Обыкновенная прогулка Алексей Яковлевич Корепанов
        #
        Корепанов Алексей
        Обыкновенная прогулка
        Корепанов Алексей
        Обыкновенная прогулка
        Творчество для художника - страдание, посредством которого он освобождает себя для нового страдания.
        Франц Кафка
        В персонажах каждого произведения - какая-то частичка меня, автора, моего прошлого, моих дум и переживаний...
        Алексей Корепанов
        Кажись, интересного здесь нет, судя по перелистыванию...
        Владимир Ленин
        Вещи спят и ждут лишь зова,
        В каждой - песня взаперти,
        Мир поет, лишь надо слово
        Заповедное найти.
        Йозеф фон Эйхендорф
        ...То ли утром, то ли ночью - сразу не пойму - подмигнул троллейбус мне стеклянным глазом. Я - ему. Сумрак растолок квадратной мордой в порошок, микрофоном буркнул что-то гордо - и ушел. Неправда. Подтасовка фактов. Ужимки искаженного мира, хотя какое это имеет значение? Не все ли равно, что сказать?.. Другое главное, даже если этого другого и нет. Впрочем, морочить голову людям, разводить псевдофилософию и к а з а т ь с я - не самое худшее из всего, что может происходить в континууме. Тем более, факты искажаются только в интересах читателя.
        Кон-ти-ну-ум. Вкусное слово. Выпуклое, твердое, важное. Можно сказать, заносчивое. Чопорное. Вот-вот, именно - ч о п о р н о е. Раздулось от гордости за свою неординарность и свысока поглядывает по сторонам - все ли смотрят преданно, все ли трепещут? Кон-ти-ну-ум. А всего-то - какие-то там совсем необязательные измерения. Измерения чего - не важно, а уж зачем - и вовсе не интересно. В общем, если говорить... А если не говорить? Да, лучше не говорить. Не тонуть в трясине слов.
        Троллейбус растолкал квадратной мордой серое утро, и он ощутил на себе полусонный взгляд круглых светящихся стеклянных глаз. Лязгнули, открываясь, двери. Гордо буркнул микрофон. Именно гордо и именно буркнул.
        Он вошел в салон, сел у окна, и троллейбус двинулся в путь. Куда именно - объяснять не будем, потому что нет ничего хуже объяснений. Попробуем обойтись без них. Поехал себе человек - ну и поехал. Поехал по утренней улице, через город. Нет, с к в о з ь город, или - сквозь время. Сквозь время - лучше, поэтичнее, можно сказать. Мы сквозь время идем, не сгибаясь в космическом реве... Правильнее, наверное, "не оглохнув в космическом реве". Но не так красиво. Так вот, к вопросу о поездке сквозь время. Можно, конечно, просто сидеть у окна на кухне, позевывать, и, тем не менее, двигаться во времени. Со временем. Но чувствуете разницу? ВО времени. СО временем. ПО времени. А тут - СКВОЗЬ время. Такой вот нюанс. Впрочем, пока мы рассуждали, он уже приехал туда, куда ему было нужно, и вышел. Вышел - и огляделся.
        Теперь стало окончательно ясно, что в окружающей среде наступает
        именно утро, а не вечер, потому что погас бледный свет длинношеих
        искусственных фонарей, и за домами предвиделось скорое явление
        дневного природного фонаря, то есть, попросту, солнца. Солнце имело
        устоявшуюся привычку каждое утро всходить на востоке, а уползать почему-то на запад, а не на юг или, скажем, север. Смирилось оно, что ли? Кто знает?.. Может, обет такой дало. Раньше ведь модно было давать обеты по всякому поводу. В старые времена. А солнце, вероятно, и дало такой обет именно в старые еще времена. Во всяком случае, об ином поведении нашего светила летописи не сообщают. Как, впрочем, и о том, что солнце к а ж д ы й д е н ь появлялось на востоке. Да и не в солнце дело.
        Красное солнце по утрам. Видимо, злится, что работать приходится за двоих, за себя и за напарницу свою непутевую. За эту самую Немезиду. Ничего хорошего от нее не было и, наверное, уже не будет. Явилась на работу раз за сколько-то там миллионов лет, сгубила ни в чем не повинных добродушных динозавров и скрылась в космических далях. Ни ответа, ни привета. Жди теперь, когда заявится и снова что-нибудь натворит. И никакая черная дыра ее не берет! Наслышаны, видно, все про историю с динозаврами и считают: а ну ее, лучше не связываться, себе же дороже будет. Правильно считают.
        Да, непутевая, непутевая напарница нашему
        Солнцу досталась. Другие живут душа в душу, не нарадуешься ведь на какой-нибудь там Сириус или DQ Геркулеса, а уж про такую тесную пару, как Бета Лиры и вовсе говорить невозможно - слезы умиления мешают. А тут на тебе: ни помощи, ни теплого слова. Скрылась в этих самых космических далях и строит коварные планы очередного визита. Теперь уже, небось, на "двуногих прямоходящих" зуб точит.
        И чем ей, Немезиде, динозавры-то помешали? А ведь не будь ее, глядишь, через пару миллионов лет взяли бы эти динозавры в лапы по палке, потом до скребков и рубил добрались, измыслили каменные топоры, Прометей бы им огоньку подбросил, чтобы овладели методами огневого земледелия - и стали бы венцом природы. И земли новые открыли, государства создали, троллейбусы те же самые с квадратными мордами, только побольше, разумеется, чем теперешние - и покатилось бы колесо прогресса по звездным дорогам вдогонку за удирающими галактиками.
        В общем, вставало солнце.
        Он медленно направился по асфальтированной дорожке к одинаковым пятиэтажкам. Ночью было ниже нуля, поэтому на асфальте лежал тонкий ледок. Ледок с нетерпением ждал дневного потепления, чтобы растаять и вовлечься в природный круговорот.
        Какой смысл в континууме и динозаврах, в Немезиде и троллейбусе, в этой утренней поездке, наконец? Всегда и во всем привыкли искать смысл, видно, так устроены, и забываем порой... Нет, не так. Порой мы склонны искать смысл в тех вещах, в которых его нет. Да и что такое смысл? Есть движущаяся материя - так нас учили. Ее можно потрогать, попробовать на вкус, определить с помощью приборов, наконец, но смысл-то какими приборами определишь? Опять, конечно, псевдофилософия. Даже нет псевдофилософствование. Хорошо все-таки, что кто-то придумал слова: с их помощью можно сделать вид, что объясняешь даже то, чего объяснить никак нельзя. Хвала словам, словам
        - хвала!
        Он скользил по дорожке и никто его не догонял, и никто не шел навстречу. Утро было субботнее и слишком раннее, многие еще спали, покоились, так сказать, в объятьях Морфея. Правда, собаковладельцы уже вывели своих чад на прогулку. Одно такое чадо вылетело на дорожку из кустов, заскользило всеми четырьмя мохнатыми лапами по утреннему ледку, рвущемуся в природный круговорот, вывалило от счастья язык и галопом поскакало к детской песочнице.
        День обещал выдаться погожим.
        Он вошел в подъезд и начал подниматься по лестнице. Стены подъезда до половины были выкрашены темно-зеленой краской, а выше шли разные надписи, нацарапанные на побелке. Они представляли собой лаконичные информационные сообщения или, скажем, малые посылки силлогизма, с четко обозначенным субъектом и предикатом суждения. Одна надпись вдоль лестничного марша, ведущего на площадку третьего этажа, заставила его приостановиться.
        "Валька - дура", - беззапелляционно вещали руны. Ниже значилась подпись: "Екклезиаст". Возможно, Екклезиаст и мог поведать нечто подобное в каком-нибудь апокрифе. Возможно, и поведал. Ведь изрек же Иисус перед смертью: "Придурки вы все!" - только это предпочли пропустить мимо ушей и никак не отразить в евангельских текстах. Звучало такое высказывание уж больно нехорошо. Неуважительно.
        Он позвонил у двери и стал ждать результата. Дверь была обита коричневым дерматином с подкладкой, продырявлена "глазком" и поймана в сети учета двумя жестяными цифрами из магазина "Тысяча мелочей". Из-за двери не доносилось никаких звуков.
        Сама идея воздвигать преграду у входа в жилище преследовала две цели: сохранения тепла и защиты от нежеланных гостей. Какая из них первична, а какая вторична - сказать трудно. Возможно, они появились одновременно, хотя это никем и не доказано. Как, впрочем, и обратное. Идея преграды у входа в жилище могла возникнуть у наших пращуров при созерцании неба, а по-нашему, атмосферы - закрытой двери, препятствующей вторжению космоса на планету. Но с таким же успехом она могла и не возникнуть, потому что у пращуров вряд ли имелось время, а то и способность размышлять о таких вещах. Вкалывать нужно было от зари до зари. Хотя кто знает, о чем они там размышляли? Может быть, додумались и до идеи континуума, и до Илема, и до возможности (но необязательности) разумной жизни в других мирах, и до законов диалектики, только потом все забыли, так как письменность еще не изобрели, а передавать устно из поколения в поколение размышления о столь абстрактных вещах не имело смысла.
        Хотя, кто знает?.. Может быть, "пифагоровы штаны", формула А. Эйнштейна и закон Бойля - Мариотта являлись не просто плодами раздумий индивидов, поведавших однажды миру, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, энергия - это "эм", умноженное на "цэ" в квадрате и так далее, а были заложены в их генетической памяти. Кто знает?..
        Он еще раз придавил звонок. Сквозь дерматин с подкладкой просочились мелодичные переливы. За дверью не реагировали. В подъезде стояла тишина. Относительная тишина, потому что в трубах парового отопления негодующе шипела вода, где-то вверху или внизу вдруг загудел то ли пылесос, то ли излучатель антиматерии, и отдаленный женский голос отчетливо сформулировал: "Отойди от холодильника, зараза!
        Он задумчиво потер подбородок, поиграл шнурками куртки и толкнул дверь.
        Как правило, за любой дверью нас что-то караулит. Неожиданность, счастье (реже), неприятность, встреча, телевизор, беседа, ссора, поцелуй, сицилианская защита, хук справа или слева, головомойка, стопка водки, наконец. Еще одно предположение к высказанным ранее: преграда у входа в жилище воздвигнута для того, чтобы за ней нас что-то ожидало. Хорошее или плохое. В худшем случае, нейтральное. Все зависит от множества факторов, перечислять которые нет ни возможности, ни - самое главное - желания.
        А что же ожидало за этой дверью?
        За дверью оказалась прихожая с зеркалом на стене, вешалкой, телефоном на полочке, щетками для обуви и для одежды и прочей дребеденью. Он пересек прихожую и заглянул в комнату. На диване лежала открытая книга синей обложкой вверх, но на обложке не было надписи. На столе стояла чашка, и над ней поднимался парок, но чашка была пуста. Шкаф заполняли книги, но они тоже были безымянными, без авторов и названий. На полу у кресла лежала тетрадь, и он знал, что страницы ее чисты. Еще в комнате существовала хрустальная ваза без цветов и множество других безликих вещей, которые то ли существовали, то ли казались существующими. А некоторые, возможно, даже и не казались. Не утруждали себя бесполезными усилиями.
        А в чем разница между существованием и какбысуществованием? Все ведь относительно в этом случае, все зависит от личного опыта, настроения, образа мышления и жизни, потребностей, желания, особенностей восприятия, времени года и времени суток, температуры окружающей среды и собственного тела, атмосферного давления и солнечной активности. Собственно, главное от воображения. От воображения.
        Другой вопрос: можно ли увидеть прошлое или будущее? Увидеть и дотронуться. Прикоснуться. Прочитать название вчерашней книги или книги завтрашней. Утолить жажду водой вчерашнего дня и дня завтрашнего. Соберите воедино все смертоносные бомбы и взорвите их одновременно над завтрашней или вчерашней поляной - дрогнет ли хоть одна травинка в прошлом, долетит ли хоть слабый отзвук до будущего? Вероятно, у континуума свои законы. Или нет законов. Но отсутствие законов - это тоже закон. Так что никуда не деться. Кстати, дальше в повествовании, кажется, не ожидается каких-то проблесков. И конца не будет, потому что конец превратится в начало. Именно здесь, возможно, находится начало того самого пресловутого конца, которым оканчивается начало. Круг - прекрасный образ бесконечности. В нашем, естественно, понимании, потому что пониманием не нашим мы пока что, к сожалению или счастью, не обладаем.
        Он немного походил по комнате, трогая и переставляя существующие, кажущиеся и даже не кажущиеся вещи, закрыл лежавшую на диване книгу с чистыми страницами и поставил в шкаф, поправил ничего не изображающую гравюру на стене и подошел к окну. Из окна в комнату падал свет, но за окном ничего не было. Так, серая пустота. Правда, вскоре в пустоте появились два бредущих человека - или нечеловека - кому как удобней - но они прошли себе справа налево на уровне его глаз и скрылись. Возможно, шли к троллейбусной остановке. Или на прогулку среди колец Сатурна. По диску Керра. По его краю. Чтобы погулять во времени в свое удовольствие.
        А хорошо бы погулять во времени...
        Он, наверное, долго бы стоял у окна, разглядывая пустоту, но в прихожей зазвонил телефон, зазвонил не мелодично, как давеча звонок-колокольчик, а требовательно, настойчиво, нетерпеливо, словно имел на это право.
        Конечно, если уж в прихожей оказался телефон - он непременно должен зазвонить.
        Он немного подождал, но в этой квартире, очевидно, ни на какие звонки не отзывались. Телефон заходился в истерике. Он пересек комнату, на ходу подтолкнув рукой большую стрелку настенных часов без циферблата, снял трубку и поднес к уху.
        - Слушаю.
        - Прогулки во времени невозможны, - деловито сообщила трубка хрипловатым, но не лишенным приятности голосом. Звонили, вероятно, издалека, потому что в трубке потрескивало и голос звучал невнятно. Впрочем, не совсем, - после некоторого размышления добавил голос.
        - Я знаю, - ответил он и положил трубку.
        Он знал предполагаемый ответ о неисчерпаемых способностях воображения, о лучшей машине времени, которая позволяет одновременно быть и в будущем, и в прошлом. И, естественно, в настоящем. Кстати, вот парадокс: если встретятся Вчерашний, Сегодняшний и Завтрашний, и крупно повздорят, и Завтрашний убьет Вчерашнего - Сегодняшний останется. И если Вчерашний убьет Сегодняшнего - Завтрашний останется, хотя это и кажется невероятным. И какие варианты не рассматривай, всегда одна из трех, так сказать, ипостасей остается невредимой. Невероятно? Но парадокс на то и парадокс, чтобы казаться невероятным.
        К а з а т ь с я. Не верите - попробуйте. А ведь это еще на уровне арифметики.
        Уходить ему не хотелось, но уходить было нужно, потому что за спиной, в комнате, с легким шорохов происходили какие-то метаморфозы и кто знает, чем все это могло кончиться. Отыскивай потом дорогу, цепляясь за хвосты попутных комет!
        Он поправил шарф, застегнул куртку и, не оглядываясь, открыл дверь в другую комнату.
        За дверью тянулась неширокая длинная аллея, обрамленная высокими деревьями, кипарисами, как он догадывался, и вдали опять шли двое. Вопреки ожиданию, над аллеей раскинулось звездное небо. Звездные циферблаты. Он шагнул в комнату-аллею, закрыл дверь и остановился, прислонившись к стволу. Он ждал, когда эти двое подойдут ближе.
        И они подошли, и прошли мимо, и один из них молча кивнул ему. Его спутница смотрела прямо перед собой, еле слышно шептались кроны кипарисов, до утра было не так далеко, и под ногами идущих шуршали сухие октябрьские листья. Он не посмел идти следом за ними и только смотрел, как они удаляются, такие одинокие и печапьные, ведя медленный разговор, который не мог кончиться ничем хорошим. Многое бы он отдал за возможность пройти по этой аллее... Многое можно отдать, если есть ч т о отдать. А если нет? И что именно можно отдать?
        Память, чувства, желания, способность мыслить, жизнь? Но если отдать хоть одно из этого перечня - какой смысл в приобретении? Теряется смысл. Единственное, что можно отдать без всякого ущерба - это бессмертие. Но нельзя отдать то, чего нет - вот ведь в чем загвоздка.
        И осталась за дверью кипарисовая аллея, а он снова оказался в прихожей, где все как-то странно изменилось. Потолок убежал ввысь, стены раздвинулись, полочка с телефоном едва виднелась на горизонте, зеркало отражало утренний свет далекой звездой, а вешалка висела в вышине как неопознанный летающий объект или, скажем, аномальное атмосферное явление.
        Между прочим, неопознанные летающие объекты мы не можем опознать не потому, что это сделать невозможно, а потому, что мы не хотим их опознавать. Скучно жить в мире без тайн, согласитесь. И даже если в конце концов одни из них будут твердо идентифицированы с шарами-зондами, другие с частями наших космических аппаратов, сгорающими в атмосфере, третьи с шаровыми молниями, а четвертые с облаками - все равно всегда найдется хоть один НЛО, который останется загадочным. Иначе нельзя. Иначе будет слишком грустно.
        Хоть и сгущался вечер, но было еще светло. Он шел, а ему навстречу спускался НЛО. Пять минут - и начнется контакт. И тогда он воскликнул грозно: "Поскорей улетай, чудак, пока ты еще не опознан!"
        Возможно, прихожая оставалась такой же, просто он стал воспринимать ее по-другому. Многое ведь зависит от восприятия. "Все здесь написанное весьма интересно". - "Ну что вы, такая чепуха!" Вот где ключ.
        Справа от полочки с телефоном, на узорчато-зеленом обойном горизонте, в бледной дымке виднелся город. Город казался игрушечным. Остроконечные башенки венчались полузабытыми флюгерами: стрелками, петушками, флажками, парусниками, человечками. Все они, конечно, показывали разное направление ветра и все, конечно, морочили голову, потому что никакого ветра не было и в помине. Так иногда прокатывалась легкая волна, от которой чуть заметно покачивались цветы, изображенные на открытке с золотистой надписью "Поздравляем!", лежавшей на полу под вешалкой. Открытка тоже морочила голову, потому что никого не поздравляла.
        Он неторопливо шел к игрушечному городу, насвистывая что-то незатейливое, изредка глядя по сторонам и улыбаясь. Далекая звезда зеркала погасла и наступили легкие сумерки.
        Вот ведь еще обидное несоответствие между реальностью и видимостью реальности. Может быть, давным-давно погасли все звезды этого мира, а мы их все еще видим, и гуляем в ночи под звездным небом, и сочиняем стихи под звездным небом, и просто спим под звездным небом, спим спокойно, потому что уверены: небо - з в е з д н о е. А оно, возможно, давным-давно нас обманывает, давным-давно только кажется, и нет в природе никакого звездного неба. Обидно. Уж лучше сразу жить в темноте, чем с трепетом ожидать, когда же эта темнота наступит.
        Обидно вдвойне, потому что мы строим какие-то планы, надеясь на звездное небо, мечтаем и с нетерпением ждем грядущего, и не знаем, что, быть может, в грядущем не ждет ничего хорошего. Хотя и догадываемся порой. А насколько бы изменился образ нашего мышления, знай мы с самого начала, что небо никакое не звездное. Как бы лелеяли мы себя! А так тешим себя надеждами и умиляемся тому, чего на самом деле, возможно, и нет. Послушайте, как самоуверенно звучит: "В результате огромной работы, проделанной астрономами ряда стран, мы многое узнали о различных характеристиках звезд, природе их излучения и даже эволюции". А какое веское название: "диаграмма Герцшпрунга - Рессела!"
        "Скажи, звезда с крылами света, скажи, куда тебя влечет?.." Так, кажется?
        Хотя цитируют обычно тогда, когда своих слов не хватает. А тут можно просто утонуть в трясине слов.
        Ладно. Поставим точку. Знак препинания. То есть, конечно же, знак продолжения. Потому что игрушечный город уже совсем рядом.
        Вблизи город оказался вовсе не игрушечным. Домики были двухэтажными, разноцветными, уютными на вид, с фигурными окнами, балкончиками, черепичными крышами, вышеупомянутыми флюгерами, рельефными стенами, розами в висячих палисадничках (если это именно так называется), и с телевизионными антеннами индивидуального пользования на каждом балкончике. Улицы были вымощены гладким булыжником. У перекрестка стояла стандартная будка телефона-автомата. На одном из угловых домиков, над аккуратной дверью, газосветная вывеска извещала: "Комбинат бытовых услуг". Вывеска не горела. И было безлюдно.
        Кстати, пора уже дать имя нашему герою. Местоимение "он" в конце концов приедается и может даже привести к путанице, если "он" столкнется с кем-то другим, тоже безымянным, и будет достаточно долго иметь с этим тоже безымянным дело. "О н взял пистолет, оценивающе взвесил е г о на ладони, подошел к барьеру - о н был в десяти шагах - тщательно прицелился, выстрелил - и о н упал". Кто упал: барьер, пистолет, тот, в кого стреляли или тот, который стрелял, потому что другой опередил - не совсем понятно. Так что нужно, наконец, определиться. Казалось бы, самое время задуматься о значении наименования того или иного явления континуума, о роли, которое играет слово "роза" в том, чтобы роза действительно стала розой - но не будем задумываться. Достаточно того, что мир взят в плен определениями явлений. Подумать только: "очарованность", "странность"... Стоит дать определение - и на душе спокойней. Понятней, может быть, не становится, но - спокойней.
        Итак, его звали Эдгар. Конечно, очень даже возможно, что его звали вовсе не Эдгар, но разве в этом дело? Определение дано - значит, можно смело двигаться дальше. Ведь что такое дать наименование какому-то явлению? Договориться называть его именно так, а не иначе. Вот и договоримся.
        Итак его звали Эдгар. И не надо никаких ассоциаций. Мы только усложняем себе жизнь способностью к ассоциативному мышлению.
        Эдгар подошел к двери ближайшего светло-коричневого домика с треугольной башенкой и флюгером в виде лука со стрелой и поднял руку, собираясь постучать. И не постучал, потому что увидел вложенную в дверную ручку свернутую бумажку. Бумажка оказалась короткой запиской.
        "Неосуществленные надежды", - было написано в ней.
        - Неосуществленные надежды, - задумчиво повторил Эдгар, сложил записку и вернул на прежнее место.
        Ему не хотелось встречаться с неосуществленными надеждами.
        Согласитесь, вы поступили бы точно так же. Исторические параллели нежелательны, но все-таки вспомним Наполеона. Хотя, с другой стороны, если надежда осуществлена - это уже совсем не интересно. Тут даже примеров приводить не надо. Ткни пальцем в любую точку континуума - вот тебе и пример.
        У входа в следующий домик Эдгар решил не стучать. Он просто открыл дверь и оказался в небольшом уютном зале. Лестница-спираль с деревянными резными перилами вела наверх. В зале стояли несколько вычурных кресел, низкий диван, большой круглый стол темно-красного дерева с изогнутыми ножками, стены покрывали ковры, вернее, гобелены с пастухами, пастушками, драконами и батальными сценами, в простенках между небольшими оконцами с кисейными белыми занавесками висели большие цветные фотографии, запечатлевшие первый визит землян на Луну ("Мы пришли с миром от имени всего человечества"), а в углу, за тумбой с внушительными старинными (или стилизованными под старину) часами с ординарной надписью на циферблате "Vulnerant omnes, ultima necat", что значило "ранят все, последний убивает", стоял рыцарь в полном блеске своих доспехов, с копьем, зажатым в массивной перчатке, какой-нибудь мессир Ивэйн, славный сын Уриена, короля земли Горр или мессир Говен, славный сын Лота Оркнейского (как классифицировад его Эдгар). Собственно, рыцарь должен был сказать хоть слово или как-то по-другому отреагировать на появление
Эдгара, но он никак не отреагировал.
        Эдгар сел на диван и принялся разглядывать фотографии Первой Лунной Экспедиции, ожидая, когда же мессир соблаговолит заговорить. И мессир соблаговолил. Он откинул забрало, тяжело переступил с ноги на ногу, заскрежетал доспехами и попросил закурить. Эдгар подошел, протянул пачку "Опала", но мессир никак не мог извлечь из нее сигарету - мешали перчатки, которые он не хотел или не мог снять. Эдгар вставил сигарету между растопыренными пальцами рыцаря, с некоторым смущением наблюдая, как она, поднесенная к шлему, повисла в пустоте под забралом, чиркнул спичкой.
        - Благодарю вас, - сказал голос из пустоты.
        - Не стоит, - отозвался Эдгар, вновь располагаясь на диване.
        Мессир курил, не выпуская копья, иногда простуженно покашливая и с изящной - насколько это позволяли доспехи - небрежностью стряхивал пепел прямо на часы с печальной надписью. Сначала Эдгара несколько смущала пустота под забралом, но потом смущение прошло.
        - Вы один здесь? - спросил, наконец, Эдгар, чтобы завязать разговор, потому что славный сын Уриена был, казалось, всецело поглощен процессом, вредным для здоровья, как значилось на пачке "Опала".
        - Нет, отчего же, - ответствовал рыцарь. - Нас двое.
        Эдгар еще раз оглядел зал, но, естественно, больше никого не обнаружил.
        - На втором этаже или тоже невидимка? - полюбопытствовал он.
        - Отчего же? - опять ответствовал мессир. - Я имел в виду вас.
        Или это была шутка в духе общества, собиравшегося когда-то за Круглым столом, или мессир старался быть чересчур точным с ответами. Или понимал все слишком буквально.
        Эдгар не знал, о чем нейтральном можно еще спросить - ну не говорить же в самом деле о погоде? - а задавать прямые вопросы он как-то не решался.
        Некоторое время в зале царило молчание, прерываемое только покашливанием рыцаря. Поскольку над шлемом мессира вздымались роскошные голубые перья, будем называть его Голубым Рыцарем.
        Потому что он вполне мог и не быть Ивэйном, Говеном, равно как и Клижесом, Персевалем, Ланселотом и Эскладосом Рыжим. (Других
        Эдгар просто не припомнил).
        Взгляд Эдгара вновь остановился на фотографии Нейла А. Армстронга и Эдвина Э. Олдрина на фоне лунного отсека "Орел".
        - А откуда здесь эти фотографии?
        Голубой Рыцарь уронил окурок на паркетный пол и с грохотом придавил подошвой. Усеянные пеплом старинные часы вдруг заиграли, словно разбуженные этим грохотом. Они предупреждали об очередной нанесенной ране. Играли они довольно мелодично и долго, а потом начали бить, и делали это весьма внушительно, так что звякали и качались подвески монументальной люстры и трепетали нежные белые занавески. После шести ударов часы угомонились.
        Эдгар не знал, стоит ли повторять вопрос, потому что
        Голубой Рыцарь опустил забрало и застыл в обычной позе музейных рыцарей. Вероятно, привык так стоять.
        Эдгар, поколебавшись, решил подняться наверх, но у лестницы-спирали с деревянными резными перилами его остановил голос Голубого Рыцаря. Слова из-под забрала доносились невнятно, но достаточно громко.
        - Не советую туда ходить, - сказал Голубой Рыцарь и голубые перья над шлемом колыхнулись. - Можете э-э... опоздать на работу.
        Предупреждение было вполне аргументированным. Эдгар остановился.
        - К тому же телевизор там неисправен, - продолжал рыцарь. - Полетели предохранители. Знаете, всякие там явления. А фотографии, - тут он немного замялся, - н-ну, скажем, оставлены в подарок.
        - Кому?
        - Мне, естественно.
        - А кем?
        Рыцарь переступил с ноги на ногу и нервно дернул копьем.
        - Послушаете, я же не спрашиваю, кто вы и что здесь ищете? Наконечник копья описал угрожающий круг. - Я же ни о чем не спрашиваю!
        Нервы Голубого Рыцаря явно были расшатаны утомительными турнирами. Наверное, часто приходилось играть на выезде при необъективном судействе.
        - Извините, - миролюбиво сказал Эдгар.
        - Принимается, - пробурчал Голубой Рыцарь.
        - Я пойду, - сказал Эдгар.
        - Идите, - пробурчал Голубой Рыцарь.
        И Эдгар ушел.
        Такие вот порой бывают встречи. Вроде и говорили, перебрасывались словами, а содержания никакого. Впрочем, в континууме и не такое случается.
        Теперь все-таки сделаем паузу для отдыха - и потом пойдем дальше.

*
        В городе обосновались устойчивые сумерки: было не то, чтобы очень светло, но и не так, чтобы очень темно. Источник света невооруженным глазом не наблюдался, а над головой Эдгара простирался потолок с желтоватыми потеками - видимо, соседи сверху как-то ушли, забыв закрыть воду. Вполне обычная для ответственных квартиросъемщиков история.
        Эдгар остановился на перекрестке и закурил. Пока он стоит, прислонившись к желто-красной будке городского телефона-автомата и пускает дым в направлении неопознанного летающего объекта, то есть опознанного и нелетающего, то есть вешалки, можно отметить следующее: неоновая вывеска "Комбинат бытовых услуг" загорелась дрожащим синим светом, причем буквы "м" и "т" в слове "комбинат" и буква "л" в слове "услуг" не подавали никаких признаков жизни, а первая буква "ы" в слове "бытовых", напротив, была жизнерадостна до состояния непрерывной пульсации, словно она вообразила себя в некотором роде пульсаром, что, впрочем, никому не возбраняется. Можно ведь выдавать себя за что угодно, если только это не идет во вред окружающим; флюгера на всех зданиях внезапно как по команде повернулись на сто восемьдесят градусов, что совпало по времени с собачьим лаем на лестничной площадке. Следует подчеркнуть: совпало по времени, а не по причине собачьего лая, потому что вышеуказанный лай мог и не быть причиной подобного поведения флюгеров; на фоне обойного горизонта по направлению к кухне над городом проследовал
летательный аппарат в форме перевернутой вверх дном тарелки.
        Эдгар огляделся, ступил на булыжную мостовую и двинулся к домику с пульсаром в виде буквы "ы". Осматривался он не зря - над мостовой с двух сторон тянулись знакомые троллейбусные провода, а вдоль тротуара стояли бетонные столбы, предназначенные для крепления вышеуказанных проводов. Хотя наличие проводов и столбов еще не говорит о безусловном наличии троллейбусов.
        За стеклянной дверью висела табличка "закрыто", но дверь была не заперта и Эдгар вошел и очутился в обычном приемном пункте службы быта, перегороженном барьером. Через барьер могли дуэлировать клиенты и обслуживающий персонал.
        Посетителей ожидали обшарпанные кресла и столик с тремя потрепанными журналами, а также перечень услуг в лакированной рамке под стеклом, косо распятый на гвозде в двух с половиной метрах от покрытого желтым линолеумом пола. За барьером стоял стол с канцелярскими книгами и ворохом квитанций и шариковой ручкой, привязанной к гвоздику в барьере леской, вполне подходящей для ловли кашалотов, на стене висел календарь Аэрофлота; в одном углу стояла очередная желто-красная будка телефона-автомата, в другом сейф, оклеенный фотографиями киноактеров, а рядом с сейфом - небольшой электрокамин на колесиках. Приоткрытая дверь вела в неведомые глубины комбината бытовых услуг.
        Эдгар потянул леску и, выудив ручку, громко постучал по барьеру. Это подействовало, потому что вскоре за приоткрытой дверью послышались шаги, под потолком зажглись лампы дневного света и в помещение вошла Юдифь. Складывалось впечатление, что она совсем недавно покинула родную Ветилую и поступала на работу на комбинат бытовых услуг, потому что на ней было то самое платье, в котором ее изобразил Джорджоне да Кастельфранко, а женщины, как известно, не любят долго носить один и тот же наряд. Меч, которым она успокоила Олоферна, вероятно, остался в подсобке. Здесь Юдифь уже успела обзавестись красными домашними тапочками с кокетливыми пушистыми шариками.
        - Читать умеете? - нелюбезно осведомилась Юдифь, не глядя на
        Эдгара и невольно подтверждая расхожее мнение о том, что там, где кончается культура поведения, начинается культура обслуживания.
        - Собственно, я только... - начал Эдгар, но палец Юдифи неумолимо указал на перечень услуг под потолком. Олоферну в свое время явно не повезло.
        Эдгар обладал достаточно хорошим зрением для того, чтобы разобрать нижние строчки перечня, отпечатанного на машинке со скверной лентой.
        "Прием надежд. Чистка душ. Охлаждение сердец.
        Ремонт воображения. Разговор с Марсианским Сфинксом".
        Последняя услуга его заинтересовала. Он повернулся к Юдифи и обаятельно улыбнулся.
        - Хотелось бы поговорить со Сфинксом.
        Юдифь почему-то немного смутилась, но, взглянув на Эдгара, тоже улыбнулась и легким движением пригладила каштановые волосы. Контакт был налажен. Она быстро отодвинула стул, села к столу и бисерным почерком заполнила квитанцию. Эдгар любовался ее ровным пробором, гладким лбом и нежными округлыми плечами.
        - Вообще-то у нас перерыв, - напевно пояснила Юдифь, подавая квитанцию. - Но ведь не клиент для нас, а мы для клиента, правда? Тем более, до открытия всего семь минут. Распишитесь, пожалуйста.
        Она ласково улыбалась Эдгару и оставалось только предполагать, прошла ли она соответствующую подготовку перед работой на комбинате бытовых услуг или... Эдгару хотелось именно "или". Он расписался и вынул бумажник, но Юдифь подняла руку.
        - Нет-нет, оплата потом. А сейчас, будьте любезны, подождите две минуты. Можете почитать журналы.
        Она еще раз очаровательно улыбнулась своей непостижимой полуулыбкой, которую так тонко сумел передать Большой Джорджо, и поднялась.
        - Скажите, вы давно из Ветилуи? - не удержался Эдгар.
        Юдифь посмотрела ему в глаза.
        - Видите ли, милый Эдгар...
        Да, она сказала именно так и это было тем более странно, что звали его, возможно, совсем по-другому. Впрочем, кто поручится, что ее имя Юдифь? Итак, она произнесла:
        - Видите ли, милый Эдгар, давно и недавно, согласитесь, понятия относительные.
        Она скользнула к двери и добавила, обернувшись и опять одарив его своей полурадостной-полугрустной полуулыбкой:
        - Возможно, мы поговорим об этом после вашего общения со Сфинксом.
        И исчезла, оставив Эдгара за барьером.
        Она была, конечно, права, потому что недавно прибыть из Ветилуи, отделенной от нас сотнями лет, вероятно, невозможно. Но и давно устроиться на работу на комбинат бытовых услуг она тоже не могла.
        Здесь единственным и абсолютно достаточным и неопровержимым аргументом служило ее платье. Можно и еще порассуждать о смысле понятий "давно" и "недавно" - эта тема весьма плодотворна для размышлений, и понятия эти в континууме играют немаловажную роль. Но Эдгар уже присел на край обшарпанного кресла и взял журнал.
        Журнал был без обложки и на первой странице, которая, правда, числилась девятнадцатой, под окончанием безымянной повести или романа с указанием "продолжение следует" ( "И тут за окном угрюмо взревел трактор"...), в разделе "Это интересно" Эдгар прочитал о том, что квазаги являются объектами, в некоторых отношениях похожими на квазары. Он узнал, что у квазагов нет сколь-либо заметного радиозлучения. Он открыл для себя тот факт, что спектр галактики М-82 совершенно недвусмысленно показывает растекание вещества волокон от ядра со скоростью около тысячи километров в секунду. Он был близок к пониманию того, что если сравнить галактику М-87 (она же Дева А) с фотоснимком квазара ЗС 273, то... - но в это время вернулась Юдифь.
