спросил: - А как она вам вообще?
        - В смысле? - От такой постановки вопроса Монгол, уже приготовившийся до последнего держать оборону, несколько растерялся.
        - Ну, как она себя вела, что говорила, какое впечатление производила?
        - Вы имеете в виду, казалась ли она умалишенной? - на всякий случай уточнил Монгол.
        - И это тоже, - Горейко кивнул. - Раз уж она пришла именно к вам, значит, вы внушали ей доверие. Что она вам рассказала, господин Сиротин? Как объяснила свой дикий поступок?
        Доверие? Пожалуй, с доверием у них как раз ничего и не вышло. То есть вышло, но не совсем так, как девчонка рассчитывала: она к нему со всей своей полусумасшедшей душой, а он в ответ - со снотворным. Некрасиво получилось. Точно Родину продал, честное слово. А может, взять да и рассказать товарищу следователю все без утайки, спихнуть камень с души, поделиться чужой паранойей? Глядишь, и полегчает. И девчонке какое-никакое, а оправдание, так сказать, косвенное подтверждение ее психической ненормальности. В психушке оно, наверное, получше будет, чем на зоне.
        Следователь Горейко слушал молча и с таким заинтересованным видом, точно Монгол рассказывал ему что-то в крайней степени увлекательное. Пока слушал, ручку сжевал едва ли не наполовину. Вот бы кому к психотерапевту обратиться…
        - Значит, она себя считает жертвой? - Горейко отложил многострадальную ручку, идеальной белизны платочком протер запотевшие стекла очков.
        - Ну, что-то вроде того, - Монгол кивнул. - Я в психиатрии не силен, но, кажется, она немного того, - он покрутил пальцем у виска, - чокнутая.
        - Скажите, господин Сиротин, - голос следователя сделался мягким и вкрадчивым, - а вы лично в ее поведении ничего подозрительного не заметили?
        - Я же говорю, девица была не в себе, несла всякую ахинею, пыталась меня убедить, что существует коварный злодей, который ходит за ней по пятам и пытается убить, но мне каж… - Монгол недоговорил, остановившись на полуслове. Вид у следователя Горейко был до крайности разочарованный, словно ожидал он услышать что-то совершенно другое.
        Ох, елки-палки, так ведь этот следак тоже на всю голову больной! Ему ж правда жизни не нужна, ему подавай рассказы о паранормальном: о глазах светящихся и деревьях пылающих. В трех пацанах обкуренных он поддержку своим бредовым идеям нашел, а вот в лице свидетеля Сиротина Александра Владимировича нет. Агент Малдер хренов…
        - Если вы о том, не совершала ли подозреваемая в моем присутствии неких деяний, не укладывающихся в общепринятые рамки, - Монгол с неодобрением посмотрел на изгрызенную ручку, - то, безусловно, совершала.
        - Конкретизируйте. - Две раскатистые «ррр» превратили обычное слово в грозное рычание, да и сам следователь Горейко весь подобрался, ну прямо тигр перед прыжком.
        - Подозреваемая со злым умыслом подменила чашки с кофе и тем самым нанесла непоправимый вред моему здоровью.
        А вот фиг тебе, агент Малдер! От адекватного человека ты поддержки своим бредовым идеям не дождешься!
        - Я могу идти, товарищ следователь? - Монгол, вежливо улыбнувшись, слегка привстал со стула. - Честное слово, мне нечего вам больше рассказать, я же, как вы точно заметили, большую часть времени провел в беспамятстве, едва сам не стал жертвой зверского нападения.
        - А вот, кстати, как думаете, господин Сиротин, почему она вас пощадила? - Горейко тоже приподнялся и вперил в Монгола внимательно-настороженный взгляд. - К чему все это? Зачем было так подставляться? Почему она пошла не к себе домой, а к вам?
        Почему? Закономерный вопрос. Да вот только ответа на него нет.
        Почему домой не пошла? Так, может, нет у нее дома. Может, она вообще приезжая. А к нему пришла, скорее всего, из-за документов. Вряд ли помнила, что именно он ее из морга вызволил, но в больнице кто-нибудь запросто мог рассказать душещипательную историю о чудесном воскрешении. Ну и пиджачок показать, до кучи. А что девице юной и романтичной еще подумать, пиджачок увидавши? Наверное, решила: «Вот он, принц в сияющих доспехах. Один раз спас, значит, еще разок спасет. Неспроста же он пиджак оставил с паспортом. Это, наверное, чтоб его найти было легче».
        Вот примерно в таком ключе Монгол свои соображения следователю Горейко и изложил. Излагал, а сам потихонечку, шажок за шажком, пятился к выходу, даже ладонь, как бы между прочим, на дверную ручку положил.
        - Все не то. - Следователь, если его тактический маневр и заметил, то внимания на него обратил мало, потому что крепко-накрепко о чем-то задумался. - Допустим, сначала она вам доверяла, возможно, даже надеялась на вашу поддержку, но потом-то, после того как узнала о вашем, с позволения сказать, предательстве…
        Предательстве? Монгол возмущенно хмыкнул. Какое предательство?! Он всего лишь защищался. Да и ее, дуреху, между прочим, защищал. Мало ли что она еще может натворить в этом своем сумеречном состоянии…
        - После того как узнала о вашем предательстве, - Горейко намеренно сделал акцент на последнем слове и подленько так ухмыльнулся, - что могло ей помешать с вами расправиться?
        Да, по большому счету, ничего, полоснула бы ножичком по шее - и все дела. А она не полоснула. Отомстила, конечно, документик важный с собой забрала, но уж больно несерьезная получилась месть, какая-то чисто женская. Ты подлец-негодяй меня обманул, так вот и я тебе пакость сделаю! Его бывшая наверняка точно так же поступила бы. Но с ней совсем другая история, почти романтическая. А тут криминал с псевдомистической подложкой… Нелогично, прав следователь Горейко.
        - Не знаю, - Монгол пожал плечами. - Наверное, времени не хватило.
        - На то, чтобы убить беспомощного человека, много времени не нужно.
        - Товарищ следователь, вы что, пытаетесь ее оправдать? - Дверная ручка заскользила в неожиданно взмокшей ладони.
        - Не оправдать. - Горейко помотал головой. Редкие волосенки выбились из идеально уложенной прически, тонкими прядками прилипнув к сократовскому лбу. - Основная задача следователя - понять, какими мотивами руководствуется подозреваемый.
        - Ну и как, вам ясны ее мотивы? - Вопрос Монгол задал вполне искренне. Вдруг товарищ следователь лучше него разбирается в человеческих душах.
        - Совершенно не ясны, - так же искренне ответил Горейко и смахнул со лба жидкие прядки.
        На этой почти лирической ноте им бы раскланяться, но не вышло. Только Монгол открыл рот, чтобы испросить дозволения покинуть оплот законности и правопорядка, как дверь распахнулась, весьма ощутимо врезав ему по плечу.
        - Адам Семенович, куда ставить? - На пороге возник тщедушный паренек в джинсах и тенниске. Он с обожанием смотрел на Горейко - вот чудо-то, этого хлыща усатого еще кто-то может обожать! - и не обращал никакого внимания на пришедшего в тихое бешенство от подобной бесцеремонности Монгола.
        - Принес? - Горейко чему-то несказанно обрадовался, смел со стола все бумаги и сказал торопливо: - Сюда ставь, Егор. Да смотри поаккуратнее мне с вещдоком!
        Следователь вел себя настолько нетипично, а глазищи его горели таким фанатичным блеском, что Монгол невольно заинтересовался тем самым вещдоком, способным вызвать в этом сухаре настоящую бурю эмоций.
        Поначалу вещдок на него впечатления не произвел. Обычный деревянный чурбан, не очень длинный, не очень широкий, с потрескавшейся бурой корой, криво спиленный. Но потом… Потом мальчишка отошел в сторону, и Монгол застыл от изумления…
        На светло-желтой, почти белой древесине были отчетливо видны следы ладоней. Отчетливо, потому что следы оказались не нарисованы, не вырезаны, а выжжены.
        Две маленькие черные ладошки с прекрасно различимыми линиями судьбы, ума, жизни приковали к себе взгляд не только Монгола, но и следователя Горейко, который даже со стула привстал, чтобы лучше все рассмотреть.
        - Что это? - почему-то шепотом спросил Монгол, кивая на обожженную деревяшку.
        - Ничего особенного, - следователь ехидно усмехнулся. - Всего лишь вещественное доказательство. Тот самый чурбан, который наша с вами общая знакомая использовала в качестве барабана и о котором в своих показаниях писали трое обкуренных подростков.
        - А что за следы? - Любопытство взяло свое. Ему бы уйти, пока отпускают, а он тут стоит дурак дураком, вопросы задает.
        - Следы? - Горейко пожал плечами. - Так кто ж его знает?! По мне, так это отпечатки женских рук.
        - Какой же температуры должны быть руки, чтобы оставить такие отпечатки? - Монгол растерянно провел ладонью по бритой голове.
        - Думаю, невысокой. Градусов сто пятьдесят, не больше. Дерево - это же не камень.
        Да, дерево - не камень. Кто ж спорит? Чтобы расплавить камень, нужна тысяча градусов, дереву достаточно ста пятидесяти. Вот только вопрос - а что стало с теми ладошками, которые оставили эти отпечатки?..
        - Идите, господин Сиротин, не смею вас больше задерживать, - Горейко нетерпеливо махнул рукой и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: - Вот, значит, какой у нее был барабан…

* * *
        Домой Лия пришла под утро - уже почти традиция, - разделась прямо на пороге. Одежда упала на коврик бесформенным грязно-серым тряпьем, от взметнувшегося вверх сизого облачка снова защипало глаза, запершило в носу и горле. Ничего, все ужасное позади, сейчас главное, чтобы была горячая вода. Холодной этот жуткий запах не смыть. Его, наверное, и горячей не сразу смоешь…
        Ей повезло с водой: труба недовольно порычала, а потом из крана упала первая, еще не горячая, но уже теплая капля. Прямо на обожженную ладонь, ту, которой Лия коснулась молнии. Рана оказалась совсем нестрашной. Точнее, она, наверное, была страшной, но… зажила. Кожа тонкая, нежная и чешется.
        На Лие всегда все заживало как на собаке. Синяки, царапины, ссадины проходили за пару дней, даже перелом сросся в два раза быстрее положенного. Сначала она думала, что так и должно быть, а потом, когда подросла, осознала, что в каком-то смысле эта ее способность к регенерации - медицинский феномен. Ну, феномен и феномен. Главное, что полезный. А оказалось, что не просто полезный, а жизненно необходимый. Вот и голова больше не болит и не кружится, а под пальцами нет никакой раны, только небольшой шрам на затылке. Зажило.
        Зажить - ожить… Мысль, звонкая, как колокольчик, вспугнула спасительное отупение, накрывшее Лию еще там, на пустыре.
        Рана заживает, девочка оживает…
        Не думать! Не вспоминать! Не сейчас, ну, пожалуйста…
        И в зеркало не смотреть… Мало ли что там, в зеркале, можно увидеть. Мало ли кого…
        Мокрая ладонь привычно потянулась к шее, но медальона не нащупала. Нет у нее больше оберега, придется как-нибудь самой выживать.
        Лия крутанула вентиль до упора, из крана хлынула горячая вода, громко забарабанив по дну ванны. Старая ванна с пожелтевшей от времени и кое-где даже сколотой эмалью отозвалась низким вибрирующим звуком - поющая ванна. А у Иудушки сантехника примитивная. В джакузи куча всяких разных наворотов, но нет души. И у самого Иудушки тоже ее нет. Зато тридцать сребреников есть… Воспоминания об Иудушке всколыхнули в сердце злость. Злость - это хорошо, злиться и бояться одновременно нельзя. А она устала бояться…
        …Второго бомжа Лия увидела уже многим позже. Отползала на четвереньках от Циклопа, вспахивала коленками серебристый пепел, кашляла и заливалась слезами, пока не наткнулась на что-то… неживое. Оно смотрело в небо пустыми глазами и улыбалось. Ужаснее улыбки Лия в жизни своей не видела. Ужаснее и счастливее.
        Она бы закричала, если бы в рот не набился пепел. И побежала бы со всех ног, если бы появились силы. Но крик захлебнулся, так и не родившись, и сил бежать не было. Оставалось только ползти…
        Она ползла до самой границы выжженной земли, а потом уткнулась лицом в мокрый и колкий бурьян и заревела в голос. Здесь, где заканчивалось пожарище, воздух пах дождем и немножко озоном, а дождевые капли на жестких листьях были щекотно холодными и чуть солоноватыми на вкус…
        Полынный запах не хотел смываться, цеплялся за кожу сотнями острых крючков, путался в волосах. Лия вылила на себя целый флакон шампуня, а запах все оставался. Он сдался лишь под напором горячего воздуха из фена, да и то не сразу.
        А одежду Лия стирать не стала, сгребла с коврика грязную кучу, запихнула в мешок для мусора, туда же сунула кроссовки. Утром надо будет вынести на по-мойку. Кутаясь в банный халат, Лия прошла на кухню, распахнула холодильник.
        Что-то не так с ее организмом. И дело тут даже не в поразительной способности к регенерации. С этим феноменом она жила с пеленок и давно успела к нему привыкнуть. Дело в другом - прозаичном, примитивном и от того жутком. Теперь, когда первый липкий страх удалось смыть вместе с полынным запахом и разрозненные обрывки мыслей сложились в более или менее стройную картину, Лия отчетливо поняла, что голодна. Никогда в жизни она так сильно не хотела есть, не мечтала с таким вожделением о круто посоленной горбушке хлеба, не ощущала в наполненном слюной рту ее упоительно сладкий вкус.
        Хлеба в доме не оказалось. Да и откуда ж ему взяться, если она вот уже полгода сидит на диете: никакой выпечки и сладости по минимуму. Зато были пельмени, целая пачка, и пакет майонеза, и кусочек копченой колбасы, а еще обветренный, с незапамятных времен забытый в холодильнике огрызок сыра. Лия съела все, даже майонез. Запила тремя чашками сладкого чая, сунула за щеку мятный леденец и только после этого позволила себе наконец вспомнить.
        Лучше бы не позволяла. Оскаленный в предсмертной счастливой улыбке рот, выпученный от ужаса циклопий глаз, руки-пауки и запах…
        Они лежат там, в серебряном облаке пепла. Еще меньше похожие на людей, чем раньше. Один смертельно счастливый, второй сумасшедший. И то, что сделало их такими, каким-то образом связано с ней. Во рту стало горько и сухо, точно и не было выпито трех чашек чая. Она же вообще ничего не помнит. Уже в который раз часть событий точно выпадает из ее жизни, остается за кадром. Смерть свою она не запомнила, побег из больницы тоже, а сейчас вот это - жуткое. Циклоп же не просто кого-то боялся, он ведь именно ее боялся. Почему? Что такого страшного она с ним сделала? Что она сотворила с тем, вторым? Лия изо всех сил зажмурилась, и перед глазами поплыли радужные круги. Может, получится вспомнить хоть что-нибудь, хоть самую малость.
        Не получилось. От напряжения радужные круги утратили свою яркость и красочность, стали почти черными, а воспоминания так и не вернулись.
        А если ничего не было? То есть было, но не взаправду, не в реальном, а в воображаемом мире. Вот и раны на руке нет, совсем никаких следов! Одежда, конечно, грязная, так что здесь удивительного? На пустырь-то Лия ходила, но там ничего особенного не случилось, кроме, конечно, появления шаровой молнии. И ее, Лииного, обморока. И пожара. А бомжей не было. Не было! Все это посттравматический бред. Надо перетерпеть, пережить. Голова прошла, и это пройдет, забудется как страшный сон. И все в жизни потечет своим чередом. Жизнь же такая удивительная штука! Нужно было умереть, чтобы понять столь простую вроде бы истину. И предложение Влада Ворона поработать с его группой над новым альбомом Лия примет. Такие предложения дважды не делаются. И нечего тут думать! А на работе можно отпуск взять, она в отпуск уже два года не ходила. Вот за два года и возьмет. Как раз и будет время для репетиций и работы в студии. У Ворона классная студия, с великолепной аппаратурой. И ударную установку он пообещал купить, какую она пожелает. А зачем покупать, если у него и так замечательная, о лучшей и мечтать не приходится! Нет,
она попросит другое.
        Четырнадцатидюймовый джембе[1 - Д ж е м б е (англ. Djembe) - традиционный ударный инструмент народов Африки. Представляет собой деревянную основу, имеющую форму песочных часов, полую внутри, с натянутой на нее кожей животного (в основном козы, реже зебры и др.).], настоящий красавец. Лия видела его в антикварном магазине. Стоило это чудо так дорого, что она даже не рискнула к нему прикоснуться. А как хотелось! Денег, которые она скопила, хватило тогда только на балафон - деревянный ксилофон с тыквочками-резонаторами. По словам хозяина лавки, выглядевшего едва ли не старше тех древностей, которые он продавал, балафон был самый что ни на есть настоящий, привезенный из Ганы. Лия продавцу сразу поверила: такие вещи она просто чувствовала, понимала язык инструментов как никто другой. Особенно язык ударных…
        Ее всегда успокаивали ритмичные звуки. Когда под рукой не оказывалось барабана или кувшинчика уду[2 - У д у - общее название для множества разновидностей глиняных инструментов, представляющих собой глиняные горшки с двумя отверстиями.], который когда-то давным-давно она купила на фестивале этномузыки в Питере, ритм запросто выбивался ладонями или кончиками пальцев на любой подходящей поверхности. Сейчас, после этой ужасной прогулки на пустырь, душевное спокойствие нужно было Лие как никогда. Сейчас половина седьмого утра - слишком рано для тамтамов. Соседи не поймут и не одобрят.
        Легкий хлопок по столу правой рукой. Пауза, два удара левой. Пауза, и опять правой… Ошибается тот, кто утверждает, что барабанный бой - это грубо и немелодично. Можно и нежно, и мелодично. Надо только почувствовать ритм. Она умеет чувствовать, создавать и запоминать. А теперь пальцами - дробно, успокаивающе…
        Ритм рождался в муках, выбивал из напуганного, измученного тела страх, разгоняя остатки ночного кошмара, исцеляя. Лия уснула еще до того, как в звонком утреннем воздухе растаяло эхо последнего удара.
        Сон был глубокий, без сновидений, но короткий. Когда Лия открыла глаза, часы показывали всего лишь половину десятого. От неудобной позы - нечасто приходится засыпать за столом - шея затекла и болела, но в голове была блаженная пустота, не омрачаемая ни дурными воспоминаниями, ни страшными мыслями. Только где-то на периферии сознания тихо отбивал ритм крошечный джембе, тот самый, который она когда-нибудь обязательно купит.
        В распахнутое настежь окно ворвался свежий после ночной грозы воздух. Утро было таким ярким и жизнеутверждающим, что одним своим существованием отрицало все ночные кошмары, делая их прозрачными и нестрашными. Такое утро - самое подходящее время для того, чтобы попробовать начать жизнь заново, с чистого листа. У нее просто нет другого выбора: либо постараться забыть, либо помнить и медленно сходить с ума от своих воспоминаний. Когда вернется Анатолий Маркович, можно рассказать ему. Не все, но кое-что. Например, о провалах в памяти. Вдруг это что-то наследственное, может быть, она уже ступила на ту же самую дорогу, которая привела маму в психиатрическую клинику.
        Не думать! Не сейчас. Сейчас надо выбросить мешок с грязной одеждой, выпить чашку кофе, привести себя в порядок и топать на работу. Повезло, что сегодня у нее вторая смена, есть время собраться с мыслями и силами для новой жизни. И засиживаться на работе допоздна она не станет ни за что на свете, и через пустырь больше никогда не пойдет. А еще прямо сегодня позвонит Владу Ворону, скажет, что принимает его предложение. Коль уж начинать новую жизнь, так сразу на всех фронтах.
        От мусорного мешка пахло гарью. Никакой полынной горечи не было и в помине. Вот ведь даже запах ей вчера примерещился. Лия завязала пакет на узел, держа перед собой на вытянутой руке, и вышла из квартиры.
        - Лиечка. - Голос приторно-сладкий и до зубовного скрежета знакомый, хоть не оборачивайся. Да попробуй не обернуться, хозяйка сладкого голоса потом жизни не даст. - Лиечка, что-то давненько я тебя не видела.
        - Я из города уезжала, Евдокия Степановна, только сегодня утром вернулась, - Лия широко улыбнулась соседке, своим дородным телом перекрывшей ей пути к отступлению. Вот невезение, приходится жить на одном этаже с первой сплетницей подъезда. Мало того что жить, так еще и регулярно выслушивать эти самые сплетни и каждый раз каким-то иррациональным детским страхом бояться попасть на острый язычок Евдокии Степановны.
        - А давно вернулась-то? - Соседка недоверчиво сощурила густо подведенные глаза. - Что-то я не слышала, как дверь хлопала.
        - В шестом часу утра, - Лия пристроила мусорный мешок на пол. - Автобус пришел в пять.
        - Так ты с автовокзала пешком шла?
        Вопрос, на первый взгляд вроде бы обыденный, показался Лие подозрительным. Какая разница, шла она пешком или добиралась до дома общественным транспортом? Тут до автовокзала всего двадцать минут ходьбы. А если через пустырь, так вообще десять. Через пустырь… Ключи заскользили во взмокшей ладони и с громким бряцаньем упали на бетонный пол.
        - Нет, меня знакомый подвез, - Лия подобрала связку, украдкой вытерла ладонь о брюки.
        - Хорошо, что подвез. - В голосе соседки слышалось нескрываемое разочарование. - А то в последнее время пустырь этот, будь он неладен, стал совсем гиблым местом. Представляешь, в пятницу ночью там девушку убили. Прямо насмерть! Сначала, конечно, изнасиловали, а потом топором по голове рубанули - и все дела! - Евдокия Степановна взмахнула рукой, демонстрируя, как именно насмерть убивали девушку.
        - Сама-то я не видела, но у Елены Дмитриевны, соседки из тридцать пятой, в милиции племянник служит, так вот он рассказывал, что девчушка была такая молоденькая, светленькая, в платьице красненьком. Ой, Лиечка, я как услышала, так обомлела! На тебя, грешным делом, подумала. Ты же у нас и молоденькая, и светленькая, и красненькое платьице, кажись, у тебя имеется.
        - Что вы, Евдокия Степановна! - Рот наполнился давешней полынной горечью. - Вот же я, целая и невредимая.
        - Вижу, Лиечка. Ну и слава богу! Ты смотри там поосторожнее, а то ж молодежь сейчас какая пошла?
        - Какая? - спросила Лия, безуспешно пытаясь попасть ключом в замочную скважину.
        - Глупая! Вот какая! Ничего-то вы, молодые, не боитесь, ни о чем-то вы не думаете. Шастаете по ночам где ни попадя в непотребном виде.
        - Я не шастаю, Евдокия Степановна. - Наконец-то ей удалось справиться с замком. - Меня вообще на выходных в городе не было.
        - А платье красное? - зачем-то уточнила соседка. Словно того факта, что Лия стоит перед ней живая и в полном здравии, ей оказалось недостаточно. - У тебя же есть платье.
        - Есть, - Лия кивнула, - только оно сейчас в химчистке. - Вы меня простите, Евдокия Степановна, мне спешить надо, не хочется на работу опаздывать.
        - Что у тебя там так паленым пахнет? - Соседка потянула носом, будто ищейка. Вынюхала… Да что ж она никак не уймется!
        - Я на пикник ездила, вот одежда дымом и провоняла.
        - Зачем же ты ее сразу на помойку? - Тонко выщипанные брови соседки взлетели вверх в неподдельном изумлении. - Постирала бы.
        Ох, как же тяжело врать на ходу…
        - Не всю одежду, а только ветровку. Я ее испортила нечаянно, в краске испачкала.
        Сейчас эта выдра спросит, откуда на пикнике краска…
        Не спросила, лишь с неодобрением покачала головой, но потом, по-видимому, вспомнив что-то важное, расплылась в неискренней улыбке.
        - А у вас на пикнике вчера тоже гроза была? - поинтересовалась она как бы между прочим.
        - Нет, грозы не было, только дождь.
        - А у нас-то такое светопреставление творилось! Как с вечера началось, так только ближе к утру закончилось. Громыхало - жуть! Молнии одна за другой, без перерыва! Одна прямо в центр пустыря ударила, повыжгла там все: и траву, и деревья. Это я от Ваньки Свирского из пятнадцатой квартиры узнала. Он свою псину утром на пустыре выгуливал, а псина ни с того ни с сего как взвоет, точно по покойнику.
        Точно по покойнику… Мусорный мешок вдруг сделался неподъемным, словно в нем было не тряпье, а камни.
        - …И с поводка как сиганет! - Евдокия Степановна выпучила глаза и замахала руками. - Ванька за псиной, а там такое! Молнией повыжгло и кусты, и траву, даже камни поплавились. Поплавились, можешь не сомневаться. Я своими глазами видела, специально на пустырь с Ванькой ходила. Все пеплом засыпано и пахнет - ну вот как от твоего мешка - горелым.
        - Никто не пострадал? - Этот самый важный, самый волнующий ее вопрос Лия задала как можно спокойнее.
        - Ну, зверье мелкое, естественно, погорело, то, что убежать или попрятаться не успело. А так обошлось. Да и какой дурак станет посреди грозы на пустыре ошиваться!
        Соседка, конечно, сплетница и стерва каких поискать, но от сказанного ею с Лииной души будто камень упал. Никто, кроме букашек, не пострадал! Это значит, что на пепелище не нашли погибших людей. Значит, примерещилось ей все: и Циклоп, и тот, смертельно счастливый. Потому что если бы не примерещилось, то собачники, которые выводят своих псов на пустырь едва ли не на заре, обязательно обнаружили бы тела и вызвали милицию. А если бы приехала милиция, то Евдокию Степановну на пепелище уж точно бы никто не пустил.
        - А вообще, я считаю, что поганое это место - наш пустырь. - Соседка негодующе тряхнула пергидрольными кудряшками. - У Зойки из третьего подъезда какие-то бомжары сумочку отобрали, сережки чуть вместе с ушами не пообрывали. Петровича, ну, того, что на рынке грузчиком работает, в позапрошлую пятницу по башке чем-то огрели и все карманы почистили. В карманах, правда, денег особых не было, он же их в винно-водочном отделе еще с обеда оставил. А вот голова пострадала, можно сказать, ни за что. Петрович до сих пор на больничном. А все почему? Потому что нечего шляться по темноте где попало! А некоторые родители еще и детей малых туда гулять отпускают, не понимают, чем это закончиться может. Одна вон догулялась. Больше не погуляет. И собак бесхозных на пустыре развелось - не сосчитать. Скоро тоже начнут на людей нападать. Нет на этих тварей хвостатых живодерки! - соседка на секунду замолчала, всмотрелась в Лиино лицо, а потом спросила: - Что-то ты, Лиечка, бледненькая. Нездоровится тебе?
        - Да нет, все в порядке, просто устала. - Не будешь же объяснять этой мымре, что она, Лия, и есть та самая девица, которая догулялась.
        - Вот молодежь пошла! Как же ты, дорогая моя, работаешь, если умудряешься даже на пикнике устать?! - посетовала соседка.
        Лия неопределенно пожала плечами и сказала с вежливой улыбкой:
        - Евдокия Степановна, мне пора.
        - Ну, раз пора, так иди. - Соседка посторонилась, освобождая подступы к лестнице, и уже в спину Лие пробормотала: - Все ж таки странно, что я не слышала, как ты со своего пикника вернулась. У меня же бессонница, я с трех часов ночи маюсь, все прислушиваюсь.
        Прислушивается она, выдра любопытная! Заняться ей больше нечем. Лия не стала оборачиваться, а слова соседки предпочла просто проигнорировать.
        На помойке, чуть в стороне от мусорных контейнеров, сидел пес, старый, потрепанный жизнью, голодный. Наверное, как раз из числа тех самых бесхозных собак с пустыря. Появление в своих владениях человека он воспринял без энтузиазма - видимо, унюхал, что в пластиковом мешке нет ничего съедобного, - чихнул совсем по-стариковски и отошел на безопасное расстояние.
        Опуская мешок в контейнер, Лия едва поборола желание еще раз взглянуть на свою одежду. Да, она в грязи и пепле, и пахнет от нее отвратительно, но вдруг, кроме грязи, на джинсах или футболке остались и другие следы - крови. Если это она повинна в том, что случилось с Циклопом, то кровь должна быть…
        Стоп! Ничего с Циклопом не случилось! На месте пожарища никого не нашли. Все, на этом и нужно остановиться. И нечего себя накручивать, выискивать на одежде следы несуществующей крови. Раз уж решила начать жизнь с нового листа, так не надо отступать от задуманного ни на сантиметр. И вообще, времени у Лии в обрез. Через два часа начнется ее смена, а она еще кофе не пила. Только кофе, потому что думать о полноценном завтраке было страшно. От одной мысли о еде к горлу подступала тошнота. Кажется, этой ночью Лия наелась на месяц вперед. Во всяком случае, пельмени теперь очень не скоро появятся в ее холодильнике.
        На Лиином боевом посту, в читальном зале, было привычно тихо и так же привычно вкусно пахло книгами. Книги Лия любила так же сильно, как и барабаны. Наверное, потому и профессию себе выбрала такую… непрестижную. Кто же нынче идет в библиотекари?! Нынче в фаворе юристы, экономисты, креативщики, а библиотекарь - это вообще что за профессия такая? Ни денег, ни перспектив - скукотища. Вот только ей скучно не было, ни наедине с собой, ни в обществе немногочисленных посетителей. Да как же можно заскучать, когда вокруг столько интересных, еще не читанных книг?! Всегда есть простор и стимул для самообразования.
        На сей раз самообразовываться Лия решила в области медицины: вот уже несколько минут она бездумно смотрела на книгу с названием «Пограничные состояния в психиатрии». Интересно, ее нынешнее состояние еще только пограничное, поддающееся коррекции, или не стоит заниматься самообманом и лучше почитать что-нибудь о болезнях более серьезных, чем ситуационные неврозы?
        Про ситуационные неврозы Лия узнала от Анатолия Марковича. Как-то год назад она практически перестала спать по ночам. Не помогали ни успокоительные, ни легкие снотворные. Ей и в голову не приходило, что причиной бессонницы может стать такая мелочь, как плановая проверка на работе.
        О том, что грядет проверка с последующей аттестацией сотрудников, по большому секрету поведала Лие напарница Валя Харитонова. Проверка ожидалась со дня на день и обещала быть крайне пристрастной. Вот эти «со дня на день», растянувшиеся на полтора месяца, Лию и подкосили. Одно дело - готовиться к неприятностям пару дней, и совсем другое - ждать их больше месяца. Постоянный, придушенный стресс и привел ее к ситуационному неврозу с бессонницей.
        Может, и сейчас у нее что-то подобное? Только на сей раз не бессонница, а временные отключения сознания. А что, клиническая смерть - чем не стрессовый фактор? Еще какой стрессовый, пострашнее плановой проверки будет. Да и эта - как ее там? - повышенная виктимность, когда маньяки так и липнут, тоже не располагает к душевному спокойствию…
        Воспоминание о больничном маньяке в мгновение ока уничтожило с утра взращиваемый и старательно оберегаемый росток оптимизма. Слишком уж много всего свалилось на ее бедную голову, неправильного, иррационального, жуткого. Нет, пожалуй, пограничные состояния - это не ее история. Пожалуй, надо взять книжку посерьезнее…

