Ворота из слоновой кости Алексей Яковлевич Корепанов
        #
        Алексей Яковлевич Корепанов
        Ворота из слоновой кости
        Никогда
        Ничего не вернуть,
        Как на солнце не вытравить
        пятна,
        И, в обратный отправившись путь,
        Все равно не вернешься обратно.
        Николай Новиков.

1
        Стоял душный, но ветреный июньский полдень, в жарком воздухе, насыщенном запахами раскаленного асфальта и выхлопных газов автомобилей, носилась пыль вперемешку с назойливым вездесущим тополиным пухом. Столица превратилась в гигантскую парилку, и населению мегаполиса оставалось уповать только на то, что синоптики, обещавшие вечернюю грозу, на этот раз не ошибутся в своих прогнозах. Июнь две тысячи восьмого побил все рекорды среднемесячных температур за последние сто лет (старожилы, как обычно, не могли ничего припомнить), и то тут, то там в пригородной зоне вспыхивали лесные пожары и едким дымом исходили тлеющие торфяники.
        Кононов сидел под тентом летней пивнушки, пристроившейся в чахлом скверике на углу
6-й Студенческой и Воскресенской, и, водрузив локти на столик, цедил пиво, то и дело смахивая с бровей капли пота. В углу вяло переругивалась кучка каких-то восточных людей, а больше в пивном заведении никого не было. Да и кто это будет накачиваться пивом в полдень пятницы? К тому же, не рядовая пятница стояла на дворе, а пятница, тринадцатое... По пятницам большинство горожан работает, а те, кто не работает, не могут позволить себе раскошелиться на пиво... а другая категория неработающих пьет пиво не здесь, в окраинном районе - сонмище безликих многоэтажек, а в совсем других местах, и необязательно именно пиво. Кононов же сидел здесь потому, что сегодня получил расчет, и еще потому, что уединяться в выжженной обезумевшим солнцем квартире ему совершенно не хотелось. Ничего ему не хотелось, даже пива. Но надо же было хоть чем-то заняться...
        Охранником в агентстве «Вега» он проработал без малого два года. И ушел отнюдь не по своей воле - просто хозяин намеревался пристроить своего, вернувшегося после отсидки. Кононов на него не обижался, понимал, что босс не мог поступить иначе - был чем-то крепко обязан возвращенцу, на что и намекнул в разговоре с Кононовым. И смотрел виновато...
        Да, Кононов не обижался, вернее, старался не обижаться - но что делать дальше? Как и чем зарабатывать себе на хлеб, пусть даже и без масла? Сорок лет он топтал эту многострадальную землю, и была у него за плечами и работа рекламным агентом, и книготорговля, и перепродажа всякого ходового товара... Думал ли он, заканчивая некогда исторический факультет университета, что никому не будет он нужен со своей специальностью (если, конечно, есть такая специальность - «историк») в новую, ошеломляющую своей непредсказуемостью и безбашенностью эпоху девяностых годов - последних годов агонизирующего тысячелетия, - вереницей черных воронов пронесшихся над развалинами великой державы?
        Не думал. Ни разу ни единый отзвук не донесся до него из будущего, и никогда не видел он пророческих снов. А назойливые цыганки-гадалки, как обычно, врали.
        Он не знал, что делать дальше, и сидел в пивнушке в двух кварталах от собственной квартиры, и выпитое пиво тут же проступало потом на лбу и на спине под прилипшей к телу рубашкой.
        Можно было, конечно, допить пиво, потом поплакаться жене и, прихватив все свои сбережения, податься куда-нибудь на восток или на север, или на юг, предлагая себя в качестве недорогой рабочей силы, но и с этим были проблемы.
        Во-первых, у него не было жены. Вернее, была когда-то, лет пятнадцать назад, но давно затерялся ее след, и вряд ли он узнал бы ее теперь в вагоне метро или на улице. Во-вторых, никаких сбережений - ни больших, ни маленьких - у него тоже не было. А в-третьих, не хотелось ему уезжать ни на север, ни на юг. Если уж и уезжать куда-то - так только в родную Тверь, которую он помнил еще Калинином... но там его никто не ждал. К тому же, навсегда впечатались в память прочитанные когда-то чьи-то строки: «Можно в те же вернуться места, но вернуться назад невозможно...»
        Он уже успел убедиться в абсолютной справедливости этих горьких строк.
        В общем, никаких перспектив не наблюдалось, и пиво казалось Кононову горьким, как те строки. Горьким, как жизнь.
        Ветер гонял по газонам и щербатым тротуарам обрывки упаковок от мороженого и смятые одноразовые стаканчики. Проносящиеся туда-сюда ошалевшие автомобили казались глазастыми чудовищами, а люди - уродливыми куклами на батарейках; их движения были вялыми и наводили на мысль об истечении срока годности батареек. Нелеп и никчемен был мир в жаркий июньский полдень, и столь же нелепым и никчемным в этом мире ощущал себя Кононов.
        В рокоте, донесшемся с выцветшего неба - оно напоминало застиранную тряпку, - на несколько мгновений утонул привычный уличный шум. Из-за плоских крыш многоэтажек, покрытых порослью телевизионных антенн, выскочили два пожарных вертолета и, разгребая винтами желеобразный воздух, унеслись за крыши таких же многоэтажек по другую сторону от пивной.

«Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете...» - вспомнилось вдруг давнее, детское.
        Кононов грустно усмехнулся. Ни бесплатного кино, ни эскимо в обозримом будущем отнюдь не ожидалось...
        Переведя взгляд с небес на землю, он обнаружил, что возле его столика стоит пожилой смуглый мужчина довольно крупного телосложения, облаченный, несмотря на африканскую жару, в темный, с отливом, пиджак. Редкие волосы мужчины были аккуратно и тщательно зачесаны над высоким, изрезанным глубокими складками лбом без единой капельки пота, черные «итальянские» глаза под мохнатыми бровями смотрели на Кононова с каким-то непонятным интересом. Незнакомец показался Кононову похожим на дона Корлеоне из знаменитого фильма - может быть, потому, что этот фильм вновь не так давно показывали по одному из телеканалов.
        - Кононов Андрей Николаевич, - слова «крестного отца» прозвучали скорее утвердительно, чем вопросительно.
        Кононов изумленно распрямился, недоумевая, как возник здесь этот совершенно незнакомый ему человек. В поле его зрения попало пристроившееся у бордюра наискосок от летнего кафе элегантное темно-синее авто с приоткрытой передней дверцей. Кононов не мог сказать, стояло ли оно там и раньше или подъехало только что - погруженный в свои невеселые мысли, он не обращал особого внимания на окружающий мир. Можно было предположить, что «дон Корлеоне» приехал именно на этом автомобиле и вошел в кафе под рокот пожарных «вертушек», спешащих туда, где много огня и дыма.
        Оставался второй вопрос: откуда этому породистому незнакомцу с гладко выбритыми щеками и подбородком и безукоризненно чистым белым воротником известно имя пьющего пиво ничем непримечательного мужчины в обыкновенной серой, промокшей на боках и животе рубашке с короткими рукавами и потрепанных джинсах, этой весной отпраздновавших свое четырех... нет, уже пятилетие? В газетах его фото, вроде бы, не печатали, да и работники телевидения отнюдь не баловали вниманием.
        - Вполне возможно, - медленно ответил Кононов, пробежав взглядом по ровным стрелкам темных, в тон пиджаку, брюк дона Корлеоне. - А что, хотите взять интервью?
        Да, настроение у него было далеко не самое радужное.
        - Можно присесть? - осведомился незнакомец, уже отодвигая стул напротив отставного охранника.
        Кононов молча пожал плечами и, уткнувшись в кружку, сделал очередной горький глоток. Почему-то ему подумалось, что дон Корлеоне может иметь отношение не к мафии, а совсем наоборот - к милиции, и хоть не чувствовал он себя в чем-то виноватым - разве только в том, что угораздило его родиться на свет Божий в преддверии смутных времен, - но в животе возник неприятный холодок. Дон Корлеоне никак не походил на волшебника, имеющего намерение крутить бесплатное кино, а потом угощать мороженым.
        - Андрей Николаевич, есть два варианта нашего разговора, - голос у дона Корлеоне был глуховатый, но слова он произносил четко и внятно, как хороший преподаватель..
        или как командир, излагающий суть задания подчиненным; и его манера держаться наводила Кононова на мысль о военных, «красивых, здоровенных»... - Первый вариант, - продолжал дон Корлеоне, - долгое кружение вокруг да около, рассуждения о погоде и видах на урожай. - Он выжидающе замолчал.
        Кононов поставил почти уже опорожненную кружку на столик, провел пальцем по мокрым бровям - сначала по одной, потом по другой - и не очень приветливо сказал, не глядя на незваного собеседника:
        - Представиться бы не мешало.
        - Сулимов, - незамедлительно отреагировал незнакомец. - Сергей Александрович.
        Кононов был уверен, что никогда раньше не знал человека с такой фамилией. Однако холодок в животе пропал; экс-охраннику уже не казалось, что собеседник имеет какое-то отношение к милиции.
        - Давайте сразу второй вариант, - предложил он, чувствуя, как просыпается в нем что-то, похожее на любопытство.
        - Отлично, - дон Корлеоне придавил ладонью крышку столика; пальцы у него были длинными и тонкими, как у пианиста, а ногти ухоженными. - Я хочу сделать вам одно предложение.

«Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться», - сразу выскочили из памяти крылатые слова «крестного отца», и Кононову вновь подумалось о мафии, только не сицилийской или американской, а местной, столичной.
        - Вы уверены, что не ошиблись адресом? - осторожно спросил он, отметив, что у грузного человека, отрекомендовавшегося Сулимовым, наконец-то от духоты проступила на лбу легкая испарина. - Фамилия у меня не самая экзотическая...
        - Мы не ошиблись, Андрей Николаевич, - отчеканил Сулимов, выделив голосом это
«мы». - Кононов Андрей Николаевич, шестьдесят восьмого года рождения, уроженец города Калинина, русский, - Сулимов говорил, словно читал невидимую анкету, - образование высшее, историческое... - Он сделал короткую паузу и добавил: - Сегодня, тринадцатого, уволен с должности охранника агентства «Вега». По собственному желанию. Я ничего не перепутал, Андрей Николаевич?
        - Все верно, - не очень жизнерадостно подтвердил Кононов. Ему опять стало не по себе, как если бы он голый стоял посреди ярко освещенной арены под пристальными взглядами многочисленной публики. Кто, скорее всего, мог располагать такими сведениями о рядовом гражданине, имеющем, как бы, всякие там конституционные права? Ведь он рассчитался с работы всего лишь два часа назад! Нет, не мафия и не милиция. Чуял Кононов, всеми своими печенками и селезенками чуял, что с целью пока неизвестной его персоной заинтересовалась та самая, хорошо упрятанная от постороннего глаза, втулка-шестеренка государственного механизма, которая во всех странах зовется «спецслужбами». А много ли хорошего можно ожидать от спецслужб?

«Хотя кто его знает? - подумал Кононов, исподлобья рассматривая широкоскулое лицо майора или там полковника дона Корлеоне. - С добрыми усталыми глазами, - мысленно усмехнулся он. - Как в книжках. А что, собственно, мне терять?..»
        - Мы не ошиблись, Андрей Николаевич, - повторил майор-полковник, уже не налегая голосом на местоимение. - У нас есть для вас работа.
        - Работа... - растерянным эхом отозвался Кононов, от неожиданности путаясь в собственных мыслях.
        Сулимов вдруг улыбнулся - его итальянские глаза-маслины заблестели - и, подняв палец, произнес с характерным акцентом, копируя товарища Саахова из нетленной
«Кавказской пленницы»:
        - Одно маленькое, но очень ответственное поручение.
        От этой его неожиданной, чуть ли не детской выходки Кононов невольно расслабился и уже вполне нормальным голосом предложил:
        - Вы бы хоть документы какие-то показали... Ну, удостоверение, что ли...
        Сулимов вновь заулыбался:
        - Покажем, все покажем, Андрей Николаевич. И расскажем. Давайте поедем к нам и побеседуем более обстоятельно. Допивайте свое пиво и вперед! У меня в машине кондиционер, так что почувствуем себя людьми, а не печеной картошкой.

«Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, - мысленно повторил выпускник истфака Кононов слова одного из творцов самой революционной теории. - Не знаю, что приобрету, может - только геморрой, но ничего не потеряю - это точно...»

2
        - Как вы представляете себе время, Андрей Николаевич?
        Вопрос дона Корлеоне показался Кононову не то чтобы странным, а просто заданным как бы ни к селу, ни к городу. Кононов сидел за большим двухтумбовым столом в просторном прохладном помещении со светящимися квадратными плафонами на потолке, и ладонь приятно холодил высокий бокал с минеральной водой, а Сулимов, расстегнув пиджак, устроился за таким же столом у противоположной стены. Композицию завершал третий стол, напротив массивной, как в бункере, входной двери, за ним расположился коллега Сулимова - был он худощав и лысоват, явно предпенсионного возраста, и фамилию носил на удивление простую и очень распространенную: Иванов. Больше в этом помещении без окон никого не было. У стен стояли заурядные канцелярские шкафы со стеклянными дверцами - их полки пестрели разноцветными папками-накопителями, - а на столе Иванова (который на самом деле мог быть и Петровым, и Сидоровым), рядом с телефоном, возвышался большой плоский дисплей компьютера.
        - А как его можно представлять? - Кононов пожал плечами. - Вот дни недели я представляю, и месяцы тоже. Дни недели - как две страницы в раскрытой тетради: на левой странице, сверху вниз, понедельник, вторник и среда, на правой - четверг, пятница и суббота. А воскресенье - параллельно субботе, еще правее, но за пределами тетради. А месяцы - по кругу: осенние - снизу вверх, справа, зимние справа налево, весенние - слева, сверху вниз, летние - внизу, слева направо. Такая картинка... А время... Что такое время? Нас как учили: время - это смена состояний материи, форма следования одного состояния после другого - что-то в этом роде. Поток, река. Но специально представлять как-то не пытался, не философский, видно, у меня склад ума. Да и когда мы диамат-то проходили - на втором или третьем курсе, а в те времена были вещи гораздо более привлекательные: пиво, футбол, вечеринки в общаге...
        - Хм! Понятно, - сказал дон Корлеоне, отвинчивая крышку еще одной двухлитровой бутылки с минеральной водой. - Представлений может быть сколько угодно, но толком мы ничего не знаем. Нет пока научно обоснованной, детально разработанной теории времени.
        Сухощавый бесцветный Иванов удрученно покивал за своим столом: увы, мол, чего нет, того нет. В отличие от коллеги, он был без пиджака, и его светлая рубашка не выглядела очень свежей.
        - Если вы решили меня привлечь к разработке теории времени, то просчитались, - заметил Кононов. - Я же говорю, не тот у меня склад ума.
        - Дело в данном случае не в теории, Андрей Николаевич, - дон Корлеоне сделал длинный глоток, потом с легким стуком поставил бокал на стол, возле телефона, и добавил: - Дело в практике.

«Что же это за работа такая у седьмого отдела? - подумал Кононов. - Ловить гипотетические кванты времени? А я им зачем нужен? В качестве учетчика? Палочки карандашом ставить?»
        Сулимов уже показал ему свое служебное удостоверение. С фотографией, четкой круглой печатью и витиеватой подписью. С гербом и номером - все честь по чести. С лаконичной «шапкой»: «11-е Управление». Из удостоверения явствовало, что дон Корлеоне, то бишь Сулимов Сергей Александрович, заведует неким отделом номер семь. Никакие майоры или полковники в удостоверении не упоминались.
        Одиннадцатое Управление. Отдел номер семь. Кратко и просто. Но непонятно.
        Кононов не задавал ненужных вопросов. Понимал, что скажут ровно столько, сколько ему положено знать, - и ни словом более. Да и зачем ему более? Меньше знаешь - крепче спишь...
        Конечно, можно было сразу отмахнуться от предложения, сделанного в пивнушке Сулимовым, неспешно управиться с пивом и взять еще кружечку. Или убрести домой, в свою однокомнатную, доставшуюся ему после развода-размена квартиру. Только вот действительно ли можно было отмахнуться? Еще направляясь вслед за Сулимовым к элегантному обтекаемому авто с тонированными стеклами, Кононов осознал, что никаких других вариантов у него просто нет - фильмов на эту тему крутили по разным телеканалам немало. Если он нужен - от него не отстанут... и вряд ли целесообразно демонстрировать свое упрямство сотрудникам спецслужб. Какое бы не было тысячелетие на дворе, и как бы не менялись реалии повседневной жизни, и куда бы не тыкался вектор общественного развития, спецслужбы оставались спецслужбами. Присно и вовеки веков.
        Потом была поездка вглубь столицы, к центру, в компании словно потерявшего дар речи Сулимова и роботоподобного шофера (или это и был робот? Лучшие достижения
«народного хозяйства» - на службу спецслужбам!). Остались далеко позади «спальные» массивы, и старый мост тщетно пытался укрыть от пошедшего вразнос солнца обмелевшую реку, и горячий ветер с разбегу кидался на каменные страницы высотного здания-»книги» - символа ушедшей эпохи, а потом автомобиль запетлял по кривым переулкам с обвисшей выцветшей листвой и, въехав под арку, остановился в замызганном дворе.
        - Приехали, Андрей Николаевич, - дон Корлеоне повернулся к сидящему сзади Кононову. - Добро пожаловать в наш уютный дворик.

«Уютный дворик» ограждали разномастные и разноэтажные здания, выглядевшие лет на семьдесят-восемьдесят, не меньше. Белые переплеты «европейских» окон резко контрастировали с блеклыми обшарпанными стенами, испещренными пятнами, оставшимися на месте обвалившейся штукатурки; впрочем, таких «европейских» окон было немного, преобладали самые заурядные оконные рамы, покрытые облупившейся, выгоревшей на солнце краской. Возле серой железной двери подъезда, у которого остановился автомобиль, теснились ветвистые кусты сирени и лежал на неровном, усеянном бугорками пробивающихся ростков потрескавшемся асфальте рыжий кот с желтыми сонными глазищами; кот нисколько не испугался остановившегося чуть ли не впритык автомобиля - видать, привычное это было для него явление - и не намерен был перебираться куда-нибудь в другое место.
        Сулимов открыл дверь подъезда своим ключом, посторонился и сделал приглашающий жест. Кононов, бросив взгляд на отрешенного кота, шагнул вперед и вновь ощутил невольный озноб - что такое для спецслужб одна отдельно взятая человеческая жизнь?
«В мире жизнь человека не имеет корней глубоких. Упорхнет она, словно над дорогой легкая пыль...» Разве не прав был древний китайский поэт?
        Внутри оказалась широкая лестница, ведущая наверх, и вполне современно выглядящие полированные двери лифта. Зайдя в кабину, дон Корлеоне проделал какие-то быстрые манипуляции с кнопками - створки сомкнулись, звякнул короткий сигнал и лифт начал движение. И только через несколько секунд до Кононова дошло, что это вовсе не подъем, а спуск! Апартаменты таинственного работодателя находились под землей.
        Как тут было не вспомнить недельной давности сон... Снилось Кононову, что он поднимается на лифте на свой шестой этаж, но кабина не останавливается там, где ему нужно, а воспаряет все выше и выше, хотя, судя по времени, уже должна была бы закончить свой путь на верхнем этаже... потом долго движется куда-то вбок... двери, наконец, открываются, и тот, кем был Кононов в собственном сне, обнаруживает себя на трамвайной остановке почему-то в городе Харькове. Он знает во сне, что это именно Харьков, несмотря на то, что в Харькове никогда не бывал...
        Странное посетило его сновидение... хотя, наверное, в любом сновидении есть нечто странное...
        В отличие от того, недельной давности сна, вышел он из лифта вслед за Сулимовым не на трамвайную остановку, а в широкий длинный коридор, слабо освещенный свисающими с потолка шарообразными матовыми светильниками. Коридор напоминал гостиничный своими расположенными и справа и слева дверями, только никаких цифр на этих серых дверях не было.
        Вот так Кононов оказался в седьмом отделе одиннадцатого Управления, в компании заведующего отделом Сулимова Сергея Александровича и сотрудника того же отдела Иванова, имя-отчество которого он не запомнил. Ни к чему была ему ненужная информация, потому что он сильно подозревал: сейчас его и так загрузят под самую завязку.
        И не ошибся...
        - Идея путешествия по времени вам, конечно же, знакома, не так ли? - вновь обратился к нему майор-полковник дон Корлеоне, крутя в руках бокал.
        Кононов сдержанно кивнул. Уэллса он в детстве читал, а потом, начиная со смутных времен девяностых годов, день за днем, день за днем, день за днем захлестывали его - как и многих-многих других - бурные телепотоки. Терминаторы... звездные войны... ожившие мертвецы... инопланетяне... свирепые монстры... дыры в иные пространства и времена, в прошлое и будущее... Насмотревшись телепередач, начитавшись сенсационных статей, которыми кишмя кишели газеты, он - как и многие-многие другие - был склонен верить в то, что спецслужбы давно наладили контакт с «серыми», прибывшими на Землю со звезды Дзета Сетки, раскрыли все секреты черной магии и вообще в курсе всех эзотерических знаний, умеют, если нужно, оживлять мертвецов и общаться с потусторонним миром, а также левитировать, телепатировать и телекинезировать. Как и положено спецслужбам, они не афишировали свои достижения и не внедряли их в быт остальных граждан - такова уж во все времена была специфика их работы. Для спецслужб не существовало ничего невозможного - так почему бы им не освоить и перемещения в прошлое и будущее? Уж наверное это не сложнее, чем
проникнуть в загробный мир или одним только взглядом завязывать узлом ложки и вилки...
        Да, не было, пожалуй, ничего, недоступного спецслужбам - и все-таки Кононов в который уже раз почувствовал, как холодные мурашки пробежали у него по спине.
        - Идея путешествия по времени мне знакома, - медленно сказал он, обводя взглядом серьезные лица собеседников. Ему вдруг показалось, что он выпал из реальности, словно рыбешка из разбитого аквариума; рыбешка лежит на ковре под столом, в совершенно чуждой для себя среде, и задыхается...
        Он судорожно вздохнул и, запинаясь, добавил:
        - Не хотите ли вы сказать... что собираетесь использовать меня... в качестве испытателя машины времени?
        Сулимов с Ивановым переглянулись, и заведующий седьмым отделом утвердительно кивнул:
        - Примерно так, Андрей Николаевич. В сообразительности вам не откажешь.
        Кононов с трудом сглотнул застрявший в горле комок.
        - Почему именно я? Честное слово, я не специалист по машинам времени.
        - А таких специалистов практически и нет, Андрей Николаевич. Допустим, это был произвольный выбор компьютера. Как в лотерее.
        - Вы сказали: «допустим». А на самом деле?
        Дон Корлеоне перестал крутить бокал и ответил, глядя куда-то поверх головы Кононова:
        - На самом деле учитывались и другие обстоятельства.
        - Какие? - не унимался Кононов.
        - Ну, например, то, что вы одиноки. И остались без работы.
        - То есть, мне нечего терять? И в случае э-э... печального исхода никто по мне не заплачет, так?
        - Ни о каком печальном исходе речи быть не может, - заверил дон Корлеоне.

«Ну да, как же! - обреченно подумал Кононов. - Не рассказывай басни подопытному кролику, товарищ полковник... С добрыми, усталыми и очень честными глазами...»
        А плакать действительно было бы некому. Если и зазвонит прощальный колокол, то уж точно, ни птица, ни ива слезы не прольет... Сначала отец, а потом и мать ушли в иные края, раздавленные бездушным катком одной и той же страшной болезни, а больше у него никого и не было - ни бабушек-дедушек, ни братьев, ни сестер. Правда, был когда-то шанс заполучить младшего брата, но новорожденный не прожил и часа, а потом, чуть ли не сразу после родов, маме сделали операцию - и она больше не могла иметь детей...
        - У вас что, действительно есть машина времени, и на ней можно мотаться в прошлое и будущее? - спросил Кононов. - А как же все эти парадоксы с убийством самого себя или собственных родителей? И вообще, разве возможно такое в принципе? Прошлое-то уже прошло. Помню одну цитату, кто-то из древних говорил: «Даже боги не могут сделать бывшее не бывшим». А тут, выходит, являюсь я - в октябре семнадцатого, - перехватываю товарища Ленина по дороге в Смольный...
        - В принципе возможно все, Андрей Николаевич, - не дал ему договорить Сулимов. - Во всяком случае, очень многое, стоит только поменять существующую на данном этапе парадигму. Например, в средние века атомная энергия была принципиально недостижима, и так далее. Вы же историк, не мне вам говорить...
        - Бывший, - вставил Кононов.
        - Но что-то же удержалось в голове, Андрей Николаевич! Представления меняются - и
«невозможное стало возможным», как пелось в одной песне моей юности. «Нам доступны иные миры». Да, по времени можно передвигаться - но только назад, в прошлое, и не ранее даты рождения самого путешественника. Так что к Ильичу посылать нужно не вас, Андрей Николаевич, а ровесника прошлого века, если, конечно, остались еще такие. Но, - Сулимов поднял палец, - это есть знания, которыми мы располагаем сегодня. А завтра они могут стать несколько иными. Или и вообще измениться самым коренным образом - вспомним революцию в физике. О времени мы знаем крайне мало, не в философском, а в прикладном смысле. Нет прописанной теории, я уже говорил.
        - Но машину времени вам все-таки удалось создать, - заметил Кононов; им постепенно овладевало ощущение нереальности, абсурдности этого разговора. - Невзирая на отсутствие теории.
        - Это не нам удалось, Андрей Николаевич.
        - А кому? Неужто инопланетяне подсобили?
        - Хорошо держитесь, - одобрительно сказал Сулимов. - Считаете мои разглагольствования сказками бабушки Арины?
        - Не знаю, - честно признался Кононов. - На первоапрельский розыгрыш, вроде бы, не похоже - зачем бы вам меня разыгрывать? Но и за правду все это вот так, сразу, с непривычки, трудно принять. Пока мне ясно одно: я вам зачем-то нужен.
        - Нужны, очень нужны, Андрей Николаевич, - подтвердил Сулимов, вновь обменявшись взглядом с Ивановым. - И именно в качестве ППВ.
        - А что это такое?
        - Путешественник по времени, - пояснил Сулимов. - Герберт Уэллс, «Машина времени», только так короче; у нас же в крови заменять слова аббревиатурами. Это не сказка и не розыгрыш, Андрей Николаевич, заверяю вас. Я говорю о вполне реальных вещах, нам с Алексеем Дмитриевичем, - Сулимов повел головой в сторону по-прежнему безмолвствующего Иванова, - совершенно не до шуток. И не только нам.
        - Значит, я у вас буду вместо Белки и Стрелки, - задумчиво сказал Кононов и в три глотка осушил свой бокал, представившийся ему чашей с цикутой, некогда поднесенной палачами бедняге Сократу.
        Он знал, что возражать бесполезно - если эти люди выбрали его для такой миссии, то не отступятся, не отпустят из своего засекреченного подземелья, и не помогут ему ни увещевания, ни мольбы, ни слезы, ни симуляция внезапного сумасшествия. Он знал все это, но тем не менее не удержался от вопроса:
        - А если я не соглашусь? Если при старте специально раскурочу что-нибудь в вашей машине?
        Дон Корлеоне сдвинул мохнатые брови, потеребил лацкан пиджака:
        - Давайте, я изложу вам суть дела, Андрей Николаевич, а вы послушаете. А потом зададите вопросы. Договорились? И сразу скажу одно: назад вы не вернетесь.

3
        Кононов, сгорбившись на заднем сиденье автомобиля, смотрел в окно и ему казалось, что вокруг простирается какой-то иной мир. Была пересечена некая невидимая черта - и все волшебным образом изменилось. Там, позади, остался душный и жаркий июньский кошмар, а здесь с мрачного неба хлестал распоясавшийся дождь, неистово, как пьяный хулиган, колотя по листве, подоконникам и асфальту. Там, позади, осталась привычная, пусть и не всегда веселая - а вернее, только изредка веселая жизнь, а здесь открывались невиданные ранее и потому пугающие горизонты.
        Автомобиль, разбрызгивая колесами воду, скользил по мокрым, вмиг растерявшим свой макияж улицам, совершая обратный путь от центра к окраине, вдоль тротуаров неслись мутные потоки, сплавляя к сточным решеткам окурки и обертки от жвачек и конфет, народ толпился на троллейбусных остановках, под тентами кафе и козырьками магазинов, то и дело сверкали молнии и катился над крышами торжествующий рокот грома. Синоптики наконец-то угадали с грозой, доказав, что не зря получают зарплату, и даже перевыполнили свое обещание - хляби небесные разверзлись не вечером, как обещалось, а в четвертом часу дня.
        Впереди, рядом с роботоподобным шофером сидел молодой бугай с могучим бритым затылком и широкими, обтянутыми белой футболкой плечами - еще один сотрудник седьмого отдела, не удосужившийся представиться; ему было поручено обеспечить целость и сохранность Кононова - ну и пресечь любую попытку к бегству, которую мог предпринять бывший охранник, чья должность отныне называлась «ППВ». Путешественник по времени. Герберт Уэллс мог довольно потирать руки на небесах. Кононов в последний раз ехал домой, чтобы покопаться в вещах, выбросить всякие личные бумаги, о которых совсем необязательно знать посторонним - тем, кто вселится в эту квартиру после него, - а потом ему предстояло вернуться в подземные вместилища отдела номер семь и готовиться там к выполнению «маленького, но очень ответственного поручения», то бишь к погружению в прошлое. На тридцать семь лет назад, в тысяча девятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова.
        Кононов отрешенно созерцал грандиозное представление «летняя гроза в мегаполисе» и никак не мог поверить в реальность произошедших за этот день событий. То, что он услышал от Сулимова, действительно, казалось сказкой бабушки Арины, вернее, даже не сказкой, а заурядным фантастическим рассказом эпигонов Уэллса, но Кононов знал, что это отнюдь не сказка, не выдумка фантастической братии, всяких там казанцевых и гуляковских - и он вряд ли когда-нибудь вернется в июнь две тысячи восьмого. Потому что не доживет. А если даже и доживет - это будет уже другой июнь...
        Сулимов поведал ему, что есть человек, который изобрел устройство, с подачи Уэллса давным-давно называемое «машиной времени». Эта машина могла возвращать человека в прошлое, и путешественник, при соответствующей подготовке, способен был натворить всяких дел в этом прошлом, тем самым внеся коррективы в будущее. Конечно, никто не ответил бы на вопрос, насколько серьезно изменится сегодняшняя реальность, говорил Сулимов, если пришелец вмешается в события прошлого. Вряд ли можно повлиять на будущее, срубив в прошлом лишнее дерево или стащив на рынке яблоко у зазевавшейся торговки. Вряд ли долетит до будущего звон разбитого стекла в окне дома номер пять по Сретенскому переулку или стук среди ночи в дверь каких-нибудь супругов Рогачевых из Вышнего Волочка, нарушивший сон хозяев...
        Но путешественнику под силу учинить не только мелкое хулиганство. Зная о
«судьбоносных» событиях двадцати - или тридцатилетней давности, он может повлиять на ход этих событий - или же и вовсе предотвратить их.
        В Кононове взыграло его не до конца еще забытое историческое образование и он, не дослушав Сулимова, принялся возражать.
        Разве одна-единственная личность - не царь, не президент, не министр обороны, а обыкновенный средний человек способен повлиять на ход истории, а тем более изменить ее, да еще и не в древние времена, когда что-нибудь такое и могло проскочить, а в двадцатом веке? Разве в состоянии он предотвратить Вторую мировую или ташкентское землетрясение, чернобыльскую катастрофу или экспансию СПИДа?
        Нет, отвечал Сулимов, путешественнику по времени, конечно же, не под силу оказать решающее воздействие на социальные, техногенные и природные катаклизмы, но сделать он все-таки может немало. Например, подпоить и спровоцировать на дебош ставропольского комбайнера Горбачева - и прощай, комсомол, и дальнейшая политическая карьера. Отравить в Свердловске паленой водкой молодого строителя Ельцина. Утопить в Днепре двуличного хитрюгу Кравчука. Послать в ЦК КПСС анонимку о том, что на Чернобыльской атомной занимаются опасными экспериментами; поверят не поверят, но сигнал проверять будут - глядишь, и пропадет охота баловаться с
«мирным атомом». Позвонить в милицию накануне представления «Норд-Оста» и сообщить о готовящемся теракте, указав номера автобуса, на котором приедут террористы. Такими же звонками остановить вылет самолетов с взрывными устройствами на борту...

«Так что же в этом плохого?» - вскинулся Кононов. Спасти жизнь сотням, уберечь от последствий Чернобыля тысячи и тысячи, не допустить развала Союза и прихода теперешней эры отчаяния и мрака, где человек человеку поистине - волк... Ворвавшись в рубку, изменить гибельный курс «Адмирала Нахимова»; размахивая на рельсах какой-нибудь тряпкой, остановить поезд вдали от скопления газа, вырвавшегося из поврежденной трубы; напроситься в попутчики к Виктору Цою, не дать ему заснуть за рулем в тот роковой день; отговорить идти купаться на Волгу Лешку Тарасенко из соседнего подъезда... Разве это плохо - хоть немного уменьшить груз несчастий в подлунном мире?
        Сулимов не оставил камня на камне от рассуждений Кононова, представив все с совершенно иной, обратной стороны.
        Возможно, говорил он, без Горбачева Союз действительно бы не рассыпался прахом. Продолжалось бы великое противостояние двух сверхдержав, и в конце концов, как не раз предполагали - и не только писатели-фантасты, - из-за ошибки, ложной тревоги или чьих-то подкачавших нервов разразилась бы подобная Армагеддону война с финальной «ядерной зимой».
        Возможно, чернобыльские экспериментаторы, встревоженные проверкой - или даже простым звонком из ЦК, - отказались бы от своих планов, но кто даст гарантию, что справиться с зудом в руках сумеют на других атомных, в Центральном регионе или под Ленинградом? Может быть, именно чернобыльская трагедия предотвратила трагедию гораздо большую - превращение половины европейской части России в атомную пустыню. .
        Кто знает, кем бы стал пятилетний малыш, погибший в тот страшный вечер на
«Адмирале Нахимове»? Что если - создателем вируса, которому суждено через сколько-то лет переполовинить человечество?
        Сорвется теракт на Дубровке - и чеченцы пустят в ход запасной вариант, с захватом какой-нибудь областной филармонии, в Саратове или Новосибирске, там ведь нет особой охраны «культурно-массовых зрелищ». И погибнет в этом Саратове или Новосибирске человек, который в будущем смог бы раскрыть секрет продления жизни лет на пятьдесят-семьдесят, а то и больше...
        Ни в коем случае нельзя вмешиваться в прошлое, говорил Сулимов. Все должно идти своим чередом. Иначе каждое утро мы будем просыпаться в изменившемся мире - и совершенно необязательно изменившемся в лучшую сторону. Мир будет непрерывно меняться - и понедельник принесет нам новые представления о прошлом, а вторник заменит их, а потом вновь заменят среда и четверг... Представления каждый раз будут новыми, но все - ложными по сравнению с первым вариантом...
        Нельзя вторгаться в прошлое. Нельзя допустить существование машины времени.
        Кононова речь Сулимова впечатлила и обескуражила. Дон Корлеоне противоречил сам себе: выступая сторонником лозунга «Руки прочь от прошлого!», он, тем не менее, был намерен отправить его, Кононова, в это прошлое, причем навсегда...
        Кононов поделился своим недоумением с заведующим седьмым отделом.
        - Неувязочка получается, - сказал он, чувствуя себя исполнителем роли в среднего пошиба фантастическом фильме, этакой штампованной американской поделке. - Зачем же вы меня собираетесь зафутболить в прошлое, если его трогать нельзя?
        - Затем, чтобы машина времени не была изобретена, - жестким голосом ответил Сулимов, и по этой жесткости Кононов понял, какую именно роль ему уготовили.
        - То есть вы намерены моими руками... ликвидировать изобретателя... еще до того, как он создаст свою машину, - это был даже не вопрос, а утверждение.
        - Схватываете на лету, Андрей Николаевич, - выдал ему еще один одобрительный отзыв дон Корлеоне, а «великий немой» Иванов в очередной раз покивал.
        - Но мое появление в прошлом, по вашей же версии, изменит будущее... то есть настоящее. Я ведь действительно могу попытаться что-нибудь там предотвратить.
        Сулимов развел руками:
        - Это неизбежные издержки, от которых никуда не денешься. И я не думаю, что кто-нибудь в начале семидесятых прислушается к вашим призывам не вводить, например, войска в Афганистан. Единственное, что может вас ждать - это «психушка». Не в ваших интересах будет привлекать к себе внимание, Андрей Николаевич.
        Кононов положил ладони на прохладные подлокотники и медленно откинулся на высокую спинку кресла:
        - Так вот значит куда вы нацелились меня упечь: в начало семидесятых... И там я и останусь...
        Семидесятые годы... Еще жив отец, и жива мама... И тишь и благодать царят в огромной, ощетинившейся мощными боевыми ракетами стране, уверенно ведомой к светлым высотам коммунизма мудрым Политбюро во главе с Генеральным секретарем, верным ленинцем, лично дорогим Леонидом Ильичом. Или Брежнев тогда еще не был
«лично» и «дорогим»?
        - А почему я не смогу вернуться обратно, сюда? Хронокар не имеет заднего хода?
        - Как вы сказали? Хронокар? - переспросил Сулимов.
        - Ну да, как в книжках пишут. Я фантастики в школьные годы немало перечитал: деритринитация, хроносинкластическая инфандибула, сигом, оверсан...
        - Полевой синтезатор «Мидас», - вдруг негромко добавил Иванов.
        Кононов взглянул на него так, как, наверное, в свое время смотрел Валаам на заговорившую человеческим голосом ослицу, и подтвердил:
        - Да, полевой синтезатор «Мидас». «Трудно быть богом» Стругацких.
        Иванов словно опять лишился дара речи и ограничился традиционной уже серией кивков.
        - Так что, нет у хронокара заднего хода? - повторил свой вопрос Кононов, обращаясь к заведующему седьмым отделом.
        - К сожалению, нет, это ведь не фантастические книжки.
        На некоторое время в помещении воцарилась тишина. Внешний мир был далеко, там сновали под жарким солнцем автомобили, там свободно ходили по своим делам люди, там продолжалась жизнь - а в этом подземелье вершилось какое-то совершенно нереальное действо, срежиссированное кем-то странным.
        Кононову неожиданно пришла в голову мысль о том, что он стал участником очередного телевизионного шоу; каждое слово, каждый жест участников фиксируется скрытой аппаратурой, а через несколько дней - пожалуйста, любуйся на себя в новой передаче
«Билет в прошлое». Или «Время, назад!». Он с трудом отогнал это видение и задал очередной вопрос:
        - С чего вы взяли, что я способен на убийство?
        - А с чего вы взяли, что мы предлагаем вам именно это? - вопросом на вопрос ответил Сулимов, с нажимом произнеся слово «вы». - Неужели вам в голову не приходит какой-то иной вариант, Андрей Николаевич?
        - А я вовсе не обязан напрягать свои мозги, - с внезапным раздражением огрызнулся Кононов. - Если есть у вас такой вариант - выкладывайте. Впрочем, я и сам знаю. Нужно просто позаботиться о том, чтобы этот Кулибин-Эдисон и вовсе не родился!
        - Ну вот и отлично, Андрей Николаевич, - Сулимов миролюбиво улыбнулся. - Догадались и без особого напряжения мозгов. Вы знаете, где познакомились мои родители? Отец после госпиталя возвращался в часть, на передовую, а мать ехала к своей тетке. А что случилось бы, окажись на месте отца в том поезде какой-то другой человек? Правильно, не было бы меня. То есть, возможно, когда-нибудь кто-нибудь и был бы, но этот «кто-нибудь» был бы не я. И жизнь у него была бы совсем другая.
        - Я, конечно, специфики вашей работы не знаю, - подумав, медленно начал Кононов, блуждая взглядом по белому потолку. - Может, у вас принято не искать легких путей или идти в обход, как «нормальные герои». Изобретатель вам известен... Почему нужно навсегда засылать кого-то в прошлое, когда, по-моему, гораздо проще прихлопнуть его здесь, а хронокар разобрать по винтикам и сдать на металлолом? Только не надо заверять меня, что ваша организация неукоснительно блюдет библейскую заповедь и потому вы не можете прибегнуть к крайним мерам. Заратустра, мол, не позволяет или что-нибудь в этом роде. Насколько я знаю, любая структура, подобная вашей, руководствуется в таких случаях другим принципом: цель оправдывает средства...
        - Таким принципом руководствуются далеко не только структуры, подобные нашей, - не сразу отозвался Сулимов. - Пожалуй, трудновато будет найти в наше время достаточно серьезную организацию, которая во главу угла ставила бы иные принципы. Какой век, такие и песни. Но мы не идем в обход, Андрей Николаевич. Просто другого пути у нас нет. Дело в том, что Мерцалов исчез. Вы догадываетесь, куда можно отсюда, - он обвел рукой помещение, - исчезнуть?
        - Догадываюсь, - пробормотал Кононов. - Нырнул во вчерашний день. Не усмотрели, значит, за этим Мерцаловым... Погодите! - встрепенулся он. - А как же хронокар? Он же, по идее, должен исчезнуть вместе с изобретателем...
        Сулимов невесело усмехнулся:
        - Копировать мы всегда умели. Вспомните американскую «летающую крепость» - у Туполева ведь получилось повторить все до последней заклепки, включая пулевые пробоины. А использование нацистского наследия Королевым... Сейчас такое просто делается. А теперь представьте: попадает Мерцалов в начало семидесятых - он семьдесят второго года рождения - и создает копию для кого-нибудь другого, постарше... Например, родившегося в семнадцатом. Что мы с вами о Ленине говорили? Я просто не стал углубляться, хотел все по порядку вам изложить. Вот у вас родители учителями были, жили вы не хуже других, университет закончили... А родители ваши где родились, в каких семьях?
        - Отец в Удмуртии, в деревне, и мама тоже в деревне, в Курской области.
        - А как вы думаете, Андрей Николаевич, не будь того события, что теперь называют
«октябрьским переворотом», выбрались бы ваши родители из своих деревень, сумели бы получить высшее педагогическое образование? Они ведь познакомились-то где, в пединституте?
        - Да понял я, понял, - хмуро сказал Кононов. - При другом раскладе меня бы и на свете не было.
        - Именно! И меня бы тоже не было, и Алексея Дмитриевича, - Сулимов кивнул на Иванова. - Вполне может случиться так, что завтрашнее утро будет встречать прохладой уже других людей, и нас с вами среди этих людей не окажется! Мы просто не родимся, как не родятся и многие другие. Не знаю, как вас, Андрей Николаевич, а меня такая перспектива совершенно не устраивает.

«Так чего б тебе, полковник, самому не броситься в прошлое себя спасать?» - подумал Кононов, но озвучивать эту свою мысль не стал. Конечно, Сулимов когда-то начинал простым исполнителем, но теперь был руководителем. Исполнителями были другие. В данном случае - он, Кононов.
        Да, задавать такой наивный вопрос было совершенно нецелесообразно, и Кононов спросил о другом:
        - И все-таки, почему в качестве спасителя вам приглянулся именно я? Вполне допускаю, что у вашей фирмы каждая, так сказать, единица народонаселения под колпаком, вы все про всех знаете; в частности, вы в курсе всех моих дел... Увидели, что перспективы на будущее у меня весьма расплывчатые и печальные - и решили использовать. Это я уже понял. Но ведь таких, как я, бесперспективных, - тьмы и тьмы, несть им числа. Вам даже не нужно было бы ехать за мной по такой жарище черт-те куда, на окраину. Достаточно было выйти из вашего «уютного дворика» и отловить первого попавшегося бомжа. Так почему же именно я столь высокой чести удостоился? Ведь вы же обо мне справки наводили, даже знаете, что сегодня меня с работы поперли. Завидная оперативность - прям как в кино! Может, я избранный какой-то, может, значусь в ваших досье как потенциальный спаситель человечества?
«Кононов Андрей Николаевич, он же Нео, беспартийный, характер нордический, потенциальный Спаситель человечества». Так, что ли, Сергей Александрович?
        - Будем считать, что вы угадали, - ответил Сулимов, и Кононов понял, что вся его вдохновенная тирада пропала впустую: ничего они ему не скажут. Не назовут критериев, по которым производился отбор.
        - Что ж, воля ваша, - покорно сказал он. - Хотя этот вопрос не будет давать мне покоя там, в прошлом. Между прочим, вы уверены, что я выполню ваше э-э... поручение? Мне ведь там, в семьдесят первом, все равно будет, каким выдастся две тысячи восьмой. Конечно, каждому хочется верить в собственное бессмертие, но я человек вполне здравомыслящий и знаю, что вряд ли протяну на свете еще чуть ли не сорок лет. Да еще с такой хреновой наследственностью...
        - Это не поручение, Андрей Николаевич, - уточнил Сулимов. - Это просьба. Думаю, вы ее обязательно выполните. Во-первых, потому что, как мы уже с вами обсуждали, действия Мерцалова в прошлом могут затронуть еще более глубокие пласты истории, и в результате вы не появитесь на свет Божий в шестьдесят восьмом, а значит исчезнете и вы - хрононавт, прибывший из будущего. Во-вторых... Разве я не убедил вас в том, что прошлое лучше не трогать?
        - Вполне убедили.
        - Ну вот. Значит вы не сможете остаться в стороне.
        - Ага, вырисовываются все-таки критерии, - заметил Кононов. - Мой жизненный тупик, инстинкт самосохранения, чувство ответственности... Ничего больше не добавите?
        Дон Корлеоне выпрямился в кресле, взгляд его «итальянских» глаз стал очень серьезным, даже суровым:
        - Думаю, этого достаточно, Андрей Николаевич. Нам нужно поторопиться, Иначе Мерцалов нас опередит. Давайте завершать все ваши здешние дела и переходить к сугубо практическим вопросам.
        Внутри у Кононова словно что-то оборвалось. Сердце его зачастило, и стало ему холодно и жутко, и он с беспощадной отчетливостью понял, что не властен более распоряжаться собой и превратился в исполнителя чужой воли. Ничего он здесь не решал - все решили за него. И с этим нужно было смириться, и это нужно было принять. Не роптать, а сжиться, превратить чужой путь в свой собственный и идти по нему без оглядки, до конца...
        Не человек выбирает пути, а пути выбирают человека...
        - Я готов, - хрипло сказал Кононов и, прочистив горло, повторил: - Я готов. Но домой-то вы мне напоследок разрешите вернуться... и вообще, попрощаться?.. Со всем этим попрощаться...
        - Разумеется, Андрей Николаевич. Хотя в семьдесят первом вокруг будет почти то же самое. Разве что автомобилей поменьше и радиационный фон пониже.

«Можно в те же вернуться места, но вернуться назад невозможно», - вспомнилось Кононову. Выходит - возможно?..
        Сулимов поднялся из-за стола и, неслышно шагая по палевому, с бледно-розовыми разводами ковровому покрытию, подошел к столу Кононова. Иванов, сидя на самом краешке своего кресла, будто ему тоже не терпелось встать, провожал его взглядом.
        - Спасибо, Андрей Николаевич, - дон Корлеоне протянул Кононову руку. - Вычурные и помпезные словеса неуместны, но, возможно, вы и на самом деле спаситель человечества.
        Кононов криво усмехнулся и пожал жесткую ладонь того, кто стал хозяином его судьбы.
        - Рад стараться, Сергей Александрович. А вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на
«крестного отца»?
        ...Асфальт возле подъезда был усеян листьями, сбитыми с ветвей дождем и ветром. Стихия еще не угомонилась, но не было уже в ней прежнего неистовства. Молодой бугай выбрался из автомобиля первым, открыл дверцу Кононову. Кононов, ссутулясь, почти бегом преодолел несколько метров до ступеней, ведущих в подъезд, покосившись на незнакомого парня, застывшего на скамейке в такой позе, словно он играл с кем-то в детскую игру «замри!». На парне была совершенно промокшая светлая безрукавка и серые брюки; дождь выплясывал на его длинноволосой голове, крупные капли непрерывной чередой срывались с носа и подбородка. Глаза у парня были какие-то неестественно белые, как у античных статуй, и смотрели словно в никуда.

«В улете, - мельком подумал Кононов, ныряя в подъезд. - Идиоты несчастные, лучше бы водку жрали, все-таки побезвреднее...»
        Бугай следом за ним шагнул в кабину лифта, и Кононов ткнул пальцем в кнопку своего этажа. Вновь вспомнил странный сон про Харьков, представил подземелье седьмого отдела - и как ножом резануло по сердцу: он возвращается домой в последний раз...
        Тяжело было на душе, но ему, как и Сулимову, вовсе не хотелось, чтобы мир потерял устойчивость и каждое утро изменялся, и прошлое каждый раз оказывалось очередным ложным сном. В давние-предавние временa легендарный Гомер говорил о воротах из слоновой кости, через которые в наш мир приходят лживые сны. Нельзя было позволить этим воротам открыться...