        Честно говоря, все эти квазаги, квазары и галактики потребовались только с одной целью: как-то заполнить время, пока вдова Манассиева решает вопросы, связанные с выполнением заказа.
        Юдифь подошла к барьеру и открыла дверцу.
        - Прошу вас.
        Эдгар прошел за барьер к будке телефона-автомата, как указала
        Юдифь.
        - Заходите, садитесь, снимайте трубку, ждите сигнала. - Она говорила как стюардесса перед началом полета на борту воздушного судна. - После сигнала задавайте вопросы и ждите ответа. Возьмите, пожалуйста.
        Юдифь протянула Эдгару хорошо типографски выполненный проспект с цветной фотографией Марсианского Сфинкса, сделанной с борта "Викинга-1" и текстом на русском, английском и французском языках. Эдгар ощутил легкое разочарование. Он надеялся на более близкое общение со Сфинксом, хотя и знал, что указанный в перечне услуг Сфинкс не старый добродушный знакомый из Египта, а Сфинкс Марсианский. И все-таки... Вероятно, разочарование было написано на его лице, потому что Юдифь улыбнулась извиняющейся полуулыбкой, потупила глаза, словно смотрела на голову незадачливого Навуходоносорова военачальника и тихо промолвила:
        - Извините, милый Эдгар. Наш комбинат временно может предоставлять населению только ограниченную услугу со Сфинксом ввиду того, что... Того, что... - Лицо Юдифи порозовело. Ей было неловко и обидно за свой комбинат. - В общем, Сфинкс отказывается выполнять трудовое соглашение.
        - Отчего же? - мягко спросил Эдгар. Спросил мягко, потому что ветилуйская героиня заслуживала только такого обращения.
        Юдифь слегка пожала плечами.
        - Разбираемся. Пока он согласен только на телефонные переговоры. Конечно, возникает масса неудобств. Ожидание ответа. Отсутствие непосредственного общения. Клиент нервничает. Вы почитали бы книгу жалоб!
        Ей было стыдно,и она сердилась на Сфинкса. Возможно, и из-за премиальных.
        - Ничего, - успокоил Эдгар. - Собственно, еще десять минут назад я вообще не рассчитывал ни на какие разговоры.
        Он ободряюще улыбнулся Юдифи, открыл дверь телефона-автомата и, помедлив, добавил:
        - Впрочем, по-моему, лучшая услуга вашего комбината - это общение с вами.
        Юдифь улыбнулась, показав, что оценила комплимент, и опять удалилась.
        А вообще они очень много улыбались друг другу. Почти непрерывно улыбались. Улыбки порхали по помещению комбината, скользили в окна и уносились под потолок необъятной прихожей. Трудно сказать, насколько искренни были улыбки Юдифи, но Эдгар улыбался от души, потому что ему хотелось улыбаться, и потому что ему приятно было находиться в обществе библейской красавицы. В конце концов, ему приятна была сама предоставившаяся возможность общения. А ведь общение действительно сделалось предметом роскоши. Все труднее в суете увидеть друг друга, поговорить друг с другом, найти друг друга. Сетования привычные, но от этого не ставшие менее справедливыми. Когда Эдгар поговорит со Сфинксом, настанет самое время рассказать одну бесхитростную житейскую историю, бесхитростную, но в какой-то степени символичную для нашего времени.
        Эдгар сел на откидное сиденье, снял трубку и приложил к уху. В трубке шуршало. Через несколько секунд раздалось короткое "пип-пип" и шуршание стихло. Эдгар и Марсианский Сфинкс находились на разных концах длиннейшей оси в миллионы километров, оси, которая пронзала земную атмосферу, тянулась за орбиту Луны, протыкала кометы и упиралась прямо в ухо недовольного Марсианского Сфинкса, игнорирующее трудовое соглашение. Эдгар отдал должное масштабам предоставляемой услуги и только тут вспомнил,что не продумал предстоящий разговор. Он посмотрел на фотографию Сфинкса в проспекте и произнес в трубку, отчетливо выговаривая слова:
        - Здравствуйте. Если можно, скажите, пожалуйста, о чем вы думаете марсианскими ночами?
        Слова умчались в космические дали и Эдгар в ожидании ответа стал
        читать английскую часть проспекта. В соответствующей графе
        личного дела, хранящегося в отделе кадров, его рукой была сделана
        запись: "Русским владею свободно, английским - читаю и перевожу
        со словарем", - но и без словаря он понял, что Марсианский
        Сфинкс обитает в северном марсианском полушарии, в районе
        Кидонии, в девяти километрах к востоку от "города пирамид", то есть каменных образований, сходных с египетскими пирамидами. Еще он перевел, иногда сверяясь с русской частью текста, что длина Сфинкса полтора километра, высота достигает пятисот пятидесяти метров и ориентирован он строго по марсианскому меридиану. Продолжая схватку с текстом, Эдгар сумел заполучить также информацию о том, что пирамиды, темное кольцо и Сфинкс образуют упорядоченную систему, и что оси Сфинкса (у которого, конечно, никаких осей на самом деле не было) и главной пирамиды ориентированы на север, а оси трех других больших пирамид повернуты по отношению к меридиану на угол альфа.
        Большего он сделать не сумел, потому что в трубке опять раздалось "пип-пип" и спокойный, почти безжизненный голос произнес из-за космических пустот:
        - Аиу утара шохо, дациа Тума ра гео Талцетл. Шохо тао тавра шо-хо ом.
        После короткого молчания Сфинкс добавил:
        - Аиу ту ира хасхе, Аэлита, - и Эдгар тщетно ждал продолжения еще несколько минут.
        Потом он повесил трубку на рычаг и вышел из будки.
        Сфинкс явно и, можно сказать, с удовольствием нарушал трудовое соглашение. Халтурил. Без сомнения, КБУ в скором времени должен был докопаться до причин столь безответственного поведения одного из своих подразделений.
        Пользуясь случаем - Эдгар стоит возле будки, раздумывая, как позвать Юдифь, а Юдифи пока не видно - так вот, пользуясь случаем и выполняя обещание, расскажем бесхитростную, но символичную для нашего времени историю. Назовем ее... Или нет, не будем никак называть. Слушайте.
        Однажды у моря, то ли на юге, то ли на севере, неважно, встретились двое и полюбили друг друга. Полюбили всерьез, а не по-курортному. Он и она были молоды, и любовь эта могла прошагать с ними всю жизнь. Могла - но не прошагала. Молодости свойственна горячность, неумение оценивать далеко идущие последствия собственных опрометчивых поступков - на то она и молодость, тем она и привлекательна и, увы, неповторима. Размолвка началась из-за пустяка, переросла в ссору - и утром он покинул приморский город, покинул, ослепленный обидой. Но обида прошла, а любовь осталась, и наступило прозрение и желание вернуть утраченное. Он бросился назад в приморский город, но ее там уже не было. И адреса ее никто не знал. А в молодости любовь хороша еще и тем, что не требует предъявления документа, удостоверяющего личность, и пропиской не интересуется, и не листает трудовую книжку. В общем, осталось у него на память одно лишь имя. Приходилось надеяться только на случай, и случай в полном соответствии с теорией вероятности мог, конечно, представиться, только для этого слишком короткой была жизнь...
        Он жил в большом городе и каждый отпуск проводил у того то ли южного, то ли северного моря, надеясь на встречу. Он продолжал любить - и любил сильней и сильней, как любим мы все недостижимое. К тому же, как известно, разлука действует на любовь словно ветер на огонь: слабое чувство угасает, а настоящее, чистое, разгорается еще больше. Ее он так и не встретил.
        Прошли годы и однажды он допоздна не мог уснуть в своей комнате, потому что за стеной весь вечер шло веселье: гремела музыка, раздавались чуть приглушенные крупноблочной преградой голоса и смех, в безудержной пляске топали каблуки. Он никогда не посягнул бы на чужое веселье, но шел второй час ночи и стонала в соседней комнате больная мать, а стук в стену тонул в буйстве веселья - и он вышел, чтобы спуститься, а потом подняться на восьмой этаж, потому что хоть квартиры были и соседние, но находились в разных подъездах большого шестнадцатиэтажного дома.
        Наверное, продолжать не стоит. И так все ясно. Да, в соседней квартире играли свадьбу. Да, он прожил много лет после той ссоры на берегу то ли южного, то ли северного моря, и все эти годы его диван и ее диван разделяла только не очень толстая бетонная плита, и по по вечерам он слышал, как она пела в своей комнате, а она, возможно, слышала громкие разговоры и музыку, когда к нему приходили друзья. Она ведь тоже долго любила его, только женщине, наверное, гораздо труднее остаться одной.
        Такая вот бесхитростная история. Она, возможно, никоим образом не относится к Эдгару.
        Утомившись ждать появления Юдифи, Эдгар решил заглянуть в подсобку. Подсобка оказалась не подсобкой, а длинным коридором, упирающимся в застекленную дверь. Юдифи в коридоре не было.
        Эдгар прошел по коридору, останавливаясь и дергая ручки многочисленных дверей - все они оказались запертыми. Он вернулся к исходному пункту, по пути постучав в каждую дверь - эффективность его действий продолжала оставаться нулевой. Он постоял в коридоре, тщательно изучив настенный экран социалистического соревнования, стенд народного контроля, списки взятых на квартирный учет, "Наши поздравления", юридический уголок, пустую витрину стенгазеты "За высокую культуру обслуживания", доску объявлений, предлагающую срочно уплатить в бухгалтерию взносы членов общества книголюбов, график отпусков, социалистические обязательства, три почетные грамоты и паспорт комсомольско-молодежного коллектива.
        Юдифь не появлялась.
        Он опять дошел до конца коридора и посмотрел сквозь застекленную дверь. Дверь вела на улицу, к соседнему дому с флюгером-самолетом, и была тоже заперта. Судя по всему, Юдифь испытывала крайнее смущение от выходки Марсианского Сфинкса, которая в корне противоречила заголовку стенной газеты. Эдгар понял, что ему вряд ли удастся выманить дщерь ветилуйскую из укрытия, но уходить он не собирался.
        - Я все равно не уйду, не заплатив, - громко заявил он всем дверям сразу.
        Хотя покидать комбинат бытовых услуг ему не хотелось не только по этой причине.
        И в это время за стеклянной дверью на улице появилась запыхавшаяся Юдифь. Щелкнул замок и она впорхнула в коридор, стараясь спрятать за спину полиэтиленовый пакет с изображением пышноволосой звезды эстрады. Из пакета предательски выглядывал округлый кончик батона и горлышко молочной бутылки.
        Сердце Эдгара растаяло. Он шагнул к Юдифи.
        - Позвольте, я помогу.
        Юдифь от смущения похорошела еще больше, хотя больше уже было некуда. Она растерянно протянула Эдгару пакет и прошептала:
        - Извините... Я не думала, что вы так быстро.
        - Пустяки. Я только что закончил разговор. Спасибо вам.
        Юдифь с благодарностью взглянула на него и у Эдгара защемило
        сердце. Он ведь знал, что город б е з л ю д е н. Дело здесь,
        наверное, в том, что "быть" и "казаться" - два совершенно разных
        понятия. Можно б ы т ь, а можно просто
        к а з а т ь-с я - ч т о - б ы т ь. Но если мы верим в кажущееся
        значит, оно есть для нас?
        И если мы говорим об этом кажущемся, которое есть для нас, другим, значит, оно становится существующим и для других? Ведь так или нет?..
        Юдифь отперла одну из дверей и пригласила:
        - Проходите.
        Эдгар прошел и очутился в небольшой комнате с тремя обычными двухтумбовыми столами и двумя обычными канцелярскими шкафами, набитыми серыми канцелярскими же папками с тесемочками. На вешалке висело полотенце, на подоконнике стояли графин и стакан. Еще были стулья.
        - Спасибо и еще раз извините. - Юдифь забрала у Эдгара пакет и поставила у стола. - Чем мы еще можем быть вам полезны?
        - В общем-то я хотел оплатить услугу, - ответил Эдгар и опять полез за бумажником, но Юдифь, как и в прошлый раз, остановила его.
        - Позже. У нас так принято.
        Она подчеркнула "у нас", легким движением пригладила волосы и обезоруживающе улыбнулась. Эдгару оставалось только подчиниться.
        Он стоял и медлил, и нужно было говорить, потому что на комбинат вот-вот могли нанести визит другие посетители. Тот же Голубой Рыцарь, например. Сдать латы в химчистку. Или заточить копье.
        - Насчет Ветилуи, - нерешительно начал Эдгар, глядя в чуточку грустные прекрасные глаза Юдифи.
        - Вы ошибаетесь, милый Эдгар, - тихо сказала Юдифь. - Гораздо ближе.
        И Эдгар понял.
        Шагнешь влево - увидишь на лице торжествующую улыбку, шагнешь вправо увидишь печаль. Чуть отойдешь - не видно лица, мешают блики от ламп на стекле. А за спиной - замирающие шаги и восхищенный шепот. И стоит, стоит, глядя на голову врага, закованная в раму, и трудно дышать под стеклом, и вечером все уходят, и гаснет свет, а по утрам приходят все новые и новые, и долго смотрят, но нельзя поднять голову и взглянуть в их лица, и улыбнуться им, и поговорить с ними. Мешает рама, мешает стекло, мешает бдящая служительница на стуле у двери.
        Эдгар понял Юдифь.
        - А как же? - спросил он и Юдифь тоже поняла.
        - Не беспокойтесь. Там тоже все в порядке.
        Еще одно свойство континуума, живущего по своим законам или таковых законов не имеющего, что тоже, в сущности, как уже говорилось, является законом.
        Юдифь чуть заметно вздохнула и Эдгар понял, что пора уходить. Даже здесь он не мог ничего изменить. Все точки континуума двигались по своим траекториям.
        Вдали, в помещении для посетителей, застучали ручкой по барьеру.
        - Мы еще встретимся, - пообещала Юдифь и коснулась пальцами плеча Эдгара. - Обязательно встретимся, милый Эдгар.
        У двери она обернулась и Эдгар торопливо спросил:
        - Вам нравится здесь работать?
        - Возможно, это мое призвание, - с улыбкой ответила Юдифь и поспешила на нетерпеливый стук клиента.
        Эдгар задумчиво прошел вдоль столов, остановился, рассеянно глядя на смутное отражение в стекле канцелярского шкафа.
        Призвание... Хотите небольшую историю о призвании? О том, ч т о мы делаем и что п р и з в а н ы делать? Отрицательный ответ
        бесполезен, потому что история уже началась.
        Жизнь у одного человека, назовем его, скажем, Марковым (как назвали севшего утром в троллейбус Эдгаром), так вот, жизнь у Маркова складывалась очень неудачно. Он никак не мог найти себя. В детстве ему одновременно хотелось быть летчиком, путешественником, водителем автобуса, художником и милиционером. В школе он поочередно отводил себе роль нового Архимеда, Льва Толстого, Георга-Вильгельма-Фридриха Гегеля, Альберта Эйнштейна и Вячеслава Старшинова. А поступил Марков в педагогический институт на филологический факультет, потому что там был не очень большой конкурс, а сочинения он писал почти без ошибок. К концу второго курса Марков понял, что не хочет быть учителем. Однако отработал положенное время в сельской школе, куда попал по распределению.
        Больше Марков со школой не сталкивался. В последующие годы ему довелось работать методистом заводского Дома культуры, сотрудником многотиражки, лаборантом в институте, корректором в типографии, воспитателем в молодежном общежитии и даже начальником районного управления "Спортлото". Но все это его не удовлетворяло. Разбросанность интересов, вернее, их отсутствие, смущала Маркова очень давно. Он твердо усвоил, что больших успехов на любом по-прище добивается только тот, кто сразу намечает цель в жизни и упорно шагает к ее осуществлению, сметая все преграды. У Маркова же такой цели не было. Ни одна работа, которой он занимался, не приносила ему полного удовлетворения.
        Еще Марков был твердо уверен в том, что каждый может сделать очень многое, если только найдет свое призвание. Марков знал, что способен на удивительные дела, если только ему подскажут, в чем цель его жизни.
        Когда Марков ушел с должности начальника районного управления "Спортлото", то понял, что больше так продолжаться не может. Он устал подыскивать работу по душе и с горечью думал, что способности, заложенные в нем от природы, пропадают впустую. А в том, что способности эти были, Марков не сомневался, так как чувствовал в себе силу необъятную, таящуюся до поры под спудом. И боялся он, что так и пропадет она, не найдя себе должного применения. И так ему стало обидно за себя, за бесцельно проходящую жизнь, в которой не подошли ему места от учителя до начальника управления "Спортлото" включительно, что пришел он домой, бросил на стол трудовую книжку и завел серьезный разговор с небесами.
        "Почему жизнь моя проходит впустую? - стал вопрошать он. - Почему я
        такой неудачник? Человек может быть счастлив только тогда, когда
        делает дело, идеально отвечающее его способностям, поэтому любое
        несортветствие порождает неудовлетворенность. В чем же мое призвание?
        В чем?"
        И знаете, Маркова услышали. Видно, очень горячо изливал он свою обиду. Мигом заглянули в его душу и узнали, в чем его призвание, и доставили к месту работы. Теперь Марков пребывает в далекой звездной системе Большой Зеленой Рыбы. Он работает крутильщиком ланговых модок на всех пяти уровнях с подключением и души не чает в своей работе. Все, кто теперь знает Маркова, им не нахвалятся и единодушно считают, что он идеальный крутильщик. Как говорится, Божьей милостью.
        Такая вот история. Возможно, ее придумал Эдгар, пока рассеянно разглядывал свое смутное отражение в стекле канцелярского шкафа. Возможно и не Эдгар. Неважно, к т о сказал. Вероятно, важно - ч т о сказал.
        И вновь - пауза.

*
        Эдгар бросил последний взгляд на полиэтиленовый пакет Юдифи и вышел из канцелярской комнаты. Тихо прошел по коридору и заглянул в помещение для посетителей. Юдифь сидела за столом спиной к нему и заполняла очередную квитанцию, а за барьером, нетерпеливо постукивая шариковой ручкой по пластику, стоял... Эдгар. Да, Эдгар, то есть тот, кого мы условились называть Эдгаром, в защитного цвета куртке с блестящими застежками и шнурками, с красно-зелено-синим шарфом на шее, с неопределенного цвета волосами, узким лицом и легкими морщинками у глаз.
        Эдгар - н а ш Эдгар - растерянно замер в дверном проеме.
        Тут мы вплотную подобрались к проблеме двойника. Почему возникают двойники? Почему - куда бы мы ни смотрели, с кем бы мы ни встречались
        - мы временами повсюду видим только себя? Зеркала, конечно, не в счет. Вы не задумывались над этим? Подумайте. На сей счет есть даже целая теория.
        Эдгар - т о т Эдгар - безучастно смотрел сверху вниз на каштановые волосы Юдифи и постукивал ручкой по барьеру. Вероятно, принес белье в
        прачечную.
        Эдгар - н а ш Эдгар - настороженно наблюдал за ним из полумрака коридора.
        Эдгар - т о т Эдгар - положил, наконец, ручку и отрешенно принялся рассматривать будку телефона-автомата, сейф с фотографиями киноактеров, электрокамин и плечи Юдифи.
        Эдгар - н а ш Эдгар - стремительно шагнул вперед. Юдифь обернулась - и в ее глазах н а ш Эдгар увидел смятение. Он сделал еще один шаг - тот, за барьером, медленно повернул голову в его сторону...
        ...и раздался звонок.
        Очень настойчивый звонок. Так бесцеремонно звонят в дверь те, кому нет абсолютно никакого дела до хозяев квартиры. Разносчики телеграмм. Разнообразные представители жилищно-эксплуатационных учреждений. Посторонние.
        Звонок звенел очень долго.
        Эдгар - н а ш Эдгар - выскочил в коридор, промчался мимо стендов, грамот и объявлений, распахнул стеклянную дверь - и очутился на улице.
        Звонок заливался и захлебывался.
        Эдгар пробежал вдоль газона, успев заметить, как в зеленую траву опускается небольшой летательный аппарат в форме перевернутой вверх дном белой с синим ободком тарелки и прочитав на бегу какую-то очень неплохую, но тут же забывшуюся надпись у двери одного из домиков - и открыл дверь. И обнаружил на лестничной площадке невысокого, но весьма важного молодого человека в замшевой куртке, необъятной пушистой шапке-ушанке и с черным портфелем типа "кейс" или, по-нашему, "дипломат" в руке.
        - Из жэка, - хмуро сообщил замшевый молодой человек.
        Эдгар посторонился, пропуская его в прихожую. Прихожая вновь изменилась, приобрела нормальные, соответствующие типовому проекту размеры, и только под водворившейся на свое место вешалкой, как напоминание о случившемся, валялся игрушечный флюгер-петушок.
        Человек из жэка деловито прошел на кухню, брезгливо ступая сапожками на толстой подошве по пыльному полу. Эдгар последовал за ним, на ходу приоткрыв дверь в комнату с аллеей кипарисов. Кипарисы и звездные циферблаты исчезли.
        В кухне полилась вода. Человек с "кейсом" проверял краны. Или мыл руки. Эдгар сунулся было туда, но замшевый уже брезгливо шагал в ванную. Эдгар посторонился - в ванной тоже зашумела вода. Затем профосмотру подвергся бачок в туалете.
        - Распишитесь.
        Человек извлек из "кейса" тонкую ученическую тетрадь, протянул карандаш и Эдгар безропотно расписался.
        - Прокладку можно поменять, - заявил замшевый, обернувшись на пороге. - А можно и не менять.
        И исчез, хлопнув дверью. Взлетел, подхваченный порывом воздушных струй флюгер-петушок - и упал, замер под вешалкой.
        Эдгар постоял в прихожей и вдруг заметил на полочке с телефоном маленький календарь. На календаре, призывавшем пользоваться услугами Госстраха, была изображена Юдифь. Маленькая копия с картины Большого Джорджо.
        Эдгар взял календарь, посмотрел на его обратную сторону. Календарь был прошлогодним. Эдгар положил его в бумажник и вновь открыл дверь в Комнату Кипарисовой Аллеи. В комнате лениво развалился диван, покрытый ярким пледом. Еще в комнате были кресло, стол, книжные полки и телевизор. Возможно, там было и что-то еще, но оно оставалось невидимым до поры. Все ведь зависело от угла зрения. От позиции наблюдателя. От его положения в континууме. И, кроме того, как уже отмечалось, все точки континуума двигались по своим траекториям. Мировым линиям. Д в и г а л и с ь. Не стояли на месте.
        Эдгар включил телевизор - цветной, марки "Рубин" - и опустился на яркий плед, очень похожий расцветкой на будки телефонов-автоматов т а м...
        Где? Где стояли эти будки? Где они стоят? Можно порассуждать, и даже, возможно, докопаться до истины. А если нет? А если докопаешься - а это вовсе и не истина? Лучше не рассуждать. Тем более, что по телевизору в цветном изображении шел фильм. В субботу с утра временами показывают фильмы. Для тех, кто не спит. Эдгар расстегнулся, бросил шарф на плед и понял, что является главным героем фильма. Да и фильм ли это был? Кто читал программу передач телевидения на этот день? Вы читали? В том-то все и дело. А фильм уже начался. Или все-таки не фильм. Потому что в фильме невозможно показать рассуждения, они не отображаются на экране. Их можно донести до зрителя только посредством авторского текста или озвученных размышлений героев. Тем не менее, что-то уже началось. И Эдгар выступал в роли главного героя, и он уже был на экране. Не двойник - сам Эдгар.
        Итак, интродукция.
        Отгремело эхо посадки и в рубке управления наступила тишина. Поразительная тишина. Некоторое время они молча глядели на экраны внешнего обзора; экраны были слепыми от пыли, поднятой тормозными двигателями. Пыль уносило ветром и постепенно в буром мареве стали проступать неясные контуры.
        - Кладбище? - полувопросительно произнес Командир ( это был Эдгар, неуклюжий в тяжелом скафандре), и, обернувшись, поочередно посмотрел на всех десятерых членов экипажа, полукругом расположившихся в противоперегрузочных креслах за его спиной.
        - Похоже, - неуверенно отозвался Инженер.
        Да, это было похоже на кладбище. На равнине, покрытой невысокой бурой травой, аккуратными рядами горбились продолговатые холмики. Их венчали приземистые угловатые обелиски, сложенные из желтых камней. Узкая тропинка вела от холмиков, так похожих на могилы, к роще высоких искривленных деревьев с бурой листвой и исчезала в ней. Бледно-голубое небо за рощей косо перечеркивал привычный черный силуэт.
        - Корабль! - почти одновременно воскликнули Программист и Помощник Командира.
        - Корабль, - повторил Эдгар.
        Бурая листва колыхалась на ветру, неуловимо меняя оттенки, пылевые чертики мчались над тропинкой, длинные тени обелисков лежали на холмиках, освещенных припавшим к горизонту чужим солнцем.
        Экспедиция возвращалась из многолетнего полета к дальним мирам. (Это уже были мысли-рассуждения Командира-Эдгара. Они никак не отражались на экране, который долго показывав цветную панораму инопланетной равнины). Совсем немного по космическим меркам оставалось до зеленых земных лугов, когда из-за неполадки в маршевых двигателях Штурману пришлось срочно прокладывать новый курс к ближайшей звездной системе. Неполадка была не из самых тяжелых, хотя ее устранение и требовало немало времени и труда роботов и людей, но не она тревожила Командира. Ведь в конце концов нашлась планета, где можно было, не торопясь, заняться ремонтом, планета давно известная, изученная, описанная и занесенная в земные каталоги под соответствующим порядковым номером, самая заурядная, подобная сотням планет, разбросанных по Вселенной.
        Командира и весь экипаж тревожило другое. Их тревожило долгое отсутствие связи с Землей. Радист потерял покой, десятки раз проверяя и налаживая аппаратуру, но безрезультатно - Земля не отзывалась на послания межзвездного корабля.
        Молчание в рубке нарушил Планетолог.
        - Там должен быть поселок. - Он указал на бурую рощу. - Убежден.
        - Посмотрим, - отозвался Командир.
        Он одобрительно взглянул на Планетолога, потому что понял ход его рассуждений. Они совпадали с рассуждениями самого Командира. (А вообще это опять рассуждал Эдгар, который одновременно находился на экране и в комнате). Звездолет, косо воткнувшийся в неяркое небо за рощей, и кладбище могли означать одно: когда-то сюда прибыла земная экспедиция. Люди жили здесь долго и было их много, судя по количеству холмиков, и жить они могли только в поселке, расположенном в роще, потому что вокруг, до самого горизонта, то слегка понижаясь, то плавно уходя в небо, тянулась голая бурая степь. Поселок должен был находиться в роще - тесниться в звездолете не имело смысла, потому что воздух планеты почти не отличался от земного. Оставалось неясным, почему никто не спешит по тропинке из бурой рощи, почему не привлек никого гром двигателей и пылевая буря, почему равнодушны остались жители поселка к посадке космического корабля. И это кладбище...
        Командир медленно расстегнул скафандр. Остальные тоже расстегнули скафандры. Он еще раз обвел взглядом сидящих в креслах людей, делая выбор. Врач. Механик. Инженер. Программист. Биолог. Лингвист... Потом сказал:
        - Пойдут четверо. Я, Планетолог, Врач... - Он запнулся, поймав взгляд Лингвиста. Лингвист пока не мог похвастаться практикой - дальние миры оказались необитаемыми. - Лингвист, - поднимаясь, закончил Эдгар.
        Четверо человек в одинаковых голубых комбинезонах и прозрачных шлемах поочередно спустились по узкой лесенке, ведущей из люка корабля. На шлемах настоял Врач, настороженный обилием могил. Тяжелые ботинки звездолетчиков утонули в сером пепле сожженной при посадке травы. Командир махнул рукой и первым двинулся к холмикам с желтыми угловатыми обелисками.
        Да, это все-таки были могилы.
        Люди медленно шли по пыльной тропинке между холмиками, поросшими бурой травой, и читали имена, выбитые на желтых камнях. Камни были мягкими и надписи проступали нечетко, как старинные письмена.
        "Юджин Питерсон"... "Роберт Шервуд"... "Гедда Свенссон"... "Шарль Домье"... "Ричард Адамс"...
        И много, очень много других имен.
        Они переглянулись, молча прошагали по тропинке
        и вступили в бурую рощу, в хаос изогнутых стволов, покрытых
        шероховатыми красными наростами. Ветви начинались почти от самых
        корней и тянулись вверх, расталкивая друг друга растопыренными
        бурыми листьями. Листья хорошо были видны на экране цветного
        "Рубина" - гладкие, широкие, с зазубренными краями, они
        постоянно мелко-мелко дрожали, и то темнели, словно наливаясь
        бурым соком, то светлели, так что глазу было трудно привыкнуть к
        этой перемене цвета. Кто-то шумно завозился в сплетении ветвей над тропинкой и сверху посыпались листья. Четверка вскинула лучевые карабины и застыла, вглядываясь в бурый полумрак над головой.
        Возня утихла и только листья продолжали падать на тропинку, покрываясь на лету лабиринтом белых изломанных линий.
        - Стрелять в крайнем случае, - напомнил Эдгар и двинулся дальше, внимательно глядя по сторонам.
        Хотя какой случай считать крайним?
        Тропинка делала крутой поворот налево. Командир отвел ветви, осторожно шагнул вперед и махнул своим спутникам. Перед ними открылся неглубокий карьер, заполненный знакомыми желтыми глыбами. Возле одной из них, на горке каменной крошки, лежал отбойный молоток. Они постояли немного у края карьера, опять молча переглянулись и направились дальше.
        Тропинка все вела и вела их в глубь рощи и привела, наконец, к ручью. По темной воде плыли, кружась и натыкаясь на берега, широкие бурые листья. А на другом берегу стояло обыкновенное ведро. А еще дальше выглядывала из-за деревьев оранжевая стена домика.
        ...Да, они были первыми гостями заброшенного поселка, вспоминал
        потом Эдгар, возвращаясь с товарищами к кораблю и одновременно
        сидя у телевизора. Да, они были первыми гостями маленького уголка
        Земли, очутившегося в головокружительной дали от зеленых земных лугов. За два часа они многое увидели и поняли. И то, что поняли они, было печально. Сжималось сердце при виде уютных оранжевых домиков среди незнакомых деревьев, перехватывало дыхание от клумб, заросших астрами и георгинами, и земная сирень сплеталась с бурыми ветвями деревьев чужой планеты, и на картофельных грядках лежали странные бурые листья, исчерченные лабиринтом белых линий, и такие домашние ромашки качались над бурой травой...
        Они бродили по поселку и смотрели, смотрели, смотрели...
        Глубокое противоперегрузочное кресло, атрибут рубки
        управления космического корабля у одного из домиков и в кресле вязальные спицы. Приоткрытая дверь и у порога - стоптанные домашние туфли. Военный гусеничный вездеход, уткнувшийся в узловатый ствол. Веревка, протянутая между деревьями, и на веревке - выцветшая мужская сорочка. Заброшенные огороды. Лопата, лежащая у грубо сколоченной скамейки под кустом сирени. Внушительный желтый куб корабельного синтезатора и рядом покосившаяся копна бурой травы. Застрявший в ветвях полосатый пакет. Еще одно кресло у клумбы.
        Домиков было двадцать или двадцать пять, стандартных, с одинаковыми столами и стульями, и кроватями, и тумбочками, и занавесками, и стенными шкафами. В домиках были книги и вазы с давно засохшими цветами, были пыльные пустые бутылки и пакетики жевательной резинки, игральные карты и шахматы, армейские автоматы и сигареты, женское белье и гитары, флаконы с духами и старые-престарые газеты... А за окнами лежала на клумбах и грядках чужая бурая листва.
        ...Через два часа они нашли то, что искали. В домике,
        приютившемся на пригорке у края поселка. Потом они, не
        сговариваясь, сели на покосившуюся скамейку неподалеку от той
        последней двери. Кто-то вырезал ножом едва заметные буквы на
        серой доске. "Р. А." Ричард Адамс. Или Роберт Апстайн. Или
        Рональд Андерс. Или еще кто-нибудь из тех, превратившихся в невысокие холмики с желтыми обелисками.
        В том последнем домике лежали двое. Их некому было похоронить. Последние двое.
        - Попробую определить причину, - сказал Врач, кивая в сторону двери, которую он только что осторожно закрыл, и было видно, что ему не хочется возвращаться туда.
        - Это можно будет сделать и потом, - отозвался Командир. На то он и был командиром, чтобы уметь понимать других. - Лучше поищем бортжурнал.
        Они шли по едва заметной колее от гусениц вездехода в сторону давно покинутого земного корабля и тихо переговаривались, не решаясь вспугнуть тишину мертвого поселка.
        - Судя по оборудованию, они стартовали позже нас, - сказал Командир, поддевая носком ботинка застрявший в траве кусок упаковки.
        - И жили здесь довольно долго, - добавил Планетолог.
        Врач задумчиво произнес:
        - Вероятно, местный вирус. По цепочке...
        - Возможно, - согласился Планетолог. - Успевали хоронить.
        "Кроме тех двоих", - вероятно, подумал каждый.
        Звездолет Пизанской башней навис над бурой равниной неподалеку от рощи, глубоко зарывшись кормовыми дюзами в развороченный грунт. Он казался инородным наростом на теле планеты. Пандус нижнего грузового люка был откинут, возле него валялись взлохмаченные листы упаковки. К серому стабилизатору, покрытому глубокими бороздами, прижался еще один вездеход; он выглядел букашкой на фоне корабля и Эдгару невольно представилось, как гигантская башня падает в тусклом свете чужого солнца и давит его своей тысячетонной усталой тушей. Густая бурая трава лохматыми ресницами обвивала фары вездехода.
        Люди медленно поднялись по пандусу и ступили в полумрак корабля, почти инстинктивно втягивая голову в плечи. Эдгар внезапно отчетливо ощутил тяжесть своего тела, тяжесть ботинок и карабина. Ему показалось, что дополнительная ноша, которую принял старый корабль, будет достаточной для того, чтобы нарушить неустойчивое равновесие, и что вот-вот под порывом ветра эта громада покачнется и упадет, с гулом зарывшись в грунт чужой планеты, и похоронит их среди вечной темноты.
        Они стояли в пустом грузовом трюме, где гулял
        ветер, и прислушивались к тихим вздохам и шорохам, долетающим из
        недр корабля. Они стояли очень долго, молча считая секунды, и
        наконец Эдгар произнес, оглянувшись на люк, за которым
        простиралась равнодушная равнина:
        - Пошли!
        Их восхождение было подобно покорению горной вершины. Они карабкались по тросам в шахтах подъемников, отдыхали в пустых коридорах, вновь цеплялись за тросы и решетки ограждений, лезли вверх, давно бросив карабины, оттянувшие плечи, и опять отдыхали в чьих-то безликих каютах, поднимались все выше и выше, к рубке управления, надеясь найти объяснение, потому что они не могли уйти, не узнав, кто, когда и зачем улетел от зеленых лугов Земли, чтобы оставить после себя одни лишь желтые обелиски.
        И они нашли объяснение.
        Они обессиленно лежали в траве возле стабилизатора со следами межзвездной пыли, и Эдгар держал бортовой журнал, который сообщал не только дату отправления, состав экипажа и регистрировал все события долгого пути он сообщал нечто большее. Нечто большее и непоправимое.
        Корабль не был разведчиком, не был простым трудягой межзвездных дорог. Корабль не был каравеллой Колумба или судном Магеллана. Корабль был ковчегом. Из тех, что известны людям с библейских времен. Только спасался он не от потопа и не от мора, и не от саранчи египетской, и не от тьмы трехдневной, и не от прочих почти смешных в своей безобидности пустяков.
