Ветер над яром Людмила Козинец
        Козинец Людмила Ветер над яром
        Людмила Козинец
        Ветер над яром
        Громницею...
        ...Сидели на столах, болтали ногами и чесали языки. А что, спрашивается, еще прикажете делать в третьем часу промозглой зимней ночи? Конечно, возможны вари анты, всегда возможны варианты, вплоть до самого обыкновенного - мирно спать в теплой постели и видеть сладкие сны. Но сегодня, увы, нам недоступно даже самое простое, самое обычное счастье.
        Весь телецентр, вся огромная стеклобетонная коробка, из которой еще не выветрился запах влажной штукатурки, дремлет в тишине и мраке. Наши уважаемые коллеги, жнецы новостей, виртуозы рапидной съемки, корифеи монтажа и револьвер- мальчики, специалисты по добыванию "жареных" фактов, отсыпаются по своим уютным гнездам, предвкушая завтрашнее новогодие. И совесть их чиста: год закончился, фонд командировочных исчерпан. А к нам судьба безжалостна: мы тут хоть умри, но развлекательную новогоднюю программу сделать обязаны. И все.
        Как обычно, не хватило одного дня, вечно недостает самой малости времени.
        К третьему часу ночи мы выдохлись. Записали шесть рулонов. Организовали, сняли, смонтировали. Наверняка мы это сделали неплохо профессионалы все-таки. Но более уже не способны были выносить танцев, пения, тонкого юмора и оригинального жанра. Меня лично форменным образом тошнило от хорошеньких мордашек кордебалета - вот уж никогда бы не подумал!
        Ну, а автор сценария просто смотреть на нас всех не может. Вон он сидит, разнесчастный, взъерошенный, голодный, съемочную группу ненавидит за непочтение и варварское отношение к его гениальному тексту. Спешно пытается заштопать два нестыкующихся куска лихорадочно остроумными репликами. Это в третьем-то часу. Оптимист.
        Почему-то с нами кукует отбившаяся от своей звонкой стайки кордебалетная девочка. Нравимся мы ей, что ли...
        Девочка похожа на сказочного эльфа - хрупкая, невесомая. В довершение сход ства посверкивают и шуршат на ней фантастические одежки, что-то вроде комбинезон чика из мягкого полиэтилена. Предназначение же этого костюмчика очень прозаичное: предохраняет мышцы от переохлаждения. Но все равно она зябнет, ежится...
        А и вправду холодно. Дует из громадных черных окон немилосердно. Я маши нально поднес ладонь к стеклу - кожу обожгло просочившейся струйкой морозного воздуха.
        В мутном свете залепленных снегом фонарей видны рубцы осыпавшихся канав, груды битого кирпича, остатки бетонных конструкций - печальный памятник прорабу Беленькому, большому стратегу окопной войны с субподрядчиками. А дальше... дальше за согнутыми ветром старыми деревьями кипит, волнуется метельная мгла. Ничего не видно, но стоят в глазах кресты и обелиски, чудится жестяной звон засохших венков и муаровых лент. Я не люблю смотреть в окна, выходящие в эту сторону.
        Громницею в руке...
        ...Операторам что, им не привыкать. А вот светотехник наш сдал. Сунул под голову телефонную книгу и отключился. Толковый парень. Эк он световую пушку соорудил. А лазеры? Я такое раньше только в зарубежных видеоклипах наблюдал. Развесил полотнища призрачного света, а потом сворачивал их по любой оси, рас сыпал колдовской пургой, завивал спиралью. Шеф посмотрел, покивал, прикинул в уме, и велел светотехнику "расписать мотивчиками в народном стиле" поверх фона. И что за страсть у людей, право слово... Такие и на панель управления косми ческим кораблем картиночку прилепят, а то и глиняного толстомордого кота посадят. Художник ругнулся вслух и ушел от греха подальше. А наш повелитель люксов и люменов возражать не стал, взял у секретарши альбом вышивок и в два счета изоб разил "мотивчики".
        Если у режиссера сегодня не будет инфаркта, то к утру он непременно умрет от истощения. Буфет-то закрылся в пять часов. Добрая душа Вадик из музыкальной редакции оккупировал телефон и названивает любимым девушкам, отыскивая среди них ненормальную, которая согласится в глухую ночь привезти сюда что-нибудь вроде корочки хлеба. Есть хочется невыносимо.
        Нам удалось наконец развести по углам режиссера и автора сценария, после чего мы произвели ревизию наличных ресурсов. Негусто... На двенадцать человек - пачка вафель, пакетик леденцов "Кетти-Бос", полкило мандаринов, плитка шоколада и... Вот это да! Четыре бутылки шампанского! Режиссер грозно надувает щеки, топорщит усы и требует голову нарушителя производственной дисциплины, который осмелился и ухитрился протащить в студию криминальный напиток. Кордебалетная девочка восторженно ахает и тоже требует оную голову, чтобы расцеловать. Все делают невинные глаза.