4
        Свет внезапно погас, словно кто-то повернул выключатель - хотя сделать это было некому, - и Кононов очутился в полной темноте. Сердце колотилось как у Армстронга при посадке лунной кабины, в ушах шумело - и только сделав несколько глубоких вдохов-выдохов и проглотив вязкую слюну, Кононов понял, что это шумит вода, вытекая из неисправного сливного бачка. Его тут же бросило в жар, он почувствовал, что весь покрылся потом, как в парилке - потому что буквально несколько мгновений назад бачок был вполне исправен.
        Несколько мгновений? Или - несколько десятков лет назад?.. Вернее - вперед...
        Босыми подошвами он ощущал прохладные плитки пола, а проведя руками по телу, удостоверился в том, что на нем нет никакой одежды. Хотя в туалетную комнату он вошел одетым и обутым.
        И это значило, что прыжок в глубину прошлого состоялся...
        Почувствовав неожиданную слабость, уподобившую его сдувшемуся воздушному шарику, Кононов оперся рукой о невидимую в темноте стену. Прислушался к себе, попытался настроиться на знакомую волну - и ощутил слабый ответный импульс. А это означало, что имплантированный в его сознание информационный пакет под названием «машина времени» не растворился, не утонул в темпоральном потоке при движении против течения, в тысяча девятьсот семьдесят первый год.
        Кононов почти не сомневался в том, что хронопутешествие свершилось и он вернулся в те времена, когда был трехлетним пацаненком. Этот пацаненок сейчас, наверное, спал в своей кроватке у стены, на которой висел коврик с медвежатами и большими мухоморами - в нескольких кварталах отсюда, в двухэтажном доме в глубине просторного двора, усаженного сиренью, липами и высокими дубами...
        У него перехватило дыхание, и на смену жару пришел озноб. Рука, упирающаяся в стену, поехала вниз, и он чуть не упал, но тут же резко выпрямился, стиснул зубы и некоторое время стоял в темноте, сжимая и разжимая кулаки.

«Черт возьми, - подумал он, - разве ты не мечтал хотя бы на часок вернуться в прошлое, в собственное детство? Разве не мечтал увидеть то, чего уже нет? Ведь ты же не раз думал об этом! Так радуйся же, дурачок! Вернуться назад - возможно!»
        Совсем недавно, разбирая бумаги в своей квартире, которой больше не суждено было оставаться его квартирой, он вытащил из верхнего отделения «стенки» старую коричневую картонную папку с тесемками. Там лежали его детские воспоминания. Он не любил заглядывать в нее, потому что боялся обжечься этими воспоминаниями. Но теперь, напоследок, положив папку на стол, развязал потрепанные тесемки.
        Обложка от детского альбома для рисования, с наклеенными внутри этикетками, содранными со спичечных коробков... Бланк телеграммы с его именем и фамилией - память об экскурсии на калининский почтамт, то ли в первом, то ли во втором классе... Открытки от Лены Смирновой из города Ломоносова, Саши Ханевич из Минска, Тони Костюковой из Саранска - результаты всесоюзной игры в рассылку открыток по десяти адресам, нечто наподобие «святого письма»... Рукописная газета «Хоккей»... Школьный дневник ученика 5-го «А» класса средней школы №12 города Калинина... Ответ из Пулковской обсерватории: «Дорогой Андрюша! Отвечаем тебе на твои вопросы. Яркой звездой, которую ты видел, мог быть Сириус, звездная величина которого - 1,
6... Зимой на ночном небе видны следующие созвездия Зодиака: Козерог, Водолей, Рыбы»... Грамота за второе место в лыжной трехкилометровке на спартакиаде школ Новопромышленного района...
        Да, папки с воспоминаниями больше не было - зато было другое: возможность вновь оказаться в тех временах. В семьдесят пятом... семьдесят восьмом... восемьдесят третьем... Повторный отсчет этих прошедших времен уже пошел.
        Он подавил желание проверить, отзовется ли машина времени на его команду совершить обратный прыжок в точку старта, в будущее, нашарил задвижку и открыл дверь туалета.
        Будущее осталось в будущем, а ему отныне предстояло жить здесь, в том, что стало его теперешним настоящим. А проверку можно будет устроить и позже. После выполнения задачи. Чтобы окончательно убедиться: он здесь навсегда... вернее, до самой смерти...
        За дверью оказался знакомый коридор. Справа был выход на служебную лестницу, а слева, в отдалении, светилось утренним бледным светом окно, до половины замазанное белой краской. Кононов, крадучись, направился туда по стертому линолеуму, встал коленями на облупленный подоконник - и увидел железную ограду и соседний двор с песочницами и зелеными тополями. Совсем недавно - и часа еще не прошло - он проезжал мимо этого двора, и тот был совсем не таким. Совсем недавно... Чуть ли не сорок лет тому вперед... Тогда это был двор две тысячи восьмого года. Теперь - двор семьдесят первого.
        Он мысленно скомкал все эмоции и зашвырнул их подальше - нужно было действовать. Сменить костюм Адама на более подходящий. На рубашку и отечественные джинсы производства фирмы «ф-ка им. Володарского» - других-то в семьдесят первом в продаже не было. Во всяком случае, в системе госторговли и потребкооперации. Именно потому для перемещения в прошлое и был выбран этот универмаг, знакомый универмаг на Тверском проспекте (проспект сейчас еще назывался Кооперативным переулком) - после окончания первого курса он, Кононов, месяц подрабатывал там грузчиком, а потом их группа проходила практику по археологии, участвуя в раскопках на берегу Волги, на территории сгоревшего в давние века тверского кремля...
        В универмаге можно было решить проблему с экипировкой, как пытался решить ее еще один герой Уэллса - Невидимка Гриффин в лондонском магазине. Потому что никакие материальные объекты, кроме самого хрононавта, не могли перемещаться по времени.
        Кононов был крайне поражен сообщением Сулимова о том, что никакой машины времени в виде уэллсовского аппарата из никеля, слоновой кости и горного хрусталя или любого другого аппарата не существует. Машина времени представляла из себя не механизм, а набор сложнейших информационных модулей, загруженных в сознание Кононова при помощи уникальной компьютерной программы, способной создать единую сеть с человеческим мозгом. И модули, и программа были разработаны Мерцаловым.
        Поверить в такое было очень трудно - ведь эпоха гениев-одиночек в науке давным-давно прошла. И тем не менее, по словам дона Корлеоне, Мерцалов без чьей-либо помощи изобрел то, что было пока не под силу целым научно-исследовательским коллективам - созвездиям интеллектуальных светил, чьи ай-кью намного превосходили уровень среднего человека. Оказывается, в мире еще не перевелись настоящие чудеса...
        Кононов отправился в Тверь в сопровождении уже не одного, а двух молодых бугаев из седьмого отдела - один расположился впереди, рядом с шофером, а другой устроился на заднем сиденье, вместе с Кононовым; всю дорогу до Твери он то и дело косился на своего подопечного, словно опасаясь, что тот на полном ходу выскочит из машины. Кононов не обращал внимания на сопровождающих - у него щемило сердце при виде знакомых деревень, через которые пролегало шоссе. Когда авто въехало в Тверь, он буквально прилип к окну и не менял позу до самого универмага.
        Универмаг и в две тысячи восьмом остался универмагом, а не ночным клубом или казино - только вид имел гораздо более неказистый, чем в те времена, когда Кононов возил со склада в торговые секции вместительные тележки, нагруженные коробками с чехословацкой обувью, тканями калининской швейной фабрики, московскими игрушками, болгарской парфюмерией и ученическими тетрадями из Кувшиново. Конвоируемый бугаями, Кононов пересек немноголюдный зал и, обойдя лестницу, ведущую на второй этаж, открыл дверь, за которой, как и в годы его юности, располагались служебные помещения. Щелкнул выключателем и вошел в туалет. Сопровождающие остались в коридоре. Кононов не счел нужным попрощаться с ними, и его не интересовали их дальнейшие действия - а с Сулимовым и Ивановым он попрощался еще в столице; они выпили в качестве «посошка на дорожку» по рюмке коньяка. Закрыв дверь на задвижку, он опустил крышку элегантного, кремового цвета унитаза, уселся на нее («Старт в прошлое - с унитаза! Какая прелесть!» -
        промелькнуло в голове) и начал готовиться к броску в прошлое - эта внутренняя настройка была уже многократно отработана в подземелье седьмого отдела. Все посторонние мысли он безжалостно отсекал, желая только одного: раз уж деваться некуда - пусть все закончится как можно быстрее.
        И - свершилось...
        Кононов вздохнул и слез с подоконника. До прихода уборщиц нужно было подыскать себе одежду и обувь.
        ...Электрические настенные часы над лестницей показывали двадцать минут седьмого, когда он закончил экипировку, пройдясь по секциям обоих этажей. Уборщицы приходили на семь, грузчики - на восемь, чтобы завезти прибывший накануне товар в отделы, а для покупателей универмаг открывался в девять. Ничего лишнего Кононов не брал, только самое необходимое, да и за эти вещи намерен был потом расплатиться; он знал, что недостачу взыщут с продавцов. Начинать новую жизнь с воровства было неприятно, но по-другому не получалось...
        Он спустился по лестнице на первый этаж, облаченный в недорогую, с короткими рукавами, полосатую черно-синюю рубашку и синие джинсы той самой ленинградской фабрики имени Володарского; отечественный покупатель не знал еще, что такое кроссовки, поэтому Кононову пришлось ограничиться бледно-коричневыми летними туфлями с дырочками, на упругой «микропористой» подошве. На плече его висела небольшая черная спортивная сумка, где лежали дешевый перочинный нож с одним лезвием, отвертка, несколько шнурков для ботинок и полиэтиленовый пакет. Всякими предметами первой необходимости типа зубной щетки, электробритвы, расчески, наручных часов и прочего Кононов намеревался обзавестись попозже. За деньги. Как нормальный советский гражданин, а не ворюга. А с деньгами, обещал Сулимов, проблем не будет.
        Не доходя до широких стеклянных дверей универмага, за которыми виднелся кусок Кооперативного переулка с редкими прохожими, Кононов остановился возле будки с надписью «Срочный ремонт часов». Он помнил эту будку, помнил и толстого лысого часовщика дядю Гришу... нет, дядя Гриша был в восемьдесят шестом и раньше, когда он, Кононов, вместе с одноклассником Сережкой Коминым назначал здесь свидания девчонкам из параллельного седьмого-»б»; а вот работал ли дядя Гриша в семьдесят первом, Кононов не знал - трехлетние малыши не ходят по универмагам.
        Достав из сумки отвертку, он приступил к выполнению разработанного Сулимовым плана.
        На фанерной двери часовой мастерской, как и предполагалось, висел игрушечного вида замок; такими замками запирались в те годы почтовые ящики. Но если бы даже там оказался не навесной, а врезной замок, у Кононова было достаточно времени для того, чтобы справиться с ним - тут не требовался опыт матерого взломщика.

«Хорошо встречаешься с прошлым, Андрюха, - усмехнувшись про себя, подумал Кононов, орудуя отверткой. - Сначала серия мелких краж, теперь - взлом. И где - прямо под боком у ментов».
        Здание Новопромышленного районного отделения милиции находилось буквально в двух десятках метров от универмага; Кононову вместе с друзьями-приятелями довелось побывать там после грандиозной драки на дискотеке в горсаду - тогда милиция хватала всех без разбора, и тех, кто дрался, и тех, кто стоял в стороне. Он, Кононов, был как раз из числа тех, кто стоял в стороне, но посидеть в камере все-таки пришлось, а потом его забрали домой родители...
        Он вывернул последний шуруп и придержал рукой готовое свалиться на пол нехитрое запорное оборудование - накладную железную полоску и скобу с защелкнутым замком. Открыл дверь и забрался внутрь. Передняя стенка тесной будки была частично застеклена, впритык к ней располагалась широкая рабочая панель с настольной лампой. Под панель был задвинут табурет, на боковых настенных полках лежали требующие ремонта часы и всякие инструменты и детали, необходимые в часовом деле. Кононов положил замок с причиндалами на полку, извлек из сумки шнурки и, связав их концами друг с другом, обмотал вокруг дверной ручки на внутренней стороне двери и закольцевал через одну из досок нижней полки. Теперь никто извне не смог бы открыть дверь. Правда, уборщицам - можно было ставить сто против одного - и в голову не пришло бы дергать ее, потому что мытье пола в будке не входило в круг их обязанностей (а этим кругом были торговые залы обоих этажей и служебные помещения), но подстраховаться было не лишним. О каком выполнении задания могла идти речь, если его застукают здесь, в универмаге, как застукали того же Невидимку
Гриффина, и сбегают за милицией - благо далеко бегать не надо. Лицо без документов, без прописки, без работы, в краденой одежде... Рассказы о путешествиях по времени вряд ли убедят блюстителей правопорядка, предпочитающих опираться на реальные материи - и тогда... И тогда оставалось бы из камеры Новопромышленного райотделения перебраться еще дальше в прошлое - чтобы вновь попасться и там?
        Нет, дверь должна выстоять, даже если ее будут дергать изо всех сил!
        Кононов стянул шнурки как можно туже, завязал тройным узлом, потолкал дверь - она не поддавалась - и, отодвинув табурет, забрался под рабочую панель. Сел на пол, положил рядом сумку и обхватил руками колени. Сквозь стекло увидеть его было невозможно - и он намеревался просидеть здесь до начала девятого, а потом приступить к осуществлению следующего пункта плана.
        То и дело он невольно ощупывал языком дырку в зубе - совсем недавно там стояла пломба, но пломба исчезла при темпоральном переходе, потому что была инородным образованием. «Слава Богу, что нет у меня никаких других инородных образований - вставных глаз, челюстей и прочих протезов», - подумал Кононов, пытаясь устроиться поудобнее на жестком полу.
        Он сидел в безлюдном универмаге светлым утром пятого июля тысяча девятьсот семьдесят первого года от Рождества Христова (во всяком случае, машина времени должна была переместить его именно в пятое июля) и вновь думал о том, о чем уже не раз думал в подземелье седьмого отдела таинственного одиннадцатого Управления при подготовке к хронопрыжку. Нет, он отнюдь не был проплывавшей мимо рыбешкой, ненароком угодившей в сети, расставленные рыбаком доном Корлеоне-Сулимовым. Его кандидатуру выбрали вполне намеренно. Родители еще не появившегося на свет в этом времени Мерцалова были его земляками-тверичами, и для выполнения своей миссии ему сегодня или завтра нужно было посетить тот самый пионерский лагерь «Луч», в котором он провел немало славных деньков во время летних каникул - и в семьдесят седьмом, и в семьдесят восьмом, и в семьдесят девятом...
        Да, вполне возможно, засекреченное одиннадцатое Управление располагало подробнейшими сведениями обо всех гражданах, населявших «великий и могучий» Советский Союз. Верилось в это с трудом, как и в гениев-одиночек, но умудренный - вернее, наученный жизнью - Кононов уже давно знал, что действительность порой бывает более удивительной, чем самые изощренные умственные выверты писателей-фантастов. И не было ли его неожиданное увольнение с работы делом рук того же Управления? «Так надо», - мягко сказали боссу, глядя добрыми усталыми глазами. И боссу было некуда деваться. Кононов вспомнил виноватое лицо директора
«Веги». Да, скорее всего, схема использовалась именно такая - чтобы загнать его, Кононова, в угол...
        Секунды превращались в минуты, теперешнее настоящее становилось прошлым, и Кононов подумал, что будущее тоже является для него прошлым... От этих парадоксов ум буквально заходил за разум - и лучше было о них не вспоминать. Отныне он принадлежал только этому времени...
        Несмотря на необычность ситуации и не покидающее его волнение, он умудрился задремать, и ему снились какие-то бесформенные тени, и во сне он знал, что видит странных обитателей глубин времени; он сам был таким же обитателем, он не чувствовал собственного тела и скользил в струях времени неизвестно куда. Тени медленно приближались, окружали его, он слышал их невнятные голоса и еще какие-то звуки, похожие на шлепки.
        Он дернулся и очнулся, и резко поднял голову, ударившись макушкой о рабочую панель. Тихонько выругался и тут же прикусил язык. За тонкими стенками часовой мастерской, в просторном торговом зале, громко переговаривались и пересмеивались уборщицы, стучали ведра и сочно шлепали по полу мокрые тряпки.
        Через несколько минут швабра зашуршала совсем рядом с будкой, и Кононов напрягся и непроизвольно задержал дыхание, не сводя глаз с обмотанных вокруг дверной ручки шнурков. Шуршание переместилось в сторону, отдалилось, позволив ему немного расслабиться: как и предполагалось, уборщица не обратила внимания на отсутствие замка на двери часовой мастерской, а если даже и обратила, то не придала этому никакого значения - не ее это было дело...
        Кононову казалось, что ранние универмаговские пташки трудятся бесконечно долго, ему не терпелось действовать, побыстрее проскочить этот щекочущий нервы эпизод, но приходилось тихонько сидеть и ждать. Выдержать это «великое сидение» было тяжело, но никакой другой вариант здесь не подходил. Чтобы скоротать время, он начал размышлять о том, чем будет заниматься в этом мире; такие мысли приходили ему в голову уже не в первый раз, но пока ничего определенного не придумывалось. Да, можно было, как советовал дон Корлеоне, несколько лет колесить по всему Советскому Союзу - за границу его, разумеется, никто не пустит, - знакомиться с разными достопримечательностями, отдыхать у Черного моря, где ему еще не доводилось отдыхать. Такой туризм в совокупности с немалыми деньгами стал бы хорошей платой за услугу, оказанную им седьмому отделу - и будущему в целом, - и Сулимов говорил именно о такой плате.
        Конечно же, заманчиво побывать там, где никогда не бывал и до конца дней своих не побывал бы - например, в Грузии, на Дальнем Востоке, в Самарканде, Пятигорске, Кишиневе, на Байкале... Но не вечно же ночевать в поездах и гостиницах! Не проживешь всю жизнь перекати-полем, нужно пускать корни. Перспективы пока были неясные, но Кононов успокаивал себя тем, что эта проблема не требует немедленного решения и все в конце концов наладится. «Все у нас получится», - как говорили в каком-то предвыборном рекламном ролике.
        В восемь ноль три вконец измаявшийся Кононов поднялся на ноги и осторожно, пригибаясь к рабочей панели, заглянул сквозь стекло в торговый зал. Уборщицы уже покинули обработанную территорию, их сменили продавцы - молодые девчата и женщины постарше - в форменных синих халатах; они возились в своих секциях, и никто из них не смотрел в сторону часовой мастерской. Размотав шнурки, Кононов чуть приоткрыл дверь - руки слегка дрожали, он чувствовал себя Штирлицем, подобравшимся к телефону прямой связи с Борманом. Но и с этой стороны все было в порядке - высокая черноволосая продавщица секции «Подарки», стоя к нему спиной, тщательно расставляла на полке расписные розовощекие матрешки. Стараясь не дышать, Кононов выскользнул из будки, прижимая к боку сумку, прикрыл дверь и ртутной каплей перекатился за угол. Перевел дух и уже неторопливо направился бродить между секциями, старательно делая вид, что кого-то высматривает. Грузчики таскали туда-сюда свои тележки, продавцы тоже занимались своими делами и никто не обращал на Кононова никакого внимания. В тысяча девятьсот семьдесят первом году наглых воров было
гораздо меньше, чем в две тысячи восьмом, и телевидение еще не обучало всех желающих и не желающих самым разнообразным способам совершения преступлений..
        Если ходит мужчина с приличной внешностью по торговому залу - значит нужно ему тут ходить.
        Остановившись у секции «Канцтовары», Кононов приступил к выполнению очередного пункта плана, разработанного тридцать семь лет... тому вперед.
        - Извините, вы бухгалтершу тут не видели? - обратился он к пухленькой продавщице, сосредоточенно пересчитывавшей карандаши.
        Продавщица досадливо дернула плечом, сделала пометку на бумажке и подняла голову. Кононов увидел ее круглое моложавое лицо с недовольно сдвинутыми бровями - и почувствовал, как по спине у него, под ворованной рубашкой, пронеслась орда крупных мурашек. Он узнал эту женщину. Он не раз покупал у нее всякие тетрадки-линейки-шариковые ручки - когда учился в школе. Лет через шесть-семь.
        Да, он действительно был в прошлом. Потому что сейчас эта женщина выглядела гораздо моложе.
        Он был в прошлом...
        - Вы чё, мужчина! - возмущенно сказала продавщица с непередаваемой, уже почти забытой им калининской интонацией. - Какая бугалтэрша? (Она так и сказала:
«бугалтэрша»). Бугалтэрия с девяти, а вы бродите тут ни свет ни заря.
        - Вот блин! - прилежно исполнил свою роль Кононов. - А мне сказали на восемь прийти.
        - Кто вам такое сказал, мужчина? Они в восемь только глаза дома продирают, это мы уже крутимся тут как белки в колесе. Идите туда и ждите, или погуляйте пока, а к девяти придете.
        - Понял, - торопливо отозвался Кононов. - Спасибо. Пойду на улице подожду.
        Он поправил сумку на плече и целеустремленно зашагал к служебному входу-выходу, услышав напоследок за спиной недоуменное: «При чем здесь блин?»
        Такого выражения в семьдесят первом еще не было.
        Очутившись в служебном коридоре, находящемся с противоположной стороны от того коридора, где он был ранним утром, Кононов миновал запертые двери «бугалтэрии», красного уголка и еще каких-то помещений и наконец выбрался на желанную волю. Он стоял на крыльце с тыльной стороны универмага и уговаривал себя не делать резких движений, не мчаться прочь во весь опор, а удалиться походкой ленивой и расслабленной, какая бывает только у людей, чтущих уголовный кодекс, что звался в семьдесят первом «УК РСФСР». Первая задача была решена. Предстояло решать следующие задачи.

5
        Он шел под утренним солнцем по родному городу, вглядываясь в лица прохожих, и словно какой-то миксер в его душе непрерывно взбивал коктейль из самых различных чувств: там была радость от встречи с вновь обретенной «малой родиной» и от возвращения в годы собственного детства; там была слабая горечь от осознания невозможности возвращения в свое - пусть и тяжелое - время; там была растерянность от неопределенности будущего; он не переставал удивляться необычности ситуации, в которой оказался по чужой воле, он был слегка подавлен и в то же время целеустремлен, он чего-то боялся и на что-то надеялся... Стучали по рельсам трамваи, суровым взглядом провожал его еще целехонький Карл Маркс, точнее, бюст классика, пристроившийся у ограды городского сада; перед Путевым дворцом российских царей пока еще горел Вечный огонь (потом его перенесут в другое место), и две античные богини на фронтоне дворца нежно, вполне по-свойски обнимали герб Союза Советских Социалистических Республик... Переулок, ведущий к старому волжскому мосту, был как всегда забит автомобилями, и две пушки времен Великой Отечественной
непоколебимо стояли у входа в суворовское училище, но над деревьями за Тьмакой не возвышалась еще мрачноватая громада нового универмага, окрещенного в народе «Бастилией»...
        Он шел по Советской, и никак не мог понять, чего же здесь не хватает, а когда понял - чуть не рассмеялся. Не было рекламы - всех этих рекламных щитов, панно, лайт-боксов, троллов, баннеров-шманнеров, вертушек, растяжек и разных прочих бигбордов, - которая заполонит улицы градов и весей и намозолит глаза через четверть века. Разве что скромные призывы хранить деньги в сберегательной кассе, при пожаре звонить по телефону «01» и летать самолетами Аэрофлота; разве что дымящие трубы и колосящиеся поля, а на их фоне безадресное «Решения ХХIV съезда КПСС - в жизнь!»; разве что красный крейсер «Аврора» и неувядающий вечный, тоже красный Владимир Ильич, указывающий рукой куда-то за горизонт, где всем всегда и навсегда будет очень хорошо; разве что бесхитростное «Слава КПСС!» - без указания номеров телефонов и факсов, без «мыла», без разъяснений насчет того, как эту самую
«славу» поиметь - оптом, кубометрами, со скидками, по предоплате, самовывозом?..
«Решения - в жизнь». А до того, до ХХIV-го съезда КПСС, было, конечно же, -
«Достойно встретим!». И опять же - где встретим? когда? почем билет? Кого пригласят и будут ли на халяву кормить на презентации?.. Слабоваты были советские люди на предмет рекламы.
        Для того, чтобы уточнить, в расчетный ли день он угодил, Кононов не стал приставать к прохожим (хотя ничего страшного в этом бы не было: ну, в запое, видать, мужик, счет дням потерял - дело житейское, привычное - с кем такого не случалось?). Он просто, отойдя от универмага, свернул из Кооперативного переулка на улицу «Правды» (которую затем переименуют в Новоторжскую) и остановился у застекленного газетного стенда рядом с паспортным столом.
        Да, команда Сулимова не ошиблась в расчетах - свежие номера «Калининской правды» и
«Комсомолки» извещали о том, что на дворе пятое июля одна тысяча девятьсот семьдесят первого года. Среда. («А день - какой был день тогда? Ах, да - среда...» - вспомнилось Кононову и он с радостью подумал, что теперь обязательно прорвется в театр на Таганке и своими глазами увидит легендарного актера и барда; прошлое оборачивалось привлекательной стороной... А сколько еще было тех, кого не довелось увидеть и услышать тогда, в «первой жизни»...).
        Стоя рядом с сутулым пенсионером - авоська, бутылка кефира, батон по шестнадцать копеек и плавленый сырок, - Кононов прошелся взглядом по газетным заголовкам. Они показались ему такими забавными, что он не удержался и громко фыркнул. Покосился на пенсионера - и наткнулся на недоуменно-сердитый взгляд.

«Эх, батя, а ведь не доживешь ты до смутных времен, - подумал он. - А может, оно и к лучшему... для тебя. Хоть умрешь спокойно». Впрочем, собственные шансы он тоже расценивал не очень высоко.
        Внезапно он остро почувствовал всю свою необычность, все свое разительное отличие от этих людей, идущих по тротуарам, толпящихся у входа в паспортный стол. Они могли только строить предположения о будущем, он же абсолютно точно знал, каким оно будет. А уж о том, что начнется в стране через каких-то четырнадцать лет, никто из них не мог даже и предполагать...
        Кононов еще раз полюбовался заголовками.

«Ударная вахта»... «В Президиуме Верховного Совета СССР»... «Отъезд делегации КПСС»... «Отпор силам контрреволюции»... «Нет - капитулянтской сделке»...
«Навстречу форуму»... «США: вопреки воле народа»...
        В «Калининской правде» было примерно то же самое: «Приезд в Москву» ... «Праздник крепнущей дружбы»... «Сохранить и упрочить мир»... «Работать - только по программе-максимум»... И прочее, и прочее, и прочее...
        Да, доводилось ему читать подобное в школьные годы...
        Нужно было направляться к следующему пункту заранее намеченного маршрута, однако ноги сами понесли Кононова в совершенно другую сторону. Торопливо шагая, он вышел на улицу Урицкого, с которой еще не сняли трамвайные рельсы, и, разглядывая знакомые места, устремился к дому, в котором прожил полжизни. Влетел в знакомый до мелочей двор - и задохнулся от прихлынувшей к сердцу пронзительной сладкой горечи.
        Это был его двор. И двухэтажный дом, выглядывающий из-за лип, дубов и тополей, был его домом. И куст сирени... И солнечные часы... И заросли лопухов у сарая...
        Он стоял, не сводя глаз с двух окон на первом этаже... потом сделал несколько медленных шагов назад и вновь очутился на улице, чувствуя, как кружится голова. Он никогда не считал себя сентиментальным, но сейчас ему хотелось плакать.
        Вернуться назад - невозможно?
        Возможно...
        Вопреки естественному ходу событий, он преодолел течение - и вернулся. Ему вспомнились запавшие когда-то, в юности, в душу строчки Марины Цветаевой:
        С фонарем обшарьте
        Весь подлунный свет,
        Той страны на карте -
        Нет, в пространстве - нет.
        Выпита как с блюдца:
        Донышко блестит!
        Можно ли вернуться
        В дом, который - срыт?
        И щемящее, горькое окончание, откликнувшееся в иных временах, в будущем:
        Той, где на монетах -
        Молодость моя,
        Той России - нету,
        Как и той меня.
        Все-таки он вернулся в ту Россию. И пусть он, действительно, был уже не тем, а иным, но он - вернулся...
        Сулимов был послан ему судьбой и принес воздаяние за не сложившуюся жизнь. Нельзя попасть в две тысячи восьмой? Ну, так что ж? Ему хорошо здесь, в собственном прошлом, и очень замечательно, что он вынужден остаться здесь, в собственном прошлом...
        Правда, эйфория вскоре прошла, но на душе у Кононова все равно было гораздо легче, чем несколько часов назад, ранним утром, в коридоре универмага.
        ...Центральная часть города осталась далеко позади, а он все шел по направлению к рабочему району фабрики «Пролетарка» параллельно текущей неподалеку за домами Волге и параллельно трамвайным рельсам, по которым то и дело проносились, обдавая его теплым ветерком, прыткие красно-желтые чехословацкие «татры». Конечно, на трамвае он давно бы уже добрался до нужного ему места, но денег у него не было, а ехать «зайцем» он не хотел: и неудобно - в сорок-то лет! - и на контролера запросто нарваться можно. Лучше уж пешком; хоть и долго, зато - без лишних проблем.
        Солнце поднималось все выше, ощутимо припекая, и неплохо было бы чего-нибудь съесть... Кононов тешил себя мыслью о том, что скоро сможет быть «и сыт, и пьян, и нос в табаке». Выпивкой, правда, он баловаться не собирался, но плотный завтрак предвкушал - пусть даже и в самой заурядной столовой.
        Очередной красный Ильич в красной кепке, подцепленный вместе с «Авророй» на углу улицы Лизы Чайкиной, указывал точнехонько на расположенное в сосновой роще Первомайское кладбище.

«Верной дорогой идете, товарищи!» - усмехнулся про себя Кононов и повернул в указанном вождем революции направлении.
        Не сбавляя шага, он миновал устроившихся на табуретках и складных стульчиках вдоль тротуара женщин с букетами цветов - ему пока некому было нести эти букеты. Пока... Могила отца, а потом и могила мамы появятся на этом кладбище еще не скоро. Возможно, даже позже, чем его собственная могила... Ему, Андрею Кононову, сейчас сорок, а его отцу - всего тридцать три. И оставалось еще двадцать два года до того рокового тысяча девятьсот девяносто третьего...
        Сосны закрыли солнце, пахло хвоей, где-то в вышине стучал дятел. Городской шум отодвинулся и растворился, и песчаная дорога, усыпанная растопыренными шишками, вела к черным прутьям ограды и приоткрытым кладбищенским воротам.
        В это обычное утро обычного рабочего дня на кладбище никого не было. Кононов в полной тишине пробирался между оград, памятников, надгробных плит и крестов и чувствовал себя очень и очень неуютно - если не сказать больше... Десятки глаз смотрели на него с фотографий и портретов, в глазах этих затаилась нездешняя печаль, и чудился во взглядах укор ему, живому: мы под землей, мы не можем встать, а ты вот ходишь, ты дышишь, и сердце твое пока еще стучит...
        Кононов совершенно взмок, пока нашел то, что искал. А когда нашел - сразу же забыл обо всех своих страхах и разных печальных мыслях, навеянных этим городом мертвых. Перед ним, за высокой витой оградой, возвышалась в тени старой сосны черная мраморная плита. Ни фотографии, ни портрета, только надпись потускневшими золотыми буквами: «Матюнин Петр Григорьевич». И даты, между которыми вместилась вся жизнь:
«1898 - 1964». Могила густо поросла ирисами и «анютиными глазками», но не выглядела неухоженной. Внутри ограды, в углу, были врыты в землю круглый железный столик и скамейка, и под скамейкой лежал веник.
        Оглядевшись по сторонам, прислушавшись и ничего не услышав, Кононов разогнул и вытащил заменявшую замок проволоку и, открыв калитку, ступил на территорию, где покоился прах неведомого ему Матюнина. Поставил сумку на столик и достал из нее позаимствованный в универмаге перочинный нож. Еще раз огляделся и прислушался - тихо-тихо шумели сосны, - зашел с тыльной стороны надгробия и, присев на корточки и упираясь спиной в ограду, принялся рыть ножом землю у самой плиты. Хотелось верить, что Сулимов ничего не напутал и, тем более, не обманул.
        Маленькое лезвие не очень подходило для такой работы, пот заливал Кононову лицо, капал с кончика носа - не от физического напряжения, а, скорее, от волнения, но он был упорен в своих намерениях. Он копал и копал, отгребая землю свободной рукой, - и наконец докопался! Зашуршал под ножом полиэтилен, Кононов утроил свои усилия и вскоре извлек из земли пакет, крест-накрест перевязанный веревкой. Веревка не сгнила - значит пакет находился тут не так давно. « Ура! - возликовал Кононов, силясь перепилить веревку своим тупым ножом. - Да здравствует дон Корлеоне и седьмой отдел!»
        Пакетов оказалось целых три, они были вложены один в другой. Кононов заглянул внутрь и слегка дрожащими пальцами вытащил пачку красноватых, с белым полем купюр, стянутых резинкой для волос. Ильич присутствовал и там - воистину, он был вездесущ! - в виде чеканного профиля, не такой революционно - (или кроваво-? -красный, как на уличной «рекламе», но все-таки красноватый, в тон купюре. Напротив медальона с профилем разрушителя старого мира колосился герб СССР с придавившими весь земной шар серпом и молотом и нависшей над оторопевшей планетой пятиконечной звездой, а между вождем и гербом лесенкой скакали надписи: «Билет Государственного Банка СССР. Десять рублей».
        Десять рублей образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Это были весьма солидные деньги. Весьма.
        Истекающий потом Кононов прикинул, сколько может быть в пачке таких «ильичей» - судя по толщине, никак не меньше сотни, - потом вытряхнул на землю все содержимое полиэтиленового сейфа. Пересчитал пачки. Всей спиной привалился к ограде и вытер ладонью лоб. Пятнадцать пачек. Пятнадцать пачек по тысяче. Пятнадцать тысяч рублей. Вполне достаточно, чтобы считать себя новым Корейко... Таких денег у Кононова никогда не было - ни в старые, ни в новые времена.
        Умиротворенно шуршали сосны, солнечные лучи игриво постреливали сквозь кроны, безмятежно синело небо, такое чистое, словно его отмыли стиральным порошком из телерекламы... хотя о том, что такое телереклама, граждане Страны Советов тоже еще не знали.
        Кононов встрепенулся, подхватился, ринулся к столику, извлек из сумки новенький, добытый в универмаге пакет. Торопливо побросал туда перехваченные резинками пачки, пакет засунул в сумку, но тут же вновь достал, вытащил из-под резинки несколько купюр, перегнул пополам и спрятал в карман джинсов. Потом сгреб ногой землю обратно под плиту, утрамбовал подошвой, подобрал чужие пакеты и тоже спрятал в сумку, решив выбросить их в первую же попавшуюся урну. Вновь вытер потный лоб и, подхватив сумку, резвым шагом пустился в обратный путь к кладбищенским воротам, уже не обращая внимания на фотографии, памятники и кресты. По словам Сулимова, следственные органы должны были изъять эти деньги отсюда только в октябре, но мало ли что... Лучше уж не рисковать: забрал - и ходу!
        Сумка на плече уже не болталась из стороны в сторону, ощущалась в ней этакая приятная тяжесть, и только теперь Кононов прочувствовал вкус расхожего высказывания о том, что деньги нужны не для того, чтобы их копить, а для того, чтобы не думать о них и быть свободным. Эти пятнадцать тысяч - при средней зарплате населения не более ста пятидесяти рублей в месяц, а то и меньше - позволят ему обзавестись паспортом и несколько лет жить без проблем, как лилии, как птицы небесные...
        А ведь это еще не все, далеко не все. В памяти машины времени, как в органайзере, хранились сведения о других тайниках в разных городах страны, тайниках, которых еще не было, но которые должны были появиться в ближайшем будущем. Кононов не знал, откуда Сулимов раздобыл всю эту информацию - дон Корлеоне не ссылался на источники, - но собственное мнение на сей счет у него имелось, и оно с большой долей вероятности могло быть правильным. Седьмой отдел, судя по всему, имел доступ к архивам правоохранительных органов и сведения о тайниках добывал из уголовных дел.
        Поживилась где-то денежками шайка-лейка какого-нибудь Васьки Косого или даже и не шайка-лейка, а какая-нибудь вполне солидная бригада расхитителей социалистической собственности - и кто-то кое-что припрятал у могилы любимого дядюшки. На время, пока не утихнет шум. Или на черный день. А потом доблестные работники милиции накрывают шайку-лейку, преступники колются - и деньги с кладбища изымаются. Все запротоколировано: и местонахождение тайника, и суммы...
        Кононов вспомнил, как в бытность свою грузчиком универмага неоднократно наблюдал процедуру доставки главных бухгалтером денег в банк, расположенный в двух кварталах от магазина, на площади Ленина. Бухгалтерша шла по людной улице со своей маленькой дамской сумочкой, а за ней катил железную тележку грузчик дядя Саша - и на тележке этой лежали у всех на виду брезентовые мешки с деньгами, завязанные веревочками. Подходи и бери! Но никому из прохожих и в голову не могло прийти, что в этих выставленных на всеобщее обозрение небольших мешках - деньги. И весьма немалые деньги - дневная выручка универмага... Но он-то, принятый на временную работу грузчиком студент истфака Кононов, это знал! И другие грузчики знали. И кто-то из них мог поделиться этими любопытными сведениями еще с кем-нибудь, например, с дружбаном Васькой Косым - а потом получить свою долю за наводку.
        Может быть, эти пятнадцать тысяч и перекочевали к могиле Петра Григорьевича Матюнина именно из универмага.
        В октябре их должны были обнаружить и вернуть государству - но теперь не обнаружат и не вернут. Вмешательство в прошлое? Несомненно. Только ни государство, ни прошлое даже не почешутся от такого вмешательства. Так говорил Сулимов, и так же думал сам Кононов.
        Конечно, могло тут иметь место и некоторое моральное неудобство, но неудобства этого Кононов не ощущал. Да, раздобытые им деньги были ворованными, но ворованными не у какого-то бедолаги, а у государства. А государство советское, по известному высказыванию, было очень богатое: пятьдесят с лишним лет его разворовывали, а разворовать до конца никак не могли. Каких-то пятнадцать тысяч, вытянутых из кармана советской державы, были такой мелочью, которую она, держава, заметить просто не могла.
        Эти деньги были частью вознаграждения за безвозвратное погружение его, Андрея Кононова, в прошлое. Командировочными за пожизненную командировку.
        Другое дело - вернуть деньги за умыкнутое в универмаге продавцам. Совершенно конкретным людям. Людям, а не безликому и бесполому государству. Это Кононов собирался сделать в самое ближайшее время. Только сначала нужно поесть, купить светлую (непременно!) рубашку, галстук и пиджак и сфотографироваться на паспорт - в другой одежде фотографироваться не положено. Потом заказать этот паспорт у мастера по подделке документов - и такой адресок любезно предоставил Сулимов - и отправиться, наконец, выполнять задание, ради которого и было затеяно все это путешествие в один конец. По этакому анизотропному шоссе.
        Ближайшая столовая, насколько Кононов помнил, находилась кварталах в трех-четырех от кладбища, напротив старого (пока еще единственного) здания полиграфкомбината. Туда он и направился, продолжая вживаться в образ этакого нувориша, богача-скороспелки, и строя разные увлекательные планы относительно использования своего солидного «капитала».
        В столовой пахло пережаренным луком и еще чем-то не весьма аппетитным, в пыльные окна, завешенные поблекшим от солнца тюлем, с жужжанием бились мухи. Народу там было немного, человек десять-двенадцать, сплошь потрепанного вида мужики неопределенного возраста, и не макаронами они лакомились, и не овощными салатами, и не яичницей, а распивали дешевое плодово-ягодное вино местного, калининского разлива с простым и гордым народным названием «гнилушка». Завтракать в такой компании Кононову не хотелось, но выбирать было не из чего - до проникновения в эти земли зарубежных макдональдсов оставалось еще очень много лет. Имелись, конечно, в Калинине и рестораны, но, во-первых, они открывались позже, а во-вторых - какой же обычный советский гражданин пойдет поутру в ресторан?
        Набрав на поднос всякой еды, Кононов расплатился, разменяв первого «ильича», и устроился за столиком в углу, подальше от пробавляющихся вонючим плодово-ягодным вином, громко матерящихся мужиков. Он уже почти управился с салатом, когда один из участников утреннего возлияния встал, с грохотом отодвинув стул, и нетвердой походкой направился к выходу, и Кононов невольно обратил внимание на его визави по столику, до того закрытого спиной удалившегося клиента. Это был длинноволосый парень в светлой безрукавке, и, в отличие от других, перед ним не стоял стакан с
«гнилушкой». Парень сидел неподвижно и очень прямо, убрав руки под столик, и смотрел в одну точку, словно пребывал то ли в трансе, то ли в коме, то ли в еще каком-то неестественном для человеческого организма состоянии. Парень сильно напоминал кого-то, и, порывшись в памяти, Кононов вспомнил, что очень похожего субъекта видел при последнем визите в свою квартиру, в не наступившем еще две тысячи восьмом году. Впрочем, лицо того обкурившегося или обколовшегося Кононов представлял себе уже довольно смутно, и внимание его привлекло, пожалуй, не портретное сходство, а сходство позы и состояния.

«Это ж надо, - подумал он. - Наверное, есть типы, общие для любых времен. Пребывающие в почти перманентном ступоре вследствие злоупотребления...»
        И принялся за шницель с гарниром из слипшихся макарон, сдобренных вызывающей изжогу подливой.
        Но что-то в душе возникло, какая-то шероховатость - и не собиралась исчезать.

6
        Кононов сидел на верхней палубе речного «трамвая», привольно раскинув руки на спинке скамейки и подставив лицо под жаркое послеполуденное солнце. В мерное тарахтение двигателя то и дело врывались пронзительные крики чаек. Сидя вот так, с закрытыми глазами, ощущая порывы приятного волжского ветерка, без всякого труда можно было представить, что ему не сорок, а тринадцать лет, и катер везет его вместе с другими пацанами и, конечно же, девчонками, в пионерский лагерь «Луч», на вторую смену. Под скамейкой стоит старый, мамин еще, коричневый чемодан с одеждой, красным галстуком «из скромного ситца», пакетом с печеньем и конфетами и запрятанной на самое дно, в носок, купленной украдкой пачкой сигарет. А в другой носок завернута колода карт - весьма существенный атрибут пионерлагерного быта. Далеко позади, за Старым мостом и Новым мостом, привезенным после войны из Ленинграда, с Невы, остался речной вокзал, осталась мама - она со своими старшеклассниками отправляется в поход по Верхневолжью. А папа уехал к своей родне, в Удмуртию, - у них там какие-то сложные отношения...
        Кононов открыл глаза. Да, это был, кажется, тот самый речной «трамвай» его детства, только не сновала по палубе, не скакала по трапу вверх и вниз неугомонная пионерская пацанва, не летели в серо-сине-зеленую волжскую воду конфетные фантики и бутылки из-под лимонада - немногочисленные пассажиры, направлявшиеся в Отмичи, Кокошки и еще куда-то дальше, были людьми взрослыми и вели себя солидно. Вдоль одного берега тянулся бесконечный забор вагонзавода, другой был усеян крупноблочными пятиэтажками, доходящими чуть ли не до военного аэродрома Мигалово, окруженного густым сосновым лесом. Где-то в одной из этих пятиэтажек играла в куколки трехлетняя Таня Шияненко, с которой он танцевал на палубе этого - или очень похожего на этот - катера, возвращаясь из пионерского лагеря. Тогда по высокому берегу мчались, провожая их, деревенские мальчишки на велосипедах, и тянулись из-под колес пыльные шлейфы, и звучала над палубой музыка из динамиков, и они все вместе подпевали жизнерадостному певцу, чей голос летел над покачивающимися на воде бакенами, над длинными медлительными баржами и резвыми моторками.
        Я видел Каир и бродил по Парижу,
        С Балкан любовался дунайской волной,
        Но сердце забьется, когда я увижу
        Калинин, Калинин - мой город родной.
        Прекрасны дворцы и булонские парки,
        Волнуют, волнуют и радуют глаз,
        Но старый рабочий район «Пролетарки»
        Милей и дороже мне в тысячу раз.
        Третий куплет он уже подзабыл, но две последние строчки из памяти никуда не делись: «Я верю, ты станешь красивей Парижа, Калинин, Калинин - мой город родной..
»
        Кононов вновь закрыл глаза - и рокот движка превратился в ту нехитрую музыку, музыку его детства...
        За последние два с половиной часа он успел кое-что сделать. Во-первых, вернувшись в центр - уже не пешком, а на быстроходной «татре» производства теперь уже ненадежного партнера по Варшавскому Договору и Совету Экономической Взаимопомощи (три года прошло со дня вторжения в Чехословакию), - он вновь посетил универмаг и обзавелся довольно убого выглядевшим черным пиджаком отечественного пошива, белой нейлоновой рубашкой «Адам» и черным, с серебристой крошкой галстуком на резинке - тоже изделием отечественного ширпотреба. Во-вторых, вернул деньги за позаимствованное из универмага утром. Улучив момент, подошел к рыженькой молодой продавщице, скороговоркой выпалил: «У вас тут недостача должна быть, и в других секциях - вот, просили передать», - сунул деньги в карман ее фирменного халата и быстро удалился, лавируя между многочисленными посетителями главной торговой точки города Калинина. Вслед ему никто не кричал и погони тоже не было. К деньгам он приложил перечень умыкнутых вещей с указанием стоимости; он написал этот перечень на бланке телеграммы, зайдя на почтамт на Советской площади.
        И наконец, он сфотографировался на паспорт, переодев рубашку за сараем в каком-то дворе неподалеку от фотоателье. После чего там же проделал обратную процедуру и запихнул уже не нужный больше реквизит в сумку - ну не выбрасывать же в помойку совсем новые вещи! Можно было бы, конечно, внезапно осчастливить какого-нибудь бомжа, но бомжи в Стране Советов начала семидесятых еще не водились (всего десять лет оставалось до объявленной Никитой Сергеевичем Хрущевым даты наступления коммунизма), а если и водились, то не попадались на глаза. А скорее всего, принудительно трудились на многочисленных стройках народного хозяйства, осужденные по статье за тунеядство и паразитический образ жизни - кажется, именно так это называлось. Впрочем, слова «бомж» в лексиконе советских людей семидесятых годов еще не существовало.
        Оказалось, что фотографии будут готовы только через два дня, а значит на быстрое изготовление паспорта и вытекающую отсюда возможность поселиться в гостинице - пусть даже не в «Селигере» или «Центральной», а хотя бы в менее презентабельной
«Волге» -
        рассчитывать не приходилось. Оставался вокзал с круглосуточно открытым залом ожидания или ночные поезда на Ленинград - купил билет (предъявлять удостоверение личности при этой процедуре придется только лет через двадцать, а то и позже), взял комплект постельного белья, завалился на полку и спи себе до утра, а утром - обратно, в Калинин. Однако, билетов вполне (и скорее всего) могло и не быть, и уж слишком сложным представлялся такой способ ночевки. Поразмыслив, Кононов отыскал другой вариант, вполне подходящий для теплого времени года, и, дождавшись идущего в Заволжье трамвая, отправился на речной вокзал, который был запечатлен (точнее, пока еще не запечатлен) в художественном фильме «Чучело» с Юрием Никулиным и страшненькой девочкой-подростком Кристиной Орбакайте...
        Грозный гул, возникший где-то поблизости, заставил размякшего на скамейке катера Кононова встрепенуться. Буквально через мгновение он узнал этот гул и, приставив ладонь ко лбу и все равно щурясь от солнца, проводил взглядом взмывший из-за прибрежных сосен поджарый реактивный бомбардировщик. Прошло несколько секунд - и с мигаловского аэродрома в небеса скользнул второй, и помчались ведущий с ведомым куда-то на запад, чтобы к вечеру, снижаясь над городом, вернуться уже с востока. Потом, через десяток лет, их сменят в калининском небе пузатые громады военных транспортных самолетов.
        Последние дома скрылись за поворотом Волги, город исчез, сменившись лесами, и солнце отражалось в неспешно текущей к далекому Каспию воде, и над обрывами неустанно сновали ласточки, и мир был безмятежен и неуязвим - таким он представляется только в детстве...
        А полчаса спустя катер замедлил ход, повернул к берегу и остановился, едва не зарывшись носом в песок - никакого причала у деревни Отмичи не было. Кононов спустился по шаткому трапу, сделал несколько шагов вперед и замер на тропинке, ведущей через пойму, заросшую густой травой. У него щипало глаза.
        Над поймой вздымались зеленые холмы, увенчанные соснами, и в сотне метрах от Кононова чернел на склоне, почти у самого подножия, мраморный памятник, поставленный еще в девятнадцатом веке на могиле «рабы Божьей Анны» - эту надпись Кононов помнил с детства. Памятник сбросили сверху, с деревенского кладбища, куда Кононов вместе с другими пацанами из их отряда бегал после «тихого часа» и полдника обрывать черемуху и землянику, в изобилии растущую возле могильных оградок. Он помнил, что край кладбища, выходящий на Волгу, весь изрыт окопами и пулеметными гнездами - в сорок первом тут рвались к Калинину немцы, и даже через три десятка лет в окрестных лесах было полно пробитых пулями касок, осколков и гильз, а порой попадались и целые патроны. За кладбищем - Кононов прекрасно помнил и это - находился деревенский свинарник с очень устойчивым и неописуемым ароматом, а дальше, за развалинами церкви, поросшими высоченной крапивой и огромными лопухами, располагалась и сама деревенька - три десятка изб в два ряда, друг напротив друга. А еще дальше, за футбольным полем, стояли под соснами бледно-голубые домики
пионерского лагеря «Луч».
        Все оказалось именно так, как Кононов себе и представлял. И кладбище было именно там, где ему положено быть, и свинарник, и руины Божьего храма. Непрерывно разглядывая все вокруг, чувствуя, как сладостно-горько сжимается сердце, он поравнялся с этими руинами, и увидел впереди, у плетня, двух беседующих мужчин. Тот, что стоял к нему лицом, был явно из местных, деревенских, - коренастый, грубой работы мужичок в вылинявшей, не первой свежести майке и потертых брюках, заправленных в покрытые засохшей грязью сапоги. Мужичок энергично жестикулировал одной рукой, как записной мим (хотя, в отличие от мима, еще и говорил что-то, то и дело сплевывая в сторону), а в другой держал топор. Его собеседник (вернее, слушатель), стоящий спиной к Кононову и время от времени кивающий в такт монологу своего визави, был одет в легкую, кремового цвета рубашку с короткими рукавами и кремовые брюки, подпоясанные узким ремешком; его светло-коричневые сандалии составляли разительный контраст с тяжелой поношенной обувью представителя колхозного крестьянства. Скорее всего, этот невысокий темноволосый мужчина был горожанином,
приехавшим погостить к сельским родственникам.
        Медленно приближаясь к этой пока не замечающей его паре, Кононов уловил обрывки фраз: «...вытоптали, бля, будто стадо прошло... ведь обдрищутся от этого гороха... еще и дразнятся, бля... мамок вызвать или гнать в шею... и в школу докласть, и родителям на работу...»
        - Примем меры, - вставил «горожанин». - Обязательно примем меры.
        Кононов совсем сбавил ход и невольно улыбнулся. Смысл спича колхозника стал для него прозрачен как добросовестно вымытое оконное стекло. Юные пионеры, наплевав на заветы Ленина, каковые они должны были, как пелось в песне, «хранить с честью» (помнилось Кононову, как два раза в неделю - кажется, по средам и пятницам, - после полдника, всех собирали у лагерной эстрады и заставляли под баян разучивать всякие правильные пионерские песенки типа: «Пионер, не теряй ни минуты, никогда и нигде не скучай, пионерским салютом утром солнце встречай, ты всегда пионерским салютом солнце Родины встречай!» Или: «Здравствуй, речка, здравствуй, лес, мы попали в край чудес, здравствуй, лагерь пионерский, здравствуй, хорошо живется здесь!». «Только мало дают есть», - добавляли всякие несознательные элементы); так вот, юные пионеры, пренебрегая заветами Ильича и забив на готовность к борьбе за дело Коммунистической партии, совершали набеги на колхозные поля близ деревеньки Отмичи, воруя горох. «И турнепс», - добавил про себя Кононов. Да, бывало такое, и не раз, и он сам охотно принимал участие в подобных вылазках. И
купаться убегали без спросу, и мотались за три километра в соседнюю деревню, где был магазин, чтобы купить папиросы «Прибой» или жутчайшие по своей крепости, зато дешевые, по десять копеек пачка, сигареты «Памир», или «Нищий в горах», как они называли это чудо табаководства за изображенного на пачке мужика с посохом, зачем-то забравшегося на голое скальное образование. Контингент второй смены пионерлагеря «Луч», судя по доносящейся от плетня филиппике, не очень спешил идти «за партией к ряду ряд», как утверждалось в еще одной жизнерадостной песне, а все больше норовил нанести урон сельхозугодьям отнюдь не во имя светлых идеалов коммунизма, а в угоду собственным ненасытным желудкам («Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки были вечно голодны-ны-ны...»). А этот, в кремовой рубашке, был вовсе не приехавшим отдыхать горожанином, а кем-то из пионерлагерной администрации. И не воспитателем, не физруком, не баянистом, и уж тем более не старшей пионервожатой - а начальником лагеря! Именно! Кононов вспомнил, что в его годы начальник лагеря, грозный Иван Федорович (кажется, директор или завуч какой-то калининской
школы), жил не в лагере, вместе со всеми, а в деревне, благо это было совсем рядом.
        - Мы обязательно примем меры, - повторил кремовый и, повернув голову и подняв руку, демонстративно посмотрел на свои наручные часы. Видимо, колхозник его уже слегка достал.
        Теперь Кононов видел лицо мужчины в профиль. И этих одной-двух секунд ему вполне хватило. Он замер на месте, все еще оставаясь незамеченным, а потом отшатнулся к зарослям лопухов, скрывающим остатки церковной стены.
        Он сразу узнал этого молодого мужчину, да что там мужчину - парня, который был гораздо моложе его, Кононова. Моложе на семь лет.
        Это был Николай Кононов. Его отец...
        Кононов застыл возле лопухов, вперив невидящий взгляд в блинообразные пыльные листья. Мысли стеклышками калейдоскопа метались в его сознании, пока не сложились в единственно правильный узор. Он все понял, и, сбросив сумку с плеча, согнулся, упершись руками в колени. Он не представлял себе, что ему делать с этим пониманием, распоркой застрявшим в душе, перегородившим душу. Он теперь знал, кого именно имел в виду Сулимов.