* * *
        Барабан был плох, барабанщик - бог.
        Ну а ты была вся лучу под стать.
        Так легка, что могла ты на барабане танцевать.
        Когда пляшешь ты, всюду звон такой.
        И с ума сошел барабан большой…
        Назойливый мотивчик старинной песни гвоздем засел в мозгу и, отбивая чечетку в Монголовой черепушке, не давал сосредоточиться на работе. А перед глазами так и стояли отпечатки двух женских ладоней на медово-желтом древесном спиле.
        Что это было? Способ психологического давления на свидетеля?! Так какой из него, на хрен, свидетель! Что он видел-то? Да практически ничего. Подумаешь, девчонка на его глазах восстала из мертвых. Так данному феномену всегда можно найти научное обоснование: клиническая смерть и прочая медицинская ерунда. А больше ничего интересного - ни сияющих глаз, ни дикой пляски с барабаном наперевес.
        Стоп… А ведь кое-что было. Что-то, пусть косвенно, но подтверждающее слова тинейджеров. Девчонка же и ему продемонстрировала свои музыкальные способности - она ж у него на кухне такой там - тара- рам устроила, пальчиками на столе выбила ритм сложности невероятной. Легко и очень профессионально…
        Профессионально! Вот ключевое слово! То, что ему жить не давало! Это, а еще мучительное ощущение дежавю.
        Фигурка мальчишеская, волосенки белые, пальчики длинные, там-тара-рам профессиональный…
        Сними с нее маргинальные одежки, умой, причеши, одень, как девочку из американского колледжа, посади за барабанную установку - и что получится?..
        А получится солистка этногруппы «Тотем» собственной персоной! Девица, перед мастерством которой сам Влад Ворон готов колени преклонить. А Ворон абы перед кем расшаркиваться не станет, потому как сам уже ни дать ни взять живая легенда, и последний диск его «Фаренгейта» еще месяц назад стал платиновым, а это в условиях российского рынка о многом говорит. Вот, значит, почему девчонкино лицо едва ли не с первого взгляда показалось Монголу знакомым. Не подвела память! Интуиция и здравый смысл подвели, а память не сплоховала, выдала-таки необходимую информацию, хоть и с опозданием. Ну да не беда! Сейчас, когда он знает, кого нужно искать, проблем с возвращением паспорта не возникнет.
        Нет, но какова стерва-то! С виду девочка-припевочка. Перкуссия, ксилофон, колокольчики - консерваторское образование. А на поверку убийца-психопатка, с коленками голыми, глазюками светящимися и ладошками огненными. Да еще и документы ворует, мать ее…
        Факт злонамеренного умыкновения паспорта злил Монгола гораздо сильнее, чем остальные, куда более страшные девчонкины прегрешения. С ними пусть агент Малдер разбирается, а ему бы документики вернуть, ну и воровку, ясное дело, примерно наказать. Возможно - нет, даже наверняка! - он проявит гражданскую сознательность и сдаст эту Огневушку-поскакушку в милицию, но только после наказания. И плевать на то, что у нее глаза красным светятся и ладони нагреваются до ста пятидесяти градусов! С этим он как-нибудь справится! На худой конец, возьмет с собой огнетушитель…
        Ладно, просиживать штаны в офисе больше не имеет смысла. Все равно в голове, кроме барабанной дроби, ничего стоящего не рождается. Самое время навестить Ворона да расспросить его о барабанщице-маньячке…
        Студию приятеля Монгол отыскал быстро. Она располагалась на первом этаже большого кирпичного дома в центре города.
        - …Изверг, твою мать! Да не так! Сам послушай, что ты играешь! У тебя же не рок, у тебя колыбельная получается! Что это за ля-ля-ля такое?! Пацаны в подворотнях лучше играют, честное слово! - Из-за неплотно прикрытой двери доносился возмущенный рев Влада Ворона.
        Монгол усмехнулся. Вот он, оказывается, какой - Кумир миллионов! Страшен в гневе и ругается на своих музыкантов, как школьная училка на нерадивых учеников.
        - А вот сам возьми и сыграй, если умный такой! - Крик Ворона заглушил вой басовых. Кто-то, не менее сердитый, чем Влад, со всей дури врезал по струнам бас-гитары. - Покажи класс! Покажи, чтобы без ля-ля-ля! А я посмотрю, даже поаплодирую, если у тебя что путное получится!
        Весело живут господа музыканты, не скучно. Монгол толкнул дверь, шагнул в студию, на мгновение зажмурился от непривычно яркого света галогеновых светильников и сказал с закрытыми глазами:
        - Здрасте в вашу хату!
        - В хате я уже неделю не был. Варвара скоро на развод подаст. Да ты открой глазки-то, Монголушка! Не бойся! - В голосе Ворона, еще секунду назад злом и раздраженном, слышался смех.
        Монгол моргнул, привыкая к смене освещения, и буркнул, пожимая протянутую руку:
        - Так боюсь ослепнуть ненароком от вашего, свет-Владислав, сияния. Вы ж звезда, так сказать, мирового масштаба.
        - Не бойся, Монголушка! - Рукопожатие у звезды мирового масштаба было сильное, богатырское. Да и выглядел Ворон неплохо, своему звездному статусу соответствующе: рожа нахальная, бородка фигурная, черная грива такая длинная и густая, что не у всякой бабы встретишь, на бычьей шее цепи побрякивают, на бицепсе татуировка мудреная - красавец, одним словом. Девицы за ним табунами ходят, повезло мужику! Да только Ворон не из гулевых, он уже год как примерный семьянин, скоро отцом стать должен. Правда, с такой женой, как у Ворона, другие бабы и не нужны. Видел Монгол его Варвару-красу длинную косу. Видная девица, эффектная, даже в своем интересном положении мужские взгляды притягивает. А еще говорят, что первая любовь ничем хорошим закончиться не может. Вот у этих двоих все вполне благополучно сложилось, хоть и не сразу.
        - Садюга он, а не звезда! - Ворона оттер в сторону коренастый парень в кожаных штанах и майке, разрисованной разнокалиберными черепами. - Слышал, как над коллективом измывается? - Рукопожатие у крепыша оказалось, пожалуй, даже посильнее, чем у Ворона. - Кстати, я Вячеслав, для друзей Изверг.
        - Александр, для друзей Монгол.
        - Прикидываешь, Монгол, этот ирод сегодня барабанщика уволил. Нам новый альбом записывать, а он кадрами разбрасывается направо и налево.
        - Хреновые кадры, вот и уволил, - отмахнулся Ворон.
        - Да нормальный был пацан - рукастый.
        - Не рукастый, а криворукий.
        - Конечно, криворукий! А девица твоя не криворукая?!
        - А сам что думаешь? Ты же ее слышал. Только давай, Изверг, без своих домостроевских закидонов. Скажи, ты раньше слышал, чтобы кто-нибудь так забойно играл?
        - Ну, не слышал. - Чувствовалось, что быть объективным Извергу тяжело, а домостроевские закидоны отринуть еще тяжелее. - Но ведь баба же! Ворон, ну как ты себе представляешь эту пигалицу среди таких монстров, как мы с тобой?! А фанаты что скажут?! Ты о фанатах подумал?! Баба в мужской рок-группе, да еще на ударниках. Нас же коллеги засмеют!
        - Засмеять не засмеют, а позавидуют - точно. Вот спроси у Монгола.
        - А он фанат или коллега? - Изверг подозрительно сощурился.
        - Я фанат, - удачно он все-таки пришел, как раз к интересному разговору подоспел.
        - А барабанщицу ты нашу видел?
        Да что там видел! Он ее, можно сказать, в объятиях держал.
        - Видел, - кивнул Монгол.
        - Ну, и как она тебе?
        - В каком смысле?
        - В профессиональном, - хмыкнул Изверг, - остальные смыслы меня мало волнуют. Вот ты бы, как фанат, пошел на наш концерт, если бы узнал, что за барабанной установкой у нас баба сидит?!
        Монгол пожал плечами:
        - Я, вообще-то, на концерты хожу музыку слушать, а не музыкантов рассматривать. Мне по барабану, кто там у вас на ударниках.
        - Понял? - обрадовался Ворон. - Фанатам по барабану, кто барабанщик. Главное, чтобы он барабанил хорошо. А Лия уникальна. Самоучка, никакого музыкального образования, а такое чувство ритма! Очуметь! Я когда первый раз запись услышал, не поверил, что это возможно.
        Лия. Значит, не ошибся он в своих предположениях. Значит, именно вороновская протеже его развела, как последнего дурака. Тесен мир, ох, как тесен…
        - Ну, хорошо! Баба зашибись как здорово играет. Только где она, твоя гениальная барабанщица? - Изверг кивнул в сторону барабанной установки. - Почему до сих пор не с нами?
        - Думает, - помрачнел Ворон.
        - Думает! Вот видишь, она еще не в группе, а с ней уже проблемы! Она думает, а творческий процесс стоит. Ты бы позвонил ей, что ли, поторопил бы!
        - Не, звонить не стану, - Ворон тряхнул гривой. - Такие дела по телефону не решаются. Я к ней сегодня сам подъеду - дожму. Хотя нет, сегодня не выйдет, сегодня я Варе обещался дома быть в шесть вечера. Значит, завтра.
        - Знаешь, где она живет? - У Монгола прямо руки зачесались от предвосхищения скорой встречи с маленькой мерзавкой.
        - Ну, где-то записан адресок, - Ворон посмотрел на него внимательным взглядом, а потом расплылся в широкой улыбке и спросил: - Монголушка, да ты никак запал? Понравилась девочка? Может, хочешь вместе со мной ей визит нанести?
        - Хочу, - Монгол кивнул. - Только не вместе с тобой, а вместо тебя.
        - Ишь, какой ретивый! - Ворон одобрительно покивал. - Знаешь, друг, давай тогда поступим так: завтра я к ней схожу с деловым предложением, а послезавтра ты с цветами и шампанским. Один денек уж как-нибудь потерпишь?
        - Влад, нам бы поговорить. - Всё, шутки в сторону. - Наедине.
        - Ох ты боже мой! У них тут тайны какие-то, им уже и уединиться понадобилось! - Изверг сделал вид, что обиделся, но по лицу было ясно, что ничуть не интересны ему чужие тайны. - Ладно, заговорщики, я пойду пивка холодненького шандарахну, а вы пока посекретничайте. Полчаса вам хватит?
        - Смотри там с пивом не переусердствуй, нам еще репетировать сегодня, и ребят встретишь - в студию гони! Повадились перерывы по два часа устраивать! Пошли, Монгол, поговорим, - Ворон кивнул на вытертый кожаный диван.
        Рассказ получился обстоятельный и содержательный: не тот человек Ворон, чтобы от него что-то скрывать. Такого не смутят ни сияющие красным светом глаза, ни выжженная земля. В общем, здравомыслящий он мужик, сумеет самостоятельно отделить зерна от плевел, разобраться, где голые факты, а где откровенный бред.
        Оказалось, что насчет здравомыслия Монгол погорячился, потому что вопреки ожиданиям товарища заинтересовали именно сияющие глаза и выжженные следы, а от вполне логичной версии с сумасшествием он отмахнулся, как от несущественной. Монгол даже растерялся немного от такой реакции и, только когда в самом конце рассказа Ворон заявил, что все это полная фигня, воспрял духом. Получается, товарищ не безнадежен: полюбопытствовал, послушал сказочки, но выводы сделал верные.
        - Не верю я, что Лия могла человека убить. - Взгляд у Ворона сделался тяжелым, испытывающим, от недавней бесшабашной веселости не осталось и следа. Вот тебе и адекватный товарищ! Вот и правильные выводы!
        - А ты ее настолько хорошо знаешь, чтобы так утверждать? - Окончательно выжать из голоса скепсис не вышло.
        - Нет, просто существуют люди, которые на преступление не способны априори, особенно такое. - Ворон упрямо тряхнул головой. - Если бы, к примеру, ко мне пришли и сказали, что ты уголовник-рецидивист, я бы послал их к черту, потому что уверен, ты только выглядишь как уголовник-рецидивист, а на самом деле добрейшей души человек.
        - За добрейшей души человека большое спасибо, - Монгол криво усмехнулся: порадовало его сравнение с уголовником-рецидивистом, ничего не скажешь. - Но если следовать твоей же логике, то девочка-ромашка вполне может оказаться серийным маньяком.
        - Согласен. Но Лия - не тот случай.
        - Да что ж это такое?! - Монгол в сердцах врезал по подлокотнику дивана. - Значит, официальная версия у тебя вызывает серьезные сомнения?
        - Угадал, - Ворон кивнул.
        - Значит, тебе проще поверить в существование какого-то мифического убийцы, которого, кстати, никто, кроме Лии, не видел?
        - Проще. Девочка в морг попала не сама по себе, кто-то пытался ее убить. Почему же ты так вот с ходу отрицаешь возможность того, что он мог попытаться повторить свою попытку еще раз?
        - Да кому нужна эта шмакодявка?! - У него даже лысина вспотела от возмущения. Пришел, называется, к товарищу за поддержкой…
        - Выходит, кому-то нужна. Лично у меня нет никаких оснований ей не верить.
        - Ну, конечно, тебе намного легче поверить в глаза, красным светом светящиеся, и ручонки, одним своим прикосновением камни плавящие, чем в реальные факты.
        - Легче.
        - Ой, как все запущено… - Монгол даже отодвинулся от товарища подальше. Мало ли что, вдруг это заразно. - А я-то думал, что ты у нас здравомыслящий, во всякую паранормальную хрень не верящий.
        - Я здравомыслящий. Но иногда паранормальная хрень существует независимо от того, верим мы в нее или нет.
        - Так я не понял, вот лично ты, Ворон, веришь или нет? - осторожно поинтересовался Монгол.
        - Лично я верю. Я тебе даже больше скажу, однажды я был свидетелем одного такого паранормального эпизода и глаза светящиеся тоже видел. Так что если тебе нужен закоренелый скептик, то это, Монгол, не ко мне. У меня с некоторых пор иная жизненная позиция.
        Глянь, что творится! Жизненная позиция у него иная! Монгол со злостью провел ладонью по бритому затылку. Ну кто бы мог подумать?! Ладно, каждый имеет право на маленькое заблуждение, пусть Ворон верит в зеленых человечков, а он не за тем сюда пришел.
        - Да ты не злись, Монгол, - друг успокаивающе похлопал его по плечу. - Я ж тебе свое мнение не навязываю. Просто иногда черное не всегда оказывается черным.
        - Эх, темный я человек, - Монгол выжал из себя улыбку, - ничего-то в аллегориях не смыслю. Ну да ладно, я ж не за тем здесь, чтобы тебе сказочку про огнеокую барышню рассказать. Я ж к тебе по делу. Эта… огнеокая у меня паспорт увела, а мне без него, сам понимаешь, никуда. Ты бы мне ее адресок подкинул, я бы у нее паспорт забрал.
        Ворон молчал как-то уж больно долго, уж больно подозрительно. А вопрос-то вроде бы простой, особых размышлений не требующий.
        - Извини, - в голосе друга слышались и сожаление, и решительность, - не дам я тебе ее адресок.
        Вот это поворот! Ай да Ворон, ай да сукин сын…
        - А что ж так? - Монгол с силой сжал челюсти, даже зубы заскрипели.
        - Я ж тебя знаю, ты парень горячий. Вдруг от твоей горячности кто-нибудь пострадает.
        - Кто? Свиристелка твоя малолетняя?! Конечно, пострадает, даже не сомневайся, месяц потом не сможет на задницу свою тощую сесть. А что ты мне прикажешь? В доброго дяденьку поиграть?! Не получится! Я человек прямой, мне моя грубая душевная организация не позволит какую-то вороватую сучку безнаказанной оставить.
        Ворон тяжело вздохнул, посмотрел на него с сочувствием, а потом сказал:
        - Вот именно из-за того, что твоя грубая душевная организация может сыграть с тобой злую шутку, я тебе Лиин адрес и не дам. Но ты не переживай, я завтра сам с ней поговорю и паспорт твой вызволю, а ты потом за ним подъедешь. Договорились?
        - А не боишься, Ворон? - Монгол встал с дивана. - Вдруг ты свою протеже идеализируешь, а она вовсе не ромашка?
        - Я как-нибудь сам разберусь, ромашка она или еще кто, - Ворон улыбнулся и, помолчав, спросил: - Ну, забирать у Лии твой паспорт?
        - А у меня есть выбор? - Монгол улыбнулся в ответ. - Забирай, раз такое дело. Но я серьезно говорю, ты там смотри с ней поосторожнее. Береженого и бог бережет.
        - Знаю, не первый год на свете живу.
        - Живешь-то, может, и не первый, а до сих пор наивный как ребенок, в чудеса веришь. - Монгол ослабил узел галстука. - Жарковато у вас тут.
        - Кондиционер сломался, все никак не починим, - Ворон виновато пожал плечами.
        - И пить охота…
        - У меня в кабинете в холодильнике есть минералка. Принести? - Похоже, Ворон все-таки испытывает некоторую неловкость за отказ.
        - Ну, если ничего покрепче минералки нет, то, так уж и быть, принеси.
        - Ты же знаешь, я на работе спиртное не держу. - Ворон растерянно развел руками.
        - Да ладно, шутка. Я ж за рулем. Минералка сгодится. - Монгол уселся на диван и приготовился ждать.
        Ждал он недолго, как только за товарищем захлопнулась дверь, сорвался с места, в два прыжка оказался у журнального столика, на котором поверх стопки «Плейбоев» лежал мобильник Ворона. Так, времени в обрез, вороновский кабинет этажом выше. Подняться, взять минералку, спуститься - на все про все минуты две, максимум три.
        Ему повезло: нужный номер отыскался практически сразу. Времени как раз хватило на то, чтобы записать его на выдранной из «Плейбоя» странице. К тому моменту, как Ворон вернулся в студию с запотевшей бутылкой минералки, Монгол уже преспокойненько возлегал на диване в обнимку с мартовским «Плейбоем» и любовался прелестями девушки месяца.
        - Жениться тебе нужно, Монгол, - Ворон бросил ехидный взгляд на журнал и протянул минералку.
        - Так женюсь когда-нибудь. Чего ж не жениться-то? Вот найду точно такую же красотку, - Монгол потряс «Плейбоем», - и обязательно женюсь.
        - Если точно такую же, то уж лучше оставайся холостым, - усмехнулся Ворон.
        Они еще пару минут поболтали ни о чем, а потом дверь с грохотом распахнулась, и в студию ввалились три бравых молодца во главе с Извергом.
        - Привел бездельников! - Изверг смахнул со лба капли пота и проворчал: - Ворон, когда кондиционер будем чинить? Это ж не студия, а парник.
        - Так ты ж у нас, кажется, по хозчасти, - огрызнулся Ворон.
        - Я у нас и по хозчасти, и по музчасти. Я у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец…
        Монголу было уже не до их перебранки. Наскоро попрощавшись с вороновским коллективом, он быстро вышел из студии.
        Очутившись в спасительной прохладе автомобиля, он достал из кармана пиджака листок, посмотрел сначала на записанный номер, потом на наручные часы. Вот ведь как удачно все складывается. Удачнее не придумаешь…

* * *
        С книжечкой посерьезнее так ничего и не вышло: уж больно мудреным языком она оказалась написана, неспециалисту ни в жизнь не разобраться. Может, оно и к лучшему: меньше знаешь, крепче спишь. Да и диагноз Лия бы себе поставила самый страшный, самый неизлечимый. Она-то себя знает. Проще и разумнее дождаться Анатолия Марковича и уже у него проконсультироваться, а не заниматься самодиагностикой и самолечением.
        Мобильный зазвонил в семь вечера, когда до конца смены оставался час. Незнакомый номер вызвал неприятную дрожь в коленках. Лия и раньше не очень любила отвечать на звонки неизвестных, а уж сейчас, когда в ее жизни столько всего произошло, и подавно. Искушение отключить телефон было очень сильным, но она себя переборола. Коль уж решила начать жизнь заново, то нужно жить, а не прятаться. После нескольких секунд настройки на новую жизнь ее «я вас слушаю» прозвучало вполне решительно, даже немного раздраженно.
        - Лия? - голос мужской, незнакомый, вежливый, даже с виноватыми нотками. Это, наверное, из-за ее не слишком приветливого тона.
        - Да. - И вовсе нет ничего страшного в разговоре с незнакомцем. Сейчас все прояснится, и жизнь пойдет своим чередом.
        - Прошу прощения за поздний звонок. - Виноватых ноток прибавилось. - Я Евгений Сидорский, администратор группы «Фаренгейт».
        От сердца отлегло и дышать стало легче. Оказывается, ей было тяжело дышать.
        - Я звоню вам по просьбе Влада Ворона. Вы ведь знаете его?
        Кто же не знает Влада Ворона?! Разумеется, она его знает. Мало того, она ему сегодня собиралась позвонить, напроситься на работу.
        - Это касается вашего с Владом недавнего разговора, - собеседник сделал небольшую паузу, давая Лие возможность вспомнить тот самый недавний разговор.
        - Да, я вас внимательно слушаю, Евгений.
        - К сожалению, Влада сейчас нет в городе, но я имею все полномочия для ведения дел от его лица. Лия, вы нам нужны.
        Его «вы нам нужны» прозвучало так интимно и многообещающе, что у Лии загорелись уши.
        - Поймите нас правильно, мы ни в коей мере не хотим на вас давить, но время не ждет. Прежде чем приступить к записи нового альбома, мы должны принять конкретное решение. Понимаете, о чем я?
        Лия все прекрасно понимала и уже хотела сказать, что она согласна, когда администратор Ворона предложил:
        - А скажите, это не будет большой наглостью с моей стороны, если я за вами заеду, и мы все обсудим за ужином? Вы сейчас дома?
        - На работе, - она посмотрела на часы.
        - Я могу забрать вас с работы, диктуйте адрес. - Евгений Сидорский был так убедителен и так обаятелен в своей нахрапистости, что Лия невольно улыбнулась. Нет ничего плохого в том, что она проведет вечер не наедине с собственными фобиями, а в обществе приятного человека.
        - Я освобожусь только через час, - на всякий случай предупредила она.
        - Вот и замечательно, у меня как раз хватит времени добраться до вашей работы. Ну, так я подъеду?
        - Подъезжайте, - Лия продиктовала адрес, а потом, спохватившись, спросила: - А как я вас узнаю?
        - О, нет ничего проще, - по голосу слышалось, что собеседник улыбается, - у меня черный «Порше Кайен». Это такой внедорожник…
        - Я знаю, как выглядит «Порше Кайен», - Лия тоже улыбнулась. Все-таки мужчины - большие дети, они так наивны в своей уверенности, что мир крутится исключительно вокруг них и их дорогих игрушек. А женщинам не по силам даже запомнить названия их машинок.
        - Просто замечательно! Значит, ровно через час мое авто ждет вас у крыльца библиотеки. Я вам посигналю, чтобы вы ненароком не сели в какой-нибудь чужой внедорожник. Будет ужасно обидно, если этот чудесный вечер в вашей компании проведет другой мужчина.
        А он, кажется, с ней заигрывает. Или у него просто стиль работы такой: обезоружить потенциального партнера напористостью и обаянием? Ну да бог с ним, со стилем! Она ведь не на свидание с этим балаболом идет, а на деловую встречу. И если интуиция ей не изменяет, встреча должна пройти весьма конструктивно. Жаль только, что Ворон сам не смог. С Вороном, наверное, было бы проще. Его она хотя бы знает в лицо. А неизвестный Евгений Сидорский представляется ей исключительно в виде черного «Порше Кайена». Человек-загадка, честное слово.
        - Не беспокойтесь, Евгений, я буду предельно осторожна с незнакомыми джипами и дождусь вашего сигнала.
        - Значит, договорились! Все, я не прощаюсь. Увидимся через час. - В трубке послышались гудки отбоя.
        Лия спрятала мобильный в сумочку и прижала ладони к пылающим щекам. Вот она - новая жизнь, уже подкинула козырного короля. Не в том смысле, что король ей симпатичен - она же его даже не видела, - а в том, что не пришлось самой звонить Владу Ворону. Если бы позвонила сама, то получилось бы, что предыдущими своими отказами она просто набивала себе цену, а это некрасиво. В данном же случае все складывается очень даже удачно: она поужинает с администратором Ворона, даст свое согласие, и новая жизнь засияет всеми красками. Может быть, и без медальона как-нибудь удастся прожить…
        Последний посетитель покинул читальный зал в половине восьмого, так что у Лии осталось еще время на то, чтобы привести себя в порядок. Не то чтобы она как-то особенно прихорашивалась: подвела глаза, освежила помаду на губах, ну и покрутилась секунду-другую перед зеркалом, просто так, без конкретной цели. Хорошо, что сегодня на работу она надела блузку и юбку, а не привычные джинсы. Неизвестно, в какое место они поедут. Вдруг в ресторан, а в ресторане в джинсах как-то не комильфо. Хотя не стоит забывать, что переговоры она будет вести не с обычным бизнесменом, а с представителем Влада Ворона, а у Влада в команде все ребята крайне неформального вида. В рок-тусовке свои законы и свой собственный дресс-код. Так что запросто может статься, что в своих офисных одежках она будет выглядеть синим чулком. Ну да теперь-то уже что? Не побежишь ведь домой переодеваться.
        На библиотечное крыльцо Лия вышла ровно без двух минут восемь. Точность - вежливость королей. Опаздывать девушке позволительно на свидание, но никак не на деловую встречу.
        К вечеру мертвый штиль сменился легким ветерком, к ступенькам крыльца намело тополиного пуха, с которым вот уже два дня безуспешно боролся штатный дворник Семенович. Лия смахнула с лица невесомую пушинку, осмотрелась. На стоянке перед библиотекой стоял всего один автомобиль - графитово-черный джип, так что ошибиться было невозможно. Джип, игриво подмигнув фарами, коротко посигналил. Лия сделала глубокий вдох и решительно перешагнула сугроб из тополиного пуха. Новая жизнь еще раз призывно подмигнула ей фарами незнакомого автомобиля.
        Вблизи джип казался еще больше, чем на расстоянии. В его отполированном боку Лия увидела свое вытянутое и причудливо изогнутое отражение, а потом дверца со стороны пассажирского сиденья приветливо распахнулась. Вообще-то, водителю стоило бы выйти из машины, чтобы помочь даме сесть, но что она знает о водителе?! Может, у него несколько иные представления о правилах хорошего тона.
        - Вы пунктуальны, Лия, - из салона послышался уже знакомый по телефонному разговору голос. - Прошу вас!
        Уже положив ладонь на ручку дверцы, Лия запоздало подумала, что, садясь в машину к незнакомцу, поступает крайне опрометчиво. Особенно в свете минувших событий. Но ведь этот человек не совсем незнакомец, он в курсе ее разговора с Владом. Все, поздно бояться! Ее заминка и без того выглядит по меньшей мере странно.
        Юбка оказалась слишком узкой: чтобы усесться на пассажирское сиденье, Лие пришлось ее поддернуть, и даже не чуть-чуть, а вполне ощутимо, так, что обнажилось бедро. Вот черт, этот Евгений Сидорский еще, не дай бог, решит, что она с ним кокетничает. Лия решительно захлопнула дверцу, торопливо одернула юбку и только потом посмотрела на мужчину, сидящего за рулем.
        Да, если судить по внешнему виду вороновского агента, ужинать они будут явно не в ресторане, в лучшем случае в каком-нибудь баре. Вытертые джинсы, кожаная куртка, солнцезащитные очки и кепка. Ну, кепку-то он мог бы и снять, да и очки в восемь вечера, прямо скажем, не нужны. Если только… Ой, мамочки!..
        Центральный замок сработал за секунду до того, как Лия попыталась открыть дверцу. Тут же в бок уперлось что-то твердое.
        - Ну, привет. - Голос был не тот, что по телефону, но тоже знакомый. - Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.
        Черные очки шлепнулись на заднее сиденье, следом спланировала кепка.
        Иудушка! Череп бритый, а морда, наоборот, сизая от щетины. И глаза серые, непроницаемые. В правой руке - пистолет. Вот что упирается в бок - ствол…
        - Я сейчас закричу. - Голос хриплый, совсем не убедительный, а рука вспотела и оставляет на пластиковой обивке салона влажные следы.
        - Закричишь - выстрелю. - На небритой морде появляется и мгновенно исчезает кривая усмешка.
        В самом деле выстрелит? Взгляд непроницаемый - железобетонная стена, а не взгляд.
        - Убери пистолет - Пальцы скользят по гладкому стволу, ложатся на лапу Иудушки. Не выстрелит. Да, ненавидит. Да, просто так от него не уйти. Но не выстрелит…
        В железобетонных глазах удивление.
        - Уверена? - Пистолет исчезает в кармане куртки.
        Вдохнуть получается не сразу, воздух врывается в горло с тихим шипением. Что же, она не дышала все это время?
        - Выпусти меня! - Если получилось, если не выстрелил, так, может…
        - Даже не надейся! Мы с тобой еще не поговорили по душам. - Последние слова тонут в реве мотора, затылок больно стукается о подголовник. Не хочет она с ним, предателем, разговаривать…

* * *
        Нет, ну до чего ж бабы глупые существа! Позвонил этой дуре, голос лишь самую малость изменил, наплел с три короба, пококетничал - и она уже твоя, идиотка доверчивая. Монгол спрятал телефон в карман и злорадно усмехнулся. Значит, времени у него в обрез: переодеться, взять ключи от дачи. Хорошо хоть работает эта зараза недалеко от его дома, можно проехать дворами, не придется стоять в вечерних пробках.
        Здание библиотеки было старое, не видевшее ремонта лет двадцать пять, а то и больше. Во всяком случае, грязно-коричневый цвет штукатурки Монгол помнил еще со школьных лет. Ничего не изменилось, только тополя вокруг стали выше и толще.
        На стоянке не оказалось ни одной машины. Не любит нынче народ в библиотеки ходить, или просто поздно уже для книголюбов, все по домам разошлись. Девчонка выскочила на крылечко аккурат в восемь - пунктуальная. Выглядела она получше, чем в прошлые разы, вполне презентабельно - этакая офисная барышня в лакированных туфельках, узкой юбчонке и атласной темно-синей блузке. Даже не верится, что всего день назад эта пигалица предпочитала допотопное тряпье, пролетарскую кумачовую косынку и растоптанные боты. А еще больше удивляет, что пару дней назад она была почти мертва. Чуден мир…
        Девчонка заприметила его машину сразу: встрепенулась, плечики расправила, волосенками тряхнула. Думает, дуреха, что ждет ее романтическое свидание при свечах. Свидание-то ждет, но отнюдь не романтическое, и со свечами на даче напряженка.
        Зачем тащить эту козу на дачу, Монгол так себе толком и не объяснил. Просто почувствовал острую необходимость выяснить отношения с мерзавкой где-нибудь подальше от посторонних глаз. Потому что выяснять отношения им придется громко и долго, и в городе всегда найдется кто-нибудь сердобольный, желающий узнать, а чего девушка так кричит и почему молодой человек с ней груб. А он будет груб, тут уж никаких сомнений, он даже ремень - орудие возмездия - в багажник бросил. Ремень знатный: кожаный, армейский. Надо только пряжку с него снять, а то примерное наказание может закончиться смертоубийством. Зачем же грех на душу брать? Нет, он только за свое загубленное на целый день здоровье спросит, паспорт обратно вытребует да и сдаст негодяйку старшему следователю Горейко.
        Монгол так увлекся сладостными мыслями о грядущей мести, что едва не упустил момент, когда девчонка прискакала к джипу, опомнился только от дробного перестука каблучков, толкнул дверцу со стороны пассажирского сиденья и сказал:
        - Вы пунктуальны, Лия. Прошу вас!
        Девчонка усаживалась долго, как-то неловко, бочком. Только когда подол черной юбки задрался выше некуда, Монгол понял причину этой неловкости - юбчонка оказалась узковата, в такой удобно садиться в приземистую машинку, но никак не в джип. А нога ничего…
        Насладиться зрелищем обнаженного девичьего бедра ему не дали: девчонка торопливо одернула юбку. Стеснительная! Как ночью в неглиже по городскому парку разгуливать, голыми коленками подрастающее поколение смущать, так она не смущается, а тут гимназистку из себя строит. Да ладно, бог с ними, с голыми коленками, он ее не для того в свои сети заманил, чтобы девичьими прелестями любоваться, у него другие, далеко идущие планы, и сантиментам в них места нет.
        Пистолет Монгол прихватил с собой исключительно для антуражу, чтобы запугать девчонку и пресечь истерику на корню, но на всякий случай проверил предохранитель, а то мало ли что - раз в год и незаряженное ружье стреляет. Не хватало еще, чтобы ствол пальнул в самый неподходящий момент.
        - Ну, привет! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. - Вот он, сладостный миг отмщения! Можно больше не таиться, не изображать из себя полудурочного парнишку-администратора - кстати, у Ворона администраторов отродясь не было, - а предстать перед несчастной во всей своей угрожающей красе. И очки пора снять, а то сидит, как в погребе, ничего толком из-за темных стекол не видит.
        А девчонка оказалась прыткой, среагировала почти мгновенно. Монгол едва успел заблокировать двери и ткнуть ствол ей под ребра.
        Она разглядывала его долго и без подобающего ситуации пиетета. В черных глазюках - недоумение, досада, на лбу возмущенные морщинки. Неужели совсем не боится?
        - Я сейчас закричу. - Боится, теперь видно, что боится.
        - Закричишь - выстрелю. - Не выстрелит, но она-то об этом не знает. Она о нем вообще ничего не знает.
        - Убери пистолет. - Тонкая ладошка нагло накрыла ствол, кончики холодных пальцев коснулись Монголовой руки.
        - Уверена?
        Все, пистолет не пригодился. Какая-то она бесстрашная. Ну ничего, пистолета не испугалась, но перед армейским ремнем, орудием возмездия, не устоит, потому что ремень в отличие от ствола он в дело пустит с превеликим удовольствием. Ему бы только до дачи добраться. Эх, надо было у Франкенштейна какого-нибудь хлороформа попросить. Сейчас бы усыпил эту дурынду, запихнул в багажник - и не имел бы никаких проблем до самой дачи. А так придется поднапрячься, следить не только за дорогой, но и за своей чокнутой пассажиркой. Что-то он слегка увлекся планами мести и забыл, что имеет дело не просто с воровкой, а с девицей психически нестабильной, за плечами у которой одно убийство, три сбитых с пути истинного подростка, семь метров выжженной дотла парковой земли и оплавленные камни. С такой надо ухо держать востро. Даром что с виду она мелкая и беспомощная, не стоит игнорировать слова Франкенштейна о том, что в состоянии аффекта эти чудики становятся очень сильными. Интересно, далеко ей до аффекта, успеют они за город выехать?
        - Выпусти меня! - Судя по придушенному голосу и глазюкам, еще красное сияние не излучающим, но молнии уже мечущим, до аффекта всего ничего. Сплоховал он с хлороформом. Надо было хоть наручники с собой прихватить.
        - Даже не надейся! Мы с тобой еще не поговорили по душам. - Монгол утопил в пол педаль газа, боковым зрением не без удовольствия увидел, как девчонкина голова дернулась сначала вперед, к лобовому стеклу, а потом врезалась затылком в подголовник. Пристегиваться надо, ГИБДД не просто так предупреждает…
        - Куда ты меня везешь? - Вот ведь бабы, любят отвлекать водителя во время езды каверзными вопросами.
        - Я же сказал, поговорить нужно. - Монгол вывернул руль, и джип прытко выскочил со стоянки на дорогу.
        - Поговори здесь! Не надо меня никуда везти!
        Прежде чем ответить, он бросил быстрый взгляд на девчонку: бледная, на щеках красные пятна, кулачки сжаты. То ли злится, то ли уже начинает бояться. Лучше бы второе, хотя и первое его вполне устроит.
        - Ну, - Монгол улыбнулся самой недоброй, самой жуткой своей улыбкой, какой он неоднократно вводил в ступор нерадивых подчиненных и неизменно добивался от них полного и безоговорочного послушания, - я с тобой не только поговорить хочу.
        - А что еще? - Кулачки разжались, тонкие пальцы тут же судорожно вцепились в сумочку. А сумочку-то не мешало бы отобрать, мало ли что у нее там припрятано.
        Монгол протянул руку, выдернул у девчонки сумку, зашвырнул на заднее сиденье, от греха подальше, и только потом, понизив голос до зловещего шепота, сказал:
        - На месте разберемся, что еще. Ты пока сиди спокойно и не вздумай дурить. Ствол я хоть и убрал, но врезать тебе всегда успею, можешь не сомневаться. А ты, как я помню, и так уже битая-перебитая, зачем тебе дополнительные шишки?
        И тут, еще раз внимательно посмотрев на девчонку, Монгол удивленно присвистнул. Куда же подевались ее синяки и ссадины? Рана на голове была немаленькой, это он точно помнил, а сейчас нет ничего: волосенки расчесаны, уложены, а раны нет. И ноги были все в синяках, на левой, он очень хорошо запомнил, кровоподтек красовался на полбедра, а сейчас…
        Монгол ловко обошел громыхающий и готовый развалиться на запчасти «Икарус», выровнял джип, наклонился и резко дернул вверх край девчонкиной юбки. Юбка треснула по шву, девчонка взвизгнула, а Монгол почувствовал неприятный холодок в животе - кровоподтека не было.
        Первый шок длился недолго. Это ж баба! Станет она с синяком на полноги ходить. Замазала чем-нибудь: пудрой или тональным кремом.
        Второй раз застать Огневушку врасплох не получилось. Как только Монгол положил ладонь ей на бедро - к слову, преследовал он при этом чисто академический интерес, хотел проверить свою теорию, - девчонка заорала и что есть силы врезала ему по морде. Получилось не то чтобы больно, но как-то очень уж унизительно. А унижение - не то чувство, которое может пробудить в душе мужчины понимание. Во всяком случае, в Монголовой душе оно вызвало противоположное чувство, инстинкты сработали раньше, чем успел включиться мозг. Правая ладонь легла на девчонкин загривок, пальцы сомкнулись на тонкой шее. Нажать чуть посильнее - и конец, не придется никого везти на дачу, можно сразу сдавать хладный труп Франкенштейну, а самому идти с повинной к старшему следователю Горейко. То ли Монгола отрезвили подобные перспективы, то ли жалобное девчонкино поскуливание, но хватку он все-таки чуть-чуть ослабил и процедил сквозь стиснутые зубы:
        - Еще раз ударишь, сверну шею. Ясно тебе?
        Все ей было ясно. Глазюки, и без того немаленькие, стали огромными, на пол-лица, и где-то на дне зрачков Монголу привиделись красные всполохи. Всполохи потухли быстро, погасли под потоком злых слез. Злится - это хорошо. А еще лучше, что не просто злится, а боится. Поняла наконец, что с ним шутки плохи, что без ствола он, возможно, еще опаснее, чем со стволом.
        - Ясно?! - Достигнутый эффект нужно было закрепить, поэтому Монгол рявкнул так, что у самого заложило уши.
        Огневушка съежилась, втянула голову в плечи, молча кивнула, попыталась ладошкой прикрыть оголившееся бедро.
        - Руку убери!
        Повторять дважды не пришлось. Не зря говорят, что против лома нет приема. Девчонка, пусть не сразу, пусть с неохотой, но руку убрала, только дернулась, когда Монгол снова положил ладонь ей на бедро и легонько поскреб кожу ногтем. Кожа отозвалась на прикосновение «мурашками» и, кажется, немного нагрелась, но ожидаемого результата он так и не добился - кровоподтека не было.