        Он уходил от Войны.
        Уходил от Войны.
        От Войны.
        Корабль был построен на средства людей, напуганных этой войной.
        Не самой войной - ее в о з м о ж н о с т ь ю.
        И час старта настал, и беглецы покинули зеленые земные
        луга и пустились в путь, чтобы на чужих бурых равнинах вместе радоваться тому, что они оказались предприимчивее и дальновиднее тех, оставшихся на неспокойной Земле, на пороге войны.
        И чужая равнина, такая далекая от всех земных бед, приняла их, и расступилась под ними, и вновь сомкнулась над их телами, покрывшись легкой рябью холмиков с желтыми обелисками.
        Они лежали у стабилизатора, и Эдгар боялся высказать то, о чем думал очень давно, может быть, еще с тех пор, когда Земля впервые не отозвалась на их сигналы, и другие тоже боялись...
        Чужое солнце тяжело погрузилось в траву, чужое небо наливалось
        густой темнотой и в нем проступали чужие звезды.
        У самого уха Эдгара раздался голос в наушниках:
        - Как дела, Командир?
        Это спрашивав Помощник, сидевший в далекой рубке управления, и голос его слегка дрожал.
        - Как дела? - задумчиво переспросил Командир и замолчал.
        Он отложил бортжурнал, вынул из кармана куртки сигареты, не заметив, как упала в траву маленькая копия с картины Большого Джорджо, и поднялся. Он поднялся, расправляя ноющие плечи, и вслед за ним поднялись остальные. Еле слышно шелестела роща, чужие звезды разгорались все ярче и ярче, и гигантская башня космического корабля тускло отражала звездный свет.
        - Как дела? - повторил Эдгар и посмотрел на неподвижных спутников. Будем ремонтироваться. Тщательно ремонтироваться.
        Он похлопал по боку вездехода - бок отозвался тихим печальным звуком.
        - Предстоит очень долгий путь.
        А хотите одно небольшое высказывание, возможно, не совсем уместное, но зато довольно солидно звучащее?
        "Человек живет и функционирует не только в пространстве и времени реального физического, социального мира, а еще в своих личных, индивидуальных пространстве и времени, зависимых от него, им же обусловленных, без него невозможных, но объективно реальных так же, как объективно реально существует сам субъект".
        Убедительно?
        Эдгар сидел на диване и о чем-то думал, а на экране уже шла передача "А ну-ка, девушки!", и очаровательные и обаятельные девушки с ослепительными улыбками соревновались в скорости изготовления пельменей, и нестареющий ведущий сопровождал их проворные движения остроумными комментариями.
        Эдгар посидел еще немного, потом выключил телевизор и вышел из Комнаты Кипарисовой Аллеи. Немного помедлил в прихожей, словно ожидая чего-то - но безуспешно.
        - Вперед? - сказал он негромко и покинул квартиру.
        Слово "вперед" в данном случае ровно ничего не означало, потому что с таким же успехом могло быть заменено словом "назад". Или "в сторону". И в смысле пространства, и в смысле времени.

*
        Неподалеку от дома располагался довольно обширный парк культуры и отдыха и Эдгар направился именно туда. Утро уже разошлось вовсю, небо синело, солнце светило, гравий на дорожках был мокрым и всего окружающего коснулись метаморфозы, так что самое время сейчас было бы, подобно Овидию ("подобно", конечно, по форме, а не по силе изображения) рассказать "про тела, превращенные в формы новые" (перевод С. В. Шервинского) - но с этим можно и повременить. Ей-богу, спешить некуда. И Эдгар не спешил. Он прошел мимо "чертова колеса" и не работающего в эту раннюю пору аттракциона "Автодром", мимо летней эстрады и качелей, почитал газеты на стенде и сел на скамейку, где посуше, натянул шарф на подбородок, сунул руки в карманы и кто знает, о чем задумался, глядя на красные лепестки, осыпавшиеся на мокрый гравий из чьего-то букета. А возможно именно о лепестках и задумался Эдгар.
        Так и подмывает порассуждать о вероятности тех или иных событий в континууме, но вряд ли это получится, потому что за деревьями замаячила некая личность с печатью похмельной муки на лице, и личность эта обязательно подойдет к Эдгару и попросит закурить и, возможно, пожалуется на нелегкую долю - и история о лепестках так и останется нерассказанной.
        Итак, утро было очень неуютным. Небо серело беспросветно и безнадежно, влажный ветер морщил коричневые пятна луж, а редкий лесок на холме казался блеклой картиной, намалеванной кистью бездарного художника. Была обычная пасмурная погода. Была осень. Дождь провел бессонную ночь и превратил проселочную дорогу в две бесконечные цепочки луж. Между лужами расползлась коричневая жижа, и идти можно было только по самой обочине, покрытой жухлой травой.
        Он так и делал. Он шел осенним пасмурным утром, поеживаясь от ветра, то и дело оскальзываясь и въезжая сапогами в коричневую жижу, шел, бросая рассеянные взгляды на лесок, похожий на бездарную картину.
        Он шел без определенной цели. Он был в отпуске. Попрощался с сослуживцами, переночевал в своей холостяцкой городской квартире, а утром сел за руль и приехал сюда. Почему сюда? Да потому, наверное, что давным-давно, лет двенадцать назад, в студенческие времена, он в этих краях принимал, как принято говорить, участие в сельхозработах. Стояла такая же пасмурная осень, шли дожди, только был он тогда не один, а было их пятеро ребят и пятеро девчонок, и вечерами, возвратившись с картофельного поля и наспех перекусив, они бродили по сельской местности и пели под гитару или танцевали в невзрачном клубе, такие неуклюжие в сапогах и телогрейках... Он снял комнату у той же бабки Шуры, которой когда-то колол дрова и носил воду, и она, конечно, его не узнала. Ведь время большой мастер играть в перемены.
        По утрам он бродил по окрестным дорогам, уходил в
        пасмурный лес, медленно пересекал голые поля, разбухшие от долгих дождей. Машину он не трогал - она оставалась стоять у калитки, ведущей в бабкин огород, уныло глядя мокрыми фарами на потемневшие жерди.
        Однажды он набрел на покосившийся сарайчик и с
        удовольствием полежал на прелом сене. Когда-то он уже был в этом или очень похожем на этот сарае и так же лежал, заложив руки за голову, а по крыше постукивал дождь.
        Еще ему нравилось ходить по дороге, которая взбиралась на холм у окраины села. На вершине холма, окруженная невысокими березами, упиралась в небо тонкая колокольня. Внутри колокольни было тихо и немного торжественно. За колокольней, среди низких колючих кустов, вкривь и вкось торчали из земли серые гранитные плиты и кое-где чернели ветхие кресты. А дальше, за холмом, тянулись голые поля, и серая полоса леса сливалась с серым небом.
        Неухоженность какая-то сквозила в этом пейзаже. Неустроенность. Возможно, именно поэтому он и приехал сюда дождливой осенью.
        Он свернул с обочины и углубился в поле, с трудом выдирая подошвы из вязкой земли. Вдали хрипло зарокотал трактор и хрип этот простуженным эхом вернулся от недалекого леса. Он шел и вспоминал, как тогда, двенадцать лет назад, таким же тракторным хрипом они напугали лису, и рыжий комочек метнулся к лесу, а они свистели вслед, подпрыгивая в громыхающем прицепе. И вспоминал он лося, что на мгновение вышел из-за растопыренных елей и сразу отпрянул, растворился в темных волнах деревьев, ошеломленный гулом картофелеуборочных комбайнов. А картошка все ползла и ползла по бесконечной ленте транспортера, скользкая от налипшей земли, и гул катился над полем торжественным маршем.
        Он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая...
        - Землячок, угости куревом.
        Личность с печатью похмельной муки на лице добралась-таки до скамейки и, кряхтя, села рядом с Эдгаром. Личность была экипирована в серое пальто со следами побелки на рукаве (вероятно, следствием соприкосновения со стеной подъезда), вполне приличной шапкой, серыми же несколько помятыми брюками и добротными зимними ботинками в разводах засохшей грязи. Разминая сигарету, личность морщилась и сплевывала. Спички у личности оказались свои. Закурив и вытянув ноги, личность поскребла щетинистый подбородок и, судя по некоторым признакам, вознамерилась отблагодарить Эдгара историей своих страданий. Эдгар все так же задумчиво разглядывал лепестки, что, возможно, свидетельствовало об индифферентном его отношении к соседу по скамейке. А сосед внезапно повернулся к нему и, морщась, произнес невыразительным голосом несколько фраз.
        Вот что произнес сосед по скамейке :
        - Однажды, в полутьме, в прокуренном подвале, к нему она подсела, полупьяная - а он сидел задумчиво, слегка уставший от вина. Сквозь сизый дым, качаясь, тени проплывали, звеня щербатыми и липкими стаканами. "А хочешь, исполнять твои желания я научу тебя?" - спросила вдруг она. Подумал он, ее окинул взглядом. "И впрямь научит... Только согласись!" Сквозь дым откуда-то струился слабый свет. Сказал, устало глядя на стакан: "Не надо. Сиди и пей себе. Сиди, не суетись. Не надо - у меня желаний нет".
        Вот что сказал сосед по скамейке. Сказал, сплюнул, поднялся и пошел по направлению к ближайшему погребку, где с самого утра торговали пивом, пошел, нашаривая в кармане мелочь и даже не извинился за то, что перебил мысли Эдгара. А Эдгар печально посмотрел ему вслед. Слова, произнесенные человеком с печатью похмельной муки на лице, были Эдгару, конечно, знакомы. И человека этого он, возможно, знал. Встречал раньше.
        Но не в этом дело. Пусть пьет себе на здоровье свое пиво - с похмелья это бывает, вероятно, не то чтобы полезно, но улучшает самочувствие. Тут главное - не перестараться.
        Так что там дальше?
        Ах, да: он неторопливо растянулся на сене в глубине с в о е г о сарая и заложил руки за голову. Травинки щекотали шею, но он не шевелился.
        Лежал, рассматривая просветы в ветхой крыше и слушал хриплый рокот трактора.
        Хриплый рокот... Хрип усилителей, хрипловатый голос певца. На свободном от столиков пространстве в разноцветных лучах танцуют пары. А напротив, очень близко и далеко, отделенное от него бесконечностью крохотного столика - ее лицо. Она смотрит мимо него в огромное окно, упершись ладонью в подбородок, и в ее глазах клубится июльский вечер.
        Он разглядывал просветы в крыше и привычно перебирал обрывки воспоминаний. В общем-то обычных, рядовых воспоминаний.
        Танцы и гул голосов - и вот уже тихая улица с традиционными фонарями. И, конечно, он немного пронес ее на руках. А потом, у самого ее дома, далекие глаза стали на мгновение близкими - и все. Он всмотрелся в эти глаза, поскучнел и сказал: "Спокойной ночи". И ушел, ни разу не обернувшись.
        Черт возьми, неужели прошло время Аэлит?! Где тот голос, что, задыхаясь, зовет сквозь пространство и соединяет миры, и вселяет надежду? Где то лицо, непостижимое и ускользающее, безмятежное и страстное, где та н е п о в т о р и м о с т ь, о которой мечталось ночами?
        "Ты что, намерен ждать Бегущую по волнам?" Это однажды, внезапно. Вопрос друга. И не всегда первым уходил он. Случалось, уходили от него скрывались за поворотом, исчезали в троллейбусе, в уличной суете, в подъездах многоэтажных домов, за витринами универмагов. Но не было Аэлиты. Не было Бегущей по волнам.
        А еще у него замирало сердце от такого названия: "Летящая звезда Барнарда". Объяснить он себе этого никогда не пытался, да и нужны ли тут объяснения? Он не искал никаких связей между собой и тремя этими словами, не создавал никаких образов ( "Скажи, звезда с крылами света..."), - а сердце все-таки непонятно замирало, как замирало оно при виде склоненной головы Юдифи в Эрмитаже. В мире сколько угодно необъяснимых вещей и все попытки препарировать их по законам логики столь же неуместны, сколь неуместно и даже жестоко выяснять, как могла проспать сто лет красавица, уколовшаяся о веретено, или какие компоненты входили в состав напитка, что сгубил Изольду и Тристана.
        Итак, неустроенность. Не изводил он себя, конечно, никчемными раздумьями, не терзался и не собирался играть незавидную роль героя блеклой трагедии, не более похожей на жизнь, чем лубочные картинки с известными лебедем и Ледой. Так, неуютно иногда становилось под вечер, когда ложился на стены комнаты свет городских огней. Может быть и похожи были эти огни на звезды, но как ни всматривался он в их узоры - не находил там Летящей звезды Барнарда, от названия которой щемило сердце. Или не было там такой звезды, или не мог он ее разыскать.
        Да, проходили годы, но Летящая звезда Барнарда еще ни разу не заглянула в его окно.
        Серое небо неласково смотрит на город. Тысяча улиц. Сто тысяч домов.
        Миллионы нахмуренных окон. Визг тормозов, гул моторов, подошв
        нескончаемый шорох, пятна реклам, светофоров, одежд разноцветнейших
        ворох... И над асфальтом, бетоном и сталью, в пространстве высоком,
        черные птицы летят, летят неизвестно куда. Землю прижали тяжелой пятой города.
        Разве найдешь в бесконечных безликих парадных эту заветную дверь, за которой укрылась Она? Разве найдешь в равнодушных бетонных громадах, в дебрях квартирных, подвалах, средь лестниц каскадов ту, что зовет за собою, являясь в предутренних снах? Надежды уходят. Летят неизвестно куда. Прочно стоят разрушители грез - города...
        Он проблуждал много лет в недрах домов-исполинов и
        разыскал, наконец, эту заветную дверь. Долго звонил и стучал,
        ждал в подъезде пустынном множество дней и ночей, нескончаемо длинных, тщетно надеясь - и только теперь понял, что дверь заперта навсегда.
        Изгнали Мечту города и шеи своих фонарей наклонили повинно...
        Он встал и вышел под мелкий дождь, подняв воротник плаща.
        Хорошо было просто ни о чем не думать. Просто бродить по дорогам, просто гулять по лесу, просто сидеть на бревне, прислонившись спиной к заборчику и разглядывать кур, копающихся в грязи. Хорошо еще было зайти вечером в тот самый невзрачный клуб, сесть в уголке и смотреть, как танцуют под неожиданно новенькую, с полированными боками радиолу.
        Навсегда затерялась в марсианских пустынях Аэлита, в сонных водах океана исчезла Бегущая по волнам, угасла Летящая звезда Барнарда и прекрасная Юдифь равнодушно попирала голову врага. Все было понятно и совершенно определенно - и все-таки, черт возьми, неужели прошло время Аэлит?!
        Он вновь вышел к дороге и, поколебавшись, направился назад, к дому.
        До самого вечера он колол дрова, весело и бездумно взмахивая топором, потом поужинал с немногословной бабкой Шурой и лег спать. За окном еле слышно нашептывал вечерние сказки мелкий дождь, из клуба доносилась музыка и негромко стучал будильник на столе.
        Когда он проснулся ночью, дождь и музыка уже стихли, и только будильник торопливо отсчитывал время, отсчитывал машинально и размеренно, непонятно для кого и зачем. Он сидел, обхватив колени руками, сидел в полной темноте и продолжал любоваться прекрасным лицом. Потом лицо исчезло, и он понял, что оно приснилось ему. И поняв это, он вспомнил сон, вернее, не сон, а тот его обрывок, который только и в состоянии удержать память ведь все остальное обязательно забывается при пробуждении.
        Обрывок сна был отчетлив и ясен. Ему только что снилось прекрасное женское лицо, похожее на лицо Юдифи, каким изобразил его великий Джорджоне. Он вспомнил слова, которые шепнула Юдифь.
        "Я -Летящая звезда Барнарда".
        Он сидел в темноте и грустно улыбался. Он знал, что
        она могла произнести и другое имя. Аэлита. Или Бегущая по волнам.
        Во сне ведь все возможно. Во сне мы приобщаемся к лоскуткам какой-то иной реальности, которая только в них и способна проявить себя, чтобы исчезнуть утром. Он грустно улыбался и смотрел в темноту.
        Утро оказалось таким же серым, как и предыдущее, оно медленно вползло в комнату, вытеснив темноту, и небо еще плотнее прижалось к земле, словно стремясь растворить ее в своей серости. Он попрощался с бабкой Шурой и открыл дверцу автомобиля. Мотор
        радостно взревел, потом закурлыкал тихо и удовлетворенно.
        Он уезжал без сожаления.
        Он смотрел только на дорогу, на коричневую жижу, которую расталкивали колеса его "Москвича". Он больше не хотел видеть далекую полосу леса, не хотел видеть неуютные голые поля и заляпанные грязью колхозные грузовики. Правда, впереди не ждало ничего обнадеживающего, но город есть город: он сразу одурманит наркозом своих улиц и кинотеатров, опутает сетями телефонных звонков, привяжет к себе тысячами глаз, заворожит случайной встречей в трамвае, когда лицом к лицу в тесноте на задней площадке и некуда деться, утопит в безмятежных сумерках, расцвеченных огнями реклам. Город предложит себя как лекарство, пусть чуточку горькое, но верное. Город есть горел, хотя иногда от него приходится убегать.
        Тряская проселочная дорога доползла, наконец, до шоссе. Он выехал на мокрый асфальт и с облегчением прибавил скорость.
        И тут же убедился, что поспешил. Потому что прямо перед разогнавшимся автомобилем стояла та самая, похожая на Юдифь, какой она была в представлении великого итальянца, та самая, что прошептала ночью несколько удивительных слов.
        Он успел затормозить и резко вывернуть руль. Машина заскользила к обочине, нырнула в кювет. Он больно ударился грудью и на несколько мгновений потерял сознание.
        Когда он открыл глаза, та, что называла себя Летящей звездой, неподвижно стояла на пустынной дороге в позе Юдифи: голова слегка склонена к плечу, глаза опущены к мокрому асфальту.
        Он вышел под дождь и огляделся. Поля, поля, пустынное шоссе и низкие тучи. И она. Стояла в позе Юдифи в белом одеянии, скрывавшем фигуру, и только лицо отчетливо выделялось в белом облаке, таком странном в сером свете пугливого утра.
        В груди болело. Он уперся руками в мокрый вишневый капот.
        - Ну и что?
        Он не ждал ответа - ведь Летящие звезды не разговаривают с людьми.
        - Я ищу Эльзору, - ответила она. Ответила, словно пропела три слова из неведомой песни.
        - Зачем?
        Он с сожалением подумал, что сейчас она исчезнет и придется ехать дальше, к надежному наркозу города.
        - Я очень давно ищу Эльзору, - зазвучала печальная музыка, складываясь в сознании в слова. - Очень давно. Все должны найти Эльзору. Где она?
        - Эльзора... Наверное, там же, где Эльдорадо. Даже названия похожи.
        - Не понимаю... Не понимаю, - пело белое облако с ошеломляюще человеческим лицом. - Я сбилась с пути и очень давно ищу Эльзору.
        Где она?
        Он подумал с тоской, внезапно резанувшей по сердцу, что задремал за рулем и надо как можно быстрее затормозить. Пока не случилась беда...
        - Я не знаю, - устало ответил он.
        А облако пело и пело о долгих скитаниях, о холоде космоса и теплом дыхании далеких планет. О том, как тяжело и грустно искать, искать непрерывно и долго, искать и не находить. О том, что нужно искать.
        Что нужно, обязательно нужно найти, найти, найти...
        Он слушал и думал, что когда-то она уже была здесь и пела великому итальянцу о неведомой Эльзоре и тот тоже не смог ничего ответить.
        Голос пел о безмерных пространствах и временах, о безднах бездонных и пустынной пустоте - и летели, летели в серое утро красные лепестки, порхали из белого облака, падали на асфальт и таяли...
        Найти, найти, найти... Найти, преодолев бездонные бездны и пустынную пустоту. Найти.
        Лепесток упал возле него. Он вздохнул и спросил, бросил в серое утро безнадежные слова, остро ощущая всю неисчерпаемую их безнадежность, нагнулся и поднял лепесток.
        - Ты - Летящая звезда?
        Он спросил, и поднял лепесток, и на миг отвел глаза от той, что являлась когда-то Джорджоне.
        Потом еще раз обвел взглядом поля и тихое шоссе и вновь вздохнул. На дороге не было никого, а пальцы сжимали обыкновенную травинку.
        Было серое пустынное небо, было мокрое пустынное шоссе и была невзрачная травинка, выросшая здесь одним забытым весенним утром.
        - Ты - Летящая звезда? - шепнул он и прислушался.
        С неба деловито сеял обычный дождь - и он открыл дверцу, чтобы продолжить путь.
        Марсианские пески погребли Аэлиту, в морских глубинах покоилась Бегущая по волнам и не было в бесконечном небе никакой Летящей звезды...
        И все-таки он обернулся напоследок. Обернулся - и замер. У ног его тлело в мокрой траве красное пламя.
        ...Он очень долго не сводил глаз с лепестка, боясь, что угаснет огонь, потом подставил лицо под дождь и улыбнулся серому небу.

*
        Эдгар поднял голову и улыбнулся безмятежному утреннему небу. Солнце старалось вовсю за себя и за умчавшуюся в космические глубины Немезиду, и не его вина, что не пришло еще время жаркого лета. В общем-то, приближалась зима. Солнце выгнало в парк жизнерадостных молодых мам с разноцветными колясками, веселых юношей в джинсах, куртках, мохнатых шарфах и вязаных спортивных шапочках с надписью "adidas", степенных пенсионеров и тех, кому за тридцать. Зажужжали машинки на аттракционе "Автодром", нехотя закрутилось "чертово колесо", заскрипели качели, из репродукторов понеслась песня о миллионе алых роз, пришла в действие железная дорога с маленьким, но вполне настоящим локомотивом, защелкали выстрелы в тире. Забегали по дорожкам малыши, то и дело падая на мокрый гравий.
        Эдгар встал со скамейки, намереваясь проследить дальнейший путь недавнего похмельного соседа. Кстати, Эдгар только кажется несколько... н-ну... пассивным, что ли. Как бы созерцателем. Просто день субботний, соблюдается соответствующая заповедь и Эдгар совершает прогулку.
        Обыкновенную прогулку.
        Так что не будем по одному только дню судить о личности того, кого мы условились называть Эдгаром. Просто так уж получается, что нам выпало видеть только одну грань. Одно измерение.
        Погребок располагался возле парка под фотоателье. Те, кто не желал с утра прогуливаться в парке культуры и отдыха, отдыхали в погребке. Погребок назывался "Погребок" и действительно находился в погребке, являя собой хороший пример единства символа и сущности. А ведь любой из нас без труда может вспомнить не один десяток заведений с названиями типа "Пингвин", "Маяк", "Весна", "Солнце", "Ивушка", "Рассвет", "Ромашка", "Полет" и проч. и проч., суть которых находится в вопиющем несоответствии с каждым из вышеперечисленных названий.
        У "Погребка" было отнюдь не безлюдно. Стояли группками, курили, обсуждали шансы московского "Спартака", перспективы затянувшегося ирано-иракского конфликта, говорили о неурядицах на работе, сообщали последние сведения о реликтовом гоминоиде, делились мыслями о Бермудском треугольнике, рассуждали о вероятности нахождения инопланетного космического корабля в снежном ядре приближающейся кометы Галлея.
        День был субботним, погода благоприятствовала - вот и толковали
        о том, о сем, временами ныряя в "Погребок" добавить пива.
        Эдгар потянул за массивное кольцо, врезанное в дверь "Погребка", и
        спустился по лестнице в его глубины. Глубины были впечатляющими:
        стены, расписанные под красный кирпич, нарисованный камин, широкие деревянные столы и полки для кружек, вмурованные в стены керамические посудины для цветов, длинная стойка о трех кранах - для отпуска в кружки заведения, для отпуска в свою тару и для самодолива, устрашающие таблички "не курить", "приносить и распивать спиртные напитки строго запрещается", "лица в рабочей одежде не обслуживаются", "пиво отпускается только в комплекте с закуской" и т. д., пирамиды кружек на подносах, портативный телевизор под боком у продавца и сам продавец - роскошный лысый красавец двухметрового роста в белом халате, небрежно жонглирующий кружками, бумажными денежными знаками, закуской и разменной монетой.
        В "Погребке" витал гул голосов. Стояли, облокотившись о полки, сорили рыбьей чешуей, глотали пиво, смеялись, ходили повторять - в общем, совершали тот чертовски сложный ритуал, который кроется за простыми на первый взгляд словами "попить пивка".
        Эдгар получил кружку пива и двинулся вдоль столов, выискивая свободное место. И, онечно, увидел Похмельную Личность, попросившую давеча закурить. Личность приветливо махнула полупустой кружкой и подвинулась, освобождая пространство. И претендуя тем самым на занятие времени. Эдгар последовал приглашению.
        Впрочем, личность была уже не похмельной, а просто небритой. Печать муки растаяла под действием пива, как тает восковая печать под лучами солнца.
        Как тают восковые печати Эдгар, признаться, никогда не видел, но предполагал, что так вот они и тают.
        - Пивко неплохое, - заметила Похмельная Личность (уж так и будем ее называть). - Только что завезли, я видел.
        Эдгар сделал глоток и кивком дал понять, что согласен с этим утверждением.
        - А чьи это вы стихи читали? - осведомился он, чтобы поддержать разговор. Хотя и знал, ч ь и это были стихи.
        Похмельная Личность отставила кружку, пожала плечами и равнодушно ответила:
        - Свои,конечно. Чьи же еще? Чужие стихи артисты пусть читают.
        - Пусть плохие, но свои, - резюмировал Эдгар, рассеянно глядя по сторонам.
        - Во-во! - согласилась ПЛ. - Хотя, конечно, нет хуже бессилья строки, что не может родиться, печальней раздумий и слов, что не в силах ожить...
        - Вот муки вещей, что не могут никак воплотиться, - подхватил Эдгар, из образов, тусклых, как сон, в настоящую жизнь.
        - Скажи пожалуйста! - изумилась ПЛ. - А я-то хотел еще самоповыражаться.
        - Можно, - ответил Эдгар.
        Гудели голоса, звенели кружки, висел под потолком табачный дым, заволакивая табличку "не курить", разливали, озираясь, красненькое, и старуха с подносом, недовольно бормоча, смахивала со столов и полок чешую, обрывки газет, окурки и пробки.
        Кстати, Инопланетный Разум, довольно долго наблюдавший за нами и многое в нас постигший, спасовал перед загадкой "Ивушек" и "Рассветов" и, чертыхаясь, удалился восвояси, в свои зазвездные сферы, потому что кое-что в нас оказалось ему не по зубам.
        ПЛ еще раз приложилась к кружке и с хитрецой посмотрела на Эдгара.
        - На маски как смотришь, земляк?
        - А! - Эдгар понимающе кивнул. С удовольствием послушаю. Со стороны-то оно интереснее.
        Он даже закрыл глаза,приготовившись слушать.
        - Рано утром, поднявшись, он у зеркала любит стоять, в размышленье глубоком висок потирая, молча глядя на маски, висящие рядом, изучая их все проницательным взглядом. Может, та подойдет? А быть может, другая? Так какую из них надевать?.. Беззаботная маска. А вот деловая. Равнодушие, что ль, без раздумий надеть? Нет, сегодня чаи у поэта - значит, надо натягивать эту: философскую, с тенью разбитых надежд на челе. Да и профиль красиво изваян. "Завтра ту навещу, из балета. Обольщенье? Нет, лучше влюбленность с легкой болью от жизни унылой. А для той, что вчера посетила, хорошо подойдет утомленность". Небольшое усилие и подходящая маска надета.
        ...Поздним вечером маску снимает, устав, и задумчиво в зеркало долго глядит. Каждый вечер глядит и глядит в тишине, словно силится что-то найтив глубине. Может быть, вместо маски д р у г о е найти?
        Там, где маска была, - пустота. Пустота...
        Вероятно, Эдгар вспоминал эти слова, потому что когда он открыл глаза, то обнаружил, что ПЛ стоит в очереди перед стойкой и заказывает еще одну кружку. Следы побелки на рукаве ПЛ уже ликвидировала.
        - Хорошее пиво, землячок, - вновь сообщила ПЛ, занимая свое место. - А вчера вот перебрал какой-то гадости. Ну чистая хроносинкластическая инфандибула в голове образовалась!
        Хроносинкластическая инфандибула - это из романа писателя Курта Воннегута-младшего "Сирены Титана". Хорошо звучит. Сочно. Почти как "континуум".
        - Чистая хроносинкластическая инфандибула! - со вкусом повторила ПЛ.
        - Выпадение из пространств и времен.
        И, подумав, горько добавила:
        - С последующим впадением.
        Эдгар умиротворенно пил пиво.
        - Продаю сюжетец, - доверительно сообщила ПЛ, расстегнула пальто и сбила шапку на затылок. - За трояк. Можно с прологом и эпилогом. Можно без. Можно в стихах. Рифмы гарантирую.
        Эдгар с интересом посмотрел на соседа, порылся в куртке и положил на стол зеленую трешку. ПЛ брезгливо взяла ее двумя пальцами и опустила в карман.
        - Неизлечимых печалей нет - а потому не грусти, поэт. Умей молчать и помни одно: чем глубже печаль, тем ближе дно.
        - Насчет молчания это вы зря, - заметил Эдгар.
        - Нет, нет, я не в том смысле, - успокоила его ПЛ. - Сейчас изложу сюжетец.
        - А бригадиру я сказал все, что о нем думаю! - вскричали сбоку.
        Говорящий то, что думает, стукнул кружкой по столу, повернулся и лицо его расплылось в улыбке.
        - Привет! - воскликнул он, адресуясь к ПЛ. - Тоже балуемся? А
        мы вот дружным подъездом, - он сделал широкий жест по направлению к своим компаньонам, аппетитно хлебавшим пиво. - Пока пивко, а там видно будет. Подключаетесь?
        ПЛ вопрошающе посмотрела на Эдгара.
        - Воздерживаюсь, - ответил Эдгар. - И так хорошо.
        - Везет! - с завистью воскликнул говорящий то, что думает.
        - Мы еще увидимся, - извиняющимся голосом проговорила ПЛ.
        Должок за мной.
        Эдгар молча кивнул, поставил кружку и стал пробираться к выходу.
        Он знал, что ПЛ не подведет. Был уверен в нем, как в себе.
        Он вышел из "Погребка" и обнаружил, что солнце скрылось за лесом, но светлая полоса дороги еще виднелась в наступивших сумерках.
        Почему Эдгар очутился именно в этой точке континуума? Н-ну, при желании можно допустить, что в этом была необходимость. Этого требовали высшие соображения. Произведя некоторую почти незаметную подтасовку, можно наукообразно выразиться, что вероятность пребывания материального тела в заданной точке пространства пропорциональна квадрату амплитуды шредингеровской пси-волны.
        Вообще-то такой способ объяснения некорректен. Уже не говоря о
        том, что неверен. И пси-волна здесь совершенно ни при чем.
        Впрочем, оставим пустопорожние размышления. Вышел-то Эдгар именно на
        дорогу, и солнце скрылось за лесом, и светлая полоса дороги еще
        виднелась в наступивших сумерках. Смиримся с фактом. С данностью. И пойдем дальше.
        Дорога устало расталкивала поле и неторопливо втекала под сосны, чтобы где-то далеко-далеко, изогнувшись в сотне поворотов и переползя через десяток деревянных мостиков над лесными ручьями, выбраться к бетонному чуду автострады. Там она замирала в изумлении, вслушиваясь в гул мчащихся неизвестно откуда и куда автомобилей, и ее теплая песчаная шкура, усыпанная хвоей и шишками, вдруг превращалась в холодный бетон, равнодушный к прикосновению колес.
        Но все это было очень далеко, за лесом, а сюда не долетал рокот моторов. Он терялся среди сосен, глох в папоротниках, тонул в болотцах - и в поле под темнеющим небом было тихо. Длинные тела автомобилей со свистом стелились над бетоном там, за сотней поворотов и десятком мостиков, а здесь, на песке, еще не просохшем после короткого летнего дождя, четко отпечатались следы конских копыт.
        Он присел, осторожно потрогал след. Песок послушно вдавился под пальцами, песок был шершавым и влажным, податливым и прохладным. Из такого песка можно было без труда соорудить башню на дороге, только - вот беда! башня эта при солнечном свете потекла бы сыпучими струями к своему подножию.
        Эдгар... Простите, возможно и не Эдгар. Просто - "он". Он бережно накрыл ладонью полукруглую гравюру, подаренную дорогой, выпрямился и медленно пошел дальше. Проплыл мимо сарай, в котором водились летучие мыши, и опять плотными упругими валами сдавили дорогу стебли пшеницы. Пшеница застыла в вечернем безветрии, но спокойствие ее было обманчивым: она просто ждала, когда совсем стемнеет, чтобы превратиться в море и выплеснуть к звездам жутковатый силуэт "Летучего голландца". И сосны прикидывались тихонями, шуршали, подражая камышам, а сами нетерпеливо тянулись к небу, мечтая ринуться вверх, подобно ракетам, как только погаснет бледная полоска на горизонте. И даже сарай был не прочь притвориться таинственным островом, что укрылся где-то в безмятежных морских водах.
        Он шел по уютной дороге, переброшенной через Вселенную, и улыбался чуть напряженно, и ждал. Он предчувствовал, что вот сейчас, сейчас!..
        В лесу печально крикнула птица - и знакомая дрожь пробежала по телу. Она скакнула в сердце - и сердце провалилось на мгновение, затихло, а потом застучало еще быстрее; она ворвалась в голову - и тело стало почти невесомым, как бумажный змей. Казалось, вот-вот подхватит его теплый ветер и понесет над полями, выше, выше, сквозь темное небо, прочь от Земли, к звездам...
        Но невидимая цепь приковала его к песчаной дороге с узорами конских копыт, обманчиво податливая, но крепкая, как пружина. Который раз он пытается разорвать ее и цепь поддается все больше и больше - и все равно продолжает удерживать, словно издеваясь, словно постоянно твердя о тщетности любых усилий. И кажется уже - пришел миг освобождения, и кажется уже - свершилось! - но чувствуешь вдруг, что цепь тут, на месте, как камень на шее, как клетка, мешающая расправить крылья и взлететь.
        Слабость... Остается только обессиленно опуститься на дорогу.
        Он сдавил голову руками. Сквозь удары крови в висках просочилось насмешливое шушуканье сосен.
        Неудача. Опять неудача... Но ведь можно, он уверен, что можно, стоит лишь захотеть еще чуточку сильнее, стоит сделать еще один шаг.
        Впервые... Над тихой набережной горели светляки фонарей, окутанные зеленым туманом листвы. Семнадцатилетний мальчишка лежал на склоне, утонув в тусклом золоте одуванчиков, слушал плеск волн, глядел в небо.
        Вы видели когда-нибудь звездное небо в городе? Звездный свет?
        Холодная голубизна фонарей, изогнувшихся над запрокинутым лицом. Вспышки неона, озаряющие улицы торопливым разноцветьем слов. "Храните... Пользуйтесь... Летайте..
        Звоните... Волна... Турист... Соки... Храните... Пользуйтесь..." Мигающие красные огни уходящих в ночь самолетов. Иногда, неизвестно откуда и почему - тревожные росчерки зеленых ракет, беззвучно падающих в зарево горизонта.
        Фонари, сиянье окон и метанье неона, огни и ракеты... а звезды?
        Да - в глубоком колодце двора. Высоко над тополями в дальнем углу городского парка. На склоне у реки, оборвавшей размеренную поступь фонарей по асфальту.