«Вы должны добраться до пионерлагеря «Луч», вашего лагеря, возле Отмичей, - говорил ему дон Корлеоне, - и побеседовать с одним человеком. Убедите его в том, что ему и его жене категорически нельзя заводить второго ребенка. Ни в коем случае!». - «Это отец Мерцалова? - спросил Кононов; вернее, не спросил даже, а просто констатировал. - Кто он? Как его фамилия?» - «Вы его сразу узнаете, - заверил Сулимов. - Он вам хорошо знаком». - «Но почему бы не назвать его? Это что, страшная военная тайна? Не беспокойтесь, никаким буржуинам я ее не выдам, даже и за ящик печенья и банку варенья». Дон Корлеоне лукаво прищурился и, усмехнувшись, ответил: «В любом деле должна быть какая-то недосказанность, интрига. Чтобы было интереснее этим делом заниматься». И Кононов тогда еще раз подумал, что вовсе не случайно выбор пал именно на него: седьмой отдел действовал не наобум, а вполне целенаправленно.
        Он продолжал стоять, согнувшись, среди лопухов, потрясенный открывшейся истиной. Неподалеку продолжал раздаваться сипловатый голос колхозника, но Кононов уже не слушал его.
        Значит, отец в семьдесят первом работал начальником пионерлагеря «Луч» - такой факт Кононову был неизвестен, ни сам отец, ни мама об этом не говорили. Либо как-то к слову не приходилось, либо он, Кононов, пропустил это мимо ушей - или напрочь забыл? А часто ли он интересовался прошлым своих родителей? В том-то и дело... Собой был озабочен, был погружен в собственный мир, только о своей персоне пекся, как частенько, увы, случается под этими небесами... Отец работал завучем в четвертой школе, на Володарского, так что вполне мог быть и начальником пионерлагеря; потом уже, в начале восьмидесятых, его забрали в облоно.
        Но не это было главным; вернее, это было совсем не главным! Главное - Николай Кононов был отцом Мерцалова, изобретателя машины времени... Не только отцом Андрея Кононова, но и Мерцалова. Значит, у него, Андрея Кононова, был младший брат, носивший почему-то другую фамилию. Родной брат - ведь Сулимов говорил, что второго ребенка нельзя заводить отцу вместе с мамой, а не с какой-то другой женщиной. Выходит, тот, умерший почти сразу после рождения ребенок вовсе не умер?! Так было сказано матери, а на деле ребенка отдали каким-то бездетным и богатеньким. Богатеньким - и бездетным. Неким Мерцаловым... Если они из Калинина, их можно найти по телефонной книге. Или через адресный стол. Найти, заявиться к ним, плюнуть им в глаза и забрать ребенка... братишку... брательника... братана...
        Кононов болезненно скривился и глухо застонал. Голосов больше не было слышно, только где-то в отдалении отрывисто и зло лаяла собака.
        Какие Мерцаловы? Какой братан? Братан еще не родился - и он, Андрей Кононов, здесь и сейчас именно для того, чтобы воспрепятствовать его рождению. То есть - убить? А можно ли убить того, кто еще не родился?..
        Теперь ему было совершенно ясно, почему дон Корлеоне не назвал фамилию. Знал, скотина, что он, Андрей Кононов, ни за что бы в таком случае не согласился на этот прыжок в прошлое. И что же дальше? Что делать-то, как поступить?..
        У него был брат... Господи, у него, оказывается, был младший брат! Вовка... Или Сережка... Почему он не спросил у этого гада, у этого сучьего дона Корлеоне, как зовут Мерцалова?.. Брата...
        Брат...
        Но что же, все-таки, делать? Плюнуть на эту свою долбаную миссию, вернуться к Волге, дождаться катера и уехать отсюда... И жить независимой жизнью, благо деньги позволяют, а когда кончатся - всегда к его услугам новые тайники, «рудники мои серебряные, золотые мои россыпи...» И пусть все идет своим чередом, и пусть братишка появится на свет... и в урочный час создаст машину времени?!
        Кононов скрипнул зубами, подобрал с земли сумку и наконец разогнулся.
        Сулимов все сделал правильно. Избавил от лишних переживаний, от мучительных раздумий - в общем, от ненужной головной боли. У него, Кононова, никогда не было брата, он никогда не видел этого брата... И не увидит. Брата у него - нет.
        Шурша лопухами, Кононов выбрался на дорогу. Мужичка-колхозника нигде не было видно, а отец удалялся в сторону пионерлагерного футбольного поля, слегка помахивая левой рукой, а правую сунув в карман своих кремовых брюк. Прижимая сумку к боку, Кононов припустил за ним вдогонку через пустырь с останками вкопанных в землю обгорелых столбов - то ли виселиц времен Великой Отечественной, то ли подмостков для выступлений студенческих агитбригад. Отец шел, не оглядываясь, явно направляясь в лагерь (там царил «тихий час», который почему-то - из черного юмора, что ли? - называли еще «мертвым часом»), он уже дошагал до чуть покосившихся футбольных ворот, когда Кононов, лавируя между засохших коровьих лепешек, окликнул его:
        - Товарищ начальник!
        Отец замедлил шаг, повернулся к приближающемуся Кононову, и досада, обозначившаяся на его широкоскулом удмуртском лице, тут же сменилась вежливым «служебным» вниманием - так встречают посетителей чиновники разных госучреждений; вероятно, он принял по-городскому одетого Кононова за родителя кого-то из вверенных ему, начальнику лагеря, юных пионеров... хотя именно он, в данном случае, и был родителем...
        - Здравствуйте, Николай Алексеевич, - Кононов остановился в двух шагах от загорелого мужчины с зачесанными назад волосами и ямочкой на подбородке; отец был чуть ниже его, и поуже в плечах. Таким молодым Кононов отца не помнил...
        - Здравствуйте, - Кононов-старший сдержанно кивнул, но правую руку из брючного кармана не вынул, не протянул для рукопожатия. - С катера?
        - Что? А, да! С катера... - Кононов с трудом проглотил подступивший к горлу комок; мысли его слегка путались, словно после дозы водки натощак. - Андрей, - представился он, прочистил горло и добавил: - Николаевич.

«Папка!.. Родной!..» - беззвучно кричал где-то в глубине, в колодце прошлого, пацан со сбитыми от футбола коленками, и было очень трудно справиться с этим пацаном; уже пятнадцать лет отца не было на этом свете - и вот! вот! - он был, вот он стоит в двух шагах - живой, молодой и пока что здоровый...
        Именно в этот момент Кононов понял, что не будет делать никаких попыток проверить работоспособность машины времени и навсегда, до самой смерти останется здесь, в мире, где живут его мама и его отец.
        - Слушаю вас, Андрей Николаевич. Какой отряд?
        - Что? - опять не сообразил Кононов.
        В карих глазах отца мелькнула тень недовольства и даже, кажется, неприязни, и Андрей Кононов с отчаянием подумал, что отец может принять его за действительно хватившего дозу водки в буфете на катере.
        - Я не из отряда, - поспешно сказал он. - То есть, ни сына, ни дочери у меня в вашем лагере нет. Я по другому вопросу, Николай Алексеевич, - Кононов наконец-то взял себя в руки. - Я из больницы... по поводу вашей жены... Галины Михайловны...
        Смуглое лицо Кононова-старшего побледнело. Он порывисто шагнул вперед, вынув руку из кармана:
        - Что с ней?
        - Да нет, с ней все нормально, - торопливо сказал Андрей Кононов и мысленно обложил себя со своей медвежьей неуклюжестью матом высотой с манхэттенские небоскребы. - Я не совсем точно выразился. Ваша жена жива-здорова, не беспокойтесь, ради Бога! Просто кое-кто у нас в больнице халатно отнесся к своим обязанностям... можно сказать, спустя рукава... Должен был поставить в известность, но не...
        - Да что случилось-то? - почти выкрикнул отец и сузил и без того узковатые, не славянского разреза глаза. - Вы толком можете объяснить? Какая больница? Какая халатность? Что с Галей?
        - Я же говорю: ничего. Ни-че-го! - для убедительности Андрей Кононов прижал руки к груди, продолжая беззвучно поливать себя матюками. - Давайте присядем, - он показал на лавки, врытые в землю под соснами вдоль футбольного поля (на одной из этих лавок он когда-то вырезал - вернее, вырежет - перочинным ножом и свои инициалы и дату), - и я вам все объясню.
        Отец исподлобья глянул на него - теперь в этом взгляде читалась тревога, - молча повернулся и быстрым шагом направился к ближайшей скамейке. Андрей Кононов вытер взмокший лоб и еще раз мысленно обругал себя.
        ...Плыли над соснами пушистые легкие облака, вызывая избитые ассоциации с клочками ваты, в деревне изредка и нехотя, словно отрабатывая повинность, перекликались петухи, а Кононов сидел на скамейке бок о бок с вновь обретенным отцом и, опустив голову, чтобы отец не видел его глаз, занимался самым обыкновенным враньем. Той самой ложью во спасение, ложью, призванной изменить будущее. Но во имя чего бы ни была ложь, она все равно оставалась ложью...
        Он, видите ли, врач-гинеколог первой городской больницы, той самой больницы, где находятся медицинские карты Кононова Николая Алексеевича и Кононовой Галины Михайловны. Работает там совсем недавно, всего несколько месяцев. В ожидании крупномасштабной проверки по линии Минздрава, главврач обязал весь персонал внимательнейшим образом просмотреть медицинские карты граждан, приписанных к первой городской, - для вскрытия упущений и наведения должного порядка. И вот он, врач-гинеколог, обнаружил в медицинской карте гражданки Кононовой Галины Михайловны запись, сделанную его предшественником: «Поставить Кононову Г. М. в известность...». И никаких отметок о том, что Кононова Г. М. действительно была поставлена в известность.
        - О чем? - глухо спросил отец, напряженно, сцепив пальцы в замок, выслушивающий
«легенду» Кононова. - Что вы забыли ей сказать?
        - Не я, - не поднимая глаз, ответил Кононов, чувствуя себя последним подлецом. - Я тогда еще не работал в первой городской. Видите ли, Николай Алексеевич... Вашей жене, Галине Михайловне, больше нельзя рожать... и забеременеть тоже нежелательно. . Могут возникнуть осложнения... в силу специфики организма... Я узнал, что вы здесь, хотел позвонить, а потом подумал, что по телефону о таких вещах не совсем удобно. У меня сегодня выходной, вот и решил прокатиться. И, думаю, мой коллега не совсем прав: ставить в известность нужно не Галину Михайловну, а вас, Николай Алексеевич... А вот ее как раз в известность ставить и не надо.
        Отец пошевелился. Кононов чувствовал на себе его взгляд, но продолжал сидеть с опущенной головой, блуждая глазами по бурым сосновым иглам и сухим шишкам, разбросанным в утоптанной траве под ногами.
        - Это очень серьезно... доктор? Требуется операция? - голос у отца теперь стал не только глухим, но еще и каким-то надтреснутым.
        - Никакой операции не требуется и никакой угрозы здоровью нет. Это не болезнь, а особенность организма. Поверьте, Николай Алексеевич, есть немало женщин, которым не рекомендуется рожать во второй раз.
        - Не болезнь... - обронил отец, и по его тону было понятно, что он не очень-то верит в искренность «гинеколога».
        Кононов повернул голову и впервые с начала разговора взглянул на отца. И сказал со всей уверенностью, на которую был способен, и у него получилось убедительно, потому что на этот раз он не лгал:
        - Николай Алексеевич, даю вам честное слово: это не болезнь. И поверьте мне, пожалуйста: ваша жена доживет, как минимум, до следующего тысячелетия.
        Это Кононов знал наверняка. А вот отцу не доведется проверить истинность этого утверждения, потому что для него все сроки закончатся гораздо раньше. В девяносто третьем...
        Кононову вдруг неудержимо захотелось открыться отцу, рассказать всю неправдоподобную правду - и он изо всех сил стиснул зубы. В том-то и дело, что правда была именно совершенно неправдоподобной - а какими фактами он мог ее подтвердить?.. «Я - ваш сын, Николай Алексеевич. Тот, который сейчас в Калинине, трехлетний. Я - это он и есть, только из будущего, и он - это я. Машина, понимаешь, времени...» Ну, и какой можно ожидать реакции на подобное заявленьице?
«Бурашевский», - подумает отец. Под Москвой - Белые Столбы, а под Калинином - Бурашево. Областная «психушка».
        Отец долго и внимательно смотрел на него, и было видно, что он успокаивается. Потому что и малому, и большому было известно: советский доктор не может врать! А значит, действительно, все в порядке, ну а насчет второго ребенка, насчет братика или сестрички сынишке Андрюше - что ж, можно прожить и без второго ребенка, живут же люди, лишь бы с Галей, с Галочкой, с Галчонком все было хорошо.
        - Спасибо, доктор, я все понял, - наконец произнес отец. Помялся, слегка покраснел, расцепил пальцы. Добавил смущенно: - Будем... буду предохраняться.
        - Вы уж нас извините, Николай Алексеевич, - поспешно сказал Кононов, чтобы отец забыл о своей неловкости. - Проморгали.
        - Может, это и к лучшему, что Гале ничего не сообщили, - отозвался отец. - Вы правы, ей это знать совсем ни к чему. Спасибо, что приехали. А телефон у нас третий день не работает, между прочим. Скоро подъем, на полдник у нас чай с ватрушками. Пойдемте в столовую, попьем чайку.
        - С удовольствием, - Кононов вновь взглянул на повеселевшего молодого мужчину, который когда-то катал его на санках и учил играть в шахматы, и носил на плечах на первомайской и ноябрьской демонстрациях, и читал ему сказки, и... - А вы, Николай Алексеевич, нас не забывайте, приходите. И не только когда, не дай Бог, прихватит, а так, для профилактики. Главное ведь - профилактика, чтобы потом не лечиться.
        Он знал, что слова эти совершенно бесполезны, что ни за какие коврижки отец добровольно не пойдет в больницу ради какой-то там профилактики, но тешил себя единственной мыслью: впереди еще целых двадцать с гаком лет и все еще можно изменить. И с мамой тоже...

«Вот и все, - думал он, шагая рядом с отцом мимо лагерной линейки с поднятым флагом. - Задание выполнено... Вот и все...»
        Да, задание было выполнено, и жизнь продолжалась - он будет жить здесь, в мире собственного детства, и состарится здесь, и умрет в назначенный час, как умирали, умирают и будут умирать все родившиеся под этими небесами. Он потерял брата, но обрел маму и отца, вновь обрел маму и отца - и обрел самого себя, трехлетнего... Он найдет предлог, он напросится в гости, он будет хранителем этой семьи и своим собственным хранителем... Ради этого стоило жить. Ради этого стоило вернуться в прошлое.
        Он шел к знакомой столовой мимо танцплощадки, беседок и качелей, и солнце детства безмятежно светило сквозь ветви высоких сосен, и все было хорошо в этом лучшем из миров...

«А ведь если мама не будет рожать, то и операцию ей потом делать не будут, - подумал он. - И это тоже хорошо, это просто здорово. Может быть, именно после той операции у нее все и началось...»
        - Знаете, доктор, вы мне кого-то напоминаете, - сказал отец. - Мы с вами раньше не встречались?
        - Все может быть, - ответил Кононов после некоторой заминки, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. - Город не такой уж и большой.
        - Да, город небольшой, - согласился отец. - Зато Москва рядом, и в Ленинград, если нужно, не так сложно махнуть.
        - Запросто, - поддержал тему Кононов. - За выходные можно и в Москве, и в Питере побывать, если «Русской тройкой».
        Он сказал это и тут же запоздало прикусил язык, потому что никакого сверхскоростного экспресса «Русская тройка» не было еще и в помине. Но отец, похоже, принял эти слова за подобие шутки.
        - На тройке Радищев ездил, а мы на «Красной стреле», - сказал он, открыл дверь столовой и сделал приглашающий жест. - Прошу.
        Кононов вошел в столовую и услышал, как где-то возле дач хрипловато задудел горн, возвещая об окончании «мертвого часа». «Вставай, вставай, порточки надевай! - всплыло в памяти давнее, пионерское. - Вставай, дружок, с постели на горшок!» И от этих полузабытых звуков у него опять защипало глаза, и он окончательно понял, какой лотерейный билет подарила ему судьба: выигрышный билет в страну детства, тот самый проездной билет, о котором когда-то пела Эдита Пьеха:
        Ночью из дома я поспешу,
        В кассе вокзала билет попрошу,
        Может, впервые за тысячу лет:

«Дайте до детства плацкартный билет».
        Тихо кассирша ответит: «Билетов нет...»
        А ему, Андрею Кононову, посчастливилось раздобыть такой билет в собственное детство.

7
        ...И кончилось лето, и прошла осень, и в весну превратилась зима, да и сама весна со дня на день собиралась обернуться новым летом...
        В конце мая тысяча девятьсот семьдесят второго года Андрей Николаевич Кононов сидел за столиком на открытой площадке киевского ресторана «Метро» над входом на станцию метро «Крещатик» и неспешно угощался фирменной котлетой «метро» (в ee мякоти находился туннель, залитый маслом), прихлебывая из высокого бокала пиво
«Бархатное». Одет был Кононов в легкий светлый костюм и никакой клади при себе не имел - большая дорожная сумка с вещами находилась в двухместном номере гостиницы
«Мир», а та что поменьше, с деньгами, была закрыта в автоматической камере хранения на киевском железнодорожном, или, как тут говорили, «зализнычном» вокзале. А еще встречались здесь странные вывески: «Перукарня», «Взуття», Троянда», «Паляниця»...
        Майское солнце светило вовсю, но не могло пробиться сквозь тент над столиком. Отсюда, с высоты третьего этажа, открывался прекрасный вид на Крещатик. Зелень каштанов, многолюдье тротуаров, вереницы автомобилей, внушительные здания в стиле сталинских времен...
        Ресторанная площадка была почти пуста - далеко не каждый пойдет в ресторан в два часа дня в разгар рабочей недели. Кононов медленно жевал котлету и задумчиво смотрел на Крещатик. И сравнивал его с другими улицами, на которых ему довелось побывать.

«Главная улица - лицо города, - лениво размышлял он, скользя взглядом по девчонкам, сидящим на скамейках бульвара. - А лица разные бывают, как у этих девчат. Бывают выразительные, броские, яркие - кажется, запомнишь сразу и навсегда... А бывают и тусклые, бледные, схожие друг с другом в своей неяркости... Выразительные, конечно, гораздо интереснее...»
        Он прикрыл глаза, представил себе одну картинку, вторую...
        Суета, пестрая толкотня автомобилей, похожих чем-то на песчинки в стремительном беге потока, разноцветные пятна, мчащиеся вдоль утесов-домов, и внезапно - задумчивый Александр Сергеич в обрамлении старинных фонарей, навеки застывший на пьедестале среди автомобильного гула на фоне кинотеатра - творения совсем другой эпохи. Вот тебе и образ Москвы - головокружительно летящей современности, то здесь, то там с разбегу натыкающейся на гулкие провалы в прошлое...
        Раздольно раскинувшийся холодноватый строгий Невский проспект, глубина его наполнена ровным гулом моторов и шелестом шин, прозрачная глубина с навеки взвившимися конями на мосту над серым спокойствием воды - и вдалеке, на фоне серого хмурого неба золотится шпиль Адмиралтейства...
        А вот теперь, справа, - монументальная каменная дуга от Прорезной до площади Калинина. У подножия дуги плавно текут троллейбусы и легковушки, и шины ласкают асфальт со звуком, схожим с мягкой украинской речью...
        А Дерибасовская?! Вот ее-то уж точно не спутаешь ни с какой другой, в ней, как в зеркале, отражается весь бесшабашный город - «жемчужина у моря».
        Кононов приехал из Одессы накануне, и впечатлений у него было больше чем достаточно. А в Одессу он попал из Кишинева - как оказалось, вполне заурядного городка с отменным, впрочем, вином на разлив. На одесском «зализнычном» он сразу попал в окружение напористых голосистых женщин, наперебой предлагавших жилье рядом с морем - и сдался почти без сопротивления, потому что сопротивляться было не только бесполезно, но, возможно, и вредно для здоровья.
        Квартира, в которой он временно поселился - отдельная комната, телевизор, торгующая на Привозе одинокая хозяйка и полдюжины кошек, - выходила окнами в типичный для Одессы тихий дворик - обрамленное стенами домов подобие квадратного апеннинского «патио» с длинной арочной подворотней, старыми раскидистыми кленами, не опавшими, а уже по-есенински «вовсю зелеными», постоянно сохнущим на веревках бельем, кошками, сидящими на подоконниках, и забранным ржавой решеткой круглым бетонным срубом колодца. Воды в колодце не было, но, по местному преданию, за чашкой чая поведанному Кононову хозяйкой, где-то в глубине колодца находился один из входов в катакомбы, что, подобно туннелям метро, вдоль и поперек пронизывали подземные толщи, над которыми распростерся город. С улицы подворотню обрамляли два чугунных столбика - свидетели девятнадцатого века; к ним когда-то извозчики привязывали лошадей. Теперь лошади в Одессе перевелись, и по вечерам во дворе устраивались на ночлег чей-то «москвич» и горбатый «запорожец». Подворотня выходила на тенистую улицу. Море действительно было совсем рядом: восемь-десять минут
неторопливой ходьбы - и можно увидеть подернутую дымкой серо-синюю гладь и застывшие на ровной линии горизонта далекие туманно-призрачные силуэты кораблей, наводящие на мысли о «Летучем Голландце»...
        Там, в Одессе, три дня назад, произошла у Кононова встреча, повергшая его если не в смятение, то в весьма близкое к этому состояние. Он, вдоволь накричавшись и напившись пива на футбольном матче с участием «Черноморца», неспешно шел по Приморскому бульвару не без мысли закадрить какую-нибудь одинокую гражданку; денег в карманах было полным-полно - ресторан, шампанское, коньячок... а там уж как получится. Бросив рассеянный взгляд на скамейку, он словно приклеился подошвами к земле. На скамейке, ссутулившись, сидел длинноволосый парень в светлой безрукавке и серых брюках, глядя в пространство перед собой неподвижными, словно слепыми глазами. Это был тот самый парень, которого Кононов видел у подъезда своего дома в Москве две тысячи восьмого года. Это был тот самый парень из калининской столовой, которого он видел в семьдесят первом, в день своего появления здесь, в этом времени. Не близнец, не двойник, а именно тот самый. Именно тот самый!..
        Правда, насчет того, московского, у Кононова были сомнения - все-таки не разглядывал он тогда специально то ли пьяного, то ли обкуренного субъекта, но калининского запомнил хорошо. На скамейке сидел именно он - и вновь в каком-то странном, чуть ли не коматозном состоянии.
        С трудом переставляя ноги, Кононов подошел к скамейке, остановился перед парнем и, превозмогая себя, выдавил, сумев даже состроить на лице некое подобие приветственной улыбки, вспомнив про американское «чи-из»:
        - Добрый вечер, земляк. Ты ведь из Калинина, да? Я тоже оттуда.
        Парень не шелохнулся и вообще ничем не показал, что услышал обращенные к нему слова. Он продолжал невидяще смотреть прямо перед собой и, как почудилось Кононову, даже не дышал.
        - Эй, очнись, - Кононов, нагнувшись, легонько похлопал его ладонью по плечу. - Пойдем, пивком угощу.
        Парень неожиданно легко поднялся, даже не взглянув на Кононова, и, не проронив ни слова, шагнул мимо него, так что Кононов невольно отшатнулся. Мелькнуло совсем рядом молодое, но словно бы неживое лицо, лицо античной статуи, приводимой в движение какими-то скрытыми моторчиками - и Кононов успел заметить несколько белесых не выбритых волосинок на скуле знакомого незнакомца.

«Что за ерунда?..» - растерянно подумал он и тяжело опустился на скамейку, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. Спустя несколько секунд странный парень затерялся среди прогуливающихся по бульвару людей.
        Может быть, это соглядатай, направленный Сулимовым вслед за ним, Кононовым, для контроля за выполнением задания? Но уж больно необычный этот соглядатай, да и задание-то уже выполнено. Или он все-таки обознался? Или же это одессит, по случайности очень похожий на тверского жителя?
        Не верилось Кононову в такие случайности, но никаких других версий в голову ему не приходило. Самым лучшим было бы не придавать значения этой встрече, постараться забыть о ней - но Кононов знал, что такое у него вряд ли получится. Какой-то чуть ли не мистикой веяло от этой встречи, и в душу невольно закрадывалась непонятная тревога. Вернее, тревога-то как раз была вполне понятной, она была из разряда тех эмоций, которые овладевают человеком при столкновении с явлением, объяснить которое он не в силах... Все-таки гораздо проще и удобнее было считать эту встречу очередным совпадением - мало ли на какие фортели подчас способна жизнь...
        И тут, сидя на вечернем бульваре неподалеку от Потемкинской лестницы, Кононов очень к месту вспомнил несколько разных историй, вычитанных когда-то из газет - там, в Москве нового тысячелетия. О том, как автор романа об океанском суперлайнере, сам того не ведая, предсказал постройку и гибель «Титаника». О целой серии перекрестных совпадений, касающихся двух американских президентов - Авраама Линкольна и Джона Кеннеди. Опять же о книге, где рассказывалось о потерпевших кораблекрушение в океане - оставшись в маленькой шлюпке и мучимые голодом и жаждой, они, кинув жребий, зарезали юнгу, и питались его мясом и пили его кровь; а потом эта история повторилась в действительности; тем же было название корабля и так же, как и в книге, звали юнгу - и оставшиеся в живых пили его кровь, чтобы не умереть от жажды... А Джонатан Свифт с его двумя еще не открытыми в то время спутниками Марса - хотя тут дело достаточно темное... Наконец, совершенно мистические события произошли с каким-то американским актером, лет сто или двести тому назад. Актер умер вдали от родного то ли городка, то ли поселка и был похоронен на
чужбине. А через много лет океан размыл прибрежное кладбище, и гроб с прахом актера понесло течением вдоль побережья Северной Америки. И еще через сколько-то там времени вода выбросила его на берег того самого то ли городка, то ли поселка!
        Чересчур убедительными эти истории Кононову не казались - но все-таки... Мало ли на свете совпадений... И потом, с чего он взял, что парень именно тот самый? Бывают ведь и двойники, в газетах и об этом не раз писали. Но почему двойник парня из калининской столовой такой же странный?
        В ресторан он в тот вечер так и не пошел, и не заглядывался на симпатичных одесситок, а до темноты бродил по бульвару, стараясь не думать ни о чем.
        Одесса... А теперь - Киев... Почти год он прожил в этом мире, и носило-мотало его как осенний листок, и менял он города, совсем как в песне, которую под гитару пел Баклан-Ножкин в кинофильме «Ошибка резидента» с Георгием Жженовым в главной роли, роли шпиона - хотя на шпиона артист Жженов был совсем не похож...
        Тогда, в первый день своего пребывания в году одна тысяча девятьсот семьдесят втором от Рождества Христова, расставшись с отцом, он вернулся из Отмичей в Калинин. И две ночи провел в сарае, стоящем во дворе одного из корпусов университета, - а в нескольких десятках метров находился и его дом, где была его мама, где был он сам - трехлетний карапуз, знакомый ему, Кононову-из-будущего, по старым фотографиям, которые он забрал с собой в Москву после смерти мамы, вместе с другими вещами; жилплощадь числилась за университетом, и никаких прав на нее у давно уехавшего из Калинина Кононова не было. Этот высокий сарай, крытый черепицей, помнился ему с детства. С его крыши они - приятель и сосед по дому Толька Морозов и его двоюродный брат Юрка - прыгали в высокий сугроб, выхваляясь друг перед другом своей удалью. В этот сарай они залезали, разобрав черепицу на крыше, и курили там, валяясь на огромной горе метелок, которые университет закупил, наверное, на две-три сотни лет вперед. Именно там, на этих колючих метлах, и нашел пристанище Кононов - благо теплыми были летние ночи.
        А потом, получив, наконец, фотографии на паспорт, он на трамвае отправился в Затверечъе, где на одной из неприметных, почти деревенских, без асфальта, улиц с деревянными домами, едва выглядывающими из-за высоких заборов, находился и нужный ему дом.
        Адресом снабдил его Сулимов - там обитал некий народный умелец, большой специалист по изготовлению фальшивых документов. Участь его в будущем была незавидной - ведь Сулимову этот спец был знаком, несомненно, из очередного уголовного дела.
«Посадили его только в конце восьмидесятых, - сказал Кононову дон Корлеоне, - так что никакого риска для вас нет. Записей он не вел и вашу фамилию не упоминал. Да и погорел, собственно, не на этом». Кононов слушал Сулимова, и в памяти его вдруг проявилась песенка, застрявшая там с пионерского детства: «Мы взяли эту падлу, свели в энкаведе - и больше эту падлу я не видал нигде»... Хотя умелец был, конечно же, не самой большой «падлой» тех времен.
        После того, как Кононов несколько раз придавил пальцем кнопку звонка у ворот, глазок в железной калитке открылся - и он, согласно наставлениям Сулимова, произнес: «Я по рекомендации Артиста». Калитка открылась и молчаливая женщина неопределенного возраста провела его в дом. Там Кононов вручил хозяину - весьма интеллигентного вида, моложавому, хотя и заметно лысеющему мужчине с маленькими острыми глазками - фотографию и бумажку со своими анкетными данными. А к вечеру следующего дня, вновь переночевав в сарае, получил в меру потрепанный паспорт, расплатившись с умельцем немалым количеством все тех же десяток с профилем хитромудрого вождя российской революции. В паспорте значилось, что он, Кононов Андрей Николаевич, родился 6 мая 1931 года в РСФСР, а именно в городе Новосибирске, что он русский, а паспорт выдан ему Ленинским районным отделом внутренних дел того же города Новосибирска, а прописан он, Кононов Андрей Николаевич, еще дальше от Калинина - в таежном городе Красноярске, по улице Советской, 21. Печати и штампы были четкими, вид на фотографии у Кононова был очень честный, и вряд ли у
кого-нибудь могли возникнуть сомнения в подлинности этого «молоткастого и серпастого», воспетого еще поэтом-бунтарем Владимиром Маяковским.
        В тот же вечер, отметив обретение паспорта легким ужином в плавучем ресторане
«Чайка», пришвартованном к волжской набережной, Кононов попытался поселиться в гостинице - одной... другой... третьей... - и понял, что это серьезная проблема.
«Нет, - отвечали ему, как известному мистеру Твистеру, - в гостинице мест...» В конце концов, уже около полуночи, ему удалось, сунув в паспорт десятку для администраторши, устроиться в чуть ли не пятидесятиместном помещении, полном казахов и армян, в Доме колхозника возле центрального рынка. Только на одну ночь! И тогда же Кононов решил, что нужно, не откладывая, отправляться в большое турне по Советскому Союзу. И, пока тепло, начать с Северо-Запада: Ленинград, потом Таллин, Рига, Вильнюс... Но перед этим обязательно заехать в Москву, где находился еще один указанный Сулимовым тайник - деньги на такое путешествие требовались немалые, а он не собирался ни в чем себе отказывать. Это был его приз, его вознаграждение за сохранение неприкосновенности прошлого и будущего...
        Посвятив утро походу по магазинам, дабы приобрести разные необходимые вещи в дорогу, Кононов пообедал в кафе «Молочная» на углу «Правды» и Урицкого, а потом зашел во двор детства и устроился на скамейке под дубами, рядом с вознесенным на высокий постамент бюстом «всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина, земляка, имя которого носил не только город, но и университет. Наискосок от скамейки, в отдалении, сквозь кусты сирени проглядывала дверь подъезда, где он жил когда-то - в квартире номер пять на первом этаже. Впрочем, Андрей Николаевич Кононов жил там и сейчас - катал по комнате игрушечные грузовички и легковушки, таскал из кухонного буфета приготовленные на компот сухофрукты, разрисовывал цветными карандашами картинки в книге сказок «Чудесный колодец» и ронял на пол зеленый стеклянный абажур отцовской настольной лампы; помнилось Кононову, что в детстве он разбил аж два таких абажура - с интервалом буквально в два-три месяца, а то и меньше. («Маленькие детки - маленькие бедки...» - со вздохом говорила мама).
        Просидев так около часу, он успел увидеть возвращающуюся с авоськой из
«пироговского» (по имени бывшего, дореволюционного владельца) магазина соседку Анну Константиновну и угрюмого отставника Чернова из второго подъезда, в неизменной длиннополой шинели и неизменных, угрожающе цокающих по асфальту сапогах. А потом дверь за кустами сирени открылась - и на крыльцо, обрамленное мальвами и высокими бархатцами, которые все здесь называли «золотыми шарами», выкатился толстощекий пацаненок в коротких синих штанишках и синей футболке, с лопаткой и большим самосвалом в руках - о, Кононов отлично помнил эту чудо-машину с витрины «Детского мира», подарок отца на день рождения; да, было ему тогда всего три года, но все-таки он - помнил!
        Кононов невольно подался вперед, вглядываясь в пацаненка, соскочившего с крыльца и устремившегося к песочнице, - у него перехватило дыхание и все окружающее стало вдруг нереальным, словно во сне. А вслед за пацаненком на крыльцо вышла молодая женщина в красном с черными узорами халате, она несла таз с бельем, и солнце золотилось в ее каштановых волосах... Кононов поспешно прикрыл лицо ладонью - и пальцы его стали мокрыми от неожиданных неудержимых слез...
        И даже когда он ехал в вагоне электрички, все больше удаляясь от Калинина -
«Лазурная»... «Черничная»... «Завидово»... «Московское море»... - то и дело хрипловато раздавалось в динамике, - перед глазами у него стояла одна и та же картина: трехлетний мальчуган у песочницы и женщина с родным, любимым лицом на крыльце, женщина, озаренная солнцем и его маленькими земными подобиями - «золотыми шарами» в палисаднике...
        Бродить по так и не ставшей для него «своим» городом Москве у него не было ни желания, ни настроения. Выйдя из электрички, он тут же, на Ленинградском вокзале, выстояв приличную очередь, взял таки билет на ночной экспресс до северной столицы, а потом нырнул в метро, проехал по кольцевой и, сделав пересадку на «Таганской», добрался до Вешняков. Где-то там, в районе улицы Молдагуловой, по данным Сулимова, находилась еще одна заначка, до которой следственные органы должны были добраться только в октябре семьдесят первого. Но в этой новой реальности, в очередной раз измененной Кононовым, добраться до заначки им было не суждено.
        Тайник находился возле обширного парка, на какой-то заброшенной еще с хрущевского, наверное, периода очередной «стройке коммунизма» - и, как оказалось, денег там вполне хватало на более чем безбедную жизнь в течение года, а то и двух. Спрятав деньги в сумку - вторую, с вещами, он оставил в камере хранения на Ленинградском вокзале, - Кононов выбрался из недостроенных руин и, чувствуя себя Крезом (приятное, черт побери, это было чувство!), раскошелился на с трудом пойманное такси. До отправления поезда оставалась еще уйма времени и он решил съездить в Замоскворечье. Просто посмотреть...
        Молчаливый водила, то ли нутром, то ли особым двадцатым чувством, присущим работникам сферы советского сервиса, почуявший, что клиент при деньгах и с оплатой и чаевыми проблем не будет, безропотно петлял туда-сюда по замоскворецким улочкам и переулкам, а Кононов вертел головой во все стороны, пытаясь отыскать тот невзрачный дворик. И отыскал таки. И, попросив таксиста подождать, беспрепятственно вошел в незапертый подъезд. И прокатился на лифте - сначала вверх, а потом вниз. То есть до первого этажа - и только. Потому что еще ниже лифт опускаться не собирался. И вообще это был другой лифт, не из две тысячи восьмого, а старый и обшарпанный, как и подъезд. Отправив его наверх, Кононов заглянул сквозь сетчатое ограждение и увидел дно шахты с амортизаторами - или как там называются эти штуки, - набросанными окурками и растерзанными «фуражками» от горячительных напитков. Дно не было похоже на крышку люка, под которой скрывалось бы продолжение шахты. Седьмой отдел в семьдесят первом году пока еще не нуждался в засекреченных подземных обителях... А может, и отдела такого тогда не было.
        Ночью он сел в поезд - вагончик тронулся, перрон остался - и пустился колесить по советским градам и весям, дав себе твердое слово не сушить мозги проблемами и размышлениями, а расслабиться и получить удовольствие - то есть, в данном случае, просто наслаждаться путешествием по просторам родной страны. Разве мог он когда-нибудь мечтать о такой увлекательнейшей поездке?!
        Правда, уже наутро, в Ленинграде, он убедился, что никому в стране победившего социализма нет дела до отечественных туристов-одиночек - в смысле, где и как такому одиночке устроиться на ночлег. Вместо того, чтобы любоваться шедеврами Эрмитажа и Русского музея, вместо того, чтобы бродить среди надгробных памятников Александро-Невской лавры и фонтанов Петергофа, вместо знакомства с экспозицией Казанского собора, превращенного в музей истории религии и атеизма, вместо посещения Марсова поля и легендарного крейсера «Аврора», Кононов весь первый день своего пребывания в «Петра твореньи» потратил на мотание по гостиницам.
«Балтийская» на Невском и «Заря» на Курской... «Киевская» на Днепропетровской и
«Ленинградская» на Майорова... «Московская» на Московском и «Нева» на Чайковского. . «Россия» на площади Чернышевского и «Северная» на площади Восстания... «Турист» на Севостьянова и «Южная» на Расстанной...
        Повторялась все та же, сочиненная Самуилом Маршаком, история с мистером Твистером - сезон организованного туризма был в полном разгаре, а Кононов, увы, организованным туристом не был.
        Отчаявшись найти пристанище хоть где-нибудь, он разузнал адрес управления гостиниц и ломанулся туда - на частную квартиру ему не хотелось, он желал чувствовать себя абсолютно независимым от прихотей какой-нибудь хозяйки. И там, сжалившись, наконец, над ним, судьба свела его с бывалым человеком, раскрывшим ему секреты
«гостиничной» тактики. Не нужно, высунув язык, бегать по Ленинграду от одной гостиницы к другой, объяснил ему бывалый человек из Кировограда, уже не в первый раз приехавший в Питер.
        Нужно просто узнать в гостиничном управлении, где сегодня наибольшая вероятность поселения. А потом топать в эту гостиницу - в которой тоже, естественно, нет мест - и ждать до упора. До упора! Хоть и сутки. И место обязательно найдется. А сегодня, сказал бывалый человек, все уже узнавший, таким «наиболее вероятным» местом является гостиница «Ладога» на улице Шаумяна, 26, куда лично он прямо сейчас и направляется.
        Кононов прокатил бывалого человека с Украины на такси до улицы Шаумяна - и, как оказалось, не напрасно. Солнце еще не успело закатиться за крыши, как Кононов обрел столь желаннее временное жилище...
        Потом были другие города, много других городов - и Кононов овладел искусством действовать напористо и уверенно, не скупясь на «подмазку» дежурных администраторш.
        За лето он побывал в Таллине и Пскове, Риге и Лиепае, Юрмале и Вильнюсе, Минске и Бресте. Ближе к осени посетил Тбилиси, потом Ереван и Баку. Зимой бродил по Ашхабаду, Душанбе и Ташкенту, а из Средней Азии хотел податься на Дальний Восток, но вместо этого отправился в прямо противоположную сторону, в Ижевск - на родину отца. После Волгограда и Ростова-на-Дону навестил и родные края мамы - провинциальный Курск. Потом добрался и до Симферополя, и до Ялты, и до Кишинева с Одессой. А из Киева намеревался двинуть в Харьков, а оттуда - в Карпаты...
        Были у него и всякие знакомства, много чего было... Такая жизнь перелетной птицы и затягивала и утомляла. Бесконечные гостиницы... Улицы, улицы, улицы... Постоянное ощущение временности своего пребывания в очередном городе, чувство отстраненности, непричастности к происходящему. Вокзалы... Вагоны поездов... Все это, в конце концов, стало угнетать - сколько же можно жить походной жизнью! - и тем не менее он, не признаваясь в этом самому себе, намеренно оттягивал и оттягивал свое возвращение на волжские берега, в Калинин.
        И однажды он все-таки честно сказал себе: да, Андрей, ты просто боишься возвращаться, потому что не знаешь, чем тебе заниматься в Калинине и как вообще жить. Устраиваться на работу? Кем? И какой смысл работать, если денег и так - навалом?..
        Но он знал, что нужно вернуться: снять квартиру, уладить дела с пропиской и попытаться сблизиться с собственной семьей, стать там своим - хорошим другом для отца и мамы, завоевать расположение маленького Андрея - самого себя... Найти, наконец, настоящую, подлинную собственную половину - ведь ему уже сорок один...
        В общем, к осени Кононов был твердо намерен навсегда вернуться в Калинин - он был по горло сыт своим грандиозным турне. Нужно было налаживать жизнь в этом времени, потому что никакой другой жизни ни в каких других временах не предвиделось...
        Конечно же, он не удержался от того, чтобы еще раз не проверить машину времени - еще прошлым летом. Попытка, как он и предполагал, закончилась безрезультатно. Нет, машина времени не отключилась, не исчезла, она беспрепятственно выдавала информацию, успешно справляясь с ролью записной книжки-органайзера - но не более. Контакт, который Кононов ощутил в тверском универмаге в две тысячи восьмом году и благодаря которому очутился в калининском универмаге в тысяча девятьсот семьдесят первом, не возникал. Можно было считать, что никакой машины времени не существует. .
        ...Солнце переместилось по небу и все-таки изловчилось заглянуть под навес столика, за которым сидел Кононов. Он откинулся на спинку плетеного кресла, пряча лицо в тень, сделал последний глоток уже нагревшегося пива. Сегодня он намеревался побывать в Киево-Печерской лавре, но пиво и жара привели его в полусонное состояние и он подумал, что лучше вернуться в гостиницу - благо остановка двенадцатого троллейбуса совсем рядом, на другой стороне Крещатика, - вздремнуть часок, а уж потом принять душ и отправляться в лавру. Кононов огляделся, отыскивая официанта, и вдруг почувствовал, как ожила в его сознании машина времени. Он замер, всем телом навалившись на собственную руку, лежащую на подлокотнике кресла, и внутри у него то ли прозвучали, то ли еще каким-то образом проявились слова. Это были не его слова.
        - Погоню решили устроить, говноеды? Ну что ж, давай, бегай. Только где ты будешь меня искать?