* * *
        Убить бы этого гада! Сначала приложить чем-нибудь тяжелым по бритой башке, а потом придушить! Да как он смеет с ней так… по-скотски. Юбку порвал, шею чуть не свернул, облапил, как последнюю шлюху. А еще везет неизвестно куда и неизвестно что намеревается делать.
        Как же она так сплоховала?! Ведь уже должна жизнь научить, что никому доверять нельзя. А она, дуреха, повелась на знакомое имя, забыла об осторожности.
        - Где он? - Иудушка хмурился, смотрел на дорогу и совсем не глядел в ее, Лиину, сторону. Хорошо хоть руку с бедра убрал, извращенец лысый.
        - Кто? - Лия отодвинулась от Иудушки на максимально возможное расстояние.
        - Где кровоподтек? Когда я видел тебя последний раз, на твоем бедре был здоровенный синячище. Где он?
        - Прошел.
        - Только не надо мне сказки рассказывать, такой синяк за пару дней не сойдет. Где он?
        - Говорю же, прошел.
        - И голова тоже? Так прошла, что никаких следов не осталось? - Иудушка припечатал Лию злым взглядом.
        - Да, - она вжалась в спинку сиденья.
        - Так не бывает. - В железобетонных глазах мелькнуло удивление.
        - Выходит, что бывает, - сейчас главное - этого гада не злить. Вдруг получится его уболтать, уговорить оставить ее в покое.
        - И давно это с тобой? - Иудушка опять уставился на дорогу.
        - Что именно?
        - Давно на тебе все заживает, как по волшебству?
        - С детства.
        - Элексирчик какой-нибудь чудесный пьешь?
        - Нет, само собой заживает.
        Надо уводить разговор от этой опасной темы, да вот только куда?
        - Интересное кино. - Иудушка поскреб бритую башку, крутанул руль влево, обгоняя впереди идущий автомобиль. - А с глазами у тебя давно?
        Господи, про глаза-то он откуда знает? И с ними у нее давно, почти с самого рождения. Черные, точно уголья, глаза для натуральной блондинки крайне нетипичны. Цвет радужки генетически связан с цветом волос и кожи. У брюнетов могут быть светлые глаза, а вот блондины практически никогда не рождаются кареглазыми. Помнится, Анатолий Маркович очень сильно удивился, когда узнал, что волосы у нее не крашеные, а натурального цвета. Это он рассказал о генетической закономерности, которую Лия одним своим существованием поставила под сомнение. А мама - у нее тогда наступил один из редких светлых промежутков - вдруг как-то странно улыбнулась и сказала, что при рождении у Лии глаза были небесно-голубого цвета, и в подтверждение своих слов достала старый полароидный снимок. На снимке мама, молодая и непривычно счастливая, держала на руках полугодовалого младенца с белыми кудряшками и васильковыми глазами. Мама смотрела на старый снимок с нежностью и легкой грустью. Тогда на какое-то мгновение Лие почудилось, что нет никакого сумасшествия и все еще можно исправить, но мама отложила фото, и взгляд ее, до этого
такой ясный и безмятежный, снова стал пугающе-бездумным…
        - Так что с глазами, я спрашиваю?! - В голосе Иудушки послышалось раздражение.
        - Не знаю. Наверное, какая-то генетическая аномалия.
        - Ни хрена себе аномалия! - Иудушка присвистнул. - Тебя что, у стен чернобыльского реактора зачали?
        - Почему у реактора? - Все, теперь ей конец. Похоже, попала она в лапы к еще одному маньяку. Вот тебе и повышенная виктимность, будь она неладна - притягивает всяких ненормальных, больных на голову…
        - А где ж, если у тебя следы радиоактивные, а глаза по ночам красным светом горят?!
        - У меня глаза красным светом горят?! - Точно, маньяк, с бредом и галлюцинациями.
        - Ну не у меня же?! Сама ведь сказала - генетическая аномалия.
        - Я имела в виду цвет глаз. Я блондинка, а глаза у меня карие. При чем тут какое-то свечение?!
        - Да так, - Иудушка пожал плечами, - просто свидетели утверждают, что в темноте твои глаза горят демоническим красным огнем. А еще после тебя остается выжженная земля.
        В животе вдруг сделалось холодно и пусто.
        - Ты шутишь, да? - Лия осторожно тронула Иудушку за локоть. - Хочешь меня напугать? Я испугалась, честное слово. Я даже готова попросить у тебя прощения. Только скажи, что ты пошутил.
        - Это не я, это свидетели пошутили. - Иудушка брезгливо дернул рукой, сбрасывая ее ладонь. - И следователь.
        - Какой следователь?..
        - Следователь, который разбирает твое дело и будет несказанно счастлив, когда я тебя к нему привезу.
        Следователь, свидетели, выжженная земля… Рот наполнился полынной горечью.
        - Это они рассказали? - спросила Лия шепотом. - Они остались живы и сами пришли к следователю?
        - Удивительно, правда? После встречи с тобой кто-то умудрился остаться в живых. Что ж ты их пожалела?! Что ж не добила, как ту несчастную тетку из больницы?! - заорал Иудушка и нажал на педаль газа.
        Джип рванул вперед, Лию швырнуло на лобовое стекло.
        - Пристегнись. - Иудушка чуть сбавил скорость.
        - Я ее не трогала. - Из-за горечи говорить было тяжело. - Я даже тех… уродов трогать не хотела. Не знаю… Я плохо помню. Они меня однажды уже убили…
        - Охренеть… - Иудушка со свистом выдохнул воздух. - Да что ты за человек такой?! Что ж выдумываешь всякую ерунду?!
        - Я не выдумываю!
        - Выдумываешь! Всем-то ты нужна, все-то тебя убить хотят! - Он остановил джип у перекрестка, дождался, пока загорится зеленый свет, и только потом заговорил: - Ладно, допустим, в морге ты не просто так очутилась. Предположим, кто-то на тебя действительно напал…
        - Так они же и напали!
        - Заткнись! - рявкнул Иудушка. - Кто-то на тебя напал, едва не убил, но все обошлось, и ты, словно ящерица, отрастила себе новый хвост. Я ведь помню, как ты тогда выглядела - живой труп. А теперь на тебе ни единой царапинки. Ну да ладно, не о том сейчас речь. Значит, первый раз тебя недобили, так?
        Недобили… точно она не человек, а собака.
        - Недобили. - Иудушка кивнул каким-то своим мыслям. - А дальше что? К тебе в палату пришел плохой доктор, посмотрел-посмотрел и решил: «А дай-ка я убью эту девицу. Что-то она мне не нравится». Но от плохого доктора ты сбежала, между делом свернув шею несчастной санитарке.
        - Я ее не убивала!
        - Если ты еще хоть раз меня перебьешь, я тебя ударю. - В железобетонных глазах засветилась такая же железобетонная решимость. - А потом ты ломанулась в парк и повстречала там троих семнадцатилетних пацанов. И, что самое удивительное, пацаны тоже захотели тебя убить!
        О чем он? Какие пацаны?..
        - А теперь ответь мне, что это, если не сумасшествие? Лия, ты больна, тебе нужно лечиться.
        - Мне не нужно лечиться! - Черт с ним, пусть он ее хоть до смерти изобьет. - Это ты сумасшедший, а не я! Я понятия не имею, о каких пацанах ты говоришь. Я не видела никаких пацанов!
        - Всего минуту назад ты утверждала, что подростки намеревались тебя убить, а сейчас пытаешься меня убедить, что в глаза их не видела.
        - Не подростки, а бомжи! - Нельзя кричать, но как не кричать, если по-другому этот твердолобый ее просто не слышит?!
        - Сначала подростки, теперь бомжи. Ты бы определилась. - Иудушка говорил спокойно, смотрел только на дорогу, но черные брови сошлись на переносице, а под сизой щетиной перекатывались желваки.
        Все, с нее хватит! Не станет она больше ничего говорить. Бесполезно что-то пытаться доказать человеку, который уверен в ее виновности, уже вынес приговор и собирается привести его в исполнение.
        В сумочке заиграл мобильный. «Полет шмеля» - любимая мелодия Анатолия Марковича. Значит, он уже вернулся из-за границы.
        - Кто это? - насторожился Иудушка.
        - Пошел к черту!
        - Я спрашиваю, кто звонит. - Твердые пальцы больно сжали шею.
        - Друг семьи. - А вот не будет она ему всю правду рассказывать.
        Иудушка оставил шею в покое, перегнулся через сиденье, подцепил сумочку, достал мобильник, глянул на определитель номера.
        - Кто такой Анатолий Маркович?
        - Я же сказала, друг семьи!
        - А поконкретнее?
        - Лечащий врач моей мамы.
        - Еще один лечащий врач, - Иудушка криво усмехнулся и сунул мобильник в карман куртки.
        «Полет шмеля» играл около минуты, а потом телефон замолчал. Правда, ненадолго, через пару секунд звонок повторился.
        - Мне нужно ответить, - Лия сжала кулаки.
        - В другой раз.
        - Если я не отвечу, мама и Анатолий Маркович поймут, что со мной что-то случилось.
        - А если ответишь, они поймут это намного раньше. Все, вопрос закрыт.
        После недолгой тишины мобильник в кармане Иудушки снова ожил. Иудушка чертыхнулся и сунул телефон Лие.
        - Скажи, что занята, что перезвонишь позже. И попробуй только выкинуть какой-нибудь финт - голову откручу.
        Лия взяла протянутый мобильник, поднесла к уху.
        - Анатолий Маркович, здравствуйте. - Иудушке должен понравиться ее голос, он совершенно спокойный.
        - Лия, что с тобой? - не здороваясь, спросил Анатолий Маркович. - Почему ты не берешь трубку? Я звоню уже третий раз.
        - Все в порядке, просто не слышала звонка. А вы прилетели?
        Иудушка бросил на нее предупреждающий взгляд и раздраженно побарабанил пальцами по рулю.
        - Да, сегодня днем. Лия, у тебя какой-то странный голос, с тобой, правда, ничего не произошло?
        Значит, странный… Вот и Иудушка смотрит подозрительно, даже машину остановил у обочины - ждет. Надо же, а она и не заметила, как они выехали за город.
        - У меня все хорошо, - Лия с ненавистью глянула на своего похитителя. - Просто очень мало времени. Обещала маме, что сегодня переночую у нее, а вы же знаете, как она не любит, когда я опаздываю.
        Анатолий Маркович умный, он догадается, что у нее проблемы. Она никогда не ночует у мамы, потому что мама живет в психиатрической больнице.
        - Девочка, ты не можешь говорить? - Анатолий Маркович все правильно понял.
        - Да, обязательно передам.
        - Хватит. - Иудушка вырвал у нее мобильник, нажал на кнопку отбоя и процедил сквозь стиснутые зубы: - Что-то мне подсказывает, что ты пыталась меня надуть, Огневушка.
        Лия ничего не ответила, отвернулась к окну. Анатолий Маркович понял, что она попала в беду, и обязательно что-нибудь придумает..
        - Я с тобой разговариваю! - Иудушка тряхнул ее за плечо.
        - Конечно, пыталась! Ты разве не слышал?! Я же только что продиктовала ему номер твоей машины и твои паспортные данные! - Лия спихнула с плеча тяжелую лапу.
        - Смотри мне. - На мгновение лапа угрожающе зависла перед ее лицом, а потом улеглась на рулевое колесо. - Я не тот человек, с которым можно шутить безнаказанно.
        - Я это поняла. Ты мелочный и мстительный ублюдок. - Сейчас он ее точно ударит.
        Не ударил. Выругался вполголоса и вырубил мобильник. Дурак, неужели не соображает, что делает только хуже?! Теперь то, что с нею невозможно связаться, выглядит еще подозрительнее. Теперь ее точно будут искать. А впрочем, ее уже и так ищут, как преступницу, как убийцу… За чужие грехи… Вопрос лишь один - кто найдет ее раньше: Анатолий Маркович, маньяк или милиция.
        Пока повезло Иудушке: оказался самым прытким, самым находчивым - номер ее телефона отыскал, каким-то образом узнал о предложении Влада Ворона. Странно, Ворон не говорил об этом никому, кроме посвященных, потому что опасался конкуренции. Она, Лия, конечно, не бог весть какая звезда, а точнее, вовсе не звезда, но кое-какой талант у нее, несомненно, имеется. И кто-нибудь такой же дальновидный, как Ворон, мог легко найти ее таланту применение. Пусть не на сцене, многие мужчины считают, что женщина за ударной установкой - это моветон, но в звукозаписывающей студии так уж запросто. Наверное, этот бритоголовый монголоид из ближнего круга Ворона, из посвященных. Значит, стоит еще раз попробовать договориться.
        - Это Влад Ворон дал тебе номер моего телефона? - Она смотрела прямо перед собой, в сгущающихся сумерках пытаясь разобраться, по какой дороге они едут.
        - Не твое дело. - Иудушка разозлился, но не удивился. Значит, Ворона он действительно знает.
        - Мы дружим с Вороном. - Вообще-то, их отношения с Владом скорее деловые, чем дружеские, но Иудушке о том знать необязательно. - Понимаешь? Ворону очень не понравится, если со мной что-нибудь случится.
        - Не обольщайся. Думаешь, ему больше заняться нечем, кроме как твоими проблемами? На хрена ему в группе баба, находящаяся в уголовном розыске? Ты теперь никто. Ясно? Ты убийца и воровка.
        Ох, не из-за убийства печалится Иудушка. Похоже, весь этот маскарад с похищением из-за паспорта и трюка с кофейными чашками. Сатисфакции ему хочется, мести за униженное самолюбие.
        - Послушай, ты злишься из-за паспорта? - Главное, выглядеть независимой, не показывать этому уроду, что ей страшно.
        - Догадливая. - Иудушка свернул с шоссе на узкую, лет сто не ремонтировавшуюся дорогу.
        - Я тебе его отдам, честное слово. - И лести поменьше, нечего унижаться.
        - Кто бы сомневался! Разумеется, отдашь, - Иудушка недобро усмехнулся.
        - Но предупреждаю сразу, у меня его с собой нет. Он в надежном месте. Если со мной что-нибудь случится…
        - Если с тобой что-нибудь случится, - Иудушка улыбнулся так жутко, что в жилах застыла кровь, а в голову снова полезли мысли о повышенной виктимности и маньяках, - то самое страшное, что меня ждет, - всего лишь замена паспорта. А теперь подумай, что ждет тебя.
        - И что меня ждет? - Только не бояться. Он блефует, просто хочет напугать ее до полусмерти.
        - Потерпи, уже недолго осталось.
        - Куда ты меня везешь?
        - Да так, есть тут одно местечко безлюдное.
        - Безлюдное?..
        - Можешь не сомневаться.
        - Ты меня убьешь, да?
        Иудушка помолчал, посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом, а потом сказал:
        - Не сразу. Сначала дождусь темноты, выясню - правда ли, что твои глаза светятся красным. Знаешь, очень уж хочется увидеть этот оптический феномен.
        Все, добегалась… От бомжей ушла, от больничного маньяка ушла, а вот от Иудушки, пожалуй, не уйти. Хреновый из нее получился колобок. Того съели только с пятого захода, а ее слопают уже на третьем. Если только… если только она не попробует Иудушку переиграть.
        Темнота наступила внезапно, запрыгнула черной кошкой на капот джипа, превратив деревья за окном в смутные тени. Даже свет фар, яркий и наглый в городе, здесь, вдали от цивилизации, казался тусклым. А фронтовой дороге не было видно ни конца ни края.
        Иудушка больше ни о чем не расспрашивал, в смертных грехах ее не обвинял, думал, наверное, какие-то свои маньячные думы. Лие тоже было над чем поразмышлять. Шанс на спасение, хоть крошечный, но все же есть. Только бы получилось, только бы он не догадался.
        Наконец дорога вывела к небольшой деревеньке. Несмотря на вечер, редко в каком оконце горел свет. Жители то ли уже спали, то ли повымерли. Иудушка сбавил скорость, и Лия напряглась - похоже, скоро.
        Дом вынырнул из темноты неожиданно: черная громадина, окруженная кирпичным забором. Фары осветили выкрашенные в коричневый цвет железные ворота. Ворота - это хорошо, еще одна маленькая надежда на спасение. Чтобы их открыть, Иудушке придется выйти из машины. Господи, пусть он оставит ключи в замке зажигания!
        Не выключая мотор, Иудушка распахнул дверцу, уже почти выбрался из джипа, но в самый последний момент передумал, окинул Лию подозрительным взглядом и сказал:
        - Попробуешь что-нибудь выкинуть - придушу.
        Придушит, с этого маньяка станется. Тем более что попытки уже были. Но если повезет, то она сама его в лепешку раскатает, джип - машина серьезная, весит, наверное, как танк.
        - Даже не надейся. - Иудушка ухмыльнулся и выдернул ключ из замка зажигания. Сволочь… - И бежать не пытайся. Все равно далеко не убе…
        Дверца хлопнула, отсекая последнее слово, щелкнул центральный замок. Лия застонала. Надежда выбраться из этого проклятого места целой и невредимой становилась все призрачнее.
        Иудушка возился с воротами недолго, всего каких-то пару секунд. А потом железные створки бесшумно разъехались в стороны, и в ту же секунду под крышей дома зажегся фонарь, освещая двор и кирпичный забор. Лия прильнула к окну, стараясь по-лучше рассмотреть и по возможности запомнить расположение надворных построек. Их было немного: гараж, деревянный сарайчик и просторный навес.
        - Выходи! - Иудушка открыл дверцу, дернул Лию за руку так, что девушка едва не выпала из машины.
        - Пусти! - Она попыталась вырваться, но стало только хуже. Иудушка, мерзавец, применил свой испытанный прием: твердые пальцы обхватили Лиину шею, сжали с такой силой, что как-то сразу стало не до сопротивления.
        - Не надо меня злить. - Горячее дыхание опалило щеку. - Ну что же ты за человек такой, а? Я же тебя по-хорошему просил…
        По-хорошему, это, наверное, когда ствол на нее наставлял - извращенец чертов.
        - Герой. - Из-за Иудушкиной мертвой хватки говорить было больно, а в глазах уже закипали слезы. - Настоящий мужчина, сильный, обходительный…
        На мгновение ее обидчик напрягся - теперь, наверное, точно ударит, - а потом хватка ослабла. Дышать сразу стало легче, но ненадолго: в горле запершило, и от мучительного кашля Лия сложилась пополам.
        - Не провоцируй меня, Огневушка! Не доводи до греха. - Ей показалось, или в Иудушкином голосе и правда послышалось замешательство? Активизировались остатки совести, напомнили хозяину, что женщин бить нехорошо. Может, попробовать прямо сейчас?..
        - О, Господи!
        Теперь, главное, не переиграть, чтобы все выглядело правдоподобно и жалостливо. Привалиться спиной к капоту джипа, руки прижать к животу, согнуться в три погибели и про дыхание не забывать, чтобы со свистом…
        - Ну, что такое? - Иудушкин голос совсем близко, в нем раздражение и растерянность.
        - Больно…
        - Чего тебе больно, окаянная? Я же еще даже не начинал.
        Не начинал он, скотина!
        - Дышать тяжело и болит. - Заставить бы его подойти поближе, максимально близко.
        - В самом деле, больно? - На плечо ложится горячая лапища, вторая рука сжимает подбородок, не сильно, но настойчиво тянет вверх.
        Не обращать внимания на лапищи, закрыть глаза, изобразить на лице адскую муку…
        - Эй, Огневушка! Ты это… в обморок не падай. Лады?
        Корпус вперед, прямо в Иудушкины объятия. Хоть бы поймал…
        Поймал: подхватил под руки, прижал к себе.
        Кожаная куртка хрусткая, поскрипывает под пальцами. Только бы не услышал, только бы не почувствовал… Надо отвлечь, переключить внимание - закричать.
        - Да что за черт! Прекрати орать! Я кому говорю? - Растерялся и злится. Значит, есть надежда, что у нее получится. До кармана она почти уже дотянулась.
        Наконец-то! Рукоять пистолета, теплая, шершавая на ощупь, удобно ложится в ладонь.
        Все! Выхватить пистолет, оттолкнуть Иудушку, направить на него ствол.
        - Стой! Не двигайся! - А руки-то как сильно дрожат, хорошо хоть в темноте не видно.
        - Что, Огневушка, все прошло? Больше ничего не болит? - Иудушка смотрит ей в лицо, не обращая внимания на ствол. Не боится?
        - Сейчас у тебя заболит, если только рыпнешся.
        - Ай, как некрасиво! - Качает головой, ухмыляется. Да что ж он ухмыляется-то? - С виду такая интеллигентная дамочка, а словечки жаргонные. Боевиков дешевых насмотрелась, Огневушка?
        - Я выстрелю! - Руки уже не дрожат, но рукоять пистолета скользит во влажной ладони. Не уронить бы.
        - Да неужели? - Иудушка делает шаг.
        - Стоять!
        Замирает, смотрит с любопытством. Ну что же он не боится-то? Думает, что она не выстрелит?
        - Опусти пушку. - Голос тихий, вкрадчивый. - Опусти пушку, и давай спокойно поговорим.
        Спокойно поговорим… Раньше надо было о дипломатии думать, до того как невинного человека похищать.
        - Ключи от машины.
        - Что?!
        - Дай мне ключи от машины.
        - Огневушка, не дури, - Иудушка делает еще один шаг.
        - Не двигайся! - Пистолет с каждой секундой все тяжелее. - Не провоцируй меня… пожалуйста. - Пока есть надежда, что можно решить дело миром, но если не получится, она выстрелит. Собственная шкура дороже… - Просто отдай мне ключи от машины.
        - И что? Ты водить-то хоть умеешь? - Издевается.
        - И водить, и стрелять.
        - Ну, так стреляй. - Еще один шаг.
        Теперь Иудушка близко-близко, только руку протяни. Издевается и совсем не боится. Почему? Пистолет не заряжен или… Большой палец скользит по рукояти, вот он - предохранитель! Ясно, почему не боится, уверен, что она не додумается. А она сообра-зительная…
        Тихий щелчок - Иудушка вздрагивает, в железобетонных глазах изумление и неверие. Пока не боится, но уже понял, что с ней шутки плохи.
        - Я выстрелю. - В горле пересохло, а лоб в испарине, и блузка липнет к спине. Еще один шаг - и придется стрелять, у нее нет другого выхода.
        - Полегче, Огневушка… - Осторожных полшажка, в голосе напряжение.
        Сам напросился! Отдача больно бьет в руку, у ног Иудушки взвивается фонтанчик земли.
        - Ты что творишь, сука?! - Возмущенный рев заглушает эхо от выстрела.
        - Я тебя предупреждала. - Рука ноет, в ушах звон, в ноздри забивается запах пороха, глаза тоже щиплет. Зажмуриться, только на секундочку, прогнать непрошеную слезу…
        …Боль приходит внезапно, яркой вспышкой взрывается сначала в челюсти, потом в голове. Открыть глаза, выскользнуть из затягивающей темноты не получается. С внешним миром ее теперь связывает только голос:
        - Огневушка! Вот черт…
        Голос тает, растворяется в темноте…

* * *
        До места добрались лишь в одиннадцатом часу. Могли бы и раньше, но Монгол не спешил, сознательно притормаживал рвущийся вперед по бездорожью джип. Идея с похищением и примерным наказанием, еще днем казавшаяся логичной и даже весьма удачной, к ночи поблекла, утратив изначальную привлекательность.
        Ну, похитил, ну, привез он эту Огневушку-поскакушку в свой загородный дом, а дальше-то что? За то время, что они в пути, все говорено-переговорено, обмен любезностями произошел, взаимные претензии высказаны, извинения, пусть и не шибко искренние, прозвучали, документики обещано вернуть в целости и сохранности. Спрашивается - на кой черт было тащить эту вредную бабу на край земли?! Захотелось возмездия, так и отвез бы ее к следователю Горейко. Сразу убил бы двух зайцев: отомстил негодяйке и исполнил свой гражданский долг. Так нет же! Ему мести экзотической захотелось, ремешком пожелал барышню отходить, да не где придется, а в местах глухих и уединенных, у черта на рогах. И о чем только думал?..
        А сейчас вот что прикажешь с ней делать? Идея с поучительной поркой армейским ремнем за время пути мало того что поблекла, так еще и приняла характер откровенно идиотский. Сама по себе порка - не проблема, перекинул через колено да отходил по мягкому месту, как батяня делал в далеком босоногом детстве. А дальше? После порки ж наказуемую придется как-то развлекать. Она небось разобидится, оскорбится, расплачется, чего доброго. А он же хоть и злой, но отходчивый, еще, не приведи Господь, утешать примется. А кому от этого будет хорошо? Никому! С кровным врагом сближаться никак нельзя. Ремешком по заднице можно, а по головке гладить - ни-ни. Тогда уже не наказание получится, а черт знает что. Самого ж потом совесть замучает, жалко будет эту полоумную на растерзание следователю Горейко сдавать. Он ведь только с виду следователь прокуратуры, а в душе уфолог-любитель, начнет над девчонкой измываться, опыты всякие ставить. Да и с похищением как-то глупо все вышло. Сейчас этот «друг семьи», поди, полгорода на уши поставил, землю, наверное, роет, чтобы бедную девочку вызволить из лап маньяка. И получается
история совсем некрасивая, в которой преступник он, а не девчонка.
        Вот такие Монгола одолевали думы: депрессивные, к позитивному восприятию действительности никак не располагающие. Мало того что пришлось вступить в противоречие с собственными жизненными принципами, так тут еще эта… Огневушка сидит, сопит обиженно, строит из себя невинного агнца. А у самой, может, руки по локоть в крови…
        Последняя мысль Монголу очень не понравилась. Что-то в его закаленной жизненными трудностями и войнами с конкурентами душе энергично протестовало против версии, выдвинутой следователем Горейко. Ну, какая из этой пигалицы, к чертовой матери, маньячка?! Мелкая, тщедушная, сама затравленная, пугливая, что лесная лань. Представить, что такая может легким движением руки свернуть человеку шею, получалось еще сложнее, чем вообразить, что ее глазищи загораются красным светом. В том, что девица не так проста, как кажется, никаких сомнений нет. Какие-то грешки за ней непременно должны водиться, коль уж она умудрилась загреметь на прием к патологоанатому. Что-то она такое сотворила, кому-то дорогу перебежала, но чтобы человека убить, даже в состоянии аффекта…
        Ладно, раз уж пошла такая пьянка, раз уж он умудрился вляпаться в эту мутную историю, то придется самому во всем разбираться, докапываться до сути. А для начала стоит подробненько расспросить девчонку. Не пугать, ремешком армейским не размахивать, а сесть и поговорить по-человечески. Если удастся по-человечески. Потому что, пока она молчит, относиться к ней лояльно еще худо-бедно получается, но стоит ей только открыть рот, как что-то в нем происходит неправильное, контролировать себя становится сложно, и идеи в голову приходят сплошь деструктивные.
        А вот и дача!
        Дом Монгол сознательно построил в глуши, подальше от любопытных соседей, поближе к матушке-природе. Человеческого общения ему и в городе хватало, а в редкие часы отдыха хотелось уединения и тишины. Конечно, охраняемый дачный поселок понадежнее был бы, да и добираться до него не пришлось бы по такой раздолбанной дороге, но, опять же, соседи, куда от них денешься. А здесь - никого, красота. Правда, имелся определенный риск того, что дачу вскроют и обчистят до нитки, но пока бог миловал: за два года никаких происшествий. Может, повезло, а может, знакомство с районным смотрящим сделало свое дело. Смотрящий тут строгий, шпану свою держит в ежовых рукавицах, озоровать не позволяет.
        Монгол остановил джип в нескольких метрах от ворот и вздохнул с облегчением. Как-то подустал он за этот заполошный день. А завтра снова в город ехать, на работу. Пусть не к девяти утра, как его подчиненным, - все же, когда сам себе хозяин, иногда можно сделать и послабление, - но к обеду точно нужно быть в офисе, потому что на пять часов назначены переговоры с немцами, а немцы, как известно, народ пунктуальный. Да еще Огневушку нужно куда-то пристроить: то ли в КПЗ, то ли в психушку - за ночь предстоит решить, преступница она или сумасшедшая. А пока стоит позаботиться, чтобы она не сбежала, потому что, по всему видать, девица резвая и предприимчивая. Вон как с кофе его уделала. Небось уже обдумывает очередную пакость, глазюками так и зыркает. Кстати, глазюки самые обыкновенные, никакого намека на красное свечение. Все-таки подростки обдолбанные были.
        Монгол выбрался уже из машины, но вовремя вспомнил про ключ зажигания. С этой станется джип угнать. По раздосадованному девчонкиному взгляду было ясно, что решение он принял верное: точно угнала бы машину, да еще и его бы между делом придавила.
        - Попробуешь что-нибудь выкинуть - придушу! - пригрозил он для острастки. - И бежать не пытайся. Все равно далеко не убежишь. - А ключ из замка зажигания лучше вытащить и дверцы заблокировать. Пусть эта шмакодявка посидит, подумает над своим поведением.
        Посидела - подумала, но что-то не то надумала, потому что, когда Монгол закончил возиться с воротами и призывно распахнул дверцу, Огневушка выходить не спешила. Пришлось помочь, придать ускорения. Грубым быть не хотелось, просто так получилось. Не стала бы эта дуреха выделываться, ничего плохого бы не произошло, а так, похоже, с ускорением он переборщил. Девчонка вдруг осела на капот джипа, согнулась в три погибели, за живот схватилась. При чем тут живот? Ладно бы шея, с шеей он, пожалуй, действительно перестарался, не рассчитал силу.
        - Ну, что такое? - Если притворяется, точно получит, потому как кончается у него терпение.
        - Больно. - Голосок тихий, страдальческий, и стоит она как-то не очень уверенно, привалилась к капоту, дышит тяжело. Вдруг и в самом деле болит что-то. Сейчас, чего доброго, в обморок грохнется…
        Только Монгол подумал про обморок, как девчонка начала медленно заваливаться вперед, поймать ее он успел в самый последний момент. Не потому что с реакцией проблемы, а потому что неясно было, прикидывается она или нет. По всему выходило, что не прикидывается, что ждут его этой ночью новые проблемы.
        Насчет проблем Монгол не ошибся. Только они оказались несколько иного плана. Тело, которое буквально секунду назад висело у него в руках тряпичной куклой, встрепенулось, дернулось, отскочило в сторону. Вот ведьма! Эх, не надо было ее ловить, пусть бы брякнулась башкой о землю. Ей же не привыкать. Теперь придется за жалость свою расплачиваться. Ловкая, стерва, пистолет вытащила так, что он даже не почувствовал ничего.
        - Стой! Не двигайся!
        Да стоит он, стоит. Хорошо, что ствол на предохранителе, а то было бы веселье. Конечно, в том, что пистолет очутился у этой ненормальной, хорошего мало, но бросаться в панику еще рано.
        - Опусти пушку и давай спокойно поговорим.
        - Ключи от машины!
        Спокойно поговорить не получится, у барышни далеко идущие планы, она собирается угнать его джип. И хорохорится-то как: и машину она водить умеет, и стрелять. А сама ствол двумя руками держит, и ручонки-то, между прочим, трясутся.
        - Ну, так стреляй. - Все, надо пистолет отнимать, пока чего дурного не вышло.
        Не успел, проявил непозволительную самонадеянность, недооценил противника. А противник попался не промах, с предохранителем разобрался.
        - Я выстрелю!
        А ведь и в самом деле выстрелит, психопатка чертова.
        - Полегче, Огневушка! - Если действовать быстро, с наскока, то может получиться…
        Не получилось. Пуля вошла в землю буквально в сантиметре от правой кроссовки. Еще бы чуть-чуть - и кирдык.
        Больше Монгол ошибок не совершал. Хотя, кажется, поступил несколько жестоко… Инстинкты сработали раньше мозгов.
        Удар пришелся Огневушке в челюсть. Девчонка отлетела к джипу, брякнулась затылком о капот и затихла.
        Допрыгалась, Огневушка…
        Монгол подобрал с земли ствол, присел перед неподвижным телом. Сейчас точно не притворяется - в отключке. Не дай бог, сломал ей что-нибудь. Челюсть, кажется, цела. Голова… Монгол подсунул ладонь под девчонкин затылок - голова вроде тоже цела. Врезал-то он ей вполсилы. Чего ж тогда отключилась?
        Нехорошо вышло. Монгол еще с детского сада усвоил, что девочек обижать нельзя. А как тут не обидеть, если девочка палит по тебе из пистолета?! Тут уж не до реверансов, тут бы в живых остаться, а уже потом разбираться с муками совести.
        А совесть мучила. За неполную минуту, которую Монгол потратил на осмотр поверженного противника, совесть, можно сказать, довела его до ручки. Подумаешь, девчонка на него ствол наставила? Ствол можно было и как-нибудь поаккуратнее отнять, без членовредительства. А то, что потребовалось бы несколько лишних секунд на размышление, - это ж ерунда. Ну, продырявила бы Огневушка ему шкуру, беда какая… С собственной шкурой он хотя бы знает, что делать, а вот как теперь быть с этой ненормальной? Как выводить ее из обморока? И нужно ли? Может, все само собой устроится?
        Пять минут ожидания показали, что само собой ничего не устроится и нужно принимать меры. Девчонка лежала неподвижно, признаков жизни почти не подавала. Даже дышала совсем тихо, Монголу пару раз пришлось наклоняться к ней близко-близко, прислушиваться. А земля, между прочим, холодная, успела остыть за вечер. И ладошки у Огневушки ледяные, как тогда в морге…
        Все, нельзя так просто сидеть и гадать: очухается девчонка или богу душу отдаст. Он, Монгол, ее до такого состояния довел, ему ее из него и выводить. Знать бы еще, как… Вот ведь дурачина! Мести ему захотелось. Сидел бы сейчас дома перед теликом, горя не ведал, а теперь что? Опыт по спасению Огневушек у него, прямо скажем, небогатый. Тот случай в морге в расчет не принимается: тогда девчонка реанимировалась без посторонней помощи. Вдруг и сейчас получится без посторонней? Надо ее для начала в дом отнести, отогреть.
        В доме было прохладно, едва ли не холоднее, чем на дворе. А девчонка и так уже как ледышка. Куда б ее сгрузить? Монгол осмотрелся. Лучше всего Огневушке будет, наверное, в гостиной на диване. Во-первых, потому что диван просторный, застеленный пушистым пледом, а во-вторых, в гостиной имеется камин с уже уложенными для растопки березовыми поленьями. Монгол к камину относился с большим пиететом, холил его и лелеял, держал всегда в боевой готовности.
        Он уложил девчонку на диван, по самую макушку укрыл пледом, растопил камин и вернулся к дивану. Огневушка лежала смирненько, больше походила на спящую, чем на умирающую. Не то чтобы этот факт сильно обнадеживал, но муки совести немного приглушил. Может, не все так плохо, как кажется? Вон у нее и руки уже потеплее стали, и на щеках румянец появился. Сейчас отлежится, отогреется и, даст бог, очухается. О том, что будет, когда это случится, Монгол думать не стал. Проблемы нужно решать по мере их поступления. А в том, что без них не обойдется, он не сомневался ни на секунду. С тех пор как судьба свела его с Огневушкой, в жизни у него начались сплошные проблемы: то она в него постреливает, то он ее лупцует - какой-то криминальный тандем у них получается.
        Точно в ответ на его невеселые мысли девчонка что-то пробормотала и подтянула коленки к самому подбородку. Ну, слава богу! Раз бормочет и шевелится, значит, не все так страшно. Скоро Огневушка придет в себя и возьмется за старое. Надо бы подготовиться к пробуждению спящей красавицы, застраховаться от возможных неприятностей. Пистолет он отобрал, колюще-режущих предметов в гостиной нет. По большому счету, здесь, кроме дивана, камина, и домашнего кинотеатра, вообще ничего нет - такой вот дачный минимализм. Зачем ему за городом всякое барахло? Есть, где посидеть, полежать, есть, что посмотреть, - для счастливой дачной жизни ничего другого и не нужно. Ну, разве что покушать и выпить.
        Выпить! Вот она - мысль светлая и спасительная. До того как Огневушка оклемается и начнет против него военные действия, было бы неплохо снять стресс. Для этих целей у него даже имелось чудесное лекарство - коньяк десятилетней выдержки, припрятанный на кухне за газовой колонкой. Пару бокалов такого лекарства - и никакие огнеокие девы ему не страшны. А дверь в гостиную можно пока чем-нибудь подпереть, от греха подальше. Через окошко девчонка все равно не убежит, потому как окошки забраны рольставнями.
        Коньяка в бутылке было на три четверти - хорошо. Первый бокал Монгол выпил прямо на кухне, залпом, не разбирая вкуса, - исключительно ради терапевтического эффекта. Да, хороший коньяк - не какая-то там бормотуха, действовать начинает практически мгновенно. Монгол прислушался к растекающемуся по телу теплу и удовлетворенно кивнул. Прихватил второй бокал, вышел из кухни. Вдруг получится с Огневушкой как-нибудь договориться. Может, она тоже любит коньяк десятилетней выдержки…
        Монгол толкнул дверь в гостиную и замер на пороге. За время его недолгого отсутствия в комнате произошли перемены. Диван был пуст, плед, которым он всего несколько минут назад так заботливо укрыл Огневушку, валялся на полу, а сама она стояла у камина, почти касаясь ладонями языков пламени.
        - Эй, осторожнее! - Только ожогов ему не хватало.
        Если девчонка его и услышала - а попробуй не услышать такой рев, - то виду не подала, как тянула руки к огню, так и продолжала тянуть. Ну и хрен с ней! Обожжется - будет знать.
        - Как ты себя чувствуешь? - Монгол поставил бутылку с коньяком на пол перед диваном и подошел к Огневушке.
        Злится, наверное. Даже разговаривать с ним не хочет и смотреть в его сторону не желает. Ну, это понятно, он бы тоже злился, если бы его по морде саданули. Он, если уж на то пошло, давно бы своего обидчика придушил. Сразу, как только в себя пришел бы. А она стоит, на огонь пялится, не оборачивается. Одно слово - баба. С бабами никогда не понять, расцарапают они тебе рожу или на шею кинутся. Оба варианта одинаково возможны. Хотя с этой маленькой гарпией первый видится более реалистичным. Однажды она ему морду уже попортила, кошка драная.
        Ну да ладно, не хочет разговаривать и не надо. Не больно-то и хотелось. Так даже лучше: не придется унижаться, прощения просить. Да он готов хоть до самого утра молчать. Благо - коньяка до утра хватит. А Огневушка может сколько угодно у камина стоять. Монгол бросил недобрый взгляд на девчонку и остолбенел: сложенная лодочкой ладошка почти касалась синего язычка пламени. Да что там - касалась, она уже вся была в огне.
        - С ума сошла!
        У камина Монгол оказался в мгновение ока, рванул девчонку на себя, перехватил ее запястье. Господи, чем же погасить?..
        Гасить было нечего: ладошка как ладошка, холодная. Никаких ожогов, никакого огня. Примерещилось?
        - Что же ты творишь, Огневушка?! - Он с силой сжал узкое запястье, еще чуть-чуть, и затрещат косточки. Захотелось услышать, как она закричит. Пусть бы закричала, хоть так дала бы понять, что она нормальная… живая.
        Не закричала, ни звука не проронила. Монгол выругался, разжал пальцы. Сумасшествие, оказывается, заразно. Надо поскорее ноги уносить от этой…
        Ладонь, та, которая еще несколько секунд назад была объята пламенем - или ему просто почудилось, - легла Монголу на щеку, тонкие пальчики пробежали по щетине, нежно-нежно, холодя кожу, возбуждая. Ненормальная, честное слово, ненормальная. Но до чего же приятно, до покалывания в висках, до нервных мурашек. А у него никаких мурашек отродясь не водилось.
        - Огневушка…
        Пальцы соскальзывают со щеки, предупреждающе ложатся на губы. Не хочет, чтобы он говорил? А чего ж ей тогда надо? Чтобы он стоял вот так, истуканом, чтобы позволял творить со своим бедным телом всякие непотребства?..
        А она творит! Чертова баба! Ведьма! И когда только успела ремень на джинсах расстегнуть? И как он не заметил?
        Заметишь тут, когда собственный организм вдруг перестает слушаться, с какой-то фатальной готовностью отдается в чужие руки и радуется этим рукам, и жить без них не может. И плевать организму, что с него уже штаны сняли, ему, предателю, хочется, чтобы и все остальное сняли, да побыстрее.
        А и в самом деле жарко. Воздух в комнате горячий, как в пустыне. Надо бы окно открыть, да как, когда у тебя в объятиях ведьма: страстная, непредсказуемая. Спина, наверное, теперь неделю заживать будет после ее ласк. Ну да черт с ней, со спиной, только бы эта… ведьма не останавливалась, только бы не передумала. Потому что, если передумает, он за себя не отвечает, он уже и так себя почти не контролирует.
        И губам больно - у ведьмы ведьмины поцелуи, соленые, до крови. А дыхание пахнет абсентом. Из-за этой полынной горечи голова кружится и в глазах туман. Все она, ведьма, навела морок - издевается.
        В ушах страстный шепот: слов не разобрать, но интонации… Сразу становится ясно, что ты первый и единственный и что ведьме есть дело не только до твоего тела, но и до твоей души. А самое страшное - ты уже на все согласен, на любые сделки, только бы слышать этот шепот, чувствовать это дыхание, видеть…
        Да ничего он не видит, глаза крепко зажмурены - получается игра вслепую. А он не хочет вслепую, ему нужно увидеть…
        Глаза огромные. Черные омуты, а не глаза. И на дне этих омутов юркими рыбешками красные всполохи. Огнеокая…

