У жизни в лапах Михаил Александрович Каришнев-Лубоцкий
Рассказы для взрослых #8
Михаил Александрович Каришнев-Лубоцкий
У жизни в лапах
Однажды мне довелось расследовать пустяковое дело: какого-то мелкого жулика взяли на месте преступления - он пытался взломать коммерческий ларек, в котором, хотя и не было охраны, но зато была исправная сигнализация.
Я думал, что передо мной предстанет обычный воришка, какой-нибудь опустившийся до предела бомж; но как я был удивлен, когда ко мне в кабинет ввели настоящего красавца лет тридцати и с безукоризненными аристократическими манерами! Арестованный был скромно одет, но ширпотребовскую одежду он носил так, что могло показаться, будто на нем не китайские джинсы и не турецкая куртка, а шикарный костюм от лучшего парижского кутюрье.
-Садитесь,- привычно сказал я задержанному, гася в себе удивление и некоторую растерянность,- Ваши имя, отчество, фамилия?
После необходимых формальностей я предложил этому Апполону чистосердечно во всем признаться.
-Это облегчит вашу участь,- напомнил я ему.
-Вы так считаете, гражданин следователь?- Грустная улыбка осветила его иконописное лицо и тут же погасла.- Что ж, может быть, вы и правы…
Он вдруг наклонился всем корпусом вперед и с искренней болью в голосе воскликнул:
-Нельзя мне садиться в тюрьму, никак нельзя! У меня на шее три иждивенца сидят, они без меня пропадут!
-Кто именно?- Я снова приготовился записывать показания.
Но мужчина почему-то молчал и не говорил ни слова.
-Я советую вам ничего не утаивать…
Бедняга побледнел и, отшатнувшись назад, с отчаянием вымолвил:
-Все-равно вы мне не поверите!
-Вы говорите, а верить или не верить это уже наше дело.
-Ну, как хотите… Только все это - истинная правда!
И он стал рассказывать.
«Настоящее мое имя Афонасий. Про Ивана Грозного вы, конечно, слышали? Так вот я у него служил в опричнине. Как-то заехали мы с приятелем Васькой Муратовым в глушь непролазную и заблудились там. А дело к ночи, в лесу и так темно, а тут еще и солнце садиться стало. Думали, нас кони выведут, а их, бедных, видать, леший заморочил: топчутся на месте, кругами ходят, а на волю, в поля, выбраться не могут. Вдруг - что такое?- огонек среди ветвей мигнул. Мигнул и пропал. А через минуту опять зажегся и уже не погасал более. Мы с Васькой скорей на огонек лошадей править! Продрались сквозь кусты и ветки колючие и видим: стоит на полянке избушка, а в оконце свеча теплится. Спешились мы с Муратовым, коней к березке привязали и тихонечко к домику подошли. Заглянули в оконце, а там женщина молодая в бадейке деревянной волосы моет. Красавица - другой такой не сыскать! Васька Муратов, как ее увидал, так и затрясся: - „Хоть и пост сейчас, а я оскоромлюсь!“ И на крыльцо - шасть! Я за ним. Молодка, гостей непрошенных увидав, не испугалась, а только сарафан на себя накинула и тихо спросила:
-С добром заявились или мысли худые в голове таите?
-Для нас, что добро, то для девиц худо!- заерничал Васька. И, подкатившись к молодке, обнял ее за плечи.- Любить тебя хочу, милая, не сойти мне с места, коли вру!
-Вот как… Ну, а ежели я откуп вам посулю, отпустите меня?
-Вряд ли у тебя такой откуп найдется, красавица, чтобы Ваську Муратова от затеи своей отказаться заставить!- Мой товарищ громко рассмеялся и, притянув женщину к себе, поцеловал ее в губы.- Разве что, золота мне подаришь пудика два или три… Тогда отпущу!
-А тебе что нужно?- Наша пленница взглянула на меня изподлобья.- Тоже золота?
-Спасибо, я в нем не нуждаюсь.
-У его отца добра видимо-невидимо!- поддакнул Муратов.- Его золотишком не купишь!
-Что ж тебе надобно, молодец? Какое у тебя желание есть заветное?
Я плечами пожал: как-то и не думал об этом… Так, не думая, брякнул в ответ:
-Хочу бессмертным стать. Не стареть никогда, не умирать… Только это - в руках божьих, а Бог к нам не милостив.
Чуть заметным движением рук повела незнакомка лесная, и отлетел Василий Муратов в сторону. А хозяйка избушки как ни в чем не бывало поднялась со скамьи и говорит:
-Что ж, будь по-вашему.
Подвела растерянного Ваську Муратова к сундуку кованному, крышку откинула:
-Бери золота, сколько унесешь.
Глянули мы с дружком в открытый сундук, а там золота видимо-невидимо! Стал Васька карманы монетами набивать, за пазуху их сует, в сапоги, за подкладку пихает…
А красавица тем временем к шкафчику одному подошла и из него рюмочку достала, а еще - графинчик крошечный. Налила из графинчика жидкости какой-то голубоватой и мне рюмку протянула.
-Держи обещанное…
Трусом я никогда не был, а тут испугался. Вдруг отрава? Но Ваську-то она не угощает! Значит, не пробил еще мой час. Перевел я дыхание и выпил сладкую влагу. Постоял немного, подумал „Вроде, жив…“
А Васька, золотом нагрузившись, опять к молодке подступает:
-Ну, красавица, спасибо за подарок, а теперь давай побалуемся…
-Так-то вы слово держите…- прошептала опечаленная незнакомка. И, рукой взмахнув, ногой об пол топнула.