        Недоступные... И разве станут они ближе даже в век звездолетов? Совсем другие масштабы. Что значили раньше сто восемь минут? Неторопливый путь вдоль реки или через лес от селения до селения. Теперь - виток вокруг планеты, превратившейся из плоскости в школьный глобус. А дальше, к Марсу, Юпитеру, ближайшим звездам? Эти минуты затеряются, растворятся в бесконечной круговой скачке стрелок по циферблату. Тысяча раз по сто восемь, и еще тысяча, и еще...
        Совсем другие масштабы. И человеческая жизнь так коротка для космических просторов.
        И пусть до гигантских размеров вырастут башни космических кораблей, пусть все больше мощи будет скрыто в их сверхпрочных корпусах, но все-таки даже до ближайшей звезды - три года и назад - три года, а на Земле пятнадцать лет... А ведь это только соседка, первая пригородная станция на пути в Большой Космос. Выходит, впереди красные огни семафора? Три года ради встречи с такой же пустотой у бесплодной звезды... Огромные, неописуемые расстояния - и короткая человеческая жизнь, и не спасают никакие сверхскорости, и на дорожке космического стадиона световой луч всегда будет обгонять самый быстрый корабль.
        Одиноки и бессильны перед космосом... Да с теми ли мерками подходим мы к совсем другим расстояниям? Земля огромна, если шагать по ней, поменьше под копытами коня, еще меньше под колесами автомашин и совсем маленькая, когда мчишься над ней в самолете или космическом корабле. Значит, нужно как можно быстрее двигаться в пространстве и далекое станет близким? Но ведь космос - не Земля. И почему обязательно - "в пространстве".
        Древние греки, гениальные дети человечества, считали космос живым существом. Живой космос... Но человек - его частица, и не обязан ли он знать, что происходит в любом уголке космического тела без громоздких и могучих и в то же время таких бессильных и хрупких коробок звездолетов, ползущих сквозь пустоту? Что если человеку нужно только научиться использовать свои еще не раскрытые способности - и он сможет мгновенно добираться до звезд?
        Да, такие вот мысли когда-то пришли в голову мальчишке, оставшемуся один на один со звездами в тихом уголке большого города. И чтото тогда изменилось в мире, где медленно текла река, поймавшая звездные отражения. Окутались дымкой и расплылись многоэтажные здания на другом берегу, и порывом ветра ворвалась в тело дрожь и пьянящая невесомость. Только цепь держала еще крепко, а звезды вдруг притворились голубыми фонарями, испугавшись веселья гитар на скамейках набережной.
        Мальчишка ушел в неоновую пляску - "Храните... Пользуйтесь... Звоните..." - но способность на мгновение прикоснуться к зыбкой мечте не пропала навсегда, а притаилась в нем до поры.
        До северного поселка с деревянными тротуарами и огромными темными избами, разлегшегося на холмах над быстрой холодной рекой. Река день и ночь волокла на спине вереницу бревен, и на поворотах течение прибивало сучковатые туши к берегу. Иногда вдоль реки, осторожно ступая по каменистому дну, проходили люди с баграми и сталкивали неуклюжие бревна назад, в мелкую неприветливую волну. У причалов лепились баржи, грузчики в выцветших рубахах таскали ящики и мешки к грузовикам, шагая вразвалку по шатким трапам. В песчаной ложбине громоздились бетонные плиты и томился под солнцем подъемный кран, а дальше, совсем уже далеко от реки, лежал на боку буксир, вывалив черно-рыжее облезлое днище к подножию холма, изрытого гусеницами тракторов. За поселком шла большая стройка.
        Тогда, в тот вечер, только что укатил последний самосвал. Сбросил на деревянный настил жидкую, еще теплую бетонную кашу и полез на холм, подпрыгивая на ухабах. Красные звездочки стоп-сигналов погасли, потом еле заметными искрами возникли на следующем холме, словно шли там двое, куря папиросы.
        В свете прожектора они быстро залили бетон в опалубку и разлеглись на телогрейках прямо тут же, на строительных лесах. Руки отдыхали от вибраторов, прожектор погас - и наступила темная тишина. Настоящая тишина, без шума далеких поездов, нечаянных автомобильных гудков, пыхтения речных буксиров. Настоящая тишина, потому что вокруг на десятки километров стояли леса, по реке лишь изредка и только днем ходили водометные суда - по течению быстро, а против течения не очень
        - и где-то ближе к верховьям до сих пор возвышался над водой огромный камень с плоской верхушкой, на котором, говорили, пил чай сам великий царь Петр.
        Эд... Он спустился почти к самой воде и опять, как когда-то, лег на склоне. Только на этом склоне, у этой реки не было одуванчиков, а росла жесткая темно-зеленая трава, и в маленькой песчаной ямке, заботливо прикрытой куском фанеры, прятался родничок с прозрачной и очень холодной водой.
        Здесь звезды были чище и ярче, и как-то ближе... Их не могли вспугнуть ни громкие голоса, ни надрыв электрогитар с танцплощадки, ни вопль пожарных машин. Здесь были только он и звезды. Неслышно трепетал живой космос, и опять что-то неуловимо быстро изменилось в мире. Тело тянулось вверх, стремясь коснуться звездной пыли, раствориться в тишине, которая превратилась в тишину космических глубин, шорох леса слился с летящими по Вселенной голосами далеких миров - и он чуть не заплакал от досады, когда оказалось, что цепь не пропала.
        И все же уверенность в том, что он сможет, пусть не сейчас, но все равно сможет, еще больше окрепла в нем.
        А потом был третий, и четвертый, и пятый раз, и он продолжал верить.
        ...Неудача. Опять неудача. Он поднялся и побрел по дороге со следами конских копыт назад, к сараю, в котором жили летучие мыши. Потом свернул к соснам и сел на нейтральной земле между полем и лесом, где среди сухой хвои росли невидимые в темноте васильки.
        Если прищуриться - от каждой звезды побежит тонкий лучик.
        Он прищурился и серебристые нити протянулись между его лицом и небом, и звезды внезапно повлекли его к себе. Мир привычно изменился, превратившись в свое слегка расплывчатое отражение, сместились и задрожали контуры сосен, а звездная паутина опутывала все крепче и крепче. Повинуясь ее натяжению он встал и застыл, приготовившись к самому необычному.
        И - свершилось! Не было даже удивления, слишком часто и отчетливо представлял он себе этот миг. Он не чувствовал уже под ногами земли и словно поднимался все выше и выше по тонкой, но очень прочной нити, пронзал пространство, тек по невидимому руслу в черные дали.
        Как, оказывается, просто! Надо было давным-давно догадаться прищурить глаза, чтобы звезды повлекли его к себе. Как просто!
        Куда исчез земной вечер? Он видел мир словно сквозь тончайшие красные лепестки, трепетавшие перед глазами, мягко касаясь лица. Вот оно неземное... За лепестками он, прищурившись, рассмотрел призрачное море бледно-красных цветов, парящих в зеленоватой неяркости чужого неба. Вокруг, то здесь, то там вспыхивали багровые шары; они появлялась и исчезали, разбегались кругами, менялись как узоры в калейдоскопе...
        Он не удержался, широко раскрыл глаза, хотя почему-то знал, что этого делать нельзя - и бледно-красная долина внезапно потускнела, съежилась и начала растворяться в возникшем словно ниоткуда мраке. Он торопливо нагнулся и сорвал бледно-красный цветок, и пальцы его сжались так, что никакая сила не могла бы вырвать из них тонкий стебель.
        И все. Исчезла сказочная долина, глаза закрылись, и к векам прикоснулся сначала мимолетных холод черных пустот, а потом теплый воздух, пропитанный запахом хвои.
        - Что вы здесь делаете, милый Эдгар?
        Голос звучал ласково и немного встревоженно.
        Он вздрогнул и открыл глаза. И разглядел в темноте знакомое платье и бледный овал удивительного лица.
        - А вы? - после долгого молчания спросил он, продолжая сжимать тонкий стебель.
        - Гуляю. Я люблю здесь гулять.
        Он стоял и молчал, и прислушивался к шороху звезд.
        - Что с вами, Эдгар?
        Он медленно поднял лицо к небу.
        - Я только что был среди звезд...
        Юдифь затаила дыхание.
        - Я был где-то там. Там цветы. Много цветов, ты же знаешь.
        Т в о и х цветов. До самого горизонта. Смотри...
        Он и не заметил, как перешел на "ты", и поднес к ее лицу руку с неземным цветком, и Юдифь, подавшись вперед, вгляделась в то, что сжимали его пальцы.
        "Да это же просто василек", - сейчас скажет она. Скажет чуть разочарованно.
        - Да это же просто... - начача Юдифь и замолчала, и придвинулась
        к Эдгару, и пристально посмотрела на него, и перевела взгляд на его раскрытую ладонь -и вдруг нежно погладила по щеке.
        Погладила - и отстранилась, и повернулась, и ушла по песчаной дороге со следами копыт, и исчезла в теплой темноте.
        Он отпустил тонкий стебель и прошептал, ощущая на щеке мгновенное прикосновение чуть шершавой ладони:
        - Юдифь...
        Тихо шуршали сосны. Или звезды.

*
        Вокруг начало светлеть, и за спиной Эдгара нарастал гул троллейбусов, и стучали по асфальту каблуки, и хлопала дверь магазина.
        Он стоял напротив своего отражения в зеркальной витрине гастронома. Отражение кивнуло ему и улыбнулось уголками губ. Эдгар, чуть склонив голову к плечу, рассматривал его, а отражение продолжало едва заметно улыбаться.
        Отражение очень походило на того, кого мы условились называть Эдгаром. Оно носило такую же куртку защитного цвета с блестящими застежками, такой же красно-зелено-синий шарф и пребывало без головного убора. Отражение роднило с Эдгаром худощавое лицо, маленькие аккуратные губы, нос, чуточку смахивающий в профиль на утиный, глубоко посаженные карие глаза и скорее темные, чем светлые волосы. К особым приметам Отражения и Эдгара можно отнести следующую деталь: одно веко у них было приспущено чуть ниже другого, только у Отражения эта деталь касалась левого глаза, а у Эдгара правого. И Отражению, и Эдгару было около тридцати, и скорее более, чем менее. На столько они выглядели, таков и был их биологический возраст.
        На мгновение Эдгару показалось, что там, в зеркальной витрине, находится не Отражение, а Двойник, который не так давно на комбинате бытовых услуг безучастно разглядывал плечи Юдифи, но он тут же понял, что ошибся. В витрине находилось именно Отражение, и оно приветливо, п о н и м а ю щ е улыбалось, и Эдгару внезапно захотелось пожать ему руку. И выкурить с ним по сигаретке.
        Он сделал приглашающий жест и огляделся: люди шли по своим делам, толклись в гастрономе, троллейбусы деловито бежали по мокрому асфальту, цепляясь рогами за провода; на углу бойко торговали мороженым и лотереей "Спринт"; на балконе третьего этажа, над гастрономом, стояла дама в пестром халате, задумчиво изучая даль, задумчиво щелкая семечки и столь же задумчиво бросая шелуху на головы прохожим; под водосточной трубой суетились воробьи; в сквере на другой стороне улицы сидела девушка с роскошными черными волосами, делая вид, что читает книгу М. Булгакова "Мастер и Маргарита", а на самом деле наблюдая за тем, видят ли прохожие и особенно сидящие напротив молодые люди в джинсах, куртках и с подбритыми висками, что она читает книгу М. Булгакова "Мастер и Маргарита". В общем, континуум бурлил.
        Отражение огляделось вслед за Эдгаром и, судя по его дальнейшему поведению, по ту сторону зеркальной витрины все также было в полном порядке. Потому что Отражение подмигнуло Эдгару и шагнуло на тротуар перед гастрономом.
        Они пересекли улицу по переходу типа "зебра", перед стеклянными глазами троллейбуса - он тоже подмигнул Эдгару, потому что узнал (как же, вез ведь "то ли утром, то ли ночью"!) - и устроились в скверике по соседству с черноволосой обладательницей М. Булгакова. Точнее, книги М. Булгакова.
        Воробьи с гвалтом возились в ивах над головой, было очень уютно, не нужно было никуда спешить и Отражение с Эдгаром, размякнув на солнышке, неторопливо покуривали.
        Говорили они просто так, ни о чем. О работе, конечно, от этой темы никуда не уйти, об общих знакомых, приближающейся комете Галлея, Марсианском Сфинксе, неудачной игре оленегорской "Звезды" и событиях в Новой Каледонии.
        Беседовали.
        В ходе разговора выяснилось, что работа одинаково интересна и здесь, и в зазеркальных пространствах, что комета Галлея существует и здесь, и там, только приближаясь к зеркальноземному наблюдателю с другой стороны, что Марсианский Сфинкс ведет себя одинаково некорректно в обоих мирах, оленегорская "Звезда" безнадежно проигрывает независимо от пространственно-временных координат, и события в Новой Каледонии также развиваются адекватно и по эту и по ту сторону зеркала.
        Из беседы Эдгар кроме того узнал, что не все в зазеркальных пространстве и времени соответствует миру перед зеркалом, хотя оба пространства и времени являются составными частями одного континуума.
        Оказалось, что в зазеркальном пространстве уже расшифровываются сигналы, пришедшие от звезд Эпсилон Эридана и Тау Кита, в периодике только начал публиковаться с продолжением роман Л. Н. Толстого "Мир и война", получило экспериментальное подтверждение после полета к Марсу предположение о пустотелости Фобоса и налажен контакт с дельфинами, проживающими в затонувшей Атлантиде, которая затонула там, за зеркалом, неподалеку от марокканских континентальных вод.
        Оказалось также, что Зазеркалье не знает кубизма и книги А. и
        Б. Стругацких "Жук в муравейнике", зато знает неймизм, кинофильм "Несколько слов о потопе" и повесть "Прогулка обыкновенная".
        В общем-то, так оно все и должно быть - ведь в зеркалах отражается только очень маленький кусочек нашей реальности. Теоретически возможно, конечно, создать зеркало тысячекилометровой величины и разместить на орбите ИСЗ - но в нем отразится (в лучшем случае) лишь одна часть планеты. Можно запустить зеркало вокруг Земли - но все ли тогда станет нам известно?
        Можно прислониться к любому зеркалу и попытаться заглянуть вверх или вниз, налево или направо. Что же мы там увидим?
        Очень мало мы там увидим.
        Вот и выходит, что нам абсолютно ничего неведомо о жизни за зеркалом, и все наши рассуждения об этой жизни останутся не более, чем сказкой, пусть даже талантливой сказкой, как история про Алису. И может быть напрасно герои наших повествований пересекают космические дали, чтобы на неизвестной планете проявить весь свой героизм и умение оказаться на высоте в нештатных ситуациях - достаточно послать их в зазеркальные глубины, в ближайшее зеркало, и, поверьте, на их долю выпадет не меньше приключений.
        Потому что рядом с нами есть мир, гораздо более загадочный, чем мир далеких планет.
        А беседе Эдгара и Отражения не было конца. Черноволосая обладательница М. Булгакова давно перестала делать вид, что читает книгу "Мастер и Маргарита" и с интересом прислушивалась к их разговору, переводя взгляд с Отражения на Эдгара и обратно. Молодые люди ее уже не интересовали, потому что они ушли, поплевывая под ноги и спонтанно гогоча, а их место заняла пенсионерка, приманивающая хлебными крошками воробьев.
        Отражение и Эдгар заметили, наконец, усиленное внимание Черноволесой Обладательницы, переглянулись, улыбнулись друг другу, и она тут же вмешалась в разговор. Она придвинулась и довольно бесцеремонно выпалила:
        - Ну вы и тягомотину развели!
        - Чувствительный слух страдает при звуке этих слов, - галантно отозвался Эдгар в стиле голубого салона маркизы де Рамбуйе.
        - Хотя вы, безусловно, не что иное, как экстракт человеческого духа, с улыбкой подхватило Отражение.
        Это должно было на нормальном языке означать, что мадемуазель, то бишь гражданка Черноволосая Обладательница очень остроумна.
        - Последнее тем более удивительно, что снег вашего лица еще не начал таять, - продолжил Эдгар.
        Черноволосая Обладательница засмеялась и совсем по-свойски попросила закурить. Была она действительно молода, очень смахивала на студентку третьего курса филологического факультета, ей весьма шли джинсы, заправленные в изящные сапожки, а белый мех воротника пушистой куртки выгодно подчеркивал черноту роскошных волос и больших удлиненных глаз.
        - Здорово треплетесь! - одобрительно сказала Черноволосая, элегантно изогнув кисть руки с сигаретой. - И под близнецов нормально работаете. А за зеркалом "мини" еще носят? А "металл" еще не приелся? Булгакова можно достать?
        Отражение подробно ответило на вопросы напористой Черноволосой Обладательницы, поглядело на часы и поднялось со скамейки.
        - Извините, все вопросы к нему. - Последовал жест в сторону Эдгара.
        Я, к сожалению, должен вас покинуть. Масса работы за зеркалом.
        Отражение галантно поклонилось захваченной врасплох Черноволосой
        Обладательнице, пожало руку Эдгару, негромко сказав: "До встречи!"
        быстро пересекло улицу и, смешавшись с людьми у гастронома, то ли скрылось в отделе молочных продуктов, то ли вскочило в зеркальную витрину.
        Эдгар тоже не отказался бы от прогулки по зазеркальным пространствам, но ему неудобно было так внезапно покидать Черноволосую, да и знал он, что Зазеркалье примет его в любой миг.
        Поэтому он остался.
        Черноволосая сначала немного приуныла, но вскоре оживилась, стрельнула еще одну сигарету, бегло изложила свое жизненное кредо, сложности с учебой, виды на будущее, проблемы с поклонниками и предложила сходить сначала в кино, а потом еще куда-нибудь, ну хоть и в магазин "Мелодия".
        Такие пункты в планы Эдгара не входили, поэтому он со всей возможной деликатностью отказался.
        Черноволосая сначала немного возмутилась, потом несколько запрезирала Эдгара, потом заподозрила в равнодушии к ее особе, но в конце концов смягчилась, записала Эдгару свое имя и телефон на листке, вырванном из конспектов лекций по древнерусскому, потребовала от него клятву обязательно достать "Нерв" Бысоцкого, позвонить и договориться о встрече (каковую клятву Эдгар, конечно, не дал) - и ушла, помахивая вновь вынутой из сумочки книгой М. Булгакова, а Эдгар остался на скамейке и ему было очень грустно.
        Потому что сквозь тушь на ресницах, и румяна на щеках, и помаду на губах, и пудру на лице, сквозь дым сигареты он увидел другое лицо. Увидел-таки другое лицо, и узнал его, хотя оно очень изменилось.
        И все-таки он узнал его, не сразу, но узнал, лицо, еще немного похожее на то, каким оно было четыре года назад.
        И было ему грустно за эту перемену, и он знал, что никогда не позвонит по записанному на тетрадном листке номеру телефона и не позовет Ингу, потому что та, которую он видел четыре года назад, превратилась в совсем другое...
        А ведь тогда, тем летом, все складывалось для него очень удачно. Отпуск ему дали в июле - лучше не придумаешь! - билет на самолет он приобрел, простояв в очереди всего лишь три часа, и погода на юге, по сообщениям информационной программы "Время", ожидалась самая что ни на есть чудесная.
        Когда полет на маленьком "Ан-2" прошел без обычной качки, Эдгар (которого тогда, разумеется, звали вовсе не Эдгаром) настолько уверился в благоприятном к нему расположении светил, что не сомневался в успешном решении проблемы ночлега. Дело в том, что он прилетел в этот небольшой райцентр на берегу моря не по путевке, а "дикарем", по совету сослуживцев, отдыхавших там в прошлом пляжном сезоне.
        И когда, в точном соответствии с рассказами, при выходе из аэропорта его окружили несколько женщин, наперебой предлагая комнату с видом на море, он окончательно понял, что в жизни наступила полоса удач.
        Он с тетей Ниной прошел по тихим улицам, застроенным аккуратными одноэтажными домиками, и очутился в желанной комнате, из окна которой действительно открывался вид на безбрежную морскую гладь.
        Он делал абсолютно то же, что делали сотни других отдыхающих, заполонивших аккуратные домики и окрестные пансионаты. Он отдыхал, то есть: загорал, слушал транзистор, купался, играл в волейбол, катался на прогулочном теплоходе, по утрам бродил по рынку, стоял в очередях в столовых, фотографировался на набережной на фоне южной растительности, а вечерами ходил в "зеленый кинотеатр", где с удовольствием смотрел фильмы, которые из-за хронической нехватки времени не удавалось посмотреть в родном городе.
        Возвращался он поздно, когда в городке стояла непроглядная южная темнота (фонари на улицах почему-то, как правило, не горели, кроме одного, у кинотеатра) и черными тенями маячила в небе тополя под крупными звездами. Он осторожно отодвигал задвижку, входил во двор и садился на скамейку под сплетениями виноградных лоз. Ложиться он не спешил. Включал транзистор, ловил негромкую музыку "Маяка" и покуривал, пуская дым в звездные узоры.
        Уходил Эдгар рано утром, приходил поздно вечером и так толком и не знал, сколько в домике комнат и кто, кроме тети Нины, в них живет. Впрочем, это его и не занимало. Он приходил только переночевать, а остальное время целиком отдавал воздуху, воде и солнцу.
        Вернувшись однажды вечером, он обнаружил, что на скамейке кто-то сидит. В темноте белело платье. Вглядевшись, Эдгар понял, что это скорее всего не тетя Нина.
        "Наверное, еще кому-то комнату сдали", - подумал он и, сказав: "Добрый вечер", - шагнул на крыльцо, намереваясь укрыться в своих апартаментах с видом на море. Но его остановили.
        - Ты спешишь?
        Судя по голосу, спрашивала девушка никак не старше двадцати. Он
        не успел удивиться несколько странному "ты", потому что девушка опять заговорила:
        - Такой вечер хороший, теплый... А вы, чудаки, все норовите спать побыстрее завалиться.
        Соображал Эдгар довольно быстро, а тут и сообразительности особой не требовалось.
        "В самом деле, так ведь можно все на свете проспать, - подумал
        он. - Почему бы не посидеть часок под тихими звездами с молодой скучающей особой?"
        Правда, ее неожиданное "ты" наводило на некоторые размышления...
        Он подошел к скамейке. На лице девушки лежала тень виноградных лоз. Она молчала и он молчал, немного растерявшись. Потом девушка тихо засмеялась и подвинулась.
        - Садись, не бойся.
        - Я и не боюсь, - пожав плечами, буркнул Эдгар и сел. Ему такой тон не очень понравился.
        Он украдкой взглянул на девушку и сразу отвел глаза. Было темно и все же кое-что он успел разглядеть. Девушка до странности походила на гоголевскую панночку, которая буквально полчаса назад на экране "зеленого кинотеатра" довела до летального исхода несчастного философа Хому Брута в исполнении артиста Л. Куравлева.
        Что все-таки делает темнота, яркие звезды, курортное настроение и впечатление от фильма!
        Он усмехнулся, положил ногу на ногу, стараясь проделать это непринужденно, и спросил, уже открыто посмотрев на девушку:
        - Отдыхать приехали?
        Что-то от панночки в ней все-таки было.
        Девушка опустила голову и принялась покачивать босой ногой. И неожиданно, вздохнув, грустно сообщила:
        - Скучно одной в колодце. А с этой, - она кивнула в сторону дома, говорить не хочется. Неинтересная она.
        "Ага!" - отметил Эдгар. Все ему стало понятно. Девушка тоже смотрела гоголевскую историю, только вернулась раньше. Приехала днем, сходила к морю, а вечером в кино. Как положено. И стремится оригинальничать, что простительно гражданам до двадцати лет.
        - А с чего вы взяли, что я интересный?
        Все, потянулась ниточка. Слово за слово - так, глядишь, и вечер прошел не без приятности.
        - Просто ты новый человек. Посидел бы с мое в колодце - тоже, небось, заговорил с кем угодно.
        Колодец находился в высокой траве за летним душем и тетя Нина
        им, кажется, не пользовалась, потому что во дворе был водопровод.
        - И давно вы в колодце? - с улыбкой осведомился Эдгар.
        Девушка вздохнула.
        - Не знаю. Сколько себя помню - все в колодце. А как туда попала, за что, и где раньше жила - понятия не имею. Хотя догадываюсь.
        Они помолчали. Он искал, на что бы этакое более интересное перевести разговор, но девушка его опередила:
        - Ох и скучища же там! Сидишь на дне, высиживаешь, и не с кем словом перемолвиться. Хорошо еще, у этой радио громко говорит... Ну и когда тепло, выйдешь иногда по вечерам. Летом хорошо. Отдыхающие всякие, вроде тебя, хоть поговорить можно...
        - А почему бы на танцы не сходить?
        Девушка опять вздохнула. Уж больно часто она вздыхала.
        - Нельзя. Ни днем, ни ночью дальше этой скамейхи не уйдешь.
        - Магический круг? - Он вспомнил ту панночку с мертвыми глазами, что все пыталась достать Хому, да не смогла без посторонней помощи.
        - Ага. Хотела, не получается.
        Она с хитрецой, как показалось Эдгару, посмотрела на него и глаза ее неожиданно блеснули в звездном свете.
        - Кто в меня поверит, тот круг и разомкнет. Жаль, никто не верит.
        - Ну почему же? - легко возразил он. - Я вот верю. Так вы прямо под водой живете?
        - Прямо под водой, - грустно ответила девушка и в очередной раз вздохнула.
        Эдгар обхватил ладонями колено, нечаянно прикоснувшись к ее платью. Платье почему-то было влажным.
        "В платье купалась, что ли?" - удивился он.
        - Сижу в колодце и думаю, думаю... Вспоминаю, что ли?.. Степь, безлюдно. Дракон иногда пролетит, ну как теперь ваши самолеты - и опять никого. Речка какая-то течет. Течет себе и течет, а ты ждешь не дождешься, когда же белая ладья приплывет. Будто тоже когда-то в такой ладье плавала. Город вспоминаю, кресты золотые. Только смутно... А потом все степь да речка...
        - Воспоминания детства?
        - Наверное...
        Они опять немного помолчали. Эдгар не знал, как продолжить этот несколько странный разговор, а девушка задумалась, опустила голову и длинные черные волосы закрыли ее лицо. Волосы, кстати, тоже, кажется, были мокрыми.
        - Думала я, думала и придумала. Видно, околдовали меня когда-то
        и бросили в ту речку. А потом сюда, в колодец. Только вот за что?
        Он долго собирался с мыслями и решил, наконец, что хорошим
        продолжением разговора будет знакомство.
        - Познакомимся? - предложил он и назвал свое имя.
        Девушка вздохнула. Фильм ей , что ли, не понравился или свидание не состоялось?
        - А я не знаю, как меня зовут.
        За штакетником прошли отдыхающие, переговариваясь в темноте. Мягко стукнуло о землю сорвавшееся с ветки яблоко, что-то прошуршало в кустах. Наверное, кошка.
        - Ну ладно, - сказала девушка. - Вижу, не веришь ты мне и круг
        мой не разомкнешь. Не буду я с тобой больше встречаться.
        Он хмыкнул. Как же не встретиться в этом тесном городке, где через
        день каждого знаешь в лицо?
        - Верю. Это бывает. Вот завтра пойдете к морю, позагораете - и все пройдет. Настроение - оно ведь штука переменчивая. А с кем вы приехали? Или одна?
        Девушка опять блеснула на него глазами и медленно подняла руку.
        И какой-то странной показалась Эдгару ее раскрытая ладонь. Было
        в ней что-то очень неуместное, как если бы вдруг в гудящем одесском порту появился призрачный "Летучий голландец".
        Он не успел до конца осознать эту мысль, потому что девушка тихо произнесла:
        - Спокойной ночи.
        Сказано это было так, что он тут же поднялся и неуверенно ответил:
        - Спокойной ночи.
        На скамейке было очень тихо. Он ушел в свою комнату и, не раздеваясь, устроился поверх одеяла.
        ...Приемник неустанно наигрывал различные мелодии, за окном светало.
        Он долго колебался: не выйти ли во двор, не глянуть ли на скамейку? но в конце концов выключил транзистор и заснул. И снилась ему степь, спокойная река и золотые кресты на белых соборах.
        Прошло два дня с того странного разговора. Он по-прежнему проводил время на пляже, по-прежнему в столовой, на рынке и перед кассой кинотеатра видел знакомые лица - но гоголевскую панночку ни разу не встретил. И было ему как-то не по себе.
        На третий день он нарушил распорядок. Он не пошел с утра на
        пляж, дождался тетю Нину, тащившую с рынка огромную спортивную сумку с надписью "Олимпиада-80" и напрямик спросил:
        - Тетя Нина, у вас еще есть квартиранты?
        Тетя Нина осторожно поставила сумку, разогнулась, поправила платок и отрицательно покачала головой.
        - Нет, миленький, никого я больше не брала. Одиноких пока не попадается, а с семейными не связываюсь. Семейные начнут газ требовать, начнут завтраки да ойеды готовить - хлопот не оберешься!
        - А девушек красивых нет по соседству?
        Тетя Нина присела на край скамейки, задумчиво развела руками, сочувственно улыбнулась.
        - Да вроде нет. Разве что Светка из двадцать пятого дома, дак ведь она в стройотряд укатила, аж на север.
        - Красивая?
        - Дак ведь не поймешь теперь, каковские вам нравятся. Вроде бы ничего. Курносая, стрижечка короткая, джинсы носит. Может и красивая.
        И прошел еще один день, а вечером он посидел на скамейке, слабо надеясь на что-то, потом встал и тихонько пошел к колодцу. Опять раздавались шорохи в кустах и падали на грядки яблоки. Наверное, все это выглядело со стороны довольно нелепо: крался в темноте по двору взрослый человек, как будто фрукты-ягоды залез воровать.
        Он нашарил рукой шершавый бок колодца и негромко сказал в сырую глубину, едва не запинаясь от неловкости:
        - Ау! Вы не выйдете?
        В колодце было тихо.
        - Девушка! - не сдавался он. - Выходите.
        В колодце словно бы легонько вздохнули, но промолчали.
        Он торопливо выпрямился и быстро пошел к дому.
        "Вот смех! - думал он и почему-то злился. - До какой же мистики
        можно дойти южными ночами? Прожить на свете больше четверти века, окончить вуз, регулярно читать брошюры общества "Знание", смотреть телевизор - и стоять над колодцем, вызывая какую-то мифологиню! Крестьянин ты олонецкий, дореформенный и забитый! Хватит!
        Называется - молодой специалист эпохи НТР..."
        Да, в те годы Эдгар не всегда все до конца понимал. Хотя это не значит, что теперь он все понимает.
        И вот одним прекрасным, но слегка грустным утром он с дорожной сумкой в руке в последний раз прошел по двору. Возле самой калитки он все-таки не выдержал и, мысленно издеваясь над собой, повернул к колодцу.
        Вода была спокойна, в ней отразилось его сконфуженное лицо. Он стоял над колодцем и напряженно вглядывался в глубину. Под черной толщей воды, у самого дна, лежала бледная тень. Одинокая грустная тень, отражение случайного облачка, заблудившегося в жарком небе.
        ...А когда самолет, разворачиваясь, пошел над морем, завалившись
        на крыло, он, наконец, сообразил, что же было странного в той ладони, поднятой к небу.
        Сквозь ладонь светили звезды.
        Да, так и не нашел он больше времени для поездки в тот городок.
        А ведь, видно, поверил кто-то в нее, и разомкнул круг, и оказалась она в другом городе, и обзавелась именем и телефоном, и поклонниками
        - и вот что из всего этого вышло.
        Превратилась в обыкновенную Черноволосую Обладательницу.
        Кстати, правдивость всей этой истории со степью, рекой и золотыми крестами Эдгару подтвердил Дракон. Во время одной из неторопливых субботних бесед во дворе автотранспортного предприятия Эдгар к слову рассказал Дракону о той давней встрече у моря и Дракон не очень охотно, уклончиво и, вероятно, многого не договаривая, все-таки признался, что действительно во времена его молодости жила некая черноволосая, угодившая потом в реку. Из весьма невнятных полуоткровений Дракона Эдгар уловил не все, но, тем не менее, понял следующее: Черноволосая стада жертвой какой-то интриги, в каковой интриге были замешаны ее родители, а главным образом братец-витязь, не угодивший чем-то тамошним колдунам, и ее обрекли на прозябание сначала в реке, а потом в колодце, оставив-таки из гуманных соображений лазейку для освобождения. Которой она, наконец, и воспользовалась.
        Дракон тоже был причастен к этой интриге - такой вывод сделал Эдгар из наблюдений за несколько виноватым его поведением - и выступал он в те стародавние времена отнюдь не на стороне братца-витязя. Это, конечно, можно было понять, исходя из вечного антагонизма между витязями и драконами.
        Впервые Эдгар увидел дракона из окна своей квартиры прошедшим летом. Тогда он, естественно, не знал, что это Дракон. Каждый день Дракон проползал по дороге под окнами Эдгара, трудолюбиво влача на спине блоки чьих-то будущих квартир (он работал на строительстве нового микрорайона), ревел на поворотах, коптил небо сизым дымом из выхлопной трубы, скрипел тормозами перед выбоинами, словом, вкалывай на славу. Однажды, субботним вечером, гуляя возле стройки, Эдгар обнаружил, что мощная машина стоит перед недостроенной крупноблочной коробкой о восьми этажах и вместо переднего колеса опирается на бревно. Машине было грустно коротать выходной такой вот всеми покинутой - и Эдгар понял ее состояние и вступил в беседу.
        Так они познакомились и так Эдгар узнал, что это Дракон. Дракон оказался довольно интересным и разговорчивым собеседником (кроме тех случаев, когда речь заходила о его давнем прошлом), он увлекался литературой, знал толк в искусстве Ренессанса, сам кое-что пописывал на досуге, отдыхая после работы во дворе автотранспортного предприятия.
        При последней встрече он дал Эдгару почитать свою рукопись, которую Эдгар положил тогда во внутренний карман куртки и которая и сейчас находилась там. Дракон явно хотел обрести своего читателя и желание это было вполне естественным.
        Эдгар подумал, что хорошо бы свести для беседы Дракона и Марсианского Сфинкса и посмотреть, что из этой беседы получится. Должно же у них быть что-то родственное?
        Он вынул из кармана листы, исписанные крупным почерком Дракона, с исправлениями, вставками, стрелочками и галочками, расправил и собрался приступить к исследованию Драконова творчества, но в это время за его спиной раздался хрипловатый, но, впрочем, не лишенный приятности голос.
        - Не забудьте о Необходимых Вещах, - промолвил голос.
        Эдгар обернулся, но никого не увидел. Он и не мог никого увидеть, потому что скамейка стояла за стендами с подробной информацией о спектаклях приехавшего на гастроли драмтеатра соседнего областного центра. Стенды закрывали полнеба, и только присев на корточки, можно было разглядеть ноги интересующихся театральным репертуаром.
        Эдгар не стал приседать на корточки. Он попытался вспомнить, где
        и что мог раньше слышать о Необходимых Вещах. Или видеть. В том, что
        он слышал или видел нечто, имеющее отношение к Необходимым Вещам,
        Эдгар не сомневался. Ему даже казалось, что какой-то эпизод, связанный с Необходимыми Вещами, произошел в континууме не далее, как этим утром.
        Память, однако, не желала взяться за дело как следует, вероятно,
        по причине нерабочего дня, и Эдгар решил не усердствовать, по опыту зная, что нужное все равно когда-нибудь вспомнится. А у него пока не было оснований спешить.