* * *
        Все не так…
        Кукла следит за каждым его движением, боится. На маленьких ладошках сажа - глупая кукла уже два раза горела, а на тонкой шее нет амулета…
        Как же он сразу не заметил! Вот почему Лунная девочка вышла из-под контроля, связь уже едва ощутима, он ее почти не чувствует. Зато чувствует ту - другую. Огненные поцелуи, смертельные ласки, неутолимая жажда, тихая ярость оттого, что он знает.
        А черная луна все ниже, все круглее. Это она разбудила ту, другую, ненасытную.
        Все плохо. Пора собираться в дорогу…
        Лие снился сон: тяжелый, засасывающий, не выпускающий из жарких объятий, до неприличия реалистичный. Вырваться из его сетей оказалось непросто, но она очень старалась, потому что каким-то шестым чувством понимала - если не сделать это сейчас, потом может быть поздно.
        В мире по ту сторону сновидений было светло и тихо. Стоило только открыть глаза, как воспоминания хлынули мутным потоком, мешаниной из недавних событий и обрывков сна.
        Иудушка улыбается, приказывает выйти из машины - это прошлое.
        Тяжесть пистолета в руках - тоже прошлое.
        Удар, боль, темнота - прошлое?
        Чужие руки, чужой запах, вкус чужих губ - сон или прошлое?
        Чужое нетерпение, шепот, не то злой, не то ласковый: «Ты ведьма».
        Чужое сумасшествие…
        А чужое ли? Почему так жарко, почему тяжело дышать и в голове шумит? Почему она практически ничего не помнит? А то, что помнит, дикое и неправильное, - чужое? Это снова случилось - странное беспамятство? Она отключилась у ворот Иудушкиного дома, на время выпала из жизни. На какое конкретно время? Было темно, а сейчас светит солнце, неяркое, приглушенное железными ставнями. Значит, она в доме, и принес ее сюда, скорее всего, сам Иудушка. Ну да, сначала ударил, урод бездушный, а потом затащил внутрь.
        Точно ударил, из-за него она и отключилась, из-за этого удара. Она защищалась, кажется, выстрелила, а Иудушка замахнулся, и все - темнота. А теперь в голове шум, и тело болит так, словно его всю ночь батогами били. Или не били…
        Ой, мамочки…
        Ее не били, во всяком случае, видимых повреждений нет, зато есть другое… Чужой запах на коже, смутные воспоминания о чужих руках, чужих прикосновениях, о тяжести чужого тела. А вот и само тело, развалилось голое на измятых простынях. Иудушка! Лежит на боку, зарылся мордой в подушку, правая рука свисает с дивана, на полу пустая бутылка из-под коньяка.
        Да, ее не били. Ее всего лишь изнасиловали… Беспомощную, неспособную оказать сопротивление. Как это гнусно, как похоже на Иудушку. Обещал наказать и наказал, сдержал слово. Лучше бы он ее в прокуратуру отвез. Скотина! Грязный извращенец!
        Ну как же так можно?! За что? Из-за какого-то несчастного паспорта. Разве можно из-за этого так над человеком измываться?
        Выходит, можно. В том мире, в котором живет этот подонок, еще и не такое можно. Можно в морге ночью развлекаться, можно девушек похищать и насиловать…
        Вот они, последствия повышенной виктимности. Попала она из огня да в полымя, от одного маньяка к другому. Сейчас главное не раскисать. Над загубленной девичьей честью поплакать придется позже, а сейчас надо выбираться отсюда.
        Словно услышав ее крамольные мысли, Иудушка беспокойно заворочался. Скоро этот гад проснется - и ей конец. Надо действовать быстро, пока не поздно.
        Бутылка из-под коньяка была тяжелой, из толстого темного стекла. За неимением лучшего бутылка сойдет…
        Лия стояла уже у дивана, когда Иудушка открыл глаза.
        - Привет, Огневушка! - на небритой щеке след от подушки, в глазах остатки сна и еще что-то непонятное…
        - Привет, Иудушка!
        Его башка оказалась крепче бутылки. Бутылка разбилась вдребезги, а башке хоть бы что. Это Лие в первый момент так показалось, что хоть бы что, а потом Иудушка удивленно моргнул и снова рухнул на диван.
        Все, время пошло!
        Первым делом нужно найти свою одежду. Отыскалась она быстро, в другом конце комнаты, у догорающего камина. Вот почему так жарко - из-за камина. Лия подобрала с пола блузку и тихо застонала - ни единой пуговицы, ворот порван. Юбка разодрана по боковому шву практически до талии. Как же в таком виде на улицу выйти? Ничего, сейчас главное - из дома выбраться.
        Лия натянула юбку, завязала блузку узлом под грудью, вернулась к дивану. Иудушка лежал смирно, будто неживой. Надолго ли? Не может она рисковать, нельзя его просто так оставить, надо связать. Веревку долго искать не пришлось, сгодились шнуры для штор. Два витка на запястьях, четыре для надежности на щиколотках, затянуть узлом, которому когда-то научили в туристическом кружке. Теперь ему не рыпнуться.
        Осталось найти сумочку, телефон и ключи от машины. Убираться из этого чертова места лучше на машине - безопаснее и быстрее.
        Телефон обнаружился в кармане Иудушкиной куртки, сумка на заднем сиденье джипа, а вот ключей от замка зажигания нигде не было - ни в доме, ни в Иудушкиных шмотках. Скорее всего, они в той комнате, попасть в которую не получилось из-за закрытой на ключ двери. И пистолет тоже, наверное, там. Подстраховался, гад. Повезло ему, что подстраховался, потому что, попади сейчас к ней в руки ствол, она бы не церемонилась - башку бы его лысую прострелила. Или даже не башку… Ну, ничего, она и без пистолета кое-что может предпринять.
        Лия была уже в прихожей, когда из гостиной послышался слабый стон. Быстро же он оклемался. Все, надо уносить ноги.
        Джип, конечно, жалко, вещь за хозяина не в ответе, но другого выхода нет. Лия достала из сумочки прихваченный с кухни разделочный нож, пырнула им колесо, сначала одно, а потом и все остальные. Так надежнее, теперь есть надежда, что Иудушка, даже если скоро развяжется, то до нее не доберется.
        Иудушкин дом действительно стоял на отшибе, вчера вечером ей не показалось. Позади река, слева и справа лес, и только далеко впереди виднеются крыши домов. Это, похоже, та самая вымершая деревенька, через которую они проезжали. Значит, ей вперед. В таком наряде, конечно, такси не поймаешь, - да и откуда здесь такси? - но можно хотя бы узнать название деревеньки, а потом позвонить Анатолию Марковичу. Он ее в беде не бросит, приедет - заберет.
        Или сначала позвонить, рассказать в двух словах, что с ней случилось, попросить помощи, а уж потом выяснять свои координаты? Да, так будет правильнее.
        Анатолий Маркович взял трубку сразу, точно ждал звонка.
        - Лия, слава богу, ты позвонила! Я тут с ума схожу от волнения. В милицию вчера ходил с заявлением, но эти бюрократы сказали, что искать начнут только через три дня. Девочка, что с тобой, где ты?
        Она хотела быть сильной, не собиралась плакать, но, когда услышала взволнованный и такой родной голос Анатолия Марковича, разревелась, как девчонка: всхлипывала, шмыгала носом и не могла толком ничего объяснить.
        - Лия, успокойся. Помнишь, как я тебя учил? Глубокий вдох, медленный выдох. Я не смогу тебе помочь, если не узнаю, что случилось. - Анатолий Маркович был первоклассным психиатром.
        Лия набрала полные легкие воздуха, задержала дыхание, с шумом выдохнула. Стало немного легче, она смогла говорить. Хотелось рассказать все, начиная со своей собственной смерти и провалов в памяти, но времени мало, пришлось ограничиться историей о похищении.
        Анатолий Маркович слушал молча, не перебивал и только в самом конце, когда Лия уже опять готова была разреветься, строго сказал:
        - Все, не плачь. Ты хоть примерно представляешь, куда он тебя отвез?
        Лия не представляла, единственное, что она могла указать точно, это направление.
        - Так, зацепка уже имеется, - по голосу отчима чувствовалось, что он очень взволнован. - А какой-нибудь населенный пункт там поблизости есть?
        - Деревня.
        - Помнишь название?
        - Мы ее в темноте проезжали, я не рассмотрела.
        - А сейчас узнать можешь?
        - Анатолий Маркович, я постараюсь. Я вам перезвоню, как что-нибудь выясню, хорошо?
        - Подожди, Лия, не отключайся. Лучше, чтобы все это время ты была на связи.
        Лия посмотрела на экран телефона и вздохнула.
        - Не получится.
        - Если из-за денег, то не беспокойся. Я сейчас сам тебе перезвоню.
        - Нет. Батарея в телефоне почти села. Я свяжусь с вами сразу, как только что-нибудь узнаю.
        Лия выключила телефон, вытерла мокрое от слез лицо рукавом блузки. Сейчас надо поспешить, добираться до этой глуши долго, а Анатолий Маркович лихачить на дороге не любит, будет ехать со скоростью километров восемьдесят в час максимум. Значит, при самом хорошем раскладе ждать его придется часа три с половиной, причем где-нибудь в засаде, в лесу, чтобы не попасться на глаза местным жителям.
        До деревушки Лия ковыляла полчаса, не меньше. Уже в который раз ее подвели туфли на высоком каблуке, идти в такой обуви по лесному бездорожью оказалось очень тяжело. Радовало только одно - из-за разорванной юбки шагать можно было широко. Радость, конечно, сомнительная, но уж какая есть. Как любил повторять Анатолий Маркович, даже в плохом нужно искать хорошее.
        Кособокую табличку с названием деревушки Лия заприметила издалека. Рядом с табличкой росли густые кусты сирени, так что легко было подобраться незаметно, не привлекая постороннего внимания.
        Деревушка называлась странно и непонятно - «Глыбня». Хорошо еще, что у такого захолустья вообще есть какое-то название. Только бы оно оказалось отражено на дорожных картах, потому что в противном случае Анатолию Марковичу до нее не добраться, придется искать другие ориентиры или обращаться за помощью к аборигенам. А вдруг они тут все заодно…
        Лие повезло, населенный пункт «Глыбня» был обозначен на дорожных картах. Анатолий Маркович позвонил сразу, как только разузнал подробности.
        - Лия, - его голос вибрировал от возбуждения, - я уже выехал, буду через два часа, а ты пока спрячься где-нибудь.
        Через два часа? Да они с Иудушкой ехали почти три.
        - Анатолий Маркович, родненький…
        - Тише, девочка, не плачь. Потерпи, я скоро.
        Через два часа с четвертью у оговоренного места остановилась серебристая «Ауди», и на ухабистую проселочную дорогу выбрался Анатолий Маркович.
        - Лия, девочка, это я! Выходи!
        Легко сказать. А как выйти, когда ты в таком непотребном виде: в порванной одежде, с репейником в волосах и расчесами от комариных укусов?
        - Лия!
        Так, вдох - выдох. Вперед!
        Страхи оказались напрасными. Отчим никак не прокомментировал ее внешний вид, молча обнял, погладил по спутанным волосам. Как же она благодарна ему за это молчаливое понимание и за то, что он бросил все свои дела и примчался ее спасать.
        - Садись в машину, девочка. - Он накинул на Лиины плечи свой пиджак и приглашающе распахнул дверцу машины.
        В машине было прохладно, работал климат-контроль. Лия поежилась.
        - Холодно? - Анатолий Маркович бросил быстрый взгляд на ее голые коленки, перегнулся через заднее сиденье, протянул Лие шерстяной плед. - Вот, укройся.
        Какое-то время ехали молча, отчим ни о чем не расспрашивал, а сама Лия все никак не решалась начать разговор, хотя и понимала, что без объяснений не обойтись.
        - Как ты себя чувствуешь? - Наверное, Анатолий Маркович решил, что времени на то, чтобы адаптироваться, прошло достаточно.
        - Нормально. Теперь нормально.
        - Значит, раньше было не очень нормально? Девочка, пойми, это не досужее любопытство. Я же вижу, в каком ты состоянии. Что случилось? Может, сразу в больницу? Или в милицию?
        - Не нужно ни в больницу, ни в милицию. - Лия закуталась в пахнущий знакомым одеколоном пиджак. - Мне бы просто поговорить, посоветоваться. Можно?
        - Господи, девочка, а зачем я здесь, по-твоему? Рассказывай.
        - Это долгая история, и такая… странная.
        - А у нас достаточно времени, - Анатолий Маркович улыбнулся. - Я только сюда летел на всех парах, поставил личный рекорд скорости, а обратно, если позволишь, мы поедем с соблюдением всех правил. Говори, я внимательно тебя слушаю.
        Рассказ занял больше часа. Лия не утаила ничего, разве что не упомянула эпизод с изнасилованием. Во-первых, стыдно, а во-вторых, Анатолий Маркович наверняка и сам догадался.
        - Вот, теперь меня все ищут, - она скосила глаза на отчима. Тот, казалось, был полностью погружен в собственные мысли и на ее совершенно невероятный рассказ никак не реагировал.
        - Кто? - Анатолий Маркович оторвал взгляд от дороги и пристально посмотрел на Лию.
        - Все: милиция, маньяки разные.
        - Маньяки разные? - Отчим удивленно приподнял брови. - Так ты считаешь, что маньяков было несколько?
        - Да. Вот посудите сами: двое бомжей с пустыря - раз, - Лия загнула один палец. - Лжедоктор - два. И тот человек, от которого я сегодня сбежала. Он теперь, наверное, тоже будет меня искать.
        - Зачем ему тебя искать, Лия?
        - Ну, как же?! Я же его видела, я знаю, кто он такой, где живет. Я в милицию могу заявить, в конце концов.
        - В милицию ты, конечно, заявить можешь, да вот только будет ли тебе от этого польза? Девочка, ты же сама сказала, что тебя ищут.
        - Они ищут абстрактную девушку, меня же никто не видел, кроме этого… урода и персонала больницы.
        - Ну, вот этот, как ты изволила выразиться, урод, - Анатолий Маркович чуть заметно поморщился, и Лие тут же стало стыдно за свои слова, - вот он тебя и опознает. А вызвать на допрос кого-нибудь из больницы не составит труда.
        - Но я никого не убивала! Вы-то хоть мне верите?
        - Конечно, успокойся. Я тебя с детства знаю и не сомневаюсь, что ты не способна на убийство. Вопрос в том, поверит ли тебе следователь.
        - Ну, так они же, наверное, должны быть заинтересованы в том, чтобы найти настоящего убийцу.
        - Ох, девочка, до чего же ты наивна, - Анатолий Маркович покачал головой. - Даже при самом хорошем раскладе, если предположить, что настоящего убийцу начнут искать, тебя, моя хорошая, посадят в камеру предварительного заключения, как главную подозреваемую.
        - А при плохом раскладе? - спросила Лия шепотом.
        - А при плохом просто сделают из тебя козла отпущения.
        - Но как же так? - К горлу подкатил колючий ком. - Неужели нет никакого выхода?
        - Выход есть всегда, - отчим задумчиво потер переносицу, - надо только понять, где его искать.
        - И что мне теперь делать?
        - Ничего. Затаиться и подождать. Мне нужно время, чтобы все обдумать, решить, как лучше поступить в сложившейся ситуации. У меня есть знакомые в прокуратуре, есть хороший адвокат. Я с ними переговорю.
        - Зачем?
        - На тот случай, если ты все-таки решишь пойти в милицию. Тебе же, наверное, очень хочется наказать того подонка, который тебя похитил?
        - Я его уже наказала. - Лия вспомнила голого, стреноженного, точно жеребца, Иудушку.
        - Девочка… - Анатолий Маркович нажал на педаль тормоза и озабоченно посмотрел на нее.
        - Это не то, что вы подумали. Я его не убивала. - Кажется, под пристальным взглядом отчима она покраснела. - Я его по-другому наказала.
        - Даже не хочу спрашивать, как именно, - Анатолий Маркович неодобрительно покачал головой. - Я категорически против самосуда.
        Лия вздохнула. Самосуд плохо, в милицию идти нельзя. Какой-то замкнутый круг получается.
        - Не расстраивайся, девочка, - отчим погладил ее по волосам. - Я тебя в обиду не дам, мы что-нибудь придумаем.
        - А что делать с провалами в памяти?
        - С провалами нужно обязательно разобраться.
        - Это может быть наследственным? - отважилась Лия на последний мучивший ее вопрос.
        - Наследственным? Нет, думаю, наследственная природа заболевания в твоем случае исключена. У мамы совсем иные симптомы. Если только… - отчим вдруг замолчал.
        От его неуверенного «если только» Лие вдруг стало муторно и жутко.
        - Анатолий Маркович, что вы хотели сказать?
        - Ничего. Прости, взбаламутил я тебя, а мысль-то, скорее всего, бредовая.
        - Анатолий Маркович, в вашу голову приходят только светлые мысли. Так что вы хотели сказать?
        - Лия, все мои предположения не имеют под собой никакой почвы. Скорее всего, твоя амнезия вызвана черепно-мозговой травмой. Так случается, поверь мне.
        Случается, Лия об этом читала в умной книжке по психиатрии. И верить в то, что произошедшее - всего лишь последствие удара по голове, ей очень хотелось, но ведь речь шла о наследственности. Что-то в ее наследственности отчима определенно смутило.
        - Анатолий Маркович, я понимаю, что вы пытаетесь меня защитить, но в данной ситуации будет гораздо лучше, если я узнаю правду.
        - Правда не всегда утешительна, - вздохнул отчим.
        - Я справлюсь, - Лия упрямо тряхнула головой. - Так что там не то с моей наследственностью? Вы же сами сказали, что мои симптомы отличаются от маминых.
        - Девочка, помимо материнских генов, в человеке присутствуют еще и отцовские.
        Отцовские гены? Отцовские, безусловно, присутствуют. Беда лишь в том, что она понятия не имеет, кто ее отец. Никогда, ни разу в жизни, мама не заводила речь о Лиином отце, а на все вопросы подрастающей дочери отвечала жестко и категорично: «У тебя нет никакого отца». Она даже не удосужилась придумать для Лии какую-нибудь историю о летчике-испытателе, погибшем при исполнении, или о капитане дальнего плавания, затерявшемся где-нибудь на краю земли. А Анатолий Маркович, получается, что-то знает, выходит, с ним мама была более откровенна.
        - Что вы хотите сказать? Вы знаете, кто мой отец? - Лия вперила взгляд в отчима. Если он попытается соврать, она поймет, а уйти от ответа она ему не даст, потому что затронутая тема для нее очень и очень важна.
        - Ничего конкретного, - по голосу чувствовалось, что отчим смущен, - я знаю о нем лишь со слов твоей мамы, а ты же понимаешь - не всему, что она говорит, можно верить.
        - И что она говорила о моем отце?
        Анатолий Маркович молчал очень долго, Лие показалось, что он никогда не заговорит.
        - Лия, твоя мать, - отчим нахмурился, - считала его чудовищем.
        - В каком смысле чудовищем? Он был преступником?
        - Кажется, нет. Но он что-то такое сделал в далеком прошлом, что-то очень страшное, за что она не смогла его простить.
        - Он ее обидел?
        - Не ее. - Анатолий Маркович достал из кармана носовой платок, вытер выступившую на лбу испарину и только потом продолжил: - Он сделал что-то с тобой… Иногда мне кажется, что твоя мама стала такой именно из-за него, из-за этого человека. Я не знаю, что именно произошло, но, как психиатр, не исключаю вероятность того, что твой биологический отец был психически болен.
        - Как он мог со мной что-то сделать, если, сколько я себя помню, мы жили вдвоем с мамой? - спросила Лия. - В нашем доме не было мужчин.
        - С какого возраста ты себя помнишь? - спросил Анатолий Маркович. - Обычно дети начинают осознавать и фиксировать происходящее лет с трех-четырех.
        - С двух. Я очень хорошо помню себя с двух лет. Я даже могу описать квартиру, в которой мы тогда жили, могу рассказать, какие узоры были на маминых домашних халатах.
        - А где вы жили до того, как тебе исполнилось два года, ты знаешь?
        Конечно, она знала. Когда-то в детстве это даже было предметом ее особой гордости, потому что далеко не каждому российскому ребенку довелось родиться в Африке. Лия появилась на свет в Конго, где ее мама работала врачом в составе Международного медицинского корпуса.
        - С рождения до полугодовалого возраста я жила с мамой в Конго, а потом мы вернулись в Россию. Думаете, мой отец африканец?
        - Нет, - отчим покачал головой, - ты не похожа на плод межрасовой связи, твой отец наверняка был европейцем, возможно, работал вместе с твоей мамой.
        - Европейцем - это значит иностранцем?
        - Не знаю, - Анатолий Маркович пожал плечами. - Мама почти не вспоминала о том времени, когда она жила в Конго, но, судя по датам, зачали тебя именно там.
        - Она мне ничего об этом не рассказывала.
        - Она и мне практически ничего не рассказывала. Лишь обмолвилась однажды, что была вынуждена досрочно прервать контракт и вернуться домой.
        - Почему?
        - Сказала, что в Конго началась эпидемия лихорадки Эбола, и она уехала, опасаясь за твое здоровье.
        - Лихорадка Эбола? - Память тут же услужливо предоставила кадры из фильмов-катастроф, в которых вирус-мутант сметает человечество с лица земли.
        - Она самая, - Анатолий Маркович кивнул. - Это очень опасная вирусная инфекция, летальность достигает девяноста процентов, вакцины не существует. Конго в то время был эпидемическим очагом. Но, мне кажется, не все так однозначно. Там, в Африке, что-то случилось, что-то раз и навсегда изменившее твою мать. Во всяком случае, причину своего душевного недуга она видела именно в событиях того времени.
        - У меня с детства был странный медальон. - Рука привычно коснулась шеи, но шнурка с медальоном не нашла. - Сколько я себя помню, он не расставался со мной. Возможно, он оттуда - из Конго?
        - Вполне вероятно. Хотя в вашем доме я не видел ни одного предмета, напоминающего об Африке. Твоя мама ничего не привезла из той своей поездки.
        - Кроме меня, - Лия невесело усмехнулась.
        Рассказ отчима породил больше вопросов, чем ответов, но одна вещь оказалась очевидна: мама ненавидела все, что связано с Африкой. Анатолий Маркович прав - в их доме не было ничего такого… экзотического. Даже Лиино увлечение этнической музыкой мама воспринимала в штыки, а когда Лия принесла в дом свой первый, самый простенький, самый дешевый джембе, у мамы случился приступ. И медальон ее нервировал, в этом нет никаких сомнений, но, похоже, он расценивался мамой как неизбежное зло, с которым необходимо мириться. Если сложить все эти факты воедино, то получалось, что корни маминой болезни действительно нужно искать в ее африканском прошлом. Но как искать? Прошло уже двадцать семь лет, сохранились ли хоть какие-нибудь материалы? И где они? А все-таки, если попытаться восстановить тот отрезок времени, найдет ли она хоть какую-нибудь информацию о своем отце? Поможет ли ей эта информация? Снова одни вопросы и предположения, никакой конкретики.
        - Ты позволишь мне на него посмотреть? - прервал ее размышления голос отчима.
        - На кого?
        - На медальон. Я его, конечно, видел на тебе раньше, но думал, что это обычное украшение. Ну, знаешь, из тех, которые сейчас таскает молодежь. А если твоя догадка верна, то вполне вероятно, что медальон несет в себе какой-то конкретный смысл.
        - Ничего не получится, - Лия покачала головой. - Я его потеряла в тот день, когда на меня напали на пустыре. Пыталась найти, но ничего не вышло, все закончилось еще одним провалом в памяти и… - полынный запах прокрался в салон «Ауди», защипал глаза, Лия часто-часто заморгала, спросила шепотом: - Анатолий Маркович, скажите, я могла в таком состоянии убить человека?
        - Девочка, не казни себя. - Отчим положи ладонь ей на плечо.
        - Я спрашиваю, могла ли я убить человека?! - Она не хотела кричать, но что-то в ней сломалось, какой-то очень важный предохранитель вышел из строя.
        - В истории психиатрии такие случаи встречались, но мне кажется, ты не могла никому сознательно навредить.
        - А бессознательно?
        Отчим молчал, но она уже и так знала ответ. Бессознательно она могла сотворить очень много страшных вещей. Единственное, в чем она была уверена, - что непричастна к смерти Петровны, а все остальное…
        - Анатолий Маркович, - Лия смахнула набежавшую слезу, - а нельзя как-нибудь восстановить эти утраченные моменты? Может, меня нужно загипнотизировать?
        - Посмотрим, - отчим покивал каким-то своим мыслям. - Давай договоримся так: сегодня я отвезу тебя к себе, съезжу на работу, а потом мы сядем и все хорошенько обдумаем. Идет?
        Лия посмотрела на часы - до начала ее смены оставалось еще достаточно времени, чтобы заехать домой и привести себя в порядок. А утомлять своим присутствием отчима… Она и так втянула его в неприятную историю, не стоит усугублять.
        - Нет, - сказала она как можно решительнее, - я поеду к себе.
        - Но это может быть опасно. Тот человек, который тебя похитил…
        Тот человек больше ничего плохого ей не сделает, она об этом позаботилась.
        - Он не знает, где я живу, мне ничто не угрожает.

* * *
        Монгол пришел в себя под душераздирающие вопли мобильника, открыл глаза и тут же зажмурился от резкой боли в голове.
        Что же, черт побери, с ним приключилось? Башка трещит, и все мышцы ломит так, словно он ночью не любовью занимался с прекрасной вакханкой, а вагоны разгружал. Мысль о прекрасной вакханке сначала наполнила тело щекотным теплом, а потом Монгола точно обдало ледяной водой.
        «Привет, Иудушка…»
        Это его она, что ли, Иудушкой назвала? А потом бац по голове чем-то тяжелым - и все, отключка!
        Мобильник продолжал орать, раздражая донельзя. Монгол осторожно приоткрыл сначала один глаз, затем второй, поморгал, прогоняя разноцветные круги, и только после того сфокусировался на телефоне. Мобильник нервно подпрыгивал в нескольких метрах от дивана. Надо только руку протянуть, и этот техномонстр заткнется.
        Руку протянуть не получилось, потому что руки и ноги оказались связаны шнуром от штор. Надежно так, каким-то мудреным садистским узлом, который при попытке высвободиться затягивался еще туже. На осмысление собственного дурацкого положения ушло несколько секунд, а потом Монгол взвыл:
        - Огневушка, твою мать! Немедленно развяжи меня!
        По дому прокатилось эхо, но на страстный зов никто не откликнулся. Похоже, его ночная гостья, вакханка-маньячка-извращенка, давно дала деру, на прощание стреножив его, как жеребца. Кстати, не только стреножив, но еще и приложив по башке бутылкой из-под коньяка. Вон и осколки на полу валяются, и простыня в крови - неплохо, выходит, она его огрела, от души. А за что?
        Ну да, ночью они с ней не кроссворды разгадывали, но ведь все было по обоюдному согласию, можно сказать, с ее же подачи. А теперь, выходит, он один во всем виноват, обидел бедную сиротку. А сиротка не промах, за поруганную девичью честь отомстила жестоко, чуть не прибила насмерть. Вот ведь стерва…
        Мобильник тем временем заткнулся, но не надолго, через минуту заорал с новой силой - Зубарь дозванивается, видно, переживает за пропавшего товарища. Как бы это до телефончика дотянуться. Монгол попробовал, подергался туда-сюда и понял, что, лежа на диване, ничего он не сделает, надо менять дислокацию.
        Поменять ее получилось только одним способом: скатившись с дивана на пол. Приземление прошло не слишком удачно, Монгол больно ударился боком об угол дивана, ругнулся нецензурно и, извиваясь, точно гусеница, пополз к мобильнику. Доползти-то дополз, а вот как включить телефон, если руки за спиной связаны?..
        Оказывается, в ситуации, близкой к критической, человек способен на многое, например, на то, чтобы нажать носом на кнопку вызова. Сначала он пробовал языком, не вышло, зато нос не подвел.
        - Монгол! Что ж ты трубку не берешь?! - послышался из трубки возмущенный и одновременно взволнованный голос Зубаря. - Я звоню тебе, звоню!
        - Зубарь! - Никогда раньше он так не радовался звонку товарища. - Зубарь ты мне нужен. Срочно!
        - Зубарь всем нужен, а как Зубарю кто нужен, так фигушки вам! Если Зубарь звонит, так можно даже трубку не брать.
        - Ленька, если ты сейчас же, вот прямо сию минуту, не приедешь ко мне на дачу, мне кирдык. - Получилось жалостливо, но сдержанно, Зубаря должно пронять.
        - Ничего себе кино! Приехать к нему на дачу! А работать за меня кто будет, - забубнил товарищ, а потом замолк и спросил уже совсем другим тоном: - Слышь, Монгол, а что значит - кирдык?
        - То и значит! Я тут на даче связанный лежу и зверски избитый.
        - Избитый? А голос бодренький…
        - Зубарь! - взвыл Монгол.
        - Так ты это… ты не шутишь? Точно, что ли, избитый? Конкуренты, собаки, наехали? А я тебе, между прочим, всегда говорил, чтобы ты не лез в чужой огород и с немчурой не связывался. Окучивал бы себе своих французов и проблем бы не имел.
        - Леня, я тебя жду. - Зубарь, конечно, человек хороший, и положиться на него в трудную минуту можно, но уж больно говорливый. - Два часа, Леня. Слышишь?
        - Слышу, не глухой, - огрызнулся друг и тут же поинтересовался: - А где эти, которые тебя избили и связали? Они еще там?
        - Не бойся, свалили уже, - Монгол поморщился.
        - А кто боится?! Ничего я не боюсь! Должен же я знать, брать мне с собой пушку или нет.
        Пушку он с собой брать собрался - герой! И какую такую пушку? Водяной пистолет, что ли?
        - Не бери пушку, сам приезжай.
        - Все, еду!
        - Подожди! А чего тебе от меня с утра пораньше понадобилось?
        - Не мне, а следаку из прокуратуры. Он тебя давно разыскивает, поговорить желает, а ты трубку не берешь.
        Следак, значит? И что на сей раз от него нужно агенту Малдеру? Ладно, с этим он потом разберется, сейчас есть проблемы поважнее. Сейчас неплохо было бы как-нибудь распутаться, чтобы не смущать чувствительную зубаревскую душу своим непотребным видом. Монгол подергался, еще раз проверил узлы на прочность и выматерился. Распутаться не получится, чокнутая нимфоманка постаралась на славу, не оставила ему ни единого шанса. Разве что…
        До каминной решетки он добирался долго и мучительно, потому как ползком и юзом. А добравшись, еще добрых десять минут пристраивался у одного из крайних прутьев. Прутья были не бог весть какие острые, точнее, совсем не острые, но попробовать перетереть об них веревки на руках все же стоило.
        Работа шла ни шатко ни валко. Решетка тихо поскрипывала, Монгол обливался потом от напряжения. Если бы эта шмакодявка связала ему руки спереди, таких проблем бы не возникло, а так приходилось из шкуры выпрыгивать, чтобы хоть одни несчастный виток перетереть. А еще пить хотелось со страшной силой, и в туалет было бы неплохо сползать.
        Шнур поддался где-то на двадцатой минуте. В какой-то момент Монгол почувствовал, что узы на запястьях уже не держат так надежно, как раньше, и если приложить еще немного усилий, можно будет выпутаться в самое ближайшее время.
        После того как руки наконец избавились от пут, дело пошло веселее. Монгол живенько так, опираясь на предплечья, сползал на кухню за ножом и на счет «раз» перерезал ненавистный шнур.
        Пол под ногами предательски качался: то ли от выпитого коньяка, то ли оттого, что Огневушкин удар бутылкой оказался слишком силен. Пошатываясь и придерживаясь для надежности за стены, Монгол отправился в ванную. После пяти минут контрастного душа он почувствовал себя значительно лучше и даже нашел в себе силы немного прибраться в гостиной. Когда порядок был наведен и ничто в доме больше не напоминало о ночной вакханалии, Монгол позволил себе выйти во двор подышать свежим воздухом.
        Вышел и в ту же секунду взвыл от бессильной злости. Эта сука не только над ним надругалась, она еще и его джип изуродовала, попрокалывала все покрышки. Ну, за такую подлянку она точно ответит, он своего железного коня в обиду не даст.
        - Ничего, малыш, - Монгол похлопал автомобиль по нагретому солнцем капоту, - я ей еще покажу. Можешь не сомневаться. А тебя я переобую, я тебе еще лучшие покрышки куплю и, если хочешь, омыватель для стекол заменю на новый, который яблоками пахнет. Хочешь, чтобы омыватель яблоками пах?
        Джип хотел яблочный омыватель и новые покрышки. Монгол, как любой уважающий себя автовладелец, это шкурой чувствовал. А сам Монгол жаждал крови той поганки, которая сотворила с его машиной такое безобразие.
        Он сидел на завалинке и обдумывал планы страшной мести, когда со стороны деревни послышался рев мотора, и на грунтовку выскочила зубаревская «Тойота». Молодец Ленька, не подвел товарища, не оставил в беде.
        - Монголушка, живой! - Зубарь заключил его в страстные объятия. Совсем очумел…
        Монгол многозначительно откашлялся, отстранился и сказал прочувствованно:
        - Спасибо, друган. Выручил.
        Друган наконец-то отбросил в сторону сантименты и, посмотрев на него снизу вверх, спросил с сочувствием:
        - Они тебя пытали, да?
        - Кто?
        - Конкуренты.
        Конкуренты? Ну, пусть лучше Зубарь думает, что конкуренты, потому что, если узнает, что его баба так уделала, насмешек и издевательств не избежать. Монгол сдержанно кивнул.
        - А чем они тебя? - не унимался друг. - Резали, что ли? Или били?
        - Сначала били, а потом резали. - Все, теперь он для Зубаря великомученик.
        - Ну и как, добились, чего хотели?
        - Обижаешь, - Монгол криво усмехнулся. - Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Убрались восвояси, жалко только, шины попрокалывали, сволочи.
        Про шины получилось очень проникновенно и искренне, гораздо искреннее, чем про мнимые пытки.
        - Да ты что?! - Зубарь, который тоже был истинным автовладельцем, Монголовым горем проникся моментально, сочувственно покачал головой и поинтересовался: - И что делать собираешься?
        А что тут делать? Он уже вызвал из райцентра эвакуатор. Обещали прибыть через полчаса, осталось пятнадцать минут. На то, чтобы джип переобуть, при самом хорошем раскладе уйдет не меньше часа, а потом надо домой - разбираться с агентом Малдером и Огневушкой.
        Старший следователь Горейко позвонил ближе к обеду, Монгол как раз был на полпути к Москве.
        - Добрый день, Александр Владимирович. - По голосу чувствовалось, что для следователя Горейко день никакой не добрый, и испортил ему этот день не кто иной, как гражданин Сиротин. - Что же вы трубочку не берете, уважаемый?
        - Так забыл я трубочку, товарищ следователь, - соврал Монгол. - А вы звонили, да?
        - Не валяйте дурака, Александр Владимирович, - пророкотал Горейко. - Вам прекрасно известно, что звонил. Могли бы, кстати, и сами мне перезвонить.
        - Так побоялся отвлекать от дел государственной важности, - Монгол состроил рожу своему отражению в зеркале заднего вида.
        - Зря побоялись, потому как эти дела непосредственно вас касаются.
        - Меня? - На сей раз удивление в его голосе было вполне искренним. - Я же вам уже все, что знал, рассказал.
        - Вы-то рассказали, - следователь многозначительно помолчал, а потом добавил: - Теперь я хотел бы вам кое-что занимательное поведать.
        - Занимательное? На Красной площади приземлился НЛО?
        - Александр Владимирович, я бы вас попросил!
        - Простите, Адам Семенович. - Монгол и сам понял, что перегнул палку. Пусть следак этот ему активно не нравится, но злить его не стоит. - Просто ночь не спал, да и день тяжелый выдался.
        - Представляете, я тоже ночь не спал, - в голосе следователя послышался сарказм. - А с НЛО вы промахнулись. Не было никакого НЛО, всего лишь еще один труп.
        - Труп свежий? - пожалуй, излишне поспешно спросил Монгол и своей поспешностью тут же насторожил следователя.
        - Не совсем. Позавчерашний, если быть точным. А что это вы, Александр Владимирович так оживились? Какая вам разница, свежий труп или несвежий?
        Значит, позавчерашний. Лучше бы сегодняшний. Потому как к сегодняшнему Огневушка точно была бы непричастна. Не то чтобы Монголу так уж хотелось оправдать ее, но минувшая ночь, как ни крути, кое-что в их сложных отношениях изменила. Если у девчонки нет алиби, то вполне вероятно, что позавчерашний труп - ее рук дело. А они ж сексом занимались… Как-то не очень приятно осознавать, что провел ночь с убийцей. С проходимкой, нимфоманкой, воровкой - куда ни шло, но с убийцей…
        - Да, собственно говоря, никакой. Просто подумал, что раз вы сегодня мне звоните, то труп должен быть вчерашний. Если ж позавчерашний, так вы б мне, товарищ следователь, еще вчера позвонили бы.
        - Не вижу в ваших словах логики, господин Сиротин, - вкрадчивым голосом сказал Горейко. - Давность преступления и время обнаружения трупа между собой никак не связаны. Думаю, вы это прекрасно знаете.
        - Ну откуда ж? Я же милицейских академий не кончал, в криминалистике разбираюсь, как свинья в апельсинах, - усмехнулся Монгол и уже совершенно другим тоном спросил: - Так чем я могу вам помочь, Адам Семенович?
        - Это не вы мне, это я вам могу помочь, Александр Владимирович, - в тон ему ответил Горейко. - Разговор у меня к вам имеется, касаемый нашей дамочки.
        - Какой дамочки? Той, что подростков голыми коленками смущала, очами сверкала и деревья поджигала?
        - Той самой. - На Монголовский ехидный тон следователь Горейко предпочел не реагировать. Ох, не к добру. - Которая на сегодняшний день убила двоих человек и свела с ума третьего.
        - В каком смысле свела с ума? Очаровала своей красотой неземной?
        - В буквальном смысле. После встречи с ней свидетель тронулся умом. Давайте-ка, Александр Владимирович, подъезжайте ко мне. Пообщаемся в спокойной обстановке.
        - Часа через два подъеду. Вас устроит, товарищ следователь?
        - Устроит. - В трубке послышались гудки отбоя.
        Монгол отшвырнул мобильник, чертыхнулся. Вот жизнь пошла - ни минуты покоя! Думал перед встречей с немцами хоть немного в себя прийти, да где уж тут. Следователь Горейко, видите ли, хочет ему чем-то помочь. А на хрен ему вообще чужая помощь?! Ему бы жить не мешали - и на том спасибо. Но, как ни крути, а с ментами не поспоришь.
        Ладно, хрен с ними! До встречи с немцами еще есть время. И вообще, раз такое дело, раз уж навалились на него со всех сторон неприятности, то от одного телефонного звонка хуже не станет.
        Трубку не брали очень долго. Монгол уже решил было, что и не возьмут, когда в мобильнике послышался с некоторых пор до боли знакомый голос:
        - Что тебе нужно?
        Ну вот, ни здравствуйте вам, ни как поживаете. Сразу - что тебе нужно…
        - Да так, - Монгол скрипнул зубами, - просто звоню сказать, что разозлила ты меня сильно, Огневушка. Разозлила и расстроила. А я расстраиваться не люблю. Я когда расстроенный, становлюсь опасным и непредсказуемым.
        - Я это поняла. Когда ты расстроенный, то утешаешься тем, что девушек избиваешь, а потом насилуешь.
        Охренеть! Так он, выходит, теперь еще и насильник. Вчера вечером сама на нем висла, штаны стаскивала, спину в кровь расцарапала, а сегодня он насильник.
        - Дорогая, а тебе разве не понравилось? - Монгол покрепче сжал руль. - Мне показалось, что ночью ты была абсолютно всем довольна.
        - Ну, конечно, понравилось! Как же такое может не понравиться?! - Голос девчонки вибрировал от злости. - Вот я и подумала, что тебе тоже надо доставить удовольствие.
        - Бутылкой по башке? - уточнил Монгол.
        - А разве это хуже, чем кулаком в челюсть?
        Ну и язва!
        - Кулаком по-любому лучше, чем пулей. Ты меня вчера чуть не пристрелила, Огневушка! Я защищался!
        - Классно у тебя получилось… урод.
        Разговор скатывался на банальные оскорбления, а он звонит не для того, чтобы обменяться «любезностями», у него другие планы.
        - Вот что, Огневушка. Зря ты со мной так, я обид не прощаю.
        - Я тоже.
        - Помолчи, я еще не договорил, - Монгол поморщился. - Ты больная на всю голову, сука, твое место в психушке.
        - А ты насильник и извращенец.
        - В общем, теперь я тебя в покое точно не оставлю. Знаешь, с кем я встречаюсь через пару часов? Со следователем, ведущим твое дело. Как думаешь, сколько ему понадобится времени, чтобы вычислить, кто ты такая?
        - Ты этого не сделаешь!
        - Сделаю, даже не сомневайся.
        - Не сделаешь! - В трубке послышались короткие гудки.
        Стерва! Неужели не испугалась? Думает, если он прежде с ней миндальничал, то и теперь из него можно веревки вить. Ошибается, он нынче настроен крайне решительно. Преступница она там или просто чокнутая, но ее место за решеткой. А то что ни день - то трупы…
        Из раздумий Монгола вывело тихое треньканье телефона, оповещающее о доставке ммs. Интересно, ммs ему никто отродясь не слал, вышел он уже из того светлого возраста, когда такие вещи представляют интерес. Опаньки, кар-тинка-то от Огневушки! Ну-ка, что там…
        Монгол притормозил джип, поднес телефон к глазам и застонал. Картинка была не простая, а со смыслом, причем с таким глубоким, что хоть сразу в петлю. На картинке не кто-нибудь, а он сам, собственной персоной. И персона эта в таком виде, что у Монгола загорелись уши. Да, кажись, приперла его к стенке Огневушка. Какую ж извращенную фантазию нужно иметь, чтобы сначала его связать, а потом еще и сфотографировать?! Снимок получился шокирующий, практически порнографический. А как по-другому назвать фото, на котором изображен голый связанный мужик? И ведь морда как хорошо видна. Да что там морда?! Все остальное можно разглядеть не хуже…
        Телефон опять завибрировал, Монгол от неожиданности вздрогнул, зло выматерился.
        - Получил?
        - Ну ты и сука! - В успокоившейся было голове опять зашумело.
        - Из всех снимков, что у меня имеются, этот самый невинный. Как думаешь, сколько мне понадобится времени, чтобы слить фотографии в Интернет, и как быстро их увидят твои знакомые? А можно и не через Интернет, можно на принтере распечатать и на столбах расклеить. Я это сделаю, не сомневайся.
        Он и не сомневался, с нее станется.
        - Чего ты хочешь, Огневушка? - Ладно, пока он пойдет на компромисс, а там видно будет. Фото у девчонки в любом случае надо как-то изъять, а то мало ли что: сегодня она добрая, а завтра ее переклинит, и станет он звездой порносайтов.
        - Оставь меня в покое.
        - Да на хрен ты мне вообще сдалась?! - Это он сказал искренне, от чистого сердца. С такой ненормальной общаться - себе же дороже.
        - А следователю?
        - Что - следователю?
        - Я хочу, чтобы следователь, который занимается… - она замялась, а потом продолжила: - Который занимается расследованием тех убийств, обо мне ничего не узнал.
        Тех убийств…
        Вот она себя и выдала. Откуда ей знать, что убийств уже несколько? Раньше ведь речь шла только об одном.
        - Хорошо, допустим, я буду молчать. А если он узнает от кого-нибудь другого, что тогда?
        - Тогда присматривайся к столбам, вдруг увидишь свой портрет в стиле ню.
        - То есть у меня нет никаких гарантий, что ты будешь придерживаться условий нашей сделки? - Какая, к хренам, сделка?! Он по собственной дури переспал с маньячкой, у которой руки по локоть в крови. И что теперь? Куда сначала бежать: в прокуратуру, свидетельские показания давать, или в церковь, грехи замаливать?
        - Мы еще никакой сделки с тобой не заключили, чтобы говорить о гарантиях.
        - Ну так давай заключим.
        Сделка с дьяволом - лихо! Он дьяволу - покой и неприкосновенность, а дьявол ему - фотографии в стиле ню. Какой-то неравнозначный обмен. А может, ну их, на хрен, эти фотографии?! Ну, полюбуются на его чресла друзья и сотрудники и еще пара миллионов пользователей Интернета, подумаешь. А с другой стороны, уж больно снимки мерзкие. Ладно бы он на них просто голый был - это полбеды, а он голый и связанный. Тут уже садомазохистскими играми попахивает. Ох, позорище… В общем, с девчонкой придется разбираться. Вместе с доблестной милицией или одному - уж как получится.
        - Гарантий я тебе никаких дать не могу, но обещаю, если следователь обо мне ничего не узнает, интернет-сообщество ничего не узнает о твоих маленьких слабостях.
        - О каких слабостях?! Что ты несешь, Огневушка?! - Вот ведь подлюка! Мало того что приперла его к стенке, так еще и издевается.
        - Ну, в принципе ничего крамольного в том, что мужчина питает нежные чувства к женскому белью, нет. В наш просвещенный век…
        - К женскому белью?! - взвыл Монгол.
        - К чулкам.
        - Каким чулкам?..
        - Обыкновенным: черным, ажурным. У меня тут есть еще пара снимков, на которых ты в чулках. Очень пикантное зрелище, я тебе скажу.
        Все, приплыли. Если с веревками еще хоть как-то можно было мириться, то что делать с чулками? А если блефует? Откуда у нее чулки? У нее ж ноги были голые, он точно помнит.
        - Хочешь, еще одно фото вышлю?
        Точно мысли его прочла, стерва. А чулки в доме запросто могли от бывшей остаться. Его бывшая наследила не только в квартире, но и на даче. Кстати, черные чулки она особенно любила. Да и ему самому этот предмет дамского гардероба нравился. Кому ж не понравятся женские ножки в ажурных чулках? Но «женские» здесь ключевое слово. Женские ноги, а не мужские!
        - Предыдущего вполне достаточно.
        - Так мы договорились?
        - Договорились. - Выключенный мобильник полетел под ноги, а Монгол стер со лба испарину и с шумом втянул в себя воздух.
        Все, достала его эта ведьма, довела до ручки! Ладно, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Еще неизвестно, что страшнее: прослыть чокнутым фетишистом или загреметь за решетку лет этак на двадцать.