8
        В вагоне-ресторане висела пелена табачного дыма, хотя оконные рамы были приспущены, и белые занавески трепыхались на ветру, мчась вместе с поездом на северо-восток, к Москве. Народ за столиками безбожно курил, имитируя паровозы, народ пил водку, наливая из пузатых графинчиков, народ закусывал винегретами, салатами из капусты и прочим, и партии отдельных уже не совсем трезвых голосов накладывались на тупой однообразный речитатив колес, образуя какой-то не весьма мелодичный звуковой конгломерат. За окнами, сливаясь в сплошную темную стену, уносился назад лес, и первые звезды уже высыпали на вечернее небо, наливающееся все более густой и глубокой синевой. Трудно было представить, что там, возле этих далеких чистых звезд, на неведомых планетах, тоже снуют туда-сюда обшарпанные, с заплеванными тамбурами и грязными туалетами поезда тамошних министерств путей сообщения, и тамошние пассажиры тоже пьют водку в раскачивающихся вагонах-ресторанах да еще и полируют ее теплым «Жигулевским», потребляемым, как правило, прямо из горлА...
        Кононов сидел у окна и как бы тоже пил пиво; во всяком случае, бутылка перед ним стояла, однако за проведенные здесь полчаса он сделал из нее всего несколько глотков. Пива ему не хотелось, но ведь не будешь сидеть в ресторане просто так! А сидеть все-таки гораздо лучше, чем маяться в прокуренном тамбуре. Потому что ни билета, ни, соответственно, места в вагоне поезда «Киев - Москва» у него не было, а сумка его стояла в купе проводницы; другую, с деньгами, он носил с собой. К проводницам, как и к администраторшам гостиниц - это Кононов уяснил уже давно, - нужно было подступаться по известной схеме: ты им - «картиночки» с вождем революции, а они тебе - обещание места. Практически всегда - гарантированное. Место намечалось только после полуночи, поэтому Кононов сразу же занял очередь в вагон-ресторан и, дождавшись его открытия, разжился пока другим местом - за столиком, с видом на украинские пейзажи. Хорошо бы, если бы оно было отгорожено от соседей - но это уже выглядело такой архиутопией, о какой не фантазировал даже знаменитый «кремлевский мечтатель», ввергнувший Россию во мглу. Кононову поневоле
приходилось терпеть шумное соседство сугубо мужской компании - судя по разговорам, это были направляющиеся в командировку сослуживцы. Они старались за предельно короткий промежуток времени выпить все то, что не удалось выпить дома в силу неблагоприятной для подобного занятия семейной обстановки. Графинчик перед ними стоял, и салаты с винегретами тоже, только наливали они, в основном, не из графинчика, а из принесенной с собой бутылки, да не одной, наливали украдкой, чтобы не заметила официантка - цены на спиртное в вагоне-ресторане были, конечно же, куда кусачее, чем в магазине. Да и не водку они втихаря наливали, а уж совсем не бьющий по карману самогон...
        Впрочем, Кононову эта хмелеющая все больше и больше и обсуждающая какие-то свои производственные проблемы компания не очень-то и мешала, потому что ему было чем занять голову.

«Только где ты будешь меня искать?» - после этих слов, прозвучавших в его сознании на летней площадке киевского ресторана «Метро», он на какое-то время буквально впал в ступорозное состояние. Он не мог пошевелиться, но способности к мыслительным процессам не утратил и почти сразу сообразил, что это не шизофрения, не известный по анекдотам «внутренний голос» - он ощущал, что встроенная в него машина времени теперь работает (так она работала тогда, перед перемещением в прошлое - словно в голове включили утюг, но утюг этот не раскаляется, а просто приятно греет); более того, он ощущал, видел неким внутренним зрением, что где-то работает аналогичная машина - она представлялась ему огоньком в ночи, - и с ее помощью осуществляется мысленная связь, какое-то подобие телепатии, что-то в этом роде... - не все ли равно как назвать, дело-то не в терминах...

«Давай, говноед, ищи! - прозвучало в мозгу. - Только хрен найдешь!»

«Подожди, - беззвучно шевеля губами, мысленно ответил Кононов. Для удивления просто не было времени, главное - не дать «абоненту» исчезнуть. - Я за тобой не гоняюсь, я не из конторы Сулимова. Я Андрей, твой родной брат. Старший брат...»
        Ответа не было, но огонек в ночи не пропадал. Кононов еще сильнее придавил собственную руку, обнаружив, что, оказывается, уже может управлять своим телом, и мысленно повторил, вновь невольно помогая себе губами:

«Я действительно твой брат, слышишь?»
        Кононов напряженно ждал, когда Мерцалов отзовется, но тот продолжал молчать. Что если он не поверит и отключится, уйдет отсюда и затеряется в потоках времени - навсегда?..

«Допустим, ты и в самом деле мой брат, - наконец донеслось из неведомых далей. - Но машинку-то тебе загрузили в «семерке», правильно? Чтобы ты меня разыскал - и ликвидировал. Только не говори, что я не прав».

«Да, меня послал Сулимов, - не стал отрицать Кононов. - Но не за тобой... Брат... я вообще думал, что тебя сейчас уже нет... Вообще - нет...»

«Ага, ты просто не допустил моего рождения, - сразу сообразил Мерцалов. - Руководствуясь заблуждениями этих «семерочников». Как видишь... вернее, как слышишь, на мне это никак не отразилось. Я жив и почти здоров... только зуб, сволочь, болит страшно... хотя как раз за это ему и спасибо... Ты сейчас где?»

«В Киеве, - ответил Кононов. - Сижу на Крещатике. Как зовут-то тебя, братишка?»

«А что, «семерочники» не сказали? Посчитали ненужной информацией? Ну да, зачем киллеру знать имя жертвы...»

«Сказали только фамилию: Мерцалов. Изобретатель машины времени. А настоящая твоя фамилия Кононов».

«Сергеем меня зовут. Сергей Мерцалов. Хотел бы с тобой встретиться, да вот только. . Вдруг ты меня грохнуть намерен, а? Ради безопасности будущего. Так ведь они тебе говорили, да?»

«Да... Только я не гожусь на роль наемного убийцы, Сережа. Тем более - убийцы собственного брата».

«Но ведь ты меня как бы уже убил, братец...»

«Это совсем другое. Повторяю: я - не убийца. Я, собственно, обыкновенный безработный. Вернее, был... А теперь, здесь, вполне обеспечен. Стараниями Сулимова».

«Они тебя к стенке приперли или убедили?»

«Убедили...»

«Значит, согласился остаться здесь... Тебе ведь сказали, что назад не вернешься? Машинка-то одноразового пользования - во всяком случае, я так полагал...»

«Сказали».

«Тут мне еще разобраться надо - почему машинка до сих пор работает, и насчет связи я ничего не знал. Твоя ведь тоже не исчезла - так чего ж ты не вернулся?»

«Пробовал. Не получается».

«Ладно, братец, разберемся, дай мне только в себя прийти. И зуб болит, и чувствую - вот-вот отрублюсь, они ж меня постоянно какой-то фигней пичкали, чтоб не сбежал. А у меня все как в америкосных кинодурилках вышло, братец! В общем, будешь ты меня убивать или нет - пока не знаю, но рискну. Давай встретимся. В конце концов, сбежать-то я от тебя всегда успею... Так ты обеспечен, говоришь?»

«Более чем».

«Тогда прикупи какой-нибудь спортивный костюм и кроссовки, сорок второй размер, а костюм - сорок восьмой. А то я тут в чужом торчу, вернуть надо...»

«Искать-то тебя где, Сережа?»

«А там же, возле конторы этой засекреченной, которой тут пока нет. Сижу на чердаке и плыву, словно литра два без закуски принял... Слушай, Андрей... Тебе сколько лет?»

«Сорок один».

«Да, действительно, старший... А у меня сегодня день рождения. В самом прямом смысле - родился я сегодня. Сегодня ведь двадцать пятое, правильно?»

«Да, двадцать пятое мая».

«Ну вот, можешь поздравить - мне тридцать шесть стукнуло. Отметил хорошо. В смысле, наконец на свободе - и это хорошо».

«Поздравляю, братишка. Только ты ведь так и не родился...»

«Ну да. Должен был родиться, да ты помешал. Но, тем не менее, живу... Андрей... а почему я оказался в другой семье? Ты что-нибудь об этом знаешь?»

«Родителям сказали, что ребенок умер... Почти сразу, через полчаса или час... Они не знали ничего, а я только здесь все понял».

«А я в девятом классе случайно услышал разговор мамы... ну, моей, которая меня забрала... и отца - они думали, что меня дома нет - и тоже все понял. Что я им не родной, а приемный. Но никогда им ничего не говорил. Думал, что они меня из дома ребенка забрали. А выходит - специально подстроили... Своих иметь не могли... Я пока все это с трудом воспринимаю... не въезжаю... И ведь и это «семерочники» разнюхали, да? Фирма копает глубоко, это уж точно. Вот ведь и тебя разыскали... Хотя почему именно тебя? Ведь кого угодно могли подобрать, наврать, что с возвращением проблем не будет, бабок за работу посулить немеряно... В общем, загрузов много, но постараюсь расхлебать. Мне бы только откачаться после этих расслабушных таблеточек... Давай, брат, двигай на вокзал, выбирайся из Хохландии. И про костюм спортивный не забудь - сорок восьмой...»
        Стучали, стучали, стучали колеса, мелькали одинокие огни переездов, в темном окне отражались перекошенные лица, пивные бутылки и стопки с водкой. От столицы Древней Руси к столице государства Российского мчался поезд, и не было еще ни границ, ни таможенников на этой общей земле. Полуотвернувшись к окну от неуклонно входящей в штопор компании, Кононов все прокручивал и прокручивал в голове сегодняшний разговор с братом-беглецом и пытался уяснить себе объявившиеся парадоксы.
        В первой, еще не измененной реальности, двадцать пятого мая тысяча девятьсот семьдесят второго года в семье Коновых родился второй ребенок. Мальчик. Его объявляют умершим, передают неким Мерцаловым, у которых ребенок и растет, ходит в школу, потом, наверное, в институт или университет и так далее - и изобретает не что-нибудь, а машину времени! Заткнув за пояс всех Кулибиных, Ползуновых, Фултонов, братьев Райт и тех, кто придумал телерекламу, вместе взятых. Это вам, понимаешь, не хухры-мухры! Машину времени построить - это не ешака купить, как сказал бы председатель Старкомхоза товарищ Гаврилин. Потом Сережа Мерцалов смывается в прошлое - зачем, кстати? Действительно, что ли, собирается кромсать историю по своему усмотрению? Или не хочет ни с кем делиться изобретением? А как вышли на него «семерочники»?..
        Итак, Мерцалов смывается в прошлое, а он, отважный борец за незыблемость будущего Андрей Кононов, тоже сигает в прошлое и предотвращает рождение изобретателя. По идее, после этой акции Сергей Мерцалов, тот, из будущего, должен был вмиг распылиться на атомы, перестать существовать в этой Вселенной. Однако же он не только не исчезает, но и живым и здоровым (разве что зубом мается) объявляется в прошлом, в день своего рождения - это предельная для него дата погружения в прошлое - да еще и с машиной времени, которой тоже, по идее, уже никак не может быть...
        Стоп-стоп-стоп! По какой такой идее? Почему не может быть? Что он, Кононов, знает о свойствах времени? Что вообще известно о свойствах времени? Сулимов говорил, что никакой теории времени не существует... То есть никто не может точно ответить, что там и как происходит при перемещении во времени и вмешательстве в прошлое. Можно только предполагать, чем и занимаются писатели-фантасты, но никто ничего не знает наверняка. Опыт приобретается только при действительном перемещении. И он уже есть, такой опыт. Во-первых, машина времени не исчезает - об этом, судя по его словам, не знал и сам изобретатель. Во-вторых, можно, оказывается, даже при предотвращении собственного рождения в прошлом, все-таки остаться в живых. Сережа не родился в семьдесят втором, но вот ведь - живет сейчас в семьдесят втором! Может быть, потому что успел убраться из две тысячи восьмого, оказался как бы изъятым из обычного потока времени?.. Кстати, почему - потока? Может, время и не течет вовсе, а скачет, или завивается спиралью, или вообще представляет из себя нечто вроде пуль, пробивающих мишень... Бац! - и дырка в мишени: две
тысячи седьмой. Бац! - другая: две тысячи восьмой. Или даже и не другая, а та же самая - только пули разные. Но обе - в «десятку»...
        Над этим, пожалуй, ломать голову не стоит, иначе, и в самом деле, сломается голова, а к истине и на полшага не приблизишься. Это все равно что зная всего две буквы алфавита, пытаться прочитать «Войну и мир». Да еще если эти две буквы, что ты знаешь, венгерские, а «Война и мир» написана на русском... Поберечь надо голову - может еще пригодится. Для того, чтобы есть, например...
        Да, понять то, что происходит при перемещении и вмешательстве можно только перемещаясь и вмешиваясь, а уж потом, на основе опыта, создавать теорию. А как Сергей доказал этим... «семерочникам».. что изобрел действительно машину времени, а не что-то другое? Как, в конце концов, он сам убедился, что машина времени работает? Опробовал на себе? Да нет, он ведь считал ее одноразовой, как шприц или там презерватив... На кошках тренировался? Тут пробел, лакуна - впрочем, восполнимая: можно ведь расспросить при встрече...
        Но это все чепуха, семечки - по сравнению с другим вопросом, и вопрос этот будет, пожалуй, если и не похлеще гамлетовского, то гораздо более актуальным сейчас для него, Андрея Кононова. Как быть?
        Как быть дальше?..
        Изобретатель машины времени цел и невредим. Машина времени существует. С ее помощью можно влиять на прошлое, переделывая будущее. Как говорил Сулимов, можно вживить копию кому-то еще и забраться и в пятидесятые, и в сороковые. Грохнуть Сталина на ноябрьской демонстрации - винтовка с оптическим прицелом найдется... Или подыскать фанатика-камикадзе... В общем, придумать что-нибудь можно, было бы желание. И кто знает, как это отзовется, каким эхом - от которого меняются судьбы людские... Да что там чьи-то судьбы, судьбы чужих людей - не разлучит ли эта волна его родителей? В смысле, вообще помешает им познакомиться друг с другом. Или ему это не грозит, поскольку он, так же, как и Сергей, покинул свое время? Кто его знает, какие планы у Сергея... И приятно ли ему, Кононову, будет жить как на вулкане, каждый миг ожидая собственного превращения в ничто?.. По большому счету, Бог с ним, с будущим, оно его не касается, но собственная-то шкура дорога, помирать-то, как говорится, рановато...
        Выведать дальнейшие планы Сергея? А если он не захочет делиться своими планами?
        Так что же - убить? Убить брата?!. Ради жизни других. Ради собственной жизни...

«Уж не Каином ли тебя кличут, дядя?» - спросил себя Кононов и с силой, словно счищая грязь, провел ладонью по лицу.
        Действительность теряла всякую привлекательность, оборачиваясь своей неприглядной изнанкой...
        Внезапно ему стали нестерпимы табачный чад и пьяная болтовня, несущаяся со всех сторон. Резко, словно по чьей-то команде, заболела голова. Кононов отодвинул пивную бутылку, едва не опрокинув ее на стол, взял сумку и повернулся к соседу по ресторанной лавке, давящему окурок в тарелке с остатками салата:
        - Разрешите выбраться.
        Сосед, качнувшись, обратил к нему багровое лицо, непонимающе выкатил мутные глаза:
        - В-вам чего? Закурить?
        - Выйти хочу, - сказал Кононов и на всякий случай показал пальцами, что хочет именно выйти, а не закурить.
        - А! Отлить?..
        Багроволицый поджал ноги (его компаньоны что-то азартно обсуждали, причем говорили одновременно, не слушая друг друга) и Кононов, протиснувшись мимо него, выбрался из-за стола.
        Как-то раз, еще в молодости, напившись с попутчиком, он свалился с верхней полки на откидной столик, чудом не пробив себе голову и не переломав кости - и с тех пор ни в каких пьянках в поездах не участвовал...
        Выйдя в тамбур, он немного постоял у окна, а потом направился дальше. Миновав купейный и два плацкартных, он открыл дверь в следующий вагон и собирался идти дальше - и остановился, не зная, верить или не верить собственным глазам.
        Потому что в тамбуре, привалившись спиной к исцарапанной коричневой стенке, стоял все тот же невысокий белоглазый парень. Стоял, скрестив руки на груди, одетый все так же, как и там, в Калинине и Одессе, и слепо смотрел на противоположную, испещренную надписями стенку.
        Кононов, стиснув зубы, несколько секунд приходил в себя, а потом с силой захлопнул дверь, ведущую в грохочущий межвагонный переход, сделал решительный вдох-выдох носом и, опустив сумку на пол, занял позицию у стены напротив парня. Раздражение и решительность все нарастали и нарастали в нем, набухая, поднимаясь, как молоко на плите, и он не намерен был дать этому типу уйти - как тогда, в Одессе. У противоположного окна дымил сигаретой еще какой-то мужичок в майке и спортивных штанах, но Кононову было на него наплевать - он намерен был разобраться во всем до конца.
        - Слушай, приятель, - угрожающе начал он, подавшись к безучастно смотрящему сквозь него парню, - ты за мной следишь, что ли? Какого хрена тебе от меня нужно?
        С таким же успехом он мог бы обратиться к стенке - парень казался манекеном из витрины магазина «Одежда». Но ведь не манекены же преследовали его, появляясь то здесь, то там!
        - Ты что, глухой, что ли? - повысил он голос и, свирепея, вплотную приблизился к парню.
        И вновь не получил ответа. Застывшие глаза манекена ничего не выражали.
        - Да я с тобой разговариваю или нет?! - взорвался Кононов и, больше уже не в силах сдерживать себя, обеими руками схватил парня за распахнутый воротник, ощутив под пальцами тонкую гладкую ткань. - Ты чего за мной шпионишь? Кто ты такой?
        Он с силой тряс безучастного белоглазого, и у того моталась голова, и плотно сжатые, какие-то серые губы чуть-чуть раздвинулись, но Кононов так и не дождался ни единого слова.
        - Эй, ты чего? С ума сошел или перепил?
        Кононов повернул голову и увидел, что мужик у окна недоуменно и встревоженно таращится на него.
        - Не твое дело! - огрызнулся он и тут же почувствовал: что-то не так, что-то мгновенно изменилось.
        - Пойди проспись, псих! - посоветовал мужик.
        Но Кононов его уже не слышал. Он глядел прямо перед собой: только что белоглазый был здесь - а теперь его не было. Была стенка тамбура с корявыми надписями «Жора и Кот, Полтава», «А. С. гр.12», «Вовик» и прочими - и все... И пальцы его ничего больше не сжимали. Не веря своим глазам, Кононов провел по воздуху рукой, будто парень мог ни с того ни с сего стать невидимкой. Воздух был как воздух, без малейших признаков чьего-либо постороннего присутствия.
        - Куда он делся? - ошарашенно пролепетал Кононов, продолжая машинально шарить в воздухе. - Вы видели?
        Мужик бросил окурок на усеянный сигаретным пеплом пол, придавил подошвой и проворчал, направляясь к двери, ведущей внутрь вагона:
        - Видел не видел... Дурь твою видел. С умом пить-то надо, и закусывать, чтоб потом черти не казались...
        Хлопнула, закрываясь, дверь - и Кононов остался в одиночестве. Равнодушно стучали колеса, у дальнего окна все еще висел сизый дым. Никаких белоглазых парней в тамбуре не наблюдалось, и Кононов очень сомневался, что обнаружит странного своего преследователя, даже если прочешет весь поезд от хвоста до головы и обратно, включая багажные полки и кабину машинистов. Фраза мужичка насчет чертей могла оказаться вполне справедливой. Нет, конечно, явление белоглазого не было знаком прихода «белочки» - выпивать он не любил, из всех алкогольных напитков жалуя только пиво, а если и пил водку, то очень умеренно, чтобы немножко расслабиться и покрепче поспать. Но все-таки белоглазый ему просто мерещился, а не существовал на самом деле - хотя Кононов мог поклясться, что рубашка парня была вполне ощутимой, реальной... то есть казалась реальной...
        Белоглазый ему привиделся, только дело здесь было не в наступающей белой горячке - ну неоткуда взяться белой горячке! - а в чем-то другом. Может быть, это каким-то образом влияла на психику имплантированная машина времени. Может быть, этот фантом возник как побочный эффект перемещения во времени, из будущего в прошлое... Ведь совершенно же неизведанная область, сплошное «белое пятно» - а вовсе не белая горячка...

«Все в порядке, Андрюха, - немного успокаиваясь, подбодрил себя Кононов. - В следующий раз плюнь ему в физиономию - и иди дальше».
        Постояв в тамбуре еще две-три минуты, он подумал, что надо бы купить в церкви нательный крестик и если что - показать его настырному фантому. Особой веры в душе он не чувствовал, с Богом никогда не разговаривал, но решил не пренебрегать и этим проверенным в народе методом - а вдруг он окажется единственно верным и эффективным?
        Постепенно приведя в относительный порядок свои чувства и мысли, Кононов, забрав сумку с деньгами, отправился в «свой» вагон дожидаться обещанного спального места. Хотя он не был уверен, что сможет уснуть...

9
        - Ну что, за встречу, Сережа! - Кононов поднял стакан с пивом, сделал глоток; пиво было похуже киевского.
        Сидящий напротив него за столиком в замызганной замоскворецкой столовке парень ответно отсалютовал стаканом. Спортивный костюм, приобретенный Кононовым в магазине «Спорттовары», оказался чуть великоватым, зато кеды пришлись как раз по ноге; кеды, а не кроссовки, как просил Сергей, - невдомек ему было, что кроссовками в семьдесят втором в советских магазинах и не пахло.
        Было солнечное утро, мимо окон столовой то и дело туда-сюда сновали троллейбусы, а вот пешеходов было немного, как в каком-нибудь провинциальном городке. И столовая тоже почти пустовала - похмелялись пивом четверо-пятеро мужичков со стандартными пожеванными физиономиями, характерными для жителей этой страны, и только Кононов с Мерцаловым завтракали солидно и с размахом. Зубной эликсир, который Кононов купил в аптечном киоске на Киевском вокзале столицы, вопреки ожиданиям, действительно заставил больной зуб угомониться, и повеселевший Сергей уписывал еду за обе щеки, одновременно рассказывая Кононову свою историю. А Кононов жевал пельмени, прихлебывал теплое пиво и смотрел, смотрел на родного брата, братишку, братана - и все никак не мог насмотреться. Сергей был почти одного с ним роста и, пожалуй, больше пошел в отца; сам Кононов и губы, и глаза, и брови унаследовал от матери. Чувствовалось в смуглом, узком, с впавшими щеками лице Мерцалова что-то неславянское, что-то от «арских людей», как когда-то, в старину, именовались удмурты. Специфический разрез глаз, чуть вздернутый, похожий на утиный,
нос, мохнатые «брежневские» брови... После прошлогодней встречи с отцом их сходство было видно Кононову особенно ясно.
        Брат... Братишка...
        Гениальный изобретатель-одиночка, воплотивший в жизнь фантазию Уэллса.
        Беглец в прошлое.
        Потенциальный разрушитель будущего...
        Внезапно Кононов вновь вспомнил отмороженного парня, уподобившегося фантому, и внутренне содрогнулся. Парень... Мысленный разговор с Сергеем над станцией метро
«Крещатик»... Что же это получается? Как можно классифицировать видения и голос в голове? Галлюцинация? Сдвиг по фазе? «Тихо шифером шурша, крыша едет, не спеша»? Может быть, перемещение во времени искорежило его психику? Или же это встроенная машинка подталкивает его к сумасшествию? - такой вот неожиданный побочный эффект..
        И сидящий напротив братишка вовсе не братишка, а тоже фантом, фикция, иллюзия, порождение засбоившего, необратимо изменившегося сознания. Его, Андрея Кононова, сознания... То есть, он, Андрей Кононов, теперь гораздо более сумасшедший, чем другие - если придерживаться утверждения Льва Толстого о том, что психушки это такие места, где больные общераспространенными видами сумасшествия держат больных с более редкими формами...
        Кононов украдкой вздохнул, потер виски и налил себе еще пива.
        Проведя ночь на боковой полке, рядом с туалетом, - не обманула проводница, нашла-таки место для Кононова, отправив в другой вагон севшего на какой-то станции обладателя билета на это самое околотуалетное место, - он утром приехал в Москву. Оставив большую сумку с вещами в камере хранения, выстоял очередь на такси и в компании еще двух пассажиров отправился в центр, в «Спорттовары». Таксист оказался рьяным болельщиком «Спартака» и чуть не высадил Кононова посреди дороги, когда тот, не подумав, брякнул, что через несколько лет (точного года Кононов не помнил)

«народная команда» покинет, правда, ненадолго, высшую лигу советского футбола.
        Сделав покупки, Кононов вновь сел в ожидавшее его такси (попутчики, то ли армяне, то ли грузины, вышли раньше, возле ГУМа) и поехал к тому двору, где пока еще не было никакого седьмого отдела.
        И вот - вновь знакомая арка и знакомый двор, откуда, собственно, и начался его путь к прошлому. Он отпустил такси, вошел в неопрятный подъезд и, никем незамеченный, поднялся на верхний этаж. На площадку выходили двери трех квартир, и узкая железная лестница, прикрепленная к стене, почти упиралась вверху в крышку ведущего на чердак люка.
        На чердаке было сумрачно и пыльно, висели на веревках какие-то засохшие тряпки и громоздились штабеля полуразбитых ящиков - видно, в лом было пожарному инспектору вскарабкиваться в такие поднебесные высоты. За очередным штабелем, скорчившись, поджав босые ноги, лежал на боку замотанный в простыню человек со страдальчески искаженным лицом. Человек то ли спал, то ли был без сознания. Человек был похож на Николая Кононова.
        Мерцалов ничего не видел и не слышал, и его можно было запросто ударить по голове - всяких железяк на этом захламленном чердаке хватало... И убить. И тихонько спуститься по лестнице, покинуть двор и затеряться в кривых улочках и переулках. Для милиции это будет совершеннейший «глухарь»...
        От этой дикой мысли Кононова прошиб пот. «Сволочь!» - дал он себе лаконичную характеристику, присел на корточки и осторожно похлопал брата по плечу...
        - Андрей, ты меня не слушаешь, что ли?
        Кононов встрепенулся, возвращаясь к действительности, взглянул на брата:
        - Слушаю, Сережа, слушаю. Просто в поезде хреново спал, да еще пиво это теплое... Давай пойдем на воздух, присядем где-нибудь.
        - Давай, - согласился Мерцалов, отодвигая тарелку. - А потом ты меня приоденешь, братец, не буду же я в этом физкультурном обмундировании по улицам шататься.
        - А почему бы и нет? - Кононов улыбнулся. - Год-то нынче олимпийский, поймут.
        - Юморист, - с одобрением сказал Сергей. - Это хорошо, нам с тобой теперь без юмора никак нельзя. А жлобиться не надо, у тебя-то прикид нормальный, и бабки есть, сам говорил. Бакинские бабки-то?
        - Какие бакинские? - не понял Кононов.
        - Ну, баксы, не деревянные?
        - Откуда, Сережа? Семьдесят второй год!
        - Ах, да... Я все еще никак не въеду. Слава богу, дурь почти прошла и главное - зуб не болит!
        Они вышли из столовой под майское солнце, прошлись вдоль домов, и среди кустов сирени неподалеку от троллейбусной остановки отыскали скамейку; земля вокруг нее была усеяна пробками от бутылок и рыбьей чешуей.
        - Приятно, что есть в мире этакие константные вещи, - философски заметил Сергей, поддав ногой пивную пробку. - Неизменные для всех времен. Я тут с месяц назад прогуливался у нашей Тьмаки, напротив «Бастилии» - такая же картина. Плюс презервативы.
        - На Тьмаке сейчас пока еще больше «гнилуху» глотают, а не пиво, - отозвался Кононов, проверяя пальцем чистоту скамейки.
        - Хлестали, хлещут и будут хлестать, присно и вовеки веков. Ну, слушай дальше, Андрей.
        Вся жизнь Сергея Мерцалова прошла в Твери и, возможно, Кононову в те годы доводилось встречаться с ним на улице, или ехать в одном трамвае, или сидеть рядом на стадионе, болея за «Волгу», или в одно и то же время бродить по секциям
«Бастилии» и рядам центрального рынка... Сергей жил на улице Вагжанова, напротив Дома радио - в сущности, не так уж далеко от дома своих настоящих родителей и брата. Закончил школу, поступил в политехнический. (Кононов вспомнил присловье студенческих лет о трех калининских вузах: «Знаний нет - иди в университет, мозгов нет - иди в мед, а ни тех и ни тех - поступай в политех!»). Успешно получил диплом, а так как в политехе была военная кафедра, в армию его не забрали и он пошел работать по направлению в организацию с громоздким названием
«Центрпрограммсистем», где и протрубил два года программистом, постоянно мотаясь по командировкам чуть ли не по всей стране. Уже вовсю навалились на руины Союза смутные времена и, поскольку «Центрпрограммсистем» был организацией государственной, с финансированием стало совсем плохо, и специалисты начали разбредаться кто куда, потому что кушать почему-то хотелось каждый день. Разные частные фирмы и фирмочки плодились и размножались, словно именно им были адресованы известные слова Господа; спрос на инженеров-электронщиков и программистов (тогда еще не знали термина «компьютерщик») был высок - и Мерцалов тоже в конце концов весьма неплохо устроился на частном предприятии с интересным и загадочным названием «Апейрон-14», которое, кроме перепродажи компьютеров и разных компьютерных прибамбасов, занималось и разработкой программ. В девяносто восьмом женился. В две тысячи третьем - развелся...
        В две тысячи восьмом изобрел машину времени.
        Дела «Апейрона-14» в последние два года шли далеко не блестяще - конкуренция возрастала, выживать становилось все труднее, и Мерцалов, прекрасно сознавая всю грандиозность своего изобретения, стал думать о том, кому бы его повыгоднее продать. Впрочем, особенно долго он не раздумывал: делать предложение каким-нибудь частникам он не собирался; лучше всего, конечно же, было бы толкануть программу за рубеж, богатеньким европейцам, а еще лучше - американцам, и до самой смерти купаться в баксах...но Сергей Мерцалов родился и вырос в России. В отличие от многих своих соотечественников, дружно рванувших в чужие далекие палестины, он не считал слово «патриотизм» устаревшим термином из лексикона компартийных работников недавнего прошлого. Зачем отдавать уникальнейшее изобретение в чьи-то заокеанские руки, если есть собственное, хоть и изрядно охромевшее государство! Пусть пользуется на здоровье - должным образом, конечно же, отблагодарив изобретателя...
        Оставалось прикинуть, как и с кем выйти на контакт, и под каким соусом все это преподнести - чтобы не послали подальше, а то и вовсе в сумасшедший дом.
        Мерцалов разработал комплекс программ под названием «машина времени», пользуясь как в рабочие, так и в нерабочие часы компьютерной техникой «Апейрона-14», зачастую оставаясь там и по ночам. Он имплантировал себе этот комплекс, этот увесистый информационный пакет - но ни разу не проверил его на практике, потому что не предполагал, а совершенно точно знал: машина времени - работоспособна. Это было не подлежащее никакому сомнению абсолютное знание. И еще он знал, что хоть раз уйдя в прошлое, он не сможет вернуться обратно. А это его никак не устраивало - он хотел жить в настоящем, и с хорошими деньгами, которые открывали путь ко всем мыслимым и немыслимым удовольствиям.
        Но как убедить потенциальных покупателей в том, что он действительно изобрел машину времени, а не порет совершеннейшую чушь в приступе белой горячки? Сергей ломал голову над этой проблемой, а проблема никак не поддавалась... и внезапно все решилось без всякого участия изобретателя.
        Одним прекрасным июньским вечером Сергей покинул офис «Апейрона-14» и вознамерился попить пивка на волжской набережной, прежде чем идти домой смотреть футбольную Лигу чемпионов, - но тут же, возле офиса, был остановлен двумя вежливыми молодыми людьми. Молодые люди предъявили свои удостоверения - и через несколько минут Сергей уже звонил по любезно предоставленному ему мобильнику домой, чтобы сказать о своей срочной незапланированной командировке в столицу. На неопределенное время. В тот же вечер все те же молодые люди на машине отвезли его в Москву, в подземные владения Сергея Александровича Сулимова...
        - Ты представляешь, Андрей, я просто обалдел, ну совершенно обалдел! Как они могли разыскать? Я же ведь никому, ни слова, ни полслова... В железяке своей все потер, никаких следов. Копий не делал. Как они меня вычислили?
        - Наверное, так же, как и меня. Причем почти мгновенно - не успел я уволиться, а они уже об этом знали. Есть у меня сильное подозрение, что все мы у них под колпаком. На каждого Штирлица свой Мюллер.
        Сергей поерзал на скамейке, закинул ногу на ногу и сцепил руки на колене. Сказал задумчиво:
        - Это вряд ли. Какой-то фантастикой отдает.
        - А ты о системе «Сплав» слыхал? В газетах писали.
        Сергей помотал головой:
        - Газет не читаю. Телевизор, а больше всего Сеть - там все новости. Только мне в последние месяцы не до того было - спешил облагодетельствовать человечество, обогатиться, и наконец-то своими собственными глазами Сфинкса увидеть. Понимаешь, с детства мечтаю увидеть Сфинкса, руками его потрогать - пунктик у меня такой... А что за система «Сплав»?
        - Подробности уже не помню, но в общих чертах изложить могу. По-моему, где-то начало восьмидесятых. Гонка вооружений, американцы собираются разместить свои ракеты в Западной Европе...
        - «Першинги», - вставил Сергей. - Они у меня с перхотью ассоциировались.
        - Точно, «першинги». А ракета с территории ФРГ долетела бы до Союза минут за пятнадцать-двадцать - наши среагировать просто не успевают. И тогда вызвали то ли в ЦК, то ли в ГБ ученых и поставили нехилую задачу: создать систему, которая сможет предугадывать действия потенциального противника. То есть, предсказывать будущее. Естественно, не на кофейной гуще и не по внутренностям животных, а на основе анализа информации. Четко выделять признаки скорого нападения и отсекать информационные «шумы» - кажется, так это называется.
        - И, понятное дело, создали, да?
        - А куда ж им было деваться? Партия сказала: «Надо!». Создали. Когда Штаты полезли в Кувейт долбать иракские войска, система эту операцию предсказала. Кажется, всего на два-три часа ошиблась. А потом Союз развалился - вернее, развалили - и все это дело якобы тоже развалилось. Финансирование урезали, кадры разбежались по углам, по щелям... Так в газете написано. Только я думаю, система работает, и успешно работает. Ну, не «Сплав», так какое-то другое название. «Сивилла», «Нострадамус»..
        Вычисляет, кто способен мозгами своими дойти до таких-то и таких-то суперпуперизобретений. Вот и тебя вычислила, Сережа.
        Meрцалов долго молчал, покусывая губу, покачивая ногой в новеньком кеде и рассеянно глядя на вялые кусты сирени, а потом медленно произнес:
        - Ну, меня бы никакая система не вычислила, стопудово. А вот насчет информации... Анализ информационных потоков... Я именно так и предполагал. О компьютерных вирусах ты, разумеется, знаешь, да?
        - Кто ж о них не знает. Головная боль наших дней... вернее, уже не наших.
        - Принцип действия тебе тоже, конечно, известен: вирус рассылает сам себя по Сети всем подключенным юзерам и начинает шорох наводить, все уродовать, базы данных тереть и прочий компот. А где-то году в две тыщи третьем или четвертом появился свежачок, из Е-бурга, кажется, - «майдум», а потом и другие разновидности потянулись. Он твое железо не калечит, а просто пробивает канал, обеспечивает доступ - и качают тебе по этому каналу день и ночь всякий спам: бригада грузчиков. . жена на час... обучение бухгалтеров... горящие путевки... китайский язык за три минуты... Короче, всякую муру. Вообще, две трети поступающей юзерам информации - это спам, подсчитано. И никакая защита не помогает, понимаешь? Так вот что я предположил, Андрей: кто-то не только спам гонит, но и собирает, то есть крадет информацию у всех сетевых юзеров. Разумеется, не любитель какой-то, а государственная структура. Например, седьмой отдел одиннадцатого Управления. Шарят, собирают, анализируют, отбирают самое вкусненькое...
        - Понял, Сережа. Засекли они твои программы. И решили пообщаться с автором.
        Сергей хлопнул себя по колену:
        - Именно! И не стали ждать, когда наконец Магомет пойдет к горе.
        - Насчет Магомета, кстати. Есть такое мнение: если гора не идет к Магомету, значит, травка была не очень.
        Сергей сдержанно улыбнулся, покосился на Кононова:
        - Сам придумал?
        - Нет, слышал где-то. Может, по радио, в маршрутке. Сейчас ведь везде сплошные смехуевочки и анекдоты, изо всех сил стараются народ повеселить... Слушай, так если они твою программу скачали, на кой ты-то сам им сдался?
        - Да потому что они понятия не имели, что это такое. Я же там не указывал - проект
«Машина времени». Их аналитики просто просекли, что какая-то абракадабра необычная, да и не абракадабра, в общем-то... ну, заинтересовались - потому этот дон Корлеоне и решил со мной пообщаться.
        Кононов, не веря своим ушам, резко, всем телом развернулся к сидящему рядом брату:
        - Как ты сказал? Дон Корлеоне?
        - Ну да. «Крестный отец». Знаменитый фильм. Ты что, не смотрел?
        - Смотрел.
        - Ну? Один к одному - Сулимов. Вылитый! Ты не заметил, что ли?
        - Заметил. Я его так про себя и называю: «дон Корлеоне». Выходит, не только я. Зачем же он мне врал-то, что машину они скопировали, как Туполев скопировал
«летающую крепость» американскую? Профессиональная привычка, что ли? У них же твой оригинал был.
        - Так ты слушай дальше, Андрей. Беседую я с этим «доном» и с помощником его, Ивановым, и уясняю, что пакетик мой информационный у них имеется, но они без понятия, с чем его едят. Быстро шевелю мозгами и придумываю отличный вариант. То есть это мне тогда казалось, что вариант отличный. Я ведь простой, как табуретка, Андрей, я ведь с такими волками никогда дела не имел и вообще как-то ухитрялся в жизни не сталкиваться с кидаловом. В общем, рассказываю им, что мой пакет - это самая натуральная машина времени, но! - Сергей поднял палец к небу. - Кое-что я, мол, потер, дабы никто не мог воспользоваться моим ноу-хау. А полная версия, говорю им, вот здесь, - Сергей похлопал себя по лбу. - Имплантирована. Могу, мол, все слить назад, в компьютер, восстановив в первоначальном виде, и предложить родному государству...
        - За соответствующее вознаграждение, - добавил Кононов.
        - Разумеется. Но - деньги вперед. В банк. Открыть счет на мое имя, сделать вклад и квитанцию мне вручить, или как там эта бумажка называется.
        - И сколько же ты запросил с родного государства? - полюбопытствовал Кононов.
        - Много. Но, как говорится, в пределах разумного. Не пылесос же продавал, а машину времени, блин!
        - Ну и?..
        - «Дон» сказал, что нужно согласовать. Разместили меня в комнате, то есть это даже не комната, а типа гостиничного номера: ванна, диван, кресла, телевизор, холодильник...
        - Странно, что они тебе на слово поверили, - заметил Кононов. - Ты говоришь: машина времени. А почем они знают, может это телепортатор какой-нибудь или, - он кивком показал на усеянную пробками землю у скамейки, - дистанционная открывалка пивных и винно-водочных бутылок.
        Сергей поиграл замком своей свежеприобретенной спортивной куртки отечественного производства и задал неожиданный вопрос:
        - А кем ты, говоришь, работал? Ну, до того как стал безработным?
        Кононов удивленно поднял брови:
        - Охранником работал в агентстве. А до того много еще кем. А вообще истфак окончил, в нашем универе. Историк широкого профиля. А что?
        - Странно. Я думал - перехватчиком ты работал.
        - Каким перехватчиком?
        - Которые все перехватывают на полдороге. Не дослушав до конца.
        - Да ладно тебе, - Кононов легонько ткнул брата кулаком в плечо. - Просто задаю вопросы по ходу, для полной ясности. Обычное дело. Манера у меня такая.
        - Ах, мане-ера, - протянул Сергей. - Тогда извини.
        - Извиняю, - улыбнулся Кононов. - Излагайте дальше, господин изобретатель.
        - Так вот, сижу я в этом гостиничном номере, думаю, соображаю. Минералку из холодильника достал. Прикидываю, что с такой кучей денег делать буду. - Сергей хмыкнул. - Сладкие мечты идиота. Заходит Сулимов. Еще немного, говорит, подождите, Сергей Анатольевич, сейчас все утрясем и документики оформим. И начал меня о машине расспрашивать. Какое ньютоновское яблоко мне на голову свалилось, и куда на этой машине можно заехать... А потом пустился в теоретизирование о последствиях вмешательства в прошлое и так далее. Ну, ты это знаешь, он же с тобой на эту тему беседовал, прежде чем задачу ставить, да?
        - Молчу, - сказал Кононов. - Молчу и внимаю.
        - Правильно, внимай. Если, говорю ему, вы против вмешательства в прошлое - зачем вам машина-то? А он мне: пусть будет, но только у нас и ни у кого больше, а мы уж, говорит, проследим, чтобы никто и нигде не озаботился такой же задачей. Будем хранить в единственном экземпляре, и вам, говорит, Сергей Анатольевич, придется от имплантата избавиться и никогда о машине времени не вспоминать. И тут, Андрей, стало мне очень и очень не по себе...
        - Могу представить, - пробормотал Кононов.
        - Думаю: солью им свой инфопакет - и на фиг потом им буду нужен? Зачем им мне астрономические бабки платить, когда все можно решить гораздо проще.
        - Нет человека - нет проблемы, - как бы про себя заметил Кононов. - Как говаривал товарищ Сталин.
        - Именно. Совсем мне нехорошо, сижу, глотаю минералку, а мне все хуже и хуже, как тому подстреленному лосю из анекдота. Спрашиваю у Сулимова: а проверять-то вы ее будете? Вдруг машинка-то с дефектом? Я же, говорю, ее не испытывал. Да, уверен, что должна работать, но это теория. «Зачем?» - отвечает. Если, мол, не работает - то и слава Богу. Выходит, говорю, вы платите за кота в мешке? Не вы же, отвечает, на нас вышли, а мы на вас. Деньги - за ваш труд, говорит, за изобретение - мы же, мол, его у вас покупаем. И как компенсация за моральный ущерб - машина-то, по сути, будет похоронена. А потом такое сказал, что у меня сразу на душе полегчало.
        - Предложил сотрудничество? - не удержался от вопроса Кононов.
        - В точку, - кивнул Сергей. - Нам, говорит, такие кадры нужны. И как начал расписывать... Блин! Молочные реки с кисельными берегами! Тут я и оттаял, и задышал... Сижу и млею, как та ворона с куском сыра. Он по мобильнику позвонил, заходит какой-то лейтенант или капитан в штатском, с полным боекомплектом: коньячок, закусочка... Сервирует стол и испаряется. Мы с «доном» выпили за дальнейшее плодотворное сотрудничество - и все, труба! Чувствую, что поплыл, причем конкретно поплыл, капитально, с одной стопки так не бывает и быть не может. Сижу как Муму, язык не ворочается, все качается и погружается во мрак, и наступает полный абзац. Занавес. Представляешь, какая сука!
        - Да нет, Сережа, он не сука. Он мир спасал, и себя в том числе. Вырубил тебя и скопировали они твою программу. А оригинал не стерли, потому что ты от них сбежал, так ведь?
        - Во-первых, он все-таки сука, - упрямо повторил Сергей. - Приличные люди так дела не делают. Во-вторых, копию за три минуты не сварганишь, там не на один день возни. Кололи мне какую-то дурь, и работали. Шарили по мозгам, искали, скачивали - зернышко за зернышком... Я не то чтобы в полной отключке был; с трудом, но соображал... нет, даже не соображал, это я неточно выразился, но себя осознавал, свое присутствие в мире. И то не всегда, не постоянно, а так, волнами, как прилив-отлив, и очень смутно, а руками-ногами управлять не мог. А еще, периодически: брык - и провал в черноту... - Сергей передернул плечами, словно ему стало холодно теплым майским утром. - Хреновое ощущение, я тебе доложу! И непрерывная тоска какая-то... Вроде бы ни с того ни с сего... Это, Андрей, трудно объяснить, это почувствовать надо. Только сейчас и понял, что за тоска: страшно мне было, что не выберусь я оттуда, из подземелья этого. Копировать кончат - и меня тоже кончат. Руководствуясь все тем же мудрым высказыванием твоего товарища Сталина.
        - Ну, это не очевидно, - возразил Кононов. - Ты же ценный кадр, зачем им тебя ликвидировать, если можно сотрудничать.
        - Кончили бы, кончили, - убежденно сказал Сергей. - Ты что, телек не смотришь? Америкосники хоть и глупые кинухи делают в большинстве, но кое-что там правильно. Так что скопировали бы, проверили, действует ли - и закопали бы труп Сергея Мерцалова на ближайшем кладбище. Или сожгли, а пепел подсыпали в любую урну в кремлевской стене.
        - О! Это почетно, - усмехнулся Кононов. - Даже не почетно, а престижно.
        Сергей повернулся к нему:
        - А знаешь, как я себе эту проверку машинки представляю, как это все мне видится?
        Кононов пожал плечами:
        - Не знаю, Сережа. Может быть, они ее вообще не проверяли.
        - Нет, Андрей, не та это контора, чтобы без проверки обойтись. Уверен, что проверяли. И вот по какой схеме: имплантировали пакет некоему субъекту Икс. Потом заловили какого-нибудь бомжару, Игрека, заперли в камеру. Продержали час или два, а потом направили Икса в прошлое, на эти час или два назад, чтобы тот прикончил Игрека. Итог: прошлое меняется, а значит меняется и настоящее, и в камере вдруг возникает труп Игрека, а потом, когда туда закачивают смертоносный газ, из пустоты материализуется и труп Икса... Может быть, происходило все это не совсем так, но схема, я уверен, именно такая.
        - Ни черта я, честно говоря, не понял, но что-то ты уж больно мрачно, Сережа. Хотя... - Кононов задумался.
        - Вот именно, «хотя». Так оно и было. Гуманизм, альтруизм, права человека - для подобных организаций понятия абстрактные, а работают они вполне конкретно и методы свои не делят на нравственные, не очень нравственные и безнравственные, а рассматривают с точки зрения эффективности. Вот главный критерий! «Цель оправдывает средства», - давно уже сказано, да? И лежал бы я сейчас, Андрей, то ли на кладбище, то ли в кремлевской стене, если бы не мой зуб. - Сергей осторожно потер щеку. - Я с этим зубом полгода уже мучаюсь. То болит, сволочь, дергает, хоть на стенку лезь, то затихает. А к зубному меня и под пулеметом не затащишь - имел дело, и впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Из-за этого зуба я и очухался. Лежу в темноте, маюсь, состояние такое, словно с грандиозного бодуна, да еще и переопохмелялся... но соображаю, что надо выбираться из этих катакомб, и как можно быстрее. Проверил - пакет на месте, в мозгах. Сполз с дивана и на карачках - к двери. Не заперта, слава Богу, - они же не думали, что мой зуб все их препараты перешибет. Я в коридор выглянул - никого. И вот за что я себя уважаю,
Андрей, так это за соображалку свою. И америкосникам спасибо - фильмы у них, как я уже говорил, хоть по большей части и дебильные, но кое-что для практического применения там можно почерпнуть. И, как пишут в титрах, в наших уже фильмах, отдельная благодарность Брюсу Уиллису.
        - О! Под Брюса Уиллиса работал?
        - А то! Не попер вперед с голыми руками, а заполз в туалет... то есть, нет, не заполз - уже на ноги встал, хоть и держался за стенку... Зашел в туалет и вывинтил из бачка фигню эту, чтобы воду сливать - металлический стержень с набалдашником на конце. Выбрался в коридор - и к лифту. Брел как пьянющий матрос в десятибалльный шторм, по стеночке, по стеночке... Бога молил, чтобы никто в коридоре не появился. На часах у меня пять минут девятого, то ли утра, то ли вечера - не поймешь. Но, видимо, в любом случае - нерабочее время. Доковылял до лифта, а там вместо кнопки вызова панель с десятком кнопок типа кодового замка - можно хоть сутки нажимать и хрен угадаешь. Я эту панель приметил, еще когда меня к Сулимову доставляли. Потыкал на всякий случай - бесполезняк, дохлый номер. Ну, тогда я железяку эту просунул между створок, поднажал... Силы откуда-то взялись - видно, жить очень уж хотелось... Створки разошлись - и увидел я, Андрей, шахту и аварийную лесенку сбоку. А крыша лифта ниже этажа на два - значит, в конторе все-таки кто-то был.
        - И начался «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом.
        - Да, Андрей, самый настоящий «Крепкий орешек». Как я ухитрился забраться на лестницу и не грохнуться вниз, и как долез до самого верха - это отдельная история, причем ее вряд ли получится передать словами; слишком бледны для этого все языки человеческие. Но я таки добрался. «Мы сделали это!» - как вопят, опять же, киношные америкосники. И тут-то и произошло самое интересное. Добраться-то добрался, а выбраться - никак! Не могу просунуть железяку - и все тут. То ли сил у меня совсем не осталось, то ли эти двери, на поверхности, теснее друг к другу прижаты... И притом одной-то рукой за лестницу держусь. В общем, это только в кино такие штуки классно получаются, а в жизни зачастую все кончается полнейшим обломом.
        - Ты, Сережа, как я заметил, прямо философ, - сказал Кононов. - Хорошо выразился, афористично, в стиле Конфуция.
        - Покорячился бы в той шахте, тоже философом стал бы, - отозвался Сергей. - Но главный прикол впереди. Зазвенел вдруг звоночек, противный такой, неожиданно зазвенел, так что я чуть с лестницы не сорвался, и сверху на двери заслонка опустилась, хорошая заслонка, металлическая. Ударила по моей унитазной фигне, и полетела та фигня вниз. И понял я, что дерзкий побег мой из замка Иф обнаружен, и сейчас Брюса Уиллиса будут вязать и убивать. И жизнь представилась мне очень прекрасной штукой, а смерть - совершеннейшей бякой, как сказал бы твой Конфуций. Как бы ты поступил в такой хреновой ситуации?
        - Так же, как и ты, - незамедлительно ответил Кононов. - Включил бы машинку - и вперед! То есть, назад, в прошлое. Других вариантов, по-моему, нет.