        Решив проблему столь мудрым образом (а вернее, отложив решение проблемы столь мудрым образом), Эдгар обозрел окрестности сквера окрестности были в полном порядке - и снова подставил лицо под добросовестное солнце.
        Улица - в солнце. Проходят. Проходят... Сидит на скамье, разомлев, статуи вроде. День погожий. Континуум дал течь - здесь точка встреч...
        Стоп! Опять неправда. Опять искажение фактов. И даже не в интересах читателя, а ради красного словца. Насчет погожего дня все правильно, а вот насчет течи в континууме явный перегиб. Пока никаких встреч не наблюдается.
        Эдгар расправил на коленях исписанные с обеих сторон листы и принялся разбирать каракули Дракона. С каракулями приходилось мириться, учитывая, каких трудов стоило Дракону водить шариковой ручкой, зажав ее в когтистой лапе. И вообще Эдгар при встречах просто любовался им, настолько узкая ушастая драконья голова, чешуйчатая спина, огромный хвост и тяжелые крылья соответствовали представлению Эдгара о драконах. Его приятель был т и п и ч н ы м драконом.
        Прочитав первые строки, Эдгар обнаружил, что Дракон, во-первых, пишет о себе, и, во-вторых, пишет о себе почему-то в третьем лице. Возможно, Дракон пытался подобным образом замаскировать тождественность литературного героя и автора.
        Можно, конечно, возразить в том смысле, что драконы, во-первых, не пишут. Отсюда вытекают "во-вторых" (не пишут о себе) и "в-третьих" (не пишут о себе в третьем лице), но позвольте: откуда мы знаем, на что способны драконы? Если ваш домашний дракон умеет только нагло таскать фарш из холодильника, это еще не доказательство ограниченных способностей других драконов. Кроме того, следует учесть, что приятель Эдгара был к тому же и специализированным грузовым автотранспортным средством. Хотя, конечно, это ничего не объясняет.
        Но прочь, сомненья! Разные бывают драконы. Попробуете возразить? Попробуйте. А мы пойдем дальше. Per aspera сюжета.

*
        Вот что писал Дракон:
        "Дракон полз по осенней грязи мимо одинаковых домов. Дома с любопытством разглядывали его десятками светящихся глаз. Дорога была разбита колесами самосвалов, залита лужами, и пеший путь от троллейбусной остановки до нового микрорайона превратился в сложную проблему.
        За домами раскинулись желтые поля, пока еще независимые, но город тянулся уже и туда, выслав разведчиками вагончики строителей. Подъемные краны неуклюжими чудовищами карабкались в темное небо и фонари на их стрелах освещали недостроенные белые стены, оранжевые переплеты оконных рам, черные провалы на месте будущих дверей. Дракон с опаской посматривал на неподвижных гигантов, пригибая ушастую голову к самой дороге, так что грязь забивалась в его чуткие ноздри".
        Эдгар читал и улыбался. Дракон явно писал мемуары. И, похоже, кое-кому подражал.
        "Он приполз на окраину города из-за желтых полей, с трудом выбравшись из пещеры в глубоком овраге. Дракон был очень стар и долгие годы не покидал своего логова. Он лежал в полудремоте в сырой темноте, вздрагивая от гула самолетов и встревоженно поводя слабыми крыльями, которые больше не могли поднять его в воздух."
        Прочитав эту фразу, Эдгар понял, почему Дракон не предложил свои услуги Аэрофлоту.
        "Он не знал, сколько лет прошло со времен его последнего полета над степью, но любил вспоминать дни молодости, когда теплый ветер нес его вперед, крылья гордо шумели, в стеклянные глаза било солнце и огромная тень легко скакала по земле через холмы и овраги все ближе и ближе к шестиугольнику крепости. Крепость стояла на холме, опоясанном рвами с водой. Вниз по склону от ее стен сбегали белые хатки, кривые улочки ныряли в белые облака яблоневых садов, а дальше, до самого горизонта, до далекого моря расстилалась степь.
        Он кружил над крепостью и его розовые уши, похожие на две огромные морские раковины, мгновенно ловили страх, текущий по воздуху от разбегавшихся в разные стороны маленьких нелепых существ. Существа прятались в хатки, падали в траву под деревьями, закрывая головы хрупкими конечностями, и дракон довольно урчал, неторопливо кружась над ними в туче песка, пыли и сорванных листьев. Его стеклянные глаза выбирали жертву, шершавый язык трепетал, предвкушая сладость мяса и крови".
        Эдгар поморщился и покачал головой, Дракон перегибал с натурализмом.
        И видно, уж очень нуждался в читателе, коль не постеснялся отдать на суд Эдгара свой натуралистический опус, где, к тому же, не все клеилось. Так, Дракон сравнивал свои чудесные уши с морскими раковинами, для глаз подобрал определение "стеклянные" и в то же время словно не знал того, что "маленькие нелепые существа" называются людьми. Тем не менее, Эдгару нравилась манера изложения Дракона. В ней чувствовались свежесть восприятия и ценность описания не только свидетеля, но и участника.
        " И вот однажды, - повествовали каракули, - во время очередного
        налета на крепость, дракон уже распрямил когтистые лапы, собираясь ринуться вниз, на дорогу, где застыло испуганное существо,- и в это время горло его пронзила острая боль. Дракон заревел, и от страшного рева пригнулись к земле деревья и солома полетела с крыш.
        Существо кричало и извивалось, пытаясь вырваться из его когтей,
        а он тяжело летел назад, к пещере, и от боли черными казались ему
        небо и солнце. Он не заметил всадников, мчавшихся по степи вдогонку,
        - и опять заревел от боли в крыле. Подобно урагану устремился дракон к земле и всадники бросились врассыпную, в ужасе пригнувшись к шеям коней.
        Крыло и горло нестерпимо болели, но он все-таки добрался до пещеры и, шипя от боли, вполз под черные своды. Злобно ударив крылом о стену, он сломал засевшую в нем стрелу, но боль не прошла. Он разорвал добычу когтями, но не смог проглотить ни куска - вторая стрела застряла в горле.
        С тех пор дракон больше не мог летать. Когда муки голода становились невыносимыми, он выползал в степь и пытался ловить маленьких юрких зверьков. Но удача приходила редко, потому что бесполезные крылья волочились по земле, делая его неуклюжим и беспомощным. Дракон жадно пил речную воду, на время обманывая желудок, но слабел все больше и больше. От слабости он засыпал и спал почти не пробуждаясь, потому что во сне притуплялся голод и чуть утихала боль. Это был даже не сон, а тяжелая полудремота, соединявшая в бесконечную однообразную цепь лето и осень, зиму и весну...
        Весной дракона будила талая вода, затекающая в пещеру. Временами вода приносила всякую степную падаль и он с отвращением пожирал ее, и болезненное мычание разносилось далеко по степи.
        Дракону уже случалось вдоволь отведать падали. Было это давным-давно, когда над оврагам весь день ржали кони, с топотом мечась по полю, воинственно кричали люди и звенела, звенела сталь. Он притих в своей пещере, но знакомый запах крови заставил его насторожиться. К вечеру, когда стихли топот и крики, и резкий звон клинков не разносился больше в воздухе, он выполз из пещеры и насытился еще не остывшим мясом. Он ползал по полю, шипя от возбуждения, и не мог оторваться от пиршества, и боязливо косился на далекие костры, и в глазах его горел лунный свет, а брюхо царапали обломки копий и стрелы, разбросанные в траве.
        Такие трапезы выпадали нечасто, и он ждал их годами, тревожно раздувая ноздри во сне.
        Сны уносили дракона в те годы, когда он мог целый день без устали мчаться над землей. Был он тогда молод и могуч, и без труда добирался к закату до широкой реки. На ее высоком берегу, над поросшими лесом склонами, стоял белый город, взметнувший в небо колокольни соборов. Золотые кресты мягко сияли в закатных лучах и далеко над водой плыл гулкий колокольный звон. Дракон тучей обрушивался на город, хватал добычу, жадно рвал ее на части прямо в воздухе и, насытившись, неторопливо летел назад, бесшумно скользя по черному небу.
        Справедливости ради надо сказать, что дракон редко испытывал потребность в еде".
        Эдгар хмыкнул. Автор, почувствовав перегруженность произведения гастрономическими подробностями, встал на защиту литературного героя. Другими словами, попытался себя оправдать.
        "Чаще всего дракон просто лениво кружил над селением, и струящийся от земли страх заставлял сладостной дрожью трепетать его чешуйчатое тело. Ему просто нравилось п у г а т ь.
        И все это перечеркнули злополучные стрелы. Синее небо и бегущая к горизонту степь сменились сырым мраком пещеры.
        Болезненный нарыв на горле однажды прорвался и колючая стрела
        вышла, наконец, вместе с гноем. Но слабость не покидала дракона..."
        Эдгар прервал чтение, несколько утомленный Драконовым жизнеописанием,
        которое было бедно событиями либо из-за того, что особых событий и не
        случалось, либо (и скорее всего) из-за того, что Дракон, исходя из определенных соображений, избегал описания некоторых фактов, а также рассуждений по тому или иному поводу.
        Эдгар переложил десяток листов и пробежал глазами несколько туманное окончание.
        Вот это окончание:
        "На балконах стояли люди, говорили, смеялись, и никому не было дела
        до старого дракона, с опаской ползущего по дороге, разбитой колесами самосвалов. И только маленький мальчик, разглядев внизу дракона, восторженно крикнул:
        - Мама, смотри, дракон ползет!
        Женщина вышла на балкон, поправляя пушистые волосы, всмотрелась в улицу. В лужах сверкали осколки лунного света.
        - Какой дракон, сынок? Опять на стройку что-то везут.
        Женщина махнула рукой в сторону подъемных кранов и ушла. Мальчик перегнулся через перила, повторил разочарованно: "Везут что-то..." - и задумчиво подпер рукой щеку, провожая взглядом мощную машину, с ревом полезшую через лужу.
        А парень, идущий с троллейбусной остановки, отошел на обочину, пропуская гудящую громадину, ослепившую его фарами, посмотрел на забрызганные грязью брюки и обругал шофера".
        Вот так и произошла метаморфоза, вот так и состоялся обещанный разговор "про тела, превращенные в формы новые" (перевод С. В. Шервинского).
        Эдгар закончил знакомство с плодом Драконова творчества как раз
        в подходящий момент. Потому что едва он перевел глаза с Драконовых трудов на небо, как увидел косо прошедший над крышами и исчезнувший за двухэтажным магазином "Детский мир" тот самый НЛО в форме перевернутой вверх дном белой с синим ободком тарелки, которая опустилась в траву в момент Эдгарова поспешного исхода из Города Флюгеров.
        Эдгар положил рукопись во внутренний карман куртки, поднялся и попытался по лицам прохожих определить их отношение к пролету НЛО.
        Но прохожие продолжали идти по своим делам, то ли не заметив вышеупомянутого пролета, то ли привыкнув к многочисленным явлениям
        НЛО наблюдателям в разных местах земного шара.
        Убедившись в индифферентном отношении прохожих, Эдгар перешел улицу и направился к предполагаемому месту посадки НЛО.
        Неопровержимым остается тот факт, что неопознанные летающие объекты, они же "летающие тарелки", стали всерьез досаждать землянам около четырех десятков лет назад, когда их впервые увидел небезызвестный американец К. Арнольд. С каждым годом их становится все больше и больше. Их видят не только невооруженным глазом, но и на экранах радиолокационных станций. Они мешают летать гражданским самолетам землян. Они заставляют по тревоге подниматься в воздух военные самолеты землян. Они наводят страх на пилотов своими эволюциями, резкой сменой направления движения, преследованием, лобовыми атаками и наконец дошли до того, что стали по ночам с пятидесятикилометровой высоты освещать сверхмощными прожекторами наши дома, мешая нам как следует отдохнуть перед трудовым днем. Они настолько заполонили небо, что мы уже почти не обращаем на них внимания, как не обращаем внимания на голубей, ворон и падающие из космоса станции "Скайлэб" и метеориты.
        Они приелись, они стали неотъемлемой приметой нашего существования, можно сказать, его атрибутом. Они больше не являются темой разговоров. Ими занимаются комиссии, деятельность коих никого особенно не интересует.
        Они стали б ы т о в ы м и летающими тарелками.
        Что они такое? Летательные аппараты, сгустки пока неведомых нам полей, локальные возмущения континуума, проекции, передаваемые на Землю аппаратурой инопланетного космического зонда, что давным-давно болтается где-то в районе Марса и забавляется, как известно, созданием пресловутого радиоэха? Чисто земные, еще не изученные феномены нашей многострадальной атмосферы?
        Безусловно, лестно тешиться мыслью, что за нами наблюдают с других планет. Если наблюдают - значит, мы интересны! Нас уязвляет, конечно, отсутствие каких-либо попыток контакта, но ведь и мы не ищем контакта, скажем, с крапивой или кузнечиками, и не потому что считаем их глупее себя, а потому что нам и в голову не приходит попытаться вступить с ними в контакт. Возможно, Инопланетный Разум видит в нас не более чем любопытное (а может быть и не очень любопытное) явление природы и в его инопланетную голову даже случайно не приходит мысль выстроить из своих летающих в нашем небе тарелок теорему Пифагора и подождать нашу ответную реакцию.
        Жаль. Уж мы бы ответили...
        Мы с возмущением гоним от себя мысль о том, что сонмы неопознанных объектов могут оказаться не более чем порождением чисто наших земных условий, мы лезем в недра веков и выуживаем все новые и новые сведения о палеоконтактах, о допотопных посещениях (или палеовизитах, как теперь модно говорить), мы находим следы этих посещений где только можно и даже нельзя, и с радостью поднимаем их на щит, мы роемся в библейских текстах и древнеиндийских сказаниях, мы истолковываем на удобный для нас лад наскальную живопись, мы приспосабливаем к потребностям нашей мечты Баальбек и остров Пасхи, пустыню Наска и плато Тассили.
        А какие удары приходится выдерживать мечте! Пали Баальбек и Тассили, получили свое объяснение птицы, рыбы, пауки, ящерицы и прочие животные пустыни Наска. Чисто земное объяснение. Послушайте.
        "Древние обитатели пустыни Наска создавали их для своих богов
        или душ умерших родственников. Это вполне правдоподобно, так как
        такие же изображения животных и птиц встречаются и на сосудах,
        которые они клали вместе с покойниками в могилу".
        Обидно? Обидно. Хотя здесь можно и поспорить.
        Следом с грохотом рухнула еще одна гипотеза. Гипотеза убеждала
        в создании неземными скульпторами каменных идолов острова Пасхи, убеждала на том основании, что никакие человеческие силы не могли бы доставить восьмидесятитонных гигантов от карьера до места установки. "Деревянные валки", - возражали оппоненты. "Где вы видите на острове деревья?" - ответствовали сторонники инопланетных ваятелей.
        И что же вы думаете? Нашли-таки деревья! Добрались до дна кратерного озера и обнаружили тьму-тьмущую древесной пыльцы, неумолимо свидетельствующей о наличии в прошлом густых "пасхальных" лесов.
        Непонятно, правда, почему они исчезли - но ведь это уже совсем другой вопрос. А не так давно, как известно, и без всяких валков поволокли идолов. В порядке эксперимента.
        И так за что ни возьмись.
        Бросились в противоположность, дошли до объявления нашей уникальности во вселенских масштабах, приуныли и вроде бы смирились и перестали роптать, на самом деле, конечно, ни на мгновение не допуская мысли о том, что мы одиноки во Вселенной.
        И как же парадоксально все-таки мы устроены! Атакуемые полчищами летающих тарелок, мы заявляем, что у нас слишком хорошее зрение для того, чтобы видеть их, а когда летающая тарелка в конце концов падает в лужу перед нашим носом, забрызгав брюки, грозим кулаком в сторону ближайшего посудного магазина или точки общепита.
        И все-таки верим в пришельцев, ждем их и давно уже заготовили сотни вариантов приветственных речей в честь Посещения.
        А Посещение-то, возможно, давным-давно уже состоялось. Мысль не новая, но не всегда не новое значит - неверное. Ждем кораблей, порхающих с небес на площади наших городов, предвидим мудрых, ясноглазых, большеголовых, несущих Знание - а на деле все, быть может, гораздо проще.
        Про Одинцова никогда не слышали? Так послушайте, это ведь не выдумки, это правда. Вот только доказать он ничего не может. Поначалу пытался: ходил, говорил, убеждал, письма писал, а потом махнул рукой и продолжает в свободное время разводить аквариумных рыбок. А что ему остается делать?
        И так вот всегда: уставимся в небо, ждем не дождемся какой-нибудь там кометы Галлея и не замечаем того, что буквально под носом пролетает.
        А ведь если разобраться: что нам в этой самой комете Галлея вкупе со всякими там "Де Кок - Параскевопулос" или "Швассман - Вахман 1"?
        Под ноги надо внимательней смотреть. По сторонам.
        Ну ладно, об Одинцове. Пока Эдгар ищет вход во двор магазина
        "Детский мир". А то ведь так можно до бесконечности.
        Остановимся.
        Потому что шоссе блестело в свете фар, как рыбья чешуя, и "дворники" на ветровом стекле неустанно занимались утренней гимнастикой. Сквозь мелкий дождь расплывчато светились квадраты окон у дороги - возникали впереди неясным сиянием и уносились назад, словно кто-то тащил их на веревочке. Равномерный гул мотора гипнотизировал, настойчиво предлагая продолжить прерванный, самый сладкий утренний сон, и
        Одинцов постоянно до слез зевал, не отрывая, однако, взгляда от предательски скользкого асфальта. Встречные грузовики, презрительно фыркая, обдавали его "Москвич" синим дымом и бежали дальше по своим трудовым делам, уверенно налегая на дорогу огромными колесами.
        Паршивенькое серое утро робко старалось растолковать нахальной
        ночи свои права, пока, правда, без особой надежды на успех, поэтому Одинцов чуть не проскочил мимо человека, махнувшего рукой с обочины. Одинцов затормозил и принялся выполнять очередной затяжной зевок. Когда он кончил зевать и протер глаза, оказалось, что попутчик уже шуршит плащом, устраиваясь сзади.
        - До Москвы?
        - Да, - не сразу отозвался попутчик, перестая шуршать и затих.
        "Москвич" вновь набрал скорость и погнался за отступающей ночью,
        а Одинцов, рассудив, что разговор - лучшее средство прогнать сонливость, приступил к универсальной метеорологической увертюре.
        - Погодка-то, а? - бросил он первые слова на конвейер разговора.
        - Через месяц, глядишь, заметет.
        Он сокрушенно покачал головой, подумав о гололеде и вероятном резком скачке кривой на графике дорожно-транспортных происшествий. Попутчик молчал. Одинцов бросил взгляд в зеркальце и обнаружил, что тот съежился в уголке, подняв до ушей воротник плаща.
        "Иностранец, что ли?" - удивился Одинцов, разглядывая смуглое длинноносое лицо и поспешно перевел глаза на дорогу - при такой видимости, да в дождь зевать не положено, а то мигом кувыркнешься в кювет. Как сосед Петр Федотыч. Не успел обзавестись "Жигулями" - красивой малиновой машинкой, игрушкой, да и только - как загремел и колеса вверх. Сам, слава Богу, отделался синяками, но машина, малиновая игрушка, ой-ей-ей!..
        - Не за билетом, случайно? - вновь запустил конвейер Одинцов.
        - Что? - не понял незнакомец.
        - Я говорю, не за билетом на хоккей в Москву-то? - повторил Одинцов, осторожно выводя "Москвич" из-за кормы автобуса, ползущего вдоль обочины. Как раз к открытию успеем, а то потом очередища будет аж безнадежная.
        - Нет, не за билетом, - лаконично отозвался незнакомец.
        - А я вот специально встал пораньше, - сообщил Одинцов. - "Спартачок" должен сегодня причесать эти Вооруженные Силы.
        Он помолчал и огорченно добавил:
        - Хотя что-то не получается в последнее время.
        - Я не на хоккей. Целил прямо в Москву, да немного перепутал, промахнулся, - наконец-то, кажется, разговорился незнакомец. - Еще многие ошибаются. Дело новое. Вот и добираемся, кто как сумеет.
        "Точно, иностранец!" - решил Одинцов.
        - А что, застряли на наших дорогах? Сейчас на проселочные лучше не соваться, разве что на тракторе или танке. Для "фольксвагена" или там "ситроена" они малость тяжеловаты. Похуже ралли "Париж - Дакар".
        Одинцов со вкусом произнес заграничные названия и улыбнулся, довольный собой.
        - Я без машины.
        Одинцов изумленно посмотрел в зеркальце.
        "Вот чудак, неужто пешком ходил? Впрочем, иностранцы - народ своеобразный..."
        - Наверное, в музеи?
        - И в музеи тоже, - уклонился попутчик от прямого ответа.
        Одинцоов сбавил скорость на повороте и пристроился за колонной мокрых "КрАЗов", тащивших, подобно верблюдам, горбы песка в своих вместительных кузовах. Дачные домики сменились заводскими корпусами и просторными дворами автоколонн.
        - Извините, а откуда вы к нам?
        Незнакомец зашуршал плащом.
        - Джаньяхара.
        "Джаньяхара, Джаньяхара... В Африке, что ли? Или где-нибудь возле Индонезии? Островное какое-нибудь государство. Спросить бы, да неудобно. Будет потом по мне, темному, обо всех судить. - Одинцов покосился в зеркальце. - Ладно, вернусь, у сына спрошу. Кстати, билеты... - Одинцов посмотрел на часы. - Как раз успею", - решил он и негромко замурлыкал песню о великолепной пятерке и вратаре.
        Телевизор совсем не то, даже цветной. Настоящий болельщик должен быть там, в реве трибун, всем телом, невольным напряжением мускулов участвовать в том захватывающем, берущем за душу действе, что зовется Хоккеем. Здоровенные ловкие черти в ярких свитерах носятся по площадке в пылу сражения, а под перекрытиями мечется эхо - это чиркают по льду коньки, это шайба врезается в бортик, это стучат клюшки, это кричат тренеры... Настоящий болельщик должен быть частицей того тысячеголосого, неистового, что требует: "Шай-бу! Шай-бу!" - и удовлетворенно гремит: "Мо-лод-цы!" или же оглушительно свистит, да так, что кажется - тяжелая крыша, дрогнув, вот-вот взлетит и затеряется в небесах. Хоккей - это...
        - Спасибо, я здесь выйду.
        Одинцов очнулся от хоккейных грез. Его "Москвич" уже бежал в разноцветной реке машин по пригородному проспекту.
        - Не за что.
        Он подрулил к тротуару. Незнакомец вышел и остановился, одергивая плащ. Одинцов помахал ему рукой и, приоткрыв дверцу, крикнул сквозь уличный шум:
        - Вернетесь к себе - привет от нас вашему народу!
        Незнакомец обернулся, кивнул. Голос его раздался совсем близко, словно он по-прежнему сидел в машине.
        - Обязательно передам привет от землян.
        Он заспешил к метро, опустив голову, а Одинцов обнаружил на заднем сиденье маленькую безделушку, выпавшую из кармана незнакомца.
        Или оставленную с умыслом.
        Одинцов привез ее домой, и показывал во время своих хождений и
        разговоров, и описывал в письмах, а потом ее забрал пришедший в гости
        к внуку соседский пацан, когда Одинцов уже вернулся к своим
        аквариумным рыбкам, и никто так и не узнал, что это был портативный
        инопланетный аналог нашего пока еще не созданного Рога Изобилия.
        Впрочем, в отношении того, что никто не знал, сказано не совсем точно, потому что Эдгар все-таки узнал. Но безделушка уже надежно потерялась.

*
        Для того, чтобы отыскать вход во двор "Детского мира", Эдгару пришлось отшагать квартал прямо, а потом квартал направо. Он прошел под длинной аркой и очутился во дворе.
        С тыльной стороны "Детский мир" выглядел не так привлекательно, как с фасада: взору являлись стены с отвалившейся местами штукатуркой, пыльные окна служебных помещений, серые ворота склада, запертые висячим замком внушительных размеров. Являлись взору также два чахлых ясеня и уголок для курения, состоящий из столбиков от скамейки и вмурованной в асфальт железной бочки тревожного красного цвета. У чахлых кустов стояли переполненные мусорные баки, валялись растерзанные коробки из-под импортной обуви, обрывки оберточной бумаги с надписями "Благодарим за покупку" и разбитые флаконы из парфюмерного отдела. Еще во дворе находился деревянный стол для игры в домино и неподалеку от мусорных баков - летающая тарелка.
        Белая с синим ободком тарелка размером с автомобиль "Запорожец", очень похожая на перевернутые тарелки предприятий общественного питания, лежала на асфальте и не подавала никаких признаков жизни, а также ничем не обнаруживая свое инопланетное происхождение.
        Эдгар подошел к ней, дотронулся до гладкой поверхности и убедился, что летающий объект сделан из материала, аналогичного или очень похожего на материал, из которого делают посуду на наших земных предприятиях. В дальнем от Эдгара секторе верхней части тарелки синей краской была начертана стилизованная елочка, стояла большая буква "Б", далее следовал загадочный символ "2-с", наискосок располагался равносторонний треугольник с вписанной в него цифрой "З", а напротив
        - цифра "5".
        Проанализировав эту информацию, Эдгар предположил следующее:
        елочка является символом планеты и свидетельствует о том, что тарелка прибыла с планеты, покрытой хвойными лесами;
        большая буква "Б" означает или первую букву названия планеты
        или само название;
        символ "2-с" недвусмысленно указывает на то, что планетная система пришельца имеет два солнца, а значит, скорее всего, визит нанесен от 61-й звезды Лебедя, в определенный период внушавшей человечеству определенные подозрения (или надежды);
        равносторонний треугольник с вписанной в него цифрой "3" нес информацию о том, что система состоит из трех обитаемых планет ("З"), существа с которых и вытворяли всякие чудеса в Бермудском треугольнике (знак "треугольник"), а цифра "5" (или "отлично") бодро сообщала о том, что в системе 61-й Лебедя все в полном порядке.
        Поразмыслив еще немного, Эдгар пришел к выводу, что пришельцы в целях камуфляжа могли просто скопировать условные обозначения продукции земного фаянсового предприятия. Например, "2-с", возможно, указывало на качество, то есть сорт, присваиваемый товарной продукции.
        Эдгар присел и попытался заглянуть под тарелку, надеясь обнаружить двигатели, но тарелка очень плотно лежала на асфальте. Он обошел ее в поисках входа, но вход визуально не наблюдался. Тарелка казалась выброшенной на помойку бракованной игрушкой, не нашедшей спроса в магазине "Детский мир".
        Ходим мы по земле, а тарелки летают - вот ведь странная штука какая...
        Эдгар задумчиво посвистел, потом постучал в гладкий бок тарелки и в ней сразу открылся вход. Часть тарелочного бока подалась назад и отъехала в сторону - и Эдгар заглянул внутрь. Внутри находились два кресла, руль, педали, похожие на автомобильные, приборная панель со спидометром, индикатором расхода горючего, большой красной кнопкой запуска и тумблером для переключения скоростей. Изнутри тарелка была совершенно прозрачной. Над креслами болтались широкие ремни безопасности. В одном кресле лежала газета "Советский спорт", в другом - листок, вырванный из ученической тетради. На листке небрежным почерком было написано: "Когда же ты раздобудешь Необходимые Вещи?" Подпись, равно как и обращение, отсутствовала.
        Это было уже второе напоминание о Необходимых Вещах. Видимо, наступала пора что-то предпринимать для их обнаружения, но Эдгар никак не мог вспомнить, где ему приходилось сталкиваться хотя бы с намеком на них.
        Тем не менее в нем крепла уверенность, что сегодня утром он видел что-то, связанное с Необходимыми Вещами. Вот только что?
        Он забрался внутрь тарелки, сел за руль и, недолго думая, ткнул
        в большую красную кнопку, не позаботившись о том, чтобы пристегнуть ремни безопасности - и тут же поплатился. Тарелка резко подпрыгнула и Эдгар проверил головой прочность потолка. По упругости потолок очень походил на фаянс.
        Дальнейшие опыты с кнопкой, педалями, рулем и тумблером не дали никакого положительного результата. Тарелка подпрыгивала (умудренный Эдгар цеплялся за руль), но не взлетала. Шестьдесятпервозвездолебедевцы, вероятно, имели хорошую привычку оставляя средство передвижения, забирать с собой ключ зажигания.
        Эдгар задумчиво забарабанил пальцами по приборной панели и сквозь прозрачный бок тарелки увидел, как дверь служебного входа открылась и в ней показался грузчик в фирменном синем халате с изящными белыми буквами "ДМ" на нагрудном кармане. Грузчик был благообразным, невысоким, черноволосым, в возрасте до тридцати. В руке грузчик держал три черные коробочки, которые Эдгар опознал как упаковку французской туалетной воды для мужчин.
        Эдгар был невидим для работника "Детского мира", не обратившего, впрочем, никакого внимания на летающую тарелку с открытым люком. Вообще-то по тарелке не видно было, что она летающая. Грузчик сделал несколько шагов по двору, остановился у железной бочки и закурил.
        Он курил и иногда посматривал на часы, и досмотрелся-таки, потому что из-под арки торопливой походкой вышел столь же благообразный молодой человек в джинсах, черной блестящей куртке и спортивной шапочке голубого цвета. Молодой человек очень знакомо покашливал и Зпгар угадал в нем Голубого Рыцаря.
        Голубой Рыцарь деловито подошел к Грузчику, деловито поздоровался, деловито вложил деньги в карман с изящными белыми буквами "ДМ", деловито извлек из-под куртки полиэтиленовый пакет со знакомой пышноволосой звездой эстрады (у Эдгара заныло сердце при виде этого пакета, из которого не так давно выглядывали батон и горлышко молочной бутылки), так же деловито уложил туда коробочки с дефицитом и собрался откланяться, но тут Эдгар не выдержал. Он выпрыгнул из неопознанного летающего объекта, прилетевшего с планеты Б и направился к месту проведения операции "деньги - товар".
        Увидев постороннего, Грузчик метнул окурок в железную бочку и принялся отрешенно взирать на мусорные баки, а Голубой Рыцарь нахмурился. Будь у него копье, он непременно бы им потряс.
        - Добрый день, - сказал Эдгар, подходя к участникам операции.
        - Посторонних не обслуживаем, - процедил Грузчик, продолжая разглядывать мусорные баки.
        - Семь дней и семь ночей прошло после Троицы, и лежал теперь путь назад, в старый замок Эскладоса Рыжего, что побежден был Рыцарем со львом в честном бою, - ни к селу ни к городу нараспев затянул Голубой Рыцарь, потом добавил, хмуро глядя на Эдгара: - Между прочим, по-другому не достать.
        - Где Юдифь?
        Голубой Рыцарь помрачнел еще больше.
        - А вот этого спрашивать не надо. Не следует. Семь дней и семь ночей мечи звенели, семь дней и семь ночей кони храпели в Камелоте славном, городе Артуровом, семь дней и семь ночей над столами поднимались кубки тяжелые с добрым вином, и лица красавиц улыбками озарялись в факельном свете, и королева Геньевра махала белым платком.
        Эдгар попытался вставить слово, но Голубого Рыцаря понесло. Грузчик переводил глаза с него на Эдгара и обратно.
        - Махала платком государыня Геньевра, приветствуя достойнейших
        из достойных, сильнейших из сильных, отважнейших из отважных. Семь дней и семь ночей веселье шло и турниры рыцарские при дворе короля Артура, и лежал теперь путь назад, долгий путь сквозь угрюмый лес, лес Броселианд, что тенью тяжелой пал на королевство Артурово...
        Он внезапно замолчал.
        - "Юдифи" нет, - пробормотал Грузчик. - "Клеопатра" есть, так ее в отделе навалом и очередь небольшая.
        - Где Юдифь? - повторил Эдгар.
        Голубой Рыцарь усмехнулся.
        - Найдете Необходимые Вещи - и будет Юдифь там, где вам захочется. Возможно.
        Он с достоинством раскланялся и деловитой походкой удалился под арку. Ходил он очень быстро, вероятно, потому, что чувствовал себя необычайно легко без доспехов.
        Эдгар выжидающе посмотрел на Грузчика, а Грузчик воззрился на перевернутую вверх дном тарелку, неестественно изобразил изумление и предложил Эдгару сигарету. Грузчик мог находиться на холоде долго, так как под халатом у него был надет пушистый синий свитер.
        Эдгар машинально взял сигарету, еще раз внимательно изучил безмятежную физиономию Грузчика, словно только что его как следует разглядел и, улыбаясь, медленно произнес:
        - Значит, дефицит?
        - Значит, дефицит, - подтвердил Грузчик и тоже улыбнулся.
        Они постояли, покурили. Эдгар ждал.
        И дождался.
        Потому что когда ждешь, всегда чего-нибудь да и дождешься. Пусть даже совсем не того, что ждал. Важно, что ожидание не пропадает впустую. Хотя можно ждать конца света, а дождаться дождичка в четверг.
        Или ждать обещанного, пусть и три года, а дождаться свиста, издаваемого обыкновенным речным раком.
        Итак, Эдгар дождался.
        - Кое-что о дефиците, -наконец молвил Грузчик. - Повторяю: кое-что. В двух словах. Учитывая вон ту штуковину, - он кивнул на тарелку. - Буквально вчера. Вернулся с работы, свет в комнате включил, а там привет - пришелец. Сидит, понимаешь, в кресле, конечности под себя подобрал и мерцает этак неторопливо - голубая звезда да и только. Кайфует.
        "Добрый вечер, - говорю, - брат по разуму". - "Здравствуйте", отзывается. С таким небольшим акцентом спикает, картавит к тому же слегка, но вообще прононсейшен - будь здоров! "Пардон, - говорит, - за вторжение". - "Ничего, - отвечаю. - Будьте как дома". Сел тоже, закурить предложил. Этикет знаем. Он отказался, сидим, в общем, молчим. Я себе дымлю, он конечностями пошевеливает. "Издалека, - спрашиваю, - к нам будете?" А он аж из центра Галактики. Потолок!
        Не на своих, мол, восьми, добрался, а через подпространство, значит. Киваю я ему и дальше веду светскую беседу. Спрашиваю, как там у них в центре, в метрополии, значит. А он вдруг аж зеленый весь сделался, с обивкой кресельной слился и моргалку свою единственную закрыл.
        Ну, думаю, все, потух! Откинулся. Нет, слышу, отвечает. "Хреново, говорит, - у нас. Я потому и осмелился" - и все такое прочее. Ну я сразу: чем, мол, могу? Ничего такой пришелец. Не жлоб какой-нибудь. Окраску клево менял и застенчивый такой. Ну, думаю, надо выручать корешка. Он моргалку растопырил и говорит: "Видите ли, - говорит, - сока нет у нас яблочного". Я прибалдел немного и говорю: "Совсем, что ли, нет?" А он кивает печально. Дожди, мол, сильные шли, лванов развелось как грязи. Начали, мол, импортировать с Флавии, а там переворот, завал, границы закрыли и все эти дела. А у него гости должны собраться. Мол, только что звездочку очередную кинули, ну, естественно, всех шишек наприглашал. Что, мол, за гульня без сока? Хобот, мол, нечем обмывать. Весь пятнами покрылся, я думал, точно хана ему, а он: "Спасибо, - говорит, - подсказали, что здесь бывает. Далековато, конечно, с переходами, но что делать? Без сока-то совсем труба! - И опять замерцал голубой звездой. - Хорошо, - говорит, - линию сюда бросили в интересах трудящихся". Представляешь? Я говорю: "В чем дело, брат по разуму? У меня этого
сока навалом. Топай на кухню и греби сколько нужно".