* * *
        Уф! Кажется, получилось! Лия посмотрела на свой мобильный. Стопроцентной гарантии, конечно, нет, но что-то ей подсказывает, что Иудушка на сей раз оставит ее в покое. Идея сфотографировать его пришла в голову в самый последний момент. Всего пара снимков - и относительная безопасность ей обеспечена. С чулками она, правда, едва не попалась. Не было никаких фото с чулками - это она блефовала, но Иудушка поверил. Его бешенство Лия почувствовала даже на расстоянии.
        Анатолий Маркович отвез ее домой и даже проводил до квартиры. Лие повезло - никаких любопытных соседок на пути не оказалось, а то пришлось бы еще очень долго выслушивать за своей спиной гадкое шушуканье. Конечно, в свете недавних событий какие-то там сплетни - сущий пустяк, но все равно неприятно.
        Анатолий Маркович, сославшись на тотальную занятость, деликатно отказался от приглашения выпить чашку кофе и попытался, в который уже раз, уговорить Лию пожить у него. Согласиться на его предложение у Лии не хватило совести. Анатолий Маркович, безусловно, не чужой человек, но утруждать его не хочется, да и вообще… события последних дней показали, что находиться с ней рядом небезопасно. Единственная помощь, которую она от отчима с радостью примет, - диагностика ее нынешнего психического состояния. Анатолий Маркович пообещал провести с ней сеанс гипноза в самое ближайшее время. Наверное, это страшно, когда у тебя копаются в мозгах, но у нее нет другого выхода. Она должна наверняка знать, что непричастна к тем страшным вещам, которые творятся в последние дни.
        Думать о предстоящем сеансе психоанализа до поры до времени Лия себе запретила. С ней столько всего приключилось, она столько всего узнала, что есть о чем поразмышлять и без того. Но для начала надо позвонить начальнице, попросить отгул, а еще лучше отпуск. Не в том она нынче состоянии, чтобы ходить на работу. Ей нужно что-то срочно решать со своей давшей серьезный крен судьбой.
        Начальница в Лиино положение вошла - даровала отпуск, не задавая лишних вопросов. Наверное, такая лояльность из-за того, что сама Лия никогда никому не отказывала, безропотно подменяла внезапно занемогших сослуживцев и дежурила по субботам. Вот и хорошо. Значит, у нее теперь появилось свободное время. И потратить его нужно с толком. Необходимо внимательно пересмотреть все хранящиеся в доме фотографии и документы. Вдруг удастся хоть что-нибудь узнать об отце. Но сначала в душ, смыть с кожи Иудушкин запах и попытаться забыть то, что случилось прошлой ночью. Хотя, что забывать, если она практически ничего не помнит? А то, что помнит, обрывочно и мало похоже на реальность. Неважно, все равно надо в душ.
        Лия невесело усмехнулась. Похоже, у нее появились новые привычки: шататься по ночам неизвестно где, возвращаться домой под утро и принимать душ. А еще есть… Есть хотелось так сильно, словно она неделю жила на хлебе и воде. От мыслей о хлебе в животе заурчало. Да что же это такое творится? Ладно, в магазин она сходит после душа, накупит всего побольше, потому что после ее вчерашнего налета на холодильник в доме не осталось ничего съестного. Нужно делать запасы. Вдруг есть за двоих - теперь тоже ее новая привычка.
        Перед тем как отправиться в магазин, Лия долго и тщательно приводила себя в порядок, замазывала тональным кремом растекающийся по всей левой щеке синяк. Синяк уже изменил цвет с красно-фиолетового на светло-желтый, но по-прежнему был еще хорошо заметен.
        В продуктовом магазине царило непривычное оживление: покупатели, в основном жители окрестных дворов, что-то активно обсуждали. Лия замерла у прилавка с выпечкой, прислушалась.
        - …а второго-то, говорят, по всему пустырю с собаками искали, - громким шепотом вещала сухонькая старушка в мятой соломенной шляпке. - А он, подлюка, в овраге спрятался и, когда его нашли, орал благим матом, не хотел из своей норы вылазить. Мартыновна из двадцать пятого дома утверждала, что даже отстреливался. Но Мартыновна соврет - недорого возьмет. Не верю я, что отстреливался. Ну откуда у бомжа пистолет?! А вот что в той норе много всего ценного нашли - это правда. Я собственными ушами слышала, как наш участковый сказал, что поймали наконец душегубов, которые людей на пустыре грабили, а все награбленное в норе своей прятали! Я участковому говорила, что плохо ихняя служба работает, что нужно этот пустырь растреклятый с землей сровнять, чтобы никаких нор. А то дождались, пока ироды восемь девушек безвинных не порешили…
        - Да каких восемь?! Мать, что ты несешь?! - перебил старушку усатый дяденька в заляпанной краской спецовке, наверное, строитель с ближайшей стройки. - Одна девушка была, придумаете тоже - восемь!
        - Ты еще скажи, что эти душегубы вообще ни в чем не виноваты! - взвилась старушка. - А Шурку из тридцатого дома кто по башке кирпичом саданул, всю получку отобрал?
        - Про Шурку из тридцатого дома я ничего не знаю, - дяденька сунул под мышку буханку хлеба, оценивающе посмотрел на пакет с пряниками. - А виноваты или не виноваты, не нам с тобой, мать, решать.
        - А кому ж, если не нам? - обиделась бабулька.
        - Кому надо, тот пусть и решает. Я с тобой в одном согласен - с пустырем этим давно надо что-то делать. Гиблое какое-то место.
        - Ага, гиблое! - поддержала его средних лет дама с ярким не по возрасту макияжем. - Вы вообще в курсе, что на нашем пустыре НЛО приземлялось?
        - Ох, грехи мои тяжкие, - дяденька-строитель повертел в руках пакет с пряниками и положил его на место. - Да какое НЛО?
        - А самое обыкновенное! - Даму скепсис собеседника, кажется, вовсе не смутил. - Если еще не видели следы, которые от него остались, так сходите посмотрите. Туда уже и с телевидения приезжали, и ученые какие-то. Все высматривали, замеры делали, свидетелей опрашивали. Может, они этих бомжей… закодировали.
        - Кто - они? - оживилась бабулька.
        - Так инопланетяне! Может, перепрограммировали их или установку им специальную дали, они и начали на людей кидаться. Раньше ведь на пустыре только кражи случались, а теперь вот и убийства пошли.
        - Ну конечно, инопланетяне! - хмыкнул строитель. - Наши ж преступники без указки зеленых человечков и шагу ступить не могут. Я уже не говорю о правительстве.
        - А что, сынок, и правительство закодировано? - шепотом спросила бабулька.
        - Тьфу на вас! Совсем из ума выжили! Какие инопланетяне, какие кодировки?! Все это человеческих рук дело, я вам говорю.
        - А кто ж тогда бомжа убил? - старушка хитро сощурилась. - Ну, того, которого мальчишки в кустах нашли?
        - Поди, подельник и грохнул? Да и не доказано еще, что его вообще кто-то убивал. Может, он сам помер. Водкой паленой обожрался и помер, а вы сразу - инопланетяне, убийства! Вот ведь бабы, любите сплетни разносить, - дяденька неодобрительно покачал головой и направился к кассе.
        - А сам-то что? - возмутилась старушка. - Сам-то, выходит, преступников защищаешь! И никакие это не сплетни! Восемь девушек было!
        Дяденька в дальнейшую полемику предпочел не вступать, лишь раздраженно махнул в сторону бабульки буханкой хлеба.
        Весь разговор Лия стояла ни жива ни мертва, даже пошевелиться боялась. Значит, ничего ей не примерещилось: и земля обожженная была, и искалеченный Циклоп, и его смертельно-счастливый дружок. И хочется ей в том себе признаваться или не хочется, но в произошедшем есть ее вина. Что-то она такое с этими уродами сделала. Ой, нельзя тянуть с психоанализом, а то вдруг еще что случится…
        Разговор, подслушанный в магазине, Лию хоть и напугал, но аппетит ей не испортил. Если так и дальше пойдет, то придется менять гардероб, потому что при нынешнем режиме питания форму она потеряет очень скоро. Лия с тоской посмотрела на четвертый бутерброд с колбасой и сыром, вздохнула и отложила его в сторону. Все, хватит! Нечего потакать дурацким животным инстинктам, надо заняться делом.
        На пересмотр маминых вещей, которых в квартире осталось не так-то и много, ушло не больше часа. Лия перебрала каждую бумажку, каждую фотографию и уже отчаялась найти хоть что-нибудь, когда из старой записной книжки с пожелтевшими, а местами оборванными страницами выпал такой же пожелтевший от времени полароидный снимок. На нем были изображены трое: Лиина мама и два молодых человека.
        На маме медицинский халат, волосы спрятаны под белую косынку. Она смотрит на кого-то за кадром и счастливо улыбается. Один из молодых людей, невысокий блондин в темно-зеленом хирургическом костюме, обнимает маму за талию. Лицо его угловатое, но в этой своей угловатости необычайно привлекательное, выражает крайнюю степень блаженства. А то, с какой нежностью он смотрит на Лиину маму, говорит о его несомненной влюбленности. Лия вздохнула, сердце забилось быстро-быстро. Может так случиться, что парень с лучистыми глазами - ее отец?
        Второй молодой человек выглядит полнейшим антиподом первого: высокий, смуглолицый, темноволосый, с узким, костлявым лицом и пронзительным взглядом. Даже нечеткость снимка не может загасить эту пронзительность. Смуглолицый не улыбается, кажется, он даже не замечает, что его фотографируют, он тоже не отводит от мамы своего страшного взгляда… Одет он иначе, чем остальные, - во все черное. В вороте расстегнутой рубахи что-то поблескивает. Чтобы увидеть, что это такое, Лие пришлось взять лупу.
        Медальон… точно такой же, как у нее… Или тот же самый? В голове зашумело, перед глазами поплыли радужные круги. Похоже, она ошиблась. Ее отец не тот ясноглазый, лучащийся счастьем молодой человек, а вот этот страшный тип. Правда, она на него совсем не похожа! Зато медальон раньше был у него. И можно понять, почему мама боялась на медальон даже смотреть. Наверное, он напоминал ей о ком-то жутком, о ком-то, кого она хочет, но не может забыть, - о Лиином отце.
        Что там говорил Анатолий Маркович о дурной наследственности? Кажется, он не исключал, что ее отец душевнобольной. Анатолий Маркович не ошибся - на дне черных, как сажа, глаз незнакомца затаилось самое настоящее безумие. И она дочь безумца… Предсказать, как будет разворачиваться генетическая программа дальше, нетрудно.
        Воздуха в легких совсем не осталось, всматриваясь в снимок двадцатисемилетней давности, Лия даже перестала дышать. Пронзительный взгляд незнакомца не отпускал, забирая остатки сил…
        Кукла смотрит…. В эбонитовых глазах страх и неверие. Теперь, когда он много ближе, связь сильнее, но все равно без проводника недостаточно сильна. Он может ощущать, но не может видеть. Лунная девочка прячется за сизым облаком, из-за которого долетают лишь отголоски мыслей, обрывки эмоций. Девочка его тоже чувствует. Чувствует и боится.
        Глупая бедная девочка. Она ничего не понимает.
        Кукла плачет, уворачивается от его пальцев. Кукла устала бояться.
        Уже скоро. Нужно только найти проводник.
        А пока спи, Лунная девочка…
        Пальцы разжались сами собой. Снимок с тихим шуршанием спланировал на пол. Лия вздрогнула и открыла глаза.
        Что это было? Сон или очередной провал в памяти? И голова кружится, а в голове голос: «Спи, Лунная девочка». Она послушалась и уснула? Вот так просто взяла и провалилась в черное небытие? А кого она послушалась?..
        Снимок лежал картинкой вниз, чтобы дотронуться до него, пришлось сделать над собой усилие. Дотронуться получилось, и даже поднять с пола, но вот перевернуть лицевой стороной, духу уже не хватило. От одной только мысли, что придется снова встретиться с пронзительным взглядом незнакомца, к горлу подступала тошнота. Лия обязательно посмотрит на снимок, и не один раз, но не сейчас. На сегодня с нее довольно.
        Так и не переворачивая фотографию, Лия сунула ее в пустой конверт. Может быть, удастся поговорить с мамой. Вдруг мама найдет в себе силы помочь единственному ребенку. А помощь Лие очень нужна, что-то страшное происходит в ее жизни, что-то страшное происходит с ней самой, и она должна узнать, что же именно.

* * *
        Дверь в кабинет старшего следователя Горейко была гостеприимно распахнута.
        - Можно? - Монгол постучал костяшками пальцев по дверному косяку и, не дожидаясь приглашения, вошел.
        - Добрый день, Александр Владимирович, быстро вы управились, - Горейко кивнул на придвинутый вплотную к его рабочему столу стул и предложил: - Присаживайтесь.
        Выглядел он сегодня еще краше, чем во время их прошлой встречи. Наверное, по случаю внезапно наступившей жары, которая заставила его отказаться от строгого костюма с галстуком и переоблачиться в льняной пиджак. Верхняя пуговица белоснежной рубашки была расстегнута, являя миру тонкую цыплячью шею со следами порезов от бритвы. Надо же, такой большой мальчик, усы вон отрастил, а бриться до сих пор не научился.
        - Адам Семенович, у меня мало времени, - Монгол выразительно посмотрел на часы.
        - Понимаю, понимаю, - Горейко сочувствующе улыбнулся, - а я вас надолго не задержу, господин Сиротин.
        - Прекрасно! Так что вы хотели мне сообщить?
        - Одну секундочку. - Следователь плеснул в стакан воды из кувшина, залпом выпил, краешком носового платка деликатно промокнул усы - аристократ хренов. - Жарко сегодня, не находите?
        - Нахожу, - Монгол кивнул. - Так что там новенького по делу нашей пироманки?
        - Есть новенькое, можете не сомневаться. Минувшей ночью обнаружен еще один хм… - следователь откашлялся, - труп и уже знакомый нам с вами феномен.
        - О каком феномене идет речь, позвольте полюбопытствовать.
        - Феномен, подобный которому мы наблюдали в старом парке.
        - То есть феномен выжженной земли? - уточнил Монгол.
        - Да, он самый! - обрадовался Горейко. - Только на сей раз не в парке, а в одном из микрорайонов города. Да вы, господин Сиротин, должны знать, вы как раз в этом районе обитаете. Там такой пустырь есть. Мерзкое место, я вам скажу. Практически в центре цивилизации настоящая зона. Надеюсь, вы Тарковского смотрели, Александр Владимирович? - Горейко вопросительно приподнял брови.
        - И Тарковского смотрел, и Стругацких читал, и даже имею представление, о каком именно пустыре идет речь, - Монгол растянул губы в вежливой улыбке.
        - Ой, как приятно пообщаться с эрудированным человеком! А то вокруг, знаете ли, сплошные… - следователь Горейко выразительно развел руками.
        Монгол понимающе покивав головой, спросил:
        - Так что там не так с этим пустырем?
        - Да все. Начать с того, что два дня назад аборигены обнаружили в самом его центре пятачок выжженной земли.
        - Большой?
        - Да немаленький, десять метров в диаметре. Сначала решили, что появился он из-за грозы. Если помните, в ту ночь гроза была, молнии с неба так и сыпались. Вполне логично, что пожар случился из-за молнии.
        - Вполне, - согласился Монгол.
        - Но подобная версия не выдерживает никакой критики. - Горейко вальяжно откинулся на спинку стула, посмотрел снисходительно: - А знаете, почему?
        Монгол не знал, но его не покидала уверенность, что собеседник ему обязательно все объяснит.
        - Да потому что, как и в предыдущем случае, след от пожарища имеет форму идеально ровной окружности.
        - И камни небось поплавились? - Монгол поморщился, чувствуя, как с затылка прямо за шиворот стекает капля пота. Эх, бедно живут служители Фемиды, не могут на кондиционеры заработать.
        - И камни поплавились, и повышенный радиационный фон присутствует.
        - А что с трупом? Вы ж говорите, что феномен случился два дня назад, а труп обнаружили только вчера. Где ж он был все это время?
        - Так там же и был! Только чуть поодаль. Там кусты дикой малины кругом, вот он в кустах и лежал. Его вчера местные ребятишки нашли.
        - И кто убит? Вы уже знаете, товарищ следователь?
        - Знаем, - Горейко кивнул. - Гражданин Супончик Евгений Андреевич, тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Этот самый гражданин Супончик, не имея постоянной прописки, проживал там же, на пустыре.
        - Иными словами, бомжевал?
        - Бомжевал, разбойничал по мелочи, несколько раз привлекался за хулиганство и нарушение общественного порядка, пока скоропостижно не скончался от разрыва восходящего отдела аорты.
        - Вот я вам сейчас покажусь циничным, товарищ следователь, но что такого подозрительного в скоропостижной смерти какого-то маргинала? Я ж так понимаю, он не только разбоем, он еще и водочкой баловался, а может, еще и ацетон нюхал.
        - Баловался алкоголем, ваша правда, господин Сиротин, - не стал отрицать Горейко.
        - В таком случае произошедшее вполне закономерно. При чем тут наш феномен?
        - Было бы закономерно, если бы не одна маленькая деталь - показания свидетеля.
        - Свидетеля?
        - Да, секундочку, - Горейко порылся в своих бумагах, вытащил один листок и прочел вслух: - Свидетель Огурцов Валентин Петрович, тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения. - Дальше следователь продолжил по памяти. - Так вот, Огурцов показал, что смерть его товарища наступила не от естественных причин, а в результате сильнейшего стресса, причиной которого послужила некая молодая особа. К слову, описание ее полностью совпадает с приметами нашей подозреваемой, а пустырь - как раз то самое место, откуда ее якобы мертвое тело отправили в городской морг.
        Несмотря на настежь распахнутое окно, жара в кабинете становилась невыносимой. Пришлось снять пиджак и ослабить узел галстука. И как только этому хлыщу не жарко? Сидит свежий, как утренняя роса.
        - По словам свидетеля Огурцова, упомянутая особа напала на них той злополучной ночью.
        Монгол представил Огневушку, двух маргиналов и позволил себе усомниться в сказанном:
        - То есть под покровом ночи беззащитная девушка напала на двух здоровых мужиков? Вас это не удивляет?
        - Ну, не такая уж она и беззащитная, коль ей удалось одного из них довести до разрыва сердца, а второго до помешательства.
        - Так это вы мне сейчас показания сумасшедшего пересказываете, товарищ следователь? - Монгол неодобрительно покачал головой.
        - А вы погодите делать выводы, господин Сиротин. - Горейко пропустил колкость мимо ушей. - Вы дальше послушайте, дальше очень все любопытно. Свидетель Огурцов утверждает, что на них напала не обычная девушка, а ведьма.
        Ведьма… Затылок, только что тщательно протертый носовым платком, опять взмок.
        - Что глаза у этой ведьмы светились красным и что голыми руками она поймала шаровую молнию. Думаете, бред?
        Монгол не думал, он вспоминал красные всполохи на дне девчонкиных глаз и синий огненный цветок на ее ладони…
        - А еще она что-то такое говорила не по-русски, и воздух вокруг нее был горячий и трескучий. Помните показания подростков? Огурцов попытался бежать, но что-то его остановило. Он утверждает, что его точно в спину кто-то толкнул, после чего он упал и сломал ногу. А товарищ его убегать не захотел или не смог, так и остался стоять как истукан. Девица к нему подошла и что-то такое сделала, свидетель не заметил, что именно. Только после того товарищ упал замертво, а земля вдруг загорелась. Заметьте, не трава, не кусты, а именно земля. Свидетель, то ли от страха, то ли от болевого шока, потерял сознание, а когда пришел в себя, снова увидел ту самую девушку. Только на сей раз у нее глаза не светились, и разговаривала она по-русски.
        - Так она с ним еще и разговаривала? - во рту пересохло, Монгол с вожделением посмотрел на графин с водой.
        - Да, представьте себе. Требовала, чтобы он вернул ей какой-то медальон.
        - С чего бы нашей пироманке требовать свой медальон у какого-то бомжа? Вам это не показалось странным, товарищ следователь?
        - Поначалу, конечно, показалось, но мне повезло - свидетель попался говорливый. Такой говорливый, что пришлось санитаров вызывать, чтобы его угомонить.
        - И что же ваш говорливый показал? - усмехнулся Монгол. Вообще-то, было ему совсем не до смеха, но Горейко о том знать необязательно.
        - А наш говорливый начал с добровольного признания, - Горейко многозначительно помолчал и продолжил: - Короче, Огурцов с Супончиком вечером с пятницы на субботу совершили разбойное нападение на некую молодую женщину. Догадываетесь, к чему я клоню, господин Сиротин?
        Монгол догадывался, и от догадок этих ему было сильно не по себе.
        - Напали они на нашу подозреваемую, - следователь побарабанил пальцами по столу. - Девица возвращалась откуда-то поздно вечером и попалась им на глаза. Они с нее сначала все украшения посрывали, а потом решили совершить физическое насилие, но девица вырвалась и попыталась удрать, но убежала недалеко. Огурцов догнал ее практически на том самом месте, где впоследствии произошли уже известные нам с вами драматические события.
        - Это какие такие драматические события? - уточнил Монгол.
        - Ну как же? - удивился Горейко. - Я же вам только что рассказывал о гибели гражданина Супончика при загадочных обстоятельствах.
        Вот оно как! Значит, смерть какого-то бомжа - это загадочно и драматично, а то, что на девчонку два поганца напали и едва не убили, - так, мелочи жизни. Хоть и не любил Монгол Огневушку, но подобной постановкой вопроса возмутился:
        - Странную какую-то оценку событиям вы даете, товарищ следователь. Вас послушать, так получается, что это барышня виновата в том, что ее изнасиловать хотели и едва не убили.
        - Убили. - Горейко перестал барабанить по столу, посмотрев на Монгола пристально и недобро. - Огурцов показал, что девушку он догнал, она стала вырываться, оступилась, упала, ударилась затылком о торчащий из земли камень и скончалась.
        - А почему сразу скончалась? Лично я видел ее вполне живой.
        - Огурцов проверил у нее пульс. Пульса не было.
        - Ну, конечно, Огурцов же у нас кандидат медицинских наук! - хмыкнул Монгол.
        - А также в деле имеются свидетельские показания врача «Скорой помощи», специалиста с высшим медицинским образованием, тридцатилетним стажем и безупречным послужным списком. Врач категорически настаивает на том, что к моменту приезда бригады «Скорой помощи» девушка была уже мертва.
        - Очуметь… - пробормотал Монгол.
        - Знаете, господин Сиротин, я примерно то же самое подумал, - сказал Горейко, - но против фактов не попрешь. Бомжи девушку ограбили, а затем убили.
        - А потом она ожила и начала мстить? Какой-то ужастик у нас получается. Не находите, товарищ следователь?
        - Ужастик или не ужастик, а одного из своих обидчиков она уже убила. Да и второму, судя по его крайне плачевному физическому и психическому состоянию, тоже досталось.
        - Значит, из мести? - спросил Монгол, которому вдруг стало не жарко, а холодно. - А санитарку она тоже из мести пришила?
        - Нет, бедная женщина, скорее всего, оказалась в неудачном месте в неудачное время. Но вы ведь поняли, Александр Владимирович, к чему я вам это рассказал? - Горейко подался вперед и поглядел на Монгола с сочувствием.
        - Честно говоря, не до конца.
        - Подозреваемая представляет реальную опасность для всех, кто был с ней в контакте, а особенно для тех, кто ее чем-либо обидел. Александр Владимирович, вы как раз такой человек. Девушка вам доверилась, а вы ее предали…
        В повисшей тишине было отчетливо слышно, как бестолково бьется о стекло залетевшая в кабинет оса. Горейко молчал, всматривался в Монголово лицо, ждал реакции. А Монгол размышлял о только что сказанном. Если на секунду представить, что в словах следователя есть хоть малая толика правды, то ситуация вырисовывается очень неоднозначная. Огневушка получается не просто вздорной девчонкой, а существом, не поддающимся классификации: опасным и непредсказуемым. Конечно, идиотская версия Горейко многое объясняет: и поразительную живучесть девицы, и исчезающие за пару дней синяки, и ведьмовскую притягательность для мужского пола, и огненные всполохи… Монгол раздраженно потряс головой.
        Бред! Бред и мистификация! Что ж она, вся такая исключительная и паранормальная, практически бессмертная, его до сих пор не прибила?! У нее ведь для этого было уже как минимум две возможности. Первый раз, когда она его одурманила отравленным кофе, а второй - минувшей ночью, когда в качестве дурмана выступили ее ведьмовские чары. Казалось бы, чего уж проще - бери его тепленького голыми руками и твори с ним все, что твоей душеньке вздумается: хочешь - поджигай, хочешь - косточки ломай. А она что сделала? Она опять поступила, как обиженная женщина: отомстить вроде бы отомстила, но как-то не слишком масштабно. Подумаешь, компрометирующие снимки. Да что такое снимки по сравнению с тем, что она могла бы себе позволить, обладай хоть сотой долей тех талантов, которыми наделяет ее следователь Горейко!
        - Что, Александр Владимирович, - Горейко нарушил молчание первым, - вы до сих пор мне не верите?
        - Знаете, Адам Семенович, как-то сложно мне во все это поверить.
        - Понимаю, но мой гражданский и профессиональный долг - предупредить вас о возможных последствиях.
        - Последствиях чего? - Монгол нахмурился.
        - Последствиях сокрытия интересующей следствие информации.
        - Да нет у меня никакой информации! - Получилось, кажется, правдоподобно.
        Не то чтобы Монгол так уж испугался Огневушкиного шантажа, просто понимал, что в данном случае родная милиция ничего для него не сможет сделать. Придется как-нибудь самому. Да и интересно - что греха таить! - во всей этой чертовщине разобраться.
        - Очень и очень жаль. Как бы потом вам упрямство ваше боком не вышло, господин Сиротин.
        - Ну, я буду предельно осторожен, по пустырям и паркам шастать в темное время суток не стану, к незнакомым девицам приставать тоже. А то видите, какие они нынче пошли, девицы, выходят на тропу войны из-за всяких мелочей. Бомжи эти ведь ничего плохого не совершили. Всего лишь девочку обокрали, кулончик отобрали, немножко убили, а она, поди ж ты, претензии надумала предъявлять. Вот негодяйка! Кстати, что за кулончик она у маргиналов требовала, товарищ следователь? Или говорить нельзя, служебная тайна?
        - Ну почему же тайна? - Горейко поморщился. - Огурцов показал, что сорвал с шеи девушки какой-то медальон. С его слов, украшение сначала показалось ему золотым, но потом он, присмотревшись получше, понял, что медальон - обычная побрякушка, и выбросил его.
        - Где?
        - Да там же, на пустыре. А медальон, выходит, подозреваемой очень нужен. Что-то в нем особенное. Вы случайно не догадываетесь, что именно?
        - Понятия не имею, - Монгол пожал плечами.
        - Вот и я не имею, но подсказывает мне мой профессиональный опыт, что непростая это побрякушка.
        Надо же, ему его профессиональный опыт подсказывает! А сколько лет тому опыту? Пять или шесть? Но, с другой стороны, вполне вероятно, что украшение имеет определенную ценность, коль уж из-за него девчонка отважилась повторно встретиться со скотами, которые ее чуть на тот свет не отправили.
        - Так вам, господин Сиротин, действительно больше нечего поведать следствию? - спросил Горейко, вставая из-за стола и тем самым давая понять, что аудиенция закончена.
        - Нечего. - Монгол, изобразив на лице искреннее сожаление, тоже встал.
        - В таком случае примите добрый совет - поберегитесь. Знаете, береженого и бог бережет. А мне в деле лишний труп не нужен, мне и тех, что есть, хватает.
        - Всенепременно. - Монгол попятился к двери.
        - И если вдруг узнаете что-нибудь интересное, вы уж не сочтите за труд, позвоните мне. - Горейко улыбнулся. Улыбка получилась душевной, почти искренней, лишь глаза за стеклами очков оставались холодными и внимательными.
        - Сообщу. Всего доброго, Адам Семенович. - Монгол захлопнул за собой дверь и вздохнул полной грудью.
        Черт, что за день сегодня такой сволочной?! Сначала эта чокнутая нимфоманка со своими закидонами, потом агент Малдер с дикими предположениями. И рубашка насквозь промокла от пота, а до встречи с немцами совсем мало времени, едва ли получится заскочить домой переодеться.