«Хотя можно было бы и сдаться; вдруг Сулимов действительно рассчитывал на дальнейшее сотрудничество», - подумал он, но высказывать свою мысль не стал. Рассказ Сергея оставил в его душе неприятный осадок. Нет, Кононов не сомневался в том, что все заявления Сулимова о недопустимости вмешательства в прошлое были вполне искренни... но вот методы дона Корлеоне... Неужели эти люди способны на убийство? «Почему вы считаете, что я могу убить?» - вспомнились сказанные при первой встрече слова Сулимова. Действительно - почему? Это ведь только предположения Сергея. Обоснованные - или нет?..
        А Сергей между тем продолжал свой рассказ о незапланированном побеге в прошлое.
        Активировав машину, он перенесся в прошлое на максимально возможный отрезок времени, потому что выбирать какую-то другую дату и настраиваться на нее было просто некогда. А тут никаких настроек не понадобилось - машина времени
«автоматом» зашвырнула его в тысяча девятьсот семьдесят второй год. Вот так ранним утром двадцать пятого мая Сергей, совершенно голый, оказался среди окурков и пробок, которыми было усеяно дно шахты лифта в обшарпанном подъезде ничем непримечательного замоскворецкого дома, еще не ставшего надземным маскировочным сооружением для седьмого отдела одиннадцатого Управления. Осторожно выглянув из подъезда и убедившись в том, что во дворе пока нет никого, даже дворника, Сергей под прикрытием кустов пробрался к окну первого этажа, под которым висели на веревках простыни и полотенца. Позаимствовав простыню и завернувшись в нее наподобие гордого жителя семи древних холмов, он вернулся в подъезд и забрался на чердак. Зуб все болел и болел, фармацевтические средства будущего тысячелетия продолжали неустанно бить по мозгам, и Сергей решил отлежаться в тихой чердачной заводи, а уже потом, полностью придя в себя, думать, где и как разжиться одеждой и что делать дальше в мире вернувшегося к нему прошлого.
        А очнулся он, когда майский день был уже в разгаре, и сначала никак не мог сообразить, в чем дело, а потом понял: сработавшая машина времени продолжала функционировать и сигнализировала о том, что где-то в этом мире обнаружилась еще одна аналогичная машина. Машина посланного Сулимовым преследователя-киллера, как подумал Сергей...
        - Вот такие дела, Андрей, - завершил Мерцалов свое повествование. - Были мы с тобой когда-то нормальными людьми, а стали персонажами фантастической белиберды. И заметь: были, - он выделил голосом это слово, - нормальными, но не будем, потому что в две тысячи восьмом мы не будем теми же, какими были в две тысячи восьмом, а будем теми, кто мы есть сейчас.
        - Эк завернул! - Кононов покачал головой. - Словесный ребус. У меня, Сережа, было время поразмышлять насчет всех этих хронопарадоксов и, откровенно говоря, мозги поехали набекрень. Ни черта разобраться не могу.
        - А и не надо. Напрасный труд. Ничего мы о времени не знаем, и прогнозировать ничего не можем, а потому нужно принимать все так, как оно окажется. И Сулимов тоже ни фига не знает, а только предполагает. А какие есть основания считать его точку зрения верной? Нет никаких оснований. Угрохай Гитлера - и войны не будет. Утопи Вовочку Ульянова в Волге-реке - и в России вот сейчас уже рай земной. Дa, может, таких гитлеров - десятки, а ульяновых и того больше. Ничего нам неизвестно насчет вмешательства в прошлое. Зато мне теперь известно другое: машина работает. А сомнения у меня были. И твоя тоже. Может быть, и реверсирование обнаружится? То бишь обратный ход, в две тыщи восьмой...
        Кононов потер лоб:
        - Что-то я никак не пойму. Ты же ее изобрел. Кому же, как не тебе, изобретателю, знать о ее возможностях?
        Сергей перестал качать ногой, ухватил себя пальцами за нос и начал дергать так, словно хотел его оторвать, дабы уподобиться гоголевскому персонажу. Потом оставил нос в покое и взглянул на Кононова:
        - Тебя пиво не подпирает? Я бы уже и отлил.
        - Так вернемся в столовку, - предложил Кононов, - там туалет есть.
        - Пошли. - Сергей поднялся со скамейки, подтянул спортивные штаны. - Что б ты знал, брательник, никакой машины времени я не изобретал. Мне ее просто навязали.
        Привставший было Кононов медленно опустился на свое место:
        - Как это... навязали? Кто?
        - Хочется ответить традиционно: «Конь в пальто», - усмехнулся Сергей. - Только никаких коней я там не видел, ни в пальто, ни без...

10
        Электричка резво бежала вдоль поросшего травой крутого склона, окаймленного невысокой белой узорной оградкой. Эти оградки с обеих сторон железнодорожного полотна, почти не прерываясь, тянулись на всем стосемидесятикилометровом участке Октябрьской железной дороги между Москвой и Калинином. То и дело мелькали на склоне выложенные из белых и красных кирпичей надписи «Миру - мир!», «Счастливого пути!», «Слава Октябрю!», «Мир, Труд, Май!», а под частыми мостами, перекинутыми через пути, красовалось на бетонных стенах совсем другое - краской и мелом: «ЦСКА - конюшня!», «Спартак - мясо», и конечно же - «Колька (Леха, Виталя, Кирюха и проч.) - дурак (дурак, дурак)!» Уже остались позади подмосковные Химки-Ховрино-Поварово-Поваровка-Подсолнечная и прочее, и зеленый тянитолкай с одинаковыми глазастыми мордами локомотивов спереди и сзади с каждым мигом сокращал расстояние до конечной остановки - станции Калинин.
        Кононов сидел у окна по ходу движения тянитолкая, а Сергей дремал на вагонной скамье напротив него. После похода в столичные магазины спортивный костюм сменился серой тенниской и легкими, тоже серыми, брюками, а место кед заняли обувные изделия с множеством ремешков, обозначенные в магазинном ценнике как «сандалии летние мужские»; это определение несколько удивило как Кононова, так и Мерцалова, поскольку ни тот, ни другой ничего не слышали о «сандалиях зимних»...
        Кононов то рассеянно рассматривал проплывающие за окном пейзажи, то скользил взглядом по полупустому вагону, то смотрел на обретенного родного брата, сморенного пивом и до сих пор, наверное, продолжающими действовать препаратами из арсенала одиннадцатого Управления.
        Как выяснилось, рабочая схема машины времени не возникла в голове Сергея, когда он принимал ванну, не упала с ветки вместе с яблоком, не явилась внезапно во сне - не было мучительных напряженных раздумий, бессонных ночей, сотен неудачных экспериментов, не было долгого и тернистого пути проб и ошибок. Судя по рассказу Сергея, все содержание информационного пакета под названием «машина времени» ему действительно навязали -
        просто вложили в голову, как вставляют в компьютер дискету с файлами. А Сергею оставалось только разархивировать эти файлы, разобраться что к чему и воссоздать весь комплекс уже не в виртуальном, а во вполне реальном электронном виде. Да, для этого были необходимы определенные знания и навыки, но Сергей, программист с солидным стажем и опытом, их имел. Он не был изобретателем - он был реализатором идеи, пришедшей извне. Но кто знает - может быть такими же реализаторами были и Архимед, и Ньютон, и Менделеев...
        Эта удивительная история, как наверное, и положено таким историям, произошла с Сергеем в самую сказочную ночь - в новогоднюю. Тридцать первого декабря две тысячи седьмого года Сергей оказался в компании кое-кого из сослуживцев, их приятелей, а также приятельниц, на турбазе «Щербинино» неподалеку от Калинина. Стоило это удовольствие в пределах разумного, и к услугам желающих встретить Новый год на природе, в лесу, были уютные домики, сауна, лыжи, бильярд, живая, а не срубленная елка - разводи костер, делай, если хочешь, шашлыки, веселись и пей-гуляй до утра или до упаду; главное - прихватить с собой из города как можно больше продуктов и горячительных напитков, памятуя о мудрых словах князя Владимира относительно основного «веселия Руси». Загрузились, доехали электричкой до Чуприяновки, а там пешочком протопали полтора километра до турбазы, расселились по домикам, и в урочный час славно встретили Новый год. Подогревать себя разным алкогольным питьем начали, по милой традиции, еще задолго до двенадцати, и в разгар ночи все уже были достаточно хороши: кто прыгал вокруг елки, кто - через костер,
подражая Снегурочке, доигравшейся с огнем, кто занимался более интимными делами в домиках, кто уже лежал в отрубе...
        Сергей не отставал от других и тоже выпил изрядно, но в осадок выпадать не собирался. Веселился на воздухе, изображал Деда Мороза, сооружал вместе с остатками честной компании снежную крепость, почти тут же с успехом и разрушенную, а где-то в начале второго ночи ему вздумалось вдруг покататься на лыжах. В окрестностях турбазы, по рассказу бывавшего здесь раньше сослуживца, тоже компьютерщика, Вадика Соколова, располагалась чудесная березовая роща. С одной стороны овраг, говорил Вадик, закусывая коньяк маринованными огурцами, а с другой - длинный спуск прямо в поле, не хуже чем где-нибудь в Альпах. Можно так классно пронестись с ветерком, да под березами, да под звездами!..
        Сергей кинул клич: «Даешь слалом-гигант!» - но народ отозвался вяло, вернее, не отозвался вовсе; каждый слушал уже только самого себя. Впрочем, возможно, желающие и были, только не имели они для таких вылазок и упражнений физических возможностей - в данный момент. Один только Вадик Соколов после некоторых колебаний все-таки вызвался составить компанию Сергею в этой экспедиции, но и он забил отбой уже на первых ста метрах дистанции. Держался он на лыжах с трудом, бормотал что-то о пиве, кофе и подушке и, неуверенной рукой показав Сергею направление к березовой роще, причудливым стилем, какого никогда не увидишь на лыжных гонках, потрюхал назад, к светящимся в ночи окнам и угасающему костру. Сергей же с упорством крепко поддавшего человека решил во что бы то ни стало добраться до заветной рощи и съехать с горы. Непременно! Показать другим! Доказать себе! Всему миру доказать, что он, Сергей Мерцалов, достоин уважения и все должны его уваж-жать...
        Окна домиков и костер скрылись за поворотом засыпанной снегом лесной дороги, но от этого ночь не стала более темной - вокруг белел снег, отражая свет не по-городскому крупных звезд и довольно упитанной луны, воздух был свеж, но не обжигал холодом, и Сергей, наслаждаясь тишиной и прелестью новогодней ночи, кое-как тащился на лыжах, и тепло от поглощенных крепкоградусных напитков растекалось по жилам, принося умиротворенность и стремление слиться с природой. В общем, мир был на земле, и в человецех благоволение... или благословение - Сергей точно не помнил.
        Его все-таки пошатывало из стороны в сторону, но отнюдь не коварное воздействие алкоголя стало причиной того, что он так и не добрался до вожделенной березовой рощи - а оставалось до нее метров триста, не более. Преодолев пологий подъем, он увидел впереди, на обочине, метрах в тридцати-сорока, какой-то большой шар, похожий на снежный ком. Такой ком было под силу скатать разве что целой бригаде
«бигфутов», то бишь снежных человеков - был он диаметром никак не меньше пяти метров, как на глазок, пусть и далеко не трезвый, определил оторопевший Сергей. Шар слегка светился отраженным лунным светом, а в верхней его части медленно мигали расположенные многоточием огни - красный... синий... зеленый... красный... синий... зеленый...
        Конечно, шар мог быть простой елочной игрушкой, которую обронил тут спешащий к новогоднему столу какой-нибудь местный Полифем, но Сергей, буквально за несколько секунд ощутимо протрезвев, сообразил, что это не елочная игрушка и не выполненный в стиле «новый модерн» пост ГИБДД - да и кому бы пришло в голову сооружать такой пост на захолустной лесной дороге... Нет, скорее всего, это был неопознанный летающий объект - НЛО.
        Давно миновали те времена, когда уфология считалась запретной темой; в начале нового тысячелетия российские граждане были осведомлены на этот счет в не меньшей мере, чем американцы, шведы или итальянцы. Бум конца восьмидесятых - девяностых годов уже прошел, но всякие истории, связанные с НЛО, публиковались то тут, то там, и Сергей нередко наталкивался на них, бродя по безбрежным просторам Интернета.
        Он стоял неподалеку от шара, завороженно глядя на мигающие, похожие на новогодние, огни, и почти не сомневался в том, что его угораздило наткнуться именно на НЛО. Да, не «посчастливилось», а «угораздило», потому что из того же Интернета Сергей знал, что подобные встречи ни к чему хорошему, как правило, не приводят - по-всякому издеваются над землянами инопланетные пришельцы, а потом блокируют память о случившемся; пострадавшие вспоминают подробности унижающего человеческое достоинство контакта только под гипнозом, да и то не всегда.
        Что во всех этих историях правда, а что фантазии, а то и вовсе мистификация, Сергей не знал, но здесь, на ночной лесной дороге, в непосредственной близости от загадочного и, возможно, небезопасного объекта, рисковать ему не хотелось. Самым разумным было бы развернуться и, в буквальном смысле слова, навострить лыжи подальше от этого места, к турбазе, под защиту костра и электрического света. С другой стороны, его разбирало любопытство - а вдруг сейчас откроется невидимый люк и сойдут на заснеженную землю гуманоиды из Туманности Андромеды, и предложат ему отправиться в звездное путешествие с демонстрацией разнообразных чудес инопланетной науки и техники. Здравый смысл подсказывал, что нужно убираться отсюда пока не поздно, а романтическая составляющая натуры, изрядно укрепленная алкоголем, звала приобщиться к неведомому - и в итоге Сергей продолжал стоять на месте, опираясь на лыжные палки, и наблюдать за размеренной игрой разноцветных огней.
        И в какой-то момент огни слились в одну сплошную полосу, эта полоса начала медленно расширяться, меняя свое положение в пространстве, куда-то смещаясь... Сместилось, видимо, и восприятие Сергея, потому что он вдруг обнаружил, что никакая это не полоса, а всего-навсего вода, серо-голубая волжская вода, неспешно текущая между двух берегов. Напротив него, за рекой, желтел городской пляж и выглядывали из-за верхушек высоких зеленых тополей массивные здания Первомайской набережной, справа вздымались над Волгой светлые шпили ажурных конструкций Старого моста, а он, Сергей, находился на пологом берегу, на стрелке Волги и Тьмаки, а за спиной у него были стадион «Химик» и сорокапятиметровая железобетонная колонна с Вечным огнем - обелиск Победы, воздвигнутый на территории бывшего тверского Кремля. Он не ощущал собственного тела, и ему не казалось странным, что пляж совершенно безлюден, по мосту не снуют автомобили, и не видно на волжской глади ни катеров, ни буксиров, ни барж, ни лодок... Все его внимание было приковано к воде, на поверхности которой то тут, то там начали проступать сначала неясные, а
потом все более четкие контуры... На его глазах возникало что-то - и, наконец, полностью воплотилось...
        Это были деревья, целая вереница деревьев, возвышающихся над водой; не тополей, не лип, не берез, не дубов - просто деревьев, словно вырастающих из реки. Они росли из реки, и медленно-медленно проплывали мимо него - и слева находился едва заметный росток, а правее следовало деревцо чуть повыше... потом еще выше... и еще... На правом фланге этой идущей по ранжиру шеренги возвышался могучий необхватный исполин с раскидистыми ветвями, покрытыми густой листвой. Еще мгновение - и шеренга удлинилась, и справа от исполина потянулись другие деревья - такие же высокие, но листва у них была уже пореже, кое-где виднелись и вовсе голые засохшие ветки, а в самом конце шеренги торчал из воды покосившийся безжизненный ствол, лишь местами прикрытый корой. В следующий миг возникла на его макушке серебристая тонкая нить, метнулась в сторону, словно брошенное умелой рукой ковбоя лассо, - и пошла оплетать стволы по порядку, справа налево, соединяя в целое всю эту древополосу.
        И тут словно кто-то включил свет в голове Сергея - картина всего происходящего стала ему предельно ясна. Река была не рекой, а Временем, текущим от прошлого к будущему, и множество деревьев были на самом деле одним и тем же деревом в разные моменты его существования. Они плыли по Времени вперед, в будущее, влекомые течением, а серебристая нить, связывающая воедино все ипостаси этого дерева, могла тянуться назад, против течения, в прошлое. Она представляла из себя некую сущность, способную двигаться к истокам, к ростку, к невидимому на воде крошечному семени, породившему мощный ствол и пышную крону. Серебристая нить была машиной времени, настоящей машиной времени, с помощью которой можно было перемещаться в прошлое.
        Сергей осознал это - и в тот же миг длинный ряд деревьев, растворяясь у него на глазах, начал погружаться в спокойную волжскую воду, а серебристая нить, свившись в клубок, скользнула над рекой, приближаясь к нему. Серебристый теннисный мячик коснулся его лба, проник в его сознание и обосновался там. И Сергей понял, что стал обладателем информации о машине времени, и это понимание было неоспоримым и абсолютным.
        Волга растаяла, и растаяли пляж и Старый мост, и тополя на набережной за рекой - он вновь, по-прежнему тяжело опираясь на лыжные палки, стоял на заснеженной дороге под зимними новогодними звездами. На обочине было пусто - великан вернулся и забрал свой шар. Или и не было никакого шара?
        Оцепенение прошло, и Сергей вновь начал чувствовать свое тело, и оказалось, что у него замерзли ноги. Коньяк уже не стучал в виски, и окружающий мир представлялся на удивление отчетливым, словно начерченный черными линиями на белой бумаге. Сергей знал, что серебристая нить, смотанная в клубок, осталась с ним, осталась в нем, и ее можно будет размотать и использовать для перемещения в прошлое. И еще он знал, совершенно определенно знал, что обратной дороги из прошлого нет.
        Что это было? Благодеяние? Новогодний подарок? Шутка? Эксперимент? Что-то еще?
        Кто затеял все это? Люди? Инопланетяне? Посланники из будущего?
        Сергей почему-то очень сомневался в том, что когда-нибудь получит ответы на этот ворох вопросов.
        Березовая роща его больше не манила. Потрясение было изрядным - и лучшим средством прийти в себя представлялся ему стакан коньяка с последующим немедленным переходом ко сну. Но прежде чем возвращаться на турбазу, он направился к тому месту, где явился ему неопознанный объект (Сергей не называл его про себя «летающим», поскольку не видел в полете - возможно, шар вовсе и не летал, а перемещался каким-то иным способом).
        Осторожно приблизившись к тому месту, где совсем недавно находился неопознанный объект, Сергей обнаружил глубокую вмятину в снегу, которая, судя по очертаниям, могла быть оставлена именно шарообразным телом. Освободившись от лыж, он немного потоптался по этой вмятине, потом присел на корточки и пальцами исследовал снег - это был, казалось, самый обыкновенный снег. Тем не менее, памятуя о вредном воздействии мест приземления НЛО на человеческий организм, Сергей не стал там задерживаться и, вновь оснастив свои окоченевшие ноги лыжами, поковылял по собственной одинокой лыжне в обратном направлении, к турбазе.
        В пути его продолжали мучить вопросы. С какой целью в него впихнули машину времени? Почему возникли образы реки, деревьев и серебристой нити? Чтобы он без особого труда понял, какой дар ему преподнесли?
        Дар - или что-то другое? И почему именно ему? Просто потому что он случайно оказался в нужном месте в нужный момент? Или неведомые дарители знали заранее, что в ночь на первое января две тысячи восьмого года он, Сергей Мерцалов, окажется на этой лесной дороге?
        На подсказки он не надеялся, но тогда же, медленно скользя по лыжне, решил, что обязательно разберется с этой серебристой нитью-клубком и добьется создания пригодной к эксплуатации машины времени.
        Вернувшись на пропахшую спиртным турбазу, он никому не сказал об этом удивительном происшествии - впрочем, вряд ли кто-либо был в состоянии его слушать - и, выпив не один, а два стакана коньяка, завалился спать в отведенном ему домике, где в полной отключке уже лежал и видел новогодние сны Вадик Соколов...
        Никому ничего не сказал он и на следующий день, и во все другие, уже послепраздничные, рабочие дни. Он просто каждую свободную минуту, сидя за компьютером, разматывал и разматывал серебристый клубок, преобразуя его в компьютерные программы. И не сомневался в том, что успешно справится с этим делом.
        Так оно в итоге и оказалось...
        ...Налетел грохот встречного поезда, тугая волна теплого воздуха ударила в лицо Кононову из-за приспущенного оконного стекла. Сергей приоткрыл сонные глаза, некоторое время смотрел на мелькающие за окном вагоны, потом перевел взгляд на Кононова:
        - Где это мы уже?
        - Станция Клин, - опережая ответ Кононова, хрипловато прозвучало из вагонного динамика.
        - Клин... - повторил Сергей и задумчиво покивал. - Мы сюда ездили всем классом. В дом-музей Чайковского.
        - И мы тоже ездили, - отозвался Кононов. - Классе в пятом или шестом. На автобусе. Всю дорогу веселились.
        - Ага, мы тоже. Песни горланили, в карты резались, жвачками кидались... - Сергей вздохнул. - А ведь не было еще ничего этого. Будем кидаться - лет через двенадцать. Вернее, будут... Без меня. - Он покосился на сидящую наискосок от него клюющую носом толстую женщину, подался к Кононову: - Андрей, а ты... себя, - он выделил это слово, - видел?
        Кононов кивнул:
        - Видел. Только это уже не я, это другой человек. Вернее, пока - человечек...
        Сергей выпрямился, с отсутствующим видом посмотрел в окно, на длинный ряд тянущихся вдоль насыпи гаражей, сказал задумчиво:
        - Да, ты, наверное, прав. Он - это не ты... - И добавил, повернувшись к Кононову: - Ладно, в Константиновке обмозгуем, кто есть ху, как говаривал дядя Миша Горбачев.
        Константиновка была пригородной деревушкой, расположенной в пятнадцати минутах ходьбы от трамвайного разворота возле силикатного завода. К ней примыкал дачный поселок, и в этом поселке находилась и дача приемных родителей Сергея. Идею насчет Константиновки подал Сергей, когда они, облегчившись в туалете, вновь покинули замоскворецкую столовую. Там можно было временно устроиться, обдумать дальнейшее житье-бытье и разобраться с машиной времени...
        Кононов сначала идею брата поддержал, но почти тут же заметил проблему.
        - Постой, - сказал он. - Завтра же суббота, выходной. А если твои... Мерцаловы... приедут на дачу? Или даже сегодня вечером, с ночевкой. Дачный сезон-то уже начался.
        - Да нет, они никогда там на ночь не остаются, ни с пятницы на субботу, ни с субботы на воскресенье; добираться-то туда-оттуда - раз плюнуть, это же не глухомань весьегонская, а Константиновка. Это во-первых. А во-вторых, какое завтра число? Правильно, двадцать седьмое. Последняя суббота месяца. А что такое последняя суббота месяца на экскаваторном, да и не только на экскаваторном?
        - Рабочий день, - сказал Кононов. - Отработочная суббота. А твоя... мать?
        - Так она тоже на экскаваторном, в ОТИЗе. Значит, сегодня переночуем, а завтра видно будет.
        В общем, решили ориентироваться на дачу, а по приезде в Калинин попробовать уточнить намерения приемных родителей Сергея, которые в этой, изменившейся, реальности, вовсе не были его приемными родителями.
        Электричка замедлила ход, проплыло мимо окон желтое здание вокзала, старинное, точь-в-точь такое же, как в Калинине, только с надписью «Клин» - и Кононов невольно вспомнил телерекламу с несуществующим еще «Клинским». Народ потянулся к выходу, а потом покинувших вагон сменили новые пассажиры. Они вереницей шли по проходу между сиденьями в поисках свободных мест, Кононов скользил по ним незаинтересованным взглядом - и чуть не вздрогнул, наткнувшись на знакомое лицо.
        Мимо него прошел тот же отмороженный белоглазый парень, что накануне вечером испарился из тамбура поезда «Киев - Москва». Выходит, испарился, чтобы успешно материализоваться в подмосковном Клину, где находится дом-музей композитора Чайковского и цветет сирень, посаженная певцом Собиновым...
        Кононов зажмурился и принялся медленно, про себя, считать до десяти, стараясь дышать глубоко и размеренно. Потом открыл глаза и оглянулся: парня-фантома видно не было. То ли он сел, и его заслонила чья-нибудь голова, то ли перешел в другой вагон - то ли просто исчез.

«Действительно, - стиснув зубы, подумал Кононов, - почему бы ему не исчезнуть? В первый раз, что ли...»
        - Ты чего, Андрей? - словно издалека донесся до него голос брата. - Прихватило?
        Кононов похлопал по свободному сиденью рядом с собой:
        - Давай сюда, я тебе кое-что расскажу.
        Сергей втиснулся между ним и продолжающей подремывать толстухой, и его место почти тут же занял поддатый мужик с удочками - для него рыбалка в любом случае явно удалась. Электричка плавно тронулась в дальнейший путь.
        - Ну? - Сергей наконец умостился на сиденье вполоборота к Кононову. - Давай, рассказывай.
        И Кононов под стук колес, поглядывая на борющегося с дремотой мутноглазого рыболова, поведал брату историю про отмороженного земляка, очень странного земляка, встречающегося ему, Кононову, в самых разных местах. И про дематериализацию этого загадочного типа в тамбуре поезда «Киев - Москва» он тоже рассказал.
        Сергей слушал внимательно, с любопытством, временами тихонько хмыкая, но не перебивая Кононова.
        - А только что этот хрен с горы Арарат зашел в наш вагон, - закончил Кононов свой рассказ.
        Сергей поднял брови:
        - Что, и сейчас в вагоне?
        - Да вроде нет, я его не вижу. Может, опять испарился. Нуль-транспортировался.
        - Двойник, - констатировал Сергей. - Или же ты очень впечатлительный. Резкая смена привычного образа жизни - и у тебя слегка мозги сдвинулись. Не обижайся.
        - Не обижаюсь, - уныло сказал Кононов. - Я и сам так думаю. Призрак, блин, бродит по Европе... Как говаривал один мой однокурсник, из Кашина, «у берез и сосен тихо бродит призрак коммунизма». Я уже по-всякому думал. Может, это вообще какая-то часть моего собственного «я», моей личности. Отделилась, обособилась и время от времени мозолит глаза. В смысле, отделилась только в моем воображении, а на самом деле не существует, нет ее...
        - Красиво излагаешь, - с подчеркнутым уважением сказал Сергей. - Фрейд отдыхает. Я на работе часто по Сети брожу, натыкаюсь на всякие интересные штуки. Есть такой сайт «Марсианские хроники» - книги фантастические, кино, народ на форуме вовсю общается. И вывешивают там материалы из журнала «Порог» - украинский журнал, уфология всякая, эзотерика, тайны мироздания и, опять же, фантастика. Кстати, редактор родом из Калинина - там биография помещена. А теперь в Кировограде, есть такой на Украине, на урановой жиле стоит, и живут там, наверное, одни мутанты. Любопытный такой журнальчик, понамешано всего... Так вот, я недавно на
«пороговской» страничке один рассказ прочитал, самимредактором и написанный. Как раз в тему.
        - О расщеплении личности?
        - Нет, об отражении. Об отражении в зеркале.
        - Ну?
        - Там про парня одного. Вцепилась в него какая-то женщина на улице, милицию позвала. Мол, он ее два дня назад изнасиловал где-то на окраине. А парень в это время в командировке был, на каком-то там тьмутараканском заводе. То есть, алиби полнейшее.
        Значит, какой-то двойник гражданочку оприходовал. Отпустили его менты. А через некоторое время опять повязали. Вооруженное ограбление ювелирного магазина, убийство охранника. Там, в магазине, была скрытая видеокамера, менты пленку прокрутили - а на ней этот парень, без маски, с окровавленным ножом в руке. Ну, опять двойник, потому что парень в тот вечер дома сидел. Соседи видели, как он курил на балконе, за несколько минут до ограбления. А магазин аж на другом конце города, так что он успел бы туда разве что на вертолете. Но никакого вертолета не было. Пришлось ментам опять его отпустить...
        - Подмазал ментов, вот и отпустили, - внезапно вмешался рыбак, распространяя вокруг густой запах портвейна или какой-то другой «бормотухи». - Что, думаете, менты не берут? Еще как берут, уж я-то знаю!
        Сергей досадливо поморщился, а Кононов, вспомнив, в каких временах пребывает, чуть подался к рыбаку и негромко, но внушительно произнес:
        - Если у вас, гражданин, имеются претензии к работе наших органов внутренних дел, совсем необязательно высказывать их посторонним людям, да еще и в общественном месте. Иначе можете не доехать до своей станции - это я вам могу гарантировать.
        - Чего? - выпучил глаза мужик, а потом до него дошло и он вжался в угол, заслоняясь удочками, и закрыл глаза. Сидящий рядом пожилой мужчина в очках на всякий случай отодвинулся от него, как от прокаженного.
        - Давай дальше, Сережа.
        - Ну вот, опять его отпустили, - продолжал Сергей уже потише, посматривая на рыбака; тот, казалось, даже не дышал. - Пришел он домой, налил себе стакан... А у него манера такая была - выпивать перед зеркалом, чокаясь с отражением. Трюмо у него большое стояло в прихожей - вот он за неимением собутыльников... В общем, хватанул стакан, другой, чтобы стресс снять... Потом запустил бутылкой в зеркало и спать пошел. Лежит, спит... - Сергей замолчал, глядя на рыболова, пришедшего, судя по всему, к мысли о необходимости принять меры предосторожности. Встав и прихватив удочки и рюкзак, тот выбрался в проход, а оттуда пошатывающейся походкой удалился в тамбур. Видимо, решил от греха подальше перейти в другой вагон, а то и вовсе сойти на ближайшей станции.
        - Испугался, - констатировал Кононов.
        - И чего, спрашивается? - Сергей пожал плечами.
        - Ты, Сережа, этих времен не помнишь, а я застал кое-что. Да и наслышан - какой-никакой, а все-таки бывший историк. А уж он-то, - Кононов кивнул на дверь тамбура, - и вовсе веселые времена помнит, когда и за анекдоты сажали. Так что все правильно он сделал. В таких случаях лучше перестраховаться. Излагай, Сережа, свою байку.
        - Да не байка это, - возразил Сергей, - а литературное произведение, рассказик. И не мой, а редактора «Порога». Фантастический рассказ.
        - Так фантастика это и есть байки, - заметил Кононов. - Взрослые дяди фантазируют, все пальцы собственные обсасывая, то бишь высасывая из пальцев - маги, драконы, звездные бойни, терминаторы... и имеют с того денежку немалую. Впрочем, это не самый худший способ зарабатывать на хлебушек. И писатели есть действительно хорошие. Слушаю тебя, Сережа.
        - Ядовитый ты какой-то, - сказал Сергей. - Жизнь прошлась тяжелыми сапогами?
        - Не только сапогами - бульдозером. А местами - дорожным катком, - Кононов криво усмехнулся. - Угораздило жить в эпоху перемен.
        - Так ведь и меня тоже угораздило, но по мне практически не топтались...
        - Значит, повезло. Ты рассказывать будешь или нет? Ну, лежит он, спит - и что дальше? Двойник к нему заявился? Или мужик с топором?
        - Нет, не двойник. А «Мужик с топором» - это «Стрелецкая», настойка горькая, знаешь такую? Так вот, проснулся резко, а встать не может - голова от водки тяжелая. И слышит - в прихожей какие-то звуки... а потом шаги. Крадется кто-то в комнату.
        - Блин, страшилка пионерлагерная, - не удержался от комментария Кононов. - Мы такие после отбоя рассказывали. «Черный-черный гроб... Черная-черная рука... Белые-белые волосы!»
        - Так и редактор, наверное, тоже в пионерлагере в детстве бывал... Слушай дальше. За окном фонарь горел, поэтому в комнате не так темно было, и парень этот увидел подступающую к нему фигуру с ножом в руке. Скатился с дивана, бросился в прихожую, мимо этого, чтобы деру дать из квартиры. Налетел в прихожей на табуретку - сам же там и оставил, когда водку пил, - и качнуло его по пьяни на трюмо. Он руку выставил - а рука вместо того чтобы наткнуться на зеркало, ушла в пустоту, и cам он куда-то провалился.
        - Ясен пень куда - в зеркало, - вновь вставил Кононов. - Алиса в Зазеркалье. Как говорил все тот же кашинский однокурсник, Юра Сиднин: «Сказка о гражданке одной чудесной страны, душевнобольной девочке Алисе, с ярко выраженными зрительными и слуховыми галлюцинациями».
        - Ну, тут дело не в галлюцинациях. Он действительно в зеркало провалился, ты угадал. Очнулся - свет бьет в лицо. Перед ним прихожая, лампа под потолком горит, хоть он ее и не включал, у ног тумба трюмо, а входная дверь - напротив него. Распахнута настежь, и за ней видна лестничная площадка. И человек - его зеркальное отражение. Махнуло рукой с ножичком на прощание, ухмыльнулось нехорошо и пошло вниз по лестнице. А парень понял, что видит все окружающее из зеркала. Хотел шевельнуться, крикнуть - ничего не получается. Такие дела.
        - А дальше? - полюбопытствовал Кононов. - Или на этом кончается?
        - А дальше он так и остался в зеркале. Потом, через сколько-то там лет трюмо выбросили на свалку, разбили, а он так и ютился там, в осколках. И понял, что в каждом осколке томится чья-нибудь приговоренная, обреченная не вечную маету сущность. Это как возмездие за грехи прошлой жизни.
        - А что отражение? Пошло резать всех налево и направо?
        Сергей пожал плечами:
        - Больше там ничего не говорится. Читатель волен все додумать сам.
        Стучали колеса, вновь бежала за окном узорная белая оградка. Соседка по скамье все так же клевала носом, периодически встряхивая головой, как лошадь, которую неожиданно огрели кнутом. Сидящий напротив Кононова и Мерцалова мужчина, передвинувшийся на место сбежавшего рыболова, читал газету, рядом с ним что-то поочередно шептали друг другу на ушко парень и девушка в защитного цвета форме бойцов студенческого строительного отряда.
        - Мда-а... - сказал наконец Кононов. - Интересная картинка. Только ко мне-то она какое отношение имеет? Ты хочешь сказать, что этот белоглазый тип - мое отражение? Так он же на меня совершенно не похож!
        - Это смотря из какого зеркала он вылез, - ответил Сергей. - Может кривое оно было и мутное. А может и вовсе не зеркало, а оконное стекло. Или отражение в луже. И вообще, откуда ты знаешь, как на самом деле выглядишь? Ты-то себя не видишь, и никто себя не видит.
        - Э, братец, не передергивай, - поводил пальцем Кононов. - А фотографии? Они на мое отражение очень даже похожи. И вообще, ерунда это все.
        - Фотографии - это да, - согласился Сергей. - Тут я, как говорится, дал, в натуре, маху. Ну, тогда допустим, что отражение, обретя свободу, как-то трансформируется под влиянием внешних факторов. О, как я загнул!
        - Да уж, - кивнул Кононов. - Набрался в своей Сети всякой всячины, теперь можешь и сам фантастику пописывать. Мистический боевик «Вася Пупкин и его зловещее отражение». «Монстр из кривых зеркал». M-м... «Кровавые лабиринты отражений», серия «Российская фантастика ужасов».
        - Лабиринты - это что-то знакомое, - сказал Сергей. - Что-то такое мне попадалось о лабиринтах отражений. У Головачева, что ли, или у этого...
        - Лучше Пушкина читай, - посоветовал Кононов. - Чехова Антон-Палыча, Бунина.
        - Не натыкался я что-то в Сети на Пушкина, - сказал Сергей и встрепенулся: - Слушай, вот тебе самое простое объяснение: твой белоглазый - обыкновенный компьютерный глюк.
        - Как это?
        - А очень просто. Если представить нашу жизнь как сверхсложную компьютерную программу, то в ней непременно должны быть глюки. Твой белоглазый - это и есть один из таких глюков. Так что можешь просто не обращать на него внимания.
        Он помолчал и добавил:
        - В принципе, избавиться от него не сложно - надо всего лишь перезагрузиться.
        - То есть откинуть коньки и потом вновь родиться? - уточнил Кононов.
        - Да, где-то так, - согласился Сергей.
        Кононов хмыкнул, потер подбородок, потом взглянул на брата:
        - Вот что меня всегда умиляло, так это стремление разных сапиенсов объяснить весь мир с позиций какого-то одного нового открытия. Изобрели голограмму и тут же: Вселенная - это голограмма. Открыли торсионные поля - мгновенно разложили по полочкам всякие парапсихологические явления. Внедрили компьютеры - сразу же Вселенная превратилась в компьютер, в единое информационное поле. Завтра изобретут еще какую-нибудь хреновину - и весь мир будет этой самой хреновиной. По-моему, все-таки, с этим отмороженным все гораздо проще и традиционнее. Да, он глюк, но глюк одной только моей черепушки. Мой, блин, черный человек.
        - О чем я тебе и говорил, - сказал Сергей. - У каждого свои шизы. Ты крещеный? - неожиданно спросил он.
        - Нет.
        - А надо бы. Вдруг да поможет.
        - Для крещения вера нужна, Сережа, - не сразу отозвался Кононов. - Это же не то что в партию вступить. Сердцем-то я верить хочу, а головой понимаю, что сам-то объект веры отсутствует, нет его. Такой же глюк, как мой белоглазый. И чем больше народу в этот глюк верит, тем он устойчивей.
        - Как знать... - задумчиво сказал Сергей. - Слушай, давай поищем сейчас твоего. Если я тоже его увижу - значит, не в глюках дело, нужно искать другое объяснение.
        - Не стоит, - отмахнулся Кононов. - Никто его не видит, кроме меня. Ладно, будет досаждать - сам напрошусь в психушку, пусть мозги прочистят.
        - А вот это ты совершенно зря. Там уж точно психом станешь, они же мозги не чистят, а вовсе их ликвидируют. Не будем зацикливаться на глюках, он ведь и не только глюком может быть.
        - А чем же еще?
        - Н-ну... знаком каким-то. Может через какое-то время смысл и откроется. Знаешь, Андрей, просто так, ни с того ни с сего на свете ничего не бывает. Во всем есть смысл, только не всегда его можно определить.
        - Кирпич ни с того ни с сего никому на голову не свалится, - пробормотал Кононов.
        - Правильно говоришь.
        - Это не я говорю, это Воланд...
        - Ты сам посмотри, - оживился Сергей, пропустив мимо ушей последнюю реплику Кононова. - В меня машинку всунули, тебе белоглазого подкинули. Не одни ли и те же пацаны стараются, а? Мы с тобой общей картины не знаем, не видим, а они знают, и сверху им видно все, из космоса...
        Кононов помял подбородок, усвоил услышанное:
        - Уж не кролики ли мы с тобой подопытные, Сережа? Не только ценный мех, но и полтора центнера легкоусваи-вае-мого сала.
        Сергей возбужденно заворочался на скамье, заставив толстуху очнуться от дремоты.
        - А что, это мысль! Они знали, что мы братья, и умышленно свели нас здесь! С какой-то определенной целью. Значит, нужно ждать подсказки. Уверен, будет подсказка!
        - Поживем - увидим, - меланхолично отозвался Кононов. - А вообще иногда мне кажется, что вся моя теперешняя жизнь - нереальна. Накачали меня сулимовские ребятки какой-то фигней, вот и пребываю я в мире грез. По-моему, у Фета сказано:
«И рано ль, поздно ль пробужденье, а должен наконец проснуться человек».
        - Ну да, ну да, - скептически покивал Сергей. - Еще скажи, что вообще жизнь - это сон, а смерть - пробуждение. Старо, Андрей. Хотя вполне возможно, что так оно и есть. Мы с тобой действуем во сне... - Он поднял палец: - Но даже во сне - действуем! Вот сейчас приедем - и ты меня сводишь в «Селигер», давно мечтал пообедать в «Селигере»... Сон не сон, а хавать уже хочется вполне конкретно. Это, видать, нервное...
        - Завидово, - буркнул динамик.
        - Добро пожаловать в Тверскую губернию, - сказал Кононов. - В «Селигер» так в
«Селигер» - это запросто.

11
        Солнце пробивалось сквозь листву раскидистой яблони, мелкими светлыми пятнышками рассыпаясь по траве. Кононов, закинув руки за голову, лежал на рваном ватном одеяле и отрешенно смотрел в утреннее небо, ощущая себя князем Андреем Болконским на поле под Аустерлицем. Небо было прозрачным и невесомым, небо уходило в бесконечность и в то же время казалось совсем домашним; в нем можно было жить - об этом свидетельствовали юркие ласточки и расползающиеся пушистые инверсионные следы, оставленные промчавшейся недавно в вышине парочкой истребителей, словно связанных невидимой нитью. Хорошо было лежать так, ни о чем не думая, заперев по клеткам разные неуместные мысли, имея, к тому же, под рукой бутылку «Жигулевского» пива. Впрочем, стоящая в траве темно-коричневая бутылка оставалась непочатой - состояние, в котором пребывал Кононов, было вполне самодостаточным и не требовало никакого пива. Такое состояние невольно вызывало у него ассоциации с далекими временами детства - просыпаешься утром и знаешь, что сегодня воскресенье, и не нужно идти в школу, и можно сколько угодно валяться в постели, разглядывая
настенный коврик с медвежатами и мухоморами, и строить какие-то причудливые фантастические планы, возводить целые кварталы воздушных замков...
        Кононов не хотел ни о чем думать. Не хотел принимать никаких решений.
        Ночью ему приснился Сулимов-Корлеоне. В огромных черных итальянских глазах Сулимова читался укор. Укор ему, Кононову, за его нерешительность, за его нежелание, за его наплевательское отношение... «Вы губите будущее, - сказал Сулимов. - Вы губите себя и нас. Очнитесь, вспомните о своей ответственности...»
        Кононов не хотел вспоминать. Ему было хорошо под пока еще не обзавевшейся плодами яблоней, растущей в окружении кустов смородины и малины, на обнесенном невысоким штакетником дачном участке, ничем не отличающемся от других дачных участков возле деревни Константиновка. И дом Мерцаловых тоже не выделялся среди других - не слишком просторное деревянное строение с верандой, увитой виноградной лозой.
«Отец» Сергея был начальником отдела кадров экскаваторного завода да еще и заместителем секретаря партбюро - а значит мог позволить себе обзавестись дачей, чего нельзя было сказать о подавляющем большинстве рядовых горожан.
        Кустарник скрывал Кононова от посторонних глаз. Он смотрел в небо, а вокруг стояла тишина, словно в самые первые дни творения в Эдемском саду. Впрочем, временами издалека доносился треск мотоцикла - но эти звуки можно было отнести к проделкам коварного райского змия, разминающегося перед тем, как дискредитировать людей в глазах Господа.
        Накануне, когда электричка прибыла на калининский вокзал, Кононов намеревался взять такси, но Сергею захотелось прогуляться до «Селигера» пешком. Они неторопливо шли по проспекту Чайковского, где еще стоял всегда умилявший Кононова дорожный знак «Переход для слепых», указывающий точнехонько на придорожную канаву, и Сергей все глядел и глядел по сторонам, читал вывески, рассматривал витрины. Кононов прекрасно понимал его: Сергей вернулся в Калинин собственного детства, в тот Калинин, воспоминания о котором, конечно же, уже изрядно потускнели у него, покрывшись патиной прошедших трех с половиной десятков лет.
        Миновав культпросветучилище и трампарк, дошли до площади Капошвара, где высились две новенькие, первые в Калинине, девятиэтажки, и наконец-то обнаружили будку телефона-автомата с висящей на своем месте трубкой; во всех ранее попадавшихся им на пути будках трубки были срезаны местными добрыми молодцами - явление обычное и привычное. Зашли внутрь, и Кононов набрал подсказанный ему Сергеем номер.
        - Алло? - раздался возле его уха негромкий мягкий женский голос; в трубке слегка потрескивало.
        - Нина Павловна?
        - Да.
        - Это я по просьбе Ольги Ильиничны звоню, вашей соседки по даче, - начал Кононов, воплощая в жизнь заранее разработанный вместе с Сергеем не очень уклюжий сценарий. - Она просила вам позвонить, и номер сказала.
        - Что случилось? - обеспокоенно спросили в трубке. - Что с Ольгой Ильиничной?
        - Да нет, ничего. Я ее сосед, она просила позвонить. Я шел звонить по своим делам, по телефону-автомату, а она с балкона позвала. Спрашивает, на даче вы завтра будете? У нее к вам какое-то дело. А телефона у нее дома нет. И у меня тоже.
        - А-а, - с облегчением сказали в трубке. - Нет, у нас же завтра отработочная. И у Толи тоже. А в воскресенье буду обязательно. Так и передайте. Чего она хотела-то?
        - Не знаю, Нина Павловна, она не говорила. Хорошо, так и передам. До свидания.
        Не дожидаясь ответа, Кононов повесил трубку на рычаг и взглянул на Сергея.
        - Что? - спросил Сергей.
        - Да, ты прав: у них отработочная. Так что суббота наша. А в воскресенье с утра пораньше надо будет смыться оттуда и вернуться вечером - ты же говорил, они на даче не ночуют. Только ничего там не переворачивать, чтобы не заметили... Выходим, а то уже очередь, - Кононов кивнул на остановившуюся у телефонной будки пожилую, явно супружескую, пару.
        - Мне бы только с машинкой разобраться, - сказал Сергей и открыл стеклянную дверь. - Тогда, думаю, будет попроще...
        Мечты Сергея о ресторане гостиницы «Селигер» не удалось воплотить в реальность - туда никого не пускали по причине «спецобслуживания» делегации из венгерского города Капошвара - побратима Калинина. Пришлось перенести обед в Заволжье, в ресторан на речном вокзале, из высоких окон которого открывался великолепный вид на Волгу, Тверцу и затверецкие церквушки. Оттуда они, отоварившись в гастрономе коньяком, пивом и прочей снедью, на трамвае добрались до силикатного завода и, пройдя через редкий сосняк и миновав затянутый ряской пруд, прибыли в дачный поселок. С проникновением на дачу могли возникнуть проблемы, но, к счастью, запасной ключ лежал там же, где он лежал и десяток лет спустя - в банке из-под сгущенного молока под крыльцом. Вздремнули с полчасика, а потом Сергей приступил к проверке работоспособности машин времени - и своей, и Кононова.
        Внешне это выглядело совершенно не впечатляюще. Кононов, полулежа на кушетке, застеленной старым ватным одеялом, смотрел на Сергея, который устроился на табурете за столом, у окна, выходящего на огород. Сергей неподвижно сидел, поставив локти на стол и закрыв лицо ладонями, и со стороны могло показаться, что человек просто заснул сидя, утомившись от трудов праведных или перебрав дурманящих напитков. Однако это было не так: Кононов теперь отчетливо ощущал свой имплантат, ощущал, как что-то почти непрерывно меняется... Словно кто-то крошечный проник в сознание и щекочет мягким куриным перышком...
        Кононов не выдержал и с силой поскреб ногтями голову - и Сергей тут же, не отрывая ладоней от лица, прикрикнул на него:
        - Не расслабляйся! Настройку сбиваешь. Сосредоточься, Андрей!
        Еще раньше Кононов полюбопытствовал, каким образом Сергей намерен производить
«техосмотр» машины времени и откуда он знает, как этот осмотр производить.