И что вы думаете? Исчез и дом, и его хозяйка пропала, а мы с Васькой Муратовым снова в лесу оказались. Стоим на поляне, как истуканы, и куда идти не знаем.
-Где наши лошади?- бормочет Васька.- Куда они сгинули?!
-А избушка с незнакомкой где? Не иначе, как под землю они провалились!
-Туда им и дорога,- бормочет Васька.- Золото при мне - уже хорошо!
Постояли мы с ним на поляне, постояли, да и пошли наугад на звезду вечернюю: в лесу-то уж совсем смерклось.
Вскоре к болоту вышли, да к такому, что не обойти его, не объехать. Впрочем, и объезжать нам его было не на чем, кони наши, увы, пропали. Срубили мы себе слеги, да и пошли с кочки на кочку скакать! Я ловкий, груза на мне лишнего нет, мне просто прыгать; авот Ваське тяжело пришлось. Три пуда золота он, конечно, не набрал, а с пудик на себя навешал. Аршин десять проскакал, поскльзнулся. Я к нему! Пока на кочке укрепиться пытался, пока свою слегу ему тянул, Васька Муратов под болотную ряску ушел. Булькнул мне на прощанье пару раз - больше я его и не видел.
А мне тогда повезло: на сушу выбрался, до родного дома за ночь добрался. Рассказал всем про беду, которая с Васькой приключилась, а про незнакомку нашу рассказывать не стал: батюшка Иван Васильевич колдунов не любил, а тех, кто с ними якшается, тем паче.
Постепенно история эта стала из памяти моей уходить и, может быть, стерлась бы совсем, если бы… Если бы не одна странность: с годами я перестал стареть! И через десять, и через пятнадцать лет после того ужасного случая я продолжал выглядеть тридцатилетним. Когда мне перевалило за пятьдесят, я решил исчезнуть из родных краев и начать другую жизнь. Схоронив родителей, я продал дом, одарил престарелых сестер деньгами и тем добром, что оставили нам покойные батюшка и матушка, и подался в дальние края, где никто меня не знал и косых взглядов в мою сторону бросать не стал бы.
Но что за жизнь без семьи, без деток малых? Лет тридцать я крепился, а потом взял да женился. Пришлось осесть на одном месте. Годов десять жил я припеваючи? Или двадцать? Когда первенец мой с меня ростом стал, усы - бороду отпустил, женина родня шум подняла: что за муж у тебя, Настя, живет, живет и не стареет? Не иначе, с бесами якшается! Супружница моя не большого ума была, тоже ныть начала: - „Ты меня, Афоня, бросишь! Зачем я тебе старая?“
Не от старой жены - от вытья и гама уехал я однажды в дождливую ночь. Все бросил и уехал. В Сибири жил, на Урале, потом на Волгу перебрался… На каждом новом месте с нуля подниматься начинал. Но только в силу войду - опять дом и семью бросать надо, опять в чужие края приходится подаваться. В старые времена меня совесть не так уж мучила: я, ежели где семейство заведу, так его в нищете не бросаю; дом, капитал - все им оставляю, себе, Бог даст, еще наживу. А вот как советские времена настали, так я сам взвыл: честным трудом и рубля не накопишь, а воровать и за века не привык! С копейки на копейку перебивались, от получки до получки жили, да еще
„спасибо!“ за такую заботу говорили нехристям этим!
Правда, в тридцатые годы полегчало малость. Я тогда в губернском городе жил, а там служивым людям платили больше, чем крестьянам. Я и расслабился, семью завел! Да с радости одного за другим трех детишек на свет и произвел! Ваню, Маню и Гришу. Теперь-то им за семьдесят всем, хворые они у меня, в войну тяжко семье моей пришлось… А своих семей они не сберегли, видно, за грехи отцовы наказаны… Вот и посуди, гражданин следователь, каково мне на их болезни смотреть и помощи никакой не оказывать? А помочь-то нечем, сам безработный, специальность на рабфаке одну получил, да документу тому не верят, говорят: - „Владельцу сто лет в обед, а ты - огурчик!“»
-Ну, а по купеческому делу начать не пробовали?- сказал я, прервав его странный рассказ.- По-моему, сейчас ему самое время!
Афонасий грустно махнул рукой:
-Купцов настоящих я что-то пока не видывал… Начального капитала у меня нет, а если и был бы, так при нынешних порядках разорюсь в момент…
-Значит, лучше воровать? Киоски грабить?
-Так ведь детушкам болезным на лекарство денег добыть хотел! Детушкам!
И он, горько вздохнув, зажал свою красивую курчавую голову обеими руками.
Я тоже вздохнул сочувственно и, желая проверить правоту его слов, сказал:
-Вот что, Афонасий Семенович, поедем-ка к вашим «детушкам». Если ваши слова подтвердятся, я вам как-нибудь помогу. Ну, хотя бы, лекарствами!
-Да?.. Ну, поехали…
И мы поехали к «детушкам». Сначала заехали к Мане, потом к Ване, а последним навестили Гришу. И везде прямо с порога нас встречал один и тот же радостный и счастливый вопль: - «Батя! Батя пришел! Ну, здравствуй, батя!» И, не обращая на меня никакого внимания, к Афонасию лезли с объятиями его престарелые дети.
-Теперь-то вы мне верите?- спросил мой подследственный, когда мы возвращались от Григория Афонасьевича в отделение милиции.
-Теперь верю…
Я достал сигарету, чиркнул зажигалкой и надолго задумался. Черт возьми, мне почему-то было искренне жаль этого красивого человека, попавшего так глупо в лапы вечной жизни…