* * *
        Психиатрическая клиника располагалась за городом. Добираться до нее, не имея личного автомобиля, приходилось довольно долго: сначала полтора часа на электричке, потом еще тридцать минут пешком через сосновый лес.
        Электричка отправлялась рано, в шесть утра. Зимой в полупустом вагоне всегда было холодно и неуютно. Приехав на нужную станцию, Лия с тревогой смотрела на утопающий в предрассветных сумерках лес. Если везло и находился попутчик, она шла в клинику сразу. Но чаще всего на платформе девушка оказывалась совершенно одна, и ей приходилось еще как минимум полчаса мерзнуть на пронизывающем ветру, не сводя глаз с медленно светлеющего горизонта.
        Анатолий Маркович не одобрял этих ее утренних поездок и журил за то, что она не соглашается принять его помощь. Но, во-первых, отчим частенько оставался ночевать в клинке, а во-вторых, утруждать его было как-то неудобно. Достаточно уже того, что он в отличие от нее навещает маму не от случая к случаю, а практически каждый день.
        Летом возникали трудности иного плана, название которым - дачники. Еще в Москве вагоны под завязку забивались гражданами, жаждущими грядочно-посадочного экстрима. Граждане эти были шумными, сварливыми и в перерывах между перебранками с упоением делились друг с другом секретами дачного мастерства. За то время, что Лия ездила в клинку, она, помимо воли, успела постичь массу тонкостей, касаемых возделывания грядок, устройства парников и пикирования помидоров. Наверное, когда-нибудь в отдаленном светлом будущем знания эти ей пригодятся, но пока разговоры о навозе и грядках только нервировали ее.
        На сей раз Лие повезло. Во-первых, удалось сесть, и не с краю, а у самого окошка, где можно было прислониться лбом к прохладному стеклу и даже немного подремать. Во-вторых, соседи ей попались молчаливые, не забивали голову дачно-огородными байками. В-третьих, на одной с ней остановке вышла большая компания молодых ребят. Судя по рюкзакам и гитарам, ребята держали путь на турбазу, которая располагалась всего в километре от клиники, так что, пристроившись в хвост компании, до места Лия добралась без приключений.
        Прежде чем зайти к маме, Лия заглянула в кабинет Анатолия Марковича, но того на месте не оказалось. Плохо, дельный совет ей бы не помешал, да и присутствие отчима при разговоре с мамой было бы нелишним. Но не сложилось. Выяснилось, что после ночного дежурства Анатолий Маркович уехал в Москву. Значит, придется самой, без страховки.
        Мама уже проснулась, сидела на стуле у забранного решеткой окна, медленно покачивалась взад-вперед, что-то тихо напевала.
        - Мамочка, - Лия вошла в палату и встала так, чтобы мама могла ее видеть, - доброе утро.
        - Утро? - На мамином лице отразилось крайнее удивление. - Уже утро?
        - Девятый час, скоро тебе принесут завтрак.
        - А почему так темно?
        В палате, залитой солнечным светом, конечно, не могло быть темно. Темнота поселилась в маминой душе..
        - Мама, это я, - Лия взяла в руки холодную мамину ладонь.
        - Доченька, - по безучастному до этого момента лицу промелькнула мимолетная улыбка. - Ты же моя доченька, правда?
        - Да, мамочка, я Лия. - Сейчас главное не расплакаться. Сколько раз уже происходило подобное, а она никак не привыкнет, не смирится с тем, что самый родной человек - вот такой беспомощный, как ребенок. - Как ты себя чувствуешь? - Гадкий вопрос, насквозь фальшивый, она же сама прекрасно видит, что с каждым разом маме все хуже и хуже, что узнает она ее, Лию, теперь редко, и даже когда узнает, то почти сразу же забывает.
        - Мне хорошо. - Ладонь в Лииных руках чуть дрогнула. - Когда утро, хорошо. Плохо по ночам, когда темно. В темноте страшно спать.
        - Мама, хочешь, я попрошу, чтобы в твоей палате оставляли на ночь свет? - Бороться со слезами становилось все труднее.
        - Хочу. Только не ночник, ночник не поможет. Пусть горит большой свет - так надежнее.
        - Хорошо, мамочка, я поговорю с твоим доктором.
        - И пусть они повесят плотные шторы.
        - Шторы?
        - Чтобы не видеть луну. Знаешь, - мама подалась вперед и заговорила шепотом: - Тут очень злая луна, она черная и все время за мной следит. Как думаешь, шторы помогут?
        - Помогут. - Лия погладила маму по коротко стриженным, совершенно седым волосам, улыбнулась сквозь слезы и сказала: - А я тебе шоколад привезла, твой любимый, с миндалем.
        - Надо спрятать, - мама торопливо сунула шоколадку в карман халата, - чтобы не отобрали. Они все у меня отбирают. Сначала душу украли, потом сон, сейчас вот… шоколад.
        Бесполезно было спрашивать кто «они», потому что «они» - такие же нереальные, как и черная луна, существующая только в мамином больном мозгу.
        - Мамочка, ты уже принимала свои лекарства?
        - Не хочу! Они меня заставляют, но я не хочу. От таблеток мне совсем плохо, в голове туман и уснуть не получается. Лия, - мама крепко сжала ее руку, - скажи, чтобы они перестали надо мной издеваться. Я не могу больше, я домой хочу…
        Лия всхлипнула, украдкой вытерла слезы. Однажды, после точно такого же разговора, она не выдержала и забрала маму из клиники. В тот же вечер у мамы случился ужаснейший приступ, с конвульсиями, с кровавой пеной. Хорошо, что Анатолий Маркович оказался рядом, помог, уколол ей что-то успокаивающее и отвез обратно. Отчим тогда Лию ни в чем не упрекал, просто посмотрел на нее так, что она едва сквозь землю не провалилась от стыда. С тех пор она больше самодеятельностью не занималась. Но как же это тяжело - жить с чувством, что ты обманываешь собственную мать.
        - А ты похудела. - Мамина ладонь коснулась Лииной щеки. - Устаешь?
        Может, сейчас спросить про снимок, пока мама вот такая: спокойная, почти нормальная?
        - Мамочка, я хочу тебе что-то показать.
        - Что? - В васильковых глазах зажглась искра интереса.
        - Фотографию. - Лия достала из сумочки конверт. - Мамочка, мне очень нужно знать, кто на ней снят.
        - Фотография?
        - Да, я нашла ее в твоих вещах.
        - У меня тут нет своих вещей. Они у меня даже книги отбирают.
        - Да, отбирают, - Лия посмотрела на томик стихов Ахматовой, лежащий на подоконнике. - Это из тех вещей, что остались дома.
        - Я хочу домой.
        - Мама, посмотри, пожалуйста.
        - Посмотрю.
        У мамы красивые руки: по-аристократически изящные, с длинными пальцами и тонкими запястьями. Если не обращать внимания на синяки от ремней… Когда приступ, без ремней никак нельзя, это для ее же блага. Руки красивые, но по-детски неловкие - снимок падает на колени изображением вверх. Мама смотрит на него долгим взглядом, хмурится, что-то вспоминает, а потом начинает кричать…
        Крик истошный, вибрирующий на такой высокой ноте, что закладывает уши. А в глазах - чистейший, выкристаллизованный ужас. Этот ужас заразен, от него хочется зажать уши руками, а еще лучше - бежать без оглядки.
        Когда в палате появился врач в сопровождении двух санитаров, мама уже билась в конвульсиях на полу, а Лия только и могла, что удерживать ее за плечи, предохраняя голову от ударов.
        - Держите ее! - Врач на ходу набирал в шприц лекарство, а Лию тем временем оттерли в сторону санитары. - Руку держите! - Игла вонзилась в вену, и буквально тут же судороги прекратились.
        - Вот и все. - Один из санитаров, тот, что удерживал мамины руки, с жалостью посмотрел на Лию: - Испугались? Она последнее время часто такая буйная.
        - Все в порядке. - Лия вытерла рукавом мокрое от слез лицо. И ничего не в порядке! Приступ случился из-за нее, из-за того, что она принесла в палату эту чертову фотографию. Она, Лия, во всем виновата.
        После укола мамино лицо сделалось безмятежным и умиротворенным, о недавнем приступе говорили лишь испарина на лбу да растрепавшиеся волосы.
        - Вы бы ехали домой. - На плечо легла теплая ладонь. - Все равно вы ей больше ничем не поможете. - Врач сунул пустой шприц в карман халата.
        - Да, сейчас… Наверное, ее надо на кровать перенести?
        - Перенесем, не переживайте.
        - А скоро она придет в себя? Можно я подожду?
        - Нет смысла, - врач покачал головой, - препарат очень сильный, теперь ваша мама проспит до вечера. Видите, она уже спит.
        - Да, спит… Я пойду, мама?
        Точно в ответ на ее не то просьбу, не то вопрос васильковые глаза распахнулись и посмотрели на Лию ясным, незамутненным взглядом.
        - Беги, дочка, - голос был слабым, чтобы расслышать, Лие пришлось встать на колени перед лежащей на полу мамой. - Он страшный человек. Он ищет тебя…
        - Кто, мамочка?
        - Я была против, но они меня не послушали, они превратили мою маленькую девочку в чудовище… - Легкий вздох, взмах ресниц, и мамины глаза закрылись.
        - Мама!
        - Все, она отключилась. - Кто-то мягко, но настойчиво поставил Лию на ноги и развернул лицом к двери.
        - Что она говорила? - Лия поймала врача за рукав халата. - Вы понимаете?
        - Ничего такого, чему стоило бы придавать повышенное значение. Это всего лишь галлюцинаторный бред. Лия, вам действительно лучше уйти.
        - Да, уже ухожу…
        - Секундочку! Вы забыли. - Один из санитаров протянул ей снимок. - Это же ваше?
        Лия сглотнула подступивший к горлу ком, сунула снимок в сумочку. Доктор считает мамины слова бредом, а бред ли это на самом деле?
        Она чудовище?
        Да, похоже, что так…

* * *
        Машину пришлось бросить в одном из дворов, потому что на джипе к пустырю не подъедешь. Монгол включил сигнализацию, поскреб отросшую щетину.
        Спрашивается, какой черт занес его на этот пустырь? Сидел бы сейчас с Зубарем в ресторане, обмывал заключенную вчера сделку. Так нет же! Ему захотелось своими глазами увидеть феномен «выжженной земли».
        Ладно, в том, что захотелось, ничего удивительного нет, но ведь можно было съездить в старый парк, где все цивилизованно и есть стоянки для машин, а он ломанулся на эту заросшую кустами свалку. Монгол брезгливо поморщился, отфутболил валяющуюся под ногами банку из-под пива и тут же сам себе объяснил, чем пустырь лучше парка.
        Во-первых, в парке пожар случился относительно давно, наверное, любопытные уже все там затоптали. А может, и коммунальные службы постарались, перекопали землю, травкой новой засадили. Это ж не дело, когда почти в самом центре города имеется уродливая выгоревшая плешь. Во-вторых, в парке никто не пострадал, смятение подростковых душ не в счет, а вот на пустыре произошло как минимум одно убийство. И Огневушку, опять же, отсюда в морг доставили. Вот и любопытно посмотреть, что тут за аномальная зона такая.
        Пожарище Монгол отыскал без труда. Оказывается, ошибался он насчет малолюдности здешних краев. После недавних событий пустырь, похоже, стал местом паломничества для жителей окрестных домов. Во всяком случае, одиноким Монгол себя не чувствовал: то тут, то там слышались голоса, смех и удивленные вскрики.
        Феномен «выжженной земли» впечатлял. Прав агент Малдер - есть на что посмотреть и над чем задуматься. Пепелище и в самом деле идеальной круглой формы, точно участок земли накрыли гигантским стеклянным колпаком и затем подожгли. Странно, ничего не скажешь. Странно, но не информативно.
        Что конкретно он думал найти на пустыре после того, как тут побывали криминалисты и сотни обывателей, Монгол сам не знал, но где-то в глубине души испытывал злое разочарование. Время убито впустую, и костюм вот испорчен. Монгол наклонился, чтобы отцепить налипший на брюки репейник, когда вдруг увидел это.
        Под кустом шиповника, совершенно незаметный с высоты человеческого роста, лежал медный диск с непонятными каракулями и изображением полумесяца. Уж не этой ли вещицей так дорожила Огневушка? Было бы очень неплохо, если бы он не ошибся. Потому что с медальоном у него появился бы рычаг давления.
        Монгол сдул с диска остатки земли, поскреб его пальцем, еще раз внимательно рассмотрел. Любопытная побрякушка, какая-то шаманская. Все-то у этой чокнутой девицы нестандартное: и украшения, и манера обольщения, и способ мести…
        Он как раз прятал медальон в бумажник, когда почувствовал чужой взгляд. Между лопатками засвербело так, что захотелось почесаться, а затылок стал тяжелый, будто свинцовый. Раньше с Монголом ничего подобного не случалось, и сравнивать ощущения было не с чем, но он точно знал, что вызвало их не простое самовнушение, а именно чей-то взгляд. Причем взгляд недобрый.
        Он развернулся резко, всем корпусом, но успел заметить лишь неясную черную тень. Доля секунды - и она растворилась в кустах дикой малины. Однако поганое ощущение, что за ним следят, осталось. Монгол нащупал в кармане пиджака пистолет. Пусть все это больше похоже на паранойю, но с пистолетом последние дни он предпочитал не расставаться. Мало ли с чем или с кем придется иметь дело.
        Пистолет удобно лег в ладонь, и Монгол испытал что-то вроде облегчения. Даже если за ним следит какая-нибудь нечисть, все равно с пушкой надежнее. Надо уходить. Огневушке можно позвонить и из машины.
        Всю обратную дорогу Монгола не покидало чувство, что за ним наблюдают. Несколько раз он останавливался, вертел головой в поисках своего преследователя, но так ничего не увидел. И только уже подойдя к джипу, краем глаза заприметил странное движение.
        Мужчина был высоким и болезненно худым, одетым во все черное. Он стоял на углу дома и не сводил глаз с Монгола. Значит, все-таки человек, а не призрак. И на том спасибо. С человеком при желании можно поговорить…
        Он уже сделал шаг по направлению к незнакомцу, когда тот исчез. Не ушел, не спрятался, а просто исчез, растворился в бог весть откуда взявшемся тумане. Монгол потряс головой, покрепче сжал рукоять пистолета. Чертовщина какая-то, честное слово. Впору поверить в небылицы агента Малдера об огнеглазых девах и восставших из мертвых.
        Нет, он не такой! Он человек рационального склада ума, его мистификацией с туманом не прошибешь. Ему конкретные факты подавай. Подумаешь - мужик исчез. Наверняка он за угол завернул в тот самый момент, когда он, Монгол, моргнул.
        Мотор завелся только с четвертой попытки, чего с верным джипом отродясь не случалось. Машина слушалась Монгола всегда почти мгновенно, с пол-оборота, а тут такой конфуз. И что это железный конь вдруг капризничать вздумал? Надо бы его в автосервис сгонять на полную диагностику. Может, заболел? Жалко. А еще чувство это поганое. Мужика в черном нет, а ощущение, что за ним, Монголом, по-прежнему следят, осталось, и между лопатками свербит, и затылку тяжело.
        Монгол выехал на дорогу, прислушался к своим ощущениям. Кажется, прошло. Самое время позвонить Огневушке - назначить свидание.
        На сей раз трубку не брали долго, Монгол уже было отчаялся, когда в телефоне наконец послышался голос:
        - Что тебе нужно?
        - Да что ж ты такая невоспитанная? - Он поморщился. - А где твое «здравствуйте»?
        - Обойдешься.
        - Я-то обойдусь, но послушай доброго совета: никогда не хами человеку, который может быть тебе полезен.
        - Ты не можешь быть мне полезен.
        - Ошибаешься, Огневушка, могу. У меня есть одна вещица, которая должна тебя заинтересовать.
        - Какая вещица? - Если этой негоднице и стало любопытно, то по голосу ничего не было заметно. Голос у нее вообще звучал как-то странно. Не чувствовалось в нем прежнего запала и непреклонности. Подозрительно.
        - Вещица? Ну, не совсем вещица, скорее украшение: такое медное, на кожаном шнурочке, с месяцем и каракулями на непонятном языке. Не твое, скажешь?
        - Откуда он у тебя? - А вот теперь голос изменился, появились в нем искренняя заинтересованность и даже нетерпение.
        - Нашел на том самом месте, где ты прикончила несчастного бомжа.
        - Ясно.
        Поди ж ты, она уже и не отпирается, что человека порешила.
        - Что тебе ясно, Огневушка?
        - Ты мне его отдашь? - А вот вопросом на вопрос отвечать невежливо.
        - Отдам, - Монгол ухмыльнулся.
        - В обмен на что?
        - Умная девочка! Негодяйка, убийца, пироманка, но умная. Огневушка, включи мозги и подумай, в обмен на что я соглашусь его тебе отдать?
        - В обмен на снимки?
        - Я же говорю - умная девочка.
        - Не получится. В таком случае тебе ничто не помешает сдать меня следователю.
        - Слушай, Огневушка, - Монгол покрепче сжал руль, - мне и так ничто не мешает сделать это. Думаешь, ты меня сильно напугала своим шантажом?
        - Тогда почему до сих пор не сдал?
        А и то правда! Вроде уже решил для себя, что на шантаж не поведется, вроде смирился с черными чулками, будь они неладны, а следователю Горейко про девчонку ни слова не сказал. Хотя тот спрашивал.
        - А куда торопиться? Может, получится все миром решить? Я тебе - медальон, ты мне - компромат. Тебе же нужен этот медальон, Огневушка?
        - Если я останусь без снимков, у меня не будет никаких гарантий.
        Вот как она теперь запела, о гарантиях вспомнила.
        - Не будет, Огневушка. Так ведь ничего страшного. Ты ж мне тоже никаких гарантий вчера не давала, предложила поверить твоему честному слову.
        - Я свое слово сдержала.
        - И я сдержу, может быть… Ну, проводим обмен или мне эту побрякушку выбросить к чертовой матери?
        - Не надо выбрасывать!
        Поспешность, с которой девчонка ответила, наводила на определенные размышления. Что же такого ценного в этой финтифлюшке?
        - Значит, ты готова встретиться? - спросил Монгол вкрадчиво.
        - Готова. - Энтузиазма в Огневушкином голосе не слышалось, но не беда. Главное, что согласилась. - Когда и где?
        - А давай прямо сейчас, я тут как раз недалеко от твоей работы ошиваюсь.
        - Я не на работе.
        - Ничего, можем на нейтральной территории встретиться.
        Огневушка предложила сквер в пяти минутах езды от того места, где сейчас находился Монгол, - очень удобно, не нужно далеко мотаться.
        Она сидела на скамейке под разлапистым каштаном. Вся напряженная, с прямой спиной, сжатыми в кулачки руками и в солнцезащитных очках. Зачем очки, когда уже вечер и солнца никакого нет? Шифруется?
        - Привет, Огневушка! - Монгол плюхнулся рядом, под тяжестью его тела старая скамейка тихо пискнула.
        - Принес? - Девчонка сняла очки и уставилась на него своими черными глазюками. Вот ведь странно: сама блондинка, а глаза черные-черные. Да ладно, если бы это была ее единственная странность…
        - А ты? - Монгол ухмыльнулся и достал из кармана бумажник.
        - Ты первый.
        - Нет уж, дорогуша, не в том ты нынче положении, чтобы диктовать условия. - Сбить спесь с маленькой проходимки было даже приятно. - Давай сюда мобильник!
        Она колебалась всего секунду, а потом достала из сумочки телефон и протянула Монголу.
        Фотографий оказалось всего шесть штук. А кто-то заливал про чертову кучу компромата. Или заливал, или просто часть фоток перебросил с телефона, ну, например, на компьютер. Кстати, а где обещанные черные чулки?
        - Я соврала. - Девчонка прочла его мысли и предвосхитила вопрос. - Не было никаких чулок.
        Ишь, соврала она! А он из-за ее вранья ночь за компьютером промаялся и утром, вместо того чтобы зубы почистить да побриться, первым делом бросился проверять, не слила ли эта маленькая дрянь в Сеть какую-нибудь гадость. Затея была глупой и бессмысленной, весь Интернет не прочешешь, но Монгол ничего с собой поделать не мог. Пусть он и решил для себя, что на шантаж не поддастся, но на душе было пакостно и тревожно. А сейчас вот она имеет наглость утверждать, что блефовала.
        Монгол стер снимки из памяти телефона, недобро посмотрел на Огневушку и спросил:
        - Далеко живешь?
        - А зачем тебе? - Насторожилась она и даже отодвинулась подальше.
        - Собираюсь к тебе в гости.
        - Зачем?
        - Затем, что горазда ты врать, Огнеокая. А вдруг ты не все мне отдала, вдруг кое-что, самое пикантное, припрятала?
        - Ничего я не прятала!
        - Ну, раз не прятала, так, значит, тебе и бояться нечего. Сейчас мы быстренько съездим к тебе домой, проверим комп, и я отдам тебе твою побрякушку.
        - Я хочу его видеть, - девчонка насупилась. - Покажи!
        На широкой Монголовой ладони медальон казался совсем маленьким и каким-то непрезентабельным. Удивительно, что из-за этой железки такой сыр-бор.
        - Твой?
        - Мой.
        А девчонка побледнела. Губы, и без того не особо сочные, сделались почти белыми, на лбу выступили капельки пота. Однако как ее проняло!
        - Поехали, Огневушка! - Монгол сунул медальон в бумажник и встал со скамейки.
        - Но это же глупо! - Девчонка пусть с неохотой, но поднялась вслед за ним. - С чего ты решил, что снимки, даже если они есть, находятся в компьютере? Они могут быть где угодно!
        - Ошибаешься. Ты же не планировала меня к себе в гости приглашать, значит, и фотографии прятать не собиралась. Если они есть, то в компьютере.
        Они шли медленно, чувствовалось, что вести его к себе в гости девчонке совсем не хочется. Ну да мало ли, кому чего не хочется! Вот у него, к примеру, вовсе не было желания фотографироваться связанным и без трусов, да кто ж его спрашивал?
        Надо же, а Огневушка, оказывается, живет всего в нескольких кварталах от него. Вполне возможно, что они даже учились в одной школе.
        - Какой подъезд? - Монгол притормозил джип и посмотрел на девчонку.
        - Останови здесь. - Она выскочила из салона еще до того, как выключился мотор, и застыла в нескольких метрах от машины. Ну, если только попробует удрать…
        Не попробовала, только чуть заметно поморщилась, когда Монгол приобнял ее за плечи. Приобнял не удовольствия ради, а в целях подстраховки. Ведь никогда не знаешь, чего ожидать от этой чокнутой.
        Огневушка жила в двухкомнатной квартире, самой обычной, ничем не примечательной. Монгол и сам долгое время жил точно в такой же.
        - Ну, где тут у нас компьютер? - Он, не разуваясь, прошел в гостиную.
        - На кухне на подоконнике. - Девчонка не отставала от него ни на шаг. Боится, что ли, что он ее грабанет? Да кому нужно ее барахло?
        Компьютер, а точнее, простенький ноутбук, и в самом деле лежал на широком кухонном подоконнике.
        - Включай! - скомандовал Монгол, подперев подбородок кулаком.
        Девчонка бухнула ноутбук на стол - что ж она технику-то не бережет? - сама уселась напротив и зло забарабанила по клавишам.
        Когда экран наконец загорелся, Монгол взял бразды правления в свои руки, молча отодвинул Огневушку в сторону и принялся изучать содержимое многочисленных папок. Девчонка не мешала, но и далеко не отходила, тенью стояла за спиной, дыша в затылок. Это, наверное, такой специальный способ психологического давления. Как ни крути, а в том, что у тебя за спиной притаилась психически нестабильная девица, мало приятного. Сейчас ее переклинит, и шандарахнет она его по башке чем-нибудь тяжелым. Мысли были неприятными, на продуктивную работу не настраивающими. Какая уж тут работа, когда приходится прислушиваться к каждому шороху!
        - Знаешь что, Огневушка, - Монгол не выдержал, - отойди-ка ты к окошку, не виси над душой.
        - Боишься? - В черных глазюках блеснул злой огонек.
        - Ты меня отвлекаешь.
        К счастью, она не стала уточнять, чем именно его отвлекает, молча отошла к окну, забралась с ногами на подоконник и уже оттуда продолжала следить за всеми Монголовскими манипуляциями. А работенка ему предстояла немаленькая, у этой дурынды комп походил на информационную свалку. Во всяком случае, никакой системы в том, как были расположены документы, Монгол не нашел. Приходилось тупо открывать папку за папкой. Да ладно бы так, ан ведь нет! Некоторые папки оказались похожи на матрешек: откроешь одну, а в ней еще штук пять. Вот и попробуй не запутайся. А эта сидит, не шелохнется, только глазюками своими зыркает, с толку сбивает. Монгол, пожалуй, выгнал бы ее в другую комнату, если бы не опасался какого-нибудь подвоха. Нет уж, пусть лучше тут, на виду.
        Обыск компьютера закончился около десяти вечера, Монгол и не заметил, как на кухню вползли сумерки.
        - Все. - Он закрыл ноутбук, потер уставшие глаза, посмотрел на Огневушку. - Нету компромата!
        - Я тебе сразу сказала, что нету. - Она равнодушно пожала плечами, спрыгнула с подоконника и подошла почти вплотную. - Отдавай медальон.
        - Погоди-ка, - Монгол поскреб щетину. Раз уж дошло дело до обыска, то нужно вести себя последовательно и методично. В гостиной он, кажется, видел компакт-диски…
        Ему повезло, что дисков оказалось немного, всего пятнадцать штук, причем десять из них хранили на себе аудиоинформацию.
        - Убедился? - Огневушка в раздражении отключила DVD-плеер, который Монгол беззастенчиво эксплуатировал для просмотра дисков.
        Убедился, но кое-какие сомнения все же остались. Монгол задумчиво побарабанил пальцами по стоящему тут же, возле телевизора и плеера, небольшому тамтаму. Тамтам отозвался раздраженным «бум-бум», а девчонка тут же сорвалась с места, отобрала барабан, прижала к груди, точно это не барабан, а дите малое. Монгол многозначительно хмыкнул, еще раз осмотрел комнату, а потом сказал:
        - А теперь дай-ка мне, Огневушка, свою флешку.
        - Нет у меня никаких флешек! - Она раздраженно дернула плечом.
        Врет ведь, зараза. В нынешний просвещенный век ни один пользователь без флешек не обходится. Вот у него их, к примеру, аж пять штук.
        - Значит, нету? - переспросил Монгол.
        - Нету.
        - Ну, на нет и суда нет. Я тогда пошел, - он направился к выходу.
        - Подожди! - Девчонка схватила его за рукав и тут же отдернула руку. - Отдай медальон.
        - Отдам, когда увижу флешку.
        А что ж она хотела? Думала, что одна такая мастерица шантажа? Он тоже не лыком шит.
        - Точно? - По глазам было видно, что она готова сдаться, надо ее только немного дожать.
        - Честное пионерское.
        - А если там что-то есть?
        - Ну, смотря что там есть, - Монгол усмехнулся. Выходит, не зря он затеял этот цирк с обыском, девчонка что-то от него скрывает. - Ладно, отдам. Не беспокойся.
        - Вот, - она положила на его протянутую ладонь флешку.
        - Скажешь, что на ней? - Монгол снова раскрыл ноутбук.
        - Ничего особенного, - Огневушка заняла прежнюю позицию у окна.
        Ничего особенного - это она слукавила, потому что на флешке были те самые фото, которые он так долго и безуспешно искал. Точно такие же, как в ее телефоне. Подстраховалась, паршивка.
        - Ты же не давал никаких гарантий.
        Что это? Ему показалось, или в ее голосе и в самом деле слышны виноватые нотки?
        - Я тебе слово давал, Огневушка. - Монгол сунул флешку в карман пиджака. - А я, знаешь ли, свое слово привык держать, даже если оно дано такой… такой, как ты.
        - Да, я уже поняла, - она отвернулась к окну.
        - Ты о чем?
        - Я о том, - голос ее как-то подозрительно дрогнул. Разжалобить его хочет? Так не выйдет, не на того нарвалась! - Ты отдашь медальон? - Уходит от щекотливой темы. Прекрасно понимает, что не права, вот и заговаривает ему зубы.
        - Нет уж, сначала расставим все точки над i. Ты о вчерашней ночи? Слушай, Огневушка, мы ж тут с тобой без свидетелей, можем говорить начистоту. Понимаю, тебе приятнее осознавать себя жертвой, но не было никакого изнасилования. Все у нас с тобой произошло по обоюдному согласию, с твоей, можно сказать, подачи.
        - С моей?!
        А в ней, оказывается, погибла драматическая актриса: столько негодования, столько экспрессии.
        - С твоей, не сомневайся, - Монгол кивнул. - Ты на меня сама набросилась, штаны принялась с меня стаскивать, всю спину когтями исполосовала. Хочешь, покажу?
        - Что? - спросила девчонка шепотом.
        - Спину! Я теперь в бассейн две недели ходить не смогу из-за твоих страстей африканских. Ну так что, показывать? - Монгол принялся стаскивать пиджак.
        - Не надо! - Девчонка испуганно махнула рукой.
        - Нет, я, конечно, тоже небезгрешен. Если от дамы поступает такое интересное предложение, то как же можно отказаться, но насиловать…
        - Ты меня ударил…
        - Ударил - тут виноват, не рассчитал силу. Когда ты на землю рухнула, я даже испугался, перенес тебя в дом, собирался «Скорую» вызывать, а ты раз - и очухалась.
        - Я очухалась?
        - Ты, кто же еще? Очухалась и давай ко мне приставать. Слушай, Огневушка, может, тебя от удара по голове переклинило? Ты же у нас девушка непредсказуемая, ты же у нас из мертвых не так давно воскресла, мужиков до сумасшествия и разрыва сердца доводишь своей непредсказуемостью. У тебя точно с головой все в порядке? Знаешь, тут мне намедни про тебя столько жутких вещей порассказали. - Вот не собирался он заводить этот задушевный разговор. Как-то само собой вышло, но коль уж вышло…
        - Я ничего не помню, - девчонка сползла с подоконника, сжала виски руками. - Со мной что-то происходит…
        - Ну, вот видишь, сама же все понимаешь. - Вдруг удастся уговорить эту дуреху сдаться? Она ж опасна! И для себя, и для окружающих.
        - Я санитарку не убивала, клянусь. - Вот и сейчас с ней что-то неладное творится: глазищи огромные, на пол-лица, взгляд затравленный.
        - А остальных? - Монгол нащупал в кармане пиджака пистолет.
        Она молчала очень долго, смотрела в пустоту этими своими черными глазюками, от которых по коже мурашки, а потом заговорила:
        - Не помню. Ничего не помню… Вот, как с тобой… И мама меня чудовищем считает…
        На чудовище она сейчас походила мало, а вот на душевнобольную - да.
        Жалко девчонку. Не хочется ее жалеть, а по-другому не получается. Даже верить фактам не очень удается. Злиться на нее, жаждать мести - это пожалуйста, а вот взглянуть правде в глаза - никак. Странно, он столько про нее знает, а все равно не боится. А мама у нее молодец, умеет родную кровиночку поддержать добрым словом. Лучше бы ребенка хорошему специалисту показала, чем чудовищем обзывать.
        - Слышь, Огневушка, я не настаиваю, но ты бы проконсультировалась с кем-нибудь по поводу своего состояния. Ну, нельзя же так, честное слово.
        - С кем? Со следователем твоим? - Она горько усмехнулась.
        Монгол тяжело вздохнул, а потом решился:
        - Для начала с психиатром было бы неплохо.
        - С психиатром? - Удивительное дело, но девчонка не обиделась, наверное, подобные мысли уже приходили ей в голову. - Я консультировалась, у меня отчим психиатр.
        О как! Это что-то вроде сапожника без сапог: у отчима-психиатра - падчерица-сумасшедшая.
        - И что он тебе сказал?
        - Сказал, что надо со мной разбираться.
        - Когда начнет? - Пусть бы поскорее, потому как девочке с каждым днем все хуже и хуже.
        - Обещал завтра загипнотизировать, - она поежилась, - посмотреть, что я под гипнозом смогу рассказать.
        - Гипноз - это хорошо, по-новаторски, - одобрил Монгол и украдкой посмотрел на часы. - Знаешь, Огневушка, если у тебя больше не осталось никакого компромата, то я, пожалуй, пойду.
        Она ничего не ответила, стояла, упершись ладонями в подоконник, прижавшись лбом к стеклу, и вглядывалась в сгущающиеся сумерки.
        - Я пошел, говорю, - на всякий случай повторил Монгол. - Ты за мной дверь запри. Хорошо?
        Огневушка развернулась так стремительно, что он, уже свыкшийся с ее апатичным равнодушием, даже малость испугался. Рука сама потянулась к карману пиджака.
        - Не уходи! - В голосе не просьба - приказ, а в глазюках - вселенский ужас.
        - Почему?
        - Я тебе еще не весь компромат отдала. - А руки дрожат, невооруженным глазом видно, как дрожат.
        Что с ней? Чего испугалась?
        - Ну, так отдавай, и я пойду. - Монгол подошел к окну, стараясь не поворачиваться к девчонке спиной, и посмотрел на улицу.
        Человек, больше похожий на черную тень, стоял у подъезда. Не таясь стоял - нагло. Даже когда Монгола увидел - а он его увидел, никаких сомнений! - не отшатнулся, не спрятался, только глазами сверкнул. Вот именно что сверкнул - словно кошка в темноте.
        - Кто это? - спросил Монгол, не отрывая взгляда от незнакомца.
        - Не знаю, - девчонка положила холодную ладошку ему на руку и сказала шепотом: - Не уходи, пожалуйста. Я тебе потом еще фотографии с чулками отдам.
        - Когда?
        Врет ведь! Нет больше никаких фотографий. Она просто боится так сильно, что готова провести ночь с ним, своим злейшим врагом, лишь бы не оставаться одной.
        - Ну-ка! - Монгол отодвинул Огневушку в сторону. - Мне тут кое-что сделать нужно.
        - Пожалуйста! - Она вцепилась в рукав его пиджака, потянула с такой силой, что затрещали швы.
        - Не мешай!
        Вниз Монгол спустился всего за несколько секунд. Мчался, перепрыгивая сразу через три ступеньки, но все равно не успел. У подъезда никого не было. И во дворе, и за домом, и в соседних дворах. Незнакомец исчез так же, как и в прошлый раз. Нет, в прошлый раз он растворился в тумане, а сейчас просто ушел. Времени у него было предостаточно. Пока Монгол решал, как поступить, пока отдирал от себя перепуганную Огневушку, пока спускался - тут и хромой убежит. А у этого дядьки с реакцией, кажется, полный порядок: передвигается он так, что не поймать, прячется так, что не найти. Да что там реакция?! Мало ли у кого какая реакция! Гораздо хуже то, что дядька за ним следит и даже не особо таится, точно забавляется. И Огневушка его испугалась так, словно смерть свою увидела. Неспроста все. Ох, неспроста. Что-то она скрывает, врет небось, что знать не знает дяденьку.
        Дверь в Огневушкину квартиру была закрыта. Монгол не стал звонить, постучался как можно деликатнее, чтобы не напугать девчонку еще больше.
        - Эй, Огневушка, впусти меня!
        Она не открывала очень долго. Монгол слышал за дверью какой-то шорох, чувствовал, что за ним наблюдают через глазок, - ждал.
        - Это ты? - наконец послышался придушенный шепот.
        - Нет, тень отца Гамлета! Огневушка, открой немедленно!
        Дверь распахнулась практически в ту же секунду - он едва успел увернуться.
        Девчонка жалась к стене, выглядела дико и затравленно. Монгол запер замок, набросил цепочку и только потом спросил:
        - Кто это был?

* * *
        - Кто это был, Огневушка?! В последний раз спрашиваю!
        Иудушка тряс ее за плечи, ругался… У него горячие руки, когда он ее держит, не так страшно - пусть трясет, лишь бы не отпускал.
        - Я тебя сейчас ударю. - Голос злой, и в глазах тоже злость.
        - Не знаю!
        - Знаешь! - От сильного рывка затылок больно стукнулся о стену, в глазах защипало. - Прости. Ты меня до белого каления доводишь, Огневушка. Я помочь тебе хочу.
        Помочь? Она уже как-то отвыкла от помощи. От такой вот: злой, сильной, от которой хочется одновременно и плакать, и смеяться. Иудушкина помощь… Но другого союзника у нее нет. Только он знает про нее даже больше, чем она сама, и не боится оставаться с ней наедине. Даже отчим боится. Не признается в этом, но боится. Лия видела этот страх на дне его зрачков, в едва заметном подрагивании пальцев, в неуверенном и каком-то осторожном повороте головы. Отчим представлялся ей укротителем диких зверей: страх не показывает, но всегда начеку.
        А этот… Иудушка, он не боится. И она его не боится, несмотря ни на что. И верит ему…
        - Ну, будешь рассказывать? - На затылок ложится ладонь, тяжелая, нетерпеливая. Не угадаешь, чем закончится его нечаянная ласка. Может, как раньше: болью и унижением…
        - Это долгая история.
        Все, она решилась. Интересно, если сумасшествие поделить на двоих, его станет в два раза меньше?
        - Я никуда не спешу. - Ладонь с затылка сползает на шею. Кожа от неловких касаний горит огнем, и дышать тяжело… - Тихо, Огневушка! Да не дергайся ты! - Прикосновения больше не неловкие. Иудушкины пальцы знают, что делают. Что они делают? - Вот, теперь порядок.
        Как же она его сразу не почувствовала - свой медальон?! Зациклилась на чужих руках, на чужом дыхании и не поняла, что он уже с ней.
        - Шнурок надо будет заменить. Я его пока просто на узел завязал.
        Иудушкины глаза совсем близко: раскосые, непроницаемые, как железобетонная стена. Как же его на самом деле зовут? Александр?
        - Спасибо. - Медальон жжет кожу так же, как недавно прикосновения этого… Александра.
        - Ты меня не благодари, Огнеокая. - Шепот жаркий, нетерпеливый. А рук с шеи он так и не убрал. - Ты рассказывай давай.
        - Что рассказывать? - Пусть бы не убирал, так ей спокойнее.
        - Ладно, потом расскажешь. Время еще есть…
        У него не только ладони тяжелые, он весь тяжелый. А железобетонный взгляд пошел трещинками: юркие золотистые змейки на сером фоне. Змейки светятся, гипнотизируют.
        У них это однажды уже случилось. Второй раз должно быть не так страшно.
        - Огневушка? - Железобетонной стены теперь нет: ни стены, ни трещинок.
        - Да? - Дышать трудно, и голова кружится, но как-то приятно, по-особенному.
        - Огневушка, это сейчас точно ты?
        Смешной вопрос…
        - Точно я.
        - Ну и хорошо. - А дышать трудно из-за его губ: незнакомых и знакомых одновременно. - И смотри, чтобы больше никаких веревок… Я, знаешь ли, люблю в таком деле разнообразие. - И руки знакомые, и прикосновения. - А спину можешь поцарапать, так уж и быть…
        Облака уже нет. Лунная девочка вся как на ладони. Это из-за амулета. Хорошо, что амулет на ней. Теперь той, другой, будет сложнее ему помешать. Зря он ей тогда поверил…
        Молодость - самонадеянность - глупость. В прошлом у него было и первое, и второе, и третье. Всего в избытке. Тогда ему думалось, что это самый лучший вариант. И жертва казалась невеликой. А вот как вышло…
        И ведь так некстати: времени мало, а разбираться придется со всем и сразу. Разумнее, конечно, подождать, когда луна пойдет на убыль и силы врага ослабнут, но промедление смертельно опасно.
        Если бы хоть не мешали, не путались под ногами, как этот щенок, который сейчас с ней, с Лунной девочкой. Глупец, он считает, что сможет помочь, надеется, что его человеческих силенок хватит, чтобы справиться с врагом, сути которого он не понимает.
        Как же тяжело. Он устал читать в людских душах, узнавать их мерзкие желания, следить, планировать, чувствовать чужую боль, словно свою собственную, противостоять силам, бороться с которыми едва ли возможно.
        Уже скоро. Осталось узнать лишь самое главное. А чтобы узнать, надо уметь слушать чужими ушами…
        Монгол - он сказал, что его можно так называть, - слушал очень внимательно. И взгляд его с каждым произнесенным Лией словом делался все непроницаемее. А она уже не могла остановиться, куталась в плед, дышала на озябшие ладони, рассказывала и с убийственной ясностью понимала, что поверить в такое невозможно. Она даже о мамином сумасшествии не умолчала - вынесла смертный приговор всему светлому, что между ними произошло.
        Вот так, она ему все расскажет, и он уйдет. Обязательно уйдет. Губы уже почти не помнят вкус его поцелуев, а кожа почти забыла его прикосновения - спасительная амнезия.
        И он забудет. Потому что невозможно жить в ее кошмарном мире и не сойти с ума. Легче забыть.
        Утро наступило, когда рассказывать уже оказалось нечего. Сначала робкими солнечными зайчиками прокралось в спальню, а потом ярким лучом провело между ними разделительную полосу. Тут она со своим персональным сумасшествием, а там он - психически здоровый, случайный, почти заставивший себя забыть.
        Он ушел красиво: погладил ее по волосам, улыбнулся, даже сказал несколько ничего не значащих слов.
        - Огневушка, мне пора.
        Да, ему пора, он и так подарил ей целую ночь. Первую ночь без страха, провалов и сладко-полынного запаха безумия, а это дорогого стоит. Только бы не расплакаться, не показать, как ей больно. Чтобы он не остался с ней из жалости. Из жалости ей не нужно…
        …Ее привел в себя телефонный звонок. Звонил отчим.
        - Лия, я тебя не разбудил?
        - Нет, Анатолий Маркович. Я давно проснулась. - К чему говорить, что она еще даже не ложилась?
        - Тот наш недавний разговор, - отчим в нерешительности помолчал, а потом продолжил: - Лия, тебе все еще нужна моя помощь?
        Да, помощь ей нужна, потому что сама она уже не справляется.
        - Куда мне подъехать? - Лия встала из-за стола, потерла затекшую поясницу. - К вам домой или в клинику?
        - Девочка, я уже в городе, через полчаса буду у тебя. Ты согласна?
        - Приезжайте. - Этого времени ей хватит, чтобы убрать в квартире, уничтожить все следы Иу… все следы Монгола.
        Анатолий Маркович был, как всегда, пунктуален, оказавшись на пороге ее квартиры ровно через полчаса. Приготовления к сеансу заняли всего несколько секунд.
        - Готова, Лия? Садись, - кивнул он, пододвинув стул ближе к столу.
        - Это обязательно? - Лия с неприязнью посмотрела на лежащий перед ней диктофон.
        - Да, чтобы после завершения сеанса можно было все проанализировать. Понимаешь? - Отчим ободряюще улыбнулся. - Обычная практика, тебе незачем беспокоиться.
        - А если я наговорю лишнего?
        - Лия, если ты боишься наговорить лишнего, тогда нет никакого смысла все это начинать. Наша задача - достучаться до твоего подсознания, вытащить на свет божий то, что там прячется, но если ты не хочешь…
        - Я не боюсь наговорить лишнего. Я боюсь того, что прячет мое подсознание.
        - Это нормально. Все боятся, но зачастую выходит, что даже самые на первый взгляд необъяснимые страхи поддаются анализу и расшифровке.
        - Очень хочется верить. - Ей даже удалось улыбнуться. - Мне нужно что-то специальное делать? Может, глаза закрыть?
        - Для начала пойми, что тебе ничто не угрожает, и попробуй расслабиться, - Анатолий Маркович достал из нагрудного кармана что-то маленькое, блестящее. - Смотри, вот это маятник.
        Маятник - хрустальная бусина на тонкой цепочке. В бесчисленных гранях отражаются солнечные блики. Красиво и совсем не страшно. Влево-вправо…
        И успокаивающий голос отчима:
        - Не бойся, девочка. Вдох-выдох…
        Вдох, и сознание соскальзывает в сияющую воронку, растворяется в этой круговерти, перестает быть…
        Выдох, и требовательное: «Лия, открой глаза!»
        Мир за время ее отсутствия изменился, стал ярче и острее. И отчим изменился: на с детства знакомом лице - крайнее изумление и, кажется, страх.
        - Что? - Говорить тяжело, в горле сухо и колко. Сколько же ее не было здесь? - Не получилось?
        Анатолий Маркович отвечает не сразу, смотрит сначала в окно, потом на диктофон и только после этого - на нее.
        - Получилось, Лия.
        - Я все рассказала? Ну, то, что не могла вспомнить?
        - Рассказала, - отчим не отводит глаз от диктофона.
        - И что?
        Как же страшно! Скорее бы узнать правду, чтобы отпустила наконец эта вгрызающаяся в сердце боль.
        - Девочка, прости. Все гораздо серьезнее, чем я думал. Гораздо серьезнее…
        - Это была я? Анатолий Маркович, что же вы молчите?!
        - Лия, успокойся, - отчим улыбается. Только ее не обмануть лживыми улыбками, она же видит, чувствует… - Не совсем ты. То есть это та часть тебя, которую ты не в состоянии контролировать.
        - Часть меня?! У меня раздвоение личности? Как у серийных маньяков, да? - Теперь не только говорить тяжело, но и дышать трудно. А диктофон подмигивает серебристым корпусом, издевается.
        - Лия, не говори глупостей!
        - Включите! Я хочу услышать.
        - Ты только не бойся, - отчим тянется за диктофоном. - Всему можно найти разумное объяснение.
        - Включите!
        Щелчок, тихое шуршание и голос Анатолия Марковича: «Лия, ты меня слышишь?» И опять шуршание, бесконечное, душу наизнанку выворачивающее. А когда никаких сил уже не остается - шепот.
        Что это? Кто это?
        Язык незнакомый, и голос, который от слова к слову все громче, все увереннее, тоже незнакомый: хриплый и какой-то шальной.
        - Анатолий Маркович…
        - Тише, - отчим отодвигает от себя диктофон, точно боится голоса, - тише, девочка.
        Голос замолкает, но хрупкая тишина длится недолго, комнату заполняют ритмичные звуки. Предвосхищая ее вопрос, отчим кивает на стоящий на полу у Лииных ног джембе. Барабан?..
        В тревожную песню тамтама снова злым речитативом вплетается голос. Она почти понимает - еще немного, и странные слова обретут смысл…
        - Достаточно, - отчим выключает диктофон.
        - Кто это? - Она уже знает ответ, но пусть Анатолий Маркович скажет вслух.
        - Твое второе «я».
        - Значит, и тех… бомжей тоже я?
        - Не ты! Даже не смей так думать! - Отчим уже не сидит на месте, мечется по комнате. - Лия, это болезнь!
        - Значит, я.
        В животе холодно, а ладони горят так, словно с них сняли кожу. Если она убила однажды, что помешает ей убить еще раз? Или два? Или бессчетное число раз?
        - Анатолий Маркович, мне пора. - Встать так, чтобы не задеть джембе, не получается. Тамтам с обиженным стоном падает на пол.
        - Лия, куда ты?
        - В милицию.
        Решение дается легко. После того что она услышала, сомнений и колебаний не остается. Она опасна…
        - Девочка, подожди! - Отчим хватает ее за рукав и тут же отдергивает руку - боится.
        - Я уже решила. Так лучше для всех.
        - Лия, но должен же быть какой-то выход! Если мы докажем, что твои поступки - последствие душевной болезни…
        - То - что?! Вместо тюрьмы меня посадят в психушку?! И будут, как маму, связывать и накачивать всякой гадостью?!
        - Девочка, возможно, это лечится. Ты не должна поступать вот так, необдуманно.
        - Лечится?! - Злость - достойная замена страху, со злостью легче принять правильное решение. - Так почему же вы не вылечили маму?!
        Жестоко. Анатолий Маркович этого не заслужил, но по-другому никак. Она извинится когда-нибудь, если наберется смелости…
        …У здания прокуратуры многолюдно, люди снуют туда-сюда, словно муравьи. Сейчас она тоже войдет в эти двери. Надо только собраться с духом.
        Вдох-выдох…
        Вперед!
        - Куда ты собралась, Огневушка? - На плечо ложится тяжелая ладонь.
        Монгол… Как же некстати…
        - Сдаваться. - Раз решилась, нужно действовать.
        - Погоди, поговорить нужно…