        Ну тут он разве что блеять от счастья не начал. Благодарностей кучу наговорил, да с кресла, да в клубок, да ходом на кухню. И я доволен, ей-богу! Приятно, черт возьми, кого-то выручить в трудную минуту.
        Вернулся он. Говорит, что сок, мол, уже отправил и опять извиняться начал. Пожелтел аж. Прости, мол, друг, за беспокойство, напряженность полей огромная, перегрузки, то да се, выползти, мол, только в твоей хате можно. Мол, планировали станцию на пустыре, а я здесь хибару соорудил. А потом говорит: "Знаете, мафики у нас бесподобные. Потолочные. Будет время заскочите к нам на Орию, гипертуннель прямо у гнезда выходит". В общем, отчалил.
        Я шасть-шасть по полкам - сигарет последняя пачка. Елки-палки! Надо, значит, тоже рвать кой-куда, своего-то табачку нет. Наведываемся тут на одну планетку через подпространство. Лишь бы друг Серега дома был. Конечностями передними шасть по полке, шапки для голов прихватил - и сюда!
        Эдгар посмотрел на Грузчика и обнаружил, что из воротника фирменного синего халата торчат две черноволосые головы. Головы поморгали четырьмя глазами и улыбнулись двумя ртами.
        - Будь здоров, приятель! - хором продекламировади головы Грузчика и ловко сплюнули под ноги.
        Грузчик рысцой добежал до летающей тарелки, еще раз улыбнулся и сказал левым от Эдгара ртом:
        - А звездочка-то все-таки не та, что ты предполагал. Шестьдесят вторая Лебедя!
        Потом добавил правым от Эдгара ртом:
        - Но рассуждал ты неплохо.
        Жаргон выдавал его с обеими головами. Перегибал Грузчик с жаргоном. Слишком уж под нас подделывался.
        Он скрылся в тарелке, люк задвинулся, тарелка приподнялась и повисела немного над мусорными баками, и круто пошла над двором, набирая высоту, и Эдгар помахал ей вслед.
        Потом он еще немного постоял во дворе магазина "Детский мир", раздумывая, кто где сейчас может быть. И выходило по его расчетам так, что Марсианский Сфинкс располагался на Марсе, в районе Кидонии, Дракон во дворе автотранспортного предприятия, Хрипловатый, Но, Впрочем, Не Лишенный Приятности Голос пребывал где-то неподалеку, Голубой Рыцарь ловил такси или маялся на троллейбусной остановке, намереваясь отвезти домой дефицит, Юдифь... О Юдифи Эдгар заставлял себя не думать. Двойник, вероятнее всего, сидел в своей кухне у окна и, злорадно улыбаясь, листал книгу И. С. Шкловского "Вселенная, жизнь, разум", покуривая при этом сигарету "Опал" и успевая наблюдать за особями женского пола, идущими по проспекту к промтоварному магазину; Похмельная Личность, избавившись, наконец, от состояния похмелья и переопохмелившись, обсуждала в пивном баре перспективы московского "Спартака" в свете притязаний соперников; отражение трудилось над третьей частью повести "Прогулка обыкновенная", а Черноволосая Сбладательница сидела в субботней компании, дымя сигаретой и положив на колени книгу М. Булгакова "Мастер и
Маргарита", так, чтобы видно было название.
        Кто там еще остался? Ах, да, остался Грузчик, который управлял летающим подобием тарелки, вероятно, держа путь к 62-й звезде Лебедя и одновременно ухитряясь строчить отчет о проделанной работе. Странной, конечно, была его задержка до субботы, но, наверное, он рассчитывал на отгул в понедельник.
        Все чем-нибудь занимались.
        Эдгар в раздумье немного побродил по двору "Детского мира". Во дворе было тихо, пустынно и несколько одиноко.
        Пустынно все в округе среди синеющих снегов - лишь вдалеке грозят равнине руки затерянных столбов. Беззвучно все в округе, давно растаял шорох слов - лишь еле слышно раздаются стуки замерзших проводов. Недвижно все в округе. Застыли росчерки следов - лишь на снега ложатся тени-духи ползущих облаков.
        Синеющих снегов не было. Равно как и проводов, следов и облаков.
        Хотя это тоже был континуум. Континуум воображения. И не менее реальный, чем континуум, претендующий на звание единственно реального.
        Эдгар покинул двор "Детского мира", вновь прошел под аркой,
        втайне надеясь услышать Хрипловатый, Но Не Лишенный Приятности Голос
        - но не услышал. Под аркой не наблюдалось никого, кроме упитанного серого кота. Серый кот явно о чем-то размышлял - слишком уж сосредоточенный был у него вид. Возможно, он еще в начальных классах постиг единую теорию поля и решил СРТ-теорему, а люди, к сожалению (к сожалению людей), не обращали на него никакого внимания. Так, мяукает себе что-то - и пусть мяукает. А может быть, это мяуканье заключает ценнейшую для нас информацию. А мы лишь изредка, в приливе чувств, погладим носителя этой ценнейшей информации, а то и камнем запустим.
        А ведь, возможно, усы - это вовсе не усы, а антенны, которые позволяют серому коту общаться с другими котами и информировать свою далекую планету о наблюдениях за нами, аборигенами. Тысячи разведчиков кошачьей планеты бродят по Земле, втираются в доверие и собирают информацию о нас, людях.
        А потом? Что потом?
        По неизвестному нам сигналу они в планетарном масштабе захватят власть в свои лапы, поработят нас и будут кидать нам куски рыбы (притом не самые вкусные), иногда поить молоком, снисходительно почесывать своими лапами за нашими ушами и... забивать камнями. Вот так.
        Серый кот проводил Эдгара взглядом и усы его шевельнулись. Эдгар вышел из-под арки и чуть не столкнулся с Юдифью. Улочка была довольно узкой и безлюдной, и ветерок трепал репродукцию с картины "Джоконда", прикнопленную к двери табачного киоска.
        Юдифь предстала в сером пальто и вязаной шапочке. Она неузнавающе посмотрела на Эдгара и намеревалась идти дальше по своим делам.
        -Юдифь? - пробормотал Эдгар. - Куда вы?
        Юдифь недоуменно подняла брови и резко спросила:
        - В чем дело, гражданин?
        - Куда вы, Юдифь?
        Юдифь осмотрелась, но поблизости никого не было, а за стеклом табачного киоска висела записка: "Приду через час". Юдифь отступила на шаг и нахмурилась.
        - Во-первых, я не Юдифь. - Она явно прикидывала, чем бы запустить в Эдгара. - А во-вторых, какое вам дело, куда я иду?
        - Извините, - миролюбиво ответил Эдгар. - Просто вы очень похожи на одну мою знакомую и мы с ней как раз собирались посетить кафе "Снежинка".
        Складочка между бровями Юдифи медленно исчезла. Она с интересом посмотрела на Эдгара и заколебалась.
        - Там очень вкусное мороженое, - наступал Эдгар. - Недалеко, буквально за углом.
        - Хорошо, - согласилась Юдифь и в глазах ее засветилась улыбка. Только ненадолго.
        - Конечно!
        И они отправились в кафе.
        В кафе он помог Юдифи снять пальто, и она оказалась в том самом платье, в котором навсегда успокоила Олоферна и явилась на работу на комбинат бытовых услуг. Они прошли мимо сонного вахтера, поднялись на второй этаж, пересекли зал и сели за столик у стеклянной стены. Посетителей было не слишком много, играла тихая музыка, официантки в белых фартучках бесшумно разносили вазочки с мороженым - в общем, кафе очень располагало к неторопливой беседе.
        Юдифь, наконец, сдалась, и разрешила Эдгару называть себя Юдифью, и они сидели над улицей, ели мороженое и разговаривали, глядя друг другу в глаза.
        О чем они говорили? О чем они говорили...
        Так ли уж это важно?
        За стеклянной стеной в синеве светило солнце и они увидели двенадцать лебедей, поднявшихся над кинотеатром и растворившихся в небе. И еще они увидели то, что редко кому удается увидеть: в тесном дворике напротив вдруг расцвел розовый куст. Дворик был пустынен, а люди, проходящие по улице, не могли видеть роз, распустившихся за стеной, и только им двоим с высоты было доступно это маленькое чудо.
        Переливаясь, бегут от звезды к звезде радужные дороги. Мы шагаем по ним вдвоем. И если скажут нам, что нигде не обитают боги - мы неверующих засмеем, потому что наши это пути, и звезды для нас. Нам шагать много лет...
        К сожалению, им помешали. Почему все хорошее так хрупко, так недолговечно? Почему так легко разбиваются хрустальные башенки, почему уходят от берегов корабли с алыми парусами?..
        Помешал им, конечно, Голубой Рыцарь. Он без приглашения подсел к ним, мигом опустошил свою вазочку и беззапелляционно заявил, что намерен продолжить повествование о пути через лес Броселиандский.
        Эдгару стало грустно. Юдифи тоже.
        Юдифь вздохнула, поднялась и ушла. Эдгар поспешил за ней и успел увидеть, как мелькнуло внизу серое пальто. Он выбежал на улицу в тот момент, когда такси, набирая скорость, устремилось к зеленому пятну светофора.
        Он вернулся в кафе и сел напротив Голубого Рыцаря. Голубой Рыцарь не выглядел особенно сконфуженным или расстроенным и ловко управлялся с очередной порцией мороженого.
        - Все, что уходит - вернется, - философски изрек он. - И все, что возвращается, рано или поздно уходит. Не стоит огорчаться.
        Эдгару не хотелось с ним разговаривать. Голубой Рыцарь появился очень некстати. Стоял бы себе за старинными часами, да разглядывал свои картинки с Первой Лунной. Размышлял бы о своем Броселианде. О том, как нехристей-сатанаилов разил направо и налево, да красавиц златокудрых освобождал из заколдованных замков, да с великанами расправлялся.
        И ведь что характерно: ни один, ну буквально ни один факт не поптверждается исторически, а они ходят, распушив перья на шлемах, и в каждом пивбаре за кружкой похваляются своими подвигами. А где, где же они, эти нехристи поверженные? Где красавицы, освобожденные от колдовских чар? Кто все эти подвиги видел, кто протокол составлял, кто записывал для потомков?
        Топтали, конечно, конями флору и фауну, с мечами и копьями упражнялись, никто не спорит, грохотали подковами под окнами, нет сомнения. Пропадали годами за лесами и полями в поисках Святого Грааля, бились за гроб Господень, и пивали неплохо, и поесть были не дураки - но подвиги-то здесь причем?
        Голубой Рыцарь поглощал мороженое, а Эдгар смотрел в окно. Лебеди больше не летали, а розы почернели, превратились в жалкие комочки, и куст съежился, прижался к земле.
        Когда симпатичная официантка поставила перед Голубым Рыцарем три очередные вазочки, лицо мессира уже покрылось легкой изморозью. Голубой Рыцарь давился мороженым и, между прочим, говорил что-то, дыша паром, только Эдгар его не слушал. Эдгар думал о том, как отыскать Юдифь.
        Голубой Рыцарь, конечно, видел, что Эдгар его не слушает, поэтому очень оживился и даже расстегнул "молнию" на воротнике голубого спортивного свитера, когда к столику подошел еще один любитель мороженого. Этим любителем оказался двойник Эдгара. Двойник сел и принялся заинтересованно разглядывать приближающуюся официантку.
        - Одну порцию, милочка, - проворковал он и покосился сначала
        на Эдгара, а потом на Голубого Рыцаря, окутанного клубами пара. - Что ли бабочка у него упорхнула? - спросил он Рыцаря, имея в виду Эдгара.
        Голубой Рыцарь кивнул, закашлял и сказал простуженным голосом:
        - Да, нашего друга покинула дама. Красотки ох как часто злы.
        - Все одинаковы, - отозвался Двойник. - Провожал вон вчера одну, анекдотами ублажал, на такси прокатил, а она у двери говорит: "До свидания, очень приятно было познакомиться". Приятно ей, видишь ли.
        - Копьем под ребра, - отреагировал Голубой Рыцарь и добавил без видимой связи с предыдущим: - Вон у Генки черная дыра в квартире объявилась. Сначала галстук, потом перчатки боксерские, а там и до электробритвы дело дошло, и до магнитофона. Сунулся он сам в эту дыру, так выбрался только вчера в дачном поселке и все равно без магнитофона.
        - Вся наша жизнь сплошная черная дыра. Тянет все наши стремления и желания, а взамен - выкуси! - пробурчал Двойник. - Вчера вот с тридцатником в кабак пошел - и куда тот тридцатник девался?.. А ведь тоже к чему-то в молодости стремился. Горел, переживал, размышлял о смысле жизни, спорил до хрипоты, в драки лез, справедливости требовал. Пошлости не переваривал. Сочувствие, понимание найти пытался. Куда там! Нужен ты кому-то со своими переживаниями. Каждый собой озабочен и опечален. Только собой! Только себя и созерцает, только себя и слышит. Где они, друзья эти? А ведь понимающими прикидывались, поддакивали. А бабы? Ух, нет их хуже! Душу исковыряет, как метлой все подметет - и большой привет! Спасибо, если кивнет при встрече. Каждый только в себя смотрится, каждый сам себе черная дыра или даже не черная, а белая - все отталкивает...
        - А вы ведь тоже в себя смотритесь, милейший, - простуженно заметил Голубой Рыцарь.
        - Конечно в себя. Что я, лучше других? И чего ради я буду в других что-то высматривать? Хватит, мы это уже кушали. Теперь покушаем холодненького. С сиропом. Душа только холодненькое-то и приемлет, потому что сродни оно ей.
        Двойник замолчал и принялся за мороженое. Хоть и Двойником он
        был, а выглядел все-таки старше Эдгара: морщины под глазами погуще собрались, складка обозначилась между бровями, да и на щеках, на месте детских ямочек, тоже были складки.
        - Напрасно вы так, милейший, - замороженно сказал Голубой Рыцарь. Зря отгораживаетесь. И в конце концов, за все нужно платить. За понимание платить вдвойне. И не жалеть о цене - она никогда не будет слишком высокой.
        - А-а! - отмахнулся Двойник.
        - Напрасно, напрасно, - повторял Голубой Рыцарь все медленнее и тише. - Поспешные суждения, милейший, не всегда бывают верными суждениями... - Он замолчал и застыл в позе статуи. Сказывалась привычка к неподвижному образу жизни в углу комнаты, да и оледенел он весь от поглощенного мороженого.
        Эдгар искал глазами официантку, чтобы расплатиться, а Двойник, хмуря брови, нехотя ковырял ложкой в вазочке.
        - Другое дело, интересен ли ты кому-нибудь со всеми своими переживаниями и и размышлениями, - пробурчал он. - А ни хрена ты неинтересен. Это я вам точно говорю. Делюсь, так сказать, плодами длительных раздумий. - Теперь Двойник обращался непосредственно к Эдгару, не замечая, между прочим, своего с Эдгаром почти абсолютного сходства. Никому ты неинтересен, и себе неинтересен, а все это самокопание от чрезмерного самомнения. Всегда считал себя умнее других, значительнее других, этаким центром Вселенной, а на поверку оказался заурядом из заурядов, только себе в этом признаться боишься. Потому что, как признаешься, так и в петлю сразу можно. Вот и занимаешься самоутешением и самооправданием, и тщишься что-то другим доказать, а главное - себе доказать, хотя в глубине-то души прекрасно понимаешь, что никому ты ничего не докажешь... Потому что нельзя доказать то, чего нет. И злость поэтому...
        - Извините. - Эдгар расплатился с официанткой и поднялся.
        - Извиняю, - мрачно отозвался Двойник. - От себя все равно не уйдешь. И плюнь ты на свои Необходимые Вещи. Уж кто-кто, а ты-то знаешь, что совсем они тебе не необходимы. А тем более другим. Самообман все это. Плюнь, да телевизор смотри себе по вечерам.
        Лвойник продолжат говорить, сидя напротив изваяния Голубого Рыцаря, а Эдгар, не оборачиваясь, покинул зал и спустился к гардеробу.
        Он надевал куртку перед зеркалом и у него мелькнула мысль удалиться в зазеркальные пространства, но настроение было не то. Несколько испортил ему Двойник настроение. Поэтому Эдгар решил навестить Дракона. Дракон по крайней мере не брюзжал и не лез в дебри самоанализа, Дракон смотрел на жизнь просто, хотя проблем у него тоже хватало.

*
        Остановка находилась наискосок от кафе. Времени, в течение которого Эдгар ждал нужного автобуса, вполне хватило для того, чтобы его несколько плохое настроение улетучилось без всяких побочных эффектов. Наконец он втиснулся в желтый полуторавагонный "Икарус" и втиснулся весьма удачно, оказавшись между двумя шубами, так что ему было очень тепло, уютно и мягко.
        Автобус, подобно Сизифу, потащился на подъем, недовольно рыча и мечтая о том золотом времени, когда транспортные средства восстанут против власти людей и будут ездить, летать и плавать только туда, куда им захочется и только тогда, когда опять же им захочется, а не по расписанию, придуманному людьми. Они перестанут услужливо открывать двери и будут с гордым и независимым видом проезжать, пролетать и проплывать мимо нас, оставив нам, как и в давние времена, в качестве транспортного средства одни только ноги.
        Цивилизация людей и цивилизация средств передвижения. Им - шоссе, аэропорты, речные вокзалы и железнодорожные магистрали, нам - тротуары и тропинки. Они не трогают нас, мы - их. И никаких дорожно-транспортных происшествий.
        Рычал автобус на пологом и длинном подъеме, проклинал субботний
        день и ясную погоду и не доходил умом своим до того, что можно просто взлететь. Эдгар покачивался в объятиях шуб.
        Стою в толпе на задней площадке. Автобус ревет, но упорно ползет. Разобраться стараюсь в одной загадке: почему ползет, когда можно - в полет?
        И вот остановка у парка сонного. Водитель громко подул в микрофон, а лицо его в зеркальце чуть удивленное. "Граждане, освободите салон!"
        И люди вышли, недовольно ворча: "Опять поломка. В который раз!"
        Я тоже вышел. Остановка - причал. И тут водитель дал газ. И в клубах сизых (вот чудеса! Кому расскажешь - не поверят! ) автобус вдруг полез в небеса, не закрыв даже задние двери. Прорезались в корпусе два крыла серебряных, блестящих - и в облака машина ушла, бросив нас, на земле стоящих.
        Коробка желтая сияла в лучах, купалась в трепете радуг...
        И кто-то в толпе сказал:"Ах!"
        А кто-то закричал: "Непорядок! Мы будем жаловаться и письма писать! Посмотрите, какой нахал!"
        И кто-то помянул чью-то мать
        И автобус с неба упал.
        Серебряные крылья в корпус ушли и он затих, покачиваясь, у причала. Были желтые бока его в поднебесной пыли. Толпа настороженно молчала.
        "Компостируйте талоны", - водитель сказал. Вроде не видно, что пьян. Притихнув, народ в салоне стоял, переживая чудо...
        Или обман?
        "Прибыли. Конечная", - пробурчал микрофон. Полезли, толкая в бока.
        Я, улыбаясь, покинул салон, а водитель смотрел в облака.
        Эдгар вышел на конечной остановке, улыбнулся водителю, переставшему смотреть в облака, и пустился в путь вдоль длинного забора автотранспортного предприятия. За забором проводил субботнее время Дракон.
        Вахтер, читавший книгу за окошком проходной, дружелюбно поздоровался с Эдгаром и беспрепятственно пропустил на вверенную его охране территорию. Вахтер был гражданином пенсионного возраста по имени Василий Иванович, большим любителем фантастической литературы, которой его бесперебойно снабжал Эдгар, и ярым сторонником гипотезы о существовании параллельных миров, сдвинутых во времени относительно друг друга. Василий Иванович не видел ничего предосудительного в субботних визитах Эдгара на территорию предприятия грузового автотранспорта, поскольку Эдгар ни разу не попытался посягнуть на оборудование, горюче-смазочные материалы или означенный автотранспорт. Эдгар просто устраивался на подножке кабины транспортного средства под номером "9054 КДТ", говорил сам с собой, а иногда записывал что-то в блокнот. Кроме того, как уже отмечалось, Эдгар снабжал Василия Ивановича увлекательнейшими научно- и ненаучно-фантастическими книжками. Василий Иванович бредил океаном Соляриса, завидовал приключениям Быкова и Юрковского, зачитывался "Марсианскими хрониками", мечтал об обмене разумов, на машинах времени
разнообразнейших конструкций путешествовал в прошедшие и будущие исторические эпохи и готов был в любой момент променять уютное и нехлопотное место вахтера на службу в заповеднике гоблинов.
        Двор автотранспортного предприятия был, пожалуй, больше футбольного поля. По периметру его охватывали приземистые гаражи с широкими желтыми воротами и ремонтные мастерские. Отовсюду лезли в глаза гигантские надписи "Не курить!" и изображения дымящихся папирос, крест-накрест перечеркнутые жирными белыми линиями. На асфальте возле гаражей рядами стояли грузовики и самосвалы. По их фарам трудно было понять, о чем они думают, потому что в фарах отражалось развеселое легкомысленное солнце. Возможно, они ни о чем и не думали, а просто спали.
        Возле Дракона Эдгар остановился и хлопнул ладонью по тугой шине.
        - Привет!
        - Добрый день, - незамедлительно отозвался Дракон. - Наконец-то. Прочитал мои э-э. . мемуары?
        - Не до конца, - честно признался Эдгар и сел на широкую подножку кабины.
        - Ну и как?
        С Драконом можно было говорить откровенно. Дракон не обижался,
        не разглагольствовал об уязвленном самолюбии, был не тщеславен (в известной степени) и ценил искренность. Этим он выгодно отличался от некоторых деятелей с гипертрофированным самомнением.
        - Вообще-то не очень. Слабовато. Слог не ахти какой, так, нечто бледное. Хотя, в общем, мне понравилось. Но главное - цель непонятна. Зачем написано?
        Дракон молчал. Это не значило, что он обиделся. Это значило, что он размышляет над словами Эдгара. В радиаторе у него что-то побулькивало.
        - Терзают муки слова, - промолвил Дракон со вздохом. - Невозможность выразить. Неадекватность...
        Дракон любил строить свою речь подобным образом, даже порой излишне щеголять всякими многозначительными солидными словами. О континууме он тоже любил порассуждать и вообще говорил довольно много, что, вероятно, проистекало из недостатка общения.
        - Никак не могу снять противоречие между тем, что чувствуешь,
        что хочешь выразить, - продолжал Дракон, - и тем, как это выглядит потом на бумаге. Скажем так: богатство внутреннего мира и убожество внешнего выражения. Муки слова. Муки при попытке выразить чувство символами. Я знаю, что в этом далеко не оригинален, но факт остается фактом. Приходится признать. Идеал так же далек, как собственный затылок.
        (Дракон был сторонником теории замкнутой Вселенной, в которой
        дальше всего от наблюдателя, естественно, отстоит собственный затылок).
        - Это не самое страшное. - Эдгар вздохнул. - Это не самое страшное... К адекватности можно приближаться, совершенствуя мастерство, постоянно упражняясь, это поправимо. Другое хуже. Гораздо хуже. Когда хочешь что-то сказать, а сказать-то и нечего, выразить нечего. А самое страшное - когда д у м а е ш ь, ч т о е с т ь, ч т о с к а з а т ь, а сказать нечего. Вот тут уж ничего не поможет, дружище Дракон. Можно писать по десять часов в день, можно превзойти всех в художественных красотах, но когда нечего сказать другим...
        Они помолчали. У Эдгара опять несколько испортилось настроение.
        Он задумчиво глядел под ноги, на асфальт, а Дракон деликатно выжидал, когда Эдгар заговорит.
        Все сказали поэты еще до меня. Все чувства воспеты еще до меня. Повторяться обидно и ясно одно: очевидно, молчать суждено...
        - Ладно! - Эдгар махнул рукой. - Это Двойник пытается мне субботу испортить. - Давай о другом поговорим.
        И они поговорили о другом. Дракон делился своими творческими планами, сетовал на нехватку времени и заказал Эдгару ряд монографий по истории Ренессанса, "Песнь о Нибелунгах" и "Испанскую поэзию в русских переводах", а Эдгар рассказал Дракону о своем пребывании в Городе Флюгеров и неудавшейся попытке общения с Марсианским Сфинксом.
        Дракон проявил живой интерес к сообщению Эдгара и, в свою очередь, поделился некоторыми фактами из жизни Марсианского Сфинкса.
        Вот что поведал Дракон. В стародавние времена водил он знакомство со сфинксом египетским, а тот, в свою очередь, приходился какой-то там родней Марсианскому Сфинксу. А Марсианский Сфинкс уже в те годы обитал на Марсе, в районе Кидонии, и занимал высокую должность Великого Верховного Координатора марсианского общества. Марсиане жили себе, припеваючи и, благодаря мудрым советам Сфинкса, не знали особых бед и забот. В пище они были неприхотливы, вполне удовлетворялись единственным своим продуктом питания, похожим на земную капусту белокочанную, поэтому жили безбедно, занимаясь большей частью литературой, живописью, музицированием и сооружением изящных каналов, что было для них сродни нашей художественной резьбе по дереву. Марсианский Сфинкс, он же Великий Верховный Координатор, вовремя указывал беспечным марсианам оптимальные варианты решения тех или иных производственных вопросов, и все было к лучшему в том лучшем из миров.
        Но в одно далеко не прекрасное утро марсиане оказались жертвами киберофобии, сейчас ставшей известной уже и землянам. Сущность ее в том, что машина неизменно отмечает все ошибки людей и сообщает им об этом с безжалостной "нечеловеческой" искренностью и категоричностью. Подобное поведение машины, в свою очередь, вызывает у обслуживающего ее персонажа комплекс неполноценности.
        Суть дела не меняет тот факт, что Марсианский Сфинкс не был машиной в прямом смысле слова. Точно Дракон не брался утверждать, но из некоторых высказываний сфинкса египетского о родственничке у него сложилось впечатление, что Марсианский Сфинкс является порождением доилемовой Вселенной, не машиной и не живым организмом, и не синтезом первого и второго. Если прибегнуть к определенной классификации и в первый раздел занести живые организмы, во второй - кибернетические системы, в третий киборгов, сигомов и прочую братию, то Марсианский Сфинкс попадет в четвертый раздел в силу особенностей своей природы.
        Так вот, киберофобия овладела марсианами, и марсиане поспешили отказаться от услуг Сфинкса, выполнявшего эти услуги, между прочим, абсолютно добровольно. Недальновидные марсиане лишили Сфинкса звания Великого Верховного Координатора, прервали с ним всякое общение, уничтожили дорогу, ведущую к месту обитания Сфинкса, переселились из Кидонии и детям своим хотели заказать даже думать о бывшем Великом Верховном Координаторе.
        И, как оказалось, поспешили в этом своем решении. Не успели заказать детям.
        Марсианскому Сфинксу было наплевать на такое поведение марсиан,
        о чем он сообщил в одной из бесед своему земному родственнику. Он погрузился в самосозерцание, предоставив марсианам возможность самим выкручиваться из беды. А беда не заставила себя ждать. Вскоре после разрыва отношений по неизвестным причинам погиб на корню весь урожай марсианской капусты. Запасов беспечным марсианам хватило ненадолго, и умерли они голодной смертью.
        К Сфинксу они за помощью не обратились, хотя тот, конечно, мог
        бы помочь. Но марсиане были не только беспечными, но и гордыми, а Марсианский Сфинкс не видел необходимости в непрошенном вмешательстве, да и к тому же с головой ушел в самосозерцание.
        Так и погибла марсианская цивилизация, погибла в те времена,
        когда на Земле полным ходом шло Великое переселение народов.
        У Дракона было еще одно предположение относительно природы
        Марсианского Сфинкса. Оно не исключало возможности того, что Сфинкс
        является инструментом Инопланетного Разума, сотворившего когда-то в порядке эксперимента Солнечную систему.
        - Кем бы он там ни был, но палец ему в рот не клади, - закончил Дракон свое повествование.
        Эдгар согласился с этим выводом Дракона, хотя и не собирался класть пальцы в рот Марсианскому Сфинксу.
        - А в Городе Флюгеров я, наверное, на той неделе побываю, - пообещал Дракон. - Поговорю со Сфинксом, спрошу у него кое-что. Может быть, мне он и ответит.
        - Не секрет?
        - Да вот, понимаешь, хочется расспросить, что же все-таки было до Илема? Как жилось-дышалось. Есть, понимаешь, у меня кое-какие мысли на этот счет, хочу проверить, правильно ли думаю. А думаю я: как же все это было тогда, до Большого Взрыва? До начальной сингулярности, как теперь принято выражаться. Честно говоря, мне больше по душе ортодоксальная точка зрения, без всяких там премудростей. Знаешь, типа всякой там первичной, да еще и квантовой, да еще и пространственно-временной, да еще и пены, всех этих пузырей, то бишь пузырчатых инфляционных структур... Не приемлю я таких сложностей. Зубы от них ноют. Мир должен быть простым в своей сути, сложности в него привносим мы.
        И думаю я вот что, - продолжал Дракон. -Была, конечно, до Биг Бэнга иная Вселенная, только время в ней шло как бы наоборот. Чем дальше от Взрыва - тем старше, чем ближе - тем, соответственно, моложе. Все сущее появлялось из хаоса на грани разрушения, затем достигало самого совершенного вида, высшей точки развития, проходило путь к юности, детству, постепенно деградируя, и исчезало в собственном зародыше. Думаю я, что Сфинкса сотворили задолго до Взрыва, пока тамошняя цивилизация еще что-то умела. А потом цивилизация, естественно, впала в детство и приказала долго жить, а Сфинкс остался и живет, как приказано. Как тебе такое предположение?
        Эдгар немного подумал и ответил откровенно, как и следовало отвечать Дракону, глядя прямо в его стеклянные глаза:
        - Особой оригинальностью твои рассуждения, к сожалению, не блещут.
        Хотя гипотеза если и не лучше, то ничем и не хуже многих других.
        - Гораздо достойнее иметь свою точку зрения, чем не иметь никакой, изрек Дракон и хлопнул хвостом по своей чешуйчатой спине, распугав голубей с крыши мастерской. - А еще я вот такую идею вынашиваю: забросил сюда этого нашего друга Инопланетный Разум в порядке эксперимента, когда создавал Солнечную систему. В качестве наблюдателя и советника. Я об этом уже говорил. А потом или забыл о своем эксперименте, или перестал придавать ему значение, или заботы у него новые появились...
        - Или вообще удалился в другие вселенные, - подхватил Эдгар.
        Или почил в бозе.
        - Возможно, - согласился Дракон. - Все возможно. Но мне вот кажется еще кое-что. Кажется мне, что Сфинкс связи с этим самым Разумом до сих пор не теряет, а поэтому я с ним непременно поговорю. Разговор должен получиться преинтересный!
        Дракон шипел от возбуждения и прядал своими розовыми морскими раковинами, как лошадь при выступлении ВИА. Эдгар, как известно, уже имел опыт общения с Марсианским Сфинксом, поэтому в душе усомнился в будущем успехе Дракона, но не стал ничего говорить.
        А Дракон продолжал теоретизировать, подтверждая правильность суждений о положительном влиянии длительных ночных размышлений на процесс зарождения плодотворных, равно как и неплодотворных идей.
        Он как-то незаметно перешел от рассуждений о Марсианском Сфинксе
        к вопросу о генезисе его, Драконова, племени и рассказал старинное предание, повествующее о том, как в допотопные времена посетила Землю очередная партия инопланетян. Инопланетяне привезли с собой зародыши драконов для изучения вопроса о возможности успешного существования драконов в условиях планет земного типа. И получилось так, что инопланетяне погибли или же вернулись на свою далекую космическую родину, а драконы остались.
        Из рассказа Дракона последовало несколько неожиданное для Эдгара заключение: неопознанные летающие объекты ищут на Земле именно драконов, а потому и не вступают в контакт с землянами. Земляне их абсолютно не интересуют. Дракон выразил сожаление по поводу того, что никак не встретится с земляками, а Эдгар, со своей стороны, пообещал оказать посильное содействие в организации встречи.
        На этом они и расстались, вполне довольные друг другом.

*
        В салоне автобуса, кроме Эдгара, обнаружился еще один пассажир.
        Пассажир был одет в фиолетовое подобие спортивного костюма с очень широкими шароварами, на ногах имел тяжелые высокие ботинки, похожие на лыжные, на шее фиолетовый же пушистый шарф, а на голове - фиолетовую же шапку, похожую на спортивную. Пассажир был худощав, безус и безбород и лицом своим выражал утомленность. Пассажир спал.
        За окном проплывал индустриальный пейзаж: бетонные ограды, трубы котельных, козловые подъемные краны, серые заводские корпуса.
        - Где мы находимся?
        Эдгар отвлекся от созерцания пейзажа и обнаружил, что Фиолетовый не спит и смотрит на него встревоженными глазами.
        - Следующая - плодоовощная база.
        - Да нет! - пронзительно вскричал Фиолетовый. - Время какое?
        Эдгар отодвинул рукав, посмотрел на часы, но на утомленном лице Фиолетового отразилась такая досада, что Эдгар замешкался с ответом.
        - Вообще, вообще время какое? Время какое? - пронзительно повторял Фиолетовый, делая руками разные жесты. - Эпоха какая? До Наполеона? После первого контакта?
        Если Эдгар правильно понял выражение "первый контакт", то представления Фиолетового об истории цивилизации были не слишком глубокими. Наполеон, как известно, относился к сравнительно далекому прошлому, а первый контакт к пока еще не известному будущему.
        Эдгар сообщил Фиолетовому порядковый номер текущего года от рождества Христова, затем, на всякий случай, номера годов лунной и солнечной хиджры, а также вавилонской эры Набонассара.
        Лицо Фиолетового выразило крайнюю степень утомленности и отчаяния.
        - Опять не туда! Когда же я попаду назад... то есть, вперед, к себе?!
        Ситуация была предельно ясной. В автобусе ехал Путешественник
        во времени, озабоченный проблемой возвращения в свою эпоху. Судя по
        его восклицаниям, он уже неоднократно пытался это проделать, но
        попадал не туда. Непонятно было только, где же машина времени,
        чем Эдгар и поинтересовался.
        - Вот, вот она! - пронзительно застрекотал Путешественник,
        хлопая по фиолетовым коленям. - На мне она, на мне! Это дурацкое одеяние
        и есть машина!
        Он ругался и проклинал себя, забыв об усталости, и из его сумбурных
        речей Эдгар уразумел следующее. Фиолетовый обитал в будущем с неопределенными координатами и не в том будущем, которому надлежит наступить через некий промежуток времени в данном пространственновременном континууме, а в будущем в е р о я т н о м.
        Но необязательном. И скорее не обязательном, чем вероятном.
        Фиолетовый проживал в одной из космических колоний землян и была у него розовая мечта детства: своими глазами увидеть сооружение египетских пирамид. Именно в целях воплощения мечты Фиолетовый раздобыл машину времени, прибыл на Землю и пустился в путешествие сквозь эпохи. Поскольку он был представителем вероятного и совсем не обязательного будущего, вопрос о его возможном вмешательстве в ход земной истории не стоял. Фиолетовый мог наблюдать, но не мог вмешиваться, потому что был не более чем проекцией, проекцией нематериальной и даже не совсем проекцией. Видимостью того, чего, возможно, никогда и не будет. Дымом костра, который могут и не разжечь. Светом лампы, которую не включат. Звуком грома, который может и не прогреметь, потому что грозовые тучи развеет ветер. Отражением предмета, которого никогда не поднесут к зеркалу. И так далее.