        Начинаются поиски стаканов. Происходит некоторое оживление.
        Что-то у нас нынче многовато народа толчется, я даже всех не знаю. А впро чем... не рассчитывали ведь так допоздна засидеться. А куда теперь? Холодно, метет... Метро давно закрыто, такси в нашей глухомани не сразу поймаешь. Кому и куда тут на такси ездить? Разве что ведьмам на кладбище... По телефону заказать? Ну, пришлют через час. Минут сорок я буду добираться на свой Левый берег, зап лачу рублей семь за сомнительное удовольствие побриться дома и выпить чашку кофе, после чего мне тут же придется бежать к первой электричке. Пересидим уж как- нибудь, не впервой. А отоспимся в новогоднюю ночь.
        В тонателье опять началась какая-то склока, но тут сияющий Вадик оторвался от телефона и торжественно объявил, что ему-де удалось таки уговорить одну из любимых девушек. И она якобы летит сюда сквозь ночь на верном мотоцикле с каст рюлей котлет. Мы даже толком не успели высказать садюге Вадику все, что думаем о такого рода шутках, как раздался звонок с проходной. Невероятно, но девушка при ехала. Встречать ее ринулись человек семь.
        Костюмерша, мигом закончив шов, мобилизовала декораторов, разбиравших блоки средневекового замка. Дверь от этого замка очень удачно легла на два малогаба ритных письменных стола. Теперь вполне могли разместиться все.
        Вадикову девушку встретили триумфально. Галантно разобрали многочисленные - отрадно многочисленные! - пакеты и свертки, поцеловали ручку, помогли снять кур точку. Девушка была ошеломлена и высказалась в том смысле, что мужики - жуткий народ. За кусок хлеба - и такие комплименты. Девушка скромничала. Там оказался не только кусок хлеба. Там много чего было... малюсенькие хрустящие огурчики в пупырышках, которые так пахли смородиновым листом... м-да.
        Громницею в руке покойника...
        ...Расселись. Вадик весьма неоригинально выдвинул лозунг "Встретим Новый год досрочно!" Идея попала на благодатную почву. В самом деле, завтра все разбре дутся по своим компаниям. А ведь мы - коллеги, нас объединяет, черт побери, нечто большее, чем штатное расписание. И сейчас будем праздновать свой Новый год.
        Ребята сделали широкий жест и пригласили к столу коллег из редакции информа ции, для которых работа в третью смену была нормой. Редакция не посрамила корпо ративной чести и выставила приличный шмат сала и жестянку шпрот.
        Ударило в стаканы шампанское. После глотка веселящего оттаял автор сценария. Глотнул еще и робко заметил, что передача вроде получается.
        Потихоньку запустили музычку. Атмосфера теплела. Я наконец наелся.
        Громницею в руке покойника горит...
        ...Кордебалетная девочка подробно объясняла двум операторам, как делается большой батман. Ребята плохо разбирались в теории и просили изобразить для наг лядности. Вадик активно охмурял редакцию информации и просился к ним. Один из декораторов успешно вешал лапшу на уши Вадиковой девушке. Ему пытался противо поставить скромное личное обаяние тихоня Сашик. Девушка разглядывала еще не успевший потускнеть блеск новенького телецентра, Сашик же демонстрировал широ ченные ладони и утверждал, что всю эту махину они построили во время субботников.
        Лучше бы он не вспоминал эти субботники. Честное слово, лопату боялся в землю вонзить. Архитекторам удалось-таки разместить телецентр на пятачке сво бодной земли, но соседство-то какое... С одной стороны кладбище, а чуть поодаль - проклятый черный овраг. Давило на психику, все казалось, что сейчас под острием лопаты хрустнут кости...
        Громницею в руке покойника горит над миром...
        ...Кто-то подбросил безумную идею устроить маскарад и заснять все это симпа тичное безобразие на пленку.
        - На фотопленку. Как компромат,- сурово уточнил режиссер.
        Костюмерша махнула рукой и достала ключи. Девчонки с визгом нырнули в пыльную тьму реквизиторской. Вообще это правильно, что завели гардероб. А то как костюмные съемки, так вечно побираемся по театрам и у киношников.
        И тут началось... Редакция информации скромно жалась в уголке, но их нас тигли и там. Очаровательная получилась редакция в соломенных канотье и масках трех поросят. Вадик играл темными глазами, примеряя цилиндр и крылатку, подбитую белым атласом. Режиссер в шляпе с плюмажем и кружевном воротнике оказался типичным Портосом. Я не без детского удовольствия застегивал гусарский доломан. Рука сама потянулась закрутить усы. Впрочем, их еще надо было приклеить.