* * *
        Это у него точно что-то вроде стокгольмского синдрома. Умом понимает, что увяз по самую макушку и, оставаясь с Огневушкой, увязает еще глубже, а поделать с собой ничего не может. Тянет его к окаянной девчонке как магнитом. Даже после того, что она рассказала.
        Что это? Карма, злой рок, судьба? Монгол не знал, да и знать не желал. Какая разница, как называется острое, как стилет, чувство, когда мысли вразброд и в душе сплошные метания!
        И ведь не скрыться от этого никуда. Вот он сегодня утром попробовал, дал себе клятвенное обещание, что видит Огневушку в последний раз. И что? Теперь чувство, которое, как стилет, ему жизни не дает, ворочается в груди - ни вдохнуть, ни выдохнуть.
        А самое мерзкое, что Огневушка поняла, что он собрался сбежать. Поняла и не осудила, потому что на своей молодой жизни она уже поставила жирный крест и не хочет тянуть его, Монгола, за собой. С ума будет сходить, а помощи не попросит. И сойдет! Еще чуть-чуть, еще пару ночей в одиночестве, и все - пропала девка. А тому, кто ее к краю подталкивает, только того и надо: если не убить, то напугать до полусмерти, свести с ума.
        Вот не верит он, что Огневушка сама, без посторонней помощи, с ума сходит. Помогает кто-то - сто процентов. Узнать бы кто и с какой целью. Да еще мужик этот мутный, тот, которого они вчера вечером видели. Откуда он взялся? Если верить Огневушке, то выходит, что он ее отец. Хорош папаша, ничего не скажешь! Родную доченьку готов до нервного срыва довести. И отчим молодцом - заботливый. Жена уже в дурдоме, падчерица на подступах, а он обо всех заботится, всех лечит. Таблеточки, укольчики, гипноз… Сделал из домочадцев подопытных кроликов!
        Ладно, коль уж он решил, что Огневушку не бросит, то надо рассуждать отстраненно. Примерно так, как стал бы действовать в сложившейся ситуации старший следователь Горейко.
        Порассуждать, как Горейко, не получилось, Монгола отвлек телефонный звонок.
        - Господин Сиротин? - Вот ведь помяни черта!
        - Весь внимание, Адам Семенович.
        - Вы не могли бы ко мне подъехать?
        Можно подумать, у него есть выбор!
        - С превеликим удовольствием.
        - Ну, так я вас жду…
        …В кабинете следователя Горейко со вчерашнего дня ничего не изменилось: все та же удушающая жара, графин с водой на столе. И сам Адам Семенович, как обычно, при полном параде: костюмчик, галстучек, очочки, усики.
        - Я к вам, товарищ следователь, уже как на работу хожу. - Монгол опустился на стул, посмотрел на Горейко если не с симпатией, то с некоторой приязнью. В конце концов, мужик не виноват, что у него работа такая сволочная.
        - Что ж я могу поделать, господин Сиротин? - Следователь развел руками. - Это же система, бюрократическая машина. Вот хотелось бы, чтобы вы на фоторобот подозреваемой взглянули, - он положил перед Монголом отпечатанный на принтере листок бумаги. - Может, вспомните какие-нибудь уточняющие детали. Вы же ее дольше других свидетелей видели.
        Монгол с некотором душевным трепетом взял листок в руки и едва удержался от гомерического хохота. Рожа, которую следователь Горейко называл грозным словом «фоторобот», мало того что не имела ничего общего с Огневушкиной мордашкой, она даже на женское лицо не особо была похожа. Какой-то робот-андроид, честное слово.
        - А можно спросить, какие свидетели так расстарались? - Монгол взмахнул бумажкой.
        - Да ваш товарищ и расстарался, тот, что в морге служит, - усмехнулся Горейко. - А что, не очень похоже?
        - Наоборот! Сходство просто поразительное! Я даже представить себе не мог, что современная техника творит такие чудеса.
        - Ну уж скажете тоже - чудеса! У нас программа стоит допотопная, штампует не человеческие лица, а каких-то гоблинов. Если подозреваемая похожа на наш фоторобот, тогда я никак не могу понять, чем же она смогла увлечь подростков. Ну, тех, что в парке, помните?
        - А я вам еще тогда говорил, товарищ следователь, что парни под кайфом были, а под кайфом и кикимора за красавицу сойдет.
        - Это уж точно, - вздохнул Горейко. - С вашими доводами не поспоришь, - и тут же совсем другим тоном спросил: - Вы нового ничего мне рассказать не хотите? Вдруг вспомнили что-нибудь интересное.
        - Вспомнил. - А чем черт не шутит, вдруг да и попадет с завязанными глазами в яблочко! - Я на досуге, знаете ли, рассуждал над случившимся и кое-что надумал.
        - Очень любопытно. - Горейко в нетерпении поерзал на стуле. - Слушаю вас, Александр Владимирович.
        - Я, конечно, не следователь, вашими знаниями не обладаю, - Монгол решил начать с лести, - но вот вызывают у меня большие сомнения кое-какие моменты.
        Горейко если на лесть и клюнул, то виду не подал, ждал продолжения.
        - Дело в том, что девушка, то есть подозреваемая, настаивала на том, что санитарку убила не она, а некий мужчина, переодетый доктором.
        - Старая история, - отмахнулся Горейко, - и не слишком правдоподобная.
        - Погодите, Адам Семенович, позвольте мысль развить. Значит, подозреваемая утверждала, что санитарку убил какой-то мужик, но пришел-то он изначально не для того, чтобы персонал больницы изничтожать, он пришел, чтобы убить подозреваемую. Она мне даже шприц показывала.
        - А что ж вы шприц нам не отдали, Александр Владимирович? Мы бы провели экспертизу лекарственного препарата.
        - Так не оказалось никакого препарата, вот в чем дело! В шприц был набран воздух.
        - Ну, это просто смешно! Детский сад какой-то!
        - Я сначала тоже так подумал, а потом свидетель Алейников Валентин Иванович меня просветил, что воздухом убить человека можно гораздо надежнее, чем ядом. А Валентин Иванович, он ведь к медицине имеет непосредственное отношение, если вы помните.
        - Ну конечно, - хмыкнул Горейко, - санитар - как раз тот специалист, который разбирается в подобных вещах.
        - Он в медицинском успел поучиться, пару лет.
        - Думаете, этой пары хватило, чтобы делать такие далеко идущие выводы?
        - Я думаю, - сказал Монгол с нажимом, - что девушка, простите, подозреваемая, могла и в самом деле оказаться жертвой нападения. Ведь вы же сами не отрицаете, что бомжи, как их там…
        - Огурцов и Супончик, - подсказал Горейко.
        - Огурцов и Супончик напали на нее с преступными намерениями. И знаете, что я вспомнил?
        - Было бы любопытно узнать.
        - В то утро, когда подозреваемая принесла мне пиджак и документы, она рассказала, что перед тем, как потерять сознание, слышала, как Огурцов и Супончик говорили о каком-то заказчике. А что, если это правда? Я имею в виду заказчика? Вы бы, товарищ следователь, порасспросили с пристрастием Огурцова. Коль уж он сознался в попытке убийства, так что ему стоит и о заказчике поведать до кучи?
        - Уже, - сказал Горейко.
        - Что уже? - удивился Монгол.
        - Уже порасспросил и даже получил информацию.
        - Ну и что?
        - Вообще-то, информация эта является конфиденциальной, но коль уж вы, господин Сиротин, решили сотрудничать со следствием, то я служебными инструкциями готов поступиться. Меньше часа назад я вернулся с допроса Огурцова. Ночку он ребятам устроил еще ту. Я их еле уговорил, чтобы до моего приезда его не трогали, ничем успокаивающим не кололи.
        - А что такое? Очередное видение? - спросил Монгол.
        - Вы не ошиблись, Александр Владимирович, именно видение. - Горейко подмигнул ему, как старому приятелю, видно, решил, что Монгол действительно встал на путь исправления, коль уж сам, добровольно, о видениях заговорил. - Минувшей ночью явился нашему Огурцову некий черный человек.
        - В каком смысле черный?
        - Да, похоже, во всех: одетый во все черное, с глазами черными, душой черной, - Горейко понизил голос до зловещего шепота, - явился и стал бедного Огурцова пытать-выпытывать о заказчике.
        - А Огурцов? - Монгол поморщился. Черный человек - это ему знакомо. Он такого сам вчера видел.
        - А Огурцов во всем сознался, рассказал, кто и когда им с подельником повелел девочку убить.
        - Кому рассказал?
        - Сначала видению, а потом и мне. Захотел, понимаете ли, душу облегчить, покаяться в своих грехах. Кстати, он утверждает, что черный человек - не плод его больного воображения и не привидение, а реальный персонаж. Что пришел он к нему под утро, присел на кровать и стал в мозгах копаться.
        - В мозгах копаться?
        - Ну это, наверное, что-то вроде телепатии.
        - Так я не понял, черный мужик в самом деле к Огурцову приходил?
        - Даже не знаю, что вам и сказать. - Горейко пожал плечами. - Вы же понимаете, тюремная больничка - это режимное заведение. Естественно, никто бы к подследственному гостя без соответствующих санкций не пропустил, но утром, когда Огурцов начал орать и бесноваться, персонал обнаружил у его койки любопытные следы.
        - Какие?
        - Пепел! Я уже отдал его на экспертизу, но сдается мне, что это пепел с одного из тех самых пожарищ. Разумеется, будет проведено служебное расследование - охранников и дежурных медиков допросят с пристрастием.
        - А что с камерами видеонаблюдения? - поинтересовался Монгол. - В режимном заведении ведь должны быть видеокамеры.
        - Камеры есть, - Горейко покивал головой, - только они этой ночью вышли из строя.
        - Все как одна?
        - Представьте себе. Вот и думайте после того: призрак приходил к Огурцову или живой человек.
        - А вы как считаете, товарищ следователь? - Да уж, правильно он себя ведет, фактически спрашивает следователя прокуратуры, верит ли тот в привидения.
        - А я, господин Сиротин, сейчас обмозговываю, как бы мне выйти на заказчика, - усмехнулся Горейко. - Видите ли, тут такая ситуация: ни Огурцов, ни его подельник лица заказчика не видели. Огурцов утверждает, что к ним обратился какой-то ничем не примечательный мужик, показал фото вашей знакомой, рассказал, когда и в какое время ее надо ждать, пообещал хорошие бабки в случае, если с барышней произойдет трагическая неприятность, дал аванс. Вот и все.
        - И Огурцов совсем не запомнил его лица?
        - Нет, потому что заказчик маскировался, на встречу пришел в очках с затемненными стеклами и в надвинутой на глаза кепке.
        - Знаете, Адам Семенович, а ведь девчонка именно так и описывала того человека, который проник к ней в палату.
        Если бы Монгол добрался до этого ублюдочного Огурцова, то от него бы и мокрого места не осталось, но сейчас его показания давали Огневушке реальный шанс.
        - Знаю, Александр Владимирович, - Горейко кивнул.
        - Так, может, девчонка санитарку не убивала? Может, ее пора перевести из разряда подозреваемых в разряд свидетелей по делу?
        - Знаете, господин Сиротин, - Горейко вперил в него пристальный взгляд, - я уже начинаю думать, что в данном деле у вас имеется личный интерес.
        - Нет у меня никакого интереса, я просто люблю, когда все по справедливости, - огрызнулся Монгол. - Оно, конечно, намного проще обвинить во всех смертных грехах ни в чем не повинную девушку, чем искать настоящего убийцу. - А вот это он зря, вон как товарищ следователь напрягся.
        - Вы меня, господин Сиротин, в некомпетентности не упрекайте, я свое дело знаю. И уж поверьте моему слову, очень скоро виновный окажется за решеткой.
        - Хорошо, если виновный…
        - А мы тут не в бирюльки играем. - Горейко хлопнул ладонью по папкам с документами. - Мы, между прочим, работаем в поте лица. Таких, как вы, защищаем от таких, как Огурцов.
        - Плохо защищаете, Адам Семенович.
        - А знаете, почему? Потому что есть свидетели, которые преднамеренно чинят препятствия следствию и не рассказывают обо всех известных им фактах.
        - Вы на меня намекаете?
        - Не намекаю, а говорю открытым текстом. Вы что-то знаете, но не хотите рассказывать.
        - Глупости.
        - А вот я вас сейчас закрою на пятнадцать суток за противление следствию…
        - Закрывайте, только я сначала позвоню своему адвокату. - Монгол вынул из кармана мобильный.
        - Все, свободны! - Следователь Горейко резко встал из-за стола. - Когда вы понадобитесь, вас вызовут.
        - Всего доброго, Адам Семенович, - Монгол спрятал мобильник и неспешно поднялся со стула. - Было приятно с вами пообщаться.
        - Рад бы ответить взаимностью, да не могу. - Горейко отвернулся к окну. Самонадеянный мальчишка, возомнивший себя Шерлоком Холмсом.
        Вот какой у них получился разговор: напряженный, но в некотором смысле продуктивный. Пусть следователь Горейко и не настроен ловить настоящего преступника, но, по крайней мере, не отрицает, что в деле появились новые фигуранты.
        Ну что ж, зато у него самого появились кое-какие идеи, которые было бы неплохо проверить в ближайшее время. Черный человек и всякие там феномены «выжженной земли» - факты, конечно, занимательные, но чует его сердце, подоплека у этого дела отнюдь не мистическая. Ведь не призрак Огневушку заказал, а реальный человек. Для начала хорошо бы его отыскать, а уже потом можно и с прочей научной фантастикой разбираться.
        Определенно, в тот день Монголу способствовала удача, потому что Огневушку он заметил раньше, чем эта дуреха успела наломать дров. Девчонка ошивалась у стен прокуратуры, и на ее мордашке отчетливо читалась решимость зайти внутрь.
        - Куда ты собралась, Огневушка? - Монгол перехватил ее в самый последний момент, уже почти у двери.
        - Сдаваться.
        С ума сойти! Сдаваться она надумала.
        Монгол подхватил Огневушку под руку и увлек прочь от прокуратуры.
        - Погоди, поговорить нужно…

* * *
        То ли ее собственная решимость была недостаточно сильна, то ли Монгол слишком напорист, только Лия дала увести себя от прокуратуры и даже безропотно уселась в джип. Верить в то, что Монгол здесь специально ради нее, не получалось, хоть и очень хотелось.
        - С ума сошла, да?! - рявкнул он, включая зажигание.
        - Сошла, - не стала она отпираться, - у меня даже доказательства есть.
        - Какие еще доказательства?
        - Доказательства моего сумасшествия. Он меня загипнотизировал.
        - Кто?
        - Анатолий Маркович, мой отчим.
        - И что? - Монгол перестал возиться с машиной, посмотрел на Лию пристально и, как ей показалось, с жалостью.
        - И все, - она всхлипнула. - У меня раздвоение личности. В трансе я разговаривала чужим голосом, на незнакомом языке. И на тамтаме играла.
        - Откуда ты знаешь? Отчим тебе сказал?
        - Нет, он просто все записал на диктофон, а я уже потом… послушала. Понимаешь, что это значит?
        - Что?
        - Это значит, все, что про меня рассказывали, - правда! Я их всех убила!
        - Кого - всех? - Он разозлился, глянув на Лию так, словно она сказала несусветную глупость. - Кого всех, Огневушка?! Санитарку ты не убивала, и у следствия теперь есть веские основания подозревать в этом преступлении другого человека. Кого еще?
        - Бомжей.
        - Один до сих пор жив, второй умер от вполне естественной причины. При чем тут убийства?
        - Все случилось из-за меня. - Как бы ей хотелось верить ему, но нельзя. Тот монстр, который живет внутри нее, не остановится и в следующий раз точно кого-нибудь убьет.
        - А не слишком ли много ты на себя берешь, Огневушка? Это уже какая-то мания величия получается. Так ты скоро начнешь приписывать себе весь творящийся в городе криминал. Видишь ли, я ведь тоже сталкивался с той твоей второй половиной. И ничего, мне даже понравилось. Что ж она меня-то не пришила?
        Ему понравилось… Значит, с той, другой, ему было лучше, чем с ней.
        - Эй, Огневушка, ты чего приуныла?
        И вовсе она не приуныла. Она радуется, что следователь больше не считает ее единственной подозреваемой, а все остальное - так, ерунда.
        - Все нормально. - Ей даже удалось улыбнуться. - Куда ты меня везешь?
        - К тебе домой. У меня тут кое-какие мысли возникли, надо бы проверить. А ты сиди дома, никуда не высовывайся, двери никому не открывай, на телефонные звонки не отвечай. Нет, погоди! На мои звонки отвечай обязательно. Поняла?
        Лия молча кивнула.
        - И вот еще что, - Монгол задумчиво посмотрел на ее медальон, - ты не могла бы мне его на время одолжить?
        - Зачем?
        Если бы он не ответил, она все равно отдала бы ему медальон, даже с риском для собственной непутевой жизни.
        - Уж больно он любопытный. Свожу-ка я его в одно место, покажу специалистам, вдруг они что-нибудь интересное расскажут. Нам же никакая информация не повредит, верно?
        - Не повредит. - Расставаться с медальоном страшно, но ведь Монголу он нужнее.
        - Не знаю, сколько мне понадобится времени, но постараюсь управиться в максимально короткие сроки. - Монгол спрятал украшение в нагрудный карман. - А ты не волнуйся, Огневушка, все будет хорошо.
        - Что хорошо? - Не нужно было спрашивать. Получается, что она вроде как навязывается.
        Монгол посмотрел на нее долгим и очень внимательным взглядом. На какое-то мгновение Лие показалось, что в его глазах она снова видит те самые золотистые змейки.
        - Все у нас будет хорошо. Все, от начала и до конца. Понимаешь?
        Это было так похоже на заветное «Жили они счастливо и умерли в один день», что Лия чуть не разревелась. Наверное, он что-то другое хотел сказать, а она просто себе нафантазировала всякого…
        Не другое. Потому что, прощаясь, Монгол ее поцеловал. Не страстно и не нежно, а торопливо и как-то неловко, словно это был самый первый их поцелуй.
        Надо бы сказать, чтоб он поберег себя, чтоб не рисковал, а она не смогла. Понимала, стоит ей только заговорить, и все - слез не миновать. А кому нужны ее слезы? Монголу точно не нужны. И та, другая, наверняка бы не заплакала…
        …Часы показывали уж половину шестого вечера, а Монгол до сих пор не позвонил. Зато звонил Влад Ворон, наверное, хотел поговорить о своем предложении, но ей ведь было велено на телефонные звонки не отвечать. С Вороном она потом сама свяжется, когда все закончится. Если закончится…
        Около шести мобильник заиграл «Полет шмеля». Анатолий Маркович - он же не чужой, он свой, родной. Он ей уже в пятый раз звонит. Переживает, наверное, думает, что она где-нибудь в камере предварительного заключения. А с ней все в порядке, у нее теперь даже защитник есть.
        - Лия! - голос у отчима непривычно громкий, взволнованный. - Девочка, где ты?
        - Я дома. Анатолий Маркович, вы меня простите за сегодняшнее. Не знаю, что на меня нашло.
        - То есть ты не ходила в милицию?
        - Нет.
        Рассказать отчиму о том, что в деле появился новый подозреваемый, что, возможно, обвинения с нее будут сняты? Если уж говорить, то обо всем сразу. А что она может рассказать о Монголе? Что это тот самый мужчина, из лап которого Анатолий Маркович выручал ее всего пару дней назад? Отчим - человек старой закалки, он такой кульбит не поймет и не одобрит, а его мнение для нее очень важно.
        - Господи, да где ж ты была весь день? Я звоню тебе, звоню! - В голосе Анатолия Марковича промелькнуло раздражение. - Лия, ты же взрослый человек и должна понимать последствия своих поступков. Ну разве так можно?! Сбежала, ничего толком не объяснив, целый день бродила неизвестно где, на звонки не отвечала. Лия, что я, по-твоему, чувствовал?
        - Анатолий Маркович, миленький, ну простите меня! Вы же сами только что сказали, что я была не в себе. Я просто по городу гуляла, думала. А трубку не брала, потому что телефон дома забыла. - Врать некрасиво, но надо ведь как-то объяснить свое поведение.
        - Думала она, - кажется, голос отчима немного смягчился. - Ну, и что надумала, горюшко мое?
        - Я пока решила не сдаваться, - Лия улыбнулась. - Вы правы, вдруг еще можно что-нибудь изменить. Вдруг скоро настоящего убийцу найдут.
        - Умница девочка. - Лия не могла видеть лица Анатолия Марковича, но знала, что он улыбается. - А с твоим недугом мы обязательно справимся. Знаешь, я тут посидел, покопался в умных книгах и кое-что нашел. Случай крайне любопытный, правильнее даже сказать, нетипичный.
        Лия поежилась. Да уж, типичным то, что с ней творится, вряд ли назовешь, но если отчим сказал, что это лечится, значит, так оно и есть.
        - Что со мной такое, Анатолий Маркович? Что это за болезнь?
        Отчим ответил не сразу, будто обдумывал, стоит ли вообще говорить.
        - Девочка, вероятно, то, что я сейчас скажу, покажется тебе бредом, но ты не спеши делать выводы. Сначала выслушай меня. Хорошо?
        - Хорошо. - Господи, да что же у нее за болезнь такая, что отчим даже не знает, как о ней сказать. Что-то очень редкое?
        - Лия, то, что с тобой происходит, - не болезнь. Это одержимость…
        Связь опять ослабела.
        Что-то с амулетом? Теперь, чтобы почувствовать Лунную девочку, ему приходится напрягать все силы. А их расходовать нельзя. Самое трудное впереди.
        Горшок из белой глины нагревается в ладонях, тоже ждет своего часа. И кукла Лия ждет: таращит глаза-бусины, смотрит испуганно.
        Хорошо, что луна уже не полная. Все еще сильная, но теперь ее силе можно противостоять.
        Не отвлекаться! Искать связь с амулетом, с Лунной девочкой.
        Как же мало времени…

* * *
        Ему повезло, Франкенштейн оказался трезв и с готовностью пошел на контакт.
        - Валик, что у тебя в школе по рисованию было? - спросил Монгол, переступая порог той самой приснопамятной каморки, в которой он первый раз повстречал Огневушку.
        - Трояк, - Франкенштейн вопросу не удивился, смахнул со стола крошки, пригласил: - Присаживайся, Монгол. Хочешь, спиритуса налью? Начальство сегодня свалило на какой-то семинар, так что по стопочке можно.
        - Некогда, - Монгол присел на кушетку, - я к тебе вообще-то по делу.
        - Зашел узнать о моей успеваемости? - Франкенштейн извлек из тумбочки пол-литровую бутыль, плеснул ее содержимое в пластиковый стаканчик. - Тебя только рисование интересует или еще что-нибудь?
        - В основном рисование. Видел я сегодня у следователя твои художества.
        - Это ты о фотороботе? - Франкенштейн расплылся в довольной ухмылке. - А ничего так рожа получилась, у меня математичка вот точно такой же грымзой была.
        - Так ты сознательно чинил препятствия следствию? - удивился Монгол.
        - Не следствию, а следователю. Уж больно тип неприятный, смотрит на тебя, точно ты не человек, а грязь на его ботинках. Не люблю я таких спесивых. Может, все-таки выпьешь? - Франкенштейн кивнул на бутыль.
        - В другой раз. Ты мне вот что еще скажи, друг Валентин. Ведь так же бывает, что, когда человек пропадает, его родственники морги обзванивают?
        - Да каждый день по сто раз!
        - И у вас такие звонки как-то фиксируются?
        - Конечно.
        - А можно узнать, не искал ли кто-нибудь нашу общую знакомую?
        - Это покойницу воскресшую, что ли?
        - Ее самую.
        - Легко! Пошли за мной.
        Подземный коридор, на сей раз совершенно пустой, без каталок и покойников, вывел их к запертому на ключ кабинету.
        - Прошу! - Франкенштейн распахнул дверь, посторонился, пропуская Монгола внутрь. - Тут у нас вся документация хранится. Вот и журнальчик, - он пролистал толстенный гроссбух и удовлетворенно поцокал языком. - А ведь ты прав! Искали нашу красавицу. Некто Василенко Петр Борисович, как раз на следующий день.
        Значит, Василенко Петр Борисович. Монгол поскреб щетину. Фамилия, скорее всего, выдуманная, но сам факт говорит о многом. Убийца знал, что девочка попадет в морг, но хотел подстраховаться, позвонил - а тут облом. Труп оказался вполне жизнеспособным и отбыл на карете «Скорой помощи» в больницу. Вот, наверное, тогда убийца и решил не пускать дело на самотек, а разобраться с Огневушкой лично. Кому же она так насолила?
        - Ну, помог я тебе? - Франкенштейн захлопнул журнал.
        - Валик, Родина тебя не забудет!
        - Главное, чтобы ты мою доброту не забыл. Бутылки коньяка достаточно.
        - Договорились!
        Очутившись на улице, Монгол вздохнул полной грудью. После удушающего формалинового запаха обители мертвых загазованный московский воздух показался ему пьяняще приятным.
        Так, одно дело сделано. А сейчас самое время заглянуть в Институт Африки, показать Огневушкино украшение знающему человечку.
        Человечек был Монголовым одноклассником, не так чтобы самым близким другом, но хорошим приятелем. Такой в маленькой просьбе не откажет. Только бы на месте оказался, а то что-то мобильник не отвечает.
        Мобильник не отвечал потому, что одноклассник обнаружился в буквальном смысле под землей, в институтском подвале - разбирался в каких-то архивах. Монгол насилу его отыскал.
        В просьбе приятель не отказал. Мало того, увидев медальон, пришел в крайнее возбуждение, минут десять лопотал что-то непонятное, поворачивал побрякушку и так и этак, рассматривал под лупой, разве что на зуб не пробовал. Неизвестно, сколько бы еще длилось подобное безобразие, не потеряй Монгол терпение.
        - Ну, что это такое? - Чтобы прекратить суету и ажитацию, медальон у ученого мужа пришлось отбирать едва ли не силой. - Ты знаешь?
        - Просто удивительно! - Тот поправил очки и с удивлением воззрился на Монгола. - Где ты его взял?
        - Да так, у одного знакомого.
        - У меня пока есть лишь предположения. Дай мне сутки, а лучше двое - и я точно скажу, что это такое.
        - У меня только час.
        - Час? - Одноклассник приуныл. - За час я ничего не успею, смогу обрисовать картину только в общих чертах. А нельзя ли попросить твоего знакомого, чтобы он предоставил нам свой артефакт для более детального изучения? Или вдруг он ему не очень нужен, так я бы мог купить!
        - Он не продается, - Монгол покачал головой. - Ну, так что это за украшение такое?
        - Это не украшение, а что-то вроде оберега. Знаешь, во многих африканских культах используют защитные амулеты.
        - И от чего должен защищать этот?
        - Не от чего, а от кого. Он должен защищать окружающих от его владельца. Вот, как-то так, - одноклассник просительно глянул на Монгола, и сказал: - Мне бы его досконально изучить, бумаги кое-какие просмотреть.
        - У тебя есть ровно час, - Монгол протянул ему медальон и спросил: - Я что-то не очень хорошо понял, выходит, владелец медальона потенциально опасен, и медальон работает, как…
        - Сдерживающая сила, - закончил за него одноклассник.
        - Очуметь! Я уже боюсь спрашивать, что же эта сила сдерживает.
        - Мне нужно два часа. - В голосе товарища появилась непривычная категоричность и свойственная всем ученым мужам фанатичность. - Через два часа я сообщу тебе все, что смогу узнать.
        Время тянулось медленно. Монгол хотел позвонить Огневушке, узнать, как у нее дела, но в катакомбах института связь была аховая, а выходить на улицу он не решился. Мало ли что за время его отсутствия может статься с медальоном. Вдруг одноклассник ради науки решит поступиться принципами и побрякушку умыкнет. Ладно, ничего не случится, если он позвонит чуть позже.
        Прошел час, потом еще полтора, а ученый муж и не думал отрываться от своих талмудов, до Монгола доносились лишь шелест страниц да неразборчивое бормотание.
        Ну все, сколько можно!
        - Узнал?
        Одноклассник испуганно вздрогнул, посмотрел сначала на Монгола, потом на часы.
        - Я говорю - узнал, что это такое? - повторил Монгол.
        - Не все. Вот если бы ты…
        - Выкладывай то, что узнал!
        Приятель тяжело вздохнул, отодвинул от себя какую-то потрепанную книженцию и заговорил:
        - Удивительная вещь. Я с таким никогда раньше не сталкивался. У амулета сразу две функции: он защищает своего хозяина от болезней и удерживает от злых поступков некую сущность.
        - Что еще за сущность? Что за иносказания?
        - Объясняю. Амулет принадлежит человеку не простому, а - как бы это попроще выразиться - одержимому.
        - Чем? - Монгол с ожесточением поскреб щетину.
        - Не могу сказать конкретно. Скорее всего, одержимому каким-то духом, который защищает своего хозяина от болезней, травм и прочих неприятностей, а взамен подпитывается его жизненной энергией. Получается своеобразный симбиоз. Пока одержимый носит амулет, дух связан, но стоит снять амулет, как дух обретает некоторую степень свободы.
        Вот черт! А ведь сходится! Во всяком случае, объясняет поразительную Огневушкину живучесть. И ее поступки неадекватные, когда она творила бог весть что и потом ничего не помнила. Кстати, все эксцессы происходили с Огневушкой именно в то время, когда на ней не было медальона.
        - И что теперь делать? Можно как-нибудь избавиться от этого духа?
        - А зачем? - Приятель недоуменно нахмурился. - Тут главное - не снимать амулет, и все будет в порядке.
        - А если амулет потеряется, что тогда? Как поведет себя дух?
        - Не знаю. Тут еще есть какая-то связь с лунным циклом, но я пока не разобрался, какая именно. Понимаешь, в Ифа-Ориша луна не является культовым объектом, а на амулете луна. Поразительно…
        - Ифа-Ориша?..
        - Это религиозно-магическая традиция народов Западной Африки. - Приятеля, кажется, даже оскорбила Монголова дремучесть. - Проще говоря, африканский вариант вуду. А знаешь, что с луной? Похоже, от фаз луны напрямую зависит сила сдерживаемой амулетом сущности. Я не уверен, но, скорее всего, в полнолуние она возрастает многократно.
        Интересное кино: луна, амулеты, сущности, вуду! Ну до чего ж разносторонняя барышня его Огневушка! А ему голову ломай, как со всей этой африканской белибердой расхлебываться…
        - Так, может, все-таки подумаешь, насчет амулета? - Школьный товарищ предпринял последнюю попытку завладеть медальоном.
        - Извини, друг, и рад бы, но вещица не моя! Спасибо, ты мне очень помог. - Монгол сунул медальон в карман, направился к выходу и, уже стоя в дверях, спросил: - А духа как-то можно нейтрализовать?
        В ответ приятель лишь развел руками:
        - Не знаю, я ведь всего лишь этнограф. Наверное, какой-нибудь жрец вуду сумел бы, да только где ж его взять?
        Да уж, верно подмечено - где в Москве найти африканского колдуна? Вокруг одни шарлатаны. Ладно, проблемы нужно решать поэтапно. С магией и духами ему сейчас никак не разобраться, а вот с реальным преступником…
        Монгол вышел из здания института, посмотрел на небо, медленно, но неуклонно затягиваемое тяжелыми облаками. Наверное, к ночи снова соберется гроза. На часах уже половина восьмого, а он едва ли на шаг приблизился к разгадке этой африканской шарады. Надо думать! Голова человеку дана не для того, чтобы на нее шапку надевать. У него есть факты, нужно теперь попытаться как-то увязать их воедино.
        Так, что он знает про убийцу? Предположение, что орудовал маньяк, можно сразу отбрасывать, как необоснованное. Ни один уважающий себя маньяк не станет перепоручать убийство жертвы третьим лицам. Но преступник и не профессиональный душегуб, что доказывает неудачная попытка избавиться от бомжей. Видимо, поначалу этот урод решил не мараться, но исполнители облажались, и тогда он решился. Причем действовал нагло, ловко и с медицинской точки зрения весьма умело. Вот, к примеру, он сам, Монгол, решись вдруг кого-нибудь спровадить в мир иной, ни за что не сообразил бы, что можно обстряпать все так, чтобы смерть жертвы выглядела естественной и не вызывала подозрений. Чтобы до такого додуматься, нужно иметь какое-никакое представление о медицине. Кстати, в окружении Огневушки есть человек с высшим медицинским образованием…
        Вот черт!..
        Телефон Огневушки не отвечал. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети… Он же ей велел сидеть и не высовываться, ни с кем не разговаривать, никого в квартиру не впускать! Но отчим - он же не посторонний, он самый близкий. Как же такому не довериться?
        Впервые в жизни Монгол не знал, что делать. Сколько раз попадал в труднейшие ситуации и выходил сухим из воды, а тут растерялся. Здравого смысла хватило лишь на то, чтобы выбрать максимально короткий маршрут, выжать из джипа все возможное и при этом не попасться в лапы к гибэдэдэшникам.
        А вдруг не все так страшно? Наверное, телефон просто разрядился, а Огневушка не заметила. И вообще, если все эти грязные игры затеял ее отчим, то с какой целью? Должен быть мотив, и очень веский, раз уж он отважился на убийство. К тому же отчим вроде бы в те дни, когда на Огневушку напали, находился в отъезде, где-то за границей. Можно это как-нибудь проверить? Наверняка, надо только подумать как.
        Дверь в квартиру оказалась заперта: ни на звонки, ни на стук никто не отзывался. Монгол врезал кулаком по дверному косяку, скрипнул зубами от боли и выругался.
        Дурак! Нельзя было оставлять ее одну!
        - Что, господин Сиротин, никого нет дома? - послышался за спиной знакомый голос…