«Все это в меня вложено, - последовал ответ. - Просто мысленно открываю файл
«Подсказка» и шпарю в соответствии с ним. Вижу все файлы, и знаю, что с каждым из них делать. Пацаны инопланетные разжевали все до мелочей, тут и школьник разобраться может... И знаешь, что я думаю, Андрей? Это ведь никакие не файлы на самом деле, не компьютерные программы - это я, компьютерщик Сергей Мерцалов, все представляю именно в таком виде. А если бы они впендюрили эту машинку не мне и не в две тысячи восьмом, а какому-нибудь математику в девятнадцатом веке, когда компьютеров и в помине не было - то математику все представлялось бы в виде формул. А Чайковскому, может быть, - как ноты...»
        Так прошел час, а то и больше - Сергей сидел, уткнувшись лицом в ладони, и лишь изредка то вытягивал ноги под стол, то забирал их под табурет, а Кононов, подперев голову рукой, лежал на боку, прислонившись спиной к оклеенной цветастыми обоями стене, сосредоточившись на своей машине времени и заставляя себя не обращать внимания на легкий внутренний зуд. И наступил момент - словно что-то сдвинулось в нем. Наконец-то повернулся в замочной скважине не совсем подходящий ключ; прорвала запруду все напиравшая и напиравшая весенняя вода; после долгих усилий задвинулся перекошенный ящик письменного стола; попал, слава тебе, Господи, в гнездо непокорный шуруп... Кононов ощутил, как неуловимо преобразился имплантат, приобретя какое-то новое содержание.
        - Есть, - удовлетворенно констатировал Сергей, не отрывая ладони от лица. - Только не дергайся, закачка пошла.
        Еще минут через пятнадцать Сергей наконец опустил руки, откинулся назад - и чуть не свалился с табурета, в последний момент успев ухватиться за ножку стола.
        - Блин! - воскликнул он. - Привык к своему креслу! Финиш, Андрей. Приплыли.
        - Что, неужели все? - недоверчиво спросил Кононов. - Получилось?
        - Думаю, да, получилось. Но нужно будет проверить на практике.
        - Практика - критерий истины, - изрек Кононов. - Так нас учила марксистско-ленинская философия. Почему же раньше моя машинка не пахала? Я нарушил правила эксплуатации? Или бензин хреновый попался?
        - Потому что у тебя копия, а не оригинал, - пояснил Сергей, - А при копировании всегда могут возникать проблемы и копия получается не тождественной оригиналу. Сбой произошел - и все, кранты: какой-то файл не пашет. Простейший пример, из практики: у меня на сканере стоит девятый «файн ридер», распознает даже написанное от руки тупым карандашом. И вдруг летит мой «файн ридер», хоть и лицензионный. Удаляю, ставлю новую версию - не пашет! Что за дела, думаю, начинаю разбираться. Оказывается, какой-то скрытый файл от прежней программы остался и всю малину обсирает. И пока его не найдешь - делов не будет. Вот и у тебя что-то подобное получилось. Но теперь должно фурычить: и в прошлое - до момента рождения, и в будущее - до момента старта.
        - Проверим? - предложил Кононов. У него все дрожало внутри. Неужели появился шанс вернуться в собственное время?
        Сергей взял со стола спичечный коробок, принялся сосредоточенно вертеть его в руках, разглядывая так, словно впервые увидел продукцию Чудовской фабрики.
        - Чего молчишь? - встревоженно спросил Кононов и сел на кушетке, спустив ноги на пол. - Сам же говорил - нужно на практике проверить. Что-то не так?
        - Страшновато, - признался Сергей и бросил коробок обратно на стол. - Вдруг ничего не выйдет? Они же мне вдолбили, что обратного хода нет. Что, сами не знали? Это вряд ли. Значит, обманывали? Зачем? Этот файлик я только сейчас обнаружил; не знаю, откуда он нарисовался...
        - Ты, Сережа, в электричке очень верную мысль озвучил. Насчет того, что просто так ничего не бывает. И насчет того, что нам тут, внизу, не видно общей картины, общего замысла. По каким-то неведомым нам причинам этим марсианам было нужно, чтобы ты не знал, что у машинки есть задний ход. И по тем же неведомым нам причинам им нужно, чтобы, оказавшись в прошлом, ты узнал, что можно вернуться. Именно оказавшись в прошлом узнал, а не раньше.
        - Но я ведь вообще ни в какое прошлое не собирался! - воскликнул Сергей. - Меня просто вынудили, у меня просто выхода другого не было!
        - И меня тоже заставили. И я тоже никуда не собирался.
        - Вот, блин, шарада! - Сергей с силой щелкнул ногтем по спичечному коробку, так что тот, скользнув по столу, долетел до стены и, ударившись об нее, упал на пол, рассыпав свое содержимое. - Что им от меня нужно-то?
        - «Пикник на обочине», - сказал Кононов. - Случайно тебе эту машинку всунули. Шли марсиане по своим делам и обронили машинку - прямо в твою черепушку. Без всякого умысла.
        - А что, не самая плохая версия, - немного помолчав, сделал вывод Сергей. - Жалко, нельзя проверить правильная ли...
        - Почему нельзя? - возразил Кононов. - Вернуться в первое января две тысячи восьмого, на турбазу, постучаться в шарик к марсианам, а когда откроют - задать вопросы.
        Сергей некоторое время сидел неподвижно, а потом хлопнул себя ладонями по коленям и произнес тоном Ширвиндта из ширвиндтовско-державинской сценки на каком-то старом отеле-«огоньке»:
        - Мысль, конечно, очень интересная. - Помолчал и повторил, уже никого не копируя: - Очень интересная мысль, Андрей. Только боюсь, не откроют они мне, не пустят в свою посудину. И насчет переноса в ночь на первое... Мы же еще не проверяли...
        - Так давай проверим, - голос Кононова звучал не очень уверенно. Ему тоже было страшновато - а вдруг, действительно, ничего не получится?..
        - Нет! - решительно сказал Сергей и поднялся с табурета. - Проверять будем завтра, куда нам спешить? А сейчас давай лучше коньячку выпьем, расслабимся. И зуб заодно пополощу - что-то опять он ныть начинает.
        - Коньяк - ништяк! - охотно согласился Кононов. Нет ничего лучше, чем отложить на завтра предприятие, в благополучном исходе которого совершенно не уверен.
        - Кто лакает коньячок, тот клевый чувачок, - подхватил Сергей, направляюсь к посудному шкафу.
        А Кононов, уже роясь в сумке, сделал вывод:
        - Не годимся мы с тобой, Сережа, в герои штатовских боевиков. Те резину тянуть не стали бы.
        - Это в кино не стали бы, а в жизни...
        Накромсали хлеба и колбасы, открыли паштет. Разлили по стаканам трехзвездочный коньяк. Выпили. Помолчали. Дело шло к вечеру, и как всегда в это время потянуло в окно сероводородной тухлятиной со стороны пятьсот тринадцатого - номерного завода из числа оборонных предприятий. По ходившим в городе слухам, в мире было только три таких завода: в Соединенных Штатах, во Франции, и здесь, в Калинине; Кононов слышал такое еще в школьные годы.
        После третьего приема армянской жидкости Сергея осенило. Поставив пустой стакан на застеленный потертой клеенкой стол, он прожевал солидный кусок «докторской» и воодушевленно заявил:
        - Понял! Я все понял, Андрей!
        Кононов перестал смаковать солнечный напиток и с ехидным прищуром взглянул на брата:
        - Впервые вижу человека, который все понял. Завидую...
        - Не цепляйся к словам! - Сергей помотал пальцем и стало заметно, что координация движений у него уже слегка нарушена. - Я этих конкретных энэловцев... энэлошников имею в виду, а не устройство мироздания.
        - И что же ты понял?
        - Эксперимент! - провозгласил Сергей и шумно отодвинулся от стола вместе с табуретом. - Они на мне эксперимент проводят! Воткнули мне машинку и наблюдают за моей реакцией. Решусь ли смыться в прошлое, зная, что обратной дороги нет, что там буду делать... Кстати, о твоем белоглазом. Когда тебе машинку скопировали, они и за тобой начали следить. Белоглазый - это наблюдатель, следящее устройство. Смотрят, сопоставляют, выводы делают. Диссертации кропают... Эксперимент, Андрей, это я тебе говорю!
        - Почему же у тебя нет такого же белоглазого?
        - Разные подходы, - тут же нашел ответ Сергей. - Может, за мной кто-то невидимый по пятам ходит. А сейчас сидит вон в том углу.
        Кононов невольно посмотрел туда, куда мотнул головой Сергей. Возле шкафа приткнулся стул с перекошенной спинкой. Не видно было, что на нем кто-то сидит.
        - Америку ты не открыл, Сережа, - сказал он и отставил недопитый стакан. - Про подопытных кроликов я уже упоминал, еще в электричке. И вообще идея не новая, я такое уже где-то читал. Мол, явление НЛО - это изучение реакции землян на необычное, подготовка к приобщению нас к галактическому сообществу. Я не говорю, что такого не может быть, - добавил он, увидев, что Сергей, судя по выражению его лица, собирается возразить. - Я говорю, что подобные предположения уже высказывались. А вот истинны они или нет - пока неизвестно. А может, и не будет известно никогда.
        - Ну, ты зануда, братан! - Сергей чуть покачнулся на табурете. - Новая идея, не новая - какая разница? Про белоглазого я сам допер, согласен? А теперь вот что я тебе скажу: они с моей помощью, а теперь и с твоей тоже, хотят наше прошлое перекроить, понял? Что-то их там не устраивает, в нашей истории. Сами по каким-то причинам не могут - Заратустра не позволяет, как говаривал Остап Ибрагимович - вот и решили действовать моими руками. Только не говори, что идея не новая. Моя это идея, она мне только что в голову пришла!
        - Не буду говорить, Сережа, - не стал возражать Кононов. - Давай еще по чуть-чуть - и баиньки. Тебе окончательно отойти надо, восстановиться.
        - Согласен. - Сергей вновь придвинулся к столу. - Баиньки так баиньки. А знаешь что, Андрей? Прежде чем пробовать, я завтра с утра в город смотаюсь... На дом свой погляжу.
        Кононов молча кивнул. Желание Сергея было ему понятно: посмотреть на дом, увидеть тех, кто тебя вырастил, кого долго считал своими настоящими родителями...
        - А потом попробуем, - продолжал Сергей. - И еще ты мне своих... моих отца и мать покажешь, хорошо?
        Кононов вновь кивнул и потянулся к бутылке. Он не хотел думать о том, что делать дальше, в том случае, если обе машины времени не подкачают и смогут перенести его и Сергея в будущее. В любое время - вплоть до июня две тысячи восьмого. И обратно. И опять вперед...
        Злоупотреблять коньяком они действительно не стали, а к закупленному
«Жигулевскому» и вовсе не притронулись. Выпили еще по глотку трехзвездочного, посидели немного, отдавая дань святому принципу «а поговорить?», и устроились
«валетом» на кушетке - было тесновато, но вполне терпимо.
        Коньяк оказался прекрасным снотворным, и Кононов за всю ночь ни разу не проснулся. Голова наутро была ясной, как чисто вымытый стакан, насухо вытертый и готовый принять любое содержимое, и мысль о возможной неудаче при испытании хронокаров уже не сидела занозой, подобной той, что беспокоила бронзового мальчика в скверике у
«Селигера», а воспринималась спокойно... даже нет, не так: откуда-то появилась уверенность в том, что хронокары не подведут и все обязательно получится.
        Умылись, побрились, позавтракали - и Сергей отправился в город. А Кононов начал слоняться по комнате (не хотелось лишний раз светиться за пределами дома - суббота, народ едет на дачи, и мало ли что могут подумать соседи, увидев незнакомца без сопровождения хозяев - в тысяча девятьсот семьдесят втором у людей еще не было отчуждения друг от друга...). Однако, вскоре это занятие ему надоело и он решил рискнуть: снял с кушетки одеяло, прихватил с собой бутылку пива и с предосторожностями выбрался из дома. И залег в окружении кустов, оградивших его от чужих глаз.
        Кононов бездельничал на одеяле уже довольно долго, и постепенно благодушное состояние начало улетучиваться, и запертые в клетки мысли, каким-то образом ухитрившись освободиться из заключения, мало-помалу заполонили сознание, и не было никакой возможности загнать их обратно под замок.
        Да, пусть перемещение вперед по времени остается пока предположением, не подтвержденным на практике. Пока не подтвержденным. Но если это предположение подтвердится - что он, Кононов, скажет пославшим его, когда вернется в две тысячи восьмой год? С одной стороны, он, вроде бы, добросовестно выполнил свою задачу: разговор с отцом состоялся и закончился именно так, как и намечалось Сулимовым. Будущий изобретатель - то есть не изобретатель, а обладатель машины времени - Сергей Мерцалов не должен был появиться на свет в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Вообще не должен был появиться на свет. С другой стороны, Сергей Мерцалов был сейчас цел и невредим, машина времени была при нем, и он мог при желании вмешиваться в события прошлого. И изменять их, тем самым изменяя будущее.
        С третьей стороны - да, выходит, что есть у проблемы и третья сторона, а возможно, и четвертая, и пятая, - так вот, с третьей стороны, он, Андрей Кононов, тоже, вроде бы, уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему, существуя только в этом самом «миге между», который, по словам поэта Леонида Дербенева, и называется жизнью, и никакие изменения предшествующих событий не грозят его личному существованию. Как сказал Сергей, они оба теперь находятся как бы вне времени. Изменения могут повлиять только на судьбу «временной» личности - теперешнего четырехлетнего пацаненка Андрюши Кононова (а у Сергея и вообще никакой «временной» личности нет), но никак не повлияют на него, сиюминутного Андрея Кононова, и сиюминутного, ушедшего в город Сергея Мерцалова - обладателей двух машин времени..
        Значит, никакие действия двух «хрононавтов» в период между тысяча девятьсот шестьдесят восьмым (для него, Кононова) и семьдесят вторым (для Сергея) - и две тысячи восьмым годами лично им ничем не грозят. Даже если он, Андрей Кононов (жуткое, отвратительное предположение, но все-таки...), убьет четырехлетнего пацана Андрюшу Кононова с улицы Желябова - с ним, «вневременным», ничего не случится.
        А случиться что-нибудь при изменениях прошлого может с другими людьми. С доном Корлеоне и его молчаливым помощником Ивановым. Или, к примеру, с каким-нибудь Петей Дудочкиным, который должен был родиться году в семьдесят четвертом - семьдесят пятом, но теперь уже не родится... Почему? А потому что вчера он, Кононов, вместе с Сергеем, покупал коньяк в гастрономе на Комсомольском проспекте, а в очереди за ними стоял молодой преподаватель политеха Николай Дудочкин. Допустим. В еще не измененном появлением «хрононавтов» прошлом он вышел из гастронома в восемнадцать тридцать две и на трамвайной остановке встретил девушку, помог внести ей в вагон чемодан или там еще какую-нибудь крупногабаритную кладь... они разговорились, познакомились... потом поженились, и у них родился сын Петя. А вчера, в уже измененном прошлом, из-за стоящих перед ним в очереди Кононова и Сергея, долго загружавшихся коньяком и пивом, он покинул гастроном не в восемнадцать тридцать две, а на пять минут позже, когда трамвай уже отъехал от остановки, свернув на улицу Горького и увозя девушку с чемоданом, которую ему больше не суждено
было увидеть... И прощай навсегда, Петя Дудочкин.
        Значит, кто-то не родится... Они с Сергеем, как герой известного рассказа Брэдбери, находясь здесь, в прошлом, то и дело, сами того не ведая, топчут бабочек, изменяя тем самым узор будущего.
        Выходит, Сулимов прав? Что-то может случиться и с другими людьми? А какое, собственно, ему, Кононову, дело до других людей? «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» - как пелось в песне из старого кинофильма «Последний дюйм».
        Какое ему дело?! Рассуждал он уже так, рассуждал...

«А совесть-то у тебя, есть, парниша?» - спросил себя Кононов.

«Так что, укокошить собственного брата? - тут же задал он себе другой вопрос. - И тогда с совестью все будет в полном порядке?»
        Ситуация была патовой, от подобных ситуаций - Кононов знал - люди могут сойти с ума; поэтому, мобилизовав все силы, он постарался переключить мысли на что-нибудь другое, «Кривая вывезет», - мелькнуло в голове, и он ухватился за это нехитрое утверждение как за соломинку, которая, конечно же, никак не может спасти, но порождает хотя бы кратковременную иллюзию возможности спасения. Чтобы окончательно отстраниться от неудобных размышлений по поводу не дающей ему покоя дилеммы, он принялся зубами открывать бутылку пива; наконец, преуспел в этом занятии, чуть не отломив кусок зуба (в студенческие годы эта процедура проходила гораздо легче - зубы прочнее были, что ли?) - и сосредоточился на поглощении уже успевшего нагреться на солнце горьковатого продукта калининского пивзавода.
        За этим занятием и застал его вернувшийся Сергей. Вид у него был не особенно веселый.
        Кононов, подвинувшись, чтобы освободить место, молча смотрел, как Сергей устраивается на одеяле. Сергей расстегнул ворот тенниски, сорвал травинку и, сжав ее губами наподобие сигареты, обхватил руками поднятые колени. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, забрал у Кононова бутылку и допил остатки пива. Повертел ее в руках и бросил в кусты.
        - Впечатления меланхолические, да? - нарушил молчание Кононов. - Я когда зашел в свой двор, в первый же день... защемило аж до слез.. Хотя плакать в последний раз доводилось черт-те когда, да и то по большой пьяни...
        Сергей медленно покивал. Выплюнул травинку.
        - У меня тоже... защемило... Окна наши увидел, а на окне кактус стоит... Я его не помнил, а тут вспомнил. Когда маленький был, полез на подоконник и укололся... Заревел, сбросил его на пол, горшок разбился... Я один дома был, взял тряпку, завернул его и выбросил в форточку. Тогда зима была - прямо в сугроб. Мама только через день заметила, когда ему в сугробе уже кранты пришли... - Сергей задумчиво усмехнулся. - Попало мне... В смысле, выслушал нотацию от мамы. - Он повернул к Кононову похожее на скорбную маску лицо. - Я про этот кактус напрочь забыл, а теперь вот увидел - и вспомнил...
        - А своих... не видел? - осторожно спросил Кононов.
        - Нет. Я во дворе на лавочке сидел, смотрел на наши окна. Никого. И лавочку эту вспомнил, сейчас ее уже нет... ну, там, в две тысячи восьмом... Блин, Андрей, эмоции-то не самые веселые... Может, это и правильно, что мы многое забываем? Иначе с катушек бы соскочили от всех этих воспоминаний.
        - Может и правильно, - согласился Кононов. - Создавал нас Господь Бог не тяп-ляп, на скорую ручку, в комок да в кучку, а с умом. Все сначала рассчитал, спроектировал, все предусмотрел.
        - Да, похоже, что так. - Сергей тряхнул головой. - Ладно, Андрей, давай приступим, а то мне скулить хочется. Бродил по городу, смотрел... И состояние такое... такое. . не передать...
        - У меня это было, Сережа, - негромко сказал Кононов. - Потом все как-то притирается, теряет остроту. Относишься к этому уже гораздо спокойнее. Я же говорю, с умом нас создавали.
        - Ф-фу, - длинно выдохнул Сергей. - Спасибо Ему, что с умом. - Он поднял голову к светлому небу и добавил: - Это я без шуток.
        Перебравшись в дом, они устроились на тех же местах, что и накануне, при проведении «техосмотра»: Сергей на табурете у стола, а Кононов на кушетке.
        - Ну что, Андрей, приступим, - деловито сказал Сергей. - Сейчас попробую переместиться минут на десять вперед. - Он придвинул к себе будильник. - Двенадцать двадцать три. Туда и назад. А потом ты. Ну, поехали, с Богом!
        Сергей положил руки на стол, сжал кулаки. Лицо его стало сосредоточенным, на скулах пошевеливались желваки. Кононов, до боли закусив губу, во все глаза смотрел на брата и мысленно твердил: «Давай же, давай! Давай!..» Солнце заливало комнату ярким светом, но Кононову показалось, что фигура Сергея на мгновение словно бы расплылась, стала нечеткой. Он моргнул, а в следующий миг изумленно откинулся к стене. Сергей, совершенно голый, сидел на собственных брюках, а тенниска и носки лежали на полу у стола, накрывая сандалии.
        - Йес! - победно провозгласил Сергей, поворачиваясь к Кононову. - Получилось!
        Он вытащил из-под себя брюки, извлек из них трусы. Кононов никак не мог отстраниться от стены - тело размякло как пластилин на солнцепеке и не желало повиноваться.
        - Получилось, Андрей! - Сергей надел трусы и присел на край стола. - Я был в будущем, будильник показывал двенадцать тридцать три. Но тебя там не было.
        Кононов, наконец, сумел оттолкнуться от стены и сесть на кушетке. Обеими руками усиленно потер щеки, словно стараясь отполировать их до зеркального блеска, поднял глаза на Сергея:
        - А куда же я подевался?
        Сергей пожал плечами:
        - Понятия не имею.
        - Значит, через десять минут здесь появится еще один Сергей Мерцалов? - помолчав, спросил Кононов.
        Сергей вновь пожал плечами:
        - Не знаю. По идее - да. С другой стороны, в двенадцать тридцать три здесь никого не было. Только я, который в будущем. Голый. А меня, который движется вместе со временем из прошлого, одетого, - не было. Парадокс!
        - Теория времени не разработана, - заметил Кононов, вспомнив Сулимова. - Предполагать можно одно, а на практике будешь иметь совсем другое.
        - Да уж, - протянул Сергей, облачаясь в тенниску. - Будем экспериментировать, а на основе экспериментов и получится теория. Главное - аппаратура работает нормально! Давай, Андрей, проверяй свой агрегат.
        - Чуть позже. После двенадцати тридцати трех. Хочу дождаться этого момента.
        - Ладно, подождем, - согласился Сергей; он уже полностью оделся и обулся. - По такому поводу не грех и пивка хлебнуть.
        - Потом пивко, - отмахнулся Кононов. - Пять минут осталось.
        Большая стрелка будильника доползла до нужной отметки, но в комнате ничего не произошло. На табурете у стола не возник голый Сергей из прошлого, из двенадцати двадцати трех (одетый Сергей на всякий случай еще раньше отошел в сторону, к шкафу).
        - Будущее изменилось, - констатировал Кононов. - Тебя, голого, здесь нет. А я есть.
        - Да, парадокс на парадоксе, - отозвался Сергей. - Смотри на будильник.
        Кононов послушно повернул голову к столу, где мерно тикал ветеран советской часовой промышленности с исцарапанными красными боками и надтреснутым стеклом.
        - Тридцать четыре первого, - сказал он. - И что?
        - Смотри, смотри. Я, когда переместился... точнее, хронанулся, переставил его на..
        Сергей не договорил. Кононов, издав тихое восклицание, вытаращился на то место, где только что стоял будильник. Теперь его там не было, хотя тиканье продолжало доноситься откуда-то сбоку и сверху.
        - Вот! - торжествующе сказал Сергей, поворачиваясь к шкафу и тыча пальцем в непонятно каким образом мгновенно оказавшийся на шкафу кругляшок на подставке. - Это я его туда переставил в двенадцать тридцать четыре. Чтобы потом поглядеть, что из этого получится.
        - Понял, - сказал Кононов и вновь опустился на кушетку. И тут же добавил: - Хотя ни черта не понял. Тебя нет, а воздействие есть. Темный лес!
        Сергей снял будильник со шкафа, поставил обратно на стол и повернулся к Кононову:
        - Лес-то пока темный, но отдельные просветы уже имеются. Никаких двойников не будет, Андрей, потому что мы с тобой действительно как бы вне времени. Можем мотаться туда-сюда, можем вернуться в две тысячи восьмой...
        - Ага, - сказал Кононов. - И тебя там заловят и ликвидируют, и меня тоже, как свидетеля.
        - Хрена с два! Замучаются! У нас же аппаратура! «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем, при нем!» - процитировал он вузовского преподавателя из гайдаевской кинокомедии, скопировав интонацию, и мечтательно закатил глаза: - Э-эх, с нашими машинками можно таких дел наворотить!.. Опять же, продать можно, только теперь уже не нашим.
        - Толку с того, что аппаратура при нем? - скептически заметил Кононов. - Так и бегать постоянно от кагэбэшников-эфэсбэшников? А продашь - тебя же и угрохают, на фиг ты им нужен будешь. В наше с тобой время, Сережа, никому мы на фиг не нужны, и вообще никто никому на фиг не нужен. Были мы обществом, а стали волчьей стаей.
«Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком» - это именно про наши времена. С-суки, такую державу развалили!..
        Сергей удивленно уставился на него:
        - Тебе что, совок жалко?
        - Не совок, а Советский Союз, - с неожиданным ожесточением ответил Кононов. - Союз Советских Социалистических Республик. Мне там жилось неплохо, и не только мне - всем нам жилось. А свободы не хватало десятку недовольных, такие всегда есть, в любом обществе, и всегда недовольны. Ну вот, добились свободы - и на кой она им нужна? Они же и теперь недовольны, потому что по-другому просто не могут. Не совок, Сережа, а Советский Союз. Ты тоже в нем вырос.
        - Да Бог с ним! - не стал вступать в дискуссию Сергей. - Союз так Союз, не о том речь. Главное - у нас есть то, чего нет ни у кого другого. Так давай понапрягаем извилины, пораскинем серым веществом и прикинем, как нам с наилучшей пользой это наше ноу-хау употребить. Ты только подумай, оцени перспективы: хочешь - в прошлое, хочешь - в будущее...
        - Хочу - пряники ем, хочу - печенье, ~ с иронией подхватил Кононов. - У меня пока насчет будущего полная неясность. Еще не пробовал.
        - Так давай, действуй! Настраивайся - и вперед!

12
        Сквозь трещины в асфальте пробивалась веселенькая зеленая травка, еще не знающая, что такое летняя жара и пыль. С волжской набережной тянуло свежестью, многолетние роскошные липы, клены и тополя вместе с ровными стенами высоких кустов, обрамляющих аллеи, надежно защищали от ветра и солнца зеленый остров городского сада, начало которому положил еще в восемнадцатом веке небольшой парк, примыкавший к Путевому дворцу.
        Кононов и Мерцалов сидели на скамейке, в тенечке, и неторопливо ели мороженое - сливочное, в вафельных стаканчиках, украшенное тающими во рту кремовыми розочками. За их спинами бежали по кругу лошадки, тигры, медведи и жирафы разноцветной детской карусели, впереди, за летней эстрадой, вздымалось над зелеными кронами неторопливо вращающееся «чертово колесо»; справа, под высоким склоном, усеянным золотыми пятнышками одуванчиков, текла окаймленная гранитными плитами Волга, а слева, за высокой оградой, изредка мелькали сквозь просветы в кустах красные бока трамваев, челноками снующих по улице Советской, бывшей Миллионной... Наискосок от скамейки, позади детской карусели, возле выхода из горсада к почти средневековым башням кинотеатра «Звезда», располагался стеклянный параллелепипед кафе «Сатурн», славившегося пивом и портвейном «Южный» на разлив, темным, как сама южная ночь («Хочешь отдохнуть культурно - подходи к дверям «Сатурна»!» - помнилось Кононову студенческое присловье); однако «Сатурн» они с Сергеем не посетили - им было хорошо и без пива, даже если его чередовать с портвейном «Южный». Было
начало пятого, и отдыхающей публики в горсаду хватало. Люди прогуливались по аллеям и набережной, сидели на лавках возле эстрады, пили лимонад и ели мороженое на летних площадках, играли в настольный теннис и склонялись над клетчатыми досками в большом шахматном павильоне, покупали билеты в летний театр на очередной индийский кинофильм, проходили мимо Кононова и Сергея, и никому из этих людей даже в голову не могло прийти, что эти двое среднего возраста мужчин явились сюда из будущего, из нового века и даже тысячелетия... из того времени, которое (в чем, наверное, не сомневался ни один из гуляющих в городском саду) будет обязательно светлым, радостным и безмятежным...
        - А вон там раньте был цирк шапито, - сказал Кононов, кивая на пеструю клумбу в углублении между двумя поросшими травой откосами. - Сам Юрий Никулин там когда-то работал.
        - Знаю, - отозвался Сергей и шумно всосал мороженое, едва не капнувшее ему на брюки из прохудившегося у днища стаканчика. - И про Салтыкова-Щедрина знаю, тверского вице-губернатора, и про Достоевского, что жил он здесь несколько месяцев. А вот ты знаешь, почему здесь низина? - Сергей показал на ту же самую клумбу. - Думаешь, ручей в Волгу стекал?
        Кононов улыбнулся:
        - Братишка, я же здесь родился и жил. И на третьем, кажется, курсе сдавал зачет по истории Верхневолжья и, естественно, Твери. Не ручей тут был, а проезд к Волге, к понтонному мосту. А вот ты-то откуда знаешь?
        Теперь уже улыбнулся Сергей:
        - Я тоже здесь родился и вырос, братишка...

«Тихо падает, падает снег, я по снегу к тебе иду, - вспомнилось Кононову. - Ах, как медленно падает снег в городском саду...» Мягкая, разительно отличающаяся от других, «блатных» сочинений тверича Михаила Круга песня. Может быть, вон он, Михаил Круг, в той коляске, что катит вдоль ограды набережной молодая мама. Совсем маленький малыш, ничего не знающий о том, что через три десятка лет пуля грабителя поставит последнюю точку в его жизни. Здесь же, в Калинине. В Твери.
        А вот он, Кононов, знает...
        Но сможет ли предотвратить? Сможет ли подправить будущее?
        Всего лишь несколько часов назад, на даче в Константиновке, Кононов почувствовал, что стал другим человеком. Еще более разительно отличающимся от всех других, от всего остального человечества - кроме Сергея. Это произошло после того, когда он, сосредоточившись и мысленно определив финишный параметр, активировал машину времени и перенесся на полчаса вперед, в будущее. И оказался голым в той же комнате, и Сергея там не было. Удостоверившись в том, что стрелки будильника тоже ушли на полчаса вперед, он вернулся в прошлое, за пятнадцать минут до собственного старта. И вновь не застал Сергея. «Да, мы действительно изъяты из времени», - сказал он себе и переместился в точку старта. Где и обрел брата.
        Машина времени действовала. Обе машины времени действовали.

«Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли»... Бог с ним, с покорением пространства, а вот покорение времени делало его, Кононова, и Сергея пусть не такими уже и молодыми, но действительно хозяевами земли!
        Оставалось только продумать, как наилучшим образом использовать новые возможности, поставившие их не только вровень с богами, но и выше, потому что, как вновь припомнил Кононов, даже боги не могли сделать бывшее не бывшим. А они, Андрей Кононов и Сергей Мерцалов, - могли! Могли переместиться в прошлое и сделать бывшее не бывшим. И изменить будущее. А не понравится измененное будущее - вновь вернуться в прошлое и попробовать подправить что-то еще, каждый раз создавая новую реальность. И еще. И еще...
        Перспективы открывались захватывающие, но пока неясные. Решив, что мозговой штурм может и подождать, они отправились бродить по городу, съездили в Березовую рощу, пообедали-таки в «Селигере» и побывали сначала во дворе у Сергея, а потом во дворе, где провел свое детство Кононов. После этого прогулялись по бульвару Радищева, посидели на берегу Тьмаки и, наконец, забрели в горсад.
        И здесь, на скамейке, Кононову пришло в голову еще одно соображение. Тот четырехлетний карапуз, Андрюша Кононов, вырастет, поступит на истфак, повстречает Ирину, и уедет к ней в Москву, и они будут жить вместе... А потом разведутся, и он останется один, и в две тысячи восьмом будет охранником агентства «Beга». И его уволят. И если он, пребывающий в данный момент здесь, в горсаду, Андрей Кононов, переправится сейчас в две тысячи восьмой - он может встретить себя. В иной, измененной реальности. Встретятся два сорокалетних мужчины с не очень веселым прошлым... А если предотвратить кое-что в жизни того, кто сейчас, здесь, был четырехлетним? Увести его на другую дорожку, которая, возможно, будет более счастливой. Стоит только определить нужную развилку, ту точку бифуркации, из которой можно идти в ту или иную сторону... и не ходить туда, куда уже ходил... Где эта точка? В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, когда он встретил Ирину?
        Был июнь, летняя сессия, он только что сдал экзамен по истории южных и западных славян (все, все помнилось, даже такие подробности!), до экзамена по истории философии оставалось целых четыре дня. Можно было позволить себе небольшую передышку, и не корпеть над толстенным учебником и конспектами, а сходить на пляж, благо погода была просто супер. Он вместе со студенческим дружком-приятелем Пашей Срословым (сколько портвейна было вместе попито!) сел в трамвай и поехал к Волге, навстречу своей судьбе - как потом оказалось.
        Эти две девчонки на задней площадке тоже ехали на пляж, и высокий красавец и краснобай Паша («что ни слово, то Цицерон с языка слетает») первый пошел на контакт, а Кононов его поддержал, и девчонки тоже не оказались молчуньями... В общем, из трамвая у пляжа все четверо вышли уже одной компанией, и на пляже были вместе, и вместе купались, а потом пешком возвращались с Волги, и все-все друг о друге выяснили. Наташа тоже училась в универе, только на биофаке, в новом корпусе у вокзала, а Ирина оказалась ее московской подругой...
        Дуэт Паша-Наташа распался довольно быстро, еще до зимы, как распались потом и другие дуэты с участием Паши (трижды или четырежды разведенный, он потом затерялся где-то в Казахстане - там у него были родственники), а вот пара Андрей-Ирина просуществовала несколько лет... чтобы в итоге тоже перейти из разряда пар в одиночники... Видать, не теми они были половинками, из разных коробок...
        И теперь ему, обладателю машины времени Андрею Кононову, выпала фантастическая возможность подправить жизненный путь другого Андрея Кононова. Что ему стоит теперь перенестись в июньский день тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года и за квартал до трамвайной остановки на улице Урицкого перехватить студентов Андрея и Пашу. Заморочить им головы вопросами типа классических «как пройти в библиотеку?» или «не скажете ли, сколько сейчас градусов по Цельсию?», прикинуться глуховатым и придурковатым, а потом рассыпаться в благодарностях и откланяться - когда трамвай номер пять уже увезет по направлению к пляжу двух девчонок - Наташу и Ирину. И останется Андрей Кононов в Калинине, и женится совсем на другой, и все у них будет хорошо, и никто никогда не попрет его из охранников московского агентства «Вега», потому что никогда он, Андрей Кононов, не угодит в охранники, а станет профессором Тверского университета, и дома его всегда будет ждать любящая жена с сыном и дочкой... или с двумя сыновьями...
        Кононов рассматривал эту свою мысленную конструкцию с разных сторон, вертел и так и эдак, и конструкция все больше теряла краски, тускнела, истончалась, пока не превратилась в серое нечто, ни к чему не пригодным комочком забившееся в какой-то темный уголок сознания.
        Он не желал экспериментировать над самим собой. Пусть даже этот Андрей Кононов был теперь другим человеком.
        Кто знает, куда могла завести другая дорожка... Как бы не вышло так, что где-нибудь в девяносто девятом или в две тысячи третьем году на свете не будет никакого второго Андрея Кононова. Как не было сейчас, в этой реальности, второго Сергея Мерцалова.
        Еще во время послеполуденной прогулки по городу они, пройдя до конца набережную Степана Разина, свернули на тихую, обсаженную тополями улочку, где возле подворотен старинных домов, помнивших еще Тверь купеческую, кое-где сохранились покосившиеся столбики, к которым, как и в Одессе, и в других городах, когда-то извозчики привязывали лошадей. На улице Рыбацкой находился роддом - там в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом появился на свет Божий Андрей Кононов. Там в тысяча девятьсот семьдесят втором родился мальчик, позже названный Сергеем Мерцаловым.
        Но в этой реальности, судя по всему, мальчик Сергей Мерцалов так и не родился. Потому что в списках пациенток, как выяснили Кононов с Сергеем у дежурной медсестры, Галина Михайловна Кононова не значилась. Не поступала она в роддом ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад. И этот факт (точнее, отсутствие факта, если вспомнить, что «факт» в переводе с латыни значит «сделанное») свидетельствовал о том, что Кононов успешно справился со своей миссией: будущий обладатель машины времени Сергей Мерцалов не появился на свет в этой реальности.
        Но данное обстоятельстве отнюдь не мешало ему существовать. И сидеть на скамейке рядом с Кононовым, слизывая с пальцев растаявшее мороженое. «Распалась связь времен», - сказал бы Шекспир. Или, если ближе к оригиналу - «мир вывихнул сустав..
»
        - Что будем дальше делать, братишка? - наконец-то задал Кононов главный вопрос.
        Сергей тщательно вытер губы тыльной стороной ладони, обвел взглядом набережную и раскинул руки на спинке скамейки, всем своим видом выражая праздность.
        - Понятия не имею. Поужинать где-то надо. О! Пойдем в кафе «Восток», у меня с ним приятные воспоминания связаны. Галя Шитова... - Сергей мечтательно зажмурился. - Лена Ханина... Теперь она Ксенженко, в Истре живет.
        Кононов досадливо поморщился:
        - Да я не о том.
        - Знаю, что не о том. Тебя глобальные вещи интересуют. Только я действительно понятия не имею. Слишком много вариантов, не сообразишь, какой выбрать. - Сергей поднял взгляд к небу. Там, над зеленью молодой листвы, моталась туда-сюда стайка голубей. - Знаешь, какая-то лень одолела. Наверное, от осознания собственного могущества. Мы ведь с тобой можем теперь историю кроить по собственному желанию, надо только все хорошо обмозговать и подготовиться.
        - Ты же недавно говорил, что ульяновых и гитлеров десятки, и историю не переделаешь.
        - Мало ли что я говорил. Мог и ошибаться, что, как ты знаешь, свойственно человеку. Вот и проверим...
        - А нужно ли ее кроить, историю? Имеем ли мы вообще право изменять реальность, переделывать будущее?
        - Ты его кое в чем уже переделал, - заметил Сергей. - А теперь рассуждаешь. Лучше на речной вокзал вернись, в прошлый год, и не дай самому себе сесть на катер до Отмичей. Я родиться хочу, блин!
        - «Блин!» - сказал слон, наступив на Колобка. А что, я там себя встречу, на речном вокзале?
        - Бог его знает. А право мы имеем, Андрей. Раз у нас есть машинки - значит и право есть. Другое дело - получится ли у нас что-нибудь серьезное. И нужно ли нам это.
        - Нужно ли нам это... - медленно повторил Кононов. Холодная темная мысль шевельнулась где-то в глубине, у самого дна, и медленно-медленно начала подниматься к поверхности.
        - Расслабуха у меня какая-то, - сказал Сергей, лениво покачивая головой. - Может, реакция на ту дурь, что в меня вбухали. Ничего не хочется, сидел бы так и сидел. Хотя нет, хочется. Знаешь, чего хочется?
        - Ласковой песни и хорошей большой любви, - машинально ответил Кононов, заталкивая холодную мысль назад, в глубину, в черные донные пещеры. - Или счастья для всех, даром, и чтоб никто не ушел обиженным.
        Сергей посмотрел на него с легким недоумением:
        - Какого счастья? Счастье даром не бывает. И для всех тоже не бывает. Ты счастлив будешь, если разбогатеешь, а я - если отниму у тебя богатство. Или наоборот. Счастье одного - несчастье другого. Закон природы. С чего тебе такое в голову пришло?
        - Это не мне, - сказал Кононов. - Это из книги. Я в молодости чтением книг увлекался, такое вот старомодное было у меня увлечение.
        - Это точно, - согласился Сергей. - Книжкам полные кранты приходят. Старое должно уступать место новому, я правильно излагаю? Видики, компакты...
        - А мне книги жалко, ~ сказал Кононов.
        - Это пройдет, - беззаботно отозвался Сергей. - Мне пластинки тоже было жалко, у меня их сотен пять-шесть накопилось. А проигрыватель накрылся - и все, крутить не на чем, и проигрыватели больше не выпускают. А что поделать? Прогресс, как говорится. Никуда не денешься.

«Смотря что считать прогрессом», - подумал Кононов, но говорить ничего на стал. Такие разговоры если и вести, то за бутылкой, а не на трезвую голову. И толку, в общем-то, от них никакого.
        - Но есть на свете и вещи, которые, слава Богу, не меняются, - продолжал Сергей. - Я же так и не сказал, чего мне сейчас хочется. А хочется мне испить пивка в
«Сатурне». Пиво, брат, - это вечно. «Форэва», как говорят французы.
        - Пиво лонга, вита брэвис, - усмехнулся Кононов. - Как говорили древние римляне.
        - Пиво - йес, водка - на фиг, да? Я правильно перевел? Вита, аква вита - водка, это я знаю.
        - Аква витэ - водка, а вита - жизнь, - пояснил Кононов. - Пиво, значит, долговечно, а жизнь, увы, коротка. В таком, понимаешь, аксепте.
        - Во! - сказал Сергей. - Только не в аксепте, а в аспекте. (Кононов подумал с внутренней усмешкой: «Классику не знаешь, братишка, не ведаешь ничего о замдиректора по административно-хозяйственной части НИИЧАВО Модесте Матвеевиче Камноедове»). Значит, нужно успеть в короткой нашей жизни выпить пива. Думаю, будущее от этого не изменится.
        - Как знать... От копеечной свечки, говорят, Москва сгорела. Кто-то хлебнул пивка и свечечку уронил. А не хлебнул бы - и не было бы пожара.
        - Ага, намек понял. То есть, ты хочешь сказать, что вот сейчас мы выпьем в
«Сатурне» две кружки пива - и кому-то из-за нас этих двух кружек не хватит. Или даже одной. Так?
        - Ну-ну, - сказал Кононов. - Растекайся дальше мыслию по древу.
        - И растекусь. Некий господин Икс, зашедший в «Сатурн» и оставшийся из-за нас без пива, пойдет искать его в другом месте - например, в пивбаре на Советской или в
«Лилии» на набережной. А там ему дадут кружкой по чайнику, и угодит он в больницу - а потому не встретит свою жену и не родится у них новый Эйнштейн. Да? Правильно моя мысль растекается?
        - Вполне возможно, - ответил Кононов. - Или же твой господин Икс сам даст кружкой по чайнику в том же пивбаре господину Игреку, и тот угодит в травматологию, и не родится у него новый Чикатило. Вариантов бесконечное множество.
        - Да, - согласился Сергей, - вариантов множество. Я на страничке «Порога» читал еще один рассказик. Там герой каким-то образом получил возможность перемещаться в разные варианты собственного будущего. Ну, знаешь, как в песне: «Другой бы улицей прошел - тебя не встретил, не нашел». В одном варианте он уже не школьный учитель, а какой-то крупный деятель, в другом - спился, в третьем - вовсе уже коньки отбросил... Он все искал, где, в каком варианте, по-настоящему счастлив...
        - И конечно же, не нашел такого варианта, - Кононов сказал это не вопросительно, а утвердительно; четыре десятка прожитых лет подтверждали слова поэта: «На свете счастья нет...»
        - Естественно, не нашел. Счастливых людей не бывает, счастье как горизонт - тянуться к нему можно, а добраться нельзя, - у Сергея были такие же взгляды на жизнь.
        - А недавно ты, опять же, говорил, что счастье есть, только даром не дается, - с подковыркой заметил Кононов.
        - А! - Сергей вяло махнул рукой. - Развели мы с тобой какую-то муть философскую, прям гегелЯ какие-то. Пойдем-ка лучше в «Сатурн», пока действительно пиво не кончилось. Хочешь отдохнуть культурно - подходи к дверям «Сатурна»!
        - И ты знаешь? - удивился Кононов.
        - Ха! Я что, не местный, что ли? Это же Шурик Баланушкин с нашего курса сочинил.
        - Ошибаешься, Сережа. Сие присловье еще до Шурика твоего было придумано. А Шурик просто слышал где-то и повторил. А сочинил это народ - великий и могучий тверской народ.
        - Любитель «сатурнов», «лилий», «пингвинов», «лазурей» и прочих шалманов, - подхватил Сергей.
        Путь в «Сатурн» пролегал мимо баскетбольной площадки с дощатым покрытием, где «на вылет» играли в футбол подростки. «Калаш, давай пас, не водись!» - во все горло орал рыжий шкет на своего партнера по команде, белокурого, «по-битловски» длинноволосого крепко сбитого паренька, накручивающего финты на краю площадки в попытке обыграть сразу двух соперников. Мяч полетел в аут, и другой партнер белокурого «битла», долговязый юнец в белой футболке с нагрудной надписью
«Планета» (это был спортклуб вагонзавода), так и не дождавшийся паса, поддержал шкета: «Вася, кончай водиться! Я же открытый стою!»