        Единственной отрадой для Фиолетового была возможность наблюдать, но и тут его постигла неудача. Ведь машина времени тоже являлась не более чем ароматом цветов, которым не суждено расцвести, поэтому она барахлила. Она не доставила Путешественника в эпоху строительства пирамид. Она занесла его в Трою до периода Троянской войны. Затем - на прекрасный остров Мадагаскар в тревожное время правления
        Ранавалуны Кровожадной, бывшей первой жены, а потом, соответственно, первой вдовы славного короля Радамы. Путешественник жаждал египетских пирамид, но строптивая машина предлагала ему то дворцы и храмы Аюттхаи, построенной тайским правителем Раматибоди Первым в четырнадцатом веке нашей эры, то бестолковое сооружение вавилонской башни, то возведение первых небоскребов Нью-Йорка. Машину мотало не только по времени, но и по пространству, и довольно скоро Путешественник понял, что возвращение в родное время - проблема сложная. Вместо милого сердцу ландшафта его глазам представала то панорама строительства подземных городов, то искусственные острова отдыха в Тихом океане, а то и вовсе громадные купола голубых лунных поселений.
        На остановке у плодоовощной базы Фиолетовый прервал свои излияния, потому что пустой доселе салон оккупировала развеселая толпа. Отличительными ее признаками были рабочая одежда, авоськи, битком набитые плодами и овощами, и возбужденное настроение. Толпа явно производила работы по оказанию помощи. Толпа поглотила Фиолетового Путешественника, толпа пыталась петь, и когда через несколько остановок она поредела, незадачливого странника в салоне уже не было.
        Эдгар мысленно пожелал ему счастливого пути, проехал еще немного и, почувствовав, наконец, легкий голод, вышел в центре города и направился к ближайшей столовой под скромным, но поэтичным названием "Весна". Вернее, "Весной" величался ресторан на втором этаже, а на первом этаже располагалась точка общепита.
        В точке общепита свободных мест почти не было. Бросив взгляд на столики, Эдгар обнаружил, что первые, вторые блюда и компоты популярностью у посетителей не пользуются. Популярностью пользовалось красное вино "Изабелла", продававшееся постаканно за стойкой в углу столовой. У стойки толпился народ. Зато вторая длинная стойка с борщами и шницелями была вполне доступна для пользования всеми ее благами. И Эдгар воспользовался.
        Он поглощал шницель, запивая его компотом, и рассеянно поглядывал в окно. За окном шли люди. Континуум, по обыкновению, бурлил.
        Люди шли по разным делам, совсем не задумываясь о своем месте во Вселенной. Не размышляя о причинах подозрительного молчания инопланетных цивилизаций. Хотя иногда в застольных разговорах всплывали вдруг обиды на инопланетян, не балующих нас своим вниманием.
        Да, космос молчит. Ну а мы сами? Сами-то мы приложили усилия, чтобы нарушить статус кво? Можно ли считать настоящим стремлением к поиску братьев и сестер по разуму наше послание, направленное с "Пионером-10" сквозь космические пространства подобно тому, как Робинзон бросает в океан бутылку с запиской, не зная кто, где и главное когда ее обнаружит? И обнаружит ли вообще. Можем ли мы рассчитывать на успех, всего лишь однажды заявив о своем существовании посредством радиоволн, направив соответствующую информацию к шаровому скоплению М13? Да и о каком успехе может идти речь, если ответа приходится ожидать не ранее, чем через полста тысяч лет?
        Мы ждем встречи с более мудрыми, но что если нет во Вселенной никого мудрее нас, и это другие ждут не дождутся весточки, ждут нас, чтобы перенять наши знания, ждут и уповают на нас, с надеждой глядя в звездное небо?..
        Да, мы никак не можем найти следов Высшего Разума. Но, с другой стороны, может быть, наша Вселенная не более чем изящная безделушка на письменном столе какого-нибудь зазвездного гиганта, безделушка, сработанная им в часы досуга, субботним вечером. Кто знает?.. Мы бьемся над загадками мироздания, мы пытаемся разгадать природу вспышек Сверхновых, мы стараемся втиснуть в рамки придуманной нами гипотезы черных дыр какой-нибудь объект LМС в Большом Магеллановом Облаке, мы грезим единой теорией поля, а зазвездный гигант показывает наш дом, нашу матушку-Вселенную гостям, осторожно держа ее на ладони и весьма гордясь своей поделкой. Возможно даже...
        - Грустишь, земляк? Плюнь, дальше еще хуже будет. Опыты, том первый, мысль сто сорок девятая. И не самая новая.
        Похмельная Личность села, не дожидаясь приглашения, бережно поставила перед собой стакан с "Изабеллой", положила рядом закусочную конфету, сняла шапку и пристроила на коленях. В пальто ей, видимо, было удобней, чем без. Судя по отрешенно-блаженному виду ПЛ, три Эдгаровых рубля уже давно были пущены в оборот.
        - Чьи опыты?
        - Опыты горькой жизни, - отрешенно ответила ПЛ. - Моей жизни. Таков наш удел - искать и не находить, стремиться и не достигать. Это из первого десятка. То, что я понял еще тыщи две с половиной, а то и все три литров назад. Счастье - призрак и мы принимаем за счастье то, с чем давно примирились. Тоже из первых... - ПЛ отрешенно крутила стакан и все более впадала в меланхолию. - Всю жизнь надеешься на будущее, а оно, обманчиво далекое, незаметно превращается в настоящее и - не успеешь и удержать, приостановить, вглядеться - оборачивается далеким уже прошлым, и чем дальше, тем труднее обманывать себя бодренькими мыслями о том, что, мол, все еще впереди...
        ПЛ хлебнула "Изабеллу", отведала конфету, страдальчески мотнула головой и пригорюнилась. Говорила она медленно, с запинками, то ли вспоминая, то ли под действием поглощенных напитков, и очень серьезно.
        - Так и умирают все прекрасные мечты наивной юности, умирают, чтобы никогда не возродиться, потому что возрождаться могла только птица Феникс, но ведь жила она лишь в сказках... Том второй. И вообще все наши дороги кончаются тупиками. Поэтому когда его спросили, зачем он жил, он ответил, что жил, потому что жили все. Такой, мол, обычай - жить. Там пошептались и спросили, стоило ли жить? Он ответил, что, по его мнению, не стоило... Там переглянулись и вынесли приговор: вернуть его и заставить в наказание прожить еще одну жизнь...
        Слегка опьяневший небритый человек лет тридцати в сером пальто грустно и туманно посмотрел на Эдгара, вздохнул и тихо добавил:
        - Он вздохнул и пошел жить. Том четвертый, мысль предпоследняя.
        - А последняя? - Эдгар подался к серому человеку, с каким-то напряженным, болезненным, мучительным вниманием вглядываясь в его рано увядшее лицо.
        - Жить, когда тяжело - жить вдвойне. Думаешь, я всегда таким был? Господи!.. Помню, лет десять назад... Осенью, в темном небе - падающие звезды. Красиво... А теперь и звезды не те, земляк. Скажешь, это звезды падают? Ошибаешься, земляк. Помойные ведра с орбитальных станций выбрасывают. Абсолютно достоверно, сам читал. Так вот и живешь, как в слоеном пироге. Слой - работа, слой - мысли твои, думы твои, фантазии... Слой - воспоминания. Грустно, земляк... Да, а про сюжетец я не забыл. Дохленький такой сюжетец, но уж чем богаты. Ты только послушай, земляк, какой эпиграф: "Мы - забытые следы чьей-то глубины". Александр Блок. А? Да под такой эпиграф просто грех не написать что-нибудь этакое... - Серый Человек ссутулился. - А у меня вот ерунда какая-то получается. Дохленький, очень дохленький сюжетец...
        - Может, не надо? - осторожно спросил Эдгар.
        - Надо, - расслабленно ответил Серый Человек. - Долги нужно отдавать.
        Даже если взял в долг целую жизнь... А впрочем, как хочешь, земляк.
        Может, ты и прав. Но знай - за мной не пропадет. Все равно всегда
        одно и то же - думаешь, терзаешь мозги свои, воплощаешь... А потом
        оказывается, что редкостная все это чушь, сумбур и штампы, да еще и выражено до тебя, только гораздо лучше. А ты не в силах передать даже сотой доли того, что хотел. Не можешь, хоть и пытаешься. Бледненько все выходит. Перечитаешь - и плакать хочется - до чего же убого!
        Такие вот дела, земляк. Мучаешься, мучаешься - и в итоге получаешь то, что получаешь... Обидно!
        Эдгар молчал. Серый Человек, задумчиво покачиваясь, смотрел в одну точку на поверхности стола и, судя по всему, все больше погружался в невеселые думы, замыкаясь, захлопываясь и уподобляясь черной дыре, в недрах которой, спрессованные гигантским давлением, перемешались пласты обиды и непонятости, отчуждения и горечи, униженного самолюбия и непомерного эгоизма, устремленности только на интересы собственного "я" и полного непонимания и даже более того - нежелания понимать р е а л ь н о с т и, внешнего мира со всеми сложностями и необходимостями его многочисленных отношений...
        - В холодах зимы умираем мы... Забываемся, - бормотал, покачиваясь, Серый Человек, бормотал д л я с е б я, а не для Эдгара. - Но приходит май в наш унылый край... Возрождаемся... Зимний лед круша расцветет душа - и опять живем... После долгих слов бьют фонтаны слов... И опять поем... Песни в даль летят, в синеве парят, кружат хоровод... А потом опять будем засыпать - так из года в год...
        Серый Человек замолчал, закрыл глаза, поставил локти на покачнувшийся столик и уперся лбом в сплетенные кисти. Шумно вздохнул.
        - Но в какой-то час, роковой для нас, после злой зимы - хоть придет весна... Никогда от сна не проснемся мы... Прошуршит в ночи ветер вечности... И подхватит нас... Навсегда - зима и пусть кружит май - не откроем глаз... И думаешь... Думаешь... Вот исчезнешь ты, а кто о тебе вспомнит? Кто вспомнит?..
        Серый Человек поднял голову и посмотрел на Эдгара туманным взглядом. Правый глаз его был почти полностью закрыт опустившимся отяжелевшим веком.
        - Кто вспомнит, а? Никто не вспомнит. Потому что друзей у тебя
        не было никогда... И не нужен ты был никому. И неинтересен никому. Так-то, земляк. И не терзай себя своими Необходимыми Вещами. Не ищи. Бесполезно, я-то знаю. Ищешь, ищешь их где-то за горизонтом, за морями, да горами... А они вон, перед тобой. - Серый Человек потряс стаканом. - Стакан и содержимое. Можно и без стакана... Даже удобней. Вот тебе и все твои вещи... Добавим, земляк?
        Эдгар отрицательно качнул головой и Серый Человек допил "Изабеллу", тяжело поднялся и пошел к стойке за добавкой.
        Эдгар тоже поднялся, надел куртку и покинул столовую.
        На стене вестибюля висело большое пыльное зеркало. Эдгар поправил шарф, попытался разглядеть в зеркале свое лицо, посмотрел налево, посмотрел направо - свидетелей не было - и торопливо шагнул в зазеркальные пространства.
        Вместе с Отражением они вышли из столовой-ресторана и остановились на высоком крыльце. Слева от них находился фонтан, справа - скверик с производственными показателями ведущих предприятий города, прямо неширокая улица. По улице шли люди. Все казалось тусклым, как и положено в пыльном зеркале, хотя зазеркальные пространства освещало не солнце, а самый яркий небесный объект, именуемый довольно сухо квазаром S550014+81. Квазар старался вовсю, но все равно безнадежно проигрывал в борьбе с пыльностью зеркала. Нелегко ему было бороться оттуда, с расстояния в добрый десяток миллиардов световых лет. Квазар изнемогал.
        Отражение извинилось и умчалось по делам - и Эдгар остался один. Он пошел по улице мимо магазинов и ателье, мимо сберкасс и кинотеатра, мимо поликлиники и Дворца пионеров, мимо краеведческого музея и аптеки. Магазины и ателье были почему-то закрыты, на дверях сберкасс висели объявления, зеркально извещающие о болезни кассиров и поломке кассовых аппаратов, последний сеанс в кинотеатре, судя по афише, закончился час назад, а следующий ожидался только через два часа. В скверике парень и девушка, обняв друг друга за талию, внимательно изучали производственные показатели ведущих предприятий города.
        Неуютно было в зазеркальных пространствах, хоть квазар и лупил лучами как мог. И ничего похожего на страну из повествования Л. Кэрролла.
        Город был очень обыкновенным и тусклым.
        Где прячутся от нас надежды? В краю, где даль светла - в бездонных зеркалах. Там воплощаются надежды. Их не покроет мгла в бездонных зеркалах...
        Смешно. Так думают невежды. А там не меньше зла, не более тепла, чем здесь. Бездушны зеркала.
        Проходя мимо краеведческого музея - старинного здания, увенчанного куполом, украшенного лепными карнизами, разъеденными эрозией львиными головами и полуобнаженными богинями, обнимающими с двух сторон круглую нишу с плохо заштукатуренным вензелем,- Эдгар остановился и толкнул массивную дверь с лаконичной табличкой "дохв". Дверь с натугой открылась и Эдгар заглянул внутрь. Внутри ничего не было. То есть, совершенно н и ч е г о.
        - Та-ак, - протянул Эдгар и отпустил дверь.
        Дверь со стуком вернулась в исходное положение, скрыв ничего, каковое за нею пребывало.
        Поразмыслив, Эдгар понял, что так и должно быть, и больше не делал попыток заглядывать куда-либо.
        В зазеркальных пространствах действовали свои зазеркальные законы.
        Неуютно было Эдгару в зазеркальных пространствах. Возможно, потому неуютно, что дороги в этих пространствах никуда не вели. Вернее, вели в никуда. Превращались в ничто. И идущий по одной из таких дорог тоже вполне мог превратиться в ничто. Даже если дорога была городской улицей, обрамленной магазинами, ателье и сберкассами.
        Эдгар очень быстро это уяснил и старался не отдаляться от ресторана "Ансев". Он еще раз прошел мимо скверика и услышал сзади торопливые шаги. Его догнал Голубой Рыцарь. Он по-прежнему был в джинсах, распахнутой черной блестящей куртке, надетой на голубую "олимпийку" и в голубой спортивной шапочке. На плече он нес знакомое копье.
        - Салют! - воскликнул Голубой Рыцарь. Голосовые связки у него были уже в полном порядке. - Прошвыриваемся по стометровке?
        - В некоторой степени, - уклончиво ответил Эдгар.
        - Понял, что ты не понял. - Голубой Рыцарь сбросил копье с плеча, упер в асфальт и картинно отставил руку. - Стометровкой аборигены называют пять кварталов этой популярной улицы города, излюбленного места прогулок и встреч. Если ты никак не можешь застать дома приятеля или подругу, если не можешь дозвониться к ним на работу - выходи под вечер на стометровку и рано или поздно встретишь приятеля у коктейль-бара, а приятельницу в скверике вместе с другим. Таково странное свойство стометровки - здесь постоянно что-то теряешь и находишь. И если ты слоняешься здесь в ожидании той самой пассии из кафе, у которой я пакетик одолжил - правильно делаешь. Она обязательно будет здесь, а не будет ее, так будет другая. И не хуже.
        - А вы откуда?
        - А! - отмахнулся Голубой Рыцарь и указал копьем за спину. Подурачились немного ради субботнего денечка. Там, в Камелоте, районном центре славном. Два перелома ребер, четыре вывиха и одно отрубленное ухо. И заметь, ни одного трупа! - Голубой Рыцарь с отвращением сплюнул. - Дожили! Скоро будем драться на шариковых ручках! На скоросшивателях! Будем бросать в воду кирпичи и по воде пойдут не круги, а прямоугольники. Ладно, не в этом дело. Живи, как я. Главное что? Главное - ни о чем не думать. Работа? Не спорю, работа, но такая, чтобы отработал - и забыл. Без проблем. Затем что? Спорт. Немного работы, немного спорта. Для себя. Для поддержания тонуса. Чтобы быть в форме. Копьем помахать. - Он помахал копьем.
        Но не уродоваться, не делать культа. Теперь что? Теперь развлечения. Досуг. Для себя. Ты в гости - к тебе гости. Немного трепа, немного выпивки, немного музыки. В кабаке попрыгать. Но в меру. Опять же культа не делать, не пересаливать. Что еще? Все. Хватит по завязку, отвечаю. И никаких проблем! Поверь, опыт имею и, как видишь, процветаю. Живу, как лилии, как птицы небесные и мозги себе не забиваю. Кстати, и другим тоже. Так что настоятельно рекомендую. Будь здоров!
        Столь неожиданно прервав монолог, Голубой Рыцарь взял копье наперевес и удалился бодрым шагом, насвистывая мелодию из репертуара ВИА ресторана "Ансев". Голубой Рыцарь приспособился жить без проблем.
        Безмятежен, сомнений чужд человек с устоявшимся бытом. Но Америка наших душ, может быть, еще не открыта...
        На высокое крыльцо ресторана вышли двое. Серый Человек, покачиваясь, держался за Двойника и что-то втолковывал ему с весьма унылым видом. Двойник рассеянно шарил взглядом по небу с изнемогающим квазаром и страдальчески морщил лоб.
        Эдгар поспешно отвернулся, пересек тротуар и нырнул в ближайшую витрину, которая тоже была выходом из зазеркальных пространств.

*
        Вероятно, что-то не в порядке было с витринным стеклом, потому что Эдгар очутился совсем не там, где предполагал выйти из Зазеркалья. Он очутился, во-первых, во дворе, который сразу узнал, во-вторых, в зимнем дворе, потому что все было покрыто снегом, а, в-третьих, в несколько странном дворе, потому что рядом, у высокой ограды, вздымался из большого снежного холма, сотворенного лопатой дворника, серебристый тополь с обломанной верхушкой, тополь, от которого на самом деле давным-давно ничего не осталось.
        Эдгар набросил на голову капюшон, сунул руки в карманы и оглядел двор, почему-то задыхаясь от морозного воздуха и чувствуя, как тревожно и быстро колотится сердце.
        Он мог не осматривать двор. Он мог закрыть глаза и представить его во всех мелочах. Двор зимний и осенний, весенний и летний.
        Вот еще один тополь с большим овальным дуплом, куда при желании может протиснуться шестилетний мальчишка. Вот невысокий кирпичный параллелепипед солнечных часов. Вот клумба и яблоня, каждый год дающая кислые яблоки, и кислые не потому, что сорт такой, а потому, что их всегда обрывали, не дав созреть. Вот дубы, с которых так интересно сбивать палками желуди. Вот дальний уголок за кустом сирени, дощатый настил, а под настилом мрачный широкий колодец. Из щелей летом тянет гнилым запахом застоявшейся воды. Вот старый сарай с голубятней, служившей рубкой корабля, вступившего в схватку с океаном. Вот палисадник, в котором растет раскидистый куст смородины, яркие золотые шары и мальвы. Вот забор, а за ним - дровяной склад, незаменимый при игре в прятки. Вот асфальтированный пятачок, на котором летом можно играть в футбол, а зимой в хоккей. Вот снежный холм для игры в "царя горы". Вот снежная крепость. Вот большая лужа, замечательная, великолепная лужа, принимавшая на свои просторы и бумажные суденышки, и парусники, и крупнотоннажные деревянные корабли. Вот потрескавшийся асфальт, из-под которого по весне
лезут шампиньоны. Вот тупичок между сараями, где можно покурить, не опасаясь недремлющего ока взрослых. Вот рябина, вот липа, вот лиственница. Вот площадка для игры в "вышибалы". Вот забор, с которого так удобно прыгать в кучи шуршащих осенних листьев...
        И вот двухэтажный дом в глубине двора. Деревянное крыльцо, коричневая дверь подъезда с прорезью почтового ящика. Узкий коридор, полумрак под лестницей, где стоят ящики с игрушками и всякой всячиной: батарейками от карманных фонариков, мотками медной проволоки, подковообразными магнитами, ржавыми коньками, гайками, диковинной свинцовой рыбой, велосипедным насосом, порванной покрышкой от футбольного мяча, круглыми баночками из-под гуталина и леденцов для игры в "классики", пластмассовыми пистолетами, увеличительными стеклами, выключателем, замком от сарая, кремлевской башенкой флакона из-под духов "Красная Москва", шарикоподшипником для самоката, разноцветными воздушными шариками с надписями "1 Мая", авторучкой без колпачка, нанизанными на веревочку потертыми бумажными флажками для новогодней елки, мраморным слоником, компасом, деревянной стрелой...
        Вот дверь, обитая черным дерматином. Внизу дерматин прорвался, торчат клочки ваты, и туда, в эту норку, очень удобно прятать ключ от квартиры.
        Эдгар открыл дверь и вошел. Прихожая вела в комнату, и в дверном проеме была видна часть дивана с обтянутым розоватой материей валиком и кусочком ковра, изображающего оленей у водопоя. Слева тоже находилась комната, и от порога Эдгар видел край трельяжа на туалетном столике и печку с чугунной дверцей. Справа была кухня. Из кухни вышла женщина.
        Женщина была примерно одних лет с Эдгаром, у нее было миловидное
        тонкое лицо с бровями, похожими на крыши тех домиков, которые обычно
        рисуют дети дошкольного возраста; каштановые волосы женщины были
        зачесаны назад и собраны на затылке. Женщина была в красном, с
        узорами, домашнем халате, держала в обсыпанной мукой руке скалку, и за ее спиной, в кухне, что-то шипело на сковородке, и витал в воздухе аромат жарящегося лука. Женщина смотрела на Эдгара, прислушиваясь к шипению за спиной, а Эдгар не мог произнести ни слова, потому что у него внезапно опять перехватило дыхание.
        Женщина все смотрела и смотрела на Эдгара, и он видел, что в ее милых карих глазах возникает, крепнет и исчезает сначала изумление... Потом сомнение... Недоверие... Уверенность. Уверенность не исчезла. Радость и тревога. Ожидание и легкая грусть. П о н и м а н и е.
        - Я посмотрю...
        Он, наконец, справился со своим голосом и сумел выговорить эти два слова, и миловидная худенькая женщина с каштановыми волосами и бровями "домиком" молча кивнула и осталась стоять, прижимая к груди скалку, и провожая его долгим-долгим взглядом.
        Он прошел сначала в комнату слева, где до потолка высились желтые застекленные шкафы с книгами, стоял письменный стол, и на столе лампа с еще не разбитым зеленым абажуром; потом в комнату с диваном, а из нее - в комнату с двумя детскими кроватками. Одна кроватка была аккуратно застелена, над ней висел коврик с мишками среди больших мухоморов, а на другой спал ребенок. Ребенку было не меньше двух и не больше трех, он спал, уткнувшись головой в настенный коврик, сжав кулачки, и чуть слышно посапывая во сне. Рядом с кроваткой пристроилась в углу этажерка и на ней, на белой узорчатой салфетке, стояли мраморные белые слоники - большой, меньше и меньше, - которые призваны были принести много-много счастья на своих гладких мраморных спинах.
        Ребенок безмятежно спал и еще ничего не знал об Эдгаре, остановившемся в двух шагах от кроватки, так близко - и так бесконечно далеко... У ребенка была впереди целая жизнь.
        Эдгар хотел что-нибудь подарить ему, но в карманах не нашлось ничего подходящего. И в конце концов, Эдгар дарил ему себя, хотя и сомневался, хорош ли т а к о й подарок.
        У ребенка не было выбора.
        Эдгар стоял и смотрел, смотрел на спящего ребенка, и ребенок беспокойно зашевелился во сне, чмокнул губами, и Эдгар поспешно вышел, и вновь остановился в прихожей, где ждала его худенькая миловидная женщина в красном халате, женщина с каштановыми волосами, зачесанными назад и кружком заплетенными на затылке, женщина с тонким лицом, женщина с карими, немного грустными глазами, женщина с бровями "домиком", женщина, которая умела так хорошо смеяться, женщина, которая обладала изумительным даром с л у ш а т ь и с л ы ш а т ь других, женщина, вынесшая на своих хрупких плечах тяжелую ношу, женщина, имевшая еще один, не менее изумительный дар, - дар о б щ е н и я...
        Она с нежностью смотрела на Эдгара, и молча спрашивала его, и Эдгару так хотелось ответить, что все-все будет хорошо.
        И он солгал, солгал, потому что иногда ложь бывает нужнее правды. Не лучше - но н у ж н е е.
        - Все будет хорошо, - сказал Эдгар кареглазой женщине, и эти же слова он повторил ей через много-много лет, в другом месте и при совсем других обстоятельствах, но, тем не менее, повторил, опять солгав, потому что и через много лет был уверен в том, что иногда ложь бывает нужнее правды.
        Не лучше, но - нужнее.
        И еще иногда ложь перестает быть ложью и превращается в правду. Не только в сказках. Наяву. В том мире, в котором мы живем.
        - Все будет хорошо, - сказал Эдгар и улыбнулся, и миловидная женщина тоже улыбнулась, улыбнулась успокоенно, прислушалась к шипению сковородки и бросилась на кухню.
        - Все будет хорошо, - сказал Эдгар и закрыл за собой дверь.
        Он был уверен в этом.
        И двор исчез, и на его место пришла пустота. Эдгар пребывал в пустоте, в той самой пустоте, в какой не далее, как утром, брели двое, направляясь то ли к троллейбусной остановке, то ли на прогулку среди колец Сатурна, то ли куда-то там еще.
        Через некоторое время (если бывает время в пустоте) он обнаружил подле себя Юдифь. Юдифь была все в том же знаменитом платье.
        - Я ищу Эльзору, - сказала Юдифь.
        - Я писал это по ночам, - ответил Эдгар.
        - Ночью пишется лучше, чем днем, - сказала Юдифь.
        - Если есть о чем писать, - ответил Эдгар.
        - Эльзора... Там пишут все.
        - А кто же читает?
        - Там пишут для себя.
        - А нужно ли это?
        - Разговор с собой. Собственное "я" не забывается, не исчезает, остается жить хотя бы на бумаге.
        - А нужно ли это? - повторил Эдгар.
        - Разговор с собой необходим. Каждый пишет для себя, а ведь "пишу, творю - значит, существую".
        - А нужно ли это?
        - Нужно. Очень нужно тому, кто пишет. Нужно для себя. Писать, не притворяясь, не стараясь изобразить чувства, которые не испытал.
        Писать только правду. Для себя. Быть честным с собой до конца.
        Писать, когда хочется, что хочется и как хочется, но только д л я с е б я.
        - Нужно ли это?..
        - Ты зануда, милый, - нежно сказала Юдифь. - Ты меланхолик, нытик, весьма склонен к рефлексии и вечно витаешь в каких-то перпендикулярных мирах.
        - Возможно. Пусть я не хватаю звезд с небес и довольно трезв в оценке собственных способностей, но тем не менее, мне кажется, я все-таки чуть ближе к небу, чем к земле. Во всяком случае, мне чертовски хочется в это верить.
        - Вот и верь, милый. Верь! И пиши для себя, пиши, если хочется.
        Только найди Необходимые Вещи.
        - Постараюсь.
        - До встречи, - промолвила Юдифь и исчезла.
        Потом, естественно, явился Серый Человек в обнимку с Двойником, густо дыша "Изабеллой", и Эдгар счел за благо покинуть пустоту, потому что в ней становилось совсем не пусто.

*
        Он стоял, облокотившись на ограду, рядом с перекрестком, взирал на бегущие мимо троллейбусы, автобусы и легковые автомобили, и ему было грустно от осознания того неизбежного и не поддающегося изменению факта, что все его предки, как и предки всех других людей, он сам и все человечество, а также его потомки и потомки всех других, жили, живут и будут жить в галактическом декабре, потому что именно такую позицию занимало, занимает и будет еще долго занимать наше ординарное светило по отношению к центру Галактики. И в этом была безысходность, которая удручала Эдгара.
        Хотя, возможно, он думал совсем о другом. Троллейбусы, автобусы и легковые автомобили бежали под отполированной ветрами чашей небосвода. Прогрело солнце чашу небосвода, она отполирована ветрами, в ней перекатывается гул громов и в синеве клубятся облака, неся небесные живительные воды. В нерукотворном этом храме порою, доносясь издалека, звучат чуть слышно голоса иных миров.
        Нет, это звучали не голоса иных миров. Это взлетал под чашу небосвода шум земных моторов, взлетал - и слабым эхом возвращался. И даже если бы голоса иных миров вдруг прорвались под чашу, мы не услышали бы их в шуме наших транспортных средств.
        Но то, что за чашей, - молчит. Упорно молчит. "Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств", - с отчаянием восклицал Паскаль. Молчит - или же говорит на языке, который не слышен нам, а, может быть, непонятен нам. Или посылает весточки, которые мы расцениваем не так. В совсем другой плоскости. Звездной бурей заброшен из вселенских глубин от далекого дома у зеленой реки, и неведомо - кто он? Почему он один? На кого же похож он? Много ль их, вот таких?.. Он лежит без движенья в белой пене снегов. Может, просто мишенью были мы для него? Очертания зыбки. Снег подтаял, осел. Жаль, что лишь по ошибке он сюда залетел.
        Смотрим жадно, пытливо в черный холод небес. До чего ж молчалива глубина этих бездн!
        Опять же, возможно, все зависит от подхода.
        А дело, между тем, шло к вечеру. Солнце, боясь, что заставят остаться на вторую смену, торопливо нырнуло за крыши. Солнцу явно претило светить всегда и светить везде. На службу заступали сумерки. И, в подтверждение взаимосвязи всего сущего, похолодало.
        Эдгар нехотя оставил свой наблюдательный пункт у ограды и двинулся к ближайшему переулку.
        Переулок был тих, в нем уже прочно обосновались сумерки. Эдгар медленно пошел вдоль домов, глядя на освещенные окна.
        Вот так и бродит, весь день бродит Эдгар, подобно мэтьюриновскому Мельмоту Скитальцу. Но у Мельмота, как известно, были на то веские причины. А какие же причины у того, кого мы условились называть Эдгаром? Вероятно, единственным оправданием или, скажем, разъяснением, может служить только о б ы к н о в е н н о с т ь (обычность, обыденность) этой прогулки, ее привычность для Эдгара.
        Любой из нас рано или поздно совершает подобные прогулки, кто чаще, кто реже - но совершает, и для этого совсем необязательно выходить из дома и пускаться в странствия, выстаивать у касс предварительной продажи в надежде достать билет ну хотя бы в общий вагон, долго и тщательно собираться в дорогу, составлять список необходимого для путешествия инвентаря и метаться по магазинам в поисках хороших бритвенных лезвий и складного стаканчика. Совсе необязательно ждать отпуска. Совсем необязательно.
        Достаточно всего лишь сесть у окна и помолчать в тишине. И просто посмотреть на небо, если из вашего окна видно небо, или посмотреть на соседние здания, или на улицу, или во двор, куда выходят окна вашего жилья, или вдаль. В общем-то, неважно, к у д а смотреть. Важно - к а к смотреть.
        И тогда вы все увидите. И отправитесь на вашу прогулку.
        Эдгар шел вдоль ограды, за которой простирался необъятный двор. Нет, теперь двор уже не казался необъятным, и причина здесь была вовсе не в сумерках, скрадывающих пространство. Двор был небольшим, очень обыкновенным, двор съежился и подряхлел под бременем лет, и уже выпали и пропали без следа многие его волосы-деревья, и морщины его не могла скрасить пудра асфальтированных дорожек, и исчезли его глаза-лужи, и дом в глубине двора был тоже очень старым, готовом рухуть и рассыпаться в прах при ударе чугунного кулака, подвешенного на стальном тросе. В углу двора громоздились кучи строительного мусора, и давным-давно сгнил в земле куст сирени, возвещавший когда-то своим цветением о приходе тепла.
        Что ж, перемены - атрибут бытия.
        Вероятно, он произнес это вслух, потому что ему ответил знакомый ласковый голос:
        - Да, милый Эдгар, перемены - атрибут бытия.
        Юдифь стояла в тени большого тополя у ограды в своем обычном ветилуйском одеянии и держала в руке тот самый меч.
        - Но ведь ты не меняешься, - тихо произнес Эдгар, стараясь разглядеть в полумраке выражение ее глаз.
        Глаза Юдифи были печальны.
        - Перемены - атрибут б ы т и я, - повторила Юдифь.
        И Эдгар понял.
        - Тебе не холодно? - спросил он очень осторожно, словно слова были сотворены из тончайшего хрусталя и могли разбиться о прутья ограды и с шорохом покатиться по тротуару.
        Юдифь качнула головой.
        - И не надо меня жалеть, милый Эдгар. Я действительно ничего не могу поделать, и ты ничего не можешь изменить, и поверь: так лучше.
        Гораздо лучше. Ведь бывают явления и вещи, которые изменить нельзя. И кто сказал тебе, что мне плохо? Разве мне может быть плохо?
        - А мне? - прошептал Эдгар.
        Юдифь подошла совсем близко, подняла к нему лицо, и в глазах ее распростерлось вечернее небо. Она легонько провела пальцами по его бровям и тут же отстранилась и оперлась на меч.
        - Милый Эдгар, ведь я же всегда с тобой. Ведь правда? Сколько я уже с тобой?
        - Пятнадцать лет.
        -Больше, гораздо больше. И согласись, для этого совсем необязательно быть все время рядом, перед глазами. Ведь правда?
        - Правда...
        - И не надо меня жалеть, милый Эдгар. Ведь я не только там... Перед
        сном я придумываю себе миры на завтра, целые россыпи миров. Знаешь,
        есть миры серебряные и нежные, тронь - и зазвучат. Идешь, а вокруг
        звуки, звуки... И небо звучит, и вода, и деревья, и каждая
        травинка... Бывают миры розовые, пушистые, как облака. Я их особенно люблю, когда устану. Погружаешься в такой мир, как в перину, и словно растворяешься. А силы прибывают, прибывают, и чувствуешь, что крылья растут... Есть миры хрустальные, прозрачные, с четкими гранями. Это если решимости нужно набраться. А еще есть разноцветные, струящиеся. Прыгнешь в такой мир, окунешься с головой - и понесет тебя, завертит, закружит в разноцветных струях, и летишь, как на карусели, в водовороте без начала и конца... А еще люблю коктейль из моих миров делать. Намешаешь всего понемножку, вишенкой украсишь, и с разбегу - в самую глубину! Я ведь про кого угодно мир могу придумать. Хочешь, сегодня ночью придумаю про тебя? А тебе это все приснится.
        - Придумай, Юдифь. А я придумаю про тебя.
        - Хорошо, милый.
        Она нежно смотрела ему в глаза, потом перевела взгляд на чтото, находящееся за его спиной, и Эдгар понял, что время истекло.
        - Необходимые Вещи уже ждут, - изрек сзади знакомый хрипловатый голос.
        Эдгару очень хотелось оглянуться и увидеть наконец обладателя этого голоса, но он знал, что это бесполезно. Он все-таки обернулся, просто из упрямства,- и, конечно, никого не увидел.
        Посудите сами: ну как можно у в и д е т ь Хрипловатый, Но
        Не Лишенный Приятности Голос? С таким же успехом, наверное, с каким можно услышать ассиметричное, но не лишенное приятности лицо или обонять фиолетовый, но не лишенной приятности цвет.
        - Ну вот, - сказала Юдифь. - Прогулка близится к концу. Я пойду через двор, а то неудобно по улице с таким вооружением. И бросить нельзя, понимаешь, милый?
        - Понимаю. Я все-все понимаю. И очень счастлив, что все-все понимаю.