* * *
        - Психиатрия - очень спорная дисциплина, - отчим на секунд оторвал взгляд от дороги и посмотрел на сидящую в пассажирском кресле Лию. - Я бы даже сказал, пограничная.
        - С чем пограничная? - Она поежилась.
        - Да хотя бы с тем же самым оккультизмом. Не все, что творится с человеческой душой, можно постичь, и не все можно вылечить таблетками и уколами. Есть такие сферы, куда удается лишь заглянуть одним глазком.
        - Вы заглядывали?
        - Пару раз.
        - И что?
        - Те случаи были крайне нетипичными. Множественная личность, примерно как в твоей ситуации. Состояние, не поддающееся коррекции, прогрессирующее и опасное как для самого пациента, так и для окружающих.
        - Вы их вылечили, тех людей? - В груди шевельнулась пусть слабая, но надежда. Анатолий Маркович, он умный, он светило мирового масштаба.
        - Не я, - отчим улыбнулся. - И «вылечил» здесь звучит не слишком корректно. Скорее уж исцелил. Я тебя с ним очень скоро познакомлю.
        - С тем священником, отцом Иннокентием?
        - Знаешь, девочка, по-настоящему одержимых людей очень мало, а настоящих экзорцистов и того меньше. Чтобы заниматься этим сложным делом, нужно быть человеком исключительным: сильным, верующим безоговорочно, бесстрашным. Отец Иннокентий такой. Он тебе обязательно поможет.
        Лия закрыла глаза. Если бы столь странные вещи говорил кто-нибудь другой, а не Анатолий Маркович, она бы не поверила ни единому слову, но отчим… Если он сказал, что отец Иннокентий сумеет ей помочь, значит, так и произойдет. Все у нее будет хорошо. Одно плохо - до Монгола она так и не дозвонилась. Пыталась сразу после разговора с Анатолием Марковичем, но абонент оказался недоступен. А потом в спешке она забыла телефон дома. Думала, что бросила его в сумочку, но, когда решила попытать счастья еще раз, выяснилось, что мобильника там нет. Можно было бы одолжить сотовый у отчима, но наизусть она телефон Монгола не помнит. Ну ничего, Анатолий Маркович сказал, что к ночи они вернутся, и она все объяснит. Только бы отчим не ошибся, только бы отец Иннокентий ей помог.
        А погода портится, небо уже темное и воздух стал более густым, насыщенным запахами леса. Похоже, до грозы им никак не успеть.
        - Вот мы и приехали.
        Анатолий Маркович остановил машину у маленькой деревянной церквушки, с виду заброшенной и неухоженной. Даже удивительно, что церковь построили в такой глуши, до ближайшей деревни километров пять, не меньше.
        - Тут до Второй мировой много сел было, но немцы, когда в сорок первом на Москву шли, почти все сожгли, - пояснил отчим, помогая Лие выбраться из машины. - Церковь эта каким-то чудом сохранилась, долгое время стояла заброшенной, пока отец Иннокентий не взялся ее чинить. Пойдем, девочка.
        Они поднялись по скрипучим ступенькам, вошли в полураскрытые, едва ли не до середины затянутые густой паутиной двери. Внутри оказалось темно, пахло сыростью и мышами…
        - Анатолий Маркович, что это…
        В шею воткнулось что-то острое. Последнее, что Лия услышала, перед тем как провалиться в темноту, был голос отчима:
        - Прости, девочка. Так нужно…

* * *
        Монгол никогда не думал, что может обрадоваться обществу следователя Горейко. Он бы и не обрадовался, складывайся обстоятельства иначе, но сейчас они складывались так, что без помощи человека, облеченного некоторой властью, ему никак не обойтись.
        - Добрый вечер, Адам Семенович, - он с досадой посмотрел на разбитые в кровь костяшки пальцев. - Вы за мной следили, я правильно понимаю?
        - Следил, - следователь улыбнулся. - И не только за вами, но и за вашей подружкой.
        За подружкой? Получается, он в курсе, где сейчас Огневушка?
        - А говорили, что ничего от следствия не скрываете, - Горейко неодобрительно покачал головой.
        - Где она? - Тут уж, когда дело принимает нешуточный оборот, не до отпирательств.
        - Уехала.
        - С кем?
        - С отчимом.
        Вот так - с отчимом… Не ошибся он в своих предположениях.
        - И вы, Адам Семенович, знаете, куда они уехали?
        - Нет, - Горейко пожал плечами.
        Монгол застонал. Ну что ж это за сыскари такие, которые ведать не ведают, куда делся объект наблюдения?!
        - …но скоро узнаю. Мой человек у них на хвосте, - следователь самодовольно ухмыльнулся. - Видите ли, Александр Владимирович, я догадывался, что вы достаточно близко знакомы с подозреваемой, но по каким-то своим мотивам решили эту информацию от следствия утаить. Потому я позволил себе некоторую вольность: установил за вами наблюдение и, естественно, вышел на девушку. Может быть, теперь, когда отпираться бесполезно, вы наконец начнете сотрудничать со следствием?
        - Начну. Непременно начну! - Монгол ткнул ствол под ребра Горейко. - Только вы уж меня простите, я буду давать показания на ходу. Времени очень мало.
        Удивительное дело, но следователь даже не попытался сопротивляться, послушно спустился вниз по лестнице и, только садясь в джип, предупредил:
        - Не забывайте, мои люди рядом. Так что попрошу без фокусов.
        - Мне сейчас не до фокусов, - Монгол завел мотор и скомандовал: - Говори, куда они поехали!
        - А то что, выстрелишь? - Старший следователь Горейко вел себя глупо и бесстрашно. - Знаешь, сколько за убийство сотрудника правоохранительных органов дают?
        - Да кому ты, на хрен, нужен?! - Монгол спрятал в карман пистолет и проговорил уже совсем другим, серьезным, тоном: - Слышь, сотрудник правоохранительных органов, пока мы тут с тобой дискутируем, тот маньяк сейчас, возможно, девочку на ремни режет.
        - Какой маньяк?
        - Да отчим ее! - заорал Монгол. - Давай, Адам Семенович, будь человеком, скажи, куда ехать!
        - Ты уверен насчет отчима?
        - Почти на сто процентов. Так куда он ее повез?!
        Старший следователь Горейко оказался очень ценным заложником: сработал и за штурмана, и за справочное бюро. Пока Монгол лавировал в вечерних пробках, он успел выяснить, что в ночь нападения на Огневушку Анатолий Маркович Евсеев за границу не выезжал и, стало быть, алиби у него нет. С мотивами пока неясно, но Монгол считал, что это не главное. Сначала надо спасти Огневушку, а уже потом разбираться, какие бредовые идеи двигали этим скотом.
        Очутившись наконец за городом, Монгол выжал из своего джипа все возможное и невозможное. Горейко тем временем давал по телефону необходимые указания кому-то из своих сотрудников и лишь неодобрительно поглядывал на спидометр. Нервы его сдали, когда стрелка застыла в районе ста шестидесяти километров в час.
        - Разобьемся, твою мать!
        - Не разобьемся! - Монгол прибавил газу, и следователь зажмурился.
        - Когда вернемся, я тебя точно на пятнадцать суток закрою, - пообещал он, не открывая глаз.
        - Да хоть на месяц. Только бы успеть…
        Когда у Горейко в очередной раз зазвонил мобильный, они были уже километрах в ста пятидесяти от Москвы. Долго еще? Монгол с надеждой посмотрел на следователя.
        - Трындец! - Тот выключил телефон и рукавом пиджака стер выступивший на лбу пот.
        - Что? - В животе похолодело. Если этот хлыщ так говорит, значит, случилось что-то страшное….
        - Он их потерял.
        - Кто?
        - Да парнишка-стажер. Тот, которого я отправил за подозреваемой следить. У Евсеева новая «Ауди», а у стажера задрипанная «девятка». В общем, сдохла эта падла.
        - Далеко?
        - Километрах в десяти отсюда.
        Монгол выматерился и нажал на педаль газа. Джип обрадованно взвыл, стрелка спидометра прыгнула к отметке сто восемьдесят километров в час.
        Белую «девятку», притулившуюся на обочине, они заприметили минут через пять. Возле машины нервно пританцовывал парнишка, которого Монгол уже однажды видел в кабинете Горейко.
        - Куда они поехали? - Монгол ударил по тормозам, парнишка, словно заяц, отпрыгнул в сторону.
        - Прямо по шоссе.
        - А что там впереди, какие населенные пункты?
        Горейко, заглянув в разложенную на коленях дорожную карту, сообщил:
        - Еще километров двадцать прямая трасса, а потом пойдет грунтовка.
        - Куда пойдет?!
        - А хрен его знает! Там вообще никаких населенных пунктов нет, лес один.
        Лес… Лучшего места для убийства и не придумать…
        - Вперед! - Монгол выжал сцепление. Возмущенный вопль брошенного посреди дороги стажера потонул в реве двигателя.
        На грунтовке скорость пришлось сбавить. Не из-за бездорожья, а для того, чтобы сориентироваться на местности. Дождь, который накрапывал вот уже больше часа, превратил землю в мягкую кашу, на которой следы от протекторов были очень хорошо видны. Похоже, Евсеев проехал здесь совсем недавно. Вопрос - куда он направляется?
        Монгол посмотрел на нетерпеливо ерзающего на пассажирском сиденье Горейко и велел:
        - Позвони кому-нибудь, узнай, куда ведет эта дорога. А то еще спугнем ненароком.
        На получение информации Горейко понадобилось всего несколько минут. Он выключил телефон, задумчиво пригладил растрепавшиеся волосы и сказал:
        - Впереди заброшенная церковь.
        - Далеко?
        - Еще пять-шесть километров. Думаешь, они там?
        - Не знаю, но надо поосторожнее.
        - Давай так: еще пять километров едем, а потом пешком, чтобы не спугнуть, - предложил Горейко.
        Предложение разумное, но что, если они ошиблись?! Вдруг Евсеев везет Огневушку куда-то в другое место? В таком случае, ползая по лесу, они потеряют драгоценное время.
        - Эй, Сиротин, - Горейко дернул его за рукав, - не тормози! Они точно в церкви!
        - Профессиональная интуиция? - Монгол прибавил скорости.
        - Им просто деваться больше некуда, а заброшенная церковь - идеальное место.
        - Для чего? Для убийства?! - рявкнул Монгол.
        - Все, не ори! Надо было сразу мне все рассказать, сейчас бы не мотались по лесу, как два болвана, - огрызнулся Горейко. - У тебя ствол-то хоть настоящий?
        - Настоящий.
        - Плохо, смотри мне, не пристрели подозреваемого раньше времени.
        - Я его голыми руками придушу, - пообещал Монгол.
        Вот именно, голыми руками: сначала этого подонка, а потом Огневушку, за то, что не послушалась.
        Они вышли из джипа, когда до церкви, предположительно, оставалось меньше километра. Дождь под сенью леса едва чувствовался. Где-то далеко в небе уже погромыхивало. Гроза все собиралась с силами и никак не могла собраться.
        - Черт, костюм испоганю, - Горейко в раздражении отпихнул мокрую еловую лапу.
        - А нечего выпендриваться, - буркнул Монгол, которого состояние собственного костюма заботило в самую последнюю очередь. - Кстати, где другие твои ребята? Ну, те, которые за мной следили?
        - Да нет никаких ребят, я сам за тобой следил: стажера к девчонке приставил, а сам за тобой весь день по городу мотался. Ты не представляешь, как у нас тяжело санкции на наружку выбить.
        - Значит, брать этого урода будем сами, - констатировал Монгол и уже в который раз нащупал в кармане пистолет.
        - Сами, только ты давай без самодеятельности.
        Без самодеятельности никак не выйдет. Как же без нее, когда они даже не представляют, с чем им предстоит иметь дело? Хоть бы Огневушка там продержалась…

* * *
        По лицу стекает что-то холодное, щекочет кожу, мешает открыть глаза, но она должна…
        Над головой черное небо. С разлапистых сосновых веток капает дождь, на лицо, за шиворот. Одежда промокла и липнет к телу, а телу неловко: спина болит, руки затекли. Это оттого, что она привязана к дереву. Ствол еще теплый, не успел остыть после жаркого дня.
        И запах… Она пришла в себя не от холода и не от дождя, а от запаха бензина. И одежда мокрая не только из-за дождя…
        Запах забивается в ноздри, дерет горло, щиплет глаза. Он слишком густой, его слишком много.
        - Очнулась? - из удушливой бензиновой темноты появляется знакомое лицо. Отчим встревожен, смотрит со смесью грусти и нежности. - Лучше бы ты пошла в милицию, девочка. - Он касается Лииного лба, заправляет за ухо выбившуюся прядь. - Я же давал тебе шанс, хотел уберечь тебя.
        Бояться не получается. Она даже удивиться не может. В душе все оплавилось и застыло.
        - От чего уберечь?
        Зачем она спрашивает, ведь и так уже знает?
        - Если бы ты сделала все правильно, то ничего бы этого не было, - отчим досадливо качает головой. - Если бы пришла с повинной, покаялась, я бы свидетельствовал в твою пользу, я бы показал следователю ту диктофонную запись, убедил его в твоей неадекватности. При таком диагнозе тебя бы даже не посадили в тюрьму.
        - При таком диагнозе меня бы упрятали в психушку. - Из-за бензиновых паров хочется кашлять. - Психушка лучше, чем тюрьма?
        - Лучше, а тюрьма лучше, чем смерть. Глупая девочка!
        - Это были вы? Там, в больнице?
        - Я, - отчим не отпирается, но пытается оправдаться. Как будто сейчас это имеет какое-то значение. - Ты бы ничего не почувствовала, умерла бы легко, почти безболезненно. Несколько кубиков воздуха внутривенно - и твою смерть списали бы на трагическую случайность. Но ты все испортила… - он говорит спокойно, словно читает лекцию своим студентам, он вообще никогда не повышает голоса.
        - На пустыре я тоже должна была умереть легко и безболезненно? - К горлу подкатывает тошнота. Не из-за страха - из-за паров бензина.
        - Я велел им тебя не мучить, - отчим виновато разводит руками.
        - Они вас не послушались. - Тошнота усиливается.
        - Вот потому я решил действовать сам, - он отступает на шаг, спотыкается обо что-то в темноте, слышится металлический звук. Канистра из-под бензина уже пустая, потому что весь бензин на ней, Лие.
        Не думать, как он собирается ее убивать. Лучше спросить за что.
        - Что я вам сделала? - Все-таки она закашлялась. Кашель раздирает горло, выбивает из легких остатки воздуха.
        Отчим ждет, потом вытирает ей лицо носовым платком. Платок пахнет дорогим одеколоном, на мгновение этот запах перебивает запах бензина.
        - Ты не виновата, девочка. Просто так сложились обстоятельства. Причина простая - деньги.
        Деньги? Как ее смерть может быть связана с деньгами?
        - Не ломай голову, я тебе все объясню, - отчим улыбается. - Ты имеешь право знать. История стара как мир и банальна до неприличия. Опишу ситуацию в двух словах, потому что времени у нас с тобой мало. Скоро начнется дождь.
        Да, скоро начнется дождь, а под дождем бензин горит хуже…
        - Ты всегда хотела знать, кто твой отец. Теперь я могу сказать тебе правду. Его звали Ив Шартье. Твоя мама познакомилась с ним в Конго. Дикая страна, молодой доктор, да к тому же француз - все очень романтично, предсказуемо и трагично. Они расстались вскоре после твоего рождения, она с ребенком уехала в Россию, а он вернулся во Францию. Никаких обязательств, никаких забот. Но француз оказался сентиментальным и помнил о своей первой любви до самой смерти. Он оставил все свое состояние твоей матери. Если бы речь шла о каких-нибудь нескольких тысячах евро, ничего бы этого, - отчим обводит задумчивым взглядом поляну, - не случилось. Но там почти миллион. Понимаешь? И все должно достаться твоей матери, женщине, которой плевать даже на собственную жизнь. А я ее опекун, у меня все юридические и финансовые полномочия, фактически - я наследник.
        - Или я. - Теперь она все понимает, и ей становится страшно.
        - Ты всегда была умной девочкой, Лия. Иногда я жалел, что ты не моя родная дочь. Но на кону слишком многое, чтобы позволить себе сантименты. Ты должна понять, я не для себя стараюсь. На эти деньги я построю клинику, независимую, новаторскую. У меня есть масса любопытных наработок, но в нынешних рамках реализовать их просто невозможно, я не чувствую себя свободным, я точно под колпаком. Мои коллеги, ханжи от медицины, ничего не смыслят в психиатрии, но смеют рассуждать об этике. А я уже спас сотни людей и спасу еще тысячи. Мне нужны эти деньги! - А вот теперь отчим выглядит по-настоящему живым, страстно увлеченным своими бредовыми идеями.
        - Да, я понимаю. - Все злодеи мира прикрывали свои злодейства высокими идеалами. Цель оправдывает средства. Всеобщее благоденствие - цель, смерть нескольких человек - средства.
        - И еще я готов поклясться, что не оставлю твою маму. Вероятно, мне даже удастся ей помочь.
        - Превратив ее в одного из своих подопытных кроликов!
        - Ты утрируешь, - отчим опять спокоен, если не сказать, равнодушен. - Я тебя не осуждаю, это всего лишь юношеский максимализм. Жаль, что у тебя не будет возможности его перерасти.
        - Вы собираетесь меня сжечь? - Страшный вопрос, но она хочет знать ответ на него.
        - Да, вынужденная мера. Твои… останки не должны опознать, все будет выглядеть как какой-нибудь сатанистский ритуал.
        Дышать тяжело, а глазам больно из-за сдерживаемых слез. Страшно. Она не готова умереть вот такой дикой смертью. Она вообще не готова умереть!
        - Но ты не бойся, - отчим гладит ее по волосам, смотрит участливо, - я не садист. Перед тем как зажечь огонь, я введу тебе снотворное. Не плачь, девочка, это будет гуманная смерть, обещаю.
        Сопротивляться бесполезно, от шприца не увернуться. Укол - и ночное небо опускается низко-низко, только руку протяни - и можно дотронуться до луны…

* * *
        Они не ошиблись! Возле кособокой, вросшей в землю церквушки стояла серебристая «Ауди». Включенные фары освещали узкий пятачок пространства перед церковью и две смутные тени.
        Монгол вздохнул с облегчением - успели, продержалась девочка!
        - Плохо видно, - Горейко выглянул из-за здоровенной, в два обхвата, сосны и тут же спрятался обратно. - Надо бы поближе подобраться.
        Надо бы, да вот только как, если дерево, за которым они на пару со следователем отсиживаются вот уже целую минуту, самое близкое к поляне? И ни единого кустика вокруг. Если бы было чуть-чуть темнее, проблем с маскировкой бы не возникло, а так, похоже, придется рискнуть - ползком, по-пластунски, в перерывах между редкими еще вспышками молний, надеясь, что гром заглушит посторонние звуки. Подобраться нужно как можно ближе, потому что при таком освещении рассчитывать на стрельбу без промахов не стоит, а рисковать они не имеют права.
        - Предлагаю подождать, пока окончательно не стемнеет, - Горейко смахнул с носа дождевую каплю. - Там вроде бы пока спокойно.
        - Спокойно? - Монгол потянул носом. - А это что? Чувствуешь запах бензина?
        - Может, пролился нечаянно?
        - Не пролился и не нечаянно…
        - Думаешь, он… - Горейко не договорил, потому что Монгол его уже не слышал, вжимаясь в землю, вспахивая брюхом наст из мокрой прошлогодней хвои, он полз вперед. Он полз и с каждым сантиметром запах бензина становился все острее, а в завываниях усиливающегося ветра слышался мужской голос. Почему только мужской? Вот же он почти отчетливо видит две фигуры: маленькую Огневушкину и долговязую ее отчима. Еще бы на пару метров подползти, но нельзя. Он и так уже весь точно на ладони. Вздумай этот урод обернуться - и все, конец. А еще и с позицией они с Горейко облажались. Надо было подбираться со стороны «Ауди». Свет фар бьет по глазам, мешает сориентироваться и определиться с дальнейшей тактикой.
        Да что ж у него такое с головой приключилось?! Ни о чем он не подумал. Как только запах бензина учуял, как только понял, что это может означать, так сразу соображалка и отключилась. Он же теперь, случись что, даже прицелиться как следует не сумеет.
        Все, хватит валяться, надо срочно менять дислокацию.
        Он не успел…
        …Щелчок зажигалки кажется пушечным выстрелом. В руках у Лииного отчима вспыхивает факел. А дальше все так страшно, все так одномоментно: вычерченная факелом рыжая дуга, Огневушка в самом центре пламени, его, Монголов, истошный рев, предупреждающий крик Горейко и ледяной ливень сплошной стеной.
        Дышать не получается, потому что воздуха больше нет, вода везде: в носу, в горле, в легких. И глаза открыть никак не удается. Приходится идти на ощупь, прошибать лбом текучую стену, ломать руками тугие водяные прутья.
        И где-то в самом центре этой удушающей круговерти - Огневушка…
        Сопротивление исчезает внезапно, шаг - и нет никакой стены из дождя. И Огневушка вот она, совсем близко. Лицо запрокинуто к небу, глаза закрыты, а вокруг молочное свечение. Не огонь, не искры, а мерцание в такт дыханию. Вместо дыхания. И воздух… трескучий, предупреждающе покусывает кожу, не подпускает. А ему плевать на предупреждения, потому что он обещал этой девочке, что все у них будет хорошо, и пока она вот такая… призрачная, хорошо не будет. Вперед!
        Что-то невидимое упирается в грудь, отшвыривая его далеко, практически на исходную позицию. Рядом сдавленный шепот Горейко:
        - Ты только посмотри, что она творит!
        Она - Огневушка, девочка, которую он поклялся защищать. Свечение становится ярче, плотнее, обретает форму и самостоятельность…
        Женщина, сотканная из лунного света: красивая, порывистая, опасная… Огневушкино альтер-эго… Мятущийся дух… Лунная женщина…
        Смотрит на него. Смотрит и узнает. Легкое прикосновение сначала к щеке, потом к губам - прощальная ласка случайной любовницы. У Лунной женщины новый избранник. Говорят, женщины любят подлецов…
        Две фигуры, одна из плоти и крови, вторая из лунного света, извиваются в страстных объятиях. Нельзя смотреть - слишком ярко, слишком страшно. И воздух все горячее.
        У Лунной женщины испепеляющая любовь. Любовь - агония. Больше нет ни плоти, ни крови. Белый пепел - вот, что остается после ее ласк…
        Он силен, он самый сильный Бабалаво[3 - Б а б а л а в о - Отец Тайн, жрец в традиции Ифа-Ориша.] в этой части Света. Но и у его силы есть пределы. Для того чтобы хоть на пару секунд получить власть над стихией, приходится жертвовать многим. Но выбора нет, заклинаниями огонь не погасить. Зато можно погасить дождем, очень сильным дождем…
        Но самое сложное еще впереди. Сегодня он раздаст долги, исправит свою ошибку. Горшок из белой глины нагревается в руках, предчувствуя скорую встречу.
        Лииного отчима больше нет, горстка пепла не в счет. Теперь их на поляне трое. То есть четверо, если считать Лунную женщину. Или призрак тоже не в счет?
        Наверное, она умеет читать мысли, потому что оборачивается, смотрит снисходительно и одновременно игриво. Полупрозрачная рука взлетает вверх - к небу. Небо отзывается барабанным боем, от которого закладывает уши. Воздух снова сгущается, начинает потрескивать. А в ушах страстный шепот. Слов не разобрать, но смысл ясен - он следующий.
        Призрак движется неторопливо, знает, что ни один мужчина не сможет избавиться от его чар. Монгол уже почти согласен стать горсткой пепла в обмен на страстные ласки.
        Шепот все громче, Лунная женщина все ближе… Еще мгновение и…
        Страстный шепот превращается в вопль, заглушает громовые раскаты. Лунная женщина еще тянет к нему руки, но в сияющих глазах уже не вожделение, а ужас.
        Отступить на шаг. Пока есть хоть какие-то силы, увернуться от смертельных объятий.
        Призрак растворяется в наползающем со всех сторон тумане, крик замирает на самой высокой ноте и обрывается. В ушах звенит от наступившей тишины, а в голове - пустота.
        - Обалдеть… - шепот Горейко в тишине кажется непозволительно громким. - И где теперь мои подозреваемые?
        Плевать на Горейко и на подозреваемых! Он пришел сюда за Огневушкой.
        Вековая сосна обгорела до черноты, одежки в прорехах, но Огневушка, кажется, в порядке. Сердце бьется медленно и ровно, а черные полосы на бледной мордашке - всего лишь следы сажи. Продержалась девочка…
        Горшок, вместилище беспокойного духа, до волдырей обжигает ладони. Ничего, ожоги заживут. Главное, он сделал то, ради чего приехал в Россию, - исправил ошибку. Осталось еще одно дело, и можно уезжать.
        …Дом красивый, но его стены насквозь пропитаны человеческими страданиями. Пристанище беспокойных душ. Ему нужно найти лишь одну, некогда самую родную…
        …Она почти не изменилась, такая же красивая, как и раньше. В его сердце больше нет любви, только жалость и горечь от несбывшегося. Встать на колени у кровати, провести кончиками пальцев по мягким, как пух, волосам, таким же, как у ее дочери, прокрасться в сон.
        Ей снятся кошмары, и он виновник ее мучений. Сил еще хватит, чтобы попытаться исправить хоть что-нибудь. Прошлое уже не изменить, но забвение - в его власти. Чтобы возродиться к новой жизни, надо забыть прошлое. Он оставит только самые светлые воспоминания: шелест пальм, вкус кокосового молока на губах, влюбленные глаза Ива, радостный щебет маленькой Лии…
        …Ее звали Анной. Они влюбились в нее с первого взгляда, в эту маленькую русскую девушку с белыми волосами и кожей, усыпанной веснушками. Влюбились, но не стали от того врагами. Ив привык побеждать, а он, Жерар Монже, не видел смысла в том, чтобы тратить силы на достижение недостижимого. Если бы она выбрала его, он бы, пожалуй, поборолся за свое счастье, но она полюбила Ива.
        Это было закономерно и оправданно. Ив хорош собой, горяч и романтичен, а он даже в детстве вызывал у окружающих нервную дрожь. Ив - потомок знатного рода, единственный наследник миллионного состояния, а он - всего лишь племянник католического священника, который уже больше тридцати лет тщетно пытается наставить на путь истинный неразумных детей Африки. Ив - бунтарь, ради осуществления своей мечты поступившийся волей отца, ставший врачом, сбежавший на край света спасать от болезней и невежества дикую страну. А он - отступник, отринувший христианство ради жуткой религии, до конца не понятой ни одним европейцем, проклятый родным дядей. Он Омолаво[4 - Омолаво - Ребенок Тайн, одна из низших ступеней в религиозной иерархии Ифа.]. Он силен, сильнее некоторых Бабалаво, сильнее бесстрашного Ива. В его власти заставить ее полюбить себя, но это было бы нечестно.
        Друг победил, и он искренне радовался его победе, благодарил Богов за то, что еще два человека нашли свое счастье. Он и сам бы мог считаться счастливым, если бы Анна его не боялась, если бы не отводила глаз под его взглядом, если бы не торопилась уйти всякий раз, когда он оказывался рядом.
        Дочь Анны и Ива родилась в начале лета - крошечная девочка с белыми, как лунный свет, волосами и глазами синее моря. Ив назвал ее Лией. Он души не чаял в своей маленькой принцессе. А принцесса, как водится в сказках, заболела…
        Эпидемия началась внезапно. За неделю вымерло одно поселение, за ним другое. Лихорадка Эбола - Ив объяснил, что это такое. Он рассказывал, а в глазах его читался страх за Анну и маленькую принцессу. Единственным правильным решением было уехать, увезти семью из этого места, ставшего в одночасье гиблым, но Ив собрался сражаться с силами, противостоять которым смертные еще не научились.
        Боги карают за самонадеянность. Ива тоже покарали. Он не заразился, заразилась Лия. В течение недели родители в бессилии наблюдали, как сгорает их ребенок. Сражаться с болезнью, от которой нет лекарств, - что может быть мучительнее? Только видеть, как крошечная девочка цепляется за жизнь с невиданной даже для взрослого человека силой.
        У Лии уже сутки шла горлом кровь. Анна, превратившаяся за неделю в тень от себя прежней, смирилась, нашла подобие утешения в словах католического священника - его дядюшки.
        Дети становятся ангелами на небесах… Как несправедливо! Дети должны быть ангелами на земле…
        Ив не смирился, Ив все еще пытался быть победителем. Он пришел, когда ночь уже перевалила за половину, упал на колени, попросил сотворить чудо.
        Чудо? Чудеса просто так не случаются, за них кто-то обязательно должен заплатить. Ив был готов на это, но поплатилась Анна…
        Он разговаривал с духами до утра: искал выход, просил помощи. Откликнулся один, точнее - одна.
        При жизни ее звали Ами. В своем неистовстве и неутолимой жажде к земным радостям она не ведала запретов, играла на тамтамах, любила чужих мужчин и наслаждалась жизнью. Ами убили, когда ей только исполнилось двадцать: привязали к пальме, облили керосином и подожгли. Она могла уйти на небо, но вместо того пришла к нему и предложила сделку…
        Где-то в глубине души он надеялся, что малышка не дотянет до следующей ночи, потому что обряд, который предстояло провести, пугал даже его самого. Девочка оказалась сильной. В полночь, когда они с Ивом склонились над колыбелью, она не спала, смотрела на них своими синими-синими глазами, ждала…
        Тамтам был большим, самым большим из тех, которые удалось найти. Залитый жертвенной кровью, в свете полной луны он казался черным. Ив колебался лишь мгновение перед тем, как положить на него свою дочь…
        К тому моменту, когда все закончилось, Ив уже лежал без сознания, а сам он чувствовал себя наполовину мертвым. Оставалось самое последнее…
        Девочка ловила крошечными ручонками лунный свет и улыбалась беззубым ртом. Маленькая принцесса, Лунная девочка, выглядела совершенно здоровой. Глаза, ставшие из ультрамариновых антрацитовыми, - не самая большая плата за свершившееся чудо. Глупо себя обманывать, это еще далеко не вся плата, мятущийся дух Ами не успокоится, пока не получит все, что обещано по договору, но кое-что все-таки можно сделать.
        Защитный амулет на груди ребенка кажется огромным. Любопытная луна опускается ниже, отражается в начищенной до зеркального блеска поверхности, попадает в ловушку. Так же, как дух неистовой Ами. Все, дело сделано! Может, Боги смилостивятся и никому не придется платить…
        Тогда, двадцать семь лет назад, он был молод, наивен и очень самонадеян. Боги не прощают самонадеянных глупцов. Платить по счетам пришлось той же ночью.
        Анна видела. Видела все, что они с Ивом делали с ее умирающей дочерью, видела, какой стала ее маленькая девочка. Они пытались объяснить, но она не стала слушать. Той лунной ночью они собственными руками толкнули любимую женщину на путь саморазрушения.
        Анна с маленькой Лией уехали на следующий день. Сначала в Браззавиль, потом, спустя неделю, в Россию. Ив пытался удержать Анну, но не смог. Ее любовь превратилась в лютую ненависть - Боги уже предъявили счет.
        Ив запил, полгода топил горе в спирте и пальмовой водке, а потом улетел во Францию, забросил медицину, пошел по стопам отца. Ив теперь не был победителем и бунтарем. Счастливым он тоже больше никогда не был.
        А он сам как-то незаметно, без особого труда, стал Бабалаво. Его уважали, с ним советовались, его боялись. Когда в мае девяносто седьмого в стране вспыхнула гражданская война, он решил, что с него довольно. Человеку, обладающему его силой, трудно сохранять нейтралитет, а поддерживать кого-либо из политических противников он не желал.
        Париж встретил его неласково: мокрым снегом и пронизывающим ветром. Неважно, это всего лишь еще одна остановка на его долгом пути. После Парижа были Берлин, Лондон, Барселона, Нью-Йорк… Города, точно бусины, нанизывались на нить его судьбы, манили светом огней, обещали покой, но всегда обманывали…
        Письмо от Ива застало его в Мехико. Ив умирал и желал сделать его своим душеприказчиком. Он отказался, но пообещал проследить за исполнением последней воли товарища.
        Когда Оракул Оби показал, что Лунной девочке грозит смертельная опасность, он был в Бомбее и едва успел предпринять контрмеры. Кукла спасла Лию от неминуемой гибели, приняла удар на себя, но он уже знал, что пришло и его время платить по счетам…

* * *
        На даче так хорошо, что не хочется уезжать. И от варенья из райских яблочек, сваренного мамой, трудно оторваться. Но Ворон уже три раза звонил, напоминал, что концерт в девять вечера. Можно подумать, она способна о таком забыть!
        Работа в студии позади. Новый альбом «Фаренгейта» скоро должен увидеть свет, а сегодня у нее, Лии, дебют. Она заявлена как приглашенная звезда.
        Смешно! Какая из нее звезда? Так, барабанщица-самоучка. Но Славик Изверг считает иначе. За постоянными спорами и взаимными придирками они не заметили, как подружились. У Ворона вообще замечательный коллектив. И сам Ворон - замечательный. Его даже мама считает славным мальчиком и не боится отпускать с ним свою единственную дочь.
        Мама за последние месяцы очень сильно изменилась. Когда Лия приняла решение забрать ее из клиники, перемены эти были еще не так заметны, а теперь… Маму больше не мучают панические атаки, и приступы ни разу не повторялись. Да, она многое не помнит и в некоторых вопросах - сущий ребенок. Но с каждым днем ей становится все лучше и лучше. У нее уже даже появилось хобби - вот эта маленькая, бог весть сколько лет заброшенная дача. Дачу нынче не узнать так же, как и маму.
        Со стороны подъездной дорожки слышится нетерпеливый гудок клаксона. Мама откладывает деревянную ложку, которой перемешивала варенье, и смотрит на Лию с улыбкой.
        - Сашенька приехал.
        Сашенька - еще один «славный мальчик». В списке маминых симпатий он даже опережает Ворона.
        Дверь веранды распахивается, на пороге - Монгол с двумя букетами роз. Один для Лии, второй для ее мамы.
        - Приветствую, девушки! - Он целует маме руку, обнимает Лию за талию.
        - Сашенька, поужинаете с нами? - Мама испуганно отдергивает руку, но по глазам видно, что ей приятно.
        - Мам, нам уже пора, - Лия с сожалением смотрит на таз с райскими яблочками.
        - Так, может, варенья с собой возьмете?
        Лия не успевает ответить.
        - Возьмем! - Монгол за черенок вылавливает из таза яблочко и отправляет его в рот. - Сколько сумеем увезти, столько и возьмем.
        Мама смеется звонко, как девочка. В последнее время она часто смеется - тоже признак выздоровления.
        В багажник джипа может влезть десять таких тазиков, но они берут с собой только две литровые банки. Одну для себя, вторую для вечно голодных ребят Ворона.
        - Ты как? - спрашивает Монгол, когда дачный поселок скрывается за поворотом.
        - Нормально. - Вообще-то, она боится предстоящего концерта до дрожи в коленках, но не признается в этом ни за что на свете.
        - С ним бы тебе, наверное, было легче. - Монгол смотрит на дорогу и не смотрит на нее.
        С ним - значит с медальоном, который он потерял той страшной ночью. Потерял и до сих пор не может себе этого простить. Кажется, Монгол придает медальону куда большее значение, чем она сама. А она уже почти смирилась. На прошлой неделе пекла пироги и обожглась - рана затягивается до сих пор. Непривычно, но не смертельно. У нормальных людей так все и происходит, а она теперь совершенно нормальная.
        - Все в порядке.
        У Монгола красивое лицо - мужественное, а вовсе не бандитское, и взгляд больше не железобетонный, особенно когда «славный мальчик» волнуется, вот как сейчас…
        - Я тут подумал, - он улыбается, но как-то не слишком уверенно, - без талисмана тебе никак нельзя.
        - Можно.
        - Нельзя!
        Когда он такой упрямый, спорить бесполезно. Проще согласиться.
        - Хорошо, без талисмана мне нельзя.
        Он молчит, что-то обдумывает, а потом достает из кармана куртки бархатную коробочку.
        - Вот, - взгляд снова становится железобетонным, но лишь на мгновение, - это, конечно, не твой медальон, но тоже полезная в хозяйстве вещь.
        Руки дрожат так, что коробочка едва не падает на пол. Полезная в хозяйстве вещь - это обручальное колечко.
        - Оно только с виду обыкновенное, - Монгол улыбается, - но к нему прилагается вполне приличный мужик: работящий, непьющий, заботливый. Он будет тебя защищать. Бери, Огневушка, не пожалеешь…
        notes
        Примечания
        1
        Д ж е м б е (англ. Djembe) - традиционный ударный инструмент народов Африки. Представляет собой деревянную основу, имеющую форму песочных часов, полую внутри, с натянутой на нее кожей животного (в основном козы, реже зебры и др.).
        2
        У д у - общее название для множества разновидностей глиняных инструментов, представляющих собой глиняные горшки с двумя отверстиями.
        3
        Б а б а л а в о - Отец Тайн, жрец в традиции Ифа-Ориша.
        4
        Омолаво - Ребенок Тайн, одна из низших ступеней в религиозной иерархии Ифа.