«Калаш»... «Вася»...
        Кононов пригляделся к белокурому, игнорирующему окрики товарищей, и остановился.
        - Ты что, по телеку футбола не насмотрелся? - спросил Сергей, шедший следом и едва не наткнувшийся на него. - Тут зиданов нет, не ищи, тут пацанва калининского разлива.
        - Вася... Калаш... - пробормотал Кононов, не отрывая глаз от белокурого, который вновь самозабвенно финтил на краю, не желая делиться мячом с партнерами. - Елки-палки, да ведь это же Вася Калашников!
        - Кто такой? - осведомился Сергей. - Родственник?
        Кононов недоуменно взглянул на него:
        - Чей родственник? Мой?
        - Калашникова, - пояснил Сергей. - Автоматчика.
        Кононов фыркнул:
        - Сказал бы еще - купца Калашникова! Ты на футбол ходил, за «Волгу» болел?
        Сергей помотал головой:
        - Не-а. Никогда не увлекался. Ни «Волгой», ни «Спартаком». Отец вообще «Волгу»
«дворовой командой» называл. Хоккей иногда смотрю, чемпионат мира. Бокс. А футбол - нет, там забивают мало. Ну, про Зидана слышал, конечно.
        - Забивают мало! Тогда смотрел бы уж гандбол или баскетбол - там молотят каждую минуту. Это же Вася Калашников, левый крайний «Волги». То есть, будет левым крайним «Волги» - в семьдесят пятом или семьдесят шестом, точно не помню. Мы с ребятами на него специально ходили, как раньше народ на Стрельцова ходил... Вася Калашников! Это же артист, он же защитников заставлял в собственных ногах путаться и на задницы падать! Сезон отыграл у нас, забрали в ЦСКА, а потом в «Спартак».
        - Ну и хорошо. Рад за земляка. Пошли, пиво кончится.
        Команда белокурого пропустила гол в свои ворота в быстрой контратаке и уступила место на площадке другой пятерке игроков.
        - А знаешь, что с ним потом случилось? - Кононов кивнул в сторону будущего кумира калининских болельщиков, усевшегося прямо в одуванчики возле баскетбольной площадки. - В восемьдесят первом, я это точно помню, он ехал на Новый год домой, в Калинин, из Москвы. На своей «Волге», у него тогда уже «Волга» была, бежевая. И возле Эммауса столкнулся с «КрАЗом», лоб в лоб. Тогда метель была, гололед. Потом говорили, на «пятачке болельщиков», возле «Химика», что поддатый был, задремал за рулем. В общем, «Волга» всмятку, а его и до больницы не успели довезти...
        - Вот так вот, значит, - медленно сказал Сергей, внимательно глядя на белокурого подростка, вытирающего футболкой пот с лица. - В восемьдесят первом... И что, собираешься ему об этом сказать? Посоветовать не ехать в тот день в Калинин или вообще не садиться за руль?
        - Не знаю... - растерянно отозвался Кононов. - Не поверит. Подумает, что сбежал какой-то придурок из Бурашева... местная Кассандра... - и пророчествует. А ты бы поверил, если бы тебе такое сказали?
        - Скорее всего, нет. Хотя... Это от человека зависит. - Сергей немного подумал. - С другой стороны, даже если поверит и не сядет за руль - как он убедится, что ты действительно говорил правду?
        Кононов вздохнул:
        - То-то и оно. Не поверит - погибнет, и никогда не узнает, что я правду говорил. Разве что за миг до смерти вспомнит. Поверит - останется жив, но не будет знать, правду я. ему сказал или нет.
        - И столкнется с другим «КрАЗом» или «Икарусом», или «КамАЗом» через несколько дней. Такое ведь тоже может быть, да? Что если линия жизни не зависит от изменения реальности, и длина ее всегда примерно одна и та же?
        - Инвариант, - задумчиво сказал Кононов. - Переменные разные, итог одинаков, независимо от системы координат... Мы с тобой можем это проверить.
        Сергей с прищуром посмотрел на него:
        - Думаю, в таком случае нам не нужно ломать голову насчет того, чем теперь заниматься. Чип и Дейл спешат на помощь! Будем спасать, спасать и спасать - пока полностью не охренеем от такой работы. Тебя подобная перспектива устраивает? Кто там говорил насчет возможности объять необъятное?
        - Ф-фу!.. - с силой выдохнул Кононов, словно только что сбросил на помост тяжеленную штангу, так и не взяв вес. - Не знаю, Сережа... Не знаю... Боюсь, точно - задолбаемся. Но если наверняка знаешь, что можешь предотвратить - и не попытаться предотвратить... Совесть не замучит?
        - Ну, пойди, попытайся. Озадачь Васю Калашникова. - Сергей придвинулся к Кононову. - Мы с тобой вне времени, Андрей, нам свою жизнь надо устраивать, свою, а не чью-то чужую. Мы ведь не пожарники! Если пытаться всех спасать, тогда надо делать совсем по-другому. Вернуться в свой две тысячи восьмой и скопировать наши машинки всем поголовно, всему земному населению. И пусть каждый кого-то спасает. Только ты реально можешь себе это представить? Я - не могу.
        - Подумать надо...
        - Вот и хорошо. Вот и подумаем. Попьем пива - и подумаем. Футболист твой жив-здоров сейчас, так что время терпит. Да он до восемьдесят первого и забыл бы твое предсказание.
        - Мне цыганка еще в восьмом классе нагадала, что женюсь в двадцать и разбогатею в двадцать пять - я же не забыл, - возразил Кононов. - Попьем пива и подумаем, говоришь?.. Что-то мне кажется, Сережа, ничего мы не придумаем. И единственный выход - избавиться от этих машинок, чтобы совесть не мучила.
        - Не спеши, Андрей. Будем думать, мозги-то есть. А сами не придумаем ничего - спросим у умных людей. Давай пока без лишней головной боли обойдемся, хорошо?
        Кононов, немного поколебавшись, слабо махнул рукой и направился к «Сатурну». Он чувствовал, что головной боли будет еще предостаточно. И та холодная темная мысль не исчезала, терпеливо выжидала в глубине...
        Они не только подошли к стеклянным дверям «Сатурна», следуя местному присловью, но и открыли эти двери и вошли внутрь. «Сатурн» встретил их сдержанным гулом голосов - так гудела бы армия шмелей над цветущим лугом - и очередью человек в двадцать - двадцать пять к прилавку с краном, из которого то и дело струился в одну за другой подставляемые кружки вожделенный напиток. Народ вел себя - пока - довольно культурно, опять же, по присловью; во всяком случае, под столами никто не валялся и драк тоже не было.
        Кавардак в «Сатурне» - уже вопреки присловью - обычно начинался позже, после семи вечера, когда прекращалась продажа алкогольных напитков в винных отделах гастрономов и жаждущая добавки братия подтягивалась к этой бесперебойно функционирующей точке общепита. Впрочем, милиция в таких случаях тоже не дремала - и милицейский «уазик» шаттлом сновал между горсадом и Новопромышленным райотделом. .
        - Ну ты и завел! - недовольно сказал Кононов, пристраиваясь, тем не менее, в конце очереди. - До темноты простоим. Пойдем уж лучше в ресторан, в тот же «Селигер».
        - До «Селигера» еще дойти надо, а тут мы уже стоим, - возразил Сергей. - Неохота мне ходить. Я за компьютером привык сидеть, а не ходить. Да сейчас и в ресторане народу, поди, не меньше. Не переживай, за полчаса достоимся, тетя наливает быстро. А я тебе пока пару-тройку прикольных моментов из своей биографии расскажу.
        Несмотря на заверения Сергея, очередь продвигалась не так стремительно, как хотелось бы Кононову, потому что кто-то, как обычно, лез напролом, кто-то брал по десять кружек, на себя и на того парня, - и, промаявшись так минут пятнадцать, взопревший Кононов не выдержал.
        - К черту! - решительно сказал он и отошел в сторону от теснящихся друг за другом мужиков. - Если хочешь - стой, а я лучше на воздухе погуляю. В гробу я видал такое пиво!
        - Не боец, - с сожалением констатировал Сергей и тоже покинул очередь. - А мне мама рассказывала, как при Хрущеве за хлебом стояла. Вот там были действительно очереди...
        - Так за хлебом, Сережа! За хлебом, а не за пивом! За хлебом я бы тоже... - Кононов осекся, глядя на входную дверь, а потом схватил брата за руку. - Смотри, у меня галлюцинация или кто-то сейчас действительно сюда заходит?
        Сергей повернулся к двери питейного заведения, ответил с легким недоумением:
        - Ну, заходит. Уже зашел. Еще один твой знакомый, что ли? А, понял! Твой белоглазый, да?
        - Значит, ты тоже его видишь?
        - Совершенно отчетливо. Получается, что не глюк.
        Да, это был все тот же белоглазый замороженный парень, которого Кононов мог уже с полным основанием считать старым знакомым. Он был одет, как всегда, в светлую безрукавку и серые легкие брюки - судя по всему, к этой нехитрой одежде сводился весь его гардероб. Парень медленно и безучастно брел от входной двери по направлению к хвосту пивной очереди, глядя прямо перед собой своим обычным каменным взглядом Сфинкса, которому все окружающее уже давным-давно до лампочки. Он, казалось, совершенно не замечал Кононова, но тот почему-то был уверен, что сей субъект, назойливо попадающийся ему на глаза в самых разных местах, пришел именно по его грешную душу.
        - Ну, блин, сейчас разберемся! - процедил Кононов, перекидывая за спину неизменную сумку с деньгами. - Я с ним поговорю, а ты поможешь его держать.
        - А стоит ли? - в голосе Сергея слышалось сомнение. - Он же к тебе не цепляется...
        - Зато я к нему прицеплюсь, как банный лист и репей вместе взятые!
        Кононов решительно шагнул вперед, преграждая парню дальнейшее продвижение по кафельному полу «Сатурна». Сидящие за столиками были заняты своим пивом и своими разговорами, стоящие в очереди вообще не видели ничего, кроме манипуляций продавщицы с краном и кружками, поэтому никто в «Сатурне» не обратил внимания на маневр Кононова, тут же повторенный Сергеем.
        - Молодой человек, вы не желаете с нами поговорить? - сдерживая себя, вполне вежливо обратился Кононов к белоглазому, который был вынужден остановиться, поскольку обогнуть связку братьев ему мешал стул с лихорадочно поглощавшим пиво толстяком с одной стороны и бока стоящих в очереди - с другой. Взгляд у него был совершенно отсутствующий и можно было усомниться в том, видит ли он вообще хоть что-нибудь.
        Памятуя о своей неудачной попытке в тамбуре поезда «Киев - Москва», Кононов решил не лезть напролом, а каким-нибудь образом вызвать белоглазого на разговор, убедить эту сомнамбулу из рода спящих красавиц выдавить из себя хотя бы слово.
        - Послушайте, я не собираюсь вас ни о чем расспрашивать, - продолжал он, прижимая обе руки к груди чуть ли не умоляющим жестом. - Только скажите: вы меня слышите?
        - Хотя бы кивните, - добавил Сергей, с любопытством изучая подобное маске лицо белоглазого. - Вам фамилия Сулимов ничего не говорит? Сулимов Сергей Александрович. Знаете такого? Одиннадцатое Управление, седьмой отдел. Операция
«Прыжок в прошлое». Участвуете в этой операции, да?
        - Операция «Прыжок в прошлое», - внушительно повторил Кононов, буквально буравя взглядом эту неподвижную маску, по которой ему так и хотелось врезать с разворота и от всей души. Или еще лучше - выхватить из рук сидящего рядом толстяка пивную кружку, и с размаху - по голове! Чтобы эта статуя издала хоть какой-то звук подобно тому пресловутому древнему колоссу...
        И - свершилось! Восстала из саркофага мумия и прохрипела нечеловеческим голосом непонятные слова... Ощерился плоскомордый Сфинкс и рявкнул на красный Марс - родину своих создателей... Заговорил, едва ворочая языком и по-вампирьи причмокивая, бюст нашего дорогого Леонида Ильича, установленный на родине трижды Героя... Закхекала от смога химера Нотр-Дам...
        Шевельнулись безжизненные губы голема-зомби-андроида. Дрогнули веки. И сквозь гул питейного заведения с романтически-космическим названием «Сатурн» раздалось:
        - Вы чё, мужики? Чё пристаете? Гривенник добавить, да? Нет у меня лишнего гривенника, самому на одну кружку едва хватает!
        Сказано это было вполне человеческим, только возмущенным, голосом с характерным калининским «аканьем». И лицо у парня сделалось нормальным, превратившись в лицо то ли слесаря с вагонзавода, то ли токаря с экскаваторного...
        Протиснувшись мимо невольно расступившихся Кононова и Сергея (Кононов был совершенно ошарашен, а Сергей сконфуженно улыбался), парень подошел к счастливчикам, нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу в непосредственной близости от пивного источника, и хлопнул по плечу такого же, судя по виду, то ли слесаря, то ли токаря:
        - Привет, Кирюха! Возьми одну без сдачи.
        Кирюха не очень охотно принял деньги, и белоглазый остался стоять рядом с ним, демонстрируя Кононову и Сергею свою узкую спину с выпирающими лопатками, отнюдь не похожими на сложенные черные крылья какого-нибудь служителя ада.
        - Мда... - сказал Сергей и тоже хлопнул застывшего столбом Кононова по плечу. - Пошли, Андрей. Мал-мал ошибка давал.
        Кононов безропотно повернулся и направился к выходу, воспринимая свои ноги как негнущиеся протезы.
        Удалившись в сопровождении Сергея от «Сатурна», он остановился возле забора, огораживающего задворки кинотеатра «Звезда», и тяжело, как подмытый быстрой рекой пласт обрыва, осел на пенек, вокруг которого были разбросаны окурки с пятнами губной помады. Сергей, подложив руки под поясницу, прислонился к стволу тополя рядом с ним.
        - Тут что-то не так, Сережа, - после довольно долгого молчания выдавил из себя Кононов. - Это же он, никакой ошибки! Ты мне веришь, Сережа?
        Сергей чуть подался к нему и жестким тоном трамвайного контролера ответил:
        - Закрыли тему, Андрей! Закрыли - и забыли. Понял?
        Кононов некоторое время смотрел на него, потом неохотно кивнул:
        - Ладно. Закрыли... А то тема закроет меня.
        - То-то и оно, - сказал Сергей. - Давай лучше о птичках.
        - Нет, ну фигня какая-то получается! - Кононов, не в силах сдержать эмоции, стукнул кулаком по сумке. - Сережа, это же он! Я не мог ошибиться! Понима...
        - Хватит! - резко прервал его Сергей. - Я же сказал: забыли и в землю закопали. И надпись написали. Давай-ка, братан, двинем в «Восток» и треснем грамм по двести пятьдесят коньячка. По-моему, это лучший вариант.
        Кононов еще раз пнул ни в чем неповинную сумку, исподлобья сумрачно взглянул на брата:
        - Не хочу я ни в какие ни «востоки», ни «запады». И туда еще припрется скотина эта белоглазая. Лучше уж возьмем бутылку и пойдем на Лазурь. Выпить обязательно надо, иначе я вообще умом тронусь...
        На том и порешили.
        Купив бутылку коньяка и пару плиток дорогого шоколада, они прошли до конца Студенческого переулка и, миновав последние неказистые деревянные домишки, повоенной еще постройки, вышли на берег Лазури. Он вовсе не напоминал Лазурный берег. Хотя до оживленных улиц отсюда было рукой подать, этот уголок очень походил на какую-нибудь деревенскую местность, и никаких следов урбанизации тут не замечалось. Когда-то Лазурь, наверное, была нормальной речушкой - во всяком случае, название у нее было красивое, - но перегородившая ее земляная дамба, по которой проложили трамвайные рельсы, превратила речушку в цепочку полупрудов-полуболот, густо заросших камышом и осокой. За Лазурью, до самого проспекта Победы, раскинулся фруктовый сад совхоза «Калининский», располагавшегося прямо в городе, а вдоль прудов-болот, по правому берегу, тянулись стены каких-то складов, мастерских и автоколонн. В детстве Сергей вместе с приятелями по уличным забавам ходил сюда кататься на санках и лыжах со старой железнодорожной насыпи, а в студенческие годы - уже с другими приятелями - временами попивал здесь портвейн. . Место было
удобно тем, что милиция сюда не заглядывала - к поросшему деревьями и густым кустарником берегу не было никакого проезда.
        Они расположились в укромном уголке среди кустов, на ящиках, принесенных кем-то, кто сиживал здесь до них. Открыли бутылку и угостились прямо из горлышка, как в студенческие времена. Ни о чем не говорили - просто сидели, жевали горьковатый шоколад, смотрели сквозь просветы в кустах на застывшие над неподвижной водой камыши. Гортанно переговаривались лягушки, пахло илом и сыростью, и эти запахи напомнили Кононову детство...
        Коньяк, повременив, ударил ему в голову, размягчая мозги, смывая преграды - и давешняя темная мысль, почуяв слабинку, вновь устремилась к поверхности.
        И Кононов, распахнув створы души, дал ей возможность вырваться на свет.
        - Ф-фигня все это, Сережа, - сказал он, чувствуя, что язык не очень желает его слушаться. - Чип и Дейл, каждому по машинке... Может, линии жизни, действительно, - инвариант... Кто-то не умрет сегодня, если вмешаемся, так умрет завтра... - Он выставил палец, поводил им перед лицом Сергея. - Н-но это если пытаться менять человеческую судьбу. Отдельного человека! Да, тут возможен пролет, не спорю... А судьба всей страны? Если попробовать изменить судьбу страны?
        - Эк завернул! Еще сто грамм - и судьбу человечества изменить захочешь. А пойдем сейчас добавим - и на всю Солнечную систему замахнешься, а то и на всю Галактику!
        - Я с-серьезно, Сергей, - помрачнел Кононов. - Ну вот ты мне скажи: что хорошего большинству народа принес развал Союза? А ничего хорошего! Кучка богачей, миллионеров, большинство с хлеба на воду перебиваются, а остальные - в нищете, в глубокой заднице... И никогда оттуда не выберутся, за редким исключением. Не хрен нам за европами и америками гоняться, у нас свой путь... Были мощнейшей державой - державой, Сережа! - а превратились в фуфло, в подстилку, в тряпку, о которую все, кому не лень, ноги вытирают... Стукнуло Горбачеву изнутри в его меченую голову - и завертелось, и обвалилось... Так лучше уж его снаружи по голове стукнуть, пока он всю эту дребедень не заварил! Пр-ревентивный удар - где-нибудь в начале восьмидесятых, пока он в силу не вошел. А то и прямо сейчас!
        Сергей переставил полупустую бутылку под куст, прожевал шоколад и похлопал Кононова по колену:
        - Успокойся, творец истории. Лично я твою скорбь по Союзу не разделяю. На кой черт нам все эти украины и узбекистаны? Кошка бросила котят - пусть гуляют как хотят. У меня Россия есть, и мне ее вполне достаточно. И живется мне тут совсем неплохо, не бедствую. И не только мне живется неплохо. Ты, блин, что - хочешь один за всех решать?
        - Да! - размашисто качнул головой Кононов. - Именно! Взять на себя освет... ответ-ст-вен-ность.
        Сергей улыбнулся:
        - Прям Господь Бог! А ты вправе решать за всех? Как ты там насчет совести говорил: не замучит?
        - Отнюдь, Сережа! Я вправе решать за всех, потому что у меня есть реальная возможность выполнить задуманное. И я его выполню! И никого ни о чем спрашивать не надо, нашему народу вся эта демократия~хренократия ни к чему. Всегда кто-то решал за него - и я решу за него!
        - Так, - деловито сказал Сергей. - Коньяка больше не получишь.
        - Это не от коньяка, Сережа. Это от жизни. Пойдешь со мной Горбачева вязать?
        - Смотри, как бы он тебя не повязал, - усмехнулся Сергей.
        - Пойдешь или нет? - продолжал настаивать Кононов. - Ты же сам предлагал историю кроить!
        Сергей сорвал с куста листок, вытер шоколадное пятнышко с пальца. Окинул Кононова внимательным взглядом, словно видел впервые. Пожал плечами, и ответил:
        - Одно дело говорить, а другое - делать. Мне, Андрей, в России живется нормально. Без чурок и хохлов-саложоров. Союз-то, насколько я знаю, все равно был обречен и развалился бы - не раньше, так чуть позже.
        - Это все пропаганда, Сережа, и обработка общественного мнения, - не согласился с ним Кононов. - Почти семь десятков лет стоял и еще семь тысяч простоит, и америкосов поставит на колени, и весь этот исламский мир приструнит и натянет. И народ нормально будет жить, как и жил. Жить будет, Сережа, а не влачить жалкое существование. И если ты не желаешь со мной - я один управлюсь. Нам всегда в головы вбивали, что народ - творец истории, а отдельная личность - это тьфу, фигня. «Единица - вздор, единица - ноль» - брехня, товарищ Владимир Владимирович! Ноль - это народ. Что такое народ, Сережа? Толпа! Стадо! Куда пастух погонит, туда, и побредет. «Народ признателен властителям своим: презренье - мертвецам и почести - живым». Корнель, блин, семнадцатый век! Живым - только почести, живой властитель всегда прав! Железной рукой вести к счастью и процветанию, как «бацька» Лукашенко пытается. Так что ты как знаешь - а я к мистеру Горби в гости. И не будет ни перестройки, ни развала. И Союз будет жить долго и счастливо, и умрет только если Землю раздолбает какой-нибудь астероид или придет конец света. Вот так,
братишка... Что ответишь? Ты со мной - или нет?
        Сергей сидел, опустив голову, и рассматривал траву под ногами. Кононов хотел сказать что-то еще, но почувствовал внезапное головокружение. Он покачнулся и чуть не упал с ящика. Дневной свет померк, словно что-то вдруг случилось с солнцем, и все начало расплываться и растворяться во мгле.

«Коньяк?» - подумал Кононов, попытался протянуть руку к брату - и понял, что не успеет. И почти в то же мгновение исчез из мира...

13
        Что-то слегка кольнуло его в левую руку, у локтевого сгиба, и по телу почти тут же растеклось умиротворяющее тепло...
        ...Он стоял на берегу, среди вылизанных волнами больших гладких камней, и смотрел на волжскую воду. Их компания - пять-шесть пацанов - частенько ходила сюда, под обрыв за роддомом, купаться по утрам, это было гораздо ближе, чем городской пляж. Колышущаяся солнечная дорожка золотилась на воде, лениво кружили поодаль молчаливые с утра, полусонные еще чайки, а у противоположного берега красовался на фоне речного вокзала белый как в песнях теплоход «Фридрих Энгельс», собираясь с силами, прежде чем отправиться от калининского причала в далекий путь по Волге до Астрахани - и обратно. Теплоход становился все прозрачнее, уподобляясь сказочному кораблю-призраку, таял вместе с деревьями набережной и колоннадой речного вокзала, проступали сквозь него какие-то иные контуры, и только солнце оставалось неизменным, утреннее, еще невысокое солнце... нет, не солнце - лампа дневного света на стене...
        - С возвращением, Андрей Николаевич, - прозвучал откуда-то сбоку знакомый голос. Голос Сулимова.
        В десятом классе Кононову довелось пережить несколько приступов аппендицита - и дело в конце концов завершилось операцией в железнодорожной больнице на улице Коминтерна; только там были свободные места. Операцию делали под общим наркозом, и когда Кононов очнулся в палате, ощущения его были весьма специфическими; во всяком случае, ранее ничего подобного ему не доводилось испытывать. Сейчас он чувствовал себя примерно так же, как тогда, двадцать пять лет назад, в калининской больнице.
        Впрочем, это странное теперешнее состояние, как показалось ему, длилось всего несколько секунд, а потом окружающее обрело устойчивость, стало четким, и словно сильным порывом ветра враз выдуло туман из головы, и он окончательно ощутил свое тело и вновь осознал себя частью привычного мира.
        Он сидел в высоком кресле с мягкой удобной спинкой, и затылок его упирался в упругий подголовник, а вытянутые ноги - в наклонную подставку. Согнутые руки расслабленно лежали на широких, с выемкой, подлокотниках. Над ним, выдаваясь вперед, нависал белый купол; Кононов знал, что этот сильно вытянутый по вертикали, чуть изогнутый купол, напоминающий ему головы нехороших дроидов-стрелков из киноэпопеи Джорджа Лукаса «Звездные войны», почти достает до высокого потолка. Кононов уже сиживал в этом кресле, установленном в одном из подземелий седьмого отдела, когда проходил подготовку к перемещению в прошлое. Дон Корлеоне еще объяснил тогда, что этот агрегат - супернавороченная, причем не американская или там японская, а самая что ни на есть отечественная аппаратура для комплексного анализа мозговой деятельности. Разной замысловатой аппаратуры, находящейся в распоряжении Сулимова и компании, Кононов к тому времени уже насмотрелся - готовили его как космонавта, стартующего, по меньшей мере, к соседней галактике, - поэтому особых эмоций в этом кресле не испытал. Посидел, поскучал, пока вся эта машинерия
неведомо каким образом копалась в его мозгах (он надеялся, что мозги у него действительно есть), - да еще и задремал, кажется, под тихий гул, доносящийся сверху, из куполообразной «лукасовской» головы.
        Сейчас напротив него светился на нежно-розовой стене длинный горизонтальный белый плафон лампы дневного света. Под лампой стоял белый стол - достойный представитель современной офисной мебели - с аккуратными стопками компакт-дисков, и возле стола сидел боком к Кононову молчун Иванов Алексей Дмитриевич, соратник дона Корлеоне. На Кононова он не смотрел. А сбоку от кресла и купола стоял сам «дон»; в отличие от Иванова, взгляд его «итальянских» глаз был устремлен на хрононавта.
        - Вы меня слышите, Андрей Николаевич? - сделав шаг вперед и чуть наклонившись к Кононову, спросил Сулимов. Кононов почему-то отметил, что на руководителе седьмого отдела та же рубашка - светлая, с едва заметными желтоватыми полосками, - в какой он был при первом посещении будущим хрононавтом этой комнаты для просвечивания мозгов - или как там это у них называется...
        Кононов, посильнее упершись подошвами кроссовок в подставку, приподнялся повыше в кресле и ответил:
        - Конечно, слышу, Сергей Александрович.
        Он никак не мог понять, с чего вдруг оказался здесь, в этом подземном помещении, только что пребывая в компании с братом на берегу Лазури, но кое-какие подозрения на сей счет у него уже начали появляться. Время для эмоций пока не настало - уж слишком неожиданным и молниеносным оказался переход с берега Лазури семьдесят второго года в московские подземелья две тысячи восьмого. Эмоции, казалось, просто не успевали за событиями.
        - А как себя чувствуете? - задал новый вопрос Сулимов.
        Кононов неопределенно повел головой:
        - Да вроде, как обычно. Все системы функционируют нормально.
        - Вот и отлично, - сказал Сулимов и бросил взгляд на Иванова. Тот по-прежнему сидел у стола, чуть наклонив голову, и рубашка его была традиционно измята. Между прочим, вновь отметил Кононов, все та же рубашка, что и в тот день, когда он, Кононов, впервые забрался под этот «лукасовский» колпак. - Мы ввели вам один препарат, очень эффективный. Надо еще немного посидеть.

«Ага, вот потому-то я, наверное, и не дергаюсь, - сообразил Кононов. - Антишоковый укольчик, все продумано. Да, фирма веники не вяжет...»
        Никакого воздействия выпитого с Сергеем коньяка он теперь не ощущал, будто и не пил ничего. Голова была ясной, как утреннее безоблачное небо, а эмоции по-прежнему оставались запертыми в надежной клетке.
        - Значит, вы были со мной не совсем искренни, Сергей Александрович, - негромко и спокойно произнес Кононов, подняв глаза на Сулимова, продолжавшего неподвижно стоять в двух шагах от кресла. - Значит, все-таки есть способ вернуться? Подозреваю, что машинка изначально так и была запрограммирована. Закинули удочку в речку времени, а в заранее намеченный момент - хоп! - и подсекли. И выдернули меня из прошлого. Я правильно разобрался в ситуации, Сергей Александрович?
        Сулимов, не ответив, направился к столу (безмолвствующий Иванов теперь индифферентно созерцал пространство перед собой - или дальнюю стену с закрытой дверью, обитой чем-то вроде коричневого допотопного дерматина); прихватив черное креслице на колесиках, какие в ходу у компьютерщиков, дон Корлеоне покатил его по бежевому линолеуму к дроидоподобному агрегату, в котором покоился Кононов. Эмоции у хрононавта по-прежнему отсутствовали.
        Развернув свое креслице «тылом» к Кононову, Сулимов оседлал его задом наперед, сложил руки на выгнутой спинке и начал говорить, глядя чуть мимо Кононова, медленно и с расстановкой, словно тоже находясь под воздействием препарата, нейтрализующего эмоции:
        - Когда я сказал: «С возвращением, Андрей Николаевич», - то имел в виду не ваше возвращение из прошлого... а ваше возвращение к реальности. Той самой, объективной, данной нам, как сформулировал классик, в ощущениях, отображающейся нашими ощущениями и существующей независимо от них. Понимаете, Андрей Николаевич?
        Голова у Кононова по-прежнему была свежей, словно он только что, хорошо выспавшись, совершил утреннюю пробежку по зеленому июньскому парку, переполненному кислородом, и мысли были четкими, не ускользали полутенями, - но ему все-таки понадобилось некоторое время для того, чтобы осознать смысл произнесенных Сулимовым слов.
        - Возвращение к реальности... - повторил он сказанное Сулимовым, невольно прислушиваясь к себе, вслушиваясь в себя, уже полностью понимая содержание только что прозвучавшей информации. Ни гнева, ни радости, ни печали он не испытывал. - Выходит, до этого я в реальности как бы не присутствовал, - он не спрашивал, он констатировал.
        - Совершенно верно, - подтвердил Сулимов, подкрепляя свои слова кивком. - Исходя из вполне объяснимых соображений, мы не совсем точно объяснили вам назначение этого комплекса, - дон Корлеоне дугообразным движением руки обвел дроидоподобную установку. - Это не просто аппаратура для анализа деятельности головного мозга. Скажу просто, не злоупотребляя специальными терминами - вы же гуманитарий: на основе ваших воспоминаний, той информации, что хранится в вашей памяти, она создала виртуальную реальность - вам, безусловно, этот термин знаком, - в которой вы, Андрей Николаевич, и пребывали в течение трех с половиной часов. Там, где воспоминаний ваших не хватало, о Кишиневе, например, или о Душанбе - вам ведь в действительности не приходилось бывать в тех краях, - вводилась дополнительная информация. В общем, тут много чего намешано, Андрей Николаевич... Такой у нас суперагрегат... И получилось все точь-в-точь как в фантастических фильмушках среднего пошиба. В виртуалке вы были, Андрей Николаевич, а не в прошлом.
        - В виртуалке... - эхом отозвался Кононов. Ему не хотелось ни плакать, ни смеяться.

«Не плакать, не смеяться, а только понимать», - без труда всплыли в памяти слова Спинозы - из университетского курса по истории философии. Он и не собирался заниматься ни тем, ни другим - не было у него такой потребности. А вот что касается понимания... Что ж, все было вполне понятно. .Есть «фантастические фильмушки», персонажи которых переживают кучу «приключениев» в виртуальной реальности, не вставая при этом с кресла возле собственного компьютера, - а есть вполне реальная отечественная аппаратура, реальная аппаратура, создающая эту самую виртуальную реальность. Аппаратура, сработанная на каком-нибудь Челябинском тракторном или Красноярском экскаваторном, изделие «ЁКЛМН-5» или что-нибудь в этом роде. Ни в каком прошлом он не был, а торчал себе в этом кресле, проживая мнимую жизнь. Год, целый год мнимой жизни.
        Да, все понятно и объяснимо, а если и есть кое-какие вопросы, то Сулимов, возможно, ответит на них, прольет, так сказать, свет...
        Правда, теперь, после очень интересной и неожиданной информации руководителя седьмого отдела, имеет полное право на существование такое вот предположение: он, Кононов, и сейчас, в данный момент, продолжает находиться все в той же виртуальной реальности. В виртуалке. В виртуалочке...
        Впрочем, Кононов тут же решил на этой мысли не зацикливаться; он подозревал, что в противном случае, впоследствии, после прекращения действия укола, у него могут возникнуть очень серьезные проблемы с головой.
        Получалось, что хитроумный и многомудрый Сулимов со товарищи направили его, Кононова, в те самые гомеровские ворота из слоновой кости, из которых приходят в мир ложные сны. И он, оказавшись за этими воротами, погрузился в ложный, иллюзорный мир, сотканный из его собственных воспоминаний. Плюс, как только что сказал ушлый «дон», дополнительная информация... Что и говорить, сделали его капитально, на все сто, а то и на двести. Ему тут же вспомнилось заявление редакции «Комсомольской правды» времен перестройки; тогда «Комсомолка» чуть ли не в каждом номере десятками публиковала информацию разных кооперативов и частных лиц. В том заявлении журналисты отказывались впредь допускать на газетные страницы такого рода информацию. А дело было в том, что одна фирма, предлагавшая гражданам высылать деньги в обмен на какие-то там то ли товары, то ли услуги, называлась как-то не по-русски: «Лабеан». «Лабеан» - так и было пропечатано в газете. Крупными буквами, вместе с указанием почтового индекса, города, номера абонентского ящика и расчетного банковского счета, куда граждане должны были перечислить свои
кровные. Кто-то из «комсомольских» газетчиков догадался-таки прочитать это название справа налево...
        Сулимов тоже сделал ему, Кононову, этот самый «лабеан». Вместо прошлого опустил в виртуалку...
        - Значит, в виртуалке, - как старательный попугай повторил Кононов и слабо улыбнулся. Иванов теперь тоже смотрел на него. - Хорошая была виртуалка, содержательная... А зачем вы меня в нее засунули-то? Проверка на профпригодность? Вернее, на лояльность?
        Дон Корлеоне слегка развел руками:
        - Без этого никак нельзя, Андрей Николаевич. Не в Люберцы же на электричке мы вас собирались послать, туда и обратно, а в прошлое - и навсегда.
        - Почему же это - навсегда? - спокойно возразил Кононов. - У этого аппаратика есть ведь и обратный ход.
        - Обратный ход - это наша придумка, Андрей Николаевич. Наша виртуальная реальность - в определенной степени игра, и мы задавали кое-какие условия. В том числе и насчет «аппаратика». В действительности-то он без реверса, нет у него никакого обратного хода; это уж мы немножко пофантазировали насчет его «оживания» и возможности возвращения. Одноразовый он, наш аппаратик, Андрей Николаевич. Как шприц...
        - И презерватив, - добавил Кононов. - Может, вы и брата моего придумали?
        - Нет, - отрицательно покачал головой Сулимов. - Вашего брата мы не придумали. И все, что он вам рассказывал о своем побеге отсюда, действительно, так сказать, имело место. Другое дело, что, по нашим представлениям, он должен исчезнуть в любой точке времени, где бы он ни находился, если после вашего разговора с отцом ему не суждено будет родиться.
        - Ну вот, а говорили, что никакой теории времени еще нет. Оказывается, все-таки есть кое-что. Не буду спрашивать, как вам удалось установить, что Сергей - мой брат... Но вот насчет НЛО спрошу. Тоже ваша фантазия?
        - Отнюдь, - Сулимов вновь качнул головой. - Так представляет себе это сам Мерцалов. Если мы имеем дело с заблуждением, то с очень устойчивым. Во всяком случае, даже предельно глубокий зондаж мозговых структур не выявил никаких других следов. Мерцалов абсолютно убежден в том, что получил информацию о машине времени именно таким способом: от неизвестного объекта, в новогоднюю ночь, в окрестностях турбазы «Щербинино».
        Кононов слабо усмехнулся:
        - Пошуровали у братца в мозгах основательно.
        - Работа у нас такая, Андрей Николаевич, - жестко ответил на это дон Корлеоне, став совершенно неотличимым от киношного «крестного отца».
        - Ну да, ну да... Забота наша такая: жила бы страна родная - и нету других забот..
        - Вот именно. Именно: жила бы страна родная. Что же касается установления вашего с Мерцаловым родства... Бывали задачки и потруднее, Андрей Николаевич.
        Безмолвствующий по-прежнему Иванов снял с верха стопки компакт-диск и принялся вертеть его в руках. Кононову подумалось, что дай этому пожилому мужчине в руки вместо компакта кошелку да запусти в троллейбус - и он без труда сольется с толпой пенсионеров-льготников, едущих на рынок. И вслед за этой мыслью вдруг ни с того ни с сего явилась другая, совершенно неожиданная: весь этот блеклый вид, вся эта тургеневско-герасимовская молчаливость - всего лишь маска, ширма, карнавальный наряд, личина - называй как хочешь, - а на деле же Алексей Дмитриевич по прозвищу
«Иванов» стоит в иерархии седьмого отдела на одной ступени с Сулимовым... если не выше. Сулимов просто озвучивает, а вот Иванов - придумывает... И не всегда озвученное Сулимовым является правдой.
        Вновь подтянувшись повыше в кресле, Кононов сказал:
        - Я, конечно, не специалист, я бывший, как вы, Сергей Александрович, выразились, гуманитарий, и в этих виртуальных делах, естественно, не разбираюсь. Но кое-что и моему гуманитарному умишке понятно. Я был в вашей виртуалке, вы за мной наблюдали - сталкивался я с вашим белоглазым наблюдателем... Держали под контролем. Но вот вы говорите - виртуалка длилась три с лишним часа, а я в ней прожил год. Тут чем-то эйнштейновским попахивает, я про Эйнштейна знаю, хоть и гуманитарий...
        Сулимов шумно выдохнул воздух и выпрямился на своем стуле-креслице:
        - Не обижайтесь, Андрей Николаевич, но эта тема, действительно, несколько... э-э..
        специальная. Да и никакого принципиального значения в данном случае не имеет. Во сне вы ведь тоже успеваете побывать в десятках самых разных мест. Попробуйте удовлетвориться лишь одним пояснением: в виртуальной реальности существуют виртуальные же системы, отслеживающие определенные, самые важные в рамках той или иной задачи моменты. Таких моментов сравнительно немного. Так что мы вполне успели все эти моменты изучить в ходе самой виртуалки. После получения одного из альтернативных прогнозируемых результатов виртуалка автоматически отключилась. И у нас было еще достаточно времени - пока вы как бы приходили в себя, - чтобы ознакомиться с последним ключевым моментом. А ваш белоглазый наблюдатель, Андрей Николаевич, никакого отношения к нашим виртуальным системам не имеет.
        - Как не имеет? - слегка удивился Кононов. - Вы хотите сказать, что тот отмороженный тип доставал меня там просто так, от нечего делать?
        - Тут другое, Андрей Николаевич. В реальной жизни вы с этим человеком встречались, так?
        - Да, встречался. Обкуренный какой-то парень, сидел у моего подъезда, когда я в последний раз домой от вас ездил. Понятия не имею, кто он такой. Может, живет в нашем подъезде, я только соседей за стенкой знаю - и все. А там, в виртуалке вашей, только на него, мумукнутого, и натыкался. И лишь в последний раз он нормальным прикинулся, в «Сатурне».
        - В «Сатурне»? - переспросил Сулимов. - Играл в раменском «Сатурне»?
        - Да нет, в семьдесят втором, по-моему, и команды такой не было. «Стекляшка» такая в Калинине, в горсаду. Пивцо-винцо. Там он, наконец, разговорился, отшил нас с Сергеем. Если не вы его в виртуалку запустили, то кто? Я сам, что ли?
        - Никто его не запускал, Андрей Николаевич. А футбольная команда «Сатурн» в семидесятых, сдается мне, все-таки была, только не в Раменском, а в Рыбинске.
«Сатурн» Рыбинск. Как бы мне объяснить вам, Андрей Николаевич, чтобы понятно было. . - Сулимов пошевелил пальцами, видимо, подбирая слова. - Вам термин «репЕр» о чем-нибудь говорит?
        - Рэппер? В смысле, который рэп исполняет? Рэп, рок, попса...
        - Нет, Андрей Николаевич, это совсем из другой оперы, - улыбнулся Сулимов. - Я вас с «Сатурном» не понял, а вы меня с репером. Репер - это геодезический знак на местности, опорная точка. Ваш белоглазый - это и есть такой знак, элемент системы, виртуалки. Убрать его нельзя, иначе вся виртуалка перекособочится, и вместо утра, к примеру, вновь настанет вечер... Или сядете вы там, в виртуалке, в троллейбус, скажем, у МГУ, а выйдете на следующей остановке где-нибудь в Нижнем Тагиле или Фундуклеевке, и не из троллейбуса, а из сарая. В общем, необходимый элемент программы, ее атрибут. А вот в каком именно виде он проявится в виртуалке - зависит от ее участника. У вас белоглазый, у кого-то другого - бабушка с пирожками... Заранее определить невозможно. У меня каждый раз репера менялись, и у Алексея Дмитриевича тоже.
        - Если вы и впредь намерены гонять людей по вашей виртуалке, то вам надо бы как-то избавиться от этих реперов, - заметил Кононов. - Не знаю, как другие, но мой меня напрягал довольно прилично, не каждые мозги выдержат.
        - Работаем, Андрей Николаевич, работаем. Избавиться нельзя - атрибут есть атрибут, неотъемлемое свойство, тут путь другой: сделать их незаметными для участников виртуалки.
        - Ну, дай Бог, - сказал Кононов. - У меня еще парочка вопросов, не возражаете?
        - Постараюсь ответить, Андрей Николаевич.
        Кононов немного подумал. Пока все услышанное от Сулимова прекрасно откладывалось в голове, но не достигало сердца; эмоции по-прежнему находились в блокаде - и Кононов понимал, что это хорошо... Кто знает, как перенесла бы шок его психика. Утомленная нарзаном, понимаешь...
        - Не кажется ли вам, Сергей Александрович, - начал Кононов, стараясь почетче сформулировать вопрос, - что все ваши старания напрасны? Допустим, я, вернувшись в прошлое - вернувшись действительно, а не виртуально, - проделаю то же самое: Отмичи, пионерлагерь, разговор с отцом... Предотвращу рождение Сергея. И допустим, что ваши предположения верны, и Сергей, сбежавший отсюда, тоже исчезнет, и мир в прошлом и настоящем станет несколько иным... Но эти неведомые энэлошники-то останутся, так ведь? С чего бы им исчезать? И что им стоит подкинуть идею машины времени кому-нибудь другому? Я так понимаю, что появились они там, в Щербинино, не просто так, не с бухты-барахты, а с определенной целью. И цель ясна: добиться того, чтобы у нас появилась машинa времени. Зачем им это нужно - уже другой вопрос. Не будет Сергея - завтра они подкараулят какого-то другого специалиста-компьютерщика с толковой соображалкой и добьются таки своего. И вы, Сергей Александрович, при всем вашем старании, так и останетесь на бобах. Может, я чего-то не понимаю, как гуманитарий, - Кононов голосом выделил последнее слово, - но мне
это именно так представляется... И где гарантия, что энэлошники имели дело только с Сергеем? Может, таких изобретателей уже десятки, а то и сотни - где-нибудь в Индонезии или Южной Америке... Так не целесообразнее ли отрядить кого-то в ночь с тридцать первого на первое, на турбазу «Щербинино», и выяснить, кто они такие и зачем им все это нужно?
        Сулимов почему-то обернулся к притулившемуся у стола коллеге, и Кононову показалось, что Иванов едва заметно кивнул. Чуть-чуть обозначил кивок. Или это только почудилось? Как бы там ни было, но дон Корлеоне тут же принял исходное положение и свесил руки со спинки кресла.
        - Во-первых, Андрей Николаевич, у нас нет никакой уверенности в том, что Мерцалов получил свои знания именно от, как вы выражаетесь, «энэлошников». От неких экзогенных доноров, их можно назвать и так, наукообразно.
        - Или квазинаучно, - усмехнулся Кононов.
        - Или квазинаучно, - согласился Сулимов. - Возможно, это просто ширма, декорация. Запертая дверь в голове у Мерцалова, которую мы не смогли взломать при зондаже. Может быть, и потому, что техника этого зондажа еще далека от совершенства. А за дверью и скрыто истинное положение дел, если можно так выразиться. Если вы наши, отечественного разлива, телесериалы смотрите, то должны знать, что подобная защита мозгов от чужого вмешательства - вещь вполне реальная.
        - Конечно, смотрю, куда же деваться? Телевизор - наша Библия... к сожалению. То есть, как вы полагаете, Сергей сам, своими извилинами, до всего этого докумекал, а потом с чьей-то помощью создал защиту. А что - «во-вторых»?
        - А во-вторых, Андрей Николаевич, вы себе даже не представляете, насколько налажен у нас мониторинг всемирной Сети. И не только. Думаю, вдаваться в детали нет необходимости, просто поверьте на слово: никакая рыбешка не останется незамеченной, хоть в Индонезии, хоть в Южной Америке. Если что-то и обнаружится - будем принимать меры по каждому конкретному случаю. Но ничего подобного пока нигде не наблюдалось.
        - В то, что «не останется незамеченной» - охотно верю, - негромко сказал Кононов. - Богатые традиции предшественников...
        - Есть еще и «в-третьих», - невозмутимо продолжал Сулимов, словно не расслышав подколку Кононова. - Допустим, мы направили нашего... м-м... эмиссара в тридцать первое декабря прошлого года, и допустим, там, в лесу возле турбазы, на самом деле находится некий неопознанный объект. Типа НЛО. Но где гарантия, что удастся вступить в контакт? Судя по действиям этих доноров, ни в какой контакт они вступать не намерены - иначе вели бы себя по-другому. По отношению к тому же Мерцалову.
        - Пожалуй... - согласился Кононов. - Постойте. Ваш эмиссар встретит там Сергея, правильно? Так пусть не пускает его к этому шару!
        Руководитель седьмого отдела, оттолкнувшись ногами от пола, проехал на кресле чуть вперед. Потом дал задний ход и вернулся на прежнее место. Вздохнул и сказал со скорбным видом:
        - Теории времени у нас все-таки нет, Андрей Николаевич. Отдельные, самые общие наметки - это еще далеко не теория. Но, тем не менее, мы имеем достаточно веские основания полагать, что Мерцалова там, в лесу, вообще не будет. От деталей, опять же, отстранюсь, вы уж не обессудьте.
        - Да ради Бога, об чем, как говорится, базар, - отозвался Кононов. - Мне эти подробности, собственно, и ни к чему. Вы мне другое скажите: зачем вы заставили меня прожить в виртуалке почти год? Я же выполнил свою задачу - почему же вы сразу не прекратили этот цирк? Я не в претензии, нисколько - просто интересуюсь, для себя.
        Сулимов остро взглянул на него:
        - А вы сами не догадываетесь, почему?
        - Предпочитаю не строить догадки, а услышать ваш ответ.
        - Что ж, слушайте. Все-таки не удержались вы, Андрей Николаевич, от желания стать этаким Наполеоном. Вмешаться вознамерились, историю подправить. Выходит, все наши с вами разговоры пошли коту под хвост.
        - Ага, значит вы просто ждали, пока я до этого дойду... Доверяй, но проверяй.
        - Истинно так, Андрей Николаевич. И искренне желали, чтобы этого не случилось. Думали, вот-вот вы обустроитесь там, в виртуалке, и заживете спокойной обычной жизнью. Вот тогда бы проверке и конец, и мы с легким сердцем на самом деле отправили бы вас в прошлое. Увы, - Сулимов вновь вздохнул, - не получилось. Не оправдали вы наших ожиданий. Не оказалось у вас, к сожалению, твердого внутреннего стержня, а оказался пластилин вместо металла.
        - И что из этого следует? - спросил Кононов, чувствуя, как неприятно сжалось сердце, словно кто-то сдавил его в кулаке. То ли кончалось действие укола, то ли слишком значительным было сказанное Сулимовым.
        - А следует из этого, Андрей Николаевич, - после очередного вздоха произнес Сулимов, - что вас нельзя отправлять в прошлое. Ненадежный вы человек...
        Сулимов замолчал, и в помещении воцарилась абсолютная тишина, и Кононов с прорвавшейся таки тревогой подумал, что находится глубоко под землей, и никто там, наверху, не знает об этом, да если бы и знал - что толку? И ему не выбраться отсюда, и не увидеть больше никогда солнечного света, зеленой листвы, тополиного пуха, вообще больше ничего не увидеть... Потому что жизнь его нескладная оборвется здесь, в этих адских глубинах, и оборвется, вероятнее всего, очень скоро - чего им тянуть-то, радетелям о судьбах родной страны и собственных судьбах.

«Стоп-стоп-стоп! - подал голос некто, настроенный более оптимистично. - Зачем им такой грех на душу брать? Ты что, представляешь для них какую-то опасность? Демонтируют твою встроенную машинку и выпихнут тебя коленом под зад на все четыре стороны: иди, рассказывай, - кто тебе поверит?..»

«Прибьют, - возразил другой голос. - И не такой уж для них это страшный грех - так, неприятная обязанность, не более. У этой конторы, поди, таких грехов - немерено. Прибьют - зачем им такой геморрой? Обязательно прибьют, чтобы лишних проблем себе не создавать. Ты же помнишь мудрого товарища Сталина, сам его недавно цитировал: «Нет человека - нет проблемы». Знал толк в афоризмах, чертяка! Так что оставь надежду сюда вошедший... И здесь же и закопают, будь уверен...»
        Ни Сулимов, ни Иванов на Кононова не смотрели, словно специально избегали его взгляда, и Кононову это показалось недобрым знаком.

«Машинка! - внезапно полыхнуло в сознании. - У тебя же есть машинка, урод ты человечий! Запускай ее, пока не поздно...»
        Он мысленно поблагодарил этих деятелей из седьмого отдела за укол, потому что все-таки вполне контролировал себя, не впадал в панику и мог размышлять здраво и конкретно, без суеты и метаний. Он ощущал себя не перепуганным мышонком, угодившим в мышеловку, а волком, которого егеря прижали к флажкам. «Я из окружения вышел за флажки - жажда жизни сильней...» - зазвучал у него в голове хриплый голос гениального барда. Он не собирался позволить этим двоим выполнить миссию его могильщиков. Он не желал покоиться в чужой московской земле, а предпочитал, когда придет срок, быть похороненным в Твери-Калинине, рядом с отцом и матерью...

«Врубай машинку, - сказал он себе. - И двигай в тридцать первое декабря».
        Сейчас не время было думать о том, как он выберется из этих подземелий, перенесясь в прошлое, в последний день две тысячи седьмого года. Сейчас главное было - сосредоточиться, настроиться, активировать имплантат. Но сначала все-таки попытаться выяснить, какую судьбу уготовили ему эти подземные кроты из очень серьезной конторы - ведь насчет его дальнейших перспектив пока не было сказано ни слова.
        Его голос нарушил могильную тишину:
        - И что теперь?
        - А вы не догадываетесь? - вновь ответил Сулимов вопросом на вопрос, и теми же словами, упорно стараясь не глядеть на Кононова.
        Уже считал пустым местом? Или балластом, который надлежит немедленно отправить за борт?
        И Кононов тоже повторил свою недавнюю фразу:
        - Предпочитаю услышать ответ, а не строить догадки, - словно они с Сулимовым были актерами и просто играли свои роли.
        - И что бы вы хотели услышать, Андрей Николаевич? - подал голос Иванов.
        Это вновь, как когда-то, прозвучало так же неожиданно, как если бы заговорил вдруг египетский Сфинкс или мавзолейный Ленин. И Кононов понял, что шансов у него нет.
        - Не знаю, - сказал он. - У меня почему-то голова кружится.
        Он закрыл глаза, намереваясь, пока не поздно, сконцентрировать все мысли на машине времени... И вновь услышал негромкий голос Иванова:
        - Не напрягайтесь понапрасну, Андрей Николаевич, у вашей машины нет ключа зажигания.

«Подстраховались, - обреченно подумал Кононов. - Сергею удалось, а мне, похоже, вряд ли...»
        Открыв глаза, он обвел взглядом свою приговорную «двойку» и неторопливо начал:
        - Господа, по-моему, я к вам не набивался. И если я вам не подхожу, то предпочел бы, чтобы вы оставили меня в покое и поискали для этого дела кого-нибудь другого. Но! - он подался вперед, всматриваясь в лица Сулимова и Иванова, очень напоминающие сейчас застывшие неизменные лики манекенов. - У меня тоже появилась своя теория насчет вмешательства в прошлое. Ее можно сформулировать одним-единственным предложением, вот таким: как ни старайся изменить прошлое во имя получения желаемого результата в будущем, то, чему суждено случиться, обязательно произойдет, рано или поздно. А если еще короче: чему быть, того не миновать. Старая истина, не правда ли? Фатализм - такой у нее ярлычок. Не дадите родиться Сергею - родится кто-то другой. И машина времени все равно будет, потому что ей суждено быть, не сегодня, так завтра, или через неделю, или через год. Все, что должно появиться, - непременно появится. И мало ли чего я там про Горбачева наплел под воздействием коньяка вашего виртуального. Это не я говорил, это коньяк говорил. Далеко не всегда то, что у трезвого на уме - у пьяного на языке, у трезвого и
мыслей-то таких нет. Так что бросили бы вы это безнадежное дело, господа, у вас же не артель «Напрасный труд»... А вот виртуалка - это круто, это будет посильней «Фауста» Гете. Только зря вы ее в подземелье ховаете, ее на всех углах вместо игральных автоматов и компьютерных залов ставить надо. Народ валом повалит, сто процентов, - подальше от действительности, в свои воспоминания.
        Контора ваша озолотится, а если вы эту игрушку еще и на экспорт поставлять будете, то Билл Гейтс лопнет от зависти...
        Сулимов и Иванов молчали.
        Кононов собирался добавить еще что-то, но в этот миг свет погас, сменившись непроницаемым мраком, таким плотным и безнадежным, какой бывает, наверное, только в подземельях.
        Секунду спустя Кононов уже вскочил с кресла, намереваясь броситься к двери, движимый единственной мыслью: выбраться из этого помещения, сбежать от этой расстрельной «двойки» - а там, глядишь, кривая вывезет. Главное - появился хоть какой-то шанс...
        Он не сделал и трех шагов, когда во мраке раздался негромкий хлопок - и пахучая теплая волна плеснула прямо ему в лицо.Удушливая волна... Он задохнулся и, не успев ничего сообразить, начал падать... падать... падать...