        А девчонки-то! Розовая пастушка, огненноокая испанская донна, монахиня в разрезанной до бедра рясе, непременная снегурочка...
        Звучал хохот, хлопнула пробка, растаял звук осторожного поцелуя... Было неожиданно весело. Мы потребовали от скромняги Сашика новую песню, кордебалетная звезда выдала лихой сольный номер, Вадик показал пародии, наш многострадальный автор сценария все порывался читать стихи собственного изготовления, но его умело отвлекала костюмерша.
        Высыпали на площадку перекурить, рассказали пару забойных анекдотов. Потом пришел второй приступ голода, ринулись обратно к столу, спешно сочинили крепкий чай. И завязался наконец нестройный разговор, начинающийся со слов: "а помнишь". Как снимали там-то и там-то, а это снять не дали, а это вырезали, крокодиловы дети... какую передачу загубили... а говорят, что... да нет, брешут, наш ни в жизнь на это не пойдет, скорее мир перевернется... Ну что ты мне все - "Двенад цатый этаж"? Ну молодцы ребята, так что теперь? Сколько мы все за Москвой повто рять будем?.. Да пошли они, эти фантасты... помнишь в прошлом году дали мы им эфир, дали, а что вышло? Полтора часа рассказывали, как их не печатают, я чуть не уснул... тебе-то что, твое дело маленькое, "держи картинку", да и все... Экс трасенса ему, гляди ты, а слона зеленого тебе не надо?.. Ну и вот, выменял я у него этот кинжал - вещь, скажу тебе! Оправлен в черное с серебром, глянешь - жуть берет... да нет на нем никакой крови, это так, бутафория, ритуальное ору жие, для эсэсовских парадов, я его над кроватью повесил...
        Громницею в руке покойника горит над миром, над Бабьим Яром...
        ...Бледность вдруг залила лицо сидевшей напротив меня кордебалетной девочки. Судорожным глотком задавила крик костюмерша. С круглого лица Вадика вмиг исчезла улыбка. Они смотрели на что-то за моей спиной. Не спеша испугаться, я медленно обернулся.
        В проеме открытой двери, как в раме, стоял человек. Наверное, это был кто-то из тех, что остались коротать ночь в студии - кому же еще быть - но узнать его было невозможно. Не хотелось его узнавать, невозможно было вглядываться в его лицо. Он воспринимался весь сразу, как некий знак, как страшный, знакомый символ.
        Узкие высокие сапоги, начищенные до зеркального блеска. Зловещая черная форма с хищным, распластанным на груди орлом. Витой серебряный погон. Руны в петлицах. Неживые, восковые пальцы лежат на расстегнутой кобуре. Другая рука сжимает стек. И на заносчиво вздернутой тулье фуражки - наглая адамова голова.
        И... нет лица за этой формой. Нет лица. Только - жест: неторопливо пальцы оторвались от кобуры, поймали шнурок, вставили монокль... Словно холодный глаз циклопа глянул в душу.
        Он обвел всех взглядом упыря. Уронил несколько резких, лающих слов. Сделал пару шагов вперед. Уверенных, хозяйских. Еще помнит Киев эти шаги...
        - Ну, ты даешь, старик, - хрипло выдавил кто-то.
        За столом опомнились, шумно, неловко завозились, старательно отводя взоры от этого мрачного персонажа нашего маленького карнавала.
        - А за такие штуки морду бьют,- безадресно сказал Саша.
        - С-с-скотина. Пойдем, хлопцы, отсюда.
        Все поднялись, высыпали на площадку, разобрали сигареты, устраивались кто где, даже у ледяного, дрожащего под порывами ветра окна, лишь бы подальше, инс тинктивно подальше, от двери в студию, где оставался он... Один.
        Почти не разговаривали, прислушивались, невольно прислушивались к каждому звуку, но ни шороха, ни шага, ни скрипа... А потом, когда сигареты дотлели, дви нулись - все вместе, все, кто был этой вьюжной ночью в пустом и гулком здании нового телецентра.
        ...Он лежал на полу, весь - и надраенные сапоги, и черный мундир, и пер чатки, и монокль, и стек - плоский и темный, как кусок грязи. Фуражка откатилась далеко в сторону. На груди, на черном мундире белел листок бумаги, вырванный из школьной тетради в клетку. На нем печатными расплывающимися буквами написано: "Предатель".
        ...А ветер, предрассветный неистовый, стонал над городом, проваливался в теснины оврагов, ломал ветви, швырял пригоршнями снег, нес хлопья света и тьмы туда, где громницею в руке покойника горит над миром, над Бабьим Яром исполин ская свеча телевышки...