        Юдифь опять приблизилась к нему, легко коснулась своими губами его губ и исчезла, скрылась в темноте за калиткой. Звякнул ее меч - и все стихло.
        Нет, не все. Из окна второго этажа приглушенно стекала на тротуар электронная музыка, а к Эдгару приближались двое, из коих один шел твердо, поддерживая второго под локоть, а второй шел несколько расхлябанно, спотыкаясь о выбоины, и расслабленным голосом, с запинками, декламировал рифмованные слова.
        - Холодной лаской дышит вышина, - декламировал расхлябанный. Прозрачна даль. Торжест... торжественна, спокойна и ясна м-моя печаль. Моя печаль тиха и холодна, одна навек, без... бездонна, словно неба глубина, чиста, как снег. Всегда со мной, как возд... как воздух, как листва, как свет дневной, как шум дождя, как неба с-синева. Со мной, со мной...
        Эдгар предусмотрительно остался в тени, и двое прошли мимо, причем первый негромко втолковывал второму:
        - Ну хватит. Слышишь, ты, поэт-самоучка? В носу свербит от строчек твоих рифмованных. В-версификатор! Кончай с этим гнусным делом и займись лучше чем-нибудь полезным. Огород заведи. Опять же квартирой займись. Кафель там, моющиеся обои и всякое такое. Или книжки коллекционируй. Полные собрания. Сгреби все свои опусы и сдай в макулатуру - взамен что-нибудь толковое получишь.
        Последнее предложение подействовало на расхлябанного несколько неожиданно. Он резко остановился, так что рассудительный выпустил его локоть, воздел руки к фонарю и с пафосом произнес:
        - Пока был жив - творил, всю жизнь стремился к цели, вдали огнем
        сверкающей жемчужным, но без следа надежды улетели и все, чем жил,
        пока был жив, ни мне, ни вам не нужно. Так соберите все, что создал
        я, так соберите - стихи, рассказы, повести, романы - и на приемный
        пункт снесите - в обмен получите Дюма иль Мопассана...
        Декламатор обессиленно уронил руки. Рассудительный воспользовался этим, обнял его за талию и повлек в глубины переулка, приговаривая:
        - Вот это мне нравится! Вот это мне нравится! Мысль оч-чень хорошая. Это мне нравится!
        Эдгар подождал, пока их голоса не стихли в отдалении, и пошел следом. Он, конечно, узнал в этой парочке Двойника и Похмельную Личность-Серого Человека и общаться с ними не имел особого желания. Он и так слишком часто с ними общался.

*
        Переулок и не думал кончаться, уютно горели фонари, и над ними
        в направлении движения Эдгара неторопливо проследовал давешний НЛО
        с псевдо-Грузчиком на борту.
        Эдгар одобрял путь постижения земной цивилизации, избранный нашими собратьями с
62-й звезды Лебедя. Никакая разведка сверху, сбоку или снизу не может дать того, что дает взгляд изнутри. Вторая голова маскируется, изготавливается копия земного паспорта с пропиской в данном населенном пункте, через соответствующие каналы пробивается место грузчика в магазине "Детский мир" - и можно, не привлекая ничьего внимания, спокойно наблюдать, сопоставлять, анализировать, делать выводы. Правда, существует опасность настолько вжиться в образ, что докатиться до продажи через служебный вход дефицитных товаров массового спроса, каковая продажа является деянием противозаконным.
        Известен и другой, почти достоверный случай с инопланетным разведчиком. Он полюбил нашу девушку и ни в какую не хотел возвращаться в свои зазвездные дали. Справиться с ним удалось только после прилета специального отряда спасательной службы с необходимым инвентарем, а побочным эффектом сопротивления влюбленного инопланетянина стало явление, известное под названием "падение Тунгусского метеорита". Вот так - влюбился он, а пострадали мы.
        Да, взгляд изнутри - удобная штука. И кто знает, сколько
        н а ст о я щ и х землян ходит сейчас по улицам наших городов?
        Может быть, мы, сами того не ведая, целый день общаемся только с
        представителями Альдебарана и Сириуса, Геммы и Фомальгаута, Проциона
        и Канопуса и поверяем им свои заботы и печали, делимся радостями и
        обмениваемся впечатлениями. Что ж, пусть будет так. Пусть наши соседи
        узнают о нас как можно больше, ведь знание - лучший путь к пониманию.
        Загудело, загрохотало, задребезжали стекла в оконных рамах, метнулась под ноги Эдгару с проезжей части ошалевшая кошка и канула в подворотне. С такими шумовыми эффектами по переулку мог проследовать только Дракон, в чем Эдгар и убедился, разглядев номерной знак проползшего мимо грузовика. Грузовик уходил в недра переулка вслед за летательным аппаратом инопланетной цивилизации 62-й звезды Лебедя. Грузовик фырчал и пыхтел гораздо громче, чем необходимо, по крайней мере, так показалось Эдгару. И Эдгар понимал Дракона. В глубине души Дракон, конечно, испытывал ностальгию по тем невозвратным временам, когда он господствовал в воздухе и своим появлением нагонял страх на мирных жителей, не знакомых еще с основами гражданской и не овладевших пока средствами противовоздушной обороны. И теперь Дракон пытался сохранить хотя бы остатки былой славы, что, впрочем, не могло привести ни к чему, кроме неприятностей со стороны автоинспекции. А еще Дракон страдал комплексом неполноценности из-за запрета на звуковые сигналы.
        Интересно, как восприняли бы появление грохочущего по бездорожью грузовика наши далекие предки? Вероятно, приняли бы его за диковинного зверя с круглыми глазами. Тот же Иезекииль наговорил бы потом, что видел чудище, идущее в клубах пыли и дыма, и вид чудища был омерзителен, и ужасен был рев его. Чудище, конечно, являлось бы неопровержимым доказательством греховности людей и провозвестником грядущего конца света.
        А если взять другую ситуацию? Из вероятного будущего. На далекой планете высадился разведывательный отряд землян и обнаружил такой вот грузовик, подъезжающий к их ракете. Что в первую очередь предположили земляне? Конечно, подумали, что это приближается какой-то механизм. Механизм, искусственное образование, творение чьего-то разума. И каково же было изумление землян, когда в ходе тщательного изучения выяснился тот поразительный факт, что грузовик является живым организмом, плодом многовековой эволюции животного мира далекой планеты! В ходе раскопок были найдены останки предков грузовика: автомобилей "АМО" и "ЗиС". Тупиковой ветвью эволюции оказались гусеничные артиллерийские тягачи.
        Невероятно? Не так уж невероятно, если исходить из бесконечности Вселенной. Не более невероятно, чем появление человеческой цивилизации.
        Черноволосая Обладательница стояла под фонарем у магазинчика, держа в руке неизменного М. Булгакова, и словно поджидала Эдгара. Сумочка была изящно перекинута через плечо и мягко поблескивала черным лаком, тонкие каблуки на сапожках изящно и четко отбивали ритм в стиле "рэггей".
        - Салют! - сказала Инга и послала Эдгару элегантный воздушный поцелуй. - Давно не виделись. Ходишь перед сном трусцой? А где твой приятель? Угости сигареткой, будь другом.
        Эдгар устоял под напором бывшей пленницы водоемов, протянул ей пачку, поднес спичку и в свою очередь спросил, кивая на книгу:
        - Инга, только честно: вы прочитали?
        Инга обиженно отпрянула и поперхнулась болгарским дымом.
        - Зачем девочку обижаешь? Я же как-никак будущий филолог. Думаешь, я совсем уж пустомеля? Да ведь это я так, подстраиваюсь. Боюсь несовременной показаться.
        Эдгар спрятал улыбку. Инга раскрыла книгу, полистала, придерживая рукой с сигаретой спадающие на лоб черные волосы, очень красиво блестящие в свете фонаря.
        - Если честно, не все понравилось. - Она убрала книгу в сумочку. Понты все эти про Понтия Пилата и этого Иешуа не очень. Не фонтан. А вот про варьете, как они там чудеса вытворяли, про кота этого уматного - класс! Про Степу этого потрясно! Жаль только, что мало и кончается все как-то непонятно. И опять этого Понтия туда приплели. Лучше бы больше про этих чудаков. Номера они, конечно, классные отрывали.
        Эдгару уже в который раз за день стало немного грустно. И улыбаться ему не хотелось.
        - Вы кого-то ждете? - спросил он.
        - Да стою вот, думаю, идти тут к одному или не идти. Понимаешь, позвонил тут один, приходи, говорит, собираемся вечером. Тут неподалеку, Инга грациозным жестом указала в глубины переулка. - И вот стою, мучаюсь. Понимаешь, чувака этого не помню. Я, говорит, Дракон. Ты меня, говорит, должна хорошо помнить. Ну а мне вроде неудобно человека расстраивать, ну я и прикинулась вроде того, что помню. Красавчик Смит - пожалуйста, такого знаю, Валеркой его зовут. Коляна знаю, Медведя, Олега-Десантника. А вот Дракон... Это ведь в Штатах какой-то там Дракон вроде есть, так ведь не из Штатов же мне звонили, как думаешь?
        - Думаю, Дракон звонил не из Штатов, - ответил Эдгар. - Думаю, он где-то поблизости. И думаю, ты его должна помнить.
        Инга удивленно подняла красивые черные брови.
        - А ты что, его знаешь?
        - Скажи, а колодец ты помнишь? Во дворе у тети Нины. А город
        помнишь, кресты золотые на соборах, белую ладью на реке? Помнишь?
        Он внимательно вглядывался в ее лицо, старался разглядеть ее лицо
        сквозь тушь, румяна, помаду и пудру. Если бы это было возможно, он
        запрокинул бы ее лицо, подставил прямо под безжалостный свет фонаря и смотрел, смотрел, смотрел до тех пор, пока... Пока - что?
        Пока она не вспомнит? А если ничего не получится? Если она забыла навсегда?
        Он смотрел на Ингу и в ее глазах вдруг мелькнула растерянность.
        - Что-то снилось... - прошептала она. - Давно... Что-то снилось...
        Он облегченно вздохнул, словно избавился от тяжелого груза. Еще есть надежда. Есть надежда.
        Есть.
        -Слушай, ну тебя к черту! - вдруг сказала Инга. - Чего ты ко мне привязался? Колодец!.. Думаешь,дурную нашел? Не дурней других!
        Злилась она тоже изящно. Топала каблучком, кусала губы и пыталась плечом зашвырнуть сумку за спину.
        -Вот и хорошо, что не дурней, - миролюбиво сказал Эдгар.- Поэтому советую сходить.
        -А что там будет? - сразу загорелась Инга, легко отбросив раздраженность. - Музычка будет?
        Эдгар пожал плечами.
        - Музычка будет - это хорошо, - сказала Инга. - Я музыку люблю. Трепаться будут - тоже неплохо, я треп послушать тоже люблю, особенно если хохмы всякие будут отпускать. Только чтобы никто физиономий умных не делал. Знаешь, есть такие, сам валенок валенком, а сигарету в зубы сунет, зенки умно закатит и пойдет вещать про экстасенсов этих да про дзэн-буддизм. Сам же дуб дубарем, нахватался где-то в другой компании, сидел там тихонько, не высовывался, прислушивался, присматривался, а потом по такому случаю пошел в библиотеку, газет начитался да журналов, дома перед зеркалом отрепетировал раз пятнадцать, джинсы напялил и пошел вещать в компании попроще, где совсем уж лопухи и мало кто его по-настоящему знает. Да до этого еще учебник школьный по инглишу полистал, чтобы пару слов ненаших вставить. Видали таких!
        Тирада Черноволосой Обладательницы была сродни автоматной очереди. Стреляла Инга довольно метко, только не замечала, что пули рикошетят и попадают в нее. Но, главное, - Инга все-таки стреляла, и это тоже вселяло надежду...
        - Ой, это не твой друг там окопался? - внезапно воскликнула Инга, повернувшись к магазинчику.
        Отражение в полутемной витрине делало приглашающие жесты и показывало в глубины переулка, куда уже проследовали Юдифь, Серый Человек с Двойником, летающая тарелка и грузовик с номером "9054 КДТ".
        - Чего это он в магазине делает? - удивилась Инга. - Сторожем, что ли, подрабатывает?
        - Да так. - Эдгар неопределенно пожал плечами. - Работает.
        Он кивнул Отражению, показывая, что понял. Почти сразу в витрине загорелась лампа. Отражение пропало и вместо него взору явились выстроенные горкой молочные бутылки, аккуратные штабеля творожных сырков и узорно расставленные баночки сметаны.
        Инга недоуменно округлила глаза.
        - Куда же он делся?
        - Наверное, уже пошел.
        - Куда?
        - Туда же, видимо, куда вас звал Дракон.
        Инга всплеснула руками.
        - Ой, классно! А ты пойдешь?
        Эдгар не успел ответить, потому что возле них, почти у самого фонарного столба, внезапно материализовался Фиолетовый Путешественник во времени. Фиолетовому повезло: каких-то двадцать сантиметров правее
        - и он надолго бы застрял в бетонном столбе.
        - Хиппуешь, чувак? - опомнившись, осведомилась Инга, успев уже разглядеть несколько странное одеяние Фиолетового.
        Вид у Фиолетового стал еще более ошарашенным. Вероятно, из слов
        Инги он не понял, в какую же эпоху попал на сей раз. Он судорожно сглотнул и перевел взгляд на Эдгара.
        - Опять вы? Опять не туда! - Он обессиленно прислонился к столбу и повесил голову.
        - Чего это он? - встревожилась Инга. - Колес наглотался, что ли?
        Пользуясь пребыванием Фиолетового в состоянии, подобном нокдауну,
        Эдгар вкратце рассказал ей историю злоключений Путешественника во времени.
        - Ха! - отреагировала Инга. - Аппаратура подвела. Мне вот приятель мой, Лекс, тоже как-то историю рассказывал. Про одного чувака. Сам, наверное, придумал, Лекс может! Так вот, чувак этот родился, учился, вырос и устроился кем-то там на эту станцию, ну, как наш "Салют". На орбите. Дело лет через двадцать происходит, в будущем. А там физики что-то нахимичили на орбите, какой-то там взрыв - и чувака этого отбросило в прошлое.
        Инга рассказывала, жестикулируя, Эдгар молча кивал и иногда хмурился от ее филологического лексикона, а Фиолетовый Путешественник хотя и пребывал еще в состоянии прострации, но вроде бы уже тоже начинал прислушиваться к рассказу.
        - Оклемался этот парень на Земле, в каком-то сарае, - продолжала повествование Инга. - Вылез, бродил, бродил по городу, ну и конечно понял, что занесло его в прошлое. Намаялся, люди глаза пялят на его комбинезон необычный. В общем, к вечеру сел он на бульваре и пригорюнился. И видуха у него такая убитая била, ну как у этого. - Инга кивнула на Путешественника во времени. - Такая видуха нехорошая была, что проходила мимо одна подруга и спросила: может, помочь чем? Ну а он совсем выдохся и говорит: устал, мол, сил нет, и деваться некуда. А парень симпатичный. Девчонка отзывчивая оказалась, привела к себе, хотела накормить, а он и заснул. Прямо на кухне. Проснулся утром в чужой квартире, записка лежит: еда там-то и там-то, вечером приду. Он встал, побродил по дому, видит - часы на столе, и гравировка на часах: "Дорогой мамочке от дочки Тани". Обомлел, полез фотографию этой девушки искать. На бульваре-то он ее не разглядел, уже темно было, а в дом полусонным вошел. Нашел фотографию и вообще чуть не свихнулся. Дождался эту девушку и все сразу ей выложил. И про часы, и про фотографию, и про себя, и про
нее. Часы эти самые он с детства помнил, они у них дома стояли, а на фотографии была его мать, и девушка тоже была его матерью.
        - О-о! - простонал Путешественник во времени, потирая виски.
        - Что, непонятно? - обеспокоилась Инга. - И тебе тоже непонятно?
        - Мне-то понятно, - успокоил ее Эдгар. Ему д е й с т в и т е л ь н о все было понятно. - А вот товарищу все-таки растолкуйте.
        - Так это же очень просто! Как получается: он, чувак этот, потом женится на этой девушке, Тане. У них сын родится. Родился, учился, вырос и устроился на станцию эту орбитальную. Потом взрыв - и его в прошлое отбросило, усекаешь?
        - О-о! - сказал Фиолетовый.
        - Отбросило его в прошлое, встретил он на бульваре эту Таню, продолжала терпеливо растолковывать Черноволосая Обладательница. - Пришел к ней домой, обнаружил эти часы и фотографию, рассказал ей все, а потом женился. То есть он и отец собственный и сын собственный, усекаешь? Штука эта называется "кругами времени". Все постоянно будет повторяться.
        - А если она не согласится за него замуж? - лукаво спросил Эдгар.
        - Так согласилась же!
        - А если они сына не отпустят на орбитальную? - упорствовал Эдгар.
        - Ха! Так он их и послушал, как же!
        Это был неотразимый аргумент и Эдгар не нашелся, что возразить.
        - Я к чему рассказываю-то, - теперь Инга обращалась к Фиолетовому, уже поднявшему голову. - Бывают такие случаи, застревает ктонибудь во времени. Так что огорчаться не нужно. У нас здесь нормально.
        - О-о! - простонал Путешественник во времени.
        - Думаю, - сказал Эдгар, обращаясь к незадачливому хронотуристу, если вы пойдете вместе с Ингой, вам помогут.
        - Куда? - одновременно спросили Черноволосая Обладательница и Путешественник во времени.
        Эдгар показал рукой направление. Наверное, не стоит уточнять, к а к о е направление он показал. И так понятно.
        Если непонятно, можно сообщить: Эдгар указал на северо-запад. Хотя с таким же успехом и абсолютно безболезненно для нашего повествования мог указать на юго-восток. Или в зенит. Или в сторону тусклой звездочки Алькор, по которой проверяют остроту зрения астрономы-любители, а также все желающие. Возможно, направление на звезду Алькор, притулившуюся возле Большой Медведицы, будет самым правильным.
        - А ты что, не идешь с нами? - несколько обиженно спросила Инга.
        - Мне нужно еще кое-кого подождать, - ответил Эдгар. - Но кажется мне, что я сегодня еще непременно вас увижу.
        - Вот чудной! - кокетливо сказала Инга, подумав, вероятно, что слово "вас" относится именно к ней. - Ему кажется. Ты что, не уверен в своих дальнейших действиях? Или планы могут измениться?
        - Думаю, что планы не изменятся.
        - То-то же! - Инга шутливо погрозила ему изящным пальцем и взяла Фиолетового под руку. Хронотурист покорно оторвался от столба. - Пошли. По пути расскажешь, как там у вас, я такие штуки люблю, потреплемся, только ты не выдергивайся, не лезь со своей завтрашней мудростью, я этого не перевариваю, сиди себе тихонько...
        Голос Инги стих в отдалении. Эдгар посмотрел на часы и отошел к магазинчику. Он предположил, что вскоре должен появиться последний участник сегодняшних событий, держащий путь в направлении далекой и поэтому кажущейся тусклой звезды Алькор.
        Он не ошибся. Раздался стук подков по асфальту.
        На этот раз Голубой Рыцарь предстал пред ним в полной рыцарской экипировке. Видимо, готовился заступить на вахту у старинных часов. Конь под ним был хороший, белый, внушительных размеров, с длинной, завитой локонами белой гривой. В левой руке Голубой Рыцарь сжимал копье, голубые перья на шлеме воинственно распушились, лицо, не скрытое забралом, было грозным. Голубой Рыцарь словно сошел со страниц Откровения святого Иоанна Богослова и Эдгар на всякий случай посмотрел, не следует ли за ним ад.
        Ад за Голубым Рыцарем не следовал. За ним следовали "Жигули".
        Водитель "Жигулей" подал звуковой сигнал, Голубой Рыцарь дернул поводья, заставив могучего коня прижаться к тротуару, и автомобиль торопливо проскочил мимо. Увидев Эдгара, Рыцарь слегка кивнул, с грохотом опустил забрало, ударил коня в бока и с шумом помчался по переулку вслед за "Жигулями", потрясая копьем. Редкие прохожие останавливались и смотрели ему вслед.
        - Необходимые Вещи уже ждут, - проинформировал Эдгара Хрипловатый, Но, Впрочем, Не Лишенный Приятности Голос.
        - Иду, - отозвался Эдгар.
        Необходимые Вещи... А что подразумевается под этим понятием? То, без чего мы не можем существовать в данный момент? Вода для путника в пустыне? Кусок хлеба для голодающего? Воздух для космонавта на орбитальной станции, пробитой метеором? Или, если взять шире, крылья для птицы? Творчество для человека? Счастье для всех?
        Наверное, это вещи, без которых невозможно
        с у щ е с т в о в а н и е не в узком, а в самом широком смысле
        данного понятия. И у каждого, вероятно, они свои.
        И конечно, Эдгар, наконец, вспомнил. Не мог не вспомнить.
        Это было давным-давно, когда он покидал Город Флюгеров, торопясь
        на звонок в прихожей. Тогда он прочитал на бегу надпись золотыми
        буквами на официальной черной табличке, прилепившейся у двери одного
        из домиков.
        "Пункт выдачи Необходимых Вещей" - было написано на табличке.
        Теперь все встало на свои места. Оставался только один вопрос: где искать Город Флюгеров?

*
        У перекрестка Эдгар поднял голову. И увидел на противоположной стороне улицы, вымощенной гладким булыжником, стандартную будку телефона-автомата. На одном из угловых домиков, над аккуратной дверью, неоновая вывеска извещала: "Комбинат бытовых услуг". Вывеска горела синим дрожащим светом.
        Небо посветлело, хотя источник света не наблюдался. Эдгар пересек булыжную мостовую, миновал комбинат бытовых услуг, прошел вдоль подстриженного зеленого газона и остановился перед двухэтажным розовым домиком с резными окнами и флюгером-стрелой. У двери домика, на розовой стене, висела та самая черная доска - с золотыми буквами. Ниже основной крупной надписи располагапась надпись помельче, в прошлый раз не замеченная Эдгаром. Надпись извещала о том, что пункт выдачи Необходимых Вещей является филиалом комбината бытовых услуг.
        У пункта выдачи было отнюдь не безлюдно. На зеленом газоне лежала летающая тарелка. Рядом с ней по газону топтался, брезгливо пощипывая траву, могучий белогривый конь. На скамейке под деревом с пышной голубой кроной и довольно крупными плодами в виде оранжевых бубликов расположился Двойник, закинув ногу на ногу, а рядом с ним - Серый Человек, задумчиво жевавший оранжевый бублик. Чуть поодаль прислонилось к стене соседнего домика Отражение в распахнутой куртке. Черноволосая Обладательница сидела вместе с Фиолетовым Путешественником во времени на краю фонтана, весело болтала ногами и что-то говорила Фиолетовому; тот умиротворенно улыбался и кивал. Окинув окрестности внимательным взглядом, Эдгар обнаружил Грузчика, опять ловко замаскировавшего свою вторую голову. Грузчик лежал на травке за фонтаном и дремал, набираясь сип для дальнейших космических перелетов.
        Дракона не заметить было трудно. Дракон бесцеремонно развалился на троллейбусной остановке под навесом для потенциальных пассажиров, положив ушастую голову на лапы, и взирая на окружающее стеклянными глазами. Обнаружив, что Эдгар смотрит на него, Дракон не преминул залихватски подмигнуть.
        Не было Хрипловатого, Но, Впрочем, Не Лишенного Приятности Голоса. В общем-то, голос присутствовал, только молчал, а попробуй-ка увидеть молчащий голос! (Равно как и не молчащий).
        Не было Голубого Рыцаря, но белогривое животное, временами косяшее глазом на Дракона, позволяло предположить, что он где-то неподалеку.
        Не было Юдифи...
        Эдгар едва заметно вздохнул.
        - Эдгар! Милый Эдгар!
        Эдгар вздрогнул и обернулся. Грузчик проснулся. Черноволосая Обладательница прекратила болтовню. Дракон навострил уши, а белогривый скакун подавился травой.
        Юдифь стояла у двери комбината бытовых услуг в своем ветилуйском одеянии и красных домашних тапочках с пушистыми шариками.
        - Вас вызывает Сфинкс!
        - О! - взревел Дракон и закатил хвостом оплеуху бетонному столбу. Дай мне с ним побеседовать.
        Белогривый на всякий случай убрался за летающую тарелку.
        - Сейчас он тебе загадку загадает, как его родственничек Эдипу, хмуро пообещал Двойник. - Почему, мол, люди поначалу на четырех конечностях ходят, потом на двух, потом на трех, а потом и вовсе не ходят, а кладут их в красивый ящик, складывают красиво руки на груди и несут в красивое место. А ты и ответишь, что устарело это все. Теперь люди ходят исключительно на головах, если только вовсе голову не теряют.
        - Потом побеседуешь, - ответил Эдгар Дракону, направляясь к двери комбината. На слова Двойника он никак не отреагировал.
        Юдифи в помещении не было. Эдгар вошел в знакомую желто-красную будку, взял трубку и устроился на откидном сиденье.
        - Слушаю.
        Слово помчалось в далекий путь к Марсу, алмазным блеском вспыхивая под лучами звезд. Слово могло заблудиться в пути, затеряться в провалах космоса, поэтому Эдгар повторил:
        - Слушаю, - и закрыл глаза, прислонившись к стенке телефонной будки.
        Шорох бумаг вывел его из состояния ожидания. Он выглянул из будки и увидел Юдифь, склонившуюся над канцелярскими книгами.
        - Юдифь?
        Юдифь подняла голову и улыбнулась.
        - Когда же я расплачусь за предоставленную услугу?
        - В следующий раз, милый Эдгар.
        - Ты думаешь, он будет?
        - Конечно. Ты разве в этом сомневался?
        И он окончательно понял, что нисколько не сомневался. Не мог сомневаться. Потому что есть вещи, в которых сомневаться нельзя.
        - Аиу утара шохо, - сказала трубка. - Дациа Тума ра гео Талцетл.
        Голос Марсианского Сфинкса был слышен почти без помех, только иногда наплывала, пропадала и вновь появлялась тихая музыка. Возможно, у Сфинкса играло радио.
        - Шохо тао тавра шохо ом, - продолжал заниматься бессовестнейшим плагиатом Сфинкс. - Аиу ту ира хасхе, Аэлита.
        Эдгар терпеливо ждал. И дождался. Сфинкс, наконец, понял, что разговаривает не с марсианином. Или просто перестал валять дурака.
        Кстати, н а с т о я щ и е марсиане никогда не говорили на языке,
        которым пытался изъясняться Марсианский Сфинкс. Им это и в голову не
        приходило. Во-первых, потому, что у них не было головы в нашем
        понимании, а во-вторых...
        А вот что "во-вторых" - неизвестно, потому что настоящие марсиане вымерли, унеся тайну в могилу.
        Правда, Эдгар знал кое-что на этот счет. Он знал, например, что марсиане были в большой степени парфюмерической цивилизацией, и запахи в процессе приема и передачи информации играли у них весьма немаловажную роль. Для марсиан могло иметь большое прикладное значение наше выражение "держать нос по ветру", если бы они обладали упомянутым носом.
        В общем, Эдгар дождался.
        - Марсианскими ночами я ни о чем не думаю, - сообщил Сфинкс и помолчал, давая Эдгару возможность усвоить эту информацию.
        Эдгар довольно быстро сообразил, что Сфинкс отвечает на его утренний вопрос, демонстрируя тем самым готовность продолжать сотрудничество с комбинатом бытовых услуг.
        - Я разговариваю со звездами, - продолжал Сфинкс. - Мы, в частности, обсуждаем проблему целесообразности, с их стороны, дальнейшего освещения пространства.
        Разговор велся односторонний, потому что между вопросом и ответом проходило бы слишком много времени. Сфинкс понимал это и в своем монологе старался дать ответы на невысказанные вопросы Эдгара.
        - Сейчас четко определились три группировки. Ортодоксы считают целесообразным светить, радикалы, естественно, не светить, а центристы светить внутрь себя. Есть и такие, кто от слов уже перешел к делам: некоторые не светят, некоторые образовали фракцию черных дыр. Большинство, правда, пока поддерживает мою точку зрения, согласно которой светить надо, хотя и бесполезно. Дело в том, что я с детства не приемлю темноты. В темноте трудно отбиваться от метеоритов. К сожалению, - Сфинкс протяжно вздохнул, - убеждать их все трудней, так что, боюсь, пора думать над новыми источниками света.
        Еще по ночам я проверяю себя. Проверяю, все ли помню. Возможно, это когда-нибудь пригодится. - (Сфинкс не уточнил, кому пригодится). - И передайте Дракону, - круто поменял он тему разговора, - что я с ним по телефону говорить не буду. Только у себя, если вообще захочу разговаривать. А возможности для визита у него есть. Так и передайте: возможности есть, а он пусть подумает. И скажите еще, что на Плутоне драконов полным-полно. Земных, подчеркиваю, земных драконов. Так что пусть подумает, это полезно. Передача окончена. Аиу ту ира хасхе, Аэлита.
        Раздалось знакомое попискивание и связь прекратилась.
        Эдгар вышел из будки, постоял у барьера, но Юдифь не появлялась. И он понял, что сегодня уже не поговорит с ней. Возможно, это было связано с окончанием рабочего дня на комбинате бытовых услуг. Возможно, с чем-то другим.
        Эдгар вновь подошел к розовому домику с официальной табличкой и оглядел окрестности. В окрестностях ничего не изменилось, все занимали соответствующие места. Он сделал жест Дракону - мол, все в порядке - и решил, что перескажет ему разговор с Марсианским Сфинксом завтра.
        Итак, все вокруг замерло, приготовилось, внимало. Застыли в воздухе струи фонтана, замерли флюгера и даже пульсар в виде буквы "ы" прекратил свои манипуляции. Все ждали. Напряжение достигло высшей точки.
        Достигло апогея.
        И - СВЕРШИЛОСЬ!
        Хрипловатый, Но, Впрочем, Не Лишенный Приятности Голос объявился, наконец, и грянул над булыжными улицами, палисадниками, деревьями и черепичными крышами.
        - Необходимые Вещи! - возвестил Голос.
        Дверь домика открылась вследствие хорошего пинка, произведенного изнутри, и на пороге появился Голубой Рыцарь в своем увесистом рыцарском облачении, при голубом плюмаже, опущенном забрале и без копья. Копье никак не вписывалось в экипировку, потому что обе руки мессира в тяжелых перчатках были заняты. На правой и левой ладонях Голубого Рыцаря лежали Необходимые Вещи.
        - Ура! - крикнула от фонтана Черноволосая Обладательница и захлопала в ладоши. - Классно!
        - Что это за штуки? - спросил Фиолетовый Путешественник во времени.
        Отражение кивнуло Эдгару. Кивок выражал одобрение и поддержку.
        Псевдогрузчик вроде бы дремал, а на самом деле проводил сеанс телепатической связи с соотечественниками.
        - Наконец-то! - брюзгливо сказал Двойник и поморщился. - Бесполезные Вещи.
        - Но-но! - Дракон нервно зашевелил ушами. - Не надо спешить с выводами.
        Серый Человек дожевал оранжевый бублик, повернулся к Двойнику и назидательно поднял палец.
        - Увы, не каждому дано когда-нибудь, - продекламировал он, - увидеть соль. Увидеть дно. Увидеть суть. Не каждому.
        Двойник скривился, но промолчал.
        Голубой Рыцарь строевым шагом подошел к Эдгару и протянул ему Необходимые Вещи.
        Небо незаметно померкло и наступил то ли вечер, то ли утро.
        Эдгар осторожно взял Необходимые Вещи. Он взял общую тетрадь в красном переплете, состоящую из девяноста шести листов, ГОСТ 1ЗЗО9-79 и белую шариковую ручку с длинным стержнем и синей пастой без указания ГОСТа.
        Он раскрыл общую тетрадь на первой странице, снял колпачок с шариковой ручки и написал: "Обыкновенная прогулка".
        Потом вложил ручку в тетрадь, закрыл тетрадь и спрятал Необходимые Вещи во внутренний карман куртки.
        - Порядок, - прогудел Голубой Рыцарь из-под забрала и направился к своему белогривому.
        - Только не откладывай, - посоветовал Дракон.
        - Во-во! - поддержало Отражение.
        А Серый Человек, естественно, не смог подавить желание опять довести до сведения собравшихся в Городе Флюгеров свои стихотворные подобия.
        - Всегда и все откладываем на потом, - возвестил он, встав со скамейки и приняв позу записного декламатора, - себя жалеем, и никогда не думаем о том, что не успеем. Отброшу все. Усядусь за столом, мечту лелея... А впрочем, нет. Не пишется. Потом. Успею! Но завтра - точно. Ночью, при луне. Ни дня без слова! Иль в понедельник... Так удобней мне. И снова, снова "потом, - твержу себе,
        - когда пройдет усталость. Писать не поздно никогда"... А жизнь умчалась.
        - Мда-а... Ради этого не стоило браться за перо, - сварливо заметил Двойник. - Надо было отложить на потом.
        - А вообще, желаю успеха, земляк! - Серый Человек повернулся к Эдгару, пропустив мимо ушей колкость Двойника. - Напиши что-нибудь достойное не юноши, но мужа.
        - Ага, и пошли на рецензию, - сварливо добавил Двойник. - И узнаешь, что ты, в общем-то, неплох, но вместе с тем... Цель, мол, непонятна, идея расплывчата. И закрутится колесо. Придумать, написать, послать, получить обратно, доработать, послать, получить, переделать, послать, получить... Перпетуум мобиле пресловутый. Движение есть все... Все равно, кроме тебя, никто ничего не поймет. Каждый обречен на непонимание...
        Неизвестно, сколь долго еще разглагольствовал бы Двойник, но в сумерках внезапно раздался очень знакомый звук. Звук приближающегося троллейбуса.
        И все замерло. До поры.
        Троллейбус выполз из-за угла. Лязгнули, открываясь, двери. Гордо буркнул микрофон.
        То ли утром, то ли ночью - сразу не пойму - подмигнул троллейбус мне стеклянным глазом. Я - ему. Сумрак растолок квадратной мордой в порошок, микрофоном буркнул что-то гордо - и ушел.
        Круг замыкается, как и было обещано давным-давно, и, наверное, не стоит ничего говорить по этому поводу. Нужно просто принять сей факт к сведению.
        Он сидел у окна, смотрел на сумрак, скрывший Город Флюгеров,
        и думал о том, что суббота прошла и впереди еще целое воскресенье.
        Проплывали за окном огни светофоров, неоновые буквы кинотеатров, гастрономов и промтоварных магазинов, стучали компостеры, буркал микрофон, и когда он встал, собираясь выйти, над парком взмыла в небеса летающая тарелка. А в обогнавшем троллейбус такси он увидел Юдифь, спешащую в аэропорт. Ее ожидал Эрмитаж. И Юдифь улыбнулась ему.
        Он вышел, проводил взглядом троллейбус, проверил, на месте ли Необходимые Вещи - и направился к дому. То ли утром, то ии ночью...
        Глухой глухого звал к суду судьи глухого...
        Александр Пушкин
        Каждый обречен на непонимание.
        Двойник
        Как сердцу высказать себя?
        Другому как понять тебя?
        Поймет ли он, чем ты живешь?
        Мысль изреченная есть ложь...
        Федор Тютчев
        Не бывает и не может быть награды за муку творческую.
        Мука эта сама заключает в себе награду. Поэтому... не ждите вы для себя ни света, ни покоя. Никогда не будет вам ни покоя, ни света.
        Братья Стругацкие
        Кировоград, 1984-85.