14
        Холод... Темнота... Темнота... Холод...
        Тянулись, тянулись, тянулись бесконечные холодные коридоры, их стены были почти невидимы в темноте, и каждый следующий поворот ничем не отличался от предыдущего..
        или же этот Бог весть когда начавшийся путь к неведомой конечной точке был на самом деле ходьбой по кругу? Слепцы шагают в пустоте отмеренный им срок от первого вздоха до последнего вздоха, и думают, что беспрестанно движутся вперед, по восходящей, а на самом-то деле просто возвращаются в исходный пункт - и растворяются во всеобъемлющей пустоте, кроме которой и нет больше ничего на свете. .
        Он не знал, куда и зачем идет по сумрачным промерзлым узким коридорам, и когда и где сделал первый шаг - но продолжал свое монотонное передвижение, потому что откуда-то знал: стоит остановиться - и стены тут же сомкнутся подобно тискам, безжалостно раздавят его кости, и весь этот лабиринт, сотканный из пустоты, превратится в глыбу льда, в ледяной янтарный монолит, в глубине которого навеки застынут его исковерканные, расплющенные останки, сотворенные из той же пустоты...
        Он представил себе эту безрадостную картину - и ускорил шаг... Вернее, собирался ускорить шаг, но оказалось, что он вовсе никуда не идет, а сидит на утрамбованном снежном выступе, горит свечка, отражаясь в карманном зеркальце, вдавленном в снежную стенку, и, кажется, кто-то еще находится здесь, рядом с ним, в этой холодной тесной пещере... Чьи-то смутные лица... Чьи-то глаза, в которых отражается огонек прихваченного из дому огарка. Толик? И рыжий Карабан?.. Откуда они здесь, соседские мальчишки, партнеры по дворовым играм? И откуда здесь он?.. И кто он - двенадцатилетний Андрюха Кононов - или сорокалетний Андрей Николаевич?..
        Зимы тогда, в пацанские его годы, были снежными, и дворник дядя Вася, расчищая проезд во двор, набрасывал лопатой у ворот, возле старого тополя, целый Эверест - там они играли в «царя горы», а еще прорывали ход в холодные снежные недра и устраивали там, в глубине, целую пещеру...
        Но как он оказался в этой пещере из начала восьмидесятых? Причуды все той же пустоты?..
        Огонек свечи вдруг раздробился на сотни сияющих осколков, взмывших вверх, словно подброшенных взрывной волной. Однако, если это и был взрыв, те совершенно беззвучный - вокруг стояла тишина, и холодный, совсем не городской воздух вливался в легкие... Белый снег... Черные деревья... Пятнистая луна в окружении истекающих соком звезд... И через несколько мгновений, вдалеке, - знакомый торопливый речитатив. Надвинулся - и удалился...
        Шум поезда, промчавшегося за лесом.
        Невнятные видения сгинули как обрывки снов при пробуждении, и голова у него была теперь ясной и холодной, подобно зимней лунной ночи.
        Он знал, где находится сейчас. Точнее, не знал, а был уверен. «Сейчас» - это значит ночью с тридцать первого декабря две тысячи седьмого на первое января две тысячи восьмого года. В одной стороне - скрытая пригорком турбаза «Щербинино», в другой - березовая роща. А между ними лес и заснеженная дорога. Дорога, на которой он сейчас стоит. Та самая дорога, по которой в эту ночь его, Кононова, родной брат Сергей, сам того не ведая, шел к таинственному шару. Те, сидящие внутри шара, подкарауливали Сергея ради того, чтобы вбить ему в мозги знания о машине времени. Сидели в своем чудо-шаре и ждали...
        - Не дождетесь, - сказал Кононов.
        Взглянул на упивающееся собственной воистину небесной красотой звездное небо, потом осмотрел себя - и понял, что его опять провели. Потому что на нем была зимняя куртка с блестящими в свете новогодней луны круглыми кнопками-застежками (не помнил он такой куртки в своем гардеробе), и были на нем плотные темные джинсы, а на ногах - высокие, чуть ли не до середины голени, теплые сапоги на толстой подошве. Перчатки защищали кисти рук от «криогенной» температуры, а голову облегал капюшон.
        Это обмундирование безоговорочно свидетельствовало о том, что он вновь находится по ту сторону ворот из слоновой кости, откуда прилетают только лживые сны... Если бы он действительно, в реальности, перенесся в прошлое, неведомо каким образом заставив таки заработать персональную машину времени, то стоял бы сейчас голышом на ночном морозце, превращаясь в снежную бабу без ведра и с поникшим подобием морковки... Раздобыть такую одежду здесь, в лесу, он никак не мог.
        Правда, оставалась еще слабая надежда на то, что тандем Сулимов-Иванов - или Иванов-Сулимов - все-таки не посвятил его во все детали науки хрононавтики, и на самом деле при перемещении в прошлое одежда, в которой стартует хрононавт, переносится вместе с ним. А значит, его, Кононова, сначала зачем-то вырубили, затем облачили в зимний наряд и запустили в новогоднюю ночь. Отвезли, вырубленного, сюда, к турбазе «Щербинино» - и запустили...
        С какой целью?
        Предположение это не выдерживало никакой критики - скорее всего, продолжались виртуальные игры - или же вообще окружающее было не чем иным, как предсмертными - а то и постсмертными! - видениями, и он, Андрей Кононов, успешно и безнадежно подыхал сейчас, в данный момент, в адских столичных подземельях, где правили Аид-Сулимов и Гадес-Иванов, единые в двух лицах... Гадес... Оба они гадесы... гады... Просто - гады!

«Да пошли вы все в задницу! - с внезапной злостью подумал Кононов, тыча носком то ли виртуального, то ли реального сапога в податливый снег. - Не все ли равно, в реальности я нахожусь или в иллюзии? Может, вся жизнь наша - иллюзия, майя, сон какого-нибудь упившегося небесного чудовища... Я здесь - значит, вперед, к шару. И если две эти суки сейчас за мной наблюдают - пусть наблюдают! Пусть себе играют, поступать-то я буду так, как я хочу. А хочу я забраться в это шар и пообщаться с марсианами. Поживем среди иллюзий... Собственно, именно в иллюзиях и живем... И хватит терзаться раздумьями и сомнениями, чай не принц датский и не студент Родион... Проще нужно быть, Андрюша, проще, как ребята в боевиках... Нижнюю челюсть выпяти, набычься - и вперед! В мае жить - по-майски выть...»
        Он сплюнул в девственный снег и собрался было шагнуть вперед, но так и не шагнул, а развернулся на месте, чтобы посмотреть, есть ли сзади какие-то следы.
        Следы были. Цепочка мелких тонких ветвистых следов поперек дороги. То ли синица прогулялась по снегу, то ли снегирь...
        И другие следы тоже были. Отпечатки рубчатых подошв, глубоко вдавленные в снег, довольно четкие, только с чуть смазанными «хвостами» у пяток - тот, кто прошел здесь, не чеканил по-строевому шаг. Следы тянулись со стороны турбазы, перекрывая накатанную лыжню у обочины и пятная голое по-зимнему поле.
        Кононов выставил вперед правую ногу, придавил снег, сделал шаг в сторону и сравнил отпечатки. И не обнаружил никакой разницы. Судя по всему, он вынырнул на поверхность вовсе не в этой точке пространства-времени, и если даже его и привезли или принесли - то не сюда, не на эту дорогу. Сюда он, выходит, пришел сам... Или двуглавое чудовище по кличке Сулимов-Иванов опять немножко пофантазировало?..
        Немного поколебавшись и прочувствовав, каково было несчастному Буриданову ослу, Кононов все-таки сделал выбор и направился к турбазе, вдоль собственных следов, - любопытно было узнать, откуда они ведут. Какое-то двадцать пятое чувство подсказывало ему, что марсианский шар никуда от него не денется. Снег в поле был плотный, слежавшийся, он вполне выдерживал кононовские семьдесят с лишним килограммов; к тому же, местность была возвышенная, открытая всем ветрам, и снежный слой оказался неглубоким - то тут, то там торчала над ним черная стерня. Минут через пять ходьбы вдоль отпечатков рубчатых подошв, Кононов обнаружил и еще одну лыжню, сбегающую с пригорка и дугой ускользающую в белые просторы. Отпечатки зимних сапог пересекали лыжню, и Кононов тоже пересек ее и сделал еще десятка два шагов.
        И остановился. Потому что следы обрывались - и вокруг мягко белел нетронутый снег. Кононову не оставалось ничего другого как предположить, что он, сам того не ведая, в совершенстве владеет искусством левитации: перенесся по воздуху сюда, в поле, невесть откуда, - а дальше почему-то решил прогуляться без помощи паранормальных эффектов, на своих двоих... Правда, был еще один, не менее правдоподобный вариант: телепортация. Обыкновенная такая телепортация, внепространственное перемещение по квазигипертуннелям - дело привычное в фантастических книжках.

«А чего ты хочешь от иллюзии?» - спросил себя Кононов. Пожал плечами, сам себе демонстрируя собственное равнодушие ко всем этим штучкам-дрючкам... но в душе у него сделалось холодно и неуютно, словно там, в душе, тоже простиралось ночное зимнее поле с ведущей из ниоткуда цепочкой следов.
        Потоптавшись на месте, он бросил неприязненный взгляд на ни в чем неповинную спутницу Земли и побрел назад, к дороге, тщетно пытаясь заставить себя не заниматься поиском ответа на только что обнаруженную загадку.

«Спишем все на Сулимова с Ивановым», - наконец решил он, но эта мысль не принесла облегчения.
        Впрочем, он тут же забыл о ней - его внимание привлек новый штрих в загородном пейзаже. Точнее, штрих этот к пейзажу не относился, потому что был не кустом, сугробом или деревом, а человеческой фигурой. Фигура появилась в отдалении, на пригорке, скрывающем турбазу, и начала движение под уклон; судя по характеру движения, любитель ночных прогулок перемещался на лыжах.

«Сергей!..»
        Замерший на месте соляным столбом Кононов почти не сомневался в том, что это именно его брат. То ли виртуальный, то ли реальный. Уже без вернувшегося на турбазу сопровождающего, как его там? Виталика? Нет, кажется, Вадика... да, Вадика Соколова.
        Сулимов утверждал, что Сергей здесь не появится, но он появился. Что, руководитель седьмого отдела вновь брал пример с дьявола - отца лжи? Или - в очередной раз нафантазировал? С какой целью?
        Прежде чем ночной лыжник преодолел расстояние от вершины пригорка до ровного поля, Кононов подобрал убедительный, вроде бы, ответ на этот вопрос.
        Ответ был таков: его, Кононова, переместили сюда, в новогоднюю ночь на первое января две тысячи восьмого, для того, чтобы он ликвидировал Сергея. Здесь, в зимнем лесу. Придушил нетрезвого компьютерщика, отметившего Новый год в веселой компании, - и концы в воду... Вернее, в снег. И марсиане останутся с носом... Возможно, шла новая игра. И, возможно, вовсе не виртуалка это была, а самая что ни на есть реальная реальность.

«Зачем же так мрачно? - спросил себя Кононов, наблюдая за медленно приближающимся к нему лыжником. - Душить шарфом, закалывать лыжной палкой... С киношным хрустом сворачивать шею... Есть ведь и другие способы помешать Сереге добраться до шара. Не такие кровожадные...»
        Не убивать, а не пустить. Такая постановка вопроса Кононова устраивала - внутрь марсианской машины он был намерен проникнуть сам, без Сергея. Может быть, на том все и устаканится, и навсегда уберутся эти жукоглазые восвояси, в свои красные пустыни с пирамидами и Великим Сфинксом Сидонии.
        Манера передвижения у лыжника была весьма своеобразной - его хорошо покачивало, будто не поле раскинулось вокруг, а штормящее море, и еще он то и дело словно бы спотыкался и поспешно выбрасывал вперед лыжные палки, а потом наваливался на них, подтягивая так и норовящие остаться позади ноги. Короткая куртка лыжника была распахнута, зимняя шапка сбилась на затылок, и он был настолько поглощен процессом перемещения по лыжне - а точнее, процессом сохранения равновесия, - что, кажется, и не замечал Кононова. А может быть принимал его за одинокое дерево или обломок какого-нибудь столба. Или за репер...
        Последнее, весьма двусмысленное предположение показалось Кононову столь забавным, что он невольно усмехнулся.
        Когда расстояние между ними сократилось метров до пятнадцати-двадцати - Кононов отчетливо слышал шорох лыж по снегу и натруженное дыхание, - лыжник, наконец-то, сообразил, что не столб возвышается в поле, и не дерево. Проехав еще метров пять, ночной путешественник остановился и приветственно вскинул палку:
        - С Новым годом, земляк! До березовой рощи еще далеко пилить?
        В голосе его слышались специфические нотки, появляющиеся у людей, принявших некоторую дозу спиртного. Луна светила ему в лицо, и Кононов окончательно убедился в том, что перед ним действительно Сергей. Пьяненький, но не до неприличия и отрубона, Сергей Мерцалов.
        Подавив в себе желание назвать брата по имени (тот, конечно же, ни малейшего понятия не имел о каком-то Андрее Кононове) и сделав несколько шагов к лыжне, Кононов состроил строгую мину и внушительным официальным голосом произнес:
        - Капитан Кононов, служба безопасности. В березовую рощу сейчас нельзя, гражданин. Вообще сейчас прогулки здесь нежелательны. Спецоперация, - это слово он отчеканил с особенным нажимом. - Так что вам лучше бы вернуться на турбазу, гражданин. Вы ведь с турбазы, отдыхающий?
        - Ну, нормально... - все с той же специфической плавающей интонацией протянул Сергей и уперся руками в составленные вместе лыжные палки. - Служба безопасности! Операция «С Новым годом», да? Не проехать, не пройти. Небось, там, в роще, свой сабантуй устроили.
        Междус-собойчик... А, капитан?
        - Повторяю: спецоперация, - сухо ответил Кононов. - Присутствие посторонних нежелательно. Впрочем, могу вызвать наряд и доставим вас куда надо для выяснения личности.
        - Да ладно тебе, капитан, - в голосе Сергея сквозила нетрезвая обида. - Ловите своих украинских шпионов, а я поползу коньяк допивать. Между прочим, я вас с Новым годом поздравил, а вот вы меня - нет.
        - Поздравляю, - сказал Кононов. - Счастья, здоровья и благополучия вам и всем вашим близким, сослуживцам и знакомым. На все времена.
        - Ох, спасибо, капитан! - с чувством воскликнул Сергей, вскидываясь от своих палок. - Может, со мной, к нам? Тут недалеко. Куда они денутся, эти агенты спецлс. . спелс... тьфу! спецслужб Новой Гвинеи! А у нас там весело, ой-ей-ей!..
        - Спасибо, я свое наверстаю.
        - Ну, удачи, капитан! - Сергей поправил шапку, покачнулся и, выставив палец, фальшиво пропел: - Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...
        - Да-да, - покивал Кононов. - Служба дни и ночи. И в будни, и в праздники.
        Он еще некоторое время постоял, глядя вслед неуверенно удаляющемуся к пригорку Сергею - тот то и дело останавливался, оборачивался и махая рукой, и Кононову приходилось махать в ответ, - а потом сунул руки в карманы куртки и медленно направился к дороге.
        - Довольны? - на ходу спросил он, адресуясь то ли к Луне, то ли к звездной ораве, но ответа не получил.

«Давайте, играйте, - с ожесточением думал он, затаптывая тянущиеся ему навстречу собственные следы. - Фантазируйте... И я иллюзия, и вы иллюзия, и даже та сивая кобыла, в чьем бреду я сейчас нахожусь, - тоже иллюзия. Да здравствует майя! Мир, понимаешь, труд, майя!..»
        ...Шар он увидел за первым же поворотом дороги. Огромный снежный ком возвышался среди подлеска, слабо отражая лунное сияние, и в верхней его части, как и рассказывал виртуальный Сергей Мерцалов, медленно мигали огни - красный, синий и зеленый. Их отблески танцевали на снегу, придавая всей картине подлинную новогоднюю праздничность. Было бы совсем здорово, если бы из шара на самом деле появился добрый дедушка Мороз с симпатичной внучкой Снегурочкой... А не уэллсовские страшилища...
        Кононов, невольно задерживая дыхание, подошел к самой обочине - теперь его отделяли от шара четыре-пять метров, не больше. Никаких странных ощущений он не испытывал, и не дурманили его голову необычные видения, о которых рассказывал виртуальный Сергей. Необычным был сам этот пришелец из неведомо каких пространств и времен. Ночь... Тишина... И неведомый шар.
        Сойдя с дороги и проваливаясь в переливающийся красным, синим и зеленым снег, Кононов вплотную подошел к шару. Снял перчатку и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к выпуклому боку, готовый сразу же отдернуть руку - словно перед ним был включенный в сеть утюг. Поверхность шара оказалась холодной, гладкой и твердой - это действительно было вполне материальное образование, а не какая-нибудь проекция.

«Если можно говорить о материальных образованиях в мире иллюзий», - подумал он, а вслух негромко сказал:
        - Ну что, ребята, принимайте гостей. Пообщаемся.
        То ли от этих слов, то ли почему-то еще обращенный к Кононову бок шара подернулся какой-то дымкой, и Кононову показалось, что там, в глубине, словно бы мигнул огромный глаз. И тут же, в такт, «мигнуло» сознание Кононова.
        И не было уже ни новогодней луны, ни звезд, ни леса, ни дороги, а было непонятно чем освещенное пространство, ограниченное со всех сторон вогнутой поверхностью. Кононов понял, что каким-то образом очутился внутри шара, в самом его центре. Он не висел в воздухе, а стоял на чем-то, на какой-то опоре, но эта опора, вполне, кажется, надежная, была невидимой.
        Страха он не испытывал, и неторопливо поворачивал голову вправо и влево, стараясь обнаружить хоть какую-нибудь достопримечательность - но тщетно. Ни внизу, ни вверху тоже не оказалось ничего заслуживающего внимание. Абсолютно пустое пространство - и никаких жукоглазых или восьмипалых. Словно он попал внутрь обыкновенной елочной игрушки... хотя нет, не тянул этот шар на елочную игрушку. Просто целлулоидный попрыгунчик для настольного тенниса, от которого трудно ожидать каких-либо чудес...
        - Это и все? - разочарованно вопросил пустоту Кононов, откидывая на спину капюшон куртки. - Иллюзия без иллюзий? Как-то уж очень простенько, господа.
        Он немного помолчал, словно надеясь услышать что-то в ответ, и констатировал:
        - Все понятно. У творцов не хватает воображения.
        Почти сразу же вновь возник в его сознании образ огромного мигнувшего глаза, напомнившего чем-то око Саурона из знаменитой экранизации непревзойденного Профессора Толкина-Толкиена, - и он вдруг перестал ощущать собственное тело.
        Не было больше окруженной белой сферой пустоты, а было что-то очень знакомое... Выбитые окна... Мечется свет мощных фонарей, выхватывая из темноты разноцветные картинки, фотографии и надписи на стенах... Реклама, опостылевшая реклама...
«Лучшее пиво России»... «Увлекательное турне по сталинским лагерям»... «Надежная защита от кариеса»... «Похудеть - это очень просто»... «Только с нами - в Таиланде, Сингапуре, Непале и Вьетнаме!»... Заляпанные кровью сиденья... Изувеченные тела... Кровь... Кровь... Цветные кружки и линии на разбитом стекле...
«Киевск...»... «Кузнецки...»... «Измайл...»... Схема метрополитена! Это же метро! Это же изуродованный взрывом вагон! Он несколько раз видел этот вагон в теленовостях, два года назад, в день Хиросимы... Очередной теракт в столичном метро... У дверей лежит мужчина с залитым кровью лицом. Открытые глаза мужчины глядят в никуда и ничего уже не видят - ни здесь, ни там...
        Ему было знакомо лицо мужчины. Это был он сам, Андрей Кононов. Мертвый. Погибший два года назад, в поезде метрополитена, в две тысячи шестом...
        Кононов, по-прежнему не чувствуя ни рук, ни ног, судорожно вздохнул - и опять
«мигнуло» его сознание - словно кто-то включил и тут же выключил свет.
        И вновь - лужи крови и изувеченные мертвые тела... Ступени, ведущие на поверхность, усеяны каменной крошкой, у закопченной стены валяется разодранный баян... Вновь реклама на стенах, знакомая реклама... Это подземный переход на Пушкинской, это опять теракт, только не в две тысячи шестом, а раньше... Окровавленный мужчина лежит у самых ступеней, рядом с чьей-то оторванной рукой (на руке поблескивает обручальное кольцо), - и его остекленевшие глаза смотрят в никуда...
        Андрей Николаевич Кононов... вернее - безнадежно мертвое тело Андрея Николаевича Кононова...
        Он опять чуть ли не с всхлипом втянул в себя безвкусный воздух инородной сферы. Сколько раз доводилось бывать ему в этом переходе, где неустанно наяривал на видавшем виды баяне одноногий седой неудачник...
        Что это? Ему, Кононову, показывают варианты его возможной, как бы уже состоявшейся, безвременной кончины? Или намекают на то, что он, Кононов, иллюзорен... нет его, Кононова, в действительности, а есть персонаж виртуальной игры?
        Кто намекает? Кто показывает? Кто напускает на него лживые, напрочь лживые сны?!
        Вновь мигнуло...
        На этот раз не было ни разрушений, ни крови, ни трупов. А было серое-серое небо, мокрая ядовито-зеленая листва, кладбищенские памятники, обрамленные оградками, и без оградок. На белой табличке, косо вкопанной в оплывший, еще не поросший травой холмик - от руки, черной краской с потеками намалевано: «Кононов А. Н. 23. III.
1968 - 13. VI. 2008».
        Он чувствовал, что задыхается.
        Он прекрасно помнил, что это за день - тринадцатое июня две тысячи восьмого. Пятница, тринадцатое.

«По собственному желанию» - вывела в его трудовой книжке горбоносая Инга, кадровичка агентства «Вега». И поставила дату: «13.06. 2008». Расписалась, приложила печать - и вручила трудовую книжку ему, Кононову, экс-охраннику агентства «Вега». Чуть позже, получив расчетные, он отправился на свою окраину и тормознул в летней пивнушке на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, поскольку спешить ему было совершенно некуда, и гадко и тоскливо было на душе... А потом к его столику подошел Сулимов.
        Он отчетливо представил себе эту пивнушку, и сугробы тополиного пуха вдоль тротуаров, и лишь спустя какое-то время сообразил, что кладбище куда-то исчезло, сменившись той самой столичной окраиной, которую он только что видел мысленным взором. Да, это была почти безлюдная пивнушка на углу 6-й Студенческой и Воскресенской, и под порывами жаркого ветра мотались по пыльным газонам пестрые разорванные упаковки от мороженого, и мчались по Воскресенской автомобили, мчались - и замедляли ход напротив пивнушки, где, забравшись задними колесами на тротуар, стоял фургон «скорой помощи», а рядом - милицейское авто, и бродили по мостовой стражи правопорядка, а дальше, у самого перекрестка, влепившись радиатором в бетонную троллейбусную опору, парилась на солнце длинная «иномарка» цвета морской волны. А на мостовой лежал человек, и голова его, облепленная тополиным пухом, покоилась в кровавой луже...

«Выходит, схоронили меня за казенный счет, - отрешенно подумал Кононов. - Как безработного и не имеющего ни родственников, ни сберкнижки... В очень подходящий день меня угораздило - в пятницу, тринадцатого... Значит, меня нет уже на свете, и не был я ни в каких замоскворецких подземельях, и никакого седьмого отдела тоже нет... Иллюзия... Или предсмертные видения. Вышел из физического тела, вижу себя со стороны... Сейчас попаду в туннель и помчусь к свету, и буду общаться с Лучезарным Существом - спасибо доктору Моуди-Муди - обнародовал информацию...»
        Вокруг вновь было пусто, и теперь он ощущал свое тело, и лоб у него был мокрый от пота - словно жара той июньской, роковой для него пятницы, проникла и сюда, в прибывший неведомо откуда неведомо чей новогодний елочный шарик - источник райского наслаждения...
        Два в одном: иллюзия в иллюзии...
        - Игра, - сказал он вогнутым стенам, которых, конечно же, на самом деле вовсе и не было. - Все суета, все суeтa сует, херня и томление духа. Аминь!
        Иллюзия. Неведомые зазвездные забавники просто придумали для себя новую игру и играли в нее - то ли на пиво, то ли на раздевание, то ли еще на какой-нибудь интерес. «Что наша жизнь? Игра!» - вспомнилось ему вступление к знаменитой ворошиловской телеигре. В самую точку! Вселенская виртуалка - не более.
        Он вытер лоб перчаткой, которую, оказывается, до сих пор держал в руке, - и уронил перчатку в пустоту. Стянул с левой руки другую - и отправил туда же.
        Игра. Забава. Игроки есть, а того, во что они играют - нет. Ничего и никого - нет. . Нет этой Вселенной...
        А если попробовать выйти из игры? Исчезнуть здесь, чтобы воплотиться в нечто иное в других пределах... Или все это напрасный труд - просто одна иллюзия обернется другой иллюзией?
        Попробовать?
        Он сжал кулаки.
        Попробовать.
        Повеситься? Перегрызть себе вены? Залезть на дерево, повыше, и спрыгнуть? Броситься под поезд?
        Броситься под поезд...
        - Эй, господа игруны, - сказал он, обводя взглядом стены. - Не надоело? А не сыграть ли вам во что-нибудь другое? Хотите - в «балду» научу, мы на лекциях частенько игрывали, особенно по истории КПСС...
        Никто не удостоил его ответом. Наверное, игроки считали ниже собственного достоинства разговаривать со своими игрушками - или же им это просто в голову не приходило... если были у этих неведомых игроков головы...
        - Ну, не хотите - и не надо, - немного подождав, произнес Кононов. - Выпустите меня отсюда. Надоело.
        Никакого отзвука. Ничего.
        Кононов переступил с ноги на ногу, еще раз вытер лоб. Он чувствовал себя таким уставшим, словно всю свою сорокалетнюю жизнь без передышки брел, брел, брел к этому шару, к финальному пункту, который был такой же иллюзией, как и все его, Кононова, прежнее существование ... вернее, не-существование...
        - И выпускать не желаете? - Кононов сел на твердую пустоту, поднял колени и обхватил их руками. - Ну и черт с вами, тогда буду здесь сидеть хоть до второго пришествия.
        - Так ведь и первого не было, - негромко сказал кто-то за его спиной.
        Кононов слегка вздрогнул и обернулся. И снизу вверх посмотрел на того, кто неведомо откуда появился в этом замкнутом со всех сторон сферическом пространстве. Стоявшего позади него было бы трудно не узнать - такая же куртка, такие же джинсы и такое же лицо. Двойник. Самый обыкновенный двойник, только и всего - эка невидаль...
        - Привет, репер. Садись, - Кононов похлопал по пустоте рядом с собой. Кононов-бис не ответил. Он стоял, опустив руки, и его белые, словно затянутые непроницаемой пленкой глаза были безжизненны.
        Кононов медленно поднялся на ноги, встал лицом к лицу со своей копией, и его вдруг одолел смех.
        - Ну, вы меня достали, - отсмеявшись, сказал он, вытирая согнутым пальцем глаза. - Подсказки подсовываете, да? Соображай, мол, Андрей Николаич, разминай мозги... Да пошел ты! - неожиданно выкрикнул он и обеими руками толкнул в грудь свое застывшее безмолвное подобие.
        И чуть не отлетел назад, словно толкал массивную колонну или глубоко вросший корнями в матушку-землю многовековой толстенный дуб...
        Так оно, собственно, и оказалось, только не перед дубом он стоял, а перед сосной, и вокруг возвышались такие же сосны, и снег у обочины дороги, мягко поблескивающий в лунном свете, был нетронут, и нигде, нигде, нигде взгляд Кононова не мог обнаружить никаких шаров. Только снег. Только спящие деревья. Только звездное небо с торжествующей луной... нет, не торжествующей - насмехающейся. Насмeхающейся над ним, Андреем Кононовым, окончательно спятившим... сошедшим с умa...
        Луна висит над ним. И смеется тоже - над ним... Хохочет весь мир, хохочет майя, повалившись на спину, обхватив руками живот и мелко суча задранными кверху ногами. . Суча... Сука...
        Сука - суча!
        Кононов скрипнул зубами, выбрался по нетоптаному снегу на дорогу и размашисто зашагал по ней, оставив за спиной скалящуюся луну, зашагал туда, где лес рассекали рельсы, и звезды на краю неба растворялись в зареве городских огней.
        ...Он совершенно не запомнил свой путь, и не мог бы сказать, сколько времени шел - четверть часа, час, сутки или все-все так и не прожитые годы... а прожитые? Были ли они - прожитые годы?..
        Думать он себе не позволял - о чем было думать?
        Когда вдалеке возник знакомый барабанный гул, он уже стоял на рельсах. Барабаны рокотали, приближаясь, мчась вперед, к месту встречи... Надвигалось ослепительное пятно... Истошный вой разнесся над лесом, в него вплелся истеричный визг - это сталь с силой терлась о сталь... Нет, не сможет так сразу остановиться многотонная змея...
        Кононов покрепче утвердил ноги между шпалами, заслонился ладонью от несущегося на него светового пятна. Казалось, это луна, сорвавшись с небес, летит прямо на него, исступленным воплем возвещая всему миру о том, что вот-вот наступит момент истины.

«Истины ли? - подумал Кононов и убрал руку от лица. - А что есть исти...»
        - 1
        ...Был душный июньский вечер, и в порывах ветра не ощущалось никакого намека на свежесть; казалось, в подернутых маревом небесах работает гигантский фен, иссушая и без того уже донельзя сухую землю. В жарком, словно в сауне, воздухе, пропахшем перегретым асфальтом и угаром автомобилей, металась пыль, и назойливой метелью лез во все щели тополиный пух. Столица превратилась в необъятную парилку, и жителям мегаполиса оставалось уповать лишь на то, что метеорологи, обещавшие ночную грозу, на этот раз не ошибутся в своих прогнозах. Июнь две тысячи восьмого года переплюнул все пиковые показатели среднемесячных температур, зарегистрированные со времени основания столичной метеослужбы, и в Подмосковье чуть ли не ежедневно возникали лесные пожары и дымовыми шашками беспрестанно тлели торфяники.
        В такой одуряющий вечерок одним из средств спасения организма от обезвоживания могло быть холодное пиво - и Кононов усиленно применял это средство, сидя под тентом летней пивнушки, угнездившейся в чахлом скверике на углу 6-й Студенческой и Воскресенской. Одну кружку он уже оприходовал, чуть ли не залпом, и теперь, более-менее отрегулировав свой температурный и водный баланс, неторопливо прихлебывал из второй, просматривая купленную в киоске при выходе из метро «Очень интересную газету». Домой можно было не спешить - жена и дочка уже неделю блаженствовали на Черном море, а вот у него море намечалось не раньше августа - нужно было довести до ума учебное пособие по российской истории времен Елизаветы Петровны для своих же семинарских занятий. И не одно море у него намечалось, а несколько: Московское, Рыбинское, Жигулевское и прочие - намеревался он съездить в родную Тверь, а там сесть на новенький экскурсионный теплоход «Великий князь Тверской Михаил Ярославич» и проплыть по Волге до Астрахани и обратно. Давно мечтал, да все как-то не получалось...
        Он неторопливо жевал соленые орешки, неторопливо глотал импортную «Оболонь» (пивовары из хохлов получились неплохие, не хуже их же ракетчиков - стрелков по родным жилым домам и чужим самолетам) и неторопливо же скользил глазами по газетным строчкам. «Очень интересная газета» действительно была довольно занимательным чтивом: парапсихология, эзотерика, уфология, фантастика, мистика... Полный набор.
        Перевернув страницу, Кононов обнаружил крупно набранный заголовок: «Корректор». А чуть ниже было написано: «А. Алькор, г. Тверь». Грех было не прочитать опус земляка, напечатанный под рубрикой «Фантастические истории», тем более объемом всего в один газетный лист.
        Не выпуская из руки кружку с «Оболонью», Кононов принялся за чтение.

« - Удачи тебе, Корректор! И не вздумай устроить там какую-нибудь заварушку.
        Я в ответ улыбнулся и пожал руку ассистенту. Он вышел из камеры, люк гулко захлопнулся - и я остался в одиночестве. Подголовник кресла давил мне на затылок, но я не шевелился - таймер уже начал обратный отсчет и всего несколько секунд отделяли меня от момента перехода. В круглом окошке напротив моего кресла я видел ассистента - он поднял ладонь, растопырил пальцы и, дублируя таймер, поджимал один палец за другим.
        Восемь... Семь...
        За стеной камеры возник неясный гул, он все нарастал, словно в атаку на меня устремился разъяренный пчелиный рой; подошвами я ощутил вибрацию пола, и в унисон с ней заныли мои зубы.
        Четыре... Три...
        Ладони ассистента начали расплываться, словно были всего лишь клочками тумана, и теперь этот туман таял под лучами утреннего солнца.
        Два...
        Единственный оставшийся поднятым большой палец - как символ успеха первой вылазки в прошлое. Так мне хотелось думать.
        Как этот палец исчез - я заметить не успел.
        За окошком виднелась в полумраке какая-то обшарпанная бетонная стена со следами опалубки. Пчелиный рой рассеялся, исчез, пол больше не дрожал, и с моими зубами тоже все было в полном порядке. Хронокамера прибыла в расчетную точку прошлого. То есть я надеялся, что именно в расчетную точку - во всяком случае, два десятка беспилотных испытаний прошли успешно и было бы просто несправедливо, если бы именно на мне что-то засбоило...»
        Кононов сделал очередной глоток, пальцем смахнул с бровей капли пота.

«Как же это удалось выяснить, что беспилотные испытания прошли успешно? - подумал он. - Пояснил бы, земляк. Автоматическую видеокамеру запускали, что ли?»

«Отогнув рукав старомодного пиджака, я взглянул на старомодные же часы - со стрелками и механическим заводом, таких не производили, наверное, уже лет сорок-пятьдесят. В моем распоряжении было три часа, вполне достаточно для того, чтобы справиться с заданием - оно не представлялось мне особенно сложным.
        Поднявшись с кресла, я поправил галстук - что за мода была цеплять на шею куски разноцветной ткани! - пересек камеру и, поднапрягшись, открыл люк. И лицо мое овеял воздух былого.
        Место для размещения хронокамеры наши специалисты выбирали очень тщательно - рылись в архивах, изучали старые планы города, разыскивали фотографии. И нашли. Пригородная стройка - там собирались возвести цеха нового завода, и кое-что успели сделать, а потом финансирование прекратилось и железобетонные каркасы, в которые уже было вбухано немало средств, заросли крапивой и бурьяном. Место было безлюдным, все, что можно было растащить и раскрасть, давно растащили и раскрали, и хронокамера, никем незамеченная, могла преспокойно простоять тут, пока я делал свое дело. Через три часа она автоматически должна была вернуться назад, то есть вперед, в будущее - мое настоящее, - и я хотел бы в этот момент находиться внутри. Меня вполне устраивали мои времена.
        А потому мне не следовало особо глазеть по сторонам, а следовало мне побыстрее топать к недалекой городской окраине, садиться на конечной остановке в троллейбус номер пять - старинными деньгами на проезд меня снабдили - и ехать к месту, где нужно произвести коррекцию прошлого. Ради позитивного изменения будущего.
        Корректор - такая у меня работа.
        Мои должностные обязанности не предусматривали моей информированности о побудительных причинах коррекции. Если изъясняться обычным языком, я не знал, чем не устраивает пославших меня людей Борис Владимирович Царьков, рождение которого я должен был предотвратить. Гениальный ли он изобретатель чего-то нежелательного или же маньяк, угрожающий существованию страны, а то и всего человечества; оппозиционный политический деятель или государственный преступник; носитель какой-то небывалой инфекции или ниспровергатель основ... Ничего этого я не знал. Но должен был предпринять такие действия, в результате которых Борис Владимирович Царьков не появится на свет Божий. Что поделать - работа такая...»
        Кононов внезапно почувствовал, как на мгновение странно сжалось сердце, и неясная тень скользнула по закоулкам сознания. И тут же исчезла.

«Ну и духотища, - подумал он. - Не в пиве спасение, а в холодном душе. Сейчас приду домой - и в ванную... Вот только дочитаю...»

«День был пасмурным, но теплым - из середины своего сырого марта я перебрался в начало здешнего сентября. Покрытая пожухлой травой обширная пустошь упиралась в высокий кустарник, за которым - я знал это по карте - тянулись огороды, подступающие чуть ли не под окна городских многоэтажек. В воздухе пахло дымом сожженной сухой листвы.
        Пробираясь среди безлюдных огородов, я изрядно вымазал туфли - земля была влажной от недавнего дождя, - и мне пришлось, выйдя к остановке, долго отчищать подошвы о бордюр исполосованного трещинами неровного серого тротуара. Вид у подкатившей минут через десять железной коробки со смешными «рогами» на крыше был затрапезный, но, в общем, вполне сносный: во всяком случае, по городу мне предстояло ехать не на велорикше или в телеге, а на электротранспорте; электротранспортом, только другим, я успешно пользовался и в собственном своем времени».

«Дежа вю, - почему-то подумалось Кононову. - Есть такая штука - дежa вю...»

«Заплатив кондуктору за проезд, я уселся возле окна и вынул из кармана фотографию моего объекта. Хотя лицо его, конечно же, помнил наизусть и спутать с кем-либо другим не мог. Обычное, ничем не примечательное лицо. Потенциальный отец Бориса Владимировича Царькова находился где-то в этом городе и знать, конечно же, не знал о том, что через каких-нибудь полчаса я сделаю иной линию его судьбы. На то я и Корректор, чтобы вносить исправления, менять прошлое во благо будущего - моего настоящего...
        Троллейбус, тихонько подвывая, довольно бодро бежал по проспекту, иногда тормозя у светофоров. Лязгали на остановках пневматические двери, входили и выходили люди, и мне было как-то неуютно от мысли, что многих из них уже давно нет в живых. Но я старался не думать об этом... Проплывали мимо здания, ларьки и скверы. Я только вчера - в своем времени - впервые попал в этот город. Хронокамеру и прочее оборудование доставили сюда на вертолете и установили на дне бассейна, из которого по такому случаю слили воду - да, у нас на месте недостроенного в былые времена заводского цеха находился просторный бассейн, тысяч на десять квадратов, не меньше. Вместе с сосредоточенным парнем из Государственного Комитета я побывал в той точке, где мне предстояло слегка изменить ход истории - в центре города, возле универмага, выглядевшего довольно непрезентабельно;
        чувствовалось, что построен он не один десяток лет назад...
        Вот он, этот универмаг! Я подался к окну. Здесь, в этом времени, здание выглядело совсем другим, новеньким и чистеньким, радуя взор белыми стенами и разноцветьем витрин. Все, приехали, это моя остановка - вон там, на углу, возле рекламного щита с изображением водочных бутылок, я должен стоять и ждать, вглядываясь в лица прохожих. Меня пробил какой-то восторженный озноб. Даже не знаю, с чем можно сравнить это упоительное, обжигающе-леденящее чувство - чувство ниспровергателя старой и создателя новой истории... Новой реальности...
        ...Я узнал его сразу. Он, дымя сигаретой, шел по усыпанному первыми сухими листьями тротуару среди других прохожих и, судя по всему, никуда не спешил. Что ж, тем лучше для меня. Облегчает задачу. Поправив изрядно надоевший галстук, я покинул свой наблюдательный пост у водочного рекламного щита, быстро прошел до мигающего светофорами перекрестка, а потом, развернувшись, направился навстречу человеку, из-за которого совершил этот почти невероятный прыжок в прошлое.
        Десять... семь... пять метров... Словно все тот же отсчет при старте в глубь времен...»
        Кононов забыл про свое пиво. Обеими руками вцепившись в газету, он медленно перемещал взгляд от одного напечатанного слова к другому, как будто шел за плугом, изо всех сил нажимая на рукоятки, вгоняя лемех в твердую, неподатливую, пропеченную солнцем землю и с трудом продвигаясь вперед. Что-то очень задевало его в этом рассказе соотечественника, буквы превращались в крючки, от которых никак нельзя было отцепиться... Он тряхнул головой, пытаясь отогнать непонятное наваждение, и капли пота, сорвавшись с бровей, расплывчатыми пятнами проступили на тонкой газетной бумаге.

«Этот парень пишет так, словно действительно сам был корректором», - подумал он. Автор представлялся ему именно парнем, хотя «А. Алькор» - это был, скорее всего, псевдоним, за которым мог скрываться как умудренный годами седовласый проктолог, так и пожилая домохозяйка.
        Он вывел свой плуг на новый абзац.
        - Извините... Мне сказали, где-то здесь, в этом районе, находится агентство
«Параллель». Вы не подскажете?
        Я репетировал эти фразы десятки раз под наблюдением сотрудников Государственного Комитета. Кажется, вышло у меня неплохо, не наигранно. Мой объект остановился и начал объяснять, помогая себе рукой с недокуренной сигаретой.
        Специалисты Государственного Комитета знали, что именно вложить в мои уста.
«Параллель» была довольно известной конторой, и объект не раз посещал ее по своим делам, но объяснить на пальцах расположение этого заведения человеку несведущему, явно не местному, было задачей не из легких - находилось агентство «Параллель» за универмагом, в глубине проходных дворов. А «не местный», то есть я, оказался еще и на редкость непонятливым и, переминаясь с ноги на ногу, все переспрашивал и переспрашивал, все уточнял и уточнял.
        В общем, я превысил необходимый минимум времени общения раз в пять, чтобы уже было наверняка, и, когда, принеся сотню извинений и выразив тысячу благодарностей, расстался, наконец, с объектом, успевшим закурить новую сигарету, то не имел ни малейшего сомнения в успехе предприятия. Задание, конечно же, было выполнено и планета спасена. Неизвестная мне женщина миновала перекресток и растворилась в людском потоке, и задержанный моими вопросами человек не встретился с ней... Не сошлись они в той точке, в которой сошлись в прежнем прошлом, и не поженились впоследствии, и не родился у них сын, тот самый Борис Владимирович Царьков - то ли гениальный изобретатель, то ли самый страшный в истории Джек Потрошитель или террорист...
        Будущее могло больше не беспокоиться по этому поводу - я, Корректор, обезопасил взрывное устройство. Можно было с легким сердцем возвращаться к себе, в свое время. И с достоинством принять от Государственного Комитета воздаяние за труды праведные...»

«Да уж, они-то наверняка ребята не бедные, - мимоходом подумал Кононов, не замечая, что воспринимает выдумку земляка как в действительности имевшее место событие. - Устной благодарностью не ограничатся, и бутылкой тоже...»
        И продолжил читать.

«Гул утих, и пол перестал вибрировать. В окошке замаячило бледное лицо ассистента. Волнуется, сердешный. Зря волнуется, все в полном порядке; и в тихой гавани все корабли, как сказал поэт...
        Люк открылся и в хронокамеру стремительно шагнул руководитель проекта.
        - Почему? ~ прохрипел он, нависая над моим креслом. - Почему сорвалось?!
        - Что? - я оторопело воззрился на него. - Как - сорвалось?! Что значит - сорвалось?.. Я произвел коррекцию, все прошло как по маслу...
        - Произвел? - руководитель едва не сорвался на крик. - Как по маслу? Так почему же Величко цел и невредим? Почему он вообще существует? Он же не должен был появиться на свет!
        - Величко? К-какой Величко? - пролепетал я, оттягивая вниз узел галстука. - Речь шла о Царькове... О Царькове Борисе Владимировиче...
        Внезапно до меня дошло. Руководитель собрался было что-то сказать, но, видимо, до него дошло тоже, и он поперхнулся воздухом и закашлялся.
        Ассистент за окошком сочувственно смотрел на меня, а я думал о том, что Корректором мне больше не бывать. И никому другому тоже. Потому что там, где нет Царькова, обязательно появится Величко - или кто-нибудь еще...»

«Вот так. - Кононов, теребя газету, обвел окружающее ничего не видящим взглядом. - Ни хрена не получилось... Чему быть - того не миновать. Никогда... Никакие Корректоры не помогут...»
        Он, наконец, вспомнил о пиве, и задумчиво отхлебнул из кружки.
        Земляк оказался молодцом. Это не Брэдбери, конечно, и не Лем - Кононову когда-то, в юные годы, даже являлась в кошмарных снах та негритянка из «Соляриса», - но весьма недурственно. В столичной, как-никак, газете, а не в какой-нибудь университетской многотиражке...
        То ли от жары, то ли от пива было ему как-то не по себе. Он листал газету, теперь уже легко скользя глазами по строчкам, а мысленно все возвращался и возвращался к пустяковому, в общем-то, по большому счету, рассказику о попытке подкорректировать прошлое ради изменения будущего. Что-то цеплялось колючими шариками репейника, что-то мешало восстановлению внезапно утраченного душевного равновесия... Тени, обрывки теней мелькали в закоулках сознания, и тут же в этих закоулках и растворялись - чтобы появляться вновь и вновь...

«Духота, - в который раз сказал себе Кононов. - Духотища во всем виновата. Холодный душ... Нужен холодный душ...»
        Он отставил пустую кружку, свернул газету трубочкой и собрался покинуть кафе, чтобы как можно скорее претворить в жизнь свое намерение относительно холодного душа - и увидел, как к его столику быстрым шагом приближается незнакомый пожилой мужчина, на ходу решительным жестом предлагая ему, Кононову, оставаться на месте. Мужчина был высок и широкоплеч, выправка его весьма смахивала на военную. Светлая рубашка с короткими рукавами контрастировала со смуглым лицом, к светлым, тщательно выглаженным брюкам пристали белые тополиные пушинки.
        Кононов на всякий случай оглянулся, но за столиком позади него никто не сидел, а значит жест смуглолицего был адресован именно ему, а не какому-то другому посетителю пивнушки.
        - Сулимов, - представился незнакомец, остановившись перед Кононовым и демонстрируя извлеченное из нагрудного кармана рубашки какое-то удостоверение свекольного цвета. - Одиннадцатое Управление. Вам нужно проехать с нами, Андрей Николаевич.
        Привставший было Кононов вновь опустился в легкое пластиковое кресло. Его взгляд метнулся мимо человека, назвавшегося Сулимовым, к стоящей у тротуара белой «Волге» с распахнутой передней дверцей. Водитель курил, облокотившись на руль и глядя в его сторону, а сзади, кажется, сидел кто-то еще.
        - Одиннадцатое Управление, - задумчиво повторил Кононов, похлопывая свернутой газетой по краю столика и рассматривая смуглолицего, уже спрятавшего в карман свое удостоверение. - Простите, а Управление чего? Или чем? Чем оно управляет, ваше Управление? Судьбами людскими? Жизнью земной? - Он чувствовал себя очень странно: словно наблюдал за самим собой со стороны, словно видел все со стороны. Извне...
        Человек, назвавшийся Сулимовым, чуть-чуть обозначил губами улыбку и, наклонившись, оперся обеими руками о столешницу. И негромко ответил:
        - Удобнее будет обсудить все эти вопросы не здесь, а у нас. Мы бы хотели кое-что вам предложить, Андрей Николаевич.
        - Ну да, ну да, - покивал Кононов. - Проконсультировать вас о временах правления императрицы нашей Елизаветы Петровны, великой, так сказать, Петровой дщери, по словам Ломоносова.
        - Нет, Андрей Николаевич, разговор у нас будет не о временах, а о времени...
        Кононов но мог понять, что с ним такое творится. Ему хотелось и смеяться, и плакать.
        - Так вы, наверное, из Государственного Комитета, а не из Одиннадцатого Управления, - с трудом выговорил он, потому что смех и слезы душили его, смех, и слезы. - В Корректоры хотите меня определить, что ли?
        Он бросил газету на столик - и засмеялся, и слезы полились у него из глаз, и все окружающее дрожало и корчилось, и рассыпалось на куски, и собиралось воедино, представая уже в несколько ином виде, будто с бешеной скоростью перескакивали с места на место стекла какого-то ужасного калейдоскопа, и тот, кто вращал калейдоскоп, никак не мог - или не хотел - прекратить это занятие.
        Он смеялся и плакал, а наискосок от замызганного летнего кафе, прямо на мостовой, возвышался большой белый шар, переливаясь разноцветными огнями. Удивительный шар - как снежный ком среди знойного лета. Автомобили, не сбавляя хода, мчались сквозь него, словно те, кто сидели за рулем, не видели этого чуда на выщербленном асфальте посреди Воскресенской, словно не было там никакого шара...
        Словно шар был всего лишь иллюзией.
        Или же иллюзией была сама Воскресенская и автомобили. И все остальное.
        И справа и слева, и впереди и позади, и вверху и внизу вырастали многочисленные ворота. Ворота из слоновой кости...
        Кировоград, 2003-2004.